Дорогой, это смерть! Ричард С Пратер
        В сборник вошли два остросюжетных романа и повесть. Их герои - крутые детективы, не стесняющиеся применять решительные меры, чтобы найти преступников и восстановить справедливость.
        Роман «Сувенир, или Кукла на цепочке» рассказывает о кровавой схватке сотрудника Интерпола с поставщиками наркотиков в Амстердаме.
        В романе «Дорогой, это смерть!» частный детектив из Лос-Анджелеса, выполняя заказ клиента, вступает в конфликт с мафией и оказывается на краю гибели.
        В повести «Посредник» репортер чикагской газеты разыскивает бывшего гангстера, что ведет к неожиданным последствиям.
        А. МАКЛИН
        Сувенир, или Кукла на цепочке
        Р. С. ПРАТЕР
        Дорогой, это смерть!
        Х. ДЖЕНСОН
        Посредник
        А. МАКЛИН
        Сувенир, или Кукла на цепочке[Перевод: Ф. Масендз.]
        Глава 1
        - Через несколько минут наш самолет произведет посадку в Амстердаме, в аэропорту Скипхол! - У голландской стюардессы - звучный, хорошо поставленный голос, такой можно услышать на любой из десятка европейских авиалиний.
        - Пожалуйста, пристегните ремни и погасите сигареты. Надеюсь, полет доставил вам удовольствие. Мы уверены, что пребывание в Амстердаме будет приятным для вас.
        Во время полета я успел немного поболтать с ней. Очаровательная девушка, только, на мой взгляд, смотрит на жизнь с неоправданным оптимизмом. Например, сейчас я не был согласен с ней по двум пунктам: во-первых, полет не доставил мне никакого удовольствия, во-вторых, от пребывания в Амстердаме я не ждал ничего приятного. Уже два года я не испытываю от полетов особого удовольствия - с того дня, когда моторы ДС-8 отказали, едва он поднялся в воздух. Тогда я сделал два открытия: первое - лишенный энергии реактивный самолет обладает планирующими свойствами бетонной балки, и второе - пластическая операция длится очень долго, очень болезненна и иногда не очень успешна. Не говоря уж о ее стоимости. Я не тешил себя надеждами и насчет моего визита в Амстердам, допуская даже, что это, возможно, самый красивый и дружелюбный город в мире. Просто сам характер моих деловых поездок за границу исключает возможность приятного времяпрепровождения.
        Когда огромный КЛМ-ДС-8, я не суеверен, любой самолет может упасть с неба, стал терять высоту, я обвел взглядом его многолюдный салон. Мне показалось, что основная масса пассажиров разделяла мое убеждение в том, что летать самолетом - явное безумие. Те, кто не впился ногтями в фирменную обивку кресел, либо сидели откинувшись, с деланным равнодушием, либо старались вести непринужденную беседу с радостным воодушевлением храбрецов, встречающих надвигающуюся смерть саркастическими замечаниями с улыбкой на устах - в стиле тех, которые весело махали восхищенным толпам, в то время, как роковые колесницы подвозили их к гильотине. Короче, весьма характерная категория людей. Вполне законопослушные граждане. Определенно не злодеи. Просто заурядные, ничем не примечательные люди.
        Впрочем, возможно, это и не справедливо. Имею в виду выражение «ничем не примечательные» - ведь для того, чтобы такая довольно унизительная характеристика была оправданной, должны существовать какие-то отправные точки для сравнения. И к несчастью для всех остальных пассажиров, на борту находились двое, рядом с которыми любой человек мог показаться заурядным существом.
        Я посмотрел в их сторону. Они сидели в третьем ряду от меня через проход. Мой интерес к ним вряд ли привлек чье-либо внимание, поскольку большинство мужчин, занимавших места неподалеку, не отрываясь глазели на них с того момента, как мы покинули аэропорт Хитроу. Делать вид, будто они тебе абсолютно безразличны, было бы верным способом обратить на себя всеобщее внимание.
        А это были просто две девушки, сидевшие рядышком. Конечно, двух девушек можно встретить где угодно, но вам пришлось бы, как говорится, лучшие годы своей жизни потратить на то, чтобы найти вторую такую пару. У одной - волосы вороново крыло, другая - сверкающая платиновая блондинка, на обеих - мини- или почти мини-платья, на темной - белоснежное, на блондинке - совершенно черное, и обе - насколько можно было увидеть - а посмотреть было на что! - обладали фигурами, наглядно демонстрирующими, какой огромный шаг вперед сделали избранные представители женской половины человечества со времен Венеры Милосской. А главное: обе были поразительно красивы, не той смазливой обезличенной красотой, которая берет призы на конкурсах, нет, совсем не такой - в них поражало некое тонкое изящество, черты лиц отличались чистотой и определенностью, а выражение безошибочно указывало на присутствие интеллекта. Такие лица останутся прекрасными и через двадцать лет, тогда как нынешние победительницы конкурсов к тому времени увянут и откажутся от всяких претензий на роли красавиц.
        Блондинка улыбнулась мне дерзкой, но дружелюбной улыбкой. Я ответил совершенно бесстрастным взглядом, а так как хирургу, тренировавшемуся в пластических операциях - в том числе и на мне - не совсем удалось согласовать обе половинки моего лица, мое бесстрастное выражение совершенно не поощряет к общению. Тем не менее, блондинка мне улыбалась. Брюнетка локтем толкнула ее. Та, взглянув на нее, увидела, что она неодобрительно хмурится и, сделав гримаску, убрала улыбку. Я отвернулся.
        До начала посадочной полосы оставалось не более 200 ярдов, и, чтобы отвлечься от мысли о том, что как только самолет коснется земли, тут же отломятся шасси, я откинулся на спинку кресла и, закрыв глаза, стал думать об этих девушках. Я обладаю массой недостатков, размышлял я, но никто не посмеет упрекнуть меня в пренебрежении некоторыми эстетическими аспектами при выборе себе помощников. Двадцатисемилетняя Мэгги, брюнетка, работала со мной более пяти лет. У нее светлый, правда, не блестящий ум, она методична и трудолюбива, рассудительна, надежна и почти никогда не ошибается - в нашем деле не бывает, чтобы человек хоть раз да не ошибся. Но еще важнее то обстоятельство, что мы с Мэгги симпатизируем друг другу, и уже давно, а это немаловажно в тех условиях, где даже минутная потеря взаимного доверия и опоры может привести к неприятным и даже непоправимым последствиям. С другой стороны, насколько я понимал, наша привязанность и дружба не были чрезмерными, что тоже могло бы оказаться губительным.
        Белинда, двадцатидвухлетняя блондинка, парижанка, полуфранцуженка-полуангличанка, сейчас выполняла свое первое задание. Для меня она пока что была вещью в себе - не загадкой, а просто незнакомкой. Когда французская сыскная полиция прикомандировывает к вам одного из своих агентов, как в случае с Белиндой - его сопровождает всеобъемлющее досье, в котором не упущен ни один факт биографии, ни из прошлого, ни из настоящего. В плане личного опыта я понял, что Белинда не испытывала почтения - не говоря уже о благоговении, - которое молодое поколение должно испытывать к старшим по возрасту и по профессии, то есть в данном случае - ко мне. Правда, с другой стороны, она выглядела спокойной, находчивой и деловой, что вполне компенсировало любую сдержанность, с которой она относилась к своему руководителю.
        До нашей поездки ни одна из девушек не бывала в Голландии, это обстоятельство и послужило главной причиной того, что именно они сопровождали меня. Кроме всего прочего, прелестные молодые девушки встречаются в нашей далеко не прелестной профессии гораздо реже, чем меховые шубы в Конго, и соответственно, есть почти полная гарантия, что они не привлекут внимания преступных элементов.
        Наконец самолет коснулся земли, шасси выдержали и не рассыпались на кусочки, поэтому, открыв глаза, я стал размышлять о более насущных проблемах. Дюкло… Джимми Дюкло ждет меня в аэропорту Скипхол и должен сообщить мне нечто важное, не терпящее отлагательств. Настолько важное, что исключалась пересылка в зашифрованном виде по обычным каналам и настолько срочное, что нельзя было ждать содействия дипкурьера из нашего посольства в Гааге. Я не думал о том, что собирался сообщить мне Джимми Дюкло - все равно через пять минут я это узнаю. И я знал, что информация будет именно той, которая мне нужна - источники Дюкло были безупречны, а сама информация достоверна на все сто. Джимми Дюкло никогда не ошибался, по крайней мере в такого рода делах.
        Лайнер замедлял ход, и я увидел, как сбоку, из-за главного корпуса выползает трап, готовясь принять пассажиров.
        Я отстегнул ремни, поднялся, мельком взглянул на девушек и, ничем не выдавая нашего знакомства, направился к выходу, не дожидаясь полной остановки самолета - маневр, не одобряемый персоналом авиалиний, а в данном случае и пассажирами, всем своим видом подчеркивавшими, что я просто тупоголовый и грубый мужлан, не желающий считаться с остальным страдающим и соблюдающим очередь человечеством. Я игнорировал их взгляды. Я давно уже осознал, что на роду мне не написана большая популярность, и вполне с этим смирился.
        Правда, стюардесса мне улыбнулась, но это не было вызвано ни моей внешностью, ни личными достоинствами. Люди улыбаются, если им внушают либо интерес, либо опасения, либо то и другое одновременно. Дело в том, что всякий раз, когда мне приходится летать - исключая полеты во время отпуска, что случается раз в пять лет - я вручаю стюардессе маленький запечатанный конвертик для передачи пилоту, а тот, как и любой другой, стараясь произвести впечатление на хорошенькую девушку, доверительно сообщает ей содержание вложенной в конверт бумаги: стандартная песня насчет того, чтобы мне оказывалось всяческое содействие в любых обстоятельствах. Откровенно говоря, это почти никогда не оказывается необходимым - разве что обеспечивает безупречное и быстрое обслуживание во время завтрака, обеда и у стойки бара. Зато другая привилегия, которой пользовались все коллеги и я, была чрезвычайно полезной - свобода от таможенного досмотра, как у дипломатов. Как раз это было весьма кстати, ибо в моем багаже обычно находится пара отличных пистолетов, небольшой, но хорошо подобранный комплект хитроумных отмычек и еще
кое-какие опасные штучки, на которые иммиграционные ведомства развитых стран смотрят весьма неодобрительно. Никогда не беру с собой оружия в салон самолета, ибо, не говоря уже о том, что его случайно может заметить сосед по креслу и поднять никому не нужную тревогу, только сумасшедший будет стрелять в герметичном салоне современного самолета. Это, кстати, и объясняет поразительный успех угонщиков самолетов: взрыв в герметизированном пространстве обычно приводит к фатальным последствиям.
        Дверь самолета открылась, и я ступил на трап. Двое или трое служащих аэропорта вежливо посторонились, когда я проходил мимо них, направляясь к выходу из туннеля, спускавшегося на площадку, к двум движущимся навстречу друг другу эскалаторам, привозящим и увозящим пассажиров.
        В конце дорожки, бегущей от самолета к зданию, лицом ко мне стоял человек. Среднего роста, сухопарый и далеко не симпатичный. У него были темные волосы, изборожденное морщинами смуглое лицо, холодные глаза и узкая щель там, где полагается быть рту. Я бы не хотел, чтобы такой тип являлся с визитами к моей дочери. Но одет он был весьма респектабельно: черный костюм и черное пальто, а в руке - хотя это, конечно, не критерий респектабельности - покачивалась большая и явно новенькая сумка, из тех, которыми авиакомпания снабжает своих пассажиров.
        Однако меня мало волновали несуществующие поклонники несуществующих дочерей. Я дошел до того места, откуда был хорошо виден доставлявший пассажиров эскалатор к самолетам на ту площадку, где я находился. На дорожке стояло четверо, и я сразу узнал первого. Высокого худого человека в сером костюме, с узкой полоской усов над верхней губой, внешне похожего на преуспевающего бухгалтера - Джимми Дюкло. Сперва я подумал, что он считает свои сведения настолько важными и срочными, что решил перехватить меня прямо при выходе из самолета, потом подумал, что для этого он, должно быть, подделал полицейский пропуск, желая встретить меня на аэродроме - это было вполне правдоподобно, Джимми слыл мастером всяких подделок. И, наконец, я подумал, что было бы вежливо по-дружески помахать ему в знак приветствия. Что я и сделал. Он тоже помахал в ответ и улыбнулся.
        Эта улыбка мелькнула всего на мгновенье и моментально сменилась выражением, появляющимся при внезапном потрясении. И только тогда я почти подсознательно заметил, что направление его взгляда слегка изменилось.
        Я резко обернулся. Смуглый в черном костюме и пальто стоял уже лицом к дорожке, развернувшись на 180 градусов, и держал сумку не в руке, а как-то странно сжимал ее под мышкой.
        Все еще не сознавая, что происходит, я инстинктивно среагировал - бросился на человека в черном. Вернее, я приготовился к броску, но это заняло целую секунду, а человек мгновенно - я подчеркиваю: мгновенно! - совершенно убедительно и для себя, и для меня продемонстрировал, что секунды вполне достаточно для энергичных действий. Он был наготове, а я - нет, и он оказался в самом деле чрезвычайно активен. При первом же моем движении он стремительно повернулся и ударил меня углом своей сумки в солнечное сплетение!
        Обычно такие сумки мягки, но эта! Никогда не пробовал, да и сейчас не горю желанием испытать удар копра, забивающего сваю, но, тем не менее, я получил довольно ясное представление о том, что это такое. Я рухнул наземь, будто чья-то гигантская рука дернула меня за ноги, и остался лежать без движения. Я был в полном сознании. Я мог видеть, слышать и в какой-то степени оценивать то, что происходило вокруг меня. Но пошевельнуться не мог. Мне доводилось слышать о шоке, поражающем сознание человека, я же впервые в жизни испытал шок, парализовавший меня физически.
        Казалось, все совершается в нелепом замедленном темпе. Дюкло оглянулся с диким видом, но сойти с эскалатора было невозможно. А за его спиной маячили еще трое, делая вид, будто абсолютно ничего не замечают. Только гораздо позже я понял, что они были сообщниками человека в черном, и их роль заключалась в том, чтобы заставить Дюкло оставаться на этой движущейся дорожке и двигаться только вперед, навстречу смерти.
        Сейчас, по прошествии времени, я понимаю, что это было самое поистине дьявольски исполненное хладнокровное убийство изо всех, доселе мне известных, хотя я всю жизнь слушал рассказы о людях, которые заканчивали свой бренный путь далеко не так, как предначертал Создатель.
        Я мог видеть и воспользовался этим. Взглянув на сумку, я заметил, что с одной ее стороны торчит глушитель. Это и был тот копер, который вызвал мой временный, как я надеялся, паралич, а помня, с какой силой человек в черном ударил меня, я подивился, как он умудрился при этом не согнуть глушитель. Я взглянул на человека, рука которого держала в сумке оружие. Его смуглое лицо не выражало ни удовольствия, ни волнения, а только спокойную уверенность профессионала, довольного своей работой.
        Где-то какой-то бестелесный голос объявил о посадке самолета КЛ-132, прибывающего из Лондона. Как раз наш рейс. Я подумал, что никогда не забуду номера этого самолета, хотя какое это могло иметь значение, если уже заранее было решено, что Дюкло умрет еще до того, как успеет меня встретить?
        Я посмотрел на Джимми Дюкло - у него было лицо осужденного на казнь. В лице сквозило отчаяние, но отчаяние решительного человека. Он моментально сунул руку под куртку, а трое за его спиной сразу же упали на дорожку. И вновь я лишь потом оценил смысл их действий. Как только Дюкло выхватил пистолет, раздался глухой звук, и на левом отвороте его куртки появилась дырочка. Он конвульсивно дернулся, затем наклонился вперед и упал лицом вниз. Эскалатор понес его на площадку, где лежал я, и его мертвое тело уперлось в меня.
        Никогда не смогу объяснить, что сковало меня в последние секунды его жизни: то ли паралич, то ли предчувствие неотвратимости его гибели.
        И нельзя сказать, что я чувствовал себя виновным в смерти Дюкло - ведь я был безоружен и все равно не мог ничем помочь. Зато любопытен тот факт, что прикосновение мертвого тела сразу вывело меня из состояния шока, возвратив возможность двигаться.
        Правда, это не было чудесным исцелением. К горлу волнами подкатывала тошнота, и, по мере того, как действие удара проходило, в желудке нарастала сильная боль. Лоб тоже ныл, - видимо, падая на площадку, я ударился, но зато я снова владел своими мышцами. Я осторожно поднялся на ноги, осторожно, ибо чувствовал, что из-за тошноты и головокружения вот-вот снова упаду, на этот раз уже без посторонней помощи. Все вокруг качалось угрожающим образом, а глаза застилала пелена тумана. Это привело меня к мысли, что удар головой сказался на зрении. Только потом до меня дошло, что у меня слипаются веки, и рука тотчас установила причину - из пореза на лбу, там, где начинаются волосы, сочилась кровь, целый ручей, как сначала показалось, но, к счастью, я ошибся.
        «Добро пожаловать в Амстердам!» - подумал я и вытащил носовой платок. Я приложил его пару раз ко лбу, и зрение восстановилось.
        Весь инцидент с начала до конца не занял и десятка секунд, но, как всегда бывает в таких случаях, вокруг меня собрались взволнованные люди. Для людей внезапная или насильственная смерть вроде бочонка меда для пчел: и то, и другое привлекает великое множество существ, даже если за мгновение до этого казалось, что вокруг нет никаких признаков жизни.
        Я не обратил на них внимания. Не обратил его и на Дюкло - я уже ничем не мог помочь ему, так же, как и он мне, - даже обыскав всю его одежду, я все равно ничего бы не нашел: как всякий опытный агент, Дюкло никогда не доверял бумаге, а тем более магнитофону, он полагался только на свою тренированную память.
        Человек в черном мог уже сто раз скрыться вместе со своим смертоносным оружием, и только укоренившийся инстинкт и всегдашнее правило - проверять даже то, что не нуждается в проверке - заставили меня посмотреть, действительно ли он исчез.
        Оказывается, человек в черном все еще был в поле моего зрения. Он, правда, прошел уже две трети пути, направляясь в зал прибытия пассажиров, спокойно шагая и небрежно покачивая своей сумкой, как будто не ведая о том, что творилось позади. На мгновение я замер в недоумении, но лишь на мгновение: я понял, что передо мной настоящий профессионал. Профессиональный карманник, очутившись на скачках в Аскоте, естественно, не упустит случая облегчить стоящего рядом седого джентльмена в цилиндре от бремени его бумажника, но никогда, если он в здравом уме, не бросится бежать под крики «Держи вора!», ибо знает, что это лучший способ попасть в руки разъяренной толпы. Скорее всего, он спросит у своей жертвы, на какого рысака тот посоветует ему поставить в следующем заезде. Непринужденное спокойствие, словно ничего не произошло - вот обычное поведение тех, кто успешно прошел курс преступной школы. Таков был и этот, в черном. Я оказался единственным свидетелем его преступления, ибо только сейчас понял - слишком поздно, - какую роль сыграли в убийстве Дюкло те трое. Они все еще находились в толпе, собравшейся
вокруг убитого. Что касается человека в черном, то он знал, что оставил меня в таком состоянии, которое должно было на долгое время избавить его от каких-либо неприятностей с моей стороны.
        Я пошел за ним.
        Сказать по правде, я вовсе не походил на отважного преследователя. Слабость, головокружение и боль под ложечкой так мучили меня, что я был не в состоянии даже как следует выпрямиться, и мой наклон вперед градусов на тридцать, в сочетании с нетвердой, спотыкающейся походкой, должно быть, придавали мне вид столетнего старца, страдающего радикулитом и ищущего бог весть что у себя под ногами.
        Я уже прошел полпути, а он подходил к двери, когда инстинкт или звук моих шагов заставили его обернуться - резко, с той же кошачьей быстротой, с которой он чуть не сделал меня калекой. Я тотчас понял, что он без труда распознал меня и не спутал бы ни с одним из знакомых ему столетних старцев, ибо его левая рука мгновенно вскинула вверх сумку, а правая скользнула в ее глубину. Я уже представил, что сейчас со мной случится то же самое, что и с Дюкло - меня постигнет смерть и довольно бесславная.
        Помню, я еще успел подивиться тому безрассудству, которое толкнуло меня, безоружного, преследовать профессионального убийцу, и уже был готов броситься ничком на пол, но вдруг заметил, как глушитель дернулся, а сам человек в черном уставился немигающим взглядом чуть левее. Невзирая на опасность получить пулю в затылок, я повернулся по направлению его взгляда.
        Группа людей, еще совсем недавно толпившихся у трупа Дюкло, на какое-то время потеряла к нему всякий интерес и обратила его на нас. Иначе и быть не могло, особенно учитывая мою своеобразную манеру передвижения. Насколько я успел заметить, их лица выражали озадаченность и удивление, но отнюдь не понимание происходящего. Это понимание можно было прочесть только в лицах троих, сопровождающих Дюкло на его смертном пути - не только понимание, но и решимость. Теперь они поспешно следовали за мной с несомненной целью отправить меня на тот свет.
        Вдруг я услышал глухое восклицание и снова обернулся. Человек в черном, видимо, сделал выводы и бросился бежать: убить человека на глазах более чем дюжины свидетелей совсем не то, что убийство в присутствии одного беспомощного, хотя я и чувствовал, что, сочти он это необходимым, он не сомневался бы ни секунды - и к черту всех свидетелей! Так в чем же дело? Размышления на данную тему я отложил на потом. И снова побежал, уже более уверенно, скажем, как сухопарый старичок лет семидесяти.
        Человек в черном выбежал в зал проверки документов, приведя в недоумение служащих - ведь не положено, чтобы посторонние бегали по залу, не обращая ни на кого внимания. Принято, что они останавливаются, предъявляют свои паспорта и сообщают о себе краткие сведения. Ведь для этого и существуют пропускные залы.
        Когда наступил мой черед пересекать зал, то поспешное исчезновение человека в черном, мои неуверенные шаги и кровь на лице навели, наконец, кого-то на мысль о том, что здесь, вероятно, что-то не так, ибо двое служащих попытались задержать меня, но я отмахнулся от них. «Отмахнулся», конечно, не то слово, которое они воспроизвели впоследствии в своих жалобах. А я тем временем успел проскочить в дверь, за которой только что исчез человек в черном.
        Точнее, попытался проскочить, но проклятая дверь оказалась блокирована кем-то встречным. Девушкой! Это было все, что я успел заметить. Я дернулся вправо, и она в ту же сторону, я дернулся влево, и она туда же… Короче говоря, такие танцы вы можете наблюдать на городских тротуарах сплошь и рядом, когда два чересчур вежливых человека, стремясь уступить друг другу дорогу, делают это так неловко, что только топчутся на месте. При известных обстоятельствах, когда сталкиваются две по-настоящему сверхделикатные натуры, такое утомительное фанданго может продолжаться до бесконечности.
        Я способен восхищаться отлично исполненными пируэтами не меньше, чем любой другой человек, но сейчас нельзя было медлить, и после еще одной неудачной попытки разойтись я крикнул: «Пропустите, черт возьми!» - и обеспечил себе успех, схватив ее за плечо и оттолкнув в сторону. Мне показалось, что она стукнулась о косяк и вскрикнула от боли, но тем не менее я не остановился: позже вернусь и попрошу прощения.
        Я вернулся раньше, чем думал. Наш танец с девушкой продолжался всего несколько секунд, но для человека в черном этого оказалось более чем достаточно. Когда я добрался до вестибюля, переполненного народом, он бесследно исчез. В такой толпе от него не осталось и следа - здесь вы не нашли бы и вождя краснокожих, будь он даже в полном боевом наряде. А к тому времени, когда я представлюсь властям, убийца будет уже на полпути к городу. Но если бы я и добился от властей немедленных действий, им бы все равно вряд ли удалось задержать человека в черном: работали в высшей степени искусные профессионалы, а у таких людей - множество способов избавиться от преследования.
        Я возвращался в зал, едва волоча налитые свинцом ноги - единственная походка, на которую я сейчас был способен. Сильно болела голова, но если говорить о состоянии желудка, то на головную боль грех было жаловаться. Чувствовал я себя отвратительно, и беглый взгляд на свое лицо, брошенный в зеркало - бледное и испачканное кровью - не принес мне облегчения.
        Я вернулся к месту балетного представления, где меня тотчас же схватили под руки двое верзил в полицейской форме и с пистолетами в кобурах.
        - Не того хватаете! - сказал я устало. - Так что уберите руки, мне и так нечем дышать.
        Они нерешительно переглянулись и отступили на целых два дюйма. Я взглянул на девушку, которую пытался успокоить какой-то человек, вероятно, важная шишка в аэропорту, ибо на нем не было форменной одежды.
        Я снова взглянул на девушку: глаза у меня болели не меньше, чем голова, и мне было легче смотреть на девушку, чем на стоящего рядом с ней человека.
        На ней было темное платье и темное пальто, из-под которого выглядывал белый воротник зеленого свитера. Она выглядела лет на двадцать пять, и ее темные волосы, карие глаза, почти греческие черты лица и оливковый оттенок кожи явно свидетельствовали, что она - уроженка не здешних мест. Поставьте ее рядом с Мэгги и Белиндой - и вам бы пришлось потратить не только лучшие, но и преклонные годы своей жизни, чтобы найти второе такое же трио, хотя не трудно было предположить, что в данный момент девушка находилась не в лучшей форме: лицо приобрело пепельно-бледный оттенок, а из припухшей ссадины на левом виске сочилась кровь, которую она вытирала белым носовым платком, принадлежащим, видимо, стоящему рядом мужчине.
        - О, Боже! - воскликнул я. Я был полон самых искренних раскаяний, ибо не менее других страдаю, когда наносят вред произведениям искусства. - Неужели это - МОЯ работа!?
        - А неужели моя? - Она говорила тихим и немного хриплым голосом, возможно, из-за того, что я стукнул ее о косяк. - Я, наверно, сама порезалась, бреясь утром!
        - Ради Бога, простите! Я пытался догнать человека, который только что совершил убийство, а вы стали поперек дороги… Боюсь, теперь он уже далеко.
        - Позвольте представиться: Шредер! Я здесь работаю. - Человек, стоящий рядом с девушкой, лет пятидесяти с небольшим, крепкий, с острыми живыми глазками, видимо, страдал от странного чувства неполноценности, которое необъяснимым образом преследует многих людей, занимающих высокие должности. - Нам уже сообщили об этом убийстве. Прискорбно, крайне прискорбно! И такое случилось в аэропорту Скипхол!
        - Понимаю, страдает репутация, - заметил я. - Будем надеяться, что мертвец сейчас сгорает от стыда.
        - Такие разговоры неуместны! - резко сказал Шредер. - Вы знали убитого?
        - Откуда, черт возьми? Я только что сошел с трапа. Спросите стюардессу, пилота, пассажиров. Рейс КЛ-132 из Лондона. Время прибытия - 15.55. - Я взглянул на часы. - Господи, всего шесть минут назад.
        - Вы не ответили на мой вопрос! - У Шредера острыми были не только глаза, но и ум.
        - Я бы не узнал его, даже если бы сейчас увидел.
        - М-м-м… А вам не приходило в голову, мистер…
        - Шерман.
        - Вам не приходило в голову, мистер Шерман, что нормальные люди не гоняются за вооруженными убийцами?
        - Возможно, я - ненормальный…
        - Или, может, у вас тоже есть пистолет?
        Я распахнул одежду и показал, что у меня ничего нет.
        - А может быть… может, вы узнали убийцу?
        - Нет… - Но теперь я знал, что никогда его не забуду. Я повернулся к девушке: - Вам можно задать вопрос, мисс…
        - Мисс Лемэй, - кратко вставил Шредер.
        - Вы смогли бы опознать убийцу? Вы должны были отлично его рассмотреть. Бегущий человек неизменно привлекает внимание.
        - Нет, не смогла бы…
        Я не пытался состязаться со Шредером в острословии, и лишь спросил:
        - А может, вы желаете взглянуть на убитого? Вдруг вы его узнаете?
        Она вздрогнула и покачала головой. Все еще не желая вести себя как нормальный человек, я поинтересовался у нее:
        - Вы кого-нибудь встречаете?
        - Не понимаю…
        - Ведь вы стоите у самого прохода для прибывающих пассажиров.
        Она снова покачала головой. И если красивая девушка порой может выглядеть, как привидение, то сейчас она именно так и выглядела.
        - В таком случае, почему вы забрели сюда? Осматриваете достопримечательности? Я бы не сказал, что залы аэропорта Скипхол относятся к достопримечательностям Амстердама.
        - Хватит! - воскликнул Шредер. - Ваши вопросы неуместны, а молодая леди расстроена. - Он хмуро взглянул на меня, как бы подчеркивая, что именно я - виновник ее расстройства. - Допрос - это дело полиции!
        - А я как раз и служу в полиции! - Я предъявил ему паспорт и удостоверение, и как раз в этот момент в дверях появились Мэгги и Белинда. Они взглянули в мою сторону, приостановились и уставились на меня с тревогой и недоумением. Еще бы не уставиться! Видок у меня был что надо! Да и чувствовал я себя прескверно.
        Я со злостью посмотрел на них, и обе девушки, поспешно отведя взгляд, пошли дальше. Я снова сосредоточил свое внимание на Шредере, взиравшем на меня с совершенно другим выражением лица.
        - Майор Пол Шерман, Лондонское отделение Интерпола! Должен вам заметить, это существенно меняет дело. Теперь понятно, почему вы вели себя, как полицейский, и допрашиваете, как полицейский. Но, разумеется, мне придется проверить ваши документы.
        - Проверяйте что хотите и с кем хотите, - заявил я. - Предлагаю начать с полковника де Граафа из центрального полицейского управления!
        - Вы знаете полковника?
        - Это просто первое имя, пришедшее мне в голову! Если понадоблюсь, найдете меня в баре. - Я хотел было уйти, но заметил, что двое верзил-полицейских приготовились следовать за мной. Я повернулся к Шредеру. - Я не собираюсь подносить им по стаканчику!
        - Отставить! Майор Шерман не сбежит.
        - Во всяком случае, пока в ваших руках мой паспорт и удостоверение, - подтвердил я. Потом взглянул на девушку. - Простите меня, мисс Лемэй! Вы, должно быть, испытали нервный шок, и все это по моей вине. Может, пройдем с вами в бар и выпьем по стаканчику? Похоже, вам это не помешает.
        Она еще раз приложила платок к виску и посмотрела на меня с таким выражением, которое сразу убило во мне всякую мысль о более близком знакомстве.
        - С вами я бы не решилась и улицу перейти! - произнесла она наконец таким тоном, который прямо указывал, что до середины улицы она бы со мной все-таки дошла, если б я был слепым, но потом бросила бы на произвол судьбы.
        - Добро пожаловать в Амстердам! - продекламировал я с мрачным видом и побрел по направлению к бару.
        Глава 2
        Обычно я не останавливаюсь в гостиницах-люкс по той простой причине, что это удовольствие мне не по карману, но когда я за границей, у меня практически нелимитированный счет в банке, а поскольку, вдобавок ко всему, заграничные командировки часто сопровождаются изнурительными мероприятиями, то в данном случае я не видел причин отказывать себе в нескольких минутах отдыха и покоя в самом комфортабельном из отелей. Одним из них был, несомненно, отель «Эксельсиор». Он представлял собою величественное, хотя и несколько аляповатое здание, примостившееся на углу одного из каналов старого города. Балконы, украшенные великолепной резьбой, практически висели над водой, так что неосторожные лунатики могли не опасаться, что свернут себе шею, свалившись с балкона, если только на свою беду не угодят прямо на крышу одного из застекленных туристских катеров, которые тут то и дело шныряли под окнами ресторана, помещавшегося на первом этаже и претендовавшего - правда, не без оснований, - на звание лучшего ресторана Голландии.
        Желтый «мерседес» доставил меня к парадному входу, и пока я ждал, когда швейцар уплатит таксисту и возьмет мои вещи, внимание привлекла мелодия популярного вальса, звучавшая варварски фальшиво, невыразительно и как-то дубово. Звуки доносились прямо с середины дороги и исходили из огромной, расписанной орнаментом, и, очевидно, очень древней механической шарманки, установленной под балдахином. Шарманка стояла как раз посередине дороги, словно специально для того, чтобы мешать движению транспорта на этой тихой улочке. Под тем же балдахином, который, казалось, смастерили из остатков бесчисленного количества выцветших пляжных зонтиков, дергались, будто в пляске, подвешенные в ряд на резиновых шнурках куклы - отменно сделанные и, на мой взгляд, восхитительно нарядные в своих голландских национальных костюмах. Их танец являлся, по-видимому, результатом вибрации, возникавшей при действии этого музейного экспоната.
        Владельцем и оператором странной машины пыток был очень старый и согбенный человек с редкими и седыми прядями волос, которые, казалось, были просто приклеены к его черепу. Он выглядел таким древним, что легко мог сойти за создателя шарманки, когда был еще в расцвете сил, но, увы, не в расцвете своего музыкального дарования. В руке старик держал длинную палку с прикрепленной наверху жестяной банкой, которой то и дело позвякивал, тогда как прохожие так же упорно не обращали на него внимания. Именно из-за этого я вспомнил, что, находясь за границей, могу позволить себе кое-какую роскошь и, перейдя через улицу, бросил в его банку пару монет.
        Сказать, что при этом лицо шарманщика осветилось благодарной улыбкой, было бы преувеличением, но, тем не менее, в знак благодарности он все же ответил мне какой-то беззубой гримасой и сразу, перейдя на более высокие регистры, заиграл злополучный вальс из «Веселой вдовы».
        Я поспешил удалиться, поднялся вслед за носильщиком и своим чемоданом по ступенькам, ведущим в холл, и напоследок обернулся. Старик провожал меня старомодным взглядом. Не желая, чтобы он перещеголял меня в учтивости, я ответил ему таким же взглядом и вошел в отель. Помощник управляющего оказался высоким и смуглым человеком с тонкими усиками, в безупречно сидевшем на нем фраке. Его широкая улыбка излучала столько тепла и искренности, сколько может выразить улыбка голодного крокодила. Вам отлично известно, что она тотчас исчезнет, стоит вам повернуться к нему спиной, но вновь окажется такой же теплой и искренней, если вы быстро обернетесь.
        - Добро пожаловать в Амстердам, мистер Шерман, - сказал он. - Мы надеемся, что ваше пребывание здесь будет приятным.
        Поскольку на это мне нечего было ответить, я просто промолчал и сосредоточенно стал заполнять регистрационную карточку. Он принял ее из моих рук с таким выражением, словно я поднес ему бесценный бриллиант, и поманил посыльного, который как раз появился в холле, пошатываясь под тяжестью моего чемодана.
        - Бой! Номер 616 для мистера Шермана!
        Я повернулся и взял у него чемодан, который он отдал мне, надо признать, без особого сожаления. Этот «бой» вполне мог сойти за младшего брата уличного шарманщика.
        - Спасибо! - Я дал ему монетку. - Думаю, я и сам справлюсь.
        - Но ваш чемодан, кажется, очень тяжелый, мистер Шерман… - Заботливость помощника управляющего, возможно, была искренней, чем его улыбка. Чемодан действительно весил немало. Да и как ему быть легоньким, со всеми этими пистолетами, патронами и прочими металлическими инструментами, служащими для того, чтобы проникать в различные запретные помещения. Поэтому мне не хотелось, чтобы, оказавшись наедине с моим чемоданом, какой-нибудь умник с еще более умными мыслями, роящимися в голове, и добротными ключами в руках открыл бы его содержимое. В номере люкс - другое дело: там всегда найдется два-три укромных местечка, куда можно спрятать кое-какие мелочи, не опасаясь, что их обнаружат. К тому же, если чемодан постоянно держать на замке, едва ли кому-нибудь придет в голову шарить в другом месте.
        Я поблагодарил помощника управляющего за заботу, вошел в ближайший лифт и нажал на кнопку шестого этажа. Как только лифт пришел в движение, я выглянул в один из крошечных глазков, вделанных в двери. Помощник управляющего, спрятав свою улыбку в карман, уже с кем-то говорил по телефону.
        На шестом этаже я вышел. Прямо напротив лифта, в небольшой нише стоял столик с телефоном и стул, на котором восседал молодой человек в расшитой золотом ливрее. Он не внушил мне симпатии. В нем было что-то неопределенное, когда трудно сказать, где кончается беспечность и начинается нахальство. Но жаловаться на такого - значит ставить самого себя в глупое положение - подобные юноши обычно прекрасно умеют принимать обличие оскорбленной невинности.
        - 616! - сказал я.
        Как я и ожидал, он лишь лениво согнул палец, указывая вдоль коридора.
        - Вторая дверь…
        Никакого «сэр», никакой попытки хотя бы привстать со стула. Я подавил в себе желание стукнуть его головой об стол, но пообещал себе пусть крохотное, но зато острое удовольствие разделаться с ним перед отъездом из отеля. Я спросил:
        - Вы обслуживаете шестой этаж?
        - Да, сэр, - ответил он и поднялся.
        Во мне шевельнулось чувство разочарования.
        - Принесите мне кофе в номер!
        На свой номер я не мог пожаловаться. Это был не номер, а целая квартира. Она состояла из передней, крошечной, но вполне практичной кухоньки, гостиной, спальни и ванной. И спальня и гостиная имели выход на один и тот же балкон. Я вышел туда.
        За исключением огромной, чуть ли не до самого неба чудовищной неоновой рекламы, рекомендующей покупать сигареты определенных марок, сияние разноцветных огней, струившееся над темнеющими улицами и крышами Амстердама, казалось, принадлежало какому-то сказочному миру. Правда, мне платили не за то, чтобы любоваться крышами большого города на фоне светящегося ночного неба - каким бы прекрасным это зрелище ни казалось. Мир, в котором я жил, был так же далек от сказочного, как самая отдаленная галактика от границ обозреваемой вселенной. Я сосредоточился на более насущных делах.
        Я посмотрел вниз, где зарождался непрерывный и неумолчный шум уличного движения, наполняющий звуками все вокруг. Прямо подо мной, футах в семидесяти, проходило широкое шоссе или проспект, заполненный путаницей трамваев, гудящих автомобилей, а также сотен мотоциклов и велосипедистов, владельцы которых, казалось, стремились к одной цели - немедленному самоубийству. Казалось просто невероятным, что кто-нибудь из этих двухколесных гладиаторов надеется отыскать такую страховую компанию, которая поручилась бы за его жизнь более, чем на пять минут, но они смотрели на свою близкую кончину с невозмутимой бравадой, которая неизменно поражает всякого, кто впервые попадает в Амстердам. А еще я подумал, что если кому-нибудь будет суждено упасть или быть сброшенным с балкона, то, надо надеяться, в этой роли окажусь не я.
        Я взглянул наверх. Как я и предполагал, мой этаж оказался последним. Над кирпичной стенкой, отделявшей мой балкон от соседнего, восседал высеченный из камня и стилизованный под барокко грифон, которого поддерживал каменный контрфорс. Над грифоном, футах в трех, проходил бетонный карниз крыши. Я вернулся в номер.
        Открыв чемодан, я вынул из него все вещи, которые никоим образом не должны были попасть в чужие руки. Под мышку я приладил пистолет в фетровой кобуре - он совершенно незаметен, если вы, вроде меня, пользуетесь услугами соответствующего портного - и сунул в задний карман брюк запасную обойму. Мне, правда, никогда не приходилось стрелять из этого пистолета дважды подряд и, тем более, пользоваться запасной обоймой, но разве можно все знать наперед - к тому же, дело становилось все хуже и сложнее. Потом я развернул длинный холщовый мешок с комплектом инструментов, какими орудуют взломщики. Если обернуть его вокруг себя в виде пояса, он становится просто невидимкой, особенно при помощи того же портного. Из пояса я извлек скромную, но очень нужную мне отвертку. Пользуясь ею, я снял заднюю стенку портативного холодильника, стоящего в кухне - просто диву даешься, как много пустого пространства даже в таком маленьком холодильнике - и вложил туда все, что считал целесообразным спрятать. Затем я распахнул дверь в коридор.
        Дежурный по этажу все еще сидел на своем месте.
        - Где мой кофе? - спросил я. Говорил я без раздражения, но голос все же повысил.
        На этот раз я тотчас же добился необходимого эффекта: он мгновенно вскочил на ноги.
        - Поднимать на кухонном лифте. Сейчас, сэр!
        - Давайте, да поживее!
        Я закрыл дверь. Некоторым людям никогда не постичь той простой истины, что добродетель - в простоте, а любое преувеличение - опасно. Его попытка показать, что он плохо владеет английским, была бесполезна и глупа.
        Я вынул из кармана связку ключей весьма причудливой формы и попробовал один из них на входной двери. Уже третий ключ подошел - я бы весьма удивился, если бы ни один не пришелся впору.
        Я сунул связку обратно в карман, прошел в ванную и повернул до отказа душевой кран. Именно в эту минуту на входной двери звякнул колокольчик, и одновременно дверь распахнулась. Я закрыл кран, крикнул дежурному, чтобы он поставил кофе на стол, и вновь пустил воду. Я надеялся на комбинацию кофе и душа, которая внушит кому следует, будто в моем лице они имеют вполне респектабельного гостя, нетерпеливо предвкушающего приятный и праздный вечер. Однако я не поставил бы ни пенни на то, что они клюнут на эту удочку. Да ладно, попытка - не пытка.
        Я слышал, как закрылась дверь номера, но душа не выключил - на тот случай, если дежурный приложит ухо к двери: уж очень он походил на человека, который проводит массу времени, прикладывая ухо к дверям или подглядывая в замочную скважину.
        Я вышел из ванной, подошел к двери и нагнулся. Он не подглядывал. Я приоткрыл дверь и отдернул руку, но никто не ввалился в переднюю в образовавшуюся щель. Это означало, что либо я ни у кого не вызываю подозрений, либо у кого-то их так много, что он не хочет подвергаться риску и выдавать себя. Что ж, неплохо - и в том и в другом случае.
        Я опять закрыл дверь, запер на ключ, положил его в кармам, вылил кофе в раковину, закрыл кран и вышел на балкон. Балконную дверь пришлось оставить широко открытой, для чего я подпер ее тяжелым стулом. По вполне понятным причинам, балконные двери в отелях редко имеют ручки с наружной стороны.
        Бросив взгляд вниз, на улицу, я посмотрел на окна здания напротив, потом, перегнувшись через перила, огляделся по сторонам для того, чтобы удостовериться, что меня не видят жители соседних домов. Потом я выбрался на бетонную балюстраду, добрался до орнаментального грифона, вырезанного из камня с такой тщательностью в деталях, что спокойно можно было ухватиться за любую часть, поднялся до края стены и перемахнул… на крышу. Не могу сказать, будто подобная гимнастика мне по душе, но что оставалось делать? Другого пути я не находил.
        На плоской крыше, насколько я мог видеть, никого не было. Поднявшись, я перешел на противоположную сторону, обходя антенны, выходы вентиляции и застекленные люки для света, которые в Амстердаме используют как миниатюрные оранжереи. Дойдя до края, я осторожно глянул вниз. Там лежал очень узкий и темный переулок - совершенно пустынный, по крайней мере, в этот момент. Слева от себя в нескольких ярдах я обнаружил пожарную лестницу и спустился на второй этаж. Пожарный выход, по обыкновению, был заперт на двойной замок, но даже самый секретный замок не устоял бы против моих железяк, развешанных вокруг пояса.
        В коридоре не было ни души. Я сошел на первый этаж по парадной лестнице, поскольку из лифта трудно… выйти незаметно, особенно если он рядом со стойкой портье. Правда, все складывалось даже лучше, чем я мог ожидать - в холле не оказалось ни помощника управляющего, ни посыльного. Кроме того, зал кишел приезжими, только что прибывшими из аэропорта и осаждавшими стол регистрации.
        Я слился с толпой, вежливо тронул чье-то плечо, просунул руку к столу и, аккуратно положив ключ своего номера, неторопливо пересек бар и вышел из отеля.
        Днем прошел дождь, и на улице все еще было сыро, но, тем не менее, пальто, которое я захватил с собой, не понадобилось. Перекинув его через руку, с непокрытой головой я шел, поглядывая по сторонам, останавливаясь и вновь, шагая вперед, в зависимости от моего желания.
        Это произошло, когда я проходил по Херенграхт, любуясь, как положено, фасадами домов, принадлежавших знатным купцам XVII века. Внезапно я ощутил хорошо знакомое чувство, которое меня никогда не подводило - нечто вроде зуда в затылке. Такое чувство не развить никакой тренировкой, никакими упражнениями. Возможно, оно возникает инстинктивно, возможно, нет. Но вы или родились с этим чувством, или у вас его вообще никогда не будет. Я с ним родился! За мной вели слежку!
        Амстердам, столь известный своим гостеприимством, странным образом пренебрег одной мелочью: не поставил на берегах своих каналов ни одной скамейки для усталых гостей города - да если уж на то пошло, то и для своих граждан. Если вечером или ночью у вас возникнет желание задумчиво полюбоваться темным мерцанием воды в канале, вам придется привалиться к дереву. Так я и поступил - прислонился к дереву, которое показалось мне наиболее удобным, и закурил сигарету.
        Таким образом я постоял несколько минут, делая вид и, надеюсь, успешно, будто я всецело погружен в свои мысли. Время от времени я подносил ко рту сигарету, но это было единственное движение, которое я позволял себе.
        Никто не выстрелил из пистолета с глушителем, никто не приблизился с гирькой в руках, чтобы долбануть меня по голове, а затем почтительно спустить мое обмякшее тело в канал. Я дал им полную возможность сделать это, но никто предоставленной возможностью не воспользовался. Тот человек в черном пальто в аэропорту Скипхол тоже следил за мной, но не спустил курка. Никто не собирался меня убирать! Точнее, пока не собирался! Что ж, придется хоть в этом поискать утешения.
        Я выпрямился, потянулся и зевнул. Потом небрежно оглянулся - как человек, очнувшийся от романтической мечтательности. Он стоял рядом, но не прислонившись к дереву, как я, а опершись на ствол плечом. Опирался он о дерево потоньше, и я видел очертания его фигуры.
        Я продолжил свою прогулку, свернул на Лейдсестраат и пошел, праздно поглядывая на витрины. Потом, словно нехотя, зашел в лавку художника и поглядел на выставленные картины, представляющие такую художественную ценность, что будь то в Англии, владелец лавки давно бы уже сидел за решеткой. Но меня не столько интересовали произведения живописи, сколько стекло витрины - почти настоящее зеркало. Теперь он находился ярдах в двадцати, с серьезным видом рассматривая закрытую ставнями витрину, похоже, витрину овощной лавки. На нем был серый костюм и серый свитер - и это все, что о нем можно сказать - серое, неприметное безликое существо.
        Дойдя до следующего угла, я повернул направо и оказался у цветочного рынка на набережной канала. У одного из прилавков я остановился, посмотрел на цветы и купил гвоздику. За тридцать ярдов от меня человек в сером тоже любовался цветами. Но либо он был скуп, либо не располагал таким банковским счетом, как я - он ничего не покупал, просто стоял и смотрел.
        Как я уже говорил, нас разделяло тридцать ярдов, и, снова свернув направо, на Визельстраат, я резко прибавил шагу, пока не оказался у входа в индонезийский ресторан. Я быстро нырнул внутрь и закрыл за собой дверь. Швейцар, видимо, из пенсионеров, вежливо поприветствовал меня, однако даже не сделал попытки подняться со стула.
        Сквозь дверное стекло я увидел моего человека в сером. Он оказался более пожилым, чем я думал - пожалуй, за шестьдесят. Надо сказать, для своего возраста он развил замечательную скорость. Зато вид у него был самый что ни на есть несчастный.
        Я надел пальто и пробормотал какие-то слова извинения. Швейцар улыбнулся и произнес «до свидания» так же вежливо, как перед этим сказал мне «здравствуйте». Да, наверное, у них и мест-то свободных не было.
        Я остановился в дверях, вынул из кармана сложенную шляпу «трильби», из другого - очки и надел то и другое. Теперь Шерман, как мне казалось, преобразился.
        Человек в сером уже отошел ярдов на тридцать, двигаясь какой-то смешной и прерывистой походкой, то и дело останавливаясь и заглядывая в подворотни. Я, как говорится, взял ноги в руки и очутился на противоположной стороне улицы.
        Теперь меня никто не преследовал и не интересовался мною. Держась чуть поодаль, я пошел за человеком в сером по другой стороне улицы. Так мы прошествовали еще сотню ярдов, а потом он вдруг резко остановился. Поколебавшись еще какое-то мгновение, он резко повернул назад. Он почти бежал, но теперь заглядывал в каждую открытую дверь. Зашел и в ресторан, в котором я только что побывал, и секунд через десять снова оказался на тротуаре. Потом нырнул в боковую дверь отеля «Карлтон» и вынырнул опять из парадного входа. Этот маневр едва ли расположил швейцара в его пользу, ибо в отеле «Карлтон» не очень-то любят, когда пожилые, невзрачно одетые люди пользуются их холлом, чтобы сократить себе путь. Зашел он еще в один индонезийский ресторан и появился оттуда с тем добродетельным выражением невинности, которое появляется у человека, когда его просят выйти.
        Напоследок он нырнул в телефонную будку, а когда вышел из нее, выражение невинности стало еще заметнее.
        После этого он остановился на трамвайной остановке. Я тоже встал в очередь.
        Первый трамвай, который подошел, состоял из трех вагонов, и на дощечке маршрута было написано: Центральный вокзал. Человек в сером вошел в первый вагон, я - во второй, где занял место у передней двери, чтобы иметь возможность наблюдать за ним и в то же время не привлекать его внимания, если ему вздумается интересоваться пассажирами. Но я мог не беспокоиться, на пассажиров он не обращал никакого внимания. По тому, как менялось выражение его лица, становясь все более удрученным, по тому, как он то сжимал, то разжимал кулаки, стало ясно, что мысли этого человека были заняты другими, более важными вещами, среди которых далеко не последнее место занимал вопрос о том, какую степень сочувственного понимания ему можно ожидать со стороны своих хозяев.
        На площади Дам человек в сером вышел. Дам, главная площадь Амстердама, полна исторических памятников - здесь и королевский дворец, и Новая церковь, такая древняя, что приходится все время подпирать ее, чтобы она не рухнула окончательно, но человек в сером не удостоил их в тот вечор даже взгляда. Он потрусил по боковой улочке, мимо гостиницы, свернул налево по направлению к докам, прошел вдоль канала, потом свернул направо и нырнул в лабиринт переулков, уводивших его все глубже и глубже в район городских складов, в один из немногих районов Амстердама, не значившихся на туристских картах. Никогда еще я не встречал человека, за которым так легко было вести слежку. Он не смотрел по сторонам и не оглядывался. Можно было двигаться за ним в пяти шагах верхом на слоне, - даже в этом случае он не заметил бы меня.
        На очередном углу я остановился и проводил его взглядом. Теперь он удалялся по узкой, тускло освещенной и на редкость некрасивой улице. С обеих сторон над тротуарами нависали фронтоны угрюмых пятиэтажных складских строений. Обстановка вызывала невольную боязнь замкнутого пространства, рождала мрачные предчувствия и тревожную напряженность. А я, признаться, не любитель подобных ощущений.
        Поскольку человек в сером почти уже бежал, я пришел к выводу, что эта чрезвычайная демонстрация усердия может означать лишь одно: его путешествие подходит к концу. И я оказался прав. Взбежав на крыльцо с перилами, он вытащил ключ и, открыв дверь, скрылся внутри здания. Я продолжил свой путь - неторопливо, но и не слишком медленно - и, подойдя к крыльцу, без особого любопытства взглянул на вывеску над входом: «МОРГЕНСТЕРН и МОГГЕНТАЛЕР» - гласила надпись.
        Я никогда не слышал об этой фирме, но теперь едва ли забуду ее название. Не меняя шага, я прошел мимо.
        Номер, в который я вошел, выглядел довольно убого, но и сама гостиница была не из лучших. Снаружи она имела вид мрачный и неприветливый - дешевыми и невзрачными были ее интерьеры. Скудная обстановка номера, включая односпальную кровать и софу, тоже предназначенную для сна, несла на себе печать разрушительного действия долгих лет, прошедших с тех пор, как ее расставили здесь, новенькую и чистенькую, хотя с трудом верилось, что она вообще когда-нибудь была новенькой и чистенькой. Ковер стерся до основы, но занавески и покрывало на кровати выглядели еще хуже. В крошечной ванной, примыкавшей к комнате, было тесно, как в телефонной будке, и только две особы, находившиеся в номере, смягчали тягостное впечатление от его безнадежного и безобразного вида - в их присутствии даже мрачная тюремная камера показалась бы раем.
        Мэгги и Белинда примостились на краю кровати и смотрели на меня безо всякого энтузиазма. Я устало опустился на потрепанную софу.
        - Ну как, двойняшки? - спросил я. - Одни в нечестивом Амстердаме?.. Все в порядке?
        - Нет! - в голосе Белинды прозвучали решительные нотки.
        - Нет? - переспросил я с деланным удивлением.
        Она жестом обвела номер.
        - Я имею в виду все это… Вы только взгляните!
        Я внимательно осмотрелся.
        - Ну и что?
        - Вы бы сами захотели так пожить?
        - Откровенно говори, нет. Но отели «люкс» предназначены для таких солидных людей, как, скажем, я. А для двух трудяг-машинисток - это самое подходящее место. К тому же, двум молодым девушкам такая обстановка обеспечивает необходимый камуфляж. - Я помолчал. - По крайней мере, надеюсь на это. Полагаю, что с вами самими все в порядке? В самолете никого из знакомых не заметили?
        - Нет. - Они произнесли это в унисон и одинаково покачали головами.
        - А в аэропорту? Тоже.
        - Вами никто не интересовался?
        - Нет.
        - Как тут насчет «клопов»?
        - Нет.
        - Выходили из отеля?
        - Да.
        - Никто за вами не следил?
        - Нет.
        - В ваше отсутствие комнату не обыскивали?
        - Нет.
        - Вас, кажется, это забавляет, а, Белинда? - Она не то чтобы смеялась, но с трудом сдерживалась, чтобы не прыснуть. - Если да, то так и скажите. Возможно, это повысит мой тонус.
        - Да нет, я ничего… - Она внезапно нахмурилась - возможно, вспомнила, что почти меня не знает. - Простите…
        - Простить? За что, Белинда? - Мой отеческий тон странным образом смутил ее, и она беспокойно заерзала на кровати.
        - Ну, я думала, что все эти предосторожности ради каких-то двух девчонок… Просто не вижу необходимости…
        - Замолчи, Белинда! - Это была моя Мэгги, стремительная, как ртуть, и всегда поддерживающая своего шефа, хотя один Господь Бог знает - почему. У меня были профессиональные успехи, составляющие - сами по себе - внушительный список, но если сравнивать их с числом неудач, они теряли свою значительность и не стоили упоминания. А Мэгги между тем продолжала: - Майор Шерман всегда знает, что делает.
        - Майор Шерман, - сказал я откровенно, - с удовольствием пожертвовал бы зубами мудрости, лишь бы поверить в это. - Я задумчиво посмотрел на них. - Не хотелось бы менять тему разговора, но… как насчет того, чтобы выразить соболезнование раненому шефу?
        - Мы знаем свое место, - сдержанно сказала Мэгги. Она поднялась, осмотрела мой лоб и снова села. - Учтите, этот пластырь слишком мал для такой раны. Из нее, наверняка, вылилось ведро крови?
        - Руководящие кадры легко теряют кровь - как я понимаю - у них слишком нежная кожа… Вы слышали, что произошло?
        Мэгги кивнула.
        - Ужасное убийство! Мы слышали, что вы пытались…
        - Вмешаться? Пытался, как вы справедливо заметили. - Я взглянул на Белинду. - Наверное, со стороны для вас это было колоссальное зрелище - первое задание с новым шефом, и едва он вступает на чужую землю, как получает по башке!
        Белинда невольно взглянула на Мэгги, вспыхнула до корней волос - настоящие платиновые блондинки легко краснеют - и сказала, словно оправдываясь:
        - Просто он оказался слишком проворным для вас.
        - Конечно! - согласился я. - И для Джимми Дюкло тоже…
        - Джимми Дюкло? - У них был просто талант вторить в унисон.
        - Ну да, Джимми Дюкло! Тот, кого убили! Один из наших лучших агентов и мой давнишний друг. У него были срочные и, я думаю, очень важные сведения, которые он хотел сообщить в аэропорту мне лично. В Англии только я знал, что он приедет в Скипхол. Но здесь об этом знал еще кто-то. Моя встреча с Дюкло готовилась по двум, совершенно не зависимым друг от друга каналам, но кто-то знал не только о моем приезде, но и о том, КОГДА И КАКИМ РЕЙСОМ я прибуду. Так что он успел расправиться с Дюкло до того, как мы смогли встретиться… Вы согласны, Белинда, что я не переменил тему? Вы согласны, что раз они так хорошо осведомлены обо мне и об одном из наших сотрудников, они могут быть так же хорошо осведомлены и о других?
        Несколько мгновений девушки смотрели друг на друга, а потом Белинда сказала:
        - Значит, Дюкло был одним из наших?
        - Вы что, глухая? - раздраженно спросил я.
        - И мы… то есть Мэгги и я… Мы…
        - Вот именно!
        Казалось, известие об угрозе, нависшей над их жизнью, Белинда и Мэгги восприняли довольно спокойно, но, с другой стороны, они ведь прошли специальную подготовку и прибыли сюда выполнять задания, а не падать в обморок.
        Мэгги сказала:
        - Мне очень жаль, что ваш друг погиб. Я кивнул.
        - Мне жаль, что я вела себя глупо, - сказала Белинда. Сказала искренне, полная раскаяния. Правда, ее хватило не надолго. Такой уж характер. Она устремила на меня свои необыкновенные зеленые глаза под темными бровями и спросила: - Значит, они охотятся и за вами?
        - Ага, милая моя девочка! Вы уже начинаете беспокоиться за своего шефа!.. Охотятся за мной? Не знаю… Но даже если это не так, все равно добрая половина отеля «Эксельсиор» подкуплена ими. Правда, они идут по ложному следу. Хотя боковые входы и выходы у них под наблюдением. Когда я сегодня вышел, за мной увязался «хвост».
        - Но ведь он наверняка недолго шел за вами? - прозорливость Мэгги иногда приводила меня в замешательство.
        - Он оказался неумелым агентом и действовал слишком открыто. Такие уж здесь у них противники. Это часто случается с людьми, действующими на окраинах страны Наркомании. Но, с другой стороны, они, возможно, пытаются спровоцировать ответную реакцию. Если так, им может здорово повезти.
        - Спровоцировать? - голос Мэгги прозвучал печально и покорно. Она хорошо меня знала. - И вы тоже будете провоцировать?
        - Обязательно! Входить, врываться, встревать во все! И притом - с закрытыми глазами.
        - Мне кажется, что это не очень умный и не научный способ расследования, - с сомнением заметила Белинда. От чувства раскаяния не осталось и следа.
        - Джимми Дюкло был умен. Умнейший из работавших у нас. И работал по-научному… Сейчас он в городском морге!
        Белинда посмотрела на меня каким-то странным взглядом.
        - И вы в этот раз тоже положите голову под гильотину?
        - Не под гильотину, а на гильотину, дорогая, - рассеянно поправила ее Мэгги. - И не стоит говорить твоему новому шефу, что ему следует делать, а чего не следует…
        Правда, слова ее были неискренни, ибо в глазах застыла тревога.
        - Это же самоубийство! - упорствовала Белинда.
        - Вот как? Вы что ж, считаете, что перейти улицу в Амстердаме вне перехода - это самоубийство? Ведь десятки тысяч людей проделывают то же самое каждый день!
        Я не сказал им, что у меня были веские основания полагать, что моя преждевременная кончина не значилась в первых строках списка неотложных дел злоумышленников. Молчание мое объяснялось отнюдь не стремлением приукрасить свой героический облик, а просто нежеланием пускаться в долгие и ненужные объяснения.
        - Не зря же вы привезли нас сюда! - сказала Мэгги.
        - Верно! Но такая уж у меня работа: наступать на пятки преступникам. Но вам нельзя попадаться им на глаза. Сегодня вечером вы свободны. И завтра тоже. Только нужно, чтобы завтра вечером Белинда пошла со мной погулять. После этого, если вы будете пай-девочками, я поведу вас в один ночной клуб с дурной репутацией.
        - Стоило проделывать такой путь из Парижа, чтобы шляться по ночным клубам, да еще пользующимся дурной репутацией. - Белинда снова развеселилась. - Зачем это?
        - Я скажу, зачем. И расскажу кое-что о ночных клубах, то, чего вы не знаете. Фактически, - сказал я, делая широкий жест, - расскажу вам все. - Под «всем» я имел в виду только то, что, по моему мнению, им следовало знать, а вовсе не «все», о чем можно было бы порассказать. А разница тут была значительная.
        Белинда смотрела на меня с интересом, Мэгги - с усталым, дружеским скептицизмом - она-то меня отлично знала.
        - Но для начала - рюмочку шотландского! - сказал я.
        - У нас нет шотландского, майор! - временами в Мэгги проглядывала настоящая пуританка.
        - Никаких понятий о сообразительности! Следует почитать соответствующую литературу. - Я кивнул Белинде. - А телефон? Закажите виски по телефону! Даже руководящие кадры имеют порой право расслабиться.
        Белинда встала, расправила платье и посмотрела на меня озадаченно и с неодобрением. Потом сказала:
        - Я наблюдала за вашим выражением лица, когда вы говорили, что ваш друг в морге. На вашем лице не отразилось никаких эмоций. Он все еще там, а вы… как бы получше выразиться… Вы ведете себя легкомысленно. Вы сказали: «расслабиться». Да как вы можете расслабиться в такую минуту?
        - Все приходит с опытом… Да, и не забудьте заказать сифон с содовой, пожалуйста!
        Глава 3
        Это была классическая ночь - ночь в отеле «Эксельсиор», когда уличная шарманка выдавала отрывки из «Пятой» Бетховена. Будь композитор жив, он наверняка упал бы на колени и возблагодарил небо за почти полную глухоту. Даже на расстоянии 50 ярдов, откуда я благоразумно наблюдал за происходящим сквозь мелкую сетку дождя, эффект, производимый музыкой, был поистине устрашающим. Можно было смело преклоняться перед терпением жителей Амстердама - города ценителей и любителей музыки, родины всемирно известного концертного зала - и удивляться тому, что они до сих пор не заманили старого шарманщика в таверну и не утопили шарманку в ближайшем канале. А старик все еще позвякивал своей банкой - действие чисто рефлективное, ибо поблизости никого не было, даже швейцара. То ли он спрятался от дождя, то ли сбежал подальше, будучи настоящим любителем музыки.
        Я свернул на боковую улицу, куда выходили двери бара. Ни в соседних подворотнях, ни у дверей, как я и ожидал, не было ни души.
        Я пошел в проулок, к пожарной лестнице, поднялся по ной на крышу и вскоре очутился над своим балконом.
        Я осторожно глянул вниз на балкон. Никого не было видно, но я почувствовал странный запах, видимо, дым от сигареты, но не от тех, которые изготавливают солидные фирмы.
        Перегнувшись через край и при этом чуть не потеряв равновесия, я все же успел кое-что разглядеть, не очень много, но вполне достаточно - два острых носка ботинок и огонек сигареты, прочертившей в темноте дугу - очевидно в чьей-то руке.
        Я острожно и бесшумно отодвинулся от края крыши, поднялся и, дойдя до пожарной лестницы, опустился на шестой этаж. Там я проник через запасной вход вовнутрь, запер за собой дверь, тихо прошел по коридору до своего номера и прислушался. Ни звука.
        Я тихо открыл дверь отмычкой и вошел, быстро закрыв ее за собой. Ибо стоит замешкаться, и неуловимый поток воздуха может нарушить движение сигаретного дыма и, тем самым, привлечь внимание курящего - если он вообще способен реагировать на столь малозаметные воздушные колебания, чего нельзя сказать о большинстве наркоманов.
        Этот тип не составлял исключения. Как я и думал, это был дежурный по этажу. Он удобно расположился в кресле, упираясь ногами в балконную дверь и держа в левой руке зажженную сигарету. Правая спокойно лежала на коленях, и в ней я увидел пистолет.
        В нормальных условиях почти невозможно подойти к кому-нибудь сзади так, чтобы он ничего не заметил. Даже если вы подкрадываетесь совершенно неслышно, какое-то шестое чувство предупреждает его о вашем приближении. Однако почти все наркотики приглушают это чувство, а тип явно курил сигарету с наркотиком.
        Я уже остановился у него за спиной, держа пистолет у его правого уха, а он все еще не почувствовал моего присутствия.
        Тогда я коснулся его правого плеча. Вздрогнув всем телом, он резко обернулся и вскрикнул от боли, так как ствол моего пистолета угодил ему прямо в глаз. Обеими руками он схватился за лицо, и я безо всяких усилий отобрал у него пистолет, спрятав к себе в карман, затем схватил этого типа за плечо и сильно тряхнул. Он опрокинулся назад вместе с креслом и упал на пол, сильно ударившись спиной и затылком. Секунд десять он лежал оглушенный падением, а потом приподнялся на одном локте. При этом он издавал какой-то странный свистящий звук, его бескровные губы обнажали волчий оскал прокуренных зубов. Глаза потемнели от ненависти… Никаких шансов на спокойную дружескую беседу!
        - Значит, разговор с пристрастием? - прошипел он. Наркоманы - великие любители, и их лексикон безупречен.
        - С пристрастием? - удивился я. - О, Боже, конечно нет! С пристрастием будет позже, если вы не расколетесь.
        Мог же я тоже ходить в кино и смотреть те же фильмы, что и он!
        Я поднял упавшую на пол сигарету, с отвращением понюхал ее и погасил в пепельнице.
        Он с трудом поднялся на ноги и все еще не мог оправиться после падения. Его пошатывало. Но я не верил ни одному движению. Когда он снова заговорил, волчьего выражения как ни бывало. Решил проявить хладнокровие, как говорится, затишье перед бурей. Но знал этот старый затрепанный сценарий - впору идти в оперетту вместо кино.
        - О чем вы хотите говорить? - спросил он.
        - Для начала хочу поинтересоваться, что вы делали в моем номере? И кто вас подослал?
        Он устало улыбнулся.
        - Легавые уже пытались меня расколоть. К тому же я знаю законы. Вы не сможете заставить меня говорить. У меня тоже есть права. И в законе об этом сказано…
        - Закон остался по ту сторону двери! Здесь мы оба - вне закона! И ты это знаешь! В каждом из больших цивилизованных городов есть свои джунгли. И в этих джунглях - свои законы. Убить или быть убитым!
        Возможно, я допустил ошибку, вкладывая свои мысли ему в голову. Внезапно он нагнулся и попытался проскочить у меня под рукой, в которой я держал пистолет, угодив при этом подбородком мне в колено. Боль была такой сильной, что от подобного удара он и сам должен был свалиться с копыт, однако он успел ухватиться за мою ногу, и это вывело нас обоих из равновесия. Пистолет вылетел у меня из руки, и мы покатились по полу, с энтузиазмом молотя друг друга. У этого типа хватало силенок, но у него было два недостатка: во-первых, регулярные упражнения с марихуаной притупили физическую ловкость, а, во-вторых, хоть он и обладал врожденной склонностью к запрещенным приемам борьбы, ему явно не доводилось профессионально обучаться им и часто применять на практике. Вскоре мы снова оказались на ногах, и моя левая рука выломила его правую куда-то в область лопаток.
        Я завел руку немного повыше, и он вскрикнул, словно от сильной боли, что, вероятно, соответствовало действительности, ибо у него в плече что-то хрустнуло. Но чтобы быть совершенно уверенным, я повторил свой прием, противника затем вытолкнул на балкон и перегнул через перила с тем расчетом, чтобы его ноги оторвались от пола. Он повис над бездной, судорожно вцепившись в перила свободной рукой с таким отчаянием, будто от этого зависела жизнь, что в общем-то было недалеко от истины.
        - Курильщик или посредник?
        Он выплюнул грязное ругательство на голландском языке, но я голландский знаю, включая и те слова, которые знать не принято. Я зажал ему рот правой рукой, ибо звуки, которые он собирался издавать, были бы слышны даже сквозь грохот уличного движения, а мне не хотелось понапрасну тревожить граждан Амстердама.
        Потом, немного ослабив хватку, я убрал руку со рта.
        - Ну?
        - Посредник… - не то прорыдал, не то прокаркал он. - Я их продаю.
        - Кто тебя подослал? Нет, нет, только не это…
        - Решай, да поскорей! Когда они найдут на мостовой то, что от тебя останется, то подумают, что еще один наркоман хватил лишку и отправился в воздушное путешествие - прямо вниз!
        - Но ведь это убийство?! - Он все еще плакал, но теперь его голос перешел в какой-то хриплый шепот. Возможно, высота вызывала у него головокружение. - Ведь вы не станете…
        - Вот как? Говоришь, не стану? А знаешь ли ты, ублюдок, что сегодня ваши люди убили моего лучшего друга. Так что уничтожить подонка вроде тебя доставит мне огромное удовольствие! 70 футов - отличная высота! А самое главное - никаких признаков насильственной смерти. У тебя все равно не останется ни одной целой кости! 70 футов! Взгляни!
        Я подтолкнул посредника еще немного, чтобы он получше узрел, что его ожидает.
        - Будешь говорить, падаль?
        Он издал какой-то хриплый гортанный звук, и я стянул его с перил и втолкнул в комнату. Потом снова спросил:
        - Кто тебя подослал?
        Я уже говорил, этот тип оказался сильным противником, но, видимо, я его недооценивал. Ведь он должен был испытать и смертельный страх, и боль. И, несомненно, он пережил всю эту гамму чувств, что, однако, не помешало ему внезапно вывернуться и вырваться из моих рук. От неожиданности я на миг растерялся. А он снова ринулся на меня. В руке сверкнул нож. Холодная сталь описала зловещую дугу в направлении моей груди. В нормальных условиях он неплохо бы со мной расправился, но условия были необычны - он не управлял своими реакциями и потерял чувство расстояния. Обеими руками я схватил и сжал его кисть, державшую нож, откинулся назад и, подставив ногу, рывком перебросил его через себя. Грохот падения потряс весь номер, да и соседние, наверное, тоже.
        Я повернулся и вскочил на ноги, но можно было уже не торопиться. Он лежал на полу, головой к балкону. Я потянул за отворот куртки и увидел, что голова безвольно завалилась назад. Я опустил его на пол. Он был мертв, и это было совсем некстати - живой он, возможно, сообщил бы мне что-нибудь. Только по этой причине мне и было жаль, что все так произошло.
        Осмотрев его карманы, я нашел много любопытных вещей, но для меня представляли интерес всего две: коробка, наполовину наполненная сигаретами с марихуаной, и пара листиков бумаги. На одном из них были буквы и цифры: МОО 144, на другом - два числа: 910020 и 2797. Все это мне ни о чем не говорило, но предполагая, что коридорный вряд ли носил бы с собой эти бумажки, не имей они для него никакого значения, я спрятал их в надежное местечко, предусмотренное моим понятливым портным - в маленький кармашек внутри правой брючины дюймов на шесть выше щиколотки.
        Потом я уничтожил немногочисленные следы драки, взял пистолет убитого, вышел на балкон и, перегнувшись забросил его на левую сторону крыши.
        Вернувшись в номер, я спустил окурок сигареты в унитаз, вымыл пепельницу и раскрыл все окна и двери, чтобы как можно скорее выветрить тошнотворный запах.
        Потом я перетащил труп в маленькую переднюю и открыл дверь в коридор.
        Там никого не было. Какое-то время я напряженно прислушивался, но не улавливал никаких звуков. Тогда я подошел к лифту, нажал на кнопку, дождался появлении кабины и, приоткрыв дверцу, сунул в щель спичечный коробок, чтобы никто не мог вызвать лифт. Затем я вернулся в номер, подтащил труп к лифту, открыл дверь и бесцеремонно втолкнул его в кабину. Дверь закрылась, но лифт не двинулся с места. Видимо, в этот момент он никому не требовался.
        Я запер дверь своим ключом и вернулся к пожарном лестнице - теперь уже моему старому и верному другу. Никем не замеченный, я спустился вниз и направился к парадному входу в отель. Шарманщик как раз наигрывал Верди. Представляете, какой это был Верди?! Старик стоял ко мне спиной, когда я бросил в его банку гульден. Он обернулся, чтобы поблагодарить, губы раздвинулись в беззубой улыбке, но тут он увидел, что это я, и челюсть у него отвисла. Да оно и понятно, старик всего лишь мелкая сошка, и никто не потрудился уведомить его, что явился Шерман. Я дружески улыбнулся и прошел и холл отеля.
        За столом регистрации, рядом с помощником управляющего сидела еще парочка служащих. Сам помощник смотрел и другую сторону. Я громко сказал:
        - Пожалуйста, ключ от 616-го!
        Помощник управляющего обернулся, и брови его поползли вверх, правда, не очень высоко. Затем он одарил меня своей радушной крокодильской улыбкой.
        - Мистер Шерман? А я был уверен, что вы у себя в номере.
        - Да нет, совершал моцион перед ужином. По старому английскому обычаю. Знаете, трудно отказываться от привычек.
        - Конечно, конечно! - Он криво улыбнулся, будто в этом обычае было что-то предосудительное, и, убрав улыбку, позволил себе принять слегка озадаченное и насквозь фальшивое выражение.
        - Только я что-то не заметил, как вы уходили.
        - Нельзя же от вас требовать, чтобы вы обращали внимание на каждого постояльца? Это ведь невозможно!
        Я отплатил ему такой же фальшивой улыбкой, взял ключ и направился к лифтам. Не успел я пройти и нескольких шагов, как по холлу пронесся пронзительный крик. Наступила мгновенная тишина. Но только на миг, ибо женщина, издавшая вопль, перевела дух и снова закричала. Это была пожилая, крикливо одетая особа - типичная карикатура на американскую туристку. Она стояла перед лифтом и кричала, а глаза ее напоминали два блюдца. Солидный тип, находившийся рядом, пытался ее успокоить, но у него самого вид был не лучше, и, казалось, он тоже не прочь заорать.
        Помощник управляющего промчался мимо меня. Я последовал за ним, чуть медленнее. Когда я подошел к лифту, он уже стоял на коленях перед распростертым телом коридорного.
        - О, Боже! - воскликнул я. - Что с ним? Он заболел?
        - Заболел, заболел! - Помощник злобно уставился на меня. - Посмотрите на его шею! Он мертв!
        - О, Боже! Да, кажется, вы правы… - Я наклонился и более внимательно посмотрел на коридорного. - По-моему, я раньше где-то видел этого человека.
        - Это дежурный с вашего этажа, - сказал помощник. Такую фразу трудно выговорить со стиснутыми зубами.
        - Да, да! Теперь припоминаю… То-то мне показалось, что я его уже где-то видел… - Я сокрушенно покачал головой. - И ведь еще такой молодой! Простите, вы не скажете, как пройти в ресторан?
        - Как пройти… Как пройти в… - У него, кажется, отнялся язык.
        - Неважно, - сказал я ободряющим тоном. - Вижу, что вы расстроены. Сам найду дорогу.
        Может быть, ресторан отеля «Эксельсиор» и не лучший в Голландии, как уверяют его владельцы, но я все же не решился бы привлечь их к суду по обвинению в даче ложных показаний - от икры и до свежей земляники (я вскользь подумал, в какую статью расходов мне это внести: расходы на развлечения или расходы на подкупы) обед был великолепен.
        Я вспомнил, но, признаюсь, не почувствовал особой вины, про Мэгги и Белинду, ибо такова уж наша служба. Красная плюшевая софа, на которой я сидел, была верхом обеденного комфорта, поэтому я откинулся на спинку и, подняв свой стакан с бренди, сказал:
        - За Амстердам!
        - За Амстердам! - ответил полковник де Грааф, заместитель начальника городской полиции. Он присел ко мне без приглашения каких-нибудь пять минут назад и сейчас сидел в большом кресле, которое, тем не менее, казалось ему тесноватым. Это был грузный человек среднего роста, с седыми, стального оттенка волосами и покрытым морщинами загорелым лицом. Весь его облик позволял безошибочно угадать в нем представителя власти, а вид говорил о компетентности, вызывавшей почтительное уважение. Он сухо добавил:
        - Очень рад, что вы способны наслаждаться, майор Шерман, после такого богатого событиями дня.
        - Срывайте розы, полковник, пока не поздно! Жизнь (слишком коротка… Кстати, о каких событиях вы упомянули?
        - Мы не смогли узнать подробностей об этом Джеймсе Дюкло, которого убили сегодня в аэропорту. - Какой, однако, терпеливый и скрытный человек, этот полковник де Грааф. - Нам лишь известно, что он прибыл из Англии две недели назад, провел ночь в отеле «Шиллер», а затем исчез. По-видимому, майор Шерман, он встречал ваш самолет. Уместен вопрос: имело ли здесь место простое совпадение?
        - Он встречал меня, - ответил я. Все равно рано или поздно де Грааф докопается до сути. - Это один из моих людей. Думаю, он раздобыл где-то фальшивый полицейский пропуск, чтобы пройти через зал проверки документов.
        - Вы меня удивляете. - Полковник тяжело вздохнул, но ничуть не походил на удивленного человека. - Друг мой, если мы ничего не будем знать о таких вещах, это значительно затруднит дело. Следовало бы поставить меня в известность о вашем агенте. Поскольку мы получили указание Интерпола из Парижа об оказании вам всяческого содействия, разве не лучше было бы вообще работать совместно? Мы можем помочь вам, вы - нам. - Он отхлебнул немного бренди и посмотрел на меня своими серыми глазами. - Нетрудно предположить, что ваш человек имел какие-то сведения - а теперь они для нас потеряны.
        - Возможно… Ну что ж, начнем с того, что вы поможете мне. Вы не знаете, значится ли в ваших списках некая мисс Астрид Лемэй? Она работает в ночном клубе, но, судя по акценту, не голландка. Да и по внешности явно не голландка. Может, она у вас на заметке?
        - Это та девушка, которую вы сбили с ног в аэропорту? Откуда вам известно, что она работает в ночном клубе?
        - Она сама сказала, - ответил я, даже не покраснев. Полковник нахмурился.
        - Служащие аэропорта об этом не сообщали.
        - Служащие аэропорта - просто скопище старых баб!
        - А-а! - Это «А-а» могло означать все, что угодно. - Данный факт я могу проверить. Больше от нас ничего не требуется?
        - Ничего.
        - Мы не упомянули еще об одном маленьком эпизоде.
        - О каком именно? Напомните.
        - Коридорный с шестого этажа, этакий неприятный тип, о котором мы ничего не знаем… Он не был вашим человеком?
        - Полковник!
        - Я ни минуты не сомневался, что не был. Знаете, причиной его смерти был перелом шейных позвонков.
        - Наверное, он неудачно упал, - сказал я сочувственным тоном.
        Де Грааф осушил свой бокал и поднялся.
        - Мы не знаем вас лично, майор Шерман, но вы достаточно долго служите в Интерполе и пользуетесь европейской известностью, так что мы знакомы с вашими методами. Позвольте напомнить вам, то, что сходит в Истамбуле, Марселе или Палермо, не говоря уже о других местах, не пройдет в Амстердаме.
        - Честно говоря, вы действительно хорошо осведомлены!
        - Здесь, в Амстердаме, мы все подвластны закону. - Он как будто не слышал меня. - Включая меня. И для вас тоже не будет исключений.
        - Иначе я и не мыслю, - кивнул я с добродетельным видом. - Значит, будем работать вместе. Когда и где я смогу поговорить с вами относительно цели моего приезда?
        - У меня на службе, ровно в десять. - Он без особого энтузиазма оглядел зал ресторана. - Здесь, пожалуй, не место и не время.
        Я приподнял бровь.
        - Отель «Эксельсиор», - сказал де Грааф многозначительно, - всемирно известный центр подслушивания.
        - Вы меня удивляете, - заметил я. Де Грааф удалился.
        Интересно, догадывается ли он, почему я решил остановиться в отеле «Эксельсиор»?
        Кабинет полковника де Граафа ничем не напоминал зал ресторана. Он представлял собой достаточно просторную, мрачную, холодную комнату, в которой размещались шкафы стального цвета, предназначенные для хранения документации, стального цвета стол и стулья. И все было твердым, как сталь. Но обстановка, по крайней мере, заставляла сосредоточиться - в ней ничто не отвлекало от дела.
        После десятиминутной беседы я и де Грааф действительно сосредоточились, хотя полковнику это удалось, по-моему, легче, чем мне. Накануне я долго не мог уснуть, а в подобных случаях в десять утра - да к тому же холодного и неприветливого - я нахожусь далеко не в лучшей форме.
        - Всеми наркотиками, - продолжал де Грааф, - мы интересуемся всеми наркотиками. Опиумом, гашишем, амфетамином, марихуаной, ЛСД, СТП, амилацетатом… Назовите любой, майор Шерман, и мы вам ответим: да, мы им интересуемся и занимаемся. Все они разрушают организм или способствуют разрушению. Но в данном случае мы ограничимся одним, особенно губительным - героином. Вы согласны?
        - Согласен! - раздался за моей спиной глубокий и решительный голос. Обернувшись, я увидел стоявшего и дверях высокого человека, в добротно сшитом, темном деловом костюме. У него были холодные, проницательные серые глаза, приятное лицо, которое, правда, мгновенно могло стать неприятным, и чрезвычайно деятельный вид. Невозможно было ошибиться: перед вами полицейский офицер и притом из тех, с кем шутки плохи.
        Он закрыл за собой дверь и подошел ко мне легкой пружинистой походкой человека, выглядящего моложе своих сорока. Он протянул мне руку и представился:
        - Ван Гельдер. Очень много слышал о вас, майор Шерман.
        Я мгновенно, но тщательно взвесил сказанное и решил воздержаться от комментариев. Улыбнувшись, я пожал ему руку.
        - Инспектор Ван Гельдер, - сказал де Грааф, - является начальником отдела по борьбе с наркотиками. Он будет работать с вами, Шерман. Будет оказывать вам всяческое содействие.
        - Искренне надеюсь, что мы сработаемся. - Ван Гельдер улыбнулся и сел. - Что вы можете сказать о ваших целях? Думаете, сможете порвать цепь поставок наркотиков в Англию?
        - Считаю, в этом нет ничего невозможного. У них прекрасно поставлено дело, снабжение наркотиками осуществляется почти без срывов, но именно по этой причине нам удалось выявить десятки их посредников и с полдюжины главных распространителей.
        - Могли бы и сейчас разорвать эту цепь, но вы этого не делаете. Оставляете гулять их на свободе.
        - А как же иначе, инспектор? Выдернем одно звено, а вся цепочка затаится, уйдет в подполье - потом и концов не найдешь. А этих-то взять в любой момент не трудно. Но наша главная цель - выяснить, каким образом переправляется зелье и кто его поставляет.
        - И вы полагаете, что поставщик находится здесь, поблизости? Ведь иначе вы бы сюда никогда не явились!
        - Не поблизости, а именно здесь. И не полагаю, а знаю. Восемьдесят процентов из тех, за кем мы вели наблюдение - я имею в виду распространителей и их посредников - связаны с вашей страной. А точнее, с Амстердамом. Почти все до одного. У них здесь родственники или друзья, контакты. Кто-то лично ведет здесь дела, кто-то приезжает в отпуск. Мы потратили пять лет, чтобы составить досье.
        Де Грааф улыбнулся.
        - Досье на место, обозначенное словом «здесь»?
        - Да, Амстердам.
        Ван Гельдер спросил:
        - А у вас есть копия этого досье?
        - Одна.
        - Она при вас?
        - Да.
        - Где же?
        - В единственно надежном месте! - Я постучал себя по голове.
        - Такое же надежное, как любой сейф, - одобрительно сказал де Грааф, а затем глубокомысленно добавил: - Конечно, только до тех пор, пока вы не повстречаетесь с людьми, которые захотят обойтись с вами так же, как вы обходитесь с ними.
        - Не понял вас, полковник?
        - Я часто говорю загадками, - добродушно заметил де Грааф. - Ну хорошо! Я согласен - в данный момент все пути ведут в Амстердам. Нам тоже известна наша злополучная репутация. Мы бы хотели, чтобы это было не так. Мы ЗНАЕМ, что зелье поступает сюда оптом. Мы ЗНАЕМ, что оно расходится отсюда, разбитое на множество порций - но куда и как? Вот тут-то мы теряемся в догадках.
        - Но ведь это - ваша епархия, - заметил я кротко.
        - Наша?..
        - Ваш регион. Амстердам! Ведь вы представитель власти.
        - Интересно, сколько новых друзей вы заводите за год? - вежливо спросил Ван Гельдер.
        - Моя задача заключается отнюдь не в том, чтобы заводить друзей.
        - Ваша задача заключается в том, чтобы уничтожать тех людей, которые занимаются уничтожением людей, - примирительно сказал де Грааф. - Это мы о вас знаем. Даже завели великолепное досье. Хотите взглянуть?
        - История древнего мира всегда наводила на меня скуку. Еще со школы…
        - Я так и думал, - сказал де Грааф и вздохнул. - Послушайте, Шерман, даже лучшая полиция в мире натыкается порой на каменную стену. Именно это с нами и случилось. Только не подумайте, что мы считаем себя лучшей полицией и мире. И все, что нам нужно, это лишь какая-нибудь зацепка. Может, у вас есть какие-нибудь мысли? Какой-нибудь план?
        - Я приехал сюда только вчера. - Я нагнулся, вынул из потайного кармана два листка, найденные у убитого коридорного, и протянул их полковнику. - Это вам ничего не говорит?
        Де Грааф бегло взглянул на них, поднес листки к яркому свету настольной лампы и, наконец, положил на стол.
        - Нет, ничего не говорит.
        - А сможете выяснить? Вообще есть ли в этом какой-нибудь смысл?
        - У меня очень способный штат. Кстати, как они к вам попали?
        - Мне дал их один человек.
        - Точнее, вы взяли их у одного человека?
        - А какая разница?
        - Очень большая, - де Грааф наклонился ко мне и сказал совершенно серьезно: - Послушайте, майор Шерман, мы знаем о ваших приемах: выводить людей из равновесия и держать их во взвешенном состоянии. Мы знаем о вашей склонности переступать границы закона.
        - Я попрошу вас, полковник!
        - Значит, попал в точку! И если уж на то пошло, вы никогда не держитесь в рамках дозволенного. Мы знаем о вашей отработанной тактике, столь же эффективной, сколь и рискованной, тактике постоянных провокаций, измора, выжидания что кто-нибудь на чем-нибудь да споткнется. Но прошу вас, майор Шерман, прошу вас: не старайтесь провоцировать здесь слишком многих. У нас слишком много каналов.
        - Не собираюсь никого провоцировать, - сказал я. - И буду вести себя очень осторожно.
        - Я уверен в этом, - де Грааф облегченно вздохнул. - А теперь, я думаю, Ван Гельдер захочет вам что-то показать.
        Ван Гельдеру было что показать. Из полицейского управления он повез меня на своем «опеле» в городской морг, и к концу нашей экскурсии у меня возникло только одно чувство - лучше бы он мне этого не показывал.
        Городской морг Амстердама был начисто лишен того очарования старины, той романтики и той незабываемой красоты, которые столь неотделимы от старого Амстердама. Он походил на любой городской морг любого большого города - холодный, очень холодный и стерильно чистый, бесчеловечный и отталкивающий. Посреди центрального блока располагались два ряда столов с мраморным на вид верхом - только в действительности это был не мрамор, - а в стенах были большие металлические двери.
        Главный служитель, в белом накрахмаленном халате, оказался веселым, румяным и добродушным малым, который, казалось, пребывал в постоянной стесненности от желания разразиться взрывами смеха. Вы сочли бы это весьма странной чертой его характера, если бы не помнили, что в доброе старое время в Англии многие палачи считались самыми веселыми собутыльниками.
        По знаку Ван Гельдера он подвел нас к одной из больших металлических дверей, открыл ее и плавно выкатил носилки на колесах. На них покоилось тело, покрытое простыней.
        - Канал, из которого его выловили, называется Кроквиус-Кад, - пояснил Ван Гельдер, и, казалось, при этом не испытывал никаких чувств. - Ну это, конечно, не Парк-Лейн Амстердама, это где-то в районе доков. Ханс Гербер. 19 лет. Лицо показывать не буду - он слишком долго пробыл в воде. Нашла его пожарная команда, поднимавшая машину. Мог бы пролежать на дне еще год или два. Кто-то примотал к его туловищу груз из свинцовых труб.
        Он приподнял угол простыни и приоткрыл тощую дряблую руку. Честное слово, она выглядела так, словно по ней прошлись в горных сапогах с триконями. Многие из проколов соединяли страшные красные полосы, и вся рука была как будто обесцвечена.
        Не сказав ни слова, Ван Гельдер снова прикрыл ее простыней и отвернулся. Служитель задвинул носилки обратно и повел нас к следующей двери. Там он повторил ту же процедуру, выкатив на носилках другой труп - при этом он широко улыбался, как обанкротившийся английский герцог, показывающий публике родовой замок.
        - Лицо этого тоже не стоит показывать, - сказал Ван Гельдер. - Неприятно смотреть на 23-летнего парнишку с лицом 70-летнего старца. - Он повернулся к служителю. - Где нашли?
        - Остерхук, - просиял тот. - На угольной барже.
        - Правильно, - Ван Гельдер кивнул. - Рядом с ним валялась бутылка из-под джина. Пустая. Весь джин был у него внутри. Вам известно, какую превосходную смесь дает джин с героином. - Откинув простыню, чтобы показал мне руку, похожую на ту, которую мы только что видели, он спросил: - Самоубийство или убийство?
        - Все зависит от того…
        - От чего?
        - От того, сам ли он купил джин. Если да, то самоубийство или несчастный случай. Но ведь бутылку могли вложить в его руку. Полную, конечно. Тогда это следует квалифицировать как убийство. У нас был аналогичный случай в порту месяц назад. Но правды мы никогда не узнаем.
        Ван Гельдер кивнул, и служитель с радостным выражением лица подвел нас к одному из столов, стоявших посреди комнаты. На этот раз Ван Гельдер откинул верхний край простыни. Девушка выглядела совсем юной и прелестной. Ее волосы отливали золотом.
        - Красивая, правда? - спросил Ван Гельдер. - И ни одной ссадины на лице. Юлия Роземайер, из Восточной Германии. Это все, что мы о ней знаем. И все, что от нее осталось. По мнению врачей, ей всего 16 лет.
        - А что с ней произошло?
        - Упала с шестого этажа на мостовую.
        Я сразу вспомнил о бывшем коридорном и о том, что было бы гораздо справедливее, если бы на этом столе лежал он. Я спросил:
        - Ее столкнули?
        - Упала. Есть свидетели. Они все были на взводе. А она целый вечер твердила о полете в Англию. У нее была навязчивая идея познакомиться с королевой. Потом вдруг совсем рехнулась - взобралась на перила балкона, сказала, что летит повидать королеву - и вот полетела… К счастью, в это время внизу никого не было… Ну как, хотите еще посмотреть?
        - Я бы предпочел кофе в ближайшем кафе, если не возражаете.
        - Не возражаю, - он улыбнулся, но без всякого юмора. - Только у меня. Это недалеко. У меня есть на то причины.
        - Причины?
        - Сами увидите и поймете.
        Мы поблагодарили веселого служителя, который попрощался с нами с таким видом, словно хотел сказать: «Заходите еще!», но почему-то промолчал.
        Пока мы осматривали трупы, небо нахмурилось, и уже начали падать крупные и тяжелые, правда, еще редкие капли дождя. На востоке горизонт потемнел, и его лилово-багровый оттенок предвещал что-то зловещее. Редко бывает, чтобы природа настолько точно отражала мое настроение.
        Дом Ван Гельдера дал бы несколько очков вперед любому из известных мне английских кафе. Это был настоящий оазис света и бодрости по сравнению с проливным дождем на улице и ручьями воды, стекающими по стеклам. Здесь вы чувствовали себя как дома.
        Тяжелая голландская мебель в комнате. Правда, кресла чересчур набиты, но у меня как раз пристрастие к такой мебели: она гораздо удобнее.
        Ковер горчичного цвета на полу, стены, окрашенные в различные мягкие тона.
        Огонь в камине такой, как в доброе старое время. Кроме того, я с удовольствием заметил, что Ван Гельдер изучает солидный запас ликеров за стеклянной дверцей буфета.
        - Итак, - сказал я, - вы повезли меня в морг, чтобы достичь своей цели. И я уверен, что вы ее достигли. В чем она заключалась?
        - Не цель, а цели. Первая состояла в том, чтобы убедить вас, что мы здесь сталкиваемся с гораздо более зловещими проблемами, чем вы у себя дома. В этом морге покоится еще с десяток наркоманов, и сколько из них умерло естественной смертью - трудно сказать. Разумеется, их не всегда бывает так много, эти смерти накатываются как бы волнами, но мы считаем подобные явления недопустимыми, тем более, что это обычно молодые люди. А сколько наркоманов скитается по улицам?
        - Значит, ваша цель заключалась в том, чтобы доказать, что у вас гораздо больше оснований карать преступников, чем у меня, что мы атакуем общего врага: центр сбыта наркотиков?
        - В любой стране только один король.
        - А в чем заключалась ваша вторая цель?
        - Напомнить нам о предупреждении, сделанном полковником де Граафом. Люди эти беспощадны. Если будете провоцировать их слишком настойчиво или приблизитесь, к мим слишком близко, то… короче говоря, в морге найдется еще несколько свободных столов.
        - А как насчет того, чтобы выпить?
        В этот момент в холле зазвонил телефон. Ван Гельдер извинился и вышел. Как только дверь за ним закрылась, из другой двери, ведущей в комнату, выпорхнула молодая девушка, высокая и стройная, лет двадцати с небольшим, одетая в пестрый, расшитый драконами халат, доходивший ей почти до щиколоток. Настоящая красавица, с волосами льняного цвета, овальным лицом и огромными фиолетовыми глазами, одновременно веселыми и задумчивыми. Я был настолько поражен, что не сразу вспомнил о так называемых хороших манерах и вскочил на ноги, что удалось сделать не без труда, учитывая глубину кресла.
        - Хелло! - сказал я. - Разрешите представиться: Пол Шерман!
        Это прозвучало не очень внушительно, но других слов я не нашел.
        Словно смутившись, девушка прикусила кончик большого пальца, но потом улыбнулась, показав при этом красивые зубки.
        - А меня зовут Труди, и я плохо говорю по-английски.
        Действительно, ее английский оставлял желать лучшего, зато голос звучал восхитительно. Редко где услышишь такой тембр.
        Я протянул ей руку, но ответной реакции не последовало. Вместо этого она смущенно поднесла ладонь ко рту и хихикнула. Я не привык, чтобы взрослые девушки хихикали мне в ответ, и почувствовал огромное облегчение, услышав звук опущенной на рычаг трубки и голос Ван Гельдера, появившегося в дверях.
        - Обычное донесение из аэропорта. Пока ничего нового…
        Тут он увидел девушку, сразу замолчал, улыбнулся и, подойдя к ней, обнял ее за плечи.
        - Вижу, вы уже познакомились?
        - Я бы сказал, еще не совсем, - ответил я и тоже замолчал, так как Труди приподнялась на цыпочки и зашептала ему что-то на ухо, искоса поглядывая на меня. Ван Гельдер улыбнулся и кивнул. Труди быстро вышла из комнаты. Должно быть, на моем лице появилось озадаченное выражение, ибо Ван Гельдер вновь улыбнулся, и, как мне показалось, не слишком весело.
        - Она сейчас вернется, майор. Она немного стесняется, видя незнакомого человека, но только вначале.
        Как он и сказал, Труди вскоре вернулась, неся в руках большую куклу, настолько хорошо сделанную, что на первый взгляд ее можно было принять за живого ребенка. Она достигала почти трех футов, на льняных волосах того же оттенка, что и у Труди, красовался чепчик, а одета она была в пышное длинное платье из полосатого шелка.
        Труди держала куклу, словно настоящего ребенка, Ван Гельдер снова обнял ее за плечи.
        - Моя дочь, Труди… А это, Труди, мой друг, майор Шерман из Англии.
        На этот раз девушка не колеблясь подошла ко мне, протянула руку и, слегка улыбнувшись, присела, сделав нечто вроде реверанса.
        - Добрый день, майор Шерман.
        Не желая уступить ей в учтивости, я тоже улыбнулся и слегка наклонился.
        - Мисс Ван Гельдер… Весьма польщен.
        - Весьма польщены… - Она обернулась и вопросительно посмотрела на Ван Гельдера.
        - Английский у Труди - не самое сильное место, - заметил Ван Гельдер, как бы извиняясь. - Садитесь же, майор. - Он достал из буфета бутылку, налил себе и мне и, протянув бокал, со вздохом откинулся в кресле. Потом взглянул на дочь, которая пристально смотрела на меня таким взглядом, от которого мне все больше и больше становилось не по себе.
        - А ты разве не присядешь, дорогая?
        Она повернулась к Ван Гельдеру, одарив его сияющей улыбкой, и, кивнув, передала ему куклу. Тот принял ее с такой готовностью, что стало ясно - он к этому привык.
        - Да, папа, присяду, - сказала она и без всякого предупреждения, с милой непосредственностью, словно для нее это было самой естественной вещью на свете, уселась ко мне на колени, обвив мою шею руками и взглянув на меня с очаровательной улыбкой. Я тоже ответил ей улыбкой, хотя улыбка далась мне ценой больших усилий.
        А Труди начала внимательно разглядывать меня и, наконец, сказала:
        - А вы мне нравитесь!
        - И вы мне тоже, Труди… - Я сжал ее плечо, чтобы показать, как сильно она мне нравится, а она с улыбкой опустила голову на мое плечо и закрыла глаза. С минуту я смотрел на золотистую макушку, а потом перевел вопросительный взгляд на Ван Гельдера. Тот лишь печально улыбнулся.
        - Не в обиду вам будет сказано, майор Шерман, Труди любит всех.
        - Для девушек определенного возраста это вполне естественно.
        - Вы очень чуткий человек, майор!
        Я не считал, что мое замечание свидетельствует о какой-то особенной чуткости, поэтому ничего не ответил, а просто улыбнулся и вновь повернулся к девушке. Очень мягко я сказал:
        - Труди?
        Девушка не ответила. Она лишь шевельнулась и улыбнулась так удовлетворенно, что по непонятной причине я почувствовал себя чем-то вроде обманщика. А Труди зажмурила глаза и еще плотнее прижалась ко мне.
        Я сделал повторную попытку.
        - Труди, я уверен, что у вас красивые глаза! Можно мне их увидеть?
        Она немного подумала, снова улыбнулась, отстраняясь от меня, и, положив руки мне на плечи, широко раскрыла глаза. Точно так сделал бы ребенок, услышав подобную просьбу.
        Огромные фиолетовые глаза ее были прекрасны, никто не усомнился бы в этом, но в них присутствовало еще что-то - они казались стеклянными и пустыми и как будто не отражали света. Они немного блестели, но каким-то поверхностным блеском. Так блестят глаза на фотографиях - наружный блеск не отражает прозрачность глубины.
        Очень мягко снял ее руку с правого плеча и завернул рукав до локтя. Если остальные части тела человека должны соответствовать лицу, то и рука должна быть прекрасной. Но увидел я иное - рука была изуродована следами от бесчисленных уколов.
        Губы Труди дрогнули, и она со страхом посмотрела на меня, словно ожидая упрека. Потом, рывком опустив рукав, обняла меня обеими руками и, уткнувшись лицом мне в шею, заплакала. Она плакала навзрыд.
        Я погладил ее по голове со всей нежностью, на которую способен человек, утешая того, кто возымел намерение задушить вас, и взглянул на Ван Гельдера.
        - Теперь мне известны ваши причины, - сказал я. - Именно поэтому вы хотели, чтобы я сюда приехал?
        - Простите меня, если считаете, что я неправ.
        - Но ваша цель именно в этом и состояла?
        - Да. И только Богу известно, как мне не хотелось этого делать. Но вы поймете меня, ведь если быть честным по отношению к коллегам, я должен поставить их в известность.
        - Значит, де Грааф в курсе?
        - Это знает любой старший офицер полиции Амстердама, - спокойно ответил Ван Гельдер. - Труди!
        Но она лишь сильнее сжала меня в своих объятиях. Я почувствовал, что начинаю задыхаться.
        - Труди! - На этот раз голос звучал более резко и повелительно. - Тебе необходимо выспаться! Ты же помнишь, что сказал доктор? В постель, живо!
        - Нет, нет! - прорыдала она в ответ. - Не надо в постель!
        Ван Гельдер вздохнул и громко позвал:
        - Герта!
        В то же мгновение, как будто она ждала за дверью ключевой реплики (что скорее всего так и было), в комнате появилась особа весьма необычного вида. Если говорить о значении оздоровительных диет, то тут не оставалось никаких сомнений в их важности. Это была огромная и чрезвычайно толстая женщина, одетая точно так же, как кукла Труди. Применительно к ее переваливающейся походке выражение «она шла» явно не могло быть употреблено. На массивную грудь спускались длинные светлые косы, перевязанные ярко-голубой лентой. Морщинистое лицо, будто сделанное из потрескавшегося коричневого пергамента, говорило о том, что ей давно перевалило за семьдесят. Контраст между яркими тонами одежды и светлыми косами, с одной стороны, и старой каргой, которой они принадлежали, с другой - был чудовищен и отвратителен настолько, что ощущался как нечто непристойное, но ни Ван Гельдер, ни Труди, казалось, не замечали этого.
        Старуха прошла по комнате - при такой полноте и неуклюжей походке двигалась она довольно быстро, - коротко кивнула мне в знак приветствия и, не говоря ни слова, взяла Труди за плечо ласковой, но твердой рукой.
        Та подняла голову. Слезы уже высохли. Она улыбнулась, послушно кивнула, сняла руки с моей шеи и встала. Подойдя к Ван Гельдеру, она взяла у него куклу, поцеловала его, потом, подойдя ко мне, поцеловала меня и выпорхнула из комнаты, сопровождаемая Гертой. Я облегченно вздохнул и едва удержался, чтобы не вытереть платком лоб.
        - Могли бы и предупредить меня, - пожаловался я. - И насчет Труди, а также насчет Герты… Кстати, кто она, эта Герта? Няня?
        - Старый вассал, наверное, так это звучит по-английски!
        Ван Гельдер сделал большой глоток, словно это могло придать ему силы. Я последовал его примеру, поскольку больше нуждался в подкреплении: ведь он уже успел привыкнуть к подобным сценам.
        - Старая экономка моих родителей, - продолжал Ван Гельдер, - с острова Хайлер в Зейдер-Зее… Как вы, наверное, заметили, они там, мягко говоря, несколько старомодны в отношении одежды. Экономка живет у нас всего несколько месяцев, но вы видели, как она управляется с Труди.
        - А Труди?
        - По умственному развитию она еще восьмилетний ребенок. Последние 15 лет Труди оставалась восьмилетним ребенком. И ей всегда будет восемь. Вы, может быть, уже догадались, что она мне не дочь, но едва ли родную дочь я любил бы сильнее. Труди - дочь моего брата. До прошлого года мы работали вместе. Я - по борьбе с наркотиками, он - начальником охраны в одной нефтяной компании. Его жена умерла несколько лет назад. А потом брат вместе с моей женой погибли в автомобильной катастрофе. В прошлом году. Кто-то должен был позаботиться о Труди. Я ее удочерил. Мне не хотелось этого делать, а теперь я не представляю жизни без нее. Она никогда не повзрослеет, мистер Шерман.
        И ведь все это время его подчиненные, вероятно, считали, что Ван Гельдер - преуспевающий начальник, который только и думает, как бы засадить за решетку побольше преступников.
        Я никогда не отличался склонностью к сочувственным речам и соболезнованиям, поэтому ограничился вопросом:
        - Ее порок… когда он возник?
        - Бог его знает… Много лет назад. Задолго до того, как об этом узнал брат.
        - Некоторые инъекции сделаны совсем недавно.
        - Она проходит курс лечения. Вы считаете, слишком много инъекций?
        - По-моему, да.
        - Герта сторожит ее, как коршун. Каждое утро она водит Труди в парк. Девочка любит кормить птиц. Днем Труди спит. Но иногда к вечеру Герта устает, а меня по вечерам часто не бывает дома.
        - Вы думаете, за ней следят?
        - Боюсь, что да. Не знаю, правда, как им это удается.
        - И через нее они хотят оказать на вас давление?
        - Конечно! А что же еще? У Труди нет денег, чтобы платить за наркотики. Но эти идиоты не понимают, что я скорее соглашусь на ее медленную смерть, чем скомпрометирую себя. Поэтому они не отступятся.
        - Вы могли бы поместить Труди под круглосуточное наблюдение.
        - Это можно сделать только официальным путем. А официальная просьба такого рода автоматически попадает в органы здравоохранения. И что тогда?
        - Клиника, - согласился я. - Для умственно отсталых. И ей оттуда не выйти.
