Последний вздох Аполлона Наташа Ридаль
        Париж конца XIX века манит запахом жареных каштанов и выставками импрессионистов. Мечтая увидеть натюрморт кисти Ван Гога, скромный учитель рисования из Царскосельской гимназии останавливается в маленьком отеле на острове Сен-Луи. Здесь он встречает своего знакомого - известного английского журналиста, которого вскоре находят мертвым в собственном номере. На первый взгляд кажется, что англичанина застрелили. Пока полиция охотится за сбежавшим портье, постояльцы начинают подозревать друг друга…
        Наташа Ридаль
        Последний вздох Аполлона
        Я люблю только ночь и цветы
        В хрустале, где дробятся огни,
        Потому что утехой мечты
        В хрустале умирают они…
        Потому что цветы - это ты.
        И. Ф. Анненский
        I. Друг
        Глава 1
        Синие ирисы на ярко-желтом фоне. Предметы плоские, все, кроме увядающих лепестков, любовно выписанных художником. Ван Гог построил композицию так, чтобы максимально подчеркнуть контраст между фоном и цветами, уже ощутившими дыхание смерти. Смерть неизбежна. Всё дело в контрасте. Ничего прекраснее в своей жизни Митя не видел.
        Дмитрий Егорович Гончаров, внебрачный сын барона Стааля, воспитанный в приемной семье царскосельского учителя, с гимназических лет мечтал стать художником. Родную мать он совсем не помнил, а когда пытался представить, взор затуманивал смолистый, приторно-сладкий дым благовоний. Отпевание не отложилось в его памяти, но запах ладана, въевшийся в детское сознание как своеобразная аллегория утраты, со временем совершенно отвратил Митю от церкви. Невзирая на неприязнь к богослужениям, посещение которых было обязательным для учащихся, в Николаевской гимназии ему понравилось с первого же дня. Здесь, в коридорах и рекреациях, среди копий античных статуй и византийских орнаментов, в душе Мити зародилось чувство прекрасного.
        Действительный тайный советник Егор Егорович Стааль после своего назначения послом в Великобританию вдруг вспомнил о незаконнорожденном отпрыске и в 1891 году выписал двадцатилетнего Митю в Лондон. Признать не признал, но оплатил комнатушку в злачном районе Сохо и обучение в школе при Королевской академии художеств.
        Юноша прилежно посещал занятия, ходил в картинные галереи, старательно копировал шедевры старых мастеров. Однако его собственные работы не вызывали того особого, волнующего трепета, который охватывает зрителя перед лицом истинного искусства. Митиным наброскам чего-то недоставало. Не те штрихи, не те сюжеты. Не быть ему Винсентом Ван Гогом, которого он боготворил…
        Барон Стааль, очевидно, посчитал, что сделал для сына всё, что мог, и умыл руки. Митя внезапно осознал свою никчемность. Ни единой душе в целом свете не было до него дела, его никто не любил. Перед Рождеством он купил пузырек с мышьяком и много дней носил его в нагрудном кармане пиджака, пока в конце концов не понял, что ему не хватит духу убить себя. Даже на это он не способен. Жалкий трус. Неудачник. Когда отчаяние захлестнуло его с головой, одна неожиданная встреча изменила всё.
        Год спустя Митя вернулся в Царское Село и получил место учителя рисования в Николаевской гимназии. Он увез из Лондона несколько зарисовок Вестминстерского дворца, сборник сказок Оскара Уайльда с заложенным между страницами листом платана и образ, нет, скорее голос Калверта Найтли. Тихий, как утро в осеннем саду. Глубокий, как Темза под Тауэрским мостом. Митя боялся, что время сотрет из его памяти черты лица, столько раз мелькавшего в толпе на художественных выставках, но этот голос он узнал бы из миллиона других голосов.
        В столичном светском обществе говорили, что Калверт Найтли чертовски богат. Его дед был джентри - мелкопоместным дворянином, получавшим доход от сдачи в аренду земель в графстве Сассекс. После смерти отца Калверт унаследовал процветающее поместье неподалеку от Брайтона и опеку над младшей сестрой Кэтрин, которая только начала ходить, когда молодой джентльмен окончил Оксфордский университет и обосновался в Лондоне.
        С тех пор прошло шестнадцать лет, а имя Найтли стало синонимом острого пера. Две его страсти - к живописи и к расследованиям - удачно вылились в занятие журналистикой. Он писал статьи для дешевой, рассчитанной на массового читателя газеты «Дэйли Телеграф», как нельзя лучше подходившей Найтли с его скандальными заметками. Разумеется, гонорар его мало заботил. Блестящий ум, образный язык и несомненный талант быстро снискали ему известность не только в Англии, но и за рубежом. Найтли много путешествовал, коллекционировал картины и писал о непонятном современном искусстве и чудовищных преступлениях девятнадцатого века. Растущая популярность сообщала его неброской внешности своеобразную привлекательность. Многие сходились во мнении, что возраст только красит журналиста: и женщины, и мужчины одинаково поддавались его обаянию.
        Услышав речь Найтли на открытии частной выставки импрессионистов, Митя долгое время не мог думать ни о чем другом и захотел непременно познакомиться с харизматичным оратором.
        Калверт Найтли подошел к нему сам во внутреннем дворе Берлингтон-хауса на Пикадилли, в котором Королевская академия художеств располагалась вот уже четверть века.
        - Подражать мастерам старой школы - не лучший способ прославиться в наше время.
        От неожиданности и изумления Митя не смог вымолвить ни слова. Неправильный прикус Найтли придавал необъяснимый шарм его улыбке.
        - Я заметил вас на выставке импрессионистов. Их техника пленила вас, не так ли?
        - Вы правы, сэр. А еще то, как вы о них говорили, - Митя спохватился и поспешно отрекомендовался. - Дмитрий Гончаров. Я…
        И тут он замялся, не зная, как выразить переполнявшие его чувства. Джентльмен снова улыбнулся - глазами и лишь самую малость краешками губ - и продолжил за Митю:
        - Вы намерены стать одним из них. И непременно станете. Калверт Найтли, - короткий кивок, прядь волос, уронившая тень на глаза. - Надеюсь увидеть вас на следующей выставке.
        Сказав это, он развернулся и зашагал прочь, а Митя остался стоять посреди двора, глупо улыбаясь. Он еще не знал о привычке Найтли безапелляционно заявлять, что будет именно так, а не иначе, и сразу поверил, что сможет чего-то достичь. Нет, не высот Ван Гога, конечно, но имя Дмитрия Гончарова обязательно войдет в историю. Тут следует оговориться, что Винсент Ван Гог пока что оставался непонятым и не признанным широкой публикой, и всё же Митя был убежден, что рано или поздно этого чудака назовут гением. Сам Калверт Найтли предсказал ему грядущую славу!
        Юноша начал искать упоминания о Найтли в газетах, читал его статьи, прислушивался к разговорам в салонах и клубах, где, словно отвечая на его мысленный запрос, речь то и дело заходила о знаменитом журналисте.
        - Говорят, он консультировал Скотленд-Ярд, чтобы поймать Джека Потрошителя.
        - Я ничуть не удивлена. Если бы Калверт служил в полиции, Потрошителя давно бы арестовали.
        Митя приехал в Лондон спустя три года после жутких убийств в Уайтчепеле, породивших панику и долгие пересуды. Он сумел достать старые газеты: действительно, под заметками, освещавшими расследование, чаще всего мелькало имя Калверта Найтли. Особенно впечатляющей показалась Мите статья о последней жертве - проститутке Мэри Джейн Келли, проиллюстрированная фотографией ее расчлененного тела. «Джек вернется, - пророчествовал журналист. - И как верно то, что жертв Потрошителя больше пяти, несомненно и то, что убийц - как минимум двое. Есть ли между ними связь? Когда-нибудь мы это узнаем».
        После их мимолетного знакомства во дворе Берлингтон-хауса Митя до отъезда в Россию не пропустил ни одной художественной выставки. Каждый раз, входя в зал, он в первую очередь выискивал глазами картины Ван Гога и элегантную фигуру Найтли. В своих снах он частенько пытался догнать журналиста, окликнуть его, заговорить с ним. Зачем? Этого Митя объяснить не мог. Возможно, хотел снова услышать тихий голос, обещающий: «Непременно станете».
        В 1894-м Дмитрий Гончаров возвратился в Царское Село, но почти каждую ночь пропадал в Альбионе своих сновидений, плутая по безлюдным улицам с единственной целью - отыскать Калверта. Встречая прохожего, Митя бросался к нему, заглядывал в лицо. Лица всегда оказывались незнакомыми. Найтли мог быть любым из них и, неузнанный, уходил прочь.
        С назначением Иннокентия Федоровича Анненского на пост директора Николаевской гимназии отношения между учителями и гимназистами стали более демократичными, если не сказать дружескими. Раньше после уроков Митя дотемна в одиночестве бродил по аллеям вокруг каскадных прудов. Теперь же с легкой руки Анненского учителя начали устраивать для своих подопечных совместные походы и вечера, так что у Мити просто не оставалось времени на хандру. Скромный учитель рисования наконец почувствовал себя нужным и в глубине души уверовал, что перемены в его жизни произошли благодаря знакомству с Найтли. Он всё острее ощущал необходимость еще раз увидеть этого необыкновенного человека.
        Летом 1897 года Митя вновь приехал в Лондон. Оставив багаж в отеле рядом с Юстонским вокзалом, он сразу отправился на выставку в Королевскую академию художеств… А потом было два солнечных месяца в Милане, пинакотека[1 - Картинная галерея.] Амброзиана, Ла Скала, пинакотека Брера, долгие прогулки, игристое вино и тень от непослушной челки на глазах Найтли. В то лето Митя особенно много рисовал…
        Затем, как цветные стеклышки в калейдоскопе, виды Милана сменили более привычные образы: царскосельские парки, гимназисты, публичные лекции об искусстве, морская экскурсия в Кронштадт. Но теперь у Мити были воспоминания, настоящие, счастливые, в равной степени принадлежавшие ему и Найтли.
        В октябре 1898-го Калверт написал ему, приглашая встретиться в Париже. Владелец маленького отеля «Луксор», расположенного на острове Сен-Луи, устраивал в своем Салоне Муз выставку полотен из частных собраний. Найтли намеревался выставить картину из собственной коллекции и соблазнял Митю «Ирисами» Ван Гога - натюрмортом, который принадлежал вдове брата художника. Йоханна, унаследовавшая от мужа около двухсот живописных работ и рисунков Винсента, вернулась из Франции в Нидерланды и время от времени организовывала выставки-продажи. Это были лишь первые робкие попытки познакомить владельцев галерей с творчеством Ван Гога, однако Найтли не сомневался, что благодаря Йоханне имя художника со временем приобретет мировую известность.
        «Вы никогда себе не простите, если упустите шанс воочию увидеть подлинный шедевр, который мадам Ван Гог решилась выставить в салоне старины Шабо», - писал Мите журналист. Именно этот довод сыграл решающую роль: Анненский согласился отпустить Дмитрия Егоровича в Париж на целых две недели.
        Теперь, в старинном особняке на набережной Анжу, молодой человек стоял перед натюрмортом с ирисами, пораженный контрастом между жизнью и смертью.
        - В этой картине есть что-то зловещее, - произнес один из постояльцев «Луксора», американец по имени Бэзил Холлуорд.
        Митя не заметил, как он подошел и остановился рядом.
        - Да, пожалуй, вы правы.
        Глава 2
        Отель «Луксор» оказался еще меньше, чем представлял себе Митя. Одновременно в нем могли остановиться всего пять постояльцев, а главной приманкой для гостей служила экспозиция, которую хозяин Жан Шабо каждые три месяца обновлял в Салоне Муз, почти целиком занимавшем первый этаж особняка. Чаще всего Шабо выставлял картины, арендованные у их владельцев, а иногда и личные вещи художников. Двери отеля были открыты для эстетов, способных оценить поистине бесценные полотна. В то же время Салон Муз служил рестораном, который с удовольствием посещали знатные парижане. По вечерам здесь звучал рояль и, несмотря на современные удобства - центральное отопление и электричество, в камине уютно потрескивал огонь, а на столе, накрытом крахмальной скатертью, пылали свечи в серебряных канделябрах.
