МЕМНОХ-ДЬЯВОЛ Энн Райс
        Вампирские хроники #5 Зимний Нью-Йорк начала 1990-х. Именно сюда приводит вампира Лестата след одного из крупнейших наркодельцов Америки. На одной из тайных, принадлежащих мафиози квартир, где преступник хранит ценнейшее собрание антикварных религиозных предметов, происходит их роковая встреча. Роковая и для Лестата, и для его жертвы. Ибо за ними незримо наблюдает сам Мемнох-дьявол, выбравший вампира Лестата себе в помощники, чтобы совместно противостоять Богу.
        Энн РАЙС
        МЕМНОХ-ДЬЯВОЛ
        ЧЕГО БОГ НЕ ЖЕЛАЛ
        Спи всласть,
        Плачь, если плачется,
        Но, главное,
        Ходи почаще на колодец
        И больше пей
        Сверкающей,
        Трепещущей воды.
        Задумывая нас,
        Бог не желал,
        Чтобы мы слишком
        Мудрствовали.
        Ну, что же.
        Скажи Ему,
        Что ведра наши полны,
        И пусть Он
        Катится
        Ко всем чертям.

    Стэн Райс 24 июня 1993
        ЖЕРТВА
        Тому, что не дает пустоте
        Сломить человека,
        Растерзать его,
        Как дикий вепрь
        Ломает кости и терзает
        Человеческую плоть;
        Да, только этой силе
        Готов я в жертву принести
        Даже страдания моего отца.

    Стэн Райс 16 октября 1993
        ДУЭТ НА ИБЕРВИЛЬ-СТРИТ
        Человек в черной кожаной куртке
        Покупает крысу, чтобы скормить
        Ее своему питону. Для него
        Детали не важны.
        Сойдет любая крыса.
        Удаляясь от зоомагазина,
        Я вижу человека в гараже отеля.
        Цепной пилой он вырезает
        Лебедя из глыбы льда.

    Стэн Райс 30 января 1994
        ПРОЛОГ
        Лестат приветствует вас. Если вы меня знаете, можете пропустить следующие несколько фраз. А тем, с кем мне еще не доводилось встречаться, предлагаю любовь с первого взгляда.
        Смотрите и восхищайтесь! Вот он, ваш герой, перед вами: великолепная имитация мужчины шести футов ростом, светловолосого, голубоглазого, истинного англосакса. Я вампир, причем один из самых могущественных в мире. Клыки мои слишком малы, чтобы бросаться в глаза - если, конечно, я сам того не пожелаю, - однако очень остры, и не проходит нескольких часов, чтобы во мне не взыграла жажда крови.
        Это вовсе не значит, что я действительно в ней так часто нуждаюсь. Откровенно говоря, я и сам не знаю, как долго могу обходиться без свежих вливаний, ибо ни разу не проверял.
        А вот сила и способности мои поистине безграничны. Я могу летать, могу слышать разговоры людей, находящихся в противоположном конце города и даже по другую сторону планеты, могу очаровать и полностью подчинить своей воле любого.
        Я бессмертен и практически не меняюсь с 1789 года.
        Вы спросите, один ли я такой на земле. Нет конечно. Мне известно о существовании по меньшей мере еще двух десятков вампиров. С половиной из них я знаком достаточно близко и половину из этих близких знакомых искренне люблю.
        Прибавьте к этим двадцати еще две сотни бродяг и скитальцев, о которых я ровным счетом ничего не знаю, но слухи о которых время от времени достигают моих ушей, да еще добрую тысячу бессмертных, предпочитающих вести замкнутый образ жизни и скрывающихся под личиной обычных людей.
        Практически любой человек, будь то мужчина, женщина или ребенок, может быть обращен в нам подобного. Вампиру достаточно лишь этого пожелать и выпить из смертного почти всю кровь, чтобы затем вернуть ее обратно, но уже смешанной со своею. Процесс в целом, безусловно, не так прост, но тот, кто благополучно выживает, становится бессмертным. Молодые вампиры испытывают неутолимую жажду крови и вынуждены убивать практически каждую ночь. С течением времени они становятся спокойнее и обретают мудрость, даже если в момент превращения были совсем еще детьми, необходимость в убийствах у них отпадает, и тысячелетние бессмертные пьют кровь не по той причине, что остро в ней нуждаются, а лишь потому, что не в силах устоять перед соблазном.
        Что ожидает тех, кому судьбой уготовано прожить еще дольше - а есть среди нас и такие, - сказать трудно. Возможно, они превратятся в истинных чудовищ: тела их затвердеют, а кожа станет еще белее. Им доведется познать столько мучений, что периоды доброты и жестокости, удивительной проницательности и маниакального безрассудства будут часто сменять друг друга. Вполне вероятно, что кто-то из них лишится разума, но вскоре обретет его вновь. А кому-то, быть может, суждено даже забыть собственное имя.
        Я воплощаю собой наилучшее сочетание молодости и зрелости. Обстоятельства сложились так, что мне, вампиру всего лишь двухсотлетнего возраста, было даровано могущество древних. Я обладаю безупречным вкусом истинного аристократа и в то же время умею тонко чувствовать и воспринимать все новое и современное. Я отлично сознаю, кто я и что я. Я богат. Я красив. Я способен видеть собственное отражение в зеркалах и витринах магазинов. Я люблю петь и танцевать.
        Чем я занимаюсь? Всем, что доставляет мне удовольствие.
        Ну как? Всего вышеизложенного достаточно, чтобы вам захотелось прочесть мою историю? А может быть, вы читали и то, что было написано мною о вампирах прежде? Но в том-то и подвох, что в данном случае моя вампирская сущность не играет никакой роли. Суть вовсе не в ней. Вампирская ипостась такая же данность, как моя невинная улыбка, приятный вкрадчивый голос, французский акцент и грациозная, немного с ленцой походка. Как говорится, все в одной упаковке. Суть в другом: то, что произошло, могло произойти с любым человеком. Более того, я уверен, что кому-то из смертных уже пришлось пережить нечто подобное, а кому-то предстоит пережить это в будущем
        У всех у нас есть душа. Мы стремимся постичь сущность вещей, мы живем на одной земле, исполненной богатства, природного очарования и опасностей. Никто из нас - подчеркиваю: никто! - на самом деле не знает, что значит умереть, как бы мы ни пытались доказать обратное. В противном случае я бы сейчас не писал эти строки, а вы не имели бы возможности прочесть мою книгу.
        И еще один очень важный момент я поставил перед собой задачу быть и всегда оставаться поистине выдающейся личностью, духовно богатой, нравственно твердой и эстетически значимой - существом, обладающим поразительной мудростью, проницательностью, которому есть что сказать людям.
        Итак, если вы все же решите прочесть мою книгу, примите во внимание и такой аргумент. Лестат вновь заговорил, он испуган, он отчаянно нуждается в наставлениях и похвалах, он ищет смысл жизни, он жаждет постичь и сделать доступной вашему пониманию суть собственного повествования. И та история, которую он намерен вам изложить, - лучшая из всех, когда-либо им рассказанных.
        Если вам недостаточно и этого, прочтите что-нибудь другое.
        А если я сумел вас заинтересовать, продолжим. Закованный в цепи, я диктовал эти строки своему другу и секретарю. Выслушайте меня. Последуйте за мной и не оставляйте меня одного.
        ГЛАВА 1
        Я увидел его, едва он вошел в дверь. Высокий, плотного телосложения, по-прежнему сохранивший смугловатый оттенок кожи, который она имела, когда я сделал его вампиром. В целом он ничем не отличался от обыкновенного смертного, разве что только двигался слишком быстро. Мой возлюбленный Дэвид.
        В тот момент я находился на лестнице - шикарной, надо признаться, ибо встреча наша произошла в одном из тех роскошных старых отелей, в чрезмерно богатой отделке которых преобладает темно-красный с золотом цвет и жить в которых весьма приятно. Отель выбрал не я, а моя жертва. Она, точнее, он обедал со своей дочерью. Проникнув в его мысли, я узнал, что, приезжая в Нью-Йорк, он всегда видится с ней именно здесь по одной простой причине: отель расположен как раз напротив собора Святого Патрика.
        Дэвид сразу обратил внимание на молодого блондина с длинными, раз и навсегда красиво подстриженными и расчесанными волосами, с отливающими бронзой руками и лицом, одетого в темно-синий двубортный костюм от «Братьев Брукс» и скрывающего глаза за неизменными темно-фиолетовыми стеклами очков.
        Дэвид не смог скрыть улыбку. Ему было хорошо известно мое тщеславие, равно как и то, что в начале девяностых годов двадцатого века итальянские модельеры заполонили рынок таким количеством бесформенной, мешковатой, нескладной одежды, что.любому, кто хотел выглядеть действительно привлекательно и эротично, не оставалось ничего иного, кроме как нарядиться в великолепно сшитый темно-синий костюм от «Бруксов».
        Кроме того, кому, как не мне, знать, что густые, ниспадающие волнами волосы в сочетании с тщательно подобранной одеждой всегда представляют собой весьма эффективное и сильнодействующее средство.
        Однако я не намерен зацикливаться на тряпках. Они того не стоят. Просто я был очень горд собственной внешностью и умением совмещать в себе, казалось бы, совершенно несовместимое: длинные локоны, безупречный покрой костюма и царственную манеру стоять, облокотившись на перила.
        Дэвид сразу же бросился ко мне. От него пахло зимой. На улице действительно было холодно, прохожие скользили по покрытым льдом тротуарам, а в сточных канавах снег превращался в мерзкую грязь. Лицо Дэвида чуть светилось, однако этот необыкновенный блеск мог заметить и достойно оценить только я. Меня он приводил в восхищение.
        Мы поцеловались и вместе поднялись в устланный коврами бельэтаж.
        Ужасно, что Дэвид на целых два дюйма выше меня, однако я его очень любил и искренне радовался возможности побыть с ним рядом. К тому же в этом просторном, теплом, погруженном в полумрак помещении мы были совершенно избавлены от чужих любопытных взглядов. Ты пришел! - воскликнул я - Откровенно говоря, я не слишком на это надеялся.
        - Еще бы, - проворчал Дэвид.
        Его мягкий британский акцент в сочетании с юным лицом по-прежнему производил на меня неизгладимое впечатление. Этого пожилого человека, получившего молодое тело, я недавно сделал вампиром, причем одним из наиболее могущественных.
        - А чего ты ожидал? - спросил он. - Арман сказал, что ты зовешь меня. И Маарет.
        - Понятно. Ты ответил на мой первый вопрос.
        Мне хотелось расцеловать сто, и я неожиданно даже для самого себя протянул к нему руки, но так, что бы в случае необходимости он имел возможность уклониться от моих объятий. Когда же он этого не сделал, а, напротив, тепло обнял меня в ответ, я почувствовал такую радость, какой не испытывал вот уже много месяцев.
        Точнее говоря, целый год - с того момента, когда мы втроем - Дэвид, я и Луи - оказались где-то в непроходимых джунглях и приняли решение расстаться.
        - Твой первый вопрос? - Дэвид смотрел на меня пристально, изучающе, пытаясь понять, что у меня на душе. А это было нелегко, ибо вампир и его создатель лишены возможности читать мысли друг друга.
        Мы долго стояли так - два существа, богато одаренные сверхъестественными способностями. Нас переполняли чувства, однако выразить их и общаться между собой мы могли лишь одним, но, быть может, самым наилучшим на свете способом: словами.
        - Да, потому что первое, что я хотел у тебя спросить, виделся ли ты с остальными и не пытались ли они причинить тебе вред. Ты же знаешь… Все эти разговоры по поводу того, что, обратив тебя, я нарушил установленные правила. Ну и прочий вздор.
        - Прочий вздор, - насмешливо передразнил он мой французский акцент, теперь еще смешавшийся и с американским. - О каком вздоре,
        - Ладно, - прервал я его. - Давай пойдем в бар и поговорим там. Главное я выяснил: никто не сделал тебе ничего плохого. Откровенно говоря, я был уверен, что они не смогут и не осмелятся и что опасность тебе на самом деле не грозит. В противном случае я никогда не позволил бы тебе в одиночку странствовать по миру.
        - А разве ты не твердил мне об этом каждые пять минут, перед тем как расстаться?
        Мы отыскали свободный столик возле стены. Народа в баре было не много - как раз то, что нам и требовалось. Интересно, как мы выглядели со стороны? Наверное, как двое молодых людей в поисках партнеров или партнерш для любовных приключений.
        - Никто не причинил мне вреда, - сказал Дэвид. - По-моему, ни у кого и в мыслях не было ничего подобного.
        Кто- то играл на пианино -мелодия звучала, на мой взгляд, слишком тихо и нежно для такого заведения. Это было одно из произведений Эрика Сати. Как мило.
        - Какой галстук! - воскликнул Дэвид и, сверкнув ослепительной белозубой улыбкой, наклонился ко мне через стол. Клыков его, конечно, видно не было. - Эта масса шелка на твоей шее явно не от «Братьев Брукс». - Он тихо рассмеялся, словно поддразнивая меня. - А твои ботинки! Что творится у тебя в голове? И вообще, что происходит?
        Над нашим столиком нависла огромная тень. Подошедший бармен произнес несколько дежурных фраз, которые из-за волнения и царящего вокруг шума я даже не расслышал.
        - Что-нибудь горячее, - ответил ему Дэвид, ничуть не удивив меня таким заказом. - Пунш или что-то в этом роде - на ваш выбор.
        Я кивнул и жестом показал равнодушно взиравшему на нас парню, чтобы тот и мне принес то же самое.
        Вампиры всегда заказывают горячие напитки, поскольку не пьют, но с удовольствием ощущают их тепло и вдыхают исходящий от них аромат.
        Дэвид вновь перевел взгляд на меня. Точнее, не Дэвид, а некий человек, чей облик был мне хорошо знаком и в чьем теле с некоторых пор заключен Дэвид. Ибо сам Дэвид навсегда останется для меня пожилым джентльменом, которого я знал и высоко ценил, равно как теперь начинаю ценить и похищенное нами великолепное плотское вместилище его души, ибо оно постепенно меняется и я все чаще вижу мимику, жесты и манеру поведения, свойственные именно Дэвиду.
        Не пугайся, дорогой мой читатель. Обмен телами произошел еще до того, как я сделал Дэвида вампиром, и к моему рассказу этот факт не имеет никакого отношения.
        - Тебя опять что-то преследует? - спросил Дэвид. - Так мне сказал Арман. И Джесс.
        - Где ты их видел?
        - Армана? Встретил случайно. В Париже. Он шел по улице. Он был первым, кого я встретил.
        - И он даже не попытался сделать тебе какую-нибудь гадость?
        - С чего бы вдруг? Зачем ты звал меня? За тобой кто-то следит? Что, собственно, случилось?
        - Ты был с Маарет?
        Дэвид покачал головой и откинулся на спинку стула.
        - Знаешь, Лестат, я изучал рукописи, которые вот уже много веков в глаза не видел ни один человек. Мне посчастливилось прикоснуться к глиняным табличкам, которые…
        - Дэвид, мой ученый Дэвид! - перебил его я. - Воспитанник Таламаски, получивший образование, позволяющее стать совершенным вампиром, хотя никто в ордене и помыслить не мог, что тебе уготована такая судьба.
        - Да пойми же! Маарет отвезла меня туда, где хранятся ее сокровища. Ты должен понимать, каково это - держать в руках табличку, испещренную знаками и символами, которыми пользовались еще до изобретения клинописи. А сама Маарет! Ведь я мог прожить невесть сколько столетий и не встретить ее!
        На самом деле Маарет была единственной, кого ему стоило опасаться. Полагаю, мы оба это знали. В моих воспоминаниях о ней, однако, не осталось и тени ощущения исходящей от нее угрозы - только тайна, загадочность существа, сумевшего пережить тысячелетия, столь древнего, что каждый жест этого существа кажется движением ожившего мрамора, а его голосом с нами словно говорит все человечество.
        - Если Маарет даровала тебе свое благословение, ничто другое уже не имеет значения, - со вздохом ответил я, думая о том, удастся ли мне самому еще хоть однажды увидеться с ней. Откровенно говоря, надежда на это была очень слабой, да я и не жаждал встречи.
        - Я виделся и со своей любимицей, с Джесс, - сообщил Дэвид.
        - А-а-а… Впрочем, этого и следовало ожидать.
        - Я искал ее повсюду, путешествовал по миру и безмолвно призывал свою любимую Джесс - точно так же, как звал меня ты.
        Ах, Джесс! Белокожая, рыжеволосая, хрупкая, словно птичка. Дитя двадцатого столетия. Прекрасно образованная и богато одаренная экстрасенсорными способностями в своей смертной ипостаси, она еще тогда познакомилась с Дэвидом и стала его ученицей в Таламаске. Теперь она тоже принадлежит к сонму бессмертных, и они с Дэвидом сравнялись в красоте и вампирском могуществе. Или почти сравнялись - мне трудно пока об этом судить.
        Джесс была обращена в вампира именно Маарет, которая принадлежала к Первому Поколению, а родилась еще до того, как человечество начало писать собственную историю, в те времена, когда люди вообще едва ли понимали, что означает само это слово. Маарет и ее немая сестра Мекаре, о которой давно уже практически никто не вспоминает, теперь Старейшие, если существует в нашем сообществе такой титул, - иными словами, Царицы Проклятых.
        Никогда прежде мне не доводилось встречать вампира, непосредственно созданного столь древним существом, как Маарет. Когда мы в последний раз виделись с Джесс, она буквально излучала неимоверную силу. Думаю, сейчас она уже могла бы писать свою собственную историю и рассказать много интересного о своей жизни и приключениях.
        Дэвид получил от меня достаточно старую кровь, смешанную с еще более древней, чем кровь Маарет. Да, я имею в виду кровь Акаши и конечно же Мариуса. Именно благодаря им я обрел свое нынешнее могущество, а оно, как всем известно, поистине неизмеримо.
        Вот почему Он и Джесс могли бы составить великолепную пару. Интересно, как она воспринимает своего бывшего пожилого наставника в его новом облике молодого и привлекательного мужчины?
        Внезапно я почувствовал укол зависти, а следом за ним меня охватило отчаяние. Ведь я заставил Дэвида покинуть святилище, в котором эти стройные белокожие существа спрятали свои сокровища, дабы уберечь их от превратностей кризисов и войн и сохранить для будущих поколений. Свое тайное убежище они устроили где-то очень далеко, за океаном, в дебрях неведомых мне земель. В голове моей крутились какие-то экзотические имена и названия, но я не имел никакого представления о том, куда на самом деле отправились рыжеволосые красавицы. Однако Дэвида они допустили к своему очагу.
        Тихий звук заставил меня вздрогнуть и оглянуться. Смущенный и обескураженный собственной нервозностью, я постарался как можно быстрее успокоиться и ненадолго сосредоточил внимание на своей жертве.
        Этот человек по-прежнему находился неподалеку от нас - он сидел в ресторане вместе со своей симпатичной дочерью. Сомнений в том, что этим вечером я его наконец достану, у меня почти не было.
        Все, хватит с ним нянчиться. Я гоняюсь за этим типом вот уже несколько месяцев. Личность достаточно интересная, однако он не имеет ни малейшего отношения к тому, что происходит со мной. Или все же имеет? Я мог бы убить его этим же вечером, но сомневался, стоит ли так поступать. Он был с дочерью, которой, судя по моим наблюдениям, души не чаял, а потому я решил подождать до ее отъезда. Нехорошо причинять лишние муки столь юному созданию. А он действительно любил ее и как раз в этот момент умолял принять от него какой-то подарок, объясняя, что отыскал вещицу совсем недавно и находит ее просто чудесной. О чем именно идет речь, я понять не мог, ибо ни в ее, ни в его мыслях прочесть ничего не удавалось.
        Толстый, прожорливый, временами способный проявить доброту и всегда забавный, этот человек представлял собой идеальную жертву и стоил того, чтобы за ним погоняться.
        Но вернусь к Дэвиду. Итак, сидевший напротив меня рослый, привлекательный бессмертный любил Джесс и стал учеником Маарет. Но почему сам я с некоторых пор не испытываю ровным счетом никакого почтения к старейшим из нас? Ради всего святого, чего я хочу, чего добиваюсь? Нет, вопрос поставлен неверно. Вопрос в том… чего хотят сейчас от меня… Неужели я пытаюсь убежать от чего-то?
        Дэвид тактично ждал, пока я вновь обращу на него внимание. Я повернулся в его сторону, но продолжал молчать. Я не проронил ни слова. Тогда Дэвид поступил так, как обычно и поступают воспитанные люди: словно не замечая, что я смотрю на него сквозь фиолетовые стекла очков с таким видом, будто скрываю какую-то страшную тайну, он неторопливо продолжил прежний разговор.
        - Ни у кого и в мыслях не было причинять мне хотя бы малейший вред, - еще раз подчеркнул он. - Все были очень добры, относились ко мне с уважением и ни разу не поинтересовались, почему ты нарушил запрет и сделал меня вампиром. Однако им хотелось услышать из первых уст рассказ о том, как тебе удалось справиться с Похитителем Тел и выжить. Мне кажется, ты даже не представляешь, до какой степени они были встревожены и как сильно любят тебя.
        Дэвид мягко намекал на обстоятельства, при которых мы встретились с ним в последний раз, и на события, заставившие меня превратить его в одного из нам подобных. В то время, однако, я не дождался от него ни благодарности, ни похвалы.
        - Любят? Да неужели? - отозвался я. - Я хорошо помню только одно: никто из них, оставшихся в живых представителей нашего великого племени выходцев с того света, не удосужился протянуть мне тогда руку помощи.
        Мне вспомнился поверженный Похититель Тел.
        Если бы не Дэвид, я вполне мог бы проиграть ту страшную битву. Ужасно было даже подумать о возможности такого финала. И потому мне не хотелось даже вспоминать о славной армии своих великолепных и могущественных соплеменников, которые издалека наблюдали за ходом событий, но палец о палец не ударили, чтобы меня поддержать.
        В конце концов Похититель Тел отправился в преисподнюю, а тело, за обладание которым мы бились, теперь сидело передо мной, и внутри его был Дэвид.
        - Что ж, прекрасно, - сказал я. - Рад слышать, что заставил их хоть немного поволноваться. Но дело в том, что меня вновь преследуют. И на этот раз речь идет не о происках смертного, раскрывшего секрет астрального перемещения и умеющего проникать в чужие тела. За мной наблюдают.
        Он пристально посмотрел на меня. В его взгляде не было недоверия - скорее в нем читалось искреннее желание постичь смысл сказанного.
        - Наблюдают? - задумчиво переспросил он.
        - Вот именно, - кивнул я. - Дэвид, я напуган. Я действительно боюсь. Если я поделюсь с тобой своими предположениями и скажу, кем, по моему мнению, является этот наблюдатель, ты поднимешь меня на смех.
        - Неужели?
        Официант поставил перед нами горячую выпивку, от которой исходил восхитительный аромат. Звуки пианино были едва слышны - опять что-то из Сати. Действительность все же достаточно прекрасна, чтобы даже такому сукину сыну и чудовищу, как я, хотелось продлить свое существование.
        Мне вдруг припомнилась одна деталь. Два дня назад я слышал, как этот человек сказал дочери: «Я готов душу продать за такие уголки, как этот». В тот момент я находился далеко от них и, будучи простым смертным, не смог бы услышать ни слова. Однако до меня отчетливо доносился каждый звук, слетавший с губ моей жертвы. А его дочерью я был просто очарован. Дора - так ее звали. Дора… Она была, пожалуй, единственным существом на свете, кого действительно любил этот расплывающийся толстяк.
        - Я думал о своей жертве - о человеке, из-за которого, собственно, здесь и оказался, - объяснил я, поймав на себе пристальный взгляд Дэвида. - И о его дочери. Они не намерены сегодня куда-либо выходить. Много снега, и ветер слишком холодный. Сейчас он отведет ее наверх, в номер. Она встанет у окна и оттуда будет любоваться башнями собора Святого Патрика. А я не хочу терять свою жертву из виду.
        - Святые небеса! Неркели ты влюбился в эту парочку смертных?
        - Нет-нет. Ничего подобного. Всего лишь новый вид охоты. Знаешь, он просто уникален - совершенно самобытная личность. Я в восторге от него. С самого первого дня, как я его встретил, меня не покидает желание поскорее напиться его крови, но с тех пор он не перестает меня удивлять. И вот уже полгода я повсюду следую за ним
        Я бросил быстрый взгляд в их сторону. Да, все как я и предполагал: они только что встали из-за столика и собирались подняться в номер. Погода была слишком отвратительной даже для Доры, которая намеревалась отправиться в собор, чтобы помолиться за своего отца, и даже надеялась уговорить его присоединиться к ее молитвам. Из обрывков их мыслей и отдельных слов я сделал вывод, что отца с дочерью связывает какое-то общее воспоминание. Дора была совсем маленькой, когда он впервые привел ее в этот собор.
        Сам отец ни во что не верил. Она же была своего рода религиозным лидером - читала проповеди в телевизионных аудиториях, убеждая собравшихся в величии духовных ценностей. Что же касается ее отца… Впрочем, я убью его прежде, чем узнаю о нем слишком много, или… Или все кончится тем, что ради Доры я откажусь от этого соблазнительного трофея.
        Я оглянулся на Дэвида. Прислонившись плечом к обитой темным атласом стене, он смотрел на меня внимательно и напряженно. При таком освещении никому и в голову не могло прийти, что перед ними не живой человек. Даже наши соплеменники запросто могли ошибиться. Что до меня, то я, вероятно, походил на безумную рок-звезду, жаждущую привлечь к себе внимание всего мира, даже если ценой успеха будет медленная смерть.
        - Моя жертва не имеет ко всему этому никакого отношения, - сказал я. - Позже я тебе объясню. Мы оказались здесь только потому, что я последовал за ним в этот отель. Ты же знаешь, охота для меня лишь развлечение. На самом деле я нуждаюсь в свежей крови не в большей степени, чем Маарет, но мне невыносимо даже думать о том, что я ее не получу.
        - Ив чем же заключается суть твоей новой игры? - Британский акцент придавал голосу Дэвида особенную любезность.
        - С некоторых пор я не гоняюсь за примитивными и злобными убийцами, а предпочитаю иметь дело с более искушенными и изощренными преступниками, по складу ума похожими, скажем, на Яго. Вот этот, например, наркоделец. Весьма эксцентричная личность. Выдающаяся, можно сказать. Он коллекционирует предметы искусства. Ему нравится сажать людей на иглу и зарабатывать миллиарды в неделю на кокаине и героине. И в то же время он обожает свою дочь. А она… Она читает евангелистские проповеди на телевидении.
        - Ты и вправду очарован этими смертными.
        - Взгляни. Видишь тех двоих за моей спиной в холле? Они сейчас направляются к лифтам.
        - Отлично вижу. - Дэвид пристально вглядывался в тех, на кого я указал.
        Видимо, они остановились как раз в том месте, где он мог хорошенько их рассмотреть. Я слышал их, ощущал их запах, но, пока не обернулся, не мог с точностью сказать, где именно они находились. Знал только, что они неподалеку - темнокожий улыбающийся мужчина и его бледнолицая девочка, женщина-дитя, наивная и нетерпеливая. Если я не ошибся в расчетах, ей лет двадцать пять.
        - Мне знакомо его лицо, - сказал Дэвид. - Большой человек. Знаменитость. Причем на международном уровне. Его не раз пытались привлечь к суду по разным обвинениям. Он причастен к какому-то нашумевшему политическому убийству. - Постой… Где же это было?…
        - На Багамах.
        - Бог мой! Каким же образом тебя угораздило выбрать в качестве жертвы именно его? Неужели ты действительно встретил этого человека случайно, подобно тому как натыкаешься на раковину, валяющуюся на морском берегу? Или ты увидел его портреты в газетах и журналах?
        - Ты знаешь девушку? Никто не подозревает, что они каким-то образом связаны между
        собой.
        - Нет, я ее не знаю. А что, должен? Очень миленькая, симпатичная. Надеюсь, ты не намерен сделать и ее своей жертвой.
        Его благородный гнев, вызванный столь чудовищным предположением, заставил меня рассмеяться. Интересно, думал я, уж не спрашивает ли сам Дэвид согласия у будущих жертв отдать ему свою кровь? Иди он ограничивается взаимным представлением обеих сторон? Его привычки и манера убивать не были мне известны, равно как и то, как часто ему необходимо питаться. Я сделал его достаточно сильным, а это означало, что он мог пить кровь по крайней мере не каждую ночь. В этом смысле ему повезло.
        - Девушка поет религиозные гимны в телестудии, - пояснил я. - Ее церковь в будущем должна обосноваться в старом здании женского монастыря в Новом Орлеане. Сейчас она живет там одна и записывает свои программы в студии - где-то во Французском квартале. Насколько мне известно, ее шоу транслирует из Алабамы какой-то всемирный кабельный канад.
        - По-моему, ты в нее влюбился.
        - Ничего подобного. Просто мне очень хочется покончить с ее отцом. Ее выступления по телевизору весьма своеобразны. Она очень здраво и захватывающе интересно рассуждает на богословские темы. Такие проповедники способны убеждать аудиторию. И при этом танцует, как нимфа или весталка, и поет, как серафим, приглашая всех присоединиться к ее молитвам. Удивительное сочетание теологии и вдохновенного экстаза, сопровождаемое соответствующими полезными советами и рекомендациями.
        - Понятно, - сказал Дэвид. - И все это возбуждает тебя и делает идею напиться крови ее отца еще более привлекательной. Кстати, он не производит впечатление человека скромного и, похоже, отнюдь не стремится прятаться от посторонних глаз. Ты уверен, что никто не догадывается об их родстве?
        Двери лифта открылись, отец с дочерью вошли внутрь, и машина понесла их к небесам.
        - Он приходит и уходит, когда захочет. У него целая армия телохранителей. Она девушка вполне самостоятельная и встречается с ним исключительно по собственной инициативе. Судя по всему, они договариваются по сотовому телефону. Он кокаиновый гигант, а она - самое ценное, что есть у него в жизни. Его люди расставлены по всему холлу. Случись что-то непредвиденное, она немедленно бы покинула ресторан одна. О, он поистине корифей в такого рода делах. Даже если в пяти штатах будут выданы ордера на его арест, он спокойно появится перед телекамерами сидящим в первом ряду на матче тяжеловесов где-нибудь в Атлантик-Сити. Представители власти его никогда не поймают. Но его поймаю я, вампир, мечтающий его убить и выжидающий лишь подходящего случая. Ну разве это не прекрасно?
        - Постой, дай мне во всем разобраться. За тобой кто-то - или что-то, - наблюдает, но ни твоя жертва - наркоделец или кто он там еще, - ни девушка-телепроповедник не имеют к этому никакого отношения. Тем не менее тебя что-то преследует, что-то путает, однако не настолько, чтобы ты прекратил гоняться за темнокожим человеком, который только что вошел в лифт. Я кивнул, но тут же усомнился в собственной правоте… Нет, никакой связи здесь быть не может.
        К тому же события, перепугавшие меня до мозга костей, начали происходить раньше, чем я увидел свою жертву. Впервые наблюдатель появился в Рио вскоре после того, как я расстался с Луи и Дэвидом и вернулся туда, чтобы поохотиться.
        А свою жертву я заметил уже в Новом Орлеане. По прихоти судьбы он примчался в мой город на встречу с Дорой и провел с ней всего двадцать минут в одном из маленьких баров во Французском квартале. Но именно тогда мне случилось проходить мимо; и увидеть разгоряченного, возбужденного мужчину, а рядом с ним белокожую девушку с огромными, полными сочувствия глазами. При взгляде на эту картину меня охватил неутолимый голод.
        - Нет, он никак с этим не связан, - еще раз подтвердил я. - За мной стали наблюдать несколькими месяцами раньше. К тому же он не знает, что я повсюду следую за ним. Точно так же и мне даже в голову не приходило, что… что за мной следит это.
        - Что - это?
        - Знаешь, слежка за ним и его дочерью для меня своего рода захватывающий мини-сериал. Он так изощренно порочен…
        - Об этом ты уже говорил. Но кто или что наблюдает за тобой? Это существо, или человек, или…
        - Скажу чуть позже. Он - я имею в виду свою жертву - убил столько людей… Наркотики… Таких, как он, интересуют только цифры, они погрязли в них. Килограммы и килограммы… Закодированные счета в банках… А девушка. - Девушка оказалась вовсе не из числа тупых чудотворцев, утверждающих, что способны исцелять болезни путем наложения рук.
        Лестат! Твоя речь совершенно бессвязна! Ты несешь какой-то бред! Что с тобой? Почему ты так напуган? И почему ты не хочешь убить, наконец, свою жертву и покончить с этим делом раз и навсегда?
        - Ты хочешь уехать обратно к Джесс и Маарет, не так ли? - спросил я, охваченный внезапным отчаянием. - Мечтаешь еще сто лет провести среди всех этих табличек и свитков, слушать рассказы Маарет и смотреть ей в глаза? Скажи, она по-прежнему предпочитает голубые?
        Когда Маарет стала царицей вампиров, она была слепой, потому что глаза ей вырвали. Она отбирала глаза у своих жертв и пользовалась ими до тех пор, пока они не утрачивали способность видеть. А это рано или поздно неизбежно происходило, и даже ее древняя вампирская кровь не могла остановить процесс. Ужасно было видеть эту словно изваянную из мрамора царственную женщину с кровоточащими глазницами. А почему бы ей не свернуть шею какому-нибудь новообращенному вампиру и не позаимствовать его - или ее - глаза? Странно, что никогда прежде эта мысль не приходила мне в голову. Что ей мешает? Нежелание причинять вред себе подобным? Или сознание, что и это не поможет? Так или иначе, у нее были свои принципы, не менее твердые, чем она сама. Эта женщина помнила те времена, когда на свете не было еще ни Моисея, ни законов Хаммурапи, и только фараоны проходили Долиной мертвых.
        - Лестат! - Голос Дэвида вернул меня к действительности. - Возьми себя в руки. Ты должен объяснить мне, в чем все-таки дело. Я еще никогда не видел тебя таким испуганным. И уж тем более ты сам в этом не признавался. А теперь ты заявляешь, что боишься. Забудь на время обо мне. Забудь о своей жертве и его дочери. В чем дело, дружище? Скажи, кто тебя преследует?
        - Сначала я хочу задать тебе еще несколько вопросов.
        - Нет. Расскажи, что случилось. Тебе действительно грозит опасность? Или это не более чем предположение? Ты позвал меня, попросил приехать. Это была мольба о помощи.
        - Это Арман так сказал? «Мольба о помощи» - его слова? Ненавижу Армана!
        Дэвид в ответ лишь улыбнулся и сделал нетерпеливый жест обеими руками
        - Нет у тебя никакой ненависти к Арману. И ты это прекрасно знаешь.
        - Спорим?
        Он бросил на меня суровый, осуждающий взгляд. Наверное, так смотрит учитель в английской школе на провинившегося мальчишку.
        - Хорошо, - согласился я. - Сейчас расскажу. Но сначала хочу напомнить тебе кое о чем. Речь пойдет о нашем разговоре. Ты тогда был еще смертным джентльменом, и мы беседовали в последний раз в твоем поместье в Котсуолде.
        - Да, я помню, - перебил меня Дэвид. - Это было перед тем, как ты ушел в пустыню.
        - Нет, после. Когда мы убедились в том, что мне не удастся умереть так легко, как я надеялся. Когда я вернулся обгоревший. Ты ухаживал за мной. А потом стал рассказывать о себе, о своей жизни. Помнишь, ты упомянул об одном эпизоде, о том, что произошло с тобой еще до войны в одном из парижских кафе? Вспомнил? Теперь понимаешь, о чем я говорю?
        - Да. Я рассказал тебе, что в молодости мне явилось видение. Во всяком случае, так я думал.
        - Вот-вот. Мы тогда предположили, что, возможно, в реальной материи образовалась некая временная дыра, и это позволило тебе увидеть то, чего ты не должен был видеть.
        Дэвид улыбнулся.
        - Это было твое предположение. Я помню его дословно: «…в реальной материи - в той, из которой состоит весь окружающий мир, - образовалась небольшая прореха…» Но ты считал это чистой воды случайностью. Я же думал тогда и уверен сейчас в том, что это видение было послано мне преднамеренно. Однако с тех пор прошло уже полвека, и моя память не отчетливо сохранила подробности событий.
        - Ничего удивительного. Теперь, став вампиром, ты будешь с полной ясностью помнить все, что с тобой произойдет, но детали смертного существования забудутся очень быстро. Особенно это касается ощущений. В скором времени тебе придется ловить в памяти лишь их отголоски - каков, например, вкус вина…
        Дэвид жестом попросил меня замолчать. Ему было неприятно это слышать. Но я совсем не хотел его расстраивать.
        Взяв в руки стакан, я вдохнул аромат налитого в него напитка. Что-то с добавлением пряностей. Кажется, это называется рождественским пуншем. Я поставил стакан на место. Мои руки и лицо по-прежнему оставались темными - последствия пребывания в пустыне и попытки предстать перед ликом солнца. Забавно, но сейчас это помогало мне сойти за смертного. Однако обожженные руки стали более чувствительными к теплу.
        Тепло… Меня охватило блаженство. Иногда мне кажется, что я способен буквально из всего извлекать выгоду и что такого сенсуалиста, как я, способного умереть со смеху при виде рисунка на ковре в холле, просто невозможно обвести вокруг пальца.
        Я вновь поймал на себе взгляд Дэвида.
        Похоже, он сумел взять себя в руки. А быть может, действительно простил - в тысячный, наверное, раз! - меня за то, что я перенес в тело вампира его бессмертную душу, не спросив на это Дэвидова согласия, а фактически даже вопреки его воле.
        Как бы то ни было, сейчас он смотрел на меня едва ли не с любовью, словно понимал, что я нуждаюсь в такой поддержке.
        Я действительно в ней нуждался и принял ее с благодарностью.
        - В парижском кафе ты стал свидетелем беседы между двумя существами, - вернулся я к воспоминаниям о давнем видении Дэвида. - Ты был молод. И постепенно ты осознал, что этих существ рядом с тобой - в материальном воплощении - на самом деле не было и что язык, на котором они говорили, тебе совершенно незнаком и тем не менее ты понимаешь каждое сказанное ими слово.
        - Все правильно, - кивнул он. - И выглядело все это как спор между Богом и дьяволом.
        Теперь настала моя очередь согласно кивнуть.
        - Да. И когда я в прошлом году оставлял тебя в джунглях, ты сказал, что у меня нет оснований для беспокойства, обещал, что не станешь углубляться в дебри религиозных учений, дабы вновь встретить Бога и дьявола в парижском кафе. Ты заявил, что потратил на такого рода поиски всю свою смертную жизнь, проведенную в Таламаске, и что теперь тебя интересуют иные вопросы.
        - Все правильно. Видение вспоминается мне сейчас гораздо менее отчетливо, чем в момент того нашего разговора. Однако я его не забыл. И по-прежнему уверен, что действительно видел и слышал тогда нечто такое, что мне никогда не дано будет постичь.
        - Значит, ты, как и обещал, оставляешь Бога и дьявола Таламаске?
        - Таламаске я оставляю дьявола, - ответил Дэвид. - Не думаю, что орден медиумов и экстрасенсов когда-либо интересовался Богом.
        Мне оставалось с ним только согласиться. Мы оба не выпускали из виду деятельность этого уважаемого ордена, однако из всех его членов лишь одному была известна истинная судьба Дэвида Тальбота - бывшему Верховному главе Таламаски по имени Эрон Дайтнер. К сожалению, его уже нет в живых. Смерть единственного человека, который знал о нем правду, потрясла Дэвида и повергла в печаль. Мало того, Лайтнер был его единственным смертным другом, таким же понимающим, каким сам Дэвид был для меня.
        - У тебя тоже было видение? - спросил он, стремясь удержать нить разговора. - Оно стало причиной твоего испуга?
        - Все не так просто, - покачал головой я. - Но тот, кто за мной наблюдает, время от времени посылает мне мимолетные сигналы. Иногда я их вижу краешком глаза, однако по большей части слышу. Это могут быть какие-то его разговоры с неизвестными, причем голос звучит совершенно естественно, а иногда до меня вдруг доносятся его шаги за спиной, заставляющие в страхе оборачиваться и оглядываться по сторонам. Поверь, я тебя не обманываю. И когда это происходит, я чувствую себя совершенно сбитым с толку и утрачиваю всякое ощущение реальности - как будто напился в стельку. Потом в течение примерно недели - ничего. А затем я вновь ловлю обрывки разговора.
        - Ты можешь вспомнить хоть какие-то слова?
        - Едва ли я сумею пересказать тебе фрагменты по порядку. Ведь многие я услышал прежде, чем до меня дошло, что они собой представляют. На каком-то подсознательном уровне я понимал, что голос доносится откуда-то из другого места, - иными словами, его обладатель находится не в соседней комнате. Однако, насколько мне известно, и этому можно было найти вполне естественное объяснение - электронные средства.
        - Да, я понимаю.
        - Но эти фрагменты все же представляют собой часть разговора - и собеседников двое. Один, один из них, говорит: «О нет, он само совершенство. И речь идет вовсе не о возмездии. С чего ты взял, что я жажду возмездия? - Я пожал плечами. - Это явно середина чьей-то беседы…
        - Согласен, - отозвался Дэвид. - И ты полагаешь, что этот некто позволяет тебе услышать лишь ее малую толику. Точно так же, как когда-то мне было явлено то видение в кафе.
        - Вот именно. И меня это мучает. Последний случай произошел всего лишь два дня назад. В Новом Орлеане, когда я следил за дочерью своей жертвы - Дорой. Я уже говорил, что она живет там в старом здании женского монастыря, построенном еще в восьмидесятых годах девятнадцатого столетия. Оно давно разграблено и уже много лет пустует. Сейчас монастырские постройки напоминают скорее остов кирпичного замка. И эта маленькая ласточка, совсем еще девочка, бесстрашно живет там в полном одиночестве, как будто считает себя неуязвимой.
        Так или иначе, я оказался в этом монастыре и вошел во двор. Ты знаешь, каковы особенности архитектуры таких старых построек: главное здание, два длинных боковых крыла, внутренний двор.
        - Довольно стандартное кирпичное сооружение конца девятнадцатого века.
        - Совершенно верно. Так вот, я заглянул в окно и увидел, как она с фонариком в руке идет по темному, хоть глаз коли, коридору и тихо напевает себе под нос один из своих гимнов. Удивительно, эти гимны, казалось бы, звучат вполне современно, но в них присутствует и нечто средневековое.
        - Примерно то, что мы называем искусством Нового времени?
        - Да, наверное. Но, как я уже говорил, девочка работает на всемирном религиозном канале. И ее программы весьма традиционны, я бы даже сказал - консервативны: верьте в Иисуса, молитесь о спасении души и так далее. По-моему, она надеется своими песнями и танцами проложить людям дорогу в небеса, особенно женщинам - им, во всяком случае, в первую очередь.
        - Продолжай, пожалуйста. Итак, ты следил за ней.
        - Да, и думал о том, какая она смелая. В конце концов она дошла до своих комнат, расположенных в одной из четырех башен монастыря, и до меня донеслись звуки запираемых замков и засовов. Тогда мне вдруг пришла в голову мысль, что далеко не многие отважатся бродить по этим темным зданиям, тем более если учесть, что место там не совсем чистое.
        - Что ты имеешь в виду?
        - Ну, всяких там духов природы, элементалей - так, кажется, называют их в Таламаске.
        - Да.
        - Так вот. Они обитают там, в этих зданиях. Но для девушки они не представляют опасности. Она для них слишком смелая и сильная. Иное дело - следящий за ней вампир, который стоит во дворе и заглядывает в окно. И вот, представь себе, он слышит возле самого своего уха разговор. За его спиной беседуют двое, и тот, другой, который не наблюдает за мной, говорит «Нет, я не вижу его в том же свете…» Я обернулся и принялся крутить головой во все стороны, пытаясь отыскать говорившего, вызвать его на бой и сразиться с ним на любом, пусть даже не материальном уровне. И вдруг я понял, что эти мелкие, надоедливые духи-элементали… эти отвратительные существа, поселившиеся в монастыре… скорее всего, даже не подозревают о том, что кто-то - или что-то - находится совсем рядом и разговаривает прямо возле моего уха.
        - Лестат, твои речи безумны. Неужели ты утратил свой бессмертный разум? Нет-нет, пожалуйста, не сердись. Я верю тебе. Но давай вернемся чуть-чуть назад. Скажи, почему ты следил за девушкой?
        - Мне необходимо было просто ее увидеть. Дело в том, что моя жертва отлично понимает, кто он и чем занимается, и его очень беспокоит, что именно известно о нем властям. Он переживает за дочь, боится, что если ему будет предъявлено обвинение и начнется шумиха в газетах, это запятнает ее репутацию. Он не знает, что никакого обвинения не будет, потому что я убью его раньше.
        - Да, конечно, и тем самым спасешь девушку и ее церковь.
        - Ничто на свете не заставит меня причинить ей хотя бы малейший вред.
        - Ты уверен, что не влюбился? Такое впечатление, что она тебя околдовала.
        Я молчал, вспоминая о своей единственной любви. Это была смертная девушка по имени Гретхен, монахиня по моей вине она сошла с ума. Дэвид хорошо знал всю историю, равно как и то, что я подробно рассказал о ней и о нем самом в своей книге, сделав их таким образом известными всему миру.
        - Я никогда не откроюсь Доре, как в свое время Гретхен, - сказал я. - Нет, я не сделаю ей больно, ибо хорошо усвоил урок. Моя задача - убить ее отца таким образом, чтобы причинить ей как можно меньше страданий и дать возможность извлечь из его смерти максимум пользы. Она знает, кто он, однако, боюсь, плохо себе представляет все неблагоприятные последствия его бизнеса и совершенно не готова к тем неприятностям, которые могут возникнуть по его вине.
        - Подумать только! Ты хочешь поступить с ней порядочно, но при этом ведешь рискованную игру.
        - Видишь ли, я должен как-то отвлечься от мыслей о своем преследователе. В противном случае я сойду с ума.
        - Ну ладно, ладно. Что с тобой происходит? Господи! Да ты вне себя от страха!
        - Конечно, - прошептал я.
        - Расскажи мне подробнее об этих таинственных голосах. Постарайся вспомнить еще какие-нибудь фрагменты.
        - Они не стоят того, чтобы их повторять, - ответил я. - Это спор. И поверь, Дэвид, он напрямую касается меня. Как будто Бог и дьявол спорят обо мне.
        Я старался отдышаться и прийти в себя. Сердце болело и билось слишком быстро - чересчур быстро для сердца вампира. Прислонившись спиной к стене, я обвел взглядом посетителей бара: публика в основном была здесь среднего возраста - дамы в старомодных меховых нарядах и лысеющие мужчины, уже успевшие выпить вполне достаточно, чтобы вести себя шумно и беззаботно и делать потуги выглядеть моложе, чем есть.
        Пианист наигрывал какую-то популярную мелодию - кажется, из бродвейского мюзикла, - печальную и очень милую. Одна из пожилых дам раскачивалась ей в такт и подпевала, беззвучно шевеля накрашенными губами и время от времени затягиваясь сигаретой. Она принадлежала к поколению, которое всегда курило так много, что уже не могло отказаться от этой вредной привычки. Кожа у нее была как у ящерицы, однако в целом она производила впечатление вполне безобидного и симпатичного существа. Да и все посетители казались мне такими - безобидными и симпатичными.
        А чем занята сейчас моя жертва? Он все еще наверху, с дочерью. Я слышал, как он упрашивает Дору принять от него очередной подарок. Кажется, речь шла о картине.
        Этот человек готов был горы свернуть ради своей девочки, но она решительно отвергала его помощь и подарки и не желала облегчить его душу.
        Интересно, как долго остаются открытыми двери собора Святого Патрика? Сам не знаю, почему мне вдруг пришел в голову этот вопрос. Быть может, потому, что ей очень хотелось пойти наконец туда. Как обычно, она категорически отказывалась от его денег, поскольку считала их «грязными». «Роже, - как раз в тот момент говорила она ему, - мне нужна твоя душа. А деньги для церкви я взять не могу, потому что, они нажиты преступным путем. Это грязные деньги».
        На улице шел снег. Звуки пианино стали громче, настойчивее, ритм их ускорился.
«Фантом-опера» Эндрю Ллойда Уэббера - музыка, созданная талантливым композитором в период наивысшего творческого расцвета.
        Из холла вновь донесся какой-то шум. Я резко повернулся в ту сторону и прислушался. Потом вновь перевел взгляд на Дэвида. Мне показалось, я вновь слышу чьи-то отдающиеся эхом шаги, те самые, которые повергали меня в неописуемый ужас. Я был уверен, что это они. Меня охватила дрожь.
        Неожиданно все стихло. Я не услышал никаких голосов. И посмотрел на Дэвида.
        - Лестат, да ты окаменел от страха! - В голосе Дэвида слышалось искреннее сочувствие.
        - Дэвид, послушай, мне кажется, дьявол пришел за мной. Мне кажется, я вот-вот отправлюсь в ад.
        Он буквально лишился дара речи. Да и что мог он сказать? Что в такой ситуации говорят друг другу вампиры? Что, например, мог бы сказать я Арману, который старше меня на триста лет и во сто крат порочнее, приди он ко мне и заяви, что за ним пришел дьявол? Наверное, только посмеялся бы над ним и отпустил какую-нибудь злую шуточку типа того, что он вполне заслуживает такой участи и встретит в аду много знакомых из нашего племени, обреченных на особые муки, гораздо более страшные, чем когда-либо доводилось испытывать любому проклятому смертному.
        - Боже всемогущий! - едва слышно прошептал я и содрогнулся.
        - Ты сказал, что видел его?…
        - Не знаю, не уверен… Я был… где-то в другом месте… Впрочем, это не важно. Кажется, снова в Нью-Йорке… Да, здесь, с ним…
        - С жертвой?
        - Да, я следил за ним.
        - Он проворачивал очередную сделку в какой-то художественной галерее. Он опытный контрабандист. Особенность его натуры состоит еще и в том, что он большой ценитель красоты и предметов искусства древности. В этом смысле вы с ним очень похожи. Знаешь Дэвид, когда я его наконец убью, непременно принесу тебе что-нибудь из его сокровищ.
        Дэвид промолчал, однако я видел, что ему неприятна сама мысль о краже ценностей у человека, который пока еще жив, но уже приговорен мною к смерти.
        - Средневековые книги, кресты, ювелирные изделия, реликты древности и церковные реликвии - вот лишь неполный перечень предметов искусства, интересовавших этого человека, - продолжал я. - Он скупал бесценные статуи и изображения ангелов и святых, украденные во время Второй мировой войны из храмов Европы. Наиболее ценные из них хранятся в его квартире в Верхнем Ист-сайде. Существование этой квартиры - самая большая его тайна. Именно страсть к коллекционированию, как мне кажется, заставила его стать наркодельцом, и деньги, полученные от торговли наркотиками, служили лишь средством к достижению цели. У кого-то имелось то, что очень хотелось иметь ему самому. Не знаю, так, наверное, все происходило. Я пытался читать его мысли, но это занятие быстро меня утомило. Он порочен. В его реликвиях нет никакой магии. А я отправляюсь в ад.
        - Не торопись, - откликнулся Дэвид. - Наблюдатель… Расскажи о нем поподробнее. Что именно ты видел?
        Я молчал, ибо заранее боялся этой минуты. То, что мне являлось, я не пытался определить даже для себя самого. Однако нужно было продолжать. Ведь я сам позвал Дэвида и попросил его помощи. И теперь он ждал объяснений.
        - Это произошло на Пятой авеню. Он, моя жертва, ехал в машине, направляясь в центр города - в свою тайную квартиру, где хранились сокровища.
        Я знал, куда он собрался, и просто шел по улице, ничем не отличаясь от прогуливавшихся тут же обычных смертных. Возле одного из отелей я остановился и решил зайти, чтобы полюбоваться цветами. Ты же знаешь, в любом приличном отеле всегда есть цветы. И когда зимой на душе становится совсем тошно, можно заглянуть в какой-нибудь из них и насладиться ароматом шикарных лилий.
        - Да, это я знаю» - с тихим вздохом равнодушно отозвался Дэвид. - Знаю.
        - Я стоял в холле и смотрел на огромный букет. Мне вдруг захотелось… как бы это объяснить… захотелось оставить какой-нибудь подарок, что ли… как в церкви… для тех, кто составил такой прекрасный букет… в общем, что-то в этом роде. Затем я подумал, что лучше будет, пожалуй, сначала убить мою жертву, и вдруг… Клянусь, Дэвид, все так и было.
        Вдруг все исчезло, точнее, словно почва ушла у меня из-под ног. Отель тоже исчез. Я оказался в пустоте - я парил в пространстве, но вокруг меня было множество людей. Они кричали и выли, разговаривали и визжали, плакали и смеялись. Да-да, Дэвид, именно смеялись! Причем все это происходило одновременно. И свет, Дэвид… Ослепительный свет. Не тьма и не банальные языки адского пламени. И я потянулся к чему-то. И тут обнаружил, что тянусь не руками… по правде говоря, у меня не было рук… они куда-то пропали. Я потянулся всем своим существом, каждым мускулом, каждой клеточкой тела, всеми фибрами своей души - потянулся к чему-то, стремясь ухватиться за него и восстановить равновесие. Вдруг я осознал, что стою на твердой земле, и прямо перед собой увидел это существо… тень от него падала на меня. Знаешь, нет слов, чтобы его описать… Скажу только, что оно было ужасно. Ничего страшнее я в своей жизни не видел. За его спиной сиял свет, и оно стояло как раз между мной и светом, а лицо его… лицо его оставалось в темноте и само было темным, совершенно темным. Едва взглянув на него, я потерял самообладание.
Кажется, даже зарычал. Однако не могу с уверенностью утверждать, что на самом деле издал хоть малейший звук.
        Когда я пришел в себя, то увидел, что по-прежнему стою в том же холле. Все вокруг выглядело как обычно, но у меня было такое ощущение, что в том, другом, месте я провел много-много лет. Однако я не в силах был вспомнить подробности - память сохранила лишь жалкие обрывки воспоминаний, но и они улетучивались так стремительно, что я не успевал сосредоточиться ни на одном из них, дабы осознать или хотя бы предположить, что же все-таки произошло.
        Все, что осталось в памяти, я только что изложил. Я стоял в холле. И смотрел на цветы. Никто не обращал на меня внимания. Я делал вид, что ничего особенного не случилось. Но при этом я настойчиво пытался вспомнить, выхватить что-то конкретное из множества отрывочных фрагментов разговора, угроз, внешних деталей. И все это время я совершенно отчетливо видел перед собой отвратительное темное существо - именно таким мы обычно представляем демона и описываем его тем, кого хотим лишить разума. Я видел его лицо и…
        - И что?
        - Я видел его еще дважды…
        Принесенной официантом салфеткой я промокнул влажный от пота лоб. Дэвид сделал заказ и, когда официант отошел, наклонился совсем близко ко мне и тихо спросил:
        - Ты думаешь, что видел дьявола?
        - Мы оба знаем, Дэвид, что меня трудно испугать, тем более до такой степени, - ответил я. - Нет такого вампира, которому удалось бы вызвать в моей душе страх. Я не боюсь ни старейших из нас, ни мудрейших, ни самых жестоких. Я не боюсь даже Маарет. А какие еще сверхъестественные силы мне известны? Элементали, полтергейсты, безмозглые духи, которых мы сплошь и рядом видим и знаем. Или те существа, духи природы, которых можно вызвать с помощью ритуалов Кандомбле.
        - Я понимаю, - откликнулся он.
        - Это было божество во плоти, Дэвид. Он улыбнулся, но без тени недоброжелательства или злорадства.
        - Ну, если дело касается тебя, Лестат, - поддразнил он мягко, - следует, скорее, говорить о дьяволе во плоти.
        Мы оба рассмеялись, однако, как любят выражаться многие писатели, смех наш был безрадостным.
        - В следующий раз это произошло в Новом Орлеане, неподалеку от нашего дома - квартиры на Рю-Рояль. Я прогуливался и вдруг услышал за спиной шаги, как будто кто-то преследовал меня и хотел, чтобы я знал об этом. Черт побери, сколько раз я сам проделывал подобные трюки со смертными! Жестокая шутка, должен признаться. Господи! И зачем только меня таким создали! А в третий раз это существо вновь оказалось совсем рядом. Ситуация повторилась. Огромное создание буквально нависло надо мной. И крылья! Дэвид, у него были крылья! Не знаю, обладал ли он ими на самом деле или, объятый ужасом, я наделил его крыльями лишь в своем воображении, но я видел перед собой крылатое существо. Оно было ужасным, и это последнее видение длилось достаточно, чтобы я в страхе бежал от него, как последний трус. Когда я очнулся, то, как и всегда в таких случаях, обнаружил, что по-прежнему нахожусь в хорошо знакомом месте и вокруг ровным счетом ничего не изменилось.
        - А оно не заговаривает с тобой, когда вот так появляется?
        - Нет. Оно стремится свести меня с ума. Оно пытается… не знаю… возможно, хочет заставить меня сделать что-то. Помнишь, Дэвид, ты говорил, что тоже не знаешь, почему Бог и дьявол позволили тебе их увидеть?
        - А тебе не приходило в голову, что произошедшее все-таки связано с жертвой, которую ты преследуешь? Быть может, кто-то или что-то не хочет, чтобы ты убил этого человека.
        - Но это же полный абсурд, Дэвид. Ты только подумай, сколько бед и страданий сегодня в нашем мире. Вспомни о тех, кто гибнет в Восточной Европе, о войнах на Святой земле, о том, что творится в этом городе, в конце концов. Так неужели ты полагаешь, что Бог или дьявол станут беспокоиться о судьбе одного человека? А мы? Мы и нам подобные, пищей для которых веками служат те, кто слаб, беззащитен или, к своему несчастью, просто привлек к себе наше внимание? Известен ли тебе хоть один случай, когда дьявол вмешался в дела Луи, Армана, Мариуса или любого другого из нас? О, если бы только можно было вызвать его, добиться его августейшего появления и выяснить все раз и навсегда!
        - А ты хочешь знать истину? - В голосе Дэвида слышался неподдельный интерес
        После минутного раздумья я отрицательно покачал головой.
        - Не думаю, что это вообще можно объяснить. Я ненавижу собственный страх. Тебе не кажется, что это безумие? Возможно, это и есть ад. Ты лишаешься разума, и тобой мгновенно овладевают все демоны, которых ты когда-либо призывал.
        - Грех так говорить, Лестат. Твои речи исполнены зла.
        Я хотел было ответить, но вдруг запнулся. Зло…
        - Ты говорил, что это было ужасно, - продолжал Дэвид, - что вокруг царил страшный шум, ты говорил о свете. Но зло? Ощущал ли ты при этом присутствие зла?
        - Ну-у… Откровенно говоря, нет. Я его не ощущал. Скорее, я испытывал те же чувства, что и в тот момент, когда слышал отрывки той беседы… ощущение прямоты и искренности… да, пожалуй, это самое подходящее определение. И некой целенаправленной преднамеренности. И еще, Дэвид, должен тебе сказать, что существо, которое наблюдает за мной, обладает недремлющим разумом и ненасытным характером.
        - Что?
        - Недремлющим разумом, - настаивал я, - и ненасытным характером.
        Возможно, мое высказывание прозвучало резко. Однако я знал, что это цитата. Хотя откуда она, я не имел представления. Быть может, из какого-то стихотворения?
        - Что ты имеешь в виду? - спросил Дэвид.
        - Не знаю. Я даже не могу сказать, почему произнес именно эти слова. И почему они вдруг пришли мне на ум. Но это правда. У него действительно недремлющий разум и ненасытный характер. Он не смертный. Он не человек.
        - Недремлющий разум, - повторил вслед за мной Дэвид, - ненасытный характер.
        - Да. Это божество, некое существо, нечто мужского рода. Хотя нет, подожди. Я не уверен, что оно принадлежит именно к мужскому роду. То есть я вообще не знаю, к какому роду его отнести. Скажем так: оно не является ярко выраженным существом женского рода, а потому естественно отнести его к роду мркскому.
        - Понимаю.
        - Ты считаешь меня сумасшедшим, не так ли? Во всяком случае, тебе бы хотелось так думать. Я прав?
        - Конечно же нет.
        - Но ты должен так думать, - настаивал я. - Потому что если это существо не плод моего воображения, значит, оно обитает где-то вне меня. А, следовательно, может сделать объектом своего наблюдения и тебя.
        Мои слова заставили Дэвида глубоко задуматься. Ответ его прозвучал для меня полной неожиданностью:
        - Но ведь я ему не нужен, не так ли? И другие тоже. Ему нужен ты.
        Я совершенно упал духом. Да, я исполнен гордыни, я самовлюбленное создание, я обожаю внимание, я жажду славы, я хочу быть желанным для Бога и дьявола… Я хочу… Я хочу… Я хочу…
        - Я ни в коей мере не порицаю тебя, - сказал Дэвид. - Я просто размышляю и строю предположения. Почему это существо не пыталось угрожать другим? Быть может, потому, что в течение многих столетий никто из них… по крайней мере, никто из тех, кого мы знаем, не осмеливался коснуться этой темы. А ты в своих книгах совершенно недвусмысленно заявил, что ни один вампир никогда не встречался с дьяволом. Или я не прав?
        Я пожал плечами в знак согласия. Луи, мой возлюбленный ученик и мое любимое создание, однажды пересек океан в надежде отыскать старейших вампиров и встретился с Арманом, который принял его с распростертыми объятиями и заявил, что ни Бога, ни дьявола не существует. А за полвека до него я сам отправился на поиски родоначальников нашего племени и нашел Мариуса, ставшего вампиром еще во времена Древнего Рима. Он тоже утверждал, что нет ни Бога, ни дьявола.
        Я сидел неподвижно, ощущая непонятный дискомфорт, чувствуя, что в помещении душно, что запахи, наполнявшие его, вовсе не настоящие, что на самом деле никаких лилий там нет и что на улице становится все холоднее и холоднее. А еще я думал о том, что не могу даже надеяться на отдых, пока не наступит рассвет, что впереди еще
        долгая ночь, что я не нужен Дэвиду и рискую его потерять… и что это существо может прийти, что оно может появиться снова.
        - Ты останешься со мной? - спросил я, сам себя, ненавидя за свой вопрос.
        - Я буду рядом и постараюсь удержать тебя, если оно захочет тебя забрать.
        - Ты действительно это сделаешь?
        - Да, - кивнул он.
        - Но почему?
        - Не будь глупцом, - ответил он. - Послушай, я не знаю, что именно видел тогда в кафе. И никогда больше мне не довелось ни видеть, ни слышать что-либо подобное. Тебе это известно, ведь я уже рассказывал об этом. Я отправился в Бразилию и постиг тайны Кандомбле. В ту ночь… в ту ночь, когда ты приехал за мной, я как раз пытался вызвать духов природы.
        - И они пришли. Они откликнулись на твой зов, но оказались слишком слабыми, чтобы помочь…
        - Все так. Но… я сейчас о другом. Я говорю о том, что люблю тебя, что мы связаны между собой и эта связь носит совершенно особый характер. Луи поклоняется тебе, словно своего рода темному божеству, хотя он и делает вид, что ненавидит тебя за то, что ты сделал его себе подобным. Арман тебе завидует - причем гораздо сильнее, чем ты предполагаешь, - и шпионит за тобой.
        - Я вижу и слышу Армана, но не обращаю на него внимания.
        - Что до Мариуса, то он не простил тебе нежелание стать его учеником, его помощником и правой рукой; он не простил твой отказ поверить в то, что история представляет собой некий процесс, последовательность связанных между собой событий, направленных во искупление…
        - Отлично сказано. Именно в этом состоит его вера. Однако он сердит на меня за гораздо более тяжелые проступки. Ты не был одним из нас, когда я пробудил Отца и Мать, и не присутствовал при этом… Впрочем, это сейчас к делу не относится.
        - Мне все известно. Ты забыл о своих книгах. Как только они становились доступными смертным, я немедленно принимался за чтение.
        - Быть может, дьявол тоже удосужился их прочесть, - с горьким смешком заметил я. О, как я ненавидел себя за этот страх! Он приводил меня в ярость.
        - Суть в том, что я останусь с тобой. - Он опустил взгляд и погрузился в размышления, как часто делал, еще будучи смертным. Даже тогда, когда я мог читать его мысли, он умел усилием воли скрывать их от меня. А теперь между нами вырос барьер, и ни сейчас, ни впредь мне не удастся проникнуть в его разум.
        - Я голоден, - прошептал я.
        - Отправляйся на охоту.
        Я отрицательно качнул головой.
        - Нет, я возьму свою жертву, как только почувствую себя к этому готовым. Еще немного - и Дора уедет из Нью-Йорка, вернется в свой старый монастырь. Она знает, что мерзавец обречен. И когда я наконец доберусь до него, она решит, что это дело рук его врагов - а их у него великое множество - и что пришел час возмездия за все причиненное им зло. Ну просто как в Библии. А между тем все гораздо проще, и истина состоит в том, что ее папочка попался на глаза некоему существу, убийце, вампиру, скитающемуся по Саду Зла, каковым, собственно, и является весь наш мир, в поисках подходящей жертвы. Вот какой конец ожидает этого человека.
        - Ты собираешься его мучить?
        - Какой нескромный вопрос, Дэвид! Вот уж не ожидал - ты меня просто поражаешь!
        - И все-таки? - Голос Дэвида звучал неуверенно, в нем появились почти умоляющие нотки.
        - Не думаю. Я просто хочу… - Я улыбнулся. Ему и без моих объяснений все понятно. Нет нужды рассказывать о том, как пьют кровь, а вместе с нею поглощают душу и постигают то, что хранила в своей душе и в сердце жертва. И мне не удастся до конца понять, что собой представляет этот отвратительный смертный, пока я не схвачу его и, крепко прижав к себе, не вскрою его артерию, единственный источник правды, если мне будет позволено так выразиться. Ах, слишком много мыслей, слишком много воспоминаний и гнева…
        - Я намерен жить вместе с тобой, - сказал Дэвид. - У тебя здесь снят номер?
        - Его нельзя назвать уж очень удобным. Поищи для нас что-нибудь. Желательно поблизости от… поблизости от собора.
        - Почему?
        - Неужели тебе нужны объяснения? Если дьявол вновь станет меня преследовать, я укроюсь от него в соборе, брошусь на колени перед алтарем, как перед Святым причастием, и суду молить господа о прощении, дабы он уберег меня от геенны огненной.
        - Ты действительно на грани безумия.
        - Ничего подобного. Взгляни на меня. Я в состоянии самостоятельно завязать шнурки на ботинках. И галстук. А ведь это требует определенного навыка:
        нужно правильно повязать его на шею, заправить под воротничок рубашки… чтобы не выглядеть как обмотанный шарфом лунатик. Я вполне в своем уме, как любят выражаться смертные. Так ты поищешь для нас подходящие апартаменты?
        Он кивнул.
        - Неподалеку от собора есть какая-то стеклянная башня. Чудовищное сооружение.
        - Да, знаю, Олимпийская башня.
        - Вот-вот. Может быть, ты снимешь номер там? Откровенно говоря, у меня для этого есть специальные агенты из числа смертных. Сам не знаю, почему занимаюсь всеми этими глупостями и ною здесь, как последний дурак, да еще и тебя заставляю заниматься такими мелочами.
        - Я обо всем позабочусь. Сегодня уже, наверное, слишком поздно, но завтра вечером я сниму номер на имя Дэвида Тальбота.
        - И еще. Моя одежда. Так, небольшой запас - пара чемоданов и несколько пальто. Номер снят на имя Исаака Руммеля. Ведь на дворе как-никак зима.
        Я дал Дэвиду ключ от номера, стыдясь унизительности своего поручения. Я превращал его едва ли не в своего слугу. Кто знает, быть может, он изменит решение и снимет номер на имя Ренфилда.
        - Не беспокойся. Об этом я тоже позабочусь, - сказал он. - Завтра вечером у нас будет роскошное убежище. Ключи для тебя будут оставлены у портье. Но что ты сам намерен делать?
        Я помолчал и прислушался, чем занята моя жертва. Он все еще разговаривал с Дорой. Утром она собралась уехать.
        - Убить этого мерзавца. - Я указал наверх. - Думаю, что сделаю это завтра же вечером, сразу после заката. Если только мне удастся быстро установить его местонахождение. Дора к тому времени уедет. Ты даже не представляешь, как я проголодался. Ну почему бы ей было не улететь сегодня, полуночным рейсом? Ах, Дора, Дора…
        - Тебе действительно нравится эта девушка, да?
        - Да. Посмотри как-нибудь ее выступление по телевизору, и сам все поймешь. Ее проповеднический дар довольно-таки впечатляющ, а эмоциональная манера выступления просто захватывает. Иногда это даже путает.
        - Она и вправду так талантлива?
        - Она девушка богато одаренная во всех отношениях. Очень белая кожа, короткие черные вьющиеся волосы, длинные стройные ноги, замечательной красоты фигура. А танцует она с таким самозабвением, что кажется, будто перед тобой кружится в экстазе какой-нибудь дервиш, и речь ее отнюдь не похожа на бессмысленное бормотание - она исполнена искреннего восторга и доброжелательности.
        - Не сомневаюсь, что все так и есть.
        - Видишь ли, дело здесь не только в религии. То есть я имею в виду, что ее проповеди - это не бесконечные напоминания о грядущем Апокалипсисе или угрозы, что за вами придет дьявол, если вы немедленно не вышлете ей чек…
        Дэвид какое-то время размышлял над моими словами, потом многозначительно произнес:
        - Представляю, как обстоит дело…
        - Нет, не представляешь. Я люблю ее, но вскоре совершенно о ней забуду. Просто… ну-у… есть в ее проповедях нечто очень убедительное, и при этом их отличает какая-то изысканность, утонченность, что ли. Она искренне верит в то, что Христос и правда существовал, что он странствовал по земле. Она думает, что все это происходило в действительности.
        - А это существо, которое наблюдает за тобой… Ты уверен, что оно никак не связано с твоим выбором жертвы, с тем, что это ее отец?
        - А вот это можно выяснить.
        - Каким образом?
        - Убить сукина сына сегодня же ночью. Возможно, я так и сделаю. Как только он выйдет от нее. В отеле он не останется. Он слишком боится навлечь на нее неприятности и подвергнуть ее хоть малейшей опасности. И потому никогда не останавливается в том же отеле, что и она. В этом городе у него есть три квартиры. Меня, откровенно говоря, удивляет, что он провел сегодня с ней так много времени.
        - Я останусь с тобой.
        - Нет-нет, занимайся своими делами. А это дело позволь мне завершить самостоятельно. Ты мне нужен, Дэвид. Очень нужен, поверь. Мне необходимо было все тебе рассказать и побыть в твоем обществе - чисто человеческая потребность, издревле присущая смертным. Однако это вовсе не означает, что ты должен все время быть рядом. Ты голоден. Я знаю. И мне нет необходимости читать твои мысли, чтобы понять это, почувствовать твою жажду. Боясь меня разочаровать, ты голодаешь с самого приезда сюда. - Я улыбнулся. - Порыскай по городу, Дэвид, и отыщи что-нибудь подходящее для себя. Ведь ты еще не охотился в Нью-Йорке, правда?
        Он отрицательно покачал головой. Однако взгляд его изменился. В глазах появился голодный блеск. Такое выражение появляется во взгляде кобеля, учуявшего поблизости неудовлетворенную суку. Это звериное выражение свойственно всем нам, без исключения, ибо на самом деле мы ничем не лучше диких зверей.
        - Не забудь о номере в Олимпийской башне, - напомнил я, вставая из-за стола. - И пожалуйста, если это будет возможно, с окнами, выходящими на собор Святого Патрика. И не слишком высоко. Желательно поближе к его шпилям и колокольне.
        - Нет, ты определенно утратил свой великолепный сверхъестественный разум.
        - Ни в малейшей степени. Однако мне пора, хотя за окнами идет снег. Он собирается уходить и уже нежно целует ее на прощание. Возле отеля его ждет машина. Он, скорее всего, поедет в ту квартиру, где хранятся наиболее ценные из его сокровищ. Он думает, что о ней не знают ни его соперники в преступном бизнесе, ни власти - или что, по крайней мере, они полагают, будто это антикварный магазин, принадлежащий кому-то из его друзей. Однако мне известно все. И я знаю, как много значат для него спрятанные там произведения искусства. Если он сейчас направится прямо туда, я последую за ним. Времени больше нет, Дэвид, мне надо идти.
        - Не знаю, как и поступить, - признался Дэвид. - Я в полном замешательстве и едва не сказал тебе на прощание «Бог в помощь».
        Я рассмеялся и, наклонившись, поцеловал его в лоб. Это был мимолетный поцелуй, не способный вызвать ненужных подозрений, даже если кто-то его и заметил. После этого, подавив внезапно охвативший меня приступ безотчетного страха, я вышел из отеля.
        Высоко надо мной плакала в своем номере Дора. Она сидела у окна, смотрела как падают на землю снежинки, и сожалела о том, что отказалась принять его очередной подарок. Ах, если бы только… Прижавшись лбом к холодному стеклу, она молилась о своем отце.
        Я пересек улицу. Снег не вызывал у меня неприятных ощущений. В конце концов, я все же монстр, а не человек.
        Укрывшись позади собора Святого Патрика, я наблюдал, как моя симпатичная жертва покинула отель, прячась от снега, втянула голову в плечи и поспешно направилась к ожидавшему его дорогому черному автомобилю. Он плюхнулся на заднее сиденье и назвал шоферу адрес - совсем рядом с набитой антикварными вещами квартирой. Прекрасно! По крайней мере какое-то время он будет там один.

«Почему бы тебе наконец не исполнить задуманное, Лестат? - сказал я себе. - Почему бы не позволить дьяволу завладеть тобой? Вперед! Ты не должен испытывать страх, переступая порог ада. Так иди же!»
        ГЛАВА 2
        До квартиры в Верхнем Ист-сайде я добрался раньше, чем он, Мне уже много раз доводилось тайно провожать его до самых дверей, и потому дорогу я знал хорошо. Как и обстановку вокруг. Жильцы верхнего и нижнего этажей едва ли имели представление о том, кто занимает эту квартиру. Обычно так же устраивались в своих обиталищах и вампиры. Длинный ряд окон на втором этаже был защищен решетками и скорее походил на тюрьму; попадал туда отец Доры исключительно через заднюю дверь.
        Он никогда не позволял водителю подъезжать к самому дому, а останавливал машину на Мэдисон или на Пятой авеню и дальше добирался пешком. Несколько зданий в этих кварталах также принадлежали ему. Однако никто из его преследователей не знал о существовании тайной квартиры.
        Я не уверен, что точное ее местонахождение было известно даже его дочери. Во всяком случае, за те несколько месяцев, что я следил за этим человеком, с вожделением ожидая подходящего момента, чтобы отнять наконец у него жизнь, он ни разу не привозил туда Дору. Более того, проникая в ее мысли, я не мог уловить ни единого образа, связанного с этой квартирой. Но о существовании коллекции раритетов Дора знала. В прежние времена она принимала его подарки. Некоторые из них мне довелось видеть в ту ночь, когда я сопровождал ее до Нового Орлеана и затем неслышно прошел вместе с ней по пустым помещениям монастыря. Но сейчас все изменилось, и моя жертва горько сожалела о том, что дочь решительно отказалась от очередного подношения. По его мнению, вещь была действительно священной.
        Проникнуть в квартиру мне не составило труда.
        На самом деле квартирой эти апартаменты можно было назвать лишь с большой натяжкой. Правда, там имелся небольшой туалет, довольно-таки грязный, но лишь в том смысле, в котором бывает грязным любое помещение, которым никто не пользуется и которое стоит запертым в течение очень долгого времени. Все остальное пространство до отказа было забито сундуками, чемоданами, статуями, бронзовыми фигурками и огромным количеством бесформенных тюков и пакетов, которые на первый взгляд выглядели обычным хламом, но в действительности скрывали внутри поистине бесценные сокровища и археологические находки.
        До сих пор я заглядывал в эту квартиру только через окно и теперь, оказавшись в ней и спрятавшись в одной из дальних комнат, испытывал весьма странное ощущение. В помещении было холодно. Впрочем, как только он придет, повсюду вспыхнет свет и воздух быстро наполнится теплом.
        Я чувствовал, что он еще довольно далеко, застрял в пробке где-то на середине Мэдисон, и потому стал спокойно обследовать квартиру.
        Первое, что меня поразило, - это огромная мраморная скульптура ангела, на которую я едва не натолкнулся, войдя в одну из комнат. Такие статуи обычно стоят внутри церкви с чашей в руках. В чаше, сделанной в виде створки раковины, держат святую воду. Я видел их и в Европе, и в Новом Орлеане.
        Скульптура была гигантской. Я видел лишь профиль грубо высеченного лица ангела, слепо уставившегося в темноту. Дальний конец помещения тускло озарял свет, проникавший туда с небольшой оживленной улочки, упиравшейся в Пятую авеню. Обычный для Нью-Йорка шум уличного движения доносился сюда даже сквозь стены.
        Поза ангела была такой, словно он только что спустился с небес, чтобы одарить всех желающих содержимым своей святой чаши. Я слегка похлопал его по согнутому колену и обошел вокруг статуи. Ангел мне не понравился. В воздухе отчетливо ощущался запах пергамента, папируса и разнообразных металлов. Комнату напротив заполняли русские иконы. Они висели по стенам, и отблески света играли на нимбах над головами печальнооких Мадонн и на суровых ликах Христа.
        Я прошел в следующую комнату, где увидел великое множество распятий. Я узнал испанский стиль, несколько экземпляров относились, кажется, к итальянскому барокко, а одно распятие было, вероятно, самым древним из всех и представляло собой действительно вещь бесценную. Фигура Христа, страждущего на изъеденном червями кресте, была выполнена с нарушением всех пропорций, однако с поистине ужасающей выразительностью.
        Только теперь до меня дошло, что все собранные здесь шедевры были на религиозную тему. Все до единого! Однако, если задуматься, такое определение можно дать едва ли не любому произведению искусства, созданному до конца девятнадцатого столетия.
        Иными словами, искусство по большей части неотделимо от религии.
        Квартира была совершенно лишена жизни.
        Отвратительно пахло инсектицидами. Конечно, он вынужден пользоваться ими, причем в больших количествах, дабы предохранить старинную деревянную скульптуру. Я не мог уловить ни единого намека на то, что здесь водятся крысы или иные живые существа. Я не слышал и не ощущал чьего-либо присутствия вообще. В квартире этажом ниже было пусто, только из помещения ванной доносились тихие звуки работающего внизу радио.
        Жильцы верхних квартир были дома - все пожилые люди. Мне удалось поймать образ прикованного к креслу старика с наушниками на голове, который чуть покачивался в такт эзотерической музыке какого-то немецкого композитора. Возможно, это был Вагнер - знаете, несчастные, обреченные влюбленные, оплакивающие наступление
«ненавистного рассвета», или подобная ерунда в том же духе, мрачная и занудная. Впрочем, в данном случае тема вообще не имеет значения. Мой внутренний взор уловил еще один образ - женщина не то шила, не то вязала. Слабое, хилое существо, на которое не стоило даже обращать внимание.
        Откровенно говоря, мне не было дела ни до кого из них. В этой квартире я чувствовал себя в полной безопасности, а вскоре здесь появится он, и воздух наполнится восхитительным ароматом его крови. Лишь бы только мне удалось сдержаться и не сломать ему шею раньше, чем я выпью последнюю каплю содержимого его сосудов. Итак, долгожданный момент настал.
        Дора ничего не узнает, во всяком случае до своего возвращения домой завтра утром. Да и кому придет в голову, что я оставил здесь труп?
        Я прошел в гостиную. Там было относительно чисто. Эта комната служила ему местом отдыха, где он читал, любовался своими сокровищами и тщательно изучал наиболее интересные из них. Обстановку ее отличали удобные, мягкие диваны с множеством подушек и расставленные повсюду - на столах, на полу и даже на картонных коробках - галогенные лампы из черного металла. Вполне современные, яркие и очень легкие при переноске, они напоминали причудливых насекомых. Хрустальные пепельницы были полны окурков - явное свидетельство того, что он больше заботился о безопасности, чем о порядке и чистоте; такое предположение подтверждали и оставленные недопитыми стаканы, ликер на дне которых давно высох и теперь блестел, как застывший лак.
        Свет, проникавший сквозь тонкие и довольно грязные шторы на окнах, казался пятнистым и создавал в помещении атмосферу мрачной таинственности.
        Но даже и эта комната была заполнена статуями святых: суровый святой Антоний держал на сгибе руки пухленького младенца Христа, а рядом - большая статуя Богоматери с холодным выражением лица, созданная, несомненно, где-то в Латинской Америке. Была там и скульптура из черного гранита, изображающая какое-то ангелоподобное существо. Как ни напрягал я свое вампирское зрение в царящем вокруг полумраке, даже мне не удалось рассмотреть эту скульптуру как следует. Однако мне показалось, что существо больше похоже на демона, каким его представляли в Месопотамии, чем на ангела
        В какой- то момент гранитный монстр заставил меня содрогнуться от ужаса, ибо он напомнил… Нет, не может быть. Наверное, виной всему его крылья. Они заставили меня вспомнить о том существе, которое я видел мельком; о том, которое, как я полагал, преследовало меня повсюду.
        Однако никаких шагов я здесь не слышал. Не было и ощущения разрыва окружающей меня материи. Передо мной была обыкновенная гранитная скульптура, хотя и достаточно устрашающего вида, - статуя, вывезенная из какого-нибудь ужасного храма, заполненного изображениями обитателей ада и небес.
        На столах лежало множество книг. Да, похоже, он действительно любил книги. Я видел великолепные экземпляры, напечатанные на веленевой бумаге; попадались и очень древние, с пергаментными страницами. Но были среди них и современные издания: книги по философии, религии, мемуары известных людей и военных корреспондентов, книги, рассказывающие о событиях недавнего прошлого, и даже несколько поэтических сборников.
        Труды по истории религии Мирчи Элиаде - это, скорее всего, подарок Доры. Рядом с ними лежала совсем новенькая «История Бога», написанная женщиной по имени Карен Армстронг, еще какие-то книги о поиске смысла жизни. Увесистые тома. И забавные - во всяком случае, для таких, как я. Все эти книги он явно читал, ибо от них исходил его запах, его, а не Доры.
        Похоже, он проводил здесь гораздо больше времени, чем я предполагал.
        Я еще раз внимательно осмотрел все вокруг и принюхался. Да, он приходил сюда очень часто и… с кем-то еще. И этот кто-то здесь умер! Надо же, я не знал. Итак, этот убийца, наркоделец, был влюблен в молодого человека, и отношения между ними были весьма серьезные. Все происходило здесь, в этой берлоге. В голове у меня замелькали обрывки событий, но это не были зрительные образы - скорее нечто более впечатляющее, действовавшее на уровне эмоции, противостоять которым гораздо сложнее. Молодой человек скончался совсем недавно.
        Столкнись я со своей жертвой в то время, когда умирал его друг, я бы, наверное, прошел мимо и нашел другой объект для преследования. И все же… Он был таким аппетитным…
        Тем временем он уже поднимался по ступенькам внутренней потайной лестницы - шел осторожно, сжав пальцами рукоятку спрятанного под пальто пистолета. Выглядело это весьма банально, прямо как в голливудских фильмах, хотя во многих других отношениях его никак нельзя было назвать человеком предсказуемым. Впрочем, те, кто так или иначе связан с наркобизнесом, в большинстве своем весьма эксцентричны.
        Наконец он подошел к двери в квартиру и увидел, что она открыта. Какой всплеск ярости! Я скользнул в тень, спрятавшись в углу как раз напротив величественной гранитной статуи, между двумя покрытыми пылью святыми. Увидеть меня в темной комнате он не мог - для этого ему нужно было включить хотя бы одну из галогенных ламп, да и они освещали лишь небольшое пространство вокруг.
        Он стоял, прислушиваясь, пытаясь уловить чужое присутствие, просчитывая в уме возможные варианты. Ему была ненавистна даже мысль о том, что кто-то посмел вторгнуться в его владения. Несмотря на то, что он был один, об отступлении не могло быть и речи - он намеревался тщательно обследовать квартиру и готов был на все, вплоть до убийства. Нет, никто не мог знать об этом убежище; скорее всего, сюда пролез какой-нибудь проклятый мелкий воришка, наконец, рассудил он и в ярости мысленно обрушил на наглеца целый шквал злобных проклятий. Вытащив пистолет и держа его наготове, он принялся методично обходить комнату за комнатой - те самые, в которых я только что побывал. Я слышал, как щелкали выключатели, видел, как вспыхнул в прихожей свет.
        Откуда у него такая уверенность, что в квартире, кроме него, никого нет? Ведь спрятаться здесь мог, по сути, кто угодно и где угодно. Я-то точно знал, что мы с ним одни. Но он? На чем было основано его убеждение? Возможно, все дело в той особенности его характера, которая позволяла ему оставаться живым и безнаказанным до сих пор в причудливой смеси изобретательности и беспечности?
        И вот наконец настал восхитительный момент - он полностью убедился, что действительно один в своем логове.
        Только тогда он вошел в гостиную - я отчетливо видел его силуэт на фоне освещенного из прихожей проема двери, в то время как меня, стоящего в густой тени, он заметить никак не мог, - убрал свою девятимиллиметровую пушку в наплечную кобуру и медленно стянул с рук перчатки.
        Даже в неярком свете я отчетливо видел каждую деталь его облика, все то, что привлекало и восхищало меня в этом человеке.
        У него были мягкие черные волосы, азиатского типа лицо - определить национальность более точно я бы не решился: такие лица можно встретить и у индийцев, и у японцев, и у цыган; он мог оказаться даже итальянцем или греком, - хитрые, очень темные, почти черные глаза и удивительно гармоничная фигура. Эта гармония, симметрия и соразмерность всех частей тела была, пожалуй, едва ли не единственной особенностью, которую унаследовала от него Дора. Однако в отличие от светлокожей дочери - должно быть, у матери Доры кожа отливала просто молочной белизной - он обладал кожей цвета жженого сахара.
        Внезапно я почувствовал, что он забеспокоился. Повернувшись ко мне спиной, он пристально уставился на какой-то предмет, вызвавший его тревогу. Я тут был явно ни при чем, поскольку ни к чему даже не прикоснулся. Настороженное, взвинченное состояние не позволяло ему логически мыслить и на какое-то время разрушило завесу между моим и его разумом.
        Высокий, в длинном пальто и великолепных, ручной работы ботинках с Савил-роу, которые пользуются неизменным спросом во всех магазинах мира, он шагнул вперед, в сторону, противоположную той, где прятался я. И только тут из множества образов, роившихся в моей голове, ярко высветился один, и я понял, что предметом, столь встревожившим и смутившим его, была гранитная статуя.
        Мне стало ясно, что он понятия не имел ни о том, кого изображает эта скульптура, ни о том, как она попала в его коллекцию. Опасливо озираясь по сторонам, словно боясь, что кто-то все же скрывается рядом, он приблизился к статуе, потом обернулся, еще раз обвел комнату внимательным взглядом и вновь вытащил из кобуры оружие.
        Он тщательно перебирал в уме все возможные версии. Был один торговец, которому хватило бы ума притащить сюда это и оставить потом дверь открытой. Однако, прежде чем ехать, он бы непременно позвонил.
        Интересно, откуда она? Из Месопотамии? Или из Ассирии? Неожиданно, вопреки всем доводам здравого смысла, он протянул руку и погладил гранитную поверхность. Господи, какая великолепная вещь! Он был просто в восторге и потому вел себя глупо.
        Ведь рядом мог оказаться кто-то из его врагов. Но, с другой стороны, с чего бы это гангстеру или федеральному агенту заявляться сюда с такими подарками?
        Как бы то ни было, при виде столь совершенного произведения искусства он не испытывал ничего, кроме восхищения. Мне же по-прежнему не удавалось как следует рассмотреть статую. Чтобы лучше видеть, надо было снять очки с фиолетовыми стеклами, однако я не осмеливался даже пошевелиться, ибо мне нравилось видеть его восторг, едва ли не преклонение перед новым шедевром, ощущать его безграничное желание заполучить статую в свою коллекцию. Именно эта неуемная жажда обладания и привлекала меня в нем в первую очередь.
        Он уже не мог думать ни о чем другом - только о прекрасно исполненной резьбе, о том, что, судя по определенным признакам, выполнена она не в древние времена, а относительно недавно, скорее всего в семнадцатом веке, что падший ангел изображен с удивительным мастерством и выглядит совсем как живой.
        Падший ангел… Мой любитель искусства рассматривал его со всех сторон, ощупывал, гладил по лицу, волосам… разве что не вставал на цыпочки и не целовал камень. Черт побери, но я-то ничего толком не видел! И как он только мирится с такой темнотой! Впрочем, он стоял почти вплотную к статуе, в то время как я маялся футах в двадцати, зажатый между двумя святыми.
        Наконец он включил одну из галогенных ламп, внешне напоминавшую охотящегося жука-богомола, и повернул ее тонкую металлическую лапку так» чтобы луч света упал на лицо ангела. Теперь мне отчетливо 6ыли видны оба профиля: и статуи, и… Потрясающе! Этот человек был охвачен истинной страстью и даже иногда тихо вскрикивал от вожделения. Его уже совершенно не интересовало, кто принес сюда это чудо, он простил неизвестному посетителю даже незапертую дверь и совершенно не вспоминал о возможной угрозе. Он вновь спрятал пистолет в кобуру, причем сделал это машинально, казалось даже не сознавая, что тот вообще был у него в руках, потом все же поднялся на цыпочки, пытаясь оказаться лицом к лицу с ужасным и устрашающе-грозным ангелом. Оперенные крылья! Не голые, как у рептилии, а оперенные! А лицо… Изображенное в классическом стиле, с четкими линиями и чуть удлиненным носом. И все же в обращенном ко мне в профиль лице присутствовала некая жестокость, я бы даже сказал - свирепость. И почему статуя черная? Быть может, это - святой Михаил, в праведном гневе низвергающий демонов в ад? Нет, волосы слишком густые и
растрепанные. И потом… доспехи, нагрудник… И только в этот момент я разглядел самую важную деталь: козлиные ноги и копыта! Дьявол!
        Я вновь содрогнулся. Совсем как у того существа, которое я видел! Нет, глупо даже думать об этом. Кроме того, я не ощущал близкого присутствия моего преследователя. Не было ни головокружения, ни дезориентации. Откровенно говоря, я даже не испытывал страха. Только дрожь в предвкушении ожидавшего меня впереди наслаждения - больше ничего.
        Я застыл на месте. «Не спеши, - уговаривал я себя. - Обдумай все как следует. Ты наконец настиг свою жертву, а эта статуя не более чем совпадение, непредвиденная деталь, призванная усилить эмоциональную напряженность ситуации». Он направил свет еще одной лампы на статую. То, как он изучал ее, со стороны выглядело едва ли не эротично. Я не удержался от улыбки. Эротично выглядело и то, как я сам изучал свою будущую жертву - этого сорокасемилетнего мужчину, обладающего поистине юношеским здоровьем и хладнокровием опытного преступника. Напрочь позабыв о подстерегающей повсюду опасности, он сделал пару шагов назад и опять принялся рассматривать свое новое приобретение. Как оно здесь появилось? Кто мог принести сюда эту статую? Он понятия не имел даже" о том, сколько она может стоить. Разве что Дора?… Нет, Доре она бы не понравилась. Дора… Сегодня вечером она разбила ему сердце, отказавшись принять подарок.
        Настроение его резко упало. Ему не хотелось вспоминать о Доре и ее отповеди - дочь говорила, что он должен отказаться от своего бизнеса, что она больше не возьмет от него ни цента для своей церкви, что, несмотря ни на что, она любит его и будет страдать, если ему придется предстать перед судом, что она не желает брать этот плат.
        О каком плате шла речь? Он тогда сказал, что это, конечно, подделка, однако лучшая из всех, какие ему доводилось видеть до сих пор. Плат… И вдруг все встало на свои места. Обрывки подслушанного разговора соединились в моем сознании с недавно промелькнувшей перед глазами деталью - висящим в рамке на дальней стене небольшим фрагментом ткани с изображенным на нем ликом Христа. Плат… Плат Вероники.
        Всего лишь час назад он говорил Доре:
        - Тринадцатый век! И он действительно прекрасен, поверь! Ради всего святого, Дора, прими его. Ведь если я не могу оставить все эти вещи те6е.
        Так вот какой подарок хотел он преподнести дочери! Лик Христа!
        - Я больше ничего не возьму у тебя, папа, я же говорила. Я не хочу…
        Но он настаивал, мотивируя свою просьбу тем, что в будущем она сможет выставлять его новый подарок на обозрение публики - равно как и все прочие сокровища - и таким образом зарабатывать неплохие деньги для церкви.
        Дора в ответ лишь расплакалась. Да, именно так все происходило в отеле, в то время как они с Дэвидом сидели в двух шагах от них, в баре.
        - А если, предположим, эти ублюдки действительно заловят меня на чем-нибудь и предъявят обвинение, которое я не смогу опровергнуть… Ты хочешь сказать, что и тогда не возьмешь эти вещи? Ты допустишь, чтобы они достались совершенно чужим людям?
        - Они ворованные, папа! - сквозь слезы твердила Дора. - Они ворованные! Все эти сокровища грязные!
        Он действительно не понимал свою дочь. Сам он был вором едва ли не с младенческого возраста. Ему вспомнился Новый Орлеан. Пансион… Причудливое смешение нищеты и элегантности. Вечно пьяная мать, Старый Капитан, управляющий в антикварном магазине… Перед его мысленным взором проносились видения прошлого. Он, моя нынешняя жертва, а тогда еще мальчишка, каждый день перед школой приносил Старому Капитану, занимавшему передние комнаты в доме, поднос с завтраком. Пансион… служба… элегантные старики… Сент-Чарльз-авеню… Времена, когда мужчины по вечерам проводили время на террасах, а рядом с ними сидели пожилые леди в шляпах… И дневной свет, который мне никогда больше не суждено увидеть.
        Прекрасные воспоминания… Нет, Доре эта статуя определенно не понравилась бы. Более того, он и сам уже не был уверен, что хотел бы иметь ее у себя в коллекции. У него давно сформировались некоторые стандарты и представления, которые зачастую трудно было объяснить посторонним. Мысленно, словно беседуя с торговцем, он уже выдвигал аргументы, оправдывающие его нежелание приобрести этот шедевр: «Статуя восхитительна, не спорю… Однако она чересчур барочна, я бы сказал, и лишена того элемента как бы это выразиться… искажения, что ли, который я очень ценю».
        Я улыбнулся. Мне нравился образ мыслей этого человека. А еще больше мне нравился запах его крови. Я глубоко вдохнул, и ее аромат пронзил меня насквозь, мгновенно превратив в хищника. «Не спеши, Лестат, - приказал я себе. - Ты ждал этого момента несколько месяцев. Не торопи события». Он тоже чудовище. Он стрелял в головы людей, он безжалостно убивал их ножом. Однажды он хладнокровно застрелил не только своего врага - владельца маленькой бакалейной лавки, но и его жену. Женщина просто оказалась на его пути. А потом спокойно вышел на улицу. Это случилось в Нью-Йорке, давно, еще до того, как он стал вести дела в Майами и Южной Америке. Тем не менее он помнил об этом случае, и потому я тоже знаю о нем.
        Он вообще часто вспоминал о совершенных в прошлом убийствах - а их было немало, - и, естественно, о них известно и мне.
        Он внимательно рассматривал ноги ангела - или демона, или дьявола, как вам будет угодно, - и копыта, которыми они заканчивались. А мне вдруг показалось, что крылья этого существа едва ли не упираются в потолок, и меня вновь чуть не пробрала дрожь. Однако я сдержался и успокоил себя тем, что стою на твердой земле и что ничего сверхъестественного не происходит.
        Тем временем он успел снять пальто, под которым не было пиджака - только рубашка. Нет, это уже слишком! В распахнутом вороте рубашки я отчетливо видел его великолепную шею и то восхитительное место на ней, чуть ниже мочки уха, которое служит для многих одним из мерил мужской красоты.
        Черт побери, не я это придумал! Всем известно, какое значение придается пропорциям шеи у мужчин. Мне нравился он весь, целиком, но больше всего, конечно, я ценил его ум и интеллект. Черт с ней, с азиатской красотой, и тому подобными глупостями, и даже с его тщеславием, которое явно бросалось в глаза. Разум, вот что важно, разум, который был сейчас сосредоточен только на одном: на статуе, заставившей мою жертву на время забыть даже о Доре.
        Он протянул руку к еще одной галогенной лампе и, не обращая внимания на то, что металл почти раскален, повернул ее так, чтобы луч был направлен прямо на то крыло демона, что располагалось ближе ко мне. Это позволило мне увидеть то, о чем он в тот момент размышлял, и полностью согласиться с ним, ибо крыло было действительно совершенно и выполнено в свойственной стилю барокко любовью к каждой детали. Нет. Он не коллекционирует такие вещи. Он отдает предпочтение гротеску, а эта статуя лишь случайно выглядит таковой. Господи, она действительно ужасна! Нечто в стиле Уильяма Блейка: огромная грива волос, злобное выражение лица, большие круглые глаза. И эти глаза, казалось, с ненавистью устремлены прямо на мою жертву.
        - Блейк. Да, Блейк! - неожиданно воскликнул он и обернулся. - Блейк! Эта проклятая статуя как будто сошла с одного из рисунков Блейка!
        Я вдруг понял, что он смотрит прямо на меня. Я, должно быть, неосторожно направил ему свое мысленное послание - и связь осуществилась! К моему великому удивлению, между нами установился контакт. Он видел меня! Возможно, он уловил отблеск света в стеклах моих очков или сияние волос.
        Держа руки опущенными, я медленно выступил из тени. Меньше всего мне хотелось, чтобы он выхватил свой пистолет. Но он и не думал этого делать. Он просто смотрел на меня. Быть может, его слепил яркий свет стоявших совсем близко галогенных ламп, в лучах которых на потолке четко вырисовывалась тень крыла. Я подошел ближе.
        Он не произнес ни слова. Он был испуган. Точнее, я бы сказал - встревожен. Нет, все же более чем встревожен. Вероятно, он чувствовал, что эта встреча может стать последней в его жизни. Кому-то все-таки удалось до него добраться. И уже слишком поздно хвататься за оружие или пытаться сделать что-то еще. Тем не менее страха передо мной я в нем не ощущал.
        Будь я проклят, если он в первый же миг не понял, что перед ним не человеческое существо.
        Быстро преодолев разделявшее нас расстояние, я взял в ладони его лицо. Он сразу же задрожал и покрылся потом, однако мгновенным движением руки сдернул с меня очки, которые тут же упали на пол.
        - О, как восхитительно оказаться наконец рядом с тобой - прошептал я.
        Он был не в силах выдавить из себя хоть слово. Ни один смертный, попав в мои объятия, не мог - да и не должен был - произнести ничего, кроме молитв. А этот человек не умел молиться. Чувствуя, как крепко держат его лицо ледяные руки, и не смея пошевелиться, он взглянул мне прямо в глаза и долго всматривался в них, пока наконец не понял, кто перед ним стоит… Не человек!
        Меня поразила его реакция. Конечно, мне и раньше приходилось попадать в аналогичные ситуации - меня, точнее то, чем я, по сути, являюсь, узнавали во многих местах по всему миру. Однако такое узнавание всегда сопровождалось молитвами, утратой способности разумно мыслить или иным издревле присущим человеку поведением в подобных обстоятельствах. Даже в старой доброй Европе, где верили в существование носферату, люди успевали выкрикнуть хотя бы несколько слов молитвы, прежде чем я вонзал в них зубы.
        Но как, скажите, следует расценить вот это? Что означает его пристальный взгляд и напускная смелость закоренелого преступника?
        - Хочешь умереть так же, как и жил? - шепотом спросил я.
        Мысль о Доре словно вдохнула в него новые силы и заставила действовать. Он яростно вцепился в мои руки, мертвой хваткой державшие его за лицо, однако, почувствовав их поистине каменную крепость, попытался действовать по-другому: принялся извиваться и конвульсивно дергаться, стараясь выскользнуть из моих ладоней. Бесполезно. Он зашипел от бессилия.
        Меня вдруг охватила необъяснимая жалость к этому человеку. Я решил, что должен проявить милосердие и перестать мучить его столь безжалостно. В конце концов, он так много знает и понимает. «Ты наблюдал за ним в течение стольких месяцев, - уговаривал я себя, - и теперь не должен затягивать развязку. Но, с другой стороны, где и когда тебе представится возможность отыскать еще одну такую жертву?»
        Итак, голод одержал победу над тягой к справедливости. Я обхватил ладонью его затылок, прижался лбом к шее, позволив ему почувствовать прикосновение и ощутить запах моих волос. Услышав, как он судорожно втянул в себя воздух, я начал пить…
        Он мой! Вместе со струей крови в меня потоком полились видения. Вот он вместе со Старым Капитаном в одной из передних комнат дома. За окном с шумом проносятся машины… Я слышу его слова, обращенные к Старому Капитану: «Если вы еще раз покажете его мне или заставите его трогать, я никогда больше и близко к вам не подойду…» И Старый Капитан клянется, что ничего подобного не повторится. Старый Капитан водит его в кино, а потом обедать в ресторан «Монтелеоне»; они вместе летят в Атланту… И Старый Капитан снова и снова обещает, что не станет так больше делать: «Ты только позволь мне быть рядом с тобой, сынок, только быть рядом… Я клянусь… Я никогда…» Мать, как всегда пьяная, появляется в дверях, на ходу расчесывая волосы… «Мне известно, чем вы там с ним занимаетесь… Я все знаю о ваших играх со стариком… все знаю… Ведь это он купил тебе эту одежду? Думаешь, я не понимаю?…» А вот Терри с дыркой от пули прямо посередине лица… Молодая женщина со светлыми волосами как-то неловко, боком, падает на пол. Это уже пятое убийство, и жертвой его должна стать ты, Терри, именно ты… Они с Дорой в автофургоне… И Дора
знает. Ей было всего шесть лет, но она знала. Она знала, что он застрелил ее мать, Терри. Но они никогда и словом не обмолвились между собой об этом! Тело Терри лежит в пластиковом мешке. Господи, как ужасен этот пластиковый мешок! И его голос: «Мамочка умерла…» Дора не задала ни единого вопроса. В свои шесть лет она уже все понимала. Терри кричит «Ты что, сукин сын, хочешь отнять у меня дочь? Думаешь, у тебя получится? Надеешься лишить меня ребенка? Я сегодня же уезжаю с Джейком, и дочь едет вместе со мной!» Выстрел. Женщина мертва. «Все кончено, радость моя. Я больше не в силах тебя терпеть…» Бесформенная куча на полу… Безвкусно одетая, вульгарная, но при этом очень симпатичная молодая женщина с овальной формы ногтями, покрытыми бледно-розовым лаком, с накрашенными, всегда такими свежими губками и соломенного цвета волосами… Ярко-розовые шорты, стройные
6едра.
        Они с Дорой едут всю ночь - ни словом не упоминая о происшедшем…

«Что ты со мной делаешь? Ты же убиваешь меня! Ты отбираешь у меня кровь, но не душу! Ты вор, ты… Ради Бога, в чем…»
        - Ты разговариваешь со мной? - Я отпрянул от него, кровь еще текла по губам. Господи, да он и вправду говорил со мной! Я вновь вонзил в него зубы и на этот раз все же сломал ему шею.
        Однако он не замолчал.

«Да, я к тебе обращаюсь! Кто ты такой? Почему? Почему ты пьешь мою кровь? Скажи! Будь ты проклят! Проклят!»
        Я переломал все кости в его руках, вывернул плечевые суставы. Мне нужна была вся его кровь, вся, до капли. Я буквально вылизал языком его раны. «Дай мне… дай мне… дай мне…» - мысленно твердил я.

«Но как? Как тебя зовут? Бога ради! Кто ты?»
        Он умер. Я уронил его на пол и отступил назад. Он со мной говорил! Говорил в самый момент убийства! И он осмелился спрашивать меня, кто я? Испортить мне все удовольствие?
        - О, ты не перестаешь преподносить мне сюрпризы, - прошептал я, стараясь прийти в себя и собраться с мыслями.
        Кровь заполнила сосуды и согрела меня. Я не спешил проглотить последние оставшиеся во рту капли. Мне хотелось поднять его с пола, вскрыть вены на запястьях и высосать то, что еще, возможно, осталось, но это было бы так отвратительно, да и, по правде говоря, у меня не было никакого желания прикасаться к нему еще раз. Сглотнув, я провел языком по зубам, стараясь ощутить послевкусие… Он и Дора в фургоне, ей всего шесть лет, а мамочка умерла от выстрела в голову… Они с папочкой теперь всегда будут вместе.
        - Это было пятое убийство, - услышал я вдруг его голос. - Кто ты такой?
        - Ты опять говоришь со мной, ублюдок? Я опустил на него взгляд. О-о-о, как чудесно! Кровь наконец достигла самых кончиков пальцев на руках и теперь растекалась по сосудам ног. Я закрыл глаза. Ради этого я и живу - ради этого вкуса, ради этого ощущения… И вдруг мне на память пришли слова, сказанные им Доре тогда, в баре: «Я готов душу продать за такие уголки, как этот».
        - Черт возьми, да сдохни же ты наконец! - воскликнул я. Мне хотелось, чтобы его горячая кровь как можно дольше пульсировала в моих венах, но сам он был мне больше не нужен. К дьяволу! Для романа между вампиром и смертным шести месяцев более чем достаточно. Я взглянул наверх, черное существо вовсе не было статуей! Оно было живым! И оно пристально смотрело на меня. Скульптура ожила, она дышала и с выражением мрачной ярости на черном сияющем лице сверлила меня взглядом.
        - Нет, этого не может быть! - вырвалось у меня. - Не может быть!
        Я изо всех сил старался взять себя в руки и обрести то состояние спокойного хладнокровия, которое всегда охватывает меня в минуты серьезной опасности.
        Я пихнул мертвое тело на полу, только чтобы удостовериться в том, что по-прежнему нахожусь в той же комнате и не сошел с ума, одновременно с ужасом ожидая уже знакомого ощущения полной дезориентации в пространстве. Однако ничего подобного не произошло.
        Тогда я закричал, нет, скорее завизжал, совсем по-детски.
        И выбежал из комнаты.
        Я промчался через прихожую, распахнул дверь и выскочил на улицу, в спасительную ночь.
        Взлетев вверх, я пронесся над крышами и в полном изнеможении буквально рухнул на брусчатку в какой-то узком переулке. Нет, это просто не может быть правдой! Скорее всего, видение было последним посланием моей жертвы, своего рода сладким актом возмездия, весточкой с того света. Это он сделал так, что статуя - это ужасное черное существо с крыльями и козлиными ногами - выглядела как живая…
        - Да, именно так, - вслух произнес я, вытирая губы и оглядываясь. Я лежал на грязном снегу. По переулку шли смертные. Они не желали, чтобы их кто-то беспокоил. А я и не собирался это делать. - Его месть. - Я еще раз вытер губы и шепотом продолжил: - За все, что он любил, за его страсть к сокровищам, собранным в той квартире. И он обратил ее против меня. Он понял. Он догадался, кто я. Он знал, как.
        К тому же существо, которое следило за мной, никогда не выглядело таким спокойным, невозмутимым, я бы даже сказал - задумчивым. Напротив, оно постоянно колебалось, клубилось, словно густой туман. И потом, эти голоса. Конечно же, там, в квартире, стояла самая обыкновенная статуя.
        Я вскочил на ноги; злясь на самого себя за позорное бегство, за то, что упустил возможность насладиться последними деталями ритуала убийства. Я был достаточно разъярен, чтобы немедленно вернуться обратно в квартиру и вновь пнуть лежащее на полу тело, а заодно и статую, которая, конечно же, опять превратилась в кусок гранита, едва лишь сознание окончательно покинуло мертвый разум моей жертвы.
        Переломанные руки, плечи… Словно окровавленное месиво, в которое я превратил его тело, вдохнуло жизнь в это существо и призвало его на помощь.
        А Дора… Дора непременно узнает обо всем этом - о переломанных костях, о свернутой шее.
        Я вышел на Пятую авеню. И подставил лицо ветру.
        Поглубже засунув руки в карманы своего шерстяного блейзера, который в такой снегопад, конечно же, выглядел слишком легким и весьма неподходящим нарядом, я побрел дальше. «Ладно, черт бы тебя побрал, - мысленно обратился я к нему, - ты догадался, понял, кто я, и на несколько мгновений сумел заставить статую выглядеть словно живая».
        Я замер на месте и устремил взгляд на другую сторону улицы, туда, где темнели на фоне снега деревья Сентрал-парка.

«А если эти события все же связаны, между собой, - теперь я разговаривал уже не со своей жертвой и не со статуей, а со своим преследователем, - приди и забери меня». Я больше не желал трястись от страха - наверное, я совсем потерял голову.
        А где сейчас Дэвид? Скорее всего, охотится. Охотится… Как он любил это делать в джунглях Индии в те времена, когда был еще смертным. А я навсегда превратил его в охотника на братьев по разуму.
        И тогда я принял решение.
        Я намеревался немедленно вернуться в квартиру и собственными глазами убедиться в том, что статуя - это статуя, и не более. А затем мне предстояло сделать то, что я обязан был сделать ради Доры, - избавиться от трупа ее отца,.
        Мне достаточно было нескольких минут, чтобы оказаться возле нужного дома, подняться по темной лестнице и вновь войти в уже знакомую прихожую. Я не желал больше мириться с собственным страхом - он раздражал меня, заставлял чувствовать себя униженным и приводил в ярость. Но в то же время, в очередной раз столкнувшись с чем-то неведомым, я испытывал небывалое возбуждение и любопытство.
        В квартире явственно ощущался запах крови и мертвечины.
        Больше я ничего не чувствовал и не слышал ни единого звука. Я прошел в небольшое помещение, когда-то служившее кухней. Здесь до сих пор остались кое-какие предметы хозяйственного обихода, которыми, похоже, не пользовались со времени смерти возлюбленного моей жертвы. Ага, вот они! За сточной трубой Я нашел то, что искал, - коробку с зелеными пластиковыми мешками для мусора, как раз подходящими для того, чтобы упаковать останки.
        Мне почему-то вдруг вспомнилось, что именно в такой мешок он затолкал и тело своей убитой жены - Терри. Я отчетливо видел это, когда пил его кровь. Ладно, к черту, сейчас не до этого. Он просто подсказал мне выход из положения.
        Порывшись в кухонных принадлежностях и столовых приборах, я не нашел ничего подходящего для предстоящей хирургической операции, поэтому просто выбрал самый большой нож с лезвием из углеродистой стали и вернулся в комнату. Все мой действия были нарочито решительными, я не позволял себе ни на секунду замешкаться или проявить хоть малейшие колебания. Смело войдя в гостиную, я обернулся и в упор посмотрел на гигантскую скульптуру.
        Лучи галогенных ламп все так же были направлены в ее сторону. А вокруг царила тьма.
        Обыкновенная статуя. Ангел с козлиными ногами.

«Лестат, ты полный идиот!»
        Я подошел ближе и в который уже раз принялся рассматривать детали. Возможно, это не семнадцатый век. Да, работа явно ручная, но если обратить внимание на некоторые особенности, то можно предположить, что скульптура создана гораздо позднее. А надменное и мрачное выражение лица действительно заставляет вспомнить работы Уильяма Блейка - это злобное и порочное существо с козлиными ногами во многом сродни как святым, так и грешникам Блейка с их невинными и в то же время исполненными ярости глазами.
        Неожиданно мне отчаянно захотелось взять эту скульптуру на память, увезти ее в Новый Орлеан и поставить в своей комнате. Я готов был буквально распластаться в страхе у ног этого холодно-безразличного, мрачного создания. И только теперь до меня дошло, что, если я действительно не поспешу принять определенные меры, все эти сокровища будут безвозвратно утеряны. Как только станет известно о смерти их владельца, они будут немедленно конфискованы и произойдет то, чего он больше всего опасался и о чем предупреждал Дору во время их последней встречи: самое ценное его имущество, его главное достояние перейдет в чужие, равнодушные руки.
        Тогда она в ответ лишь повернулась к нему спиной и согнув худенькие плечи, заплакала - несчастная, охваченная горем и ужасом девочка, лишенная возможности дать утешение человеку, которого любила больше всех на свете.
        Я взглянул на распростертое на полу искалеченное тело. Его еще не успел коснуться тлен, и выглядело оно так, будто человек попал в жуткую аварию или стал жертвой жестокого и безжалостного убийцы. Спутанные черные волосы, полуоткрытые глаза… На белой рубашке алели пятна крови - несколько оставшихся капель вытекли из открытых ран. Торс был неестественно вывернут по отношению к ногам, поскольку я сломал ему не только шею, но и позвоночник.
        Что ж, я вытащу труп отсюда и избавлюсь от него. Я позабочусь о том, чтобы о его смерти еще очень долго никто не узнал. И тогда следователи не станут докучать Доре. Я избавлю ее от горя и отчаяния, а тем временем подумаю, как сохранить для нее все эти сокровища. Быть может, спрячу их пока в надежном месте.
        Я достал из его кармана документы. Сплошь фальшивки. Кто бы сомневался.
        Его настоящее имя было Роджер. Я знал это с самого начала. Но так его называла только Дора. Все свои сделки он проводил под вымышленными именами, зачастую весьма экзотическими, иногда даже с неким средневековым звучанием. Этот паспорт был выписан на имя Фредерика Винкена. Забавное имечко. Фредерик Винкен…
        Собрав все документы, я сунул их в карман, чтобы впоследствии уничтожить без следа.
        Пришло время поработать ножом. Я отрезал его руки до локтей, поразившись при этом их изяществу и обратив внимание на тщательно ухоженные ногти.
        Да, этот человек себя очень любил и, надо сказать, имел на то основания. Так, теперь голова… Мне понадобилась недюжинная сила, чтобы отсечь ее, причем я старался резать только сухожилия и мелкие кости, не касаясь самого черепа. Глаза закрывать я не стал. Во взгляде мертвеца нет ничего завораживающего, он совершенно лишен какой-либо выразительности. Безжизненные губы казались мягкими, а кожа на щеках разгладилась. Отрезанные части - голову и руки - я положил в два разных мешка, затем, как мог, затолкал в третий мешок то, что осталось.
        Ковер на полу был тоже забрызган кровью. Плохо, очень плохо, тем более что ковры лежали здесь в несколько слоев - обычное дело для хранилища раритетов. Ладно, главное - убрать тело. Не будет тела - не будет и трупного запаха, который может привлечь внимание соседей. А если тело исчезнет, то никто никогда не узнает, что произошло с этим человеком на самом деле. Так будет лучше в первую очередь для Доры: пребывать в неведении, пусть даже мучиться неизвестностью все же предпочтительнее, чем увидеть сделанные крупным планом фотографии того кошмара, который я здесь сотворил.
        Напоследок я еще раз обвел взглядом невозмутимо-мрачного ангела - или дьявола, или кем он мог быть еще, - пышную гриву его волос, красиво очерченные губы и огромные глаза. Потом, взвалив на плечо все три мешка, словно рождественский Санта Клаус, я вышел из квартиры, чтобы избавиться от тела Роджера.
        Это оказалось делом несложным и заняло у меня всего около часа, предоставив тем самым время для размышлений.
        Я медленно брел по темным, пустым, заснеженным улицам городских окраин в поисках куч строительных отходов, мусорных свалок и тому подобных малопривлекательных уголков, куда редко кто рискует заглядывать и расчищать которые в ближайшее время явно никто не станет.
        Мешок с руками я зарыл в огромную кучу всякого хлама, наваленного под путепроводом одной из скоростных автострад. Неподалеку от того места я заметил нескольких смертных. Завернувшись в одеяла, они сидели возле огня, разожженного в небольшом жестяном ящике, и не обращали на меня ни малейшего внимания. Я постарался запихать мешок как можно глубже, чтобы он никому не попался на глаза и не вызвал соблазна в него заглянуть. Закончив работу, я подошел к собравшейся вокруг огня компании - никто из них на меня даже не посмотрел - и бросил на землю несколько купюр. Ветер едва не подхватил легкие бумажки, однако в свете костра мгновенно мелькнула чья-то рука, и купюры растворились во тьме.
        - Спасибо, брат.
        - Аминь, - откликнулся я.
        Голову постигла примерно та же участь, но уже в другом месте, довольно далеко от того, где остались руки, - на задворках одного из ресторанов. Я утопил в грязной вонючей жиже кухонных отбросов и даже не взглянул напоследок. Мне не терпелось избавиться от этого трофея. Нет, человеческую голову нельзя назвать трофеем, и я бы ни за что не стал хранить ее в таком качестве. Даже мысль об этом казалась мне неприемлемой. Если какой-нибудь умирающий от голода несчастный и наткнется на нее, он никому не скажет о находке. Кстати, ресторан закрылся несколько часов назад, и кучка голодающих уже топталась возле задних дверей в ожидании своей порции помидоров, салата, спагетти и хлебных корок.
        А отбросы постепенно замерзали, и ледяные сгустки хрустели под моими руками, пока я заталкивал голову в самую сердцевину отвратительного месива.
        С последним мешком на плече я направился назад к центру города. Осталось найти укромное местечко для изломанного торса с ногами и предплечьями. Я шел по Пятой авеню, мимо отеля, где спала Дора, мимо собора Святого Патрика, мимо шикарных магазинов. Смертные спешили по своим делам, скрывались то за одной, то за другой дверью; таксисты бешено сигналили, злясь на водителей медлительных, неповоротливых лимузинов.
        Я шел все дальше и дальше, шлепая по грязи и проклиная самого себя. Меня раздражал исходивший из мешка запах. Однако пиршество было поистине восхитительным и стоило того, чтобы я потрудился, уничтожая его следы.
        Мои бессмертные соплеменники - Мариус, Арман и все остальные друзья, любовники и враги - всегда ругали меня за нежелание «избавляться от останков». Что ж, на этот раз Лестат будет примерным вампиром и как следует приберет за собой.
        Неподалеку от Виллидж я наконец отыскал подходящее место - огромный склад, судя по разбитым окнам и огромной куче хлама внутри, давно заброшенный. В воздухе витал запах гниющей плоти. Похоже, человек умер здесь довольно давно, однако холод замедлял процесс разложения и не позволял вони распространиться за пределы помещения склада. Хотя, возможно, все дело было в равнодушии проходивших мимо людей.
        Я прошел в глубь похожего на пещеру помещения. В нос ударили другие запахи - бензина, металла, кирпича… Прямо посередине возвышалось нечто напоминающее погребальный холм или пирамиду, а рядом стоял грузовик. Мотор был еще теплым, хотя поблизости я не увидел ни души.
        Трупная вонь исходила именно от этой кучи, причем вскоре я понял, что мертвецов в ней зарыто как минимум трое, а может, и больше. Мне не терпелось поскорее убраться подальше от отвратительного могильника, а потому я не собирался вдаваться в подробности.