        - Да, никогда.
        Я не знал, что еще сказать, кроме «до свидания». Поэтому встал, попрощался и ушел.
        Глава 4
        Остаток дня я провел в своем номере, просматривая тщательно подобранные и снабженные перекрестными индексами протоколы и дела, предоставленные ведомством полковника де Граафа. Они включали в себя все известные случаи, произошедшие в Амстердаме за последние годы, и материалы судебных процессов, связанных с употреблением наркотиков. Читать их было довольно интересно, конечно, в том случае, если вас интересовали смерти, деградация, самоубийства, разрушенные семьи, загубленные карьеры, но лично для себя я ничего не извлек из этих папок. Я битый час потратил, пытаясь перекроить и систематизировать перекрестные индексы, но ничего не получалось - я не улавливал даже намека на какую-нибудь закономерность. И я сдался. Уж если проницательным умам де Граафа и Ван Гельдера, затратившим, вероятно, уйму времени, не удалось установить никаких закономерностей, - мог ли я рассчитывать на успех?
        К вечеру я спустился в холл и отдал ключ портье. Улыбка помощника управляющего, сидевшего за стойкой, стала чуточку менее зубастой, улыбался он почтительно и даже несколько извиняясь: очередной трюк. Видимо, ему посоветовали применить по отношению ко мне какую-то тактику.
        - Добрый вечер, добрый вечер, мистер Шерман! - Льстивая любезность понравилась мне даже меньше, чем его обычная манера. - Боюсь, вчера я был несколько резок, но, видите ли…
        - Пустяки, мой дорогой, пустяки! - Я же не мог позволить, чтобы какой-то администратор превзошел меня в любезности. - В данной ситуации это вполне понятно. Вы, должно быть, испытали сильное потрясение. - Я взглянул на дождь за окном. - Между прочим, путеводители об этом умалчивают.
        Он широко улыбнулся, словно ни разу не слыхивал этой идиотской шутки, и лукаво добавил:
        - Погода едва ли годится для прогулки, мистер Шерман.
        - Я и не собираюсь прогуливаться. Сегодня вечером я в Заандаме.
        - В Заандаме? - Он поморщился. - Весьма вам сочувствую. - Очевидно, помощник управляющего знал о Заандаме больше меня, и неудивительно - ведь я только что нашел это название на туристской карте.
        Дождь - не дождь, а шарманка все еще продолжала завывать и взвизгивать. Теперь она вышвыривала в эфир Пуччини, и ему тоже здорово доставалось. Я подошел и некоторое время постоял, не столько слушая музыку, о музыке не могло быть и речи, сколько незаметно разглядывая кучку изможденных и плохо одетых подростков - явление весьма редкое для Амстердама, где не очень-то заботятся об умерщвлении плоти. Опершись руками на шарманку, они, казалось, забыли от восторга обо всем на свете. Мои мысли прервал хриплый голос, раздавшийся за спиной:
        - Минхеер любит музыку?
        Я обернулся… Старик улыбался мне вопросительной улыбкой.
        - Ничего не поделаешь, грешен.
        - Вот и я тоже.
        Я пристально посмотрел на него, ибо по природе вещей жить ему оставалось недолго, и времени для покаяния не было. Я улыбнулся ему доброй улыбкой - как может улыбаться только настоящий любитель музыки своему коллеге.
        - Обязательно вспомню о вас сегодня. Я иду в оперу.
        - Минхеер очень добр…
        Я бросил две монетки в жестяную банку, которая таинственным образом внезапно очутилась перед самым моим носом.
        - Минхеер слишком добр.
        Учитывая мои подозрения относительно шарманщика, я подумал то же самое, но благосклонно улыбнулся и, вернувшись на тротуар, кивнул швейцару. С какой-то ловкостью, доступной только для швейцара, он из ничего материализовал такси. Я велел ехать в аэропорт Скипхол и сел в машину.
        Такси тронулось с места. Но у первого же светофора я выяснил, что тронулись не только мы - за нами, скрываясь за двумя машинами, ехал желто-полосатый «мерседес» - такси, которое я сразу узнал: я уже несколько раз видел его на стоянке у отеля. Правда, могло быть и совпадение. Загорелся зеленый свет, и мы направились по Вейзельстраат. Такси последовало за нами.
        Я коснулся плеча шофера.
        - Остановитесь здесь, пожалуйста! Мне нужно купить сигареты.
        С этими словами я вышел. «Мерседес», ехавший следом, тоже остановился. Никто в него не сел, никто из него не вышел.
        Я вошел в холл гостиницы, купил совершенно не нужные мне сигареты и снова оказался на улице. «Мерседес» продолжал стоять. Мы поехали дальше, и через несколько минут я попросил:
        - Сверните направо, вдоль канала Принсенграхт!
        - Но ведь это в другую сторону от аэропорта! - возразил он.
        - Как раз в ту сторону, куда мне надо! Сверните направо!
        Он послушался. Тот же маневр проделал и «мерседес».
        - Остановите машину!
        Он повиновался. «Мерседес» тоже остановился. Совпадения бывают самые странные, но это не лезло ни в какие порота. Я вышел из машины, подошел к «мерседесу» и распахнул дверцу. Таксист оказался маленьким толстеньким человечком в лоснящемся синем костюме. Вид он имел отнюдь не респектабельный.
        - Добрый вечер! Вы свободны?
        - Нет. - Он окинул меня взглядом с головы до ног, пытаясь сначала разыграть легкое пренебрежение, потом наглое безразличие, но ни на то, ни на другое у него не хватало мастерства.
        - Зачем же вы остановились?
        - А разве существует закон, запрещающий остановиться и закурить?
        - Отнюдь нет. Только вы же не курите… Знаете полицейское управление на Марниксстраат?
        По тому, как вытянулось его лицо, было ясно, что он прекрасно знаком с этим учреждением. Я продолжал:
        - Предлагаю нам отправиться туда, спросить либо полковники де Граафа, либо инспектора Ван Гельдера и заявить о вашем желании подать жалобу на Пола Шермана, остановившегося в номере 616 отеля «Эксельсиор».
        - Жалобу? - переспросил он, настораживаясь. - Какую жалобу?
        - Скажите им, что я отобрал у вас ключи от машины и забросил их в канал.
        С этими словами я, мгновенно вынув ключи, бросил их в канал, и всплеск воды доставил мне удовольствие.
        - Теперь не будешь висеть у меня на «хвосте», - сказал я и захлопнул дверцу, ставя энергичную точку в нашей краткой беседе. Но «мерседес» отличная машина, и дверца не отвалилась.
        Снова сев в такси, я попросил шофера вернуться на главную магистраль и там остановить машину.
        - Решил пройтись пешком, - объяснил я, расплачиваясь с ним.
        - Как? До самого Скипхола?
        Я ответил снисходительной улыбкой - так мог улыбаться бегун на длинные дистанции, если б кто-то засомневался бы в его способностях, выждал, пока автомобиль исчез из вида, вскочил на шестнадцатый трамвай и вышел на площади Дам. Под навесом трамвайной остановки меня ожидала Белинда - в темном пальто и с темным шарфом на голове. Она, видимо, успела продрогнуть от холода и сырости.
        - Вы опоздали, - сказала осуждающе Белинда.
        - Никогда не критикуйте своего шефа, даже намеком. У начальства вечно масса забот.
        Мы пересекли площадь в том же направлении, в котором двигались вчера вечером человек в сером и я - мимо гостиницы, по улицам, представляющим средоточие культуры Амстердама. Но Белинде, видимо, было не до памятников. Живая и общительная, она замкнулась и словно ушла в себя. И в молчании чувствовалась какая-то отчужденность. Что-то ее беспокоило, но насколько я начинал понимать характер Белинды, рано или поздно (а скорее рано, чем поздно) она должна была поделиться со мной своими тревогами. И я не ошибся. Внезапно она сказала:
        - А ведь фактически мы словно не существуем для вас!
        - Кто не существует?
        - Я, Мэгги, да и все, кто работает с вами… Мы просто так - пешки…
        - Вы же знаете, как бывает в жизни, - ответил я примирительно. - Если вы прочли хоть один морской роман, то должны знать - капитан никогда не делится своими соображениями с командой.
        - Все верно! Я и говорю, мы для вас пешки. Или вернее, марионетки, которыми манипулирует кукловод, добиваясь желаемого эффекта. Вместо нас с таким же успехом могли бы выступать и другие.
        Я сказал кротким и терпеливым тоном:
        - Мы здесь для того, чтобы выполнять весьма противную и неприятную работу. И мы просто обязаны выполнить ее удачно. Это, в конечном счете, единственное, что имеет значение. Личности тут ни при чем. Вы забываете, что я - ваш шеф, Белинда! Право, мне кажется, что нам не следует разговаривать со мной таким тоном.
        - Я буду говорить с вами так, как мне нравится!..
        Мэгги - девушке эмоциональной и с характером, никогда бы и в голову не пришло вести себя подобным образом, отметил я.
        Белинда, поразмыслив над своей последней фразой, сказала уже более спокойно:
        - Простите! Я не должна была так говорить. Но разве обязательно держаться с нами столь отчужденно, сдержанно, избегая встреч? Мы ведь тоже люди и… А вы завтра пройдете мимо меня на улице и не узнаете. Вы же нас просто не замечаете…
        - Ошибаетесь - я все прекрасно замечаю. Вас, например… - Я намеренно не смотрел в ее сторону, зная, что она внимательно меня изучает. - Вы недавно работаете по наркотикам. В 12-м бюро в Париже. Опыт работы невелик. На вас темно-синее пальто, темно-синий шарф с рисунком из маленьких белых эдельвейсов, вязаные белые гольфы, удобные туфельки с пряжками. Рост пять футов четыре дюйма, фигурка такая, что - по выражению знаменитого американского писателя - епископ проделал бы дырочку в витраже, чтобы полюбоваться ею из окна. Очень красивое лицо, светлые шелковые волосы с платиновым отливом, черные брови, зеленые глаза. Восприимчива и - что самое приятное - начинает беспокоиться о своем шефе - особенно в отношении его антигуманности… Да, совершенно забыл. На среднем пальце левой руки потрескался лак, а обаятельная улыбка становится буквально сногсшибательной из-за чуть-чуть косо поставленного верхнего левого глазного зуба.
        - Вот это да!
        На мгновение она лишилась дара речи, что было, как я уже начинал понимать, совершенно ей не свойственно. Она взглянула на упомянутый ноготь - лак действительно слегка потрескался, - потом с улыбкой повернулась ко мне. Улыбка вполне соответствовала моему описанию.
        - Может быть, вы действительно…
        - Что?
        - Интересуетесь нами…
        - Конечно, интересуюсь.
        Кажется, она начинала путать меня с сэром Галадом, а это могло плохо кончиться. Поэтому я добавил:
        - Все мои сотрудники - молодые и красивые и для меня словно родные дочери.
        После небольшой паузы она чуть слышно пробормотала какую-то фразу, мне показалось, нечто вроде:
        - Понятно, папочка!
        - Что вы сказали? - с подозрением переспросил я.
        - Ничего… Ровным счетом ничего.
        Мы свернули на улицу, где размещалась фирма «МОРГЕНСТЕРН и МОГГЕНТАЛЕР». Впечатление, произведенное на меня этим местом накануне, сейчас усилилось. Здание выглядело мрачнее, чем вчера, а в канавах скопилось больше грязи и мусора. От дома веяло холодом, в нем таилась угроза. Казалось, на булыжной мостовой и тротуаре даже трещин стало больше. Выступавшие с обеих сторон фронтоны сближались все теснее - еще сутки, и они наглухо сомкнутся.
        Вдруг Белинда остановилась и схватила меня за правую руку. Я взглянул на нее. А она уставилась вверх широко раскрытыми глазами. Я проследовал за ее взглядом туда, где фронтоны складских строений, сужаясь, исчезали во тьме и выступавшие из-за них блочные балки для подъема грузов отчетливо вырисовывались на фоне темного неба. Я понял, что Белинда чутьем угадала притаившуюся опасность. Я чувствовал то же самое.
        - Должно быть, это здесь, - прошептала она. - Я чувствую, это наверняка здесь!
        - Да, это здесь, - бесстрастно кивнул я. - Ну и что?
        Белинда отдернула руку, будто я сказал что-то обидное, но я снова завладел ее рукой, просунул под свою и крепко стиснул ладонь. Теперь она уже не пыталась высвободиться.
        - Здесь… здесь так жутко… И что это за ужасные штуки торчат над фронтонами?
        - Балки для подъема грузов. В старину дома облагались налогами по ширине, поэтому расчетливые голландцы строили их необычайно узкими. К несчастью, лестницы от этого еще более сужались. Вот они и решили поднимать громоздкие грузы на блоках - рояли вверх, гробы вниз, примерно так.
        - Замолчите! - Белинда втянула голову в плечи и невольно вздрогнула. - Какое ужасное место! Эти балки… Они похожи на виселицы. Сюда приходят, чтобы умереть…
        - Вздор, моя милая, - с горячностью возразил я, чувствуя, тем не менее, как острые ледяные пальцы выстукивают костяшками на моих позвонках похоронный марш Шопена. Вдруг неудержимо захотелось услышать милую старинную музыку шарманки, торчащей перед отелем «Эксельсиор», и мне, кажется, было так же приятно ощущать руку Белинды, как и ей мою. - Не стоит так поддаваться своим галльским фантазиям!
        - Это не фантазия! - мрачно ответила она и опять вздрогнула. - Неужели надо было обязательно сюда приходить?
        Теперь она уже вся дрожала - неудержимо и беспрерывно, и, хотя на улице было довольно холодно, причиной дрожи являлся отнюдь не холод.
        - Помните дорогу, которой мы сюда пришли? - спросил я.
        Она удивленно взглянула на меня и кивнула, а я продолжал:
        - Отправляйтесь обратно в гостиницу и ждите. Я вернусь попозже.
        - Обратно в гостиницу?
        Мои слова ее озадачили.
        - Со мной ничего не случится… А теперь - марш!
        Она вырвала руку и, прежде чем я успел сообразить, схватилась за лацканы моего пальто и устремила на меня взгляд, от которого я тут же должен был обратиться в прах. Если она и продолжала дрожать, то теперь от гнева. Никогда не думал, что такая красивая девушка может выглядеть настолько свирепо. Я даже не сумел найти подходящего эпитета.
        Я взглянул на руки, вцепившиеся в мои лацканы. Даже костяшки пальцев побелели. Правда, она не трясла меня.
        - Никогда больше не говорите мне подобного!
        Она клокотала от ярости - тут не могло быть ошибки.
        Произошла короткая, но решительная схватка между укоренившимся во мне за долгие годы чувством дисциплины и желанием заключить Белинду в свои объятия. Дисциплина победила, но, откровенно говоря, с немалым трудом. Я сказал смиренным тоном:
        - Хорошо, я больше никогда не буду говорить вам подобных вещей!
        - Вот и отлично! - Она оставила в покое уже весьма помятые лацканы и схватила меня за руку. - Ну как, идем дальше?
        Гордость никак не позволит мне признаться, что она потащила меня за собой, но для стороннего наблюдателя все это выглядело именно так. Еще пятьдесят шагов, и я остановился.
        - Пришли.
        Белинда прочла название фирмы.
        Я поднялся по ступенькам и занялся замком.
        - Следите за улицей!
        - А что потом?
        - Потом за мной!
        Даже сосунок мог бы справиться с этим замком. Мы вошли, и я закрыл за собой дверь. Фонарик у меня был небольшой, но мощный. С его помощью я выяснил, что на первом этаже нет ничего представляющего хоть малейший интерес: почти до потолка громоздились пустые деревянные ящики, бумага, картон, охапки соломы, веревки и тому подобное. По всей вероятности, здесь располагался упаковочный пункт - не более.
        Мы поднялись по узкой почти винтовой лестнице на следующий этаж. На полпути я обернулся и увидел, что Белинда тоже опасливо оглядывается назад, а ее фонарик стремительно посылает лучи во все стороны.
        Второй этаж оказался буквально забитым огромным количеством голландских кувшинов, ветряных мельниц, трубок и других предметов, относящихся исключительно к торговле сувенирами. Их насчитывалось десятки тысяч - на полках вдоль стен и на параллельно расположенных стеллажах, тянувшихся через все помещение. Хоть я и не мог обследовать всю эту массу, выглядели они достаточно невинно. Совершенно противоположное чувство вызывала во мне комната, находившаяся в одном из углов склада, точнее говоря, не сама комната, а дверь, ведущая в нее. Очевидно, этим вечером сюда не удастся проникнуть. Я позвал Белинду и осветил дверь своим фонариком. Она уставилась на дверь, потом на меня, и вид у нее был озадаченный.
        - Замок с реле времени, - сказала она. - Кому бы пришло в голову запирать простую конторскую комнату на такой замок?
        - Это вовсе не простая конторская комната, - заметил я. - Посмотрите: дверь стальная. Могу побиться об заклад, что эти простые деревянные стены тоже проложены стальным листом, а вон то простое деревянное окно, выходящее на улицу, армировано мелкой металлической сеткой, вделанной в бетон. Для кладовой алмазов такие меры предосторожности оправданы. Но здесь? Ведь тут не должно быть ничего, что следовало бы прятать!
        - Похоже, мы попали туда, куда надо.
        - Неужели вы сомневались в моих способностях?
        - Нет, сэр! - Это звучало вполне смиренно. - Но куда мы вообще попали?
        - Разве вы еще не поняли? Мы у оптовиков, торгующих сувенирами. Фабрики или мастерские сдают сюда на хранение свою продукцию, а склад снабжает ею лавки в зависимости от спроса. Все очень просто, не правда ли? Вполне безобидно.
        - Но не очень гигиенично.
        - Что вы имеете в виду?
        - Здесь отвратительно пахнет.
        - Да, не все любят запах гашиша.
        - Гашиша!
        - Эх вы! Живете в гнездышке, словно птичка! Пойдемте дальше!
        Я поднялся на третий этаж, подождал, пока Белинда присоединится ко мне, и спросил:
        - Ну как, все еще охраняете спину своего шефа?
        - Охраняю, - машинально ответила она. Теперь Белинда совсем не походила на ту, которая еще минуту назад изрыгала пламя гнева, и я не осуждал ее - в этом старинном здании действительно было что-то неизъяснимо мрачное и зловещее. Тошнотворный запах гашиша ощущался все сильнее и сильнее, но на третьем этаже не было видно ничего, что могло бы иметь с ним даже отдаленную связь. С трех сторон все пространство занимали часы с маятником, которые, к счастью, стояли. Они отличались разнообразием как по форме и стилю, так по размерам и качеству. От небольших дешевых и грубо разрисованных моделей, изготовленных большей частью из болотной сосны и предназначенных для непритязательных туристов, до огромных, прекрасно выполненных и изящно сконструированных металлических часов, видимо, старинных и очень дорогих, или современных образцов, но отнюдь не дешевле старинных.
        Четвертая часть помещения преподнесла нам по меньшей мере сюрприз: она была заполнена библиями, красовавшимися целыми рядами. Я мельком подумал: кому пришла в голову подобная блажь - держать библии на складе сувениров, но подумал именно мельком - слишком многое здесь было непонятным.
        Я взял наудачу одну из книг и внимательно просмотрел ее. В нижней части переплета красовалось золотое тиснение: «Гавриилова Библия». Я раскрыл книгу и увидел на форзаце типографскую надпись: «С наилучшими пожеланиями от Первой протестантской церкви Общества американских гугенотов».
        - В нашем номере тоже есть подобный экземпляр, - сказала Белинда.
        - Не удивлюсь, если в большинстве отелей окажутся такие библии. Но главный вопрос заключается в том, почему они здесь? Почему не на складе книгоиздательств, где им надлежит быть. Странно, не правда ли?
        Она поежилась, словно от холода.
        - Здесь все кажется странным…
        Я похлопал Белинду по спине.
        - По-моему, вы простудились, вот что. Я же предупреждал вас насчет мини-юбок. Ну, пошли выше!
        Четвертый этаж был отведен под самую удивительную в мире коллекцию кукол. Их насчитывалось, вероятно, несколько тысяч. Самых разных размеров - от крошечных миниатюр до моделей, превосходивших даже куклу Труди. Прекрасно изготовленные, они были одеты в яркие национальные костюмы разных областей Голландии. Те, что покрупнее, свободно стояли или поддерживались подпорками, те, что поменьше, свисали на шнурках с перекладин или реек, укрепленных под потолком.
        В конце концов, луч моего фонарика остановился на группе кукол, облаченных в один и тот же своеобразный наряд.
        Белинда забыла о своей основной задаче - охране тылов, и снова схватила меня за руку.
        - Все это настолько… так жутко! Они словно живые и следят за нами… - Она внимательно посмотрела на кукол, на которых задержался луч фонарика, и прошептала:
        - Они какие-то особенные?
        - Говорите обычным голосом. Они могут смотреть на нас, но уверяю, не слышат. А эти куклы… В них, собственно, нет ничего особенного. Просто они с острова Хайлер в Зейдер-Зее. Экономка Ван Гельдера, очаровательная старая карга, потерявшая свою метлу, одета точно так же.
        - Точно так же?
        - Трудно себе представить, - согласился я, - но это правда. А у Труди есть кукла в таком же костюме.
        - У той больной девушки?
        - Да, у той больной девушки.
        - И в этом доме есть что-то ужасно болезненное. - Белинда опустила мою руку и снова заняла свой пост. А несколько секунд спустя я услышал странный звук, как будто у нее перехватило дыхание. Я обернулся. Белинда стояла спиной ко мне, не далее, чем в четырех футах, и в тот момент, когда я обернулся, она начала медленно и молча отступать назад. Глаза ее были прикованы к чему-то, что нащупал ее фонарик, а свободную руку она, не глядя, протягивала ко мне. Я взял ее за руку, и она подошла вплотную, не поворачивая головы.
        Потом заговорила взволнованным шепотом:
        - Там кто-то есть… Кто-то следит за нами!
        Я взглянул в направлении луча фонарика, но ничего не увидел. Правда, у нее фонарик был намного слабее, чем у меня. Я сжал ее руку, чтобы привлечь внимание и, когда девушка, наконец, обернулась, вопросительно посмотрел на нее.
        - Там кто-то есть! - все тем же взволнованным голосом прошептала Белинда, и ее зеленые глаза совершенно округлились. - Я видела их…
        - Их?
        - Да… Глаза… Я их видела…
        Я ни секунды не сомневался в словах Белинды. Возможно, она и обладала богатым воображением, но пройдя отличную подготовку, не давала ему воли, когда вела наблюдение.
        Я поднял свой фонарик - может быть, не так аккуратно, ибо свет ослепил ее. А когда девушка инстинктивно зажмурила глаза, перевел луч фонарика в то место, куда она указывала. Никаких глаз я не увидел, но зато заметил, что две висевшие рядом куклы слегка покачиваются. Движение их было почти неуловимо - почти, но не совсем. А между тем сквозняки исключались - воздух на этаже застыл в полной неподвижности.
        Я снова сжал ее руку и улыбнулся.
        - Ну и ну, Белинда… Вам просто померещилось.
        - Не «нукайте» на меня! - Была ли дрожь в ее голосе следствием страха или гнева, я решить не мог. - Я их ВИДЕЛА! Страшные такие и пристальные глаза. Клянусь, я их видела! Клянусь!
        - Да, да, конечно!
        Она повернула ко мне расстроенное лицо. Ей казалось, что я просто пытаюсь ее отвлечь и успокоить - так оно и было на самом деле.
        - Я вам верю, Белинда! Конечно, верю… - повторил я тем же тоном.
        - Тогда почему вы ничего не предпринимаете?
        - Как раз и собираюсь предпринять. Собираюсь покинуть это проклятое место.
        Не спеша, как будто ничего не случилось, я с помощью фонарика в последний раз осмотрел помещение, повернулся и покровительственно взял Белинду за руку.
        - Здесь для меня нет ничего интересного - да и пребывание наше слишком затянулось. По-моему, нам не помешает глоток живительной влаги, чтобы стимулировать то, что осталось от наших нервов.
        Она уставилась на меня. На ее лице мгновенно сменялись выражения гнева, отчаяния, недоверчивости и, как я и подозревал, немалого облегчения. Однако гнев одержал верх. Большинство людей испытывают это чувство, когда им кажется, что им не верят, но в то же время делают вид, будто верят - лишь бы успокоить.
        - Но я говорю вам…
        - Ну вот, опять! - Я приложил палец к ее губам. - Лучше ничего не говорите. И помните: шефу всегда виднее!
        Для апоплексического удара Белинда еще не подходила по возрасту, но от бурных эмоций лишилась дара речи. Она яростно взглянула на меня, потом, видимо, решила, что со мной не стоит тратить слов попусту - слишком большая честь, и начала спускаться вниз. Причем даже ее напряженная спина выражала возмущение. Я двинулся следом, но и с моей спиной было не все в порядке. Она испытывала какое-то странное и неприятное ощущение, которое не покидало меня до тех пор, пока мы не вышли и за нами не закрылась дверь.
        Мы быстро пошли по улице, но Белинда держалась на расстоянии трех футов, словно подчеркивая всем своим видом, что сегодня мы друг другу совершенно чужие люди. А может быть, не только сегодня, но и навсегда. Я прочистил горло и процитировал:
        - Кто, сражаясь, убегает - завтра снова в бой вступает!
        Но она вся кипела от гнева и не уловила смысла этого изречения.
        - Пожалуйста, не заговаривайте со мной, - отрезала она таким тоном, что я умолк и не произнес больше ни слова, пока мы не дошли до первого кабачка в районе порта, нездорового притона с ласкающим слух названием «Кошка о девяти хвостах». Когда-то здесь, вероятно, останавливались моряки британского флота.
        Я взял Белинду под руку, и мы вошли. Она не проявляла особой любезности, но и не сопротивлялась.
        Прокуренная, душная пивнушка - вот, пожалуй, самая исчерпывающая ее характеристика. Несколько моряков, возмущенных вторжением пары туристов в заведение, которое считали своей личной собственностью, встретили нас косыми взглядами, но в эту минуту моей злости хватило бы на сотни взглядов, и они демонстративно отвернулись.
        Я усадил Белинду за маленький столик, настоящий, старинный деревянный столик, поверхности которого давно не касались ни мыло, ни вода.
        - Мне шотландского, - сказал я. - А вам?
        - Тоже! - сухо ответила она.
        - Но вы же не пьете виски?
        - Сегодня буду!
        Белинда оказалась права наполовину. Храбро опрокинув стакан, она отхлебнула лишь глоток и так сильно закашлялась, словно захлебываясь и задыхаясь, что я ободряюще похлопал ее по спине.
        - Уберите руку! - прохрипела Белинда. Я убрал.
        - Думаю, что не смогу больше работать с вами, майор Шерман, - сказала она, когда, наконец, вновь обрела способность говорить и дышать.
        - Весьма жаль слышать.
        - Я не могу работать с людьми, которые мне не доверяют. Вы обращаетесь с нами, как с куклами! Как с малыми детьми!
        - Вовсе не считаю вас ребенком, - сказал я примирительным тоном, и что была правда.
        - Я вам верю, Белинда, - передразнила она меня с горечью. - Конечно и вам верю, Белинда! А на самом деле вы совсем не верите Белинде!
        - НО Я И В САМОМ ДЕЛЕ верю Белинде, - сказал я. - И, и конце концов, мне далеко не безразлично, что с ней случится. Вот почему я и увел Белинду из этого дома.
        Она удивленно уставилась на меня.
        - Вы верите?.. Тогда почему же вы…
        - Там действительно кто-то был, за рядами кукол. Я видел, как две куклы слегка покачивались. Там кто-то прятался, наблюдая за нами и выясняя, не найдем ли мы чего-нибудь. У него, явно, не было намерения убивать нас, иначе он выстрелил бы нам в спину, когда мы спускались по лестнице. А прореагируй я так, как вы хотели, мне пришлось бы идти искать его, и он пристрелил бы меня из своего укрытия. Я даже не успел бы его заметить. А потом и вас, чтобы избавиться от свидетеля. А вы, я считаю, еще слишком молоды для того, чтобы умереть.
        Правда, я мог поиграть с ним в прятки, и тогда наши шансы уравнялись бы. Но поступить так я мог бы только в одиночку. А со мной были вы, совершенно неопытная в этих мерзких делах, да, к тому же, безоружная. Ведь вы просто оказались его заложницей. Поэтому, Белинда, я и увел вас оттуда. Ну как, неплохую речь я закатил?
        - Насчет речи ничего сказать не могу… - Какая скорая реакция - глаза ее уже наполнялись слезами. - Знаю только, что еще никто и никогда не говорил обо мне столько хорошего.
        - Чепуха! - Я осушил свой стакан, допил ее порцию и доставил девушку в отель. Мы подбежали к входной двери, укрываясь от дождя, перешедшего в ливень, и она сказала:
        - Простите меня… Я выглядела такой дурой. И мне даже жаль вас…
        - Жаль?
        - Я поняла, что работать с марионетками было бы намного проще. Если марионетка погибнет, даже в глубине души не появится желания поплакать…
        Я промолчал, чувствуя, что теряю власть над этой девушкой, что старые отношения «учитель - ученик» уже невозможно сохранить.
        - И еще одно, - добавила она с почти счастливым видом.
        Я со страхом и ожиданием смотрел на нее.
        - Я никогда больше не буду вас бояться.
        - А вы что… боялись меня?
        - Еще как! Честное слово! Но случилось почти так, как сказал один человек…
        - Какой человек?
        - Шейлок, кажется. «Порежьте меня, и пойдет кровь…»
        - Замолчите, пожалуйста!
        Белинда замолчала. Она только улыбнулась. Той самой сногсшибательной улыбкой, не спеша поцеловала меня и, улыбнувшись еще раз, исчезла за дверью.
        Я глядел на застекленные створки дверей, пока они не перестали колебаться.
        Еще один-два таких случая, подумал я, и дисциплина полетит ко всем чертям.
        Глава 5
        Я прошел двести или триста ярдов, пока отель, в котором остановились мои девочки, не остался позади, потом поймал такси и вернулся к себе. На минуту я остановился под навесом, посмотрел через улицу на старую шарманку. Старик-шарманщик, казалось, был не только неутомим, но и водонепроницаем. Дождь не служил ему помехой, и, видимо, только землетрясение могло бы сорвать его вечерний концерт. Подобно истинному артисту, он, возможно, чувствовал свой долг перед публикой, ибо, как ни странно - публика оказалась на месте: с полдюжины юнцов, ветхая одежда которых явно свидетельствовала о том, что они промокли до нитки, группа одержимых, забывших все на свете и внимавших с каким-то мистическим экстазом предсмертным мукам Штрауса - именно он был очередной жертвой старого шарманщика. Я вошел в отель.
        Помощник управляющего заметил меня, как только я повесил плащ. Кажется, он искренне удивился.
        - Так быстро? Из Заандама?
        - Таксист попался великолепный, - объяснил я и прошел и бар. Там я заказал «Юную Дженевру», порцию пльзеньского и, медленно потягивая и то и другое, раздумывал о связи между быстрыми парнями со скорострельными пистолетами, посредниками-наркоманами, больными девушками, глазами, которые прячутся среди кукол, машинами, преследующими меня, куда бы я ни направлялся, полицейскими - жертвами шантажа, алчными администраторами, портье и шарманкой с жестяным завыванием вместо музыки. Все это никак не складывалось в моем мозгу в единое целое, и постепенно росла уверенность в том, что мои действия недостаточно провокационны. В конечном итоге я уже пришел к неприятному для себя заключению, что следует этим же вечером еще раз побывать на складе - разумеется, не поставив Белинду в известность, - как вдруг случайно взглянул в зеркало, висевшее напротив. Тут не было случайного совпадения или подсказки шестого чувства - просто мой нос уже некоторое время ощущал аромат, ассоциировавшийся с запахом сандалового дерева, а поскольку я к нему весьма неравнодушен, мне тотчас же захотелось выяснить источник - всего лишь
стародавняя привычка всюду совать свой нос. За столиком, прямо за моей спиной, сидела девушка. Перед ней стоял стакан, в руке она держала газету. Как только я взглянул в зеркало, девушка резко опустила глаза и уткнулась в газету. Нет, нет, мне не почудилось - давать волю воображению в подобных случаях вовсе не в моих привычках. Она действительно на меня смотрела. И выглядела совсем юной. Одета в зеленое пальто, на голове - копна светлых волос, будто их стриг сумасшедший садовник. Казалось, в Амстердаме полным-полно блондинок, к которым так или иначе привлекается мое внимание.
        Я заказал бармену вторую порцию и, оставив все на столике возле мойки, медленно направился в сторону холла. Я прошел мимо девушки, как человек, погруженный в свои мысли, даже не взглянув на нее, пересек холл и вышел на улицу.
        Со Штраусом было покончено, но старик не унывал и, демонстрируя свои разносторонние музыкальные вкусы, крутил сейчас «Прекрасные берега Лох Ломонда». Попробуй он сделать это на улице в Глазго, и от него, и от его шарманки через 15 минут остались бы смутные воспоминания. Одержимые юнцы, правда, уже исчезли. Это, наверное, означало, что они настроены либо слишком антишотландски, либо, напротив, прошотландски. Фактически же, как мне удалось выяснить позднее, их отсутствие свидетельствовало совсем о другом. И доказательство было здесь, перед моими глазами, но я не заметил его, и поэтому целому ряду людей предстояло погибнуть. Увидев меня, старик не скрыл удивления.
        - Минхеер говорил, что собирается…
        - В оперу. Я и был в опере. - Я печально покачал головой. - Примадонна взяла слишком высокое «ми», и ей стало плохо. - Я сердечно похлопал его по плечу. - Без паники, - я только схожу вон в ту телефонную будку.
        Войдя в будку телефона-автомата, я набрал номер отеля, где остановились девушки. Коммутатор ответил быстро, но потом мне пришлось долго ждать, пока нас соединят. Наконец я услышал голос Белинды. Она раздраженно спросила:
        - Алло? Кто говорит?
        - Шерман. Нужно, чтобы вы немедленно пришли ко мне в отель!
        - Сейчас?! - запричитала Белинда. - Но я как раз принимаю ванну!
        - К сожалению, я не могу одновременно быть в двух местах. А вы достаточно чисты для той грязной работы, которая вам предстоит… И Мэгги тоже.
        - Но Мэгги уже спит!
        - В таком случае разбудите ее. Ведь иначе вам придется нести ее на руках. - Молчание, видимо, означало, что Белинда оскорблена или обижена. А я продолжал: - Будьте здесь через 10 минут. Подождете на улице, ярдах в двадцати.
        - Но ведь дождь льет как из ведра! - жалобно сказала она.
        - Агенты наружного наблюдения не обращают внимания, мокро на улице или сухо. Вскоре из отеля выйдет девушка. Вашего роста, вашего возраста, с такой же фигурой и волосами, как у вас…
        - В Амстердаме наверняка десятки тысяч девушек, которые…
        - Да, но эта - красавица. Не такая, конечно, как вы, но красавица. На ней зеленое пальто, под цвет зонтика, аромат ее духов напоминает запах сандалового дерева, а на левом виске - довольно хорошо замаскированная ссадина, которой я наградил ее вчера днем.
        - Довольно хорошо замаскированная… А вы еще не рассказывали, что нападаете на девушек!
        - Не могу же я держать в памяти разные мелочи. Да и не в этом дело. За ней нужно проследить. Когда она куда-нибудь придет, одна из вас должна будет остаться, чтобы не упустить ее, а другая вернется сюда и доложит мне. Нет, не сюда, вам нельзя сюда приходить. Вы это знаете. Я буду ждать нас у «Старого Белла», на углу Рембрандтсплейн.
        - Что вы там будете делать?
        - Это кабачок. Как вы думаете, что я там буду делать?
        Когда я вернулся в бар, девушка в зеленом пальто все еще сидела за тем же самым столиком. Я попросил у дежурного бумагу и разложил листки на столике, где оставил свои напитки. Девушка сидела футах в шести от меня, под прямым углом, и могла видеть, чем я занимаюсь, оставаясь вне поля моего зрения.
        Я достал бумажник, вынул счет за вчерашний обед и, положив его на стол перед собой, начал делать какие-то заметки. Через некоторое время я со злостью бросил ручку, скомкал бумагу и бросил ее в ближайшую мусорную корзину. Взяв другой листок, я повторил маневр и проделал его несколько раз. В конце концов я опустил голову на руки и закрыл глаза. В таком положении я просидел минут пять, как человек, о чем-то глубоко задумавшийся. По крайней мере, так должно было казаться со стороны. Я никуда не спешил. Дело в том, что я просил Белинду прибыть через 10 минут, но если она успеет за это время выйти из ванны, одеться и прийти сюда с Мэгги, то выходит, я знаю женщину гораздо хуже, чем думаю.
        Потом я снова начал писать, комкать бумагу; выбросив один лист, начинал другой и потратил еще минут двадцать. Затем все допил, поднялся, попрощался с барменом и вышел.
        Дойдя до красной плюшевой портьеры, отделявшей бар от холла, я остановился и осторожно взглянул. Девушка в зеленом пальто прошла к стойке, заказала себе еще порцию, а потом, будто в рассеянности, опустилась на стул, на котором только что сидел я. Она располагалась спиной ко мне. Правда, девушка оглянулась, вроде без видимой причины, но в действительности, чтобы убедиться в отсутствии слежки. Затем так же рассеянно протянула руку к мусорной корзине и вынула оттуда лежавший сверху листок бумаги. Она разгладила его как раз в тот момент, когда я, неслышно ступая, очутился возле стула. Теперь я видел ее профиль и обратил внимание, что лицо девушки словно застыло. Я даже смог прочесть написанное: «Только очень любопытные молодые девушки суют свой нос в мусорные корзинки».
        - На всех остальных листках то же самое секретное сообщение! - сказал я. - Добрый вечер, мисс Лемэй!
        Она резко обернулась и взглянула на меня. Загримировалась она довольно умело, скрывая свой естественный оливковый цвет кожи, но никакая пудра не могла спрятать румянца, вспыхнувшего на ее лице от волос до самой шеи.
        - С ума можно сойти, как очаровательно вы краснеете, - сказал я.
        - Простите, я не говорю по-английски.
        Я очень осторожно прикоснулся к ссадине на ее виске и мягко сказал:
        - Потеря памяти от сотрясения? Ничего, это пройдет! Как ваша голова, мисс Лемэй?
        - Простите, я…
        - А, не говорите по-английски? Это я уже слышал. Но вы довольно хорошо понимаете английский? Особенно написанное. Честное слово, в мои преклонные годы весьма трогательно наблюдать, как краснеют современные молоденькие девушки. Вам известно, что вы прелестно краснеете?
        Мисс Лемэй в замешательстве поднялась, скомкав в руках лист бумаги. Да, она, конечно, на стороне злоумышленников, ибо кто же, как не их сообщник, попытался бы загородить мне дорогу, что и попыталась сделать она вчера в аэропорту? Тем не менее я не мог подавить в себе чувство острой жалости. В ней была какая-то потерянность и беспомощность. Вполне возможно, она превосходная актриса, но превосходные актрисы сколачивают целые состояния, блистая на сцене или на экране. Потом я по какой-то непонятной причине подумал о Белинде. Двое за один день - это, право, уж слишком. У меня голова пошла кругом. Я кивнул, указывая на бумажки.
        - Можете сохранить их, если хотите, - с ехидством сказал я.
        - Эти? - она показала на смятые листки. - Они мне не нужны…
        - Ха-ха-ха! Память, кажется, возвращается!
        - Пожалуйста, я…
        - У вас съехал парик, мисс Лемэй.
        Ее руки автоматически взметнулись, поправляя прическу, но в следующее мгновение она опустила их и с досадой закусила губу. В темных глазах мелькнуло что-то вроде отчаяния. И снова во мне шевельнулось неприятное чувство недовольства собой.
        - Пожалуйста, оставьте меня! - попросила она. Я посторонился и дал ей пройти. На миг ее глаза встретились с моими, и, могу поклясться, в них была мольба. На лице ее что-то дрогнуло, словно она хотела расплакаться, а потом она тряхнула головой и поспешно удалилась. Я медленно пошел за ней, посмотрел, как мисс Лемэй, сбежав по ступенькам, свернула на набережную канала. Двадцать секунд спустя в том же направлении прошествовали Белинда и Мэгги. Несмотря на зонтики, они совершенно промокли и имели несчастнейший вид. Возможно, им все таки удалось добраться до отеля на десять минут. Я вернулся в бар, откуда совсем не собирался уходить, хотя и должен был убедить мисс Лемэй в обратном. Бармен, очень милый человек, встретил меня дружелюбной улыбкой.
        - Еще раз добрый вечер, сэр! А я думал, вы уже пошли спать.
        - Я так и хотел сделать, но потом мои вкусовые бугорки подсказали мне, что стоит выпить еще одну порцию.
        - Всегда нужно поступать так, как подсказывают вам наши вкусовые бугорки! - заметил бармен с серьезным видом. Он протянул стакан. - На здоровье, сэр!
        Я взял стакан и вновь обратился к своим мыслям. Я размышлял о наивности, о том, как неприятно идти против своей воли, и о том, могут ли молодые девушки краснеть по заказу. Кажется, когда-то мне говорили, что некоторые актрисы способны на это, но сам я не был уверен. Поэтому ничего не оставалось, как заказать еще порцию.
        Следующий стакан, который мне удалось поднять за этот вечер, был совсем другого рода, гораздо тяжелее и наполнен более темной жидкостью. Практически целая пинта крепкого ирландского портера - редкость для любого континентального кабачка, но только не для «Старого Белла», кабака более английского, чем любой английский трактир на большой дороге. Он специализировался на разных сортах английского пива, а также - и мой стакан тому свидетель - на крепких портерах.
        Кабачок ломился от посетителей, но мне удалось найти отдельный столик. Я сел лицом к двери - не потому, что беру пример с жителей Дикого Запада, питающих отвращение к дверям за спиной, - просто не хотел упустить момента, когда Мэгги или Белинда войдет в зал.
        Пришла Мэгги. Она подошла к моему столику и села. Девушка промокла до нитки, и, несмотря на косынку и зонтик, ее иссиня-черные волосы прилипли к щекам.
        - Ну как, все в порядке? - спросил я.
        - Если промокнуть насквозь означает полный порядок, тогда - да! - Ну и колючка! Совсем не в духе моей Мэгги. Должно быть, она в самом деле совсем промокла.
        - А как Белинда?
        - Тоже не размокнет. Но она, мне кажется, слишком беспокоится о вас, - Мэгги подчеркнуто подождала, пока я с удовлетворением не спеша отпил глоток портера. - Но она надеется, что вы не перегнете палку.
        - Белинда - очень внимательная девушка, - сказал я, понимая, что Белинда догадывается, насколько все опасно.
        - Она еще молода, - заметила Мэгги.
        - Конечно, Мэгги.
        - И легкоранима.
        - Тоже верно.
        - И я не хочу, чтобы с ней приключилась какая-нибудь беда, Пол.
        Это заставило меня резко выпрямиться, по крайней мере, мысленно. Она никогда не звала меня Полом, если мы были не одни, да и то только в задумчивости или под влиянием эмоций, забыв о так называемых приличиях. Я не знал, как отнестись к ее словам, и много бы дал, чтобы узнать, о чем они говорили между собой. Я начинал сожалеть, что не оставил обеих девушек дома и не захватил вместо них пару доберман-пинчеров. По крайней мере, доберман живо расправился бы с нашим невидимым приятелем на том складе.
        - Я сказала… - начала Мэгги.
        - Я слышал, что вы сказали. - Я отпил еще глоток портера. - Вы очень славная девушка, Мэгги… - Она кивнула не потому, что согласилась с моими словами, а показывая мне, что по какой-то неведомой причине сочла ответ удовлетворительным, и пригубила стакан с шерри, который я заказал для нее. Потом я сказал: - Итак, где же подружка, за которой вы следили?
        - В церкви.
        - Что? - Я чуть не поперхнулся.
        - Распевает гимны.
        - О, Боже! А Белинда?
        - Тоже в церкви.
        - И тоже распевает гимны?
        - Не знаю. Я туда не входила.
        - Может, и Белинде не следовало туда входить?
        - А где может быть безопаснее, чем в церкви?
        - Верно, верно… - Я пытался успокоиться, но безуспешно.
        - Одна из нас должна была остаться.
        - Конечно.
        - Белинда высказала предположение, что вы, возможно, даже поинтересуетесь, какая это церковь.
        - С чего бы… - Я уставился на Мэгги. - Вы хотите сказать, что это Первая протестантская церковь Общества американских гугенотов? - И когда Мэгги утвердительно кивнула, я оттолкнул стул и поднялся. - Пошли!
        - Как? Оставить чудесный портер, столь благотворно влияющий на наше здоровье?
        - Сейчас меня больше заботит здоровье Белинды!
        Мы вышли, и только тут до меня дошло, что название церкви ничего Мэгги не говорит. А не говорит потому, что Белинда ей ничего не рассказала и не рассказала потому, что, когда она вернулась в отель, Мэгги уже спала. А я-то воображал, что они успели посудачить и обо мне. А они, оказывается, вообще ни о чем не говорили. Либо это весьма любопытная деталь, либо я не очень умен. Либо и то и другое вместе.
        Как обычно, шел дождь, и, когда мы проходили по улице Рембрандтсплейн, мимо отеля «Шиллер», Мэгги зябко поежилась, и весьма кстати.
        - Смотрите! - сказала она. - Вон такси! Масса такси!
        - Не утверждаю, что все таксисты Амстердама подкуплены злоумышленниками, но, тем не менее, я бы не рискнул побиться об заклад, - сказал я с чувством и добавил: - Нам недалеко.
        - Конечно, это на такси недалеко, но для ходьбы - неблизко. - Мне тоже не хотелось идти пешком, но, тем не менее, я повел Мэгги по Торбекерсплейн, повернул налево, направо и снова налево, и, наконец, мы вышли на Амстель.
        Мэгги сказала:
        - А вы, кажется, знаете здесь все закоулки, майор Шерман?
        - Я уже бывал тут раньше.
        - Когда?
        - Не помню. Кажется, в прошлом году.
        - Когда именно в прошлом году? - Мэгги знала или считала, что знает обо всех моих поездках за последние пять лет, и ее было легко задеть за живое. Кроме того, она не любила так называемых несоответствий.
        - Кажется, весной.
        - В течение двух месяцев, может быть?
        - Около того.
        - Прошлой весной вы провели два месяца в Майами, - сказала она инквизиторским тоном. - Так записано в отчетах.
        - Ну, вам же отлично известно, как я путаю даты!
        - Нет, совсем не известно. - Она помолчала. - Я думала, что вы раньше никогда не встречались с полковником де Граафом и Ван Гельдером.
        - Не встречался.
        - Но…
        - Я не хотел их беспокоить. - Я остановился у телефонной будки. - Надо позвонить в два места. Подождите меня здесь.
        - Не буду. - Очевидно амстердамский воздух сильно ударял в голову, - Мэгги становилась не лучше Белинды. Впрочем, она была права: косой дождь поливал нас беспощадно. Я открыл дверь телефонной будки и пропустил Мэгги вперед. Позвонив по известному номеру в ближайшую таксомоторную компанию, я начал набирать другой.
        - Я не знала, что вы говорите по-голландски, - заметила Мэгги.
        - Наши друзья тоже этого не знают. Вот почему нам нужен честный таксист.
        - Вы никому не доверяете, не так ли? - с восхищением заметила Мэгги.
        - Я доверяю вам, Мэгги.
        - Нет, не доверяете. Не хотите обременять мою красивую головку ненужными проблемами.
        - Не мешайте мне, - взмолился я. К телефону уже подошел де Грааф. После обычного обмена любезностями я спросил: - Как насчет тех клочков бумаги? Еще не удалось выяснить? Спасибо, полковник де Грааф. Я позвоню попозже.
        С этими словами я повесил трубку.
        - Что это за клочки бумаги? - полюбопытствовала она.
        - Листки, которые я ему передал.
        - А откуда вы их взяли?
        - Мне их дал один человек вчера днем.
        Мэгги бросила на меня старомодный благовоспитанный взгляд, но промолчала. Минуты через две подкатило такси, я назвал таксисту адрес в старом городе, и, когда мы добрались до места, я пошел с Мэгги по узкой улочке к одному из каналов в районе доков. На углу я остановился.
        - Она?
        - Она, - ответила Мэгги.
        «Она» представляла собой маленькую церквушку на набережной. Ярдах в 50 от нас. Старое, ветхое здание, которое, казалось, в вертикальном положении могла поддерживать только вера, ибо, на мой неискушенный взгляд, ему грозили неминуемая опасность обрушиться в канал.
        Церквушку украшала прямоугольная каменная башенка, отклонившаяся по меньшей мере на пять градусов от вертикали и увенчанная маленьким шпилем, который угрожающе склонялся в другую сторону. Первая протестантская церковь Общества американских гугенотов явно созрела для начала широкой кампании по сбору средств на ее реставрацию.
        Очевидно, состояние некоторых соседних зданий внушало еще большую тревогу, ибо целый ряд домов, расположившихся за церковью вдоль канала, уже начали сносить. Посреди расчищенного участка, где разворачивалось новое строительство, возвышался гигантский кран, стрела которого - самая крупная из всех, которые мне доводилось видеть, - уходила ввысь и терялась в ночном небе.
        Мы медленно шли по набережной, приближаясь к церкви. Теперь до нас доносились звуки органа и поющих женских голосов. Приятная, бесхитростная мелодия плыла над темными водами канала, вызывая грусть по мирной жизни, по домашнему очагу.
        - Видимо, служба еще не кончилась, - заметил я. - Пойдите туда и…
        Я оборвал себя на полуслове и устремился к молодой блондинке, в перетянутом поясом белом плаще, которая как раз проходила мимо.
        - Послушайте, мисс…
        Эта юная блондинка, вероятно, отлично усвоила, как нужно поступать, когда тебя окликнет незнакомый человек на пустынной улице. Она взглянула на меня и бросилась бежать. Но не тут-то было. Она поскользнулась на мостовой и чуть не упала, но удержалась. Однако не успела блондинка пробежать и несколько шагов, как я оказался рядом. После некоторых тщетных попыток освободиться она сдалась, повернулась и обвила мою шею руками. В этот момент нас и догнала Мэгги, лицо которой приняло знакомое пуританское выражение.
        - Давно успели подружиться с этой девушкой, майор Шерман?
        - Сегодня утром. Это Труди. Труди Ван Гельдер.
        - О-о! - Мэгги ободряюще погладила ее по руке, но Труди не обратила никакого внимания и еще крепче обняла меня за шею, восхищенно уставившись прямо в лицо с расстояния около четырех дюймов.
        - Вы мне нравитесь, - заявила она. - Вы милый.
        - Да, я знаю. Вы это уже говорили. О, черт возьми!
        - Что делать? - спросила Мэгги.
        - Что делать? Придется доставить Труди домой. Именно доставить. Посадить ее в такси, так она выпрыгнет у первого же светофора. Ставлю сто против одного, что старая карга, которая, как предполагается, смотрит за ней, задремала, и сейчас отец Труди прочесывает весь город. Право же, ему проще было бы посадить ее на цепь - дешевле стоило бы.
        Я разомкнул руки Труди (что далось не просто) и поднял ее левый рукав. Сначала я взглянул на руку, а потом посмотрел на Мэгги. Та широко раскрыла глаза и плотно сжала губы, увидев, как изуродована рука следами шприца. Я опустил рукав и обследовал вторую руку. При первой встрече Труди плакала, а сейчас она стояла и хихикала, будто все это было веселой шуткой.
        - Свежих следов нет, - буркнул я.
        - Вы хотите сказать, что не видите свежих следов? - спросила Мэгги.
        - Не вижу… Что ж, по-вашему, мне делать? Заставить ее стоять под этим холодным дождем и демонстрировать стриптиз прямо на берегу канала, под органную музыку? Подождите минутку…
        - В чем дело?
        - Хочу подумать, - терпеливо ответил я.
        Я стоял и думал. Мэгги послушно ждала, а Труди захватила мою руку, как будто та была ее собственностью, и с обожанием смотрела на меня. Наконец я спросил Мэгги:
        - Вас в церкви никто не видел?
        - Насколько я могу судить - нет.
        - Но Белинду, конечно, видели?
        - Конечно. Но, пожалуй, не узнают, если увидят снова. Там все с покрытыми головами. У Белинды шарф и плащ с капюшоном, и она сидит в темном углу. Я заглядывала в дверь и видела.
        - Вызовите ее. А сами дождитесь, пока не кончится служба, и продолжайте слежку за Астрид. И постарайтесь запомнить лица - и как можно больше - из тех, кто был в церкви.
        На лице Мэгги появилось кислое выражение.
        - Боюсь, что это будет трудно сделать.
        - Почему?
        - Они все выглядят одинаково.
        - Все? Они что, китайцы?
        - Большинство из них монахини с библией в руках и четкими у пояса. Волос не видно, и они в длинной черной одежде и в белых…
        - Мэгги! - Я с трудом сдержался. - Я ведь знаю, кик выглядят монахини!
        - Да, но тут есть и еще кое-что… Дело в том, что они все очень молодые и красивые…
        - Ничего странного. Совсем не обязательно быть уродиной, чтобы стать монахиней. Позвоните в ваш отель и оставьте координаты. Ну, Труди, пошли домой!
        Она послушно пошла за мной, сперва пешком, а потом мы сели в такси. Пока ехали, Труди держала мою руку и очень оживленно несла всякий вздор. У дома Ван Гельдера я попросил шофера подождать.
        Девушка получила солидную порцию нотаций и от Ван Гельдера, и от Герты, выданную с той суровостью и страстностью, которые всегда маскируют чувство облегчения, и была отправлена в постель.
        Ван Гельдер наполнил стаканы с поспешностью человека, которому не терпелось выпить, и пригласил меня присесть. Я отказался.
        - Меня ждет такси. Где в это время можно найти полковника де Граафа? Я хочу одолжить у него машину, желательно способную развивать большую скорость.
        Ван Гельдер улыбнулся.
        - Не буду отвлекать вас вопросами, друг мой. Вы найдете полковника в его служебном кабинете - сегодня он долго пробудет там. - Он поднял свой стакан. - Тысячу благодарностей! Я очень беспокоился.
        - Вы послали полицейский наряд, чтобы разыскать ее?
        - Неофициальный… И знаете почему? - Ван Гельдер снова улыбнулся, но уже как-то криво. - Об этом извещены всего несколько близких людей. А ведь в Амстердаме почти миллион жителей!
        - Как вы думаете, почему она ушла далеко от дома?
        - О, здесь как раз нет ничего странного. Герта часто водит Труди туда. Я имею в виду церковь. Ее посещают выходцы с острова Хайлер. Это гугенотская церковь. На Хайлере, правда, тоже есть церковь… Скорее, не церковь, а нечто вроде служебного помещения, которая по воскресеньям используется в качестве молельного дома. Герта и туда ее возит - они часто бывают на острове. Две эти церкви да Вондель-Парк - единственные места прогулок бедной девочки.
        В комнату, ковыляя, вошла Герта. Ван Гельдер с тревогой взглянул на нее. В ответ она удовлетворенно кивнула и вышла.
        - Слава Богу, хоть инъекций нет. - Ван Гельдер осушил свой стакан.
        - На этот раз - нет. - Я тоже выпил, попрощался и ушел.
        Я расплатился с шофером на Марниксстрат и вышел из машины. Ван Гельдер успел предупредить де Граафа о моем приходе, и тот уже ждал. Если он и был занят, то не показывал этого ни единым жестом.
        Как обычно, полковник восседал в кресле, стол перед ним блистал чистотой, пальцы подпирали подбородок, а опущенные глаза словно созерцали бесконечность.
        - Можно предполагать, что вы делаете успехи? - приветствовал он меня.
        - Боюсь, такое предположение ошибочно.
        - Как? Ничего нет?
        - Лишь толкаюсь в тупиках.
        - Как я понял из слов инспектора, вы собираетесь просить у меня машину?
        - Если можно.
        - Я могу поинтересоваться, зачем она вам?
        - Чтобы заезжать на ней в тупики… Но не это главное. Я хотел попросить вас и о другом.
        - Я это и подозревал.
        - Мне хотелось бы получить ордер на обыск.
        - Зачем?
        - Чтобы произвести обыск, - терпеливо объяснил я. - Разумеется, самым официальным образом. В присутствии полиции.
        - Где вы хотите произвести обыск?
        - На складе сувениров «Моргенстерн и Моггенталер». В районе доков. Точного адреса я не знаю.
        - Я слышал об этом складе, - де Грааф кивнул. - Но у меня против них ничего нет. А у вас?
        - Тоже.
        - В таком случае, откуда такое любопытство?
        - Клянусь Богом, сам не знаю. Вот и хочу выяснить, откуда у меня такое любопытство. Я был там сегодня вечером.
        - Но ведь вечером он закрыт.
        Я позвенел перед ним связкой отмычек.
        - Вы же знаете, что эти инструменты противозаконны! - сурово сказал он.
        Я спрятал отмычки и карман.
        - Какие инструменты?
        - Что ж, видимо, у меня была минутная галлюцинация, - равнодушно сказал де Грааф.
        - Мне, например, любопытно, почему у них на стальной двери установлен замок с реле времени? Мне любопытно, почему у них огромные запасы библий. - Я не упомянул про запах гашиша и о человеке, стоявшем за куклами. - Но больше всего меня интересует список людей, снабжающих эту контору.
        - Ордер на обыск можно оформить под любым предлогом, - сказал де Грааф. - Я сам пойду с вами. Несомненно, утром вы объясните причину вашей заинтересованности более подробно. Теперь насчет машины. Ван Гельдер предложил отличный автомобиль. Через пару минут сюда прибудет полицейская машина, снабженная всем необходимым, начиная с двусторонней радиосвязи и кончая наручниками, но внешне оформленная под такси. Но, как вы сами понимаете, вождение такси создаст вам определенные трудности.
        - Я постараюсь все предусмотреть. Ничего нового мне не сообщите?
        - Тоже через пару минут. Эта машина доставит кое-какие сведения из протокольного отдела.
        И действительно, через пару минут на стол полковника легла папка. Он просмотрел бумаги.
        - Астрид Лемэй, - начал де Грааф. - Как ни странно, это ее настоящее имя. - Отец - голландец, мать - гречанка. Служил вице-консулом в Афинах. Ныне уже покойный. Где находится мать, неизвестно. Астрид 24 года. Никаких улик против нее нет, но, с другой стороны, о ее жизни практически ничего не известно. И вообще, сведения довольно туманные. Работает официанткой в ночном клубе «Балинова», живет поблизости от него в маленькой квартирке. Имеет одного известного нам родственника - брата по имени Джордж. Двадцати лет. Ага, вот это может вас заинтересовать: Джордж, видимо, прожил шесть месяцев за счет Ее Величества.
        - Наркотики?
        - За нападение и попытку ограбления. Все было проделано совершенно непрофессионально. Допустил ошибку, напал на переодетого сыщика. Подозревался в употреблении наркотиков. Возможно, с помощью ограбления он хотел добыть деньги для покупки очередной порции. Вот и все, чем мы располагаем… - Полковник взял другую бумагу. - Числа и цифры, которые вы нам дали: МОО 144, - позывные бельгийского каботажного судна «Марианна», прибывающего завтра из Бордо. Ну как, опытный у меня штат, не правда ли?
        - Я никогда в этом не сомневался. Когда именно прибывает судно?
        - В полдень. Считаете, стоит произвести обыск?
        - Там вы наверняка ничего не найдете. И, пожалуйста, не показывайтесь вблизи причала. Как насчет двух других цифр?
        - Боюсь, насчет 910020 - ничего. И насчет 2797 - тоже. - Он помолчал, видимо, что-то взвешивая в уме. - А может это означает дважды 797? Например, 797797?
        - Все, что угодно.
        Де Грааф вынул из ящика стола телефонную книгу, но потом отложил ее и взял трубку.
        - Номер телефона 797797, - сказал он. - Выяснить, на чье имя он зарегистрирован. И, пожалуйста, сделайте это немедленно.
        Мы сидели молча. Вскоре раздался звонок. Де Грааф выслушал и повесил трубку.
        - Телефон ночного клуба «Балинова», - сказал он.
        - У опытного штата - ясновидящий босс!
        - И о чем вам говорит мое ясновидение?
        - О ночном клубе «Балинова», - ответил я и поднялся. - Как вы думаете, полковник, у меня не очень запоминающееся лицо?
        - Такое лицо трудно забыть. И эти белые шрамы… Кажется, хирург плохо постарался.
        - Напротив, он очень постарался… скрыть свою несостоятельность по части пластических операций. У вас здесь есть коричневая краска?
        - Коричневая краска? - Он, моргая, посмотрел на меня, а потом широко улыбнулся. - Только не это, майор Шерман! Гримироваться? В наш-то век? Шерлок Холмс умер много лет назад.
        - Если бы я хоть наполовину обладал смекалкой Шерлока Холмса, - сказал я с чувством, - то мне не понадобился бы никакой грим.
        Глава 6
        Желто-красное «такси», которое мне предоставили, внешне выглядело как обычный «опель», но, видимо, на нем стоил форсированный двигатель. Полиция вообще здорово потрудилась над этой машиной. Она была снабжена сиреной, мигалкой, обычной для полицейских машин, и светящимся «стоп-знаком». Под передним пассажирским сидением лежали веревки, пакеты для оказания первой помощи и баллоны со слезоточивым газом. В надверных карманах - наручники с ключами. Что хранилось в багажнике - одному Богу известно. Да я и не интересовался. Мне требовалась скоростная машина, и я ее получил.
        Я остановился в запрещенном для стоянки месте, возле ночного клуба «Балинова», прямо напротив постового полицейского. Тот почти незаметно кивнул и удалился размеренным шагом - он узнал полицейское такси с первого взгляда и не собирался объяснять возмущенным горожанам, почему одному из таксистов сходит с рук то, за что остальные получали квитанцию о штрафе.
        Я вышел, запер машину и отправился ко входу в клуб. Над выходом вспыхивала и гасла неоновая вывеска и пара неоновых танцовщиц исполняла гавайский танец хула-хула, хотя я совершенно не улавливал связи между Индонезией и Гавайскими островами. Можно предположить, что это танцовщицы с острова Бали, но тогда возникал вопрос, почему они одеты, или, скорее, раздеты, на гавайский лад? По обе стороны от входной двери красовались витрины, в которых иллюстрировалось с помощью весьма недвусмысленных картинок, какие культурные наслаждения можно получить в этом клубе. Сведущие люди угадывали за этими картинками даже нечто большее. Молодые девушки, изображенные находчивым художником лишь в серьгах и браслетах, казались почти неприлично разодетыми. Однако меня больше заинтересовала физиономия кофейного цвета, смотревшая в упор из отражения в стекле. Если бы я не был уверен, что это я сам, я бы себя не узнал.
        Я вошел в клуб.
        Клуб «Балинова», согласно лучшей из проверенных временем традиций, представлял собой маленький зал - душный, прокуренный и насыщенный неописуемым благовонием, главным ингредиентом которого, казалось, был запах жженой резины. Предполагалось, вероятно, что этот аромат настроит клиентов на соответствующий лад для получения максимума удовольствий от ожидаемых развлечений, но реальный эффект оборачивался параличом обоняния, наступавшем буквально через несколько секунд. Сквозь плавающие под потолком облака дыма едва пробивался намеренно приглушенный свет, и лишь одно место выхватывал ослепительный луч прожектора - сцену, которая, опять-таки согласно стандарту, была вовсе не сценой, а крохотной круглой танцевальной площадкой в центре зала.
        В большинстве своем за столиками располагались представители мужского пола, начиная от восторженно глазеющей по сторонам молодежи и кончая липнущими ко всему глазами-бусинками веселыми старичками, чье зрение, по-видимому, не затуманили прожитые годы. Одежда почти всех посетителей выглядела весьма солидно, ибо первоклассные ночные клубы Амстердама, призванные удовлетворять утонченные вкусы любителей своеобразного вида пластического искусства, предназначались вовсе не для пенсионеров. Короче говоря, эти клубы - отнюдь не дешевое удовольствие, а «Балинова» был очень и очень дорогим заведением, можно смело сказать, одним из самых дорогих в городе, в котором к тому же бессовестно обсчитывали.
        Среди посетителей находилось лишь несколько женщин. Я безо всякого удивления увидел Белинду и Мэгги. Они сидели за столиком недалеко от входа. Перед ними стоял какой-то мутно-бледный напиток. Обе выглядели замкнуто и отрешенно, особенно Мэгги.
        На какое-то время маскировка показалась мне излишней - когда я вошел, никто даже не взглянул в мою сторону. Да и кто мог заинтересоваться мною в данной ситуации, когда у публики, можно сказать, чуть не трескались линзы в дорогих очках - такими пламенеющими взорами сопровождали они происходящее на сцене, стараясь не упустить ни одного нюанса, ни одной детали оригинального и содержательного балетного номера, демонстрировавшегося под аккомпанемент дисгармонического буханья и астматического сопения душераздирающего оркестра, который звучал бы совершенно органично в штамповочном цехе. Хорошо сложенная молодая чертовка, сидя в пенящейся ванне, пыталась дотянуться до полотенца, хитро подвешенного на один ярд дальше, чем она могла достать. Воздух казался наэлектризованным, публика пыталась предугадать, какую из весьма ограниченного числа возможностей выберет эта несчастная.
        Я подошел к столику девушек, приветствовал Белинду улыбкой, которая при моей новой внешности вполне могла считаться ослепительной. Та быстро отодвинулась от меня дюймов на шесть и подняла носик дюйма на два выше обычного.
        - Задавака! - сказал я. Обе девушки удивленно уставились на меня, а я кивнул на сцену и спросил: - Почему никто из вас не подойдет к этой несчастной и не поможет ей?
        После довольно долгой паузы Мэгги сказала:
        - Что с вашим лицом?
        - Маскировка. И говорите потише.
        - Но… но я звонила в отель всего две или три минуты назад, - прошептала Белинда.
        - Шептать тоже не надо. В «Балинову» меня направил полковник де Грааф. Она, что, пришла прямо сюда?
        Обе утвердительно кивнули.
        - И больше отсюда не уходила?
        - В эту дверь - нет, - ответила Мэгги.
        - Вы постарались запомнить лица монахинь, когда те выходили из церкви? Как я вас просил?
        - Мы старались, - ответила Мэгги.
        - Заметили хотя бы в одной из них что-нибудь странное или необычное?
        - Нет, ничего… Кроме того, что все монахини здесь очень красивы.
        - Мэгги уже говорила мне об этом. И это все?
        Они посмотрели друг на друга, словно в нерешительности, а потом Мэгги сказала:
        - Откровенно говоря, кое-что странное было: нам показалось, что из церкви вышло меньше народа, чем вошло.
        - В церкви, несомненно, было намного больше народу, чем оттуда вышло, - подтвердила Белинда. - Я ведь присутствовала на службе, вы же знаете.
        - Знаю, - терпеливо сказал я. - Что означает «намного больше»?
        - Ну немного больше, - ответила, ощетинившись, Белинда.
        - Вот те на! Мы уже опустились до «немного». Вы, конечно, удостоверились, что в церкви никого не осталось?
        Теперь ощетинилась Мэгги:
        - Вы же сами велели идти за Астрид Лемэй. Мы не могли ждать…
        - А вам не приходило в голову, что кто-то мог остаться, чтобы помолиться в одиночестве? Или вы просто плохо считаете?
        Белинда гневно поджала губы, а Мэгги положила ладонь на ее руку.
        - Это нечестно, майор Шерман! - И это говорила Мэгги. - Может, мы и ошибаемся, но с вашей стороны это нечестно!
        Когда Мэгги говорит так, я всегда к ней прислушиваюсь.
        - Простите, девочки! Когда такие трусливые люди, как я, чувствуют беспокойство, они отыгрываются на людях, не имеющих возможности им ответить… - Тут они одарили меня нежными и сочувственными улыбками, от которых в обычное время я полез бы на стену, но которые в эту минуту чрезвычайно меня тронули. Может быть, грим каким-то образом повлиял на мою нервную систему. - Одному Богу известно, сколько я делаю ошибок, гораздо больше, чем вы… - Это была правда, и именно тогда я совершил одну из величайших ошибок: мне следовало более внимательно выслушать информацию девушек.
        - Ну, а что теперь? - спросила Мэгги.
        - Да, что нам теперь делать? - повторила Белинда. Меня явно простили.
        - Ходите по ближайшим ночным клубам. Тут их предостаточно. Присматривайтесь к официантам, артистам, публике. Может, узнаете среди них кого-нибудь из тех, кто сегодня вечером был в церкви.
        Белинда недоверчиво посмотрела на меня.
        - Монахини - и в ночных клубах?
        - А почему нет? Ходят же епископы на званые вечера?
        - Но это не одно и то же!
        - Развлечения есть развлечения, и так - во всем мире, - сказал я назидательным тоном. - Особенно обращайте внимание на тех, кто носит закрытые платья с длинными рукавами или бальные перчатки до локтей.
        - Именно на них? - спросила Белинда.
        - Подумайте хорошенько и поймете сами. Если обратите внимание на кого-либо из этих людей, постарайтесь выяснить, где они живут. К часу будьте у себя в отеле. Там мы и встретимся.
        - А что вы собираетесь делать? - спросила Мэгги. Я неторопливо оглядел зал.
        - Мне еще нужно выяснить здесь массу вещей.
        - Могу себе представить, - бросила Белинда.
        Мэгги открыла рот, чтобы заговорить, но Белинда была избавлена от неизбежной в таком случае нотации. Зал взорвался восторженными возгласами и ревом восхищения. Зрители повскакивали со своих мест. Раздосадованная актриса решила проблему простым, но остроумным и чрезвычайно эффектным способом: перевернула ванну и, прикрыв ею румянец девственной стыдливости, словно черепашка под панцирем поползла к злополучному полотенцу. Там она встала, завернувшись в полотенце, - Венера, выходящая из морских глубин, и с царственной грацией поклонилась публике - ни дать ни взять мадам Мельба, когда прощается с публикой в театре Ковент-Гарден.
        Восторженная аудитория свистела и требовала продолжения, особенно восьмидесятилетние старцы, но напрасно - ее репертуар был исчерпан. Она мило покачала головкой и, семеня, убежала со сцены, оставляя за собой облако мыльных пузырей.
        - Этот номер мне нравится! - сказал я. - Держу пари, что ни одна из вас не додумалась бы до такого!
        - Пошли, Белинда, - сказала Мэгги. - Нам здесь не место!
        Они поднялись и вышли. Проходя мимо, Белинда шевельнула бровью, возможно, даже подмигнула мне - от нее всего можно ожидать, - нежно улыбнулась и сказала:
        - Пожалуй, таким вы мне нравитесь.
        Я остался и, сидя, размышлял о смысле последнего замечания, потом прошел до дверей посмотреть, не пойдет ли кто за ними, и убедился, что действительно идут. Первым шел грузный, толстый тип с огромными челюстями и добродушным выражением лица. Но это едва ли имело какое-либо значение, так как за ним последовало еще несколько десятков человек. Ведь главное развлечение вечера было уже позади. Такие грандиозные моменты выпадают редко и вряд ли повторяются вновь - разве только трижды за вечер «семь вечеров в неделю», - и теперь клиенты направились к более сочным пастбищам, где можно выпить за четверть цены.
        Вскоре клуб наполовину опустел, дымовая завеса стала рассеиваться, и видимость улучшилась, но в минутном затишье я не увидел ничего интересного. Вокруг суетились официанты. Я заказал виски, в котором тщательный химический анализ с трудом обнаружил бы каплю алкоголя. Какой-то старичок, двигаясь целеустремленно, вытирал крошечную танцплощадку - он смахивал на жреца, исполняющего священный ритуал. Оркестр уже не играл, а оркестранты, видимо, были начисто лишены слуха.
        И в этот момент я увидел ту, ради которой пришел сюда, но, похоже, наша встреча не обещала быть долгой.
        Астрид Лемэй стояла у двери, ведущей во внутренние помещения, поправляя накидку на плечах, в то время как какая-то другая девушка шептала ей что-то на ухо. По напряженному выражению их лиц, по торопливым жестам было видно, что разговор идет о чем-то важном. Астрид несколько раз кивнула в ответ, а потом пробежала через крошечный зал и выскочила на улицу. Я последовал за ней. Я почти нагнал ее и был всего в нескольких футах позади, когда она свернула на Рембрандтсплейн. Потом Астрид остановилась. Я тоже остановился и посмотрел в том направлении, куда смотрела она, и прислушался к тому, к чему прислушивалась она.
        Шарманка стояла на улице, возле летнего кафе под навесом. Даже в столь поздний час кафе было набито битком, и многострадальные посетители выглядели так, будто они готовы уплатить большие деньги за то, чтобы очутиться подальше отсюда. Шарманка казалась точной копией стоящей перед моим отелем - в той же крикливой цветочной гамме, под пестрым балдахином, с плясавшими на эластичных шнурках куклами в таких же нарядах. Но эта уступала той как в техническом, так и в музыкальном отношении. Шарманкой тоже управлял древний старец, но у него, в отличие от моего знакомца у «Эксельсиора», была борода, не меньше фута длиной, волнистая, седая и, похоже, немытая и не знавшая расчески с тех пор, как ее обладатель перестал бриться. Шляпа и английская армейская шинель, доходившая до щиколоток, составляли наряд старика. В потоке вскриков, стенаний и хрипов шарманки мне померещился отрывок из «Богемы», хотя Пуччини никогда не заставлял умирающую Мими страдать так, как она страдала бы, очутись в этот вечер здесь.
        Немногочисленная, но, видимо, внимательная публика состояла всего из одного человека. Я узнал его - он толкался в группе юнцов, которых я видел возле шарманщика у своего отеля. Одежда его была поношенной, но имела опрятный вид. На болезненно худые плечи падали прямые черные волосы, из-под куртки на спине торчали острые лопатки. Даже на расстоянии 20 футов я видел, что он дошел до крайней степени истощения. Я мог рассмотреть лишь часть его лица, но и этого вполне хватало, чтобы нарисовать весь облик: впалые, как у чахоточного, щеки, кожа цвета старого пергамента.
        Он стоял, привалившись к шарманке, но отнюдь не из-за любви к Мими - без подпорки он бы попросту упал. Было совершенно ясно, что парень серьезно болен и находится на грани обморока. Временами его тело сотрясалось от непроизвольных конвульсий, и изо рта вырывались какие-то рыдающие гортанные звуки.
        Старик явно понимал, что клиент невыгодный, и суетился вокруг него, укоризненно прищелкивая языком и беспомощно взмахивая руками.
        В то же время он опасливо оглядывался через плечо и обводил глазами площадь, будто кого-то или чего-то боялся.
        Астрид быстро подошла к шарманке, не зная и не подозревая, что я следую за ней по пятам. Она улыбнулась старику, словно прося у него прощения, обхватила молодого человека и оттащила его от шарманки. На мгновение тот попытался выпрямиться, и я увидел, что это довольно высокий парень, дюймов на шесть выше девушки, и его рост лишь подчеркивает ужасную худобу. Неподвижные, остекленевшие глаза и лицо человека, умирающего от истощения. Неестественно впалые щеки, создающие впечатление отсутствия зубов.
        Астрид наполовину вела его, наполовину тащила на себе. Но хотя он весил не больше, чем она - а может, даже и меньше, - его неуправляемые движения чуть не сбивали ее с ног.
        Не говоря ни слова, я подошел, обхватил молодого человека рукой - мне показалось, что я обнимаю скелет, и освободил девушку от тяжести. Астрид взглянула на меня, и в глазах вспыхнули страх и беспокойство. Моя окраска вряд ли внушала доверие.
        - Прошу вас, не надо, - сказала она умоляющим голосом. - Я сама. Уходите.
        - Вам не справиться, мисс Лемэй! Ведь мальчик серьезно болен.
        Она уставилась на меня.
        - Мистер Шерман?
        - Угу… Но это мне не очень нравится… Час назад или немногим больше вы утверждали, что никогда меня не видели и не имеете понятия, как меня зовут, а теперь, когда я стал смахивать на негра и стал настолько привлекателен… Опля!..
        Джордж, резиновые ноги которого обмякли, чуть не выскользнул у меня из рук. Я понял, что вальсируя таким образом по Рембрандтсплейн, мы далеко не уйдем. Поэтому я наклонился, чтобы поднять и перекинуть его через плечо, но Астрид в панике схватила меня за руку.
        - Нет, нет! Не надо так! Не надо!
        - Почему? - рассудительно спросил я. - Ведь так будет легче.
        - Нет, нет! Если вас увидит полиция, его заберут!
        Я выпрямился, снова обхватил Джорджа и попытался, насколько это было возможно, удержать его в вертикальном положении.
        - Преследователь и преследуемые, - заметил я. - Вы с Ван Гельдером.
        - Простите?
        - А ваш братец Джордж…
        - Откуда вам известно его имя? - прошептала она.
        - Моя работа как раз и заключается в том, чтобы все знать, - торжественно заявил я. - Так вот, ваш братец Джордж поставил себя в невыгодное положение, дав полиции повод заинтересоваться им. Иметь братом бывшего заключенного не всегда удобно в социальном отношении.
        Она промолчала. Мне кажется, я еще не встречал человека более несчастного, чем она в эти минуты.
        - Где он живет? - спросил я.
        - Со мной, конечно! - Мой вопрос как будто удивил ее. - Здесь, неподалеку.
        Действительно, дом находился примерно в пятидесяти ярдах, в узком грязном переулке за клубом «Балинова». Никогда не поднимался по такой узкой и извилистой лестнице, как та, которая вела к квартире Астрид. Сгибаясь под тяжестью Джорджа, я взобрался наверх.
        Она открыла дверь в квартиру, оказавшуюся немногим больше кроличьей клетки, и состоявшую, насколько я мог видеть, из крошечной гостиной и смежной с ней такой же крошечной спальни. Я прошел прямо в спальню, опустил Джорджа на узкую кровать и, выпрямившись, вытер лоб.
        - Ну и ну! - сказал я. - Легче забираться по стремянке, чем по вашей проклятой лестнице.
        - Извините. В женском общежитии было бы дешевле и… Но с Джорджем… Кроме того, в клубе не так много платят.
        Судя по этим двум крошечным комнатушкам, опрятным, но бедным, как и одежда Джорджа, в клубе «Балинова» ей действительно платили мало.
        Я сказал:
        - Люди в вашем положении должны быть счастливы, даже имея это малое.
        - Простите?
        - Никаких «простите»! Вы хорошо знаете, что я имею к виду. Не правда ли, мисс Лемэй? Простите, могу я называть вас просто Астрид?
        - Откуда вы знаете мое имя!.. Откуда… откуда вам известно обо мне?
        - Хватит! - сказал я довольно грубо. - Хотя бы ради вашего дружка!
        - Дружка! У меня нет дружка!
        - Значит, бывшего дружка! Или, может, его лучше называть покойным дружком?
        - Вы имеете в виду Джимми? - прошептала она.
        - Да, да, Джимми Дюкло! - Я кивнул. - Не знаю, в какой степени, но в его гибели виноваты и вы. Он, однако, успел рассказать кое-что о вас. У меня даже есть ваше фото.
        Она была в полном замешательстве.
        - Но… но в аэропорту…
        - А чего вы могли ждать от меня? Чтобы я заключил вас в объятия? Джимми убили там, потому что он на что-то решился. На что именно?
        - Простите, но я ничем не могу вам помочь.
        - Не можете или не хотите?
        Она промолчала.
        - Вы любили его, Астрид? Я имею в виду Джимми?
        Она молча взглянула на меня. Когда она медленно кивнула в ответ, глаза ее уже повлажнели.
        - И, тем не менее, вы ничего не хотите сказать? - Молчание. Я вздохнул и попробовал с другой стороны. - Джимми говорил вам, чем он занимается?
        Она покачала головой.
        - Но вы догадывались?
        Она кивнула.
        - И сообщили кому-то о своей догадке?
        Это ее доконало.
        - Нет! Нет и нет! Никому! Клянусь Богом, никому не говорила!
        Она, несомненно, любила его и сейчас не лгала.
        - Он никогда не упоминал обо мне?
        - Нет.
        - Но вы знаете, кто я?
        Она молча смотрела на меня, и по ее щекам медленно скатились две слезы.
        - Вы ведь отлично знаете, что я работаю в отделе по борьбе с наркотиками в лондонском отделении Интерпола!
        Она продолжала молчать. Я схватил ее за плечи и сильно встряхнул.
        - Ну как, знаете? - Она кивнула.
        - Так кто же вам обо мне сказал, если не Джимми?
        - Господи! Пожалуйста, оставьте меня в покое!
        За первыми слезами полились ручьи. Видно, в этот день ей было суждено плакать, а мне вздыхать, так что я опять вздохнул и, снова изменив тактику, взглянул на юношу, лежавшего на кровати.
        - Насколько я понимаю, Джордж - не кормилец в семье, - сказал я.
        - Джордж не может работать, - произнесла она таким тоном, словно излагала очевидные вещи. - Он уже больше года не работает. Но при чем тут он?
        - При всем… - Я подошел и склонился над ним, пристально всмотрелся в лицо, приподнял и опустил одно веко. - Что вы с ним делаете, когда он в таком состоянии?
        - Ничего нельзя сделать.
        Я завернул рукав на костлявой руке Джорджа. Исколотая, вся в пятнах, обескровленная, она имела отталкивающий вид. По сравнению с ней рука Труди была красивой.
        Я сказал:
        - Никто никогда не сможет ему чем-либо помочь. И вы это знаете, не так ли?
        - Знаю! - Она перехватила мой внимательный взгляд, перестала вытирать лицо кружевным платочком размером с почтовую марку и горько улыбнулась. - Хотите, чтобы я показала и свою руку?
        - Не в моих обычаях обижать симпатичных девушек. Я только хочу задать вам несколько простых вопросов, на которые вы в состоянии ответить. Давно Джордж на игле?
        - Три года.
        - Как долго вы работаете в клубе?
        - Три года.
        - Вам нравится?
        - Нравится! - Эта девочка выдавала свои чувства, стоило ей только открыть рот. - Да вы знаете, каково работать к ночном клубе?! Да еще в таком ночном клубе?! Гадкие и мерзкие одинокие старики с их жадными взглядами…
        - Джимми Дюкло не был ни мерзким, ни гадким, ни старым!
        Она растерялась.
        - Нет… Конечно, нет! Джимми…
        - Джимми Дюкло погиб, Астрид! И погиб из-за официантки ночного клуба, которую шантажируют.
        - Меня никто не шантажирует!
        - Нет? В таком случае, кто же заставляет вас молчать? Или выполнять работу, которую вы явно ненавидите? И что конкретно позволяет им оказывать давление? Может, причина в Джордже? Что же он натворил, или что они ему приписывают? Он сидел в тюрьме, это мне известно, тут что-то другое. И что заставило вас шпионить за мной? Что вам известно о гибели Джимми Дюкло? Я знаю, как он погиб, но кто его убил и почему?
        - Я не знала, что его убьют… - Она опустилась на диван и закрыла лицо руками. Плечи ее дрожали. - Я не знала, что его убьют.
        - Ну хорошо, Астрид… - Я отступился, ибо ничего не мог от нее добиться, кроме растущего к себе чувства неприязни. Она, видимо, действительно любила Дюкло, прошел всего один день с момента его гибели, а я тут бережу кровоточащую рану. - Я знаю, что грозит вам, если вы заговорите, но, ради собственного блага, Астрид, подумайте над моими словами! Вы должны думать о своей жизни и больше ни о чем. Жизнь Джорджа уже вся позади.
        - Я ничего не могу сделать… ничего не могу сказать, - она все еще сидела, закрыв лицо руками. - Прошу вас, уходите!
        Я решил, что тоже не смогу здесь больше ничего сделать и ничего сказать, и поступил так, как просила она - я ушел.
        Оставшись лишь в брюках и майке, я заглянул в крошечное зеркальце в маленькой ванной. От грима на лице, руках и шее не осталось и следа, чего я отнюдь не мог сказать о большом белом полотенце, которое уже не было белым, а приняло - и боюсь, необратимо - шоколадный оттенок.
        Из ванной я вышел в спальню. Она едва вмещала кровать и небольшой диванчик, который также годился для сна.
        Мэгги и Белинда устроились на кровати. Обе выглядели весьма привлекательно в нарядных ночных сорочках, которые, казалось, состояли главным образом из дырочек. Но в этот момент мой ум занимали совсем другие проблемы.
        - Вы испортили наше полотенце, - пожаловалась Белинда.
        - Скажете, что вы снимали им грим. - Я потянулся за своей рубашкой, ворот которой тоже приобрел устойчивый коричневый оттенок. - Значит, большинство девушек, работающих в ночных клубах, живут в женском общежитии?
        Мэгги кивнула.
        - Так сказала Мэри.
        - Мэри?
        - Да, та славная девушка-англичанка, которая работает в «Трианоне».
        - В «Трианоне» славные англичанки не работают. Там работают только легкомысленные английские девицы. Она не из тех, что были в церкви? - И когда Мэгги отрицательно покачала головой, я добавил: - Ну что ж, по крайней мере, это согласуется с рассказом Астрид!
        - Астрид? - переспросила Белинда. - Вы с ней говорили?
        - Я провел с ней часть дня. Но, боюсь, без особого успеха. Она не отличалась общительностью. - Вкратце я рассказал им, как замкнуто держалась Астрид, и продолжал: - Так вот, пора вам понемножку приниматься за настоящую работу, вместо того, чтобы шляться по ночным кабакам. - Они переглянулись и затем удостоили меня холодными взглядами. - Вы, Мэгги, прогуляйтесь завтра в Вондель-Парк. Посмотрите, не будет ли там Труди, вы ведь ее знаете. Только постарайтесь, чтобы она вас не видела - она тоже вас знает. Приглядитесь, чем занимается, с кем встречается, разговаривает. Это большой парк, но Труди вы легко найдете: ее сопровождает очаровательная старушечка, пяти футов в обхвате. А вы, Белинда, понаблюдайте завтра вечером за женским общежитием. Если увидите какую-нибудь девушку из церкви, следуйте за ней и посмотрите, куда она пойдет и что будет делать. - Я с отвращением влез в свою совершенно мокрую куртку. - Спокойной ночи!
        - И это все? Вы уходите? - спросила Мэгги с некоторым удивлением.
        - Ого, какая спешка, - подхватила Белинда.
        - Завтра вечером, - пообещал я, - я уложу вас в постельки и расскажу сказочку о Златовласке и трех медведях. А сегодня у меня дела.
        Глава 7
        Я припарковал полицейскую машину на самом знаке «Стоянка запрещена», выведенном краской на мостовой, и оставшиеся сто ярдов до отеля прошел пешком. Шарманка исчезла куда-то, холл отеля пустовал и лишь помощник управляющего дремал в одиночестве за столом. Я тихонько протянул руку, снял с крючка свой ключ, поднялся пару пролетов по лестнице и только тогда вызвал лифт - чтобы не нарушать крепкий и, по-видимому, честно заработанный сон помощника управляющего.
        В номере я снял мокрую одежду, а это означало, что я снял с себя все, переоделся в сухое и на лифте спустился вниз в холл, небрежно бросив ключ от номера на стол. Помощник управляющего пробудился и, мигая, посмотрел на меня, потом взглянул на часы, потом на ключ. Именно в таком порядке.
        - Мистер Шерман? Я не слышал, как вы приходили.
        - Это было уже несколько часов назад. Вы спали. Так могут спать только невинные младенцы…
        Но он не слушал и снова посмотрел на часы.
        - Что вы тут делаете, мистер Шерман?
        - Брожу во сне.
        - Уже половина третьего ночи.
        - Но ведь во сне днем не бродят! - с несокрушимой логикой заметил я. Потом повернулся и окинул взглядом холл. - Как? Ни швейцара, ни портье? Ни таксиста, ни шарманщика? И даже ни одного хвоста или тени в поле зрения? Тишина! Бездействие! Вас призовут к ответу за такую халатность!
        - Простите!
        - Вечная бдительность - так можно дослужиться до адмирала.
        - Я вас не понимаю.
        - Кажется, я себя тоже не понимаю. Тут есть какие-нибудь парикмахерские, работающие в ночное время?
        - Есть ли тут что… как вы сказали?
        - Неважно! Уверен, найду где-нибудь!
        Я вышел. Отойдя ярдов на двадцать от отеля, я резко нырнул в какое-то парадное, бодро приготовившись оглушить любого, кому взбредет в голову последовать за мною. Но прошло несколько минут, и я понял, что за мной никто не следит. Тогда я добрался до своей машины и поехал в район доков. Оставив ее на соседней улице в некотором отдалении от церкви американских гугенотов, я вышел на набережную.
        Канал, обсаженный деревьями, был темен и мрачен, и в его водах не отражалось ни одного огонька от тускло освещенных узких улиц, расходившихся в обе стороны. Церковь выглядела еще более ветхой и ненадежной и вызывала то странное ощущение безмолвия, отрешенности и настороженности, которое пробуждают многие церкви среди ночи. Огромный кран с массивной стрелой зловещим силуэтом выделялся на фоне ночного неба. Ни движения, ни звука, ни малейшего признака жизни. Только кладбища не хватало.
        Я перешел улицу, поднялся по ступенькам и потянул дверь. Она оказалась незапертой. Пожалуй, не было никаких причин держать ее на замке, но тем не менее это обстоятельство удивило меня. Судя по всему, петли двери были отлично смазаны, ибо она открылась и закрылась совершенно беззвучно.
        Я зажег фонарик и быстро очертил им круг в 360 градусов. Церковь пустовала. Тогда я приступил к более детальному осмотру. Внутри она оказалась еще меньше, чем можно было предположить, глядя снаружи, и старина ощущалась еще острее - я даже заметил, что дубовые скамьи с высокими спинками первоначально вырубались теслом. Я посветил наверх, но вместо обычной галереи увидел лишь шесть небольших и мутных окошек с цветными стеклами. Даже в солнечный день свет с трудом в них пробивался.
        Дверь, в которую я вошел, служила единственным входом в церковь. В дальнем углу, между кафедрой и старинными органами виднелась еще одна дверь.
        Я прошел к двери, взялся за ручку и выключил фонарь. Дверь слегка скрипнула. Я вошел в нее, к счастью, медленно и осторожно, ибо вместо пола под ногами оказались первые ступеньки лестницы, ведущей вниз. Я спустился по ним - 18 ступенек, образующих как бы законченный виток спирали, и осторожно двинулся вперед, вытянув руку, чтобы нащупать предполагаемую дверь. Но двери не было. Я включил фонарик.
        Помещение, в котором я очутился, было наполовину меньше церкви, оставшейся у меня над головой. Я быстро обежал его лучом фонарика. Окна отсутствовали, единственным источником света могли служить две лампочки без абажуров, висевшие под потолком. Я отыскал выключатель и зажег свет. Эта комната выглядела мрачнее, чем сама церковь. Затоптанный и грубый деревянный пол покрывала грязь, накопившаяся за много лет. В центре стояло несколько столов и стульев. А вдоль боковых стен вытянулись кабины, очень узкие и высокие. Помещение походило на средневековое кафе.
        Я почувствовал, как в носу защекотало от хорошо запоминающегося и ненавистного запаха. Его источник мог оказаться и любом месте, но мне показалось, что он исходит от одной из кабинок, расположенных справа. Я убрал фонарик, вынул из подмышечной кобуры пистолет, нащупал в кармане глушитель и надел его на ствол. Ступая мягко, как кошка, я пошел вдоль ряда кабинок, и нос вскоре подсказал мне, что я иду в правильном направлении. Первая кабина была пуста, вторая тоже. А потом до меня донеслось чье-то дыхание. Медленно, дюйм за дюймом, я добрался до третьей кабинки, и мой глаз и дуло пистолета заглянули в нее одновременно.
        Предосторожность оказалась излишней. Меня не подстерегала опасность. На простом узком столе находились две вещи: пепельница, на которой лежал догоревший окурок сигареты, и голова человека, полулежавшего, навалившись на стол, в глубоком сне. Хотя лицо его было повернуто в другую сторону, я безошибочно - по худобе и ветхой, но аккуратной одежде узнал в нем Джорджа. Когда я видел его в прошлый раз, я готов был поклясться, что он не сможет встать с кровати, по крайней мере, в ближайшие 24 часа, вернее, я мог бы поклясться, будь он нормальным человеком. Но наркоманы в прогрессирующей стадии болезни - далеко не нормальные люди и способны испытывать удивительные, хотя и кратковременные, приливы энергии. Я не стал тревожить Джорджа, он не представлял никакой опасности.
        В конце комнаты, между двумя рядами кабинок, располагалась еще одна дверь. Я открыл ее уже гораздо смелее, вошел, нащупал выключатель и зажег свет.
        Я попал в большую, но очень узкую комнату, занимавшую всю ширину здания, но не более десяти футов в длину. По обе стороны располагались полки, сплошь заставленные библиями. Я ничуть не удивился, обнаружив точные копии тех, что хранились на складе Моргенстерна и Моггенталера и которые Первая протестантская церковь щедро рассылала по амстердамским отелям. Казалось, вновь исследовать их нет никакого смысла, но я все же заткнул пистолет за пояс, подошел к полкам и присмотрелся к библиям. Взяв наудачу несколько экземпляров и полистав их, я нашел, что они совершенно невинны, как и положено библиям, а это наивысшая из степеней невинности.
        Потом я вынул пару книг из второго ряда и бегло просмотрел их - то же самое. Я раздвинул второй ряд и вытянул библию из третьего ряда.
        Этот экземпляр мог быть, а мог и не быть невинным, в зависимости от того, как истолковать то плачевное состояние, в котором он находился, но для использования в качестве библии был совершенно не пригоден, ибо внутри, в самом центре и почти во весь разворот находилось вырезанное ровное углубление, по форме и по размеру напоминающее крупный плод инжира. Я раскрыл еще несколько книг из того же ряда и во всех нашел такие же выемки, сделанные, видимо, машинным способом. Отложив в сторону одну из искалеченных библий, я поставил остальные на прежнее место и направился к противоположной двери. Войдя в нее, я включил свет.
        Спору нет, Первая протестантская церковь сделала - и вполне успешно - все возможное, чтобы удовлетворить требования авангардистского духовенства наших дней - идти в ногу со временем и активно сотрудничать с техническим веком, в котором мы живем. Вполне вероятно, эти духовные пастыри не ожидали такого буквального истолкования их пожеланий, но ведь всегда существует опасность искажения ретивыми исполнителями благих намерений, что, очевидно, и произошло в данном случае. Комната, занимавшая половину церковного подвала, служила фактически прекрасно оборудованной механической мастерской.
        На мой неискушенный взгляд, здесь было все: токарные и фрезерные станки, прессы, тигели, матрицы, печь, большая штамповочная машина и верстаки, к которым крепились болтами еще какие-то машины помельче, чье назначение оставалось для меня загадкой. Часть пола была усеяна металлической, как мне показалось, латунной и медной, стружкой, вьющейся мелкими завитками. В мусорной корзине, в углу, грудой лежали куски уже негодных свинцовых труб и несколько рулонов использованного листового металла, которым кроют крыши. Короче говоря, самое что ни на есть рабочее помещение и притом явно производственного назначения. О характере продукции можно было лишь догадываться, ибо ни одного образца тут, разумеется, не держали.
        Я не спеша дошел до середины комнаты, как вдруг скорее почувствовал, чем услышал, какой-то слабый, почти неуловимый звук со стороны двери, в которую вошел, и вновь испытал то странное и тревожное чувство, когда кажется, будто кто-то уставился тебе в спину - смотрит с расстояния всего в несколько ярдов, и притом с отнюдь не дружественными намерениями.
        Я продолжал идти как ни в чем не бывало, а это совсем не просто, когда наверняка знаешь, что каждый твой последующий шаг может предвосхитить пуля, выпущенная из пистолета 38-го калибра. Или что-нибудь другое, не менее смертоносное. Но я все-таки шел, так как оборачиваться, не имея в руках ничего, кроме полой библии, - мой пистолет все еще был за поясом - несомненно значило спровоцировать рефлекторное движение лежащего на курке пальца нервного человека. Вел я себя, как последний болван, допуская идиотские ошибки, за любую из которых изругал бы всякого, а теперь, похоже, придется платить за них идиотскую цену. Незапертая входная дверь в церковь, незапертая дверь в подвал, свободный доступ для всякого, кто захотел бы поинтересоваться, что находится внутри - все это свидетельствовало об одном: о присутствии безмолвного человека с пистолетом в руке, задачей которого было воспрепятствовать не входу, а выходу и притом воспрепятствовать самым радикальным образом. «Где же он мог спрятаться?» - подумал я. Может, за кафедрой, а может, за какой-нибудь боковой дверью на лестнице, наличие которой я просмотрел
из-за непростительной беспечности.
        Я дошел до конца комнаты, заглянул за последний токарный станок, хмыкнул, что должно было означать удивление, и нагнулся, словно хотел рассмотреть нечто, находящееся за станком. Я оставался в этом положении не более двух секунд, ибо какой смысл оттягивать то, чего не избежать. Когда я резко поднял голову над станком, ствол моего пистолета с глушителем уже находился на одном уровне с моим правым глазом.
        Расстояние между нами составляло всего футов пятнадцать, он подкрадывался, неслышно ступая в подбитых резиной ботинках, - сморщенный, похожий на крысу человек с белым, как бумага, лицом и горящими, как уголь, глазами. То, что он направил в сторону токарного станка, за которым я стоял, было намного хуже, чем пистолет 38-го калибра. Держал он оружие, от одного вида которого кровь стыла в жилах, - двенадцатизарядный обрез-двустволку - пожалуй, самое грозное и эффективное оружие, когда-либо изобретенное для ближнего боя.
        Я увидел его и в тот же миг спустил курок пистолета, ибо точно знал, замешкайся я на секунду - и он не упустит своего шанса.
        На лбу сморщенного человечка расцвела красная розочка. Он сделал шаг вперед - рефлекс человека, уже ставшего мертвецом, и, обмякнув, опустился на пол почти так же беззвучно, как до этого подкрадывался ко мне. Рука его все еще сжимала обрез.
        Я перевел взгляд на дверь, но если подкрепление и было, оно ничем себя не выдавало. Я выпрямился и перебежал к полке с библиями, но и там никого не обнаружил. Никого и в соседней комнате с кабинками, где все еще без сознания лежал Джордж.
        Я, не церемонясь, поднял его со стула, перекинул через плечо и, затащив наверх, в церковь, небрежно свалил за кафедру, где он был надежно укрыт от взоров любопытствующих, пожелавших заглянуть в церковь через входную дверь, хоть я и не представлял, кому могло взбрести в голову заглядывать в церковь посреди ночи.
        Открыв дверь, я выглянул наружу. Набережная канала по-прежнему тиха и безлюдна.
        Три минуты спустя я остановил свое «такси» неподалеку от церкви, снова вошел в нее и, перетащив Джорджа в машину, бросил на заднее сиденье. Он тотчас же свалился на пол, а так как это положение, видимо, было для него более удобным, я оставил Джорджа в покое и, убедившись, что вокруг нет ни души и никого не интересуют мои действия, вернулся в церковь.
        В карманах трупа я не обнаружил ничего, кроме нескольких самодельных сигарет, что вполне согласовывалось с его состоянием, когда он пришел по мою душу со своей пушкой - он до самой макушки накачался наркотиками. Я взял его оружие в левую руку, ухватил убитого за воротник куртки - любой другой способ запачкал бы пятнами крови мою одежду - единственный приличный костюм, который у меня оставался, - и потащил его через подвал и вверх по лестнице, выключая по пути свет и закрывая за собой двери.
        Снова осторожная разведка у выхода из церкви, снова пустынная тихая улица. Я перетащил труп к парапету и под скудным прикрытием своего «такси» опустил его в канал - так же бесшумно, как, несомненно, опустил бы и он меня, если бы чуть проворнее орудовал своим обрезом. Оружие отправилось вслед за ним.
        Я вернулся к машине и открыл уже дверцу, как вдруг к соседнем с церковью доме распахнулась дверь, и появился человек, который, нерешительно оглядевшись, направился прямо ко мне. Дородный мужчина, облаченный во что-то вроде ночной рубашки, поверх которой он накинул халат, с довольно внушительной головой с гривой седых полос, седыми усами и пышущим здоровьем румянцем на щеках. Лицо его в этот момент выражало легкое удивление и дружелюбие.
        - Чем могу помочь? - Он обладал глубоким и звучным голосом, которым отлично владел, как человек, который привык к тому, что его слушает множество людей. - Что-нибудь случилось?
        - А что должно было случиться?
        - Мне почудилось, что в церкви какой-то шум.
        - В церкви? - Теперь наступила моя очередь выглядеть удивленным.
        - Да, в моей церкви. Вон там! - Он показал на нее, словно я не мог отличить церковь от обычного дома. - Я пастор Гудбоди… Доктор Таддеус Гудбоди. Я подумал, уж не забрался ли туда кто-нибудь посторонний…
        - Только не я, ваше преподобие. Я уже забыл, когда посещал церковь в последний раз.
        Он кивнул, как будто это его ничуть не удивило.
        - Мы живем в век безбожия. Странный час вы выбрали для прогулок, молодой человек.
        - Так я же водитель такси, работаю в ночную.
        Он окинул меня скептическим взглядом и заглянул в машину.
        - О, Боже милостивый! Там чей-то труп!
        - Никакого трупа там нет, просто пьяный матрос, я везу его обратно на корабль. Он свалился с сиденья, вот я и остановился, чтобы водрузить его обратно. Я подумал, - добавил я елейным тоном, - что христианский долг просто требует от меня этого. Был бы труп, я не стал бы церемониться.
        Мои профессиональные аргументы, однако, не возымели никакого действия. Тоном, которым он обращался, очевидно, к самым закоренелым грешникам из своей паствы, он сказал:
        - Настоятельно требую, чтобы вы дали мне на него взглянуть.
        Он решительно прорывался к такси, а я также решительно преграждал ему дорогу.
        - Прошу вас, не надо лишать меня водительских прав.
        - О, я так и знал… я так и знал! Дело настолько серьезно, что вас даже могут лишить водительских прав!
        - Ну да! Если я сброшу вас в канал, я, естественно, потеряю права… - Я сделал вид, что задумался. - Конечно, если вам удастся выбраться оттуда.
        - Что? В канал! Меня? Служителя Господа? Вы угрожаете мне насилием, сэр?
        - Да.
        Доктор Гудбоди быстро отступил от меня.
        - Мне известен номер вашей машины, сэр. Я буду жаловаться.
        Ночь приближалась к концу, а я еще хотел немного поспать прежде, чем наступит утро. Поэтому я решительно сел в машину и нажал на газ.
        Доктор Гудбоди остался стоять на дороге, потрясая мне вслед кулаком, что едва ли свидетельствовало в пользу его представлений о любви к ближнему и, кажется, облегчая душу в каких-то страстных выражениях. Но я их уже не слышал.
        Интересно, обратится ли он с жалобой в полицию? Пораскинув мозгами, я решил, что это маловероятно.
        Я уже притомился, таская Джорджа по лестницам. Правда, весил он ничтожно мало, но то ли потому, что я не спал, то ли потому, что не обедал, только я почувствовал, что начинаю сдавать. Более того, мне уже осточертели эти наркоманы.
        Как я и ожидал, дверь в крошечную квартиру Астрид Лемэй оказалась незапертой, видимо, Джордж уходил последним. Я открыл дверь, включил свет и, пройдя мимо спящей девушки, не церемонясь, бросил Джорджа на кровать. Очевидно, скрип матраца (а не яркий свет в комнате) разбудил Астрид. Во всяком случае, когда я вернулся в ее комнату, она сидела в постели и терла глаза, все еще затуманенные сном. Я посмотрел на нее сверху вниз взглядом, долженствующим выражать глубокую задумчивость, и не произнес ни слова.
        - Когда я легла, он спал, - сказала Астрид, словно оправдываясь. - Должно быть, позже он встал и снова ушел. - Поскольку эту цепочку логических умозаключений я встретил молчанием, она тотчас с отчаянием продолжила: - Я не слышала, как ушел Джордж! Не слышала! Где вы его нашли?
        - Ни за что не угадаете. В гараже… Он возился у шарманки, пытаясь снять крышку. Да только у него ничего не вышло.
        Уже не в первый раз за сегодня она закрыла лицо руками. Пока она не плакала, но я уныло подумал, что это вопрос времени.
        - А почему вы так расстраиваетесь? - спросил я. - Он очень интересуется шарманками, не правда ли? Любопытно, почему? Возможно, конечно, из любви к музыке.
        - Нет… Да… С самого детства он…
        - Лучше помолчите! Если бы Джордж любил музыку, он предпочел бы слушать пневматическую дрель. Он без ума от этих шарманок по одной простой причине. Весьма простой… И мы оба знаем, что это за причина.
        Она уставилась на меня, но не с удивлением, а со страхом. А я, внезапно почувствовав усталость, опустился на край кровати и взял ее руку в свою.
        - Астрид?
        - Да?