        В холле гостей встречал неизменно галантный портье Виктор Дюпон - француз до кончиков ногтей, слегка располневший к сорока годам. Он выдавал ключи и почту, запирал парадную дверь на ночь и на несколько часов забывался сном в крошечной комнатушке рядом с конторкой.
        Винтовая лестница, обитая мягким ковром, уводила на второй этаж, где постояльцы попадали в узкий коридор и расходились по номерам: две комнаты направо, три налево. Следуя за отельным лакеем, Митя повернул направо. Его номер «5» оказался напротив номера американца Холлуорда.
        Дверь в торце коридора вела в апартаменты Жана Шабо - владелец отеля занимал кабинет и спальню. Это был высокий лысеющий господин шестидесяти лет, сухой и прямой, как трость, и очень деятельный. Кроме горячей любви к искусству, его почти осязаемую энергию подпитывала любовь к семейному делу - отелю и, конечно, к его постояльцам. Митя легко мог вообразить, как обрадовался француз, когда знаменитый журналист и коллекционер согласился выставить в его салоне картину русского художника Василия Верещагина, а также изъявил желание пожить в «Луксоре» недельку-другую вместе с сестрой.
        Отельным лакеем служил британец по имени Том Бичем, нанятый незадолго до приезда англоговорящих гостей. Шабо, несомненно, посчитал удачей неожиданное появление молодого человека с рекомендательным письмом от графини Пикок, которая останавливалась в «Луксоре» лет десять тому назад. Бывший лакей графини имел похвальное, по мнению Шабо, намерение совершенствовать свои умения не где-нибудь, а в парижском отеле.
        Калверта Найтли и его сестру Кэтрин разместили в номерах в левой части коридора. Номер «3» вот уже несколько месяцев занимала итальянская оперная певица Лючия Морелли, ангажированная на часть сезона в Гранд-Опера.
        Винтовая лестница устремлялась выше, на третий этаж - в комнаты для прислуги. Сейчас там жили горничные Лючии и Кэтрин, лакей Найтли и Том Бичем. Кухня и кладовая находились на цокольном этаже. Об их существовании гостям полагалось знать лишь в теории, на деле же готовые блюда словно по волшебству появлялись на подносе лакея, дымясь и источая аппетитный аромат. Повар и служанки, убиравшие комнаты, приходили утром и покидали отель вечером, как тени, через дверь на задний двор.
        - Бичем служил у моей давней знакомой, графини Пикок, - сказал Шабо по-английски, когда постояльцы впервые в полном составе встретились за обедом. - А мне как раз требовался лакей-англичанин, который бы легко понимал и исполнял любые ваши пожелания.
        Митя одинаково хорошо владел английским и французским, эти языки в гимназии давались ему намного легче, чем латынь и греческий. Но, поскольку все беседы в «Луксоре» по негласной договоренности велись на языке английских гостей, в конечном итоге было удобно, что на нем говорили и слуги.
        Лючия Морелли, как оказалось, тоже неплохо знала английский. Митя не умел определять возраст, однако почему-то решил, что ей скорее за тридцать, нежели сильно за двадцать. У нее были нетипичные для итальянки светлые локоны, убранные в замысловатую прическу. Сестра Калверта предположила, что Лючия осветляет их с помощью перекиси водорода.
        - Для лакея, служившего в доме графини, ваш Бичем держится не слишком уверенно, - проронил Найтли, когда слуга на мгновение замешкался, обдумывая, следует ли положить на тарелку журналиста третий кусочек запеченной форели.
        Мите показалось, что Кэтрин, миниатюрная брюнетка с огромными глазами, в этот момент слегка мотнула головой, будто сделала знак Бичему, и лакей поспешно перешел к следующему гостю.
        - Он исправится, мсье Найтли. Однако я попрошу Дюпона с завтрашнего дня помогать ему прислуживать за столом. Наверняка вы уже имели возможность убедиться, что мой портье говорит по-английски почти так же хорошо, как я.
        Шутка вызвала одобрительный смех, и мимолетная озабоченность исчезла с лица Шабо.
        Париж в начале ноября был полон очарования. Деревья на бульварах уже обнажились, отбрасывая сплетенные тени ветвей на пыльные тротуары. За деревьями проступили фасады домов с ажурными решетками французских балконов. Улицы гудели, запруженные каретами и омнибусами, запах конского навоза смешивался с ароматами кофе, корицы и горячих круассанов. Медленно наливались апельсиновым светом электрические фонари.
        Найтли шел размашистым шагом по Итальянскому бульвару. Митя, Кэтрин и американец Холлуорд старались не отставать от него, в то же время успевая восторженно озираться по сторонам. Этих троих, несмотря на очевидную разницу во вкусах и воспитании, объединяло ощущение легкой эйфории. Горничная Кэтрин, благочинная пожилая дама, семенила следом, нагруженная шляпными коробками. Сестра Калверта пребывала в полной уверенности, что нельзя побывать в Париже и не приобрести с полдюжины новых шляпок. Сегодня она купила четыре, которые выбирала не меньше часа.
        - Кажется, в этом доме находилась редакция журнала «Мушкетер», - заметил Найтли, не сбавляя шага. - Журнал, между прочим, издавал Александр Дюма.
        - Ты же знаешь, братец, что я больше люблю Гюго. Кстати, когда мы посетим Нотр-Дам?
        - Не сегодня, Кэт. Дмитрий мечтал побывать в «Кафе Риш», где в начале девяностых собирались импрессионисты. Мы почти пришли.
        - Я не останусь с вами ужинать, - неожиданно заявила Кэтрин, поправляя меховое боа. - Лучше прогуляюсь и вернусь в отель в экипаже. Разумеется, с Перкинс, - быстро добавила она, кивнув на свою горничную.
        - Как знаешь, - холодно отозвался Найтли. - Можешь гулять в сопровождении Перкинс, если обещаешь вести себя благоразумно.
        - Может, я и замуж могу выйти за того, кого сама выберу?
        Брат поморщился:
        - Не начинай, Кэт. Тебе прекрасно известно, что из-за твоей склонности верить проходимцам, рассчитывающим на богатое приданое, решение этого вопроса я оставляю за собой.
        Кэтрин презрительно поджала губки, отвернулась и зашагала в обратном направлении, маленькая и изящная, в струящемся платье по последней моде. Найтли направился к высокой стеклянной двери, а Бэзил Холлуорд еще стоял на тротуаре, глядя вслед девушке, и Митя тоже невольно оглянулся. На мгновение ему показалось, будто Кэт шла уже не одна, а с каким-то господином, отделившимся от фонарного столба, когда она проходила мимо. Перкинс со шляпными коробками заметно отстала. Хрупкий силуэт быстро затерялся в толпе, так что Митя не мог поручиться, что зрение его не обмануло. Тем не менее Найтли не без причины запрещал сестре прислушиваться к голосу сердца.
        Когда прошлым летом они были в Милане, Калверт рассказал другу, почему за пять месяцев до этого перевез Кэтрин из поместья в свой лондонский дом и с тех пор старался не выпускать из поля зрения. Оказывается, малышка Кэт чуть тайно не обвенчалась с красавцем-капитаном, соблазнившим ее, как Феб Эсмеральду. Вот только капитан, как выяснил Найтли, проиграл в карты почти всё отцовское наследство и надеялся, что удачная женитьба поправит его дела.
        - Неужели современные барышни еще попадаются на подобные уловки? - недоумевал Митя. - Времена Джейн Остин давно миновали.
        - Кэт искренне верила, что он был в нее влюблен, и, кажется, до сих пор меня не простила. Иногда я думаю, что теперь она в пику мне готова поощрить любого негодяя.
        «Как бы то ни было, она не поощрит первого встречного в Париже», - подумал Митя. К тому же с тех пор она повзрослела - теперь ей почти двадцать.
        Митя зашел в ресторан следом за Холлуордом. Роскошный интерьер «Кафе Риш» сразу вытеснил из его головы все мысли о Кэтрин. Зал был оформлен в темно-красных тонах, приглушенное освещение создавало почти интимную обстановку. Найтли уже сидел за столиком, бордовый полумрак мягко оттенял его кожу, и от этого она казалась приятно бархатистой. Мите до боли в ладонях захотелось прикоснуться к его руке. Вместо этого он уткнулся в меню.
        - Одобряю ваш выбор места, Дмитрий, - произнес Найтли своим глубоким голосом. - Не зря покровитель Моне и Писсарро, Ренуара и Сезанна - румынский врач Жорж де Беллио - устраивал здесь «ужины импрессионистов». Он ведь был одним из первых покупателей их картин и до самой смерти не оставлял надежды вновь сплотить почти распавшуюся группу. Я ужинал в «Кафе Риш» несколько раз в девяносто втором и девяносто третьем. Честно говоря, на этих вечерах бывали не столько художники, сколько их друзья - Доде, Мирбо, Тургенев.
        - Кажется, Беллио умер в девяносто четвертом? - проронил Холлуорд, проявивший необычайную для американца осведомленность. - Очевидно, тогда всё и закончилось?
        - Да, встречи прекратились, - подтвердил Найтли, медленно поднося к губам бокал красного вина.
        Он прикрыл глаза, вдохнул аромат и сделал небольшой глоток. Журналист ценил дорогое вино, а ресторан, в котором они ужинали, славился как превосходными винами, так и заоблачными ценами.
        Мите вспомнилось, как прошлым летом он увидел Калверта в Королевской академии художеств, как робко подошел, уверенный, что Найтли его не узнает. И как услышал:
        - Дмитрий! Давно же вас не было! А я сегодня уезжаю в Милан. Не желаете составить мне компанию?
        Глава 3
        Когда он не гулял по Парижу, он рассматривал увядающие ирисы. В Салоне Муз выставлялись полотна и других импрессионистов, но они не завораживали Митю так, как натюрморт Ван Гога.
        Экспозицию удачно дополняло одно из писем художника к младшему брату Тео, которое Йоханна Ван Гог любезно предоставила Шабо вместе с картиной. Владелец отеля разместил его под «Ирисами», на круглом столике, накрытом темно-зеленым сукном. Прижатое толстым стеклом, письмо казалось Мите частицей самого Винсента, его внутреннего мира, отраженного в аккуратном почерке и вдумчивых рассуждениях о живописи.
        - Невероятно! Он пишет, что как художник никогда не станет чем-то значительным, - пробормотал Митя. - Как низко он себя ценил!
        - В самом деле? - Найтли наклонился над круглым столиком и пробежал глазами по строчкам, скептически поджав губы.
        Бэзил Холлуорд, которого, похоже, больше всего заинтересовала картина Верещагина, тоже подошел взглянуть на письмо Ван Гога. Певица Лючия Морелли сидела на диване у рояля, наблюдая за мужчинами из-под опущенных ресниц. Бичем и Дюпон накрывали стол к ужину.
        - Однако, - хмыкнул Найтли. - Винсент сообщает брату, что начал вновь испытывать любовное томление. А еще признается, что воздержание и добродетельная жизнь способны завести его в такие области, где он легко сбивается с пути.
        - Если речь идет о помешательстве, то, следуя его логике, вам, Найтли, оно, определенно, не грозит, - проронила Лючия.
        Митя обмер и даже дышать перестал, боясь поднять глаза на Калверта. Неужели ей стало известно?.. Но как? Он запаниковал. В следующую секунду, к его облегчению, раздался непринужденный смех Найтли:
        - Мисс Морелли, вы намекаете на мой аморальный образ жизни?
        - Вы знаете, на что я намекаю.
        Митя изумленно взглянул на Лючию. В Милане они с Найтли видели ее на сцене Ла Скала. Калверт как-то сказал, что она невероятно трогательна в роли Мими из «Богемы» Пуччини, однако Мите не приходило в голову, что его друг может быть лично знаком с оперной дивой.
