Домашние правила Джоди Линн Пиколт
Джейкобу Ханту восемнадцать лет. У него тяжелая форма аутизма. Юноша не способен нормально контактировать с окружающими и воспринимает все слишком буквально. При всем при том он одаренный математик и прекрасный аналитик, увлекающийся криминалистикой. С помощью нелегального полицейского сканера он узнает, где совершено очередное преступление, и подсказывает полицейским, в каком направлении вести расследование. И обычно оказывается прав.
Но когда в городе происходит жестокое убийство, полиция приходит уже в дом Хантов. Детективы, не знакомые с симптомами аутизма, принимают странности поведения Джейкоба за угрызения совести и делают его главным подозреваемым. Для матери Джейкоба - это очередное свидетельство нетерпимости общества, а для его младшего брата - еще одно напоминание о ненормальной ситуации в семье из-за болезни Джейкоба.
И тут возникает вопрос: мог ли Джейкоб совершить убийство?
Джоди Пиколт
Домашние правила
Посвящается Нэнси Фрэнд Стюарт (1949 - 2008) и Дэвиду Стюарту
Jodi Picoult
HOUSE RULES
Originally published by Gallery Books, a Division of Simon & Schuster, Inc.
Дело 1
Спите крепко
На первый взгляд она была святая: в 1980-е Доротея Пуэнте сдавала комнаты старикам и инвалидам в Сакраменто, Калифорния. Но потом ее жильцы стали исчезать. В саду нашли семь захороненных тел, и судебно-медицинская экспертиза обнаружила в останках следы снотворного. Пуэнте обвинили в убийстве постояльцев с целью завладеть их пенсионными накоплениями, чтобы сделать себе пластическую операцию и приобрести дорогую одежду для поддержания имиджа неформального лидера местного сообщества. Ей предъявили обвинения в девяти убийствах и осудили за три.
В 1998-м, отбывая два пожизненных срока, Пуэнте вступила в переписку с публицистом Шейном Багби. Она присылала ему рецепты блюд, которые впоследствии были опубликованы в книге под названием «На кухне с серийной убийцей».
Назовите меня сумасшедшей, но я бы к такой еде даже не притронулась.
Эмма
Куда ни бросишь взгляд, везде видны следы борьбы. По полу в кухне рассыпаны письма, счета и газеты; табуретки перевернуты. Телефон сшиблен с подставки, вывалившийся изнутри аккумулятор болтается на проводках. На пороге гостиной виден нечеткий отпечаток чьей-то ноги, направленный в сторону мертвого тела моего сына Джейкоба.
Он распластался, как морская звезда, перед камином. Висок и руки запачканы кровью. На мгновение я замираю, не в силах вдохнуть.
Вдруг он садится и говорит:
- Мам, ты даже не пытаешься.
«Это не по-настоящему», - напоминаю я себе, а он ложится и принимает ту же позу - на спине, ноги чуть согнуты и откинуты влево.
- Гм… тут была драка, - говорю я.
Губы Джейкоба едва шевелятся.
- И?..
- Тебя ударили по голове. - Я опускаюсь на колени, как он сотню раз просил меня сделать, и замечаю, что из-под дивана выглядывает угол кварцевых часов, которые обычно стоят на каминной полке. Осторожно поднимаю их и замечаю на корпусе кровь, макаю в нее мизинец и пробую на вкус:
- О, Джейкоб, не говори, что ты снова извел весь мой кукурузный сироп…
- Мама! Фокус!
Я опускаюсь на диван, держа в руках часы:
- Приходили грабители, и ты прогнал их.
Джейкоб садится и вздыхает. Его темные волосы измазаны пищевыми красителями и кукурузным сиропом, глаза сияют, хотя он и не встречается со мной взглядом.
- Ты и правда веришь, что я стал бы разыгрывать дважды одну и ту же сцену преступления? - Он разжимает кулак, и я вижу клочок шелковистых кукурузных волосков. Отец Джейкоба был блондин, по крайней мере в тот момент, когда ушел от нас пятнадцать лет назад, оставив меня с Джейкобом и Тэо, его новорожденным белобрысым братиком.
- Тебя убил Тэо?
- Ну, мама, серьезно, такую загадку решил бы и детсадовец, - говорит Джейкоб, вскакивая на ноги.
Фальшивая кровь течет по его щеке, но ему все равно. Когда мой сын сосредоточен на анализе сцены преступления, думаю, рядом с ним может взорваться атомная бомба, а он даже не поморщится. Джейкоб подходит к следу ноги у края ковра и показывает на него. Теперь, взглянув на отпечаток снова, я замечаю вафельный рисунок подошвы кроссовок для скейтборда «Ванс», на которые Тэо копил много месяцев, и последнюю часть названия бренда «…нс», выдавленного на резине.
- На кухне была борьба, - объясняет Джейкоб, - кто-то, защищаясь, швырнул телефон, меня загнали в гостиную, и там Тэо оглушил меня часами.
Это вызывает у меня легкую улыбку.
- Где ты услышал такое слово?
- В сорок третьей серии «Борцов с преступностью».
- Просто чтобы ты знал: это означает ударить кого-то по голове, не обязательно часами.
Джейкоб моргает, бесстрастно глядя на меня. Он живет в буквальном мире, это один из основных признаков его болезни. Когда-то, во время переезда в Вермонт, Джейкоб спросил меня, какой он. «Много зелени, - ответила я, - покатых холмов». Тут он разрыдался и сквозь слезы спросил: «Они укатают нас?»
- Но какой же мотив? - спрашиваю я, и как по команде Тэо с громким топотом сбегает по лестнице.
- Где урод? - кричит он.
- Тэо, не называй своего брата…
- Давай я перестану называть его уродом, когда он прекратит таскать вещи из моей комнаты, а?
Инстинктивно я встаю между ними, хотя Джейкоб на голову выше нас обоих.
- Я ничего не брал в твоей комнате.
- Правда? А как насчет моих кроссовок?
- Они стояли в прихожей.
- Тупица, - цедит сквозь зубы Тэо, и в глазах Джейкоба вспыхивает огонь.
- Я не тупица, - рычит он и бросается на брата.
Я вытягиваю руку и не пускаю его:
- Джейкоб, ты не должен брать вещи Тэо, не спросив у него разрешения. Тэо, я не хочу больше слышать от тебя таких слов, а если услышу, то возьму твои кроссовки и выброшу их вместе с мусором. Это ясно?
- Я пошел отсюда, - бурчит Тэо и топает в прихожую.
Через мгновение я слышу, как хлопает входная дверь.
Иду следом за Джейкобом на кухню. Он задом пятится в угол, бормочет:
- Что мы здесь имеем, - а потом начинает растягивать слова, - это… неуме-е-ние обща-а-ться. - Садится на корточки и обхватывает руками колени.
Когда Джейкоб не может подобрать слов для описания своего состояния, он заимствует чужие. Последняя фраза взята из «Хладнокровного Люка»; Джейкоб вообще помнит диалоги из всех фильмов, которые видел.
Я встречала многих родителей, дети которых находятся на нижнем уровне аутистического спектра и диаметрально противоположны Джейкобу с его синдромом Аспергера. Они говорили, как мне повезло, что мой сын такой разговорчивый, такой невероятно умный; он может разобрать сломавшуюся микроволновку, и через час она заработает. Они считают, нет более страшного ада, чем иметь сына, который заключен в своем собственном мире и не понимает, что за его пределами есть другой, более обширный, который тоже можно исследовать. Но как вам понравится иметь сына, который заперт в своем мире, но хочет наладить связь с другим. Сына, который пытается быть как все, но совершенно не понимает, каким образом этого добиться.
Я тянусь к нему, чтобы утешить, но останавливаюсь: легкое прикосновение может вывести его из себя. Он не любит, когда ему жмут руку, похлопывают по спине, ерошат волосы.
- Джейкоб… - начинаю я, а потом понимаю, что сын вовсе не расстроен.
Он поднимает трубку телефона, рядом с которой сидит, чтобы мне было видно грязное пятно на ее боку.
- Отпечатки пальцев ты тоже не заметила, - бодро произносит Джейкоб. - Не обижайся, но никудышный из тебя следователь. - Он отрывает от рулона бумажное полотенце, встает и мочит его в раковине. - Не беспокойся, я сейчас смою всю кровь.
- Ты так и не сказал мне, какой у Тэо мотив для убийства.
- О… - Джейкоб глядит на меня через плечо; недобрая улыбка расползается по его лицу. - Я украл его кроссовки.
Насколько я представляю, синдром Аспергера - это ярлык, описывающий не те черты, которые у Джейкоба есть, а те, которые он утратил. Примерно в двухлетнем возрасте он стал пропускать слова, отводить глаза и вообще начал избегать любых контактов с людьми. Джейкоб не мог нас слушать или не хотел. Однажды я посмотрела на него: он лежал на полу и возился с игрушечным самосвалом. Малыш сосредоточенно крутил колеса машинки; его лицо было совсем близко к моему, и я подумала: «Куда же ты ушел?»
Я искала объяснения поведению сына: он сидит, забившись в угол тележки для продуктов, когда мы идем за покупками, потому что в супермаркете холодно. Вшитые в швы одежды ярлычки, которые мне приходилось срезать с его вещей, неприятно трутся о кожу. В детском саду он не мог подружиться ни с одним ребенком, и я организовала праздник по случаю его дня рождения с водяными бомбочками и игрой в «прилепи хвост ослику Иа» с завязанными глазами. Примерно через полчаса после начала игр я вдруг заметила, что Джейкоба нет. Я была тогда на шестом месяце беременности и впала в истерику. Другие родители принялись обыскивать двор, улицу, дом. Нашла сына я: он сидел в подвале и занимался тем, что вставлял кассету в видеомагнитофон и вытаскивал ее, вставлял и вытаскивал.
Когда ему поставили диагноз, я разрыдалась. Не забывайте, это было в 1995-м, и мое представление об аутизме строилось исключительно на фильме с Дастином Хоффманом «Человек дождя». По словам нашего первого психиатра, у Джейкоба были проблемы с общением и социальным поведением без речевых нарушений, характерных для других форм аутизма. Прошло немало лет, прежде чем мы впервые услышали слова «синдром Аспергера». Тогда они еще не попали на диагностические радары врачей. Но к тому моменту у меня уже был Тэо, и Генри - мой бывший - уехал от нас. Он программист, работал дома и не мог выносить скандалов, которые закатывал Джейкоб по малейшим поводам: яркий свет в ванной, звук подъехавшего к дому по гравийной дорожке почтового грузовика, текстура хлопьев для завтрака. Я полностью отдалась на волю специалистов по раннему вмешательству, которые приходили к нам один за другим с намерением вытащить Джейкоба из его маленького мирка. «Я хочу, чтобы мой дом стал таким, как прежде, - сказал мне Генри. - Я хочу вернуть тебя».
Но я уже успела заметить, что с помощью поведенческой и речевой терапии Джейкоб снова начал общаться с окружающими. Улучшения были налицо. С учетом этого иного выбора не оставалось.
В тот вечер, когда Генри ушел, мы с Джейкобом сидели на кухне и играли в игру. Я корчила гримасу, а он пытался угадать, какую эмоцию я изображаю. Я улыбалась сквозь слезы и ждала, что Джейкоб скажет: «Это счастье».
Генри живет со своей новой семьей в Силиконовой долине, работает на «Apple» и редко разговаривает с мальчиками, хотя каждый месяц исправно присылает чек с детскими деньгами. Он всегда был очень организованным. И с цифрами ладил. Его способность запоминать содержание статей из «Нью-Йорк таймс» и цитировать их дословно, казавшаяся столь академически сексуальной, когда начался наш роман, мало чем отличалась от того, как Джейкоб в шесть лет запоминал программу телепередач. Прошло совсем немного времени после ухода от нас Генри, и я поставила ему тот же диагноз - синдром Аспергера в легкой степени.
Много копий ломается в спорах о том, относится или нет синдром Аспергера к расстройствам аутистического спектра, но скажу вам честно: это не имеет значения. Это всего лишь термин, которым мы пользуемся, чтобы добиться для Джейкоба особых условий в школе, а не объяснение того, кто он такой. Если вы встретитесь с ним сейчас, то прежде всего подумаете, что он не менял рубашку со вчерашнего дня и забыл причесаться. Если захотите поговорить с ним, придется начать разговор первым. Он не будет смотреть вам в глаза. И если вы отвлечетесь совсем ненадолго на разговор с кем-нибудь еще, то, повернувшись снова к Джейкобу, вероятно, обнаружите, что он вышел из комнаты.
По субботам мы с Джейкобом ходим за продуктами.
Это часть его расписания, а от него мы отклоняемся редко. О любых новшествах необходимо предупреждать заранее и готовить к ним - визит это к зубному врачу, прививка или появление посреди учебного года на уроках математики нового ученика. Я не сомневаюсь, что Джейкоб полностью приведет в порядок свое фальшивое место преступления до одиннадцати утра, потому что именно в это время женщина, раздающая бесплатные образцы продукции, ставит свой столик перед входом в кооперативный продуктовый магазин «Таунсенд». Она сразу узнаёт Джейкоба и обычно дает ему два маленьких яичных рулета, несколько кругляшек-брускетт, или что там у нее заготовлено для покупателей на этой неделе.
Тэо не возвращается, поэтому я оставляю для него записку, хотя расписание известно ему не хуже, чем мне. Когда я беру куртку и сумочку, Джейкоб уже сидит в машине на заднем сиденье. Ему там нравится - можно растянуться в свое удовольствие. Водительских прав у него нет, хотя мы регулярно препираемся по этому поводу, так как ему восемнадцать и водить машину он мог бы уже два года. Джейкоб прекрасно знает, как работают светофоры и, вероятно, мог бы разобрать один из них на части и снова собрать, однако я не вполне уверена, что в ситуации, когда на дороге появятся несколько машин, которым нужно проехать в разных направлениях, он сообразит, что ему делать на каждом конкретном перекрестке - останавливаться или проезжать.
- Что тебе осталось сделать из домашней работы? - спрашиваю я, когда мы трогаемся с места.
- Тупой английский.
- Английский не тупой.
- Ну, учитель английского. - Джейкоб кривится. - Мистер Франклин задал нам написать сочинение на любимую тему, и я хотел выбрать обед, но он не разрешил.
- Почему?
- Говорит, обед - это не тема.
Я смотрю на сына:
- Не тема.
- Ну, - отзывается Джейкоб, - это и не рема. Разве он не знает?
Я подавляю улыбку. Буквальное понимание слов Джейкобом в зависимости от ситуации может вызвать либо смех, либо раздражение. Смотрю в зеркало заднего вида, он прижимает большой палец к стеклу.
- Слишком холодно, отпечатков не останется, - небрежно бросаю я; этому меня научил сам Джейкоб.
- А ты знаешь почему?
- А? - Я смотрю на него. - Отпечаток портится при температуре ниже нуля?
- От холода поры кожи сжимаются, - говорит Джейкоб, - и выделения из них сокращаются, а значит, нечему приставать к стеклу и оставлять отпечатки.
- Это был мой второй вариант, - шучу я.
Я привыкла называть его «мой маленький гений», потому что даже в детстве он умудрялся выдавать объяснения вроде этого. Помню, однажды - ему тогда было четыре года - он читал табличку у кабинета частного врача, когда мимо проходил почтальон. Тот уставился на Джейкоба и рот разинул от удивления: и правда, не каждый день видишь дошколенка, который без запинки произносит слово «гастроэнтерология».
Я заруливаю на парковку, пропускаю отличное пустующее место, потому что оно рядом с блестящей оранжевой машиной, а Джейкоб не любит оранжевый цвет. Слышу, как он втянул в себя воздух и задержал дыхание, пока мы не проехали мимо. Вылезаем из машины, Джейкоб прикатывает тележку, и мы входим в магазин.
Место, где обычно сидит женщина с бесплатными образцами продукции, пустует.
- Джейкоб, это ерунда, - сразу говорю я.
Он смотрит на часы:
- Уже одиннадцать пятнадцать. Она приходит в одиннадцать и уходит в двенадцать.
- Что-то могло случиться.
- Ей удалили шишку на пальце, - говорит вдруг работник, который в двух шагах от нас выкладывает на стойку пакеты с морковью. - Она вернется через четыре недели.
Джейкоб начинает постукивать рукой по бедру. Я оглядываюсь, мысленно оценивая, насколько бурную сцену спровоцирует попытка увести сына отсюда, прежде чем самостимуляция превратится в полноценный нервный срыв, и смогу ли я успокоить его разумными доводами.
- Помнишь, как миссис Пинхэм три недели не появлялась в школе, когда заболела ветрянкой и не смогла предупредить вас заранее? Это то же самое.
- Но уже одиннадцать пятнадцать, - повторяет Джейкоб.
- Миссис Пинхэм поправилась, верно? И все вернулось в норму.
Морковный парень таращится на нас. Еще бы! Джейкоб с виду совершенно нормальный молодой человек. Явно интеллигентный. Но обычное течение дня нарушено, отчего, вероятно, он чувствует себя так же, как я, если бы мне вдруг велели спрыгнуть на тарзанке с Уиллис-тауэр[1 - Уиллис-тауэр - 108-этажный небоскреб высотой 442,1 м в Чикаго, США. - Здесь и далее примеч. перев.].
В горле у Джейкоба раздается низкий рык, и я понимаю, что точку невозврата мы миновали. Сын пятится от меня и врезается в стойку с банками пикулей и соусами. Несколько бутылочек падают на пол, стекло бьется, и Джейкоб слетает с катушек. Кричит - тянет одну высокую жалобную ноту, саундтрек к моей жизни. Он двигается вслепую, отбивается от меня, когда я тянусь к нему.
Проходит всего тридцать секунд, но они длятся вечность, когда ты становишься центром пристального внимания окружающих, когда борешься со своим сыном ростом шесть футов, валишь его на покрытый линолеумом пол и придавливаешь всем своим весом. Только это помогает успокоить его. Я приставляю губы к его уху и напеваю:
- Я пристрелил шерифа, но не попал в его зама…
С детства эта песенка Боба Марли успокаивала Джейкоба; даже Тэо к трем годам уже знал все слова. Само собой, напряжение спадает, мышцы Джейкоба расслабляются, руки вяло лежат на полу по бокам от тела. Из уголка глаза выкатывается слезинка.
- Я пристрелил шерифа, - шепчет он, - но, клянусь, это была самозащита.
Я беру в ладони лицо сына и заставляю его встретиться со мной взглядом.
- Ну что? Теперь все в порядке?
Он отвечает не сразу, словно мысленно проводит серьезную проверку:
- Да.
Я встаю на колени и, естественно, оказываюсь в луже из маринада. Джейкоб садится и прижимает колени к груди.
Вокруг нас собралась толпа. К морковному парню присоединились управляющий магазином, несколько взрослых покупателей и две девочки-близняшки с одинаковыми созвездиями веснушек на щеках. Все они смотрят на Джейкоба, и в их взглядах читается забавная смесь ужаса с жалостью, которая преследует нас везде и всюду, будто псина, кусающая за пятки. Джейкоб и мухи не обидит, в прямом смысле и в переносном. Однажды в течение трехчасовой поездки он держал между сжатыми чашечками ладоней паука, чтобы, когда мы будем на месте, выпустить его на волю. Но если вы не знакомы с Джейкобом и увидите, как высокий мускулистый парень опрокидывает стойку с товарами в магазине, то подумаете, что он чем-то расстроен. Вы решите, что он буянит.
- Он аутист, - резко говорю я. - Есть вопросы?
Я пришла к выводу, что злость срабатывает лучше всего. Нужен электрошок, чтобы зеваки оторвали взгляды от сошедшего с рельсов поезда. Как ни в чем не бывало покупатели снова принимаются выбирать апельсины и накладывать в пакеты перцы. Две маленькие девочки убегают в проход с молочными продуктами. Морковный парень и управляющий не рискуют встречаться со мной взглядами, вот и славно. Справляться с нездоровым любопытством окружающих я умею, а вот их доброта может меня сломить.
Джейкоб плетется рядом со мной, я толкаю тележку. Рука его все еще едва заметно подрагивает у бедра, но он не стучит ею.
Больше всего я хочу, чтобы таких вещей с Джейкобом никогда не случалось.
Больше всего я боюсь, что такое случится, когда меня не будет рядом, и люди подумают о нем плохо.
Тэо
Мне наложили на лицо двадцать четыре стежка, спасибо моему братцу. От десяти из них остался шрам на левой брови с того времени, как Джейкоб опрокинул высокий детский стул; мне тогда было восемь месяцев. Остальные четырнадцать пришлись на подбородок в Рождество 2003 года: в восторге от какого-то глупого подарка я смял в комок оберточную бумагу, и Джейкоба взбесил этот звук. Тем не менее причина, по которой я вам это рассказываю, не имеет отношения к брату. Дело в том, что мама обязательно скажет вам, мол, Джейкоб тихий и безобидный, но я живое доказательство того, что она себя обманывает.
Предполагается, что для Джейкоба я должен делать исключения; это одно из наших неписаных домашних правил. Поэтому, когда нам приходится объезжать знак «Объезд», что само по себе забавно, так как он оранжевый и пугает Джейкоба, и в результате я на десять минут опаздываю в школу, это нормально. В душ он всегда идет первым, потому что сто миллионов лет назад, когда я был еще младенцем, Джейкоб мылся в душе раньше меня и он не перенесет, если привычный распорядок дня будет нарушен. А когда мне исполнилось пятнадцать и в назначенный день нужно было получать учебные водительские права в дорожной инспекции, визит туда пришлось отменить, поскольку Джейкоб расклеился из-за покупки новых кроссовок, и я должен был понять, что такие вещи случаются. Проблема в том, что «такие вещи» случались и во время трех следующих моих попыток довести маму до дорожной инспекции. В конце концов я перестал просить ее об этом. При таких условиях я буду гонять на скейте, пока мне тридцатник не стукнет.
Однажды в детстве мы с Джейкобом играли в пруду у нашего дома с надувной лодкой. Моей обязанностью было следить за братом, хотя он на три года меня старше и столько же раз занимался с тренером по плаванию, как и я. Мы перевернули лодку вверх дном и занырнули под нее; воздух там был тяжелый и влажный. Джейкоб начал говорить про динозавров, которыми в то время был увлечен, и рот у него не закрывался. Вдруг я забеспокоился: а что, если из-за болтовни Джейкоба в этом тесном замкнутом пространстве закончится весь кислород? Я попытался поднять лодку, но она как будто присосалась к воде, и от этого я запаниковал еще сильнее. Разумеется, можно было нырнуть и выбраться из-под лодки, но почему-то в тот момент это не пришло мне в голову. Единственное, что я тогда понимал: мне нечем дышать. Когда меня спрашивают, каково это - расти с братом, у которого синдром Аспергера, я всегда вспоминаю тот момент, хотя вслух отвечаю: мне не с чем сравнивать.
Я не святой. Временами я специально достаю Джейкоба; его так легко вывести из себя. Достаточно залезть к нему в шкаф и переложить одежду или спрятать колпачок от зубной пасты, пока он чистит зубы. Но в результате мне становится жаль маму: она обычно принимает на себя главный удар, когда Джейкоб срывается. Иногда я слышу, как мама плачет, думая, что мы с братом спим. Тогда я вспоминаю: она ведь тоже не подписывалась на такую жизнь.
Поэтому временами я вмешиваюсь. Утаскиваю, в прямом смысле слова, Джейкоба, если, беседуя с кем-то, он начинает горячиться и чудить. Говорю ему, чтобы перестал дергаться, когда он начинает нервничать в автобусе и выглядит совершенно безумным. Захожу в его класс, перед тем как идти в свой, чтобы предупредить учителя: у Джейкоба сегодня было трудное утро, так как, понимаете, в доме неожиданно закончилось соевое молоко. Иными словами, я веду себя как старший брат, хотя я им не являюсь. А когда меня разбирает досада от чувства несправедливости всего этого и кровь во мне кипит, как лава, я сматываюсь. Если моя комната недостаточно далеко, беру свой скейт и качу куда-нибудь - в любое место, откуда нет возможности позвонить домой.
Так я поступаю и сегодня днем, после того как братец решает сделать из меня главного негодяя в своем выдуманном преступлении. Скажу вам честно: дело не в том, что он без спроса взял мои кроссовки или снял волосы с моей расчески, хотя это жуть; не хуже, чем в «Молчании ягнят». Просто, когда я увидел Джейкоба на кухне в крови из кукурузного сиропа, с фальшивой раной на голове и все улики указывали на меня, на полсекунды подумалось: «А что, я не прочь».
Но мне не позволено говорить, что моя жизнь без Джейкоба станет легче. Нельзя даже думать так. Это еще одно из неписаных домашних правил. Поэтому я хватаю куртку и направляюсь на юг, хотя за окном минус шесть и ветер острыми кинжалами полосует мне лицо. Я ненадолго задерживаюсь в скейт-парке - единственном месте в этом дурацком городишке, где копы разрешают кататься, хотя он совершенно бесполезен зимой, которая в Таунсенде, штат Вермонт, длится девять месяцев.
Ночью насыпало дюйма два снега, но какой-то парень на зимнем скейте все же пытается отрабатывать соскок со ступеньки. Его приятель снимает исполнение трюка камерой мобильника. Этих ребят я видел в школе, но они не из моего класса. Я в некотором роде антискейтер: хожу на продвинутые курсы по всем предметам и получаю в среднем 3,98. Разумеется, в компании скейтеров это делает меня чудаком, так же как в глазах приличных людей моя манера одеваться и любовь к катанию на скейте превращают меня в оригинала.
Паренек, исполняющий трюк, приземляется на задницу.
- Я выложу это на YouTube, братан, - говорит его приятель.
Я объезжаю стороной скейт-парк и качу по городу на единственную в нем улицу, которая загибается по спирали панцирем улитки. В самом центре находится пряничный домик. Наверное, такие особнячки называют викторианскими. Он выкрашен в фиолетовый цвет, с одного бока к стене пристроена башенка. Вероятно, именно это заставило меня остановиться перед ним в первый раз: у кого, блин, есть башенка на доме, кроме диснеевской принцессы Рапунцель? Но в этой башенке живет девочка лет десяти или одиннадцати, у нее есть брат вполовину моложе ее. Их мама ездит на зеленом минивэне «тойота», а отец, наверное, врач - я два раза видел его возвращавшимся с работы в белом халате.
В последнее время я часто здесь бываю. Обычно присаживаюсь на корточки перед эркером. Оттуда мне почти все видно: стол, за которым дети делают уроки; кухня, где мать готовит ужин. Иногда она приоткрывает окно, и я почти ощущаю вкус того, что они едят.
Однако сегодня в доме никого. Это придает мне храбрости. Хотя день в разгаре и по улице то и дело проезжают машины, я захожу за дом и сажусь на качели, подвешенные на цепочках, закручиваюсь, а потом отрываю ноги от земли и кручусь в обратном направлении, хоть я уже великоват для таких забав. После этого подхожу к заднему крыльцу дома и дергаю ручку двери.
Она открывается.
Что-то не так. Это мне ясно. Но я все равно захожу внутрь.
Снимаю кроссовки, как воспитанный мальчик, оставляю их на коврике в прихожей и крадусь на кухню. В раковине стоят плошки, из которых ели хлопья. Открываю холодильник, внутри - стопка дорогих пластиковых контейнеров. Остатки лазаньи.
Беру в руки банку арахисового масла и нюхаю ее содержимое. Мне кажется или оно пахнет лучше того, что мы едим дома?
Я засовываю в банку палец и пробую масло на вкус. Потом со стучащим сердцем несу ее к столу, достаю вдобавок клубничный джем. Беру два куска хлеба от лежащего на столе батона и роюсь в ящике. Мне нужен нож. Вот и он. Я спокойно делаю себе сэндвич, как будто всю жизнь ничем другим не занимался, причем именно здесь, на этой кухне.
В столовой я выбираю стул, на котором обычно сидит девочка. Ем сэндвич и представляю, как сюда из кухни заходит моя мать; она несет на блюде огромную запеченную индейку.
- Здорово, пап, - громко говорю я пустому стулу слева, притворяясь, что у меня есть настоящий отец, а не убогий донор спермы, каждый месяц присылающий чек.
«Как в школе?» - спросил бы он.
«Получил сто баллов за тест по биологии».
«Потрясающе. Не удивлюсь, если ты окажешься в медицинской школе, как я».
Я мотаю головой, прочищая мозги. Либо я вообразил себя героем телесериала, либо у меня развивается комплекс Златовласки-привереды.
Джейкоб раньше читал мне по вечерам. Ну не то чтобы мне. Скорее себе, и не читал, а повторял то, что запомнил, я же просто оказывался в одной с ним географической точке и не мог не слушать. Хотя было здорово. Когда Джейкоб говорит, голос его раскатывается и сворачивается, словно каждая фраза - это строчка из песни. В обычном разговоре это звучало бы странно, но когда рассказываешь сказку - совсем другое дело. Помню, я слушал историю про Златовласку и трех медведей с мыслью: какая же она дура! Если бы правильно разыграла свои карты, могла бы остаться.
В прошлом году я оказался новичком в местной старшей школе, и мне пришлось начинать все сначала. Там были ребята из других городов, которые совсем меня не знали. Первую неделю я гулял после уроков с двумя парнями - Чедом и Эндрю. Они ходили со мной на занятия по программированию и казались такими классными, к тому же они жили в Суонзи, а не в Таунсенде и никогда не видели моего брата. Мы смеялись над тем, что у нашего препода по естественным наукам слишком короткие брюки, и вместе сидели в кафе за ланчем. Мы даже планировали втроем сходить в кино на выходных, если будут показывать что-нибудь стоящее. Но потом однажды в кафе появился Джейкоб. Он, видите ли, справился с заданием по физике как-то невероятно быстро, учитель отпустил его, и он, разумеется, сразу пошел ко мне. Я представил его своим приятелям и сказал, что он из старшего класса. Это была моя первая ошибка: Чед и Эндрю страшно воодушевились при мысли, что будут общаться со старшеклассником, и начали задавать ему вопросы типа: в каком он классе и в какой спортивной команде играет?
- В одиннадцатом, - ответил Джейкоб, а потом добавил, что не любит спорт. - Меня интересует криминалистика, - сказал он. - Вы что-нибудь слышали о докторе Генри Ли?
И после этого целых десять минут без умолку трещал о патологоанатоме из Коннектикута, который работал на таких важных уголовных делах, как дела О. Джея Симпсона, Скотта Петерсона и Элизабет Смарт.
Думаю, Чеда и Эндрю он потерял где-то на сообщении о руководстве по распознаванию рисунка брызг крови. Ни к чему говорить, что на следующий день, когда мы выбирали себе партнеров для выполнения лабораторной по программированию, мои приятели сразу от меня отвернулись.
Сэндвич я доел, а потому встаю со стула, выхожу из гостиной и иду по лестнице на второй этаж. Первая комната там - мальчика, все стены в плакатах с динозаврами. Кровать застелена покрывалом с флуоресцентными птеродактилями, а на полу валяется пульт от телевизора в форме тирекса. На миг я замираю. Было время, когда Джейкоб сходил с ума по динозаврам, так же как сейчас - из-за криминалистики. Может ли маленький хозяин этой комнаты рассказать про теризинозавра, найденного в Юте, с когтями длиной пятнадцать дюймов, похожими на оружие маньяка-убийцы из подросткового фильма ужасов? Или сообщить, что первый почти полный скелет динозавра - гадрозавра - был обнаружен в 1858 году в Нью-Джерси?
Нет, он обычный ребенок, а не ребенок с синдромом Аспергера. Я за свои слова отвечаю, потому что вечерами не раз заглядывал в окна этого дома и наблюдал за семьей. Я знаю, ведь эта кухня со светло-желтыми стенами - место, где я хотел бы быть, а не откуда сбежал бы.
Вдруг я кое о чем вспоминаю. Тот день, когда мы с Джейкобом играли в пруду, забрались под лодку и я запаниковал, потому что не мог дышать, и лодка прилипла к воде над нами. Джейкобу как-то удалось отодрать невидимую присоску, которой лодка уцепилась за поверхность воды, потом он обхватил меня сзади за грудь, поднял вверх, и я начал жадно глотать свежий воздух. Брат дотащил меня до берега и сидел рядом, пока я трясся от пережитого страха и заново учился говорить. Это, насколько я помню, был последний раз, когда Джейкоб позаботился обо мне, а не наоборот.
В спальне, где я стою, целая стена занята полками с электронными играми. Wii и Xbox в основном, но встречаются и Nintendo DC. У нас дома нет игровых приставок; мы не можем себе их позволить. Дерьмо, которое потребляет на завтрак Джейкоб, - пилюли, уколы и заменители всего на свете - стоит целое состояние, и я знаю, что мама иногда не спит ночами, редактируя тексты, чтобы заплатить Джесс, наставнице Джейкоба по социальным навыкам.
Я слышу шум машины на тихой улице. Выглядываю в окно и вижу ее: на подъездную дорожку заворачивает зеленый минивэн. Я слетаю вниз по лестнице, бегу через кухню и выскакиваю в заднюю дверь. Ныряю в кусты и сижу там не дыша, смотрю, как первым из машины вылезает мальчик в хоккейных «доспехах». Затем появляется его сестра, и после нее - родители. Отец вынимает из машины сумку со спортивным снаряжением, и вся семья скрывается в доме.
Я выхожу на дорогу и уезжаю на скейте от пряничного домика. Под курткой у меня - диск с игрой, которую я прихватил в последний момент, что-то из серии «Супермарио». Чувствую, как сердце бьется о пластиковую коробку.
Играть в нее я не смогу. Да и желания нет. Я взял ее только потому, что хозяева никогда не хватятся такой пропажи. Как тут упомнить каждую вещь, когда у них столько всего?
Джейкоб
Я, может, и аутист, но не могу сказать, в какой день недели вашей матери исполнится тридцать два года. Не могу мысленно брать логарифмы. Не могу посмотреть на газон и определить, что на нем растет ровно 6446 травинок. С другой стороны, я могу рассказать вам все, что хотите, про молнию, полимеразные цепные реакции, зауроподов нижнего мела и привести цитаты из популярных фильмов. Периодическую таблицу химических элементов я запомнил не напрягаясь; научился читать среднеегипетские тексты; помог учителю математики отремонтировать компьютер. Я мог бы часами рассуждать о папиллярных гребнях при анализе отпечатков пальцев и о том, что упомянутый анализ - это наука или искусство. К примеру, ДНК однояйцевых близнецов идентична; нам это известно из научного анализа. Но отпечатки пальцев однояйцевых близнецов различаются в деталях Гальтона. Какие доказательства вы предпочли бы, если бы были прокурором? Но я уклоняюсь от темы.
Полагаю, такие способности сделали бы меня звездой на коктейльной вечеринке, если бы: а) я пил или б) имел друзей, которые могли бы пригласить меня на вечеринку, коктейльная она или нет. Мама объяснила мне это так: представь, что к тебе подошел человек с очень напряженным взглядом и начал рассказывать о рисунке брызг крови, возникающем при воздействии на тело объектов, движущихся со средней скоростью от полутора до семи с половиной метров в секунду, и о том, чем он отличается от рисунков, возникающих после высокоскоростных воздействий - пистолетных выстрелов или взрывов. Или еще хуже представь, что этот человек - ты и ты не улавливаешь намеков на то, что жертва твоей навязчивости давно уже мечтает об одном - сбежать от тебя.
Диагноз «синдром Аспергера» мне поставили задолго до того, как он стал популярен для описания неуправляемых детей у родителей, желающих, чтобы посторонние считали их отпрысков супергениальными, а не просто асоциальными. Честно говоря, большинство учеников моей школы знают, что такое синдром Аспергера, благодаря одной кандидатке на звание «Лучшая топ-модель Америки». Столько людей рассказывали мне о ней; они, наверное, думали, что мы родственники. А сам я стараюсь не произносить этих слов вслух. Синдром Аспергера. По-моему, это звучит как название мяса самого низкого сорта. Или определение для ослов, собравшихся на барбекю?
Я живу с матерью и братом Тэо. Тот факт, что мы с ним производные одного генофонда, вводит меня в ступор; едва ли нам удалось бы стать более разными людьми, даже если бы мы активно стремились к этому. Мы выглядим как полярные противоположности: у него волосы мягкие и такие светлые, что могут сойти за серебро; мои темные и разрастаются, как кусты, если не стричь их, как по обету, раз в три недели. Вообще-то, раз в три недели я это делаю отчасти потому, что три - это хорошее, безопасное число, в отличие, к примеру, от четырех, к тому же прикосновение чужого человека к своим волосам я могу вынести только в том случае, если готовлюсь к этому заранее. Тэо вечно переживает, что о нем подумают люди, а я уже давно знаю, что они думают обо мне: я для них странный ребенок, который стоит слишком близко и не закрывает рта. Тэо слушает почти исключительно и только рэп, отчего у меня болит голова. Он ездит на скейтборде так, будто колесики прицеплены к его подошвам. Я говорю это в качестве комплимента, так как сам едва способен идти и одновременно жевать жвачку. Тэо со многим мирится, полагаю. Я же
расстраиваюсь, если планы резко меняются или сбивается мое расписание; иногда в таких случаях я просто не могу контролировать себя. Я превращаюсь в Халка - ору, ругаюсь, все расшвыриваю. Тэо я не ударил ни разу, но бросал в него разные вещи и сломал некоторые, принадлежавшие ему; самой значительной была гитара. Мать заставила меня платить за нее по возрастающей в течение следующих трех лет. Кроме того, именно Тэо выносит на себе всю тяжесть моей правдивости.
СЛУЧАЙ НА ОДИН БАЛЛ
Тэо заходит на кухню, джинсы у него приспущены и болтаются на бедрах так низко, что видно нижнее белье; футболка невероятного размера, а на шее какая-то странная медаль.
Тэо. Чё как?
Я. Эй, чувак, ты что, забыл, мы живем в пригороде, а не на окраине. Сегодня День памяти Тупака[2 - Тупак Шакур (1971 - 1996) - известный хип-хоп-исполнитель из Гарлема, Нью-Йорк; скончался от пулевых ранений.] или что?
Я твержу маме: у нас с Тэо нет ничего общего, но она убеждена, что со временем это изменится. По-моему, она сумасшедшая.
Друзей у меня нет. Доставать меня начали еще в детском саду, когда врач прописал мне очки. В школе учительница попросила одного популярного мальчика носить очки с простыми стеклами, чтобы мне было с кем общаться, но оказалось, он не имел ни малейшей охоты рассуждать о том, к какой категории стоит относить археоптериксов - к доисторическим птицам или к динозаврам. Стоит ли говорить, что наша дружба не продлилась и дня. Теперь я уже привык слышать от детей: «уйди», «пересядь в другое место». Меня никогда не звали поехать куда-нибудь на выходные. Я просто не понимаю намеков, которые делают люди. Так что, если я разговариваю с кем-нибудь в классе и этот парень или девчонка говорит: «Ой, уже час дня?», я смотрю на часы и отвечаю: «Да, уже час дня», хотя на самом деле этот человек не нуждается в моем подтверждении, а подбирает вежливый способ от меня отделаться. Не понимаю, почему люди никогда не говорят прямо, что они имеют в виду. И в этом похож на иммигрантов: они приезжают в страну, выучивают язык, но совершенно теряются, когда слышат идиомы. Серьезно, как может человек, для которого английский не
родной язык, понять, что выражение «get the picture»[3 - Букв. «получить картинку»; выражение означает «уловить суть».] не имеет отношения ни к фотографированию, ни к живописи? Для меня общаться с людьми, будь то в школе, на обеде в День благодарения или в очереди за билетами в кино, - это все равно что поехать в Литву, не зная литовского языка. Если кто-нибудь спрашивает меня, что я делаю в выходные, я не могу ответить так же просто, как Тэо. Такой вопрос ставит меня в тупик. Сколько информации я должен выдать? И вместо того чтобы последовательно описать свои планы, я беру за основу чужие слова и, пародируя Де Ниро в фильме «Таксист», переспрашиваю: «Это вы мне?» Заметьте, что я неправильно понимаю не только одноклассников. Однажды учительницу по ОБЖ во время урока вызвали к телефону в канцелярию, и она сказала классу: «Не двигайтесь, даже не дышите». Нормальные дети проигнорировали ее слова; несколько пай-девочек тихо работали за партами. А я? Сидел как статуя и не дышал, пока едва не упал в обморок.
У меня была подруга, ее звали Алекса. Но в седьмом классе она переехала в другой город. После этого я решил относиться к школе как к антропологическому кабинету. Я пытался развить в себе интерес к темам, которые интересовали нормальных детей, но это было так скучно.
СЛУЧАЙ НА ДВА БАЛЛА
Девочка. Привет, Джейкоб. Смотри, какой у меня клевый плеер.
Я. Его, наверное, сделали китайские дети.
Девочка. Хочешь глотнуть моего лимонада?
Я. Если пить из одного стакана, можно подхватить мононуклеоз. И если целоваться - тоже.
Девочка. Сяду-ка я на другое место…
Станете ли вы винить меня за то, что я пытаюсь разнообразить беседы с одноклассниками, заводя разговоры о том, как доктор Генри Ли взялся за экспертизу в деле об убийстве Лейси Петерсон? В конце концов я перестал участвовать в пустой болтовне; следить за обсуждением того, кто с кем гуляет, мне так же трудно, как каталогизировать брачные ритуалы какого-нибудь кочевого племени из Папуа - Новой Гвинеи. Мама иногда говорит, что я даже не пытаюсь. Я отвечаю ей, что только этим и занят, но меня всякий раз отвергают. А мне это безразлично. Зачем заводить дружбу с детьми, которые плохо относятся к таким, как я?
Но есть некоторые вещи, для меня совершенно невыносимые.
1. Звук, когда комкают бумагу. Не знаю почему, но у меня возникает ощущение, будто кто-то делает это с моими внутренними органами.
2. Слишком много шума и мигающих огней.
3. Изменение планов.
4. Пропуск очередной серии «Борцов с преступностью», а их показывают каждый день в 16:30 по кабельному ТВ благодаря чуду объединения в синдикаты. Хотя я и знаю все сто четырнадцать серий наизусть, ежедневный просмотр этого фильма для меня так же важен, как прием инсулина для диабетика. Весь мой день спланирован вокруг этого, и, если что-то идет не так, меня начинает колотить.
5. Когда мама убирает мою одежду. Я раскладываю свои вещи по цветам, как в радуге: КОЖЗГСФ, и цвета не должны соприкасаться. Мама очень старается, но в последний раз совершенно забыла про синий.
6. Если кто-то откусывает от моей еды, мне приходится отрезать часть, на которую могла попасть его/ее слюна, прежде чем я примусь есть.
7. Распущенные волосы. Меня от них передергивает, вот почему мои по-военному коротки.
8. Когда меня трогает незнакомый человек.
9. Еда с комками, например заварной крем; или еда, которая взрывается во рту, типа зеленого горошка.
10. Четные числа.
11. Когда люди называют меня слабоумным, а я не слабоумный.
12. Оранжевый цвет. Он означает опасность, и в английском для него нет рифмы, а это подозрительно. (Тэо хочет знать, почему тогда я нормально отношусь к серебристым предметам, но я не собираюсь объясняться с ним.)
Б?льшую часть своей восемнадцатилетней жизни я потратил на то, чтобы научиться существовать в мире, который временами оранжевый, хаотичный и слишком громкий. На переменах, к примеру, я хожу в наушниках. Раньше я носил огромные и был похож в них на контролера дорожного движения, но Тэо сказал, что надо мной все смеются, когда видят в коридорах, и мама убедила меня пользоваться вместо них такими, которые вставляются в уши. Я очень редко хожу в школьный кафетерий, потому что: а) мне там не с кем сидеть и б) все эти перекрестные разговоры, задевающие других, для меня как острые ножи. Вместо этого я болтаюсь в учительской, где, если случайно упомяну, что Пифагор на самом деле не открывал теорему своего имени (вавилоняне пользовались ею за тысячи лет до того, как Пифагор вызвал очарованный блеск в глазах своих греческих родителей), они не смотрят на меня так, будто я отрастил себе вторую голову. Если становится по-настоящему плохо, помогает давление - можно, к примеру, лечь под стопку постельного белья или накрыться тяжелым одеялом (одеялом с пластиковыми крупинками внутри, которые утяжеляют его), -
потому что глубокая сенсорная стимуляция успокаивает меня. Один из моих врачей, поклонник Скиннера[4 - Беррерс Фредерик Скиннер (1904 - 1990) - американский психолог, изобретатель и писатель.], ставил мне песни Боба Марли, чтобы я расслабился. Когда меня что-то расстраивает, я повторяю слова из них и говорю ровным голосом. Я закрываю глаза и спрашиваю себя: «Что сделал бы доктор Генри Ли?»
Все у меня идет гладко, потому что правила не дают мне сойти с ума. Правила означают, что день пройдет так, как я его себе представляю. Я делаю, что мне говорят, и хочу только одного: чтобы все остальные поступали так же.
Дома у нас есть правила:
1. Убирать за собой.
2. Говорить правду.
3. Чистить зубы дважды в день.
4. Не опаздывать в школу.
5. Заботиться о брате; он у тебя один.
Большинство этих правил не вызывает у меня возражений… ну, кроме чистки зубов, я это ненавижу, и заботы о Тэо. Скажем так, моя интерпретация правила номер пять не всегда совпадает с интерпретацией Тэо. Возьмем, к примеру, сегодняшний день. Я дал ему главную роль в моем расследовании, а он разозлился. Тэо прошел кастинг на роль преступника… Как он не понимает, что это высочайшая форма лести?
Мой психиатр доктор Мун Мурано часто просит меня ранжировать вызывающие тревогу ситуации по шкале от одного до десяти.
СЛУЧАЙ НА ТРИ БАЛЛА
Я. Мама пошла в банк и сказала, что вернется через пятнадцать минут. Когда прошло семьдесят, я начал паниковать. Потом я позвонил ей, она не взяла мобильник, и я был уверен, что она лежит мертвая в какой-нибудь канаве.
Доктор Мун. По шкале от одного до десяти как ты себя чувствовал?
Я. Девять.
(На заметку: в действительности я оценивал свое состояние на десятку, но это четное число, и, если бы я произнес его вслух, уровень моей тревожности превзошел бы всякие границы.)
Доктор Мун. Можешь придумать какое-нибудь более эффективное решение, чем звонок по номеру девять-один-один?
Я (изображая Шер в фильме «Во власти Луны»). Брось переживать!
Своим дням я тоже составляю рейтинг, хотя пока не говорил об этом доктору Мун. Хорошие дни набирают много баллов, плохие - мало. Сегодня плохой: сперва я поругался с Тэо, а потом пропала женщина, раздающая образцы продукции перед продуктовым магазином. В свою защиту могу сказать: я разработал алгоритм для предугадывания, что она будет раздавать, и, может быть, не расстроился бы так сильно, если бы была первая суббота месяца, когда у нее что-нибудь вегетарианское. Но сегодня - день десертов, побойтесь Бога! С момента возвращения домой я не выхожу из своей комнаты. Накрылся пледом, а сверху положил тяжелое одеяло. Включил на айподе «I Shot the Sheriff» и слушал одну и ту же песню до 16:30, когда настало время смотреть «Борцов с преступностью» и мне пришлось перебраться в гостиную, где стоит телевизор.
Показывают восемьдесят вторую серию, она в числе пяти моих самых любимых. Там одна криминалистка, Рианна, не приходит на работу. Оказывается, ее взял в заложницы мужчина, потрясенный недавней смертью жены. Рианна оставляет своим коллегам зацепки, по которым они могут разобраться в деле и отыскать место, где ее держат.
Разумеется, я нахожу разгадку гораздо быстрее коллег Рианны.
Мне особенно нравится эта серия, так как кое-что они делают совершенно неправильно. Похититель приводит Рианну в столовую, и она оставляет под полупустой тарелкой купон на скидку в своем любимом магазине одежды. Ее коллеги находят его, но им нужно доказать, что купон действительно оставила Рианна. Они проверяют его на отпечатки пальцев, используя мелкодисперсный реагент, а затем нингидрин, когда на самом деле нингидрин нужно применить первым - он вступает в реакцию с аминокислотой, - а затем уже добавлять мелкодисперсный реагент, который взаимодействует с жирами. Если сперва применить реагент, как сделали криминалисты в этой серии, он разрушит пористую поверхность, а она необходима для использования нингидрина. Заметив ошибку, я написал продюсерам «Борцов с преступностью». Они мне ответили и прислали выпущенную по официальной лицензии футболку. Она мне уже мала, но я храню ее в ящике.
После просмотра сериала рейтинг моего дня определенно повышается с единицы до трех баллов.
- Эй! - окликает меня мама, заглядывая в гостиную. - Ты как тут?
- Хорошо, - отвечаю я.
Она садится рядом со мной на диван. Наши ноги соприкасаются. Мама - единственный человек, физический контакт с которым я могу выносить. Если бы это был кто-нибудь другой, я бы уже отодвинулся на несколько дюймов в сторону.
- Вот что, Джейкоб, я хотела заметить, что ты пережил этот день, не получив угощения в магазине.
В такие моменты я радуюсь, что не смотрю людям в глаза. Если бы посмотрел, они наверняка умерли бы на месте, не выдержав презрения в моем взгляде. Разумеется, я выжил. Но какой ценой?!
- Поучительный момент, - объясняет мама, похлопывая меня по руке. - Вот и все.
- Честно говоря, моя дорогая, - бормочу я, - мне плевать.
Мама вздыхает:
- Обед в шесть, Ретт. - Хотя он всегда в шесть и меня зовут Джейкоб.
Журналисты не раз посмертно диагностировали синдром Аспергера у знаменитых людей. Вот несколько примеров:
1. Вольфганг Амадей Моцарт.
2. Альберт Эйнштейн.
3. Энди Уорхол.
4. Джейн Остин.
5. Томас Джефферсон.
Я на девяносто девять процентов уверен, что ни один из них не устроил бы истерику в продуктовом магазине с опрокидыванием стойки с пикулями и соусами.
Обед проходит напряженно. Мама пытается завести разговор, но ни Тэо, ни я не склонны его поддерживать. Ей недавно доставили очередную пачку писем из «Бёрлингтон фри пресс». Иногда она читает нам их за обедом, а мы делаем неполиткорректные замечания, которые мама ни за что не станет вставлять в свою колонку с полезными советами.
СЛУЧАЙ НА ЧЕТЫРЕ БАЛЛА
Дорогая Тетушка Эм,
моя свекровь всегда упорно готовит ростбиф, когда мы с мужем приезжаем к ней в гости, хотя и знает, что я всю жизнь была вегетарианкой. Что мне сделать в следующий раз, когда это случится?
Кипящая от Гнева из Южного Роялтона
Дорогая Кипящая от Гнева,
отверните от нее нос картошкой и уходите.
Иногда маме задают по-настоящему грустные вопросы; например, от одной женщины ушел муж, и она попросила совета, как ей сообщить об этом детям. Или другая мать, умирающая от рака груди, написала письмо своей маленькой дочери, чтобы та прочла его, когда вырастет; в нем говорится, как ей хотелось бы быть рядом, когда дочка окончит школу и будет получать аттестат, присутствовать на ее помолвке, возиться с первым внуком. Хотя часто маме пишут какие-то идиотки, сами себе навредившие. Как мне вернуть мужа, раз теперь я понимаю, что не нужно было изменять ему? Попробуйте сохранять верность, женщина. Как помириться с другом, который обиделся на резкое замечание? Прежде всего не нужно было его отпускать. Клянусь, иногда я не могу поверить, что моей матери платят деньги за высказывание очевидного.
Сегодня она держит в руках записку от девочки-подростка. Я сужу об этом по тому, что чернила фиолетовые и в обращении «Тетушка Эм» вместо точек над буквой «е» нарисовано сердечко.
- «Дорогая Тетушка Эм, - читает мама, и я, как всегда, представляю себе пожилую даму с кичкой и в добротных туфлях, а не мою мать, - мне нравится парень, у которого уже есть подружка. Я знаю, что нравлюсь ему, пот…» Боже, разве вас не учат писать слова целиком?
- Нет, - отвечаю я. - Нас учат пользоваться автопроверкой орфографии.
Тэо поднимает глаза от тарелки и смотрит на коробку с виноградным соком, долго смотрит, так что успевает даже хмыкнуть.
- «Я знаю, что нравлюсь ему, потому что, - исправляет девушку мать, - он провожает меня домой после школы мы часами разговариваем по телефону, а вчера я не выдержала и поцеловала его и он поцеловал меня в ответ…» О, пожалуйста, научите эту девушку ставить запятые. - Мама хмуро глядит на вырванный из блокнота на пружине листок. - «Он говорит мы не можем гулять вместе, но можем быть друзьями для взаимной выгоды. Как по-вашему, я должна согласиться? Искренне ваша, Бёрлингтон Бадди». - Мама обращается ко мне. - Все дружат для взаимной выгоды?
Я недоуменно смотрю на нее.
- Тэо? - спрашивает она.
- Так говорят, - бурчит он.
- И что это означает?
Тэо краснеет:
- Загугли.
- Скажи мне.
- Так говорят, когда парень и девушка не гуляют вместе, но связаны.
Мама обдумывает его слова.
- То есть… занимаются сексом?
- Помимо прочего…
- А что потом?
- Я откуда знаю! - восклицает Тэо. - Наверное, перестают обращать внимание друг на друга.
У мамы отвисает челюсть.
- Ничего более унизительного я в жизни не слышала. Этой бедной девушке нужно не просто сказать своему парню, чтобы он утопился в озере, а в придачу проколоть ему все четыре шины и… - Вдруг мама пронзает пристальным взглядом Тэо. - Ты ведь никогда не обращался так с девушками?
Тэо выкатывает глаза:
- Ты не можешь быть как другие матери и просто спросить меня, курю ли я травку?
- Ты куришь травку? - говорит она.
- Нет!
- У тебя есть подружки для взаимной выгоды?
Тэо резко отодвигается от стола и встает:
- Да. У меня их сотни. Выстроились у нас под дверью, ты не заметила? - Он ставит тарелку в раковину и взбегает по лестнице.
Мама вытаскивает ручку, засунутую под резинку, которой стянуты в хвост ее волосы (она всегда делает такую прическу, потому что знает, как я отношусь к распущенным, болтающимся по плечам лохмам), и принимается быстро набрасывать ответ.
- Джейкоб, - говорит она, - будь добр, убери за мной со стола, а?
И мама уходит, защитница обманутых, наставница недоумков. Приберегающая для мира по одному письму зараз. Интересно, что подумали бы все эти верные читатели, узнай они, что у настоящей Тетушки Эм один сын - практически социопат, а другой - социально бесполезен?
Мне хотелось бы иметь подругу для взаимной выгоды, хотя я никогда не признался бы в этом матери.
Мне хотелось бы иметь подругу. Точка.
В прошлом году на день рождения мама сделала мне невероятный подарок - радио с настройкой на полицейские частоты. Оно работает в диапазонах, которые недоступны обычным приемникам - VHF и UHF; они расположены над FM-станциями и предоставлены федеральным правительством в распоряжение полиции и спасательных служб. Я всегда знаю, когда появятся вызванные дорожным патрулем машины для посыпки песком проезжей части, получаю предупреждения о приближении северо-восточного циклона. Но чаще всего я слушаю переговоры полицейских и спасателей, ведь даже в таком маленьком городишке, как Таунсенд, преступления происходят едва ли не каждый день.
Только со Дня благодарения я дважды побывал на местах преступлений. Сперва был ограблен ювелирный магазин. Я приехал туда на велосипеде, услышав адрес по своему приемнику, и застал там нескольких полицейских, которые искали в витрине магазина улики. Тогда я впервые увидел, как используют распыляемый воск для снятия следа обуви со снега; это было круто. Во втором месте преступление не состоялось. Это был дом одного парня из моей школы, который вечно ко мне вяжется. Его мать позвонила в службу спасения, но, когда полиция приехала, стояла на пороге дома с разбитым носом и говорила, что не хочет подавать заявление на своего мужа.
Сегодня, только успев надеть пижаму, я услышал по радио новый цифровой код; до сих пор такого не звучало, а их было уже немало:
10-52 НУЖНА СКОРАЯ;
10-50 АВТОАВАРИЯ;
10-13 ГРАЖДАНЕ ПРИСУТСТВУЮТ И СЛУШАЮТ;
10-40 ЛОЖНАЯ ТРЕВОГА;
10-54 СКОТ НА ШОССЕ.
Прямо сейчас я слышу:
10-100.
А это означает: «ТРУП».
Кажется, я ни разу в жизни не одевался с такой скоростью. Хватаю блокнот, в котором пишу сочинения, хотя он уже начат, но мне не хочется тратить время на поиски другого, и быстро записываю адрес, который несколько раз называют по радио. На цыпочках спускаюсь по лестнице. Если мне повезет, то мама уже спит и вообще не узнает, что я уходил из дому.
На улице жгучий холод, снега нападало дюйма на два. Я так взволнован известием о трупе, что надел кроссовки вместо сапог. Колеса моего горного велосипеда буксуют на каждом повороте.
Адрес места преступления - на шоссе. Я понимаю, что приехал куда надо, так как вижу четыре полицейские машины с мигающими синими огнями. В землю воткнут деревянный столбик, к нему привязана трепещущая на ветру полицейская лента (желтая, не оранжевая), а рядом - цепочка следов. Брошенный «понтиак» стоит на обочине дороги, обледенел и присыпан снегом.
Я вынимаю блокнот и пишу: «Машина простояла здесь не меньше двенадцати часов, брошена до снегопада».
Подъезжает еще одна, я скрываюсь в лесу. Эта машина обычная, без опознавательных знаков, только к крыше на магните прилеплена мигалка. Наружу выходит высокий мужчина с рыжими волосами. На нем черное пальто и тяжелые ботинки; палец на руке обмотан детским бактерицидным пластырем.
Все это я тоже заношу в блокнот.
- Капитан, - говорит один из полицейских, появляясь из-за деревьев. Он в форме, толстых перчатках и сапогах. - Простите, что вызвали.
Капитан качает головой:
- Что у вас тут?
- Один человек вышел на пробежку и нашел в лесу тело. Парень наполовину голый и весь в крови.
- Кто, черт возьми, бегает по лесам вечером посреди зимы?!
Держась в тени, я осторожно иду за полицейскими в лес. Место, где лежит труп, освещают прожекторы, чтобы все детали были описаны в протоколе.
Убитый мужчина лежит на спине. Глаза у него широко раскрыты. Брюки спущены до лодыжек, но нижнее белье на месте. Костяшки пальцев рук ярко-красные от крови, основания ладоней тоже, а также колени и икры. Молния на куртке расстегнута, на ступнях нет одного носка и ботинка. Снег вокруг розовый.
- Вот дерьмо! - Капитан опускается на колени, надевает резиновые перчатки, которые достает из кармана, и внимательно осматривает тело.
Я слышу шаги еще двоих. В круг света вступает мужчина, его сопровождает полицейский в форме. Коп смотрит на мертвеца, резко бледнеет и блюет.
- Боже! - произносит пришедший с ним мужчина.
- Привет, шеф, - обращается к нему капитан.
- Сам или убийство?
- Пока не знаю. Хотя сексуальное насилие налицо.
- Рич, парень в крови с головы до пят и лежит здесь в трусах. Думаешь, его изнасиловали, а потом он сделал себе харакири? - Шеф полиции фыркает. - Я понимаю, у меня нет такого богатого опыта в расследованиях, как у тебя после пятнадцати лет работы в полиции Таунсенда, но…
Я смотрю в свой блокнот. Что сделал бы доктор Генри Ли? Ну, он осмотрел бы раны. Проанализировал, почему кровь только на поверхности - этот розовый оттенок снега, и ни брызг, ни капель. Он заметил бы следы на снегу - одни от кроссовки жертвы, другие - принадлежащие бегуну, который нашел тело. Задался бы вопросом: почему после сексуального насилия на жертве остается нижнее белье, хотя брюки спущены?
Меня трясет от холода. Я топаю ногами в кроссовках, потом смотрю на землю, и вдруг все становится предельно ясно.
- Вообще-то, - говорю я, выходя из тени, - вы оба ошибаетесь.
Рич
Не знаю, почему я обманываю себя уверениями, что успею все сделать за выходные. Намерения у меня самые лучшие, но что-нибудь вечно мешает. Сегодня, к примеру, я собирался залить каток на заднем дворе для своей семилетней дочери Саши. Она живет с моей бывшей женой, Ханной, но время с вечера пятницы до воскресенья проводит у меня, и в данный момент планирует попасть в команду США по фигурному катанию, если не станет поющим ветеринаром. Я думал, Саша с удовольствием будет помогать мне и мы вместе зальем водой брезент, постеленный во дворе и обнесенный загородкой из брусьев, которую я сколачивал целую неделю после работы. Я обещал дочери, что в воскресенье утром она проснется и сможет кататься на коньках.
Но я не рассчитывал, что на улице будет так чертовски холодно. Саша захныкала, как только подул ветер, в результате я изменил планы и отвез ее ужинать в Бёрлингтон. Она очень любит одно кафе, где можно рисовать на скатерти. По дороге домой моя дочурка заснула в машине. Напевая себе под нос песенку из сериала «Ханна Монтана» с любимого диска Саши, я несу малышку наверх, в ее спальню. Это розовая гавань в холостяцкой квартире. Во время развода я получил дом, а Ханна - почти все, что было внутри. И теперь, забирая Сашу от матери, мне странно видеть ее отчима развалившимся на моем старом диване.
Переодеваю сонную дочку в ночную рубашку; она вяло шевелит головой и руками, потом вздыхает, ложится на бок, и я накрываю ее одеялом. Минуту просто смотрю, как она спит. Быть единственным детективом в захудалом городишке - это проигранная битва. Платят мне гроши; я расследую дела настолько мелкие и неинтересные, что о них не пишут даже в местных газетах. Но я делаю так, чтобы мир для Саши или, по крайней мере, этот маленький его уголок становился немного безопаснее.
И потому продолжаю трудиться.
Ну… и еще ради прибавки к пенсии, которую получу после двадцати лет службы.
Спустившись вниз, я беру фонарик и иду к заброшенному катку. Включаю шланг. Если я проторчу здесь еще несколько часов, то на брезент выльется достаточное количество воды, и к утру она, вероятно, успеет замерзнуть.
Не люблю нарушать обещания. Пусть этим занимается моя бывшая.
Я не злопамятен, нет. Просто в моей профессии гораздо проще делить поступки на правильные и неправильные, без переходных полутонов, которые что-то объясняют. Мне ни к чему знать, каким образом Ханна поняла, что ее сердечный друг - не тот мужчина, за которого она вышла замуж, а парень, обслуживавший кофемашину в учительской.
- Он начал приносить мне арахис, - сказала она, из чего я должен был заключить, что это означает: «Я тебя больше не люблю».
Вернувшись в дом, я открываю холодильник и достаю оттуда бутылку пива. Сажусь на диван, включаю игру «Брюнс» по кабельному каналу и беру в руки газету. Большинство читателей сразу открывают раздел биржевых или спортивных новостей, меня же интересует раздел «Развлечения» из-за колонки на последней странице. Я подсел на «Сострадательную тетушку» - так раньше называли колонку с полезными советами по поводу разных жизненных ситуаций. Эта женщина выбрала себе имя Тетушка Эм, и она моя тайная слабость.
Я влюбилась в своего лучшего друга и знаю, что мы никогда не будем вместе… Как мне забыть его?
Мой парень ушел и оставил меня с четырехмесячной дочерью. Помогите!
Может ли быть депрессия у человека в четырнадцать лет?
Две вещи нравятся мне в этой колонке: во-первых, письма туда - это постоянное напоминание, что моя жизнь не такая паршивая, как у других, а во-вторых, кажется, что хотя бы у одного человека на свете есть ответы на все вопросы. Тетушка Эм всегда подсказывает самые разумные решения, как будто величайшие загадки бытия разрешаются путем хирургического отрезания эмоционального компонента и рассмотрением одних только голых фактов.
Ей, вероятно, лет восемьдесят, и живет она со стаей кошек, но, по-моему, Тетушка Эм стала бы отличным копом.
Последнее письмо удивляет меня.
Я замужем за прекрасным человеком, но никак не могу забыть своего бывшего и все время думаю: не совершила ли я ошибку? Стоит ли мне сказать об этом ему?
Глаза у меня расширяются, и я невольно смотрю на подпись. Автор письма живет не в Страффорде, как Ханна, она из Стоу.
«Спокойно, Рич», - мысленно говорю себе, тянусь к бутылке пива и уже собираюсь сделать первый блаженный глоток, как вдруг звонит мобильник.
- Мэтсон, - отвечаю я.
- Капитан? Простите, что дергаю вас в выходной.
Это Джой Уркхарт, новобранец-патрульный. Наверное, мне кажется, но, по-моему, новые полицейские год от года становятся все моложе; этот, вероятно, до сих пор спит в памперсах, а звонит мне не иначе как спросить, где у нас в участке хранится туалетная бумага или еще какую-нибудь подобную глупость. Новичкам лучше бы не тревожить начальство, а я второй по старшинству.
- …Мы тут получили рапорт о трупе и решили сообщить вам.
Я мигом настораживаюсь. Задавать ему вопросы вроде есть ли признаки насильственной смерти или речь идет о суициде, не стоит. Сам разберусь.
- Где?
Патрульный диктует адрес по главному шоссе, рядом с территорией заповедника. Это место зимой популярно у лыжников и любителей ходить на снегоступах.
- Уже еду, - говорю я и вешаю трубку.
Бросаю последний страждущий взгляд на невыпитое пиво и выливаю его в раковину. Потом беру в прихожей куртку Саши, ищу там же ее сапожки, но их нет, на полу в спальне тоже. Сажусь на край дочкиной кровати и шепчу:
- Эй, малышка. Папе нужно идти на работу.
Саша моргает глазами:
- Но сейчас ночь.
Формально говоря, сейчас полдесятого вечера, но время относительно, когда тебе семь лет.
- Знаю. Я отведу тебя к миссис Витбери.
У миссис Витбери наверняка есть имя, но я никогда его не произносил. Она живет на другой стороне улицы, ее покойный муж прослужил в полиции тридцать пять лет, и ей хорошо известно, что такое срочный вызов. Эта женщина нянчилась с Сашей, когда мы с Ханной еще были вместе, и теперь тоже присматривает за ней, когда дочка остается у меня, а я вдруг должен уехать на работу.
- От миссис Витбери пахнет носками.
Так и есть.
- Давай, Саша, поторопись. - Она садится, зевает, а я надеваю на нее куртку, завязываю под подбородком флисовую шапку. - Где твои сапоги?
- Я не знаю.
- Ну, внизу их нет. Ты бы лучше поискала, а то мне никак не найти.
Саша озорно улыбается:
- Но ты же детектив?
- Спасибо за доверие. - Я поднимаю ее на руки. - Будешь в тапочках. Я отнесу тебя в машину.
Я пристегиваю дочку к детскому креслу, хотя нам ехать всего-то двадцать ярдов, и тут вижу сапоги, лежащие на резиновом коврике. Видимо, Саша скинула их по пути домой из «Гановера», а я не заметил, потому что нес ее в дом на руках.
Если бы все загадки решались так просто.
Миссис Витбери открывает дверь молниеносно, будто дожидалась нас.
- Мне так неудобно вас беспокоить… - начинаю я, но она только отмахивается:
- Ничего страшного. Я мечтала провести время в хорошей компании. Саша, не могу вспомнить, ты любишь шоколадное мороженое или печенье?
Я ставлю дочку за порог, говорю одними губами:
- Спасибо, - и поворачиваюсь, чтобы уйти, мысленно прочерчивая кратчайший маршрут до места преступления.
- Папа!
Я оборачиваюсь и вижу, что Саша тянет ко мне руки.
Долгое время после нашего развода дочка не могла выносить, когда кто-нибудь ее оставляет. Мы придумали ритуал, который со временем превратился в заговор на удачу.
- Поцелуй, обними, дай пять, - говорю я, встав на колено и делая то, что говорю. Потом мы соединяем большие пальцы и давим на них. - Мешок арахиса.
Саша прижимается к моему лбу своим.
- Не переживай, - говорим мы хором.
Дочка машет мне, а миссис Витбери закрывает дверь.
Я прикрепляю к крыше машины мигалку, превышая лимит скорости, проезжаю двадцать миль и только тогда понимаю, что мертвец не станет мертвее, если я появлюсь на пять минут позже, а вся дорога покрыта тонкой коркой льда.
И это напоминает мне…
Что я не выключил воду, она так и течет из шланга, а значит, к моменту моего возвращения Сашин каток, вероятно, разольется на весь задний двор.
«Дорогая Тетушка Эм, - думаю я, - мне придется перезаложить дом, чтобы расплатиться за воду. Что делать? Замученный Проблемами в Таунсенде».
«Дорогой Замученный. Пей меньше».
К огороженному полицейской лентой месту преступления я подъезжаю с улыбкой на губах. Меня встречает Уркхарт, и я осматриваю брошенный «понтиак». Смахиваю немного снега с бокового стекла и заглядываю в салон, светя внутрь фонариком. На заднем сиденье полно пустых бутылок из-под джина.
- Капитан, простите, что вызвали вас, - говорит патрульный.
- Докладывайте.
- Тело в лесу нашел бегун. Труп полураздет и весь в крови.
По уже протоптанной тропе я иду вслед за Уркхартом.
- Кому, черт подери, взбредет в голову бегать трусцой по лесу в темноте посреди зимы?!
Мертвец действительно не совсем одет и уже застыл. Брюки спущены к лодыжкам. Я быстро опрашиваю других полицейских, что они обнаружили. Не много. Кроме крови на конечностях мужчины, никаких следов борьбы. Есть отпечатки ног, совпадающие с оставшейся на жертве кроссовкой, и другие, очевидно оставленные бегуном, алиби которого исключает его из числа подозреваемых, но преступник либо каким-то образом стер следы своих ног, либо совершил убийство на лету. Я сижу на корточках и рассматриваю ссадину на левой ладони трупа, когда прибывает шеф.
- Господи Исусе! - произносит он. - Суицид или убийство?
Кто бы знал. Если убийство, где тогда следы борьбы? Или повреждения на руках, которые свидетельствовали бы о том, что жертва защищалась? Ссадина на ладони, как от падения, на предплечьях ни синяков, ни царапин. Если это самоубийство, почему мертвец в нижнем белье и как он покончил с собой? Кровь у него на костяшках пальцев и на коленях, а не на запястьях. По правде говоря, в Таунсенде, штат Вермонт, мы не часто сталкиваемся с такими вещами, чтобы быстро делать выводы.
- Пока не могу сказать, - уклоняюсь от прямого ответа я. - Хотя сексуальное насилие, кажется, налицо.
Вдруг из-за деревьев выходит какой-то паренек и говорит:
- Вообще-то, вы оба ошибаетесь.
- А ты кто такой? - спрашивает шеф, и двое патрульных подходят к парнишке с боков.
- Опять ты, - говорит Уркхарт. - Месяц назад он болтался вокруг, когда ограбили ювелирный. Вроде как детектив-любитель. Скройся, малыш. Мы тебя тут не видели.
- Погодите, - останавливаю я полицейского, смутно вспоминая этого паренька.
Да, он был там, когда мы расследовали ограбление. А сейчас я взвешиваю в голове шансы на то, что этот пацан - преступник, и не хочу, чтобы он удрал.
- Все очень просто, - продолжает парнишка, глядя на тело. - В двадцать шестой серии второго сезона всю команду «Борцов с преступностью» отправили на гору Вашингтон расследовать смерть мужчины, тело которого нашли на вершине горы, без одежды. Никто не мог догадаться, что делал голый человек на горе, но причиной смерти оказалось переохлаждение. То же случилось и с этим парнем. Он заблудился и упал. Его внутренняя температура тела повысилась, он снял одежду, так как ему было жарко… но именно из-за этого он и замерз. - Паренек усмехается. - Не могу поверить, что вы этого не знали.
Шеф прищуривает глаза:
- Как тебя зовут?
- Джейкоб.
Уркхарт хмурится:
- Люди, замерзающие до смерти, обычно не пачкают кровью все вокруг…
- Уркхарт! - рявкает шеф.
- Он не запачкал кровью все вокруг, - говорит Джейкоб. - Брызги крови были бы хорошо видны на снегу, а вместо них мы видим только размазанную кровь. Взгляните на раны. У него ободраны костяшки пальцев, колени и основания ладоней. Он упал и поранился. Кровь появилась на снегу, потому что он пытался подняться, вставал на четвереньки, ползал вокруг, прежде чем потерял сознание.
Я приглядываюсь к Джейкобу. Основательный недостаток в его теории, разумеется, состоит в том, что, когда человек падает на снег и ползает по нему, у него не начинается кровотечение. Если бы такое происходило на самом деле, в Вермонте за время зимних каникул умирали бы от потери крови сотни детей.
Что-то в этом пареньке совсем чуть-чуть… ну, не так. Голос слишком ровный и высокий; в глаза не смотрит; пружинит на подушечках стоп и, сдается мне, сам этого не замечает.
Там, где он топчется, снег подтаял, из-под него высунулся побег шиповника. Я расчищаю ногой землю и качаю головой. Этому несчастному, пьяному, мертвому ублюдку не посчастливилось упасть в присыпанных снегом зарослях ежевики.
Я не успеваю ничего сказать, потому что появляется криминалист. Уэйн Нассбаум, до того как получил медицинское образование, хотел стать клоуном. Правда, за пятнадцать лет работы в полиции я ни разу не видел, чтобы этот парень улыбнулся.
- Всем привет, - произносит он, вступая в круг искусственного света. - Говорят, у вас тут какой-то загадочный труп?
- Как по-твоему, это может быть переохлаждение? - спрашиваю я.
Уэйн обдумывает мой вопрос, осторожно переворачивает тело и осматривает затылок.
- Сам я такого никогда не видел… но читал об этом. Объяснение, конечно, для нас подходящее. - Криминалист смотрит на меня. - Отличная работа… но я предпочел бы досмотреть овертайм в матче «Брюнс», а не тащиться сюда ради фиксации смерти от естественных причин.
Я смотрю туда, где стоял Джейкоб, но его и след простыл.
Джейкоб
Я накручиваю педали к дому так быстро, как только могу. Скорее бы переписать заметки с места преступления в новый блокнот. Я нарисую картинки цветными карандашами и начерчу масштабированный план местности. Проскальзываю в дом через гараж, начинаю снимать кроссовки, и тут дверь у меня за спиной открывается.
Я замираю на месте.
Это Тэо.
Вдруг он спросит, чем я занимался?
Мне всегда с трудом давалась ложь. Если он задаст вопрос, придется рассказать ему про радио, труп и переохлаждение. Сейчас меня это злит, так как я хотел пока держать все в секрете и ни с кем не делиться. Сую блокнот сзади за пояс брюк, натягиваю сверху свитер и сцепляю руки за спиной, чтобы прикрыть все это.
- Ты теперь взялся следить за мной? - говорит Тэо, скидывая сапоги. - Может, лучше займешься своей жизнью?
Он успевает подняться до середины лестницы, и только тогда я примечаю, какие красные у него щеки, как растрепаны ветром волосы. Где был Тэо? А мама знает? Однако мысли эти быстро сменяются образом мертвеца с посиневшей кожей, который лежит в круге света, а вокруг него - розовый снег. Надо запомнить все это и использовать в следующий раз, когда буду разыгрывать сцену преступления. Можно взять пищевые красители, растворить в воде и разбрызгать на улице из пульверизатора. А на костяшках пальцев и коленях нарисую кровь красным фломастером. Хотя мне не слишком хочется лежать на снегу в нижнем белье, я готов принести себя в жертву ради сценария, который совершенно собьет с толку маму.
Мурлыча себе под нос, я захожу в комнату. Снимаю одежду и надеваю пижаму. Потом сажусь за стол и аккуратно вырезаю ножницами лист из старого использованного блокнота, чтобы не слышать, как мнется и рвется бумага. Достаю новый блокнот на пружине и принимаюсь набрасывать в нем место преступления.
Кто бы мог предполагать. По десятибалльной шкале этот день оказался на отметке «одиннадцать».
Дело 2
Ирония 101
Иметт Сент-Гиллен была студенткой-отличницей и уверенно продвигалась к получению степени в области уголовного права в Нью-Йорке. Однажды, дело было зимой 2006 года, она пошла выпить с друзьями, через какое-то время рассталась с ними и отправилась в торговый центр «Сохо», откуда позвонила одному своему приятелю и сказала, что она в баре. Домой Иметт не вернулась. Ее обнаженное тело, обернутое покрывалом в цветочек, было найдено в четырнадцати милях от дома, на пустыре за автомагистралью Белт-парквей в Бруклине. Волосы на одной стороне головы женщины были обстрижены, руки и ноги связаны веревками, рот заткнут носком, а лицо залеплено скотчем. Иметт была изнасилована и задушена.
На одной из веревок обнаружили кровь. Анализ ДНК показал, что она принадлежала не жертве, а Дэрилу Литтлджону, вышибале, которому велели выпроводить молодую пьяную женщину из бара около четырех часов утра. Свидетели утверждали, что они поругались перед тем, как покинуть бар.
В жилище Литтлджона обнаружили волокна, схожие с найденными на скотче, которым было залеплено лицо жертвы.
Литтлджону также предъявили обвинение в похищении и изнасиловании еще одной студентки колледжа, которой удалось сбежать, после того как он, изобразив из себя полицейского, надел на нее наручники и бросил в кузов своего фургона.
А Иметт Сент-Гиллен трагическим образом превратилась из студентки, изучавшей уголовное право, в пример для преподавателя по судебно-медицинскому анализу ДНК.
Эмма
Раньше у меня были друзья. До того, как появились дети. Я тогда работала в издательстве в пригороде Бостона и после работы весело проводила время со своими коллегами по работе. Мы ходили в суши-бар или в кино. С Генри я познакомилась, когда он давал нашим редакторам технические консультации при подготовке учебника по программированию. Подружки посоветовали мне пригласить его на свидание, раз уж сам он настолько робок, что никак не решается пригласить меня. Позже, перевесившись через стенку моего кубикла, они со смехом расспрашивали, есть ли в нем что-нибудь от Супермена под наружностью Кларка Кента, а на нашей с Генри свадьбе были подружками невесты.
Потом я забеременела, и вдруг мой круг общения стали составлять женщины, посещавшие курсы по подготовке к родам. Мы вместе учились правильно дышать и обсуждали, какие контейнеры для использованных подгузников лучше удерживают внутри запахи. После рождения детей я и еще три матери организовали общую игровую группу. Мы по очереди принимали у себя остальных. Мамашки сидели на диване и сплетничали, а малыши возились на полу с кучей игрушек.
Наши дети подросли и начали играть между собой, а не рядом друг с другом, все, кроме Джейкоба. Сыновья моих подруг катали машинки по всему ковру, но Джейкоб выстраивал их в колонну с военной аккуратностью, бампер к бамперу. Пока другие дети раскрашивали картинки, далеко вылезая за края рисунков, Джейкоб чертил аккуратные маленькие прямоугольники и раскрашивал их в радужный спектр.
Сперва я не замечала, что мои подружки как будто невзначай стали забывать сообщить мне, у кого мы собираемся в следующий раз. Я не прочла их послание между строк, когда встреча была назначена у меня, и две мамашки не пришли, сославшись на какие-то более ранние договоренности. Но в тот день Джейкоб рассердился на дочку моей подруги: та потянулась к грузовичку, колесики которого он крутил, и Джейкоб толкнул ее так сильно, что она упала и ударилась об угол кофейного столика.
- Я больше не могу, - сказала мне подруга, забирая свою кричащую дочку. - Прости, Эмма.
- Но он не нарочно! Джейкоб не понимал, что делает!
Она посмотрела на меня тяжелым взглядом:
- А ты понимаешь?
После этого подруг у меня больше не было. У кого хватило бы времени на приятельниц, когда каждая минута жизни занята каким-нибудь очередным специалистом по раннему вмешательству? Весь день я сидела с сыном на ковре, заставляя общаться со мной, а по ночам читала последние исследования об аутизме, как будто могла найти решение, которого не нашли даже специалисты. Потом я сблизилась с несколькими семьями в детском саду Тэо, которые сперва очень приветливо общались с нами, но сразу отстранились, как только познакомились со старшим братом Тэо; они пригласили нас на обед, а я могла говорить только о том, как крем из трансдермального глутатиона помог некоторым аутичным детям, организм которых не может производить достаточное количество этого вещества, чтобы связывать и выводить токсины.
Изоляция. Фиксация на одной теме. Неспособность заводить и поддерживать социальные связи.
Диагноз поставили Джейкобу, но у меня самой, вероятно, развился синдром Аспергера.
Когда я спускаюсь по лестнице в семь утра, Джейкоб уже сидит за столом на кухне, умытый и одетый. Нормальный подросток в воскресенье проспал бы до полудня - Тэо определенно так и сделает, - но в том-то и дело, что Джейкоб необычный. Его привычный распорядок дня, когда нужно вставать и идти в школу, растоптан тем фактом, что сегодня выходной и спешить с выходом из дому ни к чему. Даже если из-за снегопада отменяют занятия в школе, Джейкоб одевается, как на уроки, вместо того чтобы завалиться обратно в постель.
Он сосредоточенно склонился над воскресной газетой.
- С каких это пор ты начал читать газеты? - спрашиваю я.
- Какая мать не хотела бы, чтобы ее сын был в курсе текущих событий?
- Ну, на это я не куплюсь. Погоди-ка, дай я угадаю. Ты вырезаешь скидочные купоны на суперклей?
Джейкоб делает это не задумываясь. Клей используется в процессе снятия отпечатков пальцев, и потому в нашем доме пропажа разных вещей не редкость - мои ключи от машины, зубная щетка Тэо, - позднее они обнаруживаются под перевернутым аквариумом, который Джейкоб использует, чтобы «обкуривать» едкими парами клея разные предметы для выявления отпечатков.
Я отмеряю и засыпаю в кофеварку достаточное для превращения меня в человека количество кофе, после чего принимаюсь готовить завтрак для Джейкоба. Это всегда вызов: ему противопоказаны глютен и казеин, то есть из рациона исключаются пшеница, овес, рожь, ячмень, молочные продукты. Так как лекарства от синдрома Аспергера не существует, мы лечим симптомы, и почему-то выходит, что, регулируя диету, я могу влиять на поведение сына. Когда он жульничает с едой, как бывает в Рождество, я вижу регресс: снова начинаются самостимуляция и нервные срывы. Честно говоря, если учесть, что в США одному из ста детей поставлен диагноз «расстройство аутистического спектра», клянусь, я могла бы вести весьма популярное шоу на канале о питании под названием «Пищевой аутизм». Джейкоб не разделяет моего кулинарного энтузиазма. Он говорит, что я - это смесь Дженни Крейг с Йозефом Менгеле[5 - Дженни Крейг (р. 1932) - основатель компании по производству продуктов для фитнеса, похудения и здорового питания «Jenny Craig, Inc». Йозеф Менгеле (1911 - 1979) - немецкий врач, проводивший медицинские опыты на узниках концлагеря
Освенцим во время Второй мировой войны.].
Пять дней в неделю вдобавок к строго ограниченной диете Джейкоб ест по цветам. Я не помню точно, с чего это началось, но теперь так заведено: в понедельник вся пища зеленая, во вторник - красная, в среду - желтая и так далее. Каким-то образом это помогает Джейкобу лучше структурировать жизнь. Однако в выходные можно все, поэтому сегодня утром мой завтрак включает в себя размороженные домашние кексы из тапиоки и риса, а также хлопья для завтрака с соевым молоком. Я поджариваю несколько кусочков бекона из индейки, достаю банку арахисового масла и безглютеновый хлеб. У меня есть папка толщиной три дюйма, полная этикеток от разных продуктов и телефонов бесплатных справочных служб, консультирующих по продуктам; это моя кулинарная библия. Еще у меня есть грейпфрутовый сок, так как Джейкоб смешивает его с содержащим липосомы глутатионом - одна чайная ложка на стакан плюс четверть чайной ложки порошка витамина С. Напиток все равно имеет привкус серы, но это лучше, чем предыдущая альтернатива - крем, которым Джейкоб мазал ступни, а потом надевал толстые носки, потому что зелье имело ужасный запах. Однако
недостатки глутатиона бледнеют в сравнении с приносимой им пользой: он связывает и удаляет токсины, с чем не справляется организм моего сына, и в результате мыслительная активность Джейкоба обостряется.
Еда - это только часть рациона.
Я достаю крохотные силиконовые чашечки, которые мы используем для пищевых добавок. Каждый день Джейкоб принимает мультивитамины, капсулу с таурином и таблетку омега-3. Таурин предотвращает нервные срывы; жирные кислоты улучшают гибкость ума. Джейкоб поднимает газету и держит ее прямо перед лицом, когда я кладу на стол два его самых нелюбимых лечебных средства: назальный спрей окситоцин и шприц с витамином В^12^. Укол он делает себе сам; оба препарата устраняют тревожность.
- Ты можешь спрятаться, но тебе не убежать, - говорю я, отгибая край газетного листа.
Вы, наверное, думаете, что укол для Джейкоба - самое худшее, но нет, он поднимает рубашку и колет себе в живот без особых фанфар. А вот использование назального спрея для ребенка, у которого проблемы с обостренной чувствительностью, равносильно пытке водой. Каждый день я наблюдаю, как Джейкоб долго смотрит на пузырек и наконец убеждает себя, что справится с неприятнейшим ощущением, когда жидкость затечет из носа в горло. И каждый день от этого зрелища у меня разрывается сердце.
Не стоит говорить, что все эти добавки, которые обходятся ежемесячно в сотни долларов, медицинская страховка не покрывает.
Я ставлю перед сыном тарелку с кексами, а он переворачивает очередную страницу газеты.
- Ты зубы почистил?
- Да, - бурчит Джейкоб.
Я кладу руку на газету, закрывая ее:
- Точно?
В редких случаях, когда Джейкоб меня обманывает, это настолько очевидно, что мне достаточно вопросительно приподнять бровь, и он раскалывается. Врет Джейкоб лишь изредка, в тех случаях, когда его просят сделать что-нибудь для него неприятное - брызнуть в нос спрей или почистить зубы, - и еще во избежание конфликтов. В этих случаях он говорит то, что мне нужно услышать.
- Я сделаю это после еды, - обещает Джейкоб, и я не сомневаюсь: зубы будут почищены. - Да! - вдруг восклицает он. - Вот оно!
- Что?
Подавшись вперед, Джейкоб читает вслух:
- «Полиция Таунсенда обнаружила в лесополосе у шоссе сто сорок тело пятидесятитрехлетнего Уэйда Дикинса. Дикинс умер от переохлаждения. Признаков насильственной смерти не зафиксировано». - Джейкоб хмурится и качает головой. - Можешь поверить, что это сообщение засунули аж на четырнадцатую страницу?
- Да. Это отвратительно. Зачем людям вообще читать про замерзшего человека? - Вдруг я замираю, прекращая размешивать кофе с молоком. - Как ты узнал, что эта заметка должна появиться в газете сегодня утром?
Джейкоб мнется, понимая, что его застукали.
- Просто догадался.
Я скрещиваю на груди руки и строго гляжу на него. Даже если он не посмотрит мне в глаза, жар моего взгляда его проберет.
- Ладно! - сдается Джейкоб. - Я услышал об этом вчера вечером по своему радио.
Я вижу, как он раскачивается на стуле, как лицо его заливает краска.
- И?..
- Я поехал туда.
- Ты - что?
- Это было вчера вечером. Я взял велосипед…
- Ты поехал на велосипеде по морозу к шоссе сто сорок…
- Ты хочешь узнать подробности или нет? - спрашивает Джейкоб, и я больше его не перебиваю. - Полиция нашла в лесу тело, детектив склонялся к тому, что это изнасилование и убийство…
- Боже мой!
- Но улики не подтверждали этого. - Джейкоб сияет улыбкой. - Я разобрался, что к чему, вместо них.
У меня отпадает челюсть.
- И они не возражали?
- Ну… нет. Но им была нужна помощь. Они двигались совершенно не туда, если учесть повреждения на теле…
- Джейкоб, ты не можешь просто так являться на место преступления! Ты гражданское лицо!
- Гражданское лицо, которое лучше разбирается в криминалистике, чем местная полиция, - возражает Джейкоб. - Я даже позволил детективу присвоить все заслуги себе.
Мне представляется, как полицейские Таунсенда являются к нам домой и отчитывают меня (в лучшем случае) или берут под арест Джейкоба (в худшем). Разве это не нарушение правопорядка - вмешиваться в полицейское расследование? Представляю, каким это будет публичным позором, если вдруг выяснится, что Тетушка Эм, дающая советы всем и обо всем, не знает, где проводит вечера ее сын.
- Послушай меня. Ты больше никогда не будешь делать ничего подобного. Никогда. А если бы это было убийство, Джейкоб? Если бы преступник погнался за тобой?
Он обдумывает мои доводы, а потом говорит совершенно спокойно:
- Тогда, полагаю, мне пришлось бы бежать очень быстро.
- Считай это новым домашним правилом. Ты не ускользаешь тайком из дому, не предупредив меня.
- Формально говоря, я вовсе не ускользал, - поправляет меня сын.
- Так помоги мне, Джейкоб…
Он покачивает головой:
- Не ускользать тайком на места преступлений. Понял. - Потом смотрит мне прямо в глаза; это случается так редко, что я невольно задерживаю дыхание. - Но, мама, серьезно, мне бы хотелось, чтобы ты сама увидела. Все голени у него исцарапаны перекрестными линиями и…
- Джейкоб, этот человек умер ужасной смертью, в одиночестве, без помощи и заслуживает хотя бы немного уважения. - Произнося эти слова, я понимаю, что они его не тронут.
Два года назад на похоронах моего отца Джейкоб спросил, нельзя ли открыть гроб, прежде чем его опустят в землю. Я думала, он хотел попрощаться с дедом, которого любил, но вместо этого Джейкоб приложил руку к холодной и шершавой, как рисовая бумага, щеке моего отца и сказал: «Мне просто хотелось знать, какие мертвецы на ощупь».
Я забираю у него газету и складываю ее:
- Ты сегодня же напишешь детективу записку с извинениями, что помешал ему…
- Я не знаю, как его зовут!
- Загугли, - говорю я. - И можешь считать себя лишенным водительских прав до особых распоряжений.
- Лишенным прав? То есть я не могу покидать дом?
- Можешь, только для походов в школу.
К моему удивлению, Джейкоб пожимает плечами:
- Тогда тебе, наверное, придется позвонить Джесс.
Черт! Я совсем забыла про его наставницу по социальным навыкам. Дважды в неделю Джейкоб встречается с ней, чтобы практиковаться в общении. Выпускница Вермонтского университета, которая планирует учить детей с аутизмом, Джесс Огилви нашла подход к Джейкобу. А он обожает ее так же сильно, как боится заданий, которые она ему дает: смотри в глаза кассирше, заводи разговоры с незнакомыми людьми в автобусе, спрашивай у прохожих, как пройти куда-нибудь. Сегодня они собирались пойти в маленькую местную пиццерию, чтобы Джейкоб отрабатывал навык разговоров ни о чем.
Но для этого ему нужно выйти из дому.
- Кекс? - предлагает он мне, протягивая тарелку.
Ненавижу, когда Джейкоб чувствует свою правоту.
Спросите мать ребенка с аутизмом, имеют ли отношение к его состоянию прививки, и она с жаром ответит вам «да».
Спросите другую, и она с той же горячностью скажет «нет».
Суд удалился на совещание, да так и не вернулся, в буквальном смысле. Хотя кучка родителей подала коллективный иск к правительству с обвинениями в том, что прививки спровоцировали аутизм у их детей, я так и не получила уведомления о принятом решении и не надеюсь его дождаться.
Факты таковы:
1. В 1998 году Центр по контролю и профилактике заболеваний (ЦКПЗ) рекомендовал внести изменения в общенациональный американский календарь прививок, добавив в него три инъекции против гепатита В, включая одну при рождении, и троекратное введение вакцины от гемофилической инфекции типа В, все в течение первых шести месяцев жизни ребенка.
2. Фармацевтические компании приняли вызов и произвели вакцину в упаковках по многу доз; в качестве консерванта был использован тимерозал, на 49 процентов состоящий из этилртути.
3. Хотя ядовитость ртути была доказана еще в 1940-х, ни Управление по контролю за продуктами и лекарствами, ни ЦКПЗ не приняли во внимание воздействие на здоровье новорожденного ребенка доз ртути, которые он получит в результате прививок. Фармацевтические компании тоже не размахивали красным флагом, хотя следование новому прививочному календарю приводило к тому, что среднестатистический младенец двух месяцев от роду после стандартной проверки состояния здоровья у педиатра получал за один день дозу ртути, в сто раз превышавшую безопасный уровень, давным-давно установленный правительством.
4. Симптоматика аутизма очень сильно напоминает симптомы отравления ртутью. Вот пример: при изучении последствий миграции ртути в мозг приматов ученые отметили, что животные начали избегать зрительного контакта.
5. Между 1999 и 2002 годом тимерозал потихоньку удалили из большинства детских вакцин.
Существуют аргументы и в пользу противоположного мнения. Этилртуть, используемая в вакцинах, выводится из организма гораздо быстрее, чем метилртуть, которая является ядом. Несмотря на то что теперь в вакцинах нет никакой ртути, количество аутистов возрастает. ЦКПЗ, Всемирная организация здравоохранения и Институт медицины провели пять больших исследований, и ни одно из них не вскрыло связи между вакцинами и аутизмом. Эти факты убедительны, но вот еще один, и другого мне не нужно для доказательства того, что какая-то связь все же существует. Мой сын выглядел так же, как любой другой двухлетний ребенок, пока ему не вкололи прививки КДС, от гемофилийной инфекции В и гепатита В.
Не думаю, что это обычная связь. В конце концов, из сотни детей, которым сделали те же прививки в том же возрасте, девяносто девять не стали аутистами. Однако, хотя маркеры рака присутствуют в генах у всех людей, если вы выкуриваете по две пачки в день, рак у вас разовьется скорее, чем если вы вообще не курите. Дети с определенной генетической предрасположенностью не способны избавиться от ртути так же легко, как большинство из нас, а в результате у них появляются расстройства аутистического спектра.
Я не из числа родителей, которые заходят так далеко, что вообще избегают иммунизации. Когда родился Тэо, ему сделали прививки. По-моему, польза от прививок все равно перевешивает возможные риски.
Я верю в вакцины, да. Просто верю в их распространение.
Только благодаря Джесс Огилви Джейкоб пошел на школьный бал в конце учебного года.
Честно говоря, я от него такого не ожидала. Многие вещи я считала для своего ребенка «решенными», но после того, как Джейкобу поставили диагноз, они превратились в «желательные»: поступить в колледж, не вылететь с работы, найти кого-то, кто его полюбит. Полагаю, вся тяжесть моих надежд легла на Тэо. Джейкоб, я надеюсь, впишется в мир незаметно, но мне хотелось бы, чтобы его брат оставил в мире свой след.
Вот почему, когда прошлой весной Джейкоб объявил, что планирует пойти на весенний школьный бал, я удивилась и спросила:
- С кем?
- Ну, мы с Джесс пока не определились.
Я понимала, зачем Джесс это предложила: фотографии, танцы, разговоры за столом - всему этому Джейкобу нужно научиться. Я соглашалась с ней, но не хотела видеть его обиженным. Вдруг никто не согласится пойти с ним?
Не думайте, что я плохая мать. Я просто реалистка. Да, я знала, что Джейкоб привлекателен внешне, весел и ужасно умен. Однако другим людям нелегко заметить все это. Джейкоб просто кажется им странным.
В тот вечер я вошла в комнату Джейкоба. Удовольствие при виде радостного волнения сына, предвкушающего общение, умерила мысль о череде смеющихся ему в лицо девушек.
- Ну что… - сказала я, присаживаясь на край его постели, дождалась, когда он отложит журнал «Судебная медицина», и продолжила: - Школьный вечер, да?
- Да, - сказал Джейкоб. - Джесс считает, это отличная идея.
- А ты? Ты тоже так думаешь?
Джейкоб пожал плечами:
- Наверное. Но я немного волнуюсь…
Я ухватилась за это:
- Из-за чего?
- Из-за платья моей подружки, - сказал Джейкоб. - Если оно будет оранжевым, я не справлюсь.
Мои губы дрогнули в улыбке.
- Поверь мне. Ни одна девушка не наденет оранжевое платье на весенний бал. - Я подергала выбившуюся из одеяла нитку. - У тебя есть на примете девушка, которую ты хотел бы пригласить?
- Нет.
- Нет?
- Так я не разочаруюсь, - ответил Джейкоб, как будто это само собой разумеется.
Я помолчала.
- По-моему, то, что ты пытаешься это сделать, великолепно. И даже если ничего не получится…
- Мам, - перебил меня Джейкоб, - конечно получится. В моей школе четыреста две девочки. Если допустить, что одна из них находит меня хотя бы отдаленно привлекательным, вероятность, что методом перебора я найду ее и она скажет «да», статистически в мою пользу.
Как оказалось, спросить ему пришлось всего у восьмидесяти трех. Одна наконец согласилась - Аманда Хиллерштейн. У нее был младший брат с синдромом Дауна, и она оказалась достаточно добросердечной, чтобы закрыть глаза на синдром Аспергера у Джейкоба, хотя бы на один вечер.
За этим последовал двухнедельный сжатый курс по этикету ежегодных школьных вечеров. Джесс отрабатывала с Джейкобом светские разговоры за обедом. (Приемлемый вопрос: «Ты будешь ездить по колледжам летом?» Неприемлемый: «Ты знаешь, что в Теннесси есть место под названием „Ферма тел“, где можно изучать, как разлагаются трупы?») Я же отрабатывала с ним все остальное. Мы практиковались, как подходить к девушке, чтобы не держаться на слишком большом расстоянии от нее. Тренировались, как смотреть в камеру, когда кто-то тебя фотографирует. Как спрашивать свою девушку, не хочет ли она потанцевать, хотя Джейкоб поставил крест на медленных танцах. («Мне что, правда придется прикасаться к ней?»)
Накануне бала тысяча ужасных мыслей пронеслась у меня в голове. Джейкоб никогда не надевал смокинг; вдруг галстук-бабочка не понравится ему и он откажется его надевать? Он ненавидел боулинг, так как ему не нравилось надевать туфли, которые за несколько мгновений до того надевал другой человек. Вдруг он по той же причине взбрыкнет и откажется от взятых напрокат черных кожаных туфель? Что, если комитет по проведению бала отказался от украшения зала на тему подводного мира, а вместо этого выбрал декор в стиле диско - мигающие огни и зеркальные шары, которые окажут гиперстимулирующее воздействие на Джейкоба? Что, если Аманда распустит волосы и Джейкоб, только взглянув на нее, убежит в свою комнату?
Аманда, благослови ее Бог, предложила заехать за Джейкобом и отвезти их в школу, раз уж сам Джейкоб не водит машину. Она подкатила к нашему дому на джипе «чероки» ровно в семь. Джейкоб ждал ее с браслетом из цветов, который забрал из цветочного магазина сегодня днем. Он стоял у окна с шести часов.
Джесс пришла с видеокамерой, чтобы снять этот день для вечности. Мы все задержали дыхание, когда Аманда вышла из машины в длинном платье персикового цвета.
- Ты сказала, она не наденет оранжевое, - прошептал Джейкоб.
- Оно персиковое, - поправила его я.
- Из семейства оранжевых, - только и успел сказать Джейкоб, прежде чем раздался стук в дверь. - Ты выглядишь прекрасно! - выпалил он, как мы и задумали.
Когда я фотографировала их, стоящих на лужайке перед домом, Джейкоб даже посмотрел в камеру. Этот снимок так и остался единственным в своем роде. Признаюсь, я немного всплакнула, глядя, как мой сын предложил своей девушке согнутую в локте руку, чтобы проводить ее до машины. Могла ли я просить о большем? Мог ли Джейкоб лучше запомнить и воспроизвести каждый столь тщательно отработанный нами шаг?
Джейкоб открыл для Аманды дверцу, а потом обошел машину…
«О нет!» - в отчаянии подумала я.
- Мы совсем забыли об этом, - сказала Джесс.
И разумеется, Джейкоб залез на свое обычное место на заднем сиденье машины.
Тэо
- Вот он, - говорю я, и мать останавливает машину у какого-то дома, которого я раньше не замечал.
- Когда тебя забрать? - спрашивает она.
- Не знаю. Не могу точно сказать, сколько времени у нас займет лабораторная.
- Ну, у тебя есть мобильник. Позвонишь мне. - (Я киваю и выхожу из машины.) - Тэо! - окликает меня мама. - Ты ничего не забыл?
Рюкзак. Если я выполняю школьную лабораторную работу с воображаемым партнером, надо было проявить сообразительность и взять с собой хотя бы какую-нибудь дурацкую тетрадь.
- У Леона все есть, - говорю я. - На компьютере.
Мама глядит поверх моего плеча на входную дверь дома.
- Ты уверен, что он тебя ждет? Такое ощущение, что в этом доме никого нет.
- Мам, я же сказал тебе. Я говорил с Леоном за десять минут до того, как мы уехали из дому. Я должен войти через заднюю дверь. Успокойся, ладно?
- Не забывай про вежливость, - говорит она, когда я закрываю дверцу машины. - «Пожалуйста» и «спасибо»…
- Вам, - бурчу я себе под нос и иду по дорожке к дому, начинаю обходить его и, только сворачиваю за угол, как слышу: мама отъезжает.
Разумеется, дом выглядит неживым. Я так и планировал.
Мне не нужно писать отчет по лабораторной. И я даже не знаком ни с одним Леоном.
Район этот для меня новый. Здесь живут профессора из Вермонтского университета. Дома тут старые, с небольшими медными табличками, на которых указаны годы постройки. Самое клевое, что здесь дрянные замки в дверях. Их обычно можно открыть с помощью пластиковой карточки, если засунуть ее как надо в щель между дверью и дверной коробкой. Кредитки у меня нет, но мой школьный пропуск вполне сгодится для этой цели.
Я понимаю, что в доме никого, так как на подъездной дорожке нет следов, а ведь вчера вечером прошел снег, но мама этого не заметила. На крыльце я сколачиваю снег с кроссовок и вхожу в дом. Тут пахнет по-стариковски - овсянкой и шариками от моли. В прихожей прямо у двери стоит трость, но - странно - тут же висит толстовка с капюшоном и надписью «GAP» на груди. Может, внучка оставила?
Как и в прошлый раз, сперва я иду на кухню.
Первым делом замечаю бутылку красного вина на кухонном прилавке. Она наполовину пуста. Я вытаскиваю пробку, делаю глоток и едва не выплевываю этот шмурдяк на столешницу. Как могут люди пить такую гадость? Вытерев рот, я заглядываю в кладовку. Чем бы перебить мерзкий вкус винища? А, вот. Коробка крекеров. Вскрываю ее и съедаю несколько штук. Потом проверяю содержимое холодильника и готовлю себе на багете сэндвич со шварцвальдской ветчиной и чеддером с шалфеем. Никакой обычной ветчины и простого сыра в этом доме не бывает. Он слишком изысканный даже для старой доброй желтой горчицы - вместо нее мне приходится использовать шампанскую, что бы это ни было. На секунду я пугаюсь: вдруг у нее такой же вкус, как у вина, но если в ней есть алкоголь, вы могли бы меня разыграть.
Оставляя за собой крошки, я вхожу в гостиную. Кроссовки я не снял, поэтому за мной тянется еще и дорожка из комочков тающего снега. Я представляю себя сверхчеловеком. Могу видеть сквозь стены, слышать, как упала на ковер булавка. Никто не застанет меня врасплох.
Гостиная совершенно такая, какой ей полагается быть. Диваны со скрипучей кожей, повсюду стопки газет и так много пыльных книг, что, хоть у меня и нет астмы, я чувствую ее удушающее приближение.
Здесь живут мужчина и женщина. Я сужу об этом по тому, что вижу книги о садоводстве и на каминной полке стоят маленькие стеклянные бутылочки. Интересно, наверное, хозяева сидят в этой комнате и говорят о своих детях, какими они были когда-то. Могу поспорить, эти люди завершают фразы друг за друга.
Помнишь, Луис в Рождество нашел на подъездной дорожке кусочек фетра…
…и отнес его в школу как доказательство существования Санта-Клауса?
Я сажусь на диван. На кофейном столике лежит пульт от телевизора, я беру его. Кладу сэндвич рядом с собой на диван и включаю развлекательную систему, а она гораздо интереснее, чем можно было бы ожидать от старика со старухой. У них целые полки, заставленные CD-дисками с любой музыкой, какую только можно вообразить. И последняя новинка техники - плоский экран HDTV.
У них и цифровой видеомагнитофон тоже есть. Я тычу в кнопки, пока не добираюсь до экрана меню, на котором отображается то, что они сами записывали.
«Антикварное дорожное шоу»[6 - «Антикварное дорожное шоу» - телепрограмма, транслируемая Би-би-си, в которой оценщики антиквариата ездят по различным регионам Великобритании.].
«Три тенора» на Вермонтском общественном телевидении.
Куча всего с канала «История».
Еще они записали хоккейный матч и фильм, который показывали в прошлые выходные: «Миссия невыполнима - 3».
Я дважды жму на кнопку. Трудно поверить, что мистер и миссис Профессор смотрят, как Том Круз раздает пинки направо и налево, но куда там, это именно он.
Этого удовольствия я стариков не лишу, а остальное стираю.
Потом начинаю добавлять программы для записи:
«Соседка»,
«Уже можно»,
«Южный парк».
И в придачу к этому - добрая порция «Бората» с канала HBO.
Когда этот фильм вышел на экраны, его показывали в том же кинотеатре, что и «Пиратов Карибского моря - 3». Я хотел посмотреть «Бората», но мама ответила, мол, мне нужно подождать лет десять. Она купила нам билеты на «Пиратов» и сказала, что после фильма будет ждать нас на парковке, ей нужно сходить в магазин за продуктами. Джейкоб никогда бы не предложил такого, а потому я пообещал взять его с собой, если он не проговорится маме. Моего старшего брата так восхитил наш тайный сговор, что он, забыв о нарушении правил, пошел за мной, когда я после вступительных титров проскользнул в другой зал. И обещание свое сдержал - так и не сказал маме, что мы смотрели «Бората».
Она догадалась сама, когда он стал, как обычно, цитировать фразы из фильма. «Очень мило, очень мило, сколько? Я хотел бы провести время с сексом!»
Кажется, меня тогда «отстранили от полетов» на три месяца.
Перед глазами проносится мимолетное видение: миссис Профессор включает записи программ на своем видеомагнитофоне, на экране появляются плейбоевские кролики, и у нее случается сердечный приступ. Мужа хватает удар, когда он находит свою почти бездыханную жену.
Я тут же чувствую себя дерьмом.
Стираю список программ и возвращаю на место то, что в нем было. Вот так. «Больше я в чужие дома не полезу», - обещаю себе, хотя в глубине души знаю, что это неправда. Я наркоман, но мне не нужно колоться или нюхать что-нибудь; я торчу от мест, где чувствую себя как дома.
Беру телефон, чтобы позвонить маме - пусть заберет меня, - но потом меняю решение. Здесь не должно остаться никаких следов моего пребывания. Как будто я тут вообще не был.
Так что я просто ухожу, оставив все в прежнем виде, и иду домой пешком. Это восемь миль, но я попытаюсь поймать машину, когда доберусь до шоссе.
В конце концов, родители Леона не отказались бы подвезти меня.
Оливер
Я в приподнятом настроении, так как в эту пятницу выиграл дело против свиньи.
Ну ладно, вообще-то, иск подала не свинья. Эта честь принадлежала Баффу (сокращение от Баффало - Бык, клянусь, я не выдумываю) Уингсу, мотоциклисту весом триста фунтов, который ехал на своем винтажном «харлее» по дороге в Шелбурне, когда гигантская бродячая свинья вышла с обочины дороги на середину и преградила ему путь. В результате дорожного инцидента мистер Уингс потерял глаз: он продемонстрировал свою утрату суду, приподняв черную атласную повязку, что, естественно, вызвало протест с моей стороны.
Как бы там ни было, но, выйдя из больницы, Уингс подал иск против владельца земли, по которой разгуливала без присмотра свинья. Однако дело оказалось более запутанным. Элмер Ходжкисс, владелец животного, арендовал участок у землевладелицы, живущей в Браттлборо восьмидесятилетней дамы по имени Сельма Фрак. В договор на аренду был включен особый пункт, не допускавший содержания ни домашних питомцев, ни скотины. Однако Элмер в свою защиту сказал, что завел подзапретную свинью (и в равной мере подрывных кур, если уж на то пошло), так как Сельма жила в доме престарелых и никогда не приезжала в свои владения, а значит, ее никак не могло задеть нарушение договора, о котором она ничего не знала.
Я представлял интересы Сельмы Фрак. Ее ассистентка в доме престарелых «Зеленая ива» сказала, что старушка выбрала меня своим адвокатом из-за моего объявления в «Желтых страницах»: «Оливер О. Бонд, эсквайр», с картинкой, похожей на пистолет агента 007, хотя это были мои инициалы - ООБ. «Если вам нужен адвокат, который не дрогнет и не смешается».
- Спасибо, - поблагодарил я, - я сам это придумал.
Ассистентка посмотрела на меня без всякого выражения:
- Ей понравилось, что она смогла прочитать шрифт. Большинство адвокатов печатают свои объявления очень мелко.
Несмотря на желание Баффа Уингса покрыть счета за лечение из страховки Сельмы, в мою пользу сработали две вещи:
1. Замысловатый аргумент Баффа Уингса, что Сельма должна нести ответственность, хотя она а) не знала о свинье, б) в четких выражениях запретила ее иметь и в) расторгла договор аренды с Элмером Ходжкиссом, как только узнала, что он напустил свою свинью-убийцу на местных жителей.
2. Бафф Уингс решил защищать себя в суде самостоятельно.
В опровержение доводов Уингса о нанесенном ему ущербе - эмоциональном и физическом - я привел доводы экспертов. К примеру, известно ли вам, что в Огайо живет человек, который отлично водит машину с одним глазом? Почти во всех штатах людям разрешено водить машину и даже мотоцикл, пока второй глаз в норме? И что при определенных условиях термин «слепое пятно» некорректен?
После того как судья вынес решение в нашу пользу, я проводил Сельму и ее ассистентку к лифту в здании суда.
- Ну, - сказала ассистентка, - все хорошо, что хорошо кончается.
Я посмотрел на Сельму, которая проспала б?льшую часть процесса, и ответил:
- Все игра и забава, пока кто-нибудь не потеряет глаз. Пожалуйста, передайте мои поздравления с победой в суде миссис Фрак, - и поскакал вниз по лестнице, радостно потрясая в воздухе кулаком.
У меня стопроцентный успех во всех делах.
Не беда, что пока было всего одно.
В противовес распространенному мнению чернила на моей адвокатской лицензии уже не находятся в процессе высыхания.
На ней сохнет соус от пиццы.
Но это закономерная случайность. Раз уж мой офис находится над пиццерией и сама Мама Спатакопоулос изо дня в день преграждает мне путь вверх по лестнице, чтобы сунуть в руки тарелку со спагетти или кусок пирога с грибами и луком, а отказываться от ее угощения было бы откровенной грубостью. Прибавьте к этому, что я не могу позволить себе нормальное питание, и отвергать еду, которую мне дают бесплатно, просто глупо. Ну и еще недальновидно было с моей стороны хватать что попало из стопки бумаг на столе и использовать в качестве салфетки, хотя шансы, что под руку попадется именно моя адвокатская лицензия, а не счет из китайского ресторана за еду, взятую навынос, были невелики.
Если какой-нибудь новый клиент пожелает взглянуть на мой адвокатский сертификат, я скажу, что сдал его в багетную мастерскую и жду, когда он будет вставлен в рамку.
Естественно, как только я вхожу, Мама С. встречает меня с кальцоне:
- Вам нужно надевать шапку, Оливер.
Волосы у меня еще мокрые после душа, принятого в раздевалке старшей школы. На них появился иней.
- Вы же позаботитесь обо мне, если я схвачу пневмонию? - отшучиваюсь я.
Она смеется и сует мне коробку. Я взбегаю по ступенькам и слышу бешеный лай Тора. Приоткрываю дверь, чтобы пес не вылетел наружу, и говорю:
- Уймись. Меня не было всего четверть часа, - но он бросается на меня всем своим весом в двенадцать фунтов.
Тор - маленький пудель, правда совсем не любит, когда его называют пуделем. Только услышит это слово, сразу рычит. И кто его станет за это винить? Какому псу охота быть пуделем? По-моему, так пудели могут быть только женского пола.
Я стараюсь ради него как могу. Дал ему имя великого воина. Позволяю отращивать шерсть, но, вместо того чтобы быть меньше похожим на бабу, он напоминает швабру.
Беру Тора под мышку, как футбольный мяч, и тут замечаю, что весь мой кабинет засыпан перьями.
- О черт! Что ты сделал, Тор? - Поставив пса на пол, я оцениваю взглядом разрушения. - Отлично! Спасибо тебе, могучий пес-охранник, за то, что защитил меня от моей чертовой подушки.
Я достаю из шкафа пылесос и начинаю затягивать в него перья. Сам виноват, знаю, - не убрал постель, прежде чем выбежать из дому. В настоящее время рабочий кабинет служит мне и жилищем. Это не навсегда, конечно, но вы же знаете, как дорого платить за офис и квартиру. К тому же здесь можно каждый день забегать в старшую школу: сторож там добряк и позволяет мне пользоваться душевой в раздевалке спортзала как своей собственной. Он получал от меня бесплатные советы, когда разводился, и это его благодарность.
Обычно я складываю одеяло и вместе с подушкой сую его в гардероб, а маленький тринадцатидюймовый телевизор прячу во вместительный пустой шкаф для папок. В результате, если ко мне вдруг занесет клиента, желающего воспользоваться моими услугами, у него не создастся впечатление, что я неудачник.
Просто я недавно в этом городе. Вот почему б?льшую часть времени вместо юридической практики я раскладываю скрепки на столе.
Семь лет назад я окончил Вермонтский университет с дипломом по английскому языку. Поделюсь с вами житейской мудростью, если вам интересно: нельзя заниматься английским языком в реальном мире. Какими навыками я обладал на самом деле? Мог прочитать книгу быстрее всех? Написать туманное эссе с анализом гомоэротических подтекстов в сонетах Шекспира?
Да, все это плюс полтора доллара обеспечат вам чашку кофе.
Так я пришел к выводу, что мне пора кончать с теоретической жизнью и начинать физическую. Я откликнулся на рекламное объявление в «Бёрлингтон фри пресс» и пошел в ученики к кузнецу, который подковывает лошадей. Я ездил по деревням и изучал, какой ход для лошади нормальный, а какой нет. Учился обрабатывать копыта ослам, ковать и прибивать подковы гвоздями к лошадиным копытам, опиливать их и наблюдать, чтобы животное снова шло нормально.
Мне нравилась эта работа. Приятно было чувствовать, как лошадь приваливается к моему плечу, когда я сгибаю ее ногу, чтобы осмотреть копыто. Но через четыре года наскучило. В школу права я поступил по той же причине, по которой все идут учиться на юристов: не представлял, чем еще могу заняться.
Я буду хорошим адвокатом. Может быть, даже великим. Но вот он я, мне двадцать восемь, и мой тайный страх - превратиться еще в одного парня, который всю жизнь тратит на зарабатывание денег делом, которое никогда по-настоящему не любил.
Только я поставил пылесос обратно в шкаф, раздается робкий стук в дверь. За ней стоит мужчина в комбинезоне и мнет в руках черную шерстяную шапку. От него разит дымом.
- Чем могу помочь? - спрашиваю я.
- Мне нужен адвокат.
- Это я.
Тор на диване глухо урчит. Я бросаю на него недовольный взгляд. Если он начнет распугивать моих потенциальных клиентов, я останусь без крыши над головой.
- Правда? - Мужчина всматривается в меня. - Вы что-то слишком молоды для адвоката.
- Мне двадцать восемь. Хотите взглянуть на мои водительские права?
- Нет-нет, - отвечает посетитель. - У меня… гм… проблема.
Я жестом приглашаю его в кабинет и закрываю дверь.
- Может быть, вы присядете, мистер?..
- Эш, - отвечает посетитель, устраиваясь. - Гомер Эш. Я сегодня жег сухую траву на заднем дворе, огонь вышел из-под контроля. - Он смотрит на меня, а я сажусь за стол. - И типа спалил соседский дом.
- Типа? Или спалил?
- Спалил. - Мистер Эш выпячивает подбородок. - Хотя у меня было разрешение на пал травы.
- Отлично. - Я записываю в блокноте: «ИМЕЛ ЛИЦЕНЗИЮ НА ПАЛ ТРАВЫ». - Кто-нибудь пострадал?
- Нет. Соседи там больше не живут. Построили другой дом за полем. Этот по большому счету использовали как сарай. Сосед клянется, что сдерет с меня каждый пенни, потраченный на этот дом. Вот почему я и пришел. Из всех адвокатов, к кому я обращался, вы первый, кто работает в воскресенье.
- Верно. Ну… Мне придется провести небольшое расследование, прежде чем я возьмусь за ваше дело, - говорю я, а про себя думаю: «Он сжег дом соседа. Никаких шансов на победу».
Эш достает из внутреннего кармана комбинезона фотографию и толкает ее ко мне через стол:
- Взгляните, вот эта халупа - на заднем плане, за моей женой. Сосед говорит, я должен заплатить ему двадцать пять тысяч долларов.
Я бросаю беглый взгляд на снимок. Назвать это сооружение сараем - неприкрытая лесть. По мне, так это лачуга.
- Мистер Эш, - говорю я, - думаю, мы определенно сможем снизить эту сумму до пятнадцати.
Джейкоб
Вот все причины, почему я ненавижу Марка, парня, который появился у Джесс в прошлом сентябре.
1. Иногда она плачет из-за него.
2. Однажды я заметил синяки у нее на боку и думаю, это он ей их поставил.
3. Он всегда одет в оранжевую толстовку бейсбольной команды «Бенгалс».
4. Он называет меня Шеф, хотя я много раз объяснял ему, что мое имя Джейкоб.
5. Он считает меня недоумком, хотя диагноз «умственная отсталость» ставят людям, которые набирают меньше 70 баллов в тесте IQ, а я набрал 162. По-моему, сам факт незнания Марком этого диагностического критерия показывает, что он гораздо ближе к слабоумию, чем я.
6. В прошлом месяце я встретил Марка в аптеке с другими парнями; Джесс рядом не было. Я сказал ему «привет», а он притворился, что не знает меня. Когда я поделился этой историей с Джесс и она напрямую спросила его, тот все отрицал. А следовательно, он одновременно лицемер и лжец.
Я не ожидал, что Марк будет присутствовать на сегодняшнем занятии, а потому сразу занервничал, хотя обычно в присутствии Джесс успокаиваюсь. Лучше всего я могу описать это состояние, сравнив его с попаданием в поток спущенной в унитазе воды. Ты чувствуешь, что катастрофа неминуема, ощущаешь мельчайшие брызги воды на лице. Но, даже видя эту стену несущейся на тебя воды, понимаешь, что не способен шевельнуться.
- Джейкоб! - восклицает Джесс, как только я вхожу, но вижу Марка, который сидит в кабинке в глубине зала, и от этого едва слышу ее.
- Что он делает здесь?
- Джейкоб, ты же знаешь, он мой парень. И сегодня захотел прийти. Помочь.
«Ага. А я хочу, чтобы меня протащили на волокуше и четвертовали просто так, смеха ради».
Джесс берет меня под руку. Мне потребовалось время, чтобы привыкнуть к этому, а также к запаху ее духов, несильному, но для меня это все равно цветочный передоз.
- Все будет хорошо, кроме того, мы договорились, что поработаем над дружелюбием по отношению к незнакомцам, верно?
- Я знаю Марка. И он мне не нравится.
- А мне нравится. И умение общаться отчасти состоит в том, чтобы вести себя нормально с теми, кто тебе неприятен.
- Это глупо. Мир большой. Почему нельзя просто встать и уйти?
- Потому что это грубо, - объясняет Джесс.
- А по-моему, грубо - налеплять на лицо улыбку и притворяться, что тебе приятно разговаривать с кем-то, когда на самом деле ты предпочел бы натыкать себе под ногти бамбуковых зубочисток.
Джесс смеется:
- Джейкоб, однажды, когда мы проснемся в мире Абсолютной Честности, ты будешь моим наставником.
По лестнице, ведущей к входу в пиццерию, спускается какой-то мужчина. У него на поводке собака - миниатюрный пудель. Я останавливаюсь у него на пути и начинаю гладить собаку.
- Тор! Сидеть! - командует он, но пес не слушается.
- Вы знаете, что пудели не французские собаки? Вообще-то, название породы происходит от немецкого слова «Pudel», сокращения от «Pudelhund», или «плещущаяся собака». Раньше это была водяная порода.
- Я этого не знал, - говорит мужчина.
А я знаю, потому что, до того как увлекся криминалистикой, изучал собак.
- Пудель выиграл соревнования «Лучший в шоу» в Вестминстере в две тысячи втором, - добавляю я.
- Верно. Ну, этот пудель сейчас напрудит здесь, если я не выведу его на улицу, - бурчит хозяин собаки и протискивается мимо меня.
- Джейкоб, - говорит Джесс, - не стоит заговаривать с кем-то и тут же заваливать его фактами.
- Но он интересуется пуделями! У него такая собака!
- Верно, но ты мог бы начать разговор, сказав: «Привет, какая милая собачка».
- Это совсем не информативно, - фыркаю я.
- Зато вежливо…
Сперва, когда мы с Джесс только начали работать вместе, я звонил ей за несколько дней до занятия, просто чтобы проверить, состоится ли оно, - убедиться, что она не больна и у нее не появились какие-нибудь срочные, неотложные дела. Я звонил, когда меня начинали сильно беспокоить такие вопросы; иногда это случалось в три часа ночи. Если она не брала мобильный, я пугался. Однажды даже позвонил в полицию и сказал, что Джесс пропала, а оказалось, что она была на какой-то вечеринке. Наконец мы условились, что я буду звонить ей в десять вечера в четверг. Так как мы встречались по вторникам и воскресеньям, это означало, что мне не придется проводить четыре дня в тревоге, не имея от нее вестей.
На этой неделе Джесс переехала из комнаты в общежитии в профессорский дом. Ей поручили присматривать за ним, и, на мой взгляд, это напрасная трата времени. Потому что дом не станет прикасаться к раскаленной плите, тянуть в рот отраву или падать со своих собственных лестниц. Джесс проведет там целых полгода, так что на следующей неделе мы встречаемся с ней у профессора. В бумажнике у меня есть адрес, номер телефона и нарисованная ею карта, но я все равно немного нервничаю. Там, вероятно, будет пахнуть другими людьми, а не Джесс и цветами. К тому же я не знаю, как выглядит этот дом, а я ненавижу сюрпризы.
Джесс красивая, хотя и говорит, что так было не всегда. Два года назад она сильно похудела после операции. Я видел ее фотографии, когда она была толстая. По словам Джесс, именно поэтому ей захотелось работать с детьми, которые из-за каких-то своих недостатков становятся мишенями для насмешек. Она помнит, как сама была жертвой буллинга. На фотографиях Джесс выглядит как Джесс, только запрятанная в тело кого-то большого и более пухлого. Теперь Джесс фигуристая, но только в нужных местах. У нее светлые волосы, всегда прямые, хотя ей приходится потрудиться, чтобы добиться этого. Я как-то наблюдал за ней, когда она пользовалась специальным утюжком, похожим на пресс для сэндвичей, но на самом деле он с шипением отглаживал ее влажные кудряшки и превращал их в гладкие шелковистые пряди. Когда Джесс входит в комнату, люди смотрят на нее, и мне это нравится, потому что в этом случае они не пялятся на меня.
Недавно я размышлял, не станет ли она моей девушкой.
В этом есть смысл:
1. Она видела меня два дня в одной рубашке и не придала этому значения.
2. Она получает диплом в области образования и пишет огромную работу про синдром Аспергера, так что я для нее подручный исследовательский материал.
3. Она единственная женщина, кроме моей матери, которая может положить ладонь на мою руку, и мне от этого не захочется выпрыгнуть из кожи.
4. Она завязывает волосы в хвост сама, ее даже не приходится просить.
5. У нее аллергия на манго, а я их терпеть не могу.
6. Я могу позвонить ей когда угодно, не только в четверг.
7. Я буду обращаться с ней гораздо лучше, чем Марк.
И разумеется, самая важная из всех причин:
8. Если бы у меня была девушка, я бы казался нормальным.
- Давай, - говорит Джесс, похлопывая меня по плечу, - нам с тобой нужно заняться делом. Твоя мама говорит, здесь есть безглютеновая пицца. Ее готовят на каком-то особенном тесте.
Я знаю, что такое любовь. Когда находишь человека, которого тебе суждено полюбить, в голове у тебя звенят колокольчики и взрываются фейерверки, ты не можешь подобрать слов, чтобы заговорить, и думаешь о ней постоянно. Когда находишь человека, которого тебе суждено полюбить, ты узнаёшь об этом, заглянув глубоко ей в глаза.
Но для меня это главное препятствие.
Трудно объяснить, почему мне так тяжело смотреть людям в глаза. Представьте, что вы почувствуете, если вам вскроют скальпелем грудную клетку и покопаются внутри, пощупают сердце, легкие, почки. Такое же ощущение грубого внедрения вызывает у меня контакт глазами. Я сам не смотрю на других людей, так как считаю невежливым копаться в чужих мыслях, ведь глаза - они, как стекла в окнах, такие прозрачные.
Я знаю, что такое любовь, но чисто теоретически. Не ощущаю ее, как другие люди, а вычленяю: мама обнимает меня и говорит, что гордится мной; она предлагает мне последний кусочек жареной картошки, хотя сама не прочь его съесть. Если «а», значит «б». Если мама поступает так, следовательно, любит меня.
Джесс проводит со мной время, которое могла бы провести с Марком. Она никогда не злится на меня, за исключением одного-единственного случая, когда я вынул из шкафа Джесс в общежитии всю одежду и попытался разложить ее, как свою. Она смотрит «Борцов с преступностью», когда мы вместе, хотя от вида крови ее мутит.
Если «а», значит «б».
Может, поделиться сегодня с Джесс своими мыслями? Она согласится быть моей девушкой, и я больше никогда не увижу Марка.
В теории психоанализа описан прием под названием «перенос». Аналитик становится пустым экраном, на который пациент проецирует событие или чувство, пережитое в детстве. К примеру, если во время сессии пациент молчит, врач может спросить, есть ли какая-то причина, которая мешает ему делать свободные ассоциации? Не боится ли он, что его комментарии посчитают глупыми? А потом, как нетрудно догадаться, пациент теряет контроль над собой. «Так называл меня отец. Дурак». Вдруг плотину прорывает, и пациент начинает выдавать всевозможные вытесненные в подсознание детские воспоминания.
Мама никогда не называла меня глупым; тем не менее человеку, который узнает о моих чувствах к Джесс, будет довольно легко прийти к заключению, что в контексте наших отношений наставника и ученика я в нее не влюблен.
Это просто «перенос» с моей стороны.
- Среднюю безглютеновую пиццу, - говорю я гороподобной женщине за кассой; она гречанка. А если так, почему у нее итальянский ресторан? Джесс толкает меня локтем. - Пожалуйста, - добавляю я.
- Контакт глазами, - бормочет она.
Я заставляю себя взглянуть на женщину. У нее над верхней губой растут усики.
- Пожалуйста, - говорю я и протягиваю ей деньги.
Она дает мне сдачу.
- Я принесу ее, когда будет готова, - сообщает женщина и поворачивается к широкой пасти печи.
Она сует внутрь огромную лопату и ловко, будто языком слизнула, вытаскивает наружу кальцоне.
- Ну как дела в школе? - спрашивает Джесс.
- Хорошо.
- Ты сделал домашнее задание?
Она говорит не об уроках, которые я делаю всегда, а о задании по социальным навыкам. Я морщусь, вспоминая прошлое занятие.
- Не совсем.
- Джейкоб, ты обещал.
- Я не обещал. Я сказал, что попробую завести разговор с каким-нибудь своим сверстником, и я это сделал.
- Вот и отлично! - хвалит меня Джесс. - И что случилось?
Я сидел в библиотеке за компьютером. Рядом со мной устроился один парнишка - Оуэн; он ходит со мной на продвинутый класс по физике. Мальчик очень тихий и умный. Если вам интересно мое мнение, у него тоже есть признаки синдрома Аспергера. Для меня это как определить гомосексуальность по внешности человека.
От нечего делать я искал в базе данных материалы об интерпретации характера повреждений костей черепа и о том, как отличить травму после удара от травмы, полученной вследствие пулевого ранения, на основании характера концентрических трещин, распространившихся по черепу вокруг раны. Мне эта тема показалась идеальной для начала разговора. Но я вспомнил, как Джесс говорила, что не все будут потрясены встречей с живым эквивалентом крышечки от сока «Снэпл»[7 - На оборотной стороне соков «Снэпл» написаны разные интересные факты; истинность некоторых из них - предмет дискуссий и даже повод для научных исследований с целью опровержения или подтверждения.], и вместо этого сказал:
- Ты собираешься сдавать АР-тест в мае?