        - Вы почти так же искусно лжете, как и я. Вы не пошли искать Джорджа, потому что, черт возьми, прекрасно знали, где он, и прекрасно знаете, где я его нашел, - там, где он был в полной безопасности, там, где его никогда не нашла бы полиция, потому что ей никогда не пришло бы в голову искать в таком месте. - Я вздохнул. - Дым, конечно, не шприц, но, полагаю, все же лучше, чем ничего.
        Она с побелевшим лицом смотрела на меня, а потом снова закрыла лицо руками. Плечи ее начали вздрагивать - я так и знал, что дело кончится этим. Не могу объяснить свои побуждения, но я не мог сидеть, не попробовав протянуть хотя бы руку в знак утешения, и когда я это сделал, она безмолвно подняла полные слез глаза, нагнулась и зарыдала у меня на плече. Я уже стал привыкать к тому, что в Амстердаме многие обращаются со мной подобным образом, но еще не мог смириться, поэтому попытался отвести руки Астрид. Но она лишь сильнее сжала их. Я знал, что в сущности ко мне все это не имеет никакого отношения - сейчас она нуждалась в сочувствии, а тут я подвернулся. Постепенно рыдания стихли, и она примолкла. На заплаканном лице застыли растерянность и отчаяние.
        Я сказал:
        - Еще не поздно, Астрид.
        - Неправда! Вам известно не хуже меня, что с самого начала было уже поздно!
        - Для Джорджа - да! Но разве вы не видите, что я хочу вам помочь?
        - Как же вы сможете мне помочь?
        - Уничтожив людей, погубивших вашего брата. Уничтожив людей, которые губят вас. Но и мне нужна помощь! В конце концов, мы все нуждаемся в помощи - и вы, и я, и любой другой. Помогите мне - и я помогу вам! Обещаю вам, Астрид!
        Я бы не сказал, что отчаяние в ее глазах сменилось другим выражением, но оно, по крайней мере, не было таким безграничным. Она кивнула, едва заметно улыбнувшись, и сказала:
        - Вы, кажется, большой специалист по уничтожению людей.
        - Может быть, и вам придется этим заняться, - сказал я и протянул ей крошечный револьвер «лилипут», эффективность которого не соответствовала его малому калибру.
        Спустя минут десять я ушел. Выйдя на улицу, я увидел двух мужчин в поношенной одежде, сидевших на крыльце дома напротив. Они горячо, но негромко спорили. Я переложил пистолет в карман и перешел через дорогу. Подойдя к ним на расстояние десяти футов, я чуть не покачнулся, ибо воздух был перенасыщен концентрированным запахом рома. Казалось, они не столько пили, сколько купались в чане с ромом и только минуту назад из него вылезли. С недосыпу мне уже начинали мерещиться привидения в каждой промелькнувшей тени - нужно было хорошенько выспаться. Поэтому я сел в свое «такси», вернулся в отель и заснул как убитый.
        Глава 8
        Как ни странно, но когда на следующее утро или, точнее, в то же утро зазвенел будильник, в небе сияло яркое солнце. Я принял душ, побрился, оделся, спустился вниз и так хорошо позавтракал в ресторане, что силы мои полностью восстановились и я мог поприветствовать улыбкой и любезным «с добрым утром» последовательно администратора, швейцара и даже шарманщика. Минуту или две я постоял у отеля, оглядываясь с видом человека, ожидающего, когда же появится его тень, но там, как видно, наступило некоторое замешательство, и я в одиночестве дошел до места, где оставил полицейскую машину. Хотя при свете дня мне уже не чудились повсюду тени, я на всякий случай осмотрел мотор. Однако никто пока не положил туда взрывчатки, так что я благополучно тронулся с места и прибыл в штаб-квартиру де Граафа на Марниксстраат, как и обещал, ровно в десять. Полковник де Грааф, с ордером на обыск, ждал меня на улице. Тут же был и инспектор Ван Гельдер. Они поздоровались с вежливой сдержанностью, как люди, считающие, что у них просто зря отнимают время, но они слишком хорошо воспитаны, чтобы высказать это вслух. Мы сели в
полицейскую машину, гораздо более роскошную, чем та, которую предоставили мне. За рулем сидел шофер.
        - Вы по-прежнему считаете вашу поездку на склад Моргенстерна и Моггенталера желательной и необходимой? - поинтересовался де Грааф.
        - Сейчас даже более, чем когда-либо.
        - Почему вы пришли к такому мнению? Что-нибудь случилось?
        - Ничего не случилось, - солгал я и показал на свою голову. - Иногда на меня просто находит…
        Де Грааф и Ван Гельдер быстро переглянулись.
        - Находит? - осторожно переспросил де Грааф.
        - Я имею в виду предчувствия.
        Снова быстрый обмен взглядами, выражающий их мнение о полицейских офицерах, действующих на столь научной основе. Затем де Грааф сказал, благоразумно изменив тему:
        - Мы подослали туда восемь переодетых полицейских офицеров в обычном фургоне. Но вы говорите, что не стоит всерьез обыскивать склад?
        - Нет, как же, стоит… Вернее, я хочу прикрыться обыском. А настоящая цель - найти накладные с данными обо всех поставщиках сувениров.
        - Надеюсь, вы знаете, что делаете, - сказал Ван Гельдер серьезным тоном.
        - Что ж, надейтесь, - ответил я. - Вам это сделать гораздо легче, чем мне.
        Они промолчали. А поскольку наш разговор начинал приобретать неприятный оттенок, то молчали мы всю дорогу.
        Прибыв на место, мы остановились позади ничем не примечательного серого фургона и вышли. Тотчас же из фургона вылез человек в темном костюме и приблизился к нам. С точки зрения маскировки костюм явно подкачал, я признал бы в нем полицейского даже на расстоянии пятидесяти ярдов.
        - Мы готовы, сэр! - доложил он де Граафу.
        - Давайте сюда ваших людей!
        - Слушаюсь, сэр. - Полицейский указал наверх. - А что вы скажете об этом, сэр?
        Мы посмотрели в направлении, куда он указывал. В то утро дул порывистый ветер, не очень сильный, но достаточный для того, чтобы раскачивать, как маятник, яркий предмет, подвешенный на балке для подъема грузов, находившейся перед фасадом здания. На темном фоне он выглядел как-то жутко.
        Вне всяких сомнений - это была кукла и причем очень большая, длиной более трех футов, одетая в неизменный и безупречный по шитью голландский национальный костюм. Длинная полосатая юбка кокетливо развевалась по ветру. Обычно к блоку подъемной балки подвешивалась веревка или проволока, в данном случае кто-то предпочел воспользоваться цепью. Кукла крепилась к цепочке - это мы видели даже с такого расстояния - с помощью крючка, и крючок тоже имел весьма зловещий вид - он был немного маловат для шеи, которую обхватывал. Очевидно, зацепить его стоило усилий, и шея куклы с одной стороны оказалась деформированной так, что голова склонилась набок и почти касалась правого плеча. Понятно, что на цепочке висела всего лишь кукла, но эффект был потрясающий. И это почувствовал не я один.
        - Жуткое зрелище! - Де Грааф был потрясен, это выражали и его тон, и выражение лица. - Почему? Зачем? Какая… какая цель скрыта за всем этим? Чье больное воображение смогло придумать такую непристойность?
        Ван Гельдер покачал головой.
        - Людей с больной психикой гораздо больше, чем мы думаем. Они есть всюду, и Амстердам - не исключение. Брошенный любовник, ненавистная свекровь…
        - Да, да, им нет числа. Но ведь то, что мы видим, граничит с безумием! Выражать чувства подобным образом! - Он как-то странно взглянул на меня, словно в нем снова зашевелились сомнения относительно целесообразности нашего приезда. - Майор Шерман, вам не кажется странным…
        - На все это я смотрю так же, как и вы. И тот, кто повесил ее, имеет полное право на первое освободившееся место в сумасшедшем доме. Но я приехал сюда не за этим.
        - Конечно! Конечно! - Де Грааф бросил последний, долгий взгляд на раскачивающуюся куклу, словно ему было трудно оторваться от этого зрелища, а потом движением головы попросил нас следовать за собой и поднялся на ступени крыльца. Некто вроде портье провел нас на второй этаж, а затем и в контору, дверь которой сейчас гостеприимно распахнулась.
        В противоположность складским помещениям, в конторе было просторно, чисто, уютно и современно. Красивый ковер, драпировка зеленовато-желтых оттенков, ультрасовременная мебель, изготовленная скандинавскими фирмами, уместная скорее в роскошной гостиной отеля, нежели в конторе, затерянной в районе доков.
        В глубоких креслах сидели два человека - каждый за отдельным письменным столом, покрытым кожей. При нашем появлении они вежливо встали и пригласили присесть в другие, не менее удобные кресла, сами оставаясь стоять. Я был этому искренне рад, ибо таким образом смог лучше рассмотреть их, тем более, что они в равной мере того стоили.
        Однако я позволял себе наслаждаться теплом их радушия всего несколько секунд и сказал де Граафу:
        - Я забыл одну очень важную вещь. Мне нужно немедленно встретиться со своим знакомым. - Это было правдой. Нечасто у меня внутри возникает чувство холода и тяжести, но когда оно появляется, я немедленно стараюсь реагировать соответствующим образом.
        Де Грааф удивленно взглянул на меня.
        - Такая важная, что вы про нее забыли?
        - Всего не упомнишь, а это только сейчас пришло мне в голову. - Так оно и было.
        - Может, позвонить…
        - Нет, нет! Я должен встретиться лично.
        - Вы не могли бы сказать нам, в чем, собственно, дело?..
        - Полковник де Грааф!
        Мгновенно поняв, он кивнул: конечно же он не допускал мысли, что я буду разглашать государственную тайну в присутствии владельцев склада, тем более, что по их поводу у меня, видимо, имеются серьезные подозрения.
        - Если бы я мог одолжить вашу машину… - продолжал я.
        - Разумеется, - ответил полковник безо всякого энтузиазма.
        - И если бы вы подождали, пока я вернусь…
        - Вы слишком многого хотите, майор Шерман.
        - Но это займет всего несколько минут.
        Мне действительно потребовалось несколько минут. Я велел шоферу остановиться у первого же кафе, вошел туда и позвонил из будки телефона-автомата. Сперва раздались гудки, а потом послышался голос Мэгги. Я сразу почувствовал огромное облегчение.
        - Это я.
        - Доброе утро, майор Шерман! - Мэгги, как всегда, была вежлива и спокойна, что в данную минуту меня особенно обрадовало.
        - Очень рад, что застал вас. Боялся, что вы уже ушли. А Белинда тоже дома? Не ушла?
        На самом деле я боялся совершенно другого. Но сейчас было не время говорить об этом.
        - Она еще здесь, - спокойно сказала Мэгги.
        - Мне нужно, чтобы вы немедленно покинули отель. Когда я говорю немедленно, я имею в виду десять минут. Если удастся - пять.
        - Покинуть отель? Вы хотите сказать…
        - Да, да! Сложить вещи, рассчитаться и уйти! И даже близко к нему не подходить! Поезжайте в какой-нибудь другой… Нет, нет, не будьте идиоткой! Не в мой, конечно! В какой-нибудь приличный отель… Меняйте такси, сколько нужно, и смотрите, чтобы за вами никто не увязался. Потом позвоните полковнику де Граафу и оставьте для меня номер вашего нового телефона. Только называйте цифры в обратном порядке.
        - В обратном порядке? - Мэгги, видимо, была удивлена. - Значит, полиции вы тоже не доверяете?
        - Не знаю, что значит ваше «тоже», но я не доверяю никому. Как только устроитесь, найдите Астрид Лемэй. Она будет дома - адрес у вас есть - или в клубе «Балинова». Скажите ей, что она должна немедленно отправиться с вами и там оставаться, пока я не извещу, что опасность миновала.
        - Но ее брат…
        - Джордж может оставаться на месте. Ему ничего не угрожает… - Позже я уже не мог вспомнить, было ли это утверждение шестой или седьмой из моих крупных ошибок, совершенных в Амстердаме. - Она - другое дело. Если она будет возражать, скажите, что вы, согласно моим указаниям, обратитесь в полицию насчет Джорджа.
        - Почему в полицию?..
        - Неважно. Ей ничего не нужно объяснять. Она так напугана, что одно упоминание о полиции…
        - Но это жестоко, - сухо отрезала Мэгги.
        - Это гуманно! - выкрикнул я и резко бросил трубку. Через минуту я снова был на складе. Теперь я мог лучше познакомиться с его владельцами. Они вполне соответствовали расхожим представлениям иностранцев о внешнем облике типичных жителей голландской столицы - очень крупные, очень толстые, с красными лицами и грубыми чертами. Если при нашем знакомстве их лица покрылись паутинкой добродушно-приветливых морщинок, то теперь от этого выражения не осталось и следа. Очевидно, де Грааф не вытерпел даже нескольких минут моего отсутствия и приступил к делу. Я не стал упрекать его, и он, в свою очередь, тактично воздержался от вопроса, как у меня дела.
        Моргенстерн и Моггенталер продолжали стоять в тех же позах, в которых я их оставил, в замешательстве и страхе, уставившись друг на друга, будто ничего не понимая. Наконец Моггенталер, державший в руке нашу бумагу, уронил ее с видом человека, который начисто отказывается верить своим глазам.
        - Ордер на обыск!.. - Тон, каким была произнесена фраза, вмещал в себя множество оттенков, от высокой патетики до душераздирающей трагедии, и исторг бы слезы из статуи, а будь Моггенталер раза в два меньше и тоньше, он вполне сошел бы за Гамлета. - Ордер на обыск в фирме «Моргенстерн и Моггенталер»! 150 лет оба наши семейства были уважаемыми… нет, почтенными торговцами Амстердама и вдруг… - Он нащупал кресло у себя за спиной и, упав в него, словно оцепенел. - Ордер на обыск!
        - Нашу фирму собираются обыскивать! - вторил ему Моргенстерн. Он тоже ощутил потребность опуститься в кресло. - Подумать только, Эрнст, нашу фирму собираются обыскивать! Это ее самый черный день… Боже мой! Какой стыд! Какой позор! Ордер на обыск!
        Моггенталер махнул рукой в бессильном отчаянии.
        - Валяйте, обыскивайте.
        - А вам не хотелось бы узнать, что конкретно мы ищем? - вежливо спросил де Грааф.
        - А зачем нам знать? - Моггенталер попытался хоть на мгновение возмутиться, но потрясение было слишком велико. - За сто пятьдесят лет…
        - Только, прошу вас, не волнуйтесь, господа, и не принимайте все так близко к сердцу. Я вполне понимаю ваши чувства и, со своей стороны, считаю, что мы гоняемся за фантомами. Но поступил официальный запрос, и мы обязаны предпринять официальные действия. Нас информировали, что вы незаконным путем получаете бриллианты…
        - Бриллианты?! - Моггенталер, не веря ушам, уставился на компаньона. - Ты слышишь, Ян? Бриллианты? - Он сокрушенно покачал головой и обратился к де Граафу: - Если вы их найдете, отсыпьте и мне немного…
        Этот мрачный сарказм не произвел на де Граафа никакого впечатления.
        - И что гораздо важнее, вы держите машину для шлифовки алмазов, - добавил он.
        - Мы от пола до потолка забиты этой техникой! - выразительно сказал Моргенстерн. - Можете убедиться.
        - А накладные?
        - Все, все… Вы увидите все, - устало отмахнулся Моргенстерн.
        - Благодарю вас за готовность пойти нам навстречу, господа! - Де Грааф кивнул Ван Гельдеру. Тот поднялся и вышел, а де Грааф продолжал доверительным тоном: - Я заранее прошу извинения за напрасную, как я уверен, трату времени. Откровенно говоря, меня больше интересует та ужасная штука, которая болтается на цепочке у вас над входом… Какая-то кукла…
        - Что? - переспросил Моггенталер.
        - Кукла. Большая кукла на цепочке.
        - Кукла на цепочке? - У Моггенталера был ошарашенный и в то же время испуганный вид - подобное сочетание выражений на лице требует немалого искусства. - Над входом нашего склада? Ян?..
        Сказать, что мы взбежали вверх по лестнице, значило бы впасть в преувеличение - ни Моргенстерн, ни Моггенталер не отличались особой резвостью, тем не менее на подъем мы потратили совсем немного времени. На третьем этаже мы нашли Ван Гельдера и его людей, уже занявшихся делом, и, по приглашению де Граафа, Ван Гельдер присоединился к нам. Я надеялся, что его подчиненные не будут особенно утруждать себя поисками, так как был уверен, что они все равно ничего не найдут. Они наверняка не почувствовали запаха гашиша, которым так плотно вчера было залито помещение, теперь оно благоухало цветочным дезодорантом. От него, на мой вкус, пахло ничуть не лучше. Однако я не спешил делиться своими наблюдениями.
        Кукла со свернутой шеей, висевшая теперь к нам спиной, все еще покачивалась на ветру. Поддерживаемый Моргенстерном, Моггенталер явно не испытывал наслаждения от рискованного предприятия, поймал цепочку у самого крючка и, притянув к себе, не без труда снял с него куклу. Держа куклу на вытянутых руках, он долго разглядывал ее, а потом, покачав головой, взглянул на Моргенстерна.
        - Ян, тот, кто придумал эту скверную шутку, свидетельствующую о больной психике, сегодня же покинет нашу фирму!
        - Не сегодня, а сейчас же! - поправил компаньона Моргенстерн. Его лицо скривилось от отвращения не от вида самой куклы, а от того, как с ней обошлись. - Такая красивая кукла…
        Моргенстерн ничуть не преувеличивал - кукла действительно была прекрасна - и не только, и даже не столько из-за великолепно сшитого и отлично сидевшего на ней платья - несмотря на изуродованную крючком шею, лицо ее поражало красотой. Настоящее произведение искусства. Все краски - цвет черных волос, карих глаз, румяных щек составляли полную гармонию, а черты лица были к тому же так тщательно и тонко вылеплены, что даже не верилось, что перед нами лицо куклы, а не человека с его неповторимым своеобразием. И не один я это почувствовал.
        Де Грааф взял куклу из рук Моггенталера и внимательно рассмотрел ее.
        - Красавица! - пробормотал он. - Настоящая красавица! И как сделана, словно живая! Того и гляди - заговорит. - Он взглянул на Моггенталера. - Известно, кто автор этого шедевра?
        - Я сам такую впервые вижу. Она не из наших. Совершенно уверен. Надо, конечно, уточнить у старшего по этажу, но точно, она не из наших.
        - А какой цвет лица! - продолжал де Грааф. - Как у живого человека. И, несомненно, она сделана с живой натуры, с какой-то красивой девушки, хорошо знакомой художнику. А вы что скажете, инспектор?
        - Вы, несомненно, правы, - заявил Ван Гельдер.
        - У меня даже возникает чувство, будто я уже где-то видел это лицо, - продолжал де Грааф. - А вы, господа, не встречали похожую девушку?
        Мы все медленно покачали головами - в том числе и я. Я вновь ощутил холод внутри и свинцовую тяжесть. Только на этот раз ощущение было гораздо сильнее. Мало сказать, что кукла пугающе походила на Астрид Лемэй, точность и правдоподобие деталей создавало впечатление, что перед нами сама мисс Лемэй.
        Минут 15 спустя, после тщательного обыска, давшего, как и предполагалось, отрицательный результат, де Грааф попрощался с владельцами на крыльце склада, а я и Ван Гельдер скромно стояли рядом. Моггенталер снова сиял, а Моргенстерн покровительственно и удовлетворенно улыбался. Де Грааф горячо пожал им руки.
        - Еще раз тысяча извинений! - Он заливался соловьем. - Сведения, как всегда, оказались не очень точны. И наш визит не будет нигде зафиксирован. Накладные возвратят вам, как только заинтересованное лицо убедится в отсутствии предполагаемых поставок бриллиантов. Всего доброго, господа!
        Мы с Ван Гельдером, в свою очередь, попрощались с ними, и я особенно горячо пожал руку Моргенстерну, подумав при этом, как хорошо, что он не умеет читать мысли и, к своему несчастью, родился на свет, не обладая моими способностями, в частности - чувствовать близость опасности и смерти. Ведь именно Моргенстерн был тем высоким и толстым человеком, который первым покинул зал ночного клуба «Балинова» вслед за Мэгги и Белиндой.
        Всю обратную дорогу мы молчали. Точнее говоря, молчал я, а де Грааф и Ван Гельдер обменивались впечатлениями. Казалось, их гораздо больше интересовал эпизод со сломанной куклой, чем причина, заставившая меня добиваться нашего визита на склад. Это ясно свидетельствовало о том, как они ее расценивают. Мне не хотелось вмешиваться в разговор и подтверждать правильность их предположений. И поэтому я молчал. Вернувшись в управление, де Грааф предложил:
        - Кофе? У нас тут работает девушка, которая варит самый вкусный в Амстердаме кофе.
        - Придется отложить это удовольствие. Боюсь, у меня очень мало времени.
        - Значит, у вас есть какие-то планы?
        - Нет. Мне надо полежать и подумать.
        - Тогда почему же…
        - Почему я приехал сюда? Потому что у меня к вам две небольшие просьбы. Выясните, пожалуйста, не передавали ли мне какого-нибудь сообщения по вашему телефону?
        - Вам? По моему телефону?
        - Должен позвонить человек, с которым я встречался, когда покинул склад. - Я уже дошел до того, что сам не отличал, говорю правду или лгу.
        Де Грааф понимающе кивнул, снял трубку, быстро переговорил с кем-то и, записав длинный ряд букв и цифр, передал листок мне. Буквы не имели никакого смысла, цифры означали номер телефона в отеле, куда перебрались девушки. Только читать их нужно в обратном порядке.
        Я положил листок в карман.
        - Спасибо. Придется это расшифровать.
        - А вторая просьба?
        - Вы не могли бы одолжить мне бинокль?
        - Бинокль?
        - Хочу понаблюдать за птичками, - объяснил я.
        - Ну, конечно! - подчеркнуто согласился де Грааф. - Надеюсь, вы не забыли, что мы должны работать в тесном контакте?
        - Нет, а что?
        - Вы не очень-то, смею заметить, расположены с нами сотрудничать.
        - Когда у меня будет хоть какая-то информация, я обязательно поделюсь с вами. Не забывайте, вы работаете над делом больше года, а я здесь - неполных два дня. Повторяю, мне надо полежать и подумать.
        Я не лег и не стал думать. Вместо этого я отыскал телефон, находившийся на приличном, по моему мнению, расстоянии от полицейского управления, и набрал номер, который дал мне де Грааф.
        - Отель «Туринг»! - послышался голос на другом конце провода.
        Я знал этот отель, но никогда в нем не бывал. Мой роскошный счет не позволял останавливаться в отелях такого разряда, но именно нечто подобное я бы сам выбрал для девушек.
        Я сказал:
        - Меня зовут Шерман. Пол Шерман. Сегодня утром у вас остановились две молодые девушки. Соедините меня, пожалуйста, с ними.
        - К сожалению, не могу этого сделать. Они вышли. - В этом не было ничего тревожного. Либо они пошли к Астрид Лемэй, либо, если им не удалось ее найти, выполняли другие задания, которые я дал им сегодня утром. Голос на другом конце провода предвосхитил мой следующий вопрос: - Но они просили кое-что вам передать, мистер Шерман. Я должен передать, что им не удалось найти вашего общего друга, и теперь они пытаются связаться с некоторыми другими знакомыми. Правда, боюсь, смысл не очень понятен, сэр.
        Я поблагодарил и повесил трубку. «Помогите мне, - сказал я тогда Астрид, - и я помогу вам». Хорошо же я помогал! Такая помощь прямиком вела на кладбище или на дно ближайшего канала.
        Я сел в свое «такси» и успел нажить массу врагов, пока мчался по кратчайшему пути к грязному району, примыкающему к Рембрандтсплейн.
        Дверь в квартиру Астрид оказалась заперта, но при мне был пояс с набором отмычек. Внутри все так же, как и при моем первом посещении - чисто, опрятно, бедно. Никаких следов насилия, никаких следов поспешного ухода. Я порылся в немногочисленных ящиках, и мне показалось, что в них слишком мало одежды. Правда, Астрид сетовала на бедность, так что отсутствие одежды еще ни о чем не говорило. Я обыскал всю крошечную квартирку, надеясь найти хоть какую-нибудь записку, хоть какой-нибудь знак, но если что-нибудь и предназначалось для меня, найти я не смог. Откровенно говоря, я и не особенно надеялся.
        Я закрыл дверь и поехал в клуб «Балинова». Конечно, для ночного клуба время было чертовски раннее, и двери еще не открывались. Крепкие двери, и как я ни молотил по ним руками и ногами, они не поддавались. К счастью, сон находившегося за ними человека был, очевидно, не так крепок, ибо в замке вскоре повернулся ключ, и дверь слегка приоткрылась. Я сразу просунул ногу и щель и немного расширил ее. В щели я увидел голову и плечи увядшей блондинки, целомудренно запахнувшей на груди халат. Если учесть, что в прошлый раз я видел ее в ореоле мыльных пузырей, то она явно переигрывала.
        - Мне нужен управляющий.
        - Мы открываемся в шесть.
        - Мне не нужен столик. И мне не нужна работа. Мне просто нужно увидеть управляющего. Сейчас!
        - Его еще нет.
        - Ах вот оно что… Надеюсь, ваша следующая работа будет не хуже нынешней.
        - Не понимаю, при чем тут моя работа?
        Не удивительно, что они вчера устроили полумрак в клубе. При дневном свете это испитое лицо произвело бы на завсегдатаев клуба такое же действие, как сообщение о том, что у одного из посетителей бубонная чума.
        Я понизил голос:
        - При чем? Да у вас ее просто не будет, если управляющий узнает, что я приходил к нему по важному и срочному делу, а вы меня не впустили.
        Она нерешительно посмотрела на меня, а потом сказала:
        - Подождите здесь.
        Блондинка попыталась закрыть дверь, но в короткой схватке победила грубая мужская сила. Почти сразу она сдалась и исчезла в глубине помещения. Не прошло и тридцати секунд, как она вернулась в сопровождении человека, все еще одетого в вечерний костюм. Он не понравился мне с первого взгляда. Как и большинство людей, я не люблю змей, а именно этих пресмыкающихся я вспомнил, взглянув на него. Очень высокий, очень худой и двигавшийся с какой-то упругой грацией. В элегантности и щегольстве присутствовало что-то женственное, а нездоровая бледность кожи свидетельствовала о ночном образе жизни. Лицо с размытыми чертами, словно вылепленное из алебастра, тонкая линия рта, темные прилизанные волосы, расчесанные на прямой пробор. Костюм отличался элегантностью покроя, но слева, под мышкой, явно обозначалась выпуклость, видимо, его портной был менее искусен, чем мой. В тонких пальцах с безукоризненно наманикюренными ногтями он держал сигарету в нефритовом мундштуке, а на лице запечатлелась несколько презрительная усмешка. Такое выражение, видимо, было для него привычным. Одна его манера смотреть на вас являлась
достаточной причиной, чтобы отвесить ему пощечину.
        - В чем дело, милейший? - Вы могли принять его за француза или итальянца, но вы бы ошиблись - он был англичанином. - Мы, знаете ли, еще не открылись. - Он выпустил в воздух тонкую струйку дыма.
        - В данный момент вы уже открылись, - поправил я. - Вы - управляющий?
        - Я его представляю. Если вы соизволите прийти попозже… гораздо позже… - Он выдохнул еще немного своего отвратительного дыма, - тогда посмотрим!
        - Я юрист, приехал из Англии по срочному делу! - Я вручил ему удостоверение юриста из Англии. - И мне необходимо повидаться с управляющим. Вопрос касается больших денег.
        Если такое лицо вообще способно смягчаться, то, можно сказать, оно смягчилось, хотя нужно обладать острым зрением, чтобы заметить это.
        - Я ничего не обещаю, мистер Харрисон. - Это имя красовалось на удостоверении. - Но, может быть, мне удастся уговорить мистера Даррелла принять вас.
        Он удалился походкой балетного танцора и через несколько минут появился снова. Он кивнул мне, посторонился, давая пройти, и повел по длинному и тускло освещенному коридору, шествуя сзади. Такой порядок следования мне не очень нравился, но пришлось примириться. В конце коридора находилась дверь, ведущая в ярко освещенную комнату и, так как она была полуоткрыта, я вошел без стука. Мимоходом я про себя отметил, что дверь чересчур массивная даже для солидного банка, не говоря уж о клубе.
        Сама комната весьма напоминала кладовую банка. У одной стены стояли два сейфа высотой в человеческий рост. Другую стену занимали ряды металлических ящиков, наподобие камеры хранения на железнодорожных вокзалах. Остальные две стены были плотно задрапированы алой и фиолетовой материей.
        Человек, сидевший за столом из красного дерева, совершенно не походил на банкира, во всяком случае, на английского банкира, у которого, благодаря короткому рабочему дню и пристрастию к гольфу, почти всегда здоровый и спортивный вид. Этот человек выглядел болезненно желтым и ожиревшим. Засаленные черные волосы, налитые кровью глаза с желтоватым белком и жирная кожа. Одет в хорошо сшитый синий костюм, на обеих руках множество колец, а на лице - неприветливая улыбка, совершенно не идущая ему.
        - Мистер Харрисон? - Он даже не попытался привстать, зная по опыту, что ему это едва ли удастся. - Рад познакомиться. Меня зовут Даррелл.
        Возможно, сейчас его и звали Даррелл, но только вряд ли он получил это имя при рождении. Мне лично показалось, что он армянин, но, возможно, я ошибался. Как бы то ни было, я поздоровался с ним весьма вежливо, словно передо мной урожденный мистер Даррелл.
        - У вас ко мне дело? - Он весь светился от радости. - Даррелл был проницательным человеком и знал, что если юристы приезжают из Англии, то наверняка по важному делу и непременно связанному с деньгами.
        - Собственно говоря, не к вам, а к одному из ваших служащих.
        Приветливая улыбка сразу же исчезла.
        - К одному из моих служащих?
        - Да.
        - В таком случае зачем беспокоить меня?
        - Дело в том, что я не смог найти ее по указанному адресу и мне сказали, что она работает у вас.
        - Она?
        - Ее зовут Астрид Лемэй.
        - Ах, вот оно что! - Он вдруг как бы одумался и решил мне помочь. - Вы сказали Астрид Лемэй? Работает у меня? У нас, конечно, много девушек, но это имя… - Он покачал головой.
        - Но мне так сказали ее друзья, - заметил я.
        - Здесь какая-то ошибка… Марсель?
        Змееподобный улыбнулся своей презрительной улыбкой.
        - У нас нет девушки с таким именем.
        - Может, когда-нибудь была?
        Марсель пожал плечами, подошел к шкафу с документами, вынул папку и, поманив меня пальцем, положил ее на стол.
        - Вот список всех девушек, которые работают у нас или работали в прошлом году, посмотрите сами.
        Я не стал смотреть список. Я просто сказал:
        - Значит, меня неверно информировали. Извините за беспокойство.
        - Попробуйте поискать в других ночных клубах. - Как истинный деловой человек, Даррелл уже схватил лист бумаги и стал писать на нем, показывая, что разговор окончен. - До свидания, мистер Харрисон!
        Марсель ждал у двери. Я последовал за ним и, проходя мимо, улыбнулся виноватой улыбкой.
        - Право, мне очень жаль, что я вас побеспокоил…
        - До свидания! - Мистер Даррелл даже не удосужился приподнять головы. Я еще раз вежливо улыбнулся, а потом прикрыл за собой дверь. Солидная была дверь - крепкая, звуконепроницаемая.
        В коридоре Марсель снова тепло улыбнулся и, не снизойдя до слов, жестом указал вперед, собираясь идти следом. Я кивнул, но, проходя мимо, от чистого сердца и весьма сильно ударил его в грудь. Хоть я и посчитал, что такого удара будет достаточно, я добавил еще один по шее. Потом вынул пистолет, закрепил глушитель, схватил поверженного Марселя за воротник и, подтащив его обратно к двери, распахнул ее рукой, державшей пистолет.
        Даррелл оторвал взгляд от стола и вытаращил утонувшие в складках жира глаза. Потом его лицо застыло, как обычно застывают лица, когда их обладатели хотят скрыть свои мысли и намерения.
        - Воздержитесь от своих хитроумных приемов! - посоветовал я. - Не пытайтесь позвонить и не нажимайте кнопку на полу! И, пожалуйста, не будьте наивны и не хватайтесь за пистолет, который вы, вероятно, держите в верхнем правом ящике, конечно, если вы не левша.
        Он не прибегнул ни к одному из этих хитроумных приемов.
        - Отодвиньте стул на два фута от стола!
        Он повиновался. Я бросил Марселя на пол и закрыл за собой дверь, повернув в замке диковинного вида ключ. Потом я положил ключ в карман и сказал:
        - Встаньте!
        Даррелл встал. Он был не более пяти футов ростом, напоминая телосложением большую лягушку.
        Я кивнул в сторону ближайшего из двух сейфов:
        - Откройте!
        - Ах, вон оно что… - Он отлично владел лицом, но не голосом. Ему не удалось подавить прозвучавшие потки облегчения. - Значит, грабеж, мистер Харрисон?!
        - Подойдите сюда! - приказал я. Он подошел. - Вам известно, кто я?
        - Знаю ли я, кто вы? - повторил он с озадаченным видом. - Вы же только что сказали мне…
        - Что меня зовут Харрисон. Так как меня зовут? Кто я?
        - Не понимаю…
        Я взмахнул пистолетом с глушителем. Он взвизгнул от боли и стал ощупывать рукой свою кровоточащую ссадину.
        - Итак, кто я?
        - Шерман… - с ненавистью выдавил он хриплым голосом. - Шерман из Интерпола.
        - Откройте эту дверь!
        - Это невозможно. Я знаю только половину комбинации шифра, а Марсель…
        На этот раз он взвизгнул погромче, да и след, оставленный на щеке глушителем, оказался побольше первого.
        - Откройте эту дверь!
        Он повозился у замка и открыл сейф. Тот имел размеры тридцать на тридцать дюймов и мог вместить целую кучу гульденов, но если все, что говорилось о клубе «Балинова», было правдой, все, что передавалось шепотом и таинственными намеками об игорных залах, о более интересных зрелищах в подвальном помещении, о пикантном ассортименте предметов, не поступавших в розничную торговлю, то тогда этого сейфа, возможно, и не хватило бы.
        Я указал ему на Марселя.
        - Суйте его в сейф.
        - В сейф? - перепугался он.
        - Не хочу, чтобы он очнулся и прервал нашу беседу.
        - Беседу?
        - Ну, живо!
        - Он задохнется. Десять минут и…
        - Я могу повторить свою просьбу, но уже после того, как всажу пулю вам в коленную чашечку, так что всю жизнь придется ходить с палкой. Вы мне верите?
        Он поверил. Если человек не круглый дурак, а Даррелл никак не входил в их число, он всегда поймет, говорят ему всерьез или просто так. Он втиснул Марселя в сейф. За многие годы это, вероятно, была самая трудная работа, которую ему пришлось выполнить, так как он изрядно утомился, приседая и нагибаясь, прежде чем разместил своего компаньона на полу сейфа и закрыл дверь.
        Затем я обыскал Даррелла, но не нашел при нем никакого оружия. Зато, как я и предполагал, в правом ящике стола лежал большой автоматический пистолет неизвестной марки. Впрочем, последнее не удивительно, так как я не большой знаток по части оружия. Я только умею стрелять.
        - Итак, вернемся к Астрид Лемэй, - сказал я. - Она здесь работает.
        - Работает.
        - Где она сейчас?
        - Не знаю… Клянусь Богом, не знаю! - Последнее слово он почти прокричал, так как я снова поднял пистолет.
        - Вы не могли бы это выяснить?
        - Каким образом?
        - Ваше неведение и сдержанность делают вам честь, - сказал я. - Но они просто последствия страха. Страха перед чем-то или кем-то. Но вы сразу проявите и осведомленность и общительность, как только узнаете, что есть кое-что и пострашнее. Откройте-ка сейф!
        Он открыл. Марсель все еще не пришел в себя.
        - Полезайте внутрь!
        - Нет! - прохрипел Даррелл. - Я же говорю, он закрывается герметически! Если мы вдвоем… Если я туда… мы же задохнемся через несколько минут…
        - А если не полезете, то умрете через несколько секунд!
        Он втиснулся туда. Его всего трясло. Кто бы он ни был, он явно не из вожаков. Наркобизнесом должен руководить человек несгибаемый и беспощадный. Даррелл не обладал ни тем, ни другим.
        Последующие пять минут я провел в бесплодном, хотя и тщательном осмотре каждого ящика стола и шкафа с документами. Все, на что я натыкался, касалось в той или иной степени легальной стороны делопроизводства. И вполне понятно, вряд ли Даррелл стал бы держать при себе компрометирующие документы. Через пять минут я открыл сейф.
        Даррелл ошибался - воздуха в сейфе было меньше, чем он предполагал. Он лежал почти без сознания, придавив Марселя своей тяжестью, тот тоже был без сознания, по крайней мере, так показалось. Проверять я не стал. Я схватил Даррелла за плечо и попытался извлечь его из сейфа. Это напоминало вытаскивание из болота лося, но, в конце концов, он вывалился на пол. Полежав немного, Даррелл с трудом поднялся на колени. Я терпеливо ждал, пока его прерывистое и громкое дыхание не перешло в тихое и хриплое. А лицо, повторив все оттенки спектра, превратилось из фиолетово-синего в розовое. Я бы сказал, нормальное розовое, если бы не знал, что нормальный цвет его лица напоминал цвет старой газеты.
        Тогда я подтолкнул Даррелла, давая понять, что он должен встать на ноги, что он и сделал после нескольких неудачных попыток.
        - Итак, вернемся к Астрид Лемэй! - продолжил я.
        - Была здесь сегодня утром. - Хоть он говорил хриплым шепотом, я отлично его слышал. - Она сказала, что у нее срочные дела и что ей нужно уехать.
        - Одной?
        - Нет, с братом.
        - Он тоже был здесь?
        - Нет.
        - И куда она собиралась отправиться?
        - В Афины, на родину.
        - И она приходила, чтобы специально сказать вам об этом?
        - Она хотела получить деньги за два месяца. Ей были нужны деньги на билеты.
        Я приказал ему вернуться в сейф. Пришлось немного с ним повозиться, но, в конце концов, он решил, что это лучше, чем пуля, и подчинился. Не хотелось его больше мучить, просто я не мог допустить, чтобы он слышал, о чем я буду говорить по телефону.
        Я позвонил в аэропорт Скипхол по прямому номеру и вскоре меня соединили с нужным мне лицом.
        - Говорит инспектор Ван Гельдер из полицейского управления, - сказал я. - Меня интересует утренний рейс Амстердам - Афины. Нужно проверить, были ли среди пассажиров двое - Астрид Лемэй и Джордж Лемэй. - После этого я кратко сообщил их приметы.
        Голос на другом конце провода ответил, что такие на борту самолета были. По поводу Джорджа возникли некоторые трудности, поскольку полицейские и медицинские власти высказали сомнения относительно допуска его в самолет, но потом просьбы и уговоры девушки одержали верх.
        Я поблагодарил за информацию и повесил трубку. Затем снова открыл сейф. Я продержал их взаперти не более двух минут и поэтому не удивился, найдя их обоих в весьма приличном состоянии. Даррелл был лишь чуточку бледен, а Марсель не только пришел в себя, но и попытался вытащить пистолет из-под левой подмышки, который я по забывчивости не изъял у него вовремя. Я отнял у него пистолет, чтобы он нечаянно не покалечил себя или меня, и при этом подумал, что у него повышенная живучесть. День или два спустя и при весьма неблагоприятных обстоятельствах мне придется вспоминать об этом с горечью и досадой.
        Я оставил их сидеть на полу, и, поскольку темы для разговоров были исчерпаны, никто ничего не сказал.
        Я отпер дверь, вышел, закрыл ее за собой и, любезно улыбнувшись увядшей блондинке, бросил ключ в зарешеченный люк на улице перед клубом «Балинова». Даже если отсутствовал запасной ключ, в их распоряжении имелись и телефон, и сигнализация, а для того, чтобы открыть дверь автогеном, потребовалось бы не более двух-трех часов. В комнате хватало воздуха, чтобы не задохнуться за это время.
        Так или иначе, но теперь я думал уже о другом.
        Я вернулся к дому Астрид и сделал то, что следовало сделать в первую очередь, - опросил некоторых соседей. Видели ли они ее сегодня утром? Двое ответили утвердительно, и их показания совпадали: два или три часа тому назад Астрид и Джордж сели в такси и уехали.
        Итак, Астрид ускользнула, и я почувствовал какую-то грусть и пустоту - не потому, что она не согласилась мне помочь, а потому, что своим бегством она сама открыла перед собой последний путь к спасению.
        Хозяева не убили ее по двум причинам: они знали, что ее смерть навела бы меня на значительно более важный след. И, кроме того, им не надо было ее убивать - уехав отсюда, она уже не представляла для них опасности. Страх, если он достаточно глубок, может заставить держать язык за зубами так же надежно, как и смерть.
        Я симпатизировал Астрид и желал бы видеть ее счастливой. Я не мог ее винить. Иного выхода у нее не было.
        Глава 9
        Вид с крыши Хавенгебау, небоскреба, который возвышается над гаванью, несомненно, самый живописный в Амстердаме. Но этим утром меня интересовал не вид на море, а возможности, которые предоставляла смотровая площадка. Утро выдалось солнечное и яркое, но наверху гулял сильный свежий ветер. Даже внизу ветер будоражил серо-голубые волны в белых барашках.
        На смотровой площадке толпились туристы с взъерошенными ветром прическами, с биноклями и фотоаппаратами и, хотя у меня не было фотоаппарата, думаю, что я ничем не выделялся среди них. Ничем, кроме цели, приведшей меня сюда.
        Облокотившись на парапет, я созерцал морской простор. Де Грааф удружил мне своим биноклем - лучшим из всех, которые мне приходилось держать в руках, и при отличной погоде, стоявшей сейчас, возможность нести наблюдение превзошла все ожидания.
        Мой бинокль был направлен на каботажное судно водоизмещением около тысячи тонн, которое как раз входило в гавань. Даже с первого раза я смог различить ржаные пятна на его корпусе и развевающийся бельгийский флаг. Время прибытия - незадолго до полудня, тоже соответствовало моим данным. Я следил за его движением, и мне казалось, что судно забирает шире, чем пара кораблей, идущих впереди, и проходит совсем близко от буев, обозначающих фарватер. Но, возможно, там было глубже.
        Я продолжал следить за судном, пока оно не вошло в гавань, и тогда отчетливо увидел название, написанное большими буквами - «Марианна». Бесспорно, капитан отличался пунктуальностью по времени прибытия, но насколько он был пунктуален в отношении соблюдения закона? Вот в чем вопрос.
        Я спустился вниз в портовый ресторан и перекусил. Я не особенно хотел есть, но в Амстердаме, как показал опыт пребывания, лучше придерживаться установленного для трапез времени. Здешний ресторан славится своей кухней, и вполне заслуженно, но я не помню, чем меня там кормили в этот день.
        В час тридцать я был в отеле «Туринг». Как я и думал, мои девушки еще не вернулись. Я сказал портье, что подожду их в холле. Однако мне совсем не хотелось сидеть в холле, тем более, что нужно было просмотреть документы, которые мы взяли на складе Моргенстерна и Моггенталера. Поэтому, улучив момент, когда за столом регистрации никого не было, я поднялся на лифте на четвертый этаж и проник в номер девушек.
        Их теперешнее помещение выглядело чуть лучше прежнего, диван, который я тут же ощупал, был чуть помягче, но не настолько, чтобы Мэгги и Белинда захотели покувыркаться на нем от радости - не говоря уже о том, что первая же подобная попытка привела бы к столкновению со стеной.
        Я прилег на диван и около часа изучал накладные. Ну и скучные же бумаги! Ничего интересного. Однако среди имен одно попадалось особенно часто. И так как связанные с ним поставки отвечали крепнувшим во мне подозрениям, я записал имя и местонахождение поставщика.
        Наконец в замке повернулся ключ, и вошли девушки. При виде меня они сначала обрадовались, но тут же обиженно надулись.
        - Что-нибудь случилось? - кротко спросил я.
        - Вы заставили нас беспокоиться! - холодно ответила Мэгги. - Дежурный сказал, что вы ждете нас в холле, но вас там не оказалось.
        - Мы прождали с полчаса! - голос Белинды звучал почти сурово. - Мы решили, что вы ушли.
        - Я устал, и мне нужно было полежать. Теперь, когда я принес свои извинения, может, вы расскажете, как прошло утро?
        - Можем сразу сказать, - таким же холодным тоном отозвалась Мэгги, - что с Астрид нам не повезло!
        - Знаю. Дежурный передал ваше сообщение. О ней можно не беспокоиться - она уехала.
        - Уехала? - переспросили они хором.
        - Бежала из страны.
        - Бежала?
        - В Афины.
        - В Афины?
        - Послушайте, - сказал я, - отложим этот водевиль на потом. Сегодня утром они с Джорджем улетели на самолете.
        - Но почему? - спросила Белинда.
        - От страха… С одной стороны на нее нажимали нехорошие дяди, а с другой стороны - пай-мальчик, то бишь я. Вот она и смылась.
        - Почему вы уверены, что она улетела? - поинтересовалась Мэгги.
        - Об этом мне сказал один человек из клуба «Балинова». - Я не стал вдаваться в подробности: если они все еще считают, что их шеф - неплохой малый, то не стоит давать повод для разочарований. - Кроме того, я справился в аэропорту.
        - Так, так, - видимо, на Мэгги моя утренняя деятельность не произвела особого впечатления. Или она чувствовала, что я виноват в отъезде Астрид. - Ну ладно, а дальше?
        - Начнем вот с этого! - Я дал ей листок, на котором были написаны цифры 910020. - Что может сие означать?
        Мэгги посмотрела на листок, перевернула вверх ногами, взглянула в обратную сторону.
        - Ничего, - сказала она.
        - Дай-ка мне, - с живостью попросила Белинда. - Я неплохо справляюсь с кроссвордами и анаграммами. - И действительно, почти сразу же она сказала: - Их надо читать в обратном порядке - 020019. То есть два часа ночи, девятнадцатого. Завтра утром.
        - Совсем неплохо, - заметил я снисходительно. - Мне на расшифровку понадобилось полчаса.
        - А что дальше? - с подозрением спросила Мэгги.
        - Написавший эти цифры, кто бы он ни был, забыл это объяснить, - уклончиво ответил я, ибо уже начинал уставать говорить неправду. - Ну, Мэгги, очередь за вами, рассказывайте!
        - Ну… - Она села и разгладила серо-зеленое платьице, у которого был такой вид, будто оно сильно село после многочисленных стирок. - Когда я пошла в парк и надела новое платье, потому что Труди не видела меня в нем, а из-за ветра я захватила шарф и…
        - И темные очки.
        - Угадали! - Мэгги не так-то просто было вывести из равновесия. - Я походила там с полчаса, лавируя между пенсионерами и детскими колясками. А потом увидела ее, вернее, я увидела огромную, толстую, старую, старую…
        - Даму?
        - Да, одетую, как вы рассказывали. А потом я увидела и Труди. В белом ситцевом платьице с длинными рукавами - какая-то она была беспокойная, прыгала, как ягненок. - Мэгги помолчала, а потом задумчиво добавила: - Все-таки Труди довольно красивая девушка.
        - Добрая у вас душа, Мэгги!
        Мэгги поняла намек.
        - В конце концов, они сели на скамейку. Я села на другую, ярдах в тридцати, раскрыла журнал и стала за ними наблюдать. Голландский журнал…
        - Неплохой штрих! - одобрил я.
        - Потом Труди стала заплетать косы своей кукле…
        - Какой кукле?
        - Той, которую держала в руках, - терпеливо объясняла Мэгги. - И если вы все время будете меня прерывать, я могу забыть детали… Пока она этим занималась, к ним подошел какой-то человек и сел рядом на скамейку. Такой крупный, в темном костюме, с воротником, как у священника, с седыми усами и великолепными серебристыми волосами. Вид у него был весьма приличный.
        - Еще бы! - машинально сказал я, представив себе преподобного Таддеуса Гудбоди, как человека огромного обаяния… только, пожалуй, не в три часа утра.
        - По-моему, Труди его очень любит. Через несколько минут она обняла его за шею и что-то зашептала ему на ухо. Он сделал вид, будто шокирован ее поведением, но на самом деле это была игра, потому что он что-то вынул из кармана и вложил ей в руку. Деньги, наверное.
        Я едва не спросил, а не шприц ли, но Мэгги - слишком приличная девушка, чтобы говорить с ней о подобных вещах.
        А Мэгги продолжала:
        - Потом она поднялась, не выпуская из рук куклу, и побежала к машине с мороженым, купила порцию и пошла прямо в мою сторону.
        - И вы ушли?
        - Я подняла журнал повыше, - с достоинством ответила Мэгги. - Но я зря взволновалась, она просто прошла мимо к другой открытой машине, стоявшей футах в двадцати.
        - Полюбоваться куклами?
        - Откуда вы узнали? - Мэгги была разочарована.
        - Кажется, в Амстердаме каждая вторая машина торгует куклами.
        - Именно за этим она и побежала. Трогала их, гладила. Старик-продавец сначала как будто рассердился, но как можно сердиться на такую девушку? Она обошла машину кругом и вернулась к своей скамейке. И стала угощать куклу мороженым.
        - И ничуть не расстроилась, когда кукла отказалась есть? А чем в это время занималась старая дама и пастор?
        - Разговаривали. И весьма оживленно. Когда Труди вернулась, они еще немного поболтали, а потом пастор похлопал Труди по спине, они встали, он попрощался со старой дамой, как вы ее называете, и все ушли.
        - Экая идиллия! Ушли вместе?
        - Нет, пастор ушел один.
        - Вы не пытались пойти за кем-нибудь из них?
        - Нет.
        - Молодец! За вами никто не увязался?
        - Не думаю.
        - Не думаете?
        - Там было очень многолюдно, и многие шли в ту же сторону, что и я. Человек пятьдесят, шестьдесят. Конечно, утверждать, что на меня никто не посмотрел, глупо, но сюда за мной никто не шел.
        - Ну, а как у вас, Белинда?
        - Напротив женского общежития есть кафе. Из общежития выходило и входило много девушек, но только когда я пила уже четвертую чашку кофе, узнала одну из них, заходившую вчера в церковь. Высокая девушка с каштановыми волосами. Вы бы назвали ее…
        - Откуда вам известно, как бы я ее назвал? Вчера вечером она была в монашеском одеянии?
        - Да.
        - Значит, вы не могли видеть, что у нее каштановые волосы.
        - У нее на левой щеке родинка.
        - И черные брови? - спросила Мэгги.
        - Да, да! Это она! - оживилась Белинда. А я сдался.
        Я им поверил. Ведь когда одна красивая девушка рассматривает другую красивую девушку, ее глаза не уступят телескопу.
        - Я долго шла за ней. Она вошла в большой магазин. Сначала показалось, что она бродит как-то бесцельно, но я ошибалась, вскоре девушка устремилась к отделу «Сувениры - только на экспорт». Она стала рассматривать сувениры, вроде бы все подряд, но я заметила, что всерьез ее интересуют только куклы.
        - Так, так, так! - сказал я. - Снова куклы! Но почему вы решили, что именно они ее интересовали?
        - Это же очевидно! - ответила Белинда тоном человека, пытающегося объяснить слепому от рождения разницу между цветовыми оттенками. - Потом девушка сосредоточила внимание на определенной группе кукол. Поколебавшись немного, так, для отвода глаз, она выбрала одну. - Я благоразумно промолчал. - Она поговорила с продавцом, и тот что-то записал на листке бумаги.
        - Ему понадобилось времени столько…
        - Сколько нужно для записи обычного адреса. - Белинда говорила, словно не слыша меня. - Потом она уплатила и ушла.
        - Вы пошли за ней?
        - Нет… Я тоже молодец?
        - Да.
        - И за мной никто не шел.
        - И не наблюдал? Например, в магазине. Какой-нибудь высокий и грузный толстяк?
        Белинда прыснула.
        - Поглядывал, и не один…
        - Ладно, ладно! Итак, масса больших и толстых мужчин потратила массу времени, чтобы поглядывать на вас. И масса молодых и тощих, я уверен. - Я помолчал. - Милые, нежные, я люблю вас обеих!
        Они переглянулись.
        - Ну что ж, - протянула Белинда, - это очень мило!
        - Чисто профессионально, дорогие мои, чисто профессионально! Должен заметить, оба сообщения превосходны. Белинда, вы видели ту куклу, которую выбрала девушка?
        - Мне за то и платят, чтоб я видела, - ответила она. Я внимательно посмотрел на нее, но тему не развил.
        - Так вот: кукла была в костюме с острова Хайлер. Как те, что мы видели на складе, - сказал я.
        - Откуда вы узнали?
        - Я мог бы ответить, что я - медиум. Или гений. Но на самом деле все гораздо проще: я имею доступ к определенному источнику информации, а вы не имеете.
        - Ну так поделитесь с нами! - Это, конечно, сказала Белинда.
        - Нет.
        - Почему - нет?
        - Потому что в Амстердаме есть люди, которые могли бы захватить вас, запереть в такой вот комнатке и заставить говорить.
        Наступило долгое молчание. Затем Белинда спросила:
        - А вы… вы не стали бы говорить?
        - Может быть, и стал бы, если уж на то пошло, - сказал я. - Но нужно начать с того, что им было бы не просто запереть меня в такой комнате. - Я потряс пачкой накладных. - Кто-нибудь из вас слышал о Кастель Линден? Нет? Я тоже. Однако, похоже, они поставляют нашим друзьям Моргенстерну и Моггенталеру огромные партии часов с маятниками.
        - Почему именно с маятниками? - спросила Мэгги.
        - Не знаю, - солгал я искренним тоном. - Возможно, с какой-то целью. Я просил Астрид установить место изготовления часов определенного типа. У нее есть связи в преступном мире. Но она уехала. Придется самому заняться этим завтра.
        - А мы сегодня, - сказала Белинда. - Пойдем в этот Кастель и…
        - Только попробуйте - и вы отправитесь обратно в Англию первым же самолетом. Не желаю тратить время на то, чтобы выуживать вас из глубин рва, окружающего этот замок. Ясно?
        - Да, сэр! - ответили они кротко и в унисон.
        К моему огорчению, они явно склонялись к мысли, что я из тех, которые страшнее лают, чем кусают. Я собрал бумаги и поднялся.
        - На сегодня вы свободны. Понадобитесь завтра утром.
        Как ни странно, они почему-то не обрадовались свободному вечеру. Мэгги спросила:
        - А вы?
        - Поеду на машине в город. Нужно немного проветриться. Потом посплю, а ночью, возможно, покатаюсь на лодке.
        - Романтическая ночная прогулка по каналам? - Белинда попыталась говорить легкомысленным тоном, но ей это не очень удалось. Казалось, они с Мэгги знали о чем-то, о чем я не догадывался. - Но ведь вам нужен кто-то для охраны тыла. Я поеду с вами.
        - Как-нибудь в другой раз. И ни в коем случае не подходите близко к каналам! Ни в коем случае не появляйтесь поблизости ночных баров. А главное: ни в коем случае не приближайтесь к докам и тому складу.
        - И вы тоже ни в коем случае не выходите из отеля сегодня вечером! - Я удивленно посмотрел на Мэгги. За все пять лет нашей совместной работы она еще никогда не говорила так взволнованно и сурово. И уж, конечно, никогда не указывала мне, что я должен делать. Она даже схватила меня за руку. Небывалая выходка с ее стороны. - Прошу вас!
        - Мэгги…
        - Вам обязательно нужно совершить эту ночную лодочную прогулку?
        - Ну, хватит, Мэгги…
        - В два часа ночи?
        - В чем дело, Мэгги? На вас это совсем не похоже…
        - Сама не знаю… Нет, знаю… Кажется, кто-то ходит по моей могиле в подбитых гвоздями сапогах.
        - Скажите ему: пусть лучше поостережется…
        Белинда подошла ко мне.
        - Мэгги права. Вы не должны выходить сегодня вечером. - Лицо ее было полно тревоги.
        - Белинда, и вы тоже?
        - Прошу вас!
        Атмосфера накалялась, я же не понимал причины. Девушки смотрели на меня с мольбой и отчаянием, словно я объявил им, что собираюсь спрыгнуть с утеса.
        Белинда сказала:
        - Мэгги хочет сказать, чтобы вы не уходили от нас.
        Мэгги кивнула.
        - Не выходите никуда вечером. Оставайтесь с нами.
        - Черт возьми! - воскликнул я. - В следующий раз, когда мне понадобятся помощники за границей, я возьму с собой кого-нибудь повзрослее. - Я было двинулся к двери, но Мэгги загородила мне дорогу, поднялась на цыпочки и поцеловала меня. Белинда поступила так же.
        - Полный развал дисциплины… Никуда не годится… - Я растерялся. - Просто никуда не годится!
        Я открыл дверь и оглянулся, чтобы посмотреть, согласны ли они со мной. Но они молча стояли с каким-то потерянным и подавленным видом. Я раздраженно покачал головой и вышел.
        По пути в отель я купил оберточную бумагу и веревку. В номере я упаковал полный комплект одежды, которая более-менее просохла после вчерашнего дождя, написал вымышленное имя и адрес печатными буквами и спустился с пакетом в холл. Управляющий стоял на своем посту.
        - Где тут ближайшая почта? - спросил я.
        - Дорогой мистер Шерман! - нарочито вежливо произнес он и даже улыбнулся. - Мы и сами можем это сделать.
        - Спасибо, но я хочу отправить лично.
        - А, понимаю, понимаю.
        На самом деле он ничего не понимал. А я просто хотел, чтобы вид Шермана, выходившего из отеля с большим пакетом в руках, заставил кое-кого удивленно поднять брови или нахмурить лоб.
        Управляющий дал адрес почты, в котором я не нуждался.
        Я положил пакет в багажник полицейской машины и, проехав через весь город, выбрался на дорогу, ведущую в северном направлении. Вскоре я понял, что еду вдоль залива Зейдер-Зее, но не вижу его из-за дамбы, расположенной с правой стороны. Вид слева не представлял ничего особенного: сельская местность Голландии не рассчитана на то, чтобы приводить туристов в восторг.
        Вскоре я достиг указателя с надписью: «Хайлер - 5 км» и, проехав несколько сот ярдов, свернул с дороги налево и остановил машину на площади маленькой деревеньки, похожей на картинку с почтовой открытки. На площади размещалась почта, а рядом - телефонная будка. Я запер машину и оставил ее на площади.
        Вернувшись на шоссе, я перешел на другую сторону и взобрался на пологую, поросшую травой дамбу. Передо мной открылся вид на Зейдер-Зее. Свежий бриз поднимал маленькие полны, а заходящее вечернее солнце зажигало и них разноцветные огоньки. В остальном же залив ничем не примечателен, его низкий берег либо сливался с водой, либо лежал ровной темной полоской. Единственное, что нарушало монотонность, - остров, лежащий в северо-восточном направлении примерно в миле от побережья.
        Остров Хайлер. Собственно, островом он был раньше - после постройки дамбы, соединившей его с материком, и прокладки асфальтированного шоссе жители Хайлера приобщились к благам цивилизации и туризма.
        Ничем особенным остров не отличался. Он лежал настолько низко, что казалось, его накроет любая приличная волна. Плоскую поверхность оживляли фермы, разбросанные тут и там, и несколько больших голландских амбаров. На западном берегу, обращенном в сторону материка, возле крохотной гавани приютилась деревушка. И, конечно, на острове были свои каналы.
        Вот и все, что я увидел. Вернувшись на главную дорогу, я дошел до автобусной остановки и сел на первый же автобус до Амстердама.
        Я решил сразу пообедать, поскольку, по моим расчетам, позднее у меня не будет такой возможности, и вообще я считал, какие бы испытания ни уготовила мне судьба на эту ночь, лучше их встречать на полный желудок. После обеда я лег спать, так как предвидел, что и поспать позднее мне не удастся.
        Дорожный будильник разбудил меня в половине первого. Нельзя сказать, что выспался на славу. Я неторопливо оделся - темный костюм, свитер с высоким воротом, темные парусиновые туфли на резине, темная парусиновая куртка. Пистолет я сперва вложил в клеенчатый футляр на молнии, а потом в потайную кобуру. В такой же футляр сунул две запасные обоймы, которые спрятал в карман парусиновой куртки и задернул молнию. С тоской взглянув на бутылку шотландского виски, я решил все-таки воздержаться и вышел из номера.
        Отель я покинул привычным способом - по пожарной лестнице. На улице мне никто не встретился, ибо те, кто желал мне зла, знали, куда я направляюсь и где меня найти. Я знал, что они знали. Но надеялся, что они не знают, что я знаю это.
        Я предпочел идти пешком, потому что больше не имел машины и потому что в Амстердаме у меня развилась аллергия к такси. На улицах не было ни души. Город казался спокойным и мирным.
        Я добрался до района доков, осмотрелся и пошел дальше, пока не очутился в глубокой тени сарая для хранения грузов. Светящиеся стрелки моих наручных часов показывали без двадцати два. Ветер усилился и стало еще холоднее. Но дождь не начинался, хотя воздух был перенасыщен влагой. Я чувствовал запах моря, дегтя, канатов и разных других вещей, которыми одинаково пахнут все доки мира. По темному небу неслись такие же темные тучи, временами приоткрывая далекий бледный полумесяц, но чаще заволакивая его. Но даже когда луна скрывалась за тучами, тьма не становилась абсолютной, ибо далеко вверху, сквозь неровные, постоянно меняющие очертания просветы, мерцало звездное небо.
        Когда становилось немного светлее, я вглядывался в темноту, окутывающую гавань. В гавани находились буквально сотни барж - ведь это одна из самых крупных гаваней для их приема. Все баржи теснились в хаотическом беспорядке. Но я понимал, что беспорядок только кажущийся. Как ни плотно стояли баржи и как ни велико искусство, необходимое для вывода судна в море, каждая баржа имела узкую полоску воды, по которой она могла выйти в открытое море. От причалов, у которых швартовались баржи, перпендикулярно к берегу тянулись узкие сходни, связывающие баржи с сушей.
        Луна спряталась за тучей. Я вышел из тени и ступил на одну из центральных сходней, неслышно двигаясь по мокрому дереву на резиновых подошвах. Будь я даже в сапогах, подбитых гвоздями, и тогда вряд ли привлек бы чье-нибудь внимание - кроме тех, желавших мне зла. Хотя на всех баржах размещались команды, а в ряде случаев и с семьями, лишь на двух или трех светились одинокие огоньки, и, если не считать тихой симфонии ветра и слабого поскрипывания троса, все вокруг было погружено в безмолвие. Гавань со своими сотнями барж сама по себе являлась целым городом, и этот город спал глубоким сном.
        Я прошел треть расстояния по главной сходне, когда луна снова выглянула из-за туч. Я остановился и оглянулся.
        Ярдах в пятидесяти за мной шли двое - молча и целеустремленно. Они казались лишь тенями, силуэтами, но я заметил, что правая рука каждого выглядела длиннее, чем левая. Что-то держали в правой руке. Я не удивился, заметив это что-то, как не удивился, заметив их самих.
        Я посмотрел направо. Параллельно сходне, от берега двигались еще двое. Они шли на одном уровне с теми, что следовали непосредственно за мной.
        Я взглянул налево - еще двое, еще два силуэта. Меня восхитила синхронность, с которой они действовали.
        Я повернулся и снова пошел вперед. На ходу я вынул из кобуры пистолет, снял с него непромокаемый чехол и спрятал в карман на молнии.
        Луна скрылась за тучами. Я бросил беглый взгляд через плечо и побежал. Три пары преследователей тоже побежали. Пробежав ярдов пять, я снова оглянулся. Двое на моей сходне остановились и прицелились в меня. А, может, мне просто померещилось в мерцающем свете звезд. Но мгновение спустя я убедился, что так оно и было: узкий язык пламени пронзил темноту. Выстрела я не услышал, вполне понятно: ни один здравомыслящий человек не решился бы потревожить сон сотни здоровых голландских, немецких и бельгийских моряков. Однако они ничуть не побоялись потревожить меня. Луна снова выглянула из-за туч, и я снова побежал.
        Царапнувшая меня пуля нанесла больший урон одежде, чем мне самому, хотя я и ощутил жгучую боль в правом предплечье. Но и этого для меня было достаточно - я свернул с центральной сходни, перепрыгнув на нос баржи, пришвартованной у причала под прямым углом, и быстро перебрался на корму под прикрытие рулевой рубки. Спрятавшись там, я осторожно выглянул из-за угла.
        Двое на центральной сходне остановились и энергичными жестами показывали своим приятелям справа, что им следует обойти с фланга, чтобы потом выстрелить мне в спину. На мой взгляд, они имели самые скудные представления о том, что такое честность и порядочность, но их компетентность не вызывала сомнения. Совершенно очевидно, если меня хотели прикончить, то, как я понимал, используя окружение, они получали неплохие шансы. И, с моей стороны, было необходимо, и как можно скорее, сорвать эти планы. Поэтому я на какое-то время перенес внимание с тех, что на центральной сходне, на тех, которые пошли в обход.
        Появились они через несколько секунд. Они не спеша, но уверенно шли вперед, вглядываясь в темноту за рубкой - не совсем умно с их стороны, поскольку я сам стоял в глубокой тени, а они четко выделялись на фоне лунного неба. Я, разумеется, увидел их раньше, чем они меня… Даже сомневаюсь, что они вообще успели меня заметить. Один из них наверняка, ибо навсегда лишился способности видеть - он был мертв еще до того, как упал на причал и почти беззвучно соскользнул с него в темные воды гавани. Я прицелился во второго, но его реакция оказалась на редкость мгновенной, и он отпрянул в тень прежде, чем я успел нажать на курок. Неизвестно почему, но мне пришло в голову, что, по сравнению с ними, моя порядочность еще более низкого пошиба, однако в ту ночь я серьезно настроился на то, чтобы оставить их в дураках.
        Я придвинулся к краю рубки и снова осторожно выглянул. Двое на центральной сходне стояли на месте. Возможно, они еще не знали, что произошло. С другой стороны, до них было совсем далеко и не приходилось рассчитывать, что я попаду с такого расстояния, да еще ночью, но, тем не менее, я тщательно прицелился и нажал на спуск. Однако птичка оказалась действительно далеко. Я заметил, как один вскрикнул и схватился за ногу, но, судя по быстроте, с которой он бросился за своим приятелем и спрятался под прикрытием баржи, рана не могла быть серьезной.
        Луна вновь скрылась за тучу. Тучка маленькая и скроет луну минуты на две, не больше. И, к тому же, разрыв в тучах увеличивался, а они уже засекли мое местонахождение.
        Я спустился с баржи на главную сходню и побежал в прежнем направлении. Я не пробежал и десяти ярдов, как луна опять дала о себе знать. Я сразу бросился ничком, лицом к берегу. Левая от меня сходня опустела, да и неудивительно, ибо уверенность оставшегося в живых явно поколебалась. Я взглянул направо - эти находились теперь немного ближе, чем те, которые секунду назад благоразумно ретировались с главной сходни, и по тому, как целенаправленно и уверенно шли они вперед, было видно, что им еще ничего не известно о печальной судьбе одного из приятелей. Однако они столь же быстро постигли важность осмотрительности, как и остальные, - мгновенно улетучившись, когда я сделал по ним два быстрых выстрела. Видимо, я промахнулся. Зато те двое, которые находились на главной сходне, ступили на нее снова. Но расстояние было еще слишком велико, и пока я мог о них не беспокоиться, так же как и они обо мне.
        Еще минут пять продолжалась смертельная игра в прятки - перебежки, выжидания в укрытии, выстрелы, снова перебежки, - и все это время они неумолимо наступали, окружая меня. Теперь они действовали очень осмотрительно, почти не рискуя и ловко используя свое численное превосходство: в то время как один или двое отвлекали на себя мое внимание, остальные проворно перебегали с одной баржи на другую.
        Трезвость и холодный расчет подсказали мне, что если я не изменю тактику, и притом немедленно, то у игры будет только один конец, и он уже приближается.
        Обстановка меньше всего располагала к воспоминаниям, однако я выкроил, прячась за кабинами и рубками, несколько кратких мгновений, чтобы подумать о Мэгги и Белинде. Не потому ли они так странно вели себя, когда мы виделись последний раз? Может быть, каким-то особым женским чутьем они угадывали, что должно случиться и чем это для меня обернется, но побоялись рассказать? Хорошо, что сейчас они меня не видят, подумал я, ибо они не только утвердились бы в своей правоте, но и усомнились самым прискорбным образом в непогрешимости своего шефа. А я действительно уже дошел до отчаяния и чувствовал, что выгляжу соответственно. Я ожидал, что наткнусь на засаду из одного человека - меткого стрелка или мастера поножовщины, и думал, что справлюсь с любым, а если повезет, то и с двумя, но такого количества я не ожидал. Что я сказал Белинде, когда мы вышли из склада? «Кто, сражаясь, убегает, завтра снова в бой вступает!» Но теперь мне даже бежать было некуда, ибо до конца сходней оставалось всего двадцать ярдов. Когда человека травят, словно дикого зверя, его охватывает странное чувство, которое усугубляется
сознанием того, что вокруг люди спят глубоким сном и достаточно снять глушитель и дважды выстрелить в воздух, как через несколько секунд вся гавань устремится к тебе на помощь. Но я не мог заставить себя так поступить, ибо то, что должно быть сделано, должно быть сделано сегодня ночью, и я знал - это моя последняя возможность и другой не представится. После сегодняшней ночи моя жизнь в Амстердаме не будет стоить и ломаного гроша. Я не мог заставить себя снять глушитель, пока оставался хоть малейший шанс. Я не думаю, что он оставался, во всяком случае то, что здравомыслящий человек назвал бы шансом.
        Я взглянул на часы. Без шести два. Время почти истекло и в другом смысле тоже. Я взглянул на небо. К луне подплывала маленькая тучка. Сейчас они предпримут очередную и почти наверняка решающую атаку, и я должен буду предпринять свою очередную и почти наверняка последнюю попытку спастись. Я взглянул на палубу баржи. Она была нагружена металлическим ломом. Я схватил кусочек металла, потом еще раз прикинул расстояние от тучки до луны. Тучка словно сжалась, всю луну она не закроет, но край все-таки заденет.
        Во второй обойме оставалось пять патронов, и я выпустил их в ту сторону, где - как я знал или догадывался - укрылись мои преследователи. Я рассчитывал задержать их на несколько секунд, хотя сам мало в это верил. Быстро сунув пистолет в непромокаемый футляр, задернул молнию и для большей надежности положил его не в кобуру, а в карман парусиновой куртки на молнии. Потом, пробежав несколько шагов вдоль баржи, вскочил на планшир и перепрыгнул на сходни. Когда я с трудом поднимался на ноги, я понял, что чертова тучка проплыла мимо, даже краем не задев луну.
        Внезапно я почувствовал глубокое спокойствие - видимо, потому, что у меня больше не было выбора. И я побежал, поскольку не оставалось ничего другого - бросаясь, как безумный, из стороны в сторону, чтобы сбить с цели своих преследователей. Неоднократно я слышал мягкий звук их быстрых шагов - настолько близко они были от меня, и дважды чувствовал, как их руки пытались схватить меня за куртку.
        В следующий момент я резко дернул головой, высоко взмахнул руками, выронив в воду кусок металла, зажатый в ладонях, и демонстративно тяжело упал на сходни. Шатаясь, словно пьяный, я с трудом приподнялся на ноги, схватился за горло и, опрокинувшись назад, упал в воду. Сделав самый глубокий вдох, на который был способен, я задержал дыхание.
        Вода была холодная, но не ледяная, мутная и не очень глубокая. Мои ноги коснулись илистого дна, и какое-то время я старался не отрываться от него, я начал медленно и осторожно выпускать воздух из легких, экономя запас, который, вероятно, был невелик - мне ведь не часто приходилось прибегать к такому трюку.
        Если я не ошибался, предполагая, что преследователи наверняка мечтали меня прикончить - а я, разумеется, был прав, то, наверное, сейчас те двое с главной сходни с надеждой взирали на то место, где я упал в воду. Я же надеялся, что струйка пузырей, медленно поднимающихся на поверхность, натолкнет их на ложные выводы и что для этого им не потребуется слишком много времени, ибо я уже не мог дальше разыгрывать представление.
        Минут через пять, как мне показалось, хотя на самом деле прошло не более тридцати секунд, я перестал посылать на поверхность пузырьки по той простой причине, что в легких воздуха больше не осталось. Я начал ощущать боль в груди, я уже слышал - и конечно, чувствовал, - как сердце колотится в пустой грудной клетке; начали болеть уши.
        Оттолкнувшись ото дна, я поплыл направо, всей душой надеясь, что правильно ориентируюсь. Рука коснулась киля одной из барж, и, воспользовавшись дарованным мне укрытием, я проплыл под ней и вынырнул на другой стороне.
        Думается, останься я еще пять-семь секунд под водой, я бы захлебнулся. Теперь же, очутившись на поверхности, я был вынужден собрать всю силу воли, чтобы не разразиться кашлем, который наверняка донесся бы даже до другого конца гавани. Но когда дело идет о жизни или смерти, находятся силы, о которых и не подозревали в обычных условиях, и мне удалось обойтись несколькими глубокими, но беззвучными глотками воздуха.
        В первые секунды я вообще ничего не видел, но только по той причине, что масляная пленка с поверхности попала в глаза. Я протер веки, но и тогда не увидел ничего особенного - только темный корпус баржи, за которую я прятался, главную сходню перед собой и еще одну баржу, стоявшую параллельно первой, футах в десяти.
        До меня донеслись голоса - словно тихое журчание. Я тихонько подплыл к корме, ухватился за руль и осторожно выглянул. На сходне стояли два человека. Один из них светил фонариком, и оба, наклонившись, вглядывались в воду там, где я недавно в нее погрузился. Вода, к счастью, была темна и неподвижна.
        Наконец оба выпрямились. Один из них пожал плечами и выразительным жестом поднял руки ладонями кверху. Второй кивнул и осторожно потер ногу. Первый, посылая сигнал, поднял руки и дважды скрестил их над головой. В эту минуту раздался отрывистый кашляющий звук мотора, где-то совсем рядом. Очевидно, неожиданное обстоятельство совершенно их не устраивало, ибо тот, который подавал сигналы, схватил второго за руку и потащил за собой.
        Я подтянулся и взобрался на баржу. На словах это звучит очень просто, но когда борт судна возвышается над водой фута на четыре, простое упражнение может оказаться и невыполнимым. Почти невыполнимым оно оказалось и для меня. Но, в конце концов, с помощью каната я преодолел расстояние и добрых полминуты лежал, как выброшенный на берег кит, прежде чем пробудившаяся энергия и осознание важности задачи заставили меня подняться на ноги и направиться на нос баржи, откуда я мог видеть главную сходню.
        Те двое, которые были недавно полны решимости уничтожить меня, и теперь, несомненно, испытывали праведный подъем духа, проистекающий из удовлетворения от хорошо выполненной работы, сейчас казались лишь двумя едва различимыми тенями, готовыми раствориться среди еще более глубоких теней, окружающих береговые складские помещения. Я взобрался на главную сходню и на мгновение притаился, определяя, откуда доносится шум мотора. Затем, пригнувшись, добежал до места швартовки баржи со включенным двигателем и, опустившись на четвереньки, стал наблюдать.
        Баржа была длиной не менее семидесяти футов, довольно широкая и неуклюжая. Более нескладной баржи я не встречал. Три четверти ее, начиная от носа, занимали задраенные трюмы. Далее размещалась рулевая рубка и за ней - каюта для экипажа. Сквозь занавешенные окна пробивался желтый свет.
        Из окна рубки высунулся верзила и заговорил с матросом, который собирался спуститься на причал, чтобы отчалить.
        Корма баржи была плотно прижата к сходне, на которой я лежал. Я подождал, пока матрос соскочит на причал, а потом бесшумно скользнул через борт на корму и притаился за каютой. Вскоре я услышал звук упавшего каната и глухой стук подошв, когда матрос прыгнул с причала на палубу. Тогда я осторожно добрался до железной лесенки, залез по ней на крышу рубки и ничком распластался на ней. Вспыхнули ходовые огни, но меня это трогало мало: они располагались по обе стороны рубки так, что там, где я лежал, тень казалась еще гуще и темнее.
        Звук мотора стал ровнее, и причал начал удаляться. У меня мелькнула мысль - не попал ли я из огня да в полымя?
        Глава 10
        С самого начала я знал, что сегодня ночью придется выйти и море, и любой на моем месте, предполагая, в каких условиях он может оказаться, сообразил бы, что на нем сухого места не останется. Обладай я хоть каплей предусмотрительности, я бы позаботился о том, чтобы обеспечить себя водонепроницаемой одеждой. Но мысль о такой одежде ни разу не пришла мне в голову, и теперь оставалось просто лежать, притом не двигаясь, и расплачиваться за свою беспечность.
        Я чувствовал, что замерзаю, и боялся, что замерзну до смерти. Ночной ветер, дувший над волнами Зейдер-Зее, мог пробрать до костей даже тепло одетого человека, если тот вынужден лежать без движения, а я не был тепло одет. Я промок до нитки и на холодном ветру чувствовал, что превращаюсь в глыбу льда - с той лишь разницей, что глыба льда неподвижна, а меня беспрерывно била дрожь, как человека, заболевшего болотной лихорадкой. Единственным утешением была мысль о том, что если пойдет дождь, хуже мне не будет.
        Онемевшими и замерзшими пальцами, которые совершенно не слушались, я кое-как расстегнул молнию, вынул из кармана пистолет и оставшуюся обойму и, зарядив его, прикрыл парусиновой курткой. Потом, решив, что если палец окончательно закоченеет, я даже не смогу нажать на спуск, я сунул под куртку и правую руку. Но под ней руке стало еще холоднее, и я был вынужден вынуть ее.
        Огни Амстердама оставались уже далеко позади - мы вышли на простор Зейдер-Зее. Я заметил, что баржа идет тем же курсом, которым накануне входила в гавань «Марианна». Она действительно прошла совсем близко от двух бакенов, и, казалось, направлялась прямо на третий. Но я ни на миг не сомневался, что шкипер делает это сознательно.
        Мотор зазвучал глуше, и баржа сбавила скорость. Из каюты вышли двое - первое появление членов экипажа с того момента, как мы вышли в море. Я заерзал, стараясь получше разглядеть их.
        Один нес металлический прут, к обоим концам которого были привязаны канаты. Они вдвоем стали разматывать канаты, пока железный прут не исчез за кормой. Очевидно, теперь он почти касался поверхности воды.
        Я взглянул вперед. Баржа шла совсем медленно. До мелькающего впереди бакена оставалось ярдов двадцать, и, судя по всему, баржа пройдет футах в двадцати от него.
        Из рубки послышался резкий голос, отдавший какую-то команду. Оглянувшись, я увидел, что двое еще быстрее опускают канаты, которые уже сами скользили меж пальцев, - и при этом один из них считал. Нетрудно было догадаться, зачем они так делают, очевидно, на канатах были завязаны через равные промежутки узлы, помогавшие удерживать прут в нужном положении и под нужным углом.
        Как только баржа поравнялась с бакеном, один из матросов что-то сказал, и тотчас оба начали медленно, но решительно выбирать канаты на борт. Теперь я знал, что будет дальше, но, тем не менее, пристально следил за их действиями. Сначала из воды вынырнул двухфутовый цилиндрический буй, за ним потянулся четырехлапый якорь, одна из лап которого зацепилась за металлический прут. С якоря свисал канат. Бакен, якорь и металлический прут были подняты на борт, и матросы начали подтягивать закрепленный на якоре канат, пока, наконец, не вытащили из воды какой-то предмет. Им оказался серый металлический ящик 18 дюймов в длину и 12 в ширину. Его сразу же унесли в каюту. Тем временем бакен был сброшен за корму, и баржа набрала полный ход. Они провернули эту операцию с такой ловкостью, какая дается только опытом и хорошо усвоенными навыками.
        Время шло, а я, кроме холода и боли, ничего не чувствовал. Мне-то казалось, что промокнуть сильнее невозможно! Но когда около трех часов утра небо опять помрачнело и пошел дождь, я понял, как сильно заблуждался. Никогда бы не подумал, что дождь может быть таким холодным. Правда, к тому времени немногое тепло, еще оставшееся в моем теле - парусиновая куртка все же сослужила некоторую службу, - несколько подсушило майку и свитер, но от пояса до пят вся тепловая энергия растрачивалась впустую. Оставалось лишь надеяться, что когда придется покинуть крышу рубки и снова нырнуть в воду, меня не сведет судорога. Иначе я просто пойду ко дну.
        Через некоторое время небо чуть посветлело, и к юго-востоку от нас я увидел смутные очертания земли, но и следующий момент снова потемнело, и все скрылось.
        Вскоре на востоке забрезжила заря, я опять увидел землю и постепенно пришел к заключению, что мы приближаемся к северному побережью Хайлера и направляемся к маленькой гавани.
        Никогда не думал, что эти чертовы баржи такие тихоходные. С берега Хайлера, вероятно, казалось, что наши баржа вообще стоит на месте. Для меня ничего не могло быть хуже, как появиться в гавани средь бела дня и дать неизбежной толпе зевак повод посудачить о эксцентричности одного из членов команды, проведшего ночь на крыше рубки, а не в теплой каюте.
        Мысль о теплой каюте причинила мне боль, и я постарался выбросить ее из головы.
        Вдали над Зейдер-Зее показалось солнце, но оно не сулило облегчения. Раннее холодное солнце не могло просушить одежду, и я даже обрадовался, когда на него наползла низкая туча и снова полил косой ледяной дождь, от которого кровь моя окончательно застыла и перестала циркулировать. Радовался же я тому, что туча покрыла все мраком, а дождь убедит праздных зевак, что в такую погоду лучше всего сидеть дома.
        Наше путешествие подходило к концу. Дождь усилился, он до боли хлестал меня по лицу и рукам и с шипением падал вокруг. Видимость снизилась до двухсот ярдов. Сквозь дождь проступали береговые навигационные знаки, к которым подходила баржа, но самой гавани я не видел.
        Я завернул пистолет в непромокаемый чехол и втиснул в кобуру. Конечно, вернее было спрятать его в карман парусиновой куртки и задернуть молнию, как я поступал раньше, но я не собирался брать куртку с собой. Во всяком случае, я не был уверен, что скоро не сниму ее: переживания ночи так вымотали меня, что даже вес куртки, стесняющий к тому же движения в воде, мог поставить под вопрос успех предстоящего путешествия на берег. Доплыву или пойду ко дну? Ведь по своей беспечности я забыл еще об одном пустячке - взять надувной спасательный жилет.
        Я кое-как стянул с себя куртку и, свернув ее, сунул под мышку. Ветер сразу же пронзил ледяным холодом, но теперь мне было не до него. Я подполз к краю рубки, соскользнул по лесенке вниз, крадучись пробрался под иллюминаторами, быстро взглянул вперед - излишняя предосторожность, ибо ни один человек в здравом уме не вылез бы сейчас на палубу без необходимости, - бросил куртку за борт, перемахнул через корму, опустился на вытянутых руках и, удостоверившись, что не попаду под гребной винт, разжал пальцы.
        В воде оказалось теплее, чем на крыше рубки, и это было счастьем, ибо чувство слабости уже начало внушать мне страх. Я намеревался находиться в воде до тех пор, пока баржа не войдет в гавань или хотя бы не скроется за стеной дождя, но, очутившись в воде, я понял, что сейчас не время привередничать. Моей единственной заботой в этот момент было лишь одно: выжить! И я изо всех сил поплыл за быстро удаляющейся баржей.
        Чтобы достичь берега, потребовалось бы не более десяти минут. Даже шестилетний ребенок, умеющий плавать, легко справился бы с этой задачей. Но в то утро я был далеко не в форме, и хотя мое рискованное предприятие окончилось благополучно, сомневаюсь, что я смог бы преодолеть эту дистанцию во второй раз.
        Когда передо мной отчетливо возникла стенка пирса, я обогнул навигационные знаки с правой стороны и взял курс на берег.
        Я выкарабкался на берег, и, как по мановению палочки, дождь прекратился. Впереди меня на уровне пирса лежала невысокая насыпь. Я осторожно подкрался к ней и выглянул.
        Справа от меня, совсем близко, виднелись две крошечные гавани острова Хайлер - внутренняя и внешняя, соединенные между собой узким каналом. За внутренней гаванью живописно, как на красочной почтовой открытке, раскинулась сама деревня Хайлер, которая, за исключением одной длинной и двух коротких улиц, окаймляющих внутреннюю гавань, представляла собой лабиринт извилистых дорог и причудливое скопление зеленых и белых домиков, водруженных на сваи на случай наводнения. Между сваями были возведены стены, и это пространство использовалось как подвалы, а в дома вели наружные деревянные лестницы - прямо на второй этаж.
        Я перевел взгляд на внешнюю гавань. Баржа уже встала на якорь у ее стенки, и началась разгрузка. Две маленькие лебедки поднимали из открывшихся трюмов корзины и мешки. Но меня интересовали не они - несомненно, в них находились вполне законные грузы, - а небольшой металлический ящик, вынутый из воды, в котором, по моему глубокому убеждению, находился совершенно незаконный груз. Поэтому я и сосредоточил внимание на каюте. Я надеялся, что не опоздал, хотя каким образом я мог опоздать?
        Впрочем, если бы я немного промедлил, то было бы уже поздно. Не прошло и 30 секунд моего наблюдения за каютой, как из нее вышли два человека. Один нес на плече мешок. Несмотря на то что в мешок положили что-то мягкое, угловатые очертания не оставляли сомнений: там был интересующий меня предмет.
        Они сошли на берег. Несколько мгновений я наблюдал за ними, чтобы уловить хотя бы направление их движения, затем соскользнул вниз по разжиженной насыпи - еще одна статья расхода, ибо за ночь мой костюм сильно пострадал - и направился следом.
        Я шел почти в открытую не только потому, что они, очевидно, и не подозревали, какой за ними тянется хвост, но и потому, что узкие и извилистые улицы и переулки Хайлера были словно созданы для слежки.
        В конце концов, они остановились у длинного узкого здания на северной окраине деревни. Первый этаж, или в данном случае подвал, был из бетона. Верхний этаж, куда вели деревянные ступени, имел высокие и узкие окна, защищенные такой густой решеткой, что сквозь нее не пролезла бы даже кошка. Тяжелую дверь укрепляли две железные полосы, прибитые крест-накрест, и два массивных амбарных замка.
        Мужчины поднялись по ступенькам. Тот, что шел налегке, отпер дверь, и оба исчезли внутри. Секунд через двадцать они снова появились, на сей раз с пустыми руками, заперли дверь на замки и ушли.
        Меня будто что-то кольнуло - острое сожаление о том, что мне пришлось расстаться со своим поясом с инструментами - ведь нельзя же плыть, обвязавшись таким количеством металла. Но это сожаление мгновенно исчезло. Не говоря уж о том, что вход в зарешеченное здание просматривался не менее чем из 50 окон и любой житель Хайлера сразу обратил бы внимание на незнакомого пришельца, мне еще рано было раскрывать свои карты. Может, мальков я бы смог поймать, но я ведь охотился не на мальков, а на китов, и для их поимки требовалась приманка, хранящаяся в ящике.
        Чтобы выбраться с Хайлера, гид совершенно не был нужен. Поскольку гавань располагалась в западной части, дамба с дорогой находилась в восточной. Я прошел по нескольким узким, извилистым улицам, совершенно не поддавшись тому очарованию старины, которое каждое лето привлекает сюда десятки тысяч туристов, и вышел к маленькому арочному мостику, перекинутому через узкий канал. На мостике я встретил первых жителей деревни - трех матрон Хайлера, разодетых в традиционные пышные платья. Они скользнули по мне равнодушным взглядом безо всякого любопытства, как будто встретить рано утром на улицах Хайлера человека, который явно искупался в море, было самой естественной вещью на свете.
        В нескольких ярдах от канала, по ту сторону, разместилась на удивление большая стоянка. Правда, сейчас на ней находилось всего несколько машин и полдюжины велосипедов. Стоянка практически не охранялась, если не считать невысокой ограды и примитивного замка на воротах. Очевидно, на острове мелкие кражи не являются социальной проблемой. Если уж честные граждане Хайлера решаются пойти на преступление, они это делают в крупных масштабах.
        В этот ранний час стоянка была пустынна, ни автовладельцев, ни сторожа. Чувствуя себя более виноватым, чем когда-либо с момента моего появления в Голландии, я выбрал самый прочный из велосипедов, подкатил его к ограде, перебросил через забор и перемахнул сам. Вскочив в седло, я усердно заработал педалями. Никто не кричал вслед, никто не бросился вдогонку.
        Я не ездил на велосипеде уже много лет и не испытывал былого чувства свободы и беспечной удали, но все же достаточно скоро удалось восстановить кое-что от прежней сноровки, и хотя путешествие не доставляло удовольствия, ехать было все-таки лучше, чем идти пешком, а движение до некоторой степени оживило красные кровяные тельца, застывшие в моих жилах.
        Я оставил велосипед на крошечной деревенской площади, где стояла моя машина, и задумчиво посмотрел сначала на телефонную будку, потом - на часы. Нет, звонить было еще слишком рано, поэтом я сел в машину и выехал из деревни.
        Проехав с полмили по амстердамской дороге, я заметил старый амбар, стоявший поодаль от усадьбы. Я остановил машину на дороге таким образом, чтобы амбар заслонял меня от любопытных взоров из окон. Открыв багажник, я кинул свой пакет, отправился к амбару, нашел, что он не заперт, пошел внутрь и переоделся во все сухое. Правда, это не превратило меня в нового человека - дрожь по-прежнему не унималась, - но, по крайней мере, это положило конец той пытке, которой я подвергался в течение стольких часов.
        И снова я пустился в путь. Проехав еще с полмили, я увидел у дороги небольшое строение, похожее на огромное бунгало и с вывеской, нагло заявлявшей, что это мотель. Мотель - не мотель, главное, он открыт, а большего мне и не нужно. Толстуха спросила, не хочу ли я позавтракать, но я намекнул, что мне нужно что-нибудь более эффективное.
        В Голландии существует очаровательный обычай наполнять ваш стакан до самых краев, и хозяйка с удивлением и даже с опаской следила за тем, как я пытался дрожащими руками донести его до губ. Я расплескал не больше половины, и она явно задумалась, вызвать ли полицию и не послать ли за доктором, чтобы каждый на свой лад позаботились об алкоголике с явными признаками белой горячки или, может быть, о наркомане, потерявшем шприц. Однако она оказалась храброй женщиной и, по моей просьбе, налила еще порцию. На этот раз я расплескал всего четверть, а из третьей порции я не только не пролил ни капли, но даже почувствовал, как остальные тельца вскочили на ноги и резво принялись за работу. После четвертой моя рука стала твердой и крепкой как сталь.
        Я одолжил электробритву, потом проглотил обильный завтрак. Он состоял из яиц, мяса, ветчины, сыров, хлеба четырех сортов и почти - черт возьми! - полугаллона кофе. Еда была превосходной. Возможно, этот мотель открыли недавно, но его ожидало блестящее будущее. Позавтракав, я попросил разрешения позвонить по телефону. Меня соединили с гостиницей «Туринг» буквально за несколько секунд. Во всяком случае, гораздо быстрее, чем администратор соединил меня с номером девушек. Наконец Мэгги очень сонным голосом спросила:
        - Хэлло? Кто говорит?
        Я буквально видел, как она стоит, зевая и потягиваясь.
        - Небось всю ночь веселились, не так ли? - сурово спросил я.
        - Что? - до нее еще не дошло, что это я.
        - На улице уже день, а вы все дрыхнете! - Часы показывали около восьми утра. - Нечего сказать: хороши бездельницы в мини-юбках!
        - Так это… это вы?
        - А кто же, как не ваш бог и повелитель? - Четыре порции виски уже начали оказывать свое действие.
        - Белинда, он вернулся! - услышал я голос Мэгги. - Наш бог и повелитель, как он сказал.
        - Как я рада! - услышал я голос Белинды.
        - Вы и наполовину не радуетесь, как я сам! Можете нырять обратно в свои постели и спать до следующего утра!
        - Мы даже не выходили из номера, - сдержанно заметила Мэгги. - Мы все время говорили о вас, очень беспокоились и почти не спали. Мы думали…
        - Прошу прощения, Мэгги! Одевайтесь! Забудьте о ванне и завтраке.
        - Без завтрака? Держу пари, что вы уже позавтракали! - Белинда явно оказывала дурное влияние на мою девочку.
        - Конечно!
        - И провели ночь в номере-люкс?
        - Как и полагается высокопоставленным лицам. Садитесь в такси, отпустите его на окраине города, пересядьте в местное такси и езжайте в сторону Хайлера…
        - Туда, где делают эти куклы?
        - Вот именно. По дороге встретимся. Я буду в желто-красной машине. - Я назвал номер. - Велите таксисту остановиться. И, пожалуйста, поспешите!
        Я повесил трубку, расплатился с хозяйкой и отправился в путь. Я был рад тому, что удалось выбраться из такой передряги. Ночью я почти уверился, что не доживу до утра, но я выжил - вот и радовался этому. И девочки тоже радовались за меня… Кроме того, я был тепло одет, сух и сыт, красные кровяные тельца кружились в веселой карусели, все краски слились в прекрасный узор, а к вечеру операция обещала завершиться. Еще никогда я не чувствовал себя таким счастливцем.
        Но мне не суждено было больше никогда чувствовать себя вполне счастливым.
        Неподалеку от окраины меня нагнало желтое такси. Я остановился и подошел к нему как раз в тот момент, когда Мэгги выходила из машины. В темно-синем костюме и белой блузке. Если она и провела бессонную ночь, то это было совершенно незаметно. Она выглядела не просто красивой (она всегда была красива) - в это утро она казалась какой-то особенной.
        - Ну и ну, - сказала она. - Сейчас вы похожи на довольно упитанное привидение. Можно, я вас поцелую?
        - Конечно, нет! - сказал я с достоинством. - Отношения между боссом и подчиненными…
        - Хватит дурачиться, Пол… - Она поцеловала меня без разрешения. - Что нужно делать?
        - Отправляйтесь на Хайлер! Там полно всяких кафе, где вы сможете позавтракать. А потом я хочу, чтобы вы понаблюдали за одним домом. Не все время, но внимательно. - Я описал ей дом с решетками на окнах и объяснил, где он находится. - Постарайтесь проследить, кто туда входит, кто выходит, что там делают. И помните - вы туристка! Держитесь вместе с группами. Во всяком случае, как можно ближе к людям, и не оставайтесь одна… Белинда еще в номере?
        - Да, - Мэгги улыбнулась. - Когда я одевалась, она говорила по телефону. Кажется, у нее хорошие новости.
        - Разве она кого-нибудь знает в Амстердаме? - спросил я насторожившись. - С кем она говорила по телефону?
        - С Астрид Лемэй.
        - Бог с вами, Мэгги! О чем вы говорите? Астрид сбежала из Голландии! И у меня есть доказательства.
        - Ну, разумеется, сбежала! - Мэгги явно наслаждалась ситуацией. - Она сбежала потому, что вы поручили ей важное дело, а она не смогла его выполнить - за ней все время следили, куда бы она ни пошла. Поэтому она сбежала в Париж, получила часть денег за свой билет до Афин и вернулась сюда. Сейчас она и Джордж находятся под Амстердамом у верных друзей. Она просила передать вам, что сделала так, как вы просили. Она была в Кастель Линден и…
        - О, Боже! - вырвалось у меня. - О, Боже!
        Я смотрел на стоящую передо мной Мэгги, на ее губах медленно угасала улыбка, и на какой-то краткий миг я возненавидел ее - возненавидел за все: за неведение, за глупость, за улыбающееся лицо, за пустые слова о хороших новостях, - но тут мне стало так стыдно за себя, как никогда раньше, ибо виноват в этом был я, а не Мэгги, и я готов был дать скорее отрубить себе руку, чем причинить ей боль. Поэтому я лишь обнял ее за плечи и сказал:
        - Люблю я вас, Мэгги.
        Она лишь нерешительно улыбнулась.
        - Простите, я не совсем понимаю…
        - Послушайте, Мэгги…
        - Да, Пол?
        - Как по-вашему, могла Астрид Лемэй узнать ваш номер телефона?
        - О, Боже! - вырвалось у нее. Теперь и она поняла. А я в тот же миг бросился к машине, завел мотор и помчался как одержимый - да я и в самом деле в эти минуты был одержим. Я включил полицейские сигналы - мигалку на крыше и сирену - и, натянув наушники, стал отчаянно искать радиотелефон. Никто никогда не показывал мне, как с ним обращаться, но сейчас некогда было учиться. Машина наполнилась шумом - пронзительно выл перегретый двигатель, гудела сирена, раздавалось потрескивание в наушниках, но громче всего звучали мои грубые, злые и бесполезные ругательства. Потом вдруг прекратился треск, и я услышал спокойный и уверенный голос.
        - Это полицейское управление? - выкрикнул я. - Полковника де Граафа! Неважно, черт возьми, кто я! И ради Бога, скорее!
        Наступила долгая и томительная пауза, во время которой я бесконечно лавировал среди потока уличного движения. Начинался утренний час пик. Потом голос в наушниках произнес:
        - Полковник де Грааф еще не пришел.
        - Позвоните ему домой!
        Наконец нас соединили.
        - Полковник де Грааф? Да, да, да. Неважно… Та кукла, которую мы вчера видели… Я раньше встречал такую девушку. Астрид Лемэй… - Де Грааф начал задавать вопросы, но я перебил его.
        - Ради Бога, не отвлекайтесь! Это не имеет значения. Помните тот склад… Я думаю, она в смертельной опасности! Мы имеем дело с преступником-маньяком! Ради Бога, поспешите!
        Я бросил наушники и стал проклинать себя. «Хотите увидеть дурака, которого просто водить за нос? - думал я про себя. - Так вот, он перед вами - майор Шерман!» Но в то же время я сознавал, что несколько несправедлив к себе - я действовал против прекрасно организованной банды преступников, сомнений не оставалось, но среди членов шайки находился какой-то психопат, действия которого невозможно было предсказать. Конечно, Астрид Лемэй предала Джимми Дюкло, но ей пришлось выбирать между ним и Джорджем, а Джордж, как-никак, родной брат. Они подослали Астрид ко мне, так как сама она не могла узнать, что я остановился в «Эксельсиоре», но, вместо того, чтобы войти ко мне в доверие, завоевать симпатии, она в последний момент струсила, и я стал за ней следить. Вот тогда-то все и заварилось, и она стала для них не помощницей, а обузой. Она начала встречаться со мной, или я с ней, без их ведома. Возможно, меня видели, когда я тащил Джорджа. Или же обратили внимание те двое пьяных, которые на самом деле были трезвы.
        В конце концов, они решили убрать ее, но так, чтобы я пришел к мысли, что с ней приключилась беда. Они справедливо решили - если я подумаю, что она схвачена или в опасности, я потеряю всякую надежду достичь своей цели и сделаю то, чего - как они теперь знали - совершенно не собирался делать, то есть обращусь в полицию и выложу всю информацию, которой обладаю. А они, возможно, подозревали, что я знаю довольно много. Поэтому они, естественно, не хотели, чтобы я обращался в полицию, потому что, хотя я и не выполнил бы поставленной передо мной задачи, все равно нанес бы такой ущерб, от которого они не скоро смогли бы оправиться. Потребовались бы месяцы, а может, и годы, чтобы восстановить его.
        И вчера в клубе «Балинова» Даррелл и Марсель разыграли порученную им роль, в то время как я переиграл, и совершенно убедили меня в том, что Астрид и Джордж отбыли в Афины. Уехать-то они уехали, но в Париже их заставили выйти из самолета и вернуться в Амстердам. И когда Астрид позвонила Белинде, она говорила с ней под дулом пистолета, приставленного к виску. Теперь Астрид была им не нужна. Астрид переметнулась на сторону врага, а с такими людьми известно, как поступают. А меня они теперь могли тоже не бояться - они знали, что я утонул в два часа ночи среди барж в гавани. Теперь у меня был ключ к разгадке. Я знал, почему они медлили. Но помочь Астрид уже не мог - поздно.
        Проносясь по улицам Амстердама, я никого не сбил и никого не переехал, но только по той причине, что у жителей столицы отличная реакция. Теперь я уже въехал в старый город и приближался к складу, почти не сбавляя скорости, как вдруг увидел, что улица перегорожена полицейской машиной и вооруженными полицейскими. Я резко затормозил и выскочил из машины. Ко мне сразу подошел один из полицейских.
        - Полиция! - заявил он, как будто я мог подумать, что он страховой агент или что-то в этом роде. - Проезд закрыт!
        - Вы что, свою машину не узнаете? - зарычал я. - Прочь с дороги, черт побери!
        - Въезд на улицу запрещен.
        - Ладно, ладно! - раздался голос де Граафа, который появился из-за угла. И если до этой минуты я еще ничего не понимал, то все сразу стало ясно, как только я увидел выражение его лица.
        - Зрелище не из приятных, майор Шерман, - сказал он.
        Я молча прошел мимо него, свернул за угол и взглянул наверх. Отсюда слегка покачивающаяся фигура, висящая на балке под фронтоном склада, казалась едва ли крупнее, чем кукла, которую я видел вчера утром, но тогда я стоял прямо под ней, так что эта была несравненно больше. В таком же традиционном национальном костюме, как и на кукле, и не нужно было подходить ближе, чтобы убедиться в том, что лицо той куклы являлось точной копией висевшей сейчас там, наверху. Я повернулся и зашел за угол. Де Грааф последовал за мной.
        - Почему вы ее не снимете? - спросил я, и мне показалось, что мой голос донесся откуда-то издалека - ненормально спокойный и безразличный.
        - Это дело врача. Он сейчас работает.
        - Да, да, конечно! - Помолчав, я добавил: - Она не могла там долго находиться. Час назад она еще была жива, склад ведь открылся до того, как…
        - Сегодня суббота. По субботам склад не работает.
        - Да, да, правильно, - согласился я автоматически, и в тот же миг меня пронзила другая мысль, от которой стало холодно и еще страшней: Астрид под угрозой пистолета звонила в отель «Туринг» и просила передать мне, что была в Кастель Линден. Но просьба бессмысленна и бесцельна, так как я, по их сведениям, покоился на дне гавани. Она имела смысл только в том случае, если бы действительно дошла до меня, до живого. Значит, они знали, что я жив? Но откуда? Кто мог сообщить им? Меня никто не видел, разве что те три матроны, которых я повстречал на острове. Но при чем тут они?
        И это еще не все! Зачем они заставляли ее звонить, а потом поставили под угрозу и себя, и свои планы, убив Астрид после того, как потратили столько энергии, чтобы убедить меня, что она жива и невредима? Ответ пришел внезапно и сомнений не вызывал. Они кое о чем забыли, и я кое-что запамятовал. Они забыли о том, о чем забыла Мэгги: Астрид не знала номера телефона нового отеля. А я забыл о том, что ни Мэгги, ни Белинда никогда не видели Астрид и не слышали ее голоса.
        Я вернулся за угол. Над фронтоном склада все еще покачивалась цепь с крюком на конце, но то, что было на цепи, уже исчезло.
        Я сказал полковнику:
        - Попросите врача сюда!
        Через пару минут появился врач - совсем молодой, на мой взгляд, только что со студенческой скамьи. Должно быть, он был бледнее, чем обычно.
        Я резко спросил:
        - Она мертва уже несколько часов, не так ли?
        Он кивнул.
        - Часа четыре-пять… точнее боюсь сказать.
        - Благодарю вас!
        Я в сопровождении де Граафа отправился обратно. Лицо его выражало большой безмолвный вопрос, но сейчас я не был в состоянии отвечать на какие-либо вопросы.
        - Это я убил ее! - сказал я. - И, возможно, убил еще кое-кого.
        - Не понимаю, - протянул де Грааф.
        - Кажется, и Мэгги я послал на смерть.
        - Мэгги?
        - Простите, вы еще не в курсе. Со мной здесь две девушки, обе из Интерпола. Одну зовут Мэгги, другую - Белинда. Белинда сейчас в отеле «Туринг». - Я дал ему номер телефона. - Сделайте милость, позвоните ей от моего имени. Велите ей запереть дверь и никуда не выходить, пока я сам не свяжусь с ней. Скажите, чтобы она никак не реагировала на телефонные звонки и на записки, если в них не будет слова «Бирмингем». Пожалуйста, позвоните ей сами, хорошо?
        - Непременно.
        Я кивнул на его машину.
        - А с Хайлером вы можете связаться по радиотелефону?
        Он отрицательно покачал головой.
        - Тогда, пожалуйста, с полицейским управлением.
        Пока де Грааф говорил со своим шофером, появился угрюмый и мрачный Ван Гельдер. В руках он держал женскую сумочку.
        - Астрид Лемэй? - спросил я. - Пожалуйста, отдайте сумочку мне.
        Он решительно покачал головой.