        Повисла пауза. Потом Холлуорд кашлянул и шагнул навстречу Жану Шабо, спустившемуся в салон. Хозяин раскланялся с гостями и тихо спросил Дюпона:
        - Где Бичем?
        - Только что был здесь, мсье.
        - Пора садиться за стол.
        - Кэт снова опаздывает, - недовольно отметил Найтли.
        Она появилась через пару минут, и почти одновременно в другую дверь вошел Том Бичем с большим серебряным подносом. Дюпон разливал суп, а Шабо тем временем наполнял вином бокалы гостей.
        - Холлуорд, я заметил, что вы долго рассматривали моего Верещагина, - сказал Найтли, пристально глядя на американца. - Представьте, я приобрел его на выставке в Нью-Йорке. Возможно, вы тоже ее посещали?
        - Боюсь, случай не представился. А картина и впрямь примечательная. Как я понял, на ней изображено подавление британцами восстания наемных индийских солдат, которое произошло, если не ошибаюсь, около сорока лет назад.
        - Этих несчастных действительно привязали к дулам пушек? - ужаснулась Лючия. Ее английский был почти совершенным, только легкий акцент выдавал итальянку.
        - Несколько залпов разбросали куски плоти по всему полю, - невозмутимо произнес Найтли. - Однако я не испытываю чувства стыда за свою нацию. Взбунтовавшиеся сипаи[2 - Наемные солдаты в колониальной Индии.] вели себя не менее жестоко. Учитывая щекотливость сюжета, на сегодняшний день я бы оценил это полотно в шестьсот франков.
        Половник выскользнул из пальцев Дюпона и звякнул о край супницы.
        - Не желаете купить у меня картину, Холлуорд? Уверен, очень скоро она вновь поднимется в цене.
        Митя уловил в словах Найтли сарказм: было очевидно, что такая покупка американцу не по карману. Холлуорд представился торговым клерком и выглядел в точности как клерк. Митя подметил, что он тщательно следит за своей внешностью и одеждой, однако последняя вышла из моды еще в прошлом году. Непростительное упущение для тридцатилетнего щеголя, если только он не испытывает денежные затруднения и по этой причине не может себе позволить каждый год обновлять гардероб.
        Холлуорд уклонился от прямого ответа:
        - Скажите, Шабо, не опасно ли выставлять в салоне такие дорогие полотна? Вы не боитесь вооруженного ограбления?
        Морщинистое лицо француза расплылось в улыбке:
        - Уверяю вас, в этих стенах экспозиция в полной безопасности. Как раз на такой случай я держу револьвер Лефоше. Он хранится в верхнем ящике конторки портье, чтобы Дюпон мог воспользоваться им, если - не дай бог - появятся грабители.
        - Ваш портье умеет стрелять? Как романтично! - Кэтрин закатила глаза, скосив взгляд на лакеев, застывших за спиной Шабо в ожидании распоряжений.
        - Открою вам секрет, мадемуазель Найтли: обращаться с этим револьвером совсем не сложно. Он заряжен и выстрелит от одного нажатия на спусковой крючок. Не стану утомлять вас подробным рассказом о том, как действует ударно-спусковой механизм. Скажу лишь, что револьвер Лефоше дает сто очков вперед английским Адамсам и американским Кольтам.
        - Раз уж речь зашла о преступлениях, - Найтли внимательно оглядел собравшихся за столом, - не могу не вспомнить, что сегодня исполняется ровно десять лет с последнего убийства, совершенного Джеком Потрошителем. Тайна его личности так и осталась неразгаданной.
        - Я читал несколько ваших статей на эту тему, - припомнил Митя. - Вы считали, что за деяниями Потрошителя стоят два разных человека.
        - Я и сейчас в этом убежден.
        - Откуда такая уверенность, Найтли? - полюбопытствовал Холлуорд.
        - Судите сами, - охотно отозвался журналист, оседлавший любимого конька. - Общеизвестно, что Джек убил и выпотрошил пять проституток в районе Уайтчепел в восемьдесят восьмом году. Все преступления на первый взгляд похожи, однако последняя жертва - Мэри Джейн Келли - была убита не на улице, а в собственной комнате, и оказалась намного моложе остальных. Ей было двадцать пять, в то время как прочим - от сорока трех до сорока семи. С чего бы убийце изменять своим предпочтениям?
        - Давайте поговорим о чем-нибудь другом, - содрогнулась Кэтрин.
        - Нет, продолжайте, Найтли, - решительно сказала Лючия. - Любопытно послушать вашу теорию.
        - Впервые вижу даму, которую интересуют убийства, - пробормотал Шабо.
        - Сочту это за комплимент. Итак? - певица с вызовом посмотрела на журналиста.
        На один короткий миг Мите показалось, что Лючию и Калверта объединяет нечто, известное только им. Нечто, о чем их взгляды говорили красноречивее слов.
        - Итак, - продолжил Найтли, - перенесемся на двадцать пять лет назад - в тысяча восемьсот семьдесят третий. В начале сентября на берег в районе Баттерси вынесло правую часть женского торса. После этого в разных местах Темзы достали недостающие части и собрали почти целое женское тело. Помню, я опубликовал снимок в своей статье. Всё повторилось спустя девять месяцев, а затем было еще несколько подобных находок. Случаи с трупами в Темзе представляются мне делом рук первого Потрошителя, как и убийство Мэри Келли, замаскированное под работу второго.
        - Ваше предположение ничем не обосновано, если не принимать во внимание возраст жертв, - заметила Лючия.
        - Вы забываете о письмах Джека. Полиция получала их десятками.
        - Убийцы писали в полицию? - поразился Митя.
        - Разумеется, большинство писем - подделки, - Найтли сделал паузу, чтобы вдохнуть аромат каберне-совиньон. Пригубив вина, он обвел глазами слушателей. - Я был знаком с одним из руководителей расследования, инспектором Эбберлайном. Он показывал мне письма и даже одолжил одно, чтобы я его опубликовал. Я сделал с него копию, которую и отнес Эбберлайну, а оригинал оставил себе. Никто не заметил подмены.
        - Разве это не преступление, братец? - воскликнула Кэтрин.
        - Тот клочок бумаги не представлял интереса для полиции. Они полагали, что настоящий Джек написал всего несколько писем. Так, в одном он предупреждал, что убьет сразу двух женщин, что действительно произошло тридцатого сентября. Другое было приложено к посылке, в которой оказалась отрезанная почка. Я же, просмотрев письма, сумел распознать другой повторяющийся почерк. Я убежден, что ряд писем отправил в полицию Потрошитель номер один, и листок, который я храню как талисман, исписан его рукой.
        На целую минуту в салоне воцарилась тишина. Потом Кэт спросила почему-то шепотом:
        - Ты возишь это письмо с собой?
        - Всегда. Я верю, что однажды разгадаю тайну Джека. Это письмо принесет мне удачу.
        - Я бы не отказалась на него взглянуть, - произнесла Лючия чуть дрогнувшим голосом.
        Найтли достал из кармана фрака сложенный листок пожелтевшей бумаги.
        - Прошу.
        Забирая письмо, певица коснулась его пальцев и, будто нарочно, на мгновение удержала в своих. Калверт отдернул руку, точно ее ошпарили кипятком. Лючия развернула листок, но ее глаза, внезапно потемневшие, казалось, смотрели куда-то сквозь строчки. Она отложила письмо. У Мити невольно закралось подозрение, что ее интересовал не столько «талисман», сколько сам Найтли.
        - Вы позволите? - спросил Холлуорд, протягивая руку. В отличие от Лючии, в его глазах искрилось неподдельное любопытство.
        - Почему ты никогда не рассказывал мне об этом? - Кэтрин, прищурившись, взглянула на Калверта, пока Дюпон подавал десерт - пасту из засахаренных каштанов со взбитыми сливками.
        - Разве тебя когда-либо волновало что-то кроме собственных прихотей? А меж тем ты могла бы гордиться братом: в своих расследованиях я всегда на шаг впереди полиции.
        - А вот и нет, - мстительно возразила девушка. - Или ты уже забыл про того француза, что прошлой весной открыл отель в центре Лондона? Как же его звали? Отар? Таро? Не важно, - тут же отмахнулась она. - В его отеле ограбили баронессу Эддерли, и ты написал статью, в которой обвинил в краже хозяина-француза. Разве это не тот случай, когда твое хваленое чутье тебя подвело?
        Митя густо покраснел, чувствуя, что поведение Кэтрин вышло за рамки приличий. На лице Шабо читалось явное волнение. Лакей и портье обменялись многозначительными взглядами, словно говоря: когда светские манеры забыты, господа ничем не отличаются от нас, простых смертных. А Кэт всё не унималась:
        - После твоей статьи кто-то поджег отель. Мистер Таро задохнулся в дыму, спасая своих постояльцев. А на следующий день полиция арестовала горничную, сбежавшую с драгоценностями баронессы.
        Найтли словно окаменел. Понять, что он чувствует, было невозможно.
        - Калверт не мог знать, что всё так обернется, - пробормотал Митя.
        - Действительно, - согласился Холлуорд, возвращая журналисту письмо Джека Потрошителя. - К тому же быть всегда правым - скучно и неоригинально.
        - Благодарю, Холлуорд.
        Митя почувствовал в голосе Найтли холодную учтивость человека, утратившего всякий интерес к беседе.
        Глава 4
        Два летних месяца в Италии стали самыми счастливыми в жизни Мити и совершенно исцелили от сновидений, в которых он тщетно разыскивал Калверта. Они жили на вилле, принадлежавшей одному из знакомых Найтли, известному миланскому аристократу. Здесь собирались художники и поэты, а звуки скрипки и виолончели уносились в чудесный сад, где растворялись в журчании каскадного фонтана. Сад был разбит в английском парковом стиле. В тени деревьев прятались статуи и беседки, а порой и Митя, которому всё труднее становилось делить Калверта с его итальянскими друзьями. Мите больше нравилось, когда они оставались вдвоем, гуляли по старым улочкам, заходили в галереи, вели бесконечные беседы о живописи. Он мог бы и вовсе обойтись без шумных вечеринок на вилле, но понимал, что они необходимы его другу. Журналист жаждал быть в центре внимания. А Дмитрий Гончаров уходил с этюдником на пленэр и воплощал в жизнь предсказание Найтли - превращался из школяра в настоящего художника-импрессиониста.
        Собираясь в Гранд-Опера, он невольно вспомнил, как готовился впервые отправиться в оперу в Милане. Предвкушая приятный вечер в обществе Калверта под звуки очередного шедевра Верди, Митя стоял перед зеркалом и завязывал галстук. Алый шелковый аскот[3 - Широкий галстук, напоминающий шейный платок, который заправляют под воротник рубашки и закалывают булавкой или брошью.], купленный в Лондоне для особых случаев, долго бесцельно хранился в коробке и вот наконец дождался своего часа. Митины пальцы справлялись с узлом не слишком умело. В какой-то момент, подняв глаза, он увидел в зеркале за своим плечом отражение Найтли.
        - Повернитесь, Дмитрий, - властно сказал журналист, и молодой человек повиновался.
        Казалось, целую вечность Калверт заворачивал и расправлял шелковую ткань, стоя так близко, что Митя не знал, куда смотреть и что делать с собственными руками. Кожа Найтли пахла бергамотом и лавандой, ненавязчиво, как пахнет только дорогой парфюм британской марки «Флорис». Митя совсем потерялся.
        - Я согласен с Бальзаком: галстук играет такую же роль для костюма, как трюфели для обеда, - между тем невозмутимо говорил Найтли. Он зафиксировал узел булавкой и слегка прищурился. - Вот, другое дело. Надевайте фрак!
        «Шикарный галстук и фрак ничего не изменят», - подумал Митя. В его лице не было ни одной аристократической черты, а тонкие волосы в последнее время стали слишком быстро редеть.
        - Скажите, Калверт, как вы меня узнали? Мы ведь не виделись больше трех лет.
        - Узнать вас было нетрудно. У вас очень запоминающаяся внешность, Дмитрий. Вы похожи на Гиацинта.