Оуэн. Не знаю. Наверное.
Я (с усмешкой). Ну, надеюсь, твою сперму не обнаружат!
Оуэн. Что-о-о?
Я. АР-тест - это тест на кислую фосфотазу; его проводят криминалисты, пользуясь особыми лампами, для обнаружения спермы там, где она может быть. Это не так достоверно, как ДНК, но, если попадается насильник, которому сделана вазэктомия, спермы не будет, и если у тебя есть только АР-тест и молекулярный спектроскоп на пятьсот тридцать нанометров…
Оуэн. Отвали от меня, урод.
Джесс сильно покраснела.
- Хорошая новость - то, что ты попытался завести разговор, - ровным голосом произносит она. - Это действительно большой шаг. Выбор темы для обсуждения - сперма - неудачен, но все же.
К этому моменту мы уже дошли до столика в глубине зала, где нас ждет Марк. Он жует жвачку, широко разевая рот; на нем опять эта дурацкая оранжевая толстовка.
- Привет, Шеф.
Я качаю головой и делаю шаг назад. Эта толстовка… он был не в ней, когда я только увидел его. Могу поспорить, он специально ее надел - знает, что она мне отвратительна.
- Марк, - говорит Джесс, - толстовка. Сними ее.
Он усмехается:
- Лучше ты сама это сделай, детка, - потом хватает Джесс и затаскивает ее в кабинку, почти что сажает к себе на колени.
Позвольте мне сделать отступление и сказать, что я вообще не понимаю секса. Мне не постичь, отчего у такого человека, как Марк, одержимого обменом телесными жидкостями с Джесс, не вызывают такого же восторга разговоры о том, что сопли, отбеливатель и хрен могут дать ложноположительный результат в предварительном анализе на кровь. И я не понимаю, почему нейротипичные[8 - Слово «нейротипичный» широко используется аутистами в качестве ярлыка для людей, не имеющих отклонения в психическом развитии.] парни сами не свои до девичьих грудей. По-моему, это ужасно неудобно, когда из тебя что-то торчит вот так все время.
К счастью, Марк снимает оранжевую толстовку; Джесс ее сворачивает и кладет на стул, чтобы я не видел. Хотя, честно говоря, мне достаточно неприятно уже одно то, что она там лежит.
- Ты взяла мне с грибами? - спрашивает Марк.
- Ты знаешь, Джейкоб не любит грибов…
Я на многое готов ради Джесс, только не грибы. Если они хотя бы прикасались к краю пиццы на противоположной стороне, меня может стошнить.
Джесс вынимает из кармана мобильник и кладет его на стол. Он розовый, и в него внесены мое имя и номер. Это, вероятно, единственный телефон, в котором записано мое имя. Даже у мамы в мобильном этот номер обозначен словом «ДОМ».
Я смотрю на стол, продолжая думать о толстовке.
- Марк… - говорит Джесс, убирая его руку из-за своей спины. - Хватит. Мы не одни. - Потом обращается ко мне: - Джейкоб, давай практиковаться, пока ждем еду.
Практиковать ожидание? Зачем? Я и без того сказочно преуспел в этом.
- Когда разговор затихает, ты можешь подбросить тему, которая заставит людей продолжить беседу.
- Ага, - говорит Марк, - например: «Куриные наггетсы - не куриные и не имеют ничего общего с золотыми самородками»[9 - Первичное значение вошедшего в русский язык слова «наггетс» (англ. nuggets) - «золотой самородок».]. Дискутируйте.
- Ты не помогаешь, - бурчит Джесс. - Джейкоб, ты ждешь чего-нибудь особенного в школе на этой неделе?
Конечно. Всеобщего пренебрежения и глубокого унижения. Другими словами, ничего нового.
- На физике мне придется рассказывать всему классу о силе тяжести, - говорю я. - Оценка наполовину зависит от содержания, а наполовину от творческого подхода, и я думаю, что нашел превосходное решение.
Я долго размышлял, но, когда додумался, сам был удивлен, почему это сразу не пришло мне в голову.
- Я собираюсь спустить штаны, - сообщаю я Джесс.
Марк покатывается со смеху, и на секунду мне кажется, может, я недооценил его.
- Джейкоб, - говорит Джесс, - ты не будешь спускать штаны.
- Это прекрасно иллюстрирует закон Ньютона…
- Мне плевать, даже если это объясняет смысл жизни! Подумай о том, как это неприлично. Ты не только разозлишь учителя - над тобой станут смеяться одноклассники.
- Я не уверен, Джесс… ты же знаешь, что говорят о парнях с ЗПР… - произносит Марк.
- Ну у тебя же нет ЗПР, - с улыбкой отвечает ему Джесс. - Так что это чистая теория.
- Ты знаешь это, детка.
Я понятия не имею, о чем они говорят.
Когда Джесс станет моей девушкой, мы будем каждое воскресенье есть пиццу без грибов. Я покажу ей, как усилить контраст отпечатков пальцев на скотче, и дам почитать мои блокноты с записями о «Борцах с преступностью». Она признается, что у нее тоже есть свои слабые места вроде спрятанного в джинсах хвоста.
Ну ладно, может быть, не хвоста. Кому охота и в самом деле иметь хвостатую подружку.
- Я хочу поговорить кое о чем… - начинаю я, и сердце у меня колотится, а ладони становятся влажными. Анализирую эти симптомы так же, как доктор Генри Ли проанализировал бы любую другую улику, и приберегаю свои выводы на будущее: приглашение девушки на свидание может вызвать изменения в сердечно-сосудистой системе. - Мне хотелось бы знать, Джесс, согласишься ли ты пойти со мной в кино в эту пятницу?
- О, Джейкоб, молодец! Мы не практиковались в этом целый месяц!
- В четверг я узнаю, что показывают. Могу посмотреть на сайте. - Я складываю салфетку в маленький квадратик. - Могу пойти в субботу, если тебе так удобнее.
По телевизору будут крутить «Борцов с преступностью» - много серий подряд, но я готов пожертвовать ими. И тем докажу, насколько серьезно я хочу начать эти отношения.
- Вот это да! - с улыбкой произносит Марк. Я чувствую на себе его взгляд. (Вот еще одна вещь, характерная для глаз: они могут жечь как лазеры, и откуда вам знать, в какой момент их включат на полную мощность? Лучше не рисковать и избегать зрительного контакта.) - Он не просто демонстрирует тебе навыки общения, Джесс. Этот недоумок приглашает тебя на свидание.
- Марк! Ради бога, не называй его…
- У меня с головой все в порядке, - обрываю ее я.
- Ты ошибаешься, - говорит Марку Джесс. - Джейкоб знает, что мы с ним просто друзья.
- Тебе, блин, деньги платят за дружбу с ним! - фыркает Марк.
Я резко встаю:
- Это правда?
Наверное, я об этом никогда не задумывался. Мама устроила мои встречи с Джесс. Я считал, что Джесс сама хочет встречаться со мной, так как: а) она пишет диплом и б) ей приятно мое общество. Но сейчас я представляю, как мать вырывает из чековой книжки очередной листок и жалуется, что нам вечно не хватает денег на все расходы. Воображаю, как Джесс вскрывает конверт в своей комнате в общежитии и сует этот чек в карман джинсов.
Я могу нарисовать в голове картинку, как Джесс ведет Марка в пиццерию и расплачивается наличными, которые сняты с банковского счета моей матери.
За богатую глютеном пиццу с грибами…
- Это неправда, - возражает Джесс. - Мы с тобой друзья, Джейкоб…
- Но ты не стала бы таскаться повсюду с Форрестом Гампом, если бы не получала этот миленький чек каждый месяц, - говорит Марк.
Джесс набрасывается на него:
- Марк, уходи отсюда!
- Ты сказала то, о чем я подумал? Встаешь на его сторону?
Я начинаю раскачиваться взад-вперед.
- Младенцев не ставят в угол, - бубню я себе под нос цитату из «Грязных танцев».
- Дело не в сторонах, - говорит Джесс.
- Верно… - резко отвечает Марк, - а в приоритетах. Я зову тебя покататься на лыжах, а ты меня посылаешь…
- Я тебя не посылала. А пригласила на уже намеченную встречу, которую не могла отменить в последнюю минуту. Я уже объясняла тебе, как важны планы для человека с синдромом Аспергера.
Джесс хватает Марка за руку, но он отмахивается от нее:
- Это все чушь! Я так сделаюсь гребаной матерью Терезой.
Марк сердито выходит из пиццерии. Не понимаю, что в нем нравится Джесс. Он учится в школе бизнеса и много играет в хоккей. Но когда он появляется рядом, разговор всегда должен идти о нем, и я не знаю, почему все хорошо, когда говорит Марк, а не я.
Джесс кладет голову на скрещенные руки. Волосы рассыпались по плечам, как накидка. Судя по тому, как вздрагивают ее плечи, она плачет.
- Анни Салливан, - произношу я.
- Что? - Джесс поднимает лицо; глаза у нее красные.
- Мать Тереза спасала бедных и больных, а я не бедный и не больной. Анни Салливан более подходящий пример - она известный учитель.
- О боже! - Джесс утыкается лицом в ладони. - Я не могу с этим справиться.
В разговоре возникает пауза, и я заполняю ее:
- Так теперь ты свободна в пятницу?
- Ты шутишь.
Я обдумываю ее слова. Вообще-то, я всегда серьезен. Обычно меня обвиняют в отсутствии чувства юмора, хотя оно у меня есть.
- Тебе не важно, что Марк - первый парень, который сказал мне, что я симпатичная? И что я по-настоящему люблю его? - Голос Джесс повышается, каждое слово взбирается на новую ступеньку лестницы. - Тебя вообще волновало когда-нибудь, счастлива ли я?
- Нет… нет… и да. - Я начинаю волноваться. Почему она спрашивает меня о таких вещах? Марк ушел, и мы можем вернуться к нашему делу. - Поэтому я составил список того, что люди говорят, когда на самом деле хотят сказать, что устали тебя слушать, но я не знаю, правильный ли он. Можешь проверить?
- Боже мой, Джейкоб! - восклицает Джесс. - Уйди с глаз моих!
Слова ее огромны и заполняют всю пиццерию. Все смотрят на нас.
- Я должна поговорить с ним. - Джесс встает.
- Но как же мое занятие?
- А ты подумай о том, чему научился, - говорит она, - а потом возвращайся ко мне.
С этими словами Джесс выходит из ресторана, оставляя меня одного за столом.
Хозяйка заведения приносит пиццу, которую мне теперь придется есть в одиночку.
- Надеюсь, ты проголодался.
Нет. Но я все равно беру кусок, откусываю от него и глотаю. На вкус - чистый картон.
Розовый предмет подмигивает мне из-за салфетницы. Джесс оставила свой телефон. Я бы позвонил ей и сказал, что он у меня, но, очевидно, это не сработает.
Кладу телефон в карман и делаю мысленную заметку: принести его Джесс, когда мы встретимся во вторник и я разгадаю, чему должен был научиться.
Уже больше десяти лет мы получаем на Рождество открытку от какой-то незнакомой семьи. Она адресована Дженнингсам, которые жили в нашем доме до нас. На открытке обычно какая-нибудь заснеженная сценка, а внутри напечатано золотыми буквами: «СЧАСТЛИВЫХ ПРАЗДНИКОВ. С ЛЮБОВЬЮ, ШТЕЙНБЕРГИ».
Штейнберги обычно добавляют к открытке ксерокопию письма, где перечислено, что произошло с ними за год. Я прочел об их дочери Саре, которая после занятий гимнастикой была принята в колледж Вассара, потом поступила на работу в консалтинговую фирму, уехала в ашрам в Индии и взяла приемного ребенка. Я узнал, что великолепная карьера Марти Штейнберга оборвалась на фирме братьев Лехман и он испытал шок, оказавшись без работы в 2008-м, когда компания закрылась, а потом взялся вести курс для начинающих предпринимателей в местном колледже северной части штата Нью-Йорк. Я увидел, как Вики, его жена, из сидевшей с детьми домохозяйки превратилась в предпринимательницу, продающую печенье с изображениями породистых собак. Один раз были даже приложены образцы! В этом году Марти взял отпуск, и они с Вики отправились в круиз по Атлантике: очевидно, осуществление мечты всей жизни теперь стало возможным, так как «Eukanuba» - компания по производству кормов для собак и кошек - купила фирму Вики. Сара и ее партнерша Инес поженились в Калифорнии, и в письме была фотография теперь уже трехлетней Райты в образе
девочки-цветочницы, осыпающей лепестками роз путь новобрачных.
Каждое Рождество я пытаюсь добраться до письма Штейнбергов раньше мамы. Она бросает их в мусорную корзину, говоря что-нибудь вроде: «Эти люди когда-нибудь задумаются, почему Дженнингсы никогда им не отвечают?» Я выуживаю из мусора открытку и кладу ее в обувную коробку, которую зарезервировал в своем шкафу специально для Штейнбергов.
Не знаю, почему мне так приятно читать их праздничные послания; такое же чувство возникает у меня, когда я лежу под грудой высушенного чистого белья или беру словарь и прочитываю все слова на одну букву зараз. Однако сегодня, вернувшись со встречи с Джесс, я с трудом выдерживаю обязательный разговор с мамой (Она: «Как прошло?» Я: «Нормально») и сразу иду в свою комнату. Как наркоман, которому нужна доза, я достаю письма Штейнбергов и перечитываю их все, одно за другим, начиная с самого старого.
Мне становится немного легче дышать, и, закрывая глаза, я не вижу лица Джесс на внутренней стороне век, зернистого, как рисунок на волшебном экране с алюминиевым порошком. Это напоминает криптограмму, где буква «А» на самом деле означает «М», а «С» - «З» и так далее, как будто главный смысл заключен в изгибе ее губ и смешных звуках, которые проскакивали в голосе, а не в том, что она на самом деле сказала.
Я ложусь на кровать и представляю, как появляюсь на пороге дома Сары и Инес.
«Вот приятная встреча, - сказал бы я. - Вы совсем такие, какими я вас себе представлял».
В моем воображении Вики и Марти сидят на палубе яхты. Марти потягивает мартини, а Вики пишет открытку, на лицевой стороне которой изображена столица Мальты Ла-Валетта.
Она выводит: «Хотелось бы, чтобы ты побывал здесь». И на этот раз адресует свои слова лично мне.
Эмма
Никто не мечтает вырасти и давать полезные советы со страниц местной газетенки.
Втайне мы все читаем эти колонки. Кто из вас не проглядывал их? Но зарабатывать себе на жизнь, копаясь в проблемах других людей… Нет уж, увольте!
Я думала, что к этому моменту уже стану настоящей писательницей. Мои книги войдут в список бестселлеров «Нью-Йорк таймс», и интеллектуалы будут превозносить меня за способность в книгах для массового читателя вести разговор о важных проблемах. Как многие желающие приобщиться к писательскому цеху, я пошла обходным путем - через редактирование, в моем случае - учебных пособий. Мне нравилось править тексты. В этом занятии всегда есть верный и неверный ответы. И я предполагала, что вернусь на работу, когда Джейкоб пойдет в школу на полный день, но это было до того, как я узнала, что быть борцом за образование для своего сына-аутиста - это профессиональная деятельность, которая одна занимает сорок часов в неделю. Приходилось отстаивать необходимость всевозможных форм адаптации и бдительно их отслеживать: разрешение выходить из класса, когда обстановка там становится слишком тяжелой для Джейкоба; сенсорная комната отдыха; специалист-практик, который помог бы ему в начальной школе излагать свои мысли письменно; индивидуальный учебный план; школьный психолог, который не выкатывал бы глаза каждый раз, как
Джейкоб срывался.
По ночам я занималась редактурой: тексты давал симпатизирующий мне бывший начальник, но этого не хватало на содержание семьи. И вот когда «Бёрлингтон фри пресс» устроила конкурс на текст для новой колонки, я написала кое-что. О фотографии, шахматах или садоводстве я мало что знала, а потому выбрала хорошо мне знакомую тему - воспитание детей. В моей первой статье обсуждался вопрос: почему, как бы мы, матери, ни старались, мы всегда чувствуем, что делаем недостаточно?
В ответ на мое пробное эссе в редакцию газеты поступило три сотни писем, и я вдруг стала экспертом по этому вопросу. Дальше пошли советы тем, у кого детей нет; тем, кто хочет их иметь, и тем, кто не хочет. Количество подписчиков увеличилось, когда моя колонка стала появляться на страницах газеты не один, а два раза в неделю. И самое замечательное здесь то, что все эти люди, доверяющие мне разбираться в своих несчастливых жизнях, полагают, будто у меня есть ключ к разрешению проблем в моей собственной.
Сегодняшний вопрос пришел из города Уоррена в Вермонте.
Помогите! Мой восхитительный, вежливый, милый двенадцатилетний мальчик превратился в монстра. Я пыталась наказывать его, но это не сработало. Почему он так ведет себя?
Я наклоняюсь над клавиатурой и начинаю печатать:
Когда ребенок плохо себя ведет, его толкает на это какая-то более глубокая причина. Разумеется, вы можете лишить его удовольствий, но это все равно что заклеить лейкопластырем зияющую рану. Вы должны действовать как детектив и выяснить, что на самом деле расстраивает его.
Я перечитала написанное и удалила весь текст. Кого я обманываю?
Ну, очевидно, всю бёрлингтонскую округу.
Мой сын по ночам убегает из дому на места преступлений - и я нуждаюсь в своих советах на этот счет? Нет.
От мыслей о собственном двуличии меня отрывает телефонный звонок. Сейчас вечер понедельника, чуть больше восьми часов, и я решаю, что звонят Тэо. Он берет трубку наверху, но через мгновение появляется на кухне:
- Это тебя.
Тэо ждет, пока я не возьму трубку, и скрывается в святилище своей спальни.
- Слушаю, - говорю я в трубку.
- Мисс Хант? Это Джек Торнтон… Учитель математики Джейкоба.
Я внутренне морщусь. Есть учителя, замечающие, что в Джейкобе больше хорошего, чем плохого, несмотря на все его причуды, и есть другие, которые не принимают его и даже не пытаются. Джек Торнтон ожидал, что Джейкоб станет великим математиком, хотя это не всегда случается с людьми, у которых синдром Аспергера, что бы там ни думали в Голливуде. Но в результате раздражался на ученика, у которого корявый почерк, который путает цифры при счете и слишком педантичен, чтобы постичь некоторые теоретические концепты математики, например мнимые числа и матрицы.
Если мне звонит Джек Торнтон, добра не жди.
- Джейкоб рассказал вам, что случилось сегодня?
Джейкоб о чем-то упоминал? Нет, я бы запомнила. Но ведь он мог и не признаться, пока его не спросят напрямую. Скорее я догадалась бы по его поведению, которое немного отличалось бы от обычного. Как правило, если Джейкоб начинает совершать навязчивые движения, чрезмерно замкнут или, наоборот, слишком разговорчив и возбужден, я понимаю: что-то не так. В таких вещах я разбираюсь лучше любого эксперта-криминалиста; Джейкобу это невдомек.
- Я вызвал Джейкоба к доске и попросил записать свой ответ из домашней работы, - объясняет Торнтон, - и, когда я сказал, что он написал неряшливо, Джейкоб толкнул меня.
- Толкнул вас?
- Да. Представьте реакцию остальных учеников.
Ну, это объясняет, почему я не вижу ничего подозрительного в поведении Джейкоба. Если класс засмеялся, он наверняка решил, что поступил правильно.
- Простите. Я с ним поговорю.
Не успеваю я повесить трубку, как на кухню заходит Джейкоб. Он достает коробку с молоком из холодильника.
- Сегодня на уроке математики ничего не случилось?
Глаза Джейкоба расширяются.
- Тебе не вынести правды, - говорит он замогильным голосом, подражая Джеку Николсону, и это верный признак испытываемой неловкости.
- Я только что говорила с мистером Торнтоном. Джейкоб, нельзя толкать учителей.
- Он первый начал.
- Он тебя не толкал!
- Нет, но он сказал: «Джейкоб, мой трехлетний сын может написать аккуратнее тебя». А ты сама всегда говоришь: если кто-то насмехается надо мной, я должен постоять за себя.
Это правда, я действительно говорила такое Джейкобу. И в глубине души радуюсь, что он по своей инициативе взаимодействовал с другим человеком, пусть даже это взаимодействие не было социально приемлемым.
Мир для Джейкоба по-настоящему черно-белый. Однажды, когда он был моложе, звонил учитель физкультуры, потому что у Джейкоба случился нервный срыв во время урока: дети играли в пятнашки и один ребенок бросил в него большой красный мяч. «В людей нельзя бросать вещи, - заливаясь слезами, твердил Джейкоб. - Это правило!»
Почему правило, которое работает в одной ситуации, не соблюдается в другой? Если его кто-нибудь обижает и я говорю, что отплатить обидчику тем же - это нормально, потому что иногда только так от них можно отделаться, почему он не может поступить так же с учителем, который публично его унизил?
- Учителя заслуживают уважения, - объясняю я.
- Почему уважение достается им просто так, когда остальным приходится его добиваться?
Я моргаю и молча гляжу на сына. «Потому что мир несправедлив», - думаю я про себя, но Джейкобу это известно лучше, чем большинству из нас.
- Ты злишься на меня? - Он невозмутимо протягивает руку за стаканом и наливает себе немного соевого молока.
Я думаю, больше всего мне не хватает в сыне именно этого атрибута нормальности - эмпатии. Он тревожится, как бы не задеть мои чувства, не расстроить меня, но это не то глубинное сопереживание чьей-то боли. За долгие годы он научился эмпатии, как я могла бы выучить греческий, - переводя образ или ситуацию в расчетную палату своего мозга и пытаясь присоединить к ним подходящие чувства, - но так и не обрел беглости в этом языке эмоций.
Прошлой весной мы покупали в аптеке для Джейкоба одно из лекарств по рецепту, и я заметила стойку с открытками ко Дню матери.
- Мне бы хотелось, чтобы ты хоть раз купил мне такую, - сказала я.
- Зачем?
- Чтобы я знала, что ты меня любишь.
Он пожал плечами:
- Ты и так это знаешь.
- Но мне было бы приятно проснуться в День матери и, как все остальные матери в нашей стране, получить открытку от сына.
Джейкоб задумался:
- А когда День матери?
Я сказал ему и не вспоминала об этом разговоре, пока не наступило 10 мая. Спустившись в тот день на кухню, я принялась, как обычно, заваривать себе воскресный кофе и увидела прислоненный к графину с водой конверт. В нем была открытка «С Днем матери!».
На ней не было ни слов «Дорогой маме», ни подписи. К ней вообще ничего не было добавлено. Джейкоб сделал ровно то, что я сказала, и ничего больше.
В тот день я села за кухонный стол и рассмеялась. И хохотала до слез.
Теперь я смотрю на своего сына, который не смотрит на меня, и говорю:
- Нет, Джейкоб, я не сержусь на тебя.
Однажды, когда Джейкобу было семь, мы шли по проходу в магазине игрушек в Уиллистоне, и вдруг из-за торца стеллажей выскочил маленький мальчик в маске Дарта Вейдера, размахивая световым мечом. «Ба-бах, ты убит!» - крикнул он, и Джейкоб ему поверил. Он начал кричать и раскачиваться, а потом смахнул рукой игрушки с полки. Ему нужно было убедиться, что он не призрак и все еще может оказывать воздействие на этот мир. Сын крутился и махал руками, топтал сброшенные на пол коробки и убегал от меня.
Когда я поймала его в отсеке с куклами, он совершенно не контролировал себя. Я пыталась петь ему. Кричала, чтобы он отреагировал на мой голос. Но Джейкоб находился в своем маленьком мире, и успокоить его я смогла только одним способом - превратившись в одеяло, придавив его, широко раскинувшего руки и ноги, своим телом к кафельным плиткам пола.
К этому моменту была вызвана полиция по подозрению в насилии над ребенком.
Пришлось минут пятнадцать объяснять полицейским, что мой сын аутист и я не пыталась нанести ему увечье, а хотела лишь успокоить.
С тех пор я не раз задумывалась, что случилось бы, если бы Джейкоба на улице остановили полицейские, например, когда он один в воскресенье едет на велосипеде к Джесс? Как и другие родители детей-аутистов, я последовала советам интернет-форумов: в бумажнике Джейкоба лежит карточка, в которой говорится, что он аутист, и это должно объяснить служителю порядка поведение Джейкоба: скрытые аффекты, неспособность смотреть в глаза, даже реакцию «бей или беги» - все это признаки синдрома Аспергера. И тем не менее я не раз с тревогой размышляла, что произойдет, если полиция столкнется с парнем ростом шесть футов и весом сто восемьдесят пять фунтов, который явно не контролирует свои действия и при этом запускает руку в задний карман брюк? Дождутся ли они, пока он достанет свое удостоверение личности, или выстрел прозвучит раньше?
Отчасти из-за этого Джейкобу запрещено садиться за руль. Он выучил правила дорожного движения в пятнадцать лет, и я не сомневаюсь, что он будет выполнять их так, будто от этого зависит его жизнь. Но вдруг его прижмет к тротуару дорожный патруль? «Вы в курсе, что делали?» - спросит полицейский. «Вел машину», - ответит Джейкоб. И его тут же возьмут на заметку как «умника», хотя на самом деле он просто ответил на вопрос буквально.
Если полицейский поинтересуется, проезжал ли Джейкоб на красный свет, тот ответит «да», даже если это случилось полгода назад, когда этого дорожного инспектора нигде и поблизости не было.
Я воздерживаюсь от того, чтобы спрашивать сына, не выглядит ли мой зад слишком толстым в каких-нибудь джинсах, ведь он скажет правду. Полицейский же, не зная этой особенности Джейкоба, не сможет верно оценить правдивость его ответа.
Но в любом случае маловероятно, что его остановят, когда он едет на велосипеде по городу, разве что от жалости, ведь на улице такой холод.
Я уже давно перестала спрашивать Джейкоба, не хочет ли он, чтобы я его подвезла. Температура воздуха значит для него гораздо меньше, чем независимость.
Притащив корзину с выстиранным бельем в комнату Джейкоба, я кладу его сложенную одежду на кровать. Когда он вернется домой из школы, сам разложит ее, расправив воротнички и рассортировав трусы по рисункам (полосатые, однотонные, в горошек). На его столе стоит перевернутый аквариум, а под ним - подогреватель для кофейной чашки, тарелочка из фольги и тюбик моей помады. Со вздохом я приподнимаю камеру для «обкуривания» отпечатков пальцев и забираю свою помаду, очень осторожно, чтобы не сдвинуть с мест остальные вещи, установленные идеально ровно.
В комнате Джейкоба царит атомарный порядок, как на картинках из «Архитектурного дайджеста»: все на своих местах, постель аккуратно заправлена, карандаши лежат на столе под четкими прямыми углами к линиям древесного рисунка. Комната Джейкоба - это место, где энтропия гибнет.
С другой стороны, Тэо устраивает такой беспорядок, что хватает на них обоих. Мне с трудом удается пробраться через завалы грязной одежды на его ковре, и когда я ставлю корзину с бельем на кровать Тэо, что-то скрипит. Его вещи я тоже не раскладываю по местам, но это потому, что мне невыносимо видеть ящики, в беспорядке забитые одеждой, которая, и я это прекрасно помню, была аккуратно сложена мной после стирки.
Я окидываю комнату взглядом и замечаю стакан, внутри которого расцвела зеленая плесень, а рядом с ним - баночку с недоеденным йогуртом. Я ставлю их в пустую корзину, прежде чем спускаться вниз, и в приливе доброты пытаюсь придать постели сына некое подобие порядка. Я встряхиваю подушку, чтобы расправить наволочку, и вдруг на ногу мне падает пластиковая коробка.
Это игра под названием «Наруто», в ней мультяшный персонаж в стиле манга размахивает мечом.
В нее играют на приставке «Wii», а у нас такой никогда не было.
Можно спросить Тэо, откуда у него эта штука, но что-то подсказывает мне: ответ будет неприятным. Особенно после выходных, когда я узнала, что Джейкоб уходит из дому по ночам. И вчерашнего вечернего звонка учителя математики, который сообщил о вызывающем поведении Джейкоба на уроке.
Иногда я думаю, что человеческое сердце - это полка с ограниченным количеством места; если навалить на нее больше, чем умещается, что-нибудь обязательно упадет с края и придется собирать осколки.
Мгновение я смотрю на коробочку с игрой, а потом сую ее обратно в наволочку Тэо и выхожу из комнаты.
Тэо
Я научил брата не давать себя в обиду.
Мне тогда было одиннадцать, а ему четырнадцать. Я лазил по горке на детской площадке, а Джейкоб сидел на траве и читал биографию Эдмона Локара, отца анализа отпечатков пальцев, которую библиотекарша приобрела специально для него. Мама была на одном из бесчисленных собраний для родителей детей с индивидуальными учебными планами; ей нужно было удостовериться, что в школе Джейкобу так же комфортно и безопасно, как дома.
Очевидно, про игровые площадки там не говорили.
Двое пацанов с невероятно клевыми скейтами делали трюки на ступеньках и вдруг заметили Джейкоба. Они подошли к нему, и один выхватил у него из рук книгу.
- Она моя, - сказал Джейкоб.
- Так возьми ее, - ответил пацан и бросил книгу своему дружку, а тот - обратно.
Они стали играть с Джейкобом «в собачку», а он метался между ними. Но Джейкоб от природы совсем не атлет, и ему было не перехватить книгу.
- Она библиотечная, кретины, - сказал он, как будто это что-то меняло. - Вы ее испортите!
- Какая жалость! - Один из парней бросил книгу в лужу.
- Спасай ее! - крикнул его приятель, и Джейкоб полез в грязь.
Я окликнул его, но было поздно. Один из парней сделал подсечку, и Джейкоб упал лицом в лужу. Потом сел, промокший насквозь, отплевываясь от грязи.
- Почитай теперь, придурок, - сказал первый парень, они оба захохотали и укатили на своих скейтах.
Джейкоб не двигался. Он сидел в луже и прижимал к груди книгу.
- Вставай, - сказал я и протянул ему руку.
Джейкоб, пыхтя, поднялся. Попытался перевернуть страницу в книге, но они все слиплись от грязи.
- Она высохнет. Хочешь, я схожу за мамой?
Брат покачал головой:
- Мама разозлится на меня.
- Нет, не разозлится, - возразил я, хотя он, вероятно, был прав. Одежда его вымокла и была вся в грязи. - Джейкоб, тебе нужно научиться давать сдачи. Делай то же, что они, только в десять раз хуже.
- Толкнуть их в грязь?
- Ну нет. Ты можешь просто… Я не знаю. Обзываться.
- Их зовут Шин и Амаль, - сказал Джейкоб.
- Не так. Попробуй сказать им: «Ты, тупорылый» или «Отрежь себе яйца, хрен собачий».
- Это ругательства.
- Ага. Но в следующий раз они еще подумают, прежде чем лезть к тебе.
Джейкоб начал раскачиваться:
- Во время вьетнамской войны дикторы Би-би-си беспокоились, как им произносить название разбомбленной деревни - Пуок-Ме, чтобы не оскорбить слушателей. Было решено использовать вместо этого название соседней деревни. К несчастью, это была Бан-Ме-Туот[10 - В марте 1975 г. при Бан-Ме-Туот состоялось одно из решающих сражений вьетнамской войны, приведшее к полному поражению Южного Вьетнама, который поддерживали США.].
- Ну, тогда в следующий раз, когда тебя толкнут лицом в грязь, кричи названия вьетнамских деревень.
- «Я достану тебя, красавица, и твою маленькую собачку тоже!»[11 - Цитата из мультфильма «Волшебник страны Оз».] - процитировал Джейкоб.
- Может, стоит попробовать что-нибудь чуть более брутальное? - предложил я.
Он на мгновение задумался.
- «Йиппи-кай-эй, ублюдок!»[12 - Цитата из фильма «Крепкий орешек».]
- Отлично. Значит, когда в следующий раз кто-нибудь выхватит у тебя книгу, что ты скажешь?
- Гребаный осел, дай сюда!
Я захохотал:
- Джейкоб, да у тебя, похоже, дар к этому.
Честно, я не собирался залезать ни в какой другой дом. Но во вторник у меня выдался на редкость паршивый день в школе. Сперва я получил 79 баллов за контрольную по математике - это тройка, а я никогда не получал троек; во-вторых, у меня одного из всего класса не разрослись дрожжи для лабораторной по биологии, и, в-третьих, кажется, я простудился. Я ухожу с последнего урока, хочется просто забраться под одеяло и лежать в кровати с чашкой чая. Вообще, именно эта тяга выпить чая заставляет меня вспомнить о профессорском доме, где я был на прошлой неделе. И надо же, какая удача, я нахожусь всего в трех кварталах от него, когда мне в голову приходит эта мысль.
В доме по-прежнему никого, и мне даже не приходится вскрывать заднюю дверь: она оставлена незапертой. Трость так и стоит у стены в прихожей, и все та же толстовка висит на крючке, но появились шерстяное пальто и пара грубых ботинок. Кто-то допил бутылку красного вина. На столе - стереосистема, которой не было на прошлой неделе, и розовый айпод «Нано» заряжается на подставке.
Я нажимаю кнопку включения и вижу, что загружен клип Ни-Йо.
Либо это самые хипповые профессор с профессоршей на свете, либо их внукам нужно перестать разбрасывать повсюду мусор.
На плите стоит чайник. Я доливаю в него воды, ставлю греться, а сам роюсь в шкафчике в поисках пакетика с чаем. Они притаились на полке позади рулона фольги. Я выбираю «Манговое безумие» и, пока вода кипятится, смотрю, что есть в айподе. Моя мама едва научилась пользоваться приложением iTunes, а здесь какой-то пожилой профессор с супругой рубят в новейших технологиях.
Наверное, они вовсе не старые. Я представил их такими, но, может быть, палка в прихожей - это для артроскопической операции, потому что профессор играет в хоккей по выходным и повредил колено, защищая ворота как голкипер. Может быть, хозяева этого дома одного возраста с мамой, а толстовка принадлежит их дочери, моей ровеснице. Может, она ходит в мою школу. Или даже сидит рядом со мной на биологии.
Я сую айпод в карман, наливаю в чашку воду из свистящего чайника и тут слышу, что где-то наверху льется вода в душе.
Забыв о чае, я пробираюсь в гостиную, крадусь мимо чудовищной развлекательной системы и дальше вверх по лестнице.
Звук текущей воды доносится из гигантского размера ванной комнаты.
Кровать не застелена. На ней лоскутное одеяло, расшитое розами, а на стуле лежит стопка одежды. Я беру в руки кружевной лифчик, провожу пальцами по бретелькам…
И тут замечаю, что дверь в ванную, вообще-то, открыта и мне видно отражающуюся в зеркале душевую кабинку.
За последние тридцать секунд день мой стал заметно лучше.
Вода льется потоком, так что я различаю формы тела, только когда она поворачивается, и вижу, что волосы у нее до плеч. Она мурлычет что-то себе под нос, причем абсолютно фальшиво. «Повернись, - мысленно молю я. - Лицом ко мне».
- О черт! - произносит женщина и вдруг открывает дверцу душа.
Я вижу руку, которая вслепую ищет полотенце, висящее на крючке рядом с кабинкой, берет его край, вытирает им глаза. Я задерживаю дыхание, не отрывая взгляда от ее плеча. Ее груди.
Все еще моргая, она выпускает полотенце и поворачивается.
В это мгновение наши глаза встречаются.
Джейкоб
Люди постоянно говорят такие вещи, которых не имеют в виду, а нейротипики все равно умудряются уловить в них какой-нибудь подтекст. Возьмем, к примеру, Мими Шек из школы. Она сказала, что умерла бы, если бы Пол Макграт не пригласил ее на рождественский бал, хотя на самом деле Мими не умерла бы, а просто сильно расстроилась. Или Тэо иногда хлопает своего приятеля по плечу и говорит: «Иди ты!», хотя на самом деле хочет, чтобы тот продолжал рассказ. Или как в тот раз, когда у нас лопнула шина на шоссе и мама сказала: «Вот здорово», притом что тут явно не было ничего хорошего, это была колоссальная проблема.
Так, может, когда Джесс велела мне в воскресенье «уйти с глаз», она на самом деле имела в виду что-то другое?
Кажется, я умираю от спинномозгового менингита. Головная боль, спутанность сознания, одеревенелость шеи, высокая температура. У меня два симптома из четырех. Не знаю, просить ли маму, чтобы отвезла меня на поясничную пункцию, или просто терпеть, пока не помру. На всякий случай я уже приготовил записку с объяснением, в какой одежде хотел бы лежать в гробу.
В равной степени возможно, что у меня так сильно болит голова и не гнется шея, оттого что с воскресенья, когда в последний раз виделся с Джесс, я почти не сплю.
Она не прислала мне заранее фотографию своего нового дома, как обещала. Вчера я отправил ей сорок восемь электронных писем с напоминаниями, и Джесс не ответила ни на одно. Позвонить ей и попросить, чтобы она скинула мне фотографию, я не могу, так как ее телефон до сих пор у меня.
Вчера около четырех часов утра я спросил себя, что сделал бы доктор Генри Ли, столкнувшись со следующими фактами:
1. Фотографии по электронной почте не пришли.
2. Все мои сорок восемь писем остались без ответа.
Гипотеза первая. Электронный почтовый ящик Джесс не работает, что маловероятно, так как он соединен со всей сетью Вермонтского университета. Гипотеза вторая. Джесс не хочет со мной общаться, что является признаком злости или недовольства (смотри выше: «Уйди с глаз моих»). Но в этом нет смысла, раз она особо подчеркнула на нашем последнем занятии, что я должен рассказать ей, чему научился… а это подразумевает новую встречу.
Между прочим, я составил список того, чему научился на нашем последнем занятии:
1. Безглютеновая пицца несъедобна.
2. Джесс не может пойти в кино вечером в эту пятницу.
3. Ее телефон чирикает как птичка, когда отключаешь его.
4. Марк - тупой идиот. Хотя, честно говоря, это: а) не стоит упоминания и б) я и так знаю.
В школу я сегодня пошел, несмотря на ужасное самочувствие, только потому, что, если бы остался дома, мама не пустила бы меня на занятие с Джесс, а я не могу не пойти. Нужно отдать ей телефон хотя бы. И если я встречусь с ней лицом к лицу, то спрошу, почему она не отвечала на мои письма.
Обычно в кампус университета, который расположен всего в полумиле от школы, меня отводит Тэо. И оставляет у комнаты Джесс. Дверь всегда не заперта специально для меня, чтобы я мог подождать, пока хозяйка не вернется с лекции по антропологии. Иногда в ожидании Джесс я делаю уроки, а иногда разглядываю бумаги на ее столе. Однажды я обрызгался ее духами и до конца дня ходил и пах, как она. Затем появляется Джесс, и мы отправляемся заниматься в библиотеку, студенческий клуб или кафе на Черч-стрит.
До комнаты Джесс в общаге я мог бы добраться даже в коматозном состоянии, но сегодня, когда мне действительно нужна помощь в поиске нового места наших встреч, Тэо, как назло, ушел из школы раньше, потому что заболел. Он отыскал меня после шестого урока и сказал, что чувствует себя дерьмово и потащился домой умирать.
- Не надо, - ответил ему я, - мама расстроится.
Моим первым порывом было спросить брата, как же я найду дом Джесс, если он уходит, но потом я вспомнил ее слова: не все в этом мире вращается вокруг тебя, и умение примерить на себя чужие ботинки - это часть социального взаимодействия. Не в буквальном смысле. Ботинки Тэо мне будут малы. Он носит размер десять с половиной, а я двенадцатый. Я желаю Тэо, чтобы он поправился, и иду к консультанту по навигации в городе миссис Гренвиль. Мы изучаем карту, которую дала мне Джесс, и решаем, что мне нужно сесть на автобус Н-5 и выйти на третьей остановке. Миссис Гренвиль даже рисует фломастером маршрут от остановки до дома.
Оказывается, карта Джесс очень хорошая, хотя она не начерчена в масштабе. Выйдя из автобуса, я сворачиваю направо у пожарного гидранта, отсчитываю шесть зданий по левой стороне. Новое жилище Джесс - старый кирпичный дом, обросший по бокам плющом. Интересно, знает ли она, что побеги плюща способны разламывать известковый раствор и кирпич? Рассказать ей об этом? Если бы кто-нибудь сообщил такой факт мне, я лежал бы ночью в постели и думал, не развалится ли на куски мой дом.
Я все еще очень нервничаю, нажимая на кнопку дверного звонка, потому что никогда не был внутри этого дома, и все кости у меня как будто превратились в желе.
Никто не отзывается, тогда я подхожу к дому сзади.
Смотрю на снег и запоминаю то, что вижу, но это на самом деле не важно, так как дверь не заперта, а значит, Джесс ждет меня. Я сразу успокаиваюсь: это как с ее комнатой в общежитии - я войду и подожду, а когда она вернется, все снова будет нормально.
Джесс злилась на меня всего два раза, и в обоих случаях повод возникал, пока я ждал ее появления. В первый раз я вынул из шкафа всю ее одежду и разложил по электромагнитному цветовому спектру, как свою. Во второй - сел за ее стол и заметил проблему в вычислениях, которые она делала. Джесс решила часть задачи неверно, и я исправил ошибки.
Благодаря Тэо я понял, что правила насилия основаны на угрозе. Если существует реальная проблема, есть только два решения:
1. Ответный удар, возмездие.
2. Открытое столкновение, конфронтация.
Из-за этого у меня самого возникали проблемы.
Я был отправлен в кабинет директора за то, что ударил мальчика, который бросил в меня бумажный самолетик на уроке английского. Когда Тэо помешал завершению моего криминалистического эксперимента, я пошел в его комнату и ножницами изрезал на куски его коллекцию комиксов. Однажды в восьмом классе я узнал, что некоторые ребята смеются надо мной, и, будто кто-то щелкнул внутри меня электрическим выключателем, страшно разъярился. Я забился в угол в школьной библиотеке и составил список одноклассников, которых ненавижу, и какой смерти им желаю: заколоть ножом в раздевалке, подложить бомбу в шкафчик, добавить цианида в диетическую колу. Как аспергианец по натуре, я фанатично организован в одних вещах и совершенно дезорганизован в других и, к счастью, потерял этот листок. Я решил, что кто-то, вероятно я сам, выбросил его, но учитель истории нашел мой черный список и отдал директору, а тот вызвал в школу маму.
Она ругалась на меня целых семьдесят девять минут, в основном говорила, как ее расстроил мой поступок, а потом рассердилась еще сильнее, потому что я никак не мог понять, чем ее так сильно задели мои действия. Тогда мама взяла десять моих блокнотов с записями про «Борцов с преступностью» и запустила их в шредер страницу за страницей, и вдруг до меня дошло с предельной ясностью. Я так разозлился, что ночью высыпал маме на голову всю резаную бумагу из шредера.
К счастью, меня не отстранили от занятий - администрация школы хорошо знала, что я не представляю угрозы для общественной безопасности, - но преподанного матерью урока хватило, чтобы я осознал, почему мне больше не стоит делать ничего подобного.
Все это я говорю, чтобы объяснить: импульсивность - неотъемлемая часть синдрома Аспергера.
И это всегда плохо кончается.
Эмма
Мне разрешили работать над своей колонкой дома, но каждый вторник я должна рысью бежать в центр города на встречу с редактором. Обычно это превращается в психотерапевтический сеанс: она рассказывает мне о своих проблемах и ждет, что я дам ей совет, как читателям газеты.
Я не против, по-моему, один час консультирования в неделю - вполне справедливая мзда за выплату зарплаты и медицинскую страховку. Но это также означает, что по вторникам, когда Джейкоб встречается с Джесс, за его возвращение домой отвечает она.
Вечером, только войдя в двери, я вижу на кухне Тэо.
- Как ты себя чувствуешь? - спрашиваю я, прижимая ладонь к его лбу. - Температура есть?
Я звонила домой из Бёрлингтона, как всегда делаю перед уходом из офиса, и узнала, что Тэо заболел и сильно переживает, так как ушел из школы, забыв, что сегодня должен был отвести Джейкоба на занятие с Джесс. Второй звонок - в службу сопровождения - удерживает меня от паники: миссис Гренвиль объяснила Джейкобу, на какой автобус нужно сесть, где выйти, чтобы попасть к Джесс; по ее словам, он ушел уверенный, что справится сам.
- Это обычная простуда, - говорит Тэо, уклоняясь от меня, - но Джейкоба нет дома, а уже без четверти пять.
Больше ему ничего говорить не нужно. Джейкоб скорее отпилит себе руку хлебным ножом, чем пропустит серию «Борцов с преступностью». Но он опаздывает всего на пятнадцать минут.
- Ну, сегодня он встречается с Джесс в другом месте. Может быть, оно немного дальше отсюда, чем ее общежитие.
- А вдруг он не добрался туда? - говорит Тэо, сильно расстроенный. - Надо было мне остаться в школе и отвести его, как обычно…
- Дорогой, ты заболел. К тому же миссис Гренвиль считает, это неплохая возможность для Джейкоба проявить самостоятельность. И кажется, у меня в почте есть новый номер Джесс. Я могу позвонить ей, если это тебя успокоит. - Я обнимаю Тэо. Давно уже я этого не делала, ведь ему пятнадцать и он избегает физических проявлений материнской любви. Зато мне приятно видеть, как он беспокоится о Джейкобе. Они не всегда ладят, но в глубине души Тэо любит брата. - Давай сходим в китайский ресторан, - предлагаю я, хотя есть вне дома - это роскошь, которую мы не можем себе позволить, к тому же найти пищу, подходящую для Джейкоба, трудно, если я не готовлю ее сама.
По лицу Тэо пробегает какое-то непонятное выражение, но потом он кивает и угрюмо бурчит, выпутываясь из моих объятий:
- Это было бы здорово.
Вдруг дверь в прихожую открывается.
- Джейкоб? - окликаю я сына и иду встречать его.
На мгновение я теряю дар речи. Глаза у него дикие, из носа течет. Руки стучат по бедрам. Он отталкивает меня к стене и кидается наверх, в свою комнату.
- Джейкоб!
На его двери нет замка, он снят много лет назад. Теперь я распахиваю ее и нахожу сына в шкафу, среди леса из рубашечных манжет и штанин; он раскачивается взад-вперед и издает пронзительный высокий звук.
- Что случилось, малыш? - говорю я, вставая на четвереньки и заползая в шкаф. Крепко обнимаю Джейкоба и напеваю:
- Я пристрелил шерифа… но не его зама.
Руки Джейкоба стучат так сильно, что задевают меня.
- Поговори со мной. Что-то случилось с Джесс?
При звуке ее имени Джейкоб откидывается назад, будто в него попала пуля. Он начинает биться головой о стену так сильно, что на штукатурке остается след.
- Не надо! - молю его я и пытаюсь оттащить от стены, чтобы он не поранил себя.
Унимать сорвавшегося аутиста - все равно что бороться с торнадо. Когда ты видишь, что буря близко, остается только пережидать ее. В отличие от ребенка, который раскапризничался, Джейкобу не важно, вызывает ли у меня какую-нибудь реакцию его поведение. Он не боится навредить себе. Он делает это не для того, чтобы чего-то добиться. Он просто вообще себя не контролирует. И теперь, когда ему не четыре года и не пять, я уже недостаточно сильна, чтобы сдерживать его.
Я встаю, выключаю свет в комнате и опускаю жалюзи, чтобы было совсем темно. Ставлю его любимый диск с Бобом Марли. Снимаю с вешалок одежду и кладу ее на Джейкоба, отчего он сперва вскрикивает еще громче, а потом, по мере увеличения веса, успокаивается.
Когда он наконец засыпает на моих руках, блузка и колготки у меня порваны. Диск прокрутился четыре раза по кругу. На экране электронных часов с будильником - 20:35.
- Что тебя расстроило? - шепчу я.
Откуда мне знать? Это могла быть ссора с Джесс, или ему не понравилось, как обставлена кухня в новом месте, или он вспомнил, что пропустил свой любимый фильм. Я целую Джейкоба в лоб. Потом осторожно выпутываюсь из его рук и оставляю лежать на полу с подложенной под голову подушкой. Накрываю его летним лоскутным одеялом с рисунком из разноцветных почтовых марок, которое было убрано на зиму в шкаф.
На негнущихся ногах спускаюсь вниз. Свет горит только в кухне.
Давай сходим в китайский ресторан.
Но это было до того, как меня опять затянуло в черную дыру, которой в любой момент может стать Джейкоб.
На столе плошка с лужицей соевого молока на дне. Рядом немым укором стоит коробка с хлопьями.
Материнство - это сизифов труд. Только заштопаешь одну дыру, как обнаруживается другая. Я пришла к убеждению, что жизнь, которую я веду, никогда не будет мне впору.
Отношу плошку в раковину и сглатываю подступивший к горлу ком. Ох, Тэо, прости меня!
Опять.
Дело 3
Хвастун и насмешник пойман
Деннис Райдер - женатый мужчина, отец двоих взрослых детей, бывший предводитель скаутов и глава лютеранской общины. Но, кроме того, в ходе расследования, продолжавшегося тридцать один год, выяснилось, что он серийный убийца, известный как СМУ - сокращение от Свяжи, Мучай, Убей. Так он поступил с десятью жертвами в Уичите, Канзас, погибшими от его рук между 1974 и 1991 годом. После совершения преступлений маньяк отправлял в полицию хвастливые письма с описанием жутких деталей убийств. Прошло двадцать пять лет, и вдруг письма и посылки снова начали поступать в полицейское управление. Автор посланий брал на себя ответственность за убийство, в котором его не подозревали. Из-под ногтей жертвы извлекли материал для анализа ДНК, после чего в попытке найти серийного убийцу было исследовано 1100 образцов ДНК.
В одном из посланий СМУ, а это была дискета, доставленная на канзасское телевидение, содержался вордовский файл; из него извлекли метаданные, которые помогли выяснить, что автора зовут Деннис и он связан с лютеранской церковью. Прошерстив Интернет, полиция вычислила подозреваемого: Деннис Райдер. Далее был получен образец ДНК его дочери и проведено сравнение этого образца с ДНК, обнаруженной под ногтями жертвы. Полиции удалось установить родственную связь, и это стало достаточным основанием для ареста. Райдеру дали 175 лет тюрьмы.
Так что все вы, кто ищет в Интернете порно или тратит свободное время на сочинение анархических манифестов, будьте бдительны. Вам никогда не избавиться от цифрового следа, оставляемого вашим компьютером и остающегося на нем.
Рич
За двадцать лет службы в полиции я много чего насмотрелся: видел неудавшихся самоубийц; преступников, пустившихся в бега после вооруженного ограбления; жертв насильников, которые были настолько травмированы психически, что не могли говорить. Однако ничто из этого не сравнится по тяжести с испытанием, которое мне пришлось вынести при общении с семилетками.
- Можете показать мне свой пистолет? - просит один мальчик.
- Плохая идея, - говорю я, глядя на учительницу.
Она уже предлагала мне снять кобуру с оружием, перед тем как войти в класс в День профессий, на что я был вынужден ответить отказом, так как формально нахожусь при исполнении.
- Вы будете стрелять?
Я смотрю поверх одержимого оружием малыша на остальных детей:
- Есть еще вопросы?
Руку поднимает маленькая девочка. Я узнаю ее; она вроде бы приходила к Саше на день рождения.
- Вы всегда ловите плохих людей?
Невозможно объяснить ребенку, что грань между черным и белым в жизни не такая четкая, как описано в сказках. Что обычный человек при определенных условиях может превратиться в негодяя. Что иногда мы, губители драконов, совершаем такие вещи, за которые нам стыдно.
Я смотрю девчушке в глаза и говорю:
- Мы всегда стараемся это делать.
На бедре у меня вибрирует мобильник. Я откидываю крышку, вижу номер - звонят из участка - и встаю:
- Мне придется прервать эту короткую… Так повторим еще раз: какое правило номер один нужно выполнять на месте преступления?
Класс хором отвечает:
- Ничего не трогать, если оно не твое!
Учительница просит детей поблагодарить меня аплодисментами, а я склоняюсь над партой Саши:
- Ну как? Тебе было очень стыдно за меня?
- Ты справился, - говорит она.
- Не могу остаться на ланч с тобой, - извиняющимся тоном продолжаю я. - Мне нужно идти в участок.
- Все хорошо, папочка. - Саша пожимает плечами. - Я привыкла.
Черт побери! Разочаровать дочку - меня это убивает.
Я целую ее в макушку и под конвоем учительницы иду к дверям. Затем еду в участок и выслушиваю краткий доклад принявшего заявление сержанта.
Марк Магуайр, студент Вермонтского университета, ссутулившись, надвинув бейсболку на глаза, сидит в комнате ожидания и нервно покачивает ногой, закинутой поверх другой. На секунду я задерживаю взгляд на этом парне сквозь окно, после чего выхожу к нему:
- Мистер Магуайр? Я детектив Мэтсон. Чем могу быть вам полезен?
Парень встает:
- Моя девушка пропала.
- Пропала, - повторяю я.
- Да. Я звонил ей вчера вечером, ответа не было. Сегодня утром пришел к ней, а в доме пусто.
- Когда вы видели ее в последний раз?
- Во вторник утром, - говорит Марк.
- Могло случиться что-нибудь непредвиденное? Какая-нибудь встреча, о которой она вам не сказала?
- Нет. Она никогда не уходит из дому без сумочки, а сумка там… и пальто тоже. На улице мороз. Как она могла уйти без пальто? - Голос у него взволнованный.
- Вы поссорились?
- Она сильно разозлилась на меня в эти выходные, - признается парень. - Но мы все обсудили. И помирились.
«Кто бы сомневался», - думаю я.
- Вы пробовали звонить ее друзьям?
- Никто ее не видел. Ни подруги, ни преподаватели. А она не из тех, кто пропускает занятия.
Обычно мы не открываем дело об исчезновении человека, пока не пройдет тридцать шесть часов, хотя это не железное правило. Протяженность раскинутой сети определяется статусом пропавшего человека: под угрозой или без очевидной угрозы. А сейчас есть что-то в этом парне - какой-то намек, - который заставляет меня думать, что он не говорит мне всей правды.
- Мистер Магуайр, - обращаюсь к нему я, - почему бы нам с вами не прокатиться?
Джесс Огилви неплохо устроилась для студентки. Она живет в фешенебельном районе с кирпичными домами и «БМВ».
- Давно она здесь живет? - спрашиваю я.
- Всего неделю… Она присматривает за домом одного из своих профессоров, который на полгода уехал в Италию.
Мы паркуемся на улице, и Магуайр ведет меня к задней двери, которая не заперта. Здесь это довольно обычное дело. Несмотря на мои предупреждения, что лучше поостеречься, чем потом жалеть, многие люди приходят к ошибочному выводу, что в этом городе нет и не может быть преступников.
В прихожей - смесь разных вещей: пальто, должно быть принадлежащее девушке, трость для ходьбы, мужские ботинки. На кухне чисто, в раковине стоит кружка с чайным пакетиком в ней.
- Я ничего не трогал, - говорит Магуайр. - Все так и было, когда я пришел сегодня утром.
Почта аккуратно сложена на столике. Сумочка лежит на боку, я открываю ее - внутри бумажник, а в нем двести тринадцать долларов.
- Что-нибудь пропало? - спрашиваю я.
- Да, - отвечает Магуайр. - Наверху.
Он ведет меня в гостевую спальню. Ящики единственного комода приоткрыты, из них свешиваются вещи.
- Она помешана на порядке, - говорит парень. - Никогда не оставит постель неубранной или одежду на полу, как здесь. А эта коробка в оберточной бумаге? В ней был рюкзак. А теперь его нет. На нем висели ярлычки. Тетка подарила его на Рождество, и он ей не нравился.
Я подхожу к шкафу. Внутри несколько платьев, несколько мужских рубашек и джинсов.
- Это мое, - поясняет Магуайр.
- Вы тоже здесь живете?
- Официально нет, профессор не знает. Но б?льшую часть ночей я проводил тут. Пока она меня не выставила.
- Она вас выставила?
- Я же говорил вам, мы поссорились. Она не хотела разговаривать со мной в воскресенье вечером. Но в понедельник мы во всем разобрались.
- Поясните.
- У нас был секс, - поясняет Магуайр.
- По взаимному согласию?
- Да ты чё, чувак. За кого ты меня принимаешь? - Он, похоже, искренне обижен.
- А как насчет косметики? Туалетных принадлежностей?
- Ее зубная щетка пропала, - говорит Магуайр. - А косметика на месте. Слушайте, не пора ли вам вызвать подкрепление, как у вас там это делается? Или поднять тревогу?
Я пропускаю его слова мимо ушей:
- Вы пытались связаться с ее родителями? Где они живут?
- Я звонил им. Они живут в Беннингтоне и ничего о ней не слышали, теперь они тоже в панике.
«Отлично», - думаю я.
- Она раньше исчезала вот так?
- Я не знаю. Мы с ней знакомы всего пару месяцев.
- Слушай, если ты подождешь, она, вероятно, позвонит или просто вернется домой. Сдается мне, ей просто нужно немного остыть.
- Вы, наверное, шутите, - отвечает Магуайр. - Если она ушла намеренно, почему не взяла кошелек, но не забыла мобильник? Зачем она стала бы пользоваться рюкзаком, который хотела вернуть в магазин?
- Не знаю. Может, чтобы сбить тебя со следа?
Глаза парня вспыхивают, и за миг до того, как он кинется на меня, я засекаю это и обезвреживаю выпад, одним быстрым движением заводя его руку за спину.
- Осторожнее! - говорю я сквозь зубы. - За это я могу тебя арестовать.
Магуайр напрягается:
- Моя девушка пропала. Я плачу вам жалованье, а вы даже не собираетесь выполнять свою работу и искать ее?
Формально, если Магуайр студент, то никакую зарплату он мне не платит, но я не собираюсь докапываться.
- Вот что я скажу тебе, сынок. Я осмотрюсь тут еще разок.
Я захожу в хозяйскую спальню, но Джесс Огилви явно здесь не спала; чистота идеальная. В хозяйской ванной полотенца слегка влажные, но пол в душевой совершенно сухой. Внизу в гостиной никаких следов беспорядка. Я обхожу дом по периметру, проверяю почтовый ящик. Внутри записка, распечатанная на принтере, с просьбой к почтальону не приносить ничего до дальнейших распоряжений.
Кто, черт возьми, оставляет записки почтальонам?!
Надев резиновые перчатки, я кладу записку в пакет для улик. Попрошу ребят в лаборатории провести нингидриновый тест на отпечатки пальцев.
Прямо сейчас что-то подсказывает мне: если они не принадлежат Джесс Огилви, значит их оставил Марк Магуайр.
Эмма
Не знаю, чего ожидать, когда на следующее утро я иду в комнату Джейкоба. Ночью он спал - я проверяла каждый час, но на основе прошлого опыта знаю, что он не разговорится, пока разбушевавшиеся нейротрансмиттеры[13 - Нейротрансмиттеры - химические вещества, задействованные в передаче информации между нейронами (нервными клетками) или между нервом и клетками мускулов.] не перестанут будоражить его нервную систему.
Джесс я звонила дважды - на мобильный и в ее новый дом, но все время натыкалась на автоответчик. Я отправила ей письмо на почту с просьбой объяснить, как прошла вчерашняя сессия, не случилось ли чего-нибудь экстраординарного. Но пока я дождусь ответа от нее, нужно что-то делать с Джейкобом.
Когда я заглядываю к нему в шесть утра, он уже не спит - сидит на постели, руки на коленях, смотрит в стену перед собой.
- Джейкоб? - осторожно начинаю я. - Дорогой? - Подхожу ближе и мягко встряхиваю его за плечо.
Джейкоб продолжает молча таращиться в стену. Я махаю рукой перед его лицом, но он не реагирует.
- Джейкоб! - Я хватаю его за плечи, а он валится на бок и лежит без движения.
Паника взбирается вверх по лесенке в моем горле.
- Поговори со мной! - требую я, а сама думаю о кататонии, шизофрении, обо всех тех медвежьих углах сознания, куда мог завалиться Джейкоб и откуда нет возврата.
Оседлав Джейкоба сверху, я сильно бью его по щеке, так что даже след остается. Но он все равно не реагирует.
- Не смей! - говорю я и начинаю плакать. - Не смей поступать так со мной.
Вдруг от двери раздается голос.
- Что происходит? - спрашивает Тэо; лицо у него заспанное, волосы торчком, как иголки у ежа.
В этот момент я понимаю, что Тэо может оказаться моим спасителем.
- Скажи своему брату что-нибудь такое, что его расстроит, - приказываю я.
Он смотрит на меня как на сумасшедшую.
- С ним что-то случилось… - объясняю я; мой голос обрывается. - Я просто хочу вернуть его. Мне нужно, чтобы он вернулся.
Тэо смотрит на обмякшее тело брата, на его пустые глаза, и я вижу, что ему страшно.
- Но…
- Давай, Тэо, - тороплю его я.
Думаю, дрожь в моем голосе, а не командный тон заставляет Тэо согласиться. Он осторожно наклоняется к брату:
- Вставай!
- Тэо. - Я вздыхаю.
Мы оба понимаем, что он не дает волю языку.
- Ты опоздаешь в школу, - говорит Тэо.
Я пристально смотрю на Джейкоба, но в его глазах ничего не промелькнуло.
- Я иду в душ первым, - добавляет Тэо. - А потом разбросаю всю твою одежду. - Джейкоб молчит, и тогда злость, которую Тэо обычно подавляет, накатывает на него как цунами. - Ты урод! - орет он так громко, что волосы на голове Джейкоба колышутся. - Ты тупой чертов идиот!
Джейкоб даже не поморщился.
- Почему ты не можешь быть нормальным? - вопит Тэо и бьет брата кулаком в грудь, потом ударяет еще раз, сильнее. - Будь, твою мать, нормальным! - кричит он, и я вижу, что по лицу Тэо текут слезы.
На мгновение мы застываем в этом аду, между нами лежит ни на что не реагирующий Джейкоб.
- Принеси мне телефон, - говорю я, и Тэо мигом выскакивает из комнаты.
Я сажусь на кровать рядом с Джейкобом, и его тело приваливается ко мне. Тэо возвращается с телефоном, я тычу в номер психиатра Джейкоба доктора Мурано. Она перезванивает мне через тридцать секунд и говорит хрипловатым со сна голосом:
- Эмма? Что случилось?
Я объясняю, в каком состоянии Джейкоб был вчера вечером, и описываю, в каком ступоре он находится сейчас.
- И вы не знаете, что спровоцировало это?
- Нет. У него вчера была встреча с консультантом. - Я смотрю на Джейкоба; из уголка его рта свисает нитка слюны. - Я звонила ей, но безрезультатно. И она пока не связалась со мной.
- Он выглядит так, будто у него физическое недомогание?
«Нет, - думаю я, - это скорее относится ко мне».
- Не знаю… я так не думаю.
- Он дышит?
- Да.
- Он узнает вас?
- Нет, - признаюсь я, и это пугает меня больше всего.
Если он не узнает меня, как я могу помочь ему вспомнить, кто он?
- Какой у него пульс?
Я кладу телефон и смотрю на свои часы, считаю.
- Пульс - девяносто, частота дыхания - двадцать.
- Слушайте, Эмма, - говорит доктор Мурано. - Я в часе езды от вас. Думаю, вам нужно вызвать «скорую».
Я знаю, что тогда будет. Если Джейкоб не выберется сам из этой ямы, он станет кандидатом на принудительное лечение в психиатрическом отделении.
Положив трубку, я опускаюсь на колени перед Джейкобом:
- Малыш, ты только подай мне знак. Просто покажи, что ты на этой стороне.
Джейкоб даже не моргает.
Утерев слезы, я иду в комнату Тэо. Дверь заперта изнутри, и мне приходится громко стучать в дверь, чтобы он услышал меня сквозь грохот музыки. Наконец Тэо открывает - веки красные, челюсти сжаты.
- Помоги мне передвинуть его, - спокойно говорю я, и на этот раз Тэо не препирается со мной.
Мы вместе стягиваем тело Джейкоба с кровати, тащим его вниз по лестнице и пытаемся загрузить в машину. Я держу его за руки, Тэо - за ноги. Мы тянем, толкаем, пихаем. Когда оказываемся в прихожей, я уже обливаюсь п?том, а у Тэо на ногах синяки - он два раза поскальзывался и падал под весом Джейкоба.
- Я открою дверцу машины, - говорит Тэо и в одних носках бежит к подъездной дорожке по хрусткому насту.
Вместе нам удается подтащить Джейкоба к автомобилю. Он не издает ни звука, даже когда его босые ступни касаются обледенелой дорожки. Мы грузим его головой вперед на заднее сиденье, потом мне с трудом удается посадить его и пристегнуть ремень безопасности, для чего приходится почти забраться к нему на колени. Прижавшись ухом к сердцу Джейкоба, я слушаю щелчок металла о металл.
- «Во-о-о-от и Джонни».
Слова не его, а Джека Николсона из фильма «Сияние». Но голос - прекрасный, протертый до дыр, скрипучий, как наждачная бумага, голос моего сына.
- Джейкоб? - Я беру в ладони его лицо.
Он не смотрит на меня, ну и что, он никогда этого не делает.
- Мам, - говорит Джейкоб, - у меня ноги очень замерзли.
Я бросаюсь в слезы и крепко обнимаю его:
- Ох, малыш, сейчас мы что-нибудь придумаем.
Джейкоб
Вот куда я попадаю, когда вхожу:
комната без окон и дверей, а стены такие тонкие, что я вижу и слышу сквозь них все, но сломать не могу.
Я здесь, но меня нет.
Я стучу, чтобы меня выпустили отсюда, но меня никто не слышит.
Вот куда я попадаю, когда вхожу:
в страну, где лица у всех отличаются от моего и речь слышна, когда никто ничего не говорит; и все гудит вокруг от нашего дыхания. Я делаю то, что делали римляне в Риме; я пытаюсь общаться, но никто не предупредил меня, что эти люди глухие.
Вот куда я попадаю, когда вхожу:
это нечто совершенно, непередаваемо оранжевое.
Вот куда я попадаю, когда вхожу:
здесь мое тело превращается в фортепиано, но у него одни только черные клавиши - диезы и бемоли, когда всем известно: чтобы сыграть песню, которую захотят слушать люди, нужны и белые клавиши тоже.
Вот почему я возвращаюсь:
мне нужно найти белые клавиши.
Я не преувеличиваю, когда говорю, что мама не сводит с меня глаз целых пятнадцать минут.
- Тебе не нужно заняться чем-нибудь другим? - наконец спрашиваю я.
- Верно. Ты прав, - взволнованно отвечает она, но не уходит.
- Мама, - со стоном произношу я, - есть вещи более занимательные, чем наблюдение за тем, как я ем.
Например, смотреть, как подсыхает краска. Или как крутится белье в барабане стиральной машины.
Я знаю, что сегодня сильно напугал ее тем, что случилось утром. Это очевидно, так как а) она не способна оставить меня больше чем на три секунды и б) она охотно согласилась приготовить мне на завтрак картошку фри. Она даже отправила Тэо в школу на автобусе, вместо того чтобы, как обычно, везти его на машине, так как не хочет оставлять меня дома одного и уже решила, что сегодня я нездоров и в школу не пойду.
Скажу без обиняков: я не понимаю, чем она так расстроена, когда это я потерялся.
Скажу без обиняков: я не знаю, кто такие обиняки и почему без них нужно обходиться, когда хочешь высказаться прямо.
- Пойду в душ, - объявляю я. - Ты со мной?
Это наконец выводит маму из ступора.
- Ты уверен, что чувствуешь себя хорошо?
- Да.
- Тогда я через несколько минут приду и проверю, все ли в порядке.
Как только она уходит, я ставлю тарелку с картошкой на тумбочку. Душ я приму, но сперва мне нужно кое-что сделать.
У меня есть собственная камера для обкуривания. Раньше она была домом для моей рыбки Арло, пока он не умер. Теперь пустой аквариум стоит на моем комоде, перевернутый. Под ним - нагреватель для кофейной чашки. Сперва я пользовался сухим спиртом, но мама не слишком радовалась, что я развожу огонь в своей комнате, даже если это всего одна таблетка; так появился электрический подогреватель. На него я ставлю маленькую лодочку, сложенную из алюминиевой фольги, а потом выдавливаю в нее каплю суперклея размером с пятицентовик. Я беру чашку с какао, без молока конечно, которую принесла мама, и тоже ставлю ее в камеру - она обеспечит влажность воздуха, хотя пить из нее какао после обдымления, когда на поверхности будут плавать белесые хлопья, мне не захочется. Наконец я помещаю внутрь стакан, на котором известный мне образец, а именно отпечаток моего собственного пальца, чтобы проверить, исправно ли все работает.
Осталась только одна вещь, но от этого живот у меня сжимается.
Мне нужно найти в одежде, которую я надевал вчера, предмет, который я хочу обкурить - принесенный из ее дома. И это, разумеется, приводит мне на память все остальное, а значит, в углах моего ума сгущаются тени.
Приходится активно бороться, чтобы меня вновь не засосало в эту дыру.
Даже сквозь надетые на руки резиновые перчатки я чувствую, как холоден металл. Каким холодным все было вчера вечером.
В душе я тру и тру себя мочалкой, так что кожа становится слишком розовой, а глаза краснеют оттого, что я смотрю прямо в льющуюся струями воду. Я помню все.
Даже когда не хочу этого.
Как-то в третьем классе один мальчик передразнивал мою манеру говорить. Я не понимал, что смешного в том, как он меня изображал, - будто слова вылетают у меня изо рта плоские, как блины. Я не понимал, почему он все время повторяет фразы из мультфильмов про инопланетян вроде: «Отведите меня к вашему главному». Ясно было только одно: этот мальчишка таскается за мной по игровой площадке и, где бы он ни появился, все начинают смеяться надо мной.
- Чего тебе надо? - наконец спросил я.
- Чего тебе надо? - спопугайничал он.
- Лучше бы ты занялся своим делом.
- Лучше бы ты занялся своим делом…
И, не успев сообразить, что собираюсь сделать, я сжал руку в кулак и саданул ему прямо по носу.
Кровь была везде. Мне не нравилось, что его кровь у меня на пальцах. И на рубашке, которая, вообще-то, была желтая.
Мой обидчик отрубился, а меня отвели к директору и отстранили от уроков на неделю.
Я не люблю вспоминать тот день, у меня возникает ощущение, будто во мне полно битого стекла.
Никогда не думал, что увижу столько крови на своих руках еще хоть раз в жизни, но я ошибался.
Цианоакрилат из суперклея оказывает нужное воздействие всего за десять минут. Мономеры в его парах полимеризуются в присутствии воды, аминов, амидов, гидроксила и карбоновой кислоты - все они имеются в жирах из отпечатков пальцев. Полимеризованные частицы оседают на жирах, проявляя слабый отпечаток, который можно сделать более заметным, посыпав специальным порошком. Потом его можно сфотографировать, изменить размер и сравнить с известным образцом.
Раздается стук в дверь.
- У тебя там все в порядке?
- Нет, я вешаюсь на палке в шкафу, - отзываюсь я.
Это неправда.
- Не смешно, Джейкоб, - говорит мама.
- Ладно, я одеваюсь.
Это тоже неправда. Я уже в трусах и футболке.
- Хорошо, - говорит она. - Крикни, когда будешь готов.
Я жду, пока ее шаги не стихнут в коридоре, а потом вынимаю стакан из-под аквариума. Разумеется, на нем несколько отпечатков. Я посыпаю их порошком двойного назначения - он контрастирует и на белой, и на черной поверхности. Потом я посыпаю отпечатки на втором предмете тоже.
Фотографирую их с близкого расстояния цифровой камерой, которую получил в подарок на Рождество два года назад, и загружаю картинки на свой компьютер. Это всегда хорошо - сделать фотографии отпечатков, прежде чем снимать их с предмета, так как велика вероятность повредить их при переносе на пленку. Позже с помощью фотошопа я могу инвертировать цвета линий и изменить размер отпечатков. И тогда начну анализ.
Я аккуратно заклеиваю скотчем отпечатки, чтобы сохранить их и спрятать унесенное из ее дома в таком месте, где его никто не найдет.
Между тем мама уже устала ждать. Она открывает дверь:
- Джейкоб, надень штаны!
Мама прикрывает глаза рукой, но все равно заходит в комнату.
- Никто не говорил тебе «войдите», - ворчу я.
Она принюхивается:
- Ты снова пользовался суперклеем? Я говорила, чтобы ты не занимался этим, когда сам находишься в комнате. Это может тебе навредить. - Мама замолкает. - И вообще, если ты занялся своим обкуриванием, тебе, вероятно, уже лучше. - (Я молчу.) - Это что там? Твое какао?
- Да, - отвечаю я.
Мама качает головой и со вздохом говорит:
- Спускайся вниз. Я приготовлю тебе другую чашку.
Вот несколько фактов о криминалистике:
1. Криминалистику определяют как научный метод и технику, применяемую в связи с расследованием преступлений.
2. Слово «forensic», в смысле «относящийся к доказательству в суде, то есть, в частности, к криминалистике», происходит от латинского «forensis», что буквально означает «перед собранием». Во времена Древнего Рима судебные разбирательства происходили перед собранием людей на форуме. Обвиняемый и жертва давали показания, и выигрывал тот, чьи аргументы были убедительнее.
3. Первый документально подтвержденный отчет о том, как методы криминалистики помогли решить судебное дело, относится ко временам китайской династии Сун, а точнее, к 1248 году. Один человек был убит серпом. После этого следователь приказал всем людям принести свои серпы в определенное место, и, когда на один из них, почуяв кровь, слетелись мухи, убийца сознался.
4. Самое раннее свидетельство использования отпечатков пальцев для определения личности человека относится к седьмому веку, когда палец должника прикладывали к расписке в доказательство того, что этот человек должен заимодавцу.
5. Применять криминалистические методы гораздо легче, когда криминалист не вовлечен в дело лично.
Кончики ваших пальцев, подушечки ваших ладоней и подошвы ваших ног вовсе не гладкие. На них имеются папиллярные гребни - серия линий с особыми контурами и формами, как топографическая карта. Вдоль этих линий располагаются поры, из которых выделяется пот, кроме того, ваши пальцы могут быть испачканы чернилами, кровью, грязью, и все это воспроизводит на поверхности, к которой вы прикоснулись, папиллярный рисунок, проще говоря, на ней появляется отпечаток вашей руки.
Если он виден, его можно сфотографировать. А значит, имеется возможность его сохранить и сравнить с известным образцом. Дерматоглифика - искусство в не меньшей степени, чем наука. Так как дома у меня нет терминала для автоматической идентификации отпечатков пальцев, который мог бы просканировать образец и выдать пятьдесят кандидатов с похожими линиями, мне приходится полагаться на зоркость своих глаз. Цель в том, чтобы найти десять-двенадцать сходных черт между известным образцом и новым; если такие сходства обнаружатся, большинство экспертов придут к заключению, что перед нами отпечатки одного и того же человека.
На экране компьютера две картинки с изображениями отпечатков. Я подвожу курсор к центру одного, отмечаю дельту - маленькую треугольную область слева от центральной точки. Рассматриваю крайние гребни, разветвления и круговое завихрение. Линия раздваивается, потом два гребня и еще одно раздвоение, обращенное вниз.
Как я и предполагал, это пара.
Возникает ощущение, что меня сейчас вырвет, но я сглатываю и заставляю себя завершить работу.
Как вчера.
Встряхнув головой, чтобы прочистить мозги, я беру маленький пластиковый контейнер, который стащил с кухни, и кладу в него улику. Потом роюсь в шкафу и нахожу там утку Джемию. Это мягкая игрушка, с которой я спал в детстве, и так как она белая, то лежит на полке поверх другой моей одежды, у которой есть окраска. Кладу утку на колени и канцелярским ножом делаю надрез в том месте, где у нее могло бы быть сердце.
Контейнер приходится впихивать внутрь с усилием, и Джемия теперь выглядит так, будто у нее изувечена грудная клетка, но ничего. Я зашиваю дыру той же ниткой, которой на прошлой неделе штопал носок. Мне это дается с трудом - почти на каждом стежке я колю себе какой-нибудь палец, но довожу дело до конца.
Потом достаю блокнот и начинаю писать.
Закончив, я ложусь на кровать. Лучше бы я сейчас был в школе. Трудно, когда нечем заняться.
- Я пристрелил шерифа, - тихо напеваю я, - но, клянусь, это была самозащита.
Я часто размышлял над тем, как совершить идеальное убийство.
Нередко говорят о сосульке как лучшем оружии - ударь ею кого-нибудь как кинжалом, и орудие убийства растает, - но тут много допущений: а) вам придется держать сосульку в руках достаточно долго, чтобы нанести рану, и б) она может сломаться, когда наткнется на кожу, которую должна пронзить. Побрызгать салат жертвы мескалином - более изящный способ: коричневый порошок почти незаметен глазу в смеси с заправкой, и горечь не будет ощущаться, особенно если в салат добавлен цикорий или руккола. Но что, если этим вы просто причините жертве неприятные ощущения, а не убьете? Плюс где вы возьмете наркотик? Можно взять человека с собой на водную прогулку, толкнуть его за борт, предпочтительно напоив перед тем, и сказать, что он упал случайно, но для этого вам нужна лодка. Смесь викодина с алкоголем эффективно замедляет сердцебиение, но ваша жертва должна быть завсегдатаем вечеринок, чтобы такая смерть не вызвала подозрений у следователя. Я слышал о людях, которые пытались поджигать дома после совершения убийства, но из этого обычно ничего путного не выходит. Пожарный инспектор легко определяет, откуда начался
пожар. К тому же тело должно обгореть до неузнаваемости, вместе с зубами, чтобы подозрение не пало на вас. Я не порекомендовал бы использовать такие способы, при которых проливается кровь. Это хлопотно: вам понадобится много отбеливателя, чтобы отчистить ее, и все равно обязательно останутся какие-нибудь незамеченные, предательские капли.
Загадка идеального убийства сложна, потому что сокрытие преступления очень слабо связано с механизмом убийства и очень сильно с тем, что вы делали до него и после. Единственный способ по-настоящему скрыть убийство - не рассказывать о нем ни одной живой душе. Ни жене, ни матери, ни священнику. И само собой, вам нужно убить подходящего человека, которого никто не хватится. Которого никто не захочет увидеть еще раз.
Тэо
Однажды ко мне в столовой подошла девочка и спросила, не хочу ли я поехать в Лагерь Иисуса. «Ты спасешься», - сказала она мне, и, знаете, я захотел. Ведь мне было предельно ясно, что я отправлюсь в ад из-за всех тех тайных и непозволительных мыслей о Джейкобе, которые я себе позволял.
В книгах вечно пишут о детях, у которых брат или сестра аутисты и которые заботятся о них, любят до самой смерти и лучше справляются со вспышками гнева и отчаяния, чем взрослые. Но я не из таких. Конечно, когда Джейкоб в детстве где-нибудь терялся, у меня начинало сосать под ложечкой, но не оттого, что я беспокоился о нем. А оттого, что меня назвали бы плохим, даже ужасным братом, если бы узнали мои мысли: может, его вообще не найдут, и я смогу жить спокойно.
Раньше мне, бывало, снилось, что мой брат нормальный. Знаете, можно ссориться и даже подраться из-за ерунды - например, кто будет щелкать пультом телевизора или сидеть на переднем сиденье в машине. Но мне никогда не позволяли драться с Джейкобом. Даже когда я забыл запереть дверь в свою комнату, а он зашел и взял мой CD-диск для своего криминалистического эксперимента; даже когда в детстве он в мой день рождения ходил вокруг праздничного стола, таскал и съедал куски торта с тарелок моих друзей. Мама сказала, что это наше домашнее правило, и объяснила его так: Джейкоб не такой, как мы все. Представляете? С каких это пор инаковость дает вам особые права в этой жизни?
Проблема в том, что инаковость Джейкоба не ограничивается самим Джейкобом. Это как однажды мамина красная рубашка полиняла в стиральной машине и вся моя одежда приобрела розовый оттенок: синдром Аспергера у брата меня тоже изменил. Я не могу пригласить друзей к себе домой, вдруг Джейкоб сорвется? Если мне было странно смотреть, как мой брат писает на батарею, чтобы посмотреть, как от нее поднимается пар, что подумали бы мои школьные приятели? Что я тоже урод, раз живу вместе с таким.
Чистосердечное признание номер один: когда я иду по коридору в школе и замечаю в другом конце Джейкоба, то намеренно меняю маршрут, чтобы не столкнуться с ним.
Чистосердечное признание номер два: однажды, когда дети из другой школы стали смеяться над Джейкобом, который пытался играть в кикбол - жуткая куча-мала, каких не бывало, - я притворился, что не знаю его, и потешался над ним вместе с другими.
Чистосердечное признание номер три: я и правда верю в то, что мне перенести это было тяжелее, чем Джейкобу, так как он по большей части не замечает, что люди его сторонятся, а я сам на сто процентов уверен, что, глядя на меня, они думают: «О, это брат того странного парня».
Чистосердечное признание номер четыре: я обычно не размышляю о том, что когда-нибудь заведу детей, но, если мне в голову вдруг приходит такая мысль, это пугает меня до смерти. Вдруг мой сын будет как Джейкоб? Я уже провел детство, возясь с аутистом; не знаю, смогу ли я заниматься этим всю жизнь.
Каждый раз, как я вспоминаю о чем-нибудь из этого, чувствую себя дерьмом. Я почти бесполезен: не родитель Джейкоба и не один из его учителей. Я здесь просто как альтернатива, чтобы мама могла перевести взгляд с Джейкоба на меня и оценить, насколько велика разница между аутистом и так называемым нормальным ребенком.
Когда та девочка предложила мне поехать в Лагерь Иисуса, я спросил ее:
- Будет ли там Иисус?
Она смутилась, а потом ответила «нет».
- Ну, - сказал я, - тогда это все равно что поехать в хоккейный лагерь и не играть в хоккей, тебе не кажется? - Я отвернулся и пошел прочь от нее, а она сказала мне вслед:
- Иисус любит тебя.
- Откуда ты знаешь?
- Я не знаю, - призналась девочка. - Но я в это верю, чтобы жить дальше.
Я обшарил все карманы куртки и брюк, прочесал подъездную дорожку, но не нашел айпод, а значит, он потерян где-то между этим местом и ее домом.
Вдруг она решит, что я пытался украсть его?
Вдруг она кому-нибудь расскажет?
Когда я возвращаюсь домой из школы, жизнь уже вернулась в норму. Мать строчит что-то на ноутбуке за кухонным столом, а Джейкоб сидит в своей комнате за закрытой дверью. Я по-быстрому готовлю себе лапшу рамен, ем ее у себя под композиции группы «Coldplay», орущие из колонок, и делаю домашку по французскому.
Мама всегда говорит, что нельзя слушать музыку, когда готовишь уроки. Однажды она ввалилась в мою комнату и обвинила меня в том, что я не выполняю задание по английскому, когда в тот момент я именно этим и занимался. «И какую оценку ты получишь, если думаешь совершенно о другом?»
Я предложил, чтобы она села рядом и прочитала с экрана компьютера написанное мной.
Она сделала это и сразу заткнулась. За ту работу я получил пятерку, как мне помнится.
Полагаю, гены в нашей семье перемешались, и в результате Джейкоб может сосредоточиться только на одной вещи и занимается ею как одержимый, а я могу делать десять дел одновременно.
Выполнив домашнее задание, я ощущаю, что не наелся, и спускаюсь на кухню. Матери нигде не видно - и в доме нет уродской еды для разнообразия (ну, схохмил), но я замечаю сидящего в гостиной Джейкоба. Смотрю на часы, хотя это напрасный труд: если он здесь, значит сейчас половина пятого и вот-вот начнутся «Борцы с преступностью».
Я мнусь на пороге, глядя на Джейкоба, уткнувшегося носом в свои блокноты. Мне хочется незаметно ускользнуть от него, но я помню, как он выглядел сегодня утром. Хотя я и говорил: «О, лучше бы его вообще на свете не было», увидев брата таким, словно в нем погас свет, я почувствовал, будто меня ударили в живот, а потом еще и еще раз.
Что, если первым родился бы я и синдром Аспергера развился бы у меня? Стоял бы Джейкоб здесь с мыслью: «Ах, только бы он меня не заметил»?
Я не успеваю хорошенько прочувствовать свою вину, так как Джейкоб начинает говорить. На меня он не смотрит никогда, но, вероятно, это означает, что остальные его органы чувств настроены очень тонко.
- Сегодня двадцать вторая серия, - говорит Джейкоб, словно мы с ним уже давно беседуем. - Старая, но хорошая.
- Сколько раз ты видел ее? - спрашиваю я.
Джейкоб заглядывает в блокнот:
- Тридцать девять.
Я не большой поклонник «Борцов с преступностью». Прежде всего, на мой взгляд, актеры в нем играют отвратительно. Второй момент: в фильме показывают, наверное, самую лучшую в мире криминалистическую лабораторию, там у них все звякает и свистит. Подозреваю, что у вермонтских криминалистов камера для обкуривания больше похожа на заклеенный скотчем старый аквариум Джейкоба, чем на то, что показывают в «Борцах с преступностью», где все подсвечено неоновыми огнями и блестит хромом. Да и следователи в этом сериале, похоже, больше озабочены не раскрытием преступлений, а тем, кто в чью постель запрыгнет.
Но я все равно сажусь на диван рядом с братом. Между нами расстояние почти в фут: Джейкоб не любит, когда к нему прикасаются. Я знаю, что, пока идет фильм, лучше молчать, и приберегаю свои критические комментарии для рекламных пауз с показом таблеток от эректильной дисфункции и стирального порошка.
В центре сюжета девушка, которую нашли мертвой на месте автомобильной аварии; виновник скрылся с места происшествия. На самокате жертвы поцарапано красочное покрытие, и сексуальная оперативница относит транспортное средство в лабораторию. Тем временем чувак, который делает вскрытия, находит на теле девушки синяк, похожий на отпечаток пальца. Сварливый старый оперативник фотографирует его, отправляет в лабораторию и выходит на пенсионера, бывшего госслужащего, который пьет грушевый сок из коробки, когда к нему являются Секси и Ворчун. Они спрашивают, не попадал ли он недавно в аварию, а дедок отвечает, что его машину угнали. К несчастью для него, оперативники находят тачку в пристроенном к дому гараже. Зажатый в угол, пенсионер признается, что вел машину и случайно нажал на газ вместо тормоза. Секси осматривает машину и замечает, что водительское сиденье отодвинуто слишком далеко для человека такого роста, как пожилой хозяин машины, а приемник стоит на волне хип-хоп-радио. Секси спрашивает, садится ли кто-нибудь еще за руль машины, и тут как раз входит внук-подросток. Дед говорит, что ударился
головой, когда сбил девушку на самокате, и внук отвез его домой. Ха, кто ему поверит! Но это всего лишь его слово против догадок оперативников, пока Ворчун не находит застрявший в обмотке руля кусочек зуба, который принадлежит внуку. Парня берут под арест, а деда отпускают.
Все время, пока я смотрю фильм, Джейкоб строчит что-то в своих блокнотах. Ими забиты целые полки в его комнате, он записывает в них сценарии преступлений из этого сериала.
- Что тебя заинтересовало на этот раз? - спрашиваю я.
Джейкоб пожимает плечами:
- Улики. Потом я пытаюсь вычислить, что случится.
- Но ты видел эту серию тридцать девять раз, - говорю я. - Тебе уже известно, чем все закончится.
Джейкоб не перестает царапать ручкой по странице.
- Но может быть, на этот раз все закончится по-другому, - говорит он. - Может быть, сегодня этого парня не поймают.
Рич
Утром в четверг звонит телефон.
- Мэтсон, - отвечаю я.
- Диски в алфавитном порядке.
Я хмурюсь. Голос незнакомый. Звучит так, будто называет пароль для входа в питейный клуб во времена сухого закона. Диски в алфавитном порядке. А синяя птица носит чулки в сеточку. Мелете такую чепуху, и вас запускают в святилище.
- Простите? - говорю я.
- Тот, кто забрал Джесс, терся там достаточно долго, чтобы расставить диски в алфавитном порядке.
Теперь я узнаю голос - Марк Магуайр.
- Значит, ваша девушка еще не вернулась.
- Стал бы я вам звонить, если бы вернулась?!
Я прочищаю горло.
- Скажите, что вы заметили.
- Сегодня утром я уронил на ковер несколько монет и, когда подбирал их, понял, что стойка с CD-дисками передвинута. На ковре от ножки осталась такая вмятина, знаете?
- Знаю.
- Так вот, у этих профессоров… у них сотни дисков. И они хранят их в такой четырехгранной башне, которая вращается. В общем, я заметил, что все авторы на «W» собраны вместе. Рихард Вагнер, Дионна Уорик, Дина Вашингтон, «The Who», Джон Уильямс, Мэри Лу Уильямс. А за ними - на «Y» и «Z»: Лестер Янг, Йоханн Зумстиг…
- Они слушают «The Who»?
- Я просмотрел все четыре стороны, и каждый диск на своем месте.
- Возможно ли, что они всегда так стояли, а вы просто не замечали этого? - спрашиваю я.
- Нет, потому что в прошлые выходные, когда мы с Джесс искали, какую бы музыку послушать, они совершенно точно не выглядели так.
- Мистер Магуайр, я вам перезвоню.
- Погодите… прошло уже два дня…
Я вешаю трубку и зажимаю пальцами переносицу. Потом набираю номер лаборатории, чтобы поговорить с Айрис, женщиной в возрасте, которая немного влюблена в меня, и я пользуюсь этим, когда мне нужно, чтобы мои улики взяли в работу поскорее.
- Айрис, как дела у самой прекрасной девушки в лаборатории?
- Я единственная девушка в лаборатории. - Она смеется. - Ты звонишь по поводу своей записки из почтового ящика?
- Да.
- Чисто. Вообще никаких отпечатков.
Я благодарю ее и вешаю трубку. Выходит, этот тип, который расставил диски в алфавитном порядке, достаточно сообразителен и надел перчатки, оставляя записку. На клавиатуре компьютера мы, вероятно, тоже ничего не найдем.
С другой стороны, пряности на полке можно упорядочить, расставив по регионам происхождения.
Если Марк Магуайр причастен к исчезновению своей девушки и хочет сбить нас со следа, он мог умышленно переставить диски. Но я с трудом представляю, чтобы этот парень взял да и занялся этим на досуге просто так, от нечего делать.
Что также объясняет, почему ему понадобилось на это больше суток.
В любом случае я сам хочу взглянуть на диски. И на содержимое сумочки Джесс Огилви. И вообще на все, что может подсказать, где она и почему.
Я встаю, беру куртку, прохожу мимо диспетчеров и сообщаю им, куда еду. Один из дежурных сержантов дергает меня за рукав и говорит:
- Вот детектив Мэтсон.
- Отлично! - рявкает какой-то незнакомый мужчина. - Теперь мне ясно, кого ваш начальник выставит отсюда первым.
Позади него женщина в слезах теребит ремешок своей сумочки.
- Простите, - вежливо и с улыбкой говорю я. - Я пропустил ваше имя?
- Клод Огилви, - отвечает он. - Сенатор штата Клод Огилви.
- Сенатор, мы делаем все возможное, чтобы найти вашу дочь.
- Мне трудно в это поверить, - отвечает он, - когда в этом полицейском участке никто не расследует ее исчезновение.
- На самом деле, сенатор, я как раз направлялся в жилище вашей дочери.
- Полагаю, там вы встречаетесь с остальными сотрудниками. Мне ведь совсем не хочется узнать, что прошло целых два дня, а в полицейском управлении никто не отнесся всерьез к исчезновению моей дочери…
Я обрываю его на середине фразы, беря под руку, и подтаскиваю к своему кабинету:
- При всем уважении к вам, сенатор, я бы предпочел, чтобы вы не указывали, как мне выполнять мою работу…
- Я, черт побери, буду говорить вам, что захочу и когда захочу, пока моя дочь не вернется домой живой и здоровой!
Не обращая внимания на вопли сенатора, я предлагаю стул его жене со словами:
- Миссис Огилви, ваша дочь пыталась связаться с вами?
Женщина качает головой:
- И я не могу даже оставить ей сообщение. Ее голосовая почта переполнена.
- Этот идиот Магуайр звонит ей без конца, - заявляет сенатор.
- Она когда-нибудь убегала из дому? - спрашиваю я.
- Нет, она никогда этого не делала.
- Она была чем-то расстроена в последнее время? Беспокоилась из-за чего-то?
Миссис Огилви мотает головой:
- Джесс так радовалась переезду в этот дом. Говорила, там в сто раз лучше, чем в общежитии…
- А как складывались ее отношения с этим парнем?
На это сенатор Огилви отвечает многозначительным полным молчанием. Жена украдкой бросает на него взгляд.
- Это нельзя считать любовью, - говорит она.
- Если он что-то сделал ей, - бормочет Огилви, - если он тронул ее хотя бы пальцем…
- Тогда мы об этом узнаем и со всем разберемся, - мягко встреваю я. - Но важнее всего сейчас найти Джесс.
Миссис Огилви подается вперед. Глаза у нее красные.
- У вас есть дочь, детектив?
Однажды мы с Сашей шли по ярмарке, я держал ее за руку, и вдруг нас разделила толпа шумных подростков; они валили гурьбой и оторвали нас друг от друга. Я пытался не потерять дочку из виду, но она была такая маленькая. Когда парни ушли, пропала и Саша. Я стоял посреди ярмарочной площади, дико озирался и звал ее, пока все вокруг не завертелось кувырком - клочки сахарной ваты слетали с металлического колеса и наматывались на палку, рев цепных пил, вгрызающихся в древесину, оповещал о начале состязания лесорубов. Когда я наконец нашел ее - она гладила морду джерсийского теленка в сарае, - то испытал такое облегчение, что у меня подкосились ноги, и я буквально упал на колени.
На вопрос миссис Огилви я не ответил, но она кладет ладонь на руку мужа и тихо бормочет:
- Я же говорила тебе, Клод, он все понимает.
Джейкоб
В школьной сенсорной комнате отдыха есть подвешенные к потолку качели. Они сделаны из веревок и тянущейся синей материи, так что, когда садишься внутрь, ткань обволакивает тебя, будто заключает в кокон. Можно подтянуть к себе мягкие стенки так, чтобы не видеть ничего снаружи и никто не видел тебя, и вертеться вокруг своей оси. Тут также есть веер, коврики с разной текстурой, ветряные звонницы - их еще называют музыкой ветра. Здесь есть оптоволоконная лампа с сотнями крошечных огоньков на концах лучей, которые меняют цвет с зеленого на фиолетовый и розовый. Здесь есть губки и мячи из тонких резиновых жгутиков, похожие на помпоны, пупырчатая пленка и утяжеленные одеяла. Есть звуковая машина, которую может включить только специальный сотрудник, и вы выбираете звук по своему вкусу и настроению - шум прибоя, дождя, белый шум или голос джунглей. Есть стеклянная трубка высотой три фута, в которой снизу вверх бегут пузыри и лениво плавает кругами пластиковая рыбка.
В школе частью моего индивидуального учебного плана является разрешение на перерыв в любое время. Если мне нужно, то даже во время экзамена учителя отпускают меня из класса. Иногда окружающий мир становится слишком напряженным, и мне нужно место, где можно расслабиться. Я могу пойти в сенсорную комнату отдыха, но, по правде говоря, почти никогда так не делаю. Этой комнатой пользуются только дети с особыми потребностями, и, входя в ее дверь, я как будто сразу прилепляю себе на спину табличку: «Ненормальный».
Так что обычно, когда мне нужен перерыв, я просто слоняюсь по коридорам. Иногда иду в кафетерий, чтобы купить бутылку витаминной воды. Лучший вкус? Соберитесь. Киви-клубника с витамином А и лютеином. Худший? Это существенно. Апельсин-апельсин. Нужно ли что-то добавлять? Иногда я провожу время в учительской, играю в шахматы с мистером Пакири или помогаю миссис Лезервуд, секретарю школы, раскладывать бумаги по конвертам и запечатывать их. Но в последние два дня, уходя из класса, я сразу направляюсь в сенсорную комнату отдыха.
Следящая за комнатой сотрудница, миссис Эгворт, по совместительству устраивает в школе разные викторины. Каждый день в 11:45 она уходит распечатывать на ксероксе то, что ей будет нужно позже в этот день для очередной проверки интеллектуальных достижений школьников. Именно по этой причине последние два дня я специально отпрашиваюсь с уроков ровно в 11:30. Это избавляет меня от литературы: двойная удача, потому что мы проходим фантастический рассказ Дэниела Киза «Цветы для Элджернона» и на прошлой неделе одна девочка спросила, не желая обидеть, а просто из любопытства, проводятся ли сейчас какие-нибудь эксперименты, которые помогут излечиться таким людям, как я.
Сегодня, войдя в сенсорную комнату отдыха, я прямиком направляюсь к резиновым помпонам. Взяв по одному в каждую руку, я забираюсь в качельный кокон, и он смыкается вокруг меня.
- Доброе утро, Джейкоб, - говорит миссис Эгворт. - Тебе что-нибудь нужно?
- Сейчас нет, - бормочу я.
Не знаю, почему люди с синдромом Аспергера так чувствительны к текстурам, цветам, звукам и свету. Когда я не смотрю никому в глаза и другие люди подчеркнуто отворачиваются, чтобы я не подумал, будто они на меня пялятся, мне в голову иногда приходит мысль: «А я вообще существую?» Предметы в этой комнате - сенсорные эквиваленты игры в морской бой. Только вместо называния координат точки - «Б-4», «Д-7» - я вызываю новое ощущение. Каждый раз, когда я чувствую вес одеяла на плечах или щелчок под моим телом пузыря пупырки, по которой я катаюсь, это прямое попадание. А в конце сенсорного перерыва, вместо того чтобы потопить корабль, я нахожу способ определить свое положение в масштабной сетке этого мира.
Я закрываю глаза и медленно вращаюсь, замкнутый внутри темного тесного кокона.
- Не обращайте внимания на человека за занавеской, - бормочу я.
- О чем ты, Джейкоб? - спрашивает миссис Эгворт.
- Ни о чем! - кричу я; жду, пока мой кокон совершит еще три медленных поворота, и вылезаю наружу.
- Как ты сегодня? - спрашивает она.
Вопрос не вполне обоснованный, учитывая, что я не находился бы в этой комнате, если бы мог спокойно сидеть в классе, как нейротипики. Но на мое молчание миссис Эгворт никак не реагирует. Она продолжает читать какую-то глупую книжку и делать заметки.
Самая крупная рыба в мире - это китовая акула, ее длина пятьдесят футов.
Каждый день производится четыре миллиона маршмеллоу в виде зверюшек.
Я вообще удивляюсь, кто их покупает, если на дворе не Пасха.
Среднестатистическому взрослому мужчине требуется полчаса, чтобы съесть обед.
- У меня есть кое-что для вас, миссис Эгворт. Слово «осел» употреблено в Библии сто семьдесят раз.
- Спасибо, Джейкоб, но это не подходит. - Она с шуршанием перекладывает свои бумаги и смотрит на часы. - Ты побудешь тут один минут десять? Мне нужно сбегать в учительскую и сделать несколько копий.
Формально ей нельзя оставлять меня здесь одного. И я знаю, что в школе есть еще несколько детей-аутистов, которые приходят в сенсорную комнату и за которыми миссис Эгворт следит как ястреб. К примеру, Матильда может сделать аркан из веревки от качелей, Чарли - оторвать полки от стен, а я - я вполне безвреден.
- Нет проблем, миссис Эгворт.
На самом деле именно на это я и рассчитываю. И как только за ней закрывается дверь, я вынимаю из кармана мобильник. Откидываю крышку и нажимаю кнопку «пуск», телефон тут же загорается: маленькие синие клеточки вокруг каждой цифры, фотография Джесс и Марка на экранной заставке.
Я закрываю лицо Марка большим пальцем.
Сегодня четверг, и мне можно ей позвонить. Я уже нарушал правила и дважды звонил ей с этого телефона - набирал ее собственный номер, хотя и знаю, что звонок автоматически будет переведен на голосовую почту: «Привет, это Джесс, и вы знаете, что делать».
Ноты из мелодии ее голоса уже подзабылись.
Однако сегодня вместо приветствия Джесс я слышу жестяной голос, который говорит, что голосовой ящик этого абонента беспроводной сети полон.
Я к этому готов. Помню телефонный номер, который она дала мне неделю назад, тот, что принадлежит ее новому дому. Набираю его, хотя приходится делать это дважды - порядок цифр незнакомый, и они путаются у меня в голове.
Слышу автоответчик:
- Привет, это Джесс в доме Робертсонов. Они уехали из города, но вы можете оставить сообщение для меня!
Я нажимаю отбой и набираю номер снова.
- Привет, это Джесс в доме Робертсонов.
Жду, пока раздастся гудок, и снова обрываю звонок. Выключаю телефон. И только после этого произношу текст своего голосового сообщения. Те же слова я говорю ей каждый четверг:
- Увидимся через три дня.
Эмма
К четвергу Джейкоб уже похож на прежнего Джейкоба, но еще не вернулся в норму. Я сужу об этом по тому, что он рассеян. Ставлю перед ним полную тарелку с едой, а он не ест, пока я не скажу, что пора взять вилку и приступить, и еще временами я замечаю, что он пружинит на подушечках стоп. Обычные лекарства ему, кажется, не помогают. А школьные учителя говорят, что Джейкоб почти половину дня проводит в сенсорной комнате отдыха.
Я дважды звонила Джесс Огилви, но ее голосовой ящик полон. Произносить ее имя при Джейкобе мне страшно, но что еще я могу сделать. И вот после обеда в четверг я стучусь в дверь комнаты сына и вхожу.
- Привет, - говорю я.
Он отрывается от чтения книги:
- Привет.
У меня ушло два года на то, чтобы понять: Джейкоб не научился читать вместе со всей своей группой в детском саду. Воспитательница говорила, что он один из самых способных к языкам детей, и, разумеется, каждый вечер он брал книгу из стоявшей в его комнате большой корзины и читал вслух. Но однажды до меня дошло: то, что все считали чтением, на самом деле было прекрасной слуховой и зрительной памятью. Стоило Джейкобу один раз услышать книгу, и он мог рассказать ее слово в слово. «Прочти это», - сказала я ему и дала книгу доктора Сьюза. Джейкоб открыл ее и начал читать. Я остановила его и спросила, указывая на букву:
- Что это?
- Бэ.
- А какой звук обозначает «Бэ».
Он помолчал, а потом сказал:
- Бз-з-з.
Сейчас я сажусь рядом с ним на постель:
- Как ты себя чувствуешь?
- Перебитым, - отвечает Джейкоб.
Я забираю у него книгу.
- Мы можем поговорить? - (Он кивает.) - Вы с Джесс поссорились во вторник?
- Нет.
- Когда ты пришел к ней в дом, она ничего не сказала тебе такого, что тебя расстроило?
Он качает головой:
- Нет, она ничего не сказала.
- Ну что ж, тогда я немного теряюсь, Джейкоб, потому что ты пришел с этого занятия сильно расстроенным… и мне кажется, тебя и теперь еще что-то беспокоит.
Есть одна особенность у людей с синдромом Аспергера: они не лгут. Поэтому, когда Джейкоб говорит, что они с Джесс не ссорились, я ему верю. Но это не означает, что его не травмировало нечто другое, имеющее отношение к ней. Может, он вошел и застал ее с парнем, когда они занимались сексом. Или его неприятно поразил новый дом.
Или это вообще никак не касается Джесс, а просто по пути домой он наткнулся на оранжевый знак, обозначающий стройплощадку, и ему пришлось идти в обход.
Я вздыхаю:
- Ты знаешь, я здесь и готова поговорить об этом, когда ты захочешь. И Джесс тоже. Она рядом, если понадобится.
- Я увижу ее снова в воскресенье.
- На том же месте в тот же час, - говорю я.
Я возвращаю ему книгу и замечаю, что у него под рукой лежит старая утка Джемия, игрушка, которую он везде таскал с собой в детстве. Джейкоб делал это так упорно, что мне пришлось поставить ей на спине заплатку из куска леопардового меха, потому что ее собственный совсем вытерся. По словам доктора Мурано, это был ритуальный предмет, который мог успокоить Джейкоба, помочь ему «перезагрузиться», напомнить себе, что с ним все в порядке. С годами Джемия уступила место другим, менее заметным вещицам, которые можно сунуть в карман: полоске с четырьмя фотографиями, сделанными в фотобудке, где мы сняты с Джейкобом, полоска много раз перегнута, а снимки выцвели, так что наших лиц почти не видно; маленькому зеленому камешку, который учительница привезла ему из Монтаны; кусочку обкатанного морем стекла, который однажды подарил ему на Рождество Тэо. Утку Джемию я не видела уже много лет; она хранилась у Джейкоба в шкафу.
Трудно смотреть на своего восемнадцатилетнего сына, когда он прижимает к себе детскую игрушку. Но таков аутизм, это скользкий склон. Только что вы убеждали себя, что взобрались на него высоко-высоко и не видите подножия, а в следующий момент он уже покрыт черным льдом и вы катитесь по нему вниз с бешеной скоростью.
Колонка Тетушки Эм, четверг, 14 января, выпуск для подростков.
Лучшие советы по воспитанию детей я получила от акушерки в родильном доме. Она сказала:
1. Когда появится на свет твой ребенок, собака станет просто собакой.
2. Ужасы двухлетнего возраста повторяются у детей в три года и старше.
3. Никогда не задавай своему ребенку вопросы, на которые можно ответить «да» или «нет», например: «Ты хочешь ложиться спать сейчас?» Тебе не понравится ответ, поверь мне. «Ты хочешь, чтобы я отнесла тебя в постель или пойдешь наверх сам?» Так вы добьетесь желаемого результата, а ребенок почувствует, что у него есть право голоса.
Теперь мои дети стали старше, однако мало что изменилось.
Только собаки у нас нет.
Ужасы двух лет продолжаются и в восемнадцать.
И с вопросами по-прежнему нужно быть осторожней, потому что вам вряд ли будет приятно узнать, где он болтался до двух часов ночи или почему получил двойку за контрольную по математике.
Из сказанного выше проистекают два вывода. Воспитание - это не существительное, а глагол несовершенного вида, это постоянно длящийся процесс, который не имеет завершения. И не важно, сколько лет вы потратили на это занятие, кривая обучаемости все равно остается сказочно прямой.
Я выхожу из комнаты Джейкоба с намерением посмотреть вечерние новости, но когда захожу в гостиную, там сидит Тэо, и у него включено какое-то ужасное шоу на MTV про испорченных девчонок, которых родители отправляют на перевоспитание в страны третьего мира.
- Тебе разве не нужно делать уроки? - спрашиваю я.
- Уже сделал.
- Я хочу посмотреть новости.
- Я первый сюда пришел.
На экране девушка собирает лопатой слоновий навоз в большой пластиковый пакет где-то в Бирме.
- Фу-у-у! - визжит она.
- Пожалуйста, - произношу я, глядя на Тэо, - скажи мне, что ты лучше откроешь свой ум для текущих событий, чем будешь смотреть это.
- Но я же должен говорить правду, - усмехаясь, отвечает Тэо. - Домашние правила.
- Ладно, давай подойдем к этому по-другому. Если я посмотрю с тобой эту передачу, мне тоже может прийти в голову мысль: «А не послать ли его в Бирму, чтобы он расширил горизонты за уборкой слоновьего дерьма?»
Тэо бросает мне пульт:
- Это неприкрытый шантаж.
- И все же метод дал результат, - говорю я, переключаясь на местный канал.
Какой-то мужчина кричит в микрофон: «Я знаю только одно! Со стороны полиции это преступление - сидеть сложа руки и ничего не предпринимать, когда исчезла молодая женщина, вместо того чтобы активно взяться за расследование».
Под его лицом появляется надпись: «Сенатор штата Клод Огилви».
- Эй, - говорит Тэо, - это разве не фамилия…
- Ш-ш-ш…
Экран заполняет лицо репортера. «Шеф полиции Таунсенда Фрэд Хакинс говорит, что розыск Джесс Огилви - это приоритет, и призывает всех, у кого есть информация по этому делу, звонить в полицейское управление по номеру 802-555-4490».
Потом появляется фотография наставницы Джейкоба по социальным навыкам и телефонный номер внизу.
Тэо
«В прямом эфире из Таунсенда, - завершает рассказ репортерша. - С вами была Люси Макнейл».
- Это Джесс, - говорю я и смотрю на маму.
Что и так очевидно.
- О боже! - бормочет мама. - Бедная девушка!
Не понимаю. Совершенно ничего не понимаю.
Мама хватает меня за руку:
- То, что мы сейчас услышали, не выйдет за пределы этой комнаты.
- Ты думаешь, Джейкоб не узнает? Он читает газеты. Он пользуется Интернетом.
Мама защемляет пальцами переносицу.
- Он сейчас такой хрупкий, Тэо. Я пока не могу обрушить на него эту новость. Дай мне немного подумать, как это лучше сделать.
Я беру из ее руки пульт и выключаю телевизор. Потом, буркнув что-то про сочинение, которое мне нужно написать, убегаю наверх в свою комнату и запираю за собой дверь.
Хожу кругами, заложив руки за голову, как будто остываю после марафона. Мысленно повторяю все, что сказали сенатор и репортерша. И еще шеф полиции, который - кто бы мог подумать! - сказал, что розыски Джесс - для них приоритет.
Что бы это, мать его, ни значило!
Я гадаю, не окажется ли исчезновение Джесс обманом, как в случае со студенткой колледжа, которая пропала, а потом сказала, что ее похитили, но вся история была выдумана, и таким образом девушка просто хотела привлечь к себе внимание. Я отчасти надеюсь, что на этот раз дело в том же, так как альтернативный вариант даже представлять себе не хочу.
Мне нужно учесть только одно.
Джесс Огилви пропала, и я видел ее одним из последних.
Рич
На автоответчике в доме Робертсонов шесть сообщений. Одно от Марка Магуайра с просьбой к Джесс перезвонить ему, когда она вернется. Одно из химчистки с оповещением, что ее юбка готова к выдаче. Одно от абонента, идентифицированного определителем номера как Э. Хант. Текст этого сообщения такой: «Привет, Джесс, это мама Джейкоба. Можешь мне позвонить?» Остальные три - это сброшенные звонки с номера, зарегистрированного как мобильный телефон Джесс.
В результате вырисовывается такая картина: или она избитая женщина, которая прячется, пытаясь собраться с духом и позвонить своему парню, но каждый раз дает слабину, или парень старается прикрыть свою задницу после того, как случайно убил ее.
Всю пятницу я трачу на вычеркивание имен из списка, составленного на основании ежедневника Джесс Огилви. Сперва я звоню двум девушкам, имена которых на листах за последние месяцы встречаются в нем чаще других. Алисия и Кара - студентки выпускного курса, как и Джесс. У Алисии волосы заплетены в тугие косички длиной до пояса, а Кара - миниатюрная блондинка в камуфляжных штанах и черных рабочих ботинках. За кофе в студенческом центре они признаются, что не видели Джесс со вторника.
- Она пропустила экзамен у Горгоны, - говорит Кара. - Никто так не рискует.
- У Горгоны?
- Профессора Горгоны, - объясняет она. - Это семинар по специальному образованию.
«ГОРГОНА», - записываю я у себя в блокноте.
- А Джесс раньше пропадала на несколько дней?
- Да, один раз, - говорит Алисия. - Она укатила на длинные выходные на Кейп-Код и не предупредила нас.
- Хотя она тогда ездила с Марком, - добавляет Кара и морщит нос.
- Сдается мне, вы не фанатки Марка Магуайра?
- И не мы одни, - говорит Алисия. - Он плохо с ней обращается.
- Что вы имеете в виду?
- Если он скажет «прыгай», она не спросит, какой высоты забор, а пойдет покупать тренажер для прыжков.
- Мы с ней редко виделись, с тех пор как начался их роман, - говорит Кара. - Марку нравится, чтобы она была только с ним.
«Как и большинству партнеров, которые легко пускают в ход кулаки», - думаю я.
- Детектив Мэтсон… - обращается ко мне Алисия. - С ней же все будет в порядке, да?
Неделю назад Джесс Огилви, вероятно, сидела на моем месте, пила кофе с подругами и боялась грядущего экзамена у Горгоны.
- Надеюсь.
Люди не исчезают просто так. Всегда есть причина или враг, затаивший злобу. Всегда есть ниточка, которая начинает разматываться.
Проблема в том, что Джесс Огилви, похоже, святая.
- Я удивилась, когда она не пришла на экзамен, - говорит профессор Горгона. Худощавая женщина со скрученными в кичку светлыми волосами и легким иностранным акцентом, она вовсе не выглядит такой устрашающей, какой ее представили Алисия и Кара. - Она моя лучшая студентка, правда. Готовится к выпускным экзаменам и одновременно пишет дипломную работу. Окончила колледж Бейтс с высокими баллами и два года работала в программе «Учитель для Америки», прежде чем решила сделать это своей профессией.
- Может, кто-нибудь в группе завидовал ее успехам? - спрашиваю я.
- Я ничего такого не замечала.
- Она не делилась с вами какими-нибудь личными проблемами?
- Знаете, я по характеру не так чтобы мягкая и пушистая, - кривя губы, признается Горгона. - Наши отношения сводились исключительно к советам и консультациям в учебной сфере. А ее занятия, помимо учебы, насколько я знаю… они тоже так или иначе связаны с образованием. Джесс организовала в городе специальную олимпиаду для людей с умственными отклонениями и занимается с мальчиком-аутистом. - Вдруг профессор Горгона хмурится. - Кто-нибудь связался с ним? Ему придется нелегко, если Джесс не придет на назначенное занятие. Перемены в привычном расписании сильно травмируют таких, как Джейкоб.
- Джейкоб? - повторяю я и открываю ежедневник Джесс.
Мать этого мальчика оставила сообщение на автоответчике в профессорском доме. Его имя значится в расписании Джесс на день исчезновения.
- Профессор, - говорю я, - вы, случайно, не знаете, где он живет?
Джейкоб Хант и его семья поселились в отдалении от парадной части Таунсенда. Вам придется потрудиться, чтобы отыскать их дом за открыточными видами утопающего в зелени городка со старинными зданиями, характерными для Новой Англии. Ханты обосновались позади кондоминиумов, где селятся недавно разошедшиеся со своими партнерами или разошедшиеся с супругами люди, за заброшенными железнодорожными путями транспортной компании «Амтрак».
У женщины, которая открывает мне дверь, синее пятно на рубашке, темные волосы, скрученные в неряшливый узел, и самые красивые глаза, какие я видел в жизни. Они неяркие и почти золотистые, как у львицы, но, кроме того, видно, что им приходилось плакать, а мы все знаем, что небо с облаками гораздо интереснее безоблачно чистого. Я бы дал ей лет сорок с небольшим. У нее в руке ложка, с которой что-то капает на пол.
- Мне ничего не нужно, - говорит хозяйка и начинает закрывать дверь.
- Я ничего не продаю. А у вас… гм… капает. - Тут только я вспоминаю, для чего пришел. Показываю свой значок. - Я детектив Рич Мэтсон. Вы мать Джейкоба?
- О боже! - произносит она. - Я думала, он уже позвонил вам и извинился.
- Извинился?
- Это не его вина, - обрывает меня женщина. - Учитывая, что мне следовало знать об отлучках сына из дому, но это его хобби… почти патология. И если бы я как-то смогла убедить вас не поднимать шума - не взяткой, конечно, может быть, просто уговором, который мы скрепим рукопожатием… Вы понимаете, если об этом узнают, моя карьера может пострадать, а я мать-одиночка и едва наскребаю себе на жизнь…
Она не умолкает, а я понятия не имею, о чем идет речь. Хотя от меня не ускользнули слова «мать-одиночка».
- Простите, мисс Хант…
- Эмма.
- Эмма, значит. Я… не понимаю, о чем вы говорите. Я пришел к вам потому, что Джесс Огилви занималась с вашим сыном…
- А-а, - говорит мисс Хант, мигом отрезвляясь. - Я слышала про Джесс в новостях. Ее родители, наверное, голову потеряли. Есть какие-нибудь предположения?
- Я затем и пришел поговорить с вашим сыном.
Глаза Эммы мрачнеют.
- Неужели вы думаете, что Джейкоб имеет отношение к ее исчезновению?
- Нет, но он упомянут последним в ее расписании на день исчезновения.
Мисс Хант складывает на груди руки:
- Детектив Мэтсон, у моего сына синдром Аспергера.
- Ясно.
«А я дальтоник. И что с того?»
- Это тяжелая форма аутизма. Он до сих пор не знает, что Джесс пропала. У него в последнее время были трудности, и эта новость может нанести ему сокрушительный удар.
- Я буду очень осторожен.
Она мерит меня взглядом, разворачивается и идет по коридору, ожидая, что я двинусь следом, а войдя на кухню, зовет сына.
Я стою в коридоре и жду появления ребенка. В конце концов, Джесс Огилви - учительница, и профессор Горгона говорила о мальчике, с которым та занималась. Вместо этого из комнаты появляется бегемот - парень выше меня ростом и, вероятно, сильнее. Это с ним «возилась» Джесс Огилви? Мгновение я смотрю на него, пытаясь разобраться, почему он кажется мне таким знакомым, и вдруг до меня доходит: мужчина, умерший от переохлаждения. Этот парень определил причину его смерти раньше судмедэксперта.
- Ты? Ты Джейкоб Хант?
Теперь сбивчивые извинения его матери обретают смысл. Она, вероятно, решила, что я пришел влепить ему штраф или арестовать за вмешательство в работу полиции на месте преступления.
- Джейкоб, - сухо говорит мисс Хант, - думаю, ты уже знаком с детективом Мэтсоном.
- Привет, Джейкоб. - Я протягиваю руку, но он не пожимает ее и даже не смотрит мне в глаза. - Приятно познакомиться с тобой по-настоящему.
- Я видел заметку в газете, - говорит Джейкоб монотонным голосом робота. - Еле откопал, она была в самом конце. По-моему, человек, умерший от гипотермии, заслуживает по крайней мере второй полосы. - Парень делает шаг вперед. - Пришли результаты вскрытия? Интересно было бы узнать, понижает алкоголь точку замерзания тела или не оказывает значительного воздействия в этом смысле?
- Итак, Джейк, - говорю я.
- Джейкоб. Меня зовут Джейкоб, не Джейк.
- Хорошо, Джейкоб. Я хотел задать тебе несколько вопросов.
- Если они имеют отношение к криминалистике, - отвечает он, заметно оживляясь, - тогда я более чем рад буду помочь. Вы слышали об исследованиях Университета Пёрдью по десорбции путем ионизации электроспреем? Они обнаружили, что пот, выделяющийся из пор кожи на пальцах, слегка корродирует металлические поверхности - любые, от пули до осколка бомбы. Если распылить на отпечатки пальцев положительно заряженную воду, капельки растворят химические вещества в отпечатках и впитают в себя их минимальное количество, которое можно проанализировать с помощью масс-спектрометра. Можете представить, как будет удобно не просто получать изображения отпечатков пальцев, но и определять химические вещества в их составе? Тогда появится возможность не только подтвердить, что подозреваемый был на месте преступления, но и получить доказательства, что он держал в руках взрывное устройство.
Я смотрю на Эмму Хант, моля ее о помощи.
- Джейкоб, детективу Мэтсону нужно поговорить с тобой кое о чем другом. Присядешь на минутку?
- На минутку. Потому что уже почти половина пятого.
«И что случится в 16:30?» - мысленно гадаю я. Мать не обращает внимания на его замечание. Я чувствую себя как Алиса в Стране чудес из диснеевского мультика, который Саша любит смотреть по выходным, когда остается у меня: все в курсе, что происходит на Неименинах, кроме меня. В прошлый раз, когда мы его смотрели, я понял, что быть родителем - это примерно то же самое. Мы всегда надуваем щеки, притворяемся, что все знаем, хотя б?льшую часть времени молимся, как бы нам не напортачить слишком сильно.
- Ну что ж, - говорю я Джейкобу, - тогда я, пожалуй, начну.
Эмма
Рича Мэтсона я впускаю в дом по одной-единственной причине: у меня до сих пор нет полной уверенности в том, что он не хочет наказать Джейкоба за появление на месте преступления в прошлые выходные, и я готова на все, лишь бы этот кошмар остался в прошлом.
- Джейкоб, - говорю я, - детективу Мэтсону нужно поговорить с тобой кое о чем другом. Присядешь на минуточку?
Время поджимает, но Мэтсону этого не понять.
- На минуточку. Потому что уже почти половина пятого, - отвечает мне Джейкоб.
Не знаю, как можно посмотреть на Джейкоба и решить, что он будет надежным свидетелем. Его ум как стальной капкан. Только половину времени его не разомкнуть.
Детектив сидит за столом в кухне. Я выключаю огонь на плите и сажусь рядом с ним. Джейкоб борется с собой, чтобы смотреть в сторону гостя, но веки его трепещут, как при попытке взглянуть на солнце, наконец он сдается и отводит глаза в сторону.
- У тебя есть подруга по имени Джесс, верно? - спрашивает детектив.
- Да.
- Чем вы с ней занимаетесь?
- Мы отрабатываем социальные навыки. Разговоры. Прощания. Всякое такое. - Джейкоб мнется. - Она мой лучший друг.
Меня это не удивляет. Его определение дружбы не вполне корректно. Для Джейкоба другом может быть ученик, шкафчик которого находится в раздевалке рядом с его шкафчиком, и потому они хотя бы раз в день могут сказать один другому: «Подвинься». Друг - это тот, с кем он никогда не встречался, но кто не дразнит его в школе. Да, я плачу Джесс за работу с Джейкобом, но это не отменяет того факта, что она искренне переживает за него и связана с ним.
Детектив смотрит на Джейкоба, который, разумеется, не смотрит на него. Я не раз видела, как люди запинаются об это нарушение обычной формы вежливости при общении: через некоторое время они начинают чувствовать себя так, будто таращатся на Джейкоба, и отводят взгляд, отзеркаливая его поведение. Так же и Мэтсон через мгновение опускает глаза и смотрит на стол, словно его завораживает рисунок древесины.
- Джесс пропала, Джейкоб. И моя задача - найти ее.
Я сквозь зубы втягиваю в себя воздух.
- И это вы называете осторожностью?
Однако Джейкоб как будто и не удивлен вовсе, что заставляет меня задуматься: может, он видел новости? Прочел о ее исчезновении в газетах? В Интернете?
- Джесс пропала, - повторяет он.
Детектив подается вперед:
- Вы должны были встретиться с ней во вторник?
- Да. В два тридцать пять.
- И вы встретились?
- Нет.
Вдруг нервный срыв Джейкоба обретает смысл. Он добрался до нового и незнакомого жилища Джесс, а это само по себе уже вызвало в нем тревогу, и не застал ее там… Это хорошая встряска для аутиста.
- О, Джейкоб! Из-за этого ты сорвался?
- Сорвался? - эхом отзывается Мэтсон.
Я бросаю на него быстрый взгляд:
- Когда обычный распорядок дня нарушается, Джейкоб сильно переживает. А тут была двойная беда, и когда он пришел домой… - Я замолкаю, вдруг вспомнив кое о чем. - Ты шел пешком от Джесс? Один?
Нет, дорогу он знал. Джейкоб - надежный GPS-навигатор в человеческом обличье; он может мельком взглянуть на карту и сразу ее запомнить. Но знать географию и уметь найти путь - это разные вещи. Добраться из точки А в точку Б и точку В - задача для Джейкоба сложная, где-нибудь он обязательно запнется.
- Да, - отвечает Джейкоб. - Это было не так уж плохо.
Да, всего-то восемь миль. По морозу. Наверное, нам повезло: помимо всего прочего, Джейкоб мог схватить воспаление легких.
- Долго ты ее ждал?
Джейкоб смотрит на часы, потирает кончики пальцев большими пальцами:
- Мне нужно идти.
Я замечаю, что детектив пристально наблюдает за поведением Джейкоба, и прекрасно понимаю, о чем он думает.
- Могу поспорить, когда вы встречаете человека, который не смотрит вам в глаза и не может сидеть спокойно, вы сразу считаете его виновным, а мне ясно, что у него расстройство аутистического спектра, - объясняю я.
- Уже половина пятого. - Джейкоб говорит громче и настойчивее.
- Можешь идти и смотреть «Борцов с преступностью», - говорю я ему, и он бросается в гостиную.
Детектив недоуменно смотрит на меня:
- Простите, я, вообще-то, вел допрос.
- Я не думала, что это допрос.
- Жизнь молодой девушки может быть в опасности, и вы считаете, что для вашего сына важнее посмотреть телесериал?
- Да, - резко отвечаю я.
- Вам не кажется странным, что ваш сын совсем не расстроен исчезновением своей наставницы?
- Моего сына не расстроила даже смерть деда, - отвечаю я. - Для него это было криминалистическое приключение. Его чувства по поводу исчезновения Джесс будут определены только тем, как это скажется на нем, - с такой меркой он подходит ко всему. Когда он поймет, что его воскресное занятие с Джесс может не состояться, тогда расстроится.
Детектив долго смотрит на меня и молчит. Я думаю, он сейчас прочтет мне лекцию про воспрепятствованию правосудию, но вместо этого Мэтсон задумчиво склоняет голову набок:
- Вам, наверное, очень тяжело.
Не помню, когда в последний раз кто-нибудь говорил мне такие слова. Я не променяю Джейкоба на все сокровища мира за его мягкость, за его невероятный ум, за то, что он так искренне следует правилам, но это не означает, что растить его было легко. Обычная мать не беспокоится так, как я, о том, обидно ли сыну, когда дети сторонятся его на школьном концерте. Обычная мать не звонит в энергосбытовую компанию, когда отключается электричество, и не говорит, что один из жильцов дома - инвалид и поэтому необходимо срочное вмешательство аварийной службы, поскольку для Джейкоба пропуск «Борцов с преступностью» - настоящая катастрофа. Обычная мать не лежит без сна по ночам, терзаясь мыслями: примет ли Тэо на себя обязанность следить за братом, когда меня не будет.
- Такова моя жизнь, - говорю я, пожимая плечами.
- Вы ходите на работу?
- Это продолжение допроса?
- Просто разговор во время рекламной паузы, - с улыбкой отвечает он.
Игнорируя незваного гостя, я встаю и начинаю разминать голубику для начинки пирога, который буду готовить вечером.
- Ваш сын, он застал нас врасплох той ночью, - продолжает Мэтсон. - Мы не привыкли, чтобы несовершеннолетние болтались на месте преступления.
- Формально он совершеннолетний. Ему восемнадцать.
- Ну, в криминалистике он соображает лучше, чем парни, которые в четыре раза старше.
- Расскажите мне что-нибудь, чего я не знаю.
- У вас красивые глаза, - говорит детектив.
Я бросаю ложку в миску:
- Что вы сказали?
- Вы меня слышали, - отвечает Мэтсон и идет в гостиную - ждать, пока закончатся начальные титры «Борцов с преступностью».
Джейкоб
Мне никогда особо не нравился фильм «Я люблю Люси». Но каждый раз, смотря эпизод, как Люси и Этель работают на кондитерской фабрике и не успевают паковать леденцы, я смеюсь. То, как они рассовывают конфеты по карманам и набивают ими рты, - ну, вы знаете, это заканчивается знаменитым воплем Люси.
Когда детектив Мэтсон задает мне вопросы, я чувствую себя как Люси на кондитерской фабрике. Сперва я успокаиваюсь, особенно поняв, что он не сердится на меня за появление на месте гибели замерзшего человека. Но потом становится труднее. Вопросы сыплются, как те леденцы: я еще заворачиваю один, а он уже отправляет мне следующий. Мне хочется одного: собрать его слова в кучу и засунуть их туда, откуда я их больше не услышу.
Детектив Мэтсон встает передо мной, как только на экране появляется первая реклама. Это новые невероятные ножницы для стрижки собачьих когтей. Я вспоминаю миниатюрного пуделя в пиццерии, думаю о Джесс и от этого чувствую себя так, будто у меня в грудной клетке бьет крылышками плененная птичка.
Что он скажет, если узнает про мобильник Джесс, который прямо сейчас лежит у меня в кармане?
- Еще пара вопросов, Джейкоб, - говорит детектив. - Я постараюсь уложиться в девяносто секунд.
Он улыбается, но не потому, что ему хорошо. Однажды я видел такую улыбку у учителя биологии мистера Хаббарда. Я поправил его ошибку перед всем классом, он улыбнулся левой стороной рта. Я принял это за выражение благодарности. Но эта странная полуулыбка, очевидно, означала, что он рассержен на меня, хотя в принципе улыбка должна означать, что человек доволен. В результате меня за нахальство отправили в кабинет директора, хотя все случилось из-за того, что выражения на лицах людей не всегда отображают их внутренние ощущения.
Мэтсон косится на мои блокноты:
- Это зачем?
- Я делаю заметки по ходу просмотра серии. У меня их штук сто.
- Серий?
- Блокнотов.
Детектив кивает:
- Марк был у Джесс, когда ты пришел к ней?
