Джон КОРТЕС
        ЧЕСТНАЯ ИГРА
        Лицо у нее было очень печально. Серые, широко расставленные глаза глядели неподвижно, словно она постоянно размышляла о чем-то запредельном и навсегда утраченном. Впалые щеки придавали ей болезненный вид, а продолговатые розовые губы почти всегда были плотно сжаты. Улыбалась она редко, и все же казалась прекрасной, и красота ее ранила смертельно. Кому это и знать, как не мне.
        Ее нельзя было назвать ни высокой, ни маленькой; она была худенькой, как подросток. Когда она сжимала руки, под кожей выступали тонкие-тонкие косточки. Она напоминала изящную фарфоровую статуэтку. Даже голос ее звучал как-то хрупко, словно замирающее эхо далекого шепота.
        Всякий раз, когда Эндикотт обнимал ее, мне делалось страшно, что она задохнется а его объятиях. Он был силен и могуч, как бык, но, видимо, мог быть и нежным, ибо его объятия явно ей нравились. Это были те редкие моменты, когда слабая улыбка оживляла ее губы, и она крепко обнимала и целовала его в ответ. Я старался не глядеть на них, но как быстро ни отводил взгляд, сцена объятия неотступно и до боли ярко стояла перед моим взором.
        Увидев, что мы возвращаемся, она выбежала на крыльцо с непокрытой головой и замахала нам рукой. Эндикотт длинными шагами устремился вперед. Я неторопливо шел позади, глядя на сизую рябь озера, которое еще не замерзло. Стоял ноябрь, и на днях выпал первый снежок.
        До меня донесся их шепот. Я догадывался, какие ласковые, нежные слова они говорят друг другу, и старался не обращать на них внимания.
        Что с тобой, Лэдлоу? - спросил я себя. - Выкинь это из головы. Ведь между вами ничего не было, ни малейшего намека. Вряд ли ее вообще интересует, есть ли ты на свете. К тому же она забудем, и он - славный парень.
        Я подошел ближе, услышал ее слова: "Элрой, прошу тебя..." и заметил, что она чисто подмела, и смахнул снег с сапог. На юге и на западе тяжелое свинцовое небо нависло над бесконечным хвойным раздольем, которое здесь называют Большие Леса.
        Эндикотт сказал:
        - Заходите же в дом, Лэдлоу!
        Я вошел и затворил дверь. Эндикотт стянул с себя красную охотничью куртку, Розмари аккуратно повесила ее. Его широкая грудь вздымалась, вбирая воздух.
        - У этого кофе отменный аромат! - сказал он. - Давай-ка сюда виски, малышка, пропущу стаканчик!
        Я вошел в свою комнату, снял с плеча винтовку, поставил в угол. Бросил куртку и шапку на кровать, и присел на край. Не знаю, сколько я просидел эдесь, сгорбившись, уставясь в пол.
        Голос Эндикотта привел меня в чувство.
        - Идите к нам пить кофе, Лэдлоу, - позвал он из соседней комнаты.
        - Сейчас, - отозвался я.
        В одной руке он держал чашку с кофе, в другой - бутылку с виски.
        - Погодите, - сказал я. - Не надо виски!
        Он удивленно поднял брови.
        - Вы ведь всегда пили кофе с виски.
        - А сегодня не хочу.
        Он пожал плечами.
        - Как угодно.
        Я почувствовал, что Розмари внимательно глядит на меня, но, как обычно, притворился, будто не замечаю ее взгляда. Она продолжала смотреть, не отрываясь, наконец, спросила:
        - Сегодня опять не повезло, Сэм?
        Я кивнул.
        - Не знаю, печалиться этому или радоваться, - сказала она. - Бедные олени никому не причиняют зла. Почему вы, мужчины, такие жестокие? Зачем убиваете их?
        - Не слушайте ее, Лэдлоу, - сказал Эндикотт. - У нее слишком мягкое сердце. Она скорее свернет в лужу, чем наступит на жука. - Его смех сотряс маленькую комнату. - Нельзя быть такой трусихой, малышка.