        Скулы Мити порозовели. Он, разумеется, знал миф о прекрасном спартанском царевиче, в которого был влюблен сам Аполлон, бог света и покровитель искусств. Как-то раз, когда они состязались в метании диска, Аполлон случайно попал в Гиацинта (возможно тут не обошлось без происков ревнивого бога ветра Зефира), и юноша умер у него на руках.
        - Напомните, чтобы я никогда не соревновался с вами в метании диска, - только и смог вымолвить Митя.
        Лючия Морелли исполняла партию герцогини Леоноры в опере Верди «Трубадур», премьера которой недавно состоялась в Гранд-Опера. Найтли, поглощенный идеей новой статьи, отказался тратить вечер на выход в театр, и Митя поехал в Парижскую оперу в компании Бэзила Холлуорда.
        Здание Гранд-Опера, построенное на целое столетие позже оперного театра в Милане, сразу поразило его воображение. Это был настоящий дворец: эклектичный южный фасад с изящной колоннадой и позолоченными статуями, великолепный вестибюль с парадной лестницей, разноцветный мрамор, роскошные люстры, мозаика на сводах. Большое фойе представляло собой галерею, визуально увеличенную в размерах за счет зеркал и огромных окон, из которых открывался вид на проспект, ведущий к Лувру. Зрительный зал показался Мите не менее впечатляющим, особенно с высоты четвертого яруса. Перед началом спектакля воздух, точно наэлектризованный, дрожал от гула голосов и взвизгивания валторн и тромбонов в оркестровой яме, потом свет погас и все звуки смолкли, чтобы через секунду переродиться в музыку Верди. Это было похоже на пульс огромного кита, в такт которому в его утробе бились сердца зрителей. Между актами зал снова оживал и звучал разноголосым хором, а во втором антракте к нему добавилось мурлыканье Холлуорда, без слов напевающего себе под нос песню цыганки Азучены.
        Когда стихли финальные аплодисменты, Митя и Бэзил направились за кулисы - в грим-уборную Лючии. Преодолевая лабиринт из коридоров, американец заметил:
        - Пару лет назад в газетах писали, что в Парижской опере прямо во время представления один из противовесов люстры упал на голову капельдинера. А еще я читал, что здесь, под зданием, находится подземное озеро. Воду из него используют в гидравлических машинах для обслуживания декораций.
        Они посторонились, пропуская стайку молоденьких хористок, и продолжили путь, следуя за эхом их переливчатого смеха. В грим-уборной итальянской дивы не оказалось ни одного букета, хотя ей подарили много цветов.
        - Я ожидал, что окажусь в цветочном раю, - сказал Митя, после того как они с Холлуордом выразили свои восторги по поводу постановки и в особенности выступления Лючии.
        Горничная уже помогла ей переодеться, поэтому мужчинам было дозволено остаться. Певица сидела перед трельяжем и смывала грим. Она ответила, глянув на Митю через боковое зеркало:
        - Сильные запахи плохо влияют на голос. Аромат цветов вызывает хрипоту. Жаль, потому что я люблю цветы…
        Митя огляделся по сторонам. Уборная была крошечной, заметно контрастируя с помещениями в зрительской части. Горничная копошилась за шелковой ширмой, развешивая платья своей госпожи. Холлуорд между тем рассматривал фотографию в бронзовой рамке с растительным узором в духе новомодного стиля модерн. Митя проследил за его взглядом. На снимке смеялась белокурая девочка лет пяти, беззаботно демонстрируя отсутствие двух верхних зубов. Малышка прижимала к себе игрушечного слоника.
        - Это моя крестница Лукреция, - голос Лючии сразу потеплел. - Снимок старый. К сожалению, я давно ее не видела, - она встала и добавила будничным тоном. - Я готова.
        Они покинули театр через служебный вход и наняли фиакр[4 - Наемный городской экипаж на конной тяге; в Западной Европе до появления автомобилей использовался как такси.] на бульваре Осман. До полуночи оставалось около получаса, когда они, довольные и веселые, вернулись в отель. Дюпон, запирая парадную дверь, пожелал им доброй ночи. В это же время из Салона Муз вышел взволнованный Найтли. Таким Митя его еще не видел. На лестнице журналист задрал голову и крикнул:
        - Бичем! Подайте в мой номер бутылку пино-нуар урожая тысяча восемьсот восемьдесят восьмого года!
        - Есть повод праздновать? - поинтересовалась Лючия, странно взглянув на Калверта.
        - О да. Я планирую опубликовать свою лучшую статью. Это будет сенсация.
        Все поднялись на второй этаж. Найтли вдруг окликнул Митю:
        - Зайдите ко мне на минутку. Я хочу, чтобы вы узнали первым.
        Мягкий ковер на лестнице приглушил шаги лакея, спускавшегося за бутылкой вина, и легкую поступь женских ног. Когда все двери закрылись, Кэтрин незаметно проскользнула в свой номер.
        Несмотря на усталость, Митя никак не мог уснуть. В его ушах гремел «Хор цыган» из «Трубадура». Он сел на кровати, потянулся к карманным часам, лежавшим на тумбочке. Почти час ночи.
        Выйдя в коридор, он нерешительно двинулся к номеру Калверта. В этот самый миг дверь, к которой он направлялся, распахнулась и, прежде чем увидеть Лючию, Митя узнал ее гневный голос:
        - Вы чудовище, Найтли! Клянусь Мадонной, вы за всё ответите!
        Она прошла к себе, не замечая ничего вокруг. Обе двери захлопнулись одновременно. Митя, застывший посреди коридора, ощутил неприятный холодок, повернул голову и вздрогнул: в полутьме на лестнице стоял американец. Оставаясь в тени, он прекрасно видел молодого человека. Митины щеки вспыхнули. Не успев подумать, что там делает Холлуорд, он развернулся и бросился в свой номер.
        Когда он наконец перестал ворочаться в постели и затих, ему приснился Ван Гог, рисующий ирисы. В какой-то момент Ван Гог превратился в графа ди Луну из оперы Верди. Он пытался схватить Лючию в образе Леоноры, чтобы силой отвести ее к алтарю. Потом раздался хлопок, точно звук фейерверка, итальянское небо взорвалось фонтаном огней и падающие звезды долго-долго не гасли над головами Мити и Калверта, почти соприкасавшихся плечами, скрытых от посторонних глаз в саду за статуей Аполлона.
        Глава 5
        Первым забеспокоился лакей Найтли Джеймс Портер. Около восьми часов утра он, как обычно, постучал в дверь господина, чтобы подать ему кофе. Однако Найтли не отозвался. Это удивило Портера: вот уже десять лет он приносил утренний кофе в одно и то же время, и Найтли неизменно бодрствовал и даже работал. Он всегда поздно ложился и рано вставал.
        Лакей отнес поднос на кухню и возвратился через полчаса со свежесваренным кофе. На этот раз безответный стук привлек внимание Шабо, а также Бэзила и Мити, которые одновременно выглянули из своих номеров.
        - В чем дело? - спросил владелец отеля.
        - Что-то не так, сэр, - ответил Портер. - Мистер Найтли не отвечает, а дверь заперта изнутри.
        - Бичем! - позвал Шабо. - Попросите Дюпона принести запасные ключи.
        Через минуту в коридоре появился Том Бичем со связкой ключей.
        - Дюпона нет на месте. Я не смог его найти.
        Шабо сердито нахмурил брови и постучал в дверь журналиста:
        - Мсье Найтли, это Жан Шабо. Позвольте войти.
        Он повернул ключ в замке и вдруг непроизвольно дернул рукой, едва не выронив всю связку.
        - Простите, - пробормотал старик. - Видимо, кольцо слегка разошлось. Снова поранил палец…
        Он шагнул в комнату, Митя и Холлуорд зашли следом за ним. Последним переступил порог Портер с подносом, кофе почти остыл. Немая сцена продлилась несколько долгих секунд. Потом Митя, не найдя другой опоры, с тихим стоном привалился к заваленному бумагами столу Найтли. Сам Найтли лежал на кровати, бессмысленно глядя в потолок. На его губах, волосах, одеяле - всюду - лежали хлопья снега. Митя не сразу осознал, что это не снег, а перья. На груди Калверта откуда-то появилась подушка с дырой посередине: очевидно, перья вылетели оттуда. На самом деле их было не так уж и много.
        - Его застрелили, - пробормотал Шабо.
        - Застрелили? - непонимающе переспросил Митя, хотя ему уже было ясно, что Калверт мертв.
        - Наволочка опалена, - заметил Холлуорд. - Стреляли сквозь подушку, чтобы заглушить выстрел.
        - Бичем, отправляйтесь в полицейский участок. Приведите комиссара, - распорядился Шабо.
        - А как же завтрак, сэр?
        - Ах да… завтрак… Что ж… Дюпон подаст кофе. А вы, Бичем, поторопитесь! Господа, - Шабо повернулся к Мите и Холлуорду, - прошу вас покинуть номер. Здесь лучше ничего не трогать… Я снова запру дверь.
        - Но как же… - мямлил лакей Найтли. - Нельзя же его так оставлять… Я должен о нем позаботиться: обмыть, переодеть.
        - Позаботитесь, когда разрешит полицейский комиссар, - твердо сказал Шабо. - Мсье Найтли умер во Франции, его смерть будет расследовать местная полиция.
        Митя скользнул взглядом по лицу американца. Кажется, Холлуорд нервничал. Впрочем, сейчас Дмитрий Гончаров определенно не мог полагаться на свое восприятие. В затылке наливалась тяжесть.
        - Кто сообщит прискорбную новость мадемуазель Найтли? - спросил Шабо.
        Молодые люди потупились.
        - Хорошо, я сам, - вздохнул хозяин.
        Через полчаса, спустившись выпить кофе, гости обнаружили, что стол еще не накрыт. Шабо натянуто улыбнулся им, расставляя чашки.
        - А где Дюпон? - поинтересовалась Лючия.
        - Боюсь, его нет в отеле. Ничего не понимаю: он не предупреждал меня, что будет отсутствовать. Но не волнуйтесь, Бичем скоро вернется, а я займу пост портье. Уверяю вас, это никак не отразится на обслуживании, - Шабо поднял глаза на Кэтрин, вошедшую в салон последней. - Соболезную, мадемуазель. Не представляю, как это могло случиться…
        Кэт сделала жест рукой, и он умолк. Девушка выглядела бледнее обычного, однако ее глаза не опухли и не покраснели, что было бы вполне естественно. Постояльцы сели за стол, стараясь не смотреть на пустующее место Найтли. Шабо внес большое блюдо с круассанами и дымящийся кофейник и принялся разливать кофе.
        Внезапно его рука замерла над чашкой, а с губ сорвалось:
        - Бог мой!
        Все присутствующие дружно подняли головы и посмотрели туда, куда был устремлен взгляд Шабо, а именно - на принадлежавшую Найтли картину Василия Верещагина. Вот только картины они не увидели: в раме зияла пустота. Аккуратно срезанный холст исчез.
        Глава 6
        Комиссар Анри Пикар явился полчаса спустя в сопровождении Бичема, врача, фотографа и двух инспекторов из сыскной бригады. Владелец отеля и гости по-прежнему сидели за столом в Салоне Муз. Шабо окинул Пикара скептическим взглядом: не слишком ли он молод для полицейского комиссара? На вид не дашь и тридцати. Долговязый, некрасивый, Пикар всё же имел одно неоспоримое достоинство - он свободно изъяснялся по-английски.
        Попросив постояльцев оставаться в салоне, комиссар следом за Шабо поднялся в номер Найтли. Осмотрев место преступления и переговорив с врачом, он оставил инспекторов изучать улики, а сам приступил к опросу свидетелей в салоне.
        - Мсье Шабо, вы сказали, что дверь была заперта. Кто имел доступ к запасным ключам?
        - Я и портье Виктор Дюпон. На самом деле ночью кто угодно мог взять ключи из конторки… Но как можно подозревать гостей? Я думаю, это сделал портье. Видите ли, комиссар, украдена очень дорогая картина. Дюпон прислуживал за столом и наверняка слышал, как мсье Найтли говорил о ее ценности.