«Прекрасно, друг мой, покойся с миром на этом кладбище», - мысленно попрощался я со своей жертвой, зарывая мешок в самую глубину скопища битых бутылок, раздавленных жестяных банок, гниющих фруктов, обрывков картона и тряпок, обломков дерева и тому подобного хлама. Я едва не развалил эту гору, но, пару раз дрогнув, она все же устояла и вскоре приняла прежние очертания. Только одна пивная бутылка скатилась вниз и теперь поблескивала стеклянным боком чуть в стороне от величественного погребального сооружения. Вокруг стояла тишина, нарушаемая только писком и шорохом копошащихся где-то по сторонам крыс.
        Я внимательно осмотрел грузовик. Сильно потрепанный, без регистрационных номеров, он все еще сохранял внутри запах недавно сидевших там смертных. Ну какое мне дело, зачем они сюда приезжали и чем занимались? А въехали они сюда через огромные железные ворота и тем же путем, но только пешком покинули склад, не обратив внимания на возвышавшийся посередине кладбищенский холм. Хотя, возможно, холм они и заметили и даже внесли туда свою лепту.
        Я вышел наружу. Снегопад прекратился. Вокруг было пусто и уныло. На большом плоском камне лежал голый матрац, припорошенный снегом. Уличное освещение не работало. Я даже не мог сказать толком, где нахожусь.
        Я направился в сторону реки, к оконечности острова, и вдруг наткнулся на церковь - одну из тех старинных церквушек, что уцелели на Манхэттене с незапамятных времен и рядом с которыми всегда можно найти маленькое кладбище за невысокой оградой и прочесть на его могильных плитах цифры, вызывающие в душе поистине благоговейный трепет: год 1704-й, а иногда даже - 1692-й.
        Это был настоящий шедевр готической архитектуры, маленький аналог собора Святого Патрика, возможно даже более изысканный и замысловатый в деталях, жемчужина, сияющая на фоне серого и неприглядного пейзажа большого города.
        Я присел на ступени церкви и прислонился спиной к стене. Великолепная резьба, сохранившаяся на полуразрушенных арках, не могла не вызвать моего восхищения, а кроме того, под защитой освященных камней я чувствовал себя гораздо увереннее.
        Я был убежден, что моего преследователя поблизости нет, я не слышал его шагов и. не ощущал никаких сигналов из иной реальности - похоже, мой сегодняшний поступок не спровоцировал ничего подобного. Еще я был уверен в том, что статуя вовсе не оживала, и раз в моем кармане лежат документы Роджера, то пройдут недели, если не месяцы, прежде чем Дора обратит внимание на долгое отсутствие отца, однако истинная причина исчезновения навсегда останется для нее тайной.
        Все, хватит об этом. Приключение осталось в прошлом. Я чувствовал себя лучше, гораздо лучше, чем во время беседы с Дэвидом. И правильно сделал, что все-таки вернулся обратно в квартиру и еще раз взглянул на ужасную статую из черного гранита.
        Оставалась только одна проблема: мне казалось, что я буквально пропитан запахом Роджера. Роджер… До определенного момента он оставался для меня безымянным -
«жертвой», не более. Однако теперь я называл его Роджером. Это что, свидетельство пробудившейся любви к нему? Роджер, так его называла Дора, а еще - папочкой, Роже, просто отцом… «Дорогая, это Роже, - говорил он, звоня ей из Стамбула. - Ты можешь приехать во Флориду? Всего на несколько дней. Мне нужно поговорить с тобой…»
        Я вытащил фальшивый паспорт. Ветер был обжигающе-холодным, снег больше не падал, а тот, что лежал на земле, постепенно превращался в твердую корку. Ни один смертный не стал бы сейчас сидеть вот так, в узком пустом проеме церковной двери, но мне здесь нравилось.
        Я принялся изучать его документы. Бумаг было несколько, и все поддельные, смысл и содержание некоторых я даже не понял. Египетская виза. Конечно, оттуда он тоже возил контрабанду. Винкен… Фамилия вызвала у меня улыбку - еще бы: слыша ее, смеются даже маленькие дети. Винкен, Блинкен и Нод… Это же из детских стишков, если я не ошибаюсь.
        Я разорвал документы на мелкие кусочки, порыв ветра тут же подхватил их с моей ладони, и они закружились над могильными камнями маленького церковного кладбища, а потом медленно осели на землю. Словно пепел. Я как будто выполнил последний долг, кремировал его личность и развеял прах по ветру.
        Меня одолевала усталость. Кровь переполняла сосуды. Вполне удовлетворенный содеянным, я сожалел о своем прежнем глупом поведении и стыдился страха, который испытывал при разговоре с Дэвидом. Он наверняка решил, что я свихнулся. Но что удалось мне выяснить? Только то, что существо, которое следило за мной, не имело намерения защитить Роджера, помешать мне сделать его своей жертвой, точнее, оно вообще не имело отношения к Роджеру. Но разве я не знал этого прежде? И разве я мог быть уверен, что оно исчезло навсегда?
        Пока можно было сделать лишь один вывод: это существо само выбирало момент появления - вне всякой зависимости от моих поступков.
        Какая все же очаровательная церквушка. Нарядная, изысканно украшенная, она представляла собой бесценное произведение архитектуры и совершенно не сочеталась с окружающей застройкой Нижнего Манхэттена. Впрочем, говорить о какой-либо сочетаемости в городе, где перемешались все стили, где готика тесно соседствует с модерном, а древность - с ультрасовременностью, давно уже не приходится. Я прочел надпись на ближайшем указателе: Уолл-стрит.
        Неужели я оказался в самом начале Уолл-стрит? Я вновь прислонился спиной к холодному камню и закрыл глаза. Завтра вечером мы встретимся с Дэвидом и все обсудим. А Дора? Неужели она спит сейчас ангельским сном в номере отеля напротив собора? Позволю ли я себе тайно взглянуть на нее в последний раз? Имею ли я право на этот прощальный и совершенно безобидный взгляд, прежде чем окончательно оставлю в прошлом сегодняшнее приключение? Нет, это уже лишнее.
        Мне следует навсегда выбросить из головы мысли и воспоминания об этой девушке, забыть о тоненькой фигурке с фонариком в руках, идущей по огромным темным коридорам пустого монастыря в Новом Орлеане. Храбрая маленькая Дора… Она совсем не похожа на последнюю смертную женщину, которую я любил… «Нет, хватит, Лестат! - приказал я себе. - Забудь об этом! Слышишь, Лестат, забудь!»
        Если задуматься и начать размышлять всерьез - о смысле жизни, о среде обитания и, так сказать, о личности как таковой, то понимаешь, что мир полон потенциальных жертв. Возможно, я вернусь в Майами - если, конечно, удастся уговорить Дэвида поехать вместе со мной. Завтра вечером мы с Дэвидом непременно об этом поговорим.
        Конечно, он мог обидеться на меня за то, что я послал его искать убежище в Олимпийской башне, и теперь готов был уехать к себе, в Новый Орлеан. Но, может быть, он туда все же не поедет?
        Если я сейчас услышу шаги своего преследователя или почувствую его присутствие поблизости, то завтра непременно вновь буду дрожать в объятиях Дэвида. Этому существу все равно, где я нахожусь и куда направляюсь. И я его не выдумал - мой преследователь действительно существует!
        Черные крылья… ощущение сгущающейся тьмы… клубящийся туман… и - свет… Нет, хватит, я не стану сосредоточиваться на этом. Слишком много мрачных размышлений для одной ночи.
        Когда еще на моем пути встретится смертный, подобный Роджеру? Когда еще мне доведется встретить такую же яркую личность? И как только этот сукин сын ухитрился разговаривать со мной во время убийства? Как он осмелился обращаться ко мне в момент наивысшего восторга? А как ему, черт возьми, удалось заставить меня поверить в то, что статуя ожила? Что это было? Какие-то слабые телепатические импульсы? Я покачал головой. Неужели я сам спровоцировал это? Быть может, сделал что-то не так?
        Что, если я за месяцы преследования успел полюбить его и, отнимая жизнь, первым заговорил с ним? Не было ли это своего рода моим объяснением в любви? Нет. Я просто с наслаждением пил кровь, по каплям вбирал его в себя. И теперь Роджер во мне.
        Из темноты медленно вынырнула какая-то машина и остановилась возле меня. Сидевшие в ней люди поинтересовались, не нужна ли мне помощь. Я мотнул головой, повернулся и побежал прочь. Перепрыгивая с могилы на могилу, огибая каменные надгробия, я так быстро промчался через кладбище в сторону Виллидж, что смертные, по-моему, даже не успели уловить мои движения.
        Представить только! Они видят сидящего на холодных ступенях старинной маленькой церкви молодого блондина в двубортном темно-синем блейзере и ярком галстуке, и вдруг… И вдруг он исчезает, словно растворяется в воздухе! Я громко рассмеялся и с удовольствием прислушался к звукам собственного смеха, которые взлетали вверх, отражаясь от кирпичных стен. Теперь мимо меня шли люди, неподалеку играла музыка, воздух наполняли запахи кухни. Я видел повсюду юных, пышущих здоровьем смертных, которые даже в холодный зимний вечер находили повод к веселью.
        А вот меня холод начинал уже раздражать. Надо же - быть таким чувствительным к нему, как будто я по-прежнему живой человек! Мне захотелось куда-нибудь зайти.
        ГЛАВА 3
        Пройдя всего несколько шагов, я увидел вращающуюся дверь, а за ней - холл какого-то заведения. Наверное, ресторан, подумал я и уже через мгновение обнаружил себя сидящим в баре. Как раз то, что надо: почти пустой зал, темный и теплый, полукруглая стойка, за которой поблескивают бутылки… Из-за двери в основной зал, распахнутой настежь, доносился приглушенный гул голосов.
        Я зацепился каблуками за подножку табурета и оперся локтями на стойку, прислушиваясь к разговорам смертных, пустой болтовне ни о чем. Те, кто был в баре, несли какую-то не стоящую внимания чепуху. Меня все еще трясло от холода. Черт! Я потерял свои очки с фиолетовыми стеклами! Хорошо, что в помещении так темно. Тем не менее я на всякий случай опустил голову. Интересно, куда я все же попал? В какой-то клуб? А какая разница? Главное, что здесь так уютно и спокойно.
        - Хотите что-нибудь выпить, сэр? - раздался возле меня лениво-высокомерный голос бармена.
        Я заказал минеральную воду. Как только бармен поставил передо мной стакан, я сполоснул в нем пальцы. Он уже отошел и потому ничего не заметил, хотя ему вообще было на все наплевать, и даже если бы я сейчас стал крестить этой водой младенцев, он и тогда, наверное, никак бы не отреагировал. Остальные посетители сидели за столиками, растворившись во мраке. В одном из дальних углов плакала женщина. Довольно резкий мужской голос уговаривал ее замолчать и не привлекать к себе внимание. Впрочем, она и не привлекала, ибо никому не было никакого дела до того, что происходит вокруг.
        Намочив в стакане салфетку, я как следует вытер губы.
        - Еще воды, - бросил я, отодвигая от себя грязный стакан.
        Бармен, молодой человек, явно лишенный каких-либо амбиций, все так же апатично, но вежливо принял заказ и отошел в сторону.
        Совсем рядом со мной раздался тихий смех… Через два табурета справа от меня сидел не старый еще мужчина - по-моему, он уже был в баре, когда я вошел… Никакого запаха от него я не почувствовал. Совершенно никакого. И это показалось мне странным.
        Я обернулся в ту сторону и посмотрел на него в упор.
        - Собираешься снова сбежать? - спросил он. Моя жертва! На табурете возле стойки бара сидел Роджер!
        Он был, что называется, в целости и сохранности: ничего не сломано, никаких следов насилия, руки и голова тоже на месте. Но ведь на самом деле его там не было. Это только казалось, что он как ни в чем не бывало сидит возле стоики бара и улыбается, довольный произведенным ужасом.
        - В чем дело, Лестат? - спросил он. Этот голос я слышал в течение шести месяцев, пока следил за его обладателем, и уже успел полюбить. - Неужели за все прошедшие столетия к тебе не возвращались призраки твоих жертв?
        Я промолчал. Его нет. Его просто нет. Он материален, но эта материя в корне отличается от реальной. «Иная материя», как назвал ее Дэвид. Я оцепенел. Нет, пожалуй, это слишком мягкое и неточное определение. Я буквально окаменел от ярости и неверия в вероятность происходящего.
        Он пересел на ближайший ко мне табурет. С каждой секундой его облик становился все более отчетливым и обретал все новые детали. Теперь я мог уловить даже нечто похожее на исходящий от него живой звук, однако передо мной было отнюдь не человеческое существо, и дыхания его я не слышал.
        - Еще несколько минут - и я буду в достаточной силе, чтобы попросить сигарету или даже бокал вина, - сказал он.
        Он сунул руку в карман пальто - не того, в котором он пришел в квартиру в ночь убийства, своего любимого, сшитого на заказ в Париже, - и вытащил сверкающую маленькую золотую зажигалку. Вспыхнувший огонек был ярко-голубым.
        Он смотрел прямо на меня. Красавец Роджер! Темные вьющиеся волосы тщательно
        расчесаны, глаза блестят. А голос… Такой же чудесный, как и при жизни. В его манере говорить - быстрой и четкой - не было ни британской утонченности, ни медлительной растянутости, свойственной выходцам с американского Юга, хотя родился он в Новом Орлеане; ее можно было назвать интернациональной, чему в немалой степени способствовали его бесконечные странствия по всему миру.
        - Я спрашиваю вполне серьезно, - опять заговорил он. - Неужели за все прошедшие годы ни одна твоя жертва не вернулась к тебе в облике призрака?
        - Нет, - ответил я.
        - Ты меня удивляешь. Значит, тебе нестерпима даже мысль о том, что кто-то хоть на короткое время может нагнать на тебя страха?
        - Нет.
        Теперь он выглядел как вполне обычный человек из плоти и крови. Интересно, подумалось мне, видит ли его еще кто-то кроме меня? Вполне возможно, что да. Ибо внешне он ничем не отличался от окружающих. Я отчетливо различал пуговицы на белых манжетах рубашки и проблески полускрытого мягкими завитками волос белоснежного воротничка на затылке. Я видел его невероятно длинные ресницы.
        Бармен поставил передо мной стакан с чистой водой, но при этом даже не покосился в сторону Роджера Что ж, это еще ни о чем не говорило. Парень был слишком высокомерен и неучтив, чтобы его поведение могло доказывать что-то, кроме того, что это Нью-Йорк.
        - Как тебе удается проделывать все это? - спросил я.
        - Точно так; же, как и любому другому призраку, - ответил Роджер. - Я покойник. Я мертв уже более полутора часов. Но мне необходимо поговорить с тобой. Не знаю, сколько времени я смогу пробыть здесь, прежде чем начну… Черт его знает, что именно я начну… Но не в этом дело. Ты должен меня выслушать.
        - С чего это вдруг?
        - Имей совесть, - прошептал он, и я почувствовал, что мои слова действительно больно его задели. - Ведь ты убил меня!
        - А у тебя она есть? - в свою очередь спросил я. - Как быть с теми людьми, которых убил ты? С матерью Доры, например? Она приходила когда-нибудь после своей смерти, чтобы потребовать от тебя ответа?
        - О-о-о! Я знал! Я был уверен! - воскликнул он, явно потрясенный. - Тебе известно о Доре! Боже всемогущий! Отправь мою душу навеки в ад, но не позволяй ему причинить хоть малейший вред Доре!
        - Прекрати нести чушь, - прервал я его. - Я не сделаю Доре ничего плохого. Меня всегда интересовал только ты. Это за тобой я гонялся по всему миру. И если бы не мое необъяснимое уважение к Доре, я убил бы тебя давным-давно.
        Перед нами вновь возник бармен. При его появлении мой собеседник восторженно улыбнулся и взглянул на парня в упор.
        - Что ж, мой мальчик, дай-ка подумать, Ведь, если не ошибаюсь, это моя последняя выпивка. Пусть будет… бурбон - ведь я как-никак вырос на Юге. Что у вас есть? Нет-нет, не годится. Знаешь, сынок, сделай-ка мне «Сазерн Камфорт».
        Он тихо, заговорщицки рассмеялся. Бармен отошел в сторону, а Роджер вновь повернулся ко мне, но теперь в его глазах сверкал гнев.
        - Кем бы ты ни был - вампиром, демоном, дьяволом или черт знает кем там еще, ты обязан меня выслушать! И ты не посмеешь обидеть мою дочь!
        - Да у меня и в мыслях не было ничего подобного! Я не причиню ей вреда. Так что спокойно продолжай свой путь в ад - там тебе будет лучше. Спокойной ночи.
        - Ах ты, самодовольный сукин сын! Как ты думаешь, сколько мне было лет?
        Сквозняк, гулявший по бару, чуть шевелил волосы Роджера, а на его лице выступили капельки пота.
        - Это меня меньше всего интересовало, - ответил я. - Для меня ты был лишь пищей, достойной того, чтобы немного потерпеть в предвкушении удовольствия.
        - Ты самоуверенный бахвал, не спорю. - В голосе Роджера звучали ядовитые нотки. - Но ты совсем не так глуп и примитивен, как пытаешься казаться.
        - Ты действительно так думаешь? Что ж, давай проверь! И тогда ты, возможно, станешь называть меня не иначе как бесстыдным наглецом и пустозвоном!
        Он не сразу нашелся что ответить.
        Я тоже замолчал. Сам не знаю, почему именно эти слова сорвались у меня с языка, ибо они не входили в обычный мой лексикон.
        Он старался осознать смысл сказанного, понять мою озабоченность и неуверенность в себе. А я тем временем гадал, на основании чего он делал свои выводы. Возможно, я, как любой смертный, иногда проявляю слабость или просто выгляжу смущенным?
        Бармен принес ему заказ. Роджер неуверенно протянул руку и постарался как можно крепче ухватиться пальцами за бокал и поднять его. Наконец его усилия увенчались успехом: он поднес бокал к губам и отпил глоток. Однако его изумление, радость и одновременно страх при этом были настолько сильными, что он едва не испарился. Образ его стал вдруг расплывчатым и начал расползаться по частям.
        Тем не менее я по-прежнему видел его достаточно отчетливо. Да, это был именно тот человек, которого я убил, чье тело расчленил и разбросал по всему Манхэттену. Видение было настолько явственным, что меня почти физически затошнило. Только одна мысль спасала меня, не позволяя окончательно впасть в панику: он разговаривал со мной. Однажды, еще в смертной жизни, Дэвид сказал, что не станет убивать вампира, потому что вампир может побеседовать с ним.
        Кажется, именно так он выразился? А этот чертов призрак говорил со мной!
        - Мне нужно поговорить с тобой о Доре, - сказал он.
        - Я уже сказал, что не причиню вреда ни ей, ни кому-либо еще, ей подобному, - ответил я. - Послушай, зачем ты пришел сюда. Ведь поначалу ты даже не подозревал, что я знаю о Доре. Ты собирался рассказать мне о ней?
        - Совершенно верно. Приятно сознавать, что мой убийца сообразителен и способен разумно мыслить. Кроме того, моя смерть так или иначе ему глубоко небезразлична. Я прав? - Он отпил еще глоток «Сазерн Камфорт», аромат которого мне нравился - Любимый напиток Дженис Джоплин. Не знал? - пояснил он, имея в виду покойную уже певицу. Я ее тоже любил. - Выслушай меня, пусть даже из любопытства, мне без разницы. Но только выслушай внимательно. Позволь мне рассказать тебе о Доре и обо мне. Я хочу, чтобы ты знал. Я хочу, чтобы ты узнал, кто я и какой я на самом деле, а не в твоем представлении. Я хочу, чтобы ты присмотрел за Дорой. И еще. Там, в квартире, осталось кое-что, и я хотел бы…
        - Плат Вероники, висящий в рамке на стене?
        - Нет. Это ерунда. То есть это, конечно, ценная вещь, ей уже четыреста лет. Но при наличии денег раздобыть нечто подобное совсем не трудно. Ты ведь внимательно осмотрел мою квартиру, да?
        - Почему тебе так хотелось подарить этот плат Доре? - спросил я.
        Мой вопрос несколько охладил его пыл.
        - Ты подслушивал наши беседы? - Он был поражен.
        - Множество раз.
        Роджер задумался, осмысливая новость, взвешивая и оценивая ситуацию. Он производил впечатление человека разумного, осторожного, но в данный момент совершенно искреннего.
        - Ты сказал, что я должен «присмотреть за Дорой», - продолжал я. - Я правильно тебя понял? Присмотреть за ней? Что ж, это меняет дело. Но какого черта ты собираешься рассказывать мне о своей жизни? Ты обращаешься не по адресу. Я тебе не судья, тем более после смерти. Мне нет совершенно никакого дела до того, как и почему ты стал тем, кем стал. А что касается оставшихся в квартире ценностей… Чего ради призраку заботиться о такого рода вещах?
        Задавать подобный вопрос было, конечно, не совсем честно с моей стороны. И мы оба это понимали. Вполне естественно, что его не могла не беспокоить судьба накопленных сокровищ. И тем не менее он восстал из мертвых именно ради Доры, и только из-за нее.
        Его волосы еще больше почернели, текстура ткани, из которой было сшито пальто, проявилась отчетливее. Теперь я мог различить даже переплетение шелковых и шерстяных нитей. Я видел его тщательно ухоженные, отполированные ногти с профессионально сделанным маникюром. Точно такие же, какие я совсем недавно зарыл в куче мусора вместе с руками. Насколько мне помнилось, несколько минут назад я не мог видеть такие детали.
        - Господи Иисусе! - прошептал я.
        - Ты испуган больше, чем я, - со смехом заметил Роджер.
        - Где ты сейчас, скажи!
        - Ты о чем? - удивился он. - Вот он я, сижу рядом с тобой. Мы в Виллидж, в каком-то баре. Что ты имеешь в виду, спрашивая, где я? Если мое тело, то тебе не хуже, чем мне, известно, где именно ты зарыл его части.
        - Поэтому ты и преследуешь меня после смерти?
        - Ничего подобного. Мне абсолютно наплевать на тело. Как только я потерял свою телесную оболочку, я вообще перестал думать о ней. Да что объяснять, тебе и без того все известно.
        - Нет-нет. Я совсем не это имел в виду… Я спрашивал, в каком измерении ты находишься… как все это… что ты увидел, когда перешел… когда умер…
        Он покачал головой и печально улыбнулся.
        - И на этот вопрос ответ тебе известен. Я не знаю. Тем не менее мне кажется, что меня ждет… нечто… То есть я в этом уверен. Кто-то или что-то ждет меня. Возможно, это будет всего лишь окончательная смерть, разрушение… Полная тьма. И все же оно производит впечатление чего-то… обладающего личностью, если можно так выразиться… и оно не намерено ждать вечно. Хотя я и сам не понимаю, на чем основано мое убеждение.
        Равно как не понимаю, почему мне было позволено вернуться к тебе. Быть может, все дело в острейшем желании, то есть в моем невероятном желании, в той силе воли, которой, кстати, я всегда обладал в избытке. Или кто-то просто подарил мне эти несколько мгновений. Не знаю. Но я последовал за тобой. Я следил за тобой от самой квартиры, видел, как ты вернулся обратно, как вновь покинул ее с моим телом, потом я пришел сюда. Мне крайне необходимо поговорить с тобой, и я не сдамся без борьбы. Я не уйду, пока не скажу тебе все, что должен сказать.
        - Кто-то или что-то ждет тебя, - шепотом повторил я, чувствуя благоговейный страх. Как все просто и ясно. - А после? Если ты не растворишься в воздухе, как только мы закончим разговор, куда ты направишься?
        Роджер покачал головой и пристальным взглядом обвел заставленные бутылками полки бара.
        - Вот зануда, - сварливо проворчал он. - Заткнись. Я вздрогнул как ужаленный. Заткнись! Он осмелился приказать мне заткнуться!
        - Я не могу присматривать за твоей дочерью, - заявил я.
        - Что ты хочешь этим сказать? - Он яростно сверкнул глазами в мою сторону и вновь приложился к бокалу. Потом жестом приказал бармену подать еще один.
        - Ты что, решил напиться? - спросил я.
        - Полагаю, мне это не грозит. Ты обязан позаботиться о ней! Неужели ты не понимаешь, что вся эта история неизбежно станет достоянием гласности? У меня масса врагов. Они убьют ее - убьют только потому, что она моя дочь. Ты даже не представляешь, как я всегда был осторожен и как безоглядно и необдуманно иногда действует она - только потому, что верит в это свое Святое провидение. Кроме того, есть еще и власти, правительственные ищейки… Что станет с моими сокровищами, с моими книгами?
        Потрясенный, я смотрел на него, совершенно забыв, что передо мной призрак. Да, в тот момент он и не похож был на выходца с того света. Ничуть. Разве что только я не чувствовал его запаха, и те звуки, которые он издавал, не имели ничего общего с жизнедеятельностью человеческих легких или сердца.
        - Ладно, - продолжал он, - буду говорить прямо. Я боюсь за нее. Ей предстоит пройти нелегкое испытание. Поднимется шумиха, ее будут расспрашивать, оскорблять… Пройдет немало времени, прежде чем все уляжется, и мои враги и недоброжелатели забудут о ней. До сегодняшнего дня большинство из них понятия не имели о ее существовании. Хотя… теперь я не столь в этом уверен. Вполне возможно, что кто-то знал. Ведь ты же знал…
        - Совсем не обязательно. И я не в счет. Я не человек.
        - Ты обязан защитить ее.
        - Я не могу и не стану это делать.
        - Лестат, ты выслушаешь меня наконец?
        - Я не желаю тебя слушать. Я хочу, чтобы ты ушел.
        - Знаю.
        - Послушай, я не собирался тебя убивать. Мне действительно жаль. Это было ошибкой. Мне следовало найти кого-то… - У меня тряслись руки. Наверное, когда-нибудь вся эта история покажется мне весьма забавной, но сейчас… Сейчас я мог только молить Бога, чтобы все поскорее закончилось.
        - Ты знаешь, где я родился, не так ли? - спросил он. - Квартал на Сент-Чарльз-авеню, неподалеку от Джексон-сквер.
        Я кивнул:
        - Пансион. Нет смысла рассказывать мне историю своей жизни. Зачем? К тому же она уже завершилась. Как и у любого другого человека, у тебя была возможность написать обо всем. А теперь… Что, по-твоему, я должен буду делать с твоим рассказом?
        - Я расскажу только о самом важном, о том, что действительно имеет значение. Посмотри на меня! Пожалуйста, посмотри мне в глаза и постарайся понять меня и полюбить! Постарайся полюбить Дору! Ради меня! Умоляю!
        Мне не было нужды смотреть на него и видеть выражение его лица, чтобы в полной мере постичь его отчаяние. Это был крик о помощи. Разве есть в мире мука страшнее, чем видеть, как страдает твое дитя?
        Или кто- то другой, кто тебе неизмеримо близок и дорог. Дора… Малышка Дора, бродящая по пустому монастырю… Дора, вдохновенно поющая и простирающая к нам руки с экрана телевизора…
        У меня перехватило дыхание. Наверное, я даже вскрикнул. Не знаю. Быть может, просто вздрогнул или сделал что-то еще… На несколько мгновений я словно утратил способность мыслить. Но в этом не было ничего сверхъестественного - только душевная боль и сознание, что он рядом, видимый и осязаемый, что он добился своего и заставил меня понять. Ему удалось достаточно долго продержаться в столь эфемерной форме, чтобы добиться-таки от меня обещания.
        - И все же ты меня любишь, - прошептал он. Он был явно сбит с толку и заинтригован, но в то же время неожиданно обрел некое внутреннее спокойствие.
        - Страстность, - так же шепотом ответил я. - Все дело в твоей страстности и безграничной любви.
        - Да, понимаю. Я действительно польщен. Ведь я умер не под колесами грузовика посреди улицы и не был хладнокровно застрелен гангстером. Меня убил ты! Ты! А ты один из лучших!
        - Один из лучших? Кого ты имеешь в виду?
        - Я не знаю, как именно ты себя называешь. Но ты не живое существо. И в то же время ты человечен. Ты выпил мою кровь, и теперь она течет по твоим жилам. Ты пользуешься и наслаждаешься ею. И ты не один такой. - Он отвернулся и теперь смотрел куда-то в сторону. - Вампиры… - тихо произнес он. - Когда я еще жил в Новом Орлеане, мне приходилось видеть призраков.
        - В Новом Орлеане все видят призраков.
        Он невольно рассмеялся - коротким тихим смешком.
        - Знаю. Но я их действительно видел, и не раз. Я сталкивался с ними и в других местах. Однако я никогда не верил ни в Бога, ни в дьявола, ни в ангелов. Я не верил в существование вампиров, оборотней и любых других подобных созданий, способных, как говорили, в корне изменить судьбу человека или хоть как-то повлиять на ход событий, на тот, казалось бы, хаотический ритм, который управляет жизнью вселенной.
        - А теперь ты веришь в Бога?
        - Нет. Насколько я понимаю, еще какое-то время мне удастся сохранять ту форму, в которой я пребываю сейчас, а потом я начну, что называется, таять - так, во всяком случае, происходило со всеми призраками, которых мне доводилось видеть. И в конце концов исчезну, умру окончательно и бесповоротно. Погасну, как свет. Вот что меня ждет. Забвение. Не кто-то и не что-то. Присутствие чего-то личностного не более чем иллюзия моего разума, - точнее, того, что от него осталось, - который упорно продолжает цепляться за этот мир. Что ты обо всем этом думаешь?
        - Прав ты или нет, но оба твои предположения приводят меня в ужас.
        Я не собирался ни рассказывать ему о своем преследователе, ни спрашивать его о статуе. Теперь я точно знал, что Роджер не имеет никакого отношения к тому, что скульптура вдруг показалась мне живой. Он в тот момент был уже мертв и переходил в иную реальность.
        - Приводят тебя в ужас? - с нотками почтения в голосе переспросил он. - Но ведь это происходит не с тобой, Напротив, ты подвергаешь такому испытанию других. А теперь позволь мне объяснить кое-что относительно Доры.
        - Она красива, и я… Я постараюсь о ней позаботиться.
        - Нет, ей нужно от тебя нечто большее. Она нуждается в чуде.
        - В чуде?
        - Послушай, кем бы ты ни был, но ты продолжаешь жить, хотя ты и не человек. И ты способен совершить чудо - разве я не прав? Для существа с твоими способностями это совсем не трудно, так соверши же его ради Доры.
        - Ты имеешь в виду какое-нибудь фальшивое религиозное чудо?
        - А что же еще? Она не представляет, как можно спасти мир без чуда. И ты можешь сделать это для нее.
        - И ты остался в этом мире, преследовал меня и пришел сюда только ради того, чтобы обратиться со столь ничтожной просьбой? - Я был поражен. - Тебе самому не будет прощения, и душу твою уже не спасти. Ты покойник. Но даже в этих обстоятельствах ты остаешься вымогателем и преступником. Ты только послушай, о чем ты просишь! Чтобы я совершил фальшивое чудо для Доры! Неужели ты думаешь, что ей бы это понравилось?
        Он застыл от изумления и был настолько поражен, что далее не почувствовал себя оскорбленным.
        Поставив бокал на стойку, он молча обвел взглядом бар и задумался. Он казался исполненным достоинства и выглядел лет на десять моложе, чем в тот момент, когда я его убил. Любой, кто призраком возвращается в этот мир, стремится принять для этого привлекательный облик. Вполне естественное желание. Глядя на него, я чувствовал, как внутри меня крепнет и разрастается неизбежное в таких случаях и роковое для меня восхищение доставшейся мне жертвой: «Мсье, в моих жилах течет ваша кровь!»
        Роджер повернулся ко мне.
        - Ты прав, - свистящим шепотом заговорил он. - Совершенно прав. Я не должен вступать с тобой в сговор ради совершения для нее фальшивого чуда. Она ни за что бы не одобрила столь чудовищную сделку.
        - Ну вот, теперь ты говоришь как благодарный мертвец.
        Он издал короткий презрительный смешок, но тут же вновь помрачнел и тихо произнес
        - Лестат, ты должен позаботиться о ней… хотя бы какое-то время…
        Я не ответил, и он продолжал настаивать:
        - Недолго, пока все не уляжется и репортеры не оставят ее в покое; пока не кончится весь этот кошмар и она не придет в себя и не вернется к своей вере, пока она не станет прежней Дорой. У нее своя жизнь. Лестат, она не должна страдать из-за меня, тем более из-за меня! Это несправедливо!
        - Несправедливо?
        - Назови меня по имени, - попросил он - Взгляни на меня.
        Я поднял на него взгляд. Это было поистине тяжелое зрелище. Он был раздавлен горем. Никогда еще мне не доводилось видеть, чтобы человеческое существо страдало так: сильно. Никогда
        - Меня зовут Роджер, - сказал он и в этот момент показался мне еще моложе, как будто в мыслях своих он совершал некое путешествие назад во времени, едва ли не в пору невинности, - если, конечно, мертвецам, не желающим порывать связь с этим миром, вообще позволительно вспоминать о своей невинности.
        - Твое имя мне известно, - ответил я. - Мне все о тебе известно, Роджер. Призрак Роджер. И ты ни разу не позволил Старому Капитану прикоснуться к тебе. Ты позволял ему только обожать тебя, учить, возить повсюду и покупать тебе красивые вещи, но при этом ты ни разу не лег с ним в постель - хотя бы ради приличия.
        Все это я сказал ему без злобы и без какого-либо тайного умысла - просто вспомнил те образы, которые мелькали перед моими глазами, пока я пил его кровь. В моем голосе слышалось скорее удивление тем, что все мы так порочны и лживы.
        Он молчал.
        Я чувствовал себя подавленным. Горечь, печаль, ужас содеянного с ним и мерзость злодеяний, совершенных мною по отношению ко многим другим живым существам, буквально оглушили меня. Я вздрогнул от отвращения.
        А в чем состояла миссия Доры? Каким образом можно нас спасти? Неужели с помощью все тех же песнопений и гимнов, свидетельствующих об обожании и поклонении?
        Он наблюдал за мной. Молодой, исполненный энергии - великолепная имитация жизни. Роджер…
        - Хорошо, согласен, - наконец заговорил он. - Ты прав, я не спал со Старым Капитаном. Но он никогда и не требовал этого от меня - он был слишком стар, и речь шла совсем о другом: Ты понятия не имеешь о том, как все обстояло на самом деле. Возможно, тебе известно, что я чувствовал себя виноватым. Но ты не знаешь, как часто впоследствии я сожалел о том, что этого не случилось. Что я не познал этого со Старым Капитаном. И совсем не это сбило меня с правильного пути. Нет, совсем не это. И не мошенничество или грабеж, как ты полагаешь. Мне нравились вещи, которые он мне показывал. А он любил меня. Вполне вероятно, что именно благодаря мне он прожил на этом свете лишние два-три года Винкен де Вайльд… Винкен де Вайльд нравился нам обоим. И все должно было обернуться совсем иначе. Ты же знаешь, что, когда Старый Капитан умирал, я был рядом с ним. Я не покидал его комнаты. Я умею быть преданным, когда люди, которых я люблю, нуждаются в моей помощи.
        - Да уж. Ты был рядом и со своей женой - Терри.
        Упомянуть об этом было жестоко с моей стороны, но сцена убийства так ясно предстала вдруг перед глазами, что слова вырвались как-то сами собой, я даже не успел подумать.
        - Ладно, забудем об этом, - сказал я. - Извини. И объясни, Бога ради, кто такой Винкен де Вайльд. - На душе у меня было скверно. - Бог мой! Ты явился в облике призрака и теперь преследуешь меня. А я трус! Трус! И почему ты упомянул это странное имя? Нет, не хочу знать. Не рассказывай мне больше ничего. С меня достаточно. Я ухожу. А ты, если угодно, можешь торчать в этом баре хоть до Судного дня. Найди себе нового собеседника - какого-нибудь добродетельного смертного…
        - Послушай, - прервал он мои стенания. - Ты любишь меня. Ты выбрал меня. И все, чего хочу теперь я, это посвятить тебя в некоторые подробности.
        - Я позабочусь о Доре. Так или иначе, но позабочусь. Я подумаю, как ей лучше помочь. Я сделаю что-нибудь. И я позабочусь о твоих сокровищах - вывезу их из квартиры в безопасное место и сохраню их для Доры, до того момента, когда она почувствует, что может их принять.
        - Прекрасно!
        - Договорились! А теперь отпусти меня.
        - А я тебя и не держу, - ответил он.
        О да, я любил его! Мне нравилось на него смотреть. И я хотел, чтобы он поведал мне все, до последней детали. Я коснулся его руки. В ней не было жизни. Это была уже не человеческая плоть. Однако какая-то энергия в ней все же присутствовала - нечто обжигающее и возбуждающее.
        Он лишь улыбнулся.
        Потом протянул руку, обхватил пальцами мое запястье и придвинулся ближе. Я почувствовал, как прядь его волос скользнула по моему лбу, слегка пощекотав кожу. Огромные черные глаза смотрели мне прямо в лицо.
        - Выслушай меня, - в который уже раз повторил он, обдав меня лишенным запаха дыханием.
        - Хорошо…
        И тогда он заговорил - негромко и торопливо начал рассказывать мне свою историю.
        ГЛАВА 4
        - Дело в том, что Старый Капитан был контрабандистом и коллекционером. Я провел рядом с ним много лет. Мать отправила меня в Андовер, однако вскоре привезла обратно домой - она не могла жить без меня. Я учился у иезуитов. У меня практически не было друзей, я почти никуда не ходил, и потому, наверное, общество Старого Капитана было для меня наилучшей компанией. Что же касается Винкена де Вайльда, то все началось тоже со Старого Капитана и его торговли антиквариатом, в основном мелкими вещами.
        Но я хочу сказать тебе сразу, что Винкен де Вайльд не имеет никакого значения, он связан лишь с одним моим сном, хотя и очень порочным, извращенным. То есть я хочу сказать, что Винкен де Вайльд был страстной любовью всей моей жизни - за исключением Доры, разумеется, - но если после нашего разговора тебе он будет неинтересен, то, значит, и никому больше. Доре, во всяком случае, нет до него дела.
        - И все же кто он такой, этот Винкен де Вайльд? И что с ним связано?
        - Искусство, конечно. Красота. Лет в семнадцать у меня в голове была полная каша. Я вдруг решил, что должен основать новую религию, своего рода культ, - знаешь, свободная любовь, помощь бедным, протест против любого насилия, ну и все такое, - нечто вроде прелюбодействующих аманитов. Шел 1964 год… Это была эпоха «детей цветов», марихуаны, Боб Дилан без конца пел о морали, нравственности и милосердии. И мне захотелось воссоздать Братство общей жизни, но только в духе современных сексуальных представлений. Ты знаешь, что это было за Братство.
        - Да, они проповедовали очень популярную в средние века мистическую идею о том, что каждый может познать Бога.
        - Именно. Надо же, ты и об этом знаешь!
        - И что для этого не обязательно быть монахом или священником.
        - Все правильно. Монахи чересчур нетерпимы и завистливы, а мои юношеские мечты вдохновлял Винкен. Я знал, что он последователь немецкого мистицизма, Мейстера Экхарта и его единомышленников, хотя и работал в монастырской мастерской, где переписывал от руки на пергаменте старинные молитвенники и другие священные книги. Однако книги Винкена резко отличались от всех других. И мне казалось, что если я соберу их все, то непременно добьюсь успеха.
        - Но почему именно Винкен? Чем он отличался от остальных?
        - Попробую объяснить. Видишь ли, наш пансион представлял собой смесь нищеты и элегантности. Моя мать, что называется, не опускалась до грязной работы - для этого существовали три служанки и старик-негр - мастер на все руки. Что касается жильцов, все они были людьми состоятельными, с приличными доходами и собственными лимузинами, стоявшими в гаражах по всему Садовому кварталу, а потому могли себе позволить и трехразовое питание, и красные ковровые дорожки, и все остальное. Дом этот, я уверен, тебе известен - он был построен по проекту Генри Хауарда в поздневикторианском стиле. Мать унаследовала его от своей матери.
        - Да, я знаю его. Видел, как ты останавливался перед этим домом. А кто владеет им сейчас?
        - Понятия не имею. Я потерял его. Я вообще многое потерял. Но речь не об этом. Так вот, представь себе: дремотный полдень; мне всего пятнадцать, и я чувствую себя ужасно одиноким; Старый Капитан приглашает меня к себе, и в дальней комнате - а он занимал две гостиные в передней части дома и жил в особом, волшебном мире удивительных и редких вещей - я вижу на столе…
        - Могу себе представить…
        - …Я вижу на столе эти книги! Маленькие средневековые молитвенники! Конечно, мне и раньше приходилось видеть молитвословы, я хорошо знал, как они выглядят. Но только не средневековые рукописи… В детстве я прислуживал при алтаре в церкви, ежедневно вместе с матерью ходил к мессе, умел читать церковную латынь - в той мере, в какой это было необходимо. Иными словами, я, конечно, понял, что книги эти религиозные, что они очень редкие, ценные и что Старый Капитан, несомненно, собирается их продать.

«Ты можешь посмотреть их, Роджер, - сказал он мне, - и даже взять в руки, но только если будешь обращаться с ними бережно и аккуратно». До этого уже в течение двух лет он приглашал меня к себе, мы вместе слушали пластинки с записями классической музыки, часто он брал меня с собой на прогулки. Но как раз в тот период, о котором я сейчас рассказываю, он начал проявлять ко мне сексуальный интерес, хотя я об этом даже не подозревал и пока он к делу не относится.
        Когда я вошел, он разговаривал с кем-то по телефону. Речь шла о судне, стоявшем в порту.
        Через несколько минут мы были уже на пути в гавань. Вообще, мы часто поднимались на борт разных кораблей. Я ничего не знал о цели этих посещений. Видимо, все та же контрабанда. Помню только, как Старый Капитан сидел за большим круглым столом и беседовал с командой - как правило, это были голландцы, - а в это время кто-нибудь из офицеров показывал мне машинное отделение, штурманскую каюту, радиорубку… Все они говорили с сильным акцентом. Я никогда не уставал от таких экскурсий, потому что очень любил корабли. В те годы причалы Нового Орлеана не пустовали и там всегда было полно пеньки, конопли, крыс.
        - Да, я помню.
        - А помнишь длинные канаты, протянутые между бортами судов и берегом? На таких канатах всегда закрепляли специальные металлические пластины, служившие своего рода щитами, потому что крысы не могли через них перелезть.
        - Конечно.
        - Так вот. В тот вечер мы вернулись домой очень поздно, но, вместо того чтобы по обыкновению отправиться спать, я стал упрашивать Старого Капитана, чтобы он позволил мне снова пойти к нему и еще раз взглянуть на книги, прежде чем он их продаст. Матери в холле не было, и я надеялся, что она уже легла в постель.
        Позволь, однако, немного подробнее рассказать о моей матери и нашем пансионе. Как я уже упоминал, он выглядел достаточно элегантно. Интерьер и обстановка были выдержаны в стиле Ренессанса, хотя, конечно, говорить в данном случае приходится лишь о подражании, ибо такими вещами фабричного производства были буквально забиты многие особняки, начиная с восьмидесятых годов девятнадцатого века,
        - Я помню.
        - В доме была великолепная лестница, винтовая. Она начиналась возле витражного окна - истинный шедевр, которым Генри Хауард мог справедливо гордиться. А у самого ее основания, внутри лестничного колодца, - ты только представь себе! - стоял огромный туалетный столик, принадлежавший моей матери. И она сидела в холле и расчесывала волосы. Стоит мне только вспомнить об этом, и у меня тут же начинает болеть голова! Точнее, начинала болеть, пока я был жив. Поистине трагическая картина! Несмотря на то, что я видел ее с детства практически каждый день, я так и не смог избавиться от ощущения ужасного несоответствия: пожилая женщина с темными волосами, сидящая за мраморным, украшенным филигранью туалетным столиком с зеркалами и канделябрами, никак не увязывалась в моем воображении с парадным, торжественным холлом.
        - А жильцы с этим мирились?
        - Конечно, потому что дом был забит под завязку. Старый мистер Бридли жил в помещении, некогда служившем террасой для слуг; слепая мисс Стентон обитала в бывшей «обморочной» комнатушке наверху; еще четыре комнаты переоборудовали для жильцов в задней части дома, там, где раньше жили слуги. Я по натуре очень чувствителен к любому беспорядку. По мне, все должно быть устроено либо идеально, либо вообще никак - вроде полнейшего хаоса в той квартире, где ты меня убил.
        - Понимаю.
        - Но если бы мне довелось вновь поселиться в том доме… Впрочем, это не важно. Я лишь хотел объяснить, что люблю порядок, и в молодости всегда о нем мечтал. Мне хотелось быть своего рода святым - точнее говоря, мирским святым. Однако вернемся к книгам.
        - Продолжай.
        - Я бросился к лежавшим на столе книгам. Одна из них имела даже собственный футляр. Я.был покорен и очарован миниатюрными иллюстрациями. В ту ночь я изучал страницу за страницей, мечтая о том, чтобы впоследствии получить возможность возвращаться к ним снова и снова Естественно, что латынь, на которой эти книги были написаны, я прочесть не мог.
        - Слишком плотный текст и изощренное написание букв.
        - Надо же, тебе и это известно!
        - Полагаю, мы делаем немало удивительных открытий относительно друг друга. Однако продолжай.
        - Всю неделю я самым тщательным образом рассматривал книги. Ради них даже пропускал школу. Там было ужасно скучно. Тем более что я сильно опережал в учебе своих одноклассников и жаждал совершить нечто совершенно необыкновенное - какое-нибудь дерзкое преступление, например.
        - Ну да. Либо святой, либо преступник.
        - Согласен. На первый взгляд мои желания в корне противоречат одно другому. И тем не менее все обстояло именно так.
        - Не сомневаюсь.
        - Старый Капитан поведал мне многое об этих книгах. Ту, что лежала в отдельном футляре, обычно носили на поясе - она представляла собой нечто вроде дорожного молитвенника. А самая большая и толстая из них, и тоже богато украшенная, называюсь Часослов. Была там конечно же и Библия на минском языке. Надо заметить, он рассказывал обо:ем этом крайне небрежным тоном, и было очевидно, что его самого книги мало интересовали.
        А вот меня, сам не знаю почему, они буквально притягивали к себе. Они казались мне уникальным средоточием того, что я любил и ценил в любой вещи: красоты и незаурядности. Ничего подобного мне еще не приходилось видеть.
        - О да, твоя страсть мне хорошо понятна, - с улыбкой произнес я.
        - Красные чернила, обилие золота, миниатюрные фигурки… Это было прекрасно! Я взял лупу и принялся досконально изучать каждую иллюстрацию. Потом отправился в старую библиотеку на Лисеркл - помнишь ее? - и внимательно прочел все, что смог там найти по интересующей меня теме: о средневековой книжной культуре, о том, как трудились над созданием книг монахи-бенедиктинцы. Тебе известно, что Дора владеет монастырем? Это, конечно, не Сент-Галльское аббатство, но нечто очень на него похожее - монастырь строился в девятнадцатом столетии.
        - Я видел его и видел там Дору. Она очень смелая девушка и совсем не боится темноты и одиночества.
        - Она до идиотизма верит в Святое провидение, но способна добиться многого, если кто-то не разрушит ее мечты и планы. Мне нужно выпить еще. Я знаю, что рассказываю слишком торопливо и сумбурно, но по-другому я сейчас не могу.
        Я жестом приказал бармену принести еще порцию.
        - Продолжай. Что было дальше? И кто же он все-таки, этот Винкен де Вильд?
        - Он был автором двух из тех ценнейших книг, которые оказались в распоряжении Старого Капитана. Но я узнал об этом не сразу, а лишь через несколько месяцев. Все это время я продолжал упорно изучать иллюстрации и постепенно пришел к выводу, что миниатюры в двух рукописях созданы рукой одного художника. А вскоре в обеих книгах мне удалось обнаружить и его имя, причем в нескольких местах, хотя Старый Капитан уверял, что никаких подписей там нет. Однако, как я уже говорил, все ценности были для него не более чем предметами торговли. Обычно он заключал такого рода сделки в магазине на Роял-стрит.
        Я кивнул, подтверждая, что помню.
        - Итак, я жил в страхе, ожидая того момента, когда он понесет туда и столь дорогие моему сердцу сокровища. Ведь эти две книги не были похожи ни на какие другие. Прежде всего, рисунки отличались обилием тщательно выписанных деталей. Например, на одной странице можно было увидеть цветущую ветвь винограда, а в каждом цветке, словно в персональном убежище, скрывалась маленькая человеческая фигурка. Кроме того, это были сборники псалмов. Причем на первый взгляд они представляли собой каноническую Псалтирь, соответствовавшую тексту общепринятой латинской Библии.
        - А на самом деле?
        - А на самом деле - нет. Таких псалмов ты не найдешь ни в какой Библии. Мне не составило труда выяснить это, просто сопоставив их с текстами других латинских изданий того же периода, которые я принес из библиотеки. Это были авторские сочинения. Мало того, миниатюрные иллюстрации изображали не только животных, деревья или плоды, но и людей, причем обнаженных. Но и это еще не все. Обнаженные люди занимались всякими вещами…
        - Босх!
        - Именно! Совсем как «Сад земных наслаждений» Босха! Те же райские сладострастие и чувственность. Конечно, тогда я еще не побывал в «Прадо» и не видел самого творения мастера. Но, можно сказать, передо мной был именно Босх в миниатюре. Крошечные люди резвились и шалили под изобильно увешанными плодами деревьями. Старый Капитан уверял меня, что не видит в иллюстрациях ничего необыкновенного, что все это широко распространенные образы, характерные для изображения райского сада Я не мог с ним согласиться. Две книги, буквально заполненные такими миниатюрами? Нет, я не считал это чем-то обычным. Я просто обязан был расшифровать обе книги, найти ключ к их пониманию, перевести и прояснить смысл каждого содержащегося в них слова
        И тогда Старый Капитан сделал мне поистине королевский подарок - он совершил нечто такое, что могло превратить меня в религиозного лидера и способно сделать таковым Дору, хотя у нее в жизни совсем иная цель.
        - Он отдал тебе книги.
        - Да! Он отдал их мне. Скажу больше. Тем летом мы объездили с ним всю страну, чтобы я имел возможность увидеть другие средневековые рукописи. Мы побывали в Хантингтонской библиотеке в Пасадене, в библиотеке Ньюбери в Чикаго, мы посетили Нью-Йорк. Он хотел даже отвезти меня в Англию, но мать не разрешила.
        Я получил представление практически о всех типах средневековых книг. И пришел к выводу, что произведения Винкена не похожи ни на какие другие. Вишен был язычником и богохульником. Имя его слышали сотрудники многих библиотек, однако ни одна из них не могла похвастать его книгами.
        Капитан позволил мне и дальше держать у себя книги. Тогда я вплотную занялся их переводом. Я перешел в выпускной класс. Однако в первую же неделю учебного года Старый Капитан умер в своей комнате. Я оставался с ним до самого дня похорон, отказывался оставить его одного и стал посещать уроки только после церемонии погребения. Несколько дней он находился в коме и к исходу третьих суток внешне изменился настолько, что узнать его было практически невозможно. Глаза Старого Капитана перестали закрываться, хотя сам он этого, конечно, не сознавал, из полуоткрытого рта, принявшего форму овала, со свистом вырывалось неровное дыхание. Поверь, я не покидал его ни на минуту и видел все это собственными глазами.
        - Я верю.
        - Да, все было именно так. Теперь представь. Мне исполнилось семнадцать, мать все время болела, денег на продолжение учебы в колледже - а все ученики выпускного класса только об этом и твердили - не было. Я мечтал о Калифорнии, о Хейт-Эшбери, о «детях цветов» и песнях Джоан Баэз. Я мог думать только о том, что отправлюсь наконец в Сан-Франциско и, вооруженный идеями Винкена де Вйльда, стану там основателем совершенно нового культа
        К тому времени у меня был практически готов перевод обеих книг. В этом мне очень помог старый священник-иезуит, один из тех блестяще одаренных ученых монахов, которые в силу обстоятельств вынуждены были половину дня отдавать воспитанию мальчишек. Он смог посвятить мне не слишком много времени, но делал это с удовольствием, и не только потому, что перевод доставлял ему истинное наслаждение. Ведь нам приходилось подолгу оставаться с ним наедине за запертыми дверями, а это, в свою очередь, дарило ему надежду на определенную интимную близость.
        - Стало быть, еще до смерти Старого Капитана ты уже снова торговал собой?
        - Нет. Все было иначе. Не совсем так, как ты думаешь. Но все же… Видишь ли, этот священник был ирландцем и принадлежал к числу истинных целибатов, твердо выполнявших обет безбрачия. Таких теперь, наверное, уже нет, и современному человеку понять их очень трудно. Он, что называется, никогда и ни с кем… Сомневаюсь даже, что он хоть раз мастурбировал. Ему было вполне достаточно хоть недолго находиться рядом с каким-нибудь мальчиком, а все его эмоции выражались лишь в кратковременном учащении дыхания или еще в чем-либо в том же духе. В наши дни религия не привлекает к себе таких здоровых и в то же время воздержанных мужчин, чьи желания вытеснены в область подсознания. Люди такого сорта не способны причинить зло ребенку, сексуальное домогательство для них столь же немыслимо, как непристойные вопли с алтаря во время мессы.
        - Значит, он не сознавал, что испытывает к тебе влечение, что ты ему как-то по-особенному нравишься?
        - Совершенно верно. Он просто часами сидел рядом со мной и переводил сочинения Винкена. Я не свихнулся во многом благодаря ему. Оказавшись поблизости от нашего дома, отец Кевин - таково было его имя - всегда заглядывал, чтобы проведать Старого Капитана. Будь Старый Капитан католиком, отец Кевин непременно соборовал бы его. Постарайся понять. Ты не можешь судить людей, подобных Старому Капитану и отцу Кевину.
        - О да! Как и мальчиков вроде тебя.
        - А тут еще в последний год моей учебы мать завела себе отвратительного нового дружка - этакую сладенькую пародию на джентльмена, одного из тех людей с черной душой и сомнительным прошлым, кто при этом умеет хорошо и много говорить и смотрит на тебя сверху вниз. Его моложавое лицо было испещрено морщинками, отчего выглядело словно потрескавшимся. Он курил «Дю Морье». Мне кажется, что он даже собирался жениться на моей матери - ради дома, разумеется. Ты слушаешь меня?
        - Да, конечно. Значит, после смерти Старого Капитана у тебя не осталось никого, кроме священника?
        - Никого. Теперь ты понимаешь, в каком положении я оказался. Мы с отцом Кевином продолжали усердно трудиться. Ему нравилось приезжать ко мне в пансион. Обычно он оставлял машину на Филип-стрит, и мы поднимались в мою комнату - на втором этаже в передней части дома. Окнами она выходила на улицу, и оттуда были великолепно видны шутовские парады во время празднования Марди-Гра. Я вырос в полной уверенности, что нет ничего удивительного и необычного в том, что ежегодно весь город на целых две недели буквально сходит с ума. В общем, так или иначе, однажды ночью во время очередного парада мы по обыкновению не спали, однако совершенно не обращали внимания на происходящее за окном - совершенно нормальная реакция местных жителей, которые за свою жизнь успели достаточно насмотреться на кавалькады из папье-маше, дешевые безделушки, факелы…
        - Да, эти кошмарные багровые факелы… - перебил я его.
        - Согласен…
        Он вдруг умолк и задумчиво уставился в бокал с новой порцией выпивки, только что принесенный барменом.
        - В чем дело? - встревожился я, потому что почувствовал, что и он чем-то взволнован. - Роджер, посмотри на меня. Не исчезай, продолжай свой рассказ. Что вам удалось выяснить из перевода? Эти книги действительно были кощунственными и богохульными? Роджер! Пожалуйста, не молчи!
        Он вздрогнул и вышел из оцепенения. Потом поднял бокал и одним глотком выпил почти половину.
        - Гадость, но мне нравится. «Сазерн Комфорт» стал первым спиртным напитком, который я попробовал, еще когда был совсем мальчишкой. - Он поднял на меня взгляд. - Я не исчезаю. Просто мне вдруг вспомнился дом, я словно вновь увидел его, ощутил его запах. Ты знаешь, как пахнет в комнатах стариков, в комнатах, где они живут много лет и где умирают? Но мне этот запах казался чудесным. Так о чем я говорил? Ах, да. Итак, ночью, во время парада в честь Протея, отец Кевин сделал великое открытие: обе книги Винкен де Вайльд посвятил своей покровительнице Бланш де Вайльд, которая, как явствовало из текста и рисунков, содержавшихся на первых пяти страницах, была женой его брата Дэмиена. Это открытие заставляло совершенно по-новому интерпретировать и сами псалмы. Они были полны сладострастных обещаний, предложений и приглашений и даже, возможно, содержали в себе некий секретный шифр, с помощью которого назначались тайные свидания. В книгах не однократно появлялось изображение одного и того же маленького садика - как ты понимаешь, я говорю о миниатюрах.
        - Я знаю множество подобных примеров.
        - И каждый раз в этом садике присутствовали фигурки обнаженного мужчины и пяти женщин, танцующих вокруг фонтана в каком-то средневековом замке, - во всяком случае, при пятикратном увеличении это выглядело именно так. И тут отца Кевина вдруг охватил неудержимый смех - он долго хохотал, не в силах остановиться.

«Стоит ли удивляться, что мы не видим здесь ни одного святого или сцены из Библии, - наконец смог заговорить он. - Этот твой Винкен де Вайльд был отъявленным еретиком. Не иначе как: колдуном или одержимым. И он, конечно же, был влюблен в эту женщину, в Бланш». Надо сказать, что сделанное открытие скорее развеселило, чем ужаснуло отца Кевина.

«Знаешь, Роджер, - сказал он, - если ты сумеешь связаться с устроителями аукционов, то, вполне возможно, эти книги позволят тебе получить образование в университете Лойолы или Тулейна. Только не вздумай продавать их здесь. Поезжай в Нью-Йорк, обратись в "Баттерфилд и Баттерфилд" или "Сотби"»,
        За последние два года он переписал для меня что-то около тридцати пяти стихов в переводе на английский - надо признать, что его прозаические переводы с латыни были сделаны абсолютно точно, - и теперь мы перечитывали их и тщательно изучали. Постепенно нам становилось понятным содержание книг в целом.
        Еще нам удалось выяснить, что на самом деле книг было много, а в нашем распоряжении оказались первая и третья из них. Уже в третьей книге псалмы выражали безграничное восхищение Бланш; автор воспевал чистоту и доброту своей возлюбленной и постоянно сравнивал ее с Девой Марией. Кроме того, там содержались ответы на какие-то письма - судя по всему, женщина описывала в них свои страдания и те муки, которые ей приходилось терпеть во власти мужа.
        Стихи великолепны, и вообще, книги сделаны столь искусно и талантливо, что тебе непременно следует их увидеть и прочесть. Ты должен отправиться в ту квартиру, где убил меня, и взять их.
        - Значит, ты не продал книги, чтобы раздобыть средства на обучение в университете?
        - Конечно нет. Ты только представь! Винкен устраивал оргии вместе с Бланш и ее четырьмя подругами! Я был заворожен и восхищен. Винкен стал для меня своего рода святым - я преклонялся перед силой его таланта; а сексуальность превратилась для меня в религию, потому что таковой она была для Винкена: каждым своим словом, в каждой строке он воспевал плотскую любовь. Пойми, я никогда искренне не придерживался какого-либо ортодоксального вероисповедания. И считал, что католическая церковь стоит на грани умирания, а протестантизм и вовсе смешон. Только много лет спустя я понял, что протестантская вера основана на мистике и проповедует то самое единение с Богом, которое столь яростно отстаивал Мейстер Экхарт и о котором писал Винкен.
        - О, какое великодушие по отношению к протестантам! А что, Винкен действительно писал о единении с Богом?
        - Да, через союз и единение с женщинами. Он высказывался весьма завуалированно и в то же время совершенно недвусмысленно. «Их объятия позволяли мне познать суть Троицы с гораздо большей ясностью, чем любые учения и объяснения…» - примерно в таком духе. Справедливости ради должен сказать, что в то время протестантская религия ассоциировалась у меня лишь с материализмом, бесплодием и туристами-баптистами, которые напивались в стельку на Бурбон-стрит только потому, что не осмеливались делать это в своих маленьких городишках.
        - И когда же ты изменил свое отношение к протестантам? - спросил я.
        - Я сейчас говорю не о частностях, а о своем отношении к религии в целом. В то время я не видел перспектив ни для одного из существовавших на Западе вероисповеданий. Дора сейчас придерживается практически того же мнения. Но о Доре мы поговорим позже.
        - Вам удалось полностью закончить перевод?
        - Да, как раз перед тем, как отца Кевина перевели на службу в другое место. Больше я его не видел. Позже он писал мне, но к тому времени я уже сбежал из дома.
        Ни слова не сказав матери, я сел в автобус «Трейлвейз», потому что у них билет стоил на несколько центов дешевле, чем у «Грейхаунд», и перебрался в Сан-Франциско. Денег практически не было - в карманах у меня не нашлось бы на тот момент и семидесяти пяти долларов. Все, что когда-то давал мне Старый Капитан, я промотал, а после его смерти прикатили какие-то родственники из Джексона, штат Миссисипи, и вывезли вещи из его комнат.
        Они забрали абсолютно все. Хотя, я думаю, Старый Капитан оставил кое-что и мне. Но мне было наплевать. Самым большим его подарком были книги. И еще - наши с ним ленчи в «Монтелеоне». Мы заказывали суп из стручков бамии, и Старый Капитан позволял мне крошить в него соленые крекеры и размешивать, пока суп не превращался в кашу. Это было мое любимое блюдо.
        Да- а… Так о чем я говорил? Я купил билет до Калифорнии, а оставшиеся деньги распределил таким образом, чтобы на каждой остановке съедать хотя бы по куску пирога с кофе. И в какой-то момент я вдруг осознал, что точка возврата осталась позади. По-моему, это произошло в одном из городков Техаса, То есть я хочу сказать, что, далее если бы мне в тот момент захотелось вернуться, денег на обратную дорогу уже не хватило бы. Если мне не изменяет память, столь забавные мысли пришли мне в голову ночью, а городок, кажется, назывался Эль-Пасо. Так или иначе, путь назад был отрезан.
        Меня ждал Сан-Франциско! Я рвался в Хейт-Эш-бери, чтобы исполнить свою мечту: создать там новый культ, основанный на идеях Винкена и прославляющий любовь и согласие, культ, главным лозунгом которого должно было стать провозглашение божественности сексуального единения. И в доказательство я жаждал показать своим последователям книги Винкена Да, я мечтал именно об этом, хотя, должен тебе признаться, сам в Бога совершенно не верил.
        Не прошло, однако, и трех месяцев, когда я понял, что отнюдь не одинок и не оригинален в своих убеждениях. Город был буквально заполонен хиппи, которые исповедовали свободную любовь и нищенство. И хотя я регулярно рассказывал о Винкене огромному числу своих разгульных, полуопустившихся, вольно живущих друзей, хотя я показывал им книги и читал псалмы - самые безобидные, конечно…
        - Могу себе представить…
        - Моим главным и основным занятием стала работа в качестве менеджера тройки рок-музыкантов, которые мечтали о славе и считали ниже своего достоинства держать в голове сроки и условия контрактов или собирать выручку от концертов. Один из них - мы звали его Блю - на самом деле пел хорошо. У него был красивый тенором с широким диапазоном. Группа имела успех. Во всяком случае, нам так казалось.
        Письмо отца Кевина я все же получил. Мы обитали тогда в мансарде «Спреклз Мэншн» в районе Буэ-на-Виста-парка, Ты знаешь этот дом?
        - Да, знаю. Сейчас там отель.
        - Правильно. Но отелем он стал много позже, после ремонта и реставрации. А в те времена это был частный дом с танцевальным залом на верхнем этаже; там же имелись маленькая кухонька и ванная. Их-то я и арендовал. Такого понятия, как «ночлег и завтрак», тогда еще не существовало. Музыканты просто жили там, пользовались кухней и одной на всех грязной ванной, репетировали. А днем, когда они спали вповалку на полу, я предавался собственным мечтам - о Винкене, о том, где и как найти как можно больше сведений об этом человеке и о его стихах о любви. Меня посещали самые разнообразные фантазии, и все они были связаны с Винкеном.
        Я часто вспоминаю ту мансарду. Окна с широкими подоконниками и висевшими клочьями драными бархатными шторами выходили сразу на три стороны, за исключением востока, насколько я помню. Но я не силен в определении сторон света. Сан-Франциско оттуда был виден как на ладони. Мы обожали часами напролет сидеть в глубоких оконных нишах и разговаривать. Моим друзьям нравились рассказы о Винкене. Мы даже собирались написать несколько песен на его стихи. К сожалению, так ничего и не написали.
        - Он превратился для тебя в навязчивую идею.
        - Да, я был словно одержимый. Лестат, прошу, не важно, веришь ты мне или нет, но после того как мы закончим нашу беседу, ты должен вернуться в квартиру и забрать книги. Они все там. Все, созданные Винкеном, до единой. Я поставил себе целью жизни собрать их. Ради них я связался с наркотиками. И даже вернулся в Хейт.
        Я говорил об отце Кевине. Он прислал мне письмо, в котором сообщил, что просмотрел несколько старых рукописей и нашел в них упоминания о Винкене де Вайльде - о том, что тот был еретиком, главой какой-то секты, и что его казнили. Его учение пользовалось популярностью только у женщин и подверглось официальному осуждению со стороны церкви. Отец Кевин писал, что вся эта история «давно ушла в прошлое» и мне следует продать книги. Он обещал сообщить мне подробности, однако больше я от него ничего не получил. А два месяца спустя под влиянием момента я совершил несколько убийств, и обстоятельства резко изменились.
        - Это было связано с торговлей наркотиками?
        - В определенной мере. Только прокололся не я. Виноват был Блю. Он занимался этим бизнесом гораздо активнее меня. Таскал травку чемоданами, в то время как я обходился маленькими пакетиками. Доход был невелик, но мне хватало. А Блю торговал по-крупному и однажды потерял два килограмма. Никто не знал, что произошло, и куда они подевались. Мы предполагали, что Блю просто забыл их в такси, но точно так ничего и не выяснили.
        В те годы в наркобизнесе крутилось великое множество глупых, наивных юнцов. Они
«входили в дело», даже не подозревая о грозящей им опасности, о том, что те, кто снабжает их «товаром», люди серьезные и жестокие, которым ничего не стоит пристрелить на месте любого. Блю надеялся выкрутиться и придумал какое-то дурацкое объяснение - вроде то-то, что его якобы ограбили приятели. Или еще что-то в том же духе - не знаю. По его словам, партнеры поверили ему и даже снабдили оружием.
        Они предупредили Блю, что, возможно, настанет момент, когда ему придется воспользоваться пистолетом. Однако он, конечно, и не подумает это делать, заявил нам Блю и спрятал пистолет в кухонный шкаф. Мне кажется, когда человек глуп, да еще и под завязку накачан наркотиками, он искренне уверен, что все вокруг думают и чувствуют точно так же, как он. Блю, во всяком случае, уверял, что те ребята, мол, ничем не отличаются от нас, что волноваться не о чем, все будет в порядке и все это одни только разговоры, а мы все скоро станем не менее знаменитыми, чем Дженис Джоплин и ее группа «Биг Бразер».
        Но однажды днем они все же пришли по его душу. Кроме нас, в доме никого не было.
        Блю встретил посетителей - их было двое - у дверей танцевального зала и принялся заговаривать им зубы. Меня гости не видели - я сидел в кухне и поначалу даже не прислушивался к тому, что происходило в зале. Не помню точно, но, кажется, я изучал книги Винкена. Однако постепенно до меня стал доходить смысл их беседы.
        Эти двое пришли, чтобы убить Блю. Ровными, монотонными голосами они упорно твердили, что все в порядке, что он должен поехать с ними, причем следует поторопиться, потому что они спешат. Нет, он не может приехать позже, объясняли они, им велено привезти его. Ну и так далее, в том же духе. А потом один из них очень тихо, но зловеще сказал: «Все, хватит, парень, поехали». И Блю вдруг замолчал - я больше не слышал всей этой хипповой болтовни типа: «Все образуется, брат… Я не сделал ничего плохого, брат…» В зале стояла гробовая тишина. Я вдруг понял, что вот сейчас они увезут Блю, пристрелят его где-нибудь, а тело утопят, и почувствовал, как волосы на затылке встали дыбом. Такое уже не раз случалось с парнями вроде него - я читал об этом в газетах. Шансов у него не было.
        Времени на размышления не было, да я и не в состоянии был здраво рассуждать, даже забыл о пистолете, лежавшем в кухонном шкафу. Охваченный порывом, я выскочил в зал и увидел там двух мужчин - оба были значительно старше нас и внешне не имели ничего общего с хиппи. Они не походили даже на «ангелов ада» - обыкновенные киллеры. При виде меня у них буквально челюсти отвисли, ибо они явно не ожидали встретить какое-либо препятствие на своем пути и даже не предполагали, что кто-то осмелится помешать им увести моего приятеля.
        Думаю, ты уже узнал обо мне достаточно, чтобы понять, что я был столь же тщеславен, как; и ты, а, кроме того, меня никогда не покидала убежденность в собственной необыкновенности и вера в судьбу. Танцующей походкой я стремительно, едва ли не рассыпая на ходу искры, бросился к непрошеным гостям, а в голове билась только одна мысль: «Если Блю может умереть, значит, та же участь, вполне возможно, ждет и меня, а мне совсем не светит получить тому доказательство».
        - Представляю…
        - Я начал что-то говорить, очень быстро, напористо, претенциозно, словно накачавшийся галлюциногенами философствующий наркоман, понес какую-то заумную чушь, при этом подходя к ним все ближе и ближе; я говорил что-то о насилии, о хулиганстве, о том, что они помешали заниматься мне и «остальным», которые сейчас там, в кухне.
        И тут один из них сунул руку под пальто и вытащил пистолет. Наверное, он решил, что оружие послужит достаточно убедительным и решающим аргументом. Эта сцена и сейчас ясно стоит перед моими глазами. Он просто достал пистолет и направил его прямо на меня. Но прежде чем он успел прицелиться, я обеими руками выхватил у него пушку, изо всех сил пнул его ногой, а потом пристрелил обоих бандитов.
        Роджер на минуту умолк.
        Я тоже молчал, едва сдерживая улыбку. Только кивнул головой. Мне понравился его рассказ. Конечно, - как я раньше не понял? - именно так все и должно было начаться. Он отнюдь не был прирожденным убийцей. В противном случае он ни за что бы не вызвал во мне интерес.
        - Вот так, в одночасье, я превратился в убийцу, - наконец произнес он со вздохом. - В одночасье… И, представь, с первого же раза добился потрясающего успеха в этом деле.
        Он отпил глоток из бокала и устремил взгляд в пространство, вспоминая события далекого прошлого. Чувствовалось, что он возбужден и в эти минуты напряжение прочно удерживает его в призрачном теле.
        - И что ты сделал потом? - спросил я.
        - Я уже говорил, что убийство круто изменило всю мою жизнь. Поначалу я хотел немедленно позвонить в полицию, позвать священника, готов был отправиться в ад, сообщить матери, что жизнь моя кончена, разыскать отца Кевина, спустить в туалет всю травку, позвать соседей… Все! Конец!
        Но вместо этого я запер дверь, сел рядом с Блю и, наверное, целый час все говорил и говорил ему что-то, не умолкая ни на минуту. Блю за все это время не проронил ни слова. А я все продолжал болтать и одновременно молился в душе, чтобы никто не ждал киллеров на улице в машине. Хотя… Раздайся в тот момент стук в дверь, я был готов… Руки мои по-прежнему крепко сжимали пистолет, в котором еще оставалось достаточно пуль, и я сидел прямо против входа в зал…
        Трупы киллеров валялись на полу. Блю смотрел перед собой невидящим взглядом, как будто принял хорошую дозу ЛСД и полностью отключился. В конце концов запас моего красноречия иссяк, и в заключение я сказал, что пора выбираться к чертовой матери из этого проклятого места. Почему, спрашивается, из-за каких-то двух подонков я должен провести остаток жизни в тюрьме? В общем, мне понадобилось примерно около часа логических рассуждений, чтобы прийти к такому выводу.
        - Совершенно правильному.
        - Мы быстренько свалили из обжитой «берлоги». Собрали вещи, позвонили двум другим музыкантам, чтобы они забрали свои шмотки на автобусной станции. Стремительное бегство мы объяснили полицейской облавой, связанной с наркотиками. Правду они так никогда и не узнали. Да и остальные тоже. На наших ночных вечеринках и джем-сейшнз перебывало столько народа, что «пальчиков» осталось великое множество, а наши даже не были зарегистрированы в полиции. Так что вычислить нас будет практически невозможно. К тому же пистолет я унес с собой.
        Но я сделал и кое-что еще. Несмотря на решительный протест Блю, я обшарил карманы мертвецов и забрал у них все деньги. Без баксов мы бы далеко не уехали.
        Мы расстались. С тех пор я больше никогда не встречался ни с Блю, ни с другими двумя музыкантами - Олли и Тедом. По-моему, они уехали искать счастья в Лос-Анджелес Блю, вполне возможно, в конце концов погиб от злоупотребления наркотиками. Но достоверных сведений о них я не получал. Я же пошел своим путем. Повторяю, с момента убийства я стал совсем другим человеком. Прежний Роджер исчез навсегда.
        - Но что именно заставило тебя так измениться? - спросил я. - Я имею в виду, что конкретно послужило причиной столь разительной перемены? Убийство доставило тебе удовольствие?
        - Нет. Ни в коем случае. Никакой радости, а уж тем более удовольствия я не испытывал. Успех, удача - да. Но только не удовольствие. Убийство людей - это работа, причем очень грязная и отвратительная. Это для тебя убийство человека - развлечение. Но ведь сам ты не человек. Для меня важно было другое. Сам факт того, что такое возможно: просто подойти к проклятому сукину сыну и сделать то, чего он никак не ожидает, - отнять у него пистолет, а потом хладнокровно, без колебаний пристрелить обоих. Мне кажется, последним чувством, которое они испытали в своей жизни, было безграничное удивление.
        - Просто они думали, что имеют дело с неопытными юнцами.
        - Они считали нас мечтателями и фантазерами, далекими от реальной жизни. А я и был таковым на самом деле. Всю дорогу до Нью-Йорка я размышлял о своей судьбе, о том, что меня ждет великое будущее, а неожиданно открывшаяся способность - способность хладнокровно убить двоих людей - стала своего рода крещением, явлением и воплощением таящейся во мне силы.
        - Ты хочешь сказать, что она была явлена тебе Богом?
        - Нет. Судьбой и роком. Я уже говорил, что не испытывал никаких чувств к Богу. А тебе известно, что католическое учение гласит, что, если ты не ощущаешь в себе любви и беззаветной преданности Деве Марии, следует опасаться за твою душу. Так вот, ни любви, ни преданности Богоматери во мне не было, равно как и к любому другому божеству или святому. Именно поэтому меня до такой степени удивляет религиозность Доры, причем совершенно искренняя. Но о Доре позже. К моменту приезда в Нью-Йорк я уже твердо знал, чего хочу добиться: свободы, богатства, власти и поклонения своих многочисленных приверженцев. Я не желал признавать никаких правил, не желал мириться с ограничениями. Роскошь и воля - вот что должно стать моим девизом в этом мире.
        - Да, я тебя отлично понимаю.
        - Таковым было отношение к жизни Винкена. Он убеждал последователей своего учения - а это в подавляющем большинстве были женщины, - что не стоит ждать перехода в иной мир, что жить и грешить надо здесь и сейчас. Насколько мне известно, таких взглядов придерживались все еретики и безбожники. Или я ошибаюсь?
        - Да, многие. Во всяком случае, так утверждали их враги.
        - Следующее убийство я совершил исключительно ради денег. Мне его заказали. Я был едва ли не самым амбициозным молодым человеком во всем городе и работал с новой группой, однако заключить контракт нам никак не удавалось, в то время как другие рок-звезды часто получали его после первого же выступления. Я вновь стал торговать наркотиками и в этом бизнесе добился гораздо большего успеха, хотя сам не испытывал к ним ничего, кроме отвращения, и никогда не употреблял. Наркобизнес еще только набирал обороты, травку переправляли через границу на маленьких самолетах, и все это походило на забавные ковбойские приключения.
        Однажды до меня дошли слухи, что некий человек попал в черный список могущественного дельца, который готов заплатить за убийство провинившегося парня тридцать тысяч долларов. Надо заметить, что малый этот славился своей злобой и жестокостью и наводил ужас на окружающих. К тому же он знал, что его хотят убрать. Тем не менее, он свободно разгуливал средь бела дня, и все боялись даже пальцем пошевелить.
        В общем, каждый надеялся, что кто-то другой, в конце концов, отважится и выполнит эту работу. Я понятия не имел, кто, с кем и каким образом связан в этом деле. Знал только, что игра стоит свеч, - ну, ты понимаешь, о чем я. Кое-какие справки я все же навел.
        Я тщательно разработал план. Было мне тогда всего девятнадцать. Я оделся как примерный учащийся колледжа: свитер с вырезом лодочкой, блейзер, фланелевые брюки… Прическа у меня была а ля мальчик из Принстона, под мышкой несколько книг. Уточнив адрес, я направился вечером прямо к его дому на Лонг-Айленде, подождал на подъездной дорожке к гаражу и, как только «клиент» вышел из машины, спокойно пристрелил его в нескольких метрах от дома, где в тот момент ужинали его жена и дети.
        Роджер на минуту умолк, а потом очень серьезным тоном добавил:
        - Чтобы совершить столь жестокий поступок и при этом не чувствовать ни малейшего раскаяния, нужно, наверное, нести в своей душе что-то от зверя…
        - Однако ты не подвергал его таким мукам, какие пришлось испытать тебе самому, - мягко возразил я. - Ты отчетливо сознавал, что делаешь и зачем. За то время, что я следил за тобой, у меня все же не сложилось правильного представления о твоем характере. Ты показался мне более порочным и развращенным, чем на самом деле, и гораздо глубже погруженным в собственные мечты и фантазии. Ловким и хитрым, но при этом подверженным самообману.
        - Разве то, что ты сделал со мной, можно назвать муками? - спросил он. - Я не чувствовал боли - только ярость при мысли о том, что должен умереть. Как бы то ни было, того человека на Лонг-Айленде я убил ради денег. Его жизнь или смерть для меня ровным счетом ничего не значили. Я даже не испытал облегчения. Было лишь ощущение собственной силы и сознание исполненного обязательства. А главное, мне хотелось вновь испытать нечто подобное. И вскоре мне представилась такая возможность.
        - В общем, ты нашел свой путь в жизни.
        - Именно так. И собственный стиль тоже. Слухами земля полнится, и вскоре обо мне заговорили: «Если задача выглядит невыполнимой, обратитесь к Роджеру». Я мог переодеться врачом, повесить на грудь табличку с именем, взять в руки папку с зажимом и в таком виде проникнуть в больницу, чтобы там прямо в постели убить очередного «клиента», не оставив ни следов, ни свидетелей. В моей практике действительно были такие случаи.
        И все- таки состояние свое я нажил не на убийствах, а на торговле в первую очередь героином, а после и кокаином. Причем в кокаиновом бизнесе я словно вновь возвращался в те далекие времена романтических приключений, поскольку встречался с теми же ковбоями, которые на тех же самолетах, теми же проверенными путями переправляли кокаин через границу. Тебе, конечно, хорошо известна история, то, как все начиналось. Об этом сегодня знают все. Первые наркоторговцы пользовались грубыми и примитивными методами. Это была своего рода игра с властями в
«полицейских и разбойников» -со всеми соответствующими атрибутами: убийствами, погонями, стрельбой и тому подобной ерундой. Самолетики с кокаином умудрялись удирать от преследования, хотя были перегружены настолько, что, когда приземлялись, пилот не мог выбраться из кабины. Мы быстренько перетаскивали кокаин в машины и смывались кто куда.
        - Да, я слышал что-то такое.
        - Теперь в этом бизнесе работают настоящие гении, которые пользуются сотовой связью и компьютерами и хорошо знают, как «отмывать» деньги. Но тогда… В то время гением наркобизнеса был я. Зачастую приходилось решать нелегкие задачи, уверяю тебя. Но мне всегда удавалось уладить любое дело, вовремя связаться с доверенными людьми, найти надежных курьеров, обеспечить безопасный канал переправки через границу. Еще до того, как наркотики получили широкое распространение и стали, так: сказать, достоянием улицы, у меня была налажена широкая сеть связей с богатыми людьми в Нью-Йорке и Лос-Анджелесе. Мои постоянные заказчики были весьма обеспеченными, и им достаточно было позвонить по телефону, чтобы товар доставили прямо на дом. Качество при этом гарантировалось. Все оставались довольны. Тем не менее я решил, что пора покончить со всем этим и уехать. Мне хватило ума и ловкости провести несколько очень выгодных сделок с недвижимостью, которые принесли кучу денег. А как ты знаешь, это были времена кошмарной инфляции. Но я сумел заработать целое состояние.
        - А каким образом Терри и Дора оказались втянутыми во все это?
        - Просто нелепая случайность. А быть может, судьба. Трудно сказать. Я вернулся домой, в Новый Орлеан, чтобы повидаться с матерью, встретил там Терри, она забеременела… В общем, полный идиотизм…
        Мне было двадцать два. Мать умирала и попросила меня приехать. Ее дружок с морщинистым лицом к тому времени был уже на том свете, и она осталась совершенно одна. В последнее время я: постоянно посылал ей деньги, и немало.
        Пансиона уже не существовало, дом был предоставлен матери в полное распоряжение. У нее были две служанки и личный шофер, готовый в любой момент отвезти ее в
«Кадиллаке», куда она только пожелает. Матери безумно нравилась такая жизнь, и она никогда не интересовалась происхождением моих капиталов. И конечно, я не забывал о Винкене и его книгах. Мне удалось отыскать и приобрести еще две. Мой антикварный склад в Нью-Йорке постепенно пополнялся все новыми сокровищами, но, если не возражаешь, о нем мы поговорим чуть позже. И о Винкене
        тоже.
        Мать никогда и ни о чем меня не просила. Почти все время она проводила в своей огромной спальне и уверяла меня, что беседует там с теми, кто покинул этот мир раньше нее: со своим дорогим братом Микки, любимой сестрой Алисой, со своей матерью - нашей, так сказать, родоначальницей. Ирландка по происхождению, она служила горничной в этом доме и после смерти его безумной хозяйки получила особняк в наследство. А еще мать говорила, что к ней часто приходит Крошка Ричард - брат, который умер, когда ему было всего четыре года. От столбняка. Крошка Ричард… Она утверждала, что Крошка Ричард зовет ее к себе…
        Но ей хотелось, чтобы я вернулся домой. Она ждала меня в своей спальне. Я знал об этом и понимал ее желание. Прежде ей приходилось ухаживать за умирающими квартирантами, да и я заботился не только о Старом Капитане. Вот почему я поехал в Новый Орлеан.
        Никто не знал, куда я направился, равно как никому не было известно ни мое настоящее имя, ни происхождение. Поэтому мне не составило труда исчезнуть из Нью-Йорка. Я вновь поселился на Сент-Чарльз-авеню и почти все время оставался возле матери - когда ее тошнило, держал возле ее подбородка чашку, вытирал слюну, подавал судно, когда агентство не имело возможности прислать сиделку. Конечно, мы могли позволить себе нанять постоянных сиделок, медсестер и любых помощниц, но матери не нравилось пользоваться услугами «этих ужасных цветных женщин», как; она их называла. И я вдруг сделал совершенно неожиданное для себя открытие: уход за матерью не вызывал во мне практически никаких отрицательных эмоций. А сколько простыней мне пришлось сменить и постирать. Естественно, в доме была стиральная машина. Я вновь и вновь менял белье на постели - наверное, слишком часто, но такой уж я человек: ни в чем не знаю меры. Я просто делал то, что считал нужным. Я бессчетное число раз мыл и насухо вытирал судно, посыпал его специальной пудрой и ставил возле кровати. Воздух в комнате всегда оставался свежим. В конце концов,
нет такого запаха, который остается навечно и от которого невозможно избавиться.
        - Во всяком случае, не на этой земле, - пробормотал я. Но он, слава Богу, не расслышал моих слов.
        - Так продолжалось примерно две недели. Мать не хотела, чтобы я отправил ее в больницу. Я нанимал круглосуточных сиделок - просто для страховки, чтобы в случае необходимости они могли проверить ее пульс, давление и остальные жизненные показатели. Я играл для нее, вслух читал вместе с ней молитвы - словом, делал все, что обычно делают для людей, находящихся на смертном одре. С двух до четырех дня она принимала посетителей - в основном каких-то престарелых родственников. «А где же Роджер?» - спрашивали они, но я на это время уходил и старался с ними не встречаться.
        - И у тебя не разрывалось сердце при виде ее страданий?
        Во всяком случае, они не доводили меня до безумия. Практически весь ее организм был поражен раком, и никакие деньги уже не могли ее спасти. Мне было очень тяжело наблюдать, как мучительно она умирает, я мечтал, чтобы все поскорее закончилось, однако в глубине моей души всегда жило некое безжалостное и жестокое чувство, которое в любой ситуации говорило мне: «Просто делай то, что необходимо». И я сутками сидел рядом с матерью, практически без сна и отдыха. До самой ее смерти.
        Мать без конца разговаривала с призраками. Сам я их не видел и не слышал, но часто мысленно обращался к ним и умолял забрать ее к себе. «Крошка Ричард, - просил я, - возьми ее. Дядя Микки, если ей не суждено поправиться, приди за ней…»
        Незадолго до смерти матери появилась Терри - опытная сиделка, не имевшая, однако, специального медицинского образования. Она приходила тогда, когда все дипломированные медсестры были заняты, ибо работы у них всегда хватало с избытком. Ах, Терри… Блондинка, ростом пять футов семь дюймов, дешевка и в то же время самая соблазнительная и обольстительная девчонка, какую мне когда-либо доводилось встречать. Ты понимаешь, о чем я. У нее, что называется, все было на месте и как надо. В общем, потрясающая, ослепительная дрянь.
        Я улыбнулся, вспомнив покрытые розовым лаком ногти и влажные розовые губки - видения, выхваченные когда-то из его разума и промелькнувшие пред моим мысленным взором.
        - У этой малышки была продумана каждая деталь, все было направлено на достижение цели: и то, как она жевала резинку, и золотой браслет на лодыжке, и манера сбрасывать с ноги тапочки, чтобы я мог полюбоваться накрашенными ногтями на ее ногах, и просвечивающая сквозь тонкий нейлон белого халатика ложбинка на груди… В ее глазах под тяжеловатыми веками не отражалось ни грамма интеллекта, но при этом они были безукоризненно подведены карандашом, а на ресницах лежал слой туши фирмы
«Мейбеллин». А как кокетливо у меня на глазах подпиливала она ноготки! Уверяю тебя, никогда прежде не доводилось мне видеть столь совершенное воплощение порока и соблазна Истинный шедевр!
        Я рассмеялся, Роджер, не удержавшись, - тоже, однако он продолжал свой рассказ:
        - Поверь, она была действительно неотразима. Этакое сексуальное животное, но только без шерсти. И мы стали заниматься с ней «этим» при каждом удобном случае. Стоя в ванной комнате, например, пока мать спала. Пару раз мы уходили в одну из пустующих спален. Нам никогда не требовалось на это двадцати минут - я засекал время. Как правило, она даже не снимала свои розовые трусики - только спускала их, и они болтались где-то возле ее лодыжек. Она пахла, как духи «Голубой вальс».
        Я тихо рассмеялся, а потом задумчиво произнес:
        - Ах, если бы мне дано было познать то, о чем ты говоришь. А вот ты познал… Влюбился в нее и… поддался искушению.
        - Ну-у, ведь я был в двух тысячах миль от Нью-Йорка, от моих женщин и моих мальчиков - от всего. От всего, что неизбежно сопутствует богатству, влиянию и власти: от тупых телохранителей, суетливо распахивающих перед тобой двери, от глупеньких девочек, которые клянутся тебе в вечной любви на заднем сиденье лимузина только потому, что знают, что накануне вечером ты кого-то пристрелил. Иногда я чувствовал такое пресыщение сексом, что в самый разгар очередного приключения вдруг ловил себя на том, что мысли мои заняты совсем другим, и я не в силах даже сосредоточиться и получить наслаждение, даже если рядом оказывалась самая профессиональная и искуснейшая в мире проститутка.
        - Мы похожи с тобой гораздо больше, чем я мог предположить.
        - Что ты имеешь в виду? - спросил Роджер.
        - Сейчас не время говорить об этом. Тебе нет нужды знать подробности моей жизни. Вернемся к Терри. И к истории появления на свет Доры.
        - Терри забеременела от меня. Хотя я был уверен, что она принимает противозачаточные таблетки. Она же думала только о том, что я богат. И для нее не имело значения, люблю я ее или нет, равно как и любит ли меня она. Поверь, это было самое тупое и примитивное человеческое существо из всех, кого я знал. Сомневаюсь, что столь невежественные и скучные люди, как Терри, способны привлечь тебя даже в качестве источника для утоления голода.
        - И в конце концов родилась Дора?
        - Да. Терри заявила, что избавится от ребенка, если я не женюсь на ней. Тогда я заключил с ней сделку: сто тысяч долларов, как только мы поженимся (естественно, я вступил с ней в брак под вымышленным именем и поступил совершенно правильно, поскольку теперь мы с Дорой официально никак не связаны), и еще тысячу «косых» в день рождения малыша. После этого я обещал дать Терри развод, поскольку все, что мне нужно было от нее, - это моя дочь.

«Наша дочь», - поправила меня тогда Терри. «Да, наша», - согласился я. Господи! Каким же надо было быть идиотом, чтобы не понять то, что буквально лежало на поверхности! Мне и в голову не пришло, что эта вульгарно накрашенная женщина в тапочках на каучуковой подошве, не вынимающая изо рта жевательную резинку, без конца полировавшая при мне свои ногти, на пальце которой, тем не менее сверкало великолепное обручальное кольцо с бриллиантом, вдруг искренне воспылает любовью к новорожденной дочери. Она была глупым, тупым животным, но животным млекопитающим и не желала расставаться со своим детенышем. Мне пришлось пройти поистине сквозь все круги ада, но все, чего я добился, - это разрешения на регулярные посещения и встречи с девочкой.
        В течение шести лет я при первой же возможности мчался в Новый Орлеан, чтобы повидаться с Дорой, обнять ее, подержать на руках, погулять и поговорить с ней. Сомнений в том, что это мой ребенок, у меня не было, она была действительно кровь от крови и плоть от плоти моей. Только завидев меня в конце улицы, малышка со всех ног бросалась в мои объятия. Мы садились в такси и отправлялись во Французский квартал, чтобы в который уже раз прогуляться по Кабильдо и увидеть собор, который мы оба обожали. Потом мы шли в центральный бакалейный магазин и покупали там маффалетас. Ты знаешь, что это? Огромные сэндвичи с оливками.
        - Да, знаю.
        - Дора рассказывала мне обо всем, что произошло с ней за то время, что мы не виделись, - как правило, не более недели. Мы танцевали прямо на улице, я пел ей песенки. А какой чудесный голосок был у нее! Сам я никогда не обладал красивым голосом, но моя мать и Терри - да. Видимо, от них унаследовала вокальные способности и Дора. К тому же она была очень умной девочкой. Нам нравилось переправляться на пароме через реку - туда и обратно - и петь, стоя у перил. В магазине Холмса я покупал ей красивую одежду. Терри не имела ничего против - я имею в виду одежду. Конечно, я не забывал и о каком-нибудь подарке для самой Терри - бюстгальтере, наборе французской косметики или духах по сто долларов за унцию. Я готов был купить что угодно, но только не «Голубой вальс»! В общем, мы с Дорой очень весело проводили время. Иногда мне казалось, что одна только мысль о том, что я вскоре увижу Дору, поможет мне выдержать любые испытания.
        - Похоже, она была столь же общительной и одаренной богатым воображением, как и ты.
        - Именно так. Мечтательница и фантазерка. Однако учти: ее отнюдь нельзя назвать наивной. Меня никогда не переставал удивлять тот факт, что она увлеклась богословием. Любовь к зрелищности, артистизм она, конечно, унаследовала от меня. Но откуда в ней столь безоговорочная вера в Бога, страсть к теологии?… Не понимаю!
        Теология… Это слово заставило меня задуматься.
        А Роджер тем временем продолжал:
        - По прошествии времени мы с Терри буквально возненавидели друг друга. А когда пришла пора определять Дору в школу, между нами начались самые настоящие битвы, едва ли не кровопролитные сражения. Я хотел отдать дочь в академию Святого Сердца, нанять для нее учителей музыки и танцев, а кроме того, требовал, чтобы как минимум две недели каникул она проводила со мной в Европе. Терри решительно возражала, заявляя, что не позволит вырастить из малышки высокомерную гордячку. Она уехала из дома на Сент-Чарльз-авеню, потому что, по ее словам, старый особняк приводил ее в ужас, и перебралась в какую-то хибару, построенную в сельском стиле на унылой улочке сырой, болотистой окраины. Таким образом, моя дочь лишилась возможности жить в прекрасном и живописном Садовом квартале и вынуждена была видеть вокруг себя лишь скучный пейзаж, лишенный каких-либо достопримечательностей.
        Я был в отчаянии, а Дора между тем росла и стала уже достаточно большой, чтобы предпринимать какие-либо меры в попытке отнять ее у матери, которую она, кстати, очень любила и всегда защищала. Между матерью и дочерью существовала некая молчаливая связь, не нуждавшаяся в словесном выражении. Терри очень гордилась девочкой.
        - А потом возник тот самый дружок.
        - Совершенно верно. И появись я в городе днем позже, я уже не застал бы там ни жену, ни дочь. Терри налетела на меня словно фурия. К черту мои чеки, кричала она. Они с Дорой уезжают во Флориду вместе с этим нищим электриком. Дора ничего не знала и в тот момент играла на улице в конце квартала. А эти двое уже собрали вещички. Там я обоих и застрелил, в этом домишке в Метэри, где Терри предпочла жить и воспитывать мою дочь, вместо того чтобы спокойно оставаться в удобном особняке на Сент-Чарльз-авеню. Весь искусственный ковер на полу был залит кровью, брызги разлетелись повсюду.
        - Могу себе представить.
        Потом я утопил трупы в болоте. Мне давненько не приходилось заниматься такой грязной работой, однако я с легкостью справился с задачей. Машина электрика стояла в гараже, и мне не составило труда упаковать и перетащить тела в багажник, а потом вывезти их подальше от жилых домов - по-моему, я поехал по шоссе Джефферсона Точно не помню. Откровенно говоря, я понятия не имею, где именно утопил их. Нет, кажется, это все-таки было в районе Чеф-Ментье, неподалеку от старых фортов на реке Ригул. Так или иначе, их поглотила болотная жижа.
        - Знакомая картина. Меня самого когда-то утопили в болоте, - пробормотал я.
        Однако Роджер не расслышал - он был слишком возбужден и взволнован воспоминаниями.
        - Когда я вернулся, Дора сидела на ступеньках, подперев кулачками подбородок, и плакала. Она не могла понять, почему дома никого нет, а дверь заперта. Увидев меня, она с криком бросилась навстречу. «Папочка, я знала, что ты приедешь, знала, знала», - сквозь слезы повторяла малышка. Я не рискнул войти с ней в дом за вещами - не хотел, чтобы ребенок видел кровь. Поэтому я усадил ее в пикап электрика, и мы сразу же покинули Новый Орлеан. Машину я оставил потом в Сиэтле. Это было наше с Дорой большое путешествие через всю страну.
        Мы преодолевали милю за милей, и я едва ли не с ума сходил от счастья, от сознания того, что мы вместе, что мы можем вот так ехать и разговаривать, разговаривать, разговаривать… Мне кажется, что я тогда пытался рассказать Доре обо всем, что знаю. Конечно, из опасения хоть чем-нибудь омрачить невинную душу ребенка я не касался темных сторон действительности и говорил только о хорошем: о добродетели и честности, о том, что может испортить человека, и о том, что следует уважать и ценить в этой жизни»

«Тебе нет необходимости делать что-либо, Дора, - убеждал я. - Ты можешь принять мир таким, какой он есть». Я рассказал ей даже о том, что в молодости мечтал основать и возглавить собственное религиозное учение, а теперь собираю всякие красивые вещи, в том числе и предметы церковного искусства, и в поисках того, что меня интересует, объездил всю Европу и страны Востока. Причем я дал ей понять, что именно торговля ценностями сделала меня богатым, что, как: это не покажется тебе странным, в тот момент было почти правдой.
        - Но она знала, что ты убил Терри!
        - Ничего подобного. Здесь ты ошибся, неверно истолковав те образы, которые мелькали в моей голове, пока ты пил из меня кровь. Она знала лишь, что я избавился от Терри, а точнее, освободил от власти Терри ее, и теперь она может навсегда остаться с любимым папочкой и даже улететь с ним вместе куда угодно. А это совсем не равносильно тому, чтобы знать, что папочка убил Терри. Дора до сих пор об этом не знает. Однажды, когда ей было примерно двенадцать лет, она позвонила мне в слезах и спросила, знаю ли я, где сейчас мамочка и ее дружок, куда именно они поехали, когда отправились во Флориду. Мне пришлось прикинуться этаким дурачком и обмануть ее, сказав, что раньше я просто боялся говорить ей о смерти матери. Слава Богу, это был телефонный разговор, а врать по телефону я умею очень хорошо. За что его и люблю. Этот все равно что выступать по радио.
        Но вернемся к шестилетней Доре. Папочка привез ее в Нью-Йорк и снял шикарный номер в отеле «Плаза». С тех пор Дора имела все, что папочка был в состоянии ей купить.
        - И все-таки даже тогда она плакала, вспоминая Терри?
        - Да. И должен сказать, что она, наверное, была единственным живым существом, которое когда-либо оплакивало Терри. Еще перед свадьбой мамаша Терри заявила мне, что ее дочь потаскуха Они люто ненавидели друг друга. Отец Терри был полицейским. Кстати, вполне приличный малый. Однако дочь он тоже не жаловал. Ее нельзя было назвать приятной в общении. С такими людьми лучше вообще не сталкиваться даже на улице, а уж тем более завязывать с ними более близкое знакомство.
        Короче, родственники пребывали в полной уверенности, что Терри просто сбежала с тем парнем во Флориду, оставив Дору на моем попечении. Старики - я имею в виду родителей - думали так до самой своей смерти. А остальные, кто жив и сейчас, не сомневаются в этом до сих пор. Мне трудно объяснить причину, но ни один из них толком не знает, кто я и чем занимаюсь. Конечно, в последнее время им, вероятно, попадались на глаза кое-какие публикации в газетах и журналах. Точно не знаю. А впрочем, какое это теперь имеет значение? Да, Дора плакала и скучала по матери, но после тех лживых объяснений, которые она получила от меня в двенадцать лет, девочка не задала больше ни одного вопроса. Пойми, любовь Терри к дочери была своего рода животной, чисто инстинктивной, сродни той, что испытывает к своему детенышу любое млекопитающее. Она ограничивалась заботой о соблюдении гигиены, о том, чтобы ребенок был правильно накормлен и хорошо одет. Да, она водила Дору на уроки танцев, сплетничала там с другими мамашами, хвасталась успехами дочери и гордилась ею. Но при этом они практически не разговаривали и, по-моему, могли
неделями не общаться друг с другом. Ты понимаешь, о чем я? Все было построено только на инстинкте. Возможно, в жизни Терри он вообще играл главенствующую роль.
        - Мне кажется странным и даже забавным, что тебе суждено было связать свою жизнь с таким существом.
        - Ничего забавного в этом нет. Такова ирония судьбы. Мы дали жизнь Доре. Терри подарила ей красоту и голос. Кроме того, в Доре есть еще кое-что от матери - жесткость, что ли? Нет, пожалуй, это чересчур резкое определение. На самом деле Дора сумела взять все лучшее от нас обоих.
        - Должен сказать, что она унаследовала и твою красоту.
        - Возможно. Однако слияние генов породило наиболее оптимальный и интересный вариант - поистине замечательную личность. Ты видел мою дочь. Она очень фотогенична. Однако за внешней вспыльчивостью, энергией и напористостью характера, полученными ею от меня, скрываются твердость, холодное спокойствие духа и умение прочно стоять на ногах, свойственные Терри. Выступая по телевизору, она с легкостью убеждает и обращает в свою веру миллионы людей. «Так в чем же состоит истинная суть учения Христа? - спрашивает она. - В том, что Христос присутствует в каждом страннике, в каждом бедном, голодном, обделенном судьбой человеке, который встречается на вашем пути, в каждом, кто рядом с вами!» И аудитория не сомневается в правоте ее слов!
        - Я видел ее выступления. Она обладает способностью разбудить все лучшее, что таится в людях, вознести их к вершинам нравственности.
        Роджер вздохнул.
        - Я послал Дору в школу. В то время я зарабатывал очень большие деньги и был вынужден отправить свою дочь за сотни миль от себя. Кроме того, ей пришлось сменить в общей сложности три школы, что, согласись, нелегко, однако она ни разу не спросила меня о причинах столь непонятных маневров, равно как и о том, почему наши с ней встречи всегда происходили в обстановке строжайшей секретности. Она верила моим выдумкам относительно необходимости быть готовым в любой момент сорваться с места и помчаться во Флоренцию ради спасения уникальной фрески, которая может погибнуть в результате варварских действий невежественных людей, или в Рим, где нужно срочно обследовать только что обнаруженный новый проход в катакомбах.
        Когда Дора начала проявлять серьезное внимание к религии, я подумал, что с точки зрения интеллекта и духовности это прекрасно, И даже тешил себя мыслями о том, что моя растущая коллекция сыграла в решении дочери не последнюю роль и в какой-то степени определила сферу ее интересов. Сообщение Доры о поступлении в Гарвард и намерении заниматься там вопросами сравнительно-исторических методов изучения религиозных течений вызвало у меня улыбку. Как истинный женофоб, я высказался в том духе, что она может заниматься чем угодно, но только пусть не забывает при этом о необходимости найти себе богатого мужа и не отказывается приехать и взглянуть на недавно приобретенную мною икону или статую.
        Однако страстное увлечение Доры теологией постепенно вышло далеко за пределы моего понимания. В девятнадцать лет она впервые отправилась на Святую землю и до окончания учебы посетила ее еще дважды. Потом она в течение двух лет путешествовала по всему миру и изучала теологию. И в конце концов объявила, что хочет создать собственную программу на телевидении и беседовать с людьми. Кабельные каналы предоставляли возможность проводить такие религиозные беседы, они позволяли связаться с любым министром или католическим священником.
        Я спросил, насколько серьезны ее намерения. Честно говоря, я никогда не думал, что она искренне верит во все это. Но, как выяснилось, она действительно привержена тем идеалам, которые мне никогда не были понятны до конца, но которые тем не менее я каким-то образом ухитрился ей внушить.

«Послушай, папа, - сказала мне она, - помоги мне получить право часового вещания три раза в неделю на одном из каналов и выдели определенную сумму денег, которые я могу тратить по собственному усмотрению, и ты увидишь, что из этого получится». Потом она заговорила об этике, о том, как человек, живущий в современном мире, может спасти свою душу. Она мечтала о чтении с экрана небольших лекций и проповедей, перемежающихся соответствующими песнопениями и танцами. Ей хотелось обсудить проблему абортов, и она уже подготовила несколько эмоциональных выступлений по этому вопросу, в которых доказывала, что как; сторонники, так и противники столь радикальной меры регулирования рождаемости по-своему правы. С одной стороны, любая жизнь священна, но с другой - каждая женщина должна обладать правом, самостоятельно принимать решения, касающиеся ее собственного тела.
        - Я видел эту программу.
        - Ты только представь! Семьдесят пять кабельных каналов купили право на передачу ее в эфир! А теперь вообрази, каким образом известие о моей смерти может отразиться на том, что делает Дора.
        Он замолчал ненадолго, словно обдумывая что-то, а потом все с той же страстностью продолжил:
        - Знаешь, у меня никогда не было отвлеченных религиозных устремлений, так сказать, чисто духовных целей, не подкрепленных материально. Ты понимаешь, о чем я?
        - Конечно.
        - Но с Дорой все по-другому. Она действительно совершенно чужда какой-либо материальной заинтересованности. Сокровища древности, иконы и прочие ценности для нее ровным счетом ничего не значат. Вопреки всем доводам психологии, интеллекта и разума она искренне верит, что Бог на самом деле существует. - Он опять умолк и горестно покачал головой. - Ты был совершенно прав, назвав меня аферистом и мошенником. Даже в отношении своего любимого Винкена я преследовал собственные цели. Но Дору ни в коем случае нельзя обвинить в мошенничестве.
        Мне вновь вспомнились его слова, сказанные в баре, - о том, что ради возможности бывать в таких местах, как тот отель, он готов был продать душу. Как тогда, так и сейчас я отлично понимал, что именно он в виду.
        - А теперь позволь мне вернуться к рассказу, - прервал мои размышления Роджер. - Как я уже говорил, от идеи создания некой мирской религии я отказался давным-давно, за много лет до того, как Дора всерьез заинтересовалась подобными проблемами. У меня была она. У меня был Винкен. И мне их вполне хватало. Я усердно разыскивал книги Винкена и в ходе этих поисков обнаружил и благодаря своим широким связям сумел приобрести целых пять писем, относящихся к интересующему меня периоду и недвусмысленно упоминавших о Винкене де Вайльде, о Бланш де Вайльд и о ее муже Дэмиене. Не только в Америке, но и в Европе на меня работали ученые, собиравшие и глубоко изучавшие материалы о рейнском мистицизме.
        Мои исследователи обнаружили в нескольких немецких текстах краткие упоминания о Винкене. Там рассказывалось о женщинах, которые занимались колдовством и использовали некоторые ритуалы культа Дианы, и о том, что Винкен был изгнан из монастыря, и ему было предъявлено публичное обвинение. Страницы, посвященные суду и его исходу, к сожалению, оказались утерянными.
        Великое множество документальных свидетельств было утрачено в годы Второй мировой войны. Однако немалое число писем и бумаг уцелело, и теперь они хранились в разных местах. Стоило набрать в архивах ключевое слово «Винкен» - и поиски давали нужный результат. Нужно только знать, что именно вы хотите найти.
        Как только выдавалось свободное время, я открывал книги Винкена, внимательно рассматривал изображения обнаженных людей и учил наизусть его стихи о любви. Большую их часть я помнил так хорошо, что мог даже пропеть. Встречаясь с Дорой - а виделись мы с ней при каждом удобном случае и по возможности вместе проводили уикенды, - я старался прочесть ей очередное стихотворение, а иногда показывал свои новые находки.
        Она снисходительно терпела мои восторги по поводу «давно исчерпавших себя идей свободной любви и мистицизма», когда-то проповедуемых хиппи. «Я очень люблю тебя, Роже, - говорила она. - Но ты излишне романтичен и совершенно далек от реальности, если полагаешь, что этот нечестивый монах был в некотором роде святым. Ведь все, что он делал - это спал с женщинами, не так ли? А его книги служили своеобразным средством общения с остальными… обеспечивали им возможность связаться друг с другом…»
        Однако в книгах Винкена де Вайльда нет ничего порочного или уродливого - возражал я. - Взгляни сама, Дора, и ты убедишься в моей правоте». К тому времени у меня в коллекции насчитывалось уже шесть его сборников. И все они были посвящены любви. Профессор Колумбийского университета, который переводил для меня тексты, искренне восторгался мистицизмом стихов Винкена. Его поражало искусство, с каким их автор умел сплести воедино почитание Бога и плотскую любовь. Дора отказывалась покупать такие издания. Ее гораздо больше интересовали совсем иные проблемы религии. Она читала труды Пауля Тиллиха, Уильяма Джеймса, Эразма и массу книг, посвященных положению вещей в современном мире. Да, именно «положение вещей в современном мире» стало для нее главной темой, в некотором роде даже навязчивой идеей.
        - И если я все-таки сумею раздобыть книги Винкена и принесу их Доре, они оставят ее равнодушной? - спросил я.
        - Совершенно, - подтвердил Роджер. - Она пальцем не притронется ни к одному из предметов, хранящихся в моей коллекции. Во всяком случае, сейчас.
        - Вот почему ты просишь меня позаботиться о твоих сокровищах и сохранить их?
        - Года два назад, - со вздохом пояснил он, - в прессе появилась пара статей. Они не имели никакого отношения к Доре, однако разрушили завесу тайны и открыли дочери глаза на суть и характер моего бизнеса. По ее словам, кое-какие подозрения зародились у нее давно. И рано или поздно она все равно докопалась бы до истины и выяснила, что мои деньги - «грязные» деньги.
        Грязные… - задумчиво повторил он и покачал головой. - Последнее, что она позволила мне приобрести для нее, - это монастырь. Миллион стоило само здание, и еще миллион пришлось заплатить за то, чтобы его полностью очистили от современной скверны, привели в порядок и придали ему тот вид, который оно имело в 1880-х годах, когда там жили монахини. Нужно было восстановить часовню, трапезную, спальные комнаты, широкие, просторные коридоры.
        Но даже этот дар она приняла весьма неохотно. А что касается произведений искусства… О них не может быть и речи. Она никогда не возьмет ни цента из моих денег, хотя они очень нужны ей для обучения приверженцев ее ордена - или как; там телеевангелисты это называют? А ведь этот ее кабельный канал ничто в сравнении с тем, что я мог бы создать для нее на базе старого монастыря. А статуи? А иконы? Ты только представь! «Я могу сделать тебя не менее знаменитой, чем Билли Грэхем или Джерри Фалвелл, - уговаривал я Дору. - Ради всего святого, дорогая, ты не можешь отказаться от моей помощи!»
        Роджер печально покачал головой.
        - В последнее время она встречалась со мной только из жалости. А этого чувства в ней хоть отбавь, такое впечатление, что она черпает его из неиссякаемого источника. Иногда она соглашалась принять от меня маленький подарок. А вот нынешним вечером отказалась наотрез. Однажды, когда ее программу едва не закрыли, она воспользовалась предложенной помощью, но ровно в той мере, которая была необходима, чтобы пережить кризис. А вот к моим святым и ангелам ни разу даже не прикоснулась, не бросила ни единого взгляда на собранные мною сокровища и ценные книги.
        Естественно, мы оба понимали, какая опасность грозит ее репутации. И ты оказал большую услугу, не только убив меня, но и уничтожив все следы. Однако вскоре известие о моем исчезновении все же просочится в газеты и выпуски новостей:
«Телеевангелистов финансировал кокаиновый король!» Неплохой заголовок, правда? Как долго ее тайна будет оставаться нераскрытой? Лестат! Она должна пережить мою смерть! Ты слышишь меня? Должна! И она, и ее программа!
        - Я слушаю тебя очень внимательно, Роджер. Каждое твое слово. Пока еще никто ничего не знает о Доре. Поверь, я тебя не обманываю.
        - Мои враги жестоки и безжалостны. А власти… правительство… Черт его знает, что такое наше правительство и чего от него можно ожидать.
        - Она боится скандала?
        - Нет. Вся эта шумиха разобьет ей сердце, но она ее не боится. Она смирится с тем, что произойдет. Все, чего она требовала и ожидала от меня, - это отказа от торговли наркотиками. Она хотела, чтобы я бросил этот бизнес к чертовой матери. И не потому, что рано или поздно весь мир мог узнать о наших родственных связях, о том, что она моя дочь, а только из страха за меня самого. Она умоляла меня отойти от дел, потому что боялась за меня, как боятся за своих отцов и мужей дочери и жены гангстеров.