        - Не могу. Поскольку совершено убийство…
        - Отдайте! - распорядился де Грааф.
        - Спасибо! - поблагодарил я, а потом начал давать описание: - Пять футов четыре дюйма, длинные черные волосы, голубые глаза, очень красивая, темно-синий костюм, белая блузка и белая сумочка. Она будет в районе…
        - Один момент… - Де Грааф повернулся к шоферу, потом сказал мне: - В управлении говорят, что Хайлер не отвечает, словно там все вымерли. Смерть, кажется, в самом деле ходит за вами по пятам, майор Шерман!
        - В таком случае я позвоню вам позже, - сказал я и направился к своей машине.
        - Я поеду с вами, - сказал Ван Гельдер.
        - У вас и здесь полно дел. А там, куда я еду, полиция не нужна.
        Ван Гельдер понимающе кивнул.
        - Иными словами, вы собрались преступить границы закона.
        - Я уже давно их преступил! Астрид Лемэй погибла. Джимми Дюкло погиб. Мэгги, может быть, тоже… Пришло время поговорить с теми людьми, которые несут гибель!
        - Мне кажется, вы должны отдать нам свой пистолет, - рассудительно заметил Ван Гельдер.
        - А как же я тогда буду с ними разговаривать, черт возьми? С библией в руках, что ли? Буду молиться за спасение душ? Нет, Ван Гельдер, для того чтобы забрать у меня пистолет, надо сначала убить меня.
        - У вас есть кое-какие сведения, которые вы от нас скрываете? - осведомился де Грааф.
        - Есть.
        - В таком случае вы поступаете неосмотрительно, противозаконно, и к тому же невежливо.
        Я сел в машину.
        - Что касается осмотрительности, поживем - увидим. А вежливость и законность - для меня сейчас категории излишние.
        Я завел мотор. Вам Гельдер шагнул было к машине, но я услышал, как де Грааф сказал:
        - Оставьте его, инспектор! Оставьте! Пусть поступает так, как считает нужным.
        Глава 11
        Моя манера вести машину при возвращении на Хайлер вряд ли расположила ко мне местных жителей, но мне было наплевать. Если бы я с такой скоростью мчался на обычной машине, я бы стал виновником многочисленных дорожных происшествий, но полицейская мигалка и сирена оказывали почти магическое действие, открывая мне зеленую улицу. Все машины на расстоянии полумили либо сбавляли скорость, либо совсем останавливались, прижимаясь к обочине. На какое-то время за мной увязалась полицейская машина - как будто я вел обычное такси! - но у шофера не было моих побудительных мотивов, и он благоразумно решил, что зарплата не стоит того, чтобы рисковать жизнью. Я знал, что они тут же свяжутся с полицейским управлением, но не боялся, что меня остановят: как только там станет известен номер машины, меня оставят в покое.
        Я бы предпочел завершить поездку в обычной машине или на автобусе, так как моя желто-красная слишком бросалась в глаза, но в данный момент важно было выиграть время вопреки благоразумию. Я шел на компромисс, проделав остаток пути на умеренной скорости, вид желто-красного такси, приближающегося к деревне со скоростью ста миль в час, вызвал бы удивление даже у известных своей невозмутимостью голландцев. Я оставил машину на стоянке, где началось заметное оживление, снял куртку с кобурой и галстук, подвернул рукава рубашки и вышел из машины, небрежно перебросив куртку через левую руку. Под ней покоился пистолет с глушителем.
        Погода, славящаяся в Голландии переменчивостью, снова менялась, на сей раз - к лучшему. Когда я выезжал из Амстердама, стало проясняться, и теперь в почти безоблачном небе плыли только клочки ватных облачков, и под жарким солнцем от домов и полей поднимался легкий пар.
        Я медленно (но не слишком) подошел к дому, который, по моей просьбе, Мэгги должна была держать под наблюдением.
        Теперь дверь оказалась широко раскрытой, и я увидел, что внутри движутся люди, почти все - женщины в национальных нарядах. Время от времени кто-нибудь из них выходил и направлялся в деревню. Или какой-нибудь мужчина выносил коробку, ставил на тачку и уходил туда же. Видимо, здесь располагался центр какого-то кустарного надомного товарищества - но какого именно, невозможно было определить. Что это совершенно невинный промысел, доказывал тот факт, что любого туриста, которому случалось забрести сюда, радушно приглашали войти и посмотреть. Все, кто заходил, вскоре выходили, так что в доме не должно было быть ничего зловещего. К северу от дома простирались луга, и в отдалении я увидел группу матрон в национальных костюмах, ворошивших сено для просушки. Мужчины Хайлера, видимо, уже выполнили свою часть работы, ибо ни одного из них не было видно.
        Мэгги как сквозь землю провалилась. Я вернулся в деревню, купил дымчатые очки - массивные темные очки, скорее привлекавшие внимание, чем служившие маскировкой - поэтому, наверное, их и носят многие, а также бесформенную соломенную шляпу, в которой я постеснялся бы быть найденным мертвым за пределами Хайлера.
        Конечно, тем самым я вряд ли приобрел идеальную маскировку, так как даже грим не мог скрыть белые шрамы на моем лице, но все-таки она до некоторой степени изменила мою внешность, и я не думаю, что сильно выделялся среди бродивших по деревне туристов.
        Хайлер - небольшая деревенька, но доведись вам разыскивать человека, не имея его координат, и если он к тому же разгуливает по улицам, то даже самая крохотная деревушка покажется вам удручающе большой. С быстротой, на которую я только мог отважиться, чтобы не привлечь внимания, я прочесал все улицы и закоулки, но нигде не нашел Мэгги.
        Я уже впадал в отчаяние, пытаясь подавить внутренний голос, с холодной настойчивостью твердивший мне, что я опоздал. К тому же мое настроение усугублялось тем, что приходилось притворяться праздношатающимся туристом.
        Потом я стал обходить все лавки и кафе, хотя я не очень-то надеялся найти там Мэгги, если принимать во внимание ту задачу, которую она должна была выполнять. Однако я не мог позволить себе упустить ни малейшей возможности.
        Обход ничего не дал. Потом я стал передвигаться концентрическими кругами, если вообще этот термин применим к лабиринту запутанных улочек Хайлера, и на окраине, наконец, нашел Мэгги - живую, здоровую и невредимую. Чувство облегчения сразу же смешалось у меня с сознанием собственной глупости - и я даже не мог сказать, что сильнее.
        Ведь я нашел ее именно там, где и следовало искать в первую очередь, если бы я пошевелил мозгами: я же сам велел ей наблюдать за домом, но не отрываться от группы туристов. Она так и поступила. Она стояла в большой, полной народа, лавке сувениров, рассматривая товар в лавке, но почти не видя его, взгляд ее то и дело устремлялся на дом, стоящий от лавки в тридцати ярдах. Меня она не заметила. Я уже собирался войти в лавку и заговорить с ней, как вдруг мое внимание привлекло нечто, заставившее остановиться.
        По улице шли Труди и Герта. Труди, в розовом платье без рукавов и в длинных белых перчатках, припрыгивала, как ребенок, ее белокурые волосы развевались, на лице играла улыбка. Герта в своем экзотическом наряде важно шествовала за ней, неся в руке большую кожаную сумку.
        Я не мог, не имел права обнаружить себя. Я быстро вошел в лавку, но не подошел к Мэгги - что бы ни случилось, нельзя было, чтобы они увидели нас вместе. Поэтому я встал за высоким выдающимся стендом и стал глазеть на видовые открытки, пережидая, пока Труди с Гертой не пройдут мимо.
        Но они не прошли. Возле входной двери Труди вдруг остановилась, взглянула на стекло витрины и схватила Герту за руку. Через несколько секунд она уговорила Герту войти в лавку, и пока та оглядывалась вокруг, закипая, как вулкан перед извержением, Труди уже подскочила к Мэгги и схватила ее за руку.
        - А я вас знаю, - выкрикнула Труди с восторгом. - Я вас знаю!
        Мэгги повернулась в ее сторону и улыбнулась.
        - И я вас знаю. Хелло, Труди!
        - А это - Герта! - Труди повернулась к Герте, которой все это явно не нравилось. - Герта, вот моя подружка, Мэгги!
        Герта угрюмо осклабилась. Труди сказала:
        - Майор Шерман - мой друг.
        - Знаю, - ответила Мэгги, улыбаясь. - Вы ведь тоже мне друг?
        - Конечно, Труди!
        Та была в восторге.
        - У меня здесь много друзей. Хотите с ними познакомиться? - Она уже почти тащила Мэгги к двери, указывая куда-то пальцем на север, и я понял, что она имеет в виду женщин на лугу.
        - Посмотри, вот там!
        - Я уверена, что все они очень славные, - вежливо заметила Мэгги.
        Какой-то любитель открыток стал теснить меня, давая понять, что я должен посторониться и уступить ему место. Не знаю, что именно он прочел в моих глазах, как бы то ни было, он поспешно ретировался.
        - Они - славные друзья, - продолжала Труди. Потом кивнула в сторону Герты. - Когда мы с Гертой приезжаем сюда, мы всегда привозим им кофе или что-нибудь вкусненькое. - И добавила: - Пойдем, Мэгги, я познакомлю тебя с ними. - Видя, что та колеблется, с тревогой спросила: - Ведь ты и вправду мне друг, да, Мэгги?
        - Конечно, но…
        - Они такие славные люди, - сказала Труди умоляющим тоном. - И такие счастливые. Они любят музыку. Если мы будем себя хорошо вести, они даже станцуют нам хей…
        - Хей?
        - Да, Мэгги. Это старинный деревенский танец. Его танцуют в пору сенокоса. Ну, Мэгги, пожалуйста! Вы все - мои друзья. Пожалуйста, пойдемте! Ради меня, Мэгги!
        - Ну хорошо, - согласилась Мэгги, улыбаясь против своей воли. - Только ради тебя, Труди. И только ненадолго.
        - Ты прелесть, Мэгги! - Труди сжала ей руку. - Ты мне очень нравишься.
        Все трое вышли. Переждав немного, я тоже осторожно вышел из лавки. Они отошли уже ярдов на 50, миновав дом, за которым следила Мэгги, и вышли на луг. Уборщицы сена находились по меньшей мере на расстоянии 600 ярдов, воздвигая свой первый стог поблизости от строения, которое даже издали можно было принять за старое и очень ветхое гумно. Я еще слышал их голоса, среди которых отчетливо выделялся голос Труди, а сама она шла по лугу своей обычной походкой, подпрыгивая, как ягненок в весенний день. Труди никогда не шла спокойно она всегда передвигалась вприпрыжку.
        Я последовал за ними, но не вприпрыжку. По краю луга тянулась живая изгородь, и я благоразумно держался под ее прикрытием, отставая от них ярдов на 30 - 40. Не сомневаюсь, что сейчас моя походка выглядела не менее своеобразно, чем походка Труди, так как изгородь не достигала в высоту и пяти футов, и я шел на полусогнутых, как семидесятилетний старик, страдающий радикулитом.
        Между тем они дошли, до старого гумна и сели у западной стены, прячась в тени от все сильнее припекавшего солнца. Пользуясь тем, что гумно заслоняло меня от них и работающих на лугу женщин, я быстро преодолел разделявшее нас пространство и проник на гумно.
        Я не ошибся - строение насчитывало не менее ста лет и находилось в весьма плачевном состоянии: пол осел и прогнулся, стены покосились и сквозь щели между досками можно было кое-где просунуть не только руку, но даже и голову.
        Наверху располагался сеновал, пол которого, казалось, вот-вот рухнет - до такой степени он прогнил. Даже английскому маклеру по продаже недвижимости едва ли удалось бы сбыть этот сарай - ни как реликвию, ни как памятник старины. Судя по внешнему виду, сеновал бы не выдержал не только моего веса, но и веса мыши средней упитанности, однако нижняя часть гумна была малопригодна для ведения наблюдений и, кроме того, мне совсем не хотелось, чтобы меня кто-нибудь увидел в момент выглядывания из щели. Поэтому, скрепя сердце, я забрался по шаткой лестнице на сеновал.
        Сеновал, у восточной стены которого еще лежало прошлогоднее сено, действительно мог обрушиться, но я осторожно выбирал места, куда ступить, и вскоре оказался у западной стены.
        Тут был еще больший выбор щелей между досками, и, в конце концов, я остановился на идеальной, не менее шести дюймов в высоту. Прямо внизу я видел головы Мэгги, Труди и Герты, видел я также и матрон - человек двенадцать - они быстро и умело складывали сено в стог, ловко работая вилами. Мне был виден даже край деревни, включая большую часть автостоянки. Но тем не менее меня не покидало тревожное чувство, и я не мог понять его причину. Женщины, убирающие сено, представляли собой самую идиллическую картину. Кажется, тревожное чувство возникало из самого неожиданного источника - от вида самих уборщиц сена, ибо даже здесь, в естественной обстановке, причудливые полосатые одеяния и белоснежные головные уборы выглядели весьма ненатурально. Было что-то театральное во всем этом, некий налет нереальности. Появилось даже чувство, будто я присутствую на спектакле, разыгрываемом специально для меня.
        Прошло около получаса, в течение которого женщины продолжали работать, а трое, сидевшие подо мной внизу, перекидывались отдельными фразами.
        Я задумался, не рискнуть ли закурить, и в конце концов пришел к выводу, что могу себе это позволить. Я нащупал в кармане спички и пачку сигарет, положил куртку на пол, а на куртку - пистолет с глушителем и закурил, заботясь о том, чтобы дым не выходил через щели наружу.
        Вскоре Герта посмотрела на свои наручные часы величиной с кухонный будильник и что-то сказала Труди, которая тут же протянула Мэгги руку и заставила ее тоже встать на ноги. Вдвоем они направились к женщинам, вероятно, для того чтобы пригласить их к утренней трапезе, ибо Герта в этот момент расстилала на траве клетчатую скатерть, вынимала еду и расставляла чашки. Внезапно за моей спиной раздался голос:
        - Не шевелиться и не делать попыток взять пистолет! Одно движение - и вы уже никогда до него не дотронетесь!
        Я поверил, что он не шутит, и повиновался.
        - Повернитесь, только очень медленно!
        Я повернулся, очень медленно. Таков уж был этот голос - умел приказывать.
        - Отодвиньтесь на три шага от пистолета! Влево!
        Пока что я никого не видел, но прекрасно слышал. Я отступил на три шага. Влево.
        Сено у противоположной стены зашевелилось, и появились две фигуры: преподобный отец Таддеус Гудбоди и Марсель, тот змееподобный тип, которого я стукнул и засунул в сейф в клубе «Балинова». Преподобный был безоружен, да и зачем ему оружие? Огромный старинный мушкетон в руках Марселя стоил двух нормальных пистолетов и, судя по блеску плоских черных немигающих глаз Марселя, он только и ждал малейшего повода, чтобы пустить оружие в ход. Тот факт, что мушкетон был с глушителем, не поднял моего настроения. Это значило, что они смогут стрелять к меня, сколько им заблагорассудится - все равно никто ничего не услышит.
        - Здесь чертовски жарко, - пожаловался Гудбоди. - И тело чешется от сена… - Он улыбнулся той улыбкой, которая побуждала маленьких детишек тянуться к нему ручками. - Ваша профессия, дорогой Шерман, приводит вас в самые, я бы сказал, неожиданные места!
        - Моя профессия?
        - Последний раз, когда мы с вами встретились, вы, насколько я помню, выдавали себя за таксиста.
        - Ах, тогда… Но, держу пари, тогда вы не донесли на меня в полицию, не правда ли?
        - Я решил не делать этого, - великодушно отмахнулся Гудбоди. Он подошел к тому месту, где лежала моя куртка, взял пистолет, осмотрел его и с гримасой отвращения забросил в сено. - Какое грубое и неприятное оружие!
        - Да, конечно, - согласился я. - Теперь вы предпочитаете более утонченные способы убийства.
        - Что я вам вскоре и продемонстрирую! - Гудбоди даже не старался говорить тихо: матроны Хайлера сидели за кофе и ухитрялись громко болтать даже с набитыми ртами.
        Гудбоди подошел к вороху сена, извлек мешок и вынул из него веревку.
        - Смотрите в оба, мой дорогой Марсель! Если мистер Шерман сделает хоть одно движение, даже самое невинное с виду, стреляйте! Только не насмерть. В бедро, скажем.
        Марсель облизал пересохшие губы, а я лишь понадеялся, что он не сочтет подозрительным движением колебания моей рубашки на груди, вызванные ускоренным сердцебиением.
        Гудбоди осторожно приблизился ко мне сзади, плотно обвязал веревкой запястье моей правой руки, перекинув веревку через балку над головой и затем, с излишней, на мой взгляд, медлительностью закрепил свободный конец вокруг запястья левой. Мои руки теперь оказались на уровне ушей. Гудбоди достал вторую веревку.
        - От моего друга Марселя, - сказал он тоном, каким обычно ведут светскую беседу, - я узнал, что вы очень ловко владеете руками. Возможно, вы так же ловко владеете и ногами. - Он наклонился и стянул мои лодыжки, что не предвещало ничего хорошего для кровообращения в ногах. - Возможно также, что вы захотите прокомментировать то, что сейчас увидите. А мы бы предпочли обойтись без комментариев. - С этими словами он заткнул мне рот далеко не свежим платком, повязав сверху другой платок. - Ну как, Марсель, вас это устраивает?
        Глаза Марселя загорелись.
        - Мне нужно передать мистеру Шерману пару слов от мистера Даррелла!
        - Ну, ну, дружище! Не так скоро! Попозже! Сейчас нам нужно, чтобы наш друг сохранил все свои способности - ясное зрение, острый слух, живой ум, чтобы он смог оценить все нюансы представления, которое мы приготовили специально для него.
        - Конечно, конечно, мистер Гудбоди! - послушно сказал Марсель, снова повторяя свою отвратительную манеру облизывать губы: - Но потом…
        - Потом, - великодушно кивнул Гудбоди, - можете передать от мистера Даррелла столько слов, сколько сочтете нужным. Но помните одно: он должен быть жив, когда сегодня ночью загорится гумно. Какая жалость, что мы не сможем наблюдать за этим зрелищем с близкого расстояния! - При этой мысли он искренне опечалился. - Вы и эта очаровательная молодая леди там, на лугу… когда найдут среди пепла ваши обгорелые останки, думаю, они сделают выводы относительно любовных утех молодости. Курить на сеновале, как вы только что позволили себе сделать, весьма неразумно. Прощайте, мистер Шерман! Я не говорю «до свидания». Думаю, мне стоит посмотреть на старинный танец вблизи. Такой очаровательный древний обычай. Надеюсь, вы со мной согласитесь.
        Он удалился, предоставив Марселю и дальше облизывать губы. Меня совершенно не прельщала перспектива оставаться наедине с Марселем, но сейчас мои мысли занимало другое, я стал смотреть сквозь щель в стене.
        Матроны закончили трапезу и стали подниматься. Мэгги и Труди оказались как раз подо мной.
        - Вкусное было печенье, правда, Мэгги? - спросила Труди. - И кофе тоже?
        - Чудесное, Труди, чудесное! Но я слишком задержалась. Мне надо сделать еще кое-какие покупки. Я пойду. - На мгновение Мэгги замолчала и подняла голову. - Что это?
        Два аккордеона начали наигрывать тихую и нежную мелодию. Музыкантов я не видел, казалось, звуки музыки неслись из-за стога, который только что сложили женщины. Труди возбужденно хлопнула в ладоши и потянула Мэгги к себе.
        - Это хей! - воскликнула она, как ребенок, получивший подарок ко дню рождения. - Это хей! Они собираются танцевать хей! Значит, ты им понравилась, Мэгги! Они танцуют для тебя! Теперь ты им друг!
        Матроны - все пожилые, с лицами, поражавшими и даже пугавшими отсутствием всякого выражения - начали двигаться в каком-то тяжеловесном ритме. Положив на плечи вилы, как ружья, они образовали прямую шеренгу и стали тяжело притоптывать, слегка покачиваясь в разные стороны. Их перевитые лентами косички подрагивали в такт музыке, становившейся все громче и громче. Движения их дополнялись пируэтами, и я заметил, что прямая шеренга изгибается, принимая вид полумесяца.
        - Никогда не видела такого танца! - В голосе Мэгги звучало недоумение.
        Я тоже никогда не видел подобного танца, и во мне уже росла мучительная и леденящая кровь уверенность, что никогда в жизни не захочу посмотреть на этот танец - и совсем не потому, что, судя по сложившейся ситуации, мне вообще больше не доведется ни на что смотреть.
        Труди как будто повторила мою мысль, но ее зловещий смысл не дошел до Мэгги:
        - И никогда больше не увидишь, Мэгги! Это только начало… О, Мэгги, ты им понравилась! Посмотри, они тебя зовут!
        - Меня?
        - Конечно тебя, Мэгги! Ты им понравилась. Иногда они зовут меня, а сегодня - тебя.
        - Но, Труди, мне надо идти…
        - Ну Мэгги, пожалуйста! На одну минуту! Тебе ничего не нужно делать. Просто стоять и смотреть на них. Пожалуйста, Мэгги! Если ты откажешься, - они обидятся!
        - Ну хорошо! - наконец с улыбкой сказала Мэгги. - Но только на минутку…
        Через несколько секунд Мэгги, явно смущаясь и нехотя, стояла перед шеренгой танцующих. Концы шеренги то выпрямлялись, то, приближаясь, охватывали ее полукругом. Постепенно рисунок и темп танца изменились, и шеренга, убыстряя движения в такт музыке, превратилась в кольцо, сомкнувшееся вокруг Мэгги. Кольцо сжималось и расширялось, сжималось и расширялось. Приближаясь к Мэгги, женщины склоняли головы, а удаляясь от нее, откидывали головы назад, взметая в воздух косички.
        В поле моего зрения появился Гудбоди. С доброй и ласковой улыбкой он отечески взирал на присутствующих. Остановившись рядом с Труди, он положил руку ей на плечо. Она, просияв, подняла на него улыбающиеся глаза.
        Я почувствовал тошноту. Хотелось отвести взгляд, но это значило бы предать Мэгги, а я никогда бы не мог предать ее. Но, видит Бог, теперь я уже ничем не могу ей помочь. А лицо Мэгги выражало не только смущение, но и недоумение и растущее беспокойство. Она с тревогой взглянула на Труди в просвет между танцующими. Та широко улыбнулась и весело помахала ей в ответ.
        Внезапно характер музыки изменился. Нежная танцевальная мелодия, плавная, несмотря на свой маршевый ритм, вдруг окрепла и зазвучала не то чтобы воинственно, но с какой-то резкой, первобытной и неистовой жестокостью. Матроны, расширив круг, снова начали сходиться. С моего возвышения я еще мог видеть Мэгги. Широко раскрыв глаза, с выражением страха на лице она изгибалась, ища глазами Труди. Но напрасно она ждала от Труди спасения. Труди уже не улыбалась - она крепко сжала обтянутые перчатками руки и облизывала губы медленно и с каким-то наслаждением.
        Я повернулся и взглянул на Марселя. Он делал то же самое. Но при этом он держал меня под прицелом и следил за мной так же внимательно, как и за происходившей внизу сценой. Я был бессилен что-либо сделать.
        Матроны, притоптывая, сжимали круг. Их лица теперь выражали безжалостную и беспощадную жестокость. Страх в глазах Мэгги сменился ужасом. Музыка зазвучала еще резче и громче. И вдруг совсем по-военному вилы взметнулись вверх, а потом опустились, нацеливаясь на Мэгги. Она вскрикнула, потом еще раз, но голос ее был едва слышен среди мощного и почти безумного воя аккордеонов. В следующее мгновение Мэгги упала, и все, что милосердная судьба дала мне увидеть, были спины женщин, а также взлетающие и опускающиеся вилы, вонзающиеся в неподвижное тело, лежащее на земле.
        Я не мог больше смотреть. Я отвел взгляд - и тогда увидел Труди. Ее пальцы сжимались к разжимались, в ее завороженном взгляде проглядывало что-то уродливое, животное. Рядом с ней стоял преподобный Гудбоди с благодушным, как всегда, лицом, но с выдающими его чувства почти остекленевшими глазами. Души, полные зла, больные души, давно уже перешедшие границы, отделяющие разум от безумия.
        Я заставил себя снова посмотреть в ту сторону. Музыка становилась спокойнее, теряя свой дикий и отрывистый характер. Неистовство женщин постепенно поутихло, взмахи вилами прекратились, и я заметил, как одна из матрон подхватила на вилы охапку сена. На мгновение я увидел поверженную фигурку в блузке, которая когда-то была белой, а потом охапка сена скрыла ее от моих глаз. Вскоре туда же упала вторая охапка сена, потом еще и еще, и под протяжную танцевальную мелодию, которая теперь ностальгически пела о старой Вене, женщины соорудили над Мэгги новый стог.
        После этого Гудбоди и Труди, которая снова улыбалась и весело болтала, направились в сторону деревни.
        Марсель отодвинулся от щели и вздохнул.
        - Доктор Гудбоди удивительно хорошо умеет устраивать все эти штуки, вы не находите? Какой вкус, какое чутье! Выбрано и место, и атмосфера! И все так изысканно, так изящно! - Хорошо модулированный голос образованного человека, выпускника Оксфорда или Кембриджа, исходивший из этой змеиной головы, вызывал не меньшее отвращение, чем слова, которые он произносил. Как и все остальные, Марсель тоже был совершенно безумен.
        Он осторожно подошел сзади, развязал платок и вытащил у меня изо рта грязную, вонючую тряпку. Я понимал, что он сделал это не из гуманных соображений, и я оказался прав. Небрежным тоном он сказал:
        - Хочу услышать, как вы завопите. Думаю, что там, на лугу, не обратят на это никакого внимания.
        В этом я был уверен. Я сказал:
        - Удивляюсь, как это доктор Гудбоди решил убраться отсюда! - Я не узнавал своего голоса - он звучал сдавленно и хрипло, и я с трудом выговаривал слова, словно у меня было повреждено горло.
        Марсель улыбнулся.
        - У доктора Гудбоди срочные и важные дела в Амстердаме.
        - И важный груз, который он должен доставить в Амстердам.
        - Несомненно! - Он снова улыбнулся, и я увидел, как, точно по-змеиному, раздулась его шея. - По классическим правилам, мой дорогой Шерман, когда человек оказывается в вашем положении и для него все потеряно, когда он должен умереть, то находящийся на моем месте обычно объясняет ему во всех деталях, где и какие ошибки совершила жертва. Но в данной ситуации, уже не говоря о том, что список ваших ошибок утомительно длинен, я не желаю тратить на это время. Так что давайте лучше продолжим наше дело, хорошо?
        - Какое дело? - недоуменно спросил я, а сам подумал: «Вот оно, начинается». Тем не менее я ощущал безразличие. Для меня все потеряло значение после смерти Мэгги.
        - Послание от мистера Даррелла, разумеется… - Острая боль пронзила шею и часть лица, когда он ударил меня стволом ружья. Я подумал, что он сломал левую скулу, но уверенности не было. Зато я очень ясно почувствовал, что он выбил мне два зуба.
        - Мистер Даррелл сказал, - со счастливым выражением продолжал Марсель, - что я должен передать вам, ему очень не нравится, когда его бьют рукояткой пистолета. - На этот раз он зашел с правой стороны и, хотя я знал, что он сейчас ударит, и попытался откинуть голову назад, мне не удалось увернуться от удара. Почему-то сейчас боль была не такой сильной. Но перед глазами словно вспыхнул ослепительный свет, и на некоторое время я потерял сознание. Лицо горело, как в огне, но мысль работала с удивительной ясностью. Еще парочка таких ударов - и даже специалист по пластическим операциям с сожалением покачает головой. Но даже это не было главным. Главное заключалось в том, что при подобном обращении я очень скоро потеряю сознание, и возможно, даже на несколько часов. Оставался лишь один выход: нарушить ритмичность ударов.
        Я выплюнул зуб и коротко бросил:
        - Педик!
        Это его проняло. Налет респектабельности оказался не толще луковой шелухи, и она не просто сошла с него, а мгновенно улетучилась. Вместо Марселя стоял первобытный дикарь, который набросился на меня с безрассудной, слепой и неукротимой яростью безумца. Удары приходились по голове и плечам, беспорядочные удары ружьем и кулаками, и когда я пытался защититься, прикрывая лицо руками, он обрушивался на корпус. Я застонал, глаза мои закатились, ноги превратились в желе, и если бы не веревки, я бы рухнул наземь. Но они держали меня за кисти рук, и я беспомощно повис, почти теряя сознание.
        Еще несколько ударов, и он остановился. Очевидно, дошло, что он напрасно теряет время, так как, с точки зрения Марселя, расправляться с человеком, потерявшим сознание и не ощущавшим боли, не имеет ни малейшего смысла. Он издал странный гортанный звук, выражающий разочарование, и тяжело перевел дух. Я не мог понять, что он собирается делать дальше, так как не решался открыть глаза. Потом я услышал, что он отошел в сторону, и рискнул приоткрыть глаз. Приступ помешательства прошел, и Марсель, который, видимо, отличался не только садизмом, но и практичностью, поднял мою куртку и обшарил карманы в тщетной надежде найти бумажник; а поскольку бумажники всегда выпадают из нагрудного кармана, когда куртку перекидывают через руку, я благоразумно переложил его в карман брюк - тем более, что кроме денег, в нем лежали мои водительские права и паспорт. Марсель быстро сообразил, где надо искать. Я услышал приближающиеся шаги, а в следующую секунду рука уже выуживала бумажник из кармана.
        Теперь он стоял рядом. Я не видел Марселя, но чувствовал его близость. Я застонал и беспомощно качнулся на веревке, которой был привязан к балке. Носки мои безвольно упирались в пол. Я чуть-чуть приоткрыл глаза.
        Я увидел его ноги в ярде от себя. Марсель с довольным видом перекладывал в карман крупную сумму, которую я всегда носил с собой. Бумажник он держал в левой руке, зацепив ружье за предохранительную скобу средним пальцем той же руки. Он был настолько поглощен этим занятием, что даже не заметил, как я немного подтянулся, чтобы крепче ухватиться за веревки, фиксирующие мои руки.
        А в следующий момент я уже сильным рывком выбросил вперед свое тело, вложив в бросок всю ненависть, ярость и боль, переполнявшие меня. Неожиданно для себя Марсель пошатнулся от моей подсечки, потерял равновесие и упал прямо на меня, а потом уже соскользнул на пол. При этом он не издал ни звука, но голова его конвульсивно задергалась. Был ли это бессознательный рефлекс или осознанное движение тела, скованного пароксизмом боли, - я не разобрался, да и не стал выяснять. Выпрямившись, я отступил назад, насколько позволяли мои узы, и снова обрушился на него.
        Во мне шевельнулось смутное удивление: каким образом его голова еще держится на плечах? Конечно, обращаться с ним таким образом было совершенно непорядочно с моей стороны, но ведь я тоже имел дело с непорядочными людьми.
        Ружье все еще держалось на среднем пальце его левой руки. Я отцепил его носком ботинка и попытался поднять, зажав между ступнями, но коэффициент трения металла и кожи был довольно низок, ружье выскальзывало и падало на пол. Тогда я начал шаркать пятками об пол, и наконец стянул ботинки, а потом, тем же методом, но с большей затратой времени - носки. При этом я изрядно содрал кожу и заработал солидную порцию заноз, но практически не испытал никаких неприятных ощущений: у меня так сильно болело лицо, что любое более слабое раздражение и боль казались пустяковыми и как будто вовсе не существовали.
        Босыми ногами я уже крепко обхватил ружье. Не выпуская его, я свел вместе концы веревки, и подтянувшись, ухватился за балку. Таким образом я получил четыре фута веревки, которой можно было оперировать более чем достаточно. Я повис на левой руке и, подтянув колени, потянулся вниз правой. Еще мгновение - и ружье оказалось у меня в руках.
        Я опять опустился на пол, сильно натянул веревку, держащую левое запястье, и приложил к ней дуло ружья. Первый же выстрел разрезал ее не хуже ножа. Я освободился от пут, оторвал кусок белоснежной рубашки Марселя, чтобы вытереть кровь с лица, забрал свой бумажник и деньги и ушел, даже не удостоверившись в том, жив он или мертв. На мой взгляд, он был уже покойником, но этот факт не настолько меня интересовал, чтобы тратить на него время.
        Глава 12
        Я вернулся в Амстердам в середине дня. Солнце, которое во время гибели Мэгги радостно и весело светило, сейчас, словно в знак траура, ушло за тучи, за тяжелые мрачные тучи, приплывшие со стороны Зейдер-Зее.
        Я мог бы вернуться в город на час раньше, если бы не дотошный врач сельской больницы, куда я заехал, чтобы привести в порядок свое лицо. Он засыпал меня вопросами и пришел в сильное раздражение из-за моей неуступчивости - я упорно настаивал на том, что в данный момент мне нужен только пластырь, много пластыря, что правда, то правда, а бинты и швы подождут. То ли из-за пластыря, то ли из-за ссадин и полузаплывшего левого глаза, но только я имел вид человека, чудом спасшегося во время крушения поезда. Но тем не менее я был теперь не настолько страшен, чтобы от меня шарахались дети.
        Я оставил полицейское такси неподалеку от гаража проката машин, где мне удалось выпросить у его владельца маленький черный «опель». Он не выразил особого желания удовлетворить мою просьбу - одного взгляда на мое лицо было достаточно, чтобы убедиться в моих водительских талантах, но в конце концов я его уломал, и он согласился.
        Когда я выезжал из гаража, начал накрапывать дождь. Я остановился у полицейской машины, забрал сумку Астрид и, на всякий случай, две пары наручников и поехал дальше. Оставив машину на боковой улице, где приходилось и раньше останавливаться, я прошел в сторону канала. Я быстрым движением высунулся из-за угла и моментально отпрянул. Через секунду я уже выглядывал краешком глаза.
        Перед церковью Общества американских гугенотов стоял черный «мерседес». Его большой багажник был распахнут, и двое мужчин поднимали очень тяжелый на вид ящик, чтобы поместить его в машину. Там уже стояли два или три подобных ящика.
        В одном из мужчин я сразу же узнал преподобного Гудбоди. Другой - худощавый, среднего роста, черноволосый, в темном костюме, тоже был мне давно знаком. Именно он убил в аэропорту Джимми Дюкло. На какое-то мгновение я даже забыл про боль. Не могу сказать, что встреча эта доставила мне радость, но и обескуражен я не был, ибо этот тип никогда не выходил у меня из головы. Я почувствовал, что круг смыкается.
        Они вышли из церкви, волоча еще один ящик. Погрузили его и закрыли багажник.
        Я поспешил к своему «опелю» и, выехав к каналу, увидел, что Гудбоди и черноволосый успели отъехать ярдов на сто. Я поехал за ними, держась на почтительном расстоянии.
        Черный «мерседес» двигался через город, держась то западного, то южного направления. Теперь дождь полил всерьез и, хотя до вечера оставалось еще далеко, казалось, уже наступили сумерки - таким мрачным и темным было небо. Меня это устраивало, так как значительно облегчало преследование. В Голландии существует закон - при сильном дожде обязательно включение фар, а в подобных обстоятельствах одна машина ничем не отличается от другой. Обе представляют собой одинаковую бесформенную массу.
        Мы миновали последние предместья и выехали за город, обходясь без гонки, свойственной преследованию. Хотя «мерседес» довольно мощная машина, Гудбоди вел ее на умеренной скорости, и ничего удивительного, учитывая тяжесть груза. Я внимательно следил за дорожными указателями и вскоре у меня не оставалось никаких сомнений относительно того, куда мы едем. Да я и раньше почти не сомневался.
        Я решил, что мне следует первому прибыть в конечный пункт нашего путешествия. Поэтому я прибавил скорость и сократил расстояние между машинами до двадцати ярдов. Можно было не бояться, что Гудбоди узнает меня в своем зеркальце, так как его машина поднимала тучи брызг, и он наверняка не мог различить ничего, кроме двух размытых пятен от светящихся фар.
        Улучив момент, я нажал на акселератор и обогнал «мерседес».
        Проезжая мимо, я заметил, что Гудбоди равнодушно взглянул на мою машину и так же равнодушно отвел взгляд. Вскоре я опять вернулся в правый ряд и помчался вперед, не сбавляя скорости.
        Проехав мили три, я увидел ответвляющуюся вправо дорогу и указатель «Кастель Линден - 1 миля». Я повернул на дорогу и через минуту миновал величественную каменную арку с золоченой надписью наверху: КАСТЕЛЬ ЛИНДЕН. Проехав еще ярдов 200, я съехал с дороги и остановил машину в густой чаще.
        Мне предстояло промокнуть насквозь, но иного выбора не было. Я вышел из машины, и, пробежав через поляну, покрытую высокой травой и редкими деревьями, добрался до густого соснового леса, точнее, сосновой полосы, которая, видимо, защищала от ветра населенный пункт.
        Я осторожно пробрался между сосен - и действительно, передо мной стоял замок Кастель Линден. Не обращая внимания на дождь, щедро поливавший мне спину, я растянулся в густой зеленой траве и стал изучать открывшуюся перспективу.
        Прямо передо мной находилась дорога, поворачивавшая направо к арке. За дорогой возвышался сам Кастель Линден - прямоугольное четырехэтажное здание с окнами на двух первых этажах и амбразурами наверху, увенчанное башенками и зубцами в лучших традициях средневековой архитектуры. Замок окружал ров шириной в пятнадцать футов и, согласно путеводителям, почти такой же глубины. Не хватало только каменного подъемного моста, хотя в стене до сих пор виднелись остатки цепей. Вместо него через ров был перекинут мостик.
        Слева, ярдах в тридцати от замка, стояло одноэтажное кирпичное здание, очевидно построенное совсем недавно.
        Из-под арки появился черный «мерседес». Он прокатил по гравийной дорожке и остановился у кирпичного здания. Гудбоди остался в машине, а черноволосый вышел и обошел здание кругом. Гудбоди всегда производил на меня впечатление человека, не полагающегося на волю случая. После того, как черноволосый обошел замок, Гудбоди вышел из машины, и они начали перетаскивать ящики в дом. Дверь была заперта, но у Гудбоди, видимо, имелся свой ключ, и притом настоящий, а не отмычка. Внеся последний ящик, они закрыли за собой дверь.
        Я осторожно поднялся на ноги и под прикрытием кустов приблизился к боковой стене дома. Потом с такой же осторожностью пробрался к машине и посмотрел внутрь. Но там не было ничего, достойного внимания, во всяком случае, того, что я искал. С еще большей осторожностью я подкрался к окну здания и заглянул туда.
        Помещение представляло собой явное сочетание мастерской, лавки и демонстрационного зала. Стены были увешаны старинными - подлинными или копиями - часами с маятниками самых разнообразных форм, размеров и конструкций. На четырех больших столах тоже стояли часы и части механизмов - видимо, здесь производилась сборка или переделка. В дальнем конце помещения у стены я увидел несколько деревянных ящиков, похожих на те, что привезли Гудбоди и черноволосый. Мне показалось, что они набиты соломой. Ящики стояли под полками, которые тоже были заняты часами, и около каждого экземпляра лежали его принадлежности - маятник, гири и цепочки.
        Гудбоди и черноволосый подошли к полкам. Я увидел, как они открыли один из ящиков и принялись вынимать из него гири. Потом Гудбоди достал лист бумаги и стал внимательно его читать. Через некоторое время он остановил свой палец на бумаге и обратился к напарнику. Тот, не прекращая работы, кивнул. Гудбоди, не отрывая глаз от листа, прошел к боковой двери и скрылся за нею. Черноволосый вынул другую бумагу и, сверяясь с ней, начал сортировать гири.
        Я уже начал спрашивать себя, куда мог запропаститься Гудбоди, как вдруг услышал его голос за своей спиной:
        - Очень рад, что вы не разочаровали меня, мистер Шерман.
        Я медленно обернулся. Конечно, он опять улыбался своей милой улыбкой, и, конечно, у него в руке был массивный пистолет.
        - Никто, разумеется, не вечен, - сказал он с ослепительной улыбкой. - Но вы, признаюсь, просто на редкость живучи. Недооценить полицейского вообще-то трудно, но в вашем случае я несомненно дал маху. Сегодня я уже дважды думал, что отделался от вашей особы, которая, не могу не сказать, стала для меня по меньшей мере обузой. Надеюсь, однако, что в третий раз мне повезет. Уж если хотите знать, вам бы следовало убить Марселя…
        - А разве я не убил?
        - Ну-ну! Только без эмоций! Надо уметь скрывать свои чувства, в том числе разочарование. Он очнулся на короткое время - достаточное, однако, чтобы привлечь внимание тех добрых женщин. Но, боюсь, у него перелом черепа и что-то вроде кровоизлияния в мозг. Он может умереть. - Гудбоди задумчиво посмотрел на меня. - Но он, сдается, неплохо держался.
        - Да, он бился насмерть, - подтвердил я. - А нам что, обязательно стоять под дождем?
        - Разумеется, нет! - Под дулом пистолета он провел меня в дом. Черноволосый обернулся, но ничуть не удивился. Интересно, когда их успели предупредить о моем бегстве с Хайлера?
        - Жак, - сказал Гудбоди, - это майор Шерман. МАЙОР Шерман. Полагаю, что он связан с Интерполом или какой-нибудь столь же никчемной организацией.
        - Мы уже встречались, - кивнул Жак, осклабившись.
        - Да, да, конечно! И как это я мог забыть! - Гудбоди наставил на меня пистолет, а Жак отобрал у меня мои.
        - Он самый! - доложил Жак. Рывком он содрал с моего лица часть пластыря и снова усмехнулся. - Бьюсь об заклад, больно, не так ли?
        - Угомонись, Жак! Не забывай о выдержке, - мягко пожурил его Гудбоди. Он был по-своему добр - ведь будь он каннибалом, он просто сварил бы вас заживо, а так, глядишь, лишь голову проломит рукояткой пистолета. - Ну-ка, подержите его под прицелом! - Он отложил пистолет в сторону. - Должен сказать, что никогда не питал любви к оружию. Грубая, шумная вещь, никакой утонченности…
        - То ли дело повесить девушку на крюке! - сказал я. - Или заколоть вилами!
        - Ну, ну, не будем расстраиваться. - Он вздохнул. - Даже лучшие из ваших людей действуют порой неуклюже и прямолинейно! Признаюсь, от вас я ожидал большего! У вас, друг мой, такая репутация, а вы ее совершенно не оправдали. Делаете ошибку за ошибкой. Считаете, что провоцируете людей на определенные поступки, а, на самом деле просто досаждаете им. Допускаете, чтобы вас видели там, где не надо. Дважды приходите в дом к Лемэй и безо всяких предосторожностей. Вытаскиваете из карманов записки, написанные специально для вас. Кстати, совсем не нужно было убивать коридорного, - добавил он укоризненно. - Средь бела дня вы являетесь на Хайлер, где каждый человек, дорогой мой Шерман, принадлежит к моей пастве. Вы даже оставили свою визитную карточку в подвале моей церкви - кровь. Только не подумайте, что я сержусь, мой дорогой. Фактически я и сам подумывал о том, чтобы избавиться от Анри, и вы очень мило разрешили сию проблему. А что вы думаете о нашей уникальной коллекции - это все копии для сбыта…
        - О, Боже! - сказал я. - Неудивительно, что все церкви пусты!
        - Да, но как не ценить такие моменты! Вот, например, эти гири! Мы измеряем и взвешиваем их, а возвращаем часы с замененными гирями. Они уже не совсем те, что раньше - у них внутри уже что-то есть! Их упаковывают в ящики, потом они проходят таможенный досмотр, запечатываются, получают специальное разрешение и отсылаются… ну, скажем, друзьям за границу. Моя идея! Одна из самых удачных!
        Жак почтительно кашлянул.
        - Вы же говорили, мистер Гудбоди, что очень спешите!
        - А ты, как всегда, прагматичен, Жак! Конечно, ты прав! Но сперва мы займемся нашим исследователем, а потом - делом. Посмотри-ка, нет ли кого на горизонте.
        Гудбоди с брезгливым видом взял свой пистолет, а Жак отправился на разведку. Через несколько минут он вернулся, кивнул, и они приказали мне идти впереди. Мы вышли из дома, пересекли гравийную дорожку и по мостику перешли через ров. У массивной дубовой двери Гудбоди вынул из кармана ключ, и мы вошли внутрь. Поднявшись по лестнице и пройдя по коридору, мы оказались в одной из комнат.
        Это была очень большая комната, увешанная буквально сотнями часов. Я никогда не видел такого количества часов в одной комнате и тем более таких ценных. Здесь располагалась настоящая музейная коллекция. Все часы без исключения были с маятниками и некоторые из них огромных размеров. Лишь несколько часов шли, но даже и их тиканье мне действовало на нервы. Я не смог бы проработать в такой комнате и десяти минут.
        - Одна из лучших в мире коллекций, - заявил Гудбоди таким тоном, словно сам являлся ее создателем и владельцем. - А может, и лучшая. И как вы увидите или услышите - они все на ходу.
        Я слышал его слова, но они не доходили до моего сознания. Мой взгляд приковала к себе фигура, распростертая на полу. Длинные черные волосы, худые плечи, лопатки, выступавшие из-под куртки. Рядом с ним валялись обрывки электропроводки. У самой головы - пара обтянутых резиной наушников.
        Не требовалось быть врачом, чтобы понять, что Джордж Лемэй мертв.
        - Несчастный случай, - с сожалением сказал Гудбоди. - Именно несчастный случай. Мы этого не хотели. Боюсь, что бедняга оказался слишком слаб - не прошли даром многолетние лишения.
        - Вы убили его! - заметил я.
        - В известном смысле - да. С технической точки зрения.
        - Зачем?
        - Потому что его чересчур принципиальная сестра, долгие годы ошибочно полагавшая, что мы располагаем доказательствами причастности Джорджа к убийству, в конце концов убедила его обратиться в полицию. Поэтому нам и пришлось временно удалить их из Амстердама… но не таким способом, чтобы это могло огорчить вас. Боюсь, мистер Шерман, что отчасти и вы виноваты в смерти бедного мальчика. И в смерти его сестры тоже. И в гибели вашей прелестной помощницы Мэгги… Так, кажется, ее звали? - Он замолчал и поспешно отступил, держа пистолет в вытянутой руке. - Только не вздумайте бросаться на меня! Как я понимаю, вам не очень понравился тот спектакль на лугу? Мэгги, я уверен, он тоже не понравился. Боюсь, что вашей второй подружке тоже кое-что не понравится - она должна умереть сегодня вечером. Ага? Задело за живое! Вижу, вижу, что задело! Вы бы с радостью меня прихлопнули, не так ли, мистер Шерман? - Он все еще улыбался, но его плоские, неподвижные глаза ясно свидетельствовали, что этот человек безумен.
        - Да, - ответил я почти беззвучно, - мне хотелось бы вас убить.
        - Мы послали ей маленькую записочку, - Гудбоди просто наслаждался. - С паролем: Бирмингем. Так, кажется? И она должна встретиться с вами на складе наших добрых друзей Моргенстерна и Моггенталера. Теперь-то уж на них никогда не падет подозрение. Кто, кроме самых настоящих сумасшедших, отважится совершить два таких страшных преступления на своей собственной территории? Здорово задумано, вы не находите? Еще одна кукла на цепочке! Она будет висеть, как и все остальные куклы в мире - тысячи кукол, подвешенных на крючок и пляшущих под нашу музыку.
        Я сказал:
        - Надеюсь, вы сами-то понимаете, что вы - настоящий психопат?
        - Свяжи его! - резко бросил Гудбоди. Похоже, его светские манеры дали трещину. Должно быть, его задела истина, прозвучавшая в моих словах.
        Жак связал мои запястья толстым проводом в резиновой оболочке. Таким же способом он перетянул ноги у щиколоток. Потом подтолкнул меня к стене и привязал другим куском провода к скобе, торчащей на стене.
        - Заведите часы! - приказал Гудбоди, и Жак стал послушно обходить комнату, заводя часы с маятниками. Любопытно, что к часам небольших размеров он не подходил.
        - Ну вот, все они уже идут и даже отбивают сигналы - некоторые довольно громко, - с удовлетворением заметил Гудбоди. Он вновь обрел спокойствие и вместе с ним благовоспитанный тон. - Наушники же увеличивают звук в десять раз! А вон там, - видите? - микрофон и усилитель. Вам до них не дотянуться. Сломать наушники тоже невозможно. Минут через пятнадцать вы сойдете с ума, через полчаса потеряете сознание. Как результат - коматозное состояние, которое продлится восемь-десять часов. Когда придете в себя, вы все еще будете в состоянии безумия… Впрочем, вы не придете в себя… Слышите? Они уже раскачиваются и бьют. Очень громко, слышите?
        - Значит, вот как умер Джордж! - сказал я. - А вы будете наблюдать за происходящим через ту стеклянную дверь. Она наверняка звуконепроницаема.
        - К сожалению, будет не совсем так. У нас с Жаком есть кое-какие дела. Но к самому интересному моменту мы вернемся, не правда ли, Жак?
        - Да, мистер Гудбоди, - ответил Жак, усердно приводя маятники в движение.
        - А если я исчезну…
        - Нет, вы не исчезнете. Я хотел, чтобы вы исчезли прошлой ночью в гавани, но это было слишком грубо, - экстренная мера, никакого профессионализма. Теперь у меня есть гораздо более приличная идея, не правда ли, Жак?
        - Конечно, мистер Гудбоди! - Теперь Жаку приходилось почти кричать, иначе его невозможно было расслышать.
        - В том-то и дело, что вы не исчезнете, мистер Шерман. Упаси Боже, конечно! Вас найдут через несколько минут после того, как вы утонете…
        - Утону?
        - Вот именно! Ага, вы подумали, что в таком случае власти заподозрят, будто дело не чисто? Они проведут вскрытие и первое, что обнаружат, будут следы инъекций на руках. Я разработал систему, благодаря которой свежие уколы выглядят застарелыми, сделанными не два часа, а два месяца назад. Затем вскрытие обнаружит, что вы одурманены наркотиком - а оно так и будет! Мы введем его, пока вы будете без сознания, за два часа до того, как толкнем вас в машине в воду, а потом позовем полицию. Сначала они не поверят. Как же, сам Шерман! Активный борец с наркотиками! Член Интерпола! Тогда они обыщут ваши вещи. И в карманах найдут все - и шприцы, и иглы, и гашиш. Конечно, очень печально! Кто бы мог подумать! Еще один из тех, которые служат и вашим и нашим…
        - Могу сказать одно: вы - умный маньяк.
        Гудбоди улыбнулся, видимо, не расслышав меня из-за усиливающегося стука и боя часов. Он надел мне на голову наушники и закрепил их, израсходовав буквально ярды клейкой ленты. На какой-то момент наступила тишина - наушники подействовали как звукоизолятор. Гудбоди подошел к усилителю, улыбнулся и включил его.
        Я почувствовал, будто меня оглушил сильный удар или ударило током. Тело мое начало выгибаться и корчиться и конвульсиях, и я знал, что лицо, насколько его можно было видеть из-под пластыря, исказилось от страшной боли. Боль была действительно мучительна, во много раз острее той, которую причинил мне Марсель. Уши и голова были переполнены пронзительной и безумной какофонией звуков.
        Я начал кататься по полу - инстинктивная реакция организма, стремящегося избавиться от источника боли. Но пространство мое было ограничено - привязывая меня к скобе, Жак воспользовался слишком коротким куском провода, и я мог двигаться лишь на два фута в одну и другую сторону.
        На какой-то миг я увидел Гудбоди и Жака, с интересом наблюдавших за мной сквозь стеклянную дверь. Но потом Жак поднял руку и постучал по своим часам. Гудбоди неохотно кивнул, и оба поспешно скрылись. Я решил, что они заторопились, чтобы скорее покончить со своим делом и успеть вернуться к финалу.
        «Приблизительно через полчаса теряется сознание», - говорил Гудбоди. Сейчас я не верил ни одному его слову - такую пытку человек не мог вынести и в течение двух-трех минут. Я с яростью метался из стороны в сторону, но Гудбоди постарался на славу, наушники крепились настолько прочно, что невозможно было освободиться.
        Маятники качались, часы тикали, и вскоре я действительно почувствовал, что мне начинает изменять разум, и какое-то время мне хотелось этого. Забвение - забвение. Я и сам провалился и все провалил. Чего бы я ни касался, все оборачивалось провалом и смертью.
        Погиб Дюкло, погибла Мэгги, погибли Астрид и ее брат. Пока одна Белинда жива, но и она умрет сегодня ночью. Полный крах!
        И в тот момент я вдруг осознал, что не могу допустить гибели Белинды. Это меня спасло. Я знал, что не могу допустить гибели Белинды. Меня больше не волновали ни мое самолюбие, ни провал, ни окончательная победа Гудбоди и его порочных сообщников. Пусть они наводнят наркотиками хоть весь мир - но я не могу допустить, чтобы Белинда погибла.
        В глазах у меня стоял туман, но я смутно различал, что в нескольких дюймах находится некий предмет. Только через какое-то время, ценой больших усилий, я разглядел, что это не что иное, как электрическая розетка.
        Руки мои находились за спиной, и прошла, наверное, целая вечность, прежде чем мне удалось нащупать концы провода, которым я был связан. Я коснулся их пальцами - они оказались обнажены. Тогда я предпринял отчаянную попытку воткнуть их в розетку. Пришлось изрядно помучиться, прежде чем мне удалось это сделать. Последовала яркая вспышка, и я упал на пол.
        Я не смог бы сказать, сколько времени пролежал без движения. Но первое, что я осознал, придя в себя - это тишина! Изумительная тишина! А потом пришлось разыграть спектакль - я услышал, что к двери приближаются Жак и Гудбоди.
        Я снова начал кататься по полу, бросаясь из стороны в сторону так убедительно, что испытывал почти ту же самую боль, что и во время пытки.
        Напоследок, сделав особенно впечатляющий бросок, я вдруг забился в конвульсиях, а потом постепенно затих.
        Гудбоди и Жак вошли в комнату. Гудбоди выключил было усилитель, но, очевидно, вспомнив, что хотел довести меня не только до потери сознания, но и до безумия, снова его включил. Однако Жак сказал ему что-то, и Гудбоди, нехотя кивнув, выключил усилитель. Возможно, Жак сказал ему, что если я умру прежде, чем они успеют ввести мне наркотик, то причина смерти при вскрытии может показаться неубедительной. Потом Жак обошел комнату и остановил качающиеся маятники.
        - Развяжите ему руки, - распорядился Гудбоди. - Нехорошо, если останутся следы от веревок, когда пожарники выудят его из канала. И наушники снимите. А с этим… - Гудбоди кивнул в сторону Джорджа Лемэй. - Ну, вы знаете, что с ним делать. - Он вздохнул. - О, Боже! Жизнь - лишь блуждающая тень…
        Гудбоди удалился. При этом он напевал «Да пребудете со мною», и если вообще можно вкладывать всю душу, напевая себе под нос, то смею заявить, что никогда еще не слышал такого одухотворенного исполнения. Он всегда чувствовал ситуацию, преподобный отец Таддеус Гудбоди.
        Жак подошел к ящику, стоявшему в углу комнаты, вынул из него несколько гирь и начал нанизывать их на резиновый провод. Я сразу понял, что он собирается отделаться от трупа Джорджа.
        Через несколько секунд Жак выволок его в коридор, к я слышал, как подошвы мертвеца царапали пол.
        Я поднялся, освободил ноги, согнул и разогнул руки, пробуя мышцы, и последовал за ним.
        Приблизившись к выходу на лестницу, я услышал шум мотора - Гудбоди заводил «мерседес», готовясь отъехать. Я осторожно выглянул на площадку. Жак спустил Джорджа на пол, открыл окно и помахал рукой. Очевидно, на прощание уезжавшему Гудбоди.
        Жак отвернулся от окна, чтобы совершить последний ритуал над телом Джорджа, и тут же оцепенел, словно его поразил неожиданный шок. Нас разделяло всего пять футов, и по помертвевшему лицу я понял, что именно он прочел в моих глазах. Он прочел в них, что дорога убийств, по которой он много лет весело шагал, внезапно оборвалась и что для него все кончено.
        В следующее мгновение, словно очнувшись, он схватился за пистолет, но опоздал - может, впервые в жизни, ибо несколько секунд оцепенения и решили его участь. Я ударил его под ребра и, когда он согнулся пополам, вырвал оружие из его ослабевшей руки и изо всей силы ударил рукояткой в висок. Он сразу потерял сознание, отшатнулся, наткнулся на низкий подоконник и, упав, стал как-то медленно вываливаться в открытое окно. Я стоял не двигаясь и смотрел, как он падает, словно в замедленной съемке, и лишь когда я услышал всплеск воды во рву, подошел к окну и выглянул. Вода еще колыхалась, и мелкая рябь бежала к берегу. А посреди рва из глубины поднимались пузыри. Я взглянул влево и увидел, что под аркой исчезает «мерседес». Отойдя от окна, я спустился по лестнице.
        Я вышел, оставив дверь открытой. На мостике, перекинутом через ров, я на мгновение задержался и, посмотрев вниз, увидел, что пузырей становилось все меньше и меньше.
        Глава 13
        Я сидел в «опеле», смотрел на отобранный у Жака пистолет и размышлял. Размышления натолкнули на одно открытие: оказывалось, что люди отнимали у меня пистолет всегда, как только у них появлялось такое желание. Эта мысль уязвила меня, но она же подсказала и логичный вывод: необходимо иметь еще один пистолет.
        Я вынул из-под сиденья сумочку мисс Лемэй и извлек из нее крошечный пистолетик «лилипут», который я ей когда-то отдал. Отвернув левую брючину, я засунул его стволом вниз в носок, потом натянул носок и поправил брючину. Собираясь закрыть сумочку, я заметил две пары наручников.
        Я опять задумался, ибо, судя по тому, как развивались события, вполне могло кончиться тем, что наручники окажутся на моих же руках. Так стоило ли иметь их при себе? Однако со времени приезда в Амстердам я уже столько раз шел на откровенный риск, что размышлять теперь об опасности как будто поздновато. Я положил наручники в левый карман куртки, а ключи - в правый.
        Когда я добрался до старого квартала Амстердама, заработав свою дозу проклятий и угроз от шоферов, по улице уже ползли первые тени ранних сумерек. Дождь почти прекратился, но ветер крепчал, покрывая рябью воду каналов.
        Я свернул на улицу, на которой размещался склад. Она оказалась безлюдна - ни машин, ни пешеходов. Вернее, она была безлюдна на уровне мостовой, а выше, из открытого окна третьего этажа дома Моргенстерна и Моггенталера, облокотившись на подоконник, выглядывал грубоватого вида тип в рубашке и без пиджака, и по тому, как он вертел головой во все стороны, становилось ясно, что торчит он там вовсе не для того, чтобы наслаждаться вечерней прохладой.
        Я проехал мимо склада и, остановившись у телефонной будки, позвонил де Граафу.
        - Где вас носило? - сразу прокричал тот. - И что вы успели сделать?
        - Практически ничего, что могло бы вас заинтересовать… - Никогда еще мои слова так сильно не расходились с истиной. - Но теперь я созрел для разговора.
        - Говорите!
        - Не сейчас и не в подобных условиях. Не по телефону. Вы сможете сейчас приехать вместе с Ван Гельдером к Моргенстерну и Моггенталеру?
        - И там вы заговорите?
        - Даю слово!
        - Тогда мы едем немедленно! - угрюмо сказал де Грааф.
        - Минутку! Приезжайте в простом закрытом грузовике и оставьте его в конце улицы. Они выставили часового в окне.
        - Они?
        - Об этом я и хочу поговорить.
        - А часовой?
        - Я его отвлеку. Придумаю что-нибудь.
        - Понятно, - де Грааф помолчал и подчеркнуто добавил: - Судя по вашим действиям, страшно подумать, в какой форме вы станете его отвлекать.
        С этими словами он повесил трубку.
        Я зашел в ближайшую лавку скобяных товаров, купил моток шпагата и выбрал самый большой гаечный ключ. Четыре минуты спустя я поставил машину ярдах в ста от склада, но на поперечной улице.
        Потом я прошел по очень узкому, почти не освещенному проезду, который вел от параллельной улицы к той, где находился склад. Первая же увиденная мной пожарная лестница на стене дома, стоявшего слева от меня, была деревянная и ветхая - при пожаре она сгорела бы в первую очередь, - но она оказалась единственной. Я прошел по меньшей мере ярдов 50 и - черта с два! - не увидел больше ни одной пожарной лестницы. Очевидно, в этой части Амстердама в случае пожара было принято спускаться из окон на веревках.
        Пришлось вернуться к ненадежной лестнице, но тем не менее она выдержала мою тяжесть, и вскоре я очутился на крыше. Она не понравилась мне с первого взгляда, как, впрочем, и все остальные крыши, по которым мне пришлось лезть, добираясь до искомой. Все они были высокие, с крутыми скатами и к тому же скользкие от дождя. В довершение всего, архитекторы прошлых веков, воодушевленные похвальными, с их точки зрения, желаниями достичь разнообразия форм и линий, мастерски добились того, что ни одна из крыш не повторяла другую по высоте и конфигурации. Вначале я продвигался осторожно, но осторожность только мешала, и вскоре я разработал единственный надежный метод передвижения от одного конька к другому: я сбегал по крутому скату одной крыши и по инерции взлетал на другую, и лишь последние несколько футов до конька я проделывал ползком, цепляясь руками и ногами.
        Наконец я добрался до нужной мне крыши, подполз к краю над фронтоном и, перегнувшись, посмотрел вниз.
        Впервые за долгое время я не ошибся, и это очень меня ободрило. Часовой стоял на своем посту футах в двадцати от меня.
        Я продел конец шпагата в ушко гаечного ключа, завязал его узлом и устроился на фронтоне таким образом, чтобы, спустив ключ на шпагате, не задеть им балку для подъема грузов. Потом, осторожно разматывая клубок, спустил ключ вниз футов на пятнадцать и стал раскачивать его, как маятник, все сильнее и сильнее.
        Через какое-то время гаечный ключ, а весил он приблизительно четыре фунта, уже раскачивался под углом 90 градусов. Я опустил его еще фута на три, с опаской спрашивая себя, не привлечет ли его движение внимание часового, стоящего у окна. К счастью, он смотрел в другую сторону, на синий автомобиль, появившийся в конце улицы и оказавший мне двойную услугу: наблюдатель отодвинулся от стены, пытаясь получше разглядеть машину, а шум мотора перекрыл свистящие звуки, вызванные движением гаечного ключа.
        Пройдя футов тридцать, машина остановилась, мотор ос заглох. Гаечный ключ достиг высшей точки амплитуды, и, как только он пошел вниз, я опустил шпагат еще на пару футов. Внезапно часовой - но слишком поздно - почувствовал, что наверху творится неладное. Он повернул голову, собираясь взглянуть наверх, и в тот же момент его лоб принял на себя всю тяжесть гаечного ключа. Часовой свалился, как если бы на него обрушился мост, и, опрокинувшись назад, исчез из виду.
        Дверцы машины распахнулись, и из нее выскочил де Грааф, помахавший мне рукой. Я жестом показал, чтобы он вошел в дом. Потом, проверив, надежно ли держится пистолет в носке, ухватился за балку с подъемным блоком и повис на руках. Предварительно я вытащил из кобуры пистолет и взял его в зубы. Затем я рывком отбросил ноги сначала назад, потом - вперед, зацепился ногой за карниз над дверью для приема грузов, а правой сильным толчком распахнул ее. В тот же момент я оторвал руки от балки и, ухватившись за дверные скобы, очутился внутри помещения, сразу перехватив пистолет в правую руку.
        Там находились четверо: Белинда, Гудбоди и оба компаньона фирмы. Белинда с побелевшим лицом отчаянно отбивалась, но не издавала ни звука. Они уже успели облачить ее в пышный костюм обитательниц Хайлера, и в то время как краснощекие и добродушно улыбающиеся Моргенстерн и Моггенталер держали ее за руки, Гудбоди, стоя ко мне спиной, старался поправить надетый на нее национальный костюм и головной убор в соответствии со своим вкусом.
        При моем появлении сияющие отеческие улыбки Моргенстерна и Моггенталера мгновенно улетучились. Гудбоди медленно обернулся. Челюсть у него отвисла, глаза расширились, и кровь отхлынула от лица.
        Я шагнул к этой группе и протянул Белинде руку. Она уставилась на меня, не веря своим глазам, потом стряхнула с себя ослабевшие руки Моргенстерна и Моггенталера и бросилась ко мне на грудь. Сердце у нее трепыхалось, как у пойманной птички, но в остальном испытанное потрясение не оказало на нее заметного воздействия. Я обвел взглядом троих мужчин и улыбнулся, насколько мне позволяло израненное лицо. Потом спокойно сказал:
        - Теперь и вы, господа, узнаете, как выглядит смерть.
        Они уже сами это поняли. С застывшими лицами они подняли руки. Я не предпринимал ничего, просто молча держал их под прицелом, пока на лестнице не послышались поспешные шаги и не появились де Грааф и Ван Гельдер. На моих пленников это не произвело никакого впечатления - могу поклясться, что никто из них и глазом не моргнул. Зато Белинду начало неудержимо трясти - наступила реакция. Тем не менее она нашла в себе силы улыбнуться мне едва заметной улыбкой. Я понял, что с ней будет все в порядке. Парижское отделение Интерпола знало, на ком остановить свой выбор.
        Де Грааф и Ван Гельдер, оба с оружием в руках, созерцали эту сцену. Наконец де Грааф сказал:
        - Ради Бога, Шерман, объясните, что здесь происходит? Почему эти трое почтенных граждан…
        - Могу объяснить, - сказал я спокойно.
        - Разумеется, мы требуем объяснений! - заявил Ван Гельдер подчеркнуто строгим тоном. - Трое известных и всеми почитаемых граждан Амстердама…
        - Только не смешите меня, инспектор! - перебил я его. - У меня изранено лицо, и мне больно смеяться.
        - Ваш вид тоже требует объяснений, - вставил де Грааф. - А как вам удалось, черт возьми…
        - Порезался во время бритья… - то было позаимствовано у Астрид, поскольку ничего лучшего я не мог придумать. - Так рассказать?
        Де Грааф вздохнул и кивнул в знак согласия.
        - На свой лад?
        Он снова кивнул.
        Я спросил Белинду:
        - Вы знаете, что Мэгги погибла?
        - Знаю, - каким-то хриплым шепотом ответила она. Вероятно, все еще не пришла в себя. - Вон этот изверг сообщил мне! - Она указала на преподобного отца Таддеуса Гудбоди. - Он рассказывал мне, а сам улыбался.
        - Улыбкой христианского сострадания, - заметил я. - Иначе он не умеет. Итак, - обратился я к полицейским, - взгляните на него, на преподобного отца Таддеуса Гудбоди! И посмотрите повнимательней. Перед вами самый страшный и патологически жестокий убийца из всех, которых мне довелось встречать. Этот человек вздернул на крюк Астрид Лемэй! Этот человек организовал гибель Мэгги, которую закололи на лугу острова Хайлер вилами! Этот человек…
        - Вы сказали: закололи вилами? - перебил меня де Грааф. Видно было, что его мозг отказывался воспринять что-либо подобное.
        - Подробности потом. Этот человек сначала довел Джорджа Лемэя до безумия, а потом убил его. Этот человек и меня пытался убить таким же способом. Кстати, сегодня он уже трижды покушался на мою жизнь. Этот человек вкладывает в руки умирающих бутылки джина! Он сбрасывает в каналы людей, привязав к их поясу свинцовые трубы - после того, как подвергнет их только Богу известно каким пыткам и страданиям… Я уже не говорю о том, что он несет с собой опустошение и смерть многим тысячам одураченных человеческих существ во всем мире. По его собственному признанию, это - искусный кукловод, держащий на веревочках тысячи марионеток, заставляя плясать под его дудку. Пляску смерти!
        - Не может быть! - выдавил, наконец Ван Гельдер. Он выглядел так, словно его ударили обухом по голове. - Доктор Гудбоди! Почтенный пастор…
        - Его зовут не Гудбоди, а Игнациус Катанелли, и он давно у нас на примете. Бывший член восточной группы «Коза ностра». Кстати, даже члены мафии его не выносили. По уставу мафия не убивает просто так, а только по деловым соображениям. Но Катанелли убивал потому, что влюблен в смерть. Будучи мальчиком, он наверняка отрывал крылья мухам. Но когда он вырос, этого ему стало не хватать. Его вынудили покинуть Штаты - по настоянию мафии.
        - Все это ложь! Наглая ложь! - выкрикнул, наконец, Гудбоди. Ложь - не ложь, но щеки преподобного отца были по-прежнему бескровны. - Просто возмутительно болтать такое! Нести такую заведомую чушь!
        - Успокойтесь! - приказал я. - У нас есть ваши отпечатки пальцев и черепной индекс! Должен заметить, что он разработал прелестный план или, как говорят американцы, систему. Прибывающие сюда суда оставляют героин в специальном запечатанном контейнере у определенного буя. Баржа выуживает контейнер и доставляет его на остров Хайлер, где он попадает в надомную мастерскую. Там делают кукол, которые затем попадают на здешний склад. Все совершенно безобидно, не правда ли? Кроме того, что в некоторых, особо помеченных куклах находится героин.
        - Какая нелепость! Какая нелепость! - сокрушенно заметил Гудбоди. - И самое смешное, что вы ничего не сможете доказать.
        - Не собираюсь ничего доказывать, - бросил я, - ибо через минуту я вас убью… Ну так вот, у него целая организация, у этого нашего приятеля Катанелли. На него работали все, начиная от шарманщиков и кончая исполнительницами стриптиза. А шантаж, наркотики и угрозы заставляли всех хранить гробовое молчание.
        - Работали на него? - де Грааф недоумевал. - Но каким образом?
        - Толкачами и распространителями. Какое-то количество героина оставалось здесь же, в Амстердаме, и рассылалось в куклах по лавкам. Девушки Гудбоди покупали кукол в магазинах совершенно легально, ориентируясь по пометкам. А потом куклы переправлялись за границу более мелким поставщикам героина или его потребителям. В Вондель-Парке куклы продавались дешево, их покупали шарманщики - связующее звено между поставщиками и потребителями, дошедшими до такой стадии, что их не пускали в приличные места, если можно назвать приличным грязный кабак вроде клуба «Балинова».
        - Но почему же… Почему мы ничего не знали? - воскликнул де Грааф.
        - Минутку! Добавлю несколько слов о распределении. Героин еще пересылался в больших упаковках, в библиях - в тех самых, которые наш благочестивый отец бесплатно распространял по всему Амстердаму. Некоторые библии полые внутри. И прелестные молодые существа, которых наш Гудбоди по безграничной доброте своей, присущей христианину, старался перевоспитать и спасти от участи худшей, чем смерть, являлись к нему в церковь с библиями в своих прелестных ручках, некоторые - да простит меня Господь! - кокетливо переодетые в монахинь. Уходили они с другими библиями, которые развозили потом по ночным клубам вместе с проклятым зельем. Остальная часть его - основная часть - отправлялась в Кастель Линден… Ну как, преподобный отец, я ничего не упустил?
        По выражению его лица было видно, что я не упустил ничего важного. Гудбоди не произнес ни слова. Я слегка приподнял пистолет и сказал:
        - А теперь, Гудбоди, я думаю, пора.
        - Здесь никому не дано вершить правосудие, - резко воскликнул де Грааф.
        - Вы же видите: он пытается бежать! - сказал я рассудительно, хотя тот и не думал двигаться. Видимо, он и пальцем не мог пошевелить.
        И в этот момент, уже второй раз за день, у меня за спиной раздался голос:
        - Бросьте пистолет, мистер Шерман!
        Я медленно обернулся и выронил пистолет. Да, видимо, любой мог заставить меня бросить оружие. На сей раз таким человеком оказалась Труди, выступившая из темноты. Она стояла всего в пяти футах от меня, с удивительной решимостью держа в руке большой револьвер.
        - Труди! - пораженный и ничего не понимающий де Грааф смотрел на молодую девушку, на лице которой сияла счастливая улыбка. - Скажите, во имя Господа, что вам здесь…
        Он не закончил фразы и вскрикнул от боли, так как Ван Гельдер с силой ударил его по руке стволом пистолета. Пистолет де Граафа со стуком упал на пол, когда полковник обернулся, чтобы взглянуть на человека, нанесшего ему удар, взгляд его выразил глубокое недоумение.
        Гудбоди, Моргенстерн и Моггенталер опустили руки, и оба компаньона фирмы вынули из-под полы свои пистолеты. На покрытие тучных форм владельцев склада пошло столько материи, что они, в отличие от меня, не нуждались в услугах искусных портных, чтобы под одеждой скрыть оружие.
        Гудбоди вынул платок, отер лоб, который уже давно настоятельно этого требовал, и ворчливо сказал, обращаясь к Труди:
        - Однако ты не очень-то спешила!
        - Зато как я наслаждалась! - Она рассмеялась счастливым и беспечным тоном, от которого кровь застыла бы и жилах даже у замороженной камбалы. - Как я наслаждалась!
        - Трогательная парочка, вы не находите? - спросил я у де Граафа. - Она и ее счастливый дружок! Вот и доверяй после этого невинным деткам!
        - Заткнись! - холодно прервал меня Ван Гельдер. Он обошел де Граафа и обыскал меня, ища оружие, но не нашел. - Сядьте на пол! Руки! Держите их на виду! И вы тоже, де Грааф!
        Мы повиновались. Я сел по-турецки, оперся локтями на бедра и опустил руки так, что они почти касались лодыжек. Де Грааф уставился на меня. Судя по выражению его лица, он ничего не понимал.
        - В своем повествовании я как раз и подошел к этому пункту, - сказал я, словно оправдываясь. - Я хотел объяснить, почему вам никак не удавалось выследить источник наркотиков. Об этом заботился ваш надежный помощник, инспектор Ван Гельдер!
        - Ван Гельдер?! - Вопреки неопровержимым доказательствам, де Грааф не мог поверить, что его офицер - предатель. - Нет, невозможно! Этого не может быть!
        - Но ведь он наставил на вас не детскую игрушку, - кротко заметил я. - Ван Гельдер - босс. Ван Гельдер - мозговой центр. А Гудбоди - чудовище, над которым он потерял контроль. Так ведь, Ван Гельдер?
        - Так… - Злобный взгляд, который Ван Гельдер бросил на Гудбоди, не предвещал последнему в будущем ничего хорошего, впрочем, я не верил, что у него есть будущее.
        Я презрительно посмотрел на Труди.
        - А что касается этой Красной Шапочки, Ван Гельдер, вашей прелестной маленькой любовницы…
        - Любовницы? - Де Грааф настолько растерялся, что даже не выглядел удивленным.
        - Вот именно, любовницы! Но думаю, что Ван Гельдер уже успел разлюбить ее. Не так ли, Ван Гельдер? Она обнаружила слишком близкое духовное родство с его преподобием. - Я повернулся к де Граафу. - Наш бутончик отнюдь не страдает наркоманией. Гудбоди отлично умеет имитировать уколы от инъекций. Он сам мне говорил. И рассудок у нее вовсе не восьмилетнего ребенка - по уму она старше первородного греха. И вдвое страшнее!
        - Не понимаю! - Де Грааф, казалось, вдруг испытал глубокую усталость. - Ничего не понимаю!
        - Она служила сразу трем целям, - пояснил я. - Если у Ван Гельдера - такая дочь, то кто же сможет усомниться в том, что он заклятый враг наркотиков вообще и всех тех, кто превращает их в источник наживы. Это раз. Она отвозила свою куклу на Хайлер, обменивала ее на другую - точную копию, но начиненную героином, приносила куклу в Вондель-Парк и снова обменивала. Фургон, разумеется, привозил туда кукол для пополнения запасов. Она служила отличной посредницей между Ван Гельдером и Гудбоди - они ведь не общались между собой даже по телефону. Это - два. Очаровательный ребенок, наша Труди! Но только ей не следовало бы употреблять белладонну, чтобы придать глазам тот тусклый, затуманенный взгляд, который бывает у наркоманов. Сначала я тоже не уловил разницы, но когда майор Шерман начинает размышлять, он в конце концов доходит до истины. У вас не тот взгляд, Труди! Мне приходилось иметь дело с очень многими наркоманами, и глаза у них были совершенно другими. Вот тогда-то я все и понял.
        Труди хихикнула и облизнула губы.
        - Можно, я в него выстрелю? В ногу? Или выше?
        - Вы - просто прелесть, Труди, - сказал я. - Но вы должны правильно расставить акценты. Посмотрите вокруг.
        Она оглянулась. И каждый из присутствующих посмотрел друг на друга. Я же глядел только на Белинду, а потом едва заметно кивнул ей на Труди, стоявшую между ней и открытой дверью для приема грузов. Белинда, в свою очередь, покосилась на Труди, и я увидел, что Белинда меня поняла.
        - Эх вы, дурачье! - сказал я презрительно. - Откуда, по-вашему, у меня эти сведения? Их мне дали! Дали двое, которые испугались до смерти и продали вас со всеми потрохами, чтобы вымолить себе снисхождение! И люди эти - Моргенстерн и Моггенталер!
        Хотя большинство из присутствующих и утратило человеческие качества, но в них сохранилась нормальная реакция. Все в замешательстве уставились на владельцев склада, которые стояли, раскрыв рты и не веря своим ушам. Им так и пришлось умереть с раскрытыми ртами, потому что, воспользовавшись заминкой, я быстро выхватил свой пистолетик и разрядил его в их головы. Я не мог позволить себе просто ранить их, поскольку мой крохотный пистолет не шел ни в какое сравнение с их оружием.
        В ту же секунду Белинда неожиданно для Труди с силой толкнула ее, и та, отброшенная к проему для поднятия грузов, не удержалась на ногах и вывалилась наружу.
        Ее пронзительный отчаянный вопль еще не успел затихнуть, как де Грааф бросился на Ван Гельдера, чтобы отнять у него оружие, но я не стал следить за схваткой. Я оттолкнулся от пола и обрушился на Гудбоди, тщетно старавшегося вытащить пистолет. Преподобный грохнулся на пол с шумом, который лишний раз подтвердил добротность здания - пол даже не дрогнул, а я через секунду услышал странные, каркающие звуки, ибо моя рука сжала шею Гудбоди с такой силой, будто я стремился расплющить ее во что бы то ни стало.
        Де Грааф лежал ничком с кровоточащей раной на лбу. А Ван Гельдер боролся с Белиндой, держа ее перед собой, как щит, - так же, как я держал перед собой Гудбоди. Наши пистолеты смотрели друг на друга дулами. Ван Гельдер улыбнулся.
        - Я отлично изучил породу Шермана, - сказал Ван Гельдер спокойным, непринужденным тоном. - Он никогда не станет рисковать жизнью невинного человека. Тем более, когда речь идет о такой прелестной девушке! А что касается Гудбоди, то мне на него наплевать. Можете продырявить его, как дуршлаг. Вы меня поняли?
        Я взглянул на Гудбоди, вернее, на его профиль. Цвет его лица стал лилово-красным, то ли от того, что я медленно душил его, то ли от того, что Ван Гельдер с такой легкостью и жестокостью готов был его продать. Не знаю, почему я взглянул на него: меньше всего на свете мне хотелось сравнивать ценность Белинды и Гудбоди в качестве заложников. Ведь пока Ван Гельдер имел заложницей Белинду, жизнь его находилась в такой же безопасности, как и жизнь человека, нашедшего убежище в церкви. Во всяком случае, в любой другой церкви, кроме церкви преподобного Гудбоди.
        - Я вас понял, - кивнул я.
        - И еще одно условие, - продолжал Ван Гельдер. - Она будет моей гарантией. К тому же, у меня - кольт, а у вас - игрушка…
        Я кивнул, и он начал продвигаться к выходу на лестницу, загораживаясь Белиндой.
        - В конце улицы стоит закрытая синяя машина, - продолжал он. - Моя. И я в ней уеду. По пути к автомобилю я разобью все телефоны-автоматы. Если, дойдя до машины, я увижу вас у этой раскрытой двери, девушка мне больше не понадобится. Понятно?
        - Понятно! Но если вы ее предательски убьете, вам не уснуть спокойно до самой смерти. Это вы и сами понимаете!
        - Понимаю, - сказал он, продолжая пятиться к двери.
        Я отвернулся. В этот момент де Грааф привстал и, вынув носовой платок, приложил его к ране на лбу, значит, он сам мог о себе позаботиться.
        Я снял руку с шеи Гудбоди, отобрал у него пистолет, вытащил наручники и сковал его руки с руками мертвецов. Потом я прошел мимо Гудбоди и помог ослабевшему де Граафу подняться и сесть в кресло. Затем оглянулся на Гудбоди, смотревшего на меня с искаженным от ужаса лицом. И когда он заговорил, его глубокий голос сорвался почти на истерический крик:
        - Вы не посмеете оставить меня здесь, в таком положении!
        Я взглянул на массивных мертвецов, к которым он был прикован наручниками, и холодно заметил:
        - Никто не мешает вам взять их под мышку и уйти!
        - Именем Господа Бога, Шерман…
        - Вы вздернули Астрид Лемэй на крюке! - перебил я. - Я обещал ей, что помогу выбраться на правильный путь, и вы вздернули ее за это! Мэгги вы закололи вилами… Мою Мэгги! Вы и Белинду собирались вздернуть на крюке! Мою Белинду! Судя по всему, вы обожаете смерть - так наслаждайтесь ею для разнообразия в непосредственной близости! Я уверен, что она доставит вам огромное удовольствие. - Я подошел к открытой двери, а потом, обернувшись, добавил: - Если Белинде будет суждено погибнуть, я сюда вообще не вернусь!
        Тот застонал, как раненое животное, и, содрогаясь от страха и отвращения, посмотрел на два трупа, державших его в плену.
        Я приблизился к двери и выглянул. Внизу, на тротуаре, лежало поверженное тело Труди, но я почти не смотрел на нее. Я увидел, как Ван Гельдер подвел Белинду к машине. Прежде, чем сесть в нее, он поднял голову и посмотрел в мою сторону. Увидев меня, он кивнул и открыл дверцу.
        Я подошел к де Граафу и помог ему подняться с кресла и подойти к выходу. Уже находясь у самой двери, я повернулся и посмотрел на преподобного. Его глаза казались остекленевшими на обезумевшем от страха лице, из горла вырывались какие-то хриплые звуки. Такой вид бывает у человека, который заблудился в темном и страшном лабиринте кошмаров и ужасов, которого преследуют дьяволы из преисподней, и который понимает, что спасения для него больше нет.
        Глава 14
        Вечерняя темнота нависла над улицами Амстердама. Дождь был колким и редким, но из-за пронизывающего ветра казалось еще холодней, чем на самом деле. Среди рваных туч поблескивали первые звезды. Луна еще не взошла. Я сидел за рулем «опеля», стоявшего возле телефонной будки, и ждал де Граафа. Вскоре тот вышел из будки, прикладывая платок ко лбу, из которого все еще сочилась кровь, и сел в машину. Я вопросительно взглянул на него.
        - Через десять минут район будет оцеплен. А когда я говорю оцеплен, это значит, что никому не удастся выбраться. Полная гарантия. - Он снова приложил платок ко лбу. - Но почему вы так уверены, что…
        - Он обязательно будет там! - Я включил мотор, и машина тронулась. - Во-первых, он решит, что это - последнее в Амстердаме место, где нам взбредет в голову его искать. Во-вторых, сегодня Гудбоди переправил туда героин с Хайлера. Наверное, в одной из больших кукол. В его машине возле замка куклы не оказалось. Значит, он наверняка оставил ее в церкви. У него просто не было времени везти ее куда-либо еще. Кроме всего прочего, в церкви наверняка хранятся немалые запасы - целое состояние. Ван Гельдер - это не Гудбоди и не Труди. Он играет в опасную игру не ради удовольствия, а ради наживы и не собирается ее упускать, эту груду леденцов…
        - Леденцов?
        - Прошу прощения, денег. Возможно, там зелья на миллионы долларов.
        - Ван Гельдер… - Де Грааф медленно покачал головой. - Просто не верится. Такой человек! С великолепным послужным списком!
        - Приберегите ваше сочувствие для его жертв! - сказал я грубо. Я не собирался говорить таким тоном с раненым человеком, но я и сам был ранен. Я даже не мог сказать с уверенностью, чья голова была в более плачевном состоянии - де Граафа или моя. - Ваш Ван Гельдер хуже любого из них. По крайней мере, стоит сознаться, что разум Гудбоди и Труди находился в таком извращенном и болезненном состоянии, что они уже не отвечали за свои поступки. Но Ван Гельдер - совершенно другое дело. Зло он творит хладнокровно и ради денег. Он знал всю механику дела, как вел себя его дружок Гудбоди, но он на все смотрел сквозь пальцы. И если бы его не раскрыли, он никогда не помешал бы Гудбоди развлекаться со смертью. - Я взглянул на де Граафа, и в голове у меня мелькнула одна мысль. - Вы знали, что его жена и брат погибли в автомобильной катастрофе?
        Де Грааф ответил не сразу.
        - Вы думаете, это не был несчастный случай?
        - Да. Правда, мы никогда не докажем, но готов поспорить на свою пенсию, что все это дело было подстроено. Брат его жены - опытный офицер службы безопасности - видимо, узнал про него слишком многое, а его жена стояла между ним и Труди. В то время Труди, видимо, еще не проявилась во всей своей прелести. Я убежден, что Ван Гельдер - расчетливый и хладнокровный делец, совершенно беспощадный и абсолютно лишенный того, что называется нормальными человеческими чувствами.
        - Вы не доживете до пенсии, - мрачно пошутил де Грааф.
        - Возможно.
        Мы свернули на улицу, ведущую к церкви Гудбоди, и там увидели синюю полицейскую машину. Проехав мимо нее, мы остановились перед входом в церковь и вошли. По ступеням, навстречу нам, спускался сержант полиции. Если на него и произвел впечатление вид двух раненых мужчин, то он отлично это скрыл.
        - Ничего и никого, сэр! - доложил он. - Мы даже поднимались на колокольню.
        Де Грааф повернулся я посмотрел на синюю машину.
        - Если сержант Гроппиус говорит, что там никого нет, значит там действительно никого нет. - Помолчав, он добавил: - Ван Гельдер - умнейший человек. Теперь я в этом уверен. Его нет в церкви, нет в доме Гудбоди. Мои люди держат под наблюдением оба берега канала и улицу. Значит, его вообще нет в этом районе. Он где-то в другом месте…
        - Он где-то в другом месте, но рядом, - возразил я. - Если мы не найдем его в ближайшее время, сколько времени вы сможете держать оцепление?
        - Пока не обыщем и не перевернем все дома на этой улице. Часа два, может, три…
        - А потом он смог бы уйти?
        - Смог бы, если бы действительно скрывался здесь.
        - Он здесь! - заявил я уверенно. - Сегодня суббота и уже вечер. В воскресенье рабочие придут на стройку?
        - Нет.
        - Значит в его распоряжении тридцать шесть часов. Сегодня вечером или даже завтра вечером он сможет сойти вниз и уйти.
        - О, Боже, как болит голова!] - Де Грааф снова приложил платок ко лбу. - Ну и тверда же рукоятка пистолета! Боюсь, что…
        - Он здесь, но не внизу, - продолжал я терпеливо. - А обыскивать дома - только терять время. И я уверен, что он не нырнул в канал и не отсиживается под водой - он давно бы там захлебнулся.
        - Так где же он, черт возьми!?
        Я задумчиво посмотрел наверх, на темное небо, по которому стремительно неслись тучи. Де Грааф тоже поднял голову. Призрачный силуэт уходящего ввысь крана, казалось, достигал туч. Конец его массивной стрелы терялся в темноте. Мне всегда казалось, что в огромном кране есть что-то угрожающее и жуткое, а нынче вечером он выглядел еще более мрачным и зловещим.
        - Ах, вот оно что! - прошептал де Грааф. - Ну, конечно, конечно!
        Я сказал:
        - В таком случае, мне лучше подняться.
        - Но ведь это же безумие! Настоящее безумие! Посмотрите на себя, взгляните на свое лицо! Вы ранены, плохо себя чувствуете.
        - Я совершенно здоров!
        - Тогда я иду с вами, - решительно заявил де Грааф.
        - Нет.
        - У меня есть молодые здоровые полицейские, которые…
        - Вы не имеете морального права посылать на подобное дело ни одного из ваших. И не спорьте со мной. Я отказываюсь от такой помощи. К тому же нельзя действовать прямолинейно и открыто… Здесь нужно аккуратно, тайком или вообще никак.
        - Но он все равно вас увидит… - Хотел того де Грааф или нет, но он начинал склоняться к моей точке зрения.
        - Не обязательно. Оттуда ему должно казаться, что внизу совершенно темно.
        - Но мы можем и подождать. Рано или поздно он обязательно спустится. Может, даже ночью, но непременно спустится.
        - Ван Гельдер не питает особой любви к смерти, как, например, Гудбоди. Мы это знаем. Но, с другой стороны, он не боится смерти - это нам тоже известно. И жизнь других для него мало что значит.
        - Следовательно?
        - Ван Гельдера внизу нет. Но и Белинды тоже нет. Следовательно, она там, наверху, вместе с ним. И когда он, наконец, сойдет вниз, он захватит с собой и ее, свой живой щит… Ждите меня, я скоро вернусь!
        Он больше не порывался удерживать меня. Я оставил его у входа в церковь, вошел на стройку, приблизился к крану и, недолго раздумывая, полез по бесконечным диагональным лестницам, нашпигованным внутри его остова. Это был долгий путь наверх, не очень-то соответствующий моему физическому состоянию, но и не особенно утомляющий или опасный. Просто длинное и нелегкое восхождение. Опасность поджидала наверху. Поэтому, проделав три четверти подъема, я приостановился, чтобы перевести дух и взглянуть вниз.
        Высоты я практически не ощущал из-за густой тьмы. Тусклые фонари вдоль набережной казались светящимися точками, а сам канал - слабой мерцающей лентой. Все выглядело слишком далеким и нереальным. Я не мог выхватить ни единой детали. Все, что мне удалось разглядеть - флюгер на верхушке церковного шпиля, да и тот находился на сто футов ниже того места, где я передыхал.
        Я посмотрел наверх. До кабины управления оставалось футов пятьдесят. Она неясно чернела передо мной - темный прямоугольник на фоне такого же темного неба. Я снова полез вверх.
        Меня отделяли от двери кабины всего футов десять, когда тучи внезапно разошлись и выглянула луна, вернее, полумесяц, и после темноты мне показалось, что все вокруг осветилось.
        Я снова взглянул наверх. Я различал каждую заклепку на дне люка и понял, что если я отчетливо вижу все, что находится наверху, то и из кабины видно все, что под ней. Значит, чем больше я буду медлить, тем скорее меня обнаружат. Поэтому я вынул пистолет из кобуры и, стараясь двигаться совершенно бесшумно, преодолел последние несколько ступенек. Оставалось всего четыре фута, как вдруг дверца люка слегка приподнялась и в щель высунулся длинный, отвратительного вида ствол пистолета.
        Конечно, следовало бы почувствовать слабость и тошноту, приходящие вместе с отчаянием от полного фиаско, по я уже столько перенес за этот день, что, видимо, потерял способность чувствовать и принял неизбежное с фатализмом, удивившим меня самого. Я не отказывался от борьбы - имей я хоть полшанса, я бы схватился с противником, но у меня не было никаких надежд, и я принял это как факт.
        - Он делает 24 выстрела, - пояснил голос Ван Гельдера. В голосе слышался какой-то металлический звук с отголосками, напоминавшими эхо, как будто он звучал из пещеры или из могилы, что не показалось мне странным. - Вы знаете, что это значит?
        - Разумеется, знаю.
        - В таком случае отдайте мне ваш пистолет рукояткой вверх!
        Я протянул пистолет.
        - А теперь тот, что в носке.
        Я отдал ему «лилипута» вместе с носком. Люк распахнулся, и я увидел Ван Гельдера.
        - Входите! - кивнул он. - Места здесь хватит.
        Я влез в кабину. Как и сказал Ван Гельдер, места в ней было действительно много. Там могли бы поместиться человек двенадцать.
        Ван Гельдер, как всегда, спокойный и невозмутимый, держал наготове автоматический пистолет весьма неприятного вида. На полу, в углу сидела Белинда, бледная и изможденная. Рядом с ней лежала большая кукла в наряде с острова Хайлер.
        Белинда попыталась улыбнуться, но улыбка получилась вялой и безжизненной. В ней чувствовалась растерянность, беззащитность, и, видя это, мне тут же захотелось броситься на Ван Гельдера и вцепиться ему в глотку, хотя он был вооружен. Но, с другой стороны, здравый смысл и оценка ситуации заставили меня осторожно опустить дверцу люка и столь же осторожно выпрямиться. Потом я посмотрел на его пистолет-автомат.
        - Полагаю, вы нашли его в той полицейской машине - «такси»? - спросил я.
        - Вы угадали.
        - Мне следовало это предусмотреть.
        - Несомненно! - Ван Гельдер вздохнул. - Я знал, что вы сюда явитесь. Но вы напрасно трудились. Повернитесь спиной!
        Я повернулся. Удар по затылку не отличался ни той силой, ни той ловкостью, какими мог бы похвастать при подобном исполнении Марсель, но и его оказалось достаточно, чтобы оглушить меня и сбить с ног. Стоя на коленях, я смутно почувствовал, как что-то холодное охватило мое левое запястье, а когда я вновь обрел способность интересоваться окружающим, обнаружил, что сижу плечом к плечу с Белиндой, прикованный к ее правой руке, и что наши наручники соединены с металлической скобой на дверце люка.
        Я осторожно потрогал затылок. Сегодня моей голове здорово досталось, и она очень давала о себе знать.
        - Прошу прощения, что пришлось вас ударить, - сказал Ван Гельдер. - Но мне легче было бы надеть наручники на тигра, чем на вас. Ну что ж, луна опять почти скрылась. Еще минута, и я исчезну, а минуты через три буду на земле.
        Я уставился на него, не веря своим ушам.
        - Вы собираетесь спуститься?
        - А как же! Только не совсем так, как вы думаете. Я видел, как размещен полицейский кордон, но, очевидно, никому не пришло в голову, что стрела крана тянется далеко за канал, по меньшей мере, футов на 60. Я уже опустил строповку почти до земли.
        Сильная головная боль помешала мне должным образом прокомментировать это сообщение. Впрочем, ситуация не требовала комментариев.
        Ван Гельдер перекинул автомат через плечо, а к другому плечу прикрепил шпагатом куклу. Потом тихо сказал:
        - Ага, луна уже скрылась!
        Так оно и было. Смутной, едва различимой тенью Ван Гельдер скользнул к двери, находившейся в передней стене кабины рядом с пультом управления, открыл ее и шагнул наружу.
        - Прощайте, Ван Гельдер, - сказал я.
        Он не ответил. Дверь закрылась, и мы остались одни. Белинда схватила меня за связанную руку.
        - Я знала, что вы придете! - прошептала она и потом, с огоньком прежней Белинды, добавила: - Однако вы не очень-то спешили!
        - Я же неоднократно говорил вам: у руководящих работников масса неотложных дел.
        - И вы… им сочли нужным попрощаться с подобным человеком?
        - Я подумал, почему бы и нет. Во всяком случае, больше мы с ним не увидимся. Кто бы мог подумать: Ван Гельдер - собственный палач!
        - Не понимаю…
        - Ведь это его идея - одолжить мне полицейское такси. Так им легче было следить за мной, куда бы я ни направлялся. Там же я нашел наручники, которые надел на Гудбоди, а вот и ключи от них!
        Я разомкнул наручники, поднялся и подошел к двери кабины. Луна пряталась в тучах, однако Ван Гельдер переоценил их плотность - хотя небо излучало лишь бледное мерцание, я отчетливо увидел фигуру Ван Гельдера. Он уже стоял футах в сорока от кабины. Ветер хватал его за полы и трепал пышное платье куклы. Но он, как гигантский краб, передвигался вперед по стреле крана.
        Мой фонарик, кажется, был единственным предметом, который в этот день у меня не отнимали. С его помощью я нашел над головой выключатель и потянул рубильник вниз. На пульте управления вспыхнули огоньки, и я быстро рассмотрел, что к чему. Подошла Белинда и встала рядом.
        - Что вы собираетесь делать? - шепотом спросила она.
        - Неужели еще нужно объяснять…
        - Нет, нет! Вы же не можете…
        Не уверен, что она точно поняла мои намерения, но по непреклонной решимости, прозвучавшей в моем голосе, она явно угадала - каковы бы не были мои действия, результат будет окончательным и бесповоротным.
        Я снова посмотрел на Ван Гельдера, преодолевшего уже две трети пути, потом оглянулся на Белинду и положил руку ей на плечо.
        - Послушайте, Белинда, вы, наверное, не знаете, что у нас против Ван Гельдера нет никаких улик? Но вы должны знать, что на его счету - тысячи загубленных жизней! И у него достаточно героина, чтобы загубить еще тысячу!
        - Вам стоит лишь повернуть стрелу, и он окажется в руках полиции.
        - Они никогда не возьмут его живым. Вы, я, все мы это знаем. А у него в руках автомат. Вы что, хотите, чтобы он уложил еще десяток ни в чем не повинных людей, Белинда?
        Она снова отвернулась. Я выглянул наружу. Ван Гельдер находился уже у конца стрелы. Не теряя времени, он оторвался от нее, ухватился руками и ногами за трос и заскользил вниз, двигаясь с почти головокружительной быстротой. И неудивительно: тучи быстро рассеивались, и небо светлело с каждой минутой.
        Я посмотрел вниз и впервые увидел улицы Амстердама, но это был уже не Амстердам, а просто игрушечный город с крошечными улицами, каналами и домиками.
        Я оглянулся. Белинда снова сидела на полу, закрыв лицо руками. Она явно демонстрировала, что не станет смотреть на то, чему суждено случиться. Я вновь посмотрел на Ван Гельдера и на сей раз рассмотрел его совершенно отчетливо, так как луна полностью вышла из-за туч.
        Он спустился уже наполовину, но ветер подхватил его и начал раскачивать, как гигантский маятник. Трос качался все сильнее и сильнее. Я повернул колесо управления влево.
        Трос пошел вниз вместе с Ван Гельдером, который в растерянности словно прирос к нему. В следующую секунду он понял, что происходит, и заскользил вниз с утроенной быстротой, словно стараясь обогнать трос.
        Теперь я уже видел гигантский крюк на конце троса. Ван Гельдеру оставалось до него всего 40 футов. Я стал поворачивать колесо то в одну, то в другую сторону. Он вцепился в трос и замер. Я знал, что ДОЛЖЕН довести задуманное до конца, но хотел завершить дело по возможности более быстрым и гуманным способом. Я крутанул колесо направо, и трос пошел вниз с полной скоростью. Тогда я еще раз резко повернул колесо и почувствовал, как трос задрожал и дернулся при внезапной остановке. В тот же момент руки Ван Гельдера разжались, и он полетел вниз.
        Я закрыл глаза. Открывая их, я ожидал увидеть пустой трос, но оказалось, что Ван Гельдер не слетел с него. Только он уже висел не на тросе, а распластался ниже, словно насекомое, наколотое на гигантский крюк. При этом он качался на тросе футах в пятидесяти над крышами Амстердама.
        Я подошел к Белинде и, опустившись перед ней на колени, отвел руки от лица.
        Она взглянула на меня. Я ожидал увидеть на ее лице презрение, но разглядел только печаль и усталость, да еще растерянность, словно она была беспомощным ребенком.
        - Все кончено? - спросила она едва слышно.
        - Да.
        - И Мэгги погибла… - И поскольку я промолчал, добавила: - Почему Мэгги? Почему Мэгги, а не я?.. Почему, скажите мне?
        - Не знаю, Белинда.
        - Мэгги прекрасно работала, правда?
        - Да, Мэгги прекрасно работала.
        - А я? - Я промолчал. - Можете не говорить, я и сама знаю, - сказала она. - Я должна была столкнуть Ван Гельдера с лестницы еще на складе, или разбить его машину, или сбросить со ступенек крана, или… или… - Она замолчала, а потом сказала с удивлением: - А ведь он ни разу не пригрозил мне пистолетом.
        - В этом не было необходимости, Белинда.
        - И вы это знали?
        - Да.
        - Так вот, значит, какова будет моя характеристика, - сказала она с горечью. - Первое задание по наркотикам…
        - Последнее задание по наркотикам.
        - Понятно, - сказала она. - Значит, я уволена. - Она слабо улыбнулась.
        - Понятливая девушка! - сказал я. - Это мне нравится. И к тому же отлично знает устав. - Я помог ей подняться. - Вы же знаете устав, по крайней мере, тот пункт, который относится к женщинам… - Она взглянула на меня, а потом ее лицо засветилось улыбкой, первой за эту ночь. - А устав гласит, - продолжал я, - что замужние женщины к оперативной работе не допускаются.
        Белинда спрятала лицо у меня на груди, а я стоял и смотрел на окружающий мир. Большой крюк раскачивался на ветру все сильнее и сильнее. И при одном, особенно резком, движении автомат и кукла Ван Гельдера выскользнули и полетели вниз. Они упали на мостовую одной из пустынных улиц, а над ними, под ночным небом, раскачивался на ветру трос подъемного крана, неся на своем крюке то, что совсем недавно было человеком.
        Р. С. ПРАТЕР
        Дорогой, это смерть![Перевод: Д. Поляков, Н. Калинина.]
        Глава 1
        Я смотрел на очаровательную блондинку в купальном костюме из полутора частей и думал о том, что изогнись она хотя бы еще чуть-чуть, это будет уже непристойно. В этот самый момент блондинка встала и, словно угадав мои мысли, направилась в мою сторону. Вероятно для того, чтобы ударить меня по щеке.
        Я впитывал в себя знойное полуденное солнце на берегу бассейна в форме амебы отеля «Лас Америкас» в Акапулько. На мне были плавки «вырвиглаз» большими красными страстоцветами, что очень располагало к завязыванию ни к чему не ведущих знакомств. Я потягивал кокосовую шипучку из огромной половинки кокосового ореха, сожалея о том, что не заказал бурбона с содовой, и чувствовал себя не в своей тарелке благодаря все тем же страстоцветам и кокосовой шипучке.
        Стоял один из тех великолепных дней, какими славится Акапулько: солнце играло в яркожелтых цветах гибискуса и красной бугонвилии, заросли которой окружали бассейн, посылало свои радужные блики сквозь ветви королевской поисианы. Было знойно и почти безветренно, и я чувствовал, как по моей голой груди сбегают ручейки пота. В бассейне плескалось несколько человек, остальные расположились на берегу в баре поблизости от лягушатника, притененного легким тентом. Преобладали ослепительно яркие экзотические цвета, в низкий гул разговора то и дело вплетались высокие ноты смеха. Повсюду были разлиты красота и умиротворение, однако в воздухе парили, высматривая добычу, гнусные черные стервятники, являющиеся такой же неотъемлемой частью Акапулько, как и роскошные отели вдоль Лас Плайяс.
        Мой лос-анжелесский офис с «Шелдон Скотт, расследования» на стекле казался далеким от Мексики, как планета Марс, однако эта самая блондинка с таким же успехом могла повстречаться мне на бульваре Уилшир или возле «Герцога Кэррола». Она держала путь в мою сторону.
        Она бы ни за что не осмелилась идти столь соблазнительной походкой у себя на бульваре Голливуд, а если бы и осмелилась, вряд ли кто-либо сумел бы эту походку скопировать. Казалось, она то и дело меняет курс, но вся соль была в том, что вопреки всему этому она приближалась ко мне. Я наконец понял, в чем дело: она ставила впереди себя ногу, а в это же самое время совершала с дюжину иных едва заметных соблазнительных движений, которые глаз был не в состоянии запечатлеть. И все эти соблазны прикрывала полоска материи в горошек, отнюдь не стесняющая ее грудь, и еще одна такая же узкая и прозрачная вокруг бедер, которая определенно не справлялась со своей задачей, если такая задача существовала. У блондинки были волосы до плеч и отличный ровный загар, который хотелось потрогать рукой. И вот это создание остановилось прямо передо мной.
        - Привет.
        Она улыбалась. Казалось, ее голос тоже покрыт ровным теплым загаром.
        Она так дивно смотрелась из той позиции, в которой я находился, что мне ужасно не хотелось ее менять. Но я тем не менее встал.
        - Хотите, чтоб я потеснился?
        - Благодарю вас.
        Она села, изящно поджав под себя точеные ноги, и когда я устроился с ней по соседству, одарила меня лучезарной улыбкой.
        Я что-то не врубился. Во мне чуть меньше шести футов двух дюймов при чистом весе 206 фунтов, однако вокруг бассейна было немало куда более обворожительных здоровяков. Мои белесые, едва отраставшие волосы торчали наподобие ежиных иголок, выгоревшие брови в форме споткнувшихся заглавных латинских эл, обхвативших своими цепкими крючками внешние края моих глазниц, отнюдь не делали меня похожим на Цезаря Ромеро, не говоря уже о малость искривленном носе. Видимо, тут дело было не в том, что ей нравились громилы - их в тот день собралось немало, причем куда повнушительней меня. Их там было просто невероятное количество. Я недоумевал, даже беспокоился по этому поводу, но это еще до того, как заметил блондинку. Обычно вокруг бассейна любого фешенебельного отеля нежат свои немощи жирные папаши и их изысканно усохшие спутницы жизни, образуя своеобразный блеватион, пардон, пантеон с бассейном. Эти же громилы больше смахивали на тяжеловесов.