        - Я не трусиха, - возразила она. - Ты это прекрасно знаешь. Просто мне невыносима сама мысль об убийстве живого существа.
        Снова прогремел смех Эндикотта.
        - Надо бы тебе пойти со мной и посмотреть, как я подстрелю оленя. Это тебя вылечит.
        Розмари вздрогнула.
        - Тебе известно, что я этого не выдержу, и целую неделю буду совершенно разбитой. Очень надеюсь, что ты никого не подстрелишь.
        Эндткотт был крупный и сильный и, как мужчины такого типа, тянулся к хрупким и беспомощным женщинам. Они могли бы составить превосходную пару, но он был намного, по-моему, лет на пятнадцать, а то и на все двадцать, старше ее.
        Опять ты за свое, Лэдлоу, - сказал я себе. - Опять сходишь с ума. Какое тебе дело до их возраста? Только из-за того, что изредка она бросает на тебя взгляд... Он безумно ее любит, это сразу видно.
        Они занялись обедом, причем главным поваром был Эндикотт.
        - Хоть здесь могу отвести душу, Лэдлоу, - с улыбкой подмигнул он мне. - Дома она и на порог кухни меня не пускает.
        После обеда он принялся мыть посуду, а она стала вытирать. Я пошел в свою комнату, лег на неразобранную кровать с журналом в руках, но читать не смог. До меня доносились обрывки негромкого разговора, подтрунивания Эндикотта, а потом шум возни, ее упреки и его самодовольные смешки. Я лежал, делая вид, что ничего не слышу, и вспоминал, как я с ними познакомился.
        Когда Эндикотт предложил мне сто долларов за аренду моей охотничей хижины плюс оплату мне как егерю в течение девяти дней охоты на оленей, я понял, кто он такой: богатый собственник из южной части штата, владелец строительной фирмы или небольшого завода. Я не стал проверять свои догадки: он заплатил вперед, этого было вполне достаточно. Эндикотт сказал, что хочет приехать с женой, и я согласился, поскольку представил себе могучую пятидесятилетнюю амазонку под стать ему. Но приехала Розмари.
        Я отложил журнал в сторону и лежал, уставившись в потолок, когда она сначала заглянула, а затем вошла в мою комнату.
        - Я вам не помешаю? - спросила она негромко, почти робко.
        - Ничуть, - сказал я, спустил ноги на пол и сел на кровати.
        Розмари внимательно поглядела на карабин и винтовку в углу комнаты и указала на них своим изящным пальцем.
        - Зачем вам два ружья?
        Сердце бешенно колотилось в моей груди. Ей попросту скучно, - убеждал я себя, - ей надоело сидеть одной, пока мы с Эндикоттом целый день бродим по лесу. Наскучило сидеть взаперти в глухом лесу, вдали от городских развлечений.
        Я попытался отделаться шуткой.
        - Я - охотник-двухстволка. Как герой вестернов: в каждой руке по стволу.
        Она скользнула по мне проницательным взглядом, и я увидел мимолетную улыбку.
        - Вы смеетесь надо мной, - в голосе ее слышался упрек. - А я говорю вполне серьезно. Есть между ними какая-нибудь разница?
        Я пошел в угол и взял оружие.
        - Это винтовка, - объяснил я. - А это карабин. Он короче и легче, и поэтому с ним не так устаешь, когда ходишь по лесу целый день. Калибр у них одинаковый: три десятых дюйма.
        - Вы мне покажете, как из них стреляют?
        Я уставился на нее.
        На секунду ее милое бледное лицо вспыхнуло легким румянцем.
        - Я... я в самом деле хотела бы научиться стрелять. Из-за Элроя. Он так любит охоту, а я... я хотела бы участвовать в его развлечениях. Мне хочется все делить с ним. Но он меня всерьез не принимает. Он поднимет меня на смех, если я попрошу его об этом. Вы научите меня стрелять?