«Пожалуйста, позволь мне помочь, возьми деньги», - умолял я. Телевизионное шоу доказало, что Дора обладает незаурядной смелостью и мужеством. Но что толку? Вокруг нее все рушилось. Часовая программа, шедшая три раза в неделю, стала для нее своего рода лестницей в небеса, по которой приходилось взбираться в одиночку. И все же меня она и близко не подпускала - надеялась только на свою аудиторию. Но разве зрители в состоянии были принести ей миллионы, в которых она нуждалась?
        А эти женщины-мистики, которых она цитирует! Хильдегарда Бингенская, Юлиана из Нориджа, Тереза Авильская… Тебе приходилось читать произведения хотя бы одной из них?
        - Всех троих, - ответил я.
        - Умные женщины, желающие внимать умным женщинам, - вот кто составляет ее аудиторию. Но в последнее время слушателей становилось все больше и больше - ее программы стали вызывать интерес у самых разных людей. Иначе и быть не могло. В таком деле нельзя добиться успеха, если обращаешься к представителям только одного пола. Поверь, я знаю и говорю сейчас не как ее отец, а как специалист по маркетингу и гений Уолл-стрит. А в этом ты тоже можешь не сомневаться. Она привлекает к себе внимание всех без исключения. Ах, если бы только у меня были эти последние два года, если бы я успел все организовать и профинансировать, прежде чем она узнала!…
        - Ты неправильно воспринимаешь случившееся. Не стоит ни о чем жалеть. Если бы ты успел поставить ее дело на широкую ногу, то тем самым только скорее раскрыл бы себя и сделал скандал еще более громким.
        - Нет. Чем прочнее стояла бы на ногах ее церковь, тем меньшую опасность представила бы для нее любая шумиха. В том-то вся и хитрость. Дора слишком уязвима именно потому, что масштабы ее деятельности невелики. И в этой ситуации любой скандал может обернуться катастрофой. - Роджер покачал головой. Чувствовалось, что он рассердился, но гнев и возбуждение сделали его образ значительно явственнее. - Я не имею права разрушать жизнь Доры!
        Он содрогнулся и умолк. Потом вопросительно взглянул на меня.
        - Что будет дальше, Лестат? Чем все это может закончиться?
        - Доре придется самой бороться за существование, - ответил я. - После того как станет известно о твоей смерти, ей понадобится вся ее вера, чтобы вынести все испытания и выжить.
        - Да, ты прав. Получается, что и при жизни, и после смерти я - самый страшный ее враг. А ее церковь… Знаешь, Дора ходит буквально по лезвию ножа. Ведь она далеко не пуританка Она называет еретиком Винкена, но при этом даже не подозревает, насколько ее собственная тяга к плотским удовольствиям, свойственная всем современным молодым людям, близка к тому, о чем он писал.
        - Понимаю. Но коль скоро речь зашла о Винкене, скажи, чего ты от меня ждешь? Его я тоже должен спасти? Что я должен сделать для Винкена?
        - Она ведь по-своему гениальна, - продолжал Роджер, словно не услышав мой вопрос, - Именно имел в виду, называя ее ученым богословом. Она в совершенстве владеет греческим, латинским и древнееврейским. Ты только представь, скольких трудов ей это стоило, особенно если учесть, что в детстве она не проявляла выдающихся способностей к языкам.
        - Да, ты прав. Хотя у нас все происходит несколько по-другому и…
        Я вдруг осекся на полуслове, потому что в голову мне пришла страшная мысль, весь ужас которой я смог осознать только сейчас
        И эта мысль буквально лишила меня дара речи.
        Слишком поздно! Слишком поздно сделать Роджера бессмертным! Он уже мертв!
        В течение всего нашего разговора во мне жила подспудная уверенность, что, стоит мне только захотеть, и я смогу слушать его повествование еще очень и очень долго, смогу удержать его рядом с собой, не позволить ему уйти… И вдруг… Мне словно во всей полноте открылась жестокая, беспощадная истина: я беседую с призраком! С мертвецом!
        Когда до меня дошла вся нелепость ситуации, когда я понял, что не в силах уже что-либо изменить, боль, разочарование, потрясение были столь сильны, что я едва не застонал, но сумел сдержаться, дабы дать возможность Роджеру продолжить рассказ.
        - Что с тобой? - тем не менее спросил он.
        - Ничего, я в порядке. Поговорим о Доре. Расскажи о ней подробнее, о том, что она говорит, что делает.
        - Она говорит о том, что современная жизнь суетна, скучна и бесцветна, о том, что люди нуждаются в каких-то священных символах веры. Она говорит, что преступность принимает угрожающие размеры, а молодежь лишена идеалов и цели в жизни. Она мечтает создать религиозное общество, в котором никто никому и никогда не причинит вреда. Это как «американская мечта». Она знает Библию вдоль и поперек, перечитала все апокрифы и псевдоапокрифы, труды Августина, Маркиона, Моисея Маймонида… Она убеждена, что запрет на сексуальные отношения погубил христианство, - точка зрения, впрочем, весьма распространенная и находящая поддержку прежде всего у женщин. А ее аудиторию все же преимущественно составляют именно они.
        - Ясно. Но в таком случае она не может хоть в малой степени не симпатизировать Винкену.
        - И тем не менее… Видишь ли, в отличие от меня она никогда не воспринимала книги Винкена как некую последовательность образов.
        - Понимаю.
        - Кстати, книги Винкена совершенны не только по содержанию, но и во многих других отношениях. Ты только представь! Ведь он начал создавать их за четверть века до появления печатного станка Гуттенберга. И тем не менее ухитрился создать истинные шедевры: он был и писцом, и графиком, создавшим великолепные шрифты, и художником-миниатюристом. Его чудесные иллюстрации, изображающие обнаженных людей, веселящихся в раю, просто великолепны, а растительные орнаменты на каждой странице выполнены с непревзойденным мастерством. Он был един во всех лицах, в то время как в любом скриптории существовало совершенно четкое распределение обязанностей.
        Раз уж мы заговорили о Винкене, позволь сказать тебе еще кое-что. Твои мысли сейчас заняты Дорой, но я все же хочу завершить разговор о его книгах. Ты Должен забрать их.
        - Потрясающе! - мрачно произнес я.
        - Поверь, они тебе непременно понравятся. А вот Дора, вполне вероятно, так никогда и не захочет взять их в руки и уж тем более не полюбит их. На сегодняшний день в моем распоряжении двенадцать книг Винкена. Католик с берегов Рейна, не по своей воле в юности вступивший в бенедиктинский орден, он был влюблен в Бланш де Вайльд, жену своего брата. Тайный роман между Бланш и молодым монахом начался с той поры, когда она заказала в скриптории несколько книг. У меня есть некоторое количество ее писем к даме по имени Элинор. Отдельные эпизоды в стихах тоже рассказывают об этой любви.
        Самое печальное, что письма к Элинор, которые мне удалось раздобыть, написаны Бланш уже после смерти Винкена. Дело в том, что все послания, полученные от Бланш, Элинор впоследствии передала некой Диане, а та, в свою очередь, - еще какой-то женщине. В результате уцелела лишь небольшая их часть. Из сохранившихся фрагментов можно сделать следующий вывод. Любовники встречались в саду замка де Вайльдов - а не в монастырском, как я поначалу думал. Каким образом Винкену удавалось туда проникнуть, я точно не знаю, однако в некоторых письмах упоминается, что он украдкой уходил из монастыря и потайным путем пробирался в дом брата.
        Все это действительно похоже на правду. Они дожидались, пока Дэмиен уедет из замка, чтобы исполнить какие-то свои обязанности. Ну, не знаю, чем там должны были заниматься в те годы графы или герцоги. Так вот, как только брат покидал замок, Винкен приходил туда и развлекался вместе с женщинами - они танцевали вокруг фонтана и занимались любовью, причем Винкен по очереди укладывал в постель, всех своих дам. Иногда они отмечали таким образом даже храмовые праздники. Обо всем этом свидетельствуют стихи и рисунки в книгах. Но… Однажды их поймали.
        Дэмиен кастрировал и заколол брата на глазах у женщин, а самих женщин посадил под замок. После многодневных допросов, запугивания и издевательств несчастные признались в недозволенной любовной связи с Винкеном и рассказали, как с помощью книг поддерживали с ним связь. Тогда брат собрал все книги, созданные этим великим художником. Ты только представь себе - все двенадцать книг Винкена де Вайльда!
        - Его бессмертие… - прошептал я едва слышно.
        - Вот именно! Его наследие! Единственное «потомство», которое он оставил! Так вот, Дэмиен похоронил эти книги вместе с телом Винкена - зарыл их в том самом саду, возле того самого фонтана, которые изображены на миниатюрах. И Бланш из своего окна могла каждый день видеть то место, где покоились под землей останки ее любовника. Не было никакого суда, не было никакого обвинения в ереси, приговора и казни - Дэмиен просто-напросто убил своего брата. Вероятно, он пожертвовал монастырю огромную сумму. Хотя… Возможно, в этом не было нужды. Кто знает, как относились в монастыре к Винкену. Сейчас его стены лежат в руинах, и туристы фотографируются на фоне старинных развалин. А замок был практически полностью уничтожен во время бомбежки еще в годы Первой мировой войны.
        - Но… Но что же произошло потом? Каким образом книги оказались вне гроба? Или у тебя хранятся их копии? Ты говоришь о…
        - Нет-нет, в моем распоряжении подлинники, все двенадцать оригиналов. Я совершенно случайно обнаружил и копии - довольно грубые, сделанные по просьбе Элинор, родственницы и наперсницы Бланш. Однако, насколько мне известно, копирование было прекращено. Осталось только двенадцать книг. Каким образом они оказались не под землей, я понятия не имею - могу только догадываться.
        - И каково же твое предположение?
        - Думаю, что ночью Бланш вместе с другими женщинами выкопали тело и достали книги из гроба - или в чем там были погребены останки бедняги Винкена, не знаю. Потом они вновь похоронили тело и уничтожили все следы своего деяния.
        - Ты считаешь, они могли отважиться на такое?
        - Почти уверен. Я словно воочию вижу, как при свете свечей пятеро женщин копают землю. А тебе разве трудно представить такое?
        - Да.
        - Я не сомневаюсь, что они могли сделать это, потому что чувствовали то же, что и я. Они ценили красоту и совершенство этих книг. Лестат, они отлично понимали, что книги Винкена - истинные сокровища. Такова сила увлечения, такова сила любви. Трудно сказать, быть может, им хотелось оставить себе на память и кости Винкена. Допустим, одна из них взяла бедренную кость, другая - палец или… Ах, впрочем, этого я не знаю.
        Я вдруг отчетливо представил себе всю картину, и она вызвала во мне непреодолимое отвращение, а главное - заставила вспомнить о том, как я сам отрезал кухонным ножом руки Роджера, а потом упаковал их в пластиковый пакет и затолкал в кучу хлама. А теперь передо мной опять были те же руки, точнее, их призрачное воплощение, Они постоянно находились в движении - то поглаживали край стеклянного бокала, то нервно постукивали по стойке бара.
        - Как далеко в прошлое удалось тебе проследить судьбу этих книг? - спросил я.
        - Очень недалеко. Но в моем бизнесе - я имею в виду торговлю антиквариатом - такое случается нередко. Книги обнаруживались по одной, изредка по две. Некоторые перешли ко мне из частных коллекций, две - из музеев, разрушенных бомбежками во время войн. Пара из них досталась мне практически даром. В отличие от других, я хорошо знал, что они собой представляют, и, как эксперту в данной области, мне достаточно было одного взгляда, чтобы немедленно обнаружить их среди множества других вещей. Как ты можешь догадаться, я давал задание своим агентам повсюду искать средневековые рукописи. Лестат, ты просто обязан спасти и сохранить мои сокровища! Ты не имеешь права допустить, чтобы Винкен вновь ушел в небытие. Я оставляю тебе свое наследие.
        - Похоже, это действительно так. Но что я, скажи на милость, смогу с ним сделать без участия Доры?
        - Дора еще слишком молода. Со временем она изменит свое мнение. Знаешь, меня по-прежнему не оставляет надежда, что в моей коллекции… Забудем сейчас о Винкене, ибо я говорю не о нем. Я надеюсь, что в моей коллекции среди множества статуй и других реликвий найдется какой-то один артефакт, который поможет Доре в создании ее новой церкви. Скажи, можешь ли ты определить ценность того, что видел в той квартире? Способен ли ты вынести верное суждение? Твоя задача - убедить Дору в необходимости еще раз внимательно рассмотреть эти вещи, прикоснуться к ним, почувствовать их запах. Ты должен заставить ее в полной мере осознать, что все они отражают стремление человечества к познанию истины, то есть их создателей мучили те же вопросы, что и ее. Пока еще она этого не понимает.
        - Но ты говорил, что Дору никогда не интересовала ни живопись, ни скульптура.
        - Так сделай так, чтобы они стали ей интересны.
        - Я? Каким образом? Послушай, я, конечно, могу сохранить все это. Но как мне заставить Дору полюбить то или иное произведение искусства? Удивляюсь, что тебе вообще пришла в голову подобная мысль. Я имею в виду мою встречу с Дорой и какие-либо отношения между мной и твоей драгоценной доченькой.
        - Ты полюбишь мою дочь, - тихо прошептал он.
        - Прости, я не расслышал. Что ты сказал?
        - Найди для нее в моей коллекции что-нибудь поистине чудесное.
        - Туринскую плащаницу?
        - Молодец! Это именно то, что нужно! Да, найди что-нибудь, равное ей по ценности, нечто такое, что заставит Дору изменить свое мнение, нечто такое, что отыскал и сохранил для нее я, ее отец, и что действительно может оказаться для нее полезным
        - Знаешь, ты и мертвый такой же ненормальный, каким был при жизни. Неужели ты и теперь не перестанешь мошенничать и все еще надеешься с помощью куска мрамора или обрывка пергамента купить себе спасение души и вечное блаженство? Или ты и вправду веришь, что собрал коллекцию настоящих святынь?
        - Естественно, я верю, что моя коллекция - это собрание святынь. Фактически только в это я и продолжаю верить.
        - Ты меня поражаешь до глубины души.
        - Именно поэтому ты и убил меня там, среди моих сокровищ. Ладно, нам надо поторопиться. Неизвестно, сколько нам отпущено времени. Вернемся к главной теме: к Доре. Твой главный козырь в этой ситуации - это ее амбиции.
        Ей хотелось получить здание монастыря в полное распоряжение, чтобы разместить там своих женщин-миссионерок, сторонниц ее ордена, которые, конечно же, должны проповедовать любовь с не меньшей страстью и внутренним огнем, чем это делали все миссионеры - их предшественники. Она намеревается посылать их в самые бедные районы, в гетто и рабочие кварталы, чтобы они разглагольствовали там о необходимости создания своего рода движения за всеобщую любовь. Причем это движение должно, по ее мнению, возникнуть в недрах народа, а затем постепенно подниматься все выше и выше, к самым вершинам власти. И тогда с несправедливостью в мире будет покончено навсегда.
        - А чем эти женщины будут отличаться от других миссионеров, от сторонников иных орденов - от францисканцев, скажем, или иных проповедников?
        - Прежде всего тем, что они женщины, женщины-проповедницы. Монахини всегда были сестрами милосердия, учили детей или вели затворническую жизнь в монастырях и неустанно возносили молитвы Богу - истошно блеяли хором, как и положено овцам Господним. А ее женщины должны становиться учеными богословами, церковными ораторами. Их задача - передать слушателям собственную страсть, жар души, они будут обращаться к несчастным, нищим, обездоленным женщинам и помогать им изменить окружающий мир.
        - Феминистские взгляды вперемешку с религиозным рвением.
        - Из этого могло что-то получиться. Во всяком случае, шансов на это было не меньше, чем у любого другого подобного начинания. Кто знает, почему в четырнадцатом столетии, например, один монах сошел с ума, а другой стал святым? А у Доры есть подход к людям, она знает, как научить их думать. Впрочем, не мне судить. Ты должен разобраться во всем и найти выход из положения.
        - Ну да. А тем временем заодно и спасти церковные украшения, - хмыкнул я.
        - Да. До тех пор, пока она не согласится их принять или каким-то иным образом обратит на доброе дело. Вот тебе еще один способ уговорить ее. Почаще упоминай о добре.
        - Ты и сам пользовался этим способом, - печально заметил я. - И в отношении меня тоже.
        - Так ты выполнишь мою просьбу, правда? Дора считает, что меня ввели в заблуждение и сбили с пути истинного. «Не думай, что после всего содеянного ты сумеешь спасти свою душу, подарив мне сокровища церкви», - сказала она как-то.
        - Она любит тебя, - заверил я Роджера. - Я убеждался в этом всякий раз, когда видел вас вместе.
        - Знаю. Меня не нужно убеждать в этом. У нас нет времени на споры и доказательства, Учти только, что Дора очень прозорлива и планы ее поистине огромны. Пока еще у нее слишком мало единомышленников и помощников, но она мечтает перевернуть мир. Я хочу сказать, что ей недостаточно того, о чем грезил когда-то я: создать собственный культ и стать своего рода гуру - поселиться в тихом убежище в окружении преданных последователей. Она действительно хочет изменить мир, потому что уверена в том, что кто-то непременно должен это сделать.
        - По-моему, так считает любой религиозный человек.
        - Ничего подобного, Далеко не каждый жаждет стать новым Мохаммедом или Заратустрой.
        - А Дора жаждет.
        - Дора знает, что именно это сейчас необходимо.
        Он покачал головой, отпил глоток из бокала и обвел взглядом полупустой зал. Потом вдруг слегка нахмурился, словно все еще размышляя над своими последними словами, и продолжил:
        - «Отец, - сказала она мне однажды, - религия не возникает на основе древних текстов и произведений искусства Они могут служить лишь ее отражением». Она еще долго потом говорила - о том, что внимательное прочтение Библии помогло ей постичь великое значение чуда, происходящего в душе человека. В общем, она буквально усыпила меня своими рассуждениями. И не вздумай отпустить по этому поводу какую-нибудь шуточку.
        - Боже избави! Ни за что на свете!
        - Что ожидает мою дочь? Что с ней будет? - с отчаянием в голосе прошептал он, не глядя на меня. - С таким-то наследством! Достаточно посмотреть на ее отца - вспыльчивого, грубого и жестокого человека, сумасшедшего, способного на любые крайности. Невозможно сосчитать, сколько соборов и церквей я посетил вместе с Дорой, сколько бесценных распятий я ей показал, прежде чем превратить их в очередное средство получения прибыли. В одной только Германии мы провели с ней немало часов, рассматривая великолепные росписи на потолках соборов эпохи барокко. Я дарил Доре невероятной ценности реликвии, подлинные распятия, украшенные серебром и Русинами. Я купил множество платов Вероники такой потрясающей красоты, что перехватывало дыхание… Боже мой! Боже мой!
        - Скажи, а не было ли во всем этом стремления каким-то образом искупить, загладить свою вину? Я имею в виду Дору.
        - То есть вину за оставшееся без объяснения исчезновение Терри, за то, что она спросила тебя о ней лишь через много лет? Я думал об этом. Если Дора поначалу и чувствовала что-то подобное, то это чувство давно прошло. Она считает, что мир нуждается в новом откровении. В новом пророке. Однако пророками не становятся в одночасье. Дора утверждает, что ее превращение должно произойти благодаря умению видеть и чувствовать, но она не имеет ничего общего с палаточным возрождением.
        - Мистики никогда не связывали прорыв к Богу с палаточным возрождением.
        - Конечно нет.
        - А Дора мистик? Как ты думаешь?
        - А ты сам разве не понял? Ведь ты следил за ней. Нет, Дора никогда не лицезрела Бога и не слышала его голоса, если ты это имеешь в виду. А лгать в таких вопросах она ни за что не станет. Но Дора жаждет этого. Она мечтает о таком моменте, о чуде, об откровении.
        - Она ждет появления ангела?
        - Вот именно.
        Мы оба вдруг умолкли. Роджер, наверное, размышлял о своих давних мечтах и планах, а я." Я тоже погрузился в воспоминания - о том, как совершил фальшивое чудо, о том, как я, ангел зла, довел до безумия католическую монахиню, о ее кровоточащих руках и стигматах на ее ногах,…
        Неожиданно он как будто принял решение и, к моему великому облегчению, заговорил вновь:
        - Я разбогател, когда отказался от намерения переделать мир, если вообще всерьез думал об этом. И построил собственную жизнь, которая и стала моим миром. А Дора действительно всей душой жаждет… чего-то… А вот моя душа мертва…
        - Судя по всему, нет, - откликнулся я. Мысль о неизбежности его скорого исчезновения становилась все более невыносимой и пугала меня гораздо больше, чем еще не так давно испугало его появление.
        - Вернемся, однако, к главному, - сказал он. - Меня начинает тревожить…
        - Что?
        - Не валяй дурака и слушай. На имя Доры положены деньги, которые никак не связаны с моим именем. Власти никоим образом не смогут наложить на них лапу, тем более что по твоей милости мне уже никто не сможет предъявить обвинение в чем-либо, не говоря уже о том, чтобы осудить. Всю информацию о них ты найдешь в квартире. В черных кожаных папках. Они в металлическом картотечном ящике. Вместе с корешками чеков и различными документами, касающимися купли-продажи картин и статуй. Все это ты должен сохранить для Доры. Это дело всей моей жизни, мое наследие. И отныне оно в твоих руках. Ты можешь выполнить мою просьбу? Ради Доры! Торопиться не стоит, да и нужды нет, ведь ты очень ловко покончил со мной.
        - Знаю. А теперь ты просишь меня выступить в роли ангела-хранителя и позаботиться о том, чтобы Дора получила наследство в целости и сохранности, притом незапятнанным.
        - Да, друг мой, именно это я умоляю тебя сделать. И тебе по силам выполнить мою просьбу. Кроме того, не забудь о Винкене. Если она откажется взять книги, хранителем их должен стать ты.
        Он коснулся рукой моей груди, и я ощутил легкий толчок - как раз против сердца.
        - Как только мое имя исчезнет с газетных страниц - если оно вообще просочится в прессу из досье ФБР, - ты передашь деньги Доре, - продолжил давать наставления Роджер. - Деньги всегда в цене, и они помогут ей создать собственную церковь. Дора умеет привлекать к себе людей. При наличии средств она самостоятельно справится со своей задачей. Ты понимаешь меня? Она сумеет добиться не меньшего успеха, чем Франциск, Павел или Иисус. Если бы не ее увлечение теологией, она давно уже стала бы харизматической знаменитостью. Она обладает всем необходимым для этого. Только вот слишком много думает. Теология отделяет и отдаляет ее от остальных.
        Роджер вздохнул. Он говорил очень быстро, и меня вдруг начала охватывать дрожь. Я отчетливо ощущал исходящие от него волны страха. Но чего он боится?
        - Вот, послушай, - сказал он. - Я хочу процитировать тебе кое-что. Дора упомянула об этом прошлой ночью. Мы с ней читали книгу известного английского газетного обозревателя Брайена Эпплъярда. Ты о нем слышал? Он написал книгу под названием
«Постижение современности». Дора дала мне экземпляр. Там есть рассуждения, с которыми полностью согласна Дора… относительно того, что все мы «духовно обеднели»…
        - Я тоже с этим согласен.
        - Но речь шла и о чем-то еще - там было что-то относительно необходимости выбора. О том, что можно создавать теологические теории, но, для того чтобы, быть действенными, они должны исходить откуда-то изнутри, из самых глубин человеческой души. Я помню, как она это называла. Словами Эпплъярда. «Совокупность человеческого опыта». - Роджер умолк. Чувствовалось, что он растерян, что его мучают сомнения.
        - Да, она ищет и жаждет именно этого. - Мне отчаянно хотелось успокоить его, заверить в том, что я все понимаю. - Она всей душой к этому стремится.
        Я вдруг поймал себя на том, что вцепился в него с не меньшей силой, чем он в меня, и точно тате же стараюсь удержать его рядом.
        Роджер смотрел в сторону.
        Меня охватила невыразимая печаль. Зачем, почему я это сделал? Да, этот человек был мне интересен, я знал, что он порочен. Но как я мог? С другой стороны, что было бы, останься он рядом со мной таким, каков есть? Что, если бы он стал моим другом?
        Ладно, это все детские рассуждения, эгоистичные и корыстные. Мы говорили о Доре, о теологии. Конечно, точка зрения Эпплъярда была мне понятна. «Постижение современности»… Я вспомнил эту книгу. Отыскал ее в глубинах своей бессмертной памяти и словно перечел заново.
        Роджер молчал и не шевелился.
        - Послушай, чего ты так боишься? - спросил я. - Пожалуйста не темни, не скрывай от меня ничего!
        Я вцепился в него - грубо, бессовестно, но при этом едва не плача при мысли о том, что убил этого человека, отнял у него жизнь, а теперь отчаянно жажду только одного: как можно дольше удержать возле себя его дух.
        Он не ответил. Но выглядел очень испуганным.
        Оказывается, я вовсе не безжалостное чудовище, каковым всегда себя считал. Я не могу равнодушно видеть людские мучения. Я всего лишь проклятый упрямец, так и не разучившийся сопереживать страданиям других.
        - Роджер! - взывал к нему я. - Посмотри на меня! Продолжай, не молчи!
        Однако он пробормотал только несколько слов - что-то о Доре и о том, что ей, возможно, удастся найти то, что так и не смог отыскать он сам.
        - Что именно? О чем ты? - потребовал я пояснений.
        - Богоявление… - прошептал он.
        О, это чудесное слово! Оно из лексикона Дэвида. Совсем недавно я слышал это слово из его уст, а вот теперь оно слетело с губ Роджера.
        - Послушай, по-моему, они идут за мной, - неожиданно произнес он, и глаза его расширились. В этот момент он казался скорее удивленным, озадаченным, чем испуганным. Он прислушивался к чему-то. До меня тоже доносились какие-то звуки. - Помни о моей смерти, - ни с того ни с сего произнес он, как если бы в этот момент мысль о ней наиболее отчетливо возникла у него в голове. - Расскажи Доре о том, как я умер. Убеди ее в том, что смерть очистила оставшиеся после меня деньги. Ты понимаешь, о чем я? Я заплатил за это своей смертью. Деньги теперь чистые. И книги Винкена, и все остальное больше ничем не запятнаны. Представь ей все в самом выгодном свете. Скажи, что я искупил все свои грехи собственной кровью. Ты понял меня, Лестат? Используй все свое красноречие! Расскажи ей!
        О, эти шаги!…
        Отчетливый ритм чьих-то шагов… К нам медленно приближалось нечто… Приглушенный шум голосов, тихое пение, разговоры… Слов не различить… У меня так сильно закружилась голова, что я едва не потерял сознание и, чтобы не упасть, схватился за Роджера и одновременно за стойку бара.
        - Роджер! - громко вскрикнул я. Посетители бара, конечно же, слышали мой возглас. Однако устремленный на меня взгляд Роджера был совершенно спокойным, а на лине его застыло удивленное выражение. Он был явно потрясен и озадачен происходящим.
        Я вдруг увидел, как надо мной и над ним нависли огромные крылья, и нас окутала словно поднявшаяся из самых недр земли непроницаемая тьма. А затем возник свет! Яркий, слепящий свет!
        - Роджер! - еще громче закричал я.
        Шум голосов и пение становились оглушительными, а крылатая фигура все росла и росла.
        - Не смей забирать его, во всем виноват только я!
        Ярость заставила меня вскочить с места. Я был готов разорвать крылатое видение в клочья, если в том возникнет необходимость, - лишь бы оно отпустило Роджера. Однако я по-прежнему не мог отчетливо разглядеть таинственное существо. Равно как не понимал, где нахожусь в данный момент я сам. А видение наваливалось на меня, окутывало дымом, постепенно сгущалось, обретало непреодолимую мощь и постепенно поглощало, растворяло в себе призрак Роджера. И в центре видения вдруг возникло лицо - точнее, только глаза - гранитной статуи.
        - Отпусти его!
        Все вокруг смешалось. Не было больше ни бара, ни города, ни всего мира в целом.
        А потом - чернота. И покой.
        И тишина.
        Впрочем, вполне возможно, что все это мне только почудилось, ибо на какое-то время я лишился чувств.
        Я очнулся на улице.
        Надо мной склонился перепуганный, дрожащий бармен.
        - С тобой все в порядке, парень? - раздраженным тоном спросил он. Голос у него был гнусавый, крайне неприятный; черные плечи жилетки и рукава белоснежной рубашки припорошил снег.
        Я молча кивнул и поднялся на ноги, чтобы дать ему возможность с чистой совестью оставить меня одного. И только тогда обратил внимание, что галстук мой на месте, пальто застегнуто и тоже покрыто снегом, а руки совершенно чистые.
        Снегопад, хоть и не сильный, по-прежнему продолжался. Самый красивый снегопад, какой я только видел.
        Я прошел сквозь вращающуюся дверь в отделанный плиткой холл и остановился у входа в бар. Оттуда мне было хорошо видно место, где мы только что беседовали и где на стойке все еще стоял бокал Роджера. За исключением того, что нас там уже не было, ничто в зале не изменилось. Бармен со скучающим видом разговаривал с кем-то и, похоже, не обратил внимания на то, что происходило вокруг; хотя он, наверное, все же заметил, как я поспешно, спотыкаясь, бросился прочь и выскочил на улицу.

«Беги! - кричала во мне каждая частица души. - Но куда бежать? Подняться в воздух? Не поможет! Оно мгновенно догонит тебя. Лучше оставайся на холодной земле».

«Ты забрал Роджера! Неужели ты преследовал меня только ради этого?»
        Вероятно, я произнес эти слова вслух или сделал какое-то движение, потому что бармен вдруг поднял голову и посмотрел в мою сторону. Нет, вряд ли, я просто стоял и плакал. А рыдающий мужчина не может не вызвать интерес, тем более если этот мужчина такой, с позволения сказать, как я, - ведь наши слезы окрашены кровью. Надо бежать! И чем скорее, тем лучше!
        Я повернулся и вновь вышел на заснеженную улицу. Скоро наступит утро. Так стоит ли мне бродить по холоду и тем самым продлевать свои страдания? Не разумнее ли отыскать подходящую для отдыха могилу и уснуть?
        - Роджер! - не переставал я звать со слезами в голосе, время от времени вытирая рукавом мокрое лицо. - Кто ты, проклятое существо? - взывал я что есть мочи, и эхо отдавалось от стен окрестных домов.

«…Проклятое существо…» - донеслось до меня, и вдруг… Я вновь услышал несвязный гул голосов. Я пытался противостоять этому существу. Лицо! Его лицо… Недремлющий разум и ненасытный характер! Нет, я не должен позволять сбить себя с толку, я не должен предаваться воспоминаниям!
        В одном из домов распахнулось окно, и чей-то голос сердито велел мне заткнуться и убираться прочь.

«Все, хватит, - приказал я себе. - Не пытайся восстановить в памяти прошедшее. Иначе ты окончательно лишишься и разума, и сознания».
        Перед моим мысленным взором неожиданно возник образ Доры, и мне показалось, что я вот-вот рухну прямо здесь, посреди улицы, дрожа от ужаса и бормоча какую-нибудь бессмыслицу в ответ на расспросы любого, кто подойдет и попытается мне помочь.
        А это было самое плохое, самое отвратительное, самое ужасное, что могло бы со мной случиться.
        Но что выражало лицо Роджера в тот последний момент? Я даже не уверен, что это вообще можно назвать выражением. Что я прочел в его глазах? Умиротворение? Невозмутимый покой? Понимание? Или это были всего лишь глаза призрака, теряющего остатки жизненной энергии? Глаза призрака, отдающегося во власть другого призрака?
        Оказывается, я громко плакал и вопил на всю улицу. Но осознал это, лишь когда со всех сторон до меня стали доноситься окрики смертных, требовавших, чтобы я немедленно заткнулся.
        Я шел и шел вперед.
        И вот наконец остался в одиночестве. Я продолжал плакать, хотя теперь уже тихо. Впрочем, улица была пуста, и никто не мог меня услышать.
        Еле переставляя ноги, согнувшись почти пополам, я продолжал путь. Рыдания душили меня, я не мог их сдержать, но вокруг не было ни души, и потому никто меня не видел и не слышал. Я жаждал восстановить в памяти все последние события, но не смел, ибо боялся, что не выдержу нервного напряжения и рухну посреди дороги, О Роджер! Роджер!… Боже мой, я едва сдерживался, чтобы в порыве своего чудовищного эгоизма немедленно не помчаться к Доре, не броситься перед ней на колени и не признаться в том, что натворил… «Это моих рук дело! Я убил его!…» - хотелось крикнуть мне.
        Где я? Кажется, в центре города, В одной из витрин промелькнули норковые шубы. Снег мягко падал, нежно касался моих ресниц… Я размотал кашне и тщательно вытер лицо, чтобы уничтожить следы кровавых слез.
        Увидев ярко освещенный отель, я нерешительно вошел внутрь.
        Заплатив за номер наличными, я добавил щедрые чаевые и попросил не беспокоить меня в течение суток, после чего отправился наверх, тщательно запер на засов дверь, задвинул шторы, отключил отвратительно вонявший обогреватель, заполз под кровать и провалился в сон.
        Однако прежде чем я погрузился в долгое оцепенение - а до рассвета оставалось еще несколько часов, и времени на сон было хоть отбавляй, - в голову мне пришла вдруг странная мысль: Дэвид на меня конечно же рассердится, а вот Дора… Дора, скорее всего, поверит мне и поймет.
        Я успел проспать, наверное, несколько часов. С улицы по-прежнему доносились звуки ночной жизни.
        Когда я проснулся, небо еще только начало светлеть. Ночь подходила к концу. Наконец-то я смогу по-настоящему впасть в забытье. Чудесно! Слишком поздно, чтобы размышлять о чем-то. Пора отдаться во власть глубочайшего вампирского сна, присоединиться ко всем остальным бессмертным, которые - где бы они в эти минуты ни находились - ищут убежище, чтобы спастись от дневного света.
        Отчетливо раздавшийся в тишине голос заставил меня вздрогнуть:
        - Все не настолько просто…
        Я вскочил на ноги так резко, что опрокинул кровать, и взглянул в том направлении, откуда донесся голос. Маленький гостиничный номер показался мне безвкусно украшенной золоченой западней.
        В углу стоял человек, самый обыкновенный, ничем не примечательный мужчина. Среднего роста, отнюдь не красавец, как, например, Роджер, скромно - в отличие, скажем, от меня - одетый, не молодой и не старый… - в общем, просто человек. Хотя вполне приятной наружности. Он стоял, скрестив ноги, а руки были сложены на груди.
        В это мгновение солнце поднялось над домами, и яркий огонь ударил в окна. Свет его ослепил и обжег меня, лишив возможности разглядеть еще какие-либо детали.
        Я бросился на пол… Кровать вновь опустилась надо мной, спасая от разгорающегося сияния дня.
        Все. Кто бы или что бы ни появилось в моей комнате, с восходом солнца я был бессилен что-либо сделать, и никакая снежная завеса зимнего утра не в состоянии мне помочь…
        ГЛАВА 5
        - Прекрасно, - сказал Дэвид. - А теперь прекрати ходить взад-вперед, сядь и постарайся вспомнить все, до мельчайших деталей, Если тебе для этого необходимо подкрепиться, мы можем выйти и…
        - Я уже не раз говорил тебе, что не нуждаюсь в этом. Мне нет необходимости питаться. Я не жажду крови. Я люблю ее, тоскую по ней, но сейчас мне не до нее. Я пировал прошлой ночью и вел себя с Роджером как ненасытное чудовище. Прекрати напоминать мне о крови.
        - Тогда будь любезен, сядь вон там, возле стола. Он указал мне на место напротив себя.
        Я стоял возле стеклянной стены и смотрел на крышу собора Святого Патрика.
        Дэвид снял для нас великолепные комнаты в Олимпийской башне, как раз над шпилями собора Огромные апартаменты далеко превосходили наши потребности, однако обосноваться в таком жилище было Действительно приятно. Непосредственная близость к собору казалась мне особенно важной. У меня была возможность любоваться его крестообразной крышей и высокими острыми шпилями. Такое впечатление, что они способны были пронзить любого и устремлялись прямо в небеса. А с небес, как и прошлой ночью, тихо падали хлопья снега. Я тяжело вздохнул.
        - Послушай, у меня нет ни малейшего желания еще раз во всех подробностях вспоминать о случившемся. Я просто не в состоянии это сделать. Так что либо ты удовлетворишься тем, что я рассказал, либо… либо… либо я просто сойду с ума.
        Он продолжал спокойно и невозмутимо сидеть возле стола. Жилье здесь сдавалось, что называется, «под ключ», то есть полностью меблированным. Шикарная, солидная обстановка в полной мере соответствовала стилю, принятому в деловых кругах общества: обилие красного дерева, кожи, бежево-коричневые тона и позолота не раздражали глаз. И повсюду стояли цветы. Дэвид позаботился даже об этом. Мы буквально купались в их аромате.
        Стол и стулья были изготовлены в восточном стиле, в интерьере присутствовали также очень модные в настоящее время китайские мотивы. Была там и пара сделанных в виде урн и расписанных ваз.
        Внизу тянулась Пятьдесят первая улица, и наше жилище располагалось на той же ее стороне, что и собор Святого Патрика; по Пятой авеню прогуливались люди, время от времени кто-то из них поднимался по заснеженным ступеням и входил в здание. Белая пелена снега придавала всему пейзажу ощущение покоя и умиротворения.
        - У нас мало времени, - добавил я. - Нужно срочно поехать на квартиру Роджера и либо обеспечить там надежную охрану, либо вывезти все ценности, Я не могу позволить, чтобы по какой-то глупой случайности Дора лишилась законно принадлежащего ей наследства.
        - Это нетрудно сделать, но, прежде чем мы туда отправимся, постарайся… ради меня… еще раз подробно описать того человека… Не Роджера, нет, и не ожившую статую, и не крылатое существо… Меня интересует тот мужчина, который стоял в углу твоей комнаты, когда взошло солнце.
        - Мужчина как мужчина. Я уже говорил тебе - совершенно обыкновенный. Возможно, англосакс, но только не ирландец и не скандинав… во всяком случае, не ярко выраженный. Просто человек. На француза тоже, по-моему, не похож. Заурядного вида американец. Достаточно высокий, примерно моего роста, намного ниже тебя. Пойми, я видел его не более пяти секунд. Солнце всходило. Он подкараулил меня там, как в ловушке. Бежать я не мог. Я уже практически ничего не соображал, да еще и лежал под кроватью. А когда проснулся, никакого мужчины не было и в помине. Можно было подумать, что он мне привиделся, что все это только плод моего воображения. Но нет, поверь, я его не выдумал!
        - Спасибо и на том. А какие у него волосы?
        - Светлые, почти серые. Как если бы пепельные волосы потускнели настолько, что превратились в… как бы это описать… они были похожи на поседевшие темно-русые, практически бесцветные… но с серым оттенком…
        Дэвид жестом показал, что понял.
        Я осторожно прислонился к стеклу. С моей силой мне ничего не стоило случайно выдавить его и разрушить стену, а устраивать такой шум в тот момент хотелось меньше всего.
        Дэвид явно ожидал от меня большего, и я честно старался вспомнить что-либо еще, тем более что образ незнакомца довольно отчетливо стоял перед моими глазами.
        - У него было приятное лицо, даже, можно сказать, очень приятное. Он не из тех, кто способен произвести впечатление своими габаритами или другими физическими достоинствами, но кто скорее обратит на себя внимание осанкой, манерой держаться, сдержанностью и выдержкой, живостью ума… - в общем, тем, что ты бы, наверное, назвал интеллигентностью. Похоже, как личность он интересен.
        - А одежда?
        - Ничего примечательного. Насколько мне помнится, черная, возможно чуть запыленная.
        Но я не уверен. Хотя у меня осталось смутное впечатление чего-то черного и блестящего, изысканного, красивого…
        - А глаза? Они тебе запомнились?
        - Только тем, что в них светился ум. Они не были большими или какого-то необычного цвета. Он выглядел умным, симпатичным, но вполне обыкновенным человеком. Темные, однако не слишком густые брови, нормального размера лоб, в меру пышные волосы, красиво, но в отличие от меня или тебя без щеголеватости причесанные…
        - Ты уверен, что он произнес какие-то слова?
        - Совершенно уверен. Я слышал его голос. Он разбудил меня. Я проснулся и вскочил на ноги. И видел солнце. Поверь, это правда! Взгляни на мою руку.
        Моя кожа была уже не такой бледной, как до ухода в пустыню Гоби, куда я отправился в недавнем прошлом, дабы испытать судьбу и выяснить, способно ли меня убить солнце. Тем не менее в том месте, где лучи солнца коснулись руки, отчетливо виднелся ожог. Боль от ожога я чувствовал и на лице, хотя там следа не осталось, ибо я успел отвернуться достаточно быстро.
        - Значит, ты проснулся под кроватью, потом отбросил ее так, что она встала набок, а после опять упала и накрыла тебя?
        - Именно так все и было. Лампа была опрокинута. И мне ничего не приснилось, как не приснился Роджер и то, что с ним произошло. Послушай, я хочу,
        чтобы ты поехал вместе со мной и собственными глазами увидел квартиру Роджера и те вещи, которые там находятся.
        - Я и сам об этом мечтаю. - Дэвид встал. - Ни за какие блага мира я не упущу такую возможность. Но я тянул время только затем, чтобы дать тебе возможность подольше отдохнуть и попытаться…
        - Попытаться - что? Успокоиться? И это после того, как я разговаривал с призраком одной из своих жертв? После того, как я видел мужчину, стоявшего в моей комнате? После того, как на моих глазах Роджера уволокло с собой неведомое существо - то самое существо, которое гонялось за мной по всему свету, этот глашатай безумия, этот…
        - Но ты же не видел, что именно оно увело с собой Роджера, не так ли?
        Я на минуту задумался.
        - Да, я не уверен… Не уверен в том, что призрак Роджера еще сохранял способность двигаться. Он был чересчур спокоен. И постепенно таял. А потом возникло лицо этого существа - или кем там оно было - возникло всего на мгновение. К тому времени я совсем потерял голову, растерялся, перестал понимать, где нахожусь, - я вообще ничего не чувствовал. И не могу с уверенностью сказать, то ли образ Роджера просто растаял, то ли это существо поглотило его и унесло с собой.
        - Лестат, послушай! Ты не знаешь наверняка, что именно произошло. Знаешь только, что призрак Роджера исчез, а это существо появилось. И все.
        - Да, пожалуй, ты прав.
        - Тогда обдумай все вот с какой точки зрения. Твой преследователь решил показаться тебе. И он разрушил, изгнал с глаз твоих призрак Роджера.
        - Нет. Они как-то связаны между собой. Роджер чувствовал его приближение, причем узнал о том, что существо уже идет к нам, намного раньше, чем я смог услышать шаги. Я благодарен Богу за одно…
        - За что?
        - За то, что я не в состоянии передать тебе ощущение страха… Я не могу заставить тебя прочувствовать весь ужас ситуации. Ты веришь мне, и этого сейчас более чем достаточно, но, знай ты, насколько жутким было это ощущение, от твоей хваленой уравновешенности истинного британского джентльмена не осталось бы и следа.
        - Как сказать. А теперь пора идти. Мне не терпится увидеть сокровищницу. Надеюсь, ты не преувеличиваешь, когда заявляешь о том, что не можешь лишить девочку столь ценных вещей.
        - Женщину. Молодую женщину.
        - Кроме того, мы должны немедленно выяснить, где она сейчас находится.
        - Я уже сделал это по дороге сюда.
        - В таком состоянии?!
        - Я сумел справиться с собой в достаточной мере, чтобы заглянуть в отель и удостовериться в том, что она уехала. Я обязан был это сделать. Лимузин отвез ее в
«Ла Гуардиа» сегодня в девять утра Днем она была уже в Новом Орлеане. Что же касается монастыря, то я понятия не имею, каким образом с ней там связаться. Мне даже не удалось выяснить, проведен ли туда телефонный кабель. В любом случае в данный момент она не в меньшей безопасности, чем при жизни Роджера.
        - Хорошо, Тогда в путь.
        Иногда чувство страха служит нам предупреждением. Как если бы кто-то вдруг положил нам руку на плечо и сказал: «Ни шагу дальше!»
        Едва мы вошли в квартиру, я на какие-то доли секунды испытал это чувство. Сначала меня охватила паника, а после словно вдруг прозвучало: «Ни шагу дальше!»
        Но чрезмерная гордыня не позволила мне признаться в собственной слабости, а Дэвид был чересчур заинтригован и шел впереди меня по прихожей, ничего не замечая вокруг, кроме разве что того факта, что квартира выглядит совершенно лишенной признаков жизни. То же самое заметил и я. Быть может, виной всему произошедшее здесь недавно убийство? Он ощущал его запах не хуже меня. Интересно, испытывал ли он меньшее отвращение от сознания того, что не он совершил это убийство?
        Роджер! Воспоминание об искалеченном трупе и возникший перед моим мысленным взором призрак Роджера слились в единую картину и болью пронзили мне грудь.
        Дэвид прошел прямо в гостиную, а я задержался возле большой статуи из белого мрамора, изображавшей ангела с похожим на створку раковины сосудом для святой воды. Как он похож на своего гранитного собрата, подумалось мне. Блейк… Да, Уильям Блейк это понимал. Он видел и ангелов, и демонов, а потому точно сумел передать все пропорции. Мы с Роджером могли бы поговорить о Блейке.
        Однако все кончено, теперь поздно думать об этом, А я здесь, в квартире.
        Мысль о том, что мне предстоит пройти всю прихожую, переступить порог гостиной и вновь увидеть гранитную статую, показалась мне невыносимой.
        - Ее здесь нет, - послышался голос Дэвида.
        Он не мог прочесть мои мысли - он всего-навсего констатировал очевидный факт. Я увидел, что Дэвид стоит в гостиной, всего лишь в пятидесяти футах от меня, и смотрит в мою сторону. Лучи галогенных ламп, направленные на шедевры искусства, лишь слегка освещали его фигуру.
        - Здесь нет никакой статуи из черного гранита, - повторил он.
        - Все, мне конец! - со вздохом прошептал я.
        Ни один смертный не смог бы сейчас разглядеть Дэвида - слишком густой была окружавшая его тень, Но я видел его совершенно отчетливо. Высокий, сильный, он стоял спиной к окнам, сквозь грязные стекла которых почти не проникал уличный свет, отблески галогенных лучей играли на медных пуговицах его одежды.
        - А кровь?
        - Кровь есть. И твои фиолетовые очки валяются тут же. Великолепное свидетельство.
        - Свидетельство чего?
        Глупо было стоять вот так, почти у задней двери, и беседовать с Дэвидом. Я прошел через холл, словно смертник, беспечно шагающий к гильотине, и оказался в гостиной.
        Место, где еще недавно стояла статуя, было пустым, и я даже не мог с уверенностью сказать, что его там было достаточно много. Вокруг царил хаос Гипсовые святые… Иконы… Некоторые из них, самые древние, под стеклом. Прошлой ночью я не обратил внимания, как их здесь много. Развешанные по всем стенам, они поблескивали бликами отраженного света.
        - Невероятно! Глазам своим не верю! - прошептал Дэвид.
        - Не сомневался, что ты придешь в восторг, - мрачно отозвался я. - Наверное, я и сам испытал бы нечто подобное, не будь до мозга костей потрясен случившимся.
        Дэвид внимательно изучал находившиеся в комнате шедевры, скользя взглядом по иконам и святым и вновь возвращаясь к тем или иным из них.
        - Великолепные вещи… Это… Это… Это колоссальная коллекция, поистине выдающееся собрание! Ты понятия не имеешь, что представляют собой все эти предметы искусства и какова их истинная ценность! Я прав?
        - Ну-у-у… Более или менее, - ответил я. - Не такой уж я полный невежда в искусстве.
        - Хорошо. Что, например, висит вон на той стене? - Дэвид жестом указал мне на длинный ряд наиболее старых и явно очень ветхих икон.
        - Там? Точно сказать не могу.
        - Это плат Вероники, - пояснил Дэвид. - Точные копии того знаменитого плата, который бесследно исчез много веков назад. Предположительно во время Четвертого крестового похода. Вот эта - русская, безукоризненно выполненная. А эта - итальянская. Взгляни туда. Видишь возвышения на полу? Это остановки Христа на Его крестном пути.
        - Он был буквально одержим поисками разных реликвий для Доры. Да и сам очень любил такие вещи. Русский плат Вероники он как раз и привез для нее в Нью-Йорк в этот свой последний визит. Прошлым вечером они долго спорили из-за него, но Дора все-таки отказалась принять подарок.
        Плат действительно был великолепен. А как подробно старался Роджер описать его Доре! Боже! Мне казалось, что я знаю этого человека с детства, что мы с ним не раз беседовали о собранных в этой квартире сокровищах и что сейчас каждая вещь несет на себе отпечаток его любви и заставляет меня вспомнить те его мысли, которые были с ней связаны.
        Кальварии… Остановки Христа на крестном пути… Конечно же, я, как и любой добрый католик, хорошо знал, что они означают. С раннего детства я участвовал в ежегодных процессиях. Мы медленно двигались по полутемному приделу храма к распятию, словно повторяя путь Христа на Голгофу, и преклоняли колена на каждой из четырнадцати остановок, дабы прочесть соответствующие молитвы. Иногда этот путь страстей Господних совершал сам священник в сопровождении мальчиков, прислуживавших при алтаре, в то время как прихожане лишь молились вместе с ними, восславляя Господа нашего Иисуса Христа за Его великие страдания. Если мне не изменяет память, Вероника подошла к Христу во время шестой кальварии, чтобы и своим платом отереть его лицо.
        Дэвид переходил от предмета к предмету.
        - А это распятие. Оно такое древнее, что поистине могло бы произвести сенсацию и вызвать переполох среди искусствоведов.
        - Но разве то же самое нельзя сказать и о всех других вещах, которые здесь собраны?
        - Безусловно, можно. Однако я говорю сейчас не о Доре и не о ее религии - я вообще не рассматриваю коллекцию с этой точки зрения. Я говорю о том, что каждый из находящихся здесь предметов представляет собой действительно выдающееся произведение искусства. Твое мнение абсолютно верно: мы не имеем права бросить их на произвол судьбы - это совершенно недопустимо. Вот, взгляни, эта маленькая фигурка датируется, вероятно, девятым веком. Она кельтского происхождения и поистине бесценна. А вот эта вещь, вполне возможно, вывезена из Кремля.
        Он вдруг умолк и буквально застыл перед иконой, изображавшей Богоматерь с младенцем. Искусно стилизованная, как, впрочем, и все остальные предметы в коллекции, она показалась мне все же очень знакомой: младенец Иисус прижимается к матери, а с его ножки вот-вот упадет сандалия… Их окружают ангелы - они держат в руках миниатюрные символы будущих страданий Иисуса, словно тем самым, предрекая его судьбу. А младенец пытается спрятаться от них в объятиях матери. Богородица с нежностью склонилась к сыну, нимбы над их головами соприкасаются, перекрывая друг друга.
        - Полагаю, тебе известно главное отличие иконы от других видов живописи?
        - Божественное вдохновение.
        - Нерукотворность, - поправил меня Дэвид. - Считается, что икона - это творение самого Господа, отпечаток, сделанный им на том или ином материале.
        - Подобно тому как его лик отпечатался на плате Вероники?
        - Совершенно верно. Все иконы сотворены Господом Богом - они своего рода откровения, выраженные в материальной форме. Есть мнение, что новую икону можно создать, просто приложив чистую основу к старой, - изображение магическим образом копируется на нее, и вот пожалуйста, появляется новая икона.
        - Понятно. Ее как бы никто и не рисовал.
        - Вот именно. Смотри, это оправленный в драгоценные камни фрагмент Креста Господня, а здесь, эта книга… Боже! Быть того не может! Да ведь это знаменитый Часослов, пропавший в годы Второй мировой войны!
        - Дэвид, давай оставим на потом полную инвентаризацию и восторги. Хорошо? А сейчас надо решить, что со всем этим делать.
        Я уже не испытывал прежнего страха, хотя время от времени невольно поглядывал на то место, где еще недавно стояла гранитная статуя.
        Теперь я ни на йоту не сомневался, что это был дьявол, и опасался, что снова начну дрожать от ужаса, если мы немедленно не займемся чем-нибудь.
        - Но как и где мы можем спрятать все это и сохранить для Доры? - спросил Дэвид. - Давай начнем с записных книжек и шкафов, попытаемся навести хоть какой-то порядок и разыщем книги Винкена, По ходу дела что-нибудь решим и выработаем план.
        - Только не вздумай впутывать в это своих прежних смертных соратников, - неожиданно проворчал я.
        Должен признаться, тон мой был не слишком вежливым и доброжелательным.
        - Ты имеешь в виду Таламаску? - спросил, оборачиваясь ко мне, Дэвид. В руках он по-прежнему держал бесценный Часослов, обложка которого, казалось, готова была вот-вот рассыпаться в прах.
        - Вся коллекция принадлежит Доре, - сказал я. - За исключением книг Винкена. Винкена я возьму себе, если Доре он по-прежнему не будет нужен.
        - Да, конечно, я понимаю, - откликнулся Дэвид. - Но, Бог мой, Лестат, неужели ты думаешь, что я все еще поддерживаю контакт с Таламаской? Им, безусловно, можно было бы довериться в этом деле, но я не хочу встречаться со своими, как ты их называешь, прежними смертными соратниками. Я не хочу возобновлять связи с ними, не хочу, чтобы в архивах Таламаски появилось мое досье, - в отличие от тебя, кстати, если ты помнишь… «Вампир Лестат»… Я хочу, чтобы они помнили меня только как своего прежнего начальника, верховного главу ордена, скончавшегося в весьма преклонном возрасте. А теперь займемся делом.
        В его голосе, как мне показалось, слышались нотки недовольства и горечи. Я вспомнил, что последней ниточкой, связывавшей Дэвида с Таламаской, был его старый друг Эрон Лайтнер, с уходом которого оборвались все контакты Дэвида с орденом, Смерть Лайтнера была окутана некой тайной, с ней были связаны какие-то споры и конфликты, но в чем конкретно заключалось дело, я не знал.
        Шкаф стоял в комнате, соседствовавшей с гостиной, там же мы обнаружили еще и несколько ящиков с деловыми бумагами и какими-то записями. Я быстро отыскал финансовые документы и принялся их просматривать, в то время как Дэвид занимался изучением остального.
        Обладая немалой собственностью, я хорошо разбирался в юридической терминологии и знал все уловки и хитрости, которыми часто пользуются международные банки. Вскоре я убедился в том, что наследство, оставленное Доре, действительно ничем не запятнано, его источники абсолютно чисты и те, кому вздумается потребовать возмещения ущерба, причиненного преступной деятельностью Роджера, не смогут отобрать что-либо у его дочери. Все документы были оформлены на имя Теодоры Флинн - судя по всему, таково было легальное имя Доры, доставшееся ей благодаря тому, что Роджер зарегистрировал брак под вымышленной фамилией.
        Документов было слишком много, и я не мог точно определить размеры наследства. Ясно было только одно: в течение многих лет состояние постоянно увеличивалось, и теперь, появись у нее желание, Дора могла бы с легкостью организовать новый крестовый поход и отобрать у турок Стамбул. Среди бумаг я обнаружил несколько писем. Одно из них было написано два года назад, когда Дора отказалась пользоваться деньгами из двух фондов, о которых знала. Что же касается остальных капиталовложений, то, вполне возможно, она даже не подозревала о том, чем владеет в действительности.
        Когда речь идет о деньгах, капиталовложения имеют огромное значение. Умение выгодно вкладывать деньги и наличие воображения - вот, на мой взгляд, два важнейших фактора, без наличия которых невозможно принимать какие-либо моральные решения. Я, во всяком случае, всегда придерживался именно, такого мнения. Быть может, кому-то такие мысли покажутся презренными и ничтожными. Но если поразмыслить, то они отнюдь не являются таковыми. Деньги позволяют накормить голодных и обеспечить одеждой нуждающихся. Впрочем, я повторяю сейчас общеизвестные истины. Б распоряжении Доры было множество фондов плюс еще какие-то дополнительные, позволяющие ей покрывать все налоги по основным…
        Охваченный печалью, я вспомнил, как жаждал помочь Гретхен, сестре Маргарите, и как один только мой вид развеял все мечты. Стоило мне появиться, все рухнуло, и мне пришлось навсегда уйти из ее жизни вместе с набитыми золотом чемоданами. А разве бывает в жизни иначе? Мне кажется, все благие начинания завершаются именно таким образом. Я отнюдь не святой. И мне не удалось накормить голодных и страждущих.
        Но Дора. Мне вдруг пришла в голову мысль, что отныне она - моя дочь. Она стала для меня такой же святой, какой была для Роджера. Дора обрела нового богатого отца - меня.
        - Что с тобой? - с тревогой спросил Дэвид, просматривая очередную папку с бумагами. - Ты опять видел призрака?
        Меня едва вновь не охватила сильнейшая дрожь, однако я сумел вовремя взять себя в руки и хотя промолчал в ответ, но неожиданно совершено явственно представил себе создавшуюся ситуацию.
        Я должен присмотреть за Дорой! Конечно! Я присмотрю за ней и позабочусь о том, чтобы она приняла наследство. Я сделаю все возможное, чтобы убедить ее в необходимости такого шага. Возможно, Роджер просто не сумел найти к ней подход, не знал, какие именно аргументы следует использовать. А теперь, несмотря на все свои сокровища, Роджер превратился в мученика. И это его последнее перевоплощение, вполне вероятно, можно считать наиболее правильным. Он сполна заплатил за свое богатство, искупил грехи. И кто знает, быть может, Дора… если ей правильно объяснить…
        Неожиданная находка прервала мои размышления. Вот они! Все двенадцать книг! Каждая в отдельном футляре из тончайшего пластика. Они стояли в ряд на верхней полке небольшого бюро, рядом со шкафом, где хранились документы. Я сразу догадался, что это они. К тому же на каждом футляре имелись ярлычки с затейливо выведенными рукой Роджера инициалами: «В де В».
        - Послушай! - Дэвид поднялся с колен, стряхивая пыль с брюк. - Здесь только документы, касающиеся приобретения того или иного раритета. Все совершены на вполне законных основаниях, совершенно чистые - во всяком случае, он позаботился об их отмывании. Десятки, сотни квитанций, чеков, договоров, сертификатов, заключений экспертов о… Увезти все это отсюда прямо сейчас, и чем скорее, тем лучше.
        - Согласен. Вопрос только куда и каким образом.
        - Подумай. Где коллекция будет в наибольшей безопасности? Твоя квартира в Новом Орлеане, безусловно, не годится. Доверить подобные ценности какому-нибудь хранилищу в Нью-Йорке тоже нельзя.
        - Ни в коем случае. У меня есть жилье здесь, в городе, в одном из небольших отелей, но…
        - Да, я помню. Те самые комнаты, куда заявился однажды Похититель Тел. Неужели ты так с тех пор и не сменил адрес?
        - Сейчас это не имеет значения. Все равно там слишком мало места.
        - А тебе не кажется, что наше новое просторное жилище в Олимпийской башне вполне подходит?
        - Ты серьезно? - удивленно спросил я.
        - Конечно. Вполне. А где ты найдешь место безопаснее? А теперь за работу. В это дело ни в коем случае нельзя впутывать смертных. Нам предстоит справиться с непростой задачей самостоятельно.
        - О-о! - Я с отвращением вздохнул. - Ты хочешь сказать, упаковать и перевезти все это?
        Дэвид рассмеялся.
        - Да. Геркулесу доводилось выполнять подобную работу. И ангелам тоже. Как по-твоему, что чувствовал Михаил, вынужденный переходить в Египте от дома к дому и убивать первенца в каждой семье? Давай не мешкай. Ты даже не можешь себе представить, как облегчают жизнь современные упаковочные материалы. Уверен, мы справимся без посторонней помощи. Это будет захватывающее приключение. Почему бы нам, скажем, не попутешествовать по крышам?
        - О, нет ничего более прекрасного чем энергия и энтузиазм юного вампира, - устало вздохнул я.
        Тем не менее, я сознавал, что Дэвид прав. Наша сила, и наши возможности не идут ни в какое сравнение с силой и возможностями любого смертного помощника. Мы могли полностью очистить квартиру в течение одной ночи.
        Задним числом должен признать, что, если вас снедает тревога или страх, если вас мучает совесть или вы панически боитесь, появления дьявола, готового схватить вас за горло и ввергнуть в огненную бездну, нет, и не может быть противоядия лучше, чем напряженный, тяжелый труд.
        Мы запаслись невероятным количеством упаковочного материала, представлявшего собой двухслойный полиэтилен с заключенными между слоями пузырьками воздуха. Такой материал способен защитить от любых неожиданностей в пути даже самые хрупкие предметы. Первым делом я сложил все финансовые документы и книги Винкена, причем предварительно заглянул в каждый футляр, дабы удостовериться, что, беру именно то, что нужно. Как только я покончил с этим, мы с Дэвидом приступили к основной работе.
        Мелкие предметы мы складывали в мешки, которые перетаскивали затем в свое новое жилище. Как и предлагал Дэвид, мы летали высоко над крышами домов - две темные фигуры, невидимые для смертных, бесшумно плывущие по воздуху, словно ведьмы, направляющиеся на свой шабаш.
        Более крупные вещи приходилось переправлять по одной, нежно заключив в объятия. Я сознательно обошел стороной мраморного ангела, а Дэвиду, напротив, скульптура очень понравилась, и. он всю дорогу разговаривал с ней. Внутри Олимпийской башни мы пользовались хозяйственными лестницами и, естественно, действовали как вполне обыкновенные смертные.
        Едва достигнув здания и соприкоснувшись с миром смертных, мы сбрасывали скорость и превращались в нормальных джентльменов, с любовью обустраивающих свое новое жилище и радостно несущих туда тщательно упакованные предметы роскоши.
        Вскоре наши чистенькие, устланные коврами апартаменты над крышами собора Святого Патрика превратились в склад беспорядочно сложенных мешков и пакетов; некоторые из них походили на аккуратно забинтованных мумий, другие - на небрежно завернутых набальзамированных покойников. Беломраморный ангел с сосудом для святой воды был, кажется, последним. Книги Винкена, тщательно завернутые, лежали на столике в восточном стиле. У меня не нашлось времени просмотреть их внимательно, да и момент для этого был явно неподходящим.
        Задыхаясь от раздражения и ярости, вызванных тем, что пришлось выполнять столь унизительную для меня лакейскую работу, я буквально рухнул в кресло. Зато Дэвид сиял от гордости и удовольствия.
        - Здесь сокровищам ничто не угрожает, - жизнерадостно заключил он.
        Глядя на разгоряченное тело молодого мужчины, которое, казалось, воспламенял заключенный в нем неутомимый внутренний дух, я думал о том, как причудливо переплелись и соединились в нем два совершенно разных человека - пожилой, мудрый Дэвид и рослый, мускулистый юноша, в чьих жилах текла кровь англичан и индийцев. Безусловно, он самое совершенное, способное и сильное из всех моих творений.
        И причиной тому, конечно же, были не те испытания и страдания, которые выпали на мою долю, прежде чем я совершил над ним Обряд Тьмы. Я отдал ему гораздо больше крови, чем кому-либо другому. Я рисковал ради него собственным существованием. Но не это важно.
        И вот теперь, насквозь пропыленный, я сидел и с любовью смотрел на Дэвида, восхищаясь собственным творением.
        Кажется, мы предусмотрели и сделали все, не упустили из виду ни одной детали. Мы притащили оттуда даже свернутые в рулоны ковры, включая и тот, который был пропитан кровью Роджера. Он тоже станет реликвией, символом страданий, перенесенных мучеником Роджером. Что ж, когда придет время, я сообщу об этом Доре.
        - Я должен отправиться на охоту. - Шепот Дэвида прервал мои размышления.
        Я не ответил.
        - Ты идешь со мной? - все так же шепотом вновь обратился он ко мне.
        - А ты этого хочешь? - поинтересовался я.
        Он взглянул на меня с каким-то странным выражением, при этом в лице его не было и тени осуждения или неприязни.
        - А почему бы тебе не пойти? Даже если сам ты не нуждаешься в пище, разве тебе не доставит удовольствие просто присутствовать при этом?
        Я кивнул в знак согласия. Мне и в голову не приходило, что Дэвид когда-нибудь позволит мне наблюдать, как он охотится. Луи терпеть не мог, когда я подглядывал за ним. А во время нашей последней встречи втроем в прошлом году Дэвид был очень скрытен и недоверчив, так что ожидать от него подобного предложения не приходилось.
        Заснеженные аллеи Сентрал-парка были темны. До нас доносились звуки ночной жизни: смех, крики, обрывки неясных разговоров; иногда мы улавливали запах табачного дыма. В такое время обитателями парка были только сильные и смелые люди, те, кто знал, как жить и выжить в смертельно опасных диких джунглях большого города.
        Дэвид быстро нашел подходящий экземпляр - молодого мужчину в ермолке и драных ботинках, из которых торчали босые пальцы, одинокого ночного бродягу, накачанного наркотиками до такой степени, что он не чувствовал леденящего холода и беседовал вслух с теми, кого уже давно не было на этом свете.
        Я скрылся в густой тени давно не стриженных, мокрых от снега деревьев. Дэвид протянул руку и тронул парня за плечо, потом мягко развернул его лицом к себе и заключил в объятия. Классический вариант! Дэвид склонился к шее молодого человека и начал пить, а тот вдруг засмеялся и одновременно начал что-то быстро говорить. Вскоре, однако, он затих и застыл, будто скованный, а еще чуть позже бездыханное тело уже лежало у основания дерева
        К югу от нас сияли нью-йоркские небоскребы, а приглушенные, уютные огни Ист-сайда и Вест-сайда как будто манили к себе. Дэвид стоял не шевелясь - интересно, о чем он в тот момент думал?
        Казалось, он вообще утратил способность двигаться. Я подошел ближе. Нет, неподвижность моего прилежного и усердного архивариуса не была вызвана состоянием внутреннего спокойствия и умиротворения. На его лице было написано страдание.
        - В чем дело? - спросил я.
        - Ты знаешь в чем, - шепотом произнес он. - Я так долго не проживу.
        - Ты серьезно? И это несмотря на способности, которыми я тебя одарил?…
        - Тс-с-с, успокойся… Мы слишком часто говорим о том, что, как мы заранее знаем, для одного из нас неприемлемо. Пора избавиться от этой дурной привычки.
        - И говорить друг другу только правду? Ладно. Вот тебе правда. Сейчас тебе кажется, что ты не сможешь выжить. Но это только сейчас. Пока внутри тебя кипит и пенится еще горячая кровь. Все естественно. Но ты не будешь испытывать подобное ощущение вечно. И это главное. Так что давай больше не будем говорить о выживании. Я уже пытался покончить со своей жизнью и получил хороший урок - ничего не вышло. К тому же мне есть о чем подумать: о странном существе, которое меня преследует, и о том, как помочь Доре, прежде чем оно до меня доберется.
        Мои слова заставили Дэвида умолкнуть.
        Мы пошли по парку прогулочным шагом, ничем не отличаясь от смертных. Ноги проваливались в рыхлый глубокий снег. Зимние деревья вокруг склоняли к нам свои черные голые ветви. В отдалении виднелись огни городских кварталов.
        Я не мог не думать о загадочных шагах, нервничал, ожидая их услышать опять. И неожиданно мне пришло в голову, что появившееся неизвестно откуда чудовищное существо, этот дьявол - или кем он был на самом деле? - приходил только за Роджером…
        Но как тогда быть с тем человеком - с неизвестным мужчиной? Теперь в моей памяти он виделся именно таким - обыкновенным мужчиной, мелькнувшим перед моими глазами за миг до восхода солнца.
        Мы подошли к южной границе Сентрал-парка. Высокие здания, рядом с которыми потерялась бы даже Вавилонская башня, сияли яркими огнями, словно бросая вызов самим небесам. До нас доносилось привычное шуршание шин проносящихся по улице сверкающих, шикарных автомобилей, в их равномерный гул то и дело вторгался скрип тормозов и шумный рокот такси.
        Дэвид был печален и задумчив.
        Наконец я не выдержал:
        - Если бы ты увидел это существо собственными глазами, у тебя едва ли возникло бы стремление продолжить это знакомство.
        Я тяжело вздохнул, не испытывая желания вновь во всех подробностях вспоминать, как выглядел крылатый дьявол.
        - Откровенно говоря, ты даже не можешь представить, какой захватывающей кажется мне сама идея, - признался Дэвид.
        - Отправиться в ад? В компании дьявольского существа?
        - А разве ты уверен, что в нем было нечто дьявольское? Разве ты почувствовал в нем зло? Я уже спрашивал тебя об этом. Ощутил ли ты, что от крылатого создания исходит зло, когда оно уносило с собой Роджера? И разве Роджер хоть как-то намекнул, что испытывает при этом боль?
        Его вопросы показались мне несколько казуистскими.
        - Не советую тебе столь небрежно и легкомысленно относиться к смерти, - заметил я. - Знаешь, мои взгляды с годами меняются. Атеизм и нигилизм юности кажутся мне теперь проявлениями ограниченности и самоуверенного нахальства
        Он улыбнулся - беззлобно, снисходительно, как улыбался, будучи еще смертным, с высоты своего почтенного, увенчанного лаврами возраста
        - Тебе когда-нибудь приходилось читать Готорна? - мягко спросил он.
        Мы пересекли мостовую и теперь медленным шагом огибали фонтан перед отелем
«Плаза».
        - Да, - ответил я, - когда-то.
        - Ты помнишь Итена Брэнда и его поиски непростительного греха?
        - Да, что-то такое помню. Он отправился на поиски и бросил своего приятеля.
        - Вспомни этот абзац, - тихо попросил Дэвид.
        Мы шли уже по Пятой авеню, всегда ярко освещенной и оживленной в любое время суток, и он процитировал наизусть несколько строк:
        - «Его сердце уже не билось заодно с сердцем всего человечества. Итен Брэнд оторвался от магнетической цепи, связующей людское общество. Он уже не был братом среди братьев, отпирающим двери камер или подвалов нашего естества ключом благого сострадания - а только оно дает право проникать в их тайны, - он обратился в холодного наблюдателя, который весь людской род считает лишь предметом для своих опытов, и под конец мужчины и женщины стали для него марионетками, и он дергал их за нити, приводящие к преступлениям, нужным для его поисков».
        Я промолчал. Мне хотелось возразить, но это было бы не совсем честно с моей стороны. Я хотел сказать, что никогда не относился к людям как к марионеткам. Я всего лишь наблюдал за Роджером, а до того следил в джунглях за Гретхен. И не дергал ни за какие веревочки. Честность погубила нас обоих - и ее, и меня. Однако, цитируя строки Готорна, Дэвид имел в виду вовсе не меня - он говорил о себе, о том, какая пропасть отделяет его от людей. Он еще только начинал превращаться в Итена Брэнда.
        - Позволь мне продолжить чуть далее, - все так же тихо произнес Дэвид и, не дожидаясь ответа, начал: - «Так Итен Брэнд сделался исчадием ада. Случилось это с ним, когда развитие нравственных его начал перестало поспевать за развитием умственным…»
        Он оборвал себя на полуслове. Я в ответ не произнес ни слова.
        - В этом и состоит наше проклятие, - снова заговорил он. - Наше моральное совершенствование прекратилось, а наш интеллект прогрессирует семимильными шагами.
        Я по- прежнему молчал. Да и что я мог ответить? Я не хуже его знал, что такое отчаяние. Меня мог избавить от этого чувства красивый манекен в витрине магазина или нарядная подсветка какого-нибудь архитектурного сооружения. Я мог забыть о нем при виде гигантского собора Святого Патрика. Но вскоре отчаяние охватывало меня вновь.
        Бессмысленность, бесцельность…
        Эти слова готовы были сорваться с моих губ, однако вместо них я произнес совсем другое:
        - Я должен думать о Доре.
        Дора…
        - Да, ты прав, - откликнулся Дэвид. - И благодаря тебе у меня теперь тоже есть о ком заботиться. У меня есть Дора - не так ли?
        ГЛАВА 6
        Что, как и когда сказать Доре? Вот в чем состоял главный вопрос. Мы отправились в Новый Орлеан следующим же вечером.
        В доме на Рю-Рояль Луи не было, что, впрочем, меня отнюдь не удивило. Луи все сильнее и сильнее охватывала тяга к путешествиям, и однажды Дэвид видел его даже в компании Армана в Париже. В доме царили чистота и уют. Красивые яркие обои, лучшие в мире ковры, великолепная мебель в так любимом мною стиле эпохи Людовика Пятнадцатою - словом, не дом, а мечта, ставшая реальностью.
        Дэвид, естественно, тоже хорошо знал этот дом, хотя и не видел его уже более года. В одной из шикарных, словно сошедших с картины спален, утопающей в шелках цвета шафрана и украшенной турецкими столиками и ширмами, по-прежнему стоял гроб, в котором он спал во время своего самого первого и очень краткого визита в новом для него качестве бессмертного.
        Конечно же, гроб был тщательно замаскирован. Дэвид, как и большинство новообращенных вампиров, если они не вечные странники по натуре, настоял на том, чтобы гроб был настоящим, однако позже его искусно спрятали в тяжелый бронзовый сундук - Луи где-то отыскал этот огромный, как рояль, массивный прямоугольный ящик с секретом. А секрет заключался в том, что вы ни за что не отыскали бы на нем отверстие для ключа, но достаточно было легчайшего прикосновения в нужном месте, чтобы крышка мгновенно откинулась.
        Когда- то мы жили в этом особняке втроем: Луи, Клодия и я. В ходе его ремонта и реставрации я выполнил данное себе когда-то обещание: устроил здесь собственное место для отдыха. Но не в той комнате, что прежде служила мне спальней, -теперь там стояли только кровать с пологом на четырех столбиках и туалетный столик, - а в мансарде под самой крышей. Надежное убежище из металла и мрамора.
        В общем, в Новом Орлеане у нас было вполне комфортабельное жилище, и я был даже рад, что Луи там не оказалось. Мне не хотелось рассказывать ему о том, что я видел, и услышать в ответ, что он не верит ни единому моему слову. В его чисто убранных комнатах ничего не изменилось. Разве что прибавилось несколько новых книг, и появилась очень интересная, сразу привлекшая к себе мое внимание картина Матисса.
        Как только мы устроились с дороги и проверили все системы безопасности - должен сказать, что бессмертные терпеть не могут, когда обстоятельства заставляют их делать то, что вынуждены делать смертные, поэтому мы просто быстро, но внимательно осмотрели все вокруг, - было решено, что я один отправлюсь в окраинные районы и постараюсь увидеть Лору.
        В последнее время я не ощущал присутствия ни своего преследователя, ни таинственного мужчины. Однако мы с Дэвидом считали, что любой из них может вскоре появиться вновь.
        Тем не менее я рискнул расстаться с Дэвидом и дать ему возможность побродить по городу в свое удовольствие.
        Прежде чем покинуть Французский квартал, я счел необходимым навестить Моджо, мою собаку. Тем, кто не читал «Историю Похитителя Тел», я должен дать хотя бы самые краткие и необходимые пояснения. Моджо - это гигантская немецкая овчарка, чьи любовь и преданность не могут не вызывать в моей душе ответное чувство. Я очень скучаю в разлуке с ним. Моджо живет в принадлежащем мне доме, и о нем заботится очень милая, добрая смертная женщина. В принципе он ничем не отличается от обыкновенного пса, кроме разве что своих невероятных размеров и необыкновенно красивой, густой шерсти.
        Я провел с Моджо около часа или двух. Мы играли на заднем дворе, бегали, катались по земле, и я рассказал ему обо всем, что произошло, одновременно размышляя, стоит или не стоит брать его с собой на прогулку по городу. Его крупная, длинная, как у волка, морда с черной маской, как всегда, выражала неистребимую доброжелательность и снисходительное терпение. Господи! Ну почему ты не создал собаками всех нас?!
        Откровенно говоря, общение с Моджо вселило в меня чувство уверенности и безопасности. Если дьяволу вдруг вздумается прийти вновь, а рядом со мной будет Моджо… Нет, это полный абсурд! Неужели я всерьез полагаю, что обыкновенная живая собака способна спасти меня от ада? Хотя… Смертные иногда верят и в более странные, поистине невероятные вещи.
        Уже перед самым расставанием с Дэвидом я спросил:
        - Как ты думаешь, что же все-таки происходит? Я имею в виду своего преследователя и того мужчину.
        - Они существуют лишь в твоем воображении, - не задумываясь ответил Дэвид. - Таким образом ты безжалостно наказываешь сам себя, и это единственный приемлемый для тебя способ развлечения.
        Наверное, мне следовало почувствовать себя оскорбленным и обидеться. Но я этого не сделал.
        Дора… Дора была вполне реальной.
        Наконец я решил, что пора расстаться с Моджо. Я должен следить за Дорой. Следовало поторопиться. Поцеловав Моджо на прощание, я ушел. Позже мы еще побудем с ним вместе - погуляем по нашему любимому пустырю под Ривер-бридж, среди высокой травы и гор мусора Мы будем бегать и играть с ним ровно столько, сколько позволит время. А пока прогулка может подождать.
        Мысли мои вновь вернулись к Доре.
        Она, конечно, не знала о смерти Роджера. Ей просто неоткуда было узнать, разве что Роджер мог сам навестить дочь. Однако он и намеком не дал мне понять, что это возможно. Беседа со мной явно поглотила весь запас его энергии. Кроме того, он слишком любил и оберегал Дору, чтобы намеренно появиться перед ней в образе призрака.
        И все же… Что мне известно о привидениях? фактически Роджер стал первым призраком, с которым мне довелось разговаривать. Несколько слабых, безжизненных видений в прошлом не в счет.
        Любовь Роджера к Доре оставила в моей душе неизгладимое впечатление, и я навсегда сохраню его в памяти, равно как и свойственную этому человеку причудливую смесь совестливости, уверенности в себе и невероятного апломба. В том, что он вернулся в этот мир в образе призрака, нет ничего странного - подобных примеров можно привести великое множество, причем свидетельства очевидцев весьма убедителъны и полны захватывающих деталей. Но нужно обладать недюжинным самолюбием, чувством собственного достоинства и поистине умопомрачительной гордыней, чтобы в такой ситуации именно меня избрать своим собеседником и - более того - доверенным лицом.
        Ничем не отличаясь от обычного смертного, я шел по городу, с наслаждением вдыхая речной воздух и радуясь, что вновь могу видеть любимые дубы с почерневшей корой, в беспорядке стоявшие среди лужаек и цветников, тускло освещенные дома, увитые лозами… Я вернулся в Новый Орлеан! Домой!
        Вскоре передо мной выросли кирпичные стены старого монастыря на Наполеон-авеню, где жила Дора. Наполеон-авеню удивительно красива - даже для такого города, как Новый Орлеан. По самой ее середине тянется широкая аллея. Когда-то по этой полосе бегали трамваи, а потом ее засадили деревьями, такими же красивыми и тенистыми, какие растут и вокруг монастыря, главным фасадом обращенного на Наполеон-авеню.
        Жилые кварталы викторианской эпохи в целом поражают обилием зелени.
        Я медленно подходил к зданию монастыря, стараясь запомнить как можно большее количество внешних деталей. С тех пор как я в последний раз подглядывал здесь за Дорой, многое во мне переменилось.
        Здание было построено в стиле Второй империи, с двумя длинными боковыми крыльями и высокой покатой крышей над довольно необычной, полукруглой формы мансардой, расположенной в центральной части. Кирпичная кладка стен, закругленные арочные окна второго и третьего этажей, четыре башенки по углам, двухъярусное крыльцо фасада, украшенное белыми колоннами и огражденное перилами из черного металла… - все это органично сплеталось в единое целое и вполне соответствовало характерной для Нового Орлеана застройке того времени. Старинные медные желоба для стока воды тянулись по нижнему краю крыши. Многочисленные высокие окна были когда-то выкрашены белой краской и закрыты ставнями. Сейчас ставни отсутствовали, а краска почти совсем облупилась.
        Фасад дома скрывался за большим садом, а позади здания, насколько мне было известно, располагался просторный внутренний двор. Комплекс зданий монастыря занимал почти весь квартал. В прежние времена здесь жили монахини, опекавшие и обучавшие девочек-сирот всех возрастов. По обе стороны от главного фасада росли огромные дубы, ветви которых нависали над боковыми дорожками. С южной стороны вдоль улицы стояли в ряд старые мирты.
        Обходя вокруг монастыря, я обратил внимание на витражные окна двухэтажной часовни и заметил, что внутри мерцает свет, как будто там по-прежнему находились священные реликвии. В этом, однако, я сильно сомневался. Наконец я дошел до задней стены монастыря и перепрыгнул через нее.
        Всего лишь несколько дверей оказались запертыми. Вокруг царила тишина Зима в Новом Орлеане достаточно мягкая, но это все же зима, а внутри здания было заметно холоднее, чем на улице.
        Я вошел на первый этаж и осмотрелся. Величественные пропорции широких, с высокими потолками коридоров с первого взгляда произвели на меня благоприятное впечатление; мне понравился запах недавно очищенного от наслоений кирпича и сосновых полов. Все вокруг выглядело неотделанным, первозданным, но такая неотшлифованность, отсутствие внешнего лоска были в моде среди людей творческих, которые обустраивали свои жилища в больших городах в старых складских помещениях и любили называть их не иначе как сараями или голубятнями.
        Однако монастырь все же ничуть не походил на склад. Сомнений в том, что некогда здесь жили люди, более того, что это была освященная обитель, не возникало. Во всяком случае, у меня. Я медленно шел по коридору в сторону северо-восточной лестницы. Именно там, в так называемой северо-восточной башне, на третьем этаже и выше располагались комнаты Доры.
        Присутствия Доры или кого-либо другого я не ощущал. Слышались шорохи крыс, насекомых, какого-то животного чуть крупнее крысы - возможно, енота, нашедшего себе пропитание на чердаке. Чуть позже я почувствовал, что здесь обитают духи природы, как называл их Дэвид, хотя я предпочитал называть их полтергейстами.
        Я остановился, закрыл глаза и прислушался. Казалось, сама тишина посылает мне неясные импульсы, некие смутные образы, но настолько слабые, что они не способны были затронуть ни мое сердце, ни мой разум. Да, я понимал, что где-то здесь бродят призраки… но я не ощущал никакого бесплотного возбуждения, никаких отголосков трагических событий или проявлений несправедливости… Напротив, окружающая атмосфера была словно насыщена душевным покоем и твердостью веры.
        Здание оставалось неподвластным времени.
        Мне казалось, что оно радовалось возвращению того облика, какой имело в девятнадцатом столетии; даже обнаженные тяжелые балки потолков, которые на самом деле изначально не предназначались для всеобщего обозрения, выглядели великолепно: очищенное от штукатурки потемневшее дерево было ровным и гладким, ибо плотники той эпохи обращались с ним бережно и работали на совесть. Лестница тоже сохранилась в первозданном виде. Здесь, в Новом Орлеане, мне довелось пользоваться не менее чем тысячью ей подобных. В этом здании их было как минимум пять. Мне был знаком каждый поворот, каждая ступенька, исхоженная неисчислимым множеством детских ножек, знакомо шелковистое ощущение гладких, отполированных за столетие перил. Я видел тысячи таких площадок: расположенные точно против середины наружного окна - независимо от его формы и размера, - они словно рассекали надвое потоки струящегося в это окно уличного света.
        Дойдя до второго этажа, я оказался перед входом в часовню. Снаружи она не показалась мне такой просторной, какой была в действительности.
        Фактически часовня по своим размерам не уступала многим церквям, в которых мне пришлось побывать за свою жизнь. В центральном нефе по обе стороны от прохода ровными шеренгами стояли скамьи - не менее чем по двадцать в каждом ряду. Сводчатый потолок украшала великолепная лепнина. Старинные медальоны по-прежнему прочно удерживались на своих местах. Когда-то оттуда, несомненно, свисали керосиновые лампы. Витражи в окнах прекрасно сохранились и сейчас, на фоне света уличных фонарей было отчетливо видно, с каким мастерством и любовью выполнены их рисунки, правда без человеческих фигур. В нижней части каждого окна красивыми буквами были выведены имена небесных покровителей. Алтарь освещался только свечами, укрепленными на подставке перед гипсовой статуей Царицы Небесной - Святой Девы Марии с изысканно украшенной короной на голове.
        Судя по всему, часовня сохранилась в том виде, в каком ее оставили сестры-монахини, когда здание продали. Уцелел даже сосуд со святой водой. Однако его не держал в своих руках гигантский ангел - сосуд представлял собой простой формы мраморную чашу на небольшом постаменте.
        При входе в часовню я обратил внимание на хоры над головой, и меня поразила скромность и в то же время гармоничная величавость их архитектурного решения. Интересно, каково это, жить в доме с собственной часовней? Две сотни лет назад я тоже преклонял колени в личной часовне моего отца. Но в нашем замке это была всего лишь крохотная комната с каменными стенами. А здесь передо мной простиралось огромное помещение, оснащенное даже старинными электрическими вентиляторами в виде колеблющихся вееров, которые предназначались для охлаждения воздуха в периоды летнего зноя. И, тем не менее, оно не в меньшей степени казалось проникнутым искренностью веры, чем скромная отцовская часовня.
        Эта часовня поистине достойна быть королевской, подумалось мне, и вдруг сам монастырь перестал восприниматься как обыкновенное культовое сооружение и превратился в моем воображении в величественный дворец. Мне представилось, что я сам поселился в нем, но следую не тому образу жизни, какой одобрила бы Дора, а тому, какой всегда привлекал меня самого; то есть купаюсь в роскоши и каждый день прохожу по отполированным до сияющего блеска полам в великолепно убранное святилище, чтобы прочесть свои молитвы.
        О, я просто влюбился в этот монастырь! Он воспламенил мой разум. Подумать только! Купить такое здание в тихом квартале большого современного города и обустроить в нем свое жилище, величественное, роскошное и безопасное! Я вдруг позавидовал Доре… Нет, вернее будет сказать, что мое уважение к ней многократно возросло.
        В Европе очень многие живут в таких многоэтажных особняках с ухоженными внутренними двориками, огражденными боковыми крыльями строений. В Париже, например, немало подобных домов. Но в Америке возможность поселиться в столь великолепном месте приобретает особую привлекательность.
        Однако Дора мечтала совсем о другом. Она хотела обучать здесь женщин, делать из них искусных проповедниц, способных нести людям Слово Божие с не меньшим пылом и такой же самоотверженностью, как делали это святой Франциск или Бонавентура.
        Что ж, если смерть Роджера внезапно и навсегда разрушит ее веру, Дора сможет жить здесь с поистине королевской пышностью.
        Каким образом я могу повлиять на Дору - хватит ли у меня сил? Соответствует ли это ее желаниям, если я все же каким-то образом смогу убедить ее в необходимости принять огромное наследство и превратиться в принцессу, живущую в этом дворце? Станет ли она счастливым созданием, спасенным от нищеты и горя, в которые столь часто и с легкостью ввергает людей религия?
        Сама по себе идея в целом неплоха. Игра стоит свеч. Ах, как это свойственно мне: мечтать о рае на земле, рисуя в своем воображении картины роскоши, оснащенной к тому же всеми благами цивилизации! Ужасно, Лестат! Стыдно!
        Кто я такой, чтобы лелеять в душе подобные мысли? А что? Мы могли бы жить здесь, например, как Красавица и Чудовище. Дора и я. Я громко рассмеялся. По спине вдруг пошел холодок, однако шагов я не слышал.
        Я вновь оказался в полном одиночестве и настороженно прислушался.
        - Попробуй только осмелиться приблизиться ко мне сейчас, - прошептал я, обращаясь к своему преследователю, хотя знал, что его нет рядом. - Я здесь, в часовне! И я в абсолютной безопасности. Не в меньшей, чем если бы стоял сейчас посреди собора».
        Интересно… А что, если преследователь сейчас смеется надо мной: «Лестат, все это не более чем плод твоего воображения!»
        Не важно. Сейчас я пройду по мраморному полу придела к ограждению, возле которого прихожане когда-то приобщались святых тайн, - надо же, оно сохранилось практически в первозданном виде! - обращусь взглядом к алтарю и не стану больше ни о чем думать.
        Настойчивый голос Роджера по-прежнему звучал в моих ушах. Я не забыл его просьбу. Но ведь я уже успел полюбить Дору, не так ли? Я пришел сюда. И я непременно сделаю что-нибудь. Но не следует спешить, мне необходимо время.
        Мои шаги гулким эхом отдавались в часовне. Меня это не смущало. Маленькие рельефные вехи остановок крестного хода по-прежнему оставались на своих местах - в простенках между витражными окнами по периметру стен, но алтарь исчез. Вместо алтаря в предназначенной для него нише стояло гигантское распятие.
        Распятия всегда привлекали и восхищали меня. Существует неисчислимое множество способов передачи разнообразных деталей, и искусные произведения мастеров, изображавших распятого Христа, буквально заполняют художественные сокровищницы всего мира и те храмы и базилики, которые тоже превращены в музеи. Но это распятие даже на меня произвело колоссальное впечатление. Выполненное в реалистической манере, характерной для конца девятнадцатого столетия, оно было поистине огромным и, несомненно, старинным. Короткая набедренная повязка Христа как будто трепетала на ветру, а его лицо с глубоко запавшими щеками было исполнено неизбывной печали.
        Этот шедевр, безусловно, принадлежал к числу находок Роджера. Во-первых, распятие было несоразмерно велико для ниши алтаря, а во-вторых, по мастерству исполнения резко выделялось на фоне всего остального убранства часовни. Уцелевшие гипсовые статуи миловидной, но ничем не примечательной Терезы из Лизье в ее неизменном наряде монахини-кармелитки с распятием и букетом роз в руке, святого Иосифа с лилией и даже статую самой Царицы Небесной с короной на голове, стоявшую в предназначенном ей святилище сбоку от алтаря, никак нельзя было назвать великими произведениями искусства. Да, они были выполнены в человеческий рост, аккуратно раскрашены, но не более.
        В противоположность им распятый Христос вызывал в душе бурю эмоций, заставлял человека задуматься, принять в душе какое-то решение. Глядя на него, кто-то, быть может, говорил себе: «Я ненавижу христианство за допущенное кровопролитие»… А кто-то, возможно, с болью вспоминал и словно заново переживал те муки, которые испытывал во времена далекой юности, воображая, как эти же острые гвозди вновь и вновь пронзают его руки. Великий пост… Размышления и созерцание… Церковь… Голос священника, заученным тоном произносящий одни и те же слова: «Господь наш Христос»…
        Сам я одновременно испытывал оба чувства: и ненависть, и боль. Стоя перед распятием в состоянии полной растерянности и неопределенного ожидания, я краем глаза бессознательно следил за мельканием уличных огней в цветных стеклах витражей и мысленно уносился в прошлое, в эпоху собственного детства… Потом я вспомнил о Роджере, о его любви к дочери, и мои собственные переживания померкли перед этой любовью. Поднявшись по ступеням, которые некогда вели к алтарю и дарохранительнице, я коснулся ступни распятого Господа. Старое дерево… В ушах моих зазвучали древние песнопения, непонятные и таинственные. Я всмотрелся в лицо Христа и увидел, что оно вовсе не искажено мукой, а, напротив, исполнено мудрости и спокойствия - вероятно, в последние секунды перед смертью.
        Донесшийся откуда-то громкий звук заставил меня резко отпрянуть назад, я оступился, едва не потеряв равновесие, и повернулся спиной к алтарю. В здании кто-то был, кто-то тихими шагами шел по первому этажу, приближаясь к той самой лестнице, по которой я недавно поднялся.
        Я бросился к выходу из часовни. Я не слышал голосов и не ощущал никакого запаха. Никакого запаха! Сердце у меня упало.
        - Я больше не вынесу, - прошептал я, дрожа с ног до головы. Но ведь иногда человеческий запах удается уловить не сразу - следует принимать во внимание и ветер, а точнее, довольно сильные сквозняки, гуляющие по зданию.
        Кто- то уже поднимался по ступеням.
        Я прислонился спиной к стене за дверью часовни - так, чтобы увидеть неизвестного посетителя, как только он достигнет площадки лестницы. Если же это Дора, я намеревался немедленно спрятаться.
        Это была не Дора. Человек легко и быстро взбежал вверх по лестнице - так быстро, что я сумел рассмотреть его, только когда он оказался прямо передо мной.
        Это был тот самый мужчина!
        Я буквально застыл на месте, не в силах отвести от него взгляд. Ростом и фигурой он мало походил на меня, но сложен был очень пропорционально. В том, что он не издавал запаха, я ошибся. Однако запах показался мне необычным - смесь крови, пота и соли. До моего слуха доносилось тихое сердцебиение…
        - Перестань мучить себя, - произнес он вполне обычным голосом. - Я весь в раздумьях и еще не решил, стоит ли делать тебе предложение сейчас, или подождать, пока ты встретишься с Дорой. Просто не знаю, что лучше.
        Он стоял всего в каких-нибудь четырех футах от меня.
        С надменным видом я оперся плечом о косяк двери и сложил на груди руки. В часовне за моей спиной мерцали огоньки. Интересно, было ли заметно, до какой степени я испуган? А ведь я буквально умирал от страха.
        - Кто ты? И что тебе от меня нужно? - спросил я. - Расскажешь сам, или мне придется задавать вопросы и вытаскивать из тебя информацию?
        - Тебе прекрасно известно, кто я, - все так же сдержанно и спокойно ответил он.
        Неожиданно в глаза мне бросилась одна весьма важная деталь: безукоризненные пропорции его лица и фигуры, почти абсолютная правильность черт. Он был совершенно лишен каких-либо особых примет.
        - Ты прав, - произнес он с улыбкой. - Во все времена и где бы я ни оказался, предпочитаю принимать именно такой вид - он привлекает меньше всего внимания. - Тон его по-прежнему оставался доброжелательным. - Знаешь, не слишком удобно разгуливать с черными крыльями за спиной и козлиными копытами. Да и смертных они почему-то мгновенно приводят в ужас.
        - Советую тебе убраться отсюда к чертовой матери, да поживее, пока Дора не вернулась, - неожиданно вспылил я, брызгая слюной от ярости.
        В ответ он хлопнул себя руками по бедрам и расхохотался.
        - Нет, ты действительно паршивец, Лестат. - В голосе его не ощущалось ни злобы, ни высокомерия. - Правильно прозвали тебя собратья. Ты не имеешь права мне приказывать.
        - С чего это вдруг? А что, если я просто возьму и вышвырну тебя отсюда?
        - Желаешь рискнуть? Быть может, мне стоит принять иной облик? И позволить моим крыльям…
        Перед глазами у меня все поплыло, зрение затуманилось, в ушах зазвучал неумолчный гул голосов…
        - Не-е-ет! - только и смог выкрикнуть я.
        - Ладно.
        Все мгновенно прекратилось, пыль осела, и лишь мое сердце продолжало бешено колотиться в груди, словно вот-вот готовое выскочить наружу.
        - Что ж, я скажу тебе, что собираюсь сделать, - вновь заговорил он. - Я позволю тебе уладить все дела с Дорой, коль скоро они тебя так волнуют. Едва ли мне удастся отвлечь твои мысли от забот о судьбе этой девушки. А потом, когда со всем этим будет покончено - с ее мечтами и тому подобным. Когда ты все устроишь… Мы сможем побеседовать с глазу на глаз - ты и я.
        - О чем?
        - О твоей душе. О чем же еще?
        - Я готов отправиться в ад, - сквозь зубы соврал я. - Однако я не верю, что ты и в самом деле тот, за кого себя выдаешь. Ты скорее… скорее нечто подобное мне… хотя я не знаю, есть ли тому какое-либо научное объяснение. Но за всем этим непременно стоят некие, быть может, на первый взгляд малозначительные и немногочисленные, но на самом деле весьма существенные факты, которые в конце концов помогут прояснить все, вплоть до того, из чего сделано каждое черное перо на твоих крыльях.
        Он слегка нахмурился, но не рассердился.
        - Мы не станем продолжать разговор в таком тоне, - сказал он. - Уверяю тебя. Однако сейчас я позволю тебе позаботиться о Доре. Она вот-вот вернется домой. Ее машина только что въехала во двор. Я ухожу. Ухожу так же спокойно и тем же путем, что и пришел. А на прощание дам тебе один маленький совет, важный для нас обоих.
        - И какой же?
        Он повернулся ко мне спиной и начал торопливо спускаться по лестнице. Только достигнув следующей площадки, он обернулся.
        - Какой совет? - требовательно переспросил я, уже ощущая запах Доры.
        - Оставь Дору в покое. Передай ее дела под контроль адвокатов. Уезжай отсюда. Нам с тобой необходимо обсудить гораздо более важные вещи. А все эти проблемы лишь отвлекают от главного.
        Стуча каблуками, он сбежал вниз и вышел через боковую дверь. Я слышал, как она открылась и захлопнулась за ним.
        И в тот же момент от середины здания послышались шаги Доры. Она воспользовалась тем же входом, что и я, и теперь шла по коридору.
        Дора что- то тихо напевала -точнее, я бы сказал, мурлыкала себе под нос. Я вдруг отчетливо ощутил запах менструальной крови - у нее были месячные. Этот сводящий с ума аромат мгновенно нарисовал в моем воображении соблазнительную картину: я представил, что ко мне приближается ребенок.
        Я скользнул в тень коридора, чтобы Дора не увидела меня, когда будет проходить мимо, поднимаясь к себе на третий этаж. Она не должна знать о моем присутствии.
        Она взбегала наверх, перепрыгивая через ступеньки. На ней было симпатичное свободное платье из цветастого хлопка, старомодного покроя, с длинными, отделанными белым кружевом рукавами; за плечами висел рюкзак.
        Уже повернув с площадки на следующий марш ступеней, Дора вдруг резко остановилась и повернулась в мою сторону. Я застыл. Она не могла видеть меня в такой темноте.
        Тем не менее она направилась прямо ко мне и протянула руку, нащупывая что-то на стене. Выключатель! Обыкновенный пластмассовый выключатель! И вдруг над моей головой вспыхнула лампочка.
        Представьте себе картину: перед ней внезапно возник непрошеный гость - светловолосый молодой человек в черном шерстяном пальто и таких же брюках, глаза которого прятались за фиолетовыми стеклами очков! Хорошо еще, что стекла к тому времени были уже совершенно чистыми, и на них не осталось следов крови ее отца.
        Я исчез.
        То есть я проскочил мимо нее с такой скоростью, что она даже не успела заметить моего движения. Я скользнул, задев ее словно дуновение легкого ветерка. И все. Преодолев два лестничных марша, я сквозь открытую дверь проник в окутанное тьмой помещение над часовней - не то мансарду, не то чердак. Одно из двух имевшихся там окон было разбито - прекрасный путь для отступления. Однако я остановился. Потом направился в самый угол, сел и скорчился там, подтянув колени к подбородку и устремив взгляд в сторону расположенной как раз напротив двери, которой только что воспользовался.
        Ни криков, ни истерики - ничего. Она не помчалась с воплями прочь, не позвала на помощь, не включила сигнал тревоги. Какое спокойное бесстрашие перед лицом вторгнувшегося в ее жилище незнакомца! А что может быть страшнее для одинокой женщины, чем встреча с вампиром? Она для нее столь же опасна, как и для любого крепкого молодого мужчины.
        Я вдруг услышал стук собственных зубов. Сжав правую руку в кулак, я крепко обхватил его ладонью левой. Ты, преследующий меня повсюду! Будь ты дьявол или человек, или черт знает кто еще, какое право ты имеешь требовать, чтобы я не разговаривал с Дорой? Что это еще за номера? Я и не собирался даже заговаривать с ней. Роджер, что же мне теперь делать? Ведь я и помыслить не мог, что она когда-нибудь увидит меня, тем более вот так!
        Я не должен, не должен, не должен был приходить сюда без Дэвида. Мне нужна была опора, свидетель! И разве осмелился бы появиться и приблизиться ко мне этот преследователь, будь рядом Дэвид? О, как я его ненавидел! Я тонул в пучине. И не надеялся на спасение.
        Но тогда… Что все это значит? Что именно меня убьет?
        Вдруг я осознал, что Дора поднимается по лестнице. Она шла очень медленно и почти неслышно. Ни один смертный не уловил бы ее шагов. У нее в руке был электрический фонарик, которого я прежде не заметил. Луч его скользнул в открытую дверь и пробежался по балкам с внутренней стороны крыши.
        Дора вошла в мансарду и выключила фонарик. Потом внимательно осмотрелась. Отблески уличного света, проникавшего сквозь круглые окна, играли в ее глазах. Фонари были совсем рядом с домом и позволяли ей достаточно отчетливо видеть помещение.
        Наконец она заметила в углу меня.
        - Почему вы так испуганы? - спросила она успокаивающим тоном.
        Я еще теснее забился в угол, обхватив руками согнутые в коленях и плотно прижатые к телу ноги, и несвязно забормотал:
        - Я… Я… Простите меня… Боюсь… Боюсь, что испугал вас. Мне очень неловко, что я доставил вам беспокойство… Это непростительно с моей стороны…
        Она бесстрашно шагнула в мою сторону. Ее аромат, подобно медленно испаряющимся благовониям, постепенно наполнял воздух.
        В своем цветастом платье с кружевными манжетами она казалась удивительно высокой, стройной и гибкой. Короткие черные волосы шапочкой покрывали голову и завивались у самых щек. Высокие скулы особенно четко выделялись в полумраке. Красивой формы рот оставался спокойным, не искаженным никакими эмоциями.
        Большие темные глаза заставили меня вспомнить Роджера. Их пристальный взгляд был поистине завораживающим. Таким взглядом можно остановить и пригвоздить к месту даже хищного зверя.
        - Я могу сейчас же уйти, - дрожащим голосом продолжал я. - Могу встать - очень медленно, чтобы не вызвать в вас беспокойства, - и уйти, не причинив вам никакого вреда. Клянусь! Вы не должны меня опасаться.
        - Но почему вы? - спросила Дора
        - Простите, я не понял ваш вопрос. - Неужели я плакал? Или она заметила, как сильно я дрожу? - Что вы имели в виду, спросив, почему я?
        Она подошла ближе и посмотрела на меня сверху вниз. Теперь я совершенно отчетливо видел ее загнутые кверху ресницы, твердый, упрямый подбородок, необыкновенно покатые плечи, так резко уходящие вниз, что казалось, будто они вовсе отсутствуют. Совсем еще девочка, и в то же время взрослая женщина, чистая, как лилия, женщина-мечта. Ее маленькая грудь терялась под свободным, бесформенным платьем.
        Возможно, она тоже сумела рассмотреть меня лучше - обратила внимание на мои густые светлые волосы, на блики света в стеклах очков, на то, что я очень молодо выгляжу.
        В ее присутствии рядом было нечто такое, что леденило душу. При этом она не казалась ни холодной, ни злой. И тем не менее… А может, это и есть признак святости? Насколько я помнил, мне еще не доводилось встречаться с настоящими святыми. У меня имелось собственное мнение относительно истинного значения этого слова.
        - Почему именно вы пришли, чтобы сообщить мне? - мягко пояснила она.
        - Сообщить о чем, дорогая? - спросил я.
        - О Роджере. О том, что он умер. - Она слегка приподняла брови. - Ведь вы пришли ради этого, разве не так? Я поняла, как только вас увидела. Я сразу догадалась, что Роджер мертв. И все-таки почему пришли вы?
        Дора опустилась на колени прямо передо мной.
        Я застонал. Значит, она прочла мои мысли! Узнала мою величайшую тайну! И мое важное решение! Вот, значит, как? Поговорить с ней? Поспорить? Шпионить за ней? Попытаться ее обмануть? Давать ей советы? А вместо этого мой разум сходу огорошил ее чудесной новостью: Роджер мертв!
        Она придвинулась ко мне еще ближе. Слишком близко. Не стоило это делать. Еще секунда - и она закричит от ужаса. А Дора уже поднимала свой фонарик.
        - Не включайте его, - попросил я.
        - Но что в этом плохого? Я не буду светить вам в лицо. Я просто хочу лучше вас видеть.
        - Нет!
        - Послушайте, если вы думаете, что я вас боюсь, то ничего подобного, уверяю вас, - искренне и просто сказала она. Но мысли ее бешено метались, разум пытался постичь происходящее, отметить каждую деталь.
        - Почему?
        - Потому что Бог не позволит существу вроде вас причинить мне хоть малейший вред. В этом я уверена Дьявол вы или злой дух, мне неизвестно. А быть может, вы добрый дух, не знаю. Мне не дано знать. Если я сейчас осеню себя крестным знамением, вы можете исчезнуть. Хотя… Не думаю, что это случится. Все, что я хочу знать, - это почему вы так боитесь меня. Ведь дело, конечно, не в моей добродетели.
        - Погодите-погодите! Секундочку! Значит, вам известно, что я не человек?
        - Да, я вижу это. И чувствую. Мне и раньше приходилось встречаться с существами вроде вас. Я умею отличать их даже в толпе большого города. Всего лишь мгновенные видения, не больше. Мне доводилось видеть многое. Я не стану уверять вас в своем сочувствии, это было бы глупо с моей стороны, но я вас не боюсь. Ведь вы вполне земное существо, не так ли?
        - Абсолютно, - ответил я. - И надеюсь еще неопределенно долго оставаться таковым. Послушайте, я совсем не хотел шокировать вас такой новостью. Я любил вашего отца.
        - Вы серьезно?
        - Вполне. А он безгранично обожал вас. И хотел, чтобы я рассказал вам кое о чем Но главное - чтобы я присмотрел за вами.
        - Едва ли вы на это способны. Взгляните на себя! Вы похожи на испуганного эльфа.
        - Я боюсь не вас, Дора. - Меня внезапно охватило волнение, мне не терпелось поведать ей о своих страхах. - Я и сам не понимаю, что происходит! Да, я существо совершенно земное. Это правда. И я… Я убил вашего отца. Я лишил его жизни. Это моих рук дело. А потом… Потом он пришел ко мне, чтобы поговорить. И сказал: «Я хочу, чтобы ты позаботился о Доре». Он велел присмотреть за вами. Так все и было. Я страшусь не вас. Быть может, дело в самой ситуации - в ее необычности. Поверьте, я никогда не попадал в подобные обстоятельства, никогда не сталкивался с такими трудными вопросами…
        - Понимаю…
        Дора была потрясена. Побледневшее личико блестело словно от пота, а сердце в ее груди бешено стучало. Она низко наклонила голову. Я не мог прочесть ни единой скрываемой там мысли, разум Доры был накрепко заперт и абсолютно недосягаем для меня. Одно я мог сказать с уверенностью: душу ее переполняла печаль. По щекам Доры медленно катились слезы, видеть которые было для меня невыносимо.
        - Господи! Я чувствую себя хуже, чем в аду! - пробормотал я. - Я не должен был убивать его. Я… Я совершил это по одной простой причине… Он всего лишь… Всего лишь попался на моем пути. Чудовищная ошибка! Но потом он пришел ко мне, Дора. И мы провели вместе много часов. Его призрак и я… Мы беседовали… Он рассказал мне все… И о вас, и о своих сокровищах, и о Винкене.
        - О Винкене? - переспросила она.
        - Да, о Винкене де Вайльде. И о его двенадцати книгах - вы знаете о них. Послушайте, Дора, мне очень хочется коснуться вашей руки… Быть может, мое прикосновение поможет вам успокоиться. Но я боюсь, что вы закричите…
        - Почему вы убили моего отца?
        За этим простым вопросом скрывался другой. «Как мог кто-то, говорящий так, как вы, совершить такой ужасный поступок?» - вот что имела она в виду.
        - Я жаждал его крови, - пояснил я. - Потому что питаюсь чужой кровью и таким образом сохраняю молодость и способность жить. Вы верите в существование ангелов? Тогда вам придется поверить и в то, что существуют вампиры. Поверить в меня. На земле существуют вещи и пострашнее.
        Дора казалась совершенно ошеломленной, потрясенной. Ничего удивительного.
        - Носферату, - тихо произнес я. - Вурдалаки. Вампиры. Ламии. Вполне реальные существа, как бы вы их ни называли. - Я пожал плечами, чувствуя себя совершенно растерянным, беспомощным. - Есть и другие. Но Роджер… Роджер пришел ко мне в облике призрака, чтобы открыть свою душу. Чтобы поговорить о вас.
        Она вдруг задрожала и расплакалась. Но это отнюдь не походило на истерику. Ее полные слез глаза сделались совсем маленькими, лицо сморщилось, искаженное болью и горем.
        - Дора, клянусь, я не причиню вам вреда! Ни за что на свете! Я вас не обижу…
        - Мой отец действительно мертв? Это правда? - Нервы Доры в конце концов не выдержали. Ее сотрясали рыдания. - Боже! Помоги мне! - всхлипывая, шептала она, а потом вдруг закричала во весь голос: - Роджер! Роджер!…
        Забыв о прежних опасениях, она осенила себя крестным знамением и долго сидела, не произнося больше ни слова и только судорожно всхлипывая. Однако страха в ней по-прежнему не было.
        Я ждал. Но она плакала все горше и горше, а потом упала ничком и зарыдала с еще большим отчаянием. На меня она вообще не обращала внимание.
        Я медленно выбрался из угла и выпрямился. Высота мансарды в центре позволяла стоять во весь рост. Обойдя лежащую на полу Дору, я наклонился и нежно обнял ее за плечи.
        Она не сопротивлялась. Словно опьянев от неизбывного горя, она лишь мотала головой из стороны в сторону, судорожно всхлипывала и нервно скребла руками по полу, как будто в поисках опоры, чтобы подняться.
        - Боже мой… Боже мой… Роджер! Роджер! Боже мой… - только эти слова без конца срывались с ее губ.
        Я взял ее на руки - легкую, почти невесомую, как пушинка, хотя для того, кто обладает такой силой, какой обладал я, вес не имеет значения - и понес к выходу из мансарды.
        - Я знала… знала… я все поняла еще тогда, когда он поцеловал меня, - сквозь слезы шептала Дора, прижимаясь к моей груди. - Я была уверена, что вижу его в последний раз. Я знала…
        Речь ее была бессвязной и неразборчивой, а вся она казалась такой маленькой и хрупкой, что я старался не прижимать ее к себе слишком сильно. Голова Доры откинулась назад, и беспомощное выражение на этом побледневшем заплаканном личике могло в тот момент заставить разрыдаться самого дьявола.
        Я понес Дору вниз. Она лежала на моих руках, как тряпичная кукла, безвольная, лишенная способности сопротивляться. Остановившись перед входом в ее комнату, я почувствовал исходящее изнутри тепло и толкнул дверь.
        Когда- то здесь, наверное, располагалась классная комната или общая спальня. В просторном угловом помещении с высокими окнами, выходившими на две стороны, было довольно светло благодаря уличным фонарям и фарам проносящихся мимо здания машин.
        У дальней стены стояла узкая старая металлическая кровать с высокой прямоугольной рамой над ней, предназначенной для крепления противомоскитной сетки, хотя никакой сетки не было. Скорее всего, эта кровать досталась Доре в наследство от монастыря. Белая краска, которой некогда были выкрашены тонкие металлические прутья, кое-где облупилась. Я увидел множество книг - они стояли на полках, стопки их располагались повсюду, многие с закладками лежали раскрытыми на самодельных пюпитрах; и сотни реликвий и всевозможных ценных предметов, принадлежащих Доре. Возможно, часть из них она получила в подарок от Роджера - до того момента, когда узнала о нем правду. На деревянных рамах окон и дверных косяках я заметил какие-то записи, сделанные черными чернилами.
        Я положил Дору на кровать, и она уткнулась лицом в подушку. Все постельные принадлежности были такими чистыми, тщательно выстиранными и выглаженными, что казались новыми.
        Когда я протянул Доре свой шелковый носовой платок, она чуть повернула голову, взяла его, но тут же захотела отдать обратно.
        - Он слишком красив, - объяснила она.
        - Нет-нет, возьмите, - настоятельно попросил я. - Это пустяк. У меня таких сотни.
        В нос мне снова ударил аромат менструальной крови. Ну да, конечно, у нее же месячные, и кровь скопилась внутри мягкой хлопковой прокладки между ног. Запах казался мне восхитительным - мысль о том, с каким наслаждением я стал бы сейчас слизывать эту кровь, была неимоверно мучительной. Конечно, это не кровь в чистом виде, но она составляет основу менструальных выделений, и я с трудом сдерживал себя от искушения сделать то, что мы, вампиры, делаем довольно часто. Вы понимаете, о чем речь? Мы слизываем кровь с губ, что расположены у женщины между ног. Таким образом я мог бы напиться крови Доры, не причинив ей при этом никакого вреда.
        Однако сейчас, в таких обстоятельствах, подобный поступок был бы непростительным - мне казалось кощунственным даже думать об этом.
        В комнате повисла долгая тишина.
        Я устроился на деревянном стуле с прямой спинкой. Дора наконец поднялась и села на кровати, скрестив ноги. Она успела достать откуда-то коробку с носовыми платками и теперь без конца сморкалась и вытирала глаза. Мой шелковый платок она по-прежнему сжимала в руке.
        Ее крайне взволновало мое присутствие, однако страха она не испытывала и была слишком погружена в собственное горе, чтобы по достоинству оценить тот факт, что рядом с ней сидит живое доказательство справедливости верований в существование сверхъестественных созданий - мертвец, в груди которою бьется сердце и который способен действовать как обыкновенный человек. У нее не было сил, чтобы осмыслить это сейчас, однако и забыть об этом она не могла. Ее бесстрашие было проявлением истинной смелости и отваги. Дору отнюдь нельзя было обвинить в глупости. Все дело в том, что в некоторых вопросах она оказывалась настолько выше страха, что никакой трус просто не способен был это осознать.
        Люди недалекие, возможно, назвали бы ее фаталисткой. Но это неверно. Она обладала способностью видеть далеко вперед - способностью, которая позволяла ей никогда не впадать в панику. Кое-кому только перед самой кончиной - когда игра окончена и родственники уже успели сказать последнее «прости» - удается постичь идею неизбежности собственной смерти. А Дора всегда и все воспринимала именно с такой трагической, роковой и в то же время совершенно правильной точки зрения.
        Я старательно смотрел в пол. Нет, я не должен позволить себе влюбиться в Дору.
        Желтоватые - цвета янтаря - сосновые доски были тщательно отшлифованы, покрыты лаком и натерты. Очень красиво. Со временем весь дом, должно быть, будет выглядеть именно так. Красавица и Чудовище… А уж что касается чудовищ - я имею в виду настоящих, - то я действительно потрясающий экземпляр.
        Мне было очень стыдно за то, что в минуты горя и страданий я способен думать о том, как хорошо было бы танцевать с Дорой здесь, в просторных залах и коридорах. Мысли о Роджере и пришедшие следом за ними воспоминания о преследователе, о твари, которая меня ждет, быстро вернули меня к действительности.
        Я бросил взгляд на рабочий стол Доры. Два телефона, компьютер, стопки книг, на самом уголке - маленький телевизор с экраном не более четырех-пяти дюймов, предназначенный исключительно для работы, то есть для связи с остальным миром с помощью присоединенного к задней панели толстого черного кабеля.
        В комнате, совершенно не похожей на монашескую келью, было и множество других современных электронных приборов и приспособлений. А надписи на белых рамах и косяках сообщали нечто вроде: «Мистика противостоит теологии»…
        Да, мистика противостоит теологии - об этом говорил Роджер, пытаясь объяснить, что Доре никак не удавалось гармонично совместить в себе эти два начала, а она обладала и тем и другим, хотя неустанно называла себя исключительно теологом. Свою же коллекцию церковных сокровищ Роджер считал исключительно мистической, связанной с церковными таинствами. Впрочем, таковой она и была в действительности.
        Мне вдруг вспомнился еще один эпизод из далекого детства в Оверни. Увидев в церкви распятие, я был потрясен видом нарисованной краской крови, струившейся из-под ногтей. Наверное, тогда я был еще совсем маленьким. Позже, лет примерно в пятнадцать, в темных углах той самой церкви я совокуплялся с деревенскими девушками - непростительный грех, и в те времена это было своего рода геройством; к тому же сын землевладельца и хозяина замка в нашей деревне рассматривался как нечто вроде желанного быка-производителя. А мои братья в нарушение всех традиций вели себя на удивление целомудренно. Странно, что от их жалкой добродетели не страдал урожай на полях. Впрочем, я с легкостью отдувался за всех. Мысль об этом вызвала у меня улыбку. Но все это, повторяю, было позже, а распятие я увидел лет в шесть-семь. «Какая ужасная смерть!» - необдуманно воскликнул я. Услышав столь кощунственное, хотя и совершенно искреннее высказывание, мать рассмеялась и долго не могла успокоиться, а отец был вне себя от гнева и стыда за своего отпрыска.
        Негромкий шум машин, проносившихся по Наполеон-авеню, действовал успокаивающе.
        Во всяком случае, на меня.
        Дора тяжело вздохнула. И вдруг я почувствовал ее ладонь на своей руке - прикосновение было мягким и мгновенным, но я отчетливо ощутил, как ее пальцы прижались к рукаву, словно пытаясь определить, что за плоть скрывается под толстой шерстяной тканью.
        А потом те же пальцы скользнули по моему лицу.
        Не знаю почему, но этот жест очень характерен для смертных. Как будто стараясь понять, что мы собой представляем, они сгибают пальцы и костяшками проводят по нашим лицам. Возможно, такой жест кажется им более безопасным - создает иллюзию, что они касаются кого-то, если можно так выразиться, опосредованно, в то время как прикосновение подушечками пальцев слишком интимно.
        Я не шелохнулся, позволяя ей сделать это, как будто она слепая, желающая оказать мне знаки внимания. Рука ее медленно двинулась к моим волосам. В комнате достаточно света, чтобы она могла увидеть, как они густы и красивы. А в том, что они именно таковы, я не сомневался, по-прежнему оставаясь все тем же бесстыдным, тщеславным, самодовольным существом, лишь временно и случайно утратившим уверенность в себе.
        Дора опять перекрестилась. Но сделала она это не оттого, что боялась меня, а, как я полагал, просто желая еще раз убедиться в чем-то, подтвердить правильность своих выводов. Она безмолвно прочла молитву. - Я тоже могу это сделать, - сказал я. И начал; - Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа…
        Когда я закончил, прочитав всю молитву от первого до последнего слова по-латыни, Дора изумленно посмотрела на меня, и вдруг с губ ее сорвался короткий тихий смешок.
        Я улыбнулся в ответ. Кровать и стул, на которых мы сидели, стояли в самом углу комнаты. За спиной у Доры было окно, за моей спиной - тоже. Окна, окна, окна… Не дом, а дворец, словно состоявший из одних окон. Я взглянул вверх. Потемневшее от времени дерево потолка в пятнадцати футах над нашими головами не утратило своей прелести. Как здорово, что строители монастыря следовали европейским стандартам и не поддались соблазну уменьшить его высоту в угоду моде своего времени.
        - Знаете, - заговорил я, - когда я в первый раз вошел в Нотр-Дам, после того как меня сделали тем, кто я есть, - вампиром… Должен вам сказать, что я стал таким отнюдь не по своей воле и до момента перерождения был обыкновенным смертным, таким же, как вы, только моложе. Обряд был совершен надо мной насильно, и я сейчас не помню всех подробностей, не помню даже, молился ли, когда все это происходило. Но одно знаю точно и даже описал это в своем романе: я боролся, изо всех сил, до последнего… Так вот, когда я вошел под своды Нотр-Дам, первое, о чем я подумал, - это почему Господь не покарал меня смертью…
        - Должно быть, таково было ваше предназначение. В общем порядке вещей каждому отведено свое место.
        - Вы так думаете? И действительно в это верите?
        - Да. Я не думала, что когда-нибудь мне доведется лицом к лицу столкнуться с таким существом, как вы, однако я никогда не считала подобную встречу невозможной или невероятной. Все эти годы я жила в ожидании знака, какого-то доказательства Я могла умереть, так и не дождавшись его, но почему-то всегда чувствовала, что этого не случится… что он… знак… непременно будет мне явлен.
        Типично женский по тембру голосок Доры звучал негромко, но в нем было столько уверенности и чувства собственного достоинства, что каждое слово приобретало особую значимость и убедительность, которым мог бы позавидовать и мужчина
        - И вот появляетесь вы, - продолжала она, - и сообщаете, что убили моего отца, а потом утверждаете, что он приходил и беседовал с вами. Нет, я не из числа людей, способных просто отмахнуться от таких заявлений. Ваши речи не лишены определенного шарма и витиеватой изысканности. Кстати, знаете, что в первую очередь привлекло меня в Библии? Еще в раннем детстве меня заворожила ее витиеватая изысканность. Она помогла мне узнать и постичь совершенно иной образ жизни. Открою вам один секрет. Однажды я пожелала смерти собственной матери, и в тот же день, не прошло и часа, она навсегда исчезла. Я могла бы рассказать вам еще очень и очень много. И хочу, чтобы вы поняли: единственное мое желание состоит в получении от вас знаний. Ведь вы осмелились войти в Нотр-Дам, и Господь не покарал вас…
        - Хотите узнать еще один забавный факт? - перебил я. - Это произошло более двухсот лет назад. В дореволюционном Париже. В те времена там уже существовали вампиры. Они жили на кладбище Невинных мучеников, глубоко под землей, в катакомбах под старинными склепами. И они боялись войти в Нотр-Дам, а когда увидели, что я направился в собор, тоже были уверены, что Господь покарает меня смертью.
        Обращенный на меня взгляд Доры оставался спокойным.
        - Я разрушил их религию. Их веру в Бога и дьявола. А они были вампирами. Такими же земными существами, как и я, полудемонами, полулюдьми, упрямыми, недалекими, пребывающими в вечном смятении. И они не сомневались, что Господь непременно покарает их смертью.
        - А до вашего появления у них и в самом деле была своя религия?
        - Да, целое религиозное учение Они возомнили себя слугами дьявола. И своим предназначением считали поклонение ему. Они жили, как и положено вампирам, но их существование было намеренно жалким и направленным на покаяние, на искупление греха А я… Я мнил себя своего рода принцем. Разгуливал по Парижу в красном плаще, подбитом волчьим мехом. Хотя этот плащ был подарен мне, еще когда я был смертным человеком. Вас не удивляет, что вампиры могут тоже быть верующими? Я в корне изменил их существование и не думаю, что они сумели в конце концов простить меня. Во всяком случае, те, кому посчастливилось выжить. Кстати, нас на земле не так уж много.
        - Погодите, - прервала мой рассказ Дора. - Я очень хочу выслушать до конца вашу историю, но прежде, чем вы продолжите, должна задать вам один вопрос, выяснить кое-что.
        - Что именно?
        - Мой отец… Как все произошло - была ли его смерть быстрой, или?…
        - Уверяю вас, она была совершенно безболезненной. - Я повернулся и взглянул на Дору. - Он сам сказал мне об этом. Абсолютно никакой боли.
        Бледное лицо и огромные темные глаза делали сейчас Дору похожей на сову… И в то же время в ней чувствовалась удивительная внутренняя сила. Мне вдруг подумалось, что своим видом она может сейчас напугать любого случайно зашедшего сюда смертного.
        - Ваш отец умер в состоянии, если можно так выразиться, экстаза, - продолжал я. - Сначала перед ним возникали образы и видения, потом он потерял сознание, а вскоре сердце перестало биться. Той боли, что я мог ему причинить, он не почувствовал, поскольку я сосал кровь… поскольку я… Нет, он не страдал и не мучился… - Я бросил на нее еще один взгляд, на этот раз более пристальный. Она сидела, поджав под себя ноги, белые колени выглядывали из-под юбки. - Я разговаривал с Роджером через два часа после его смерти. Всего через два часа! Он вернулся в этот мир только ради вас, затем, чтобы увериться, что я позабочусь о его дочери. И что никто не сможет причинить вам вред; ни его враги, ни правительственные чиновники, ни те, с кем он был связан, занимаясь своим бизнесом. И еще… Он не хотел, чтобы его смерть принесла вам больше страданий и боли, чем она того заслуживает.
        - Но почему Господь допустил такое? - прошептала Дора
        - А какое отношение к этому имеет Господь? Послушайте, Дора, дорогая, Он тут совершенно ни при чем, Я ведь вам рассказывал, Я был в Нотр-Дам, и ничего не произошло… И вообще ничего не случалось…
        Я лгал и знал это. Разве мог я забыть о своем преследователе? О том, кто только что посетил меня в облике обыкновенного человека и вышел отсюда, хлопнув дверью. Отвратительное чудовище. Да как он смел?…
        - Как могла быть таковой воля Господня? - по-прежнему недоумевала Дора.
        - Вы что, серьезно? Послушайте, я мог бы поведать вам еще множество историй. То, что я рассказал о парижских вампирах и их вере в дьявола, - это только начало. Знаете… Знаете…
        Я оборвал себя на полуслове
        - Что это?
        Этот звук… Эти размеренные, медленные шаги… Не успел я подумать о нем со злобой, не успел позволить себе оскорбительные мысли в его адрес, как вновь раздались шаги.
        - Я… Я хотел сказать…
        Все мои попытки выбросить его из головы были тщетными. Шаги приближались.
        Они слышались пока неотчетливо, но я безошибочно узнал походку крылатого создания - похоже, он намеренно сообщал таким образом о своем присутствии, - его тяжелая поступь будто эхом отдавалась в огромном зале, где в тот момент мысленно присутствовал я, оставаясь одновременно в комнате рядом с Дорой.
        - Дора, я вынужден вас покинуть.
        - В чем дело?
        Шаги тем временем раздавались все ближе и ближе.
        - И ты осмеливаешься явиться сюда, когда она рядом? - закричал я, вскакивая на ноги.
        - Что происходит? - воскликнула Дора Она уже стояла на коленях в кровати.
        Я попятился от нее и был почти у самой двери, когда звук шагов вновь начал слабеть.
        - Будь ты проклят! - шепотом произнес я.
        - Объясните же, наконец, что происходит, - остановила меня Дора. - Вы вернетесь? Или уходите от меня навсегда?
        - Нет, я не уйду. Ни в коем случае. Я здесь, чтобы помочь вам. Послушайте, Дора, если возникнет нужда, вам достаточно просто позвать меня. - Я приложил палец к виску. - Зовите, повторяйте свой призыв снова и снова. Как молитву. Это не будет выглядеть идолопоклонством, потому что я не бог зла. Непременно позовите. А сейчас я должен идти.
        - Скажите хотя бы свое имя.
        Шаги не стихали. Далекие, но достаточно громкие - сказать, в каком из помещений огромного здания они раздавались, было невозможно, - они мучили и преследовали меня.
        - Лестат, - произнес я как можно отчетливее. - Ле-стат, с ударением на втором слоге и четким конечным «т». - И еще одно. О смерти вашего отца пока не знает никто. И она останется тайной для всех еще какое-то время. Я исполнил все, о чем он меня просил. Его сокровища у меня.
        - Книги Винкена?
        - Все вещи… Все, что он бережно хранил… Ваше состояние и еще многое, чем он владел и что хотел передать вам. Мне пора идти.
        Шаги становились тише? Или мне это только казалось? Я не мог позволить себе рискнуть остаться.
        - Я вернусь, как только смогу. Вы верите в Бога, Дора? Не отказывайтесь от этой веры, пусть она станет вам опорой. Ибо, скорее всего, вы правы в своих суждениях о Господе, совершенно правы.
        Я поспешно выскочил из комнаты, едва ли не со скоростью света поднялся по лестнице в мансарду, оттуда через разбитое окно выбрался на крышу, взлетел высоко вверх и стремительно помчался прочь, чтобы только не слышать больше этой ужасной тяжелой поступи. Город подо мной превратился в ослепительный круговорот огней.
        ГЛАВА 7
        Через несколько минут я был уже во Французском квартале - стоял в собственном саду позади своего дома на Рю-Рояль и смотрел на собственные освещенные окна - на те окна, которые принадлежали мне с давних времен. Я молил Бога, чтобы Дэвид был там, надеялся, что так оно и есть, и боялся даже допустить, что его может не оказаться в доме.
        Я ненавидел себя за бегство от страшного существа и вынужден был даже ненадолго задержаться в саду, пытаясь подавить бушевавшую внутри ярость. Почему я убежал? Потому что не желал быть униженным в присутствии Доры, которая могла стать свидетелем моего ужаса перед дьяволом и того, как он швырнет меня на пол к своим ногам?
        Кто знает, быть может, и Дора увидела бы его.
        Все во мне говорило, что, покинув монастырь и не позволив этому существу приблизиться к Доре, я поступил совершенно правильно. Дьявол преследовал только меня. И я должен был защитить Дору. Так что отныне у меня был прекрасный повод для схватки с ним не ради себя самого, а ради кого-то другого.
        Только теперь мне в полной мере открылись добродетель и внутренняя красота Доры, и это ощущение не было связано ни с ароматом крови, исходящим от ее лона, ни с устремленным на меня пристальным взглядом. Ошибаясь и оступаясь, смертные проходят свой путь от колыбели до могилы. И лишь однажды за столетие, а то и за два удается встретить среди них такое создание, как Дора, - умное, благородное, исполненное истинной добродетели и в то же время обладающее еще не свободным от пут веры и религии магнетизмом, который тщетно старался описать мне Роджер.
        Теплая ночь была исполнена очарования.
        Этой зимой мороз не коснулся банановых деревьев в моем саду, они мощно разрослись и по-прежнему мирно дремали возле кирпичных стен. Цветки дикого бальзамина ярко выделялись на заросших сорняками клумбах. Струи воды из рога в руках ангелочка падали в чашу фонтана - их хрустальный звон звучал в моих ушах прекрасной музыкой.
        О Новый Орлеан, звуки и запахи Французского квартала!…
        Я поднялся по ступеням, ведущим со стороны двора к задней двери моего жилища
        В полном замешательстве и смятении я быстро прошел по холлу и вдруг заметил какую-то тень, мелькнувшую в гостиной.
        - Дэвид!
        - Его здесь нет.
        Я как вкопанный замер на пороге.
        Это был он, тот самый человек!
        Спокойно сложив на груди руки - истинное воплощение терпения и нерушимого самообладания, - он стоял спиной к столу Луи в простенке между окнами.
        - Не вздумай сбежать снова, - беззлобно произнес он. - Я последую за тобой куда угодно. Ведь я же просил тебя не впутывать девочку. И все, чего я от тебя хотел, - это чтобы ты поскорее покончил с этим делом.
        - Я и не думал убегать! - Я вовсе не был уверен в правдивости своего утверждения, но исполнился решимости отныне вести себя в соответствии с ним. - И в мыслях не было. Я всего лишь не хотел, чтобы ты приближался к Доре. Что тебе нужно?
        - А ты как думаешь?
        - Я уже говорил тебе, - собрав в кулак всю свою волю, ответил я, - что если ты пришел за мной, то я готов отправиться в ад.
        - Посмотри на себя, ты же весь в кровавом поту от страха, - заметил он. - Знаешь, в этом и состоит мой интерес к преследованию тебе подобных. - Голос его был обыкновенным и звучал совершенно отчетливо. - И ты хочешь, чтобы после этого я обратил внимание на кого-то из смертных? Да мне достаточно было бы только раз подойти к любому из них и произнести необходимые слова. Но ты… Ты совсем другое дело. Ты успел преодолеть так много различных стадий и столько раз выходил за рамки допустимого… Тебе есть что терять и за что поторговаться. Вот почему сейчас ты представляешь для меня гораздо большую ценность, чем кто-либо.
        - Поторговаться? Ты хочешь сказать, что у меня есть шанс выбраться из этой переделки? И мы не отправляемся прямиком в ад? Что прежде, возможно, состоится нечто вроде суда и мне будет позволено найти современного Дэниела Вебстера, готового выступить в мою защиту? Мои слова прозвучали резко и насмешливо, и все же в них был вполне логично и обоснованно поставленный вопрос, на который я хотел получить не менее логичный и обоснованный ответ, причем немедленно.
        - Лестат, послушай! - столь свойственным ему выдержанным, снисходительным тоном заговорил он, опуская руки и неторопливо шагнув ко мне. - Вспомни историю, которую поведал тебе Дэвид: о его видении в кафе. Я и есть тот дьявол. И ты мне нужен. Я пришел вовсе не затем, чтобы силой утащить тебя в ад. Кстати, ты понятия не имеешь о том, что он собой представляет в действительности. Ад совершенно не такой, каким ты его себе воображаешь. Я здесь, чтобы просить тебя о помощи. Я устал и нуждаюсь в твоей поддержке. Я выигрываю битву, и крайне важно, чтобы я не потерпел в ней поражения.
        Я был настолько потрясен, что буквально лишился дара речи.
        Он долго смотрел на меня изучающим взглядом, а потом явно неспроста начал менять свою форму - его фигура увеличилась в размерах, потемнела, за спиной появились крылья, которые, словно клубы дыма, потянулись к потолку… Вновь я услышал гул голосов, он быстро нарастал и вскоре стал оглушительным, а позади дьявола вдруг вспыхнул свет. Покрытые шерстью козлиные ноги двинулись в мою сторону. Я закричал, теряя опору под ногами и видя, что мне даже не за что ухватиться, кроме как за это ужасное существо. Я отчетливо видел и изгиб все выше и выше вздымавшихся крыльев и сияние перьев на них. А в грохочущем шуме причудливо сливались звуки прекрасной музыки и чьих-то голосов.
        - Нет! Только не сейчас! Нет!
        Я набросился на черную фигуру и схватил ее за грудки. Прямо перед моими глазами оказалось лицо чудовища - лицо гранитной статуи, однако на этот раз живое и чрезвычайно выразительное. Мой отчаянный крик утонул в невыносимом шуме песнопений, стонов и воя. Рот дьявола раскрылся, брови сердито сошлись у переносицы, а огромные миндалевидные глаза наполнились светом.
        Тогда я изо всех сил вцепился в его мощную руку, и мне показалось, что он безуспешно пытается высвободиться из моей хватки. «Ага! Не можешь!» - злорадно подумал я и ударил его кулаком в лицо. Ощущение было таким, будто кулак ткнулся в нечто сверхъестественно жесткое, как если бы удар был нанесен кому-то из мне подобных. Однако передо мной было нецельное и твердое тело вампира.
        Несмотря на всю свою плотность и кажущуюся неуязвимость, фигура как-то странно дернулась, но быстро приняла прежнюю форму. Собрав всю свою мощь, я толкнул чудовище ладонями в грудь. Перед глазами совсем близко промелькнула блестящая защитная пластина - я успел заметать даже рисунок на ней и какие-то буквы, - а мгновением позже над моей головой раздался хлопок огромных крыльев. Такое впечатление, что дьявол хотел напутать меня. И все же мне удалось отшвырнуть проклятое существо на значительное расстояние! Прекрасный удар! Сам не знаю, на что я рассчитывал и откуда набрался смелости и силы, но с воинственным кличем я вновь бросился в атаку.
        Взмах лоснящихся, сияющих глянцем крыльев - и я почувствовал, что падаю… Нет, я не стану кричать… не дождется… будь он проклят… не стану… Я падал…
        Я падал… Я словно погружался в такие глубины, какие могут привидеться лишь в кошмарном сне. Пустота была невообразимо абсолютной. А падение - стремительным.
        Существовал только Свет. Он заполнял все видимое пространство и показался мне вдруг столь прекрасным, что я утратил ощущение реальности и перестал чувствовать даже собственное тело, лишившееся веса и формы. Оставалась лишь пугающая инерция падения, словно напоминающая о существовании земного притяжения, которое неизбежно приведет меня к гибели. Волна голосов захлестнула меня с головой.
        - Но они же поют! - воскликнул я. Я застыл без движения.
        Постепенно я осознал, что лежу на полу, почувствовал под собой шероховатую поверхность ковра, ощутил запах мастики и пыли - запах своего дома. И понял, что мы по-прежнему находимся в той же комнате.
        Он сидел в кресле Луи возле письменного стола, а я лежал рядом с ним на спине, уставясь в потолок, и грудь мою разрывала нестерпимая боль.
        Я сел, демонстративно скрестив ноги, и посмотрел на него вызывающим взглядом.
        - Да, в этом действительно есть смысл. - Он был явно поражен и озадачен.
        - В чем именно? О чем ты?
        - Ты столь же силен, как и мы.
        - Да нет, едва ли, - в ярости ответил я. - У меня не вырастают крылья. И я не могу заставить звучать музыку.
        - Можешь. Ведь ты вызывал видения у смертных. Ты способен заворожить, околдовать их своими чарами. В тебе не меньше силы, чем в нас. И сейчас ты достиг очень интересной стадии своего развития. Я был уверен, что не ошибся в тебе. Ты вызываешь во мне благоговейный страх и глубочайшее почтение.
        - Чем? Своей независимостью? Позволь мне кое-что сказать тебе, Сатана, - или как там тебя еще величают…
        - Не смей называть меня так - я ненавижу это имя!
        - Прекрасный повод, чтобы в беседах с тобой повторять его снова и снова.
        - Меня зовут Мемнох, - невозмутимо произнес он. - Мемнох-дьявол. И я прошу тебя запомнить это имя. - Он сделал едва заметный умоляющий жест.
        - Мемнох-дьявол.
        - Да, именно так я подписываюсь в случае необходимости.
        - Так вот, ваше королевское величество, Повелитель Тьмы. Я не стану помогать вам ни в чем. Я не ваш слуга,
        - Мне кажется, я могу заставить тебя изменить свое решение, - ровным тоном ответил он. - Полагаю, ты все поймешь и будешь на многое смотреть с моей точки зрения.
        Я вдруг почувствовал слабость, почти полное бессилие, и меня охватило отчаяние.
        Ничего удивительного.
        Я перевернулся, уткнулся лицом в согнутую руку и заплакал, как ребенок. Я умирал от изнеможения, чувствовал себя беспомощным и несчастным и единственное, в чем находил удовольствие, - это в плаче. Ни на что иное я был просто неспособен и потому полностью отдался во власть безудержных рыданий. Вскоре, как и любой совершенно измученный горем человек, я ощутил глубочайшее облегчение. Мне было все равно, кто видел или слышал меня в тот момент. Я плакал не переставая.
        Знаете, у меня есть собственное мнение относительно плача. Мне кажется, некоторым людям стоит научиться этому трюку. Но уж если вы умеете плакать по-настоящему, то с этим умением не может сравниться ничто. Мне жаль тех, кто до сих пор не освоил эту нехитрую премудрость. Она сродни свисту или пению.
        Как бы то ни было, тогда я был слишком несчастен, чтобы обрести утешение в том кратком миге облегчения, которое подарили мне неудержимые и беспорядочные всхлипывания и соленые кровавые слезы, катившиеся по моим щекам.
        Я вспомнил, как много лет назад вошел под своды Нотр-Дам, а мерзкие маленькие вампиришки, Дети Сатаны, укрылись во тьме вокруг собора и поджидали меня. Я вспомнил о своей смертной жизни, о Доре… Я думал об Армане - бессмертном мальчике, стоявшем во главе общины Избранников Сатаны, обитавшей глубоко под склепами парижского кладбища, о мальчике, который возомнил себя темным святым и заставлял своих одетых в лохмотья подданных-кровопийц мучить людей, нести им смерть, сеять среди них страх и, подобно эпидемии, одну за другой уносить их жизни. Я буквально задыхался от рыданий.
        - Это неправда, - кажется, твердил я. - Нет ни Бога, ни дьявола. Это неправда!
        Он не отвечал. Я вновь перевернулся и сел, вытирая лицо рукавом. Носового платка не было, ведь я отдал его Доре. Я почувствовал слабый запах, исходящий от моей одежды, от груди, к которой девушка прижималась, сладостный аромат ее крови. Мне не следовало оставлять Дору в таком отчаянии. Господи, я обязан был позаботиться о ее покое, о ее душевном равновесии! Черт побери!
        Я взглянул на Мемноха.
        Он сидел все на том же месте, положив руку на спинку кресла Луи, и молча наблюдал за
        мной.
        - Ты не собираешься оставить меня в покое, правда? - со вздохом спросил я.
        Мой вопрос, казалось, захватил его врасплох. Он рассмеялся, и лицо его при этом выражало скорее дружелюбие, чем полное равнодушие.
        - Конечно нет, - негромко произнес он, словно не желая вновь довести меня до срыва. - Послушай, Лестат, я много столетий искал кого-нибудь вроде тебя. Я много веков ждал именно тебя! Нет, боюсь, я не намерен оставлять тебя в покое. Но я не хочу, чтобы ты страдал и мучился. Как мне успокоить тебя? Быть может, я должен совершить какое-либо маленькое чудо? Или подарить тебе что-нибудь? Что сделать, дабы мы могли продвинуться дальше?
        - А куда и каким образом мы, черт возьми, можем продвинуться?
        - Я тебе все объясню. - Он широко развел руки и слегка пожал плечами. - И тогда ты поймешь, почему я должен выиграть.
        - Суть в том… в том, что я могу отказаться от сотрудничества с тобой, не так ли?
        - Вот именно! Никто не в состоянии помочь мне, если будет действовать не по собственной воле. А я устал. Я утомлен этой работой. И нуждаюсь в помощи. Когда твоему другу Дэвиду случайно довелось стать свидетелем нашего явления, эту часть разговора он понял совершенно правильно.
        - А ваше явление Дэвиду действительно было случайным? Дэвид не должен был видеть тебя и Бога вместе?
        - Мне трудно сейчас что-либо тебе объяснить. Практически это невозможно.
        - Сделав Дэвида одним из нас, я что, расстроил какие-то твои планы?
        - И да, и нет. Суть в том, что Дэвид верно уловил смысл нашей беседы. Моя задача трудна, и я очень устал! Что же касается некоторых других предположений Дэвида, связанных с тем видением… - Он покачал головой. - В общем, ты именно тот, кто мне сейчас нужен, и крайне важно, чтобы ты, прежде чем принять окончательное решение, увидел все собственными глазами.
        - Значит, хуже меня на свете не существует? - дрожащими губами прошептал я, чувствуя, что вот-вот разрыдаюсь снова. - Несмотря на все проступки смертных, на те ужасные злодеяния, которые люди обрушивают друг на друга, несмотря на немыслимые страдания женщин и детей всего мира по вине представителей рода человеческого, самым плохим созданием на земле ты считаешь меня? Я тебе нужен! А Дэвид оказался слишком хорошим - так? Вопреки твоим ожиданиям, он не превратился в законченного негодяя? Ты это хочешь сказать?
        - Нет, конечно же ты не самый плохой, - утешил он меня и тут же добавил со вздохом: - В этом-то все и дело.
        Постепенно я начал яснее видеть все больше и больше деталей его внешнего облика. И не потому, что они стали более отчетливыми, как это было во время моего разговора с призраком Роджера, а просто потому, что сам я постепенно успокаивался. Волосы его были темно-пепельного цвета, мягкие и вьющиеся. А брови - вовсе не черные, как мне показалось вначале, а того же оттенка, что и волосы, - имели красивый изгиб, придавая лицу выражение, напрочь лишенное тщеславия или высокомерия. И естественно, он не производил впечатления существа недалекого и тем более глупого. Одет он был очень непритязательно. Сомневаюсь, что это вообще можно было, назвать настоящей одеждой. Да, вещи казались вполне материальными, однако на пальто отсутствовали пуговицы, а покрой рубашки поражал своей простотой.
        - Понимаешь, - продолжал он, - ты всегда умел мыслить здраво. А это именно то, что необходимо в первую очередь, то, что я искал прежде всего: здравомыслие, интеллект, целеустремленность и увлеченность. Бог свидетель, я не мог упустить такого, как ты! К тому же ты как будто сам манил меня к себе.
        - Никогда!
        - Да ладно тебе. Вспомни, сколько раз ты открыто бросал вызов дьяволу.
        - Это были всего лишь стихи… точнее, слабые вирши.
        - Неправда. А вспомни, что ты вытворял. Ты пробудил древнейшее существо, Акашу, и едва не отдал в ее власть судьбы человечества. - Он коротко рассмеялся. - Как будто на земле мало чудовищ, созданных эволюцией. А твоя авантюра с Похитителем Тел! Подумать только! Перевоплотиться, обрести такой шанс - и отказаться от него ради того, чтобы вновь стать тем, кем был прежде! Тебе известно, что твоя Гретхен стала в джунглях святой?
        - Да. Читал об этом в газетах.
        Гретхен! Моя монахиня, моя любовь в тот короткий период, когда я вновь стал смертным… С той самой ночи, когда она убежала от меня в часовню миссии и рухнула на колени перед распятием, Гретхен не произнесла ни слова. Она молилась денно и нощно, почти полностью отказалась от пищи, а по пятницам в маленькое, затерянное в джунглях поселение стекались толпы людей. Дабы собственными глазами увидеть стигматы на ее ладонях и стопах, паломники преодолевали многие мили, продирались сквозь непроходимые заросли; некоторые прилетали даже из Каракаса и Буэнос-Айреса. Таков был конец Гретхен.