- Нет. - Теперь на экране телевизора реклама крема для зубных протезов. Втайне я очень боюсь потерять все зубы. Иногда мне снится, что они у меня выпали и катаются по языку, как круглые камешки. Я закрываю глаза, чтобы не смотреть. - Вы знаете Марка?
- Мы встречались, - отвечает детектив. - Вы с Джесс когда-нибудь говорили о нем?
Мои глаза по-прежнему закрыты, может быть, поэтому я и вижу то, что вижу: Марк проводит рукой по спине Джесс в пиццерии. На нем эта жуткая оранжевая толстовка. В левом ухе - серьга. Синяки на боку у Джесс, которые я заметил, когда она потянулась за стоявшей на верхней полке книгой, два неровных сизых овала, похожие на штампы качества, какие ставят на сыром мясе. Она сказала мне, что упала со стремянки, но, говоря это, отвела глаза. И в отличие от меня, делающего так, когда мне комфортно, Джесс прячет взгляд от чувства неловкости.
И еще я вижу, как Марк улыбается одной стороной рта.
Теперь рекламируют сериал «Закон и порядок», значит следом снова будут «Борцы с преступностью». Я беру ручку и переворачиваю лист в блокноте.
- Джесс и Марк ссорились? - опять лезет со своими вопросами детектив.
На экране Рианна в лесу с Куртом, они расследуют гибель собаки, у которой в желудке обнаружен непереваренный человеческий палец.
- Джейкоб?
- Hasta la vista, крошка[14 - До свидания, крошка (исп.).], - бормочу я и про себя решаю, что больше не скажу ни слова, пока не закончится фильм, какие бы вопросы ни задавал детектив.
Тэо
Значит, иду я вниз взять чего-нибудь поесть и слышу на кухне незнакомый голос. Это нечто особенное: из-за болезни Джейкоба друзей нет не только у меня; хватит пальцев на одной руке, чтобы перечислить людей, которым мама доверяет настолько, что пускает их в дом. То, что голос мужской, еще более странно. А потом я слышу, что мама называет его детектив Мэтсон.
Вот черт!
Я убегаю обратно наверх и запираюсь в комнате.
И притом остаюсь голодным.
Вот что мне известно точно: Джесс была жива около часа дня во вторник. Я знаю это, потому что видел ее - целиком. Ее сиськи, позвольте отметить, можно назвать произведением искусства.
Я бы сказал, мы были в равной мере изумлены, когда она дотянулась до полотенца, протерла глаза и посмотрела в зеркало. Она точно не ожидала увидеть в своем доме какого-то незнакомого парня, который пялится на нее, голую. И я сам совершенно не ожидал, что объектом моего внезапного вожделения окажется училка брата.
- Ой! - крикнула Джесс и одним быстрым движением обмотала себя полотенцем.
А я просто остолбенел. Стоял там как идиот, пока не понял, что она разозлилась и идет ко мне.
Сбежать мне удалось только потому, что пол в ванной был мокрый. Она поскользнулась, а я вылетел из хозяйской спальни, где стоял, и кинулся вниз по лестнице. Второпях налетел на какую-то мебель, смел какие-то бумаги с кухонного стола, но мне было плевать. Хотелось убраться к черту из этого дома и вступить в монастырь или прыгнуть в самолет, летящий в Микронезию, - куда угодно, лишь бы быть подальше отсюда к моменту, когда Джесс Огилви спросит мою мать и брата, знают ли они, что Тэо Хант - Любопытный Том, любитель подглядывать за купальщицами, в общем, полный извращенец.
Но где-то между тем моментом и настоящим Джесс Огилви успела одеться, уйти из дому и исчезнуть. Может, она бродит где-то, потеряв память? Или спряталась и замысливает месть?
Я не знаю.
И ничего не могу сказать копам, чтобы не вызвать у них подозрений.
Через несколько минут после половины шестого, набравшись храбрости, я выхожу из комнаты. Чувствую запах пекущегося пирога с голубикой (единственная хорошая вещь в Синей пятницы еды, если вы спросите мое мнение), и я знаю, что он будет готов к шести часам, как и все остальное; мы едим по расписанию, чтобы сохранять спокойствие Джейкоба.
Дверь в его комнату открыта, он стоит на стуле и ставит один из своих блокнотов про «Борцов с преступностью» на полку, где ему отведено строго определенное место.
- Привет, - говорю я.
Джейкоб не отвечает. А вместо этого садится на кровать, прислоняясь спиной к стене, и берет с тумбочки книгу.
- Я видел, тут были копы.
- Коп, - бормочет Джейкоб. - Один.
- О чем он хотел поговорить с тобой?
- Джесс.
- Что ты сказал ему?
Джейкоб подтягивает колени к груди:
- «Если ты построишь его, он придет».[15 - Фраза из фильма 1989 г. о бейсболе «Поле мечты».]
Мой брат, может, и не умеет общаться, как все обычные люди, но я научился понимать его. Когда он не хочет разговаривать, то прячется за чужими словами.
Я сажусь рядом с ним и смотрю в стену, пока он читает. Мне хочется сказать ему, что я видел Джесс живой во вторник. Хочется спросить его, видел ли он ее и не оттого ли тоже не хочет говорить с полицейскими.
Гадаю, есть ли ему что скрывать, как и мне.
Впервые в жизни у нас с Джейкобом, вероятно, появилось нечто общее.
Эмма
Все началось с мыши.
После нашей еженедельной субботней экскурсии по магазинам - слава богу, женщину, раздающую образцы продукции, при входе в продуктовый магазин временно заменил какой-то угрюмый подросток, который раздавал вегетарианские сардельки! - я оставляю Джейкоба за кухонным столом доедать ланч, а сама быстренько прибираюсь в его комнате. Он забывает относить стаканы и миски из-под хлопьев вниз, на кухню, и, если я не сыграю роль посредника, кончится тем, что в них вырастут колонии плесени, которые пристанут к посуде как цемент. Я собираю стаю кружек со стола и замечаю крошечную мордочку полевки, которая решила бороться за выживание зимой, поселившись за компьютером Джейкоба.
Стыдно признаться, но у меня типичная женская реакция на мышей: я пугаюсь до ужаса. К несчастью, в этот момент в руках у меня полупустой стакан с шоколадным соевым молоком, и б?льшая его часть выливается на одеяло Джейкоба.
Не беда, его все равно нужно стирать. Хотя сейчас выходные и это проблематично. Джейкобу не нравится видеть свою кровать незастеленной; она должна быть убрана всегда, когда он не спит. Обычно я стираю его постельное белье, пока он в школе. Вздыхая, я достаю свежие простыни из шкафа и снимаю с кровати одеяло. Придется ему поспать одну ночь под летним лоскутным, с рисунком из старых почтовых марок всех цветов радуги - КОЖЗГСФ - в правильном порядке, его сшила для Джейкоба перед смертью моя мать. Летнее одеяло лежит в черном пакете для мусора на верхней полке шкафа. Я снимаю его оттуда и вытряхиваю содержимое, расправляю одеяло…
На пол падает рюкзак, засунутый между складками.
Который явно не принадлежит моим мальчикам. Телесного цвета, с красно-черными лямками, он пытается подражать сумкам из непромокаемой клетчатой ткани «барберри», но цвета чересчур яркие, а лямки слишком широкие. На одной висит неотрезанный ярлык, на нем заметно место, где был прилеплен ценник.
Внутри лежат зубная щетка, атласная блузка, шорты и желтая футболка. Блузка и шорты большого размера. Футболка намного меньше, на груди эмблема Специальной олимпиады и надпись «Оргкомитет» на спине.
На самом дне рюкзака - вскрытый конверт с открыткой, на лицевой стороне заснеженный пейзаж, а внутри надпись тонким, паутинным почерком: «Счастливого Рождества, Джесс. С любовью, тетя Рут».
- Боже мой! - бормочу я. - Что ты натворил? - На мгновение я закрываю глаза, а потом ору имя Джейкоба. Он вбегает в комнату и резко останавливается, видя у меня в руках рюкзак.
- Ох!
Это звучит так, будто я поймала его на безобидной лжи.
Джейкоб, ты вымыл руки перед едой?
Да, мама.
Тогда почему мыло сухое?»
Ох!
Но это не невинная ложь. Речь идет о девушке, которая пропала. И может быть, уже мертва. О девушке, рюкзак и одежда которой каким-то необъяснимым образом оказались у моего сына.
Джейкоб хочет улизнуть вниз, но я хватаю его за руку и останавливаю:
- Откуда у тебя это?
- Из коробки в доме Джесс, - скрежещет сквозь зубы он и зажмуривает глаза.
Я отпускаю его:
- Объясни мне, почему эти вещи у тебя. Джесс ищут, и все это выглядит не слишком хорошо.
Рука Джейкоба начинает судорожно подергиваться.
- Я говорил тебе, что во вторник пошел к ней домой, как полагалось. И там все было не так.
- Что ты имеешь в виду?
- На кухне стулья опрокинуты, и все бумаги на полу, и диски разбросаны по ковру. Это было неправильно, неправильно…
- Джейкоб, соберись! Откуда у тебя этот рюкзак? Джесс знает, что он у тебя?
В глазах Джейкоба стоят слезы.
- Нет. Ее уже не было. - Он начинает ходить по комнате маленькими кругами, рука у него продолжает дрожать. - Я вошел, а там такой бардак… И я испугался. Я не знал, что случилось. Позвал Джесс, но она не ответила, тогда я увидел рюкзак и другие вещи и взял их. - Его голос как сошедший с рельсов вагончик поезда на американских горках. - «Хьюстон, у нас тут проблема»[16 - Популярная цитата из радиопереговоров между астронавтом «Аполлона-13» Джеком Свигертом и ЦУП НАСА во время полета на Луну в апреле 1970 г. Свигерт сообщал о взрыве, повредившем корабль. Фраза используется для ироничного преуменьшения возникшей проблемы.].
- Все хорошо, - говорю я, обнимаю Джейкоба и крепко сжимаю в объятиях; так горшечник придавливает ком глины к гончарному кругу.
Но все совсем даже не хорошо. И не будет, пока Джейкоб не сообщит детективу Мэтсону эту новую информацию.
Рич
Настроение у меня неважное.
Сегодня суббота, и я должен был забрать к себе на выходные Сашу, но пришлось все отменить, как только стало ясно, что у нас срочное расследование, которому я должен отдаться целиком, без остатка. Я собираюсь есть, спать и дышать с мыслью о Джесс Огилви, пока не найду ее живой или мертвой. Это ничуть не смутило мою бывшую, которая пятнадцать минут отчитывала меня, трещала о родительской ответственности и сокрушалась, как же ей строить свою жизнь, если мои срочные дела то и дело мешают этому? Не имело смысла говорить ей, что, по сути, это не мое срочное дело или что исчезновение молодой женщины важнее переноса романтического вечера с ее новым супругом, мистером Коффи. Я убеждаю себя, что пропустить одни выходные с Сашей стоит, если я смогу сделать так, что следующие Клод Огилви проведет со своей дочерью.
По дороге к дому Джесс, где окопалась целая команда криминалистов, мне звонит агент из местного отделения ФБР, который пытался вычислить, где ее мобильный.
- Ты не получаешь сигнала, - повторяю за ним я. - И что это значит?
- Несколько вещей, - объясняет агент. - GPS-локатор работает, только когда телефон включен. Так что он может быть сейчас на дне озера. А может, она жива-здорова, просто зарядка кончилась.
- Ну и как мне определить, что из этого верно?
- Думаю, когда ты найдешь тело, все станет ясно, - отвечает он, после чего я въезжаю в одну из печально известных вермонтских мертвых зон и звонок обрывается.
Когда телефон звонит снова, я все еще кляну ФБР (они хороши в одном, и только в одном: умеют испортить совершенно нормальное местное расследование), так что можете себе представить, как я удивляюсь, услышав голос Эммы Хант. Вчера я оставил ей свою карточку, на всякий случай.
- Я надеюсь, вы сможете заглянуть к нам еще раз, - говорит она. - Джейкобу нужно кое-что вам сказать.
На месте расследования меня ждет группа криминалистов. У меня есть мрачный приятель пропавшей девушки, вероятный убийца, и сенатор штата, который нависает над ухом босса с требованием уволить меня, если я не найду его дочь. Но я отвечаю ей:
- Дайте мне десять минут, - прикрепляю на крышу мигалку и совершаю разворот в неположенном месте.
Настроение немного улучшилось.
У меня есть целых три часа до начала «Борцов с преступностью». Мы сидим в гостиной: Эмма и Джейкоб - на диване, я - в кресле.
- Джейкоб, расскажи детективу все, что ты сказал мне, - говорит Эмма.
Парень закатывает глаза, будто хочет прочесть надпись на потолке.
- В тот день я пришел к ней домой, как мы договаривались. Все было не так. Табуретки на кухне опрокинуты, повсюду на полу разбросаны бумаги, и CD-диски на ковре. Это было неправильно, неправильно. - Голос у него совсем компьютерный, механический. - Ее уже не было. Я вошел, и там бардак… И я испугался. Я не знал, что случилось. Я позвал Джесс, она не откликнулась. Я увидел рюкзак и другие вещи и взял их. «Хьюстон, у нас тут проблема». - Он кивает, довольный собой. - Это все.
- Почему ты солгал мне и сказал, что не ходил к Джесс? - спрашиваю я.
- Я не лгал, - отвечает Джейкоб. - Я сказал, что наше занятие не состоялось.
- Но и про рюкзак ты мне не сказал, - замечаю я.
Он стоит между нами на кофейном столике.
Джейкоб кивает:
- Вы не спрашивали.
«Вот умник нашелся», - думаю я, а Эмма вздрагивает.
- Ребенок с синдромом Аспергера понимает все буквально, - говорит она.
- Значит, если я спрошу его прямо, он и ответит прямо?
- Он, - язвительно произносит Джейкоб, - сидит здесь и все слышит.
Это забавно. Я усмехаюсь и говорю, обращаясь к нему:
- Прости. Как ты попал в дом Джесс?
- Она всегда оставляла дверь в свою комнату в общежитии открытой для меня, и когда я оказался у дома, дверь тоже была открыта. И я вошел, чтобы ждать ее.
- Что ты увидел, когда вошел?
- На кухне был беспорядок. Табуретки перевернуты, и почта вся валялась на полу.
- А Джесс? Она была там?
- Нет. Я позвал ее по имени, но она не откликнулась.
- Что ты сделал?
Джейкоб пожимает плечами:
- Прибрался.
Я откидываюсь на спинку кресла:
- Ты… прибрался.
- Да, именно так.
Я мысленно перебираю в уме все улики, принесенные в жертву обсессивно-компульсивным порывам Джейкоба Ханта.
- Ты знаешь все о том, как нужно беречь улики на месте преступления, - говорю я. - Что тебя заставило уничтожить их?
Тут Эмма ощетинивается:
- Мой сын делает вам одолжение, говоря с вами, детектив. Мы не обязаны были звонить вам и предоставлять эту информацию.
Я подавляю раздражение:
- Значит, ты навел порядок внизу?
- Верно, - произносит Джейкоб. - Я поднял табуретки, положил почту на стол в кухне. И поставил все разбросанные диски в алфавитном порядке.
- В алфавитном порядке, - повторяю я, вспоминая звонок Марка Магуайра и свою теорию об одержимом порядком похитителе. - Ты меня разыгрываешь.
- Так у него в комнате, - говорит Эмма. - Джейкоб очень любит, чтобы все было на своих местах. Для него это пространственный эквивалент знания о том, что будет дальше.
- И когда же ты взял рюкзак?
- После того как навел порядок.
На рюкзаке сохранилась бирка, как и сказал Магуайр.
- Ты не против, если я заберу его для дела?
Джейкоб вдруг оживляется:
- Вы должны взять его. Нужно будет провести ДНК-тест материала с лямок, и вы можете взять пробы с белья для анализа на кислую фосфотазу. Честно говоря, может быть, не повредит обрызгать все люминолом[17 - Люминол - органическое вещество, способное к хемилюминесценции, испускает синее свечение при взаимодействии с некоторыми окислителями; используется, в частности, судебными экспертами для выявления следов крови на месте преступления, так как вступает в реакцию с содержащимся в гемоглобине крови железом.]. И вы, наверное, можете снять отпечатки пальцев с открытки с помощью нингидрина[18 - Нингидрин - реактив, который используется в криминалистике; вступая в реакцию с белками, содержащимися в человеческом поту, окрашивает их следы в оттенки фиолетового цвета; с помощью раствора нингидрина выявляют отпечатки папиллярного узора на пористых поверхностях, например на бумаге.], но вам потребуется сравнить их с мамиными, ведь она брала в руки открытку, когда нашла рюкзак. Кстати, вы можете осмотреть его, если хотите. У меня наверху есть латексные перчатки. У вас же нет аллергии на латекс? - На полпути из
гостиной Джейкоб оборачивается. - У нас есть пакеты из магазина, да? Чтобы детектив Мэтсон мог отнести рюкзак в лабораторию.
Он бежит вверх по лестнице, а я оборачиваюсь к Эмме:
- Он всегда такой?
- Примерно. - Эмма смотрит на меня. - Что-нибудь из сказанного Джейкобом вам поможет?
- Все это дает пищу для размышлений, - отвечаю я.
- Картина меняется, если там есть признаки борьбы, - замечает она.
Я вскидываю бровь:
- Вы тоже тайный криминалист?
- Нет, несмотря на все попытки Джейкоба научить меня. - Она бросает быстрый взгляд в окно и продолжает: - Я думала о матери Джесс. Когда она в последний раз общалась с дочерью, наверняка ведь они говорили о какой-нибудь чепухе, понимаете? Ссорились из-за того, что Джесс никогда не звонит или забыла послать тете открытку с благодарностью. - Эмма смотрит на меня. - Раньше я говорила своим мальчикам, что люблю их, каждый день, когда укладывала спать. А теперь они ложатся позже меня.
- По словам моего отца, жить, испытывая сожаления, все равно что ехать на машине, у которой есть только задний ход. - Я слегка улыбаюсь. - Несколько лет назад у него случился инсульт. До того я часто включал автоответчик, когда он звонил, у меня не было времени на разговоры о том, дойдут ли «Сокс» в чемпионате до игр на вылет. Но после я стал сам ему звонить. И каждый раз заканчивал разговор словами: «Я люблю тебя». Мы оба знали почему, и мне было неловко их произносить, ведь я столько лет не делал этого. Я как будто пытался взболтать океан чайной ложкой. Он умер восемь месяцев назад.
- Сочувствую.
Я издаю напряженный смешок:
- Не знаю, почему я вам все это рассказываю.
Тут возвращается Джейкоб, сжимая в руке пару латексных перчаток. Я натягиваю их со щелчком и осторожно поднимаю рюкзак. В этот момент звонит мой мобильный.
- Мэтсон.
Это один из сотрудников отдела, спрашивает, сколько меня еще ждать.
- Должен бежать. - Я беру пакет из магазина.
Джейкоб опускает голову:
- Мне, естественно, было бы интересно узнать результаты анализов.
- Естественно, - отзываюсь я, хотя не собираюсь делиться с ним. - Что сегодня в «Борцах с преступностью»?
- Шестьдесят седьмая серия. Там изуродованную женщину находят в тележке для продуктов позади оптового магазина.
- Я ее помню. Присмотрись к…
- …управляющему, - завершает фразу Джейкоб. - Я ее тоже уже видел.
Он провожает меня к двери, его мать идет следом.
- Спасибо, Джейкоб. И… Эмма… - Я жду, пока она поднимет взгляд. - Говорите им это по утрам, когда будите.
Я подъезжаю к жилищу Джесс Огилви. Двое криминалистов, которые обследуют дом, стоят снаружи на холоде и рассматривают прорезанную антимоскитную сетку на окне.
- Есть отпечатки? - спрашиваю я; дыхание вылетает из моего рта туманным облачком.
Но ответ мне уже известен. Как и Джейкобу в подобной ситуации. Шансы на то, что отпечатки сохранятся при такой низкой температуре воздуха, крайне малы.
- Нет, - отвечает мне Марси, один из экспертов, секс-бомба со сногсшибательной фигурой и уровнем интеллекта на 155 баллов, к тому же она легко может вышибить мне зубы. - Но мы нашли окно, которое вскрыли, чтобы сломать замок, и отвертку в кустах.
- Мило. Значит, вопрос в том, был ли замок сломан до того? Или сетку испортили, чтобы мы так подумали?
Бэзил, второй криминалист, качает головой:
- Ничто внутри не указывает на взлом и проникновение в дом.
- Да, но это не обязательно правда. Я только что разговаривал со свидетелем, который утверждает обратное и который… гм… прибрался в доме.
Марси переглядывается с Бэзилом:
- Значит, он подозреваемый, а не свидетель.
- Нет. Это парнишка-аутист. Длинная история. - Я смотрю на край москитной сетки. - Что за нож использовали?
- Возможно, один из кухонных. Мы забрали их, чтобы в лаборатории проверили, нет ли на лезвиях следов металла.
- Внутри нашли какие-нибудь отпечатки?
- Да, в ванной и у компьютера плюс несколько неполных на кухне.
Но отпечатки Марка Магуайра не будут тревожным сигналом, он жил здесь с Джесс.
- Мы также обнаружили частичный след ботинка, - продолжает Бэзил. - Погода паршивая для отпечатков на подоконнике, но для уличных - отличная.
Под навесом водосточного желоба я вижу красное пятно от воскового спрея, который используют для слепков. Бэзилу повезло, что он нашел прикрытый кусок земли: со вторника все припорошило снегом. На пятке в центре видна звезда, окруженная румбами, как на компасе. Бэзил ее сфотографирует, и мы по базе данных определим, что это за обувь.
Шум подъезжающей машины акцентирован хлопком дверцы. Затем слышатся шаги, сопровождаемые скрипом снега.
- Если это журналисты, - говорю я Марси, - стреляй первая.
Но это не пресса. А Марк Магуайр. Вид у него такой, будто он не спал с момента нашей последней встречи.
- А-а, явились, самое время заняться поисками моей девушки! - кричит он, и даже с расстояния в несколько футов меня обдает запахом перегара.
- Мистер Магуайр, - начинаю я, медленно приближаясь к нему, - вы, случайно, не знаете, эта москитная сетка всегда была прорезана?
Я внимательно наблюдаю за его реакцией. Но на самом деле, сколько бы свидетельств против Марка Магуайра я ни собрал, у меня все равно нет оснований для его ареста, пока не обнаружено тело.
Он с прищуром глядит на окно, но солнце бьет ему в глаза, да еще и отражается от искрящегося снега. Когда Марк подходит ближе, Бэзил за его спиной брызгает жидким воском на оставленный им отпечаток ботинка.
Даже отсюда мне видно звезду и румбы компаса.
- Мистер Магуайр, - говорю я, - нам понадобятся ваши ботинки.
Джейкоб
Впервые я увидел мертвеца на похоронах деда.
Это было после церковной службы, где священник читал вслух отрывки из Библии, хотя мой дедушка не ходил в церковь и не считал себя религиозным. Какие-то незнакомые люди вставали и говорили о моем деде, называли его Джозефом и рассказывали о неизвестных мне периодах его жизни: о службе в армии во время корейской войны, о детстве на Нижнем Ист-Сайде, о том, как он ухаживал за бабушкой, когда был смотрителем кабинки для поцелуев на карнавале в старшей школе. Слова вились вокруг меня назойливыми осами, и я не мог отогнать их, пока не увижу дедушку, которого знал и помнил, вместо этого самозванца, которого они обсуждали.
Мама не столько плакала, сколько источала слезы; только так я могу описать то, что из глаз у нее лилось и лилось, как будто это нормальное состояние, а видеть ее лицо сухим странно.
Прошу заметить, я не всегда понимаю язык тела. Это нормально для человека с синдромом Аспергера. Бесполезно ожидать от меня, что я взгляну на какую-нибудь девушку и сразу пойму ее настроение по напряженности улыбки или по тому, как она ссутулилась и обхватила себя руками; так же как бесполезно ждать от глухого, что он услышит ваш голос. А значит, меня нельзя винить за просьбу открыть дедушкин гроб; я не понимал, что это расстроит маму еще сильнее.
Мне просто хотелось увидеть, действительно ли лежащее внутри тело - это мой дедушка, или, может быть, там лежит человек, о котором говорили пришедшие на похороны люди, или вообще что-то совершенно другое. Я скептически отношусь к рассказам о свете, туннелях и посмертной жизни, и просьба открыть гроб казалась мне самым логичным способом проверить свои теории.
Вот что я узнал: мертвецы - это не ангелы и не призраки. Смерть - это состояние физического распада, изменение во всех атомах углерода, которые составляют временное телесное пристанище человека и возвращаются в свое элементарное состояние.
Не знаю, почему это так страшит людей, ведь это самый естественный цикл превращений в мире.
Тело в гробу выглядело как мой дедушка. Однако, когда я прикоснулся к его щеке, иссеченной морщинами, кожа на ощупь не казалась человеческой. Она была холодная и немного твердая, как пудинг, который слишком долго продержали в холодильнике и который затвердел снаружи.
Я могу не понимать эмоций, но чувство вины за это непонимание мне знакомо. Поэтому, подойдя наконец к маме через несколько часов после ее слезного бегства от созерцания меня, тычущего в щеку Того-Что-Было-Моим-Дедушкой, я попытался объяснить, почему она не должна плакать.
- Он не дедушка. Я проверил.
Примечательно, что ей вовсе не стало лучше.
- Это не делает его утрату менее тяжелой для меня, - сказала мама.
Чистая логика предполагает, что если находящееся в гробу не есть по существу человек, которого вы знали, то вы не можете переживать его утрату. Потому что это не утрата, а подмена.
Мама покачала головой:
- Знаешь, чего мне будет не хватать, Джейкоб? Я больше никогда не услышу его голоса и не смогу с ним поговорить.
Это была не совсем правда. Голос дедушки увековечен на наших семейных видео, и мне нравилось смотреть их, когда было не уснуть по ночам. И маме тяжело было смириться вовсе не с тем, что она не сможет поговорить с дедом, ее огорчала невозможность услышать его ответ.
Она вздохнула:
- Когда-нибудь ты поймешь. Я надеюсь.
Теперь я понял и с радостью сказал бы ей об этом. Когда кто-то умирает, это ощущается как дыра в десне от выпавшего зуба. Вы можете жевать, есть, у вас осталось много зубов, но язык то и дело натыкается на это пустое место, где все нервы еще немного обнажены.
Я направляюсь на встречу с Джесс.
Я опаздываю. Уже три часа ночи, то есть понедельник, а не воскресенье. Но другого времени у меня нет, так как мама следит за мной. И хотя она будет недовольна, что я нарушил домашнее правило, формально я ничего не нарушал. Это не тайный уход на место преступления. Место преступления находится в трехстах ярдах от того, куда я иду.
В рюкзаке у меня полно всяких нужных вещей; шины велосипеда шуршат по асфальту, я быстро кручу педали. На этот раз мне легче не идти пешком, раз не нужно поддерживать что-то еще, кроме собственного веса.
Прямо за двором дома, куда переехала Джесс, расположен чахлый, неухоженный лесок. И прямо за шоссе 115. Оно проходит через мост над кульвертом - огромной трубой, по которой во время весеннего таяния снега из леса стекает вода. Я заметил его в прошлый вторник, когда ехал на автобусе к новому жилищу Джесс.
В голове у меня полно карт и схем: от социальных, состоящих из блоков (человек хмурится > человек пытается перебивать > человек делает шаг назад = человек хочет прекратить разговор, очень сильно), до сеток относительности, своего рода межперсональной версии Google Earth. (Один ученик говорит мне: «Ты играешь в бейсбол? На какой позиции? Левого крайнего?» - и весь класс смеется. Этот школьник - один из 6,792 миллиона людей на планете. Эта планета - одна из девяти в Солнечной системе, Солнце которой - лишь одно из двух триллионов звезд галактики Млечный Путь. Учитывая все это, комментировать ситуацию нет смысла.)
Но мой ум также действует географически и топографически, так что в любой момент времени я могу определить свое местоположение (эта душевая кабинка находится на верхнем этаже дома номер 132 по Бёрдсей-лейн в Таунсенде, штат Вермонт, США, Северная Америка, Западное полушарие, планета Земля). И вот, когда я добрался до дома Джесс в прошлый вторник, то прекрасно понимал, как он расположен относительно всех остальных мест, в которых я бывал.
Джесс там же, где я оставил ее пять дней назад, - сидит, прислонившись спиной к влажной каменной стене.
Я прислоняю велосипед к краю кульверта и сажусь на корточки, освещая фонариком ее лицо.
Джесс мертва.
Когда я прикасаюсь костяшками пальцев к ее щеке, она как мрамор. И я вспоминаю кое о чем. Открываю рюкзак и достаю одеяло. Глупо, конечно, но не глупее, чем оставлять цветы на могиле, и это вроде бы имеет больше смысла. Я набрасываю его на плечи Джесс и прикрываю ей ноги.
Потом сажусь рядом. Надеваю латексные перчатки и мгновение держу в руке руку Джесс, после чего достаю блокнот. В него я начинаю записывать физические свидетельства.
Под глазами у нее синяки.
Нет одного зуба.
Ушибы на плечах, которые, разумеется, сейчас скрыты под толстовкой.
Кожистые желтоватые царапины на пояснице, тоже скрытые под толстовкой.
Честно говоря, я немного разочарован. Я рассчитывал, что полиция ухватится за оставленные мной подсказки. Но копы не нашли Джесс, так что мне нужно сделать следующий шаг.
Ее телефон до сих пор у меня в кармане. Я носил его с собой везде, хотя включал всего на пять минут. Детектив Мэтсон наверняка уже затребовал записи звонков Джесс; по ним определят моменты, когда я звонил ей домой, чтобы послушать ее голос на автоответчике, но решат, что это делала она сама.
Он, вероятно, пытался найти ее по GPS; теперь почти все телефоны оснащены этой системой, к которой имеет доступ ФБР: с помощью компьютерной программы они могут запеленговать включенный телефон и определить его местонахождение с точностью до нескольких метров. Впервые это было использовано в работе служб спасения при ответах на звонки по номеру 911. Как только диспетчер снимает трубку, начинается поиск местоположения звонящего на случай, если потребуется выезд пожарных или «скорой».
Я решаю облегчить им задачу. Сажусь рядом с Джесс, чтобы наши плечи соприкасались.
- Лучшего друга, чем ты, у меня никогда не было, - говорю я ей. - Мне очень жаль, что так случилось.
Она, конечно, не отвечает. Не могу сказать, нет ее больше или осталось только тело, а то, что делало Джесс Джесс, куда-то подевалось. Это вызывает воспоминания о моем последнем срыве - о комнате без окон, без дверей, о стране, где никто не разговаривает друг с другом, о фортепиано с одними черными клавишами. Может, потому погребальные песни всегда такие грустные; оказаться по другую сторону от мертвеца - это примерно то же самое, что иметь синдром Аспергера.
Невыносимо просто стоять и смотреть. Ничего мне не хотелось бы больше, чем увидеть, как съехались со всех сторон все полицейские силы, чтобы спасти Джесс. Но это было бы слишком рискованно, а потому я просто сяду на велосипед, вернусь домой и улягусь в свою постель тихо и мирно, пока не поднялись на заре нового дня солнце или моя мама.
Но сперва я включаю ее розовую «Моторолу». Такое чувство, что мне нужно прочесть что-то - благодарственную речь или молитву.
- Позвоните родителям, - наконец говорю я, набираю 911 и кладу телефон на камень рядом с Джесс.
Слышу из крошечного динамика голос женщины-диспетчера.
- Что случилось? - говорит она. - Алло? Вы меня слышите?
Я на половине пути через лес, когда вижу вдалеке, на шоссе 115, мигающие огни, и всю дорогу домой улыбаюсь сам себе.
Дело 4
Что-то рыбное
Стелла Никелл любила тропических рыб. Она мечтала открыть собственный магазин.
Стелла Никелл не любила своего мужа, которого отравила в 1986 году капсулами экседрина, приправленного цианидом, чтобы получить выплату по его полису страхования жизни.
Сперва она попробовала отравить Брюса Никелла болиголовом и наперстянкой, но ни то ни другое не сработало. Для того чтобы замести следы, она подкинула несколько упаковок отравленного экседрина в разные магазины, что привело к смерти Сью Сноу, которой не посчастливилось купить одну из них. Производители лекарства опубликовали номер партии товара, чтобы предупредить покупателей, после чего на свет и вышла Стелла Никелл с заявлением, что у нее есть два пузырька с испорченными пилюлями, купленные в двух разных магазинах. Это казалось невероятным, так как из тысяч упаковок, проверенных в том регионе, только в пяти были обнаружены отравленные капсулы. Каковы шансы на то, что Стелла приобретет две из них?
Изучая капсулы с экседрином, эксперты из лаборатории ФБР обнаружили существенно важную деталь: к цианиду были подмешаны какие-то зеленые кристаллы. Оказалось, что это уничтожитель водорослей, используемый в аквариумах. У Стеллы Никелл был аквариум, и она покупала уничтожитель водорослей в местном зоомагазине. Согласно полицейскому отчету, Стелла растолкла несколько таблеток этого средства для своей любимой рыбки в миске, которую потом использовала для подмешивания цианида. Дочь Стеллы, живущая отдельно от родителей, впоследствии пришла в полицию и заявила, что ее мать много лет планировала убийство Брюса Никелла.
К слову о матери всех головных болей.
Рич
Иногда я просто чертовски опаздываю.
В прошлом году тринадцатилетняя девушка по имени Грейси Чивер наутро после Рождества не спустилась вниз из своей комнаты. Ее нашли повесившейся на перекладине для одежды в шкафу. Когда я приехал на место с криминалистами, которые принялись фотографировать комнату Грейси, то сразу заметил, какой в ней царил беспорядок: стопка грязных мисок от хлопьев, на полу валяются бумаги и грязная одежда, - видно, никто не просил эту девочку убираться в комнате. Я пролистал ее дневники и узнал, что Грейси была из тех, кто любит поработать над собой лезвием бритвы; Грейси ненавидела себя и свою жизнь; Грейси не любила свое лицо, считала себя толстой и вела учет каждой съеденной в нарушение диеты крупинке. А потом на одной странице: «Я скучаю по маме». Я спросил одного из патрульных полицейских: «Ее мать умерла?» И услышал в ответ: «Нет, она на кухне».
Грейси была старшей из двоих детей. У ее младшей сестры был синдром Дауна, и мать жила ради этого ребенка. Она учила девочку на дому, занималась с ней гимнастикой на мате в гостиной. И пока мать изображала из себя святую, отец приставал к Грейси.
Я забрал дневник девочки в участок и сделал с него две ксерокопии. На нем были пятна крови, потому что Грейси резала себе руки, когда писала. Одну копию я отдал медицинскому эксперту, вторую отнес шефу со словами: «Кто-то в этой семье должен узнать, что происходило в доме».
После похорон Грейси я позвонил ее матери и попросил о встрече. Мы сели в гостиной перед пылающим камином. Я передал ей копию дневника и сказал, что отметил в нем страницы, которые ей обязательно нужно прочесть. Женщина посмотрела на меня остекленевшими глазами и ответила, что ее семья начинает с чистого листа. Она выразила мне благодарность, а потом у меня на глазах бросила дневник в огонь.
Я думаю о Грейси Чивер, осторожно забираясь в кульверт, где было обнаружено тело Джесс Огилви. Она завернута в лоскутное одеяло и полностью одета. Ее одежда и кожа покрыты тонким слоем инея. Уэйн Нассбаум снимает латексные перчатки, в которых осматривал Джесс, и дает указания своему помощнику подождать, пока криминалисты не закончат фотографировать место, прежде чем перевозить тело в больницу для вскрытия.
- Первое впечатление? - спрашиваю я.
- Она мертва уже какое-то время. Несколько дней, я думаю, хотя трудно сказать. Морозная погода превратила это место в импровизированный морг. - Он сует руки под мышки. - Сомневаюсь, что ее убили здесь. Царапины на спине, похоже, появились, когда ее волокли по земле уже мертвую. - Немного подумав, он спрашивает: - Твои ребята нашли зуб?
- А что?
- У нее одного не хватает.
Я делаю мысленную заметку: сказать следователям, чтобы поискали.
- Выбит ударом? Или взят в качестве трофея после смерти?
Уэйн качает головой:
- Рич, ты знаешь, я не готов играть в угадайку в четыре часа утра. Позвоню тебе, когда отчет будет готов.
Он уходит, и тьму освещает вспышка фотокамеры криминалиста.
В этот момент мы все похожи на призраков.
Марк Магуайр сглатывает, увидев рюкзак, который вернули из лаборатории.
- Это тот, что подарила ей тетка, - бормочет он.
Парень в шоке. Ему не только сообщили, что его девушка мертва, но через несколько секунд арестовали за ее убийство. Полицейские пришли за ним в его квартиру в семь утра. Сейчас, во время допроса, на нем одежда, в которой он спал: трикотажные штаны и выцветшая футболка с эмблемой Вермонтского университета. Время от времени его пробивает дрожь, в конференц-зале гуляют сквозняки, но это только вызывает у меня воспоминания о синеватой коже Джесс Огилви.
Мне цепь событий представляется такой: Магуайр поссорился с Джесс, ударил ее и непреднамеренно убил, при этом у девушки вылетел зуб. В панике он замел следы и попытался изобразить похищение: разрезанная москитная сетка, перевернутая стойка с дисками, записка в почтовом ящике, рюкзак с одеждой Джесс.
Я вынимаю из рюкзака вещи - в основном большого размера; стройная фигурка Джесс явно в них утонула бы.
- Более сообразительный преступник, который хочет запутать полицию, взял бы одежду, подходящую ей, - рассуждаю я. - Но ты ведь не слишком умен, верно, Марк?
- Я уже говорил вам, что не имею отношения к…
- Ты выбил ей зуб, когда дрался с ней? - спрашиваю я. - Так парни вроде тебя уходят? Избивая своих подружек?
- Я не бил ее…
- Марк, тебе не выкрутиться. У нас есть ее тело, на руках и на шее у нее следы побоев, это ясно как день. Сколько времени нам понадобится, по-твоему, чтобы связать их с тобой?
Он морщится:
- Я вам говорил, мы поссорились, и я схватил ее за руки. Прижал к стене. Я хотел… Я хотел… проучить ее.
- И эта лекция завела тебя слишком далеко, верно?
- Я не убивал ее. Клянусь Богом!
- Зачем ты отнес ее тело в лес?
Парень смотрит на меня:
- Прошу вас. Вы должны мне поверить.
Я встаю и нависаю над ним:
- Ничему я не должен верить из твоих слов, сопляк. Ты уже один раз соврал мне про ссору с ней в выходные, когда выясняется, что вы ругались с ней и во вторник тоже. Отпечаток твоего ботинка найден под окном с разрезанной москитной сеткой, твои отпечатки пальцев - на ее горле, и еще у меня есть тело девушки, которая была приведена в порядок и перевезена. Спроси любого присяжного в этой стране, это все сильно похоже на попытку парня, который убил свою подружку, скрыть преступление.
- Я не резал сетку. Не знаю, кто это сделал. И я не избивал ее. Я разозлился, да, толкнул ее… и ушел.
- Верно. А потом вернулся и убил.
Глаза Магуайра полны слез. Я гадаю, ему действительно жаль Джесс Огилви или он расстроен, что его поймали.
- Нет, - говорит он глухим голосом. - Нет, я любил ее.
- Ты так же плакал, когда убирал ее кровь в ванной? А когда вытирал кровь с ее лица?
- Я хочу увидеть Джесс, - просит Марк. - Позвольте мне посмотреть на нее.
- Надо было думать об этом раньше, - говорю я и отхожу от него.
Пусть пару минут потушится в ощущении собственной вины, прежде чем я вернусь и выжму из него признание. Магуайр утыкается лицом в ладони. И тут я замечаю, что на них нет ни ссадин, ни царапин, ни синяков, которые обязательно появляются, если ударишь кого-нибудь так сильно, что у твоего противника вылетит зуб.
Тэо
К пяти годам я понял, что между мной и Джейкобом есть разница.
Я должен был съедать с тарелки все, что на нее положили, а Джейкоб мог оставлять на ней такие продукты, как горошек и помидоры, потому что ему не нравились ощущения, которые возникают от них во рту.
Какие бы детские песенки я ни любил слушать, пока мы ехали в машине, они всегда уступали место Бобу Марли.
По вечерам я должен был убирать все свои игрушки, но шестифутовой колонне машинок, которые Джейкоб целый день расставлял по полу, дозволялось змеиться по коридору целый месяц, пока ему не надоедало.
Хотя по большей части я оказывался просто лишним. Потому что, как только у Джейкоба наступал очередной кризис, а это случалось постоянно, мама бросала все и бежала к нему. И обычно брошенным оказывался я.
Однажды, когда мне было лет семь, мама обещала мне, что днем в субботу отведет нас смотреть 3D-фильм «Дети-шпионы». Я всю неделю ждал этого момента, так как мы редко смотрели фильмы в кино, особенно 3D, у нас на это не было лишних денег; но мне попались бесплатные очки в коробке с хлопьями, и я канючил и канючил, пока мама не согласилась. Но это - вот сюрприз! - оказалось мелочью. Джейкоб прочел все свои книги про динозавров и начал раскачиваться и впадать в истерику при мысли, что ему нечего будет читать перед сном, тогда мама приняла оперативное решение и отвела нас в библиотеку вместо кинотеатра.
Вероятно, я отнесся бы к этому спокойно, но в библиотеке была яркая витрина, где демонстрировались книги, созданные на основе фильмов. «БУДЬ РЕБЕНКОМ-ШПИОНОМ!» - призывала она и была наполнена изданиями вроде «Шпионка Хэрриет», историями про мальчиков Харди и Нэнси Дрю. Я посмотрел, как мама отвела Джейкоба в секцию с научно-популярной литературой под шифром 567, что в десятичной классификации Дьюи, даже мне было известно, означает динозавров. Они сели прямо в проходе, как будто притащить меня в библиотеку и испортить мне день - это такая мелочь. И принялись читать книгу про орнитоподов.
Вдруг я понял, что нужно сделать.
Если мама замечает только Джейкоба, значит я должен стать им.
Наверное, во мне закипела досада, накопленная за семь лет жизни. Иначе я не могу объяснить, почему сделал то, что сделал. То есть я понимал: это перебор.
В библиотеках нужно вести себя тихо.
Библиотечные книги сакральны, они вам не принадлежат.
Только что я сидел в детской комнате в уютном кресле, похожем на гигантский кулак, и вот уже ору во все горло, скидываю книги с полок и вырываю из них страницы. А когда библиотекарша спросила: «Чей это ребенок?», я пнул ее ногой по голени.
У меня был талант устраивать буйные сцены. В конце концов, я всю жизнь учился, наблюдая за мастером.
Собралась толпа. Другие библиотекари сбежались посмотреть, что происходит. Я только раз смешался во время своего концерта - когда увидел лицо моей матери, стоявшей у края толпы любопытных. Она смотрела на меня и была белая как статуя.
Очевидно, она должна была забрать меня оттуда. И очевидно, это означало, что Джейкоб не сможет взять книги, которые он хотел принести домой. Мама крепко схватила его за запястье - он сразу поднял вой - и подцепила меня свободной рукой. Мы с братом оба пинались, извивались и орали всю дорогу до парковки.
Когда мы дошли до машины, мама поставила меня. И я сделал то, что Джейкоб делал у меня на глазах тысячу раз: размяк, как спагетти, и упал на асфальт.
И вдруг я услышал нечто такое, чего до сих пор ни разу не слышал. Это было громче, чем наши с Джейкобом вопли, и это исходило изо рта моей матери.
Она визжала. Она топала ногами. Вопила и при этом махала руками, дрыгала ногами и мотала головой взад-вперед. Люди глядели на нее со всех сторон парковочной площадки.
Я тут же замолк. Хуже того, что весь мир смотрит, как я схожу с ума, было только одно: если весь мир смотрел, как сходит с ума моя мама. Я закрыл глаза, отчаянно желая, чтобы земля разверзлась и поглотила меня.
А Джейкоб продолжал визжать и биться в истерике.
- Думаешь, мне не хочется терять терпение постоянно? - крикнула мама, а потом собралась, усадила извивающегося Джейкоба на заднее сиденье и пристегнула ремень безопасности. Затем подняла меня с асфальта и сделала со мной то же самое.
Но я рассказываю вам эту историю вовсе не потому. Главное, что в тот день мама впервые расплакалась у меня на глазах, она больше не могла стойко держать все внутри себя.
Эмма
Из колонки Тетушки Эм.
Когда в коробки с хлопьями перестали класть игрушки?
Помню, в детстве я ходила по проходу с сухими завтраками в супермаркете, а это такой же чисто американский феномен, как и фейерверки на Четвертое июля, и выбирала себе утреннюю еду в зависимости от того, какова была награда: летающая тарелка с мордочкой кролика Трикса; голографическая наклейка с гномом; колесо с загадкой, написанной шифром Цезаря. Я могла целый месяц давиться хлопьями с изюмом и отрубями, если в конце меня ждало волшебное кольцо.
Я не могу признаться в этом открыто. Прежде всего мы теперь все должны быть супермамами, а не признаваться в своих недостатках. Большое искушение - верить, что все матери по утрам просыпаются бодрыми и свежими, никогда не повышают голоса, готовят только здоровую еду и так же непринужденно общаются с генеральным директором, как с руководителем родительского комитета.
Тут есть секрет: таких матерей не существует. Большинство из нас, даже если мы в этом никогда не признаемся, давятся хлопьями с изюмом и отрубями в надежде получить за это волшебное кольцо.
На бумаге я выгляжу очень хорошо. У меня есть семья, и я пишу колонку в газете. В реальной жизни мне приходится отдирать суперклей от ковра, я вечно забываю разморозить что-нибудь к обеду и планирую, чтобы на моей могиле выбили: «ПОТОМУ ЧТО Я ТАК СКАЗАЛА».
Реальные матери удивляются: почему дающие советы родителям и домашним хозяйкам эксперты - причислю к ним и тех, что вещают со страниц «Бёрлингтон фри пресс», - объединяют усилия и толкуют об одном, когда сами едва могут поднять голову над буйным морем воспитания детей.
Реальные матери не выслушивают с робким смущением непрошеные советы пожилой дамы по поводу того, как нужно обращаться с капризным ребенком. Мы просто берем его и сажаем этой даме в тележку с покупками, говоря: «Отлично! Наверное, вы с ним лучше справитесь».
Реальные матери знают, что есть на завтрак холодную пиццу - это нормально.
Реальные матери согласны, что с воспитанием детей легче потерпеть поражение, чем преуспеть.
Если воспитание - это коробка с невкусными хлопьями, тогда реальные матери знают, что соотношение хлопьев и веселья в ней сильно несбалансированно. На каждый момент, когда ваш ребенок прислушивается к вам, говорит, что любит вас, или без вашей подсказки защищает своего брата у вас на глазах, приходится много других моментов, когда вокруг вас царит полный хаос, вы совершаете ошибки или испытываете сомнения.
Реальные матери, может, и не впадают в ересь, но иногда они втайне хотят выбрать на завтрак что-нибудь другое, а не эти бесконечные хлопья.
Реальные матери переживают, что другие матери найдут это волшебное кольцо, в то время как они будут искать и искать его долгие годы.
Успокойтесь, реальные матери. Тот факт, что вас волнует, хорошие ли вы матери, сам по себе означает, что вы уже ими стали.
Во время короткого приступа писательства я делаю себе сэндвич с тунцом и слушаю дневные новости. Местный канал так ужасен, что я смотрю его потехи ради. Если бы я сейчас училась в колледже, то поднимала бы кружку и делала глоток пива всякий раз, как ведущие неправильно произносят слово или роняют блокноты с заметками. Моя любимая из недавних ошибок: когда ведущий новостей рассказывал о предложении сенатора от Вермонта пересмотреть политику медицинского страхования для особых категорий граждан, а вместо видеозаписи с его речью на экран вывели ролик о том, как группа местных стариков наблюдает за купанием белого медведя.
Сегодняшняя главная новость совсем не веселая.
- Рано утром в понедельник, - говорит ведущий, - тело Джессики Огилви было обнаружено в лесу позади ее дома. Двадцатитрехлетняя студентка Вермонтского университета пропала в прошлый вторник.
Тарелка падает с моих коленей, когда я встаю; на глаза наворачиваются слезы. Хотя я знала, что это возможный исход - даже вероятный, так как дни шли, а о Джесс не было никаких известий, - от этого смириться с ее смертью мне не легче.
Я часто думала, каким был бы мир, если бы в нем было больше таких, как Джесс, - молодых мужчин и женщин, которые могут смотреть на людей вроде Джейкоба и не смеяться над их странностями, а радоваться тому, что странности делают этих людей интересными и ст?ящими. Я представляю себе мальчиков, которые могли бы в будущем учиться в классе Джесс: у них не будет проблем с самооценкой, никто не рискнет травить их, как травят Джейкоба в школе. А теперь ничего этого не случится.
В кадре появляется репортерша, она стоит рядом с тем местом, где было найдено тело Джесс.
- Эти печальные события разворачивались так, - скорбно произносит она. - Оперативники отреагировали на звонок по номеру девять-один-один. Он поступил в службу спасения с телефона Джесс Огилви и привел полицейских сюда, в кульверт за домом, где жила девушка.
Репортаж снят на заре; небо окрашено в розовый цвет. На дальнем плане видны криминалисты, они расставляют метки, делают измерения, фотографируют.
- Вскоре после этого, - продолжает репортерша, - полиция арестовала приятеля Огилви, двадцатичетырехлетнего Марка Магуайра. Отчет о вскрытии еще не поступил…
Если бы я моргнула, то, вероятно, никогда не заметила бы этого. Если бы репортерша не переставила ногу, я бы никогда не увидела этого. Картинка промелькнула так быстро - мимолетная вспышка у края экрана, и все.
Лоскутное одеяло всех цветов радуги, КОЖЗГСФ, снова и снова.
Я «замораживаю» картинку - это новомодная фишка спутниковой системы, которую мы используем, - и прокручиваю видеосюжет назад, после чего запускаю снова. Может, мне только показалось? Обман зрения? Или шарфик репортерши мелькнул, а я приняла его за что-то другое. На этот раз все разгляжу.
Но оно на месте, и я отматываю ролик назад вторично.
Однажды я видела такое определение безумия: человек без конца повторяет одно и то же действие, ожидая другого результата. Мое сердце бьется так отчаянно, оно словно подступило к самому горлу. Я бегу наверх, залезаю в шкаф Джейкоба, где пару дней назад нашла рюкзак Джесс, завернутый в лоскутное одеяло.
Которого нет.
Я сажусь на его кровать и глажу рукой подушку. Сейчас, в 12:45, Джейкоб на уроке физики. Сегодня утром он говорил мне, что у них будет лабораторная по законам Архимеда, они попытаются определить плотность двух неизвестных материалов. Какая масса, помещенная в среду, вызывает вытеснение? Что плавает, а что тонет?
Я поеду в школу и заберу мальчиков, скажу, что мы идем к зубному, в парикмахерскую. Но мы не вернемся домой, а вместо этого будем ехать и ехать, пока не пересечем границу с Канадой. Я упакую чемоданы, и мы больше никогда сюда не вернемся.
Прокручивая в голове эти мысли, я понимаю: все это блажь. Джейкобу не понять, что значит не вернуться домой. И где-то в полицейском участке сидит парень Джесс, который, может быть, ни в чем не виноват.
Спустившись вниз, я перебираю онемевшими пальцами стопку накопившихся счетов. Я знаю, это где-то здесь… а потом нахожу под повторным уведомлением от телефонной компании. Карточка Рича Мэтсона с его мобильным телефоном, нацарапанным на обороте.
На всякий случай, так он сказал.
На всякий случай… вдруг вам подумается, что ваш сын причастен к убийству. На случай, если вы столкнетесь с неопровержимым свидетельством своего материнского провала. На случай, если вам не разорваться между тем, что хочется сделать, и тем, что вы должны предпринять.
Детектив Мэтсон был честен со мной. Я буду честна с ним.
Автоответчик включается после первого же гудка. Я вешаю трубку, потому что все заготовленные слова слиплись, как намешенные в замазку. Во второй раз я откашливаюсь и говорю:
- Это Эмма Хант. Мне… мне очень нужно с вами поговорить.
Зажав в руке телефон, как амулет, я возвращаюсь в гостиную. Новости кончились, теперь показывают какую-то мыльную оперу. Я отматываю видео назад, пока не появляется сюжет про Джесс Огилви. Намеренно отвожу глаза и смотрю на другую сторону экрана, но оно все еще там: флаг на поле боя, наносекунда правды, раскрашенная во все цвета спектра.
Как бы я ни старалась, не могу не видеть это чертово лоскутное одеяло.
Джейкоб
Джесс мертва.
Мама сообщает мне об этом после школы. И пристально вглядывается в меня, будто подбирает ключ к выражению моего лица, так же как я изучаю угол бровей, положение рта, размер зрачков и пытаюсь связать их с эмоцией. На мгновение у меня возникает мысль: «У нее тоже синдром Аспергера?» Но потом, когда она вроде бы анализирует мои черты, ее лицо меняется, и я не могу определить, что она чувствует. Уголки глаз напряжены, губы поджаты. Она злится на меня или просто расстроена смертью Джесс? Она ждет от меня реакции на новость, которая мне и так известна? Я могу изобразить шок (челюсть отвисла, глаза навыкате), но это будет означать, что я лгу, и тогда мое лгущее лицо (глаза закачены к потолку, зубы закусывают нижнюю губу) возьмет верх над шокированным. Кроме того, запрет на ложь стоит в верхней части списка домашних правил.
Повторю их кратко:
1. Убирай за собой.
2. Говори правду.
Что касается смерти Джесс, я не нарушил ни одно.
Представьте, что случится, если вас забросят из Америки в Англию. Вдруг слово «bloody», «кровавый», станет ругательством, а не описанием места преступления. «Pissed» будет означать «взбешенный», а не «пьяный». «Dear» придется понимать как «дорогой», в смысле «недешевый», а не «любимый». «Potty» у англичан - это не ночной горшок, а человек, выживший из ума; публичная школа у них - частная школа, а «fancy» - глагол.
Если вас забросили в Великобританию и при этом вы кореец или португалец, ваше смятение вполне ожидаемо. В конце концов, вы не знаете языка. Но если вы американец, то формально вы его знаете. В результате вы оказываетесь втянутым в разговор, в котором ничего не понимаете, и постоянно переспрашиваете собеседников в надежде, что смысл вроде бы знакомых слов вдруг заново раскроется вам.
Примерно так чувствует себя человек с синдромом Аспергера. Мне приходится сильно постараться над тем, что у других людей получается совершенно естественно, ведь я здесь турист.
И это поездка с билетом в один конец.
Вот что я буду помнить о Джесс:
1. На Рождество она подарила мне малахитовое куриное яйцо.
2. Кроме нее, я не знаю больше никого родившегося в Огайо.
3. Волосы у нее выглядели по-разному на улице и в помещении. Под лучами солнца они сияли и становились менее желтыми и более огненными.
4. Она познакомила меня с фильмом «Принцесса-невеста», а это, вероятно, одна из лучших картин в истории кинематографа.
5. Номер ее почтового ящика в Вермонтском университете 5995.
6. Ей становилось дурно от вида крови, но она все равно пришла на мое выступление этой осенью, когда я делал доклад на физике про особенности брызг крови, и слушала, сев спиной к экрану проектора.
7. Даже когда бывали моменты, что ей, вероятно, страшно надоедало слушать мою болтовню, она ни разу не попросила меня замолчать.
Я первый человек, который говорит вам, что не понимает любви. Как можно одновременно любить свою новую прическу, любить свою работу и любить свою девушку? Очевидно, что это слово не может означать одно и то же в разных ситуациях, вот отчего я никогда не мог разобраться в этом посредством логики.
Физическая сторона любви ужасает меня, честно говоря. Когда ты гиперчувствителен к прикосновениям или даже к тому, что кто-то стоит близко и может до тебя дотронуться, в сексуальном опыте для тебя нет ничего привлекательного.
Я упоминаю обо всем этом, чтобы оттянуть признание в последнем, что буду помнить о Джесс:
8. Вероятно, я любил ее. По-настоящему любил.
Если бы я писал сюжет научно-фантастического сериала для телевидения, он был бы про эмпата - человека, который умеет считывать ауру людских эмоций и одним прикосновением впитывает в себя их чувства. Как было бы здорово, если бы я мог посмотреть на счастливого человека, дотронуться до его руки и внезапно наполниться такой же кипучей радостью, какую испытывает он, вместо того чтобы мучиться вопросом, не перепутал ли я что-нибудь, интерпретируя его поступки и реакции.
Любой, кто плачет над фильмами, почти эмпат. Происходящее на экране достаточно реально, чтобы вызвать эмоции. Иначе почему вы смеетесь над бурно веселящимися актерами, которые в реальной жизни терпеть друг друга не могут? Или оплакиваете смерть героя, который, как только камера перестанет снимать его, поднимется на ноги, отряхнет с себя пыль и купит гамбургер на обед?
Когда кино смотрю я, все немного иначе. Каждая сцена превращается у меня в голове в карточку из каталога возможных социальных сценариев. Если вы когда-нибудь поругаетесь с женщиной, попробуйте поцеловать ее, чтобы обезоружить. Если в разгар боя вы увидите, что вашего приятеля подстрелили, дружба обязывает вас под огнем идти ему на выручку. Если вы хотите быть душой компании на вечеринке, скажите: «Тога!»
Позже, оказавшись в такой же ситуации, я могу перебрать свои карточки с киношными сценками, мимикой и поведением и буду уверен, что все пойму правильно.
Между прочим, я никогда не плакал в кино.
Однажды я рассказывал Джесс все, что знаю о собаках.
1. Они эволюционировали из мелких млекопитающих, которые назывались миациды и жили на деревьях сорок миллионов лет назад.
2. Их одомашнили пещерные люди в палеолите.
3. Вне зависимости от породы у любой собаки триста двадцать одна кость и сорок два постоянных зуба.
4. Далматины рождаются целиком белые.
5. Собаки топчутся кругами на одном месте, перед тем как лечь, потому что, когда они были дикими животными, это помогало им приминать высокую траву и устраивать себе лежбище.
6. Приблизительно миллион собак были названы главными бенефициарами в завещаниях их хозяев.
7. Они потеют через подушечки стоп.
8. Ученые обнаружили, что собаки способны учуять носом аутизм у детей.
- Это ты выдумал, - сказала Джесс.
- Нет. Правда.
- Почему у тебя нет собаки?
На этот вопрос есть много разных ответов. Я не знал, с чего начать. Например, моя мама сказала: любому, кто забывает два раза в день чистить зубы, не хватит силы духа, чтобы ухаживать за другим живым существом. У моего брата аллергия почти на все, у чего есть мех. Тот факт, что собаки, которые были моей страстью после динозавров, но до криминалистики, перестали меня занимать.
Если честно, то я, вероятно, вообще не хотел иметь собаку. Они как дети в школе, которых я терпеть не могу: вертятся вокруг тебя, а потом уходят, когда понимают, что не получат нужного или желаемого от разговора. Они бродят стаями. Они лижут вас, и вы думаете, это от любви, а на самом деле ваши пальцы просто пахнут сэндвичем с копченой индейкой.
С другой стороны, у котов, по-моему, синдром Аспергера.
Как и я, они очень умны.
И, как и мне, иногда им просто хочется побыть в одиночестве.
Рич
Оставив Марка Магуайра на несколько минут разбираться со своей совестью, я хватаю чашку кофе в комнате отдыха и проверяю голосовую почту. У меня три новых сообщения. Первое от моей бывшей, с напоминанием, что завтра у Саши в школе родительское собрание - событие, которое я, судя по всему, опять пропущу. Второе от моего дантиста, с подтверждением записи. А третье - от Эммы Хант.
- Эмма, - говорю я, перезванивая ей. - Чем могу быть вам полезен?
- Я… я видела, что вы нашли Джесс. - Голос у нее глухой, полный слез.
- Да. Мне очень жаль. Я знаю, вы с ней были близки. - (В трубке слышны всхлипывания.) - Вы в порядке? Хотите, я пришлю к вам кого-нибудь?
- Она была завернута в лоскутное одеяло, - выдавливает из себя Эмма.
Занимаясь такой работой, как у меня, и закрывая очередное дело, иногда легко забыть, что в мире остаются люди, которые страдают от его последствий всю жизнь. Они будут помнить какую-нибудь мелкую деталь о жертве: лежащую посреди дороги туфлю, руку, сжимающую Библию, или, как в данном случае, противоречие между убийством и тем, что жертва была бережно завернута в лоскутное одеяло. Но я больше ничего не могу сделать для Джесс Огилви, кроме как привлечь к ответу ее убийцу.
- Это одеяло, - всхлипывает Эмма, - принадлежит моему сыну.
Я замираю и перестаю размешивать сливки в кофе.
- Джейкобу?
- Я не знаю… Я не понимаю, что это значит…
- Эмма, послушайте, это может вообще ничего не значить, а если значит, Джейкоб все объяснит.
- А что мне делать?! - восклицает она.
- Ничего. Позвольте заняться этим мне. Вы можете привезти его сюда?
- Он в школе…
- Тогда после школы. И вот что, Эмма, успокойтесь. Мы во всем разберемся.
Повесив трубку, я выливаю полную чашку кофе в раковину: вот насколько я рассеян. Джейкоб Хант признался, что был в доме. У него рюкзак, полный вещей Джес Огилви. Он последний, кто видел ее живой.
У Джейкоба синдром Аспергера, но это не исключает вероятности того, что он может быть убийцей.
Я думаю о том, как резко отвергал Марк Магуайр обвинения в убийстве своей подружки, о его руках без синяков и ссадин, его слезах. Потом я думаю о Джейкобе Ханте, который прибрался в доме, где как будто был учинен разгром. Опустил ли он существенную деталь, что сам его устроил?
С другой стороны, у меня есть приятель жертвы, который, конечно, тот еще тип, но он явно убит горем. Отпечаток его ботинка обнаружен под окном с разрезанной москитной сеткой.
С другой стороны, у меня есть парнишка, одержимый страстью к криминалистике. Парнишка, который не любит Марка Магуайра и знает, как совершить убийство и подставить Марка, чтобы мы заподозрили его в преступлении и попытке замести следы.
У меня есть парнишка, который в прошлом уже был замечен на месте преступления.
У меня есть убийство и одеяло, которое связывает с ним Джейкоба Ханта.
Разница между наблюдателем и участником едва различима; вы можете переступить эту разделительную черту, даже не заметив.
Эмма
По пути домой из школы я так сильно сжимаю руль, что у меня начинают дрожать руки. Я то и дело поглядываю на Джейкоба в зеркало заднего вида. Он выглядит так же, как сегодня утром: на нем застиранная зеленая футболка, ремень безопасности сдавливает грудь, темные волосы падают на глаза. Джейкоб не дергается, не накручен, не проявляет никаких внешних признаков того, что чем-то расстроен. Означает ли это, что он непричастен к смерти Джесс? Или причастен, просто это не влияет на него так, как повлияло бы на другого человека?
Тэо говорит об уроке математики - о задаче, которую он решил, а никто другой в классе не смог. Я пропускаю все это мимо ушей.
- Нам с Джейкобом нужно заехать в полицейский участок, - говорю я как можно спокойнее. - Так что, Тэо, я сперва высажу тебя у дома.
- Зачем? - спрашивает Джейкоб. - Он получил результаты по рюкзаку?
- Он не сказал.
Тэо смотрит на меня:
- Мама, в чем дело?
Мне хочется рассмеяться. У меня двое детей: один вообще меня не понимает, а другой понимает слишком хорошо. Я не отвечаю, а вместо этого останавливаюсь рядом с нашим почтовым ящиком.
- Тэо, выскакивай и забери почту. Домой сам зайдешь. Я вернусь, как только смогу.
Мы с Джейкобом уезжаем, а Тэо остается стоять посреди улицы.
Но вместо того чтобы ехать в полицейский участок, я паркуюсь у торгового центра.
- Мы перекусим? - спрашивает Джейкоб. - Я, вообще-то, проголодался.
- Может быть, позже. - Я вылезаю с водительского места и сажусь рядом с ним на заднее сиденье. - Мне нужно кое-что сказать тебе. И это очень плохая новость.
- Как когда умер дедушка?
- Да, очень похоже. Ты знаешь, что Джесс пропала, и ее не могли найти несколько дней, и ваша встреча с ней в воскресенье не могла состояться? Полиция нашла ее тело. Она мертва. - Говоря все это, я внимательно слежу за Джейкобом, готовая заметить искру в его глазу, судорожное сжатие руки, которое можно принять за знак. Но Джейкоб совершенно безучастен, просто смотрит на подголовник у себя перед глазами.
- О’кей, - произносит он через мгновение.
- У тебя есть какие-нибудь вопросы?
Джейкоб кивает:
- Можем мы что-нибудь съесть сейчас?
Я смотрю на своего сына и вижу монстра. Только я не уверена, это его настоящее лицо или маска, созданная синдромом Аспергера.
Честно, я даже не уверена, что это имеет значение.
Когда мы с Джейкобом подъезжаем к полицейскому участку, нервы мои натянуты, как струны на скрипке. Я чувствую себя предателем, отдавая сына в руки детектива Мэтсона. Но есть ли у меня варианты? Девушка мертва. Я не могу жить с этой тайной, не могу не признаваться самой себе в причастности Джейкоба к этой истории.
Не успеваю я обратиться к диспетчеру с просьбой вызвать детектива Мэтсона, как он сам появляется в вестибюле.
- Джейкоб, - говорит он и поворачивается ко мне. - Эмма, спасибо, что привезли его.
Мне нечего сказать. Я отвожу взгляд.
Как Джейкоб.
Детектив кладет руку мне на плечо:
- Я знаю, это нелегко… но вы поступили правильно.
- Тогда почему я этого не чувствую? - бормочу себе под нос.
- Доверьтесь мне, - говорит Мэтсон, и я киваю, потому что нуждаюсь в том, чтобы кто-нибудь взял в руки руль, пока я не отдышусь.
Детектив поворачивается к Джейкобу:
- Я попросил твою маму привезти тебя сюда, так как хочу поговорить с тобой. Я мог бы и правда воспользоваться твоей помощью по некоторым делам.
У меня отвисает челюсть. Это откровенная ложь.
Джейкоб раздувается от гордости, что вполне предсказуемо.
- Думаю, у меня есть на это время.
- Отлично, - отвечает Мэтсон, - потому что мы в затруднении. У нас есть несколько давнишних дел и пара-тройка свежих, которые заставили нас почесать голову. И, увидев, как ты разобрался с парнем, умершим от переохлаждения, я понял, что ты здорово смыслишь в криминалистике.
- Я стараюсь быть в курсе последних достижений, - говорит Джейкоб. - У меня подписка на три журнала.
- Да? Это впечатляет. - Мэтсон открывает дверь, ведущую в полицейский участок. - Давай пройдем куда-нибудь, где не так людно?
Использовать любовь Джейкоба к криминалистике, чтобы заманить в ловушку и выудить из него сведения о смерти Джесс, - это все равно что показать шприц с героином наркоману. Я злюсь на Мэтсона за такое коварство; злюсь на себя за то, что не поняла: у детектива будут свои приоритеты, как у меня есть свои.
Разгоряченная злобой, я иду за ними, но в дверях Мэтсон останавливает меня:
- Вообще-то, Эмма, вам придется подождать здесь.
- Я должна пойти с ним. Он не поймет, о чем вы его спрашиваете.
- По закону он совершеннолетний. - Мэтсон улыбается одними губами.
- Правда, мама, - встревает Джейкоб, и голос его до краев полон сознанием своей важности. - Все в порядке.
Детектив смотрит на меня:
- Вы его законный представитель?
- Я его мать.
- Это не одно и то же, - говорит Мэтсон. - Извните.
«За что?» - мысленно изумляюсь я. За то, что подольстился к Джейкобу и заставил его поверить, что он на его стороне? Или за то, что сделал то же самое со мной?
- Тогда мы уходим, - стою на своем я.
Мэтсон кивает:
- Джейкоб, решение за тобой. Ты хочешь остаться со мной или поехать домой с мамой?
- Вы шутите? - Джейкоб улыбается во весь рот. - Я хочу поговорить с вами, сто процентов.
Дверь за ними еще не закрылась, а я уже несусь к стоянке машин.
Рич
Все честно в любви, на войне и в расследовании. То есть если мне удается убедить подозреваемого, что я - второе пришествие его покойной бабушки и единственный путь к спасению - во всем признаться мне, так тому и быть. Однако все это не отменяет того факта, что я не могу выбросить из головы лицо Эммы Хант, когда она поняла, что предана мной и я не позволю ей участвовать в моей приватной беседе с ее сыном.
Отвести Джейкоба в комнату для допросов нет возможности, потому что там до сих пор сидит и остужает пятки Марк Магуайр. Я оставил его с сержантом, который проходит шестимесячную стажировку у меня, чтобы решить, хочет ли он стать детективом. Я не могу освободить из-под ареста Марка, пока не буду уверен, что у меня есть другой подозреваемый вместо него.
Поэтому я веду Джейкоба в свой кабинет. Размером он чуть больше шкафа, но в нем есть коробки с папками дел и несколько фотографий с мест преступлений; они приколоты к пробковой доске у меня над головой. Все это должно взбодрить парня.
- Хочешь колы или еще чего-нибудь? - спрашиваю я, жестом приглашая Джейкоба сесть на единственный свободный стул.
- Я не хочу пить. Хотя был бы не против что-нибудь съесть.
Я роюсь в ящиках стола, не завалялся ли там леденец на случай срочной необходимости. Если я чему-то научился на работе, так это тому, что, когда все летит к чертям собачьим, упаковка лакричных леденцов помогает увидеть новые перспективы. Бросаю Джейкобу несколько конфет, оставшихся с прошлогоднего Хэллоуина, а он хмурится:
- Они не безглютеновые.
- Это плохо?
- У вас есть «Скиттлс»?
Не могу поверить, что мы торгуемся из-за леденцов, но копаюсь в ящике и выуживаю из него пакетик «Скиттлс».
- Отлично! - Джейкоб отрывает уголок и сыплет конфеты себе прямо в рот.
Я откидываюсь на спинку стула:
- Ты не возражаешь, если я сделаю запись? Тогда у меня будет все зафиксировано, если мы докопаемся до каких-нибудь ужасных выводов.
- О, конечно. Если это поможет.
- Поможет, - говорю я и нажимаю кнопку на магнитофоне. - Как ты все-таки узнал, что тот парень умер от переохлаждения?
- Это просто. У него на руках не было ран, какие появляются при защите; была кровь, но не было открытой травмы… и конечно, то, что он был в нижнем белье. Это само за себя говорило.
Я качаю головой:
- Благодаря тебе я выглядел гением в глазах медицинского эксперта.
- А о каком самом странном преступлении вы слышали?
Я задумываюсь на мгновение.
- Молодой парень прыгнул с крыши здания, намереваясь совершить самоубийство, но пролетел мимо открытого окна ровно в тот момент, когда из него раздался пистолетный выстрел.
Джейкоб усмехается:
- Это городская легенда. Ее разоблачили в «Вашингтон пост» в тысяча девятьсот девяносто шестом: такой пример привел в своей речи бывший президент Американской академии судебных наук, чтобы показать, с какими юридическими сложностями сталкивается судебно-медицинский анализ. Но в любом случае пример хороший.
- А как насчет тебя?
- Техасский убийца по прозвищу Глазное Яблоко. Чарльз Олбрайт, который преподавал естественные науки, убивал проституток и вырезал им глаза в качестве трофеев. - Джейкоб морщится. - Очевидно, поэтому я никогда не любил своего учителя биологии.
- В этом мире есть много людей, которых ты никогда не заподозришь в убийстве. - Я исподтишка наблюдаю за Джейкобом. - Ты так не думаешь?
На долю секунды по его лицу пробегает тень.
- Вам лучше знать.
- Джейкоб, я в небольшом затруднении. Мне хотелось бы посоветоваться с тобой насчет текущего дела.
- Дела Джесс, - уточняет Джейкоб.
- Да. Но это сложно, потому что ты знал ее. Так что, если мы собираемся говорить начистоту, тебе придется отказаться от своего права не обсуждать это. Ты понимаешь, о чем я говорю?
Он кивает и начинает цитировать полицейское предупреждение подозреваемым:
- Я имею право хранить молчание. Все, что я скажу, может быть и будет использовано против меня в суде. Я имею право на присутствие адвоката во время допроса. Если я не могу оплатить услуги адвоката, мне будет назначен защитник…
- Именно, - бормочу я. - Вообще-то, у меня тут есть копия этого уведомления. Если ты поставишь наверху свое имя и подпишешь внизу, я смогу доказать шефу, что ты не просто помнишь этот текст наизусть, но и понимаешь его смысл.
Джейкоб берет у меня ручку и быстро пишет свое имя на подготовленной мной бумаге.
- Теперь мы можем поговорить о деле? - спрашивает он. - Что у вас есть?
- Ну, рюкзак ничего нам не дал.
- Никаких отпечатков?
- Только те, которые мы определили как отпечатки Джесс. Кое-что интересное обнаружилось в доме: москитная сетка разрезана и окно открыто.
- Вы думаете, так преступник попал в дом?
- Нет, потому что дверь была не заперта. Но мы нашли под окном отпечаток ботинка, который совпал с отпечатком обуви парня Джесс.
- Есть одна отличная серия «Борцов с преступностью», там отпечатки следов на улице не проявлялись, пока не пошел снег… - Джейкоб обрывает сам себя и возвращается к теме. - Значит, Марк убивает Джесс и пытается создать видимость, что все было иначе - кто-то вломился в дом, разрезал москитную сетку, опрокинул табуретки и стойку с дисками?
- Что-то вроде этого. - Я смотрю на руки Джейкоба. Как и у Магуайра, на них нет никаких повреждений. - Как по-твоему, трудно распознать, что обстановка на месте преступления должна ввести следователей в заблуждение?
Джейкоб не успевает ответить, как звонит мой мобильник. Я узнаю номер. Это Бэзил - он сопровождал медицинского эксперта в больницу.
- Извини, я на минутку, - говорю я Джейкобу, выхожу в коридор и закрываю за собой дверь, прежде чем ответить на звонок. - Что у тебя?
- Помимо царапин на спине и синяков на горле и плечах, есть еще несколько ушибов в периорбитальной области…
- Выражайся по-английски, Бэзил.
- Глаза енота, - говорит он. - У нее сломан нос и трещина в черепе. Причина смерти - субдуральная гематома.
Я пытаюсь представить, как Джейкоб Хант делает хук справа Джесс Огилви и проламывает ей череп.
- Отлично. Спасибо.
- Это не все, - продолжает Бэзил. - Белье на ней надето задом наперед, но следы сексуального насилия отсутствуют. Ее лицо было чисто вымыто, разводы от крови остались у линии роста волос. И этот выбитый зуб. Мы нашли его.
- Где?
- Завернут в туалетную бумагу и засунут в карман ее спортивных штанов, - сообщает Бэзил. - Кто бы это ни сделал, он не просто избавился от тела Джесс Огилви. Он заботился о ней.
Я вешаю трубку и сразу думаю о Саше: месяц назад у нее выпал зуб, когда она гостила у меня. Мы завернули его в салфетку и положили в конверт с именем Зубной феи. Естественно, мне пришлось позвонить своей бывшей и спросить, сколько я должен выложить в обмен на зуб, который «забрала» фея? Пять долларов. Можете в такое поверить? Значит, за весь мой рот я получил бы сто шестьдесят! Когда Саша уснула и я обменял конверт на хрустящего новенького пятидолларового Линкольна, то держал его в руке и думал: что, черт возьми, мне делать с детским зубом?! Я представил, что у Зубной феи есть множество пустых стеклянных банок, в которые люди кладут морские раковины, только у нее в них хранятся тысячи маленьких молочных клыков. Так как у меня дома такого декора не имеется, я решил просто выбросить проклятый зуб, но в последнюю минуту не смог. Это же детство моей дочери, запечатанное в конверт. Сколько мне выпадет шансов подержать в руках кусочек ее жизни?
Чувствовал ли Джейкоб Хант нечто подобное, когда держал в руке зуб Джесс?
Глубоко вдохнув, я возвращаюсь в свой кабинет. Бой будет без боксерских перчаток.
- Ты когда-нибудь был на вскрытии, Джейкоб?
- Нет.
Я сажусь за стол:
- Первым делом патологоанатом берет здоровенную иглу и втыкает ее в глаз трупа, чтобы вытащить стекловидное тело. Если провести его токсикологический анализ, можно узнать, что было в организме жертвы в момент смерти.
- Какой токсикологический анализ? - спрашивает Джейкоб; нарисованная мной жуткая картина ничуть его не смутила. - На алкоголь? Лекарства? Запрещенные наркотики?
- Затем патологоанатом вскрывает тело, делая разрез в форме буквы «Y», и отделяет кожу. Он распилит ребра, сделает кружок, чтобы его можно было поднять, как крышку с банки, и начнет вынимать изнутри органы, один за другим… взвешивать их… отрезать кусочки для исследования под микроскопом.
- «Однажды пришел переписчик и пытался опросить меня. Я съел его печень с фасолью и хорошим кьянти»[19 - Фраза из триллера «Молчание ягнят».].
- Потом медэксперт берет пилу, срезает верхушку черепа и вскрывает его с помощью стамески. Залезает внутрь и вынимает мозг. Джейкоб, тебе знаком звук, который раздается, когда мозг извлекают из черепа? - Я изображаю его, как будто ломают сургучную печать.
- Потом его взвешивают, да? - спрашивает Джейкоб. - Средний человеческий мозг весит три фунта, но самый большой из описанных весил пять фунтов одну и одну десятую унции.
- Все это только что было описано, - говорю я, подаваясь вперед. - И все это когда-то было твоей подругой Джесс. Что ты думаешь об этом?
Джейкоб оседает на стуле:
- Я не хочу думать об этом.
- А я хочу рассказать тебе кое о чем, что обнаружилось во время вскрытия тела Джесс. Может быть, ты объяснишь мне, как такое могло случиться.
Джейкоб заметно оживляется, он готов сыграть в эту игру.
- На теле были синяки, которые свидетельствуют, что кто-то схватил ее за руки и потом душил, взяв за горло.
- Ну… - задумывается Джейкоб, - там были синяки, оставшиеся от пальцев рук или от всей руки?
- Скажи мне, Джейкоб, ведь это ты схватил Джесс за руки, да?
Его лицо, когда он понимает, что попал в ловушку, сильно напоминает лицо его матери. Джейкоб обхватывает руками подлокотники кресла и качает головой:
- Нет.
- А как насчет удушения? Ты ведь не собираешься лгать мне об этом, а?
Он закрывает глаза и морщится, как от боли:
- Нет…
- Так зачем ты душил ее?
- Ни за чем!
- Вы подрались? Она сказала тебе какую-нибудь гадость?
Джейкоб придвигается к краю кресла и начинает раскачиваться. Он не смотрит мне в глаза, как бы я ни повышал голос. Лучше бы я записывал этот разговор на видео. Если поведение этого парня не подтверждение вины, тогда я, честно говоря, не знаю, что может им быть.
- У меня не было причин душить Джесс, - говорит Джейкоб.
Я не обращаю на него внимания.
- Ты душил ее, пока она не перестала дышать?
- Нет…
- Ты ударил ее по лицу?
- Что? Нет!
- Тогда почему у нее выбит зуб?
Джейкоб смотрит на меня и застает врасплох. Взгляд его такой прямой, открытый и в нем такая боль, что я вынужден отвернуться, как делает обычно он сам.
- Это была случайность, - тихо признается Джейкоб, и только тут я понимаю, что задержал дыхание и не смел выдохнуть.
Оливер
Этим утром я научил Тора держать канцелярскую скрепку на носу.
- Хорошо, - говорю я, - давай теперь повернемся.
Мне представляется это так: если я научу его держать на носу скрепку и делать еще что-нибудь, например переворачиваться или лаять под музыку, нас возьмут в университетскую команду.
Только я снова положил ему на нос скрепку, как в кабинет врывается какая-то полоумная женщина.
- Мне нужен адвокат! - задыхаясь, выпаливает она.
Ей, наверное, лет около сорока или немного за сорок: около рта видны морщины и в темных волосах - немного проседи, но глаза у нее молодые. Они как карамель или ириски, и какого черта я смотрю на потенциального клиента и перебираю в голове добавки к мороженому?!
- Проходите сюда! - Я встаю и предлагаю ей стул. - Садитесь и расскажите, в чем ваша проблема.
- Но у меня нет на это времени. Вы должны пойти со мной прямо сейчас.
- Но я…
- Моего сына допрашивают в полицейском участке, и вы должны это остановить. Я нанимаю вас от его имени.
- Звучит устрашающе, - говорю я, и Тор роняет скрепку.
Я поднимаю ее с пола, чтобы пес не проглотил в мое отсутствие, и хватаю пальто.
Знаю, с моей стороны это чистая корысть, но я надеюсь, что она приведет меня к припаркованному у пиццерии «БМВ». Вместо этого женщина сворачивает вправо к видавшей виды «вольво», которая отмотала, наверное, не меньше трехсот тысяч миль. Может, стоило попросить аванс наличными? Я забираюсь на пассажирское сиденье и протягиваю своей нанимательнице руку:
- Я Оливер Бонд.
Женщина не пожимает ее. А вставляет ключ в замок зажигания и отъезжает от тротуара с такой безудержной лихостью, что у меня отпадает челюсть.
- Эмма Хант, - говорит она.
Сворачивает за угол, и задние колеса взвизгивают.
- Вы… гм… не могли бы рассказать мне немного о том, что происходит… - Я ахаю, а она пролетает перекресток на красный свет.
- Вы смотрите новости, мистер Бонд?
- Оливер, прошу вас. - Я подтягиваю ремень безопасности. До полицейского участка всего миля или две, но я хочу быть живым, когда мы туда приедем.
- Вы следили за историей про студентку Вермонтского университета, которая пропала?
- Тело которой сегодня нашли?
Машина, скрипя шинами, останавливается у полицейского участка.
- Думаю, мой сын в ответе за это, - говорит она.
Алана Дершовица, знаменитого адвоката-еврея, однажды спросили, взялся бы он защищать Адольфа Гитлера?
- А как же, - ответил Дершовиц, - и выиграл бы.
Когда я заснул на лекции по гражданскому судопроизводству, профессор, который говорил монотонно и делал юриспруденцию немного менее увлекательной, чем наблюдение за тем, как сохнет краска, вылил мне на голову бутылку воды.
- Мистер Бонд, вы нанесли мне удар как студент, на которого не следовало тратить допуски к занятиям, - заявил он.
Я сел, отплевываясь и обтекая.
- Тогда, при всем к вам уважении, сэр, вас следовало бы ударить еще сильнее, - сказал я и удостоился стоячей овации от своих однокурсников.
Люблю рассказывать такие истории пресловутому суду присяжных в качестве примера того, что никогда в жизни не уклонялся от вызова и не собираюсь начинать.
- Пойдемте. - Эмма Хант выключает мотор.
Я кладу ладонь на ее руку:
- Скажите мне для начала, как зовут вашего сына?
- Джейкоб.
- Сколько ему лет?
- Восемнадцать. И у него синдром Аспергера.
Этот термин я слышал, но не собираюсь изображать из себя эксперта.
- Значит, он аутист?
- Формально да, но не такой, как Человек дождя. Он много чего может сам. - Мисс Хант с тоской глядит на полицейский участок. - Мы не могли бы обсудить это позже?
- Нет, если вы хотите, чтобы я представлял интересы Джейкоба. Как он здесь оказался?
- Я привезла его. - Она делает долгий судорожный вдох. - Сегодня я смотрела в новостях репортаж с места преступления и увидела лоскутное одеяло Джейкоба.
- А не может такое же быть у другого человека? Ну, заскочил человек за покупками в «Kohl’s» в прошлом сезоне?
- Нет. Оно самодельное. И лежало в его шкафу… по крайней мере, я так думала. А потом я услышала, как репортерша сказала, что парень Джесс арестован за убийство.
- Джейкоб был ее парнем?
- Нет. Того зовут Марк. Я его не знаю, но мне невыносима мысль, что он отправится в тюрьму без вины. Я позвонила детективу, который занимается расследованием, и тот попросил меня привезти сюда Джейкоба, сказал, что поговорит с ним и обо всем позаботится. - Эмма Хант утыкается лицом в ладони. - Откуда я могла знать, что он заманит Джейкоба в ловушку? Или не позволит мне присутствовать при их разговоре?
- Если Джейкобу восемнадцать, то он прав, - замечаю я. - Ваш сын согласился поговорить с ним?
- Он буквально побежал в участок, как только ему сказали, что он сможет принять участие в анализе места преступления.
- Почему?
- Для него это то же самое, как для вас участвовать в процессе по делу об убийстве какой-нибудь знаменитости после долгих лет работы по тяжбам в сфере недвижимости.
Ну, это мне понятно.
- Полицейские сказали вам, что Джейкоб взят под арест?
- Нет.
- Значит, вы просто привезли его сюда добровольно?
Эмма распадается у меня на глазах.
- Я думала, они только поговорят с ним. Разве я могла предположить, что его сразу запишут в подозреваемые? - Теперь она уже плачет, а мне проще решить, что делать со встреченным в нью-йоркском метро поросенком, чем с плачущей женщиной. - Я лишь пыталась поступить правильно, - сквозь слезы говорит мисс Хант.
Когда я работал кузнецом, то однажды мне пришлось возиться с кобылой, у которой была трещина в кости стопы. Несколько недель отдыха не помогли ей. Хозяева начали уже поговаривать, не отдать ли ее на убой. Я убедил их, чтобы они разрешили мне сделать подкову с перемычкой между концами и не прибивать ее гвоздями, а надеть на копыто. Сперва кобыла отказывалась ходить, и кто бы стал винить бедняжку? Неделю я выманивал ее из стойла, а потом стал заниматься с ней по полчаса в день. Через год я вывел свою подопечную на поле и любовался тем, как она мчится по нему со скоростью слухов.
Иногда нужна помощь, чтобы сделать первый шаг.
Я кладу руку на плечо Эммы. Женщина вздрагивает и глядит на меня этими своими безумными расплавленными глазами.
- Посмотрим, что тут можно сделать, - говорю я, а сам страшно боюсь, как бы она не заметила, что у меня дрожат колени.
У окошка диспетчера я откашливаюсь.
- Мне нужно видеть полицейского…
- Кого именно? - спрашивает скучающий сержант.
Лицо мое заливает краска.
- Того, кто допрашивает Джейкоба Ханта, - говорю я.
Почему я не догадался спросить у Эммы имя этого парня?
- Вы имеете в виду детектива Мэтсона?
- Да. Я хотел бы прервать допрос, который он проводит.
Сержант пожимает плечами:
- Я ничего прерывать не буду. Вы можете подождать. Я скажу ему, что вы здесь, когда он закончит.
Эмма не слушает. Она отошла от меня к двери, ведущей внутрь полицейского участка. Дверь закрыта на электронный замок, который контролирует диспетчер.
- Он там, - бормочет Эмма.
- Что ж, думаю, в данный момент самое лучшее для нас - это играть по их правилам, пока…
Вдруг дверь с жужжащим звуком открывается. В комнату ожидания выходит секретарша с коробкой для курьера почтовой службы.
- Давай, - говорит Эмма, хватает меня за запястье и протаскивает в закрывающуюся дверь; мы бросаемся бежать.
Джейкоб
Я здесь как живое доказательство того, что сны становятся явью.
1. Я сижу и базарю с детективом Мэтсоном.
2. Он делится со мной деталями расследования.
3. Он ни разу не зевнул, не взглянул на часы и ничем другим не выдал, что ему надоело так долго обсуждать со мной обстоятельства преступления.
4. Он хочет поговорить о месте преступления, где произошло исчезновение Джесс, - месте преступления, которое я срежиссировал.
Серьезно, что может быть лучше.
По крайней мере, я так думал, пока он не начал палить в меня вопросами, как пулями. И рот его наполовину улыбается, и я не могу вспомнить: это означает, что он радуется или нет? И разговор переходит с практических вопросов (сколько весит человеческий мозг, сущность посмертных токсикологических анализов) на личные.
Восхищение, вызванное представлением о том, как создается тонкий срез печени для микроскопического исследования, несколько тускнеет, когда детектив Мэтсон заставляет меня вспомнить, что эта печень принадлежала кому-то, кого я знал, с кем смеялся и ждал встречи, а это далеко от тех чувств, какие я обычно испытываю, входя в общение с людьми. Мне хотелось бы, чтобы смерть оставалась теоретической, но в реальности она сильно отличается от кукурузного сиропа и пищевых красителей. Хотя логически я могу понять, что Джесс больше нет, а значит, не имеет смысла желать, чтобы было иначе, раз уж она не в силах изменить ситуацию, однако это не отменяет того факта, что я чувствую, будто проглотил шарик с гелием и он все раздувается и раздувается и, вообще-то, может разорвать меня на части.
Когда мне уже кажется, что хуже быть не может, детектив Мэтсон обвиняет меня в том, что я обижал Джесс.
Ты схватил Джесс за руки, да?
Я не хватал. И говорю ему это.
А душил ее кто? Зачем врать, если это был ты, а?
Ответ мне, разумеется, известен, но он увяз в синтаксисе. Похоже на то, как за обедом тебя спрашивают: «Ты ведь не хочешь этот последний стейк, да?» А ты, конечно, не прочь бы его съесть. Если ответишь «да», означает это, что ты его хочешь или наоборот?
Так почему ты задушил ее? Что тебя заставило? Вы подрались? Она сказала какую-нибудь гадость?
Если бы Джесс была здесь, она посоветовала бы мне сделать глубокий вдох. Попросить своего собеседника говорить помедленнее. Сказать ему, что я ничего не понимаю.
Только Джесс нет.
- Ничто не заставляло меня душить Джесс, - наконец выдавливаю из себя я, и это абсолютная правда, но мое лицо заливается краской, а дыхание становится таким сиплым, будто с каждым выдохом из меня летят опилки.
Однажды, когда мы были маленькие и Тэо обозвал меня умственным карликом, я швырнул в него диванной подушкой, а она опрокинула лампу, которая досталась маме от ее бабушки.
«Как это случилось?» - спросила мама, обретя наконец дар речи.
Подушка сбила ее со стола.
Это была непреложная истина, но мамина рука обрушилась на меня и дала оплеуху. Не помню, чтобы было больно. Но помню чувство стыда, такое жгучее, что казалось, у меня кожа расплавится. И хотя позже мама извинялась, для меня тут навсегда осталась неувязка: честное признание должно освобождать, разве не так? Почему же у меня были неприятности, когда я сказал одной молодой матери, что ее ребенок похож на мартышку? Или когда прочел данную мне на проверку работу одноклассника и сказал, что она ужасна? Или когда поделился с матерью чувством, будто я инопланетянин, которого послали на Землю изучать семьи, потому что никогда не был по-настоящему частью нашей?
Или вот теперь?
Ты душил ее, пока она не перестала дышать? Ты ударил ее по лицу?
Я думаю про Люси, Этель и кондитерскую фабрику. Вспоминаю момент, когда я вошел в океан и не мог выбраться из-за сбивавших с ног волн. В «Борцах с преступностью» следователи всегда дожимают подозреваемых, и те раскалываются перед лицом неопровержимых доказательств.
Все произошло не так, как я планировал.
Или, может, наоборот, мой план срабатывает слишком хорошо.
Я никогда не хотел причинить боль Джесс, вот почему следующий вопрос пронзает меня как копье.
- Тогда почему у нее выбит зуб? - спрашивает детектив Мэтсон.
Я слежу, как у меня перед глазами мгновенно проигрывается заново невидимая картина: я волоку Джесс вниз по лестнице, роняю на последней ступеньке и кричу: «Прости!», хотя в этом нет необходимости; она все равно меня больше не слышит.
Однако, какие бы слова я ни сказал, они не достигнут цели, так как детектив Мэтсон меня не понимает. Тогда я решаюсь на отчаянный шаг, чтобы показать ему, что у меня на уме здесь и сейчас. Я делаю глубокий вдох и смотрю ему прямо в глаза.
С меня как будто сдирают кожу изнутри. Будто в мой мозг вонзаются иглы.
Боже, как больно!
- Это вышло случайно, - шепчу я. - Но я сохранил его. Положил ей в карман.
И снова правда, но детектив, услышав меня, буквально подскакивает на своем месте. Я уверен, ему слышно, как бьется мой пульс, так же как мне самому. Это признак аритмии. Надеюсь, я не умру прямо здесь, в кабинете детектива Мэтсона.
Я отвожу глаза влево от него, вправо, потом вверх - куда угодно, лишь бы не встречаться с ним взглядом вновь. Тут я замечаю часы и вижу, что уже 16:17.
Без пробок от полицейского участка до моего дома можно доехать за шестнадцать минут. Значит, мы доберемся туда не раньше 16:33, а «Борцы с преступностью» начинаются в 16:30. Я встаю, руки дрожат у меня перед грудью, как крылья колибри, но я больше не пытаюсь остановить их. Настает момент в сериале, когда преступник наконец сдается и роняет голову на металлический стол, всхлипывая от чувства вины. Но я-то хочу смотреть телесериал, а не проживать его.
- Мы закончили? - спрашиваю я. - Потому что мне и правда нужно идти.
Детектив Мэтсон встает, и я думаю, что он сейчас откроет дверь, но вместо этого он загораживает мне путь и наклоняется так близко, что я не могу вдохнуть - вдруг в меня попадет выдохнутый им воздух?
- Ты знал, что проломил ей череп? - спрашивает он. - Это случилось в тот же момент, когда ты выбил ей зуб?
Я закрываю глаза:
- Не знаю.
- А что насчет белья? Ты надел его задом наперед, да?
Тут я вскидываю голову:
- Задом наперед? - Откуда я мог это знать? Там не было этикеток, как на моих трусах. Разве бабочка должна быть спереди, а не сзади?
- Снимал с нее белье тоже ты?
- Нет, вы только что сказали, оно было на ней…
- Ты пытался заняться с ней сексом, Джейкоб? - спрашивает детектив.
Я молчу как немой. От одной мысли об этом у меня распухает язык.
- Отвечай мне, черт возьми! - орет он.
Я ищу слова, любые, лишь бы Мэтсон не кричал на меня снова. Я скажу ему, что занимался сексом с Джесс восемьдесят раз, если ему это нужно услышать, только пусть он тогда откроет дверь.
- Ты передвигал ее мертвую, Джейкоб, верно?
- Да! Конечно я ее передвигал! Разве это не очевидно?
- Зачем?
- Мне нужно было устроить место преступления, и она там должна быть. - Ну как же он не понимает!
Детектив Мэтсон склоняет голову набок:
- Вот почему ты это сделал? Хотел совершить преступление и посмотреть, удастся ли тебе выйти сухим из воды?
- Нет, не поэтому…
- Тогда почему?
Я пытаюсь выразить в словах все те причины, по которым сделал то, что сделал. Но если есть одна вещь, которой я не понимаю - ни внутренне, ни тем более внешне, - так это связавшие нас друг с другом узы.
- Любовь означает, что тебе никогда не приходится просить прощения, - бормочу я.
- Для тебя это шутка? Большая веселая игра? Но я смотрю на это по-другому. Девушка мертва, и тут нет ничего смешного. - Детектив подходит ближе, его предплечье касается моего, и я едва могу сосредоточиться из-за шума в голове.
- Скажи мне, Джейкоб, - говорит Мэтсон, - скажи, почему ты убил Джесс?
Вдруг распахивается дверь, ударяя детектива по плечу.
- Не отвечай ему! - орет какой-то незнакомый мужик.
За его спиной стоит моя мать, а позади нее - двое полицейских в форме, которые только что тоже бежали по коридору.
- Кто вы такой, черт возьми?! - спрашивает Мэтсон.
- Я адвокат Джейкоба.
- Неужели? Джейкоб, это твой адвокат?
Я смотрю на незнакомца. На нем штаны цвета хаки и рубашка, но галстука нет. Светлые волосы вроде как у Тэо, и выглядит он слишком молодо для настоящего адвоката.
- Нет, - отвечаю я.
Детектив победно улыбается:
- Ему восемнадцать лет, советник. Он сказал, что вы не его адвокат, и он не просил защищать его.
Я не дурак. И смотрел «Борцов с преступностью» достаточно долго, чтобы понимать, куда идет дело, а потому заявляю:
- Мне нужен адвокат.
Детектив Мэтсон всплескивает руками.
- Мы уходим. - Мама протискивается ближе.
Я тянусь за курткой, которая висит на спинке стула.
- Мистер… как ваше имя? - спрашивает детектив.
- Бонд, - отвечает мой новый адвокат. - Оливер Бонд. - Он улыбается мне.
- Мистер Бонд, ваш клиент подозревается в убийстве Джессики Огилви, - говорит детектив Мэтсон. - Он никуда не пойдет.
Дело 5
Не такой уж хороший доктор
Кей Зиберс было пятьдесят два года, и, по общему мнению, она не отличалась крепким здоровьем. Курить начала много лет назад; страдала ожирением. Но она никогда ничем не болела, пока однажды вечером в 1991 году, после сытного обеда, состоявшего из свиных ребрышек, запитых шардоне, у нее не возникли проблемы с дыханием и острая боль под левой рукой. Это классические симптомы сердечного приступа - ее муж Билл должен был догадаться. В конце концов, он же работал врачом во Флориде и по совместительству к?ронером, то есть определял причины подозрительных смертей на местах гибели людей. Вместо того чтобы вызвать «скорую» и отвезти жену в больницу, муж попытался пустить ей кровь. Хотел сделать пару анализов на работе в тот же день - так сам Билл объяснил свои действия. Однако через несколько часов Кей скончалась. Заключив, что причиной смерти стал коронаротромбоз, Билл Зиберс решил, что во вскрытии нет необходимости.
Через день на основе анонимных сведений о подозрительных действиях было назначено вскрытие тела Кей Зиберс. Отчеты по токсикологии не дали никакого определенного результата, и Кей похоронили. Однако подозрения возникли вновь, когда распространились слухи, что Билл Зиберс спал с лаборанткой на работе. Тело Кей эксгумировали, и криминалист-токсиколог Кевин Баллард провел анализ на сукцинилхолин - препарат, который повышает уровень калия, что ведет к параличу мышц, включая диафрагму. В тканях он обнаружил сукцинилмонохолин - побочный продукт сукцинилхолина и доказательство присутствия яда в теле Кей.
Забавно, что, хотя Билл Зиберс поспешил захоронить тело жены, чтобы скрыть улики, бальзамировочный процесс помог законсервировать сукцинилмонохолин и облегчил его обнаружение.
Рич
Как только я объявляю об аресте Джейкоба Ханта, начинается ад кромешный. Его мать бросается в слезы и одновременно начинает кричать, стоило мне положить руку на плечо Джейкоба и увести его в комнату, где мы снимаем отпечатки пальцев и фотографируем преступников, а по реакции парня можно подумать, я его полоснул мечом. Он смазывает мне кулаком по челюсти, что приводит в ужас его адвоката, который, будучи адвокатом, без сомнения, уже раздумывает, как избавить своего клиента, помимо прочего, от обвинения в применении насилия по отношению к сотруднику полиции.
- Джейкоб! - визжит его мать и хватает меня за руку. - Не прикасайтесь к нему. Он не любит, когда его трогают.
Я осторожно ощупываю подбородок, куда пришелся удар, и бормочу:
- Да, а я не люблю, когда меня бьют, - после чего завожу руки Джейкоба за спину и надеваю на него наручники. - Мне нужно составить несколько бумаг на вашего сына. Потом мы отвезем его в суд для предъявления обвинения.
- Он этого не выдержит, - возражает Эмма. - Позвольте мне, по крайней мере, остаться с ним, чтобы ему было спокойнее…
- Это невозможно, - сухо говорю я.
- Вы же не станете допрашивать глухого без сурдопереводчика!
- Со всем к вам уважением, мэм, ваш сын не глухой. - Я встречаюсь с ней взглядом. - Если вы не уйдете, я вас тоже арестую.
- Эмма… - тихо говорит адвокат и берет ее за локоть.
- Не трогайте меня! - восклицает она и стряхивает с себя его руку, делает шаг вперед к своему сыну, но один из полицейских останавливает ее.
- Уберите их отсюда! - приказываю я и пытаюсь тащить Джейкоба по коридору.
Это все равно что бороться с быком на заднем сиденье автомобиля.
- Слушай, - говорю я, - ты успокойся.
Но он продолжает вырываться от меня, пока я не заталкиваю его в каморку, где стоит машинка для снятия отпечатков пальцев и фотокамера, дорогостоящее оборудование, а я так и вижу, как беснующийся Джейкоб разбивает его.
- Встань здесь, - говорю я, указывая на белую линию на полу. - Смотри в камеру.
Джейкоб поднимает вверх лицо и закрывает глаза.
- Открой глаза.
Он открывает и закатывает их к потолку. Через минуту я все-таки делаю чертов снимок, а потом фотографирую его в профиль.
Поворачиваясь направо, Джейкоб замечает машинку для снятия отпечатков пальцев и замирает.
- Это «LiveScan»? - тихо спрашивает он, и я слышу первые внятные слова с тех пор, как взял его под арест.
- Ага. - Я встаю у клавиатуры и вдруг понимаю, что есть гораздо более легкий способ справиться с Джейкобом. - Хочешь посмотреть, как она работает?
Словно выключателем щелкнули: безумное торнадо превратилось в любопытного ребенка. Джейкоб делает шаг вперед:
- Там цифровые файлы, да?
- Да. - Я набираю на клавиатуре имя Джейкоба. - Твой средний инициал?
- Т.
- Дата рождения?
- Двадцать первое декабря тысяча девятьсот девяносто первого, - говорит он.
- Ты, случайно, не знаешь номер своего полиса социального страхования?
Он выпаливает очередь цифр, заглядывая мне через плечо - что там дальше?
- Вес: сто восемьдесят пять фунтов, - диктует Джейкоб, все более оживляясь. - Род занятий: учащийся школы. Место рождения: Бёрлингтон, Вермонт.
Я беру бутылку лосьона, которым мы смачиваем пальцы, чтобы папиллярные узоры лучше отпечатались, и тут только замечаю, что руки у Джейкоба до сих пор в браслетах, за спиной.
- Хочу показать тебе, как работает эта машинка, - медленно произношу я, - но не могу сделать это, пока ты в наручниках.
- Верно. Я понимаю, - говорит Джейкоб, продолжая смотреть на экран.
Если бы я попросил его отдать руку за возможность увидеть этот сканер в действии, он бы с радостью согласился. Я расстегиваю наручники и протираю пальцы Джейкоба лосьоном, потом беру его правую кисть в свою.
- Сперва мы снимаем плоские отпечатки больших пальцев, - объясняю я, прижимая по одному пальцы Джейкоба. - Потом остальные. - (Это одновременные отпечатки четырех пальцев каждой руки, которые прикладываются к стеклянной пластинке.) - Как только они загрузятся в компьютер, начинается сопоставление их с другими. Теперь прокатываем пальцы из стороны в сторону, согнув внутрь большой, а остальные выпрямив, - говорю я и показываю сначала с одним пальцем, потом со всеми остальными.
Когда машинка отказывается принимать один из прокатанных пальцев, Джейкоб изумленно вскидывает брови:
- Замечательно. Она не хочет вводить плохой отпечаток.
- Нет. Она показывает, если я слишком быстро поднял палец или отпечаток получился слишком темный, тогда я повторяю сканирование.
Закончив с пальцами, я прижимаю к сканеру ладонь Джейкоба - такие отпечатки мы чаще всего находим на оконных стеклах, если преступник заглядывал внутрь дома, - а потом снимаю отпечаток пишущей руки - край согнутой кисти от мизинца до запястья. Когда я переключаюсь на вторую руку Джейкоба, он уже практически все делает сам.
- Это просто, - говорю я, а тем временем на экране выстраиваются в ряд картинки.
- Значит, вы пошлете их в автоматизированную систему дактилоскопической идентификации прямо отсюда? - спрашивает Джейкоб.
- Таков план.
Иметь цифровую систему сканирования пальцев, соединенную с АСДИ, - это Божий дар. Я достаточно пожил на этом свете и помню времена, когда все было гораздо сложнее. Отпечатки будут отосланы в центральное хранилище, где фиксируется факт ареста, и результат направляется в ФБР. Когда посажу Джейкоба под замок, я вернусь сюда и проверю, не привлекали ли его за что-нибудь в прошлом.
Полагаю, ничего не обнаружится, но это не значит, что Джейкоб впервые нарушил закон. Это значит только, что до сих пор его не ловили.
Принтер выплевывает карточку, которую я кладу в папку с документами для ареста вместе с фотографиями. Наверху перечислены все биографические сведения о Джейкобе. Ниже - десять маленьких квадратиков с откатанными пальчиками. Под ними - ряд цифр, выстроившихся, как солдаты.
В этот момент я замечаю лицо Джейкоба. Глаза его сияют, губы изогнуты в улыбке. Его арестовали за убийство, а он на седьмом небе, потому что увидел собственными глазами, как работает сканер отпечатков пальцев.
Я нажимаю кнопку, и принтер выдает вторую карточку.
- Вот. - Я отдаю ее Джейкобу.
Он начинает пружинить на подушечках стоп.
- Вы… то есть… Я могу взять это?
- Почему нет, черт возьми! - говорю я.
Пока Джейкоб завороженно разглядывает карточку, я беру его за локоть и веду в камеру. На этот раз он не взбрыкивает от моего прикосновения. Он его даже не замечает.
Однажды меня вызвали на место самоубийства. Оставшийся присматривать за детьми сестры, десятилетними мальчиками-близнецами, полными оторвами, парень наглотался снотворного. Племянники не смогли добудиться своего дядю и решили позабавиться над ним. Они измазали его лицо взбитыми сливками из баллончика и положили вишенку ему на нос. Ее я увидел первой, как только взглянул на тело, лежащее на полу в гостиной.
Дети не поняли, что их дядя умер.
В конце концов им это, конечно, объяснят. Однако, сделав свою работу, я много думал об этих близнецах. Знаете, после того как дети все поняли, они сразу стали другими. Вероятно, я был одним из последних, кто видел этих мальчиков детьми, для которых смерть пока еще ничего не значит.
Вот что мучает меня по ночам. Не найденные трупы, а живые люди, встреченные в ходе расследования и оставленные позади.
Когда я запираю Джейкоба в камеру, он не реагирует, и это пугает меня больше, чем его прежнее буйство.
- Я приду за тобой. Закончу работу с бумагами, и тогда мы поедем в суд. Хорошо?
Джейкоб не отвечает. В правой руке он сжимает карточку с отпечатками пальцев, левой постукивает по бедру.
- Может, сядешь? - предлагаю я.
Вместо того чтобы сесть на скамью, Джейкоб опускается на бетонный пол.
В потолок встроена камера, так что за сидящими в камере постоянно кто-то следит. Мне нужно срочно заполнить бумаги, это занимает целую вечность, но я заворачиваю в диспетчерскую - посмотреть на мониторы. Десять минут Джейкоб не двигается, если не считать подергивания руки. Потом очень медленно отодвигается назад, сидя на попе, и прислоняется спиной к стене в самом углу камеры. Губы его шевелятся.
- Что он там бормочет, чтоб его? - спрашиваю я диспетчера.
- А я почем знаю.
Выйдя из диспетчерской, я приоткрываю дверь в КПЗ. Голос Джейкоба едва слышен:
По всему городку, тут и там
Меня ловят, идут по пятам.
Говорят, мне вменяют в вину,
Что я в зама шерифа пальнул.
Я распахиваю дверь и вхожу. Джейкоб продолжает петь. Голос его звучит то выше, то ниже. Стук моих каблуков по бетону подхватывает эхо, но Джейкоб не замолкает, даже когда я останавливаюсь по другую сторону решетки, прямо напротив него, скрестив руки на груди.
Он исполняет припев еще два раза и только после этого останавливается. На меня не смотрит, но по тому, как расправляются его плечи, ясно: он знает, что я рядом.
Вздыхая, я понимаю, что не оставлю этого ребенка здесь одного. И мне не управиться с документами, если я не представлю это Джейкобу как еще один урок по работе полиции.
- Ну что, ты когда-нибудь заполнял форму первичной регистрации?
Оливер
Услышав угрозу детектива взять под арест Эмму Хант, если она не прекратит кричать, я резко избавляюсь от паники, вызванной предыдущей его фразой: «Потом мы отвезем его в суд для предъявления обвинения».
Что мне, черт возьми, известно о судебной процедуре предъявления обвинений?!
Я выиграл пару гражданских судебных процессов. Но уголовный суд - это совершенно другой зверь.
Мы едем к зданию суда в машине Эммы, но до того развернулась драма. Она не хотела покидать полицейский участок без Джейкоба. Мне удалось вывести ее оттуда, только указав на точку, куда доставят сына.
- Я должна быть с ним, - говорит она, проезжая на красный. - Я его мать, ради бога! - Эти слова словно задевают в ней какую-то болезненную струну, Эмма морщится. - Тэо. О боже мой, Тэо!.. Он ведь даже не знает, что мы здесь…
Я не знаю, кто такой Тэо, и, честно говоря, у меня нет времени разбираться в этом. Все мои мысли заняты тем, где я должен стоять в зале суда. Что я скажу? Кто будет говорить первым: я или прокурор?
- Это совершенное недоразумение, - твердит Эмма. - Джейкоб никогда и мухи не обидел. Он не может быть виновным.
На самом деле я не знаю, в какой зал идти.
- Вы, вообще, слушаете меня? - спрашивает Эмма, и я понимаю, что, вероятно, она задала мне какой-то вопрос.
- Да, - наобум отвечаю я, зная, что у меня есть пятьдесят процентов на попадание в точку.
Эмма прищуривается.
- Налево или направо? - повторяет вопрос она.
Мы остановились у знака «Стоп».
- Налево, - бормочу я.
- Что происходит во время предъявления обвинения? - спрашивает Эмма. - Джейкобу ведь не придется говорить?
- Нет. Говорит адвокат. То есть я. Вся суть этой процедуры в том, чтобы зачитать обвинения и установить сумму залога. - Это я, по крайней мере, помню из обучения в школе права.
Но про последнее лучше было не упоминать.
- Залог? - переспрашивает она. - Джейкоба что, посадят в тюрьму?
- Не знаю, - с предельной честностью отвечаю я. - Давайте не будем забегать вперед.
Эмма паркуется на площадке перед судом:
- Когда его привезут сюда?
На этот вопрос у меня тоже нет ответа. Мне ясно только, что уже конец рабочего дня и, если детектив Мэтсон не оторвет зад от стула и не поторопится, Джейкобу придется провести ночь в окружной тюрьме, но Эмме этого я ни за что не скажу.
В здании суда тихо; рассмотрения дел на сегодня в основном завершены. А мое только начинается, и мне необходим краткий курс по уголовному праву, прежде чем моя клиентка обнаружит, что я мошенник.
- Подождете здесь? - предлагаю я Эмме, указывая на кресло в вестибюле.
- А вы куда пойдете?
- Сделать… гм… кое-какую бумажную работу: заполню пару необходимых форм до приезда Джейкоба, - отвечаю я, пытаясь выглядеть как можно более уверенным, и прямым ходом несусь в канцелярию.
Как медсестры в больницах обычно знают больше, чем врачи, так и в суде, если вам нужно получить ответ на вопрос по делопроизводству, потратьте время лучше на то, чтобы подмазаться к рядовым клеркам, чем к судьям.
- Добрый день, - говорю я невысокой темноволосой женщине, которая пристально смотрит на экран компьютера. - Я пришел на вынесение обвинения по уголовному делу.
Она бросает на меня быстрый взгляд и говорит без тени эмоций:
- Вам повезло.
Мой взгляд падает на табличку с именем у нее на столе.
- Дороти, вы не подскажете мне, в каком зале будет разбираться дело?
- Зал по уголовному производству - можете делать ставку…
- Верно. - Я улыбаюсь, как будто сам это знал. - А судья?..
- По понедельникам - судья Каттингс, - отвечает она.
- Благодарю. Большое вам спасибо, - отзываюсь я. - Очень приятно с вами познакомиться.
- Светоч моего дня, - иронично откликается Дороти.
Я уже собираюсь выйти из кабинета, но в последний момент оборачиваюсь:
- Еще одна вещь…
- Да?
- Я… гм… должен что-то говорить?
Она отрывается от компьютера.
- Судья спросит вас, считает ваш клиент себя виновным или невиновным? - отвечает Дороти.
- Отлично, - говорю я. - Вы мне очень помогли.
В вестибюле я застаю Эмму в момент завершения разговора по мобильному.
- И?.. - спрашивает она.
Я опускаюсь в свободное кресло рядом с ней.
- Пара пустяков, - отвечаю я и надеюсь убедить в этом самого себя.
Пока мы с Эммой сидим в зале, предъявляют обвинения троим парням за хранение наркотиков, одному - за кражу со взломом и еще одному - за эксгибиционизм. Потом приводят Джейкоба. Я мгновенно определяю момент, когда Эмма видит сына: она сразу вся подбирается и задерживает дыхание.
Если вы провели в зале суда хоть сколько-нибудь времени, то знаете, что парни, игравшие в футбол в старшей школе, - злыдни с головами, ушедшими в плечи, - вырастают и становятся бейлифами. Два таких бегемота грубо волокут Джейкоба, который изо всех сил старается вырваться от них. Он выгибает шею, смотрит на людей в зале, но как только видит Эмму, все его тело расслабляется от облегчения.
Я встаю и спускаюсь с галереи, потому что пришло мое время, но слишком поздно замечаю, что Эмма идет за мной.
- Вы должны остаться там, - шепчу я ей через плечо, занимая место за столом защиты рядом со своим клиентом.
- Привет, - тихо говорю я Джейкобу. - Меня зовут Оливер. Твоя мама наняла меня адвокатом для тебя, и я все держу под контролем. Ничего не говори судье. Предоставь это мне.
В продолжение моей речи Джейкоб глядит на колени. Как только я умолкаю, он поворачивается на сиденье и громко говорит:
- Мама, что происходит?
- Советник, - обращается ко мне бейлиф, что покрупнее, - или ваш клиент замолчит, или отправится обратно в камеру.
- Я же попросил тебя ни с кем не разговаривать, - говорю я Джейкобу.
- Вы просили ничего не говорить судье.
- Ты не должен общаться ни с кем, - уточняю я. - Понимаешь?
Парень опускает взгляд на стол.
- Джейкоб? Эй?
- Вы сказали, чтобы я ни с кем не разговаривал, - бурчит он. - Уже передумали?
Судья Каттингс - истинный житель Новой Англии, в свободное время управляет фермой по разведению лам и, по-моему, сам немного похож на ламу. Он произносит имя Джейкоба, и тут через боковую дверь в зал заходит Дороти, секретарь суда, и подает ему какую-то записку. Взглянув на нее вдоль своего длинного носа, судья Каттингс вздыхает:
- Я должен предъявить два обвинения по делам мистера Робишо, и это будет происходить в другом зале. Так как он уже здесь со своими клиентами, я сперва займусь этим, а потом мы разберем дело о заключении в тюрьму.
Как только он произносит слово «тюрьма», Джейкоб вскакивает на ноги и заявляет:
- Мне нужен сенсорный перерыв!
- Замолчи, - сквозь зубы говорю я.
- Мне нужен сенсорный перерыв!
В голове у меня роятся десятки мыслей: как заставить этого парня молчать? Как сделать так, чтобы судья забыл произошедшее у него перед глазами? Как действовал бы опытный адвокат в ситуации, когда клиент гробит все дело? Скоро ли я наберусь достаточно опыта и перестану сомневаться в себе?
В тот миг, когда Джейкоб делает шаг, на него набрасываются два бейлифа. Он начинает кричать высоким голосом, будто причитает по покойнику.
- Отпустите его! - вскрикивает у меня за спиной Эмма. - Он не понимает! В школе ему разрешают вставать с места, когда его что-то слишком сильно волнует…
- Здесь не школа! - громыхает басом судья. - Здесь зал суда, и вы, мадам, сейчас же его покинете!
Второй бейлиф оставляет Джейкоба и шагает на галерею, чтобы вытащить из зала Эмму.
- Я могу все объяснить! - кричит она, но ее голос слышится все слабее, женщину толкают к дверям по проходу.
Я перевожу взгляд с нее на своего обмякшего клиента, которого вытаскивают в другую дверь.
- «Убери от меня свои вонючие лапы, ты, проклятая грязная обезьяна!» - орет Джейкоб.
Судья прищуривает глаза и смотрит на меня.
- Это из «Планеты обезьян», - поясняю я.
- «Я чертовски зол и не собираюсь больше терпеть это», - отвечает Каттингс. - Это из сериала «Сеть». Я вам очень рекомендую посмотреть этот фильм, после того как вы приведете в чувство своего клиента.
Пригнув голову, я торопливо иду по проходу. Эмма стоит за дверью зала суда, красная и злая; она бросает разъяренные взгляды на бейлифа.
- Ваш малыш подождет, пока зал суда не опустеет, - говорит он мне. - Тогда ему предъявят обвинения. А мамаша пусть до тех пор не показывается.
Он снова входит в зал; дверь со стоном закрывается. И я остаюсь в коридоре с Эммой, которая хватает меня за руку и тащит к лестнице.
- Что… что вы делаете?
- Он внизу, да? Пойдемте.
- Стойте. - Я упираюсь пятками в пол и складываю на груди руки. - Что все это значит?
- Мне неприятно произносить эти слова, но я же вам говорила. Это синдром Аспергера. Джейкоб выглядит совершенно нормальным, даже очень умным, но иногда какой-нибудь сущий пустяк может вызвать у него настоящий нервный срыв.
- Но так вести себя в зале суда нельзя. Я думал, он знает все о расследованиях, копах и законах. Он должен сидеть тихо, или случится катастрофа.
- Он пытается, - говорит Эмма. - Потому и попросил сенсорный перерыв.
- Что?
- Это возможность уйти от шума и суеты в особое место, чтобы успокоиться. В школе таково одно из специальных условий, которыми он пользуется… Слушайте, мы можем поговорить об этом позже, а сейчас пойдемте к нему.
Джейкоб получил свой сенсорный перерыв… в камере.
- Вас туда не пустят.
Эмма вздрагивает, как будто я ударил ее, и говорит:
- А вас?
Сказать по правде, я не уверен. Просовываю голову в зал суда. Бейлиф стоит прямо за дверью, сложив руки на груди.
- Могу я поговорить со своим клиентом? - спрашиваю шепотом.
- Да. Идите.
Я жду, что он проводит меня к Джейкобу, но бейлиф не трогается с места.
- Спасибо, - говорю я, вылезаю назад в коридор и, пройдя мимо Эммы, спускаюсь по лестнице в надежде, что камеры, где ждут суда обвиняемые, находятся там.
Через пять минут поисков после хозяйственной кладовой и котельной я обнаруживаю искомое. Джейкоб сидит в углу камеры, одна его рука трепещет как птица, плечи вздернуты. Дрожащим голосом он напевает Боба Марли.
- Почему ты поешь эту песню? - спрашиваю я, подходя к решетке.
Он замолкает посреди припева.
- Мне от нее легче.
Я обдумываю его слова.
- Знаешь что-нибудь из Дилана? - Он не отвечает, я делаю шаг вперед. - Слушай, Джейкоб, ты не понимаешь, что происходит. Это ясно. Честно говоря, я тоже. Раньше я никогда этого не делал. Но нам вместе нужно придумать, как быть. Только ты пообещай мне одну вещь: что будешь молчать. - Я жду, что Джейкоб кивнет, давая мне знать, что понял, но этого не происходит. - Ты доверяешь мне?
- Нет, - говорит он. - Не доверяю. - А потом встает на ноги. - Вы передадите маме мои слова?
- Конечно.
Он обхватывает пальцами металлические прутья решетки. Пальцы у него длинные и изящные.
- Жизнь как коробка шоколадных конфет, - шепчет он. - Никогда не знаешь, какая начинка тебе попадется.
Я смеюсь, думая, что этот парнишка не так уж плох, раз способен шутить в такой обстановке, но потом понимаю, это вовсе не шутка, и говорю:
- Я передам.
Когда я возвращаюсь, Эмма нервно вышагивает взад-вперед.
- Все в порядке? - спрашивает она, как только я выворачиваю из-за угла. - Он отвечал вам?
- Да и да, - заверяю ее я. - Может быть, Джейкоб сильнее, чем вы думаете.
- Вы основываете свой вывод на пяти минутах общения с ним? - Она выкатывает глаза. - Ему нужно поесть в шесть часов. Если этого не случится…
- Я принесу ему что-нибудь из торгового автомата.
- Там не должно быть казеина и глютена…
У меня нет ни малейшего представления, что это такое.
- Эмма, вам нужно успокоиться.
Она набрасывается на меня:
- Моего старшего сына, аутиста, арестовали за убийство. Он заперт в камере в каком-то подвале. Ради бога, не смейте говорить мне, чтобы я успокоилась!
- Ну, Джейкобу ничуть не поможет, если вы снова сорветесь в зале суда. - Эмма не отвечает, а я сажусь на скамью в холле. - Он просил передать вам кое-что.
На ее лице отображается такая обнаженная надежда, что мне приходится отвести глаза.
- «Жизнь как коробка шоколадных конфет», - цитирую я.
Эмма со вздохом опускается рядом со мной:
- Форрест Гамп. Один из его любимых фильмов.
- Он любитель кино?
- Киноман. Смотрит фильмы, как будто готовится к экзамену. - Эмма косится на меня. - Когда Джейкоба переполняют чувства, он не всегда способен подобрать слова, чтобы выразить их, и тогда цитирует кого-нибудь.
Я вспоминаю, как Джейкоб выдал фразу Чарлтона Хестона схватившему его бейлифу, и широко улыбаюсь.
- Он устраивает для меня дома места преступлений, - тихо говорит Эмма. - Чтобы я, собрав улики, могла восстановить цепь событий. Но мне следовало просчитывать последствия на будущее. Мы никогда не обсуждали, что происходит потом. Как теперь вот.
- Я понимаю, вы расстроены, но у нас есть много времени, чтобы во всем разобраться. Сегодняшнее предъявление обвинения - это формальность.
Эмма поднимает на меня глаза. Во время учебы в колледже девушки, глядя на которых я невольно пускал слюни, обычно по утрам имели на подбородке следы зубной пасты или втыкали карандаши в свои плохо расчесанные волосы, чтобы убрать их с лица. Поражавшие меня особы были крайне далеки от заботы о своей внешности и блистали естественной, безыскусной красотой. Эмма Хант, вероятно, лет на десять старше меня, но все еще сногсшибательна.
- Сколько вам лет? - спрашивает она меня.
- Не думаю, что хронологический возраст является истинной мерой…
- Двадцать четыре, - высказывает догадку Эмма.
- Двадцать восемь.
Она закрывает глаза и качает головой:
- Двадцать восемь мне было тысячу лет назад.
- Тогда вы выглядите великолепно для своего возраста.
Моргнув, она с жаром вглядывается в мое лицо:
- Обещайте! Обещайте, что вытащите отсюда моего сына!
Я киваю, и на мгновение мне хочется быть рыцарем на белом коне, хочется сказать ей, что я знаю уголовное право так же хорошо, как умею подковать лошадь, и не обмануть ее ожиданий. Тут из-за угла выглядывает бейлиф со словами:
- Мы готовы.
Хотелось бы мне сказать то же самое.
Зал суда выглядит по-другому, когда он пуст. В воздухе висят пылинки; мои шаги по паркетному полу звучат как выстрелы. Мы с Эммой проходим мимо галереи, где она садится в первый ряд за барьером, а я занимаю место за столом защиты.
Это дежавю.
Бейлифы вводят Джейкоба. Он в наручниках, и я слышу, как Эмма втягивает в себя воздух. Но ведь его пришлось уводить отсюда силой, он отбивался от охранника; как знать, не устроит ли он опять какую-нибудь сцену. Джейкоб садится рядом со мной, кладет руки на колени; наручники звякают. Он поджимает губы, будто пытается показать, что помнит мои инструкции.
- Всем встать, - говорит бейлиф, и я, поднимаясь, хватаю Джейкоба за рукав, чтобы он сделал то же.
Входит судья Каттингс; мантия развевается вокруг него, будто ее треплет штормовой ветер; он тяжело садится в кресло.
- Полагаю, советник, вы поговорили со своим клиентом о том, как нужно вести себя в зале суда?
- Да, Ваша честь, - отвечаю я. - Я прошу прощения за его несдержанность. Джейкоб - аутист.
Судья хмурит брови:
- Вы беспокоитесь о дееспособности?
- Да, - отвечаю я.
- Хорошо. Мистер Бонд, ваш клиент доставлен сюда для предъявления ему обвинения в убийстве первой степени в соответствии с Аннотированным сводом законов штата Вермонт, раздел тринадцать, статья две тысячи триста первая. Вы отказываетесь от зачитывания его прав в настоящий момент?
- Да, Ваша честь.
Судья кивает:
- Я собираюсь сделать заявление о невиновности вашего клиента от его имени из-за проблем с дееспособностью.
Это вызывает у меня мгновенное замешательство. Значит, мне уже не нужно выступать с заявлением?
- Есть еще какие-нибудь проблемы с обвинением на сегодняшний день, советник?
- Я так не думаю, Ваша честь…
- Отлично. Слушания по вопросу о дееспособности состоятся через четырнадцать дней в девять утра. Тогда и увидимся, мистер Бонд.
Бейлиф покрупнее подходит к столу защиты и поднимает Джейкоба на ноги. Тот взвизгивает, а потом, вспомнив правила поведения в суде, замолкает.
- Подождите минутку, - встреваю я. - Ваша честь, разве вы только что не отпустили нас?
- Советник, я сказал, что вы можете идти. А ваш клиент обвиняется в убийстве и будет находиться под стражей до слушаний по его дееспособности в соответствии с вашим запросом.
Судья встает, чтобы вернуться к себе в кабинет, Джейкоба выводят из зала - на этот раз тихо. Его отправят на две недели в тюрьму, а я набираюсь храбрости, чтобы повернуться к Эмме Хант и признать, что сейчас сделал именно то, чего обещал не делать.
Тэо
Мама плачет редко. В первый раз, как я уже говорил, это случилось в библиотеке, когда я устроил скандал вместо Джейкоба. Во второй раз это случилось, когда мне было десять лет, а Джейкобу тринадцать и ему дали задание по жизненным навыкам - дополнительному уроку, который он ненавидел, потому что на эти занятия ходили всего двое аутистов; у второго мальчика не было синдрома Аспергера, но он стоял ниже по аутистическому спектру и б?льшую часть урока раскладывал на столе фломастеры кончик к кончику. Остальные трое имели синдром Дауна или отставали в развитии. Из-за этого очень много времени отводилось таким вещам, как гигиена, а с этим Джейкоб уже был хорошо знаком, и совсем чуть-чуть - социальным навыкам. И вот однажды учительница предложила ученикам к следующему уроку завести себе друзей.
- Друзей не заводят, - хмуро заявил Джейкоб. - Они не появляются, как время на будильнике.
- Тебе нужно только запомнить по шагам, что говорила миссис Лафой, - сказала мама. - Посмотри кому-нибудь в глаза, назови свое имя, предложи поиграть.
Даже в десять лет я понимал, что эта инструкция приведет лишь к тому, что тебя хорошенько взгреют, но не собирался говорить об этом Джейкобу.
Так вот, мы втроем пришли на детскую площадку, я сел рядом с мамой на скамейку, а Джейкоб отправился заводить себе друзей. Проблема в том, что там не было никого подходящего ему по возрасту. Самый старший из детей был, наверное, такой же, как я, и он болтался вниз головой на рукоходе. Джейкоб подошел к этому мальчику и согнулся вбок, чтобы заглянуть ему в глаза.
- Меня зовут Джейкоб, - сказал он своим обычным голосом, к которому я привык, но другим он казался странным - плоским, как кусок алюминиевой фольги, даже в тех местах, где должны быть восклицательные знаки. - Ты хочешь поиграть?
Мальчик ловко соскочил на землю:
- Ты что, дурак?
Джейкоб задумался.
- Нет.
- Срочная новость, - сказал мальчик. - Ты дурак. - И убежал, оставив Джейкоба стоять под лазалкой.
Я хотел уже встать и пойти спасать его, но увидел, как мой брат очень медленно поворачивается по кругу. Сперва я не понял, что он делает, а потом сообразил: ему нравился хруст сухих листьев под кроссовками.
Старательно хрустя листьями, Джейкоб на цыпочках прошел к песочнице. Там две маленькие девочки - одна блондинка, вторая с рыжими хвостиками - увлеченно лепили пиццы из песка.
- Вот еще одна, - сказала первая девочка и шлепнула лопаткой песок на деревянный бортик песочницы, чтобы подружка могла украсить «пиццу» камешками вместо кружков колбасы и посыпать травинками в качестве тертого сыра.
- Привет, я Джейкоб, - произнес мой брат.
- Я Анника и, когда вырасту, буду единорогом, - сказала блондинка.
Девочка с хвостиками не оторвалась от песочных пицц.
- Моего маленького братика стошнило в ванной, он поскользнулся и упал на попу.