        - И Дюпона сегодня никто не видел?
        Шабо отрицательно покачал головой:
        - Я заглядывал в его комнату - его вещей тоже нет.
        - У него имелось оружие?
        - Ради безопасности гостей и их имущества я храню револьвер в верхнем ящике конторки. Дюпон, разумеется, об этом знал.
        - Покажите.
        Комиссар Пикар проследовал за Шабо в холл. Вернувшись, он объявил присутствующим:
        - Револьвер на месте, но одного патрона не хватает. Полагаю, дело было так: портье Виктор Дюпон, дождавшись, когда все уснут, взял ключи и револьвер, поднялся в номер мсье Найтли, выстрелил в него, снова запер дверь, вернул ключи и револьвер в конторку, срезал холст и покинул отель через дверь для прислуги. По предварительному заключению врача, смерть наступила между двенадцатью и двумя часами ночи. Никто из вас не слышал выстрела?
        Митя нахмурился, вспомнив приснившийся ему фейерверк. Кэтрин закусила губу. Вопрос Пикара остался без ответа. Комиссар развернулся к хозяину отеля:
        - Мсье Шабо, прошу вас дать инспектору Бордье подробное описание внешности Дюпона. Я объявлю его в розыск. А сейчас, дамы и господа, чтобы соблюсти все формальности, я должен задать вам еще несколько вопросов.
        - Как глупо, - пробормотала Кэтрин. - Братец умер из-за какой-то картины. Неужели это было так необходимо - убивать его?
        Пикар взглянул на девушку, потер переносицу и сказал:
        - Я бы не спешил с выводами, но не исключено, что мсье Найтли собирался разоблачить вора. А вы - мадемуазель Найтли? Единственная родственница жертвы?
        При слове «жертвы» Кэт вдруг всхлипнула, словно оно в одночасье обезличило близкого ей человека, превратив в одну из шестеренок в механизме полицейского расследования.
        - Да, я Кэтрин Найтли, сестра Калверта. Вообще-то у нас есть еще кузен. Я никогда с ним не встречалась. Он живет в Кенте.
        - Я выясню подробности завещания вашего брата, однако прямо сейчас хотел бы узнать в общих чертах, кому отойдет состояние мсье Найтли. Насколько я понимаю, система майората[5 - Система наследования, согласно которой старший сын получал дома и земли, а младшие дети обоих полов - только движимое имущество.] в Англии не позволяет женщине наследовать поместье, - произнес комиссар, приготовившись записывать ответы в книжечку.
        Кэтрин сморщила носик и начала объяснять:
        - Братец хочет… хотел… выдать меня замуж за какого-нибудь скучного аристократа. При условии, что на момент смерти Калверта я буду замужем, поместье в Сассексе перейдет в собственность моему старшему сыну по достижении им двадцати одного года, а до тех пор управляющим будет муж. Если же я не выйду замуж пока жив Калверт, я получу крошечный годовой доход, который позволит мне жить в Лондоне. По мнению брата, это оградит меня от охотников за приданым, и я стану женой «достойного джентльмена, который возьмет на себя заботу о моем будущем». Поместье и всё состояние в этом случае отойдет кузену из Кента, - немного помолчав, Кэт добавила. - Вы ведь не думаете, комиссар, что я могла убить Калверта из-за наследства? Какая нелепость! Разве не очевидно, что его застрелил Дюпон?
        - Как я сказал, это формальность, мадемуазель, - Пикар оглядел собравшихся. - Кто из вас последним видел мсье Найтли живым?
        Постояльцы переглянулись.
        - Вероятно, мистер Гончаров, - проговорила Лючия.
        «Солгала глазом не моргнув», - подумал Митя.
        - В котором часу это было? - комиссар переключился на него, сделав пометку в книжечке.
        Боль из затылка переместилась в левый висок, Мите хотелось опустить веки и сидеть совершенно неподвижно. Он сделал над собой усилие, чтобы попасть в непринужденный тон:
        - Сразу по возвращении из театра, примерно в половине двенадцатого. Мы обсудили новую статью Калверта, и я ушел к себе. Полагаю, около полуночи.
        - Он собирался ложиться?
        - Нет. Не знаю. Кажется, он хотел еще поработать. Он был очень воодушевлен.
        - Я заметил на столе бутылку красного вина и два бокала, - сказал Пикар.
        - Да, - кивнул Митя. - Калверт предложил выпить за успех будущей статьи.
        - О чем он писал?
        - О закате импрессионизма. Понимаю, сейчас, когда импрессионисты добились повсеместного признания и купаются в лучах славы, в это трудно поверить. Тем не менее Калверт пришел к заключению, что направление вот-вот прекратит свое существование.
        Бэзил Холлуорд недоверчиво хмыкнул. Пикар повернулся к владельцу отеля:
        - Мсье Шабо, я бы хотел допросить лакея мсье Найтли. Попросите его спуститься.
        Тем временем Холлуорд пустился в рассуждения:
        - Я слышал, французская полиция не признает так называемую дактилоскопическую формулу, предложенную генеральным инспектором полиции Бенгалии Эдвардом Генри. Генри создал картотеку, используя отпечатки пальцев, и, насколько мне известно, уже успешно применяет свою теорию на практике. Было бы весьма полезно исследовать отпечатки папиллярных узоров на револьвере…
        Пикар бесцеремонно прервал американца, смерив его неприязненным взглядом:
        - В полицейском деле нет ничего эффективнее бертильонажа. Система идентификации преступников по антропометрическим данным - величайшее изобретение века. Какой мне прок от отпечатков на револьвере, если я и так знаю, кто убийца? Лучше скажите, не заметили ли вы чего-нибудь, что помогло бы в поимке портье?
        Холлуорд задумчиво постучал пальцами по столу, словно сомневаясь, стоит ли делиться своими наблюдениями с Пикаром. Митя обратил внимание на обкусанные ногти на правой руке американца, хотя еще вчера в театре его ухоженные руки выглядели безупречно. Всё же он нервничает. И к тому же для простого клерка слишком хорошо осведомлен в некоторых вопросах. Что, если его уже арестовывала полиция?
        - Я спустился к завтраку раньше остальных, - наконец произнес Холлуорд, - и действительно заметил нечто необычное. Но не думаю, что это как-то поможет поймать Дюпона.
        - Что вы заметили? - глаза Лючии загорелись, как будто она готовилась опровергнуть еще не высказанное обвинение. Митя удивился: неужели она тоже выходила из номера до завтрака?
        Комиссар сделал жест, чтобы Холлуорд продолжал. Бэзил задержал пристальный взгляд на лице певицы, однако заговорил не о ней:
        - Камин в салоне еще не топили, и всё же угли слегка тлели, как если бы незадолго до моего прихода кто-то что-то сжег.
        - Что? - прищурился Пикар.
        - Не знаю. Возможно, улику.
        Меж бровями комиссара появилась суровая складка.
        - Вряд ли это относится к делу, мсье Оллювард, - он едва заметно поморщился, выговаривая труднопроизносимую фамилию американца.
        В салон вошли Шабо и Портер. Последний явно переживал, что тело его господина выносят из отеля. Полицейские заканчивали обыск в комнатушке портье.
        Комиссар записал в книжечку имя очередного свидетеля и поднял на него глаза.
        - Скажите, Портер, сколько лет вы служили у мсье Найтли?
        - Десять лет и два месяца, сэр.
        - Вчера вечером он вел себя, как обычно? Ни с кем не ссорился?
        При этих словах Митя снова посмотрел на Лючию. Певица не переменилась в лице, но ее тонкие пальцы безотчетно теребили кольцо.
        - Быть может, он в чем-то заподозрил Дюпона? - продолжал комиссар.
        - Мне так не показалось, сэр. Мистер Найтли никогда не нарушал привычного распорядка дня. Он ложился после полуночи, иногда в час ночи, выпивая перед сном полстакана воды и обязательно оставляя на тумбочке зажженную лампу.
        - Не мог уснуть в темноте? - предположил Пикар.
        - Нет, сэр. Лампа горела для того, чтобы, проснувшись посреди ночи, мой господин мог записать свои мысли. Если бы он этого не делал, то к утру мог позабыть что-то важное. Прошлой ночью не произошло ничего такого, что заставило бы мистера Найтли изменить своим привычкам.
        - Ясно, - Пикар бегло просмотрел записи и напоследок оглядел присутствующих. - Дамы и господа, мне осталось лишь попросить вас не уезжать из Парижа до конца расследования.
        Глава 7
        Как только полицейские покинули отель, Митя выбежал на улицу и торопливо зашагал по набережной к мосту Сюлли. Он зачем-то взял этюдник, хотя за время пребывания в Париже так ни разу и не вышел на пленэр и нетронутые, свернутые в рулон холсты мирно покоились на дне его чемодана. Когда молодой человек наконец остановился и огляделся по сторонам, оказалось, что он забрел в Люксембургский сад. Митя совершенно не помнил, как сюда попал. Голова, словно сдавленная стальным обручем, раскалывалась от боли. Чтобы не упасть, он ухватился за ствол платана. Париж, прекрасный Париж, подаривший миру талантливых художников, писателей и поэтов, отнял у него Калверта…
        Митя услышал детский смех и машинально пошел в том направлении. Дети смотрели кукольный спектакль в театре Гиньоль[6 - Кукольный театр в традициях ярмарочного театра, получивший название от имени главного персонажа - аналога русского Петрушки.]. Впереди на низких скамейках сидели малыши, в клетчатых платьицах и шляпках они сами напоминали красивых фарфоровых кукол. Скамьи в задних рядах были повыше, их занимали ребята лет восьми-девяти и бдительные няньки. Сосредоточенный мальчик в последнем ряду вполне мог сойти за одного из его гимназистов.
        Когда Митя только начал преподавать в 1894-м, всё, чего он желал - это приносить пользу. Тогда ему становилось радостно просто от мысли, что на свете есть Калверт Найтли, человек, поверивший в него. Больше двадцати лет он был робким и слабым, жил под чужой фамилией, в чужой семье, а порою казалось, что и в чужом теле. А потом в один миг обрел себя настоящего и стал жалеть лишь об упущенном времени. Он завидовал невероятной самоуверенности некрасивого болезненного мальчишки, проучившегося в Николаевской гимназии всего несколько месяцев. Кажется, его семья потом переехала в Тифлис. Но Мите хватило этих месяцев, чтобы заметить, с каким надменным видом гимназист пропускал мимо ушей насмешки сверстников над его шепелявостью и косоглазием. Он не был прилежен на уроках рисования, зато твердо знал, что станет поэтом. «И наверняка станет, - думал Митя, - если в Тифлисе бедолагу не приберет чахотка». Имей он, Дмитрий Гончаров, в восемь лет такую же уверенность в себе, сейчас он был бы уже знаменитым художником. Ничего, он наверстает упущенное. Пройдет еще пара лет, и Калверт напишет о нем статью и откроет
его имя всему миру…
        Вот только Калверт лежал теперь в полицейском морге, безучастный к дальнейшей Митиной судьбе.
        Собор Нотр-Дам в сумерках почему-то вызвал у него безотчетный страх. Вжав голову в плечи, молодой человек прошел мимо серого каменного фасада, почти физически ощущая на себе взгляды уродливых гаргулий. На набережной перед отелем «Луксор» облокотившись о перила стоял Бэзил Холлуорд. Митя внезапно осознал, что бесцельно бродил целый день и ужасно голоден. Мигрень отступила, напоминая об утреннем приступе лишь легким головокружением.
        - Добрый вечер, - кивнул американец. - Скверная история.
        Митя молча остановился рядом, потирая озябшие руки: перчатки остались в номере. Плечо ныло под весом бесполезного этюдника. Вдруг он кое-что припомнил.
        - Ночью я видел вас на лестнице. Что вы там делали, Холлуорд?
        - Курил. Не мог уснуть.
        Быстро взглянув на Бэзила, Митя принялся рассматривать правый берег Сены. Ощущение, что Холлуорд лжет, только усилилось. Вероятно, американец что-то почувствовал.