        Леди все так же улыбалась мне. Пришлось сказать:
        - Решили порыбачить? Или просто проветриться?
        - В основном проветриться. О, если б только это. - Она секунду помолчала. - А вы?
        - А я так… бездельничаю. - Но это было отнюдь не так. Похоже, у меня было самое значительное дело за все шесть лет моей частной практики. Но я вовсе не собирался насчет этого распространяться. К тому же я полагал, что вопрос этой красотки носит исключительно светский характер - сие местечко как нельзя лучше располагает к подобному. - Вы остановились в «Лас Америкас»?
        - Нет. Но мой муж из-за дел проводит здесь чуть ли не все время, поэтому я пользуюсь здешним бассейном. Чтобы отдохнуть, загореть, ну и похудеть.
        Ничего себе - похудеть. Да если она похудеет, ей будет хуже, это любой подтвердит. Однако меня не это ошарашило - меня ошарашило слово «муж», правда, этого и следовало ожидать. С ее ножками у нее их должно быть штук восемь: по одному на каждый день и соответственно все оставшиеся для воскресенья.
        - Ваш муж? - переспросил я как можно безмятежней. - У вас есть муж?
        - С недавних пор да, хоть это и не имеет никакого значения. Как раз насчет этого я и хотела поговорить с вами, мистер Скотт.
        Я поморщился. Эту девицу я не знаю, а она меня знает. К тому же ей надо поговорить со мной насчет ее мужа. Обычно все бывает наоборот.
        - Леди, откуда вам известна моя фамилия? - поинтересовался я. - Что касается меня, то я уверен, что незнаком с вашим мужем. И, откровенно говоря, не имею ни малейшего желания с ним знакомиться.
        Она рассмеялась и захлопала своими длиннющими ресницами.
        - А вы такой, как о вас говорят. Даже еще хуже. - Внезапно она понизила голос до шепота. - Мистер Скотт, неужели вы и в самом деле думаете, что я подошла к вам только потому, что мне приглянулись ваши мускулы?
        - Я, право… Она улыбнулась.
        - Да, они мне приглянулись - те, которые я вижу. - Она вдруг расхохоталась. - Но дело не только в этом. И даже вовсе не в этом. Я хотела бы вас нанять.
        - Нанять? С какой целью? И откуда вам известны обо мне такие подробности?
        - Мне они не известны. Вчера вечером мы с мужем сидели в баре, когда туда вошли вы. Он сказал мне, кто вы, и тут я вспомнила, что видела ваше фото в газетах. Я из Беверли Хиллз. - Она пожала плечами, и ее лицо стало серьезным. Я заметил, что у нее зеленые широко поставленные глаза и рыжеватые брови вразлет. - Вы единственный из тех, кого я здесь знаю, не бандит, - сказала она.
        Сие меня слегка озадачило, но я еще разок окинул взглядом местное сборище и до меня кое-что дошло. Я размышлял на предмет этого сборища крепышей со вчерашнего дня, с того самого момента, как, едва поселившись в отеле, опознал при входе парочку знаменитых гангстеров. Было еще несколько знакомых физиономий, но я пока еще их не опознал. На другой стороне бассейна я заприметил одного белокожего в коричневых плавках с лысиной и физиономией, смахивающей на червивый гриб. И вдруг вспомнил, кто это: Миша Островский, главарь шулеров и рэкетиров округа Сан-Франциско. Мне стало слегка не по себе.
        - О'кей, - сказал я. - Так, значит, я не бандит. Значит, вам известно, что я частный детектив. Зачем вам нужен детектив?
        Она хмыкнула.
        - Вероятно, потому, что у него красивые мускулы. - И добавила печально: - Мне на самом деле нужна помощь. Я хочу оставить мужа.
        - Для этого вам не нужен детектив. Соберите вещи и вперед. - Я усмехнулся. - Поезжайте в Лос-Анджелес.
        - Я боюсь, что если я его брошу, он… он меня убьет.
        Мне снова захотелось полюбоваться ее походкой. Но только со спины.
        - Леди, - сказал я, - весьма польщен. Кстати, как вас зовут кроме леди?
        - Глория.
        - Так вот, Глория, я нахожусь на отдыхе. К тому же не могу позволить себе роскошь взять в клиентки даму только лишь по причине того, что она не любит своего благоверного.
        - Но это не только из-за того… Все куда серьезней. Я живу в вечном страхе. Не только его, но и всех его дружков боюсь.
        - И вы уже что-то предпринимали? Погонялись за кем-нибудь из них с топором?
        - Ничего я не предпринимала. Разве что слушала тех, кто слишком много говорит. В том числе и своего мужа. Я всего-то и хочу, чтобы вы не спускали с меня глаз до тех пор, пока я от него не уйду. Как если бы вы были моим телохранителем.
        Я хмыкнул.
        - Голубушка, я бы с удовольствием не спускал с вас глаз, но что касается тела, его бы я хранить не стал. Однако сейчас я не могу взяться за работу.
        Она нахмурила брови, потом окликнула типа в зеленых плавках, который околачивался поблизости:
        - Эй, Джордж!
        Я повернул голову и взглянул на этого Джорджа. Я не видел его раньше, но тем не менее усек с первого взгляда, что он прибыл сюда издалека. Это был чертовски красивый парень, однако что касается интеллекта, с ним, судя по выражению его физиономии, было скверно.
        - Джордж, это Шелл Скотт, - сказала Глория. Я вскочил и протянул руку.
        - Салют, Джордж.
        Он уставился на мою руку, но свою протянуть и не подумал. Существует много такого, из-за чего мужчина может почувствовать себя глупцом, во мне сейчас это ощущение преобладало над всеми остальными.
        - Шелл Скотт, - сказал он. - Тот самый захудалый сыщик из Анджелеса?
        - Я Шелл Скотт. Леди верно сказала. Может, вам объяснить доступней?
        Он что-то такое соображал, потом на его угрюмой физиономии распустилась улыбочка. Он был приблизительно моих габаритов и возраста тоже - около тридцати, у него были рыжие волнистые волосы, прямой точеный нос, квадратный подбородок. Теперь он мне улыбался. У него пока еще были хорошие зубы.
        Он сказал все еще улыбаясь:
        - Такие мне по душе. Жму.
        Он протянул руку, я схватил ее и, подчиняясь странному обычаю, соблюдаемому всеми мужчинами на свете, улыбнулся в ответ. А прошлое пускай порастет быльем. К тому же у него, вероятно, язва.
        В одном я был твердо уверен: у него чертовски крепкое рукопожатие. Видимо, он старался заставить меня забыть о том, что поначалу не взял протянутую мной руку. Он все время улыбался.
        - Шелл Скотт? - учтиво переспросил он. - Вы, кажется, так назвались?
        И заулыбался еще шире.
        Я ослабил пожатие, он свое усилил. Я чувствовал, как боль размалывает мои косточки, и снова сдавил его руку.
        - Послушайте, а вам не кажется, что это ребячество? - сказал я, превозмогая боль. - Черт возьми, да отпустите же!
        И тут началось. Он был нисколько не сильней меня, но, когда я ослабил пожатие, он собрал все мои суставы в одну кучу и теперь их было очень просто сломать. Это самое скорей всего и было у него на уме.
        Я повременил еще две секунды, потом сказал «о'кей» и резко дернул руку вверх и влево. Затем шагнул вперед, наклонился и схватил левой рукой его левое плечо. Теперь его правая рука оказалась заломленной назад и, пожелай он только, мы могли бы сыграть в игру «сломай кости». Мне удалось проделать этот трюк только потому, что я был разъярен. Однако до такого состояния довел меня он, а не кто-то другой, поэтому я рывком завел его руку вверх, услышал громкое «А-а-аррр» и, отпуская, пнул босой ногой в задницу, направляя его движение в сторону бассейна. Он сделал три спотыкающиеся шага, два первых пришлись на цемент, третий на воду, в которой он с шумом скрылся. Это было грандиозно. Я не терял надежды на то, что он там останется.
        Однако секунды через две его голова уже покачивалась на волнах, еще через секунду он плыл по-собачьи в мою сторону, работая одной рукой. Какое-то время ему придется обходиться одной, потому что другая не должна так уж и сразу прийти в норму.
        Он подплыл к краю бассейна и, уцепившись за него здоровой рукой, изрыгнул в меня поток ругательств.
        Я наклонился и сказал ему вежливо:
        - Выражайся культурно, иначе я влезу в воду и утоплю тебя. А лучше вообще прикуси язык и больше мне не попадайся. Мне не по вкусу твои забавы.
        Он замолк, попытался подтянуться и вылезти из воды, однако с одной рукой это было невозможно сделать, так что ему пришлось воспользоваться ступеньками в лягушатнике. Очутившись на твердом покрытии, он уставился на меня по-бычьи, попытался поднять правую руку и поморщился. Не спуская с меня полного ненависти взгляда, он поднял левую руку и стал щупать ею свое левое плечо.
        «Какого черта хочет этот идиот? - размышлял я. - Вынуть свою кость и швырнуть ею в меня?» Но тут я все понял и, образно говоря, облился холодным потом. Согласно внутреннему распорядку «Лас Америкас», в бассейне запрещается носить оружие, но Джордж в своей ярости вероятно об этом забыл. Наконец он опустил руку, сделал крутой разворот, двинулся в дальний конец бассейна и повернул направо.
        Я огляделся по сторонам. Да, вокруг нежилось на солнце пропасть народу, однако мало кто заметил происшедшее, поскольку все случилось, можно сказать, тихо и быстро. Из тех, кто глядел в мою сторону, я далеко не всем симпатизировал. В том числе и Мише Островскому. Он долго таращился на меня, потом встал и отвалил туда, где стоял Джордж, в дальний от меня по диагонали край бассейна. Мне стало слегка не по себе, когда я снова узрел Джорджа.
        Теперь он был не один. С ним беседовали два громилы из тех, которых я заприметил раньше. После того, как к компании примкнул Миша Островский, подошли еще два Гаргантюа. Скоро там собралась чуть ли не половина лос-анжелесских мошенников, которые теперь по очереди одаривали меня своими взглядами. Это мне ничуть не льстило. Похоже, я малость поторопил события.
        Я снова уселся возле Глории, но не спускал глаз с этого чрезвычайного сборища тяжелоатлетов.
        - У дурных людей, оказывается, и дурные компании, - заметил я. - Глория, кто эта мразь?
        - Джордж? - переспросила она, глядя на меня широко раскрытыми глазами. - Эта мразь - мой муж.
        Глава 2
        Я вовсе не испытал радости от услышанного.
        - Леди… Глория… а как дальше?
        - Мэдисон. Глория Мэдисон. Мэдисон… Джордж. Нет, это невероятно.
        - Глория, неужели ваш муж - малыш Джордж Мэдисон? - изумился я. - Тот самый Джордж Мэдисон?
        - Тот самый. Откуда вы его знаете?
        - Еще бы мне его не знать! Старина Мэдисон Смерть-на-месте. - Я посмотрел на громил, обступивших теперь Джорджа. - Глория, я не смогу быть вашим телохранителем. Мне самому нужен телохранитель, - сказал я.
        Уж я-то знал, кто такой Джордж Мэдисон - похоже, кумиром его юности был Дракула, к тому же за ним числилось несколько убийств. Сколько - никто толком не знал, кроме, разумеется, его самого, но он скорей всего не умел считать. Мэдисон был наемным убийцей, услугами которого пользовалась парочка знаменитых в Штатах уголовников из синдиката организованной преступности, и славился исполнительностью, а также глупостью. Судя по всему, это был своего рода уникум: безмозглое существо, умеющее ходить, разговаривать, а главное спускать курок.
        - Прошу прощения, но я хотел бы выпить воды. Или бурбона. Или яда.
        Я попытался встать. Я всегда знаю, если меня превосходят численно. Джордж превзошел меня численно.
        Глория коснулась моей руки. Она впервые прикоснулась ко мне, и я, даже будучи в таком состоянии, ощутил электрический разряд, который достиг плеча и спустился по спине вниз. Выражение лица у нее было испуганное и умоляющее.
        - Мистер Скотт, прошу вас. Кто-то же должен мне помочь, - грустно сказала она. - Кроме вас здесь некому это сделать. Это вовсе не смешно. Просто мне было немного неловко. Тем более теперь вы сами видите, мистер Скотт, почему я так испугана.
        Во мне боролись самые противоречивые чувства.
        - Что верно, то верно. Пока я жив, голубушка, можешь называть меня Шеллом.
        - Так ты мне поможешь? Была бы очень тебе благодарна.
        Похоже, эта красотка могла оказаться даже слишком благодарной. Я, признаться, люблю кое-какие излишки. Но я на самом деле не знал, что ей ответить.
        В настоящий момент моим клиентом был один из самых влиятельных людей в Соединенных Штатах. Стоит мне назвать его фамилию, и вы тотчас узнаете, кто он, поэтому назову его просто Джо. Он нанял меня с одним непременным условием: чтобы я забыл отныне, кто он. Уже во время нашей первой беседы я называл его Джо. Вот какое это было серьезное дело и какой важный человек. Джо - один из лидеров профсоюзной верхушки в Штатах. Я не могу сказать вам, какой профсоюз он возглавляет - это равносильно тому, чтобы назвать его фамилию.
        Я не мог признаться Глории в том, что был занят, поскольку Джо устроил все так, будто я приехал в Мексику совсем по другому поводу - по поводу кражи каких-то там драгоценностей, которая якобы уже была раскрыта. Так что для любопытных я находился на отдыхе. Я приехал… Да, черт побери, я приехал в Акапулько вчера, а накануне нашел одного из тех, кого искал. Правда, мертвым, с пулей в башке, но и он держал путь в Акапулько. Только я еще не понял, что к чему, теперь же, увидев всех этих понаехавших в город подонков, кое-что смекнул. Прикинув все за и против, я повернулся к Глории.
        Я все еще не знал толком, что ей скажу, но увидев позу, в которой она сидела, принял решение. Она сидела на пятках, слегка наклонившись в мою сторону, и с самым серьезным видом следила за выражением моего лица. Полоска материи на ее полной груди соскользнула чуть ниже, чем было задумано, так что золотившее ее загар полуденное солнце, отражаясь от белой полоски, которая была обычно от него укрыта, слепило глаза.
        - О'кей, Глория, - сказал я, глядя на эту полоску. - Сделаю все, что смогу.
        Она вздохнула. Она так тяжело вздохнула, что мне на самом деле захотелось ей помочь.
        - О, Шелл, - сказала она, - я…
        Она не закончила фразу.
        - Но предупреждаю тебя: я не смогу находиться возле тебя денно и нощно, как бы мне этого ни хотелось. Я… одним словом, у меня есть кое-что неотложное. К тому же тебе от меня не много проку. Честно говоря, я даже не знаю, что от меня требуется.
        - Я сама этого не знаю, Шелл. Просто мне необходимо чтобы кто-то был на моей стороне, кто-то совсем иной породы, нежели Джордж. У меня такое ощущение, будто меня обложили, понимаешь? Но мне бы хотелось вырваться живой, а уж тогда я не упущу своего шанса. Я тебе заплачу.
        - Мне нужны не деньги.
        Она попыталась улыбнуться - это получилось очень вымученно, что-то хотела сказать, но я ее перебил:
        - Ты меня не так поняла. Мне нужно, чтобы ты для начала спихнула меня в бассейн.
        Она недоуменно нахмурила брови.
        - Еще мне нужно знать подробней о твоих бедах, - добавил я. - И о Джордже с дружками.
        Я указал большим пальцем в сторону мерзкой компании на противоположном краю бассейна.
        Их там уже было человек восемь-девять, включая Мэдисона Смерть-на-месте, к тому же я приметил знакомую спину. Всего лишь спину, но что это была за спина! Ее обладатель обернулся и посмотрел в мою сторону, но я узнал его еще до этого. Он был из Голливуда, моей среды обитания и действия, он занимал примерно ту же ступеньку в преступной монархии, что и Миша Островский у себя во Фриско. Это был Гарви Мэйс. Я несколько раз выходил на него, расследуя одну прелюбопытнейшую голливудскую аферу с обнаженными леди и картинками с их изображением, и он играючи прищемил мне хвост. Он кому угодно способен его прищемить.
        Мэйс подмигнул мне и помахал рукой. Я вяло махнул ему в ответ. Голливудская афера завершилась, как говорится, полным о'кеем, и Мэйс был так доволен этим результатом, что позволил мне жить. Более того, с тех самых пор мы сделались такими же «закадычными» приятелями, как игроки двух противоборствующих команд. Мне не нравился способ, которым он зарабатывал деньги, но мне нравился сам Мэйс. Хотя благодаря ему теперь в Акапулько было одним знаменитым гангстером больше, что мне не нравилось. Похоже, для одного бедняги назревала беда, и ее, вероятно, уже не избежать.
        Мэйс снова махнул мне рукой и направился ко мне. Я повернулся к Глории:
        - Закончу о чем начал чуть позже.
        Она была в недоумении.
        - Но я же должна спихнуть тебя в бассейн, а?
        Я промолчал. Я не спускал глаз с Мэйса. В нем было ровно шесть футов роста, но почему-то он казался в два раза здоровее всех остальных. У него был фантастический торс: сплошные мускулы, причем все как на витрине. Он обогнул бассейн и направился в мою сторону, цок, цок, цок, точно огромное стальное чудовище. Я был удивлен, что его ступни не оставляют вмятин в цементном покрытии.
        Мэйс остановился прямо передо мной, его губы расплылись в большой ухмылке, приведя в движение похожие на две проволочные щетки густые коричневые усы.
        - Черт побери, да ведь это же Шелл, мальчуган Скотт, - изрек он своим густым басом. - Как жизнь?
        Мэйс протянул мне лапищу, я ее взял, улыбнулся в ответ и сказал:
        - Привет, плутишка. Пожалуйста, не играй в Джорджевы игры - мне еще пригодится рука.
        Его смех напоминал грохот пивных бочонков по лестнице.
        - Это было грандиозно. Я видел все с самого начала. Мне следовало сказать Джорджу, что ты служил во флоте. - Он перевел взгляд на Глорию. - Привет, куколка.
        Она поздоровалась с ним.
        - Возможно, мне пора в отставку - ведь я не знал, с кем имею дело, - сказал я Мэйсу. - Думал, обычный бездельник.
        Мэйс расхохотался.
        - В отставку. Бездельник. - Снова загрохотали пивные бочонки. Похоже, ему казалось, будет очень смешно, если Джордж меня пристрелит. - Что ты здесь делаешь, Скотт?
        - Отдыхаю. Пока что. Стараюсь принимать жизнь такой, как она есть.
        - Вот и Джордж делает то же самое. - Мэйс так громко расхохотался собственной шутке, что все головы повернулись в нашу сторону. Разумеется, смешней этого не было ничего на свете. Но так, конечно, думал он один. - Ты знаешь, Скотт, чем он зарабатывает себе на жизнь, а? - поинтересовался Мэйс.
        - Да. Смертями. Смертями других. А ты, Мэйс? Я хотел спросить, что ты здесь делаешь? И все эти субъекты?
        Он оборвал смех.
        - Послушайся моего совета, Скотт. Никогда не спрашивай. Все отдыхают. Спрашивать вредно для здоровья.
        - Понимаю.
        Я решил замять эту тему, но меня буквально изводило любопытство. Мы перекинулись еще несколькими фразами, потом Мэйс повел плечами.
        - Мне пора, Скотт. Ты мне нравишься, поэтому сделаю все возможное. - Он снова повел плечами. - Но я всего лишь маленький винтик.
        Он развернулся и отбыл.
        Маленький винтик, а? Насколько мне было известно, он был большим винтиком. Я занял свое место возле Глории и сказал:
        - Голубушка, сдается мне, что тебе от меня не будет никакого проку. Так что рассчитывай только на себя. Но я на твоей стороне. Одним словом, двое против всего мира.
        Я задумался. Исходя из того, какой оборот принимало дело, мне очень могла потребоваться девушка с такими очевидными связями, как Глория.
        - Ну, так какие у тебя проблемы? А прежде всего: как тебя угораздило связаться с Мэдисоном?
        Глория завела руку за спину, и полоска материи на ее груди весело затрепетала. И стала рассказывать. Это случилось два с лишним месяца тому назад. Глория работала официанткой в Беверли Хиллз, где Джордж ее и подцепил и даже сумел слегка вскружить ей голову. Она поверила его рассказу о том, что он занимается импортом оливкового масла. Джордж сделал ей предложение и пообещал, что медовый месяц они проведут в Акапулько, в апреле и мае, - ему якобы предстояло ехать туда по делам фирмы. Совершенно верно, сейчас у них медовый месяц, но он ей совсем не нравится. Когда она узнала, чем Джордж на самом деле зарабатывает деньги и что это никак не связано с оливковым маслом, стало еще хуже. Но и до этого, призналась Глория, ее уже начинало от Джорджа мутить. Когда он напивался, то хвастался и такое нес… Но это было уже после того, как она про него все разузнала. Поэтому теперь Джордж наверняка не разрешит ей от него уйти - вдруг она кому-нибудь проболтается про то, что от него слыхала.
        Глория все говорила и говорила про какие-то пустяки, касающиеся их с Джорджем отношений, я же, сопоставив некоторые факты, думал: вдруг все это имеет отношение к делу, за которое я взялся? Тот, за кем я гонялся и кого два дня тому назад нашел с пулей в башке, в свои сорок был, можно сказать, ходячей легендой - один из величайших мошенников всех времен и народов, выигравший несколько самых зрелищных и рискованных афер нашего столетия. Его звали Уоллес Паркинсон, по прозвищу Пулеметчик, а поскольку он был преступником, не исключено, что в Акапулько он хотел повидать кое-кого из своих коллег. Те, с кем я только что имел честь общаться, едва ли годились ему в телохранители, потому что Пулеметчик был истинный гений в своей области - за что бы он ни брался, ему во всем сопутствовал бесспорный успех. Пулеметчик как-то выманил по телефону у одного техасского нефтяного магната 350 тысяч долларов, а два месяца спустя нагрел его еще на 200 тысяч. Этот наглец вполне мог шантажировать моего клиента. Тем более, что в среде шантажистов он пользовался таким же авторитетом, как Крошка Билл у уголовников или Джек
Потрошитель у разбойников. Я не мог не испытывать сожаления от того, что его отправили на тот свет.
        - Вот так я и попалась, - услышал я голос Глории и с отвращением вспомнил Джорджа Мэдисона. - Весьма банальная история, - рассказывала она. - Джордж очень красивый парень, я совсем не знала его до тех пор, пока мы не поженились. Мы посещали ночные клубы, всякие пирушки и вообще не сидели дома. Он всегда при деньгах, так что мы здорово надирались. Возможно, на трезвую голову я бы ни за что на него не клюнула. Господи, трезвый - он такой дурак.
        - А когда напьется, звезды, что ли, с неба хватает? - не удержался я.
        - Не в том дело. - Глория улыбнулась. - Просто я напивалась вместе с ним и поэтому многого не замечала. Еще месяца два его компании и я сопьюсь. Только и слышишь: «Да-а, да-а», - вот и весь репертуар.
        - Да-а, - изрек я.
        - Ну, вот, можно сказать, и все. Меня тошнит от Джорджа, но он все равно заставил меня сюда приехать. Говорит, что если я вздумаю его бросить, он меня убьет. Только я все равно попытаюсь. Вот и все, Шелл. Не больно веселая история.
        - К тому же довольно безнадежная. Не могу же я застрелить его по твоей просьбе.
        Я кое-что прикинул в уме. Вполне вероятно, что с Глорией все обстояло именно так, как она мне изложила. С другой стороны, меня могли попытаться вовлечь в нечто серьезное, и она служила обыкновенной наживкой. Не исключено, что этим субъектам не терпится узнать, что привело меня в Акапулько. Одним словом, у Глории очень сомнительные друзья, но, может, все это даже к лучшему.
        - Глория, а что здесь делает Джордж? - поинтересовался я. - И Мэйс и все эти здоровяки?
        Она покусывала губу.
        - Я точно не знаю. Кажется, что-то, связанное с делами какого-то союза, но я не уверена. А зачем это тебе?
        - Обычное любопытство. - Дела какого-то союза. Ничего себе. Мне с трудом удалось сохранить невозмутимое выражение лица. - А вы случайно где остановились?
        - В «Эль Элькантадо». Это на улице Тамбуко, неподалеку отсюда. Я живу в коттедже номер двадцать семь.
        - Я знаю, где это. О'кей. А теперь, голубушка, сделаем следующее. Ты оставишь меня с носом, а сама отчалишь к своему дражайшему муженьку. Разыграешь для него представление. Скажешь, что просветила меня насчет того, кто он, и я чуть было не лишился чувств. Это, между прочим, сущая правда. А дальше навостри ушки, узнай, что за участь готовится мне. Мертвый я уже никому не смогу помочь, в том числе и тебе. А я постараюсь заглянуть к тебе сегодня вечерком.
        Она слегка нахмурилась.
        - Джордж что-нибудь заподозрит, если я вдруг стану нежной.
        Я улыбнулся.
        - С твоими достоинствами ты сможешь заставить его сделать все что угодно. Даже сигануть в ущелье Горге.
        Она приветливо улыбалась мне, моргая своими зелеными глазищами.
        - Ну, а для чего мне оставлять тебя с носом?
        - Обычно злость притупляется, если тот, на кого злишься, остается с носом. А мне только этого и надо. Хлестни меня пару раз по щекам, потом спихни в бассейн. Сделай это красиво, тогда Джордж может капельку воспрянуть духом.
        - Забавно. Но как я объясню Джорджу, почему я это сделала?
        Я пожал плечами.
        - Скажи ему, я ущипнул тебя за… Нет, не надо. Господи, да наговори ему все, что хочешь. Ну, допустим, я мог сказать про него какую-то гадость, тебе это не понравилось, и ты за него заступилась. Какая разница? Он и без того меня люто ненавидит. А мне куда приятней нахлебаться воды из-за тебя, чем из-за Джорджа и его дружков.
        - Что ж. Получай.
        Я встал спиной к бассейну. Глория на меня наступала. Краешком глаза я заметил, что компания здоровяков зашевелилась.
        - Ну же, - подбадривал я Глорию. - Нападай.
        Она мешкала.
        - Как-то не с руки, когда не злишься. - Я видел, что Глория с трудом сдерживает улыбку. - Скажи мне что-нибудь такое, чтобы мне захотелось тебя ударить.
        - О'кей. Если ты просишь.
        Я ей кое-что сказал, но, похоже, на нее это ничуть не подействовало. Она скривила губы, подняла брови, замахнулась на меня правой рукой и ударила по щеке. Потом, полагаю, для полного порядка - по другой щеке и пихнула обеими руками в грудь.
        Звон от пощечины все еще стоял в воздухе, а особенно в моих ушах, когда я ковырнулся в воду. Гангстеры громко ржали, когда я вынырнул. Выйдя из воды, я стрельнул глазами в их сторону и увидел Глорию, которая стояла рядом с Джорджем, обняв его за талию. Мне больше нечего было здесь делать. Я облачился в халат и был таков.
        Меня никто не преследовал. Стервятники кружили высоко, лениво, терпеливо высматривая добычу.
        Глава 3
        Отель «Лас Америкас» - один из самых фешенебельных в Акапулько, Мексика. Его территория простирается от самой верхушки Черро де лос Каньонз, или Горы Каньонов, которая обрывается прямо в голубые воды залива Акапулько, и помимо комнат и отдельных апартаментов основного здания располагает десятками небольших бунгало и коттеджей, разбросанных по всей территории. Бунгало называются «Паго Паго», «Сингапур», «Мария Бонита», «Круглый дом». Вокруг основного здания отеля и бунгало петляют тенистые дорожки, цветы, деревья и виноград, сплетаясь между собой, образуют пестрые, красно-желто-оранжевые узоры.
        Нужно выехать из Акапулько и свернуть с бульвара Мануэля Гузмана налево перед пляжем Калето, а потом ехать по улице Тамбуко в сторону полуострова Лас Плайяс до цементной арки с выгоревшей надписью маслом «Отель де Лас Америкас» и дальше, миновав сторожевую башню, по извилистой подъездной дороге к основному зданию. Сзади него расположен бассейн, alberka, куда ведет оплетенная со всех сторон виноградом дорожка. Миновав этот alberka, вы идете между маленькими столиками на небольшой площадке для угощения и танцев и попадаете в бар, где можно присесть либо на высокую табуретку возле стойки, либо на сиденья возле обтянутых кожей столов, похожих на огромные тамтамы. За баром столовая - и все это на открытом благодатном воздухе, а дальше вы попадаете в «Ла Бокану», где вечером можно пообедать и потанцевать. Ресторанчик «Ла Бокана» расположен на самой верхушке горы и из него открывается вид на все три причудливо изогнутые берега Залива. Вечером в ветвях огромного дерева, которое вместе с небом заменяет здесь потолок, зажигаются красные, белые, желтые и зеленые огоньки.
        Я шел от бассейна по этой тенистой тропинке и скоро очутился на живописном патио, куда выходит открытый вестибюль. Я снимал апартаменты внизу, номер 103, на самом углу патио. Мой ключ был у дежурного, но, уходя в бассейн, я оставил дверь незапертой, так что теперь толкнул ее ногой и вошел. Растянувшись на одной из двух кроватей, какое-то время размышлял над своим теперешним дельцем, прикидывая, какое отношение может иметь к нему это оживление в Акапулько. Скорей всего самое непосредственное. Глория сказала, что эти стервятники собрались сюда из-за чего-то, связанного с делами какого-то союза. Профсоюза. Джо, мой клиент, занимал место на самой макушке профсоюзной пирамиды. Если я достану ему то, что он хочет, я получу ровно пятьдесят тысяч долларов.
        Дело принимало любопытный оборот. В жизни ни с чем подобным не сталкивался, а именно: стоило мне проникнуть чуть глубже в суть вещей, как все становилось еще серьезней и запутанней. Когда мы встретились с Джо четыре дня тому назад, все и без того было достаточно серьезно, ибо моего клиента, эту чертовски важную профсоюзную шишку, пытались шантажировать. Даже когда я узнал, что в роли шантажиста выступает Уоллес, Пулеметчик, Паркинсон, одним словом, важную персону из мира порядочных людей шантажировала не менее важная персона из преступного мира, все равно казалось подозрительным, что человек из высшего света организованной преступности опускается до шантажа. Скажем прямо, это слегка не вписывалось в их линию поведения. Все показалось куда подозрительней, когда я узнал, что Джо не принадлежит к миру порядочных людей. Но я окончательно растерялся, когда обнаружил, что это был отнюдь не шантаж. По крайней мере не то, что обычно под этим понятием подразумевается.
        С Джо я проговорил больше двух часов, и если бы под Джо копал не этот Пулеметчик, а кто-либо другой, я бы мог подумать, что Джо попросту разыгрывает меня относительно того количества всевозможной грязной информации, которую собрал на него Пулеметчик. Однако я был не слишком удивлен, поскольку знал об Уоллесе Паркинсоне достаточно много.
        Пулеметчик собрал под одной обложкой уйму материалов, что, понятно, начисто лишило Джо покоя: доказательства растраты профсоюзных фондов; фотокопии документов, которые впоследствии были уничтожены; неопровержимое свидетельство того, что Джо в прошлом был законным членом какой-то партии, а также стопроцентные улики того, что Джо еженедельно отваливал 500 долларов на содержание незамужней певички одного ночного клуба Лайлы и ее ребенка, который, по странной случайности, оказался также и ребенком Джо. Несмотря на то, что последний был счастливым супругом и отцом троих детей. Еще троих детей.
        Сие подействовало на меня самым ужасающим образом, но все это была сущая ерунда, так, безделица, которую я узнал в течение первого часа нашей беседы. К тому времени я уже дал согласие взяться за это дело, и Джо позволил себе расслабиться.
        Мы сидели на стульях с прямыми спинками возле карточного стола в самом центре огромной лужайки. У нас в руках были высокие стаканы с виски и содовой, мы дышали свежим воздухом и вообще день был чудесный. Но мы сидели на этой лужайке совсем не потому, что день был чудесный. Джо хотел исключить (он так и выразился) малейшую возможность того, что наш разговор могут подслушать или, что еще страшней, записать. Джо был в абсолютном упадке духа.
        - Явился со всем этим прямо сюда, мистер Скотт, - рассказывал он с самым угрюмым видом. - Они у него сложены в небольшой портфельчик, все эти бумаги, фотографии, магнитофонные ленты. - Джо покачал головой, и его второй подбородок лениво колыхнулся. - Вероятно, этот человек потратил на меня не один месяц. Причем трудился не покладая рук. Не могу понять, зачем он так надрывался? И почему выбор пал именно на меня?
        - Такие, как Пулеметчик, только так и работают, - сказал я. - У них все продумано до мельчайших деталей. Потому-то он и выбился в большие люди. Однако я не слышал, чтобы он занимался шантажом.
        Джо еще сильней нахмурился.
        - Все это на самом деле очень странно, мистер Скотт. Ему, как выяснилось, не нужны деньги. Он имел наглость запросить в обмен на эти документы важный пост в моем профсоюзе. Второй по значимости. Деньги ему совсем не нужны. Я даже сперва не понял его.
        Я сам что-то плохо соображал.
        - Ему нужна работа? - уточнил я.
        - В некотором роде да. Но такая, чтобы лишь я один мог его контролировать. Но если человек подобного рода получит…
        Джо не завершил фразу, но я знал, что он хочет сказать: контролировать такого человека, как Пулеметчик, очень трудно.
        - К тому же он сможет раздавать важные и ответственные посты другим таким же мерзавцам, своим дружкам.
        Мне было немножко странно слышать разглагольствования Джо о каких-то мерзавцах и о важных и ответственных постах. Я спросил у него:
        - А вы могли бы заключить с ним сделку? То есть дать ему тот пост в вашем профсоюзе, который он хочет?
        Джо заулыбался.
        - Разумеется, мистер Скотт. Это вовсе не сложно. - Он сделал глоток из стакана и пристально уставился на меня. У него был угрюмый утомленный вид, чрезвычайно утомленный. - И я бы заключил эту, как вы выразились, сделку. У меня не было выбора. У меня и сейчас нет выбора. Я ее и заключу. - Он говорил громко, быстро, его голос звучал в высоком регистре. - Мистер Скотт, этим бумагам и всему остальному цены нет. С кое-каких из них, к примеру с тех, касающихся Лайлы и мальчика, можно было снять копии. Ну и с тех, подтверждающих мое бывшее членство в партии, тоже. О нем, кстати, известно ФБР. Но ту свою вину я уже загладил. С большинства из документов копии снимать нельзя. Я об этом позаботился и многое уничтожил. Однако то, что уцелело, может уничтожить меня. Я сказал тому человеку, что не собираюсь иметь с ним дело, но, я уверен, он знает - у меня нет выбора. Я СОБИРАЮСЬ иметь с ним дело, чтобы получить назад эти компрометирующие меня материалы. За них я дам ему все, что он захочет: любую должность в профсоюзе, деньги, все на свете!
        Джо помолчал, взглянул в мою сторону и заговорил снова:
        - Я отдаю себе отчет в том, что не вызываю в вас никакого сочувствия, но оно мне вовсе не нужно. Мне всего лишь нужно дать вам понять, что это за документы. Если они будут обнародованы, я погиб. Мне… да, мне уже не будет смысла жить. К тому же, уверяю вас, их обнародование скажется пагубным образом на большом количестве людей, занимающих высокое положение в обществе, чьи имена упоминаются в этих бумагах крупных бизнесменов и политиков, а также известных деятелей профсоюзного движения. Их обнародование скажется на бирже, а также определенным образом изменит отношение официальных инстанций к моему профсоюзу. И, чует мое сердце, вызовет скандал в Конгрессе.
        Он тяжело вздохнул.
        - Вы должны завладеть этими бумагами, мистер Скотт! Я бы хотел, чтобы вы возвратили их мне. Но если это не удастся, их необходимо уничтожить. Когда я узнаю, что их больше не существует в природе, я снова вздохну спокойно.
        Дав Джо немного успокоиться после его пламенной речи, я спросил:
        - Вы упомянули какие-то магнитофонные записи. Что это за записи?
        Он устало покачал головой, облизнул пересохшие губы.
        - Записи. И бумаги. Некоторые из них из Министерства обороны. Мне полагалось всегда держать их при себе. Они были в моем сейфе. В СЕЙФЕ. - И тут он единственный раз за все время нашего разговора выругался. - Этот… этот сукин сын украл мой сейф!
        - Хотел бы я узнать, как Пулеметчику удалось это сделать, - сказал я.
        Джо допил виски и пустился рассказывать. Из его рассказа мне стало ясно, что Пулеметчик охотился за Джо несколько месяцев. Что называется, сидел у него на хвосте. Пулеметчик знал про Джо буквально все. За два дня до того, как он предстал перед Джо со всем этим досье, кто-то проник в дом Джо и извлек из стены сейф - это было плевым делом для Пулеметчика и его дружков. И снова Джо упомянул какие-то магнитофонные записи, но дальше упоминаний не пошел. Теперь мне стало ясно, что Пулеметчик подготовился к этой афере куда как основательно, но все еще не врубался.
        Я заводил разговор о бумагах Министерства обороны, но Джо был уклончив. Вытянуть из него что-либо лишнее было столь же сложно, как взять кровь у манекенщицы. Наконец я взмолился:
        - Послушайте, Джо, вы сами снаряжаете меня в это плавание и, если мне повезет, я так или иначе увижу все своими глазами. Ради всего святого, не уподобляйтесь больному, который боится, как бы доктор не узнал, где у него болит. Нужно, чтобы я нашел всю эту ерунду, в таком случае вы должны мне сказать, что именно следует искать. Итак, черт побери, что это за бумаги из Министерства обороны?
        - Это секретные бумаги, мистер Скотт.
        - Они БЫЛИ секретными.
        Похоже, Джо слегка побледнел.
        - Вы правы. Однако ж… скорей всего мистер Паркинсон не в состоянии оценить их значимость.
        - Выходит, это очень важные документы, да?
        Теперь я мог с уверенностью сказать, что Джо побледнел. Он тер ладонью лоб и молча изучал поверхность стола. Дело принимало все более серьезный и подозрительный оборот, и я все больше и больше им увлекался.
        - Я же сказал вам, они чрезвычайно секретные. Я не имею никакого права этот секрет раскрывать. Чрезвычайно важные документы.
        - Для кого? Для вас?
        - Да, для меня. И для вас тоже, мистер Скотт. И для… всех нас.
        Больше из него ничего нельзя было вытянуть. По крайней мере в тот момент. Так что я сменил пластинку.
        - Ну, а эти магнитофонные записи? - спросил я. Похоже, он тоже был рад переменить тему. История была довольно-таки простая, но что-то в ней меня не устраивало, что-то настораживало. Он сказал, что приблизительно месяц тому назад, в конце марта, человек шесть его знакомых бизнесменов, а также несколько представителей других профсоюзов собрались здесь, в его доме. Они обсуждали… дела, профсоюзные проблемы. Если верить Джо, то они собрались просто поболтать и сразиться в покер. В то время Джо, разумеется, знать ничего не знал о том, что Пулеметчик или кто-то там еще осведомлен об этой встрече, тем более, что Джо совсем недавно появился в Лос-Анджелесе. Он всего два дня как приехал из Нью Йорка, но Пулеметчик, оказывается, шел по его следу. Более того, он записал на пленку все их разговоры. Вот почему мы с Джо сидели теперь на лужайке.
        - Джо, мне не хотелось бы заниматься перекрестным допросом, но возникает вопрос: если то была обычная дружеская вечеринка, почему вы так напуганы тем, что ее записали на пленку?
        Он облизнул губы.
        - Мы обсуждали дела. Кое-какие профсоюзные дела, которые… которые я бы не хотел обнародовать. Вы ведь знаете, как может звучать вырванное из контекста… А любая запись, я уверен, может быть смонтирована в таком виде, что суть ее окажется полностью искажена.
        Он замолчал. Я больше не задавал ему вопросов. У меня создалось впечатление, что Джо мошенник покрупней Пулеметчика. Мы проговорили еще с полчаса, в результате чего я узнал, что мои служебные расходы могут быть неограниченными. И вот почему: Пулеметчик сказал Джо при расставании, что навестит его снова через месяц или даже два. Иными словами он на какое-то время решил оставить его в покое. Возможно, он хотел поджарить Джо на медленном огне с тем, чтобы тот стал сговорчивее. Это было вчера, следовательно, у Пулеметчика был один день форы. В том случае, если он решил на время уехать из Лос-Анджелеса, оставив Джо наедине с его муками.
        - О'кей, мне кажется, я нахожусь в полной боевой готовности, - наконец сказал я. - К тому же я слишком хорошо знаю Пулеметчика, чтобы рассиживаться здесь дольше положенного. Ах да, есть еще вопрос.
        - Я вас слушаю.
        - Вы должны сообщить мне, хотя бы в общих чертах, что содержится в этой пресловутой бумаге Министерства обороны.
        Джо тяжело вздохнул.
        - Что ж, пусть будет так. Она касается шагов, которые должны предпринять Соединенные Штаты в случае войны. - У Джо совсем отвисли щеки, а глаза, можно сказать, спрятались за верхними веками. - Я имею в виду ту самую войну, мистер Скотт. Тотальную, всеобъемлющую, всеразрушающую войну. - Он произнес это таким торжественным голосом, что у меня забегали по спине мурашки. - Та бумага… - Он колебался. - Она предполагает использование Соединенными Штатами бактериологического оружия против… агрессора. Больше я вам ничего не могу сказать.
        Меня это потрясло - дело в том, что я понял: Джо лжет. Не знаю, каким образом я это понял: то ли по выражению его лица, возможно, по его тону или же по тому, какими он пользовался словами. Когда в течение, можно сказать, всей твоей жизни только тем и занимаешься, что расследуешь всякие запутанные дела, расспрашиваешь тысячи самых разных людей, обычно точно знаешь, когда тебе лгут. Джо водил меня за нос. Я не испытывал к Джо особой симпатии, но я прямо-таки горел желанием окунуться в это дело.
        - Похоже, это чертовски серьезно, - изрек я. - Все это дело. А бумага, выходит, такая важная, что только диву даешься, почему она лежала в вашем сейфе, а не в Пентагоне или в потайном кармане какого-нибудь конгрессмена.
        Глаза Джо блеснули гневом.
        - Мистер Скотт, я беру вас на службу не для того, чтобы вы задавали мне всякие вопросы, а чтобы вернули эту папку с документами. Вы, вероятно, забыли, что я влиятельный человек. Я сотрудничаю в нескольких комитетах, а также занимаюсь самой разнообразной деятельностью, и не только той, какую вы мне автоматически приписываете. Я достаточно близок к нашему президенту. Я только скажу вам, что у меня были основательные причины для того, чтобы этот документ попал в мое распоряжение. Однако это все, что я могу вам сказать.
        - Не кипятитесь. Просто мне кажется, что ФБР управилось бы с подобным делом лучше меня.
        Джо выпрямился.
        - Будьте уверены, ФБР уже задействовано. Это я говорю вам твердо. Однако Федеральное бюро не имеет никакого отношения к моим личным… бумагам. Этим должны заняться вы. Всем этим нечистоплотным мерзким шантажом. В том числе и этой бумагой и пленками. Пятьдесят тысяч долларов, мистер Скотт, хорошие деньги. - Я с ним мысленно согласился, так как сумма произвела на меня впечатление. - Однако же за чистую работу, мистер Скотт, пятьдесят тысяч долларов маловато, - добавил он. - Я мог бы премировать вас существенной суммой.
        - Звучит заманчиво. Что ж, пора приступать к делу. - Я встал, посмотрел на него сверху вниз, вспомнив при этом, что он тут вовсю темнил, и сказал ему то, что часто, хоть и не всегда, говорю своим новым клиентам:
        - Кстати, как вам очевидно известно, я распутал в этих краях не одно дело, связанное с убийством. Обычно я заранее уведомляю клиента о том, что если у него руки в крови, об этом тут же ставятся в известность соответствующие официальные органы. - Он вспыхнул, и я добавил:
        - Говорю это просто для ясности.
        - Я вас не понял. Какое все это может иметь отношение ко мне?
        - Никакого, разумеется. Просто, как я уже сказал, прежде, чем взяться за дело, я должен внести полную ясность. В том случае, если меня берут на работу.
        - Я вас беру. Я не мог бы уважать человека, думающего иначе.
        Джо пожал мне на прощание руку. Это было крепкое, сердечное рукопожатие. В повседневной жизни Джо, очевидно, был общительным парнем, хорошим приятелем, симпатичным малым. Сейчас же передо мной предстал чрезвычайно напуганный человек. От него только-то и осталось это крепкое рукопожатие.
        Я отбыл.
        Вот так все началось. Весьма подозрительно, хотя поначалу я и представить себе не мог, насколько все серьезно. До меня кое-что дошло, когда я обнаружил Пулеметчика. Я его выследил весьма сложными путями, которые настолько запутаны, что не стану их перечислять, в основном пользуясь услугами платных агентов и осведомителей из преступного мира. Ниточка привела меня сперва в Мехико-сити, потом в отель «Ла Борда» в Такско, где я обнаружил машину, которую он взял напрокат в Мехико-сити под именем Артура Бранда. Он вселился в отель под фамилией Кэйн, Роберт Кэйн, я нашел этого Паркинсона-Бранда-Кэйна, то есть Пулеметчика, в большой комнате с обшитым деревом потолком на третьем этаже. Он был мертв, так как в башке у него сидела пуля. При нем не было ни бумаг, ни фотографий, ни магнитофонных записей, ни секретных документов. Я сделал тщательный обыск, но единственная полезная для меня вещица оказалась в бумажнике Пулеметчика. Это была маленькая карточка - бронь отеля «Лас Америкас» в Акапулько, вроде тех, которые дают в бюро путешествий. На ней значилось «мистер и миссис Якоб Бродни» и стояла дата - 28
апреля, то есть это был тот самый день, который уже начался.
        Я провел несколько минут в обществе мертвого Уоллеса Паркинсона, потом вышел от него и как бы случайно справился у дежурного. Никто не мог сказать мне определенно, был Пулеметчик один или с кем-то. Когда он брал ключ, он был один, но это еще ни о чем не говорило. Я сел в свою машину и стал соображать, что мне делать дальше. Ясно одно: Пулеметчик либо с кем-то путешествовал, кто его в конце концов убил, либо его выследил кто-то помимо меня. И еще: то ли он собирался ехать в Акапулько с этой «миссис Якоб Бродни», то ли рассчитывал встретиться с ней там.
        Едва ли Пулеметчик ехал в Акапулько лишь за тем, чтобы поваляться на пляже, тем более, что у него на руках было (или уже нет) это досье на Джо. И тут я принял решение - двинусь в «Лас Америкас» и поселюсь там под его именем. То есть стану на время Уоллесом, Пулеметчиком, Паркинсоном и посмотрю, что из этого выйдет.
        Было светло, когда я выехал из Такско и свернул на узкое, все в дурацких извивах шоссе на Акапулько. Вскоре после обеда справился в отеле «Лас Америкас» и выяснил, что бронь все еще не востребована. Я ее востребовал, хотел было подписаться Якобом Бродни, но передумал. Как бы ни отупели от усталости мои мозги, я все равно понимал, что это слишком. Ведь отнюдь не исключено, что Пулеметчик, то есть Бродни, намеревался встретиться здесь с кем-то, кто его знал. Я был ни капельки не похож на Пулеметчика.
        Пусть клерк думает, что я Якоб Бродни, однако ж на регистрационной карточке я поставил свое настоящее имя. Потом дал клерку, смышленному мексиканцу по имени Рафаэль, эквивалент ста американским долларам и заставил его поклясться в том, что если кто-либо поинтересуется, он скажет, что от Якоба Бродни пришла телеграмма с отсрочкой, в силу чего он, Рафаэль, отдал эту комнату какой-то странной личности, подписавшейся «Шелл Скотт». Рафаэль, кажется, был сбит с толку, но за 864 песо готов был поклясться, что у черепах водятся вши.
        Похоже, это служило мне оправданием на тот случай, если какой-то одержимый манией убийства друг Пулеметчика захочет выяснить, что я делаю в комнате, забронированной на имя мертвеца, то есть Пулеметчика, поэтому пройдя в сто третий номер, я прямо в одежде завалился на одну из двух стоящих рядом кроватей. Проснулся где-то около полуночи вялый и совсем не отдохнувший, быстро, но вкусно пообедал в «Ла Бокане», в компании все тех же мрачных знакомых личностей, и снова завалился спать.
        На следующее утро я справился у дежурного, не интересовались ли сто третьим номером. Не интересовались, как оказалось. Затем я позавтракал, снова справился у дежурного, поболтался в вестибюле, в баре, возле конторки, но ничего примечательного не узрел, разве что нескольких мошенников, в том числе одного осведомителя по имени Арчи Круз, который был передо мной в долгу. Ага, судя по всему, мне придется прибегнуть к его услугам. Потом выпил в баре, съел в столовой ланч и выкупался в бассейне. Тут ко мне и подошла эта Глория со своими проблемами.
        Я вернулся к себе в номер, чтобы обдумать все случившееся с тех пор, как мне позвонил Джо и я включился в работу. Все очень странно и непонятно. Я снял халат и швырнул его на кровать. Что ж, по крайней мере у меня великолепный номер, я окружен всевозможным гостиничным комфортом, а за окном плещутся голубые воды Залива Акапулько и бассейна.
        Я потянулся, дверь открылась. У коридорного была препаскуднейшая физиономия, он вошел ко мне будто к себе домой, прислонился к стене и вылупил на меня глаза.
        В нем было футов пять роста, примерно столько же в ширину. Его физиономия явно нуждалась в пластической операции. Да ее можно было сравнить разве что со слоновьей задницей. Вообще этому типу следовало красоваться в музее.
        Я пожалел о том, что положил свой револьвер в ящик стола.
        - Пулеметчик? - тихо спросил коридорный.
        - Угу.
        - Одевайся, - громким шепотом велел он. - Пятнадцать минут.
        «Угу» сработало, поэтому я его повторил. Коридорный кивнул, вышел и бесшумно прикрыл за собой дверь. Я не знал, что за сим последует, но что бы ни последовало, мне следовало быть одетым, а также при кольте 38 калибра, сделанного по моему специальному заказу.
        В это время зашумела вода в моем туалете слева.
        Я покосился на закрытую дверь, она открылась и из нее выпорхнула красотка в норковой шубе, под которой больше почти ничего не было. У меня отвисла челюсть. Красотка улыбнулась.
        - О господи, ты, должно быть, и есть этот самый Пулеметчик, - сказала она шелковым контральто. - Тогда тебе известно о моем приезде.
        Разумеется, мне о нем известно. И вообще мне абсолютно все известно. Красотка мне улыбалась, а я ее разглядывал. Надо признаться, это было стоящее занятие.
        На ней было фунтов сорок норки и примерно унция, от силы две золотого ламе, у которого не было ни верха, ни бретелек, ни спины и от которого вообще не было никакой пользы. Красотка была одета для вечернего выхода, и я пожалел, что теперь не вечер. Она держала в руке небольшую черную сумку в форме коробки, какие берут с собой женщины, если собираются гулять всю ночь. Швырнув сумочку на кровать, красотка кинула сверху шубу, и я наконец увидел платье.
        У него был такой низкий вырез, что мне поначалу показалось, будто это неглиже, однако так было задумано. Эту девицу природа явно не обделила своим вниманием. Что касается меня, то я природу боготворю.
        Красотка смотрела на меня своими синими глазищами.
        - Милый, меня послал Торелли. Чтоб ты не скучал.
        Милый. Она назвала меня милым.
        - Торелли?
        - Ну да. Торелли сказал мне… мм… «Поговори с ним, пока я буду готов».
        Торелли? Я не знал никакого Торелли. И что значит это «пока я буду готов»? Может, она имеет в виду меня? Черт побери, так я уже готов.
        У нее были изумительной формы ноги с узкими лодыжками, длинные волосы, что мне вообще очень нравится у женщин, к тому же какого-то особенного цвета. Одним словом, она была блондинка с каким-то клубничным оттенком, хотя, вероятно, это называется апельсиновый цвет, но по мне пускай хоть зеленый. Благодаря тонкой талии ее бедра казались еще восхитительней. О да, я рассмотрел ее всю до кончиков ушей.
        Я стоял и все пялился на нее, а она спросила:
        - Ну и как, долго ты будешь меня так держать?
        - Извиняюсь. Садись. - Я повел ее к креслу. - Ты застала меня врасплох.
        Я хотел было спросить, что все это значит и кто такой Торелли, но вспомнил, что теперь я не я, а Пулеметчик, а, следовательно, все знаю.
        - Так тебя послал Торелли?
        - Угу.
        - Добрый старина Торелли.
        Она ничего не ответила, и я предложил выпить.
        - Как скажешь.
        Я на это улыбнулся и извлек бутылку бурбона, который всегда имею в запасе на случай всяких чрезвычайностей. Это был тот самый случай. Налил нам от души, подал ей стакан, свой осушил не сходя с места.
        На красотке был огромный перстень с печаткой в виде большого выпуклого «И». Он был размером чуть ли не с ее платье, которое она носила так беззаботно. Однако в таком платье вряд ли стоит о чем-то заботиться.
        - А тебя случайно как зовут? - поинтересовался я.
        - Ивлин. Можешь звать меня Ив.
        Я мог бы извлечь из всего этого колоссальную выгоду, но мне сперва требовалось еще выпить. Что я и сделал, пока она возилась с тем, что я налил ей раньше.
        - Может, послушаем музыку? - предложила она, медленно потягивая виски.
        - Прекрасно. Люблю музыку. Просто обожаю.
        Она склонилась над радиоприемником, округлив при этом свои и без того круглые бедра, повернула ручку. Оттуда полилась музыка. Она вертела ручку, пока не нашла себе по вкусу. Это оказался какой-то чувствительный пустячок в ритмичном обрамлении. Скорей всего самба, которая мне очень понравилась, потому что Ив отбивала такт ногой и еще многими частями своего тела.
        - Потанцуем? - предложила она.
        Пришлось прокашляться прежде, чем я смог ей ответить:
        - Да, черт возьми.
        Она повихляла бедрами, приподняла платье, еще выше обнажив свои великолепные ноги. «А-а-а», - изрек я, она подняла платье еще выше и пошла на меня как Гильда Грей.
        Мы кружились в танце, главным образом работая не ногами, а телом. Кто бы ни был этот Торелли, я ему многим обязан. Но тут открылась дверь, и ввалился этот уродина коридорный, которого меня так и подмывало засунуть в кипящее масло. Мог по крайней мере постучать.
        - Ты еще не одет? - изумился он.
        Во дурак-то!
        - Нет, мой дорогой, не одет, - сказал я, с трудом сдерживая ярость. - Сделай милость, убирайся к чертовой…
        Его физиономия приняла еще более паскудное выражение, что меня удивило, ибо я думал, что дальше уж некуда.
        - Послушай, Пулеметчик, у тебя осталась ровно минута на одевание, или ты пойдешь в плавках. Торелли это не понравится.
        - О, боже! Извини меня, Пулеметчик. Я удаляюсь. Ты лучше поспеши.
        Мне захотелось выпрыгнуть из окна, но она была так доброжелательна. Я подошел к кровати, взял норковую шубу, чтобы помочь ей одеться. Когда я брал шубу, маленькая черная сумка-коробка, которая под ней лежала, упала на пол.
        Ив взвизгнула.
        - Моя сумка!
        - Ух, прости.
        Она наклонилась, подняла сумку и сказала:
        - Неужели нельзя осторожней? Ты мог ее сломать.
        - Ни за что на свете, голубушка.
        Ив повернулась и вышла вон, неся в одной руке шубу, а в другой сумку. Коридорный буркнул, что у меня осталось всего тридцать секунд, я быстро натянул брюки, схватил рубашку и сунул босые ноги в туфли. Он даже не позволил мне завязать шнурки.
        - Что с тобой, Пулеметчик? Шарики, что ли, забарахлили?
        Я промолчал, коридорный распахнул дверь. Мысль поселиться в номере Пулеметчика и на какое-то время стать им понравилась мне с самого начала. Теперь, похоже, она даже чересчур мне нравилась.
        Коридорный взял меня под руку и повел в направлении живописного патио. Мы обошли стороной конторку дежурного, свернули на узкую тропинку, ведущую к большому бунгало, который в сущности был отдельным домом поодаль от основного здания. Мы шли именно туда, и я даже представить себе не мог, кто или что меня там ожидает. Дом назывался «Вилла Море» и был одним из трех самых больших, самых изысканных и дорогих апартаментов в «Лас Америкас».
        Мы поднялись по бетонной лестнице на длинную террасу, выходящую на Залив. Я видел город Акапулько, раскинувшийся на его противоположной стороне, катер, вздымающий пенный шлейф волн, мужчину и женщину, скользящих в его фарватере на водных лыжах. Мне захотелось оказаться на месте этого мужчины. Было еще много всяких катеров и лодок и две или три большие величавые яхты. Примерно на расстоянии сотни ярдов от берега застыла кормой к террасе огромная белая яхта. Я прочитал ее название - «Фортуна». Я вспомнил, что это означает удача, счастье и подумал с тревогой, что это в данный момент имеет прямое отношение ко мне. Что называется, в самую точку.
        Коридорный взял меня под руку, повернул лицом к двери, стукнул в нее четыре раза, и когда она распахнулась, подтолкнул меня вперед. Я очутился в просторной гостиной. Под ее низким потолком висел голубой дым от сигар и сигарет, по стенкам там и сям сидели мужчины, вокруг большого квадратного стола в центре их собралась целая шайка. Я вошел, дверь захлопнулась, повернулся ключ.
        Глава 4
        Тип, сидевший во главе стола, и был этим самым Торелли, Винсентом Торелли, которого иногда называли Гориллой, но только за его спиной. Теперь я знал, кто он такой. Да, я это знал и не испытывал ни малейшей радости. Как его ни назови - передо мной был убийца, причем самый главный. Главней его не было никого во всем международном преступном синдикате.
        У меня глаза на лоб полезли, но вовсе не от того, что я его увидел, - кого-кого, а уж его я никак не ожидал увидеть. Несколько лет тому назад Торелли был депортирован из Соединенных Штатов и предположительно поселился в Италии.
        Я учуял в воздухе запах смерти. Передо мной сидел весь синдикат во главе с его сицилийской ветвью. У меня не было времени глядеть по сторонам, но я и без того знал, что комната кишмя кишит отпетыми головорезами, главарями банд, торговцами наркотиками и кое-кем из элиты синдиката и всей мафии, сделавшей свою карьеру на крови. Частному детективу здесь нечего делать. Здесь нечего делать любому нормальному человеку.
        Я усек все это за какие-то полсекунды, еще до того, как в комнате началось столпотворение. Трое или четверо субъектов повскакивали со своих мест, один кинулся в мою сторону, остальные загомонили не вставая.
        Но только не Торелли. На его лице не шевельнулся ни единый мускул. Он смотрел на меня секунды две ничего не выражающим взглядом мертвой змеи и слушал этот гвалт. Потом поднял руку и едва заметно ею взмахнул.
        Это подействовало как выключатель. Все вдруг разом смолкли и в комнате воцарилась кладбищенская тишина. Те, что повскакивали со своих мест, снова на них сели. На меня были устремлены десятки глаз, тех самых глаз, которые видели слишком уж много мук и смертей и которых не лишат спокойствия новые.
        В наступившей тишине я услышал голос Торелли, тихий, мурлыкающий, с отчетливым итальянским акцентом. Он сказал, не спуская с меня колючего взгляда своих темных глаз:
        - Ты не Пулеметчик.
        Я брякнул первое, пришедшее мне в голову, потому как знал: молчать нельзя.
        - Пулеметчик? Проклятье, а кто такой Пулеметчик? И ты?
        Смуглое лицо Торелли застыло точно быстросхватывающийся цемент, что, вероятно, должно было повергнуть меня в трепет. Но это не повергло меня в трепет. Я вдруг понял, что сейчас единственно верными словами будут те, которые я брякну сходу, не задумываясь. Мне во что бы то ни стало нужно было заставить Торелли поверить, что я лишь случайно вляпался в эту историю и что мне неизвестно, кто он такой. Это было нелегким делом и я не надеялся с ним справиться, однако попытка не пытка.
        - Послушайте, мистер, - начал Торелли голосом, похожим на лезвие приставленного к моему горлу ножа. - Отвечайте без запинки. Что вы делали в комнате Пулеметчика?
        Я постарался придать моему голосу обычную окраску. Чтобы выжить, мне следовало притвориться, будто я не знаю, о чем он говорит. Если я начну стлаться по земле или проявлю хотя бы капельку подобострастия, Торелли поймет, что я усек, кто он. Я вел себя как никогда глупо, но сейчас это был единственный способ обвести его вокруг пальца и таким образом оставить для себя хотя бы малюсенький шанс выжить.
        - Может, хватит про этого Пулеметчика? Я уже сказал, что никак не врублюсь, о чем ты.
        Я стал огибать стол, чтобы подойти к Торелли. Двое из тех, кто оказался ко мне поближе, приподнялись со своих мест, правые руки потянулись к левым подмышкам. Торелли снова сделал жест рукой, и все успокоились.
        Я остановился на расстоянии трех-четырех футов от Торелли и вдруг до меня дошло, что, успей я одеться честь честью и еще прихватить с собой оружие, меня бы уже вполне могло не быть на этом свете. Стоит только потянуться за оружием, как меня превратят в воздушный бисквит.
        Я сглотнул слюну и посмотрел на Торелли сверху вниз, стараясь придать своему лицу сердитое выражение.
        - Какое тебе дело до того, в чьей комнате я сплю?
        Выражение его физиономии слегка изменилось, но всего лишь на какое-то мгновение. Не знаю, что бы он мне ответил и что бы случилось со мной в следующую минуту, но тут из-за моей спины раздался знакомый голос. Это был тот самый громоподобный бас, который, судя по всему, теперь обращался к Торелли:
        - Уф, прошу прощения.
        Торелли устремил свой взгляд куда-то поверх меня и кивнул. Я повернул голову и увидел Харви Мэйса. Он смотрел на меня в упор, его круглая физиономия казалась серьезной.
        Я решил разрядить атмосферу.
        - Мэйс! Это ты, старый пройдоха? Черт возьми, что все это значит?
        Голос слегка изменил мне на последнем слове, и оно получилось каким-то валким.
        - Это Шелл Скотт, тихий сыщик из Лос-Анджелеса, - пояснил Мэйс Торелли. - Я его хорошо знаю и уже встречал сегодня. - Потом он обратился ко мне:
        - Советую тебе, Шелл, - впервые за все время нашего знакомства он назвал меня по имени, - быть покладистей.
        Я пожал плечами.
        - О'кей, Мэйс, раз ты мне так советуешь.
        Окинув взглядом комнату, я начал догадываться, что происходит в Акапулько и был не очень удивлен встретить здесь главу профсоюза, которого исключили из КПП[3 - Конгресс производственных профсоюзов.] за его принадлежность к компартии, а также одного подлеца из АФТ[4 - Американская федерация труда.], который, насколько мне известно, осуществлял власть над более чем ста тысячами ее членов. Меня также не удивило присутствие сенатора Соединенных Штатов. Одного-единственного. Остальные девяносто пять честных конгрессменов не были в этом повинны.
        - О'кей, так в чем же дело? - обратился я к Торелли.
        Он молча глядел на меня. Этот человек уже задал мне вопрос, и не в его привычке было его повторять. Я повторил его сам:
        - Ты спросил у меня насчет комнаты? Но ведь я уже сказал, что не понял, куда ты клонишь. Я приехал сюда из Мехико-сити вчера днем и здорово попотел, чтобы получить здесь ночлег. Я заранее не заказывал.
        - Но вам же дали эту комнату, - возразил Торелли.
        - Да. В конце концов я подался в «Лас Америкас» и взял за бока дежурного клерка. Пришлось подмазать, а тут как раз кто-то отказался от брони, вот номер и достался мне.
        Взгляд темных глаз Торелли скользнул на какое-то мгновение вниз, но тут же снова впился в меня. Я услышал, как сзади открылась и закрылась дверь.
        Разумеется, Торелли допускал, что я могу говорить правду, поэтому переменил свой тон. Он был очень хитер, недаром ведь достиг столь головокружительных высот.
        - А зачем вы с коридорным пришли сюда? - весьма вежливо поинтересовался он.
        Я обернулся, так как думал, что коридорного послали проверить мою версию. Но он был здесь, а значит, к тому клерку, которому я отвалил сотню долларов, послали кого-то еще. Я пожалел, что не дал ему тысячу.
        Ткнув большим пальцем в сторону коридорного, я улыбнулся Торелли.
        - Спросите у него. Я сижу у себя в номере, а он вваливается и бормочет что-то насчет того, что я должен одеваться за пятнадцать минут, а сам уходит. Ну, подумал я, он кое-откуда сбежал. Ладно. А тут впархивает эта куколка Ив, можно сказать, в чем мама родила. Она говорит, что я Пулеметчик и заводит со мной эту свою игру. Ну что ж, если ей хочется поиграть с каким-то Пулеметчиком, побуду ее Пулеметчиком. Про этого коридорного я совсем забыл. Решил, его уже схватили те, кому надо. Я совсем было вошел в роль Пулеметчика, когда этот тип вперся ко мне точно к себе домой. Я не испытывал ни малейшего желания идти сюда, но такой дубине разве что докажешь? Заставил меня надеть кое-что и потащил сюда. - Я приподнял брючины. - Взгляни. У меня даже не было времени завязать шнурки. Он вел себя как настоящий псих, и мне вовсе не хотелось с ним спорить. - Я перевел дух и продолжал:
        - Когда Харви Мэйс советует мне что-либо делать, я почти никогда с ним не спорю. Но к чему все эти вопросы?
        Торелли задумчиво пожевал нижнюю губу, посмотрел испытующе на коридорного, потом на меня, обвел взглядом всю комнату. Чуть дольше обычного задержал его на сенаторе. Я, можно сказать, осязал работу его мозговых клеток. Торелли улыбнулся мне. Его улыбка напомнила мне перед локомотива.
        - Объясню. У нас здесь в некотором роде съезд, мистер Скотт. В ноябре, как вам известно, состоятся выборы. Естественно, нам хочется, чтобы до начала партийного съезда наша стратегия содержалась в тайне. Не так ли, сенатор?
        Сытый, хорошо поставленный голос ответил:
        - Да, это так. Не исключено, что в этой самой комнате мы содействуем выработке будущего курса корабля нашего государства. - Он прочистил горло. - В наши трудные времена…
        Торелли кивком головы велел ему замолчать - сейчас было не время для речей. Об этом, вероятно, знали все, кроме сенатора. Сенатор заткнулся.
        Я снова посмотрел на Торелли и сказал как можно вежливей:
        - Прошу прощения за мою грубость. Теперь вполне понимаю ваше любопытство. Ведь я мог оказаться республиканским шпионом, не так ли? Ха…
        Я оборвал свой смех, потому что больше никому не было смешно.
        - Тогда вы, очевидно, не станете возражать, если я задам вам еще несколько вопросов, - сказал Торелли.
        - Ни в коем случае.
        - Что вы делаете в «Лас Америкас», мистер Скотт?
        - Мне посчастливилось получить здесь номер, вот и все. - Я снова услышал, как сзади меня тихо открылась и закрылась дверь и почувствовал, что мне стало трудно говорить. Однако я говорил, а Торелли в это время бросил взгляд в сторону двери, потом уставился на меня. - Я здесь отдыхаю. Как сказал Мэйс, - кивок в его сторону, - я частный детектив. Вчера закончил в Мехико-сити одно дельце, ну и, будучи поблизости, решил завернуть сюда. Сроду здесь не был.
        - В Мехико-сити? И что вас туда привело? Мне на самом деле интересно.
        - Один тип по имени Уилли Лэйк стащил драгоценности у одной старой дамы из Лос-Анджелеса. Ее фамилия Брейдентон. Тысчонок на пятьдесят. Я застукал этого парня в одном задрипанном отельчике в Дончелесе - его выдала подружка. Добро оказалось при нем. Типа оставили в Мехико, а камешки я отослал в Лос-Анджелес. Так что, мне кажется, я заслужил отдых.
        Я улыбнулся, но тут же погасил улыбку - Торелли к улыбкам не располагал.
        - Понимаю, - изрек он.
        Какое-то время он молча изучал меня, потом задал еще несколько вопросов, на которые, как мне кажется, я ответил вполне сносно. Пока что все мои ответы можно было подтвердить проверкой, поскольку эту кражу драгоценностей Уилли Лэйком подстроил Джо, чтобы занять меня делом, якобы не имеющим к нему, Джо, никакого отношения, и Торелли, судя по всему, получал в подтверждение кивки, ужимки и черт его знает что еще от кого-то за моей спиной. Вероятно, клерк за конторкой с честью справился со всей этой историей с телеграммой от Якоба Бродни, однако из него несложно будет вытянуть правду. Но стоит Торелли узнать, что Пулеметчик убит выстрелом в голову… Я даже не хотел об этом думать.
        Наконец Торелли изрек:
        - Надеюсь, мы не причинили вам слишком много неудобств, мистер Скотт. Можете идти к своей Ив.
        - Боюсь, что тот настырный коридорный все испортил. Она ушла, когда он вперся. Что ж… - Я улыбнулся и вздохнул. - До встречи. - Потом обернулся. - Пока, Мэйс, рад был познакомиться с вами, сенатор. Надеюсь, всем вам, друзья, воздается по заслугам.
        Я повернулся спиной к Торелли, глупей чего, разумеется, не придумаешь, но я уже наделал столько глупостей, что еще одна уже не играла никакой роли, и направился к двери, гадая при этом, удастся мне дойти до нее или нет.
        Гнусный коридорный распахнул передо мной дверь в тот самый момент, когда я заметил в углу Джорджа Смерть-на-месте Мэдисона, таращившегося на меня с дикой ненавистью.
        Я сделал еще один шаг по направлению к открытой двери, Торелли заговорил, и я чуть было не пустился наутек. Он всего только и сказал:
        - Мистер Скотт, поскольку этот… съезд чрезвычайно важен, я бы посоветовал вам не покидать свою комнату и отель по крайней мере до тех пор, пока он не завершится.
        - Черт побери, а мне и некуда идти, - сказал я, не поворачивая головы.
        Наконец я переступил порог и услышал, как за мной закрылась дверь.
        Глава 5
        Ясное дело, здесь проходил съезд. Съезд гангстеров и их телохранителей. Я представлял себе в общих чертах его повестку дня, однако мне нужно было знать наверняка. Я вспомнил, что утром в баре встретил своего знакомого шулера Арчи Кроуза. Возможно, удастся вытянуть кое-что из него - ему явно захочется расквитаться со мной за прошлое: ему пришивали преступление, а я сумел его оправдать, правда, не потому, что жаждал ему помочь - я искал настоящего виновника и в конце концов нашел его. Кроузу хотели пришить убийство, и он ничего не забыл. Такое люди обычно помнят, в особенности живущие по законам преступного мира.
        Минут пятнадцать я шатался по коридорам, пока не узрел в кресле в вестибюле Кроуза, еще раньше я заметил моего приятеля коридорного, теперь облачившегося в двубортный костюм и явно не спускавшего с меня глаз. Я как бы невзначай приблизился к Арчи и сказал, не шевеля губами, как это делают урки: «Увидимся в баре. Арчи». Вышел за дверь, остановился, крутанулся назад и столкнулся лоб в лоб с бывшим коридорным.
        Это был не Винсент Торелли, поэтому я дал волю гневу.
        - Ты что, в пятнашки играешь? Сгинь, приятель. Мне и так из-за тебя досталось. Ну, вали отсюда.
        Он даже не огрызнулся. Я вышел к бассейну и направился в бар. Арчи уже сидел на табурете возле стойки, я взобрался на соседний, заказал бурбон и бутылку минеральной воды. Потягивая виски вперемежку с минералкой, я изложил Арчи суть дела. Его не больно тянуло на откровенность, но он ничего от меня не утаил, подтвердив тем самым мои догадки. Я крепко встревожился.
        - Так значит, этот съезд не имеет никакого отношения к афере Пулеметчика, то есть к этой его затее с шантажом? - поинтересовался я.
        - Если и имеет, то всего лишь косвенное. Но ты сам видишь, как она вписывается в пейзаж.
        - Да. Мастерски.
        - Это же Пулеметчик.
        - Вот именно, - поддакнул я, а сам подумал: интересно, как Арчи прореагирует на смерть Пулеметчика - ведь они дружили? - А ты случайно не знаешь, кого это Пулеметчик припер к стенке? - как бы невзначай спросил я.
        - Нет. Какую-то важную шишку из партии.
        «Вот те на. А ведь Джо особенно подчеркнул то, что якобы порвал с партией», - промелькнуло у меня в голове. Я сделал мысленно заметку, допил виски, заказал еще два.
        - Арчи, а как насчет этой пленки? Там на самом деле какие-то разговоры с профсоюзниками?
        - Да. Этих типов было штук шесть. Большие шишки не любят, когда становится известно про их махинации. Эта пленка оказалась увесистой дубинкой. Так говорят, Скотт. Я сам, как ты понимаешь, ничего не видел.
        - Угу.
        Что-то пронеслось в голове, я схватился за самый кончик, попытался сосредоточиться. Цепочка, сматывающаяся в один клубок. Похоже, сматываясь, клубок меня удушит, но я по крайней мере уже имел представление, что к чему, и мог, следовательно, двигаться дальше. Не исключено, что мне удастся заронить в Арчи идею, которая в дальнейшем сработает мне на пользу.
        Не спеша отпив из стакана виски, я поставил его на стойку и сказал:
        - Арчи, чует мое сердце, Пулеметчик собрал весь этот хлам на какого-то важного дядьку, чтобы представить его Торелли. В таком случае у Пулеметчика окажутся на руках козыри, не так ли?
        - Не козыри, а карт-бланш, Скотт. От того, что есть у Пулеметчика, зависит вся программа.
        - Угу. - Эта «программа» волновала меня сейчас куда больше, чем проблемы моего клиента - ведь Арчи изложил мне вкратце ее суть. Я с трудом заставил себя сосредоточиться на нашем разговоре.
        - Пулеметчик сработал великолепно, если только он, конечно, не держит в кармане шиш.
        Арчи нахмурился.
        - То есть?
        - Не обижайся, Арчи, однако таких крупных мошенников, как Пулеметчик, можно пересчитать по пальцам. Да, да, не возражай. Не исключено, что ему может захотеться надуть Торелли.
        Арчи взвился на своем табурете и изумленно уставился на меня.
        - Надуть Торелли! Ты что, Шелл, спятил? На такое даже Пулеметчик не рискнет.
        - Почему? Разве он не мог разыграть небольшой спектакль, распустить слухи и тем самым заставить Торелли изрядно попотеть. Правда, Пулеметчика могли на самом деле прикончить, но если он жив, он огребет кучу денег.
        Арчи кусал губы.
        - В таком случае это будет самое грандиозное мошенничество, - тихо сказал он.
        - Однако я отнюдь не настаиваю на своей версии. Скорей всего, Пулеметчик на такое не осмелится. Можно, конечно, поспрашивать, тем более, что здесь его дружки. - Я усмехнулся. - Они сумеют защитить его от него самого. Да Торелли бы все равно его перехитрил. Торелли так просто вокруг пальца не обведешь.
        Арчи усиленно соображал.
        - Ну что ж, спасибо тебе. Арчи.
        Я допил виски.
        - Теперь мы квиты, да, Скотт?
        - Квиты. - Он глотнул из своего стакана. - Если не возражаешь. Арчи, еще один вопросик. Что это за мурло вон там, напротив? Он мне буквально на пятки наступает. И ему плевать на то, что я об этом знаю.
        Арчи посмотрел в ту сторону, куда я кивнул, перевел взгляд на меня и нахмурился.
        - Тебе лучше от него избавиться. Ведь это же Шутник.
        Я даже не успел его поблагодарить. Сорвался с места, влетел в свою комнату и запер дверь. Шутника я знал, но только заочно: я знаю многих головорезов по именам, их послужным спискам и качествам, но не знаю в лицо, поскольку сфера моей деятельности ограничивается южно-калифорнийским побережьем. Этого Шутника звали Эйбл Сэмюэлз, он работал в Чикаго, а Шутником его прозвали за то, что вид у него был отнюдь не шуточный, к тому же он обожал всякие глупые шутки. Особенно на него находило перед тем, как кого-либо убить. Дружки считали его уморой, что касается жертв, их мнения никто не знал. Его акции в глаза преступной верхушки были неустойчивы, хотя он и был жесток, исполнителен и надежен. Дело в том, что Шутник, как и почти все любители глупых шуток, слишком часто впадал в раж и мог изувечить своего подопечного раньше срока.
        Но самое страшное заключалось в том, что этот Шутник, будучи всего лишь исполнителем чужой воли, чихал на все на свете законы, считая, что ему все сойдет с рук. Помнится, он пристрелил на углу Седьмой и Спринг в нашем городе Арта Флая, букмекера из Лос-Анджелеса. Десять человек были прямыми свидетелями преступления, один из них что-то такое вякнул в суде против Шутника. Но Шутник все равно ушел от правосудия. Через три месяца храбрый свидетель умер в своей собственной постели от пулевых ранений. Плюс ко всему прочему этот Шутник был наркоманом и близким приятелем Джорджа Мэдисона.
        Я подошел к столу и достал из ящика кольт 38 калибра. Похоже, меня уже ничего не спасет от верной смерти, но я тем не менее повернул барабан и вложил шестой патрон. Я мог прострелить себе руку, но это уже были детали.
        Я надел бледно-голубой костюм из легкой ткани, носки и рубашку «вырвиглаз», блестящие туфли из цветной кордовской кожи и улегся на кровать поразмыслить над тем, во что меня угораздило вляпаться. Хорошенькая передряга. Лучше не придумаешь.
        Фактически здесь были два или даже три дела, объединенные в одно. Шантаж Джо, этого важного профсоюзного босса Пулеметчиком - раз. Съезд гангстеров в Акапулько - два. И хотя они, казалось не имели между собой никакой связи, это были звенья одной цепи.
        Так как я знал, что Пулеметчик, предъявив Джо ультиматум, навострил лыжи в Акапулько, увидев небывалое сборище маститых головорезов, я поначалу подумал, что они съехались сюда специально из-за досье, которое вез с собой Пулеметчик. Однако эта идея казалась мне неубедительной - какой бы важной шишкой ни был мой клиент в Соединенных Штатах и в собственном профсоюзе, вряд ли бы из-за него одного стали поднимать такой переполох. Вряд ли.
        Теперь я знал, что ни Джо, ни собранное на него досье не имели никакого отношения к этому мероприятию. Джо отводилась всего лишь одна из ролей в спектакле, связанная главным образом с честолюбивыми намерениями Пулеметчика. Этот съезд в Акапулько, а также его повестка дня были определены задолго до того, как Пулеметчику или кому бы то ни было еще пришла в голову мысль взяться за Джо.
        Как выяснилось, съезд этих высокопоставленных преступников имел одну-единственную цель, но зато такую важную и дерзкую, что дух захватывало: выработать план проникновения и захвата преступным миром всех рабочих профсоюзов Соединенных Штатов! Самым большим из которых был профсоюз, возглавляемый Джо.
        Когда Арчи сообщил мне цель этого сборища, я чуть не упал с табурета. Однако, немного поразмыслив, удивился, почему это не произошло раньше. Профсоюзы Соединенных Штатов сейчас настолько могущественны, что являются предметом вожделения не только боссов из среды рабочих, но и гангстеров тоже, одним словом, любого индивидуума или группы таковых, рвущихся к власти. Люди, контролирующие национальные профсоюзы, осуществляют контроль и над национальной промышленностью и, в некотором смысле, над всей нацией. Сам босс подчеркивал необходимость и желательность проникновения своих в профсоюзы: контролируя рабочую силу, говорил он, вы контролируете всю страну.
        Выходит, Винсент Торелли увлекся идеями босса. Да, в прошлом преступники осуществляли контроль над многими профсоюзами, они и сейчас составляют подавляющее большинство во многих профсоюзах. Этот съезд - последний шаг на пути осуществления могущественной, напористой и хорошо спланированной компании консолидации всех сил и начало осуществления всеобщего контроля над всеми рабочими профсоюзами Соединенных Штатов. И это столь существенно, что сам хозяин, Винсент Торелли, явился сюда из Италии, чтобы возглавить сборище. Он бы с удовольствием лично наблюдал за проведением операции, но ему был запрещен въезд в Соединенные Штаты. Акапулько выбрали местом встречи ввиду его близости к Штатам.
        К моменту выхода на сцену Пулеметчика и Джо ситуация сложилась следующая: Торелли в содружестве с кем-то из высокопоставленных гангстеров составил предварительные планы, назвал дату съезда в Акапулько, о чем было оповещено. Пулеметчик же, руководствуясь лишь собственной инициативой, начал копать под моего клиента и тем самым на целый ход обошел всех остальных. Дело не в самом Джо - на его месте мог оказаться любой крупный лидер рабочего движения Америки, но Джо был одним из самых крупных, к тому же Джо оказался уязвим.
        Чем больше я над всем этим размышлял, тем больше приходил к убеждению, что Торелли и его дружки из соседней «Вилла Море» имеют хороший шанс осуществить задуманное. Если это случится, у них будут миллиарды, власть, полицейские, политики и даже собственный Президент. Кто-нибудь вроде этого сенатора.
        Я и до того подозревал, что все обстоит весьма и весьма серьезно, теперь я был уверен в том, что это самое серьезное и важное дело всей моей жизни.
        Да, это досье на моего клиента отнюдь не шутка. Отнюдь. И дело не в том, что Джо грозили крупные неприятности: как говорится, мошеннику мошенниково. Дело в том, что гангстеры, прибрав к рукам Джо, вместе с ним приберут к своим рукам и жизненно важные производства, которые он представляет. Благодаря этому самому досье от Джо может остаться мокрое место, и он, дабы уцелеть, отдаст свой профсоюз на откуп гангстерам.
        Разумеется, профсоюз не предприятие и вообще не предмет чьей-либо собственности. Но, получив в нем хорошую должность, можно протащить сюда и кое-кого из своих. Хватит и нескольких - ведь для того, чтобы решать жизненно важные проблемы, много людей не нужно.
        Имея на руках это досье, Торелли в течение шести месяцев или в крайнем случае года может тихо и спокойно взять под свой контроль профсоюз Джо. И это всего лишь одна составная часть его плана.
        Я вскочил с кровати. Было половина четвертого. Я приказал себе не думать над тем, что может произойти в результате этого съезда в Акапулько, а сконцентрироваться на проблеме завладения этим треклятым досье, которое в руках Торелли будет иметь силу атомного оружия. И он станет размахивать им над головой Джо. А тут еще эта пленка, основательно дискредитирующая еще кое-кого из профсоюзных боссов. Плюс бумага из Министерства обороны.
        Пришлось пересмотреть сегодняшний распорядок дня. Я рассчитывал повидать Глорию и попытаться выведать у нее, не слыхала ли она что-либо важное от своих знакомых громил, а заодно поинтересоваться, не планирует ли Джордж меня прикончить. Однако дело принимало такой оборот, что мне стоило сделать вылазку в город с тем, чтобы отыскать какой-нибудь вшивенький отельчик, где можно будет от всех укрыться и кое-кому оттуда позвонить, не опасаясь, что тебя засекут, - в ФБР и моему клиенту.
        Я вышел в коридор, оставив дверь незапертой, потому что, отправляясь в бассейн, оставил ключ у дежурного. По пути я вспомнил, что Торелли не советовал мне выходить из отеля. Но только потому, что в углу патио меня ожидал Шутник.
        Глава 6
        Ни к чему было притворяться, будто я его не заметил. Я направился прямо к нему, все еще изображая из себя простачка, который случайно оказался в сто третьем номере.
        - Ну что, больше не будешь наступать мне на пятки? - спросил я. Он промолчал, лишь слегка сузив глаза. Вероятно придумывал, как меня разыграть. То есть сломать мне шею или спину. - Похоже, до тебя не дошло, что я уже по горло сыт твоим обществом. Даже больше, чем по горло. Убирайся к чертовой матери.
        Тут он заговорил. Тремя короткими словами он растолковал, куда могу убираться я. Я направил его в еще более отвратительное место и повернул к конторке. Шутник последовал за мной, явно игнорируя мои рекомендации. Я взял свой ключ и отправился к себе. Шутник недоумевал. Отойдя от конторки футов на десять, я ускорил шаги почти до бега.
        Он крякнул и припустил за мной. Я слету атаковал дверь, распахнув ее в тот самый момент, когда Шутник уже был на пороге. В следующее мгновение он очутился в комнате. Опершись для устойчивости в ребро открытой двери, я поднял ногу и со всей силы пнул его в живот.
        Он завертелся волчком. Я выскочил в коридор, захлопнул дверь и повернул в замке ключ. Не успел я сделать и трех шагов, как услышал треск деревянных панелей. Разумеется, дверь долго не протянет, но мне-то и нужно было лишь успеть выбраться из отеля. Хотя, не исключено, за мной может прицепиться другой такой же, выражаясь цензурно, идиот, как этот Шутник. Но будем надеяться, что он работает в одиночку, а в отеле достаточно прочные двери.
        Я сбежал по ступенькам и направился прямо к моему взятому напрокат «бьюику», который, к счастью, завелся сходу. Выехав на бульвар Тамбуку, я дал газу. Промчавшись на большой скорости по бульвару Мануэля Гузмана и убедившись в том, что за мной нет хвоста, свернул направо и взял курс на Акапулько.
        В сущности Акапулько это два города: целая вереница роскошных плюшево-зеркальных отелей вдоль Мигуэль Алеман и Мануэль Гузман, а также кое-где в Лас Плайяс, с удобствами и обслуживанием во вкусе Лукулла, Зокало или центральная площадь и прекрасный залив, пестрящий лодками и яхтами, плюс длинная, залитая бетоном muelle fiscal, то есть пирс или променада.
        Акапулько, я имею в виду сам город, в основном представляет собой грязные трущобы, подобно тем, что разбросаны по всей Мексике. Большинство из них источает зловоние, исходящее из кишащих бактериями ручейков нечистот, стекающих в канавы. И, разумеется, неизбежные атрибуты всех трущоб мира: шелудивые собаки, свиньи, люди, индианка, кормящая младенца прямо на улице, торговцы, попрошайки с протянутыми ладонями кверху руками.
        Туристы в ярких спортивных рубашках и легких платьях пялят глаза на нищего слепца возле отеля «Ла Марина» на углу Зокало или фотографируют причудливую старую церковь возле наполовину современного кинотеатра на Хуан Альварец. Тут же по тротуарам ползают дети в грязных дерюжках, волоча за собой похожие на тонкие палки кривые рахитичные ножки. Очаровательный город Акапулько!
        Я выехал на Хуан Альварец, потом свернул налево и пересек Зокало. Сворачивая с Калле Прогрессе на Авенидо Чинко ди Майо, вертел во все стороны головой, но того, кого опасался, не заметил. Вернувшись на Калено, отыскал подходящее местечко и притормозил. Это был небольшой отельчик, где не могли проживать ни туристы, ни преступники из высшего света. Это и была моя щель. Вероятно, тут проживали главным образом клопы. Облезшие буквы над узким входом ненавязчиво возвещали вам о том, что это был отель «Дель Map».
        Я припарковался на расстоянии полутора кварталов от входа, прошелся пешком и, войдя в этот «Дель Map», направился к конторке. Здесь стоял затхлый дух. Клерк поднял голову от книжки комиксов и что-то спросил у меня на похожем на пулеметную очередь испанском. От него тоже дурно пахло. На мой вопрос, говорит ли он по-английски, он ответил: немного; я зарегистрировался под именем Джона Б. Смита и получил ржавый ключ, который тоже вонял. Мне здесь определенно нравилось.
        Я мельком оглядел маленькую вонючую комнатушку на цокольном этаже. Если мне придется воспользоваться в качестве выхода окном, я не сломаю шею. Комната числилась под десятым номером и находилась в задней части здания, ее единственное грязное окно выходило в переулок. Меня это вполне устраивало.
        Вернувшись к конторке, я оставил там ключ и воспользовался телефоном в дальнем конце пустого вестибюля. Меня подгоняло время. Я попросил междугороднюю и соединился с Лос-Анджелесом, с офисом Федерального бюро расследований на Сприн-стрит. Этот офис находится всего лишь в нескольких кварталах от моего собственного в Хамильтон Билдин на Бродвее, поэтому я знаком кое с кем из тамошних ребят. В особенности с одним типом по имени Арт Дуган, на которого я сейчас и рассчитывал. Его не сразу разыскали, но в конце концов я услышал в трубке его голос.
        - Арт, это говорит Шелл Скотт.
        Он сказал: «За каким чертом тебя занесло в Мексику» - и что-то еще в этом роде, затем я перешел к делу. Сообщив ему, из какого города я звоню, спросил:
        - Арт, ты не знаешь ли этот тип, - я назвал фамилию Джо, - связан каким-либо образом с презренной мафией?
        - А в чем дело?
        - Если связан, мне придется минут пятнадцать рассказывать тебе о том, о чем тебе полагается знать. Возможно, ты уже об этом осведомлен. Скажу тебе больше того: этот тип - мой клиент. Если с ним все в порядке, считай, мы просто мило побеседовали. Хотя так или иначе кое-что из того, что знаю я, будешь знать и ты.
        - Подожди секунду. - Прошло минуты две, прежде чем я снова услышал его голос:
        - Только между нами, ладно, Шелл? Предположим, да. Что ты мне скажешь?
        Я сказал ему кое-что, что, судя по всему, произвело на него впечатление.
        - Гм, гм. О'кей, Шелл, валяй дальше.
        Этого мне было вполне достаточно, ибо тем самым он ответил на мой вопрос, касающийся Джо. А так как, насколько мне известно, профсоюзные боссы и им подобные не могут пользоваться правом на неразглашение сведений, сообщенных клиентом адвокату, я сполна компенсировал Дугану его расходы на этот пятнадцатиминутный разговор и выложил все, как есть. К тому времени, как я исчерпал свой запас сведений, он знал о происходящем ровно столько же, сколько знал я. Нет, разумеется, куда больше.
        Дуган почти целую минуту молчал.
        - Говоришь, Торелли? Вот уж не предполагал, что он здесь.
        - Да, он здесь. Его яхта стоит на якоре в заливе. Остальное тебе, Арт, известно. У меня все. Теперь я бы хотел кое-что узнать от тебя.
        - Валяй.
        - Ты не знаешь, что может быть записано на этих пленках? И что это за секретный документ, о котором мямлил мой клиент? Какая-то несуразица. Если мне суждено сложить здесь голову, то хотя бы знать - за что.
        - Для большинства американцев, Шелл, понятие «секретный документ» кажется несуразицей. Но только не для Фуксов, Розенбергов и Грингласов. Увы, но это так. Для нас, правда, к счастью тоже. Подожди минутку.
        Я слышал, как он положил трубку на стол. Он очень долго отсутствовал, минуть пять или даже десять.
        - О'кей, Шелл, - наконец услышал я его голос. - Вот что я тебе скажу: все настолько серьезно, что мне бы хотелось оказаться на твоем месте. - Из чего я заключил, что в самом ближайшем времени сюда пожалует либо сам Дуган, либо кто-нибудь еще из ФБР. - Запомни следующее: ни твой Пулеметчик, ни его дружки скорей всего не представляют себе жизненную важность этого документа, так что, я думаю, во всей вашей округе об этом известно лишь одному тебе.
        Он мог сказать по телефону не так уж и много, однако благодаря всевозможным намекам и ссылкам на то, о чем мы оба знаем, ему удалось кое-что мне сообщить.
        - Помнишь, о чем мы говорили с тобой в клубе «Колони»? - спросил он. - Когда ты вернулся из Лас-Вегаса после той сделки?
        Я напряг мозги. «Колони» - симпатичный ночной клуб в Гардене, где угощают стриптизом. Я помнил, что был там с Дуганом и двумя соблазнительными девицами, но больше похоже, ничего не помнил.
        - У тебя еще было свидание со Стеллой, - напомнил он. - Мы заговорились, ты опоздал и тебе влетело по первое число.
        Я не мог понять, куда он клонит. У меня никогда не было подружки по имени Стелла. Правда, в этом шоу в «Колони» участвовала одна ненормальная девица по имени Стелла. Я вспомнил, что как-то мы с Дуганом даже обсуждали ее, удивляясь исступлению, с каким она исполняла один из обязательных трюков. Даже сейчас я улыбнулся, вспомнив, как хохотали мы с Дуганом, сравнив пришедшую в неистовое движение… ну, скажем одну существенную часть ее тела, с управляемой ракетой, и перестал улыбаться, - ибо я ухватил смысл.
        - Не бактерии?
        - Спокойней, Шелл. - Молчание. - Это похоже на то, кем считают Стеллу, помнишь?
        Еще бы. Вражеская пропаганда из кожи вот лезла, чтобы «доказать», что Соединенные Штаты применяли в Корее бактериологическое оружие, сбрасывали картофельных жуков в Германии и еще кучу всякого идиотизма, что уже не казалось таким идиотизмом, поскольку этому верили. Дуган не сказал мне ничего, но я узнал многое. Смышленый парень этот Дуган. Хорошо, если бы он оказался здесь. На моем месте.
        Мы поговорили еще минут пять, и я повесил трубку. Пока меня соединяли с другим номером, секретным номером Джо в Лос-Анджелесе, я переваривал то, что узнал от Дугана. Некоторые сведения были весьма отрывочны, но мне и этого было достаточно. Джо надул меня, сказав, что якобы порвал со своими друзьями: просто в настоящее время у него не было билета, вот и все. ФБР знало об этом и не спускало с него глаз. Джо был такой же большой шишкой в партии, как и в профсоюзном движении. И в профсоюзные боссы попал не случайно - он следовал заветам своего папы. Теперь мне стало ясно кое-что, касающееся магнитофонных пленок. Пулеметчик намотал на свою бобину пленку с записью разговора Джо с шестью другими лидерами профсоюзов (в Штатах их, разумеется, куда больше, чем шесть). Не знаю конкретно, на какую тему они говорили, однако исходя из моих бесед с Арчи и Дуганом, а также сведений о конспирации, они вполне могли договариваться насчет стачек, парализующих всю страну, даже составлять их расписание. Всем, кроме дураков, известно, что многие профсоюзные боссы только ждут приказа, чтобы начать стачки, саботажи,
пикеты и все остальное. Увы, это так. Правда, что касается происходящего в тот день в доме Джо, нам остается только гадать. Ведь Дуган даже не сказал, кто эти шестеро, он сказал: «другие джо», но мне и этого было достаточно. Он воспользовался тем же кодом и в другой раз: «Слава Богу, - сказал он, - Пулеметчик проделал этот трюк с Джо раньше, чем это успел сделать Джо». Это звучало как полная белиберда, однако я знал, кого подразумевал Дуган под этим вторым Джо. «Трюком», разумеется, была секретная информация об управляемых ракетах.
        Да, черт возьми, управляемые ракеты. Я знал, что программа по управляемым ракетам была одной из самых обширных и чрезвычайно дорогостоящих составных частей нашей оборонной программы. Никто из простых смертных не мог толком сказать, насколько обширной и важной была эта программа, но казалось само собой разумеющимся, что в следующей войне, той самой, о которой мой клиент говорил столь торжественно, основным оружием будут ракеты с атомными боеголовками, управляемые радарами. Благодаря этим самым штуковинам не представляет особого труда заставить взлететь на воздух весь мир. Из разговора с Дуганом я так и не понял, какая часть из этой программы нашла отражение в том документе.
        На этот счет у меня были свои соображения, одно из которых я тщательно прокручивал в мозгу, когда Джо снял трубку.
        - Джо? Шелл Скотт. Я…
        Он не дал мне докончить фразу.
        - Вы раздобыли… Раздобыли? - срывающимся от волнения голосом спросил он.
        К данному субъекту я не испытывал ни малейшего уважения, что было ясно по тону моего голоса, который я постарался приглушить.
        - Нет. Пока даже в глаза не видел. Я не уверен, что оно уже здесь, но даю голову на отсечение, что скоро будет. - Я коротко просветил моего клиента на предмет того, что мне удалось узнать на сегодняшний день, разумеется, ограничившись самым необходимым минимумом. А итог подвел следующей фразой:
        - Правит всем здешним балом Винсент Торелли. Ему эти документы нужны не меньше, чем вам.
        Наступило такое долгое молчание, что я подумал, будто нас разъединили. Наконец я услышал:
        - Господи. О, господи!
        Убедившись в том, что связь не прервалась, я сказал:
        - Так что здесь отнюдь не пикник. Вам придется сделать следующее…
        В течение двух последующих минут я строчил как из пулемета, рассказывая ему, что он должен раздобыть и переправить мне сюда. Едва я закончил, как Джо сказал:
        - Сложное поручение. И когда вам все это нужно?
        - Мне это нужно прямо сейчас. Но постараюсь обойтись без него до завтрашнего вечера.
        - Но это полный абсурд! - воскликнул Джо, даже не удосужившись прикинуть, что к чему. - Нет, это исключено. Я не смогу достать все это за такое короткое время.
        - Не просто достать, а переправить сюда. Дело идет о вашей жизни и смерти. Моей, кстати, тоже. Если мне потребуется все это до того, как оно будет у меня, мне крышка. Нет, я вовсе не преувеличиваю. А если мне крышка, то и вы, дружище, идете на дно.
        Он почти целую минуту молчал, наконец я услышал:
        - Ол райт. Это невозможно, но я постараюсь сделать невозможное.
        - Кстати, Джо, что касается этих пятидесяти тысяч, то мне кажется, у меня будет больше энтузиазма, если вы положите их на мой счет.
        - Я вас не понял. - Он явно разозлился. - Ведь мы условились, что вы получите эту сумму только в случае успеха.
        - Да. Но я хочу, чтобы они достались по крайней мере моим наследникам. Когда я узнаю, что деньги у меня в кармане, чихать я хотел на опасность. Сдается мне, Джо, очень скоро в меня начнут стрелять. Да, да, настоящими патронами. Я самым искренним образом считаю, что если на моем банковском счету будут числиться эти пятьдесят кусков, от меня будет здесь больше проку. Я уверен, что наше с вами имущество где-то поблизости.
        Он лежал у меня на лопатках и с ножом в боку, и я еще нож поворачивал. Не без наслаждения. При этом мечтая о том, чтобы это был самый настоящий нож.
        Он еще немножко побушевал, наконец беспомощно изрек:
        - Ол райт. Ол райт. Я все сделаю.
        - Первым делом с утра.
        Бедняга Джо. Его все положили на лопатки. Он же всего только и хотел положить на лопатки Соединенные Штаты Америки. Я соображал, чем бы его еще помучить, но, кажется, мой запас пыток иссяк.
        - О'кей, - смилостивился я. - Буду держать с вами связь. Я остановился в отеле «Дель Map». На Калена под фамилией Джона Б. Смита. Пускай посланник доставит все необходимое сюда. И как можно скорей. Если потребуется, купите реактивный самолет. И обо всем этом не должен знать никто, кроме нас с вами и посланника. Когда он меня увидит, пускай спросит: «Вы Джон Б. Смит?» Я спрошу у него, кто победил на выборах. Он ответит - Костелло. Нужно на все сто процентов исключить какой бы то ни было сбой.
        - Ол райт, мистер Скотт.
        Я повесил трубку и еще какое-то время болтался в вестибюле. За окнами уже стемнело. У меня была уйма дел, но, провалиться мне на этом самом месте, если я знал, с какого конца за них взяться. Внезапно я вспомнил о Глории и что собирался с ней повидаться. Правда, было немного поздно, но лучше поздно, чем никогда. Сейчас мне особенно был необходим кто-нибудь из их стана, кто на каждом шагу снабжал бы меня сведениями, которые можно сопоставить. Глория идеально подходила на эту роль при условии, что она говорит правду. Как-никак шанс. Если возникли какие-то трудности с «поставкой товара» для Торелли или получены новые сведения о ныне мертвом Пулеметчике, Глория может хоть что-нибудь об этом знать.
        Итак, Глория. Я держал путь в двадцать седьмой коттедж отеля «Эль Энкантадо».
        Глава 7
        Припарковав машину в темном местечке напротив основных строений отеля «Эль Энкантадо» и выйдя из нее, я занялся поисками двадцать седьмого номера. Отыскал его и застыл как вкопанный, ибо мое положение было весьма затруднительным. Не мог же я просто подойти к двери и постучать. В таком случае мне бы пришлось сказать примерно следующее: «Привет, Джорджи. Мне бы хотелось побеседовать с твоей женой. Только не стреляй».
        Конечно, я мог позвонить из вестибюля отеля, но ведь нас вполне могли подслушать. Похоже, что жучка подключили даже к аппарату в моем номере. Здешние гангстеры - знатоки своего дела, к тому же очень предусмотрительны, так что теперь, по всей вероятности, прослушиваются все аппараты. Но куда страшней то, что дома может оказаться ее благоверный. Что ж, в таком случае можно будет влезть в окно. Я вспомнил те распрекрасные времена, когда в последний раз влезал в окно, в окно спальни в Лас-Вегасе, и немедленно стал приглядывать подходящее. Внутри коттеджа горел свет, значит, кто-то был дома, однако были спущены наружные жалюзи. Я пошел вокруг коттеджа и столкнулся с серьезным препятствием.
        Отель «Эль Энкантадо» так же, как и «Лас Америкас», раскинулся на одной из макушек Горы Каньонов, которая образует обрывающийся в море отвесный утес. Большинство коттеджей имеет со стороны океана небольшие террасы, с которых открывается чудесный вид на океанские дали, а также на отвесный обрыв футов в двести глубиной, на дне которого плещутся волны и дыбятся скалы. К большинству из этих террас доступ возможен лишь из коттеджей, и мне отнюдь не хотелось рисковать собственной жизнью только из-за того, чтобы заглянуть в окно.
        Я обошел домик вокруг и оказался на краю обрыва. Терраса, можно сказать, парила в воздухе, но я по крайней мере смог спокойно перелезть через барьер, огораживающий ее с трех сторон, и теперь стоял на деревянном настиле террасы. Увы, она оказалась всего примерно в половину задней стены коттеджа. С этой стороны было открыто одно окно, из которого падал свет на улицу, и мне не терпелось туда заглянуть. Беда была в том, что оно находилось на расстоянии примерно трех-четырех футов от барьера в дальнем конце террасы и встать там можно было только на воздух, который, как известно, для этой цели не годится.
        Я направился в ту сторону. Деревянный настил выступал за барьер примерно дюйма на четыре, так что, перешагнув через барьер, я смогу встать на этот небольшой выступ и, держась за барьер, нагнуться вперед и заглянуть в комнату. Правда, для этого придется напрячь мускулы и забыть, что ты висишь над бездной. Игра вряд ли стоит свеч даже в том случае, если бы там выделывала свои штучки Хэди Лэмар, потому что подо мной, на сколько простирался взгляд, был сплошной мрак. Мне не были видны отсюда белые гребешки волн, однако я слышал, как о скалы разбивались и, шипя, откатывались назад буруны.
        Я не мог позволить себе роскошь просто стоять и пялиться в темноту, поэтому я закинул ногу на барьер, перелез через него и очутился на этих самых четырех дюймах древесины, которые, похоже, теперь усохли на один дюйм, и, уцепившись за барьер, нагнулся вперед. Мой подбородок оказался всего лишь на уровне подоконника, однако весь интерьер небольшой комнатки, судя по всему гостиной, был передо мной как на ладони. А также Глория. Та самая Глория, у которой чудесная фигура, зеленые глаза, рыжеватые брови вразлет и гнусные приятели. Джорджа не было видно поблизости, и я тихонько окликнул:
        - Эй, Глория!
        Она вздрогнула, подняла голову от книги, предварительно отметив пальцем строчку, и огляделась по сторонам. Потом опять уткнулась в книгу. У меня начинало ломить плечо.
        - Эй, Глория, - громким шепотом повторил я. Она захлопнула книгу, вскочила и вышла из комнаты, очевидно, решив, что кто-то пришел. Мое плечо разламывалось от боли.
        Глория вернулась меньше, чем через минуту, все еще недоумевая, в чем дело. Я не слышал, чтоб она спрашивала у Джорджа, не он ли ее звал, и поэтому решил снова попытать счастья.
        - Я здесь, Глория, - сказал я самым обычным голосом.
        Она замерла на месте, потом медленно повернула голову. Теперь она смотрела на меня в упор, на мою голову, наклоненную под углом к подоконнику, смотрела, не в состоянии вымолвить ни слова. Выражение ее лица нисколько не изменилось, только еще выше взлетели брови. Определенно она не верила своим глазам.