- Вы хотите поиграть? - спросил Джейкоб. - Мы могли бы откапывать динозавров.
- В песочнице нет динозавров, только пицца, - сказала Анника. - Мэгги будет посыпать их сыром, а ты можешь быть официантом.
Джейкоб выглядел гигантом рядом с песочницей и этими двумя малышками. Какая-то женщина сердито глядела на него, и я мог поспорить на полсотни баксов, что это была мама Анники или Мэгги и она гадала, не извращенец ли этот тринадцатилетний подросток, играющий с ее бесценной доченькой? Джейкоб взял палку и стал рисовать на земле скелет динозавра.
- У аллозавров была вилочковая кость, - сказал он, - как у кур.
- Вот еще одна, - произнесла Анника и плюхнула кучку песка перед Мэгги.
Между Джейкобом и девочками можно было провести невидимую черту. Они играли рядом, но не вместе друг с другом.
В этот момент Джейкоб посмотрел на меня и улыбнулся. Он кивнул на девочек, будто хотел сказать: «Видишь, у меня две новые подружки».
Я покосился на маму и увидел, что она плачет. Слезы катились по ее щекам, и она не пыталась вытереть их. Она как будто вообще их не замечала.
В жизни случалось много моментов, когда у мамы было больше оснований для слез: например, если ей приходилось идти в школу и говорить с директором о каких-нибудь поступках Джейкоба, которые привели к проблемам. Или он в очередной раз впадал в истерику в людном месте, как, например, в прошлом году перед павильоном Санта-Клауса в торговом центре, где куча детей с родителями наблюдали за припадком беснования ядерной силы. Но тогда глаза у мамы были сухие, лицо напрочь лишено выражения. Вообще, в такие моменты мама сама немного напоминала Джейкоба.
Не знаю, почему лицезрение моего брата с двумя маленькими девочками в песочнице стало той соломинкой, которая в ее случае переломила спину пресловутому верблюду. Знаю только, что в тот момент у меня возникло ощущение, будто мир перевернулся с ног на голову. Это детям полагается плакать, а мамы должны их успокаивать, а не наоборот; вот почему матери сдвинут небо и землю, лишь бы мир для их детей оставался целым.
Уже в то время я понимал: если Джейкоб заставляет маму плакать, я должен остановить ее слезы.
Разумеется, я знаю, где они: мама звонила мне из суда. Но я все равно не могу сконцентрироваться на обществоведении и геометрии, пока они не вернутся домой.
Я гадаю, примут ли учителя такое оправдание: «Простите, я не сделал домашнюю работу, так как моего брата арестовали».
«Конечно, - невозмутимо скажет мой учитель геометрии. - Такие отговорки я слышал уже тысячу раз».
Как только открывается входная дверь, я сразу бегу в прихожую узнать, что случилось. Мама заходит в дом, одна, и садится на скамейку, куда мы обычно бросаем школьные рюкзаки.
- Где Джейкоб? - спрашиваю я.
Она очень медленно поднимает на меня глаза и шепчет:
- В тюрьме. О боже мой, он в тюрьме! - Она наклоняется вперед и складывается пополам.
- Мам? - Я прикасаюсь к ее плечу, но она не двигается.
Это пугает меня до смерти, ощущение жутко знакомое.
Секунда, и я вспоминаю: она смотрит в пустое пространство, не отвечает, не реагирует, так же как Джейкоб на прошлой неделе, когда мы не могли докричаться до него.
- Пошли, мам. - Я обнимаю ее за талию и поднимаю на ноги.
Она похожа на мешок костей. Я веду ее наверх по лестнице, размышляя про себя: какого черта делает Джейкоб в тюрьме? Разве человеку не гарантировано право на быстрое разбирательство дела в суде? Почему его задержали? Если бы я сделал задание по обществоведению, может, тогда разобрался бы, что к чему, но пока мне ясно одно: маму лучше ни о чем не спрашивать.
Я сажаю ее на постель и опускаюсь на колени, чтобы снять с нее обувь.
- Ложись. - (По-моему, мама сама сказала бы так, если бы была на моем месте.) - Я принесу тебе чашку чая, хорошо?
На кухне я ставлю чайник, и на меня обрушивается цунами дежавю: в последний раз я кипятил воду, вынимал пакетик для заварки и вешал бумажный ярлычок на край кружки в доме Джесс Огилви. Это действительно счастливая случайность, что в тюрьме сейчас сидит Джейкоб, а не я. Легко могло получиться наоборот.
В глубине души я этому рад и оттого чувствую себя полным дерьмом.
Я мучаюсь вопросом: что сказал детектив моему брату? И зачем вообще мама отвезла Джейкоба в участок? Может, потому она сейчас так расстроена: это не печаль, а вина? Такое я могу понять. Если бы я пошел к копам и сказал, что видел Джесс живой и голой раньше в тот день, помогло бы это Джейкобу или стало бы только хуже?
Не уверен, как мама пьет чай, поэтому добавляю в него молока, сахара и несу кружку наверх. Мать сидит на постели с подложенной под спину подушкой. Увидев меня, она начинает плакать.
- Мой мальчик, - говорит она, когда я присаживаюсь рядом с ней, и обхватывает ладонью мою щеку. - Мой прекрасный мальчик.
«Это она обо мне или о Джейкобе? Да какая разница».
- Мам, что происходит? - спрашиваю я.
- Джейкоб останется в тюрьме… на две недели. Потом его снова привезут в суд, чтобы решить, достаточно ли он дееспособен, чтобы выдержать процесс.
Ладно, я, может, и не большой ученый, но держать в тюрьме человека, который, вероятно, не способен выдержать суд, по-моему, не лучший способ проверки, так ли это. Я о том, что, если кто-то не в состоянии выдержать судебное разбирательство, как можно держать его за решеткой?
- Но… он ведь не сделал ничего плохого, - говорю я и осторожно кошусь на мать. Вдруг ей известно больше, чем мне?
Если даже известно, она этого не показывает.
- Кажется, это не имеет значения.
Сегодня на обществоведении мы говорили о краеугольных камнях правовой системы нашего общества: вы невиновны, пока не доказана ваша вина. Сажать человека в тюрьму на то время, пока вы решаете, что с ним делать дальше, - разве это не противоречит соблюдению презумпции невиновности и сохранению для обвиняемого шанса оправдаться? Скорее это показывает, что вы уже признали его преступником, и он может не сомневаться, где ему предстоит провести ближайшее будущее.
Мама рассказывает, как Джейкоба заманили на беседу с детективом. Как она побежала искать адвоката. Как Джейкоба арестовали у нее на глазах. Как он отбивался от бейлифов, когда те попытались схватить его за руки.
Я не понимаю, почему этот адвокат не смог добиться, чтобы Джейкоба освободили и он вернулся домой. Мало я прочел романов Гришэма? Мне прекрасно известно, что такое случается сплошь и рядом, особенно с теми, кто раньше не привлекался к суду.
- И что теперь будет? - спрашиваю я.
Я имею в виду не только Джейкоба. А вообще нас. Все эти годы я хотел, чтобы Джейкоба не было, а теперь его нет дома, и как я буду есть свой суп, зная, что мой брат сидит за решеткой? Как я встану утром и пойду в школу, делая вид, будто ничего не случилось?
- Оливер, адвокат, говорит, что людей часто выпускают из-под ареста. Полиция получает новые доказательства, и тогда изначально подозреваемому позволяют уйти.
Мама цепляется за эту мысль, как за магический оберег, заячью лапку. Джейкоба выпустят, и мы снова будем жить как прежде. Не важно, что раньше наша жизнь не была такой уж восхитительной, и освобождение из-под ареста не означает, что вся история будет полностью стерта из памяти и забыта. Представьте, вам пришлось провести двадцать лет в тюрьме за преступление, которого вы не совершали, а потом вас оправдали благодаря анализу ДНК. Конечно, вы теперь свободны, но прошедших двадцати лет не вернешь. И вы не перестали быть тем парнем, который сидел в тюрьме.
Сказать все это маме я не решаюсь и уверен, ей не захочется слышать такие слова, поэтому беру с ее прикроватной тумбочки пульт и включаю стоящий на комоде у стены телевизор. Показывают новости, ведущий прогноза погоды предсказывает штормовой ветер на следующей неделе.
- Спасибо, Норм, - говорит ведущая. - Срочная новость по делу об убийстве Джессики Огилви… Полиция арестовала восемнадцатилетнего Джейкоба Ханта из Таунсенда, Вермонт, в связи с этим преступлением.
Мама застывает. На экране появляется школьная фотография Джейкоба. Он в полосатой синей рубашке и, как обычно, не смотрит в камеру.
- Джейкоб учится в последнем классе таунсендской старшей школы, жертва была его наставницей.
Охренеть!
- Мы будем держать вас в курсе того, как развивается эта история, - обещает ведущая выпуска новостей.
Мама берет пульт. Мысль, что она хочет выключить телевизор, не подтверждается, так как пульт летит прямо в экран, раскалывается надвое, а экран покрывается трещинами. Мама ложится на бок.
- Принесу швабру, - говорю я.
Посреди ночи я слышу какой-то шум на кухне. Осторожно спускаюсь вниз и вижу маму: она роется в ящике и вытаскивает из него телефонную книгу. Волосы у нее распущены, ноги босые, на подбородке следы зубной пасты.
- Почему его нет в рубрике «Органы власти», - бормочет мама.
- Что ты делаешь?
- Я должна позвонить в тюрьму, - говорит она. - Он не любит, когда темно. Я могу принести ему ночник. Пусть они знают, что я готова принести ночник, если это поможет.
- Мам… - (Она берет телефон.) - Мам… тебе нужно лечь.
- Нет, мне нужно позвонить в тюрьму, - заявляет она.
- Сейчас три часа ночи. Там все спят. - Я смотрю на нее. - Джейкоб спит.
Мама поворачивается ко мне:
- Ты и правда так думаешь?
- Да, - отвечаю я, но слова с трудом протискиваются сквозь вставший в горле ком. - Да, я так думаю.
Вот чего я боюсь:
что самое любимое занятие Джейкоба превратилось в неконтролируемую страсть;
что в тюрьме он оказался прежде всего из-за этого;
что когда он в последний раз был с Джесс, то чего-то испугался или почувствовал себя загнанным в угол и сорвался;
что можно любить кого-нибудь и одновременно ненавидеть;
что не от возраста зависит, кто старший брат.
Если вы думаете, что наличие брата с синдромом Аспергера превращает меня в парию, представьте ситуацию, когда ваш брат сидит в тюрьме. На следующий день в школе, куда бы я ни пошел, везде слышу перешептывания.
Говорят, он отрезал ей палец ножом и оставил его себе.
Кажется, он ударил ее бейсбольной битой.
Я всегда считала его странным.
Сегодня я сижу в классе - и, поверьте, это единственное, чем я занят, ведь мой мозг сосредоточен исключительно и только на блокировке шушуканий, - потому что мама решила: так будет лучше.
- Мне нужно поехать в тюрьму, - сказала она, о чем я и сам догадывался. - Ты не можешь просидеть дома две недели. Когда-нибудь все равно придется вернуться.
Я соглашался: да, мама права, но разве она не понимает, что меня будут спрашивать про Джейкоба? Делать предположения. И не только ученики. Учителя будут подходить ко мне с фальшивым сочувствием на лицах, когда на самом деле им хочется только одного - притащить в учительскую какую-нибудь грязную сплетню. От всего этого меня просто воротит.
- А что мне говорить, если кто-нибудь спросит?
Мама отвечает не сразу.
- Говори, что адвокат брата запретил тебе обсуждать это с посторонними.
- Это правда?
- Понятия не имею.
Я делаю глубокий вдох. Ведь собирался же выложить матери всю правду о том, что был в доме Джесс.
- Мам, мне нужно поговорить с тобой кое о чем…
- Можно не сейчас? - отзывается она. - Я хочу быть на месте к девяти, как только откроют двери. На завтрак есть много хлопьев, и ты можешь доехать на автобусе.
Теперь я сижу на биологии рядом с Элизой Ховат, а она хороший партнер по лабораторной, хотя и девочка. И вдруг Эли сует мне записку.
Я тебе очень сочувствую из-за брата.
Хочется поблагодарить ее за доброту. Она ведь первая пожалела Джейкоба, вместо того чтобы распинать его, как медиа и этот дурацкий суд, за то, что он сделал.
Что он сделал.
Я хватаю рюкзак и выбегаю из класса, хотя мистер Дженнисон продолжает вещать и даже не отвлекается, что подтверждает больше всего прочего: это не моя жизнь, а какая-то параллельная вселенная. Я иду по коридору, не имея разрешения, и никто меня не останавливает ни когда я прохожу мимо кабинета директора и службы сопровождения, ни когда, проломившись сквозь двойные двери, вываливаюсь на свет дневной и шагаю прочь.
Очевидно, в обычных школах, если твоего родственника арестовали за убийство, администрация и учителя притворяются, что не видят тебя.
И это, сказать по правде, не слишком отличается от того, как ко мне относились раньше.
Был бы у меня сейчас скейтборд, я мог бы передвигаться быстрее и удалился бы от фактов, которые так и крутятся у меня в голове:
Я видел Джесс Огилви живой и здоровой. Вскоре после этого к ней пришел Джейкоб.
Теперь она мертва.
Я видел, как мой брат проламывал стулом стенку и разбивал рукой окно. Иногда я попадался ему на пути во время нервного срыва. В доказательство этого у меня остались шрамы.
Прикиньте.
Мой брат - убийца. Я пытаюсь произнести эти слова одними губами и сразу чувствую боль в груди. Их не сказать так же, как: «Мой брат ростом шесть футов» или «Мой брат любит омлет», даже если это точные факты. Но Джейкоб, которого я знал неделю назад, ничем не отличается от Джейкоба, которого я видел сегодня утром. Значит ли это, что я был слишком глуп, чтобы заметить какой-то капитальный изъян в своем брате? Или что кто угодно, даже Джейкоб, может внезапно превратиться в человека, какого вы себе и представить не могли?
Это я вам точно говорю.
Всю жизнь я думал, что у меня нет ничего общего с братом, а теперь оказывается, мы с ним оба преступники.
Но вы-то никого не убивали.
В голове у меня слышится голосок, оправдание. Насколько я знаю, у Джейкоба были свои причины.
И от этого я бегу быстрее. Я могу нестись со скоростью пули, и все равно мне не оторваться от того печального факта, что я не лучше всех этих болванов в школе: я уже признал своего брата виновным.
Позади школы, если отойти подальше, есть пруд. Зимой это место притяжения для всех местных жителей: по выходным кто-нибудь разводит костер и жарит маршмеллоу, а пара-тройка предприимчивых папаш, любителей сразиться в хоккей, очищают лед широкими лопатами, чтобы играть можно было на всей поверхности пруда. Я ступаю на лед, хотя коньков у меня нет.
В будние дни людей на катке немного. Несколько мамашек с маленькими детьми, которые учатся кататься, толкая перед собой ящики из-под молочных бутылок. Старик в черных фигурных коньках; такие всегда вызывают у меня воспоминания о Голландии или Олимпийских играх. Он выписывает на льду восьмерки. Я кидаю рюкзак на снег и, шаркая ногами, понемногу продвигаюсь к центру.
Каждый год в Таунсенде проводят замеры, чтобы узнать, когда лед полностью растает. В него втыкают шест, прикрепленный к электронным часам, и, когда лед подтаивает, шест наклоняется и дергает за выключатель, часы останавливаются, и таким образом отмечается время. Люди делают ставки на то, в какой день и час лед растает, и тот, чье предсказание окажется ближе всего к действительности, срывает банк. В прошлом году сумма, кажется, доходила до четырех с половиной тысяч долларов.
А если лед растает прямо сейчас?
И я провалюсь под него?
Услышат ли всплеск эти детишки, катающиеся рядом? А старик поспешит мне на помощь?
Учительница английского объясняла нам, что риторический вопрос задают, не ожидая ответа на него: «Папа римский - католик?» или «Медведь гадит в лесу?»
А я думаю, это вопрос, ответ на который вы на самом деле не хотите слышать.
«Я выгляжу толстой в этом платье?»
«Ты что, и правда дурак?»
«Если бы я оказался в тюрьме, Джейкоб тоже поверил бы в самое худшее обо мне?»
С такими мыслями в голове я сажусь на лед посреди пруда. Сквозь джинсы меня пробирает холод. Представляю, как я замерзаю изнутри. Меня найдут, а я ледяная скульптура, статуя.
- Эй, малыш, ты в порядке? - Старик подъезжает ко мне на коньках. - Тебе нужна помощь?
Как я и говорил: вопрос, ответ на который не хочется слышать.
Этой ночью я почти не спал, но когда отключался ненадолго, мне снились сны. Что я вытаскиваю Джейкоба из тюрьмы. Я сделал это, прочитав все его тетради с заметками о «Борцах с преступностью» и скопировав приемы домушников. Как только я вывернул из-за угла здания тюрьмы, где держали Джейкоба, он был готов. «Джейкоб, - сказал я, - ты должен выполнить точно то, что я тебе скажу», и он выполнил, вот почему я понял, что это был сон. Джейкоб молча пошел за мной и не задавал вопросов. Мы прокрались на цыпочках мимо будки охранника и запрыгнули в мусорный бак, зарылись в бумаги и мусор. Наконец пришел сторож, выкатил нас за ворота и только хотел вывалить в гигантский мусорный контейнер, как я крикнул: «Пора!», мы с Джейкобом выпрыгнули наружу и побежали. Мы неслись много часов; наконец нашими преследователями остались одни лишь падающие звезды, тогда мы остановились на поле среди высокой травы и легли на спину на землю.
«Я не делал этого», - сказал мне Джейкоб.
«Я тебе верю», - сказал я, и это была правда.
В тот день, когда Джейкоб должен был в качестве домашнего задания найти себе друга, тем двум маленьким девочкам, с которыми он познакомился в песочнице, пришлось уйти. Они убежали, не попрощавшись, и оставили моего тринадцатилетнего брата одного копаться в песке.
Я боялся снова смотреть на маму, а потому подошел к песочнице и сел на бортик. Колени доходили до подбородка. Я был слишком велик для этой коробки, а мой старший брат втиснулся в нее, и это вообще выглядело безумием. Я подобрал камень и стал ковырять им песок.
- Что мы ищем? - спросил я.
- Аллозавра, - ответил Джейкоб.
- А как мы узнаем, что нашли его?
Лицо Джейкоба осветилось.
- Ну, его позвоночник и череп будут не такими тяжелыми, как у других динозавров. В переводе его название означает «другой ящер».
Любой подросток возраста Джейкоба, глядя на то, как мой брат играет в палеонтолога в песочнице, усомнился бы в том, что у этого парня когда-нибудь были друзья.
- Тэо, - вдруг прошептал Джейкоб, - ты знаешь, мы ведь не найдем здесь аллозавров.
- Гм… да. - Я засмеялся. - Но если бы нашли, вот было бы событие, верно?
- Приехали бы фургоны с репортерами, - сказал Джейкоб.
- Записали бы сюжет, мы попали бы в шоу Опры, - ответил ему я. - Двое детей нашли скелет динозавра в песочнице. Мы могли бы даже оказаться на коробках с хлопьями.
- Легендарные братья Хант. - Джейкоб усмехнулся. - Вот как нас называли бы.
- Легендарные братья Хант, - повторил я, наблюдая, как Джейкоб все глубже закапывается своей лопаткой, и подумал: скоро ли я перерасту его?
Джейкоб
Я не совсем понимаю, что происходит.
Сперва я решил, что, может быть, так положено, как в том случае, когда маму вывезли из больницы на кресле-каталке после рождения Тэо, хотя она легко могла выйти сама и нести его на руках. Может, такие у них обязанности, вот почему бейлифы вывели меня из зала суда. На этот раз они немного менее охотно прикасались ко мне. Я подумал, они отведут меня к входу в здание или, может, туда, откуда обвиняемых забирают и отвозят домой.
Вместо этого меня снова суют сзади в полицейскую машину и два часа тридцать восемь минут везут в тюрьму.
Я не хочу сидеть в тюрьме.
Меня высаживают из машины не те полицейские, которые ведут в тюрьму. Они одеты в форму другого цвета, внутри мне задают те же вопросы, что и детектив Мэтсон в полицейском участке. На потолке люминесцентные лампы, как в «Уолмарте». Из-за этого я не люблю ходить в «Уолмарт» - лампы шипят и трещат из-за трансформаторов, и я боюсь, как бы на меня не обвалился потолок. Даже сейчас я не могу говорить спокойно, то и дело поглядываю вверх.
- Я бы хотел позвонить маме, - говорю я полицейскому.
- Ну а я хотел бы выиграть в лотерею, но что-то подсказывает мне: ни один из нас не получит желаемого.
- Я не могу остаться здесь.
Он продолжает печатать на компьютере.
- Не помню, чтобы я тебя об этом спрашивал.
Этот мужик совсем тупой? Или пытается взбесить меня?
- Я учусь в школе, - принимаюсь объяснять я с тем же успехом, как растолковывать, что такое масс-спектрометрия человеку, который не имеет понятия о трасологическом анализе. - Мне нужно быть в школе утром к семи сорока семи, или я не успею добраться до своего шкафчика перед уроком.
- Считай, что у тебя зимние каникулы, - отвечает полицейский.
- Зимние каникулы начнутся с пятнадцатого февраля.
Он нажимает последнюю клавишу и говорит:
- Ладно. Поднимайся. - (Я встаю.) - Что у тебя в карманах?
Я смотрю на свою куртку:
- Мои руки.
- Ты, значит, умник, - заявляет полицейский. - Выворачивай их, живо!
Смутившись, я показываю ему раскрытые ладони. В них ничего нет.
- Карманы.
Я вынимаю пластинку жвачки, зеленый камешек, кусочек обкатанного морем стекла, полоску наших с мамой фотографий и кошелек. Он забирает все это.
- Эй…
- Деньги будут положены на твой счет, - говорит полицейский.
Я смотрю, как он пишет что-то на листке бумаги, потом открывает мой кошелек, вынимает из него деньги и изображение доктора Генри Ли. Начинает пересчитывать купюры и случайно роняет их, а когда подбирает, они в беспорядке.
На лбу у меня выступает пот.
- Деньги, - говорю я.
- Я ничего не взял, если тебя это беспокоит.
Я вижу, как двадцатка трется об один доллар, а пятидолларовая банкнота перевернута, президент Линкольн лежит вниз лицом.
В моем бумажнике всегда полный порядок, купюры разложены в соответствии с номиналом, от мелких к крупным, и все повернуты портретами вверх. Никогда я не брал деньги из маминого кошелька без ее разрешения, но иногда без ее ведома раскладывал их. Мне просто неприятна мысль об этом хаосе; достаточно мешанины в кармашке с мелочью.
- Ты в порядке? - спрашивает полицейский, и я понимаю, что он пялится на меня.
- Не могли бы вы… - Я едва говорю, так сжалось у меня горло. - Не могли бы вы сложить купюры по порядку?
- Это еще зачем?
Прижав руки к груди, я указываю на стопку бумажек указательным пальцем и шепчу:
- Пожалуйста, положите один доллар сверху.
Если деньги будут выглядеть как положено, хотя бы это одно останется неизменным.
- Я в это не верю, - бурчит полицейский, но выполняет мою просьбу, и, когда двадцатка оказывается внизу стопки, я испускаю вздох облегчения:
- Спасибо, - хотя и заметил, что по крайней мере две купюры по-прежнему лежат вниз лицом.
«Джейкоб, - говорю я себе, - ты справишься. Не важно, что эту ночь ты проведешь не в своей постели. Не важно, что тебе не дадут почистить зубы. В великой схеме бытия ничего не изменится. Мир от этого не перестанет вращаться». Такие слова говорила мама, когда я начинал переживать из-за перемен в привычном распорядке.
Тем временем полицейский отводит меня в другую комнату, размером не больше шкафа.
- Снимай, - говорит он и складывает руки на груди.
- Что снимать?
- Все. Белье тоже.
Он хочет, чтобы я разделся? Когда я понимаю это, у меня отвисает челюсть.
- Я не буду снимать одежду у вас на глазах, - ошалело произношу я.
Даже в школе перед физкультурой я не переодеваюсь, доктор Мун дала мне разрешение заниматься в обычной одежде.
- И снова я не спрашивал тебя, - говорит полицейский.
По телевизору я видел заключенных в комбинезонах, хотя никогда не задумывался, что происходит с их одеждой. Но то, что я вспоминаю сейчас, плохо. Очень Плохо, с двух прописных букв. Потому что тюремные комбинезоны по телевизору всегда были оранжевые. Иногда этого хватало, чтобы я переключил канал.
Пульс у меня учащается при мысли о том, как все это оранжевое прикасается к моей коже. О других заключенных, одетых в тот же цвет. Мы будем как океан предупреждений об опасности.
- Если ты не снимешь одежду, - говорит полицейский, - это сделаю за тебя я.
Я поворачиваюсь к нему спиной и скидываю куртку. Снимаю через голову рубашку. Кожа у меня белая, как рыбий живот, и никаких рельефных мышц, как у парней, которые рекламируют мужскую одежду; это меня смущает. Я расстегиваю молнию на джинсах, стягиваю с себя трусы и тут вспоминаю про носки. Сажусь на корточки и аккуратно складываю одежду: брюки оливкового цвета сверху, потом зеленая рубашка, наконец зеленые боксеры и носки.
Полицейский берет мои вещи и начинает их перетряхивать.
- Руки по швам! - командует он.
Я закрываю глаза и делаю, что велено, даже когда он приказывает мне повернуться кругом, наклониться и раздвигает пальцами мои ягодицы. Мне в грудь стукается мягкий мешок с вещами.
- Одевайся!
Внутри одежда, но не моя. Там три пары носков, трое трусов, три футболки, термобелье - верх и низ, три пары синих штанов и такого же цвета рубашек, резиновые шлепанцы, куртка, шапка, перчатки, полотенце.
Какое облегчение! Мне все-таки не придется носить оранжевое.
Всего раз в жизни я ночевал не дома, а у мальчика по имени Маршалл, он потом переехал в Сан-Франциско. У него была амблиопия, плохо видел один глаз, и поэтому во втором классе он, как и я, часто становился объектом насмешек одноклассников. Наши матери организовали эту ночевку в гостях, после того как моя узнала, что Маршалл может произнести по буквам названия большинства динозавров со времен мелового периода.
Мы с мамой две недели обсуждали, что случится, если я проснусь среди ночи и мне вдруг захочется домой (я позвоню ей). Как быть, если мама Маршалла предложит на завтрак что-нибудь такое, чего я не люблю. (Я скажу: «Нет, спасибо».) Мы поговорили о том, что Маршалл, вероятно, не складывает одежду в шкафу так, как я, и что у него есть собака, а у собак иногда сыплется шерсть на пол без их ведома.
В намеченный для гостевой ночевки день мама привезла меня туда после обеда. Маршалл спросил, не хочу ли я посмотреть «Парк юрского периода», и я согласился. Но когда во время фильма я начал объяснять ему, что является анахронизмом и что чистым вымыслом, он разозлился и велел мне заткнуться, так что я вместо фильма пошел играть с его собакой.
Собака была йоркширский терьер с розовым бантиком в волосах, хотя и мальчик. У него был очень маленький розовый язычок, и пес лизал мои пальцы. Сперва мне это понравилось, но тут же захотелось вымыть руку.
Вечером, когда мы стали укладываться спать, мама Маршалла положила между нами скатанное в рулон одеяло, чтобы разделить пополам его двуспальную кровать. Она поцеловала его в лоб, а потом поцеловала меня, что было странно, ведь она не моя мама. Маршалл сказал, что утром, если мы проснемся рано, то сможем посмотреть телевизор, пока его мама не встала и не застукала нас. Потом он уснул, а я нет. Я не спал, когда собака вошла в комнату, зарылась под одеяло и поцарапала меня своими крошечными черными коготками. И я не спал, когда Маршалл обмочился во сне.
Я встал и позвонил маме. Было 4:42 утра.
Она приехала, постучалась в дверь, и мама Маршалла открыла ей в ночном халате. Мама поблагодарила ее за меня.
- Джейкоб - ранняя пташка, - сказала она. - Очень ранняя. - И попыталась засмеяться, но звук был такой, будто упал кирпич. Когда мы сели в машину, мама сказала: - Мне жаль.
Хотя я и не встречался с ней взглядом, но чувствовал, что мама смотрит на меня.
- Никогда больше не поступай со мной так, - ответил я.
Мне приходится заполнить форму на посетителей. Хотя кто захочет ко мне прийти? Я вписываю в нее имена мамы, брата, наш адрес и их даты рождения. Я добавляю имя Джесс, хотя и знаю, что она явно не может меня навестить, но я могу поспорить: она захотела бы это сделать.
Потом меня осматривает медсестра, измеряет температуру, проверяет пульс, как на приеме у врача. Когда она спрашивает, принимаю ли я какие-нибудь лекарства, я отвечаю «да», но она сердится, так как мне неизвестны названия добавок, я могу сообщить ей только цвета или тот факт, что некоторые идут в шприцах.
Наконец меня отводят туда, где я буду находиться. Полицейский ведет меня по коридору к будке. Внутри ее другой полицейский нажимает кнопку, и металлическая дверь перед нами отъезжает в сторону. Мне дают мешок с постельными принадлежностями, в нем две простыни, два одеяла и наволочка.
Камеры расположены с левой стороны коридора, где вместо пола - железная решетка. В каждой камере две койки, раковина, туалет и телевизор. В каждой камере два человека. Они похожи на людей, которых встречаешь на улице, только, разумеется, все сделали что-то плохое.
Ну, может, и нет. Я ведь тоже здесь.
- Ты проведешь тут неделю, пока тебя оценивают, - говорит полицейский. - В зависимости от твоего поведения тебя могут перевести на общий режим. - Он кивает на одну камеру, у которой, в отличие от остальных, окошко в двери поменьше.
- Это душ, - говорит полицейский.
Как я смогу принять душ первым, когда тут столько народа?
Как я буду чистить зубы, когда у меня нет зубной щетки?
Как я буду делать себе укол утром и принимать добавки?
Думая об этом, я начинаю терять контроль над собой.
Это не цунами, но для стороннего наблюдателя, должно быть, выглядит именно так. А для меня это скорее как пачка писем, туго перетянутая резинкой. Пока ее не трогают, она держится - по привычке или благодаря мышечной памяти, я не знаю, - но стоит чуть коснуться пачки, резинка лопается, и не успели вы глазом моргнуть, как письма рассыпались.
Рука моя начинает слегка дрожать, пальцы барабанят по бедру.
Джесс мертва, я в тюрьме и сегодня пропустил «Борцов с преступностью», а правый глаз у меня дергается - нервный тик, который я не могу унять.
Мы останавливаемся у камеры в конце коридора.
- Дом, милый дом, - говорит полицейский, отпирает дверь и ждет, пока я войду.
Как только дверь за мной запирается, я хватаюсь за прутья решетки. Над головой гудят лампы.
Грабителя Бутча Кэссиди и его пособника Санденса Кида не отправили в тюрьму; вместо этого они спрыгнули со скалы.
- «В следующий раз, когда я скажу: „Поехали куда-нибудь вроде Боливии“, - бормочу я, - поедем куда-нибудь вроде Боливии».
Голова у меня болит, и в уголках глаз копится ярость. Я смежаю веки, но звук от этого не стихает, и руки слишком велики для тела, кожа натягивается плотнее. Я представляю себе, что она вот-вот лопнет.
- Не переживай, - произносит чей-то голос. - Ты привыкнешь.
Я оборачиваюсь, сцепив руки перед грудью, как делал, когда забывал следить за тем, чтобы не отличаться от других людей. Я решил, что полицейский отправил меня в специальную камеру для людей, которым приходится сидеть в тюрьме, но которые на самом деле не должны там быть. Я не понял, что, как у всех других, у меня тоже будет сокамерник.
Он одет во всю синюю одежду, а еще на нем куртка и шапка, надвинутая на брови.
- Тебя как звать?
Я смотрю ему в лицо, не глядя в глаза. У него бородавка на левой щеке, а мне никогда не нравились люди с бородавками.
- Я Спартак.
- Шутишь? Тогда, надеюсь, ты здесь за убийство родителей. - Парень встает с койки и заходит мне за спину. - Не против, если я вместо этого буду звать тебя Сукой? - (Я крепче сжимаю прутья решетки.) - Давай сразу все проясним. Я сплю на нижней полке. Я выхожу на прогулку первым. Я выбираю канал по телику. Ты не лезешь ко мне, и я не лезу к тебе.
Собаки, оказавшиеся по воле случая в тесной близости со своими сородичами, ведут себя одинаково. Одна будет лаять на другую, пока бета-пес не поймет, что альфа-пса нужно слушаться.
Я не собака. И этот человек тоже. Он ниже меня. Бородавка у него на щеке формой напоминает пчелиный улей.
Если бы доктор Мун была здесь, она спросила бы: «Сколько баллов?»
Шестнадцать. По шкале от одного до десяти, где десять - высшая точка, моя тревога находится на уровне шестнадцати. И это самое худшее число, потому что: а) оно четное, б) из него извлекается квадратный корень и с) из полученного квадратного корня тоже.
Если бы здесь была моя мама, она запела бы: «Я пристрелил шерифа».
Я затыкаю пальцами уши, чтобы не слышать парня с бородавкой, закрываю глаза, чтобы не видеть, и начинаю повторять припев песни без пауз между словами; он обвивает меня лентой звуков, окружает, как силовое поле.
Вдруг сокамерник хватает меня за плечо:
- Эй!
Я начинаю кричать.
Шапка слетает с его головы, и я вижу, что он рыжий, а всем известно, что у таких людей волосы на самом деле оранжевые. Мало того, они у него длинные. Падают на лицо и плечи и, если он наклонится ко мне еще хоть немного, упадут на меня.
Издаваемые мной звуки высоки и пронзительны, они громче, чем голоса людей, которые говорят мне, чтобы я заткнулся, громче полицейского, который грозит, что составит на меня рапорт, если я не замолчу. Но я не могу, потому что теперь звук источают все мои поры и, даже когда я сжимаю губы, мое тело кричит. Я хватаюсь за прутья дверной решетки - гематомы появляются, когда кровеносные сосуды повреждаются в результате удара, - и я бьюсь о решетку головой: ушиб мозга с субдуральной гематомой в передней доле может вызвать смерть и опять же каждый эритроцит на одну треть состоит из гемоглобина, - и затем, как я и предсказывал, моя кожа не может выдержать происходящее внутри меня, она лопается, и кровь течет по моему лицу в глаза и рот.
Я слышу:
- Уберите этого чокнутого из моего дома!
И:
- Если у него СПИД, я сдеру с этого штата все до последнего цента.
Кровь на вкус как пенни, как медь, как железо. Кровь составляет семь процентов веса тела…
- На счет «три», - слышу я.
Двое хватают меня за руки, и я куда-то перемещаюсь, но ноги как будто не принадлежат мне, под лампами слишком желто, во рту металл, металл на запястьях, а потом я больше ничего не вижу, не слышу и не ощущаю на вкус.
Может быть, я умер.
Это заключение я делаю на основе следующих фактов:
1. Комната, где я нахожусь, монохромная: пол, стены, потолок - все бледно-телесного цвета.
2. Комната мягкая. Когда я хожу, то как будто ступаю по языку. Прислоняясь к стенам, я чувствую, что они прислоняются ко мне. До потолка не дотянуться, но, разумеется, он такой же. Тут есть только одна дверь, ни окон, ни ручек.
3. Ничего не слышно, кроме моего дыхания.
4. Нет мебели. Только коврик, тоже телесного цвета и тоже мягкий.
5. Посреди пола решетка, но когда я в нее заглядываю, то ничего не вижу. Может, это туннель, который ведет обратно на землю?
Однако есть и другие факторы, которые заставляют меня верить, что я, вероятно, жив.
1. Если я умер, то почему тогда дышу?
2. Разве вокруг не должны быть другие мертвецы?
3. У трупов не бывает жестокой головной боли, верно?
4. На небесах, вероятно, нет двери, хоть с ручкой, хоть без.
Я прикасаюсь рукой к голове и натыкаюсь на пластырь, прилепленный в виде бабочки. На рубашке у меня засохшая кровь - коричневая и негнущаяся. Глаза опухли, на руках - мелкие порезы.
Я обхожу решетку, держась от нее подальше. Потом ложусь на коврик, скрестив на груди руки.
Так выглядел дедушка в гробу.
Но не Джесс.
Может быть, она - то, что находится за этой решеткой. Может, она по другую сторону двери. Обрадуется мне Джесс? Или рассердится? А я, когда увижу ее, замечу разницу или нет?
Мне хотелось бы заплакать, как плачут другие люди.
Эмма
Лекарства и добавки Джейкоба занимают два пакета объемом в галлон на пластиковых молниях. Некоторые из них рецептурные - от тревожности, выписаны доктором Мурано, другие, например глютатион, я покупаю через Интернет. Я жду у тюрьмы рядом с входом для посетителей; наконец двери отпирают.
Мама мне рассказывала, как в детстве у нее лопнул аппендикс. Это было в те времена, когда родителям не разрешали оставаться с детьми в больнице, поэтому моя бабушка приезжала туда за четыре часа до начала приема посетителей и стояла самой первой в очереди за веревочным ограждением, чтобы дочка могла видеть ее с больничной койки. Бабушка просто стояла там, улыбалась и махала рукой, пока ее не впускали внутрь.
Если Джейкоб будет знать, что я жду его, что мы с ним будем видеться каждый день в девять часов, - ну, это станет для него распорядком, за который он сможет держаться.
Я думала, тут будет больше людей, ждущих вместе со мной, когда откроется входная дверь, но, может быть, для других матерей, которым приходится навещать в тюрьме своих сыновей, это стало рутиной. Может, они уже к этому привыкли. Вместе со мной ждет только один человек - мужчина в костюме и с портфелем в руке. Наверное, адвокат. Он притопывает ногами и говорит с натянутой улыбкой:
- Холодно.
Я улыбаюсь ему в ответ:
- Да. - (Видимо, он чей-то защитник, пришел повидаться с клиентом.) - Вы… мм… знаете, как тут все устроено?
- О, вы в первый раз? - отвечает мужчина. - Все просто. Вы отдаете свои права и проходите через металлодетектор. Вроде как проверка перед посадкой в самолет.
- Только вы никуда не летите, - задумчиво произношу я.
Мужчина смотрит на меня и смеется!
- Это верно, черт побери!
За стеклянной дверью появляется сотрудник исправительного учреждения и щелкает замком.
- Привет, Джо, - говорит адвокат; охранник ворчливо приветствует его. - Видел вчера матч «Брюинз»?
- Ага. Ты мне ответь. Как «Пэтриотс» и «Сокс» могут выиграть чемпионат, а «Брюинз» до сих пор кататься толком не научились?
Я иду следом за мужчинами к контрольной будке. Охранник заходит в нее, адвокат протягивает ему свои водительские права. Небрежно пишет что-то на планшете с листом бумаги и отдает свои ключи сотруднику тюрьмы. Затем проходит через рамку металлодетектора и удаляется по коридору. Я теряю его из виду.
- Чем могу вам помочь, мэм? - спрашивает меня охранник.
- Я пришла навестить сына, Джейкоба Ханта.
- Ханта. - Он просматривает лист. - О, Хант. Верно. Его доставили только вчера вечером.
- Да.
- Ну, вам пока не дано разрешение.
- На что?
- На посещение. Наверное, к субботе вы его получите, в любом случае приемные часы будут только тогда.
- В субботу? - повторяю я. - Вы считаете, я буду ждать до субботы?
- Простите, мэм, пока вы не получите допуск, я ничем не могу вам помочь.
- Мой сын - аутист. Ему нужно увидеть меня. Когда привычная жизнь меняется, он может очень сильно расстроиться. Даже выйти из себя.
- Тогда, полагаю, это хорошо, что он за решеткой, - говорит охранник.
- Но ему нужны лекарства… - Я поднимаю два запечатанных полиэтиленовых пакета и ставлю их на прилавок.
- Наши врачи могут давать ему прописанные лекарства. Я дам вам бланк, чтобы вы его заполнили.
- Здесь еще диетические добавки. И ему противопоказаны глютен и казеин…
- Пусть его врач свяжется с начальником тюрьмы.
Диета и добавки не были прописаны Джейкобу врачом - это все полезные приемы, как и сотня других, которым матери детей-аутистов научились за долгие годы и передали тем, кто в одной лодке с ними, как то, что может помочь.
- Когда Джейкоб нарушает диету, он начинает вести себя хуже…
- Может, нам тогда посадить на нее всех заключенных, - говорит охранник. - Слушайте, мне очень жаль, но если мы не получим предписания от врача, то не передадим это заключенному.
Моя ли в том вина, что медицинское сообщество не может одобрить методы, которые рекомендуют родители аутистов? Что денег на исследования аутизма выделяют крайне мало и даже если многие врачи согласны с тем, что эти добавки помогают Джейкобу сфокусироваться или снижают его обостренную чувствительность, они не могут научно объяснить почему? Если бы я ждала от докторов и ученых авторитетных советов, как помочь сыну, он до сих пор оставался бы замкнутым в своем маленьком мирке, изолированным и не входящим в контакт с окружающими, как в трехлетнем возрасте.
«Все равно что в тюремной камере», - вдруг приходит мне в голову.
Глаза наполняются слезами.
- Я не знаю, что делать.
Вероятно, вид у меня крайне несчастный, потому что голос охранника становится мягче.
- У вашего сына есть адвокат? - спрашивает он, и я киваю. - Начните с него, - предлагает охранник.
Из колонки Тетушки Эм.
Что я хотела бы знать до того, как у меня появились дети.
1. Если засунуть кусок хлеба в видеомагнитофон, он не вылезет оттуда неповрежденным.
2. Мешки для мусора не годятся для использования в качестве парашютов.
3. Обеспечение безопасности детей - относительное понятие.
4. Буйный каприз как магнит: когда он случается, глаза всех вокруг невольно устремляются к тебе и твоему ребенку.
5. Детали конструктора лего не перевариваются желудочно-кишечным трактом.
6. Снег - это особый вид еды.
7. Дети знают, когда вы их не слушаете.
8. Брюссельская капуста, даже посыпанная сыром, остается брюссельской капустой.
9. Плакать лучше всего в объятиях мамы.
10. Никогда вам не бывать такой хорошей матерью, какой вы хотите быть.
Из машины я звоню Оливеру Бонду:
- Меня не пускают к Джейкобу.
На заднем плане слышен собачий лай.
- О’кей.
- О’кей? Я не могу увидеться с сыном, и вы считаете, это нормально?
- Я имею в виду, о’кей, мне нужны подробности. Не о’кей… Просто объясните мне, что вам сказали.
- Меня нет в каком-то списке одобренных посетителей! - кричу я. - Вы считаете, Джейкоб понимает, что ему нужно сказать тюремному начальству, кто может, а кто не может приходить к нему?
- Эмма, сделайте глубокий вдох.
- Я не могу сделать глубокий вдох. Джейкоб не выдержит в тюрьме.
- Я знаю. Простите меня…
- Не извиняйтесь! - резко обрываю его я. - Сделайте что-нибудь. Добейтесь, чтобы меня пустили к сыну.
Некоторое время Бонд молчит.
- Хорошо, - наконец произносит он. - Посмотрим, что я смогу сделать.
Не могу сказать, что я сильно удивляюсь, застав Тэо дома, но я так истощена психически, что у меня не хватает силы духа спросить, почему он здесь, а не в школе.
- Меня не пустили к Джейкобу.
- Как это?
Вместо ответа я молча качаю головой. В масляном свете позднего утра вижу мягкий пушок на щеках и подбородке Тэо. Это напоминает мне момент, когда я впервые заметила, что у Джейкоба под мышками начали расти волосы, и расстроилась. Одно дело, когда в тебе отчаянно нуждается ребенок, и совсем другое, когда тебе нужно заботиться о взрослом мужчине.
- Мам? - осторожно произносит Тэо. - Ты думаешь, он сделал это?
Я автоматически даю ему пощечину.
Сын отшатывается, прижав руку к щеке, а потом выбегает из дому.
- Тэо! - кричу я ему вслед. - Тэо!
Но он уже далеко.
Нужно догнать его, извиниться. Признать, что я ударила его не из-за сказанных им слов, а оттого, что он озвучил все те невыносимые мысли, которые я передумала за последнее время.
Верю ли я, что Джейкоб способен на убийство?
Нет.
Простой ответ, коленный рефлекс. Мы говорим о моем сыне. О том, который до сих пор просит, чтобы я подтыкала ему одеяло перед сном.
Но я также помню, как Джейкоб опрокинул высокий стульчик, на котором сидел малыш Тэо, когда я отказалась дать ему еще стакан шоколадного соевого молока. Я помню момент, когда он затискал хомяка до смерти.
Матерям положено всячески поощрять своих детей. Матерям положено верить в своих детей, несмотря ни на что. Матери будут лгать себе, если понадобится, чтобы сделать это.
Выйдя из дому, я бреду по подъездной дорожке в ту сторону, куда убежал Тэо и зову его:
- Тэо!
Голос звучит как чужой.
Сегодня я намотала 193 мили на своей машине, съездив в Спрингфилд, домой и обратно. В пять тридцать я снова в тюрьме, у входа для посетителей. Рядом со мной стоит Оливер Бонд. Он оставил мне голосовое сообщение на телефоне, велев встретиться с ним здесь и объяснив, что он организовал для меня специальное посещение, пока разбирается с долгосрочным планом визитов.
Услышав это, я так обрадовалась, что даже не задумалась о смысле слова «долгосрочный».
Сперва я едва узнаю Оливера. Сегодня он не в костюме, как вчера, а в джинсах и фланелевой рубашке. От этого он выглядит еще моложе. Я смотрю на свою одежду - так я оделась бы на рабочую встречу в редакции. Что заставило меня думать, будто для похода в тюрьму нужно принарядиться?
Оливер ведет меня к посту охранника.
- Имя? - спрашивает тот.
- Эмма Хант, - отвечаю я.
Дежурный поднимает взгляд:
- Нет, имя того, к кому вы идете.
- Джейкоб Хант, - встревает Оливер. - Мы договорились о посещении через начальника тюрьмы.
Охранник кивает и протягивает мне планшет со списком, где нужно расписаться. Просит мои права.
- Отдайте ему ключи от машины, - говорит Оливер. - Они будут у него, пока вы внутри.
Я отдаю ключи дежурному и подхожу к рамке металлодетектора.
- А вы не пойдете?
Оливер качает головой:
- Я подожду здесь.
Появляется второй охранник, ведет меня по коридору. Вместо того чтобы завернуть в комнату, где стоят столы и стулья, он отводит меня за угол, в маленький закуток. Сперва я думаю, что это кладовка, но потом понимаю: нет, это кабинка для посещений. Табурет придвинут к окну, сквозь которое видна точно такая же каморка. На стене висит трубка переговорного устройства.
- Думаю, это какая-то ошибка, - говорю я.
- Никаких ошибок, - отвечает мне охранник. - Для находящихся в заключении под защитой возможны только бесконтактные посещения.
Он оставляет меня в крошечной комнатушке. Оливер знал, что я увижу Джейкоба только через стекло? И не сказал, чтобы не расстраивать меня, или у него не было этой информации? И что значит «заключение под защитой»?
Дверь в комнатке за стеклом открывается, и вдруг появляется Джейкоб. Охранник указывает ему на телефон на стене, но Джейкоб увидел меня сквозь стекло. Он прижимает к нему ладони.
На рубашке у него кровь, и в волосах тоже. На лбу - ряд фиолетовых синяков. Костяшки пальцев ободраны, он стучит рукой по бедру как сумасшедший и пружинит на пальцах ног.
- О, малыш, - тихо говорю я и указываю на трубку, которую держу в руке, а потом на то место, где у него должна быть такая же.
Джейкоб не берет ее. Он бьет ладонями по разделяющему нас пластику.
- Возьми телефон! - кричу я, хотя он меня не услышит. - Возьми его, Джейкоб!
Вместо этого он закрывает глаза, потянувшись вперед, прижимается щекой к окну и расставляет руки в стороны как можно шире.
И я понимаю, что Джейкоб пытается обнять меня.
Тогда я кладу трубку и делаю шаг к окну. Повторяю его позу, так что мы становимся зеркальными отражениями друг друга, разделенными пластиковой стеной.
Может быть, для Джейкоба это всегда так: он пытается войти в контакт с людьми и ему это не удается. Может быть, мембрана между человеком с синдромом Аспергера и остальным миром - это не невидимая прослойка из электронов, а прозрачная перегородка, которая позволяет испытать лишь иллюзию чувства вместо настоящего ощущения.
Джейкоб отступает от окна и садится на табурет. Я беру трубку телефона, надеясь, что он последует моему примеру, но Джейкоб избегает контакта глазами. Наконец он берет трубку, и я вижу мгновенную радость, которая в детстве распространялась по его лицу, когда он обнаруживал что-нибудь страшное, но интересное и приходил поделиться со мной. Джейкоб вертит в руках трубку телефона, потом подносит ее к уху:
- Я видел это в «Борцах с преступностью». В той серии, где подозреваемый оказался каннибалом.
- Привет, малыш, - говорю я и заставляю себя улыбнуться.
Сидя на табурете, Джейкоб раскачивается. Пальцы свободной руки дергаются, будто он играет на невидимом пианино.
- Кто тебя ударил?
Джейкоб осторожно прикасается ко лбу:
- Мамочка? Мы можем пойти домой?
Я точно знаю, когда в последний раз Джейкоб называл меня так. Это случилось после выпускного в средней школе, когда ему было четырнадцать. Он получил аттестат и, подбежав ко мне показать его, сказал: «Мамочка». Остальные дети, услышав его, захохотали. «Джейкоб, - дразнили они, - твоя мамочка пришла забрать тебя домой». Слишком поздно он сообразил, что, когда тебе четырнадцать, чтобы выглядеть круто перед своими приятелями, нужно подавлять искренние чувства.
- Скоро, - говорю я, но получается не утверждение, а вопрос.
Джейкоб не плачет, не кричит. Он просто роняет трубку и опускает голову.
Я автоматически тянусь к нему, но моя рука натыкается на плексиглас.
Голова Джейкоба чуть приподнимается и снова падает. Лоб ударяется о металлическую полку. Он бьется об нее снова.
- Джейкоб! Не надо!
Но он, конечно, не слышит меня. Трубка болтается на металлической пуповине.
Джейкоб продолжает биться головой о полку под окном. Я открываю дверь кабинки. Снаружи стоит охранник, который привел меня сюда.
- Помогите! - кричу я.
Он глядит поверх моего плеча: что там делает Джейкоб? После чего бежит по коридору, намереваясь вмешаться.
Я вижу через окно кабинки, как он и другой охранник хватают Джейкоба за руки и оттаскивают его от окна. Джейкоб кривит рот, но я не могу понять, кричит он или плачет. Руки ему заломили за спину, чтобы надеть наручники; один из охранников толкает его в спину.
Это мой сын, и с ним обращаются как с преступником.
Охранник возвращается ко мне, чтобы отвести к выходу из тюрьмы.
- С ним все будет в порядке, - говорит он мне. - Медсестра дала ему успокоительное.
Когда Джейкоб был младше и больше склонен к нервным срывам, врач прописал ему оланзапин, антипсихотическое средство. Оно избавило его от вспышек раздражения, а также лишило личности, точка. Я заставала сына сидящим на полу в спальне, один ботинок надет, второй валяется рядом, безучастный взгляд устремлен в стену. Когда у него начались приступы судорог, мы перестали давать ему это лекарство и больше не экспериментировали ни с чем подобным.
Я представляю, как Джейкоб лежит на полу в камере, зрачки расширены, взгляд блуждает, он то отключается, то приходит в сознание.
Как только я оказываюсь у выхода, Оливер подходит ко мне с широкой улыбкой на лице и спрашивает:
- Как все прошло?
Я открываю рот и разражаюсь слезами.
Борюсь за индивидуальную программу обучения для Джейкоба, валю его на пол, когда он устраивает истерики в публичных местах. Вся моя жизнь посвящена тому, чтобы делать необходимое, так как можно, конечно, умчаться поездом на небеса, но, когда ваш улет закончится, вы оказываетесь по щиколотку в той же ситуации. Я всегда была сильной, чтобы Джейкоб мог давать слабину.
- Эмма… - произносит Оливер.
Наверное, ему так же неловко, что я разревелась перед ним, как мне самой. Но к моему изумлению, он вдруг обнимает меня и гладит по волосам. Еще удивительнее то, что я целое мгновение позволяю ему это делать.
Вот чего нельзя объяснить матери, у которой нет ребенка-аутиста: конечно, я люблю своего сына. Конечно, мне жизнь без него не мила. Но это не означает, что я не измотана каждую минуту каждого дня. Что я не беспокоюсь о его будущем и о том, что у меня самой его нет. Что иногда я невольно ловлю себя на мысли: какой была бы моя жизнь, если бы Джейкоб не страдал синдромом Аспергера? Что, как Атлант, я временами думаю: вот бы хоть раз кто-нибудь другой вместо меня взвалил на свои плечи ношу мира моей семьи.
На пять секунд Оливер становится этим человеком.
- Простите, - говорю я, отстраняясь от него. - Я вам всю рубашку замочила.
- Да, шерстяная фланель очень нежная. Я добавлю счет за химчистку к своему гонорару.
Оливер подходит к посту дежурного, забирает мои ключи и права, после чего выводит меня наружу.
- Ну что там случилось? - спрашивает Оливер.
- Джейкоб поранил себя. Он, наверное, бился головой обо что-то: у него весь лоб в синяках, и пластырь, и кровь на волосах. Он снова начал делать это в кабинке для посещений, и ему дали успокоительное. Пищевые добавки ему не передадут, и я не знаю, что он ест и ест ли вообще, и… - Я замолкаю, встретившись взглядом с Оливером. - У вас ведь нет детей?
Он краснеет:
- У меня? Дети? Я… гм… нет.
- Однажды я видела, как мой сын ускользает от меня, Оливер. Я слишком много сил потратила на то, чтобы вернуть его, и не могу снова допустить этого. Если Джейкоб дееспособен для участия в судебном процессе, то после двух недель в тюрьме перестанет быть таковым. Прошу вас, - молю я, - вы можете как-нибудь вытащить его оттуда?
Оливер смотрит на меня. На холоде его дыхание застывает между нами.
- Нет, - отвечает он. - Но я думаю, вы можете.
Джейкоб
1
1
2
3
5
8
13
И так далее.
Это последовательность Фибоначчи.
Она может быть определена эксплицитно:
Она может быть определена рекурсивно:
a^0^ = 1
a^1^ = 1
a^n^ = a^n - 2^ + a^n - 1^
В любом случае это ряд чисел, каждый член которого равен сумме двух предыдущих.
Я заставляю себя мыслить цифрами и числами, потому что никто, кажется, не понимает меня, когда я говорю по-английски. Это как серия «Сумеречной зоны», где слова вдруг изменили смысл: я говорю «стоп», а действие продолжается; я прошу, чтобы меня выпустили, а меня запирают крепче. Это приводит к двум выводам:
1. Меня разводят. Тем не менее я не думаю, что моя мать позволила бы, чтобы история так надолго затянулась, и это приводит меня к заключению:
2. Не важно, что я говорю, не важно, насколько четко я это скажу, никто меня не понимает. А значит, нужно найти более приемлемый способ коммуникации.
Числа универсальны, это язык, который преодолевает границы стран и временн?е рамки. Это тест: если кто-нибудь, хотя бы один человек, поймет меня, значит есть надежда, что он разберется и со случившимся в доме Джесс.
Числа Фибоначчи можно увидеть в соцветии артишока или в чешуйках сосновой шишки. Их последовательность можно использовать для объяснения того, как размножаются кролики. Когда n приближается к бесконечности, отношение a (n) к a (n - 1) приближается к числу пи, золотому сечению - 1,618033989, а его использовали при строительстве Парфенона, оно появляется в сочинениях Бартока и Дебюсси.
Я шагаю, и с каждым шагом новое число из последовательности Фибоначчи приходит мне в голову. Я двигаюсь по все более мелким окружностям к центру комнаты, а когда окажусь там, начну сначала.
1
1
2
3
5
8
13
21
34
55
89
144
Входит охранник с подносом. За его спиной медсестра.
- Эй, парнишка, - говорит он и машет рукой перед моим лицом. - Скажи что-нибудь.
- Один.
- А?
- Один.
- Один - что?
- Два, - говорю я.
- Время обеда, - сообщает мне охранник.
- Три.
- Ты будешь есть или опять все выбросишь?
- Пять.
- Сегодня, кажется, пудинг, - говорит охранник, снимая с подноса салфетку.
- Восемь.
Он тяжело вздыхает:
- Вкуснотища.
- Тринадцать.
Наконец охранник сдается:
- Я говорил. Он как будто на другой планете.
- Двадцать один, - продолжаю я счет.
Медсестра пожимает плечами и поднимает шприц.
- Очко, - говорит она и всаживает иглу мне в задницу, пока охранник держит меня, чтобы я не дергался.
После их ухода я лежу на полу и пишу в воздухе пальцем уравнение из чисел Фибоначчи. Я делаю это, пока не мутится зрение, пока мой палец не становится тяжелым, как кирпич.
Последняя мысль, которая приходит мне в голову, прежде чем я исчезаю: в числах есть смысл. О людях того же не скажешь.
Оливер
В Вермонте государственная адвокатура именуется не государственной адвокатурой, а так, будто название для нее взяли со страниц романа Диккенса: «Управление генерального защитника». Однако, как и во всех других штатах, государственные адвокаты перегружены работой и получают низкую зарплату. Вот почему, отправив Эмму Хант выполнять домашнее задание, я иду к себе в квартиру-офис, чтобы закончить свое.
Тор встречает меня прыжком и ударом носом в пах.
- Спасибо, приятель! - взвизгиваю я и отпихиваю от себя пса.
Однако он голоден, и я кормлю его остатками макарон, смешанных с собачьим кормом, а сам ищу нужную информацию в Интернете и совершаю телефонный звонок.
Хотя сейчас семь вечера и рабочее время давно закончилось, трубку поднимает какая-то женщина.
- Здравствуйте, - говорю я. - Меня зовут Оливер Бонд. Я новый адвокат в Таунсенде.
- Мы уже закрыты…
- Я знаю… но я друг Джанис Рот и пытаюсь найти ее.
- Она здесь больше не работает.
Это мне известно. На самом деле я в курсе и того, что Джанис Рот недавно вышла замуж за парня по имени Говард Вюрц и они переехали в Техас, где его ждала работа в НАСА. Поиск информации по открытым источникам - лучший друг адвоката.
- О, надо же? Вот это новость. Мы с ней дружим со школы права.
- Она вышла замуж, - говорит женщина.
- Да, за Говарда.
- Вы с ним знакомы?
- Нет, но мне известно, что она была от него без ума. А вы, случайно, не главный защитник, как она?
- К несчастью, да. - Моя собеседница вздыхает. - А у вас частная практика? Поверьте, вы ничего не упускаете.
- Нет, вы попадете на небо гораздо раньше меня. - Я смеюсь. - Слушайте, у меня совсем незначительный вопрос. Я новичок в криминальном праве в Вермонте и пока плохо ориентируюсь.
Я новичок в криминальном праве. Точка. Но этого я ей не скажу.
- Конечно, так в чем дело?
- Мой клиент малолетний - ему восемнадцать, и он аутист. Он чего-то учудил в суде, когда решался вопрос о мере пресечения, и теперь его посадили до слушаний по дееспособности. Но он не может приспособиться к тюрьме. Все время пытается причинить вред себе. Есть какой-нибудь способ ускорить процесс, чтобы колеса юстиции крутились побыстрее?
- В Вермонте с психиатрическим обслуживанием заключенных дела обстоят неважно. Раньше в качестве изолятора для экспертизы на дееспособность использовали государственную больницу, но финансирование прекратилось, поэтому теперь большинство пациентов отправляют в Спрингфилд, так как у них лучшая медицинская помощь, - говорит мне женщина. - У меня один раз был клиент, который ждал проверки на дееспособность, так ему нравилось обмазывать себя чем-нибудь с головы до ног: в первый вечер в тюрьме он сделал это с фунтовым куском масла за обедом, а перед встречей со мной обмазался дезодорантом.
- Перед контактным визитом?
- Да, бейлифам было все равно. Наверное, они думали, худшее, что он может сделать, - это обмазать меня чем-нибудь. Как бы там ни было, а тогда я подала ходатайство об освобождении под залог, - говорит адвокат. - Так вы снова попадетесь на глаза судье. Привлеките психиатра или психолога, чтобы тот подтвердил ваш рассказ. Но избегайте появления в суде вашего клиента, вам ни к чему повторение в зале суда представления, которое взбесит судью. Ваша главная задача - убедить его, что этот парень не опасен на воле, а если он будет носиться по залу суда как помешанный, это только испортит дело.
«Ходатайство об освобождении под залог», - записываю я в лежащем на столе блокноте и говорю:
- Спасибо. Это потрясающе.
- Нет проблем. Эй, вам нужен электронный адрес Джанис?
- Непременно, - лгу я.
Женщина диктует его мне, а я притворяюсь, что записываю.
Повесив трубку, я иду к холодильнику и достаю из него бутылку минералки; половину наливаю Тору, а оставшейся поднимаю тост.
- За Джанис Говард! - провозглашаю я.
- Мистер Бонд, - говорит на следующий день судья Каттингс, - разве мы не ждем оценки дееспособности по этому делу?
- Ваша честь, - отвечаю я, - мне кажется, мы не можем ждать.
В зале суда никого, кроме Эммы, доктора Мурано и прокурора - женщины по имени Хелен Шарп, у которой короткие рыжие волосы и заостренные, как у собаки, зубы, отчего она напоминает вампира или питбуля. Судья смотрит на нее:
- Мисс Шарп, ваше мнение?
- Я ничего не знаю о деле, судья, - говорит она. - Меня оповестили об этих слушаниях только сегодня утром. Подсудимого обвиняют в убийстве, вы назначили слушания по дееспособности, позиция штата: до тех пор он должен остаться в тюрьме.
- Со всем к вам уважением, Ваша честь, - начинаю я, - но я полагаю, суд должен выслушать мать моего клиента и психиатра.
Судья делает мне знак продолжать, я жестом подзываю Эмму выйти к месту, где дают показания свидетели. У нее под глазами темные круги, руки трясутся. Она убирает их с барьера и кладет на колени, чтобы судья не видел.
- Пожалуйста, назовите свое имя и адрес, - прошу я.
- Эмма Хант… дом сто тридцать два по Бёрдсей-лейн, Таунсенд.
- Джейкоб Хант, обвиняемый по этому делу, ваш сын?
- Да.
- Вы можете сказать нам, сколько Джейкобу лет?
Эмма откашливается.
- Ему исполнилось восемнадцать в декабре.
- Где он живет?
- Со мной, в Таунсенде.
- Он посещает школу? - спрашиваю я.
- Он ходит в Таунсендскую региональную старшую школу; он в последнем классе.
Я смотрю прямо на нее:
- Мисс Хант, есть ли у Джейкоба какое-либо особое заболевание, которое заставляет вас беспокоиться о его благополучии, пока он в тюрьме?
- Да. Джейкобу поставлен диагноз «синдром Аспергера». Это высокофункциональный аутизм.
- Как влияет синдром Аспергера на поведение Джейкоба?
Эмма на мгновение замолкает, опускает взгляд.
- Когда он решает сделать что-нибудь, ему нужно сделать это немедленно. Если это невозможно, он начинает сильно нервничать. Он почти не выражает эмоций, счастлив он или печален, не участвует в разговорах сверстников. Понимает все слова очень, очень буквально: если вы скажете ему, например, чтобы он ел с закрытым ртом, он ответит, что это невозможно. У него проблемы с гиперчувствительностью: яркий свет, громкие звуки и прикосновения, даже легкие, могут вывести его из равновесия. Он не любит быть в центре внимания. Ему нужно знать, когда именно что-то произойдет, и, если распорядок дня нарушается, он становится очень нервным и начинает еще сильнее отличаться от окружающих: хлопает себя руками по бедрам, разговаривает сам с собой, без конца повторяет фразы из фильмов. Когда ситуация становится для него невыносимой, он прячется куда-нибудь - в шкаф или под кровать и перестает разговаривать.
- Хорошо, - говорит судья Каттингс. - Значит, ваш сын неуравновешен, все понимает буквально, хочет поступать так, как ему нравится, и жить по своему распорядку. Это очень похоже на поведение подростков.
Эмма качает головой:
- Я плохо объясняю. Это больше, чем просто понимание всего буквально или желание следовать определенному распорядку. Обычный подросток сам решает ни с кем не общаться… для Джейкоба это не вопрос выбора.
- Какие изменения вы заметили в сыне с момента заключения его в тюрьму? - спрашиваю я.
Глаза Эммы наполняются слезами.
- Это не Джейкоб, - отвечает она. - Он намеренно вредит себе. Он почти ничего не говорит. У него снова проявляется самостимуляция - он хлопает руками, пружинит на пальцах ног, ходит кругами. Я пятнадцать лет потратила на то, чтобы сделать Джейкоба частью этого мира, не позволить ему замкнуться в себе… и один день в тюрьме все повернул вспять. - Она смотрит на судью. - Я просто хочу, чтобы мой сын вернулся, прежде чем до него будет уже не достучаться.
- Благодарю вас, - говорю я. - Это все.
Встает Хелен Шарп. Она ростом не меньше шести футов. Неужели я это только сейчас заметил?
- Ваш сын… его когда-нибудь раньше сажали под арест?
- Нет! - восклицает Эмма.
- Его когда-нибудь задерживала полиция?
- Нет.
- Были ли случаи в прошлом, когда вы отмечали регресс в поведении сына?
- Да. Когда планы меняются в последнюю минуту. Или когда он расстроен и не может выразить свои чувства словами.
- Тогда нет ли вероятности, что его нынешнее поведение не имеет отношения к заключению в тюрьму, а вызвано чувством вины за совершение ужасного преступления?
Эмма густо краснеет:
- Он никогда не сделал бы того, в чем его обвинили.
- Может быть, мэм, но в данный момент вашего сына держат под стражей за преднамеренное убийство. Вы ведь понимаете это?
- Да, - сухо отвечает Эмма.
- И ваш сын помещен в заключение под защитой, так что его благополучию и безопасности ничто не угрожает…
- Если его безопасность - не проблема, стали бы его помещать в камеру с мягкими стенами и полом? - возражает Эмма.
Мне хочется подскочить к ней и хлопнуть ладонью в ладонь.
- Вопросов больше нет, - говорит прокурор.
Я снова поднимаюсь:
- Защита вызывает доктора Мун Мурано.
Имя психиатра Джейкоба, может, и звучит так, будто она выросла в коммуне, но так жили ее родители. Она, вероятно, взбунтовалась и вступила в общество юных республиканцев, потому что явилась в суд в деловом костюме, на убийственных каблуках и с узлом волос на голове, затянутым так туго, что он практически служит подтяжкой для лица. Я задаю несколько вводных вопросов о ее личности и образовании, а затем спрашиваю, откуда доктор знает Джейкоба.
- Я работаю с ним уже пятнадцать лет, - говорит Мурано. - В связи с синдромом Аспергера.
- Расскажите нам немного об этом заболевании, - прошу я.
- Синдром был открыт доктором Гансом Аспергером в тысяча девятьсот сорок четвертом году, но в англоговорящем мире стал известен только в конце восьмидесятых, а в число психических расстройств был включен только в тысяча девятьсот девяносто четвертом. Фактически это нейробиологическое расстройство, которое оказывает влияние на несколько сфер развития. В отличие от других детей с аутизмом, дети с синдромом Аспергера очень яркие, общительные и нуждаются в социальном приятии… только они не знают, как его обрести. Их разговоры могут быть односторонними; они иногда фокусируются на какой-нибудь очень узкой сфере интереса; могут использовать многочисленные повторы в речи или говорить монотонным голосом. Они не способны считывать намеки в общении или понимать язык тела, а потому не могут определить, что чувствуют окружающие. Из-за этого людей с синдромом Аспергера считают странными или эксцентричными, что ведет к социальной изоляции.
- Хорошо, доктор, в мире есть много людей странных или эксцентричных, которым не ставят диагноз «синдром Аспергера», не так ли?
- Разумеется.
- Как же вы диагностируете его?
- Согласно теории сознания, ребенок, выбирающий уединение, отличается от ребенка, который не может общаться с другими детьми, но сильно этого хочет и не может поставить себя на место другого, чтобы лучше понять, как добиться желаемого. - Доктор Мурано смотрит на судью. - Синдром Аспергера - это нарушение в процессе развития, но скрытое. В отличие, к примеру, от умственно отсталого, ребенок с синдромом Аспергера может выглядеть нормальным, говорить совершенно нормально и быть по всем признакам невероятно умным, тем не менее у него обнаружатся непреодолимые трудности с коммуникацией и социальным взаимодействием.
- Доктор, как часто вы встречаетесь с Джейкобом? - спрашиваю я.
- Когда он был младше, мы виделись раз в неделю, но теперь встречаемся раз в месяц.
- И он учится в последнем классе обычной школы?
- Да, это так.
- Значит, у него нет проблем с обучением в связи с синдромом Аспергера?
- Нет, - говорит доктор Мурано. - На самом деле IQ у Джейкоба, вероятно, выше, чем у вас, мистер Бонд.
- Я в этом не сомневаюсь, - бурчит себе под нос Хелен Шарп.
- У Джейкоба есть какие-то особые условия в школе?
- Он учится по индивидуальному плану, который гарантирован законом детям с различными особенностями в развитии. Я и мисс Хант встречаемся с директором и учителями Джейкоба четыре раза в год, чтобы подкорректировать стратегию, которая поможет ему лучше справляться в школе. Джейкоб может сорваться в штопор от таких вещей, которые совершенно нормальны и приемлемы для обычных учеников старшей школы.
- Каких, например?
- Шум в классе может быть для Джейкоба слишком сильным раздражителем. Мигающие огни. Прикосновения. Звук сминаемой бумаги. Любые внезапно возникающие ощущения, такие как темнота в зале перед показом фильма. Джейкобу трудно выносить подобные вещи, если он заранее не подготовлен к тому, что это произойдет.
- Значит, специальные условия, которые для него создают, должны удержать его от нервного перевозбуждения?
- Именно.
- Как у него шли дела в школе в этом году?
- В первом семестре он отучился на четверки и пятерки, - отвечает психиатр.
- До заключения в тюрьму когда вы в последний раз видели Джейкоба?
- Три недели назад, на обычном приеме.
- Как он вам показался?
- Очень, очень хорошо, - отвечает психиатр. - Я даже сказала мисс Хант, что Джейкоб сам завел разговор со мной, а не наоборот.
- А сегодня утром?
- Сегодня, увидев Джейкоба, я ужаснулась. Я не видела его в таком состоянии с тех пор, как ему исполнилось три года. Поймите, это что-то химическое в его мозгу, что-то вроде отравления ртутью, вызванное вакцинацией…
Вот черт!
- Только продуманный биомедицинский режим и старания Эммы Хант развить способность сына к социальному взаимодействию привели Джейкоба к тому состоянию, в котором он находился до заключения в тюрьму. Знаете, кого действительно следует посадить за решетку? Руководителей фармкомпаний, которые обогащаются за счет прививок, спровоцировавших волну аутизма в девяностые…
- Протестую! - восклицаю я.
- Мистер Бонд, - говорит судья, - вы не можете протестовать против заявлений своего свидетеля.
Я улыбаюсь, но выходит гримаса.
- Доктор Мурано, спасибо за ваше мнение по политическим вопросам, но мне это не кажется необходимым в данный момент.
- Но это важно. Я вижу один и тот же повторяющийся процесс: милый, общительный ребенок вдруг замыкается в себе, перестает интересоваться чем бы то ни было, избегает контакта с людьми. Мы недостаточно знаем о мозге аутистов, чтобы понять, что возвращает этих детей обратно к нам и почему только некоторым удается вернуться. Но мы понимаем, что сильно травмирующий психику инцидент, например заключение в тюрьму, может привести к необратимому регрессу.
- У вас есть причины полагать, что Джейкоб, если его отпустят на попечение матери, будет представлять опасность для себя самого или окружающих?
- Категорически нет, - говорит доктор Мурано. - Он до последней буквы выполняет все правила. Вообще, это один из признаков синдрома Аспергера.
- Спасибо, доктор, - завершаю допрос я.
Хелен Шарп постукивает ручкой по столу перед собой:
- Доктор Мурано, вы сейчас говорили о Джейкобе как о ребенке, не так ли?
- Да, полагаю, что так.
- Но ему, вообще-то, восемнадцать лет.
- Это правда.
- С точки зрения закона он взрослый, - продолжает Хелен. - И ответствен за свои поступки, не так ли?
- Мы все знаем, что есть пробел между юридической ответственностью и эмоциональной состоятельностью.
- У Джейкоба есть опекун? - спрашивает Хелен.
- Нет, у него есть мать.
- Его мать обращалась с прошением быть его законным опекуном?
- Нет, - говорит доктор Мурано.
- Вы обращались с прошением быть его опекуном по закону?
- Джейкобу исполнилось восемнадцать всего месяц назад.
Прокурор встает:
- Вы сказали, очень важно, чтобы Джейкоб следовал установленным правилам и распорядку дня?
- Это критически важно, - соглашается психиатр. - Непонимание того, что с ним происходит, вероятно, и привело к срыву.
- Значит, Джейкобу нужно иметь предсказуемый распорядок дня, чтобы чувствовать себя спокойно?
- Это так.
- Ну а если я скажу вам, доктор, что в исправительном учреждении Джейкоб будет вставать каждый день в одно и то же время, есть в одно и то же время, принимать душ в одно и то же время, ходить в библиотеку в одно и то же время и так далее? Разве это не соответствует наилучшим образом привычкам Джейкоба?
- Нет, потому что он привык к другому. Это такое сильное отклонение от его обычной жизни, такой незапланированный слом всего уклада, что я опасаюсь, как бы это не повлияло на него непоправимым образом.
Хелен усмехается:
- Но, доктор Мурано, вы ведь понимаете, что Джейкоба обвиняют в убийстве его консультанта по социальным навыкам?
- Я это понимаю, - отвечает психиатр, - и мне очень трудно в это поверить.
- Вам известно, что на данный момент улики свидетельствуют против Джейкоба? - спрашивает Хелен.
- Нет.
- Значит, вы основываете свое заключение о его виновности или невиновности на том, что вам известно о Джейкобе, а не на уликах.
Доктор Мурано вскидывает бровь:
- А вы основываете свое мнение на уликах, даже не видя Джейкоба.
«О, вот это удар!» - усмехаюсь про себя я.
- Больше вопросов нет, - тихо говорит Хелен.
Судья Каттингс смотрит, как доктор Мурано сходит со свидетельского места.
- У обвинения есть свидетели?
- Ваша честь, мы хотели бы просить об отсрочке, учитывая, как мало времени у нас было…
- Если вы хотите подать ходатайство о пересмотре дела, мисс Шарп, это хорошо, учитывая, до какого места мы добрались, - говорит судья. - Теперь я выслушаю доводы сторон, советники.
Я встаю:
- Судья, мы хотим проведения слушаний по дееспособности, и вы можете пересмотреть залог после их завершения. Но в данный момент у меня есть молодой человек, психическое состояние которого ухудшается с каждой минутой. Я прошу вас наложить ограничения на него, на его мать, на его психиатра, даже на меня. Хотите, он будет каждый день являться сюда на проверку и встречаться с вами? Отлично, я буду его привозить. У Джейкоба Ханта есть конституционное право быть отпущенным под залог, но у него есть и права человека, Ваша честь. Если его продержат в тюрьме дольше, думаю, это уничтожит его. Я прошу - нет, я молю вас - установить залог на приемлемую сумму и отпустить моего клиента до слушаний по дееспособности.
Хелен смотрит на меня, выкатив глаза:
- Судья, Джейкоб Хант обвиняется в преднамеренном убийстве молодой женщины, которую он знал и, предположительно, любил. Она была его наставницей, они проводили вместе свободное время, и факты, известные нам об этом преступлении, не вдаваясь в детали, включают в себя обличающие заявления обвиняемого, сделанные в полиции, и убедительные улики, связывающие его с местом преступления. Мы считаем, это очень серьезное дело для штата. Если обвиняемый так плохо вел себя до слушаний о залоге, судья, представьте, насколько более сильным будет у него побуждение сбежать, если вы его отпустите. Родители жертвы уже переживают трагедию из-за гибели дочери, и они боятся, что этот молодой человек, который демонстрировал буйное поведение в камере и не отличает хорошего от дурного, может быть освобожден. Мы просим, чтобы вопрос о залоге не рассматривался до слушаний по дееспособности.
Судья смотрит на галерею, где сидит Эмма:
- Мисс Хант, у вас есть еще дети?
- Да, Ваша честь. Сын пятнадцати лет.
- Полагаю, он требует внимания, не говоря уже о пище и транспортном сопровождении.
- Да.
- Вы понимаете, что, если обвиняемый будет отпущен на поруки, вам придется отвечать за него двадцать четыре часа в сутки и это может существенным образом ограничить вашу свободу передвижения, так же как исполнение вами обязанностей в отношении младшего сына?
- Я сделаю все, лишь бы вернуть Джейкоба домой, - отвечает Эмма.
Судья Каттингс снимает очки:
- Мистер Бонд, я собираюсь освободить вашего клиента на определенных условиях. Во-первых, его матери придется отдать в обеспечение залога семейный дом. Во-вторых, я потребую, чтобы обвиняемый находился дома под электронным наблюдением, чтобы он не посещал школу, а пребывал в доме все время и чтобы при нем постоянно находилась мать или другой взрослый человек старше двадцати пяти лет. Ему не позволено покидать пределы штата. Он должен подписать отказ от экстрадиции, он будет видеться с доктором Мурано и следовать ее предписаниям, включая прием лекарств. Наконец, он согласится на проведение оценки дееспособности, когда эта процедура будет назначена, и вы согласуете с прокурором, в какой момент и где она состоится. Обвинению не нужно подавать ходатайство. Я сам назначу дату пересмотра этого дела в тот день, когда появятся результаты слушаний по оценке дееспособности.
Хелен встает и, собирая со стола свои вещи, говорит мне:
- Наслаждайтесь передышкой. Для меня это бросок из-под кольца.
- Только потому, что ты дылда, - бормочу я себе под нос.
- Простите, что вы сказали?
- Я сказал, что вы не встречались с моим клиентом.
Она прищуривает глаза и выходит из зала суда.
У меня за спиной Эмма обнимается с доктором Мурано, затем поднимает глаза и говорит:
- Спасибо вам большое. - Голос ее дрожит на каждом слоге, как волна, разбивающаяся о волнорез.
Я небрежно пожимаю плечами, мол, пустяки, дело житейское, хотя у самого вся рубашка взмокла, и добавляю:
- Всегда пожалуйста.
Веду Эмму в канцелярию, чтобы заполнить бумаги и взять документы, которые должен подписать Джейкоб.
- Подожду вас у входа, - говорю я ей.
Джейкоба в зале суда не было, пока мы обсуждали его судьбу, хотя его должны были привезти сюда из тюрьмы. Теперь ему нужно подписать условия своего освобождения и отказ от экстрадиции.
Я пока не видел его. И, честно говоря, мне немного страшно знакомиться с ним. После рассказов Эммы и Мун Мурано он представляется мне овощем.
Когда я подхожу к камере, Джейкоб лежит на полу, поджав колени к груди. Голова у него забинтована, кожа вокруг глаз черно-синяя, волосы свалялись.
Боже, если бы я притащил его в зал суда, парня освободили бы за десять секунд!
- Джейкоб… - тихо говорю я. - Джейкоб, это я, Оливер. Твой адвокат.
Он не двигается. Глаза широко раскрыты, но не моргают при моем приближении. Я делаю жест охраннику, показывая, чтоб открыл дверь камеры, и сажусь на корточки рядом с Джейкобом.
- Я принес кое-какие бумаги, тебе нужно их подписать.
Он что-то шепчет, я склоняюсь ниже.
- Один? - повторяю за ним. - Вообще-то, их несколько. Но зато тебе не придется возвращаться в тюрьму, приятель. Это хорошая новость.
Пока, по крайней мере.
Джейкоб тяжело дышит и сипит. Вроде как говорит: один, два, три, пять.
- Ты считаешь? - Я таращусь на него.
Это все равно что играть в шарады с человеком, у которого нет ни рук, ни ног.
- Съем, - произносит Джейкоб громко и четко.
Он голоден. Или был голоден?
- Джейкоб… - Голос мой становится тверже. - Хватит уже. - Я тянусь к нему, но вижу, как все его тело напрягается, когда до соприкосновения с ним моих пальцев остается всего дюйм, поэтому я убираю руку, сажусь на пол и говорю: - Один.
Веки Джейкоба моргают один раз.
- Два.
Он моргает трижды.
Тут я понимаю, что мы беседуем. Только без слов.
Один, один, два, три. Почему пять, а не четыре?
Я достаю из кармана ручку и записываю цифры на руке, пока не соображаю, как устроена последовательность Он говорил не «съем», а «восемь».
- Одиннадцать, - говорю я, глядя на Джейкоба. - Девятнадцать.
Он перекатывается на спину.
- Подпиши это, и я отведу тебя к маме. - Я подпихиваю к нему бумаги по полу, толкаю в его сторону ручку.
Сперва Джейкоб не двигается.
А потом очень медленно ставит подпись.
Джейкоб
Однажды Тэо спросил меня: если бы существовал антидот против синдрома Аспергера, принял бы я его? Я ответил ему «нет». Не уверен, какую часть меня обволакивает Аспергер. Что, если я утрачу часть своего интеллекта или сарказма? Вдруг я начну бояться злых духов в Хэллоуин, а не цвета тыкв? Проблема в том, что я не помню себя до Аспергера, так откуда мне знать, что от меня останется без него? Я сравниваю его с сэндвичем, намазанным арахисовым маслом и джемом. Нельзя же избавиться от арахисового масла и не снять при этом часть джема, верно?
Я вижу маму. Как солнце из-под воды, если отважишься раскрыть глаза. Она не в фокусе и как будто покрыта рябью, слишком яркая, чтобы видеть ее четко. Так глубоко я ушел под воду.
У меня болит горло от крика; синяки достигают костей. Несколько раз я засыпал и просыпался в слезах. Мне нужен человек, который разберется, что я сделал и почему. Кто-то, кому на все плевать так же, как мне.
В тюрьме после укола я видел сон, будто у меня вырезали сердце из груди. Врачи и тюремщики бросали его друг другу, словно играли в «горячую картошку», а потом попытались вшить на место, но из-за этого я стал похож на Франкенштейна. «Видишь, - хором воскликнули они, - ты даже не можешь говорить!», и так как это была ложь, я больше не мог верить ни одному их слову.
Я бы не стал есть джем без арахисового масла, но иногда я гадаю, почему не мог быть едой, которую любят все.
Раньше существовала теория, что мозг аутиста работает неправильно из-за промежутков между нейронами, недостатка связей. Теперь появилась новая, что мозг у аутистов работает слишком хорошо, и в голове моей происходит столько всего одновременно, что мне нужно работать сверхурочно, чтобы отфильтровать все, и иногда обычный мир становится ребенком, выплеснутым из лохани вместе с водой.
Оливер, который, по его словам, мой адвокат, заговорил со мной на языке природы. Это все, чего я когда-либо хотел: быть органичным, как заполненная семенами головка подсолнуха или спираль раковины. Когда изо всех сил пытаешься быть органичным, это значит, ты неорганичен.
Мама выходит вперед. Она плачет, но на ее лице улыбка. Ради бога, разве это удивительно, что я никогда не могу понять ваших чувств, люди?
Обычно, когда я ухожу туда, куда ухожу, то это комната без дверей и окон. Но в тюрьме это был мир, и тогда мне пришлось уйти еще дальше. Это была металлическая капсула, лежащая на дне моря. Если кто-нибудь попытается прийти за мной с ножом, зубилом или корочкой надежды, океан почувствует перемены и металл взорвется.
Только вот беда: то же правило применимо ко мне, если я попытаюсь выбраться наружу.
Мама в пяти шагах от меня. В четырех. В трех.
Когда я был совсем маленьким, то в воскресенье утром смотрел по христианскому телеканалу передачу для детей. Она была про мальчика с особыми потребностями, который играл в прятки с другими детьми на какой-то свалке. Другие дети забыли про него, и через день полицейские обнаружили его задохнувшимся в старом холодильнике. Я не извлек из этого религиозного послания какого-то Золотого Правила, не узнал пути к вечному спасению. Я понял: не нужно прятаться в старых холодильниках.
На этот раз, когда я ушел туда, куда ушел, я подумал, что забрался слишком далеко. Там, конечно, не было боли и ничто не имело значения. Но никто не нашел бы меня, и в конце концов искать перестали бы.
Теперь у меня начинает болеть голова, и плечи тоже болят. Я чувствую запах матери: ваниль и фрезия и шампунь, которым она пользуется, в зеленой бутылке. Я чувствую ее тепло, как от асфальта летом, за минуту до того, как она обнимает меня.
- Джейкоб… - произносит мама.
Мое имя скатывается на американских горках рыдания. Колени у меня подкашиваются от облегчения, от осознания того, что я не исчез в конце концов.
Дело 6
Укуси меня
Вы, вероятно, знаете, кто такой Тэд Банди: печально известный серийный убийца, которого связывали с гибелью тридцати шести человек, хотя многие эксперты полагали, что это число приближается к ста. Он подходил к женщине в людном месте, втирался в доверие, изображая, что ранен, или выдавая себя за представителя власти, и затем похищал ее. Как только жертва оказывалась в его машине, он оглушал ее ударом монтировкой по голове. Всех своих жертв, кроме одной, он задушил. Большинство тел увез за много миль от места исчезновения. В камере смертников Банди признался, что больше дюжины жертв он обезглавил и некоторое время держал у себя их головы. Он навещал тела убитых и делал трупам макияж или совершал с ними половые акты. Он оставлял себе на память вещи: фотографии, одежду. До сего дня многие его жертвы остаются неизвестными.
Широко распространено мнение, что осуждение и в итоге казнь Банди обеспечило экспертное заключение доктора Ричарда Сувирона, дантиста-криминалиста. На ягодицах жертвы преступника Лизы Леви были обнаружены следы укусов. Первый след был полным. Второй повернут так, что остались два отпечатка зубов нижней челюсти. Это дало полиции больше возможностей для сравнения сведений о зубах с отметинами, что увеличило шансы найти совпадения.
Анализ следов от укусов стал возможен только потому, что особо сообразительный следователь, который делал снимки на месте преступления, подставил линейку к фотографии следов от укусов, чтобы показать размер. Без этого снимка Банди могли оправдать. К моменту, когда дело передали в суд, след от укуса стал неидентифицируемым, так что единственным свидетельством его изначального размера и формы была та фотография.
Рич
- Хочешь оказать нам честь? - спрашивает меня Бэзил.
Мы столпились в ванной Джессики Огилви - я и двое криминалистов, которые прочесывают дом в поисках улик. Марси залепила окна черной бумагой и стоит наготове со своей камерой. Бэзил смешал люминол, чтобы обрызгать им ванну, пол, стены. Я щелкаю выключателем и погружаю нас во тьму.
Бэзил разбрызгивает раствор, и вдруг вся ванная загорается, как рождественская елка; замазка между кафельными плитками сияет ярким флуоресцентным синим.
- Черт возьми! - бормочет Марси. - Мне нравится, когда мы оказываемся правы.
Люминол светится при контакте с правильным катализатором - в данном случае с железом в гемоглобине. Джейкоб Хант, может, достаточно умен, чтобы убрать за собой после убийства Джесс Огилви, но следы крови все равно остались, и они убедят присяжных в его виновности.
- Отличная работа! - говорю я, пока Марси яростно щелкает фотоаппаратом.
Если это окажется кровь жертвы, тогда картина преступления сложится окончательно.
- Джейкоб Хант приходит на назначенную встречу с жертвой, - вслух размышляю я. - Они ссорятся, может быть, опрокидывают стойку с дисками, разбрасывают почту, переворачивают несколько табуреток, и он загоняет ее, очевидно, сюда - избивает и наконец наносит смертельный удар. - Люминол перестает светиться, и я включаю свет. - Он прибирается в ванной, потом моет жертву, одевает ее и тащит в кульверт. - Я смотрю на пол. При ярком свете не видно ни химиката, ни крови. - Но Джейкоб - любитель криминалистики, - добавляю я.
Бэзил усмехается:
- Я читал в журнале «Эсквайр» статью о том, что, по мнению женщин, мы сексуальнее пожарных…
- Не всех женщин, - уточняет Марси.
- Итак, - продолжаю я, не обращая на них внимания, - он возвращается на место преступления и решает замести следы. Дело в том, что он умен и хочет свалить вину на Марка Магуайра. И вот он думает: «Если бы это сделал Марк, как он попытался бы скрыть свое преступление?» Сымитировал бы похищение. Хант надевает ботинки Магуайра и топает снаружи, потом режет сетку на окне. Ставит на место диски, собирает с пола почту, поднимает табуретки. Но он также понимает, что у Марка хватит сообразительности, чтобы попытаться сбить с толку следователей, поэтому Джейкоб печатает записку для почтальона, набивает рюкзак одеждой жертвы и забирает его с собой - то и другое намекает, что Джесс уехала сама.
- Ты теряешь меня, - говорит Марси.
- Джейкоб Хант подстроил все на месте преступления так, чтобы улики указывали на кого-то другого, кто якобы заметал следы, желая скрыть свою причастность к убийству. Это чертовски умно. - Я вздыхаю.
- Так что ты думаешь? - спрашивает Бэзил. - Ссора любовников?
Я качаю головой:
- Не знаю.
Пока.
Марси пожимает плечами:
- Плохо, что у преступников нет склонности к разговорам.
- Хорошо, что она есть у жертв, - говорю я.
Уэйн Нассбаум по локти запустил руки в грудную клетку мертвого мужчины из Свантона, когда я, надев маску и бахилы, вхожу в прозекторскую.
- Больше не могу ждать, - говорю я.
Последние сорок пять минут я проторчал в кабинете Уэйна.
- Он тоже, - отзывается Уэйн, а я замечаю странгуляционные борозды на шее трупа. - Слушай, не мог же я предугадать, что убийство-самоубийство преступника выбьет меня из расписания. - Уэйн вытаскивает из тела какой-то блестящий красный орган и держит его на ладони; глаза Нассбаума пляшут. - Давай, детектив. Имей сердце.
Я не улыбаюсь.
- Тебя этому научили в клоунском колледже?
- Ага. Этот трюк идет после метания торта под номером сто один.
Уэйн поворачивается к лаборантке, молодой женщине, которая помогает ему во время вскрытий. Ее зовут Лила, и однажды она пыталась завести со мной роман, пригласив на дискотеку в Южный Бёрлингтон. Мне это вовсе не польстило, наоборот, я почувствовал себя стариком.
- Лила, дай мне десять минут.
Он стягивает с рук перчатки, снимает халат и бахилы, мы выходим из стерильной атмосферы прозекторской и направляемся по коридору к его кабинету. Уэйн перебирает папки на столе, пока на глаза мне не попадается одна с именем Джесс Огилви в строке для подписи.
- Не знаю, что еще сказать тебе, помимо изложенного в моем отчете ясно и четко, - говорит Уэйн, садясь. - Причина смерти - субдуральная гематома, вызванная базилярным переломом черепа. Он так сильно ударил ее, что череп был вмят в мозг, и это ее убило.
Ничего нового. Но Джесс Огилви на самом деле умерла не от этого. Она сказала что-то Джейкобу Ханту, и это взбесило его. Или отказалась сказать - например, не призналась в ответных чувствах к нему.
Достаточно легко предположить, что парень, который влюбился в свою наставницу и был отвергнут, может наброситься на нее.
Уэйн быстро просматривает отчет.
- Лацерации - содранная кожа - у нее на спине появились после смерти. Полагаю, это следствие того, что тело волокли. Хотя на нем были и синяки, полученные до смерти. На лице, конечно. Несколько на плечах и на горле.
- А сперма? - (Уэйн качает головой.) - Мог он надеть презерватив?
- Крайне маловероятно, - говорит медэксперт. - Мы не нашли ни одного лобкового волоса и никаких других свидетельств, указывающих на изнасилование.
- Но ее белье было надето задом наперед.
- Да, но это доказывает, что твой преступник ничего не смыслит в женском белье, а не что он насильник.
- Эти синяки… - говорю я. - Ты можешь определить, насколько они старые?
- День-два, - отвечает Уэйн. - Не существует надежной техники определения «зрелости» синяков, кроме цвета и иммуногистохимических методов. Короче, раны у людей заживают с разной скоростью, так что я могу, конечно, посмотреть на два синяка и сказать, что один появился на неделю раньше другого, но я не в состоянии определить, что один поставлен в девять утра, а другой в полдень.
- Значит, предположительно, следы удушения на горле и синяки от сдавливания пальцами на плечах могли появиться за несколько минут до смерти?
- Или часов. - Уэйн бросает папку поверх стопки других, лежащих на краю стола. - Он мог угрожать ей, а потом вернулся и избил до смерти.
- Или это могли быть два разных человека в два разных момента времени. - Я встречаюсь взглядом с Уэйном.
- Тогда у Джессики Огилви действительно был худший день в жизни, - говорит Уэйн. - Думаю, ты можешь обвинить ее парня в нападении. Хотя это кажется ненужным затруднением, если твой преступник уже признался, что двигал тело.
- Да. Знаю. - Только не понимаю, почему меня это так волнует. - Могу я кое о чем спросить тебя?
- Конечно.
- Почему ты перестал быть клоуном?
- Это меня больше не забавляло. Дети, визжащие мне в лицо, блюющие именинным тортом мне на колени… - Уэйн пожимает плечами. - Мои здешние клиенты гораздо более предсказуемы.
- Кто бы сомневался.
Патологоанатом смотрит на меня долгим взглядом:
- Знаешь, какой самый сложный случай был в моей практике? Автомобильная авария. Женщина ехала на внедорожнике по шоссе, ее маленький ребенок вывалился из автомобильного кресла, получил серьезную травму позвоночника и умер. В морг принесли кресло. Мне пришлось усадить в него мертвого малыша и доказать, что мать неправильно его пристегнула, почему он и вывалился. - Уэйн встает. - Иногда приходится напоминать себе, что ты работаешь здесь ради жертвы.
Я киваю. И удивляюсь, почему эти слова заставляют меня думать не о Джесс Огилви, а о Джейкобе Ханте.
Мальчик, открывающий дверь в доме Хантов, ничуть не похож на своего брата, но как только я показываю ему значок детектива, краска сходит с его лица.
- Я детектив Мэтсон. Твоя мать дома?
- Я… ух… у меня есть право хранить молчание, - отвечает парнишка.
- Здорово, - говорю ему я, - но это был не наводящий вопрос.
- Кто там? - слышу я голос Эммы Хант, и она появляется в поле зрения.
Узнав меня, сразу прищуривается:
- Вы явились с проверкой? Ну что ж, вот она я, здесь, с мальчиками, как приказал судья. Закрой дверь, Тэо. А вы, - бросает она мне, - можете поговорить с нашим адвокатом.
Я успеваю застопорить ногой дверь, прежде чем она захлопнется.
- У меня есть ордер на обыск. - Я показываю листок, который позволит мне перерыть все в комнате Джейкоба и забрать то, что может послужить уликой.
Хозяйка дома берет из моей руки бумагу, просматривает ее и распахивает дверь. Ни слова не говоря, она разворачивается. Я вхожу в дом и останавливаюсь. Эмма Хант поднимает трубку телефона на кухне и звонит своему адвокату с лицом младенца.
- Да, он сейчас здесь, - говорит она. - Он дал мне бумагу.
Через мгновение трубка ложится на аппарат.
- Очевидно, у меня нет выбора.
- Я мог бы сам сказать это вам, - бодро произношу я.
Эмма Хант отворачивается и идет наверх по лестнице. Я держусь немного позади; она открывает дверь:
- Джейкоб? Малыш?
Я стою в коридоре и слушаю, как мать мягко разговаривает с сыном. До меня долетают слова «необходимо» и «по закону», после чего Эмма Хант выходит из комнаты вместе с Джейкобом.
Меня его появление застает врасплох. Лицо у парнишки сине-черное; бабочка-пластырь прикрыта челкой.
- Джейкоб, - говорю я, - как дела?
Хелен Шарп сообщила мне, что Джейкоба отпустили под опеку матери до слушаний по дееспособности. Она сказала, мол, Джейкоб, очевидно, плохо переносит тюремное заключение. Мы посмеялись над этим. А кто переносит тюрьму хорошо?
Моя работа в качестве детектива состоит в том, чтобы находиться за сценой и смотреть, за какие ниточки дергают кукол. Иногда это означает собирать улики, выбивать ордер на арест, добывать тайную информацию или проводить допросы. Но обычно в результате я упускаю происходящее на сцене. Одно дело - арестовать Джейкоба и отправить его в суд для предварительного заключения в тюрьму, и совсем другое - видеть этого паренька в таком состоянии.
Он совсем не похож на того подростка, которого я опрашивал неделю назад. Неудивительно, что его мать хочет оторвать мне голову.
Она берет сына за руку, чтобы увести, но мы все замираем на месте от едва слышного голоса.
- Погоди, - шепчет Джейкоб.
Эмма оборачивается, лицо ее освещается радостью.
- Джейкоб? Ты что-то сказал?
Вероятно, в последнее время он совсем мало говорил. Парень кивает, губы его беззвучно шевелятся некоторое время, прежде чем из них вылетает следующее слово:
- Я хочу…
- Что ты хочешь, малыш? Я принесу тебе.
- Я хочу посмотреть.
Эмма оборачивается ко мне, брови ее вопросительно приподняты.
- Невозможно, - сухо отвечаю ей я. - Он может оставаться в доме, но не рядом с комнатой.
- Могу я поговорить с вами? - ровным голосом произносит Эмма и заходит в комнату Джейкоба, оставляя сына в коридоре. - Вы имеете хотя бы малейшее представление о том, какой это ад - видеть, как твой ребенок перестает реагировать?
- Нет, но…
- А для меня это во второй раз. Я не могла даже заставить его встать с постели. И насколько я помню, последним, что вы сказали, было «доверьтесь мне». Я доверилась, а вы вонзили мне в спину кинжал и арестовали моего сына, после того как я преподнесла его вам на серебряном блюде. Я считаю, Джейкоб не болтался бы сейчас на волоске, если бы не вы. Так вот, если наблюдение за тем, как вы набиваете свои чертовы коробки его вещами, вернет его в мир живых, тогда, я надеюсь, из простого чувства приличия вы позволите ему это.
К моменту окончания речи глаза Эммы сверкают, а щеки раскраснелись. Я открываю рот, чтобы сказать о правилах проведения обысков и Верховном суде, но меняю намерение.
- Джейкоб? - Я высовываю голову за дверь. - Заходи.
Он садится на кровать, а Эмма прислоняется к дверному косяку, сложив руки на груди.
- Я… гм… просто осмотрюсь здесь, - поясняю я свои действия.
Джейкоб Хант дико опрятный чудак. Один выходной с Сашей, и я долго еще нахожу заткнутые в диван маленькие носочки или топчу ногами в кухне хлопья для завтрака, поднимаю с пола в гостиной книжки. Но что-то подсказывает мне: с Джейкобом такое просто невозможно. Кровать его заправлена по-армейски аккуратно. В шкафу такой образцовый порядок, что можно подумать, он подготовлен для съемок рекламы. Я бы решил, что у парня обсессивно-компульсивное расстройство, если бы не исключения из правила: его тетради по математике, лежащие раскрытыми на столе, просто ужасны - выпавшие листы кое-как вставлены в них, неряшливо исписанные страницы напоминают произведения современного искусства. То же самое относится к доске объявлений на стене, которая переполнена налезающими друг на друга бумажками, картинками, фотографиями. На столе стоят грязные тарелки и кружки.
Прямо напротив письменного стола - маленький столик с перевернутым аквариумом, приспособленным для использования в качестве обкуривательной камеры. Джейкоб замечает, что я смотрю на эту конструкцию.
- С чего ты снимаешь отпечатки пальцев?
- Не отвечай, Джейкоб, - встревает Эмма.
- С зубных щеток, - отвечает он. - С кружек. Однажды мне удалось хорошо снять пальчики с папки из манильской бумаги с помощью магнитного порошка.
Мы с Эммой оба смотрим на него во все глаза. Эмма - потому, что ее сын, вероятно, за последние несколько секунд сказал больше, чем за последние три дня, а я - потому, что есть криминалисты, которые вообще не знают о существовании такого способа снятия отпечатков с пористых поверхностей.
Я беру стоящую у стола мусорную корзину и начинаю рыться в ней. Там лежат несколько черновиков сочинения по английскому, обертка от жвачки. Необычно не само содержимое этой корзины, а то, как оно выглядит: каждый листок не смят в комок, не разорван, а аккуратно свернут в три раза, даже крошечная обертка от жвачки. Мусор лежит стопкой, как выстиранное белье.
Первая вещь, которую я забираю, - это полицейский сканер Джейкоба. Теперь мне понятно, как он оказался на месте гибели обмороженного парня. Рука Джейкоба начинает дергаться немного сильнее.
- Это… это мое.
Эмма кладет руку ему на плечо:
- Помнишь, что я сказала?
Я быстро достаю вещи из дымовой камеры: кружка, зеркало, осматриваю сам аквариум. Заглядываю под кровать Джейкоба, но там только пара тапочек и два пластмассовых ящика - один со старыми выпусками журнала «Судебная медицина», другой - с конструктором лего. С книжной полки беру полный набор DVD-дисков с сериалом «Борцы с преступностью», а потом вижу блокноты. Джейкоб говорил мне, что их у него больше сотни, и не обманул. Я вытаскиваю первый.
- Вы не можете забрать их! - вскрикивает Джейкоб.
- Прости, приятель.
«Серия 74, - читаю я про себя. - „Молчаливый свидетель“, 12.04.08».
Двое подростков отправляются на прогулку и натыкаются на глухого человека, который оказывается мертвым».
Далее следует список улик. «Дело раскрыто, - написано в блокноте, - 0:36».
Эмма наклонилась к Джейкобу и что-то тихо говорит ему, но слов мне не разобрать. Повернувшись к ним спиной, я листаю страницы. Где-то изложены повторяющиеся сюжеты серий; кажется, Джейкоб записывал их при каждом показе, даже если уже видел все это раньше. Где-то опровержения того, что Джейкоб не смог разгадать преступление раньше теледетективов.
Там есть сюжеты о похищениях. Нападениях с холодным оружием. Ритуальных убийствах. Один эпизод привлекает мое внимание: Джеффри надевает ботинки своего парня и оставляет следы в грязи позади дома, чтобы запутать следователей.
Между страниц засунута розовая картотечная карточка; просматривая ее, я понимаю, что это записка, которую Джейкоб написал самому себе.
Я несчастен. Не могу больше это выносить.
Людям, которым вроде не все равно, на самом деле плевать.
Только начнешь надеяться, как тебя опускают. Я наконец понял, что со мной не так: все вы. Все вы, думающие, что я бедный мальчик-аутист, так какое вам дело? Ну, я ненавижу вас. Всех вас ненавижу. Ненавижу, как я плачу по ночам из-за вас. Но вы всего лишь люди. ПРОСТО ЛЮДИ.
Так почему я из-за вас чувствую себя таким ничтожным?
Написал он это неделю назад? Месяц? Год? Был ли это ответ на нанесенную в школе обиду? На замечание учителя? На что-то сказанное Джесс Огилви?
Эта записка могла бы подсказать мотив. Я быстро закрываю блокнот и кладу его в коробку. Карточки больше не видно, но я знаю, что она там, и в ней столько личного, столько боли, что это не просто улика. Вдруг меня целиком захватывает образ: Джейкоб Хант сжался в углу в этой комнате после целого дня безуспешных попыток войти в контакт с сотнями детей в школе. Кто из нас не чувствовал себя в какой-то момент выброшенным на обочину жизни? Кто не ощущал себя чужим в этом мире?
Кто не пытался… и не терпел поражения?
В детстве я был толстым, застревал в воротах во время игры в футбол на физкультуре, и, когда нужен был исполнитель роли горы в школьном спектакле, выбор первым делом падал на меня. Моими прозвищами были Тесто, Сало и Землетряс, сами понимаете. В восьмом классе после вручения аттестатов ко мне подошел один мальчик и сказал: «Я и не знал, что тебя зовут Рич».
Когда моего отца уволили с работы, нам пришлось переехать в Вермонт, где он получил новое место. Я провел лето, создавая себя заново. Бегал - в первый день полмили, потом целую, дальше - больше. Ел только зеленое. Каждое утро до чистки зубов делал по пятьсот приседаний. Когда настала пора идти в новую школу, я был совершенно другим человеком и никогда не оглядывался на прошлое.
Джейкоб Хант не может сделать себя другим. Он не может перейти в другую школу и начать все сначала. Он всегда будет ребенком с синдромом Аспергера.
Если вместо этого не сделается парнем, который убил Джесс Огилви.
- Здесь я закончил, - говорю я, составляя коробки одну на другую. - Нужно только подписать расписку за вещи, чтобы ты мог получить их обратно.
- И когда это можно будет сделать?
- Когда окружной прокурор завершит работу с ними. - Я поворачиваюсь, чтобы попрощаться с Джейкобом, но он не отрывает глаз от пустого места, где стояла его дымовая камера.
Эмма провожает меня вниз:
- Вы напрасно тратите время. Мой сын не убийца. - (Я молча пододвигаю к ней список изъятых вещей.) - На месте родителей Джесс я бы хотела знать, что полиция активно ищет того, кто убил моего ребенка, а не основывает все дело на нелепом предположении, будто мальчик-аутист, ни разу не попадавший в поле зрения полиции, к тому же любивший Джесс, убил ее. - Она подписывает бумагу, открывает входную дверь и продолжает, повышая голос: - Вы хотя бы слушаете меня? У вас на прицеле не тот человек.
Случалось, хотя и очень редко, у меня возникало желание, чтобы так и было. К примеру, когда я защелкивал браслеты на руках терпевшей побои и издевательства жены, которая погналась за своим мужем с ножом. Или когда я брал под арест мужчину, который ворвался в продуктовый магазин, чтобы украсть детскую смесь для своего ребенка, потому что не мог купить ее. Но, как и тогда, я не могу игнорировать улики, которые у меня перед глазами. Я могу переживать за кого-то, кто совершил преступление, но это не значит, что преступления не было.
Я поднимаю коробки и в последний момент оборачиваюсь:
- Мне жаль. Как бы там ни было… мне очень жаль.
Глаза Эммы вспыхивают.
- Вам жаль? Чего же? Что обманули меня? Обманули Джейкоба? Бросили его в тюрьму, не подумав ни секунды о его особых потребностях…
- Формально говоря, это сделал судья…
- Как вы смеете?! - кричит Эмма. - Как вы смеете приходить сюда, изображать, будто вы на нашей стороне, а потом отворачиваться и поступать так с моим сыном!
- Тут нет никаких сторон! - ору в ответ я. - Есть только беззащитная, запуганная девушка, которая была убита и обнаружена через неделю крепко замороженной. У меня тоже есть дочь. А если бы это была она? - Лицо мое побагровело. Я стою в шаге от Эммы. - И сделал я это не с вашим сыном, - продолжаю уже спокойнее, - а ради своей дочери.
Последнее, что вижу: у Эммы Хант отпадает челюсть. Она ничего не говорит, когда я подхватываю коробки поудобнее и иду по дорожке, ведущей к ее дому, но ведь мы и правда удивляемся не различиям между людьми, а тому, что у нас остается общего вопреки всему.
Джейкоб
Мы с мамой едем в машине к главному психиатру штата, который ведет прием в больнице. Я нервничаю, потому что больницы недолюбливаю. В них я бывал дважды: в первый раз - когда упал с дерева и сломал руку, а во второй - когда опрокинул высокий стульчик, на котором сидел Тэо, и мой брат поранился. О больницах я помню, что в них пахнет белым и затхлым, свет слишком яркий и при попадании туда мне либо больно, либо стыдно, либо то и другое вместе.
Пальцы мои начинают приплясывать на бедре, и я смотрю на них так, будто они отъединены от тела. За последние три дня я немного оправился. Снова принимаю добавки, делаю уколы, и мне теперь меньше кажется, будто я постоянно плаваю в водяном пузыре, отчего с трудом фокусируюсь на людях и понимаю их слова.
Поверьте, я знаю, что это ненормально - хлопать руками, ходить кругами или без конца повторять одни и те же фразы, но иногда это самый простой способ облегчить мое состояние. Он напоминает паровой двигатель, правда: махать руками перед лицом или стучать ими по ногам - это мой выпускной клапан, и, может быть, такое поведение выглядит странно, но сравните меня с людьми, которые для борьбы со стрессом обращаются к алкоголю или порнографии.
Я не покидал дома с того дня, как меня выпустили из тюрьмы. Даже школа теперь за пределами досягаемости, поэтому мама раздобыла учебники и учит нас с Тэо дома сама. Вообще, довольно приятно не переживать, что к тебе в любой момент может подойти какой-нибудь ученик и придется вступать с ним в контакт; или учитель скажет что-нибудь непонятное; или у меня возникнет нужда воспользоваться разрешением на свободный выход из класса, и я буду выглядеть слабаком в глазах одноклассников. Интересно, почему мы раньше об этом не подумали: учиться без социализации. Это мечта каждого аспи.
Мама то и дело поглядывает на меня в зеркало заднего вида.
- Ты ведь помнишь, что тебя там ждет? - спрашивает она. - Доктор Кон будет задавать вопросы. Тебе нужно только отвечать правду.
Вот еще одна причина, почему я нервничаю: в последний раз, отвечая на вопросы без мамы, я угодил в тюрьму.
- Джейкоб, - говорит мама, - следи за собой.
Я ударяю одной рукой по другой, которая дергается.
Когда мы оказываемся в больнице, я иду опустив голову, чтобы не видеть больных людей. Меня не рвало с шестилетнего возраста; от одной мысли об этом я покрываюсь потом. Однажды, когда у Тэо был грипп, мне пришлось взять спальник, одеяло и уйти в гараж: так я боялся подцепить заразу. А если приход сюда ради этого дурацкого собеседования по поводу моей дееспособности обернется чем-нибудь совсем неприятным?
- Не понимаю, почему он не мог прийти к нам, - ворчу я.
- Потому что он не на нашей стороне, - отвечает мама.
Определение дееспособности происходит так:
1. Штат Вермонт нанял психиатра, который проведет со мной беседу и скажет судье все, что хочет услышать окружной прокурор.
2. Мой адвокат встретится с доктором Мун Мурано, моим психиатром, и она скажет судье все, что хочет услышать Оливер Бонд.
Честно, я не вижу в этом смысла, раз мы все знаем, как обернется дело.
Кабинет доктора Мартина Кона не такой приятный, как у доктора Мурано. У нее все в синих тонах, а это, как доказано, способствует расслаблению. У доктора Мартина Кона интерьер выдержан в промышленно-серых. Стол его секретарши почти такой же, как у моего учителя математики.
- Чем я могу вам помочь? - спрашивает она.
Мама выходит вперед:
- Я привела Джейкоба Ханта на прием к доктору Кону.
- Вы можете пройти к нему. - Женщина указывает на дверь.
У доктора Мун тоже так: входишь в кабинет через одну дверь, а выходишь через другую, чтобы никто из ожидающих приема тебя не видел. Предполагается, что так они охраняют врачебную тайну, но, если вы спросите меня, по-моему, тем самым психиатры поддерживают это глупое убеждение, будто в обращении за психологической помощью есть что-то постыдное и это нужно скрывать.
Я берусь за дверную ручку и делаю глубокий вдох. «На этот раз ты выйдешь», - обещаю я самому себе.
Анекдот:
Один парень летит на воздушном шаре и сбивается с пути. Он снижается над кукурузным полем и кричит какой-то женщине:
- Не могли бы вы сказать мне, где я нахожусь и куда направляюсь?
- Конечно, - отвечает женщина. - Вы находитесь на сорок первом градусе двух минутах и четырнадцати секундах северной широты, сто сорок четвертом градусе четырех минутах девятнадцати секундах восточной долготы, на высоте семьсот шестьдесят два метра над уровнем моря и в настоящий момент зависли на одном месте, но двигались по вектору двести тридцать четыре градуса на скорости двенадцать метров в секунду.
- Восхитительно! Спасибо! Кстати, у вас синдром Аспергера?
- Да! - отвечает женщина. - Откуда вы узнали?
- Просто все, что вы сказали, верно и гораздо более детализировано, чем мне было нужно, а кое-что не нужно совсем.
Женщина хмурится:
- Вот как. Вы психиатр?
- Да, - отвечает мужчина. - Но как вы догадались?!
- Вы не знаете, где находитесь и куда направляетесь. Оказались там, где вы есть, благодаря дующему горячему воздуху. Навешиваете ярлыки на людей, задав им пару вопросов, и за пять минут не сдвинулись с места, но в этом отчасти виновата я сама!
Доктор Мартин Кон ниже меня ростом, и у него борода. Он носит очки без оправы и, как только я вхожу в кабинет, направляется ко мне:
- Здравствуйте! Я доктор Кон. Садитесь.
Стулья - металлические каркасы с сиденьями из искусственной кожи. Один оранжевый, и это совершенно невозможно. Другой серый, и у него промятое в центре сиденье, как будто подушка просто сдалась.
В детстве, когда меня просили занять место, я поднимал стул. Теперь я понимаю, что в таком случае нужно сесть. Есть много выражений, которые означают не то, что в них говорится: «заруби себе на носу», «секундочку», «повиси на проводе», «хватит наезжать на меня».
Психиатр достает из кармана ручку. Садится, кладет на колени желтый блокнот.
- Как вас зовут?
- Джейкоб Томас Хант.
- Сколько вам лет, Джейкоб?
- Восемнадцать.
- Вы знаете, почему находитесь здесь?
- А вы - нет?
Доктор Кон записывает что-то.
- Вы знаете, что вас обвиняют в преступлении?
- Да. Раздел тринадцать свода законов штата Вермонт, статья две тысячи триста первая. Убийство, совершенное путем отравления, или убийство, совершенное с помощью яда, в результате внезапного нападения на жертву из засады, или умышленное, преднамеренное и заранее спланированное, совершенное при поджоге или попытке совершения поджога, изнасиловании, сексуальном насилии при отягчающих обстоятельствах, грабеже или краже со взломом, считается убийством первой степени. Все прочие убийства относятся к убийствам второй степени.
Я думал, цитирование статьи из свода законов произведет впечатление на доктора Кона, но он не выказал никаких эмоций.
Может, у него тоже синдром Аспергера?
- Вы понимаете, это серьезное или незначительное обвинение, Джейкоб?
- Это тяжкое уголовное преступление, которое влечет за собой наказание в виде лишения свободы на срок от тридцати пяти лет до пожизненного.
Доктор Кон глядит на меня поверх очков:
- А как насчет условного срока? Вы знаете, что это такое?
- Это когда вам нужно отмечаться у сотрудника суда определенное количество времени, - отвечаю я. - Вы должны выполнять правила и отчитываться, устроиться на работу, жить по известному адресу, не совершать правонарушений, не употреблять алкоголь…
- Верно, - говорит доктор Кон. - Скажите, Джейкоб, на что следует сделать упор вашему адвокату, чтобы защитить вас?
Я пожимаю плечами:
- На мою невиновность.
- Вы понимаете, что означает признание или непризнание вины?
- Да. Виновен - значит вы признаете, что совершили преступление и вас нужно за это наказать. Не виновен - значит вы не признаете, что совершили преступление, и не считаете, что должны понести наказание… но это не то же самое, что быть невинным, так как в нашей правовой системе вас признают виновным или невиновным. Вас не могут признать невинным, даже если вы невинны, как я.
Доктор Кон пристально смотрит на меня:
- Что такое сделка о признании вины?
- Когда прокурор говорит с адвокатом и они приходят к согласию по поводу обвинения, а потом оба выступают перед судьей, чтобы узнать, согласится ли он с ними. Это означает, что в судебном процессе нет необходимости, потому что вы признались в преступлении, сделав соответствующее заявление.
Все это простые вопросы, так как каждая серия «Борцов с преступностью» завершается судом, где судье и присяжным предоставляются доказательства вины подозреваемого. Если бы я знал, что вопросы будут такие легкие, то не нервничал бы так. Я ведь ждал, что доктор Кон станет спрашивать меня о Джесс. О том, что случилось в тот день.
И конечно, я бы не мог ему сказать, значит мне пришлось бы лгать, а это нарушение правил.
- Что такое заявление о невменяемости? - спрашивает доктор Кон.
- Когда вы заявляете, что не виновны, потому что в момент совершения преступления не понимали, что происходит, а потому вас нельзя привлекать к ответственности по закону за ваши действия. Как Эдварда Нортона в «Первобытном страхе».
- Отличный фильм, - говорит психиатр. - Джейкоб, если ваш адвокат считает, что вам не следует давать показания, вы согласны с этим?
- Почему мне не дать показания? Я скажу правду.
- Когда вы можете выступить в суде?
- Я не могу. Адвокат велел мне ни с кем не разговаривать.
- Как вы считаете, какие у вас шансы на признание невиновным?
- Сто процентов, - отвечаю я, - потому что я этого не делал.
- Вам известно, какие серьезные улики существуют против вас?
- Очевидно, нет, так как я не видел документов, которые представят суду…
- Вы знаете об этой процедуре? - удивленно спрашивает доктор Кон.
Я закатываю глаза:
- Согласно параграфу шестнадцать Правил раскрытия информации штата Вермонт, порядка процедуры для Верховного суда, обвинение должно предоставить защите все доказательства, которые собраны по делу, включая фотографии, документы, заявления, медицинские осмотры и любые другие материалы, и будут использованы в суде; если они не будут представлены, то мне разрешат выйти на свободу.
- Вам понятна разница между защитой, обвинением, судьей, жюри присяжных, свидетелями?..
- Защита - это моя команда, мой адвокат, свидетели и я, так как мы защищаем меня от обвинений, выдвинутых прокурором. Судья - это мужчина или женщина, у которых есть власть над всеми, кто находится в зале суда. Он ведет судебный процесс, выслушивает показания и выносит решения в соответствии с законом. Судья, которого я видел несколько дней назад, был не очень добр и отправил меня в тюрьму. - Я делаю вдох. - Жюри присяжных - группа из двенадцати человек, они выслушивают факты и свидетельства, доводы адвокатов, а потом удаляются в комнату, где их никто не видит и не слышит, там они решают исход дела. - Вдогонку я добавляю: - Жюри присяжных должно состоять из двенадцати человек, равных мне, но формально это означало бы, что у всех присяжных должен быть синдром Аспергера, только тогда они по-настоящему поймут меня.
Доктор Кон еще что-то помечает в своем блокноте.
- Вы уверены в своем адвокате, Джейкоб?
- Нет, - отвечаю я. - После первой встречи с ним я три дня провел в тюрьме.
- Вы согласны с тем, как он ведет дело?
- Очевидно, что нет. Ему нужно сказать им правду, чтобы обвинения были сняты.
- Это так не работает, - говорит доктор Кон.
- Это работало так в «Моем кузене Винни», - возражаю я. - Когда Джо Пеши говорит суду, что машина не та, которую опознал свидетель, так как у нее другие шины. И это работало так в «Борцах с преступностью», восемьдесят восьмая серия. Хотите, чтобы я рассказал вам об этом?
- Нет, не нужно, - отвечает доктор Кон. - Джейкоб, как вы поступите, если свидетель на суде солжет?
Пальцы у меня начинают дрожать, так что я кладу одну руку поверх другой, придавливая их.
- Откуда мне знать? - говорю я. - Только лжецу известно, что он лжет.
Оливер
На бумаге Джейкоб Хант не только выглядит способным выдержать судебный процесс, но и похож на первокурсника школы права, который, вероятно, способен лучше защищать себя, чем я его.
Только лжецу известно, что он лжет.
Я уже в третий раз перечитал ответы Джейкоба доктору Кону, главному психиатру штата, и в третий раз это утверждение выпрыгнуло на меня с листа бумаги. Джейкоб Хант - гений с фотографической памятью, которая пригодилась бы мне во время учебы в школе права? Или он просто морочит голову своей матери… и всем остальным?
В любом случае, перечитывая отчет в последний раз, я понял, что у меня нет ни малейших шансов на признание его недееспособным - особенно в таком месте, как Вермонт. Нет, если уж кто и ощущает сейчас себя недееспособным, так это я, потому что мне придется сказать Эмме, что я даже не собираюсь бороться со штатом по этому вопросу.
Я еду к дому Хантов, так как Эмма и Джейкоб находятся под домашним арестом. Просить их о встрече в моем офисе невозможно. Тор сидит у меня на коленях, наполовину под рулем.
Заворачиваю на подъездную дорожку, глушу мотор, но из машины не вылезаю.
- Если она разозлится, - говорю я собаке, - я рассчитываю, что ты защитишь меня.
Сегодня холодно - около нуля, поэтому я сую Тора за пазуху и иду к двери. Эмма открывает прежде, чем я успеваю постучать, и говорит:
- Привет, хорошо, что вы пришли. - Она даже слегка улыбается, и это сильно смягчает ее во всех смыслах. - Честно сказать, когда безвылазно сидишь дома, даже визит сотрудника электрической компании для проверки счетчика превращается в событие дня.
- Вот я и подумал, что вы начали меня любить. - (Тор высовывает морду из ворота моего пальто.) - Можно занести его в дом? В машине холодно.
Эмма с опаской смотрит на собаку:
- Он написает мне на ковер?
- Только если вы и дальше будете смотреть на него такими глазами.
Я ставлю Тора на пол в прихожей и гляжу, как он убегает в коридор.
- Не люблю собачью шерсть, - бурчит Эмма.
- Тогда вам повезло, что вы не родились спаниелем. - Я снимаю пальто и перекидываю его через руку. - У меня есть результаты теста на дееспособность.
- И?.. - В одно мгновение Эмма вся подбирается.
- Джейкоб способен вынести судебный процесс.
Она качает головой, как будто не может поверить услышанному:
- Вы видели, что случилось во время слушаний перед арестом!
- Да, но это не подпадает под юридическое определение дееспособности, и по мнению главного психиатра штата…
- Мне плевать на главного психиатра! Разумеется, они найдут того, кто скажет то, что нужно услышать окружному прокурору. Вы не собираетесь предпринять какие-нибудь ответные шаги?
- Вы не понимаете, - возражаю я. - В Вермонте вы можете быть Чарли Мэнсоном, и вас все равно признают способным вынести суд. - Я сажусь на скамейку в прихожей. - Вы слышали о Джоне Бине?
- Нет.
- В тысяча девятьсот девяносто третьем году он связал свою мать и сложил для нее из расколотой в щепки мебели погребальный костер. Он бросил ей в глаза горсть отбеливателя, но женщине удалось сбежать. При своем первом появлении перед судом Бин заявил судье, что он реинкарнация Иисуса Христа. Судья сказал, что его заявление звучит странно и указывает на неспособность понимать происходящее. Когда Бину было предъявлено обвинение в похищении человека в связи с тем же инцидентом, он отказался от адвоката. Он хотел признать себя виновным, но суд этого не принял, и ему был предоставлен государственный защитник. Эксперту, который оценивал его дееспособность, Бин заявил, что считает себя отцом детей приставленного к нему адвоката, а ее - автором комиксов и помесью Джанет Рено и Джанет Джексон. За восемь лет, пока тянулось следствие по делу, он ни разу не обсудил его со своим адвокатом, который поднял вопрос о дееспособности подзащитного в суде…
- Не понимаю, какое отношение это имеет…
- Я еще не закончил. Психиатр, приглашенный стороной защиты, сказал, что Бин утверждал, будто в него встроен компьютерный чип, через который его программируют. Государственный психиатр признал его психически больным. Во время суда Бин оторвал радиатор от стены, сбросил с подставки телевизор и выхватил пистолет у одного из охранников. Он сказал своему адвокату, что видит змей, выползающих из голов сидящих в зале людей, а свидетелей контролируют ангелы. Его признали виновным, и перед вынесением приговора Бин заявил суду, что в Риверсайд-парке нужно установить памятный камень от имени Фонда Фредди Меркьюри в честь того, что Фредди Меркьюри убил католического священника. После этого он сказал, что Тони Кёртис обещал быть отцом Бина и он использовал великую силу Саймона Свина - ту же силу, которая создала нацистское правительство, - чтобы затащить его к себе в дом и накормить человеческим мясом. О, и еще кот говорил с его подсознанием.
Эмма смотрит на меня:
- Все это не имеет никакого отношения к Джейкобу.
- Имеет, потому что в штате Вермонт, несмотря на рассказанное мной, Джон Бин был признан дееспособным. Это юридический прецедент.
Эмма опускается на скамью рядом со мной и тихо вздыхает:
- Ох, и что же нам теперь делать?
- Гм… я думаю, нам нужно сослаться на невменяемость.
Эмма вскидывает голову:
- Что? О чем вы говорите? Джейкоб не сумасшедший…
- Вы только что утверждали, что он не способен выдержать судебный процесс, а теперь говорите, он слишком нормален, чтобы использовать для защиты аргумент о невменяемости. Одно противоречит другому! - возражаю я. - Мы посмотрим на материалы дела, когда они появятся… Но, судя по тому, что вы мне сказали, доказательства против Джейкоба очень серьезные, включая его признание. Я полагаю, это наилучший способ уберечь его от тюрьмы.
Эмма расхаживает взад-вперед по прихожей. Луч света падает на ее волосы и щеку, и я вдруг вспоминаю курс по истории искусства, который проходил в колледже: «Пьета» Микеланджело, «Мадонна с Младенцем» Рафаэля, «Мадонна в гроте» да Винчи - ни на одной из этих картин Мария не улыбается. Не оттого ли, что знает, какие испытания приготовила ей судьба?
- Если ссылка на невменяемость поможет, он вернется домой? - спрашивает Эмма.
- Возможны варианты. Судья имеет право поместить его в специальное учреждение, пока не убедится, что Джейкоб никому больше не причинит вреда.
- Что вы называете специальным учреждением? Психиатрическую больницу?
- Очень возможно, - признаюсь я.
- Значит, мой сын попадет либо в тюрьму, либо в дурдом? Третьего не дано?
- А что может быть третьим?
- Выход на свободу, - говорит Эмма. - Оправдание.
Я открываю рот, чтобы сказать ей, мол, на это шансов мало, что она скорее научит Тора вязать, но вместо этого делаю глубокий вдох.
- Не поговорить ли нам с Джейкобом?
- Ни в коем случае!
- К сожалению, это не ваш выбор. - Я встаю и иду на кухню.
Джейкоб клюет голубику из миски и отдает ягоды помельче Тору.
- Вы знали, что он любит ягоды? - спрашивает Джейкоб.
- Он ест все, что не прибито гвоздями. Нам нужно поговорить о твоем деле, чувак.
- Чувак? - Эмма остановилась у меня за спиной, скрестив на груди руки.
Я не обращаю на нее внимания и приближаюсь к Джейкобу:
- Ты прошел тест на дееспособность.
- Правда? - Он радостно улыбается. - Я действительно хорошо справился?
Эмма выходит вперед:
- Ты сделал все прекрасно, малыш.
- Нам нужно подумать о твоей защите.
Джейкоб ставит на стол миску с голубикой:
- У меня есть несколько клевых идей. Однажды в «Борцах с преступностью»…
- Это не телесериал, Джейкоб, - обрываю его я. - Все очень серьезно. Это твоя жизнь.
Он садится за стол и берет на колени Тора:
- Вы знаете, что человек, который изобрел застежку-липучку, придумал ее, когда гулял со своей собакой в Альпах? В шерсти пса застревали репьи, и он придумал, как что-то с крючками может цепляться за что-то с петлями.
Я сажусь напротив Джейкоба:
- Ты знаешь, что такое утвердительная защита?
Он кивает и выдает мне юридическое определение:
- Это основание для признания обвиняемого невиновным, такое как самозащита, защита другого лица или невиновность по причине невменяемости. Обвиняемый должен заявить об этом определенное количество раз до суда, обычно в письменной форме.
- Я думал о том, Джейкоб, что наилучшие шансы в этом процессе тебе даст использование утвердительной защиты.
Лицо Джейкоба проясняется.
- Верно! Конечно! Защита другого лица…
- Кого ты защищал? - перебиваю его я.
Джейкоб смотрит на Тора и теребит пальцами жетончик у него на ошейнике.
- Вы, конечно, говорите не всерьез, - произносит он. - «Я серьезно… и не называйте меня Ширли».
- Ты действительно считаешь, что сейчас подходящее время для шуток?
- Это из «Аэроплана»! - восклицает Джейкоб.
- Ну, это не смешно. Штат выдвигает очень серьезное обвинение против тебя, Джейкоб, и поэтому я считаю, нам нужно сделать ставку на невменяемость в защите.
Джейкоб резко вскидывает голову:
- Я не сумасшедший!
- У этого понятия другое значение.
