Габриэль Гарсия Маркес.
        Незабываемый день в жизни Бальтасара
        Рассказ
        c Форматирование и правка: Б.А. Бердичевский
        Клетка была готова, и Бальтасар, как он обычно делал с клетками, повесил ее под навес крыши. И он еще не кончил завтракать, а уже все вокруг говорили, что это самая красивая клетка на свете. Столько народу торопилось ее увидеть, что перед домом собралась толпа, и Бальтасару пришлось снять клетку и унести назад в мастерскую.
        - Побрейся, - сказала Урсула, - а то ты похож на капуцина.
        - Бриться сразу после завтрака плохо, - возразил ей Бальтасар.
        У него была двухнедельная борода, короткие волосы, жесткие и торчащие как грива у мула, и лицо испуганного ребенка. Однако выражение этого лица было обманчиво. В феврале Бальтасару исполнилось тридцать, в незаконном и бездетном сожительстве с Урсулой он пребывал уже четыре года, и жизнь давала ему много оснований быть осмотрительным, но ни одного - чтобы чувствовать себя испуганным. Ему не приходило в голову, что клетка, которую он только что закончил, может показаться кому-то самой красивой на свете. Для него, делавшего клетки с самого детства, эта последняя работа была лишь чуть трудней первых.
        - Тогда отдохни, - сказала женщина. - С такой бородой нельзя выйти на люди.
        Он послушно лег в гамак, но ему то и дело приходилось вставать и показывать клетку соседям. Урсула сначала не обращала на нее никакого внимания. Она была недовольна, что он совсем перестал столярничать и две недели занимался одной только клеткой, плохо спал, вздрагивал, разговаривал во сне и ни разу не вспоминал о том, что надо побриться. Но когда она увидела клетку, ее недовольство прошло. Пока Бальтасар спал, Урсула выгладила ему рубашку и брюки, повесила их на стул рядом с гамаком и перенесла клетку на стол, в комнату. Там она молча стала ее разглядывать.
        - Сколько ты за нее получишь? - спросила она, когда он проснулся после сиесты.
        - Не знаю, - сказал Бальтасар. - Попрошу тридцать песо - может, дадут двадцать.
        - Проси пятьдесят, - сказала Урсула. - Ты недосыпал две недели. И потом она большая. Знаешь, это самая большая клетка, какую я только видела.
        Бальтасар начал бриться.
        - Думаешь, дадут пятьдесят?
        - Для дона Хосе Монтьеля такие деньги пустяк, а клетка стоит больше, - сказала Урсула. - Тебе бы надо шестьдесят просить.
        Дом плавал в удушающе-знойной полутени, и от стрекота цикад жара казалась еще невыносимей. Покончив с одеванием, Бальтасар, чтобы хоть немного проветрить, распахнул дверь в патио, и тогда в комнату вошли ребятишки.
        Новость уже распространилась. Доктор Октавио Хиральдо, довольный жизнью, но измученный своей профессией, думал, завтракая в обществе хронически больной жены, о новой клетке Бальтасара. На внутренней террасе, куда они выносили стол в жаркие дни, стояло множество горшков с цветами и две клетки с канарейками. Жена доктора любила своих птиц, любила так сильно, что кошки, существа, способные их съесть, вызывали у нее жгучую ненависть. Доктор Хиральдо думал о жене, когда во второй половине дня, возвращаясь от больного, зашел к Бальтасару посмотреть, что у него за клетка.
        В доме у Бальтасара было полно народу. На столе красовался огромный проволочный купол, в нем было три этажа. Со словно игрушечными переходами, с отделениями для еды и для сна и с трапециями в специально отведенном для отдыха птиц месте, его клетка казалась макетом гигантской фабрики по производству льда. Не прикасаясь к клетке, врач внимательно ее оглядел и подумал, что на самом деле она превосходит даже то, что он о ней слышал, и несравненно прекраснее всего, о чем он мечтал для своей жены.
        - Настоящий подвиг фантазии, - сказал он.