        - Не доверяете мне? - усмехнулся он. - Ну-ну. Вы-то сами зачем выходили?
        - А что? - вскинулся Митя. - Неужели мы все теперь должны подозревать друг друга? Кажется, у полицейского комиссара нет сомнений в том, что Калверта застрелил портье.
        - Вот только Дюпона уже не было в отеле, когда в камине что-то сожгли.
        - Опять вы об этом, - поморщился Митя. - Пикар ведь сказал: это не имеет отношения к убийству.
        - Возможно. А еще сегодня вечером я обратил внимание, как захлопнулась задняя дверь, когда уходили горничные. Прошлой ночью я слышал такой же звук. Тогда я не придал ему значения.
        Митя задумался на несколько секунд, потом покачал головой:
        - Не понимаю. В отель же не мог проникнуть посторонний?
        - А если дверь захлопнул Дюпон? И, когда стреляли в Найтли, он был уже далеко отсюда?
        - Вы допускаете, что он украл картину, но не убивал Калверта?
        Американец отвел взгляд и уклончиво ответил:
        - Всё может быть.
        Митя нахмурился, внезапно сообразив, что Холлуорд, стоя на лестнице, не смог бы услышать, как хлопнула дверь для прислуги. Это возможно только из Салона Муз.
        Они перешли улицу, и Бэзил позвонил в парадную дверь. Владелец отеля выглядел так, словно с утра состарился лет на десять.
        - Мисс Морелли у себя? - поинтересовался Холлуорд и, получив утвердительный ответ, быстро взбежал по ступеням. Сверху донесся его голос. - Вы идете, Гончаров?
        Провожаемый озадаченным взглядом Шабо, Митя направился к лестнице и нагнал Бэзила у двери с номером «3». Уместно ли беспокоить даму в такой час?
        Лючия открыла не сразу. На ней было домашнее платье без корсета. Очевидно, она уже отпустила горничную, но еще не ложилась. Накинув шаль, певица воззрилась на непрошеных посетителей - взгляд колючий, как у дикой кошки, окруженной сворой охотничьих псов. Она обхватила себя руками, стараясь скрыть дрожание пальцев.
        - Что вам угодно?
        Митя оглядел номер, в точности такой же, как его собственный. Заметил слегка выдвинутый верхний ящик комода. Лючия как бы невзначай прислонилась к нему спиной, задвигая на место. Холлуорд остановился напротив нее.
        - Вы верите, что Калверта Найтли убил портье?
        - Какая разница, во что я верю или не верю? Если бы Дюпон не был виновен, он бы не сбежал.
        - А сами вы разве не желали смерти Найтли?
        У Мити тоже мелькала такая мысль, однако тон американца ему совсем не понравился.
        - Эй, Холлуорд, придержите коней!
        Лючия горько рассмеялась. В полумраке комнаты Митя вглядывался в ее лицо, ощущая едва уловимый диссонанс, которому не находил объяснения.
        - Вы правы, - проговорила певица, в упор глядя на Холлуорда. - Смерть уплачивает по счетам, гасит все долги. Но я бы не стала стрелять в Калверта. Я предпочла бы мышьяк: крысе - крысиный яд.
        Митя побледнел, Бэзил приподнял бровь.
        - Почему вы так его ненавидели, мисс Морелли?
        - Вас это не касается, мистер Холлуорд. И, к вашему сведению, в такой час я принимаю у себя только своих покровителей. Так что, если вам нечего мне предложить, прошу вас немедленно уйти.
        Митя живо представил себе, как Бэзил ведет Лючию в лавку ювелира, чтобы купить ей подарок, выкраивая в уме последние франки на обратный билет до Нью-Йорка. Вполне возможно, что и американец вообразил нечто подобное. По крайней мере, беспокойство за репутацию дамы ему явно было чуждо. Скривившись от отвращения, Митя мысленно пожелал Холлуорду убираться восвояси, а вслух сумел выдавить лишь: «Доброй ночи». Побуждаемый урчанием в животе, он отправился на кухню.
        Он прошел через Салон Муз на черную лестницу, мельком глянул на дверь, ведущую во двор, затем спустился на цокольный этаж. Митя полагал, что за последние сутки совершенно утратил способность удивляться, и тем не менее опешил, когда его взору предстал Том Бичем, водрузивший ноги на кухонный стол. Лакей безмятежно потягивал шампанское и дымил сигарой из хозяйских запасов. Он ничуть не смутился при виде постояльца, только ухмыльнулся и кивнул на соседний стул.
        - Бокалы в шкафу. Присоединяйтесь. Может, желаете чего-то покрепче?
        - Кажется, вы злоупотребляете своим положением, Бичем.
        - Доложите старику? А что дальше? Сами станете подавать себе завтрак и чистить ботинки?
        Молодой человек немного поразмыслил над его словами, вздохнул и отодвинул стул. В холодильном шкафу обнаружилась буженина. Отрезав несколько внушительных кусков, Митя достал чистый бокал и наполнил до краев.
        - За Найтли, - сказал лакей. - Он очень вовремя сыграл в ящик.
        - Что? - едва не поперхнулся Митя.
        - О, простите, сэр, вы ведь были его другом. Но, сдается мне, вы совсем его не знали.
        - На что вы намекаете? Вы - всего лишь отельный слуга!
        Бичем выпустил кольцо дыма, потушил сигару и встал.
        - Как вам будет угодно, сэр.
        С этими словами он вышел из кухни, не дав Мите опомниться и потребовать объяснений.
        Дмитрий Егорович Гончаров проснулся в первом часу пополудни, не понимая, где находится. Выпростав руку из-под одеяла, он сшиб с прикроватной тумбочки пустую бутылку столового вина[7 - Водка без вкусовых примесей, изобретенная и запатентованная Петром Арсеньевичем Смирновым как «столовое вино № 21».], с трудом припомнив, что продукт, изобретенный его соотечественником Смирновым, весьма кстати оказался в кладовой парижского отеля. Звука удара не последовало, и Митя сфокусировал затуманенный взгляд на человеке, ловко поймавшем бутылку в нескольких дюймах от пола.
        - Ну и набрались же вы вчера, Гончаров! Обедать пойдете?
        - Холлуорд? - Митя тщетно силился собрать себя воедино: в голове шумело, к горлу волнами подкатывала тошнота. - Что, черт возьми, вы делаете в моем номере? Как вы вошли?
        - Вы забыли запереть дверь. И проспали визит комиссара. Он сообщил о результатах вскрытия.
        - Да? - вяло пробормотал Митя.
        Бэзил вернул бутылку на место и раздвинул шторы, впустив в комнату тусклый ноябрьский день. Затем обернулся и внимательно посмотрел на молодого человека.
        - Найтли убила пуля. Но она спасла его от более мучительного конца: к моменту выстрела в его теле уже была смертельная доза мышьяка. Любопытно, что именно об этом яде вчера обмолвилась Лючия Морелли.
        II. Любовница
        Глава 1
        Странно быть белокурым ребенком под знойным солнцем Италии. Сверстники Лючии, жгучие брюнеты, смотрели на нее как на чудо. Возможно, они бы так не удивлялись, если бы знали, что ее мать - немка. Мари Беккер лишилась семьи во время семинедельной Австро-прусской войны и вместе с младшим братом Альфредом обрела новый дом в Бергамо. Будучи иудейкой, она перешла в католичество, чтобы стать женой аптекаря Карло Морелли, а спустя три года на свет появилась их единственная дочь - Лючия.
        Девочка росла в аптеке отца, среди склянок из разноцветного стекла, служивших украшением рецептурной комнаты. Здесь Морелли принимал клиентов и отпускал лекарства. С фрески на потолке за маленькой Лючией внимательно наблюдали глаза Клавдия Галена, величайшего врача Древнего Рима. В детстве она была уверена, что ее папа и есть Гален из Пергама, спасавший жизни задолго до ее рождения, во времена, когда миром правили императоры в лавровых венках, а мужчины и женщины носили туники.
        Она обожала отца, который был стар столько, сколько она себя помнила. Обожала его седые, отвислые, как у моржа, усы, морщинки в уголках добрых глаз, шершавые пальцы, гладившие ее белокурую головку. В отличие от матери, папа никогда ее не бил. Не бранил даже. И мать любил, несмотря на ее буйный нрав. И дядю Альфреда принял в свою семью как сына.
        Когда родилась Лючия, Альфреду исполнилось шестнадцать. Еще в Пруссии он начал учиться игре на фортепиано и сочинял музыку. Карло Морелли купил ему инструмент, так что юноша смог продолжить свои занятия. Мари этого не одобряла, считала, что брат должен освоить ремесло аптекаря и помогать Морелли. Поняв, что Альфред не способен разобраться в тонкостях изготовления лекарств, Мари взялась за дело сама и в короткий срок стала незаменимой помощницей мужа. Карло же постепенно превращался в дельца: вел учет финансов, закупал аптечные товары, общался с клиентами и в конце концов стал заглядывать в лабораторию лишь для того, чтобы отыскать необходимый порошок или настой.
        Пятилетняя Лючия сидела за столом, болтая ногами и подпирая рукой распухшую щеку. На этот раз мать влепила ей пощечину за то, что она играла в лаборатории, где Мари готовила лекарства из опасных веществ - солей и кислот.
        - Дармоед! - Мари выплевывала слова, развернувшись к брату. - Ты должен смотреть за ней, пока мы с Карло трудимся, чтобы ты мог сидеть за этим столом и есть наш хлеб. Ты ведь знаешь, что Лючии нельзя заходить в лабораторию. Никто не возьмет ее замуж, если она случайно разольет кислоту и изуродует себя!
        - Сегодня ничего страшного не случилось, дорогая, - примирительно проговорил отец.
        - Но рано или поздно случится, если девчонка будет играть, где ей вздумается!
        Альфред, красный до ушей, виновато смотрел в тарелку, но, когда сестра отвернулась, состроил Лючии смешную рожицу. Девочка улыбнулась и тут же поспешно опустила глаза, боясь новой вспышки материнского гнева.
        Каждое воскресенье Лючия вместе с родителями посещала мессу в церкви Святой Агаты дель Кармине. Мари, особенно почитавшая эту святую, много раз пересказывала дочери историю мученицы, хотя большую ее часть Лючия поняла лишь спустя годы. Будучи малышкой, она недоумевала, чего такого страшного хотел от Агаты городской префект, что та скорее предпочла пытки и смерть на костре. Мать не разъясняла значения слова «домогательства» и не уточняла, что случилось с Агатой в публичном доме, куда ее отправили после того, как она эти самые домогательства отвергла. Лючии оставалось довольствоваться пугающим, не вполне понятным словом «грех», за которым неизбежно последует небесная кара.
        - Храни себя для достойного человека, - часто повторяла Мари. - Будь целомудренной, как Святая Агата. Иисус вознаградит тебя и пошлет доброго мужа и много здоровых сыновей.
        Лючия догадывалась, что мать болезненно переживала то, что после первых тяжелых родов больше не могла иметь детей. Она надеялась родить Карло сына, который бы продолжил семейное дело, и, вероятно, в глубине души жалела, что ее первенцем оказалась девочка. Мари была строга с дочерью, и Лючия инстинктивно тянулась к отцу и Альфреду. Она мечтала о своей собственной семье, в которой ее дети - как мальчики, так и девочки - познают материнскую ласку.
        Она никогда не звала Альфреда дядей, только по имени. Разница в возрасте не мешала им быть друзьями. Взрослея, она всё чаще бывала в его комнатке под крышей, где они играли на пианино в четыре руки, распевали арии из оперетт Оффенбаха и Штрауса и передразнивали двух помощников Морелли, которые жили при аптеке. Помощники ничего не смыслили в музыке, считали Альфреда нахлебником и открыто издевались над ним. А между тем молодой человек играл на органе в церкви, расположенной в нижнем городе, и, хоть и не мог позволить себе отдельное жилье, ежемесячно отдавал Морелли весь свой скромный заработок.