- Я знаю его смысл, - говорит Джейкоб. - Человек не отвечает за преступное деяние, если в результате психического заболевания или дефекта ему не хватило способности отличать правильное от неправильного в момент совершения действия. - Он встает, сбрасывая Тора на пол. - У меня нет психического заболевания или дефекта. Я просто с причудами. Верно, мам?
Я гляжу на Эмму:
- Вы, должно быть, меня разыгрываете.
Она едва заметно вздергивает подбородок:
- Мы всегда говорили, что синдром Аспергера - это не неспособность… а способность иного рода.
- Отлично! Вот что, Джейкоб: или я сошлюсь на невменяемость для твоей защиты, или можешь вместе со своими причудами отправляться обратно в тюрьму.
- Нет, вообще-то, в штате Вермонт вы не можете использовать невменяемость как аргумент защиты, если я вам не позволяю, - заявляет Джейкоб. - Все это содержится в деле «Верховный суд штата Вермонт против Бина».
- Господи, ты знаешь это дело?
- А вы - нет? - Он приподнимает брови. - Почему вы не можете просто сказать правду?
- Отлично, Джейкоб. И какова она, правда?
Только я задал этот вопрос, как сразу осознал свою ошибку. Любому адвокату известно, что нужно быть очень осторожным с вопросами, представляя интересы обвиняемого по уголовному делу, так как любые его слова могут быть инкриминирующими для него самого. Если впоследствии он, стоя у барьера, станет отрицать сказанное вам раньше, вы попадете в затруднительное положение и вам придется либо отказаться от защиты, что сразу вызовет предвзятое отношение к вашему клиенту, либо заявить суду, что ваш подзащитный был нечестен, что подорвет доверие к нему еще сильнее. Вместо того чтобы спрашивать, что произошло, вы пляшете вокруг правды и фактов. Спрашиваете, как ваш клиент ответил бы на те или иные вопросы.
Проще говоря, я по-королевски облажался. Спросив его, какова же правда, я теперь не смогу допустить, чтобы он вышел к барьеру и оговорил сам себя.
Поэтому я не даю ему ответить.
- Погоди, я не хочу этого слышать.
- Что вы имеете в виду? Как это вы не хотите слышать! Вы, вообще-то, мой адвокат!
- Мы не можем говорить правду в суде, потому что факты в зале суда говорят намного громче.
- Вы не можете справиться с правдой! - кричит Джейкоб. - Я невиновен. И я определенно не безумен!
Я подхватываю Тора и выхожу в прихожую. Эмма идет за мной.
- Он прав, - говорит она. - Зачем вам ссылаться на невменяемость? Если Джейкоб невиновен, разве судье не следует услышать об этом?
Я оборачиваюсь к ней так резко, что она отшатывается:
- Мне бы хотелось, чтобы вы подумали вот о чем. Скажем, вы член жюри присяжных и вы только что выслушали длинный список фактов, которые связывают Джейкоба с убийством Джесс Огилви. Потом вы видите у барьера Джейкоба, который излагает свою версию правды. Чему вы поверите?
Эмма сглатывает, молчит, потому что с этим, по крайней мере, она не может спорить. Она прекрасно знает, как выглядит Джейкоб и как воспринимают его речь другие люди, даже если сам Джейкоб этого не понимает.
- Слушайте, Джейкобу нужно понять, что ссылка на невменяемость в защите - это наш самый верный шанс.
- И как вы убедите его в этом?
- Я - нет. Его убедите вы.
Рич
Все учителя в региональной старшей школе Таунсенда знают Джейкоба Ханта, даже если он не посещал их уроки. Отчасти это связано с его нынешней дурной славой, но у меня создается впечатление, что еще до ареста за убийство он был из тех учеников, которых вам каждый покажет в коридоре, потому что он резко выделяется из общей массы. Несколько часов я опрашивал персонал и слушал, как Джейкоб сидел один за обедом, как переходил из кабинета в кабинет, надев огромные наушники, чтобы защититься от шума, как одноклассники отпускали в его адрес грубые замечания. В результате я задаюсь вопросом: как ему удалось выдержать восемнадцать лет, прежде чем совершить убийство?
Я узнал, что Джейкоб учебу в школе переплетал со своей страстью к криминалистике. На английском, когда задавали прочесть биографию известного человека и сделать доклад, он выбирал пионера судебной медицины Эдмона Локара. На математике его самостоятельный исследовательский проект был посвящен теории Герба Макдональда о связи угла нанесения удара и характера брызг крови.
Сопровождающий психолог Джейкоба Франсез Гренвиль, худая бледная женщина с помятым лицом, напоминающим застиранную одежду, говорит мне:
- Джейкоб готов был на все, лишь бы вписаться в коллектив. - (Я сижу в ее кабинете и листаю папку с личным делом Ханта.) - Довольно часто это делало его предметом насмешек. В каком-то смысле все его попытки были обречены, пытался он стать своим в классе или не пытался. - Франсез ерзает на стуле от неловкости. - Я беспокоилась, что однажды он принесет в школу пистолет… знаете, чтобы свести счеты. Как тот парень в Стерлинге, Нью-Гэмпшир, несколько лет назад.
- Джейкоб когда-нибудь делал что-то в этом роде? Пытался свести счеты?
- О нет. Честно говоря, он милейший ребенок. Иногда он приходил сюда на переменах и делал домашнюю работу. Однажды починил мой компьютер и даже восстановил файл, с которым я работала. Большинство учителей любят Джейкоба.
- А остальные?
- Ну… одним лучше дается общение с такими детьми, другим хуже, но я вам этого не говорила. Ученик вроде Джейкоба может быть вызовом для учителя, это самое меньшее. Есть тут несколько таких дуболомов, если вы понимаете, о чем я. И когда учителю встречается ребенок вроде Джейкоба, который ломает план урока, не менявшийся уже лет двадцать, да к тому же оказывается, что он прав, это не всем нравится. - Франсез пожимает плечами. - Вы можете расспросить учителей. В целом Джейкоб общался с ними лучше, чем со своими сверстниками. Его не занимали обычные для старшей школы юношеские драмы, вместо этого он хотел говорить о политике, о научных открытиях, о том, действительно ли Евгений Онегин - самый сильный герой Пушкина. Во многих смыслах беседовать с Джейкобом было все равно что с другим учителем… - Она мнется. - Нет, вообще, это было все равно что говорить с просвещенным ученым, до которого учителям хотелось бы дорасти, но на пути то и дело встают счета, плата за машину и визиты к ортодонту.
- Если Джейкоб так хотел стать своим среди учеников, что он делал в учительской?
Франсез качает головой:
- Полагаю, можно стерпеть неприятие сколько-то раз, но потом вам понадобится получить поддержку.
- Что вам известно о его отношениях с Джессикой Огилви?
- Ему нравилось заниматься с ней. Он называл ее своим другом.
Я вскидываю взгляд:
- А как насчет подружки?
- Ничего об этом не знаю.
- У Джейкоба когда-нибудь была девушка в школе?
- Не думаю. В прошлом году он был с девушкой на балу перед летними каникулами, но говорил больше о Джесс, чем о своей спутнице. Именно Джесс вдохновила его прийти.
- С кем еще общался в школе Джейкоб?
Миссис Гренвиль хмурится.
- В том-то и дело, - говорит она. - Если бы вы попросили Джейкоба перечислить своих друзей, он, вероятно, сделал бы это. Но если бы вы обратились с той же просьбой к детям из списка Джейкоба, в числе их друзей его не оказалось бы. Синдром Аспергера - причина того, что он неправильно истолковывает нахождение рядом с кем-то как эмоциональную связь. Так, например, Джейкоб сказал бы, что он дружит с девочкой, которая была его партнершей на лабораторной по физике, хотя это чувство может вовсе не быть взаимным.
- Значит, с дисциплиной у него проблем не было?
Миссис Гренвиль выпячивает губы:
- Нет.
Я кладу раскрытую папку с личным делом на стол перед ней и указываю на одну запись:
- Тогда почему в прошлом году Джейкоба Ханта отстранили от занятий за нападение?
Мими Шек похожа на девушку, о которой я мечтал в старшей школе, хотя она понятия не имела о том, что мы четыре года жили с ней в одном доме. У нее были длинные черные волосы и тело, созданное для поклонения, искусно облаченное в одежду, которая открывала дюйм голой кожи над поясом джинсов, когда она тянулась вверх или наклонялась. Кроме того, Мими так нервничает, что, наверное, выбежала бы из кабинета, если бы миссис Гренвиль не закрыла дверь.
- Привет, Мими, - с улыбкой говорю я. - Как дела?
Девушка переводит взгляд с меня на психолога, крепко сжав губы. Потом с мучительным вздохом опускается на кушетку:
- Клянусь, я ничего не знала про водку, пока не пришла к Эсме.
- Что ж, это интересно… но я хотел сегодня поговорить с тобой не об этом.
- Нет? - шепчет Мими. - Вот черт!
- Я хотел спросить тебя о Джейкобе Ханте.
Мими краснеет как свекла:
- Я, вообще-то, мало его знаю.
- В прошлом году ты была участницей инцидента, из-за которого его отстранили от занятий, верно?
- Это была просто шутка. - Мими закатывает глаза. - Откуда я могла знать, что он шуток не понимает?
- Что произошло?
Девушка отодвигается к стенке на кушетке миссис Гренвиль.
- Он все время вертелся поблизости. Это было неприятно, понимаете? Ну представьте, я болтаю с подружками, а он стоит рядом и подслушивает. А потом я получила сорок баллов за тест по математике, потому что мистеру Леблану вечно все не так. Из-за этого я сильно разозлилась и попросилась выйти в туалет. Но я туда не пошла, а просто завернула за угол в коридоре и заплакала, потому что, если бы я опять завалила математику, родители отобрали бы у меня телефон и заставили бы удалить мой аккаунт из Facebook. И тут ко мне подгребает Джейкоб. Наверное, он выходил из класса для одного из своих дурацких перерывов и возвращался назад. Он стоял и молчал, просто смотрел на меня, а я сказала ему: «Отвали». Он ответил, что останется со мной, потому что так поступают друзья, а я сказала, если он действительно хочет быть моим другом, пусть пойдет в кабинет математики и скажет мистеру Леблану, чтобы тот шел на три буквы. - Мими помолчала. - Джейкоб так и сделал.
Я смотрю на миссис Гренвиль:
- И за это его отстранили от занятий?
- Нет. За это его задержали в школе.
- А потом? - спрашиваю я.
Мими отводит взгляд:
- На следующий день наша компания тусила на площадке, когда появился Джейкоб. Я на него не обратила внимания, то есть я его не задирала, ничего такого. А он разозлился и пристал ко мне.
- Он тебя ударил?
Мими качает головой:
- Он схватил меня и толкнул на шкафчики. Он мог бы убить меня, знаете, если бы его не остановила учительница.
- Покажешь мне, как он схватил тебя?
Девушка смотрит на миссис Гренвиль, та кивает, поощряя ее. Мы встаем. Мими делает шаг вперед, а я прижимаюсь спиной к стене. Ей приходится встать на цыпочки, так как она намного ниже меня. Мими обхватывает правой рукой мое горло и говорит:
- Вот так. У меня потом неделю были синяки.
Такие же, какие зафиксированы при вскрытии у Джесс Огилви.
Эмма
Как будто мне мало визита Оливера Бонда, чтобы понять: моя жизнь никогда уже не будет прежней, - так в придачу звонит мой редактор.
- Я надеялась, вы придете сегодня, - говорит Таня. - Нам нужно кое-что обсудить.
- Я не могу.
- Завтра утром?
- Таня, Джейкоб под домашним арестом, - отвечаю я. - Мне нельзя никуда выходить.
- Вообще, я поэтому и хотела встретиться… Мы считаем, для всех будет лучше, если вы на время возьмете отпуск и не будете вести свою колонку.
- Лучше для всех? - повторяю я. - Как потеря работы может быть благом для меня?
- Это временно, Эмма. Только пока все… не уляжется. Вы, конечно, понимаете, - объясняет Таня. - Мы не можем публиковать советы от…
- От автора, чей сын обвиняется в убийстве? - завершаю за нее я. - Я пишу анонимно. Никто не знает обо мне, тем более о Джейкобе.
- И сколько это протянется? Мы недавно открыли дело. Кто-нибудь докопается, и мы будем выглядеть идиотами.
- Ни в коем случае! - с жаром говорю я. - Мы не хотим выставить вас идиотами.
- Мы не лишаем вас заработка. Боб согласился оставить вам половину зарплаты плюс дополнительные выплаты, если вы согласитесь брать на редактуру материалы воскресного номера.
- Это роль, в которой я должна из благодарности упасть на колени? - спрашиваю я.
Таня несколько мгновений молчит.
- Знаете, Эмма, как бы там ни было, а вы последний человек в мире, который заслуживает такого. Вы и так уже несете свой крест.
- Джейкоб - это не крест. Он мой сын. - Моя рука, держащая трубку телефона, дрожит. - Редактируйте сами ваш долбаный воскресный номер, - бросаю я и отключаюсь.
Тихий плач срывается с моих губ, когда я осознаю тяжесть только что совершенного поступка. Я мать-одиночка. У меня и так не хватает денег. В настоящее время я не могу покидать дом. Как я буду жить без работы? Можно позвонить своему бывшему начальнику в издательство учебной литературы и молить, чтобы подкинул какой-нибудь заказ, но я работала там двадцать лет назад. Можно кое-как продержаться на сбережениях, какие у нас есть, пока все это не закончится.
А когда это будет?
Признаю, я воспринимала нашу правовую систему как нечто само собой разумеющееся. Считала, что невиновных оправдывают, а виновные получают по заслугам. Но оказывается, все не так просто: мало заявить о своей невиновности, если вы невинны. Как заметил Оливер Бонд, присяжных нужно убедить. А общение с незнакомцами - это слабая черта Джейкоба.
Я до сих пор жду пробуждения. Жду, что кто-нибудь скажет мне: «Улыбнитесь, вас снимает скрытая камера», и все обратится в шутку. Конечно, Джейкоб свободен, и, конечно, произошла какая-то ошибка. Но никто не разыгрывает меня, и каждое утро я просыпаюсь, а все остается по-прежнему.
Худшее, что может случиться, - это если Джейкоб снова отправится в тюрьму, потому что там его никто не поймет. С другой стороны, если его положат в больницу, он будет под присмотром врачей. По словам Оливера, Джейкоба поместят в специальное лечебное учреждение и будут держать там до тех пор, пока судья не убедится, что он снова не причинит кому-нибудь вреда. Значит, у него будет шанс, хотя и слабый, однажды выйти на волю.
Я с трудом поднимаюсь по лестнице, как будто ноги у меня налиты свинцом. У двери Джейкоба останавливаюсь, стучу. Он сидит на кровати, прижимая к груди книгу «Цветы для Элджернона».
- Я закончил.
Это часть нашего домашнего обучения. Я должна следить, чтобы он не отставал от школьной программы, и этот роман - первый в нашем списке по английской литературе.
- И?..
- Глупость.
- Я всегда считала этот роман грустным.
- Он глупый, - повторяет Джейкоб, - потому что ему вообще не следовало ставить эксперимент.
Я сажусь рядом с сыном. По сюжету Чарли Гордон, умственно отсталый человек, подвергается хирургической операции, которая увеличивает втрое уровень его интеллекта, но эксперимент заканчивается неудачей, и герой остается, как и прежде, слабоумным.
- Почему? Он понял, чего лишен.
- Но если бы он не проходил эту процедуру, то никогда бы не узнал, что чего-то лишен.
Когда Джейкоб изрекает нечто подобное - правду настолько суровую, что большинство из нас не признаются себе в ней даже мысленно, тем более не говорят о ней вслух, - он выглядит более разумным, чем любой другой известный мне человек. Я не верю, что мой сын - безумец. И я не верю, что синдром Аспергера делает его неполноценным. Если бы не синдром Аспергера, Джейкоб не был бы тем мальчиком, которого я так горячо люблю, который смотрит со мной «Касабланку» и может процитировать все диалоги Боги; который держит в голове список всего, что нужно купить в продуктовом магазине, когда я случайно забываю его на кухонном столе; который никогда не игнорирует мои просьбы достать кошелек из моей сумочки или сбегать наверх за листом бумаги для принтера. Разве я предпочла бы иметь ребенка, которому не приходится бороться так упорно, пробивая себе дорогу через ставящий преграды мир? Нет, потому что этот ребенок не был бы Джейкобом. Кризисы врезаются в память, но моменты между ними я ни за что на свете не хотела бы пропустить.
И все же я понимаю, почему Чарли Гордон сделал операцию. И я знаю, почему готова завести с Джейкобом разговор, от которого у меня сердце покрывается пеплом. Дело в том, что при любой возможности люди хватаются за надежду.
- Мне нужно поговорить с тобой о том, что сказал Оливер.
Джейкоб садится прямо:
- Я не сумасшедший. И не позволю, чтобы он говорил такое обо мне.
- Просто выслушай меня…
- Это неправда, - говорит Джейкоб. - А нужно всегда говорить правду. Домашние правила.
- Это верно. Но иногда можно немного приврать, если это приведет тебя к правде впоследствии.
Джейкоб моргает:
- Сказать, что я сумасшедший, - это не немного приврать.
Я смотрю на него:
- Я знаю, что ты не убивал Джесс. Я тебе верю. Но ты должен заставить поверить в свою невиновность двенадцать незнакомых людей. Как ты это сделаешь?
- Скажу им правду.
- Хорошо. Представь, что мы в суде, и скажи ее мне.
Скользнув глазами по моему лицу, Джейкоб упирается взглядом в окно у меня за спиной.
- «Первое правило Бойцовского клуба: никому не рассказывать о Бойцовском клубе»[20 - Цитата из книги Ч. Паланика «Бойцовский клуб».].
- Именно это я и имею в виду. Нельзя использовать цитаты из фильмов в суде, чтобы рассказать о случившемся… Но ты можешь положиться на адвоката. - Я беру Джейкоба за руку. - Обещай мне, что ты дашь свободу действий Оливеру: пусть он скажет все, что нужно, лишь бы выиграть дело.
Джейкоб опускает подбородок и бормочет:
- «Один мартини, пожалуйста. Встряхнуть, но не перемешивать»[21 - Коронная фраза Джеймса Бонда.].
- Принимаю это за согласие, - говорю я.
Тэо
Если учебный день длится семь часов, шесть из них съедают временн?е отрезки, полные бессмыслицы: учителя орут на учеников, которые плохо себя ведут, сплетни по дороге к своему шкафчику, повторение на математике того, что ты понял после первого объяснения. Главное, чему научило меня обучение на дому: какая пустая трата времени - хождение в старшую школу.
Когда мы с Джейкобом сидим одни на кухне за столом, я могу сделать всю работу за час, если оставить чтение на время перед сном. Очень помогает то, что мама часто пересматривает расписание занятий. («Это мы пропустим. Если бы мнимые числа были предназначены для изучения, они стали бы реальными» или «Ради бога, сколько раз вы уже проходили пуритан начиная с первого класса? Сто? Давайте сразу перейдем к Реформации».) В любом случае мне нравится учиться дома. Ты по определению отверженный, так что тебе ни к чему переживать, глупо ты выглядишь или нет, когда ошибаешься, или беспокоиться, следит ли за тобой девчонка, приглянувшаяся тебе на английском, когда ты выходишь к доске писать уравнение из домашней работы по математике. У нас дома и доски-то нет.
Так как Джейкоб занимается не тем, чем я, он погружен в свои уроки на одном краю стола, а я на другом. Я заканчиваю раньше его, но так же было и когда мы выполняли данные в школе домашние задания. Он, может, и до жути умный, но иногда то, что варится у него в голове, не выливается на страницы тетрадей. Вероятно, это немного напоминает самый быстрый на свете поезд, у которого колеса не подходят к рельсам.
Закончив домашку по французскому («Que fait ton frere? Il va a la prison!»)[22 - Что делает твой брат? Он идет в тюрьму! (фр.)], я закрываю учебник. Мама поднимает взгляд над чашкой кофе. Обычно она печатает за компьютером, но сегодня к нему даже не прикасалась.
- Всё, - объявляю я.
Мама растягивает губы; я понимаю, что это должна быть улыбка.
- Отлично!
- Тебе что-нибудь нужно от меня?
- Если бы ты повернул назад время, это было бы мило.
- Я больше думал о продуктовом магазине. У нас вроде есть нечего, - намекаю я.
Продуктов действительно нет, и мама об этом знает. Ей нельзя покидать дом, пока Джейкоб под арестом, а это означает, что мы медленно приближаемся к голодовке, если я не предприму что-нибудь.
- Ты не водишь машину, - говорит мама.
- У меня есть скейтборд.
Она изгибает брови:
- Тэо, ты не можешь везти продукты на скейтборде.
- Почему нет? Я возьму зеленые сумки, повешу их на руки и не буду покупать ничего тяжелого.
Долго уговаривать маму не приходится, но потом мы сталкиваемся с очередной морокой: у нее в кошельке только десять баксов, а мне не изобразить из себя Эмму Хант, когда я протяну кассиру ее кредитку.
- Эй, Джейкоб, - говорю я. - Нам нужно взять у тебя в долг немного денег.
Он не отрывается от учебника истории:
- Я что, похож на банк?
- Ты шутишь?
Мой брат, я клянусь, не потратил ни одного доллара из подаренных ему на дни рождения, Рождество - и дальше перечислите сами. Я только один раз видел, как он тратит деньги - на пачку жвачки за тридцать пять центов.
- Не надо, - тихо говорит мама. - Давай не будем его расстраивать. - И достает из кошелька другую карту. - Остановись у банка в торговом центре и сними немного наличных. Мой ПИН - четыре-пять-пять-ноль.
- Правда? - говорю я, широко улыбаясь. - Ты даешь мне свой ПИН?
- Да, и не заставляй меня жалеть об этом.
Взяв карту, я иду из кухни:
- Значит, на компьютере у тебя тот же пароль?
- Соевое молоко, - говорит мама, - безглютеновый хлеб, ветчина без соли. И все остальное, что тебе захочется.
Я принимаю оперативное решение - не брать скейтборд - и иду в банк пешком. До него всего пара миль по пути к центру города. Я пригибаю голову и говорю себе, что это из-за ветра, но на самом деле мне не хочется случайно наткнуться на кого-нибудь из знакомых. Прохожу мимо лыжников на поле для гольфа и двух бегунов трусцой. Оказавшись у банка, понимаю, что он уже не работает, а как попасть в маленький закуток с банкоматами, я не знаю. Вместо этого я обхожу здание и останавливаюсь у автомата, который выдает деньги водителям «с колес». Встаю в очередь за «хондой».
«Введите сумму» - появляется надпись на экране. Я набираю 200 долларов, а потом, помявшись, отменяю операцию и вместо снятия денег смотрю баланс карты.
Неужели у нас на сберегательном счете всего 3356 долларов? Я пытаюсь вспомнить, есть ли у мамы карты других банков или только этого? Есть ли у нас в доме сейф, где она хранит деньги?
Я знаю, что отель «Таунсенд» нанимает пятнадцатилетних помощниками официантов в ресторан. И вполне уверен, что если найду кого-нибудь, кто будет подвозить меня в Бёрлингтон, то смогу работать в «Макдоналдсе». Очевидно, если кому-то и нужна работа, так это мне, раз уж мама сейчас не может выходить из дому, а Джейкоб доказал свою патологическую неспособность удержаться на работе.
Он пытался трижды. В первый раз работал в зоомагазине, когда был одержим собаками. Его выгнали после того, как он сказал своей начальнице, что глупо держать тяжелые мешки с собачьим кормом в глубине магазина. Вторая работа заключалась в том, чтобы складывать в пакеты оплаченные покупателями продукты в кооперативном магазине: кассиры говорили ему «ставь своих уток в ряд», когда товары ехали по ленте, и злились, потому что он не слушал их, когда на самом деле Джейкоб, вероятно, просто не понимал, чего они от него хотят. Третьей его работой была продажа летом закусок у городского пруда. Полагаю, все шло хорошо первые час-полтора, но, когда настало время ланча и шестеро детей одновременно кричали ему, что хотят «снежный рожок», хот-дог и начос, он просто снял с себя передник и ушел.
Сзади подъезжает машина, и я чувствую себя болваном. Возвращаюсь к автомату, нажимаю кнопку «Снять» и ввожу на клавиатуре 200 баксов. Машинка разевает пасть, выдает деньги, я сую их в карман. И тут слышу свое имя:
- Тэо? Тэо Хант, это ты?
Чувствую себя преступником, как будто меня застали за каким-то постыдным делом. Но ведь нет ничего незаконного в том, чтобы снимать деньги из банкомата для автомобилистов, подойдя к нему пешком?
Дверца стоящей позади меня машины открывается, изнутри вылезает мой учитель биологии мистер Дженнисон.
- Как твои дела? - спрашивает он.
Помню, как однажды, когда мама разозлилась на Джейкоба за то, что он отказывался беседовать с гостями на свадьбе какой-то дальней родственницы, он сказал ей, что поинтересовался бы, как дела у тети Мэри, если бы его на самом деле занимал этот вопрос, но это не так, а притворство с его стороны было бы ложью.
Временами мир, в котором живет Джейкоб, кажется мне гораздо более осмысленным, чем тот, где обитают все остальные люди. Зачем спрашивать, как дела, если ответ нам вообще неинтересен? Мистер Дженнисон задал этот вопрос, потому что беспокоится обо мне или ему просто нужно заполнить чем-то пустое пространство между нами?
- У меня все хорошо, - говорю я, потому что старые привычки отмирают очень не скоро.
Будь я Джейкобом, ответил бы прямо: «Я не сплю по ночам. И иногда, когда бегу слишком быстро, задыхаюсь». Но в реальности тот, кто спрашивает, как у вас дела, вовсе не хочет услышать правду. Ему нужен формальный, ожидаемый ответ, чтобы спокойно пойти дальше.
- Тебя подвезти? На улице холодно.
Есть учителя, которые мне по-настоящему нравились, и другие, которые мне совсем не по душе, но мистер Дженнисон не попадает ни в ту, ни в другую категорию. Он весь какой-то неопределенный - от редеющих волос до уроков, которые он ведет; он из тех учителей, имени которых ты, вероятно, не вспомнишь к моменту поступления в колледж. Я вполне уверен, что до недавнего времени то же самое он мог сказать обо мне: я был средним учеником в его классе, который не преуспевал и не проваливался с достаточно громким треском, чтобы произвести впечатление. Разумеется, до того момента, как случилось Всё Это.
Теперь меня разбирают по косточкам: «О да, моя тетя была учительницей у Тэо в третьем классе». Или: «Я однажды сидела позади него на школьном собрании». Я тот парнишка, чьим именем будут перекидываться в компаниях за коктейлем еще много лет: «Это тот убийца, школьник-аутист? Я учился в одном классе с его братом в старшей школе в Таунсенде».
- Моя мама припарковалась тут неподалеку, - бормочу я, запоздало соображая, что если бы наша машина действительно была в городе, то она, скорее всего, проезжала бы сейчас мимо банкомата. - Но все равно спасибо, - говорю я и ухожу так быстро, что едва не забываю взять чек.
Всю дорогу до магазина я бегу трусцой, словно опасаюсь, как бы мистер Дженнисон не сел мне на хвост в своей машине и не назвал меня лжецом прямо в лицо. Только один раз мне приходит в голову мысль взять эти двести долларов, прыгнуть в автобус и сбежать навсегда. Я представляю, как сижу на заднем сиденье рядом с симпатичной девушкой, которая делится со мной смесью из орешков, или со старушкой, которая вяжет чепчик новорожденному внуку и спрашивает меня, куда я еду.
Я отвечаю, что хочу навестить старшего брата в колледже. Поскольку мы с ним очень близки и я скучаю по нему.
Представляю, как здорово было бы, если бы этот пустячный разговор не был ложью.
В тот вечер, когда я готовлюсь ко сну, обнаруживается пропажа моей зубной щетки. Разозлившись - поверьте, это происходит не в первый раз, - я иду по коридору в комнату брата. Джейкоб поставил запись Эбботта и Костелло «Кто на первом?» на старом видеомагнитофоне.
- Какого черта ты сделал с моей зубной щеткой на этот раз? - спрашиваю я.
- Не трогал я твою дурацкую зубную щетку.
Но я ему не верю. Бросаю взгляд на старый аквариум, который Джейкоб использует как дымовую камеру, но его нет на месте - забрали как улику.
Голоса Эбботта и Костелло едва слышны, я едва разбираю слова.
- Ты хоть слышишь их? - спрашиваю я брата.
- Звук достаточно громкий.
Помню, однажды на Рождество мама подарила Джейкобу часы. Ей пришлось вернуть их в магазин, потому что тиканье сводило его с ума.
- Я не сумасшедший, - заявляет Джейкоб, и на секунду я изумляюсь: неужели думал вслух?
- Я никогда такого не говорил!
- Говорил, - возражает Джейкоб.
Вероятно, он прав. У него память как капкан.
- Учитывая, сколько всякого барахла ты стащил из моей комнаты для своей дымовой камеры и сцен преступлений, думаю, мы квиты.
Как зовут того парня на первой базе?
Да нет. На второй.
Я не спрашиваю, кто на второй.
Кто на первой.
Я не знаю.
Он на третьей, мы не о нем говорим.
Ладно, я знаю, некоторые считают эту репризу смешной, но я никогда не был в их числе. Может быть, Джейкобу она так нравится, потому что наполнена для него смыслом, ведь слова в ней понимаются буквально.
- Может, ее выбросили, - говорит Джейкоб, и сперва я думаю, что это фраза Костелло, но потом понимаю: речь идет о моей зубной щетке.
- Ты сделал это? - спрашиваю я.
Джейкоб таращится на меня. Я всегда от этого вздрагиваю, потому что он обычно не смотрит мне в глаза.
- А ты? - повторяет он.
Вдруг я теряю нить разговора. О чем мы? Точно не о гигиене полости рта. Не успеваю я ответить, как мама просовывает голову в дверь.
- Это чье? - спрашивает она, показывая мою зубную щетку. - Лежала в моей ванной.
Я беру ее. На видео Эбботт и Костелло продолжают свой спор под раскаты закадрового смеха.
Ну вот, первая вещь, которую ты правильно сказал.
Я вообще не знаю, о чем говорю!
- Я же тебе сказал, - говорит Джейкоб.
Джейкоб
Когда я был маленький, то убедил брата, что обладаю суперсилой. Как еще я узнавал, что делает мама наверху, пока мы с ним внизу? Почему не сказать ему, что от люминесцентных ламп у меня кружится голова, так сильна моя чувствительность к свету? Когда я пропускал заданный мне Тэо вопрос, то говорил ему; «Это оттого, что я слышу одновременно множество разговоров и шумов на заднем плане и иногда мне трудно сфокусироваться на каком-то одном звуке».
Какое-то время это работало. А потом мой брат догадался, что я не одарен экстрасенсорным восприятием, а просто странный.
С синдромом Аспергера твоя жизнь постоянно включена на полную мощность. Это как непрерывное похмелье, хотя, признаюсь, пьяным я был всего один раз, когда попробовал водку «Серый гусь», чтобы посмотреть, какой эффект она окажет на меня, и был разочарован, поняв, что, вместо того чтобы хохотать, как все пьяные в телевизоре, я лишь ощутил себя еще более дезориентированным и мир стал для меня еще более размытым и неопределенным. Все эти малыши-аутисты, которые у вас на глазах бьются головой о стену… Они делают это не потому, что психи. Это оттого, что мир для них слишком громок, им больно, и они пытаются избавиться от него.
Усиленно работают не только зрение и слух. Моя кожа настолько чувствительна, что я могу определить, хлопковая на мне рубашка или полиэстеровая, по тому, какую температуру она создает на спине. Мне приходится срезать все бирки с одежды, потому что они дерут кожу, как наждачная бумага. Если ко мне кто-то прикасается неожиданно, я кричу - не от испуга, а потому, что мои нервные окончания находятся как будто не внутри, а снаружи.
И гиперчувствительно не только мое тело; мой ум обычно перевозбужден. Я всегда считал странным, когда меня описывали как робота или говорили, что у меня нет эмоций, ведь на самом деле я всегда паникую по какому-нибудь поводу. Мне неприятно общаться с людьми, если я не могу предсказать их реакцию. Я никогда не задаюсь вопросом, как выгляжу с точки зрения того или другого человека; мне такая мысль даже в голову бы не пришла, если бы мама не привлекала моего внимания к этой теме.
Когда я делаю кому-то комплимент, то не потому, что так надо, а потому, что это правда. Даже повседневные языковые формы общения составляют для меня трудность. Если вы скажете мне «спасибо», я буду долго рыться в базе данных своего ума, чтобы отыскать там слово «пожалуйста». Я не могу болтать о погоде только для того, чтобы чем-то заполнить паузу. Я все время буду думать: «Это так фальшиво». Если вы в чем-то ошибетесь, я вас поправлю - не потому, что хочу доставить вам неприятность (на самом деле я вообще не думаю о вас), просто для меня факты гораздо важнее, чем люди.
Никто не спрашивает Супермена, мешает ли ему рентгеновское зрение; не странно ли это - заглядывать в кирпичные здания сквозь стены и видеть, как мужья избивают своих жен, женщины томятся от одиночества или неудачники ползают по порносайтам. Никто не спрашивает Человека-паука, кружится ли у него голова. Если их суперсилы такие же, как мои, неудивительно, что они постоянно подвергают себя опасностям. Вероятно, они рассчитывают на быструю смерть.
Рич
Мама Спатакопоулос не будет разговаривать со мной, пока я не соглашусь чуть-чуть чего-нибудь перекусить. Так и получается, что я сижу перед полной тарелкой спагетти с фрикадельками и задаю ей вопросы о Джесс Огилви.
- Вы помните эту девушку? - спрашиваю я, показывая ей фотографию Джесс.
- Да, бедняжка, я видела в новостях, что с ней случилось.
- Я так понимаю, она была здесь за несколько дней до убийства?
Женщина кивает:
- Со своим парнем и еще с одним.
- Вы имеете в виду Джейкоба Ханта? - Я показываю и его фото тоже.
- Это он. - Хозяйка пиццерии пожимает плечами.
- У вас есть здесь камеры наблюдения?
- Нет. Зачем? Разве в нашем районе опасно?
- Просто подумал, можно было бы взглянуть, что между ними происходило в тот вечер.
- О, я могу вам рассказать, - заверяет меня Мама Спатакопоулос. - Была крупная ссора.
- Что случилось?
- Девушка, она очень расстроилась. Она плакала и в конце концов выбежала на улицу. Оставила этого парнишку Ханта в одиночестве есть пиццу.
- Вы знаете, что ее расстроило? Из-за чего они поссорились?
- Ну… - отвечает мне женщина. - Я не все слышала, но, похоже, он ревновал.
- Мисс Спатакопоулос, - я подаюсь вперед, - это очень важно: вы слышали какую-нибудь конкретную угрозу Джесс в словах Джейкоба? Или видели, как он физически напал на нее?
Глаза мамаши расширяются.
- О, это не Джейкоб ревновал, - говорит она, - а тот, другой, ее парень.
Я перехватываю Марка Магуайра в тот момент, когда он выходит из студенческого центра с двумя своими приятелями.
- Как пообедал, Марк? - спрашиваю я, отходя от фонаря, к которому прислонялся. - Заказывал пиццу? Она так же хороша, как у Мамы Спатакопоулос?
- Вы, должно быть, меня разыгрываете, - отвечает он. - Я не буду с вами разговаривать.
- Я думал, как горюющий друг, ты захочешь сделать именно это.
- Знаете, чего я хочу? Засудить вас за то, что вы со мной сделали!
- Я тебя отпустил, - говорю я, пожимая плечами. - Людей все время берут под арест, а потом отпускают. - Я шагаю рядом с ним, в ногу. - Только что у меня был весьма любопытный разговор с хозяйкой пиццерии. Она припомнила, что вы с Джесс ссорились, когда были в ее заведении.
Марк ускоряет шаг, я не отстаю.
- И что? Мы поссорились. Я уже говорил вам об этом.
- Из-за чего вы поссорились?
- Из-за Джейкоба Ханта. Джесс считала его беспомощным дурачком, а он постоянно использовал это, чтобы привлечь к себе внимание.
- Привлечь внимание?
- Он хотел ее, - говорит Марк. - Изображал из себя такого бедного-несчастного, чтобы она сама пришла к нему в руки. В ресторане он набрался храбрости и пригласил ее на свидание. Прямо в моем присутствии, как будто меня там вообще не было. Я всего лишь поставил Ханта на место и напомнил ему, что его мамочка оплачивает для него общество Джесс.
- Как она отреагировала?
- Взбесилась. - Марк останавливается и поворачивается ко мне. - Слушайте, может, я не самый чувствительный парень…
- Вот как, а я и не заметил…
Марк сверкает на меня глазами:
- Я пытаюсь кое-что вам объяснить. Я говорил и делал такие вещи, которыми не горжусь. Я ревнив. Мне хотелось быть первым номером в списке Джесс. Может быть, я несколько раз переступал черту, пытаясь добиться этого, но я никогда не причинил бы ей вреда. Никогда! Тогда в пиццерии я затеял ссору прежде всего для того, чтобы защитить ее. Она доверяла всем, видела в людях только хорошее. Я же насквозь видел этого лжеца Ханта, даже если Джесс ничего не замечала.
- О чем ты?
Марк складывает на груди руки:
- На первом курсе я жил в комнате с одним парнем, который играл в карточки с покемонами. Он никогда не принимал душ и б?льшую часть времени проводил в компьютерной лаборатории. За год я с ним самое большее десятком фраз перекинулся. Он был чертовски умный - выпустился раньше времени и пошел проектировать ракетные системы в Пентагон или еще куда. Вероятно, у него тоже был Аспергер, но никто не вешал на него никакого другого ярлыка, кроме ботаника. Я хочу сказать только одно: есть разница между умственной отсталостью и социальной отсталостью. Одно - это дефект, другое - лишь пропуск на свободу из тюрьмы.
- Думаю, современная психиатрия побьет твои доводы, Марк. Есть разница между неловкостью в общении с людьми и клиническим диагнозом «синдром Аспергера».
- Да. - Он встречается со мной взглядом. - Так говорила Джесс, а теперь она мертва.
Оливер
Второй день подряд я оказываюсь на кухне в доме Хантов. Эмма готовит что-то у плиты, а Джейкоб сидит за столом. Я перевожу взгляд с его лица, склоненного над печальной коллекцией фотографий с мест преступлений, на мать.
- Давай, - говорит Эмма.
- «Акт об американцах с инвалидностью запрещает их дискриминацию со стороны штата или местных властей, включая суды, - монотонно цитирует Джейкоб. - Чтобы получить защиту в соответствии с Актом об американцах с инвалидностью, вы должны иметь ограничение дееспособности или родственные связи с инвалидом. Человек с ограниченной дееспособностью определяется как лицо с физическим или психическим недостатком, который существенно ограничивает одну из основных сфер жизнедеятельности, как то… общение… или является лицом, которое другие люди воспринимают как обладающее таким недостатком».
Джейкоб переворачивает страницу; на картинках теперь тела в морге. Кто, черт возьми, издает такие книги?!
- Доктор Мун и моя мама говорят, что у меня есть причуды, но другие люди, например мои учителя и ученики в школе, вполне могут считать меня инвалидом, - добавляет Джейкоб.
Я качаю головой:
- Мне не вполне ясно.
- Есть логическая и веская юридическая причина, почему вы можете говорить вместо меня, - поясняет Джейкоб. - Вы можете строить защиту, ссылаясь на невменяемость, если считаете это самым удачным для успеха дела. - Он встает и сует книгу под мышку. - Но к вашему сведению, я лично придерживаюсь мнения, что «нормальный» - это всего лишь режим сушки.
Я киваю, обдумывая его слова:
- Из какого это фильма?
Джейкоб выкатывает глаза.
- Не все берется из фильмов, - говорит он и уходит.
- Вау! - Я подхожу к Эмме. - Не знаю, как вы добились этого, но спасибо.
- Зачем вы недооцениваете меня, - отвечает она и переворачивает лопаточкой рыбу, которая жарится на сковороде.
- Это единственная причина, почему вы просили меня прийти?
- Я думала, вы этого хотели, - отвечает Эмма.
- Хотел. Пока не унюхал то, что вы готовите. - Я улыбаюсь. - Я скину десять баксов со своего счета, если вы накормите меня обедом.
- Разве у вас в доме нет внизу кафетерия?
- Знаете, есть все время одно и то же надоедает. Давайте. Вам наверняка хочется поговорить с кем-нибудь по-взрослому после сидения в доме взаперти.
Эмма с притворной серьезностью оглядывает кухню:
- Конечно… но где же еще кто-то взрослый?
- Я на десять лет старше Джейкоба, - напоминаю я. - Так что у нас на обед?
- Сибас с чесноком.
Я сажусь на табурет и слежу, как Эмма несет кастрюлю с чем-то кипящим к раковине и вываливает ее содержимое в дуршлаг. От пара волосы вокруг ее лица становятся влажными и завиваются.
- Это одно из моих любимых блюд, - говорю я. - Я так рад, что вы меня пригласили.
- Ладно, - вздыхает Эмма. - Оставайтесь уже.
- Хорошо, только если вы сохраните приподнятое настроение в моем обществе.
Эмма качает головой:
- Сделайте что-нибудь полезное и накройте на стол.
Находиться на чужой кухне - в этом есть какой-то элемент интимности, и я даже ощущаю тоску по дому - не по своей квартире над пиццерией, а по дому своего детства. Я рос старшим ребенком в большой семье в Буффало; иногда даже сейчас я скучаю по домашнему шуму.
- Моя мама готовила рыбу по пятницам, - говорю я, открывая и закрывая ящики в поисках столовых приборов.
- Вы католик?
- Нет, норвежец. Рыба - это скандинавский афродизиак.
Щеки Эммы вспыхивают.
- И как? Работает?
- У моих родителей было пятеро детей, - говорю я и жестом указываю на сибаса. - Прелюдия на блюде.
- Думаю, я могу продолжить ряд метафор, - бормочет себе под нос Эмма. - Кулинарные потуги моего бывшего можно считать контрацепцией.
- Не будет ли невежливым спросить, как давно вы одна растите детей?
- Будет, - говорит Эмма. - Но краткий ответ таков: с момента, как Джейкобу поставили диагноз. - Она достает из холодильника молоко и наливает немного в сковороду, потом начинает взбивать содержимое миксером. - Он не общается ни с Джейкобом, ни с Тэо, только каждый месяц присылает алименты.
- Вам следует гордиться тем, что вы сами со всем справляетесь.
- Да, я горжусь. Моего сына обвиняют в убийстве. Какая мать после этого не посчитает свою жизнь крупным успехом?
Я поднимаю взгляд на Эмму и повторяю:
- Обвиняют. Не осудили.
Она долго молча смотрит на меня, как будто боится поверить в существование еще хотя бы одного человека, который допускает вероятность того, что Джейкоб невиновен. Потом Эмма начинает раскладывать еду по тарелкам.
- Джейкоб! Тэо! - кричит она, и мальчики один за другим входят на кухню.
Джейкоб берет свою тарелку и тут же возвращается в гостиную к телевизору. Тэо, с топотом спустившись по лестнице, видит меня, сидящего за столом, и хмурится:
- Разве не он должен покупать нам обед?
- Я тоже рад тебя видеть, - отвечаю я.
Тэо смотрит на меня:
- Ну и ладно.
Он чапает обратно наверх со своей едой. Эмма наполняет тарелки для нас двоих и говорит:
- Обычно мы едим вместе, но иногда приятно немного отдохнуть друг от друга.
- Представляю, как это трудно, когда вы под домашним арестом.
- Довольно грустно, если главное событие моего дня - это поход за почтой до конца подъездной дорожки. - Немного наклонившись, она ставит передо мной тарелку.
На ней кусок белой рыбы, кремовое картофельное пюре и маленький холмик белого риса.
- На десерт меренги? - высказываю догадку я.
- Торт «Пища ангелов».
Я тычу в еду вилкой.
Эмма хмурится:
- Рыба не совсем готова?
- Нет-нет, очень вкусно. Только я… гм… никогда раньше не видел, чтобы еду раскладывали по цвету.
- О! - восклицает хозяйка. - Сегодня первое февраля. - (Как будто это все объясняет.) - Первое число каждого месяца - День Белой Еды. Я уже так давно это делаю, что для меня тут нет ничего ненормального.
Я пробую пюре; оно не из этого мира.
- А что вы делаете по тридцать первым числам? Сжигаете все до черных корок?
- Только не подкидывайте Джейкобу эту идею, - говорит Эмма. - Хотите молока?
Она наливает мне стакан, я беру его.
- Не понимаю. Почему для него важен цвет еды?
- А почему текстура бархата вызывает у него панику? Почему он не может вынести звуки, которые издает кофемашина? Есть миллион вопросов, на которые у меня нет ответов, так что проще всего приспосабливаться и удерживать его от нервных срывов.
- Как в суде, - говорю я, - и в тюрьме.
- Именно. Так что по понедельникам еда зеленая, по вторникам красная, по средам желтая… Вы уловили суть.
На мгновение я задумываюсь.
- Не поймите меня неправильно, но иногда кажется, что Джейкоб взрослее, чем вы или я, а иногда он совершенно не контролирует себя.
- Да, он такой. Я и правда думаю, что Джейкоб умнее всех моих знакомых, но он и самый негибкий. И принимает близко к сердцу каждую мелочь, потому что он центр своей вселенной.
- И вашей, - замечаю я. - Он центр и вашей вселенной тоже.
Эмма пригибает голову:
- Наверное.
Может быть, мои скандинавские родители знали, что делали, но то ли дело в рыбе, то ли в том, как Эмма выглядит, к своему ужасу, я понимаю, что мне хочется ее поцеловать. Но я не могу, ведь она мать моего клиента и, вероятно, просто отшвырнет меня.
- Полагаю, вы составили план нападения, - говорит она.
Мои глаза расширяются - она прочла мои мысли? Я прогоняю из головы образ Эммы, прижатой спиной к столу.
- Чем скорее, тем лучше, - произносит она, и мой пульс учащается в три раза. Эмма оглядывается через плечо на дверь в гостиную, где Джейкоб медленно засовывает ложкой в рот рис. - Я просто хочу, чтобы этот кошмар побыстрее закончился.
И с этими словами я вваливаюсь обратно в свою печальную маленькую реальность. Откашливаюсь, совершенно профессионально.
- Самое разрушительное открытие - это признание, которое сделал Джейкоб. Нам нужно как-то избавиться от него.
- Я думала, что смогу быть рядом с Джейкобом в комнате для допросов. Если бы я была там, дело никогда не зашло бы так далеко, я знаю. Они наверняка задавали ему вопросы, которых он не понимал, или завалили его ими.
- У нас есть запись. Вопросы были довольно-таки прямолинейные, я считаю. Вы сообщили Мэтсону, что у Джейкоба синдром Аспергера, прежде чем он начал допрос?
- Да, когда он пришел поговорить с Джейкобом в первый раз.
- В первый раз?
Эмма кивает:
- Он просматривал ежедневник Джесс, и там было отмечено занятие по социальным навыкам с Джейкобом, так что детектив задал ему несколько вопросов.
- Вы присутствовали при этом разговоре, чтобы помочь переводить?
- Сидела прямо здесь, вот за этим кухонным столом, - говорит Эмма. - Мэтсон вел себя так, будто ему вполне понятны проблемы Джейкоба. Вот почему, когда он попросил меня привезти Джейкоба в участок, я решила, что предполагается такой же примерно разговор и я смогу в нем участвовать.
- Вообще-то, это хорошо, - говорю я. - Мы, вероятно, можем подать прошение об исключении показаний.
- Что это значит?
Не успеваю я ответить, как на кухню заходит Джейкоб с пустой тарелкой. Он ставит ее в раковину и наливает себе стакан кока-колы.
- В соответствии с Пятой поправкой к Конституции Соединенных Штатов у вас есть право хранить молчание, если вы не отказались от этого права, и при определенных обстоятельствах, если полиция не зачитала вам ваши права или не попросила должным образом отказаться от них, все сказанное вами может быть использовано против вас. Адвокат может подать прошение об исключении этих показаний, чтобы они не были представлены жюри присяжных. - Сказав это, он уходит в гостиную.
- Это совершенно неправильно, - бормочу я.
- Да?
- Ага. Как он может пить колу в День Белой Еды?
Проходит мгновение, а потом впервые я слышу музыку смеха Эммы Хант.
Эмма
Я не собиралась кормить адвоката Джейкоба обедом.
Я не ожидала, что мне будет так приятно в компании с ним. Но когда он шутит по поводу Дня Белой Еды, а это, давайте смотреть правде в глаза, так же нелепо, как поведение людей в сказке про голого короля, которые притворяются, что он прекрасно одет, а не гол, я не могу удержаться. И начинаю хихикать. И, не успев понять, как это произошло, я уже хохочу во все горло, так что начинаю задыхаться.
Потому что, если добраться до сути, это действительно смешно, когда я спрашиваю своего сына: «Как ты спал?», а он отвечает: «На животе».
Смешно, когда я говорю Джейкобу, что вернусь через минуту, а он начинает считать до шестидесяти.
Смешно, как раньше Джейкоб хватал меня за воротник каждый раз при моем возвращении домой. Это была его интерпретация выражения «catch you later»[23 - Букв.: «поймаю тебя позже»; употребляется в смысле «увидимся».].
Смешно, когда он просит купить ему учебник по криминалистике на Amazon.com, я прошу округлить цену, а он говорит: «Это же не цирковая арена».
И смешно, когда я переворачиваю небо и землю, чтобы приготовить Джейкобу белую еду в первый день месяца, а он беззаботно наливает себе стакан колы.
Верно говорят, что синдром Аспергера оказывает влияние на всю семью. Я так давно готовлю еду по цветам, что перестала задумываться, какое впечатление произведет на постороннего человека наш белый рис и рыба, заведенные у нас порядки, - точно как Джейкоб, который не может поставить себя на место другого человека. И как Джейкоб учился последовательно на своих неудачах, так и то, что выглядит жалким с одной стороны, кажется ужасно смешным с другой.
- Жизнь несправедлива, - говорю я Оливеру.
- Поэтому и существуют адвокаты, - отвечает он. - И кстати, Джейкоб прав относительно юридического жаргона. Я собираюсь подать прошение об исключении, так как полиции было известно, что они имеют дело с человеком, который не способен полностью понять смысл своих прав…
- Я знаю свои права! - кричит Джейкоб из соседней комнаты. - Вы имеете право хранить молчание! Все, что вы скажете, будет использовано в суде против вас…
- Принято, Джейкоб! - кричит ему в ответ Оливер, потом встает и относит тарелку к раковине. - Спасибо за обед. Я дам вам знать, как пройдут слушания.
Я провожаю его до двери и смотрю, как он открывает машину. Вместо того чтобы сесть в нее, Оливер открывает заднюю дверцу, берет что-то из кармашка на ней и снова подходит ко мне с очень серьезным лицом.
- Еще одна вещь напоследок, - говорит он, берет мою руку и вкладывает в нее маленький батончик «Милки вей». - На случай, если вам захочется тайком умять его до Коричневого Четверга, - шепчет он и второй раз за день заставляет меня улыбнуться.
Дело 7
Кровь гуще воды
Сестра Эрнеста Брендела не поверила другу своего брата, который пришел к ней однажды осенью 1991-го и сказал, что Эрнеста похитили вместе с его женой Элис и маленькой дочерью Эмили и это какая-то мафиозная разборка. Однако Кристофер Хайтауэр настоял на том, что нужны деньги на выкуп, и в качестве доказательства отвел женщину к «тойоте» Эрнеста, на которой приехал. Он показал ей заднее сиденье, залитое кровью. В багажнике тоже была кровь. В конце концов полиция определила, что это кровь Эрнеста Брендела. Но было доказано также, что в его смерти виновен Хайтауэр, а вовсе не мафия.
Большинство людей знали Криса Хайтауэра как товарного брокера, имевшего связи с местным сообществом Род-Айленда. Он преподавал в воскресной школе и работал с трудными подростками. Но однажды осенью 1991-го пошел на убийство и расправился с Эрнестом Бренделом и его семьей. Столкнувшись с финансовыми проблемами и расставшись с женой, Хайтауэр купил арбалет и отправился к Бренделу. Там Хайтауэр спрятался в гараже и, когда Брендел приехал домой, пустил ему стрелу в грудь. А при попытке Брендела убежать Хайтауэр выстрелил в него еще два раза. Преследуемому мужчине удалось забраться во вторую стоявшую в гараже машину, «тойоту», где Хайтауэр размозжил ему череп ломом.
Затем Хайтауэр забрал Эмили с продленки в школе, показав водительское удостоверение Брендела как доказательство, что он друг семьи, которому доверяют отвезти девочку домой. Когда в тот вечер Элис Брендел вернулась с работы, ее и Эмили усыпили снотворным. Больше членов семьи Брендел живыми никто не видел.
На следующий день Хайтауэр принес щетку, шланг, соляную кислоту и пятидесятифунтовый мешок извести. Он вымыл гараж с соляной кислотой, чтобы избавиться от следов крови. С той же целью отчистил машину питьевой содой.
Через шесть недель женщина, гулявшая с собакой, наткнулась на две неглубокие могилы. В одной находились останки Эрнеста Брендела. В другой - Элис Брендел с затянутым на шее шарфом и Эмили, которую, как считало следствие, похоронили заживо. В могиле лежал пустой мешок от извести. В «тойоте», на которой разъезжал Хайтауэр, полицейские нашли оторванный уголок этого пакета, а также чек из хозяйственного магазина на известь и соляную кислоту.
Хайтауэра признали виновным и дали ему три пожизненных срока. С такими друзьями кому нужны враги?
Тэо
Я все просчитал, в конце концов мне придется заботиться о брате.
Не поймите меня неправильно. Я не такой колоссальный подлец, что собираюсь полностью игнорировать Джейкоба, когда мы вырастем и - не могу себе даже представить этого - мамы не будет рядом. Хотя меня бесит это молчаливое заключение, что, когда мама больше не сможет присматривать за Джейкобом, догадайтесь, кто возьмет на себя ответственность за него?
Как-то раз я прочел в новостях в Интернете историю об одной женщине из Англии, у которой был слабоумный сын - сильно слабоумный, не такой, как Джейкоб, а не способный самостоятельно почистить зубы или сходить в туалет, когда нужда припрет. Позвольте сказать вам: если Джейкобу когда-нибудь понадобятся взрослые подгузники, я не стану их менять, даже если за это меня объявят последним негодяем на свете. Ну так вот, у этой женщины была эмфизема, и она медленно умирала. Настал момент, когда она уже не могла сидеть весь день в инвалидном кресле, тем более помогать своему сыну. Там была ее фотография с отпрыском, и, хотя я ожидал увидеть мальчика моего возраста, Ронни легко могло быть за сорок. У него на подбородке росла редкая щетина, а под футболкой с «Могучими рейнджерами» вырисовывался животик. Ронни широко улыбался матери, обнажая в улыбке десны, и обнимал ее, сидящую в инвалидном кресле с торчащими из носа трубками.
Я не мог оторвать взгляд от Ронни. Вдруг мне пришло в голову, что однажды, когда я женюсь и обзаведусь полным домом детишек, Джейкоб, как и прежде, будет смотреть этих дурацких «Борцов с преступностью» и есть желтое по средам. Мама и доктор Мун, психиатр Джейкоба, всегда говорили об этом абстрактно, как бы в подтверждение их мысли, что прививки имеют отношение к аутизму и аутизм - относительно новый феномен. («Если он действительно существовал всегда, где тогда все те дети-аутисты, которые выросли и стали взрослыми? Поверьте, если бы им поставили какой-нибудь другой диагноз, мы все равно знали бы, кто они».) Но до той самой секунды, когда увидел Ронни, я не связывал это со своим братом, не думал, что когда-нибудь он станет тем самым взрослым аутистом. Разумеется, ему может повезти и он получит работу в Силиконовой долине, как один из пристроившихся там аспи, но, когда Джейкоб сорвется и начнет крушить стенки своего пластикового отсека на упомянутой работе, мы все понимаем, кому позвонят в первую очередь.
Ронни никогда не станет взрослым, это ясно, потому о его матери и написали в газете «Гардиан»: женщина разместила там объявление с просьбой к какой-нибудь семье взять под опеку Ронни и обращаться с ним как со своим ребенком, когда она умрет. «Он милый мальчик, - говорила она, - хотя до сих пор мочится в постель».
«Вот радость-то, - подумал я. - Кто по доброй воле возьмется разгребать чужое дерьмо?» Мне было интересно, что за люди откликнутся на обращение матери Ронни. Наверное, кто-нибудь вроде матери Терезы. Или те, о которых пишут на последних страницах журнала «Пипл»: они берут под опеку два десятка детей с особыми потребностями и каким-то образом умудряются сделать их членами семьи. Или, хуже того, может, его возьмет к себе какой-нибудь одинокий старый извращенец, который посчитает, что парень вроде Ронни не поймет, если его будут то и дело лапать. Мама Ронни сказала, что приют не вариант, так как Ронни никогда не жил в таком и уже не сможет приспособиться. Она хотела пристроить сына к человеку, который будет любить его так же, как она.
Короче, эта статья заставила меня задуматься о Джейкобе. Он мог бы прижиться в приюте, вероятно, если ему позволят по утрам принимать душ первым. Но если я отправлю брата в такое место (не спрашивайте меня, как я собираюсь его найти), что это скажет обо мне? Что я слишком эгоистичен, чтобы взять под опеку собственного брата? Что я не люблю его?
И все же тихий голосок у меня в голове произнес: ты на это не подписывался.
Тогда я понял: мама тоже не подписывалась, но это ничуть не уменьшило ее любовь к Джейкобу.
Так вот моя сделка: я знаю, что рано или поздно мне придется отвечать за Джейкоба. Когда я найду девушку, на которой захочу жениться, то буду вынужден делать ей предложение с тем условием, что Джейкоб и я - мы идем в комплекте. В самые неподходящие моменты мне, вероятно, придется оправдываться за него или уговаривать его перестать чудить, как сейчас делает мама.
Я не говорю этого вслух, но в глубине сознания у меня мелькает мысль: если бы Джейкоба осудили за убийство и посадили в тюрьму на всю оставшуюся жизнь, то моя жизнь немного упростилась бы.
Я ненавижу себя за такие мысли, но не собираюсь лгать вам.
И полагаю, не имеет значения, чувство вины заставит меня в будущем заботиться о Джейкобе или любовь, потому что я в любом случае буду это делать.
Просто было бы неплохо, если бы меня сперва спросили, понимаете?
Оливер
Мама Спатакопоулос стоит у дверей моей квартиры-офиса с дневным приношением.
- У нас осталось немного ригатони, - говорит она. - А вы так много работаете и все худеете день ото дня.
Я со смехом беру из ее рук контейнер. Пахнет он невероятно, и Тор начинает скакать вокруг моих ног, напоминая, чтобы я не забыл выделить ему братскую долю.
- Спасибо, миссис С., - говорю я; она уже собирается уходить, но я окликаю ее: - Скажите, какую вы знаете желтую еду?
Я думал о том, как Эмма кормит Джейкоба по цветовой схеме. Черт, я думал об Эмме! Точка.
- Вы имеете в виду, как омлет?
Я щелкаю пальцами:
- Верно. Омлет со швейцарским сыром.
Миссис С. хмурится:
- Вы хотите, чтобы я приготовила вам омлет?
- Ни в коем случае, я обожаю ригатони.
Не успеваю я объяснить остальное, как звонит телефон в моем офисе. Извинившись, я быстро захожу внутрь и поднимаю трубку.
- Офис Оливера Бонда, - говорю я.
- Запишите сообщение для себя, - произносит Хелен Шарп. - Если вы наймете кого-нибудь для передачи информации, работать будет удобнее.
- Моя… гм… секретарша только что вышла в туалет.
- Да, - фыркает Хелен, - а я мисс Америка.
- Мои поздравления, - отвечаю я, и голос мой проникнут сарказмом. - Какой у вас талант? Жонглируете головами адвокатов?
Она пропускает колкость мимо ушей.
- Я звоню по поводу слушаний об исключении показаний. Вы вызвали в суд Рича Мэтсона?
- Детектива? Ну… да.
А кого еще мне вызывать по ходатайству, которое должно привести к исключению из дела показаний, данных Джейкобом в полицейском участке?
- Вам не нужно вызывать Мэтсона. Сделать это должна я, и мой ход первый.
- Что вы имеете в виду? Прошение же мое.
- Да, но это одна из тех странных ситуаций, когда, даже если ходатайство подаете вы, бремя предоставления доказательств ложится на штат и мы должны собрать и предъявить все свидетельства в пользу того, что признание было сделано по всем правилам.
Практически для всех других прошений процедура обратная: если мне нужно добиться вынесения какого-то решения, я должен пыхтеть вовсю, чтобы доказать, почему заслуживаю этого. Откуда я мог знать, что из этого правила существуют исключения?
Хорошо еще, что Хелен сейчас не в одной комнате со мной, а то я покраснел до корней волос.
- Что ж, отлично, - говорю я, изображая беззаботность. - Я знаю это. Просто хотел проверить, держите ли вы нос по ветру.
- Пока вы не повесили трубку, Оливер, должна сказать вам: по-моему, ничего у вас не выйдет ни так ни этак.
- О чем вы?
- Вы не можете объявить своего клиента невменяемым и сказать, что он не понимал своих прав. Он цитировал их по памяти, я вас умоляю.
- И в чем тут противоречие? Кто запоминает права обвиняемых дословно? - Тор начинает кусать меня за лодыжки, и я насыпаю немного ригатони в его миску. - Слушайте, Хелен, Джейкоб не вынес в тюрьме и трех дней. Он, разумеется, не протянет там тридцать пять лет, и я сделаю все возможное, чтобы он больше не сел за решетку. - Я неловко умолкаю. - Думаю, вы не рассматриваете вариант, чтобы Джейкоб и дальше жил со своей мамой? Или длительный условный срок?
- Разумеется. Позвольте мне вернуться к вам с этим разговором после обеда с Пасхальным Кроликом, Зубной феей и Сантой, - говорит Хелен. - Это убийство. Или вы забыли? Может, у вашего клиента аутизм, но у меня есть жертва и убитые горем родители, и это побивает все. Вы можете размахивать плакатом «Помогите детям с особыми потребностями», чтобы собрать деньги для школ или специальных учреждений, но это не отменяет виновности. Увидимся в суде, Оливер.
Я грохаю трубку на аппарат и смотрю на Тора, который лежит на боку в счастливой послеобеденной коме. Когда телефон звонит вновь, я резко отвечаю:
- Что? Я умудрился нарушить еще какую-нибудь юридическую процедуру? Вы хотели сказать, что посудачите об этом с судьей?
- Нет, - робко произносит Эмма. - Но какую юридическую процедуру вы нарушили?
- Ох, простите. Я принял вас за… кое-кого другого.
- Очевидно. - (Тишина длится один удар сердца.) - Все ли в порядке с делом Джейкоба?
- Лучше быть не может. Обвинение выполняет за меня мою домашнюю работу. - Мне хочется как можно скорее сменить тему, поэтому я спрашиваю: - Как сегодня идут дела в доме Хантов?
- Ну, отчасти поэтому я и звоню. Не могли бы вы сделать мне одолжение?
Дюжина разных мелких услуг приходит мне в голову, большинство из них очень сильно пойдут на пользу мне самому и моему текущему отсутствию интимной жизни.
- Какое?
- Мне нужно, чтобы кто-нибудь побыл с Джейкобом, пока я выполняю одно дело.
- Какое дело?
- Личное. - Эмма втягивает ноздрями воздух. - Прошу вас.
Должен быть какой-нибудь сосед или родственник, который лучше подходит для этого задания, чем я. Но может быть, у Эммы все-таки нет никого, к кому она могла бы обратиться за помощью. Судя по тому, что я увидел за последние несколько дней, это очень одинокий дом. И все же мне не удержаться от вопроса:
- Почему я?
- Судья сказал, нужен человек старше двадцати пяти лет.
- Так, значит, я вдруг стал достаточно взрослым для вас? - усмехаюсь я.
- Забудьте о моей просьбе, - резко отвечает Эмма.
- Я буду у вас через пятнадцать минут.
Эмма
Мне нелегко просить о помощи, так что вы лучше просто поверьте: если я обращаюсь к кому-то с просьбой, значит все прочие варианты уже испробованы и не принесли результата. Вот почему я не в большом восторге оттого, что буду еще чем-то обязана Оливеру Бонду, попросив его остаться с Джейкобом, пока сама сбегаю на эту встречу. Еще хуже договариваться о ней, это вызывает физическое ощущение поражения.
В среду в банке тихо. Несколько пенсионеров тщательно заполняют бланки депозитов, и одна кассирша объясняет другой, почему Кабо-Верде - лучшее место для отпуска, чем Канкан. Я стою в центре зала и смотрю на плакат с рекламой кредитов на двенадцать месяцев и маленький столик, где лежат сувениры с логотипом банка: плед, кружка, зонтик - это может стать моим, если я открою новый текущий счет.
- Что вы хотите? - спрашивает меня одна из сотрудниц.
- У меня назначена встреча, - отвечаю я, - с Абигейл Легри.
- Присядьте, - говорит женщина и указывает мне на ряд стульев. - Я скажу ей, что вы пришли.
Богатой я никогда не была, да и зачем мне? Нам с мальчиками как-то удавалось протянуть на мои заработки от редактуры и чеки, которые каждый месяц исправно присылает Генри. Нам много не нужно. Мы живем в скромном доме; редко куда-нибудь выбираемся или ездим в отпуск. Покупки я делаю в «Маршаллсе» и местном магазине для экономных, который недавно стал очень популярен у подростков. Б?льшая часть моих трат уходит на Джейкоба - его пищевые добавки, его терапию, которую не покрывает страховка. Думаю, я настолько привыкла крутиться и урезать расходы, что перестала воспринимать это как урезание, для меня это норма. Но знаете, иногда по ночам я лежу без сна и думаю, что будет, если, не дай бог, мы попадем в аварию и счета от врачей станут космическими; вдруг появится какой-нибудь замечательный метод лечения для Джейкоба, на который потребуются деньги, а у нас их не будет.
Никогда не предполагала, что в моем списке непредвиденных расходов окажутся траты на судебные издержки, в случае если моего сына обвинят в убийстве.
Женщина с крашеными черными волосами и в костюме, который носит ее, а не наоборот, выходит из своего отсека. У нее очень маленький гвоздик в носу, и лет ей на вид чуть больше двадцати. Вот что, вероятно, происходит с юными сноубордистками, у которых начинается артрит коленных суставов, с девушками-готами, у которых от подводки развивается синдром сухого глаза, - они вынуждены повзрослеть, как мы все.
- Я Абби Легри, - произносит она и пожимает мне руку; в этот момент ее рубашка чуть распахивается у ворота, и я вижу краешек кельтской татуировки у нее на шее.
Она заводит меня в свой отсек и жестом предлагает сесть.
- Итак, - говорит Абби, - чем я могу вам помочь сегодня?
- Я хотела поговорить о второй закладной. Мне нужно немного больше наличных. - Произнося это, я гадаю, спросит ли она, на что я собираюсь потратить деньги? А солгать банку в таком случае - это нарушение закона или нет?
- То есть, по сути, вы ищете возможность открыть кредитную линию, - уточняет Абигейл. - Это означает, что вы вернете нам только потраченную сумму.
Что ж, звучит разумно.
- Сколько лет вы прожили в своем доме? - спрашивает она.
- Девятнадцать.
- Знаете, сколько вы должны на текущий момент по ипотеке?
- Не совсем. Но мы получали заем здесь.
- Давайте посмотрим. - Абигейл просит произнести по буквам мое имя, чтобы найти его в компьютерной системе. - Ваш дом стоит триста тысяч долларов, и ваш первый ипотечный залог был на сумму двести двадцать тысяч. Верно?
Я не помню. Помню только, как мы с Генри танцевали по дому, хозяевами которого стали; стук наших босых ног по деревянному полу гулким эхом отражался от стен.
- Вот как это работает: банки дают в долг часть стоимости дома, около восьмидесяти процентов. Значит, это двести сорок тысяч. Потом мы вычитаем размер первого ипотечного залога… - Она поднимает взгляд от калькулятора. - Вы хотите взять в кредит двадцать тысяч?
Я таращусь на нее:
- Это всё?
- При текущей ситуации на рынке важно, чтобы клиент имел личную заинтересованность в доме. Это сокращает вероятность неисполнения обязательств по кредиту. - Абби улыбается мне. - Давайте заполним несколько анкет, - говорит она. - Начнем с вашего работодателя?
Я читала статистику, что в общем случае словесные утверждения людей проверяются только в половине случаев, но, очевидно, банки попадают во вторую половину. И как только сотрудники этого банка свяжутся с Таней и узнают, что я ушла с работы, то зададутся вопросом: как я собираюсь выплачивать им деньги по ипотечному залогу, тем более по двум? Если скажу, что намерена поправить дело самозанятостью, это не поможет. Я достаточно долго занималась редактурой в качестве фрилансера, чтобы понимать: для таких учреждений, как банки и фирмы, куда вы попытаетесь устроиться на работу в будущем, «самозанятый» в переводе означает «почти безработный, едва наскребающий себе на жизнь».
- У меня сейчас нет работы, - тихо говорю я.
Абигейл откидывается на спинку кресла:
- Ну тогда у вас, наверное, есть другие источники дохода? Собственность для сдачи в наем? Дивиденды?
- Алименты, - робко говорю я.
- Буду с вами предельно откровенна. Маловероятно, что вам дадут заем без другого источника дохода.
Я не могу поднять на нее глаз.
- Но мне очень нужны деньги.
- Есть другие источники кредитования, - объясняет Абигейл. - Ссуды на покупку автомобиля, микрофинансовые организации, кредитные карты, но проценты в конце концов убьют вас. Лучше обратитесь к кому-то из близких. Есть кто-нибудь в вашей семье, способный помочь?
Мои родители умерли, и я сама - тот член семьи, который пытается помочь. Я всегда та, кто заботится о Джейкобе, когда все начинает разваливаться.
- Мне хотелось бы вам помочь, - говорит Абигейл. - Может быть, когда вы получите другую работу…
Я бормочу слова благодарности и выхожу из ее закутка, а она продолжает что-то говорить мне вслед. Сев в машину на парковке, я некоторое время не двигаюсь. Пар от моего дыхания висит в воздухе, как пузыри с мыслями в комиксе - мыслями, которые я хотела бы, но не могу объяснить Абигейл Легри.
- Мне тоже хотелось бы чем-то себе помочь, - громко произношу я.
Это нечестно по отношению к Джейкобу и Оливеру, но я не еду сразу домой, а делаю крюк и проезжаю мимо младшей школы. Давно мне не доводилось бывать здесь - все-таки оба моих сына уже вышли из детского возраста, - но зимой тут заливают каток и дети приходят кататься на коньках. На переменах девочки кружатся на льду, а мальчишки гоняют шайбу.
Я останавливаюсь напротив катка. На нем играют малыши - класс первый или второй, - кажется невероятным, что Джейкоб тоже был таким. Когда он учился здесь, ассистентка брала у кого-нибудь коньки и выводила его на каток. Джейкоб ходил по нему, толкая перед собой два поставленных друг на друга ящика от молочных бутылок. Так учились кататься большинство детей, они быстро переходили к методу треножника: хоккейная клюшка давала им третью опору для равновесия. Вскоре они обретали уверенность и могли скользить по льду без всякой поддержки. А вот Джейкоб, он так и не преодолел стадию молочных ящиков. В катании на коньках, как и в любой другой физической активности, он был неуклюж. Помню, я пришла посмотреть на сына и увидела, как его ноги разъезжаются, выскакивают из-под него и он растягивается на льду. «Если бы не было так скользко, я бы не падал», - сказал он мне в конце перемены, краснощекий и запыхавшийся. Как будто, если есть на что свалить вину, это все меняет.
Резкий стук в боковое стекло заставляет меня вздрогнуть. Я опускаю стекло и вижу полицейского.
- Мэм, могу я вам чем-то помочь?
- Просто… мне что-то попало в глаз, - вру я.
- Ну, если теперь с вами все в порядке, я попросил бы вас уехать. Здесь напряженное движение и нельзя останавливаться.
Я бросаю взгляд на носящихся по льду детей. Они как сталкивающиеся молекулы. И говорю:
- Да. Здесь нельзя.
Приехав домой и открыв дверь, я слышу такие звуки, будто кого-то превращают в лепешку. Умх. Оу. Уф-ф. А потом, к своему ужасу, слышу смех Джейкоба.
- Джейкоб! - кричу я, но не получаю ответа; не снимая пальто, я бегу на звуки драки.
Целый и невредимый, Джейкоб стоит перед телевизором в гостиной. У него в руках что-то вроде белого пульта. Рядом с ним Оливер с таким же пультом. Тэо развалился на диване позади них.
- Вы никуда не годитесь, - говорит он. - Оба.
- Привет. - Я захожу в комнату, но глаза всех троих прикованы к телевизору.
На экране боксируют две объемные мультяшные фигуры. Джейкоб двигает пультом, фигура на экране взмахивает правой рукой и бьет своего противника.
- Ха! - восклицает Джейкоб. - Я послал тебя в нокаут.
- Еще нет, - возражает Оливер, поднимает руку с пультом и задевает меня.
Я ойкаю и потираю плечо.
- Ох, черт, простите! - извиняется Оливер, опуская пульт. - Я вас не заметил.
- Это ясно.
- Мам, - говорит Джейкоб, лицо у него оживленное, я не видела его таким уже много недель, - это крутейшая вещь! Можно играть в гольф, в теннис, в боулинг…
- И бить людей, - продолжаю я.
- Вообще-то, это бокс, - встревает Оливер.
- А откуда это взялось?
- Это я принес. Ну, все любят играть в Wii.
Я сурово смотрю на него:
- Значит, вы не считаете хоть сколько-нибудь зазорным без моего разрешения приносить в мой дом игры со сценами насилия?
Оливер пожимает плечами:
- Вы разрешили бы?
- Нет!
- Этим все сказано. - Он улыбается. - Кроме того, Эмма, мы ведь не играем в «Зов долга». Мы боксируем. Это спорт.
- Олимпийский вид спорта, - добавляет Джейкоб.
Оливер бросает свой пульт Тэо:
- Подмени меня. - И мы с ним выходим на кухню. - Как ваше дело?
- Оно… - начинаю я отвечать, но отвлекаюсь на состояние кухни. Пробежав через нее в поисках источника стонов и рычания, я ничего не заметила, но теперь вижу, что раковина забита кастрюлями и сковородами и почти все имеющиеся в доме миски выставлены на рабочий стол. Одна сковорода до сих пор на плите.
- Что здесь случилось?
- Я все уберу, - обещает Оливер. - Просто я отвлекся на игру с Тэо и Джейком.
- Джейкобом, - автоматически поправляю его я. - Он не любит прозвища.
- Он, кажется, не возражал, когда я так его называл. - Оливер проходит у меня перед носом к плите, выключает ее, нажав кнопку, и берет радужную прихватку, которую сделал мне однажды на Рождество Тэо. - Садитесь. Я припас для вас кое-что с ланча.
Я опускаюсь на стул не потому, что Оливер предложил мне сесть, а потому, что, честно говоря, не могу вспомнить, когда в последний раз кто-нибудь готовил для меня. Оливер выкладывает теплую еду на тарелку, которую достает из холодильника. А когда наклоняется и ставит ее передо мной, я улавливаю запах его шампуня - свежескошенная трава и сосновые иголки.
На тарелке омлет со швейцарским сыром. Ананас. Кукурузный хлеб. И на отдельном блюдце желтый кекс.
Я смотрю на Оливера:
- Что это?
- Использовал одну из ваших смесей, - отвечает он. - Безглютеновую. Но посыпку мы с Джейком приготовили из того, что нашлось.
- Я не о кексе.
Оливер садится за кухонный стол и берет с тарелки кружок ананаса.
- Сегодня ведь Желтая Среда, верно? - говорит он так, будто это самая естественная вещь на свете. - А теперь ешьте, пока омлет не остыл.
Я сую в рот кусочек, за ним другой. Съедаю целый ломтик кукурузного хлеба и только тогда понимаю, как я проголодалась. Оливер смотрит на меня, улыбается, а потом подскакивает, как его игровой аватар после нанесенного Джейкобом удара, открывает холодильник и спрашивает:
- Лимонада?
Я кладу вилку:
- Оливер, послушайте…
- Не благодарите меня, - отвечает он. - Правда. Это было гораздо интереснее, чем читать материалы дела.
- Мне нужно кое-что вам сказать. - Я жду, пока он сядет на место. - Я не знаю, как заплатить вам.
- Не беспокойтесь. За сидение с детьми я беру ничтожную плату.
- Я говорю не об этом.
Он отводит взгляд:
- Мы что-нибудь придумаем.
- Что? - настойчиво спрашиваю я.
- Не знаю. Давайте сначала завершим процесс, а там уж решим…
- Нет. - Мой голос падает, как топор. - Мне не нужна ваша благотворительность.
- Это хорошо, потому что я не могу ее себе позволить, - говорит Оливер. - Может быть, вы выполните для меня какую-нибудь вспомогательную работу или что-то отредактируете.
- Я ничего не знаю о юриспруденции.
- Это касается нас обоих, - отвечает он и усмехается. - Шучу.
- Я серьезно. Вы не будете вести это дело, если мы не выработаем какой-то график платежей.
- Есть одна вещь, с которой вы можете мне помочь, - признается Оливер.
Он похож на кота, вылакавшего целую упаковку сливок, или на парня, который ждет под одеялом, когда женщина разденется.
Что за черт! Откуда такие мысли?
Вдруг у меня щеки заливаются краской.
- Надеюсь, вы не собирались предложить, чтобы мы…
- Сыграли в виртуальный теннис? - не дает мне договорить Оливер, протягивает на ладони вынутый из кармана небольшой картридж с электронной игрой и округляет глаза, ну сама невинность. - А что, по-вашему, я собирался сказать?
- Просто чтоб вы знали, - говорю я и беру с его ладони картридж. - У меня сумасшедшая подача.
Оливер
В полицейском участке Джейкоб признался, что выбил зуб Джесс Огилви случайно. Что он передвигал ее тело и на свой лад обставлял в доме место преступления.
Любой присяжный, услышав такое, сделает очень простой и логичный вывод, что это является признанием в убийстве. В конце концов, мертвые тела просто так не валяются где попало, и как еще юному аутисту, одержимому криминалистикой, утолить свою страсть? Вот почему для избавления Джейкоба от пожизненного заключения в тюрьму я возлагаю большие надежды на возможность изъять из дела материалы допроса в полицейском участке, прежде чем их примут в качестве доказательства в суде. Для того чтобы сделать это, нам придется пройти особые слушания, а значит - еще раз, - Эмме, Джейкобу и мне предстоит личная встреча с судьей.
Единственная проблема: в последний раз, когда я видел Джейкоба в зале суда, все прошло совсем не гладко.
Вот почему я весь будто туго закрученная пружина, пока сижу рядом со своим клиентом и мы наблюдаем, как Хелен Шарп допрашивает детектива.
- Когда вы впервые занялись этим делом?
- Утром в среду, тринадцатого января, я получил от парня Джесс Огилви Марка Магуайра информацию о ее исчезновении. Я занялся расследованием, и восемнадцатого января после интенсивных розысков тело мисс Огилви было обнаружено в кульверте. Она умерла от внутреннего кровоизлияния в результате травмы головы, на теле имелись многочисленные ушибы и ссадины, оно было завернуто в одеяло обвиняемого.
Джейкоб яростно строчит что-то в блокноте, который я положил перед ним, и показывает написанное мне: «Он ошибается».
Обнадеженный, я беру у него блокнот. Разные мелкие неточности в истолковании улик могли возникнуть оттого, что Джейкоб чего-то недоговорил. «Это не твое одеяло?»
«Формально это не внутреннее кровотечение, - корябает на листе Джейкоб, - а затекание крови между твердой оболочкой, покрывающей мозг, и паутинной оболочкой, которая является средним слоем мозговых оболочек».
Я округляю глаза и пишу: «Спасибо, доктор Хант».
Джейкоб хмурится и строчит: «Я не доктор».
- Давайте вернемся немного назад, - продолжает допрос Хелен. - Вы говорили с обвиняемым до того, как обнаружили тело мисс Огилви?
- Да. Отрабатывая ежедневник жертвы, я опрашивал всех, кто контактировал с ней в тот день, когда ее видели живой в последний раз, и тех, кто, предположительно, мог с ней встречаться. Джейкоб Хант был записан на занятие с Джесс в четырнадцать тридцать пять в день ее исчезновения. Я встретился с ним, чтобы выяснить, состоялся или нет намеченный визит.
- Где вы встретились?
- В доме у обвиняемого.
- Кто был в доме, когда вы пришли туда в тот день? - спрашивает Хелен.
- Джейкоб Хант и его мать. Его младший брат, вероятно, находился наверху.
- До того вы встречались с Джейкобом?
- Один раз. Несколькими днями раньше он появился на месте преступления, где я работал.
- Вы подумали, что он может быть подозреваемым?
- Нет. Другие полицейские тоже видели его на местах преступлений. Ему нравится приходить и давать непрошеные советы по поводу анализа улик. - Детектив пожимает плечами. - Я решил, он просто ребенок, который хочет поиграть в копа.
- Когда вы впервые встретились с Джейкобом, кто-нибудь сообщил вам, что у него синдром Аспергера?
- Да, - говорит Мэтсон. - Его мать. Она сказала, что у него серьезные трудности с общением и многие особенности его поведения, которые могут показаться стороннему наблюдателю свидетельствами вины человека, на самом деле - симптомы его аутизма.
- Она когда-нибудь говорила вам, что вы не можете беседовать с ее сыном?
- Нет.
- Обвиняемый заявлял вам, что не хочет говорить с вами?
- Нет.
- Заметили ли вы в тот первый день знакомства, что он не понимает ваших слов или кто вы такой?
- Он точно знал, кто я, - отвечает Мэтсон. - И хотел поговорить о криминалистике.
- Что вы обсуждали во время первой встречи?
- Я спросил, состоялось ли его занятие с Джесс в тот день, и он ответил «нет». Еще он сообщил мне, что знаком с парнем Джесс, Марком. Пожалуй, это все. Я оставил свою карточку его матери и сказал, чтобы она звонила мне, если что-нибудь случится или Джейкоб что-то вспомнит.
- Сколько времени продолжался этот разговор?
- Я не знаю, может быть, минут пять.
Прокурор кивает:
- Когда вы узнали, что Ханту известно больше об этом деле?
- Его мать позвонила и сообщила, что у Джейкоба есть новая информация о Джесс Огилви. Очевидно, он забыл сказать нам, что, когда был в доме Джесс, пока ждал ее, прибрал кое-какие вещи и расставил в алфавитном порядке CD-диски. Парень жертвы упоминал, что диски были переставлены, и мне захотелось еще раз поговорить с Джейкобом.
- Мать Джейкоба говорила вам, что он не поймет вас, если вы будете задавать ему вопросы?
- Она сказала, что у него могут быть сложности с пониманием вопросов, которые сформулированы определенным образом.
- Во время второго разговора Джейкоб заявлял, что не хочет беседовать с вами или не понимает ваших вопросов?
- Нет.
- Матери обвиняемого приходилось переводить ему или просить вас перефразировать вопрос?
- Нет.
- Сколько времени продолжался этот второй разговор?
- Самое большее десять минут.
- Беседовали ли вы с Джейкобом Хантом еще раз? - спрашивает Хелен.
- Да, в тот день, когда мы обнаружили тело Джесс Огилви в кульверте.
- Где состоялся этот разговор с обвиняемым?
- В полицейском участке.
- Почему Джейкоб снова пришел поговорить с вами?
- Его мать позвонила мне, - отвечает Мэтсон. - Она была очень расстроена, так как думала, что ее сын имеет какое-то отношение к убийству Джесс Огилви.
Вдруг Джейкоб встает и поворачивается лицом к галерее, где сидит Эмма, чтобы видеть ее.
- Ты так подумала? - спрашивает он; его опущенные руки сжимаются в кулаки.
У Эммы такой вид, будто ее ударили в живот. Она смотрит на меня, ищет помощи, но, прежде чем я успеваю что-нибудь предпринять, судья ударяет молотком:
- Мистер Бонд, следите за своим клиентом.
Джейкоб начинает стучать по бедру левой рукой:
- Мне нужен сенсорный перерыв!
Я тут же киваю:
- Ваша честь, нам нужен перерыв.
- Хорошо. У вас пять минут, - говорит судья и покидает свое место.
Как только он выходит, Эмма ступает к нам за барьер:
- Джейкоб, послушай меня.
Но Джейкоб не слушает; он громко мычит, отчего Хелен Шарп закрывает ладонями уши.
- Джейкоб… - повторяет Эмма, обхватывает руками его лицо и поворачивает к себе; он закрывает глаза. - Я пристрелил шерифа, - напевает Эмма, - но не его зама. Я пристрелил шерифа, но не его зама… Сработал рефлекс… чему быть, того не миновать.
Бейлиф, стоящий в зале, бросает на нее недобрый взгляд, но плечи Джейкоба расслабляются.
- Каждый день ведро опускают в колодец, - подпевает он своим монотонным голосом. - Но однажды у него выпадает дно.
- Вот так, малыш, - бормочет Эмма.
Хелен следит за каждым движением, слегка приоткрыв рот.
- Ну и дела, - произносит она, - мой ребенок знает только слова из «Кэндимена».
- Дрянная песенка, чтобы распевать ее на суде за убийство, - бурчит охранник.
- Не слушай его, - говорит Эмма, - слушай меня. Я тебе верю. Я верю, ты этого не делал.
Интересно, что, произнося эти слова, она не глядит в глаза Джейкобу. Хотя он этого и не заметил бы, так как сам не смотрит на нее. Однако из объяснения Эммы с детективом следует: если считать, что человек, который не смотрит вам в глаза, либо лжец, либо аутист, а Эмма точно не страдает аутизмом, о чем это свидетельствует?
Я не успеваю развить эту мысль, потому что возвращается судья и Хелен с Ричем Мэтсоном вновь занимают свои места.
- Тебе нужно всего лишь сохранять спокойствие, - шепчу я Джейкобу, подводя его к столу защиты.
Он берет лист бумаги, складывает гармошкой и начинает обмахиваться им.
- Как Джейкоб попал в полицейский участок? - спрашивает Хелен.
- Его привезла мать.
Взмахи веера Джейкоба немного учащаются.
- Он был помещен под арест?
- Нет, - отвечает детектив.
- Его доставили в патрульной машине?
- Нет.
- Сотрудник полиции сопровождал мать Джейкоба в участок?
- Нет. Она привезла сына добровольно.
- Что вы сказали, когда увидели его в участке?
- Я спросил, не хочет ли он помочь мне разобраться с одним делом?
- Что он ответил?
- Он очень обрадовался и охотно пошел со мной, - говорит Мэтсон.
- Обвиняемый выражал желание, чтобы его мать присутствовала при допросе или демонстрировал признаки того, что ему некомфортно без нее?
- Совсем наоборот, он сказал, что хочет помочь мне.
- Где происходил допрос?
- В моем кабинете. Я начал расспрашивать его о месте преступления, на котором он оказался неделей раньше, где обнаружили тело человека, умершего от переохлаждения. Потом я сказал ему, что мне интересно узнать его мнение о деле Джесс Огилви, но это сложнее, так как оно еще расследуется. И добавил, что ему придется отказаться от своего права не обсуждать его, и Джейкоб процитировал мне права обвиняемых. Я читал текст вслух вместе с ним, пока он дословно произносил его по памяти, потом попросил еще раз прочесть только что сказанное, поставить подпись внизу и расшифровать ее, чтобы я знал, что он понял, а не просто запомнил и воспроизвел случайный набор слов.
- Он отвечал на ваши вопросы четко? - спрашивает Хелен.
- Да.
В качестве доказательства Хелен прилагает подписанную Джейкобом бумагу.
- Больше вопросов нет, Ваша честь, - говорит она.
Я встаю и застегиваю пуговицу на пиджаке:
- Детектив, в первый раз, когда вы встречались с Джейкобом, его мать присутствовала там, верно?
- Да.
- Она была рядом все время?
- Да.
- Хорошо. А во второй раз, когда вы встречались с Джейкобом? Его мать была там?
- Да.
- Именно она привезла его в участок по вашей просьбе, верно?
- Это так.
- Но когда она попросила присутствовать при допросе, вы ей отказали?
- Да, - подтверждает Мэтсон, - так как ее сыну восемнадцать лет.
- Но, кроме того, вы знали, что у Джейкоба расстройство аутистического спектра, верно?
- Верно, но ничто из сказанного им до того не вызывало у меня сомнений, что его нельзя допрашивать.
- И все же мать Джейкоба говорила вам, что ему бывает трудно отвечать на вопросы. Что он теряется, когда на него давят, и не вполне понимает языковые тонкости, - говорю я.
- Она описала мне некоторые особенности синдрома Аспергера, но я не придал этому большого значения. Мне парень показался совершенно дееспособным. Бога ради, он знал все юридические термины, какие только можно представить, и говорил со мной с огромным удовольствием.
- Детектив, когда вы описывали Джейкобу, что происходит во время вскрытия, он процитировал вам фильм «Молчание ягнят»?
Мэтсон ерзает на стуле:
- Да.
- Это показывало, что он ясно отдает себе отчет в своих действиях?
- Я решил, что он пытается пошутить.
- Это был не первый раз, когда Джейкоб использовал цитаты из фильмов, чтобы ответить на ваш вопрос, да?
- Не припоминаю.
- Тогда позвольте мне помочь вам, - говорю я, радуясь тому, что Джейкоб дословно запомнил разговор, и мысленно благодаря его за это. - Когда вы спросили его, ссорились ли Джесс и ее парень Марк, он ответил: «Hasta la vista, крошка», не так ли?
- Вроде бы да.
- И он еще раз цитировал вам фразу из фильма во время вашего расследования, да, детектив?
- Да.
- Когда это случилось?
- Я спросил его, почему он это сделал.
- И он сказал?
- «Любовь - это когда тебе не приходится просить прощения».
- Единственное преступление, совершенное Джейкобом Хантом, - говорю я, - состоит в цитировании такого глупого фильма, как «Любовная история».
- Протестую! - встревает Хелен. - Мы занимаемся критическим разбором фильмов? Никто не уведомлял меня об этом.
- Протест принимается, - говорит судья. - Мистер Бонд, оставьте ваши редакторские комментарии при себе.
Я снова обращаюсь к Мэтсону:
- Как закончился тот третий допрос в участке?
- Резко, - отвечает детектив.
- На самом деле приехали мы с мисс Хант и она сказала, что ее сын хочет иметь адвоката, не так ли?
- Да, верно.
- И когда она сделала такое заявление, как отреагировал Джейкоб?
- Сказал, что хочет адвоката, - отвечает Мэтсон, - и я прекратил допрос.
- Больше вопросов нет, - говорю я и сажусь рядом с Джейкобом.
У Фредди Сото, раньше работавшего в полиции, старший сын был глубокий аутист. Прослужив много лет в полиции штата Северная Каролина, Фредди снова сел за парту и получил диплом по психологии. Теперь он учит сотрудников правоохранительных органов тому, что такое аутизм. Пишет статьи для бюллетеня ФБР «Правоприменение» и журнала «Шериф». Давал консультации новостному телеканалу ABC для специального выпуска в 20:20 про аутизм в связи с правоприменительной практикой и ложными признаниями вины. В 2001 году помог составить в штате Северная Каролина новый курс на тему «Почему сотрудникам органов правопорядка необходимо распознавать аутизм», и курс этот теперь распространен по всему миру.
За свое экспертное заключение Фредди Сото берет пятнадцать тысяч долларов плюс оплата перелета первым классом; таких денег у меня нет. Но мы говорили по телефону. Узнав, что я когда-то подковывал лошадей, Фредди признался, что имеет в совместном владении скаковую лошадь, у которой стали плоские копыта. Для его сына этот конь значил очень много, поэтому Фредди боролся за то, чтобы животное не усыпляли. Я предложил использовать накладки для предохранения подошв от ударов и клинья на копытах с хорошо подогнанными стрельчатыми суппортами, а также мягкий подкладочный материал под ними, чтобы выровнять путовые кости за счет уменьшения веса на пятках без раздавливания копыт и деформации пяток; он сказал: «Я выступлю в суде бесплатно, если вы согласитесь после этого прилететь в Северную Каролину и взглянуть на мою лошадь».
- Не могли бы вы пояснить нам, мистер Сото, человек с синдромом Аспергера испытывает такие же трудности, сталкиваясь с правоохранительной системой, как и другие аутисты? - спрашиваю я.
- Естественно, так как синдром Аспергера тоже входит в аутистический спектр. Например, человек с упомянутым синдромом может быть невербален. Ему может быть трудно интерпретировать язык тела, считывать присутствие рядом начальника или защитную позу. При виде мигающих огней или звуках сирены он может пережить нервный срыв. Отсутствие зрительного контакта с таким человеком способно привести полицейского к выводу, что его не слушают. Человек с синдромом Аспергера может казаться упрямым или злым. Вместо ответа на вопрос, заданный полицейским, он может повторять его слова. Ему трудно смотреть на вещи с точки зрения другого человека. И он скажет правду - при любых обстоятельствах.
- Вы когда-нибудь встречались с Джейкобом, мистер Сото?
- Нет.
- Была ли у вас возможность ознакомиться с медицинскими отчетами доктора Мурано?
- Да, за пятнадцать лет, - говорит он.
- Что в этих отчетах говорит о наличии у Джейкоба синдрома Аспергера?
- Насколько я понял, - отвечает Сото, - Джейкоб - весьма одаренный молодой человек, которому трудно смотреть людям в глаза, у него сложности с общением, время от времени он говорит цитатами, прибегает к самостимуляции, к примеру взмахивая руками, и поет по многу раз одну и ту же песню, чтобы успокоиться. Он также не справляется со сложными вопросами, плохо оценивает личное пространство и интерпретирует язык тела, при этом он невероятно честен.
- Мистер Сото, - продолжаю допрос я, - была ли у вас также возможность прочесть полицейские отчеты и расшифровку записи показаний Джейкоба, данных детективу Мэтсону?
- Да.
- По вашему мнению, Джейкоб понимал свои права как обвиняемого в момент, когда произносил их?
- Протестую! - говорит Хелен. - Ваша честь, права обвиняемых составлены специально для того, чтобы предотвратить намеренное нарушение полицией прав, гарантированных гражданам Пятой поправкой к конституции. Тем не менее от полицейских не требуется знание всех внутренних особенностей развития каждого отдельно взятого обвиняемого. По ходатайству об изъятии из дела показаний проверяется, выполнил ли офицер полиции свои обязанности, и ни к чему перескакивать на обсуждение того, есть ли у Джейкоба Ханта какие-нибудь неведомые болезни, которые полицейский должен был распознать.
Джейкоб дергает меня за полу пиджака и передает мне записку.
- Ваша честь… - говорю я и зачитываю написанное: - «Во время проверки соблюдения прав обвиняемых выясняется, отказался ли обвиняемый от своего права хранить молчание осознанно и по своей воле».
- Протест отклоняется, - говорит судья, и я бросаю взгляд на довольно усмехающегося Джейкоба.
- В высшей степени сомнительно, что Джейкоб действительно понимал свои права в качестве обвиняемого, учитывая то, как вел себя детектив Мэтсон. Правоохранительные органы могут предпринять определенные шаги, чтобы удостовериться, осознают ли аутисты свои права в подобных ситуациях, но эти меры не были реализованы, - продолжает Сото.
- Какие, например?
- Когда я прихожу в полицейские участки и работаю с сотрудниками, то рекомендую им говорить очень короткими, однозначными фразами и давать время на ответ. Я советую избегать образных выражений вроде «Пудришь мне мозги?» или «Думаешь, ты всех облапошил?». Кроме того, я рекомендую не использовать угроз в языке и поведении, терпеливо дожидаться ответа или взгляда в глаза и не считать, что отсутствие того или другого - это свидетельство неуважения или указание на виновность. Я говорю им, чтобы они старались не прикасаться к такому человеку и учитывали его возможную обостренную чувствительность к свету, звукам и даже полицейским собакам.
- Позвольте мне уточнить, мистер Сото, эти рекомендации были соблюдены, по вашему мнению?
- Нет.
- Благодарю вас, - говорю я и сажусь рядом с Джейкобом, предоставляя возможность Хелен провести перекрестный допрос моего свидетеля.
Я сильно возбужден - нет, я просто ликую. Мне удалось так здорово провернуть это дельце! Подумайте сами, каковы шансы найти эксперта в сфере знаний, о существовании которой никто слыхом не слыхивал, да еще такого, который добьется удовлетворения вашего ходатайства?
- Какие раздражители в кабинете детектива Мэтсона могли вывести Джейкоба из себя? - спрашивает Хелен.
- Не знаю. Я там не был.
- Значит, вам неизвестно, были там громкие звуки или яркий свет?
- Нет. Но я до сих пор не попадал в полицейский участок, где было бы тепло и уютно, - говорит Сото.
- То есть, по вашему мнению, мистер Сото, чтобы эффективно допрашивать человека с синдромом Аспергера, нужно отвести его в «Старбакс» и купить ему ванильный латте?
- Разумеется, нет. Я говорю только о том, что можно было принять меры, чтобы Джейкобу было комфортнее, и в таком случае он лучше отдавал бы себе отчет в происходящем, вместо того чтобы поддаваться нажиму и делать или говорить все, что угодно, лишь бы поскорее выбраться оттуда. Ребенок с синдромом Аспергера особенно склонен к тому, чтобы делать ложные признания, если он считает, что именно это хочет услышать от него представитель власти.
О, мне хочется обнять Фредди Сото! И сделать так, чтобы его скаковая лошадь снова заскакала.
- Например, - добавляет он, - когда Джейкоб сказал: «Теперь мы закончили? Потому что мне и правда нужно идти», это классическая реакция на волнение. Человек, знакомый с синдромом Аспергера, тут же заметил бы это и сдал назад. Но детектив Мэтсон, в соответствии с расшифровкой допроса, напротив, оглушил Джейкоба серией вопросов, еще сильнее смутивших его.
- Значит, вы считаете, что сотруднику полиции нужно знать, какие чувствительные места есть у каждого обвиняемого, чтобы эффективно проводить дознание?
- Это, безусловно, не повредило бы.
- Вы понимаете, мистер Сото, что, когда детектив Мэтсон спросил Джейкоба, известны ли ему его права, Джейкоб прочел их наизусть дословно, не дожидаясь, когда это сделает детектив?
- Конечно, - отвечает Сото. - Но Джейкоб с таким же успехом мог бы процитировать вам весь сценарий второй части «Крестного отца». Это не означает, что он по-настоящему понимает фильм или как-то особенно эмоционально откликнулся на него.
Джейкоб открывает рот, чтобы возразить, и я тут же хватаю его за руку, лежащую на столе. Он испуганно оборачивается ко мне, и я очень строго качаю головой.
- Но откуда вам известно, что он не понимал сути своих прав? - спрашивает Хелен. - Вы сами сказали, что он очень умен. А он заявил детективу, что ему все ясно, разве не так?
- Так, - признает Сото.
- И по вашему собственному утверждению, Джейкоб чрезвычайно честен.
Мой золотой свидетель, мой звездный мальчик, открывает и закрывает рот, ничего не говоря.
- Больше вопросов нет, - завершает допрос Хелен.
Я уже готов сказать «Защита отдыхает», как вдруг из моего рта неожиданно вылетает нечто совершенно другое:
- Мистер Сото, вы согласитесь, что есть разница между истинным пониманием закона и фотографической памятью закона?
- Да. Именно этим и отличается человек с синдромом Аспергера от того, кто по-настоящему понимает права обвиняемых.
- Благодарю вас, мистер Сото, вы можете покинуть место свидетеля. - Я поворачиваюсь к судье. - Я бы хотел вызвать Джейкоба Ханта.
Никто этому не радуется.
Во время перерыва, который я попросил, перед тем как вызвать Джейкоба для дачи показаний, я сказал ему, что он должен будет всего лишь ответить на несколько вопросов; что, когда я буду задавать их, он должен отвечать громко вслух, и если судья или Хелен спросят его о чем-то, полагается ответить, это нормально, но не следует говорить ничего лишнего.
Тем временем Эмма беспокойно ходила вокруг нас, как будто искала наиболее выгодную позицию, чтобы вонзить в меня кинжал.
- Вы не можете вызвать Джейкоба. Это травмирует его. Что, если он сорвется? Как это будет выглядеть?
- Это, - ответил ей я, - будет самое лучшее, что может случиться.
Такой ответ заставил ее мигом умолкнуть.
Теперь Джейкоб заметно нервничает. Он раскачивается на стуле, сидя на месте свидетеля, и голова у него наклонена под каким-то странным углом.
- Вы можете назвать свое имя? - спрашиваю я, и Джейкоб кивает. - Джейкоб, вы должны говорить вслух. Стенографистка записывает ваши слова, и ей нужно слышать вас. Вы можете назвать мне свое имя?
- Да, - говорит он, - могу.
Я вздыхаю.
- Как вас зовут?
- Джейкоб Хант.
- Сколько вам лет?
- Восемнадцать.
- Джейкоб, вы знаете, о чем говорится в правах обвиняемых?
- Да.
- Можете сказать мне?
- «У вас есть право хранить молчание. Все, что вы скажете, может быть и будет использовано против вас в суде. У вас есть право говорить с адвокатом, право на присутствие адвоката во время любого допроса. Если вы не можете позволить себе адвоката, вам будет предоставлен защитник за счет правительства».
- А теперь, Джейкоб, скажите, вы знаете, что это означает?
- Протестую! - встревает Хелен, а Джейкоб начинает стучать кулаком по барьеру, за которым расположено место свидетеля.
- Вопрос снимаю, - говорю я. - Джейкоб, вы можете сказать мне, что говорится во Второй поправке к конституции?
- «Хорошо организованная милиция необходима для безопасности свободного государства, право людей хранить и носить оружие не должно нарушаться», - произносит Джейкоб.
«Умница мальчик», - думаю я.
- Что это значит, Джейкоб?
Он мнется:
- «Ты выбьешь себе глаз пулей, малыш!»
Судья хмурится:
- Это из «Рождественской истории»?
- Да, - отвечает Джейкоб.
- Джейкоб, вы не знаете, что на самом деле означает Вторая поправка, верно?
- Нет, знаю. «Хорошо организованная милиция необходима для безопасности свободного государства, право людей хранить и носить оружие не должно нарушаться».
Я смотрю на судью:
- Ваша честь, вопросов больше нет.
Хелен тут же поднимается с места. Джейкоб весь сжимается на своем стуле.
- Вы знали, что детектив Мэтсон хочет поговорить с вами о случившемся с Джесс?
- Да.
- Вы хотели поговорить с ним об этом?
- Да.
- Можете объяснить мне, что значит отказаться от своих прав?
Я задерживаю дыхание. Джейкоб медлит с ответом. А потом неторопливо разжимает сжатую в кулак руку, которой стучал по барьеру, поднимает ее вверх и начинает махать ею, повторяя движения метронома[24 - Джейкоб машет рукой, так как в английском языке глагол со значением «отказываться от прав» - «to waive» по звучанию неотличим от «to wave» - «махать», и в его понимании прокурор попросила его объяснить, что значит «отмахнуться от своих прав».].
Эмма
Я разозлилась, когда Оливер выкинул этот фокус. Разве не сам он говорил, что вызов Джейкоба для дачи показаний загубит все дело? Пусть это был один судья, а не двенадцать присяжных, Джейкобу пришлось страдать. Ставить его в ситуацию неизбежного нервного срыва просто ради того, чтобы иметь возможность сказать судье: «Видите, я же вам говорил», - это жестоко и бессмысленно, все равно что прыгнуть с крыши, лишь бы привлечь к себе внимание, которым вам не придется насладиться по причине скоропостижной смерти. Но Джейкоб справился, хотя и не без дерганий и тиков. Он не сорвался, даже когда эта дракониха-прокурорша накинулась на него. Никогда еще я так не гордилась сыном.
- Я выслушал все свидетельские показания, - говорит судья Каттингс. - Я наблюдал за обвиняемым и не верю, что он добровольно отказался от своих прав. Кроме того, я полагаю, что детектив Мэтсон был уведомлен о пороках психического развития у обвиняемого и тем не менее не предпринял в связи с этим никаких шагов. Ходатайство об изъятии из дела показаний обвиняемого, данных в полицейском участке, удовлетворено.
Как только судья уходит, Оливер оборачивается и хлопает меня ладонью в ладонь, а Хелен Шарп начинает складывать в портфель свои вещи.
- Я уверена, вы далеко не уедете, - говорит она Оливеру.
- Что она имеет в виду? - спрашиваю я.
- Намекает, что добьется своего и без признательных показаний Джейкоба. Только это изрядно затруднит ей работу.
- Вот и хорошо.
- Очень хорошо, - соглашается Оливер. - Джейкоб, ты держался молодцом.
- Можем мы уйти? - спрашивает он. - Я проголодался.
- Конечно, - говорю я, и Джейкоб встает и идет по проходу. - Спасибо, - благодарю я Оливера и догоняю сына. На полпути к выходу я оборачиваюсь. Оливер тихо насвистывает себе под нос, надевая пальто. - Если хотите, можете прийти к нам на ланч завтра… Пятницы синие.
Он глядит на меня:
- Синие? Непростая задача. Кроме голубики, черничного йогурта и синего желе, что еще остается?
- Синие кукурузные чипсы. Синий картофель. Синее фруктовое мороженое. Голубая рыба - пеламида.
- Формально она не голубая, - замечает Оливер.
- Верно, - отзываюсь я, - но это допустимо.
- Синий напиток «Гаторейд» мне всегда нравился, - говорит он.
По пути домой Джейкоб со своего места на заднем сиденье читает вслух газету:
- «В центре города будут строить новый банк, но из-за этого пропадут пятьдесят парковочных мест. Одного парня доставили в больницу Флетчера Аллена, после того как он врезался на мотоцикле в противоснежное заграждение». - Джейкоб переворачивает страницу. - Что сегодня за день?
- Четверг.
В его голосе звенит восторг.
- Завтра в три часа доктор Генри Ли прочтет лекцию в Университете Нью-Гэмпшира, приглашаются все желающие!
- Почему мне знакомо это имя?
- Мам, он всего лишь самый знаменитый эксперт-криминалист всех времен. Он работал на тысячах дел - самоубийстве Винса Фостера, убийстве Джонбенет Рэмси и процессе над О. Джей Симпсоном. Тут в заметке есть телефон. - Джейкоб начинает искать в моей сумочке мобильник.
- Что ты делаешь?
- Хочу заказать билеты.
Я смотрю на него в зеркало заднего вида:
- Джейкоб, мы не можем пойти на лекцию доктора Ли. Тебе нельзя выходить из дому, тем более покидать пределы штата.
- Я сегодня выходил из дому.
- Это другое дело. Ты ездил в суд.
- Ты не понимаешь. Это Генри Ли. Такая возможность бывает раз в жизни. Я же не в кино прошусь. Оливер наверняка может получить разрешение на пропуск одного дня.
- Я так не думаю, малыш.
- Значит, ты даже не попытаешься? Просто смиришься с тем, что ответ - «нет»?
- Именно так, потому что альтернатива домашнему аресту для тебя - это возвращение в тюрьму. И я на сто процентов уверена, что начальник тюрьмы тоже не дал бы тебе день отпуска для встречи с Генри Ли.
- Могу поспорить, что дал бы, если бы ты объяснила ему, кто такой Генри Ли.
- Это не обсуждается, Джейкоб.
- Ты вчера уходила из дому…
- Это совершенно другое.
- Почему? Судья сказал, что ты должна следить за мной постоянно.
- Я или другой взрослый…
- Видишь, он уже делал для тебя исключения…
- Потому что не я… - поняв, что собираюсь сказать, я резко захлопываю рот.
- Не ты - что? - Голос у Джейкоба напряженный. - Убила кого-то?
Я сворачиваю на нашу подъездную дорожку:
- Это не я сказала, Джейкоб.
Он смотрит в окно:
- Тебе и не нужно.
И выскакивает из машины, несмотря на то что я еще рулю, и пробегает мимо Тэо, стоящего у входной двери со скрещенными на груди руками. На подъездной дорожке припаркована какая-то странная машина, за рулем сидит мужчина.
- Я пытался выставить его, - говорит Тэо, - но он сказал, что дождется тебя. - Выдав мне эту информацию, Тэо уходит в дом, оставляя меня один на один с невысоким лысоватым мужчиной; козлиная бородка у него выбрита в форме буквы «W».
- Мисс Хант? - говорит он. - Я Фарли Макдафф, основатель движения «Нация нейроразнообразия». Может быть, вы слышали о нас?
- Боюсь, нет…
- Это сообщество людей, которые верят, что атипичное неврологическое развитие - это особенность человека и как таковому ему нужно радоваться, а не лечить его.
- Слушайте, сейчас не очень подходящее время…
- Нет более подходящего времени, мисс Хант, для членов сообщества аутистов, чтобы потребовать уважения к себе, какого они заслуживают. Нельзя позволять нейротипикам разрушать разнообразие, мы верим в новый мир, где принимают неврологическое многообразие.
- Нейротипики, - повторяю я.
- Которых иначе называют нормальными людьми, - говорит он. - Как вы. - Он улыбается мне, но не может выдержать моего взгляда дольше одного мгновения. Мужчина сует мне в руку буклет.
МАДЖОРИТИЗМ - нераспознанное клиническое состояние.
Маджоритизм - это ограничивающее дееспособность отставание в развитии, которое затрагивает 99 % населения в областях психической деятельности, включая самосознание, внимание, эмоциональные способности и сенсорное развитие. Симптомы проявляются с рождения и не поддаются лечению. К счастью, число затронутых маджоритизмом сокращается с углублением понимания аутизма.
- Вы, наверное, меня разыгрываете, - говорю я и обхожу его с намерением войти в дом.
- Неужели так невероятно думать, что человека, чутко реагирующего на чужую печаль или боль, не обременяет этот избыток эмоций? Или что подражание другим ради того, чтобы влиться в толпу, более приемлемо, чем занятие тем, что тебя интересует в данный конкретный момент? Почему не считается грубым смотреть в глаза незнакомцу при первой встрече или нарушать его личное пространство рукопожатием? Разве не следует считать недостатком уклонение от темы из-за сделанного кем-то замечания в противовес тому, чтобы держаться своей изначальной линии в разговоре? И хорошо ли не обращать внимания на какие-то перемены в окружающей обстановке, например когда какой-нибудь предмет одежды перекладывают из комода в шкаф?
Это вызывает у меня мысли о Джейкобе.
- Мне и правда нужно идти…
- Мисс Хант, мы считаем, что можем помочь вашему сыну.
Я не знаю, на что решиться.
- Правда?
- Вы знаете, кто такой Дариус Макколлум?
- Нет.
- Это человек из Квинса, штат Нью-Йорк, у которого страсть ко всему, что имеет отношение к переездам. Он был не намного старше Джейкоба, когда впервые сел в поезд метро, направлявшийся из Всемирного торгового центра к Геральд-сквер. Он катался для развлечения на городских автобусах. Сорвал стоп-кран в поезде и изобразил из себя работника транспорта в форме, чтобы самостоятельно вернуть его на место. Он выдавал себя за консультанта по безопасности на железнодорожном транспорте. Его признавали виновным в разных правонарушениях больше девятнадцати раз. У него тоже синдром Аспергера.
По моей спине пробегает холодок, не имеющий ничего общего с морозной погодой.
- Зачем вы говорите мне все это?
- Вы слышали о Джоне Одгрене? В шестнадцать лет он зарезал ножом ученика пригородной старшей школы в Садбери, Массачусетс. У него и до того отбирали в школе ножи и имитацию пистолета, но никаких насильственных действий за ним не числилось. У Одгрена синдром Аспергера, и он испытывает особый интерес к оружию. Но в результате нападения с ножом была проведена связь между болезнью и насилием, хотя в действительности медицинские эксперты говорят, что о связи синдрома Аспергера с насилием ничего не известно и дети, которым ставят такой диагноз, скорее станут жертвами издевательств в школе, чем сами совершат преступление. - Мужчина делает шаг вперед. - Мы можем помочь вам. Мы поднимем сообщество аутистов, чтобы они распространили вашу историю. Представьте, сколько матерей вступятся за вас, как только они поймут, что их собственные дети-аутисты опять могут стать мишенью для нейротипиков, их не только опять будут пытаться «вылечить», но, вероятно, станут обвинять в убийствах, когда могло произойти простое недопонимание.
Я хочу сказать, что Джейкоб невиновен, но - помоги мне Бог! - не могу выдавить из себя ни слова. Я не хочу, чтобы мой сын стал ребенком с плаката ни по какому поводу. Мне хочется только одного: пусть моя жизнь снова будет такой, как была.
- Мистер Макдафф, прошу вас, уйдите от моего дома, или я вызову полицию.
- Как удобно, что им уже известен кратчайший путь сюда, - говорит он, но при этом пятится к своей машине. У дверцы он мнется, легкая печальная улыбка трогает уголки его рта. - Это мир нейротипиков, мисс Хант. Мы просто занимаем в нем место.
Джейкоба я нахожу за компьютером.
- Билеты по тридцать пять долларов, - говорит он, не оборачиваясь ко мне.
- Ты когда-нибудь слышал о группе под названием «Нация нейроразнообразия»?
- Нет. А что?
Я качаю головой и сажусь на его кровать:
- Ничего.
- Согласно навигатору, дорога туда займет три часа восемнадцать минут.
- Куда? - спрашиваю я.
- В Университет Нью-Гэмпшира. Помнишь? Доктор Генри Ли? - Он разворачивается ко мне на стуле.
- Джейкоб, ты не можешь поехать туда. Точка. Мне очень жаль, но я уверена, это не последняя лекция доктора Ли.
Будешь ли ты сидеть в тюрьме, когда он прочтет ее?
Мысль заскакивает мне в голову, как кузнечик на покрывало для пикника, и она так же неприятна. Я подхожу к столу и смотрю на Джейкоба.
- Мне нужно спросить тебя кое о чем, - тихо произношу я. - Мне нужно, потому что я еще не спрашивала, а мне необходимо услышать твой голос, когда ты будешь отвечать. Джесс мертва, Джейкоб. Ты убил ее?
Его лицо сморщивается.
- Нет, я ее не убивал.
Дыхание, которое я невольно задержала, сама того не замечая, с шумом вырывается из меня. Я обхватываю Джейкоба руками - а он деревенеет от этого внезапного объятия - и шепчу:
- Спасибо. Спасибо тебе за это.
Джейкоб мне не врет. Он не может. Пытается, но его ложь так очевидна, что мне достаточно только сделать небольшую паузу, как он сам раскалывается и говорит правду.
- Ты понимаешь, что держать меня под замком в этом доме неделями или месяцами нельзя, это могут счесть преступным поведением. Хорошие родители не обращаются с детьми как с животными, посаженными в клетки.
- А ты понимаешь, что, даже если Оливер пойдет к судье и попросит сделать исключение, лекция доктора Ли закончится прежде, чем судья назначит слушания по этому вопросу? - замечаю я. - Я уверена, ее запишут. И мы послушаем подкаст.
- Это не одно и то же! - кричит Джейкоб.
Жилы у него на шее напрягаются, он в опасной близости к новому срыву. Я делаю голос нежным, как бальзам:
- Вдохни глубоко. Аспергер опять берет свое.
- Ненавижу тебя! Это не имеет никакого отношения к моему Аспергеру. Просто я стал рабом в собственном доме. - Джейкоб отпихивает меня в сторону и пытается выйти в коридор.
Я изо всех сил стараюсь остановить его. Лучше этого не делать, но иногда, когда Джейкоб проявляет особое высокомерие, я не могу удержаться и отвечаю ему.
- Ты выйдешь за дверь и окажешься в тюрьме не позднее завтрашнего утра. И на этот раз - клянусь! - я даже не попытаюсь вытащить тебя оттуда, - говорю Джейкобу. - Я, может быть, на шесть дюймов ниже тебя и на пятьдесят фунтов легче, но я все равно твоя мать, и «нет» значит «нет».
Несколько секунд Джейкоб борется со мной, силится вырваться из моих рук, а потом весь его борцовский запал иссякает. Он сдается, плюхается на кровать и зарывается головой под подушку.
Не говоря больше ни слова, я выхожу из комнаты и закрываю за собой дверь. Прислоняюсь к стене и оседаю под весом облегчения, которое принесли мне слова Джейкоба. Я уверяла себя, что не спросила его об убийстве Джесс напрямую раньше, так как боялась разочаровать своими сомнениями в нем, допущением самой возможности этого. Но на самом деле я ждала так долго из страха услышать ответ. Сколько раз мне вообще приходилось задавать Джейкобу какой-нибудь вопрос в надежде услышать сладкую ложь?
У меня много морщин?
Я только что испекла это, новый рецепт. Как тебе?
Знаю, ты злишься, но ты ведь не хочешь, чтобы твоего брата на самом деле не было на свете, правда?
Даже сегодня найденный Оливером эксперт с места свидетеля завил: дети с синдромом Аспергера не врут.
Но ведь…
Джейкоб сказал мне, что в тот вторник, когда была намечена встреча, Джесс не говорила с ним, но он не сказал, что она мертва.
Он сообщил, что был в доме Джесс, но не упомянул о том, что там был разгром.
И он словом не обмолвился, что унес куда-то свое лоскутное одеяло.
Формально он говорил мне правду. И в то же время лгал, опуская детали.
- Мам! - кричит Тэо. - Кажется, я сжег тостер…
Я быстро спускаюсь вниз. И когда двумя ножами извлекаю из тостера почерневший бейгель, я уже убедила себя, что все умолчания Джейкоба - это оплошность, типичный для аспи побочный эффект: когда информации слишком много, они могут что-то забыть или перепутать.
Я убедила себя, что эти недомолвки не могли быть намеренными.
Джейкоб
Выражение «stir-crazy» появилось в начале 1900-х. Первая его часть - «stir» - это жаргонное название тюрьмы, основанное на цыганском слове «stariben». «Stir-crazy» - на самом деле обыгрывание более раннего выражения «stir-bugs», которое описывает заключенного, который стал психически нестабильным из-за того, что слишком долго просидел в тюрьме.
Мои следующие действия вы можете отнести на счет того, что я помешался, сидя в застенке, или объяснить их более очевидной побудительной причиной, а именно тем фактом, что доктор Ли, мой идол, будет находиться в 188,61 мили от меня, а я не смогу встретиться с ним. Несмотря на оценочное мнение мамы, что, если я соберусь поступать в колледж, нужно будет выбрать какой-нибудь местный, чтобы жить дома и пользоваться преимуществами ее помощи и поддержки, сам я давно уже решил, что когда-нибудь подам документы в Университет Нью-Хейвена. Не важно, что крайний срок для учеников выпускных классов старшей школы истек месяц назад. Я поступлю на программу по криминалистике, которую организовал там доктор Ли, и он заметит мое внимание к деталям, мою неспособность отвлекаться на девушек, вечеринки или громкую музыку, орущую из окон общежития, пригласит меня в помощники для разбора настоящего дела и будет считать своим протеже.
А теперь, естественно, у меня появилась еще более настоятельная причина для встречи с доктором Ли.
«Представьте, доктор Ли, - так начал бы я, - вы устроили сцену на месте преступления, чтобы указать на причастность к нему кого-то другого, а в результате сами оказались подозреваемым». И потом мы с ним вместе проанализировали бы, что следовало замыслить иначе, чтобы в следующий раз избежать такого итога.
Мы снова и снова ссоримся с мамой из-за одного и того же - к примеру, почему она отказывается обращаться со мной нормально. Это был бы классический пример: она берет мое желание увидеться с доктором Ли и скручивает его в брецель, чтобы оно выглядело безосновательным капризом аспи, а не укорененной в реальности потребностью. Есть много случаев, когда я хочу делать то, что делают другие дети моего возраста:
1. Получить права и водить машину.
2. Самостоятельно жить в колледже.
3. Гулять с друзьями без того, чтобы она сперва звонила их родителям и объясняла мои странности.
а) Следует отметить, разумеется, это относится только к тем моментам, когда у меня временно были друзья.
4. Найти работу, чтобы иметь деньги на перечисленное выше.
а) Следует отметить, что она позволяла мне работать, и, к несчастью, до сих пор те, кто соглашался нанять меня, были полными безмозглыми ослами, не способными увидеть общую картину и полагающими, что мое пятиминутное опоздание на смену вызовет глобальную катастрофу.
Вместо этого я смотрю, как Тэо выплывает из двери, а мама машет ему на прощание рукой. В отличие от меня, ему рано или поздно позволят получить водительские права. Представьте, каким это станет невероятным унижением: меня будет повсюду возить мой младший брат - тот самый малыш, который однажды нарисовал на стенке гаража фреску своими какашками.
Мама возражает, мол, нельзя делать то и другое: просить, чтобы со мной обращались как с обычным восемнадцатилетним парнем, одновременно требуя, чтобы с одежды срезали ярлычки, и отказываясь пить апельсиновый сок из-за его цвета. Может быть, сам я и ощущал, что такое возможно: иногда быть человеком с ограниченными возможностями, а иногда совершенно нормальным, - но опять же кто сказал, что это нечто запредельное? К примеру, у Тэо ничего не выходит с выращиванием овощей, зато он отлично играет в боулинг. Мама может разговаривать с ним как с учеником коррекционного класса, объясняя, что необходимо для выращивания брюквы, но когда выходит с ним на дорожку покатать шары, ей ни к чему произносить фразы медленно и нарочито спокойно. Не все люди справляются с разными вещами одинаково хорошо. Так почему я должен?
В любом случае оттого, что я слишком долго просидел взаперти или у меня возникло острое психическое расстройство от близкой вероятности пропустить встречу с доктором Ли, но я совершаю единственное оправданное в данный момент действие.
Звоню в 911 и говорю, что мать плохо обращается со мной.
Рич
Знаете, в журналах про знаменитостей, которые валяются на столиках в приемных у дантистов, бывают такие картинки с вопросом: «В чем разница?» Так и здесь. На первом снимке Джесс Огилви широко улыбается, рука Марка Магуайра лежит у нее на плече. Это фото мы взяли с ее прикроватной тумбочки.
Второй снимок был сделан экспертами-криминалистами. На нем глаза у Джесс закрыты, лицо в синяках, бледно-голубая кожа затвердела от мороза. Девушка завернута в одеяло с почтовыми марками, похожее на цветовой круг художника.
Ирония в том, что на обоих снимках Джесс в одной и той же толстовке.
Есть очевидные отличия, следы побоев - самое главное. Но есть в этой девушке что-то еще, чего мне никак не ухватить. Она сильно похудела? Вроде нет. Или дело в макияже? Нет. На обеих фотографиях она без косметики.
Это волосы.
Не стрижка, такое легко заметить. На снимке, где Джесс со своим парнем, они прямые. А на фото с места преступления - кудрявые и облаком вьются вокруг помятого лица.
Я беру фотографию и пристально вглядываюсь в нее. Похоже, кудри - это естественное состояние волос Джесс; видимо, она немало потрудилась, чтобы распрямить и уложить их перед встречей со своим парнем. То есть ее волосы намокли, пока тело находилось на улице… Такой вывод сам напрашивается, только Джесс была защищена от дождя и снега бетонным кульвертом, куда ее затащили.
Значит, волосы были мокрые в момент убийства.
И в ванной нашли кровь.
Джейкоб, помимо прочего, еще и любитель подглядывать?
- Капитан?
Подняв глаза, я вижу перед собой одного из уличных копов.
- Диспетчер только что принял звонок от ребенка, который говорит, что родители плохо с ним обращаются.
- Для этого не нужен детектив, ты не думаешь?
- Нет, капитан. Только… ребенок… Это тот парень, которого вы арестовали за убийство.
Фотография вылетает из моей руки и падает на пол.
- Ты шутишь, не иначе, - бормочу я, встаю и беру куртку. - Я займусь этим.
Джейкоб
Мигом понимаю, что совершил колоссальную ошибку.
И начинаю прятать вещи: компьютер, стойку с папками. Рву лежащие на столе бумаги и сую стопку журналов из криминалистической ассоциации в ванну. Я решаю, что все это могут использовать против меня, к тому же много моих личных вещей уже забрали.
Не думаю, что меня снова арестуют, хотя не вполне в этом уверен.
Двойное наказание возможно только за одно и то же преступление, да и то лишь после оправдания.
Я скажу это ребятам в синем - они явятся быстро. Проходит меньше десяти минут после моего звонка в 911, и раздается стук в дверь. Маму и Тэо, все еще находящихся внизу, - они пытаются восстановить пожарную сигнализацию, которую отключил Тэо, спалив что-то на кухне, - нежданный визит застает врасплох.
Это глупо, я понимаю, но прячусь под кровать.
Рич
- Что вам нужно? - сурово спрашивает Эмма Хант.
- Вообще-то, мы получили вызов с номера девять-один-один.
- Я не звонила девять-один… Джейкоб! - кричит она, разворачивается и мчится вверх по лестнице.
Я вхожу в дом и вижу Тэо, который сердито смотрит на меня.
- Мы не собираемся делать пожертвование в пользу полицейской спортивной лиги, - саркастическим тоном произносит он.
- Спасибо. - Я указываю на лестницу. - Я… гм… пойду… туда? - Не дожидаясь ответа, я иду в комнату Джейкоба.
- Плохо обращаюсь с тобой?! - визжит Эмма, когда я оказываюсь в дверном проеме. - Ни одного дня за всю твою жизнь не было такого!
- Существует физическое насилие и психическое, - возражает Джейкоб.
Эмма резко поворачивает голову в мою сторону:
- Я в жизни пальцем не тронула этого мальчика. Хотя прямо сейчас меня так и тянет сделать это.
- У меня для тебя есть всего три слова, - говорит Джейкоб. - Доктор! Генри! Ли!
- Ученый-криминалист? - Я совершенно ничего не понимаю.
- Завтра он читает лекцию в Университете Нью-Гэмпшира, а она не разрешает мне поехать туда.
Эмма смотрит на меня:
- Вы видите, с чем я имею дело?
Я в раздумье выпячиваю губы:
- Позвольте мне поговорить с ним наедине минутку.
- Серьезно? - Глаза Эммы расширяются. - Разве три часа назад вы не были в том же зале суда, что и я, когда судья сказал вам, что допросы Джейкоба должны быть соответствующим образом обставлены?
- Я не собираюсь его допрашивать, - говорю ей. - Профессионально, по крайней мере.
Эмма всплескивает руками:
- Мне все равно. Делайте что хотите. Вы оба.
Когда ее шаги стихают внизу, я сажусь рядом с Джейкобом:
- Ты знаешь, что нельзя звонить в девять-один-один, если тебе не угрожает серьезная опасность.
Он фыркает:
- Так арестуйте меня. О, погодите, вы уже это сделали.
- Ты слышал историю о мальчике, который кричал «Волк!».
- Я ничего не говорил о волках, - отвечает Джейкоб. - Я сказал, что со мной плохо обращаются, и это правда. Это единственная возможность для меня встретиться с доктором Ли, а она не хочет даже думать об этом. Я достаточно взрослый, чтобы ко мне относились как ко взрослому, разве я не могу сам дойти до автобусной остановки и поехать туда?
- Ты достаточно взрослый. Просто в таком случае снова загремишь в тюрьму. Ты этого хочешь? - Краем глаза я вижу ноутбук, засунутый в наволочку. - Почему ты прячешь компьютер?
Джейкоб вытаскивает его и обхватывает обеими руками:
- Подумал, вы отберете его у меня. Как забрали другие вещи.
- Я ничего не отбирал, у меня был ордер на изъятие. И ты получишь свои вещи обратно… когда-нибудь. - Я смотрю на него. - Пойми, Джейкоб, мама просто защищает тебя.
- Запирая здесь?
- Нет, это сделал судья. А она не дает тебе нарушить условия освобождения под залог.
Секунду мы оба молчим, а потом Джейкоб глядит на меня краем глаза:
- Я не понимаю вашего голоса.
- Как это?
- Он должен быть злым, потому что я вынудил вас приехать сюда. Но он не злой. И когда я говорил с вами в полицейском участке, тоже не был. Вы общались со мной как с другом, а потом арестовали, но ведь друзей не арестовывают. - Он зажимает кисти рук между коленями. - Честно говоря, люди мне совершенно непонятны.
Я согласно киваю:
- Честно говоря, мне тоже.
Тэо
С чего это копы все время таскаются в наш дурацкий дом?
Они ведь уже посадили под арест Джейкоба, так пусть теперь все идет своим чередом. Чего они сюда лезут?
Ладно, я понял, на этот раз Джейкоб сам их вызвал. Но телефонный звонок наверняка столь же эффективное средство, чтобы дать делу обратный ход. И тем не менее полиция - в особенности этот мужик - продолжает упорно заявляться к нам. Сперва он болтает с мамой, а теперь треплется с Джейкобом о личинках мух, которые оказываются на трупе уже через десять минут после смерти.
Скажите мне, какое отношение все это имеет к звонку по номеру 911, а?
Вот что я думаю: детектив Мэтсон приперся сюда не ради разговора с Джейкобом.