        Я продолжал таращиться на нее. Она отвела было взгляд, но тут же снова посмотрела на меня своими серыми глазами, а, появившаяся в них поволока, решила все.
        - Когда курок отведен чуть назад, как сейчас, карабин стоит на предохранителе, - сказал я. - Если вы хотите выстрелить, взведите курок большим пальцем, вот так. Потом нажмите на спусковой крючок. Чтобы выбросить пустую гильзу и подать в казенную часть новый патрон, нужно отжать этот рычажок, вот так. Теперь снова нажмите на собачку, а если стрелять не будете, отведите курок назад, вот так, поставьте на предохранитель. Понятно?
        Она кивнула.
        - Держите! - сказал я. - Попробуйте сами. Он не заряжен.
        Розмари отпрянула, как будто я протянул ей гремучую змею.
        - Нет, нет, Сэм! Я не могу взять это в руки.
        - Как же вы тогда собираетесь учиться стрелять?
        - Не торопите меня. Давайте, знаете что сделаем? Завтра я останусь одна и попробую. Только не заряжайте его. Я потренируюсь, когда буду одна, чтобы никто надо мной не смеялся. Глупо, конечно, но что поделаешь, такой уж я родилась. Я очень хочу научиться стрелять, - ради Элроя. Вы научите меня, правда?
        Я ощутил какое-то небывалое одиночество и безнадежное желание.
        - Хорошо, м-с Эндикотт, - согласился я. - Я научу вас стрелять.
        Олень вышел из чащи и замер на мгновение. Я поймал его на мушку, но стрелять не стал, прикинув, что если он поднимется по склону, то выйдет прямехонько на Эндикотта. В конце концов, ведь именно за это он мне платит. Я мог бы подстрелить для него оленя, но зачем лишать человека удовольствия убить дичь самому?
        Это был самец с развесистыми рогами, но он стоял на изрядном расстоянии, и я не смог сосчитать число отростков. Мясо у него, скорее всего, по жесткости не уступает старой автомобильной камере, зато трофей что надо. Я плотнее прижал палец к собачке. Если он не пойдет сейчас вверх, я выстрелю.
        Но тут как раз олень шевельнулся и двинулся вверх по холму. Он шел не спеша, легкой походкой. Какое-то время его силуэт выделялся на фоне серого неба. Потом он изчез.
        Я ждал. Громкий выстрел внезапно расколол тишину. Эхо прокатилось надо мной и смолкло где-то далеко в вечнозеленой чаще. Раздался второй выстрел, и сразу следом за ним третий. Снова эхо прокатилось вдали, слабея, замирая...
        Странная апатия охватила меня, когда я поднимался по склону. Я не мог понять ее причины, чуствовал лишь, как силы покидают тело. Была ли тому виной погода, низкие, унылые облака, зимнее безмолвие, напоминающее безмерную тишину могилы? И тут в моей памяти возник образ Розмари, и тут до меня дошло, в чем дело.
        Я остановился на вершине холма. Эндикотт сидел на пне внизу, спиной ко мне. Я стоял на вершине и глядел на него. И тут это пробудилось во мне, зашевелилось, медленно поворачиваясь в темной глубине, и я не понимал, что это такое, затем оно стало расти и крепнуть, и я чувствовал, как оно поднимается, переполняя меня, овладевая мной, и только в последний момент я удержался - и отогнал это назад, в те глубины, откуда оно поднялось. Я опустил винтовку с плеча и понял, что меня бьет дрожь.
        Наконец я овладел собой и спустился к Эндикотту. Услышав шаги, он поднялся и подобрал с земли винтовку. Лицо его выражало досаду.
        - Промахнулся, - сказал он с горечью. - Три выстрела - и все мимо. Вы, конечно, слышали?
        Я ничего не ответил.