«А что, если она действительно пребывает возле Христа?» - неожиданно пришла мне в голову мысль.
        - Неправда все это, - холодно произнес я. - Гретхен лишилась рассудка, она постоянно пребывает в истерическом состоянии, и виноват в этом я. А мир получил еще одного мистика, создание, приобщенное к религиозным таинствам, которое, подобно Христу, истекает кровью. Таких, наверное, уже тысячи.
        - Не мне об этом судить, - сказал Мемнох. - А если вернуться к теме нашего с тобой разговора, то я хотел сказать, что ты совершил все, что только можно было вообразить, - за исключением прямого призыва Ты бросил вызов всем властям и прошел все испытания. Ты дважды хоронил себя заживо и даже попытался взлететь к самому солнцу в надежде, что оно испепелит тебя. Единственное, что осталось, - это призвать меня напрямую. Разве не так? Всем своим поведением ты словно вопрошал:
«Мемнох, скажи, что еще я могу сделать?»
        - И ты рассказал об этом Богу? - Тон мой оставался холодным, ибо я не желал быть вовлеченным в его игры и старался подавить собственное любопытство и возбуждение.
        - Конечно.
        От удивления я не нашелся что сказать.
        В голову не приходило ни единой удачной мысли - мелькали только обрывки каких-то заумных теологических идей, провокационные вопросы типа: «А почему Бог сам этого не знал?» - и тому подобная ерунда.
        Мне нужно было подумать, сконцентрироваться и понять, что говорит моя собственная интуиция.
        - Ты вроде Декарта… - сказал он. - Или Канта…
        - Не смей смешивать меня в одну кучу с кем-либо! - перебил я. - Я - Вампир Лестат, единственный и неповторимый в своем роде.
        - Нашел кому говорить об этом!
        - Много ли нас сейчас на земле - вампиров? Я не беру в расчет других бессмертных, всяких чудовищ, злых духов и тому подобных существ вроде тебя. Речь исключительно о вампирах. Их, пожалуй, и сотни не наберется. И ни один из них не сравнится со мной, Лестатом!
        - Согласен целиком и полностью. Ты мне нужен. Я нуждаюсь в таком помощнике.
        - И тебя не смущает, что я не испытываю к тебе никакого уважения, что совершенно не верю в тебя и, несмотря на все произошедшее, не боюсь? Тебя не волнует, что вот сейчас, здесь, в моем доме, я попросту смеюсь над тобой? Не думаю, что Сатана стал бы терпеть подобное. Я бы не потерпел. А ведь тебе известно, что я сравнивал себя с тобой. Люцифер! Сын утра! Своим хулителям и судьям я заявлял, что перед ними сам дьявол или что, доведись мне встретиться с самим Сатаной, я разобью его наголову и обращу в бегство.
        - Мемнох, меня зовут Мемнох, - поправил он. - Пожалуйста, не упоминай больше это имя - Сатана. Равно как не употребляй и другие: Люцифер, Вельзевул, Азазел, Мардук, Мефистофель… Ты вскоре и сам поймешь, что все они лишь словесные вариации одного и того же понятия. А Мемнох - это имя на все времена. Оно звучит вполне подобающе и приятно. Мемнох-дьявол. Однако не пытайся отыскать его в книгах - это бесполезно.
        Я промолчал, пытаясь осмыслить сказанное. Да, он способен менять обличье, однако должна присутствовать некая иная, невидимая глазу субстанция, составляющая его внутреннюю сущность. Быть может, именно мощь этой внутренней сущности и противостояла мне, когда я нанес ему удар в лицо? Ведь я не ощутил под рукой реального препятствия - только сопротивление какой-то силы. Интересно, а если бы мне вздумалось сейчас схватиться с ним, будет ли эта человеческая оболочка в достаточной мере наполнена внутренней субстанцией, чтобы одержать надо мной победу? Сравнится ли его сила с силой темного ангела?
        - Да, - сказал он. - И ты даже не можешь себе представить, как трудно бывает довести такого рода вещи до сознания смертных. Но тебя я выбрал не только по этой причине. Ты стал моим избранником не столько потому, что лучше других способен понять и постичь все, что необходимо, сколько потому, что идеально подходишь для такой работы.
        - Для работы подручным дьявола?
        - Именно. Для того чтобы стать, если можно так выразиться, моей правой рукой и заменять меня, когда я слишком устану. Чтобы стать моим принцем, наследником.
        - Но как ты мог так ошибиться? Неужели ты находишь забавными мои душевные муки, мое самобичевание? Неужели ты полагаешь, что мне нравится причинять зло? И что, видя нечто прекрасное, например лицо Доры, я способен думать о зле?
        - Нет, я вовсе не считаю, что тебе нравится причинять зло, - ответил он. - Во всяком случае, не больше, чем мне.
        - Не больше, чем тебе? - прищурившись, переспросил я.
        - Я ненавижу зло. И если ты не поможешь мне… Если ты позволишь Богу и впредь действовать по своему усмотрению, то, будь уверен, зло разрушит этот мир до основания.
        - Ты хочешь сказать, - медленно произнес я, - что такова воля Божия? Что Бог хочет разрушить мир?
        - Кому дано это знать?… - холодно ответил он. - Однако я уверен, что Он и пальцем не пошевелит, чтобы этого не случилось. Равно как уверен в том, что сам этого не хочу. Но мои действия праведны, в то время как деяния Господа зиждутся на крови и опустошении, а это чрезвычайно опасно. И ты знаешь, что они именно таковы. Ты просто обязан мне помочь. Я уже говорил, что близок к победе. Однако нынешний век невыносимо тяжел и просто ужасен для всех нас.
        - Ты хочешь уверить меня в том, что не служишь злу?
        - Вот именно. Вспомни, о чем спрашивал тебя Дэвид. Он спросил, ощущал ли ты присутствие зла, когда я был рядом. И ты ответил, что не ощущал.
        - Всем известно, что дьявол искусный лжец и умеет вводить в заблуждение.
        - А мои враги искусные клеветники. По сути, ни Бога, ни меня нельзя назвать лжецами. Однако… Я и в мыслях не допускал, что ты поверишь мне на слово, и пришел сюда вовсе не для того, чтобы убедить тебя пустыми разговорами. Я возьму тебя с собой, покажу тебе и ад, и рай, а если у тебя возникнет желание, дам возможность побеседовать с Богом - так долго, как Он позволит и сам ты того захочешь. Не с Богом Отцом, нет, а… Впрочем, ты сам вскоре увидишь и поймешь. Но я должен быть уверен в том, что ты будешь действовать по собственной воле и искренне пожелаешь постичь истину. Что ты сам захочешь отказаться от бессмысленного и бесцельного существования, чтобы вступить в смертельную битву за судьбы мира
        Я молчал. Я просто не знал, что ответить. Наш разговор ушел далеко в сторону от первоначальной темы.
        - Увидеть рай? - прошептал я наконец, постепенно постигая смысл его предложения. - И ад?
        - Да, конечно, - спокойно и терпеливо подтвердил он.
        - Мне нужна ночь на размышления. - Что?!
        - Я сказал, что мне нужна ночь, чтобы все обдумать.
        - Ты мне не веришь? Тебе нужно какое-то свидетельство, знамение?
        - Нет, напротив, я начинаю тебе верить. Именно поэтому я должен подумать, взвесить все «за» и «против».
        - Но я здесь, чтобы ответить на любой твой вопрос, чтобы немедленно продемонстрировать тебе все, что ты захочешь.
        - Все, что я хочу, - это чтобы ты оставил меня в покое на две ночи, сегодняшнюю и следующую. Согласись, просьба весьма скромная и обоснованная. Оставь меня в покое.
        Он был явно разочарован и даже, возможно, заподозрил какой-то подвох с моей стороны. Однако я говорил совершенно искренне. И другого ответа дать не мог.
        - Неужели тебя можно обмануть? - спросил я.
        - Конечно. Я могу положиться только на те способности, которыми обладаю, точно так же, как ты полагаешься на свои. И эти способности имеют свои пределы. Равно как и ты ограничен в своих. Тебя можно обмануть. И меня тоже.
        - А как насчет Бога?
        - О-о-о! - недовольно воскликнул он. - Если бы ты только знал, до какой степени неуместен сейчас твой вопрос! Ты даже не представляешь, как я в тебе нуждаюсь, и как я устал. А Бог… Бог, мягко говоря, выше любого обмана… Ладно. Я дам тебе эти ночи. Не стану тебя беспокоить… преследовать, как ты выражаешься. Но позволь спросить: что ты намерен делать?
        - Ну знаешь!. Либо ты мне даешь эти ночи, либо не даешь.
        - Всем известно, что ты непредсказуем.
        Он широко улыбнулся, и эта улыбка показалась мне на удивление приятной. И еще одна особенность вдруг бросилась мне в глаза: он был не только на редкость пропорционально сложен, но и вообще не имел ни единого видимого изъяна - иными словами, образец человека, его совершенное воплощение.
        Прочел он мои мысли или нет, но никакой реакции на них не последовало. Он терпеливо ждал.
        - Дора, - напомнил я. - Я должен навестить Дору.
        - Зачем?
        - Больше я не стану ничего тебе объяснять.
        И вновь мой ответ почему-то крайне удивил его.
        - Но почему? Если ты намереваешься помочь ей разрешить некоторые сомнения, связанные со смертью ее отца, то почему не хочешь сказать мне об этом? Мне важно знать, какие именно секреты ты готов открыть этой женщине, в какой степени довериться ей. Я просто размышляю о порядке вещей, как любит выражаться твой друг Дэвид. О том, что станется с нею, после того как ты уйдешь со мной.
        Я промолчал.
        - Ну хорошо, - вздохнул он. - Я ждал такого, как ты, много столетий. Так стоит ли говорить о какой-то паре ночей? Разве они могут иметь хоть какое-то значение в такой ситуации? Насколько я понимаю, речь идет фактически уже только о ближайшей ночи. А на закате следующего дня я могу вернуться за тобой.
        - Все правильно.
        - Позволь сделать тебе небольшой подарок. Возможно, он поможет укрепить твое доверие ко мне. Откровенно говоря, мне сложно определить уровень твоего восприятия и понимания - слишком уж парадоксален и противоречив твой характер. Позволь подарить тебе нечто необычное.
        - Пожалуйста.
        - Мой подарок - можешь назвать его знаком или предзнаменованием - заключается вот в чем. Спроси Дору о глазе дядюшки Микки. Попроси ее рассказать правду, то, о чем Роджер так никогда и не узнал.
        - Звучит как загадка для спиритического сеанса в светской гостиной.
        - Ты так думаешь? Спроси у нее.
        - Ладно. Значит, правду о глазе дядюшки Микки? А теперь позволь мне напоследок задать еще один вопрос Ты дьявол. Да, это так. Но ты не несешь в себе зло. Почему?
        - Совершенно неуместный и не относящийся к делу вопрос. Если не возражаешь, я сформулирую проблему несколько иначе. Мне нет совершенно никакой необходимости нести зло. И вскоре ты сам в этом убедишься. Тебе предстоит увидеть так много, что это даже пугает меня, разрушает уверенность в собственных силах.
        - И все же ты противостоишь Богу?!
        - Во всем. Я его непримиримый соперник и оппонент. А после того как ты увидишь все собственными глазами и выслушаешь все, что я должен тебе рассказать, после того как ты сам побеседуешь с Богом и лучше поймешь Его и мою точки зрения, ты непременно тоже превратишься в Его убежденного противника и встанешь на мою сторону. Поверь мне, Лестат. Я абсолютно уверен в этом. - Он встал с кресла, - Что ж. Я ухожу. Тебе помочь подняться с пола?
        - Обойдусь и без твоей помощи, - резко ответил я и тут же, к собственному удивлению, добавил: - Я буду скучать без тебя.
        - Не сомневаюсь.
        - Помни: в моем распоряжении целая ночь. Целиком и полностью.
        - Как ты не понимаешь, что пойди ты сейчас со мной, то для тебя перестала бы существовать разница между днем и ночью.
        - О, это действительно весьма заманчивое предложение. Соблазн велик. Но именно этим и занимаются дьяволы вроде тебя - соблазном. Мне необходимо все хорошенько обдумать и посоветоваться с другими.
        - Посоветоваться с другими? - В голосе его прозвучало неподдельное изумление.
        - Я не собираюсь отправляться в путешествие с дьяволом, никого не поставив об этом в известность. Ты же все-таки дьявол. Черт побери, с какой радости я должен доверять дьяволу? Полный абсурд! Ты, несомненно, играешь по правилам - все играют по чьим-то правилам А мне эти правила неизвестны. Ладно. Ты поставил меня перед выбором, и я его сделал. О своем решении я сообщу тебе на третью ночь. И не раньше. А до того оставь меня в покое. Поклянись, что сделаешь это.
        - Зачем? - Он произнес свой вопрос тем спокойным и терпеливым тоном, каким разговаривают с упрямым ребенком. - Чтобы ты перестал опасаться звука моих шагов за спиной?
        - Возможно.
        - Но какой смысл давать такую клятву, если ты не поверил в истинность всего остального, о чем я тебе рассказал?
        Он покачал головой, словно удивляясь моей глупости, сравнимой лишь с глупостью смертного.
        - Так ты готов дать мне такую клятву или нет?
        - Клянусь, - торжественно произнес он, приложив руку к сердцу, точнее, к тому месту, где оно должно было бы находиться. - Конечно же, искренне и чистосердечно.
        - Спасибо. Ты меня успокоил.
        - Дэвид тебе не поверит, - мягко заметил он.
        - Знаю.
        - Итак, через две ночи. - Он подчеркнуто многозначительно и выразительно кивнул. - Я вернусь за тобой сюда. Или в любое другое место, где ты окажешься в тот момент.
        И он исчез, одарив меня на прощание ослепительной улыбкой, еще более широкой, чем прежде.
        Причем сделал он это совсем не так, как то было присуще мне, то есть не промелькнул мимо с неуловимой для человеческого глаза скоростью.
        Он просто испарился на месте…
        ГЛАВА 8
        Дрожа с головы до ног и покачиваясь, я поднялся на ноги, отряхнулся и огляделся вокруг. В комнате царил тот же безупречный порядок, что и в тот момент, когда мы туда вошли. Должен признаться, меня это ничуть не удивило. Наше сражение происходило в иных сферах. Но в каких именно?
        Ах, если бы только мне удалось разыскать Дэвида! До зимнего рассвета оставалось менее трех часов, и потому я не мешкая бросился на поиски.
        Поскольку я был лишен возможности проникнуть в разум Дэвида или мысленно позвать его, в моем распоряжении оставалось только одно телепатическое средство: внимательно просматривать сознание попадающихся на моем пути смертных в надежде наткнуться на отражение образа Дэвида. Возможно, кто-то из них встречал его в знакомом мне месте.
        Не прошел я и трех кварталов, как понял, что явственно улавливаю его образ. Более того, он возникает в сознании не человека, а другого вампира
        Я закрыл глаза и постарался приложить все силы, чтобы установить с ним более тесную связь. Через несколько секунд двое вампиров приветствовали меня - Дэвид через того, кто стоял с ним рядом. Лесистое место, где они находились, было мне хорошо знакомо.
        Давным- давно, когда Луи и Клодия попытались меня убить, именно здесь, в болоте неподалеку от Байю-роуд, которая вела за пределы Нового Орлеана, они утопили мои останки.
        Теперь на месте диких зарослей и топей был разбит парк и построен музей, в экспозиции которого можно было встретить весьма интересные работы художников. Днем ухоженные аллеи заполняли гуляющие, в большинстве своем мамаши с детьми, однако ночью парк вновь превращался в густой и темный лес.
        Кое- где сохранились даже старые дубы, а через всю территорию тянулся длинный извилистый пруд, берега которого в самой глубине парка соединял живописный мостик.
        Возле него я и обнаружил этих двоих. Они тихо беседовали в непроглядном мраке, в стороне от дорожек и аллей. Дэвид был по обыкновению одет весьма изысканно и элегантно.
        А вот при виде второго вампира я едва не вскрикнул от удивления.
        Это был Арман!
        По- прежнему юный, почти мальчик, он сидел на каменной скамье, небрежно согнув в колене одну ногу, и невинными глазами смотрел на меня снизу вверх. Весь в пыли, длинные, отливающие золотом локоны спутались в копну -настоящий бродяга.
        На нем были джинсы в обтяжку и плотная джинсовая куртка на молнии, и в этом наряде, даже несмотря на бледную, похожую на пергамент и абсолютно гладкую кожу, он с легкостью мог сойти за обыкновенного смертного.
        При взгляде на него мне, однако, пришло почему-то в голову другое сравнение: с найденной на старом чердаке куклой со стеклянными красновато-коричневыми глазами. И первое, что мне захотелось сделать, - это броситься к нему, расцеловать, а потом вымыть и отполировать до сияющего блеска.
        - Тебе всегда хотелось именно этого, - мягко произнес Арман. Звучание его голоса поразило меня до глубины души: в нем не осталось и намека на французский или итальянский акцент, а тон был спокойным, даже меланхолическим, и совершенно беззлобным. - Когда мы встретились в подземельях кладбища Невинных, ты тоже мечтал искупать меня в духах и одеть в бархатный костюм с широкими, отделанными вышивкой рукавами.
        - Да, - сердито подтвердил я, - и к тому же расчесать твои прекрасные волосы. Я люблю тебя, маленький чертенок, и мне нравится ласкать тебя и обнимать.
        С минуту мы молча смотрели друг на друга, а потом, к моему несказанному удивлению, он вдруг поднялся со скамьи и шагнул навстречу моим объятиям. Его движения были уверенными, но не резкими. Два холодных, затвердевших тела тесно сплелись между собой.
        - Ангельское дитя, - прошептал я, непроизвольно потрепав его по волосам. Жест, надо признать, весьма дерзкий, если не сказать наглый с моей стороны. Однако Арман, похоже, ничуть не обиделся.
        Напротив, он с улыбкой, от которой черты его лица сделались заметно мягче, покачал головой и несколькими небрежными прикосновениями ладони поправил прическу. Затем резким движением, словно поддразнивая, ткнул меня кулаком в грудь.
        Удар оказался на редкость сильным. Сногсшибательным. Теперь настала моя очередь улыбнуться.
        - Я не помню, чтобы между нами было что-либо плохое, - сказал я.
        - Помнишь и будешь помнить, - возразил он. - Как и я. Но это не имеет никакого значения.
        - Ты прав. Это не важно, потому что мы по-прежнему вместе.
        Арман тихо, но искренне рассмеялся и покачал головой, многозначительно глядя на Дэвида. Его взгляд свидетельствовал о том, что они хорошо знают друг друга - быть может, даже слишком хорошо. И это мне совсем не понравилось. Я вообще не испытывал радости от того, что они знакомы. Дэвид был моим Дэвидом. А Арман был моим Арманом
        - Итак, Дэвид рассказал тебе обо всем, - сказал я, усаживаясь на скамью, и посмотрел сначала на Армана, а потом на стоявшего за его спиной Дэвида.
        Тот отрицательно покачал головой.
        - Разве я мог сделать это без твоего разрешения, принц-паршивец? - Тон Дэвида показался мне несколько пренебрежительным. - Я никогда бы не осмелился. Единственное, что привело сюда Армана, - это беспокойство о тебе.
        - Неужели? - Я слегка приподнял брови. - С чего бы это?
        - Ты прекрасно знаешь, что это правда, и даже, черт возьми, знаешь почему, - ответил Арман.
        Его манера держаться была небрежной - судя по всему, он усвоил ее за время своих странствий по миру. Руки засунуты глубоко в карманы. Теперь он уже не походил на сошедшего с церковной фрески святого. Скорее - на крутого парня.
        - Ты опять ищешь приключений на свою голову, - продолжал он все так же медленно, слегка растягивая слова, и по-прежнему без гнева в голосе. - Тебе уже и всей земли мало. На этот раз я решил попытаться поговорить с тобой, пока ты не натворил новых бед.
        - Ах, какой ты внимательный! Самый заботливый из всех ангелов-хранителей! - саркастически откликнулся я.
        - Да, именно такой, - не моргнув глазом подтвердил он. - Итак, ты не хочешь мне поведать о том, что задумал и чем занимаешься?
        - Пошли, - сказал я. - Будет лучше, если мы найдем местечко побезопаснее где-нибудь в глубине парка.
        Они последовали за мной. Мы шли как обычные люди и вскоре оказались в самой гуще старых дубов. Высокая трава там росла без помех и нигде не была примята, ибо в такую глушь не рискнет забраться на отдых даже самый отчаянный из смертных.
        Среди искривленных корней мы расчистили для себя местечко на заледеневшей земле. Свежий и чистый ветерок дул со стороны близлежащего водоема и иногда доносил до нас слабые запахи Нового Орлеана - впрочем, такие запахи характерны для любого большого города. Но главное, что мы опять были вместе, все трое.
        - Ну давай же, расскажи нам, чем ты сейчас занимаешься, - вновь попросил Арман и вдруг придвинулся ко мне вплотную и как-то по-детски и в то же время с европейской элегантностью поцеловал меня. - У тебя крупные неприятности. Только не пытайся отрицать - все знают, что это правда.
        Металлические пуговицы его джинсового костюма обжигали холодом, как будто он только что прибыл из тех мест, где стояли жестокие морозы.
        Мы никогда в полной мере не знали возможностей и мощи друг друга. Это была своего рода игра.
        Спросить его, откуда он узнал о моих проблемах и каким образом оказался рядом, было все равно что поинтересоваться у смертного незнакомца, как именно он занимается любовью с собственной женой.
        Я долго молча смотрел на Армана, а Дэвид полулежал рядом, откинувшись назад и опираясь на локти, и наблюдал за нами обоими.
        Наконец я решился заговорить:
        - Меня посетил дьявол. Он предложил последовать за ним и собственными глазами увидеть рай и ад.
        Арман не проронил ни слова и лишь слегка нахмурился. А я тем временем продолжал:
        - Это тот самый дьявол, в которого я не верил и веру в которого много веков назад пытался разрушить в тебе. Но ты был прав. Прав по крайней мере в одном: он действительно существует. И я с ним встретился. - Я покосился на Дэвида, - Он хочет, чтобы я стал его помощником. И дал мне две ночи, чтобы я посоветовался с другими. А потом обещал показать мне сначала рай, затем ад. Он заявил, что не несет в себе зла.
        Дэвид молчал, устремив взгляд в темноту. Арман, тоже молча, с восхищением смотрел на меня.
        Я стал рассказывать дальше и постепенно поведал им обо всем. Ради Армана я повторил рассказ о Роджере и о беседе с его призраком, затем во всех подробностях вспомнил, как неудачно сложился мой визит к Доре, как в монастыре появился преследовавший меня повсюду дьявол, и как мы спорили и сражались с ним.
        Я старался не упустить ни единой детали. Я полностью раскрыл перед Арманом свой разум, позволяя ему проникнуть туда и, быть может, отыскать там еще что-то важное.
        Наконец я закончил.
        - Только, пожалуйста, обойдемся без оскорбительных замечаний, - гордо заявил я, откидываясь на спину на траве. - Не спрашивайте меня, почему я сбежал от Доры или зачем выложил ей все про ее папочку. Я не могу избавиться от ощущения, что Роджер по-прежнему рядом, не в силах забыть его дружеское ко мне отношение и его безграничную любовь к дочери. А этот Мемнох-дьявол показался мне вполне разумным и беззлобным существом, к тому же речи его весьма убедительны. Что же касается нашей битвы, то я и сам до конца не понимаю, что произошло; знаю только, что дал ему пишу для размышлений. Спустя две ночи он вернется, причем, если мне не изменяет память - а она не изменяет мне никогда, - он сказал, что найдет меня, где бы я в тот момент ни находился.
        - Да, в этом можно не сомневаться, - вполголоса откликнулся Арман.
        - Мои мучения, кажется, не доставляют тебе удовольствия, - с горьким вздохом заметил я.
        - Конечно нет, - ответил Арман. - Надо признать, однако, что ты и не выглядишь измученным. Ты стоишь на пороге очередной авантюры, и на этот раз просто действуешь чуть более осмотрительно, чем прежде, когда ты так бездумно позволил смертному сбежать в украденном у тебя теле, а сам остался внутри его бренной плоти.
        - Нет, я не осмотрителен - я просто в ужасе. Уверен, что это существо - Мемнох - действительно самый настоящий дьявол. Доведись тебе стать очевидцем его видений, ты бы тоже не усомнился в его дьявольской сущности. Я говорю сейчас не о чарах, не об умении завораживать Ты и сам можешь зачаровать кого угодно, Арман, - и весьма успешно проделывал это со мной. Но я дрался с ним. Он обладает некой субстанцией, способной проникать в реальные тела, в то время как сам по сути своей, несомненно, материален, но бестелесен. Что до всего остального, то я вполне допускаю, что здесь не обошлось без чар. Во всяком случае, он недвусмысленно намекал, что обладает чарующей силой - так же как и я.
        - Судя по твоему описанию, это был, скорее, ангел, - безапелляционно заявил вдруг Дэвид. - Только этот ангел возомнил себя падшим.
        - Дьявол… Дьявол собственной персоной… - задумчиво пробормотал Арман. - Чего ты хочешь от нас, Лестат? Ты просишь нашего совета? На твоем месте я ни за что не последовал бы за этим духом по собственной воле.
        - Почему? - спросил Дэвид, прежде чем я успел вставить хоть слово.
        - Понимаете, - пояснил Арман, - существует множество разного рода вполне земных созданий, чью сущность не в состоянии определить даже мы, равно как мы не можем установить места их обитания, не говоря уже о том, чтобы контролировать их поведение. Нам известно, что некоторые бессмертные существа выглядят как обычные люди, хотя на самом деле таковыми не являются. И тот, кого встретил ты, может оказаться кем угодно… К тому же его обхождение с тобой кажется мне весьма подозрительным, все эти видения, льстивые речи…
        - Возможно, ты прав, - перебил его Дэвид. - Но почему бы не допустить и другое: что он действительно дьявол, преследующий свои определенные цели, что он вполне разумен и рассудителен - как ты всегда и предполагал, Лестат, - и что он вовсе не моральный урод, а самый настоящий ангел, который нуждается в твоей помощи. Но при этом он не желает принуждать тебя к чему-либо. Сам факт его появления и без того можно считать своего рода насилием.
        - И все же я не доверился бы ему, - настаивал на своем Арман. - Что значит - он нуждается в твоей помощи? Означает ли это, что ты будешь существовать одновременно на земле и в аду? Нет, уже за одни только речи я стал бы избегать его всеми силами, обходить стороной - за те образные выражения и слова, которыми он пользуется. И даже имя его - Мемнох - звучит странно. Мне слышатся в нем отголоски зла и порока.
        - Признаю, почти то же самое говорил тебе когда-то я сам, - вздохнул я.
        - Мне не довелось собственными глазами лицезреть Властителя Тьмы, - продолжал Арман. - На протяжении многих веков я сталкивался лишь с суевериями и предрассудками и видел чудеса, сотворенные такими же демонами, как мы сами. Ты видел чуть больше. Но ты прав. Сейчас я повторяю тебе то, что прежде от тебя же и слышал: откажись от веры в дьявола, не считай себя его детищем… Между прочим, я говорил это и Луи, когда он пришел ко мне в поисках объяснений относительно Бога и вселенной. Ни в какого дьявола я не верю! И тебе не советую. Не доверяй этому существу! Отвернись от него и не слушай его сладкие речи!
        - Что касается Доры, - негромко заметил Дэвид, - то ты поступил неразумно, нарушив неписаные правила и законы сверхъестественных созданий. Однако мне кажется, что положение еще можно
        исправить.
        - Сомневаюсь, - возразил я.
        - Почему?
        - Хочу спросить вас… обоих… Скажите, вы верите моему рассказу?
        - Я знаю, что все действительно было именно так, - сказал Арман, - но я не верю, что тот, с кем ты встретился, действительно дьявол и что он возьмет тебя с собой в рай и в ад. А если говорить совсем откровенно, то, будь это правдой… Будь это правдой, тебе тем более не следует идти за ним…
        Я долго смотрел на него, стараясь, несмотря на окружавшую нас темноту, как можно лучше разглядеть его лицо и проникнуть в его мысли, чтобы в полной мере понять его отношение к происходящему. В конце концов я убедился, что Арман говорил совершенно искренне. В нем не было и тени зависти или прежней враждебности ко мне, не было желания обмануть или обидеть… Если он и испытывал когда-то такого рода эмоции по отношению ко мне, то они остались в прошлом. Возможно, они вообще были всего лишь плодом моего воображения.
        - Быть может, и так, - откликнулся Арман в ответ на мои мысленные размышления. - Но ты прав в том, что сейчас я говорю с тобой прямо и откровенно. И хочу повторить еще раз, что на твоем месте не поверил бы этому существу и его заявлению о том, что ты должен с ним так или иначе сотрудничать.
        - В средние века это называлось договором с дьяволом, - уточнил Дэвид.
        - И что все это значит? - спросил я довольно резко, хотя вовсе не хотел показаться грубым.
        - Заключить договор с дьяволом, - пояснил Дэвид, - означает согласиться на какие-то предложенные им условия. Именно от этого и предостерегает тебя Арман. Нельзя вступать ни в какие соглашения с дьяволом.
        - Совершенно верно, - подтвердил Арман, и глаза его на миг сверкнули во тьме. На юношеском его лице застыло выражение печали и крайней озабоченности. - У меня есть веские основания подозревать, что он стремится связать это соглашение с какими-то моральными проблемами. Почему ты непременно должен принять его предложение?
        - Я не знаю, имеет ли это какое-то значение, - начал я, чувствуя себя в полном замешательстве, - но ты прав. Я и сам сказал ему что-то в этом роде, что-то о его игре по определенным правилам…
        - Мне необходимо поговорить с тобой о Доре, - тихо шепнул Дэвид. - Ты должен как можно скорее исправить свою ошибку. Во всяком случае, хотя бы пообещать нам, что не будешь…
        - Я не стану давать вам какие-либо обещания относительно Доры. Я просто не могу.
        - Лестат, прошу, не разрушай жизнь этой молодой смертной, - с нажимом в голосе произнес Дэвид. - Если мы способны оказаться в ином измерении, если призраки имеют возможность просить нас о чем-то, то кто знает, быть может, они могут и наказать нас, причинить нам вред. Неужели тебе никогда не приходила в голову подобная мысль?
        Дэвид сел прямо. В голосе его явно слышалось волнение и одновременно гнев, он звучал напряженно, и было заметно, что Дэвид сдерживает себя из последних сил. - Ты не имеешь права обижать эту девочку. Вспомни, ведь ее отец пришел к тебе с просьбой о защите, а не о том, чтобы ты свел ее с ума…
        - Можешь не продолжать, - перебил я его. - Все, что ты можешь сказать, я и сам знаю. Но и ты должен меня понять. Ведь я один. Совсем один. Вы всегда были моими друзьями, моей семьей. Но теперь, когда я столкнулся с этим существом, с этим Мемнохом-дьяволом, помочь мне не в силах никто. Никто, кроме Доры, не может дать мне совет, подсказать, как следует поступить.
        - Кроме Доры? - Дэвид смотрел на меня с ужасом.
        - Ты что, намерен рассказать ей обо всем? - испуганно спросил Арман.
        - Да. Именно это я и собираюсь сделать. Дора единственная верит в существование дьявола. А я - Бог свидетель! - сейчас как никогда нуждаюсь в ком-то, искренне верующем, в святом, если хотите, а быть может, в том, кто сведущ в теологии. И я немедленно отправляюсь к Доре.
        - Ты испорченный, порочный, упрямый тип, разрушитель и губитель по природе своей! - забыв о свойственной ему британской вежливости, воскликнул Дэвид, и слова его прозвучали как проклятие. - Ты все равно поступишь по-своему!
        Голос его звенел от ярости. Я видел, что он просто взбешен, что внутри у него все кипит, но больше ничего не мог сказать в свое оправдание.
        - Погоди, - попытался успокоить его Арман, а потом повернулся ко мне: - Лестат, это безумие! Это все равно что спросить совета у Сивиллы. Ты хочешь, чтобы смертная девушка выступила в роли оракула и предсказала тебе будущее, посоветовала, как следует поступить?
        - Дора не обыкновенная смертная - не такая, как все. Она совершенно не испытывает страха передо мной. Ни малейшего. Она вообще ничего не боится. Такое впечатление, что она сделана из другого материала. Но она человек. И в то же время как будто святая. Наверное, такой была Жанна д'Арк, когда вела за собой войско. А о Боге и дьяволе Доре известно нечто такое, чего сам я не знаю.
        - Ты говоришь о вере, и речи твои действительно способны обольстить, - заметил Дэвид. - То же самое было и с твоей подругой-монахиней, Гретхен, которая в результате совершенно лишилась разума и превратилась в неистовую сумасшедшую.
        - Скорее, в немую, - поправил я, - потому что она не произносит ни слова, за исключением молитв, - так, во всяком случае, пишут в газетах. Однако следует учесть, что на самом деле до встречи со мной Гретхен не верила в Бога. Вера и безумие для нее фактически одно и то же.
        - Неужели ты так и не поймешь?! - воскликнул Дэвид.
        - Не пойму чего? Послушай, Дэвид, я иду к Доре. Она единственная, к кому я могу обратиться. Кроме того, я не имею права вот так все бросить. Я обязан к ней вернуться, и я вернусь. И еще. Обращаюсь к тебе, Арман. Ты должен пообещать мне кое-что, хотя это и так вполне очевидно. Дора находится под моим покровительством. И никто из нас не имеет права тронуть ее.
        - Об этом не стоило и говорить. Я не причиню зла твоей маленькой подружке. Твое предостережение обидно для меня.
        Арман действительно выглядел расстроенным.
        - Извини. Я понимаю, однако кому, как не мне, знать, что такое кровь и невинность и до какой степени может быть восхитительным и то и другое. Ибо меня самого невероятно влечет к этой девушке.
        - Ну так ты, должно быть, и поддаешься этому влечению, - сердито проворчал Арман. - Тебе хорошо известно, что я давно уже не утруждаю себя поиском жертв. Мне по-прежнему достаточно остановиться перед любым домом, и его обитатели с радостью кинутся в мои объятия. Естественно, я не стану трогать твою девочку. А ты, оказывается, все еще помнишь старые обиды. И думаешь, что я живу прошлым и остался таким же, каким был. Ничего подобного. Я меняюсь вместе со временем, во всяком случае прилагаю к этому все усилия. Но что может сказать тебе Дора? Чем она может тебе помочь?
        - Не знаю. Но я пойду к ней завтра вечером. Будь у меня достаточно времени сейчас, я бы бросился к ней немедленно. Дэвид, если со мной что-нибудь случится… если я вдруг исчезну… если я… В общем, помни, что все наследство Доры в твоих руках.
        - Помню, - кивнул Дэвид. - И сдержу данное тебе честное слово - сделаю все, что возможно, и буду действовать только в ее интересах. Но ты не должен к ней ходить!
        - Лестат, - вновь обратился ко мне Арман, - если я тебе понадоблюсь… Если это существо попытается увести тебя силой…
        - Но почему ты так обо мне заботишься? - спросил я. - После всех пакостей, которые я тебе причинил. Почему?
        - Ох, только, пожалуйста, не говори глупостей, - умоляющим тоном попросил Арман. - Разве ты забыл, как когда-то, давным-давно, сам убеждал меня в том, что мир есть не что иное, как Сад Зла? Что только эстетические законы можно признать истинными и только с ними ты готов считаться.
        - Нет, я не забыл. И боюсь, что оказался прав. Я предполагал это и страшился справедливости своих предположений, еще когда был совсем юным смертным. Однажды утром я проснулся и понял, что утратил веру во все.
        - Что ж, друг мой, в таком случае надо признать, что в этом Саду Зла ты смотришься великолепно. И прогуливаешься по нему с таким видом, как будто он принадлежит тебе безраздельно, и ты можешь делать в нем все, что тебе заблагорассудится. А я… Я странствую по свету, но каждый раз возвращаюсь к тебе - возвращаюсь, чтобы полюбоваться красками Сада в твоей тени или увидеть их отражение в твоих глазах… чтобы послушать рассказы о твоих новых безрассудствах или безумных идеях. И к тому же мы ведь с тобой братья. Разве не так?
        - Но почему в таком случае ты не помог мне в прошлый раз, когда я оказался в беде, обменявшись телами со смертным?
        - Ты ни за что не простишь меня, если я скажу правду.
        - И все-таки скажи.
        - Потому что я молился за тебя и надеялся, что мои мольбы будут услышаны, что ты останешься в смертном теле и спасешь свою душу. Мне казалось, что тебе было даровано величайшее благо: возможность вновь стать человеком. Я радовался этому до боли в сердце. И не хотел вмешиваться. Я просто не мог.
        - Ты совсем как ребенок, причем очень глупый.
        - Возможно. - Арман чуть пожал плечами. - Но мне кажется, что сейчас тебе вновь предоставлен шанс повлиять на судьбу собственной души. И тебе предстоит собрать все свои силы и проявить чудеса изобретательности. Ибо я не доверяю этому Мемноху, Лестат, - он страшнее любого из твоих прежних врагов, даже из тех, с кем пришлось сражаться, когда ты пребывал в смертном теле. На мой взгляд, Мемнох не может иметь ничего общего с раем. Не понимаю, почему тебя позволили втянуть во все это.
        - Великолепный вопрос!
        - Лестат, не ходи к Доре! - в который уже раз пытался уговорить меня Дэвид. - Вспомни! Если бы ты в тот раз послушался моего совета, он спас бы тебя от страданий и мук.
        Ну, с этим его утверждением я готов был поспорить и много что возразить в ответ. Суть в том, что, последуй я тогда совету Дэвида, он, скорее всего, никогда бы не стал таким, как сейчас. А я не мог сожалеть о том, что по-прежнему вижу его рядом и в столь прекрасной форме, что он выиграл битву с Похитителем Тел и в качестве трофея обрел великолепную плоть. Разве можно об этом сожалеть? Я не мог.
        - Вполне возможно, что ты нужен этому дьяволу, - сказал Арман.
        - Умоляю, не ходи к Доре! - очень серьезно повторил Дэвид.
        - Я должен. А сейчас уже почти утро. Я люблю вас
        Они оба смотрели на меня - недоуменно, растерянно, недоверчиво, не зная, на что решиться.
        Мне не оставалось ничего другого, кроме как покинуть их.
        ГЛАВА 9
        Едва наступил вечер, я проснулся и покинул свое убежище, отправившись на поиски Доры. Мне не хотелось встречаться ни с Арманом, ни с Дэвидом, ибо никто не мог помешать мне сделать то, что я должен был сделать.
        Вопрос состоял только в том, каким образом я собирался выполнить задуманное. Мои друзья невольно сумели окончательно убедить меня кое в чем: в том, что я еще не сошел с ума и все, что происходило со мной в последнее время, не было плодом больного воображения. Частично, возможно, и да, но только частично.
        Как бы то ни было, я твердо знал, как действовать в отношении Доры, и Арман с Дэвидом едва ли одобрили бы мой выбор.
        Я уже достаточно хорошо изучил привычки и образ жизни Доры и потому вскоре встретил ее у выхода из телевизионной студии на Шартрез-стрит во Французском квартале. Она провела там почти весь день, записывая свое часовое шоу и встречаясь со слушателями. Я стоял возле дверей расположенного неподалеку от студии магазина в ожидании, пока она попрощается с последней из своих «сестер», а точнее, обожательниц. Все они были молоды, хотя уже далеко не юны и твердо верили в возможность вместе с Дорой изменить этот мир. От них веяло бунтарским духом.
        Наконец Дора осталась одна и направилась к своей оставленной на площади машине. На ней было изящное черное шерстяное пальто, шерстяные чулки и туфли на очень высоких каблуках, в которых она особенно любила танцевать во время своих программ. В таком наряде, с маленькой шапочкой черных волос на голове она выглядела особенно эффектно и в то же время казалась слишком хрупкой и уязвимой для выживания в жестоком мире смертных мужчин.
        Я догнал ее, подхватил под мышки, и, прежде чем она успела что-либо сообразить, мы уже стремительно взмывали верх. Естественно, она не видела меня и не понимала, что происходит, поэтому я склонился к самому ее уху и тихо шепнул:
        - Вы со мной и в полной безопасности.
        После этого я обнял ее и прижал к себе, защищая от ветра и любых неожиданностей, какие могли поджидать нас при полете с такой невероятной скоростью. Я старался подняться как можно выше, но постоянно прислушивался к тому, как дышит Дора и как бьется ее сердечко, ибо опасался причинить этой испуганной, взволнованной, полностью находившейся в моей власти женщине хоть малейший вред.
        Я почувствовал, как она расслабилась в моих объятиях, а если быть точным, то просто не сопротивлялась, ибо по-прежнему мне доверяла. Такое отношение казалось мне удивительным - впрочем, не в большей мере, чем все остальное, что касалось Доры. Словно боясь смотреть по сторонам, она спрятала лицо у меня на груди. На самом деле это был единственный способ укрыть его от обжигающего ветра. Одним движением я распахнул пальто и полностью накрыл ее полой. Мы помчались дальше.
        Наше путешествие длилось чуть дольше, чем я предполагал, но только потому, что я не рискнул лететь с таким хрупким грузом слишком быстро и высоко. Хотя в действительности такой полет был не более утомительным и опасным, чем на борту ревущего, отвратительно пахнувшего и готового в любой момент взорваться реактивного авиалайнера.
        Менее чем через час мы уже стояли возле стеклянных дверей в холле Олимпийской башни. Дора, вздрогнув, очнулась в моих руках, как будто после глубокого сна. Да, конечно, она на какое-то время потеряла сознание, и в силу целого ряда физических и эмоциональных причин это было неизбежно. Но едва ее каблуки коснулись твердой поверхности пола, она моментально пришла в себя и удивленно огляделась. Ее огромные глаза, в которых застыло удивление, на миг задержались на моем лице, а потом она медленно перевела взгляд на высившуюся через дорогу стену собора Святого Патрика.
        - Пойдемте, - сказал я. - Я провожу вас туда, где находятся вещи вашего отца
        Мы направились к лифтам.
        Она торопливо шла чуть позади меня, не спрашивая ни о чем и явно не испытывая ни малейшего страха, как будто все происходящее было лишь чудесным приключением. О такой готовности смертного безропотно подчиниться любой вампир может только мечтать. В действительности ничего подобного еще не случалось.
        - У меня очень мало времени, - объяснил я уже в лифте. - Меня преследует какое-то существо, и я понятия не имею, что именно ему нужно. Но я должен был привести вас сюда. И прослежу, чтобы вы вернулись домой в целости и сохранности.
        Потом я добавил, что, к сожалению, не слишком хорошо знаком с устройством здания, а потому не знаю, можно ли проникнуть в него со стороны крыши. Иначе мы непременно воспользовались бы другим входом. Это же надо! Мы менее чем за час пересекли из конца в конец целый континент и теперь взмывали вверх в этом громыхающем, вибрирующем, мерцающем лифте, который казался едва ли меньшим чудом, чем полет вампира…
        Лифт остановился на нашем этаже. Я вложил ключ в руку Лоры и проводил ее до двери квартиры.
        - Откройте сами. Все, что находится внутри, принадлежит вам.
        Чуть нахмурясь, она с мгновение смотрела на меня, потом небрежным жестом провела рукой по растрепавшимся на ветру волосам, вложила ключ в замочную скважину и открыла дверь.
        - Сокровища Роджера… - со вздохом прошептала она, переступив порог квартиры.
        Подобно опытному антиквару, она мгновенно узнала этот запах - неповторимый запах старинных икон и церковной утвари. Но когда взгляд ее упал на стоявшего в коридоре мраморного ангела, позади которого располагалась стеклянная стена, мне показалась, что она вот-вот потеряет сознание.
        Дора отпрянула, словно ища у меня защиты, и буквально рухнула в мои объятия. Я вовремя успел ее подхватить и держал очень осторожно, кончиками пальцев, боясь причинить ей малейшую боль.
        - Боже мой! - задыхаясь от волнения, прошептала она Сердце ее бешено стучало, но это было молодое, здоровое сердце, которому под силу вынести еще более тяжелые нагрузки. - Мы здесь! И вы говорили мне правду!
        Прежде чем я успел ответить, она торопливо высвободилась из моих рук и быстро прошла мимо ангела в первую, самую большую комнату. Чуть ниже уровня окна виднелись кончики шпилей собора Святого Патрика, а по всей комнате были разложены пластиковые пакеты, внутри которых легко угадывались формы упакованных в них распятий и статуй святых. На столе лежали книги Винкена, однако я не стал привлекать к ним внимание Доры. Не сейчас
        Она обернулась и устремила на меня внимательный, изучающий, оценивающий взгляд. Я остро ощущаю и точно определяю такие взгляды - они тешат мое тщеславие, а уж его-то у меня хоть отбавляй.
        Наконец Дора пробормотала несколько слов по-латыни, однако я не сумел их разобрать и перевести.
        - Что вы сказали? - переспросил я.
        - Люцифер, Сын Утра, - прошептала она, не отводя от меня восторженного взгляда, и упала в стоявшее рядом большое кожаное кресло. Оно досталось нам вместе с остальной меблировкой квартиры и больше подходило для делового кабинета, чем для жилого помещения, но тем не менее было весьма удобным.
        - Нет, я не тот, чье имя вы сейчас назвали. Я уже сказал вам, кем являюсь на самом деле, и не более того. А он, обладатель титула, - это мой преследователь.
        - Дьявол?
        - Да. А теперь выслушайте меня, я хочу рассказать вам все, от начала до конца, и попросить вашего совета. А тем временем… - Я огляделся. Да, вот он - шкаф с деловыми бумагами. - Ваше наследство… Все здесь. Состояние, о котором вы даже не подозревали. В целости и сохранности, чистое, зарегистрированное по всей форме в налоговых органах. Необходимая информация и разъяснения содержатся в черных папках. Ваш отец, умирая, завещал это вам, для организации церкви. И если вы отвергнете его дар, что ж… Однако не думайте, что своим отказом вы исполните волю Господа. Не забывайте, ваш отец мертв. Его кровь очистила деньги.
        Верил ли я сам тому, что говорил? Не знаю. Во всяком случае, Роджер, несомненно, ожидал, что именно такими речами я попытаюсь убедить его дочь.
        - Роджер просил меня сказать вам об этом, - добавил я, стараясь вести себя как можно увереннее.
        - Я понимаю, - ответила Дора. - Но вы беспокоитесь совсем не о том, что действительно важно сейчас. Подойдите ближе, прошу вас, позвольте мне обнять вас. Ведь вы весь дрожите.
        - Да, я и правда дрожу.
        - Здесь очень тепло, но вы, похоже, этого совсем не чувствуете. Ну подойдите же.
        Я опустился перед ней на колени и вдруг в каком-то порыве обнял ее, совсем как недавно Армана, и прижался головой к ее виску. Она была холодной, но никогда, даже в день своего погребения, она не будет такой ледяной, как я, - моя холодность не имела ничего общего и не шла ни в какое сравнение с человеческой. Я словно вобрал в себя жесточайшую зимнюю стужу и походил скорее на изваяние из пористого мрамора. Впрочем, наверное, я таковым и был.
        - Дора… Дора… Дора… - беспрестанно повторял я. - Как он любил вас и как страстно мечтал, чтобы все в вашей жизни сложилось удачно… Дора…
        Ее интуиция ничуть не уступала моей.
        - Лестат, расскажите мне о дьяволе, - внезапно попросила она
        Я устроился у ее ног на ковре так, чтобы видеть ее лицо. Она сидела на самом краешке кресла - полы черного пальто распахнулись, открыв колени, концы золотистого цвета шарфика свободно свисали вниз; на бледном взволнованном лице ярким пятном выделялся румянец. Дора словно излучала магический свет и в то же время производила впечатление неземного создания - казалось, она не в большей степени человеческое существо, чем я сам.
        - Даже вашему отцу не удалось в полной мере описать, как вы красивы, - сказал я. - Весталка… лесная нимфа.
        - Так назвал меня отец?
        - Но дьявол… Ах да, дьявол велел мне задать вам один вопрос. Он велел попросить вас рассказать правду о глазе дядюшки Микки.
        Я только сейчас вспомнил о странном совете и, конечно же, даже словом не упомянул о нем в разговоре с Дэвидом и Арманом. Впрочем, не думаю, что это важно.
        Мои слова явно произвели впечатление на Дору.
        - Дьявол именно так и сказал? - Она чуть откинулась в кресле и выглядела очень удивленной.
        - Он заявил, что это его дар. Он хочет, чтобы я помогал ему. Утверждает, что он не носитель зла и что его соперник и враг - Бог. Я все вам расскажу. А этот совет он дал мне в качестве своего рода дополнительного подарка, бонуса. Чтобы убедить меня в искренности своих слов и намерений.
        Дора растерянно и смущенно покачала головой и прижала пальцы к вискам.
        - Подождите-подождите. Правду о глазе дядюшки Микки? Вы уверены, что он произнес именно эти слова? А отец ничего не рассказывал вам о дядюшке Микки?
        - Нет. Более того, ни в мыслях, ни в сердце вашего отца я не обнаружил и намека на что-либо подобное. Дьявол еще добавил, что Роджер не знал всей правды. Что бы это могло значить?
        - Отец действительно не знал правды, - сказала Дора. - И так никогда и не узнал. Потому что его мать держала все в тайне. Микки был дядюшкой отца, а мне рассказали о нем родственники моей матери - Терри. Насколько я помню, суть вот в чем Моя бабушка со стороны отца была богатой женщиной и владела большим красивым особняком на Сент-Чарльз-авеню.
        - Да, я знаю этот дом. Роджер встретил там Терри.
        - Все правильно. Но в молодости бабушка жила в бедности. Ее мать, как и многие ирландки, служила горничной в Садовом квартале. А дядюшка Микки был одним из тех веселых, беззаботных и легкомысленных людей, которых никто не принимает всерьез и которым совершенно наплевать на то, что о них думают окружающие.
        Отец понятия не имел о том, какую жизнь вел его дядюшка. Мама рассказала мне обо всем, чтобы показать, каким глупцом был отец, и объяснить, что его напускная важность ровным счетом ничего не стоила, поскольку на самом деле он происходил из самых низов общества.
        - Понимаю.
        - Отец очень любил дядюшку Микки - тот умер, когда отец был еще мальчишкой. У дядюшки Микки были волчья пасть и стеклянный глаз. Я помню, как отец показывал мне его фотографию и рассказывал историю о потерянном глазе. Дядюшка Микки обожал фейерверки. И вот однажды, когда он в очередной раз забавлялся ими, одна из жестянок неожиданно взорвалась и попала ему прямо в глаз. Такова была версия отца, и я долго в нее верила. Дядюшку Микки я видела только на фотографии, поскольку и он, и бабушка умерли еще до моего рождения.
        - Все правильно. А позже родственники матери рассказали вам совсем другую историю. Так?
        - Мой дед со стороны матери был полицейским и отлично знал семью Роджера. Знал, что его отец был горьким пьяницей и дядюшка Микки тоже, хотя и в меньшей степени. В молодости Микки крутился среди букмекеров, работал так называемым «жучком», то есть добывал сведения о лошадях перед скачками. И вот однажды он утаил ставку, иными словами - присвоил деньги, которые должен был поставить на лошадь. К несчастью, лошадь выиграла…
        - Я слушаю вас, Дора.
        - Повторяю, дядюшка Микки был тогда еще очень молод. Можете себе представить, как он испугался. В общем, он сбежал и укрылся в баре «Корона» в районе Ирландского канала.
        - На Мэгазин-стрит, - уточнил я. - Этот бар существует там уже много лет - не меньше ста, наверное.
        - Люди букмекера, его верные прихвостни, заявились в бар и уволокли дядюшку Микки в подсобные помещения. Дед видел все собственными глазами. Он тоже был в баре, но сделать ничего не мог. Никто не мог. Да никто и не стал бы вмешиваться - не осмелился бы рискнуть. Но дед все видел. Они избивали Микки, пинали его ногами, сильно повредили ему верхнюю челюсть - вот почему впоследствии он так невнятно говорил. В конце концов они выбили ему глаз. Мало того, они отшвырнули выбитый глаз в другой конец помещения и раздавили его ногами. Сколько бы раз дед ни рассказывал эту историю, он не уставал повторять: «Дора, глаз можно было бы спасти, если бы эти парни его не раздавили. Они растоптали его своими остроносыми ботинками».
        Дора замолчала.
        - И Роджер никогда не слышал эту историю? - спросил я.
        - О ней сейчас не знает ни одна живая душа, - ответила Дора. - Кроме меня, конечно. Дедушка умер. Насколько мне известно, из всех, кто был свидетелем того случая, в живых не осталось никого. Дядюшка Микки умер в начале пятидесятых. Роджер очень любил дядюшку и часто брал меня с собой, когда навещал его могилу. Папа говорил, что, несмотря на стеклянный глаз и голос, звучавший как из бочки, дядюшку Микки любили все. То же самое говорили мне и родственники матери. У него было доброе сердце, что делало его всеобщим любимцем. В конце жизни он служил ночным сторожем и снимал комнаты на Мэгазин-стрит, как раз над булочной Баера. А умер в больнице от пневмонии, причем так скоропостижно, что никто практически даже не успел узнать о его болезни. Я уверена, что Роджер не знал правду о потерянном глазе дядюшки Микки. Будь ему известна эта история, он непременно мне ее рассказал бы.
        Я сидел, обдумывая услышанное, а точнее, пытаясь нарисовать в своем воображении картину только что описанного происшествия. Разум Доры был накрепко закрыт, и мне не удавалось выудить из него хоть какие-то образы, но голос ее, когда она рассказывала о случае в баре, звучал совершенно искренне. Мне, как и любому, кто когда-либо гулял по знаменитой Мэгазин-стрит - этому памятнику временам расцвета ирландских поселений, - был хорошо известен бар «Корона». Приходилось встречаться и с бандитами в остроносых ботинках - такими же, как те парни, которые выбили и раздавили глаз Микки.
        - Они наступили на него и буквально размазали по полу, - сказала вдруг Дора, словно прочитав мои мысли. - Дедушка не раз повторял: «Глаз можно было спасти, если бы они не растоптали его своими остроносыми ботинками».
        Какое- то время мы оба сидели, не произнося ни слова.
        - Но это ни о чем не говорит и ничего не доказывает, - первым нарушил молчание я.
        - Это говорит о том, что вашему другу - или врагу - известны определенные тайны.
        - Но не доказывает, что он дьявол, - возразил я. - И вообще, почему он выбрал именно эту историю?
        - А что, если он сам при этом присутствовал? - По лицу Доры скользнула горькая улыбка.
        Мы оба коротко рассмеялись.
        - Вы сказали, что он дьявол, но не несет в себе зла, - напомнила Дора.
        Вид у нее при этом был доверчивый и в то же время решительный.
        Я чувствовал, что не ошибся, решив просить у нее совета.
        Она тем временем продолжала пристально смотреть на меня изучающим взглядом и наконец попросила:
        - Расскажите, что делал этот дьявол.
        Я поведал ей все, от начала до конца. Пришлось признаться и в том, что я преследовал ее отца, - ибо я не помнил, говорил ли ей об этом раньше. Потом я подробно - так же как Дэвиду с Арманом - описал все, что со мной происходило, и как дьявол следовал за мной по пятам. А в завершение произнес те же слова, что и им: «Недремлющий разум и ненасытный характер». И это истинная правда Я не знаю, откуда мне в голову пришла такая характеристика, но она совершенно справедлива».
        - Повторите, пожалуйста, - попросила Дора. Я повторил.
        - Лестат… Возможно, моя просьба покажется вам неожиданной, даже абсурдной, но… Не могли бы вы заказать какую-нибудь еду? Или, быть может, вы сами раздобудете что-то. Мне необходимо как следует осмыслить ваши слова.
        - Все, что пожелаете, - откликнулся я, вскакивая на ноги.
        - Мне абсолютно все равно. Просто я должна подкрепиться, потому что со вчерашнего дня ничего не ела и не хочу, чтобы несвоевременный пост спутал мне все мысли. Кроме того, мне лучше побыть сейчас одной - помолиться, подумать, побродить по квартире среди отцовских сокровищ. Прошу вас, пойдите и принесите хоть что-нибудь. Уверена, демон не явится за вами раньше обещанного времени.
        - Я рассказал вам все, поверьте. Больше я ничего не знаю. А еду я раздобуду - самую лучшую.
        С этими словами я поспешил прочь из квартиры, чтобы выполнить ее поручение. Я вышел из здания как обыкновенный смертный и направился на поиски приличного ресторана, где можно было заказать на вынос полный обед и попросить упаковать его так, чтобы принести Доре еще горячим. В дополнение ко всему я купил несколько бутылок питьевой воды известной фирмы - в последние годы смертные словно помешались на чистой воде - и вернулся обратно с большим свертком в руках.
        Когда лифт остановился на нашем этаже, до меня вдруг дошла вся необычность ситуации: я, двухсотлетний, исполненный гордыни, жестокий вампир, только что беспрекословно выполнил поручение смертной девушки единственно потому, что она просто попросила меня об этом.
        Нет, не так. Были и иные причины! Ведь я похитил ее и, не спрашивая на то ее согласия, перенес за сотни миль от дома. Я очень нуждался в ней. Черт побери, я влюбился в нее!
        Однако этот факт продемонстрировал мне и нечто другое. Он лишний раз подтвердил, что Дора действительно обладала силой и. властью, зачастую свойственными святым, и могла подчинить других своей воле. Вот еще одна причина, заставившая меня отправиться за едой для нее, причем не только без возражений, но с радостной готовностью, как будто подобное поручение не могло доставить мне ничего, кроме удовольствия.
        Вернувшись в квартиру, я разложил покупки на столе.
        Воздух был насыщен ее ароматом, неповторимой смесью запахов, среди которых особенно выделялся сладкий запах менструальной крови.
        Я изо всех сил старался подавить в себе желание как можно скорее насладиться вкусом этой крови.
        Дора, чуть сгорбившись и крепко сцепив перед собой руки, сидела в кресле и невидящим взглядом смотрела прямо перед собой. Раскрытые папки из черной кожи лежали вокруг нее на полу. Похоже, теперь она знала истинные размеры своего наследства - во всяком случае, получила общее представление о нем.
        Тем не менее она, казалось, потеряла к папкам всякий интерес и даже не удивилась моему возвращению.
        Словно в полусне, она медленно подошла к столу. А я тем временем лихорадочно искал на кухонных полках посуду и приборы, пока мне не удалось наконец найти китайскую тарелку и более-менее пристойные ножи и вилки из нержавеющей стали. Потом я открыл крышки судков с еще дымящейся едой: мясом, овощами, чем-то еще - кажется, с какой-то сладкой смесью вроде салата. Все это было мне совершенно незнакомо и чуждо, как будто я сам ни разу не наслаждался подобной пищей, пребывая в смертном теле, - но мне не хотелось и вспоминать о том злосчастном эксперименте.
        - Спасибо, - с отсутствующим видом поблагодарила Дора, даже не взглянув в мою сторону. - Очень мило с вашей стороны.
        Откупорив бутылку с водой, она залпом жадно осушила ее.
        Пока Дора пила, я не мог глаз отвести от ее горла. Все последнее время я не позволял себе думать о ней иначе как с любовью, но ее запах буквально сводил меня с ума.