И определенно не для беседы с моей матерью.
Он тут, потому что знает: попасть в комнату Джейкоба можно, только пройдя мимо моей, а это дает возможность по меньшей мере дважды заглянуть ко мне.
Может, кто-то заявил о пропаже взятого мной диска с игрой?
Может, он просто выжидает, пока я сам расколюсь, упаду к его ногам и признаюсь, что был в доме Джесс Огилви незадолго до моего брата, и тогда он скажет этой стерве-прокурорше, чтобы она вызвала меня на место свидетеля для дачи показаний против Джейкоба?
По этим причинам и дюжине других, еще не придуманных, я закрываю дверь и запираю ее, чтобы, когда детектив Мэтсон снова пойдет мимо, мне не пришлось встречаться с ним глазами.
Джейкоб
Я даже не думал, что такое возможно, но Рич Мэтсон вовсе не полный и окончательный осел.
К примеру, он сказал, что пол человека можно определить, взглянув на его череп, так как мужской имеет квадратный подбородок, а женский - круглый. Он рассказал, что бывал на «ферме трупов» в Ноксвилле, Теннесси, где акр земли покрыт мертвыми телами в разных стадиях гниения, чтобы криминалисты-антропологи могли исследовать влияние погоды и насекомых на разложение человеческих останков. У него есть фотографии, и он обещал прислать мне несколько по электронной почте.
Все это, разумеется, не стоит доктора Ли, но немного утешает.
Я узнал, что у детектива Мэтсона есть дочь, которая, как Джесс, падает в обморок при виде крови. Когда я сообщаю ему, что у Джесс тоже была такая привычка, он морщится, как от неприятного запаха.
Через некоторое время я обещаю ему больше не звонить в полицию с жалобами на маму, если только она не причинит мне серьезное увечье. И Мэтсон убеждает меня, что неплохо было бы извиниться перед ней прямо сейчас.
Я провожаю его вниз. Мама расхаживает взад-вперед по кухне.
- Джейкоб хочет что-то вам сказать, - объявляет наш гость.
- Детектив Мэтсон пришлет мне фотографии разлагающихся тел, - говорю я.
- Не это. Другое.
Я выпячиваю губы, потом поджимаю их. Делаю это дважды, как будто растапливаю во рту замороженные слова.
- Я не должен был звонить копам. Это аспергерианская импульсивность.
Мамино лицо застывает, так же как и детектива. Только сказав это, я понимаю, что они, вероятно, решили, будто смерть Джесс тоже была следствием аспергерианской импульсивности.
Другими словами, говорить о ней было немного слишком импульсивно.
- Думаю, мы со всем разобрались, - первым оттаивает детектив. - Приятного вечера вам обоим.
Мама прикасается к его рукаву:
- Спасибо вам.
Он смотрит на нее так, будто хочет сказать ей что-то важное, но вместо этого говорит:
- Вам не за что меня благодарить.
Когда детектив уходит, холодный воздух, залетевший в дом, облизывает мне лодыжки.
- Приготовить тебе что-нибудь поесть? - спрашивает мама. - Ты не обедал.
- Нет, спасибо. Пойду прилягу, - заявляю я, хотя на самом деле мне просто хочется побыть одному. Я уже знаю, что, когда кто-нибудь предлагает вам что-то, а вы этого не хотите, лучше не объяснять настоящую причину отказа.
Мама вглядывается в мое лицо:
- Ты заболел?
- Нет. Все в порядке. Правда.
Поднимаясь по лестнице, я чувствую на себе ее взгляд.
Я не собирался ложиться, но ложусь. И наверное, засыпаю, потому что вдруг доктор Генри Ли оказывается здесь. Мы сидим на корточках с двух сторон от тела Джесс. Ли рассматривает засунутый в ее карман зуб, ссадины на пояснице. Заглядывает ей в ноздри.
«О да, - говорит он, - все предельно ясно. Я понимаю. Я знаю, почему тебе пришлось сделать то, что ты сделал».
Дело 8
Один на шесть миллионов
В 1980-е и 1990-е в районе Сиэтл-Такома, штат Вашингтон, было убито более пятидесяти женщин. Жертвами в основном становились проститутки или сбежавшие из дому девушки-подростки. Почти все тела обнаружили брошенными на берегу Грин-ривер. Прозванный Убийцей с Грин-ривер, преступник оставался на свободе до тех пор, пока наука не поднялась на новый уровень.
В начале 1980-х, производя вскрытия тел убитых женщин, патологоанатомы и медицинские эксперты смогли восстановить небольшие фрагменты ДНК из спермы, оставленной убийцей. Их сохранили как улики, но существовавшие тогда научные технологии оказались бесполезными, так как не имелось достаточного для тестирования количества материала.
Гэри Риджуэя, арестованного в 1982 году по обвинению в проституции, подозревали в совершении убийств на Грин-ривер, но прямые улики, которые связали бы его с этими преступлениями, отсутствовали. В 1984-м он прошел тест на детекторе лжи. В 1987-м во время обыска в его доме сотрудник офиса шерифа округа Кинг взял у Риджуэя образец слюны.
К марту 2001-го усовершенствования в технологии типирования ДНК позволили определить по имеющимся образцам источник семени, оставленного на теле жертв. В сентябре 2001-го в лаборатории был получен результат: обнаружено сходство ДНК семени и ДНК слюны Риджуэя. Был выдан ордер на арест подозреваемого.
Результаты анализа ДНК связали Риджуэя с тремя из четырех женщин, перечисленных в качестве жертв в его обвинительном заключении. Образцы спермы, взятые с тела одной из них, Кэрол Энн Кристенсен, подтверждали, что никто, кроме одного-единственного человека в мире, за исключением однояйцевых близнецов, не обладает такой цепочкой ДНК. Риджуэя обвинили еще в трех убийствах после обнаружения на телах микроскопических следов краски, идентичной краске с рабочего места преступника. В ответ на признание еще в нескольких убийствах на Грин-ривер смертная казнь Риджуэю была заменена на сорок восемь пожизненных заключений без возможности условного освобождения, которые он и отбывает.
Оливер
Месяц спустя я сижу развалясь на диване в гостиной дома Хантов и испытываю ощущение дежавю: просматриваю присланные мне материалы дела, куда включены блокноты Джейкоба с записями про «Борцов с преступностью», а он устроился на полу передо мной и смотрит по телевизору ту самую серию, про которую я читаю.
- Хочешь, скажу тебе, чем все закончится? - спрашиваю я.
- Я уже знаю. - Однако это не мешает Джейкобу снова записывать что-то в блокноте - новеньком, модном, специально предназначенном для сочинений.
Серия 49: «Секс, ложь и видеомонтаж»
Ситуация: В титры фильма, который демонстрируется на кинофестивале, врезана предсмертная записка, после чего режиссера одной малобюджетной картины находят мертвым на заднем сиденье автомобиля, однако полицейские подозревают, что дело тут нечисто.
Улики:
Рекламный ролик кинофестиваля.
Вырезки из монтажной студии - кто эта блондинка и действительно она мертва или просто прикидывается?
Жесткий диск с компьютера режиссера.
Его же коллекция редких бабочек - ложный след, энтомология ни при чем.
Кислота в трубках.
Раскрыто: Мной! 0:24
- Ты раскрыл дело за двадцать минут?
- Да.
- Преступник - официант, - говорю я.
- Нет, это водопроводчик, - поправляет меня Джейкоб.
Вот и шути с ним.
Так у нас заведено: вместо того чтобы сидеть в течение дня у себя в офисе, я готовлюсь к процессу у Хантов. Так я могу присматривать за Джейкобом, если Эмме нужно куда-нибудь уйти, и клиент всегда рядом для ответов на возникающие у меня вопросы. Тору это нравится, потому что б?льшую часть дня он проводит, свернувшись калачиком на коленях у Джейкоба. Джейкобу это нравится, потому что я приношу с собой Wii. Тэо это нравится, так как если по Зеленым Понедельникам я приношу гуакамоле для его брата, то для него кладу в холодильник кусок незеленой пиццы с сосисками.
Не знаю, нравится ли это Эмме.
Тэо проходит мимо нас к стойке с папками.
- Ты все еще делаешь домашку? - интересуется Джейкоб.
В его тоне нет и следа насмешки - голос, как обычно, ровный, но Тэо жестом посылает его куда подальше. Обычно Тэо первый справляется с заданиями, но сегодня проваландался.
Я жду, что Джейкоб ответит брату тем же, но тот снова фокусирует стеклянный взгляд на экране телевизора.
- Эй! - говорю я, приближаясь к Тэо.
Он вздрагивает и сует в карман джинсов листок, который быстро просматривал:
- Хватит шпионить за мной!
- А что ты тут делаешь? Разве это папки не твоей мамы?
- А разве вас это касается? - огрызается Тэо.
- Нет. Но Джейкоб меня касается. И тебе нужно извиниться.
- А еще мне нужно получать пять порций овощей каждый день, но такое редко случается, - отвечает он и идет обратно на кухню доделывать домашнюю работу.
Я уже достаточно хорошо изучил Джейкоба и улавливаю признаки, говорящие о его эмоциях. Сейчас он раскачивается взад-вперед, то есть слова Тэо задели его сильнее, чем он хочет показать.
- Если ты пожалуешься на него матери, - говорю я, - могу поспорить, это прекратится.
- На брата нельзя жаловаться, о нем нужно заботиться. Он единственный, кто у тебя есть, - повторяет Джейкоб. - Это домашнее правило.
Если бы я мог показать присяжным, как живет Джейкоб, всегда исполняя какое-нибудь правило; если бы я мог провести параллель между ребенком, не нарушающим установленные матерью порядки, и гражданином, который еще менее склонен преступать законы страны; если бы я мог показать им, что синдром Аспергера делает буквально невозможным для него переход этой черты между правильным и неправильным, - ну, тогда я выиграл бы дело.
- Знаешь, после обеда я хочу поговорить с тобой о том, что случится позже на этой неделе, когда мы…
- Ш-ш-ш, - шикает на меня Джейкоб. - Реклама закончилась.
Я переворачиваю страницу и вижу запись, которую не сопровождает номер серии.
Начинаю читать и разеваю рот.
- Вот дерьмо! - вслух говорю я.
Месяц назад после слушаний по изъятию показаний я позвонил Хелен Шарп:
- Думаю, вам нужно бросить это дело. Вы ничего не докажете. Мы собираемся просить пять лет условного срока.
- Я могу выиграть дело и без признания в полицейском участке, - ответила она. - У меня есть заявления, сделанные дома, до того, как Джейкоба взяли под стражу; у меня есть заключения криминалистов с места преступления и свидетельские показания, которые обусловливают мотив. У меня есть история насильственных действий и записи обвиняемого.
Тогда я только пожал плечами. Дневники Джейкоба - шаблонные, а все остальные свидетельства, которые она перечислила, я смогу отмести во время перекрестного допроса.
- Увидим, что будет, - сказала Хелен, а я подумал: «Ну, удачи».
Вот что написано в дневнике:
«В ее доме. 12.01.10.
Ситуация: девушка пропала.
Улики:
Куча одежды на кровати.
Зубная щетка пропала, блеск для губ пропал.
Сумочка и пальто жертвы на месте.
Мобильный телефон пропал… Разрезана сетка на окне… Отпечаток ботинка снаружи совпадает с обувью ее парня».
- Боже мой, Джейкоб! - взрываюсь я, и Эмма вбегает в гостиную из постирочной. - Ты написал о Джесс в своих тетрадях про «Борцов с преступностью»?
Он не отвечает, тогда я встаю и выключаю телевизор.
- Что вы имеете в виду? - говорит Эмма.
Я передаю ей фотокопию дневника.
- О чем ты только думал?
Джейкоб пожимает плечами и отвечает совершенно бесстрастно:
- Это было место преступления.
- Вы хоть представляете, что сделает с этим Хелен Шарп?
- Нет, и мне все равно, - отвечает Эмма. - Я хочу знать, что будете делать с этим вы. - Она складывает руки на груди и на шаг подступает к Джейкобу.
- Честно говоря, я не знаю. После всех наших стараний выбросить из дела показания в полицейском участке это возвращает нас к исходной точке.
Джейкоб повторяет мои слова, потом делает это еще раз: возвращает к исходной точке. Возвращает к исходной точке. Впервые услышав, как Джейкоб делает это, я подумал, что он меня передразнивает. Теперь я знаю, это - эхолалия. Эмма объяснила мне, что это просто воспроизведение запавших в голову звуков. Иногда Джейкоб повторяет так фразы из фильмов, а иногда - только что услышанные слова.
Надеюсь, в суде он не будет попугайничать, а то его поведение сочтут издевательством.
- Возвращает к исходной точке, - снова говорит Джейкоб. - Возвращает к исходной точке?
- Это заставит присяжных прийти к выводу, что ты виновен.
- Но это место преступления, - повторяет Джейкоб. - Я просто записал улики, как обычно.
- Это не выдуманное место преступления, - замечаю я.
- Почему? - спрашивает он. - Я его выдумал.
- О боже мой! - вздыхает Эмма. - Присяжные решат, что он чудовище.
Мне хочется положить руку ей на плечо и сказать, что я этого не допущу, но такое обещание дать невозможно. Хоть я и провел рядом с Джейкбом последний месяц, некоторые его поступки до сих пор поражают меня - как сейчас, когда его мать близка к истерике, а он отворачивается от нее без малейших признаков сожаления и прибавляет звук телевизора. Присяжные, которые, по идее, должны следовать голосу разума, на самом деле всегда слушаются зова сердца. Какая-нибудь женщина из жюри, видя, как Джейкоб не моргнув глазом рассуждает о его же рукой записанных свидетельствах смерти Джесс Огилви, будет взвешивать его судьбу, имея этот образ запечатлевшимся в уме, что неизбежно повлияет на ее решение.
Я не могу изменить Джейкоба, значит нужно поменять систему. Вот почему я подавал ходатайство и почему мы завтра снова идем в суд, хотя эту новость я Эмме еще не сообщил.
- Мне нужно сказать кое-что вам обоим, - начинаю я.
На руке Эммы звенят часы.
- Погодите, - говорит она. - Тэо пишет на время контрольную по математике. - Эмма поворачивается к кухне. - Тэо! Положи карандаш. Джейкоб, сделай потише. Тэо! Ты меня слышал?
Ответа нет. Эмма заходит на кухню. Снова зовет сына, а потом ее шаги раздаются над головой, в комнате Тэо. Через мгновение она уже снова в гостиной. В ее голосе боль и отчаяние.
- Он не писал контрольную. Его рюкзака и кроссовок нет. Тэо ушел.
Тэо
Позвольте сказать вам, я считаю безумием, чтобы ребенок в пятнадцать лет летел через всю страну один, без взрослых. Труднее всего было достать билет, хотя оказалось, что это вовсе не так уж сложно. Не секрет, что мама хранит свою кредитную карту на экстренные случаи среди разных бумаг в шкафчике с папками, и, честно говоря, разве это не сойдет за экстренный случай? Мне пришлось только откопать эту кредитку, списать номер с лицевой стороны и секретный код с обратной да заказать билет через Интернет.
Паспорт у меня был. Однажды мы ездили на каникулы в Канаду, но поездка продолжалась всего шесть часов, потому что Джейкоб отказался спать в мотеле, где в комнате был оранжевый ковер. Паспорт лежал в соседней папке с той, где хранилась аварийная кредитка. А добраться до аэропорта проще простого: поймал две попутные машины - и на месте.
Мне хотелось бы сказать вам, что у меня есть план, но его нет. Знаю я только одно: прямо или косвенно, но я виноват. Я не убивал Джесс Огилви, но видел ее в день смерти и не сказал об этом ни полиции, ни матери, ни кому бы то ни было еще, и теперь Джейкоба судят за убийство. По мне, так это цепная реакция. Если бы я не забирался в чужие дома, то не оказался бы в доме Джесс. Если бы я не встречался с ней взглядом… может быть, это недостающее звено разорвало бы нить случившихся впоследствии событий. Мы все знали, что мама страшно переживала: откуда взять денег на судебный процесс Джейкоба. Я подумал, что если собираюсь когда-нибудь устранить свой кармический долг, то могу начать с решения этой проблемы.
Вот откуда мне в голову пришла мысль навестить отца.
В самолете я сижу между бизнесменом, который пытается заснуть, и женщиной, похожей на бабушку, - у нее короткие седые волосы и сиреневая толстовка с кошкой. Бизнесмен ерзает в кресле, потому что позади него сидит ребенок, который молотит ногами по спинке сиденья.
- Иисусе Св. Христос, - произносит мужчина.
Меня всегда удивляло, почему люди так говорят. Почему Св.? Вдруг его второе имя Стэнли?
- Застряла на последнем, - заявляет бабуля.
Я вытаскиваю из ушей наушники:
- Простите?
- Нет, это не подходит. - Она согнулась над кроссвордом на последней странице журнала «Американ эрлайнс», который кладут в карманы на спинке кресла. Он наполовину заполнен. Я это терпеть не могу. Неужели придурок, сидевший на этом месте во время предыдущего перелета, не подумал, что кому-то еще захочется разгадать этот кроссворд самостоятельно? - Подсказка: «Достойный сожаления». И тут четыре буквы.
«Тэо»[25 - Латиницей «Тэо» пишется «Theo».], - думаю я.
Вдруг бизнесмен привстает в кресле и разворачивается назад:
- Мадам, есть ли надежда, что вы сможете удержать вашего шалуна от такой невероятной грубости?
- Вот оно, - говорит бабуля. - Rude![26 - Rude - грубый (англ.).]
Я смотрю, как она вписывает карандашом слово в клеточки.
- Гм… мне кажется, оно пишется по-другому, - говорю, робея. - R-U-E-D[27 - Rued - достойный сожаления (англ.); читается так же, как rude - грубый.].
- Верно, - говорит старушка и стирает написанное, чтобы исправить. - Признаюсь, у меня очень плохо с орфографией. - Она улыбается мне. - И зачем ты летишь в солнечную Калифорнию?
- Нужно увидеться кое с кем.
- Мне тоже. С человеком, которого я никогда не видела, - с моим первым внуком.
- Ух ты! - говорю я. - Вы, наверное, очень волнуетесь.
- Думаю, да, но это приятное волнение. Меня зовут Эдит.
- Я Пол.
Ладно, не знаю, откуда взялась эта ложь. А чему, собственно, удивляться, когда я уже целый месяц держу в секрете свою причастность к этому ночному кошмару и сильно поднаторел в притворстве. Я стал другим человеком. Но как только я придумал себе имя, все остальное явилось само собой. У меня каникулы в школе. Я единственный ребенок. Мои родители разведены (ха! Это правда!), и я лечу повидаться с отцом. Мы собираемся поехать с экскурсионным туром в Стэнфордский университет.
Дома мы не говорим об отце. В школе на культурологии мы изучали аборигенные культуры, в которых люди не произносят имена тех, кто ушел, когда жизнь стала слишком трудной. Мне неизвестны подробности развода родителей, кроме того, что сам я был младенцем, когда это случилось, и, разумеется, в глубине сознания у меня таится мысль, не стал ли я той соломинкой, которая переломила спину верблюду. Но я знаю, что отец пытается расплатиться за свою вину, каждый месяц присылая матери алименты. И мне также известно, что он заменил меня и Джейкоба двумя маленькими девочками, похожими на фарфоровых кукол, которые, вероятно, ни разу за свою короткую жизнь не вламывались в чужие дома и не занимались самостимуляцией. Я знаю это, потому что каждое Рождество отец присылает нам открытку, которую я выбрасываю, если добираюсь до почтового ящика раньше мамы.
- У тебя есть братья и сестры? - спрашивает Эдит.
Я делаю глоток купленного за три бакса лимонада и отвечаю:
- Нет. Единственный ребенок.
- Прекрати! - произносит бизнесмен, и одно ужасное мгновение я думаю, что он сейчас расскажет этой пожилой женщине, кто я такой на самом деле, но потом мужчина разворачивается в кресле и с мольбой говорит матери маленького ребенка:
- Ради бога!
- Пол, - обращается ко мне Эдит, - что ты хочешь изучать в Стэнфорде?
Мне пятнадцать, и я понятия не имею, чего хочу в жизни. Кроме того, чтобы исправить то, что натворил.
Вместо ответа я указываю на кроссворд и говорю:
- Город Кито. Это ответ на сорок два по горизонтали.
Старушка радостно оживляется и читает вслух следующий вопрос. Я думаю, как же она обрадуется, если мы разгадаем весь кроссворд. Выйдет из самолета и расскажет своему зятю, или кто там будет встречать ее в аэропорту, о милом молодом человеке, с которым она познакомилась. Как я ей помог. Как могут гордиться мною мои родители.
Джейкоб
Мой брат не такой умный, как я.
Говорю это не для того, чтобы его обидеть. Просто констатирую факт. Например, ему нужно выучить все словарные слова, если он хочет хорошо написать контрольную; я же могу посмотреть на страницу, и она с первого взгляда запечатлевается у меня в голове и извлекается оттуда с легкостью. Тэо выходит из комнаты, если двое взрослых начинают обсуждать какие-то серьезные вещи, к примеру текущие события; я же выдвигаю стул и присоединяюсь к беседе. Он не заботится о том, чтобы накапливать и припрятывать информацию, как белка запасает орехи на зиму. Тэо интересует только то, что имеет непосредственное отношение к реальной жизни в настоящем.
Тем не менее я и близко не стою рядом с братом по уровню интуиции. Вот почему, когда я позволяю этой накопленной информации просачиваться наружу, например начинаю излагать историю о том, как Стив Джобс и Стив Возняк выпустили первую модель компьютера «Apple» в День дурака, 1 апреля 1976 года, и у человека, с которым я говорю, стекленеют глаза, он ищет предлоги завершить беседу, а я продолжаю молоть языком. Тэо на моем месте давно уже все понял бы и заткнулся.
Детективу в работе необходима интуиция. А для того чтобы быть криминалистом, требуются скрупулезность и ум. Вот почему, пока мама стоит, обездвиженная паникой по поводу исчезновения Тэо, а Оливер совершает разные глупости вроде того, что гладит ее по плечу, я иду в комнату Тэо и сажусь за его компьютер.
Я очень хорошо соображаю в компьютерах. Однажды разобрал и собрал снова ноутбук моего школьного психолога, вынул материнскую плату и все такое. Вероятно, я мог бы настроить вам беспроводную Сеть во сне. Вот еще одна причина, почему я люблю компьютеры: когда говоришь с кем-нибудь по сети, не нужно читать выражения на лицах или интерпретировать тон голоса. Вы получаете то, что видите, а значит, ни к чему так сильно напрягаться, как при личном общении. Есть комнаты для чатов и доски объявлений для аспи вроде меня, но я не часто ими пользуюсь. Одно из домашних правил в нашей семье: не ходить на сайты, не проверенные мамой. Когда я спросил ее почему, она заставила меня сесть рядом с ней и посмотреть телешоу про сексуальных хищников. Я пытался объяснить, что сайт, где я хотел чатиться, совсем не то же самое - там собралась небольшая группа людей вроде меня, которые пытаются общаться без всей той чуши, которая неизбежна при личных встречах, - но мама со мной не согласилась. «Ты не знаешь, что это за люди, Джейкоб», - сказала она. Вообще-то, я знал. Это люди из реального мира оставались загадкой для Пара кликов, и я попадаю в его кэш. Хотя Тэо и думает, что все стер, в компьютере ничто не удаляется насовсем. Я вижу последний сайт, который он посещал, - Orbitz.com и что он там делал - смотрел авиарейсы в Сан-Хосе.
Когда я приношу вниз распечатку веб-страницы с информацией о билете Тэо, Оливер пытается убедить маму, что нужно звонить в полицию.
- Я не могу, - отвечает она. - Они не захотят помогать мне.
- У них нет выбора в таких вещах…
- Мам… - встреваю в их разговор я.
- Джейкоб, не сейчас, - обрывает меня Оливер.
- Но…
Мама смотрит на меня и начинает плакать. Одна слеза прочерчивает мокрый след в виде буквы «S» по ее щеке и сползает на шею.
- Мне нужно поговорить с тобой, - говорю я.
- Я принесу телефон, - гнет свое Оливер. - И позвоню в девять-один-один.
- Я знаю, где Тэо, - заявляю я.
Мама хлопает ресницами:
- Что?
- Это было на его компьютере. - Я протягиваю ей распечатку.
- О боже мой! - восклицает мама, прижимая ладонь ко рту. - Он едет к Генри.
- Кто такой Генри? - спрашивает Оливер.
- Мой отец, - отвечаю я. - Он ушел от нас.
Оливер отступает на шаг и потирает подбородок.
- У него пересадка в Чикаго, - добавляю я. - Самолет улетает через пятнадцать минут.
- Вы не успеете остановить его до вылета, - говорит Оливер. - Генри знает? Про Джейкоба?
- Конечно, он знает обо мне. Каждый год он присылает чеки на мой день рождения и на Рождество.
- Я имел в виду, знает ли Генри про обвинение в убийстве?
Мама смотрит на щель между диванными подушками.
- Я не знаю. Он мог прочесть в газетах, но я с ним об этом не говорила, - признается она. - Не знала, как сказать ему.
Оливер протягивает ей телефон и говорит:
- Пора придумать.
Мне неприятно от мысли, что Тэо сидит в самолете. Не люблю самолеты. Принцип Бернулли я понимаю, но, ради бога, не важно, как работают физические силы на крыльях во время взлета, самолет весит десятки тонн. Какие доводы ни приводи, а по сути, он должен упасть с неба.
Мама берет телефон и начинает набирать длинный междугородний номер. Звуки похожи на мелодию песни из какого-то игрового шоу, но не могу вспомнить, из какого именно.
- Господи! - произносит Оливер и смотрит на меня.
Я не знаю, как на это реагировать.
- «У нас всегда будет Париж»[28 - Цитата из фильма «Касабланка», 1942 г.], - говорю я.
Когда Тэо было восемь лет, он верил, что под нашим домом поселилось какое-то чудище. Каждую ночь, когда батареи в его комнате с шипением оживали, Тэо слышал его дыхание. Мне тогда было одиннадцать, и я увлекался динозаврами. Очень будоражила меня мысль: а вдруг под фундаментом нашего дома живет зауропод, но я понимал, что это маловероятно:
1. Наш дом построен в 1973 году.
2. При его строительстве была вырыта яма под фундамент.
3. Вероятность того, что один из давно вымерших динозавров пережил изъятие грунта и обитает под подвалом моего дома, крайне мала.
4. Даже если бы он выжил, то чем стал бы питаться?
- Скошенной травой, - сказал Тэо, когда я поделился с ним своими мыслями. - Вот так.
Одна из причин, почему мне нравится иметь синдром Аспергера, - это отсутствие у меня активного воображения. По мнению многих - учителей, школьных психологов из службы сопровождения и психиатров, - это большой недостаток. Для меня это благословение. Логическое мышление не позволяет тратить время на напрасные тревоги или надежды. Оно предохраняет от разочарований. Воображение, с другой стороны, только будоражит вас и заставляет переживать по поводу вещей, которые никогда не произойдут в реальности.
Вроде встречи с гадрозавром по пути в туалет в три часа ночи.
Две недели Тэо в ужасе просыпался посреди ночи, когда в комнате начинали шипеть батареи. Мама перепробовала все - от теплого молока перед сном до красочной схемы отопительной системы дома и дозы детского снотворного на ночь, чтобы Тэо отключился, - но он, как по часам, начинал кричать в полночь, выбегал из своей комнаты и будил нас обоих.
Я взрослел, это ясно, почему и сделал то, что сделал.
После того как мама уложила меня в кровать, я не заснул, а читал с фонариком под одеялом, пока она сама не легла спать. Потом я взял подушку, одеяло, спальный мешок и устроился под дверью комнаты Тэо. В ту ночь, когда он проснулся с криком и попытался кинуться к маме, чтобы разбудить ее, то споткнулся об меня.
Секунду поморгал глазами, пытаясь сообразить, снится ему это или нет.
- Иди обратно в кровать, - сказал я. - Тут нет никаких дурацких динозавров. - Могу сказать вам, он мне не поверил, тогда я добавил: - А если есть, тогда он сначала убьет меня, прежде чем доберется до тебя.
Это сработало. Тэо забрался в постель, и мы оба заснули. Утром мама нашла меня растянувшимся на полу в коридоре.
Она запаниковала. Решила, что у меня какой-то припадок, и начала трясти меня.
- Хватит, мама, - наконец проговорил я. - Со мной все в порядке!
- Что ты здесь делаешь?
- Я спал…
- В коридоре?
- Не в коридоре, - поправил ее я, - у двери комнаты Тэо.
- О, Джейкоб! Ты хотел, чтобы он чувствовал себя в безопасности, да? - Мама обняла меня и прижала к себе так крепко, что я подумал, у меня сейчас и правда случится какой-нибудь припадок. - Я знала, - бормотала она. - Знала! Все эти книги, эти идиоты-врачи со своими заявлениями, мол, дети с синдромом Аспергера не умеют сочувствовать… Ты любишь своего брата. Ты хотел защитить его.
Я позволил ей обнять себя, так как, видимо, она хотела это сделать. Было слышно, как Тэо в своей комнате заворочался в постели.
Сказанное мамой, формально говоря, было верным. То, что говорят врачи и пишут в книгах про аспи - мол, они не могут сопереживать чувствам других людей, - это полная чушь. Мы понимаем, когда кому-то больно; только это сказывается на нас иначе, чем на других людях. По-моему, это следующий этап эволюции: я не могу избавить вас от печали, так зачем мне замечать ее?
Вдобавок я спал под дверью Тэо не потому, что хотел защитить его, просто я устал от недельного недосыпа, ведь меня каждую ночь будил плач брата, и мне хотелось полноценно отдохнуть. Я преследовал свои цели.
Вы можете сказать, похожий мотив двигал мною и в случае с Джесс.
Оливер
Эмма хочет позвонить в «Американ эрлайнс» и потребовать, чтобы они задержали вылет рейса, но система связи с авиакомпанией полностью автоматизирована. Когда мы наконец связываемся с живым сотрудником, оказывается, что он находится в Шарлотте, Северная Каролина, и не имеет связи с аэропортом Бёрлингтона.
- Вот что, - говорю я ей. - Вы можете опередить его, если полетите напрямик в Сан-Франциско. Оттуда до Пало-Альто почти то же расстояние, что из аэропорта Сан-Хосе. - (Она смотрит поверх моего плеча на экран компьютера с найденной мною информацией о перелете.) - Учитывая долгую пересадку в Чикаго, которая предстоит Тэо, вы, как ни крути, окажетесь на месте раньше его.
Эмма подается вперед, и меня обдает запахом шампуня от ее волос. Она с надеждой скользит взглядом по информации о рейсе, а потом останавливается внизу, на цене.
- Тысяча восемьдесят долларов?! Это нелепо!
- Покупать билеты день в день недешево.
- Ну, мне это не по карману, - говорит Эмма.
Я щелкаю по плашке «Купить билет» и вру отчаянно:
- А мне в самый раз.
- Что вы делаете! Вы не можете платить за это…
- Поздно. - Я пожимаю плечами.
По правде говоря, в смысле финансов мое положение сейчас довольно шаткое. У меня всего один клиент, да и тот не может себе позволить оплату моих услуг, и, что еще хуже, я на это согласен. Разумеется, я пропустил в школе права лекцию о том, как высасывать кровь из своих клиентов, и теперь все свидетельствует о том, что я парень с обложки глянцевого журнала со статьей об адвокате, потерпевшем полный финансовый крах. Но в то же время, думаю, я могу продать свое седло - у меня есть одно очень красивое, английское, оно лежит в кладовке под пиццерией. К чему мне оно, когда у меня даже лошади нет.
- Добавлю эту сумму к счету, - говорю я, но мы оба знаем, что, скорее всего, этого не случится.
Эмма на мгновение закрывает глаза:
- Я не знаю, что сказать.
- Тогда просто помолчите.
- Вам не нужно было ввязываться в эту историю.
- Вам повезло, что на сегодня у меня был запланирован только разбор ящика с носками, - шучу я, но Эмма не смеется.
- Простите, - говорит она. - Просто… у меня никого больше нет.
Очень медленно и осознанно, чтобы Эмма не испугалась и не отдернула руку, я сплетаю свои пальцы с ее пальцами и сжимаю их со словами:
- У вас есть я.
Если бы я был по-настоящему хорошим человеком, то не стал бы подслушивать разговор Эммы с ее бывшим мужем.
Генри, это Эмма.
Нет, я не могу перезвонить позже. Речь идет о Тэо.
Он в порядке. То есть я думаю, что он в порядке. Он сбежал из дому.
Конечно, я это знаю. Он летит к тебе.
Да, в Калифорнию. Если ты не переехал куда-нибудь за последнее время.
Нет, извини. Это не было намеренное…
Не знаю я почему. Просто уехал.
Использовал мою кредитную карту. Слушай, давай поговорим об этом, когда я приеду?
Ох. Я разве не упомянула об этом?
Все идет хорошо, я приземлюсь раньше Тэо.
Будет неплохо, если ты встретишь нас в аэропорту. Мы оба летим «Американ эрлайнс».
Потом последовала пауза.
- Джейкоб? - ответила Эмма. - Нет, он не летит со мной.
Мы решили, что я проведу ночь в доме Хантов как взрослый старше двадцати пяти лет и буду присматривать за Джейкобом, пока Эмма тащит Тэо назад через всю страну. Сперва, после ее отъезда, все складывается легко: мы можем поиграть в Wii, мы можем посмотреть телевизор. И слава богу, сегодня Коричневый Четверг, так что с едой никаких проблем: я могу приготовить Джейкобу бургер на ужин. И лишь по прошествии часа после ухода Эммы я вспоминаю о завтрашних слушаниях - тех самых, про которые так и не сказал ей и куда мне придется везти Джейкоба в одиночку.
- Джейкоб… - говорю я своему подопечному, увлеченному просмотром передачи о том, как изготавливают батончики «Милки вей». - Мне нужно поговорить с тобой секунду.
Он не отвечает. Даже не отрывает глаз от экрана, поэтому я встаю перед ним и выключаю телевизор.
- Я просто хочу немного поболтать. - Джейкоб молчит, а я продолжаю говорить: - Суд начнется через месяц, ты это знаешь.
- Через месяц и шесть дней.
- Верно. Так вот, я подумал… тебе может быть трудно проводить в зале суда целый день, и решил: нужно с этим что-то сделать.
- Ох, - вздыхает Джейкоб и качает головой. - Я не могу проводить в суде весь день. Мне нужно выполнять школьные задания. И я должен быть дома к половине пятого, чтобы смотреть «Борцов с преступностью».
- Кажется, ты не понимаешь. Это не ты определяешь. Ты являешься в суд в назначенное судьей время и идешь домой, когда он тебя отпускает.
Джейкоб обдумывает услышанное.
- Мне это не подходит.
- Вот почему мы с тобой завтра едем в суд.
- Но мамы нет.
- Я знаю, Джейкоб. Ее отъезд не был запланирован. Но главное, мы будем в суде из-за того, что ты сказал мне.
- Я?
- Да. Помнишь, что ты говорил, когда разрешил мне ссылаться в защите на невменяемость?
Джейкоб кивает:
- Что акт об американцах с инвалидностью запрещает дискриминацию со стороны штата или местных властей, включая суды, и что некоторые считают аутизм ограничивающим дееспособность, хотя сам я к таким людям не отношусь.
- Верно. Но если ты расцениваешь синдром Аспергера как порок развития, то, в соответствии с упомянутым актом, имеешь право на особые условия, которые облегчат для тебя судебный процесс. - Я позволяю себе слегка улыбнуться, будто выкладываю на стол козырную карту, которую долго держал про запас. - Завтра мы попытаемся обеспечить тебе эти особые условия.
Эмма
Из архива колонок Тетушки Эм.
Дорогая Тетушка Эм,
недавно мне приснился мой бывший муж. Стоит ли мне расценивать это как знак свыше, позвонить ему и сказать «привет»?
Неспящая из Страффорда
Дорогая Неспящая,
да, только не говорите, что звоните ему, так как он стал главной звездой в Ваших снах. Если, конечно, он не скажет: «Надо же, это так странно, что ты позвонила сегодня, потому что ночью я видел тебя во сне».
Тетушка Эм
На первое свидание я пригласила Генри сама, так как он, казалось, не понимал намеков, что я уже вся его и можно меня брать. Мы посмотрели фильм «Привидение» и пошли обедать, а там Генри сказал мне, что с точки зрения науки призраков не существует.
- Это элементарная физика и математика, - заявил он. - Патрик Суэйзи не мог проходить сквозь стены и таскаться за Деми Мур. Если привидения способны следовать за кем-то, значит их ступни прилагают силу к полу. Если они проходят сквозь стены, то они нематериальны, но невозможно соответствовать обоим условиям одновременно. Это противоречит закону Ньютона.
На нем была футболка с надписью «ПОЛНАЯ ФРОНТАЛЬНАЯ ЗАУМЬ», и волосы соломенного цвета то и дело падали ему на глаза.
- Но разве тебе не хотелось бы, чтобы это могло быть правдой? - спросила я. - Ты не хотел бы любви такой сильной, что она могла бы являться к тебе привидением?
Я рассказала ему историю своей матери, которая однажды проснулась в 3:14 ночи, рот у нее был набит лепестками фиалок, а в воздухе висел такой сильный запах роз, что было трудно дышать. Через час ее поднял с постели телефонный звонок: сообщили, что ее мать, флорист по профессии, умерла от сердечного приступа ровно в три часа четырнадцать минут.
- Наука не может ответить на все вопросы, - сказала я Генри. - Она не объясняет любовь.
- Вообще-то, объясняет. На эту тему проведена масса исследований. К примеру, людей привлекают симметричные черты лица. И женщинам кажется, что симметричные мужчины лучше пахнут. Кроме того, друг к другу влечет людей со сходными наследственными особенностями. Вероятно, это как-то связано с эволюцией.
Я так и прыснула со смеху:
- Это ужасно! Ничего менее романтичного я в жизни не слышала.
- Навряд ли…
- Правда? Скажи мне что-нибудь сногсшибательное, - потребовала я.
Генри долго смотрел на меня, так что голова моя стала легкая-легкая и совсем воздушная.
- По-моему, ты абсолютно симметричная, - сказал он.
На втором свидании Генри повез меня в Бостон. Мы пообедали в «Паркер-хаусе», а потом он нанял двухколесный экипаж, который прокатил нас по парку Бостон-Коммон. Был конец ноября, в голых ветвях деревьев засел мороз, возница протянул нам толстый шерстяной плед прикрыть колени. Лошадь била копытами и фыркала от нетерпения.
Генри задавал мне задачки.
- Отношение окружности ?глу к его диаметру?
- Сдаюсь.
- Эскимосское пи, - сказал он. - А что такое половина толстой кишки?
- Я не знаю…
- Точка с запятой.
- Это не научная и не математическая шутка.
- Я Ренессансный Парень. - Генри засмеялся. - Восемь пятицентовиков?
Я помотала головой.
- Две парадигмы, - сказал он.
Шутки не были по определению смешными, но, слетая с губ Генри, были. Губ с приподнятыми уголками, всегда как будто немного кокетливо-смущенных, не решающихся на улыбку; губ, которые поцеловали меня в завершение нашего первого свидания с неожиданной силой и напором.
Я смотрела на губы Генри, и вдруг лошадь остановилась.
Точнее, она не остановилась, а поскользнулась на замерзшей лужице, и ее передние ноги подкосились. Я услышала треск кости.
Мы медленно вывалились из коляски. Генри постарался смягчить мое падение.
- Ты в порядке? - спросил он и помог мне встать.
Он завернул меня в шерстяной плед, и мы ждали, пока приедет полиция со службой контроля за животными.
- Не смотри, - шепнул мне Генри и отвернул мое лицо в сторону, когда один из сотрудников вынул пистолет.
Я попыталась сосредоточиться на словах, написанных на футболке Генри, они выглядывали в просвет между полами незастегнутого пальто: «ОТ ЭТОГО ПРОТОНА Я СТАНОВЛЮСЬ НА ВИД ЖИРНЫМ?» Звук как будто разорвал мир надвое, я подумала: кто носит футболки зимой? И значит ли это, что его кожа всегда теплая? И светит ли мне когда-нибудь лежать, прикасаясь к ней?
Очнулась я в незнакомой постели. Стены в комнате были кремового цвета, комод из темного дерева, на нем телевизор. Очень чисто… и как-то казенно. «Это был обморок», - сказала я себе.
- Лошадь, - произнесла я вслух.
- Хм… - произнес тихий голос. - Она на большой небесной карусели.
Я перевернулась на бок и увидела Генри. Он сидел, опираясь спиной на стену, все еще в пальто.
- Ты не веришь в небеса, - пробормотала я.
- Нет, но решил, что ты веришь. Как ты… себя чувствуешь? Все хорошо?
Я осторожно кивнула, пробуя, каково оно.
- Что произошло? Женщины вокруг тебя все время падают в обморок?
Генри усмехнулся:
- Это было немного по-викториански.
- Где мы?
- Я снял номер в «Паркер-хаусе». Думал, тебе нужно немного полежать. - Щеки его залились краской. - Я… гм… не хочу, чтобы у тебя сложилось неверное впечатление…
Я приподнялась на локте:
- Ты не хочешь?
- Ну… нет, если только ты не хочешь, чтобы я… - запинаясь, проговорил он.
- Знаешь, это немного готически, - сказала я. - Генри, можно задать тебе вопрос?
- Задавай.
- Что ты там делаешь?
Я протянула к нему руку и почувствовала, как матрас прогнулся, когда Генри забрался на него. Почувствовала, как его губы накрыли мои, и поняла, что эти отношения будут не такими, как я мечтала: мне не придется изображать из себя учительницу, которая дает уроки робкому молодому компьютерному гению. Наблюдая за работой Генри в офисе, мне следовало понять: программисты двигаются медленно и осторожно, потом ждут реакции. И если у них не получается с первого раза, они будут пробовать снова и снова, пока не пробьются через это пятое измерение и не сделают все правильно.
Позже, когда я надела футболку Генри, а он обнял меня, когда мы включили телевизор и смотрели передачу про приматов, убрав звук, когда он накормил меня куриными наггетсами из детского меню, я подумала, какая же я умная - увидела то, чего другие люди не замечали в Генри. Дурацкие футболки, столовая «Звездные войны», где он брал свой кофе, то, как он едва мог смотреть женщинам в глаза, - за этим внешним скрывался мужчина, который прикасался ко мне так, будто я была сделана из стекла, который фокусировался на мне так интенсивно, что иногда мне приходилось напоминать ему о необходимости дышать, когда мы занимались любовью. Тогда я не представляла, что Генри будет не способен полюбить кого-то, кроме меня, даже зачатого им ребенка. Я не представляла, что вся эта страсть между нами скопится под запутанными нитями генетического кода Джейкоба, дождется идеального шторма, чтобы пустить корни, дать ростки и расцвести в аутизме.
Когда я схожу с самолета, Генри уже ждет меня. Я подхожу и неловко останавливаюсь в шаге от него. Тянусь вперед, чтобы обнять, и ровно в этот момент он отворачивается, чтобы посмотреть на табло прибытий; в результате руки мои повисают в пустоте.
- Он приземлится через двадцать минут.
- Хорошо, - отвечаю я. - Это хорошо. - И смотрю на него. - Мне правда очень неудобно.
Генри глядит вглубь пустого коридора за барьером.
- Ты объяснишь мне наконец, что происходит, Эмма?
Пять минут я рассказываю ему про Джесс Огилви и обвинение в убийстве. Говорю, что бегство Тэо имеет ко всему этому какое-то отношение. Закончив, я слушаю объявление для пассажира, который вот-вот опоздает на свой рейс, а потом набираюсь храбрости, чтобы встретиться взглядом с Генри.
- Джейкоба судят за убийство? - дрожащим голосом произносит он. - И ты мне ничего не сказала?
- И что ты сделал бы? - с вызовом спрашиваю я. - Прилетел бы в Вермонт и стал бы для нас рыцарем на белом коне? Что-то я в этом сомневаюсь, Генри.
- А когда это появится в местных газетах? Как я объясню своим дочерям - одной семь, другой четыре, - что их единокровный брат - убийца?
Я отшатываюсь, как будто он дал мне пощечину.
- Постараюсь сделать вид, что ты этого не говорил, - бормочу я. - И если бы ты хоть немного знал своего сына, если бы провел с ним какое-то время, а не просто присылал каждый месяц чек для очистки совести, то знал бы, что он невиновен.
На щеке Генри дергается мускул.
- Помнишь, что случилось во время пятой годовщины нашей свадьбы?
Этот период жизни, когда мы пробовали все возможные методы вмешательства и лечения, чтобы вернуть Джейкобу связь с миром, скрыт в моем сознании мглистым туманом.
- Мы пошли в кино, остались наедине впервые за много месяцев. И вдруг по проходу прошел какой-то странный человек, присел на корточки и стал разговаривать с тобой. Через минуту ты встала и ушла с ним. Я сидел и думал: «Кто, черт побери, этот парень и куда отправилась вместе с ним моя жена?!» Я пошел за тобой в фойе. Оказалось, он отец нашей няни и врач «скорой помощи». Ливви позвонила ему в панике, потому что у Тэо сильно текла кровь. Он пришел к нам домой, заклеил пластырем рану Тэо и пришел позвать нас.
Я смотрю на Генри:
- Ничего этого я не помню.
- Тэо потом наложили десять стежков на бровь, - говорит Генри, - потому что Джейкоб разозлился и опрокинул высокий стульчик, когда Ливви на секунду отвернулась.
Теперь я вспоминаю панику, в которой мы поспешили домой; Джейкоба, совершенно потерявшего голову, и истерически рыдающего Тэо; шишку размером с его маленький кулачок, набухающую над левым глазом. Генри поехал с Тэо в больницу, а я осталась успокаивать Джейкоба. Удивительно, как это возможно - выбросить какие-то события так далеко из головы, полностью переписать историю.
- Не могу поверить, что я об этом забыла.
Генри не смотрит на меня.
- Тебе всегда хорошо удавалось видеть только то, что ты хотела, - отзывается он.
А затем мы замечаем нашего сына.
- Какого черта?! - восклицает Тэо.
Я складываю на груди руки и отвечаю:
- Вот и я о том же.
Странно находиться в аэропорту, не встречая и не провожая кого-то. Еще более непривычно сидеть на заднем сиденье машины Генри и слушать, как он болтает о том о сем с Тэо, будто Тэо не догадывается, что в какой-то момент разорвется колоссальных размеров бомба.
Когда Тэо пошел в туалет в аэропорту, Генри составил план.
- Позволь мне поговорить с ним, - сказал он.
- Он не станет тебя слушать.
- Но убежал-то он от тебя, - резонно замечает Генри.
Шоссейные дороги здесь белые, как кость, и чистые. Никаких трещин на асфальте от перепадов температуры, как в Вермонте. Сверкающие, счастливые и новые магистрали. Неудивительно, что Генри здесь нравится.
- Тэо, - говорю я, - о чем ты думал?
Он разворачивается на сиденье:
- Я хотел поговорить с папой.
Генри встречается со мной взглядом в зеркале заднего вида. Я же тебе говорил.
- А ты не слышал о существовании телефона?
Но Тэо не успевает ответить, потому что Генри сворачивает на подъездную дорожку. У его дома на крыше испанская черепица, а на лужайке перед ним стоит пластиковый замок принцессы. У меня сжимается сердце.
Мэг, новая жена Генри, выскакивает из дверей.
- О, слава богу! - говорит она и сцепляет руки перед грудью при виде сидящего на переднем сиденье Тэо.
Мэг - миниатюрная блондинка с супербелыми зубами и блестящими волосами, собранными в хвост. Генри подходит к ней, оставляя меня самостоятельно бороться с сумкой, засунутой в багажник. Они стоят рядом, оба голубоглазые, золотоволосые, и напоминают открытку, на которой изображена образцовая арийская семья.
- Тэо, - говорит Генри совсем по-отцовски, правда немного поздновато, - пойдем в библиотеку и потолкуем там немного.
Я жду, что во мне проснется ненависть к Мэг, но она не объявляется. Эта женщина сразу изумляет меня тем, что берет под руку и ведет в дом.
- Вы, наверное, безумно волновались. Я бы на вашем месте точно с ума сходила.
Мэг предлагает мне кофе и кусок лимонного пирога с маком, а Генри и Тэо тем временем скрываются в глубине дома. Я гадаю, был ли этот пирог приготовлен как обычно, потому что Мэг из тех матерей, которые следят, чтобы в доме всегда была какая-нибудь вкусная выпечка, или она сунула пирог в духовку после того, как Генри сообщил ей о моем приезде. Не знаю, какой вариант расстраивает меня больше.
Ее дочери (ну и Генри тоже) пробегают мимо двери в гостиную, чтобы украдкой взглянуть на меня. Обе они воздушные светловолосые феи. На одной - розовая балетная юбочка с блестками.
- Девочки, - окликает их Мэг, - идите сюда, познакомьтесь с мисс Хант.
- Эммой, - автоматически говорю я.
Что подумают эти малышки о незнакомой женщине с такой же фамилией, как у них? Интересно, говорил ли им когда-нибудь Генри про меня?
- Это Изабелла, - представляет дочку Мэг, слегка прикасаясь к макушке старшей. - А это Грейс.
- Здравствуйте, - хором говорят они, и Грейс сует в рот большой палец.
- Привет, - отвечаю я и не знаю, что сказать дальше.
Чувствовал ли Генри некий баланс в своей второй жизни, имея двух дочерей вместо двоих сыновей? Грейс тянет свою мать за рубашку и что-то шепчет ей на ухо.
- Она хочет показать вам, что делает на балете, - извиняющимся тоном произносит Мэг.
- О, я люблю балет.
Грейс поднимает руки вверх и соединяет пальцы. Она начинает кружиться, лишь слегка покачиваясь; я ей аплодирую.
Джейкоб тоже раньше кружился. В детстве это был один из его способов самостимуляции. Он вертелся быстрее и быстрее, пока не сшибал что-нибудь, обычно вазу или еще какую-то хрупкую вещь.
Глядя на Грейс, я понимаю, что с ней такого не случится, но, окажись она аутистом, Генри снова сбежал бы?
Как будто я вызывала его своими мыслями, мой бывший просовывает голову на кухню.
- Ты была права, - говорит он мне. - Тэо не хочет разговаривать без тебя.
Испытанное мной легкое удовлетворение исчезает, как только Грейс видит своего папу. Она перестает вращаться и бросается к нему с напором тропического шторма. Он поднимает ее на руки и треплет Изабеллу по волосам. В Генри есть какая-то легкость, которой я раньше не замечала, спокойная уверенность, что он на своем месте. Я вижу ее высеченной на его лице, в маленьких морщинках, разбегающихся веером из уголков глаз, - морщинках, которых не было, когда я любила его.
Мэг сажает Грейс к себе на бедро и берет Изабеллу за руку.
- Пусть папа поговорит со своими друзьями.
Друзьями. Я любила его. Мы с ним завели детей и вот к чему скатились.
Я иду вслед за Генри по коридору в комнату, где нас ждет Тэо.
- Твои жена и дочки, - говорю я, - они прекрасны.
Но на самом деле мне хочется сказать: «Почему я не заслужила такого же счастья с тобой?»
Оливер
- Ну что ж, мистер Бонд, - говорит судья. - Вы снова здесь.
- Как незваный гость, - с улыбкой отзываюсь я.
Мы с Джейкобом снова в суде, на этот раз без Эммы. Вчера поздно вечером она позвонила и оставила сообщение, что они с Тэо прилетят домой сегодня. Я надеюсь, что у меня будут хорошие новости к ее возвращению. Бог знает, ей это нужно.
Судья глядит на меня поверх полукруглых очков:
- Суд получил ходатайство об особых условиях при проведении процесса над Джейкобом Хантом. Чего вы хотите, советник?
Сострадания к клиенту, который сам не способен его проявлять… но в этом я признаться не могу. После выходки Джейкоба в суде я думал, не попросить ли у судьи разрешения, чтобы мой клиент наблюдал за ходом процесса из отдельной комнаты, но мне нужно, чтобы присяжные видели его, только так моя тактика защиты сработает. Если я рассчитываю разыграть карту недееспособности, судьи должны видеть проявления синдрома Аспергера во всей красе.
- Прежде всего, Ваша честь, - начинаю я, - Джейкобу нужны сенсорные перерывы. Вы видели, как он может разволноваться в ходе процесса, ему нужно иметь возможность встать и покинуть зал суда, если он почувствует необходимость сделать это. Во-вторых, он хотел бы, чтобы его мать сидела рядом с ним за столом защиты. В-третьих, так как Джейкоб весьма чувствителен к внешним раздражителям, мы просим, чтобы Ваша честь не использовали свой молоток во время заседания суда и свет в зале был приглушен. В-четвертых, обвинению следует задавать вопросы в очень прямой и буквальной манере…
- Ради бога, - вздыхает Хелен Шарп.
Я кошусь на нее, но продолжаю говорить:
- В-пятых, мы просим, чтобы продолжительность заседаний была сокращена.
Судья качает головой:
- Мисс Шарп, я вполне уверен, что у вас есть возражения против этих требований.
- Да, Ваша честь. У меня нет возражений против первого, третьего и пятого требований, но остальные абсолютно преюдициальные.
- Мистер Бонд, - обращается ко мне судья, - почему вы просите, чтобы мать вашего клиента сидела за столом защиты?
- Ваша честь, вы видели нервные вспышки Джейкоба. Эмма Хант служит для него механизмом защиты. Полагаю, что, учитывая стрессовое воздействие самого присутствия в зале суда, если мать будет рядом с Джейкобом, это пойдет на пользу всем участникам процесса.
- И все же сегодня мисс Хант не с нами, - замечает судья. - Но обвиняемый, кажется, чувствует себя хорошо.
- Мисс Хант хотела быть здесь, но возникли… неотложные семейные дела, - говорю я. - А что касается стресса, есть большая разница между приходом в суд для рассмотрения ходатайства и полномасштабным процессом по делу об убийстве.
- Мисс Шарп, - говорит судья, - на каких основаниях вы возражаете против того, чтобы мать обвиняемого сидела за столом защиты?
- Они двояки, Ваша честь. С одной стороны, существует опасение по поводу того, как объяснить присяжным нахождение матери обвиняемого за столом защиты. Она будет выступать в качестве свидетеля, так что ее, несомненно, идентифицируют как мать обвиняемого, а суду хорошо известно, что позволять кому-то, кроме адвоката и его клиента, сидеть за столом защиты - это нарушение протокола. Если она займет место на возвышении за столом, это придаст ей б?льшую важность в глазах присяжных, что окажет негативное влияние на позицию штата. Более того, мы много раз слышали, что мать обвиняемого растолковывает ему все. Она посредничает в школе между ним и учителями, в его общении с незнакомыми людьми, с полицейскими. Она ворвалась в участок и заявила детективу, что должна присутствовать при допросе. Судья, что удержит ее от написания полного сценария для Джейкоба? Она также может шептать сыну на ухо в ходе суда и подучить его, какой дать ответ или как поступить, а это неуместно и предосудительно.
Мгновение я смотрю на Хелен. Она и правда знает свое дело.
- Мистер Бонд, что вы ответите? - спрашивает судья.
- Ваша честь, присутствие матери Джейкоба за столом защиты так же необходимо, как наличие собаки-поводыря для слепого обвиняемого. Присяжные поймут, что это не просто животное в зале суда, а особое условие, которое соблюдено ради удобства обвиняемого из-за его ограниченных физических возможностей. Присутствие матери рядом с Джейкобом во время суда можно объяснить так же. Решение, которое вы вынесете сегодня, судья, определит, какие особые условия необходимо предусмотреть, чтобы суд над моим клиентом был совершен справедлив. Он имеет на это право, и особые условия гарантированы ему Актом об американцах с инвалидностью, а еще важнее - Пятой, Шестой и Седьмой поправками к Конституции Соединенных Штатов. Означает ли это, что Джейкобу следует сделать некоторые незначительные послабления, которых не получают в суде другие обвиняемые? Да, потому что этим другим обвиняемым, в отличие от Джейкоба, не приходится иметь дело с критической неспособностью эффективно общаться и взаимодействовать с людьми. Для них суд не является гигантской горой, стоящей между ними и свободой, притом что у них самих нет никаких,
даже самых элементарных средств для того, чтобы на эту гору взобраться.
Я искоса поглядываю на судью и решаю, что надо немного поубавить пафоса.
- Так как же нам объяснить присутствие матери рядом с Джейкобом? Просто. Мы скажем, что судья разрешил ей сидеть за столом защиты. Мы скажем, что это не обычная практика, но в данном случае мать обвиняемого имеет право находиться на своем месте. Что касается ее роли в процессе, Ваша честь, я возьму с нее обещание, что она не будет разговаривать с Джейкобом, а все их общение будет вестись посредством записок, и эти записки можно представлять суду в завершение дня или во время каждого перерыва, чтобы мисс Шарп знала содержание их диалогов.
Судья снимает очки и потирает переносицу:
- Это необычное дело, которое проходит при необычных обстоятельствах. Перед моими глазами не раз представали обвиняемые, которые испытывали трудности в общении… Но в данном случае мы имеем дело с молодым человеком, против которого выдвинуты очень серьезные обвинения, ему грозит пожизненное заключение, и мы знаем, что у него диагностирована неспособность общаться так, как делают это обычные люди… а значит, неосмотрительно будет ожидать от него такого же поведения в суде, как от всех прочих. - Судья смотрит на Джейкоба, который, как я догадываюсь, не встречается с ним взглядом. - То, как выглядит справедливый суд для этого обвиняемого, может сильно отличаться от того, как он выглядит для других, но такова природа Америки - мы даем пространство всем и так же поступим с мистером Хантом. - Каттингс опускает взгляд на лежащее перед ним прошение. - Хорошо. Я разрешаю сенсорные перерывы. Мы попросим бейлифа отвести для этого специальную комнату в задней части зала суда. В любой момент, когда обвиняемый почувствует необходимость выйти, он должен передать записку об этом вам, мистер Бонд. Вы удовлетворены?
- Да, - отвечаю я.
- После этого, советник, вы можете подойти и попросить, чтобы я объявил перерыв. Вы объясните своему клиенту, что он не может покидать зал суда, пока не будет объявлен перерыв и ему не будет дано разрешение.
- Понятно, Ваша честь, - отзываюсь я.
- Что касается вашего третьего требования, я не буду использовать молоток в продолжение этого процесса. Но приглушать свет я не стану. Это затруднит работу бейлифов по поддержанию порядка. Надеюсь, наличие сенсорных перерывов компенсирует это, и я не возражаю, чтобы обвиняемый приглушал свет в комнате отдыха в задней части суда.
Джейкоб дергает меня за пиджак:
- Могу я надеть солнцезащитные очки?
- Нет, - коротко отвечаю я.
- Третье. Я сокращу судебные заседания. Мы разобьем процесс на три сорокапятиминутные сессии утром и две днем, с пятнадцатиминутными перерывами между ними. Завершать заседание мы будем каждый день в четыре часа пополудни. Полагаю, это вас удовлетворит, мистер Бонд?
- Да, Ваша честь.
- Я позволю матери обвиняемого сидеть за столом защиты, но общаться они могут только письменно, и их записки должны быть представлены суду во время каждого перерыва. Наконец, в отношении вашего требования, чтобы вопросы обвинения были прямыми и простыми, - говорит судья, - в этом я отказываю. Вы можете задавать сколь угодно короткие и простые вопросы, мистер Бонд, но у обвиняемого нет конституционного права указывать, какими образом штат будет вести дело со своей стороны. - Каттингс сует мое прошение в папку. - Надеюсь, вы удовлетворены, мистер Бонд?
- Конечно, - сдержанно отвечаю я, но про себя хожу колесом. Потому что все эти мелкие послабления и уступки дают больше, чем сумма их частей: присяжные неизбежно увидят, что Джейкоб отличается от обычных обвиняемых, от нас всех.
И его следует судить соответственно.
Тэо
Спросонья чихаю.
Открываю глаза. Я нахожусь в розовой комнате, и нос щекочут перья. Резко сажусь на узкой маленькой постели и вспоминаю, где я, - в комнате одной из девочек. Тут есть подвесные мобили с блестящими звездами, горы мягких игрушек и розовый ковер с камуфляжным узором.
Я снова чихаю и тут только понимаю, что на мне розовое боа из перьев.
- Что за хрень! - ругаюсь я и снимаю его с шеи, а потом слышу хихиканье.
Свешиваюсь с кровати и вижу под ней младшую дочь моего отца, кажется, ее зовут Грейс.
- Ты сказал плохое слово, - говорит она мне.
- Что ты тут делаешь?
- А ты что тут делаешь? Это моя комната.
Плюхаюсь обратно на постель. После прибытия сюда и Разговора я спал, наверное, часа четыре. Неудивительно, что чувствую себя так дерьмово.
Девочка вылезает из-под кровати и садится рядом со мной. Она совсем маленькая, хотя я плохо разбираюсь в возрасте детей. На пальцах ног у нее фиолетовый лак, на голове - пластиковая тиара.
- Почему ты не в школе?
- Сегодня пятница, глупый, - говорит Грейс, правда, мне это ничего не объясняет. - У тебя такие большие ступни. Они больше, чем Леон.
Я раздумываю, кто такой Леон, но девочка берет в руки плюшевого свина и приставляет его к моей босой ступне.
Снятые с руки часы лежат на тумбочке рядом с книгой про мышку, которая была слишком робкой и никому не называла свое имя. Вчера перед сном я читал ее. Сейчас всего 6:42, но мы уезжаем рано. Нужно успеть на самолет.
- Ты мой брат? - спрашивает Грейс.
Я смотрю на нее. Очень стараюсь, но не вижу между нами ни малейшего сходства. И это очень странно, потому что мама всегда говорила мне, что я похож на отца. На заметку: теперь, когда я увидел его собственными глазами, могу сказать - это неправда. Я просто блондин, и только, а у всех остальных в моем доме темные волосы.
- Думаю, можно сказать и так, - говорю я девочке.
- Тогда почему ты не живешь здесь?
Я скольжу взглядом по комнате - на стене плакат с принцессой, в углу на столике фарфоровый чайный набор - и отвечаю:
- Не знаю, - когда настоящий ответ такой: «Потому что у тебя есть еще один брат».
Вот что случилось вчера вечером.
Я вышел из самолета и столкнулся со своими родителями - обоими, - они ждали меня за барьером в аэропорту.
- Какого черта?! - выпалил я.
- Вот и я о том же, - сухо сказала мать.
А потом не успела она сорвать на мне зло, как отец объявил, что мы поедем к нему домой и все обсудим.
По дороге он двадцать минут болтал о всяких пустяках, а я чувствовал, как глаза матери пробуравливают мой череп. Когда мы подъехали к дому, перед глазами промелькнула какая-то очень симпатичная женщина, наверное его жена, но отец тут же увел меня в библиотеку.
Там все новехонькое, совсем не как у нас дома. Одна стена целиком состоит из окон, диван черный, кожаный и весь из прямых углов. Такие интерьеры можно видеть в журналах, которые лежат на столиках в приемных у врачей, но едва ли вам захочется жить в такой обстановке. Наш диван обтянут каким-то красным грязеотталкивающим материалом, тем не менее пятно на нем есть - на подлокотнике, куда я однажды пролил виноградный сок. Молнии у двух чехлов на подушках сломаны. Но когда ты хочешь плюхнуться на него и посмотреть телик, о лучшем лежбище можно и не мечтать.
- Итак, - начал отец, показывая, чтобы я сел, - мне слегка неловко.
- Да.
- То есть у меня, вообще-то, нет особых прав читать тебе нотации, говорить, что побег из дома - это глупость. Что ты напугал мать до смерти. И я не стану объяснять тебе, что она рвет и мечет…
- Не нужно.
Он зажимает руки между коленями.
- Ладно, я думал об этом и не собираюсь тратить на это слова. - Отец смотрит на меня. - Я решил, ты приехал сюда, чтобы выговориться.
Я молчу. Он кажется мне таким знакомым, но это безумие, учитывая, что мы с ним беседуем дважды в год - на Рождество и мой день рождения. И все же, может быть, такое ощущение вызывают родные люди? Может быть, с ними есть шанс начать ровно с того места, на котором вы закончили общение, даже если с тех пор прошло пятнадцать лет?
Мне хочется рассказать ему, почему я здесь, - историю ареста Джейкоба, правду о том, как сам я вламывался в чужие дома, о звонке из банка, про который я ничего не сказал маме, потому что ей отказали в кредите под второй залог дома, - но слова застревают у меня в горле. Я давлюсь ими и уже совершенно не могу дышать; на глаза наворачиваются слезы, и в конце концов я выдаю нечто совершенно другое:
- Почему я ничего не значу?
Я хотел совершенно не этого. Хотел, чтобы отец увидел, каким я стал: ответственный молодой человек, который пытается спасти семью; хотел, чтобы он покачал головой и подумал: «Как же я облажался. Надо было остаться с ним, узнать его получше. Вон он какой вырос». Но вместо этого я лепечу что-то невнятное, из носа у меня течет, волосы упали на глаза, и я так устал, что вдруг совершенно лишаюсь сил.
Когда чего-то ждешь, обязательно разочаруешься. Мне это уже давно известно. Но если бы рядом со мной сидела мама, она сразу обняла бы меня. Погладила бы по спине, сказала, чтобы я успокоился, и я позволил бы себе размякнуть, прижался бы к ней и сидел бы так, пока не станет лучше.
Отец только откашлялся и вообще не прикоснулся ко мне.
- Я… гм… не слишком хорош в таких вещах, - сказал он и заерзал на месте.
Я вытер глаза, думая, что отец тянется ко мне, но он вместо этого вынул кошелек из заднего кармана.
- Вот. Возьми. - Он протянул мне несколько двадцаток.
Я взглянул на него и вдруг прыснул со смеху. Моего брата будут судить за убийство, мать хочет получить мою голову на серебряном блюде, будущее абсолютно туманно - меня можно с тем же успехом закопать в угольной шахте, а отец не может даже похлопать меня по спине и сказать, что все будет хорошо. Вместо этого он решил исправить дело подачкой в шестьдесят баксов.
- Прости, - говорю я сквозь хохот. - Прости меня, пожалуйста.
И вдруг - поразительная мысль: разве это я должен извиняться?
О чем только я думал, когда поехал сюда. Серебряных пуль в реальной жизни не существует, только долгая скользкая дорога вверх из ямы, которую ты сам себе вырыл.
- Думаю, лучше позвать маму.
Отец наверняка решил, что я чокнутый - только что хлюпал носом, а теперь хохочу как сумасшедший. Он встает - наверняка с облегчением, что появился повод отделаться от меня, - и я понимаю, почему отец кажется мне знакомым. Не потому, что у нас с ним есть что-то общее, тем более один генетический код. Нет, дело в том, что он явно испытывает дискомфорт от общения, не смотрит мне в глаза, избегает физического контакта и этим сильно напоминает мне брата.
С мамой я не разговариваю всю дорогу, пока отец везет нас в аэропорт. Не говорю ни слова, когда он дает ей чек, а она смотрит на написанное там число и не может ничего сказать.
- Просто возьми, - говорит отец. - Я хотел бы… хотел бы быть с ним.
Это только слова. На самом деле он хотел бы быть на это способным, но мама, похоже, все понимает, и деньги, которые он дал, помогут. Она быстро обнимает его на прощание. Я же протягиваю ему руку. Дважды одну и ту же ошибку не допущу.
Мы не разговариваем, пока ждем посадку, когда садимся в самолет и во время взлета. Наконец пилот сообщает по громкой связи, на какой высоте мы летим, тогда я поворачиваюсь к матери и говорю:
- Прости. Я виноват.
Она листает журнал из кармашка на спинке сиденья.
- Знаю.
- Мне очень жаль.
- Не сомневаюсь.
- Что я взял деньги с твоей кредитки. И вообще…
- И ты вернешь мне деньги за билеты, за обратные тоже, даже если это будет тянуться до твоих пятидесяти шести лет, - говорит мама.
Мимо проходит стюардесса и спрашивает, не хочет ли кто-нибудь приобрести прохладительные напитки. Мама поднимает руку, спрашивая меня:
- Что ты хочешь?
- Томатный сок.
- А я буду джин с тоником, - говорит она стюардессе.
- Правда? - Я и не знал, что мама пьет джин.
Она вздыхает:
- В трудные времена нужны серьезные меры, Тэо, - потом смотрит на меня. Лоб ее задумчиво наморщен. - Когда мы с тобой в последний раз были одни, вот как сейчас?
- Гм… - мычу я. - Никогда?
- Пожалуй, - произносит мама, обдумывая мои слова.
Стюардесса приносит нам напитки.
- Прошу вас, - чирикает она. - Вы летите в Лос-Анджелес или с пересадкой на Гавайи?
- Хотелось бы, - говорит мама, откручивает крышку с бутылочки, и та издает вздох.
- Как всем нам, - со смехом произносит стюардесса и идет дальше по проходу.
Страница журнала, на которой остановилась мама, посвящена туристическим поездкам на Гавайи или в какие-то похожие тропики.
- Может, останемся в самолете и полетим туда? - предлагаю я.
Она смеется:
- По праву сквоттеров. Простите, сэр, мы не освобождаем места пятнадцать «А» и «Б».
- К обеду мы могли бы сидеть на пляже.
- Загорать, - размышляет вслух мама.
- Пить «Пина коладу», - подхватываю я.
Мама вскидывает бровь:
- Ты - безалкогольную.
Повисает пауза. Мы оба представляем жизнь, которая никогда не будет нашей.
- Может быть, - говорю я еще через мгновение, - возьмем с собой Джейкоба. Он любит кокосы.
Этого никогда не случится. Мой брат не сядет в самолет; у него произойдет самый жуткий нервный срыв еще до того, как он ступит на борт. А на гребной лодке до Гавайев не доберешься. Не говоря уже о том, что у нас совершенно нет денег. Но все же.
Мама кладет голову мне на плечо. Ощущение странное, как будто это я о ней забочусь, а не наоборот. Хотя я ведь уже выше ее и продолжаю расти.
- Давай так и сделаем, - соглашается мама, как будто такое возможно.
Джейкоб
Я знаю анекдот:
Два кекса сидят в духовке.
Один говорит: «Вау, тут так жарко».
Другой подскакивает и кричит: «Вот те на! Говорящий кекс!»
Это смешно, потому что:
1. Кексы не разговаривают.
2. Я достаточно разумен, чтобы понимать это. Что бы там ни думали моя мать, Оливер и практически все психиатры Вермонта, я ни разу в жизни не разговаривал с кексом.
3. Это было бы так банально.
4. Вы тоже поняли шутку, да?
Мама обещала, что будет говорить с доктором Ньюком полчаса, но прошло уже сорок две минуты, а она так и не вышла из кабинета в приемную.
Мы здесь, потому что Оливер сказал: так надо. Хотя ему и удалось добиться всех этих особых условий для меня в суде, они помогут ему ссылаться на невменяемость при защите и убедить присяжных (не спрашивайте меня как - невменяемость вовсе не то же самое, что инвалидность или чудаковатость), очевидно, нам придется встретиться еще и с психиатром, которого нашел Оливер и который должен будет сказать присяжным, что меня нужно отпустить из-за синдрома Аспергера.
Наконец, когда прошло уже на шестнадцать минут больше времени, чем обещала мама, когда я начал немного потеть и во рту у меня пересохло от мыслей: вдруг мама забыла обо мне и я застряну в этой комнате ожидания навечно, - доктор Ньюком открывает дверь и с улыбкой произносит:
- Джейкоб? Не хочешь ли зайти?
Это очень высокая женщина с еще более высокой башней из волос на голове и кожей гладкой и блестящей, как темный шоколад. Зубы у нее сияют, как фары, и я невольно цепляюсь за них взглядом. Мамы в кабинете нет. Я чувствую, как в горле у меня зарождается мычание.
- А где моя мама? - спрашиваю я. - Она сказала, что придет через полчаса, а прошло уже сорок семь минут.
- Мы проговорили немного дольше, чем я рассчитывала. Твоя мама вышла через заднюю дверь и ждет тебя снаружи, - отвечает доктор Ньюком, как будто читает мои мысли. - Знаешь, Джейкоб, мы очень мило побеседовали с твоей мамой. И доктором Мурано.
Она садится и предлагает мне сесть напротив. Кресло обтянуто тканью с полосками, как на шкуре у зебры, что мне не очень нравится. Этот орнамент вообще вызывает у меня замешательство. Глядя на зебру, я никак не могу решить, она черная в белую полоску или белая в черную, и это меня раздражает.
- Я должна побеседовать с тобой. И представить отчет в суд, то есть то, что ты скажешь здесь, не будет конфиденциальным. Ты понимаешь, что это значит?
- Предназначенным для сохранения в тайне, - выдаю я словарное определение и хмурюсь. - Но вы же врач?
- Да. Психиатр, как доктор Мурано.
- Тогда то, что я скажу вам, в приоритете, - говорю я. - Существует конфиденциальность отношений между врачом и пациентом.
- Это особый случай, из-за судебного процесса, и я открою другим людям то, что ты скажешь.
Теперь грядущая процедура выглядит еще хуже - мне не только придется общаться с незнакомым психиатром, так она еще растрезвонит всему свету, о чем мы говорили.
- Тогда я лучше пообщаюсь с доктором Мун. Она никому не раскрывает моих секретов.
- Боюсь, это невозможно, - отвечает доктор Ньюком и пристально вглядывается в меня. - А у тебя есть секреты?
- У всех есть секреты.
- Тебе бывает тяжело оттого, что у тебя есть секреты?
Я сижу на краешке кресла, выпрямив спину, чтобы не прикасаться к сумасшедшей зигзагообразной ткани.
- Иногда - да.
Доктор Ньюком закидывает ногу на ногу. Ноги у нее длинные, как у жирафа. Жирафы и зебры. А я слон, который ничего не забывает.
- Ты понимаешь, что твой поступок с точки зрения закона неправилен?
- У закона нет зрения, - говорю я ей. - У него есть суды и судьи, свидетели и присяжные, но зрения нет.
Про себя я удивляюсь, где только Оливер откопал эту тетку? Честно.
- Ты понимаешь, что поступил неправильно?
Я качаю головой:
- Я все сделал правильно.
- Почему это было правильно?
- Я выполнял правила.
- Какие правила?
Можно было бы объяснить ей, но она расскажет другим людям, и тогда не у меня одного будут проблемы. Но я понимаю: она ждет объяснений; подается вперед, я отшатываюсь назад и вжимаюсь в кресло, то есть прикасаюсь к зебриным полоскам, но это худшее из двух зол.
- «Я вижу мертвецов». - (Доктор Ньюком молча пялится на меня.) - Это из «Шестого чувства», - поясняю я.
- Да, я знаю, - говорит она и склоняет голову набок. - Ты веришь в Бога, Джейкоб?
- Мы не ходим в церковь. Мама говорит, что религия - корень всех зол.
- Я не спрашивала, что думает о религии твоя мама. Я спрашивала, что думаешь ты.
- Я об этом не думаю.
- Эти правила, о которых ты упомянул, - говорит доктор Ньюком.
Мы что, сменили тему?
- Ты знаешь, что существуют правила, запрещающие убивать людей?
- Да.
- Хорошо. Ты считаешь, убить кого-то - это неправильно? - спрашивает доктор Ньюком.
Разумеется, да. Но я не могу так сказать. Потому что признание этого правила верным нарушит другое. Я встаю и начинаю ходить по кабинету, пружиня на пальцах ног, иногда это помогает мне встряхнуться и синхронизировать мозг и тело.
Но я ничего не отвечаю.
Доктор Ньюком не сдается.
- Когда ты был в доме Джесс в день ее смерти, ты понимал, что убивать людей - это неправильно?
- «Я не ветреница, - цитирую я. - Меня такой нарисовали»[29 - Цитата из фильма «Кто подставил кролика Роджера».].
- Мне нужен твой ответ, Джейкоб. В тот день, когда ты пришел в дом к Джесс, у тебя было чувство, что ты делаешь что-то неправильное?
- Нет, - мгновенно отвечаю я. - Я выполнял правила.
- Почему ты передвинул тело Джесс? - спрашивает она.
- Я устраивал сцену на месте преступления.
- Почему ты убрал в доме и уничтожил улики?
- Потому что мы должны убирать за собой.
Доктор Ньюком записывает что-то в блокноте.
- За несколько дней до того, как Джесс умерла, ты поссорился с ней во время занятия, верно?
- Да.
- Что она сказала тебе в тот день?
- Уйди с глаз моих.
- Но ты все равно пошел к ней домой во вторник?
- Да, - киваю я. - У нас было назначено занятие.
- Джесс явно обиделась на тебя. Почему ты пошел к ней?
- Люди постоянно говорят неправильные вещи. - Я пожимаю плечами. - Когда Тэо говорит мне «сбавь обороты», это означает «успокойся», а не «сбрось скорость». Я решил, Джесс делает то же самое.
- Как ты реагировал на ответы жертвы?
Я качаю головой:
- Не понимаю, о чем вы говорите.
- Придя в дом Джесс, ты кричал на нее?
В какой-то момент я наклонился над ней и прокричал прямо ей в лицо: «Вставай!»
- Да, - говорю я. - Но она мне не ответила.
- Ты понимаешь, что Джесс никогда не вернется?
Конечно, я это понимаю. Я мог бы сказать доктору Ньюком пару-тройку вещей по поводу разложения тел.
- Да.
- Ты думаешь, Джесс была напугана в тот день?
- Я не знаю.
- Как, по-твоему, ты чувствовал бы себя, если бы был жертвой?
Пару секунд я обдумываю вопрос, а потом отвечаю:
- Мертвым.
Оливер
За три недели до начала процесса мы приступаем к отбору присяжных. Вы, наверное, думаете, что в наши дни, когда диагноз «аутизм» ставят довольно часто, найти присяжных из таких людей, как Джейкоб, или хотя бы родителей, у которых дети - аутисты, не так уж сложно. Однако двое кандидатов в присяжные из первой созванной для отбора группы, у которых имелись дети-аутисты, были забракованы Хелен: она использовала свою тактику безапелляционных заявлений, чтобы устранить их из списка.
В перерывах я получаю отчеты доктора Ньюком и доктора Кона, двух психиатров, которые встречались с Джейкобом. Неудивительно, что доктор Кон нашел Джейкоба вполне здравомыслящим. Психиатр, работающий на штат, и тостер признал бы здравомыслящим. А доктор Ньюком пришла к выводу, что в момент совершения преступления Джейкоб был невменяемым.
Несмотря на это, отчет доктора Ньюком мне мало чем поможет. В нем Джейкоб отвечает на вопросы как робот. Присяжные, может, и хотят быть справедливыми, но, когда дело доходит до вынесения вердикта, первостепенное значение у них приобретает интуиция, внутреннее чутье по отношению к обвиняемому. А значит, я костьми лягу, чтобы Джейкоб заочно вызвал у них как можно больше симпатии, раз у меня нет намерения вызывать его к барьеру для дачи показаний. С его отсутствием выраженных эмоций, бегающими глазами, нервными тиками - это было бы катастрофой.
За неделю до начала процесса я берусь готовить Джейкоба к суду. Подъезжаю к дому Хантов. Тор выскакивает из машины и, виляя хвостом, несется к двери. Пес привязался к Тэо до такой степени, что иногда я задумываюсь, не оставить ли его, свернувшегося калачиком, ночевать на постели Тэо, раз уж он, похоже, чувствует себя здесь как дома. Да и Бог знает: Тэо нужна компания. После его «бегства» через всю страну он «отстранен от полетов» лет до тридцати, хотя я продолжаю твердить ему, что, вероятно, найду повод подать апелляцию.
Я стучу, но никто не отвечает. По привычке вхожу сам, Тор быстро взбегает по лестнице.
- Привет! - кричу я, и появляется улыбающаяся Эмма.
- Вы как раз вовремя, - говорит она.
- Для чего?
- Джейкоб получил сто баллов за тест по математике, и в награду я разрешила ему устроить сцену с места преступления.
- Жуть какая.
- Просто еще один день моей жизни, - говорит Эмма.
- Готово! - кричит сверху Джейкоб.
Я иду за Эммой, но, вместо того чтобы направиться в комнату Джейкоба, мы двигаемся в ванную. Она открывает дверь, я тут же рыгаю и зажимаю ладонью рот.
- Что… что это такое? - с трудом выговариваю я.
Повсюду кровь. Я как будто попал в логово серийного убийцы. Длинная, изогнутая аркой кровавая полоса тянется вдоль стенки душевой кабинки, зеркало и раковина почти полностью залиты кровью. Эмма бросает взгляд на мое лицо и начинает хохотать:
- Успокойтесь, Оливер! Это всего лишь кукурузный сироп.
Она тянется к зеркалу, проводит по нему пальцем и подносит его к моим губам.
Мне не удержаться от искушения лизнуть его. Да, это кукурузный сироп, с красным красителем наверное.
- Не порти мне место преступления, мам, - ворчит Джейкоб. - Значит, ты помнишь, что хвост пятна крови обычно направлен в ту сторону, куда кровь текла…
Вдруг я вижу Джесс Огилви, стоящую в душе, и Джейкоба напротив нее, там, где сейчас Эмма.
- Я тебе подскажу, - говорит он матери. - Жертва была прямо здесь. - Он указывает на коврик между душевой кабинкой и зеркалом над раковиной.
Легко могу представить, как Джейкоб, смочив тряпку отбеливателем, вытирает зеркало и ванну в доме Джесс.
- Почему в ванной? - спрашиваю я. - Джейкоб, почему ты устроил сцену преступления здесь?
Этих слов достаточно, чтобы Эмма поняла причину моего глубокого потрясения.
- О боже! - Она поворачивается ко мне. - Я не подумала… Не поняла…
- Кровь сильно разбрызгивается, - говорит Джейкоб, которому явно не по себе. - Я подумал, мама будет меньше ругаться, если я сделаю это в ванной.
Строчка из отчета доктора Ньюком всплывает у меня в голове: «Я выполнял правила».
- Убери тут все, - говорю я и выхожу.
- Новые правила, - объявляю я, когда мы втроем сидим за столом на кухне. - Первое и главное: больше не разыгрывать сцены с места преступления.
- Почему? - обиженно спрашивает Джейкоб.
- Ты скажи мне, Джейк. Тебя судят за убийство. Думаешь, это очень умно - устраивать фальшивую сцену убийства за неделю до суда? Ты уверен, что соседи не подглядывают за тобой сквозь щели между занавесками?..
- А) наши соседи слишком далеко, им ничего не видно в окна, и б) сцена наверху в ванной не имела ничего общего с тем, что было в доме Джесс. Эта демонстрировала артериальное кровотечение в д?ше и рисунок брызг крови на зеркале от ножевого удара, полученного жертвой со спины. А у Джесс…
- Не хочу ничего слышать, - перебиваю его я, затыкая уши.
Стоит мне только подумать, что шанс спасти Джейкоба есть, как мой подзащитный вытворяет что-нибудь вроде этого. К несчастью, меня бросает от мысли, что такое поведение лишь подкрепляет мою линию защиты (разве можно не считать его сумасшедшим после только что виденного мною?), к соображениям, что подобные выходки вызовут отвращение у присяжных. В конце концов, Джейкоб не разговаривает с воображаемыми гигантскими кроликами, а притворяется, что убил кого-то. На мой взгляд, это крайне подозрительно. Как будто он практикуется, чтобы потом, в реальности, не оплошать.
- Правило второе: в суде ты должен выполнять все точно так, как я скажу.
- Я был в суде уже раз десять, - отвечает Джейкоб. - Думаю, я справлюсь.
Эмма качает головой и тихо говорит:
- Слушайся его. Оливер сейчас главный.
- Перед каждым заходом в зал суда я буду давать тебе блок листков для заметок, - говорю я ему. - Если нужен перерыв, ты даешь мне один из них.
- Какой?
- Любой. Но ты делаешь это только в том случае, когда тебе нужен перерыв. Кроме того, я дам тебе блокнот с ручкой и хочу, чтобы ты вел в нем записи, как делаешь во время просмотра «Борцов с преступностью».
- Но в этом зале суда ничего интересного не происходит…
- Джейкоб, - спокойно говорю я ему, - там будет решаться твоя судьба. Правило третье: ты не можешь разговаривать ни с кем. Даже с матерью. А вы, - я поворачиваюсь к Эмме, - не можете говорить ему, что он должен чувствовать, как реагировать, выглядеть или действовать. Все фразы, которыми вы обмениваетесь во время заседания, будут прочитаны прокурором и судьей. Я не хочу, чтобы вы даже обсуждали погоду, потому что это тоже будет интерпретировано, и, если вы сделаете что-нибудь подозрительное, вас сразу удалят из-за стола защиты. Хотите, можете написать: «Дыши» - это нормально. Или: «Все хорошо, не волнуйся». Но только такие вещи. Я хочу, чтобы вы это поняли.
Эмма прикасается к руке Джейкоба:
- Ты понимаешь?
- Да, - говорит он. - Могу я теперь уйти? Вы представляете, как трудно оттирать кукурузный сироп от стен, когда он засохнет?
Я не обращаю на него внимания.
- Правило четвертое: ты наденешь рубашку и галстук, и я не хочу слышать, что у тебя нет на них денег, это просто не обсуждается. Эмма…
- Никаких пуговиц, - заявляет Джейкоб тоном, не допускающим возражений.
- Почему?
- От них у меня странное ощущение на груди.
- Хорошо, - говорю я. - Как насчет водолазки?
- Могу я надеть свою счастливую зеленую толстовку? - спрашивает Джейкоб. - Я носил ее, когда сдавал экзамен и получил восемьсот баллов за математику.
- Давай пойдем к твоему шкафу и подберем там что-нибудь, - предлагает Эмма, и мы втроем топаем наверх, на этот раз в комнату Джейкоба. Я старательно не заглядываю в ванную, когда мы проходим мимо.
Хотя дымовая камера Джейкоба изъята полицией в качестве улики, он соорудил новую из перевернутого ящика для цветов. Ящик не прозрачный, как аквариум, но, вероятно, уже задействован в работе, так как я чувствую запах клея. Эмма распахивает дверцу шкафа.
Если бы я не видел этого собственными глазами, то никогда не поверил бы. Рассортированные по цветам, вещи Джейкоба висят на вешалках, не касаясь друг друга. Джинсы и брюки в синей зоне; радуга футболок с длинным и коротким рукавом. И да, на своем законном месте находится счастливая зеленая толстовка. В такой только на гей-парад идти.
Есть тонкая грань между тем, чтобы выглядеть в суде невменяемым и проявлять неуважение к суду. Я вздыхаю, изыскивая способ, как объяснить это клиенту, для которого нет ничего важнее ощущения, что планка с пуговицами касается его кожи.
- Джейкоб, - говорю я, - тебе придется надеть рубашку с воротником. И галстук. Прости, но все это никуда не годится.
- Какое отношение имеет мой внешний вид к тому, что вы скажете присяжным правду?
- Дело в том, что они будут видеть тебя, - отвечаю я. - Поэтому важно, чтобы ты произвел хорошее первое впечатление.
Джейкоб отворачивается:
- Я им все равно не понравлюсь. Я никому не нравлюсь.
В его тоне не слышно жалости к себе. Он просто сообщает мне факт, объясняет, как устроен мир.
Когда Джейкоб уходит наводить порядок, я вспоминаю, что со мной в комнате находится Эмма.
- Ванная. Я… я не знаю, что сказать. - Она опускается на кровать Джейкоба. - Он все время делает это - устраивает сцены с места преступления, чтобы я разгадывала. Для него это радость.
- Ну… есть большая разница между использованием бутылки кукурузного сиропа, чтобы позабавиться, и использованием для той же цели человека. Я не хочу, чтобы присяжные задавались вопросом: насколько далеко одно отстоит от другого?
- Вы нервничаете? - спрашивает Эмма, поворачиваясь ко мне.
Я киваю. Может, мне не стоит признаваться в этом, но я не могу удержаться.
- Могу я спросить вас кое о чем?
- Конечно, - говорю я. - Спрашивайте.
- Вы верите, что он убил Джесс?
- Я уже говорил вам, для присяжных это не важно, мы применим тактику защиты, которая, скорее всего…
- Я спрашиваю вас не как адвоката Джейкоба, - перебивает меня Эмма. - А как моего друга.
Я втягиваю в себя воздух:
- Не знаю. Если он это сделал, то наверняка ненамеренно.
Эмма складывает на груди руки:
- Я все думаю, если бы мы могли заставить полицию заново открыть дело и получше приглядеться к парню Джесс…
- Полиция считает, что убийца найден, основываясь на уликах, - говорю я. - Если бы дело обстояло иначе, мы не шли бы в среду в суд. Прокурор считает, что у нее хватит доказательств, чтобы склонить присяжных на свою сторону. Но, Эмма, я постараюсь не допустить этого.
- Мне нужно признаться вам кое в чем, - говорит Эмма. - Когда мы ходили к доктору Ньюком… Планировалось, что я буду говорить с ней полчаса. Я сказала Джейкобу, что это займет тридцать минут. А потом специально говорила на пятнадцать минут дольше. Я хотела, чтобы Джейкоб занервничал из-за моей задержки. Хотела, чтобы к моменту встречи с врачом он весь издергался и она могла написать в отчете для суда о том, как он вел себя. - Глаза у Эммы темные и пустые. - Какая мать способна на такое?
Я смотрю на нее:
- Которая пытается спасти своего сына от тюрьмы.
Эмма зябко поеживается. Идет к окну, растирая руки, хотя в комнате определенно жарко.
- Я найду ему рубашку с воротником, - обещает она. - Но надевать ее на него придется вам.
Дело 9
Пижамная игра
Рано утром 17 февраля 1970 года служащие гарнизона Форт-Брэгг в Северной Калифорнии ответили на звонок армейского врача Джеффри Макдональда. Они приехали к нему домой и нашли его беременную жену Колетт и двух малолетних дочерей мертвыми, со множеством колотых ран. Колетт получила тридцать семь ударов ножом и ледорубом; ее тело было накрыто разорванным верхом от пижамы Макдональда. На спинке кровати кровью было написано: «Свинья». Сам Макдональд имел незначительные ранения и находился рядом с женой. Он сказал, что подвергся нападению троих мужчин и женщины в белой шляпе, которые скандировали: «Кислота - это клево, убей свиней!» Когда мужчины напали на него, по словам Макдональда, он натянул на голову верх от пижамы и использовал его, чтобы защититься от ударов ледорубом. Потом он потерял сознание.
Армейские не поверили Макдональду. В гостиной, например, не было следов борьбы, за исключением опрокинутого столика и перевернутого горшка с цветком. Волокна от разодранной пижамы были обнаружены не в той комнате, где произошло нападение, а в спальнях дочерей Макдональда. Они рассудили, что Макдональд убил свою жену и дочерей, а затем попытался скрыть убийство, пользуясь примерами из статьи про семью Мэнсон; журнал с ней нашли в гостиной. Военные бросили разбираться в этом деле из-за низкого уровня техники следственных действий, и Макдональд был с почетом отправлен в отставку.
В 1979 году дело Макдональда рассматривалось в гражданском суде. Криминалист пришел к заключению, что в пижаме доктора, которую он якобы использовал для защиты от нападавших, имелось сорок восемь ровных круглых отверстий, слишком аккуратных, чтобы возникнуть в результате жестокого избиения. Такие дыры могли появиться в ткани только в том случае, если рубашка от пижамы была неподвижна, а это крайне маловероятно, если Макдональд отбивался от людей, бросавшихся на него с колющим оружием. Криминалист также показал, как при складывании пижамы определенным образом эти сорок восемь дырок могли появиться после двадцати одного удара - ровно столько раз ударили ледорубом Колетт Макдональд. Дыры на пижаме совпадали с ранами на ее теле, и это доказывало, что верх от пижамы положили на нее до того, как она была убита, и эта вещь вовсе не использовалась для самозащиты Макдональдом. Его осудили на пожизненное заключение за три убийства, и он до сих пор утверждает, что невиновен.
Тэо
Не впервые мне приходится насильно заталкивать брата в костюм с галстуком.
- Господи, Джейкоб, прекрати, пока ты не поставил мне фингал, - бормочу я, сидя на нем верхом и держа его руки прижатыми к полу над головой.
Джейкоб извивается, как выброшенная на берег рыба. Мама изо всех сил старается завязать на нем галстук, но Джейкоб бьется в конвульсиях, так что это практически бесполезно.
- Тебе и правда нужно застегнуть ее? - кричу я, но едва ли она меня слышит.
Джейкоб победил нас в децибелах. Могу поспорить, его вопли разносятся по всей округе; можно только гадать, что думают соседи. Может быть, что мы тычем ему иглы в глазные яблоки.
Маме удается застегнуть одну из крошечных пуговок, которыми воротник пристегивается к рубашке, до того, как Джейкоб ухитряется хватануть ее зубами за руку. Мама тихо вскрикивает и отдергивает пальцы от его шеи. Вторая пуговка остается незастегнутой.
- Хватит, и так хорошо, - говорит мама, когда появляется Оливер.
Он приехал отвезти нас в суд. Сегодня первый день процесса.
- Я стучал, - говорит наш адвокат.
Очевидно, мы не услышали.
- Вы рано, - отвечает ему мама; она все еще в халате.
- Ну дайте мне взглянуть на конечный продукт, - говорит Оливер, и мы с мамой отступаем от Джейкоба.
Оливер долго смотрит на него и спрашивает:
- Что это такое, черт подери?!
Ладно, я согласен, Джейкоб не получит премию в области моды, но он в пиджаке и галстуке, а таков был заданный критерий. На нем рубашка из полиэстера цвета яичного желтка, которую мама нашла в магазине распродаж. Бледно-желтая рубашка с мягким золотистым вязаным галстуком.
- Он выглядит как сутенер, - говорит Оливер.
Мама поджимает губы:
- Сегодня Желтая Среда.
- Мне плевать, даже если это воскресенье в горошек! - резко бросает Оливер. - И присяжным тоже. Так мог бы одеться на вечеринку Элтон Джон, Эмма, а не обвиняемый на суд.
- Это был компромисс, - не сдается мама.
Оливер проводит рукой по лицу:
- Разве мы не сошлись на синем блейзере?
- Синие дни - пятницы, - говорит Джейкоб. - Тогда я его и надену.
- И по счастливой случайности сегодня ты тоже его наденешь, - заявляет Оливер и смотрит на меня. - Я хочу, чтобы ты помог мне, пока твоя мама пойдет и переоденется.
- Но…
- Эмма, у меня сейчас нет времени спорить, - заявляет Оливер.
Мама собирается надеть очень простую темно-серую юбку и синий свитер. Я присутствовал, когда Оливер перебирал вещи в ее шкафу, давая волю сидящей в нем Хайди Клум, и выбрал то, что, по его словам, будет «строго и консервативно».
Сердито пыхтя, мама выходит из комнаты Джейкоба. Я складываю на груди руки:
- Я только что запихнул его в эту одежду. И не собираюсь вытряхивать его оттуда.
Оливер пожимает плечами:
- Джейкоб, снимай это!
- С удовольствием! - восклицает мой брат и срывает с себя все за несколько секунд.
Оливер не сбавляет темпа.
- Возьми рубашку в тонкую полоску, блейзер и красный галстук, - распоряжается он, с прищуром заглядывая в открытый шкаф Джейкоба.
Как только я приношу одежду, Джейкоб косится на нее - такой стиль он ненавидит, к тому же цвет не тот - и издает вопль, от которого в жилах стынет кровь.
- Во дает, - бормочет Оливер.
Я беру руки Джейкоба и снова прижимаю их у него над головой.
- Ты еще ничего не видел, - говорю я.
В последний раз мне приходилось запихивать брата в костюм с галстуком, когда мы ехали на похороны деда. Мама в тот день была сама не своя, может быть, поэтому Джейкоб не устроил такого скандала из-за одежды, как сегодня. Ни у меня, ни у него не было костюма с галстуком, поэтому мама позаимствовала их у мужа соседки. Мы тогда были младше, и пиджаки болтались на нас обоих. Мы сидели в комнате, где стоял гроб, утопая в своих костюмах, как будто уменьшились в размерах с тех пор, как нас постигло горе.
Деда я, вообще-то, мало знал. Он находился в доме престарелых с тех пор, как умерла бабушка, и мама возила нас навещать его два раза в год. Там пахло мочой, и я страшно пугался стариков в креслах-каталках, у которых кожа на костлявых коленках и костяшках пальцев была туго натянута и сильно блестела. Одно хорошее воспоминание о деде у меня все-таки сохранилось: я еще совсем маленький сижу у него на руках, а он вынимает у меня из уха четвертак. От деда пахнет виски, и его седые волосы, когда я к ним прикасаюсь, жесткие, как губка из тонких металлических нитей для чистки посуды.
Но вот он мертв, и я вроде бы должен что-то чувствовать… потому что в противном случае я буду не лучше Джейкоба.
Мама предоставила нас самим себе и нашим телефонам, пока принимала соболезнования от людей, которых даже по именам не знала. Я сидел рядом с Джейкобом, а он смотрел прямо перед собой и не отрывал глаз от гроба. Гроб был черный и стоял на красивых козлах, накрытых красным бархатом.
- Джейкоб, - прошептал я, - как ты думаешь, что будет потом?
- Когда - потом?
- Ну потом. После смерти. По-твоему, ты все равно отправишься на небо, даже если никогда не ходил в церковь? - Я ненадолго задумался. - И как тебе кажется, ты узнаешь людей там, на небесах, или это как перейти в новую школу и начать все заново?
Джейкоб посмотрел на меня:
- После смерти ты разложишься. Каллифориды прилетят на тело через несколько минут после смерти. Мясные мухи откладывают яйца в открытые раны или естественные полости еще до смерти, а их личинки вылупятся через двадцать четыре часа. Так что, хотя личинки не могут жить под землей, они могут быть погребены заживо вместе с трупом и делать свое дело внутри гроба.
У меня отпала челюсть.
- Что? - с вызовом спросил Джейкоб. - Ты думаешь, бальзамировка сохраняется навечно?
Больше я вопросов ему не задавал.
Наконец Джейкоб облачен в новый костюм, я оставляю Оливера устранять побочные эффекты и иду в спальню к маме.
Она не отвечает на мой стук, поэтому я приоткрываю дверь и заглядываю внутрь.
- Входи! - кричит она мне от шкафа.
- Мам… - говорю я и сажусь на ее кровать.
- Джейкоб одет? - Она высовывает голову из-за дверцы.
- Вполне. - Я дергаю торчащую из покрывала нитку.
Сколько лет мы прожили в этом доме, а мама всегда спала на левой стороне кровати. Можно было подумать, что она расширит свои владения и займет всю постель, но нет. Она как будто продолжает ждать, что кто-то заберется с другой стороны.
- Мам… - повторяю я. - Мне нужно поговорить с тобой.
- Конечно, малыш. Выкладывай, - говорит она, а потом: - Черт, где же мои черные туфли?
- Это важно. Это касается Джейкоба.
Мама отходит от шкафа и садится рядом со мной на кровать.
- Ох, Тэо, - вздыхает она. - Я тоже боюсь.
- Да я не о том…
- Мы сделаем это так, как всегда делали то, что касается Джейкоба. Вместе.
Она крепко сжимает мою руку, но мне от этого становится только хуже: я понимаю, что не скажу ей того, что хочу сказать, что мне нужно ей сказать.
- Как я выгляжу? - спрашивает мама, отодвигаясь от меня.
Только сейчас я замечаю, что на ней надето. Не консервативная юбка, синий свитер и нитка жемчуга, выбранные для нее Оливером, а совершенно не соответствующее сезону ярко-желтое летнее платье. Мама улыбается мне и говорит:
- Сегодня Желтая Среда.
Джейкоб
Первая работа, с которой меня выгнали, - это был зоомагазин. Я не стану называть сеть, так как не уверен, можно ли публиковать такие сведения в печати, у меня и без того хватает проблем с законом, на пожизненный срок потянет. Тем не менее я скажу - объективно, - что был у них лучшим работником и, несмотря на это, меня все равно уволили.
Хотя я, когда кто-нибудь покупал щенка корги, вместе с кормом для собаки предоставлял новым владельцам факты. (Корги - родственники такс! Название породы - уэльское и означает «карликовая собака»!)
Хотя я не воровал из кассы, как один из моих коллег.
Хотя я не заложил этого коллегу.
Хотя я не грубил покупателям и не отлынивал, когда наступала моя очередь мыть общий туалет.
Мой босс (Алан, который в свои девятнадцать был чрезвычайно конкурентоспособным кандидатом в лидеры) сказал мне, что покупателей не устраивает мой внешний вид.
Нет, у меня не были размазаны под носом сопли. Я не пускал слюни. И брюки не носил спущенными чуть не до колен, как мой коллега, упомянутый выше. Я всего лишь, дамы и господа присяжные, отказывался носить магазинную форму. Это была синяя рубашка. Я надевал ее по пятницам, но, честно говоря, мало мне было возни с пуговицами, так я еще должен был мириться с тем, что цвета выходят на работу в свои выходные дни?
Вообще-то, никто не жаловался. И опознать во мне сотрудника магазина было легко, даже когда я не надевал форму, так как на груди у меня висела бирка размером с голову новорожденного младенца: «ПРИВЕТ, МЕНЯ ЗОВУТ ДЖЕЙКОБ! ЧЕМ ВАМ ПОМОЧЬ?»
Настоящая причина моего увольнения такова: несколько недель Алан принимал мои отговорки по поводу того, почему я не являюсь на работу в форме, если мне не выпадает по расписанию смена в пятницу, а потом наконец я сказал ему, что я аутист и у меня есть проблемы с цветами, не говоря уже о пуговицах. И вот, невзирая на тот факт, что щенки искренне любили меня и я продал их больше любого из сотрудников магазина; несмотря на тот факт, что даже в момент моего увольнения одна из продавщиц строчила эсэмэску своему парню, вместо того чтобы звонить клиенту, а другая флиртовала со Стивом из отдела земноводных - несмотря на все это, я стал козлом отпущения из-за своей ограниченной дееспособности.
Да, я разыграю карту Аспергера.
Мне известно только одно: пока я не сказал Алану, что у меня синдром Аспергера, он охотно принимал мои оправдания, а после этого хотел, чтобы я ушел, и все.
Вот история моей жизни.
Мы едем в суд на машине Оливера. Мама сидит рядом с водителем, а мы с Тэо сзади. Б?льшую часть дороги я смотрю на вещи, которые когда-то были для меня обычными и которых я не видел все то время, пока сидел под домашним арестом. Вот столовая «Колония» с яркой неоновой рекламой: «Ешьте в Колонии». Вот витрина зоомагазина, где я работал, а в ней - гордиев узел щенков. Кинотеатр, в котором у меня выпал первый зуб. Перекресток, где по пути в школу во время ледяного дождя погиб подросток. Плакат у Библейской церкви Рествуда: «Бесплатный кофе! Вечная жизнь! Членство дает привилегии!»
- Ну вот, - говорит Оливер, припарковавшись и выключив двигатель. - Приехали.
Я открываю дверцу и выхожу из машины. Вдруг на меня со всех сторон, как стрелы, обрушиваются тысячи звуков и столько света, что все становится белым. Мне не закрыть одновременно ладонями глаза и уши, где-то в промежутках между криками я слышу свое имя, голоса матери и Оливера. Микрофоны умножаются у меня перед глазами, как раковые клетки, и они приближаются.
Оливер: Черт, нужно было заранее подумать об этом…
Мама: Джейкоб, закрой глаза, детка. Ты меня слышишь? Тэо? Держишь его?
Потом кто-то берет меня под руку, но брат это или какой-то незнакомый человек, который жаждет вскрыть мне вены и выпустить из меня всю кровь, или это те, у которых глаза как фары и рты как пещеры, те, кто хочет разорвать меня на куски и рассовать их по своим карманам и будет рвать и рассовывать, пока от меня не останется пустое место?
И вот я делаю то, что сделал бы любой человек, столкнувшись с толпой диких зверей, клацающих зубами и размахивающих микрофонами: я бегу.
Чувство фантастическое.
Не забудьте, что я сидел в клетке размером двадцать на тридцать футов и в два этажа высотой. Я бегу не так быстро, как мне хотелось бы, потому что на мне ботинки и я от природы неловкий, но мне удается отбежать достаточно далеко, чтобы не слышать больше их голосов. Правда, я теперь ничего не слышу, кроме свистящего в ушах ветра и своего дыхания.
И вдруг меня сбивают с ног.
- Твою мать! - хрипит Оливер. - Я для этого уже староват.
Мне трудно говорить, потому что он навалился на меня всем телом.
- Вам… двадцать восемь… - пыхчу я.
Он скатывается с меня, мгновение мы оба лежим на тротуаре под вывеской: «НЕЭТИЛИРОВАННЫЙ $2.69».
- Прости, - наконец произносит Оливер. - Я должен был это предвидеть. - (Я приподнимаюсь на локтях и гляжу на него.) - Многие люди хотят узнать, чем закончится твое дело. И я должен был тебя к этому подготовить.
- Не хочу возвращаться туда.
- Джейк, судья засадит тебя в тюрьму, если ты не пойдешь.
Я прокручиваю в голове список правил, установленных Оливером для поведения в суде, и удивляюсь про себя, почему те же нормы не введены для журналистов. Очевидно, что, когда микрофон суют прямо в ноздри, это трудно назвать соблюдением правил этикета.
- Мне нужен сенсорный перерыв, - заявляю я.
Это один из приемлемых ответов Оливеру, когда мы в суде.
Он садится и подтягивает колени к груди. К бензоколонке подъезжает машина, вылезший из нее парень подозрительно косится на нас и взмахивает кредитной картой.
- Тогда мы попросим судью дать его, как только войдем. - Оливер склоняет голову набок. - Что ты говоришь, Джейк? Ты готов спорить со мной?
Я поджимаю пальцы внутри ботинок. Повторяю это трижды, потому что тройка - счастливое число, и отвечаю:
- «Люблю запах напалма поутру»[30 - Цитата из фильма «Апокалипсис сегодня».].
Оливер отводит от меня взгляд:
- Я нервничаю.
Не слишком приятно услышать такое от адвоката перед началом процесса, но мне нравится, что Оливер не врет мне.
- Вы говорите правду, - сообщаю ему я.
Это комплимент, но Оливер воспринимает его как указание. Он мнется.
- Я скажу им, почему ты невиновен. - Потом встает, отряхивает брюки. - Так что ты говоришь?
В этой фразе всегда таится подвох. Чаще всего ее произносят, когда вы ни слова не сказали, но, разумеется, как только заявите об этом, окажется, вы что-то сказали.
- Мне снова придется пройти мимо всех этих людей?
- Да, - отвечает Оливер, - но у меня есть идея.
Мы возвращаемся к краю парковки, где нас ждут встревоженные мама и Тэо. Я хочу что-то сказать Оливеру, но забываю перед лицом более неотложной проблемы.
- Закрой глаза, - говорит он мне; я так и делаю.
Потом я чувствую, как Оливер крепко берет меня за правую руку, а мама - за левую. Глаза у меня закрыты, но я слышу гул голосов и, сам того не сознавая, начинаю гудеть горлом.
- Теперь… пой!
- Я пристрелил шерифа… но не его зама… - Я замолкаю. - Все равно слышу их.
Тогда Тэо начинает петь. И Оливер. И мама. Мы вчетвером - парикмахерский квартет[31 - Парикмахерский квартет - явление, возникшее в начале 1900-х гг. в США, когда любители пения, собиравшиеся для репетиций в парикмахерских, стали выступать на улицах; ансамбль состоит из четырех мужских голосов; певцы, как правило, одеты в полосатые жилеты и соломенные шляпы-канотье.], поющий невпопад на ступенях здания суда.
Это работает. Вероятно, окружающие изрядно удивлены нашим вокальным номером. Красное море репортеров расступается, и мы проходим прямо посередине.
Я сильно удивляюсь и некоторое время не могу вспомнить, что застряло у меня костью в горле перед тем, как мы поднялись по ступеням.
1. Я сказал Оливеру фразу, часть словесного уравнения, назовем ее p: «Вы говорите правду».
2. Он ответил q: «Я скажу им, почему ты невиновен».
3. В логическом уравнении этого разговора я сделал вывод, что p и q эквивалентны.
4. Теперь я понимаю, что он не обязательно верный.
До того как мы с Джесс начали работать вместе, я должен был ходить на занятия по социальным навыкам в школе. Там собирались в основном дети, которые, в отличие от меня, не особенно интересовались наукой вступать в общение. Робби был глубокий аутист и б?льшую часть времени выкладывал дорожку из фломастеров по всему классу. Джордан и Ниа числились слабоумными, и с ними занимались отдельно от других детей. Ближе всех ко мне, вероятно, находилась Серафима, хотя у нее был синдром Дауна. Ей так хотелось участвовать в жизни, что она забиралась на колени к незнакомым людям и брала в ладони их лица; такое поведение воспринималось как милая шалость, когда девочке было шесть лет, но в шестнадцать на это уже смотрели совсем по-другому.
Луиза, наша учительница, устраивала всевозможные игры, в которых мы должны были участвовать, - ролевые и прочие. Мы учились приветствовать друг друга, как будто не просидели в одном классе последние полчаса. Соревновались, кто дольше сможет поддерживать контакт глазами. Однажды Луиза завела таймер в виде яйца с целью давать нам сигнал, когда нужно прекращать разговор на заданную тему, чтобы кто-то еще мог вступить в беседу, но это быстро прекратилось, так как Робби слетел с орбиты после первого же звонка.
Каждый день занятие заканчивалось общим кругом: мы делали комплименты сидящему рядом ребенку. Робби всегда говорил одно и то же, не важно, кто был его соседом: «Мне нравятся водяные черепахи».
И это была правда. Робби знал о них больше, чем любой другой человек, с которым я встречался и, может быть, встречусь в будущем; если бы не Робби, я до сих пор путал бы их с коробчатыми.
Джордан и Ниа всегда делали комплименты, имевшие отношение к внешности: «Мне нравится, что ты причесываешь волосы», «Мне нравится твоя красная юбка».
Однажды Серафима сказала, что ей понравилось, как я рассказывал про митохондриальную ДНК. А я повернулся к ней и ответил: «Мне не нравится, что ты соврала», так как в тот день она использовала условный сигнал - жест рукой с поднятыми вверх буквой «V» средним и указательным пальцами, - давая знать учительнице, что она устала обсуждать эту тему, хотя я еще даже не добрался до объяснения того, как все люди связаны в этом мире.
Тогда Луиза позвонила моей матери, и та нашла Джесс.
С ней я тоже отрабатывал комплименты, но это было другое. Во-первых, мне действительно хотелось говорить их Джесс. Мне нравились ее волосы, похожие на шелковистые волокна, которые ты снимаешь с початка кукурузы, прежде чем положить его в воду, и как она рисовала смайлики на боковинах белых подошв своих кроссовок. И когда я без конца рассказывал ей про криминалистику, Джесс не поднимала вверх два пальца буквой «V», а задавала все новые вопросы.
Она как будто таким образом лучше узнавала меня - через то, как у меня голова устроена. Это напоминало движение по лабиринту: нужно проследить все изгибы и повороты, чтобы понять, откуда я начал, и меня удивляло, что Джесс охотно тратила на это время. Наверное, я не придавал особого значения тому, что моя мама платила ей за встречи со мной, по крайней мере, пока этот идиот Марк Магуайр не сказал так в пиццерии. Но все равно непохоже было, что она сидит и считает минуты, сколько еще ей терпеть мое общество. Вы бы сами это поняли, если бы увидели ее.
Больше всего мне нравились занятия с Джесс, когда мы учились приглашать девушку на танец. Мы сидели в кафе «У Венди», потому что шел дождь и он застал нас врасплох. Пока он не прекратится, Джесс решила перекусить, хотя в таких кафе мало еды без глютена и казеина. Я заказал две печеные картофелины и салат без заправки, а Джесс взяла чизбургер.
- Тебе нельзя даже картошку фри?
- Не-а, - сказал я. - Все дело в соусах и масле, на котором ее жарят. Из всех закусочных безглютеновая картошка фри есть только в «Хутерс».
Джесс засмеялась:
- Да, я не поведу тебя туда. - Она посмотрела на мой печеный картофель без соуса, на салат без заправки. - Тебе нельзя даже немного сливочного масла?
- Нет, только соевое. - Я пожал плечами. - К этому привыкаешь.
- Значит, для тебя это… - Джесс повертела в руках чизбургер, - поцелуй смерти?
Я почувствовал, что заливаюсь краской. О чем она говорила, мне было непонятно, но, услышав от нее слово «поцелуй», я сразу ощутил, будто не кружок огурца съел, а бабочку проглотил.
- Это вроде как аллергия.
- А что случится, если ты его съешь?
- Не знаю. Буду легче расстраиваться, наверное. Диета просто работает почему-то.
Джесс посмотрела на булочку и сняла с нее зернышко.
- Может, мне тоже завязать с этим.
- Тебя ничто не расстраивает.
- Мало же ты меня знаешь, - ответила Джесс, потом встряхнула головой и вернулась к теме дня. - Ну давай. Приглашай меня.
- Гм… - промычал я, глядя на свою картошку, - так ты хочешь потанцевать со мной?
- Нет, - ровным голосом произнесла Джесс. - Тебе нужно постараться и как-то заинтересовать меня.
- Я… гм… я хочу потанцевать, и, раз уж ты тоже здесь…
- Бла-бла-бла, - перебила она.
Я заставил себя посмотреть ей в глаза:
- Кажется, ты единственная, кто понимает меня. - Я тяжело сглотнул. - Когда я с тобой, мир перестает быть неразрешимой проблемой. Прошу тебя, потанцуй со мной, - сказал я, - потому что ты моя музыка.
Джесс разинула рот.
- О, Джейкоб, да! - закричала она, а потом вдруг вскочила с места, подняла меня и обхватила руками.
Я почувствовал запах дождя в ее волосах и совсем не возражал против того, что она вторглась в мое личное пространство и находится совсем близко. Мне это понравилось. Так сильно, что вы понимаете последствия: мне пришлось отодвинуть Джесс от себя, пока она не заметила или (еще хуже) не почувствовала, как это твердое упирается в нее.
Сидевшая напротив нас пожилая пара заулыбалась. Я понятия не имел, что они о нас подумали, но шансы ребенка-аутиста и педагога по социальным навыкам были невысоки. Женщина подмигнула Джесс:
- Похоже, этот чизбургер ты не забудешь.
Я многого не забуду из того, что связано с Джесс. Искристый пурпурный лак на ее ногтях в тот день. И как ей не понравился соус барбекю. И ее смех - не тонкий и нежный, а будто поднимавшийся прямо из живота.
Так много времени мы проводим с людьми поверхностно. Помним, что было весело, но ничего конкретно.
Я буду помнить о Джесс все.
Оливер
Когда мы с Джейкобом и Эммой добираемся до стола защиты, зал суда уже полон. Хелен Шарп просматривает свои записи.
- Комната смеха отличная, - говорит она и бросает на меня косой взгляд. - Самой захотелось бы там посидеть.
Комнатой смеха она называет зону для сенсорных перерывов, устроенную в задней части зала суда. Там повешены тяжелые звукозащитные шторы, которые отгораживают ее от галереи. Внутри резиновые мячи с пупырышками, подушки с вибрацией, лавовая лампа и что-то напоминающее длинные языки ткани в автомойке. Эмма клянется, что все это - приспособления, способствующие успокоению, но, по-моему, они с тем же успехом могли бы быть частью набора фетишей для съемок порно.
- Если вам выпадет случай попросить о чем-то волшебника, Хелен, начните с сердца, - предлагаю я.
Бейлиф призывает нас к тишине. Мы встаем, приветствуя появление в зале судьи Каттингса. Он бросает взгляд на четыре камеры, установленные в зале:
- Я хотел бы напомнить журналистам, что они находятся здесь по моему решению и оно может быть пересмотрено в любой момент при малейшем вмешательстве в судебный процесс. То же относится к сидящим на галерее - никакие нарушения порядка в ходе судебного разбирательства не допустимы. Советники, прошу вас подойти.
Мы с Хелен подходим к судье.
- Учитывая опыт предыдущих закрытых сессий, - говорит Каттингс, - я подумал, будет разумно проверить все, прежде чем мы начнем. Мистер Бонд, как ваш клиент чувствует себя сегодня утром?
«Как? - думаю я. - Он на суде по обвинению в убийстве. Но, помимо этого, он чувствует себя отлично».
В голове мелькает воспоминание о том, как, сидя верхом на Джейкобе, я застегиваю ему рубашку, как он убегает вдаль по шоссе.
- Лучше не бывает, Ваша честь.
- Есть ли какие-то проблемы, о которых нам нужно знать?
Я качаю головой, испытывая теплое чувство к судье, который, кажется, искренне заботится о благополучии Джейкоба.
- Хорошо. Потому что за этим процессом следит много людей, и будь я проклят, если меня выставят дураком! - резко говорит он.
Вот вам и гуманизм.
- А вы, мисс Шарп? Вы готовы?
- На сто процентов, Ваша честь, - отвечает Хелен.
Судья кивает:
- Тогда начнем с изложения доводов обвинения.
Эмма со смелой улыбкой смотрит на меня, а я сажусь по другую руку от Джейкоба. Она оборачивается и находит глазами Тэо, зажатого в дальнем ряду галереи, а потом обращает все внимание на Хелен, которая начинает говорить:
- Четыре месяца назад прекрасная, яркая девушка Джесс Огилви была полна надежд на будущее. Завершая обучение в Университете Вермонта, она работала над дипломом по детской психологии. Она совмещала занятия с работой: присматривала за домом профессора в Таунсенде, на Серендипити-вей, шестьдесят семь… преподавала в школе, занималась с особыми детьми. Одним из ее подопечных был молодой человек с синдромом Аспергера - тот самый молодой человек, Джейкоб Хант, который сегодня сидит перед вами как обвиняемый. Джесс помогала Джейкобу осваивать социальные навыки - учила, как начинать и вести разговоры, как заводить друзей, как взаимодействовать с людьми в общественных местах. Все эти вещи трудно давались Джейкобу. Джесс встречалась с ним два раза в неделю, по воскресеньям и вторникам. Но во вторник, венадцатого января, Джесс Огилви не занималась с Джейкобом Хантом. Вместо этого молодой человек, к которому она относилась с сочувствием и пониманием, убил свою наставницу жестоко и предательски в ее же собственном доме.
Позади стола обвинения какая-то женщина начинает неудержимо рыдать. Мать. Мне ни к чему оборачиваться, чтобы понять это. Но Джейкоб оборачивается, и лицо его искажается, когда он замечает в ней знакомые черты - может быть, ту же линию подбородка, как у дочери, или цвет волос.
- За два дня до смерти Джесс водила Джейкоба в пиццерию на Мейн-стрит в Таунсенде. Вы услышите показания Калисты Спатакопоулос, владелицы заведения, о том, что Джейкоб и Джесс сильно поссорились и в результате Джесс сказала Джейкобу, чтобы тот «скрылся с глаз». Вы услышите от Марка Магуайра, парня Джесс, что, когда он виделся со своей девушкой позже в тот же день и в понедельник, с ней все было в порядке, но вечером во вторник она исчезла. Вы услышите от детектива Рича Мэтсона из управления полиции Таунсенда о том, как в течение пяти дней полицейские искали Джесс, чтобы выяснить, не была ли она похищена, и наконец засекли сигнал GPS от ее телефона и нашли тело Джесс, покрытое синяками, лежащее в кульверте в нескольких сотнях ярдов от ее дома. Вы услышите свидетельство медицинского эксперта, который подтвердит, что на спине у Джесс Огилви имелись ссадины, на шее - следы удушения, что у нее был сломан нос, выбит зуб, имелись синяки на лице… и ее белье было надето задом наперед.
Я изучаю лица присяжных, каждый из них думает: «Что за зверь сотворил такое с девушкой?» А потом осторожно кошусь на Джейкоба.
- И, дамы и господа, вы увидите лоскутное одеяло, в которое было завернуто тело Джесс Огилви. Одеяло, принадлежавшее Джейкобу Ханту.
Джейкоб начинает дрожать. Эмма кладет ладонь на его руку, но он сбрасывает ее. Я пальцем пододвигаю ближе к нему лежащий на столе блок листов для записей. Снимаю колпачок с ручки, побуждая его излить свое раздражение на бумагу, чтобы не держать его внутри и избежать срыва.
- Улики, которые мы предъявим, ясно покажут, что Джейкоб Хант убил Джесс Огилви преднамеренно. И в конце этого процесса, когда судья попросит вас решить, кто виновен, мы уверены, вы подтвердите, что Джейкоб Хант убил Джесс Огилви, полную жизни молодую женщину, считавшую себя его учителем, наставником и другом… и потом… - Хелен подходит к столу обвинения и отрывает верхний листок из своего блокнота.
Вдруг я понимаю, что она собирается сделать.
Хелен Шарп сминает листок в кулаке и бросает его на пол.
- Он выбросил ее, как мусор, - говорит она, но слова ее заглушает крик Джейкоба.
Эмма
В тот момент, когда прокурор тянется к блокноту, я понимаю, чем она закончит речь. Начинаю вставать с места, но уже поздно. Джейкоб срывается, а судья, лишенный своего молотка, стучит кулаком по столу.
- Ваша честь, можем мы взять небольшой перерыв? - кричит Оливер, силясь перекрыть голосом вопли Джейкоба.
- «Никаких… проволочных… вешалок… никогда!»[32 - Цитата из фильма «Дорогая мамочка».] - визжит Джейкоб.
- Перерыв десять минут, - объявляет судья; один из бейлифов быстро подходит к присяжным и выводит их из зала, а другой приближается к нам, чтобы сопроводить в сенсорную комнату. - Советник, а вы подойдите ко мне.
Бейлиф ростом выше Джейкоба и фигурой напоминает колокол - широк в бедрах. Он обхватывает мясистой рукой предплечье Джейкоба и говорит:
- Пошли, приятель.
Джейкоб сперва пытается вырваться от него, потом начинает отбиваться. Бьет бейлифа довольно сильно, так что тот крякает, но внезапно Джейкоб обмякает и всем своим весом в сто восемьдесят пять фунтов тяжело падает на пол.
Бейлиф тянется к нему, но я бросаюсь сверху на Джейкоба и говорю:
- Не трогайте его, - хорошо понимая, что присяжные, которых уводят из зала, выворачивая шею, смотрят на происходящее, а телеоператоры наставили на меня свои камеры.
Уткнувшись мне в плечо, Джейкоб тихо всхлипывает, ловя ртом воздух.
- Хорошо, малыш, - тихо говорю я ему на ухо. - Мы с тобой справимся с этим вместе.
Я тяну его, он садится, тогда я обхватываю его руками и, принимая на себя тяжесть сыновнего тела, помогаю подняться на ноги. Бейлиф открывает для нас воротца в барьере и ведет по проходу в сенсорную комнату отдыха.
Пока мы идем, в зале стоит мертвая тишина. Но как только скрываемся за черными шторами, я слышу из-за них бурлящий гомон голосов: «Что это было? Никогда такого не видел… Судья не потерпит таких выходок… Могу поспорить, это все заранее спланировано, чтобы вызвать сочувствие…»
Джейкоб накрывается утяжеленным одеялом и говорит из-под него:
- Мама, она смяла бумагу.
- Знаю.
- Нужно ее расправить.
- Это не наша бумага. А прокурора. Ты должен оставить все как есть.
- Она смяла бумагу, - повторяет Джейкоб. - Нужно ее расправить.
Я вспоминаю женщину из жюри присяжных, которая взглянула на меня с презрительной жалостью за миг до того, как ее торопливо вывели из зала суда. «Вот и хорошо», - сказал бы Оливер, но он - не я. Мне никогда не хотелось жалости к себе из-за того, что у меня такой ребенок, как Джейкоб. Я сама испытывала жалость к матерям, которые могли урвать для любви к своим детям только восемьдесят процентов времени, вместо того чтобы отдавать им каждую минуту каждого дня.
Но моего сына судят за убийство. А он вел себя так же в день смерти Джесс Огилви, как пару минут назад, когда был скомкан листок бумаги.
Если Джейкоб - убийца, я все равно буду любить его. Но я возненавижу женщину, в которую он превратил меня, - ту, о которой шепчутся люди у нее за спиной, которую они жалеют. Потому что, хотя я ни разу не испытывала жалости к матери ребенка с синдромом Аспергера, я пожалела бы ту, ребенок которой отнял дитя у другой матери.
Голос Джейкоба молотком стучит у меня в голове:
- Нужно расправить его.
- Да, - шепчу я, - мы расправим.
Оливер
- Это, должно быть, рекорд, мистер Бонд, - медленно произносит судья Каттингс. - Мы продержались три минуты и двадцать секунд без нервных срывов.
- Судья, - говорю я, быстро соображая, что ответить, - я не могу предсказать все, что вызовет срыв у этого ребенка. Отчасти потому вы и позволили его матери присутствовать здесь. Но знаете, при всем к вам уважении, Джейкоб не просто получает десять часов правосудия. Ему дается столько справедливости, сколько ему нужно. В этом суть конституционного строя.
- Ну да, Оливер, не хотела перебивать вас, - говорит Хелен, - но не забываете ли вы всеамериканский марширующий оркестр и флаг, который должен спуститься со стропил прямо сейчас?
Я пропускаю ее замечание мимо ушей.
- Слушайте, я прошу прощения, Ваша честь. И прошу прощения на будущее, если Джейкоб поставит в глупое положение вас, меня или… - Я кошусь на Хелен. - Как я уже говорил, мне определенно не нужно, чтобы мой клиент устраивал сцены на глазах у присяжных. Это ничуть не помогает мне.
Судья смотрит на меня поверх очков.
- У вас десять минут, чтобы привести своего клиента в норму, - предупреждает он. - Потом мы возобновим заседание, и у обвинения будет шанс закончить изложение своих доводов.
- Но пусть она больше не мнет бумагу, - прошу я.
- Надеюсь, это ходатайство будет отклонено, - отвечает Хелен.
- Она права, советник. Если мисс Шарп намерена скомкать кипу бумаги и ваш клиент каждый раз будет срываться, это ваши проблемы.
- Хорошо, судья, - говорит Хелен. - Я больше не буду этого делать. Отныне и впредь - только сложенная бумага. - Она наклоняется, подбирает с пола комок, который вывел из равновесия Джейкоба, и кидает в мусорную корзину рядом со столом стенографистки.
Я бросаю взгляд на свои наручные часы - у меня осталось четыре минуты и пятнадцать секунд на то, чтобы вернуть Джейкоба в состояние созерцания и усадить рядом с собой за стол защиты. Я быстро шагаю по проходу и исчезаю за шторами сенсорной комнаты. Джейкоб лежит под одеялом, Эмма сидит согнувшись над вибрирующей подушкой.
- О чем еще вы мне не сказали? - строго спрашиваю я. - Что еще выводит его из себя? Канцелярские скрепки? Когда часы показывают без четверти двенадцать? Ради Христа, Эмма, у меня есть всего одна попытка, чтобы убедить присяжных, что Джейкоб не убил Джесс Огилви в приступе ярости. Как я могу сделать это, если он не в состоянии и десяти минут выдержать, не потеряв контроля над собой?
Я кричу так громко, что, вероятно, эти дурацкие шторы не заглушают моего голоса, и телекамеры, наверное, улавливают его своими микрофонами. Но потом Эмма поднимает ко мне лицо, и я вижу, какие красные у нее глаза.
- Я попытаюсь успокоить его.
- О черт! - говорю я, и весь мой запал мигом разряжается. - Вы плачете?
Она качает головой:
- Нет. Я в порядке.
- Да, а я Кларенс Томас. - Сую руку в карман, вытаскиваю оттуда салфетку из кафе и вкладываю Эмме в руку. - Не нужно обманывать меня. Мы с вами заодно.
Она отворачивается, прочищает нос, потом складывает - складывает, а не мнет - салфетку и кладет ее в карман своего желтого платья.
Я приподнимаю одеяло с головы Джейкоба и говорю:
- Пора идти.
Сперва он не двигается, потом откатывается от меня и бормочет:
- Мама, расправь ее.
Я поворачиваюсь к Эмме, та откашливается и говорит:
- Джейкоб хочет, чтобы сперва Хелен Шарп расправила смятый листок.
- Он уже в мусорной корзине.
- Ты обещала, - говорит Джейкоб Эмме; его голос повышается.
- Господи! - бурчу я себе под нос. - Отлично.
Иду по проходу вдоль зала суда, роюсь в мусорной корзине у ног стенографистки. Она смотрит на меня как на полоумного, и это не лишено оснований.
- Что вы делаете?
- Не спрашивайте.
Листок лежит под оберткой от леденца и экземпляром «Бостон глоуб». Я сую его в карман пиджака и возвращаюсь в сенсорную комнату, где достаю и старательно, как только могу, разглаживаю на глазах у Джейкоба.
- На большее я не способен, - говорю ему. - Ну… а ты можешь лучше?
Джейкоб таращится на листок:
- Вы меня поразили с первых слов.