        - Привет, Глория, - сказал я, и она лишилась чувств. В моем висячем положении я ничем не мог ей помочь. Окно было довольно далеко от террасы, и я при всем желании не мог просто так в него влезть, поэтому я висел между небом и морем и ждал, когда она придет в чувство. Я убеждал ее, что это я, весь целиком, а не одна моя голова без туловища или мой призрак и что вообще все обстоит шикарно, вот только бы Джорджа не было дома, а она все никак не приходила в чувство. В конце концов я убедил ее, что я - это я, и она наконец пришла в себя.
        - Господи, что ты тут делаешь? - спросила она, не вставая с пола.
        - Джордж дома?
        Разумеется, он отсутствовал, иначе я бы уже плавал в океане.
        - Его нет. - Она залепетала какую-то ерунду, но я ее опередил:
        - Я думал, он бродит тут с револьвером в руке, и не стал стучать в дверь. В следующий раз непременно постучу. Какой идиот строил этот дом?! Ну, помоги же мне влезть и погаси свет.
        Она поднялась с пола и выключила свет, потом направилась к окну, дразня меня своей обворожительной походкой. Она приблизилась, и теперь передо мной был ее смутный силуэт, подсвеченный отблесками далекого света.
        - Ты пьяный? - спросила она.
        - Ничуть. Помоги мне влезть.
        - Не надо, Шелл. Джордж должен появиться с минуты на минуту. Тебе от меня что-то нужно? Вот это да!
        - Мне нужно с тобой поговорить. Я боюсь, что ваш телефон прослушивается. Выведала ты что-нибудь у Джорджа и его дружков?
        - Ага. Только лучше уходи. Джорджу это не понравится, - Глория улыбнулась мне. - Лучше бы он сейчас был на твоем месте.
        Я глянул вниз, в бездонную черноту подо мной и все понял. Тогда ей бы не пришлось добиваться развода.
        - Ладно, увидимся где-нибудь в другом месте, - сказал я. - Чтобы было удобней общаться.
        - Здорово. Да, я узнала от Джорджа, что раз ты проявил сегодня утром ко мне интерес, мне надлежит с тобой кокетничать. И вытягивать из тебя.
        - Вытягивать? Что значит - вытягивать?
        - Ну, что ты делаешь в Акапулько. По-моему, Торелли тебя в чем-то подозревает. Сегодня у них на каком-то собрании что-то произошло.
        - Знаю.
        Мы поговорили еще, стараясь выражаться как можно короче, потому что у меня сильно ломило плечо, и я выяснил, что Торелли, который ничего не знал про меня наверняка, передал через Джорджа, чтобы Глория постаралась меня охмурить и тем самым спровоцировать мою гибель. Глории было предписано стать моей Матой Хари. Вот как обстояли на сегодняшний день дела, если, разумеется, Глория не лгала. Ну, а коль ей надлежало из меня вытягивать, значит, нам разрешается видеться. Разумеется, на законных основаниях, а не так, как в данный момент. В конце концов мы с ней условились встретиться в «Эль Пинаско», в ночном клубе отеля «Эль Энкантадо», где можно было пообедать со всеми удобствами.
        Мы было решили, что Глория скажет Джорджу, будто я звонил ей в его отсутствие, но вспомнили про жучков. Я сказал ей, что позвоню через несколько минут, прикинусь пылким Ромео, изнывающим от безделья в Акапулько и попрошу у нее рандеву.
        С каждой секундой Глория нравилась мне все больше и больше, однако, будучи скованным в движениях, я не мог воспользоваться ни ее близостью, ни ее доступностью.
        - Шелл, подумать только, ты подвергал себя такому риску только для того, чтобы со мной поговорить.
        - Ну, я еще…
        - Ты такой милый, Шелл. Джордж сроду бы на такое не осмелился.
        Я начал было объяснять ей, что Джордж, несмотря на всю его тупость, обладает здравым смыслом, однако ее лицо было всего в каких-нибудь двух дюймах от моего и ей нужно было лишь слегка наклониться, чтобы заставить меня замолчать, что она и сделала. Ее поцелуй оказался так нежен, что я чуть было не замолчал навсегда. Хорошо, что он был нежен - настоящий страстный поцелуй мог увлечь меня в бездну.
        Она оторвалась от моих губ и прошептала:
        - Шелл, ты милый.
        И опять потянулась к моим губам.
        Когда тебя вот так целуют, трудно удержаться на ногах даже стоя на земле. Глория вытворяла одними своими губами такое, что дух захватывало, и я мог бы получить громадное наслаждение, не виси я теперь над бездной. Но даже в таком положении мне было здорово. Подтянувшись, я уцепился правой рукой за подоконник, отпустил барьер и уцепился за подоконник еще и левой рукой, оказавшись, что называется, распятым в воздухе. Но, Господи, зато я очутился еще ближе к ней. Мне страстно захотелось влезть в окно, но Глория отняла губы и сказала:
        - Шелл, не глупи. Джордж вот-вот будет здесь.
        - Джордж? Ну и пускай. Черт с ним, с Джорджем. Я сейчас влезу в окно и плевать я хотел на Джорджа.
        - Он сию минуту здесь будет, - сказала Глория. - Увидимся в «Эль Пенаско», Шелл.
        Я висел, уцепившись обеими руками за подоконник. Но ведь одну руку можно было освободить.
        - О, Шелл, не надо, - взмолилась Глория и поцеловала меня так, что в сравнении с этим последний поцелуй был поцелуем сестры с братом. Я парил на высоте две сотни футов над океаном и был уверен в том, что если даже отпущу подоконник, все равно буду парить, правда, решил на всякий случай не разжимать пальцы. Все шло как нельзя лучше, пока я не скумекал, что в данный момент мне не удастся осуществить задуманное, так как вдруг хлопнула входная дверь. Это был Мэдисон Смерть-на-месте. Я не слышал, как он подъехал, зато отчетливо слышал его пудовые шаги, с каждым мгновением приближающиеся к нам.
        - Глория! - рявкнул он. - Ты где? Здесь? Что случилось со светом? Эй, Глория!
        В районе окна все пришло в бешеное движение. Мне с трудом удалось разжать объятия. Только я успел ухватиться обеими руками за подоконник и пригнуть голову, как в комнате вспыхнул свет. Я со страшной силой захотел очутиться на террасе, но в таком случае меня бы засветили. Честно говоря, сейчас я не верил в то, что мне вообще когда-нибудь удастся это сделать. Мои ноги болтались где-то на высоте террасы, напрягшиеся руки судорожно цеплялись за подоконник, сердце колотилось где-то во рту, тело висело в пустоте и было готово и любой момент переломиться в пояснице. Я чувствовал себя прескверно. Более того, я отдавал себе отчет в том, что вишу на волосок от смерти.
        Глава 8
        Итак, я глядел вниз и слушал шум прибоя, а шаги Джорджа все приближались.
        - Салют, Глория, - сказал он. - Что ты делаешь на полу?
        - Привет, Джордж, дорогой, - тут же отозвалась она. - Иди в кухню, я тебе приготовлю что-нибудь поесть.
        Я слышал, как она вставала с пола. На мой левый глаз, который находился ближе к уровню окна, упала тень. Могу поклясться, что из-за этой тени я провис на целый дюйм ниже.
        - Что ты делаешь на полу, Глория? - повторил свой вопрос Джордж.
        - Я… я просто глядела в окно, Джордж. Любовалась видом.
        - А разве там что-нибудь видно?
        - Да, конечно. Мне нравится вид в темноте.
        - Да? Дай-ка я погляжу.
        - Нет! - почти что выкрикнула она, и я подумал: ну вот ты и допрыгался. Скотт. На твоем памятнике напишут: «Он умер мучительной смертью».
        - Нет, дорогой, тебе не понравится, - быстро нашлась Глория. - Там… что-то жгут. Откуда-то, фу, так ужасно воняет.
        Ха, это воняло от меня.
        Я не слышал их разговора, в котором, похоже, не содержалось ничего для меня интересного, зато я услышал шаги. Если это были шаги Джорджа, собравшегося выглянуть в окно, то он скоро узнает, что я без боя не сдамся: я собрался плюнуть ему в глаза. Однако шаги удалялись. Наконец щелкнул выключатель, и все стихло.
        Я вздохнул. Теперь я мог себе это позволить. Самое главное сейчас вернуться на террасу. Я хотел избежать даже мелких ошибок, потому что в моем положении любая мелкая ошибка могла обернуться большой бедой, но я не знал, с чего начать. До сих пор я не представлял, что от двух рук и двух ног зависело все остальное тело. В конце концов я оторвал от выступа одну ногу и стал медленно поднимать ее вверх, как неуклюжий акробат, пытающийся достать ногой голову, и наконец поставил ее на барьер. Убедившись, что она стоит там уверенно, я согнул колено, напрягся, оттолкнулся от подоконника и, переместив центр тяжести, попытался уцепиться руками за барьер. Со стороны, очевидно, я представлял из себя прелюбопытнейшее зрелище.
        На какой-то миг мне показалось, будто во мне что-то сломается, но все обошлось. Вцепившись в барьер руками, я перелез через него на террасу. За стеной раздавались шаги Джорджа и Глории. Мой обратный путь был таким же, как путь сюда. Наконец я сел в «бьюик», отдышался и взял курс на стоянку, что позади основного здания отеля. За мной не гнались ни с кулаками, ни с револьвером, и я спокойно припарковался, вылез из машины и вошел в вестибюль. Там было много света. Но там мне никто не угрожал, разве что шайка вооруженных головорезов. Черт с ними, с пулями - мы с Глорией решили, что мне необходимо показываться на людях.
        Единственное, что мне было известно относительно моего теперешнего статуса, это, что Торелли, поставивший Шутника следить за каждым моим шагом, знал, что я ускользнул. Однако я не ведал, что за участь мне определили. Как правило, Торелли и ему подобные по мере возможности стараются избегать насилия. Возглавляемый им синдикат слишком обширен и настолько привержен законности, что не в их интересах устраивать погромы и массовые убийства. Правда, другой раз и им приходится прибегать к красивому чистенькому убийству, а убийство одного Шелла Скотта это отнюдь не массовое убийство.
        Я отыскал телефон и набрал номер, который дала мне Глория. Трубку взяла она.
        - Салют, - сказал я. - Это человек - летучая мышь. Джордж дома?
        - Да, - сказала она. - Я тебя слушаю.
        Похоже, Джордж был рядом.
        - Жажду тебя увидеть. Ночь такая изумительная, что можно было бы понырять.
        - Чудесная мысль. Маски, ласты, трубки.
        - Ты меня не так поняла. Понырять за жемчугом.
        - С удовольствием, дорогой.
        - А ты уверена, что Джордж дома?
        - Да.
        - Ну, в таком случае я пошутил. А вообще это было бы чудесно. А как насчет…
        - «Эль Пенаско» подходит. Понимаешь?
        Я ее понял. Джордж готов примириться с тем, что мы вдвоем с его женой совершаем вылазку в ночной клуб. Но только не с поисками жемчуга. И тут я его как никто понимал.
        - О'кей, - сказал я. Отдавая себе отчет в том, что в случае, если телефон прослушивается, наш разговор может вызвать подозрение, добавил:
        - Серьезно, Глория, как насчет того, чтобы пообедать в «Эль Пенаско»? Ты смогла бы удрать от мужа.
        - Думаю, что да. Он в маленькой комнатке сбоку от террасы, но ведь это ничего не значит, правда? Я все равно удеру и смогу встретиться с тобой, ну, скажем, через полчаса. Может даже раньше. Пока.
        Я повесил трубку. Да, сэр, этот Джордж был настоящим кретином. Коль уж я собираюсь в ночной клуб, где так или иначе выясню относительно своей участи, мне сейчас нет никакого резона прятаться. Сейчас либо через час - какая разница? Чтоб убить время, я отправился в бар, уселся на табурет и заказал бурбон с теуаканой. Оказалось, это настолько вкусно, что я решил повторить. Оглядевшись по сторонам, заметил несколько отталкивающих физиономий, одна из которых была мне знакома по недавнему посещению виллы «Дель Map». Все было тихо, и я решил развлечь себя изучением афиши, рекламирующей ночное шоу.
        «Эль Пенаско» значит «скала» или «утес», а также прекрасное название для ночного клуба, в котором можно пообедать и потанцевать и который подвешен сбоку утеса. Чтобы вся эта штуковина не бухнулась в воду, она со всех сторон была взята в тяжелую конструкцию из металлических балок. Будь здесь прозрачный пол, и посетители могли бы видеть океан, плещущийся в ста футах под ними.
        Гвоздь программы этого шоу был поставлен по образцу «Ла Перла», шоу в отеле «Мирадор», похоже, одном из самых красивых и необычных ночных клубов мира, и заключался в том, что какой-то самоубийца нырял в сверкающем свете прожектора с утеса высотой 120 футов над уровнем океана. В придачу к этому самоубийце «Эль Пенаско» представлял сегодня вечером Марию Кармен, танцовщицу-акробатку, работающую с Эрнандесом и Родригесом, - так гласила афиша. Там была и фотография Марии Кармен, хорошенькой мексиканочки лет двадцати с небольшим, и фото этих Эрнандеса с Родригесом, но они меня не интересовали.
        Прошло двадцать минут после нашего телефонного разговора с Глорией, уже было восемь тридцать, поэтому я вышел в вестибюль и стал ждать. Через пять минут появились два парня, смахивающие на Родригеса с Эрнандесом, потом ко входу подкатил большой желтый «кадиллак», из которого выпорхнула эта Мария Кармен, уступив руль швейцару.
        Она была самых что ни на есть стандартных размеров - так по крайней мере казалось с первого взгляда. Однако впечатление она производила отнюдь не стандартное. Говорят, мексиканки созревают очень рано, Мария, держу пари, созрела в шесть лет. Сейчас она была такая милашка.
        Когда она поравнялась со мной, я взял и сказал: «Привет, Мария». Из чистой бравады. Люблю бравировать. Она остановилась, решив, что перед ней кто-то знакомый, и сказала:
        - Buena noche[5 - Добрый вечер (исп.).].
        Похоже, меня ожидали трудности. По-испански я говорю спотыкаясь на каждом шагу, и если эта крошка Мария собирается со мной общаться при помощи этих «buena noche», мне пора сказать ей adios[6 - Прощай (исп.).], одно из немногих испанских слов, на котором я не спотыкаюсь.
        Воспользовавшись случаем, я сказал:
        - Я поздоровался с вами из бравады. Узнал вас по фотографии.
        Она засмеялась и сказала на чистейшем английском:
        - О, такое часто случается. Как вас зовут?
        - Шелл Скотт.
        - Салют, Шелл. Ну, я пошла. - Что она и сделала. Но прежде, чем завернуть за угол, остановилась и, повернув голову в мою сторону, крикнула:
        - Эй, Шелл, приходи, если можешь, на представление.
        И исчезла.
        Через две минуты я увидел выплывшую из темноты Глорию. Она поднималась по ступенькам, красивая и почти холодная в сравнении с Марией Кармен, тем не менее очень привлекательная в своем роскошном синем платье, которое вполне могло сгодиться для ныряния за жемчугом. Она радостно улыбнулась мне и подмигнула своим зеленым глазом.
        - Привет, Шелл. Мне удалось улизнуть. Вижу, ты жив-здоров.
        - Да, но все еще никак не оправлюсь от шока. Этим платьем ты можешь вогнать меня в новый.
        - Нравится? - Она улыбнулась. Потом вдруг понизила голос:
        - Пока ты не позвонил, я все гадала, где тебя искать: то ли здесь, то ли в океане.
        - Я не оказался там только благодаря чуду. Что называется, висел на волоске. Но волосок оказался крепким. - Я взял ее под руку, и мы направились в сторону ресторана. - Большое тебе спасибо, Глория, - ты ринулась на мою защиту как львица. Я перед тобой в долгу.
        Она стиснула мой локоть и улыбнулась.
        - Я непременно востребую с тебя этот долг.
        Пока мы поднимались по бетонной лестнице в «Эль Пенаско», она все время смеялась и стискивала мой локоть. Мне это нравилось, и я тоже несколько раз стиснул ее локоть. Мы пришли рано, так что удалось занять столик на двоих прямо перед танцевальной площадкой. Я заказал выпивку и огляделся.
        Здесь все было просто, однако создавалась иллюзия, будто ты плывешь на волшебном ковре. Сзади нас скала нависала над левой частью зала, в основном находящегося под открытым небом. Тут не было ни стен, ни окон, ни потолка, а только безбрежное пространство и перила высотой в четыре фута, окружавшие зал со стороны океана. Похоже, огромную площадку невероятным усилием втиснули в скалу, после чего на ней наставили столы и стулья. К шероховатой поверхности гранита лепились лампочки освещения. Слева на танцплощадке было небольшое возвышение для оркестра, который пока безмолвствовал.
        Нам принесли выпивку, и я обратился к Глории:
        - Не думаю, чтобы в стол был вмонтирован микрофон, да и ушей поблизости не видно. Итак, что ты мне скажешь? Кого назначили моим телоприказчиком?
        - Насколько мне известно, никого. - Она улыбнулась. - Разумеется, Джордж горит желанием заняться тобой, но Торелли сперва хочет выяснить твои намерения. - И это, как ты понимаешь, поручено мне. Знай Джордж про нас всю правду, его бы хватила кондрашка. С тех пор, как я к нему подобрела, он не спускает с меня глаз.
        Это было вполне понятно. Я размышлял над своим следующим вопросом. Судя по всему, от Глории я мог много чего узнать, но мне в свою очередь не хотелось, чтобы она узнала слишком много от меня. Вдруг она на самом деле вытягивает из меня сведения под предлогом, что хочет мне помочь? А поэтому для нее я так и остался отдыхающим.
        - Сегодня я по ошибке попал на одно собрание. Там говорили о каком-то Пулеметчике. Не знаешь, что это за птица?
        Глория глотнула из стакана.
        - Он должен был приехать к Торелли по какому-то делу. Не знаю, что за дело, но, судя по всему, очень важное.
        - Кто он такой? Он уже приехал? Она покачала головой.
        - Это доверенное лицо. Джордж его знает. Похоже, пока не приехал. По крайней мере я о его приезде не слыхала. Они из-за этого все всполошились. Тебе он зачем-то нужен?
        - Дело в том, что меня сегодня приняли за него. Что очень настораживает. А ты не знаешь, по какому делу он должен был приехать к Торелли?
        - Он должен был что-то ему привезти. Но я, Шелл, не знаю толком, что.
        - Раз этот Пулеметчик не появился, у Торелли, выходит, еще нет того, что он должен был ему привезти, да?
        - Ну да. Джордж сказал, Торелли рвет и мечет. И пытается достать этого Пулеметчика живым или мертвым. - Она помолчала и добавила:
        - Я думаю, Пулеметчик должен был привезти Торелли что-то противозаконное. Наркотики. Или атомную бомбу.
        Она, можно сказать, попала в точку. Если она не лжет, у Торелли пока нет на руках этих документов и он все еще ничего не знает о Пулеметчике.
        - Глория, а что если я попрошу тебя не задавать мне вопросов? - осторожно поинтересовался я.
        - Согласна.
        Я не знал, с чего начать, но если Глория на самом деле не лгала, то теперь она может оказать мне существенную помощь.
        - Судя по всему, голубушка, Пулеметчик должен был привезти Торелли нечто архиважное, - начал я. - Хотелось бы знать, что именно. Когда ты что-либо узнаешь, прошу тебя, сообщи мне как можно скорей. Но если об этой моей просьбе кто-нибудь узнает, мне не сносить головы. Возможно, тебе тоже. Когда ты что-то такое узнаешь и скажешь об этом мне, а это каким-то образом дойдет до Торелли, тебе конец.
        На этом я завершил свой монолог.
        Глория какое-то время молчала.
        - Неужели, Шелл, тебе это на самом деле интересно? - наконец сказала она. - Значит, ты здесь по делу, да?
        Она затравленно озиралась по сторонам. Если Глория хотела подставить мою шею под топор, то у нее красиво получалось. Если же она была со мной откровенна, я теперь Бог знает как выглядел в ее глазах. И все равно я не имел права быть с ней откровенным до конца.
        - Глория, голубушка, никаких вопросов, да?
        - Даже если меня прикончат?
        Я промолчал.
        - Потому ты и решил помочь мне, Шелл? - Я понял по ее интонации, что она очень напугана. - Что ж, если я что-то узнаю, обязательно тебе скажу. Тебе от меня это нужно?
        - Да. - Я чувствовал себя полным ничтожеством. Осушив до дна свой стакан, я предложил:
        - Теперь давай развлекаться.
        - Давай, - подхватила Глория. - Умрем с улыбкой на губах. - Она залпом выпила свое виски и оттолкнула от себя стакан. - Хочу еще. Буду развлекаться, пускай даже это… это кончится плохо.
        Найдя глазами официанта, я жестом велел повторить. Еще я заметил несколько знакомых лиц. Десять минут назад здесь было, можно сказать, совсем пусто. Теперь ресторан наполнился до отказа. Когда мы только пришли, я, машинально оглядевшись по сторонам, узрел всего трех знакомых мошенников. Теперь здесь кишмя кишело моих «дружков» из Лос-Анджелеса и с «Вилла Море».
        Глория пила безостановочно. Я потянулся через стол и накрыл ее ладонь своей.
        - Спокойней, голубушка. У нас с тобой есть еще полчасика.
        Она снова отпила из стакана.
        - Черт побери, разве я не ради тебя лез на скалу?
        - На самом деле не ради меня, Шелл, - с улыбкой ответила она.
        - Ну, допустим, не на все сто процентов ради тебя. Но, поверь мне, голубушка, я бы влез туда еще, на сей раз только ради тебя.
        Глория улыбнулась чуть-чуть шире.
        - Ловлю тебя на слове. - Она хмыкнула. - Похоже, ты не любишь легких дорог.
        Я улыбнулся, огляделся по сторонам, и улыбка мгновенно испарилась с моих губ. Две респектабельные престарелые пары, сидевшие за три столика от нашего, уже больше там не сидели - на их месте сидели две другие, которые никак не назовешь ни респектабельными, ни престарелыми. Девицы были отнюдь не дурны, довольно оригинальные девицы, которых можно встретить и в Нью-Йорке, и в Голливуде, и в Мехико-сити, и в Париже, и в Акапулько и которые обычно путешествуют со своими «дядюшками». В одном из этих «дядюшек» я опознал Дэйви Морони, Морона, который был одной из мелких сошек в агентстве «Убийство инкорпорейтид», в то время как Багси Зигель все еще считался одним из самых знаменитых телохранителей. Этот был первоклассным канониром, большим любителем собак, а также всяких изощренных пыток.
        Я недоумевал, почему ушли те две пары и в следующее мгновение стал свидетелем прелюбопытнейшей сценки. За столиком справа от нашего сидели две девицы и какой-то сморчок в голубом твидовом пиджаке. Соседний с ними столик оккупировали два здоровенных субъекта, знакомых мне по бассейну в «Лас Америкас», которые теперь не отрываясь пялились на своих соседей.
        С каждой секундой сморчок все больше сморщивался под их взглядами. Даже твидовый пиджак не мог его защитить. Один из субъектов прикурил сигарету и щелчком выстрелил спичку на столик Твидового пиджака. Того передернуло. Еще через минуту обе девицы и их до смерти перепуганный кавалер встали и ушли. Их столик заняли эти субъекты. Один из них мне улыбнулся.
        Я понял, что мы попали в окружение. Похоже, здесь собрались отпраздновать конец трудового дня подонки со всего света. Им было очень даже по душе это сочетание приятного с полезным, тем более, что все они были крепко навеселе.
        Странное совпадение - все эти бандюги очутились здесь одновременно со мной. Что касается меня, я отнюдь не любитель странных совпадений.
        Я кое-что прикинул в уме и спросил у Глории:
        - Голубушка, заметила контингент?
        Она кивнула.
        - Странно. Мне это не нравится.
        - Мне тоже.
        - Интересно, а Джордж… - начала было она и прикусила язык.
        - Что Джордж?
        - Да ничего. Думаю, ему известно, что мы здесь. Когда ты звонил, он стоял возле телефона. Но не похоже, чтобы он…
        - Ты полагаешь, Джордж мог дать им всем команду собраться в «Эль Пенаско»? Большой аттракцион: охота на Шелла Скотта.
        - О нет, нет, это глупо.
        - Ты полагаешь, Джордж - средоточие разума?
        Я снова огляделся по сторонам, и увиденное навело меня на мысль, что Джордж скорее всего ни при чем, ибо в дверь на всех парах влетел мой приятель Шутник.
        Он остановился на пороге и обвел взглядом зал. Я понятия не имел, кого он разыскивает, но очень скоро все понял. Увидев нас с Глорией, Шутник распрямил плечи и двинулся в нашу сторону.
        - Держись, крошка, - велел я Глории. - Скоро нам с тобой будет очень весело. - И слегка отодвинул свой стул.
        Под пиджаком у меня был кольт, но я и думать не мог о том, чтобы его достать.
        Глория облизнула губы и сказала:
        - О, Господи.
        Шутник остановился возле нашего столика и несколько секунд молча на меня смотрел.
        - Тебе, клоп, было велено сидеть в своем номере, - наконец изрек он.
        - Ну да. Под кроватью. И отложить все свои клопиные дела.
        Я встал из-за столика и оказался с ним лицом к лицу.
        Зрачки его глаз были величиной с булавочную головку. Я немедленно сел на место.
        Он принял хорошую дозу. Я знал, что Шутник наркоман, однако в настоящий момент это было чревато самыми непредсказуемыми последствиями. Судя по всему, он накачался под завязку, скорей всего морфином, а значит способен на все что угодно. Поступки наркомана предсказать нельзя. Поэтому я не стал с ним связываться.
        Шутник вел себя загадочно, что в его состоянии было естественно, только я был не в силах его разгадать. Он даже не глядел в мою сторону, он зыркал глазами по залу, заискивающе улыбаясь всем этим головорезам, которые улыбались ему в ответ. Он вовсю наслаждался собой, а те, кто знал его «игривые» наклонности, теперь не спускали с него глаз. Меня так и подмывало скрыться куда-нибудь подальше, но я чувствовал, что заторчу здесь помимо воли.
        Шутник снова соизволил обратить свой взгляд на меня.
        - Тебе, небось, не нравится, что я назвал тебя клопом, а?
        - Не нравится.
        - Тогда почему ты не сказал об этом мне? Я не буду называть тебя клопом. Я ведь всем на свете друг. Мне все это очень даже не нравилось.
        - Лучше не трогай меня, ладно? - сказал я, подбирая слова самым тщательнейшим образом. - Ты портишь мне весь отдых.
        Это его доконало. Он заржал точно чокнутый и хлопнул себя рукой по животу. Потом заткнулся, сделал разворот на сто восемьдесят и отбыл. Он держал путь в дальний конец зала, и у меня слегка полегчало на душе. Но не надолго, потому что он причалил к столику, за которым восседал Джордж Мэдисон, и бросил там якорь.
        - Крошка, мне здесь как-то не по себе. И нервишки пошаливают, - сказал я. - Вон там Шутник с твоим муженьком. Кому-то может показаться странным, что мы сидим с тобой.
        Она вся позеленела.
        - Тогда давай отсюда уйдем.
        - Давай. По воздуху. - Я глотнул его, как выброшенная из воды рыба. - Хотя бы попытаемся.
        Я привстал, и тут случилось нечто странное. Когда я отодвинул стул, он, отъехав назад дюймов на шесть, вдруг запнулся, вернулся назад и стукнулся о мои ноги. Я плюхнулся на сидение и обернулся.
        Сзади за столиком на четверых, где восседало шестеро, был один тип моих габаритов, то есть весьма внушительных. Так вот, этот самый тип отфутболил мой стул назад ко мне, и теперь его ножища покоилась на спинке. Я не знал, кто он такой и что из себя представляет, хотя это последнее не представляло труда угадать. У него была физиономия бывшего боксера, который стал бывшим ввиду своей очевидной непригодности: приплюснутый нос, торчащие в разные стороны уши, шрам во весь лоб. Он качал головой - вперед-назад, вперед-назад - и молчал. Ему и не нужно было что-либо говорить. Его пять дружков были самых разных габаритов и степеней уродства. Они тоже качали головами, не одобряя моего поведения.
        - Не обращай на них внимания, Глория, - сказал я, снова повернувшись к ней. - Знаешь, а мне тут, несмотря ни на что, нравится.
        Она все поняла, осушила залпом свой стакан, схватила другой, только что принесенный официантом и жадно к нему припала. Я оказался расторопней - разделался с моим виски куда раньше, чем она, и велел повторить. Если накачаешься, многое становится проще.
        Обычно после такого количества виски со льдом из моего желудка поднимается теплая волна радости бытия. Теперь эта волна достигла самой макушки, но я все еще не начал радоваться жизни. Я осушил еще один стакан и стало чуть-чуть легче. Я не имел представления о том, что может произойти дальше, но что-то готовилось, и даже дураку было ясно, что поварами были Шутник и Мэдисон Смерть-на-месте, - то ли вдвоем, то ли каждый поодиночке.
        - Слишком много поваров, - сказал я.
        - Да, сэр, слишком много воров.
        - Не воров.
        - Воров, воров. Все они тут воры.
        Я не собирался с ней спорить.
        - Я не совсем то имел в виду, - уточнил я. - Мне не нравится, что Шутник и Джордж сидят вместе. Эти два головореза.
        Глория несколько минут молча на меня смотрела.
        - Наверное, они решили, что два головореза лучше, чем один головорез, - медленно изрекла она. И рассмеялась.
        Я больше не стал распространяться на этот счет. Возможно, они решили, что я охочусь за бумагами. Они и еще какая-нибудь тысчонка бандюг. Не скрою, я бы с удовольствием поискал эти бумаги, если бы сумел отсюда выбраться. Особенно после того, что услышал от Глории.
        Она оказалась милой малышкой.
        - Глория, - сказал я. - Ты моя милашка. Ты мне очень нравишься.
        - Ты тоже милашка. И тоже мне нравишься.
        Итак, я кое-что понял, именно здесь, хотя здесь мне больше нечего было делать, в особенности после того, как сгустились тучи. А что если меня нарочно сюда заманили? Хотя нет, никто меня не заманивал - я сам свалял дурака. Не исключено, что официант тоже из их синдиката. Он мог подлить мне в виски воды из-под крана, а мексиканская вода такова, что можно запросто сыграть в ящик. Мои размышления прервали фанфары оркестра, а с утеса сзади нас на танцплощадку упал сноп света. Наступило время шоу. Церемониймейстер вытащил на середину площадки микрофон и сказал что-то по-испански.
        - Сейчас начнется представление, - обратился я к Глории. - Думаю, это будет грандиозно.
        Церемониймейстер перешел на английский и объявил Марию Кармен, танцовщицу-акробатку.
        Глава 9
        Наш столик находился в нескольких футах от края танцплощадки в самом центре зала, поэтому наши места оказались самыми лучшими. Вспомнив Марию, я был очень этому рад и чуть-чуть повернул свой стул, чтобы было удобней смотреть. Церемониймейстер убрал микрофон, вся площадка была теперь залита светом прожектора. На сцену вышла Мария Кармен.
        Я думал, что она самых что ни на есть стандартных размеров, однако теперь понял, что обманулся, ибо видел ее в одежде. На ней и сейчас кое-что было надето, но что это была за одежда. Ее бюст, который оказался отнюдь не стандартных размеров, прикрывало что-то вроде бюстгальтера. А еще на ней были облегающие трусики, похоже, из тонкого, но очень прочного материала, так как они не порвались, когда Мария начала свое шоу. Что ж, хорошего понемножку.
        Она была босая; медленно направившись в середину сцены и поклонившись в ответ на громкие аплодисменты, в которые и я внес свою лепту, Мария стала раскачиваться. Я последовал ее примеру. Барабанщик из оркестра начал выбивать дробь, сперва тихо, потом все громче и громче. Мария стояла в самом центре площадки лицом к публике, широко расставив ноги. Она начала медленно клониться назад, в обычный мостик. Но обычным все было лишь в самом начале. Вместо того, чтобы коснуться руками пола, она гнулась назад до тех пор, пока ее голова не очутилась между ног. Находясь в этой необычной позе, она широко улыбнулась.
        Так продолжалось несколько секунд, и именно тогда она увидела меня, сидящего на самой грани света и тьмы.
        Она легонько качнула головой, что выглядело весьма странно, и подмигнула мне.
        Я ей улыбнулся, и она начала выпрямляться.
        - Что это было? - спросила Глория.
        - Что «что»?
        Во мне уже играл бурбон.
        - Сам знаешь, что «что».
        - Похоже, она кому-то подморгнула.
        - Похоже, тебе. Ты ее знаешь?
        - Мы с ней всего лишь говорим друг другу «здрасьте».
        - Может, она таким образом сказала тебе «здрасьте»?
        Вопрос остался открытым. Я не знал на него ответа, но мне было бы очень интересно его знать. Однако в настоящий момент было не до разговоров. Движения Марии стали быстрей, оркестр заиграл какую-то джазовую мелодию, под которую она кувыркалась, а потом, сев на пол, вытворяла всякие штучки. Она завела за голову сперва одну ногу, потом другую, и будь у нее три ноги, а не две, она бы, думаю, и третью туда завела, казалось, она вся вот-вот очутится там, за своей головой.
        Я был в восторге; я повидал женщин в различных самых странных позах, но в таких не видел никогда. Вдруг Мария вся вывернулась наизнанку и уже через секунду стояла на голове, потом лежала на спине, а дальше лежала и стояла почти на всех частях тела в отдельности. Некоторые ее позы нет смысла описывать, так как они немыслимы, и в том, что она их принимала, мне чудилась какая-то мистика. Одним словом, она ходила по сцене ходуном, то и дело сопровождаемая взрывами аплодисментов, выделывала свои антраша на краю сцены прямо передо мной, что меня привело в неистовое восхищение.
        Мария была примерно в двух футах от меня, может даже меньше, когда еще раз мне подморгнула.
        - Ага! Так это она ТЕБЕ! - злорадствовала Глория.
        Потом Мария Кармен прошлась по сцене колесом, сделала в центре контрольную стойку, очутилась на ногах и раза два поклонилась на неистовые аплодисменты публики, главным образом тех, кто сидел по краю танцплощадки. Она послала всем нам воздушный поцелуй и ускакала за кулисы с высоко поднятой головой. Церемониймейстер объявил на двух языках, что теперь Мария Кармен выступит с теми двумя смышлеными ребятами, Эрнандесом и Родригесом.
        Они все трое одновременно выскочили в зал, запрыгали, завертелись волчками. Мужчины были в черных трико по щиколотки и в белых рубашках байронического фасона, Мария Кармен все в том же наряде, который, оказывается, так и не лопнул.
        Один из ребят вдруг завопил: «Алле… гоп!», а, может, его испанский вариант. Мария разогналась и прыгнула прямо на него, и будь я проклят, если он не схватил ее обе ступни в свои ладони, по одной в каждую, и не швырнул ее обратно. Она взлетела в воздух и приземлилась на плечи второго парня. Потом было еще несколько этих «алле-гоп!» и Мария прыгала, взлетала, носилась в воздухе колесом.
        Я закрыл глаза, но меня охватило беспокойство, и я их моментально открыл. Все как будто бы было в порядке. Акробаты все еще носились точно сумасшедшие в воздухе. Мария была восхитительной девчонкой, и я даже боялся подумать о том, что случится, если один из этих ребят ее не поймает. Тогда она навылет прочертит в своем полете не ограниченное никакими стенами пространство и… Нет, это ужасно. Они все скакали. Я закрыл глаза: все, все, она улетела. Когда я открою глаза, увижу, что двое мужчин перегнулись через перила и кричат что-то во мрак. Я открыл глаза. Все трое стояли рядом, сцепив в дружеском пожатии руки. Гремели фанфары и аплодисменты.
        Они поклонились, потом один из них, как мне кажется, Эрнандес, приблизился к краю танцплощадки в нескольких футах от меня побеседовать с каким-то незнакомым мне типом и с Шутником. Я удивился, что с этим плоскомордым гиппопотамом можно о чем-то говорить. Интересно, что это Шутнику вдруг вздумалось поговорить с Эрнандесом и вообще… Глория кашлянула.
        - Нравится, голубушка? - поинтересовался я, повернувшись к ней. - Тебе это доставляет удовольствие?
        - Думаю, тебе гораздо больше, - ехидно ответила она. - Неужели не могут придумать шоу для женщин?
        - Это мысль. Может, какой-нибудь умник сумеет заработать миллионы на этих самых шоу для женщин. Но, позволь, разве женщинам не нравится смотреть на других женщин?
        - Ну, не так, как мужчинам. Надо же, что тут вытворяла эта маленькая… воображала! Ты, наверное, думаешь она очень сексуальна.
        Я улыбнулся Глории и допил свой бурбон. И тут меня всего передернуло. Медленно поставив на стол пустой стакан, я обернулся, чтобы взглянуть на совещание, происходившее в нескольких футах за моей спиной. Пока шло представление, я от всего отключился. Забыл об этих бандюгах в зале, даже о Шутнике забыл, о котором обычно всегда помню. Я даже не больно насторожился, когда он вступил в беседу с Эрнандесом. Проклятье, что же там все-таки затевается?
        Они стояли достаточно близко от меня, и я мог кое-что слышать из их разговора, но они говорили на испанском, что для меня все равно, что на птичьем. Тип, который был с Шутником, доказывал что-то Эрнандесу, я уловил «с разрешения», «великолепный» и «комический». Эрнандес закивал головой, сказал «да, да» и что-то еще мне непонятное.
        Этот самый субъект, Шутник, вперся на танцплощадку и схватил микрофон, а Эрнандес между тем о чем-то болтал с Марией и Родригесом.
        - Друзья и подружки, - сказал в микрофон Шутник. Ему зааплодировали, засвистели, затопали ногами как в конюшне. Шутник просиял и расплылся в улыбке. Он взмахнул рукой, призывая соблюдать тишину. «Все устроено», - изрек он. Бандюги внимали каждому его слову, прямо-таки умирая от любопытства узнать, кого он собирается разыграть. А он был на седьмом небе от счастья.
        - По специальному разрешению администрации и благодаря их доброму согласию, - Шутник показал оттопыренным большим пальцем куда-то позади себя, - нас с вами ждет еще одно развлечение. Знаменитый комический танцор, который находится сейчас здесь, покажет нам свои трюки вместе с ними.
        Он снова ткнул пальцем куда-то назад.
        - А теперь я рекомендую его вам, раз уж он с радостью согласился для вас танцевать. Этот знаменитый комический иностранный танцор - Шелл Скотт!
        Глава 10
        Святой Апостол! Нужно как можно скорей рвать подметки.
        Я вскочил со стула и закружился под звуки фанфар в свете направленного на меня прожектора. Потом застыл как вкопанный и обвел глазами публику. Все орали «ура!», свистели, визжали. Ужас один. И командовал парадом старина Шутник.
        Я все еще рассчитывал на то, что мне удастся смыться, однако какой-то глистоподобный субъект за ближайшим от меня столиком, поймав мой взгляд, убрал салфетку, под которой оказался револьвер, и тут же снова его накрыл. Мне в бок уперлось жесткое дуло. Обернувшись, я увидел тупое ухмыляющееся рыло Джорджа Мэдисона.
        - Ну, Скотт, будь умницей. Станцуй для нас красиво, - сказал он и больно поддел мне дулом под ребро.
        Подскочил Шутник, и они оба стали теснить меня со света во мрак. Там Шутник незаметно вытащил у меня из-под пиджака кольт и легонько стукнул им меня по затылку.
        - Танцуй красиво, - повторил он приказ Джорджа. У меня екнуло сердце.
        - Что ты задумал? Стрелять мне по ногам? Если я возьму тебя когда-нибудь на мушку, я не стану стрелять тебе по ногам. Понимаешь?
        Они оттеснили меня к краю площадки, где почти ничего не было видно. Шутник снова стукнул меня по затылку моим собственным кольтом. На этот раз сильней. Он не собирался меня убивать, но это нужно было делать иначе. Я разъярился так, что мог бы перестрелять всех гангстеров во Вселенной, но тут Шутник выпихнул меня на середину сцены, я споткнулся, завертелся волчком на натертом полу и лишь с большим трудом удержался на ногах.
        Публика зашлась в истерике. Все эти убийцы, душегубы, садисты, наркоманы, шантажисты гоготали до посинения. Где-то в середине сцены я, наконец, обрел равновесие и застыл на месте, от ярости сжимая и разжимая кулаки. Повернув голову, я увидел, что Мария хлопает в ладоши и смеется, а ее партнеры просто давятся от смеха. Они были уверены, что я первоклассный артист!
        Прожектор слепил меня, и я не знал, где сейчас Мэдисон с Шутником. Заметь я кого-нибудь из них, я бы ринулся в бой как бык. Но отсюда были видны лишь лица тех, кто сидел на краю танцплощадки. В том числе и Глории. Внизу подо мной шумел океанский прибой, но его почти заглушали взрывы смеха, свистки, топанье ног.
        О, как мне сейчас был нужен пулемет! Или лучше бомба. А еще лучше закопать их всех по самую шею в землю и выпустить табун коней. Нет, куда лучше…
        Самое лучшее - выбраться отсюда. Вдруг я услышал этот идиотский вопль: «Алле… гоп!» - и в ужасе обернулся. Мария была в воздухе, ее ловко подхватили с двух сторон партнеры, стали раскачивать головой вперед, явно намереваясь снова запустить в воздух. Господи, только не это!
        Они собирались бросить ее мне!
        Я отступил назад и замахал им обеими руками, а публика ревела все громче и громче. Партнеры все сильней раскачивали Марию, держа ее за руки и за ноги, я завопил во всю глотку: «Нет! Не надо! Если вам дорога…»
        Они кинули ее прямо в меня.
        Мария Кармен летела в сидячем положении, подняв высоко над головой одну руку и широко и довольно улыбаясь.
        Я испустил панический вопль - это было все, что я мог сделать. Она врезалась в меня. Я успел схватить ее за одну ногу, и мы оба стали двигаться в одном направлении - в направлении ее полета, только не по воздуху, а по полу: я на спине, Мария Кармен у меня на шее. Однако время и место для полета были выбраны неудачно.
        Когда я упал, мне показалось, что моя голова непременно проломит пол, но пол оказался почти таким же крепким, как и голова. Началась всеобщая свалка, я слышал три или четыре тяжелых удара - похоже, это зрители валились со своих стульев и катались по полу от смеха.
        О, я имел грандиозный успех. Я был настоящей звездой. Шутник может умереть со спокойной душой - он с блеском справился со своей задачей. Возможно, он на самом деле умрет со спокойной душой, но, клянусь чем угодно, он так либо иначе умрет.
        А он уже был рядом со мной, его гнусная харя сияла от дьявольского восторга, по щекам текли слезы. Мария Кармен встала, а я все еще лежал распластанный, слегка чумной в результате удара затылком об пол. Мне хотелось посмотреть направо, на этих веселящихся бандитов, но мешало возвышение для оркестра. «Давай помогу тебе, танцор», - сказал Шутник, приподнял обеими руками мою голову и уронил ее на пол.
        Похоже, я на короткое время отключился, но это была все та же белая ночь, потому что я ни на секунду не переставал слышать гвалт. Нет, я бредил, ибо то, что происходило, иначе как бредом не назовешь.
        Возле меня стояли двое. Вот они нагнулись, каждый схватил меня за руку и за ногу, как совсем недавно Марию Кармен ее партнеры. Похоже, это был Шутник с Мэдисоном. Но я, видимо, все-таки бредил.
        Так вот, в этом самом бреду Шутник и Мэдисон Смерть-на-месте схватили меня за руки за ноги и стали раскачивать.
        Сзади меня была публика, впереди край площадки и высокие перила, а за ними - небо, звезды, океан.
        Какая-то чепуха. Даже эти чокнутые бандюги по идее не должны были швырять меня в океан.
        Но я падал в океан.
        Глава 11
        Перелетев через перила и оказавшись над черной бездной, я понял, что скорей всего уже не смогу воспользоваться свободой. В прилив здесь было футов сто высоты. Когда же начинался отлив… Сейчас только что начался отлив.
        Я сверлил черное пространство наподобие управляемой ракеты. Я падал со скоростью свинцового грузила, вопил от страха и лягал ногами воздух, старался направить свое тело таким образом, чтобы, ударившись о поверхность воды, не сломать спину. Если, разумеется, я ударюсь о поверхность воды.
        Я вошел в воду ногами, но их тут же стало заводить за спину. Ощущение было такое, точно меня снизу и с боков лупят кузнечными молотами. Но я был в воде, я был жив. Я даже брыкался ногами и руками, одним словом, делал уйму всяких движений, способствующих быстрому ходу, но только в обратном от искомого направлении, ибо я все еще шел ко дну. Наконец я притормозил и как будто бы даже стал всплывать, но я не был уверен, что делаю это по прямой, а не по касательной. Мне казалось, я уже целый час под водой и мои легкие готовы были разорваться в клочья.
        Мне удалось снять пиджак, на все остальное просто не хватило дыхания. Как только моя голова очутилась над поверхностью воды, я постарался вобрать в себя весь воздух Акапулько. Вместе с воздухом я набрал и воды, но у меня по крайней мере перестала кружиться голова. Море было неспокойно. Намокшие одежда и туфли тянули как камень на дно, и мне приходилось прилагать немало усилий, чтобы остаться на поверхности. Я набрал побольше воздуха и изо всех оставшихся сил поплыл в сторону берега, пока не уцепился за скалу. Я вылез на сушу.
        Какое-то время я лежал и думал о том, смогу ли я когда-нибудь двигаться, эта твердая скала казалась мне матрацем «Симмонз Бьюгирест». Еще я сделал вывод, что совершил досадный промах. Я поднял голову и уставился в небо, с которого только что был сброшен. Там мельтешили огни.
        Похоже, бандиты спускались по ступенькам «Эль Пенаско», чтобы заняться поисками останков.
        Увы, но это так - я мог запросто распрощаться с жизнью. Эти бандюги наверняка решили, что я захлебнулся. И им право же ни к чему знать, что я жив. Пускай отныне навсегда считают меня усопшим.
        Здесь была кромешная темень, но мне удалось отползти в сторону, больно оцарапавшись об острые камни. Я удалился на приличное расстояние от того места, куда направлялись эти мельтешащие огни, так что меня ни за что не найти.
        Я лежал в сравнительной безопасности и анализировал причины моего провала. Торелли тут не при чем - я был уверен, что Торелли к этому не причастен. Мало того, ему это придется не по вкусу. Торелли и ему подобные действуют иначе: пожелай он избавиться от меня, и это будет сделано чисто и наверняка. Похоже, у Шутника с Мэдисоном тоже были иные намерения. Вероятней всего они слишком увлеклись. Как бы босс не занес их за это в черный список. Что ж, они будут числиться в двух черных списках.
        Ну, а эта шайка головорезов, то есть публика, ни о чем не подозревала - они попросту собрались повеселиться. А Глория? Она-то подозревала о чем-нибудь подобном? Увы, как бы мне этого ни хотелось, такую возможность я исключить не мог.
        И как мне быть дальше? В «Лас Америкас» возвращаться нельзя: Джордж с Шутником запросто могут утопить меня в ванне. Во имя собственного будущего я должен знать наверняка - получили ли они приказ меня убрать. И еще много чего я должен был знать. Ну, например: что произошло после того, как я испарился? как повели себя эти головорезы? Глория? что с ней теперь? Я даже улыбнулся, вспомнив, что, как и обещал Глории, выбрался из набитого гангстерами «Эль Пенаско» по воздуху.
        А сейчас мне пора перенестись по воздуху куда-нибудь еще и на какое-то время исчезнуть из их поля зрения. Пешком это невозможно, тем более, что я числюсь в покойниках. Поразмыслив, я решил, что, пожалуй, стоит попытаться воспользоваться взятым напрокат «бьюиком». Стоянка расположена на приличном расстоянии от клуба, к тому же в этот час она должна быть безлюдна, а потому, соблюдая осторожность, я не слишком рискую. Если же у меня будут колеса, я смогу поехать куда вздумается. В Калифорнию, например. Но если все будет продолжаться в таком же духе, гангстеры вскоре будут управлять Соединенными Штатами Америки. А потом и всем миром.
        Я прошел футов сто по полоске пляжа, вскарабкался наверх и вернулся к стоянке. Верхом идти было легче.
        Через десять минут я добрался до стоянки. Из полутени, в которой я притаился, был виден мой «бьюик», стоявший примерно в пятидесяти футах от меня. Пока я размышлял, подойти к нему обычным образом или подползти на пузе, я заметил красный огонек сигареты в нескольких футах от машины. Лица мне не были видны, но похоже, там облокотясь о дверцу машины стояли двое. Может, кто-то просто дышит свежим воздухом, а, может, и кто-то из шайки, рыскающие в поисках меня на тот случай, если я еще дышу. Коль так, они при оружии, а мое оружие забрал Шутник. Я огляделся по сторонам, желая знать, на что мне можно рассчитывать, и увидел знакомый желтый «кадиллак» Марии Кармен.
        Согнувшись в три погибели и лавируя между машинами, я бросился к «кадиллаку». Он оказался незапертым. Я перелез через заднее сидение и примостился на полу.
        Прошло немало времени, у меня уже заныли мускулы, как вдруг послышалось постукивание каблучков по асфальту. Я пригнулся, чтобы меня не было видно из-за сидения. Мария Кармен подошла слева, села на сидение и захлопнула дверцу. Она мурлыкала себе под нос какую-то мелодию и вообще была очень весела. Я стремительно перегнулся через спинку и схватил ее одной рукой за плечо, другой зажал ей рот. Она подпрыгнула до самой крыши.
        Я сказал, не разжимая ее рта:
        - Мария, это Шелл Скотт. Ты пригласила меня на представление. Помнишь?
        Она перестала вырываться.
        - Только я не хочу, чтобы ты кричала, Мария. Молчи.
        Я разжал ее рот.
        Она не закричала. Она обернулась и уставилась на меня в оба.
        - Приношу извинение за свою грубость, - сказал я. - Но стоило тебе вскрикнуть, и я… Одним словом, вероятно, поблизости околачиваются мои… приятели.
        Она внезапно расхохоталась.
        - Между прочим, я поняла, что ты не профессионал по тому, как ты меня тогда поймал. Да, я пригласила тебя на представление. - Она никак не могла унять смех. - Тебе стоит попрактиковаться. - Наконец, она успокоилась и спросила:
        - Что ты здесь делаешь? В моей машине?
        Я сказал, что разыскивал мой кабриолет, но оказалось, что к нему в нагрузку полагаются гангстеры.
        - А поскольку я знаю, что ты одна из тех немногих, кто не имеет отношения к этим бандюгам, я подумал, что ты, быть может, согласишься подбросить меня куда-нибудь подальше отсюда. Я буду лежать на полу.
        - Подброшу. Перелезай вперед.
        С каждой минутой эта девчонка нравилась мне все больше и больше.
        - Непременно. Давай только отъедем отсюда. И ты мне расскажешь, что произошло после того, как окончилось представление.
        Она снова засмеялась и завела машину.
        - Много чего. А почему ты не на том свете?
        - Эту загадку на этом свете не разгадать.
        Я лежал на полу, пока Мария выруливала на улицу Тамбуко, и все сокрушался по поводу того, что со мной нет моего кольта. Нас никто не остановил.
        Когда мы свернули направо, на бульвар Мануэля Гузмана, Мария сказала:
        - Ну, вот и все. Иди вперед.
        Я перелез через спинку и плюхнулся рядом с ней.
        - Куда тебе? - поинтересовалась она.
        - Не знаю. Спасибо тебе, Мария.
        - Чепуха.
        - Можешь меня еще немного подвезти? Чуть подальше от того, о чем мне хотелось бы забыть.
        - Разумеется. Куда хочешь. Я свободна до завтрашнего представления. Если оно, конечно, состоится. Им там всем попадет.
        Она хихикнула.
        Я откинулся головой на спинку сидения. Теперь, когда у меня оказалось время и возможность немного прийти в себя, я самым серьезным образом ломал голову над тем, что делать дальше. Сегодня вряд ли что-либо случится, тем более, что в данный момент я вовсе не расположен очутиться в новой передряге. И вообще мне давно пора быть в постели. Мне следовало лежать там еще до того, как я переступил порог этого «Эль Пенаско». «Лас Америкас» теперь остался за пределами моих мечтаний, а от одной мысли об этом вонючем «Дель Маре» меня мутило. Вполне достаточно на сегодняшний день всяких драк и погонь, там же мне придется до утра гонять и давить тараканов. Но кроме «Дель Маре» у меня не было ничего.
        Я облокотился о свою дверцу и стал смотреть на Марию. Напоенный ароматами ветер Акапулько врывался в спущенные окна машины и играл ее темными волосами. Она то и дело поглядывала в мою сторону, разговаривала со мной, улыбалась мне. Она была одета, но теперь и в одежде она не казалась мне стандартной. Мария сидела не шевелясь, но все равно было заметно, что в ней ключом бьет жизнь.
        - В тебе бурлит жизнь, - заметил я. - Как ты реализуешь свои силы?
        - Частично выкладываюсь на представлении. - Она снова мне улыбнулась. - Еще я много плаваю. Люблю водные лыжи. Здесь для этого идеальные условия. Ты умеешь на водных лыжах?
        - Нет. Я… почему-то разлюбил воду.
        Она засмеялась.
        - Это очень легко. Быть может, я когда-нибудь покажу тебе, как это делается.
        - Ты показала мне, как нужно танцевать. Да, вспомнил: ты хотела рассказать, что случилось… потом.
        Она смерила меня самым серьезным взглядом.
        - Сперва скажи мне: те субъекты хотели тебя убить? Поначалу мне казалось, это всего лишь шутка.
        Я покачал головой.
        - Честно говоря, сам не ведаю. Да, они рады бы меня прикончить, но я не знаю, когда именно. Тот жирный коротышка был невменяем.
        - После того, как ты улетел, они смылись. - Она улыбнулась. - Их точно ветром сдуло. Даже свою выпивку оставили.
        - Угу. А как вела себя девушка, с которой я был?
        Мария покосилась на меня.
        - Она вела себя довольно глупо. Шумела, хлестала всех по щекам. Особенно тех, кто тебя швырнул в океан. Даже меня ударила. За что, интересно?
        Последнее я пропустил мимо ушей.
        - Это может оказаться очень важно, Мария. Ты говоришь, она вела себя так, будто случившееся было для нее неожиданностью?
        - Вот именно. Я бы сказала, все так себя вели. Я бы повыдергивала ей волосы, но ее увел тот тип.
        - Который?
        - Здоровый, с глупой рожей. Твой приятель.
        Вероятно, это о чем-то говорило, но, так же вероятно, ни о чем. С глупой рожей - это Джордж; вполне натурально, что Глорию увел домой муж. Я теперь был почти на все сто уверен в том, что мое купание не планировалось заранее. Сегодня ночью я буду отдыхать, отдыхать. Сегодня ночью…
        - Так куда тебя? - спросила Мария.
        - В город наверное. Куда-нибудь. Забьюсь на ночь в какой-нибудь отельчик и поразмыслю над ситуацией.
        Мы еще немного поболтали, Мария поинтересовалась, как это мне удалось испортить отношения со столь мерзкими личностями. Я признался, что зарабатываю на жизнь сыском, и отделался от нее неопределенными междометиями.
        - Тебя послушаешь, Шелл, и оказывается, тебя разыскивают миллионы вооруженных бандитов, - сказала она. - А ты хочешь где-нибудь отсидеться. Я снимаю домик неподалеку отсюда. На пляже. Можешь отсидеться у меня. Там тебе никто не будет угрожать. - Она рассмеялась. - Я хочу сказать, никто из бандитов.
        Удивительно, как это раньше мне не пришла в голову мысль о том, что меня может приютить Мария. И все-таки, вероятно, эта мысль зрела где-то во мне, ибо я был очень рад ее предложению. Даже порозовел от удовольствия.
        - Знаешь, а ведь это одним махом решает все мои проблемы.
        Я взглянул на Марию Кармен. Это было самое лучшее предложение, сделанное мне за весь день. Я присмотрелся к ней, вспомнил, что она вытворяла на сцене, придвинулся и присмотрелся еще внимательней… Черт побери, да ведь это лучшее предложение за весь последний год!
        - Ну, так едем? - спросила она.
        - Да. И еще раз да. Ты не могла бы побыстрей?..
        Глава 12
        Мария Кармен снимала небольшой домик на пляже в одной или двух милях от города, на берегу океана. Она поставила «кадиллак» за домом, взяла меня за руку и потащила к двери; не потому, что я упирался, а потому что она знала дорогу в темноте и не любила терять время.
        Когда мы очутились внутри, она захлопнула дверь и включила свет.
        - Ну вот. Это твое убежище. Нравится?
        Если честно, то в данный момент меня бы устроил любой барак. Домик оказался очень даже уютным. Освещение было скрытым и мягким, на стенах висели цветные эстампы, гармонировавшие с яркой обивкой удобных диванов и легких стульев. Пол был застлан большой циновкой. А в нескольких ярдах шумел прибой.
        - Чудесно, - сказал я. - Мог бы не вылезать отсюда целый год.
        Она улыбнулась.
        - Я пробуду здесь всего два месяца. - Она оглядела меня с ног до головы. - Парень, да ты похож на пугало. Переоденься-ка во что-нибудь сухое.
        Я хотел было отмочить в ответ какую-нибудь шутку, но не успел. Мария вышла из комнаты, тут же вернулась, схватила меня за руку и потащила за собой.
        - Я включила нагреватель. Через пять минут будет горячая вода.
        Она открыла дверь и втолкнула меня в ванную комнату, в углу которой была большая, обложенная кафелем ванна.
        - Залазь, - скомандовала она. - Простудиться можно даже в Акапулько. Ну что, парень, хорошо я о тебе забочусь?
        - Да-а. Горячая водичка - это великолепно.
        Я ждал, когда она выйдет, чтобы раздеться.
        - Ты что, собрался купаться в одежде? - удивилась она. И лукаво улыбнулась.
        - Нет. Сроду не купался в одежде. - Мария прислонилась к стене и не спускала с меня глаз. - Все дело в том, что обычно я купаюсь в полном одиночестве. Ха-ха.
        Она поддержала мой смех.
        - Так вот что тебя гложет. - Она подошла ко мне, ее макушка оказалась на линии моего подбородка, и указала пальцем на кобуру, которая так и висела у меня подмышкой. - Это для чего? Для оружия?
        - Ну да, разумеется.
        Она поиграла ремешком, стащила с меня воинские доспехи и расстегнула рубашку. Я не позволил ей снять ее.
        - Ну-ну, потише. Я сам.
        - У меня это лучше получится. - Она улыбнулась. - Пусти.
        - Нет, нет.
        - Ну ладно, Шелл. - Она вздохнула. - Выстави это мне за дверь.
        - За ДВЕРЬ!
        - Угу. А я тем временем приготовлю нам выпить. Так я на самом деле тебе не нужна?
        - Нет, нет. Разумеется, ты на самом деле… Вот чертовка, я только хотел сказать, что смогу раздеться сам.
        - Я именно так тебя и поняла. - Она улыбнулась. - Можешь бросить мне за дверь одежду, не нарушив своего драгоценного одиночества.
        Она слегка ущипнула меня за грудь, повернулась и вышла.
        Я разделся и открыл кран с буквой «С». Исходя из моего мексиканского опыта, я знал, что если на кране написано «caliente» горячая и «fria» холодная - это еще ничего не значит, вернее значит, что из холодного крана будет литься холодная, а из горячего - ледяная. Однако из этого крана на самом деле потекла горячая вода. Вероятно, нагреватель у Марии был в порядке. Да, у нее на самом деле все было в порядке.
        Я сделал погорячей, скомкал свою мокрую одежду и шагнул к двери.
        - Эй!
        Я услышал приближающееся постукивание высоких каблучков Марии.
        - Эй! Сделал мне потеплей?
        Потеплей? Ей? Может, я чего-то не расслышал?
        - Ну… - начал было я.
        - Ты снял наконец одежду?
        - Да. Я… Держи!
        Она приоткрыла дверь и, просунув в нее руку, попыталась встретиться с моей. У нее ни черта не получилось. В конце концов мне все-таки удалось всучить ей этот мокрый узел.
        Она хохотала, как девчонка на свидании, я услышал между приступами смеха:
        - Минуточку. Я принесу тебе выпить.
        Каблучки застучали по коридору и через минуту вернулись. Мое тело покрылось мурашками. Я больше не слышал стука каблучков, я слышал шлепанье босых ног, точно такое, как в «Эль Пенаско». Что ж, Мария у себя дома и может, если ей вздумается, ходить босиком. И ванная комната ее.
        Она снова просунула руку в дверь. Теперь в ней был высокий стакан, в каких делают ромовый коктейль. Я не знал, что в нем, но схватил стакан одной рукой, другой схватил за руку Марию и стал пить из стакана. Мне было все равно, что в нем, лишь бы были градусы. К тому же я в некотором роде оживший мертвец. Я выпил все до капельки, не выпуская ее руки, поставил ей на ладонь пустой стакан и сказал:
        - Еще.
        - Ого-го! Сию минуту.
        Я расхохотался. Она, вероятно, принесла два стакана, потому что буквально через полсекунды появился новый, который я тут же схватил.
        - Благодарю. Это что, твой?
        - Пей. Я сделаю себе еще.
        Все, что бы она ни сказала, вызывало у меня приступ смеха. На этот раз я чуть было не лопнул от него. Я сделал глоток и услышал шлепанье ее босых ног. Мне становилось все лучше и лучше. Тепло было и внутри, и снаружи, главное же вокруг не было ни одного мошенника.
        Я даже не слышал, как она вернулась. Просто открылась дверь и в нее вошла Мария. Определенно, она собиралась принять душ. И тоже не собиралась делать это в одежде. У нее в руке был высокий стакан, она захлопнула за собой дверь и отпила из него.
        - Ты, кажется, о'кей, - сказала она и улыбнулась.
        Я промычал что-то нечленораздельное.
        Она опустошила свой стакан, поставила его на маленький туалетный столик, увидела мой недопитый коктейль и протянула его мне.
        - Хочешь?
        - Да, пожалуй. Спасибо. Хочу, кажется, да, да, хочу.
        Я выпил все одним залпом. Она взяла у меня стакан и поставила его на туалетный столик рядом со своим. В мой открытый рот бежала вода. Я видел, что Мария идет на меня. Да, да, именно идет.
        - Подвинься, Шелл, дорогой. Дай местечко Марии.
        Я подвинулся в самый угол ванны. Все было в полном порядке.
        - Заходи, - сказал я. - Водичка отменная.
        - М-мм, - промурлыкала она, ступив под душ. - Восхитительно.
        Я не знал, что мне сказать, но мне очень хотелось что-нибудь сказать. Если я ничего не скажу, Мария еще решит, что я неотесанный болван. Однако, согласитесь, в такую минуту жуть как трудно подобрать единственно верную фразу.
        - Ты, Мария, такая красотка, - изрек я.
        Она молча взяла мыло.
        - У тебя здесь так чудесно, - снова поднатужился я. - Такой прелестный уголок.
        - Хорошая водичка, - сказала она. - Потри мне спину.
        Черт побери, если она не желает со мной разговаривать, и не надо. Потру ей спину. Что я и сделал. Потом то, это, еще что-то. Она каждый раз твердила: «М-мм, хорошая водичка».
        В конце концов вода сделалась холодной, и тут меня осенило, что я сыт по горло всем этим: и нахальным коридорным, и парением над безднами, и попытками вести под душем ничего не значащий светский разговор.
        - Малышка, давай-ка лучше выбираться из этой тесной квартиры, - сказал я.
        Что мы и сделали. Она повела меня в спальню, и мы даже дошли до кровати. Правда, с трудом.
        Маленькая акробатка была потрясающа. Когда она плясала в ресторане, я, можно сказать, ничего не заметил. То была лишь разминка перед игрой, а это уже был чемпионат.
        Сзади меня было раскрытое окно, в котором в любой момент могла появиться зловещая физиономия и изрешетить меня пулями. Пускай хоть целая дюжина физиономий с гранатометами - плевать я хотел. Похоже, меня это теперь не касалось. Все это осталось где-то там, в прошлом. Хотя я всем своим существом остро, как никогда раньше, ощущал скоротечность нашей жизни.
        Шло время, полное необычных ощущений, поколебавших мою веру в законы возможного. По правде говоря, и вероятного тоже. Наконец стало тихо и покойно, как в могиле. И я решил, что это, быть может, смерть.
        - Шелл? - через какое-то время подала голос Мария.
        - А, ты здесь.
        - Шелл, - повторила она.
        - Да?
        - Встань и зажги свет.
        - Легко сказать «встань и зажги свет». Господи, встань и зажги свет. Ты полагаешь, я способен на это? У меня такое ощущение, будто я вывихнул все тело.
        - Шелл.
        - Да?
        - Ты знаешь, что я из себя представляю?
        - Да. Ты шпионка от синдиката. Ты вывела меня из строя. Теперь они захватят весь мир.
        - Ну, в этом я не разбираюсь. Я хотела сказать, что я теперь представляю из себя развалину. И это твоя заслуга. Я ни за что не смогу встать и зажечь свет.
        - Ну и черт с ним. Зачем нам свет? Пускай всегда будет темно и приятно.
        - Шелл.
        - Да?
        - Спокойной ночи, Шелл.
        - Спокойной ночи, Мария.
        Больше мы ничего не сказали друг другу. Засыпая, я думал о том, что завтра Мария Кармен вряд ли будет в состоянии выступать.
        Глава 13
        Лучше бы этого утра никогда не было. Мария Кармен принимала душ, напевая «та-ра-ра-бум-ди-я», эдакое своеобразное выражение полноты и радости бытия. Мне удалось вытянуть одну ногу и почти коснуться ею пола. Я делал попытки дотянуться носками обеих ног до ковра, когда Мария вышла из ванной, облаченная в атласный халат. Она была свежа, как утренняя роса, и сияла красотой. В ней ключом била энергия.
        Мария присела на краешек кровати и внимательно на меня посмотрела.
        - Привет. Как дела у моего мальчика?
        Я ей ничего не ответил - все и так было ясно. В настоящий момент я переживал новый вид похмелья, явившийся следствием неумеренных возлияний в «Лас Америкас» и в особенности в «Эль Пенаско», смешанных с изрядной порцией океанской водицы, некоторым количеством воды из-под душа плюс тем, что поднесла мне Мария, ну, и кое-чем еще.
        Она присмотрелась ко мне внимательней.
        - Твои глаза мечут громы и молнии.
        - Знала бы ты, что творится у меня внутри.
        - Хочешь сказать, там еще страшней?
        - Готов растерзать их в клочки и развеять по ветру.
        - Понятно. Держу пари, я знаю, кого именно.
        - Ладно, оставим это. - Я скрипнул зубами и закрыл глаза. - Какой сегодня день недели? И который час?
        - Одиннадцать утра, среда, тринадцатое апреля 1952 года. Сияет солнце, синеет море, небольшой…
        - Закройся. Итак, пока что все спокойно.
        Мария рассмеялась.
        - Да, спокойно. Вставай, я покормлю тебя завтраком.
        Я простонал.
        - Не стоит изощряться. Просто принеси мне тарелочку бурбона.
        Она вышла и минуты через две вернулась, неся в руках шипучку «Алка Зельцер» и какую-то бурду, которую я выпил, даже не распробовав ее вкуса. Мария села на кровать и взяла меня за руку. Я посоветовал ей пощупать мой пульс.
        Промаявшись примерно с час, я к полудню подкрепился и взял себя в руки. Это было довольно трудно сделать, так как я состоял из одних кусочков. Однако к тому времени, как Мария спросила: «Чем собираешься заняться сегодня, мой дикарь?», я был вполне сносным факсимиле Шелла Скотта.
        - Пока еще не знаю, мой маленький огнемет, - к этому времени мы уже обзавелись несколькими ласковыми прозвищами каждый. - Но есть кое-какие идейки. В данный момент хотелось бы на полчасика воспользоваться твоей спальней.
        - Всего на полчасика?
        Она улыбнулась.
        - В абсолютном и полном одиночестве, - уточнил я. - Мне требуется подумать. Я ведь ко всему прочему еще и мыслитель. Итак, как насчет того, чтобы оставить меня на полчаса в покое?
        Она красиво надула губки.
        - Я думала, мы поплаваем. Или покатаемся на водных лыжах. Я могла бы обучить тебя этому делу.
        - Ты хорошо на них катаешься?
        - О да. Я бы и тебя в два счета обучила.
        - Как-нибудь в другой раз. Сейчас я должен решать глобальные проблемы.
        - В моей спальне?
        - Мария, это самое подходящее место для решения самых запутанных проблем.
        - О'кей. Пойду позагораю.
        Я вернулся в спальню и растянулся на кровати. Мария вошла туда за мной следом, сняла халат и облачилась в купальник. Я закрыл глаза. Черт возьми, мне необходимо подумать. Однако я их закрыл уже после того, как она ушла.
        Я расслабился, попытался собрать воедино кое-какие фрагменты, припомнив события минувших дней в свете всего известного мне на сегодня. Теперь я знал гораздо больше, чем когда взялся за это дело, но был все так же далек от искомого.
        Все это - бумаги, пленка, документы находятся здесь, в Акапулько, или же где-то поблизости. И тот, кто ими владеет, наверняка не знает их истинную ценность, хотя бы одного документа Министерства обороны, для Соединенных Штатов. Похоже, тот, в чьих руках это досье, то есть убийца Пулеметчика, полагает, что все это представляет интерес лишь для Винсента Торелли. Ну и, разумеется, для Джо. Судя по всему, Торелли больше всех остальных рвется наложить на эти бумаги лапу - благодаря им он может проникнуть в профсоюз Джо, насчитывающий 800 тысяч членов. С точки зрения Торелли эти бумаги бесценны.
        Следует принять во внимание тот факт, что субъект, завладевший всеми этими материалами, вполне может быть сейчас на пути в Китай. Однако же сто к одному, что он сейчас в Акапулько и готовится к сделке с Торелли. Если уже не вступает в эту самую сделку. Я подозревал, что этот субъект - женщина.
        И снова я ворошил свою память. Пулеметчик был весьма хитер. Он владел целым состоянием, которое заработал исключительно своим горбом. И знал ему цену. И тем не менее Пулеметчика убили и похитили бумаги. Он вполне мог путешествовать с женщиной: бронь в «Лас Америкас» была на имя мистера и миссис Якоб Бродни, а не на одного мистера Бродни. Да, рядом с ним вполне могла быть женщина. То есть в постели. Кстати, он и был убит в постели.
        Я рассмотрел со всех сторон еще и такую возможность: убийца Пулеметчика, неважно мужчина это или женщина, мог знать о том, что тот забронировал номер в «Лас Америкас» и поспешил туда. Ведь и я направился туда прямым ходом. Увы, в данный момент пребывание в «Лас Америкас» могло существенно повредить моему здоровью. Вчера перед тем, как пойти в бассейн, я справился у дежурного клерка, и он мне ответил, что кроме меня бронью не интересовался никто. И все-таки я рассчитывал узнать там что-нибудь еще и намеревался сегодня же копнуть в тех окрестностях.
        Я мысленно наметил себе, что нужно сделать сегодня: снова справиться у клерка, связаться с Глорией и выяснить, живой я или мертвый, а также спросить, не слышала ли она о готовящихся либо уже свершившихся сделках. Возможно, досье уже находится в наманикюренных руках Торелли. В таком случае мне лучше не соваться. Однако до тех пор, пока я не буду знать наверняка, где это досье (возможно, я никогда об этом не узнаю), я не должен терять надежду на то, что мне удастся раздобыть эти бумаги, а потому решить загодя, как поступить, когда они окажутся у меня в руках. Что ж, мой план должен быть неуязвим. Иным он просто не может быть - ведь как только бумаги очутятся у меня, объединенные силы мафии и синдиката вынесут мне смертный приговор. В принципе, то же самое сделают и комми, которые, похоже, тоже охотятся за этими самыми пленками и документами. Однако, мне кажется, Джо сделает все возможное, чтобы его приятели из партии не пронюхали о том, что у него в руках была та архиважная бумага из Пентагона и что она сплыла. А то ведь может случиться так, что этой вины может оказаться вполне достаточно для того,
чтобы кокнуть Джо.
        Итак, добыв это досье, я окажусь со всех сторон окруженным врагами. И если мне захочется остаться в победителях, а заодно и в живых, следует завладеть бумагами тайно. Хотя вполне возможно, что Торелли уже читает их и посмеивается над всем светом.
        Мне не терпелось вступить в борьбу, для начала разузнав положение дел, но я еще минут двадцать обмозговывал со всех сторон каждую деталь.
        Выйдя в гостиную, я набрал «Лас Америкас» и попросил позвать к телефону дежурного клерка, Рафаэля. Когда он взял трубку, я сказал:
        - Это тот тип, который позавчера отвалил тебе сотню американских долларов. Помнишь?
        - Что? А, да. Но я думал…
        - Что ты думал? Только говори тише.
        - Я слышал, что… что вы утонули. Разве вы?..
        - Совершенно верно. Я занимался плаванием. И что в связи с этим предпринято?
        - Обследуется океанское дно в районе «Эль Пенаско».
        Замечательно. Именно это мне и было нужно. Похоже, эти мерзавцы считают, что я уже на том свете. И будут так считать, пока кто-нибудь из них меня не увидит.
        - Спасибо, - поблагодарил я Рафаэля. - Ну, а кто-нибудь интересовался мной или апартаментами один ноль три?
        - Вчера какой-то страхолюдина. Я сказал ему насчет… аннуляции. Как вы велели.
        - Хорошо. - Это когда Торелли посылал кого-то из своих проверить мои слова. - И этот страхолюдина тебя обидел, Рафаэль?
        - Нет. Просто он спросил, кто живет в сто третьем, ну я ему все это и сказал.
        - Спасибо, дружок. А теперь слушай: забудь, что мы с тобой разговаривали. Ты все еще думаешь, будто я на дне. Мне так лучше. Понимаешь?
        - Ну…
        Я знал, в чем было дело. Старая песня.
        - В самом скором времени я загляну и подброшу еще сотню долларов. Как в прошлый раз. Ну, теперь помнишь, что об этом нужно забыть?
        - Да, СЭР.
        - Больше никто, кроме этого вчерашнего страхолюдины, не приходил? Может, сегодня? Никто не интересовался мной или моими апартаментами? Рафаэль, а?
        - Нет, только он.
        - О'кей. Держи ушки на макушке, ладно? Свяжусь с тобой чуть позже. Может, даже сегодня. А ту сотню ты вскоре получишь. Значит, тебе ничего про меня не известно.
        Он сказал, что все понял, и я повесил трубку. Потом набрал отель «Эль Энкантадо», коттедж 27. Если ответит мужской голос, придется отказаться от разговора с Глорией. В трубке послышался ее нежный голосок:
        - Але?
        - Глория? Только не прыгай в окно. Это тот, кто виснет на скалах и летает по воздуху.
        - О! - В трубке замолкло, но ненадолго. - А я боялась, что…
        - Оставим это. Ты одна?
        - Да.
        - Переключись на главный вестибюль и жди. Я позвоню тебе по внутреннему телефону, с которым все в порядке. О'кей?
        - Через пять минут.
        Прошло четыре минуты. Сгорая от нетерпения, я набрал номер коммутатора отеля, назвал фамилию Глории и попросил соединить по внутреннему. Когда она взяла трубку, я сказал:
        - Все ясно?
        - Угу. Это на самом деле ты, Шелл?
        - Я. - Ввиду спешки мы свели до минимума всякие охи и вздохи по случаю… и так далее. - Ну что, Глория, скандал еще не разразился? - поинтересовался я. - Слышно что-нибудь относительно партии товара для Торелли от Пулеметчика?
        - Нет, Шелл. Я бы наверняка об этом знала. Джордж буквально не отходит от меня, так что он бы обязательно проболтался мне.
        - Даже после вчерашнего?
        Она рассмеялась.
        - Даже. Я рвала и метала, а когда успокоилась, объяснила Джорджу, что распсиховалась из-за него, потому что ему может за это нагореть от Торелли. И я как в воду глядела. Второму, этому Шутнику, тоже влетело.
        - Отлично. Глория, а ты уверена, что по поводу товара пока ничего не слышно? Может, готовится какая-то сделка, а?
        - Нет, Шелл, пока что нет. Джордж говорит, Торелли сам как на иголках. Оказывается, это ужасно важно.
        - Да. Скорей всего так оно и есть.
        Я никак не мог взять в толк, почему о бумагах все еще не было ни слуху, ни духу. Хотя, подумал я, если Торелли на самом деле на иголках, как выразилась Глория, он с каждой минутой все больше и больше жаждет получить сей лакомый кусочек. Так вот в чем дело… Толково сработано - цена-то растет как на дрожжах. Но и рискованно тоже. Пожалуй, это единственное объяснение тому, почему бумаги не были предложены Торелли в течение двух дней, минувших с убийства Пулеметчика. Но тот, кто прострелил Пулеметчику мозги, сделал это не шутки ради.
        Вдруг мне в голову пришла странная мысль, которую сходу выразил словами:
        - Глория, а вы с Джорджем расписаны, а?
        - Что? Фу, глупый вопрос! Мы расписались в Лос-Анджелесе. Чего это тебе…
        - Прошу прощения, я просто так, - перебил я ее. - Забудь.
        Черт побери, да ведь я хватаюсь за соломинки. Она живет вместе с Джорджем, и я могу без труда навести справки относительно регистрации их брака. Но это ни к чему. Нет, Глория вне всякого сомнения моя союзница. Итак, окончательно и бесповоротно исключив Глорию из вражеского стана, я имел теперь на одного врага меньше. Что-то мелькнуло у меня в голове, я чуть было за что-то не ухватился… Увы, мелькнуло и скрылось. На какой-то момент мной овладело то самое чувство разочарования, которое посещает человека, стоит ему осознать, что он упустил из виду что-то очень важное. Наконец я сказал:
        - О'кей, голубушка, спасибо тебе. Не прозевай скандальчик. Сейчас у меня кое-какие дела, но я позвоню тебе попозже. Ты не ждешь Джорджа?
        - Он и сейчас у Торелли в «Лас Америкас». Похоже, он проторчит там весь день.
        - О'кей, позвоню попозже. У меня предчувствие, что грядет буря.
        - Шелл, будь осторожен.
        - Буду, Глория. Пока.
        Я повесил трубку. Потом вызвал такси, условился, что водитель будет ждать меня на перекрестке в трех кварталах от дома Марии, подошел к окну и позвал Марию. Она побежала на мой зов, и это было восхитительное зрелище. Впорхнув в переднюю дверь, она плюхнулась на диван и кокетливо изогнулась, отчего сказанное ею прозвучало архидвусмысленно:
        - Ты что-то хочешь от меня?
        - Да. - Я улыбнулся. - Но я сделан из холодной стали. Мне придется тебя покинуть.
        - Уже?
        Она слегка нахмурилась.
        - У меня уйма дел. Пора. Даже нет времени принять душ.
        - Чем-нибудь могу тебе помочь? - серьезно спросила она.
        - Нет. Спасибо тебе, Мария. Ты могла из-за меня в такое вляпаться. Здесь ошивается всякая шушера. Я воспользовался твоим телефоном, но вряд ли кому-то известно о том, что я провел у тебя ночь, поэтому с тобой ничего не случится, если ты, разумеется, забудешь, что видела меня после моего прыжка в океан. Я не шучу. Иначе тебя могут сильно обидеть или даже убить.
        Она все еще хмурилась.
        - Забудешь… Но ведь мы еще увидимся с тобой, правда?
        Юмористка. К тому же мне давно пора сматываться.
        - Мария, если у меня останется хотя бы одна нога, я к тебе прискачу, - пообещал я. - Но сейчас мне необходимо заняться делом. Тем самым, ради которого я здесь. По крайней мере постараться это сделать.
        Я подошел к двери и выглянул наружу. Там вовсю сияло солнце. Мне было страшновато снова очутиться во внешнем мире, ибо я все еще не достиг своей безупречной формы. К тому же и вид у меня был далеко не безупречный: мне явно следовало побриться, и хотя Мария и отутюжила мою одежду, брюки сели и теперь годились разве на какого-нибудь коротышку, а не на мужчину ростом в шесть футов два дюйма. Но как бы там ни было, это были брюки, к тому же единственные.
        Мария Кармен коснулась моего плеча. Я обернулся. Она молча обвила меня руками, приподнялась на пальчики и поцеловала в губы. И тут же отошла.
        - Это чтобы ты меня не забыл, - пояснила она. - Мы, акробаты, должны держаться друг друга. Ну, а если… если у тебя будет две ноги, возвращайся бегом.
        Я смотрел на Марию сверху вниз и думал о том, как мне не хочется с ней расставаться. На ближайшее время у меня и дел всего-то справиться в «Дель Маре», не пришли ли от Джо востребованные мной бумаги. Я не хотел брать с собой Марию только потому, что рано или поздно наверняка окажусь в настоящем переплете. Ей это ни к чему.
        - Не беспокойся, я вернусь. Пока не стоит, чтобы тебя видели со мной. Тебя могут обидеть. Не исключено, что сегодня мне предстоит встреча кое с кем из знатных подлецов.
        - А что если я тоже не возражаю с ними встретиться? - не без кокетства сказала Мария. Я заметил, что ее глаза при этом остались серьезными. - Мне кажется, я могу оказаться тебе полезной. У меня столько всяких талантов.
        - В этом я нисколько не сомневаюсь. - Я ей улыбнулся. - А ты умеешь стрелять?
        - Не знаю. - Она нахмурилась. - Но я могу водить машину. Я буду твоим шофером.
        - Ты окончательно свихнулась, милая. Я вызвал такси.
        - Такси? Зачем? У меня же «кадиллак». Шелл, разреши мне поехать с тобой.
        Я заколебался, и она это усекла.
        - Хватит разводить сантименты, - быстро сориентировался я. - Ты мне приешься. А я вовсе не хочу этого.
        Я попрощался с Марией, развернулся на сто восемьдесят и вышел на божий свет. Я шел тротуаром бульвара Мануэля Алемана под ярким тропическим солнцем, рассчитывая сесть в такси, ожидавшее меня в трех кварталах отсюда. Слева блестел и переливался океан, воздух был напоен ароматами экзотических цветов. И вообще день был чудесный - в такой день нужно кататься на водных лыжах, валяться на солнышке, потягивать кокосовую шипучку под тростниковым навесом клуба «Копакабана» и любоваться обнаженными красотками. В такой день очень жалко умирать.
        Глава 14
        Я видел вдалеке клуб «Копакабана», лениво колышущиеся ветви пальм, полный прохладной тени навес из тростника. О, если бы я мог сейчас очутиться под его благодатной сенью, погрузить в песок ноги, взять в руку стакан с питьем… Я видел такси, ожидающее меня примерно в квартале от «Копакабаны». Я вовсю размечтался обо всех этих удовольствиях безмятежной жизни, когда возле меня притормозила машина.
        Кровь бросилась мне в голову при мысли о том, что меня могли выследить, я стремительно обернулся и уже был готов упасть на мостовую, как вдруг заметил яркое пятно света, оказавшееся «кадиллаком» Марии Кармен. Она высунулась из окна и с изумлением глядела на меня.
        Я рассвирепел.
        - Какого черта тебе от меня надо? Ты что, хочешь, чтоб я?.. - И оборвал себя на полуслове. Зачем набрасываться на кого-то только из-за того, что чувствуешь себя последним дураком? Я подошел к машине.
        - Прости меня, Шелл, - сказала Мария. - Я вовсе не хочу за тобой следить. Только я вдруг поняла, что мне нужно делать. Я подумала, что смогла бы подвезти тебя туда, куда тебе нужно. Мне просто захотелось быть с тобой рядом.
        Мария говорила так ласково и виновато, что я почувствовал себя последним подлецом. Она открыла дверцу, и я сел рядом с ней.
        - Ты не сердишься на меня?
        Я сдался.
        - Похоже, что нет. В город.
        Она повернулась ко мне с улыбкой на губах.
        - И я твой шофер?
        - Вези. Сама напросилась.
        Черт побери, как хорошо, что она рядом. Когда начнется заварушка, всегда успею от нее избавиться.
        Мария развернула машину и взяла курс на город. Я велел ей держать путь к «Дель Маре», но припарковаться где-нибудь поодаль, хотя до сих пор ее машина вроде бы не должна ассоциировать с моей персоной. Что ж, пусть Мария теперь знает о моем убогом убежище - она теперь и так почти все обо мне знает.
        - Но это отнюдь не райское место, - пояснил я. - Скорей всего обитель мертвецов и символ конца света. Ну и как, все еще тянет туда?
        - Да.
        Когда мы шли через тесный вестибюльчик, Мария слегка наморщила нос. Очутившись в десятой комнате, я запер дверь на ключ и указал Марии на стул. Единственный стул.
        - Ты запер дверь? - удивилась она. - Кого-то ожидаешь?
        - Больших тараканов. Они звереют от человечьего запаха.
        - Шелл! Прекрати!
        - Я ведь предупреждал тебя, что это не игра. Ты сама захотела.
        Я ходил из угла в угол. Обычно мне это не присуще, но сейчас что-то не давало покоя, засев намертво в мозговых извилинах. Так бывает, когда я что-то упускаю из виду или же сложив два и два получаю пять. Ну да, это досье: оно где-то рядом, но пока все тихо. Его кто-то придерживает. Снова я задумался над женским аспектом этой проблемы. Чего-чего, а логика здесь есть. Но как вычислить одну-единственную из такого невероятного количества собравшихся в Акапулько женщин? Почти у каждого из этих мошенников есть жены или подружки. Я же знаком только с Глорией и Марией. Глория вряд ли годится - ведь она могла в прошлую ночь поцеловать меня чуть крепче и таким образом от меня избавиться. Мария исключается полностью, хотя она и прилипла ко мне, как липучка. Через минуту мне хотелось колотить себя по башке. Да, за последнее время я здорово отупел. Правда, я больше никого не знаю… Черт побери, а этот дикий «персик» Ив? Та самая красотка, которая выпорхнула из моего туалета? Что она там делала? Мне бы очень хотелось это знать.
        - Шелл.
        - А?
        Я с головой ушел в свои думы и почти совсем забыл про Марию.
        - Что случилось? У тебя такой странный вид.
        - Минуточку, Мария. Я кое о чем думал.
        Я попытался сосредоточиться на том, где меня перебили.
        Достал из кармана ключ и отпер дверь. Медленно пересек вестибюль и опустился на стул возле телефона, стараясь припомнить то, что лишь на мгновение всплыло в моем мозгу во время недавнего телефонного разговора с Глорией. Я перебирал в памяти все, связанное с Пулеметчиком: как обнаружил его мертвого, как справлялся насчет него в отеле, ну и все остальное.
        Я схватил трубку и набрал «Лас Америкас».
        - Буэно? - услышал я голос Рафаэля.
        - Тот самый стодолларовый, - представился я. - Кто-нибудь интересовался моими апартаментами?
        - Нет. Никаких новостей.
        - Подумай хорошенько, Рафаэль, - медленно говорил я. - А вчера? Вчера днем?
        - Нет. Я ведь вам уже говорил.
        - Значит, никто?
        Я чувствовал, как начинает проходить мое возбуждение.
        - Ну, ваша жена, разумеется. Но я…
        - Идиот! Тупой… - Я заставил себя замолчать, так как сердиться следовало не на Рафаэля, а на себя. - Извини меня. Опиши ее. Какая она из себя?
        - Описать вашу жену?!.
        - Глупец. Это была не моя жена. ОПИШИ ее.
        Два предложения, и я знал, кто она. Да, Ив. Малышка с апельсиновыми волосами. Миссис Якоб Бродни. Моя голова теперь буквально раскалывалась от мыслей. Все просто и ясно, но это скорей похоже на угадывание счета после окончания матча.
        Итак, я поселился в «Лас Америкас» и завалился спать, потом встал, справился у клерка, не интересовался ли кто-нибудь моими апартаментами и направился к бассейну. Пока я был там, Ив появилась неведомо откуда и сказала дежурному клерку, что она миссис Якоб Бродни. У клерка не было никаких оснований задавать ей вопросы либо чинить препятствия, тем более, что бронь была на имя мистера и миссис Якоб Бродни, а я представил карточку с этими именами. Я подписался Шеллом Скоттом, но с таким же успехом мог подписаться кем угодно. Для клерка же я был мистером Бродни.
        Ив, которая судя по всему разъезжала с Пулеметчиком, была той самой подружкой, с которой он намеревался поселиться в «Лас Америкас». Она и направилась туда, как было заранее решено, но только без Пулеметчика. Почему бы и нет? Я был почти на все сто уверен в том, что ни она, ни Пулеметчик не подозревали, что за ними следят. А так как в Таско Пулеметчик остановился под именем Роберта Кэйна, бронь была на имя Бродни, и она могла с полным основанием решить, что между мертвым Уоллесом Паркинсоном и миссис Бродни, остановившейся в «Лас Америкас», не может быть никакой связи. И не было бы, если бы, застрелив Пулеметчика, она прежде чем удрать вытащила из его бумажника бронь.
        - Что она сказала, когда брала ключ? - спросил я у Рафаэля. - Как она объяснила то, что приехала одна?
        - Я понял, что она с вами. - Рафаэль явно недоумевал. - Даже… даже если она вам не жена, в Акапулько часто приезжают…
        - Ясно. Порядок. Спасибо.
        Мне было больше нечего сказать и я повесил трубку.
        Все сходится один к одному. Но она не знала, что я оказался здесь раньше. Вот почему у нее буквально отвалилась челюсть, когда она меня увидела. Но эта Ив сметливая штучка, именно такая, какой и должна быть подружка Пулеметчика, она быстро совладала со своим удивлением. «Меня послал Торелли… Ты этот самый Пулеметчик?.. Станцуем?..» Она позаботилась о том, чтобы моя голова вертелась как самая настоящая карусель от ее чар, чтобы у меня не осталось времени задуматься. А потом кинула ключ дежурному и была такова.
        Я снова схватился за телефон. Ее необходимо найти. И как можно скорей. Но я не имел ни малейшего представления, где она может быть. И все равно в настоящий момент я знал больше, чем пять минут тому назад.
        - Мария! - крикнул я. А сам попросил срочно соединить меня с Глорией.
        Мария выскочила из комнаты.
        - Заводи машину. Быстро!
        Линия была занята. Я положил трубку, заставил себя несколько минут подождать и позвонил снова. Снова занято. Ждать дольше невозможно - я могу вот-вот взорваться изнутри. Я выскочил на улицу и побежал в сторону перекрестков. Но тут навстречу мне из-за угла вынырнул желтый «кадиллак» Марии и, взвизгнув тормозами, остановился. Мария распахнула передо мной дверцу.
        - В чем дело? Что стряслось?
        - Отель «Эль Энкантадо». Поторопись, женщина.
        Она нажала на акселератор, и мы помчались. По дороге я обрисовал Марии в общих чертах, что случилось. Она уже знала от меня куда больше, чем нужно. Так что скрывать не было никакого смысла.
        Она не задала мне ни одного вопроса, только слушала меня и вела машину со скоростью реактивного самолета. Когда мы свернули к «Эль Энкантадо», я сказал:
        - Милая моя, в самом ближайшем времени может вспыхнуть грандиозный фейерверк. На мне стоит клеймо, и девушка, которую увидят со мной, напрашивается, естественно, на крупные неприятности. Ты знаешь слишком много. Тебе лучше устраниться. Высади меня и жми отсюда на всю железку.
        - Нет.
        У нее было решительное и в то же время веселое лицо. Похоже, она получала удовольствие. Эта Мария очень подходила мне по всем статьям. Она была моей женщиной.
        Я показал ей коттедж, она нажала на тормоз, и тяжелый автомобиль замедлил скорость возле номера 27. Я надеялся, что Джорджа нет дома. Если он дома, то, увидев меня, наверняка остолбенеет, и я успею дать ему в зубы.
        Дверь оказалась незапертой, но я и не собирался стучать. Я распахнул ее слету и очутился в доме.
        В гостиной было пусто, но тут же появилась Глория и в удивлении застыла на месте.
        - Шелл!
        - Ты одна?
        - Да.
        - В Акапулько есть девица с волосами апельсинового цвета. По имени Ив. Большие синие глаза, роскошная фигура, красивые ноги. Возможно, специализируется на шантаже. Ты ее знаешь?
        - Это похоже на Ив Уилсон. Где ты был? Я все пытаюсь тебе дозвониться. Что ты здесь делаешь?
        - А ты не знаешь, где теперь эта Ив Уилсон? Мне нужно срочно ее найти.
        - Она здесь.
        - Здесь! В этом доме?
        - Нет. В «Эль Энкантадо». Шестой коттедж. Но зачем…
        Я бросился к машине, но вдруг остановился. Глория сказала что-то такое…
        - Ты сказала, что пыталась мне дозвониться? Зачем? Что стряслось?
        - Хотела тебе кое-что сообщить. Раз шесть звонила тебе в «Лас Америкас», но никто не ответил. Я так и думала, что тебя там не окажется, Шелл, но ты не сказал мне, где тебя можно найти.
        Я схватил ее за руку.
        - Что случилось, Глория?
        - Шелл, мне больно.
        - Прости, голубушка. - Я отпустил ее руку. - Дело в том, что развязка близка, поэтому у нас совсем нет времени.
        - Об этом я и хотела тебе сказать. Не знаю, это то самое или нет, но ты просил меня сообщать все, касающееся Торелли и той партии товара.
        Она замолчала. Меня так и подмывало хорошенько ее встряхнуть, но я решил, что это ничего не даст.
        - Право, не знаю, что все это значит, но кто-то рассказал Торелли о том, что было у Пулеметчика, а Торелли узнал, что Пулеметчик убит. Мне сказал об этом Джордж. Короче, кто-то хочет за эту ерунду пять миллионов долларов. Глупо, правда?
        Мне пришлось сесть. У меня такое творилось в голове, что я не сразу врубился.
        Наконец потихонечку там прояснилось. Я видел, как Ив выходит из ванной комнаты с небольшой черной коробкой в руке, в которой, как я решил, у нее косметика и прочая чепуховина. Черт побери, косметика… На самом деле там компромат на моего профсоюзника, которому цена пять миллионов. Я застонал. Все это было, можно сказать, в моих руках. Хотя нет, не совсем. Я помню, как рассердилась и разволновалась Ив, когда я, подавая ей норковую шубу, уронил коробку на пол. А потом она спокойно подняла ее и вышла.
        - Глория, когда это произошло? - потребовал я. - Сколько времени назад?
        - Я узнала про это всего полчаса тому назад. Не знаю, когда про это узнал Торелли. Джордж был здесь, когда он позвонил.
        - Ты хочешь сказать, что Торелли позвонил Джорджу по поводу товара?
        - Да. После этого Джордж заглянул ко мне и сказал, что он будет какое-то время занят. Вот откуда я об этом и узнала. Джордж сказал, что ему придется вести какие-то переговоры от имени Торелли. Столько денег, Шелл…
        Переговоры… Ну конечно же, Торелли торговался с Ив, сбивал цену. До нуля. Знаю я эти переговоры, для ведения которых такой головорез, как Джордж, прямо незаменим. А эта отважная наивная малышка Ив хладнокровно предложила Торелли: пять миллионов - и товар ваш. И все равно в этой истории мне не все было ясно.
        - Глория, полчаса назад у Торелли еще не было этого товара?
        - Нет, но он…
        - Да, понятно, он обдумывал, как бы его получить. Так говоришь, туда пошел Джордж? Прямо к ней в коттедж?
        - Да.
        Я встал.
        - Глория, где она живет? Боюсь, ее уже нет в живых. Глория! Где этот шестой коттедж? Быстро говори!
        Глаза у Глории сделались круглыми.
        - Напротив, - не мешкая, ответила она. - Виден с нашего порога.
        Глория показала, как мне туда пройти. Я бросился со всех ног, предпочитая напрямик, а не по подъездной дороге, которая здорово петляла. Пробегая мимо «кадиллака», я махнул рукой Марии, чтобы она ехала за мной. Не знаю, поняла она меня или нет - я, не оглядываясь, рванул прямо по газону, откуда до коттеджа было ярдов сто.
        И тут случилось то самое, чего я так боялся. Нет, я не увидел ничего особенного, а всего лишь мужчину, который вышел из двери коттеджа номер шесть и скорым шагом направился к длинному черному «линкольну», припаркованному поблизости. Сев в него, он мгновенно рванул с места и машина быстро замелькала среди зелени.
        Я не замедлил бега, хотя и знал, что уже слишком поздно.
        Глава 15
        Я еще не пробежал и половины расстояния, а легкие уже отказывали. Я весь вспотел, потому что был очень возбужден и боялся за Ив.
        Ив Уилсон я наверняка застану мертвой - одному Богу известно, что может сделать с ней человек Торелли. Уже, вероятно, сделал.
        Последние несколько футов я одолел галопом, с разбегу вскочил на маленькое крылечко и толкнулся всем телом в дверь. Она распахнулась, я с трудом удержался на ногах. Комната была почти точной копией гостиной Глории. В ней никого не было. Сразу я ничего не заметил, но когда огляделся внимательней, увидел в открытую дверь напротив меня танцующие тени, которые как-то странно то поднимались, то исчезали. Я бросился в ту комнату и чуть было не упал в огонь.
        Меня лишь чудом не вывернуло. Мне хотелось закрыть глаза, отвернуться, уйти - все, что угодно, только бы не видеть этого. На кровати лежала Ив, которая, как я интуитивно чувствовал, была мертва. Увидев пламя, я в первую секунду подумал, что подожгли коттедж, но вскоре сообразил, что не коттедж горит, а человеческая плоть. Запах был столь удушающим, что у меня запершило в горле. Я почувствовал во рту вкус жареного мяса.
        Пламя поднималось из большого ведра в изножье одной из двух кроватей прямо передо мной, оно все еще жадно тянулось вверх, желая достать почерневшие связанные лодыжки. Закинутые за голову руки Ив Уилсон были привязаны к спинке кровати, ноги лежали на противоположной, свешиваясь над ведром с горящим огнем.
        Все это я увидел сразу же, как только ворвался в комнату: изуродованное веревками прекрасное тело Ив, следы ожогов на белой коже, всклокоченные апельсиновые волосы, кляп глубоко в ее рту. Я с поразительной ясностью запечатлел в мозгу каждую деталь этого ужасного зрелища, а по моему телу тем временем ползли мурашки и к горлу подступал тошнотворный ком. Я видел, что кляп изуродовал ее рот, видел на ее щеках яркие пятна помады, лиловые следы на ее запястьях от напрасных усилий разорвать грубые веревочные путы.
        Я размахнулся и отфутболил ведро к дальней стенке. Это был бессмысленный поступок, всего лишь взрыв эмоции, но я не мог вынести зрелище огня, пожирающего плоть, пускай даже мертвую, пускай даже бесчувственную.
        И ТОГДА ОНА ПОШЕВЕЛИЛАСЬ!
        До меня не сразу дошло, а когда дошло, я сломя голову ринулся к ней. Она снова шевельнулась - слегка повела головой вверх. Должно быть, ее мучитель не очень глубоко засунул кляп - я видел, как он шевельнулся. Ив силилась что-то сказать!
        Я вытащил из ее рта комок материи и увидел, что она медленно открывает глаза. При этом я почувствовал то же самое, как если бы у мумии вздрогнули и зашевелились веки. Я видел, как затрепетали длинные загнутые ресницы Ив и поползли вверх веки. На меня смотрели ее глаза, в синих глубинах которых затаились вселенские ужас и боль. Потом шевельнулись ее губы, послышались какие-то звуки, не слова, а именно нечленораздельные звуки: стоны, сдавленные хрипы, страшные, жалобные, леденящие душу. Они впились в меня как острые ножи. Я не мог шевельнуться, не мог оторвать взгляда от этого искаженного мукой лица, а ее дрожащие изуродованные губы силились что-то произнести. Теперь вся комната наполнилась этими страшными нечеловеческими звуками.
        Но вдруг я различил слова, искаженные почти до неузнаваемости, похожие на тихие вопли:
        - Скажи ему… он звонил Торелли… знает…
        Мне хотелось успокоить ее, прикоснуться к ней, чтобы исчез кошмар в ее глазах.
        - Помолчи, милая, - сказал я. - Успокойся, моя хорошая. Не нужно ничего говорить. Я вызову доктора.
        Ее глаза стали еще больше, их взгляд теперь просто-таки впился в мои. Она едва заметно пошевелила головой, и я понял, что это агония. Она силилась что-то сказать, ей хотелось что-то мне сказать, в то время как ее взгляд повелевал мне не отводить своего. Я склонился над ней, она широко раскрыла рот, беззвучно двигая челюстями, ее нижняя губа отвисла, обнажив зубы. И все-таки ей удалось выдавить из себя вместе с последним дыханием:
        - Птичьи острова… Птичьи…
        Ее черты смягчились, глаза погасли. Рот все еще был неестественно широко раскрыт, а взгляд устремлен на меня, но это уже был взгляд, смотрящий во мрак вечности. Чудесный сложный механизм внутри ее некогда роскошного тела замедлил свои обороты и остановился навсегда. Она погрузилась в полный покой, тот самый совершеннейший покой, присущий лишь одной смерти.
        Я смотрел на нее и думал о том, что это она убила Пулеметчика, убила денег ради, и все равно не мог чувствовать по отношению к ней ни злости, ни ненависти, ни презрения, а только сожаление и что-то похожее на скорбь от того, что Ив больше нет на этом свете. Я подошел к изножью кровати, нагнулся над изуродованными обуглившимися ступнями и вспомнил, как они совсем недавно выстукивали в моем номере зажигательный испанский ритм. Я вздрогнул, с трудом подавляя позывы к рвоте. Мне захотелось на улицу, захотелось очутиться на свежем воздухе, на ветру, под солнцем, но я заставил себя остаться здесь еще несколько минут. Для Ив я уже ничего сделать не мог. Она же сказала мне все, что нужно.
        Ее убийца пытками вытянул из нее сведения, где спрятаны бумаги, и позвонил отсюда Торелли. Он оставил Ив умирать и даже не погасил огонь. Я снова содрогнулся. Птичьи острова, сказала она. Я знал, что на входе в Залив есть острова такого названия, в милях четырех-пяти от берега. В этот самый момент убийца Ив спешит туда. Да, я знаю, что мне следует делать, и я не могу себе позволить нарушить эти планы и замыслы. Мне еще многое нужно продумать, несмотря на то, что мои мозги отказываются мне служить. Я взял в свою руку безжизненную левую руку Ив. Тот большой перстень с печаткой, который был на ее пальце, когда мы с ней плясали в «Лас Америкас», все еще был на ней. Я осторожно снял его, положил к себе в карман и вышел.
        Марии поблизости не оказалось - определенно она не поняла мой безумный жест. Машина стояла возле коттеджа Глории. Я поспешил туда, видя перед глазами навек застывшее лицо Ив. Я прямо-таки сгорал от нетерпения - ведь тот мужчина в длинном черном «линкольне» опережал меня на несколько минут. Вряд ли мне удастся его догнать. Но мне во что бы то ни стало нужно было его догнать.
        До этой минуты мне везло, ибо меня не заметил никто из гангстеров, но если я буду вот так расхаживать среди бела дня, меня рано или поздно выследят. Так оно и случилось.
        Я находился в пятнадцати ярдах от машины, и Мария уже завела мотор, когда распахнулась дверь коттеджа Глории и на пороге показался Шутник. Не знаю, то ли он увидел меня еще находясь в доме, то ли прямо сейчас, как бы там ни было, он смотрел на меня прищурясь с расстояния двадцати ярдов и, судя по всему, пытался убедить себя в том, что это именно я и что я живой.
        Я кинулся к «кадиллаку». «Беги, дорогая, беги!» - кричал я на ходу.
        Шутник одним махом преодолел половину разделявшего нас расстояния. Я видел, как его рука дернулась к кобуре под мышкой. Не знаю, то ли Мария видела тускло блеснувшее на солнце оружие, то ли услыхала мой вопль, однако она выжала сцепление и рывком включила передачу. Колеса крутанулись вхолостую, но через мгновение машина уже неслась на сумасшедшей скорости. Я изменил направление. Теперь я бежал наперерез машине, крича на ходу: «Беги, беги, милая!..» У меня не было времени подбирать нужные слова, но я надеялся, что она все равно поймет. Нет, я не собирался воспользоваться ее машиной - мне хотелось, чтобы она как можно скорей улизнула. Подальше от Шутника и всех остальных сподручных Торелли. Я представил на месте Ив Марию - и это было кошмарно.
        Пускай Шутник решит, будто я от него убегаю, и у меня по крайней мере появится возможность застать его врасплох. Он сидел у меня на пятках, а я был всего в двух шагах от машины. Мария притормозила. У нее было испуганное и растерянное лицо. Шутник пока не стрелял, наверное опасаясь, что на его выстрелы сбегутся люди, или же думал, что я так или иначе у него в руках. Он уже был рядом и тянул свои ручищи, намереваясь схватить меня на ходу. Я видел краешком глаза все его движения. Перенеся равновесие на правую ногу, я позволил левой проехаться по траве, тем самым тормозя свой бег. Потом рывком перекинул всю тяжесть тела на левую ногу, направив падение в нужную сторону, прямо под жирные ноги Шутника.