        Добрый, почти материнский взгляд его отыскал Бальтасара, и доктор добавил:
        - Из тебя получился бы прекрасный архитектор.
        Бальтасар густо покраснел.
        - Спасибо, - сказал он.
        - Это правда, - отозвался врач. У него были изящные руки, и он был полный и гладкий, как женщина, бывшая некогда красивой, а голос его звучал как голос священника, говорящего по-латыни. - В нее и птиц не надо сажать, - сказал он, поворачивая клетку перед глазами любопытных, будто он предлагал ее купить. - Повесь между деревьями, и она сама запоет.
        Он поставил клетку на место, подумал немного, глядя на нее, и сказал:
        - Хорошо, я ее беру.
        - Она уже продана, - ответила Урсула.
        - Сыну дона Хосе Монтьеля, - объяснил Бальтасар. - Он ее заказывал.
        Всем своим видом доктор выразил почтение.
        - Он дал тебе образец?
        - Нет, просто сказал, что ему нужна большая клетка, вот как эта - в ней будут жить две иволги.
        Врач снова посмотрел на клетку.
        - Иволгам она не подходит.
        - Подходит, доктор, - сказал Бальтасар. Его окружали дети. - Все размеры точно рассчитаны, - продолжал он, показывая на разные отделения клетки. Он ударил костяшками пальцев по куполу, и клетка торжественно запела. - Проволоки прочнее этой не найдешь, и каждое соединение спаяно изнутри и снаружи.
        - Даже для обезьяны годится, - вставил кто-то из детей.
        - Верно, - согласился Бальтасар.
        Врач повернул к нему голову.
        - Хорошо, но ведь образца он тебе не дал? И не описал определенно? Просто: "Большая клетка для иволги". Верно?
        - Верно, - подтвердил Бальтасар.
        - Значит, и раздумывать нечего, - сказал врач. - Одно дело большая клетка для иволги, и совсем другое дело - твоя клетка. Кто докажет, что это та самая клетка, которую тебе заказывали?
        - Это она, - сказал сбитый с толку Бальтасар. - Потому я ее и сделал.
        Врач досадливо поморщился.
        - Ты бы мог сделать и другую, - сказала Урсула, пристально глядя на Бальтасара, а потом повернулась к врачу. - Вам ведь не к спеху?
        - Я обещал жене принести ее сегодня.
        - Вы уж извините, доктор, - сказал Бальтасар, - но нельзя продать вещь, которая уже продана.
        Врач пожал плечами. Вытирая потную шею платком, он молча уставился на клетку. Не отрываясь, он глядел в какую-то невидимую для других точку, как глядят на исчезающий вдали корабль.
        - Сколько тебе за нее дали?
        Бальтасар, не отвечая, отыскал взглядом Урсулу.
        - Шестьдесят песо, - сказала она.
        Врач все смотрел и смотрел на клетку.
        - Очень хороша, - вздохнул он. - Удивительно хороша.
        Доктор двинулся к двери, улыбаясь, энергично обмахиваясь платком, и тут же воспоминание об этом эпизоде начало навсегда стираться в его памяти.
        - Монтьель очень богат, - сказал он, выходя из комнаты.
        На самом деле Хосе Монтьель не был таким богачом, каким казался, но был готов на все, чтобы им стать. Всего за несколько кварталов отсюда, в доме, доверху набитом вещами, где никогда даже не пахло тем, чего нельзя было бы продать, он с полнейшим равнодушием слушал рассказы о новой клетке Бальтасара. Его супруга, терзаемая навязчивыми мыслями о смерти, закрыла после обеда все окна и двери и два часа неподвижно пролежала в полутьме с открытыми глазами, в то время как сам Хосе Монтьель сладко дремал. Его разбудил шум голосов. Тогда он открыл дверь и увидел перед домом толпу, а в толпе - Бальтасара с клеткой, свежевыбритого, во всем белом, и выражение лица у него было почтительно-наивное - то самое, какое бывает у бедняков, когда они приходят в дома богатых.