        - Он спускался по этому холму, - продолжал Эндикотт, - шел медленно, совсем рядом. Лучшей мишени быть не могло. Но я промахнулся, и он полетел стрелой. Я выстрелил еще дважды, но где уж мне было попасть в бегущего, если я промахнулся, когда он был рядом?.. - Эндикотт пригляделся ко мне. - Что с вами, Лэдлоу? Вы меня не слышите?
        Я вынырнул из черной пропасти зла, из великого темного ужаса, о существовании которого в себе еще несколько минут назад даже не подозревал.
        - Я слышал, как вы выстрелили, - сказал я деревянным голосом. - Не повезло. Но у вас будет другой шанс. Может, тогда повезет больше.
        Он по-прежнему вглядывался в меня.
        - Вид у вас неважный.
        Я оглянулся на зеленый круг сосен, пихт и лиственниц, обрамлявших поляну.
        - Все в порядке.
        - Вы, наверное, устали, - продолжал он. - Я ног под собой не чую. Может быть, хватит на сегодня?
        Мне не хотелось возвращаться домой и видеть, как она ходит рядом, слышать ее голос, то и дело чувствовать на себе ее взгляд... Очень не хотелось, но деваться было некуда.
        Поэтому я согласился:
        - Ладно, Эндикотт. Пошли назад...
        Этим вечером читать я даже не пытался. Лежал на постели, заложив руки за голову, закрыв глаза, и изо всех сил отгонял от себя воспоминание о случившемся в лесу, стараясь в то же время не прислушиваться к доносящимся из-за занавески голосам.
        Они играли в карты, и Розмари взвизгивала от удовольствия всякий раз, когда выигрывала, а Эндикотт ворчал при этом, но ясно было, что ворчит он добродушно, а на самом деле только рад, что она выигрывает. Не исключено даже, что он поддавался. Ради нее он готов был на все.
        Я не слышал, как она вошла. Глаза мои были закрыты; сначала на меня повеяло ее духами, а потом я ощутил ее присутствие рядом с собой. Я открыл глаза: она стояла передо мной и глядела на меня своими серьезными, чуть печальными глазами, а свет лампы золотил ее локоны.
        Эндикотт зашевелился в соседней комнате, загрохотало радио, и, хотя я терпеть не могу тяжелого рока, но на этот раз даже немного обрадовался.
        - Вы не заболели, Сэм? - спросила она. Мне показалось, что это не формальный вопрос, что в голосе ее прозвучали нотки нежной заботы, но тут же решил, что это все - мои фантазии.
        Я сел на край кровати.
        - Нет, я здоров.
        - Вы ничего не ели за ужином.
        - Не было аппетита.
        - Могу я чем-нибудь вам помочь?
        - Все в порядке. Вы зря беспокоитесь.
        - Я могу что-нибудь приготовить.
        Чтобы сменить тему разговора, я спросил:
        - Как ваши успехи с карабином? Вы тренировались сегодня? Он легкий, в самый раз для вас.
        Она вздрогнула.
        - Я пробовала. Честное слово, пробовала. Взяла его в руки и тут же поставила назад. Этим дело и кончилось. От оружия у меня мурашки бегу по телу. Вряд ли я когда-нибудь заставлю себя выстрелить.
        - Здесь нет ничего невозможного, - возразил я. - Не понимаю, почему вы так боитесь.
        - Я и сама не понимаю! - воскликнула она, снова вздрогнула и поежилась, словно от холода. Ее глаза расширились, они видели нечто таинственное и исполненное печали, скрытое от всех прочих. - У меня это с детства. Врачи назвали бы это фобией. Наверное что-то испугало меня, когда я была ребенком, хотя я не помню, что именно. - Она коротко засмеялась, ее губы нервно задергались. - Может быть, мне следовало пойти к психиатру? Вы в самом деле не хотите ничего поесть?
        - Не хочу. Но большое вам спасибо за заботу.
        - Ну что ж, спокойной ночи, Сэм.
        - Спокойной ночи, м-с Эндикотт...