«Да, это так, - признавался я себе, - но ты дал клятву. И если не можешь контролировать и держать в узде свои желания, то лучше уйди».
        Дора ела без аппетита, почти механически. Наконец она подняла на меня взгляд.
        - О, простите меня. Садитесь, пожалуйста. Вы ведь, кажется, не употребляете такие продукты? Если не ошибаюсь, ваш организм требует пищи иного рода?
        - Совершенно верно, - ответил я. - Однако я с удовольствием посижу с вами.
        Я сел рядом, стараясь не смотреть на нее и по возможности не обращать внимания на источаемый ею аромат. Устремив взгляд в расположенное напротив окно, я видел за ним лишь сплошную белизну - создавалось впечатление, что Нью-Йорк исчез, бесследно растворился в воздухе, но, скорее всего, на улице по-прежнему густо валил снег.
        Дора расправилась с обедом всего лишь за шесть с половиной минут. Никогда не встречал человека, способного так быстро есть. Собрав со стола посуду, она отнесла ее в кухню. Мне с трудом удалось уговорить упрямицу не заниматься грязной работой и пришлось едва ли не силой привести ее обратно в комнату. Таким образом я вновь получил возможность прикоснуться к ней, ощутить тепло и хрупкую нежность ее рук.
        - Так что вы мне посоветуете делать?
        Она села и не то задумалась вновь, не то просто старалась собраться с мыслями.
        - Мне кажется, став союзником этого существа, вы практически ничего не потеряете. Ведь совершенно очевидно, что при желании оно в любой момент может уничтожить вас. И возможностей для этого у него предостаточно. Далее после встречи с ним в собственном доме вы спокойно легли спать, зная о том, что ему, то есть тому человеку, в чьем образе он явился, прекрасно известно, где находится ваше тайное убежище Очевидно также, что вы не испытываете перед ним ни малейшего страха. И даже в его мире у вас достанет сил, чтобы оттолкнуть его от себя. Так чем вы рискуете, согласившись сотрудничать с ним? Предположим, он действительно может взять вас с собой в рай или в ад. Но суть в том, что у вас по-прежнему остается возможность отказать ему в помощи. Так? В любой момент вы можете сказать ему, что, выражаясь его же языком, не разделяете его точку зрения на природу вещей.
        - Да, вы правы.
        - Я хочу сказать, что, даже если вы согласитесь увидеть то, что он жаждет вам показать, это отнюдь не означает, что вы признаете и принимаете его самого. Согласны? Напротив, он берет на себя своего рода обязательство: заставить вас взглянуть на все его глазами. Так, во всяком случае, мне кажется. Кроме того, вы нарушаете все правила и законы, какими бы они ни были.
        - Значит, дело не в том, что он стремится обманом заманить меня в ад? Вы это имеете в виду?
        - Вы серьезно? Неужели вы думаете, что Господь позволил бы обманом заманивать людей в преисподнюю?
        - Но я не человек, Дора. Я тот, кто я есть, и не более. Поверьте, я не осмеливаюсь проводить какие-либо параллели между собой и Богом. Речь лишь о том, что я носитель зла и порока. Я - воплощение зла. Не спорьте, я знаю, что это так. С тех самых пор, как я стал питаться человеческой кровью. Я - Каин, убийца собственных братьев.
        - В таком случае Господь мог в любой момент отправить вас в ад. Почему же Он этого не сделал?
        - Меня самого всегда интересовал тот же вопрос. Я и сам хотел бы знать, почему до сих пор Господь не отправил меня в преисподнюю. - Я покачал головой. - Как бы мне хотелось знать… Однако… Насколько я понял, вы утверждаете, что в данном случае мы оба обладаем определенными возможностями и достаточной силой?
        - Несомненно.
        - И что вера в возможность какого бы то ни было обмана не более чем суеверное заблуждение с моей стороны?
        - Именно так. Если вы попадете в рай, если побеседуете с Господом…
        Дора вдруг замолчала.
        - А вы сами? - спросил я. - Вы сами последовали бы за ним, скажи он вам, что не несет в себе зла, что он соперник самого Господа Бога и способен изменить ваш взгляд на порядок вещей?
        - Не знаю, - ответила Дора. - Возможно. Я приняла бы решение, исходя из собственного опыта. Но это было бы мое решение. И вполне возможно, что я бы согласилась.
        - В том-то и дело! Это было бы ваше решение! Неужели я сам теряю собственную волю? И разум?
        - Мне кажется, вы в полной мере обладаете и тем и другим. А кроме того - невероятной сверхъестественной силой.
        - Скажите, вы ощущаете присутствие во мне злого начала?
        - Нет. Вы знаете, что слишком прекрасны для этого.
        - Но вы же должны видеть и чувствовать внутри меня нечто отвратительное: нравственную испорченность, зло, жестокость, в конце концов.
        - Вы просите утешения, сочувствия. Однако я не могу дать вам ни того ни другого, - покачала головой Дора. - Потому что не чувствую в вас ничего подобного. Я верю всему, что вы мне рассказали.
        - Почему?
        Она надолго задумалась, потом встала и подошла к стеклянной стене.
        - Я обратилась к сверхъестественным силам, - наконец заговорила она. - И попросила послать мне знамение.
        - И вы полагаете, что мое появление могло быть их ответом?
        - Возможно. - Она обернулась и посмотрела на меня в упор. - Речь не о том, что все это происходит только из-за Доры, только потому, что Дора так захотела. К тому же это происходит с вами. Но я просила о знамении, и мне было даровано несколько чудесных событий… О да, я верю вам, верю столь же безоговорочно, как верю в существование Господа нашего и в Его великую доброту.
        Аккуратно ступая среди разложенных на полу папок, она направилась в мою сторону.
        - Вы же понимаете, что никому не дано знать, почему Господь позволяет существовать злу.
        - Да.
        - Равно как не дано знать истоков этого зла. Но миллионы людей во всем мире - людей верующих, будь то мусульмане, евреи, католики или протестанты, - миллионы потомков Авраама оказываются втянутыми в истории и махинации, становятся жертвами тайных замыслов, в которых присутствует зло и действует тот самый дьявол или какой-то иной, выражаясь языком вашего друга, соперник и противник Господа
        - Да, он употребил именно эти слова: соперник и противник.
        - Я верю в Бога, - сказала Дора
        - И полагаете, что я должен поступать так же?
        - А что вы теряете, обретая веру? - вопросом ответила она на мой вопрос
        Я промолчал.
        Дора в задумчивости ходила по комнате. Черные волосы локонами падали на щеки, стройные ноги в черных колготках казались чересчур тонкими и хрупкими. Она давно уже сбросила с себя черное пальто, но только сейчас я обратил внимание, что на ней лишь черное платье из тонкого шелка Я вновь остро ощутил запах ее крови - таинственный аромат женщины.
        Я отвел глаза.
        - В отличие от вас мне есть что терять в подобных обстоятельствах, - заговорила она. - Если я верую в Бога, а Бога нет, это может стоить мне жизни. И на смертном одре я вдруг пойму, что упустила предоставленную мне возможность познать нечто единственно стоящее и реальное во всей вселенной и что другого шанса у меня уже никогда не будет.
        - Да, вы правы, примерно такие мысли посещали и меня в те времена, когда я еще был человеком. Я не желал впустую тратить свою жизнь, веруя в то, что не подлежит доказательству и должно приниматься как само собой разумеющееся, - хотелось увидеть, ощутить и попробовать на вкус все, что мне дозволено будет самому познать в этом мире.
        - Именно так. Однако, видите ли, сейчас ваше положение отличается от моего. Вы вампир. С точки зрения теологии - демон. Вы не можете умереть естественной смертью и обладаете собственной силой и возможностями. Следовательно, у вас есть преимущество.
        Ее слова заставили меня задуматься - мне и самому приходили в голову подобные мысли.
        - Вам известно, что произошло в мире сегодня, в течение одних только суток? - спросила Дора. - Мы всегда начинаем свою программу с краткой сводки новостей. Знаете ли вы, сколько людей умерло сегодня в Боснии? А в России? А в Африке? Сколько произошло перестрелок и совершено убийств?
        - Я понимаю, что вы имеете в виду.
        - Я имею в виду, что это существо едва ли обладает достаточной силой, чтобы обманом увлечь вас куда-либо. А потому идите с ним. Позвольте ему показать вам то, что было обещано. И если я не права… если вас действительно обманным путем заманят в ад… Что ж, значит, я допускаю страшную ошибку…
        - Нет, это не ошибка, это будет вашей местью за смерть отца, и не более. Однако я согласен с вами, уловки в таком деле неуместны. Я живу и действую согласно собственной интуиции и, если хотите, инстинктам. К тому же… Хочу сказать еще кое-что о Мемнохе-дьяволе - возможно, мои слова вас удивят…
        - Что он вам нравится? Знаю. Я поняла это с самого начала.
        Но как такое могло случиться? Ведь я не люблю даже себя самого. Естественно, я принимаю себя таким, каков я есть, и останусь преданным себе до последнего своего часа. Но я себя не люблю.
        - Прошлой ночью вы говорили, что, если возникнет нужда, мне достаточно только позвать вас, хотя бы мысленно, достаточно обратиться к вам в душе…
        - Да, правильно.
        - Вы можете сделать то же самое. Если вы последуете за этим существом и я вам понадоблюсь - только позовите. Позвольте я выражусь иначе: если вам недостанет силы воли или не будет возможности самостоятельно выйти из трудного положения, если потребуется мое вмешательство - пошлите мне свой призыв. И я его непременно услышу. Я буду молить небеса - не о справедливости, нет, о милосердии к вам. Вы мне обещаете?
        - Конечно.
        - Что вы намерены делать сейчас?
        - Провести с вами оставшееся время и позаботиться о решении ваших проблем. Я намерен обратиться к своим многочисленным смертным союзникам и помощникам, чтобы быть совершенно уверенным в том, что у вас не возникнет ни малейших затруднений с наследством, прежде всего со всеми этими сокровищами.
        - Но отец уже позаботился обо всем, поверьте. Он очень искусно скрыл все следы.
        - Вы убеждены?
        - Отец, как обычно, проделал это великолепно. Он сделал так, что его враги получат гораздо больше, чем я, и им не будет никакой необходимости искать еще кого-либо. Как только станет известно о смерти Роджера, они со всех сторон налетят на оставшийся после него капитал и примутся рвать на части все движимое и недвижимое имущество.
        - Вы не сомневаетесь, что все произойдет именно так?
        - Ничуть. Будет лучше, если нынешней ночью вы уладите собственные дела. Не стоит беспокоиться обо мне. Позаботьтесь о себе и как следует подготовьтесь, если вы решились пуститься в это путешествие.
        По- прежнему сидя возле стола, я долго не отрываясь смотрел на Дору, которая стояла спиной к стеклянной стене, и мне вдруг показалась, что передо мной картина, нарисованная черной тушью. Единственным белым пятном оставалось ее лицо.
        - Действительно ли Бог существует, Дора? - прошептал я. Как часто задавал я тот же вопрос! Сколько раз я спрашивал об этом Гретхен, когда во плоти и крови лежал в ее объятиях!
        - Да, Лестат, Бог существует, - твердо ответила Дора. - Не сомневайся. Возможно, ты молился Ему так долго и так громко, что Он наконец обратил на тебя внимание. Иногда я думаю, не промысел ли это Господень, не по своей ли воле затыкает Он уши, дабы не слышать наши жалобы.
        - Вы останетесь здесь или хотите, чтобы я отнес вас обратно домой?
        - Оставьте меня здесь. У меня нет никакого желания совершить еще одно такое же путешествие. До конца дней своих я буду пытаться вспомнить его во всех деталях и полагаю, что мне едва ли удастся когда-нибудь полностью восстановить его в своей памяти. Я хочу остаться здесь, в Нью-Йорке, рядом с вещами отца. Что же касается денег… Вы выполнили свою миссию.
        - Так вы согласны принять эти сокровища? И деньги?
        - Да, конечно. Я принимаю наследство. И сохраню столь дорогие сердцу Роджера книги - сохраню, чтобы когда-нибудь, когда наступит подходящий момент, продемонстрировать их всем Книги горячо любимого им еретика Винкена де Вайльда.
        - Быть может, вам еще что-нибудь от меня нужно?
        - Как вы… Как вам кажется, любите ли вы Господа?
        - Ни капельки.
        - Как вы можете так говорить?
        - А за что? - спросил я. - Как может вообще кто-то Его любить? Вспомните, что вы сами только что рассказывали мне о событиях в мире! Разве вы не понимаете, что в наши дни Его ненавидят все? Суть не в том, что Господь мертв. Суть в том, что в двадцатом столетии Его ненавидит все человечество. Я, во всяком случае, думаю так. Вполне вероятно, что Мемнох старался сказать мне именно это.
        Мои слова потрясли Дору и привели ее в замешательство. Она нахмурилась, и я почувствовал, до какой степени она разочарована и как в то же время переполнено сочувствием ее сердец. Она хотела было сказать что-то, но вместо этого взмахнула руками, словно пытаясь поймать из воздуха невидимые глазу цветы и продемонстрировать мне их красоту. Не знаю, правильно ли я понял этот жест.
        - Да, ненавижу Его, - повторил я.
        Дора перекрестилась и молитвенно сомкнула ладони.
        - Вы молитесь обо мне? - спросил я.
        - Да. Если я никогда больше не увижу вас, если впредь не получу ни малейшего свидетельства вашего существования и того факта, что вы были здесь, рядом со мной, если ничто не подтвердит сказанного вами сегодня, я все равно не буду прежней. И это благодаря вам. Вы стали для меня своего рода чудом - лучшим доказательством из всех, какие когда-либо получали смертные. Доказательством не только наличия в нашей жизни сверхъестественного, таинственного и чудесного, но и, что самое главное, доказательством справедливости того, во что я верю.
        - Понимаю, - с улыбкой откликнулся я. В ее словах было столько логики и… правды, что мне действительно оставалось только искренне улыбнуться и покачать головой. - Мне так не хочется покидать вас, Дора.
        - Идите же! - воскликнула она. Пальцы ее вдруг сжались в кулаки, и в голосе прозвучала неожиданная ярость: - Спросите у Бога, чего Он хочет от нас! Вы правы - мы действительно Его ненавидим!
        Глаза ее гневно сверкнули, но лишь на мгновение, и когда они обратились на меня, в них не было ничего, кроме соленых слез, от которых эти прекрасные глаза казались еще больше и ярче, чем прежде.
        - Прощайте, моя дорогая, - прошептал я, чувствуя, как все внутри буквально разрывается от невероятной боли.
        На улице по-прежнему валил снег.
        Двери собора Святого Патрика были наглухо заперты. Я остановился перед ведущими в него каменными ступенями и, задрав голову, смотрел на Олимпийскую башню, гадая, видит ли сейчас Дора, как я мерзну здесь, под окнами, и как медленно и красиво ложится на мое лицо снег, не способный причинить мне ни малейшего вреда
        - Ну ладно, Мемнох, - произнес я вслух, - нет смысла тянуть время. Если ты не изменил своего решения, приходи, сейчас, немедленно.
        И в то же мгновение я услышал шаги. Они эхом отзывались на пустынной Пятой авеню, отдавались от стен ужасных Вавилонских башен. Я вытянул свой жребий.» Вокруг не было ни единой живой души.
        - Мемнох-дьявол! Я готов! - во весь голос крикнул я.
        Я буквально умирал от ужаса.
        - Докажи мне истинность своих целей и намерений! - вновь прокричал я. - Ты обязан это сделать!
        Шаги слышались все громче и громче. О, этот дьявол проделывал лучший из своих фокусов!
        - Помни, - в который уже раз обратился я к нему, - ты должен заставить меня взглянуть на все твоими глазами! Таково было твое обещание!
        Ветер усиливался, однако я не мог определить, с какой стороны он дул. Огромный город казался пустым и замерзшим - ледяным, как могила. Моя могила… Снег вихрем кружился возле стен собора, становился все гуще и гуще… Башни исчезли…
        - Прекрасно, возлюбленный мой. - Голос раздался возле самого моего уха Он возник словно из ниоткуда, но звучал ласково и душевно. - Мы приступаем немедленно…
        ГЛАВА 10
        Мы оказались в центре воздушного вихря и летели словно по туннелю, но нас окружала такая тишина, что я слышал собственное дыхание. Мемнох обхватил меня и тесно прижимал к себе - я отчетливо видел его профиль и ощущал прикосновение волос к своей щеке.
        Теперь он выглядел уже не как человек - рядом со мной был гранитный ангел, и его огромные крылья, концы которых терялись где-то во мгле, обнимали нас, защищая от ветра.
        Пока мы взмывали все выше и выше, презрев все законы земного притяжения, я неожиданно сделал два немаловажных открытия. Первое заключалось в том, что я отчетливо осознал присутствие тысяч и тысяч душ. Они окружали меня со всех сторон. Я называю их душами, но на самом деле видел одни только неясные формы и очертания - некоторые едва просматривались, некоторые лишь отдаленно походили на людей, а иногда это были всего-навсего отдельные лица. И тем не менее все они, несомненно, обладали собственной индивидуальностью. Иногда до меня слабо доносились их голоса - шепоты, крики, вой и стенания… Эти звуки не резали мне слух, как то бывало прежде, но я безошибочно различал их и явственно ощущал в них боль и страдание.
        Мы продолжали стремительно взмывать по спирали, словно вокруг какой-то невидимой оси. Время от времени туннель сужался настолько, что мне казалось, будто скопление призрачных образов вот-вот приблизится к нам вплотную, однако окружающее пространство вновь становилось шире, и расстояние между нами и призраками увеличивалось.
        Вторым открытием было изменение в облике самого Мемноха: он постепенно утрачивал темные краски, как будто кто-то вытягивал из него прежнюю черноту. Его лицо и одежды посветлели и даже казались полупрозрачными, козлиные копыта исчезли, уступив место обыкновенным, но очень крупным человеческим ступням. Иными словами, мрачное, словно сотканное из мутного густого тумана гранитное существо превратилось в гибкое, теплое, живое создание, обладавшее способностью пропускать сквозь себя и одновременно излучать свет.
        В голове моей роились какие-то слова, отрывки из древних надписей и пророчеств, строки стихов, перед глазами проносились видения, но анализировать все это, пытаться осознать смысл и запомнить времени не было.
        Мемнох заговорил со мной. Его голос нельзя было назвать голосом как таковым в физическом смысле этого слова, однако я слышал каждую произнесенную им фразу совершенно явственно, и это была все та же, лишенная интонаций и какого бы то ни было акцента речь человека, недавно появившегося в моей комнате:
        - С некоторых пор стало довольно сложно возноситься на небеса без хотя бы небольшой предварительной подготовки, поэтому тебя, возможно, шокирует и смутит многое из того, что предстоит увидеть. Но если ты не увидишь все это в первую очередь, то рискуешь испытать некоторые затруднения в ходе наших дальнейших бесед - вот почему я несу тебя к самым вратам. Будь готов к тому, что смех, который ты услышишь, на самом деле вовсе не смех. Это веселье и радость. Смех в данном случае единственно возможная форма их звукового выражения - только через него ты можешь физически ощутить и осмыслить всю силу такого восторженного состояния.
        Едва он закончил объяснение, как мы оказались в саду, на мостике через какой-то водный поток. Яркий свет ударил мне в глаза, и я вынужден был на несколько мгновений крепко зажмуриться. Меня охватил страх, ибо я решил, что солнце - то самое солнце, которое должно было спалить меня, вампира, превратить в огненный факел и уничтожить навеки, - наконец нашло свою жертву.
        Однако этот возникший словно из ниоткуда всепроникающий свет оказался милосердным, ласковым и абсолютно безвредным. Слегка приподняв веки, я увидел, что мы стоим возле все того же водного потока, по обоим берегам которого неисчислимое множество других созданий приветствуют друг друга, обнимаются, разговаривают, плачут и что-то кричат. Как и чуть ранее, все они выглядели совершенно по-разному. Одни казались сотканными из плоти и ничем не отличались от тех людей, которых я еще совсем недавно встречал на улицах городов, другие представляли собой не более чем колеблющееся в воздухе скопление мельчайших фрагментов и частиц, третьи - одни гигантские лица… Были среди них и существа абсолютно прозрачные и даже невидимые, но я остро ощущал их присутствие.
        Пространство сада не имело границ. Лучи света играли в сверкающих струях воды. Трава казалась ослепительно зеленой и такой свежей, как будто вырастала прямо на наших глазах, оживала в мультфильме или возникала на холсте после каждого мазка кисти художника.
        Я обернулся к Мемноху и буквально вцепился в него, одновременно стараясь получше рассмотреть его в новом, просветленном обличье. Передо мной была полная противоположность прежнему темному ангелу, однако черты лица отличались все той же гранитной твердостью, а взгляд оставался грозным. Взгляните на ангелов Уильяма Блейка и вы поймете, что я имею в виду. В этом ангеле не было и намека на простодушие, чистоту и невинность.
        - Ну а теперь нам пора войти, - произнес он.
        Я невольно впился в него еще крепче, на этот раз обеими руками.
        - Ты хочешь сказать, что это и есть рай?!! - воскликнул я. Слова мои прозвучали словно где-то внутри, на некоем подсознательном уровне, и предназначались лишь Мемноху.
        - Нет, - с улыбкой ответил он и повел меня дальше по мостику. - Как только мы пройдем внутрь, тебе придется собрать все свои силы. Пойми, необычен уже сам факт, что ты находишься в своем собственном земном теле. Ты будешь ошеломлен и буквально переполнен чувствами. Тому, кто не умер, не превратился в ангела или не стал моим заместителем - а именно своим заместителем я тебя и желаю сделать, - практически не по силам вынести то, что тебе предстоит увидеть.
        Времени на споры не оставалось. Мы уже подходили к концу моста, и перед нами распахивались огромные ворота в стене, которая была настолько высокой, что верхний край ее невозможно было разглядеть.
        Звуки обрушились со всех сторон и буквально поглотили нас. Это и вправду был смех - однако смех необычный: он накатывал прозрачными, переливающимися волнами и был на удивление певучим, мелодичным, как если бы те, кто смеялся, одновременно во весь голос исполняли прекрасные гимны.
        То, что предстало моим глазам, поражало не меньше.
        Волшебную красоту, очарование и атмосферу места, в котором мы оказались, невозможно описать никакими словами. Мало того, здесь не было ни клочка свободного пространства, повсюду царила суета, кипела какая-то бурная деятельность. Ничего подобного мне еще не приходилось видеть, и мне не хватит эпитетов, чтобы в полной мере передать свои впечатления.
        Люди, люди, люди… Их было так много, что невозможно сосчитать. Наполненные светом и одновременно сохранившие человеческий облик - то есть я хочу сказать, что у всех у них были руки, ноги, сияющие счастьем лица, - они передвигались с места на место, группами и в одиночку прогуливались по тропинкам, встречались, обнимались, расходились в разные стороны и вновь собирались вместе, держали друг друга за руки… На всех были самые разнообразные одежды, хотя, казалось, они не имели в их глазах ровно никакого значения.
        Я оглядывался по сторонам и вокруг и везде видел невероятное множество созданий - беседующих между собой, произносящих ни к кому явно не обращенные монологи, обменивающихся чем-то, целующихся, бросающихся в объятия друг к другу, танцующих… То здесь, то там возникали новые группы, они увеличивались, пополняясь все новыми и новыми людьми, потом вдруг словно рассыпались, чтобы собраться в другом месте…
        Это сочетание кажущейся беспорядочности и одновременно вполне определенного порядка производило поистине мистическое впечатление. Происходящее ни в коем случае нельзя было назвать хаосом. Равно как не возникало и ощущения неразберихи или замешательства. Царившая вокруг атмосфера не имела ничего общего с шумом и грохотом большого города. Скорее я бы сказал, что создавалось ощущение веселого ожидания окончательного результата некоего заключительного и очень важного собрания. Под словом «заключительное» я подразумеваю собрание, призванное принять чрезвычайно ответственное решение, собрание, все участники которого становятся свидетелями непрерывно происходящего чуда и с пониманием относятся к явленным им откровениям, в ожидании которых они прогуливаются по холмам и долинам, праздно сидят на траве, бродят по тропинкам в глубине густого леса или укрываются в странного вида зданиях, словно вырастающих одно из другого, - подобной архитектуры на земле мне видеть не доводилось.
        Должен сказать, что эти здания ничуть не походили на жилые дома или дворцы - чрезвычайно просторные, с обилием лестниц и разветвленной сетью коридоров, плавно переходящих один в другой, все постройки были наполнены тем же ярким светом, что и сад. И в то же время все они отличались богатством разнообразных орнаментов и украшений, причем столь замысловатых, что я готов был хоть всю жизнь рассматривать и изучать буквально каждое из них.
        Вынужден повторить, что у меня нет слов, чтобы в общих чертах описать все, мной увиденное. А потому попытаюсь выразить свои чувства по порядку, хоть в какой-то последовательности. Мне придется выбирать отдельные части поистине безграничного пространства, дабы поделиться собственными - быть может, ошибочными - впечатлениями и таким образом постепенно пролить свет на всю картину в целом.
        Там были арки, башни, просторные залы, галереи, сады, огромные поля, леса и водные потоки… Я постепенно продвигался вперед, минуя одно строение за другим, пересекая сменяющие друг друга ландшафты. И все это время рядом со мной оставался Мемнох - он крепко держал меня, ни на секунду не ослабляя хватку. И каждый раз, когда взгляд мой задерживался на какой-нибудь потрясающе красивой скульптуре, на клумбе с великолепными цветами или на гигантском дереве, устремившемся вершиной в безоблачную синь над нашими головами и я останавливался или смотрел назад, Мемнох твердой рукой разворачивал меня в нужном направлении и заставлял идти дальше. Такое впечатление, что я был привязан к некоему тросу, предназначенному для обеспечения моей безопасности, и потеря его могла оказаться для меня роковой.
        Сила моих ощущений и эмоций была столь велика, что я рыдал, хохотал, смеялся и плакал одновременно, а тело то и дело сотрясали конвульсии. Я прижимался к Мемноху, старался увидеть что-то за его плечом, крутился туда-сюда, словно непоседливое дитя, то и дело натыкался глазами на обращенные ко мне взгляды или сам пристально всматривался в те или иные людские скопища.
        В какой- то момент мы вдруг очутились в просторном зале, где словно в нетерпеливом ожидании своих читателей лежало бесчисленное множество раскрытых книг, свитков и древних манускриптов.
        - Боже! Если бы только Дэвид мог это увидеть! - невольно вырвалось у меня.
        - Можешь не смотреть, ибо ты все равно ничего не запомнишь. - С этими словами Мемнох еще крепче - как будто едва начавшего ходить малютку - ухватил меня за руку и потащил дальше.
        Я попытался запечатлеть в памяти строки из какой-то рукописи, содержавшей совершенно удивительные объяснения относительно каких-то явлений, связанных с атомами, фотонами, нейтронами и еще чем-то в том же духе… Но Мемнох оказался прав. Как только мы прошли мимо и вновь оказались посреди бескрайнего сада, все сведения мгновенно улетучились из моей головы. Я едва не потерял равновесие и вынужден был опять прильнуть к Мемноху.
        Опустив взгляд, я увидел возле самых своих ног необыкновенно прекрасные цветы. Не знаю, как описать, но, наверное, все цветы на земле должны стремиться к достижению столь совершенной красоты лепестков и сердцевин, не говоря уже о богатейшей гамме оттенков - таких ясных и чистых, что я засомневался в их принадлежности к привычному для нас спектру.
        Точнее говоря, я полагаю, что известный нам цветовой спектр нельзя считать пределом. Видимо, существуют какие-то иные законы. А быть может, все дело в том, что во мне вдруг открылся новый дар: возможность восприятия таких комбинаций оттенков, каких не существует в земных условиях.
        Смех, пение, обрывки разговоров неожиданно зазвучали столь громко, что практически заглушили во мне все остальные чувства. Несмотря на то, что ослепительный свет по-прежнему озарял все вокруг и делал максимально явственной каждую мелочь, я словно лишился зрения и перестал различать детали.
        - Сапфировый цвет! - выкрикнул я, стремясь дать определение зеленовато-синему оттенку огромных листьев, которые колыхались возле самых наших лиц.
        Мемнох улыбнулся и одобрительно кивнул, словно подбадривая меня, и тут же протянул руку, чтобы пресечь мои попытки потрогать на ощупь красоты рая.
        - Но разве своим прикосновением я нанесу им хоть малейший ущерб?!! - недоуменно воскликнул я.
        Сама мысль о том, что кто-то может повредить великолепные стены из кварца и горного хрусталя, или взмывающие в бесконечность башни и шпили, или усыпанные диковинными цветами и фруктами, увитые виноградными лозами ветви деревьев, показалась мне совершенно невероятной.
        - Нет-нет, - поспешил я заверить своего провожатого, - ни за что на свете я не причиню им вреда.
        Голоса, звучавшие вокруг, заглушали мой собственный голос, и тем не менее он слышался очень отчетливо.
        - Смотри! - Мемнох силой повернул мою голову так, чтобы я не прятал лицо у него на груди, а обратил взгляд на неисчислимое множество окружавших нас людей. - Смотри на них! Смотри!
        И вдруг мне открылось то, что оставалось до сих пор незамеченным. Все эти создания были самым тесным образом связаны между собой либо кровными, либо дружескими узами. Они собирались семьями, родственными кланами, группами единомышленников и, несомненно, хорошо знали друг друга. Мало того, бросалось в глаза их физическое сходство и его, так сказать, материальное воплощение. А в следующий момент я вдруг на миг увидел, что на всем обозримом пространстве они составляют единую цепь, то есть соприкасаются или кончиками пальцев, или локтями, или краешками ступней. Иными словами, кланы сливались в племена, представители племен внедрялись в неисчислимое множество других семей, а семьи, в свою очередь, объединялись, дабы образовать нации… И в результате великое братство племен и народов обретало очертания, вырабатывало определенные внутренние взаимоотношения и превращалось в видимое и ощутимое единства. Каждая личность внутри этого единства несла на себе отпечаток другой личности и, соответственно, оказывала влияние на остальных.
        Чувствуя, что вот-вот потеряю сознание, я опустил веки. Голова закружилась. Мемнох поддержал меня и не позволил упасть.
        - Смотри! Смотри еще! - приказал он, заставляя меня выпрямиться.
        Однако я закрыл глаза рукам, ибо знал, что если брошу хоть еще один взгляд на окружавшее нас великое единство, то непременно упаду в обморок, ибо меня погубит острое ощущение собственной обособленности. Ведь каждый, кого я встречал до сих пор, тоже существовал словно сам по себе.
        - Они все существуют сами по себе, - вскричал я, теснее прижимая ладони к глазам.
        Вновь послышалось громкое пение, звуки его неистово взмывали ввысь, рассыпались и каскадом обрушивались на меня. Однако я почувствовал в них столь созвучные моим собственным чувствам ритмы и мелодии, что невольно запел сам.
        Я пел вместе со всеми. Высвободившись из объятий Мемноха, я на несколько мгновений неподвижно застыл на месте, открыл глаза и отчетливо услышал, как мой голос в числе других улетает в просторы вселенной.
        И все же моя песня была исполнена не только радости и торжества, но и страсти, жадного стремления к познанию. Она возникла во мне, ворвалась в душу, и я вдруг почувствовал, что вокруг нет никого, кто ощущал бы себя в опасности или испытывал неудовлетворенность, что в сердцах людей нет ни равнодушия, ни скуки. Все находились в постоянном движении, выражения лиц, равно как и очертания тел, то и дело менялись, однако ни о каком «неистовстве» или «безумии» не могло быть и речи.
        Моя песня была, пожалуй, единственной печальной нотой в общем хоре, однако и она быстро обрела иную гармонию и стала походить скорее на псалом или церковное песнопение, а вскоре сменилась гимном, исполненным восторга и благодарности.
        Я вскрикнул. Точнее, выкрикнул одно только слово. И этим словом было слово «Бог!». Оно прозвучало не как признание существования Господа, мольба к Нему или призыв, а всего лишь как обыкновенное восклицание.
        Мы стояли в дверном проеме. Перед глазами возникали все новые горизонты, и вдруг, в какой-то момент, я осознал, что внизу, за ближайшей к нам балюстрадой, простирается весь огромный мир.
        Таким мне видеть его еще не приходилось - вся многовековая история мира, все тайны и секреты раскрылись как на ладони. Достаточно было перегнуться через балюстраду - и взору представали Эдем, древняя Месопотамия или римские легионы, продирающиеся сквозь непроходимые чаши лесов моей земной родины. Я мог воочию видеть, как величественный Везувий стремительно извергает смертоносные потоки лавы и засыпает пеплом Помпеи.
        Я был уверен, что стоит мне своими глазами увидеть это - и наступит прозрение, все станет понятным, все вопросы отпадут сами собой; я почувствую запахи иных времен, их вкус…
        Я бросился к балюстраде, но она словно отодвигалась все дальше и дальше… Сколько ни ускорял я свой бег, расстояние до нее не уменьшалось, а, напротив, скорее увеличивалось, и казалось, что преодолеть его невозможно. Неожиданно до меня дошло, что картина мира непременно окажется скрытой за дымовой завесой и окрасится пламенем пожаров и что людские страдания навсегда уничтожат охватившее меня ощущение невыразимой радости. Да, конечно, так и будет. И все же… И все же я должен увидеть. Ибо я еще не умер окончательно. И не намерен пребывать здесь вечно.
        Мемнох протянул ко мне руки, но я бегал быстрее него.
        Величественное сияние вспыхнуло совершенно неожиданно, и источник его был, несомненно, значительно более горячим и мощным, чем источник того великолепного света, который до сих пор озарял все вокруг. Огромное, интенсивное магическое сияние росло, пока наконец мир, раскинувшийся внизу, - бескрайняя туманная картина вселенского ужаса и страданий - не побледнел и не предстал моим глазам застывшим подобием себя самого на грани воспламенения.
        Мемнох оттащил меня назад и вскинул руки, чтобы прикрыть мне глаза, но я уже сам это сделал. Тогда он опустил голову и уткнулся лицом в мою спину.
        До меня долетел его вздох - или стон, не знаю. Звук этот разнесся по всей вселенной и на
        миг заглушил и вопли, и смех, и пение, и даже скорбные стенания, доносившиеся из недр земных.
        И вдруг я почувствовал, как мощные руки ослабли и отпустили меня.
        Я взглянул вверх и в самом центре светового потока вновь увидел балюстраду и стоявшую возле нее одинокую фигуру.
        Некто высокого роста стоял, опершись руками о перила и глядя вниз. Похоже, это был мужчина. Он повернулся, посмотрел на меня и раскрыл мне свои объятия.
        Я сумел разглядеть темные волосы и глаза, отливавшие коричневым цветом, абсолютно правильные черты чистого, без изъянов лица. В устремленном на меня внимательном взгляде сквозило напряжение, а в пальцах рук чувствовалась немалая сила.
        Их прикосновение заставило меня явственно ощутить твердость и одновременно хрупкость собственного тела, и я глубоко вздохнул. Я был на грани смерти. В тот момент я был готов перестать дышать и двигаться - и умереть.
        Незнакомец подтянул меня почти вплотную к себе. Излучаемое им сияние соприкасалось с окружающим светом и рассеивалось в нем, отчего лицо мужчины словно озарялось изнутри, а каждая черточка проявлялась все четче и четче. Я видел поры и тени на его смуглой, золотистой коже, морщинки и трещинки на губах.
        А потом он заговорил… Тон был умоляющим, а голос, исполненный силы, мужественности и в то же время горя и страдания, звучал громко и молодо.
        - Ты никогда не станешь моим врагом, Лес-тат, правда? Не станешь? Только не ты, Лестат, только не ты!
        Господь! Боже мой!
        Охваченный ужасом, я был силой вырван из Его рук, отторгнут от Него и от всего, что Его окружало…
        Мы вновь оказались в центре воздушного вихря. Я бился в объятиях Мемноха, рыдал и всхлипывал на его груди. Рай исчез…
        - Мемнох! Отпусти меня, Мемнох! Господь! Это был сам Господь Бог!
        Однако Мемнох обхватил меня еще крепче и напряг все силы, намереваясь утащить вниз, подчинить себе и заставить наконец начать спуск.
        Мы стремительно падали, и это было ужасно. Я был до такой степени парализован страхом, что не мог ни держаться за Мемноха, ни сопротивляться, ни делать что-либо вообще. Единственное, на что я был способен, - это молча следить, как мимо проносятся потоки человеческих душ - одни воспаряли вверх, другие летели вниз. Все они провожали нас взглядами, а тем временем вокруг вновь постепенно сгущалась мгла, становилось все темнее и темнее. В конце концов я почувствовал, что воздух стал влажным, наполнился знакомыми запахами, а вскоре мы мягко и бесшумно опустились на что-то.
        Мы вновь очутились в саду, застывшем в безмолвии и очень красивом. Но это был земной сад. Несомненно, земной. И я не испытал разочарования, увидев его запущенность, лабиринты тропинок и вдохнув его аромат. Напротив, я упал на траву и зарылся пальцами в землю. Она была мягкой и скрипела под ногтями. Я всхлипнул. Я готов был попробовать эту сырую землю на вкус.
        Над нами сияло солнце - над нами обоими. Мемнох сидел рядом и наблюдал за мной. Его гигантские крылья постепенно бледнели. Теперь со стороны мы выглядели почти как обыкновенные люди - как двое мужчин, один из которых рыдал, распростершись на траве, а другой, огромный ангел с копной словно сотканных из света волос, застыл возле него в задумчивом ожидании.
        - Ты же слышал, что Он мне сказал! - выкрикнул я, садясь. Мне страстно хотелось, чтобы голос прозвучал оглушительно, однако он оказался всего лишь в меру громким, не более. - Он сказал: «Ты никогда не станешь моим врагом»! Ты же слышал! Он назвал меня по имени!
        Мемнох оставался совершенно спокойным и в образе светлого ангела казался, конечно же, несравненно более соблазнительным и пленительным, нежели в человечьем обличье.
        - В том, что Он назвал тебя по имени, нет ничего удивительного. Он не хочет, чтобы ты помогал мне. Ведь я уже говорил, что выигрываю.
        - Но тогда что же мы там делали? Как могли мы, Его соперники и враги, попасть в рай?
        - Следуй за мной, Лестат, стань моим заместителем - и ты сможешь пребывать там, когда захочешь.
        - Ты это серьезно? Именно пребывать там?
        - Да, в любое время. Ты же знаком со Священным Писанием. Я не претендую на авторство его сохранившихся отрывков, равно как и оригинального текста, но ты, конечно же, можешь бывать в раю и покидать его по собственному желанию. Ты не можешь принадлежать к числу его постоянных обитателей до тех пор, пока не искупишь все грехи и не будешь туда допущен. Но если ты встанешь на мою сторону, то ворота в рай будут открыты для тебя в любой момент.
        Я силился понять смысл его слов, пытался вновь представить себе галереи, библиотеки с бесконечно длинными рядами книг и вдруг осознал, что картина получается весьма расплывчатой, что детали и подробности постепенно испаряются из памяти. Я не смог восстановить и десятую часть увиденного. Все, что я вспомнил тогда и помню сейчас, описано в этой книге. На самом деле видел я во сто крат больше.
        - Но как возможно, что Он позволил нам войти в рай? - недоумевал я, пытаясь одновременно воскресить в памяти текст Священного Писания. А ведь Дэвид в свое время говорил мне что-то о Книге Иова, о Сатане и о том, как Бог спрашивал у него, где тот пропадал. И что-то еще об Элохиме и о Суде Божием…
        - Все мы Его дети, - ответил Мемнох. - Хочешь узнать, с чего все началось, услышать рассказ о создании мира и о грехопадении? Или предпочитаешь просто вернуться и броситься в Его объятия?
        - А что еще я могу там найти? - спросил я, хотя в глубине души уже знал ответ: ключ к пониманию того, о чем говорил Мемнох.
        Кроме того, для проникновения туда требовалось еще что-то. Я не мог попасть на небеса просто так, и Мемноху это было прекрасно известно. Да, выбор у меня действительно был, но несколько иной: либо последовать за Мемнохом, либо вернуться на землю. Пропуск в рай не выдается кому попало - о том, чтобы ни с того ни с сего вернуться туда и броситься в объятия Господа, не могло быть и речи. Предложение Мемноха было чистой воды сарказмом.
        - Ты прав, - подтвердил он. - И в то же время сильно ошибаешься.
        - Я не хочу видеть ад, - неожиданно для себя самого заявил я, вставая и распрямляясь во весь рост.
        Оглядевшись вокруг, я содрогнулся. Это был мой Сад Зла, заросший колючими виноградными лозами, уродливо искривленными деревьями, травой и дикими орхидеями, цепляющимися за изгибы покрытых мхом веток. Высоко над нашими головами в густой паутине листвы сновали птицы.
        - Я не хочу видеть ад! - вновь прокричал я. - Не желаю!…
        Мемнох молчал и словно что-то обдумывал.
        - Ты хочешь знать причины, истоки происходящего? - спросил он наконец. - Хочешь или нет? Я был уверен, что именно ты - скорее, чем кто-либо другой на этом свете, - пожелаешь их выяснить. Я думал, что тебе как никому захочется знать все, до мельчайших деталей.
        - Да, я хочу! - воскликнул я. - Конечно же хочу! Но… Но я сомневаюсь, что смогу…
        - Я могу рассказать тебе все, что известно мне самому, - мягко сказал Мемнох, слегка пожимая могучими плечами.
        Его волосы были гораздо глаже, пышнее и гуще, чем у людей, и отличались неземным блеском. Я увидел их корни, потому что в тот самый момент они буквально у меня на глазах распрямились и сами собой упали назад, преобразуя растрепанную шевелюру в красивую прическу и открывая лоб. Его лицо с правильной формы носом, пухлыми губами, четко очерченными скулами и твердым, волевым подбородком казалось поистине ангельским.
        Крылья его практически стали невидимыми. Только прищурив глаза и напрягая зрение, можно было различить их очертания и форму перьев, да и то лишь на каком-либо темном фоне вроде ствола дерева,
        - Я не в состоянии размышлять здраво, - попытался объяснить я. - Понимаю, как ты разочарован, ибо считаешь, что допустил ужасную ошибку, сделав своим избранником труса. Но, повторяю, я не могу сейчас здраво мыслить. Я… Я видел Его. Он сказал мне: «Ты никогда не станешь моим врагом, Лестат». А именно это ты мне и предлагаешь! Ты привел меня к Нему, а потом утащил от Него прочь.
        - С Его же позволения, - заметил Мемнох, слегка приподняв брови.
        - Это правда?
        - Конечно.
        - Тогда почему Он обратился ко мне с такой просьбой? Почему Он так поступил?
        - Потому что Он - Бог Воплощенный. А Бог Воплощенный в своем человеческом облике чувствует и страдает как человек. Он продемонстрировал тебе только эту сторону своей ипостаси, вот и все. Страдание! О да, страдание!
        Мемнох. бросил взгляд на небо и покачал головой, а потом нахмурился и глубоко о чем-то задумался. В этом облике лицо его не могло принять гневное выражение или исказиться иными отрицательными эмоциями.
        - Но все же это был сам Господь Бог, - сказал я.
        - О да, - кивнул он устало и чуть склонил голову набок. - Живой Господь Бог.
        Мемнох отвернулся и устремил взгляд в гущу деревьев. Он не казался ни сердитым, ни раздраженным, ни даже усталым. И вновь мне подумалось, что в такой ипостаси он едва ли способен испытывать нечто подобное. Я догадался, что он прислушивается к звукам сада. Слышал их и я.
        Я ощущал запахи животных, насекомых, пьянящие ароматы цветов джунглей - перегретых жарой соцветий-мутантов, которые часто появляются в густой листве тропических лесов. И вдруг до меня донесся человеческий запах.
        Да, в лесу были люди! Мы оказались во вполне реальном и обитаемом месте.
        - Здесь кто-то есть, - сказал я.
        - Знаю. - Мемнох улыбнулся, и в его улыбке на этот раз промелькнула нежность. - Ты вовсе не трус. Так что прикажешь делать - поведать тебе обо всем или отпустить? Ты и так уже знаешь гораздо больше, чем миллионам других удается познать за всю их жизнь. И ты понятия не имеешь, что делать со своими знаниями, как существовать дальше и продолжать быть тем, кто ты есть… Однако тебе довелось собственными глазами - пусть ненадолго - заглянуть в рай. Так следует ли мне отпустить тебя? Разве ты не хочешь понять, почему я так отчаянно нуждаюсь в тебе?
        - Да, я хочу это понять, - ответил я. - Но прежде и больше всего на свете я хочу понять, как мы, Его враги, могли стоять там бок о бок, как тебе, дьяволу, удается выглядеть так, как сейчас, и каким образом… - Я рассмеялся. - И каким образом мне удается обладать такой внешностью и при этом быть дьяволом - а ведь я был им всегда! Вот что я хочу узнать и постичь. За долгие годы существования мне не доводилось быть свидетелем нарушения эстетических законов. Красота, гармония, симметрия - вот те немногие законы, которые я всегда считал естественными.
        Но мир, в котором они правят, я всегда называл Садом Зла, ибо они безжалостны и равнодушны к страданиям - к мучениям прекрасной бабочки, запутавшейся и бессильно бьющейся в паутине, или антилопы, лежащей посреди степи и все еще живой, в то время как львы уже окружают ее со всех сторон и лакают кровь, текущую из разорванного горла!…
        - Согласен. Ты даже не представляешь, с каким пониманием и уважением я отношусь к твоей философии! - воскликнул он. - Ты говоришь моими словами.
        - Однако там, наверху, взору моему предстало нечто иное, - продолжал я. - Передо мной раскинулся рай. Прекрасный до совершенства сад - и он больше не был Садом Зла! Я видел его собственными глазами.
        Я вновь разрыдался.
        - Знаю, знаю… - произнес Мемнох, стараясь успокоить, утешить меня.
        - Ладно…
        Стыдясь собственной слабости, я снова распрямил спину. Потом порылся в карманах, нашел носовой платок и вытер им лицо. Клочок льняной ткани еще сохранил запах моего дома в Новом Орлеане. Естественно, ведь он лежал там в кармане пиджака вплоть до сегодняшнего вечера, до того момента, когда я вытащил его из шкафа и отправился на поиски Доры, чтобы похитить ее…
        Неужели все это происходило в течение одной ночи?
        На этот вопрос у меня не было ответа.
        Прижав платок ко рту, я ощутил тепло и запахи Нового Орлеана - его земли и пыли. Я промокнул губы.
        - Ладно, - безжизненным тоном повторил я. - Если ты еще окончательно не проникся ко мне отвращением…
        - Ни в коем случае! - откликнулся Мемнох тем вежливым тоном, какой был обычно свойствен Дэвиду.
        - Что ж. Тогда поведай мне историю сотворения мира. Расскажи мне все. Продолжи свое повествование. Говори! Я…
        - Что ты хотел сказать?
        - Я должен знать!
        Он поднялся на ноги и стряхнул травинки со своего свободного одеяния.
        - Именно этих слов я от тебя и ожидал. Теперь мы действительно можем приступить…
        ГЛАВА 11
        - Если ты не против, давай прогуляемся по лесу и там поговорим, - предложил Мемнох.
        - С удовольствием.
        Он смахнул травинки с одежды - великолепно сотканного штапельного одеяния простого покроя. Такие широкие, похожие на мантию одежды люди носили как в недавние времена, так и несколько тысячелетий назад. Телосложением он был крупнее меня - впрочем, как, наверное, и большинства людей, - внешне же соответствовал всем мифическим описаниям ангелов, за исключением разве что того факта, что крылья его по-прежнему оставались прозрачными, словно скрытыми за некой завесой, позволявшей им оставаться почти невидимыми, - скорее ради удобства, чем с какой-либо иной целью.
        - Мы сейчас вне времени, - сказал он. - Пусть тебя не беспокоит присутствие в лесу всех этих мужчин и женщин. Они не способны нас видеть. Никто вообще не может нас сейчас видеть, вот почему я позволяю себе пребывать в таком обличье. Мне нет необходимости возвращаться в темное тело дьявола, которое Он считает наиболее подходящим для моих земных путешествий, или принимать избранный мною скромный облик обыкновенного человека.
        - Ты хочешь сказать, что в ангельском обличье не мог появиться передо мной на земле?
        - Нет. Мне пришлось бы долго спорить, доказывать, умолять, чтобы Он разрешил, и, откровенно говоря, я не желал этого, - пояснил Мемнох. - Такое обличье чересчур впечатляет, оно обеспечило бы слишком много очков в мою пользу. Принимая его, я выгляжу уж слишком хорошим. Однако только в таком виде я имею право появляться в раю - иным Он лицезреть меня не желает. Но я Его не виню. Если быть честным, путешествовать по земле легче и проще всего, если внешне ты ничем не отличаешься от обыкновенного человека.
        Меня чуть покачивало, и потому я с готовностью ухватился за его руку, оказавшуюся неожиданно крепкой и теплой. Его тело казалось не менее плотным, чем тело Роджера перед окончанием нашей с ним встречи. А мое тело оставалось моим - в целости и сохранности.
        Волосы мои растрепались - впрочем, в этом не было ничего удивительного. Я наспех провел по ним расческой, потом стряхнул с одежды пыль и травинки и убедился, что темный костюм, который я надел в Новом Орлеане, к счастью, в полном порядке. А вот рубашка оказалась порванной у воротника - возможно, я слишком поспешно пытался ее расстегнуть, когда не хватало воздуха. Так или иначе, но даже здесь, посреди густо заросшего сада, больше похожего на лес, я не утратил присущего мне облика денди.
        Мне еще не приходилось бывать в таких местах. С первого же взгляда бросалось в глаза, что это не обычный тропический лес, - он был менее густым, чем джунгли, хотя и казался столь же девственным
        - Вне времени… - повторил я слова Мемноха.
        - Да, и мы можем гулять здесь, как нам вздумается, - подтвердил он. - Если тебе интересно знать, твоя эпоха наступит лишь через несколько столетий. Тем не менее, повторяю, люди, которых мы здесь встретим, не могут нас увидеть. Так что волноваться не о чем. Не тронут нас и звери. Мы всего лишь наблюдатели, не более, и не имеем возможности влиять на ход событий. Идем же. Я знаю эти дикие места как свои пять пальцев, и если ты последуешь за мной, то вскоре убедишься, что прогулка пройдет без затруднений. Мне необходимо рассказать тебе очень много. И окружающая обстановка вскоре начнет меняться.
        - А твое тело… Это иллюзия? Или оно действительно вполне осязаемо и столь совершенно?
        - Видишь ли, ангелы по природе своей существа невидимые, - пояснил Мемнох. - То есть мы нематериальны в том смысле, в каком материальны все физические тела на Земле или во вселенной. И в любом другом смысле, какой ты сам придаешь слову
«материя». Однако в своих прежних догадках ты абсолютно прав. Все мы обладаем неким телом, основой, и способны из множества самых разнообразных источников притягивать к себе любую подходящую в тот или иной момент материю, дабы облечь ею основу и сформировать вполне функциональное тело, которое впоследствии можем разрушить или растворить по своему усмотрению.
        Мы медленно, но легко шагали по траве. Мои довольно-таки массивные ботинки, предназначенные для нью-йоркской зимы, отлично подходили и для ходьбы по неровной почве.
        - Иными словами, - продолжал объяснять Мемнох, огромными миндалевидными глазами глядя на меня сверху вниз (он был дюйма на три выше меня ростом), - наши тела ни в коем случае нельзя назвать ни заимствованными, ни фальшивыми. Суть в том, что какой бы материей ни была облечена и проникнута основа, она принадлежит мне, и мое тело представляет собой совокупность этой основы и необходимых ей в данный момент видов материи.
        - То есть сейчас ты выглядишь так, потому что так выглядишь?
        - Совершенно верно. Дьявольское обличье - это наказание во имя искупления, человеческий облик - хитрая уловка. Но мой нынешний вид - истинный. В раю множество подобных мне ангелов. Твое внимание было приковано главным образом к душам людей. Однако ангелов нам встречалось тоже немало.
        Я силился вспомнить, попадались ли мне на глаза существа необычно высокого роста или с крыльями. Кажется, попадались, но я не мог утверждать это с уверенностью. В ушах моих вновь зазвучали дарующие блаженство райские громы. Я вновь ощутил исходящие от обитателей рая волны радости, наслаждения и довольства судьбой. Но ангелы?… Нет, ангелов я не заметил.
        - Я принимаю свой истинный вид, - вновь заговорил Мемнох, - когда пребываю в раю или покидаю его, однако нахожусь вне времени. Иначе говоря, когда принадлежу сам себе и не занимаюсь земными делами. Другие ангелы - Михаил, Гавриил и им подобные - при желании могут появляться на земле в своем прославленном и всем известном облике. И это выглядит вполне естественно. Материя, которую они притягивают силой собственного магнетизма, позволяет им выглядеть необыкновенно красивыми, такими, какими создал их Господь Бог. Однако в большинстве случаев они не разрешают себе такую роскошь и путешествуют среди людей под видом обыкновенных мужчин или женщин, ибо так проще и удобнее. Слишком часто ошеломляя человечество, сбивая его с толку, мы лишь препятствуем достижению своих целей. Причем это равным образом относится и к Богу, и ко мне.
        - Вот в этом-то и состоит главный вопрос. Какова же все-таки твоя цель? Если ты не несешь в себе зло, то что тогда? Какие дела ты вершишь?
        - Позволь мне начать с сотворения мира. И прежде всего позволь сказать, что мне неизвестно, откуда, зачем и каким образом появился Бог. Этого не знает никто. Писатели-мистики и все пророки земли, будь то приверженцы индуизма, иудаизма, египтяне или последователи Заратустры, в один голос признают невозможность постижения божественных истоков. Откровенно говоря, меня этот вопрос никогда особо не занимал, я не считаю его главным и тем не менее почему-то уверен, что рано или поздно, пусть даже накануне конца света, мы непременно все узнаем.
        - Ты хочешь сказать, что Господь не обещал открыть нам тайну Своего появления?
        - А что он может открыть? - Мемнох улыбнулся. - Не думаю, что эта тайна известна Ему Самому. Я полагаю, что разгадка ее является целью всего физического мира, всей вселенной. Он сам жаждет найти разгадку и размышляет, основываясь на наблюдениях за развитием мира. То, что Он создал и привел в движение, на самом деле и есть тот самый Сад Зла. Он затеял гигантский эксперимент, конечная цель которого - выяснить, появятся ли в итоге подобные Ему существа. Все мы созданы по Его образу и подобию, а Он… Он, несомненно, Бог, воплощенный в образе человеческом. И все же Он нематериален.
        - И когда в раю появился свет, и ты вынужден был прикрыть глаза, этим светом был Бог?
        Мемнох кивнул.
        - Да. Бог. Отец наш, Дух Святой, Брахма, Атон, Господь, Яхве…
        - Но в таком случае как может Он пребывать в образе человеческом?
        - Его сущность обладает формой, точно так же, как и моя. Мы, Его первые создания, были сделаны по Его образу и подобию. Он сам так нам сказал. У Него есть две ноги, две руки, голова - и Он сделал нас невидимыми копиями Себя Самого. А потом создал вселенную, дабы посмотреть, как будет развиваться эта форма в материальной среде. Ты понимаешь, о чем я?
        - Не очень.
        - Думается, Бог отталкивался от своего рода синьки; от собственной светокопии. Он создал физический мир, законы которого направлены на эволюцию Ему подобных. В конечном итоге они должны состоять из материи. Тем не менее предполагалось сохранить одно, и очень важное, отличие. Но… Впоследствии действительность преподнесла великое множество сюрпризов. Мое мнение на этот счет тебе уже известно. Твой друг Дэвид узнал его, еще когда был смертным. Так вот, по-моему, Божий замысел исполнился совсем не так, как он того ожидал.
        - Да, Дэвид говорил, что, как он понял, идею сотворения мира ангелы считали ошибочной.
        - Вот именно. Мне кажется, Господь изначально планировал выяснить, как все могло бы пойти, будь Он материален. И еще, я думаю, Бог искал причину того, что Он оказался там, где оказался. И почему Он выглядит именно так, то есть как ты или я. Наблюдая за развитием человечества, Он рассчитывал постичь процесс собственной эволюции, если такой процесс вообще имел место. А добился ли Он того, к чему стремился, удовлетворен ли результатом, судить тебе, только ты сам можешь ответить на этот вопрос…
        - Подожди минутку, - перебил я Мемноха. - Но если Он дух, сотканный из света - или из ничего, - каким образом у Него могла возникнуть идея материальности?
        - О, вот это, можно сказать, тайна космического масштаба. На мой взгляд, материя стала порождением Его воображения, либо дара предвидения, либо жажды обладать ею. Мне кажется, именно жажда обладания ею больше всего занимала Его мысли. Видишь ли, Лестат, если бы Господь сам изначально был материален, то все, что Он делал, можно было бы счесть экспериментом, цель которого - выяснить, в какой момент материя способна вновь превратиться в Бога.
        Если бы Он не породил материю, если бы, несмотря на все Его усилия, она так и осталась бы плодом Его фантазии, тем, о чем Он мечтал и чего страстно желал, результат для Него был бы в основном тем же самым. Материя была нужна Ему. Без нее Он не мог испытать удовлетворение. В противном случае Он бы ее не создал. Смею тебя заверить, ни о какой случайности здесь не может быть и речи.
        Хочу, однако, предупредить тебя. Не все ангелы согласны с такой интерпретацией. Некоторые вообще не считают необходимым объяснять и истолковывать что-либо, а некоторые имеют на этот счет собственные теории. Я изложил тебе свою точку зрения. А поскольку я - дьявол, пребывающий в этой ипостаси уже много столетий, поскольку я враг Божий, Властитель Тьмы, Правитель мира человеческого и ада, моя точка зрения достойна того, чтобы быть высказанной.
        И, как мне думается, она достойна также и доверия. Итак, теперь тебе известно мое кредо, мой символ веры.
        Замысел вселенной колоссален - и это, поверь, еще мягко сказано. Однако весь процесс эволюции - это Его тщательно продуманный и просчитанный эксперимент, и мы, ангелы, были созданы задолго до его начала.
        - А как выглядел мир до возникновения материи?
        - Вот этого я сказать тебе не могу. Я знаю это, но, строго говоря, не могу вспомнить. Причина проста. Одновременно с созданием материи возникло и время. С тех пор все ангелы не только обитали в раю, рядом с Богом, но и посещали пространство, подвластное времени, дабы становиться свидетелями того, что там происходило.
        Ныне мы способны покидать это пространство, и я могу частично воссоздать в памяти ту эпоху, когда мы не испытывали на себе притягательной силы материи и времени. Но рассказать тебе, как в действительности выглядел мир на ранних стадиях своего развития, я не в состоянии. Материя и время полностью изменили мир. Они не только предали забвению предшествовавшую их появлению непорочную эпоху, но и затмили ее, погрузили в тень, они… как бы точнее выразиться…
        - Опустили завесу?
        - Да, наверное. Материя и время опустили завесу над тем, что было до начала времен.
        - Можешь ли ты вспомнить хотя бы, был ли ты счастлив?
        - Интересный вопрос. Осмелюсь ли я на него ответить? - словно размышляя вслух, пробормотал Мемнох. - Осмелюсь ли я сказать, что помню скорее жажду чего-то и ощущение несовершенства, чем состояние полного счастья? Осмелюсь ли сказать, что тогда мне гораздо реже приходилось сталкиваться с непостижимым?
        Ты не должен недооценивать воздействие и влияние, оказанные на всех нас созданием материальной вселенной. Ты только представь себе, если можешь, что означает время и сколь ничтожен и несчастен ты был бы в его отсутствие! Нет, пожалуй, я выразился не совсем точно. В отсутствие времени ты оказался бы напрочь лишен сознания и подсознания, не имел бы возможности оценить собственные достижения и провалы, не смог бы вернуться в прошлое или заглянуть в будущее…
        - Да, я понял. Это было бы похоже на то, как люди в старости выживают из ума, впадают в маразм и периодически теряют память. Они ведут растительное существование, смотрят на мир бессмысленным взглядом широко распахнутых глаз и практически перестают быть полноценными представителями рода человеческого, поскольку утрачивают все ощущения и прежде всего - осознание собственной личности, как, впрочем, и личности других
        - Абсолютно верное сравнение. Однако смею тебя заверить, что даже столь старые и убогие разумом создания сохраняют внутри души, и в какой-то момент эти души отказываются подчиняться больному мозгу.
        - Души… - задумчиво повторил я.
        Мы медленно продвигались вперед. Я старался не отвлекаться, не обращать внимания ни на зелень вокруг, ни на прекрасные цветы. Однако цветы всегда были моей слабостью, а в этом саду попадались такие удивительные экземпляры, такие огромные соцветия, каких на земле просто не могло быть, ибо ни один стебель не смог бы их удержать. Встречались, правда, и знакомые мне деревья. Моим глазам представал существовавший когда-то мир.
        - Да, ты прав, - услышал я голос Мемноха. - Чувствуешь, как здесь тепло? Мы пребываем в одной из самых благоприятных эпох в истории планеты. Когда люди говорят о рае, они вспоминают именно об этой эпохе.
        - Ледниковый период еще впереди?
        - Разумеется. Приближается второй ледниковый период. Но после мир возродится, и вновь наступят райские времена. А в ходе ледникового периода будет происходить эволюция человека. Однако прими к сведению и постарайся осознать, что даже к данному моменту жизнь как таковая существует на Земле уже миллионы лет.
        Я остановился и закрыл руками лицо, пытаясь еще раз обдумать все, что он мне сказал.
        - И все же Он знал, что такое материя! - воскликнул я наконец.
        - Нет, не думаю, - возразил Мемнох. - Допустим, Он взял какое-то семя, какое-то яйцо, какую-то субстанцию и придал всему этому некую форму, которая стала материей. Но я не могу сказать, насколько достоверно Он мог предвидеть, что из этого получится, и что будет означать результат. Видишь ли, в том и состоит один из важнейших предметов нашего с Ним вечного спора Я не уверен, что Он способен предвидеть последствия собственных действий. Равно как не уверен, что Он вообще о них задумывается. Вот из-за чего между нами разразилась великая битва.
        - Итак, Он создал материю, но только достигнув результата, осознал, что именно у Него получилось?
        - Да. Материю и энергию, которые, как тебе известно, вечно остаются неизменными. Он создал их, и я полагаю, что ключевым словом к пониманию Его служит именно слово
«энергия». Если когда-нибудь человеческая анатомия достигнет той стадии развития, на уровне которой можно будет дать в достаточной мере удовлетворительное объяснение сущности Бога и ангелов на языке и с точки зрения человечества, то ключевым словом будет «энергия».
        - Значит, Бог - это энергия. И в процессе сотворения мира Он сделал так, что энергия превратилась в материю? - уточнил я.
        - Верно. И к тому же создал независимую от Него самого систему их постоянного взаимообмена и последовательного чередования. Естественно, поначалу никто нам об этом не сказал. В том числе и Он. Подозреваю, Он и сам оставался в неведении. А мы тем более. Мы сознавали лишь одно: Его творения ослепили и оглушили нас всех. Мы были поражены способностью чувствовать, ощущать вкус, тепло, плотность и притягательную силу материи в ее битве с энергией. Мы знали только то, что видели, чему явились свидетелями.
        - Значит, вы стали свидетелями возникновения и развития вселенной, свидетелями
«большого взрыва»?
        - Я бы на твоем месте не слишком доверял такой терминологии. Да, действительно, мы видели, как возникла вселенная, видели, как пришел в движение весь механизм. Мы не испытывали при этом ничего, кроме благоговейного страха Вот почему практически все ранние религии земли превозносят могущество и величие гениального Создателя, грандиозность Его замысла Вот почему древнейшие, облеченные в слова гимны воспевают и прославляют Бога Мы были восхищены и потрясены не в меньшей степени, чем впоследствии было восхищено и потрясено все человечество. Задолго до появления первых людей мы своим ангельским разумом воспринимали Господа нашего как высшее существо - Бога Всемогущего, творящего чудеса и не поддающегося ни пониманию, ни объяснению.
        И вот еще что: здесь, в таком волшебном саду, вспомнить об этом будет особенно уместно. Молекулы неорганических веществ существовали на земле задолго до возникновения на ней так называемой «жизни». Эти вещества участвовали во многих процессах, свидетелями которых нам довелось быть, - а на наших глазах происходили миллионы взрывов, химических трансформаций, извержений…
        - А горные хребты уже стояли? - Да.
        - И дожди шли?
        - Ливень за ливнем.
        - И вулканы извергались?
        - Без конца. Ты даже представить себе не можешь, до какой степени нас все это завораживало. Мы наблюдали, как сгущается и расширяется атмосфера, как изменяется ее состав.
        А потом… А потом произошло то, что я бы определил для тебя как «тринадцать откровений физической эволюции». Под словом «откровение» я в данном случае подразумеваю то, что открывалось нашим глазам в ходе происходивших вокруг процессов, то, что видели ангелы, по крайней мере те, кто умел наблюдать, то есть мы.
        Я мог бы посвятить тебя в малейшие детали, продемонстрировать внутреннее строение любого организма, когда-либо жившего на земле. Но ты не в состоянии все запомнить. Поэтому я расскажу тебе столько, сколько ты сможешь удержать в памяти, и этого будет достаточно, чтобы принять решение, пока ты еще жив.
        - А я еще жив?
        - Конечно. Твоя душа никогда физически не умирала, она никогда не покидала землю, за исключением путешествия вместе со мной по специальному разрешению. Ты и сам знаешь, что остаешься живым. Ты по-прежнему Лестат де Лионкур, несмотря на то, что тело твое видоизменилось по вине чуждого духа алхимика, скорбную повесть о котором ты сам поведал миру.
        - Но если я пойду… если решусь последовать за тобой… Скажи, мне придется умереть?
        - Конечно.
        Я остановился и, прижав ладони к вискам, долго вглядывался в траву под ногами. Я слышал гул насекомых, роившихся в лучах солнца. Подняв взгляд на Мемноха, я увидел в его глазах отражение яркой зелени леса.
        Он медленно поднял руку, словно давая возможность уйти, покинуть его навсегда, а потом так же неспешно опустил ее на мое плечо. В этом жесте чувствовалось уважение, и это мне понравилось. Я и сам не раз пытался делать подобные жесты.
        - Помни, у тебя есть выбор, - сказал Мемнох. - Ты можешь вернуться в свое нынешнее состояние.
        Я не в силах был что-либо ответить. В голове вертелись одни и те же слова:
«Бессмертный, материальный, земной, вампир», - но вслух я их не произнес. Возможно ли, чтобы кто-то смог отказаться от этого? Перед
        моими глазами вновь возникло Его лицо, и в ушах прозвучал Его голос «Ты никогда не станешь моим врагом, Лестат, правда?»
        - Ты прекрасно реагируешь на мои слова, Лестат, - очень мягко произнес Мемнох. - Я был уверен, что так и будет, и на то у меня имелось несколько причин.
        - Какие? - спросил я. - Скажи, почему ты был так уверен? Я нуждаюсь в ободрении и утешении, потому что слезы и потрясения совершенно выбили меня из колеи. Хотя, признаюсь честно, разговоры о собственной персоне интересуют меня меньше всего.
        Дорогу нам преградила гигантская паутина, сотканная из довольно-таки толстых сверкающих нитей. Вместо того чтобы разорвать ее, смахнуть с нашего пути, Мемнох опустил и плотно обернул вокруг себя крылья а потом согнулся и прошел под ней. Я последовал его примеру.
        - Прежде всего потому, что ты - часть того, что мы делаем, - вновь заговорил он. - Ты любопытен, и это тоже большой плюс. В тебе не угасла жажда знаний. То же самое говорил тебе когда-то древний Мариус. Помнишь? Это тысячелетнее… ну, почти что тысячелетнее существо с готовностью отвечало на вопросы юного вампира, поскольку эти вопросы были искренними. Ты действительно хотел многое знать. Эта же черта привлекла в тебе и меня.
        При всем своем высокомерии, нахальстве и дерзости ты стремился к знаниям Ты вел себя недопустимо, оскорблял и меня, и Бога - но в те времена это было свойственно практически всем. Поэтому в твоих поступках не было ничего удивительного, за исключением того факта, что за ними скрывались заложенные в тебе от природы невероятная любознательность, интерес к окружающему миру и привычка все подвергать сомнению. Ты предпочитал обследовать Сад Зла, дабы постичь его сущность, а не просто отыскать в нем свое место. Все это в совокупности и повлияло на мой выбор.
        - Понятно, - со вздохом произнес я. Конечно же, я помнил свои беседы с Мариусом и его откровенные признания - именно о них только что упомянул Мемнох. Знал я и то, что моя безграничная любовь к Дэвиду и Доре была отчасти вызвана примерно теми же чертами их характеров: пытливостью ума и бесстрашным стремлением найти ответы на неисчислимое множество вопросов.
        - О Господи! Дора! Как она? Все ли у нее в порядке?
        - Вот-вот. Это одно из свойств твоей натуры, которое не перестает меня удивлять, - легкость, с какой ты переключаешься с одного на другое и отвлекаешься от главного. В тот самый момент, когда я, казалось бы, сумел поразить и завоевать твое внимание, ты вдруг ускользаешь и требуешь, чтобы игра шла по твоим правилам.
        - Ты хочешь сказать, что мне следует сейчас забыть о Доре?
        - Я сделаю тебе доброе дело и скажу нечто более приятное. Тебе нет нужды беспокоиться. Твои друзья, Арман и Дэвид, разыскали Дору и присматривают за ней. Однако на глаза ей не показываются.
        Мемнох ободряюще улыбнулся и слегка покачал головой - не то с сомнением, не то с укором.
        - К тому же, - добавил он, - твоя драгоценная Дора и сама обладает невероятно мощными запасами как физической, так и умственной энергии. Думаю, ты в полной мере выполнил то, о чем просил Роджер. Вера в Бога давно уже поставила Дору особняком от всех остальных, и то, что ты ей показал и рассказал, только укрепило ее приверженность прежним убеждениям. Все. Я не желаю больше говорить о Доре. Предпочитаю продолжить свое повествование о сотворении мира.
        - Да, продолжай, пожалуйста.
        - Итак, на чем мы остановились? На том, что существовал Бог, и мы находились рядом с Ним. Мы обладали человекоподобной внешностью, однако не употребляли ни это слово, ни слово «антропоморфный», ибо никогда не видели своего материального воплощения. Мы знали, что у каждого из нас есть конечности, голова, лицо, туловище определенной формы, что мы умеем совершать целый ряд движений, свойственных лишь небожителям и способствующих объединению всех частей нашего существа в единое целое. Но ни о Материи, ни о материальной форме мы не знали ничего. А потом Бог создал вселенную и время.
        Мы были потрясены и очарованы. Мы чувствовали себя словно завороженные.

«Узрите и храните это! - рек нам Господь. - Ибо откроется вам красота, которая превзойдет все ваши ожидания и окажется выше вашего понимания, как то случилось со Мной».
        - Так сказал Господь?
        - Да, мне и остальным ангелам. «Храните!…» Если ты откроешь Священное Писание, то увидишь, что одним из ранних наименований для нас, ангелов, было
«ангелы-хранители».
        - Да, знаю, это есть в Книге Еноха и других еврейских текстах.
        - Правильно. А если ты заглянешь в учения других мировых религий, символика и тексты которых тебе не столь хорошо известны, то и там найдешь описания древнейших и богоподобных существ, предшественников, блюстителей и хранителей рода человеческого. Там много вранья и фальсификации, однако в основном рассказано то же самое. Мы были свидетелями сотворения мира. Мы появились раньше его и, естественно, не могли видеть, как создали нас самих. Но мы присутствовали при сотворении звезд.
        - Ты хочешь сказать, что эти религии в целом столь же обоснованны и достойны доверия, как и та, приверженцами которой являемся мы? Мы сейчас говорим о Боге, о Господе точно так же, как европейские католики…
        - Все, что содержится в неисчислимом множестве текстов, хранящихся по всему миру, в той или иной степени сфальсифицировано. Были тексты, ныне безвозвратно утраченные, в которых содержалась очень точная и достоверная информация о создании вселенной. Есть такие, о которых известно многим. И есть тексты, которые забыты, но которые в свое время могут быть обнаружены вновь.
        - Ну да, в свое время…
        - Все они в основном рассказывают одну и ту же историю. Но я предлагаю тебе выслушать мою точку зрения, и тогда ты без труда сможешь соотнести ее с какими-то собственными источниками - теми, которые по своей символике более доступны и понятны тебе самому.
        - Но я хочу уточнить кое-что относительно достоверности и надежности других религиозных учений. Ты утверждал, что тот, кого я видел в раю, не Христос…
        - Я этого не утверждал! Я лишь сказал, что Он - Бог Воплощенный. Потерпи, мы до этого еще дойдем.
        Мы вышли из леса и теперь стояли на краю пространства, похожего на степь, - возможно, это было пастбище. И тут я впервые увидел людей - тех, чей запах давно привлекал мое внимание. Вдалеке по заросшей травой земле двигалась группа полуголых кочевников - человек тридцать, быть может чуть меньше.
        - А ледниковый период еще впереди, - повторил я, оглядываясь вокруг и стараясь рассмотреть и запомнить каждую деталь, каждую особенность необыкновенных огромных деревьев. И вдруг до меня дошло, что лес уже не такой, каким был, - он изменился.
        - Посмотри внимательно на этих людей, - сказал Мемнох. - Вглядись в них! Что ты видишь?
        Я прищурился и пустил в ход все свои способности вампира, чтобы как можно лучше разглядеть представшую моим глазам картину.
        - Там есть мужчины и женщины, они очень похожи на современных людей. Да, именно, это homo sapiens sapiens. Я бы сказал, эти люди такие же, как мы.
        - Совершенно верно. А что ты скажешь об их лицах? Что ты заметил?
        - Их выражение кажется вполне современным, во всяком случае, вполне понятным. Некоторые хмурятся, некоторые разговаривают, кое-кто, похоже, глубоко задумался. А вот тот косматый, который отстал от других и плетется в самом хвосте, выглядит очень несчастным. А женщина… Женщина с большой грудью… Ты уверен, что она нас не видит?
        - Она не может нас видеть. Она просто смотрит в нашем направлении. Что, по-твоему, отличает ее от мужчин?
        - Ну-у-у… Прежде всего ее грудь. И еще… Еще то, что у нее отсутствует борода. Все мужчины там бородатые. Волосы у нее, конечно, длиннее, чем у них, и… И она очень милая. К тому же очень хрупкая, женственная… Она идет без ребенка, в то время как все остальные несут детей. Вероятно, она самая молодая среди них или еще не рожала…
        Мемнох кивнул.
        Мне действительно казалось, что она нас видит, - женщина все время щурилась, совсем как я. У нее было чуть удлиненное, овальное лицо - такие лица археологи определяют как принадлежавшие кроманьонцам. Внешне эта женщина - равно как и ее спутники - не имела никакого сходства с человекообразной обезьяной. Тем не менее кожа ее была не белой, а темно-золотой - такой оттенок свойствен семитским или арабским народам - и очень напоминала по цвету кожу того, кого я видел там, в раю. Когда она повернулась и пошла вперед, ветер взметнул вверх великолепные темные волосы…
        - Все эти люди почти что голые! - воскликнул я. Мемнох коротко хохотнул.
        Мы вновь углубились в лес. Степь исчезла. Насыщенный влагой и разнообразными запахами воздух казался густым.
        Огромные хвойные деревья и папоротники нависали над самыми нашими головами. Таких папоротников - с ветвями, которые были гораздо крупнее, чем ветви банановых деревьев, - мне еще никогда видеть не приходилось. А хвойные деревья можно было сравнить разве что с секвойями, растущими в лесах на западе Калифорнии, - гигантскими исполинами, рядом с которыми я всегда чувствовал себя одиноким и меня охватывал страх.
        Мемнох шел впереди, указывая дорогу сквозь непроходимые заросли тропических джунглей, и, казалось, совершенно не обращал внимания на обступавшие нас со всех сторон необыкновенные растения. Мимо нас сновали какие-то твари, издалека доносились приглушенные рыки зверей. Земли под ногами не было видно - ее устилал сплошной зеленый покров, казавшийся бархатистым и нежным. Время от времени мне казалось, что тот или иной камешек под этим покровом словно оживал и передвигался с места на место.
        Внезапно налетевший откуда-то легкий прохладный ветерок заставил меня обернуться. Степной простор и люди остались далеко позади. Тенистые папоротники росли так густо, что я даже не сразу понял, что полил дождь, - до нас доносился лишь его тихий, успокаивающий шум, ибо вода смачивала лишь верхушки и кроны деревьев и ни одна капля не долетала до нас.
        У меня не оставалось сомнений в том, что в эти джунгли поистине не ступала нога человека. Однако в них вполне могли обитать какие-либо звери и чудовища, готовые в любой момент броситься на нас из тени.
        - А сейчас, - заговорил Мемнох, не замедливая шаг и без малейшего усилия отодвигая в сторону тяжелую ветвь, - позволь мне перейти к конкретному вопросу, точнее к тому, что я определил для тебя как «тринадцать откровений физической эволюции». После того как ангелы приняли и постигли эти «откровения», они обсудили их с Богом. Учти, однако, что мы будем говорить только об этом мире - звезды, иные планеты и галактики не имеют никакого отношения к предмету нашей с тобой беседы.
        - Ты хочешь сказать, что во всей вселенной Земля единственная планета, где есть жизнь?
        - Я хочу сказать, что знаю только свой мир, свой рай и своего Бога.
        - Понятно.
        - Как уже тебе говорил, мы были свидетелями целого комплекса геологических процессов - видели, как вздымаются горы, образуются моря и возникают континенты. Нашим хвалебным, исполненным восхищения гимнам не было конца. Ты даже представить себе не можешь истинно райское пение. В раю, населенном людскими душами, тебе довелось услышать лишь его слабое подобие. А тогда наш хор составляли исключительно небесные создания, и каждое необыкновенное явление порождало новые псалмы и песнопения. Они звучали совершенно иначе - быть может, не лучше, нет, но по-другому.
        Между тем у нас появилось множество занятий, и прежде всего мы принялись изучать земную атмосферу - нас мало интересовал ее состав, но каждая деталь привлекала к себе внимание, заставляла подолгу созерцать ее и наводила на размышления. Жизнь на земле, представавшая перед нами, включала в себя великое множество деталей и разного рода мелочей, которых не существовало в раю.
        - Значит ли это, что все казалось вам ясным, понятным и не вызывало ничего, кроме восторга?
        - Да, все было словно озарено Божественным светом, и ни одна, пусть даже совсем крошечная, мелочь, ни одна деталь не умалили и не поставили под сомнение нашу любовь к Господу.
        Мы подошли к неширокому, но мощному водопаду, низвергавшемуся в бурлящий водоем. Подставив лицо и руки освежающему туману из микроскопических брызг, я на минуту замер перед этим прекрасным зрелищем Мемнох последовал моему примеру и, казалось, наслаждался не в меньшей степени, чем я.
        Только теперь я заметил, что он босой. Он вошел в воду и с удовольствием наблюдал, как чистые струи омывают пальцы ног с аккуратно подстриженными ногтями цвета слоновой кости.
        В тот момент, когда он склонился к воде, чтобы лучше рассмотреть пенящиеся, пузырящиеся потоки, крылья резко взметнулись вверх, и я отчетливо увидел их сверкающие каплями влаги перья и острые концы над его головой. Потом послышался шелест, и крылья с тихим хлопком сомкнулись, подобно птичьим сложились за его спиной и… исчезли.
        - А теперь попробуй себе представить, - заговорил он снова, - как несметное число, легионы ангелов самых разных рангов спускаются на землю и буквально влюбляются в то, что предстает их глазам, пусть даже это всего лишь бурлящие воды или лучи солнца, пронзающие газообразную атмосферу Земли и переливающиеся в ней разными цветами.
        - Неужели вам все это казалось интереснее, чем то, что вы видели в раю?
        - Да. Вынужден признать, что так и было. Конечно, мы с радостью возвращались в рай, особенно если Господь бывал нами доволен. Но проходило время, и нас тянуло обратно, нас вновь охватывала жажда познания, просыпалось любопытство, и земные красоты все чаще и чаще начинали занимать наш разум. Мы постепенно осознавали, что наш образ мыслей переменился. Однако позволь мне все же перейти к рассказу о
«тринадцати откровениях».
        Первым «откровением» стало преобразование неорганических молекул в органические… так сказать, от камешка - к мельчайшему живому организму. Забудь об этом лесе. Его тогда не было и в помине. Взгляни лучше на водоем. Вот в таких водоемах, со всех сторон окруженных горами, теплых и неспокойных, наполненных газами, восходящими из раскаленных недр земли, впервые зародились живые молекулы.
        Шум поднялся до самых небес «Узри, Господь, плоды деяний материи!» А Всемогущий лишь одобрительно улыбнулся своей лучезарной улыбкой. «Ждите и наблюдайте», - сказал он. Мы повиновались, и тогда явлено нам было второе «откровение». Молекулы стали преобразовываться в три формы материи: клетки, ферменты и гены. Как только возникли одноклеточные организмы, сразу же появились и многоклеточные, а то, что мы, впервые увидев органические молекулы, могли лишь интуитивно предугадывать, вдруг проявилось со всей очевидностью. Некая искра жизни оживила эти существа. Они обрели форму, пока еще не окончательную, но вполне определенную, и нам казалось, что мы улавливаем неисчислимое множество таких живительных искр - крошечных свидетельств и неопровержимых доказательств наличия жизни.
        Иными словами, весь мир пришел в движение. Он испытывал все новые и новые потрясения, и мы стали их свидетелями. На наших глазах несметные полчища многоклеточных существ сновали в воде, соединялись и создавали доселе неведомые, пока еще примитивные формы жизни - водоросли, низшие грибы… А вскоре эти зеленые живые формы стали выбираться и на сушу. Илистые, слизистые наносы постепенно захватывали ее пространство, дабы закрепиться там на миллионы лет и впоследствии породить папоротники и деревья, которые со временем достигли огромных размеров, - эти папоротники и деревья ты видишь сейчас вокруг.
        Ангелы тоже обрели форму и размеры. Мы получили возможность прогуливаться под сенью лесов, а земля под нашими ногами была покрыта зеленью. А теперь, если у тебя есть такое желание, попробуй представить себе, какие хвалебные гимны возносились к небесам, вообрази себе радость Господа, видевшего все происходящее и слушавшего восторженные рассказы своих ангелов.
        Они путешествовали по всему миру, и постепенно у каждого из них появились свои любимые места - одни предпочитали горы, другие - широкие долины, третьи - водные просторы, кому-то больше нравилось бродить по тенистым зеленым лесам…
        - Значит, они стали духами - духами вод, лесов и так далее? - перебил я Мемноха. - Теми, кому много позже начали поклоняться люди?
        - Совершенно верно! Однако ты забегаешь далеко вперед.
        Моя реакция на эти два откровения ничем не отличалась от реакции легионов моих собратьев. Едва мы ощутили свет жизни, излучаемый многоклеточными растительными организмами, мы начали чувствовать и момент их гибели. Один организм пожирал другой, питался его соками и разрастался, поглощая те, что были рядом… Иными словами, мы видели размножение и разрушение.
        То, что прежде представлялось как простой обмен материей и энергией, теперь приобрело иные формы и масштабы. Это было началом третьего «откровения», но нам и в голову не приходило, что именно происходит. Понимание пришло много позже - когда на основе растительных организмов начали возникать организмы животные.
        По мере того как мы наблюдали неуклонное, целенаправленное и энергичное движение этих организмов вперед, становились очевидцами резкого увеличения числа и разнообразия их форм, все очевиднее становился тот факт, что зароненная в них искра жизни очень схожа с той, которая теплилась внутри нас самих. Но что же происходило с этими крошечными живыми созданиями?
        Они умирали - вот что с ними происходило! Они рождались, жили и умирали. А после начинали разлагаться. Итак, вот тебе третье «откровение» эволюции: смерть и разложение!
        Лицо Мемноха потемнело - таким я его еще не видел. Оно вновь выражало невинность и восторг, однако поверх всего легла мрачная тень разочарования, смешанного, как мне показалось, со страхом. Хотя, возможно, это выражение следовало бы охарактеризовать как наивное удивление в предвидении ужасного исхода.
        - Итак, третьим «откровением» стали смерть и разложение, - уточнил я. - И оно вызвало в тебе отвращение?
        - Нет, не отвращение! Я просто решил, что это, должно быть, какая-то ошибка Я поспешно устремился в рай. «Смотри, - обратился я к Богу, - эти крошечные существа погибают! Искра жизни уходит из них, в то время как она никогда не покидает Тебя или нас. И их материальные останки разлагаются!» И знаешь, я оказался далеко не единственным ангелом, представшим пред Господом с плачем и жалобами.
        Однако, думается, мои восторженные гимны были в большей степени, чем у других, проникнуты недоверием и страхом. Этот страх родился в моем сердце. Я тогда еще не понимал, что он возник одновременно с осознанием самой возможности существования смерти и разложения. И это осознание нестерпимой болью отозвалось в моем разуме.
        Мемнох внимательно посмотрел на меня.
        - Не забывай, что все мы были ангелами. И до той поры ничто не причиняло нам боль. Ни одна мысль не заставляла страдать наш разум. Ты понимаешь, о чем я говорю? Я страдал! И страх составлял лишь малую толику моих мучений.
        - И что же ответил тебе Господь?
        - А как ты думаешь?
        - Что все это является частью Его замысла?
        - Вот именно! Он велел мне наблюдать. «Смотри, - сказал Он. - Смотри и запоминай. И ты увидишь, что ничего существенно нового на самом деле не происходит. Это все тот же взаимообмен между энергией и материей».
        - Но как же тогда быть с искрой?! - воскликнул я.
        - «Вы все живые существа, - сказал мне Бог. - И тот факт, что вы способны осознавать и постигать такие истины, свидетельствует лишь о доверии к вам, к вашему разуму. А теперь иди и продолжай наблюдать. Впереди тебя ждет еще очень многое».
        - А страдания? А боль?
        - Все это обсуждалось и решалось в ходе Великого Спора Спор с Богом - это не только словесное общение, он проникнут великой, неизмеримой любовью к Господу, тем светом, который ты видел и который окружает и наполняет всех нас. Господь дал нам прежде всего утешение, то утешение и спокойствие, в котором я, страдая и мучаясь, возможно, больше всего нуждался. Он заверил, что нам нечего бояться!
        - Понятно.
        - Теперь наступила очередь четвертого «откровения». Учти, что мое изложение этого
«откровения» весьма произвольно и условно, ибо, как я уже говорил, я не могу посвятить тебя во все детали. Четвертым «откровением» я называю «откровение» цвета, а начало ему положило появление цветущих растений. Создание цветов способствовало возникновению экстравагантных и красивых способов спаривания организмов. Следует иметь в виду, что спаривание имело место и прежде, далее между одноклеточными существами.
        Но цветы… Цветы в изобилии представили множество оттенков, которых прежде не существовало вообще, разве только в радуге. Краски и оттенки радуги мы видели в раю и всегда считали, что они принадлежат исключительно небесам. И вдруг мы поняли, что это далеко не так, что их с успехом способна производить великая природная лаборатория, называемая землей.
        Позволь заметить, что яркие, сочные цвета возникали и в окраске морских организмов, особенно рыб, обитавших в теплых водах. Тем не менее именно цветы больше всего поразили меня своим великолепием. А когда стало очевидным, что их числу и разнообразию форм лепестков не будет конца, наши хвалебные песнопения вновь вознеслись к небесам, и сила их многократно превосходила все прежние гимны.
        Однако в пении нашем слышались и мрачные ноты… Осмелюсь сказать, что в них присутствовало некое сомнение - колебание, если хочешь, - вызванное «откровением» смерти и разложения. Теперь, с появлением цветов, мрачные ноты в похвалах и благодарственных гимнах зазвучали еще громче, ибо при виде гибнущих соцветий, роняющих на землю потемневшие лепестки, мы испытывали чувство ужасной, невосполнимой утраты.
        Свет жизни, излучаемый цветущими растениями и деревьями, в изобилии росшими повсюду, был, пожалуй, наиболее мощным, и потому восторженные песнопения все больше и больше окрашивались печалью.
        Земля все больше привлекала и очаровывала нас. Должен сказать, что в раю к тому времени очень многое изменилось, причем весьма заметно. Внимание всех его обитателей - как Бога, так и ангелов - было направлено прежде всего на землю. Постоянно пребывать в раю и посвящать себя только восхвалению Бога, как то было прежде, казалось уже совершенно невозможным. Любой псалом или гимн непременно должен был содержать в себе упоминания о материи, красоте и о тех процессах, которые происходили. Конечно, наиболее опытные из ангелов в своих песнопениях гораздо искуснее, чем я, сплетали воедино все необходимые элементы - смерть, разложение, красоту…
        Я был встревожен и обеспокоен. Мне кажется, уже тогда разум мой был недремлющим, и внутри меня таилась некая ненасытность.
        - Именно эти слова я произнес во время своего разговора с Дэвидом, после того как впервые заметил, что ты меня преследуешь, - удивленно сказал я.
        - Они из посвященного мне старинного стихотворения, написанного на древнееврейском языке Его перевод отыскать сейчас трудно, если вообще возможно. Это слова из прорицания Сивиллы, в котором она описывает хранителей… ангелов, посланных Богом на землю, дабы они наблюдали за тем, что там происходит. Она оказалась права. Мне понравилось это стихотворение, и я его запомнил. Я согласен с ним в той части, где дается моя характеристика. Чем оно так восхитило других ангелов, одному Богу известно.
        Мемнох нахмурился. А я тем временем пытался вспомнить, слышал ли в райском пении те самые нотки печали и уныния, о которых он говорил, или с некоторых пор оно вновь вернуло себе чистую радость.
        - Нет, - сказал он. - Теперь в раю слышится не только ангельское пение, но и музыка человеческих душ. Звуки стали совсем другими. Но позволь мне вкратце рассказать тебе об остальных «откровениях», поскольку постичь их суть нелегко и лучше говорить обо всех сразу.
        Пятым «откровением» было эволюционное развитие мозга животных. Еще до того животные организмы, обитавшие в воде, отделились от растительных, и теперь внутри студенистых существ начала формироваться нервная система, они обретали скелет, и одновременно у них возникали и развивались клетки мозга. У животных организмов стали появляться головы.
        От нашего внимания не ускользнуло, что мы, ангелы, тоже обладаем головами! Процесс мышления у новых существ происходил именно в головах. Точно так же, как и у нас, ангелов. Мы отчетливо видели и понимали это и не нуждались в объяснениях. Благодаря своему ангельскому разуму мы знали, как устроены. Раскрыть все тайны нам помогали глаза. Именно зрение в большей мере, чем все другие чувства, позволяло нам понять, как мы двигаемся, как реагируем на что-то, оно давало возможность удовлетворить нашу страсть к познанию.
        Обитатели рая пришли в неописуемое волнение. «Господь наш, - обратился я к Богу, - что же происходит? Эти существа развиваются, они обретают форму… конечности… головы…» И вновь повсюду зазвучали хвалебные гимны, но на этот раз восторг в них был смешан с тревогой и смятением. Сам факт, что материя способна порождать организмы, обладающие головами и мозгом, вызывал в нас страх перед Господом, который позволил произойти столь невероятным событиям.
        Еще прежде, чем рептилии стали покидать водные глубины и выползать на сушу, нам явлено было шестое «откровение». И оно повергло меня в ужас! Новые существа - какими бы причудливыми по форме и разнообразными по строению они ни были - имели не только головы и конечности, но и… липа! Такие же лица, как и у нас, как у меня! Точнее говоря, у каждого примитивного антропоида были два глаза, нос и рот! Сначала голова… потом лицо… отражение интеллекта…
        Я был вне себя от возмущения и вступил в жесточайший спор с Богом. «Ты этого добивался? - вопрошал я. - Чем все это закончится? Что это за существа? Искра жизни в них разгорается все ярче, становится все более мощной и стойкой! Ты видишь, что происходит?» Некоторые из моих собратьев-ангелов пришли в ужас.

«Мемнох, - увещевали они, - ты заходишь слишком далеко. Да, конечно, между нами, великолепными обитателями рая Господня, сынами Божиими, и этими существами есть определенное сходство. Головы… лица… - все очевидно. Но как осмеливаешься ты ставить под сомнение замысел Божий?»
        Однако я ни за что не желал смириться. Меня переполняли сомнения - равно как и тех немногих, кто был согласен с моим мнением. Озадаченные, смятенные, мы вновь отправились на землю, дабы побродить по ней и еще раз внимательно все осмотреть. Я уже говорил, что теперь получил возможность определять собственные размеры в сравнении с тем, что меня окружало, я мог подолгу лежать под нежной зеленой сенью, слушать, как растут деревья и травы, наслаждаться прекрасными красками и размышлять…
        И все же меня не оставляло предчувствие грядущих бедствий. А потом… Потом случилось нечто необычное: меня посетил Сам Господь.
        Я сказал «посетил», однако это не означает, что Бог когда-либо покидает райские пределы, - нет, Он, если можно так выразиться, простирается, выходит за границы рая. Его свет спустился с небес, окутал меня и притянул в божественные объятия. И тогда Господь заговорил со мной.
        Естественно, я немедленно успокоился. Теперь, когда на меня снизошло то самое райское блаженство, которое я так подолгу отвергал, когда оно окутало меня любовью и покоем, я испытал чувство глубочайшего умиротворения. Вмиг улетучились все сомнения и колебания. Меня покинула боль. Ослабло мучительное для моего разума давление, вызванное сознанием присутствия в мире смерти и разложения.
        Господь говорил со мной! Я чувствовал, как он наполняет меня, и в эти минуты напрочь утратил ощущение собственной формы. Подобная близость между нами неоднократно возникала и прежде, не говоря уже о самом моменте моего появления, - ведь я вышел из Бога. И тем не менее то, что это случилось сейчас, можно было воспринимать лишь как бесценный и милосердный дар.

«Ты способен видеть гораздо больше, чем другие ангелы, - сказал Господь. - Ты мыслишь и рассуждаешь, предвидя будущее, а они только еще учатся видеть его. Их можно сравнить с зеркалом, отражающим каждое деяние во всем его величии, в то время как ты все подвергаешь сомнению. Ты не веришь в Меня!»
        Его слова преисполнили меня печалью. «Ты не веришь в Меня!» - укорил Господь, но я никогда не считал свои страхи проявлением неверия. И не успел я подумать об этом, как понял, что Господь услышал мои мысли и был в полной мере ими удовлетворен. Он призвал меня вернуться на небеса и велел впредь не углубляться в лесные дебри, а чаще наблюдать за происходящим на земле сверху, ибо такая позиция гораздо удобнее.
        В продолжение всего повествования Мемноха я мог только молча смотреть на него, не в силах произнести ни слова. Мы по-прежнему стояли на берегу водного потока. Он говорил об умиротворении, однако отнюдь не выглядел при этом спокойным. Я ощущал в нем лишь страстное желание рассказывать дальше.
        - Я повиновался и возвратился в рай, однако, как я уже упоминал, на небесах все изменилось. Внимание их обитателей было направлено на землю. Никогда еще я не ощущал с такой очевидностью, что она служит предметом самого пристального изучения и темой практически всех небесных бесед. Я отправился к Господу и в порыве восторженного преклонения упал перед Ним на колени, дабы открыть Ему свое сердце и выразить бесконечную благодарность за то, что Он пришел и поговорил со мной. А потом спросил Его, свободен ли я вновь и позволено ли мне будет спуститься на землю.
        Тон Его был по обыкновению надменным, а ответ - уклончивым. Господь сказал, что мне никто не запрещает посещать землю, что я ангел-хранитель, а потому моей обязанностью является наблюдать и хранить. Итак, я отправился вниз…
        - Погоди, - прервал я Мемноха. - Я хочу задать тебе один вопрос.
        - Слушаю, - терпеливо откликнулся он. - Однако нам пора идти. Давай продолжим наше путешествие. Когда мы будем пересекать поток, можешь ступать по камням.
        Я последовал за ним, и вскоре шум воды остался далеко позади, и мы снова углубились в лес, еще более густой, чем прежде. Он казался обитаемым, хотя полной уверенности в этом у меня не было.
        - Так вот о чем я хотел тебя спросить, - вернулся я к своей просьбе. - Скажи, было ли в раю скучнее, чем на земле?
        - О нет, ни в коем случае! Просто земля в то время была центром внимания. Находясь в раю, невозможно было забыть о земле, потому что все вокруг только и делали, что говорили о ней, воспевали ее в своих гимнах. Нет, рай по-прежнему завораживал и дарил блаженство. Более того, печаль и мрачные настроения, вызванные наличием на земле смерти и разложения, только увеличили и без того несметное число достойных обсуждения и восхваления преимуществ райской жизни.
        - Понятно. Значит, рай только выигрывал от этих «откровений»?
        - Безусловно. Всегда. Не забывай к тому лее и о музыке. Ни в коем случае не думай, что она хоть в какой-то мере напоминала религиозные каноны. В те времена восторга и радости райская музыка достигла небывалых, поистине небесных высот. Прошли тысячелетия, прежде чем появились первые музыкальные инструменты, способные исторгать хотя бы жалкое подобие звуков, свойственных ангельской музыке. Ведь в ней удивительным образом смешивались их голоса, биение и шелест крыльев, и нежное дуновение долетавшего с земли ветерка.
        Я молча кивнул.
        - Что? Что ты хотел сказать? - спросил Мемнох.
        - Я не знаю, как выразить это словами. В общем… Я в очередной раз понял, насколько ошибочным всегда было наше понимание сущности небес. Ибо никто и никогда не говорил нам о том, что внимание обитателей рая было приковано к земле. Напротив, нам всегда внушали обратное, искажали факты и клеветали на рай, называя его тюрьмой для человеческих душ.
        - Что ж, - сказал Мемнох, - теперь ты видел рай собственными глазами. Однако позволь мне продолжить.
        Седьмым «откровением» стал выход животных из воды на сушу. Они населили леса, в изобилии покрывавшие землю, и нашли способы и средства жить там. Появились рептилии. Вскоре ящерицы превратились в гигантских чудовищ, достигли таких размеров и обрели такую мощь, что с ними не под силу было справиться даже ангелам. Эти существа обладали головами и лицами и могли не только плавать с помощью своих ног - мало чем отличающихся от наших, - но и ходить на них по земле. Некоторые научились даже ходить на двух ногах, а другие две - меньшего размера, похожие на наши руки, - держали перед собой.
        Я наблюдал за этим, как наблюдают за разгорающимся пожаром, и видел, как маленькая искорка, дарившая тепло, постепенно превращалась в бушующее пламя.
        Появились насекомые, множество видов и форм. Некоторые из них стали летать, но совсем не так, как это делаем мы. Они выглядели чудовищно. Мир буквально кишел новыми живыми существами, голодными, стремительно передвигающимися. Одни питались другими - так было всегда, однако теперь речь уже не шла об отдельных и достаточно редких случаях. По мере роста числа разнообразных животных убийств становилось все больше и больше. Мало того, между ящерами происходили настоящие сражения, они буквально разрывали друг друга на части, а огромные крылатые рептилии набрасывались на мелких, бегающих по земле существ и уносили их в свои гнезда.
        Изменились и формы размножения. Потомство вылуплялось из яиц, а позднее возникли и живородящие виды.
        Все это я наблюдал в течение миллионов лет и иногда спокойно и словно бы отвлеченно обсуждал увиденное с Богом. Но бывали ситуации, когда я, в очередной раз ослепленный и потрясенный красотой, воспевал увиденное и взмывал на небеса. Однако там, как и прежде, мои вопросы не вызывали ничего, кроме всеобщего раздражения. Иногда между нами возникали горячие споры. «Неужели мы не должны ни о чем спрашивать?» - вопрошали одни. «Нет, вы только посмотрите! - восклицали другие. - В момент смерти ящера из него вылетает мощная и горячая искра жизни!» И в те минуты, когда мне казалось, что я никогда не смогу обрести покой, Господь вновь и вновь принимал меня в свои объятия…

«Взгляни на все внимательнее и осмысли замысел в целом, - говорил Он. - Ты намеренно видишь лишь отдельные его части».
        Он обращал мое внимание на полное отсутствие пустых потерь во вселенной, на то, что разложившаяся материя служит пищей другим и что взаимообмен происходит ныне совершенно не так, как прежде, а основывается на иных принципах: «убивай и пожирай, переваривай и извергай».

«Здесь, рядом с Тобой, - отвечал я, - мне открывается лишь красота мира. Но стоит слететь вниз, зарыться в мягкую траву - и все видится в ином свете».

«Ты мой ангел, наблюдатель и хранитель, а потому обязан преодолеть в себе эти противоречия», - увещевал меня Господь.
        Когда я в очередной раз спустился на землю, настало время постичь восьмое
«откровение» - появление теплокровных птиц, крылья которых были покрыты перьями.
        Ударение, сделанное им на последних словах, и взволнованный тон, каким они были произнесены, совершенно не соответствовали общему тону его повествования, и это несоответствие вызвало у меня невольную улыбку.
        - Крылья, покрытые перьями! - повторил он. - Сначала мы увидели головы и подобие собственных лиц у насекомых, ящериц и всякого рода чудовищ! А теперь нате-ка - появляется теплокровное существо, в котором едва бьется хрупкая жизнь, и при этом оно обладает оперением! Оно летает совсем как мы! Оно взмывает ввысь, расправляет крылья и парит!
        Надо отдать должное, в кои-то веки мой возмущенный крик оказался далеко не единственным на небесах. Тысячи ангелов были несказанно удивлены, увидев эти материальные создания с такими же, как у нас, крыльями. Благодаря нежным, как и наши, перьям птицы казались очень легкими и мягкими и могли летать даже в ветреную погоду… Последствия этого события не заставили себя долго ждать.
        Небеса буквально взорвались песнопениями, восклицаниями, криками… Ангелы гонялись за крылатыми созданиями, окружали их, провожали до самых гнезд и потом наблюдали, как из яиц вылупляются птенцы, как они растут и превращаются во взрослых птиц.
        Понимаешь, мы и раньше становились свидетелями рождений, роста и взросления тех или иных материальных существ. Но впервые эти существа были так похожи на нас самих.
        - А Господь хранил молчание?
        - Нет. Он собрал нас всех вместе и спросил, как получилось, что до сих пор мы сумели узнать и постичь так мало, что этого оказалось недостаточно для избавления нас от приступов страха и гордыни. Гордыня - вот что, по Его словам, заставляло нас страдать. Нас приводила в ярость сама мысль о том, что столь маленькие, слабые создания с крошечными головками и странного вида личиками обладают такими же, как наши, крыльями. Он преподал нам суровый урок и предупредил: «Напоминаю вам еще раз, что процесс не завершен. Он будет продолжаться, и вам неоднократно предстоит стать свидетелями удивительных, поистине поразительных событий. Но Вы Мои ангелы, вы принадлежите Мне и должны верить в Меня!»
        Девятое «откровение» стало болезненным потрясением для всех без исключения ангелов. Одних оно привело в ужас, других преисполнило отвращением, ибо в девятом
«откровении», как в зеркале, отразились те сокровенные чувства, которые оно породило в наших сердцах. Речь идет о появлении на земле млекопитающих, чьи ужасные крики боли и муки взмывали к самым небесам и заглушали любые звуки, исторгаемые страдающими и умирающими животными. О-о-о-о! Все наши опасения, вызванные появлением смерти и разложения, оправдались с лихвой, причем в самых отталкивающих формах!
        Звуки, доносившиеся с земли, стали совсем другими, и все, что нам оставалось делать, - это терпеливо сносить все страхи и мучения и воссылать к небесам свои окрашенные тревогой и изумлением песнопения. Тон наших гимнов стал безрадостным, а сами они - маловразумительными. И только Господь сохранял спокойствие, и свет его оставался ничем не омраченным.
        Теперь, наконец, перейдем к десятому «откровению». Человекообразные обезьяны стали ходить на двух ногах. Не насмешка ли это над самим Господом Богом?!! Но вот она перед нами - обезьяна, распрямившая спину, волосатое грубое животное с двумя руками и двумя ногами, примат, по чьему образу и подобию созданы все мы! Хвала небесам, у него не было крыльев. Надо признать, что ни одно крылатое существо даже не приблизилось к нему в своем развитии. Это животное с дубиной в руках неуклюже передвигается по земле, зубами рвет на части плоть своих врагов, кусает, бьет и закалывает насмерть всех, кто оказывает ему сопротивление. Это подобие самого Господа Бога и гордых сыновей Его - ангелов - умело владеет примитивными орудиями.
        Как громом пораженные, мы внимательно рассматривали его руки. Есть ли у него большие пальцы? Можно сказать, что есть! Как громом пораженные, мы бродили вокруг мест их скопления. Неужели те звуки, которые они издают, - это своего рода осмысленная речь? Можно сказать - да! Но в чем же состоит умысел Божий? Почему Он так поступил? Неужели и это не возбудит в нем гнев?
        Однако вечный свет Господень по-прежнему изливался на мир, и ничто, казалось, не в силах его омрачить. Разве не слышал Он вопля умирающего примата? Разве не достигал Его ушей визг макаки, раздираемой на части ее более крупным собратом, и разве не видел Он, как покидает ее яркая искра жизни?

«Нет, это просто неслыханно, это невозможно себе даже представить!» - вскричал я, взмывая к небесам.
        Ответ Господа был отнюдь не утешительным. «Мемнох, - сказал Он, - если даже Я не считаю это существо насмешкой над Собой, если Я Сам его создал, то как можешь ты чувствовать себя оскорбленным? Удовлетворись таким объяснением, Мемнох, удивляйся, изумляйся, но не беспокой Меня больше. Со всех сторон до Меня доносятся песнопения, повествующие о любой мелочи, о каждой детали Моего совершенного творения. И только ты приходишь с вопросами, которые по сути своей есть не что иное, как брошенные Мне в лицо обвинения. Все, Мемнох! Хватит! Довольно!»
        Я чувствовал себя посрамленным и униженным. Само слово «обвинение» испугало меня и привело в замешательство. Известно ли тебе, что «сатана» в переводе с древнееврейского означает «противник, обвинитель»?
        - Известно, - ответил я.
        - Тогда, если позволишь, я продолжу. Такое отношение было мне в новинку. И тем не менее я сознавал, что на протяжении долгого времени без конца обвинял Господа то в одном, то в другом и неустанно твердил, что эволюционный процесс в том виде, в каком он происходит на земле, не может соответствовать божественной воле и желанию.
        И вот теперь Он совершенно недвусмысленно приказал мне прекратить жаловаться и продолжать наблюдение. Он вновь подтвердил широту и грандиозность своих замыслов, указал на колоссальные перспективы тех изменений, свидетелем которых мне довелось быть. Иными словами, Он позволил мне, словно при мгновенной яркой вспышке, увидеть Его глазами то, что никогда не открылось бы мне самому.
        Я уже сказал, что чувствовал себя посрамленным и смиренно обратился к Богу с просьбой позволить мне и в дальнейшем оставаться рядом с Ним. «Конечно, оставайся», - милосердно произнес Господь. Мы примирились, однако с тех пор, продолжая купаться в лучах Его Божественного света, я постоянно был начеку - так настороженно ведет себя животное, в любой момент ожидающее нападения невидимого в лесных зарослях врага. Настороженно и с опаской.
        А тем временем внизу, на земле, происходило нечто из ряда вон выходящее!
        Подумать только! Впрочем, не знаю, эти ли слова я должен употребить или лучше с библейским пафосом громко воскликнуть: «Зрите!». Суть в том, что волосатые прямоходящие существа положили начало весьма странному ритуалу. Вообще-то они положили начало очень многим обрядам и создали весьма сложные поведенческие модели. Но я, если ты не против, сразу перейду к описанию наиболее важной из них Волосатые прямоходящие существа стали хоронить своих мертвых сородичей.
        Прищурившись, я озадаченно наблюдал за Мемнохом. Он так глубоко погрузился в воспоминания и был до такой степени поглощен своим повествованием, что, пожалуй, впервые за все время нашей беседы выглядел действительно несчастным и подавленным, однако по-прежнему красивым. Никакие грустные мысли не в силах были исказить прекрасные черты его лица.
        - И что? Одиннадцатым «откровением» стала обязанность хоронить мертвых? - спросил я.
        Он посмотрел на меня долгим взглядом, в котором явно читалось разочарование. Мысль о том, что он не в состоянии ясно и доступно мне все изложить, приводила его в смятение.
        - Так что же ты имеешь в виду? - нетерпеливо переспросил я, горя желанием узнать как можно больше. - Что подразумевается под словами о том, что они хоронили своих мертвых?
        - Очень и очень многое, - прошептал Мемнох, многозначительно покачав передо мной пальцем. - Ибо обряд погребения был сопряжен с проявлениями родства и близости, какие до той поры мы едва ли встречали у какого-либо вида живых существ. Сильные заботились о слабых, здоровые помогали больным, кормили и оберегали калек, и, наконец, все вместе они с цветами хоронили мертвых. Ты только подумай, Лестат, - с цветами! Вот в этом-то и заключалась главная суть одиннадцатого «откровения» - в появлении современного человека! Косматого, сутулого, покрытого волосами и еще очень похожего на обезьяну, но тем не менее - человека! И лицо этого человека уже мало чем отличалось от наших. Современный человек был способен испытывать любовь и привязанность, свойственные прежде лишь нам, ангелам, и Создателю. Он проявлял свои чувства по отношению к сородичам, он так же, как и мы, любил цветы и с их помощью выражал свое горе во время погребального обряда.
        Я долго молчал, обдумывая сказанное, но в первую очередь упоминание Мемноха о том, что он, Бог и остальные ангелы служили своего рода идеальным образцом, эталоном, к которому на их глазах стремились в своем развитии человеческие существа. Я никогда не размышлял над этим вопросом с такой точки зрения. И вновь перед моим мысленным взором возник Его образ в тот момент, когда Он повернулся спиной к балюстраде и обратился ко мне: «Ты никогда не станешь Моим врагом, Лестат, правда?»
        Мемнох не сводил с меня глаз. Я отвел взгляд. Внутри меня все более крепло чувство привязанности к нему, вызванное прежде всего его рассказом и той эмоциональностью, с какой он излагал свое повествование. Кроме того, пришедшие на память слова Бога Воплощенного вновь повергли меня в смятение.
        - Но так и должно быть, - сказал Мемнох. - И вопрос, которым тебе следует задаться, заключается вот в чем: почему Он, вне всякого сомнения зная тебя таким, каков ты есть, - а Он не может этого не знать, - почему Он уже не считает тебя Своим врагом? Ты догадываешься?
        Я был ошеломлен…
        Я лишился дара речи…
        Мемнох ждал, пока я приду в себя и буду в состоянии слушать продолжение его рассказа, однако были минуты, когда мне казалось, что этот момент, возможно, не наступит вообще. Завороженный и потрясенный, я тем не менее, словно самый обыкновенный смертный, испытывал сильнейшее желание убежать, скрыться от чего-то губительного, непреодолимого, угрожающего, способного лишить меня здравого рассудка.
        - Пока я оставался рядом с Господом, - заговорил наконец Мемнох, - я смотрел на происходящее Его глазами. Я наблюдал за людьми и их семьями, видел, как они собираются вместе, чтобы присутствовать при родах, видел, как они устанавливают на могилах надгробные камни… Я видел это словно вездесущими очами Господними… И меня поражала невероятная сложность каждого деяния Его, каждого момента сотворения мира, будь то возникновение молекулы воды или звук, исторгаемый живыми существами, птицами ли, людьми ли - не важно… Все казалось не более чем проявлением божественного величия. Из самых глубин сердца моего возносились к Нему такие хвалебные гимны, равных которым мне еще не доводилось петь.
        И вновь Господь обратился ко мне: «Мемнох, оставайся здесь, на небесах, рядом со мной. Отныне ты будешь наблюдать издалека».

«Неужели таково Твое повеление, Господи? - спросил я. - А мне бы так хотелось видеть их возле себя, оберегать и охранять их. Я страстно желаю прикоснуться своими невидимыми руками к их коже, которая становится все мягче и мягче».

«Что ж, ты мой ангел, Мемнох, - рек Господь. - Тогда иди и стереги их. Но помни: все, что ты видишь, делается Мною и по Моему изволению».
        Прежде чем покинуть рай, я окинул взглядом мироздание - надеюсь, ты понимаешь, что в данном случае я выражаюсь метафорически, - и увидел, что вселенная буквально кишит ангелами-хранителями. Они были повсюду - в лесах, в долинах, в морях, - и ни один не оставался без дела.
        Однако атмосфера Земли изменилась, и причиной тому послужило присутствие в ней чего-то невидимого, какого-то, назовем его так, нового элемента. Что это было? Быть может, в воздухе кружился вихрь мельчайших частичек? Нет, нечто иное… Но присутствие это ощущалось совершенно явственно.
        Я отправился на землю, где немедленно обступившие меня со всех сторон ангелы в один голос подтвердили, что тоже ощущают в атмосфере нечто новое, доселе им неведомое, и что в отличие от всех других живых существ этот новый элемент совершенно не нуждается в воздухе.
        - Разве это возможно? - спросил я.
        - Прислушайся, - сказал ангел Михаил. - Вслушайся повнимательнее. И ты услышишь.
        - Это нечто невидимое, но живое, - добавил ангел Рафаил. - Но кто из живущих в этом мире, кроме нас, может оставаться невидимым?
        Сотни ангелов собрались вместе, чтобы рассказать о том, какие ощущения вызвал у них новый элемент, и поделиться своим мнением о странной невидимой силе, которая, не осознавая нашего присутствия, словно вибрировала вокруг и производила недоступный обычному слуху шум.

«Это ты во всем виноват! - воскликнул, обращаясь ко мне, один из ангелов, чье имя я называть не стану. - Своими бесконечными упреками и обвинениями ты прогневил Господа, и Он создал это нечто, невидимое, как мы, и наделенное нашей силой. Мемнох! Ты должен пойти к Богу и узнать, не замыслил ли Он избавиться от всех нас и передать бразды правления новому невидимому существу!»

«Но можно ли представить, что такое возможно?» - спросил Михаил, самый выдержанный, спокойный и разумный из ангелов, о чем свидетельствуют и фольклор, и теологические трактаты, и… - словом, вся честная компания, оставившая хоть какие-нибудь свидетельства об ангелах. И это истинная правда. Он действительно всегда отличался здравомыслием.
        Так вот, Михаил стал успокаивать взволнованных собратьев. Он сказал, что эти мелкие невидимые создания, вибрации которых все мы ощущаем, никак не могут сравниться с нами в силе. Им с трудом удается проявить свое присутствие и сообщить о своем существовании даже нам, ангелам, - а ведь от нас не может скрыться ничто на земле.

«Мы обязаны выяснить, что это, - сказал я. - Совершенно очевидно, что новые создания отнюдь не небожители, а вполне земные существа. Они обитают здесь, среди лесов и холмов».
        Все со мной согласились. Ведь мы отлично знали и понимали устройство мира и каждой, даже самой малой его частицы. Иногда требуются тысячелетия, чтобы понять сущность того или иного химического вещества или бактерии, а к нам это понимание приходило мгновенно. Однако суть того, с чем мы столкнулись на этот раз, оставалась загадкой. Точнее говоря, мы не в силах были определить, с чем именно столкнулись.
        - Да, я понимаю, о чем ты.
        - Мы вслушивались, мы простирали руки… Мы поняли, что оно бестелесно и невидимо, однако при этом обладает целостностью и индивидуальностью… Если быть еще более конкретным, мы обнаружили великое множество таких индивидуальностей. И все они плакали. Постепенно их плач проник в наше собственное невидимое пространство и стал доступен нашему внутреннему слуху.
        Мемнох помолчал.
        - Ты понимаешь, что я имею в виду? - наконец спросил он.
        - Они были призрачными.
        - В то время как мы невидимые бродили по земле, ломали головы над странной загадкой, раскрывали свои объятия этим призрачным созданиям и пытались успокоить их песнопениями, случилось нечто, заставившее нас на время отвлечься от этих занятий. Мгновенная вспышка - и нашим глазам предстало двенадцатое «откровение» эволюции! Оно ударило и ослепило нас подобно огню небесному! Оно заглушило плач и крики невидимых обитателей дебрей земных! Оно пошатнуло наш разум! Наши песнопения сменились хохотом и воем!
        Двенадцатое «откровение» заключалось в возникновении резких различий между мужчинами и женщинами, причем таких явных, каких еще никогда не было даже у антропоидов. Женщины становились все привлекательнее и соблазнительнее, на их лицах перестали расти волосы, конечности обрели стройность, манера поведения изменилась и обусловливалась уже не только борьбой за выживание… Словом, женщины превратились в истинных красавиц, прелесть которых была сравнима разве что с прелестью цветов или птиц! Вместо заросших волосами человекообразных обезьян нашим глазам предстали очаровательные создания с нежной кожей и прекрасными сияющими лицами - очень похожие на нас, только без крыльев!!!
        Мы оба застыли и молча смотрели друг на друга.
        Мне не понадобилось и секунды, чтобы в полной мере постичь смысл его слов.
        Мне не потребовалось ни мгновения на размышления. Я все понял. Достаточно было увидеть его нежное, красивое лицо, взглянуть на струящиеся волнами волосы, на гладкие, изящные конечности, дабы убедиться в полной правоте его слов. Не нужно быть специалистом в области эволюции, чтобы ясно отдавать себе отчет в том, что в процессе совершенствования видов такой момент непременно должен был наступить. А Мемнох был истинным воплощением женственности. Его можно было сравнить с мраморными ангелами, со скульптурами Микеланджело, ибо в нем, как ни в каком другом существе, ясно виделись отточенность и гармония женской красоты.
        Мемнох был сильно возбужден и, казалось, вот-вот начнет заламывать руки от волнения. Он устремил на меня пристальный, насквозь пронзающий взгляд.
        - Тринадцатое «откровение» эволюции не заставило себя долго ждать, - вновь заговорил он. - Мужчины начали совокупляться с самыми обворожительными из женщин, отдавая предпочтение обладательницам гибкой фигуры, гладкой кожи и нежного голоса. И результатом таких совокуплений стало появление на свет детей, которые, вырастая, превращались в прекрасных юношей, не уступавших женщинам в красоте и привлекательности. Более того, людей рождалось все больше и больше - самой разнообразной комплекции, рыжеволосых и брюнетов, шатенов и блондинов; их волосы завивались локонами или свисали прямыми прядями, а глаза приобретали множество оттенков серого, коричневого, зеленого, голубого цветов. Ушли в прошлое тяжелые, нависшие над глазами брови и густые волосы на лицах мужчин, не осталось и следа от тяжелой, неуклюжей обезьяньей походки - мужчины тоже засияли ангельской красотой…
        Я молчал, не зная, что сказать.
        Мемнох отвернулся, однако в этом жесте не было ничего, относящегося лично ко мне. Скорее всего, ему просто нужно было передохнуть и собраться с мыслями. Я вновь увидел его высокие, изогнутые, сложенные за спиной крылья, нижние концы которых почти касались земли, а каждое перышко слегка отливало радугой. Через несколько мгновений он вновь повернулся ко мне, и выражение, застывшее на его еще недавно ангельском лице, удивило и потрясло меня.
        - Да-а-а… Мы их видели совершенно отчетливо… Мужчина и женщина… Он создал их… Мало того, Лес-тат… Мало того, что они были разными… мужчина и женщина… Он создал их по образу и подобию своему… По образу и подобию самого Господа Бога и… и Его ангелов! Вот до чего дошло! Вот до чего! Бог, разделенный надвое! Ангелы, разделенные надвое!
        Не могу сказать точно, как долго остальным ангелам удавалось меня удерживать, но настал момент, когда они были уже не в силах справиться, и я взмыл в небеса - исполненный сомнений, колебаний, домыслов… Я познал гнев. Мучительные крики млекопитающих научили меня испытывать гнев. Визг и рычание дерущихся между собой человекообразных существ научили меня испытывать гнев. Смерть и разложение научили меня испытывать страх.
        В общем, процесс сотворения мира, затеянного Богом, позволил мне научиться всему, что требовалось сейчас, дабы предстать перед Ним и вопросить: «Ты этого добивался? Ты замыслил разделить свой собственный образ между мужчиной и женщиной? Ты пожелал, чтобы в момент смерти - не важно, будет это мужчина или женщина, - искра жизни вспыхивала как можно ярче? Значит, твой замысел состоял в том, чтобы совершить немыслимое разделение и создать этих чудовищ, эту насмешку над всеми нами?»
        Я был вне себя от ярости, ибо считал случившееся настоящим бедствием. Я простирал к Нему руки и умолял прислушаться к моим словам, подумать, простить меня, даровать мне утешение и частичку мудрости, но… Но так и не дождался ответа. Никакого. Господь не проронил ни слова. Он не уронил на меня ни луча света. Он не наказал меня. И не вынес мне приговор.
        Я вдруг обнаружил, что стою посреди рая в окружении ангелов. Они молча наблюдали за мной и тоже ожидали божественного решения.
        Однако Господь Всемогущий так и не удостоил меня ответом - лишь спокойный и безмятежный свет Его в конце концов озарил все вокруг. Я разрыдался.

«Взгляните, - обратился я к своим, собратьям, - даже слезы мои совсем такие же, как у них».
        Справедливости ради следует все же сказать, что мои слезы, конечно, не были материальными.
        Не знаю, как долго это продолжалось, - я плакал, а они стояли вокруг и молча смотрели на меня. И вдруг я понял, что плачу не один. Но кто еще? Я обвел взглядом весь сонм ангелов - хранителей, херувимов, серафимов… На их лицах застыло выражение таинственности и восхищения. И тем не менее я отчетливо слышал чьи-то стенания и плач.

«Откуда доносится этот плач?» - спросил я.
        И тут до меня дошло. Они тоже догадались. Сложив крылья, мы сошлись вместе, склонили головы и прислушались… Звуки доносились с земли - это были голоса невидимых призрачных существ. Плакали они, нематериальные создания! Их стенания достигли небес. А вечный Божественный свет по-прежнему невозмутимо озарял всех нас.

«Пора взглянуть, что там происходит, - сказал Рафаил. - Нам следует исполнять повеление Господа».

«Да! Я должен увидеть и узнать, в чем дело!» - с этими словами я устремился к земле.
        Остальные последовали за мной. Мы мчались, словно ураган, а вокруг плакали и завывали крошечные существа, которых мы не могли даже видеть.
        Наше внимание привлекли звуки человеческих рыданий, присоединившиеся к стенаниям невидимых существ.
        Наконец мы достигли земли и, никем не замеченные, окружили небольшое поселение очень красивых людей с гладкой и мягкой кожей.
        В центре его на постели из трав и цветов корчился в предсмертных болезненных судорогах юноша. Он погибал от лихорадки, вызванной укусом какого-то ядовитого насекомого. И если верить Богу, все происходящее тоже было частью Его замысла.
        Воздух над умирающим был наполнен рыдающими призрачными существами, а жалобные крики людей раздирали душу.
        Я снова заплакал.

«Успокойся и слушай», - донесся до моих ушей голос Михаила, самого терпеливого и выдержанного из нас.
        Он отвел нас в сторону от маленького поселения, подальше от бьющегося в конвульсиях юноши, и указал на целый сонм летающих в воздухе призрачных созданий.
        Впервые мы увидели их собственными глазами! Я наблюдал, как они собираются вместе и вновь разлетаются в стороны, мечутся, сталкиваются между собой. Однако все они при этом сохраняли некое слабое подобие человеческой формы. Хилые, слабые, совершенно сбитые с толку, потерянные и не уверенные в себе, они плавали в воздухе и раскрывали свои объятия лежавшему на смертном одре юноше, которому предстояло вот-вот расстаться с жизнью. И это в конце концов произошло…
        Между нами повисло молчание. Мы оба словно застыли.
        Мемнох смотрел на меня так, словно ожидал, что я сам завершу его печальное повествование.
        - И после смерти душа покинула этого юношу, - сказал я. - Искра жизни ярко вспыхнула, но не погасла, а присоединилась к великому множеству невидимых существ, которые летали в воздухе. Душа юноши сохранила его форму и затерялась среди тех, кто пришел, чтобы унести ее куда-то.
        - Вот именно!
        Он глубоко вздохнул и раскинул в стороны руки. Потом втянул в себя воздух, словно собирался взреветь, и сквозь кроны огромных деревьев над нашими головами устремил взгляд к небесам.
        Я застыл, как парализованный.
        Лес вокруг нас тихо шумел и вздыхал, как живой. Я явственно ощущал дрожь, охватившую Мемноха, и затаившийся внутри его страшный крик, готовый вот-вот вырваться наружу. Однако Мемнох сумел подавить его и опустил голову.
        Оглядевшись, я заметил, что лес вновь изменился и принял вполне современный вид. Со всех сторон нас обступали гигантские дубы и еще какие-то деревья, под ногами росли знакомые цветы и мох, повсюду сновали птицы, в траве шуршали мелкие грызуны.
        Я ждал.
        - Воздух буквально кишел этими существами, - заговорил наконец Мемнох. - Теперь, увидев однажды, научившись различать их очертания и голоса, мы уже не могли не замечать их. Они словно венком окружили всю землю. Это были духи умерших, Лестат! Духи мертвых людей!
        - А точнее, их души, Мемнох!
        - Да, души.
        - Души возникли из материи?
        - Да, И сохранили Его образ. Души… субстанции… невидимые существа… души…
        Я молча ждал продолжения. Он быстро взял себя в руки.
        - Идем со мной.
        Мемнох провел тыльной стороной ладони по лицу и взял меня за руку. В этот момент я впервые почувствовал прикосновение крыла, легко скользнувшего по моему телу, и это ощущение заставило меня вздрогнуть, будто от страха, хотя на самом деле никакого страха не было и в помине.
        - Эти души когда-то принадлежали людям, - сказал он. - Они оставались живыми и невредимыми и продолжали обитать поблизости от материальных тел - от родного племени своих прежних хозяев.
        Они не могли видеть нас, не могли видеть небеса. Что же им еще оставалось, кроме как смотреть на своих потомков - на тех, кто их похоронил, кто любил их при жизни, а после смерти заботливо обрызгал их тела рыжей охрой, а потом аккуратно уложил головой к востоку в нарядно украшенные могилы?!
        - А люди? - спросил я. - Люди, которые верили в них и поклонялись своим предкам? Они ощущали их присутствие? Чувствовали, что души предков по-прежнему где-то рядом?
        - Да, конечно.
        Я был слишком поглощен собственными мыслями, чтобы спросить еще о чем-либо.
        Запахи и мрачные краски леса, бесконечное число оттенков и комбинаций коричневого, золотого и багрового цветов, казалось, заполнили все мое сознание. Взглянув вверх, в просветах листвы над головой я увидел небо - серое, угрюмое и тем не менее величественное.
        Однако я не мог думать ни о чем, кроме великого множества человеческих душ, которые плавали в потоках воздушного пространства, окружавшего нас и простиравшегося до самых небес. Души, обреченные на вечные скитания… Куда же направиться в такой тьме? Что следует искать? Что можно узнать и познать?
        Что это? Неужели Мемнох смеется? Звуки были тихими, печальными, в них слышалась боль. Нет, скорее он напевает что-то. Быть может, это его сокровенные мысли изливаются в ангельском пении, подобно тому, как исходит аромат от прекрасных цветов?
        - Скажи, Мемнох, а Господь знал об этом? - Я видел, что он страдает, но не мог удержаться от этого вопроса. - Господь знал, что эти духовные субстанции покидают тела мужчин и женщин? Знал о том, что в воздухе витают человеческие души?
        Мемнох не ответил.
        Вместо этого он запел вновь, и на этот раз песня зазвучала громче и отчетливее. Устремив глаза к небесам, он исполнял какой-то грустный, мрачный, исполненный смирения и боли, но очень красивый псалом, мелодия которого не имела ничего общего с привычными нам музыкальными произведениями, построенными по раз и навсегда заведенным канонам.
        Он провожал взглядом тяжелые белые облака, проплывавшие над нашими головами.
        Соперничало ли очарование окружавшего нас леса с тем, что мне довелось увидеть в раю? На этот вопрос я не могу ответить. Но я твердо уверен в одном: если бы и возникла необходимость в сравнении, столь совершенную красоту не смогли бы затмить даже небеса. И это было, пожалуй, самое удивительное. Представший нашим глазам девственный лес - Сад Зла, а быть может, Эдем - был истинным чудом, он существовал словно сам по себе и обладал ни с чем не сравнимыми величием и роскошью. И вдруг я почувствовал, что не в силах смотреть на него, не в силах видеть, как медленно опадают дрожащие листья… Я не мог позволить себе полюбить этот великолепный лес, до тех пор пока не получу ответа на вопрос, казавшийся в тот момент самым главным и неизмеримо важным.
        - Так знал ли Господь правду о человеческих душах, Мемнох? - вновь спросил я. - Знал или нет?
        Мемнох повернулся ко мне.
        - А разве мог Он не знать, Лестат? Разве Он мог не знать об этом? Как ты думаешь, кто возносился к самым высотам небес, дабы поведать Ему обо всем? И с какой бы новостью я не представал перед Его всевидящими очами, был ли Он хоть однажды удивлен или застигнут врасплох, удалось ли хоть однажды сообщить Ему нечто такое, чего Он не знал и о чем не догадывался, - Он, вечный и всеведающий Господь?!!
        Мемнох вновь тяжко вздохнул. Казалось, еще немного - и он буквально взорвется от гнева… Однако через мгновение он был вновь спокоен и задумчив.
        Мы продолжили путь. Гигантские вековые деревья уступили место более молодым и изящным, с тонкими, гибкими ветвями, а под нашими ногами высоко стелились нежные, сочные травы.
        В воздухе явственно ощущался запах воды. Ветер, дувший нам прямо в лица, откинул назад густые и тяжелые пряди волос Мемноха, обжег холодом мои руки и голову, но не смог остудить жар моего сердца.
        Глазам нашим открылась широкая невозделанная равнина, окаймленная горами, склоны которых были покрыты зеленью лесов, глубоко впившихся корнями в камень. Кое-где среди деревьев виднелись прогалины с цветущими на них дикими злаками. По мере того как мы приближались к равнине, сквозь поредевший лес я увидел сверкающие проблески воды - не то реки, не то моря.
        Наконец мы окончательно вышли из леса и оказались на свободном пространстве. Земля здесь, несомненно, была плодородной - об этом свидетельствовал сплошной ковер разнообразных трав, а яркие краски полевых цветов делали картину поистине восхитительной. Встречались на равнине и участки, где росли оливы и другие плодовые деревья с низко расположенными ветвями. Так уж сложилось генетически, что ветви деревьев, служащих источником пропитания для многих поколений, растут почти от самой земли. Все вокруг было залито солнечным светом.
        Мы неторопливо продвигались сквозь высокие заросли колосящейся травы, похожей на дикорастущую пшеницу - хотя я не уверен, что это была именно она, - и наконец оказались возле края водоема, воды которого нежно плескались о берег, время от времени откатываясь назад и обнажая влажную, сверкавшую чистыми прозрачными каплями гальку. Насколько я мог судить, приливов и отливов здесь не случалось.
        Бросив взгляд по сторонам, я не увидел пределов водного простора, но противоположный берег вырисовывался вдали достаточно четко. Невысокие скалистые горы, казавшиеся такими же живыми, как и росшие на них редкие деревья, спускались почти к самому его краю.
        Я оглянулся. Теперь уже за нашими спинами на многие мили протянулись скалистые холмы, постепенно, уступами переходящие в высокие горы, на склонах которых виднелись рощицы фруктовых деревьев, а кое-где - черные провалы пещер.
        Мемнох не проронил ни слова.
        Потрясенный, подавленный и печальный, он вглядывался то в воду, то в далекие горы, настолько близко подступившие к противоположному берегу, что, казалось, чья-то невидимая рука силой остановила их продвижение, дабы они не препятствовали течению водных потоков.
        - Где мы? - спросил я тихо.
        Прежде чем ответить, он еще какое-то время молчал.
        - Что ж, - наконец заговорил он, - на этом я, пожалуй, завершу свой рассказ об
«откровениях» эволюции. Я вкратце поведал обо всем, свидетелем чего мне довелось стать и что ты сам увидишь и узнаешь, как только умрешь.
        Теперь предстоит рассказать тебе о самом главном, и я хочу сделать это здесь. Здесь, в этом прекрасном месте, хотя сами реки давно исчезли с лица земли, равно как и люди, когда-то обитавшие на их берегах. Что же касается твоего вопроса, то я должен ответить на него так: «Мы там, куда я упал после того, как Он окончательно низверг меня с небес…»
        ГЛАВА 12

«Ждите!» - рек Господь. И мы остановились пред вратами рая. Рядом со мной стояли те ангелы, которые всегда были моими единомышленниками, говорили и поступали так же, как говорил и поступал я. Михаил, Гавриил и Уриэль, хотя и не принадлежали к их числу, тоже были с нами.