Джейкоб
Марка Магуайра я возненавидел еще до того, как впервые увидел. Джесс изменилась - вместо того чтобы фокусироваться только на мне во время наших занятий, она отвечала на звонки по мобильному или строчила ответные эсэмэски и всегда при этом улыбалась. Я решил, что причина ее рассеянности во мне. В конце концов, все другие люди уставали от общения со мной достаточно быстро, то же должно было случиться и с Джесс, хотя этого я боялся больше всего. Однажды она сказала, что хочет открыть мне секрет.
- Кажется, я влюбилась, - продолжила Джесс, и - клянусь! - мое сердце на минуту перестало биться.
- Я тоже! - выпалил я.
АНАЛИЗ ПРОБЛЕМЫ 1. Позвольте мне остановиться на минутку и поговорить о желтобрюхих полевках. Они являются всего лишь крошечной частью царства животных, практикующих моногамию. Две мыши проводят вместе двадцать четыре часа и после этого остаются парой на всю жизнь. Горные полевки - близкие родственницы желтобрюхих, делящие с ними 99 процентов генетического кода, - не имеют интереса ни к чему, кроме однократного секса. Как такое возможно? Когда желтобрюхие полевки вступают в половые отношения, их мозг заполняют гормоны окситоцин и вазопрессин. Если эти гормоны блокированы, желтобрюхие полевки ведут себя примерно так же, как горные потаскухи. Еще интереснее то, что, если желтобрюхим полевкам сделать укол вышеназванных гормонов, а потом не дать совокупляться, они все равно остаются по-рабски привязанными к своим предполагаемым партнерам. Другими словами, желтобрюхих полевок можно заставить влюбиться.
Обратный вариант невозможен. Уколы гормонов не приводят к тому, что горные полевки сохнут от любви. У них просто нет нужных рецепторов в мозгу. Тем не менее, когда они спариваются, в их мозг поступает дофамин, гормональный эквивалент счастья у человека. Горным полевкам просто не хватает двух других гормонов, которые помогают связать возникновение любовного экстаза с конкретной особью. Конечно, если вы генетически модифицируете мышей, удалите гены, реагирующие на окситоцин или вазопрессин, они не смогут узнавать мышей, с которыми уже встречались.
Я желтобрюхая полевка, заключенная в теле горной. Если я думаю, что влюбился, то потому, что рассмотрел этот вопрос аналитически. (Учащенное сердцебиение? Да. Уменьшение стресса в ее присутствии? Да.) Сдается мне, это самое верное объяснение моих чувств, хотя я не могу по-настоящему определить разницу между романтическим интересом к кому-то и чувствами к близкому другу. Или в случае со мной - к моему единственному другу.
Вот почему, когда Джесс сообщила мне, что влюблена, я ответил ей тем же.
Глаза у нее расширились, и улыбка тоже.
- О боже мой, Джейкоб! - воскликнула она. - Нам нужно устроить двойное свидание!
Тут я понял, что мы говорим о разных вещах.
- Я знаю, тебе нравится, когда мы проводим занятия вдвоем, но для тебя очень полезно встречаться с новыми людьми. Марк и правда очень хочет познакомиться с тобой. Он подрабатывает инструктором по лыжам на горном курорте Стоу и мог бы разок позаниматься с тобой бесплатно.
- Не думаю, что у меня получится кататься на лыжах.
Один из основных симптомов синдрома Аспергера - неуклюжесть; мы с трудом можем одновременно идти и жевать жвачку. Я вечно путаюсь в собственных ногах или спотыкаюсь о поребрики, так что легко могу свалиться с подъемника или скатиться снежным комом с горы.
- Я буду рядом и помогу тебе, - пообещала Джесс.
И вот в следующее воскресенье Джесс отвезла меня в Стоу и снабдила взятыми напрокат лыжами, ботинками, шлемом. Мы кое-как вышли наружу и ждали рядом со знаком лыжной школы, пока черный вихрь не слетел со склона и не обдал нас целым цунами снежной пыли.
- Привет, детка, - сказал Марк, снимая шлем, чтобы схватить и поцеловать Джесс.
С первого взгляда я понял, что Марк Магуайр обладает всем тем, чего нет у меня:
1. Координацией.
2. Привлекательной внешностью (для девушек, разумеется).
3. Популярностью.
4. Мускулатурой.
5. Уверенностью.
Но при этом у меня было то, чего не хватало Марку:
1. Ум.
Он сунулся мне в лицо и проорал:
- Привет, чувак, это клево - познакомиться с тобой!
Я проорал в ответ:
- Я не глухой!
Марк улыбнулся Джесс. У него были прекрасные белые зубы.
- Ты права. Он забавный.
Джесс сказала ему, что я забавный? Она имела в виду, что я смешу ее хорошими шутками или что я сам смешон?
В тот момент я возненавидел Марка всем нутром, потому что он заставил меня усомниться в Джесс, а до того я был твердо убежден, что мы с ней друзья.
- Так что, попробуем скатиться с детского склона? - спросил Марк и протянул мне палку, чтобы дотащить до тросового подъемника. - Вот так, - сказал он, показывая, как нужно взяться за движущуюся веревку, и я подумал, что все понял правильно, но перепутал правую руку с левой и в результате отлетел спиной назад и упал на стоявшего позади меня маленького ребенка. Парню, следившему за подъемником, пришлось выключить его и ждать, пока Марк поднимет меня на ноги.
- Ты в порядке, Джейк? - спросила меня Джесс, но Марк отогнал ее и сказал:
- Он просто молодец. Расслабься, Джейк. Я все время занимаюсь с отстающими в развитии детьми.
- Джейкоб - аутист, - поправила его Джесс, а я резко повернулся, забыв про лыжи на ногах, снова упал и прокричал:
- Я не отстаю в развитии!
Правда, это утверждение прозвучало неубедительно из уст человека, который запутался в собственных ногах.
Отдаю должное Марку Магуайру: он показал мне, как вспахивать лыжами снег, скатываясь с детского склона, дважды, соло. Потом спросил Джесс, не хочет ли она сбегать на большой холм, пока я практикуюсь. И они оставили меня в компании семилеток в розовых комбинезонах.
АНАЛИЗ ПРОБЛЕМЫ 2. В лабораторных исследованиях ученые установили, что, когда дело доходит до любви, в это вовлечена очень незначительная часть мозга. Например, дружба зажигает рецепторы по всей коре головного мозга, но к любви, которая активирует части мозга, обычно связанные с такими эмоциональными реакциями, как страх и гнев, это не относится. Мозг влюбленного человека демонстрирует активность в миндалевидной железе, которая отвечает за инстинктивные ощущения, и в прилежащем ядре - области, связанной с вознаграждающими стимулами, которая, как правило, активна у наркоманов. Или, подытоживая: мозг влюбленного человека не похож на мозг человека, охваченного глубокими эмоциями. Он скорее напоминает мозг человека, который нюхал кокаин.
В тот день в Стоу я с помощью одного ребенка, который учился кататься на скейтборде, два раза съехал со склона, потом осторожно подобрался к главному подъемнику, прислонился к подставке, где люди оставляли свои лыжи, пока сидели в кафе, пили горячий шоколад и ели куриные наггетсы, и стал ждать возвращения ко мне Джесс.
Марк Магуайр одет в костюм. У него темные круги под глазами, и я почти жалею его, ведь он, наверное, тоже тоскует по Джесс, но на память мне приходит, как он обижал ее.
- Назовите свое имя, - говорит прокурор.
- Марк Магуайр.
- Где вы живете, мистер Магуайр?
- Грин-стрит, сорок четыре, Бёрлингтон.
- Сколько вам лет?
- Двадцать пять.
- Чем вы занимаетесь?
- Я учусь в Университете Вермонта и работаю инструктором по горным лыжам на курорте Стоу.
- В каких отношениях вы были с Джесс Огилви, мистер Магуайр?
- Она пять месяцев была моей девушкой.
- Где вы были в воскресенье, десятого января две тысячи десятого года? - спрашивает Хелен Шарп.
- В ресторане «Мамина пицца» в Таунсенде. Джесс проводила занятие с Джейкобом Хантом, а мне нравилось присутствовать на них.
Это неправда. Ему вообще не нравилось, что Джесс проводит время со мной и не бросает меня ради него.
- То есть вы знаете Джейкоба?
- Да.
- Вы видите его в зале суда?
Я опускаю глаза, чтобы не чувствовать жгучих стрел, которыми разит меня взгляд Марка.
- Он сидит вон там.
- Запишите, что свидетель опознал обвиняемого, - говорит прокурор. - Сколько раз до десятого января вы встречались с Джейкобом?
- Не знаю. Может быть, пять или шесть?
Прокурор подходит к месту свидетеля:
- Вы с ним ладили?
Марк снова смотрит на меня, я это чувствую.
- Я вообще не обращал на него внимания, - отвечает он.
Мы сидим в комнате Джесс в общежитии и смотрим по телевизору фильм про дело об убийстве Джонбенет Рэмси, в расследовании которого, естественно, участвовал доктор Генри Ли. Я говорю Джесс, что в нем правда, а что придумали в Голливуде. Она то и дело проверяет голосовую почту, но сообщений нет. Я увлечен фильмом и не сразу замечаю, что она плачет. «Ты плачешь», - говорю я, хотя это и так очевидно, и не понимаю причины ее слез, ведь Джесс не была знакома с Джонбенет, а смерть человека обычно оплакивают те, кто знал покойного. «Просто мне сегодня грустно», - кажется, так сказала Джесс и встала. И в этот момент издала такой странный звук, как собака, которую пнули ногой. Ей пришлось забраться на стул, чтобы достать салфетки с полки, где она хранила туалетную бумагу, пакеты для мусора и прочее. Когда Джесс потянулась вверх, свитер у нее задрался, и я увидел их - красные, лиловые и желтые, как татуировка, но я посмотрел достаточно серий «Борцов с преступностью», чтобы опознать синяки.
«Что с тобой случилось?» - спросил я, и она ответила, что упала.
Я посмотрел достаточно серий «Борцов с преступностью», чтобы знать: так обычно отвечают девушки, желающие скрыть, что их кто-то поколачивает.
- Мы заказали пиццу, - говорит Марк, - такую, которую может есть Джейкоб, без пшеницы в тесте. Пока мы ее ждали, Джейкоб пригласил Джесс встретиться с ним, вроде как на свидание. Это было забавно, но, когда я над ним посмеялся, Джесс разозлилась на меня. Я не собирался терпеть это и ушел.
Еще хуже взгляда Марка оказывается взгляд матери.
- После этого вы разговаривали с Джесс? - спрашивает Хелен.
- Да, в понедельник. Она позвонила мне, умоляла прийти вечером, и я пришел.
- В каком она была настроении?
- Думала, что я злюсь на нее…
- Протестую! - говорит Оливер. - Это показания с чужих слов.
Судья кивает:
- Протест принимается.
Марк выглядит смущенным.
- Каково было ее эмоциональное состояние? - спрашивает Хелен.
- Она была расстроена.
- Вы снова стали ссориться?
- Нет, - говорит Марк. - Мы поцеловались и все уладили, если вы понимаете, о чем я.
- То есть вы провели там ночь?
- Да.
- Что случилось утром во вторник?
- За завтраком мы снова поругались.
- Из-за чего? - спрашивает Хелен Шарп.
- Я даже не помню. Но я сильно разозлился и… толкнул ее.
- То есть ваша ссора перешла в драку?
Марк смотрит на свои руки:
- Я не хотел этого. Мы кричали, я схватил ее и толкнул к стене. Но сразу остановился и попросил прощения. Она сказала, чтобы я уходил, я так и сделал. Я держал ее руками всего минуту.
Вот как? Я вскидываю голову. Хватаю ручку и пишу в блокноте с такой яростью, что прорываю лист: «ОН ЛЖЕТ». Толкаю блокнот к Оливеру.
Тот смотрит и пишет: «?» - «СИНЯКИ У НЕЕ НА ШЕЕ».
Оливер отрывает листок и сует его себе в карман. Тем временем Марк прикрывает глаза рукой, голос у него дрожит.
- Весь день я звонил ей, чтобы еще раз извиниться, но она не брала трубку. Я решил, что она игнорирует меня и я заслужил это, но к утру среды забеспокоился. Пришел к ее дому, думал, застану, когда она пойдет на учебу, но Джесс там не было.
- Вы заметили что-нибудь необычное?
- Дверь была открыта. Я вошел, ее пальто висело в прихожей, сумочка лежала на столе, но на мой оклик она не отозвалась. Я обыскал весь дом, но ее нигде не было. В спальне была разбросана одежда и кровать смята.
- Что вы подумали?
- Сперва я решил, что Джесс уехала. Но она сказала бы мне об этом, и в тот день у нее был зачет. Я позвонил ей по телефону, но никто не ответил. Я связался с ее родителями и друзьями, никто ее не видел, и она никому не говорила, что собирается уезжать. Тогда я пошел в полицию.
- Что случилось?
- Детектив Мэтсон сказал мне, что я не могу подать заявление о пропаже человека, пока не пройдет тридцать шесть часов, но он поехал вместе со мной в дом Джесс. Честно говоря, мне показалось, он не отнесся серьезно к моим словам. - Марк смотрит на присяжных. - Я не пошел на лекции и остался дома, надеясь, что Джесс вернется. Но она не вернулась. Я сидел в гостиной и вдруг заметил, что кто-то поставил CD-диски в алфавитном порядке, и сообщил об этом полиции.
- Когда полиция начала официальное расследование, вы содействовали сбору улик? - спрашивает Хелен Шарп.
- Я отдал им свои ботинки, - отвечает Марк.
Прокурор оборачивается к присяжным:
- Мистер Магуайр, как вы узнали о том, что произошло с Джесс?
Марк сжимает челюсти.
- Двое полицейских пришли ко мне домой и арестовали меня. Во время допроса детектив Мэтсон сказал… сказал, что Джесс… мертва.
- Вас освободили из-под ареста вскоре после этого?
- Да. Когда был арестован Джейкоб Хант.
- Мистер Магуайр, вы имеете какое-то отношение к смерти Джесс Огилви?
- Никакого.
- Вы знаете, как она сломала нос?
- Нет, - сухо отвечает Марк.
- Вам известно, как был выбит ее зуб?
- Нет.
- Вы знаете, как появились ссадины у нее на спине?
- Нет.
- Вы когда-нибудь били ее по лицу?
- Нет. - Голос Марка звучит глухо, будто из-под слоя войлока. Он смотрел в пол, но теперь, когда поднял взгляд, все видят, что глаза его влажны от слез, он тяжело сглатывает. - Когда я ушел от нее, - говорит Марк, - она выглядела как ангел.
Хелен Шарп заканчивает допрос, Оливер поднимается на ноги и застегивает пиджак. Почему адвокаты всегда делают это? В «Борцах с преступностью» актеры, играющие адвокатов, тоже всегда повторяют этот жест. Может, солидности добирают, чтобы выглядеть профессионалами? Или им просто нужно куда-то деть руки?
- Мистер Магуайр, вы сейчас подтвердили, что вас брали под арест за убийство Джесс Огилви.
- Да, но они взяли не того парня.
- И все же… некоторое время полиция считала вас причастным к преступлению, не так ли?
- Наверное.
- Вы также подтвердили, что грубо схватили Джесс Огилви во время ссоры?
- Да.
- Как именно?
- За руки. - Он прикасается к своим бицепсам. - Вот здесь.
- Кроме того, вы душили ее, да?
Марк багровеет:
- Нет.
- Вам известно, мистер Магуайр, что при вскрытии были обнаружены синяки на шее Джесс Огилви, а также на плечах?
- Протестую! - говорит прокурор. - Свидетельство с чужих слов.
- Протест принимается.
- Вы понимаете, что сегодня даете здесь показания под присягой?
- Да…
- Тогда позвольте мне спросить вас еще раз: вы душили Джесс Огилви?
- Я не душил ее! - говорит Марк. - Я только… положил руки ей на шею. На секунду!
- Во время ссоры?
- Да.
Оливер изгибает бровь.
- Больше вопросов нет, - говорит он и садится рядом со мной.
Я же опускаю голову и улыбаюсь.
Тэо
В девять лет мама отправила меня на занятия в группу психологической помощи детям, у которых брат или сестра - аутист. Нас было всего четверо: две девочки с землистыми лицами, у них была маленькая сестра, кричавшая без умолку; мальчик, брат-близнец которого был аутистом в тяжелой степени, и я. Мы ходили по кругу и называли одну вещь, которая нам нравится в нашем брате или сестре-аутисте, и одну - которая не нравится.
Девочки начали первыми. Они сказали, что малышка не дает им спать по ночам и они этого не любят, но им нравится, что первым произнесенным ею словом было не «мама» или «папа», а «Сисси». Настала моя очередь, и я сказал, что терпеть не могу, когда Джейкоб без спроса берет мои вещи и спокойно перебивает меня, чтобы выложить какой-нибудь никому не интересный факт про динозавров, но, если я перебиваю его, он злится и у него происходит нервный срыв. Однако иногда он говорит смешные вещи, хотя не собирался этого делать: например, в лагере психолог сказала, что плавание будет для него как кусок торта, а он испугался, подумав, что ему придется есть под водой и тогда он обязательно утонет. Потом пришел черед другого мальчика. Но он не успел ничего сказать, потому что в комнату влетел и уселся к нему на колени его брат-близнец. От него воняло, то есть в прямом смысле слова. Тут в дверь просунула голову мать близнецов.
- Простите, - сказала она, - Гарри не любит, чтобы кто-нибудь другой, кроме Стивена, менял ему подгузник.
«Бедняга Стивен», - подумал я. Но вместо того чтобы дико засмущаться, как сделал бы я, или разозлиться, как опять же сделал бы я, Стивен только рассмеялся и обнял своего брата.
- Пошли, - сказал он, взял его за руку и вывел из комнаты.
В тот день мы занимались с психологом и другими вещами, но я был рассеян. Я не мог выбросить из головы образ девятилетнего Гарри в гигантском подгузнике и Стивена, который подтирает ему зад. Была еще одна вещь, которую я любил в своем брате-аутисте: его приучили к горшку.
Во время перерыва на обед меня потянуло к Стивену. Он сидел один и ел из пластикового контейнера нарезанные дольками яблоки.
- Привет, - сказал я, забираясь на соседний стул.
- Привет.
Я снял пленку с соломинки, воткнул ее в дырочку на коробке с соком и посмотрел в окно, пытаясь понять, что привлекло там внимание Стивена.
- И как ты это делаешь? - спросил я через минуту.
Он не стал притворяться, что не понимает. Взял кусок яблока из коробки, прожевал его, проглотил и сказал:
- Это мог быть я.
Мама Спатакопоулос не помещается на свидетельском стуле. Ей приходится отодвигать его и втискиваться на сиденье. Наконец судья просит бейлифа принести что-нибудь более удобное. Если бы я был на ее месте, то от смущения постарался бы спрятаться под этим дурацким стулом, но эта женщина совершенно счастлива. Вероятно, она считает, что пышная комплекция - подтверждение качества еды в ее ресторане.
- Миссис Спатакопоулос, где вы работаете? - спрашивает ее стерва-дракон, также известная как Хелен Шарп.
- Зовите меня Мама.
Прокурорша глядит на судью, тот кивает.
- Ну хорошо, Мама. Где вы работаете?
- Я владею заведением «Мамина пицца» на Мейн-стрит в Таунсенде.
- Сколько лет вы владеете рестораном?
- В июне будет пятнадцать. Лучшая пицца в Вермонте. Заходите как-нибудь, я дам вам попробовать.
- Вы очень щедры… Мама, вы работали днем десятого января две тысячи десятого года?
- Я работаю каждый день, - гордо отвечает хозяйка пиццерии.
- Вы знали Джесс Огилви?
- Да, она часто ко мне заходила. Хорошая девушка, с отличной головой на плечах. Однажды помогла мне посыпать солью дорожку перед входом после ледяного дождя, потому что не хотела, чтобы я высовывалась на улицу.
- Вы разговаривали с Джесс десятого января?
- Я махнула ей рукой, когда она вошла, но это был сумасшедший дом.
- Она была одна?
- Нет, Джесс пришла со своим парнем и мальчиком, с которым она занималась.
- Вы видите этого мальчика в зале суда сегодня?
Мама С. посылает моему брату воздушный поцелуй.
- Вы видели Джейкоба до десятого января?
- Пару раз он приходил за пиццей со своей мамой. У него проблемы с желудком, как у моего отца, упокой Господь его душу.
- Вы говорили с Джейкобом Хантом в тот день? - спрашивает прокурор.
- Да. Когда я принесла пиццу, которую они заказали, он уже сидел за столиком один.
- Вы знаете, почему Джейкоб Хант сидел один?
- Они все переругались. Парень Джесс рассердился на Джейкоба, Джесс разозлилась на парня за то, что тот разозлился на Джейкоба, а потом парень ушел. - Мама С. качает головой. - Потом Джесс рассердилась на Джейкоба и ушла.
- Вы слышали, из-за чего они ссорились?
- У меня было восемнадцать заказов пиццы навынос, мне было не до того. Я слышала только, что сказала Джесс, прежде чем ушла.
- И что же, Мама С.?
Свидетельница надувает губы:
- Она сказала ему: «Уйди с глаз моих».
Прокурор садится, теперь слово за Оливером. Я не смотрю детективные сериалы. Я вообще ничего не смотрю, если показывают «Борцов с преступностью», так как Джейкоб прибирает к рукам телевизор. Но быть в суде - это все равно что смотреть баскетбольный матч: сначала одна команда набирает очко, потом мячом завладевает другая и отыгрывается; так повторяется снова и снова. И, как в баскетболе, могу поспорить, все решится на последних минутах.
- Значит, вы не знаете, из-за чего вспыхнула ссора? - говорит Оливер.
- Нет. - Свидетельница наклоняется вперед. - Оливер, ты так замечательно выглядишь в этом модном костюме.
Он натянуто улыбается:
- Спасибо, Мама. Значит, вы, вообще-то, обращали внимание на ваших посетителей?
- Мне нужно зарабатывать на жизнь, верно? - говорит она и качает головой. - А ты, по-моему, похудел. Слишком часто ешь не дома. Мы с Константином беспокоимся за тебя…
- Мама, не могли бы мы оставить это на потом? - шепчет он.
- О, хорошо. - Женщина оборачивается к присяжным. - Я не слышала ссоры.
- Вы были за стойкой?
- Да.
- Рядом с печами?
- Да.
- И вокруг вас работали другие люди?
- Трое в тот день.
- И было шумно?
- Телефон, пинбол, музыкальный автомат - все одновременно.
- Значит, вы не можете точно сказать, что изначально расстроило Джесс?
- Нет.
Оливер кивает:
- Когда Джейкоб сидел один, вы говорили с ним?
- Пыталась. Он не слишком разговорчив.
- Он хоть раз посмотрел вам в глаза?
- Нет.
- Он делал что-нибудь угрожающее?
Мама С. качает головой:
- Нет, он хороший мальчик. Я просто оставила его в покое. Мне показалось, он этого хотел.
Сколько себя помню, Джейкоб хотел быть частью группы. Это одна из причин, почему я никогда не привожу домой друзей. Мать стала бы настаивать, чтобы мы взяли Джейкоба в свою компанию, и это, скорее всего, означало бы для меня конец дружбы. Вторая причина в том, что я стеснялся. Не хотел, чтобы кто-нибудь видел, какой у нас дом; не хотел никому объяснять выверты Джейкоба, потому что, хотя мама и утверждает, мол, это всего лишь его причуды, для остальной части свободного мира они выглядят дикими выходками.
Тем не менее Джейкобу то и дело удавалось просачиваться в мою личную жизнь, и это было еще хуже - социальный эквивалент нашей стычки, когда я один раз построил карточный домик из полной колоды в 52 карты, а Джейкоб решил, что будет очень забавно ткнуть в него вилкой.
В начальной школе я был настоящим изгоем из-за Джейкоба, но когда мы перешли в среднюю, там появились дети из других городов, которые ничего не знали о моем брате с синдромом Аспергера. Каким-то чудом я подружился с двумя парнями, Тайлером и Вэлли, они жили в Южном Бёрлингтоне и занимались игрой в летающие тарелки. Они пригласили меня поиграть после школы, и когда я согласился, даже не позвонив маме и не спросив разрешения, это сделало меня более крутым в их глазах. Я не стал объяснять им, что не сообщил ничего маме, потому что старался проводить как можно больше времени вне дома. Моя мать привыкла к тому, что я не появляюсь до темноты, и половину времени вообще не замечает моего отсутствия.
Это был, поверьте, лучший день в моей жизни. Мы бросали тарелку на игровой площадке, на нас смотрели несколько девочек в коротких юбках, которые остались на тренировку по хоккею на траве, и солнце играло в их волосах. Я прыгал очень высоко, выделывался как мог, а когда вспотел, одна из девочек дала мне попить из своей бутылки. Я приложил губы к горлышку, которого незадолго до того касались ее губы, и это было почти равносильно поцелую.
А потом явился Джейкоб.
Не знаю, что он там делал, - очевидно, пришел на какое-то тестирование, которое проводилось не в его школе, а в моей, и ждал со своей помощницей, когда за ним приедет мама. Но как только он увидел меня и позвал по имени, я понял, что мне кранты. Сперва я притворился, что не слышу его, но Джейкоб выбежал прямо на поле.
- Твой приятель, Хант? - спросил Тайлер, я в ответ рассмеялся и бросил тарелку брату, очень сильно.
К моему удивлению, Джейкоб, который не мог подхватить даже простуду, как ни пытался, вцепился в тарелку и побежал с ней. Я замер на месте, но Тайлер кинулся вслед за ним.
- Эй, придурок, - кричал он Джейкобу, - я надеру тебе задницу!
Он бежал быстрее Джейкоба, стоит ли удивляться, догнал его и свалил на землю. Тайлер уже занес руку для удара, но тут я подлетел к нему, схватил сзади, отпихнул и оседлал сверху. Тарелка, кружась, отлетела в сторону.
- Ты, блин, пальцем его не тронешь! - проорал я в лицо Тайлеру. - Если кто-нибудь поднимет руку на моего брата, будет иметь дело со мной!
Я оставил своего приятеля лежать в грязи и откашливаться, а сам взял Джейкоба за руку и отвел к входу в школу, где было не слышно, как девочки шепчутся обо мне и моем придурковатом брате, и где то и дело появлялись учителя, так что мстительные Тайлер и Вэлли до меня не добрались бы.
- Я хотел поиграть, - сказал Джейкоб.
- Но они не хотели играть с тобой, - ответил ему я.
Он пнул ногой комок грязи:
- Хотел бы я быть старшим братом.
Формально он им был, но Джейкоб говорил не о возрасте. Он просто не мог выразить иначе то, что имел в виду.
- Тогда для начала перестань забирать чужие летающие тарелки.
Тут подъехала мама, опустила стекло в окне и широко улыбнулась:
- Я думала, что заберу только Джейкоба, но, поглядите-ка, вы нашли друг друга.
Оливер
Я уверен, присяжные не понимают всего, что говорит эксперт-криминалист Марси Олстон. Она такая обалденная красотка, что я легко могу представить, как трупы, когда она проходит мимо, садятся и тяжело дышат, глядя ей вслед.
- В первый раз, когда пришли в дом, мы обработали все порошком и нашли отпечатки пальцев на компьютере и в ванной.
- Вы можете описать этот процесс? - спрашивает Хелен.
- Кожа на ваших пальцах, ладонях и подошвах стоп не гладкая - на ней есть папиллярные гребни, составляющие рисунок из линий, которые имеют определенные контуры, начала и окончания. Вдоль этих линий располагаются поры, выделяющие пот. Если кожа вспотела, запачкана кровью, грязью и так далее, на предметах, которых человек коснулся, остаются отпечатки папиллярных гребней. Моя задача - сделать их видимыми. Иногда для этого хватает увеличительного стекла, иногда нужен источник света. Когда отпечаток выявлен, его можно сфотографировать, а в отснятом виде его можно сохранить и сравнить с известными образцами.
- Откуда берутся известные образцы?
- У жертвы, у подозреваемого. Из базы данных, где собраны отпечатки пальцев всех преступников, которых подвергали суду в США.
- Как производится сравнение?
- Мы смотрим на определенные области и выявляем в центральной части отпечатка характерные черты - дельты, завитки, арки, петли. Проводим визуальное сравнение известных отпечатков с неизвестными, ищем общие черты сходства, а потом изучаем более специфические детали - концевые гребни, раздвоения, где одна линия разделяется на две. При выявлении десяти-двенадцати сходств обученный идентификации по отпечаткам пальцев специалист может определить, принадлежат ли два отпечатка одному и тому же человеку.
В качестве улики прокурор предъявляет таблицу, где в соседних клетках видны два отпечатка пальцев. Джейкоб тут же садится прямее.
- Правый отпечаток обнаружен на рабочем столе на кухне. Левый взят у Джейкоба Ханта при аресте.
Пока она показывает, сопровождая объяснениями, десять красных флажков, которыми отмечены сходства, я смотрю на Джейкоба. Он улыбается во весь рот как сумасшедший.
- Основываясь на сопоставлении, вы сделали какой-то вывод? - спрашивает Хелен.
- Да. На кухне был обнаружен отпечаток Джейкоба Ханта.
- Что-нибудь еще достойное внимания было найдено при осмотре дома?
Марси кивает:
- Мы нашли сетку на окне в кухне, разрезанную снаружи. Ручка на оконной раме была сломана, окно открыто. В кустах под окном лежала отвертка.
- На раме или на отвертке были отпечатки пальцев?
- Нет, но в тот день на улице был мороз, а это часто портит отпечатки.
- Вы нашли что-нибудь еще?
- След от ботинка под окном. Мы сняли восковой слепок и сравнили его с обувью в доме.
- Вы знаете, кому принадлежал этот ботинок?
- Марку Магуайру, парню жертвы, - сказала Марси. - Мы определили, что это те ботинки, которые он держал в доме, так как часто оставался там ночевать.
- Вы нашли еще что-нибудь в доме?
- Да. Используя химическое вещество под названием люминол, мы обнаружили характерные следы крови в ванной.
Джейкоб пишет что-то в блокноте и дает его мне:
«Отбеливатель + люминол = ложноположительный тест на наличие крови».
- В какой-то момент вас известили о звонке на номер девять-один-один с мобильного телефона жертвы? - спрашивает Хелен.
- Да. Рано утром восемнадцатого января мы приехали к кульверту, расположенному примерно в трехстах ярдах от дома, за которым присматривала Джесс Огилви, и обнаружили там тело жертвы.
- В каком положении оно находилось?
- В сидячем, было прислонено спиной к бетонной стене, руки сложены на коленях. Она была одета.
- Было ли еще что-то необычное в том, как выглядело обнаруженное тело?
- Да, - отвечает Марси. - Жертва была укутана в очень яркое лоскутное одеяло ручной работы.
- Это то одеяло, которое вы нашли на теле жертвы в тот день? - спрашивает обвинитель и показывает Марси внушительных размеров сверток всех оттенков радуги, замаранный коричневыми пятнами высохшей крови.
- Да, это оно, - отвечает Марси, и я слышу, как Эмма втягивает в себя воздух.
Хелен благодарит свидетеля, и я поднимаюсь, чтобы провести перекрестный допрос.
- Сколько лет вы работаете криминалистом?
- Четыре, - отвечает Марси.
- Не слишком долго.
Она приподнимает бровь:
- А вы как давно занимаетесь адвокатской практикой?
- Вы видели много трупов на местах преступлений?
- К счастью, не так много, как если бы работала в Нашуа или Бостоне, - отвечает Марси, - но достаточно, чтобы знать свое дело.
- Вы сказали, что нашли в доме Джесс Огилви, на кухне, отпечаток, принадлежащий Джейкобу.
- Это так.
- Вы можете заявить, что наличие этого отпечатка указывает на него как на убийцу?
- Нет. Это лишь подтверждает его присутствие на месте преступления.
- Возможно ли, что Джейкоб оставил этот отпечаток в какой-то другой момент?
- Да.
- Вы также нашли след от ботинка Марка Магуайра под окном, рама которого была вскрыта, - говорю я. - Это верно?
- Да, верно.
- Вы нашли следы Джейкоба где-нибудь снаружи?
- Нет, - говорит Марси.
Я делаю глубокий вдох. «Надеюсь, эта женщина знает свое дело», - думаю я про себя и кошусь на Джейкоба.
- А кровь в ванной… вы смогли определить, что она принадлежала жертве?
- Нет. Мы попытались провести тест ДНК, но результаты не позволили сделать заключение. В материалах имелись следы отбеливателя, а отбеливатель часто не позволяет провести анализ ДНК.
- Верно ли, мисс Олстон, что люминол, разбрызганный поверх отбеливателя, тоже дает положительный результат?
- Да, иногда.
- Значит, следы крови, которые вы обнаружили, могут быть на самом деле следами отбеливателя?
- Это возможно, - признает Марси.
- И предполагаемая кровь в ванной может просто оказаться средством для мытья полов с хлоркой, которое использовала при уборке Джесс?
- Или, - говорит Марси, - ваш клиент смывал кровь с пола таким средством, после того как убил ее.
Я морщусь и немедленно сдаю назад.
- Мисс Олстон, вы многое можете сказать о теле, судя по тому, в каком положении оно находится в момент смерти, не так ли?
- Да.
- Когда было найдено тело Джесс, что-нибудь привлекло ваше внимание особо?
Марси мнется:
- Оно не было выброшено. Кто-то потратил время, чтобы посадить ее и укутать одеялом, а не просто выкинул.
- Кто-то, кто заботился о ней?
- Протестую! - встревает Хелен, и судья, как я и ожидал, принимает ее протест.
- Вы знакомы с моим клиентом, мисс Олстон?
- Вообще-то, да.
- Как вы познакомились?
- Он любитель криминалистики. Я видела его несколько раз на местах преступлений, куда меня вызывали, и он пытался давать нам советы, в которых мы, формально говоря, не нуждались и не хотели их слушать.
- Вы когда-нибудь позволяли ему оказывать помощь на месте преступления?
- Нет, никогда. Но вполне очевидно, что он крайне увлечен всеми этими вещами. - Марси качает головой. - Только два сорта людей появляются на местах преступлений: серийные убийцы, которые проверяют, хорошо ли они справились с делом, и сумасшедшие, которые думают, что полиция работает так, как показывают в сериалах, и хотят помочь в расследовании преступления.
Отлично! Теперь присяжные будут гадать, к какой категории отнести Джейкоба. Я решаю, что нужно минимизировать потери, пока я окончательно не испортил дело.
- Больше вопросов нет, - говорю я, и Хелен встает, чтобы взять слово.
- Мисс Олстон, Джейкоб Хант появлялся в кульверте, пока вы занимались телом?
- Нет, - отвечает Марси. - Мы его не видели.
Хелен пожимает плечами:
- Полагаю, на этот раз ему нечего было расследовать.
Джейкоб
Если я не стану знаменитым в своей среде экспертом-криминалистом, как доктор Генри Ли, то буду патологоанатомом. Сфера деятельности та же, только поле ?же. Вместо того чтобы обшаривать весь дом или лес, определяя картину преступления, вы извлекаете всю историю из мертвого тела на столе в прозекторской.
Есть много вещей, которые делают труп предпочтительнее живого человека:
1. У мертвецов нет выражения лица, так что нет опасности принять усмешку за улыбку или еще как-нибудь глупо ошибиться.
2. Они не скучают, если вы в разговоре не даете им слова сказать.
3. Им все равно, стоите вы слишком близко к ним или слишком далеко.
4. Они не говорят про вас, когда вы уходите из комнаты, и не жалуются своим друзьям, как вы им надоели.
По мертвому телу можно определить последовательность происходивших с ним событий: стало ли причиной перитонита и сепсиса пулевое ранение в живот; явились ли эти осложнения причиной смерти, или последним ударом стал респираторный дистресс-синдром. Вы можете определить, умер человек в поле или был оставлен в багажнике машины. Вы можете сказать, был он убит выстрелом в голову до того, как тело сгорело, или наоборот. Когда череп отделен от тела, вы увидите кровь, которая начала вытекать в результате закипания мозга, то есть термального повреждения. Если вы ничего такого не увидите, обычно это означает, что причиной смерти был выстрел, а не огонь. Признайтесь, вы хотели это выяснить.
По всем этим причинам я с особым вниманием слушаю доктора Уэйна Нассбаума, когда он занимает место свидетеля. Я его знаю: видел раньше на местах преступлений. Однажды написал ему письмо и получил от него автограф.
Он перечисляет свои звания и должности: сперва диплом Медицинской школы Йельского университета, потом поочередно работа патологоанатомом и в неотложной медицине, должность помощника судмедэксперта в штате Нью-Йорк и наконец - двадцать лет службы на посту главного судебно-медицинского эксперта в Вермонте.
- Вы проводили вскрытие Джесс Огилви? - спрашивает Хелен Шарп.
- Да. Днем восемнадцатого января, - отвечает он. - Тело доставили в мою прозекторскую утром, но оно должно было оттаять.
- Какая была температура на улице, когда тело обнаружили?
- Минус двенадцать градусов, что обеспечило прекрасную сохранность.
- Как она была одета?
- На ней были мягкие спортивные брюки, футболка и легкая куртка. Бюстгальтер, но трусы были надеты задом наперед. В маленьком кармашке брюк я нашел зуб, завернутый в туалетную бумагу, в застегнутом на молнию кармане куртки лежал мобильный телефон.
В «Борцах с преступностью», когда судебно-медицинского эксперта вызывают в суд для дачи показаний, эта процедура занимает не больше пяти минут. Хелен Шарп расспрашивает доктора Нассбаума о результатах вскрытия три раза: сперва вербально, второй раз с помощью схематичного изображения человеческого тела, на котором врач отмечает красным маркером, какие повреждения обнаружены на теле, и, наконец, посредством фотографий, сделанных во время вскрытия. Мне дорога каждая минута этого допроса. Хотя я не уверен, что он так же приятен женщине из присяжных, у которой такой вид, будто ее сейчас вырвет.
- Вы сказали, доктор, что взяли для токсикологического анализа образцы мочи Джесс Огилви, крови из сердца и стекловидного тела из глаз?
- Это верно.
- Какова цель этих исследований?
- Они позволяют узнать, какие инородные вещества имелись в крови жертвы. В случае с кровью из сердца и стекловидным телом - в момент смерти.
- И какие результаты вы получили?
- В момент смерти в крови Джессики Огилви не было ни алкоголя, ни наркотиков.
- Вы фотографировали тело во время вскрытия?
- Да, - отвечает эксперт. - Это обязательная процедура.
- Вы заметили какие-нибудь необычные отметины или синяки на теле?
- Да. У жертвы имелись синяки на горле, вызванные удушением, и на руках, полученные в результате сдерживания. Синяки были красновато-фиолетовые и имели резкие края, то есть были получены в течение двадцати четырех часов до смерти. Кроме того, кожа на пояснице была повреждена посмертно, скорее всего в результате того, что тело тащили. Разницу между двумя типами повреждений можно видеть на фотографиях. Полученные после смерти имеют желтоватый оттенок и уплотнены. - Доктор указывает на другую фотографию, где снято лицо Джесс. - Жертва была сильно избита. У нее перелом основания черепа, синяки вокруг глаз, сломан нос. У нее не хватало переднего зуба.
- Вы смогли определить, эти повреждения были получены до смерти или после?
- Появление синяков свидетельствует о том, что удары были получены до смерти. Зуб… ну, точно я не могу сказать, но, похоже, это был тот, что засунули ей в карман.
- Можно ли ударом выбить человеку зуб?
- Да, это возможно, - говорит доктор Нассбаум.
- На теле человека, который получил сильный удар по лицу, будут видны повреждения, схожие с теми, что вы нашли на теле жертвы?
- Да.
- Доктор, после проведения вскрытия и изучения результатов из токсикологической лаборатории вы сформировали мнение о причинах смерти, которое имеет под собой достаточно прочные медицинские основания?
- Да. Я определил, что это было убийство.
- Что явилось причиной смерти Джесс Огилви?
- Тяжелая травма головы, повлекшая за собой появление субдуральной гематомы - кровоизлияния внутрь черепа, характерного для удара или падения.
- Как скоро наступает смерть в случае субдуральной гематомы?
- Она может быть мгновенной или наступить в течение нескольких часов. В данном случае смерть наступила вскоре после получения травмы.
- Синяки, обнаруженные вами на шее и плечах Джесс Огилви, имеют отношение к ее смерти?
- Нет.
- А выбитый зуб?
- Нет.
- И в ее крови не было ни алкоголя, ни наркотиков?
- Нет, не было.
- Итак, доктор Нассбаум, - говорит Хелен Шарп, - единственной фатальной причиной смерти Джесс Огилви, обнаруженной вами во время вскрытия, явился перелом основания черепа, спровоцировавший кровоизлияние внутрь черепа?
- Именно так.
- Свидетель ваш, - говорит прокурор, и Оливер встает.
- Все эти повреждения, обнаруженные вами на теле Джесс Огилви… - говорит он. - У вас есть предположения, кто мог их нанести?
- Нет.
- По вашим словам, субдуральная гематома может появиться вследствие удара или падения.
- Верно.
- Нет ли вероятности, доктор, что Джесс Огилви споткнулась, упала и получила субдуральную гематому? - спрашивает Оливер.
Эксперт смотрит на него и слегка улыбается.
Такие улыбки я ненавижу, они могут означать «Надо же, какой умный», а могут «Ну и болван».
- Это возможно, что Джесс Огилви споткнулась, упала и получила субдуральную гематому, - говорит доктор Нассбаум. - Но я сильно сомневаюсь, что она пыталась сама себя задушить или выбила себе зуб, надела задом наперед трусы, протащила себя триста ярдов и завернулась в одеяло в кульверте.
Я громко смеюсь - это такая замечательная фраза, что ее можно записать и включить в сценарий «Борцов с преступностью». Мама и Оливер оба глядят на меня, и выражения их лиц прочесть легко. Они оба на сто процентов в ярости.
- Не пора ли нам сделать успокоительный перерыв? - спрашивает судья.
- Сенсорный! - резко отзывается Оливер. - Сенсорный перерыв!
Судья Каттингс откашливается.
- Я принимаю это за утвердительный ответ.
В сенсорной комнате отдыха я ложусь под утяжеленное одеяло. Мама уходит в туалет. Тэо кладет голову на вибрирующую подушку. Он говорит сквозь зубы, и голос у него как у робота:
- Пощекочи меня, Элмо.
- Джейкоб, - обращается ко мне Оливер после минуты и тридцати трех секунд молчания, - твое поведение в зале суда меня очень сердит.
- Ну, ваше поведение в зале суда меня тоже очень сердит. Вы до сих пор не сказали им правду.
- Ты знаешь, еще не пришла наша очередь. Ты видел судебные процессы по телевизору. Сперва выступает обвинение, а потом нам нужно будет исправить разрушения, нанесенные Хелен Шарп. Но, Джейкоб, ради Христа… Каждый твой эмоциональный всплеск или смех над словами свидетеля добавляет разрушений. - Оливер смотрит на меня. - Представь, что ты присяжный и у тебя дочь такого же возраста, как Джесс, а обвиняемый смеется во весь голос, когда медицинский эксперт рассказывает о трагических обстоятельствах смерти жертвы. Что, по-твоему, говорит сам себе этот член жюри?
- Я не присяжный и ничего об этом не знаю, - отвечаю я.
- Последние слова медэксперта были довольно забавные, - добавляет Тэо.
Оливер хмуро глядит на него:
- Я интересовался твоим мнением?
- А Джейкоб интересовался вашим? - огрызается Тэо и бросает в меня подушкой. - Не слушай его, - говорит он мне и выскальзывает из сенсорной комнаты отдыха.
Я замечаю, что Оливер не сводит с меня глаз.
- Ты тоскуешь по Джесс?
- Да. Она была моей подругой.
- Тогда почему ты этого не показываешь?
- Зачем? - спрашиваю я, садясь. - Важно то, что я чувствую это. Вы никогда не смотрели на человека, который устраивает истерику в публичном месте, с мыслью: ему действительно так плохо или он хочет, чтобы окружающие об этом узнали? Если вы показываете всему миру свои чувства, это как будто загрязняет их, делает менее чистыми.
- Ну… большинство людей держатся иного мнения. Большинство людей, когда им покажут снимки с вскрытия тела человека, которого они любили, расстроятся. Может быть, даже заплачут.
- Заплачут? Вы шутите? - говорю я и повторяю фразу, которую слышал от детей в школе: - Я бы убил за возможность побывать на этом вскрытии.
Оливер отворачивается. Я уверен, что неправильно понял его.
А вы?
Рич
Расхожей темой для шуток среди сотрудников, откомандированных на этот процесс, стала сенсорная комната отдыха. Если обвиняемому предоставляются особые условия, почему их лишены свидетели? Мне, например, нужна комната по приему китайской пищи. Я сообщаю об этом Хелен Шарп, когда она подходит ко мне сказать, что следующим давать показания вызовет меня.
- Пельмешки, - говорю я. - Научно доказано, что они повышают собранность свидетелей. А цыпленок «Генерал Цо» забивает артерии в достаточной степени, чтобы усилить приток крови к мозгу…
- А я всегда считала, что вашим главным недостатком…
- Эй!
- …является дефицит внимания, - говорит Хелен и улыбается мне. - У вас пять минут.
Я шучу только наполовину. Если суд согласился подлаживаться под запросы Джейкоба Ханта с его синдромом Аспергера, сколько времени пройдет, прежде чем закоренелые преступники используют эту историю как прецедент и заявят, что заключение в тюрьму обостряет у них клаустрофобию? Я целиком и полностью за равенство, если только оно не подтачивает систему.
Мне решительно нужно отлить, прежде чем меня затребуют к барьеру. Я сворачиваю за угол коридора, где находятся уборные, и сталкиваюсь с женщиной, которая движется в обратном направлении.
- Ой! - восклицаю я, поддерживая ее. - Простите.
Эмма Хант глядит на меня своими невероятными глазами:
- Не стоит.
В другой жизни - если бы у меня была другая работа, а у нее другой ребенок - мы могли бы болтать за бутылкой вина, может, эта женщина улыбалась бы мне, а не смотрела на меня так, будто наткнулась на самый страшный из своих ночных кошмаров.
- Как вы держитесь?
- Вы не имеете права спрашивать меня об этом.
Она пытается пройти мимо меня, но я преграждаю ей путь, уперев руку в стену:
- Я просто выполнял свою работу, Эмма.
- Мне нужно вернуться к Джейкобу…
- Слушайте, мне жаль, что с вами случилось такое, потому что вам и без того уже пришлось несладко. Но в тот день, когда погибла Джесс, мать потеряла ребенка.
- А теперь, - говорит она, - вы собираетесь лишить меня моего.
Эмма отталкивает мою руку. На этот раз я пропускаю ее.
Хелен десять минут разбирается с тем, кто я и что я: звание капитана, учеба на детектива в Таунсенде, тот факт, что я занимаюсь этим с Рождества Христова, и так далее, и так далее, все то, что хотят услышать присяжные, дабы увериться, что они в надежных руках.
- Как вы стали причастны к расследованию дела о смерти Джесс Огилви? - приступает к допросу Хелен.
- Тринадцатого января парень Джесс, Марк Магуайр, пришел в полицейский участок и сообщил о ее исчезновении. Он не видел свою девушку с утра двенадцатого января и не мог с ней связаться. Она не планировала уезжать, ни ее родители, ни друзья не знали, где она находится. Сумка и пальто Джесс оставались дома, но другие вещи пропали.
- Какие?
- Зубная щетка, мобильный телефон. - Я бросаю взгляд на Джейкоба, который выжидательно приподнимает брови. - И кое-какая одежда в рюкзаке, - завершаю я; он улыбается и опускает голову, кивая.
- Что вы сделали?
- Вместе с мистером Магуайром я пошел в дом и составил список пропавших вещей. Кроме того, я забрал напечатанную записку из почтового ящика, в которой содержалась просьба не доставлять почту, и отправил ее в лабораторию для снятия отпечатков пальцев. Потом я сказал мистеру Магуайру, что мы подождем, не вернется ли мисс Огилви.
- Почему вы отправили записку в лабораторию?
- Это показалось мне странным - печатать записку почтальону.
- Вы получили результаты из лаборатории?
- Да. Они ничего не дали. На бумаге отпечатки пальцев не обнаружены. Это навело меня на мысль, что записку оставил человек достаточно сообразительный, он надел перчатки, когда распечатывал ее и клал в ящик. Ложный след, чтобы заставить нас поверить, будто Джесс уехала из дому сама.
- Что случилось дальше?
- На следующий день мне позвонил мистер Магуайр и сказал, что стойка с CD-дисками была опрокинута, а потом диски расставлены в алфавитном порядке. Я не рассматривал это как ясное указание на преступление, - в конце концов, Джесс сама могла привести в порядок коллекцию, и, по моему опыту, преступники обычно не склонны к опрятности. Тем не менее мы официально открыли расследование по делу об исчезновении Джесс Огилви. Команда криминалистов отправилась к ней домой для сбора улик. Из сумки Джесс, обнаруженной на кухне, я вынул ее ежедневник и начал проверять всех, с кем она встречалась до исчезновения и с кем были назначены встречи после.
- Вы пробовали связаться с Джесс Огилви во время расследования?
- Много раз. Мы звонили ей на мобильный телефон, но попадали на голосовую почту, потом даже голосовой почтовый ящик переполнился. С помощью ФБР мы попытались засечь ее мобильный.
- Что это значит?
- Используя встроенный в телефон локатор GPS, ФБР может определить его местонахождение с точностью до метра в любой точке мира, но в данном случае поиск результатов не дал. Для того чтобы эта программа работала, телефон должен быть включен, и очевидно мобильный Джесс был выключен, - говорю я. - Мы также проверили ее домашний телефон. Там были сообщения от мистера Магуайра. Одно из химчистки, одно от матери обвиняемого и три пропущенных звонка с мобильного телефона самой Джесс Огилви. Судя по времени их поступления, отмеченному автоответчиком, мисс Огилви была жива в момент совершения звонков, или нас хотел заставить поверить в это тот, у кого оказался ее телефон.
- Детектив, когда вы впервые встретились с обвиняемым?
- Пятнадцатого января.
- Вы раньше видели его?
- Да… на месте преступления неделей раньше. Он вмешался в расследование.
- Где вы встретились с мистером Хантом пятнадцатого января?
- У него дома.
- Кто еще присутствовал?
- Его мать.
- Вы взяли обвиняемого под арест в тот раз?
- Нет, он тогда еще не был подозреваемым. Я задал ему несколько вопросов по поводу его встречи с Джесс. Он сказал, что пришел в ее дом к назначенному времени - в четырнадцать тридцать пять, но не встретился с ней. Он упомянул, что пошел домой пешком и что Марка Магуайра в доме не было, когда он прибыл к мисс Огилви. Я спросил, видел ли он, как Джесс ссорилась со своим парнем, он ответил: «Hasta la vista, крошка».
- Вы узнали эту фразу?
- Кажется, ее произносил бывший губернатор Калифорнии, - говорю я, - до того, как стал политиком.
- Во время той встречи вы спрашивали обвиняемого еще о чем-нибудь?
- Нет, мне пришлось… уйти. Было половина пятого, а в половине пятого он смотрит сериал по телевизору.
- Вы виделись с обвиняемым еще раз?
- Да. Мне позвонила Эмма Хант, его мать, и сказала, мол, Джейкоб хочет что-то сообщить мне.
- Что сказал вам Джейкоб во время второго разговора?
- Он передал мне пропавший рюкзак Джесс Огилви и некоторые ее вещи. Признался, что заходил в дом и увидел там следы борьбы, которые убрал.
- Убрал?
- Да. Он поднял опрокинутые табуретки, подобрал разбросанную по полу почту и переставил CD-диски в алфавитном порядке. Взял рюкзак, решив, что он может пригодиться Джесс. Потом он показал мне рюкзак и лежащие в нем вещи.
- В тот раз вы арестовали Джейкоба?
- Нет.
- Вы забрали с собой рюкзак и одежду?
- Да. Мы проверили их, результаты были отрицательные. На вещах не было ни отпечатков, ни крови, ни ДНК.
- Что случилось потом? - спрашивает Хелен.
- Я встретился с криминалистами в доме Джесс Огилви. Они нашли следы крови в ванной, разрезанную сетку на окне в кухне и сломанную подъемную оконную раму. И еще отпечаток ботинка снаружи дома, который по виду совпадал с подошвой ботинок Марка Магуайра.
- Что произошло дальше?
Я смотрю на присяжных:
- Рано утром в понедельник, восемнадцатого января, вскоре после трех часов, диспетчер службы девять-один-один принял звонок. Все звонки в службу спасения сразу проверяются с помощью GPS-технологии, чтобы определить, кто звонит и откуда. Мобильный звонящего находился в кульверте примерно в трехстах ярдах от дома, где жила Джесс Огилви. Я выехал на место. Тело жертвы и ее телефон были найдены там. Джесс была завернута в одеяло. Есть видеосюжет из дневного выпуска новостей, которые показали на канале WCAX… - Я делаю паузу, жду, пока Хелен найдет запись и предъявит ее в качестве доказательства, подвинет монитор ближе к присяжным, чтобы они все увидели.
В полной тишине на экране появляется лицо репортерши. Глаза ее увлажнились от холода, за спиной ходят взад-вперед криминалисты. Репортерша переминается с ноги на ногу. Хелен останавливает запись.
- Вы узнаете это одеяло, детектив? - спрашивает она.
Разноцветное, лоскутное, определенно сшито руками.
- Да, в него было завернуто тело Джесс.
- Это то же самое одеяло?
Хелен показывает его - заляпанное кровью, которая портит орнамент.
- Да, это оно, - отвечаю я.
- Что случилось после этого?
- После обнаружения тела я отправил нескольких полицейских арестовать Марка Магуайра за убийство Джесс Огилви. Я допрашивал его, когда мне позвонили.
- Звонивший назвал себя?
- Да. Это была мать Джейкоба Ханта. Эмма.
- Как она разговаривала? - спрашивает Хелен.
- Она была в отчаянии. Очень расстроена.
- Что она вам сказала?
Адвокат обвиняемого, похожий на ученика старшей школы, возражает.
- Это заявление с чужих слов, Ваша честь, - говорит он.
- Советник, подойдите ко мне, - говорит судья, обращаясь к прокурору.
Хелен тихо произносит:
- Ваша честь, я хочу показать, что мать позвонила, так как увидела сюжет в новостях с одеялом на экране и связала его со своим сыном. То есть, Ваша честь, это незапланированная реакция, а не заявление с чужих слов.
- Протест отклоняется, - говорит судья, и Хелен снова подходит ко мне.
- Что сказала вам мать обвиняемого? - повторяет она свой вопрос.
Я не хочу смотреть на Эмму. И без того чувствую на себе жар ее обвиняющего взгляда.
- Она сказала, что лоскутное одеяло принадлежит ее сыну.
- Основываясь на результатах этого разговора, что вы сделали?
- Я попросил мисс Хант привезти Джейкоба в участок, чтобы мы могли поговорить.
- Вы арестовали Джейкоба за убийство Джесс Огилви?
- Да.
- Что случилось дальше?
- Я снял все обвинения с мистера Магуайра и получил ордер на обыск в доме обвиняемого.
- Что вы нашли там?
- Мы нашли полицейский сканер Джейкоба Ханта, самодельную дымовую камеру для снятия отпечатков пальцев и сотню исписанных тетрадей.
- Что было в этих тетрадях?
- Джейкоб записывал в них информацию во время просмотра сериала «Борцы с преступностью»: дату показа серии, улики, а потом - удалось ли ему раскрыть дело раньше телевизионных детективов. Я видел, как Джейкоб делал эти записи, когда в первый раз пришел поговорить с ним.
- Сколько тетрадей вы нашли?
- Сто шестнадцать.
Прокурор предъявляет одну из них в качестве улики.
- Вы узнаете эту вещь, детектив Мэтсон?
- Это одна из тетрадей Джейкоба. В ней самые последние записи.
- Не могли бы вы открыть четырнадцатую страницу и прочесть нам, что там написано?
Я зачитываю вслух заголовок.
«В ее доме». 12.01.10.
Ситуация: парень заявил об исчезновении своей девушки.
Улики:
Куча одежды на кровати.
Зубная щетка пропала, блеск для губ пропал.
Сумочка и пальто жертвы на месте.
Мобильный телефон пропал.
Люминол в ванной - обнаружена кровь.
Взят рюкзак с одеждой, оставлена записка в почтовом ящике - ложный след на похищение.
Разрезана сетка на окне - отпечаток ботинка совпадает с обувью ее парня.
Мобильный телефон обнаружен по звонку в 911 и приводит к телу в кульверте.
- Есть в этой записи что-нибудь особенно интересное?
- Не знаю, имеет ли это отношение к сериалу «Борцы с преступностью», но именно такую картину мы обнаружили в доме Джесс Огилви. И именно так нашли ее тело. Эту информацию никто не мог знать, - говорю я, - кроме полицейских… и убийцы.
Оливер
Я знал, что у Джейкоба будут проблемы, когда эти дневники представят в суде как доказательства. Мне бы не хотелось, чтобы мои личные записи прочли присяжным. Хотя сам я дневник не веду и точно не стал бы описывать в нем сцену убийства. Так что, когда Джейкоб начинает слегка раскачиваться на стуле, стоило только Хелен заговорить о его тетрадях, я к этому готов. Чувствую, как одеревенела у него спина, слышу его тяжелое дыхание, замечаю, что он почти перестал моргать.
Когда Джейкоб тянется к столу, я встречаюсь взглядом с Эммой поверх его головы. «Вот оно», - произносит она одними губами, и тут же Джейкоб сует мне в руки листок бумаги.
F# - написано на нем.
Мне требуется мгновение, чтобы сообразить: он передал мне записку, как я просил его делать, если потребуется сенсорный перерыв.
- Ваша честь, - говорю я, вставая, - можем мы взять небольшой перерыв?
- У нас только что был перерыв, мистер Бонд, - говорит судья Каттингс и смотрит на Джейкоба, у которого лицо пылает. - Пять минут, - объявляет он.
Подхватив Джейкоба под руки с двух сторон, мы с Эммой быстро уводим его в сенсорную комнату отдыха.
- Продержись еще тридцать секунд, - утешает его Эмма. - Еще десять шагов. Девять… восемь…
Джейкоб ныряет за занавески и резко разворачивается к нам.
- О боже мой! - восклицает он, и по его лицу расползается улыбка. - Разве это не было восхитительно? - (Я молча смотрю на него.) - В этом и был весь смысл. Они наконец поняли. Я устроил сцену преступления, и копы все разгадали, даже ложный след. - Он тычет меня пальцем в грудь и говорит: - Вы отлично справляетесь.
За спиной у меня Эмма бросается в слезы.
Я не смотрю на нее. Просто не могу. Но говорю:
- Я все исправлю.
Поднявшись с места, чтобы провести перекрестный допрос детектива Мэтсона, я думаю, что вместо этого у нас сейчас будет состязание, кто дальше пустит струю мочи. Он бросает взгляд на Эмму - глаза у нее красные, лицо опухшее - и прищуривается, глядя на меня, как будто в ее состоянии виноват я, а не он. И от этого мне еще сильнее хочется опустить его.
- В первый раз, когда вы говорили с Джейкобом в его доме, детектив, он процитировал вам фразу из фильма «Терминатор», верно?
- Да.
- А во второй раз при встрече с Джейкобом… он порекомендовал вам, какие тесты нужно провести с рюкзаком?
- Да.
- Много?
- Несколько.
Я беру лежащий перед Джейкобом блокнот.
- Он рекомендовал провести тест ДНК с лямок?
- Да.
- И АР-тест с внутренней стороны нижнего белья?
- Вроде бы.
- Люминол?
- Похоже на то.
- А как насчет нингидрина на лежавшей внутри карточке?
- Слушайте, я не помню их все, но, вероятно, это правда.
- На самом деле, - говорю я, - Джейкоб, похоже, знает ваше дело лучше, чем вы.
Мэтсон прищуривается:
- Место преступления он точно знал лучше меня.
- Эти тетради с записями, найденные у Джейкоба… Вы прочли их все?
- Да.
- Что содержится в остальных ста пятнадцати?
- Сюжеты серий «Борцов с преступностью».
- Вы знаете, что такое «Борцы с преступностью», детектив?
- Думаю, надо жить в лесу, чтобы не знать этого. Это телешоу о полицейских расследованиях, которое, вероятно, уже транслируют на Марсе.
- Вы когда-нибудь смотрели его?
Детектив смеется:
- Стараюсь этого не делать. Оно не вполне реалистично.
- То есть дела, которые там разбираются, не настоящие преступления.
- Нет.
- Значит, будет правильно сказать, что сто шестнадцать тетрадей, которые вы забрали из комнаты Джейкоба, полны описаний выдуманных преступлений?
- Пожалуй, - отвечает Мэтсон, - только я не считаю, что описанное в сто шестнадцатой тетради - выдумка.
- Откуда вам это известно? - Я делаю несколько шагов к нему. - На самом деле, детектив, сюжет об исчезновении Джесс Огилви прошел по телевизору до того, как эта тетрадь оказалась у вас в руках, не так ли?
- Так.
- Ее имя упоминалось в новостях, ее родители просили помощи в раскрытии преступления?
- Да.
- Вы показали, что Джейкоб появлялся на местах преступлений и хотел помогать, верно?
- Да, но…
- Он когда-нибудь сообщал вам сведения, которые вас удивляли?
Мэтсон мнется:
- Да.
- Тогда не возможно ли, особенно учитывая личное знакомство Джейкоба с жертвой, что он в этом дневнике не хвастался убийством… а скорее, как в случае с сериями «Борцов с преступностью», пытался помочь раскрытию дела?
Прежде чем Мэтсон успевает ответить, я поворачиваюсь к присяжным и говорю:
- Вопросов больше нет.
Хелен встает из-за стола обвинения.
- Детектив Мэтсон, - говорит она, - не могли бы вы прочесть запись внизу первой страницы тетради?
- Там написано: «РЕШЕНО: мной, за двадцать четыре минуты».
- А внизу шестой страницы?
- «РЕШЕНО: ими, за пятьдесят пять минут… Отлично!»
Хелен подходит к Мэтсону:
- Вы догадываетесь, что означают эти записи?
- Джейкоб говорил мне, когда я впервые увидел, как он пишет в такой тетради. Он отмечал, удалось ли ему раскрыть дело раньше теледетективов и сколько времени на это ушло.
- Детектив, - обращается к Мэтсону прокурор, - не могли бы вы прочесть запись, сделанную внизу четырнадцатой страницы, озаглавленной «В ее доме», с содержанием которой вы знакомили нас раньше.
Он смотрит на страницу:
- Тут написано: «РЕШЕНО: мной».
- Что-нибудь еще примечательное есть в этой записи?
Мэтсон смотрит на присяжных:
- Она подчеркнута. Десять раз.
Тэо
За обедом я замечаю, как мой брат ворует нож.
Сперва я ничего не говорю. Но мне совершенно ясно, чем он занят: оставляет свой желтый рис и омлет, берется срезать зерна с кукурузного початка, а потом сталкивает нож большими пальцами с края стола, чтобы он упал ему на колени.
Мама без умолку трещит про судебный процесс: кофемашина в суде дает холодный кофе; и что завтра наденет Джейкоб; и про защиту, которая будет представлять свои доводы утром. Думаю, ни я, ни Джейкоб не слушаем ее, так как брат мой пытается не шевелить плечами, заворачивая нож в салфетку, а я слежу за каждым его движением.
Когда Джейкоб начинает вставать из-за стола и мама останавливает его резким притворным кашлем, я уверен, что она сейчас спросит его про украденный нож, но вместо этого мама говорит:
- Ты ничего не забыл?
- Можно я пойду? - бормочет Джейкоб и через минуту, очистив тарелку, идет наверх.
- Не понимаю, в чем дело, - говорит мама. - Он почти не ел.
Я быстро запихиваю в рот остатки еды, прошу разрешения уйти и торопливо поднимаюсь по лестнице, но Джейкоба в его комнате нет. Дверь в ванную распахнута настежь. Брат как будто испарился.
Вхожу к себе, и вдруг меня хватают, припирают к стене, а к горлу приставляют нож.
Ладно, хочу только сказать, это не первый раз, когда я оказываюсь в таком сценарии со своим братом, что, мягко говоря, угнетает. Делаю то, что, как мне уже известно, сработает: кусаю его запястье.
Вы, наверное, думаете, что он этого ждал, - нет; нож со стуком падает на пол, и я бью Джейкоба локтем в живот. Он складывается пополам, всхрапывает.
- Какого черта ты делаешь?! - ору я.
- Практикуюсь.
Я подбираю нож и сую его в ящик письменного стола - в тот, что держу запертым и где храню вещи, которые не должны попасть в руки брата.
- Практикуешься в убийстве? - говорю я. - Ты гребаный идиот. Поэтому тебя и осудят.
- Я не собирался ничего с тобой делать. - Джейкоб тяжело опускается на мою постель. - Сегодня один чел смотрел на меня как-то странно.
- Думаю, многие люди в суде смотрели на тебя странно.
- Но этот парень пошел за мной в туалет. Мне нужно уметь защищаться.
- Точно. И что, по-твоему, произойдет, когда завтра утром ты придешь в суд и металлодетекторы на входе заверещат? А безмозглые репортеры будут пялиться, как ты вынимаешь из носка кухонный нож?
Джейкоб хмурится. Это одна из его тупых аспи-схем, не продуманных до конца, вроде того случая два месяца назад, когда он настучал на маму и вызвал копов. Моему брату, я уверен, такие поступки кажутся совершенно логичными. Остальному свободному миру - нет.
- А вдруг со мной все в порядке? - говорит Джейкоб. - Может, я поступаю так, как поступаю, и думаю, как думаю, потому что меня все время отвергают? Понимаешь, если бы у меня были друзья, может, я не делал бы таких вещей, которые кажутся всем странными. Это как бактерия, растущая только в безвоздушном пространстве. Может, нет никакого синдрома Аспергера. А все происходит лишь оттого, что ты не вписываешься.
- Только не говори этого своему адвокату. Ему сейчас нужен синдром Аспергера в полном цвету. - Я смотрю на руки Джейкоба. Кутикулы у него обгрызены чуть не до крови. Мама раньше заматывала ему все пальцы пластырем, прежде чем отправить в школу. Однажды в коридоре я услышал, как две девочки называют его мумией.
- Эй, Джейкоб, - тихо говорю я. - Я скажу тебе кое-что, чего никто не знает.
Его рука дрожит на бедре.
- Секрет?
- Да. Но не говори маме.
Я хочу сказать ему. Я так долго хотел сказать хоть кому-нибудь. Но может, Джейкоб прав: когда чему-то нет места в мире, эта вещь, оставленная в прошлом, разрастается и становится все более неузнаваемой. Это желание дать волю словам разбухает у меня в горле, заполняет все пространство в комнате, и вдруг я начинаю лепетать как ребенок, утираю глаза рукавами и пытаюсь притворяться, что моего брата не судят, его не отправят в тюрьму, это не кармическая расплата за все мои плохие поступки и дурные мысли.
- Я был там! - выпаливаю я. - Был там в день смерти Джесс.
Джейкоб не смотрит на меня, может, так и проще. Он трясет рукой чуть быстрее, потом подносит ее к горлу и говорит:
- Я знаю.
Глаза у меня лезут из орбит.
- Знаешь?!
- Конечно знаю. Я видел следы твоих кроссовок. - Он глядит поверх моего плеча. - Вот почему мне пришлось это сделать.
О боже мой! Джесс сказала ему, что я подглядывал за ней голой, пригрозила, что пойдет в полицию, и он заставил ее замолчать. Теперь я всхлипываю. Я не могу успокоиться.
- Прости меня.
Джейкоб не прикасается ко мне, не обнимает, не утешает, как сделала бы мама. Как сделал бы любой другой человек. Он продолжает махать пальцами, как веером, а потом повторяет за мной:
- Прости меня, прости меня, - будто эхо, лишенное всякой музыкальности, или дождь, стучащий по пустой жестянке.
Это эхолалия. Часть синдрома Аспергера. Когда Джейкоб был маленький, он повторял мои вопросы и бросал их мне обратно, как мяч в бейсболе, вместо того чтобы отвечать. Мама говорила - это то же самое, что цитирование фильмов, словесный тик. Так Джейкоб перекатывал слова во рту, будто пытался распробовать их на вкус, когда не знал, что ответить.
Но я все равно позволяю себе притвориться, что это его монотонный, как у робота, способ попросить прощения и у меня тоже.
Джейкоб
В тот день по возвращении из суда вместо просмотра «Борцов с преступностью» я выбираю другое видео - домашнее, про меня самого в годовалом возрасте. Наверное, отмечали мой день рождения, потому что там есть торт, я хлопаю в ладоши, улыбаюсь и говорю слова вроде «мама», «папа» и «моко». Каждый раз, как кто-нибудь произносит мое имя, я смотрю в камеру.
Я выгляжу нормальным.
Мои родители счастливы. Мой отец там, а его нет ни на одном видео с Тэо. У мамы нет складки на переносице, как сейчас. Большинство людей снимают домашние видео, чтобы запечатлеть моменты, которые они хотят помнить, а не те, что предпочли бы забыть.
Но с этим видео все иначе. Вдруг, вместо того чтобы совать пальцы в торт и широко улыбаться, я стою и раскачиваюсь перед стиральной машиной, глядя, как одежда вращается по кругу. Лежу перед телевизором, но не смотрю его, а выкладываю дорожку из деталек конструктора лего. Отца в этом фильме уже нет, вместо него появляются какие-то незнакомые люди - женщина с кучерявыми желтыми волосами и в толстовке с кошкой опускается на пол и поворачивает мою голову так, чтобы я сфокусировался на пазле, который она положила передо мной. Женщина с ярко-голубыми глазами разговаривает со мной, если это можно так назвать.
Женщина. Джейкоб, ты рад, что пойдешь в цирк?
Я. Да.
Женщина. Что ты хочешь увидеть в цирке?
Я. (Молчу.)
Женщина. Скажи: в цирке я хочу увидеть…
Я. Я хочу увидеть клоунов.
Женщина (дает мне три драже «Эм-энд-эмс»). Джейкоб, это здорово!
Я. (Сую «Эм-энд-эмс» в рот.)
Эти видео мама снимала как доказательства того, что я стал другим ребенком, не тем, с которым она начинала. Не знаю, о чем она думала, когда записывала их. Разумеется, мама не хотела сидеть и смотреть снова и снова эти визуальные эквиваленты пощечин. Может быть, она хранила их в расчете на то, что в один прекрасный день глава какой-нибудь фармацевтической компании вдруг приедет на обед, посмотрит эти записи и выпишет ей чек за нанесенный ущерб.
Я смотрю, и вдруг по экрану с шипением пробегает серебристая полоса, отчего я прикрываю уши, а потом начинается другой отрывок видео. Его случайно записали поверх оскароносного фильма про меня, ребенка-аутиста. Я тут намного старше. Это было всего год назад, я готовлюсь к выпускному в конце учебного года.
Видео снимала Джесс. Она пришла днем, чтобы посмотреть на результат приготовлений. Я слышу ее голос: «Джейкоб, ради бога, подойди ближе! Она тебя не укусит». Видео дрожит и качается, будто снято с машинки в парке развлечений, и снова раздается голос Джесс: «Ой! Что-то у меня не получается».
Камеру берет мама и снимает меня с моей спутницей. Девушку зовут Аманда, и она из моей школы. На ней оранжевое платье, вероятно, поэтому я отказываюсь подходить ближе к ней, хотя обычно делаю то, чего хочет Джесс.
Я как будто смотрю телешоу, и Джейкоб - это не я, а его герой. Это не я закрываю глаза, когда мама пытается сделать снимок на лужайке перед домом. Это не я провожаю Аманду до машины и сажусь на заднее сиденье, как делаю всегда. «О нет!» - произносит мама, и Джесс начинает смеяться. «Мы совсем забыли об этом», - говорит она.
Вдруг камера быстро поворачивается, на экране появляется искаженное, как рыба в сферическом аквариуме, лицо Джесс. «Привет, мир!» - говорит она и изображает, что проглатывает камеру. Джесс улыбается.
Потом по экрану внизу проползает красная полоса, будто занавеска, и вдруг мне снова три года, я ставлю зеленый кубик на синий, а сверху желтый, как показала мне женщина-психиатр. «Джейкоб, молодец!» - говорит она и в награду придвигает ко мне игрушечный грузовичок. Я переворачиваю его и кручу колесики.
Мне хочется, чтобы на экране снова появилась Джесс.
- Хотелось бы мне знать, как уйти от тебя, - шепчу я.
Вдруг моя грудь сжимается, как бывает, когда я стою среди группы ребят в школе и понимаю, что только до меня не дошел смысл шутки. Или что шутили надо мной.
Я начинаю думать, может быть, я сделал что-то не так? Совсем неправильно?
Не зная, как исправить дело, я беру пульт от телевизора и перематываю пленку почти в самое начало, ко времени, когда я не отличался от других людей.
Эмма
Из архива Тетушки Эм.
Дорогая Тетушка Эм,
как мне привлечь внимание парня? Я совсем не умею флиртовать, а вокруг столько девочек, которые симпатичнее и умнее меня. Но мне надоело, что меня не замечают. Может быть, я могу как-то изменить себя. Что мне делать?
Сбитая с Толку из Беннингтона
Дорогая Сбитая с Толку,
тебе не нужно быть никем другим, кроме той, кто ты есть. Просто дай возможность парню разглядеть тебя хорошенько. А для этого есть два подхода:
1. Перестань ждать, возьми инициативу в свои руки, пойди и поговори с ним. Спроси, решил ли он седьмую задачу из домашней работы по математике? Скажи, что он прекрасно выступил на конкурсе школьных талантов.
2. Выйди на улицу голой.
Выбор за тобой.
С любовью,
Тетушка Эм.
Когда мне не уснуть, я надеваю теплый кардиган поверх пижамы, сажусь на ступеньки крыльца у дома и представляю себе, какая у меня могла бы быть жизнь.
Мы с Генри и Джейкобом могли бы ждать письма с оповещением о приеме в колледж. Могли бы открыть бутылку шампанского и налить ему бокал, чтобы отпраздновать это. Тэо не скрывался бы в своей комнате, стараясь изо всех сил сделать вид, что он не имеет отношения к этой семье. Он сидел бы за столом на кухне и решал кроссворды из ежедневной газеты. «Три буквы, - говорил бы он и читал вопрос: - Там обретают надежду». И мы гадали бы, что это: Бог? Небо? Арканзас? - но отгадал бы Джейкоб - USO[33 - USO (United Service Organizations) - Объединенные организации обслуживания, независимое объединение добровольных обществ по содействию вооруженным силам США в организации досуга военнослужащих.].
Наших мальчиков в каждом квартале вносили бы в почетный список. И люди смотрели бы на меня, когда я хожу в магазин за продуктами, не потому, что я мать мальчика-аутиста или еще хуже - убийцы, а потому, что им хотелось бы быть такими же счастливыми, как я.
В жалость к себе я не верю. Думаю, это для тех, у кого слишком много свободного времени. Нужно не мечтать о чудесах, а научиться творить их самостоятельно. Однако у вселенной есть способы наказать вас за ваши самые глубокие и мрачные тайны; и как бы я ни любила своего сына - звезду, вокруг которой я вращалась по орбите, - случались моменты, когда я безмолвно представляла себе человека, которым могла бы быть, но который как-то потерялся в ежедневной суматохе дел, связанных с поднятием на ноги ребенка-аутиста.
Будьте осторожны со своими желаниями.
Рисовала себе жизнь без Джейкоба, и это может стать реальностью.
Сегодня я слушала показания свидетелей. И да, как сказал Оливер, наш черед еще не настал. Но я следила за лицами присяжных, когда они смотрели на Джейкоба, и замечала на них выражение, которое видела уже тысячу раз. Это мысленное отстранение, едва заметное признание: с этим мальчиком что-то не так.
Ведь он общается не так, как они.
Он грустит не так, как они.
Он двигается и говорит не так, как они.
Я отчаянно боролась за то, чтобы Джейкоб учился вместе с другими детьми. Пусть он видит, как они ведут себя, но и они пусть поймут, что «другой» не значит «плохой». Но, честно говоря, не могу сказать, что его одноклассники выучили этот урок. Много веревки они отмотали Джейкобу, чтобы он мог повеситься на ней в разных ситуациях, а потом возлагали всю вину на него.
И теперь, после стольких стараний втиснуть его в рамки обычной школы, он оказался в суде, где для него создают особые условия. Единственный шанс на оправдание дает ему медицинский диагноз. Настаивать на том, что он такой, как все, в данный момент - это путь к тюремному сроку.
Столько лет я отказывалась ссылаться на то, что у Джейкоба синдром Аспергера, а теперь только это может спасти его.
Вдруг я подскакиваю и бегу со всех ног, бегу так, будто от этого зависит моя жизнь.
Уже третий час ночи, и в пиццерии темно, табличка «ЗАКРЫТО» болтается на двери, но в крошечном окошке над ней горит свет. Я тяну дверь на себя и оказываюсь на узкой лестнице, ведущей в контору адвоката, поднимаюсь, стучу.
Оливер открывает, он одет в спортивные брюки и футболку с выцветшей картинкой - мужик с покрытыми шерстью, как у медведя, руками. «Поддержи Вторую поправку», - написано на ней. Глаза у нашего адвоката красные, пальцы испачканы чернилами.
- Эмма, все в порядке?
- Нет, - отвечаю я, проталкиваясь мимо него.
На полу - коробки от еды навынос и зеленая пластиковая двухлитровая бутылка лимонада, валяется на боку. Тор спит, положив на нее морду.
- Нет, все не в порядке. - Я смотрю на Оливера, голос у меня дрожит. - Сейчас два часа ночи. Я в пижаме. Я прибежала сюда…
- Прибежала?
- И моего сына посадят в тюрьму. Так что нет, Оливер, все не в порядке.
- Джейкоба оправдают…
- Оливер, скажите мне правду.
Он убирает с дивана стопку бумаг и тяжело садится на него.
- Вы знаете, почему я не сплю в два часа ночи? Я пытаюсь написать свое вступительное слово. Хотите послушать, что у меня пока вышло? - Он поднимает лист, который держит в руке. - Дамы и господа, Джейкоб Хант… - Он замолкает.
- Что?
- Я не знаю, - говорит Оливер, сминает лист в комок и в этот момент, не сомневаюсь, думает, как и я, о нервном срыве Джейкоба. - Я, к хренам собачьим, не знаю! Джейкобу Ханту достался адвокат, которому лучше было оставаться кузнецом, вот что. Мне не нужно было отвечать вам «да». Не нужно было ехать в полицейский участок. Лучше бы я назвал вам имя другого адвоката, который может работать по уголовным делам даже во сне, а не притворяться, что новичок вроде меня имеет хоть какие-то шансы выиграть этот процесс.
- Если вы пытаетесь успокоить меня, вам это плохо удается.
- Говорю же, у меня ничего не выходит.
- Ну, по крайней мере, теперь вы не лжете. - Я сажусь рядом с ним на диван.
- Хотите правду? - говорит Оливер. - Я понятия не имею, купятся ли присяжные на мою защиту. Мне страшно. Я боюсь проиграть дело, боюсь, что судья со смехом выгонит меня из зала суда как полного мошенника.
- Мне тоже все время страшно, - признаюсь я. - Меня считают матерью, которая никогда не сдается. Думаю, я раз сто оттаскивала Джейкоба от края пропасти. Но иногда по утрам мне хочется накрыться одеялом с головой и не вылезать из постели.
- Обычно по утрам мне хочется того же, - говорит Оливер, и я сглатываю улыбку.
Мы откидываемся на спинку дивана. Синеватый свет уличных фонарей превращает нас обоих в призраков. Нас больше нет в этом мире, мы зависли над его краем.
- Хотите услышать кое-что действительно печальное? - шепчу я. - Вы мой лучший друг.
- Вы правы. Это действительно печально. - Оливер улыбается.
- Я не то имела в виду.
- Мы все еще играем в «чистосердечное признание»? - спрашивает он.
- Разве мы этим занимаемся?
Оливер трет между пальцами прядь моих волос и говорит:
- Я думаю, вы прекрасны. Внутри и снаружи. - Потом наклоняется вперед совсем чуть-чуть, закрыв глаза, вдыхает запах и отпускает мои волосы.
Они падают мне на щеку. Я ощущаю это всем нутром, будто меня ударили шокером.
Не отшатываюсь.
Не хочу.
- Я… не знаю, что сказать, - произношу я запинаясь.
Глаза Оливера загораются.
- «Из всех забегаловок во всех городах мира она вошла в мою»[34 - Цитата из фильма «Касабланка».], - цитирует он и тянется ко мне медленно, давая понять, что сейчас будет, и целует меня.
Мне нужно быть с Джейкобом, по решению суда. Я уже нарушаю правила. Так какая разница - одним больше, одним меньше.
Оливер нежно прикусывает зубами мою губу - на вкус он сладкий как сахар - и мурлычет мне в ухо:
- Желейные бобы. Мой самый большой грех. После этого.
Я закапываюсь пальцами в его волосы - густые, золотистые, непокорные.
- Оливер… - выдыхаю я, и он запускает руку мне под майку. Его пальцы ложатся на мои ребра. - Я вполне уверена, что тебе нельзя спать со своими клиентками.
- Ты не моя клиентка, а к Джейкобу меня влечет гораздо меньше, - отвечает он и стягивает с меня кардиган.
Кожа у меня горит. Не помню, когда в последний раз кто-нибудь обращался со мной так, будто я бесценный музейный экспонат, который ему разрешили потрогать.
Мы кое-как опускаемся на диван. Голова моя откидывается в сторону вместе с лучшими намерениями, когда губы Оливера смыкаются на моем соске. И вдруг я утыкаюсь взглядом в глаза Тора.
- Собака…
Оливер поднимает голову и восклицает:
- Исусе! - встает, подхватывает Тора под мышку, как футбольный мяч. - Тебе не повезло, приятель. - Открывает кладовку, кидает на лежащую там подушку горсть собачьего корма в виде косточек, сажает на нее Тора и закрывает дверь.
Когда он поворачивается ко мне, я втягиваю в себя воздух. Его футболка успела затеряться где-то между диванными подушками. Плечи у Оливера широкие и сильные, талия узкая, брюки сидят низко на бедрах. Он обладает той легкой безыскусной красотой юности, которая дается без усилий, и те, кому она дана, не понимают, как им повезло.
Я же, с другой стороны, лежу на продавленном диване в тесной комнатенке со своими веснушками, морщинами и пятнадцатью фунтами лишнего веса, рядом с ревнивым псом, запертым в кладовку…
- Не надо, - тихо произносит Оливер, когда я пытаюсь снова завернуться в кардиган. Он садится на край дивана рядом со мной. - Или мне придется убить Тора.
- Оливер, ты можешь иметь любую девушку, какую захочешь. Любую девушку своего возраста.
- Знаешь, что такое молодое вино? Виноградный сок. Есть вещи, которых стоит ждать.
- Этот аргумент звучал бы более убедительно, если бы кое-кто не прикончил только что баклагу лимонада…
Оливер снова целует меня.
- Заткнись ты к черту, Эмма! - дружелюбно хамит он и кладет ладони на мои руки, лежащие на животе.
- Так было всегда. - Слова звучат тихо и теряются где-то на его плече.
- Это потому, что ты ждала меня, - говорит Оливер, снова распахивает мой кардиган и целует меня в ключицу. - Эмма, все в порядке? - спрашивает он во второй раз за эту ночь.
Только теперь я отвечаю «да».
Надо было мне избавиться от большой двуспальной кровати. Есть что-то жутко угнетающее в том, чтобы заправлять каждое утро только одну ее половину, так как вторая всегда остается нетронутой. Я никогда не переступала линию Мэйсона - Диксона[35 - Линия Мэйсона - Диксона - граница между британскими колониями в Америке Пенсильванией и Мэрилендом, проведенная в 1763 - 1767 гг. английскими землемерами и астрономами Чарльзом Мэйсоном и Иеремией Диксоном и символически разделявшая до Гражданской войны 1861 - 1865 гг. свободные от рабства штаты Севера и рабовладельческие штаты Юга.] в своем браке и не спала на половине Генри. Оставляла ее для него или кого-нибудь другого, кто займет его место.
Этим другим оказывался Тэо во время грозы, когда ему было страшно, или Джейкоб во время болезни, когда я хотела приглядывать за ним ночью. Но себе я говорила, что мне нравится иметь свободное пространство на всякий случай. Что я могу растянуться хоть вдоль, хоть поперек кровати, если мне так вздумается, а сама всегда спала, сжавшись в комок на своей половине, как неразвернувшийся побег папоротника.
Вот почему, наверное, так приятно, когда розовые пальцы утра прикасаются к простыне, которой где-то посреди ночи накрыл нас Оливер, и я понимаю, что он прильнул ко мне запятой: колени подоткнуты под мои, а рука лежит у меня на талии.
Я шевелюсь, но Оливер, вместо того чтобы отпустить, прижимает меня к себе крепче.
- Сколько времени? - бормочет он.
- Полшестого. - Я поворачиваюсь к нему лицом; на щеках и подбородке у него щетина. - Оливер, послушай.
Он приоткрывает глаза:
- Нет.
- Нет, ты не хочешь слушать? Или нет, ты не Оливер?
- Я не собираюсь слушать. Это не была ошибка, и это не был просто один раз, типа какого черта мы это сделали. И если ты продолжишь спорить со мной по этому поводу, я заставлю тебя прочитать, что написано мелким шрифтом в подписанном тобой соглашении, а там ясно сказано, что сексуальные услуги адвоката включены в стоимость.
- Я хотела сказать, что пора просыпаться и завтракать, - сухо говорю я.
Оливер моргает:
- Ох!
- Сегодня четверг. Коричневый день. Безглютеновые бейгели?
- Я предпочитаю все, что угодно, - отвечает он и краснеет. - Но думаю, прошлой ночью я дал это понять предельно ясно.
Проснувшись утром, я привыкла секунд тридцать лежать в постели, наслаждаясь моментом, когда то, что мне снилось, все еще кажется возможным. Но потом я вспоминаю, что нужно вставать и готовить соответствующий цветовому коду завтрак, и начинаю гадать, проживем ли мы этот день без внезапного изменения в расписании, какого-нибудь скандала или проблемы в общении, которая спровоцирует нервный срыв. Я отводила себе тридцать секунд для будущего, которое предвкушала, а не которого боялась.
Я обвиваю руками шею Оливера и целую его. Даже зная, что через четыре с половиной часа судебный процесс возобновится, что нужно спешить домой, пока Джейкоб не заметил моего исчезновения, что я поступила так, как не нужно было поступать… я нашла способ растянуть эти тридцать секунд блаженства в один длинный и прекрасный момент.
Слова в кроссворде: место, где обретают надежду.
Радость.
Он.
Да.
Если такое случается… то, вероятно, возможно все.
Оливер кладет руки мне на плечи и мягко выпихивает из постели:
- Ты не представляешь, как меня убивает, что нужно сказать «нет», но я должен написать вступительное слово, а мать моего клиента, она невероятно требовательная.
- Без шуток, - говорю я.
Оливер садится, достает из-под подушки мою майку от пижамы, помогает мне надеть ее через голову.
- В обратную сторону это совсем не так весело, - шутливо замечает он.
Мы оба одеваемся, Оливер выпускает Тора из заточения и прицепляет поводок к его ошейнику, предлагая проводить меня полдороги до дому. В это время на улице мы одни.
- Чувствую себя идиоткой, - говорю я, глядя на свои домашние тапочки и штаны от пижамы.
- Ты похожа на студентку колледжа.
Я выкатываю глаза:
- Ты такой врун.
- На мою профессию намекаешь?
- А есть разница?
Я останавливаюсь и смотрю на Оливера:
- Только давай… не при Джейкобе.
Он не делает вид, что не понимает. Продолжает идти, тянет за собой Тора на поводке и отвечает:
- Хорошо.
У скейт-парка мы расстаемся. Я быстро иду по улице, пригнув голову от ветра и от глаз проезжающих мимо водителей. На губах у меня то и дело появляется улыбка, всплывает на поверхность пузырьками газировки откуда-то из глубины моего существа. Чем ближе к дому, тем более неуместной она ощущается. Как будто я жульничаю, как будто имею наглость быть кем-то другим, помимо матери.
К четверти седьмого я с облегчением сворачиваю на нашу улицу. Джейкоб просыпается в 6:30, как по часам; и сегодня будет так же.
Однако по мере приближения к дому я замечаю, что внутри горит свет, и сердце у меня подскакивает. Я перехожу на бег, паникую. Вдруг с Джейкобом что-то случилось посреди ночи? Какая же я дура, что оставила его! Даже записку не написала и мобильник не взяла. Распахивая входную дверь, я уже почти сгибаюсь пополам под грузом неприятных предчувствий.
Джейкоб стоит на кухне и готовит себе коричневый завтрак. Стол накрыт на двоих.
- Мама, - восторженно говорит он, - ты никогда не догадаешься, кто здесь!
Я не успеваю ничего сообразить, как слышу звук спускаемой в туалете воды, потом вода течет из крана, и раздаются шаги гостя, который заходит на кухню со смущенной улыбкой.
- Генри? - удивляюсь я.
Дело 10
Вы не хотели бы, чтобы вам сошло с рук убийство?
19 ноября 1986 года исчезла бортпроводница компании «Пан-Американ» из Коннектикута Хелле Крафтс. Подозрения пали на ее мужа. Ричард Крафтс заявил полиции, что не покидал свой дом 19 ноября, но, судя по выпискам с кредитной карты, он купил новую кровать. Незадолго до исчезновения жены он также приобрел большой холодильник и взял в аренду дробилку для щепы.
Один свидетель сообщил, что видел эту дробилку на берегу реки Хусатоник. Полиция обыскала дом Крафтса. Кровь, обнаруженная на матрасе, совпадала с кровью Хелле. Недалеко от Хусатоника нашли письмо, адресованное Хелле, а из реки водолазы вытащили цепную пилу и режущую насадку, на зубцах которых застряли человеческие волосы и кожа. После этого был произведен более тщательный поиск улик.
Вот что обнаружила полиция:
2660 волосин.
Один ноготь с пальца руки.
Один ноготь с пальца ноги.
Одну зубную коронку.
Пять капель крови.
На обломке ногтя из арендованной Крафтсом дробилки нашли лак, схожий с тем, что имелся в ванной Хелле, но его не признали доказательством в суде из-за отсутствия ордера на обыск.
На основании этих свидетельств в 1989 году Крафтса признали виновным в убийстве жены и осудили на девяносто девять лет тюремного заключения.
Этот случай сделал доктора Генри Ли знаменитым. Предоставьте ему, криминалисту-герою, добиваться обвинения в убийстве… даже при отсутствии тела.
Эмма
Мгновение мне кажется, что это галлюцинация. Мой бывший муж не стоит на моей кухне, не приближается ко мне, чтобы неловко чмокнуть в щеку.
- Что ты здесь делаешь?
Он смотрит на Джейкоба, который наливает в стакан шоколадное соевое молоко:
- Впервые в жизни мне захотелось сделать что-то правильное.
Я складываю на груди руки:
- Не льсти себе, Генри. Это больше относится к твоему чувству вины, чем к Джейкобу.
- Вау, - говорит он, - некоторые вещи никогда не меняются.
- И о чем это ты?
- Никому не позволено быть лучшим родителем, чем ты. Тебе нужно быть золотым стандартом, а если нет, ты зарежешь любого, лишь бы добиться своего.
- Довольно забавно слышать это от человека, который не видел своего сына много лет.
- Три года шесть месяцев и четыре дня, - говорит Джейкоб; я и забыла, что он рядом. - Мы ездили на ужин в Бостон, потому что ты прилетел туда по работе. Ты заказал говяжью вырезку, но отправил ее обратно на кухню, так как она была сперва недожаренная.
Мы с Генри переглядываемся.
- Джейкоб, может, пойдешь наверх и примешь душ? - предлагаю я.
- А как же завтрак…
- Ты съешь его, когда спустишься вниз.
Джейкоб быстро уходит, оставляя меня с Генри.
- Ты, наверное, шутишь! - набрасываюсь на него я. - По-твоему, можно явиться сюда рыцарем на белом коне и запросто все исправить?
- Учитывая, что я дал денег на адвоката, у меня есть право убедиться, что он выполняет свою работу.
Это, разумеется, заставляет меня вспомнить про Оливера. И о том не имеющем отношения к работе, чем мы занимались.
- Слушай, - говорит Генри, и весь апломб слетает с него, как снег с ветки дерева, - я приехал сюда не усложнять тебе жизнь, Эмма, а помочь.
- Ты не станешь сейчас их отцом, потому что твоя совесть вдруг подняла свою мерзкую голову. Ты или отец двадцать четыре часа семь дней в неделю, или вовсе не отец.
- Почему бы нам не спросить детей, хотят они, чтобы я остался или уехал?
- О, верно. Это все равно что помахать у них перед носом новой видеоигрой. Ты новинка, Генри.
Он слегка улыбается:
- Не могу припомнить, когда мне последний раз ставили это в вину.
Раздается шум; Тэо топает вниз по лестнице.
- А, ты здесь, - говорит он. - Странно.
- Это из-за тебя, - отвечает Генри. - После того как ты приехал в такую даль повидаться со мной, я понял, что не могу сидеть дома и делать вид, что ничего не происходит.
Тэо прыскает со смеху:
- Почему нет? Я все время этим занимаюсь.
- Я не собираюсь это слушать. - Я быстро сную по кухне. - Мы должны быть в суде к половине десятого.
- Я приду, - говорит Генри. - Для моральной поддержки.
- Большое тебе спасибо, - сухо отвечаю я. - Не знаю, как бы я пережила этот день, если бы не ты. О, погоди. Я ведь пережила здесь без тебя пять тысяч дней.
Тэо протискивается между нами и открывает холодильник. Достает коробку грейпфрутового сока и пьет прямо из нее.
- Блеск! Что за милая семейка. - Он смотрит вверх; горячая вода в трубе перестает течь. - Я в душ следующий, - говорит Тэо и возвращается к себе.
Я сажусь на стул:
- Так как это работает? Ты сидишь в зале суда и изображаешь озабоченность, пока твоя настоящая семья ждет у аварийного выхода?
- Это нечестно, Эмма.
- Все нечестно.
- Я пробуду здесь столько, сколько нужно. Мэг понимает, что у меня есть ответственность перед Джейкобом.
- Верно. Ответственность. Но она почему-то не пожелала пригласить его в солнечную Калифорнию, чтобы познакомиться с единокровными сестрами…
- Джейкоб не полетел бы на самолете, и ты это знаешь…
- Значит, ты планируешь войти в его жизнь, а потом выйти из нее, как только закончится суд?
- У меня нет планов…
- А что будет потом?
- Потому я и приехал. - Генри делает шаг ко мне. - Если… если случится худшее и Джейкоб не вернется домой… ну, я знаю, он сможет положиться на тебя, но я подумал, тебе самой тоже нужно будет на кого-нибудь опереться.
Мне в голову приходит сотня возражений, главное из которых: почему я должна ему верить, когда он уже однажды бросил меня? Но вместо этого я качаю головой:
- Джейкоб вернется домой.
- Эмма, ты должна…
Я поднимаю вверх раскрытую ладонь, желая этим остановить его на полуслове:
- Позавтракай сам. Мне нужно одеться.
Оставляю Генри на кухне, а сама поднимаюсь в спальню. Сквозь стенку слышу, как Тэо поет в душе. Сажусь на постель и зажимаю руки между коленями.
Когда мальчики были маленькие, мы завели домашние правила. Я написала их на зеркале в ванной, пока дети брызгались в воде, чтобы в следующий раз, когда тут будет полно пара, слова магическим образом появились вновь: команды малышу, едва начавшему ходить, и его брату-аутисту, понимающему все до боли буквально, правила, которые нельзя нарушать:
1. Убирать за собой.
2. Говорить правду.
3. Чистить зубы дважды в день.
4. Не опаздывать в школу.
5. Заботиться о брате; он у тебя один.
Однажды вечером Джейкоб спросил меня, должна ли я тоже выполнять правила, и я ответила «да». «Но ведь у тебя нет брата», - заметил он.
«Тогда я буду заботиться о вас», - сказала я.
Тем не менее я этого не сделала.
Сегодня Оливер будет выступать в суде, и, может быть, завтра и послезавтра он попытается завершить то, что я безуспешно пыталась сделать в течение восемнадцати лет: объяснит незнакомым людям, что такое быть моим сыном. Вызовет в них сочувствие к ребенку, который сам его не испытывает.
Когда Тэо заканчивает мыться, я захожу в ванную. Воздух жаркий и полный пара; зеркало запотело. Я не вижу слез на своем лице, и это к лучшему. Потому что я знаю своего сына и всем нутром чувствую, что он не убийца, однако шансы на то, что присяжные увидят и поймут это так же четко, как я, минимальны. И не важно, что я говорю Генри или себе; если уж на то пошло, Джейкоб домой не вернется, это мне ясно.
Джейкоб
Тэо еще одевается, когда я стучусь к нему и просовываю голову в дверь.
- Чё те надо, чувак? - говорит он, прикрываясь полотенцем.
Я отворачиваюсь и не смотрю на него, пока он не говорит, что теперь можно, тогда я вхожу:
- Мне нужна помощь с галстуком.
Я очень горжусь тем, что сегодня оделся без всяких проблем. Меня немного напугали пуговицы на рубашке - они были горячие как угли, но я надел вниз футболку, и теперь мне не так больно.
Тэо стоит передо мной в джинсах и толстовке. Хотелось бы мне тоже одеться так в суд. Он поправляет мне воротник и начинает переплетать концы галстука, чтобы превратить его в галстук, а не просто в узел, как дважды выходило у меня. Галстук похож на длинный узкий вязаный шарф. Мне он нравится гораздо больше, чем тот полосатый, который вчера надел на меня Оливер.
- Ну вот. Готово, - говорит Тэо и потом вдруг опускает плечи. - Что ты думаешь про папу?
- Я не думаю про папу.
- О том, что он здесь.
- По-моему, это хорошо.
Вообще-то, я не думаю ни что это хорошо, ни что плохо. Кажется, это просто не имеет значения, но, наверное, присутствие на суде близкого родственника вызовет у нормальных людей позитивное отношение, к тому же он пролетел на самолете три тысячи миль, надо отдать ему должное за это.
- Я думал, мама просто будет рвать и метать.
Не знаю, что он имеет в виду, но киваю и улыбаюсь ему. Вы удивитесь, как помогает такая реакция вести разговор, в котором вам ничегошеньки не понятно.
- Ты помнишь его?
- Он звонил в мой день рождения, а это было всего три с половиной месяца назад…
- Нет, - перебивает меня Тэо. - Я имею в виду, помнишь ли ты его из детства? Когда он жил с нами?
Вообще-то, я помню. Помню, как лежал в кровати между ним и мамой и держал руку у него на щеке, когда он спал. Она была шершавая от растущей щетины, и эта шершавость занимала меня, плюс мне нравился звук, когда папа чесал подбородок. Я помню его портфель. Внутри лежали разноцветные гибкие диски, которые я любил раскладывать по спектру, и скрепки в маленькой коробочке, я выстраивал из них длинную дорожку в кабинете, пока папа работал. Правда, иногда, когда он занимался программированием и застревал на чем-то или радовался, он кричал, и я от этого тоже начинал кричать, тогда отец звал маму, чтобы она забрала меня и он мог закончить работу.
- Однажды он взял меня с собой собирать яблоки, - говорю я. - Он посадил меня к себе на плечи и показал, как сборщики высыпают яблоки из корзин, не ударяя их.
Какое-то время я хранил список разных сведений о яблоках и выучил их, потому что помнил: отец недолго интересовался помологией, результатом чего стал наш поход в яблоневый сад. Я знаю, к примеру, что:
1. Самые крупные производители яблок в мире - это Китай, США, Турция, Польша и Италия.
2. Для изготовления галлона сидра нужно порядка тридцати шести яблок.
3. Самый распространенный в США сорт яблок - «ред делишес».
4. На вызревание одного яблока необходима энергия, вырабатываемая пятьюдесятью листьями.
5. Самое крупное из всех собранных когда-либо яблок весило три фунта.
6. Яблоки не тонут в воде, потому что на четверть объема состоят из воздуха.
7. Яблони родственны розам.
8. Археологи обнаружили, что люди употребляли яблоки в пищу за 6500 лет до нашей эры.
- Круто, - говорит Тэо. - Я вообще ничего о нем не помню.
Я знаю почему: Тэо было всего несколько месяцев, когда отец ушел. Сам тот день не сохранился у меня в памяти, зато в ней осталось многое из того, что привело к нему. Мама и папа часто ругались прямо у меня на глазах. Я был там, но меня не было - в те дни я часто оказывался полностью заворожен рябью на экране телевизора или рычажком тостера. Родители думали, что я ничего не замечаю, но так не бывает. Я слышал, видел, улавливал запахи и ощущал тогда все одновременно, вот почему изо всех сил старался фокусироваться на каком-то одном из раздражителей. Для меня это всегда было как своеобразное кино: представьте себе камеру, которая может запечатлеть весь мир сразу - каждый вид, каждый звук. Эффект впечатляющий, но не имеет особого смысла, если вам хочется услышать разговор двух человек или увидеть летящий к вам мяч, когда вы стоите с битой в руке. Но изменить мозг, с которым родился, я не мог и вместо этого научился сужать мир своеобразными шорами, пока в поле моего внимания не оставалось только то, что я хотел видеть. Таков аутизм для тех, кто никогда не был там сам.
В любом случае по той же причине, пусть мои родители считали, что я увлечен чем-то другим, их перепалки я помню дословно:
- Ты помнишь меня, Эмма? Я тоже живу здесь…
- Ради бога, Генри, ты и правда злишься, что я трачу время на твоего сына?!
И:
- Мне все равно, как мы будем за это платить. Я не собираюсь отказываться от лечения для Джейкоба только потому…
- Потому что - что? Скажи это… По-твоему, я зарабатываю мало денег.
- Это не я сказала.
И:
- Я хочу возвращаться со своей гребаной работы в свой хренов дом и не заставать десять долбаных незнакомых теток на полу в своей гостиной. Разве я прошу слишком о многом?
- Эти незнакомые тетки могут вернуть к нам Джейкоба…
- Очнись, Эмма. Он такой, какой есть. И внутри его не заключено никакое чудо, которое вот-вот выйдет наружу.
И:
- Ты всю неделю работал допоздна.
- А для чего мне приходить домой?
И:
- Как это - ты беременна? Мы же решили, что больше детей не будет. У нас уже и так проблем хватает…
- Я, вообще-то, не сама забеременела, если ты не в курсе.
- Надо было думать. Это ведь ты принимаешь таблетки.
- Думаешь, я тебя обманула? Боже, Генри! Рада слышать, что ты такого высокого мнения обо мне. Убирайся! Вали отсюда!
И однажды он свалил.
Вдруг отец стучит в дверь и просовывает голову в комнату Тэо:
- Мальчики, как… гм… тут у вас дела?
Оба молчим.
- Джейкоб, мы можем поговорить?
Мы садимся в моей комнате, я - на кровать, отец - в мое кресло у стола.
- Ты… ты не против, что я здесь?
Я оглядываюсь. Он ничего не тронул на моем столе, так что я мотаю головой.
Ему явно становится легче. Я так думаю, потому что его плечи расслабляются.
- Я должен извиниться перед тобой. Только не знаю, как это выразить словами.
- Со мной такое тоже бывает.
Отец слегка улыбается и качает головой. Тэо очень похож на него. Мама всю жизнь это говорила, но теперь я вижу в моем отце многое, что напоминает мне меня. Например, его манера пригибать голову, прежде чем начать фразу. Или постукивать пальцами по бедру.
- Я хотел извиниться перед тобой, Джейкоб. Есть люди… как твоя мать… которые никогда не сдаются. Я не из таких. Говорю это не в оправдание себе, а просто как факт. Уже тогда я достаточно хорошо знал себя, чтобы понимать: мне с этой ситуацией не справиться.
- Под «этой ситуацией» ты подразумеваешь меня.
Он мнется, потом кивает:
- Я не знаю о синдроме Аспергера столько, сколько знает твоя мать, но, думаю, в нас во всех есть что-то мешающее нам общаться с другими людьми, даже когда мы хотим поддерживать связь с ними.
Мне нравится идея, что синдром Аспергера - это приправа, добавленная к человеку, и, хотя во мне ее концентрация выше, чем в других людях, если провести анализ, окажется, что следы ее есть у всех.
Я заставляю себя взглянуть в глаза отцу:
- Ты знал, что яблоки ржавеют?
- Нет, - отвечает он более мягким голосом. - Не знал.
Вдобавок к списку яблочных фактов я приберег для отца еще один - с вопросами, которые я задам ему, если выпадет шанс:
1. Если бы не я, ты остался бы?
2. Ты когда-нибудь жалел, что ушел от нас?
3. Как ты думаешь, мы когда-нибудь сможем стать друзьями?
4. Если бы я пообещал стараться сильнее, ты обдумал бы возможность вернуться?
Стоит отметить, что, пока сидели в моей комнате, мы успели обсудить яблоки, вчерашние показания судмедэксперта и статью в журнале «Вайред» о том, увеличивается ли количество людей с синдромом Аспергера в Силиконовой долине в связи с преобладанием в этой географической зоне носителей научно-математических генов. Пока я не задал ему ни один из тех вопросов, которые значатся в списке, лежащем на самом дне нижнего левого ящика моего стола.
Мы все вместе едем в суд на арендованной отцом машине. Она серебристая и пахнет соснами. Я занял свое обычное место на заднем сиденье позади отца, который сидит за рулем. Мама рядом с ним, а Тэо - со мной. По пути я рассматриваю электрические провода, натянутые между столбами: у опор они сходятся близко, а посередине расходятся и слегка провисают, напоминая силуэты гигантских каноэ.
Нам остается пять минут езды до здания суда, когда у мамы звонит телефон. Она едва не роняет его, пока ей удается ответить.
- Я в порядке, - говорит она и заливается краской. - Встретимся на парковке.
Наверное, я должен нервничать, но на самом деле я приятно взволнован. Сегодня Оливер скажет всем правду о том, что я сделал.
- Ну, Джейкоб, - обращается ко мне мама, - ты помнишь правила?
- Говорит Оливер, - бормочу я. - Передавать ему записку, если мне нужен перерыв. Я не идиот, мам.
- Это как посмотреть, - бросает Тэо.
Мама разворачивается на сиденье. Зрачки у нее большие и черные, пульс бьется в ямке между ключицами.
- Сегодня тебе будет труднее, - тихо говорит она. - Ты услышишь вещи о себе, которые могут показаться тебе бессмысленными. Даже неправильными, ложными. Но помни, Оливер знает, что делает.
- Джейкоб будет давать показания? - спрашивает отец.
Мама поворачивается к нему:
- А ты как думаешь?
- Ради бога, я просто спросил!
- Ну, ты не можешь прийти на третий акт и рассчитывать, что я перескажу тебе все, что ты пропустил! - рявкает она, и тишина заполняет машину, как зарин.
Я начинаю бубнить себе под нос последовательность Фибоначчи, чтобы мне полегчало. Тэо, наверное, чувствует себя так же, потому что говорит:
- Ну что… приехали? - сопровождая это истерическим смешком, как будто очень удачно пошутил.
Мы заруливаем на парковку. Оливер стоит, прислонившись к своей машине. Это старый пикап, который, по его словам, больше подходит лошаднику, чем адвокату, но все равно довозит его из пункта А в пункт Б. Мы оставляем машину позади здания суда, подальше от камер и фургонов телевизионщиков. Когда мы проезжали мимо Оливера, он скользнул взглядом по машине, но не узнал нас, так как машина чужая. Только когда мы вылезаем наружу, он видит маму и подходит с широкой улыбкой на лице.
А потом замечает моего отца.
- Оливер, - говорит мама, - это мой бывший муж Генри.
- Вы шутите? - Оливер глядит на нее.
Отец протягивает руку:
- Приятно познакомиться.
- Гм… точно. Приятно. - Оливер поворачивается ко мне. - О, ради бога… Эмма, я не могу допустить, чтобы он шел в суд в таком виде.
Я оглядываю себя. На мне коричневые вельветовые брюки, коричневая рубашка с коричневым твидовым пиджаком и тянущимся коричневым галстуком, который мне помог завязать Тэо.
- Сегодня четверг, и он в пиджаке с галстуком, - сухо отвечает мама. - Вы можете догадаться, что сегодня утром у меня было много проблем.
Оливер поворачивается к моему отцу:
- Как он выглядит, по вашему мнению?
- Как водитель службы доставки? - отвечает отец.
- Я подумал о нацистах. - Оливер качает головой. - У нас нет времени везти тебя домой переодеваться, и ты не влезешь в мой… - Тут он замолкает и мерит взглядом моего папу. - Идите и поменяйтесь рубашками в туалете.
- Но она белая, - говорю я.
- Именно. Джейк, мы хотим, чтобы ты не был похож на современного серийного убийцу.
Отец смотрит на маму:
- Видишь? Разве ты не рада моему приезду?
В первый день, когда я встретился с Джесс для занятий по социальным навыкам, я опасался за свою жизнь. В том году я занимался английским языком в классе миссис Уиклоу. Уроки были не слишком интересные, и миссис Уиклоу не повезло: ее лицо немного напоминало клубень батата, длинное, узкое, с несколькими торчащими из подбородка волосками и обрызгано оранжевым спреем, который имитирует загар. Но она всегда разрешала мне читать вслух, когда мы проходили пьесы, даже если я иногда с трудом запоминал свою очередь, и, когда в день экзамена я забыл дома свой конспект, по которому можно было готовиться к ответу, она позволила мне перенести сдачу на следующий день. Однажды миссис Уиклоу заболела гриппом, и один мальчик из нашего класса по имени Сойер Тригг (его как-то раз отстранили от занятий за попытку продавать в школьном кафетерии снотворные таблетки), не обращая внимания на замещавшую ее учительницу, отщипывал кончики листьев от хлорофитума и прилеплял их к своему подбородку жвачкой. Потом засунул себе под рубашку два бумажных комка и стал скакать по проходу между партами, говоря: «Я миссис Уиклоу», - и
все смеялись.
Я тоже смеялся, но только чтобы быть как все. Потому что учителей нужно уважать, даже когда они отсутствуют. И когда миссис Уиклоу вернулась, я рассказал ей о проделке Сойера, и она отправила его к директору. Позже в тот же день он прижал меня к моему шкафчику в раздевалке и сказал:
- Я бы, блин, убил тебя, Хант!
Что ж, остаток дня я провел в жуткой панике, потому что Сойер собирался убить меня, кто мог в этом сомневаться. И когда Джесс приехала в школу, чтобы впервые встретиться со мной, у меня в кармане лежал нож для масла, который я стащил из столовки, - лучшее, что мне удалось добыть за такой короткий срок, - на случай, если Сойер Тригг будет подстерегать меня в темных коридорах.
Джесс обещала держать в секрете все, что я буду говорить ей, и ни о чем не расскажет маме без моего разрешения. Мне это понравилось - похоже на отношения с лучшим другом, по крайней мере, как их изображают по телевизору, - но я был слишком занят своими мыслями и никак не отреагировал.
- Джейкоб? - окликнула меня Джесс, заметив, что я в восьмой раз оглянулся через плечо. - Ты в порядке?
И тут я выложил ей все про миссис Уиклоу и Сойера Тригга.
Джесс покачала головой:
- Он не убьет тебя.
- Но он сказал…
- Так он хотел показать, что злится на тебя за то, что ты нажаловался на него.
- Но над учителями нельзя смеяться…
- А ябедничать на своих товарищей тоже нельзя. Особенно если ты хочешь, чтобы они к тебе хорошо относились. Я вот о чем: миссис Уиклоу обязана хорошо к тебе относиться, это условие ее трудового договора. Но доверие своих одноклассников нужно заслужить. И ты его лишился. - Она подалась вперед. - Существуют разные правила, Джейкоб. Одни ясные и четкие: нельзя смеяться над учителями. А другие похожи на секреты. Предполагается, что ты должен их знать, даже если тебе никто о них не говорил.
Вот этого я никогда не мог понять: эти неписаные правила. Другие люди улавливают их так, будто в них встроен какой-то социальный радар, который отсутствует в моей голове.
- Ты смеялся, когда Сойер потешался над миссис Уиклоу?
- Да.
- Он думал, ты на его стороне, тебе нравится это представление. Теперь представь, что он почувствовал, когда ты нажаловался на него.
Я смотрел на Джесс, выпучив глаза. Я не Сойер, и я выполнял правило, в то время как он сознательно нарушал его.
- Не могу.
Через несколько минут за мной приехала мама.
- Добрый день, - сказал она, улыбаясь Джесс. - Как прошло занятие?
Джесс посмотрела на меня, поймала мой взгляд. Потом повернулась к маме:
- Сегодня Джейкоб устроил проблемы одному мальчику. Да, и еще он украл нож из столовой.
Я почувствовал, как сердце у меня в груди превращается в камень, а во рту пересыхает, будто туда набили ваты. Я-то думал, эта девушка станет мне другом, будет хранить мои секреты. А она первым делом выложила моей матери все, что случилось сегодня!
Ну и разозлился же я. Видеть ее больше не хотел. И в животе у меня словно бы лежала мягкая губка, такое возникло ощущение, будто я только что слез с карусели, потому что знал: по дороге домой мама захочет подробно во всем разобраться.
Джесс прикоснулась к моей руке, чтобы привлечь к себе внимание, и сказала:
- Вот как чувствовал себя Сойер. И я больше никогда не поступлю так с тобой. А ты?
На следующий день, придя в школу, я стал поджидать Сойера у его шкафчика.
- Что ты тут делаешь, урод? - спросил он.
- Прости, - сказал я, причем совершенно искренне.
Может быть, сыграло роль мое лицо, или тон голоса, или тот факт, что я сам его нашел, но Сойер постоял секунду у своего открытого шкафчика, а потом пожал плечами:
- Да ладно.
Я решил, что это его способ сказать спасибо.
- Ты все еще хочешь убить меня?
Он покачал головой и засмеялся:
- Вряд ли.
Говорю вам, Джесс Огилви была лучшим учителем из всех, какие у меня были. И она поняла бы, как никто другой, почему я сделал то, что сделал.
Оливер
Прошлая ночь была самым замечательным случаем в истории моей сексуальной жизни, если не считать времени, когда я был студентом-второкурсником и получил письмо, опубликованное в «Пентхаусе», - разница, само собой, в том, что то было вымыслом, а прошлая ночь была на самом деле.
Я думал об этом. Ладно, я ни о чем другом не думал. Как только Эмма и я признались друг другу в своих самых страшных страхах, мы сравнялись. Уязвимость побивает возраст. Когда ты эмоционально обнажен, переход к физической обнаженности не так уж сложен.
Утром я проснулся, а на моей руке лежали пряди ее распущенных волос, ее теплое тело прижималось к моему, и я решил, мне все равно, спала она со мной от отчаяния, раздражения или просто чтобы отвлечься, - уйти я ей не позволю. Прошлой ночью я составил карту каждого дюйма ее тела и хотел возвращаться на эту территорию, пока не изучу ее лучше всех, кто когда-нибудь занимался или еще займется этим.
А значит, я должен добиться оправдания ее сына, потому что в противном случае она больше не захочет меня видеть.
И вот я приехал сегодня утром в суд с намерением осуществить для Джейкоба лучшую защиту в истории штата Вермонт. Я был собран, целеустремлен и решителен, пока не увидел, как Эмма вылезает из машины другого мужчины.
Своего бывшего.
Он имеет право находиться здесь, полагаю, он отец Джейкоба, но Эмма заставила меня поверить, что этот человек на общей фотографии больше не появится.
Мне не нравится, как Генри поддерживает ее под локоток, пока мы поднимаемся по ступеням в здание суда. Неприятно, что он крупнее меня. Мне не по себе оттого, что, когда я прикоснулся к руке Эммы у входа в зал, Тэо заметил это, и брови у него подскочили до самой линии волос. Пришлось мигом изобразить, что это было случайно.
Мне совсем не нравится тот факт, что я полностью занят Эммой, когда должен сосредоточиться целиком на ее сыне.
Пока в зал заходят присяжные, я сажусь рядом с Джейкобом. У него такой вид, будто он выхлебал шестьдесят чашек кофе. Он подскакивает на стуле, словно не замечает, что находится за столом защиты. Эмма поместилась справа от него, и - клянусь! - я чувствую жар ее кожи, хотя нас разделяет Джейкоб.
- Мне это не нравится, - бормочет он.
«Тебе и мне, нам обоим, приятель», - думаю я.
- Что именно?
- Ее волосы.
- Чьи волосы?
- Ее, - говорит Джейкоб и указывает на Хелен Шарп, отворачиваясь от нее.
Сегодня волосы у прокурора распущены и болтаются у лица. Они рыжие, длиной до плеч. Новая прическа делает ее с виду почти сострадательной, но я на это не рассчитываю.
- Ну что ж, - замечаю я, - могло быть и хуже.
- Как?
- Они могли быть длиннее.
Это заставляет меня вспомнить Эмму прошлой ночью - как распущенные волосы струились по ее спине. Из-за Джейкоба я никогда не видел их такими.
- Дурной знак, - говорит Джейкоб; пальцы его приплясывают на бедре.
- Кажется, их тут немало. - Я поворачиваюсь к Эмме. - Что здесь делает Генри?
Она качает головой.
- Объявился у нас дома сегодня утром, когда я была на пробежке, - с напором в голосе произносит Эмма, не встречаясь со мной взглядом. Разговор окончен.
- Обязательно скажите правду, - вдруг заявляет Джейкоб, и мы с Эммой оба резко поворачиваем голову к нему.
Неужели его интуиция сильнее, чем мы предполагали?
- Всем встать, - произносит бейлиф, и судья входит в зал из своего кабинета.
- Если защита хочет произнести вступительное слово, - говорит судья Каттингс, - можете начинать.
Я бы предпочел сделать это вчера, перед Хелен, чтобы все время, пока присяжные наблюдали за реакциями Джейкоба во время выступления прокурора, они понимали, что его неуместные выходки связаны с синдромом Аспергера, а не с тем, что он убийца-социопат. Однако судья не дал мне такой возможности, и вот теперь я должен произвести на них вдвое более глубокое впечатление.
- Правду, - снова шепчет Джейкоб. - Вы скажете им, что произошло, да?
Он говорит о присяжных, понимаю я, об убийстве Джесс. И столько всего вложено в этот вопрос, что я не знаю, как отвечать Джейкобу, чтобы не соврать. Я молчу, а потом набираю в грудь воздуха и тихо шепчу:
- «Привет. Меня зовут Иниго Монтойя. Ты убил моего отца. Готовься к смерти»[36 - Цитата из фильма «Принцесса-невеста».].
Я знаю, что Джейкоб улыбается, когда я встаю и обращаюсь к присяжным:
- Во время судебного процесса адвокаты просят присяжных видеть все в оттенках серого. Вы должны рассматривать проблему с двух сторон, не делая поспешных выводов, выслушав все показания и доводы, и только после этого принять решение. Судья наказал вам поступать так и повторит свою просьбу в конце процесса. - Я подхожу к присяжным. - Но Джейкоб Хант не знает, как это делать. Он не видит оттенков серого. Для него мир белый или черный. Например, если вы попросите Джейкоба разбить палатку, он сломает ее. Диагноз «синдром Аспергера» подразумевает, что Джейкоб не понимает метафор. Для него мир буквален. - Я оглядываюсь на Джейкоба; тот смотрит в стол. - Вы, наверное, заметили, что вчера во время заседания Джейкоб не смотрел в глаза свидетелям. Не выказывал эмоций, когда обвинитель описывала ужасные сцены убийства. Или что он не мог долго выслушивать показания и нуждался в перерывах, для чего уходил в особую комнату. На самом деле во время этого судебного разбирательства может возникнуть немало моментов, когда вам покажется, что Джейкоб ведет себя грубо, по-детски или даже делает нечто такое, что
указывает на него как на виновного. Но, дамы и господа, Джейкоб не может иначе. Все эти модели поведения - отличительные признаки синдрома Аспергера, неврологического расстройства аутистического спектра, которое диагностировано у Джейкоба. Люди с синдромом Аспергера могут обладать обычным или даже исключительно высоким уровнем интеллекта, но при этом они демонстрируют серьезную ограниченность в социальных и коммуникативных навыках. Они могут быть одержимы распорядками и правилами или зациклены на какой-то одной теме. Они не способны читать выражения лиц или язык тел. Они сверхчувствительны к свету, текстурам, запахам и звукам.
От матери Джейкоба и от врачей вы услышите о его проблемах и о том, как упорно они старались помочь ему преодолеть их. Вы узнаете и о весьма развитом у Джейкоба конкретном чувстве того, что правильно и что неправильно. В его мире правила не просто важны - они непреложны. И тем не менее глубинные основания этих правил ему непонятны. Он не сможет объяснить вам, как его поведение влияет на другого человека, потому что для него невозможно метафорически примерить на себя чужую кожу. Он дословно процитирует вам каждую фразу из сорок четвертой серии «Борцов с преступностью», но ему не справиться с объяснением того, чем была расстроена мать в седьмой сцене или как подействовала на родителей утрата ребенка. Если вы спросите об этом Джейкоба, он не сможет ничего сказать. Не потому, что не хочет, и не потому, что он социопат, просто его мозг не функционирует таким образом.
Я обхожу сзади стол защиты и легко опускаю руку на плечо Джейкоба. Как я и предполагал, он тут же весь съеживается, и от внимательных взглядов присяжных это, конечно, не укрылось.
- Если вы проведете с Джейкобом какое-то время, - продолжаю я, - то, вероятно, решите, что он… какой-то не такой. Есть в нем что-то особенное, чего вам никак не ухватить. Он может казаться странным, чудаковатым… но вы, скорее всего, не примете его за сумасшедшего. В конце концов, он способен поддерживать нормальный разговор; о некоторых предметах он знает столько, сколько мне никогда не узнать; он не слышит чужих голосов в голове и не сжигает на костре маленьких зверюшек. Однако юридическое определение невменяемости, дамы и господа, сильно отличается от того, что мы привыкли представлять себе, когда слышим слово «невменяемость». В этом определении сказано, что в момент совершения определенного действия обвиняемый, вследствие психического заболевания или дефекта, был не в состоянии оценивать противозаконность своего поступка. Это означает, что человека с неврологическим расстройством, таким как синдром Аспергера, который совершил преступление, человека вроде Джейкоба, нельзя считать ответственным за его поступки так же, как отвечали бы за них вы или я. И показания свидетелей со стороны защиты
покажут вам: синдром Аспергера сделал невозможным для Джейкоба понимание того, что его действия могут причинить вред кому-то другому. Вы услышите, как синдром Аспергера приводит человека вроде Джейкоба к идиосинкразическому интересу, который захватывает его целиком и превращается в одержимость. И вы поймете, дамы и господа, что синдром Аспергера нарушил способность Джейкоба к пониманию того, что он поступил с Джесс Огилви неправильно.
Я слышу за спиной шепот. Краем глаза вижу дюжину записок, сложенных одна на другую на моей стороне стола защиты. Джейкоб раскачивается на стуле взад-вперед, губы его плотно сжаты. Через минуту он начинает строчить записки и Эмме тоже.
- Никто не утверждает, что смерть Джесс Огилви - это не трагедия и наши симпатии не должны быть на стороне ее семьи. Но я не хочу усиливать эту трагедию созданием второй жертвы.
Я киваю и сажусь за стол. Записки краткие и злые:
НЕТ.
ВЫ ДОЛЖНЫ СКАЗАТЬ ИМ.
Я ПОСТУПИЛ ПРАВИЛЬНО.
Я наклоняюсь к своему клиенту и говорю:
- Доверься мне.
Тэо
Вчера я сидел в заднем ряду, зажатый между женщиной, вязавшей чепчик для младенца, и мужчиной в твидовом пиджаке, который во время дачи показаний свидетелями непрерывно строчил эсэмэски на телефоне. Мои соседи не знали, кто я такой, и мне это нравилось. После первого сенсорного перерыва Джейкоба, когда я подошел к маленькой, отгороженной шторами комнатке и бейлиф позволил мне проскользнуть внутрь, моя идентичность перестала быть секретом. Вяжущая женщина, я заметил, пересела в другой конец зала, как будто у меня какое-то ужасное заразное заболевание, а не просто та же фамилия, что у обвиняемого. А вот мужчина в твидовом костюме продолжал свою переписку. Он задавал мне вопросы: «Джейкоб когда-нибудь проявлял склонность к насилию? Ему нравилась Джесс Огилви? Она отказала ему?» Я быстро сообразил, что он какой-то репортер, и после этого я уже не садился на свое место, а стоял сзади около одного из бейлифов.
Сегодня я сижу рядом с отцом, которого совсем не знаю.
Когда Оливер начинает говорить, отец наклоняется ко мне:
- Что тебе известно об этом парне?
- Ему нравятся долгие прогулки по пляжу, и он Скорпион, - отвечаю я.
Вот что я знаю на самом деле: сегодня Оливер гладил по руке мою маму. Не так, будто говорил: «О, вы вот-вот упадете, с вами все в порядке?», а так, будто мурлыкал при этом: «Моя сладкая детка». Что, черт возьми, все это значит? Он должен спасать моего брата, а не волочиться за мамой.
Знаю, мне нужно радоваться, что отец здесь, но я не радуюсь. А вместо этого сижу и думаю: почему мы зрители на судебном процессе по делу об убийстве, а не сидим в первом ряду на игре «Сокс»? Я недоумеваю: когда научился завязывать галстук, как завязал сегодня Джейкобу, учитывая, что у меня нет отца, который мог бы показать мне, как это делается? Я размышляю: почему общая ДНК не вызывает автоматически ощущения, что у тебя с этим человеком есть что-то общее?
Как только Оливер завершает свою речь, я поворачиваюсь к отцу:
- Я не умею ловить рыбу. То есть я не знаю, как насадить червяка на крючок, как забрасывать удочку, ничего такого.
Отец молча смотрит на меня, слегка хмурясь.
- Было бы здорово, если бы мы порыбачили, - продолжаю я. - Знаешь, например, в том пруду позади школы.
Конечно, это чистая глупость. Мне было шесть месяцев, когда отец ушел от нас. Я едва научился сидеть, что уж там говорить про удочки.
Отец опускает голову и отвечает:
- Меня тошнит в лодках. Даже на плавучем причале. Всегда так было.
После этого мы больше не разговариваем.
Однажды я ходил к доктору Мун. Мама решила, это хорошая идея - поговорить с психиатром о чувствах, которые я могу испытывать, учитывая тот факт, что мой брат засасывал в себя все время и всю энергию в нашем доме, как огромный кармический пылесос. Не могу сказать, что хорошо запомнил эту тетку, за исключением того, что она пахла благовониями и разрешила мне снять обувь, так как самой ей лучше думалось босиком и, может быть, мне тоже будет.
С другой стороны, я до сих пор помню, о чем мы говорили. Она сказала: иногда это трудно - быть младшим братом, когда тебе приходится делать то, чем обычно занимался бы старший. Она сказала: иногда это может раздражать и даже злить Джейкоба и от этого он может вести себя совсем по-детски. Тут я бы сравнил ее с психологическим прогнозом погоды: она могла с достаточной долей вероятности предсказать, что произойдет, но была совершенно не способна подготовить меня к грядущей буре.
На месте свидетеля доктор Мун выглядит не так, как в своем кабинете. Например, она одета в деловой костюм, а ее непослушные длинные волосы приручены и свернуты в узел. Да, и на ногах у нее туфли.
- Сперва Джейкобу поставили диагноз «общее расстройство аутистического спектра». Затем мы изменили диагноз на «общее нарушение развития». И только в шестом классе мы уточнили его и исправили на «синдром Аспергера», основываясь на том, что он был не способен интерпретировать социальные ключи и общаться со сверстниками, несмотря на высокий уровень интеллекта и развитую речь. Для детей возраста Джейкоба, такова обычная последовательность диагнозов. Это не означает, что синдром Аспергера был у него не всегда - он был, - просто мы не владели правильным языком, чтобы обозначить его.
- Вы можете дать определение синдрома Аспергера для людей, которые с ним не знакомы, доктор? - спрашивает Оливер.
- Это нарушение развития, которое влияет на то, как мозг обрабатывает информацию. Считается, что оно выпадает на верхнюю часть аутистического спектра. Люди с синдромом Аспергера зачастую очень умны и компетентны - этим они отличаются от глубоких аутистов, которые вообще не способны к общению, - но у них наличествуют серьезные нарушения способности к социальному взаимодействию.
- То есть человек с синдромом Аспергера может быть умен?
- Человек с синдромом Аспергера может иметь интеллект гения. Но когда дело доходит до умения вести легкую беседу, он окажется совершенно к этому не способен. Его нужно обучать социальному взаимодействию, как иностранному языку, так же как меня или вас нужно учить языку фарси.
- Адвокатам бывает трудно заводить друзей, - говорит Оливер, чем вызывает смешки среди присяжных. - Значит ли это, что у нас всех синдром Аспергера?