        Когда я увидел эти следы, что-то насторожило меня в них, но задумываться над этим я не стал. Да и не до того мне было - душа моя была подавлена беспомощностью, крушением надежд, отвращением к себе и страхом перед внезапно разверзшимся во мне глубинами зла.
        Я оставил Эндикотта на поляне, а сам пошел по широкой дуге, надеясь отыскать оленя и выгнать его на Эндикотта, но сегодня оленьих следов в лесу не было видно. Только чаща вокруг, темно-зеленая, мрачная, спокойная, исполненная торжественной тишины, навевающая печальные раздумья.
        Наконец я описал круг, вышел на собственный след и, поднимаясь по знакомому холму, вспомнил вчерашний день: преступное искушение, винтовка у плеча, спина Эндикотта под прицелом - погруженный в эти мучительные воспоминания, я и заметил эти странные следы.
        Они шли параллельно моим, но, в отличие от них, не спускались с холма, а поднимались вверх по склону. Немного не дойдя до вершины, они свернули налево, по направлению к сосновому бору.
        Эндикотт сидел внизу на том же пне, что и вчера, и курил сигарету. Ружье лежало у него на коленях. Я заставил себя не замедлять шага и не останавливаться. Возможно, не остановись я вчера, я не увидел бы ее мысленный образ, и не возникло бы искушение...
        Я спускался намеренно шумно, чтобы он слышал, как я подхожу. Он поднялся мне навстречу. Его глаза настороженно оглядели меня. Неужели догадался? Неужели что-то подозревает?
        Он глянул на часы.
        - Как долго вас не было, - заметил он, и в его голосе мне послышалась искренняя озабоченность. - Я уже начал беспокоиться.
        - О чем же?
        Он снова пристально поглядел на меня.
        - Сам не знаю. Последние дни вы на себя не похожи. Если вам нездоровится, мы можем отложить охоту на день-другой.
        У меня отлегло от сердца: он ни о чем не подозревает...
        - Я совершенно здоров.
        - Жаль, что я так и не добыл своего оленя. Ну, ничего, приеду за ним в следующем году. Посидите дома, хотя бы денек. Я могу побродить и один - недалеко от хижины и близ тропинок. В любом случае я рассчитаюсь с вами сполна.
        В ответ я едва сдержался. Что за праведника он из себя корчит! Вслух же произнес:
        - Никогда не чувствовал себя лучше. Пошли домой, выпьем.
        Она сидела между нами, сгорбившись и вцепившись пальцами в колени. В мерцании приборного щитка ее лицо казалось бледнее, чем обычно. По лицу пробегали тени, и я завидовал им - сам я не осмеливался к ней прикоснуться.
        - Сверните налево, - сказал я. Это были мои первые слова с тех пор, как мы покинули хижину.
        Эндикотт притормозил и свернул с дороги. Возле ресторана стояло несколько машин. Я вылез и услышал звуки музыкального автомата и шум голосов. В дверях я отступил в сторону, пропуская Розмари и Эндикотта. Мы повесили свои куртки в коридоре и вошли в зал. Я до сих пор помню песню, которую играл музыкальный автомат, она полностью соответствовала моим переживаниям:
        Душа лишь тобою полна,
        Я так одинок и печален...
        Мы подошли к стойке, и Эндикотт выложил двадцать долларов. Я заказал виски, одним глотком осушил рюмку и тут же положил деньги за второй круг. Эндикотт и Розмари удивленно взглянули на меня - они еще не успели и пригубить из своих рюмок. Я сидел и слушал:
        И слезы бегут по щекам,
        Едва твое имя услышу...
        В зале шумела веселая компания охотников. Разговор шел об оленях: убитых оленях, раненных оленях, огромных оленях, ускользнувших от пули... Они добродушно шутили и хохотали. Все, даже женщины, были одеты в свитера грубой шерсти и красные штаны; мужчины были небриты, от них пахло лесом, смолой, хвоей; все говорили разом, перекрикивая друг друга, и, не умолкая, гремел музыкальный автомат:
        Но сердце не может,
        Нет, сердце не может
        Тебя позабыть...