«Мемнох, мой вечный обвинитель, - по обыкновению мягко обратился Он ко мне и озарил всех нас своим лучезарным сиянием, - прежде чем ты войдешь в рай и вновь станешь произносить свои обличительные речи, вернись на землю и тщательно, со всем вниманием и уважением еще раз изучи то, что уже видел, - прежде всего Я имею в виду человечество, - дабы, когда вернешься, ты мог с уверенностью сказать, что использовал все дарованные тебе возможности для понимания сути Моих деяний. Я сообщаю тебе, что человечество - часть природы и должно подчиняться тем ее законам, формирование которых ты наблюдал все последнее время. Только ты - и никто иной, за исключением Меня, - способен понять и постичь это в полной мере.
        Но ты обязан вернуться туда и вновь увидеть все собственными глазами. Тогда, и только тогда, Я созову на небесах большой совет и приглашу на него ангелов всех уровней и рангов. И на этом всеобщем совете Я выслушаю то, что ты захочешь Мне сказать. Возьми с собой тех, кто мыслит так же, как ты, и ищет ответы на те же, что и ты, вопросы. Те же ангелы, кто никогда не подвергал сомнению деяния Мои и не мечтал ни о чем ином, кроме как вечно жить в лучах Моего света, пусть останутся здесь, рядом со Мной».
        Мемнох умолк.
        Мы медленно шли по берегу узкого моря, пока не достигли небольшой площадки с
        несколькими камнями, вполне пригодными для того, чтобы присесть на них и немного отдохнуть. Я не чувствовал усталости в физическом смысле этого слова, однако сознавал, что возможность остановиться и, так сказать, сменить позу обострит все мои чувства, усилит внимание и желание до конца выслушать рассказ Мемноха. Он сел вполоборота, справа от меня, и его крылья вновь словно растаяли в воздухе. Но прежде чем это случилось, они взвились вверх и во всю ширь распахнулись высоко над моей головой, заставив меня вздрогнуть от неожиданности, и только тогда почти мгновенно исчезли, поскольку, когда Мемнох садился, места для них практически не оставалось.
        - Едва Господь закончил, - продолжил свою повесть Мемнох, - на небесах поднялся невероятный шум. Ангелы пришли в волнение, решая, кто отправится следом за мной изучать мироздание, а кто останется в раю, рядом с Богом. Дело в том, что, как я уже тебе говорил, великое множество ангелов разбрелось по всему миру, некоторые из них провели там многие годы и успели полюбить моря и реки, долины и даже пустыни, которые к тому времени тоже появились на земле. Однако миссия, порученная мне Господом, была совершенно особой: узнать все, что только возможно, о человечестве. Вот почему главным вопросом, требовавшим ответа, был вопрос о том, кого из ангелов в той же мере, что и меня, интересует человечество как таковое, кто из них горит желанием познать связанные с ним тайны…
        - Постой-постой, - перебил его я. - Извини, что прерываю, но сколько же всего ангелов существует на свете? Если я не ошибаюсь, Господь говорил о «всех уровнях и рангах»?
        - Полагаю, кое-что тебе об этом известно, - ответил Мемнох. - Первыми Господь создал нас, архангелов, - Мемноха, Михаила, Гавриила, Уриэля и многих других, чьи имена навсегда остались нераскрытыми, частично по причине невнимательности и небрежности, частично намеренно. Я тоже не стану их называть. Всего же архангелов было пятьдесят. Повторяю, мы были первыми, хотя вопрос о том, кто из нас появился раньше, а кто позже, всегда вызывал жаркие споры на небесах. Впрочем, я давным-давно утратил к ним интерес. Сам же я абсолютно уверен, что первым был именно я. Но это не имеет значения.
        Мы принадлежим к числу тех, кто имеет непосредственный доступ к Богу и в то же время самым тесным образом связан с землей. Вот почему нас именуют не только архангелами, но и ангелами-хранителями и в религиозной литературе зачастую относят к низкому рангу. Однако ранг наш отнюдь не низок. Все мы сильны как личности, обладаем умением приспосабливаться и служим посредниками между Богом и людьми.
        - Понятно. А Разиэль? А Метатрон? А Ремиэль?
        Мемнох улыбнулся.
        - Я не сомневался, что эти имена тебе тоже знакомы. Каждый из них, конечно, занимает свое место среди архангелов. Однако сейчас у меня нет возможности вдаваться в подробные объяснения. Ты все узнаешь, когда умрешь. К тому же человеческий разум, пусть даже это разум вампира, каким являешься ты, не в состоянии постичь столь многое сразу.
        - Очень хорошо, - сказал я. - Только хочу уточнить вот что. Те имена, которые ты сейчас называл, принадлежат умопостигаемым сущностям? Сариэль тоже к ним относится?
        - Да.
        - А Загзагель?
        - И он тоже. А теперь позволь мне продолжить. Позволь подробнее рассказать о замыслах. Мы, как ты знаешь, посланники Божий и самые главные ангелы, но я быстро превращался в обвинителя и противника Господа.
        - А ведь слово «сатана» в переводе и означает «противник, обвинитель», - напомнил я. - И все другие имена, которые тебе очень не нравятся, так или иначе связаны именно с этим понятием - «обвинитель».
        - Совершенно верно, - подтвердил Мемнох. - Однако религиозные писатели раннего периода, не ведая всей правды, а зная только ее фрагменты и отголоски, считали, что я обвинял не Бога, а людей. Вскоре, однако, ты поймешь, что у них были на то веские причины. Можно сказать, что я стал великим обвинителем всего и вся… - В голосе его на миг прорвались нотки гнева и раздражения, но он быстро взял себя в руки и уже абсолютно спокойным, ровным тоном продолжил: - Тем не менее мое имя - Мемнох. Не было и нет во вселенной ангела прозорливее и могущественнее, чем я.
        - Не спорю, - согласно кивнул я скорее из вежливости, чем по какой-либо иной причине. Хотя, если признаться, у меня не было причин подвергать сомнению его заявление. - Ты о говоришь о девяти ангельских рангах - или чинах, как их еще называют?
        - Да, о них, - кивнул он. - О девяти чинах, составляющих небесную иерархию. О них подробно говорится в трудах еврейских и христианских ученых-богословов, хотя точно определить суть каждого чина довольно трудно. В первую триаду входят серафимы, херувимы и престолы, или офанимы, как предпочитаю именовать их я. Эта первая триада занимается главным образом прославлением Бога. Они находятся в непосредственном Его распоряжении, практически никогда не покидают небесных пределов и купаются в лучах Божественного сияния, способного ослепить других.
        В своих гневных обличительных речах, обращенных ко всем обитателям рая, я часто обвинял этих ангелов в… - да простятся мне эти слова! - в излишней приверженности Господу и в отсутствии собственной воли и индивидуальности, то есть того, чем в полной мере обладаем мы. На самом деле у них, конечно, есть и то и другое, поверь мне, действительно есть, даже у офанимов, самых молчаливых из этой триады, от которых зачастую вовек не дождешься слова. Любого ангела из первой триады Господь может послать с тем или иным поручением. Они спускаются и на землю, причем серафимы умеют со всей торжественностью обставлять свое явление людям. К чести их следует сказать, что все они искренне любят Господа, восхищаются Им и в Его присутствии испытывают неподдельный восторг. Он владеет всеми их помыслами, и потому никому из них не приходит в голову усомниться в Его деяниях или задать Ему какие-либо вопросы. Словом, это наиболее покорные ангелы, хотя некоторые предпочитают говорить не о покорности, а о преданности Господу.
        Вторую триаду составляют три чина, названия которым были даны людьми: господства, добродетели и силы. Откровенно говоря, ангелы, принадлежащие ко второй триаде, мало чем отличаются от ангелов первой. Они обитают чуть дальше от Божественного света, что, наверное, с учетом их предназначения вполне естественно, а если говорить о логике и сомнениях, заставляющих задавать Богу вопросы, то ни в том ни в другом, на мой взгляд, они не сильны. Впрочем, кто знает, возможно, я не прав. В целом ангелам второй триады тоже свойственна покорность. Однако они гораздо чаще, чем безгранично преданные Господу, завороженные Его величием и иногда надменные и заносчивые серафимы, спускаются на землю. Надеюсь, ты понимаешь, что по этой причине они более склонны к спорам.
        - Да, понимаю.
        - Находясь в раю, ангелы обеих триад беспрестанно поют свои гимны. Тем же самым они заняты и большую часть времени, проводимого на земле. В отличие от хвалебных гимнов, которые исполнялись мною и мне подобными и которые, как правило, были связаны с тем или иным конкретным событием, их искренние песнопения льются как бы самопроизвольно и непрерывным потоком взмывают к небесам, в то время как архангелы склонны подолгу молчать.
        После смерти тебе представится возможность послушать пение ангелов всех триад. Однако сейчас это невозможно, ибо ангельское пение способно уничтожить тебя. Я позволил тебе услышать лишь малую толику - смех, отголоски пения, беспорядочные на первый взгляд шумы, - и большее пока для тебя недоступно.
        Я кивнул, вспомнив, какие болезненные ощущения вызвали во мне прекрасные и величественные звуки.
        - Самая низшая триада включает в себя чины начальства архангелов и ангелов, однако, как я уже говорил, это в корне неверно, ибо мы, архангелы, самые важные и могущественные; мы обладаем индивидуальностью, мы способны мыслить, сомневаться, нас многое интересует, беспокоит и заставляет задавать вопросы.
        Другие ангелы, правда, считают такие качества порочными. Обычному серафиму и в голову не придет просить Бога о милосердии к человечеству.
        Такова в нескольких словах небесная иерархия. Число ангелов несметно. Время от времени одни из них приближаются к Богу, другие, наоборот, по тем или иным причинам отдаляются от него. Такое движение происходит практически непрерывно.
        Важно отметить, что ангелы-хранители, наблюдатели и посланники Божий, пристально следившие за процессом сотворения мира, происходили практически из всех чинов. Даже среди серафимов были такие, кто в качестве ангелов-хранителей провел на земле миллионы лет и лишь потом вернулся на небеса. В посещении земли любыми ангелами нет ничего необычного. Я представил тебе наиболее общую схему, но это не означает, что все установлено раз и навсегда.
        Ангелы несовершенны. В этом ты уже имел возможность убедиться. Они созданы Богом и, совершенно очевидно, не могут сравниться в знании со всеведущим Господом. Однако знания их обширны, они способны постичь все, что известно в тот или иной момент времени, - если, конечно, сами того захотят. Вот в этом и состоит их главное различие. Одни жаждут знать все, а других интересует лишь Господь и Его отражение в душах наиболее преданных Ему почитателей.
        - Насколько я понимаю, - уточнил я, - ты хочешь сказать, что все правы и в то же время все по-своему ошибаются…
        - Больше правы, чем ошибаются. Суть в том, что каждый ангел обладает собственной индивидуальностью. Мы, падшие ангелы, не составляем какого-то отдельного от всех, особого вида, разве что наши блестящие способности и ум выделяют нас среди остальных и позволяют считать себя не такими, как все. Однако я не думаю, что это на самом деле так…
        - Продолжай, я слушаю.
        Мемнох рассмеялся.
        - Уж не думаешь ли ты, что я собирался на этом закончить?
        - Откуда мне знать? - сказал я. - Пока я не вижу во всем этом своего места. Каким образом вписываюсь в твою схему я - не как Лестат де Лионкур, а как… А как тот, кем я, собственно, сейчас являюсь… то есть как вампир…
        - Ты существо вполне земное и в то же время совершенно необычное - своего рода феномен, такой же, как, например, призрак. К этому мы еще придем - всему свое время. Когда Господь послал нас на землю, дабы мы наблюдали за человечеством, мертвые интересовали нас ничуть не меньше, чем живые. Скопление душ, венцом окутавшее землю, тех самых душ, которых мы видели собственными глазами и чьи стенания и плач явственно слышали, мы назвали преисподней, ибо нам казалось, что пространство, где они обитают, погружено в непроглядный мрак. А преисподняя и есть царство мрака.
        - А дух, создавший вампиров…
        - Не спеши, - перебил меня Мемнох. - На самом деле это очень просто. Однако позволь я объясню тебе все со своей точки зрения. В противном случае ты не сможешь меня правильно понять. Просьба, с которой я к тебе обратился, - просьба стать моим заместителем - настолько необычна, что ты не сумеешь уловить ее суть, если не выслушаешь меня очень внимательно.
        - Пожалуйста, продолжай.
        - Хорошо. Многие ангелы решили последовать за мной на землю, дабы оказаться как можно ближе к материи и, объединив все наши знания, исполнить повеление Господа - увидеть, познать и постичь происходящее. Михаил тоже отправился со мной, равно как и целый сонм других архангелов. Было среди нас несколько серафимов и несколько офанимов, а также ангелы других чинов, быть может не отличавшиеся большими умственными способностями, но живо интересовавшиеся процессом сотворения мира и искренне стремившиеся понять, почему же я так сердит на Господа Бога.
        Точного числа спустившихся на землю ангелов я назвать не могу. Мы разошлись в разные стороны, но время от времени собирались вместе, дабы поделиться впечатлениями и обсудить увиденное.
        Главное, что интересовало нас всех, - это высказывание Господа о том, что человечество - часть природы. Нам трудно было в это поверить, а потому мы упорно продолжали свои исследования.
        Вскоре я обнаружил, что люди жили теперь большими группами, совсем не так, как остальные приматы, что они строили для себя убежища, раскрашивали свои тела в различные цвета, что мужчины зачастую селились отдельно от женщин и что все они верили во что-то невидимое. Но во что именно? Служили ли предметом веры и поклонения души ушедших от них любимых предков, лишенные телесной оболочки, исполненные смятения и по-прежнему обреченные на скитания в воздушном пространстве земли?
        Да, как выяснилось, люди поклонялись душам предков, но не им одним. Они придумали некое божество, создавшее диких зверей, и приносили ему кровавые жертвы на алтарях, полагая, что это воплощение Бога Всемогущего обладает весьма ограниченными возможностями и что его с легкостью можно не только рассердить, но и ублажить.
        Должен признаться, новые открытия очень удивили меня. Ведь я стал свидетелем зарождения этих верований. Пойми, в своих «откровениях» я обобщил события, происходившие на протяжении миллионов лет. Когда я приблизился к алтарям и услышал слова молитв, обращенных к божеству диких зверей, когда увидел, как тщательно готовятся люди к совершению обряда жертвоприношения - обычно в роли жертвенного животного выступал баран или олень, - меня в первую очередь поразил тот факт, что человеческие существа не только стали, внешне походить на ангелов, но и сумели познать истину.
        Конечно, они пришли к этому инстинктивно. Они знали о существовании Бога. Однако понятия не имели, как именно Он выглядит. Их инстинктивные знания происходили, казалось, из того же источника, что и их бессмертные души. Попробую выразиться яснее. Самосознание и ощущение собственной смертности способствовали развитию человеческой индивидуальности, личности, и эта личность испытывала страх перед смертью, страх перед полным исчезновением! Они видели это собственными глазами и понимали значение происходящего. И они молились своему божеству, прося его не допустить, чтобы такое событие оказалось бессмысленным, не позволить, чтобы оно вообще не имело значения в этом мире.
        И только эта настойчивость, упорство каждой отдельной личности приводили к тому, что души умерших, покидая свои материальные тела, сохраняли их форму и оставались живыми - они цеплялись за жизнь как таковую, приспосабливались к тому пространству, в котором оказывались и которое было единственно для них доступным, и таким образом обретали возможность вечного существования.
        Я молча слушал, поглощенный рассказом, и жаждал только одного: его продолжения. Однако вполне естественно, что мне вспомнился Роджер. Я словно воочию видел его перед собой, ибо Роджер был единственным призраком, которого мне довелось встретить. А картина, только что нарисованная Мемнохом, представляла собой более понятную и совершенную версию появления Роджера.
        - О да, ты абсолютно прав, - подтвердил мои догадки Мемнох. - Быть может, в том и состоит одна из причин его прихода к тебе, хотя… Хотя в тот момент я воспринимал его как досадную, раздражающую и самую нежелательную в мире помеху.
        - Ты не хотел, чтобы Роджер встречался со мной?
        - Я наблюдал. Я слушал. Я был поражен не менее, чем ты. Однако у меня и до Роджера случались поразительные встречи - с другими призраками. Вот почему его приход не был для меня чем-то из ряда вон выходящим. Но если тебя интересует, не я ли организовал ваше свидание, то нет - я не имел к нему никакого отношения.
        - Но ведь это произошло почти одновременно с твоим появлением, и мне казалось, что оба события тесно связаны между собой.
        - Неужели? И в чем же ты усмотрел эту связь? Скорее тебе следует искать ее в себе самом. Не кажется ли тебе, что мертвые и прежде пытались поговорить с тобой? Не кажется ли тебе, что призраки твоих жертв с воплями преследовали тебя повсюду? Конечно, в большинстве случаев призраки твоих жертв пролетали мимо в блаженном неведении, что именно ты стал виновником их смерти. Однако так происходит не всегда. Вполне вероятно, в данном случае изменения произошли в тебе самом. Ведь для нас с тобой обоих не секрет, что ты успел полюбить этою человека, восхищался им, как никто другой, понимал его тщеславие, его интерес к непостижимому и страстное увлечение коллекционированием священных реликвий и других ценностей, потому что сам обладал теми же чертами характера.
        - Да, все это правда, - сказал я. - И все же я по-прежнему уверен, что его появление каким-то образом связано с тобой.
        Мемнох был поражен. Он долго смотрел на меня и, казалось, готов был разразиться гневом. Однако вместо этого он лишь рассмеялся.
        - Но почему? - спросил он. - С чего это мне вдруг пришло бы в голову обратить внимание на какого-то призрака? Ты знаешь, о чем я тебя прошу. И тебе известно, что это значит. Тебе не чужды теологические и мистические откровения. Ты успел познать их, еще будучи смертным. Помнишь? Давным-давно, во Франции, маленький мальчик вдруг понял, что может умереть, не успев познать смысл существования вселенной, и побежал к деревенскому священнику, чтобы прямо задать ему только один вопрос: «Верите ли вы в Бога?»
        - Все так, но… - я запнулся, не зная, как оправдать свои сомнения. - Но, повторяю, эти два события произошли практически одновременно. И когда ты утверждаешь, что между ними нет никакой связи, я… Я просто не могу поверить…
        - Какое же ты все-таки несносное создание! - воскликнул Мемнох. - Совершенно несносное! - В голосе его отчетливо слышалось легкое раздражение. И все же он терпеливо продолжил: - Ну как ты не понимаешь, Лестат, что именно то, что заставило тебя ввязаться во всю эту сложную и запутанную историю с Роджером и его дочерью Дорой, в свою очередь, привлекло меня в твоем собственном характере и побудило прийти к тебе, а не к кому-либо другому? Ты стремился к познанию сверхъестественного. Ты молил небеса о собственной гибели и уничтожении. Сделав Дэвида себе подобным, ты, возможно, совершил первый реальный шаг на пути ужасных моральных испытаний. И если превращение в вампира маленькой девочки, Клодии, ты еще мог себе простить и оправдать тем, что был молод и глуп, то…
        То обряд перерождения Дэвида, совершенный над ним против его воли, нельзя было ни простить, ни оправдать!… Ты завладел его бессмертной душой и сделал ее душой вампира! О, это поистине преступление из преступлений! Оно требовало вмешательства небесных сил, оно взывало к Господу! Ведь речь шла о Дэвиде, том самом Дэвиде, который заинтересовал нас до такой степени, что мы однажды позволили ему, пусть даже всего лишь на несколько мгновений, увидеть нас воочию. Нам было небезразлично, какой путь он изберет в дальнейшем!
        - Значит, ваше появление перед Дэвидом было преднамеренным?
        - Мне казалось, что я уже говорил тебе об этом
        - А Роджер и Дора? Они просто попались на пути?
        - Безусловно. Конечно, следует признать, что ты избрал своей жертвой одну из самых ярких и привлекательных личностей. Этот человек был столь же искусен в делах своих - в убийствах, вымогательстве, воровстве, - сколь ты был искусен во всем, что предписывала тебе совершать твоя нынешняя сущность. Твой поступок был крайне смелым и дерзким. Твой голод растет. Он становится в гораздо большей степени опасным для тебя, чем для окружающих. Тебя уже не привлекают, как прежде, отбросы общества, лишенные всякой надежды, или отъявленные головорезы. Остановив свой выбор на Роджере, ты тем самым заявил о том, что жаждешь власти и славы. Ну и что дальше?
        - Я растерян. Меня терзают противоречия, - прошептал я.
        - Почему? В чем дело? - удивился Мемнох.
        - Потому что я влюбился в тебя. А такие эмоции, как мы оба знаем, я никогда не оставляю без внимания. Я чувствую, что меня влечет к тебе. И все же мне думается, ты лжешь относительно Роджера. И относительно Доры. Я уверен, что все это звенья одной цепи. И стоит мне вспомнить о Боге Воплощенном…
        Не в силах продолжать, я оборвал себя на полуслове.
        На меня потоком нахлынули воспоминания о рае, я вновь испытал те ощущения, что и там, на небесах, - во всяком случае, те из них, которые еще свежи были в памяти, - и буквально задохнулся от невыразимой печали.
        Наверное, я невольно закрыл глаза - не знаю. Помню лишь, что вдруг открыл их и обнаружил, что Мемнох мягко держит меня за руки. Его крупные ладони были теплыми, а кожа - на удивление гладкой, и в то же время в этом пожатии чувствовалась недюжинная сила. Какими же холодными, должно быть, показались ему мои невероятно белые, изящные, отливающие перламутровым сиянием руки со сверкающими, как льдинки на солнце, ногтями!
        Он отпустил меня и отошел в сторону, и чувство мучительного одиночества неожиданно причинило мне боль. Руки мои так и остались напряженно сомкнутыми.
        А Мемнох уже стоял в нескольких ярдах, спиной ко мне, устремив взгляд в сторону другого берега узкого моря. Я вновь отчетливо видел его огромные крылья, которые беспокойно подергивались, словно охватившее его внутренне напряжение привело в действие мышечный механизм, предназначенный для управления ими. Мемнох казался неотразимо прекрасным и в то же время исполненным отчаяния.
        - Возможно, Господь прав, - тихо заговорил он, не оборачиваясь и по-прежнему пристально вглядываясь вдаль. В голосе его звучала ярость.
        - Прав в чем? - спросил я, поднимаясь с камня. Он даже не оглянулся.
        - Мемнох, прошу тебя, продолжай, - едва ли не взмолился я. - Иногда мне кажется, что я больше не выдержу, что твоя повесть вот-вот разорвет мне сердце. И тем не менее я прошу тебя - продолжай! Пожалуйста, пожалуйста, продолжай!!!
        - Это что, своего рода форма извинения с твоей стороны? - мягко спросил он, поворачиваясь ко мне лицом.
        Крылья вновь сделались невидимыми. Он вернулся к камням и сел чуть правее меня… Я машинально отметил, что нижний край его одеяния покрыт пылью, а в длинных растрепавшихся волосах запутался маленький кусочек зеленого листка
        - Нет, это не просьба о прощении, - ответил я. - Как правило, я говорю именно то, что думаю.
        Я внимательно, изучал его лицо: скульптурный профиль, великолепная кожа, ничем не отличающаяся от человеческой, разве что чересчур гладкая и совершенно лишенная волос… Нет, словами описать это просто невозможно! Когда вы входите в какой-либо храм эпохи Возрождения и видите там огромную, величественную в своем идеальном совершенстве статую, она не вызывает страха в вашей душе, потому что вы сознаете, что это всего лишь каменная фигура, не более. Но та статуя, что стояла передо мной, была живой!
        Мемнох обернулся, словно только теперь заметил, что я пристально наблюдаю за ним. Когда наши взгляды встретились, в его глазах я увидел мириады переливающихся разноцветных точек. Он наклонился вперед, и я почувствовал на своей щеке нежное прикосновение его мягких, совершенно гладких, чуть влажных губ - горячее дыхание жизни сумело проникнуть даже сквозь мою давно затвердевшую, ледяную кожу и обожгло меня так, как может обжечь только кровь… Живая кровь! Каждая частичка во мне пылала, а сердце пронзила боль, причем я мог, приложив палец к груди, с точностью указать, в каком именно месте.
        - А что чувствуешь сейчас ты? - спросил я Мемноха, изо всех сил сопротивляясь разрушительному действию его поцелуя.
        - Я чувствую кровь сотен и сотен людей, - шепотом ответил он. - Я чувствую душу, познавшую сотни других душ.
        - Познавшую? А быть может, просто уничтожившую?
        - Ты готов прогнать меня из ненависти к самому себе? Или я могу продолжить свой рассказ?
        - О, пожалуйста, пожалуйста, продолжай!
        - Итак, люди выдумали или открыли для себя Бога. - Голос Мемноха вновь звучал ровно, спокойно, а интонация была почти поучительной и в то же время смиренной. - В некоторых племенах поклонялись сразу нескольким богам, каждый из которых почитался как создатель той или иной части мира. Да, конечно, знали люди и о том, что души умерших бессмертны и обитают где-то рядом, а потому пытались вступить с ними в контакт, оставляли дары на могилах, совершали жертвоприношения. Они обращались к душам своих соплеменников с самыми разными просьбами: об успешной охоте, о рождении ребенка… - словом, искали у них защиты и помощи во всех делах.
        И когда мы, ангелы, проникали в преисподнюю… - а должен тебе сказать, что наше невидимое присутствие в пространстве, где безраздельно царили души умерших, не причиняло им беспокойства, - когда мы заглядывали туда, то видели, что внимание и любовь тех, кто оставался на земле, укрепляли и поддерживали жизненные силы бесплотных душ.
        Так же как и ангелы, души эти различались между собой и по интеллекту, и по степени интереса к тому, что происходило вокруг.
        Одни, например, сознавали, что мертвы, - они старались откликнуться на молитвы своих детей, помочь советом и прикладывали все силы, чтобы иметь возможность вести долгие безмолвные беседы с потомками. Они даже пытались являться им, используя всю мощь своей невидимой субстанции, для того чтобы привлечь и сконцентрировать в ней мельчайшие частички материи, витающие в пространстве. Они стремились рассказать о тьме, в которой пребывают, о горечи - вечной спутнице смерти, о том, что нужно быть сильными и храбрыми при жизни… Иногда потомки видели их во сне, ибо спящий разум человека открыт для общения с душами мертвых обитатели преисподней - по крайней мере некоторые из них - сознавали, что вера и внимание детей поддерживают их существование, а потому неоднократно напоминали потомкам о долге перед умершими, о необходимости молиться им и приносить дары на их могилы. Эти души казались наименее растерянными и смущенными, однако в одном аспекте они ошибались так же, как и остальные: они считали, что видели все, что можно было увидеть.
        - Они понятия не имели о существовании рая?
        - Ни малейшего! Ни один лучик небесного света не проникал в преисподнюю, туда не доносился ни один звук райской музыки. Души, которые там пребывали, видели только тьму, звезды и людей, оставшихся на земле.
        - Ужасно! Разве можно вынести такое?!
        - Можно, если считаешь, что приносишь пользу своим детям, и если ты все еще способен черпать силы, глядя, как потомки совершают возлияния на твоей могиле Можно, если тебя радует, когда живые прислушиваются к твоим советам и осуждают тех, кто этого не делает, если ты имеешь возможность беседовать с ними, хотя бы изредка появляться перед ними воочию и видеть, что это приносит заметные результаты.
        - Да, я понимаю. Потомкам они казались своего рода божествами.
        - Вот именно. Богами-предками, богами-предтечами, если можно так выразиться. Но они не имели ничего общего с Создателем всего сущего. Как я уже говорил, люди четко разделяли эти два понятия.
        Преисподняя чрезвычайно заинтересовала меня. Я принялся изучать ее, что называется, вдоль и поперек. Некоторые души не сознавали, что мертвы. Они чувствовали себя ослепшими, несчастными, потерянными и без конца стенали и плакали, словно малые дети. Мне кажется, что они были настолько слабыми, что даже не ощущали присутствия рядом других душ.
        Встречались души, явно пребывавшие в заблуждении и полагавшие, что они по-прежнему живы. Они преследовали своих забывших о долге перед предками родственников, тщетно пытаясь докричаться до них и уж тем более явиться им в снах. Ибо у душ, которые все еще числили себя среди живых, недоставало разума привлечь к собственной субстанции частички материи и таким образом сделаться видимыми.
        - Это мне тоже понятно.
        - Итак, прежде чем продолжить, уточню еще раз. Одни души сознавали, что они не более чем призраки, посещающие тех, кто остался на земле. Другие пребывали в уверенности, что остаются живыми и что против них ополчился весь мир. А третьи просто бесцельно плавали в пространстве. Они видели, что происходит вокруг, слышали звуки, доносившиеся из мира живых существ, но оставались отстраненными от всего этого и как будто пребывали в неком ступоре или глубоком сне. Но некоторые души погибали!
        Да, они погибали прямо на моих глазах! И вскоре я понял, что таких немало. После того как душа, обреченная на смерть, покидала свою плотскую оболочку, она еще приблизительно в течение недели - ну, иногда месяца, не более, - сохраняла форму человеческого тела, а потом начинала медленно таять. Ее субстанция постепенно как бы растворялась, подобно тому, как это происходит с внутренней субстанцией умершего животного. И в конце концов она просто исчезала, рассеивалась в воздухе - быть может, вновь возвращалась к некой форме божественной энергии и сущности.
        - Так вот что, по твоему мнению, происходило! - с отчаянием в голосе воскликнул я. - Их энергия возвращалась к Создателю! Крошечный язычок пламени свечи вновь сливался с вечным огнем!
        - Я не утверждаю, что все происходило именно так, - ответил Мемнох. - С уверенностью могу сказать лишь одно: мне ни разу не приходилось видеть, как маленькие огоньки взмывают к небесам, чтобы навсегда исчезнуть в мощных и любящих объятиях божественного пламени. Нет, ничего подобного не было!
        Божественный огонь не достигает преисподней. Как не простираются туда милость и утешение Господни. И тем не менее обитающие там души несут на себе отпечаток как нашего, так и Его образа, они стремятся сохранить этот облик и жаждут жизни после смерти. Наверное, в этом и состоит самое мучительное для них испытание - в неизбывной жажде жизни за гранью смерти.
        - А если она отсутствует в самый момент смерти, то душа попросту исчезает? - спросил я.
        - Ни в коем случае. Эта жажда, похоже, присуща всем от природы. Она исчезает уже в самой преисподней, и только после этого искра жизни в душе начинает гаснуть. Надо сказать, что душам приходится пройти через многие испытания, и выдержать их дано далеко не всем, а лишь наиболее сильным. Как правило, стойкости для этого хватает только тем душам, которые осознают себя либо божествами, либо людьми, проникшими в царство доброго Бога, и которые проявляют интерес и внимание к оставшимся на земле. Более того, они оказывают влияние и на более слабые души, помогают им обрести силу, тем самым спасая их от смерти и окончательного исчезновения.
        Мемнох ненадолго умолк, словно подыскивая слова для дальнейшего повествования, потом продолжил рассказ:
        - Мне довелось встретить в преисподней и такие души, которые воспринимали происходящее совершенно по-другому. Они знали, что являются не божествами, а умершими людьми. Они сознавали, что не имеют права каким-то образом вмешиваться в судьбы тех, кто возносил им молитвы. Они понимали, что приносимые им жертвы и возлияния по сути своей были символическими. Им было хорошо известно значение слова «символические». Они знали многое. И в частности то, что мертвы, потеряны для мира. Будь у них возможность, они с удовольствием обрели бы новую телесную оболочку. Надо сказать, что некоторым это удавалось.
        Мне довелось стать свидетелем нескольких таких случаев. Я видел, как эти души спускались на землю, завладевали телом и разумом какого-нибудь спящего смертного и оставались внутри его до тех пор, пока человек не находил в себе силы избавиться от непрошеного гостя и не вышвыривал его прочь. Тебе, несомненно, тоже известны факты подобных вторжений - люди называют это одержимостью. Ты сам завладел чужим телом, в то время как твое оказалось во власти другой души.
        - Да, конечно.
        - Но я рассказываю тебе сейчас о том, как и с чего все начиналось. И поверь, мне было чрезвычайно интересно наблюдать за тем, как наиболее сообразительные души осваивали законы и правила таких вторжений, видеть, как они постепенно развивали свои способности и становились все сильнее и могущественнее. Да, на это стоило посмотреть!
        Однако меня не мог не пугать тот факт, что столь сильные души в той или иной форме и степени воздействовали на живых людей. Не забывай, что я по-прежнему оставался обвинителем Господа и часто испытывал ужас перед тем, что Бог назвал природой. Так вот, среди людей стали появляться так называемые оракулы. Они вдыхали или пили некое снадобье, заставлявшее их разум расслабиться и открыться навстречу душе умершего, которая затем беседовала их голосом с живыми.
        А поскольку эти могущественные духи - отныне я стану называть их именно так, духами, - поскольку эти могущественные духи знали только то, чему могли научиться на земле и в преисподней, они зачастую побуждали смертных совершать весьма серьезные, поистине ужасные ошибки и промахи. Я слышал их призывы к войнам и казням, я слышал их требования о принесении кровавых человеческих жертв.
        - Иными словами, ты был свидетелем того, как люди создавали религию.
        - Да, в той мере, в какой человека вообще можно считать создателем чего-либо. Не стоит забывать о том, кто создал мир и всех нас.
        - А как относились к такого рода открытиям и откровениям другие ангелы?
        - Мы собирались, обменивались впечатлениями, высказывали свое недоумение и удивление, а потом вновь расходились в разные стороны, дабы продолжить исследования. Никогда прежде земные события не привлекали нас до такой степени. Однако отношение к ним было самым разным
        Некоторые - главным образом серафимы - уверяли, что все происходящее может вызывать только восхищение, что деяния Господа достойны наивысших похвал и тысяч восторженных гимнов, что результатом усилий Создателя будет появление некоего существа, которое со временем превратится в невидимое божество, обладающее недюжинными способностями в умении как бороться, так и выживать.
        Иные считали, что совершена ужасная, отвратительная ошибка. «Это просто неслыханно! Как могут души людей претендовать на божественность? - вопрошали они. - Следует немедленно пресечь это безобразие!»
        Моя реакция была очень эмоциональной: «Это поистине чудовищно и приведет к еще худшим несчастьям и бедствиям! Ведь положено начало новой стадии развития человечества - бестелесным, невежественным и при этом очень целеустремленным существам. С каждой секундой их становится все больше и больше. Эти назойливые, столь же несведущие, как и люди, в чьих телах они прежде обитали, создания постепенно заполняют атмосферу».
        - Естественно, многие ангелы разделяли твою точку зрения.
        - Да. Кое-кто высказывался столь же страстно и горячо. Однако Михаил попытался охладить мой пыл «Веруй в Бога, Мемнох, - сказал он. - В Того, по чьей воле произошли все эти перемены. Ибо божественный замысел известен одному только Господу».
        Мы с Михаилом беседовали часто и подолгу. Кстати, Рафаил, Гавриил и Уриэль вообще не спускались тогда на землю и не принимали участия в нашем исследовании. Причина совершенно проста: эти четверо никогда не отправлялись куда-либо все вместе. Так уж было заведено… таков был приказ свыше, что двое из них всегда должны оставаться на небесах, дабы в любой момент откликнуться на зов Божий. Вот почему все четверо не могли одновременно покинуть рай. А в тот раз желание присоединиться к нам изъявил один только Михаил.
        - Архангел Михаил существует и сейчас?
        - Конечно существует! И ты с ним непременно встретишься. При желании ты мог бы
        сделать это прямо сейчас, хотя… Хотя нет, сейчас, пожалуй, ничего не выйдет. Михаил не придет, потому что он целиком и полностью на стороне Бога. Однако если ты присоединишься ко мне, то он не станет относиться к тебе как к чужому. Откровенно говоря, тебя, вполне возможно, очень удивят симпатия и понимание, с какими Михаил зачастую относится к моим поступкам. Но следует учесть, что небесные обитатели вовсе не считают меня своим непримиримым врагом. В противном случае мне никогда бы не позволили делать то, что я делаю.
        Он внимательно посмотрел на меня.
        - Все, кого я упоминал, рассказывая о небесной иерархии, существуют и по сю пору. Они бессмертны. Да и разве могло быть иначе? Другое дело, что ушли в небытие многие души, обитавшие в то время в преисподней, - во всяком случае, с некоторых пор мне не довелось встречать их в какой-либо известной мне форме. Хотя… Хотя вполне возможно, что они существуют и поныне, но в том виде, о каком известно одному только Богу.
        - Согласен, это был глупый вопрос, - признал я. - Но пока ты со страхом наблюдал за ходом всех этих процессов, каким образом ты соотносил их с заявлением Бога относительно природы - с его утверждением, что тебе предстоит быть свидетелем того, как человечество становится частью природы?
        - Я мог сделать это, только допустив возможность постоянного взаимообмена между энергией и материей. Иными словами, я мог предположить, что души, по сути своей являвшиеся энергией, черпали знания из материи. Другого объяснения у меня не было. Однако мне дал его Михаил. Его точка зрения заключалась в следующем. Все мы находимся как бы на лестнице. Низшие молекулы неорганической материи составляют низшие ступени этой лестницы. А эти бесплотные души занимают ступени, расположенные над человечеством, однако ниже тех, на которых стоят ангелы. Михаил воспринимал происходящее как единый и неделимый процесс. Но не следует забывать, что он видел в этом умысел Божий и не сомневался, что все делается по воле Его.
        Я не мог этому поверить! Ибо страдания, претерпеваемые душами, приводили меня в ужас. Не оставался равнодушным к ним и Михаил. Он затыкал уши. Не меньший ужас испытывал я и при виде того, как души умирают. Если они могут жить, то почему бы не позволить им всем узнать об этом? И еще. Неужели они обречены на вечные скитания во тьме? Что другое в природе остается столь же неизменным? Неужели они превращаются в своего рода разумные астероиды, вращающиеся вокруг планеты по раз и навсегда заданной орбите, в луны, способные плакать, кричать и стенать?

«Что же будет дальше? - спросил я у Михаила. - Племена молятся разным душам. Эти души становятся их богами. Одни боги сильнее, чем другие. Ты только взгляни! Повсюду идут войны, происходят кровавые битвы!»

«Но подумай, Мемнох! - отвечал Михаил. - Приматы дрались между собой и прежде, до того как обрели души. Так уж устроено в природе, что все едят, и все могут быть съедены. Именно это все время пытался внушить тебе Господь - с того самого дня, когда ты, услышав мучительные вопли земных обитателей, впервые вознес к Нему свой протестующий голос. Эти души - боги - духи суть отражение людей и часть человечества; они порождены людьми и существуют только благодаря людям. И даже если эти духи обретают силу, достаточную для того, чтобы управлять живыми людьми, они все равно остаются порождением материи и частью природы. Так сказал Господь».

«Значит, этот невыразимый никакими словами кошмар, который разворачивается перед нами, и есть природа? - вновь задал я вопрос. - Ей недостаточно видеть, как акула целиком заглатывает детеныша дельфина, ей недостаточно видеть, как волк ловит и безжалостно терзает зубами прекрасную лань. Ей этого мало! Природа идет дальше! Из материи она создает этих страдающих, обреченных на муки духов. Природа, а если хочешь - вселенная, почти достигает небес, однако по сути своей она далека от них настолько, что нет ей иного названия, кроме как преисподняя».
        Моя речь показались Михаилу чрезмерно дерзкой. Никто не смеет разговаривать в таком тоне с самим архангелом Михаилом! Он этого не потерпит. А потому он немедленно отвернулся от меня - не в гневе, нет, и не из трусливого опасения, что молния небесная, минуя меня, вонзится в его крыло. Михаил отвернулся молча, но всем своим видом словно говоря, что я, Мемнох, слишком недальновиден и лишен мудрости. И все же потом он вновь обратил ко мне свое лицо и мягким, исполненным сострадания голосом произнес: «Мемнох, ты не способен заглянуть глубже и понять, что эти души еще только начинают свою эволюцию. Никто не знает, какую силу они обретут впоследствии. Человек вступил в пространство невидимого. А что, если ему суждено стать таким же, как мы?»

«Но как такое может случиться, Михаил? - потребовал я ответа. - Каким образом эти души узнают, кто такие ангелы и что представляет собой рай? Неужели ты полагаешь, что если мы явимся им и расскажем, то они?…»
        Я прервался на полуслове, ибо даже мне было совершенно очевидно, что об этом и помыслить невозможно. Я бы никогда не осмелился… Даже через миллион лет я бы не посмел…
        Но едва эта идея пришла нам в голову, мы тут же стали ее обдумывать, а чуть позже к нам присоединились и другие ангелы, пока в конце концов кто-то из них не воскликнул: «Послушайте, но ведь люди знают, что мы здесь!»
        Как это знают? Откуда? Я пребывал в недоумении. При всей моей любви и жалости к человечеству, я не считал смертных людей очень уж сообразительными.

«Некоторые из них почувствовали наше присутствие, - объяснил ангел. - Они ощущают его точно так же, как ощущают присутствие души умершего. Какой-то частицей разума они в состоянии постичь невидимое. Уверяю вас, они видели нас, пусть даже это длилось всего несколько мгновений, и отныне станут рисовать наши образы в своем воображении. Помяните мое слово - так и будет!»

«Это не могло входить в планы Господа! - заявил Михаил. - Мы немедленно возвращаемся на небеса. Я приказываю!»
        Большинство ангелов повиновались ему немедленно и без возражений. Я остался в одиночестве.

«Что ж, - сказал я. - Господь направил меня сюда с определенной миссией. И я не могу вернуться, пока не пойму». А я по-прежнему не понимаю».
        Мои слова вызвали долгий спор. В конце концов Михаил нежно поцеловал меня, так, как это принято у ангелов, то есть сначала в губы, а затем в обе щеки, и взмыл к небесам. За ним вознеслись и все остальные.
        Я стоял на земле один. Я не обратился с молитвой к Богу, не смотрел на людей - я пытался заглянуть в собственную душу и размышлял о том, что делать дальше. Я не желал появляться перед людьми в своем ангельском обличье. Я не желал, чтобы мне поклонялись как тем душам, которые пребывали в преисподней. У Меня не было намерения прогневить Бога, однако я должен был исполнить Его повеление. Я должен был понять и постичь…

«Да, сейчас я невидим, - думал я. - Но что, если я последую примеру самых сообразительных душ и поступлю так же, как поступают в подобных случаях они, то есть привлеку к себе и сконцентрирую материю и таким образом обрету тело? Что, если я сумею собрать мельчайшие частички материи со всего мира? А кто лучше меня знает, из чего именно состоит человеческая плоть? Ведь я с самого начала был свидетелем ее создания, наблюдал за процессом с самых ранних его стадий. Кому лучше, чем мне, известен материальный состав тканей, клеток, костей, мышечных волокон и мозгового вещества? Никому! Кроме одного только Господа Бога!»
        Именно так я и сделал. Собрав всю свою волю, я создал собственную оболочку - живую человеческую плоть, интуитивно и без размышлений избрав для себя облик мужчины. Тебе нужны еще какие-нибудь объяснения по этому поводу?
        - Никаких, - ответил я. - Полагаю, ты видел достаточно насилия и мук в момент деторождения, чтобы сделать наиболее разумный выбор. Я понимаю, ибо сам видел слишком многое.
        - Все правильно, - подтвердил Мемнох. - Но… Но иногда я думаю вот о чем. Если бы я тогда поступил иначе и предстал в облике женщины, могло ли это изменить дальнейший ход событий? А ведь такой вариант был бы вполне естественным. Ибо, поверь, женщины похожи на нас гораздо больше. Однако если допустить, что в нас присутствуют оба начала, то по сути своей мы все же скорее мужчины.
        - Исходя из того, чему мне уже довелось быть свидетелем, и что ты сам успел мне рассказать, я склонен согласиться с таким утверждением.
        - Итак, я обрел плотскую оболочку. На это мне потребовалось немного больше времени, чем можно предположить. Пришлось по крупицам восстановить в своей ангельской памяти все, что я когда-либо знал. Сначала я сконструировал тело. Потом заполнил его своей субстанцией и как можно более естественным образом разместил ее внутри. Я вынужден был заставить себя подчиниться обстоятельствам, сознательно ограничиться избранными рамками и при этом не впасть в панику. И наконец настал момент, когда я взглянул на мир новыми глазами.
        Я медленно кивнул и чуть заметно улыбнулся. В свое время, отказавшись от собственного вампирского тела и променяв его на тело смертного, я, возможно, мог представить себе малую толику тех эмоций, которые испытал Мемнох. Однако я не стал бы претендовать на полное их понимание.
        - Процесс отнюдь не был болезненным, - сказал он. - Речь шла лишь о необходимости покорно смириться. Однако, обретая плотскую оболочку, я совсем забыл о крыльях и в результате предстал перед миром в образе высокого ангела. Я подошел к расположенному неподалеку пруду и заглянул в его чистую, прозрачную воду. Впервые я увидел себя самого, Мемноха, в материальном воплощении - мои глаза, волосы, кожу, все то, чем одарил меня Господь и что до тех пор оставалось невидимым…
        Однако я мгновенно понял, что не могу оставаться в таком облике. Я был чересчур велик, и моя субстанция буквально сжигала изнутри плотскую оболочку. Нет, так дело не пойдет, решил я, и немедленно приступил к формированию нового тела, к уменьшению его размеров, пока наконец не достиг желаемого результата.
        Как только ты последуешь за мной - если, конечно, ты примешь такое решение и согласишься стать моим заместителем, - ты научишься делать то же самое. А сейчас позволь лишь заметить, что это вполне возможно, хотя и непросто. Все, что в данном случае требуется, - это ангельские знания, ангельское терпение, ангельское желание и ангельская воля.
        Теперь возле пруда стоял обыкновенный человек, обнаженный, светловолосый, светлоглазый, - мужчина, каких можно было встретить повсюду, разве что более совершенный и одаренный половыми органами внушительных, хотя и не роскошных размеров.
        И когда моя субстанция заполнила эти органы - я, как ты понял, имею в виду мошонку и пенис, - я вдруг испытал незнакомые прежде ощущения. Пребывая в своей ангельской форме, я не чувствовал ничего подобного. Это были очень сложные, труднообъяснимые ощущения, обусловленные целым рядом новых открытий. Я познал, что такое пол и, в частности, что означает быть мужчиной. Я осознал, до какой степени незащищенным и ранимым может быть человек, - убедился в этом, так сказать, исходя не из наблюдений со стороны, а из личного опыта. И в то же время я с удивлением отметил, каким сильным и могущественным себя чувствую.
        Я ожидал, что в облике человека буду трепетать от страха, что сознание собственной незначительности, потеря многих способностей и, напротив, обретение целого ряда других качеств - каких именно, тебе хорошо известно, ибо ты сам прошел через это, когда отказался от своего тела ради тела смертного, - заставит меня навсегда утратить чувство собственного достоинства.
        - Да, я очень хорошо помню это.
        - Однако ничего похожего я не испытал. Я никогда не был и не намеревался стать существом материальным. Я и представить не мог, что настанет момент - и мне захочется взглянуть на свое отражение в обыкновенном зеркале. Я видел себя лишь глазами других ангелов и частично своими собственными ангельскими глазами.
        Но теперь я стал человеком. Я ощущал наличие мозга в своей голове, отчетливо представлял себе его сложную, почти хаотичную работу, множество слоев влажной мозговой ткани, сформированной в ходе всех стадий эволюции и постепенно достигшей совершенства высокоразвитых клеток, которые составляют его кору. Этот на первый взгляд лишенный всякой логики процесс на самом деле происходил совершенно естественно, но, чтобы постичь его естественность, нужно было обладать теми знаниями, которыми как ангел обладал я.
        - Какими же? - спросил я, стараясь, чтобы вопрос мой прозвучал как можно вежливее.
        - Ну, например, что эмоции, зарождающиеся на периферии мозга, способны завладеть мною, прежде чем достигнут моего сознания, - сказал Мемнох. - С ангелами ничего подобного случиться не может. Наши чувства полностью контролируются разумом. Мы не способны испытывать иррациональный ужас. Так, во всяком случае, мне всегда казалось. Как бы то ни было, но тогда, стоя на земле в плотской человеческой оболочке, я в этом не сомневался.
        - А могли тебя ранить или даже убить в таком облике? - поинтересовался я.
        - Нет. Об этом, кстати, я буквально только что намеревался тебе сказать. Однако поскольку я находился посреди вот этой самой долины, окруженной девственными лесами… - а эта область, если тебе интересно знать, впоследствии получит название Палестины - то я понимал, что мое тело вполне может стать пищей для диких зверей. Вот почему я воспользовался своей ангельской субстанцией и с ее помощью создал вокруг себя мощное защитное поле, действовавшее подобно электрическому. Как только ко мне приближался какой-нибудь зверь, а это произошло практически в первую же минуту моего существования в облике человека, оно мгновенно срабатывало и отражало любую атаку.
        Огражденный таким образом от любых посягательств, уверенный, что никто и ничто не сможет причинить мне даже малейший вред, я отправился в окрестные поселения, чтобы своими глазами увидеть все, что там происходит.
        В моем облике не было ничего сверхъестественного. Напротив, я выглядел как самый обыкновенный, причем совершенно безобидный для окружающих человек и старался вести себя так, чтобы привлекать к себе минимум внимания.
        Дождавшись наступления вечера, я приблизился к одному из поселений - самой большой в округе стоянке людей, обитатели которой сумели силой доказать свое превосходство над другими племенами и теперь собирали дань со своих соседей. На большой, обнесенной по кругу высоким забором территории стояло множество отдельных хижин. В каждой горел огонь. Просторная площадка в центре поселения служила местом общего сбора. Ворота еще не были заперты на ночь.
        Я проскользнул внутрь и лег на землю, укрывшись за одной из хижин. В течение нескольких часов, осторожно перебираясь с места на место, чтобы оставаться незамеченным, я наблюдал за людьми. Мне было интересно все: и то, что они делали в сумерках на улице, и то, чем занимались в своих хижинах.
        На следующий день я продолжил свои наблюдения, но уже из леса. Когда охотники отправились на промысел, я скрытно последовал за ними, а когда они меня все же заметили, бросился бежать. Никто меня не преследовал.
        Три дня и три ночи я неустанно следил за вполне благополучной жизнью этого многочисленного и процветающего племени и за это время сумел многое узнать об их возможностях, способностях и потребностях, о плотских нуждах и болезнях. Но главное, я понял, что такое страсть и вожделение, ибо однажды вдруг почувствовал, как этот огонь разгорается внутри меня самого.
        Вот как это произошло. Представь себе вечер, сумерки на исходе третьего дня… Я успел увидеть достаточно, чтобы сделать собственные умозаключения, и готов был представить Богу целый ряд доказательств того, что эта люди никак не могут считаться частью природы. Пришло время покинуть стоянку.
        Однако существовала одна проблема, всегда крайне волновавшая ангелов, в том числе и меня. Мы не знали, что такое сексуальный контакт и плотские наслаждения. Конечно, невидимым ангелам не раз доводилось почти вплотную приближаться к совокупляющимся парам, видеть их полуприкрытые от удовольствия глаза, слышать их крики и даже прикасаться к разгоряченным телам и раскрасневшимся лицам.
        Лично я делал это неоднократно. Однако только теперь я впервые понял, что плотская страсть может стать ключевым, поворотным моментом в моей судьбе. Я знал, что такое голод и жажда. Я знал, что такое усталость и боль. Я знал, как живут люди, что они думают, чувствуют, о чем разговаривают между собой. Но не знал, что и как происходит в момент плотского совокупления между мужчиной и женщиной.
        Итак, в сумерках на исходе третьего дня я стоял вот здесь, на берегу моря, довольно далеко от поселения - оно находилось в нескольких милях вправо от этого места. И вдруг словно из ниоткуда передо мной появилась прекрасная дщерь человеческая.
        Поверь, я повидал немало привлекательных женщин. Если ты помнишь, я уже говорил тебе, что женская красота стала для меня одним из самых сильных потрясений в ходе эволюции… Еще до того, как люди избавились от волосяного покрова на своих телах и обрели гладкую кожу… Да и за три дня, проведенных возле стоянки, я успел полюбоваться множеством красавиц - но только издалека, ибо, помня о том, что с некоторых пор я обрел плоть и перестал быть невидимым, старался держаться на расстоянии от людей.
        Но, заметь, я уже целых три дня пребывал во плоти. И соответствующие органы этого тела - а они, надо признаться, были в полном порядке - мгновенно откликнулись на появление очаровательного юного существа противоположного пола, дерзкого, чем-то явно рассерженного, с развевающимися на ветру длинными волосами. Девушка в одиночестве шла по берегу - ни охранников-мужчин, ни других женщин поблизости не было.
        Вся ее одежда состояла из грубо выделанной шкуры какого-то животного, подпоясанной плетеным кожаным поясом, - она доходила до колен, оставляя открытыми стройные ноги с босыми ступнями. Гнев и возмущение, отражавшиеся на юном лице, свидетельствовали о силе характера. А сочетание голубых глаз и темных волос делало девушку поистине неотразимой. Я сразу понял, что она в отчаянии и намерена совершить какой-то безрассудный поступок.
        И тут девушка заметила меня.
        Мгновенно осознав грозящую ей опасность, она резко остановилась Я молча, не двигаясь с места, смотрел на нее, а мой мужской орган - о том, чтобы хоть чем-то прикрыть собственную плоть, я не позаботился и потому все эти дни ходил обнаженным - явно демонстрировал свое страстное, не терпящее отлагательства желание. Именно в тот момент я ощутил первые признаки того, что называется вожделением. До тех пор, включая и три дня, проведенные в облике человека, я мыслил и чувствовал как ангел, и вот теперь заговорила плоть, а я внимал ей ангельским слухом.
        Вместо того чтобы убежать, девушка сделала несколько шагов в мою сторону. Видимо, она поступила так, как подсказало ей мятежное, исполненное отчаяния сердце, - хотя на каком опыте основывалось такое решение, я не знаю. Так или иначе, она готова была раскрыть мне свои объятия и дала это понять, грациозным движением приподняв правой рукой волосы, но тут же позволив им вновь упасть и рассыпаться по плечам.
        Я подошел ближе. Девушка взяла меня за руку и повела в горы, вот к той пещере, которую ты сейчас можешь увидеть на одном из склонов, если оглянешься через левое плечо. К тому моменту, когда мы подошли к входу в пещеру, я уже понял, что страсть, разгоревшаяся в этом юном существе, ничуть не уступает моей собственной.
        Она не была девственницей и хорошо знала, что такое плотские наслаждения. Знала и стремилась к ним. Ее губы коснулись моих, прижались к ним, и я почувствовал у себя во рту ее язык - искусный, жаждущий, ищущий…
        Чувства, переполнявшие меня, трудно передать словами. В какой-то момент я отстранил ее от себя, но лишь затем, чтобы полюбоваться великолепным телом, той самой таинственной материальной плотью, которую ждет впереди смерть и разложение, но которая, однако, может соперничать с любой ангельской субстанцией. Потом мы вновь слились в объятиях, но теперь уже я возвращал ей поцелуи, а она смеялась и все теснее прижималась ко мне обнаженной грудью.
        Мы упали на поросший мхом пол - я тысячи раз видел, как делали это смертные, - и когда мой орган вошел в нее, я испытал ни с чем не сравнимое наслаждение и понял то, что не дано понять ни одному ангелу. Мои ощущения никоим образом не были связаны ни с разумом, ни с наблюдениями, ни с тем, что я видел, слышал или стремился постичь. Я был охвачен беспредельной страстью, снова и снова я толчками вторгался в нежную плоть женщины, и мышцы ее влагалища мягко, но сильно сжимали мой мужской орган, удерживали его, словно стремясь поглотить его и никогда не отпускать… И вдруг она напряглась, забилась в моих объятиях, лицо ее покраснело, глаза закатились, а сердце словно перестало биться…
        В то же мгновение семя мое исторглось и заполнило ее разгоряченное лоно. Какое-то время я еще продолжал двигаться в том же ритме, но вскоре все чувства во мне начали ослабевать и постепенно угасли…
        Обессиленный, я лежал рядом с женщиной, обняв и прижимая ее к себе одной рукой. Я нежно целовал ее в щеку и шепотом повторял на ее родном языке: «Я люблю тебя… Я люблю тебя… Я люблю тебя, чудесное, прекрасное создание… Я люблю тебя!…»
        Она лишь покорно и благодарно улыбалась в ответ, а потом вдруг прижалась ко мне изо всех сил, и мне показалось, что слезы вот-вот хлынут из ее глаз. Ее беззаботность сменилась тихой нежностью и одновременно угрызениями совести, я чувствовал, как страдает ее душа.
        Что же касается меня, то разум и чувства мои пребывали в полном смятении. Я впервые познал оргазм! Мне довелось достичь высочайшей точки физического наслаждения, испытать то, ни с чем не сравнимое удовольствие, которое испытывают в момент совокупления смертные. Не было сил ни двигаться, ни говорить - я молча лежал, устремив взгляд в потолок пещеры.
        Но постепенно до меня стало доходить, что женщина чем-то испугана. Она вновь прижалась ко мне, потом встала на колени и наконец вскочила и бросилась прочь.
        Я сел. С небес лился свет… Это был Божественный свет - и он искал меня! Я торопливо поднялся на ноги и выбежал из пещеры.

«Я здесь, Господи! - крикнул я. - Господь мой, я преисполнен радости! Господь, Боже мой, какие восхитительные чувства мне довелось испытать!»
        Я запел хвалебный псалом. И как только я начал его исполнять, частицы материи, словно отторгнутые от меня ангельским голосом, постепенно стали исчезать, растворяться… Я встал во весь свой ангельский рост, расправил крылья и вознес к небесам гимн, прославляя Господа и благодаря Его за то, что Он позволил мне испытать в объятиях этой женщины…
        Прозвучавший над моей головой голос Бога был тихим, но исполненным гнева и ярости.

«Мемнох! - рек мне Господь. - Ты принадлежишь к сонму ангелов! Что делает ангел, сын Божий, в компании дщери человеческой?»
        Прежде чем я успел ответить, свет исчез, и меня закружил стремительный поток воздуха, заставивший затрепетать мои крылья… Я взглянул вниз и увидел, что женщина уже далеко, на берегу моря. Став свидетельницей непонятного, необъяснимого явления, она в ужасе мчалась прочь.
        Она убежала, а я оказался на небесах, пред вратами рая. И вдруг я осознал, что впервые эти врата обрели в моих глазах форму, то есть я увидел их так, как видел, например, ты. А потом эти врата с грохотом захлопнулись передо мной, и божественная молния низвергла меня с небес. Я падал столь же стремительно, как падал и ты в моих руках. Только я был один. Я рухнул вниз, невидимый, но исцарапанный и изломанный, и зарыдал, уткнувшись лицом в мокрую землю.

«Ты, Мой наблюдатель, посланный Мною на землю ангел-хранитель! Что ты натворил?» - тихо, но отчетливо прозвучал возле самого моего уха голос Господа.
        Я продолжал рыдать и никак не мог успокоиться.

«Господь, Бог мой! - сквозь слезы молил я. - Это какое-то ужасное недоразумение… Позволь мне… Позволь мне объяснить…»

«Оставайся среди смертных, которых ты так любишь! - ответил Бог. - Отныне пусть они будут твоими советчиками. Ибо Я не желаю ни видеть, ни слышать тебя до тех пор, пока гнев Мой не остынет. Сжимай в своих объятиях плоть, которую ты жаждешь и которой ты запачкан. И не появляйся Мне на глаза, пока Я сам не пошлю за тобой - если сочту нужным!»
        Вновь поднялся вихрь, а когда я перевернулся на спину, то увидел, что лишился крыльев, вновь обрел плоть и выгляжу как обыкновенный человек.
        Тело мое снова стало таким, каким я его для себя создал, - Всемогущий проявил милость и восстановил его до последней клеточки. Я остался лежать на земле и только стонал, испытывая нестерпимую боль и чувствуя, как печаль разрывает на части душу.
        Никогда прежде не приходилось мне плакать так, как плачут люди. Голос мой был негромким. Я не испытывал ни колебаний, ни отчаяния. Я по-прежнему оставался самоуверенным ангелом, ибо не сомневался, что Господь не лишит меня своей любви. Да, Он был разгневан, но что из того? Он и прежде не раз на меня сердился.
        Меня мучило лишь сознание того, что я отвергнут Господом, что мне запрещено появляться на небесах без Его разрешения, что я лишен права покидать свою плотскую оболочку. Я сел и попытался воздеть руки к небу, однако, несмотря на все усилия, не смог это сделать. И тогда меня вновь охватило такое острое чувство неизбывной печали и полного одиночества, что я мог лишь понуро опустить голову и застыть в молчании.
        Наступила ночь. Зажегшиеся на небосводе звезды казались бесконечно далекими, словно я никогда не бывал на небесах. Я закрыл глаза, и вдруг до ушей моих вновь донеслись плач и стенания заключенных в преисподней душ. Они окружали меня, голоса их слышались все ближе, они спрашивали, кто я, чему они стали свидетелями и за какие проступки я низвергнут на землю. Если мое предыдущее посещение было окутано тайной и перевоплощение осталось незамеченным, то теперь Господь буквально вышвырнул меня из рая, и все могли видеть, как я почти мгновенно превратился из ангела в обыкновенного человека.
        Вся преисполняя шумела и бурлила в поисках объяснений.

«Боже! - молил я. - Помоги! Посоветуй! Что должен я им сказать?»
        И вдруг я ощутил запах женщины. Обернувшись, я увидел, что она осторожно подкрадывается ко мне. Заглянув в мое залитое слезами, искаженное болью и страданием лицо, она уже намного смелее подошла ближе, прильнула ко мне грудью и все еще дрожащими руками обхватила мою голову…
        ГЛАВА 13
        Она отвела меня на стоянку. Мужчины и женщины, сидевшие у походных костров, кинулись мне навстречу. Я знал, что обладаю ангельской красотой, и меня не удивляли их восхищенные взоры. Но хотел бы я знать, что, во имя неба, у них на уме.
        Меня усадили, поднесли еду и питье. Это было кстати, ибо три дня подряд я пил только воду и ел попадавшиеся кое-где в лесу ягоды.
        Я уселся рядом с ними, скрестив ноги, и отведал жареного мяса, и она, моя женщина, моя дщерь человеческая, прильнула ко мне, словно подзадоривая каждого бросить нам вызов.
        А затем, поднявшись на ноги и вскинув вверх руки, она громким голосом возвестила всем о том, что видела. Язык ее был прост. Но у нее достало слов рассказать, как она наткнулась на меня на морском побережье и увидела, что я наг, и как отдалась мне, повинуясь священному долгу и понимая, что я не могу быть обитателем земли.
        Едва мое семя оказалось в ней, как пещеру заполнил льющийся сверху чудный свет. Она в страхе отпрянула, но я бестрепетно вошел в этот знакомый мне поток и изменился у нее на глазах, так что она видела сквозь меня и при этом видела меня самого. И я сделался высоким, с необъятными оперенными белыми крыльями! Это видение - это существо, сквозь которое она видела, как через воду, - явилось ей лишь на мгновение. Затем я пропал. Мое исчезновение было столь же неоспоримо, как то, что я сейчас сижу здесь. Она смешалась, вся дрожа, и, вглядываясь в сумрак, принялась молиться предкам, Создателю, демонам пустыни, всем охраняющим силам, когда вдруг снова увидала меня - «прозрачного», по ее же незамысловатому выражению, но видимого для глаз. И падающего: огромное крылатое существо, несущееся к земле в падении, непременно убившем бы человека, хотя именно им я и стал - человеком из плоти, как видели все вокруг, сидящим в пыли.

«Господи, - молился я. - Что мне делать? Сказанное этой женщиной - правда! Но я не Бог. Ты - Бог. Что мне делать?»
        Никакого ответа не дали небеса - ни моим ушам, ни сердцу, ни неповоротливому и дотошному уму.
        Что до толпы слушателей, которых, по моему мнению, было человек тридцать пять, не считая детей, то ни один не заговорил. Каждый обдумывал происшедшее. Ни один не смог сразу принять его. И ни один не собирался бросить мне вызов. Что-то в моем поведении и осанке заставляло их держаться на расстоянии.
        Что было неудивительно. Я, разумеется, не выказывал своих страданий - не дрожал и не опускал голову. Я так и не научился выражать ангельское страдание через плоть. Просто сидел, сознавая, что по их меркам я молод, привлекателен и таинствен; а они были недостаточно дерзки, чтобы попытаться обидеть меня - ткнуть чем-то острым, обжечь, как, по моим наблюдениям, часто поступали с врагами или отверженными из своего крута.
        Неожиданно в группе людей пронесся ропот. На ноги поднялся древний старик. Речь его была даже проще рассказа женщины. Я бы сказал, что слов он употребляет в два раза меньше, но этого было достаточно для выражения его мысли. Он просто спросил меня: «Что ты можешь сказать в свое оправдание?!»
        Толпа прореагировала на это так, будто вопрос воплощал высшую мудрость мира. Может, так оно и было. В этот момент женщина почти вплотную приблизилась ко мне. Усевшись рядом, она обняла меня с выражением мольбы на лице.
        Я почувствовал нечто - словно ее судьба связана с моей. Она немного боялась всех этих людей из своего клана. И не боялась меня! Удивительно. Вот что могут совершить любовь и нежность - а еще чудеса. А Бог говорит, что эти люди - часть природы!
        Я склонил голову, но ненадолго. Затем встал на ноги, увлекая свою подругу с собой. Я употребил все известные мне слова ее языка - даже те, что были в ходу у детей нового поколения, но неведомы взрослым. Я им сказал:

«Я не причиню вам вреда Я пришел с небес - пришел, чтобы узнать о вас и любить вас И желаю вам всякого блага под Богом!»
        Послышались шум и крики, радостные крики; люди хлопали в ладоши, вставая на ноги, а дети принялись бегать и скакать. Казалось, все пришли к соглашению, что Лилия - женщина, с которой я был близок, - может теперь вернуться в общину. Она была изгнана и обречена на смерть, когда повстречала меня. Теперь она, несомненно, была под защитой, вернувшись назад с божеством, небожителем… они выражали это многими звуками и сочетаниями звуков.

«Нет! - заявил я. - Я не Бог. Не я сотворил мир. Я поклоняюсь, так же как и вы, Богу, который сотворил его».
        Эти слова также были приняты с ликованием. Всеобщее безумие и вправду начало меня беспокоить. Глядя на пляшущих, орущих, визжащих людей, пинающих ногами дрова в костре, я остро ощущал, что силы мои на исходе. Прелестная Лилия все так же льнула ко мне.

«Мне необходимо поспать!» - вдруг сказал я им. И это было более или менее правдой. За те три дня, что я обретался во плоти, мне едва удавалось урвать на сон час или чуть больше, и я, изгнанный с небес, страшно устал и был весь покрыт синяками. Мне хотелось приникнуть к этой женщине и спрятать свою печаль у нее на груди.
        Все выразили одобрение. Нам приготовили хижину. Люди бегали взад-вперед, собирая лучшие шкуры, и меха, и мягчайшую кожу, и затем нас в молчании ввели в хижину, и я лег навзничь на шкуру горного козла с длинным и мягким мехом.

«Господи, чего ты ждешь от меня?» - вслух спросил я. Ответа не последовало. Были лишь тишина и темнота хижины, а потом вокруг меня обвились руки дщери человеческой - благоуханной, любящей и преисполненной неги и страсти; то была тайна, совершенное живое чудо, нежность и вожделение, которые накатывали волна за волной…
        Мемнох замолчал. Казалось, он выдохся. Поднявшись, он снова пошел на берег моря и остановился на мягком песке и гальке. Я увидел, как блеснул силуэт его крыльев - возможно, в точности так, как привиделось той женщине, но через мгновение на берегу виднелась попросту большая фигура с опущенными плечами; она стояла ко мне спиной, со спрятанным в ладони лицом.
        - Мемнох, что произошло? - спросил я. - Бог наверняка не оставил тебя там! Что ты сделал? Что случилось на следующее утро, когда ты проснулся?
        Вздохнув, он наконец обернулся. Медленно подойдя к валуну, он снова сел.
        - К утру я успел познать ее с полдюжины раз и лежал полумертвый, что само по себе было еще одним уроком. Но у меня не было никаких мыслей относительно того, что мне делать. Пока она спала, я молился Богу, молился Михаилу и другим ангелам. Я молился и молился, спрашивая, что мне делать. Угадай, кто мне ответил? - спросил он вдруг.
        - Души из преисподней, - ответил я.
        - Да! Мне ответили души. Откуда ты узнал? То были души - самые сильные души преисподней, услыхавшие мои молитвы Создателю, услыхавшие самую суть моих стенаний, и моих оправданий, и моей мольбы о снисхождении, прощении и понимании; они услышали все это и испили и поглотили, как обычно поступали с душевными терзаниями своих человеческих детей.
        И к восходу солнца, к тому времени, как начали собираться люди из общины, я узнал лишь одно: что бы со мной ни случилось, какова бы ни была воля Создателя, души, томящиеся в преисподней, более не останутся прежними! Они узнали слишком много из слов обретшего плоть ангела, бездумно взывавшего к Богу и небесам.
        Разумеется, происшедшее не сразило меня. И я не сидел там в раздумье. Могущественные души узрели первые проблески рая. Теперь они познали свет, заставляющий ангела рыдать и молить в отчаянии, ибо он опасался, что никогда более не увидит этого света. Я не размышлял об этом. Нет.
        Господь оставил меня там. Вот о чем я подумал. Господь меня оставил. Я пошел в толпу. Поселение было переполнено людьми. В сущности, мужчины и женщины стекались со всех ближайших стоянок, чтобы увидеть меня.
        И нам пришлось уйти из огороженного пространства и выйти на открытое место, в поле. Посмотри направо вниз, туда, где земля идет под уклон. Видишь - поле внизу и часть берега?
        - Да.
        - Там мы и собрались. И скоро стало ясно, что все эти мужчины и женщины чего-то от меня ждут, что я заговорю, начну творить чудеса, расправлю крылья - словом, нечто такое, не знаю что именно. А что до Лилии, то она все так же льнула ко мне, соблазнительная и прекрасная, переполненная смутным восторгом.
        Мы вместе взобрались на ту скалу… видишь, валуны, оставленные ледниками миллионы лет назад? Туда. Мы влезли наверх; она уселась, а я встал перед этими людьми, затем взглянул на небеса и вознес вверх руки.
        От всего сердца молил я Господа простить меня, вернуть назад, милостиво завершить мое вторжение исчезновением, иначе говоря - позволить мне принять свое ангельское обличье и невидимому подняться ввысь. Я страстно желал возвращения, рисуя его в воображении, пытался всеми мыслимыми способами обрести свою прежнюю природу. Безуспешно.
        В небесах над головой я видел то же самое, что и люди. Я видел синь неба, плывущие на восток курчавые белые облака и бледную дневную луну. Солнце жгло плечи. Он припекало мою макушку. И тогда мне открылось нечто ужасное: то, что я, возможно, умру в этом теле! То, что я расплачиваюсь своим бессмертием! Бог сделал меня смертным и повернулся ко мне спиной.
        Я долго все это обдумывал. Я догадывался об этом с первых мгновений, но теперь уверился во всем с поспешностью человека. И во мне пробудился гнев. Я посмотрел на всех этих мужчин и женщин. Я подумал о словах Бога, которые Он мог бы обратить ко мне в ответ на мои слова, раз уж я предпочел плоть небесам. И в голове моей созрело решение.
        Если это должно было стать моим концом, если мне, как всем людям, придется умереть в смертном теле, если у меня остается еще несколько дней, недель или даже лет - как бы это тело не надеялось выжить среди превратностей жизни, - тогда я должен сделать с ним самое прекрасное из известного мне. Я должен предложить Господу самое хорошее, что у меня есть. Я должен уйти, как подобает ангелу, если от меня ждут ухода!

«Я люблю тебя, Господи», - вслух произнес я. И стал ломать голову над величайшими деяниями, которые мог бы осуществить.
        Почти сразу же у меня созрело логичное и, в общем-то, очевидное решение. Научить этих людей всему, что я знаю! Я не стану рассказывать им лишь о небесах, Боге и ангелах, ибо какой в том прок? Хотя, разумеется, расскажу им об этом тоже, расскажу, как найти мирную смерть и упокоение в преисподней, поскольку им это доступно.
        Но это будет меньшее из того, что я совершу. Ведь это так мало! Лучше я сделаю вот что: я научу их тем знаниям об их мире, которые сам в состоянии постичь умом, но что пока неизвестно им.
        Немедленно я приступил к делу. Я повел их в горы и там, в пещерах, показал им рудоносные жилы и рассказал о том, что, когда этот металл сильно разогревается, он изливается из земных недр в виде жидкости, и если им удастся снова его нагреть, они заставят его быть мягким и смогут делать из него разные предметы.
        Вернувшись к морю, я собрал немного глины и слепил из нее маленькие человеческие фигурки, чтобы показать, как это просто! Подобрав палку, я нарисовал на песке круг и заговорил с ними о знаках. Как можно изобразить Лилию в виде знака, напоминающего цветок, именем которого она была названа. И как можно изобразить в виде символа меня… человека с крыльями. Я повсюду рисовал картинки, показывая им, как это просто - связать изображение с представлением о конкретном предмете.
        К вечеру я собрал вокруг себя женщин и стал учить их, как связывать ремни из мягкой кожи, до чего они не могли дойти сами, а еще сшивать кожу в большие куски.
        Этим людям уже был известен лунный календарь, но они не ведали календаря солнечного. Я рассказал им о нем. Сколько дней должно быть в году в зависимости от движения Солнца и планет, и как они смогут записать все это с помощью знаков. И вскоре мы набрали глины с морского берега и сделали из нее плитки, на которых я палочками изобразил маленькие картинки звезд, неба и ангелов. А потом эти плитки оставили высыхать на солнце.
        День и ночь был я с моими людьми. И давал им все больше и больше знаний. Когда одна группа уставала и не могла больше учиться, я обращался к другой и наблюдал за их занятиями, пытаясь добиться успеха.
        Я знал, что до многого они дойдут сами. Очень скоро они должны были освоить ткачество и научиться делать более совершенную одежду. Все это было прекрасно. Я показал им красители, подобные красной охре, которую они уже употребляли. Я извлекал из земли вещества, способные служить им красками различных цветов. Каждую возникшую у меня мысль, каждую новую идею, пришедшую мне в голову, я передавал им, при этом значительно обогащая их язык и, разумеется, обучая письменности. Затем я научил их музыке совершенно нового типа. Я научил их песням. И женщины приходили ко мне снова и снова, и Лилии пришлось уступить, чтобы семя ангела могло проникнуть во многих и многих женщин, «миловидных дщерей человеческих»…
        Он снова замолчал. Казалось, эти воспоминания разбивают ему сердце. В задумчивых его глазах отражалось бледно-голубое небо.
        Я заговорил очень тихо, осторожно, готовый по первому знаку с его стороны остановиться. Я цитировал на память из Книги Еноха:
        - «…И Азазел… показал им металлы, и научил их обрабатывать их, и делать браслеты и узоры, и научил пользоваться сурьмой, и подкрашивать веки, и показал все виды драгоценных камней, и научил, как смешивать краски».
        Он обернулся, чтобы взглянуть на меня. Казалось, он почти лишился дара речи. Голос его прозвучал тихо, почти так же, как мой, когда он произнес следующие строчки из Книги Еноха:
        - «…И среди людей распространились нечестивость и блуд, и люди сбились с пути истинного…»
        Немного помолчав, он продолжил:
        - «…И, погибая, люди возопили, и их вопль вознесся к небесам». - Он снова остановился, медленно и горько улыбаясь. - А что до остального, Лестат, находящегося между строками, которые цитировал ты, и теми, что цитировал я». Это все ложь! Я учил их цивилизации. Я учил их знаниям о небесах и ангелах! Это все, чему я их учил. Тогда на земле не было крови, не было беззакония, не было чудовищных великанов. Это все ложь и ложь, осколки и обрывки, хоронящиеся во лжи!
        Я бесстрашно кивнул, вполне уверенный в этом и прекрасно все понимая - понимая с точки зрения иудеев, которые позже так твердо верили в святость и закон, встречаясь в жизни с нечестивостью и злом… и снова и снова рассказывали об этих хранителях, этих учителях, этих ангелах - тех, что полюбили дщерей человеческих.
        - В том не было магии, - спокойно произнес Мемнох. - Не было никакого колдовства. Я не учил их ковать мечи! Я не обучал их войне! Если другой народ земли обладал знанием, мне известным, я рассказывал им. Что, например, в долине другой реки люди знали, как косить пшеницу серпами! И что на небесах жили офанимы - ангелы круглые, как колесо, и что если эту форму воспроизвести в материи, если к куску дерева прикрепить два круглых куска, то получится предмет, который может катиться!
        Он вздохнул.
        - Я потерял сон, я сходил с ума. Я изливал на людей знания, и они, измотанные, сгибались под их бременем, а я уходил в пещеры и вырезал на стенах свои знаки. Я изображал картины небес, земли и ангелов. Я изобразил Божественный свет. Я работал неустанно, пока каждый мускул моего смертного тела не начинал болеть.
        Не в силах больше выносить общество этих людей, пресыщенный красивыми женщинами, я взял с собой для успокоения Лилию и удалился в лес. Я понимал, что должен поговорить с Богом в тишине.
        Войдя под лесные своды, я рухнул наземь и лежал неподвижно, умиротворенный молчаливым присутствием Лилии и размышляя обо всем происшедшем. Я обдумывал доводы, которые намеревался изложить перед Господом, и то, как подкрепить эти доводы тем, что я узнал. Ничего из виденного мной у людей не могло заставить меня думать иначе. То, что я оскорбил Господа, потеряв Его тем самым навеки, и впереди меня ждет преисподняя вместо вечности - было реально и мне ведомо, и все эти мысли стучались в мои душу и сердце! Но я не мог изменить свое мнение!
        Доводы, которые я намеревался представить перед Всемогущим, состояли в том, что эти люди стоят над природой и вне природы и требуют от Него все больших и больших знаний, и все, что я увидел, лишь укрепило меня в моем мнении. И то, как они проявляли интерес к небесным тайнам. И то, как они страдали и пытались найти оправдание этих страданий! Если бы только дать им знать о Создателе и причинах, по которым Он их создал… Все это было мучительно сознавать. И в самом сердце этой муки пылала тайна вожделения.
        Во время оргазма, когда мое семя проникало в женщину, я испытывал экстаз, напоминающий райское блаженство; я испытывал его только в отношении лежащего рядом со мной тела, и на какую-то долю секунды я понимал - да, понимал, - что мужчины - не часть природы, они лучше, они соприродны Богу и нам!
        Когда люди пришли ко мне со своими смутными сомнениями - не царят ли повсюду невидимые монстры? - я ответил им отрицательно, ибо только Бог и
        Суд Небесный предопределяют все в этом мире, также и судьбу их душ в преисподней.
        Когда они спросили, не будут ли непослушные мужчины и женщины - те, что не подчинялись их законам, - навеки брошены после смерти в огонь - очень распространенное среди них поверье, - я пришел в ужас и сказал им, что Господь никогда не допустит такого. Обрекать только что рожденную душу на вечное наказание в огне? Это отвратительно, сказал я им. И снова я им напомнил, что они должны благоговеть перед душами умерших, чтобы облегчить и собственную боль, и страдание этих почивших душ, и что, когда придет смерть, не надо бояться, а следует с легкостью сойти во мрак, не выпуская из поля зрения сияющего света жизни на земле.
        Я говорил все эти слова, потому что просто не знал, что сказать.
        А богохульство… Я действительно в нем повинен. И какова же будет теперь моя участь? Я, почитаемый учитель, состарюсь и умру, но, прежде чем это произойдет - или прежде чем мор или дикий зверь еще раньше оборвут мою жизнь, - я буду запечатлевать на камне и в глине все, что возможно. А потом я сойду в преисподнюю и стану созывать к себе души и говорить: «Взывайте, взывайте к небесам!» Я научу их обращать взоры вверх. Я скажу им, что там сияет свет!
        Он перевел дух, словно каждое слово обжигало его болью.
        Я стал опять тихо цитировать Книгу Еноха:
        - «А теперь созерцайте, как стенают души умерших, готовящиеся войти в небесные врата».
        - Да, ты знаешь Священное Писание, как настоящий дьявол, - с горечью произнес он; лицо его при этом выражало такую печаль, такое сострадание, что в насмешке, вложенной им во фразу, не осталось ни капли яда. - И кто знал, что такое может случиться? - вопрошал он. - Кто знал? Да, да, я стану укреплять преисподнюю, думал я, пока те стоны не разрушат небесные врата и не снесут их до основания. Если души, находящиеся у тебя во владении, способны развиваться, то они способны когда-нибудь уподобиться ангелам! Одна эта мысль позволяла мне надеяться обрести власть над забытыми Богом.
        - Но Господь не дал этому произойти, верно? Он не дал тебе умереть в бренном теле.
        - Да. Но Он также не наслал и Потоп. И все, чему я учил, сохранилось. Что-то превратилось в легенды, что-то перешло Священное Писание, но, главное, следы моего пребывания на земле сохранились. Остались ремесла, которым я научил людей, осталась способность человека к развитию; люди узнали, что события подчиняются логике, а не волшебству и что даже к тайнам небес души людей, возможно, смогут когда-нибудь приобщиться. Рано или поздно души приобщатся и к этому.
        - Но как ты выбрался оттуда? Что случилось с Лилией?
        - Лилия? Ах, Лилия. Она умерла в почете, супруга божества. Лилия, - повторил он, предаваясь воспоминаниям, снова делающим ее близкой. - Моя Лилия. Изгнанная и связавшая свою судьбу с Богом.
        - К тому времени, когда это произошло, Господь уже забрал тебя? - спросил я. - Положил конец твоим деяниям?
        Какое- то мгновение мы пристально смотрели друг на друга.
        - Все не так просто. Я пребывал там около трех месяцев, когда однажды проснулся и увидел пришедших за мной Михаила и Рафаила, которые отчетливо произнесли: «Господь требует тебя к себе».
        И я, будучи Мемнохом, не искупившим грехи, сказал:

«Да? Почему же тогда Он не подхватит меня и не заберет отсюда или не сделает, что ему угодно?»
        При этих словах Михаил с несчастным выражением на лице произнес:

«Мемнох, во имя любви к Богу, обратись добровольно в свое привычное обличье. Почувствуй, как растет твое тело; пусть крылья вознесут тебя к небесам. Он требует тебя, только если ты сам хочешь вернуться! Поэтому, Мемнох, подумай, прежде чем…»

«Нет, не стоит предостерегать меня, возлюбленный мой, - сказал я Михаилу. - Я иду со слезами на глазах, я возвращаюсь».
        Я опустился на колени и поцеловал спящую Лилию.
        Она подняла на меня глаза.

«Это прощание, подруга моя, моя наставница», - вымолвил я.
        Я поцеловал ее и затем, отвернувшись, превратился в зримого для нее ангела, с очерченным материальным силуэтом, поэтому она, приподнявшись на локтях и плача, созерцала это прощальное видение, чтобы удержать его в душе и вспоминать, когда захочется.
        И тогда, невидимый, я примкнул к Михаилу и Рафаилу и отправился домой.
        В первые мгновения я едва верил в это; когда я пролетал через преисподнюю, души возопили в агонии, и я раскинул руки в желании их утешить:

«Я не забуду вас! Клянусь! Я передам ваше прошение на небеса», - и продолжал полет вверх, туда, откуда нисходил свет, обволакивающий меня, как и горячая Господня любовь, прелюдией то ли Суда Небесного, то ли наказания, то ли прощения - чего именно, я не ведал, - и эта любовь обнимала меня и поддерживала. Радостные крики на небесах звучали оглушительно даже для моего слуха.
        Там собрались все ангелы, Божьи дети. Божественный свет пульсировал в самой их середине.
        Буду ли я наказан? Но все, что я ощущал, - это благодарность за то, что снова узрел тот свет, пусть даже и на пару мгновений.
        Я не мог смотреть на этот свет. Мне пришлось закрыть глаза ладонями. И тогда, как всегда бывает при встрече с небесами, серафимы и херувимы окружили Бога, чтобы свет оказался за их спинами и не слепил глаза ангелам.
        Голос Господа прозвучал незамедлительно и властно.

«Хочу сказать тебе кое-что, Мой храбрый и самонадеянный друг, - вымолвил Он. - Есть одно понятие, над которым можешь поразмыслить в своей ангельской мудрости. Это понятие о геенне, об аде. - Это слово предстало предо мной во всей полноте своего смысла, - Огонь и вечные муки, - сказал Бог, - обратная сторона небес. Скажи мне, Мемнох, скажи, не кривя душой: будет ли это подходящим для тебя наказанием - полная противоположность славе, от которой ты отказался ради дщерей человеческих? Будет ли это надлежащим приговором - вечное страдание, пока не прервется ход времен?»
        ГЛАВА 14
        - Мой ответ последовал через мгновение, - сказал Мемнох. Взглянув на меня, он слегка приподнял брови. - Я сказал: «Нет, Господи, Ты ни с кем так не поступишь. Мы все твои дети. Это чересчур жестоко по отношению к кому-то или чему-то, умышленно созданному. Нет, Господь мой. Когда мужчины и женщины земли поведали мне, что им представлялись подобные мучения для грешников и эта мысль доставляла им боль и страдание, я уверил их, что такого места не существует и никогда не будет существовать».
        По небесам прокатился смех. От одного края небес до другого. Каждый ангел смеялся, и, разумеется, этот смех был мелодичен и, как всегда, наполнен восторгом и удивлением, но то был смех, а не песня.
        Не смеялось лишь одно существо. Я. Мемнох. Я стоял там, с полной серьезностью и неподдельным изумлением спрашивая, над чем они смеются.
        И тут случилась престранная вещь. Бог тоже смеялся - негромко, в унисон с прочими или, скорее, задавая ритм, и только когда Его смех постепенно замер, умолкли и остальные.

«Итак, ты сказал им такое, Мемнох. Что никогда не будет ада, вечного наказания грешникам. Никогда, и что такое место не может существовать».

«Да, Господи, - отвечал я. - Я не мог себе представить, почему они придумали это. Если только в злости на врагов…»
        Смех раздался вновь, но Бог остановил его. Господь молвил:

«Мемнох, всю ли бренную плоть оставил ты на земле? Владеешь ли ты всеми способностями ангела? Не по привычке ли разыгрываешь простака?»
        Я заговорил громко, перекрывая несмолкающий смех:

«Нет, Господи, я мечтал об этом мгновении. Разлука с Тобой была подобно агонии. Я делал то, что делал, во имя любви, не так ли? Ты конечно же знаешь это лучше моего».

«Боюсь, так и было, - отвечал Он. - Это была любовь, да, верно».

«Господи, я мечтал, что Ты позволишь мне предстать перед Тобой и все объяснить, изложить доводы, пришедшие мне в голову, когда я впервые увидел дщерь человеческую и пошел за ней. Будет ли мне это дозволено?»
        Молчание.
        Бог и Его окружение не проронили в ответ ни слова, но я вдруг почувствовал, что некоторые из воинов небесных придвинулись ко мне ближе. Сначала я подумал: они просто расправляют на свету крылья, - а затем понял, что сразу за мной стоит небольшая группа ангелов, и что они все время находились с краю толпы, и вот их подталкивают в мою сторону.
        Разумеется, я знал этих ангелов - кого-то больше, других - нет. Они принадлежали к разным чинам.
        Я в смущении взглянул на них, а потом на Престол Господень.

«Мемнох, - заговорил вдруг Господь. - Те, что позади тебя, - это твои соратники, они тоже просят, чтобы было исполнено твое желание доказать свою правоту, в надежде, что и им будет сие дозволено».

«Не понимаю, Господи», - ответил я, хотя понял сразу же, ибо я прочитал на их лицах скорбь и увидел, как они льнут ко мне, словно ища защиты. Я мгновенно догадался, в чем дело: в своих странствиях по земле эти ангелы совершили то же самое, что и я.

«Без подобного размаха или изобретательности, как у тебя, - молвил Господь Бог, - но они тоже приметили жар и тайну в отношениях мужчин и женщин, и они тоже нашли прекрасных дщерей человеческих и взяли их в жены».
        Снова послышался великий гомон. Некоторые смеялись все тем же легким смехом, словно происходящее было новым великолепным развлечением, а другие были озадачены; стоящие около меня ангелы-хранители, являющие небольшую группу по сравнению с прочим небесным воинством, в отчаянии смотрели на меня, некоторые даже с упреком, и вот из их толпы прозвучал шепот:

«Мемнох, мы видели, как ты делал это».
        Смеялся ли в это время Господь? Мне не было слышно. Свет лился мощным потоком из-за плеч и голов, из-за мутных фигур серафимов и херувимов, и сокровища любви представлялись вечными и незыблемыми, как и всегда.

«Не затем спустились с небес Мои сыновья, и не затем они побывали в рассеянных по земле племенах, чтобы познать плоть, но все же они сделали это. Конечно, как Я уже говорил, с гораздо меньшим желанием возмутить мировые устои и намеренно разрушить Мой замысел, как это было у тебя, Мемнох».

«Господи- Владыка, прости меня», -прошептал я. И из стана моих соратников раздался такой же приглушенный и почтительный хор голосов.

«Но ответьте мне, вы, стоящие позади Мемноха: что вы можете сказать в свое оправдание? Почему совершили такое, и что нового открыли, и какие доводы представите перед Судом Небесным?»
        Ответом было молчание. Все эти ангелы распростерлись перед Господом ниц, с такой самоотрешенностью моля о прощении, что красноречие было бы излишним. Я стоял в одиночестве.

«Ах, - сказал я, - похоже, Господи, я остался один».

«А разве не всегда так было? Мой сын небес, мой ангел, не доверяющий Богу».

«Господи, я доверяю Тебе! - немедленно ответил я, вдруг разгневавшись. - Доверяю! Но я не понимаю этих вещей и не в силах утихомирить свой рассудок или свою природу, это для меня невозможно. Нет, не то чтобы невозможно, но кажется… не совсем правильно хранить об этом молчание Правильным мне представляется доказывать свою правоту. Мне кажется, что величайшее дело, которое я могу сделать, - это доказать свою правоту и тем самым ублаготворить Господа».
        Среди прочих, казалось, царили серьезные разногласия - не среди хранителей, у которых не хватало смелости встать во весь рост и крылья которых были сложены за спиной, как у испуганных птиц в гнезде, но в самом Суде Небесном. Оттуда слышались бормотание, какие-то песенки, обрывки мелодий и смеха, глубокомысленные вопросы, произнесенные тихим голосом. Ко мне повернулись лица многих с нахмуренными бровями, выражающие любопытство с примесью гнева.

«Доказать свою правоту! - молвил Господь. - Но прежде чем начнешь, вспомни, ради Меня и всех присутствующих, что Мне ведомо все. Я знаю человечество так, как тебе никогда его не узнать. Я видел его окровавленные алтари, и его ритуальные пляски, и его дымящиеся жертвы, я слышал вопли раненых, страждущих, медленно умерщвляемых. Я зрю природу в человечестве так же, как вижу ее в дикости морей и лесов. Не отнимай у меня время, Мемнох. Или, иными словами, чтобы тебе было понятней, - не отнимай время, которое проводишь со Мной».
        Итак, этот момент настал. Я стоял, спокойно подготавливая себя. Никогда за время своего существования не ощущал я важности события, как это было в тот момент. Это можно было назвать волнением или, быть может, возбуждением. У меня были слушатели. И я не испытывал никаких колебаний! Но я был разгневан на всю эту толпу, лежащую ниц позади меня и безмолвствующую! И неожиданно в своем гневе я понял, что, пока они там лежат, оставляя меня один на один с Богом и Его Судом, я не вымолвлю ни слова. Я сложил на груди руки и остался стоять.
        Господь рассмеялся неспешным ласковым смехом с восходящей интонацией, и тогда все обитатели небес засмеялись тоже. И Бог обратился к распростертым ниц:

«Встаньте, сыны Мои, или мы здесь останемся до скончания времен».

«Это насмешка, Господи, но я ее заслужил, - сказал я. - Благодарю Тебя».
        Я слышал, как, шумно шелестя крыльями и хитонами, они поднимаются позади меня, чтобы стать по меньшей мере такими же высокими и прямыми, какими могли быть храбрые люди, живущие на земле под ними.

«Господи, мои доводы просты, - вымолвил я, - но ты конечно же не сможешь от них отмахнуться. Я изложу их как можно доходчивее и точнее. До какого-то момента своего развития приматы там, внизу, были частью природы и подчинялись ее законам. По мере усовершенствования их мозга они делались все более изобретательными, и их сражения с другими животными становились самыми свирепыми и кровавыми из того, что довелось видеть Суду Небесному. Все это правда. И весь их интеллект привел к умножению средств, которыми человечество навлекало на себя великие страдания.
        Но ничто из увиденного мною на войне, и на казнях, и даже при опустошении целых поселений и деревень не превосходило по дикости сцены, происходящие среди насекомых, или рептилий, или низших млекопитающих, которые слепо и бессмысленно борются за две вещи: чтобы выжить и чтобы произвести как можно больше потомства».
        Я остановился - из вежливости и чтобы произвести эффект. Господь ничего не сказал. Я продолжал:

«Затем наступил момент, когда эти приматы довольно сильно приблизились к Твоему образу, каким мы воспринимаем его в себе самих и который в определенном смысле отличается от прочей природы. И когда им стала очевидна логика жизни и смерти, это не означало лишь проявления самосознания. Не настолько это было просто. Напротив, самосознание выросло из новой и совершенно неестественной способности любить.
        И именно в те времена человечество стало разделяться на семьи, кланы и племена, объединенные внутри себя сокровенными знаниями о личности друг друга, а не общностью вида, и они вместе переживали страдания и счастье, связанные узами любви. Господи, род человеческий - вне природы. Если бы Ты снизошел и…»

«Мемнох, берегись!» - прошептал Бог.

«Прости, Отче, - ответил я, кивая и сжимая за спиной руки, чтобы не начать ими яростно жестикулировать. - Я хотел сказать вот что: спустившись вниз и заглянув в семьи, здесь и там по всему миру, Тобой созданному, я воспринял семью как новый неподражаемый цветок, соцветие чувств и интеллекта, из-за своей хрупкости оторвавшееся от природных стеблей, от которых питалось, и теперь оказавшееся во власти стихии. Любовь, Господи, - я наблюдал ее, я чувствовал любовь мужчин и женщин друг к другу и к их детям, и желание жертвовать друг ради друга, и скорбь по умершим, и желание отыскать души этих умерших в грядущей жизни, и думать о грядущем, где они смогут вновь соединиться с этими душами.
        Именно благодаря этой любви и семейным узам, благодаря этому редкому и неподражаемому соцветию - такому созидательному, Господь мой, что оно казалось подобием Твоих созданий, - души этих существ оставались живыми и после смерти! Что другое в природе могло бы совершить это, Господи? Все, что было взято, отдается земле. Твоя мудрость проявляется повсюду; и всех тех, кто страдает и умирает под сводом Твоих небес, милосердно погружают в жестокое неведение относительно порядка вещей, который в конечном итоге подразумевает их собственную смерть.
        Но не мужчин и не женщин! В сердце своем, любя друг друга - супруг супругу, одна семья другую семью, - они вообразили себе Небеса, Господь мой. Они вообразили то время, когда воссоединятся души и восстановится человеческий род, и все запоют в блаженстве! Они придумали себе вечность, потому что этого требует их любовь, Господи. Они зачали эти идеи, как зачинают детей из плоти! Я, ангел-хранитель, и я это видел».
        И снова настала тишина. Небеса безмолвствовали, и звуки исходили лишь от лежащей внизу земли: шепот ветра, слабое колыхание морей и неясные, отдаленные стенания душ - на земле и в преисподней.

«Господи, - молвил я, - они стремятся к небесам. Они воображают себе вечность или бессмертие - не знаю что именно. Они страдают от несправедливости, разлук, болезней и смерти, на что никакие другие животные не способны. И души их велики. В преисподней они становятся выше любви к себе и забот о себе во имя любви. Любовь бесконечно обращается между землей и преисподней. Господи, они создали нижний круг незримого судилища! Они пытаются умилостивить Твой гнев, ибо знают, что Ты здесь! И, Господи, они хотят знать о Тебе все. И о себе тоже. Они знают и хотят приумножать знание!»
        То были главные мои доводы, и я это понимал. Но опять Господь не прервал меня и не ответил мне.

«Я воспринял людей, - продолжал я, - по меньшей мере как Твое величайшее свершение, еще бы - создать существо, наделенное самосознанием, имеющее представление о времени, с достаточно развитым интеллектом, способным к столь быстрому усвоению знаний, что даже не всякий ангел-хранитель способен на это.
        Предложение, с которым я пришел к тебе, Господи, таково: нельзя ли подарить этим душам, пребывающим ли во плоти, обитающим ли в преисподней, часть нашего света? Нельзя ли подарить им свет, подобно тому, как животным дают воду, когда те хотят пить? И не могут ли эти души, удостоенные однажды божественного доверия, рассчитывать на то, что займут какое-то, пусть малое, место на этом Суде Небесном, которому нет конца?»
        Наступившая тишина казалась дремотной и вечной, словно до начала времен.

«Нельзя ли попытаться сделать это, о Господи? Ибо, если не пытаться, не будет ли участь тех невидимых выживших душ состоять в том, что они станут грубеть и все больше увязать во плоти и это приведет не к познанию истинной природы вещей, а к появлению извращенных идей, основанных на отрывочных фактах и инстинктивном страхе?»
        На этот раз я не стал выдерживать вежливую паузу и сразу продолжил:

«Господи, когда я вошел в плоть, когда я был с женщиной, то это произошло потому, что она была прекрасна - да! - и напоминала нас, и могла даровать тот вид плотского наслаждения, который нам неведом Само собой разумеется, Господи, это наслаждение неизмеримо мало в сравнении с Твоим величием, но говорю Тебе, Господи, в тот миг, когда я возлег с нею, а она - со мною и мы вместе познали это наслаждение, рев того невеликого пламени все же напоминал звуки песен обитателей горних высот!
        На один миг сердца наши остановились, Господи. Мы познали вечность через плоть - мужчина во мне знал, что женщина это тоже понимает. Мы познали нечто возвышающееся надо всеми земными чаяниями, нечто истинно божественное».
        Я умолк. Что еще мог я сказать? Не расцвечивать же свои доводы примерами для Того, Кто знал все на свете. Со сложенными на груди руками я почтительно посмотрел вниз, размышляя и прислушиваясь к душам в преисподней; на одно мгновение их слабые отдаленные крики отвлекли меня, оторвали от божественного присутствия, дали понять, что эти души зовут меня, напоминают о моем обещании, надеются на мое возвращение.

«Господи милосердный, прости меня, - вымолвил я. - Твои чудеса околдовали меня. Прости, если я нарушил Твои намерения».
        И снова воцарилась грозовая тишина, абсолютно пустая. То была пустота, о которой живущие на земле не могут и помыслить. Я стоял на своем, потому что ничего нельзя было поделать с тем, что свершилось, и я чувствовал в душе, что каждое произнесенное мной слово правдиво и не заражено страхом. Я очень ясно осознал: что бы Господь ни сделал - вышвырнул бы меня с небес или подверг любому другому наказанию, - я и вправду того заслуживаю. Я был созданным Им ангелом и подчиняться мог лишь Ему одному. И Он вправе меня уничтожить, если пожелает. И снова в памяти моей возникли вопли из преисподней, и я, подобно смертному, стал спрашивать себя, отошлет ли Он меня туда вскоре или сделает нечто менее устрашающее, ибо в природе существуют бесчисленные примеры мучительной гибели и катастроф, а как ангела Бог мог заставить меня испытать любое страдание - я это знал.

«Я верю тебе, Господи, - вдруг сказал я, почти не задумываясь. - Иначе я упал бы ниц, как другие ангелы. Я не имею в виду, что они не верят, я только собираюсь сказать, что полагаю, ты хочешь, чтобы я понял Твое великодушие, что Твоя суть - это великодушие, и ты не потерпишь, чтобы людские души стенали во мраке и забытье. Ты не потерпишь, чтобы человечество пребывало без всякого намека на божественное».
        Наконец Он заговорил, очень тихо и как бы нехотя:

«Мемнох, ты дал им больше, чем намек».

«Да, Господи, это так. Но, Господи, души умерших в большой степени вдохновляют людей и ободряют их, и эти души стоят вне природы и укрепляются день ото дня. Если существует некий естественный вид энергии, находящийся за пределами моего понимания, то это будет для меня сильным потрясением. Ибо, похоже, они сделаны из той же субстанции, что и мы, Господи, - невидимой, - и каждая из этих душ неповторима и обладает собственной волей».
        Снова настала тишина. Потом Бог заговорил:

«Прекрасно. Я выслушал твои доводы. А теперь у Меня есть к тебе вопрос За все то, что ты дал человечеству, Мемнох, чем конкретно люди воздали тебе?»
        Я был застигнут этим вопросом врасплох.

«Только не говори мне о любви, Мемнох, - продолжал Он. - Об их способности любить друг друга. Суд Небесный хорошо осведомлен и находится в полном согласии на сей счет. Но что они дали тебе, Мемнох? Что ты получил в обмен на риск побывать в их царстве?»

«Самоутверждение, Господи, - торопливо произнес я, затрагивая глубочайшую правду и не кривя душой. - Они познали ангела, увидев оного. Как раз то, чего я и ожидал».

«Ха- ха!» -От Престола Небесного покатились раскаты смеха - настолько звучные, что, без сомнения, достигли ушей несчастных, страждущих в преисподней. Все небеса содрогались от хохота и пения.
        Сначала я не осмеливался говорить или что-либо предпринять, потом вдруг, со злостью или, скорее, с упрямством, поднял руку.

«Но я говорил совершенно серьезно, Господи! Я не был для них неким существом, не досягаемым даже в грезах! Господи, создавая вселенную, бросал ли Ты семя для того, чтобы эти существа возвысили к Тебе свои голоса? Скажешь ли Ты мне об этом? Смогу я узнать, как было дело?»
        Унявшиеся ангелы расположились маленькими группами, и вскоре смех совершенно замер, а вместо него раздалось тихое пение, восхваляющее Господа в его терпении, отдающее дань Его терпению в отношении меня.
        Я не стал присоединяться к пению. Я смотрел на огромные, расходящиеся в стороны от Бога потоки света, и мысль о необъяснимости присущих мне упрямства, гнева и любознательности несколько смягчила меня, но ни на секунду не ввергла в отчаяние.

«Верую в тебя, Господи. Ты знаешь, что делаешь. Должен знать. Иначе мы… погибнем».
        Я остановился, пораженный тем, что только что произнес. Это намного превосходило любой вызов, который я до сих пор бросал Богу, намного превосходило любое сделанное мной предположение. И я в ужасе воззрился на свет и подумал: «А что, если Он не ведает, что творит, и никогда не ведал!»
        Я вскинул ладони к лицу, чтобы не дать губам произнести нечто опрометчивое и ограждая мозг от поспешных богохульных мыслей. Я знал Бога! Бог был там. И я стоял пред Ним. Как я только осмелился помыслить такое, и все же это Он говорил раньше:
«Ты не веришь в меня», - имея в виду именно это.
        Казалось, Божественный свет становится бесконечно ярким, он проникал повсюду, фигуры серафимов и херувимов стали маленькими и совершенно прозрачными, и свет наполнил меня и заполнил углубления в телах всех ангелов; и я ощутил единение с ними и всю великую любовь к нам Господа, сильнее которой мы не могли себе вообразить ничего.
        Тогда заговорил Господь, совершенно другими словами, ибо они состязались с этой лучезарной любовью, переполнявшей мыслящий разум. Тем не менее я услыхал их, и они проникли в мою душу.
        И все остальные тоже услышали их.

«Мемнох, отправляйся в преисподнюю, - молвил Он, - и отыщи там не более десяти достойных душ, которые могли бы примкнуть к нам на небесах, из всех обитающих там миллионов. Говори им что угодно, но отыщи десять, которые, на твой взгляд, достойны жить рядом с нами. Затем приведи эти десять душ ко мне, и мы продолжим наш разговор».
        Я был в восторге.

«Господи, я могу это сделать, знаю, что могу!» - воскликнул я.
        И вдруг я увидел лица Михаила, и Рафаила, и Уриэля, почти ослепленных Божественным светом, который, впрочем, начинал меркнуть и стал переносимым. Казалось, Михаил боялся за меня, а Рафаил рыдал. Уриэль, похоже, бестрепетно наблюдал, не пребывая ни на моей стороне, ни на стороне душ, ни на чьей. Такое лицо, как у него, было у ангелов до начала времен.

«Я могу идти? - спросил я. - И когда мне возвращаться?»

«Когда получится, - сказал Бог, - и когда сможешь».
        До меня дошло. Если я не найду эти десять душ, то могу не возвращаться.
        Я кивнул. Чудесная логика. Я понял. И принял ее.

«На земле проходят годы, пока мы беседуем, Мемнох. Твое поселение и посещенные прочими места превратились в города; мир вращается в лучах небесного света. Что мне сказать тебе, возлюбленный мой, кроме того, что сейчас тебе надлежит отправиться в преисподнюю и как можно скорее вернуться с теми десятью душами».
        Я уже собирался спросить: «А что будет с хранителями, этими смиренными ангелами, моими соратниками, познавшими плоть?» - когда Господь ответствовал:

«Они будут ожидать твоего возвращения в надлежащем месте небес. Они не узнают ни Моего решения, ни своей участи, пока ты не приведешь ко Мне эти души, Мемнох, души, которые я сочту достойными обитать в Моей божественной юдоли».

«Понимаю, Господи. И с Твоего разрешения отправляюсь!»
        И не спрашивая более ни о чем, не обсуждая никаких правил и ограничений, я, Мемнох, архангел и обвинитель Бога, немедленно покинул небеса, спустившись в обширные призрачные области преисподней.
        ГЛАВА 15
        - Но, Мемнох, - прервал его я. - Он не определил для тебя критерий отбора! Как надлежало тебе оценивать те души? Как бы ты узнал?
        Мемнох улыбнулся.
        - Да, Лестат, именно это Он и сделал, и именно так поступил, и поверь мне, я это сразу понял. Не успел я попасть в преисподнюю, как критерий отбора для вхождения на небеса полностью завладел моим умом, сделавшись навязчивой до отчаяния идеей. Это в точности стиль Его поведения, верно?
        - Я бы на твоем месте спросил.
        - Нет-нет. У меня не было такого намерения. Я выбрался оттуда и принялся за работу! Как я говорил, таков был Его стиль, и я понимал, что единственная моя надежда заключается в выработке собственного критерия и его обосновании, понимаешь?
        - Думаю, да.
        - Не думаешь, а знаешь, - сказал он. - Ладно. Только представь. Население мира разрослось до миллионов, и хотя города поднялись не во многих местах, но в основном в той самой долине, куда я спустился и где оставил свои знаки на стенах пещер. Человечество распространилось по планете на север и юг, как только могло; на разных стадиях развития возникали поселения, городки и крепости. Та земля, где выросли города, полагаю, называется сейчас Месопотамией. Или это Шумер? Или Ур? Ваши ученые с каждым днем открывают все больше и больше.
        Безумные фантазии человека по поводу бессмертия и воссоединения с умершими дали повсеместный толчок к появлению религии. В долине Нила возникла цивилизация поразительной стабильности, и в то же время на земле, которую мы называем Святой, постоянно шли войны.
        Итак, я спустился в преисподнюю, которую раньше созерцал лишь снаружи. Она теперь стала огромна и вмещала в себя и некоторые из первых душ, когда-то кипевших жизнью, и миллионы душ, чьи убеждения и устремления к вечности привели их в это ужасное место. Безумные надежды повергли в смущение бессчетное их число. Некоторые стали столь сильными, что захватили главенство над остальными. А некоторые освоили хитрость возвращения на землю, избегнув взаимного притяжения других невидимых душ, - для того чтобы оказаться вблизи от плоти, в которую смогут вселиться вновь, или повлиять на нее, или нанести вред, или любить, если представится случай.
        Мир, населенный душами! И иные из них, совершенно потеряв память о своем человеческом существовании, сделались теми, кого земные мужчины и женщины называют демонами, рыскающими вокруг, жаждущими завладеть человеком, произвести опустошение или навлечь несчастье, насколько позволят обстоятельства.
        - И один из них, - сказал я, - превратился в мать или отца вампиров вроде нас.
        - Да, верно. Эту мутацию создал Амель. Но она не была единственной. На земле есть и другие монстры, обитающие между видимым и невидимым; но величайшей движущей силой мира всегда были и остаются судьбы миллионов людей.
        - Мутации никогда не влияли на ход истории.
        - И да и нет. Разве не значит что-нибудь вопль безумной души, исторгаемый пророком из плоти и крови, если слова этого пророка записаны на пяти различных языках и выставлены на продажу на полках магазинов в Нью-Йорке? Можно сказать, что процесс, который я наблюдал и описал Господу, продолжается; иные души умерли, иные укрепились, другим удалось фактически возродиться в новом теле, хотя с помощью какой уловки, этого я в то время не знал.
        - А сейчас знаешь?
        - Реинкарнацию никоим образом нельзя назвать вещью обычной. И вовлеченные в нее души выигрывают совсем немного. Можно представить себе ситуации, когда она возможна. Происходит ли она при угасании души ребенка и всегда ли сопровождается воплощением в новом теле - зависит от каждого отдельного случая. Тех, кто постоянно участвует в реинкарнации, нельзя сбрасывать со счетов. Но это, как эволюция вампиров или других связанных с землей бессмертных существ, уже отдельная небольшая сфера. Еще раз напоминаю, что сейчас мы говорим о судьбе человечества, о мире человеческом в целом.
        - Да, я вполне понимаю. Возможно, лучше, чем ты думаешь.
        - Хорошо. Итак, не имея критерия отбора, я все же отправился в преисподнюю и обнаружил там огромное разросшееся подобие земли! Души дали волю воображению и создали в своем невидимом бытии всевозможные неуклюжие здания, немыслимых существ, монстров - этакое буйство воображения без контроля со стороны небес, и, как я и догадывался, огромное число душ не знали, что они мертвы.
        И вот я погрузился в самую гущу всего этого, изо всех сил пытаясь оставаться невидимым, представить себя лишенным всякой различимой формы, но сделать мне это не просто. Ибо я оказался в невидимом царстве - все там было невидимо. И вот я принялся в полумраке бродить по унылым дорогам, среди уродливых, почти лишенных формы существ - стенающих, умирающих. А ведь сам я пребывал в обличье ангела.
        Тем не менее эти потерянные души не очень-то замечали меня! Похоже, многие из них плохо видели. Ты ведь знаешь, что это состояние описано человеческими шаманами, святыми, людьми, близко подошедшими к смерти, испытавшими ее и затем оживленными и продолжающими жить.
        - Да.
        - Человеческие души видели лишь часть окружающего их пространства. Я видел все в целом. Я бестрепетно странствовал по всем направлениям, не считаясь со временем или находясь вне его - хотя время, разумеется, текло непрерывно, - и шел туда, куда мне хотелось.
        - Обиталище безумных душ.
        - Очень похоже, но в этом огромном обиталище было великое множество обособленных обителей. Души со сходными верованиями в отчаянии сошлись вместе в надежде укрепить веру друг друга, а заодно и обоюдные страхи. Но свет земли был здесь слишком сумрачным, чтобы согреть хоть кого-то! А небесный свет сюда попросту не проникал.
        Да, ты прав, это было поистине обиталище всевозможных безумных душ, долина смертной тени, ужасная река монстров, которую души страшатся пересечь, чтобы попасть в рай. И разумеется, никто никогда не пересекал ее.
        Первое, что я сделал, - это стал слушать; я прислушивался к пению любой души, которая пела мне, то есть, по-нашему, говорила. Я старался запомнить любое чуть слышное высказывание, вопрос или предположение, поразившее мой слух. Что знали эти души? Что с ними сталось?
        Вскоре я обнаружил, что в этом ужасном, мрачном месте есть круги - ярусы, возникшие благодаря желанию душ отыскать себе подобных. Обиталище душ произвольно расслоилось, но этот порядок определялся степенью осведомленности, уступчивости, смятения или гнева каждой души.
        Ближе всего к земле располагались самые проклятые, продолжавшие борьбу за еду, питье или обладание другими, не могущие принять случившегося или не понимающие этого.
        Как раз над ними размещался круг душ, которые только тем и занимались, что дрались друг с другом, вопили, визжали, толкались, пихались в стремлении навредить ли, одолеть ли, захватить ли, убежать ли, пребывая в отчаянном смятении. Эти души даже ни разу не заметили меня. Но опять-таки, твои люди видели их и описывали во многих и многих рукописях на протяжении столетий. Ничто из сказанного мной, разумеется, для тебя не новость.
        И подальше от этой кутерьмы, ближе к спокойствию небес - хотя я сейчас не говорю о направлениях в буквальном смысле - находились те, кто понял, что вышли за пределы природы и пребывают в каком-то ином месте. Эти души, а некоторые из них пребывали там от начала начал, сделались терпимыми в своих пристрастиях, терпеливо взирая на землю и на окружающие их души, которым они стремились в любви помочь принять собственную смерть.
        - Ты нашел души, которые любили.
        - О, все они любят, - сказал Мемнох. - Все. Не существует такого понятия, как нелюбящая душа Он или она любят что-то, даже если это «что-то» существует лишь в памяти или как идеал. Ну да, я отыскал тех, кто вполне миролюбиво и безмятежно выражал безмерную любовь друг к другу и к обитающим ниже их. Нашел я и таких, которые обратили взоры исключительно на землю, стремясь лишь к тому, чтобы отвечать на молитвы, исходящие от отчаявшихся, бедствующих и болящих.
        Земля же, как ты знаешь, к этому времени познала немыслимые войны, и целые цивилизации растаяли в результате стихийных бедствий. Непрерывно множились страдания людей, и множились они не только пропорционально росту учености или культурному развитию. Подобное положение сделалось недоступным моему ангельскому разумению. Взирая на землю, я не пытался даже разгадать, что управляет страстями людей какой-нибудь определенной народности, а что - другой или почему какая-то одна группа людей на протяжении жизни нескольких поколений складывает из камней какое-нибудь циклопическое сооружение. Разумеется, я знал почти обо всем, но целью моей на тот момент времени была не земля.
        Царство мертвых, вот что меня интересовало в первую очередь.
        Я приблизился к тем душам, что взирали вниз с жалостью и состраданием, стремясь мысленно воздействовать на прочих для их же блага. Десять, двадцать, тридцать - я видел их тысячи. Тысячи, говорю я тебе, в которых умерла всякая надежда родиться вновь или получить достойную награду, души, смирившиеся со смертью, с вечностью; души, очарованные видимой для них плотью, в точности как мы, ангелы, бывали и все еще бываем ей очарованы.
        Я встречался с этими душами здесь и там, заводя с ними разговор, когда только мог привлечь их внимание. Скоро стало понятным, что им довольно безразлично мое обличье, поскольку они полагали, что я выбрал его, как они - свое: некоторые из них напоминали мужчин и женщин, а некоторые не давали себе труда об этом побеспокоиться. Так что, думаю, они считали меня новичком в преисподней, раз уж я с таким нахальством выставляю напоказ свои руки, ноги и крылья. Отвлечь их от земных дел можно было только вежливым обращением, и я принялся выспрашивать их, стараясь добиться правды и избегая при этом грубости.
        Странствуя по преисподней, я, наверное, беседовал с миллионами душ. И всякий раз самым сложным было отвлечь внимание каждой из этих душ либо от земли, либо от переживания какого-либо сгинувшего в прошлом события либо вывести душу из состояния бесцельного созерцания, рассеянности, что требовало поистине неимоверных усилий.
        Даже самые мудрые и любящие из душ не желали обременять себя моими вопросами. Лишь постепенно они понимали, что я не простой смертный, а создан из совершенно иной материи и что в моих вопросах заключены вещи, имеющие отношение к некоему месту за земными пределами. Понимаешь, то была дилемма. Эти души так долго пребывали в преисподней, что не размышляли более о причинах жизни и мироздания; они не проклинали более Господа, которого не знали, и не искали Бога, который был им невидим. И когда я стал задавать свои вопросы, они подумали, что я нахожусь на пути вниз с новыми душами, грезящими о наказаниях и наградах, которые никогда не последуют.
        Эти мудрые души в смиренной задумчивости размышляли о своих прошлых жизнях, стараясь ответить на исходящие снизу молитвы, о чем я уже говорил. Они охраняли своих родственников, членов клана, свои народы; охраняли тех, кто привлекал их внимание эффектными проявлениями религиозности; с печалью наблюдали страдания людей, желая помочь и стремясь к этому, насколько возможно.
        Почти ни одна из этих очень сильных и терпеливых душ не пыталась снова обрести плоть. Но некоторые из них делали это в прошлом. Они спускались вниз, и рождались заново, и обнаруживали в конечном счете, что не могут в своей памяти отличить одно телесное воплощение от другого, так что нет смысла оставаться в живых! Гораздо лучше пребывать здесь, в ставшей привычной вечности, наблюдая красоту мироздания, и оно действительно представлялось им прекрасным, как и нам.
        И вот из этих вопросов, из этих бесконечных и вдумчивых бесед с мертвыми сформировался мой критерий отбора.
        Во- первых, чтобы быть достойной небес и иметь у Бога хотя бы малейший шанс, душа должна понимать жизнь и смерть в самом простом их смысле
        Я нашел множество таких душ.
        Далее, в этом понимании должна присутствовать высокая оценка красоты Божьего творения, гармонии мироздания, увиденной как бы оком Господним, картины природы, свитой из бесконечных, накладывающихся друг на друга циклов выживания и воспроизведения, эволюции и роста.
        Многие души пришли к пониманию этого. Многие. Но многие, считавшие жизнь прекрасной, полагали смерть и печальной, и бесконечной, и ужасной и предпочли бы никогда не рождаться, буде им дан выбор!
        Я не знал, что делать с такого рода убежденностью, - ведь она имела широкое распространение. Зачем Он, кто бы Он ни был, сотворил нас, коли нам надлежит вечно пребывать здесь, вдали от мира, частицей которого мы никогда не станем, если только не пожелаем сойти вниз и снова испытать всю ту муку ради нескольких мгновений торжества, и который не оценим в следующий раз более, чем в предыдущий, ибо не сможем взять с собой наше знание при повторном рождении!
        Действительно, придя к этой мысли, многие души переставали развиваться и изменяться. Они испытывали великую тревогу за живых и жалость к ним, но ведали только скорбь, а радость не могли себе даже вообразить. Они стремились обрести покой, и покой казался им тем идеальным состоянием, которого они желали достичь. Покой, нарушаемый порывами ответить на молитвы, было особенно трудно сохранить, но мне как ангелу это представлялось весьма привлекательным. И я долго, долго пребывал в обществе этих душ.
        Теперь, если б я только мог поведать им, думал я, если б мог начать наставлять их, то, возможно, сумел бы заставить изменить свое мнение, подготовить их к встрече с небесами. Но в состоянии, в котором они пребывают, они еще не готовы, и я сомневаюсь, что они поверят моим словам.
        А что, если они уже поверили и исполнены жаждой небес, а Бог не допустит их?
        Нет, мне следовало проявлять большую осторожность. Не годилось возвещать знание с вершины валуна, как я это делал в свое короткое пребывание на земле. Раз уж мне приходилось вмешиваться в эволюцию одного из этих мертвецов, должен быть твердый шанс, что эта душа последует за мной к Господнему Престолу.
        Понимание жизни и смерти? Этого недостаточно. Примирение со смертью? Этого мало. Безразличие к жизни и смерти - наверняка это не то, что нужно. Легкое смятение и пассивность. Нет. Такого рода души теряли свою индивидуальность. Это в той же степени далеко от ангела, как падающий на землю дождь.
        Наконец я достиг области, меньшей прочих и населенной лишь немногими душами. Я сейчас говорю относительно. Помни, что я - дьявол. Я провел немало времени на небесах и в аду. Если я говорю «немногими», то единственно для того, чтобы ты мог охватить разумом всю картину. Ради стройности изложения уточню: несколькими тысячами или больше. То есть я говорю о большем количестве, будь уверен.
        - Слушаю тебя.
        - Эти души совершенно покорили меня своей лучезарностью, спокойствием и знаниями, которые они восприняли и удержали. Прежде всего, почти каждая из них имела вполне человеческое обличье. То есть в невидимом мире они реализовали свою оригинальную или даже идеальную форму. Они походили на ангелов! Это были невидимые мужчины, женщины, дети, имеющие при себе вещи, дорогие для них в той жизни. Некоторые из душ были совершенно новыми, пронеся через смерть вдумчивость, любознательность и готовность к проникновению в тайну. Другие многое познали, будучи в преисподней и бодрствуя на протяжении столетий в страхе потерять свою индивидуальность, не важно, какие ужасы происходили вокруг. И все для меня были явно видимыми! И антропоморфными, хотя, разумеется, при этом прозрачными, как все души. Одни более прозрачными, другие - менее, но все они были различимыми для окружающих и себя.
        Я бродил среди них, ожидая пренебрежительного к себе отношения, но вдруг понял, что они видят меня не таким, как прочие. Они видели по-другому абсолютно все. Они были более настроены на эфемерность невидимого мира, потому что целиком и полностью приняли его условия. Если я желаю быть таким, то пусть буду, думали они, с большой серьезностью судя о том, насколько мне удается быть тем высоким созданием с крыльями и длинными волосами, одетым в развевающиеся одежды. В первые же мгновения своего появления я ощущал окружающее меня счастье. Я чувствовал, что меня принимают. Я совершенно не испытывал сопротивления, а лишь дерзкую любознательность. Они понимали, что я - не человеческая душа. Они это понимали, ибо достигли высоты, откуда могли это увидеть! Им открывалось многое о каждой прочей душе, на которую взирали. И многое им открывалось о лежащем внизу мире.
        Одна из этих душ приняла форму женщины, но, впрочем, то не была моя Лилия, ибо ее я так и не увидел вновь ни в каком обличье. Но то была женщина, умершая, полагаю, в середине жизни, имевшая много детей, некоторые из них были с ней сейчас, а иные оставались внизу. Эта душа пребывала в такой безмятежности, что едва ли не светилась. Иными словами, ее эволюция на незримом уровне была столь высока, что она начинала излучать нечто вроде Божественного света!

«Что делает тебя столь отличной от других? - спросил я эту женщину. - Что делает вас всех, скопившихся в этом месте, столь отличными от прочих?»
        С поразившей меня проницательностью эта женщина спросила меня, кто я есть. Души мертвых обыкновенно не задают этого вопроса. Они обычно погружены в свои безутешные занятия и навязчивые идеи. Но она сказала:

«Кто ты и откуда? Я никогда не видела раньше подобного тебе. Только когда была жива».

«Пока что не хочу тебе открываться, - сказал я. - Но хочу спросить у тебя. Скажи, почему ты кажешься счастливой? Ты ведь счастлива, верно?»

«Да, - сказала она. - Я с теми, кого люблю».

«Так тебя не мучают вопросы по поводу всех этих вещей? - настаивал я. - Ты не стремишься узнать, зачем родилась, или ради чего страдала, или что с тобой случилось после смерти, или зачем ты здесь?»
        Изумляя меня еще больше, она рассмеялась. Я никогда не слыхал смеха в преисподней. Это был тихий, успокаивающий, веселый смех - нежный смех, подобный смеху ангелов, - и, помнится мне, я тихо пропел ей в ответ, довольно непринужденно, и при этом ее душа распустилась подобно цветку, как это бывает с облеченными в плоть и обретающимися внизу душами, когда они познают любовь! Проникшись ко мне симпатией, она стала более откровенной.

«Ты красивый», - почтительно прошептала она

«Но почему, почему все прочие здесь так несчастливы и почему лишь немногие преисполнены покоя и радости? Да, понимаю, я смотрел вниз. И ты с теми, кого любишь. Но ведь все прочие тоже».

«Мы более не обижаемся на Бога, - молвила она. - Ни один из нас. Не питаем к нему ненависти».

«А другие - да?»

«Не то чтобы они Его ненавидят, - мягко произнесла она, очень тактично обращаясь ко мне, словно боясь обидеть. - Просто они не могут простить Ему всего этого… того, что происходило с ними в мире, и это унылое прозябание в преисподней. А мы прощаем. Уже простили. Все мы сделали это из разных побуждений, но Бог оправдан в наших глазах. Мы согласны с тем, что наши жизни были наполнены чудесным опытом и стоили боли и страданий, а теперь мы лелеем испытанную нами радость и моменты гармонии, и мы простили Ему то, что Он никогда ничего нам не объяснял, никого не оправдывал, не наказывал грешников и не вознаграждал праведников. И вообще не делал ничего из того, что могли ожидать от Него все эти души, живые и мертвые. Мы прощаем Ему. Мы не знаем наверняка, но догадываемся, что, возможно, Ему ведома великая тайна о том, как вынести всю эту боль и все же остаться праведником. И если Он не хочет открывать этого, что ж, он Бог. Но, как бы то ни было, мы Ему прощаем и любим Его в нашем всепрощении, хотя и знаем, что Он вправе беспокоиться о нас не более чем о гальке на побережье там, внизу».
        Я лишился дара речи. Я сидел неподвижно, предоставив тем душам собраться вокруг меня по доброй воле. Потом заговорила очень юная душа - то была душа ребенка:

«Сначала казалось ужасным, что Бог привел нас в мир, чтобы быть убитыми, как это случилось с нами - понимаешь, мы трое погибли на войне, - но мы простили Ему, потому что понимаем, что если уж Он смог создать нечто такое прекрасное, как жизнь и смерть, то знает зачем».

«Видишь ли, - призналась мне другая душа, - так уж выходит. Мы бы снова вынесли все страдания, если пришлось бы. И постарались бы лучше относиться друг к другу, с большей любовью. Жизнь того стоит».

«Да, - подхватила еще одна душа. - Вся земная жизнь ушла у меня на то, чтобы простить Господу за тот мир, но я сделала это перед смертью и пришла поселиться здесь с остальными. И знаешь, постарайся хорошенько и увидишь, что мы создали некое подобие сада. Это нелегко. Мы работаем лишь при помощи сознания, воли, памяти и воображения и создаем обитель, где можем вспоминать только хорошее из жизни. И мы прощаем Ему и любим Его за то, что дал нам так много».

«Да, - молвила следующая душа, - за то, что дал нам хоть что-то. Мы благодарны и исполнены любовью к Нему. Ибо верно, что здесь, во мраке, царит великое небытие, а внизу мы встречались со многими, коими завладели небытие и страдание, и им не знакома была радость, в которой мы пребывали раньше и пребываем теперь».

«Это нелегко, - добавила еще одна душа. - Это было великое борение. Но прекрасно было любить, и пить, и танцевать, и петь, радостно было пьяному бегать под дождем; вне всего этого простирается хаос, небытие, и я рада, что глаза мои открылись на лежащий внизу мир и что я вижу его отсюда и могу вспоминать».
        Я долго размышлял, не отвечая ни одному, и они продолжали беседовать со мной, словно их притягивал ко мне исходящий от меня свет, если он вообще был зримым. В сущности, чем дольше я отвечал на их вопросы, тем открытее они становились, тем больше смысла вкладывали в собственные ответы, тем весомей и убедительней становились их высказывания.
        Скоро я понял, что эти люди - выходцы из разных народов и заняты были во всевозможных сферах деятельности. И хотя многих из них тесно связывало родство, это относилось не ко всем. По сути дела, многие из них полностью потеряли из виду своих умерших родственников из других областей преисподней.
        Другие никогда даже не видели их. И в то же время некоторых приветствовали в момент смерти их сгинувшие близкие! То были люди мира, все надежды которого собрались здесь, в этом месте, где отныне начинал сиять свет.