- Нет, - отвечает доктор Мун. - Человек с синдромом Аспергера отчаянно стремится быть частью общества, но он просто не понимает особенностей социального поведения, которые остальные люди улавливают интуитивно. Он не сможет прочесть значение жестов или выражения лица человека, с которым разговаривает, и оценить его настроение. Он не понимает смысла таких невербальных ключей, как, например, зевание собеседника, когда оно обозначает скуку. Он не способен понять чувства и мысли другого человека; эмпатия такого рода несвойственна ему. Он воистину является центром собственной вселенной и реагирует на события, исходя из этого основного принципа. Например, у меня был пациент, который поймал свою сестру на краже в магазине и выдал ее хозяевам не потому, что считал своей моральной обязанностью сообщить о преступлении сестры, а потому, что не хотел прослыть парнем, сестра которого привлекалась к суду. Все поступки ребенок с синдромом Аспергера совершает, исходя из того, как это отразится на нем, а не на ком-то другом.
- Есть еще какие-нибудь отличительные признаки у этого расстройства?
- Да. У человека с синдромом Аспергера могут быть трудности с определением приоритетов при выполнении правил и заданий. Он склонен фокусироваться на деталях вместо общей картины и часто месяцами или даже годами до одержимости увлечен какой-нибудь одной темой и может говорить о ней часами, даже если она очень сложная. По этой причине такое расстройство иногда называют синдромом маленького профессора. Дети с синдромом Аспергера говорят так по-взрослому, что часто лучше ладят с друзьями своих родителей, чем со своими сверстниками.
- Джейкоб тоже был так сильно сфокусирован на какой-то одной теме?
- О да. Он сменил несколько за годы жизни: собаки, динозавры и самая последняя - криминалистика.
- Что еще мы можем заметить в человеке с синдромом Аспергера?
- Он рабски придерживается правил и распорядков. Он болезненно честен. Ему неприятно вступать в зрительный контакт. Он может быть гиперчувствителен к свету, звукам, прикосновениям или вкусам. К примеру, прямо сейчас Джейкоб, вероятно, изо всех сил старается блокировать гудение люминесцентных ламп в этом зале, которое мы с вами едва ли замечаем. Ребенок с синдромом Аспергера выглядит невероятно сообразительным, пусть и слегка неловким, но в любой момент, если нарушается привычный ход вещей, у него может произойти нервный срыв, который будет продолжаться от десяти минут до нескольких часов.
- Как вспышка гнева у малыша?
- Именно. Только это гораздо сильнее выматывает, когда ребенку восемнадцать лет и он весит сто восемьдесят фунтов.
Я чувствую, что отец смотрит на меня, поэтому поворачиваю голову к нему.
- Это часто случается? - шепчет он. - Такие вспышки гнева?
- К ним привыкаешь, - говорю я, хотя не уверен в правдивости своих слов.
На самом деле ураган тебе не остановить, но ты можешь научиться не стоять у него на пути.
- В настоящее время лечения от аутизма не существует, - продолжает психиатр. - Его нельзя перерасти, это состояние остается у человека навсегда.
- Доктор Мурано, какие из описанных вами сейчас симптомов проявлялись у Джейкоба в течение жизни?
- Все, - отвечает она.
- Даже теперь, в восемнадцать лет?
- Джейкоб стал гораздо лучше справляться с ударами, которыми являются для него изменения планов. Хотя это все равно его расстраивает, но у него есть особые приемы, которые он применяет. Вместо того чтобы кричать, как он делал в четыре года, он начинает повторять песню или строчки из фильмов.
- Доктор, судья позволил Джейкобу брать в случае необходимости сенсорные перерывы. Вы можете объяснить, что это такое?
- Для Джейкоба это способ укрыться от ситуации, когда все его органы чувств подвергаются чрезмерному давлению и это выводит его из равновесия. Когда он чувствует, что теряет контроль над собой, ему нужно уйти в какое-нибудь более тихое и спокойное место. В школе есть особая комната, где он может привести себя в норму, и в суде ему тоже отведено подобное помещение. Внутри находятся разные приспособления, с помощью которых Джейкоб может успокоиться, - от утяжеленных одеял и веревочных качелей до светильников из оптического волокна.
- Вы сказали, ребенок с синдромом Аспергера любит жить по правилам. Для Джейкоба это утверждение тоже верно?
- Да. Например, Джейкоб знает, что урок в школе начинается в восемь часов двенадцать минут, и никогда не опаздывает. Но однажды мама сказала ему, что он может прийти в школу попозже, так как ему нужно быть на приеме у зубного врача. У Джейкоба случился нервный срыв, он пробил кулаком стену в своей спальне, и его было никак не успокоить, чтобы отвести к дантисту. По мнению Джейкоба, его попросили нарушить правило.
- Он пробил кулаком стену? Дети с синдромом Аспергера имеют склонность к проявлениям насилия? - спрашивает Оливер.
- Это миф. На самом деле ребенок с синдромом Аспергера скорее будет вести себя хорошо, чем нейротипичный, так как он знает, что это правило. Тем не менее у ребенка с синдромом Аспергера очень низкий порог реакции «бей или беги». Если он чувствует себя загнанным в угол в любом смысле - вербально, физически или эмоционально, то может либо броситься наутек, либо ударить не раздумывая.
- Вы когда-нибудь видели, чтобы Джейкоб поступал так?
- Да, - отвечает доктор Мун. - В прошлом году в школе его оставили после уроков за то, что он грубо обругал учителя. Очевидно, одна девушка обманула его и заставила вести себя неприлично, сказав, что будет с ним дружить, если он сделает это. Позже он отплатил ей - толкнул - и был оставлен в школе после занятий.
- Что привело к такой бурной реакции Джейкоба?
- Унижение, я полагаю.
- Вы обсуждали с ним это происшествие? - спрашивает Оливер.
- Обсуждала.
- Вы объяснили ему, что такая реакция с применением силы неприемлема?
- Да.
- Как вам кажется, он понял, что поступил неправильно?
Доктор Мун отвечает не сразу.
- У Джейкоба понимание того, что правильно, а что нет, не основано на внутреннем моральном коде. Оно базируется на том, что ему сказали делать, а чего не делать. Если вы спросите его, ударить кого-то - это правильно или нет, он ответит вам «нет». При этом он скажет, что насмехаться над людьми тоже нехорошо, и в его понимании та девушка сперва нарушила это правило. Когда Джейкоб толкнул ее, он не думал о том, что может причинить ей вред, или о том, что его поступок противоречит какому-то правилу поведения. Он думал, что она его обидела, и просто… реагировал.
Оливер подходит к месту свидетеля:
- Доктор Мурано, если я скажу вам, что Джейкоб поссорился с Джесс Огилви за два дня до того, как она погибла, и что она сказала ему «сгинь», как, по вашему мнению, это повлияло бы на его поведение?
Женщина качает головой:
- Джесс была очень важна для Джейкоба, и, если они поссорились, он наверняка был сильно расстроен. Его появление в доме Джесс в тот день ясно показывает: он не знал, как себя вести. Он следовал заранее спланированному расписанию, не думая о том, что их ссора должна как-то его изменить. Скорее всего, Джейкоб разобрал эту размолвку в голове так: Джесс сказала мне «сгинь». Я не могу сгинуть, так как всегда знаю, где нахожусь. Значит, она на самом деле не имела в виду того, что сказала, и я буду вести себя так, будто она ничего не говорила. Джейкоб не мог заключить из слов Джесс, что она, вероятно, действительно не хотела его видеть. Именно эта неспособность поставить себя на место другого человека отделяет Джейкоба от его сверстников. В ситуации, когда обычный ребенок может быть просто неловким в общении, Джейкоб совершенно лишен эмпатии, его действия и восприятия вращаются вокруг того, что нужно ему. Он ни разу не остановился, чтобы осмыслить чувства Джесс. Его волновало только то, как она обидела его, поссорившись с ним.
- Джейкоб знает, что убийство противозаконно?
- Естественно. Учитывая его зацикленность на криминалистике, он, вероятно, может процитировать статьи из законов не хуже вас, мистер Бонд. Но для Джейкоба самосохранение - это одно из нерушимых правил, оно стоит превыше всего остального. И, как он сорвался в случае с той девушкой в школе, которая унизила его, - и искренне не понимал, в чем, собственно, проблема, учитывая, как она поступила с ним, - я могу представить, что то же самое произошло и с Джесс.
Вдруг Джейкоб встает.
- Я не срывался! - кричит он, а мама хватает его за руку и тянет вниз, чтобы он сел на место.
Разумеется, то, что он вышел из себя именно в этот момент, опровергает его слова.
- Следите за своим клиентом, мистер Бонд, - строго говорит судья.
Оливер оборачивается и смотрит на Джейкоба, как в кино - солдат, который взошел на перевал и видит внизу под собой вражескую армию, но понимает: у них нет шансов, никаких.
- Джейкоб, - вздыхает он. - Сядьте.
- Мне нужен перерыв! - кричит тот.
Оливер смотрит на судью:
- Ваша честь?
И вдруг присяжных быстро выводят из зала, а Джейкоб почти что убегает в сенсорную комнату.
Мой отец совершенно сбит с толку.
- И что теперь?
- Мы подождем пятнадцать минут.
- Мне… Ты пойдешь туда к ним?
До сих пор я ходил. И сидел там в углу, играл с каким-нибудь мохнатым мячом, пока Джейкоб собирается с мыслями. Но сейчас я гляжу на отца и говорю:
- Ты как хочешь, а я остаюсь здесь.
Одно из моих самых ранних воспоминаний: я болею и все время плачу. Джейкобу лет шесть или семь, он просит маму, которая провела со мной всю ночь, приготовить завтрак. Раннее утро, солнце еще не взошло.
- Я хочу есть, - говорит Джейкоб.
- Знаю, но сейчас я должна позаботиться о Тэо.
- А что с ним?
- У него болит горло, очень сильно.
Некоторое время Джейкоб переваривает эту информацию.
- Могу поспорить, если дать ему мороженое, горло у него пройдет.
- Джейкоб? - изумленно произносит мама. - Ты думаешь о том, как чувствует себя Тэо?
- Я не хочу, чтобы у него болело горло, - отвечает Джейкоб.
- Мороженое! Мороженое! - верещу я.
Это даже не настоящее мороженое, а соевое, как все в нашем холодильнике. Но притом это угощение, а не обычный завтрак.
Мама сдается.
- Ладно. Мороженое, - говорит она, сажает меня на детский стульчик и дает мне стаканчик. Джейкобу тоже. И гладит его по голове. - Я скажу доктору Мун, что ты позаботился о своем брате, - обещает она.
Джейкоб ест мороженое и говорит:
- Наконец-то. Тишина и покой.
Мама до сих пор приводит этот случай в пример как доказательство того, что Джейкобу удалось преодолеть синдром Аспергера и проявить заботу о своем бедном больном маленьком братике.
А вот как это видится мне теперь, когда я стал старше.
Джейкоб получил на завтрак стаканчик мороженого, и ему даже не пришлось его выпрашивать.
Джейкоб сделал так, что я перестал вопить.
Мой брат не пытался помочь мне в тот день. Он помогал себе.
Джейкоб
Я лежу под одеялом, которое давит на меня, как сотня рук, как будто я оказался глубоко под водой на дне моря, не вижу солнца и не слышу, что творится на берегу.
Я не срывался.
Не знаю, почему доктор Мун так думает.
Не понимаю, почему моя мать не встала и не возразила.
Не знаю, почему Оливер не говорит правду.
Раньше мне снились страшные сны, в которых Солнце приближалось к Земле на опасное расстояние и только я один знал об этом, потому что моя кожа определяла изменение температуры воздуха точнее, чем у всех других людей. Как я ни пытался предупредить их, никто меня не слушал, и наконец деревья начали воспламеняться и мои родные сгорали заживо. Я просыпался, видел рассвет и уже наяву впадал в беспокойство, ведь как я мог быть уверен, что мой ночной кошмар - это ночной кошмар, а не предостережение?
Наверное, то же самое происходит и сейчас. Долгие годы я представлял себя попавшим на Землю инопланетянином - существом с более острыми, чем у людей, чувствами, манерой речи, которая не имеет смысла для нормальных землян, и поведением, которое кажется странным на этой планете, но на моей родной, должно быть, совершенно приемлемо, - и наконец воображаемое стало реальностью. Правда - это ложь, а ложь - правда. Члены жюри присяжных верят тому, что слышат, а не тому, что находится прямо у них перед глазами. И никто не слышит меня, сколько бы я ни кричал у себя в голове.
Эмма
Пространство под одеялом пульсирует, как от сердцебиения. В темноте я нащупываю руку Джейкоба и пожимаю ее:
- Дорогой, нам нужно идти.
Он поворачивается ко мне. Его глаза отражают свет.
- Я не выходил из себя с Джесс, - тихо говорит он.
- Мы поговорим об этом позже…
- Я не обижал ее, - говорит Джейкоб.
Я замираю и пристально смотрю на него. Мне хочется ему верить. Боже, мне хочется ему верить! Но потом я вспоминаю лоскутное одеяло, которое сшила для него моя мать, обернутое вокруг тела мертвой девушки.
- Я не хотел обижать ее, - уточняет Джейкоб.
Никто не смотрит в лицо своему новорожденному сыну, представляя все то плохое, что произойдет в его жизни. Вы видите одни только возможности: его первая улыбка, первые шаги, выпускной в школе, свадебный танец, его лицо, когда он возьмет на руки своего сына. С Джейкобом я постоянно меняла эти привычные жизненные вехи: когда он сам охотно заглянет мне в глаза; когда сможет принять изменение планов и не распасться на части; когда наденет рубашку, не срезав с нее тщательнейшим образом вшитый под воротник ярлычок. Вы любите ребенка не за то, что он делает и чего не делает, а за то, кто он есть.
И даже если он убийца, сознательный или случайный, он все равно мой.
- Не общается со сверстниками, - говорит Хелен Шарп. - Является центром собственной вселенной. Самосохранение - единственное нерушимое правило. Вспышки гнева и проблемы с контролем над эмоциями… Сдается мне, доктор Мурано, синдром Аспергера - это новое название эгоизма.
- Нет. Это не нежелание учитывать чувства другого человека, а неспособность сделать это.
- И все же это относительно новый диагноз, не так ли?
- Впервые он появился в Диагностическом руководстве по психическим расстройствам в тысяча девятьсот девяносто четвертом году, но совсем не был новым. Люди с синдромом Аспергера существовали и до того, только их так не называли.
- Кто, например?
- Стивен Спилберг, режиссер. Джон Элдер Робисон, писатель. Сатоси Тадзири, создатель покемонов. Питер Торк из группы «Манкис». Им всем во взрослом возрасте официально был поставлен диагноз «синдром Аспергера».
- И все они чрезвычайно успешные люди, да? - спрашивает Хелен.
- Вроде бы.
- Они провели жизнь весьма плодотворно и много общались с другими людьми?
- Наверное.
- Вы считаете, у кого-нибудь из них были проблемы с общением?
- Да.
- Вы считаете, кого-нибудь из них дразнили в детстве? Чувствовали они себя выброшенными из жизни?
- Я не знаю, мисс Шарп.
- Правда? Вы видели, какая стрижка была у Питера Торка в юности? Пусть вы не поддержите меня, но я скажу - да, их дразнили. И все же никто из этих людей с синдромом Аспергера не попал под суд за убийство, ведь так?
- Нет. Как я сказала, между синдромом Аспергера и склонностью к насильственным действиям нет причинно-следственной связи.
- Если синдром Аспергера не ведет к тому, что человек становится несдержанным, разве он может быть оправданием для Джейкоба, который совершил ужасное насильственное деяние?
- Протестую! - говорит Оливер. - Это предвзятость.
- Протест принимается, - отзывается судья.
Прокурор пожимает плечами:
- Снимаю этот вопрос. Доктор Мурано, как вы поставили Джейкобу диагноз «синдром Аспергера»?
- Я провела тест на уровень интеллекта и оценку адаптивных навыков, чтобы посмотреть, как Джейкоб справляется с определенными жизненными ситуациями. Побеседовала с Эммой Хант и учителями Джейкоба, чтобы собрать сведения о его поведении. Синдром Аспергера не проявляется внезапно. Я просмотрела видеозаписи, где ему меньше двух лет, он тогда вполне соответствовал основным неврологическим показателям обычных детей, и затем наблюдала постепенное ухудшение в поведении и появление проблем в межличностном общении. Помимо этого, я провела с Джейкобом много терапевтических сеансов в своем кабинете и в школе.
- Не существует особого анализа крови или какого-то другого научно обоснованного исследования, которое можно выполнить, чтобы удостовериться, есть ли у ребенка синдром Аспергера?
- Нет. Диагноз основан в первую очередь на наблюдениях, в ходе которых отмечаются навязчивая повторяемость определенных действий, фокусировка на одной теме и сложности в социальном взаимодействии, которые пагубно сказываются на повседневной жизни, без задержки в речевом развитии.
- Значит… это субъективное мнение?
- Да, - говорит доктор Мурано. - Но просвещенное.
- Если бы Джейкоба наблюдал другой психиатр, возможно ли, что он - или она - не нашел бы у Джейкоба синдрома Аспергера?
- Я в этом сильно сомневаюсь. Диагноз, который часто путают с синдромом Аспергера, - это дефицит внимания и гиперактивность, и, когда детей-аспи сажают на таблетки, которые выписывают детям с СДВГ, и они не оказывают никакого воздействия, часто становится ясно, что диагноз нужно пересмотреть.
- Значит, критерии, которые вы использовали для постановки диагноза Джейкобу, таковы: неспособность общаться с другими людьми, трудности со считыванием социальных ключей, желание следовать правилам и распорядкам, фиксация на определенных темах?
- Да, примерно так, - отвечает психиатр.
- Скажем, у меня есть семилетний сын, который совершенно одержим могучими рейнджерами и должен каждый день перед сном получить свое молоко с печеньем, он не слишком охотно рассказывает мне о том, что с ним сегодня произошло в школе, и не любит делиться игрушками с младшим братом. У моего сынишки синдром Аспергера?
- Не обязательно. Представим, что в песочнице сидят два трехлетних ребенка. Один говорит: «Посмотри на мою машинку». Другой отвечает: «У меня есть кукла». Это параллельная игра, и это нормально в таком возрасте. Но если вы понаблюдаете за теми же детьми в восьмилетнем возрасте и один скажет: «Посмотри на мою машинку», приемлемым ответом будет: «Красивая машинка», или «Можно мне ее взять?», или какая-нибудь другая фраза, продолжающая взаимодействие с ребенком, который завел разговор. А ребенок с синдромом Аспергера может все равно сказать в ответ: «У меня есть кукла». И когда его товарищ по игре уйдет, он не поймет почему. По его представлениям, он ответил на сказанную ему фразу и поддержал разговор. Он не осознаёт, что его ответ оказался не подходящим к вопросу.
- Или, - говорит Хелен Шарп, - ребенок с куклой может быть просто зациклен на себе, не так ли?
- С синдромом Аспергера часто именно так и бывает.
- Но и без синдрома Аспергера такое время от времени случается. Я считаю, доктор, поставленный вами диагноз и ваши умозаключения относительно Джейкоба основаны исключительно и только на вашем мнении. Вы не смотрите на токсикологический анализ или энцефалограмму…
- Есть множество разных психических расстройств, которые диагностируются только методом клинического наблюдения, мисс Шарп. Синдром Аспергера - одно из них. И любой психиатр в этой стране скажет вам, что это - настоящее психическое расстройство. Его может быть трудно описать в конкретных словах, но когда вы видите человека с таким расстройством, то сразу его опознаете.
- Поясните, пожалуйста. Вы считаете, что наличие у Джейкоба синдрома Аспергера повлияло на его поведение в тот день, когда была убита Джесс Огилви.
- Это верно.
- Потому что Джейкоб плохо справляется с разными жизненными ситуациями. И у него отсутствует эмпатия. И раздражение иногда приводит к тому, что ему трудно контролировать свою ярость.
- Это верно, - повторяет доктор Мурано.
- И такие признаки вы отмечаете в человеке с синдромом Аспергера.
- Да.
- Какое совпадение, - произносит прокурор и складывает на груди руки. - Те же черты можно обнаружить у хладнокровного убийцы.
Однажды Джейкоб сказал мне, что слышит, как умирают растения. «Они кричат», - объяснил он. Я считала это глупостью, пока не поговорила с доктором Мурано. «Дети с синдромом Аспергера обладают чувствами, которых мы с вами даже не можем себе представить, - заметила она. - Мы отфильтровываем звуки и образы, которые постоянно бомбардируют мозг аспи, вот почему иногда кажется, будто они замкнуты в своем маленьком мирке. Но это не так. Они в нашем мире, но включены в него сильнее, чем мы. Нам такое даже не снилось».
Вернувшись домой в тот день, я залезла в Интернет и почитала там про гибель растений. Оказалось, испытывая стресс, они выделяют газ этилен, и немецкие ученые создали приспособление, которое измеряет энергию этих молекул как вибрации или звуки.
Неудивительно, что это утомляет - быть свидетелем последних вздохов природы. Но мой сын слышит не только растения, но и зубовный скрежет сердитого океана, робость солнечного восхода, звук разбивающегося сердца.
Оливер
В старшей школе специалист по профориентации миссис Инверхолл однажды попросила меня пройти оценочное тестирование, чтобы сделать прогноз относительно моего будущего. Первым номером в списке профессий, рекомендованных мне в соответствии с выявленным набором качеств, стоял эксперт по авиационным катастрофам, а таких в мире меньше пятидесяти человек. Вторым был куратор музея китайско-американских исследований. Третьим - цирковой клоун.
Я вполне уверен, что адвоката в этом списке вообще не было.
После окончания колледжа я услышал от кого-то из знакомых, что эта самая женщина, психолог-консультант, рано ушла на пенсию, переехала в Айдахо, где вступила в какое-то сообщество утопистов, взяла себе новое имя - Блессинг, то бишь Благословение, и теперь разводит альпака.
Франсез Гренвиль вовсе не похожа на человека, который в ближайшем будущем начнет разводить лам. Она одета в блузку, застегнутую под самое горло, а руки ее так крепко сцеплены на коленях, что я представляю, как ногти оставляют засечки на коже.
- Миссис Гренвиль, где вы работаете? - спрашиваю я.
- В региональной старшей школе Таунсенда.
- Сколько лет вы исполняете там должность школьного психолога?
- Уже десятый год.
- Каковы ваши обязанности?
- Я помогаю ученикам искать и выбирать колледж для поступления. Пишу им рекомендательные письма и работаю со школьниками, у которых есть проблемы с поведением.
- Вы знаете Джейкоба?
- Знаю. Так как он занимается по индивидуальному плану, я участвовала в организации процесса обучения, который нужно было подстроить под особые потребности мальчика.
- Можете объяснить, что такое индивидуальный план?
- Индивидуальная учебная программа, - отвечает миссис Гренвиль, - это образовательный план, одобренный федеральным законом с целью повысить учебные результаты детей с особенностями развития. Все эти планы различаются в зависимости от ребенка. Для Джейкоба, например, мы составили список правил, которым он должен следовать в школе, потому что ему легче справляться, когда его действия четко определены.
- Вы встречались с Джейкобом по каким-нибудь другим причинам, кроме учебных?
- Да, - отвечает миссис Гренвиль. - Было несколько случаев, когда он попадал в неприятности с учителями, так как вел себя вызывающе в классе.
- Опишите эти случаи.
- Однажды Джейкоб указал учителю биологии на ошибку, когда тот на уроке излагал ученикам новый фактический материал. - Она колеблется. - Мистер Хаббард говорил о структуре ДНК. Он составил пару из аденина с аденином, а не с тимином. Когда Джейкоб сказал ему, что это неверно, мистер Хаббард разозлился. Джейкоб этого не понял и продолжал указывать на ошибку. Мистер Хаббард отправил его к директору за нарушение порядка в классе.
- Джейкоб объяснил вам, почему он не понял, что учитель сердится?
- Да. Он сказал, что злое лицо мистера Хаббарда выглядит очень похоже на радостные лица других людей.
- А это так?
Миссис Гренвиль выпячивает губы:
- Я заметила, что мистер Хаббард имеет привычку усмехаться, когда его что-то раздражает.
- А вы, случайно, не знаете, корректно ли соединять в пару аденин с аденином?
- Как выяснилось, Джейкоб был прав.
Я оглядываюсь на стол защиты. Джейкоб улыбается от уха до уха.
- Были ли другие инциденты, когда вам приходилось помогать Джейкобу?
- В прошлом году у него вышла неприятная история с одной девушкой. Она была очень расстроена низкой оценкой и каким-то образом передала Джейкобу, что если он действительно хочет быть ее другом, то пусть пошлет учителя математики… - Миссис Гренвиль опускает взгляд на колени. - Совокупляться с самим собой. Джейкоба за это оставили в школе после уроков, а позже он поругался с той девушкой и схватил ее за горло.
- Что случилось потом?
- Кто-то из учителей увидел это и оттащил его от девушки. Джейкоба отстранили от занятий на две недели. Его выгнали бы из школы, если бы не ИУП и не понимание, что его спровоцировали.
- Какие шаги вы предприняли, чтобы изменить поведение Джейкоба в школе?
- Он посещал занятия по социальным навыкам, но мы с Эммой Хант обсудили этот вопрос и решили, что лучше нанять ему вместо этого частного педагога. Мы подумали, что для него лучше прорабатывать специфические ситуации, которые его расстраивают, чтобы он мог справляться с ними более конструктивно.
- Вы нашли такого специалиста?
- Да. Я обратилась в университет, и они повесили объявление в учебном отделе. - Миссис Гренвиль смотрит на присяжных. - Джесс Огилви первая откликнулась на запрос.
- Джейкоб занимался с ней?
- Да, с прошлой осени.
- Миссис Гренвиль, с тех пор как Джейкоб начал заниматься с Джесс Огилви, случалось ли, чтобы он выходил из себя?
Она качает головой:
- Ни разу.
- Свидетель ваш, - обращаюсь я к Хелен.
Прокурор встает:
- Мистер Хаббард, учитель биологии, он разозлился на Джейкоба, а Джейкоб этого не понял?
- Да.
- Вы сказали бы, что это трудно Джейкобу - понимать, когда кто-нибудь на него злится?
- Насколько я знаю, что такое синдром Аспергера, да.
- Во втором описанном вами инциденте Джейкоб обругал учителя, а потом напал на девушку, которая подбила его на это, верно?
- Да.
- До того Джейкобу говорили, что нельзя использовать физическую силу для решения проблем?
- Конечно, - отвечает миссис Гренвиль. - Ему известны школьные правила.
- Но он нарушил одно из них? - спрашивает Хелен.
- Нарушил.
- Несмотря на то, что, по вашему свидетельству, следование правилам очень важно для Джейкоба?
- Несмотря на это, - отвечает миссис Гренвиль.
- Он как-то объяснил вам, почему нарушил это правило?
Свидетельница медленно качает головой:
- Он сказал, что просто сорвался.
Хелен обдумывает ее слова.
- Вы также говорили, миссис Гренвиль, что с момента, когда Джейкоб начал индивидуальные занятия с Джесс Огилви, он больше не допускал срывов в школе.
- Это так.
- Очевидно, он копил эмоции до времени после школы, - говорит Хелен. - Вопросов больше нет.
Заседание в этот день закончилось рано, потому что судье Каттингсу нужно было уйти на прием к врачу. Зал постепенно пустеет, а я тем временем собираю в портфель свои бумаги.
- Вот что, - говорю я Эмме, - мне хотелось бы заехать к вам и обсудить ваши показания.
Краем глаза я вижу, что к нам приближаются Тэо и Генри.
- Мне кажется, мы уже все обсудили, - громко говорит Эмма.
- Обсудили. - Но будь я проклят, если отправлюсь в свой офис, пока Генри живет под ее крышей! - Никогда нельзя быть готовым больше, чем нужно, - отвечаю я ей. - У нас две машины. Зачем вам всем забиваться в одну? Кто-нибудь хочет поехать со мной? - Я смотрю на Эмму.
- Отличная идея, - говорит она. - Джейкоб, поедешь?
Так и получается, что я еду следом за арендованной машиной Генри, а рядом со мной на месте пассажира сидит Джейкоб, причем только после небольшой акции протеста, так как он предпочитает ездить на заднем сиденье, а в моей машине такового нет. Джейкоб возится с радио, на нем лишь станции в АМ-диапазоне, мой старичок - старозаветное создание.
- Вы знаете, почему АМ-станции лучше ловятся ночью? - спрашивает Джейкоб. - Потому что ионосфера отражает радиосигнал лучше, когда Солнце не облучает верхние слои атмосферы.
- Спасибо, - говорю я. - Я бы сегодня не мог уснуть, если бы не узнал этого.
Джейкоб смотрит на меня:
- Правда?
- Нет, я шучу.
Он складывает на груди руки:
- Вы слышали себя сегодня в суде? Я «не улавливаю» сарказма. Я совершенно зациклен на себе. И в любой момент я запросто могу обезуметь.
- Ты не сумасшедший, - отвечаю я. - Я просто пытаюсь показать присяжным, что с точки зрения закона ты невменяемый.
У Джейкоба опускаются плечи.
- Я не большой поклонник ярлыков.
- Что ты имеешь в виду?
- Когда мне только поставили диагноз, мама испытала облегчение, ей казалось, это как-то поможет. Я о том, что учителя не смотрят на детей, которые читают гораздо лучше, чем, по идее, должны, или решают в третьем классе сложные математические уравнения, с мыслью, что им нужна какая-то особая помощь, даже если одноклассники их непрерывно дразнят. Диагноз помог мне получить индивидуальный план, что здорово, но он изменил мою жизнь и к худшему. - Джейкоб пожимает плечами. - Наверно, я думал, что буду как одна девочка из моего класса, у которой винное пятно на пол-лица. К ней регулярно подходят и спрашивают про него; она отвечает, мол, это родимое пятно и оно не болит. Конец истории. Никто не интересуется, нельзя ли подхватить его, как вирус, и не отказывается играть с ней из-за этого. Но скажи кому-нибудь, что ты аутист, и в половине случаев с тобой начнут разговаривать громче, как с глухим. Так вот, те качества, за которые меня раньше хвалили, - например, ум или превосходная память - вдруг стали делать меня еще более странным. - Он некоторое время молчит, а потом поворачивается ко мне. - Я не
аутистичный. У меня аутизм. А еще каштановые волосы и плоскостопие. И мне непонятно, почему при этом я всегда ребенок с синдромом Аспергера.
Я не отрываю взгляд от дороги.
- Потому что это лучше, чем быть парнем, который убил Джесс Огилви, - отвечаю я, и после этого мы больше не разговариваем.
Примечательно, что Генри объявился в тот день, когда еда на столе не особенно аспергерианская. Эмма приготовила стейк и печеный картофель, соус и безглютеновые кексы. Если Генри и заметил на тарелке отсутствие зеленых овощей или чего-нибудь другого не коричневого, то виду не подал.
- Значит, Генри, вы программист? - спрашиваю я.
Он кивает:
- Прямо сейчас я пишу программу для веб-приложения «укажи и щелкни» для iPhone, с помощью которого можно приправить четыре сотни современных американских этнических блюд китайскими травами и соусами. - Он пускается в пятнадцатиминутное объяснение особенностей эзотерического компьютерного программирования, в котором никто из нас ни черта не смыслит.
- Полагаю, яблоко от яблони далеко не падает, - говорю я.
- Вообще-то, я работаю на «Adobe», - отзывается Генри.
Только мы с Тэо находим это замечание смешным. Я думаю, не ставили ли Генри тот же диагноз, что и его сыну?
- И вы женились во второй раз, да? - Говоря это, я смотрю на Эмму.
- Да. У меня две дочери, - отвечает он и торопливо добавляет: - В придачу к двоим сыновьям, разумеется.
- Разумеется, - поддакиваю я и разламываю кекс пополам. - Так когда вы уезжаете?
- Оливер! - восклицает Эмма.
Генри смеется:
- Ну, думаю, это зависит от того, сколько будет продолжаться процесс. - Он откидывается на спинку стула. - Эмма, обед был отличный.
«Ага, дождись Синей Пятницы», - думаю про себя я.
- Пожалуй, я найду себе гостиницу, а то я на ногах уже тридцать шесть часов и скоро просто свалюсь, - говорит Генри.
- Ты останешься здесь, - объявляет Эмма, и мы с Генри оба удивленно смотрим на нее. - Ну как-то глупо искать себе другое жилье в получасе езды от нас, когда завтра утром мы снова отправимся в одно и то же место. Тэо, отец ляжет в твоей комнате, а ты можешь занять диван.
- Что?! - взвивается Тэо. - Почему я должен выметаться из своей комнаты? А как насчет Джейкоба?
- Давай разберемся, - отвечает Эмма. - Ты хочешь спать на диване или помогать мне, когда у Джейкоба случится нервный срыв?
Тэо раздраженно отодвигается от стола:
- Где у нас эти чертовы запасные подушки?
- Я не хочу никого лишать привычного места… - пытается примирить стороны Генри.
- Эмма, - встреваю я, - можно вас на пару минут?
- О, верно. Вы хотели поговорить о моих показаниях? - Она поворачивается к Джейкобу. - Дорогой, можешь убрать со стола и загрузить посудомойку?
Он встает и начинает составлять в стопку тарелки, а я тяну Эмму наверх.
- Нам нужно найти какое-то тихое место, - говорю я и завожу ее в спальню.
Здесь я еще не бывал. Интерьер очень спокойный - все в холодных зеленых и синих тонах. На комоде - дзенский садик с грабельками и тремя гладкими черными камешками. На песке кто-то написал: «SOS».
- Я переживаю только из-за перекрестного допроса, - говорит Эмма и успевает произнести только это, прежде чем я хватаю ее и целую. Совсем не нежно. Этим поцелуем я вливаю в нее все чувства, которые не могу выразить словами.
Наконец она отпихивает меня, губы у нее розовые и припухшие, я невольно делаю к ней шаг снова, но Эмма упирается рукой мне в грудь и не подпускает к себе.
- О боже мой, - говорит она, медленно улыбаясь. - Да ты ревнуешь.
- Но какого черта ты завела этот разговор? «Глупо уезжать куда-то и быть в получасе от нас…»
- Потому что это действительно глупо. Он отец мальчиков, а не какой-то посторонний человек с улицы.
- Значит, он ляжет спать вот за этой стеной?
- «Спать» - главное слово в этой фразе, - отвечает Эмма. - Он здесь ради Джейкоба. Поверь мне, у Генри нет скрытых мотивов.
- Но ты любила его.
Брови Эммы подскакивают вверх.
- Думаешь, я сидела здесь пятнадцать лет и сохла по нему? Ждала момента, когда он снова войдет в дверь, чтобы затащить его в спальню и соблазнить?
- Нет. Но я не стал бы сбрасывать его со счетов в этом смысле.
Эмма мгновение молча смотрит на меня, а потом прыскает со смеху:
- Ты не видел его очаровашку-жену и милашек-дочерей. Поверь мне, Оливер, я не величайшая любовь его жизни, которую он никогда не забудет.
- А моей - да, - говорю я.
Улыбка сходит с лица Эммы, а потом она встает на цыпочки и целует меня.
- Вам не нужно это?
При звуке голоса Джейкоба мы отскакиваем друг от друга на пару футов. Мой клиент стоит в дверях - одна рука лежит на дверной ручке, во второй он держит мой портфель.
- Вы только что… - Он смущенно замолкает. - Вы двое… - Не говоря больше ни слова, он бросает в меня портфель с такой силой, что, ловя его, я крякаю, бежит по коридору в свою комнату и хлопает за собой дверью.
- Что он видел? - испуганно спрашивает Эмма. - Когда он вошел?
Вдруг в дверном проеме появляется Генри. Он вопросительно смотрит вглубь коридора, куда убежал Джейкоб, а потом переводит взгляд на Эмму:
- Тут все в порядке?
Эмма поворачивается ко мне:
- Думаю, вам лучше пойти домой.
Эмма
Когда я вхожу к Джейкобу, он сгорбился над столом, бурчит под нос Боба Марли и яростно пишет на зеленом коврике, которым накрыта столешница:
1, 1, 2, 3, 5, 8, 13, 21, 34, 55, 89, 144, 233…
Я беру из его руки карандаш. Джейкоб поворачивается ко мне на вращающемся стуле.
- «Я возбуждаю тебя, малышка?» - с горечью изрекает он.
- Никаких цитат из фильмов, - говорю я ему. - Особенно из «Остина Пауэрса». Я понимаю, ты расстроен.
- Погодите-ка. Предполагалось, что моя мать отрабатывает свои свидетельские показания с моим адвокатом, а вместо этого ее язык наполовину засунут ему в горло? Да, это могло меня немного расстроить.
Я подавляю гневную вспышку, которая загорается у меня в груди.
- Прежде всего я полностью готова к даче показаний. И потом, я не собиралась целовать его. Это как-то само вышло.
- Такие вещи сами собой не происходят, - возражает Джейкоб. - Вы или хотите, чтобы они произошли, или нет.
- Хорошо, хорошо, думаю, после пятнадцати лет, проведенных в одиночестве, я не стану возражать, если кто-то проявит ко мне интерес.
- Не кто-то, - говорит Джейкоб, - а мой адвокат.
- Он полностью сосредоточен на деле, Джейкоб.
- Меня он не волнует. Если этот человек не выполняет свою работу, я могу просто его уволить. Но ты! - кричит Джейкоб. - Как ты можешь поступать со мной так именно сейчас? Ты моя мать!
Я стою почти вплотную к нему и говорю:
- Всю жизнь я посвятила заботе о тебе. И люблю тебя так, что готова в любой момент поменяться с тобой местами. Но это не означает, что я не заслуживаю счастья.
- Ну, надеюсь, ты будешь по-настоящему счастлива, когда я проиграю этот процесс, пока ты занималась своими шашнями.
И тут я даю ему пощечину.
Не знаю, кто из нас удивлен сильнее. Я в жизни не била Джейкоба. Он держится за щеку рукой, а на коже у него проступает красный отпечаток моей ладони.
- Прости. О боже, Джейкоб, прости меня! - торопливо бормочу я; слова кувыркаются у меня на языке. - Я принесу тебе лед…
Джейкоб смотрит на меня так, будто впервые видит.
Поэтому я не ухожу, а усаживаю его на кровать, притягиваю к себе, как делала, когда он был маленьким и не мог выносить мир в таких количествах, и начинаю раскачиваться вместо него.
Он постепенно расслабляется.
- Джейкоб, я не хотела обижать тебя. - Только сказав это, я понимаю, что повторила те самые слова, которые раньше он говорил мне про Джесс Огилви.
Столько лет у Джейкоба случались вспышки гнева, нервные срывы, панические атаки, и мне приходилось сдерживать его - садиться сверху, сжимать его будто тисками, - но ни разу не довелось ударить. Я знаю неписаное правило: хорошие родители не дают детям шлепков. Награда работает лучше наказания. И тем не менее, чтобы сорваться, мне хватило одного момента раздражения, вызванного пониманием, что я не могу разорваться и одновременно быть тем, кем нужно и кем хочется.
Не то же ли случилось с Джейкобом?
Оливер звонил четыре раза за вечер, но, видя его номер на экране, я не брала трубку. Может, так я себя наказываю или просто не знаю, что сказать.
В начале третьего ночи дверь в мою спальню тихонько приоткрывается. Я мгновенно сажусь в постели, ожидая появления Джейкоба. Но вместо него входит Генри. На нем штаны от пижамы и футболка с надписью: «НЕТ ТАКОГО МЕСТА, КАК 127.0.0.1.»
- Я увидел, что у тебя горит свет, - говорит он.
- Не спится?
Генри качает головой:
- А тебе?
- Нет.
Он показывает рукой на край кровати:
- Можно?
Я подвигаюсь. Генри присаживается с моей стороны постели, но смотрит на лежащую рядом со мной подушку.
- Знаю, - говорю я, - это, наверное, выглядит немного странно.
- Нет… Дело в том, что теперь я сплю на левой стороне постели, как ты. И удивляюсь, почему так вышло?
Я откидываюсь на спинку кровати:
- У меня нет ответов на многие вопросы.
- Я… не знаю, из-за чего разгорелся весь этот крик, - деликатно говорит Генри. - Но я его слышал.
- Да. У нас бывали вечера и получше.
- Я должен извиниться перед тобой, Эмма. Прежде всего за то, что явился вот так. Нужно было по крайней мере спросить. У тебя хватает проблем и без того, чтобы возиться со мной. Наверное, я действительно думал только о себе.
- К счастью, мне к этому не привыкать.
- И это еще одна вещь, за которую я должен просить прощения. Мне следовало быть здесь и во все другие вечера, когда тут поднимался крик, или… или были капризы, или еще что-нибудь, сопровождавшее взросление Джейкоба. Я, вероятно, узнал о нем больше за сегодняшний день в суде, чем за восемнадцать лет его жизни. Я должен был помогать вам в тяжелые времена.
Я слегка улыбаюсь:
- Полагаю, в том и состоит разница между нами. Мне хотелось, чтобы ты был здесь в хорошие времена. - Я смотрю поверх его плеча в коридор. - Джейкоб очень милый, забавный и такой умный, что иногда у меня от него голова идет кругом. Жаль, что тебе не довелось узнать его с этой стороны.
Генри пожимает мою руку, лежащую поверх одеяла.
- Ты хорошая мама, Эмма, - говорит он, и мне приходится отвести глаза, потому что я вспоминаю свою ссору с Джейкобом, а потом Генри спрашивает: - Он это сделал?
Я медленно поворачиваюсь к нему:
- Это имеет значение?
Помню только один случай, когда я обругала Джейкоба. Ему тогда было двенадцать лет, и он никак не отметил мой день рождения - ни открыткой, ни подарком, даже не обнял и не поздравил, хотя за предыдущие недели я сделала достаточное количество намеков. Так вот, однажды вечером, приготовив обед, я поставила перед Джейкобом тарелку, грохнув ею об стол сильнее, чем обычно, и напрасно, как обычно, ждала, что Джейкоб скажет спасибо.
- А как насчет легкой благодарности? - взорвалась я. - Как насчет признания, что я кое-что сделала для тебя? - (Джейкоб смущенно посмотрел на меня, потом на свою тарелку.) - Я приготовила тебе ужин. Я сложила твое выстиранное белье. Я отвезла тебя в школу и обратно. Ты когда-нибудь задумывался, почему я делаю все это?
- Потому что это твоя работа?
- Нет, потому что я люблю тебя, а когда любишь кого-то, то делаешь для него разные вещи, ни на что не жалуясь.
- Но ты жалуешься.
В тот момент мне стало ясно: Джейкоб никогда не поймет, что такое любовь. Он купил бы мне подарок на день рождения, если бы я ясно сказала ему сделать это, но это не был бы подарок от души. Нельзя никого заставить любить вас. Это чувство должно идти изнутри, а Джейкоб скроен иначе.
Помню, я резко вышла из кухни и некоторое время сидела на крыльце под светом луны, который и не свет вовсе, а блеклое отражение солнечного сияния.
Оливер
- Джейкоб, - окликаю я своего клиента, как только вижу следующим утром, - нам нужно поговорить.
Я шагаю с ним в ногу, пока мы пересекаем парковку, держась на достаточном расстоянии от его родственников, чтобы они нас не слышали.
- Вы знаете, что нет специального термина для мужчины-шлюхи? - спрашивает Джейкоб. - Есть, конечно, жиголо, но это предполагает обмен деньгами…
- Ладно, послушай. - Я вздыхаю. - Мне жаль, что ты застал нас в такой момент. Но я не собираюсь извиняться за то, что она мне нравится.
- Я мог бы вас уволить, - заявляет Джейкоб.
- Можешь попытаться. Но последнее слово за судьей, так как процесс уже начался.
- А если он узнает о неблаговидном поведении с клиентами?
- Мой клиент - не она, а ты, - возражаю я. - И как бы там ни было, а чувства к твоей матери только повышают мою решимость выиграть это дело.
Джейкоб мнется.
- Я больше не буду разговаривать с вами, - бурчит он, ускоряет шаг и в результате почти взбегает по ступенькам здания суда.
Ава Ньюком, психиатр, нанятый для участия в процессе, - стержень моей защиты. Если она не сможет убедить присяжных в том, что некоторые черты личности, связанные с синдромом Аспергера, могли спровоцировать Джейкоба на убийство Джесс Огилви при непонимании того, что это плохо, тогда его осудят.
- Доктор Ньюком, каково юридическое определение невменяемости?
Она высокая, осанистая, профессиональная, будто только что с кинопроб. «Пока, - думаю я, - все отлично».
- В нем утверждается, что в момент совершения действия обвиняемый был не в состоянии отличить правильное от неправильного из-за серьезного психического расстройства или болезни.
- Вы можете привести пример психического расстройства или заболевания, которые подходят под это определение?
- Нечто предполагающее психотический разрыв с реальностью, например шизофрения, - отвечает она.
- Это единственное психическое нарушение, подходящее под юридическое определение невменяемости?
- Нет.
- Синдром Аспергера вызывает психотические срывы?
- Нет, но у него есть другие симптомы, которые могут не позволить человеку отличить правильное от неправильного в определенный момент времени.
- Какие, например?
- Фиксация на одной теме, свойственная людям с синдромом Аспергера, может быть всепоглощающей и обсессивной до такой степени, что она становится помехой в повседневной жизни и даже толкает на нарушение закона. У меня однажды был пациент, так сильно ацикленный на лошадях, что его постоянно арестовывали за проникновение в местную конюшню. Таков и нынешний интерес Джейкоба к криминалистике и расследованиям преступлений. Это ясно из моей беседы с ним, а также из его одержимости телевизионным сериалом «Борцы с преступностью», из детальных записей каждой серии, которые Джейкоб делает.
- Может ли подобная фиксация подкреплять некоторые свидетельские показания, которые мы слышали в этом зале? - спрашиваю я.
- Мы слышали, что Джейкоб часто появлялся на местах преступлений благодаря полицейскому сканеру, - говорит доктор Ньюком. - И смерть Джесс Огилви стала частью тщательно продуманной сцены преступления. Улики были подстроены таким образом, чтобы сперва создавалось впечатление, будто девушку похитили, но в конце концов привели к обнаружению тела жертвы. Возможность создать настоящую сцену преступления, а не смотреть на вымышленные, подтолкнула Джейкоба к действиям, противоречащим правилам, закону и морали. В тот момент он мог думать только о том, что создает настоящую сцену преступления, которой будут заниматься настоящие полицейские. Таким образом аспергерианская фиксация на криминалистике привела Джейкоба к бредовому убеждению, что в данный момент смерть Джесс - необходимая часть его практического изучения криминалистики. Каким бы ужасным это ни казалось нам, жертва становится сопутствующим ущербом в процессе достижения главной цели.
- Но разве Джейкоб не знал, что убийство противозаконно?
- Конечно знал. Он образцовый ребенок, когда речь идет о выполнении правил, о том, чтобы делить все вещи на правильные и неправильные без смягчающих обстоятельств. Тем не менее действия Джейкоба не были намеренными в тот момент. Он не понимал природы и последствий своих поступков и не мог остановиться, даже если бы захотел.
Я слегка хмурюсь:
- Но мы также слышали, что Джесс Огилви и Джейкоб были очень близки, это не могло не оказать на него воздействие.
- Вот еще одна причина, по которой мы можем заключить, что синдром Аспергера сыграл свою роль в случившемся с Джесс. Люди с синдромом Аспергера имеют сильно нарушенную модель психического, то есть не способны разобраться, как функционирует чужое сознание. Они не могут поставить себя на место другого человека, чтобы понять его мысли и чувства. Обычный человек посчитает это отсутствием эмпатии, неумением сопереживать. Так, например, если бы Джесс заплакала, Джейкоб не попытался бы успокоить ее. Он мог понять, что ей грустно, так как люди со слезами на глазах обычно печальные, но это было бы мыслительное заключение, а не чувство. Для человека с синдромом Аспергера недостаток эмпатии является нейробиологическим нарушением, и оно влияет на поведение. В случае с Джейкобом это уменьшило его способность воспринимать влияние своих поступков на Джесс.
- Но все же, доктор, - говорю я, играя в адвоката дьявола, - есть большая разница между тем, чтобы не подать плачущему человеку носовой платок, и убийством, ради того чтобы сделать труп частью сцены преступления.
- Разумеется. - Психиатр поворачивается к присяжным. - И это, вероятно, труднее всего понять непосвященному. В таких ужасных преступлениях, как это, мы всегда ищем мотив. Из разговоров с Джейкобом и доктором Мурано я заключила, что ответ кроется в ссоре Джесс и Джейкоба, которая произошла в воскресенье, перед ее смертью. Главный отличительный признак синдрома Аспергера - это нарушение социального взаимодействия. То есть человек с этим дефектом психики очень наивен и ограничен в понимании отношений между людьми, что может привести его к поиску контактов неприемлемым способом. Отсюда возникает разочарование, досада, иногда даже злость, если отношения не складываются, как ожидалось. - Доктор Ньюком смотрит на Джейкоба. - Я не знаю, что сказали друг другу Джейкоб и Джесс в день ее смерти, но убеждена, что Джейкоб был влюблен в свою наставницу. По иронии судьбы его острое чувство правильного и неправильного, которое, как можно предполагать, не позволяет совершать преступные деяния, в данном случае могло сработать в обратном направлении. Если Джесс отвергла предложения Джейкоба, он мог почувствовать,
что она поступила с ним плохо, что он жертва.
- И что тогда?
- Он сорвался. Набросился на нее, не понимая в тот момент, что делает.
- Больше вопросов нет, - говорю я и сажусь.
Смотрю на Джейкоба, тот сверкает на меня глазами. Эмма устремила взгляд прямо перед собой. Кажется, она решила сегодня вовсе не замечать моего существования.
Хелен Шарп поднимается с места:
- Есть много детей, которым поставлен диагноз «синдром Аспергера». Вы говорите нам, что мир полон бомб с часовым механизмом? Что в любой момент, стоит нам косо взглянуть на такого ребенка, он может пойти за нами с ножом?
- Нет, в действительности все наоборот. Люди с синдромом Аспергера не склонны к насилию. Так как у них нет активного понимания чужого сознания, они не мотивированы на причинение вреда другим людям. В действительности они вообще не думают о чувствах людей. Если человек с синдромом Аспергера совершает насильственные действия, это происходит в момент, когда он активно добивается какой-то очень четко определенной и желанной для него цели, в состоянии паники или когда абсолютно не понимает, как нужно вести себя в какой-нибудь жизненной ситуации.
- Верно ли, доктор, что большинство обвиняемых, которые заявляют о невменяемости, делают это вследствие психотического отрыва от реальности?
- Да.
- Но синдром Аспергера - это не психотическое расстройство?
- Нет. Оно больше сопоставимо с расстройствами личности, которые характеризуются нарушениями восприятия и проблемами в межличностном общении.
- В юридическом смысле не предполагает ли отсутствие психотических эпизодов, что человек лично - и по закону - несет ответственность за свои поступки?
Доктор Ньюком меняет позу.
- Да, но возможно отклонение от этого правила для людей с синдромом Аспергера. Мы не в состоянии научно доказать, что у человека с синдромом Аспергера субъективное восприятие реальности сильно отличается от восприятия обычных людей, и все же гиперчувствительность к свету, звукам, вкусам, прикосновениям и текстурам указывает именно на это. Если бы ее можно было как-то измерить, мы получили бы строгие параллели между синдромом Аспергера и различными психотическими состояниями.
Я получаю резкий тычок локтем под ребра. Джейкоб передает мне пустой листок бумаги.
- Если бы такие параллели были найдены, - говорит Хелен, - не указывало бы это на то, что человек с синдромом Аспергера с трудом осознает реальность и свою роль в ней?
- Именно. Вот почему это состояние можно отнести к невменяемости, мисс Шарп.
- Но разве вы не говорили, что фиксация Джейкоба на криминалистике толкнула его на то, чтобы использовать смерть Джесс Огилви для создания собственной сцены преступления?
- Говорила.
- И разве такая продуманность действий и точный расчет не предполагают, что он прекрасно сознавал, что делает, в тот момент?
Доктор Ньюком пожимает плечами:
- Это теория.
- Вы также упомянули недостаток эмпатии. - Хелен подходит к месту свидетеля. - Вы сказали, что это одна из характерных особенностей людей с синдромом Аспергера.
- Верно.
- Вы считаете это эмоциональным критерием или когнитивным?
- Эмоциональным.
- А недостаток эмпатии выявляют в ходе проверки на невменяемость, доктор?
- Нет.
- Верно ли, что определяющим для признания невменяемым по закону является то, отличал ли обвиняемый правильное от неправильного в момент совершения деяния?
- Да.
- Это эмоциональный критерий или когнитивный?
- Когнитивный.
- Значит, отсутствие эмпатии означает, что человек холодный, бессердечный, не испытывающий сожалений, - говорит Хелен. - Но это не обязательно ведет к тому, что он не сознает сущность и последствия своих действий.
- Часто одно сопутствует другому, - говорит доктор Ньюком.
- Правда? - спрашивает Хелен. - Наемный убийца расправляется со своими жертвами без малейшего сожаления, но это не делает его невменяемым, только психопатом.
Джейкоб снова толкает меня локтем, но я уже и без того поднимаюсь на ноги.
- Протестую! Есть, помимо красивых слов, у мисс Шарп какой-нибудь вопрос?
- Вы позволите? - говорит доктор Ньюком, обращаясь к судье за разрешением. - Мисс Шарп, кажется, пытается провести параллель между человеком с синдромом Аспергера и психопатом. Однако люди с синдромом Аспергера не демонстрируют такого внешнего обаяния, как психопаты, и не манипулируют другими. Чтобы справиться с этим, им не хватает владения навыками межличностного общения, что обычно делает их жертвами психопатов, а не хищниками.
- И все же за Джейкобом числится несколько агрессивных поступков, не так ли? - уточняет Хелен.
- Мне об этом неизвестно.
- Разве он не ссорился с Джесс за два дня до ее смерти? Эту ссору слышали работники пиццерии Мамы С.
- Да, но это не была ссора с применением физического насилия…
- Допустим, а как насчет отстранения его от занятий в прошлом году за попытку придушить свою одноклассницу?
Пустые листки веером ложатся на стол передо мной, и я отодвигаю их в сторону.
- Подожди, - сквозь зубы говорю я Джейкобу и подаю знак судье: - Протестую…
- Я переформулирую. Вам известно, что Джейкоба отстраняли от занятий за нападение на девочку из его класса?
- Да, я помню, доктор Мурано упоминала об этом. И кажется, толчок к этому был такой же: межличностные отношения, развитие которых не вполне совпало с намерениями Джейкоба. Он почувствовал себя униженным и…
- Сорвался, - довершает за нее прокурор. - Верно?
- Да.
- И поэтому была убита Джесс Огилви.
- По моему мнению, да.
- Скажите мне вот что, доктор, - продолжает Хелен Шарп. - Джейкоб все еще был вне себя, когда расставлял по алфавиту коллекцию CD-дисков в доме Джесс после ее смерти?
- Да.
- А когда перемещал ее тело на триста ярдов, в кульверт позади дома?
- Да.
- И когда сажал ее, аккуратно заворачивал в лоскутное одеяло и складывал на коленях ее руки?
Доктор Ньюком едва заметно кивает.
- И через несколько дней, когда он приехал к телу Джесс и набрал номер девять-один-один, чтобы полиция нашла ее, он продолжал злиться?
- Ну… - тихо говорит психиатр, - я полагаю, да.
- Тогда скажите, доктор, когда Джейкоб вышел из этого состояния? - спрашивает Хелен Шарп.
Эмма
- Они врут! - жарко говорит Джейкоб, как только мы остаемся одни. - Они все врут!
Я следила за ним и видела, как во время перекрестного допроса психиатра он с каждой минутой все сильнее сжимается от напряжения. Хотя Джейкоб передал Оливеру множество записок, тот не попросил перерыв, пока Хелен Шарп не поставила финальную точку. Честно говоря, не знаю, что случилось бы, если бы Джейкоб не позволил мне пойти с ним во время перерыва, злясь на меня за вчерашнее, но, очевидно, я меньшее из двух зол за столом защиты, а потому мне дано позволение войти в сенсорную комнату отдыха, а Оливеру нет.
- Мы обсуждали это, Джейкоб, - говорю я. - Помнишь? Что объявление тебя невменяемым ничего не значит, это просто дает присяжным повод для признания тебя невиновным. Это инструмент, все равно что сказать школьному начальству про твой синдром Аспергера. Ты от этого не меняешься… учителям становится проще понять твой стиль обучения.
- Мне нет дела до защиты, - возражает Джейкоб. - Меня волнует, чт? эти люди говорят о моих поступках.
- Ты знаешь, как устроен закон. Бремя доказательства вины лежит на обвинении. Если Оливер найдет свидетеля, который сплетет другой сценарий произошедшего, тогда у присяжных возникнут обоснованные сомнения и они не смогут признать тебя виновным. - Я беру Джейкоба за руку. - Малыш, это все равно что дать кому-нибудь книгу и сказать, что в ней может быть не одна развязка.
- Но я не хотел, чтобы она умерла, мама. Я не виноват. Я знаю, это был несчастный случай. - Глаза Джейкоба полны слез. - Мне ее не хватает.
Дыхание застывает у меня в горле.
- О, Джейкоб, - шепчу я. - Что ты сделал?
- Я все сделал правильно. Так почему мы не можем сказать об этом присяжным?
Я хочу заблокировать его слова, мне сейчас давать показания, а значит, я не смогу солгать, если прокурор спросит, что сказал мне Джейкоб о смерти Джесс. Мне хочется бежать со всех ног, чтобы слышать только шум крови в ушах, а не его признание.
- Потому, - говорю я, - что иногда самое трудное - это услышать правду.
Оливер
Вот что мне известно.
Перед последним сенсорным перерывом Джейкоб был весь на нервах и едва сдерживался.
Теперь мы снова на заседании суда, Эмма на месте свидетеля, и она вся на нервах и едва держит себя в руках.
Уточнив для суда, кто она такая и в каких отношениях находится с Джейкобом, я подхожу к месту свидетеля, крутя в пальцах ручку, и как будто случайно роняю ее. Наклоняясь за ней, шепчу Эмме:
- Дыши.
Что могло случиться за те пятнадцать минут, что они с Джейкобом отсутствовали?
- Кем вы работаете, мисс Хант?
Она молча смотрит на свои колени.
- Мисс Хант?
Эмма вскидывает голову:
- Не могли бы вы повторить вопрос?
«Соберись, дорогая», - думаю я.
- Ваша работа. Чем вы занимаетесь?
- Раньше я писала колонку с полезными советами, - тихо говорит она. - После ареста Джейкоба меня попросили взять отпуск.
- Как вы начали заниматься этим?
- Не было другого выхода. Я была матерью-одиночкой с грудным младенцем на руках и трехлетним сыном, у которого вдруг развился аутизм. - Голос Эммы постепенно набирает силу и становится более уверенным. - В мой дом постоянно приходили психиатры, которые пытались не дать Джейкобу совершенно уйти от меня. Мне нужна была работа, но я не могла выходить из дому.
- Как поставили диагноз Джейкобу?
- Джейкоб был совершенно здоровым и счастливым младенцем, - говорит Эмма и смотрит на сына. Мгновение она не в силах продолжать, потом качает головой и добавляет: - Мы сделали ему прививки, и в течение недели этот веселый, общительный и разговорчивый малыш стал совершенно другим. Он лежал на боку и крутил колесики машинки, вместо того чтобы катать ее по всей комнате.
- Что вы сделали?
- Все, - отвечает Эмма. - Я водила Джейкоба на консультации по прикладному анализу поведения, на развивающие занятия, физиотерапию, речевую терапию. Посадила его на безглютеновую и безказеиновую диету. Давала ему витамины и пищевые добавки, которые помогали другим аутичным детям.
- Это дало результат?
- В некоторой степени. Джейкоб перестал самоизолироваться. Он стал понемногу справляться с повседневными делами, не полностью конечно. Со временем его диагноз изменился с «общего расстройства аутистического спектра» на «первазивное расстройство развития» и, наконец, на «синдром Аспергера».
- Есть ли у этого диагноза положительные стороны?
- Да, - говорит Эмма. - У Джейкоба восхитительное, хотя и своеобразное чувство юмора. Он самый умный человек из всех, кого я знаю. И если мне нужна компания, пока я занимаюсь домашними делами, разгружаю посудомоечную машину или просто иду прогуляться, он охотно соглашается помочь. Он делает все, о чем я его прошу. И не станет делать того, что я прошу не делать. Вероятно, я единственная мать, которой не пришлось беспокоиться, что ее сын принимает наркотики или пьет алкоголь, когда ему это еще не позволено по возрасту.
- Но наверное, вам иногда приходится и нелегко как матери.
- Все, что я перечислила, делает Джейкоба идеальным ребенком, но это же отличает его от других, обычных детей. Всю жизнь Джейкоб хотел поладить со своими сверстниками, и всю жизнь я видела, как его дразнят и прогоняют. Вы не можете представить себе, каково это - выжимать из себя улыбку, когда ваш сын на банкете детской бейсбольной команды получает медаль за то, что в него попало больше всего брошенных мячей. Вам приходится закрывать глаза, когда он вылезает из машины у школы в больших наушниках, которые помогают ему защититься от шума школьных коридоров, и вы видите, как другие дети смеются над ним у него за спиной.
- Если бы я зашел к вам домой во вторник, что показалось бы мне необычным?
- Еда. По вторникам вся пища должна быть красной. Малина, клубника и томатный суп. Суши с тунцом. Слабо прожаренный, тонко нарезанный ростбиф. Если еда не красная, Джейкоб раздражается, иногда даже уходит в свою комнату и перестает разговаривать с нами. Свой цвет есть у каждого дня недели, для пищи и для одежды. У него в шкафу все вещи висят по цветам радуги, и разные цвета не должны соприкасаться.
Эмма поворачивается к присяжным, как мы и разучивали.
- Джейкобу необходим порядок во всем. Он встает в шесть тридцать каждое утро, не важно, учебный это день или выходной, - и точно знает, в какое время ему нужно идти в школу и когда он вернется домой. Он никогда не пропускает серии «Борцов с преступностью», этот фильм показывают по каналу «USA Network» каждый день в шестнадцать тридцать. Во время просмотра он делает заметки в тетради, хотя некоторые серии видел десятки раз. Он всегда оставляет свою зубную щетку слева от раковины после использования и всегда сидит в машине на заднем сиденье за водителем, даже когда он единственный пассажир.
- Что происходит, когда привычный распорядок нарушается?
- Его это сильно расстраивает, - отвечает Эмма.
- Можете пояснить?
- Когда он был маленьким, то кричал или топал ногами. Теперь он скорее уйдет в себя. Лучше всего объяснить это так: вы будете смотреть прямо на Джейкоба, а он не с вами.
- У вас есть еще один сын, да?
- Да. Тэо. Ему пятнадцать.
- У Тэо тоже синдром Аспергера?
- Нет.
- Одежда Тэо развешена по цветам?
Эмма качает головой:
- Обычно она валяется кучей на полу в его комнате.
- Он ест только красную пищу по вторникам?
- Он ест все, что не приколочено гвоздями, - отвечает Эмма, и несколько женщин из присяжных усмехаются.
- Бывает ли, что Тэо не расположен разговаривать с вами?
- Конечно. Он вполне обычный подросток.
- Есть разница между тем, как уходит в себя Тэо и как это делает Джейкоб?
- Да, - отвечает Эмма. - Тэо не общается со мной, когда не хочет, Джейкоб - когда не может.
- Вы пытались как-то помочь Джейкобу с адаптацией к разным жизненным ситуациям?
- Да, - говорит Эмма. Делает паузу. Откашливается. - Я наняла частного педагога для отработки навыков общения - Джесс Огилви.
- Джейкобу нравилась Джесс?
Глаза Эммы наполняются слезами.
- Да.
- Откуда вам это известно?
- Ему было хорошо с ней, а таких людей очень мало. С ней он делал то… чего обычно не стал бы… - Эмма замолкает и утыкается лицом в ладони.
Вот черт!
- Мисс Хант, - говорю я, - спасибо. Больше нич…
- Подождите, - обрывает меня она. - Я… я еще не закончила.
Это для меня новость. Я едва заметно качаю головой, но Эмма смотрит на Джейкоба.
- Я только… хотела сказать… - Она поворачивается к присяжным. - Джейкоб сказал мне, что не хотел ее смерти, что он не виноват…
Глаза у меня расширяются. Это непрописанный сценарий, опасная территория.
- Протестую! - восклицаю я. - Показания с чужих слов.
- Вы не можете отклонять показания своего свидетеля, - заявляет очень довольная Хелен.
Но я не должен и давать своему свидетелю веревку, чтобы повеситься, как и всем остальным.
- Тогда я закончил, - говорю я и сажусь рядом с Джейкобом, вдруг испугавшись, что на этом закончится все.
Джейкоб
Она сказала им.
Моя мать сказала им правду.
Я смотрю на присяжных, вглядываюсь в каждое из их выжидательных лиц, потому что теперь они должны понять: я не монстр, каким изобразили меня все эти свидетели. Оливер оборвал маму прежде, чем она успела сказать остальное, но они наверняка все понимают.
- Прежде чем мы начнем перекрестный допрос, советники, - говорит судья, - мне бы хотелось сделать то, что мы упустили вчера в связи с ранним прекращением заседания. Кто-нибудь из вас возражает против того, что мы завершим опрос этого свидетеля и закроем сегодняшнюю сессию?
Тут я смотрю на часы и вижу, что уже четыре.
Нам нужно уезжать, чтобы успеть домой к 16:30, началу «Борцов с преступностью».
- Оливер, - шепчу я. - Скажите «да».
- Я ни в коем случае не оставлю в голове присяжных последние слова твоей матери на все выходные, - шипит мне в ответ Оливер. - Мне все равно, как ты с этим справишься, Джейкоб, но тебе придется.
- Мистер Бонд, - говорит судья, - будьте добры, ознакомьте нас с содержанием вашего разговора.
- Мой клиент сказал мне, что отсрочка закрытия сессии его устраивает.
- Розовею от удовольствия, - говорит судья, хотя нисколько не порозовел. - Мисс Шарп, свидетельница ваша.
Прокурор встает:
- Мисс Хант, где был ваш сын во второй половине дня двадцатого января?
- Он пошел на занятие в дом Джесс.
- В каком состоянии он вернулся?
Мама отвечает не сразу.
- Был взволнован.
- Как вы догадались?
- Он забежал в свою комнату и спрятался в шкаф.
- Не совершал ли он действий, направленных на причинение вреда самому себе?
- Совершал, - говорит Эмма. - Он стучался головой о стену.
Интересно, я этого не слышал. Когда у меня случается нервный срыв, я плохо помню, что происходило.
- Но вам удалось его успокоить, верно?
- Постепенно.
- Какие методы вы использовали? - спрашивает прокурор.
- Погасила свет и включила его любимую песню.
- Боба Марли «Я пристрелил шерифа»?
- Да.
Уже 16:07, и я вспотел. Сильно.
- Он применяет песню «Я пристрелил шерифа» как средство успокоения? - спрашивает Хелен Шарп.
- Это не имеет отношения к сути песни. Ему понравилась мелодия, и она успокаивала его, когда он капризничал в детстве. Просто так повелось.
- Это, конечно, связано с его одержимостью уголовными преступлениями, не так ли?
Я не одержим уголовными преступлениями. Я одержим их расследованием.
- Джейкоб не склонен к насилию, - говорит моя мать.
- Нет? Его судят за убийство, - резко возражает Хелен Шарп, - и в прошлом году он напал на девушку, разве нет?
- Его спровоцировали.
- Мисс Хант, у меня есть отчет сотрудника, отвечающего за безопасность в школе, которого вызвали после этого инцидента. - Прокурор предъявляет его как доказательство, на нем ставят штамп (уже 16:09), и подает моей матери. - Прочтите, пожалуйста, выделенный цветом фрагмент.
Мама берет лист.
- Семнадцатилетняя девушка утверждала, что Джейкоб Хант подошел к ней, прижал ее к шкафчику и душил, пока его не оттащил кто-то из сотрудников школы.
- Вы считаете, это не насильственный акт? - спрашивает Хелен Шарп.
Даже если мы уйдем сейчас, то на одиннадцать минут опоздаем на «Борцов с преступностью».
- Джейкоб почувствовал себя загнанным в угол, - говорит моя мать.
- Я не спрашиваю вас, что чувствовал Джейкоб. Единственный человек, который может судить об этом, - он сам. Меня интересует, отнесете ли вы к категории насильственных действий то, что девушка была прижата к шкафчику в раздевалке и ее душили?
- Эта жертва, - говорит мама с горячностью в голосе, - та же очаровательная особа, которая обещала Джейкобу стать его подругой, если он скажет учителю математики: «Трахни себя в зад».
Одна из женщин-присяжных качает головой. Я гадаю, ее возмутил поступок Мими или слова, произнесенные моей матерью.
Однажды во время серии «Борцов с преступностью», которую показывали в лучшее эфирное время и разыгрывали вживую, как шоу на Бродвее, статист уронил себе на ногу молоток и нецензурно выругался, в результате канал оштрафовали. Цензоры запикали ругательство, но некоторое время сцена циркулировала на YouTube во всей своей немеркнущей славе.
До «Борцов с преступностью» осталось тринадцать минут.
Оливер стукает меня по плечу:
- Что с тобой? Прекрати! Ты выглядишь как сумасшедший.
Я опускаю взгляд и вижу, что сильно хлопаю одной рукой по ноге, а сам даже не замечал этого. Но теперь я уже совсем ничего не понимаю. Вроде мне и нужно выглядеть сумасшедшим.
- То есть эта девушка плохо обошлась с Джейкобом. Думаю, мы обе согласны с этим?
- Да.
- Но это не отменяет того, что он совершил насильственное действие по отношению к ней.
- Он поступил по справедливости, - отвечает моя мать.
- То есть, мисс Хант, по-вашему, если какая-нибудь девушка скажет Джейкобу что-то неприятное или заденет словами его чувства, он имеет право применить к ней физическую силу?
Глаза матери вспыхивают, как бывает всегда перед тем, как она по-настоящему, очень сильно разозлится.
- Не вкладывайте в мои уста слов, которых я не говорила. Я утверждаю, что мой сын добр и чувствителен и что он намеренно и мухи не обидел бы.
- Вы слышали показания свидетелей по этому делу. Вы знаете, что Джейкоб поругался с Джесс за два дня до того, как ее в последний раз видели живой?
- Это другое дело…
- Вы там были, мисс Хант?
- Нет.
Прямо сейчас показывают последний рекламный блок сериала «Закон и порядок», который идет по кабельному каналу перед «Борцами с преступностью». Там будет четыре тридцатисекундных ролика, а потом начнется музыкальная заставка. Я закрываю глаза и начинаю мычать мелодию.
- Вы говорили, что одна из особенностей, характерных для Джейкоба в связи с наличием у него синдрома Аспергера, - это то, что он чувствует себя неуютно с незнакомыми людьми и в незнакомых обстоятельствах. Верно?
- Да.
- И что иногда он замыкается в себе?
- Да, - говорит моя мать.
- Что ему трудно выражать свои чувства словами?
- Да.
Это серия, где ребенок падает в колодец, Рианну опускают туда ради спасения малыша, она светит фонариком и обнаруживает человеческий скелет, жемчуг и бриллианты. Оказывается, это кости богатой наследницы, которая исчезла в шестидесятые, и в конце вы узнаете, что она на самом деле он…
- Вы согласитесь, мисс Хант, что ваш младший сын Тэо тоже ведет себя так время от времени? Вообще, каждый подросток на планете склонен к такому поведению.
- Я бы не стала…
- Тэо это тоже делает невменяемым?
Уже 16:32, уже 16:32, уже 16:32.
- Можем мы уйти? - говорю я, но слова растекаются, как патока, и звучат как-то неправильно, и все двигаются медленно и говорят невнятно, как пьяные, когда я встаю, чтобы привлечь к себе внимание.
- Мистер Бонд, следите за своим клиентом, - слышу я.
Оливер хватает меня за руку и сбивает с ног.
Губы прокурора растягиваются, обнажая зубы, но это не улыбка.
- Мисс Хант, вы позвонили в полицию, когда увидели одеяло Джейкоба в новостном сюжете. Это правда?
- Да, - шепотом отвечает моя мать.
- Вы сделали это, потому что были убеждены: ваш сын убил Джесс Огилви, да?
Мама качает головой (16:34) и молчит.
- Мисс Хант, вы решили, что ваш сын совершил убийство, это правда? - произносит прокурор голосом, стучащим, как молоток.
Мисс Хант
(16:35)
ответьте
(нет)
на вопрос.
Вдруг зал замирает, будто воздух между взмахами птичьих крыльев, и у меня в голове заново прокручиваются фразы:
Следите за своим клиентом.
Ты выглядишь как сумасшедший.
Самое трудное - это услышать правду.
Я смотрю на маму, прямо ей в глаза, и чувствую, как ногти скребут по стеклянной школьной доске моего мозга и желудка. Вижу камеры ее сердца, и кровяные клетки крови, и извилистые ветры мыслей.
«О, Джейкоб, - слышу я повторение ее слов. - Что ты сделал?»
Я знаю, что она скажет, за минуту до того, как это произойдет, и не могу позволить ей сделать это.
Потом вспоминаю слова прокурора.
Единственный человек, которому известно, что чувствовал Джейкоб, - это сам Джейкоб.
- Стойте! - кричу я во все горло.
- Судья, - говорит Оливер, - думаю, нам нужно закончить эту сессию…
Я снова поднимаюсь на ноги:
- Стойте!
Мама выходит из-за барьера, отделяющего место свидетеля:
- Джейкоб, все в порядке…
- Ваша честь, свидетельница не ответила на вопрос…
Я закрываю руками уши, потому что они все так громко говорят и слова отскакивают от стен и пола, я забираюсь на стул, потом на стол и прыгаю прямо в центр пустого пространства перед судьей, где мама уже тянет ко мне руки.
Но я не успеваю прикоснуться к ней, как оказываюсь лежащим на полу, и колено бейлифа упирается мне в спину, а судья и присяжные всполошились, но вдруг все стихает, успокаивается, больше на меня никто не давит, и раздается знакомый голос.
- С тобой все в порядке, приятель, - говорит детектив Мэтсон, протягивает руку и помогает мне встать.
Однажды на ярмарке мы с Тэо вошли в зеркальный лабиринт. Мы разделились, или, может быть, Тэо ушел вперед, но я оказался один и шел, тыча в стены, заглядывая за углы, которых на самом деле не было, и наконец сел на пол и закрыл глаза. Так мне хочется поступить и сейчас, потому что все пялятся на меня. И, как тогда, я не вижу никакого выхода.
- Все в порядке, - повторяет детектив Мэтсон и выводит меня из зала.
Рич
В большинстве случаев, если обычный городской коп вторгается на территорию шерифа, начинается состязание в крутизне: им не больше хочется слушать мои указания, как делать свое дело, чем мне - смотреть, как они топчутся на месте преступления, где я работаю. Но когда Джейкоб слетает с катушек в зале суда, они, вероятно, вызвали бы на помощь Национальную гвардию, если бы она была доступна, но я перескакиваю барьер и хватаю Джейкоба. Все расступаются, доверяя мне действовать, как будто я и правда знаю, что делаю.
Джейкоб кивает, словно ведет разговор сам с собою, и одна его рука выполняет какие-то странные движения у ноги, но, по крайней мере, он больше не кричит.
Я отвожу Джейкоба в камеру. Он отворачивается от меня, прижимаясь плечами к решетке.
- Ты в порядке? - спрашиваю я, но он не отвечает.
Я прислоняюсь к решетке снаружи. Так что мы стоим почти спиной к спине.
- Один парень как-то совершил самоубийство в КПЗ в Суонтоне, - спокойно говорю я, будто мы ведем совершенно обычный разговор. - Полицейские оформили его и оставили отоспаться, так как он был изрядно пьян. Парень стоял, как ты, только руки скрестил на груди. На нем была фланелевая рубашка, застегнутая на все пуговицы. Камеры безопасности постоянно следили за ним. Ты, наверное, не догадаешься, как он это сделал.
Сперва Джейкоб не отвечает, потом слегка поворачивает голову:
- Он скрутил петлю, завязав рукава рубашки на шее. На камерах было видно, что он стоит у решетки, а на самом деле он уже повесился.
Я издаю смешок, больше похожий на лай:
- Черт бы тебя побрал, приятель! Ты и правда здорово соображаешь.
Джейкоб разворачивается ко мне лицом:
- Мне нельзя с вами разговаривать.
- Наверное, нет. - Я пристально смотрю на него. - Почему ты оставил одеяло? Ты же не мог не понимать, к чему это приведет.
Он отвечает не сразу:
- Конечно, я оставил его. Как иначе можно было бы догадаться, что все это устроил именно я? Вы до сих пор никуда не пристроили чайный пакетик.
Я мигом соображаю, что он говорит об улике из дома Джесс Огилви.
- Он был в раковине. С кружки мы не сняли никаких отпечатков.
- У Джесс была аллергия на манго, - говорит Джейкоб. - А я ненавижу его вкус.
Все было продумано до мелочей. Он не забыл уничтожить эту улику, а оставил ее намеренно, для проверки. Я смотрю на Джейкоба, размышляя, что он пытается сообщить мне.
- Но, кроме этого, - с улыбкой произносит он, - в остальном вы разобрались.
Оливер
Мы с Хелен стоим перед судьей Каттингсом, как нашкодившие дети.
- Я не хочу больше видеть ничего подобного, мистер Бонд, - заявляет он. - Делайте что хотите, хоть лекарствами его накачайте. Но либо вы держите своего клиента под контролем оставшуюся часть процесса, либо я прикажу надеть на него наручники.
- Ваша честь, - говорит Хелен, - как штат может провести справедливый судебный процесс, если каждые пятнадцать минут в зале разыгрываются цирковые репризы?
- Вы понимаете, что она права, советник, - поддерживает прокурора судья.
- Я попрошу о досрочном завершении процесса, - говорю я.
- Вы не можете, так как проблемы создает ваш клиент.
- Верно, - бормочу я.
- Если один из вас хочет подать какое-либо прошение, подумайте хорошенько, прежде чем делать это. Мистер Бонд, вы скажете мне, какое предупреждение сделали своему клиенту, прежде чем мы начнем.
Я быстро выхожу из кабинета судьи, пока Хелен не отпустила какую-нибудь шпильку, что разозлит меня еще сильнее. И тут, когда мне уже кажется, что хуже быть не может, я застаю детектива Мэтсона беседующим с моим клиентом.
- Я просто составил ему компанию до вашего прихода, - объясняет он.
- Да, не сомневаюсь.
Мэтсон не обращает на меня внимания и обращается к Джейкобу:
- Ну, удачи тебе.
Я жду, пока не стихнут его шаги.
- Что это все значит, черт возьми?!
- Ничего. Мы говорили про разные уголовные дела.
- Отлично. В последний раз все так здорово кончилось, когда вы с ним сели побеседовать. - Я скрещиваю руки на груди. - Слушай, Джейкоб, тебе нужно собраться. Если ты не будешь вести себя нормально, то отправишься в тюрьму. Точка.
- Если я не буду вести себя нормально? - говорит он. - Schwing!
- Ты еще молод, чтобы помнить «Мир Уэйна». И все равно не я тут обвиняемый. Я совершенно серьезен, Джейкоб. Если ты опять выкинешь что-нибудь вроде этого, прокурор отправит тебя за решетку или объявит о досрочном завершении процесса, а это значит, что потом все повторится заново.
- Вы обещали, что мы будем заканчивать в четыре часа.
- Ты прав. Но в зале суда судья - бог, и богу захотелось, чтобы мы задержались. Так что мне все равно, даже если бы мы сидели тут до четырех утра или судья Каттингс объявил, что сейчас мы все встанем и разыграем веселую сценку. Ты прилипнешь задницей к стулу рядом со мной и не произнесешь больше ни слова.
- Вы объясните присяжным, почему я это сделал? - спрашивает Джейкоб.
- А почему ты это сделал?
Лучше бы я не спрашивал. Но в данный момент я уже не думаю о лжесвидетельстве. Мне нужно, чтобы мы с Джейкобом были заодно отныне и навсегда.
- Потому что я не мог бросить ее, - говорит он таким тоном, как будто это совершенно очевидно.
У меня отпадает челюсть. Я не успеваю задать еще хоть один вопрос (Она отвергла тебя? Ты пытался ее поцеловать, а она слишком сильно упиралась? Ты прижал ее к себе не в меру крепко и случайно задушил?), так как к камере подходит бейлиф.
- Вас ждут.
Я делаю жест бейлифу, чтобы он открыл камеру.
Мы заходим в зал суда последними, нет только присяжных и судьи. Эмма сразу впивается взглядом в сына:
- Все в порядке?
Но я не успеваю ничего ей ответить, потому что входят присяжные и судья.
- Советники, - говорит он, усаживаясь в кресло. - Подойдите. - (Мы с Хелен приближаемся к нему.) - Мистер Бонд, вы поговорили со своим клиентом?
- Да, Ваша честь, и больше нарушений порядка не будет.
- Едва могу сдержать свою радость, - произносит судья Каттингс. - Тогда вы можете продолжать.
Притом что мне теперь известно, защита со ссылкой на невменяемость выглядит еще более оправданной и сильной. Надеюсь, присяжные поймут это послание, выраженное громко и четко.
- Защита отдыхает, - объявляю я.
- Что? - взрывается Джейкоб. - Нет, ничего подобного!
Я закрываю глаза и начинаю считать до десяти, потому что нехорошо убивать своего клиента на глазах у всего жюри присяжных, а потом над моим плечом проплывает бумажный самолетик. Это одна из записок Джейкоба. Разворачиваю ее.
Я ХОЧУ ГОВОРИТЬ.
- Ни в коем случае, - повернувшись к нему, заявляю я.
- Какие-то проблемы, мистер Бонд? - спрашивает судья.
- Нет, Ваша честь, - отвечаю я.
- Да, - одновременно со мной произносит Джейкоб.
Привставая со стула, я говорю судье:
- Нам нужен сенсорный перерыв.
- Заседание продлилось всего десять секунд! - возражает Хелен.
- Вы завершили, мистер Бонд? - спрашивает судья. - Или есть еще что-то?
- Есть, - встревает Джейкоб. - Теперь моя очередь говорить. И если я хочу дать показания, вы должны мне позволить.
- Ты не будешь давать показания, - твердо заявляет Эмма.
- Вы, мисс Хант, не имеете права слова! Я один здесь понимаю, что мы находимся на заседании суда? - ревет судья Каттингс. - Мистер Бонд, представьте своего последнего свидетеля.
- Мне бы хотелось взять небольшой перерыв…
- Не сомневаюсь в этом. Мне хотелось бы находиться в Невисе, а не здесь, но ни один из нас не получит желаемого, - резко заявляет судья.
Качая головой, я подвожу Джейкоба к месту свидетеля. Я так зол, что плохо соображаю. Джейкоб скажет присяжным правду, как сказал мне, и выроет себе могилу. Если не сутью своих слов, то тем, как это будет сделано: не важно, что было произнесено до сих пор, не важно, какие показания дали свидетели, присяжные запомнят неуклюжего мальчика, который говорит торопливо, ерзает на стуле, не выказывает сообразных ситуации эмоций и не смотрит в глаза, то есть демонстрирует все обычные проявления чувства вины. Не имеет значения, что скажет Джейкоб, его манера вести себя укажет на него как на виновного, он еще и слова не успеет произнести.
Я открываю для него воротца, чтобы он вошел за барьер, отделяющий место свидетеля, и тихо говорю:
- Это твои похороны.
- Нет, - отвечает Джейкоб. - Это суд надо мной.
Могу точно определить момент, когда он понимает, что погорячился. Его приводят к присяге, и он тяжело сглатывает. Глаза у него широко раскрыты и скачут по всему залу.
- Скажите мне, что происходит, когда вы нервничаете, Джейкоб, - говорю я.
Он облизывает губы.
- Я хожу на цыпочках или пружиню на подушечках стоп. Иногда хлопаю руками, говорю слишком быстро или смеюсь, хотя смеяться не над чем.
- Вы сейчас нервничаете?
- Да.
- Почему?
Губы Джейкоба растягиваются в улыбке.
- Потому что на меня все смотрят.
- Это все?
- Еще свет слишком яркий. И я не знаю, что вы скажете дальше.
«И кто, черт возьми, в этом виноват?!» - думаю я.
- Джейкоб, вы заявили суду, что хотите говорить.
- Да.
- Что вы хотите сказать присяжным?
Джейкоб мнется.
- Правду, - изрекает он.
Джейкоб
Кровь по всему полу, и она лежит в ней. Она не отвечает, хотя я зову ее по имени. Я понимаю, что нужно передвинуть ее, а потому поднимаю и несу в коридор, и когда я делаю это, еще больше крови течет у нее из носа и изо рта. Я стараюсь не думать о том, что прикасаюсь к ее телу, а она голая; это не как в кино, где девушка прекрасна, а парень подсвечен сзади; просто кожа прикасается к коже, и мне стыдно за нее, потому что она даже не знает, что на ней нет одежды. Я не хочу запачкать кровью полотенца, а потому вытираю ей лицо туалетной бумагой и спускаю ее в унитаз.
На полу лежат трусы, лифчик, спортивные штаны и рубашка. Сперва я надеваю на нее лифчик. Я знаю, как это делается, потому что смотрю фильмы по телевизору и видел, как их снимают; нужно только повторить все в обратном порядке. С трусами мне не все понятно, потому что на них с одной стороны есть надпись, и я не знаю, она должна быть спереди или сзади, поэтому натягиваю их на нее как придется. Потом надеваю рубашку, штаны, носки и угги - это самое сложное, потому что она не может наступить в них ногой.
Я закидываю ее себе на плечо - она тяжелее, чем я думал, - и пытаюсь снести вниз по лестнице. На площадке нужно повернуть, я спотыкаюсь, и мы оба падаем. Я приземляюсь поверх нее, а когда поднимаюсь, вижу выбитый зуб. Я знаю, ей от этого не хуже, но меня все равно начинает тошнить. Синяки и сломанный нос почему-то не произвели на меня такого тяжелого впечатления, как этот выпавший зуб.
Я сажаю ее в кресло и говорю: «Подожди здесь», а потом смеюсь, ведь она не может меня услышать. Наверху я вытираю кровь туалетной бумагой, целым рулоном. Он весь липкий и влажный. В кладовке нахожу отбеливатель, выливаю его на пол и другим рулоном туалетной бумаги вытираю все насухо.
Мне в голову приходит, что меня могут поймать, и тут я решаю не просто прибрать все, но создать сцену преступления, которая направит полицию на ложный след. Я собираю в рюкзак одежду, беру ее зубную щетку. Печатаю записку и сую в почтовый ящик. Надеваю ботинки, они мне велики, явно не ее размер, и топаю в них у дома, разрезаю сетку на окне, кладу кухонный нож в посудомоечную машину и включаю быстрый цикл. Я хочу, чтобы все было очевидно, так как Марк не слишком умен.
Стираю следы с крыльца и заметаю их на подъездной дорожке.
В доме надеваю рюкзак и проверяю, не забыл ли чего. Я знаю, что нужно оставить табуретки опрокинутыми и диски разбросанными на полу в гостиной, но я просто не могу. Поэтому я поднимаю табуретки, почту, расставляю диски так, как, по-моему, понравилось бы ей.
Я пытаюсь нести ее в лес на руках, но она с каждым шагом становится все тяжелее, так что в результате через некоторое время я уже тащу ее по земле. Не хочу, чтобы она сидела где-нибудь на ветру, под дождем или снегом. Мне приглянулся кульверт, туда можно попасть прямо с шоссе, не проходя мимо дома.
Думаю о ней, даже когда не нахожусь там; даже когда понимаю, что вся полиция ищет ее, меня отвлекают только мысли о том, как продвигается расследование и продвигается ли вообще. Вот почему, придя навестить ее, я приношу одеяло. Мне оно всегда нравилось, и я думаю, если бы она могла говорить, то похвалила бы меня и очень гордилась бы мной за то, что я завернул ее в него. «Молодец, Джейкоб, - сказала бы она. - Ты позаботился о ком-то для разнообразия».
Мало же она меня знала, только об этом я и думал.
Когда я замолкаю, в зале суда так тихо, что я слышу, как трещат и шипят радиаторы. Я смотрю на Оливера и на маму. Они должны радоваться, потому что теперь все стало ясно. Хотя мне не прочесть, что написано на их лицах или на лицах присяжных. Одна женщина плачет, и я не понимаю, ей грустно из-за Джесс или она счастлива, что наконец узнала, как все случилось.
Теперь я спокоен. Если хотите знать, у меня в крови столько адреналина, что я, наверное, могу добежать до Беннингтона и обратно. Ведь я же только что объяснил, как обставил место преступления с трупом и успешно заставил полицию поверить, что это была попытка похищения. Я соединил все точки, которые штат выставил в качестве улик в этом процессе. Это лучшая серия «Борцов с преступностью» из всех, и я в ней звезда.
- Мистер Бонд? - пытается вывести Оливера из ступора судья.
Адвокат прочищает горло. Он кладет руку на барьер, ограждающий место свидетеля, и не смотрит на меня.
- Хорошо, Джейкоб. Вы подробно рассказали нам о том, что делали после смерти Джесс. Но вы ничего не сказали о том, как она умерла.
- Тут особенно нечего говорить, - отвечаю я.
И вдруг понимаю, где видел такое же выражение на лицах, как у всех людей, сидящих в зале суда. Такое же было у Мими Шек и Марка Магуайра и вообще у каждого, кто считал, что не имеет абсолютно ничего общего со мной.
У меня появляется это жгучее ощущение в животе; оно возникает всегда, когда я слишком поздно понимаю, что, вероятно, сделал что-то совсем не то.
И тут Оливер протягивает мне спасительную нить:
- Джейкоб, вы сожалеете, что убили Джесс?
Я широко улыбаюсь и говорю:
- Нет. Именно это я все время и хотел вам сказать.
Оливер
Вот в чем кроется сладкая горечь всей этой ситуации: допрашивая свидетелей, я не мог бы выставить Джейкоба более невменяемым, чем сделал он сам, давая показания. Но в то же время он оставил о себе впечатление как о безжалостном убийце.
Джейкоб снова сидит за столом защиты и держит руку матери. Эмма побелела как полотно, и я не могу винить ее. После рассказа Джейкоба - детального описания того, как он убрал то, что натворил, - я оказался в таком же состоянии.
- Дамы и господа, - начинаю я, - тут было представлено много свидетельств того, как умерла Джесс Огилви. Мы не оспариваем эти свидетельства. Но если вы внимательно слушали участников процесса, то знаете, что эту книгу нельзя судить по обложке. Джейкоб - молодой человек с синдромом Аспергера, неврологическим нарушением, которое не позволяет ему сопереживать другим людям так, как сопереживаем мы с вами. Когда он рассказывал о том, что сделал с телом Джесс в ее доме, он не видел своей причастности к ужасному убийству. Вместо этого, как вы слышали, он гордится тем, что устроил законченную сцену преступления, достойную включения в специальный журнал или использования в качестве сюжета для сериала «Борцы с преступностью». Я не собираюсь просить, чтобы вы простили ему смерть Джесс Огилви. Мы скорбим вместе с ее родителями об этой утрате и не стремимся никоим образом преуменьшить трагедию. Тем не менее я хочу просить вас учесть сведения, которые вы получили о Джейкобе и его заболевании, чтобы при ответе на вопросы: «Отвечал ли он за свои поступки в момент смерти Джесс?», «Был ли способен отличить
правильное от неправильного так, как отличаете вы?» - у вас не осталось другого выбора, кроме как сказать «нет».
Я подхожу к присяжным.
- Синдром Аспергера - это крепкий орешек, его нелегко расколоть. Вы многое узнали за последние несколько дней… и могу поспорить, вы думали: «Ну и что?» Чувствовать себя некомфортно в незнакомой ситуации, стремиться жить по расписанию, делать каждый день одно и то же, с трудом заводить друзей - мы все время от времени сталкиваемся с теми же трудностями. Но ни одна из них не лишила нас способности здраво рассуждать, и никого из нас не судят за убийство. Вы, вероятно, думали, что Джейкоб не вписывается в ваши представления о человеке с диагностируемым психическим заболеванием. Он умен, он не выглядит сумасшедшим в общепринятом смысле слова. Так что же даст вам уверенность, что синдром Аспергера - это настоящее психическое расстройство, а не очередной новомодный ярлык для проблемного ребенка? Как вы можете быть уверены, что синдром Аспергера объясняет поведение Джейкоба в момент совершения преступления, а не является предлогом для уклонения от наказания?
Я улыбаюсь.
- Что ж, вот вам пример из практики судьи Верховного суда Стюарта Поттера. В пятидесятые и шестидесятые годы прошлого века суд разбирал серию дел об оскорблении нравственности. Так как непристойное поведение не находится под защитой Первой поправки к Конституции США, судьи были вынуждены решать, подпадает ли серия порнографических фильмов под юридическое определение непристойности, и им пришлось просмотреть их. Каждую неделю по вторникам, которые получили название Непристойных, устраивался просмотр, и судьи выносили решения. Легендой в сфере юриспруденции Стюарт стал во время процесса Джакобеллис против Огайо, когда сказал, что жесткой порнографии трудно дать определение, но - я цитирую - «Я узнаю ее, когда вижу».
Поворачиваясь к Джейкобу, я повторяю:
- Я узнаю ее, когда вижу. Вы не только слушали экспертов, видели медицинские карты и отчеты криминалистов, вы также наблюдали за Джейкобом и слушали его. На основе одного этого вам должно быть ясно, что он не просто ребенок с некоторыми особенностями. Он - ребенок, у которого есть трудности в общении и мысли часто путаются. Он говорит монотонным голосом и не выражает эмоций, даже когда это кажется обязательным. И тем не менее у него хватило храбрости появиться перед вами и попытаться защитить себя против одного из самых серьезных обвинений, с какими может столкнуться молодой человек. Его слова и то, как они были сказаны, - это могло вас расстроить. Даже шокировать. Но все потому, что человек с синдромом Аспергера, такой как Джейкоб, - это не типичный свидетель.
Я не хотел, чтобы мой клиент давал показания. Буду честен с вами. Я считал, он с этим не справится. Давая показания на процессе, нужно отрепетировать, что вы говорите и как, чтобы выиграть дело. Вы должны подать себя с лучшей стороны и понравиться присяжным. А я знал, что Джейкоб этого не сможет - и не станет - делать. Черт, я с трудом заставил его надеть галстук… Определенно, я не мог выжать из него внешние проявления раскаяния, даже грусти. Не мог дать указания, что ему следует, а чего не следует говорить вам. Для Джейкоба это была бы ложь. А он всегда следует правилу - говорить правду.
Я смотрю на присяжных.
- Перед вами ребенок, который не вписывается в систему, потому что физически и психологически не способен на это. Он не знает, как завоевать вашу симпатию. Не знает, что повысит, а что уменьшит его шансы на оправдание. Он просто хотел рассказать вам свою историю и сделал это. И теперь вы понимаете, что Джейкоб не преступник, который ищет лазейку в законе. Это синдром Аспергера, который может повлиять, влиял и продолжает влиять на его суждения в каждый конкретный момент. Потому что любой другой обвиняемый - обычный обвиняемый - не стал бы говорить вам того, что сказал Джейкоб.
Мы с вами знаем, дамы и господа, что юридическая система в Америке работает очень хорошо, если вы общаетесь с ней определенным образом, так, как Джейкоб не умеет. И тем не менее каждый в этой стране имеет право на справедливый суд - даже люди, которые обладают манерами, малоподходящими для выступлений в суде. - Я делаю глубокий вдох. - Может быть, для вынесения справедливого решения в случае с Джейкобом нам просто нужны люди, которые готовы слушать чуть более внимательно.
Как только я занимаю свое место, встает Хелен:
- В детстве я, помню, спрашивала свою мать, почему на рулоне вместо «Бумага для вытирания попы» написано «Туалетная бумага». И знаете, что она мне ответила? Можешь называть ее как хочешь, но никакими словами не описать, что это такое на самом деле. Тут разбирается дело не о молодом человеке, которому трудно поддерживать разговор, заводить друзей или есть что-то, кроме синего желе по средам…
«По пятницам», - мысленно поправляю я. Джейкоб тянется за карандашом и начинает писать записку, но я выхватываю у него из руки карандаш и кладу его себе в карман.
- Это дело о юноше, который совершил хладнокровное убийство, а затем, используя свой высокий интеллект и восторг перед сценами преступлений, попытался замести следы. Я не оспариваю наличие у Джейкоба синдрома Аспергера. И не жду, что кто-то из вас тоже поставит его под сомнение. Но это не снимает с него ответственности за жестокое убийство. Вы слышали криминалистов, которые пришли в дом и обнаружили следы крови Джесс на полу в ванной. Вы слышали, как сам Джейкоб говорил, что смыл ее отбеливателем и спустил туалетную бумагу в унитаз. Почему? Не потому, что есть правило, куда нужно кидать использованную туалетную бумагу… нет, он хотел скрыть, что заметал следы убийства. Он сказал вам, дамы и господа, как обставил сцену преступления и как тщательно все продумал. Он намеренно пытался направить полицию по ложному следу, создать впечатление, что Джесс была похищена. Он разрезал сетку на окне и использовал ботинки Марка Магуайра, чтобы оставить следы и переложить ответственность за преступление на другого человека. Он протащил тело Джесс на расстояние, равное длине трех футбольных полей и оставил его в
кульверте, чтобы полиции было труднее его найти. А когда устал от своей игры в «Борцов с преступностью», взял телефон Джесс и набрал девять-один-один. Зачем? Не потому, что ему легче взаимодействовать с мертвым телом, чем с живым, просто все это было частью извращенного плана Джейкоба Ханта по лишению жизни Джесс Огилви ради эгоистичного желания поиграть в детектива.
Хелен смотрит на присяжных.
- Мистер Бонд может называть это, как ему нравится, но слова не изменят сути: молодой человек совершил жестокое убийство и в течение нескольких дней активно скрывал это, продуманными действиями направляя полицию по ложному следу. Так, дамы и господа, действует расчетливый убийца, а не ребенок с синдромом Аспергера.
Эмма
Из архива Тетушки Эм
Дорогая Тетушка Эм,
что делать, когда все признаки указывают: знакомый тебе мир вот-вот рухнет?
Искренне ваш,
Шалтай-Болтай, которого столкнули.
Дорогой Шалтай, ПОМОГИТЕ!
С любовью,
Тетушка Эм.
Три дня спустя жюри присяжных все еще совещается.
У нас сложился особый порядок: утром Оливер привозит Тора на завтрак. Джейкоб отводит пса во двор и бросает ему мяч, пока Генри и Тэо медленно оживают за кофе. Генри учил Тэо С# программированию, чтобы тот мог сам создать компьютерную игру, что вызвало у парня бесконечный восторг. После обеда мы с Оливером играем в «Эрудит», и Джейкоб то и дело выкрикивает с дивана в гостиной, где смотрит «Борцов с преступностью», неизвестные, но подходящие слова:
- Qua! ZA![37 - Qua - в качестве (лат.); ZA - зеттаампер, 10^21^ампер.]
Мы не включаем новости и не читаем газет, потому что в них говорят и пишут только о Джейкобе.
Нам не позволено покидать дом по двум причинам: формально Джейкоб находится под арестом и нам нужно находиться в таком месте, откуда можно добраться до суда за двадцать минут, как только присяжные вернутся в зал из совещательной комнаты. Мне все еще странно встречать в своем доме Генри. Я думала, он уедет под каким-нибудь благовидным предлогом, мол, одна из его дочерей подхватила стрептококк или жена уехала к умирающей тетушке, но мой бывший настаивает, что останется здесь до оглашения вердикта. Наши разговоры состоят в основном из клише, но, по крайней мере, это разговоры. «Я наверстываю упущенное», - говорит он. Лучше поздно, чем никогда.
Мы стали семьей. Нестандартной и собранной воедино чужой трагедией, но после долгих лет в роли матери-одиночки я беру все, что могу получить.
Позже, когда мальчики готовятся ко сну, мы с Оливером ведем Тора на прогулку вокруг квартала, а потом наш адвокат отправляется обратно в свою квартирку над пиццерией. Мы разговариваем про лошадь, которая наступила себе на лодыжку и сломала ее. Про то, как я хотела стать писательницей. Про суд.
Мы не говорим о нас.
- Это хорошо или плохо, что присяжные не могут вынести вердикт?
- Думаю, хорошо. Вероятно, это означает, что кого-то не могут уговорить.
- Что будет дальше?
- Если Джейкоба осудят, - рассуждает Оливер, пока Тор петляет перед нами по дорожке, - он отправится в тюрьму. Не знаю, будет ли это та, в которой он уже сидел. Если его признают невиновным по причине невменяемости, судья, вероятно, потребует провести еще одну психиатрическую экспертизу.
- Но тогда он вернется домой?
- Я не знаю, - говорит Оливер. - Мы попросим Аву Ньюком и доктора Мурано составить план амбулаторного лечения, но все будет зависеть от судьи Каттингса. Он может поставить во главу угла факт совершения Джейкобом убийства и невозможность это игнорировать и решит, что Джейкоба необходимо изолировать от общества…
Оливер говорил мне это и прежде, но до меня как-то не доходило.
- В психиатрической больнице штата, - завершаю его фразу я. Когда мы возвращаемся к дому, я останавливаюсь на подъездной дорожке, и Оливер тоже, руки у него засунуты в карманы куртки. - Я всю жизнь боролась за то, чтобы Джейкоб учился в обычной школе и к нему относились там как к нормальному ребенку, а теперь для него единственный шанс не попасть в тюрьму - это разыграть карту с синдромом Аспергера.
- Честно говоря, я не знаю, чем все это закончится, - говорит Оливер. - Но лучше быть готовыми.
- Я пока не сказала Джейкобу.
Оливер смотрит на свои ботинки.
- Может быть, следует это сделать.
Как будто мы вызвали его, словно духа. Дверь открывается, и в проеме появляется силуэт Джейкоба в пижаме.
- Я жду тебя, чтобы пожелать спокойной ночи, - говорит он мне.
- Сейчас приду.
Джейкоб нетерпеливо глядит на Оливера:
- Ну?
- Что - ну?
- Может, вы уже поцелуете ее на прощание?
Я удивленно разеваю рот. После моей ругани с Джейкобом мы с Оливером в его присутствии старательно держимся подальше друг от друга. Но сейчас Оливер говорит:
- Меня не придется просить дважды, - и прижимает свои губы к моим.
Когда Джейкоб был маленьким, я прокрадывалась после полуночи к нему в спальню, садилась в кресло-качалку рядом с кроватью и смотрела, как он спит. Во сне его образ был нарисован волшебной кистью. Глядя на спящего Джейкоба, я не могла сказать, что его рука, лежащая на одеяле, - та же, которая сегодня так сильно дрожала, когда какая-то девочка залезла в песочницу, где он счастливо играл один. Я не могу сказать, что эти закрытые глаза зажмурились, когда я попросила его посмотреть на меня. Невозможно было, видя его, такого спокойного и расслабленного во сне, думать, что это тот же самый мальчик, который не мог расставить слова в нужном порядке и попросить в столовой яблочный сок вместо молока.
Во сне доска была вытерта начисто и Джейкоб мог быть любым ребенком. Любым обычным ребенком.
А вот в часы бодрствования он был экстраординарным. И это самое лучшее определение для него - за пределами нормы. В какой-то момент в английском языке это слово приобрело позитивные коннотации. Почему того же не произошло с синдромом Аспергера?
Вы можете сказать, я была другой. Я добровольно обменяла свое будущее на будущее Джейкоба, отдала грядущую славу и деньги, которые могла бы получить, ради того, чтобы добиться лучшей жизни для него. Все отношения с людьми были пущены побоку, за исключением тех, которые я строила с Джейкобом. Я сделала выбор, какого не сделала бы другая женщина. И стала, с одной стороны, отважной, борющейся за сына матерью, а с другой - ограничила себя. И все же, если я вхожу в комнату, полную людей, они не отделяются от меня мистическим образом, как будто я окружена невидимым магнитным полем, вызывающим поляризационную реакцию между моим телом и их телами. Люди не обращаются к своим приятелям со словами: «Господи, спаси меня, она идет сюда». Люди не выкатывают глаза у меня за спиной, когда я говорю. Джейкоб может вести себя странно, но он никогда не был жестоким.
Ему просто не хватало для этого ощущения собственного «я».
Теперь я снова опускаюсь в то кресло, в котором сидела ночами много лет назад, и смотрю, как спит Джейкоб. Он уже не ребенок. Лицо совсем взрослое; сильные руки, рельефные плечи. Я протягиваю руку и убираю волосы, упавшие ему на лоб. Джейкоб шевелится во сне.
Не знаю, как бы я жила без него, и не хочу знать. Если бы он не был аутистом, я не могла бы любить его больше, чем люблю. И даже если его осудят, моя любовь к нему не уменьшится.
Я склоняюсь над ним, как в детстве, и целую в лоб. Это давний, проверенный временем материнский способ определить, нет ли у сына температуры, дать благословение, пожелать спокойной ночи.
Почему у меня такое чувство, будто я с ним прощаюсь?
Тэо
Сегодня мне исполняется шестнадцать, но я ничего особенного не жду. Мы все еще в ожидании, хотя прошло шесть дней, когда жюри присяжных вынесет вердикт. Я гадаю, вспомнит ли вообще про меня мама, а потому замираю в онемении, когда она кричит: «Завтрак!» Я вхожу на кухню, волосы у меня еще влажные после душа, а на столе стоит шоколадный торт с одной свечкой.
Учтите, что сегодня - Коричневый Четверг и торт, несомненно, безглютеновый, но нищим выбирать не приходится.
- С Днем рождения, Тэо, - говорит мама и начинает петь.
Отец, брат и Оливер подхватывают. У меня на лице широченная улыбка. Насколько я помню, папа ни разу не был на моих днях рождения, если не считать минуты, когда я родился в больнице, но тогда вечеринки не было, насколько я понимаю.
«Стоило оно того? - Тихий голосок внутри меня вьется, как дымок от затушенной свечки. - Стоило ли все это возможности собрать воедино семью вроде тех, за которыми ты шпионил?»
Мама кладет руки мне на плечи и говорит:
- Загадай желание, Тэо.
Год назад я действительно хотел бы этого, вот того, что сейчас получил, чего на самом деле хотел, с тортом или без. Но в ее голосе проскальзывает какая-то стальная нота - намек на то, что есть только один правильный ответ, одно сердечное желание у всех нас.
Исполнение которого, так уж случилось, зависит от двенадцати присяжных.
Я закрываю глаза и задуваю свечу, все аплодируют. Мама начинает резать торт и первый кусок отдает мне.
- Спасибо, - говорю я.
- Надеюсь, тебе понравится, - отвечает мама. - И надеюсь, тебе понравится это.
Она вручает мне конверт. Внутри открытка, на ней от руки написано:
Твой долг уплачен.
Я вспоминаю свое сумасшедшее бегство в Калифорнию для встречи с отцом - сколько же стоили эти билеты? - и на мгновение теряю дар речи.
- Но, - добавляет мама, - если ты выкинешь что-нибудь подобное еще раз, я убью тебя.
Я смеюсь, она обнимает меня сзади и целует в макушку.
- Эй, вот еще кое-что. - Отец протягивает мне конверт; внутри - безвкусная открытка «Моему сыну» и сорок баксов. - Начинай копить на более быстрый роутер, - говорит он.
- Я в полном восторге!
Потом Оливер протягивает мне что-то завернутое в бумажные полотенца.
- У меня был выбор между этим и коробкой от пиццы, - объясняет он.
Я встряхиваю подарок:
- Это кальцоне?
- Высокого же ты мнения обо мне, - притворно вздыхает Оливер.
Я разрываю обертку и вижу руководство для водителя в штате Вермонт.
- Когда суд завершится, думаю, мы с тобой запишемся в дорожную инспекцию и наконец получим учебное водительское удостоверение.
Мне приходится опустить глаза. Если я этого не сделаю, все поймут, что я вот-вот расплачусь. Помню, в детстве мама читала нам эти глупые сказки, где лягушки превращаются в принцесс, а девушки выходят из комы от одного поцелуя. Я никогда не верил в эту чушь. Но кто знает? Может, я ошибался. Вдруг жизнь человека способна измениться за одно мгновение.
- Погоди, - говорит Джейкоб.
До сих пор он только наблюдал за происходящим. Его лицо пополам разрезано улыбкой, и это прогресс. На всех моих прежних днях рождения неписаное правило гласило, что Джейкоб помогает мне задувать свечи. Лучше было разделить с ним этот торжественный момент, чем дождаться, пока праздник будет испорчен очередным нервным срывом.
- Тэо, у меня тоже есть подарок для тебя.
Не думаю, что хоть раз в жизни Джейкоб дарил мне что-нибудь. Не думаю, что он хоть кому-то делал подарки, если не считать духов, которые я выбрал в магазине и подарил маме на Рождество, написав на упаковке наши с Джейкобом имена. Вручение подарков просто не попадает на радары моего брата.
- Что, интересно, он припас? - бормочет Оливер, а Джейкоб мчится наверх.
- Не знаю, - пожимает плечами мама.
Через минуту Джейкоб возвращается. В руках у него мягкая игрушка - утка, с которой он спал в детстве.
- Открой, - говорит Джейкоб и протягивает ее мне.
Я беру утку и верчу в руках. Она ни во что не завернута, и открывать в ней нечего.
- Гм… - произношу я с легкой усмешкой. - Как?
Джейкоб переворачивает утку вниз головой и вытягивает торчащую из нее нитку. Шов немного разъезжается, наружу высовывается комок синтепона. Я сую палец в дыру и нащупываю там что-то гладкое и твердое.
- Вот куда пропал мой любимый пластиковый контейнер? - говорит мама, пока я вытаскиваю его из распоротой утиной груди. В полупрозрачной коробочке что-то лежит, но что - не разглядеть. Я открываю крышку и в изумлении таращусь на розовый айпод «Nano». Осторожно беру его в руку, потому что знаю: на металлической задней крышке выгравировано имя Джесс Огилви.
- Где ты это взял? - шепчет мама откуда-то с другой стороны безвоздушного пространства, в котором я оказался.
- Ты ведь хотел его, верно? - говорит Джейкоб, по-прежнему радостно возбужденный. - Ты его выронил в тот день по пути из ее дома.
Я едва шевелю губами:
- О чем ты говоришь?
- Я же сказал, мне известно, что ты был там. Я видел отпечатки твоих кроссовок - тех самых, которые использовал здесь для сцены преступления. И я знал, что ты таскал другие вещи из других домов…
- Что?! - восклицает мама.
- Я видел в твоей комнате видеоигры. - Джейкоб, сияя улыбкой, глядит на меня. - У Джесс я убрал за тобой, чтобы никто не знал, что ты сделал. И это сработало, Тэо. Никто не узнал, что ты убил ее.
Мама ахает.
- Что тут, вообще, происходит? - недоумевает Оливер.
- Я не убивал ее! - кричу я. - Я даже не знал, что она там живет. Я думал, дома никого нет. Собирался осмотреться там, может, взять пару дисков, но потом услышал, как наверху льется вода, и заглянул туда. Она была голая. Она была голая и увидела меня. Я испугался, она вышла из душа и поскользнулась. Ударилась лицом о край раковины, и тут я убежал. Я боялся, что она поймает меня. - Я не могу дышать; и я уверен, сердце у меня в груди превратилось в глину. - Она была жива, когда я ушел, в ванной. И вдруг в новостях говорят, что она мертва и ее тело найдено на улице. Но я-то не выносил ее из дома… кто-то другой это сделал, вероятно тот, кто убил ее. Я подумал, наверное, она рассказала обо мне Джейкобу, когда он пришел на занятие. Из-за этого они поругались. И Джейкоб… Я не знаю. Я не знаю, что я подумал.
- Ты не убивал Джесс, - говорит мама.
Я молча качаю головой.
Мама смотрит на Джейкоба:
- И ты не убивал Джесс.
- Я только перенес ее тело. - Он выкатывает глаза. - Я же все время говорил тебе.
- Джейкоб, Джесс была жива, когда ты пришел в дом? - спрашивает Оливер.
- Нет! Но я увидел, что там был Тэо, и сделал то, что было правильно.
- Почему ты не позвонил матери? Не вызвал «скорую помощь»? - спрашивает отец. - Зачем решил устроить сцену преступления, чтобы прикрыть Тэо?
Джейкоб смотрит прямо на меня. И мне от этого больно, по-настоящему больно.
- Домашние правила, - просто говорит он. - Заботься о своем брате, у тебя больше никого нет.
- Вы должны что-нибудь предпринять, - обращается мама к Оливеру. - Это новые улики. Тэо может дать показания…
- Его могут тоже втянуть в это дело или обвинить в сокрытии улик…
- Вы должны что-нибудь предпринять, - повторяет мама.
Оливер уже тянется за курткой.
- Пошли, - говорит он.
Мы с Джейкобом выходим из кухни последними. Торт так и стоит на столе вместе с другими моими подарками. Он уже похож на музейный экспонат, неприкосновенный. Никто не догадался бы, что пять минут назад мы отмечали день рождения.
- Джейкоб? - (Мой брат оборачивается.) - Я не знаю, что сказать.
Он неловко хлопает меня по плечу и отвечает:
- Не переживай, со мной это часто бывает.
Джейкоб
Сегодня 15 апреля. В 1912 году в этот день затонул «Титаник». В 1924-м Рэнд Макнелли опубликовал первый атлас дорог. В 1947-м Джеки Робинсон впервые сыграл за «Бруклин доджерс». Кроме того, это день рождения Леонардо да Винчи, писателя Генри Джеймса, девушки, которая играет Гермиону в фильмах про Гарри Поттера, и моего брата Тэо.
Я всегда завидовал дню рождения Тэо. В мой, 21 декабря, самое примечательное событие - это взрыв рейса 103 компании «Пан-Ам» над Локерби в 1988-м. Фрэнк Заппа родился в один день со мной, но, честно говоря, это несравнимо с да Винчи, правда? Плюс мой день рождения приходится на самый короткий день в году. Меня это всегда огорчало. Думаю, Фрэнка Заппу тоже.
Хотя сегодня я не завидую дню рождения Тэо. На самом деле мне просто не дождаться, когда я смогу вручить подарок, который приберег для него.
Оливер говорит, у нас с Тэо будет шанс выступить в суде. Очевидно, присяжным недостаточно знать, как сказал им судмедэксперт, что синяки на лице у Джесс появились в результате базилярного перелома черепа в периорбитальной области, а также из-за крови, растекшейся по фасциальной зоне и создающей видимость ушиба. Или, другими словами, то, что выглядело как избитая девушка, вполне могло быть девушкой, которая просто упала и ударилась головой. Судя по всему, присяжным и судье нужно услышать, как мы с Тео объясняем то же самое в иных выражениях.
Видимо, не я один не всегда понимаю сказанное.
Мама ведет машину, Оливер сидит на пассажирском сиденье, а мы с Тэо сзади. Отец остался дома на случай, если вдруг позвонят из суда за те двадцать минут, которые мы туда добираемся. Машина подскакивает на ледяных колдобинах, а я всякий раз вспоминаю, как мы с Тэо в детстве скакали на матрасе. Мы тогда верили, что, если прыгать достаточно энергично, можно достать до потолка, но, кажется, нам это так и не удалось.
Столько лет Тэо защищал меня, и наконец мне довелось побыть старшим братом. Я поступил правильно. Не знаю, почему присяжным так трудно это понять.
Тэо раскрывает кулак; на ладони у него лежит айпод Джесс. Он вынимает из кармана белый комок перепутанных проводов с наушниками. Сует их в уши.
Всем этим экспертам, которые говорят, что из-за синдрома Аспергера я не испытываю сочувствия…
Что, съели?
Люди, не испытывающие сочувствия, точно не пытаются защитить тех, кого любят, даже если это означает, что им придется идти в суд.
Вдруг Тэо вынимает из уха один наушник и предлагает мне:
- Послушай.
И я соглашаюсь. Музыка Джесс - это фортепианный концерт, который завихряется у меня за глазами. Я склоняю голову к брату, чтобы провода хватало, и оставшуюся часть пути мы с ним связаны.
Дело 11
Ангел для своего брата
Тэо Хант совершал рискованные поступки. Начав с подглядываний в окна, он впоследствии стал забираться в пустые дома и брать в качестве сувениров электронные игры и приспособления для прослушивания музыки. Днем 12 января 2010 года он проник в дом профессора местного колледжа, не зная о том, что студентка Джесс Огилви, которой было поручено следить за домом, находится на верхнем этаже и принимает душ. Тэо Хант приготовил себе чашку чая, а потом услышал шум над головой и пошел посмотреть, в чем дело.
Трудно сказать, кто был больше удивлен - Джесс Огилви, обнаружившая незнакомого подростка в своей ванной, где она стояла голой, или Тэо Хант, который опознал в находившейся в душе девушке учительницу своего брата Джейкоба. Огилви взяла полотенце и стала вылезать из душевой кабинки, но споткнулась и упала, ударившись головой о край раковины. Пока она пыталась подняться на ноги, Тэо Хант покинул дом, в ходе своего поспешного бегства опрокинув стойку с CD-дисками, несколько табуреток и смахнув на пол почту.
Через два часа брат Тэо Джейкоб прибыл на заранее назначенное занятие с Джесс Огилви. Знаток криминалистики, Джейкоб удивился, заметив на крыльце отпечатки знакомых кроссовок марки «Ванс», совпадавшие с рисунком на подошвах кроссовок его брата. Войдя в незапертый дом, Джейкоб увидел там беспорядок. Он позвал Джесс, но не получил ответа. Дальнейшее обследование дома привело к обнаружению Джесс Огилви, лежащей нагишом в луже крови.
Придя к заключению, что его брат причастен к смерти Джесс - вероятно, в результате стычки, произошедшей в момент плохо спланированного ограбления, - Джейкоб решил изменить сцену преступления, чтобы отвести подозрения от Тэо. Он вымыл и одел тело, отнес его вниз (один раз споткнувшись, что привело к посмертному выпадению у Джесс зуба). Используя отбеливатель, Джейкоб вымыл ванную, чтобы устранить следы крови. Он поднял опрокинутую мебель, диски и почту и принялся обустраивать место преступления, которое могло быть интерпретировано полицейскими с первого взгляда как место похищения, а со второго - как неловкая попытка замести следы туповатым парнем Джесс Огилви Марком Магуайром. Для воплощения в жизнь замысла Ханту пришлось вообразить себя человеком на грани идиотизма, который мог попытаться (неудачно) выдать сцену убийства за похищение. Хант упаковал в рюкзак часть одежды и туалетных принадлежностей Огилви, но удостоверился, что это не та одежда, которую обычно носит девушка, чего менее проницательный человек (например, Марк Магуайр) никогда бы не понял. Он оставил распечатанную на принтере записку
- якобы от самой Огилви - с просьбой временно приостановить доставку почты, как будто девушка решила на время уехать. Затем Джейкоб Хант разрезал сетку на окне в кухне разделочным ножом - отвлекающий маневр, указывающий на незаконное проникновение в дом. Наконец, он прошел под этим окном снаружи в ботинках Марка Магуайра, чтобы полиция могла связать это «заметание следов» с парнем Джесс Огилви. Затем Хант отнес тело Огилви к кульверту, расположенному в нескольких сотнях ярдов от дома, и стал ждать, пока следователи соберут воедино информацию, которую он им оставил.
Джейкоб Хант в то время не принимал во внимание, что на него может пасть подозрение в причастности к убийству. Он не учел, что картина, представшая его глазам (в худшем случае убийство, совершенное его братом, а в лучшем - смерть, причиненная Тэо по неосторожности), на самом деле могла появиться в результате смерти от естественных причин: скользкий пол, перелом черепа и гематома. Однако все это не имеет большого значения.
В последующие годы вероятные мотивы Джейкоба вызывали горячие споры: почему он устроил новую сцену на месте предполагаемого преступления и переместил тело? Некоторые считали, что как бывают преступления на почве страсти, так возможны попытки скрыть преступление на почве братской любви. Другие придерживались мнения, что свою роль сыграла зацикленность Джейкоба на криминалистике: он хотел испытать волнение преступника, с трепетом ожидающего, когда полиция расшифрует оставленные им следы.
Думайте что хотите. Значение имеет только одно:
Я бы сделал все это снова.
Благодарности
Мне, как всегда, нужно поблагодарить очень многих.
Мою великолепную команду юристов: Дженнифер Стерник и Лизу Айвон, а также Дженнифер Сарджент, Рори Мэлоуна и Сета Липшуца.
Криминалистов, которые позволили мне таскаться за ними, а это: капрал Клэр Демаре, Бетти Мартин, Бет Энн Зелински, Джим Нолл, лейтенант Деннис Пинсинс, лейтенант Артур Кершоу, сержант Ричард Альтимари, лейтенант Джон Блессинг, детектив Джон Грассел, мисс Робин Смит, доктор Томас Гилсон, доктор Питер Гиллеспи, детектив Патрисия Корнелл из полиции Провиденса, полицейский в отставке Роберт Хэтэуэй из полиции штата Коннектикут, лейтенант Эд Даунинг из полиции Провиденса, Эми Духейме и Ким Фриленд.
Кэтрин Янис и ее сына Джейкоба, чье щедрое пожертвование организации «Autism Speaks UK» вдохновило меня дать моему вымышленному персонажу имя Джейкоб.
Джима Тейлора, который снабдил компьютерным жаргоном Генри и поддерживает мой веб-сайт, лучший из всех, что я когда-либо видела у писателей.
Шефа полиции Ника Джакконе за рассказ о полицейских процедурах.
Джулию Купер за консультации в банковской сфере.
Мою издательскую команду: Кэролайн Рейди, Джудит Карр, Кэтлин Шмидт, Меллони Торрес, Сару Брэнхем, Лору Стерн, Гэри Урда, Лизу Кейм, Кристин Дюплесси, Майкла Селлека, отдел продаж и всех остальных, кто каким-то образом продолжает находить читателей, которые еще не слышали обо мне, и склонять их насмешками к тому, чтобы они присоединялись к побеждающей стороне.
Моего редактора Эмили Бестлер, которая заставляет меня забыть, что это должно быть работой, а не развлечением.
Моего издателя Камиллу Макдаффи, которая до сих пор так же, как я, радуется хорошим отзывам в прессе.
Моего агента Лауру Гросс, которая теряет пояса и мобильные телефоны, чем обеспечивает комические передышки во время напряженных туров, но никогда не упускает из виду тот факт, что мы феноменальная команда.
Мою маму. Родителей не выбирают, но, если бы мы это делали, я бы все равно выбрала ее.
Моего папу. Я ведь никогда официально не благодарила его за то, что он так гордится мной.
Я общалась со многими людьми, у которых есть личный опыт жизни с синдромом Аспергера. Это: Линда Зико и ее сын Рич, Лора Багналл и ее сын Алекс Линден, Джен Макадамс и ее сын Мэтью, Деб Смит и ее сын Дилан, Майк Норбери и его сын Крис, Кэтлин Кирби и ее сын Дэвид, Келли Мидер и ее сыновья Бретт и Дерек, Кэтрин Макмастер, Шарлотта Скотт и ее сын Джеймс, доктор Бойд Хейли, Лесли Декстер и ее сын Итан, Сью Гербер и ее дочь Лиза, Нэнси Альбинини и ее сын Алек, Стелла Чин и ее сын Скотт Лян, Мишель Снейл, Кэти Лескарбо, Стефани Лу, Джина Крейн, Билл Колар и их сын Энтони, Бекки Пекар, Сюзанна Харлоу и ее сын Брэд.
Особая благодарность Ронне Хохбейн. Она сама прекрасно пишет и работает с аутичными детьми. Ронна не только стала для меня источником информации о вакцинах и аутизме, но и организовала многочисленные личные встречи с детьми-аутистами и их родителями.
Мне не хватает слов, чтобы в должной мере отблагодарить Джесс Ватски. Ей нужно нечто гораздо большее - почтение, смирение, рабская преданность. Будучи подростком с синдромом Аспергера, она не только позволяла мне копаться в ее жизни, мыслях и воровать из них кое-какие воспоминания и события для моего романа; она молниеносно прочитывала каждое слово этой книги, делилась со мной тем, что ее рассмешило, советовала, что нужно исправить. Она - сердце этого романа. Без нее я бы не смогла создать такого героя, как Джейкоб.
И последнее, но не менее важное: спасибо Тиму, Кайлу, Джейку и Сэмми. Даже если бы, кроме вас, у меня больше ничего не было, я все равно была бы самой богатой женщиной на планете.
notes
Примечания
1
Уиллис-тауэр - 108-этажный небоскреб высотой 442,1 м в Чикаго, США. - Здесь и далее примеч. перев.
2
Тупак Шакур (1971 - 1996) - известный хип-хоп-исполнитель из Гарлема, Нью-Йорк; скончался от пулевых ранений.
3
Букв. «получить картинку»; выражение означает «уловить суть».
4
Беррерс Фредерик Скиннер (1904 - 1990) - американский психолог, изобретатель и писатель.
5
Дженни Крейг (р. 1932) - основатель компании по производству продуктов для фитнеса, похудения и здорового питания «Jenny Craig, Inc». Йозеф Менгеле (1911 - 1979) - немецкий врач, проводивший медицинские опыты на узниках концлагеря Освенцим во время Второй мировой войны.
6
«Антикварное дорожное шоу» - телепрограмма, транслируемая Би-би-си, в которой оценщики антиквариата ездят по различным регионам Великобритании.
7
На оборотной стороне соков «Снэпл» написаны разные интересные факты; истинность некоторых из них - предмет дискуссий и даже повод для научных исследований с целью опровержения или подтверждения.
8
Слово «нейротипичный» широко используется аутистами в качестве ярлыка для людей, не имеющих отклонения в психическом развитии.
9
Первичное значение вошедшего в русский язык слова «наггетс» (англ. nuggets) - «золотой самородок».
10
В марте 1975 г. при Бан-Ме-Туот состоялось одно из решающих сражений вьетнамской войны, приведшее к полному поражению Южного Вьетнама, который поддерживали США.
11
Цитата из мультфильма «Волшебник страны Оз».
12
Цитата из фильма «Крепкий орешек».
13
Нейротрансмиттеры - химические вещества, задействованные в передаче информации между нейронами (нервными клетками) или между нервом и клетками мускулов.
14
До свидания, крошка (исп.).
15
Фраза из фильма 1989 г. о бейсболе «Поле мечты».
16
Популярная цитата из радиопереговоров между астронавтом «Аполлона-13» Джеком Свигертом и ЦУП НАСА во время полета на Луну в апреле 1970 г. Свигерт сообщал о взрыве, повредившем корабль. Фраза используется для ироничного преуменьшения возникшей проблемы.
17
Люминол - органическое вещество, способное к хемилюминесценции, испускает синее свечение при взаимодействии с некоторыми окислителями; используется, в частности, судебными экспертами для выявления следов крови на месте преступления, так как вступает в реакцию с содержащимся в гемоглобине крови железом.
18
Нингидрин - реактив, который используется в криминалистике; вступая в реакцию с белками, содержащимися в человеческом поту, окрашивает их следы в оттенки фиолетового цвета; с помощью раствора нингидрина выявляют отпечатки папиллярного узора на пористых поверхностях, например на бумаге.
19
Фраза из триллера «Молчание ягнят».
20
Цитата из книги Ч. Паланика «Бойцовский клуб».
21
Коронная фраза Джеймса Бонда.
22
Что делает твой брат? Он идет в тюрьму! (фр.)
23
Букв.: «поймаю тебя позже»; употребляется в смысле «увидимся».
24
Джейкоб машет рукой, так как в английском языке глагол со значением «отказываться от прав» - «to waive» по звучанию неотличим от «to wave» - «махать», и в его понимании прокурор попросила его объяснить, что значит «отмахнуться от своих прав».
25
Латиницей «Тэо» пишется «Theo».
26
Rude - грубый (англ.).
27
Rued - достойный сожаления (англ.); читается так же, как rude - грубый.
28
Цитата из фильма «Касабланка», 1942 г.
29
Цитата из фильма «Кто подставил кролика Роджера».
30
Цитата из фильма «Апокалипсис сегодня».
31
Парикмахерский квартет - явление, возникшее в начале 1900-х гг. в США, когда любители пения, собиравшиеся для репетиций в парикмахерских, стали выступать на улицах; ансамбль состоит из четырех мужских голосов; певцы, как правило, одеты в полосатые жилеты и соломенные шляпы-канотье.
32
Цитата из фильма «Дорогая мамочка».
33
USO (United Service Organizations) - Объединенные организации обслуживания, независимое объединение добровольных обществ по содействию вооруженным силам США в организации досуга военнослужащих.
34
Цитата из фильма «Касабланка».
35
Линия Мэйсона - Диксона - граница между британскими колониями в Америке Пенсильванией и Мэрилендом, проведенная в 1763 - 1767 гг. английскими землемерами и астрономами Чарльзом Мэйсоном и Иеремией Диксоном и символически разделявшая до Гражданской войны 1861 - 1865 гг. свободные от рабства штаты Севера и рабовладельческие штаты Юга.
36
Цитата из фильма «Принцесса-невеста».
37
Qua - в качестве (лат.); ZA - зеттаампер, 10^21^ампер.
|