        Мои плечи стукнулись об его согнутые колени, я растянулся во весь рост на траве, еще и проехавшись по ней физиономией, тут же перевернулся на спину и постарался вскочить на ноги. Шутник полетел кверху тормашками, его приземление было куда тяжелее моего, оружие при этом отлетело в сторону. Он стоял на четвереньках ко мне спиной, но тут же крутанулся на сто восемьдесят. Я увидел перед собой оскал взбесившегося зверя.
        Мария остановила машину. Черт бы ее побрал, эту девчонку. Нет, она сумасшедшая - ей нужно немедленно отсюда сматываться. Я вскочил и заорал во всю глотку: «Убирайся к чертовой матери, милая! Ради Бога убирайся отсюда!»
        Шутник теперь тоже был на ногах. Опустив вдоль тела свои длинные руки, он двигался на меня. Револьвер поблескивал в траве всего в нескольких футах от него, но он не осмеливался за ним нагнуться. Стоит мне побежать, он поднимет револьвер и застрелит меня на ходу. Оставалось стоять и ждать, когда он подойдет. Эта чертова Мария сидела в своем «кадиллаке» в двадцати футах от меня, не выключая мотора. Она не отрываясь глядела в мою сторону.
        Руки Шутника теперь напоминали два железных крюка, которыми он собирался меня обхватить. Если ему это удастся, я погиб - в его жирных руках силы раза в два побольше, чем в моих. Я раскрыл ладони, вытянул руки впереди себя, рассчитывая рубануть ребрами ладоней по его лицу и шее. Мне известно, как это делается, ибо я изучил в свое время все тонкости дзюдо. Да и во флоте меня обучали невооруженной защите. Только надо держаться от него как можно дальше, не то его руки сдавят меня смертельно.
        Он подошел ближе. Я отступил на шаг назад и обошел его сбоку. Он кинулся на меня, я нацелился рубануть его по переносице ребром правой ладони, но он вскинул свою ручищу, и удар пришелся в его щеку. Его голова дернулась, а вместе с ней и все тело, и это помешало ему схватить рукой мое запястье. Он схватил его, но другой рукой и стал выкручивать. В моем мозгу мелькнуло видение черной машины, уходящей на бешеной скорости все дальше и дальше от меня. Если Шутник меня одолеет, все кончено, навсегда кончено. Через час в руках Торелли окажется папка с документами. Ну а Шутник, одержав надо мной верх, тут же меня убьет.
        Он вцепился в меня мертвой хваткой, я начал падать вниз, увлекая его за собой. Плечи свела жуткая боль, но все же, прежде чем коснуться спиной земли, я сумел выпростать правую ногу и нацелиться ею в живот Шутника, который должен был вот-вот рухнуть на меня всей своей тяжестью. Как только его ноги оторвались от земли, я подался назад и изо всей силы пнул его в живот. Он с жутким воплем перелетел через мою голову и тяжело плюхнулся на землю где-то сзади.
        Я обернулся в ту сторону, но мне не удалось схватить его за плечо. Зато и он не смог меня достать. Он барахтался на земле, а я наотмашь рубил обеими руками его мерзкую рожу.
        Ребро моей правой ладони попало ему по губам, рассекло их в кровь. Левая угодила по челюсти, потом по кадыку. Я растопырил пальцы, намереваясь выбить Шутнику глаза, но он дернул головой, и удар пришелся в щеку. Он попытался встать, я, изловчившись, прыгнул на него.
        Он выгнулся дугой, его рожа была всего в нескольких дюймах от моего колена. Я вмазал ему по челюсти. Ногу пронзила жуткая боль, и мне показалось, будто я сломал коленную чашечку. Шутник плюхнулся на задницу, но все еще не терял надежды встать. Я выпрямился, пересиливая боль в коленке, и ударил его ногой по лицу. Этого было достаточно - Шутник уже был вне игры.
        Мария смотрела на меня с раскрытым ртом. Я бросился к машине, прыгнул на заднее сидение и велел ей ехать. Она рванула с места, и я на мгновение оказался прижатым к спинке сидения. Машина неслась на гоночной скорости, делая крен на поворотах и отчаянно срезая углы. Я на ходу перелез на переднее сидение, поближе к Марии.
        Шутник стоял на четвереньках и тряс головой. Он был сделан из железа, а поэтому вполне сумеет добраться до телефона и позвонить Торелли. Он так и сделает, как только у него прояснится в мозгах. Вокруг меня сгущались тучи.
        Я наклонился, напряженно вглядываясь в лобовое стекло. Мне хотелось, чтобы машина летела еще быстрей. Может, я еще успею. Может быть…
        Глава 16
        Мария вихрем пронеслась по бульвару Мануэля Гузмана и свернула направо.
        - Родная, почему ты не удрала? Мне бы не хотелось впутывать в это тебя.
        Она сказала, повернувшись в мою сторону:
        - Мне очень хотелось удрать, Шелл. Я испугалась. Но я не смогла это сделать. Бросить тебя, когда… когда тебя могли убить. Нет. Я не могла сдвинуться с места. - Она помолчала несколько секунд, потом спросила:
        - Куда мы поедем?
        - Не мы, а я. Ты и так уже здорово рискуешь. Тебе стоит где-нибудь спрятаться. - Я вкратце рассказал ей о случившемся: об Ив, о том, что ее убийца теперь несется на всех парусах в сторону Птичьих островов, а может даже уже и там.
        - Ты тоже собрался туда? - спросила она. - Но ведь тебя убьют.
        Я ничего не ответил. Судя по ее дальнейшим репликам, я понял, что она знает и понимает больше, чем я думал. Она считала, что я должен был прикончить Шутника. Но одно дело - убить человека в пылу драки или же спасая собственную жизнь, и совсем другое - убить беззащитного. Да, разумеется, мне следовало его убить - ведь в самом ближайшем времени он позвонит Торелли и доведет до его сведения все, что случилось. До этого Торелли позвонил убийца Ив и доложил, где находится коробка с досье, получил от Торелли добро ехать за ней и двинул в сторону островов. Стоит Торелли сопоставить эти два звонка и он будет знать не только то, что я жив-здоров, но и то, что мне известно насчет Ив и я либо держу курс в сторону Птичьих островов, либо гоняюсь за убийцей Ив. Теперь Торелли прекрасно понял, что я отнюдь не простачок, оказавшийся случайно в комнате Пулеметчика. Это плохо, из рук вон плохо. Но куда хуже то, что Торелли с минуту на минуту отправит на Птичьи острова целую банду - за Шеллом Скоттом. У меня остался один-единственный шанс: успеть убраться оттуда до приезда банды Торелли. Только Богу известно, что я
буду делать на Птичьих островах. Но бумаги там. И это уже важно.
        Мария вдруг свернула на обочину и затормозила. Я видел, что она включила нейтральную скорость и, уронив руки на колени, сцепила пальцы.
        - Не могу больше, - призналась она. - После той драки мне кажется, будто я вся рассыпалась на кусочки.
        Я видел, что Мария вся дрожит.
        - Ну-ка вылазь из-за руля, - скомандовал я. - И нечего распускать нюни. Сам поведу машину.
        Я быстро поменялся с ней местами.
        Мне не хотелось быть грубым, но начни я ее утешать, и станет ясно, что она для меня значит.
        Я включил скорость и устремился в док, где можно взять лодку.

* * *
        Сзади меня дыбилась вспененная кормой моторной лодки полоска воды, впереди маячил задратый нос, вспарывающий океанскую гладь на выходе из Залива Акапулько. Океан был на редкость спокоен, неподвижен, он словно млел под жаркими лучами солнца. У меня было ощущение, будто я плыву по огромному озеру, вода в котором не шелохнется. В открытом океане тоже было безмятежно спокойно.
        Когда я добыл лодку, Мария буквально вцепилась в меня, умоляя остаться. Мне пришлось обойтись с ней довольно грубо. Но, видит Бог, она такая прелесть.
        Лодка стоила мне пять драгоценных минут и целую кучу песо, но зато оказалась быстроходной, а лодочник показал точный курс. Птичьи острова уникальны тем, что обитаемы исключительно птицами, а если точнее, то миллионами пронзительно орущих чаек. Это шесть клочков суши среди синих вод общей протяженностью примерно в милю, над которыми в любое время года кружит и парит туча чаек. Они здесь гнездятся, выкармливают птенцов, так что это своего рода их заповедник. Плохо то, что островов шесть, а коробка, насколько мне известно, спрятана на одном из них. Увы, можно лишь гадать, на каком именно. Да, Ив выбрала замечательный тайник.
        Теперь мне хорошо были видны эти острова, и я мог точнее скорректировать курс. Но, черт возьми, я понятия не имел, к какому именно острову править, то есть где спрятана эта коробка с бумагами и где рыщет убийца Ив. Одно я знал точно - он уже здесь. Не объезжать же каждый из шести островов: во-первых, на это уйдет слишком много времени, во-вторых, меня обнаружит тот мерзавец, который смертельными пытками вырвал у Ив нужные ему сведения. Ему ничего не стоит совершить еще одно убийство, а у меня даже нет при себе оружия. Я так спешил отделаться от этого Шутника, что даже забыл поднять выпавший у него из рук револьвер.
        К тому же меня тревожило то, что убийца Ив услышит шум моей моторки или увидит, как она приближается, спрячется, чтоб подпустить меня поближе и всадит мне пулю в лоб. И все равно отступать нельзя: тогда на бумаги наложит лапы Торелли, а я останусь при пиковом интересе. И не только я, а еще много разного народу. У Торелли эти бумаги назад не получишь.
        Я снова оглянулся, боясь пропустить момент, когда на горизонте появится лодка, может, даже несколько, с моими преследователями. До сих пор на горизонте как будто бы было чисто, однако теперь я находился на таком расстоянии от берега, что видно было далеко не все. Неумолимо приближались Птичьи острова, и я стал сбавлять обороты мотора, чтобы подплыть бесшумно. На третьем по счету острове в воздух поднялась целая туча пронзительно орущих чаек. Это облако двигалось к центру острова, и я догадался, что убийца там.
        Это был самый большой из всех островов шириной примерно в полмили или даже больше и расположенный приблизительно в четырехстах ярдах от ближайшего маленького островка. Возможно, Ив облюбовала его по той простой причине, что здесь можно спрятать тысячу разных коробок или папок с документами, которые, если точно не знать, где они лежат, можно искать полгода. Я и не знал, где нужно искать, но все равно нацелил нос лодки на этот остров. В двадцати ярдах от берега, откуда уже были слышны хриплые крики чаек, я заглушил мотор и лег в дрейф.
        Птичий гомон становился все громче и громче. Как только лодка ткнулась в берег, свет застлало белым мельтешением, а гомон казался таким, что меня явно никто не мог слышать. Я видел не дальше, чем на двадцать ярдов вперед, за исключением тех редких мгновений, когда в густом хаосе птичьих тел образовывался небольшой просвет. На острове были скалы и несколько маленьких кривых деревцев и кустиков. И никакой другой растительности. Повсюду землю покрывал толстый слой птичьего помета. И куда ни взгляни были птицы, беспрестанно и громко кричащие.
        Я постарался установить, с какого места начался этот птичий переполох, который я наблюдал, подъезжая к островам. Оказалось, что справа и совсем рядом от меня. Он распространялся почти что по прямой линии к центру острова, выходит, тот тип направился туда. Но в данный момент мне был нужен не он, а лодка, на которой он сюда прибыл. Я шел вправо кромкой воды, вспугивая по мере продвижения тучи птиц, пока не увидел лодку. Она была почти такой же, как моя, только чуть поменьше. В ней никого не было. Я отошел от нее ярдов на пятнадцать и решил дождаться его здесь. Он вот-вот вернется, неся с собой бумаги, за которые Винсент Торелли готов отвалить пять миллионов долларов или загубить несметное множество человеческих жизней. Те самые бумаги, которые необходимы мне, без которых не может прожить Джо, которые не прочь бы поиметь Министерство обороны и ФБР. Ну, а профсоюзные боссы кое-кто еще отдали бы за них все на свете. Этот ирреальный остров был странной декорацией того, что вот-вот неминуемо случится и от чего зависят сотни, тысячи и даже миллионы человеческих жизней.
        Минуло пять томительных минут. Я знал, что у убийцы есть оружие, я был уверен, что живым отсюда уйдет лишь один из нас. И был необычайно спокоен: ведь рано или поздно такая минута должна была наступить, и мне было радостно от того, что она наконец наступила. Я рассчитывал застать убийцу врасплох, что, как известно, наполовину увеличивает шансы к победе.
        Птицы заслоняли от меня солнце, их беспокойные тени другой раз подолгу маячили на одном месте. Сверху сыпались перья, а то вдруг какая-нибудь большая чайка касалась крылом моего лица. В пронзительных птичьих криках растворялись все иные звуки, даже шум моря.
        Я не слышал его шагов, но птичьи крики стали громче и тревожней, а белый хаос вокруг пришел в неистовое движение. Я приготовился к встрече, подчиняясь какому-то внутреннему инстинкту, широко расставил ноги и стиснул кулаки. Во рту у меня пересохло, а сердце готово было выскочить наружу.
        И тут я его увидел.
        Сперва лишь на короткое мгновение: он был в тридцати ярдах от меня, вокруг него кишмя кишели птицы. Но я его узнал, ибо Джорджа Мэдисона я не мог не узнать. Ну да, я рассчитывал встретить именно его, Джорджа Мэдисона, который вел «переговоры» от имени Торелли, вероятно, с тем, чтобы вернуть расположение Торелли. Я был рад, что это именно он. Я хотел, чтобы это был он, тем более что нам рано или поздно придется выяснить отношения, а Джордж Мэдисон был из тех, кто может выстрелить в спину. Наконец мы были один на один с Джорджем, и во мне вскипела ярость при мысли о вынесенных благодаря ему унижениях, на нее отозвалась каждая клеточка тела. Снова в ноздрях был запах горелого мяса, почти такой же острый, как в тот момент, когда я переступил порог спальни Ив.
        Все эти ощущения я пережил за какую-то долю секунды. Я медленно двинулся ему навстречу, стараясь не прозевать просвета в хаосе, чтобы ударить первым. Стремительный удар - вот мой девиз, иначе Мэдисон успеет догадаться, что на острове кто-то есть и примет необходимые меры.
        Я снова его увидел - теперь он был на расстоянии шестидесяти футов, то есть всего почти двадцати ярдов. Я оттолкнулся изо всей силы, провалившись по щиколотку в мягкую почву и совершил прыжок в его сторону. Он увидел меня, когда я был уже в тридцати футах от него. Он нес в правой руке черную коробку. Ту самую, которую я видел до этого у Ив Уилсон.
        Джордж Мэдисон вскинулся, ошарашенный моим появлением буквально из ниоткуда, а точнее из шумного хаоса снующих взад-вперед белых и серых тел и хлопающих крыльев. Одному Богу известно, что пришло ему в голову в тот момент: то ли он решил, что я встал со дна морского, чтобы свести с ним счеты, то ли его неповоротливый умишко просто определил мою личность и так же неповоротливо приказал ему действовать.
        Мой замысел удался. Повинуясь рефлексу самообороны, Джордж швырнул в меня коробкой, сам попытался освободившейся рукой достать из-под пиджака оружие. Коробка попала мне в лицо, но я не почувствовал никакой боли. Мое тело всей своей массой, помноженной на скорость, стукнулось о его тело. Звук был точно такой, как при ударе топором по стволу дерева. Он пошатнулся, упал на спину и покатился. Я удержался на ногах, сделал шаг в его сторону и нацелился в него обеими ногами.
        Он был поражен натиском, но тоже знал, что дело идет о жизни или смерти, поэтому когда я еще был в воздухе, он успел чуть-чуть откатиться в сторону. Я заметил, что он поднял руку и, извиваясь подо мной как змея, нацелился мне в горло растопыренными пальцами. Я мотнул головой, схватил его за руку и стал ее выкручивать, пытаясь повалить его на землю и навалиться на него сверху. Он с трудом удержался на коленях. Его рука дернулась за оружием.
        Я схватился за рукав его пиджака и изо всей силы потянул вниз. Я прекрасно понимал, что эта драка не похожа на мою драку с Шутником, который брал лишь своей силой. Джордж был борец под стать мне. Судя по предыдущим ударам, он знал кое-какие приемчики и мог в считанные секунды убить меня голыми руками. Так же, как и я его.
        Я вцепился в его рукав, пытаясь не позволить руке дотянуться до рукоятки револьвера, другую руку занес над его головой, целясь ему в переносицу. Мы стояли на коленях, утопая в вонючем иле. Джордж быстро наклонился, и удар скользнул по лбу. Теперь Джордж нацелился мне в солнечное сплетение, и я знал, что от удара его растопыренных пальцев может лопнуть мое сердце.
        Я отпрянул в сторону. Моя правая рука еще не совсем преодолела инерцию удара, так что тело ничем не было защищено. Мне удалось сделать рывок вперед и влево. И все равно его пальцы буквально вспороли мою грудную клетку, пронзив все мое существо нестерпимо острой болью.
        В тот момент Джордж мог без особого труда справиться со мной, если бы снова не потянулся за оружием. Я сделал подкат, встал на колени и рубанул его изо всей силы по руке. Я слышал звук своего удара и видел, как он выронил оружие.
        Никто из нас не рискнул его поднять, этот тяжелый автоматический кольт 45-го калибра, который теперь лежал между нами, поскольку мы оба боялись сделать хотя бы одно неверное движение. Мы хорошо представляли возможности друг друга и отдавали себе отчет в том, к чему может привести хотя бы малейшая оплошность. Стоя на коленях в грязи, мы не спускали друг с друга глаз. Совсем как два первобытных существа, ведущие борьбу за выживание в девственном болоте, над которым гомонят и кружатся птицы.
        Джордж слегка подался назад в надежде, что я попытаюсь дотянуться до оружия и окажусь на какое-то время беззащитным. Я подтянул к себе ноги и встал одновременно с ним. Мы двигались навстречу друг другу: медленно, осторожно, кругами, как это делают звери в джунглях, выжидая подходящий для нападения момент.
        Он сделал выпад левой рукой. Я отступил на шаг назад правой ногой, чувствуя как ко мне потихоньку возвращается уверенность в собственной силе, поколебленная тем жутким ударом. Внезапно коленку пронзила острая боль - это была та самая коленка, которой я ударил Шутника в челюсть, - и я почувствовал, что ей не выдержать моего веса. Мои растянутые сухожилия и связки не слушались меня, я стал заваливаться вперед, но в последний момент ухитрился приземлиться на колено и выпрямиться. Боль была нестерпимой, но я забыл про нее, увидев как Джордж размахнулся и прицелился мне в лицо. Я выбросил вверх левую руку и сумел поймать его запястье. Он упал прямо на меня, я еще сильней стиснул его запястье. Мы покатились по земле, в какой-то момент ему удалось схватить меня свободной рукой за правое запястье. Он его тут же выпустил, и я сумел привстать на одно колено. Я затряс головой, дабы прочистить мозги, но тут же у меня померк перед глазами свет, и я рухнул на спину, сраженный внезапным ударом.
        В двух футах от себя я видел его искаженную бешенством физиономию. Он сделал движение левой рукой, в ней тускло блеснул металл автоматического кольта. Вот, оказывается, чем он меня ударил - когда мы катались по земле, он нащупал свой кольт и, схватив его, использовал как дубинку.
        Дуло смотрело на меня, готовое в любой момент выплюнуть смерть. Да, всего через секунду кто-то из нас двоих окажется на том свете. Упершись левой рукой в землю, я выбросил вперед правую, нацелив окостеневшие пальцы в мягкое, ни чем не защищенное место под его грудной клеткой. Дуло смотрело мне прямо в глаза, он уже нажимал на курок, когда мои пальцы вошли в его податливую плоть. Я тут же их отдернул, рывком откатившись в сторону, но все равно у меня было ощущение, будто моя рука по локоть вошла в его живот.
        Он так и не успел спустить курок. Он медленно опрокидывался навзничь, и я видел, как его лопнувшее сердце сжалось в последний раз. Я знал, что Джорджу остается жить считанные секунды.
        Так оно и вышло.
        Он умер, лежа на спине с подвернутой под себя ногой. Сжимавшие оружие пальцы разжались. Я подхватил кольт и присел, чтобы перевести дух и унять дрожь, периодически сотрясавшую все мое тело. Над нами с криками кружили чайки. Некоторые из них садились на землю и передвигались по ней смехотворно неуклюжими шажками.
        Я обвел взглядом окружавший меня пейзаж, потом сосредоточил его на лежавшем рядом теле. Довольно странное место для чей бы то ни было могилы. И лишь по чистой случайности этот остров станет могилой Джорджа, а не моей собственной. Когда я отсюда уйду, на его труп усядутся чайки, похожие на грязно-белых стервятников, и жизнь снова войдет в привычную колею. Вероятно, чайки поначалу будут проявлять интерес к человеку, который неподвижно лежит на земле, но скоро перестанут обращать на него внимание и будут, как обычно, кружиться с криками в воздухе, а может, даже топтать его застывающее тело и восковое лицо. Со временем он превратится в такой же ил.
        Черт с ним. Он это заслужил.
        Я встал, направился к тому месту, где лежала черная коробка и, взяв ее, вернулся к Джорджу. Обшарив его карманы, нашел серебряный ключик, который подходил к замку в коробке, положил его себе в карман и направился к своей лодке, не забыв прихватить Джорджев кольт. Коленка вроде бы вела себя нормально, если я не перетруждал ее излишними движениями. Но у меня страшно болел бок, а тело, казалось, превратилось в один сплошной синяк.
        Увидев лодку Джорджа, я взял правее, влез в свою лодку и начал отталкиваться от берега. И только сейчас окинул взглядом окрестности.
        Сражаясь с Джорджем, я забыл обо всем на свете, тем более о них. Но они были рядом. Они спешили ко мне, уверенно рассекая океанскую гладь. Вооруженные силы Торелли.
        Глава 17
        Они увидели меня, а я их. Они сидели в двух лодках, по трое в каждой, то есть всего шесть против одного меня. Черт побери, у меня было шесть патронов, может, даже семь, так что мне предстоит сущая безделица: одолеть шестерку профессиональных убийц, а потом их перестрелять. Даже еще может остаться пуля для мага и волшебника, ибо нужно быть настоящим магом и волшебником, чтобы одолеть эту шестерку.
        Разумеется, узрев этих бандюг, я не стал стоять на месте и дожидаться нападения. Я точно псих ринулся в глубину острова, вздымая на пути тучи чаек. В одной руке я сжимал черную коробку, в другой - автоматический кольт 45-го калибра. Я понимал, что мне нужно как можно скорей отделаться от этой коробки. Мои шансы уйти отсюда живым равнялись нулю, но несмотря на это, черная коробка казалась мне важнее собственной жизни. Мне оставалось только надеяться на то, что они ее не заметили - ведь с такого расстояния я сам был всего лишь неясным пятном. Если они ее не заметили, я мог куда-нибудь ее задевать и поклясться, что не видел никакой коробки в глаза. Потом за ней явится мой призрак.
        Я бежал изо всей мочи. Бежал просто так, лишь бы быть от них подальше, как вдруг меня осенило, что в случае если мне удастся уйти отсюда живым, неплохо бы знать, где искать коробку. Я стал приглядываться к местности, стараясь найти подходящее местечко, но видел лишь чаек.
        Я замедлил свой бег, приметив впереди искривленное дерево, самое высокое на всем острове. На его верхушке были три причудливо сросшиеся ветки. Вполне подходящее место, тем более, что в данный момент бессмысленно держаться за эту коробку. Прислонившись спиной к стволу дерева, я отмерил двадцать шагов, нагнулся и вырыл руками ямку фута в два глубиной. То, что называлось здесь землей, было очень легко рыть голыми руками. Я положил коробку в ямку, присыпал землей и утоптал ногами. Зарытый клад. Наверняка никто никогда не зарывал клады в такой земле, в какой я зарыл этот.
        Я вернулся к дереву и дулом кольта нацарапал на стволе маленькую закорючку себе на память, потом, чтобы запутать следы, стал топтаться возле дерева. Я протоптал от него тропинки в двух противоположных направлениях, чтобы сбить преследователей с толку. Завершив сей блистательный маневр, я еще раз обежал вокруг дерева и только тогда серьезно задумался над тем, что мне делать.
        Нужно было мотать отсюда как можно скорей, однако для этого существуют лишь три пути: земля, воздух, вода. Ни одним из них я воспользоваться не мог. Годится лишь какой-то четвертый путь, то есть измерение. Ведь земля обрывается в океан, по воздуху я ходить не умею, а проплыть несколько миль мне попросту не позволят. Так что выбор средств у меня весьма ограничен. Все лодки с той стороны, откуда теперь наяривает эта шестерка торпед[7 - Торпедами в Америке называют гангстеров-телохранителей.]. Вот именно, мне нужен торпедный катер. Увы, этот маленький остров подвергает человека испытанию на сверхвыносливость.
        Я повернул назад, решив обогнуть остров по берегу и таким образом очутиться возле лодок. Через пять минут я уже был поблизости от лодки Джорджа. Там стоял один из этих торпед, к счастью, спиной ко мне. Всего один. Может, мне повезет. Пока я усиленно соображал, то ли мне выстрелить в него и таким образом привлечь внимание его дружков, то ли подкрасться незаметно и шарахнуть его по голове. Но кто-то шарахнул по голове меня.

* * *
        Я чувствовал, будто в каждой артерии, питающей мой мозг, стучит молот. Вместе с кровью эти удары достигали моего темени, которое вдруг сделалось мягким - с каждым ударом сердца там точно что-то шевелилось. Ко мне возвращалось сознание, ибо я уже видел розовый свет, просачивающийся сквозь мои опущенные веки.
        Я не сразу сориентировался. Мне и раньше случалось терять сознание, и для того, чтобы прийти в себя, я глядел на потолок. Сейчас я смотрел на скопище глупых суетливых птиц. Птицы, небо, птицы… Очень все странно. Похоже, я слишком часто теряю сознание.
        Я попытался повернуть голову влево, чтобы оглядеться по сторонам, но тут же получил сильный удар в челюсть, поэтому мне расхотелось глядеть по сторонам. Теперь челюсть болела сильней затылка. Я приложил к ней ладонь и нащупал опухоль. Зубы были целы, но во рту было полно крови.
        - Повернись, Скотт! - потребовал чей-то скрежещущий голос, и я как дурак повиновался. Бац! Снова удар. Раздался взрыв смеха. Ну да, очень смешно.
        - Вставай! - потребовал тот же скрежещущий голос. Еще чего захотели! Тогда бросьте мне веревку, я вцеплюсь в нее зубами и попытаюсь встать. Но так или иначе мне удалось сесть. Я огляделся. Все шестеро были здесь. Кошмар.
        Редкостное скопление кретинов. Самцы, у которых ум заключается в мышцах, завсегдатаи пляжей, гоняющие мяч на виду у девушек. Любители выделывать всяческие трюки на турниках и скалить зубы в ответ на восхищенные взгляды. Достойное сожаления сборище.
        - Вставай! - снова потребовал скрежещущий голос.
        Я нашел его обладателя и вперился в него взглядом. Мамочка, лучше бы я его никогда не видел.
        Это было существо, которое разве что может пригрезиться в страшном бреду. Одна половина его физиономии была меньше другой, и если та, меньшая половина казалась не так безобразна, то лишь потому, что была меньше. В довершение всего у него был абсолютно голый череп и маленькие черные глазки, похожие на двух мушек, усевшихся на вершине огромного расплющенного носа. Из ноздрей свисали космы жестких черных волос, похожие на заблудившиеся усы.
        Судя по всему, Торелли отправил сюда самые сливки своего общества, чтобы запугать меня до смерти.
        - Ну, Скотт, где же бумаги? - вопрошал Скрежещущий Голос.
        Итак, мы переходим к делу.
        - Какие бумаги?
        - Послушай, Скотт, не напрашивайся. Если я задаю тебе вопросы, ты должен отвечать на них без запинки и без вранья.
        Дело принимало поганый оборот. Я подумал про зарытую неподалеку черную коробку и про то, что случится, если эти субъекты ее отроют. Они теперь все сбились в кучу вокруг Скрежещущего Голоса и не спускали с меня глаз. Все как один вооружены, а у одного на груди болтается полевой бинокль. И у всех без исключения зверские физиономии. Конечно, я постараюсь протянуть как можно дольше, но если Скрежещущий Голос возьмется за меня по-настоящему, все равно рано или поздно заговорю. Есть такие штучки, которые развязывают язык, когда уже не остается сил вопить от боли.
        - Ты что, не понимаешь человеческого языка? Что тут происходит? Где Мэдисон?
        Выходит, они еще не обнаружили его.
        - Мэдисон? На кой черт он мне сдался?
        Скрежещущему Голосу мой ответ пришелся не по вкусу. Он выпятил челюсть, при этом шевельнув усами.
        - Думаешь, почему я не выколотил из тебя мозги? Только потому, что без них ты не сможешь ответить на мой вопрос. Но я уже теряю терпение. Ты приехал сюда не забавы ради.
        - А почему бы и нет? Обожаю птичек.
        Бац! Я снова упал на спину, но теперь уже не стал вставать. Скрежещущий Голос схватил меня за грудки и заставил сесть. Я слышал, как он велел одному из своих сообщников обыскать местность. Тот отвалил.
        - Скотт, я помогу тебе вспомнить. Мне известно, что ты двинул сюда следом за Мэдисоном, чтобы раздобыть бумаги. Мне известно, что они здесь. Теперь тебе тоже известно, что мне это известно. Отвечай быстро - где они, и ты проживешь дольше.
        Ну да, ровно настолько, сколько времени уйдет у них на поиски черной коробки.
        Я стиснул зубы и сказал:
        - Не знаю, о чем ты говоришь.
        Его огромный кулак опустился прямо на то место, где у меня солнечное сплетение, и я задохнулся от боли. Скрежещущий Голос схватил меня, приподнял над землей и снова трахнул кулаком. Сперва я смутно видел, как надо мной нависал кулак. Потом не видел ничего.
        На сей раз я долго не приходил в себя. Увидев сквозь опущенные веки слабые проблески света, я лишь с большим трудом и далеко не сразу сумел их поднять. Я сделал это, автоматически следуя ритуалу возвращения в сознание, однако, подняв веки, сразу же понял, что этого вовсе не следовало делать. Скрежещущий Голос снова схватил меня за грудки, заставил сесть и изо всей силы хлестнул по обеим щекам. Я, можно сказать, был готов. Правда, мне с самого начала стало ясно, что в его планы не входит меня убивать, а лишь заставить поверить в то, что он хочет меня убить. Но от этого не легче.
        - Я устал от твоих штучек, - сказал он теперь уже совсем зверским голосом. - Сейчас начну считать твои косточки, а ну-ка встать!
        Я с трудом поднялся на ноги. В вертикальном положении мои мозги вроде бы заработали лучше. Мне следовало как можно скорей изобрести, что им ответить. Да, они знают, что я здесь делаю, но все-таки стоит попытаться запудрить им мозги.
        Если мне удастся их убедить, что Мэдисон добрался сюда раньше, чем я, и уже отбыл с бумагами, они, возможно, не станут убивать меня на месте, а возьмут с собой, чтобы проверить на вранье. Зыбкие доводы, тем более, что убедить их будет отнюдь не просто. Но это давало хоть какую-то надежду.
        И тут все пятеро как по команде повернули головы налево.
        Я сделал то же самое.
        Никакой надежды. Полный крах. Тот, шестой, приближался к честной компании, волоча за одну ногу Джорджа Мэдисона.
        Глава 18
        Подойдя вплотную к своим дружкам, он бросил ногу Джорджа Мэдисона на землю. Мы, семеро живых, с суеверным ужасом взирали на мертвого, потом взоры шестерых обратились на одного меня.
        Эта нога, упавшая с глухим стуком на землю, произвела на меня куда более удручающее впечатление, чем все полученные удары. Я смотрел на нее и думал о том, что скоро буду вот так же лежать на земле. Тот тип все время тащил тело волоком, какое-то время даже вниз лицом. Глаза у Джорджа были открыты, но они бы ни за что не смогли теперь видеть, даже будь он живым. Лицо покрывали синяки и ссадины, широко открытый рот осклабился в жуткой гримасе. Ужас один.
        Я был не лучше - губы распухли, язык в укусах моих же зубов. Хоть зубы пока целы. Кстати, и у Джорджа тоже.
        Скрежещущий Голос сделал шаг в мою сторону. Пока не было сказано ни слова, однако я знал, что мне вряд ли удастся убедить их в том, что Мэдисон скрылся вместе с бумагами.
        - Так ты не знаешь, где Мэдисон, да? - вкрадчиво поинтересовался мой палач. - Он упал и убился, да? Что ж, Скотт, для начала я, кажется, сломаю тебе правую руку.
        - Погоди! - Я набрал в себя побольше воздуха. - Да, я приехал сюда вслед за Мэдисоном. У нас, как ты знаешь, была ссора и я затаил на него зло. - Интересно, надолго ли хватит у него терпения, но пока я еще был на ногах. - Я приехал сюда буквально следом за Мэдисоном. Он меня увидел. У нас возникла ссора и… Да, я оказался сильней.
        - Ага, конечно, - кивнул Скрежещущий Голос. - У Джорджа была сорокопятка, но он не захотел в тебя стрелять.
        - Мы… мы сперва поговорили. Поспорили. Он подошел ко мне слишком близко, и я отнял у него револьвер.
        Скрежещущий Голос разразился смехом. Это был жуткий смех.
        - Отнял. Ха-ха-ха.
        Он полез к себе за пазуху и вытащил оттуда револьвер. Это тоже был автоматический кольт 45-го калибра. Он снял предохранитель и нацелил в меня дуло.
        Мне захотелось испариться. Я был буквально одержим этой идеей.
        - Ну же, Скотт, отними у меня ружье, а? У тебя это здорово выходит.
        Он от души потешался.
        - Эй, глянь-ка! - крикнул кто-то из их компании. Все обернулись туда, куда он указывал пальцем, и почти одновременно увидели лодку. Это была длинная белая штуковина, скользящая по гладкой поверхности океана в нашу сторону. Я молил Бога, чтобы в ней оказались пограничники.
        На расстоянии примерно пятидесяти ярдов от нашего острова лодка сделала крутой вираж, и я увидел, что в ней двое. Лодка повернулась к нам кормой и стала удаляться.
        - Пошли вглубь, - велел Скрежещущий Голос. - Людям ни к чему знать, что здесь происходит. - Он вперился в меня кровожадным взглядом. - Соображаешь, что будет с тобой, если не расколешься?
        - Да. Ты расколешь мне голову.
        Он срубил меня одним ударом.
        Я производил на них впечатление стойкого человека, хотя на самом деле это отнюдь не так. Я даже не собирался таковым прикидываться. На сей раз я не потерял сознания, но перед глазами все-таки поплыло. Он заставил меня силой подняться, с треском рванув на мне рубашку. Вместе с кожей. Похоже, он собирался заняться мной основательно, и я затряс головой, чтобы привести в норму мозги.
        - Эй! - завопил один из бандюг. - Да вы гляньте!
        Не выпуская моей рубашки, Скрежещущий Голос повернул голову. Все остальные, в том числе и я, тоже. Лодка мчалась прямо на нас, в нескольких футах затормозила и развернулась. За ней следом что-то тащилось. Я снова затряс головой. Или у меня было что-то со зрением, или же сзади лодки на самом деле подпрыгивала на волнах женщина.
        Именно женщина, потому что она была в чем мама родила. А у голого человека, вы знаете, очень легко определить пол. Теперь эта голая женщина подпрыгивала на волнах позади сделавшей разворот лодки, описывая великолепную дугу. Она приблизилась к нам, скользя по океанской глади на лыжах.
        Подпрыгнув на макушке волны, женщина чуть было не выпрыгнула на берег, но тут же, резко развернувшись, весело улыбнулась и помахала нам рукой.
        - Глядите! Да глядите же! - орал тот бандюга. - Да она же голая!
        Я не отрываясь глядел на Марию Кармен, быстро уменьшающуюся в размерах.
        Лодка сделала вираж, и все повторилось один к одному. Я не мог поверить своим глазам. Торпеды пялились на нее как бараны, даже Скрежещущий Голос. Он так и не отпустил мою рубашку, в другой руке он держал на уровне моей груди кольт. Рука, сжимающая мою рубашку, слегка затрудняла мой маневр, но я блестяще вышел из положения, которое было отнюдь не блестящим.
        Сделав шаг вперед, я подошел к нему вплотную и изо всей силы вломил коленкой между ног, что было, как скажут все порядочные люди, запрещенным приемом. Да, я применил этот запрещенный прием, который удался на славу. Скрежещущий Голос буквально задохнулся от боли и стал падать. Я выхватил у него кольт и приставил дуло к его виску.
        Он буквально повис на мне, а трое из его банды, стоявшие примерно в шести футах от нас, испустили вопли. Я обнял своего бывшего палача левой рукой и привлек к себе, словно мы с ним танцуем танец. У меня в кулаке был крепко зажат автоматический кольт со взведенным курком.
        - Убирайтесь, или…
        Я не закончил свою угрозу, потому что один из бандюг, тот самый, который все время держал в руках револьвер, направил на меня его дуло и стал целиться. Я понял, что ему плевать на Скрежещущий Голос, лишь бы удалось всадить пулю в меня.
        Я трижды нажал на спусковой крючок, надеясь, что хотя бы одна из пуль достигнет цели. Ее достигли две. От первой бандюга завертелся волчком, от второй отлетел футов на пять от того места, где стоял до выстрела.
        Это охладило пыл его дружков, тем более, что оружие было лишь у одного из них, а дуло было направлено куда-то в землю примерно посередине между мной и бандой.
        - Кончай! - заорал я. - Бросай! Бросай оружие!
        Я взял его на мушку, он бросил револьвер. Остальные застыли в нерешительности, потрясенные внезапностью случившегося. Я стал пятиться назад, к воде. Я все пятился, хотя вода уже дошла до бедер, и все время держал на мушке оставшихся на берегу бандюг. Потом я крикнул: «Эй вы, ублюдки, разбегайтесь!» - и нажал на курок. Я разрядил весь барабан, целясь поверх их голов. Они с воплями разбежались в разные стороны.
        Я бросил Скрежещущий Голос в воду, швырнул на берег кольт и пустился вплавь.
        И тут появилась Мария.
        Жаль, что в этот момент не заиграл оркестр: бум, бам, та-ра-рам. Лодка замедлила бег, и моя Мария опустилась в воду в нескольких футах от меня.
        - Вот, бери. - Она тяжело дышала.
        Хотите верьте, хотите нет, но я взял в руки водную лыжу, которую она подтолкнула в мою сторону. Я крепко вцепился в нее, лодка набрала скорость, и я превратился в настоящего дельфина: вверх-вниз, вверх-вниз. Когда мне начинало казаться, что я шмякнусь об океанское дно, я вдруг оказывался на верхушке волны. Это был нелегкий путь, но он вел меня к жизни. «Да ведь ты, Шелл, счастливчик», - подумал я.
        Еще какой - катаюсь на водных лыжах в Акапулько.
        Глава 19
        Как только мы очутились в лодке, я сграбастал Марию в охапку и запечатлел на ее устах страстный поцелуй. Она уже надела на себя то, что на ней было в момент нашего расставания в доке, так что поцелуй был не настолько страстным, каким он мог быть в иной ситуации.
        Парень лет сорока в синем пиджаке, белых брюках и кепке яхтсмена, который сидел за рулем, тактично не обращал на нас внимания. Мы устроились на сидении сзади его.
        - Как это тебе удалось? - спрашивал я Марию. - Честно говоря, до сих пор не верится.
        Она улыбалась мне и щурила свои карие глаза. Ее мокрые темные волосы, плотно облепившие маленькую головку, казались совершенно черными.
        - Я видела, как эти жуткие субъекты заявились в док и наняли там две лодки, - рассказывала Мария. - Ты мне сказал, что это за люди. Они и выглядели ужасно. Я наняла лодку. - Она кивнула головой в сторону яхтсмена. - Ну, не наняла, а просто взяла, потому что Джим - мой старый друг. Я зашла к нему, и мы вместе поехали сюда. - Она улыбнулась. - И вот я здесь.
        - Да. Во всей своей красе. Уверяю тебя, ты была само совершенство. Все внимание переключилось на тебя. Но скажи мне во имя всего святого, как тебе это пришло в голову?
        Она рассмеялась.
        - Мысль о водных лыжах пришла мне еще на берегу. Я решила, что бандюги могут что-нибудь заподозрить, если увидят приближающуюся лодку. Но если они увидят, что это просто кто-то катается на лыжах, будет уже не так подозрительно. Сперва я хотела встать на лыжи прямо в своем платье, но когда мы увидели тебя и эти лодки на берегу, я… я решила поступить иначе. - Она хихикнула. - Я подумала: они, возможно, захотят на меня посмотреть, а ты тем временем сумеешь улизнуть.
        «Они, возможно, захотят на меня посмотреть». Какая потрясающая скромность! Я снова ее поцеловал.
        Мария рассмеялась, потом нахмурилась.
        - Ты сумел…
        Я покачал головой и вернулся к своим мыслям о деле. Мы еще не слишком далеко отъехали от острова и, повернувшись назад, я увидел на берегу лодки и крошечные фигурки людей. Погоню еще не снарядили. Их больше интересовали бумаги, чем я. К тому же нужно было вытащить из воды Скрежещущий Голос.
        А что, если…
        Я поделился своей идеей с Марией, и она дала инструкции Джиму, нашему водителю. Лодка развернулась и заскользила в обратном направлении.
        Это была очень быстроходная лодка, еще быстроходней той, на которой приехал на остров я, уж не говоря о лодках этих бандюг. Так что от погони мы всегда сможем уйти. Сейчас мы держали курс на островок поменьше, расположенный в трехстах-четырехстах ярдах от того, который оккупировали эти подонки. Мне нужно было, чтобы они заметили мои маневры, и я очень рассчитывал на бинокль.
        Мы объехали вокруг маленького острова, при этом не спуская глаз с соседнего, но ни одна из лодок не кинулась за нами в погоню. Наконец мы пристали к берегу, я выпрыгнул из лодки, спугнув целую тучу чаек. Жаль, что пришлось высаживаться сюда после океанской ванны, ибо здешнее чайки по всей вероятности пьют мексиканскую воду прямо из-под крана, а ее достаточно и нескольких капель, чтобы напал хронический понос. Да, здешние чайки явно больны. Но я, несмотря ни на что, упрямо шел вперед, пока не скрылся из виду. Тогда я огляделся по сторонам и, заметив несколько сухих кустарников, наломал с дюжину палок длиной с фут, снял рубашку и завернул в нее палки. Потом зачерпнул горсть землицы и положил ее в карман брюк. Проделав этот маневр, бросился к лодке, держа сверток впереди себя на вытянутых руках. Это было довольно дешевое представление, но если кто-то следил за мной в бинокль, оно могло показаться весьма многозначительным. Они же не знали, на каком из островов нужно искать этот сверток или коробку, а я, честно говоря, опасался, что целая банда верзил может начать перепахивать остров и еще, не приведи
Господи, наткнется на спрятанную мной коробку. Если же мой трюк удался, все может обойтись.
        Я прыгнул в лодку, и мы отчалили.
        Солнце уже клонилось к горизонту, когда мы с Марией вылезли из лодки на узкой полоске пустынного пляжа. По пути Мария объяснила мне, что Джима она знает с тех самых пор, как первый раз выступала в Акапулько. К моменту расставания мы все трое были друзьями, Джим уехал, а мы с Марией шли по песку в сторону дороги.
        - И куда мы теперь, Шелл? - поинтересовалась она.
        - Мы?
        - Мы. - И упрямо тряхнула головой.
        - В этот мертвый отель. Там вполне безопасно.
        Попасть туда оказалось несложно. «Кадиллак» Марии остался на причале Джима, мы взяли такси, из которого вылезли в трех кварталах от «Дель Маре». По пути туда мы посетили несколько маленьких лавчонок, пока не нашлось то, что требовалось. Но то, что требовалось, я не купил, а украл, чтобы впоследствии никто не мог сказать, что видел, как мокрый, грязный и побитый субъект, наверняка этот самый Шелл Скотт, покупает эту штуковину. И чтобы Мария ее покупала, я не хотел. Черную коробку оказалось не просто найти, но тем не менее я ее обнаружил, правда, довольно старую, в грязной лавчонке, за которой приглядывала сонная старуха. Мария завела с ней беседу, а я тем временем совершил кражу. Она была не совсем такой, как коробка Ив, но тоже черная и примерно того же размера. В третьей лавчонке я обнаружил и стащил маленький красный брусок сургуча, в небольшой аптеке, farmacia, купил газету, в которую все завернул.
        Когда мы прибыли в отель, я имел на руках, можно сказать, все необходимое, за исключением… Взяв ключ, мы с Марией направились в комнату № 10, ибо я надеялся, что это местечко еще ни кем не засвечено. Однако когда мы туда вошли, я понял, что это не совсем так.
        Тот тип целился мне в пупок из большого револьвера, и у него, надо сказать, не дрожала рука. Ему было примерно столько же лет, сколько мне, и вид у него был довольно презентабельный. Если не считать револьвера. Я захлопнул дверь ногой.
        - Вы Джон Б. Смит? - спросил тип.
        - Да. Кто победил на выборах?
        - Костелло.
        - Черт побери, приятель, ты меня даже испугал. Не ожидал увидеть тебя в моей комнате.
        Он улыбнулся и спрятал револьвер.
        - Вот. - Он кивнул на стул в углу, на сиденье которого стоял новенький кейс, и приблизился ко мне. - Я подкупил клерка, чтоб дал мне ключ. - Он перевел взгляд на Марию. - Не знал, что в этом замешана девушка.
        - Это не совсем так, - сказал я. - Но если я даже объясню, ты ни за что не поверишь.НИ ЗА ЧТО. Спасибо, дружище.
        - Все о'кей. Мне хорошо заплатили.
        Он пожал мне руку и ушел. Но сперва мы договорились насчет его револьвера. Теперь, когда он избавился от этого кейса, оружие ему было ни к чему. Чего не скажешь обо мне. Он оказался сговорчивым малым. Правда, Джо велел ему помогать мне во всем.
        Когда он ушел, Мария спросила:
        - Что это такое, а?
        - Сейчас покажу, голубушка. Ты заслужила.
        Я положил кейс на кровать и раскрыл его. Джо проделал большую работу: все было на месте и выглядело вполне достоверно. Здесь была информация насчет Лайлы, а также факты, касающиеся сомнительного прошлого Джо (я велел ему непременно их сюда включить). Еще тут была целая пачка письменных показаний, фотографий, протоколов, фотодокументов, бобина магнитофонной пленки.
        Все это имело весьма внушительный вид, хотя и было подложным, за исключением информации о Лайле и фактов, касающихся членства в партии. Ни один из этих документов не мог быть использован в качестве шантажа против Джо либо кого-то еще.
        - Это то самое, за чем все охотятся, - сказал я Марии. Она раскрыла от недоумения рот. А так как она была в курсе дела о шантаже, мне осталось лишь растолковать ей подробности.
        - Точнее, это то самое, за чем все охотятся, но в исполнении Шелла Скотта. Гляди.
        Я разложил на кровати все свои сокровища: черную коробку, сургуч, подложные бумаги, перстень с печаткой Ив Уилсон - хвала создателю, что эти бандюги не догадались меня обыскать, - и коробок со спичками. Запихнув бумаги и пленку в черную коробку, закрыл ее и запер на ключ, потом слегка испачкал грязью, которую прихватил в кармане с Птичьего острова, и стал капать сургучом на замок, пока там не образовалась небольшая красная горка. Итак, черная коробка была набита бумагами, заперта, замок запечатан сургучом с четко впечатавшимся «И». Когда сургуч окончательно застыл, я перевернул коробку и встряхнул. Все было в полном порядке, и даже печать ни капельки не пострадала. Я почистил перстень, засунул его в карман и проверил револьвер. В барабане оказалось пять патронов. Теперь я был, что называется в полной боевой готовности.
        - Я не совсем понимаю, - призналась Мария. Я ей улыбнулся, хотя мне в тот момент было вовсе не до улыбок.
        - Понимаешь, эта черная коробка может сойти за ту, за которой я, как ты понимаешь, бегал на тот маленький остров.
        - Но ты ведь принес оттуда сухие палки.
        - Угу. Только люди Торелли, которые были на большом острове и видели меня, думают, что это не палки. - Я указал пальцем на коробку. - Они-то думают, что это вот это.
        Она все поняла и изумленно уставилась на коробку. Мне же было не до изумления. Я знал, что если до Торелли докатились слухи о том, что коробка у меня, издан приказ куда более строгий, чем предыдущий: схватить Шелла Скотта. Поэтому вполне вероятно, что каждый бандюга в Акапулько, каждый знаменитый гангстер во всем мире теперь только и думают о том, как бы меня схватить. Для Торелли и его клана я теперь куда более значительная фигура, чем Джо Эдгар Гувер[8 - Шеф Федерального бюро расследований в 50-е годы.].
        Мне оставалось поступить только таким образом, ничего другого мой лихорадочный мозг изобрести не смог. В противном случае мне либо следует забыть навсегда про настоящие бумаги, либо отвалить на тот свет. В случае же, если я их заграбастаю и таким образом обведу Торелли вокруг пальца, меня разыщут даже под землей. От мафии и ее международных разветвлений не скроешься. По крайней мере на этом свете. Понятно, я иду на известный риск, но на что только не решишься ради спасения собственной шкуры.
        Итак, в самом ближайшем будущем я собирался довести до сведения Торелли, что черная коробка, которая ему так нужна, находится в этой комнате. Торелли всего-то и знал, что Пулеметчик вез ему какие-то бумаги наподобие тех, которые я только что запихнул в коробку. Настоящих бумаг он сроду не видел. За исключением Джо их видели только Ив и Пулеметчик. Оба последние уже покойники. К тому же я, к счастью, заронил в голову Арчи мысль о том, что Пулеметчик, возможно, был не прочь обвести вокруг пальца Торелли. Арчи наверняка выскажет это предположение кому-нибудь еще, может, уже и высказал. Итак, на моей кровати лежат те самые бумаги, с помощью которых Пулеметчик собирался обвести вокруг пальца Торелли.
        Нужно во что бы то ни стало заставить Торелли попотеть, добывая эти бумаги, тогда ему само собой поверится в то, что они необычайно важные. А для этого одного сценария мало - нужны еще и актеры. Дабы получилась афера в стиле Пулеметчика, который был мошенником крупного калибра.
        У мошенника, пытающегося подцепить на свой крючок простофилю, хлопот не меньше, чем у продюсера бродвейской постановки. К примеру, ему требуется свести этого олуха в так называемую маклерскую контору, в которой все так же как и в настоящей маклерской конторе, да только все это сплошное надувательство. Здесь мошенники и их дружки рвут друг у друга из рук телеграфную ленту, печатающую последние биржевые новости, записывают курсы акций, выигрывают и проигрывают тысячи долларов; повсюду снуют клерки-мошенники, имеющие респектабельный вид жулики делают громадные вклады, на табло растут цифры, кассиры отваливают кучи денег. И у нашего простофили начинают течь слюнки. Но вся прелесть состоит в том, что наш олух не подозревает, что его обвели вокруг пальца. Непременные слагаемые успеха здесь нетерпение со стороны клиента и расходы на реквизит по части заинтересованной стороны.
        В той мелкой афере, которую задумал я, мне принадлежала роль мошенника, а Торелли - нетерпеливого клиента. По крайней мере я надеялся, что она ему сгодится, так как нетерпения он уже проявил достаточно. Если мне повезет, то Торелли, заполучив бумаги и уяснив себе, что они фальшивые, решит, что это Пулеметчик с самого начала задумал его надуть. И прекратит поиски настоящего мошенника.
        Реквизитом, с помощью которого предстояло разыграть для Торелли небольшую пьеску, предположительно даже с убийством, был этот вонючий отель и черная коробка с бумажным хламом. Хладнокровное убийство сделает ее куда более впечатляющей, даже вполне жизненной. Итак, мне требовался актер, который согласен подставить себя под пулю во имя успеха моей постановки. Одним словом, кандидат в покойники. Обдумав все за и против, я решил взять на эту роль Абеля Самуэлза, Шутника.
        Прекрасная кандидатура. Он присвоил мой кольт, он придумал эту шалость с ночным купанием и битьем головой об пол, он свел меня лицом к лицу с Торелли, он организовал за мной погоню после того, как я вышел от мертвой Ив Уилсон. Он же, разумеется, и позвонил Торелли, став виновником моих приключений на пленэре в обществе шестерых убийц. Наверняка за ним и другие долги водятся. Причем немалые.
        К тому же Шутник обожает всяческие розыгрыши. Вот пускай и разыгрывает себе на здоровье. На этот раз главным образом себя.
        Что ж, осталось только найти Шутника и убедить его следовать за мной. В высшей степени вероятно, что он будет возражать.
        - Мария, как бы я ни любил тебя и твое чудесное общество и как бы ни был благодарен тебе за все, что ты для меня сделала, тебе лучше отсюда уйти, - сказал я. - Примерно через час тут будет очень людно. Я иду выполнять небольшое поручение, а после вернусь сюда. А ты лучше мотай подальше. Встретимся чуть позже где-нибудь в другом местечке.
        Она сидела нахмурившись и не спуская глаз с черной коробки.
        - Шелл, все остальное я, кажется, поняла, но зачем сургуч и печатка?
        - Зачем сургуч? Если Торелли получит эту коробку и если у него в тот момент будет все в порядке с пищеварением, сургуч заставит его поверить в то, что вещь настоящая, а не фальшивка. То есть после Ив ее никто не открывал.
        - Но при чем этот перстень с «И»?
        - В этом-то и вся соль. Увидев сии ухищрения, он решит, что Ив перед тем, как закрыть коробку, запечатала замок сургучом с печаткой, чтобы ее нельзя было раскрыть, не повредив сургуч. Он цел, понимаешь, хотя коробка в чьих только руках ни побывала. Ловко, а? И этот перстень настоящий, а не поддельный.
        Мария все хмурилась.
        - Понимаешь, ее убили эти бандюги, - пояснил я. - Ясное дело, им не захочется, чтобы тело нашли, поэтому как только стемнеет… - Я выглянул в окно и увидел, что уже смеркалось. - Одним словом, скоро они выволокут тело из коттеджа и куда-нибудь его скинут. Но сперва снимут все, что могло бы помочь полиции опознать труп. Найди они перстень, и сразу стало бы ясно, что к чему… О, господи!
        Да, я красиво сработал. Просчитал на несколько ходов вперед. Грандиозно. Но только этот проклятый перстень все еще у меня в кармане!
        Трюк с печаткой не был гвоздем моей постановки, хотя он очень может помочь убедить Торелли в том, что перед ним оригинал. Так что нужно не мешкая отправляться в «Эль Энкантадо» и, если тело Ив все еще там, надеть на его холодный негнущийся палец этот злополучный перстень.
        Глава 20
        Я притаился в кустах в каких-нибудь пятидесяти футах от коттеджа № б, гадая, там ли еще тело Ив или же за ним уже приходили молодчики Торелли. Если не приходили, то вот-вот придут.
        Марию я буквально силой впихнул в такси. Потом обнаружил на обочине незапертый «чеви», соединил провода зажигания и был таков. Мне не хотелось, чтобы меня приметили таксисты. А тачка мне потребуется потом, для перевозки Шутника. Разумеется, в том случае, если я останусь живым. Я поставил «чеви» на другой стороне улицы и пробрался на территорию «Эль Энкантадо» никем не замеченный. Оставалось преодолеть еще футов пятьдесят. Времени было, что называется, в обрез.
        Вполне может быть, что в данный момент целый полк убийц и прочих подонков пашет из конца в конец большой остров и тот маленький по соседству. Или даже все шесть островов. Если даже в самое ближайшее время не обнаружится настоящая коробка, мои передряги вот-вот завершатся.
        Меня что-то подстегивало и подзуживало изнутри, хотя ноги едва волочились. Я подкрался к коттеджу и минуты три-четыре прислушивался, есть ли кто внутри. Тишина. Скорее всего, тело уже вынесли. И все равно так не хочется заходить в дом.
        Я взобрался на крыльцо, собрался с силами и толкнул дверь. Она медленно отворилась, глухо скрипнув петлями. Я снова почувствовал этот запах - он, похоже, стал еще сильней. Я почувствовал позывы к рвоте, но быстро с собой совладал. Переступив порог и очутившись в кромешной тьме, я ощупью пробирался в сторону спальни. Постоял с минуту, уцепившись за косяк двери, потом решительно переступил порог. Когда я обходил вокруг кровати, стараясь не прикоснуться к изуродованным до неузнаваемости ногам Ив, мои израненные мускулы болезненно напряглись и вообще я был близок к обмороку. Тьма была кромешная. Я нащупал рукой кровать. Где-то здесь… Моя рука непроизвольно отдернулась, коснувшись окоченевшего холодного тела Ив.
        Но ничего не поделаешь. Я провел рукой по ее холодному плечу, нащупал кисть, все еще привязанную к спинке кровати. Потом достал из кармана перстень и надел его на тот же самый палец, с которого снял.
        И тут послышались звуки, которых я так опасался. У меня внутри все похолодело. Да, это был голос, мужской голос, и он доносился со стороны входа. Итак, сюда явились люди Торелли, они уже входят в дом. Я опередил их на каких-то три минуты. Они могли подъехать на машине, но я не слышал ее шума и, разумеется, не видел никаких огней. Они уже поднимались на крыльцо, вполголоса матерясь.
        Мне оставалось лишь лечь плашмя на пол и как можно скорей и бесшумней запихнуться под кровать.
        Когда они вошли в спальню, один приглушенно спросил:
        - Ты закрыл входную дверь?
        - Да, - отозвался второй. - Зажги свет. У меня по спине мурашки бегают.
        В комнате вспыхнул тусклый свет.
        - Какой жуткий бардак, - пробормотал другой. Они приблизились к кровати, и я затаил дыхание. Их ноги были приблизительно на расстоянии фута от моего лица. Их двое. Ну, а третий мог остаться у входа.
        - Дай нож. Нужно скорей с этим кончать.
        Когда скрипнули пружины кровати, я позволил себе сделать осторожный выдох, потом вдох и снова затаил дыхание. Наконец кто-то из них сказал: «Помоги мне завернуть ее вот в это». И грязно выругался. Через несколько секунд они подняли тело - скрипнули в последний раз пружины, освобождаясь от веса, тяжелые шаги стали удаляться.
        Я слышал, как где-то поблизости заработал мотор, выждал еще минут пять и лишь тогда вылез из-под кровати и выскользнул в темноту ночи.
        Проехав пляж Калета, я приткнул «чеви» в укромное местечко и вскарабкался на подъездную дорогу, ведущую к отелю «Калета». От Глории я знал, что Шутник проживает здесь, но не знал точно, в какой комнате и дома ли он. К тому же я не испытывал ни малейшего желания, чтобы меня здесь увидели.
        Когда вблизи очутился какой-то мальчишка-мексиканец, я дал ему песо и попросил его сбегать в отель и сказать посыльному, чтобы принес мне виски со льдом. Через пять минут появился посыльный с виски. Я дал ему стопесовую бумажку, что составляет чуть больше одиннадцати долларов Соединенных Штатов. Он был несколько озадачен, но я пояснил, за что я даю ему эту сотню, к которой вскоре прибавлю еще одну. Он кивнул и с удовольствием взялся отнести Абелю «Шутнику» Сэмюэлу бутылку виски как знак симпатии одной поклонницы, которая, если тот не возражает, пройдет, вихляя своим аппетитным задом по коридору и постучит к нему в дверь. Он, разумеется, будет один?
        Через несколько минут прибежал посыльный и сообщил, что Шутник уже чистит зубы. Еще за сто песо он показал мне комнату, где жил Шутник. Она числилась в списках отеля как «бунгало», и там проживала всякая шушера. Бунгало было расположено немножко в стороне от основного здания, в нескольких футах от столовой под открытым небом. Разумеется, на краю утеса и, разумеется, с великолепным видом на Залив. Мой приятель проживал наверху, в угловой комнате.
        Спотыкаясь в кромешной тьме, я спустился по наклонной дороге и подогнал «чеви» к самому бунгало. Взобрался по лестнице на второй этаж и направился к этой угловой комнате.
        Вынув из кармана свой тяжелый кольт, я игриво поскребся в дверь кончиком мизинца. Строение буквально содрогнулось, когда Шутник (330 фунтов веса) радостно кинулся мне навстречу. Он распахнул передо мной дверь и продемонстрировал в вопле радости свои воспаленные гланды. Я стукнул ему по лбу дулом револьвера. Так сильно, что наверняка вскочит шишка.
        Он все еще мог на меня кинуться, поэтому я как можно свирепей рявкнул:
        - Марш назад, Шутник, не то размажу по коридору твои мозги!
        Он отступил на несколько шагов в глубь комнаты, не спуская с меня пристального взгляда. Я вошел и ногой захлопнул за собой дверь.
        - Повернуться задом! - скомандовал я.
        - Что за…
        - ПОВЕРНУТЬСЯ!!!
        Он стал медленно поворачиваться, и я быстро занес над его головой свой тяжелый револьвер. Он заметил краем глаза этот мой маневр, взревел, дернулся назад, но я сильно стукнул его по макушке револьвером. Он закачался и стал падать, успев ухватить меня обеими руками за ноги. Мне нужно было очень осторожно выбирать места для ударов, поэтому я, слету перехватив револьвер за дуло, от души угостил Шутника рукояткой по затылку его большой головы. Он соскользнул на ковер и замер в неподвижности.
        Я запер дверь на ключ и обвел взглядом комнату, желая убедиться в том, что мы одни и что никто не сможет заглянуть снаружи. Оружие Шутника, еще один автоматический револьвер 45-го калибра, лежало в верхнем ящике комода. Рядом с ним лежал мой любимый кольт 38-го калибра специальной модели. Я забрал их оба и вернулся к Шутнику, теперь представляя из себя ходячий арсенал оружия. Он уже начал шевелиться, но встать все еще был не в силах.
        - Как здоровьичко, Шутник? - поинтересовался я. - Хорошая шуточка, правда?
        - Что… - Он затряс головой и приподнялся на несколько дюймов от пола. - Что происходит? В чем дело?
        Я подошел к нему, держа револьвер за дуло, чтобы можно было орудовать рукояткой.
        - За что ты меня стукнул?
        - Помнишь «Эль Пенаско», а? В меня швырнули женщину, и я упал. И, между прочим, ударился головой. Больно. Вот за это тебе и шишка. Око за око. Потом ты, помнится, вышел на сцену и стукнул меня головой об пол. Вот тебе за это.
        Я снова треснул его по голове, и он снова затих. Потом я включил электрический вентилятор на потолке, брызнул в Шутника водой, и он стал приходить в себя. Я ждал, пока он окончательно придет в себя, хотя у него после этого долго будет кружиться, как у пьяного, голова.
        - Мы идем в гости, Шутник, - сказал я ему. - Вдвоем. Сегодня ты мой напарник.
        Он сидел на полу и щупал лапищей затылок. Лапища была в крови. Он ошарашенно уставился на кровь, потом перевел взгляд на меня.
        - Да я тебя, говно проклятое…
        Необходимо было снова его стукнуть. Пришлось зайти сзади и перегнуться через спинку стула. Все удалось в лучшем виде.
        Остальное не стоит того, чтобы его описывать, скажу только, что когда мы вышли, Шутник послушно шел рядышком со своим старым дружком Шеллом. Разумеется, я поступил бесчеловечно, но я спасал свою жизнь. Мы добрались до моей машины, сели в нее, и Шутник совсем выбился из сил. Потом я подъехал к своему отелю со стороны переулка и втащил Шутника через окно. Это было не так-то просто - попробуйте втащить в окно сразу три мешка цемента. Меня так и подмывало доставить его в свою комнату прямо на машине, но все-таки я в конце концов его туда втащил, отогнал «чеви» подальше, на улицу Доминикуилло, и вернулся в свой номер. Войдя туда через окно - к тому времени я уже делал это в высшей степени профессионально, - я закрыл его и запер на шпингалет, спустил жалюзи и задернул плотные шторы. Шутник все еще спал сном младенца.
        Он проснется, если, конечно, не сыграет в ящик. Но это меня уже не касалось. Это касалось Винсента Торелли, которому Шутник должен позвонить. Между прочим, пора Шутнику позвонить Торелли и сказать, где находится он и эта черная коробка. Похоже, сперва придется его еще несколько раз огреть, а когда он станет сговорчивым, научить, что нужно говорить.
        Глава 21
        Мне, разумеется, пришлось приложить немало усилий, но наконец все было готово. По крайней мере сцена. Я бесконечно репетировал с Шутником.
        Теперь он был со мной вполне откровенен, рассказал о том, что делал после нашей драки в «Эль Энкантадо» и прочие подробности, которые были мне необходимы, дабы исключить малейший шанс на провал. Я знал, что он позвонил Торелли сегодня днем после нашей драки, и тот велел ему обыскать мою комнату в «Лас Америкас», а с меня самого не спускать глаз. Аналогичный приказ был отдан почти всей банде гангстеров. Торелли якобы предполагал, что эти бумаги я либо держу при себе, либо знаю, где они. Выходит, тот, с биноклем, видел, как я ломаю комедию на острове, и пришел к определенным выводам.
        Но то, что на острове вовсю пахали, я узнал лишь после того, как Шутник позвонил из «Дель Маре» Торелли. Если так будет продолжаться (что не исключено до тех пор, пока эта черная коробка не окажется в руках Торелли), все мои старания вполне могут пойти насмарку.
        Поэтому пора начинать представление. Что и сделал Шутник, позвонив Торелли. Вот краткое содержание его (разумеется, составленного мной) монолога: он видел, как я вылез из белой моторной лодки на пустынном пляже и что со мной была красивая девушка. Он (то есть Шутник) набросился на меня и отнял какую-то черную коробку. Сейчас он уже в городе и жаждет сбыть это барахло Торелли всего за какой-то миллиончик. Торелли ответил, что он подумает. Само собой разумеется, Шутник не сказал Торелли, где он в данный момент находится. Он только сказал, что через час снова выйдет на связь, и если у Торелли к этому времени будут готовы шуршики, ему в мгновение ока доставят эту коробку.
        Потом на сцену вышел я. Выждав ровно пять минут, я позвонил Торелли лично и подтвердил все, сказанное Шутником, разумеется, в собственной интерпретации. Еще я добавил, что выследил Шутника и сообщил Торелли, где он теперь скрывается: улица, отель, номер комнаты и даже переулок, куда выходит окно. Далее я сказал, что лишь сегодня узнал от Шутника, кто на самом деле хозяин этой коробки, и как только мне стало известно, что хозяин - сам великий Торелли, я решил от нее откреститься. Я из кожи вон лез, чтобы его умилостивить, и к концу разговора Торелли заверил меня, что если у него в руках окажется оригинал, а не фальшивка, между нами не может быть никаких недоразумений. Очень бы хотелось в это верить.
        Я занялся окончательными приготовлениями. Положил черную коробку посередине кровати, чтобы тот, кто войдет в дверь, увидел ее прямо с порога, поставил единственный стул спинкой к окну, выходящему в переулок. Потом поднял жалюзи, но портьеры оставил закрытыми, открыл окно, вылез в переулок и посмотрел, как все выглядит с улицы. Портьеры были достаточно плотными, поэтому я мог различить лишь очертания спинки стула и ничего больше. Я вернулся в комнату тем же путем, закрыл и запер окно, но жалюзи опускать не стал.
        И огляделся по сторонам. В правом углу, если стоять лицом к двери, был небольшой чуланчик. Я несколько раз отворил и затворил его дверцу, чтоб убедиться, что она не скрипит. Чулан был расположен очень удобно - входная дверь, открывшись, полностью его собой закрывала.
        Шутник сидел на полу, так как совсем недавно пришлось снова его стукнуть. Голова у него была в крови.
        - Сядь на стул, Шутник, - скомандовал я. Он послушно встал с пола и плюхнулся на стул.
        - А теперь слушай меня внимательно.
        Он мотнул головой и тупо уставился на меня, не проронив при этом ни звука.
        - Когда я щелкну пальцами, ты встанешь и подойдешь к двери, потом вернешься и сядешь на свое место.
        Он облизнул губы. Он все еще был чумной и не соображал, что происходит. Я повторил это несколько раз, потом щелкнул пальцами. Он встал, слегка покачиваясь, подошел к двери, потом вернулся и сел на прежнее место. Я все время держал его на мушке кольта, но это, похоже, было излишне.
        Мне было противно на него смотреть. Еще противней было от того, что пришлось избить его до такого состояния. Я смотрел на во всем послушного мне Шутника и как-то не верилось в то, что останься он в живых, через какую-нибудь недельку, может, даже меньше, он вышиб бы мне мозги или на худой конец разыграл, причем непременно на виду у соответствующей публики. А мне хотелось жить, и этот древний инстинкт самосохранения во мне не менее силен, чем во всех остальных живых существах. Шутнику никто не навязывал его образа жизни, а убийца и насильник, как правило, умирает не своей смертью, о чем наверняка знает. И я не вынуждал его становиться подонком. К тому же он прихоти ради швырнул меня в океан.
        Потянулось ожидание. У Шутника слегка прояснились мозги, он тоже начал нервничать. Но, разумеется, не так, как я. Особенно сейчас, когда собрался вернуть ему оружие. Нет, не только потому, что боялся, как бы он ни воспользовался им - ведь я не знал, куда войдут эти головорезы: в дверь или в окно, - а мне нужно было подготовиться к их появлению. Если они войдут в дверь, то в таком случае у Шутника в руках должно быть оружие. Я его окликнул и, все так же держа на мушке, швырнул ему автоматический кольт - сорокапятку.
        - Это для чего?
        - Держи, Шутник, и помалкивай.
        Он тупо уставился на меня, вернее, в дуло моего любимчика, потом положил сорокапятку себе на ляжку. Я достал из кармана еще один револьвер и держал его наизготове в левой руке. Снова потянулись долгие минуты ожидания.
        Шутник облизнул губы, нахмурил лоб и огляделся по сторонам.
        - Что за…
        - Закройся! - шикнул я.
        Он это и сделал.
        Прошла еще минута. Усилием воли я заставил свои уши улавливать малейший звук. Теперь мне было слышно, как дышит Шутник, даже как дышу я сам, как легонько поскрипывает под его толстой задницей стул. Мимо проехала машина, кто-то спустил в туалете воду. Других звуков пока не было.
        Наконец я услышал тот самый звук, которого давно ожидал. Может, правда, мне показалось?.. Какое-то тихое царапанье со стороны переулка. Всего намек на звук, игра моего лихорадочного воображения. На всякий случай я щелкнул пальцами. Похоже, нас собираются навестить со стороны окна.
        Шутник не шевельнулся, а лишь тупо уставился на меня. Я снов щелкнул пальцами и повел головой в сторону двери. Он вздохнул, нахмурился, затем нерешительно встал со стула, подошел к двери и вернулся назад. Здорово я его натаскал. Он снова вернулся на свой стул. Тень от его большой головы падала на тяжелую портьеру.
        Я ничего не услышал - ни даже шороха, как обычно бывает при выстреле из двадцатидвухкалиберного с заглушкой. Но я смотрел на занавеску и видел, как там, точно по мановению волшебной палочки, появилась маленькая дырочка, услышал, как звякнуло оконное стекло. Даже не глядя на упавшего вниз лицом Шутника, я знал, что в его затылке теперь точно такая же дырочка.
        Что ж, у него был шанс, но, увы, он оказался невезучим. Вот что полагается за то, что вступаешь в единоборство с Торелли.
        Я юркнул в чулан и осторожно прикрыл за собой дверь, оставив лишь маленькую щелку, из которой был виден край черной коробки. Взвел курки у обоих револьверов и стал ждать гостей. Оставалось лишь гадать, кто они и сколько их будет, одно я знал твердо: они придут. Будем надеяться, что никто из них не станет заглядывать в чулан, в противном случае начнется настоящая война.
        Раздались шаги, открылась дверь. На какое-то мгновение воцарилась полная тишина.
        - Вот она, - тихо произнес мужской голос.
        Прошелестели шаги. Я видел, как протянулась рука, потом щелку загородило чье-то туловище. Когда щелка открылась, коробки на кровати уже не было. Снова шаги, выключили свет, закрылась дверь. И больше ни звука.
        Я еще минут пять просидел в чулане, стараясь почти не дышать. Потом осторожно открыл дверь. Со стороны переулка в комнату просачивался слабый свет. Здесь не было никого, кроме Шутника. Коробка исчезла. Все сработало как часовой механизм.
        Мне нужно было выбраться отсюда ни кем не замеченным. И как можно скорей, ибо настоящая коробка все еще не у меня. Птичьи острова даже днем показались мне очень неуютным местом, не говоря уже о ночном путешествии туда. Да и бандюги из свиты Торелли все еще могли там околачиваться. Я вздохнул, проверил свое оружие, вышел из чулана и направился к окну.

* * *
        Теперь, когда я подъезжал к Птичьим островам в кромешной тьме, у меня было совсем иное ощущение. Море бурлило, огонь на кокпите лишь усиливал мрак. Как и робкая бледная луна сквозь тучи. Мне было очень одиноко, хотя со мной поехал Джим, тот парень в кепке яхтсмена, который сегодня днем вез нас с Марией. Она тогда же сказала мне, где он живет, и я, сев в свой у кого-то позаимствованный «чеви», направился прямо к нему.
        Из отеля мне удалось выбраться вполне благополучно. Однако целых десять минут ушло на то, чтобы дойти до улицы Доминикуилло, где я оставил машину. Мне был нужен именно Джим, потому что у него была хорошая собственная моторка, к тому же он мог свезти меня на этот остров даже ночью: я бы наверняка промазал и уплыл бы в открытый океан. Мы целый час просидели у него дома и только потом направились к цели.
        - Уже близко, - сказал Джим и погасил на кокпите огни. Мрак полностью подчинил нас себе.
        Впереди маячили какие-то темные очертания.
        - Это тот самый? - спросил я.
        - Да. Большой.
        Джим заглушил мотор.
        Лодка с легким шелестом ткнулась носом в берег. Я нервничал. Ночью птицы не кричали так громко, как днем, однако вокруг нас повсюду была жизнь, выражавшая себя в шорохах, движениях и редких вскриках. Я выпрыгнул из лодки и, очутившись по щиколотку в воде, направился в сторону суши.
        У меня был с собой кольт 38-го калибра и фонарь, но фонарем я решил пользоваться только в крайнем случае, кольтом же вовсе не хотел. Может быть, на острове теперь никого нет, но все-таки стоило подстраховаться. Джим постарался причалить там же, где днем, и я через пять минут полностью сориентировался. Потом двинулся в глубь острова, спугивая по пути стаи чаек, которые с истошными криками взлетали из-под самых моих ног. В тусклом свете луны они были похожи на тени призраков. Я шел, озираясь по сторонам.
        Дерево я искал целый час. Даже возвращался туда, откуда начал. Теперь я знал, что оно где-то поблизости. Я больше не осторожничал - ведь если на острове кто-то был, он бы давно себя так или иначе обнаружил. С фонарем куда лучше, и я быстро отыскал мое дерево. Луч фонаря выхватил причудливо сросшиеся три ветки возле его верхушки. Я нашел свою отметку на стволе, прислонился к нему спиной, отмерил двадцать шагов. И стал копать.
        Яма была уже фута два глубиной, но я пока ничего не нашел. Что ж, отмеряя эти двадцать шагов, вполне можно было ошибиться на фут либо два. Обливаясь потом, я откидывал руками землю, расширяя ямку по кругу от того места, где начал копать. Мне не давала покоя мысль о том, что кто-то из банды Торелли мог наткнуться на эту коробку, причем именно тогда, когда я плел свои интриги против Торелли.
        Наконец рука наткнулась на что-то твердое. Я вытащил этот предмет из земли и направил на него луч фонаря.
        Она. Черная коробка.
        Вот и все. Остальное уже мелочи.
        Глава 22
        Горячее южное солнце вовсю жарило песок и купалось в голубых водах Залива Акапулько. Я пил кокосовую шипучку из огромного кокосового ореха, только на этот раз не в «Лас Америкас», а под тростниковым навесом клуба «Копакабана», расположенном почти у самой кромки прибоя на чудесном пляже того же названия.
        У меня еще все болело - прошло лишь два дня с тех пор, как я выкопал на острове эту коробку, - но я все равно чувствовал себя замечательно, наслаждаясь ощущением собственной чистоты. Еще бы: с тех достопамятных пор я три раза пропотел в парилке и восемь раз принял душ. Но больше всего меня радовало то, что отныне я мог открыто ходить по городу, заходить в отели и бары, и никто не собирался меня убивать. Определенно между мной и Торелли установился мир, поэтому я, похоже, еще чуть-чуть покопчу небо.
        То, что я сумел раздобыть коробку-досье, а к тому же еще обвести вокруг пальца Торелли, наполняло мою душу гордостью. Дальше все шло как по маслу. Я рассмотрел этот хлам в комнате другого задрипанного отельчика: бумаги, фотокопии, фотографии наподобие тех, которые мне прислал Джо, но только на сей раз подлинные. Там было все то, о чем говорил Джо, и даже больше - исчерпывающий отчет о всех его действиях за два последних месяца, фотографии Лайлы и пухлого симпатичного ребенка, еще несколько фотографий Джо и Лайлы, уже не такие симпатичные, доказательства жульничества и махинаций с профсоюзными фондами, даже протокол весьма странных переговоров относительно забастовки, а также какое-то загадочное налогообложение профсоюзов, о чем Джо словом не обмолвился.
        И, конечно, документ Министерства обороны. По поводу него я так ничего толком и не понял, хоть и держал этот документ в руках. Это был перечень баз управляемых ракет, разбросанных по всему миру сверхсекретных баз, о некоторых из них известно лишь нашим союзникам, о других знали всего единицы в правительстве Соединенных Штатов. В этом документе было полным-полно всяких цифр и расчетов, каких-то странных значков, которые мне ни о чем не говорили, зато о многом говорили тем, кто с этим делом знаком.
        Мне удалось прослушать пленку: семь боссов договаривались о том, на каких оборонных заводах должны быть объявлены забастовки в первую очередь, на какие профсоюзы (значительные с точки зрения нашей нации, но еще не окончательно прибранные к рукам боссами, которые голосуют, бастуют, пикетируют и саботируют согласно определенным инструкциям) нужно обратить пристальное внимание. На многие. Мы слушали эту пленку вместе с Дуганом.
        Когда я снова позвонил ему в Лос-Анджелес, мне не сказали, где он, зато я сказал им, как называется та дыра, в которой я обитаю, и он объявился ровно через час. Я отдал ему все бумаги, сопроводив самым подробным рассказом. Теперь Дуган уже летит в Лос-Анджелес, прихватив с собой все имущество. Что касается моего клиента, ведь я предупреждал его о том, что его ждет, если он на самом деле не тот, за кого себя выдавал. Так оно и случилось. Мне даже не пришлось ставить его в известность, что все благополучно завершилось. Это уже дело ФБР.
        Я погрузил босые пальцы в прохладный песок под столиком. Мне еще долго не захочется отсюда уходить. Допив шипучку, заказал еще. Пока я был в одиночестве, но кое-кому уже позвонил и предвкушал приятное общество.
        Теперь Глория свободна - Мэдисон Смерть-на-месте умер не сходя с места. Нам с ней нужно бы кое-что обговорить. В Акапулько у меня есть и другие дела: я еще не оплатил счет в «Лас Америкас», не успел вручить Рафаэлю его сто долларов. Ладно, manana, то есть завтра.
        Теперь у меня хватало денег, чтобы позаботиться о своем будущем. Гуляя по городу, я заглянул в «Банко Националь де Меджико», в двух кварталах от Зокало, и перевел сюда мои 50 тысяч долларов. Получилось 432 тысячи песо, а на них можно купить очень много кокосовых шипучек. Я не спускал глаз со входа. Она пока не появлялась. На мне были мои плавки пассифлорами - может, захочется и окунуться. Не возражал бы проторчать здесь целый день: можно представить, что я живу в тропической хижине возле самого океана. Вечером, когда заиграет оркестр, хорошо потанцевать босиком в водах прибоя. На душе у меня было легко и радостно, завтрашний день сулил много счастья.
        Чего нельзя сказать о Торелли, синдикате, мафии, профсоюзниках и всех прочих. С особенной ненавистью я думал о Винсенте Торелли, который в данный момент, очевидно, плыл в Италию: я видел, как его роскошная белая яхта «Фортуна» отплывала сегодня утром из гавани. Торелли был жив и строил планы на будущее.
        Итак, мое особое задание выполнено. Я сорвал гангстерскую сделку, разжав их хваленую мертвую хватку. Но это была всего капля в море.
        Я знал, что бандюги не останутся без работы, что в самом ближайшем времени они займутся дальнейшей разработкой намеченных Торелли планов. Они уже поставили одну ногу на порог профсоюза, в одиночку мне не удалось эту ногу придавить. Уж шантажисты попотеют, чтобы распахнуть эту дверь настежь. Не исключено, что им это удастся - подобные вещи давно уже творятся, что называется, повсеместно и безнаказанно.
        Черт с ними. Я свое дело сделал, теперь пускай суетятся другие. Что касается меня, я нахожусь в Акапулько на отдыхе. В кармане у меня 432 тысячи песо, в руке шипучка, на мне плавки вырвиглаз, а ноги покоятся в мягком прохладном песке.
        И тут в довершение всего появилась она. Я велел ей захватить купальник, и теперь она шла в мою сторону, покачивая бедрами и полным бюстом, едва прикрытым полоской легкой материи. Я невольно подумал о том, что четыре дня тому назад все начиналось примерно так же.
        Только, разумеется, на этот раз ко мне приближалась Мария.
        Х. ДЖЕНСОН
        Посредник
        1
        Я легонько постучал в дверь кабинета шефа, приоткрыл ее и с удивлением замер на пороге.
        - Заходи, Хэнк, - пригласил шеф спокойным голосом. - Мы с мисс Ланг почти закончили.
        Я закрыл за собой дверь и, не веря своим глазам, смотрел на Шейлу Ланг.
        Она выдержала мой взгляд.
        - Садись, Хэнк, - сказал шеф.
        Мое любимое место на краю стола шефа заняла Шейла, поэтому, поворчав, я сел в кресло.
        Шейла насмешливо пустила в меня кольцо дыма.
        - Хэйа, Шейла, - произнес я наше старое приветствие.
        - Хэйа, - ответила она, и в голосе ее звучал вызов.
        - Мисс Ланг будет снова работать в «Кроникл», - сказал шеф. - Она займет свой старый кабинет наверху.
        Я посмотрел на шефа, вопросительно подняв брови, но он нахмурился и отрицательно покачал головой, боясь, что Шейла могла заметить мой немой вопрос.
        Она и впрямь чуть не заметила, когда вдруг подняла глаза и, посмотрев на меня с искусственной улыбкой, спросила:
        - Ну, как тут у тебя дела, Хэнк? По-прежнему попадаешь в разные истории?
        - Совершенно верно, - ответил я. Меня распирало любопытство. Хотелось знать, что же произошло, почему она вернулась в Америку и долго ли здесь пробудет. Но я боялся задавать вопросы. - Без тебя здесь было как-то не так.
        - Обманщик, - проговорила она. - Всегда готов льстить дамам. Ты без этого не можешь. Все такой же.
        Я заулыбался.
        - Если я не изменился, то ты тоже. Ты такая же очаровательная, такая же…
        Она соскользнула с края стола.
        - Хватит, Хэнк.
        - Да, - сказал шеф. - Перестань, Ромео.
        - Прямо как раньше, - сказал я бодро.
        - Нет, Хэнк, - быстро проговорила Шейла. - Ничего подобного. - Она отвела глаза, соорудила на лице улыбку и повернулась к шефу. - Значит, я еду на вокзал. Позвоню оттуда.
        - Счастливо, - сказал ей шеф.
        Она взяла сумочку и прошагала к двери, даже не взглянув на меня.
        Я поднялся из кресла и сел на край стола.
        - Хорошо, что Шейла снова будет работать с нами, - сказал я шефу.
        - У вас с ней что-то было до того, как появился этот англичанин?
        - Это вопрос или утверждение? - спросил я.
        - А почему у вас ничего не получилось?
        - Может быть, ты не слыхал, шеф, но у Шейлы очень вспыльчивый характер. Она может взбеситься из-за пустяка. Тогда тоже из-за пустяка рассорились. А тут появился этот англичанин. Я думал, она с ним просто так, а оказалось…
        - Да, она отличная девчонка, - сказал шеф. - Зря ты это допустил.
        - Но она же вернулась, не так ли?
        - Не надо делать скоропалительных выводов, - предупредил шеф.
        - На что это ты намекаешь?
        Он прокашлялся и намеренно сменил тему разговора.
        - Как у тебя дела с Андерсоном?
        Я пожал плечами и закурил.
        - Все в порядке.
        - То есть?
        - Я нашел Майера, - сказал я.
        У шефа засверкали глаза.
        - Как тебе удалось?
        - Постарался.
        Шеф заулыбался.
        - Отлично. Значит, ты нашел Майера. Лучше заказать билет на самолет. Постарайся выудить у него побольше.
        - Мне не нужен самолет. Майер в сорока милях от Чикаго. Живет здесь уже двадцать лет.
        Шеф от удивления открыл рот.
        - Всего сорок миль от Чикаго?
        - Да. Он всех перехитрил. Никому и в голову не приходило, что Майер может жить так близко от Чикаго.
        - Будь с ним поаккуратней, - тихо проговорил шеф. - Он очень горячий. Ты должен убедить его, что мы не подведем. Заставь его говорить. Все будет конфиденциально. Он должен это понять, иначе он не скажет ни слова.
        - Он заговорит, шеф. Сегодня же вечером.
        - Желаю удачи.
        Я уже открыл дверь, но задержался на пороге.
        - Да, кстати, шеф. Надо бы получить пятьсот долларов на расходы.
        Брови шефа поднялись, глаза округлились.
        - Ты в своем уме? Пятьсот долларов? Это же газета, а не благотворительное общество. Что может стоить пятьсот долларов и…
        - Я достал адрес Майера, не так ли? - сказал я тихо.
        Он полыхнул меня взглядом и тяжело задышал.
        - Пятьсот долларов - это же много, Хэнк.
        - Мне потребовалось много денег, чтобы убедить кое-кого заговорить.
        Шеф еще посверкал глазами, раздраженно порылся на столе среди бумаг и написал что-то на листке синим карандашом.
        - Вот возьми, - проворчал он. - Иди в кассу и получи деньги, кровопийца.
        2
        Я знал, где будет Шейла, и помчался наверх через три ступеньки.
        У Шейлы была способность превращать свой кабинет в обыкновенную девичью комнату. Но за три месяца ее отсутствия кабинет стал безжизненным и заброшенным.
        Я влетел в кабинет без стука. Шейла стояла у окна и смотрела на шумящую улицу. Она даже не повернулась, когда сказала:
        - Это ты, Хэнк?
        - Да.
        Я прошел к столу, там стояла ваза с высохшими стеблями цветов. Стол был покрыт слоем пыли. Я начертил пальцем круг у основания вазы.
        - Не надо, Хэнк, - произнесла она хрипло.
        Это была другая Шейла. С ней что-то произошло. Всегда живая, энергичная, готовая к действию, теперь она была тихой и подавленной.
        - Шейла.
        Плечи у нее задрожали. Я быстро подошел к ней и развернул ее. Возможно, мне не следовало этого делать. Она не хотела, чтобы я видел, как она плачет.
        - Оставь меня, Хэнк, - сказала она бесцветным голосом, теперь уже не пряча слез. - Оставь.
        Мне было больно видеть ее в таком состоянии. Мы так давно знали друг друга, столько пережили вместе, были больше, чем просто друзьями.
        - Что он с тобой сделал? - потребовал я решительно. - Я убью его! Что он с тобой сделал?
        - Оставь меня, Хэнк.
        - Но ты не можешь отрезать меня, Шейла. Мы же были так близки. Я должен знать, почему тебе плохо.
        - Ты ничем не можешь помочь, Хэнк, - прошептала она. - Ничем.
        Тут она разрыдалась у меня на плече, а я гладил ее по волосам и шептал успокоительные слова.
        Но приступ длился недолго, и она отступила от меня, жалко всхлипывая.
        - Ты должна мне сказать, Шейла.
        - Пожалуйста, Хэнк. Я не хочу об этом говорить. Иди. Дай мне прибраться в кабинете.
        Я взял ее за кисти рук и притянул к себе.
        - Что произошло?
        Она выдернула руки.
        - Оставь меня.
        - Шейла, ты не можешь так говорить. Три месяца тому назад ты собиралась замуж за этого Хэммонда. Помнишь? Ты распрощалась со мной. Распрощалась с шефом. Распрощалась с газетой. Ты была на седьмом небе. Ты поехала с ним в Англию, чтобы выйти замуж. Ты собиралась навсегда покинуть Чикаго. Помнишь?
        Она отвела взгляд.
        - Конечно. Я все помню.
        - Ты утверждала, что нашла того, кого искала. Собиралась иметь детей и жить в Англии.
        - Перестань, Хэнк, - проговорила она устало. - Мне надо прибираться и ехать на вокзал встречать поезд.
        - Ты не должна носить это в себе, Шейла. Расскажи мне все. Тебе будет легче, Шейла.
        - Мне так плохо, Хэнк, - призналась она. Это прозвучало как рыдание, и я опять обнял ее и стал успокаивать. - Иногда мне хочется умереть.
        - Дорогая, - сказал я. - Не надо так говорить.
        - Я была так счастлива сначала. Мне надо было только познакомиться с его родителями и выйти замуж. Богатые, типичные английские дворяне. Они возненавидели меня. Они возненавидели меня за то, что я была американкой. Я жила как в музее. «Не угодно ли еще чашку чаю? Вам один или два кусочка?» И все переодеваются к обеду. Я просто сходила с ума. Они не хотели меня. Не хотели, чтобы я выходила замуж за их сына. Робби ругался с ними, спорил. А они говорили ему обо мне разные глупости. Что я ужасно одеваюсь, что у меня отвратительный акцент, что я не достойна носить их фамилию. Они все это говорили Робби, после того, как он настоял на нашей свадьбе. Они говорили, что я грубая, вульгарная… Я потеряла терпение.
        У меня по спине пробежал холодок. Когда Шейла теряла терпение, это могло плохо кончиться. Я мысленно представил, как это все могло происходить. Этот высокий, элегантный, но вялый англичанин-аристократ со своими чопорными родителями и бушующая Шейла. Там, наверное, было много разных мелких предметов, которые можно было бросить.
        - Я опозорилась, Хэнк, - призналась Шейла. По лицу ее скользнула улыбка. - Но это была отличная отдушина для моих эмоций. Я дошла до того, что ударила Робби, когда он попытался меня остановить. Выбила ему зуб.
        - И это был конец твоего прекрасного романа. Тебе велели убираться из дома.
        - Не совсем так, Хэнк. Мать Робби была в истерике. Отец побежал к своему стряпчему. Все было сделано очень просто. Робби мог жениться на мне, но тогда он ничего не получал по наследству. Вот такой ему предложили выбор.
        - И что он решил?
        - Я собрала вещи и вернулась самолетом в Чикаго. Пусть Робби решает. Он знает, где меня найти.
        - И давно ты вернулась?
        - Месяц назад.
        - Бедняжка, - сказал я с нежностью. - Все образуется. Все будет по-прежнему.
        Она напряглась в моих объятиях и, не глядя на меня, сказала:
        - Перестань, Хэнк.
        - Не отчаивайся, - попытался я взбодрить ее. - Все кончилось, малышка. Тебе надо жить заново.
        Она вырвалась из моих рук.
        - Хэнк, ты сумасшедший, - полусмеясь-полуплача проговорила она. - Ты сам не знаешь, что говоришь.
        - Знаю. Я скучал по тебе. Теперь все будет, как раньше.
        - Ты не понимаешь, Хэнк. Я люблю его. Он теперь во мне. Я не могу без него. Я не такая теперь, Хэнк. Я другая.
        - Ты хочешь сказать…
        - Да, Хэнк. Ты хороший парень, но теперь ты для меня ничего не значишь - я имею в виду то, что было раньше.
        Меня как будто ударили. Я полез за сигаретой.
        - И ты весь месяц ждала, что он приедет за тобой?
        - Я думаю, он никогда не приедет. Он не такой человек, чтобы остаться без денег.
        - Но тогда, какого черта…
        - Нет, Хэнк. Я теперь суровая, бездушная корреспондентка. Для меня теперь будет существовать только работа. Вот так.
        - Сколько тебе лет?
        - Двадцать четыре.
        Я усмехнулся.
        - Даю тебе три месяца.
        - Пустая трата времени, Хэнк, - она посмотрела на часы. - О, Господи! У меня осталось всего полчаса. Мне же ехать на вокзал, встречать поезд.
        - Кто приезжает? Какая-то шишка?
        - Джин Браун. Шефу нужны несколько снимков и интервью с ней для вечернего номера.
        Я присвистнул.
        - Джин Браун? Да… Мне бы такое задание.
        - Ты все такой же, Хэнк.
        Я тоже бросил взгляд на часы. Сначала мне показалось, что я смогу проводить Шейлу до вокзала. Но, подумав, решил, что надо заняться Майером и побыстрей, материал нужен был для вечернего выпуска.
        Шейла достала зеркальце, помаду, пудру и начала приводить себя в порядок.
        - Ну как я выгляжу?
        - Отлично.
        - Я пошла.
        Я открыл дверь, и она вышла из кабинета. Я пошел следом. Мне хотелось получить такое же задание, как у Шейлы, потому что о Джин Браун за последние два месяца очень много шумели в Америке. Свою популярность она заработала тем, что умела показаться обнаженной. Этой славы она достигла не в Америке, а во Франции. Ей пришлось последние два-три года очень и очень много выступать обнаженной в многочисленных кабаре и театрах. Она бы, возможно, так и не стада известной за пределами Франции, если бы не один американский журналист, у которого было свободное время и который знал французский. Этот журналист просматривал периодику и увидел множество фотографий Джин Браун. Снимки ее обнаженного тела сопровождались некоторыми подробностями выступлений.
        У журналиста в тот момент не оказалось никаких важных новостей для вечернего выпуска, и он решил выдать информацию о Джин Браун, предварительно умножив количество ее выступлений на среднее число посетителей. В результате он пришел к удивительному открытию - Джин Браун посмотрело более двух миллионов человек.
        Эта информация обошла все газеты, и о Джин Браун заговорили.
        Я проводил Шейлу до ее машины, и она уехала. Потом я сел в свою машину. Раньше мне очень хотелось получить интервью с Майером, но теперь я бы поменялся заданиями с Шейлой.
        3
        Я выехал из Чикаго и через час уже был на полпути к дому Майера.
        День был солнечный и теплый. Хотелось радоваться жизни и наслаждаться прекрасным днем.
        Когда впереди на обочине я увидел машину, а рядом человека с поднятой рукой, то не замедлил остановиться. Если честно, то я остановился, скорее всего потому, что у машины стояла девушка.
        Но ошибочность своего поступка я понял, едва остановившись и приглядевшись к девушке повнимательнее. Лицо, вернее, те части лица, которые можно было рассмотреть, действительно были приятными, но в ней было что-то такое неуклюжее и блеклое, что вызывало чувство неудобства. Начать хотя бы с того, что на ней было все из твида. Толстый мешковатый пиджак с выпирающими карманами, такая же толстая твидовая юбка до середины щиколоток, толстые чулки, тяжелые башмаки, строгая широкая шляпа, скрывающая волосы. К тому же на ней были громадные солнечные очки из роговой оправы, скрывавшие пол-лица.
        Она сказала холодным уверенным голосом:
        - Вы мне не поможете? У меня что-то сломалось.
        Я вздохнул и выбрался из машины.
        - Вы так добры, - сказала она, улыбаясь.
        Часть лица, не прикрытая очками, показалась мне очень милой и привлекательной.
        - В чем дело? - буркнул я.
        - Она… она просто остановилась.
        - Вы проверили уровень бензина?
        - Я… э…
        Я проверил уровень бензина. Он оказался достаточным. Тогда я открыл капот и заглянул внутрь. Пахло горелым маслом. Я вытащил мерную линейку, вытер ее и опустил, чтобы проверить уровень масла. Масла не было.
        - Что случилось до остановки? - спросил я. - Вы слышали какой-нибудь стук?
        Она удивленно раскрыла глаза.
        - Откуда вы знаете?
        - А потом стук стал сильнее, - предположил я.
        - Да. Очень громкий стук, а потом она остановилась.
        Я вздохнул.
        - Вашу машину теперь можно двигать только с помощью тягача. Надо было проверить уровень масла. У вас сгорели подшипники.
        - О боже!
        - Я могу вас подвезти до ближайшей ремонтной мастерской.
        Она всплеснула руками. Руки были красивыми с длинными нежными пальцами.
        - Но я так спешу. Я не могу ждать.
        - А куда вы едете? - спросил я.
        В ее глазах сверкнула надежда.
        - И вы будете так добры? А вы сами куда едете?
        - Только до Стоунвилла.
        В глазах ее появилось удивление, рот приоткрылся, но она тут же собралась и спокойно произнесла:
        - Мне тоже в том направлении. Если вы будете так добры, то я доберусь с вами до Стоунвилла, а оттуда уеду автобусом.
        - А что с этим? - Я показал пальцем на ее машину.
        - Я позвоню из Стоунвилла в компанию и скажу им, чтобы они забрали машину.
        Я лично не против того, чтобы подвезти человека. Но день был такой радостный и солнечный, что я бы предпочел подвезти какую-нибудь стройную длинноногую даму, чем эту закутанную неуклюжую женщину.
        - У вас дела в Стоунвилле? - спросила она, как только мы тронулись.
        Я помедлил, потом спокойным голосом ответил:
        - Хочу навестить приятеля, - И тут же попытался задать контрвопрос: - Давно в Чикаго?
        Она подозрительно посмотрела на меня.
        - А почему вы решили, что я не живу в Чикаго?
        Я довольно хмыкнул.
        - Догадался. Женщины в Чикаго не носят твид.
        - Твид носят везде. Он очень удобен для поездок за город.
        - Только не для Чикаго, - парировал я.
        - Мне кажется, вы грубите.
        - Ерунда, леди. Вы задали прямой вопрос, я дал прямой ответ.
        Она надолго замолчала. Затем неожиданно сказала:
        - Я не всегда ношу твид.
        - Надеюсь, - отозвался я искренне. - А сегодня зачем? Маскировка?
        Она резко выпрямилась, посмотрела на меня сквозь очки и, прищурившись, спросила:
        - Что-что?
        - Да вы не обижайтесь, - ответил я успокаивающе. - Я просто так сказал.
        - Извините, я была слишком резкой. Нервы на пределе.
        - Ничего. У меня тоже день неудачный.
        Она вздохнула.
        - У всех бывают плохие дни. Надеюсь, у вас ничего серьезного?
        Я пожал плечами.
        - Моя девушка отвергла меня, один хитрый парень обыграл меня сегодня на биллиарде на десятку.
        - Сожалею о вашей девушке, - сказала она.
        - А мне всего жаль - и девушку, и десятку, и то, что я не попаду на встречу.
        - Встречу? - посмотрела она удивленно-вопросительно.
        - Да, - ответил я кисло. - Сегодня приезжает удивительная девушка из Франции. А у меня пропадет интервью с ней.
        - Из Франции?
        Я глянул на нее.
        - Вы быстро улавливаете. Из Франции в Нью-Йорк ходят пароходы, как вам известно, а из Нью-Йорка в Чикаго - поезда.
        - Удивительная девушка? - спросила она, почти переходя на шепот.
        - Только не говорите, что вы не слыхали о Джин Браун, - сказал я. - Это девица, которую видели обнаженной столько…
        - Да-да, - быстро проговорила она. - Я знаю, о ком вы говорите.
        Она как будто задохнулась. Я с любопытством посмотрел на нее.
        - Эй! Что с вами?
        Она приложила ладонь ко лбу и откинулась на спинку сиденья.
        - Сейчас пройдет, - сказала она слабым голосом. - Это, наверное, из-за жары.
        - Мне остановиться? - спросил я с беспокойством.
        - Нет-нет, пожалуйста, не беспокойтесь. Сейчас пройдет.
        Я продолжал ехать. Я не был уверен, но мне показалось, что она наблюдала за мной из-под полуопущенных век.
        - Значит, вы репортер, - проговорила она резко.
        - Совершенно верно, леди, - сказал я бодро. - Все время в погоне за сенсацией. Ищу новости там, где другие их не замечают… - Только сегодняшней встречи не получилось, - вздохнул я.
        - Может быть, это и к лучшему. В конце концов она просто девушка, а в Америке их так много.
        - Джин Браун - особая, - сказал я. - Она в центре внимания. Любой мужчина, который слышит ее имя или встречается с ней, начинает представлять, как она выглядит голой, если, конечно, он ее еще не видел такой раньше. А женщины, услышав ее имя, начинают представлять, каково выступать голой перед публикой.
        - У вас это звучит отвратительно, - тихо сказала она.
        - Послушайте. Не я создаю общественное мнение. Я просто даю публике то, чего она хочет. Публике нужны новости, вот я и даю им новости. Они хотят новостей о девице, которая выступает перед публикой в чем мама родила, значит, я даю им эти новости.
        - А вы не выполнили своей работы, - пустила она «шпильку». - Не встретились с ней.
        - Но я с ней встречусь, - сказал я решительно. - Я встречусь с этой дамочкой когда-нибудь.
        - Неужели так легко брать у людей интервью?
        - Конечно, - хвастливо ответил я. - Репортеры проникают куда угодно и встречаются со всеми. Я все равно встречусь с этой Джин Браун и буду разговаривать с ней так же, как сейчас разговариваю с вами.
        Она снова приложила руку ко лбу.
        - Остановить машину? - спросил я испуганно.
        - Ничего. Сейчас пройдет. Это солнце.
        - Откройте «бардачок», - сказал я. - Там фляжка с бренди. Может, вам станет легче.
        Она достала фляжку, сделала маленький глоток, посидела с минуту, закрыв глаза, и положила фляжку на место. Вот тут она и заметила мой пистолет. Она вытащила его и держала между указательным и большим пальцем руки, как будто это был не пистолет, а дохлая крыса.
        - Эй! Осторожней, - сказал я.
        - Почему? Он разве заряжен?
        - Конечно.
        - Но он не опасен, если не снят с предохранителя, да? - спросила она наивным голосом и тут же сняла пистолет с предохранителя.
        Ничего не заставляет меня нервничать больше, чем дамочка с заряженным револьвером. Я не стал понапрасну убеждать ее и предупреждать, а просто затормозил и стал у обочины, выключив двигатель.
        - Послушайте, передайте-ка пистолет мне, только осторожно, и не кладите палец на курок.
        - Значит, он действительно заряжен, - произнесла она и, направив на меня ствол, положила палец на курок.
        Меня бросило в жар.
        - Направьте его куда-нибудь в сторону, - сказал я.
        - Не хочу. Мне так больше нравится, - ответила она совершенно спокойным голосом.
        По мне побежал пот.
        - Осторожно, сестренка, - попросил я. - Это не игрушка.
        - А что, если вы выйдете из машины? - сказала она мягко.
        Я изумленно смотрел на нее, на пистолет. Это все казалось каким-то безумием. Такого просто не могло происходить. Но пистолет был реальным, и он был заряжен и направлен на меня.
        Я открыл дверцу машины и вышел. Она махнула рукой с пистолетом, и от этого жеста сердце мое чуть не остановилось.
        - Иди к кустам.
        Я с надеждой огляделся, но этот участок дороги был пустынным и мне пришлось пойти в сторону кустарника, росшего у дороги.
        Попутчица тоже вышла из машины и пошла следом за мной на расстоянии пяти-шести ярдов, не опуская пистолета. Что у нее было на уме? А вдруг она сумасшедшая?
        - Все, - приказала она. - Можешь здесь остановиться.
        Это была полянка. В двадцати ярдах отсюда проходило шоссе, но его не было видно.
        - Теперь, - сказала она деловым тоном, - расстегни ремень и спусти брюки.
        - Что?
        - Ты слышал. Спусти брюки.
        - Да будь я проклят, если…
        Я умолк, потому что она вытянула руку с пистолетом и направила его прямо мне в грудь.
        - Ладно, ладно, - проговорил я, торопливо и неохотно начал расстегивать ремень.
        - Побыстрей. Мы не можем тут торчать весь день.
        Это было какое-то безумие. Но я не мог рисковать с этой дамой, у которой в руках был заряженный револьвер. Свою жизнь я ставлю выше брюк.
        Она внимательно следила за мной, когда я, оставшись в полосатых трусах, отошел от брюк.
        - Пусть они лежат, - сказала она, когда я нагнулся, чтобы поднять брюки.