        Довольно скоро Эндикотт присоединился к этой компании и ввязался в спор о том, с каким оружием лучше ходить на оленя. Я выпил одну за другой еще три рюмки, и спиртное начало действовать. По телу разлилась приятная теплота. Моя печаль понемногу рассеялась, и я был бы вполне счастлив, не знай я того, что она вернется как только действие виски прекратится.
        Несколько раз я ловил в зеркале на стене пристальный взгляд Розмари, и каждый раз первым отводил глаза. Наконец, я не выдержал, повернулся и посмотрел прямо на нее.
        В этот момент она играла со своей рюмкой, отпечатывая на стойке влажные круги и с преувеличенным вниманием рассматривая их. Немного спустя она подняла голову, поглядела на меня - и мы застыли, прикованные взглядами друг к другу. В ее глазах я заметил какую-то безмолвную мольбу, обращенную ко мне.
        - Не желаете ли потанцевать? - пробормотал я.
        Она мягко скользнула в мои объятия, и я сразу понял, что, пригласив ее, совершил очередную ошибку.
        - Что случилось, Сэм? - спросила она, когда мы закружились по залу. - А я-то думала, что поездка подбодрит вас. Ведь это я уговорила Элроя съездить в ресторан. Что случилось? Признавайтесь.
        Пластинка кончилась, мы остановились. Когда музыка заиграла снова, Розмари, казалось, прочла мои мысли, и танцевать больше не стала.
        - Здесь душно, - сказала она. - Выйдем на свежий воздух.
        Иней покрыл стоящие перед входом автомобили; с озера двигался морозный сырой воздух. Розмари повернулась спиной, словно опять погрузившись в неведомые мне раздумья. Сначала я боролся со своим желанием, а потом подумал: какого черта, это мой последний шанс! Мной двигали страсть и отчаяние - я схватил ее за плечи, повернул и крепко сжал в объятиях.
        Сначала она пыталась сопротивляться. Во всяком случае мне так показалось - она была такой тоненькой и хрупкой, а я забылся в своем горьком порыве и, возможно, был слишком груб. Ее губы, поначалу холодные и равнодушные, вскоре увлажнились и потеплели, и я понял, что на этот раз я не ошибся.
        Внезапно хлопнула дверь, и это вернуло нас на землю. Она опомнилась раньше меня - и отпрянула. Я резко обернулся, ожидая увидеть Эндикотта, но это была какая-то парочка.
        Мы вернулись в ресторан.
        День был мрачный, равно как и мои мысли. Темные снеговые тучи нависли тяжелыми клубами, воздух - влажный и промозглый, лес застыл в предчувствии снегопада.
        Я стоял во дворе, ожидая когда Эндикотт наконец распрощается с Розмари. Он всегда расставался с ней очень неохотно. Он все стоял на крыльце, перед раскрытой дверью, мешкая, словно старшеклассник, который никак не в силах проститься со своей подружкой. На этот раз мне особенно неприятно было видеть, и я просто скрежетал зубами от ярости, вспоминая вчерашний вечер и ее в моих объятиях.
        - Вы что, не слышите, Лэдлоу?
        Я опомнился и повернулся к ним.
        - Розмари спрашивает, будет ли, по-вашему, сегодня снег?
        Я поймал ее взгляд, но ничего в нем не прочел. Впрочем, она стояла слишком далеко.
        - Уверен, что будет.
        - Сильный? - спросил Эндикотт.
        - Возможно.
        Он поцеловал ее - долгим крепким поцелуем.
        - До скорого, малышка!
        - Будь осторожен в лесу, дорогой.
        Я двинулся по тропинке, не дожидаясь его.
        - До свидания, Сэм.
        На мгновение я слегка замедлил шаг.
        - До встречи, - буркнул я, не оборачиваясь.