«В ваших жизнях на земле была ли одна связующая нить?» - спросил я наконец.
        Они не могли ответить мне Они и вправду не знали ответа Они не расспрашивали друг друга о своей жизни и, быстро задавая им вопросы наугад, я понял, что не было той связующей нити! Некоторые из этих людей при жизни были очень богатыми, другие бедными, одни невыразимо страдали, другие совсем не страдали, познав преуспевание и пребывая в лени, что заставило их полюбить мироздание еще до смерти. Но я почувствовал, что при желании я могу начать подсчитывать эти ответы и каким-то образом их оценивать. Другими словами, все эти души научились разными путями прощать Бога. Но очень возможно, что один путь лучше подходил для этого, нежели другой, являясь более действенным Возможно. Я не был уверен. И не мог в тот момент этого знать.
        Я обхватил эти души руками. И притянул их к себе.

«Я хочу, чтобы вы отправились со мной в путешествие, - сказал я им, обращаясь теперь к каждому в отдельности и полностью сознавая то, где мы находились. - Я хочу, чтобы вы явились на небеса и предстали перед Господом. В этот раз все может произойти быстро и вы, возможно, узрите Его не более чем на мгновение, а может статься, Он вовсе не позволит вам узреть Себя. Вы можете снова оказаться здесь, так ничего и не узнав и ничего не испытав. Правда заключается в том, что я не в состоянии предугадать это. Никто не знает Господа».

«Понимаем», - отвечали они.

«Но я приглашаю вас явиться к Богу и рассказать Ему то, что поведали мне. А теперь отвечу на ваш вопрос относительно себя: я, Его архангел Мемнох, из тех ангелов, о которых вы слышали при жизни! Пойдете со мной?»
        Иные были изумлены и заколебались. Но большинство ответили в один голос разными словами, суть которых заключалась в следующем: «Мы пойдем. Один взгляд на Бога, даже возможность этого, стоит многого. Пусть это не так, но я не помню, как сладко пахнет олива и как приминается трава на лугу, когда падаешь на нее. Я никогда не пробовал вина, а я никогда не ложился с возлюбленной. Мы пойдем».
        Некоторые отказались. Прошло несколько мгновений, прежде чем все мы это поняли, но некоторые совершенно устранились. Теперь они видели меня тем, кем я был, ангелом, и поняли, что именно от них утаивалось, и в то мгновение потеряли покой и способность прощать. Они уставились на меня в ужасе, или гневе, или обуреваемые и тем, и другим. Другие души безуспешно старались поверить мне, но у них ничего не получилось. Нет, они не желают видеть Бога, который покинул мир, Им же и сотворенный, позволив его обитателям воздвигать рукотворных богов и втуне просить их о помощи и защите! Нет, нет, нет!

«Пойдемте, - сказал я остальным. - Попробуем попасть на небеса. Приложим к этому все усилия! Сколько нас? Тысячу раз по десять? Миллион? Какое это имеет значение! Господь сказал, десять, но имел в виду как минимум десять. Идемте!»
        ГЛАВА 16
        Через мгновение у меня будет ответ, подумал я. Он либо примет нас, либо вышвырнет вниз, на землю, как уже сделал со мной однажды. Он может даже рассеять большинство из нас, ибо наверняка в состоянии составить свое суждение по поводу моего успеха или неудачи еще до того, как я достигну небесных врат. Что сказал Он в своей бесконечной мудрости, посылая меня сюда? Он сказал: «Возвращайся, как только сможешь».
        Я притянул к себе эти души так же крепко, как и тебя, когда уносил на небо, и из преисподней мы взмыли вверх, попав в мощный поток небесного света, изливающийся на стены и на врата. И опять врата, которые я не видел со времен своего падения, были распахнуты настежь, и мы - один архангел и несколько миллионов человеческих душ - снова оказались стоящими в самой середине небес перед изумленными, смеющимися, указывающими на нас ангелами, окружившими нас огромным кольцом и криками привлекающими всеобщее внимание. Наконец небеса затихли.
        Что ж, подумал я, пока все хорошо. Мы вошли. А человеческие души… Человеческие души увидели ангелов и преисполнились радостью. О, не могу даже вспоминать этот момент без того, чтобы не пуститься в пляс и не запеть. Души ликовали, и когда ангелы принялись вразнобой и нараспев задавать вопросы и издавать восклицания, человеческие души запели!
        Вот уж действительно, небеса никогда не перестанут меняться. Я это понимал. Я понял это мгновенно. Ибо именно так и случилось. Эти души принесли с собой ту же способность, которой научились в преисподней, то есть создавать из незримого нечто желаемое, нечто, к чему стремились и чему в состоянии были посвятить свои помыслы.
        И география небес мгновенно и поразительным образом изменилась. Там выросли башни, замки, особняки, те, что ты видел, когда я привел тебя туда, дворцы с куполами, библиотеки, сады и цветы, много цветов, - словом, те вещи, что ангелам никогда бы не пришло в голову принести на небеса… да, там было все. Деревья поднимались в полной красе; с неба изливались шепчущие, благоуханные струи дождя. Небо приобрело теплые тона, которые ширились и густели повсюду. Эти души взяли незримую ткань небес, чем бы она ни была - энергией, сущностью, Божественным светом, созидательной мощью Бога, - и в мгновение ока окружили всех нас чудными сооружениями, отображающими их любознательность, их представления о красоте, их желания!
        Все, познанное ими на земле, принесли они на небеса, неустанно украшая их самыми любимыми формами!
        Шок от увиденного был соразмерен тому, который я испытал во времена сотворения мира.
        Никто не казался удивленным более архангела Михаила. Его потрясенный взгляд, казалось, говорил; «Мемнох, ты привел их на небеса!»
        Но прежде чем он исторг эти слова, и пока души все так же стояли, сгрудившись, только начиная понимать, что могут двигаться и прикоснуться к ангелам и к вещам, которые сами нарисовали в своем воображении, возник Божественный свет. Свет этот поднимался и простирался из-за фигур серафимов и херувимов и ласково, деликатно ложился на человеческие души, заполняя каждую из них, выставляя напоказ все ее тайны, делая душу открытой, подобно ангелам.
        Человеческие души плакали от радости. Ангелы запели торжественные гимны. Я запел с распростертыми руками:

«Господи, Господи, у меня Твои души, достойные небес, и взгляни, что они принесли на небеса, Владыка, взгляни на Свое творение, взгляни на души тех, кого Ты создал из мельчайших атомов, облек плотью, напитал кровью, а потом через преисподнюю возвел к своему Престолу. Господи, мы здесь! Владыка, это свершилось, свершилось! Я вернулся, и Ты позволил мне это».
        И сказав более чем достаточно, я опустился на колени.
        Пение делалось все неистовее; такие звуки не вынес бы ни один смертный. Гимны звучали со всех сторон. Человеческие души становились плотнее, зримее, пока не возникли для нас с той же ясностью, что и мы для них и друг для друга. Некоторые из душ, взявшись за руки, прыгали, как малые дети. Другие просто плакали и стенали; по лицам их струились слезы.
        И тогда свет раздался во все стороны. Мы поняли, что Господь сейчас заговорит. Мы все разом затихли. Мы все были сыновьями Бога, И Бог сказал:

«Дети мои. Чада мои возлюбленные. Мемнох стоит рядом со своими миллионами, и они достойны небес».
        Голос Бога прервался, и свет стал интенсивнее и теплее, и все небеса преисполнились терпением и чистой любовью.
        Я в изнеможении улегся на небесное дно, уставившись в величавый небесный свод с прекрасным голубым пологом и вечно мерцающими звездами. Я слышал, как человеческие души снуют туда-сюда. Я слышал приветственные гимны и песнопения ангелов. Я слышал все и потом, в подражание смертному, закрыл глаза.
        Спит ли когда-нибудь Господь? Не знаю. Я закрыл глаза и неподвижно лежал в лучах Божественного света, и после всех этих бесконечных лет в преисподней я снова был в безопасности и в тепле.
        Наконец до меня дошло, что ко мне приближаются серафимы - трое или четверо, точно не помню, - и склоняются надо мной, взирая на меня сверху вниз; лица их были освещены непереносимо ярким отраженным светом.

«Мемнох, Господь желает говорить с тобой наедине», - молвили они.

«Да, иду немедленно!»
        Я вскочил на ноги.
        И очутился вдали от ликующих толп, без провожатых, один, в тишине, с очами, прикрытыми рукой и опущенными долу, ощущая, что Господь совсем близко.
        ГЛАВА 17

«Открой глаза и взгляни на Меня», - молвил Господь.
        Я повиновался, сознавая, что это может означать мое полное забвение, а все, сделанное до этого, - безрассудство и непонимание Его замысла
        Сияние сделалось равномерным, всепроникающим, но все же переносимым, и в самой его середине я ясно различил выступающий из него лик наподобие моего. Не могу сказать, что это было человеческое лицо. Лик, неповторимость выражения - вот что я созерцал, и этот совершенно неповторимый лик смотрел на меня прямо и неотрывно.
        Он был так прекрасен, что я и не помышлял о том, чтобы отодвинуться или даже отвернуться от него, но затем он сделался ярче, заставляя меня щуриться и моргать и бороться с искушением прикрыть глаза, чтобы не потерять зрение навсегда.
        Затем свет чуть померк; он как будто сжался, став для меня переносимым и всепоглощающим, но не ослепляющим И я стоял, дрожа, очень довольный тем, что удержался и не закрыл лицо руками.

«Мемнох, - сказал Господь. - Ты хорошо поработал. Ты привел из преисподней души, достойные небес; ты приумножил радость и блаженство небес; ты очень хорошо поработал».
        Я выразил свое признание, бывшее по существу гимном поклонения, повторяя очевидное - что Бог создал все эти души и в Своей милости позволил им предстать перед Ним.

«Это делает тебя очень счастливым, верно?» - спросил Он.

«Только если и Ты счастлив, Господи», - ответил я, слегка покривив душой.

«Воссоединяйся с ангелами, Мемнох, - разрешил Он. - Ты прощен за то, что без моего
        разрешения обретался во плоти, и прощен за то, что спал с дщерями человеческими. Твои надежды в отношении душ, пребывавших некогда в преисподней, оправдались. А сейчас оставь Меня и поступай как знаешь, но больше не вмешивайся в дела природы или человечества, раз уж ты настаиваешь, что люди не являются частью природы, в чем ты не прав».

«Господи…» - робко начал я.

«Да???»

«Господи, те души, которых я вывел из преисподней, составляют менее одной сотой всех душ, там пребывающих. Господи, преисподняя полна смятения и непонимания. Это всего лишь избранные души».

«Меня что, эта новость должна поразить? Как же мне не знать этого?» - спросил Он.

«Господи, ты, конечно, позволишь мне вернуться в преисподнюю, чтобы попробовать просветить те души, что не достигли еще уровня небес. Ты, несомненно, позволишь мне попытаться очистить их от того, что мешает им стать достойными небесного блаженства».

«Зачем?»

«Господи, на каждый миллион спасенных приходятся миллионы потерянных для Тебя».

«Ты ведь знаешь, что Мне это известно, не так ли?»

«Господи, смилуйся над ними! Смилуйся над людьми земли, стремящимися с помощью бесчисленных ритуалов достичь Тебя, узнать Тебя и ублажить».

«Зачем?»
        Я не ответил. Я был обескуражен и предался размышлениям И потом сказал:

«Господи, разве Тебе безразличны души, в смятении мечущиеся во мраке, страдающие?»

«А почему это должно Меня беспокоить?» - спросил Он.
        И снова я выдержал паузу. Важно было, чтобы мой ответ прозвучал весомо. Но Он заговорил Сам:

«Мемнох, ты можешь сосчитать Мне все звезды? Тебе известны их имена, орбиты, судьбы в природе? Можешь ли ты, Мемнох, хотя бы приблизительно подсчитать число песчинок на дне морском?»

«Нет, Господи, не могу».

«По всему мирозданию разбросаны тысячи живых существ, из которых выживает лишь небольшое число - рыбы и черепахи в море, крылатые насекомые в воздухе. Сотня, миллион существ какого-то вида могут появиться на свет под солнцем за один день, и лишь горсточка выживет для воспроизведения потомства. Ты разве этого не знаешь?»

«Да, Господи, знаю. Я узнал это за прошедшие века. Я наблюдал эволюцию животных. Знаю».

«Что Мне за дело, если лишь горстка душ доберется до врат небесных? Возможно, Я со временем вновь пошлю тебя в преисподнюю. Не могу сказать наверняка».

«Господи, человечество чувствует и страдает!»

«Нам что, снова придется спорить о природе? Человечество - Мое творение, Мемнох, и его развитие, понимаешь ты это или нет, следует Моим законам».

«Но, Господи, все сущее под солнцем в конце концов умирает, а эти души обрели возможность жить вечно! Они оказались вне цикла! Они сотворены из незримой воли и знания. Владыка, их появление на небесах, безусловно, подчинено этим Твоим законам, а как же иначе? Прошу Тебя, Господи, ответь мне, ибо при всей моей любви к Тебе я не понимаю».

«Мемнох, незримые и упорные воплощаются в Моих ангелов и подчиняются Моим законам».

«Да, Господи, но они не умирают. И Ты беседуешь с нами, и Ты раскрываешься перед нами, и Ты любишь нас, и Ты позволяешь нам видеть разные вещи».

«А ты не думаешь, что красота мироздания раскрывает человечеству смысл Моего света? Ты не думаешь, что эти приведенные тобой сюда души не развились из-за осознания величия всего созданного?»

«Многие еще могли бы прийти, Господи, если им немного помочь. Сейчас их здесь совсем мало. Господи, разве могут помыслить низшие животные о таком, чего не в состоянии получить? То есть лев думает о мясе газели, и он его получает, так ведь? Человеческие души помышляют о Всемогущем Господе и жаждут встречи с Ним».

«Ты Мне уже это доказал, - молвил Он. - Ты доказал это всем небесам».

«Но их было немного! Господи, если бы Ты был из плоти и крови и сошел вниз, как я…

«Остановись, Мемнох».

«Нет, Господи, прости меня, но я не могу отказаться от своих благих намерений, и по логике вещей получается, что если бы Ты сошел вниз и стал из плоти и крови, как это сделал я, то лучше бы узнал этих созданий, которых, как Тебе кажется, Ты знаешь, а на самом деле - нет!»
        Ответа не последовало.

«Господи, Твой свет не проникает сквозь человеческую плоть. Он путает ее с плотью животных, и так было всегда! Владыка, зная все на свете, Ты не вдаешься в каждую мелочь! И это невозможно, иначе Ты не оставил бы эти души изнывать в агонии в преисподней. И Ты не можешь допустить, чтобы повсюду на земле продолжались страдания мужчин и женщин. Я не верю этому! Не верю, что Ты это допустишь! Не верю!»

«Мемнох, мне достаточно всего один раз изречь слово».
        Я не ответил.

«Я с тобой терпелив», - молвил Он.

«Да, так и есть, но Ты ошибаешься и в этом. Ты тоже не прав, ибо будешь бесконечно слушать хвалебные гимны в Твою честь, Господи! Эти души придут к Тебе и будут петь гимны».

«Мне не нужно гимнов, Мемнох», - молвил Он.

«Тогда зачем мы поем?»

«Из всех Моих ангелов ты единственный обвиняешь Меня! Не веришь в Меня. Эти души, что ты привел из преисподней, верят в Меня, а ты нет! Таков был твой критерий их отбора! Чтобы они верили в премудрость Господа».
        Невозможно было заставить меня молчать:

«Когда я был из плоти и крови, я узнал нечто, подтверждающее все, о чем я подозревал раньше и что видел с тех пор. Что же мне делать, Господи? Лгать Тебе? Произносить вслух заведомо лживые слова? Господи, Ты дал человечеству нечто такое, чего Сам не в силах полностью постичь! И другого объяснения быть не может, ибо если оно найдется, то, значит, не существует природы и законов».

«Уйди с глаз Моих, Мемнох. Сойди на землю, оставь Меня и смешайся с небытием, слышишь?»

«Испытай это, Господи! Стань плотью и кровью, как это сделал я. Ты, которому все подвластно, облекись в плоть…»

«Молчи, Мемнох!»

«Если Ты не смеешь сделать этого, если недостойно Создателя постичь каждую частицу созданного Им мироздания, тогда вели умолкнуть всем гимнам ангелов и людей! Вели им умолкнуть, раз уж Ты говоришь, что они Тебе не нужны, и посмотри тогда, что для Тебя значит Твое творение!»

«Я изгоняю тебя, Мемнох!» - провозгласил Он, и через мгновение вновь возникли вокруг меня все небеса, все Божий сыновья, и вместе с ними миллионы спасенных душ, а передо мной оказались Михаил и Рафаил, в ужасе наблюдавшие, как меня с силой выносит назад из врат прямо в крутящийся вихрь.

«Ты жесток к Своим созданиям, Господи! - прокричал я изо всех сил сквозь оглушительные звуки горестных песнопений. - Те мужчины и женщины, созданные по Твоему образу и подобию, вправе презирать Тебя, ибо девяти десятым из них было бы лучше вовсе не рождаться на свет!»
        Мемнох замолчал.
        Он чуть нахмурился, отчего на лбу его пролегла небольшая симметричная складка, и наклонил голову, будто прислушиваясь к чему-то. Потом медленно повернулся ко мне.
        Я выдержал его взгляд.
        - Это именно то, что ты сделал бы, не так ли? - спросил он.
        - Да поможет мне Бог, - сказал я, - право, не знаю.
        Пейзаж менялся. Пока мы смотрели друг на друга, мир вокруг нас наполнялся новыми звуками. Я понял, что поблизости находятся люди, мужчины со стадами коз и овец; на отдалении я заметил стены города, а повыше на холме - другое небольшое поселение. И в самом деле, мы в тот момент оказались в населенном мире, древнем, но не таким уж далеким от нашего собственного.
        Я знал, что эти люди не видят и не слышат нас. Незачем мне было об этом говорить.
        Мемнох все так же пристально смотрел на меня, будто спрашивая о чем-то, а я не понимал о чем. Солнце немилосердно палило нас обоих. Я заметил, что мои ладони влажны от кровавого пота, и поднял руку, чтобы вытереть пот со лба. Мемнох был окутан каким-то слабым мерцанием. Он продолжал пристально рассматривать меня.
        - Что случилось? - спросил я. - Почему ты мне не скажешь? Что случилось? Почему не продолжаешь?
        - Ты чертовски хорошо знаешь, что случилось, - сказал он. - Взгляни на свое одеяние. Оно больше подходит для пустыни. Я хочу, чтобы ты пошел туда, за те холмы… со мной.
        Он встал, и я сразу же последовал за ним. Мы были в Святой земле, сомнений не оставалось. Мы проходили мимо дюжин и дюжин небольших групп людей - рыбаков вблизи небольшого городка, стоящего на кромке моря, других людей, ухаживающих за овцами или козами либо перегоняющих небольшие стада в сторону ближайших поселений или обнесенных стенами отгороженных участков земли.
        Все выглядело явно знакомым. Раздражающе знакомым, не просто дежа вю или неким указанием на то, что ты жил здесь раньше. Знакомым так, будто было впаяно в мозг. И сейчас я могу припомнить все - даже обнаженного мужчину с кривыми ногами, опирающегося на палку и бессвязно говорящего что-то, когда с невидящими глазами он проходил мимо нас.
        За покрывающим все наносным слоем узнавались формы, стили, манера поведения, хорошо мне знакомые - из Писания, гравюр, иллюстраций и фильмов. Это была - во всем своем неприкрытом, сияющем торжестве - священная и притом знакомая местность.
        Мы видели людей, стоящих возле пещер, в которых они жили высоко в горах. Другие сидели небольшими группами в тени рощ, беседуя или подремывая. От городов, обнесенных стенами, исходили отдаленные пульсации. Воздух был насыщен песком. Песок забивался в ноздри, прилипал к губам, волосам.
        Мемнох был без крыльев. Его плащ, как и мой, покрывала грязь. Одежда наша, судя по легкости и тому, как она пропускала воздух, похоже, была из полотна. Длинные плащи отличались простым покроем. Кожа и телесные формы не изменились.
        Небо было ярко-голубым, и солнце изливало на меня свой ослепительный свет, как на любое другое существо этого мира. По временам делалось невыносимо от пота, который заливал мне глаза. И я вскользь подумал о том, как в любое другое время подивился бы на одно только солнце, на это чудо, отвергаемое Детьми Ночи, - но в то время я не вспомнил о нем ни разу, потому что для видевшего Божественный свет, солнце перестает быть светом.
        Мы поднимались на скалистые уступы, взбираясь по крутым тропинкам и перелезая через камни и древесные стволы, и наконец внизу перед нами показалось обширное пространство горячего, безводного песка, медленно перемещающегося под дуновением заунывного ветра.
        Мемнох остановился на самом краю пустыни. Теперь нам предстояло оставить скалистую, неуютную, но все-таки почву и сойти на мягкий песок, по которому так тяжело ступать.
        Мемнох зашагал первым. Немного поотстав, я вскоре догнал его. Он обхватил меня левой рукой, плотно прижав сильные пальцы к моему плечу. Я был этому очень рад, ибо испытывал вполне объяснимое мрачное предчувствие; в сущности, во мне нарастал ужас, подобного которому я не испытывал раньше.
        - После того как Он изгнал меня, - молвил Мемнох, - я странствовал. - Глаза его были устремлены на пустыню и на то, что казалось бесплодными, сверкающими на солнце скалами в отдалении, враждебными, как сама пустыня. - Я бродил путями, которыми часто странствовал и ты, Лестат. Бескрылый, с разбитым сердцем, уныло проходил я по земным городам и странам, по континентам и пустыням. Как-нибудь я расскажу тебе все об этом, если пожелаешь. Сейчас это не важно.
        Дай скажу лишь о том, что важно: я не осмеливался стать видимым или объявить о себе всем людям. Я скрывался среди них - незримый, - не решаясь воплотиться из страха вызвать гнев Господа и опасаясь под любой личиной присоединиться к борьбе людей - как из страха перед Богом, так и из опасений за то возможное зло, которое могу принести людям. По этим же причинам я не вернулся в преисподнюю.
        Лишь один Бог мог освободить эти души. Какую надежду мог дать им я?
        Но я видел преисподнюю, видел ее необъятность и ощущал боль пребывающих там душ. Я дивился новым замысловатым, постоянно меняющимся поводам для смятения, придуманным смертными, когда они отвергали одно за другим - веру ли, секту ли, символ веры ли - во имя того жалкого предела мрака.
        Однажды меня осенила самодовольная мысль: а если я все-таки проникну в преисподнюю и попробую настолько умело настроить души, что они сами со временем смогут изменить это место, сотворить в формах, вдохновленных надеждой, а не безнадежностью. Чтобы преисподняя превратилась в некое подобие сада. Несомненно, на подобную мысль меня вдохновили действия тех избранных миллионов, которые, будучи взяты на небеса, изменили свою часть сего обиталища. А с другой стороны, вдруг это мне не удастся и хаос лишь усугубится? В общем, я не посмел. Я не посмел этого сделать из страха перед Богом и боязни, что не сумею осуществить такую мечту.
        Во время странствий я размышлял о многих вещах, но не изменил своих взглядов на то, во что верил, чувствовал или о чем говорил Господу. В частых своих мольбах я постоянно твердил Ему, продолжавшему пребывать в молчании, что не перестаю считать, будто Он покинул свое лучшее творение. А когда уставал, я пел Ему гимны. Или молчал. Смотрел, слушал… наблюдал…
        Мемнох, страж и хранитель, падший ангел.
        Я еще не догадывался, что мой спор со Всемогущим Господом только начинается. Но в какой-то момент я оказался на пути к тем самым долинам, которые впервые посетил во времена оны, и где были возведены первые города людей.
        Эти места были для меня землей начинаний, ибо, хотя великие народы возникли из множества наций, именно здесь возлег я с дщерями человеческими и узнал о плоти нечто такое, о чем не могу забыть, и чего не ведает сам Господь.
        И вот, попав в эти края, я отправился в Иерусалим, который, кстати, находится в шести или семи милях к западу от места, где мы стоим.
        Я сразу же узнал время - землей этой управляли римляне, и иудеи страдали от долгого ужасного плена Племена, верящие в единого Бога, оказались теперь под властью политеистов, не воспринимающих их веру всерьез.
        Да и сами монотеисты разделились на группы. Одни иудеи сделались непримиримыми фарисеями, другие - саддукеями, прочие искатели истины объединялись и уходили в пещеры, находящиеся по ту сторону холмов.
        Главная особенность, делавшая это время для меня примечательным - то есть действительно выделяющим его из других эпох, - это могущество Римской империи, простершей свои границы дальше любой другой империи Запада, которую мне приходилось когда-либо наблюдать. Правда, римляне почему-то пребывали в неведении относительно Великой Китайской империи, словно та была в ином мире.
        Но не только это притягивало меня сюда. Здесь я ощущал неявное присутствие чего-то или кого-то; казалось, этот кто-то взывает ко мне чуть слышно, просит меня прийти, найти его, не успокаиваться в поиске. Возможно, это существо само ходит вокруг меня, искушая, как я искушал тебя. Не знаю.
        Итак, я отправился в Иерусалим, прислушиваясь к людским разговорам.
        Люди говорили о пророках и святых пустынниках, очищении и воле Господней. Люди спорили о законах. Они вели разговоры о священных книгах и святых традициях. Они говорили о людях, которые крестились в воде, с тем чтобы спастись в глазах Бога.
        И еще они говорили о человеке, который принял крещение и после этого удалился в пустыню, ибо в тот миг, когда его коснулись иорданские воды, над ним разверзлись небеса, и стал виден Божественный свет.
        Разумеется, по всей земле можно услышать подобные истории. И в этой не было ничего необычного, если не считать того, что меня она почему-то заинтересовала. В моих скитаниях по этой стране меня словно бы кто-то направлял, и вскоре путь мой уже лежал на восток от Иерусалима. Мои обостренные ангельские чувства говорили мне, что я нахожусь поблизости от чего-то таинственного, чего-то напоминающего о священном, что не всякому из людей было дано увидеть, и только ангел мог это разглядеть и понять. Разум мой спорил с чувствами, отвергал их, и все же я дальше и дальше углублялся в пустыню, бескрылый и невидимый в этом пекле.
        Мемнох увлек меня за собой, и мы ступили на песок, к счастью оказавшийся не таким глубоким, как я себе представлял, но зато горячим и полным мелких камешков. Мы шли по каньонам, взбирались на откосы и наконец оказались в небольшой низине с высящейся грудой камней посередине. Эти камни, похоже, собраны были здесь неспроста, приносили их появлявшиеся здесь время от времени люди. Выбор этого места был столь же естественным, как и других мест, где мы раньше останавливались подолгу.
        А камни были просто вехой в пустыне или, возможно, напоминанием о чем-то.
        Я был как на иголках от нетерпения услышать продолжение рассказа Мемноха. Моя тревога росла. Он замедлил шаг, пока мы не остановились неподалеку от этой небольшой груды камней.
        - Все ближе и ближе подходил я, - говорил он, - к тем камням, что ты сейчас видишь, и своими ангельскими глазами, столь же зоркими, как твои, рассмотрел в отдалении одинокую человеческую фигуру. Но глаза мои говорили мне, что это не человек, что, напротив, это создание исполнено божественным пламенем.
        Я не хотел верить этому и все же шел и шел дальше, не в силах остановиться. Затем я остановился - там примерно, где мы стоим сейчас, вперясь в фигуру, сидящую передо мной на камне и смотрящую на меня снизу вверх.
        То был Господь! Сомнений не было. Он был облечен в плоть, с загорелой на солнце кожей, темноволосый, с темными глазами жителей пустыни, но это был Бог! Мой Бог!
        И Он сидел там в телесной оболочке, глядя на меня человеческими глазами и одновременно глазами Бога, и я видел, что Он весь исполнен света и сокрыт от внешнего мира своей плотью, словно то была наипрочнейшая перегородка между небесами и землей.
        Если и было что-то ужаснее этого откровения, так это то, что Он смотрел на меня, знал меня и ожидал меня, и то, что при взгляде на Него я испытывал любовь.
        Мы снова и снова пели песни любви. Неужели это та самая песнь, что предназначена для всего мироздания?
        Я в ужасе смотрел на Его смертную плоть, Его опаленную солнцем кожу, ощущал Его жажду, пустоту в желудке, боль Его страдающих глаз и присутствие внутри Него Всемогущего Бога. И меня переполняла любовь.

«Итак, Мемнох, - молвил Он на человеческом языке человеческим голосом. - Я пришел».
        Я упал перед Ним ниц. Это произошло инстинктивно. Я просто лежал там, протянув руку, чтобы прикоснуться к застежке на Его сандалии. Я вздохнул, и тело мое задрожало в предчувствии избавления от одиночества, приближения к Богу и удовлетворения от этого, и у меня легко полились слезы, оттого что я рядом с Ним и вижу Его, и я подивился, что бы это значило.

«Поднимись, иди - сядь поближе, - молвил Он. - Теперь я - человек и Я - Бог, но мне страшно». - Голос Его невыразимо волновал меня - человеческий голос, но при этом исполненный божественной мудрости. Он говорил на языке и с интонациями жителей Иерусалима.

«О Господь, что мне сделать, чтобы облегчить Твою боль? - сказал я, ибо боль Его была очевидна… Я встал. - Что ты совершил и зачем?»

«Я совершил именно то, на что ты меня толкал своими уговорами, Мемнох, - отвечал Он, и на лице Его заиграла самая сказочная и очаровательная из улыбок. - Я воплотился. Только сделал это лучше тебя. Я родился от смертной женщины, заронив в нее Свое семя, и в течение тридцати лет жил на этой земле ребенком, а потом мужчиной, по временам сомневаясь - нет, даже забывая и совершенно переставая верить, что я действительно Бог!»

«Я вижу Тебя, я знаю Тебя. Ты - Владыка, Господь мой», - молвил я. Я был так поражен Его лицом; узнаванием Его под маской кожи, покрывающей кости Его черепа. В одно трепетное мгновение в точности припомнил я то чувство, когда уловил выражение Его лица в лучах света, а теперь увидел то же выражение на человеческом лице. Я опустился на колени.

«Ты - мой Бог», - молвил я.

«Я, Мемнох, позволил полностью вовлечь Себя в плотскую жизнь, чтобы узнать, что означает, как ты сказал, быть человеком, и узнать страдания людей, их страхи и желания, а также то, чему они могут научиться здесь или наверху. Я совершил то, что ты Мне велел, и сделал это лучше тебя, Мемнох. Я сделал это так, как должно Богу, доведя до крайности!»

«Господи, мне невыносимо смотреть на Твои страдания, - быстро произнес я, не в силах оторвать от Него взгляд и грезя о воде и пище для Него. - Позволь мне отереть с Тебя пот. Позволь принести Тебе воды. Позволь сделать это в одно ангельское мгновение. Позволь мне утешить Тебя, умыть Тебя и облачить в пышное убранство, подобающее Богу на земле».

«Нет, - молвил Он. - В те дни, когда Я считал Себя безумным, когда знал, что сознательно пожертвовал Своим всеведением для того, чтобы страдать и познать ограничения, ты мог бы убедить Меня в том, что это правильный путь. Я ухватился бы за твое предложение сделать Меня Царем. Это могло стать способом обнаружить Себя перед ними. Но не теперь. Я знаю, кто Я и что Я, и знаю, что грядет. Ты прав, Мемнох, в преисподней есть души, готовые попасть на небеса, и Я Сам вознесу их туда. Я узнал то, чем ты Меня прельщал».

«Отче, ты голодаешь. Ты страдаешь от невыносимой жажды. Давай же обрати эти камни в хлеб Своим могуществом и вкуси от него. Или позволь мне принести Тебе еды».

«Послушай Меня в кои-то веки! - произнес Он с улыбкой. - Перестань говорить о еде и питье. Кто здесь человек? Я! Ты, несносный противник, ты, любящий поспорить дьявол! Замолчи на минуту и послушай. Я облечен плотью. Помилосердствуй и дай Мне сказать. - Он рассмеялся; лицо Его было преисполнено доброты и сочувствия. - Ну же, облекись плотью вместе со Мной, - молвил Он. - Стань Моим братом, сядь подле Меня, сын Божий, и давай поговорим».
        Я сразу сделал, как Он просил, бездумно создавая тело, похожее на то, что ты видишь сейчас, ибо для меня это столь же естественно, как думать. Облекая себя в такую же, что и сейчас, одежду, я вдруг осознал, что сижу на камне с Ним рядом. Я был больше Его и заранее не подумал о том, чтобы уменьшить свои пропорции, и тут же стал торопливо это проделывать, пока мы не стали мужчинами примерно одного роста. Во всем остальном я оставался ангелом, не испытывая голода, жажды или усталости. «Сколько времени Ты пребываешь в этой пустыне? - спросил я. - Люди в Иерусалиме говорят, около сорока дней».

«Примерно так и есть, - кивнув, отвечал Он. - А теперь Мне пора приниматься за пастырство, которое продлится три года. Я стану преподносить великие уроки, которые необходимо усвоить для того, чтобы быть допущенным на небеса: осознание мироздания и понимание его сознательного развертывания; признание его красоты и законов, что делает возможным принятие страдания и кажущейся несправедливости и всех проявлений муки; я пообещаю конечное торжество для тех, кто сможет достичь понимания, для тех, кто в состоянии предать свои души пониманию Бога и Его деяний. Так Я одарю мужчин и жен-шин, и это, думаю, является в точности тем, чего ты от Меня добивался».
        Я не осмелился ответить ему.

«Любить, Мемнох, Я научился любить их так, как ты о том говорил. Я научился любить и лелеять человека, как это делают мужчины и женщины, и Я возлежал с женщинами и познал тот экстаз, ту вспышку ликования, о которых ты говорил столь красноречиво, когда Я не мог даже помыслить о том, что Мне захочется такой малости.
        Я стану говорить о любви больше, чем о любом другом предмете. Я скажу вещи, которые люди могут переиначить и неправильно понять. Но любовь будет главным их смыслом. Ты убедил Меня, и Я убедил Себя, что именно она возвышает человека над животными, хотя люди - это тоже животные».

«Ты намерен оставить им специальное руководство о том, как любить? И как остановить войну и сойтись вместе в одной форме поклонения…»

«Нет, вовсе нет. Это было бы абсурдным вмешательством и нарушило бы всю величественную систему, которую Я привел в движение. Это остановило бы динамику разворачивания вселенной.
        Мемнох, для Меня мы, человеческие существа, все еще часть природы, как Я говорил, только люди лучше животных. Все дело в степени. Да, люди протестуют против страдания и отдают себе отчет в том, что страдают, но в каком-то смысле ведут себя в точности как низшие животные, то есть страдание улучшает их и подталкивает вперед на пути эволюции. Они достаточно сообразительны, чтобы понять его значимость, в то время как животные лишь учатся инстинктивно избегать страдания. В сущности, человек может улучшиться за время одной жизни путем страдания. Но он все же часть природы. Мир будет развиваться, как и всегда, исполненный неожиданностей. Одни из этих сюрпризов будут ужасными, другие - чудесными, а иные - прекрасными. Но известно наверняка, что мир будет продолжать развиваться, и мироздание будет продолжать разворачиваться».

«Да, мой Господь, - сказал я, - но все же страдание - это зло».

«Чему Я учил тебя, Мемнох, когда ты впервые пришел ко Мне, говоря, что разложение - это плохо, смерть - плохо? Разве ты не ощущаешь величия в человеческих страданиях?»

«Нет, - отвечал я. - Я вижу гибель надежды, гибель любви, семьи; потерю душевного равновесия; я вижу невыносимую боль; я вижу человека, согнувшегося под этой ношей, отравленного горечью и ненавистью».

«Ты воспринимаешь недостаточно глубоко, Мемнох. Ты всего лишь ангел. Ты отказываешься понимать природу, и таков твой путь с самого начала.
        Я привнесу в природу Свой свет через плоть, и будет это длиться три года. Я научу людей наимудрейшим вещам, которые узнаю и смогу высказать, обретаясь в этом теле, созданном из плоти и крови, и имея мозг; а затем Я умру».

«Умрешь? Как это? Что ты имеешь в виду под смертью? Твоя душа покинет…» - Я в нерешительности замолчал.
        Он улыбнулся.

«У Тебя все-таки есть душа, Господи? То есть Ты мой Господь в облике сына человеческого, и свет заполняет каждую частичку Тебя, но Ты… у Тебя ведь нет души, верно? У Тебя нет человеческой души!»

«Мемнох, эти различия не имеют значения. Я Бог Воплощенный. Как может у Меня быть человеческая душа? Важно то, что Я останусь в этом теле, когда его терзают и убивают; и Моя смерть будет доказательством Моей любви к тем, кого Я создал и кому позволил так много страдать. Я разделю их боль и узнаю их боль».

«Пожалуйста, Господи, прости меня, но что-то мне кажется неверным в самой идее».
        И снова Ему показалось это забавным. Его темные глаза заискрились сочувствующим молчаливым весельем.

«Неверным? Что неверно, Мемнох, - то, что Я приму форму умирающего бога природы, которого мужчины и женщины воображали себе и о котором мечтали и пели с незапамятных времен, умирающего бога, символизирующего природный цикл, в котором все, что рождается, должно умереть.
        Я умру и потом воскресну из мертвых, подобно тому, как тот бог воскресает в любом мифе всех народов мира о вечном приходе весны после зимы. Я стану богом поверженным и богом восставшим, только здесь это произойдет непосредственно в Иерусалиме, а не во время специального ритуала с человеческими исполнителями. Сам Сын Божий инсценирует эти мифы. Я решил освятить эти легенды Своей настоящей смертью.
        Я восстану из гроба. Мое воскресение подтвердит вечный приход весны после зимы. Оно подтвердит то, что все в природе подвержено изменениям.
        Мемнох, Меня будут помнить именно благодаря Моей смерти. Смерти! Она будет ужасной. Меня запомнят не из-за Моего воскресения - ибо это нечто такое, чего многие просто никогда не увидят и во что не поверят. Но Моя смерть - да, Моя смерть станет веским подтверждением правоты мифов, и она явится жертвой со стороны Бога во имя познания Его Творения. Это именно то, о чем ты Меня просил».

«Нет, нет, погоди, Господи, здесь что-то не так!»

«Ты всегда забываешься и забываешь, с кем разговариваешь, - мягко произнес Он, а я, глядя на Него, по-прежнему был зачарован этой смесью человеческого и божеского, потрясен Его красотой и божественностью, снова и снова охваченный собственным предчувствием, что все неправильно. - Мемнох, Я только что поведал тебе то, чего не знает никто, кроме Меня, - молвил Он. - Не говори со Мной так, будто Я не прав. Не трать понапрасну мгновения, проведенные с Сыном Божиим! Разве не можешь ты ничему научиться у Меня, облеченного плотью, как учился у людей из плоти и крови? Разве Мне не о чем поведать тебе, возлюбленный мой архангел? Почему ты сидишь здесь и допрашиваешь Меня? Что могло бы означать твое слово «неверно»?»

«Не знаю, Господи, не знаю, как Тебе и ответить. Не могу подобрать слов. Знаю просто, что ничего не получится. Прежде всего, кто будет мучить и убивать Тебя?»

«Жители Иерусалима, - ответил Он. - Мне удастся вызвать всеобщее раздражение - и косных иудеев, и бессердечных римлян; каждый будет раздосадован пронзительным посланием чистой любви и тем, что любовь требует от человека. Я выкажу презрение к обычаям других людей, к их ритуалам и законам. И попаду в машину их правосудия.
        Я буду осужден за богохульство, когда стану говорить о Своем божественном происхождении, о том, что я Сын Божий, Бог Воплощенный., и за самую Свою миссию. Я претерплю такие муки, что этого никогда не забудут; Моя смерть через распятие тоже не будет забыта».

«Распятие? Владыка, видел ли ты людей, умирающих от этого? Ты знаешь, как они страдают? Их пригвождают к деревянному кресту, и они задыхаются, вися в таком положении, слабеют, не в состоянии приподнять вес своего тела на пригвожденных стопах, и в конце концов погибают от удушья - в крови и боли».

«Разумеется, видел. Это обычная форма казни. Отвратительно и вполне в духе людей».

«О нет, нет! - воскликнул я. - Этою не должно произойти. Ты же не собираешься завершить свое учение столь явным провалом и жестокой казнью, от которой погибнешь?»

«Это не провал, - сказал он. - Мемнох, Я стану мучеником идеи, которую несу людям! Невинный агнец приносился в жертву доброму Богу еще на заре истории человечества! Люди бессознательно жертвуют Богу самое дорогое, чтобы показать свою любовь. Кому, как не тебе, тайно наблюдавшему за их алтарями, слушавшему их молитвы и склонявшему Меня к тому же, известно это лучше других? У них жертва и любовь связаны воедино».

«Господи, они жертвуют из страха! Это не имеет ничего общего с любовью к Богу, так ведь? А сами их жертвы? Дети, приносимые в жертву Ваалу, и сотни иных отвратительных ритуалов по всему миру. Они делают это из страха! Зачем бы любовь потребовала жертв?»
        Я зажал рот ладонями. Я был не в состоянии доказывать дальше. Меня объял ужас. Мне не удавалось вытянуть нить этого ужаса из всего удушающего полотна. Потом я заговорил, рассуждая вслух:

«Это все неправильно, Господи. Уже одно то, что Бог должен так низко пасть, будучи в человеческом обличье, само по себе неслыханно; но то, что людям будет позволено учинить над Богом такое. Но будут ли они знать, что делают, что Ты - Бог? Я думаю, это невозможно… Господи, все это произойдет в смятении и непонимании. И повлечет за собой хаос, Владыка! Мрак!»

«Естественно, - молвил Он. - Кто в здравом уме стал бы распинать Сына Божьего?»

«В таком случае, что же это означает?»

«Мемнох, это означает, что Я предам Себя людям во имя любви тех, кого сотворил. Я воплощен, Мемнох. Я воплощен уже тридцать лет».

«Умереть вот так - это неправильно, Господи. Это гнусное убийство. Отче, это чудовищная кровавая жертва, которую Ты вознамерился принести человеческой расе! И Ты еще говоришь, они запомнят Тебя за это? Запомнят более чем после воскресения из мертвых, когда Божественный свет изойдет из Твоего человеческого тела, заставив Твои страдания сойти на нет?»

«Свет не изойдет из этого тела, - молвил Он. - Это тело умрет. Я познаю смерть. Я сойду в ад и останусь там на три дня с теми, кто умер, а потом вернусь в это тело и воскресну из мертвых. Да, они запомнят именно Мою смерть, ибо как смогу Я воскреснуть, не умерев?»

«Не делай ни того ни другого, - взмолился я. - Правда, умоляю Тебя. Не приноси Себя в жертву. Не окунайся в их самые вопиющие кровавые ритуалы. Господи, Ты когда-нибудь приближался к смраду их жертвенных алтарей? Да, я просил Тебя прислушаться к их молитвам, но никоим образом не подразумевал, что Ты опустишься со своих высот, чтобы вдыхать зловоние крови и плоти мертвых животных или видеть немой страх в их глазах, когда животным перерезают глотку! Ты видел когда-нибудь младенцев, которых бросают на растерзание огненному богу Ваалу?»

«Мемнох, это путь к Богу, избранный самим человеком. По всему свету в мифах поется одна и та же песнь».

«Да, но это потому, что Ты никогда не вмешиваешься, чтобы прервать ее, Ты позволяешь этому совершаться, Ты позволяешь человечеству развиваться, и они в ужасе оглядываются назад на своих животных предков, и они видят, что смертны, и стремятся умилостивить бога, который обрекает их на все это. Господи, они ищут смысл, но находят в этом одно бессмыслие».
        Он посмотрел на меня, как на сумасшедшего, и какое-то время молчал.

«Ты меня разочаровываешь, - молвил Он затем тихо и кротко. - Ты ранишь Меня, Мемнох, ты ранишь Мое человеческое сердце». - Он протянул вперед руки и прикоснулся загрубевшими ладонями к моему лицу. То были руки человека, немало поработавшего в этом мире, потрудившегося, как никогда не трудился я во время своего краткого визита на землю.
        Я закрыл глаза, я молчал. Но что-то на меня нашло! Откровение, прозрение, неожиданное осознание таящейся во всем этом ошибки, но как мог я аргументировать свою мысль? И мог ли я вообще говорить?
        Я снова открыл глаза, не высвобождая своих рук от Его и чувствуя мозоли на Его пальцах. Я глядел в Его изможденное лицо. Как же Он голодал, как страдал в этой пустыне и как трудился все эти тридцать лет! О нет,
        это было несправедливо!

«Что, мой архангел, что несправедливо?» - вопрошал Он меня с бесконечным терпением и человеческой тревогой.

«Господи, они выбирают эти сопряженные со страданием ритуалы, потому что не могут избежать страдания в материальном мире. Материальный мир необходимо преодолеть! Почему должен кто-то испытывать те же страдания, что и человек? Господи, их души являются в преисподнюю изуродованными, перекрученными от боли, черными, как пепел из горнила потерь, несчастий и насилия, кои им пришлось испытать. Страдание - вот зло в этом мире. Страдание - это смерть и разложение. Это ужасно, Господи. Ты не можешь думать, что подобные страдания для кого-то благо. Эти муки, эта невыразимая способность истекать кровью и познать боль и истребление - они должны быть преодолены в этом мире, если человек хочет приблизиться к Богу!»
        Он не ответил мне, а лишь опустил руки.

«Мой ангел, - молвил Он наконец, - ты вызываешь во Мне еще большую симпатию сейчас, когда у Меня в груди бьется человеческое сердце. Как ты наивен! Как далек ты от понимания материального мироздания».

«Но ведь именно я уговорил Тебя сойти вниз! Почему ж я далек? Я - ангел-хранитель! Я вижу то, на что другие ангелы не осмеливаются даже взглянуть из страха, что разрыдаются, и это вызовет у Тебя гнев».

«Мемнох, просто-напросто ты не понимаешь, что такое плоть. Эта концепция чересчур сложна для тебя. Что, по-твоему, сделало твои души в преисподней совершенными? Разве не страдание? Да, они, возможно, являются туда исковерканными и испепеленными, если на земле на их долю достались одни страдания, и некоторые их них могут разочароваться и исчезнуть. Но ведь кто-то из них, даже будучи в преисподней, просветляется и очищается.
        Мемнох, жизнь и смерть - это составляющие цикла, а страдания - его побочный продукт. И человеческая способность познать страдания никого не минует! То, что просветленные души, коих ты вывел из преисподней, познали их, то, что они научились принимать красоту мира во всех ее проявлениях, сделало их достойными пройти через небесные врата!»

«Нет, Отче, это неверно! - сказал я. - Ты понял неправильно. О, я понимаю, что произошло».

«Понимаешь? Что ты пытаешься втолковать Мне? То, что Господь Вседержитель, проведя тридцать лет в человеческом обличье, не постиг правды?»

«Именно так! Все это время Ты помнил, что являешься Богом. Ты упоминал моменты, когда Тебе казалось, что Ты сошел с ума или все позабыл, но то были мгновения! Краткие мгновения! И теперь, когда Ты замышляешь собственную смерть, Ты знаешь, кто Ты, и Ты этого не забудешь, верно?»

«Нет конечно. Мне надлежит быть воплощенным Сыном Божьим, чтобы выполнить Свое пастырство, исполнить Свои чудеса. Суть в этом».

«В таком случае, Господи, Ты не ведаешь, что означает быть во плоти!»

«Как смеешь ты полагать, будто это тебе известно, Мемнох?»

«Когда Ты оставил меня в этом плотском обличье, когда низверг меня к дщерям человеческим, чтобы они исцелили меня и позаботились обо мне, в те ранние времена на этой самой земле, мне не было обещано, что меня возьмут обратно на небеса Господи, Ты ведешь нечестную игру в этом эксперименте. Ты с самого начала знал, что вернешься назад, что снова станешь Богом!»

«Но кто лучше Меня поймет, что чувствует эта плоть?!» - вопрошал Он.

«Любой смертный, висящий сейчас на кресте на Голгофе за стенами Иерусалима, поймет лучше Тебя!» - отвечал я.
        Его глаза расширились при взгляде на меня. Но Он не стал бросать мне вызов. Его молчание тревожило меня. И опять меня поразила мощь выражения Его лица, сияние божества в человеке, что призывало ангела во мне просто замолчать и пасть к Его ногам. Но я не стал этого делать!

«Господи, когда я сошел в преисподнюю, - молвил я, - то не знал, вернусь ли когда-нибудь на небеса. Понимаешь? Никто не давал мне обещания, что мне позволят вернуться на небеса, разве не так? Меня учили страдания и мрак, ибо я рисковал тем, что никогда не преодолею их. Разве не видишь?»
        Он долго обдумывал мои слова, потом печально покачал головой:

«Мемнох, ну как ты не можешь понять! Когда же человечество ближе всего к Богу, если не в минуты страдания ради любви друг к другу, те минуты, когда один человек умирает во имя жизни другого, когда люди движутся к смерти ради защиты оставшихся позади или зашиты той правды о жизни, коей научило их мироздание?»

«Но миру не нужно всего этого, Господи! Нет, нет и нет. Миру не нужны кровь, страдания, войны. Не это учит людей любви! Людей учат теплота и привязанность друг к другу, любовь к детям, любовь в объятиях возлюбленных, способность понимать страдания других людей и желание защитить их, подняться над дикостью, образовав семью ли, клан ли, племя ли, что означает покой и безопасность для всех!»
        Надолго воцарилось молчание. А потом Он лукаво рассмеялся.

«Мемнох, ангел мой. То, что ты узнал о жизни, ты узнал в постели».
        Я ответил не сразу. Его комментарий был, разумеется, пропитан презрением и иронией. Потом я заговорил:

«Это правда, Господи. Но страдания людей столь ужасны, несправедливость столь пагубна для их душевного равновесия, что все это может свести на нет усвоенные в постели уроки, как бы великолепны они ни были!»

«О- о, но когда любовь приходит через страдание, Мемнох, она приобретает силу, которую никогда не придаст ей неискушенность».

«Зачем Ты говоришь так? Я не верю этому! Думаю, Ты не осознаешь всего. Господи, послушай меня. Есть только одна возможность доказать это, как я это понимаю. Одна возможность».

«Если ты хоть на мгновение помышляешь о том, чтобы помешать Моему пастырству и Моей жертве, если полагаешь, что сможешь повернуть вспять поток неудержимых сил, направленных на исполнение этого события, тогда ты более не ангел, а демон!» - молвил Он.

«Я не прошу об этом, - ответил я. - Доведи это дело до конца. Наставляй их, унижай их; пусть Тебя схватят, пытают и казнят на кресте, да - соверши все это. Но соверши как человек!»

«Я и собираюсь».

«Нет, Ты все время будешь помнить, что Ты - Бог. А я говорю: забудь, что Ты Бог! Сокрой Свою божественность во плоти так, как это происходит с Тобой временами. Сокрой ее, Господи, оставив Себе лишь веру в небеса, как если бы она пришла к Тебе через всеохватное и неопровержимое откровение.
        И сокрой в этой пустыне правду о том, что Ты Бог. Тогда Ты выстрадаешь все, как выстрадал бы человек. И Ты познаешь саму суть этого страдания. Ты увидишь то, что видят люди, когда рвется и раздирается плоть, когда течет кровь - Твоя собственная. Это отвратительно!»

«Мемнох, люди каждый день гибнут на Голгофе Важно то, что Сын Божий сознательно умирает на Голгофе в человеческом облике».

«Нет, нет! - вскричал я. - Это катастрофа».
        Он вдруг показался мне таким опечаленным, что я подумал, Он сейчас зарыдает из жалости ко мне. Его губы запеклись и потрескались от жары, руки были такими тонкими, что просвечивали вены. У Него был вид самого обыкновенного человека, изнуренного годами тяжелого труда

«Посмотри на Себя, - сказал я, - голодного, испытывающего жажду, страждущего, изможденного, потерявшегося во мраке жизни, среди недобрых стихийных проявлений природы и мечтающего о триумфе после прощания с этим телом! Какого рода урок может преподнести такое страдание? И кого Ты оставишь с чувством вины за Твою гибель? Что станет со всеми теми простыми смертными, что отвергли Тебя? Нет, пожалуйста, выслушай меня, Отче. Если Ты не откажешься от своей божественности, не делай этого. Измени Свои намерения. Не умирай. И самое главное, не дай Себя убить! Не свисай с дерева подобно лесному божеству из греческих мифов. Пойдем со мной в Иерусалим, и Ты познаешь и женщин, и вино, и песни, и пляски, и рождение младенцев, и всю радость, которую может вместить и выразить человеческое сердце!
        Господи, бывают моменты, когда самые суровые мужи держат на руках младенцев, своих детей, - счастье и удовлетворение в такие минуты настолько велико, что нет на свете такого ужаса, что мог бы нарушить испытываемый ими покой! В этом состоит способность человека любить и понимать! Когда человек может достичь гармонии, невзирая ни на что, и мужчины и женщины способны на это, Господи. Пойдем, потанцуем с Твоим народом. Споем с ними. Попируем. Заключи в Свои объятия женщин и мужчин и познай их во плоти!»

«Мне жаль тебя, Мемнох, - молвил Он. - Мне жаль тебя, как жаль смертных, что убьют Меня и затем неправильно истолкуют Мои законы. Но Я думаю о тех, кто до глубины души будет тронут Моими страданиями, кто никогда их не забудет и поймет, какую любовь испытываю Я к смертным - любовь, во имя которой Я позволю Себе умереть среди них еще до открытия врат преисподней. Мне жаль тебя. Тебе, с твоими чувствованиями, будет слишком тяжело нести бремя своей вины».

«Моей вины? Какой вины?»

«Ты - причина всего этого, Мемнох. Именно ты сказал, что Я должен сойти вниз во плоти. Именно ты подталкивал Меня к этому, именно ты бросил Мне вызов, а теперь не в состоянии узреть чудо Моей жертвы.
        И когда ты узришь это, когда и вправду узришь, как преображенные страданием души возносятся на небеса, что тогда ты подумаешь о своих ничтожных маленьких открытиях, сделанных в объятиях дщерей человеческих? Что ты станешь думать? Разве не понимаешь? Я искуплю страдание, Мемнох! Я придам ему огромнейшую и всеобъемлющую значимость внутри жизненного цикла! Я доведу его до предела. Я позволю спеть ему его величальную песнь!»