        - Да это просто чудо какое-то, - с радостным изумлением воскликнула супруга Монтьеля, ведя Бальтасара за собой в дом. - Ничего похожего я в жизни не видела!
        И, возмущенная бесцеремонностью толпы, вливавшейся вслед за Бальтасаром в дверь патио, добавила:
        - Нет, лучше вы несите внутрь, а то они превратят нам дом бог знает во что.
        Бальтасар бывал в этом доме и раньше - несколько раз, зная его мастерство и любовь к своему делу, его приглашали сюда для выполнения мелких столярных работ. Однако среди богатых ему было не по себе. Он часто думал о них, об их некрасивых и вздорных женах, об ужасающих болезнях и неслыханных хирургических операциях, и всегда их жалел. Когда он входил в их дома, ноги плохо слушались его, и каждый шаг стоил ему усилия.
        - Пепе дома? - спросил Бальтасар, ставя клетку на стол.
        - В школе еще, - ответила жена Монтьеля. - Скоро должен прийти.
        И добавила:
        - Монтьель моется.
        В действительности же Хосе Монтьель помыться не успел и сейчас торопливо обтирался камфарным спиртом, собираясь выйти посмотреть, что происходит. Человек он был такой осторожный, что спал, не включая электрического вентилятора, - тот помешал бы ему следить во сне за всеми шорохами в доме.
        - Аделаида! - крикнул он. - Что там такое?
        - Иди посмотри, какая чудесная вещь! - ответила жена.
        Хосе Монтьель, тучный, с волосатой грудью и накинутым на шею полотенцем, высунулся из окна спальни.
        - Что это?
        - Клетка для Пепе, - ответил Бальтасар.
        Женщина посмотрела на него растерянно.
        - Для кого? - выдохнул Монтьель.
        - Для Пепе, - повторил Бальтасар. - Пепе заказал ее мне.
        Ничего не произошло, но Бальтасару почудилось, будто перед ним открыли дверь бани. Хосе Монтьель вышел в трусах из спальни.
        - Пепе! - закричал он.
        - Он еще не пришел, - сказала жена вполголоса, не двигаясь с места.
        В дверном проеме появился Пепе. Это был двенадцатилетний мальчик с теми же, что и у матери, загнутыми ресницами и с таким же, как у нее, выражением тихого страдания на лице.
        - Иди сюда, - позвал его Хосе Монтьель. - Ты заказывал это?
        Мальчик опустил голову. Схватив Пепе за волосы, Монтьель заставил мальчика посмотреть ему в глаза.
        - Отвечай!
        Тот молча кусал губы.
        - Монтьель... - прошептала жена.
        Хосе Монтьель разжал руку и резко повернулся к Бальтасару.
        - Жаль, что так получилось, Бальтасар, - сказал он. - Прежде чем приступить к делу, надо было поговорить со мной. Только тебе могло прийти в голову условиться с ребенком.
        Лицо его вновь обретало утраченное было выражение покоя. Даже не взглянув на клетку, он поднял ее со стола и протянул Бальтасару.
        - Сейчас же унеси и продай кому-нибудь, если сумеешь. И очень тебя прошу, не спорь со мной.
        А потом, хлопнув Бальтасара по спине, объяснил:
        - Мне доктор запретил волноваться.
        Мальчик стоял словно окаменев. Но вот Бальтасар с клеткой в руке растерянно посмотрел на него, и тот, издав горлом какое-то хриплое рычанье, похожее на собачье, бросился па пол и зашелся криком.
        Хосе Монтьель безучастно смотрел, как мать его успокаивает.
        - Не поднимай его, - сказал он. - Пусть разобьет голову об пол. А потом подсыпь соли с лимоном, чтоб веселей было беситься.
        Мальчик визжал без слез; мать держала его за руки.
        - Оставь его, - снова сказал Монтьель.
        Бальтасар смотрел на мальчика, как смотрел бы на заразного зверя в агонии. Было уже почти четыре. В этот час у него в доме Урсула, нарезая лук, поет старую-престарую песню.
        - Пепе, - сказал Бальтасар.