        Мы с Эндикоттом шли молча, никто из нас не делал попытки заговорить. Тишину нарушало только легкое поскрипывание снега под ногами.
        Дойдя до развилки, я остановился.
        - Попробуем сегодня по-другому, - предложил я, - разойдемся каждый в свою сторону. Вы уже неплохо знаете местность, и не заблудитесь, если будете идти вдоль железнодорожной насыпи. Через некоторое время насыпь снова выйдет на просеку, и вы сможете вернуться домой - или по просеке, или назад по насыпи. А я порыскаю по бору, может быть, подстрелю чего-нибудь там. Согласны?
        Он посмотрел на меня, но ничего не ответил. Знает ли он? - снова подумал я. - Понимает ли, почему я предлагаю разойтись? Может догадывается, что я боюсь самого себя, боюсь того, что могу сделать?
        Несколько снежинок медленно проплыли между нами, и наконец Эндикотт произнес:
        - Хорошо, Лэдлоу. Я согласен.
        - Ждать меня не обязательно, - сказал я. - Когда устанете, возвращайтесь в хижину. Только не углубляйтесь в чащу. Леса здесь дремучие - если снег засыплет ваши следы, вам уже не выбраться.
        Он кивнул и двинулся в путь.
        Я шел по тропе, которая петляла по холмам. Когда-то здесь пыхтели и грохотали трелевочные тракторы, медленно одолевая извилистый путь по крутым склонам. Теперь все в прошлом, все забыто, как забудутся, надеюсь, и события этих дней.
        Я набрел на оленьи следы, которые вели на юг. Они были свежие, и я свернул с тропы в бор. Снег постепенно усиливался, хлопья стали крупнее. Еще немного - и снег повалит вовсю.
        Вскоре оленьи следы пересекли заброшенную линию электропередачи. Здесь я увидел следы, недавно оставленные Эндикоттом, а рядом с ними - вторую цепочку следов. Я остановился как вкопанный. Это были те самые следы, которые я видел накануне, и, приглядевшись к ним, понял, что именно меня встревожило, и весь похолодел.
        Следы были маленькие - детские или женские. Я свернул на просеку...
        Розмари припала к земле, притаившись за большим пнем, остатком гигантской норвежской сосны, и так самозабвенно целилась, что не услышала моих шагов. Эндикотт стоял чуть выше, на насыпи, и закуривал сигарету. Его красная куртка на фоне белого снега была отличной мишенью.
        В ненарушаемой тишине леса отчетливо щелкнул крюк. Я подошел уже совсем близко и вмешался как раз вовремя. От неожиданности она нажала на собачку, но моя ладонь была на карабине, так что спущенный курок уткнулся в мою перчатку - и это предотвратило выстрел.
        Мое вмешательство было столь внезапным, что я легко вырвал у нее карабин.
        Розмари прижималась к пню, зажав кулаком себе рот. Единственным звуком, нарушившим молчание леса, был ее сдавленный хрип.
        Эндикотт и не подозревал о том, что творилось у него за спиной. Когда я глянул в его сторону, он медленно удалялся, держа ружье наперевес и не оглядываясь. Вскоре он скрылся из виду.
        Я знавал душевную муку и раньше, но ее и сравнить было нельзя с тем, что я испытывал сейчас. Полный крах всех иллюзий причинил мне душераздирающую боль.
        Я посмотрел на нее. Боль мучила меня, невероятная боль, боль, которая с годами могла разве что ослабнуть, но не исчезнуть... - но ненавидеть ее я не мог - слишком сильной и глубокой была моя любовь к ней.
        - Итак, вы не умеете стрелять, - сказал я. - Вы боитесь ружья, вы заблудились бы в трех шагах от дома... - Ветер усилился, снег падал уже сплошной пеленой. Наши следы заносило. - Вы хотели действовать наверняка, чтобы вас не заподозрили! Вот почему вы не выстрелили вчера - вы ждали снегопада, чтобы он замел ваши следы. А на тот случай, если вас все-таки заподозрят, решили воспользоваться моим карабином. Если бы из трупа извлекли пулю и сделали баллистическую экспертизу, то убийцей признали бы меня. Ведь вы не умеете стрелять, не правда ли?