        Я выпрямился и уставился на нее, растерянный, красный до корней волос, униженный и испуганный.
        Мне помогло ее безразличие. Ей, кажется, не было никакого дела до того, как я выгляжу. Она опять махнула пистолетом, и мне стало не по себе.
        - А теперь иди дальше, - приказала она.
        Я пошел. Полы рубашки колыхались на ветру. Когда я бросил взгляд назад, то увидел, как она, не опуская пистолета, подняла брюки и сунула их под мышку.
        Я все понял.
        Ей нужны были мои брюки. Это было обычное ограбление с новым приемом.
        Я повернулся к ней.
        - Послушай. Тебе не обязательно все это проделывать. Если тебе нужны деньги, то могла попросить без…
        Она махнула пистолетом, и я тут же смолк.
        - Здесь я говорю. Что ты сказал про деньги? Они у тебя в брюках?
        - Нет. Они в кармане рубашки.
        Я похлопал себя по карману.
        - Хорошо. Теперь поворачивайся и иди.
        - Послушай, сестренка, - начал упрашивать я. - Имей сердце. Что ты хочешь?
        - Иди, - сказала она, махнув пистолетом.
        Я пошел. У меня слабели колени, когда она махала пистолетом, держа палец на курке. Я видел много случайных убийств, когда дамы с пистолетом понимали слишком поздно, что достаточно совсем легкого нажатия на курок.
        Я продолжал идти.
        Потом я остановился и оглянулся.
        Сзади никого не было.
        Эта дама загнала меня в кусты, забрала брюки и теперь исчезла. Что мне было делать?
        Первым желанием было броситься за ней, забрать брюки и возвратить чувство собственного достоинства. Потом я решил забыть гордость и подумать о собственной безопасности. Ведь эта сумасшедшая могла прятаться где-то в кустах, а у нее в руках был мой револьвер.
        Я осторожно двинулся через кустарник и тут услышал шум мотора. Мне был знаком этот шум, потому что так работал мотор моей собственной машины.
        Я выскочил на дорогу как раз в тот момент, когда моя машина, набирая скорость, удалялась по шоссе. Пробежав за ней несколько ярдов, я остановился, обливаясь потом и тяжело дыша. Сзади послышался шум приближающегося автомобиля. Я вышел почти на середину дороги и отчаянно замахал рукой. Мне надо было догнать эту женщину, которая лишила меня одновременно машины, гордости и брюк. Автомобиль стал притормаживать, и я отступил к краю шоссе. Но когда шагнул к дверце, машина вдруг резко набрала скорость и помчалась прочь. Я успел только заметить испуганные глаза пожилых мужчины и женщины, которые ехали в этой машине. Только теперь я понял, в каком неприятном положении оказался. Никто не решится остановиться и подвезти меня. Но даже если кто-то и подберет меня на дороге, разве мне поверят? Передо мной открывалась мрачная перспектива. В лучшем случае кто-нибудь из проезжающих сообщит в полицию, что по дороге бродит какой-то полураздетый псих, и меня арестуют. Неизвестно, сколько потребуется времени, чтобы в полиции мне поверили.
        Но меня беспокоило не только это. Я ведь репортер. Мне известно, насколько журналисты тесно связаны с полицейским управлением. Любое мало-мальски значительное событие обязательно становится известным прессе.
        Да, больше всего на свете я боялся возможности оказаться на первой полосе чикагских газет, где рассказывалось бы о том, как девица украла штаны у Хэнка Дженсона.
        Позади опять послышался шум двигателя, и я испуганно бросился в кусты и затаился, ожидая, пока машина проедет.
        4
        Я был полон решимости рассчитаться с этой дамочкой. Даже если мне придется искать ее на краю света.
        Как только я найду эту леди, я разорву ее на части.
        Но что было толку в таком утешении. Я находился за городом в одних трусах и понимал, что положение мое незавидное.
        Я нашел в кармане пиджака пачку сигарет, закурил и уставился на свои голые волосатые ноги. Что же делать? Должен же быть какой-то выход из создавшегося положения. В конце концов я нашел одно решение. Не самое лучшее, но, во всяком случае, наименее болезненное.
        Я пошел в сторону города, прячась в траву и кусты, всякий раз, как появлялась машина. К счастью, до сумерек оставалось недолго, а это позволило бы мне почти все время находиться на шоссе, не боясь быть замеченным.
        Прошло около двух часов, пока я наконец не наткнулся на телефон-автомат.
        Я набрал номер телефона «Кроникл».
        Шейла работала допоздна. Когда я услышал в трубке ее мягкий голос, то чуть не потерял сознание от облегчения.
        - Ты должна оказать мне одно необычное одолжение, - сказал я.
        - От всех таких одолжений у меня только головная боль, - ответила она с подозрением в голосе.
        - Я в затруднительном положении.
        - Не говори, - холодно сказала она. - Я уже слышала это раньше. С тобой женщина. Более того, она потеряла одежду. Ты хочешь, чтобы я встретила вас где-нибудь с одеждой для нее.
        - Ты не права. Со мной нет никакой женщины.
        - Нет? - удивленно переспросила она.
        - Я в двадцати пяти милях от города. Я хочу, чтобы ты приехала и забрала меня. Это крайне необходимо.
        - Я что - частное такси, что ли? Поищи себе другую дуру.
        - Ты должна мне помочь, - просил я. - Мне больше некого просить.
        - Разве ты не можешь нанять такси или остановить попутку?
        - Нет. Понимаешь, я же не думал, что эта дамочка…
        - Дамочка!
        - Да, я сейчас объясню, видишь ли…
        Короткие гудки в трубке были красноречивее любого ответа.
        Меня снова бросило в жар. Шейла была моей единственной надеждой. Я начал опять звонить в «Кроникл». Телефонистка соединяла меня с кабинетом Шейлы, но трубку никто не снимал. Я просил телефонистку продолжать, пока не ответят. Целых пять минут я, обливаясь потом, ждал. Наконец в трубке опять послышался голос Шейлы.
        - Лучше уж тебя послушать, чем треньканье телефона. Говори, только короче. Хотя это ничего не изменит.
        - Шейла, не вешай, пожалуйста, трубки, пока не выслушаешь меня.
        - Ладно. Только побыстрей.
        - Сейчас со мной нет никакой женщины, - начал я. - В любом случае эта дама была под сорок лет и толстая, так что…
        - Подробности можешь опустить.
        - Я здесь один. Ты должна приехать за мной. Меня оставили без брюк?
        - Без брюк?! А где же твои брюки?
        - Не знаю.
        - А где дама?
        - В том-то и дело, что я не знаю. Но она забрала мою машину.
        - А как это она забрала твои брюки? - спросила Шейла после долгой паузы.
        - У нее был пистолет.
        Снова последовала долгая пауза.
        - Да, ты изменился, Хэнк. Очень изменился. Никогда бы не подумала, что женщине придется для этого применять пистолет.
        - Послушай. Я ведь не шучу. Ты должна помочь мне. Эта дамочка оказалась сумасшедшей. Она попросила подвезти ее, потом взяла мой пистолет и загнала в кусты.
        - И?..
        - Может быть, ей нужны были мои деньги.
        - И?..
        - Заставила меня снять брюки.
        - И?..
        - Забрала их и уехала в моей машине.
        Шейла засмеялась.
        - Мне нужна твоя помощь.
        Она продолжала смеяться.
        - Что тут смешного? - разозлился я.
        Она сквозь смех проговорила:
        - Ты, наверно, отлично выглядишь, Хэнк?
        Я окончательно потерял терпение.
        - Ты поможешь мне или нет?
        Шейла с трудом овладела собой.
        - Конечно, я приеду. Какая женщина отказалась бы от такого зрелища.
        - Поезжай сначала ко мне. Найди управляющего и попроси у него ключ. Возьмешь какие-нибудь брюки и приезжай сюда. - Я ей объяснил местонахождение будки. - Я не выйду отсюда, пока ты не приедешь.
        Мне показалось, что прошло несколько лет, прежде чем я увидел машину Шейлы. Она подъехала к будке.
        - Все в порядке, Хэнк. Можешь выходить.
        Я облегченно вздохнул и вышел из будки.
        - Большое спасибо, дорогая…
        И тут я отшатнулся от вспышки света. Я растерянно хлопал глазами и только несколько секунд спустя понял, что это была вспышка фотоаппарата.
        - Шейла! - крикнул я и бросился вперед.
        В лицо мне ударила ткань. Она обвилась вокруг головы, и мне пришлось остановиться. Это оказались мои брюки. Пока я натягивал их, до моих ушей из темноты доносился смех Шейлы. Я решил, что она сейчас уедет. Но она продолжала сидеть в машине. Уже в брюках я подошел к машине и рывком открыл дверцу. Шейла сидела за рулем и ждала меня.
        - Где фотоаппарат? - потребовал я.
        Она насмешливо кивнула головой на заднее сиденье. Схватив камеру, я открыл ее и увидел, что пленки там не было. Я сел рядом с ней.
        - Где пленка?
        Она улыбнулась, завела двигатель и начала разворачивать машину.
        - Не беспокойся. Она в надежном месте.
        Я со всей силы сжал кулаки.
        - Что ты собираешься с ней делать?
        - Для начала проявить, - ответила она насмешливо.
        - Послушай. Если этот снимок где-нибудь появится, я разорву тебя в клочья.
        - Какой ты суровый, сильный парень, Хэнк!
        Она довольно рассмеялась.
        - Я повешу твой снимок в спальне, над кроватью.
        - Ну хватит, - рявкнул я. - Что ты хочешь сделать с этим снимком?
        - Пусть это будет сувениром, Хэнк. Или страховкой, а? Кто знает? Возможно, когда-нибудь ты мне окажешь какую-нибудь услугу в обмен на негатив.
        - Шантаж? - буркнул я.
        - Вряд ли. Сейчас за этот снимок ухватился бы редактор любой газеты.
        Она подумала.
        - Нет, не стану. Пока. А там, трудно сказать.
        - Я тебя разорву.
        - Какой ты милый, воспитанный и нежный парень. Ты же теперь будешь всегда воспитанным и нежным, да, Хэнк?
        Я проворчал что-то невразумительное.
        - Да, Хэнк? - переспросила Шейла твердым тоном.
        - Да.
        - Громче. Каким ты будешь?
        - Воспитанным, - буркнул я.
        - И еще?..
        - Нежным, - выдавил я из себя.
        - Вот, хороший мальчик, - сказала она и нахально посмотрела на меня. - Который час?
        Я ответил.
        Она нажала на педаль газа и помчалась вперед.
        - Я и так опаздываю, - сказала она.
        - Куда?
        - На встречу с Джин Браун.
        - А как прошло интервью?
        - Никак. Мы проторчали на вокзале больше часа. Она дает интервью сегодня вечером в своем номере, в отеле.
        - Я еду с тобой.
        - Только ты должен быть кое в чем уверен на встрече с Джин Браун.
        - В чем? - спросил я.
        - В том, что не потеряешь своих штанов.
        5
        Мы опоздали на десять минут. Коридор у «люкса» Джин Браун был заполнен журналистами. Здесь были почти одни мужчины из разных газет. Женщин было только три: Дженни Ли из «Эко», чопорная Сью Энни из «Онлукер» и Шейла из «Кроникл».
        Всюду были видны фотоаппараты, кинокамеры и лампы освещения.
        Я встретился взглядом с Дженни Ли, и она, протиснувшись сквозь толпу, громко поприветствовала меня и холодно посмотрела на Шейлу.
        - Добрый вечер, - сухо проговорила Шейла.
        - Добрый вечер, - так же сухо ответила Дженни.
        Чтобы хоть как-то разрядить растущее между ними напряжение, я прокашлялся и сказал:
        - Думаю, нам не придется долго ждать.
        - Пока тебя не было, - сказала Дженни, - Хэнк заботился обо мне.
        На щеках Шейлы вспыхнули два румянца.
        - Кажется, Хэнк не может обходиться один.
        Неожиданно их пикировка прервалась.
        Дверь «люкса» открылась, и толпа хлынувших журналистов разделила нас.
        Я постарался оставаться подальше от этих двух женщин. Они были соперницами в журналистике и перенесли это соперничество на личную жизнь.
        Симпатичная девушка с пышными волосами в зеленой униформе, белой шапочке и переднике разносила на подносе спиртное и бутерброды. Я взял виски и присоединился к двум другим репортерам. Получив спиртное и закуску, журналисты расслабились и готовы были ждать сколько угодно.
        Прошло еще не меньше четверти часа, прежде чем из комнаты вышел суетливый мужчина в пенсне с жизнерадостной улыбкой и большими выразительными глазами и прикрыл за собой дверь. Он стал хлопать в ладоши громко и продолжительно, пока присутствовавшие не умолкли и не обратили на него внимания.
        - Добрый вечер, джентльмены, - сказал он низким голосом, одаривая всех улыбкой.
        В ответ загудел хор голосов. Кто называет журналистов джентльменами?
        - Как вам известно, - продолжал мужчина, - вы здесь находитесь по приглашению мисс Браун. Джентльмены, будьте добры, сдвиньтесь в одну сторону, мисс Браун выйдет к вам через минуту.
        В ответ послышалось:
        - Ведите ее сюда!
        - Давайте посмотрим эту красотку!
        - Не прячьте ее. Ведите скорей!
        Мужчина поднял обе руки вверх, призывая к тишине.
        - Позвольте представить вам, джентльмены, мисс Браун.
        Он открыл дверь. Не знаю, чего ожидали другие, но я лично знал, кого увижу, и поэтому поднялся на цыпочки.
        Раздался всеобщий вздох разочарования.
        - Имейте сердце, леди.
        - Покажите ногу!
        - Где ваше тело, сестрица?
        Я не зря вытягивал шею и вставал на цыпочки. На нее приятно было смотреть, даже когда она была в одежде. Смеющиеся глаза, полные пунцовые губы, черные, коротко стриженные волосы. Она была в совершенно белой мягкой, как пух, шубе до колен. Даже по видимой части ног было ясно, что они первоклассные. Одной рукой мисс Браун оперлась о бедро, а во второй держала невероятной длины мундштук.
        Несколько секунд все просто смотрели на нее. Потом засверкали фотовспышки и застрекотали кинокамеры. Журналисты стали забрасывать ее вопросами.
        - Пажалюста, - проговорила она хрипловатым грудным голосом. - Не таврите дак бистро.
        - Ребята хотят сделать снимки, - сказал Тони Грешэм из газеты «Рекорд».
        - Пажалюста. Делайте с мне фотоснимки.
        - Без шубы, леди. Без шубы, - быстро добавил Тони.
        Она лукаво опустила длинные ресницы.
        - Ви нехароший мужчинки, - проговорила она, хихикнув. - У вас странный идэя.
        Я бросил взгляд на Дженни, Шейлу и Сью. Они стояли в углу и, скривив в усмешке губы, смотрели на мисс Браун.
        Репортеры суетились вокруг нее, прося то сесть на высокий стул, то усаживали ее в низкое кресло и умоляли поднять или опустить голову, скрестить ноги или хотя бы чуть-чуть приспустить шубу. Мисс Браун, не переставая улыбаться, уступала назойливым репортерам.
        И тут три женщины - Шейла, Дженни и Сью - протиснулись вперед, и Дженни стальным голосом спросила:
        - Несколько вопросов, мисс Браун. Сколько лет назад вы были в Америке?
        - Пажалюста, - сказала мисс Браун. - Я не гаврю харашо па-англиски. Эта первый раз я в Америка.
        - Бросьте ваш фальшивый акцент, - грубо перебила Шейла. - Мы знаем, что вы такая же американка, как и все мы.
        Мисс Браун удивленно смотрела на присутствующих и отрицательно качала головой.
        - Я не панимает.
        - Мы знаем, что вы американка, - теперь уже заговорила Сью. - Вы жили долго во Франции. Мы хотим знать, что вы собираетесь делать сейчас, вернувшись в Америку, и чем вы занимались до поездки во Францию.
        - Што ана иметь виду? - ответила мисс Браун, повернувшись к Тони Грешэму. - Я не панимает. Эта мой первый рас в Америка.
        - Вы хорошо сыграли, леди, - сказал Тони Грешэм, - но не надо увлекаться. Мы знаем, что вы американка. Так что бросьте ваш акцент.
        - Пажалюста, мистэр Темпл, объясните.
        - В чем дело, джентльмены? - спросил суетливый мистер Темпл, протиснувшись к мисс Браун.
        - Пусть она бросит свой фальшивый акцент, - сказала Сью Энни.
        - Какой фальшивый акцент? - спросил мистер Темпл, удивленно морща лоб. - У нее настоящий акцент, потому что она француженка.
        - Кого вы пытаетесь надуть? - спросила Шейла.
        - Никого, - ответил мистер Темпл. - Мисс Браун - француженка. Она родилась во Франции и никогда не была в Америке.
        Наступила полная тишина. Потом кто-то спросил:
        - Но это та дама, которую видели голой столько людей, что?..
        - Вы имеете в виду мисс Джин Браун? - прервал его мистер Темпл.
        - Да, именно ее, - подтвердил Тони. Он показал большим пальцем на сидевшую позади даму. - Это ведь Джин Браун, не так ли?
        Мистер Темпл покрылся испариной.
        - Да, это мисс Браун. Только Джанет Браун. Она родилась и выросла во Франции.
        Снова наступило долгое молчание.
        - Вы хотите сказать, - сердито и зло проговорила Сью Энни, - что это не та Джин Браун, ради которой мы все пришли?
        У Темпла стал еще более беспокойный вид.
        - Мисс Браун, то есть, я хочу сказать, моя мисс Браун - артистка кабаре. Но она, разумеется, не та мисс Браун, о которой вы говорите.
        В наступившей тишине один из журналистов бросился к телефону.
        - Алло, соедините меня со справочной железнодорожного вокзала.
        Через десять минут стало известно, что в поезде «Двадцатый век» ехало четыре пассажира по фамилии Браун. Двое супругов, Джим и Джилл Браун, одна мисс Джанет Браун и та самая Джин Браун.
        О последней не было больше никаких сведений. Она купила билет и сошла с поезда незаметно.
        Тони Грешэм снял шляпу и почесал затылок.
        - Ничего себе, - сказал он возмущенно. - Мы все пришли на встречу с этой дамочкой, а ее здесь нет и в помине.
        Джо Бингам поднялся и угрожающе двинулся на мистера Темпла.
        - Вы же встречали нас на вокзале. Вы же нам роздали приглашения. Вы нас надули.
        Мистер Темпл попятился и быстро исчез за дверью.
        Все пришло в движение. Мужчины, допив спиртное, заторопились к выходу. Я понял, что у них у всех было на уме. Где-то здесь, в Чикаго, находилась настоящая Джин Браун. Первый, кто отыщет ее, получит отличный материал для своей газеты и заработает кругленькую сумму.
        Шейла взяла меня за руку и потащила к двери.
        - Я тебе помогла сегодня, - шептала она мне в ухо. - Теперь ты мне помоги, Хэнк. Нам надо первыми найти эту Браун.
        - Конечно, - пробормотал я.
        - Нам надо успеть первыми, иначе я опубликую другой снимок, - пригрозила она.
        6
        В холле гостиницы нас оказалось очень много. И все же через минуту вся толпа словно растаяла. Кто-то сел в такси, кто-то кинулся к ближайшему телефону, кто-то торопливо бежал по улице.
        - Ну что, у тебя есть какие-нибудь идеи? - спросила Шейла.
        - Надо подумать.
        - Мы должны объединиться, Хэнк. Это не просто материал. Это шанс вырваться вперед. Наша газета будет иметь исключительное право на публикацию интервью.
        Я продолжал обдумывать ситуацию. Весь этот спектакль с интервью был какой-то нелепицей.
        - А как выглядит настоящая Джин Браун? - спросил я.
        - Ты же читал газеты.
        - Да, но я что-то не помню ее лица.
        Мы шли по тротуару. Шейла подошла к киоску и купила журнал, в котором был первый материал о Джин Браун. Здесь было с дюжину снимков обнаженной Джин Браун. Только посмотрев последний снимок, мы поняли, почему я не мог вспомнить ее лицо. Ни на одной фотографии она не смотрела в объектив.
        - Тяжело нам придется, - сказал я Шейле. - Эти снимки - единственные. Никто не знает даже, как она выглядит.
        - Судя по тому, как ты внимательно изучал снимки, можно сказать, что лицо - единственная часть, которую бы ты не узнал.
        - Поставь себя на ее место, - сказал я. - Может быть, она стеснительная и не хочет шума. Она сошла незаметно с поезда и устроилась в каком-нибудь небольшом отеле. Вот там-то и надо ее искать.
        - Да их в Чикаго несколько сот, - сказала Шейла. - Что, мы будем все обзванивать?
        Я почесал затылок. Найти эту Джин Браун будет очень трудно.
        - Послушай. Есть одна мысль. Шанс небольшой, но все же можно попробовать.
        - Выкладывай, - сказала Шейла, подозрительно глядя на меня.
        - У меня есть знакомый, который знает одного парня. Брат этого парня работает проводником на этом поезде. Может быть, он видел эту Браун и скажет, как она выглядит.
        - С чего-то надо начинать, - проговорила Шейла. - Пойдем.
        - Это пустая трата времени. Необходимо работать в разных направлениях. Ты бери такси и езжай на вокзал. Расспроси грузчиков и дежурных. Возможно, они дадут ее описание. Тогда нам будет легче найти ее.
        Шейла задумалась. Не давая ей опомниться, я остановил такси и усадил ее.
        - Позвони мне домой, - сказал я ей и велел водителю отвезти Шейлу на вокзал.
        Подождав, пока такси исчезло за углом, я повернулся и пошел обратно в отель. Разумеется, я знал человека, который знал парня, у которого родственник работал проводником. Даже если бы я нашел его, что весьма проблематично, он бы вряд ли помог. Разве упомнишь какую-то дамочку из стольких многих пассажиров. Как бы там ни было, сейчас Джин Браун не представляла для меня никакого интереса. На уме у меня было нечто другое, потому что моя память, сделав множество кульбитов, подсказала мне интересную идею.
        Я прошел через вращающуюся дверь в то время, как суетливый мистер Темпл вышел из отеля. Это было к лучшему. Я поднялся к люксу и нажал на кнопку звонка.
        Дверь открыла девушка и вопросительно посмотрела на меня. Она уже сняла белую шапочку и передник и теперь стала просто интересной женщиной, а не автоматом для подачи напитков.
        - Я хочу увидеть мисс Браун.
        - Ваше имя?
        - Я репортер.
        Она широко раскрыла глаза, во взгляде ее появилось беспокойство.
        - К сожалению, пресс-конференция окончена.
        - Мне все равно надо увидеться с мисс Браун.
        - В данный момент это невозможно. Если вы хотите, то…
        - Разумеется, я подожду, - перебил я, нажав на дверь, и вошел.
        - Я не имела в виду, что вы должны входить и ждать. Боюсь, вам нельзя здесь оставаться. Прошу вас выйти…
        - Эй! Что здесь происходит? - произнес резкий голос.
        Прислуга отошла, а я, повернувшись, увидел в дверях спальни мисс Браун.
        - Это один из журналистов, - хрипло выдохнула служанка. - Я не пускала его. - И после долгой паузы, словно вспомнив, добавила: - Мадам.
        Возмущение на лице мисс Враун сменилось тренированной улыбкой.
        - Вы нехорошие мушчинки, - заговорила она с акцентом, - наверное, занимались любовь с моей служанкой, а?
        - Здесь можно выпить? - спросил я вместо ответа.
        - Mais certainement[9 - Ну конечно (фр.). - Прим. оцифровщика.], - ответила мисс Браун. - Вы будете выпить со мной, пожалюста.
        - Если не возражаете, я сам налью себе.
        Я подошел к бару и налил себе хорошую порцию виски, чувствуя затылком, как эти дамы переглянулись. Не поворачиваясь, я спросил:
        - А вы будете пить, мисс Браун?
        - Я? Я никогда не пиль алкаголь.
        - Я хочу поговорить с вами, мисс Браун. Вы будете разговаривать в присутствии прислуги?
        Она очаровательно улыбнулась, стараясь скрыть огонек подозрения, мелькнувший в ее глазах.
        - Я не иметь секрет.
        - И от меня тоже не надо иметь секретов, - сказал я. - Прежде всего прекратите говорить с этим фальшивым акцентом.
        Она смотрела на меня, не отрываясь, и в глазах ее появилась злость.
        - Вы есть забавный мужчин, - проговорила она приторно.
        - Прекратите, Гертруда, - повторил я тихо.
        Выражение лица у нее не изменилось, но в глазах что-то мелькнуло.
        - Я не есть понимаю.
        - Гертруда Дейн, - проговорил я устало. - Я все время пытался вспомнить ваше имя. Это было трудно. Последний раз, когда я видел вас в Калифорнии, у вас были рыжие волосы до плеч. Если бы не волосы, я бы вас узнал сразу же. Вы еще танцевали с парнем по имени Рилан. Да, я вас вспомнил совершенно случайно. Мой столик был почти в метре от вас.
        - Если вы делать так обвинений, я просить вас идти.
        - Да перестань, Гертруда. Я бы мог сто раз доказать, кто ты. К чему это притворство?
        - Какой ваш доказательство?
        - Я могу доказать все, что захочу. Могу позвонить в Калифорнию, могу позвать фотографов, Рилана, хоть десяток свидетелей.
        Она долго смотрела на меня, ничего не говоря.
        - А тебе-то что за дело? - произнесла она наконец без всякого акцента.
        - Да мне нет никакого дела, только я хотел бы знать, зачем весь этот спектакль.
        Она вздохнула, прошла к креслу, села и положила ногу на ногу, еще раз продемонстрировав отличные колени.
        - Откуда такой шикарный номер в отеле? Почему у тебя Темпл?
        - Это мое дело, не так ли?
        - Наверное, - согласился я, - но все это странно. Еще полгода назад ты была третьеразрядной актрисой. Во Франции ты не могла пробыть больше нескольких месяцев. Там бы тебе хватало на жизнь. Но те деньги, что ты могла накопить там и перевести в доллары, просто жалкая сумма. Это никак не вяжется с теми расходами, которые здесь имеешь.
        - А ты не глуп, - усмехнулась она.
        Ее служанка вздохнула и села в кресло, уставившись на меня.
        - Ну что? - спросил я. - Поговорим, Герти?
        - Ты же репортер. Начнешь копать, да?
        - Совершенно верно.
        - А если я расскажу, ты обещаешь молчать?
        - Дамочка! Я добываю информацию для того, чтобы использовать ее. Я все равно докопаюсь.
        - Но мне нечего бояться! - с жаром возразила она.
        - Значит, незачем и волноваться, - сказал я спокойно. Я допил бокал и налил себе еще. - Завтра надо поискать Рилана, - произнес я как бы между прочим.
        Она затаила дыхание. Потом быстро проговорила:
        - Какого черта ты вмешиваешься? Оставь меня в покое.
        По какой-то причине Рилан ее беспокоил.
        - Надо, наверное, привезти его сюда посмотреть на тебя, - продолжал я давить.
        Она сверкнула на меня глазами.
        - Не примешивай сюда Рилана. Еще его здесь не хватало! Я даже имя его слышать не хочу.
        - Но я должен докопаться. Это моя работа.
        - Что ты хочешь узнать? - зло спросила она.
        - Для начала - кто Темпл?
        - Он… он мой муж.
        Я удивленно вскинул брови.
        - Хороший, крепкий тыл, - усмехнулся я.
        Лицо ее вспыхнуло от гнева.
        - Тебя это не касается. Как и почему я за него вышла - это мое дело.
        - Он, наверное, богат, - предположил я мягко.
        Она отвернулась.
        - У него нет ни цента.
        - А кто эта дамочка? - показал я в сторону служанки.
        - Меня зовут Сьюзен, - заговорила служанка, потом, подумав, посмотрела на Гертруду. Та быстро вставила:
        - Мы подруги. Выступали вместе в кабаре. Познакомились в Калифорнии, а потом работали вместе во Франции.
        - А теперь объясните, к чему был затеян весь этот спектакль с прессой и выпивкой? Вы же третьеразрядные актрисы, и вам ни к чему такая реклама.
        Это было правдой, но правда бывает колючей. Гертруда сердито посмотрела на меня и выпалила:
        - Выясняй все сам. Мне не хочется толковать с таким тупым репортером.
        Я медленно поднялся, подошел к ней, и глядя в глаза, отчетливо произнес:
        - Все это вы разыграли ради Джин Браун. Сколько она заплатила вам за этот спектакль?
        Гертруда долго не отводила взгляда, потом с вызовом ответила:
        - Много. Она заплатила за «люкс», за выпивку и за многое другое. Но ты этого не докажешь никогда, потому что в этом не признается ни один человек.
        - Где она? - потребовал я.
        - Кто? - удивленно спросила Гертруда.
        Я заскрипел зубами.
        - Джин Браун. Где она сейчас?
        Гертруда хихикнула.
        - Тебе нужна Джин Браун? Ты спрашиваешь нас, где Джин Браун. Это смешно. Хорошая шутка.
        Я не мог понять, почему это было смешно.
        - Может быть, наш спектакль не совсем получился, может быть, мы на нем заработали не очень много. Но денежки нам всегда пригодятся. Мне всегда нужны деньги. Неужели ты думаешь, я бы тебе не предложила сделку, если бы знала, где Джин Браун? К сожалению, Джин Браун сошла с поезда через 10 минут после того, как ушли последние репортеры. Куда она ушла - тайна для всех.
        Она говорила правду. Я был уверен в этом так же, как и в том, что она бы продала мне информацию, если бы хоть что-то знала.
        - Может быть, вы что-нибудь мне расскажете о ней? Хоть что-нибудь, что может навести на ее след.
        Она нарочито зевнула.
        - Мы все болтаем, а я ни цента за это не получаю.
        - Пятьдесят долларов, - предложил я.
        - Ерунда.
        - Получишь еще, если информация будет интересной.
        - Сначала я возьму пятьдесят.
        Я отдал ей деньги. Она передала их Сьюзен, а та сунула банкнот в сумочку, лежавшую в другом углу комнаты.
        - Мы встретились с Джин Браун в Марселе - она там была звездой, разговорились, потому что были американками. Выяснилось, что мы возвращаемся на одном пароходе. Джин знала, что про нее много читают в Америке. Как это ни странно, но она очень застенчива, невероятная вещь для девушки, которая выступает в стриптизе. Ты понимаешь, о чем я говорю?
        Я понимал и кивнул в знак согласия.
        - Она сама все придумала. Предложила, чтобы я записалась на пароходе под именем Дж. Браун. Придумала, как Билли… мистер Темпл, я имею в виду, пригласит журналистов на пресс-конференцию.
        - Что еще?
        Она пожала плечами.
        - По-моему, все.
        - А с кем она встречалась на пароходе? С кем разговаривала?
        - Только с нами. Она все время была с нами, а если оставалась одна, то читала. Я же говорю, она очень скромная и застенчивая.
        - А как она выглядела?
        - Все это за пятьдесят долларов? - усмехнулась Гертруда. - Дай мне еще пятьдесят, и я нарисую тебе прекрасный портрет маслом.
        - Расскажи ему, - проговорила Сьюзен, - ну что такого случится?
        Гертруда внимательно, изучающе смотрела на Сьюзен.
        - Быстро же ты, дорогуша, втрескалась в этого дурачка, - сказала она ледяным голосом. Затем, словно боясь потерять даже долю обращенного на нее внимания, она выпрямилась и положила ногу на ногу.
        В глазах Сьюзен сверкнули возмущение и злость.
        - По крайней мере, мне не надо устраивать стриптиз, чтобы заставить мужчину посмотреть на меня.
        - Даже если бы тебе и пришлось это сделать, - едко парировала Гертруда, - тебе бы это не помогло.
        Сьюзен просто взбесилась. Она, трясясь от ярости, полировала Гертруду разными словами.
        - Да ты животное! Говоришь обо мне всякую дрянь, а сама в сто раз хуже меня. Все время болтаешь, болтаешь…
        Тут уже не выдержала Гертруда. Она с быстротой молнии вскочила на ноги и кинулась на Сьюзен. Я не успел опомниться, как они уже вцепились друг другу в волосы и завизжали.
        Дамы! Непредсказуемые и загадочные существа! Вечные жертвы своих эмоций!
        Я вздрогнул. Мне не хотелось вмешиваться, но я не мог просто стоять и смотреть, как эти две дамочки разорвут друг друга на кусочки.
        - Эй, крошки! - сказал я, подходя ближе и пытаясь разнять их. Но тут мне достался такой удар острым каблуком, что я взвыл от боли.
        - Ну-ка прекратите! - заревел я в бешенстве и, грубо растолкав дерущихся, встал между ними.
        Это было самым глупым из всего, что я мог сделать. Гораздо умнее было бы, если бы я спокойно допил спиртное и тихонько удалился из отеля. Но мне надо было показать себя мужчиной! Как же!
        Эти дамочки, чтобы добраться друг до друга, не сговариваясь, обе кинулись на меня. Через несколько секунд мое столкновение с полом было неизбежно. Уже на полу мне, наконец, пришло в голову, что надо поскорей отсюда убираться.
        Я уже почти поднялся и вырвался из объятий, но тут Сьюзен тоже вскочила на ноги, схватила фаянсовую вазу и грохнула ее о мою голову. Если бы в ее руках оказался сифон, меня бы, наверное, пришлось увозить в больницу. Я упал на колени, а потом растянулся на полу лицом вниз. В ушах стоял звон, сквозь который я с трудом расслышал, как Гертруда закричала:
        - Идиотка! Ты же убила его!
        Потом я почувствовал, как меня поднимают за плечи, куда-то перетаскивают. Послышались голоса, и мужской тоже. Вскоре я уже сидел в кресле с холодным компрессом на лбу и слушал, как женский голос повторял:
        - Господи! Я же не хотела. Господи!
        А мужской голос невнятно бормотал:
        - Он у меня за это получит лет семь. Это уж точно.
        Я приоткрыл глаза.
        - Все в порядке, - сказала Сьюзен, глядя на меня. - Я остановила кровь. Я не хотела, честное слово!
        - Попытка изнасилования, - говорил сердито мужчина. - Вот что это такое. Семь лет.
        Я скосил глаза на Темпла.
        - Я все видел. Моих показаний будет достаточно для любого суда.
        - Ты сошел с ума! - возмутилась Гертруда.
        - Этот парень ответит мне за всех, кого я не поймал. Сколько шуму будет в газетах. Может быть, это отпугнет других, желающих покрутиться возле вас, пока меня нет.
        Я начал понемногу осознавать, о чем идет речь.
        - Погодите, - проговорил я, понимая, что мне следовало бы говорить более сердито и возмущенно, - на что это вы намекаете?
        Темпл даже не взглянул на меня.
        - Надо этим заняться немедленно, - пробормотал он и направился к телефону.
        Тут я окончательно понял, что у Темпла на уме. Видимо, Гертруда тоже это поняла. Она кинулась на Темпла, и они повалились на пол.
        - Уводи его отсюда! - крикнула Гертруда. - Быстро!
        - Давай-ка собираться и пошли скорее! - сказала Сьюзен, поднимая меня за плечи. Я слабо сопротивлялся, но она уже вытащила меня в коридор, нахлобучила на голову шляпу и вытолкнула за дверь.
        Чувствуя, как боль от головы распространяется по всему телу, я кое-как спустился вниз, вышел из отеля, махнул ближайшему такси и через несколько минут уже входил в свою квартиру.
        У меня не было сил даже на то, чтобы налить себе выпить. Я прошел в спальню и обессиленно рухнул на кровать.
        Надо было много обдумать, но думать не хотелось. Этот Темпл мог устроить мне большие неприятности, если бы не Гертруда и Сьюзен.
        Мне хотелось просто уснуть, чтобы ни о чем не беспокоиться. Я закрыл глаза и уже почти погрузился в дрему, когда раздался пронзительный телефонный звонок.
        Я протянул руку и приложил трубку к уху.
        - Это ты, Хэнк? - требовательно спросила Шейла.
        - Да, - произнес я с облегчением.
        - Где тебя черти носили? Чем ты занимаешься? Ты почему мне не сказал…
        Я положил трубку под подушку. Голова раскалывалась. Из-под подушки доносились слабые звуки. Похоже, удар мне нанесли посильнее, чем я предполагал. Потом я либо потерял сознание, либо уснул, сам того не заметив.
        7
        Утром я проснулся с ужасной головной болью. В горле пересохло. С трудом добравшись до ванной, посмотрел на свое небритое лицо и увидел следы от ногтей на щеках и укусов на шее.
        Я разделся, принял душ, потом с помощью второго зеркала попытался посмотреть на рану на затылке. Ничего не получалось. В этот момент зазвенел дверной звонок.
        Это был полицейский. Он посмотрел мне в глаза и уверенным голосом спросил:
        - Мистер Дженсон?
        Это не вопрос. Это было утверждение.
        Я судорожно сглотнул, вспомнив вчерашний вечер. Полицейский привычным движением достал блокнот и карандаш.
        - Мне бы хотелось задать вам несколько вопросов.
        - Может быть, вы войдете, - произнес я хрипло.
        - Это не обязательно.
        - И все же давайте пройдем и сядем.
        Он прошел за мной и сел на самый краешек дивана, как будто тот был раскален докрасна.
        - Может, выпьете?
        - Благодарю вас, сэр. Нам нельзя пить на службе.
        Я вздохнул, сел в кресло и приготовился услышать самое плохое.
        - Наверное, вы догадываетесь о цели моего визита?
        - Думаю, вам уже сообщили, - ответил я. - Послушайте, я хочу вам сразу сказать, что все это не так, как кажется. С ней было много хлопот.
        - Это меня не касается, сэр. Это все вы будете объяснять судье. Я пришел только для того, чтобы задать вам несколько вопросов.
        - Задавайте, - проговорил я устало.
        - Когда вы оставили ее?
        - Вчера вечером. Кажется, около десяти.
        Он тщательно записал мой ответ.
        - Свет был включен?
        Я облизнул губы.
        - Послушайте, - сказал я. - Вы не имеете права задавать такие вопросы. Мне следует пригласить адвоката.
        - Это обычные вопросы, и нет нужды вызывать адвоката. Вы понимаете, что оставили ее без присмотра?
        - Да что это за вопросы, черт побери!? - взбесился я. - Вы не имеете права.
        - Вы не ответили на вопрос.
        - Какой?
        - Вы осознаете, что оставили ее без присмотра?
        - Откуда я знаю, черт побери!
        - Вы оставили там что-нибудь ценное?
        - Ценное? - переспросил я.
        - Да, - подтвердил он, глядя на меня, как на сумасшедшего.
        Я поднялся и показал на дверь.
        - Уходите или я вас вышвырну, - проговорил я хрипло.
        Он неохотно поднялся.
        - Мне жаль, что вы так на это реагируете. Скажите хотя бы, когда вы ее заберете.
        - Заберете?
        - Естественно. Она уже там довольно давно.
        Я решил, что кто-то из нас сумасшедший.
        - Послушайте. У меня с ней все кончено. Я к ней больше не прикоснусь. Не хочу.
        Он пожал плечами.
        - Хорошо, сэр. Если вы так решили, то ее увезут, и вам придется оплатить все расходы.
        - Подождите, - почти закричал я. - Вы о чем говорите? О моей машине?
        - Разумеется.
        - А где она? - спросил я радостно. - Где вы ее нашли?
        В его голубых глазах мелькнуло подозрение.
        - Она стояла у Мемориального центра, открытая.
        - Как хорошо! - проговорил я с облегчением. - Странно, но тот, кто украл мою машину, все-таки вернул ее в город и оставил здесь.
        Полицейский подозрительно прищурил глаза:
        - Вы говорите, что вашу машину украли, сэр?
        - Ну да, какая-то дама вчера уехала на ней и бросила меня одного.
        - А когда это произошло?
        - Вчера, ближе к вечеру. Это было за городом, милях в сорока.
        - А в какой полицейский участок вы сообщили о краже?
        - Я забыл. Мне надо было о многом передумать.
        - Очень странно, - вежливо проговорил полицейский, - очень странно… Не сообщить о том, что у тебя украли машину… Я напишу полный отчет. Полный.
        Он посмотрел на меня, как на неисправимого лгуна и пошел к выходу.
        Как только я закрыл за ним дверь, так сразу пошел к бару, чтобы налить себе бурбону. На полпути к цели звонок в дверь заставил меня вернуться. Пришел механик-связист.
        - Сообщили, что у вас не работает телефон.
        Я полез в задний карман, достал десятку и сунул связисту.
        - Вот вам десять долларов. Теперь у меня все в порядке.
        Он посмотрел на деньги, потом на меня.
        - Может, мне лучше проверить ваш телефон?
        - Нет-нет. Там все в порядке.
        Я проводил связиста, бросился в спальню, вытащил из-под подушки трубку и положил ее на место. Тут же раздался телефонный звонок. Это был шеф.
        - Куда ты пропал, черт возьми! И телефон у тебя не работает.
        - Да. У меня болела голова и я…
        - Что там с Майером?
        - С Майером? - тупо переспросил я, пытаясь вспомнить, что к чему.
        - Да, с Майером. Что там у него было вчера?
        Вопрос застал меня врасплох.
        - Э-э… Я еще не был там.
        - А что же ты вчера делал?
        Не мог же я сказать, что бегал по кустам без штанов.
        - Шеф… я… у меня сломалась машина.
        - Разве ты не знаешь, что мы ждем эту статью? - ревел в трубку голос шефа. - Разве ты не понимаешь, что есть шанс заполучить от него эксклюзивное интервью. Для чего ты просиживаешь свои штаны, Дженсон. Займись делом. Шевелись, дай мне что-нибудь для печати.
        - Конечно, шеф, - выдохнул я. - Я принесу что-нибудь. - Потом я набрал воздуха и добавил, как бы между прочим: - А пока можно заполнить место несколькими колонками о Джин Браун.
        - Так ты уже в курсе? У Шейлы вышла осечка. Но не думай, что тебя это не касается. Ты тоже репортер. А пока займись статьей о Майере.
        Он бросил трубку. Голова у меня раскалывалась. Но вместо того, чтобы выпить и лечь в постель, я набрал номер полицейского управления и сказал, что сейчас приеду за своей машиной.
        Вдоль дороги, обсаженной деревьями, стояли бревенчатые коттеджи. В нескольких сотнях ярдов - центр городка с магазинами, кинотеатрами и неоновой рекламой. Но здесь был настоящий зеленый пригород.
        Не привлекая внимания, я остановил машину и пошел к нужному дому.
        Я трижды позвонил в дверь, но никто не открыл ее, и я обогнул дом сбоку. В конце дорожки мужчина в джинсах, клетчатой рубашке с коротким рукавом и в соломенной широкополой шляпе подстригал кусты живой изгороди. Я бесшумно пересек газон и подошел к мужчине сзади. Он продолжал работу и, очевидно, не подозревал, что за ним наблюдают. Для меня стало полной неожиданностью, когда мужчина, не оборачиваясь спокойно спросил:
        - Ну, что тебе, сынок?
        - Когда вы закончите, я бы хотел с вами переговорить.
        Он продолжал подстригать куст молча, потом вдруг произнес:
        - Что продаешь? Или ты страховой агент?
        - Я ничего не продаю.
        Мужчина перестал работать, выпрямился и повернулся ко мне. Он был невысоким и поэтому выглядел полным. Мой взгляд скользнул с его округлого брюшка к черным глазам. Я бы не узнал его по тем фотографиям, которые видел. Это были снимки двадцатилетней давности. Кроме того, он сделал несколько пластических операций. Они значительно изменили его внешность.
        - Так что ты продаешь, сынок?
        - Ничего. У меня личное дело. Лучше бы нам пойти в дом, чтобы нас не подслушивали.
        - Что-то я не припоминаю, чтобы кто-то хотел обсудить со мной личные дела.
        Я смотрел на него и думал, что он был одним из счастливчиков. Живет себе в мире и спокойствии, копается в саду. Вряд ли кто мог бы представить, что этот человек двадцать лет тому назад был одним из пивных королей Чикаго, заправлял нелегальной торговлей спиртным и не раз устраивал крупные гангстерские войны.
        Ему, как и немногим другим, удалось избежать последствий своего незаконного бизнеса.
        - Я знаю, кто вы на самом деле, - сказал я тихо.
        - И кто же я?
        - Вы просто мистер Браун.
        - Ну что ж, а теперь ты назовись и, возможно, мы очень хорошо поладим.
        - Меня зовут Хэнк Дженсон. Я репортер из «Чикаго Кроникл».
        Выражение лица у Брауна почти не изменилось.
        - Я не выиграл в лотерею. Не смотрю телевизор. Не знаю, что ты хочешь от меня.
        - Может быть, вы что-нибудь захотите от меня, - сказал я.
        Он медленно сунул в рот сигарету, прикурил.
        - На что это ты намекаешь, сынок?
        - Давайте зайдем в дом и поговорим, - настаивал и.
        - Я не уверен, что хочу разговаривать, - сказал он тупо.
        - А мне кажется, что хотите, - я сделал паузу, облизнул губы и медленно добавил: - мистер Майер.
        Он так долго смотрел на меня, что мне показалось, он не расслышал. Потом он бросил сигарету на землю, нарочито раздавил ее каблуком и кивком головы пригласил меня следовать за ним.
        Я шел следом, а сердце бешено колотилось в груди; почему-то подумалось, что Майер, несмотря на свои пятьдесят с лишним лет, не тот человек, с которым можно шутить.
        Мы поднялись по ступенькам, вошли в дом сзади через французское окно и попали в кабинет.
        - Я принесу выпить, - сказал Майер и направился к письменному столу.
        Я бросил шляпу в одно из кресел и спокойно уселся в другое. Майер, находясь ко мне спиной, копался в ящике. Когда он повернулся, то в руке у него был пистолет. Я уставился на пистолет. Майер смотрел на меня.
        - Это ни к чему, - проговорил я, но во рту у меня пересохло.
        - Как тебе удалось узнать?
        - Сядьте, мы все спокойно обсудим.
        - Ты первый, кто узнал обо мне, - сказал он, тяжело дыша.
        Я понял, что у него было на уме.
        - Только не принимайте меня за глупца. Я вас прекрасно понимаю. Вы прятались двадцать лет. Вы бы, не задумываясь, всадили в меня пулю, если бы это помогло вам прятаться еще двадцать лет. Но я не настолько глуп. Я послал письмо со всеми фактами самому себе. Если меня не будет, то письмо вскроют.
        - Как ты узнал про меня? - спросил он хрипло.
        - Оставьте это. Нам есть о чем поговорить…
        - Может, лучше прикончить тебя прямо сейчас, - проговорил он задумчиво. От того, как он произнес эту фразу, у меня засосало под ложечкой. Я быстро произнес, покрываясь испариной:
        - Но это было бы безумием, - убивать, не узнав, что тебе хотят сказать.
        - Ну, хорошо, я слушаю.
        - Я начну издалека. Вы знаете человека по фамилии Андерсон?
        Он что-то буркнул, но в глазах его отразилась тень беспокойных мыслей, пронесшихся в голове.
        - Андерсон убил Джонсона, - продолжал я. - Полиции это известно, но у них нет доказательств. И вас Андерсон тоже хочет убить.
        Майер даже глазом не моргнул. Он знал и без меня, что Андерсон охотится за ним. Эта мысль скорее всего не давала Майеру покоя ни днем ни ночью все эти двадцать лет. Возможно, он вскакивал в кровати от кошмарного сна, в котором Андерсон кричал, когда его выводили из зала суда, что Майер и Джонсон «подставили» его, Андерсона. Это они убили полицейского.
        В то время Андерсон был почти ребенком, ему исполнилось восемнадцать лет. Его горячее отрицание вины и обвинения против Майера и Джонсона вызывали жалость. Ведь все в зале суда знали, что Андерсон наверняка говорит правду.
        Его должны были приговорить к смертной казни за убийство полицейского. Но учитывая его молодость, судья вынес ему меру наказания в виде пожизненного заключения. Именно в этот момент Андерсон впал в бешенство и посылал угрозы и проклятья Майеру и Джонсону.
        За двадцать лет, прошедших с тех пор, утекло много воды. Почти сразу же после суда между Майером и Джонсоном произошла ссора. Серьезная ссора. В преступном мире ходили слухи, что причиной разногласий явились детали ограбления банка, во время которого и убили полицейского. Именно за это преступление Андерсон и был посажен в тюрьму на всю жизнь. Эта ссора привела к долгой гангстерской войне. Постепенно Джонсон брал верх, и Майеру в конце концов пришлось исчезнуть. Однако это не удовлетворило Джонсона. Став главарем подпольного мира, он объявил о том, что собирается убить Майера. Ходили слухи, что Джонсон обещал заплатить десять тысяч долларов тому, кто отыщет Майера и убьет его. До войны такая сумма была достаточно крупной, и Майеру пришлось приложить немало усилий, чтобы ускользнуть от многих желающих заработать «легкие» деньги.
        За эти двадцать лет Джонсон сказочно разбогател и теперь был джентльменом, который занимался исключительно легальным бизнесом. Он уже не думал об Андерсоне.
        И напрасно.
        Все эти двадцать лет Андерсон сидел в тюрьме с одной мыслью - отомстить. И вот четыре дня тому назад он сбежал из тюрьмы. Вечером в день побега к дому Джонсона подъехал неизвестный в машине. Угрожая дворецкому пистолетом, он заставил проводить его в спальню Джонсона, где и разрядил всю обойму в спящего хозяина. Описание внешности этого незнакомца почти совпадало с описанием внешности Андерсона.
        - А теперь Андерсон ищет вас, - закончил я, рассчитывая вызвать у Майера панический страх.
        - Говори дальше, - произнес он с кислым видом, - пока я не услышал ничего нового для себя.
        Я сглотнул слюну.
        - Послушайте. Полиция ищет Андерсона. Теперь они точно знают, что он убийца. Весь Чикаго обложен. Им известно, что Андерсон где-то в городе. Теперь его поимка - дело времени. Но, похоже, ему на это наплевать. Андерсону нужны вы.
        - И что? - спокойно спросил Майер.
        - Андерсон сумасшедший. Он убьет любого, кто встанет у него на дороге. Самое лучшее - это побыстрее сдать его полиции. Когда его снова вернут в тюрьму, вам не о чем будет беспокоиться.
        - А тебе что за дело? Ты-то чего хочешь?
        - Вы хорошо знали Андерсона. Он прячется в Чикаго. Я понимаю, что прошло двадцать лет, но вы, наверняка, знаете много местечек, где Андерсон может скрыться.
        - И что?
        - Я репортер. Нам нужны новости. Вы мне скажете, где можно найти Андерсона. Я сам разыщу его и передам полиции. Тогда вы можете уже не скрываться, а рассказать о вашей жизни в нашей газете. А мы в течение месяца будем публиковать вашу историю. Вы неплохо заработаете. Как вам эта идея?
        - Никак. Меня интересует, как ты узнал, что я здесь.
        Я попытался предложить сделку.
        - Если я расскажу, вы обдумаете мое предложение?
        - Возможно.
        - Вы знаете Лэнгдейла?
        - Допустим.
        - Он один из помощников Джонсона. Сейчас он букмекер.
        - Ближе к делу.
        - Лэнгдейл знает, что мне можно доверять. Лет пять тому назад он здесь проходил и увидел вас в саду. Он не был уверен, что это вы. Ему пришлось несколько дней наблюдать за домом, чтобы убедиться. Это он мне рассказал, где вы живете. Пять лет он молчал и ждал подходящего момента. Теперь он решил заработать на этом. Когда Андерсон сбежал, Лэнгдейл пришел ко мне с предложением. Сам он боится, а я согласился стать посредником только как репортер «Кроникл» - Лэнгдейл считает, что вам известно, где спрятаны деньги, украденные в банке. Вы боитесь использовать их, а Андерсон не знает, где они. Лэнгдейл хочет получить от вас двадцать тысяч за молчание. Он клянется, что ему больше ничего не надо. Но деньги ему нужны сегодня к двенадцати часам ночи.
        В первый раз за все время в лице Майера что-то изменилось.
        - Где мне найти Лэнгдейла? - спросил он.
        - Вы не поняли. Лэнгдейл ждет до полуночи, а потом дает ваш адрес Андерсону.
        Это, видимо, взбесило Майера. На виске у него запульсировала вена. Рука, сжимающая пистолет, так напряглась, что от нее отхлынула кровь. Я весь покрылся холодным потом, потому что пистолет был направлен на меня.
        - У меня нет таких денег.
        - Я же вам предложил. Скажите, где можно найти Андерсона, и я сам сдам его полиции.
        - Лэнгдейл знает, как найти Андерсона? - спросил Майер.
        - Не уверен. Он просто подождет до двенадцати, а потом опубликует в завтрашней газете ваш адрес для всех интересующихся.
        Теперь уже Майер сник. Его охватил страх. Он подошел к окну и долго смотрел в сад.
        - У меня нет таких денег, - повторил он.
        - Соглашайтесь с моим предложением. Это лучший вариант для вас.
        Майер повернулся и посмотрел мне в глаза.
        - Я прожил здесь двадцать лет. У меня новая жизнь, и я не хочу, чтобы в нее вмешивались. Ты понял? Я не хочу, чтобы мое имя появилось в твоей газете. Я не хочу, чтобы мое имя было как-то связано с Андерсоном и Джонсоном. Скажи мне, как можно этого избежать, и я помогу тебе, чем могу.
        - Это невозможно. Любой, кто скажет вам, что есть способ выбраться из этой истории, без шума в газетах, лжет. Другого выхода нет.
        - А если Андерсона поймают, Лэнгдейл не станет печатать свое объявление?
        - Скорее всего, нет.
        - Тогда ты не станешь писать про меня в своей газете?
        - Вряд ли. Моя профессия - откапывать новости.
        - Но у меня есть особая причина. Может, ты еще слишком молод и не поймешь, но…
        Он остановился, потому что кто-то открывал ключом входную дверь.
        Майер быстро подошел к столу и сунул пистолет в ящик, потом повернулся ко мне.
        - Это и есть моя причина. Дочь. Она не знает о моем прошлом. Я лучше умру, чем позволю ей узнать про свою жизнь.
        Я впервые слышал, что у Майера есть дочь.
        - Но… - начал я.
        Майер сделал знак рукой, чтобы я замолчал и изобразил на лице улыбку.
        Дверь открылась.
        Я замер от удивления.
        - Вы! - выдавила она.
        8
        Возможно, я удивился больше, чем она, но за ней была вина. Майер, занятый своими мыслями, не заметил удивление дочери. Он быстро проговорил:
        - Джин, дорогая. Это мой старый приятель. Он зашел по делу. Страховка.
        - Очень рад с вами познакомиться, - произнес я, подавив желание добавить «еще раз».
        - А по какому делу, папа? Надеюсь, ничего плохого?
        - Ваш отец и я говорили о страховании. Отец даже не упоминал о вас до последнего момента. Может быть, теперь я продам вам еще один страховой полис; ведь я узнал, что у вас есть дочь!
        - Пожалуй, это как раз то, что я хочу. Но я уже объяснил свою позицию. Тот двадцатитысячный полис слишком дорогой.
        - Я посоветуюсь с фирмой, но вы должны принять решение до двенадцати часов.
        Майер снова подошел к окну и посмотрел в сад. В это мгновение я знаками дал понять дочери, что она должна выйти из дома вместе со мной.
        - Позвони мне позже и скажи, что вы решите.
        - Конечно. А может, вы порекомендуете мне кого-нибудь еще? Я имею в виду ваших старых друзей в Чикаго, - спросил я.
        - Я уже думал об этом. Полагаю, здесь уже нет никого.
        Всем своим видом Майер давал понять, что интервью закончено. Я встал и взял в руки шляпу.
        - Рад был с вами повидаться, мистер Браун. И с вами, мисс Браун.
        - Я вас провожу, - сказала дочь.
        У входной двери она энергично зашептала:
        - Что это вы затеяли?
        Я холодным взором окинул ее и ответил:
        - Вам не кажется, что это я должен задавать вопросы? Моя машина стоит на главной улице. Придумайте что-нибудь и приходите туда поскорее.
        Она уже открыла рот, чтобы возразить, но я добавил:
        - Или мне вернуться с полицией?
        - Ладно. Я приду.
        Ждать пришлось довольно долго. Наконец она появилась. На этот раз на ней было легкое летнее платье и белые босоножки на высоком каблуке. Она молча села в мою машину и выжидающе посмотрела на меня сквозь темные очки.
        Я завел машину и поехал в сторону гор. Проехав по шоссе несколько миль, свернул на боковую дорогу.
        - Куда это мы едем? - спросила она.
        - Сейчас я найду подходящее местечко.
        Ехать пришлось недолго. Дорога делала поворот в лесу и выходила на большое прохладное озеро. Я остановился. Теперь, когда она была в легком платье, я смог по-настоящему разглядеть ее.
        - Снимите очки. Я хочу посмотреть в глаза даме, которая заставила меня под пистолетом снять штаны.
        Она сняла очки и посмотрела на меня чистыми невинными голубыми глазами.
        - Ну, теперь мы поедем обратно? - спросила она.
        - Мне здесь нравится. Солнце, природа. Я буду сидеть и смотреть на вас.
        Она вышла из машины и пошла в город. Правда, она не сориентировалась и зашагала в противоположном направлении. Я направился следом, догнал ее и взял за запястье.
        - Если хотите вернуться в город, то надо идти в другую сторону.
        Она выдернула руку.
        - Мне некогда.
        - Тогда объясните, почему вы оставили меня в таком положении.
        - У меня были причины.
        - Какие?
        - Не было денег на дорогу.
        - Сказали бы мне, и я бы вас подвез.
        - Я не хочу ни от кого зависеть. Мне не нужна ничья помощь.
        Мы дошли до пологого спуска, поросшего густой травой. До озера было несколько десятков шагов.
        - Давайте присядем, - предложил я.
        - Мне некогда. Я обещала отцу, что скоро вернусь.
        - Мы пробудем здесь недолго.
        Я расстелил свой платок, чтобы она на него села, присел рядом и предложил ей сигарету.
        - Зачем вы приходили к отцу? - спросила она.
        - Я представился страховым агентом, чтобы попасть к вашему отцу. Мне пришлось потрудиться, чтобы отыскать вас.
        - Понятно.
        Мы молча покурили.
        - Чем вы занимаетесь? - спросил я.
        Она зарделась, в глазах мелькнуло подозрение.
        - Работаю в библиотеке.
        - Вы красивая.
        - Жарко, - сказала она, меняя тему.
        Было действительно жарко.
        Она легла на спину, закинула руки за голову и закрыла глаза.
        - Я здесь купаюсь каждый день.
        - Я бы тоже с удовольствием искупался. Такая жара.
        Она слегка зашевелилась. Ее стройное тело отчетливо проглядывало через тонкое платье. Я наклонился и поцеловал ее.
        - Вы очень горячий, - сказала она холодно.
        - Да. Это из-за вас.
        - На сегодня достаточно. Пойдите окунитесь. Вам надо остыть.
        - Если вы так хотите.
        Я встал, пошел вдоль берега, нашел еще один спуск, разделся и вошел в воду. Вода оказалась ледяной по сравнению с горячим воздухом. Я быстро выскочил, оделся и пошел обратно.
        Когда я вернулся к тому месту, где оставил Джин, то увидел, что она тоже ушла купаться. Стоя по колено в воде, она вела себя так, как будто была одна в целом мире. Ее золотистая от загара кожа блестела капельками воды. Она переменила позу, и я вдруг узнал ее. Подойдя почти вплотную, я сказал:
        - Очень хорошо. Давайте посмотрим другие позы.
        Она вздрогнула и испуганно присела в воду до самого подбородка, скрывая от меня свою наготу.
        - Как вам не стыдно. Почему вы не предупредили, что возвращаетесь. Я же голая.
        - Бросьте прикидываться. Я понял, кто вы. Вы - Джин Браун.
        - Конечно. Нас же познакомил отец.
        - Вы та самая Джин Браун. Звезда стриптиза.
        - Замолчите! - сердито крикнула она. - Может, вы и правы, но мне надо вам кое-что объяснить.
        - Выходите из воды, вытирайтесь, закурите сигарету, и мы все обсудим, - предложил я.
        - А вы обещаете не смотреть?
        - Я обещаю смотреть так, как никогда раньше не смотрел.
        - Ну, пожалуйста, не смотрите.
        Я никак не мог понять. На неё смотрели сотни тысяч мужчин. Я был один.
        - Послушайте. Вы можете сидеть в воде до посинения, но когда вы станете выходить, я буду стоять здесь и смотреть на вас.
        - Ну и черт с вами! - зло проговорила она и, выпрямившись во весь рост, пошла из воды.
        - Вот, вытритесь, - сказал я, подавая ей свой платок, и отворачиваясь. Когда я повернулся, она уже была одета.
        - Свинья, - проговорила Джин, расправляя платье.
        - Да что вы так завелись, леди? Или мне надо было заплатить за вход?
        Она со всей силы ударила меня. Я отшатнулся и потер щеку.
        - Я так не могу, - предупредил я.
        - Вы это заслужили.
        Она села на траву, достала из сумочки расческу и стала причесываться. Я присел рядом, закурил.
        - Теперь я понимаю, почему вы взяли мою машину. Вы хотели скрыться в Чикаго. Вам не хотелось встречаться с журналистами.
        - Вы не должны никому рассказывать, кто я.
        - Почему?
        - Никто здесь не должен знать, чем я занимаюсь во Франции. - В ее глазах появилось молящее выражение. - Потому что моему отцу будет стыдно за меня, если он узнает…
        9
        Мне нужно было расхохотаться. Это старый гангстер боялся, что его дочь узнает, кем он был в прошлом. А она стыдилась рассказать ему, что половина Европы побывала на ее стриптиз-шоу.
        Но я не засмеялся:
        - А разве он не знает? - спросил я.
        - Он мне присылал деньги, чтобы я училась пению. Он считает, что я занималась во Франции музыкой. Но у меня, по-моему, нет способностей. Вот мне и пришла идея выступать в стриптизе.
        - Вот так, значит?
        Она покраснела.
        - Да не так. Моя работа - это искусство. Женское тело прекрасно.
        - А ваша мать? - спросил я.
        - У меня нет матери. Она умерла, когда я была совсем маленькой. И вообще, у нас с отцом нет больше никаких родственников. Отец очень любит меня. Если он узнает, что я…
        - Бесстыдно выставлялись нагишом, - закончил я.
        Она зарделась.
        - Пожалуй, для него это будет звучать именно так.
        То, как она краснела и стеснялась, очень подействовало на меня. Я решил, что дам Майеру возможность уехать подальше и не буду писать о нем ни слова. Вот так на меня влияет невинность и чистота молодой красивой девушки.
        - Поехали! - сказал я, вставая. - Уже поздно.
        Мы сели в машину и поехали обратно в Стоунвилл.
        - Что вы собираетесь делать? - спросила она с тревогой.
        - Не беспокойтесь. Я не раскрою вашей тайны.
        - Это очень мило с вашей стороны. Я очень сожалею о том, что с вами сделала.
        - Оставьте ваши извинения. К тому же вы меня ненавидите.
        - Вы вынудили меня. Вы так смотрели на меня.
        - Я никак не пойму: вы ненавидите всех, кто смотрит на ваше выступление?
        - Нет. Я их не ненавижу, но и не люблю. Я просто о них не думаю. Когда я выхожу под лучи прожекторов, я уже одна в целом мире. Я горжусь красотой тела и тем, что я делюсь этой красотой.
        - И вы не смущаетесь, когда столько мужчин разглядывают вас обнаженной?
        - Я просто не думаю об этом так, как вы сказали. Когда я выполняю стриптиз, я не считаю, что в этом действии много сексуального.
        - И все же непонятно, почему вы так смущались там, на озере?
        - Потому что когда я на сцене, это одно, а вот когда кто-то…
        До меня дошло.
        - Так вы хотите сказать, что я вам небезразличен?
        Наступила долгая пауза. Я вырулил на обочину, а потом заехал в кусты. Там я остановился, выключил двигатель и вышел из машины. Мы нашли поляну.
        Ее темперамент был подобен вулкану. Она стонала, кричала, кусалась и царапалась. Обессиленные, мы почти четверть часа лежали рядом, не двигаясь.

* * *
        - Высади меня здесь, - попросила она. - Будет смешно, если мы явимся домой вдвоем.
        - Мне все равно надо увидеть твоего отца, - ответил я.
        - В другой раз.
        - Сегодня. Это срочное дело.
        Я остановился недалеко от дома, мы вышли из машины и пошли к крыльцу. Джин нашла ключ и открыла дверь. Внутри было тихо. Так тихо бывает только в пустом доме.
        - Странно, - проговорила Джин, как будто прочитала мои мысли.
        Она прошла в комнату, подошла к столу, взяла со стола листок, прочитала.
        - Отца не будет два или три дня. Странно, раньше он никогда так не уезжал.
        Я все понял. Мне надо было сразу догадаться, что задумал Майер, когда он спрашивал, что будет, если Андерсон сдастся полиции. Я лихорадочно соображал, что может предпринять Майер.
        - Пойди наверх и посмотри, взял ли он с собой чемодан.
        - Какого черта ты тут командуешь? - спросила Джин сухо.
        - Послушай. Это очень важно. Ты должна мне довериться. Делай, что я скажу.
        Она пошла наверх. Едва она вышла из комнаты, я достал складной нож и бросился к письменному столу Майера. Так и есть. Он взял с собой пистолет. Через две минуты вернулась Джин.
        - Он ничего с собой не взял, даже зубной щетки.
        - Твой отец в опасности, - сказал я. - Мне необходимо сделать для него то, что я смогу.
        - А что за опасность? - спросила она с тревогой в глазах.
        - Я не могу тебе сказать. Я ему обещал молчать. Ты ничего не должна делать. Не ищи его и не выясняй, куда он ушел.
        - А ты собираешься искать его?
        - Возможно.
        - Я поеду с тобой. Если отец в опасности, я должна быть рядом с ним.
        Я немного подумал.
        - Ну, хорошо. Я возьму тебя с собой, но с одним условием. Мы поедем в Чикаго. Я постараюсь найти твоего отца, но ты должна будешь сидеть в номере какого-нибудь маленького отеля. Ты же не хочешь, чтобы тебя нашли журналисты?
        Она испуганно замотала головой.
        - Договорились? - спросил я.
        - Договорились, - ответила она после минутного раздумья.
        10
        Я открыл дверь своей квартиры, включил свет и прошел в гостиную. Там я тоже включил свет, снял пиджак и направился в спальню. Но вдруг остановился, как вкопанный. С дивана, потягиваясь, на меня смотрела Шейла.
        - Ты паразит, - проговорила она презрительно.
        - Какая муха тебя укусила? И вообще, как ты сюда попала?
        - Управляющий дал мне ключ. Он мне его еще раньше давал, помнишь? Тогда ты потерял свои штаны.
        Это был прямой намек на негатив.
        - Я был занят, - сказал я уже сдержаннее.
        Она вскочила на ноги и гневно засверкала глазами.
        - Ты пустил меня по ложному следу. Ты ведь обещал помочь.
        У меня был жаркий денек, и мне просто необходимо было принять душ.
        - Послушай. Я хочу принять душ. Я сейчас вернусь, и мы поговорим.
        Она последовала за мной в спальню.
        - Сейчас я буду снимать штаны.
        Фыркнув, она отвела глаза в сторону.
        - Ты подвел меня, Хэнк, - пожаловалась она.
        Я прошел босиком в ванную комнату, включил душ и, перекрикивая шум воды, ответил:
        - Я не подводил тебя, мне просто нужно было срочно заняться делом Андерсона.
        - Ты должен мне помочь, Хэнк. Должен.
        Я быстро помылся и вышел, укутавшись махровой простыней.
        - Это мой первый шанс здесь, Хэнк, с тех пор, как я вернулась. Я должна доказать, что я что-то могу.
        - Разумеется, - проговорил я, вытираясь и проходя в спальню, чтобы найти там чистую рубашку.
        Шейла нашла ее быстрее, расстегнула пуговицы и подала мне.
        - Прямо как жена, а?
        Наступила долгая пауза. Такая долгая, что я успел понять, насколько глупую фразу я произнес.
        - Я никогда не смогу быть хорошей женой, - проговорила она мрачно.
        - Да брось ты. Поменьше думай о своем снобе-англичанине.
        - Он был слабовольный, а родители у него отвратительные. Моя гордость пострадала, именно поэтому я должна сейчас хорошо работать. Если у меня не получилось в личной жизни, то должно получиться в газете.
        - Тебе не надо доказывать. Мы все знаем, что ты хорошая журналистка.
        - Я должна это доказать себе. Я должна первой найти эту Джин Браун. И ты мне поможешь, Хэнк.
        Всего четверть часа тому назад я отвез Джин Браун во второразрядную гостиницу на окраине города. Я строго-настрого велел ей никуда не выходить. Только мне одному во всем Чикаго было известно, кто такая Джин Браун и где она находится.
        - Я сделаю все, что смогу, дорогая, но не сейчас. У меня очень важное и срочное дело.
        Шейла посмотрела на меня переполненными от слез глазами. Вскоре она уже плакала на моем плече.
        - Я несчастная, Хэнк. Бесполезная, никому не нужная.
        - Успокойся, дорогая. - Я гладил ее по волосам. - Подожди меня здесь. Я скоро вернусь, и мы что-нибудь придумаем. Ладно?
        - А что мне делать, Хэнк?
        - Просто ждать.
        - Мне не надо было уезжать в Англию.
        - Пожалуй.
        - Я наверное, сумасшедшая. Но я не могла не поехать. Я его так люблю, что готова умереть.
        Когда держишь в объятиях дамочку и всеми силами пытаешься успокоить ее, а она вдруг заявляет, что до смерти любит другого, то это как пощечина.
        Я легонько оттолкнул ее.
        - Мне пора. Я скоро вернусь.
        11
        Лэнгдейл огляделся по сторонам, потом наклонился ко мне через стол и спросил, в упор посмотрев на меня здоровым глазом:
        - Ты передал ему все, что я сказал?
        Во мне поднялась волна злости. Репортеру приходится иметь дело с разными людьми, и не все они должны нравиться. Есть ребята, которые помимо взломки сейфов, нормальные прямые люди, умеющие держать свое слово. Но такие, как Лэнгдейл - мерзкие скользкие типы, злобные и трусливые. Впрочем, все шантажисты похожи по характеру.
        - Да. Я все ему сказал, как ты просил.
        Мне приходилось сдерживаться. Я должен был помочь Майеру ради его дочери.
        - Он все понял?
        - Да. Но он не может достать двадцать тысяч. У него нет таких денег.
        - У кого-то должны лежать деньги из банка. Там ведь было сто кусков. У Джонсона их нет. Андерсон не успел с ними ничего сделать. Так что они у Майера. Пусть делится.
        - Ему нужно пару дней, чтобы собрать всю сумму.
        Лэнгдейл злобно сверкнул глазом и опрокинул рюмку виски, как будто это было молоко.
        - Пару дней, чтобы сдернуть отсюда. Не выйдет, крайний срок - полночь.
        Я вздохнул. Мне никак не удавалось уговорить этого типа дать побольше времени Майеру.
        Лэнгдейл опять наклонился ко мне.
        - Ты видел там девицу?
        - Да, - проговорил я сдерживая волнение.
        - Его дочь?
        - Майер говорит, что дочь.
        - Не могу поручиться за ее здоровье, - хихикнул Лэнгдейл.
        Мне стоило неимоверных усилий, чтобы подавить желание дать ему в морду.
        - Ты сам понимаешь, Лэнгдейл: если ты наведешь Андерсона на девушку, то он ее не пощадит.
        - Это точно. Так что звони Майеру и все ему объясни. У него осталось, - он повернулся и посмотрел на часы на стене, - шесть с половиной часов.
        Я поднялся.
        - Увидимся позже, - проворчал я, не глядя на него и вышел.

* * *
        Инспектор Блант внимательно смотрел на меня голубыми глазами.
        - Не знаю, что я еще могу сделать, Хэнк. Все Полицейские сейчас ищут Андерсона. Детективы проверяют всех, кто когда-то знал его. Теперь все дело во времени.
        - Но пообещай, - попросил я, - если у тебя появится хоть какая-то ниточка, ты дашь мне знать. Я хочу быть там, где его будут брать.
        - Хочется заполучить информацию для репортажа, а?
        - Да. Здесь сложная история. У меня предчувствие, что кто-то может найти Андерсона раньше твоих людей.
        Блант подозрительно прищурился.
        - Ты ничего не скрываешь от меня?
        - Тут такая путаница. Но я ничего не могу тебе сказать, что помогло бы делу. Даже если бы я тебе это рассказал, ничего бы не изменилось.
        - Ты уверен?
        - Уверен.
        - Тогда не теряйся. Я дам тебе знать, если что-нибудь появится. Звони.
        Я взглянул на часы. Половина восьмого. Тут я не выдержал.
        - Послушай, Блант. Мне кажется, что Андерсон сегодня должен вырваться из города. Обязательно. Ему будет плевать на риск. Я могу сказать, куда он должен прийти. Пусть твои люди устроят там засаду.
        - Черт побери! О чем это ты толкуешь, Хэнк?
        Я потянулся за карандашом и написал на листке адрес Майера.
        - Я прошу тебя послать по этому адресу несколько человек. Я почти уверен, что Андерсон появится там после полуночи.
        - Это что - еще один твой фокус?
        - Нет. Просто у меня сильное предчувствие.
        - Ну хорошо. Только учти - если это твой очередной трюк, то не жди от меня больше никакой помощи.
        Я позвонил Шейле.
        - Ну, как дела, дорогая?
        - Ты когда вернешься, Хэнк?
        - Похоже, я застряну надолго.
        - Мне уже надоело тут торчать.
        - Знаешь что? Проверь-ка еще раз фальшивую Джин Браун. Может быть, она что-то скажет.
        - Да ничего она не скажет. Она же глупая.
        - По крайней мере, ты хоть чем-то займешься, пока ждешь меня.
        - Ну ладно. Я попробую.
        - До встречи.
        Я повесил трубку и посмотрел на часы - 19.45.

* * *
        Он по-прежнему сидел в том же баре и ждал.
        - Я не смог связаться с Майером. Но ты не должен спешить. Дай ему побольше времени.
        - Он ищет деньги, - проговорил Лэнгдейл. - Все остается в силе. Я не привык шутить и держу слово, иначе бы мне не платили. Я жду до двенадцати.
        - Ну, допустим, ты скажешь Андерсону, и что он по-твоему сделает?
        - Ты это знаешь не хуже меня. Он поедет и продырявит Майера.
        - Ты кое-что не учитываешь. Может, его там будет поджидать целый грузовик полицейских.
        Лэнгдейл криво усмехнулся.
        - Значит, ты уже проболтался. Навел фараонов. Я так и знал. Не зря говорят: «Не доверяй журналистам».
        - Какое это имеет значение? Ты бы все равно сообщил Андерсону.
        - Это уже его проблемы. Для меня главное получить заранее монеты.
        Теперь я понял, почему Лэнгдейл не хотел ждать после полуночи.
        - Так ты хочешь получить деньги с Андерсона, если Майер тебе не заплатит?
        - А ты как думал? Я должен получить свое так или иначе. Не забывай - я жду только до двенадцати.

* * *
        Крошка Джо, как его звали в преступном мире за маленький рост, потер кий и сделал удар.
        - Ты заставил меня ждать, - пожаловался он.
        - Сейчас есть дела поважнее биллиарда, - проговорил я. - Я тебе иногда помогаю. Теперь ты мне помоги найти Андерсона.
        Крошка Джо зыркнул глазами по сторонам и, убедившись, что никто не подслушивает, сказал:
        - Брось это, Хэнк. Для тебя тут нечем поживиться. Андерсон свихнулся. Двадцать лет в тюрьме - не шутка.
        - Мне нужно повидаться с ним. У меня личное дело.
        Джо отрицательно покачал головой.
        - Я не знаю, где он засел. Но лучше его не трогать. Он же псих.
        - А что там говорят про Майера?
        - Значит, ты тоже слышал, Хэнк. Прошел слушок, что Андерсон дает десять штук тому, кто наведет его на Майера.
        Я присвистнул.
        - Порядочная сумма. А откуда у Андерсона такие деньги?
        - А помнишь ограбление банка? Наверное, Андерсон успел припрятать эти денежки до того, как его взяли.
        - Помоги мне, Джо. Выясни, как мне выйти на Андерсона. Очень нужно. Я тут еще появлюсь, а ты постарайся что-нибудь разнюхать.
        - Ты сильно-то не рассчитывай, - предупредил Джо.
        Я вышел на улицу. Было уже без пяти девять. Неподалеку мальчик с газетами что-то кричал. Я сделал несколько шагов, когда вдруг до меня дошел смысл отдельных слов. Я повернулся, купил «Чикаго Кроникл» и развернул газету. Большой заголовок сообщал:
        «Джин Браун, известная стриптиз-звезда, скрывается в Чикаго».
        Это был репортаж Шейлы Ланг с фотографиями Джин и рассказом о том, как она исчезла после прибытия поезда и как Шейла разыскала ее в небольшой гостинице на окраине Чикаго.
        Я не на шутку рассвирепел и тут же позвонил в редакцию. Шейлы не было на месте, и мне пришлось разговаривать с шефом.
        - Как Шейла нашла Джин Браун? - спросил я.
        - Очень просто, - ответил шеф. - Она пошла к фальшивой Браун. Пока они разговаривали, позвонила настоящая Браун. Фальшивая болтала по телефону и сумела выудить у настоящей ее адрес. А потом она за сотню с удовольствием продала адрес Шейле. Та взяла фотографа и поехала в гостиницу. Вот и все.
        - А давно продают этот номер на улицах?
        - Наверное, уже с час. А ты что беспокоишься?
        - Есть причины.
        - Я так и понял. Берегись Шейлу, когда встретишь. Она считает, что ты от нее что-то скрывал. Настоящая Браун намекала, что это ты спрятал ее в эту гостиницу.
        - Если бы я беспокоился из-за Шейлы, - сказал я, - то был бы счастливым человеком.
        12
        Джин не сумела понять, что Гертруда Дейн была ненадежным другом. Позвонив ей, Джин обрушила на себя прессу.
        Я сел в машину и поехал в гостиницу к Джин.
        Внизу дежурил тот же клерк, который видел меня с Джейн, когда я привез ее. Я направился к лестнице, чтобы подняться в номер, но дежурный остановил меня.
        - Ее там нет.
        Я удивленно посмотрел на него.
        - Она что, ушла?
        - Совершенно верно.
        - А давно?
        - С полчаса примерно.
        - А куда она пошла?
        - Я не спрашивал.
        Мне показалось, что клерк что-то не договаривает. Есть два способа заставить говорить таких людей: можно их напугать или купить. Этот малый выглядел так, что я засомневался в обоих способах. Склонившись к конторке, я спросил:
        - Что ты скажешь насчет двадцати долларов?
        - Мне надо кого-то убить?
        - Нет. Скажи то, что ты знаешь. Я не из болтливых. Все, что ты скажешь, будет забыто через пять минут. К тому же, я рассеянный и могу вместо двадцати дать тридцать.
        Дежурный облизнулся.
        - Тридцать, - проговорил он, как будто уже воображал, как он потратит эти деньги.
        - Тридцать, - подтвердил я.
        Он смотрел мне в глаза целую минуту.
        - Ты сам напросился. Я не хотел тебе говорить. Я видел, как ты привел эту даму, и тебе не очень-то понравится, если ты узнаешь, что она ушла с другими парнями.
        У меня перехватило дыхание.
        - Их было двое? - выдавил я.
        - Да. Похоже, она их хорошо знала. Они держали её под руки.
        - Что еще? - спросил я.
        - Все.
        У меня засосало под ложечкой, и лоб покрылся испариной.
        - Я не хотел говорить, - сказал дежурный. - Я не знал, что ты так расстроишься из-за этого.
        Парень ушел и вскоре вернулся с бокалом и бутылкой. Он налил мне приличную порцию, и я на одном дыхании осушил ее.
        - Полегчало? - спросил дежурный.
        - Да.
        Я достал бумажник и положил на стойку два двадцатидолларовых банкнота. Парень удивленно смотрел на меня и на деньги.
        - Рассчитаешься за спиртное, остальное оставишь себе, - сказал я и вышел на улицу.
        13
        Я чертовски беспокоился за Джин, потому что почти был уверен, что к ее исчезновению причастен Андерсон. Иногда у людей бывает такое предчувствие. Почти уверенность.
        Лэнгдейл стоял у стойки бара с двумя другими мужчинами, но он видел, как я прошел и сел за свободный столик в углу. Немного погодя Лэнгдейл подсел ко мне.
        - Десять тридцать, - напомнил он. - Осталось полтора часа.
        - Я был у Майера, - проговорил я тихо. - Он мне передал деньги.
        У Лэнгдейла в здоровом глазу засверкал жадный огонек.
        - Давай их.
        - Не спеши. Я устал. Мне надо выпить.
        Он нетерпеливо помахал бармену, чтобы тот принес нам выпить.
        - Ты получил все деньги? - спросил он озабоченно. - Мне нужно двадцать кусков или ничего.
        Я не спеша выпил, потом бросил взгляд на вечерний выпуск «Чикаго Кроникл», торчавший из кармана пиджака Лэнгдейла.
        - Ты уже видел вечерний номер? - спросил я сухо.
        - Да. Дочка у Майера неплохо устроилась.
        - А как ты собираешься навести Андерсона на Майера?
        - Я уже говорил, - ответил он подозрительно. - Дам объявление в газету.
        Он врал, я был в этом уверен.
        - Мне нужно увидеть Андерсона, - сказал я тихо. - Как это можно сделать?
        Он развел руками.
        - Все хотят. В Чикаго нет ни одного фараона, который бы не хотел встретиться с Андерсоном.
        - Мне казалось, ты можешь помочь.
        - Меня интересуют только монеты. Давай их.
        Я удивленно посмотрел на него.
        - Ты что, спятил? Я не могу передавать здесь такие деньги. Надо все сосчитать. Мы поедем и найдем укромный уголок.
        И снова в здоровом глазу Лэнгдейла мелькнуло подозрение.
        - У тебя деньги точно с собой?
        Я похлопал себя по нагрудному карману.
        - А что у меня здесь, по-твоему?
        Он еще некоторое время колебался. Потом посмотрел на двух мужчин у стойки. Те внимательно следили за нами.
        - Ладно. Пошли, - сказал он.
        Мы сели в мою машину. Я проехал несколько кварталов, свернул на одну боковую улицу, потом на другую, заехал на тротуар и въехал в какую-то темную аллею.
        - Это место подойдет, - сказал я мрачно и остановил машину, выключил двигатель и вышел. Лэнгдейл вышел вслед за мной. Внешне я был совершенно спокоен, хотя внутри у меня все кипело от злости. Я не собирался деликатничать с этим шантажистом, мне было необходимо спасать Джин. Она была в руках Андерсона, а этот человек мог сделать все, что угодно.
        - Может, нам лучше… - начал Лэнгдейл, но я схватил его за плечо, развернул и нанес удар в переносицу. Он отшатнулся, споткнулся о какой-то камень и рухнул на землю.
        В свете подфарников было видно, как на лице Лэнгдейла, который с трудом уселся, отразилось удивление и боль.
        - Встать, - сказал я.
        - Ты с ума сошел, Дженсон? - простонал он.
        - Встать!
        Он с трудом поднялся. Я снова ударил его в лицо.
        - Что ты делаешь, Дженсон? - бормотал он, морщась от боли и вытирая текущую из носа кровь. Он был испуган и не понимал, почему его бьют. - Перестань, Дженсон. Мне больно.
        - Ты знаешь, где Андерсон. Ты собирался навести его на Майера.
        - Не бей меня, - простонал Лэнгдейл. - Не бей меня.
        - У него сейчас Джин. Ты продал ее Андерсону. Ты увидел ее снимки в газете и навел его. Ты должен знать, где Андерсон.
        Мысль о том, что он продал Джин, привела меня в ярость, и я пнул Лэнгдейла.
        - Где Андерсон? Мне нужно его найти.
        - Ты что-то мне сломал, - плакал он. - Я слышал хруст.
        Но я уже очумел. Его стоны только еще сильнее бесили меня. Я приподнял его и снова ударил.
        - Где Андерсон? - требовал я.
        - Перестань. Ты меня убиваешь.
        - Андерсон!
        - Ради Бога, не бей. Отпусти меня. Я не знаю.
        Я склонился над ним.
        - Слушай меня. Ты скажешь, где Андерсон, понял? Ты понял?!
        - Я не знаю. Не знаю.
        - Ты мне скажешь, иначе я убью тебя.
        - Мне больно. Я больше не могу. Я не знаю, где Андерсон.
        Меня не оставляла мысль, что, может быть, в эту самую минуту Андерсон убивал Джин. Я опять приподнял Лэнгдейла и ударил. Удар пришелся в висок. Наверное, я зря так сильно его ударил. Теперь он лежал без сознания. Таяло драгоценное время. Дрожащими руками я достал сигарету и закурил. Через некоторое время Лэнгдейл застонал. Я пошел к машине, достал фляжку с бренди, вернулся к Лэнгдейлу и заставил его сделать несколько глотков.
        - Ты скажешь мне? - спросил я, убирая фляжку в карман пиджака.
        - Ради Бога. Я не могу… У меня что-то сломано… Я…
        - Где Андерсон?
        - Я не знаю. Ты зря меня мучаешь. Я не знаю, где он.
        - Я не шучу, Лэнгдейл. Ты должен мне сказать, иначе я тебя убью.
        - Нет, Дженсон, я не знаю.
        - Где Андерсон?
        Он молчал. Мне не хотелось смотреть на его окровавленное лицо, я пошел к машине и выключил подфарники. В это мгновение Лэнгдейл решил воспользоваться ситуацией и скрыться от меня. Я догнал его, и мы повалились на землю. Я был сверху.
        - Ты должен мне сказать, - хрипел я, тяжело дыша. - Не вынуждай меня убивать тебя, Лэнгдейл.
        Я уже почти впадал в истерику из-за его глупого упрямства.
        - Я… не знаю… Андерсон… - еле прошептал он и снова потерял сознание.
        Пот ручьями тек по лицу и заливал мне глаза. И тут я тоже разразился рыданиями отчаяния. Я поднялся, на дрожащих ногах дошел до машины и, тяжело дыша, повалился на нее.
        - Будь ты проклят! - сказал я громко.
        Немного отдышавшись, я снова склонился над Лэнгдейлом. На этот раз я влил ему почти треть содержимого фляжки и долго хлопал по щекам. Он застонал.
        - Послушай, Лэнгдейл.
        - О, Господи, - завыл он. - Не надо!
        - Говори! Ты должен мне сказать.
        - Я не знаю… Оставь меня…
        Я понял, что он «сломался».
        - Тебе лучше сказать, Лэнгдейл, - продолжал давить я, хотя уже почувствовал облегчение, - иначе мне придется убить тебя.
        - Он убьет меня, - заплакал он. - Не заставляй меня говорить. Он убьет меня. Он псих.
        - Ты думаешь, я не убью?! Говори, скотина!
        - Я скажу… Но он убьет меня.
        - Где он? - страшным голосом спросил я.
        - Причал Хайсон, - простонал Лэнгдейл. - Там старый склад. Он там…
        - Ты поедешь со мной и покажешь.
        - Я не могу. Я умираю от боли.
        - Можешь. Ты мне все покажешь, гад.
        Теперь я уже обращался с ним аккуратно. Я помог ему подняться и сесть в машину, влил в него остатки бренди, и мы поехали.
        14
        - Вон тот старый склад, - сказал Лэнгдейл. - Ты должен защитить меня, Дженсон. Он убьет меня.
        Я выключил двигатель, полез в «бардачок», достал свой револьвер. Лэнгдейл с закрытыми глазами сидел обессиленный рядом. Я раздумывал. А вдруг он наврал мне. Я уйду, а он исчезнет. Мне ничего не оставалось, как оглушить его рукояткой пистолета. Немного поколебавшись, я положил пистолет на место. Самое лучшее было бы позвонить в полицию, но на это ушло бы много времени, а мне дорога была каждая минута.
        Я вышел из машины и направился по узкой темной аллее в сторону заброшенного склада. Дверь была плотно закрыта, окна зарешечены. Сердце мое лихорадочно колотилось, когда я пошел вдоль стены к боковому входу. Там дверь была тоже закрыта изнутри. Я пошел дальше. Каждый мой шаг отзывался громким эхом. Теперь уже я был у заднего входа в склад. Нащупав дверь, я нажал на нее, и она поддалась. Едва я перешагнул порог, как в лицо мне ударил яркий свет фонарика. Я поднял руки, чтобы защитить глаза.
        - Вот так и держи руки, приятель, - произнес голос за фонариком. - Что ты здесь делаешь?
        Я набрал полную грудь воздуха. Это был мой единственный шанс, и я не мог его упустить.
        - Я хочу поговорить с Андерсоном.
        Наступило молчание. У меня по спине побежали мурашки. Я знал, что сейчас этот человек держал в руке направленный на меня пистолет и пытался угадать, ловушка это или нет.
        - Мне нужен Андерсон, - повторил я, чтобы хоть как-то снять напряжение. - У меня нет оружия. Я пришел один. Меня послал Лэнгдейл.
        - Иди вперед. Сейчас посмотрим, с чем ты пожаловал, приятель.
        Я шел по грязному полу среди сломанных старых ящиков по освещаемому сзади коридору. У дальней стены был лестничный пролет, ведущий куда-то вниз.
        - Спускайся.
        Я осторожно спустился. Внизу коридор сворачивал налево. В конце коридора была видна полоска света под дверью.
        - Открывай дверь и входи.
        Я был готов ко всему. В одно мгновение окинул взглядом помещение. Это был большой подвал, покрытый многолетней пылью и грязью. С потолка свисала лампа без абажура. Видно подвал пытались приспособить под жилище. Здесь стоял большой деревянный стол, на котором лежали остатки обеда, стояли бутылки из-под спиртного и разная посуда. У стола находились два стула и две железные кровати с соломенными матрасами и грязными одеялами. На одной из кроватей, опершись о подушку, лежал мужчина в пропотевшей нижней рубашке и босиком. На висках виднелась седина. Он наблюдал за мной тяжелым подозрительным взглядом. Второй мужчина выглядел гораздо моложе, лет под двадцать пять, мощный, с непроницаемым выражением лица. Он внушал опасение и нагонял страх. По всей видимости, тот, что на кровати, - Андерсон.
        Джин полулежала у стены. Очевидно, она была в прострации и не воспринимала происходящее…
        - Какого черта, - проворчал Андерсон, зло глядя мимо меня.
        Тот, что привел меня, быстро проговорил:
        - Я обыскал его. Он «чистый». Он знал, что ты здесь. Спросил тебя. Сказал, что его послал Лэнгдейл.
        Андерсон быстро встал с кровати и посмотрел мне в глаза. Он был чуть повыше меня и шире в плечах. От него несло чем-то неприятным.
        - Значит, тебя послал Лэнгдейл? - спросил он, и в голосе его звучали угрожающие нотки.
        - У меня информация. Тебе она очень нужна.
        Андерсон впился в меня взглядом. Где-то в глубине его зрачков сверкнул безумный огонек. Не сводя с меня глаз, он сказал молодому:
        - Возьми-ка его на мушку, Дач.
        Молодой перестал массировать костяшки пальцев, сунул руку под матрас и вытащил оттуда огромный револьвер.
        - А ты проверь на улице, Лэнни.
        Я повернул голову и первый раз посмотрел на этого Лэнни. Он был широкоплечим, несколько толстоватым, а лицо было вполне нормальным, даже приятным.
        - Сядь, чтобы я мог тебя рассмотреть, - проговорил Андерсон, тяжело дыша и показывая на кровать.
        Я сел. Дач стоял рядом и держал меня на прицеле, Андерсон сел напротив на другую кровать и почесал лодыжку. Я украдкой взглянул на Джин. Она по-прежнему лежала без движения.
        - Ты кто? - спросил Андерсон.
        - Неважно, кто я, - быстро проговорил я, - главное, я знаю, что это - дочь Майера, и что ты хочешь узнать у нее, где ее отец. Я тебе скажу адрес Майера.
        Видно было, что я попал в точку. Я еще не успел ничего сообразить, как Андерсон бросился на меня, повалил на кровать и схватил за горло.
        - Где он? - прорычал он.
        - Убери руки, - прохрипел я. - Я не обманываю. Я пришел, чтобы дать тебе его адрес.
        Андерсон отпустил мое горло, сел рядом на кровать и смотрел на меня полубезумными глазами.
        - Говори!
        - Он живет в Стоунвилле.
        Я назвал адрес.
        Андерсон соскочил с кровати, схватил рубашку, быстро натянул ее, снял кобуру с пистолетом, надел ее, потянулся за пиджаком, висевшим на гвозде, и надел его поверх рубашки и пояса с пистолетом. Он уже забыл и обо мне, и о том, что вокруг.
        Все испортил Дач. Он медленно произнес:
        - Не спеши, босс. Откуда ты знаешь, что этот парень не врет. С чего это мы должны ему верить?
        Андерсон замер. Медленно повернувшись ко мне, он с ненавистью и подозрением спросил:
        - А почему мы должны поверить тебе? Тебе что за выгода от этого?
        Мне надо было очень хорошо сыграть. Я нервно облизнул губы.
        - Я пришел без оружия. Мне известно, что Лэнгдейл навел тебя на дочь Майера. Не знаю, как он про нее узнал, но я сам встречался вчера с ней в Стоунвилле и разговаривал.
        - Ну и что? - спросил Дач.
        - Я ведь не дурак, - продолжал я. - Понимаю, что к чему. Было столько слухов о деньгах. Ты же собирался хорошо заплатить за информацию о Майере. Когда Лэнгдейл намекнул, что ты взял эту дамочку, я сразу понял, что ты от нее хочешь.
        - Этот Лэнгдейл что-то много болтает! - зло проговорил Андерсон.
        - Мне бы хватило половины того, что ты обещал за Майера, - поспешно произнес я.
        - Дач, - сказал Андерсон, не обращая на мои слова никакого внимания, - ты останешься здесь и последишь за ним и за девкой. Я возьму Лэнни.
        - Послушай, Андерсон. Зачем мне тут торчать? Может, я возьму деньги и смоюсь? - спросил я.
        - Заткнись! - рявкнул Дач.
        - Ты получишь свои деньги, когда я покончу с Майером.
        - Будь осторожен, босс, - сказал Дач Андерсону.
        - Не беспокойся за меня.
        Я проследил за тем, как Андерсон и Лэнни вышли, потом повернулся к Дачу и с вымученной улыбкой спросил:
        - Долго придется ждать, да?
        - Заткнись!
        Дач посмотрел на меня с такой ненавистью, что я опустил глаза.
        - Можно закурить?
        - Попробуй. Как только сунешь руку в карман, я тебе мозги вышибу, понял?
        - Меня же обыскали, у меня нет оружия.
        - Ты мне не нравишься, понял?
        Я молча сел на кровать. Дач все больше и больше «заводился». Очевидно, Андерсон как-то сдерживал его своим присутствием.
        - Ты понял, что я сказал? Ты мне не нравишься.
        Он ударил меня ногой по колену.
        Тут мы услышали выстрелы. Сначала один, потом сразу несколько. И снова наступила тишина.
        Дач замер. Он слегка развернулся, так, чтобы следить и за мной и за дверью.
        - Замри! - сквозь зубы произнес Дач. - И запомни: если сюда войдет кто-нибудь чужой - ты покойник.
        15
        Я застыл, как статуя, только сердце лихорадочно колотилось в груди. Дач не знал, что происходит, но теперь у него могла появиться причина использовать свой револьвер.
        Прошло несколько минут в напряженном молчании. Потом послышались шаркающие шаги на лестнице. Дач насторожился. Из-за двери раздался голос Лэнни:
        - Открой, Дач. Помоги.
        Дач бесшумно подошел к двери, держа наготове револьвер, и осторожно открыл ее.
        Это был Лэнни. Он тащил Андерсона, который обхватил его за шею. Дач подхватил Андерсона, и они положили его на кровать. Когда Лэнни приподнял рубашку, я увидел, что весь живот Андерсона был залит кровью.
        - Что случилось? - спросил Дач у Лэнни.
        - Майер. Он ждал нас.
        - Ты кончил его?
        - Да. Он там. Он получил свое.
        Лэнни подошел к столу, налил виски и заставил Андерсона сделать несколько глотков.
        - Ты слышишь меня, босс? - спросил он. - Мы должны уйти отсюда. Ты ранен. Тебе нужен врач. Нам нужны деньги. Без денег мы не сможем найти врачей. Ты слышишь? Ты должен сказать, где спрятал деньги.
        Андерсон смотрел на Лэнни, как будто не понимал ни единого слова.
        - Отойди, - сказал Дач и склонился над самым лицом Андерсона. - Деньги. Ты должен сказать нам, где деньги. Мы имеем право знать. Мы же работали с тобой, босс. Ты должен заплатить нам.
        Андерсон тяжело дышал. Он с трудом облизнул губы и очень тихо, едва различимо спросил:
        - Майер… Что с ним?
        - Мы кончили Майера, - сказал Дач. - Он убит. Ты понял? Он труп.
        Я взглянул на Джин. Она по-прежнему полулежала и, видимо, не воспринимала того, что говорилось.
        - Босс, тебе нужен доктор. Где деньги? Куда ты их спрятал?
        Андерсон открыл рот, пытаясь что-то сказать. В горле у него забулькало, он весь вытянулся и замер.
        Дач несколько секунд смотрел на Андерсона.
        - У-у, вонючка! Сволочь, Сдох. А где деньги, не сказал.
        - Надо сваливать отсюда побыстрей, - сказал Лэнни.
        - А деньги? Деньги?!
        - Забудь про деньги.
        - Как? Мы что, за просто так помогали ему?
        - Выходит так, - спокойно ответил Лэнни.
        - Нет уж. Кое-кому мы тоже сделаем плохо.
        Дач навел револьвер на меня. У меня похолодело в груди.
        Лэнни ударил Дача по руке с пистолетом.
        - Идиот! Зачем тебе это? Если бы ты не был моим братом, я бы давно с тобой покончил.
        - Но он же все расскажет фараонам.
        - Пусть расскажет. Пока он докажет, что это не он убил Андерсона, мы уже будем за тысячу миль отсюда.
        - Да лучше пришить его, и все дела. Он же…
        - Пошли!
        Лэнни подтолкнул Дача к двери, потом повернулся ко мне.
        - У тебя есть шанс, парень. Я тебя запру здесь. У нас будет минут десять, пока ты сломаешь замок. Если не дурак, то сматывайся отсюда подальше. Забудь про Андерсона и про нас.
        Они вышли и заперли дверь на замок. Я тут же забыл про них, потому что волновался за Джин. Ей предстояло узнать о смерти отца.
        Я смочил водой носовой платок и протер лицо Джин. Потом подошел к двери и попытался открыть ее. Замок был надежный. Тогда я отступил и с разгону ударил всем телом в дверь. На четвертой попытке дверь сорвалась с петель, и я оказался в коридоре.
        Вернувшись к Джин, я поднял ее на ноги и усадил на кровать. Она была в полубессознательном состоянии. Я снял свой плащ, просунул в его рукава руки Джин, плотно обернул ее и застегнул пояс. Потом надел на нее свою шляпу.
        - Послушай, Джин, постарайся встать. Нам надо уйти отсюда.
        Не знаю, слышала ли она меня. Возможно, она и попыталась идти. Но мне пришлось взять ее на руки и вынести из подвала на улицу. Там я закинул ее руку себе на шею и полуповел-полупотащил Джин к машине.
        На улице было темно. Очень темно. В конце аллеи я наткнулся на что-то мягкое. Не было нужды узнавать, что это. Хорошо, что Джин не могла увидеть в такой темноте труп своего отца.
        В машине никого не было. Очевидно, Лэнгдейл сразу же сбежал, как только пришел в себя. Он даже не закрыл дверцу машины. Я усадил Джин на заднее сиденье, сел за руль и завел мотор.
        Благодаря темноте, я смог подъехать к задней двери квартиры Шейлы незамеченным. Минут пять я давил на кнопку звонка, прежде чем в дверях появилась Шейла.
        - Какого черта… - начала она, но я перебил ее.
        - Перестань, Шейла. Лучше помоги мне.
        Джин стояла, опустив голову на грудь, так что Шейла не видела ее лица. Она неохотно открыла дверь пошире и снова спросила:
        - Какого черта, Хэнк, ты приводишь…
        Мне не хотелось спорить и что-то доказывать и я мрачно произнес:
        - Это - Джин Браун. Ты написала о ней в газете, помнишь? А теперь посмотри, что из этого вышло.
        Шейла испуганно вскрикнула:
        - О, Господи!
        - Это все из-за тебя, - сказал я. - Не надо вскрикивать, лучше скажи, куда ее можно положить.
        - Наверное, в свободную спальню.
        Шейла закрыла дверь за мной и помогла мне донести Джин до спальни.
        - А что мне с ней делать, Хэнк?
        - Уложи ее в постель и укрой потеплее.
        С помощью Шейлы я снял с Джин свой плащ и шляпу.
        - Все, Шейла. Мне нужно идти. Остальное сделаешь сама. Вызови врача. Счет пусть пришлют на мой адрес.
        - Хэнк, останься.
        - Послушай. Ты должна помочь Джин сама. Попытайся привести ее в чувство. Ей еще предстоит узнать, что ее отца убили. Это сделал Андерсон.
        - Андерсон? - удивленно-испуганно переспросила Шейла.
        - Да. Он, видимо, принял его за кого-то другого. Мне пора.
        - Ты скоро приедешь, Хэнк?
        - Я позвоню.
        - Хэнк.
        Я остановился у дверей.
        - Не волнуйся из-за той фотографии. Фотоаппарат был не заряжен.

* * *
        - Значит, это было так, Хэнк, - говорил инспектор Блант, поглядывая на свои записи в блокноте, - ты услышал выстрелы, остановил машину, потом обнаружил один труп на улице и один труп на складе.
        - Совершенно верно, - подтвердил я.
        - А почему ты сразу не позвонил в полицию?
        - Потому что я хотел сначала увидеть тебя.
        Блант посмотрел на мои разбитые костяшки пальцев.
        - Мои люди нашли избитого человека по фамилии Лэнгдейл. Он лежал у дороги. Его увезли в больницу.
        Это было сказано специально для меня. Блант ждал, как я на это отреагирую.
        - По-моему, я слышал эту фамилию. Махровый шантажист. Наверное, он получил то, что заслужил.
        - Ну, хорошо, Хэнк, - сказал Блант. - А теперь я ничего не буду записывать. Что произошло на самом деле?
        Я рассказал.
        Когда я закончил, Блант, не глядя на меня, спросил:
        - Почему ты мне все сразу не рассказал, Хэнк?
        - Джин. Мне не хотелось впутывать ее во все это. Она и так наказана. Да еще смерть отца. Если она узнает, кем был в прошлом ее отец, она не выдержит.
        - Закон нельзя заткнуть, Хэнк.
        - Но я могу заткнуть самого себя. А тебе не обязательно упоминать о Джин. Кроме нас с тобой никто больше не знает, что она была там.
        - Ты ставишь меня в трудное положение, Хэнк.
        - Подумай о Джин, - попросил я.
        - Майер изменил свою внешность, - задумчиво проговорил Блант. - Его будет трудно узнать.
        - Его фамилия Браун. Он жил в Стоунвилле.
        Блант надолго задумался.
        - Ты не должен быть здесь, Хэнк, - сказал он с намеком. - Если что-то случается, ты обязан немедленно сообщить об этом в полицию. Что нашел труп, например. Может, ты и в самом деле найдешь труп, а?
        Я сглотнул слюну.
        - Спасибо. Я твой должник. Ты не представляешь, Блант, как ты помог Джин.
        Блант хитро посмотрел на меня и сказал:
        - Не понимаю, о чем вы говорите, мистер Дженсон.
        Я улыбнулся.
        - Все правильно. Я просто забежал поздороваться. Мне пора.

* * *
        Я достал монету, опустил ее в щель телефона-автомата и набрал номер редакции «Чикаго Кроникл».
        - Это Дженсон. Мне срочно нужен фотограф. Есть отличный материал. Придержите первую полосу…
        Я объяснил, куда надо ехать, потом повесил трубку, подождал несколько секунд, снял ее и набрал номер полиции.
        - Говорит репортер из «Чикаго Кроникл» Хэнк Дженсон. Пришлите сюда людей из отдела по расследованию убийств. Я только что нашел труп в аллее недалеко отсюда. Похоже на убийство.
        notes
        Примечания
        1
        Перевод: Ф. Масендз.
        2
        Перевод: Д. Поляков, Н. Калинина.
        3
        Конгресс производственных профсоюзов.
        4
        Американская федерация труда.
        5
        Добрый вечер (исп.).
        6
        Прощай (исп.).
        7
        Торпедами в Америке называют гангстеров-телохранителей.
        8
        Шеф Федерального бюро расследований в 50-е годы.
        9
        Ну конечно (фр.). - Прим. оцифровщика.