        Он шагнул к мальчику и, улыбаясь, протянул ему клетку. Мальчик вмиг оказался на ногах, обхватил ее по высоте почти такую же, как и он сам, обеими руками и, не зная, что сказать, уставился сквозь металлическое плетение на Бальтасара. За все это время он не пролил ни одной слезинки.
        - Бальтасар, - мягко вмешался Хосе Монтьель, - я ведь сказал тебе: сейчас же унеси клетку.
        - Отдай ее, - сказала женщина сыну.
        - Оставь ее себе, - сказал Бальтасар.
        А потом, обращаясь к Хосе Монтьелю, добавил:
        - В конце концов, для этого я ее и сделал.
        Хосе Монтьель шел за ним до самой гостиной.
        - Не валяй дурака, Бальтасар, - настаивал он, пытаясь его задержать. - Забирай свою штуковину и не делай больше глупостей. Все равно не заплачу ни сентаво.
        - Неважно, - сказал Бальтасар. - Я сделал ее Пепе в подарок. Я и не рассчитывал ничего за нее получить.
        Пока Бальтасар пробивался сквозь толпу любопытных, которые толкались в дверях, Хосе Монтьель, стоя посреди гостиной, кричал ему вслед. Он был бледен, а глаза его все больше наливались кровью.
        - Дурак! - кричал он. - Забирай сейчас же свое барахло! Не хватало еще, чтобы в моем доме кто-то распоряжался, дьявол тебя подери!
        В бильярдной Бальтасара встретили восторженными криками. До сих пор он думал, что просто сделал клетку лучше прежних своих клеток и должен был подарить ее сыну Хосе Монтьеля, чтобы тот не плакал, и что во всем этом нет ничего особенного. Но теперь он понял, что многим судьба клетки почему-то небезразлична, и расстроился.
        - Значит, тебе дали за нее пятьдесят песо?
        - Шестьдесят, - ответил Бальтасар.
        - Стоит сделать зарубку в небесах, - сказал кто-то. - Ты первый, кому удалось выбить столько денег из дона Хосе Монтьеля. Такое надо отпраздновать.
        Ему поднесли кружку пива, и он ответил тем, что заказал на всех присутствующих. Так как пил он впервые в жизни, то к вечеру был уже совсем пьян и стал рассказывать о своем фантастическом плане: тысяча клеток по шестьдесят песо за штуку, а потом миллион клеток, чтобы вышло шестьдесят миллионов песо.
        - Надо наделать их побольше, чтобы успеть продать богатым, пока те живы, - говорил он, уже ничего не соображая. - Все они больные и скоро помрут. Какая же горькая у них жизнь, если им даже волноваться нельзя!
        Два часа без перерыва музыкальный автомат проигрывал за его счет пластинки. Все пили за здоровье Бальтасара, за его счастье и удачу и за смерть богачей, но к часу ужина он остался один.
        Урсула ждала его до восьми вечера с блюзом жареного мяса, посыпанного колечками лука. Кто-то сказал ей, что Бальтасар в бильярдной, что он одурел от успеха и угощает всех пивом, но она не поверила, потому что Бальтасар еще ни разу в жизни не пил. Когда она легла, уже около полуночи, Бальтасар все еще сидел в ярко освещенном заведении, где были столики с четырьмя стульями вокруг каждого и рядом, под открытым небом, площадка для танцев, по которой сейчас разгуливали выпи. Лицо его было в пятнах губной помады, и, хотя он был не в силах подняться с места, он думал о том, что хорошо было бы лечь в одну постель с двумя женщинами сразу. Расплатиться с хозяином ему было нечем, и он оставил в залог часы, пообещав уплатить все на другой день. Позже, лежа посреди улицы, он почувствовал, что с него снимают ботинки, но ради них ему не хотелось расставаться с самым прекрасным сном в его жизни. Женщины, спешившие к утренней мессе, боялись на него смотреть: они думали, что он мертв.
        Поступило: 23.07.1998 17:05
        Проверка: 23.07.1998 18:05
        Last-modified: Wed, 5-Aug-98 13:25:07 GMT