        Две слезинки блеснули в ее глазах, помедлили на ресницах и скатились по щекам. Она молча качала головой из стороны в сторону. Это было трогательное зрелище, но я чувствовал себя таким дряхлым, таким умудренным...
        - И вчера в ресторане, - продолжал я, - вы устроили все так, чтобы наш поцелуй увидели. Лишняя улика против меня. Мотив для убийства. У вас есть сообщник?
        Наконец она заговорила. Ее губы одеревенели и двигались с трудом, они стали белыми, как снег, падающий на ее лицо.
        - Я люблю вас, Сэм... Я люблю вас...
        - Неужели? А может быть, не меня, а кого-то другого? Не потому ли и всю кашу заварили? Энди слишком стар для вас, и вы решили избавиться от него, заполучив вдобавок и его деньги?
        - Я люблю вас, Сэм. Это правда! Умоляю вас, поверьте мне.
        Она видела, что ее слова меня не трогают.
        - Что вы хотите делать?
        - Я никому об этом не скажу. Да и кто мне поверит? Пойдемте.
        - Куда?
        - Домой...
        Что значили бы мои слова? Доказательств у меня не было. Эндкотт безумно любил ее, и я понимал, что говорить что-либо ему было бесполезно. Она все вывернула бы наизнанку, в свою пользу. Уставилась бы на него своими огромными, печальными, как у лани, растерянными глазами - и он, конечно же, поверил бы не мне, а ей, такой хрупкой, слабой, безобидной...
        А через некоторое время она снова попытается убрать его. Если не этим способом, то как-нибудь иначе. Нет смысла его предостерегать, он все равно мне не поверит.
        Я повернул с просеки в бор. Она заколебалась.
        - Разве нам в ту сторону? - спросила она.
        - Так короче, - ответил я.
        Она по-прежнему стояла на месте.
        - Метель надвигается. Надо торопиться домой. Пошевеливайтесь! - приказал я.
        Она шагнула следом за мной. Деревья сомкнулись вокруг нас. Ветер выл в вершинах сосен, но внизу мы его почти не чувствовали. Внизу был другой мир, первобытное лесное царство. Деревьев было много и все они были похожи, а все направления в лесу - одинаковы. Ни солнца, чтобы ориентироваться, даже неба, даже верхушек деревьев не было видно, так плотно валил снег, так быстро он кружился...
        Я ускорил шаг.
        - Сэм, - позвала она, - пожалуйста, не спешите так. Мне не поспеть за вами. - Она начала задыхаться.
        Я пошел еще быстрее.
        - Сэм! - пронзительно закричала она и побежала за мной.
        Я тоже перешел на бег.
        - Сэм, Сэм, Сэм... - она споткнулась и упала в снег, а я все бежал и бежал, не останавливаясь.
        - Сэм, Сэм...
        Быстрей, быстрей... Ветви хлестали меня по лицу, а сзади доносился замирающий крик:
        - Сэм...
        Все тише и тише, пока я не понял, наконец, что он звучит только в моем мозгу.
        Вьюга стихла через два дня. Мы с Эндикоттом были в спасательной партии, которая обнаружила Розмари. Ее нашли возле поваленного дерева. Она мирно лежала на боку, подложив под щеку обе ладони. Шериф осторожно смел с ее лица снег. Казалось, она спит: глаза были закрыты, губы застыли в тонкую скорбную линию. Лицо ее было тихо и печально. Я отвернулся и едва не заплакал. Никто не придал этому значения, потому что все чувствовали то же самое.
        - Почему? - рыдал Эндикотт, и слезы струились по его щекам. - Почему она ушла в лес? Ведь она так боялась заблудиться! Кто мне ответит, почему?