«Нет, нет, нет! - Поднявшись на ноги, я принялся Его уговаривать. - Господи, сделай лишь то, о чем я прошу. Доведи это до конца - да, если должен, построй это чудо на убийстве, сделай так, если таково Твое желание. Но сокрой Свою божественную сущность с тем, чтобы умереть - умереть взаправду, Господи, и чтобы когда они будут загонять гвозди в Твои ладони и ступни, Ты познал, что чувствует человек, и не более того. И тогда, когда Ты вступишь во мрак преисподней, Твоя душа будет человеческой! Пожалуйста, Господи, ну, пожалуйста, умоляю Тебя. Во имя всего человечества, умоляю Тебя. Я не умею предсказывать будущее, но никогда оно меня не страшило более, чем теперь».
        Мемнох умолк.
        Мы стояли одни в песках: Мемнох, смотрящий вдаль, и я, потрясенный, подле него.
        - Он ведь не сделал этого, верно? - спросил я. - Мемнох, Бог умер, зная, что Он - Бог. Он умер и воскрес, помня об этом все время. Мир спорит об этом, и судит, и дивится, но Он знал. Когда в Него загоняли гвозди, Он знал, что суть Бог.
        - Да, - сказал Мемнох. - Он был человеком, но этот человек ни на секунду не оставался без Божьей силы.
        Неожиданно меня что-то отвлекло.
        Мемнох был слишком потрясен, чтобы произнести еще какие-то слова.
        В окружающем пейзаже что-то изменилось. Я посмотрел в сторону груды камней и осознал, что там сидит фигура - фигура темноглазого человека с загорелой кожей, изнуренного и покрытого песком пустыни; человек это смотрел на нас. И хотя ни единая частица его плоти не отличалась от человеческой, он явно был Богом.
        Я оцепенел.
        Еще раньше я потерял все ориентиры. Я не знал пути назад, или вперед, или того, что лежит слева и справа.
        Я оцепенел, но все же не был напуган, а этот человек, этот темноглазый мужчина просто смотрел на нас с ласковым участием на лице и тем же безграничным всепрощением, которое я видел на небесах, когда Он повернулся и взял меня за руки.
        Сын Божий.
        - Подойди сюда, Лестат, - тихо позвал Он теперь человеческим голосом, заглушая ветер пустыни. - Подойди ближе.
        Я взглянул на Мемноха. Мемнох тоже смотрел на Него и вдруг улыбнулся горько:
        - Лестат, всегда следует, независимо от того, как Он себя ведет, делать в точности то, что Он велит.
        Богохульство. Я с дрожью повернулся.
        Я пошел к фигуре, ощущая каждый свой шаг по раскаленному песку, и очертания тонкой темной фигуры сделались более отчетливыми - то был изможденный, страждущий человек. Я опустился перед Ним на колени, подняв глаза к Его лицу.
        - Господь Живущий, - прошептал я.
        - Я хочу, чтобы ты вошел в Иерусалим, - молвил Он. Протянув руку, Он отвел назад мои волосы. Рука была такой, как описал Мемнох, - сухой, мозолистой, темной от солнца, как и Его чело. Но голос вибрировал где-то между естественным и божественным, он звучал на тембр выше ангельского. Это был голос, говоривший со мной на небесах, только сведенный к человеческим звукам.
        Я не мог отвечать. Я был не в состоянии что-либо делать. Я знал, что ничего не сделаю, пока мне не велят. Мемнох стоял в отдалении, со сложенными на груди руками, и наблюдал. Я, один, преклонил колена, заглядывая в глаза Бога Воплощенного.
        - Приди в Иерусалим, - молвил Он. - Это не займет у тебя много времени, каких-то несколько мгновений, не более. Приди в Иерусалим с Мемно-хом в день Моей смерти и взгляни на Мои страдания - узри Меня, увенчанного терновым венцом и несущего Свой крест. Сделай это для Меня, прежде чем ты примешь решение, кому будешь служить - Мемноху или Господу Богу.
        Каждая частичка моего тела знала, что я не могу этого сделать. Я не мог этого вынести! Я не мог смотреть на это. Не мог. Я был парализован. Непослушание, богохульство - не в том было дело. Я не мог вынести самой мысли об этом! Я уставился на Него, Его обожженное солнцем лицо, Его кроткие, любящие глаза, на песчинки, прилепившиеся к щеке. Его темные волосы, в беспорядке разметанные ветром, были откинуты с лица.
        Нет! Я не могу этого сделать! Не могу вынести!
        - Нет, можешь, - ободряюще произнес Он. - Лестат, храбрый Мой вестник смерти для столь многих! Неужели ты и вправду вернешься на землю, не взглянув хотя бы мельком на то, что Я предлагаю? Неужели ты действительно откажешься от возможности взглянуть на Меня в терновом венце? Ты разве когда-нибудь упускал возможность узнать что-то новое? Подумай, что Я сейчас тебе говорю. Нет, ты не отступишься от этого, даже если Мемнох будет уговаривать тебя.
        Я понимал, что Он прав. Да, я знал, что не вынесу этого. Я не мог войти в Иерусалим и увидеть настоящего Христа, несущего Свой крест. Не мог. Не мог. У меня недоставало силы - я молчал. Рой мыслей во мне принуждал меня словесно выразить смущение и затянувшееся оцепенение
        - Могу я взглянуть на это? - сказал я. И закрыл глаза. Затем открыл их и снова взглянул на Него и Мемноха, который уже подошел ближе и смотрел на меня сверху вниз с пристальным холодным выражением.
        - Мемнох, - молвил Бог Воплощенный. - Возьми его с собой, покажи дорогу, пусть он лишь мельком взглянет на все. Стань его провожатым, а потом продолжай свою миссию по отбору и обращению душ.
        Он взглянул на меня и улыбнулся. Человек с темными кругами вокруг глаз, с расшатанными зубами. Человек.
        - Помни, Лестат, - обратился ко мне Господь. - Это всего лишь мир. А ты знаешь мир. Преисподняя ждет. Ты видел мир и небеса, но не видел ада.
        ГЛАВА 18
        Мы находились в городе, городе из темно-коричневого и бледно-желтого камня и глины. Прошло три года. Предсказанное сбылось. Все, что я помню, - это то, что мы оказались в огромной толпе людей, одетых в плащи, накидки, лохмотья, и что я ощущал запах человеческого пота, и теплоту затхлого дыхания, и непреодолимый смрад от человеческих испражнений и верблюжьего навоза. И что, хотя никто нас не замечал, я чувствовал давление вокруг, чувствовал, как немытые мужчины напирают на меня, размахивают передо мной руками, и песок носился в воздухе здесь, в стенах города, на этих узких улочках, точно так же как в воздухе пустыни.
        Люди стояли в невысоких арках дверных проемов, высовывались из окон сверху. Копоть смешивалась с докучливым песком. Женщины с наброшенными на лица накидками льнули друг к другу, проталкиваясь мимо нас. Над головой послышались крики и визг. Вдруг до меня дошло, что толпа плотно сомкнулась вокруг, и я не мог даже пошевелиться. Я в отчаянии стал искать глазами Мемноха.
        Он оказался подле меня, спокойно наблюдая за всем. Ни один из нас не излучал какого-либо сверхъестественного сияния среди этих бесцветных и чумазых существ, этих обыкновенных людей того раннего и сурового времени.
        - Я не хочу делать этого! - упорствовал я, уносимый толпой и пытающийся сопротивляться. - Не думаю, что смогу это вынести! Не могу смотреть, Мемнох, нет - не требуй этого от меня. Нет… Не хочу идти дальше. Мемнох, отпусти меня!
        - Спокойствие, - непреклонно произнес он. - Мы почта пришли на место, где Он будет проходить.
        Обхватив меня левой рукой, как бы ограждая от людей, он раздвигал толпу перед нами, казалось, без всяких усилий, пока мы не вышли в первые ряды ожидающих у широкой дороги, по которой двигалась процессия. Крики оглушали. Мимо нас проходили римские солдаты, одежда которых была в песке; лица усталые, скучные, даже мрачные. Через дорогу, по ту сторону процессии, вскинула руки и запричитала красивая женщина, волосы которой были прикрыты длинной белой накидкой.
        Она смотрела на Сына Божьего. Он показался в поле зрения. Сначала я увидел большую поперечину распятия поверх Его плеч, выпирающую с двух сторон, а потом привязанные к балке веревками Его кисти, уже сочащиеся кровью. Голова Его была склонена; каштановые волосы спутаны и испачканы и прикрыты сверху грубым черным венцом из терна с шипами. Зрители прижались к стенам по обе стороны от Него; некоторые глумились над Ним, иные молчали.
        Ему едва доставало места, чтобы пройти с Его ношей; в разорванной одежде, с кровоточащими коленями, в синяках, Он все же шел. От ближайших стен неодолимо несло смрадом мочи.
        Он еле тащился в нашу сторону, опустив лицо вниз, потом упал, ударившись коленом о камни мостовой.
        Позади Него я увидел прочих, несущих длинный столб от креста, который будет вкопан в землю.
        Идущие рядом солдаты сразу же подняли Его и укрепили поперечину у Него на плечах. Мы увидели Его лицо, не далее чем в трех футах от того места, где мы стояли, и Он взглянул на нас обоих. Обожженный солнцем, с впалыми щеками, с приоткрытым дрожащим ртом, уставив на нас широко открытые глаза, Он смотрел без выражения, без призыва. Кровь сочилась из-под черных шипов, вонзившихся в Его лоб; она стекала тоненькими струйками по Его векам и щекам. Грудь Его была обнажена под лохмотьями надетой на Него дряхлой мантии и покрыта свежими красными рубцами от плети!
        - Господь мой! - Я опять лишился всякой силы воли; Мемнох поддерживал меня, пока мы оба вглядывались в лицо Господа. А толпа, толпа продолжала вопить и посылать проклятия, кричать и толкаться; малые дети вытягивали шеи, чтобы увидеть, женщины причитали. Иные смеялись; огромная ужасающая зловонная масса народа под безжалостным солнцем, опаляющим пространство между ближайшими, запятнанными мочой стенами!
        Он подходил все ближе! Узнал ли Он нас? Он содрогнулся в агонии, кровь стекала по Его лицу на дрожащие губы. Он перевел дух, словно от удушья, и я увидел, что мантия на Его плечах, под грубым деревом балки, пропитана кровью от бичевания. Он не мог бы терпеть и минуты, но все же Его подталкивали, и Он встал прямо перед нами, с мокрым от пота и крови лицом, а потом Он медленно повернулся и посмотрел на меня.
        Я рыдал, не в силах сдержаться. Чему же я стал свидетелем? Немыслимое зверство в любое время и в любом месте, но легенды и молитвы моего детства наполнились уродливой живостью; я почувствовал запах крови. Я Его чуял. Вампир во мне учуял Его. Слыша собственные рыдания, я простер к Нему руки.
        - Господь мой!
        Во всем мире воцарилась тишина. Люди кричали и толкались, но не в том измерении, где стояли мы. Он стоял там, вперив очи в меня и Мемноха, покинув это время и владея моментом во всей полноте, с его агонией, пока глядел на нас обоих.
        - Лестат, - молвил Он таким слабым, надтреснутым голосом, что я едва услыхал Его. - Ты ведь хочешь попробовать, верно?
        - Господи, о чем Ты говоришь? - вскричал я, с трудом владея словами из-за нахлынувших слез.
        - Кровь. Попробуй ее. Вкуси кровь Христа. - И лицо Его озарилось страшной мученической улыбкой, это была почти гримаса. Тело Его содрогалось под непомерной тяжестью балки, и кровь продолжала течь тонкой струйкой, словно при каждом вздохе шипы глубже вонзались в Его лицо, и полосы на Его груди начали вздуваться и превращаться в сочащиеся кровью рубцы.
        - Нет, Господь мой! - закричал я, протягивая к Нему руки и прикасаясь к Его слабым рукам, привязанным к огромной поперечине, Его истерзанным слабым рукам под разорванными рукавами, и передо мной горела Его кровь.
        - Господня Кровь, Лестат, - прошептал Он. - Подумай обо всей человеческой крови, омывавшей твои уста. Разве Моя кровь не стоит многого? Ты что - боишься?
        С рыданиями охватил я Его шею ладонями, а костяшки моих пальцев уперлись в поперечину; и я поцеловал Его в горло, а потом мой рот открылся помимо моей воли, и зубы вонзились в Его плоть. Я услыхал Его стон; протяжный, отдающийся эхом стон, казалось, уходил ввысь и заполнял мир своими звуками, и кровь полилась ко мне в рот.
        Крест, гвозди, забиваемые в Его запястья, Его тело, повернутое и изогнутое, словно в последние мгновения Он попытался вырваться, и голова Его упала на поперечину, так что шипы вонзились в Его череп, а потом забиваемые в ступни гвозди и Его закатившиеся глаза, непрекращающийся стук молотка и вслед за этим - свет, необъятный ширящийся свет, подобный тому, что поднимался когда-то над окоемом небес, заполняющий весь мир и стирающий даже этот теплый, весомый, сладкий избыток крови, который влился в меня. Свет, самый свет и пребывание в нем, в Его образе! Свет померк - быстро, беззвучно, оставляя за собой длинный туннель или тропу, и я знал, что тропа эта ведет прямо от земли к свету.
        Боль! Свет исчезал. Отделение было невыразимым! Все мое тело испытало сильный удар.
        Я был отброшен назад в толпу. Песок залеплял глаза. Вокруг меня слышались вопли. У меня на языке осталась кровь. Она стекала с моих губ. Время спрессовалось вместе с удушающей жарой. И Он стоял перед нами, глядя на нас в упор, и из глаз Его текли слезы сквозь пелену крови, уже покрывавшую Его целиком.
        - Господь мой, Господь мой, Господь мой! - кричал я, глотая остатки крови; я рыдал.
        На той стороне дороги ярким пятном промелькнула женщина. Вдруг голос ее возвысился над гомоном и руганью, над жуткой какофонией голосов грубых и бесчувственных человеческих существ, сражающихся за право быть свидетелями.
        - Господь мой! - пронзительно вскрикнула она голосом, напоминающим звук трубы. Она встала у Него на пути.
        Она стояла перед Ним и, стащив с головы тонкий белый плат, поднесла его обеими руками к Его лицу.
        - Господь Бог мой, я Вероника, - вскричала она. - Ты помнишь Веронику? Двенадцать лет страдала я от кровотечения и, когда прикоснулась к краю Твоей одежды, то исцелилась.
        - Нечистая, грязная! - послышались крики.
        - Преступница, богохульница!
        - Сын Божий, осмелься!
        - Нечистая, нечистая, нечистая!
        Крики становились все неистовей. Люди протягивали к ней руки, но, похоже, брезговали прикоснуться к ней. Камни и мелкая галька падали дождем близ нее. Солдаты были в нерешительности, тщетно пытаясь сдержать толпу.
        Но Бог Воплощенный, плечи которого согнулись под балкой, лишь взглянул на нее и произнес:
        - Да, Вероника, осторожно, твой плат, милая, твой плат.
        Она накинула белую ткань, чистую и тонкую, на Его лицо, чтобы стереть кровь и пот, чтобы успокоить, утешить. Его профиль на мгновение ясно показался под этой белизной, а потом, когда она собиралась осторожно промокнуть Его лицо, солдаты оттащили ее назад, и она замерла, подняв плат над головой, чтобы всем было видно.
        Его лик отпечатался на нем!
        - Мемнох! - воскликнул я. - Посмотри на плат!
        Лик отпечатался на ткани с безупречностью и совершенством, какого не достиг бы ни один художник, словно на плате был воспроизведен точный отпечаток черт Христа с помощью современной фотокамеры, только отпечаток еще более живой, будто тонкая пленка плоти стала плотью на этой картинке, а кровь стала кровью, глаза оставили на ткани свои точные копии, и губы также оставили на ней свой отпечаток.
        Все находящиеся поблизости видели это сходство. Люди проталкивались мимо нас, чтобы увидеть это. Крики усиливались.
        Рука Христа освободилась от веревки, которой была привязана к поперечине, протянулась и взяла у женщины плат, а та упала на колени в слезах, прижимая ладони к лицу. Изумленные и смущенные солдаты расталкивали толпу локтями, огрызаясь на тех, кто напирал.
        Христос обернулся и вручил плат мне.
        - Возьми его и сохрани! Спрячь, забери с собой! - прошептал Он.
        Я схватил ткань, в ужасе, что могу повредить или запачкать изображение. К плату протянулись руки. Я крепко прижал его к груди.
        - У него плат, - выкрикнул кто-то. Меня оттеснили назад.
        - Отдай плат! - Чья-то рука пыталась вырвать его у меня.
        Те, кто рванулся вперед, были внезапно остановлены теми, кто подошел сзади, чтобы посмотреть на спектакль, и невольно оттеснили нас в сторону. Нас отнесло назад, как на волне, и мы, спотыкаясь, пробирались между грязными, оборванными людьми, сквозь шум, крики и брань.
        Процессия совершенно скрылась из виду, издалека раздавались крики о плате.
        Я плотно свернул его, повернулся и побежал.
        Я не знал, где находится Мемнох; я не знал, куда направляюсь. Я бежал вниз по одной узкой улочке, потом по другой, третьей; мимо меня непрерывным потоком шли к месту казни равнодушные ко мне люди, или просто горожане спешили по привычным для них маршрутам.
        В груди жгло от бега, израненные ноги были в синяках; я вновь попробовал Его крови и узрел свет в ослепительной вспышке. Ослепленный, я схватил плат и засунул его под плащ, плотно свернув. Никто не доберется до него. Никто.
        С моих губ слетел жуткий вопль. Я посмотрел вверх. Небо стало другим; голубое небо над Иерусалимом, наполненный песком воздух переменились; меня милосердно окружил вихрь, и кровь Христова проникла в мою грудь и мое сердце, отчего сердце мое сделалось летучим и легким, свет заполнил глаза, и обе мои ладони крепко сжали свернутый плат.
        Вихрь нес меня в тишине и безмолвии. Напрягая всю свою волю, я заставил себя взглянуть вниз, просунуть руку под одеяние, которое стало вдруг пиджаком и рубашкой - костюмом, что я носил в заснеженном Нью-Йорке, - и между жилетом и рубашкой я чувствовал свернутый плат! Казалось, ветер вот-вот сорвет с меня одежду! И сорвет у меня с головы волосы. Но я крепко прижимал к себе свернутую тряпицу, что надежно пряталась у моего сердца.
        От земли поднимался дым. Снова крики и визг. Не были ли они ужаснее криков, сопровождавших Христа по пути на Голгофу?
        Я тяжело, со всего размаха ударился о стену и пол. Мимо проносились лошади, едва не задевая копытами мою голову и высекая из камней искры. Передо мной лежала истекающая кровью, умирающая женщина, видимо со сломанной шеей; из ее носа и ушей текла кровь. Во все стороны разбегались люди. И снова запах экскрементов мешался с запахом крови.
        Это был побежденный город, отданный на растерзание победителям; вопли эхом отдавались под высокими сводами; пламя подступало так близко, что опаляло мои волосы.
        - Плат, плат! - молвил я, нащупав его, надежно спрятанный между жилетом и рубашкой. Ко мне приблизилась ступня солдата, сильно ударив меня по лицу сбоку. Я распластался на камнях.
        Подняв глаза, я обнаружил, что нахожусь вовсе не на улице. Я лежал под куполом огромного храма с рядами колонн и арок. Повсюду вокруг меня, на фоне сверкающих золотых мозаик, лилась кровь. Людей давили копытами лошадей. Прямо надо мной о стену разбили тельце ребенка - череп его раскололся, и маленькие конечности обвисли, как у тряпичной куклы. Всадники рубили с плеча палашами спасающихся бегством людей, кромсая плечи, руки и головы. Неистовствовали языки пламени, отчего было светло, как днем. Мужчины и женщины бежали через порталы храма. Воины преследовали их. Камни и земля пропитались кровью. Кровью пропитался весь мир.
        Повсюду вокруг и высоко наверху плавились золотые мозаики, и лики святых застыли от ужаса, наблюдая за этой кровавой бойней. Пламя поднималось все выше. Горели книги! Повсюду валялись груды разбитых в щепы икон и куски скульптур, тлеющих, закопченных, пожираемых пламенем, поблескивающих позолотой.
        - Где мы? - прокричал я.
        Голос Мемноха раздался совсем рядом со мной. Спокойный, он сидел, прислонившись к каменной стене.
        - Айя-София, друг мой, - ответил он. - Ничего особенного, право. Всего-навсего Четвертый крестовый поход.
        Я протянул ему левую руку, не желая отпускать плат, который держал правой.
        - То, что ты видишь, - это христиане-католики, истребляющие христиан греческой веры. Вот и вся история. Египет и Святая земля на какое-время позабыты. Венецианцам было дано три дня на разграбление города. Это было политическое решение. Разумеется, все они пришли сюда, чтобы отвоевать Святую землю, где мы с тобой недавно побывали, но битва не состоялась, поэтому власти дали волю войскам, впустив их в город. Христиане режут христиан. Католики против христиан греческой веры. Хочешь пройтись по городу? Желаешь взглянуть еще? Миллионы книг утеряны навсегда. Рукописи на греческом, сирийском, коптском, латинском. Божьи книги и людские книги. Хочешь прогуляться по монастырям, где христианских монахинь вытаскивают из келий их собратья по христианской вере и безжалостно насилуют? Константинополь подвергается разграблению. Ничего особенного, поверь мне, пустяк.
        Я лежал на земле и рыдал, пытаясь закрыть глаза и не видеть, но был не в состоянии не видеть - вздрагивая от звона лошадиных копыт, столь опасно близких, задыхаясь от запаха крови убитого младенца, тяжело и безжизненно навалившегося мне на ногу, словно какое-то мокрое морское существо. Я плакал и плакал. Рядом со мной лежало тело мужчины с наполовину отделенной от шеи головой; на камни натекла лужа крови. Об тело споткнулся другой человек с вывихнутым коленом, окровавленной рукой попытался ухватиться за что-нибудь, чтобы не упасть, и, найдя лишь розовое голое тельце ребенка, отбросил его в сторону. Маленькая головка младенца была размозжена окончательно.
        - Плат, - прошептал я.
        - О да, бесценный плат, - сказал он. - Не желаешь ли сменить обстановку? Можем отправиться дальше. Например, в Мадрид и испробовать аутодафе. Ты знаешь, что это такое? Это когда мучают и сжигают заживо евреев, не желающих обращаться в христианство. А можем вновь вернуться во Францию и посмотреть на катар, вырезаемых в Лангедоке. Ты, наверное, слышал эти легенды, когда был подростком. С ересью было покончено, со всей ересью. Весьма успешная миссия со стороны отцов-доминиканцев, которые позже, естественно, примутся за ведьм. Выбор у нас большой. Предположим, мы отправимся в Германию и увидим мученичество анабаптистов. Или в Англию, чтобы понаблюдать, как королева Мария сжигает тех, кто выступал против Папы в годы правления ее отца Генриха. Я расскажу тебе о необычной сцене, которую частенько наблюдал. Страсбург, 1349 год. Две тысячи евреев были сожжены там в феврале этого года по обвинению в распространении «черной смерти». Подобные вещи будут происходить по всей Европе…
        - Я знаю историю, - рыдал я, пытаясь перевести дух. - Знаю!
        - Да, но когда видишь сам, это совсем другое дело, не так ли? Как я уже говорил, это все пустяки. То, ради чего это затевалось, - разделить навсегда греческую и латинскую церкви.
        И по мере ослабления Константинополя приверженцы Корана, мусульмане, повалят толпой мимо разрушенных оборонительных сооружений в Европу. Хочешь посмотреть на одну из этих битв? Можем отправиться прямо в двадцатое столетие, если хочешь. Можем отправиться в Боснию и Герцеговину, где сейчас сражаются мусульмане с христианами. Эти страны, Босния и Герцеговина, сейчас на устах людей, шагающих по улицам Нью-Йорка.
        А пока мы обсуждаем народы библейских стран - мусульман, иудеев, христиан, - почему бы нам не отправиться в южный Ирак и не послушать причитания голодающих курдов, чьи болота осушены и население истребляется? Если пожелаешь, мы можем просто ограничить зону обзора разграблением святых мест - мечетей, соборов, церквей. Можно воспользоваться этим методом, чтобы пропутешествовать вплоть до сегодняшнего времени.
        Обрати внимание: ни одно из сделанных мной предложений не затрагивает людей, не верящих в Бога или Христа. Люди, чтящие Библию, - вот о ком мы говорим; Библию, идущую от единого Бога и непрерывно изменяющуюся и усовершенствующуюся.
        А сегодня, днем и ночью, сгорают в пламени бесценные документы. Это развертывание мироздания, это эволюция; это, несомненно, освященное страдание каких-то людей, ибо все те люди, которых ты здесь видишь, поклоняются одному и тому же Богу.
        Я ничего не ответил.
        Его голос, к счастью, прервался, но битва - нет. Раздался взрыв. Пламя с ревом взметнулось
        так высоко, что я разглядел лики святых под самым куполом. На одно мгновение вокруг меня осветилась вся величественная базилика - ее огромный овал, ряды колонн, большие полуарки, поддерживающие купол. Свет померк, опять раздался взрыв, и с новой силой зазвучали крики.
        Тогда я закрыл глаза и лежал без движения, не замечая толчков и тяжести подошв людей, ступающих по моей спине. У меня был плат, и я лежал тихо, стараясь не привлекать внимания.
        - Может ли ад быть хуже этого? - спросил я. Голос мой прозвучал слабо, и я не думал, что он услышит меня за шумом сражения.
        - Право, не знаю, - ответил он тем же спокойным голосом, словно то, что нас связывало, без усилий передавало слова от одного к другому.
        - Это что, и есть преисподняя? - спросил я. - И души могут отсюда выбраться?
        Он ответил не сразу.
        - Ты полагаешь, я стал бы вести с Ним войну на моих условиях, если бы души не могли выбраться? - спросил он, словно сама мысль о вечном пребывании здесь оскорбила его.
        - Забери меня отсюда, пожалуйста, - прошептал я. Моя щека покоилась на каменном полу. Вонь от лошадиного навоза смешивалась с запахом мочи и крови. Но вопли были хуже всего. Вопли и непрекращающийся звон металла! - Мемнох, забери меня отсюда! Расскажи мне, в чем суть вашего с Ним поединка! Расскажи о правилах!
        Я попытался сесть, подтянул к себе ноги, вытирая глаза левой рукой, а правой по-прежнему сжимая плат. Я стал задыхаться от дыма. Глаза сильно жгло.
        - Скажи мне, что ты имел в виду, когда сказал, что я тебе нужен, что ты выигрываешь битву? Что это за битва между тобой и Им? Чего ты хочешь от меня? Как ты оказался Его противником? Что, именем Бога, должен делать я?
        Я поднял глаза. Он сидел, расслабившись, нога на ногу, руки сложены на груди, с ясным лицом в момент вспышки пламени и бледным, когда оно угасало. Весь перепачканный, он казался слабым и смотрелся довольно странно - был жалким и спокойным одновременно. Выражение его лица не было ни горьким, ни саркастическим, а лишь задумчивым - с застывшей гримасой, совсем как те лики на мозаиках - безжизненные свидетели тех же самых событий.
        - Итак, мы прошли через многие войны. Мы видели так много смертоубийств. Мы вытерпели массу мучений, - молвил он. - Теперь у тебя нет недостатка в воображении, Лестат.
        - Дай мне отдохнуть, Мемнох. Ответь на мои вопросы. Я не ангел, а лишь чудовище. Пожалуйста, пойдем.
        - Хорошо, - сказал он. - Сейчас отправимся. Ты, в сущности, проявил храбрость, как я и предполагал. Твои слезы обильны и идут от сердца.
        Я не ответил. Грудь моя вздымалась. Я продолжал сжимать плат. Левую руку я приложил к уху. Как я смогу двигаться? Ожидал ли я, что он унесет меня в вихре? Будут ли мои члены подчиняться приказам воли?
        - Отправляемся, Лестат, - вновь произнес он. Я услышал, как поднимается ветер. Это был вихрь, и стены уже отдалились от нас. Я прижал рукой плат. И услышал голос около уха:
        - А теперь отдохни.
        Во мраке вокруг нас кружились души. Я чувствовал, как моя голова прислоняется к его плечу, а ветер разметывает волосы. Я закрыл глаза и увидел, как Сын Божий вступает в огромное, темное, сумрачное пространство. Его маленькая отдаленная фигура излучала свет по всем направлениям, освещая сотни борющихся человеческих форм, душ, привидений.
        - Преисподняя, - порывался я сказать. Но мы были внутри вихря, и мне привиделся лишь образ на фоне черноты моих сомкнутых глаз. И снова свет сделался ярче, лучи слились в одно огромное сияние, словно я оказался внутри него. Послышались песнопения, все громче и яснее, заглушая стенания душ вокруг нас, пока эти звуки не смешались и не сделались самой сутью видения и природой вихря. И они стали единым целым.
        ГЛАВА 19
        Я неподвижно лежал где-то в открытом месте, на каменистой почве. У меня был с собой плат. Я ощущал его массу, но не осмеливался просунуть руку за пазуху и вытащить его, чтобы осмотреть.
        Я увидел Мемноха, стоящего немного поодаль, в полном торжественном облачении, с высоко поднятыми и сведенными за спиной крыльями. И я увидел Бога Воплощенного, воскресшего, со все еще алеющими ранами на лодыжках и запястьях. Но Его уже искупали и омыли, и тело Его было такое же, как у Мемноха, то есть размерами больше человеческого. Его одежды были белыми и свежими, а темные волосы по-прежнему сильно окрашены запекшейся кровью, но красиво причесаны. Казалось, через покров эпидермиса на Его теле света исходит больше, чем до распятия; Он излучал такое мощное сияние, по сравнению с которым сияние Мемноха воспринималось много тусклее. Но эти двое не соперничали друг с другом и были, по сути, одинаково лучезарны.
        Я лежал, где лежал, глядя вверх и слушая их спор. И только уголком глаза - еще до того, как их голоса сделались для меня различимы, - увидел я, что это поле брани, усеянное телами убитых. То не было время Четвертого крестового похода. Не было нужды говорить мне об этом. То была более ранняя эпоха; одежду и доспехи на мертвых воинах я отнес бы, когда бы меня спросили, к третьему веку, хотя я не был совсем уверен. То были ранние, стародавние времена.
        Мертвые смердели. Воздух кишел пирующими насекомыми и ленивыми, разъевшимися стервятниками, прилетевшими разорвать мерзкую, разбухшую плоть. Вдалеке раздавалось рычание дерущихся волков.
        - Да, понимаю! - сердито произнес Мемнох. Он говорил на языке, который не был ни английским, ни французским, но я прекрасно его понимал. - Врата небесные открыты для всех, кто умирает с пониманием и приятием гармонии мироздания и благодати Господней! А что же остальные? Как на счет миллионов прочих?
        - И снова Я спрашиваю тебя, - молвил Сын Божий, - какая Мне забота до прочих? Тех, кто умирает без понимания и приятия Бога. Что они для Меня?
        - Созданные Тобой дети, вот кто они! Так же стремящиеся к небесам, только силящиеся отыскать путь! И число потерянных превосходит на миллиарды тех немногих, что обладают мудростью, водительством, проницательностью, даром. И Ты это знаешь! Как же можешь Ты позволить столь многим раствориться среди теней преисподней, или распасться на составные части, или остаться на земле, превратившись в злых духов? Разве Ты пришел не для того, чтобы спасти их всех?
        - Я пришел спасти тех, кого можно спасти! - отвечал Он. - И снова повторю тебе, что это цикл, это естественно, и на каждую душу, беспрепятственно входящую в небесный свет, приходятся тысячи душ погибших. Вот чего стоит понять, принять, познать, узреть красоту.
        - Помоги потерянным душам! Помоги им. Не оставляй их в этом вихре, не оставляй в преисподней на тысячелетия борьбы за понимание того, что они еще могут познать на земле! Ты все испортил, вот что Ты сделал!
        - Как ты смеешь!
        - Ты все испортил! Посмотри на это поле брани - Твой крест появился в небе еще до этой битвы, а теперь Твой крест становится символом империи! Со времени смерти свидетелей, видевших Твое воскресшее тело, лишь горстка мертвых приобщилась к свету, а сонмы их погибли в распрях, битвах, от непонимания и теперь мучаются во мраке!
        - Мой свет для тех, кто захочет принять его.
        - Это не слишком справедливо!
        Бог Воплощенный сильно ударил Мемноха по липу. Мемнох отшатнулся назад, рефлекторно расправив крылья, словно собираясь взлететь, но потом снова сложил их. В воздухе закружилось несколько белых перышек. Мемнох поднес руку к отпечатку Божьей ладони, горевшему на его щеке. Мне хорошо был виден этот отпечаток ладони, кроваво-красный, словно раны на лодыжках и запястьях Христа.
        - Прекрасно, - молвил Бог Воплощенный. - Раз уж ты больше беспокоишься о тех потерянных душах, нежели о своем Боге, пусть твоим жребием станет их собирание! Пусть преисподняя станет твоим царством! Собирай их там миллионами и наставляй для света. Я говорю: пусть ни одна из них не растворится и не распадется вне твоей власти и не вернется к бытию; я говорю - пусть ни одна не погибнет, а за всех будешь отвечать ты - они твои ученики, последователи, слуги.
        И так до того дня, пока преисподняя не опустеет! И до того дня, пока все души не попадут к небесным вратам, ты - Мой враг, ты - Мой дьявол, ты осужден посвятить не менее трети своего существования земле, столь тобой любимой, и не менее трети - преисподней, или аду, не важно, как ты называешь свое царство. И только лишь время от времени сможешь ты подниматься на небеса по Моему соизволению, позаботившись о том, чтобы при этом был в ангельском обличье!
        На земле пусть тебя видят в обличье демона! Звериный бог, бог танца, возлияний, пирушек, плоти, - всего того, что ты так любишь и ради чего посмел бросить вызов Мне. Пусть они видят тебя в таком обличье, и пусть твои крылья станут цвета сажи и пепла, а ноги твои уподобятся козлиным, словно ты - сам Пан! Или всего лишь мужчина. Оказываю тебе эту милость - ты можешь быть среди них человеком, раз уж считаешь, что быть человеком - такое стоящее дело. Но быть ангелом среди них - нет! Никогда!
        Ты не будешь пользоваться своим ангельским обличьем, чтобы смущать их или сбивать с пути, ослеплять или унижать их. Ты и твои соратники делали много такого. Но вот что: когда будешь проходить через Мои врата, ты должен быть одет подобающим образом - белоснежные крылья и такие же одежды. Не забудь в Моем царстве быть самим собой!
        - Я смогу это сделать! - сказал Мемнох. - Я смогу научить их; я смогу их направлять. Позволь мне управлять адом, раз уж я вызвался управлять им, и я смогу перевоспитать их для небес; я смогу исправить все то, что сделал с ними на земле Твой естественный цикл.
        - Вот и прекрасно! Мне очень хочется посмотреть, как это у тебя получится! - молвил Сын Божий, - Посылай Мне побольше душ, прошедших у тебя очищение. Дерзай, Приумножай Мою славу. Приумножай ряды детей Божьих. Небеса безграничны и приветствуют твои усилия.
        Но ты не вернешься домой до тех пор, пока задание не будет выполнено, пока путь от земли до небес не заполнится всеми умершими или пока сам мир не погибнет - пока процесс эволюции не распространится до момента, когда преисподняя по той или иной причине не опустеет; и попомни Мои слова, Мемнох, это время может никогда не наступить! Я не предрекал никакого конца разворачиванию вселенной! Итак, тебе обеспечен долгий срок пребывания среди проклятых.
        - А на земле? Каковы мои полномочия на земле? Козлиному богу ли, человеку ли - что мне делать?
        - То, что должен! Предупреди людей. Подготовь людей, чтобы они шли ко Мне, а не в преисподнюю.
        - А могу я делать это по-своему? Рассказывая им, какой Ты беспощадный Бог, и что убивать Твоим именем - это зло, и что страдание чаще коверкает и навлекает проклятие на жертвы, чем спасает их? Можно поведать им правду? Что, если они пожелают прийти к Тебе и забудут Твою религию, Твои святые войны, Твое великое мученичество? Они захотят познать, о чем рассказывает тайна плоти, любовный экстаз. Даешь ли Ты мне свое позволение? Даешь ли Ты свое позволение говорить им правду?
        - Говори им что угодно! И в каждом случае, когда ты будешь отвращать их от Моих церквей, Моих откровений, притом что их могут неверно понять, - в каждом случае, когда ты будешь отвращать их, ты рискуешь заполучить еще одного ученика в твою адскую школу, еще одну душу, нуждающуюся в реформации. Твой ад будет переполнен!
        - Не благодаря моим деяниям, Господи, - сказал Мемнох, - ад будет переполнен, но благодаря Тебе!
        - И ты еще смеешь!
        - Пусть мир разворачивается, Господь Мой, как ему и надлежит, - Ты сам это говорил. Только теперь я - его часть, и ад - его часть. А Ты не дашь мне тех ангелов, что верят, как и я, и будут работать на меня и терпеть вместе со мной одинаковый мрак?
        - Нет! Не дам тебе ни единого ангельского духа! Набирай себе помощников из земных душ. Сделай их своими демонами! Ангелы-хранители, что пали вместе с тобой, каются в этом. Никого Я тебе не дам. Ты - ангел. Оставайся в одиночестве.
        - Прекрасно, буду один. Ограничь меня земной формой, если хочешь, но я все же буду торжествовать. Я приведу через преисподнюю на небеса больше душ, чем Ты приведешь к небесным вратам. Я приведу более облагороженных душ, поющих о рае, чем Ты когда-либо приводил через Твой узкий туннель. Именно я заполню небеса и умножу Твой триумф. Вот увидишь.
        Они умолкли, разъяренный Мемнох и разъяренный Бог Воплощенный, или так лишь казалось. Эти две фигуры стояли друг против друга, обе одинакового роста, только крылья Мемноха были распростерты за спиной, как напоминание о мощи, а от Бога Воплощенного исходил более сильный, невыразимо прекрасный свет.
        Неожиданно Бог Воплощенный улыбнулся.
        - В любом случае Я торжествую, верно? - спросил Бог.
        - Я проклинаю Тебя! - вымолвил Мемнох.
        - Нет, неправда, - печально и ласково произнес Бог. Он протянул руку и дотронулся до лица Мемноха, и отпечаток Его гневной длани исчез с ангельской кожи. Бог Воплощенный наклонился и поцеловал Мемноха в губы.
        - Я люблю тебя, храбрый Мой соперник! - молвил Он. - Хорошо, что Я сотворил тебя, так же хорошо, как и все, что Я создал. Приводи ко Мне души. Ты - всего лишь часть цикла, часть природы, столь же чудесная, как вспышка молнии или извержение вулкана, как звезда, взорвавшаяся в галактике, отстоящей от нас на многие и многие мили, так что пройдут тысячи лет, прежде чем жители земли увидят ее свет.
        - Ты - безжалостный Бог, - сказал Мемнох, отказываясь уступить хотя бы на йоту. - Я научу их прощать Тебе Твои качества - величественность, бесконечную созидательность и несовершенство.
        Бог Воплощенный тихо засмеялся и поцеловал Мемноха в лоб.
        - Я - мудрый Бог, и я - терпеливый Бог, - молвил Он. - Я - тот, кто тебя создал.
        Образы пропали. Они даже не потускнели, а просто исчезли.
        Я лежал один на поле брани.
        Зловоние исходило от облака висящих надо мной газов, отравляя мне каждый вздох.
        Ибо насколько хватало глаз, я видел одних мертвецов.
        Вдруг меня испугал шум. Ко мне приближалась тощая фигура тяжело дышащего волка, идущего прямо на меня с опущенной головой. Я сжался. Я увидел его узкие, поднятые на меня глаза, когда он стал нагло тыкаться в меня своей мордой. Я ощутил его смрадное дыхание и отвернул лицо. Я слышал, как он нюхает мое ухо, мои волосы. Я слышал, как из его пасти раздается глухое ворчание. Я просто закрыл глаза и правой рукой под пиджаком нащупал плат.
        Его зубы прикоснулись к моей шее. Мгновенно я повернулся, встал и отбросил волка назад, и он, спотыкаясь и воя, побежал прочь от меня. Он бежал прочь по телам убитых.
        Я перевел дух. Я осознал, что небо над головой - это полуденное земное небо, и я смотрел на белые облака, обыкновенные белые облака, тянувшиеся к туманному, далекому горизонту, и прислушивался к шуму от полчищ насекомых - мошкары и мух, кружащихся над телами, - и видел, как огромные, горбатые, уродливые стервятники чинно обходят это пиршество.
        Издалека, послышались звуки человеческих рыданий.
        Но небо было величественным и ясным. Из-за облаков появилось солнце во всей своей мощи, и тепло снизошло на мои руки и лицо и на пропитанные газами, вспухшие тела, что окружали меня.
        Наверное, я потерял сознание. Мне этого хотелось. Мне хотелось снова упасть навзничь на землю, потом перевернуться и уткнуться лбом в почву, просунуть руку под пиджак и почувствовать там плат.
        ГЛАВА 20
        Сад в преддверии небесных врат. Спокойное лучезарное место, из которого души возвращаются иногда домой, когда им говорят, что время их еще не пришло.
        В отдалении, ниже сверкающего кобальтового неба, я видел, как только что умершие приветствуют давно умерших. Встреча за встречей: объятия, восклицания. Уголком глаза мне были видны до головокружения высокие стены небес и небесные врата. На этот раз я увидел, как ангелы, по виду менее плотные, чем прочие небесные обитатели, свободно перемещаются по небу - группа за группой, иногда ныряя в небольшие скопления смертных, проходящих по мосту. Становясь то видимыми, то незримыми, ангелы надзирали за всем, потом уносились вверх, чтобы постепенно растаять в бесконечной небесной сини.
        Из- за стен доносились слабые, до боли призывные звуки небес Я мог закрыть глаза и почти зримо представить их сапфировые цвета! Во всех песнях звучал один и тот же припев: «Входи, входи, останься с нами. Хаоса больше не будет. Это небеса».
        Но я находился далеко от всего этого, в небольшой долине. Я сидел посреди россыпи полевых цветов, белых и желтых, на поросшем травой берегу ручья, который пересекали души, чтобы попасть на небеса. Только в месте, где я сидел, он казался пусть и прекрасным, но не более чем обыкновенным бурным потоком. Песня, которую пел ручей, была о том, как после дыма, войны, после грязи и крови, после смрада и боли все на свете ручьи одинаково прекрасны, как этот.
        Вода поет на разные голоса, течет, преодолевая каменные преграды и заполняя земные впадины; она взбирается по уступам вверх, чтобы низвергнуться с них под звуки пушек и фуг. Трава тем временем склоняет голову вниз, чтобы смотреть на это.
        Я прислонился к стволу дерева, возможно - персикового, на нем не было ни цветов, ни плодов, чтобы сказать точно. Ветви его свисали вниз, но не покорно, а буйно, с неким неуловимым достоинством; наверху, среди трепета неисчислимой листвы, я заметил мелькание птичьих крыльев. И выше всего этого были ангелы, ангелы, ангелы - словно сотканные из воздуха, светлые, сияющие духи, столь прозрачные, что по временам исчезали в едином вздохе небес.
        Рай фресок. Рай мозаик. Только ни одна форма искусства не в силах изобразить все это. Спросите тех, кто здесь был и вернулся. Тех, чье сердце остановилось на операционном столе и чьи души прилетели в этот сад, а потом были возвращены телу. Ни словами, ни красками не передать этой красоты.
        Меня окружал прохладный, ароматный воздух, медленно удаляя, слой за слоем, сажу и грязь, прилипшие к моему пиджаку и рубашке.
        Вдруг, словно возвращаясь к жизни после ночного кошмара, я залез рукой под рубашку и достал плат. Развернув, я поднял его за углы.
        Лик горел на нем, темные глаза глядели на меня в упор, кровь казалось такой же ярко-красной, как и раньше, кожа - великолепного оттенка, глубина почти голографическая, хотя все изображение едва заметно смешалось при колыхании плата под ветерком. Ничто не испачкалось, не порвалось, не потерялось.
        Я почувствовал, как у меня перехватывает дыхание, сердце забилось угрожающе часто. К липу прихлынул жар.
        Взгляд карих глаз оставался пристальным, как тогда; они не закрылись при прикосновении мягкой ткани. Я поднес плат к себе, затем снова свернул его, почти в панике, и плотно прижал к телу, положив на этот раз под рубашку. Непослушными пальцами застегнул пуговицы. Наконец с рубашкой было покончено. Пиджак был грязным, хотя целым, но все пуговицы пропали, даже те из них, что были на обшлагах. Я глянул вниз на свои ботинки; они были разорваны в клочья, разбиты и едва не разваливались. Как странно они выглядели, ни на что не похожие, хотя были сделаны из превосходной кожи.
        - Мемнох! - вдруг позвал я, оглядываясь по сторонам.
        Где же он? Разве я здесь один? Где-то вдали по мосту двигалась процессия счастливых душ. Неужели врата открываются и закрываются, или это иллюзия?
        Я посмотрел налево, на рощицу оливковых деревьев, и увидел за ней фигуру, которую сначала не узнал, но потом понял, что это Мемнох в обличье обыкновенного человека. Он стоял спокойный, с сумрачным и застывшим лицом, глядя на меня, потом образ его начал расти и шириться, выросли огромные черные крылья, и кривые козлиные ноги, и раздвоенные копыта, и ангельский лик мерцал, словно он был из черного живого гранита. Мемнох, мой Мемнох, которого я знал, снова предстал в обличье демона.
        Я воспринял это спокойно и не стал закрывать лицо. Я изучал детали облаченного в мантию торса, видел, как ткань ниспадает на отвратительные, покрытые шерстью ноги. Раздвоенные копыта зарылись в землю, но кисти и предплечья оставались такими же прекрасными, как и прежде. Волосы его были как развевающаяся грива, иссиня-черного цвета, И во всем саду он был единственным существом, абсолютно лишенным цвета. Во всяком случае, я его видел таким.
        - Аргумент прост, - сказал он. - Теперь тебе ведь не составит труда понять его?
        Его черные крылья сошлись спереди, охватывая все тело; внизу, близ ступней, нижние их края были отогнуты, чтобы при ходьбе не задевать землю. Он пошел мне навстречу, ужасный, звероподобный монстр с удивительно совершенными торсом и головой, прихрамывающее существо, втиснутое в человеческую концепцию зла.
        - А ты прав, - сказал он, медленно и с трудом усаживаясь; крылья его постепенно исчезли, иначе они не позволили бы ему сесть. И вот он уже сидел рядом - козлоногий бог - ив упор глядел на меня: волосы спутаны, но лицо безмятежное, как всегда, не строже, не приятней, не мудрее, не жестче обыкновенного, ибо оно было высечено из черноты вместо мерцающего подобия плоти.
        - Понимаешь, - продолжил Мемнох, - Он фактически сделал вот что. Он повторял мне снова и снова, «Мемнох, ничто во вселенной не пропадает втуне, понимаешь?» И Он сошел вниз, страдал, умер и воскрес из мертвых, чтобы освятить человеческое страдание, взлелеять его как необходимое условие смерти; и в смерти Своей явил вдохновение, превосходство души.
        Но миф о страждущем и умирающем боге - говорим ли мы о Таммузе из Шумера или Дионисе из Греции, словом, о любом земном божестве, чья смерть легла в основу возрождения мира, - человеческая идея! Идея, выношенная людьми, не представляющими себе мироздание без принесенной ради него жертвы. Умирающий бог, дающий жизнь человеку, - одна из самых ранних идей, возникших в умах тех примитивных существ, которые не могли придумать нечто абсолютное и совершенное. И вот Он привил Себя - Бога Воплощенного - к людским мифам, пытающимся объяснить явления жизни, как если бы они имели определенный смысл, когда, возможно, такового и не имеют.
        - Да.
        - В чем заключалась Его жертва при сотворении мира? - спросил Мемнох. - Он ведь не Тиамат, убитый Мардуком. Не Осирис, изрубленный на куски! Чем пожертвовал Он, Всемогущий Бог, чтобы создать материальную вселенную? Я не припомню, чтобы от Него что-то было отнято. Верно, что мир произошел от Него, но я не помню, чтобы от Него убавилось, или Его казнили, или изувечили в процессе сотворения материального мира! После сотворения планет и звезд Он оставался все тем же Богом! Если что-то и произошло, так это Его возвеличивание, во всяком случае так представлялось ангелам, когда они пели о новых этапах сотворения Им бытия. Сама природа Его как Создателя разрасталась и ширилась в нашем восприятии, по мере того как эволюция шла по Его пути.
        Но когда Он пришел как Бог Воплощенный, то стал имитировать мифы, придуманные людьми для того, чтобы попытаться освятить все страдания, попытаться доказать, что история - не кошмар, а исполнена смысла. Он погрузился в созданную человеком религию и вложил в эти образы Свою божественную милость. И Он освятил страдание собственной смертью, тогда как оно не было освящено в Его мироздании, понимаешь?
        - То было бескровное сотворение, не требующее жертв, - сказал я. Голос мой прозвучал тускло, но сознание никогда не было более живым, чем в этот момент. - Вот о чем ты говоришь. Но Он и вправду верит, что страдание священно или может быть таковым. Ничто не проходит бесследно. Во всем скрывается смысл.
        - Да. Но я считаю, что Он допустил ужасный изъян в Своем космосе - человеческую боль, несчастья, способность переносить невыразимую несправедливость - и нашел для всего этого место, пользуясь самыми низменными суевериями людей.
        - Но когда люди умирают - что тогда происходит? Находят ли верящие в Него тот туннель, и свет, и своих любимых?
        - Если они жили в мире и процветании, то обычно - да. Они без ненависти и возмущения возносятся прямо на небеса. И так же происходит с некоторыми, кто совсем не верит в Него или Его учение.
        - Потому что они тоже исполнены света.
        - Да. И это радует Его и расширяет Его небеса, и небеса постоянно пополняются новыми душами со всех концов света.
        - Но ад также переполнен душами.
        - Ад по сю пору превосходит небеса по размерам, как это ни смешно признать. Есть ли такое место на Его планете, где не было бы насилия, несправедливости, преследования, мучений, войн! Каждый день растет число моих смущенных и озлобленных учеников. Бывают времена таких лишений и ужаса, что к Нему возносится совсем мало мирных душ.
        - А Ему до этого нет дела.
        - Именно. Он говорит, что страдание чувствующих существ подобно перегною; оно удобряет их души! Он взирает со Своих горних высот на человеческую бойню и видит в этом величие. Он видит, что мужчины и женщины никогда не любят столь сильно, как: потеряв возлюбленных; никогда не любят столь сильно, как жертвуя ради других согласно какому-то абстрактному представлению о Нем; никогда не любят столь сильно, как когда армия-завоевательница нападает, чтобы разорить домашний очаг, разобщить народ и насадить на копья тела младенцев.
        И чем Он это оправдывает? Природой. Это то, что Он создал. И если измученные и озлобленные души сначала попадают ко мне в руки и претерпевают мое обучение в аду, тем более великими они станут!
        - То есть твоя работа становится все тяжелее.
        - И да, и нет. Я выигрываю. Но я должен победить на Его условиях. Ад - место страданий. Но давай рассмотрим этот вопрос без спешки. Посмотри, что сделал Он. Когда Он распахнул настежь врата преисподней и спустился во мрак, как бог Таммуз спускался в шумерский ад, души последовали толпой за Ним и увидели Его искупление, увидели раны на Его руках и ногах. И то, что Он должен умереть за них, стало средоточием их смятения, и, разумеется, они устремились с Ним в небесные врата - ибо все, ими выстраданное, вдруг обрело смысл. Но был ли действительно в этом смысл? Можешь ли ты придать священное значение циклу природы, просто погружая в нее свое божественное Я? Достаточно ли этого?
        - А как же души, что сжимаются от горечи и отнюдь не расцветают под каблуками топчущих их воинов; как же души, исковерканные немыслимой несправедливостью, впадающие в поношение вечности, а как насчет всего современного мира, озлобленного на Бога, озлобленного в достаточной степени, чтобы проклинать Иисуса Христа и Самого Бога, как это делали Лютер, Дора, как это делал ты, как делали все.
        - Люди современного тебе мира, мира конца двадцатого столетия, никогда не переставали верить в Него. Дело в том, что они ненавидят Его, они негодуют на Него; они озлоблены на Него. Они считают… они считают…
        - Считают себя превыше Его, - спокойно произнес я, со всей остротой понимая, что сейчас он говорит те же слова, которые я говорил Доре.
        - Да, - сказал он. - Да, ты считаешь себя превыше Его.
        - И ты тоже.
        - Да Я не могу продемонстрировать населяющим ад Его раны. Это вряд ли убедило бы их, этих жертв, этих скорбящих, негодующих страдалиц, вынесших боль, которую Ему не представить. Я могу лишь сказать им, что это отцы-доминиканцы Его именем заживо сожгли их тела, считая их ведьмами. Или когда их семьи, кланы и деревни истреблялись испанскими солдатами, то это было нормально, потому что на знамени, которое люди несли в Новый Свет, было Его изображение с кровоточащими руками и ступнями. Ты думаешь, это заставит кого-нибудь покинуть ад, чтобы выяснить, почему Он позволил такому случиться? И позволит другим душам вознестись без единой капли боли?
        Если бы я начал их обучение с этого образа - Христос умер за тебя, - сколько, по-твоему, времени ушло бы на обучение души в аду?
        - Ты не сказал мне, каков ад и как ты проводишь там обучение.
        - Я делаю это по-своему, могу тебя заверить. Я поставил свой престол над Его Престолом - как выражаются поэты и интерпретаторы Священного Писания, - ибо знаю, что для того, чтобы душа попала на небеса, никогда не требовалось страдания, что полное понимание и приятие Бога никогда не требовало поста, бичевания, распятия, смерти. Я знаю, что человеческая душа превзошла природу, и для этого душе понадобилось лишь научиться ценить красоту! Иов был Иовом до того, как страдал! И оставался им после! Чему такому страдание научило Иова, чего он не знал раньше?
        - Но как ты обставляешь это в аду?
        - Я вовсе не начинаю с рассказа о том, что человеческий глаз одинаково отображает для Него совершенство творения, когда с ужасом смотрит на изувеченное тело и мирно взирает на сад.
        И Он настаивает, что все дело в этом. Твой Сад Зла, Лестат, - вот его версия совершенства. Все это развилось из одного и того же семени, и я, Мемнох-дьявол, с моим недалеким ангельским разумом, не в состоянии это уразуметь.
        - Тогда как же ты борешься с Ним в аду и отвоевываешь небеса для проклятых? Как?
        - Что, по-твоему, представляет собой ад? - спросил он, - У тебя достаточно было времени, чтобы на этот счет появились какие-то соображения.
        - Прежде всего это то, что мы называем чистилищем, - сказал я. - Никто не избежит искупления. Я понял это из твоего спора на поле брани. Итак, какие страдания должны принять души в аду, чтобы их безоговорочно аттестовали для небес?
        - И какие же, по-твоему, должны они принять страдания?
        - Не знаю. Мне страшно. Мы собираемся отправиться туда, верно?
        - Да, но мне хочется узнать, чего ожидаешь ты.
        - Я не знаю, чего ожидать. Я знаю, что существа, лишившие других жизни - как я, - должны пострадать за это.
        - Пострадать или заплатить?
        - А есть какая-нибудь разница?
        - Ну, допустим, тебя представился бы случай простить Магнуса, вампира, втянувшего тебя во все это. Предположим, он встал бы перед тобой и сказал; «Лестат, прости меня за то, что я вырвал тебя из привычной человеческой жизни и поместил вне природы, заставив пить кровь, чтобы жить. Делай со мной, что пожелаешь, но только прости меня». Как бы ты поступил?
        - Ты выбрал плохой пример, - сказал я. - Наверняка я бы его простил. Магнус не ведал, что творил. И вообще мне на него наплевать. Он был сумасшедшим. Чудовищем Старого Света. Он повиновался какому-то извращенному, обезличенному рефлексу. Я даже не думаю о нем. Мне до него нет дела. Если ему и надо просить у кого-то прощение, пусть просит его у смертных, которых он убил в течение жизни.
        В его башне было подземелье, заполненное трупами молодых мужчин, внешне напоминающих меня, - тех, что он приводил туда, очевидно, для испытания и потом убивал без всякого посвящения. Я все еще помню их, груды молодых тел, все со светлыми волосами и голубыми глазами. Молодые люди, лишенные энергии и самой жизни. Прощение он должен получить от всех тех, кого лишил жизни тем или иным способом, - ему придется заслужить прощение каждого из них.
        Я снова начал дрожать. Этот признак гнева был мне хорошо знаком. А какой гнев испытывал я много раз, когда прочие обвиняли меня в дерзких нападениях на смертных мужчин и женщин. И детей. Беспомощных детей.
        - А ты? - спросил меня Мемнох. - Что, по-твоему, необходимо тебе, чтобы попасть на небеса?
        - Думаю, достаточно будет того, что я на тебя работаю, - произнес я с вызовом. - По крайней мере, это вытекает из твоих слов. Но ты не открыл мне в точности, чем занимаешься! Ты рассказал мне только историю сотворения и страстей, твоего пути и Его пути, ты описал свое противостояние Ему на земле, и я могу представить себе последствия такого противостояния - мы оба сенсуалисты, мы оба верим в мудрость плоти.
        - Аминь.
        - Но ты не дал полного объяснения тому, чем занимаешься в аду. И каким образом ты можешь выиграть у Бога? За счет того, что быстро передаешь души Ему в руки?
        - Быстро и с веской аттестацией, - сказал он. - Но сейчас речь идет не о каком-то конкретном предложении для тебя. И не о моем противостоянии Ему; я спрашиваю тебя вот о чем: учитывая все, что ты видел, каким, по-твоему, должен быть ад?
        - Боюсь отвечать. Ибо место мое - здесь.
        - Ты ведь никогда ничего не боялся, Продолжай. Сформулируй свои соображения. Каким в твоем понимании должен быть ад, что должна вынести душа, чтобы стать достойной небес? Достаточно ли сказать: «Я верю в Бога. Иисус, я верю в Твои страдания»? Достаточно ли сказать: «Сожалею о всех своих грехах, потому что они оскорбляют Тебя, мой Бог»? Или: «Мне жаль, потому что, пребывая на земле, я в действительности не верил в Тебя. А теперь я знаю, что все это правда, и я не буду больше делать ничего порочащего меня, и, пожалуйста, пусти меня поскорей на небеса».
        Я не отвечал.
        - Суждено ли всякому попасть на небеса? - спросил он.
        - Нет, Этого не может быть, - ответил я. - Такое невозможно для существ, подобных мне, существ, мучавших и убивавших других существ. Невозможно для людей, умышленно вызывавших своими действиями наказания столь жестокие, как болезни, или пожар, или землетрясение, - то есть людей, совершавших грехи, принесшие столько же или больше зла, чем природные катастрофы. Неправильно было бы им отправиться на небеса, даже если они знают, даже если понимают или начали постигать совершенное ими! Небеса очень скоро превратятся в ад, если всякая жестокая, эгоистичная, злобная душа попадет на небо. Мне бы не хотелось встретить на небесах подобных исчадий зла! Если
        такое возможно, то страдания этого мира страшно близки к…
        - Страшно близки к чему?
        - К тому, что не заслуживает прощения, - прошептал я.
        - Что же заслуживает прощения - с точки зрения души, умершей в боли и смятении? Души, знавшей, что Богу все равно?
        - Не знаю, - признался я, - Когда ты описывал тех избранных из преисподней, первый миллион душ, что ты провел через небесные врата, ты не говорил о преображенных чудовищах; ты говорил о людях, простивших Богу несправедливость мира, не так ли?
        - Верно. Именно таких я взял с собой к небесным вратам - да
        - Но ты говорил так, словно эти люди стали жертвами несправедливости Господа, Ты ведь не исправлял души виновных? Таких, как я, - грешников, виновных в совершении несправедливостей?
        - Ты думаешь, что им нечего сказать в свое оправдание?
        - Некоторые могут иметь свои оправдания, коренящиеся в собственной глупости, простодушии, страхе перед властями. Но многие, очень многие злодеи просто-напросто такие, как я. Они знают, насколько плохи. Им на это наплевать. Они делают то, что делают, потому что… потому что им это нравится. Я люблю делать из людей вампиров. Я люблю пить кровь. Мне нравится лишать людей жизни. И всегда нравилось.
        - Разве из-за этого ты пьешь кровь? Просто потому, что тебе нравится? А не оттого ли, что из тебя сделали совершенный сверхъестественный механизм с вечной жаждой крови, питающийся только кровью. Механизм, выхваченный из жизни и превращенный в Дитя Ночи из-за несправедливости мира, которого ты и твоя судьба волновали не более, чем любой ребенок, голодающий этой ночью в Париже?
        - Я не оправдываю то, что совершаю, или то, чем являюсь. Если думаешь, что да, если именно поэтому хочешь, чтобы я вместе с тобой управлял адом или обвинял Бога… то ты выбрал не ту персону. Я заслуживаю искупления только за то, что отнял у людей. Где их души, души тех, что я убил? Были ли они готовы к небесам? Попали ли они в ад? Потеряли ли эти души свою индивидуальность и пребывают ли все так же в вихре между адом и небесами? Души там, я знаю, я видел их - души, которым предстоит еще найти свое место.
        - Да, верно.
        - Я мог бы послать души в этот вихрь. Я - воплощение жадности и жестокости. Я пожирал смертных, которых убил, - для меня это было едой и питьем. Я не могу этого оправдать.
        - Ты думаешь, я хочу, чтобы ты оправдал себя? - спросил Мемнох. - Какое насилие я до сих пор оправдывал? Что заставляет тебя думать, что ты мне понравишься, если станешь оправдывать или защищать свои действия? Разве я когда-нибудь защищал кого-то, заставившего другого страдать?
        - Нет, не защищал.
        - Ну и что тогда?
        - Что такое ад и как можешь ты управлять им? Ты не хочешь, чтобы люди страдали. Похоже, ты не хочешь даже, чтобы я страдал. Ты не можешь указать на Бога и сказать, что Он делает все хорошо и со смыслом! Не можешь. Ты - Его противник. Тогда что же такое ад?
        - А что ты думаешь на этот счет? - снова спросил он меня. - С чем бы ты морально примирился… прежде чем совершенно отвергнуть меня! Прежде чем сбежать от меня. В какой ад смог бы ты поверить и каким бы ты его создал, будучи на моем месте?
        - Областью, где люди осознают, что они сделали прочим, где сталкиваются с каждой подробностью этого, чтобы никогда, никогда не совершать того же самого опять; местом, где люди буквально преобразуются от понимания того, что сделали неправильно, и как могли бы избежать этого, и что им надо было делать. Когда они понимают, как сказал ты об избранных из преисподней. Когда могут простить не только Бога за весь этот большой кавардак, но и себя за свои ошибки, свое ужасное агрессивное поведение, свою злобу и низость. Когда любят всех и прощают всем. Лишь тогда они достойны небес. Ад должен стать местом, где они увидят последствия своих действий, но с полным милосердным пониманием того, как мало сами знали до этого.
        - Совершенно верно. Понимать то, что ранит других людей, осознать, что ты не ведаешь многого, что никто не давал тебе знания, хотя у тебя была власть! И простить - простить своих жертв, простить Бога, простить себя. Да Вот это правильно. Это положит конец моему гневу, моему насилию. Я не смогу больше потрясать кулаками, если только прошу Бога, и других людей, и себя.
        Он ничего больше не говорил, просто сидел со сложенными на груди руками - глаза широко раскрыты, на темном лбу мелкие капельки влаги.
        - Так вот в чем дело? - со страхом произнес я. - Это… это место, где ты учишься понимать, что сделал другому существу… где приходит осознание того, какие страдания навлек на других!
        - Да, и это ужасно. Я создал его и управлял им, чтобы возродить души праведных и неправедных, тех, кто страдал, и тех, кто совершал зло. И единственный урок такого ада - это любовь.
        Я был испуган, так испуган, как в то время, когда мы ходили в Иерусалим.
        - Он любит мои души, когда они являются к Нему, - сказал Мемнох. - И Он рассматривают каждую как; оправдание Своего пути!
        Я горько улыбнулся. Мемнох продолжил:
        - Война Ему кажется вещью величественной, болезни в Его глазах накладывают печать избранности, а самопожертвование кажется Ему воспеванием Его славы! Словно Он когда-нибудь испытал все это! Он пытается задавить меня цифрами. Да во имя креста было совершено больше несправедливости, чем во имя любого другого дела, или символа, или вероучения, или любой другой философии на земле!
        И я высвобождаю души из ада, говоря правду о том, как люди страдают, что они знают и на что способны, так что мои души потоком идут через Его врата.
        А кто, по-твоему, попадает в ад, чувствуя себя более всех обманутым? Наиболее разгневанным и не прощающим? Ребенок, погибший в газовой камере концентрационного лагеря? Или воин с руками по локоть в крови, которому внушали, что если он истребит врагов государства, то обретет себе пристанище в Валгалле, раю или на небесах?
        Я не отвечал. Я хранил молчание, слушая его, наблюдая за ним.
        Он подался вперед, еще более решительно завладевая моим вниманием и преображаясь у меня на глазах из дьявола - козлоногого человекозверя с раздвоенными копытами - в ангела, Мемноха - Мемноха в просторной непритязательной мантии, с сияющими светлыми глазами под золотистыми нахмуренными бровями.
        - Ад - это место, где я исправляю вещи, сделанные Им неправильно, - молвил он. - Ад - это место, где я вновь ввожу в употребление то состояние духа, которое могло бы существовать, если бы страдание не разрушило его! Ад - это место, где я учу мужчин и. женщин, что они могут быть лучше Его.
        Но это и мое наказание, ад. Из-за споров с Ним, из-за того, что я вынужден отправиться туда и помогать душам пройти весь цикл, как Он его понимает, из-за того, что я должен жить там с ними! И если я не смогу помочь им, если не научу их, они могут остаться там навсегда!
        Но ад - не место моего сражения.
        Земля - вот место моего сражения. Лестат, я сражаюсь с Ним не в аду, а на земле. Я блуждаю по свету, стремясь низвергнуть всякую доктрину, которую Он воздвиг для освящения самопожертвования и страдания, для освящения агрессии, жестокости и разрушения. Я увожу мужчин и женщин из церквей и храмов, чтобы они танцевали, пели, пили, обнимали друг друга свободно и по любви. Я делаю все, что в моих силах, чтобы изобличить ложь в самой сути Его религий! Я пытаюсь разрушить ложь, которой Он позволил разрастаться по мере разворачивания вселенной.
        Он - единственный, кто безнаказанно может наслаждаться страданием! И все потому, что Он - Бог, и не знает, что это значит, и никогда не знал. Он создал существ, более сознательных и любящих, чем Он сам. И окончательная победа над всем людским злом придет лишь тогда, когда Он будет свергнут с Престола, раз и навсегда, проигнорирован, отвергнут, отброшен прочь. Когда с Него будет снят покров таинственности, и мужчины и женщины станут искать добро, и справедливость, и нравственность друг в друге.
        - Они пытаются делать это, Мемнох! Пытаются! - сказал я. - Вот что они имеют в виду, когда говорят, что ненавидят Его. Вот что имела в виду Дора, говоря:
«Спросите Его, почему Он допускает все это!» Тогда ее руки сжимались в кулаки!
        - Знаю. Ну, так ты хочешь или нет помочь мне в борьбе против Него и Его креста? Отправишься ли ты со мной на небеса - в этот мерзкий ад болезненного узнавания, мерзкий в своей одержимости страданиями! Нет, ты не станешь служить мне в каком-нибудь одном, из этих мест. Ты будешь служить во всех сразу. И подобно мне, небеса вскоре могут показаться тебе почти столь же невыносимыми, что и ад, из-за своей возвышенности. Их блаженство заставит тебя пожелать исправить совершенное Им зло, ты будешь стремиться заставить ад работать на эти смятенные души, чтобы помочь им вознестись из трясины к свету. Когда находишься в лучах света, то не можешь забыть эти души! Вот что значит служить мне. Он помолчал, потом спросил:
        - У тебя достанет смелости увидеть это место?
        - Мне бы хотелось.
        - Предупреждаю тебя, это ад.
        - Я только начинаю представлять себе…
        - Он не будет существовать вечно. Настанет день, когда либо сам мир будет разнесен на куски Его человеческими почитателями, либо все те, кто умрет, станут посвященными, и предадутся Ему, и попадут прямо в Его руки. Совершенный мир, или мир разрушенный, одно или другое, - но однажды аду настанет конец. И тогда я вернусь на небеса, счастливый остаться там первый раз за все мое существование, с начала времен.
        - Возьми меня с собой в ад, пожалуйста. Теперь я хочу его увидеть.
        Он протянул руку, погладил меня по волосам, затем прижал ладони к моим щекам. Ладони были теплыми и ласковыми. На меня снизошло ощущение покоя.
        - Как: много раз в прошлом, - сказал он, - я почти завладевал твоей душой! Я видел, как она вот-вот выскользнет из плена твоего тела, и все-таки твоя сверхъестественно сильная плоть, твои сверхъестественный разум и геройская смелость не давали душе и телу разъединиться, и душа, бывало, мерцала и горела внутри, не даваясь в руки. А теперь… теперь я иду на риск, предлагаю тебе погрузиться в ад, хочу, пока ты не передумал, чтобы ты посетил его, в надежде, что ты вынесешь увиденное и услышанное и вернешься, чтобы быть со мной и помочь мне.
        - Было ли хоть раз, чтобы моя душа воспаряла к небесам, минуя тебя, минуя вихрь?
        - А как ты думаешь?
        - Я помню… однажды, когда я был жив…
        - И что?
        - Чудное мгновение. Я пил и беседовал, с хорошим своим другом, Николя, это было на постоялом дворе в моей деревеньке во Франции. Внезапно, всего на какой-то миг, я ощутил невообразимое блаженство: все показалось терпимым и совершенно непричастным ни к какому ужасу, когда-либо совершенному или могущему произойти. Всего один миг, пьяный миг. Помнится, я описал его на бумаге, пытаясь вновь воскресить в памяти. То было мгновение, когда я готов был простить все, что угодно, и отдать все, что угодно, и, возможно, в тот миг я просто перестал существовать: что я видел, было вне меня. Не знаю. Если бы в тот момент пришла смерть…
        - Но пришел страх - страх, когда сознаешь, что даже умерев, можешь ничего не понять, что ничего может и не быть…
        - Да. А теперь я опасаюсь чего-то худшего. Того, что, несомненно, нечто существует, и оно, может быть, хуже, чем ничто.
        - Ты вправе так думать. Необязательно нужны орудия пыток, гвозди или огонь, чтобы заставить мужчин и женщин желать забвения. Ты только представь - желать, чтобы ты никогда не жил.
        - Мне знакомо такое. И я боюсь вновь испытать это чувство.
        - Правильно делаешь, что боишься. Я думаю, ты никогда еще не был настолько готов к тому, что я собираюсь показать.
        ГЛАВА 21
        По каменистому полю кружил вихрь, мощная центробежная сила рассеивала и высвобождала те души, которые пытались освободиться от ее уз; как только им удавалось это сделать, они обретали узнаваемые человеческие формы и принимались колотить во врата ада или просто слонялись вдоль невообразимо высоких стен, посреди вспышек огня, обращаясь друг к другу и моля о чем-то.
        Голоса терялись в шуме ветра. Души в человеческом обличье пребывали в борении, некоторые блуждали словно в поисках каких-то потерянных предметов, а потом поднимали руки, снова отдаваясь на волю вихрю.
        Женская фигура, тонкая и бледная, протянула руки, чтобы собрать не находящую себе места, плачущую стайку детских душ; некоторые из них были настолько малы, что не умели ходить. Души детей блуждали с жалобным плачем.
        Мы приблизились к вратам, к их узким разомкнутым наверху аркам, поднимающимся ввысь черными узкими силуэтами и словно сработанными из оникса средневековыми мастерами. Воздух был наполнен тихими, жалобными стенаниями. Души отовсюду протягивали к нам руки; тихий гул голосов окутывал нас наподобие комариной стаи или полчища мух над полем после сражения. Призраки хватали мои волосы и пиджак.
        Помоги нам… впусти нас… будь проклят… проклинаю тебя… проклятый… возьми меня назад… освободи меня… проклинаю тебя навеки… черт тебя побери… помоги мне… помоги…
        Ропот крепчал.
        Я сопротивлялся, чтобы души не загораживали мне вида. Передо мной плыли размытые лица, горестные вздохи обдавали горячим дыханием мою кожу.
        Врат как таковых не было, были просто проемы.
        Возле них стояли мертвецы-прислужники, с виду более плотные, а на самом деле с такими же просвечивающими фигурами, как у других, разве что чуть плотнее и различимее; они манили к себе потерянные души, каждую называя по имени; они перекрывали ураганный ветер призывами к тому, что каждый должен найти дорогу внутрь и что это еще не вечные муки.
        Чадили факелы; по верху стен горели лампы. Небо располосовывали зигзаги молний и мощный таинственный фейерверк от выстрелов пушек - и старинных, и современных. Воздух был наполнен запахом пороха и крови. Снова и снова вспыхивали огни, словно в каком-то сказочном представлении, устроенном на потеху старинного китайского императорского двора, а затем вновь накатил мрак, делая все вокруг нематериальным и холодным.
        - Входите внутрь, - пропели мертвецы-прислужники, призраки столь же решительные, каким был Роджер, в одеяниях всех времен и народов, мужчины и женщины, дети, старики - ни одного непрозрачного тела, - все они направлялись мимо нас в запредельную долину, пытаясь помочь боровшимся, проклинающим, упавшим. Мертвецы-помощники из Индии в своих шелковых сари, из Египта - в платьях из хлопка, из давно канувших в Лету царств - в великолепных, богато изукрашенных придворных одеяниях; костюмы со всего света - украшенные перьями наряды, которые мы называем дикарскими, темные сутаны священников; самовыражение всего света, от самого примитивного до великолепнейшего.
        Я прильнул к Мемноху. Была ли она прекрасной или отталкивающей - эта толпа из представителей всех времен и народов? Черные, белые, азиаты - люди всех рас, с вытянутыми вперед руками уверенно движущиеся среди потерянных и смятенных душ!
        Сама земля жгла мне подошвы; почерневший каменистый мергель, усыпанный мелкой крошкой. Почему это? Зачем?
        По всем направлениям то резко, то плавно вздымались горные склоны, переходили в отвесные скалы, стремились ввысь и обрывались в глубокие ущелья, заполненные дымчатым туманным сумраком и казавшиеся самой преисподней.
        В проемах арок то мерцал, то вспыхивал свет; крутые изломы лестниц на отвесных каменных стенах уводили к едва различимым глазом долинам и стремительным потокам, над которыми поднимался пар, - золотистым и красным от крови.
        - Мемнох, помоги мне! - прошептал я. Я не осмеливался выпустить из рук плат. И не мог заткнуть уши. Стенания впивались в мою душу, как топоры, отсекая от нее кусок за куском. - Мемнох, это невыносимо!
        - Мы поможем тебе, - воскликнули призраки-прислужники, стайка которых окружила меня со всех сторон, чтобы расцеловать и обнять. Глаза их были широко раскрыты в приливе сочувствия. - Лестат пришел. Лестат здесь. Мемнох привел его. Войди в ад. Голоса то нарастали, то утихали, они звучали то поодиночке, то вместе, словно множество людей твердили по четкам молитвы, каждый начиная со своего места, и постепенно голоса стали звучать нараспев.
        - Мы любим тебя.
        - Не бойся. Ты нам нужен.
        - Останься с нами.
        - Помоги нам скоротать время.
        Я чувствовал их нежные утешающие прикосновения, хотя меня ужасали и пылающий свет, и полыхающие на небе вспышки, а запах дыма щекотал ноздри.
        - Мемнох! - Я вцепился в его почерневшую руку, пока он тащил меня за собой, строго, с отстраненным выражением на лице озирая свое адское царство.
        И там под нами, за скальной расщелиной, лежали бесконечные равнины, усеянные блуждающими и спорящими мертвецами, рыдающими, потерянными, испуганными, - теми, кого вели, собирали и утешали призраки-прислужники; а иные бежали опрометью, словно могли спастись, но лишь натыкались на толпы душ и продолжали безнадежно бегать по кругу.
        Откуда исходил этот адский свет, это мощное и неослабное сияние? Водопады искр, неожиданные вспышки пылающего красного цвета, пламя, кометы, дугой проносящиеся над вершинами.
        Вопли усиливались, эхом отдаваясь от скал. Души подвывали и пели. Мертвецы-прислужники бросались, чтобы помочь упавшим встать на ноги, проводить тех, кто наконец подходил к тем или иным лестницам или вратам, входам в пещеры или тропинкам.
        - Проклинаю Его, проклинаю Его, проклинаю Его! - отдавалось эхом в горах и разносилось по долинам.
        - Никакой справедливости, даже после того, что было совершено!
        - Ты же не можешь сказать…
        - … Кто-то должен поступить правильно…
        - Иди сюда, я держу тебя за руку, - сказал Мемнох и пошел дальше с тем же суровым выражением на лице, проворно ведя меня вниз по гулким ступеням, крутым, опасно узким и вьющимся вокруг скалы.
        - Я не вынесу этого! - закричал я. Но мой голос отнесло прочь. Я снова запустил правую руку под пиджак, чтобы ощутить плат, а затем потянулся к выщербленной, осыпающейся стене. Были ли то специально выдолбленные в стене углубления? Цеплялись ли другие за них, чтобы удержаться и не упасть? Вопли и стенания совершенно лишили меня рассудка Мы пришли в следующую долину.
        Неужели этот мир столь же обширен и многообразен, как и небеса? Здесь были мириады дворцов, башен и арок; в покоях, которые заполняли души всех времен и народов, велись споры, беседы, слышалось пение, иные обнимали друг друга, как обретенные в минуту скорби друзья. Солдаты в древней военной форме и современной, женщины в бесформенных черных одеяниях Святой земли, души современного мира в своих прихотливых нарядах из магазинов готового платья - одежды всех теперь покрывали копоть и пыль, и все то, что блестело и привлекало когда-то, было приглушено сполохами адского света, словно ни один цвет не мог соперничать со зловещим ореолом небес. Одни души рыдали и гладили Друг другу лицо, другие, сжав кулаки, пронзительно выкрикивали слова ярости.
        Души в поношенных темно-коричневых монашеских одеяниях, монахини в жестких белых головных покрывалах, принцы с бархатными рукавами-буфами, нагие мужчины, разгуливающие с таким видом, словно никогда не ходили одетыми; платья из крашеной льняной ткани со старинными кружевами, современные платья из блестящего шелка или искусственных тканей, оливково-зеленые мундиры солдат и доспехи из сверкающей бронзы, крестьянская одежда из грубой ткани и прекрасно сшитые шерстяные костюмы современных фасонов, вечерние платья из серебристых тканей; волосы всех цветов, спутанные и взъерошенные ветром; кожа всевозможных оттенков; коленопреклоненные старики с сомкнутыми перед собой ладонями, розовыми лысинами и кожей на шее, собранной в трогательные складочки; тонкие белые души тех, кто голодал в жизни, лакали из ручьев по-собачьи, другие лежали на спине, из-под полузакрытых век посматривая на скалы и узловатые деревья, предаваясь пению, мечтам и молитвам.
        С каждой секундой глаза мои все больше привыкали к сумраку. В поле моего зрения попадало все больше подробностей, более понятным становился каждый квадратный дюйм того, что я созерцал! Фигуры, роившиеся десятками поблизости от каждой настоящей души - те, что танцевали, пели и причитали, - были не более чем образами, проекциями этой самой души, служившими для ее общения с окружающим миром.
        Ужасная фигура женщины, охваченной пламенем, была не более чем химерой для стенающих душ, бросающихся в огонь и пытающих отвязать ее от столба, затоптать пламя, пожирающее ее волосы, вызволить ее из немыслимой агонии! То было место для ведьм.
        Все они пылали! Спасите их! О Господи, ее волосы в огне!
        И действительно, солдаты, заряжающие пушку и прикрывающие в этот момент уши, были не более чем иллюзией для тех сонмов истинных душ, рыдающих, стоя на коленях, и неуклюжий гигант, размахивающий топором, был не более чем призраком для тех, кто уставился на него в оцепенении, узнавая в нем самих себя.
        - Не могу… не могу смотреть!
        Чудовищные образы убийства, пыток вспыхнули передо мной, опаляя мне лицо. Призраков тащили на смерть в котлах с кипящей смолой, воины падали на колени с широко раскрытыми глазами; принц какого-то погибшего персидского царства с воплем подпрыгнул в воздух, раскинув руки; в глазах его мелькали отблески огня.
        В завываниях, шепоте настойчиво звучали протесты, вопросы, внезапные озарения. Отовсюду раздавались необычные речи, если только у вас доставало смелости им внимать, улавливать темы, режущие слух наподобие неистовой погребальной песни.
        - … Да, да, я думал, я знал…
        - … Милые мои, крошки мои…
        - … В твои объятия, потому что ты никогда…
        - … И я все время думал, а ты…
        - … Любила тебя, любила тебя, любила тебя, и всегда… и, нет, ты не знал. Не знал, не знал…
        - … Я всегда думал, что должен быть таким, но я знал, я чувствовал…
        - … Смелость повернуться и сказать, что это не так…
        - … Мы не знали, не знали…
        И все это слилось в результате в один непрерывный вопль.
        Мы не знали!
        Передо мной возникли внутренние стены мечети, заполненной кричащей, прикрывающей головы руками толпой, когда на них с оглушительным грохотом, напоминающим артиллерийскую канонаду, начала сыпаться штукатурка.
        Все иллюзии.
        - Мы не знали, не знали, - завывали голоса душ. Коленопреклоненные мертвецы-прислужники сбились в кучу, по их липам струились слезы:
        - Да, мы понимаем, вы понимаете…
        - И в тот год, просто, чтобы пойти домой и быть с…
        - Да…
        Я упал, зацепившись ногой о камень, и меня бросило в гущу коленопреклоненных воинов, которые рыдали, вцепившись друг в друга, и призраков побежденных, убитых, умерших с голоду, - все они раскачивались и стенали в голос.
        Последовала череда взрывов, каждый из последующих страшнее предыдущего, - из тех, что могли произойти лишь в наши дни. Небо сделалось светлым, как; днем, если только день может быть бесцветным и беспощадным, и затем растворилось в мерцающей темноте.
        В зримой темноте!
        - Помогите, помогите мне выбраться отсюда! - закричал я, но они, казалось, не слышат или не замечают моих воплей, и когда я стал искать глазами Мемноха, я увидел створки дверей лифта, которые вдруг растворились, и передо мной замаячила просторная современная комната, освещенная причудливыми светильниками; полы были застелены бесконечными коврами. Полированный блеск нашего механического мира. Ко мне навстречу выбежал Роджер.
        Роджер в своем щегольском пиджаке лилового шелка и плотно сидящих брюках, с надушенными волосами и наманикюренными пальцами.
        - Лестат! - воскликнул он. - Здесь Терри, здесь они все. Лестат. - Он цеплялся за мой пиджак, в упор глядя на меня глазами привидения и одновременно человеческими; он дышал мне в лицо. Комната стала растворяться в дыму; неясный призрак Терри с соломенно-желтыми волосами обнимал его руками за шею; ее открытое лицо выражало удивление, накрашенные губы молчали. И тут нас коснулось крыло Мемноха, отгораживая меня от них; пол комнаты разверзся.
        - Я хотел ему рассказать про плат… - Я начал сопротивляться.
        - Сюда! - Мемнох держал меня.
        Небеса вновь наполнились ливнем искр, и облака наверху взорвались, сталкиваясь друг с другом; молнии почти касались наших голов, потоки холодного, пронизывающего дождя накрыли нас с головой.
        - О Господи, о Господи, о Господи! - вскричал я. - Этого не может быть! Господи! Я говорю: нет!
        - Взгляни, взгляни!
        Мемнох указал на фигуру Роджера, опирающегося на локти и на колени, вертящегося, как пес, среди тех, кого он убил: мужчин, заклинающих его с простертыми руками, женщин, разрывающих ткань своих платьев, чтобы показать раны; гомон голосов неудержимо нарастал, звуки словно выплеснулись из самого ада, и я вдруг увидел Терри - Терри, руки которой, как раньше, обнимали его за шею. Роджер лежал на земле в разорванной на груди рубашке, с босыми ногами, а вокруг него расстилались джунгли. В темноте прогремели выстрелы. Затрещали автоматные очереди, в ярости разлетелись по сторонам смертельные пули. Среди переплетения лиан, среди чудовищного вида деревьев мерцали огни какого-то дома. Роджер повернулся ко мне, попытался подняться, но снова упал на колени и зарыдал; по лицу его текли слезы.
        - … И каждый поступок… по-своему… Лестат… я не знал… не знал…
        И отчетливо зримый, мертвенно-бледный и вопрошающий, встал он передо мной для того лишь, чтобы пропасть среди бесчисленных прочих.
        Я видел их по всем направлениям. Этих прочих.
        Один эпизод перерастал в следующий, пепельные цвета становились ярче или тускнели в пасмурной мгле, и то здесь, то там из неистовых бурных адских полей возникали очищенные от греха души. Барабанный бой сменялся леденящими душу воплями, толпу мужчин в грубых белых балахонах подталкивали к пылающим поленьям; они простирали руки к душам, которые, съежившись, выли и кричали в раскаянье, в ужасе от узнавания.
        - Бог мой, мой Бог, мы прощены!
        Что это за внезапный порыв отвратительного, зловонного ветра?
        Вверх взлетели души с раскинутыми руками, их одежда вдруг спала или растаяла, превратившись в неразличимые одеяния спасенных.
        И открылся туннель.
        Я узрел свет, узрел мириады душ, свободно летящих вверх по туннелю к сиянию небесному; туннель был совершенно круглый в сечении и расширялся по мере подъема, и на одно блаженное мгновение, один блаженный крошечный миг, в туннеле снова зазвучали песни небес, словно его обводы были созданы не движением воздуха, а чем-то твердым, от чего могли отражаться эхом эти эфирные песнопения, и их организованный ритм, их душераздирающая красота пронизывали чудовищные страдания этого места
        - Я не знал, не знал!
        Голоса звучали громче. Туннель сомкнулся.
        Я споткнулся, тычась то туда, то сюда. Здесь солдаты терзали копьями молодую женщину, другие в это время рыдали и порывались оторвать ее корчившееся в муках тело от мучителей. Там младенцы ковыляли на пухлых ножках, с протянутыми вперед ручонками, чтобы попасть в объятия рыдающих отцов, матерей, убийц.
        А вот пригвожденный к земле, с закованным в доспехи телом, с длинной рыжей бородой, с открытым ртом, из которого вырывались вопли, лежал один из солдат и проклинал Бога, проклинал дьявола, проклинал судьбу.
        - Я не буду, не буду, не буду!
        - Знаешь, кто стоит за этими дверями? - произнес мрачный призрак-прислужник в облике женщины с прекрасными волосами, в бесплотной белизне струящимися вокруг лица. Она коснулась моей щеки мягкой ладонью. - Взгляни сюда. - Двухстворчатая дверь начала открываться, стены комнаты были уставлены книгами. - Твои мертвые, возлюбленный мой, твои мертвые - все те, кого ты убил!
        Я уставился на лежащего на спине рыжебородого воина, изо рта которого раздавалось рычание: «Никогда, никогда не скажу я, что это справедливо, никогда, никогда…»
        - Это не мои мертвые, - прокричал я, повернулся и побежал. Но опять споткнулся и снова упал лицом вниз на мягкое ложе из тел. В отдалении исчезали в пламени руины какого-то города; рушились стены; пушка грохнула в очередной раз, и воздух наполнился ядовитым дымом; люди падали и заходились в кашле; общий припев «я не знал» сливался в одну стройную ноту, и этот порядок был хуже, чем его отсутствие!
        - ПОМОГИТЕ! - все кричал я. Никогда не испытывал я подобного облегчения от крика, никогда не ведал я такого чистого и всепоглощающего малодушия, чтобы криком взывать к высоте небес в этом Богом забытом месте, где вопли заполняли все пространство, и никто тебя не слышал, никто кроме улыбающихся мертвецов-прислужников.
        - Учись, дорогой мой.
        - Учись. - Шепот, как поцелуй. Душа индийца с головой в тюрбане и смуглым лицом. - учись, мальчик мой.
        - Взгляни наверх, посмотри на цветы, посмотри на небо… - Женщина-призрак из прислужников танцевала по кругу, ее белое платье то пропадало в клубах копоти и дыма, то вновь появлялось, ступни ее тонули в глине, но затем уверенно выбирались на твердое место.
        - Не дурачь меня, здесь нет сада! - заорал я. Я стоял на коленях. Одежда моя была изорвана, но под рубашкой был плат! Он был у меня!
        - Возьми меня за руки…
        - Нет, отпусти меня! - Я просунул руку под пиджак, чтобы накрыть плат. Пошатываясь, мне навстречу поднялась неясная фигура с простертой рукой. - Ты, ты, проклятый мальчишка, ты, грязный щенок, ты - на улицах Парижа, словно сам Люцифер, сияющий золотым светом, ты! Подумай, что ты сделал со мной!
        Из тьмы проступила таверна, мальчик, падающий навзничь от удара моего смертельного кулака, покатившиеся бочонки и крики пьяниц, набросившихся на меня.
        - Нет, остановитесь! - зарычал я. - Уберите его от меня. Я его не помню. Я никогда не убивал его. Не помню. Говорю вам, я не могу… Клодиа, где ты? Где ты - та, кого я обидел? Клодиа! Николя, помогите мне!
        Но были ли они там, затерявшиеся в вихре, или исчезли, давно пропали в туннеле на пути к сияющему торжеству наверху, на пути к радостным песнопениям, вплетающим тишину в свои мелодии и аккорды? Молитв я уже не слышал, тех молитв, что шли оттуда, с небес.
        Мои вопли лишились всякого достоинства, и все же насколько дерзко звучали они для моего слуха
        - Помогите, кто-нибудь! Помогите!
        - Неужели тебе надо сперва умереть, чтобы затем послужить мне? - спросил Мемнох. Он возник предо мной, гранитный ангел тьмы с распростертыми крыльями. «О да, разрушь эти ужасы ада, пожалуйста, пусть хоть в этом своем ужасном виде!» - Ты вопишь в аду так же, как пел на небесах. Это мое царство, это наша работа. Помни о свете!
        Я упал назад, ударился при этом плечом и ушиб левую руку, потому что не хотел отпускать плат, который держал правой рукой. Я увидел над головой промельк небесной голубизны, осыпающиеся с зеленых веток лепестки цветков персика и свисающие с этих же веток ароматно пахнущие плоды.
        Дым застлал мне глаза. Коленопреклоненная женщина сказала мне:
        - Теперь я понимаю, что никто не может простить меня, кроме меня самой, но как могла я сделать с ней такое - она же такая маленькая. Как я могла…
        - Я думала, тут - другое, - прошептала молодая девушка, хватая меня за шею и касаясь своим носом моего, пока говорила, - но ты знаешь эту доброту, просто когда держишь его за руку, а он…
        - Прости! - молвил Мемнох и стал продвигаться вперед, осторожно отодвигая души в сторону. Но толпа напирала; бледные фигуры мчались надо мной и вокруг, словно стремились к какому-то, мне невидимому источнику их тревоги.
        - Прости! - прошептал Мемнох.
        Он выхватил из толпы выпачканного в крови монаха, коричневая сутана которого была изорвана в клочья, ступни - обожжены и покрыты волдырями. - В твоем сердце - власть! - сказал Мемнох. - Стань лучше Его, подай Ему пример.
        - Я люблю… Его… - С губ призрака слетел шепот, а сам призрак неожиданно исчез. - Он не мог допустить, чтобы мы так; страдали… Не мог.
        - Он прошел испытание? - спросил я. - Прошла ли его душа освидетельствование в этом адском месте? Было ли достаточно слов, которые он сказал? Или он ползает где-нибудь здесь, в грязи? Или же туннель взял его наверх? Мемнох! Помоги мне.
        Я повсюду искал монаха с обожженными ступнями. Искал и искал.
        Взрыв потряс городские башни, и они обрушились. Огромная мечеть рухнула Человек стрелял из ружья по бегущим. Женщины в покрывалах с криками падали на землю.
        Громче и громче гремел колокол.
        - Боже милосердный, Мемнох, колокол звонит, слушай! Больше чем просто колокол!
        - Колокола ада, Лестат, и они ни по кому не звонят! Они звонят по нам, Лестат!
        Он схватил меня за ворот, словно собираясь оторвать от земли.
        - Вспомни свои слова, Лестат. Колокола ада - ты слышишь зов колоколов ада!
        - Нет, отпусти меня. Я не понимал, что говорю. То была поэзия. То была глупость. Отпусти меня. Я не могу этого вынести!
        Под лампой вокруг стола с десяток людей спорили над картой, иные - обняв друг друга и указывая на различные участки, окрашенные в тусклые цвета. Повернулась чья-то голова. Мужчина?
        Лицо:
        - Ты!
        - Отпусти меня! - Я повернулся и был отброшен к стене с книжными полками; книги попадали, блестя корешками и ударяя меня по плечам Господь милосердный, мои члены не могли больше этого вынести. Я заехал кулаком в сверкающий земной глобус, укрепленный на причудливом деревянном обруче. На меня уставился пустыми глазницами стоящий на коленях ребенок.
        Увидев дверной проем, я побежал.
        - Нет, отпусти меня. Не могу. Не буду. Не буду.
        - Не будешь? - Мемнох схватил меня за правое предплечье, надвинувшись на меня хмурым темным лицом, подняв крылья и вновь заслоняя свет, когда они сложились, чтобы окутать меня, словно я - его собственность. - Ты не поможешь мне освободить это место, послать эти души на небеса?
        - Я не в силах сделать это! - воскликнул я. - Я не стану этого делать! - Внезапно во мне пробудилась ярость. Я чувствовал, как она уничтожает весь мой страх, сомнения и дрожь; я ощущал, как она пробегает по моим венам подобно расплавленному металлу. Хорошо знакомый мне гнев, решимость Лестата. - Я не стану частью всего этого, ни ради тебя, ни ради Него, ни ради них или кого-либо вообще!
        Я качнулся назад, свирепо уставившись на него.
        - Нет, только не это. Не для такого, как Он, слепого Бога и не для того, кто требует то, чего требуешь от меня ты. Вы сумасшедшие, вы оба! Я не стану помогать тебе. Я отказываюсь.
        - Так вот как ты поступишь со мной, ты меня покинешь? - ошеломленно воскликнул он; его темное лицо исказилось от боли, на гладких черных щеках засверкали слезы. - Ты оставишь меня с этим и не протянешь руки, чтобы помочь, после всего, что ты совершил?!! Каин, братоубийца, убийца невинных, неужели ты мне не можешь?…
        - Перестань, ну перестань. Я не стану, не могу поддержать тебя. Не могу помочь этому свершиться. Не могу участвовать в этом! Не могу этого вынести! Не могу учить в этом месте!
        В горле у меня хрипело и жгло, и шум, казалось, поглотил мои слова, но Мемнох услыхал их.
        - Нет, нет, не буду - не тот материал, не те правила, не та эстетика! Никогда, никогда, никогда!
        - Трус, - прорычал он; миндалевидные глаза его сделались огромными, на твердом черном лбу и щеках вспыхивали отблески огня. - У меня в руках твоя душа, я дарю тебе спасение за цену, за которую вымаливают у меня прощение те, кто страждет здесь уже много тысячелетии!
        - Только не я. Не хочу стать частью этой боли, нет - не теперь, никогда… Иди к Нему, меняй правила, улучшай их, пусть они обретут смысл, но только не это - это выше человеческого терпения, это несправедливо, несправедливо, это бессовестно.
        - Это же ад, глупец! Чего ты ожидал? Что ты будешь служить господину ада, ни капли не страдая?
        - Не стану совершать над ними такое! - пронзительно закричал я. - К черту меня и тебя. - Я стиснул зубы. Я кипел и бушевал, вынося свой приговор. - Я не стану участвовать в этом с ними! Не понимаешь? Не могу этого принять! Не могу посвятить себя этому, Не могу подчиниться этому. А теперь я покидаю тебя - ты ведь предоставил мне право выбора. Отправляюсь домой! Освободи меня!
        Я повернулся.
        Он снова схватил меня за руку, но на этот раз гнев мой не знал границ. Я отшвырнул его назад, в сторону тающих и падающих душ. Там и здесь к нам с возгласами поворачивались мертвецы-прислужники; на их бледных вытянутых лицах читались тревога и уныние.
        - А теперь уходи, - клял меня Мемнох, все так же неподвижно лежа на земле - на том месте, куда я его отшвырнул. - И, Бог свидетель, ты, мой ученик, будучи при смерти, приползешь ко мне на коленях, но никогда уже не будет тебе предложено стать моим принцем, моим помощником!
        Я оцепенело уставился через плечо на его поверженную фигуру. Зарывшись локтем в мягкую черную изнанку своего крыла, он поднялся на копыта и снова направился ко мне своей чудовищной прихрамывающей походкой.
        - Ты слышишь меня?
        - Я не могу служить тебе! - прогремел я во всю глотку. - Не могу этого сделать.
        Потом я обернулся в последний раз, зная, что больше не посмотрю назад, с одной только мыслью: спастись! Я бежал и бежал, оскальзываясь на глине и камнях покатых берегов, перебираясь вброд через мелкие ручьи, минуя группы удивленных мертвецов-прислужников и стенающих душ.
        - Где лестница? Где врата? Вы не можете мне в этом отказать. Вы не имеете права. Смерть не завладела мной! - кричал я, так и не оборачиваясь назад и не останавливая бег.
        - Дора! Дэвид, помогите мне! - звал я.
        И тут почти у моего уха прозвучал голос Мемноха
        - Лестат, не делай этого, не уходи, Не возвращайся домой. Лестат, не делай этого, это сумасшествие - разве не понимаешь, - ну, пожалуйста, во имя любви к Господу, если ты можешь хоть немного любить Его и любить их, помоги мне!
        - Нет! - Я обернулся и, с силой толкнув его, увидел, как он покатился вниз по крутым ступеням - неуклюжая и гротескная фигура с выражением изумления на лице, запутавшаяся в огромных хлопающих крыльях. Я резко повернулся к нему спиной. Впереди, из открытой двери на самом верху, лился свет.
        Я побежал на свет.
        - Остановите его! - закричал Мемнох. - Не выпускайте его. Не позволяйте ему унести с собой плат.
        - У него с собой плат Вероники! - воскликнул один из мертвецов-прислужников, внезапно бросаясь на меня из сумрака.
        Моя нога едва не соскользнула, однако я продолжал бегом скакать со ступеньки на ступеньку, ноги сильно болели. Я чувствовал, что они приближаются ко мне - мертвецы-прислужники.
        - Остановите его.
        - Не дайте ему уйти!
        - Остановите его!
        - Отберите у него плат, - кричал Мемнох, - он под рубашкой - нельзя, чтобы плат пропал вместе с ним!
        Я взмахнул левой рукой, и один из мертвецов-прислужников прилип обмякшей, бесформенной грудой к скале. Высоко наверху неясно вырисовывалась дверь.
        Мне был виден свет. Я видел свет и знал, что это земной свет - сверкающий и естественный.
        На мои плечи опустились руки Мемноха, и он крутанул меня к себе.
        - Нет, ты не посмеешь! - прорычал я. - Бог мне простит. Ты меня простишь, но не забирай ни меня, ни плат! - гремел я.
        Я поднял левую руку, чтобы отгородиться от его протянутых ко мне рук, и снова ударил Мемноха, но его спасли крылья, Мемнох взлетел мне навстречу и едва не вдавил меня обратно в ступени. Я почувствовал, как его пальцы пронзают мой левый глаз! Вот они разлепили мне веки и стали вдавливать глаз в череп, причиняя мне нестерпимую боль, а потом по моей щеке сползла вниз студенистая масса
        Я услышал прерывистый вздох Мемноха.
        - О нет… - простонал он, прижав пальцы к губам, в ужасе уставившись на тот же предмет, на который смотрел и я.
        На глаз, на мой круглый голубой глаз, дрожащий и мерцающий на ступени лестницы. Все мертвецы-прислужники тоже уставились на глаз.
        - Наступите на него, раздавите его, - воскликнул один из них и бросился вперед. - Раздавить его, наступить, размазать! - закричал другой, устремившись к глазу с верхних ступеней.
        - Нет, не делай этого, не надо! Остановитесь, вы все! - простонал Мемнох. - Не в моем царстве, здесь вы не посмеете!
        - Наступи на глаз!
        Это было мое мгновение, мой шанс
        Я взлетел наверх, едва касаясь подошвами ступеней. Я почувствовал, как моя голова и плечи погружаются в свет и тишину, а потом в снег.
        Я был свободен.
        Я оказался на земле. Ноги мои ударились о мерзлую почву - скользкий снег вперемешку с грязью.
        Я бежал, одноглазый, истекающий кровью, с платом, спрятанным под рубашкой, бежал сквозь жестокую бурю, сквозь снежные заносы; крики мои взлетали вверх и эхом отражались от знакомых зданий - темных, неприветливых небоскребов моего города Дом, земля.
        Солнце только что погрузилось в темно-серую дымку налетевшей метели; белизна снега поглотила зимние сумерки.
        - Дора, Дора, Дора!
        Я все бежал и бежал.
        Призрачные смертные пробирались сквозь метель; призрачные люди спешили по узким скользким тротуарам, автомобили ползли сквозь бурю, и их фары высвечивали поднимающуюся, сгущающуюся белизну. Снежные сугробы были настолько высокими, что я падал и с трудом вставал на ноги, но продолжал идти.
        Передо мной возникли арки и шпили собора Святого Патрика, Святой Патрик.
        А чуть дальше возносилась вверх стена Олимпийской башни из стекла, напоминающего полированный камень. Своей чудовищной высотой она пыталась достать до самих небес, уподобившись Вавилонской башне.
        Я остановился, сердце мое едва не разрывалось.
        - Дора! Дора!
        Я достиг дверей вестибюля - головокружительные огни, гладкие полы, скопление смертных. Повсюду смертная плоть, поворачивающаяся взглянуть на то, что двигалось слишком быстро, чтобы быть замеченным. Убаюкивающая музыка и уютные огни, поток искусственного тепла!
        Я отыскал лестничный пролет и взмыл по нему вверх, как пепел по дымоводу; вломившись через деревянную дверь, я вошел, пошатываясь, в комнату.
        Дора.
        Я увидел ее, почувствовал ее запах, снова ощутил аромат крови между ног; увидел это нежное маленькое лицо, белое, потрясенное, и по обе стороны от нее, как домовые из детских стишков или рассказов-страшилок, стояли Арман и Дэвид - вампиры, монстры, уставившиеся на меня в одинаковом оцепенении.
        Я попробовал открыть левый глаз, которого у меня больше не было, затем повертел головой, чтобы ясно рассмотреть всех троих единственным правым глазом. Я ощущал острую боль в пустой глазнице, словно туда вонзилось множество иголок.
        Лицо Армана застыло от ужаса. Он стоял в своем отделанном кружевом шикарном бархатном наряде и до блеска начищенных ботинках. Обращенное ко мне лицо ангела Ботичелли искажала боль.
        И рядом с ним - Дэвид, исполненный жалости и сочувствия. Пожилой англичанин, заключенный в молодое, здоровое тело, по-зимнему укутанное в твид и кашемир, выглядел ошеломленным.
        Монстры, одетые как люди - земные, настоящие люди!
        И светящаяся фигурка моей Доры, моей хрупкой, страстной Доры с ее огромными черными глазами.
        - Милый, милый, - воскликнула Дора, - я здесь! - Она обняла меня теплыми маленькими руками за ноющие плечи, не обращая внимания на снег, падающий с моих волос и одежды. Я опустился на колени, зарыв лицо в ее юбку, поближе к крови между ногами, крови из ее живой матки, крови земли, крови Доры, которую дарило ее тело, а затем повалился на пол.
        Я был не в состоянии ни говорить, ни двигаться. Я чувствовал, как она прикасается своими губами к моим.
        - Ты теперь в безопасности, Лестат, - сказала она.
        Или то был голос Дэвида?
        - Ты с нами, - молвила она. Или то был Арман?
        - Мы здесь.
        - Посмотри, посмотри на его ноги. На нем только один ботинок.
        - А его пиджак! Он порван… пуговицы потерялись.
        - Милый, милый. - Она поцеловала меня.
        Я осторожно перевернул ее на спину, стараясь не придавить своим весом, задрал на ней юбку и прижал лицо к ее обнаженным бедрам. Запах крови затопил мое сознание.
        - Прости меня, прости меня, - прошептал я, и мой язык прорвал тонкий хлопок ее трусов, срывая ткань с мягких волос внизу лобка, отодвигая в сторону запятнанную кровью прокладку. Я приник к крови ее молодых набухших розовых вагинальных губ, вытекающей из устья ее матки, крови ее сильного молодого тела, крови плотных горячих клеток ее вагинальной плоти, крови, не приносящей боли или жертвы, а дарующей лишь ее несшую снисходительность ко мне, к моему невыразимому акту, когда мой язык глубоко проникал в нее, извлекая кровь, которая была еще только на подходе, нежно, очень нежно собирая кровь с мягких волос, растущих на ее половых губах, высасывая каждую ее мельчайшую капельку.
        Нечистая, нечистая. Они кричали это на пути к Голгофе, когда Вероника сказала:
«Господи, я прикоснулась к краю твоей одежды, и мое кровотечение прекратилось». Нечистая, нечистая.
        - Нечистая, хвала Богу, нечистая, - прошептал я, облизывая языком тайное запятнанное кровью место, ощущая вкус и запах крови, ее сладкой крови, - то место, откуда кровь вытекает свободно, и нет никакой раны, и нет в ней нужды - доступ к ее крови открыт для меня ее прощением.
        В окно бился снег. Я слышал его, ощущал его - слепящий белый снег жуткой для Нью-Йорка снежной бури, холодная белая зима, все замораживающая своим покровом.
        - Мой дорогой, ангел мой, - прошептала она.
        Я лежал рядом с ней, я задыхался. Кровь ее была у меня внутри. Я извлек ее всю из матки - ту, что должна была вытечь. Я слизал даже ту, что налипла на прокладку.
        Она села в кровати, скромно прикрывая меня своими скрещенными руками и наклонясь вперед. Она словно пыталась закрыть меня от их глаз - Дэвида и Армана, - ни разу при этом не оттолкнув, не закричав на меня, не отпрянув, и сейчас, когда я плакал, Дора держала мою голову в своих руках.
        - Ты в безопасности, - снова повторила она.
        В безопасности. Все они говорят: в безопасности, словно это магическое заклинание. Безопасность, безопасность.
        - О нет, - воскликнул я. Я рыдал. - Нет, никто из нас не в безопасности. И никогда мы не будем в безопасности, никогда, уже никогда…
        ГЛАВА 22
        Я не позволю им прикасаться к себе. Я не собираюсь им отдавать ничего, даже рваный ботинок. Уберите ваши расчески, ваши полотенца, не надо меня утешать. Я вцепился в спрятанный на груди предмет.
        Все, о чем я просил, - это кусок какой-нибудь ткани, чтобы укрыться. Они дали мне одеяло, мягкое, шерстяное - то, что надо.
        Квартира почти опустела
        Все это время они без остановки переправляли сокровища Роджера на юг; занимались этим агенты из смертных. Большинство скульптур и икон были, переправлены в монастырь в Новом Орлеане, бывший сиротский приют, и помещены в пустой часовне, которую я когда-то видел и где ничего не было, кроме распятия. Это был знак!
        С делами было еще не совсем покончено. Оставались неотправленными кое-какие ценные вещи, пара чемоданов, коробки с бумагами, папки с досье.
        Я отсутствовал три дня. В новостях было полно домыслов о смерти Роджера. Хотя как все это попало в прессу, мне говорить не хотели. В мире темного криминального наркобизнеса во всю шла драка за власть. Репортеры перестали звонить на телевидение с расспросами о Доре. Никто не знал об этой квартире. Никто не знал, что она здесь.
        И лишь очень немногие знали о сиротском приюте, куда она собиралась вернуться, как только перевезут все реликвии Роджера.
        На кабельном телевидении ее шоу запретили. Дочь гангстера больше не проповедовала Она не виделась и не разговаривала со своими последователями. Из колонок новостей и шуток телеведущих она узнала, что скандал облек ее фигуру ореолом загадочности. Но в основном ее называли не имевшей никаких перспектив телеевангелисткой, выступавшей в кратковременных передачах и не ведавшей о делах отца.
        В обществе Дэвида и Армана она утратила все контакты с прежним миром, живя здесь, в нью-йоркской квартира отца, за стенами которой властвовала тяжелейшая за последние пятьдесят лет зима и с небес валил снегопад; живя среди бесценных реликвий, прислушиваясь, к ним, к их ласковым утешениям, к их чудесным сказкам, не представляя, что собирается делать, все еще веря в Бога.
        Вот такими были самые последние новости.
        Я забрал у них одеяло и пошел в одном ботинке через квартиру.
        Я вошел в маленькую комнату. Завернулся в одеяло. Окно здесь было зашторено. Значит, солнца не будет.
        - Не подходите ко мне, - сказал я. - Мне нужно отоспаться сном смертного. Мне нужно проспать ночь и следующий день, и потом я все вам расскажу. Не трогайте меня, не приближайтесь ко мне.
        - Можно мне спать в твоих объятиях? - спросила Дора - бледное, трепещущее, наполненное кровью создание, стоящее в дверном проеме, за которым виднелись ее ангелы-вампиры.
        Комната была темной. В ней стоял лишь один сундук с сокровищами. Правда, в холле были еще и статуи.
        - Нет. Как только взойдет солнце, мое тело сделает все возможное, чтобы защититься от вторжения смертного. Тебе нельзя погружаться со мной в этот сон.
        - Тогда позволь мне полежать с тобой хоть сейчас.
        Двое других уставились через ее плечо на мою пустую глазницу, взволнованно подталкивая Друг друга, В ней, должно быть, стояла кровь. Но наша кровь быстро сворачивается. Глаз был вырван с корнем Какой же, интересно, у него корень? Я все еще чувствовал запах нежной восхитительной крови, которую вкусил от Доры. Кровь осталась у меня на губах, ее кровь.
        - Дайте мне поспать, - сказал я.
        Заперев дверь, я лег на пол, подтянул колени к животу, окунулся в тепло и уют толстых складок одеяла. Я вдыхал запах прилипших к моей одежде сосновых иголок и земли, дыма, засохших частиц дерьма, крови - человеческой крови, - крови с полей сражений и крови из Айя-Софии, когда на меня свалился мертвый младенец, и запах конского навоза, и запах адского известняка
        Все это было под одеялом вместе со мной, а рука моя покоилась на развернутом плате, прикрывавшем мою нагую грудь.
        - Не подходите ко мне! - прошептал я вновь для ушей бессмертных, находящихся за пределами комнаты, - тех, что были так смущены и напуганы.
        А потом я заснул.
        Сладкий покой. Приятная темнота Хорошо бы смерть была похожа на это состояние. Хорошо бы вот так спать, спать и спать вечно.
        ГЛАВА 23
        Я пребывал в бесчувствии целых двадцать четыре часа, проснувшись лишь на следующий вечер, когда солнце на зимнем небе уже угасало. На деревянном сундуке были разложены предметы моей одежды, хорошей, а не той, в чем я пришел, и стояла пара ботинок.
        Я попытался представить себе, кто все это подбирал для меня из того гардероба, что был в гостинице. Логика подсказывала, что это Дэвид. Я улыбнулся, размышляя о том, как часто в нашей жизни мы с Дэвидом совершенно запутывались в приключениях с одеждой.
        Но, видите ли, вампир, который не придает значение такой мелочи, как одежда, - уже нонсенс. Даже самые великие мифические персонажи - если они созданы из плоти и крови - обязаны беспокоиться по поводу застежек на туфлях.
        Меня вдруг осенило, что я вернулся из царства, где одежда изменяет вид по воле носящего ее. И что я покрыт грязью и на мне лишь один ботинок.
        Я поднялся, не забывая об осторожности. Бережно достал плат, не разворачивая и даже не рискуя взглянуть на него, хотя, мне казалось, сквозь ткань проступает темное изображение. Я аккуратно снял с себя всю одежду и сложил ее стопкой на одеяле - так, чтобы не пропало ни одной сосновой иглы. Затем пошел в расположенную рядом ванную комнату - стандартное помещение с горячим паром, выложенное кафелем, - и купался как человек, крестящийся в Иордане. Дэвид приготовил мне все необходимые мелочи - щетки, расчески, ножницы. Вампиры, право, не нуждаются в особенной роскоши.
        Все это время дверь ванной комнаты была приоткрыта. Осмелься кто-нибудь войти в спальню, я выпрыгнул бы из-под горячей струи и велел незваному гостю выйти.
        Наконец я появился из ванной - влажный и чистый, причесал волосы, тщательно вытерся и полностью облачился в одежду. То есть надел на себя все, что у меня было, начиная с шелковых кальсон, майки и черных носков и кончая шерстяными брюками, рубашкой, жилетом и двубортным блейзером темно-синего цвета.
        Потом я наклонился и поднял сложенный плат. Я держал его, не осмеливаясь развернуть.
        Мне было хорошо видно темное пятно на обратной стороне ткани. В этот раз я не сомневался. Я убрал плат под жилет, плотно застегнув его на все пуговицы.
        Затем посмотрел в зеркало. Там отражался безумец в костюме от «Братьев Брукс», демон с роскошными белокурыми локонами, с расстегнутым воротником рубашки и единственным жутким глазом, глядящий на себя самого.
        Глаз! Господь милосердный, глаз!
        Пальцы мои потянулись вверх, чтобы ощупать пустую глазницу и складку век, не до конца прикрывавшую пустоту. Сейчас бы меня очень выручила черная повязка на глаз. Но повязки не было.
        Лицо осквернено, глаз отсутствовал. Я понял, что дико трясусь. Дэвид оставил для меня один из моих широких, наподобие шарфа, шейных платков из фиолетового шелка, и я обмотал его несколько раз вокруг шеи, чтобы он стоял, как старинный жесткий воротничок, - такие вы могли видеть на каком-то из портретов Бетховена.
        Я заправил концы платка под жилет. Отраженный в зеркале, глаз отсвечивал под цвет платка фиолетовым.
        Я быстро надел ботинки, посмотрел на изорванную одежду, поднял несколько комков грязи, засохший лист и осторожно положил все это на одеяло. Затем направился в коридор.
        В квартире было тепло и стоял устойчивый запах ладана; он нисколько не раздражал - напротив, заставил вспомнить о старых католических храмах и о священниках в алтаре, размахивающих подвешенным на цепочку серебряным кадилом.
        Войдя в жилую комнату, я увидел всех троих очень четко - они собрались на ярко освещенном пространстве, стекло стен превратилось в зеркало, снаружи был ночной город, на который падал и падал снег. Мне захотелось взглянуть на снег. Я прошел мимо них и прижался лицом к стеклу. Крыша собора Святого Патрика была белой от снега, но на острых шпилях снег не задерживался, хотя каждый выступ, каждая архитектурная деталь были опушены белым. Улица превратилась в непроходимое заснеженное ущелье. Там что, перестали убирать снег?
        Внизу двигались маленькие фигурки ньюйоркцев. Были ли среди них одни живущие? Я напряг правый глаз. Видны были только те, кто казался живым. Я стал пристально рассматривать церковную кровлю, предвкушая ужас от того, что вдруг увидев вплетенную в орнамент горгулью, я обнаружу ее следящие за мной живые глаза.
        Вообще- то меня мало кто волновал, кроме, конечно, находящихся со мной в комнате -тех, кого я любил, тех, кто ждал терпеливо, когда же кончится мое мелодраматическое, наполненное эгоизмом молчание.
        Я обернулся. Арман снова принарядился в модный бархат и кружево - образчики этого так называемого неоромантического стиля можно найти сейчас в любом из магазинов Нью-Йорка. Его нестриженные распущенные золотисто-каштановые волосы ниспадали так же, как это было в давно минувшие времена, когда, считаясь святым среди слуг Сатаны, как называли себя вампиры Парижа, он не позволял себе быть столь тщеславным, чтобы срезать хоть один локон. Чистота его волос была идеальной, цвет их, золотисто-каштановый, контрастировал с темно-красным, кровавым фоном его пальто. А эти его печальные, вечно юные глаза, смотрящие на меня, его гладкие мальчишеские щеки, ангельский рот. Он сидел у стола, сдержанный, но переполненный любовью и любопытством, даже смутной покорностью, казалось говорящей: «Отложим все наши споры, я здесь ради тебя».
        - Да, - произнес я вслух. - Спасибо.
        Дэвид сидел с ним рядом, крепкий молодой англосакс с коричневыми волосами, на вид все так же пышущий здоровьем, как и в ту ночь, когда я сделал его одним из нас. По обыкновению на нем были твидовый пиджак с заплатками из кожи на локтях и наглухо застегнутый, как и у меня, жилет. Кашемировый шарф защищал его шею от холода, к которому он вряд ли привык, несмотря на свое здоровье.
        Даже странно, до чего мы все чувствительны к холоду. Иногда мы, правда, долго не замечаем его, а потом вдруг реагируем неожиданно чутко.
        Рядом сидела моя Дора, напротив Армана. Дэвид сидел между ними, ближе ко мне. Для меня был оставлен стул, стоящий спинкой к окну и небу, если б я захотел сесть. Я посмотрел на стул. Простой, утилитарный предмет - черная лакированная поверхность, восточный стиль, скорее всего китайский, весьма практичный, видимо - дорогой.
        Дора встала, слегка расставив ноги. Одета она была в легкое длинное платье из шелка цвета бургундского. Ее белые руки были обнажены. Лицо выражало тревогу; шапочка блестящих черных волос мысками опускалась на щеки - модная стрижка восьмидесятилетней давности, возрожденная в наши дни. Глаза ее были полны любви.
        - Что случилось, Лестат? - спросила она. - Расскажи нам, пожалуйста!
        - Где твой глаз? - задал вопрос Арман. Именно такого вопроса я от него и ждал. Вставать он не стал.
        Дэвид, как истинный англичанин, поднялся лишь потому, что встала Дора. Арман продолжал сидеть, глядя на меня снизу вверх и задавая прямые вопросы.
        - Что с ним случилось?
        Я посмотрел на Дору.
        - Они могли спасти глаз, - начал я, цитируя рассказ о дядюшке Микки, дядюшкином глазе и гангстерах, - если бы бандиты не растоптали его!
        - О чем ты говоришь? - спросила она.
        - Я не знаю, растоптали они мой глаз или нет, - отвечал я, раздосадованный дрожью в собственном голосе. Вечная моя беда - голос. - Это были не бандиты, а призраки, и когда я бежал, то оставил глаз лежать на ступенях. Это был мой единственный шанс. Возможно, они раздавили его, размазали, будто каплю слизи, не знаю. А что, дядюшку Микки похоронили со стеклянным глазом?
        - Да… Думаю, да, - в изумлении произнесла Дора, - Никто никогда не говорил мне про это.
        Я чувствовал, как те двое пристально на нее смотрят, как Арман разглядывает меня, как они мысленно восстанавливают образ дяди Микки, избитого до полусмерти в баре
«Корона» на Мэгазин-стрит, когда гангстер остроконечным носком ботинка выбил дядюшке глаз.
        Дора судорожно вздохнула.
        - Что с тобой случилось?
        - Вы перевезли вещи Роджера? - спросил я.
        - Да, они в часовне Святой Елизаветы, в надежном месте, - ответила Дора.
        Святой Елизаветы… Это было название сиротского приюта, когда он еще существовал, Я никогда не слышал, чтобы она произносила это название раньше.
        - Никому не придет в голову искать их там. Прессе до меня уже нет дела Папины враги, как стервятники, отслеживают его корпоративные связи; они нацелены на его банковские счета; ради ключей от его сейфов они готовы убить любого. Я же, его дочь, считаюсь побочной, к тому же разорившейся. А, не важно.
        - Благодарение Богу за это, - произнес я. - Вы говорили им, что он умер? Скоро ли окончится вся эта история, и какую роль вам надлежит в ней играть?
        - Нашлась его голова, - спокойно сказал Арман. Он стал объяснять приглушенным голосом. Собаки вырыли голову из кучи мусора и дрались из-за нее под мостом. Примерно с час какой-то старик, греясь у костра, наблюдал за ними и наконец понял, что собаки грызлись из-за человеческой головы. Тогда он отнес голову в соответствующее учреждение, и генетический анализ волос и кожи показал, что это Роджер. Зубные коронки не помогли бы. У Роджера были превосходные зубы. Доре оставалось лишь ее опознать.
        - Он, должно быть, сам хотел, чтобы ее нашли, - сказал я.
        - Почему ты так думаешь? - спросил Дэвид. - Где ты пропадал?
        - Я видел твою мать, - сказал я Доре, - видел ее белокурые волосы и голубые глаза. Совсем скоро и она, и другие будут на небесах.
        - О чем, ради всего святого, ты говоришь, милый? - спросила она. - Ангел мой? Что такое ты мне рассказываешь?
        - Садитесь все. Я расскажу вам историю целиком. Выслушайте, что я скажу, и не перебивайте. Нет, я не хочу садиться, я буду стоять вот так, спиной к небу, вьюге, снегу и храму. Я буду ходить по комнате. Слушайте же то, что мне надлежит рассказать вам. Запомните. Все это приключилось со мной! Меня могли одурачить. Меня могли обмануть. Но я видел все это собственными глазами и слышал собственными ушами!
        Я рассказал им все, с самого-самого начала; некоторые вещи они слышали раньше, но все вместе - никогда. Я начал с моего первого фатального взгляда на Роджера, с моей любви к его бесстыдной белозубой улыбке и виноватым мерцающим черным глазам и дошел в истории до того момента, когда прошлой ночью я вломился в дверь этой квартиры.
        Я передал им все. Каждое слово, произнесенное Мемнохом и Богом Воплощенным. Все, что я видел на небесах, в аду и на земле. Я говорил, и говорил, и говорил…
        Рассказ занял всю ночь. Шли часы, пока я отмеряя шаги, подчас бессвязно говорил что-то, повторял те части, которые хотел передать точно, рассказывал об этапах человеческой эволюции, приводивших ангелов в замешательство, и о просторных небесных книгохранилищах, и о персиковом дереве, и о Боге, и о воине в аду, поверженном, но не желающем сдаваться. Я описал им подробности убранства Айя-Софии. Я говорил о нагих мужчинах на поле брани. Снова и снова описывал ад, описывал небеса. Повторял свою последнюю речь о том, что не смогу помогать Мемноху, не смогу учить в его школе!
        Они не спускали с меня глаз, не произносили ни звука
        - Плат у тебя с собой? - спросила Дора дрожащими губами. - Он сохранился?
        Таким нежным был наклон ее головы, словно она заранее прощала мне, если бы я сказал; «Нет, я потерял его на улице, отдал нищему!»
        - Плат ничего не доказывает, - сказал я. - Что бы ни было на нем изображено, это ничего не значит! Любой, кто в состоянии создать подобные иллюзии, может создать и плат! Он не доказывает ни правду, ни ложь, ни мошенничество, ни колдовство.
        - Когда ты был в аду, - спросила она так ласково, так: по-доброму, и белое ее лицо сияло при свете лампы, - ты сказал Роджеру про плат?
        - Нет, Мемнох не разрешил. И я видел его всего минуту, понимаешь - одно мгновение первый раз и потом второй. Но он вознесется наверх, я знаю, он вознесется, потому что умен и многое постиг, и Терри отправится с ним! Они окажутся в объятиях Господа, если только Бог - не дешевый фокусник и все это не было ложью. Но ложью ради чего? С какой целью?
        - Так ты не веришь в то, о чем Мемнох тебя просил? - спросил Арман.
        Только в этот момент до меня дошло, насколько он потрясен, каким он был еще мальчиком, когда из него сделали вампира, насколько был молод и полон земной грации. Он хотел, чтобы все это было правдой!
        - О да, верю! - ответил я. - Я ему верил, но все это могло оказаться ложью, разве не понимаешь?
        - Разве ты не чувствовал, что это правда, - спросил Арман, - что ты был ему действительно нужен?
        - Что? - возмутился я, - Неужели мы опять вернулись к спорам о том, служим ли мы Господу, служа Сатане? К вашим с Луи спорам в Театре вампиров о том, являемся ли мы, Дети Сатаны, детьми Бога?
        - Да! - ответил Арман. - Ты ему поверил?
        - Да. Нет. Не знаю, - сказал я. - Не знаю! - Голос мой перешел в крик. - Я ненавижу Бога столь же сильно, как всегда Я возмущаюсь ими обоими, черт бы их побрал!
        - А Христос? - спросила Дора, и глаза ее наполнились слезами. - Было ли Ему жаль нас?
        - Да, по-своему. Да, Вероятно. Возможно. Кто знает! Но Он не прошел через страсти, как человек, о чем просил Его Мемнох, Он нес Свой крест, как Бог Воплощенный. Говорю вам, их правила - это не наши правила! Мы постигли лучшие правила! Мы подчинены безумным вещам!
        Она разразилась тихими, скорбными рыданиями.
        - Почему же мы никогда, никогда ничего о них не узнаем? - плакала она.
        - Не знаю! - заявил я. - Знаю, что они там, что являлись мне, что позволили увидеть себя. И все же я не знаю!
        Дэвид хмурился, как: это делал Мемнох, когда глубоко задумывался. Затем спросил:
        - А если все это было чередой образов и иллюзий, вещей, извлеченных из твоей души и сознания? Какова тогда его цель? Если не прямое предложение стать его заместителем или принцем, то каков еще может быть мотив?
        - А что вы думаете? - спросил я. - Они забрали мой глаз! Говорю вам, здесь нет ни слова лжи. Они забрали мой проклятый глаз, черт его возьми. Не понимаю, зачем все это, если только это не правда - правда до последнего звука
        - Мы понимаем, ты веришь, что это правда, - сказал Арман. - Ты полностью в это веришь. Ты был свидетелем. И я верю, что это правда На всем протяжении своих долгих странствий по долине смерти я верил, что это правда!
        - Не будь таким глупцом, - с горечью произнес я.
        Но я видел огонь в лице Армана; я видел в его глазах восторг и печаль. Я видел, что весь он наэлектризован верой, готов к обращению.
        - Одежда, - задумчиво и спокойно произнес Дэвид, - в той комнате. Вещественные доказательства пригодятся для научного подтверждения.
        - Перестань рассуждать как ученый. Эти создания играют в игры, понятные только им. Что им до сосновых иголок и грязи, прилипших к моей одежде. Да, я сберег эти реликвии, я сберег все, за исключением своего проклятого глаза, который оставил на лестнице, выбираясь из ада. Я тоже хочу исследовать следы на этой одежде. Я тоже хочу знать, что это был за лес, по которому я шел, слушая его звуки!
        - Они выпустили тебя, - сказал Дэвид.
        - Видел бы ты его лицо, когда он заметил глаз на ступени, - ответил я.
        - Какое у него было лицо? - спросила Дора.
        - На нем был ужас, ужас от того, что это произошло. Понимаешь, когда он потянулся ко мне, думаю, что его пальцы попали в мою глазницу случайно. Он просто собирался схватить меня за волосы, но промахнулся. А когда его пальцы погрузились в. глазницу, он попытался в страхе вытащить их. И глаз выпал, растекшись по моему лицу, отчего Мемнох был поражен ужасом!
        - Ты любишь его, - глухо произнес Арман.
        - Да, я люблю его. Я думаю, что он прав во всем. Но я ни во что не верю!
        - Почему же ты не принял его? - спросил Арман. - Почему не отдал ему свою душу?
        О, как наивно это прозвучало, как явно исходило от сердца, древнего и ребяческого, сердца столь сверхъестественно сильного, что оно смогло на протяжении сотен лет биться вместе с сердцами смертных.
        Маленький дьявол! Арман!
        - Почему же ты не принял его? - Тон его был умоляющим.
        - Они дали тебе спастись, и у них была цель, - сказал Дэвид. - Это вроде того видения, что посетило меня в кафе.
        - Да, у них была цель, - откликнулся я. - Но разве я разрушил их намерение? - Я смотрел на него в ожидании ответа - на него, мудрого, старого по человеческим меркам. - Дэвид, разве я помешал им тем, что изъял тебя из жизни? Разве я помешал им каким-то иным образом? О, если бы только вспомнить - их голоса в самом начале. Что-то говорилось о мщении. Но не просто о мщении. Но все это лишь обрывки. Не могу сейчас вспомнить. Что произошло? Вернутся ли они за мной?
        Я вновь разразился рыданиями. Глупо. И снова стал описывать Мемноха, во всех его обличьях, включая образ обыкновенного человека, правда идеальных пропорций, - его крадущиеся шаги, его крылья, дым, сияние небес, пение ангелов…
        - Сапфировый… - прошептал я, - Эти образы, эти вещи, которые видели пророки, пересыпая свои писания такими словами, как топаз, берилл, огонь, золото, лед и снег, - все это там было… и Он молвил: «Испей Моей крови!» Я так и сделал.
        Они придвинулись ко мне ближе. Я их напугал. Я был чересчур громогласен, чересчур одержим. Они окружили меня, обняли, а Дэвид еще и прижался своим смуглым лбом к моему.
        - Если позволишь… - сказал Арман, чьи пальцы скользили к моему воротнику. - Если позволишь мне испить, то я узнаю…
        - Нет, все, что ты узнаешь, - это то, что я верю в увиденное мною, вот и все! - молвил я.
        - Нет, - сказал он, качая головой. - Я узнаю кровь Христа, если отведаю твоей.
        Я тоже покачал головой.
        - Прочь от меня. Я не знаю даже, как будет выглядеть плат. Будет ли он похож на нечто, чем я вытирал во сне кровавый пот? Прочь.
        Они подчинились. Их круг разомкнулся. Я повернулся спиной к стене, чтобы видеть слева от себя снег, хотя теперь для этого мне пришлось повернуть голову. Взглянув на них, я нащупал рукой свернутый под жилетом плат. Ощутив под пальцами древнюю ткань, я испытал странное, необъяснимое чувство.
        Я вынул плат и поднял его над головой, словно был Вероникой, показывающей его толпе.
        В комнате настала тишина, не нарушаемая ни малейшим движением.
        Затем я увидел, как Арман рухнул на колени. Дора испустила протяжный, пронзительный крик.
        - Боже милостивый, - молвил Дэвид. Охваченный дрожью, я опустил плат, продолжая держать его за края - так, чтобы видеть отражение плата в темном стекле окна на фоне падающего снега. Его Лик! Его Лик впечатался в ткань. Я посмотрел вниз. Бог Воплощенный в упор смотрел на меня, выжженный на ткани - не нарисованный, не вышитый, а втравленный в самые волокна Его Лик, Лик Господа, в момент, когда Он истекал кровью в Своем терновом венце.
        - Да, - прошептал я. - Да, да. - Я упал на колени. - О да, такой законченный, до последней детали.
        Я почувствовал, как Дора берет у меня плат. Я бы отобрал его, попытайся это сделать кто-нибудь другой. Но я доверял ее нежным рукам, и Дора подняла его вверх, поворачивая в разные стороны, чтобы каждый мог увидеть Его темные глаза, сияющие на полотне!
        - Это Бог! - пронзительно вскрикнула она. - Это плат Вероники! - Ее крик сделался торжествующим и исполнился радости. - Отец, ты сделал это! Ты подарил мне плат!
        И она принялась смеяться, подобно человеку, узревшему все видения, которые только можно вытерпеть; она кружилась в танце с высоко поднятым платом, вновь и вновь повторяя одни и те же слова
        Стоящий на коленях Арман был потрясен и сломлен, по щекам его катились кровавые слезы, жуткие красные ручейки на белой плоти.
        Покорный и смущенный, Дэвид просто наблюдал. Он пристально рассматривал плат, пока тот реял в воздухе, во всю ширину растянутый у Доры в руках. Он пристально изучал мое лицо. Он рассматривал сгорбившуюся, сломленную фигуру рыдающего Армана, этого потерянного дитяти в его восхитительном бархате и кружевах, теперь запятнанных слезами.
        - Лестат, - рыдала Дора, из чьих глаз потоком лились слезы, - ты принес мне Лик моего Господа! Ты принес Его всем нам. Понимаешь? Мемнох проиграл! Мемнох повержен. Бог победил! Бог использовал Мемноха в собственных целях, Он завел Мемноха в лабиринт Мемнохом созданной же конструкции. Бог торжествует!
        - Нет, Дора, нет! Ты не можешь в это поверить, - вопил я. - А что, если это неправда? Что, если все это было набором трюков? Дора!
        Она промчалась мимо меня по коридору и выскочила за дверь. Мы трое стояли в оцепенении. Потом услышали, как спускается лифт. У нее с собой был плат!
        - Дэвид, что она собирается делать? Дэвид, помоги мне.
        - Кто теперь нам поможет? - спросил Дэвид без всякой убежденности или горечи, лишь с рассудительностью, извечной своей рассудительностью. - Арман, возьми себя в руки. Нельзя этому поддаваться, - произнес он. Голос его был печальным.
        Но Арман был безутешен.
        - Почему? - спросил Арман. В тот момент он был лишь стоящим на коленях ребенком. - За что?
        Вот так, должно быть, он выглядел столетия назад, когда Мариус явился освободить его от венецианских захватчиков - его, мальчика, которого держали для плотских утех, мальчика, привезенного во дворец бессмертного.
        - Почему же я не могу в это поверить? О Господи, я верю в это. Это лицо Христа!
        Он, как пьяный, поднялся на ноги и медленно, упрямо, шаг за шагом, пошел за Дорой.
        К тому времени, как мы вышли на улицу, она уже стояла и кричала перед дверями собора.
        - Откройте двери! Откройте церковь. У меня с собой плат Вероники. - Дора пнула ногой бронзовую дверь. Вокруг нее собирались смертные, слышался приглушенный шум голосов.
        - Плат, плат! - Они уставились на нее, когда она замерла на месте, показывая им свое сокровище еще и еще. Потом все принялись колотить в дверь.
        Небо над головами светлело от лучей встающего солнца - еще далекого, еще скрытого в зимней мгле, но неизбежно следующего своим привычным путем, чтобы осветить нас смертельным светом, если только мы не найдем укрытия.
        - Откройте двери! - завизжала она. Отовсюду спешили люди, прерывисто дыша, падая на колени при виде плата
        - Уходите, - сказал Арман, - ищите укрытие, пока не поздно. Дэвид, возьми его, уходите.
        - А ты, что будешь делать ты? - вопрошал я.
        - Я останусь свидетелем. Буду стоять здесь с распростертыми руками, - воскликнул он, - и когда взойдет солнце, моя смерть подтвердит чудо.
        Массивные двери наконец открылись. Одетые в темное фигуры в изумлении отпрянули. Первый луч серебристого света осветил плат, а потом изнутри засиял теплый электрический свет, перемешанный со светом свечей, и потянуло нагретым воздухом.
        - Лик Христа! - пронзительно кричала она. Священник повалился на колени. Другой, более пожилой мужчина в черном - монах, священник, кто бы он ни был, - стоял с открытым ртом, глядя на плат снизу вверх.
        - Боже милосердный, Боже милосердный, - повторял он, крестясь. - Чтобы при моей жизни, Господи… это та самая Вероника!
        Мимо нас проносились люди, спотыкаясь и отталкивая друг друга, чтобы последовать за ней в церковь. Я слышал, как их шаги отдаются эхом под гигантскими сводами.
        - У нас нет времени, - шепнул Дэвид мне в ухо. Он оторвал меня от земли, сильный, как Мемнох, правда, вихря при этом не было - был лишь разгорающийся зимний рассвет, и падающий снег, и все больше криков, воплей и стенаний, по мере того как мужчины и женщины стекались к церкви; на колокольне в вышине зазвонили колокола.
        - Скорей, Лестат, пойдем со мной!
        Мы уже бежали, почти слепые от света, когда позади я услыхал звенящий над толпой голос Армана.
        - Свидетельствуйте - этот грешник умирает за Него! - Полыхнуло пламя мощного взрыва! Пока мы убегали, я видел, как оно ярко освещает стеклянные стены башен. Я слышал крики.
        - Арман! - выкрикнул я. Дэвид тащил меня за собой вниз по металлическим ступеням с грохотом и звоном, вторящим звону колоколов, что раздавался с верха собора.
        У меня кружилась голова; я уступил ему. Я поддался его воле, горестно рыдая:
        - Арман, Арман…
        С трудом различил я в темноте фигуру Дэвида, Мы оказались в сыром месте со льдом - в погребе, под высоким воющим пространством пустого здания, отданного на волю ветру. Дэвид прорывал ход в земле.
        - Помоги мне, - закричал он, - я теряю все чувства, свет настигает нас, солнце встало, нас найдут.
        - Не найдут. - Я стал рыть могилу, увлекая его с собой все дальше и дальше и забрасывая ход за собой мягкими комьями земли. Даже звуки города над нами не проникали через эту темноту. Даже колокольный звон из церкви.
        Открылся ли туннель для Армана? Вознеслась ли его душа? Или же он прошел через врата ада?
        - Арман, - прошептал я. И, закрыв глаза, я увидел перед собой потрясенное лицо Мемноха: «Лестат, помоги мне!»
        С последними проблесками сознания я попытался нащупать плат. Но плата не было, он пропал. Я отдал его Доре. Плат у Доры. Дора отнесла его в церковь.

«Ты никогда не станешь моим, врагом!»
        ГЛАВА 24
        Мы сидели на низкой стене, выходящей на Пятую авеню, на краю Сентрал-парка. И так три ночи подряд. Мы наблюдали.
        Ибо насколько хватало глаз, со стороны жилых кварталов тянулась бесконечная очередь шириной пять-шесть футов: мужчины, женщины, дети - поющие, притоптывающие, чтобы согреться; взад-вперед вдоль очереди сновали монахини и священники, предлагая горячий шоколад и чай тем, кто замерз. На расстоянии нескольких футов друг от друга в больших железных барабанах горели костры. Насколько хватало глаз.
        Очередь тянулась до деловой части города и двигалась дальше, мимо сверкающих витрин Бергдорфа Гудмана и Генри Бендела, меховых, ювелирных и книжных магазинов центра, пока не сворачивала к собору.
        Скрестив ноги и сложив на груди руки, Дэвид стоял, прислонившись к каменной ограде парка. Я по-детски сидел, подогнув колени; опустошенное одноглазое лицо поднято, подбородок уперт в кулак, локоть на колене. Я прислушивался к толпе.
        Далеко впереди послышались крики и визг. Наверное, кто-то в очередной раз приложился к реликвии чистой салфеткой и изображение снова перешло на салфетку! То же самое произойдет и завтрашней ночью, и послезавтрашней, и, возможно, повторится еще не однажды, и никто не знал, сколько это будет продолжаться, знали только, что сияние лика переносится от оттиска к оттиску, как пламя с фитиля на фитиль.
        - Пойдем, - сказал Дэвид. - Мы здесь замерзнем Ну пойдем же.
        Мы пошли.
        - Зачем все это? - спросил я. - Торчать здесь, наверху, чтобы видеть то же самое, что мы видели прошлой и позапрошлой ночью? Чтобы я снова пытался добраться до нее, понимая, что любая демонстрация силы, любой сверхъестественный дар лишь подтвердят само чудо? Она никогда больше не захочет меня слушать. Ты ведь знаешь, что не захочет. А кто сейчас стоит на ступенях, кто принесет себя в жертву на рассвете, чтобы подтвердить это чудо?
        - Там Маэл.
        - Ах да, этот друид, когда-то бывший жрецом и до сих пор им оставшийся. Значит, сегодня утром именно он, подобно Люциферу, сгинет в огне.
        Прошлой ночью это был какой-то оборванец бродяга и горький пьяница, явившийся невесть откуда и нам не известный. Он превратился на рассвете в сверхъестественный факел на глазах у многочисленных операторов с видеокамерами и газетных фоторепортеров. Газеты пестрели снимками этого чуда, как и фотографиями самого плата
        - Подожди здесь, - сказал я.
        Мы пришли в южную часть Сентрал-парка. Толпа дружно пела старый торжественный и воинственный гимн:
        Святым Боже, мы восхваляем Имя Твое
        Владыка всего сущего, мы склоняемся пред Тобой!
        Я стоял, в изумлении не сводя с них глаз. Боль в левой глазнице, похоже, усилилась. Интересно, что могло там меняться и какие процессы происходили.
        - Вы глупцы, все вы! - заорал я - Христианство - самая кровавая религия из тех, что существовали на свете. Могу засвидетельствовать это!
        - Сейчас же замолчи и делай, что я скажу. - Прежде чем кто-либо успел обернуться и посмотреть на нас, Дэвид уже тащил меня за собой, и скоро мы растворились среди прохожих, идущих по ледяным тротуарам. Снова и снова сдерживал он меня на этом пути. Он устал это делать. Я не винил его.
        Один раз я попал в руки полицейских.
        Меня поймали и пытались вытолкать из собора за то, что я хотел поговорить с ней, но потом, когда меня выводили вон, все они медленно отстранились. Они почувствовали, что я не живой, - так, как это чувствуют смертные. Они это почувствовали и стали бормотать что-то про плат и чудо, и я был бессилен что-либо сделать.
        Полицейские были повсюду. Они стояли на страже, чтобы оказать помощь, подать горячего чаю; то и дело они отходили погреть над костром белые, замерзшие руки.
        Никто нас не замечал. Да и с какой стати? Мы были просто двумя неприметными мужчинами, частью толпы; наша сияющая кожа не бросалась в глаза среди этой слепящей снежной белизны, среди этих исступленных паломников, распевающих псалом за псалмом.
        Витрины книжных магазинов были завалены всевозможными изданиями Библии, книгами по христологии. Высилась огромная пирамида книг в обложке цвета лаванды под названием
«Вероника и ее плат» Эвы Курилюк. Рядом с ней лежала другая кипа: «Святые лики, тайные места» Яна Уилсона
        Люди продавали на улице брошюры и даже раздавали их бесплатно. Я слышал говоры со всех Частей страны - Техаса, Флориды, Джорджии, Калифорнии.
        Библии, Библии, Библии - распродаваемые и раздаваемые.
        Группа монахинь раздавала изображения святой Вероники. Но самым ходовым товаром были цветные фото самого плата, сделанные в церкви и затем растиражированные в тысячах экземпляров.
        - Чудесная милость, чудесная милость… - пели в унисон в одной из групп, раскачиваясь взад-вперед, занимая в шеренге свои места.
        - Gloria, in excelsus deum! - разразился длиннобородый мужчина с простертыми руками.
        Подходя ближе к церкви, мы увидели, как повсюду собираются небольшие группы людей. В гуще одной из них быстро, горячо говорил молодой человек:
        - В четырнадцатом веке ее, Веронику, официально признали святой, и считалось, что плат был утерян во время Четвертого крестового похода, когда венецианцы штурмовали Лия-Софию. - Он остановился, чтобы поправить очки на носу, - Разумеется, Ватикан не преминет вынести официальное решение по этому поводу, как всегда это делает, но из оригинала плата уже получены семьдесят три копии, и это на глазах бесчисленных свидетелей, готовых дать показания перед папским престолом.
        В другом месте собралось несколько одетых в темное мужчин, должно быть священников - не могу сказать точно, - в окружении слушателей, щурящихся на снег.
        - Я не утверждаю, что иезуиты не могут прийти, - сказал один из мужчин. - Я сказал лишь, что они не придут сюда, чтобы взять управление в свои руки. Дора просила, чтобы хранителями плата стали францисканцы, если она покинет собор.
        А позади нас две женщины сошлись на том, что уже были проведены экспертизы и что возраст плата не вызывает сомнений.
        - Сейчас нигде в мире больше не выращивается этот сорт льна; невозможно найти новый кусок такой ткани; сама новизна и чистота этой ткани являют собой чудо.
        - …Все телесные жидкости, каждая часть изображения, полученная из жидкостей человеческого тела. Не следовало портить плат, чтобы это обнаружить! Это… это…
        - …Действие энзима. Но вы понимаете, как искажают подобные вещи…
        - …Нет, не «Нью-Йорк Таймс». «Нью-Йорк Таймс» не собирается утверждать, что три археолога признали ее подлинной…
        - Не подлинной, друг мой, а лишь не имеющей современного научного объяснения…
        - Бог и дьявол - идиоты! - произнес я. Группа женщин повернулась ко мне в изумлении.
        - Прими Иисуса как своего Спасителя, сын мой, - сказала одна из них. - Он умер за наши грехи.
        Дэвид утащил меня прочь. Никто больше не обращал на нас внимания. Маленькие школы росли как грибы - группки философов и свидетелей или просто тех, кто поджидал очарованных, нетвердой походкой выходящих из церкви людей с лицами, залитыми слезами.
        - …Я видел Его, я видел Его, это был Лик Христа.
        И прилепившаяся к арке, подобно огромной паукообразной тени, фигура вампира Маэла, почти невидимая для них, ждала, чтобы вступить в свет утренней зари с руками, раскинутыми в форме креста.
        Он бросил на нас хитрый взгляд.
        - Ты тоже! - тихо сказал вампир своим сверхъестественным голосом, неслышным для прочих. - Иди, встреть солнце с распростертыми руками! Лес-тат, Бог выбрал тебя в качестве Своего посланника.
        - Пойдем, - молвил Дэвид. - Мы достаточно повидали за эту ночь и за все предыдущие.
        - И куда же мы пойдем? - спросил я. - Перестань, не надо тянуть меня за руку. Дэвид! Ты слышишь меня?
        - Уже перестал, - вежливо откликнулся он, понижая голос и тем самым как бы советуя мне тоже говорить тише. Медленно падал снег. В ближней к нам железной жаровне потрескивал огонь.
        - Книги! Что с книгами? Как же, во имя Бога, я мог позабыть про книги?!!
        - Какие книги? - спросил он. Дэвид как раз подтолкнул меня, чтобы дать пройти прохожему, к витрине магазина, за стеклом которой виднелась кучка людей, наслаждающаяся теплом и глядящая в сторону церкви.
        - Книги Винкена де Вайльда. Двенадцать книг Роджера! Что с ними стало?
        - Они там, - сказал он. - Там наверху, в башне. Она оставила их тебе. Лестат, я это тебе объяснял. Она говорила с тобой прошлой ночью.
        - В присутствии всех невозможно было говорить правду.
        - Она сказала тебе, что эти реликвии теперь твои.
        - Необходимо достать книги! - сказал я. О, каким же я был глупцом, что позабыл об этих прекрасных книгах.
        - успокойся, Лестат, не переживай. Нельзя, чтобы на тебя обращали внимание. С квартирой ничего не случилось. Она никому о ней не рассказывала. Она оставила ее нам. Она не скажет никому, что мы там были. Она мне обещала. Она отдала документы, касающиеся приюта, тебе, Лестат, неужели не понимаешь? И порвала все связи с прежней жизнью. Ее старая религия мертва, отменена. Она родилась заново, став хранительницей плата.
        - Мы этого не знаем! - рычал я. - И никогда не узнаем, А если мы не знаем и нам не дано знать, то как может это принять она?!
        Он подтолкнул меня к стене.
        - Я хочу вернуться и забрать книги, - сказал я.
        - Разумеется, мы сделаем это, если ты хочешь. Как же я устал.
        Люди на тротуарах пели:
        - И Он идет со мной, и говорит со мной, и позволяет называть Его по имени.
        Квартира была в порядке.
        Насколько я понимал, Дора так и не возвращалась сюда. Ни один из нас не возвращался. Дэвид приходил проверить, и Дэвид говорил правду. Все оставалось на своих местах.
        За исключением того, что в крошечной комнатенке, в которой я тогда спал, стоял только один сундук. Моя одежда и одеяло, на котором она лежала, покрытая грязью и сосновыми иглами из древнего леса, исчезли.
        - Это ты убрал все?
        - Нет, - сказал он. - Думаю, это она. Это все реликвии ангельского посланца. Насколько мне известно, их забрали чиновники из Ватикана.
        Я рассмеялся.
        - Они подвергнут анализу все эти вещи, включая кусочки лесной органики.
        - Одежда посланца Господа - об этом уже писалось в газетах, - сказал он. - Лестат, пора приходить в себя. Невозможно ощупью продвигаться по миру смертных, как ты это делаешь. Ты рискуешь собой, рискуешь жизнями окружающих. Ты представляешь риск для всего вокруг. Необходимо сдерживать свою силу.
        - Риск? После того, что я сделал, создав чудо вроде этого - новое вливание крови в ту религию, которую ненавидел Мемнох? О Господи!
        - Ш-ш-ш. Тише, - сказал он. - Сундук, здесь. Книги в сундуке.
        А- а, значит, книги были, в этой маленькой комнатке, где я спал. Я был утешен, абсолютно утешен. Я уселся там со скрещенными ногами, раскачиваясь взад-вперед и плача. Так странно было плакать одним глазом! Господи, а слезы выходят из левого глаза? Не думаю. Полагаю, он вырвал и каналы, что ты скажешь?
        Я протянул руку и откинул крышку сундука. Он был сделан из дерева - китайский сундук, украшенный многофигурной резьбой. И там лежали двенадцать книг, каждая тщательно завернутая нами, все в сохранности, все сухие. Мне не надо было открывать их, чтобы удостовериться в этом.
        - Я хочу, чтобы мы сейчас же ушли, - сказал Дэвид. - Если ты снова начнешь рыдать, если опять начнешь рассказывать людям…
        - О, я знаю, как ты устал, друг мой, - ответил я. - Прости меня. Мне очень жаль. - Я вспомнил, как он силой отрывал меня от одной группы людей, от следующей, утаскивая прочь с глаз смертных.
        Я снова подумал о тех полицейских. Я даже не сопротивлялся им. Просто они один за другим отступали назад, словно уходя от чего-то заразного, нездорового, как подсказывало им их телесное существо. Назад.
        И она тоже говорила о посланце Господа. Дора говорила вполне определенно.
        - Нам следует бросить все это сейчас же, - сказал он. - Довольно. Придут другие. Я не хочу видеть других. А ты? Ты хочешь отвечать на вопросы Сантино, или Пандоры, или Джесс, или кого угодно? Что еще мы можем сделать? Я хочу уйти.
        - Ты считаешь, что я был его шутом, не так ли? - спросил я, поднимая на него глаза
        - Чьим шутом - Господа или дьявола?
        - В том-то и дело, - ответил я, - не знаю. Скажи, что ты думаешь.
        - Я хочу уйти, - сказал он, - потому что если я сейчас не уйду, то примкну к ним этим утром на ступенях церкви - к Маэлу или кто там будет еще. И следом придут другие. Я их знаю. Я их вижу.
        - Нет, ты не можешь этого сделать! Что, если каждая крупинка этого - ложь? Что, если Мемнох не был дьяволом, а Бог не был Богом и все это было какой-то отвратительной мистификацией, разыгранной перед нами монстрами, мало чем отличающимися от нас самих?! Даже и не думай о том, что примкнешь к ним на церковных ступенях! Земля - это то, что у нас есть! Прильни к ней! Ты не знаешь. Ты не знаешь о вихрях и аде. Не знаешь. Только Ему ведомы правила. Только Ему дано говорить правду! А Мемнох раз за разом описывал Его как сумасшедшего, нравственного идиота.
        Дэвид медленно обернулся, на лице его заиграли блики света. Он тихо спросил:
        - Его кровь, Лестат, неужели она и вправду может быть в тебе?
        - Не вздумай верить в это! - сказал я. - Только не ты! Нет. Не верь. Я выхожу из игры. Я отказываюсь принимать чью-либо сторону! Я принес плат назад, чтобы ты и она поверили в мои слова - это все, что я сделал, - и вот случилось это… это безумие!
        Я потерял сознание.
        На мгновение я узрел свет небес, или мне это показалось. Я узрел Его, стоящего у балюстрады. Я учуял тот сильный ужасный запах, что так часто поднимался от земли, с полей брани, с полей ада.
        Дэвид опустился рядом со мной на колени, взяв меня за руки.
        - Взгляни на меня, не исчезай сейчас! - сказал он. - Я хочу, чтобы мы ушли отсюда, нам надо уйти. Понимаешь? Мы вернемся домой. И потом, я хочу, чтобы ты рассказал мне всю историю, продиктовал ее мне, слово за словом.
        - Зачем?
        - Мы отыщем, что в твоих словах правда. Подробности помогут нам разобраться в том, что кто сделал и для кого. Либо тебя использовал. Бог, либо Мемнох! Либо Мемнох все время лгал! Либо Бог…
        - А-а, так вот отчего у тебя голова болит? Я не хочу, чтобы ты записывал. Если ты запишешь, то это будет лишь версия - версия, а версий и так слишком много. Что рассказала им Дора о своих ночных посетителях, о своих милостивых демонах, что принесли ей плат? Они забрали мою одежду! Что, если на этой одежде остались частицы: моей кожи?
        - Пойдем, пойдем, возьми книги - вот - я помогу тебе. Здесь три мешка, но хватит двух; положи эту связку в свой, а я возьму этот.
        Я повиновался его приказаниям. Мы уложили книги в два мешка. Теперь можно и отправляться.
        - Почему вы оставили книги здесь, а все прочее отослали?
        - Она хотела, чтобы их забрал ты, - сказал Дэвид. - Я же говорил тебе. Она просила меня проследить, чтобы они попали к тебе. И она отдала тебе все остальное. Она сожгла все мосты. Это религиозное движение, затрагивающее фундаменталистов и фанатиков, христиан Востока и Запада.
        - Мне надо увидеться с ней.
        - Нет. Невозможно. Пойдем. Сюда. У меня есть теплое пальто. Ты должен надеть его.
        - Ты что, всегда теперь будешь моей нянькой? - спросил я.
        - Может быть.
        - Почему бы мне не пойти сейчас в церковь и не поджечь плат? Я мог бы это сделать. Я мог бы сделать это силой своего сознания - заставить плат загореться.
        - Тогда почему же ты этого не делаешь?
        Я вздрогнул.
        - Я… я…
        - Давай, давай. Тебе не надо даже в церковь ходить. Твоя энергия не зависит от расстояния. Возможно, ты сумеешь поджечь его. Интересно будет, если плат не загорится, а? Но допустим, загорится, допустим, он почернеет и сгорит, как дрова в камине, когда ты поджигаешь их телекинетической энергией своего сознания. Что тогда?
        Я разрыдался. Я не смог бы сделать такой вещи. Не смог бы. Я не знал наверняка! Просто не знал. И если я стал жертвой обмана Бога, была в том Божья воля для всех нас или нет?
        - Лестат! - Он свирепо уставился на меня или, я сказал бы, скорее, пригвоздил меня своим властным взглядом. - Послушай, что я тебе скажу. Не приближайся к ним больше! Не устраивай для них больше никаких чудес. Ты ничего более не в состоянии сделать. Пусть она рассказывает об ангельском посланце. Это уже вошло в историю.
        - Я хочу поговорить с репортерами!
        - Нет!
        - В этот раз я обещаю говорить тихо - обещаю, и никого не испугаю, клянусь - не испугаю, Дэвид…
        - Со временем, Лестат, если еще будет желание… со временем… - Он наклонился и пригладил мои волосы. - А теперь идем. Нам пора.
        ГЛАВА 25
        В бывшем здании детского приюта было холодно. Его толстые кирпичные стены, лишенные какого-либо утепления, удерживали стужу, и зимой внутри было холоднее, чем на улице. Кажется, я это помнил с прежних времен. Почему она отдала все мне? Почему? Она передала мне документы и все реликвии. Что это значит? Только то, что она исчезла, как комета в небе.
        Была ли на земле хоть одна страна, где каналы новостей не передавали бы ее лицо, ее голос, ее плат, ее историю?
        Но мы были дома, это был наш город, Новый Орлеан, наша маленькая страна, и здесь не падал снег, а лишь ощущался легкий аромат чудесных оливковых деревьев, и магнолии в старом заброшенном монастырском саду разбрасывали розовые лепестки. Посмотрите на эти розовые лепестки на земле.
        Здесь так тихо. Никто не ведал об этом месте. Наконец-то Чудовище может жить у себя во дворце, вспоминая Красавицу и вечно размышляя о том, рыдает ли Мемнох в аду или оба они - сыны Божий - заливаются на небесах смехом!
        Я вошел в часовню, ожидая увидеть накрытые тканью коробки, ящики. Но глазам моим предстало самое настоящее святилище. Все предметы были распакованы, протерты, расставлены по местам; статуи святого Антония, святой Люсии с ее глазами на блюде, младенец Иисус из Праги в его испанском наряде. В простенках между окнами виднелись аккуратно развешанные иконы.
        - Но кто все это сделал?
        Дэвид исчез. Куда? Какая разница, он вернется. Зато у меня есть двенадцать книг. Что мне нужно, так это удобное местечко, чтобы присесть. Пожалуй, алтарные ступени для этого подойдут. И еще нужен свет. С одним глазом того света, что льется через высокие витражные окна, мне не хватает, надо чуточку больше.
        На паперти часовни появилась фигура. Без запаха. Вампир. Мой птенец, должно быть. Молодой. Луи. Все такой же.
        - Это ты все устроил? - спросил я. - Так красиво расставил вещи в часовне?
        - Мне показалось, так будет хорошо, - сказал он. Он подошел ко мне. Я отчетливо увидел его, хотя пришлось повернуть голову, чтобы сфокусировать на нем взгляд единственного своего глаза и перестать пытаться открыть другой, которого не было.
        Высокий, бледный, чуть изможденный. Короткие черные волосы. Зеленые глаза, очень добрые. Грациозная походка, присущая тому, кто не любит создавать шум, суетиться или быть на виду. Простая черная одежда, как тогда, у евреев в Нью-Йорке, собравшихся у собора и наблюдающих весь тот спектакль.
        - Пойдем домой, - сказал он. Такой человечный голос. Такой добрый. - Настало время прийти туда и много о чем подумать. Разве ты не хочешь оказаться дома, в нашем жилище, среди нам подобных?
        Если что- то на свете и могло меня успокоить, так это он с этим его забавным наклоном головы, с его манерой неотрывно смотреть на меня, своей спокойной уверенностью оберегая от того, чего боялся я, он и, наверно, любой из нас.
        Мой старый, мой благородный Друг, нежный мой терпеливый ученик, столь же твердо обученный викторианским правилам вежливости, сколь когда-то преподанным мной правилам поведения монстра. Что, если Мемнох навещал его? А если нет, то почему Мемнох до сих пор этого не сделал?
        - Что я совершил, это было Господней волей? - спросил я.
        - Не знаю, - сказал Луи. Он положил свою мягкую руку поверх моей. Его неспешный голос, был как бальзам для моих нервов. - Пойдем домой. Я многие часы слушал по радио, по телевидению историю ангела ночи, принесшего плат святой Вероники. Изорванная одежда ангела попала в руки священников и ученых. Дора благословляет людей. Плат приносит исцеление. Люди съезжаются в Нью-Йорк со всего света. Я рад твоему возвращению. Я хочу, чтобы ты остался здесь.
        - Я что, послужил Богу? Разве это возможно? Богу, которого все еще ненавижу?
        - Я не слыхал твоего рассказа. Ты расскажешь мне? - спросил он прямо, без задних мыслей. - Или для тебя слишком мучительно вспоминать все снова?
        - Дэвид обещал записать, - сказал я. - По памяти. - Я постучал себя по виску, - У нас такая хорошая память. Полагаю, некоторые могут вспомнить вещи, которые не происходили в действительности.
        Я огляделся по сторонам.
        - Где мы? О Господи, я забыл! Мы в часовне. Вот ангел с чашей в руках, а вот распятие, которое здесь было раньше.
        Каким же окостеневшим и безжизненным оно выглядело, таким непохожим на сияющий плат.
        - Плат показывают в вечерних новостях?
        - Постоянно. - Он улыбнулся. Никакой насмешки. Только любовь.
        - Что ты подумал, Луи, когда увидел плат?
        - Что это тот Христос, в которого я когда-то верил. Что это тот Сын Божий, которого я знал, когда был мальчишкой. - Голос его звучал терпеливо. - Пойдем домой. Пойдем. В этом месте… водятся… существа.
        - Правда?
        - Духи? Привидения? - Он не казался напуганным. - Они маленькие, но я их чувствую, и, знаешь, Лестат, у меня нет твоих способностей. - Он снова улыбнулся. - Ты должен понимать это. Разве ты их не чувствуешь?
        Я закрыл глаза Вернее, один глаз. Я услышал странные звуки, словно много, много детей шли друг за Другом парами.
        - Думаю, они распевают таблицы.
        - Какие таблицы? - спросил Луи. Он сжал мою руку, наклоняясь ко мне. - Лестат, что это за таблицы?
        - О, знаешь, так когда-то учили умножению. Они должны были пропеватъ в классе таблицу умножения: дважды два четыре, дважды три шесть, дважды четыре восемь… разве не это они поют? Да, это.
        Я умолк. Там кто-то был, на паперти, сразу за дверями часовни, в тени, где я когда-то прятался от Доры. Кто-то нашей породы. Должен был быть. И он был старый, очень старый. Я чувствовал его силу. Там был некто столь древний, что это поняли бы лишь Мемнох и Бог Воплощенный или… Луи. Да, возможно, Луи, если он доверяет своей памяти, мгновенным озарениям, своему разрушительному краткому опыту общения с древними, возможно…
        И все же он не испугался. Он настороженно наблюдал за мной, но почти без страха.
        - Давай, я не боюсь тебя! - молвил я. И пошел навстречу. Через правое мое плечо были перекинуты два мешка с книгами, левой рукой я крепко сжимал ткань мешковины. Правая рука моя была свободна. И правый глаз. У меня оставалось хотя бы это. Кто же все-таки стоит за дверями?
        - Там Дэвид, - произнес Луис умиротворяющим тоном, как бы говоря: «Видишь? Беспокоиться не о чем».
        - Нет, рядом с ним. Всмотрись, всмотрись внимательно в темноту. Видишь фигуру женщины - такую белую, неподвижную, - она могла бы сойти за одну из статуй?
        - Маарет! - молвил я.
        - Это я, Лестат, - сказала она. Я рассмеялся.
        - Не был ли таким же ответ Исайи, когда его позвал Господь? «Это я, Господи»?
        - Да, - сказала она. Ее голос был едва слышным, но ясным и очищенным временем - вся плотская густота уже давно из него ушла
        Я двинулся к ним, перейдя из часовни на небольшую паперть. Дэвид стоял рядом с ней как ее помазанник, готовый мгновенно исполнить любое повеление Маарет, ведь она - старшая, почти самая старшая, наша Ева, Мать всех нас или единственная оставшаяся Мать; и теперь, глядя на нее, я вновь припомнил жуткую историю ее глаз - то, как ее ослепили, когда она была человеком, и глаза, которыми она сейчас смотрела, отняты у людей.
        Кровоточащие человеческие глаза, взятые у мертвого или живого и вставленные в ее глазницы, чтобы питаться вампирской кровью как можно дольше. Но какими же утомленными казались они на ее красивом лице. Что тогда сказала Джесс? «Она сделана из алебастра», А алебастр - камень, пропускающий свет.
        - Я не стану брать человеческий глаз, - произнес я шепотом.
        Она ничего не сказала. Она здесь не для того, чтобы судить или советовать. Зачем же она пришла? Что ей надо? - Ты тоже хочешь послушать рассказ?
        - Твой милый английский приятель говорит, что все случилось так, как ты описал. Он говорит, что песни, которые поют на телевидении, правдивы; что ты - Ангел Ночи, и ты принес ей плат, и что он был там и слышал твой рассказ.
        - Я не ангел! И я совсем не собирался отдавать ей плат! Я взял его как доказательство. Взял, потому что…
        Мой голос осекся.
        - Почему? - спросила она.
        - Потому что мне его дал Христос! - прошептал я. - Он сказал: «Возьми его», - и я взял.
        Я рыдал. А она ждала, Терпеливо, торжественно. Луис ждал. Дэвид ждал.
        Наконец я успокоился и сказал:
        - Запиши каждое слово, Дэвид, если станешь писать. Каждое двусмысленное слово - слышишь? Я не стану писать сам. Не стану. Ну, может быть… если посчитаю, что ты передаешь недостаточно точно, тогда напишу. Чего ты хочешь? Зачем ты пришла? Нет, не буду писать. Зачем ты здесь, Маарет, зачем предстала передо мной? Зачем ты пришла в новый замок Чудовища, для чего? Ответь мне.
        Она ничего не ответила. Ее длинные светло-рыжие волосы доходили до талии. Она была одета в простую одежду, на которую в большинстве мест просто бы не обратили внимания: длинный, свободный жакет, подпоясанный на тонкой талии, и юбка, закрывающая верх маленьких ботинок. От ее головы с человеческими глазами исходил сильный аромат крови. И сами горящие на лице глаза смотрели на меня нестерпимо страшно.
        - Я не возьму человеческий глаз! - сказал я. Но я уже говорил это раньше. Наверное, с моей стороны это выглядело высокомерным и непочтительным. Ведь она была такой могущественной. - Я не возьму человеческую жизнь, - сказал я. Вот что в действительности я имел в виду. - Я никогда, никогда, пока живу, терплю, голодаю и страдаю, не возьму человеческую жизнь и не подниму руку на живое существо, будь оно человеком или одним из нас - не важно, - не буду… я… до последнего дыхания… не стану…
        - Я намерена задержать тебя здесь, - молвила она. - В качестве пленника. На время. Пока ты не успокоишься.
        - Ты сошла с ума. Ты нигде меня не задержишь.
        - У меня приготовлены для тебя цепи. Дэвид, Луи, вы мне поможете.
        - Что такое? Вы оба, как вы смеете? Цепи? Какие цепи? Кто я такой - Азазел, брошенный в яму? Мемнох над этим хорошо посмеется, если только он навсегда не отвернулся от меня!
        Но ни один из них не пошевелился. Они стояли неподвижно. Внешне хрупкая, белая фигура Маарет скрывала в себе мощную силу. Луи и Дэвид страдали. О, я чуял запах страдания.
        - У меня есть для тебя вот это, - вымолвила она, протягивая руку. - Когда ты это прочтешь, то начнешь вопить и рыдать, и мы продержим тебя здесь в безопасности и покое до тех пор, пока ты не успокоишься. Здесь. Под моей защитой. В этом месте. Ты станешь моим пленником.
        - Что? Что это такое? - вопрошал я. Это был мятый пергаментный сверток.
        - Что это, черт возьми, такое? - повторял я. - Кто дал тебе это? - Мне не хотелось прикасаться к свертку.
        Она ухватилась за мою левую руку с неодолимой силой, заставив меня выронить мешки с книгами, и вложила в мою ладонь пергаментный сверток.
        - Это мне передали для тебя, - сказала она.
        - Кто? - спросил я.
        - Персона, чье письмо ты найдешь внутри. Разверни его.
        - Какого черта! - выругался я. Пальцами правой руки я разорвал измятый тонкий пергамент.
        Мой глаз! Он сверкал на фоне написанных на вложенном внутрь листе строчек. В этом маленьком свертке находился мой глаз. Мой голубой глаз, живой и невредимый.
        Задыхаясь, я схватил его, поднес к лицу и вставил в болящую глазницу, чувствуя, как нервы тянутся назад к мозгу. Мир засиял целостной картиной зрения.
        Она стояла, неотрывно глядя на меня.
        - Я стану вопить? - воскликнул я. - Вопить - почему? Что, по-твоему, я вижу? Я вижу лишь то, что видел раньше! - кричал я. Я посмотрел справа налево - ужасная заплатка из тьмы пропала, мир предстал завершенным - витражи, застывшее трио, наблюдающее за мной. - О, спасибо, Господи! - прошептал я. Но что это значило? Было ли это благодарственной молитвой или просто восклицанием?
        - Прочти, - сказала она, - то, что написано.
        Архаичный стиль, что это? Иллюзия? Слова, написанные на языке, вовсе не являющимся языком, и все же ясно читаемые - я смог узнать их торопливый очерк, начертанный и кровью, и чернилами, и сажей:
        Моему принцу! Благодарю тебя за прекрасно выполненную работу.
        с Любовью, Мемнох - дьявол.
        Я взревел.
        - Ложь, ложь, ложь! - Я услыхал звон цепей. - Какой металл, по-твоему, может связать меня, повергнуть в уныние? Черт тебя возьми! Ложь! Ты его не видела. Он тебе этого не предавал!
        Дэвид, Луи, ее сила, ее непостижимая сила - сила с незапамятных времен, еще до того, как были начертаны первые слова на табличках в Иерихоне, - окружали меня, поглощали меня. Более она, чем они; я был ее ребенком, проклинающим ее.
        Они поволокли меня во тьму - и вопли мои отдавались эхом от стен, - в помещение, которое они выбрали для меня: темное подземелье с замурованными окнами. Я пытался вырваться, но меня опутывали цепи.
        - Это ложь, ложь, ложь! Не верю! Если меня кто и одурачил, так это только Господь! - Я продолжал бушевать. - Он сделал это со мной. Это все нереально, если Он не совершил этого - Бог Воплощенный. Не Мемнох. Нет, никогда, никогда. Ложь!
        В конце концов я в изнеможении повалился на пол. Мне было все равно. Было какое-то утешение в том, что я был закован в цепи и не мог колотить по стенам кулаками, превратив их в месиво, или размозжить голову о кирпичи, или того хуже…
        - Ложь, ложь, все это огромная панорама лжи! Это все, что я видел! Еще один огромный замкнутый круг лжи!
        - Не все ложь, - сказала она. - Не все. Это стародавняя дилемма.
        Я умолк. Я чувствовал, как мой левый глаз глубже и сильнее прорастает корнями в мозг. Он снова у меня был. У меня был мой глаз. И подумать только о его лице, его искаженном от ужаса лице, когда он взглянул на мой глаз, и та история с глазом дядюшки Микки. Я был не в состоянии понять это. Мне снова захотелось выть.
        Мне показалось, что я смутно слышу нежный голос Луи - протестующий, умоляющий, спорящий. Я услышал, как замыкаются запоры. Я слышал, как в дерево забивают гвозди. Я слышал, как Луи умоляет.
        - Ненадолго, совсем ненадолго… - проговорила она, - Он слишком силен для нас, и ничто другое здесь не поможет. Либо это, либо придется разделаться с ним.
        - Нет, - вскричал Луи.
        Я услышал протесты Дэвида - нет, этого она не сделает.
        - Я не стану этого делать, - спокойно молвила она. - Но он останется здесь до тех пор, пока я не скажу, что он может уйти.
        И они ушли.
        - Пойте, - прошептал я. Я разговаривал с привидениями детей. - Пойте…
        Но монастырь был пуст. Все маленькие привидения разбежались. Монастырь был мой. Слуга Мемноха; князь Мемноха. Я был один в своей темнице.
        ГЛАВА 26
        Ночь вторая, ночь третья… Снаружи в городе по широкому проспекту мчались машины. Проходили парочки, перешептываясь в вечерних тенях. Завыла собака.
        Четвертая ночь, пятая?…
        Рядом со мной сидел Дэвид, читая мне запись моей истории, слово за словом, - все, что я рассказал, как он это запомнил, вновь и вновь прерываясь, чтобы спросить, правильно ли там или здесь, те ли это слова, таков ли получается образ.
        По обыкновению отвечала она. Из своего места в углу она говорила:
        - Да, это он видел, и это он тебе рассказал. Именно это я вижу в его сознании. Таковы были его слова. Вот что он чувствовал.
        Наконец - прошла, должно быть, неделя - она встала надо мной и спросила, хочу ли я крови. Я ответил:
        - Я никогда больше не стану ее пить. Я высохну и стану твердым, как известняк. И меня бросят в печь.
        Однажды ночью заявился Луи со спокойной непринужденностью тюремного капеллана, свободного от каких бы то ни было правил и все же не представляющего для узников никакой угрозы.
        Он медленно уселся подле меня, сложив ноги и глядя в сторону - понимая, что невежливо смотреть в лицо пленника, закованного в цепи.
        Он дотронулся пальцами до моего плеча. Волосы его были в полном порядке - модно подстрижены, причесаны и чисто вымыты. Одежда его тоже была чистой и новой, словно он специально принарядился ради меня.
        Я внутренне улыбнулся этому. Он и раньше, бывало, так поступал, и когда я замечал, что на рубашке у него старинные пуговицы из золота и жемчуга, то понимал, что это для меня, и принимал его дар, как больной принимает холодный платок на лоб.
        Его пальцы надавили на плечо чуть сильнее, и мне это тоже понравилось. Но у меня не было ни малейшего намерения говорить об этом.
        - Я читал книги Винкена, - сказал он. - Я вернулся тогда за ними и подобрал, когда мы оставили их в часовне. - Сказав это, он взглянул на меня с почтительным простодушием.
        - Благодарю, - сказал я. - Я выронил их, там было темно. Выронил, когда потянулся за глазом. Или когда она взяла меня за руку? Как бы то ни было, я выронил мешки с книгами. Мне не сдвинуть с места эти оковы, я не могу пошевелиться.
        - Я отнес книги домой на Роял-стрит. Они там, как и множество других драгоценностей.
        - Понимаю. Ты видел миниатюры? Ты достаточно хорошо их рассмотрел? Я не смог, не успел. Просто… все произошло слишком быстро, и я так и не открыл книги. Но если бы ты увидел его призрак там, в баре, и услышал, как он их описывает…
        - Они потрясающи. Просто великолепны. Они тебе понравятся. Ты будешь долго наслаждаться ими наедине при свете. Я только начал их рассматривать и читать. С помощью лупы. Но тебе не потребуется лупа. Твои глаза зорче моих.
        - Мы будем читать их… возможно… ты и я… вместе.
        - Да… все двенадцать книг, - молвил Луи. Он тихо заговорил о многих чудесных вещах, которые видел в книгах, - о крошечных людях, и зверях, и цветах, и о льве, лежащем рядом с ягненком.
        Я закрыл глаза. Я был благодарен. Я был удовлетворен. Он понимал, что я не хочу больше разговаривать.
        - Я буду там, внизу, в наших комнатах, - сказал он, - буду ждать. Тебя не станут держать здесь долго.
        Что значит это «долго»?
        Погода, кажется, потеплела
        Дэвид мог бы тоже прийти.
        Иногда я закрывал глаза и затыкал уши, отказываясь воспринимать звуки, будто намеренно адресованные мне. Я слышал пение цикад, когда небо все еще пламенело от солнца, и другие вампиры спали. Я слышал, как поют птицы, слетающие на ветки дубов на Наполеон-авеню. Я слышал детей!
        Дети все- таки вернулись. Они пели. Иногда один или двое из них разговаривали быстрым шепотом, словно секретничали, накрывшись с головой простыней.
        И еще - шаги на ступенях.
        А там, за стеной, - кричащая, светящаяся электрическими огнями ночь.
        Однажды вечером я открыл глаза - цепи исчезли.
        Я был один, дверь открыта
        Моя одежда была изорвана в клочья, но мне было наплевать. Я с трудом поднялся и, наверное, впервые за две недели поднес руку к лицу, чтобы проверить, на месте ли глаз, хотя, разумеется, я им видел. Просто я давно перестал вспоминать о нем.
        Я вышел из здания приюта, пересек двор. На мгновение мне показалось, что я увидел железные качели - те, что ставили на детских площадках в прежние времена Я различил рамы, напоминающие букву А, поперечину и сами качели и качающихся на них детей - маленьких девочек с развевающимися волосами; я слышал, как они смеются. В изумлении я поднял глаза на витражи часовни.
        Дети исчезли. Двор был пуст. Отныне этот дворец принадлежит мне. Дора оборвала все связи, Она пришла к своей великой победе.
        Я долго шел по Сент-Чарльз-авеню. Шел под знакомыми мне дубами, по старым тротуарам, мимо новых и старых домов. Миновав Джексон-авеню, я оказался среди забавной смеси из забегаловок и неоновых вывесок, заколоченных и полуразрушенных зданий, стоявших вперемешку с модными магазинчиками, - кричащие, полупустые кварталы, тянущиеся вплоть до населенных кварталов города.
        Я подошел к магазину, некогда торговавшему дорогими машинами. Здесь продавали автомобили в течение пятидесяти лет, а теперь это было огромное пустое помещение со стеклянными стенами. Я очень хорошо видел собственное отражение в стекле. Мое сверхъестественное зрение опять вернулось ко мне - безупречное, на оба голубых глаза
        Я увидел себя. И я хочу, чтобы и вы увидели меня в этот момент. Я хочу, чтобы вы посмотрели на меня моими глазами, и я клянусь, что все, мною рассказанное, каждое мое слово, истинно и идет от сердца
        Я - вампир Лестат. Вот что я увидел в стекле. Вот что я услышал в себе. Вот что я знаю! И это все, что я знаю.
        Верьте мне, верьте моим словам, верьте тому, что я сказал, и тому, что про меня написано.
        Я по- прежнему здесь, герой собственных грез, и позвольте мне навсегда оставаться с вами.
        Я - вампир Лестат.
        А теперь разрешите мне из вымысла превратиться в легенду.

9.43, 28 февраля 1994 г.
        Прощай, любовь моя.