        Когда ей исполнилось семнадцать, Альфред сказал:
        - Нам нужно в Милан. Мой знакомый скрипач получил место в оркестре Ла Скала. Он сможет устроить для тебя прослушивание. Только представь, Лючия: ты будешь петь на сцене оперного театра! А я стану давать частные уроки, Джузеппе обещал рекомендовать меня своим покровителям.
        Они рассказали Карло. Морщинки в уголках отцовских глаз стали еще глубже.
        - Я слышал, как ты поешь, дочка, и не стану тебя удерживать. Только не забывай ходить к мессе. В большом городе, да еще в таком месте, как театр, слишком легко поддаться пороку. Пусть Господь тебя направляет. А с твоей матушкой я сам поговорю.
        - Спасибо, папа.
        Лючия поцеловала его в щеку, вдохнув знакомый запах табака, таящийся в моржовых усах. Морелли посмотрел на того, кого всегда любил как сына.
        - Я знаю, что ты будешь ее беречь. Помни, Альфредо, я доверяю тебе свое самое дорогое сокровище. Ты мужчина, а она еще дитя. Я буду спокоен только зная, что ты рядом с ней.
        Поймав взгляд Альфреда Беккера, Лючия залилась краской. Она давно знала, что ей не нужен никто, кроме него.
        В Милане они сняли комнату на деньги Морелли, но уже через месяц Альфред взял на себя оплату всех расходов. Его приняли в нескольких знатных домах, где он стал обучать музыке капризных богемных отпрысков, а Лючия своим голосом и грацией покорила главного дирижера Франко Фаччо. По его протекции она поступила в консерваторию, а затем и в труппу театра.
        Еще Стендаль в свое время писал, что Ла Скала - это «салон, где бывает весь город». По вечерам подковообразный зал наводняла аристократическая публика: в опере назначались встречи, обсуждались последние новости, демонстрировались наряды и по секрету передавались пикантные светские сплетни. Юную певицу заметили очень скоро, и ее начали осаждать поклонники.
        Теперь, глядя на свое отражение в трельяже в крошечной грим-уборной Гранд-Опера, Лючия Морелли думала о том, как опьянил ее первый успех. В то время ей представлялось, что отныне жизнь станет совершенно иной, ведь она блистала в высшем свете, о чем дочь аптекаря не могла и мечтать. На вечеринки и в рестораны певицу сопровождали восторженные молодые люди, ее лицо смотрело с расклеенных по городу афиш, всюду ее узнавали и обожали. Отец ею гордился, и даже мать со временем смягчилась и простила ей побег из дома. Только Альфред становился всё более угрюмым и неразговорчивым. Они уже не делили одну комнату на двоих, а снимали просторную квартиру с видом на канал Мартезана, и синьорине Морелли прислуживала личная горничная.
        - Ну же, Фреддо[8 - В переводе с итальянского freddo - холодный, ледяной, морозный; холод, мороз.], не будь таким суровым, ты меня заморозишь, - Лючия рассмеялась и невольно вспомнила, как один из ее поклонников однажды заметил, что ее смех способен заставить музыкантов забыть о дирижерской палочке и звучать в такт собственным переливам. - Не ты ли мечтал, чтобы я пела на сцене?
        - Я искренне рад за тебя, Лючия. Но ты принимаешь подарки так, будто ждешь предложения руки и сердца. Ты ведь понимаешь, что ни один знатный синьор не женится на певице?
        Двадцатилетняя Лючия отказывалась это понимать.
        - По-твоему, я должна стать женой зеленщика или аптекаря?
        - Разве это так уж плохо? Твой отец - аптекарь и прекрасный человек.
        Лючия отошла к окну. Улочка Фатебенефрателли пролегала вдоль внутреннего кольца каналов, окружающих старую часть Милана. Из-под моста, перекинутого через канал, показался священник в черной сутане и круглой шляпе с широкими полями. Он поднялся по ступеням на набережную, остановился, чтобы отереть пот со лба, и двинулся дальше - к церкви Святого Марка.
        - Ты уже забыл, как сносил насмешки аптекарских помощников? - не оборачиваясь проронила Лючия, рассматривая отражения зданий в почти неподвижной воде. - Папа не такой, как большинство людей его круга. Эти люди все вечера проводят в трактирах, а их жены и дети только и думают, как бы не попасть под горячую руку. Нет-нет, я знаю, каким будет мой избранник. Утонченным, образованным, разделяющим мою любовь к музыке.
        Она снова повернулась к Альфреду. Он идеально подходил под это описание. Она и не ждала, что кто-то из ее поклонников сделает ей предложение, но была уязвлена тем, что Альфред в принципе исключал такую вероятность.
        - Будь осторожна, Лючия. Ты сейчас как никогда близка к тому, чтобы стать «дамой полусвета». Не смотри на своих подружек из Ла Скала, которые обзавелись покровителями и купаются в роскоши. Я слишком хорошо тебя знаю: ступив на этот путь, ты себя погубишь.
        - Так не дай мне погибнуть!
        Альфред натянуто улыбнулся.
        - Послушай… мой друг Джузеппе ненамного старше тебя, и ты знаешь, что нравишься ему. Он скрипач, утонченная натура, он сумеет обеспечить семью…
        - Ах вот как! - воскликнула Лючия, чувствуя, как внутри нее закипает злость. - Ты совсем ничего не понимаешь, да? Ты никогда не видел дальше своего носа! Всё, на что ты способен - это пресмыкаться перед богачами, которые воображают, будто умеют музицировать. Ты просто жалок, Фреддо!
        Ей показалось, что обида, вспыхнувшая во взгляде Альфреда, прожгла ее насквозь, и она даже удивилась, что платье на ней не пылает. Он ничего не ответил, развернулся и вышел за дверь, а Лючии хотелось, чтобы он кричал на нее, чтобы забыл о своей немецкой сдержанности и в приступе гнева выплеснул наконец свои истинные чувства. Чувства к ней. Пусть это грех, но ведь в истории были примеры, когда правители женились на собственных племянницах.
        Почему-то Лючия вспомнила о ссоре с Альфредом, спускаясь к завтраку в отеле «Луксор». Шабо, потрясенный ночным происшествием - убийством Калверта Найтли, рассеянно накрывал на стол. Перед мысленным взором Лючии возник образ дяди, играющего на органе в маленькой церкви в Бергамо. Чей-то голос, похожий на голос матери, пел в ее голове строки из восемнадцатой главы книги Левит: «Никто ни к какой родственнице по плоти не должен приближаться с тем, чтобы открыть наготу». Альфред смотрел прямо перед собой, продолжая играть. Обернись! Взгляни на меня! «… ибо если кто будет делать все эти мерзости, то души делающих это истреблены будут из народа своего».
        Если бы тогда он решился, сейчас на моих руках не было бы крови…
        Глава 2
        Семь лет назад кто-то из ее почитателей представил ей гостившего в Милане английского аристократа. Знаменитый журналист не планировал задерживаться надолго, однако его пребывание растянулось на несколько месяцев. Причиной задержки стало совершенно непредвиденное обстоятельство - Калверт Найтли получил то, чего юные итальянские франты добивались годами. Лючию Морелли.
        В первый вечер их знакомства Найтли не выказал восхищения, к которому она привыкла. Как обычно, она исполнила несколько арий, но, казалось, ни ее внешность, ни голос не тронули англичанина. Его равнодушие задело Лючию за живое. Уже собираясь уходить, она случайно столкнулась с Найтли, курившим под портиком виллы, и слова сами сорвались с ее губ:
        - Я слышала, вы ценитель живописи. Как может человек, превозносящий один вид искусства, оставаться совершенно безучастным к другому?
        - Как может синьорина, несомненно, обладающая пытливым умом, столь поспешно судить о людях? - сказав это, он окинул ее беглым незаинтересованным взглядом, почти обесценившим комплимент ее уму.
        Щеки Лючии вспыхнули.
        - В таком случае смею предположить, что вам не понравилось мое пение. Можно узнать, почему?
        Найтли посмотрел на нее более внимательно: нечасто женщины требовали от него объяснений. Возможно, именно в тот момент он впервые что-то в ней увидел.
        - Извольте, я объясню. Вы поете на итальянском, немецком и французском, но в вашем репертуаре нет ни одной арии на языке моей страны. Очевидно, по какой-то неизвестной мне причине вы пренебрегаете британцами. А я не люблю, когда мной пренебрегают.
        Лючия ощутила, что ей почему-то важно, чтобы он понял ее правильно.
        - Это вовсе не так, синьор, - ответила она, взвешивая свои слова. - Просто я глубоко убеждена, что пение должно быть искренним, идти от сердца. Для этого недостаточно заучить перевод либретто, нужно действительно знать язык. Немецкому меня научила мать, французскому - отец, который в юности жил в Лионе. Как иначе зрители поверили бы мне? Ведь именно поэтому они плачут и смеются вместе со мной!
        - А если я обучу вас английскому?
        - Вы?
        Ее взгляд взметнулся к лицу журналиста. Назвав Найтли привлекательным, она бы покривила душой, но у него были глаза Клавдия Галена - точь-в-точь такие, как на фреске в отцовской аптеке. Родные глаза. Впрочем, если они вводили в заблуждение, заставляя сердце Лючии радостно трепетать, то холодная учтивость их обладателя не оставляла сомнений: он для нее недосягаем.
        - Приходите на виллу завтра в полдень. Я преподам вам урок по фонетике. Доброй ночи, мисс Морелли, - последнюю фразу Найтли произнес по-английски, коротко поклонился и вышел, не дожидаясь ответа.
        Ответ ему не требовался.
        Лючия прошла несколько шагов вдоль набережной Анжу. Пальцы в маленькой меховой муфте нервно теребили кольцо - подарок ее первого покровителя. Единственный подарок, который она сохранила - в память о своем падении и о том, в чем она сама себе поклялась. Теперь кольцо жгло ей кожу, хранить его больше не имело смысла.
        Вчера к ней заходили Холлуорд и этот русский, Гончаров. Зачем они лезут в ее жизнь, будто ей мало собственного презрения?..
        Она оказалась в постели Найтли меньше чем через неделю после начала их занятий английским языком. Позже, думая о случившемся, она не могла объяснить, почему после первого поцелуя Калверта от ее благоразумия не осталось и следа. До встречи с ним Лючия даже не догадывалась, что любовь может быть такой - не робкой и нежной, как ее чувство к Альфреду, а необузданной, возносящей на пик блаженства и тут же низвергающей в кромешные глубины ада. Она ревновала Калверта ко всему, что занимало его внимание помимо нее самой, но, когда после ночи любви он шептал, что всецело принадлежит ей, она верила слепо и жадно. Впервые в жизни Лючия нарушила данное отцу обещание и перестала ходить в церковь, потому что не знала, как исповедаться в грехе, в котором она не раскаивалась. Она надеялась, что получит отпущение, когда станет женой Калверта Найтли.
        Его подарки были щедрее тех, которыми осыпали певицу ее миланские поклонники. Увы, тогда она еще не осознавала, что это плата за абсолютную, почти мефистофелевскую власть над ее душой и телом. Даже спустя годы, встретив журналиста в отеле «Луксор», Лючия, вопреки рассудку, снова желала его прикосновений. И за это ненавидела его еще сильнее.
        Она почти жалела, что Холлуорд не остался на ночь. Его присутствие спугнуло бы демонов прошлого. Потолок отельного номера растворился во мраке. Река воспоминаний, приняв в свои воды Найтли, вышла из берегов, и Лючия боялась захлебнуться. Ей было страшно. Страшно из-за того, что она сделала.
        Пролежав всю ночь без сна, она встала, едва забрезжил рассвет. Взглянув на верхний ящик комода, Лючия заставила себя отвернуться и подошла к окну, которое выходило во двор, крошечный, окруженный со всех сторон стенами соседних домов. Окно прямо напротив ее номера было распахнуто настежь и в этот самый момент осветилось короткой вспышкой. Лючия похолодела: в тусклом утреннем свете, сквозь дым, заполнивший комнату, она рассмотрела камеру на штативе. Солнечный луч блеснул в линзе объектива. Певица едва различала силуэт фотографа, но кожей чувствовала его цепкий, изучающий взгляд. Дым рассеялся, и незнакомец снова поджег магниевый порошок. Лючия отпрянула от окна. Никогда в жизни ей не было так жутко.
        Немного оправившись, она попыталась найти объяснение тому, что только что произошло. Наверняка какой-то парижский журналист пронюхал, где остановилась оперная дива, и решил сделать скандальный снимок для своей газетенки. Пусть это и мерзко, но всё же лучше, чем маньяк, коллекционирующий фото обнаженных женщин. А что, если так он выбирает себе жертву?
        Лючия поняла, что не успокоится, пока не выяснит, кто живет в доме напротив.
        Глава 3
        Час спустя Лючия Морелли стояла у конторки портье, из-за которой виднелась голова Жана Шабо. Владелец «Луксора» отложил газету, собираясь поздороваться с дамой, однако певица заговорила первой, сразу перейдя к волновавшему ее вопросу. Оказалось, что хозяйка соседнего дома, мадам Лепаж, сдает комнаты на втором этаже. Шабо поспешил добавить, вероятно, опасаясь, что гостья подумывает съехать из отеля:
        - Мне доподлинно известно, мадемуазель, что мадам Лепаж сейчас нет в Париже. Она путешествует, так что комнаты пустуют.
        Не успела Лючия осознать этот факт, как позади нее раздался голос американца, спустившегося совершенно бесшумно:
        - Вообразите, я чуть не споткнулся об этюдник Гончарова!
        - Прошу прощения, - засуетился Шабо. - Сегодня утром я обнаружил этюдник на кухне и попросил Бичема оставить его за дверью нашего русского гостя.
        - Вероятно, он спутал двери, - сказал Холлуорд, приглаживая волосы. На его губах играла самодовольная улыбка.
        Лючия отвернулась и направилась в Салон Муз. Боже! Она едва не стала содержанкой клерка! Какое счастье, что ему не хватило смелости (а еще вероятнее - денег), чтобы принять ее необдуманное предложение. Однако, кроме призраков, которые подстерегали ее ночью, теперь за ней следил кто-то еще. Кто-то из плоти и крови, прокравшийся в пустующий дом мадам Лепаж.
        Перед обедом в отель явился комиссар Пикар и объявил, что Калверт Найтли был отравлен.
        - Отравлен? - вскричала Кэтрин, которую Лючия считала простушкой, совершенно не похожей на своего брата. - Ничего не понимаю. В него же стреляли из револьвера!
        - Всё верно, мадемуазель. Но, когда в него стреляли, мсье Найтли был уже обречен. Согласно отчету патологоанатома, доза мышьяка, обнаруженная в его теле, убила бы лошадь.
        В салоне воцарилась тишина. Дамы сидели на диване, Холлуорд - в кресле у рояля. Шабо и комиссар Пикар стояли напротив них. Бичем накрывал на стол, с любопытством прислушиваясь к разговору.
        - Тогда зачем это представление с выстрелом? - пролепетала Кэтрин.
        - Это вполне объяснимо, - Пикар сурово взглянул на нее и продолжил, грассируя звуком «р», который французу никак не удавалось произнести на английский манер. - Полагаю, изначально портье Дюпон планировал отравить мсье Найтли. Он подсыпал яд, однако позднее сообразил, что, почувствовав недомогание, мсье Найтли позовет на помощь и сумеет изобличить его. Тогда-то Дюпон и пустил в ход револьвер. Убедившись, что дело сделано, портье скрылся с картиной. Впрочем, - помедлив, добавил комиссар, - существует ничтожно малая вероятность того, что на мсье Найтли независимо друг от друга покушались два разных человека.
        - Мадонна, - невольно вырвалось у Лючии. Она съежилась под пристальным взглядом Бэзила Холлуорда.
        - Также не исключено, что у Дюпона был сообщник. Человек, который знал о револьвере в конторке, - с этими словами Пикар покосился на владельца отеля.
        Шабо, ища опоры, прислонился к роялю.
        - Позвольте, - пробормотал он, - но тогда… тогда, боюсь, вам придется подозревать всех!
        Холлуорд снисходительно пояснил комиссару:
        - Наш любезный хозяин на днях рассказал нам, где хранит оружие и как им пользоваться. Даже мисс Найтли смогла бы нажать на спусковой крючок.
        - Я? - взвизгнула Кэтрин.
        - Разумеется, чисто гипотетически.
        - Итак, - Пикар начал размышлять вслух, - портье выносит картину, тогда как его сообщник остается в отеле и доводит дело до конца, а наутро ведет себя как ни в чем не бывало.
        Постояльцы исподлобья оглядывали друг друга. Шабо покачал головой:
        - Чтобы Дюпон был в сговоре с кем-то из господ? Нет. Не может быть. Я готов поверить, что он застрелил мсье Найтли. Но отравить вино…
        - Вино подавал Бичем, - слабым голосом заметила Лючия. - Он открывал бутылку и мог подсыпать яд.
        - Почему вы утверждаете, что мышьяк был в бутылке? - неожиданно вскинулась Кэтрин. - Вы забыли, что Дмитрий пил вместе с Калвертом? Однако он жив.
        - Мы знаем, что он пил, лишь с его слов.
        - Зачем ему лгать?
        А эта малышка совсем не так проста. Лючия непроизвольно сжала пальцы, и кольцо тут же напомнило ей о том, кто она есть.
        Пикар, вероятно, почувствовал, что атмосфера накаляется, и поспешил вмешаться:
        - К сожалению, в чем именно содержался яд, уже не установить. Бутылка из-под вина и бокалы не рассматривались как улики, так как было очевидно, что мсье Найтли застрелен из револьвера. Мне придется провести в отеле тщательный обыск, и в первую очередь - в ваших номерах. Заранее приношу свои извинения, но это совершенно необходимо.
        - Возмутительно! - воскликнула Кэтрин, вскакивая с дивана. - Обыскивать нас?! Что вы хотите найти? Мышьяк? В номерах вы его не найдете. Убийца - Дюпон, и нет никаких сообщников! - девушка резко развернулась к Лючии. - Теперь я думаю, что вы правы: яд был в бутылке. Дюпон отравил вино, а Бичем отнес его наверх, ни о чем не догадываясь.
        Комиссар отыскал взглядом лакея, маячившего в дверях.
        - Кто откупорил бутылку?
        Лючии показалось, что Бичем как-то странно посмотрел на Кэтрин, прежде чем ответить Пикару:
        - Я не помню, сэр.
        - Не помните?
        - Бутылку открыли на кухне. Я поставил ее на поднос вместе с бокалами. Возможно, ее действительно откупорил Дюпон.
        Комиссар произнес недовольным тоном:
        - Сообщите мне, если вспомните что-то еще. И я должен знать наверняка, пил ли вино кто-нибудь, кроме Калверта Найтли. Самое время уточнить показания мсье… - он пощелкал пальцами, силясь произнести русскую фамилию.
        - Гончарова, - подсказал Шабо.
        - Да, Гончарова, - кивнул Пикар. - Кстати, где он? Я, кажется, просил собраться всех.
        Том Бичем осторожно кашлянул за спиной комиссара, и все взгляды снова обратились на лакея.
        - Полагаю, вчера он малость перебрал, сэр. Сдается мне, он отдает предпочтение столовому вину Смирнова, а не пино-нуар.
        В этот момент в салон заглянул инспектор сыскной бригады.
        - Наконец-то! - по-французски рявкнул Пикар. - Начните обыск со второго этажа.
        Лючия судорожно сжала маленькую бархатную сумочку.
        - Нам обязательно присутствовать?
        - В этом нет необходимости, мадемуазель Морелли.
        - В таком случае я пообедаю в кафе у театра.
        Уже в холле, шагая к парадной двери, Лючия заметила, как Холлуорд прошмыгнул на лестницу, опередив не слишком расторопных полицейских.
        Глава 4
        Поддавшись сиюминутному порыву, Лючия швырнула кольцо в Сену. «Он будет мой или ничей», - поклялась она себе однажды. Теперь Найтли не достанется никому.
        Она не сразу услышала, как ее зовет горничная, отправленная на поиски свободного фиакра.
        - В оперу! - приказала Лючия, устраиваясь на сиденье напротив глуповатой, но преданной Камиллы.
        Певица знала маршрут до Гранд-Опера так хорошо, что могла с закрытыми глазами назвать каждую улицу, каждый бульвар, на который сворачивал экипаж. Она давно перестала смотреть в окно, в отличие от Камиллы, глазевшей по сторонам разинув рот, как в их первый день в Париже. Металлическая коробочка из верхнего ящика комода лежала в сумочке на коленях Лючии. Прежде она никогда не перекладывала ее и сегодняшнее везение посчитала счастливым знаком. Не хватало только, чтобы полицейские обнаружили коробочку во время обыска! Происшествие с таинственным фотографом отошло на второй план, мысли снова обратились к Калверту Найтли - в ту безмятежную нишу прошлого, когда она искренне верила, что он ее любит.
        Новость потрясла светское общество Милана: у неприступной Лючии Морелли появился покровитель! И кто! - англичанин, чужак, пусть и знаменитый. Впрочем, все, кроме самой Лючии, понимали, что Найтли не собирается похищать оперную диву из Ла Скала и увозить в Туманный Альбион.
        Альфред долго отказывался верить, считая досужие сплетни попыткой опорочить репутацию певицы. Но, когда Лючия попросила его аккомпанировать и спела по-английски арию из комической оперы Салливана, он уже не мог отрицать очевидного.
        - Ты и этот журналист… Господи, Лючия, как ты могла?
        - Не будь таким скучным, Фреддо. Калверт - настоящий джентльмен. Он скоро сделает то, на что ты так и не решился.
        - Что же?
        - Он сделает мне предложение.
        Альфред побледнел.
        - Ты упустил этот шанс, - продолжала Лючия, жестокая в своей прямоте, столь свойственной людям, поглощенным переживанием собственного счастья.
        - О чем ты говоришь? Ты - моя племянница.
        - Тогда почему ты ревнуешь?
        Где-то в глубине ее сердца, пусть и спрятанная от всего мира, еще теплилась любовь к Альфреду. В эту минуту по его лицу она поняла, что права: он ревновал. Все эти годы для него не существовало других женщин, однако он бы ни за что не признался, что влюблен в дочь своей сестры. Он знал, что Мари и Карло никогда не дадут им своего благословения. А Лючия мечтала о семейном гнездышке, о белокурых птенчиках, которых она, переполненная гордостью и радостью, однажды поведет в церковь к первому причастию…
        - Ты слишком хороший, Фреддо. Слишком правильный. Ты сам толкнул меня в объятия Калверта.
        Альфред взял трость и шляпу и вышел, не сказав ни слова. О, эта упрямая привычка уходить, вместо того чтобы кричать, плакать, смеяться и снова кричать, и снова плакать, пока всё не станет просто и ясно!
        После того случая они не разговаривали несколько недель. А потом на вилле, где жил Найтли, состоялся их последний и самый короткий разговор, которого Лючия никогда не забудет, несмотря на все свои отчаянные попытки.
        Возвращаясь после спектакля, она задремала в фиакре. Набережную освещали электрические фонари, моросил мелкий дождь. Певица проснулась, когда экипаж затормозил, пропуская омнибус, и луч света упал на ее лицо. За секунду до пробуждения она как будто снова увидела магниевую вспышку в окне и быстро выпрямилась, прогоняя неприятное воспоминание.
        - Смотрите, синьорина! - вдруг воскликнула Камилла. - Разве это не синьор Оллювард? Кто это с ним?
        Лючия выглянула в окно как раз в тот момент, когда Холлуорд поравнялся с фиакром. Впереди уже виднелся мост Сюлли и на острове приветливо светились окна «Луксора». Но американец шагал не к отелю, а в противоположном направлении. Рядом с ним семенил невысокий человек, державший под мышкой штатив с фотокамерой. Лючия отчетливо ощутила, как по ее спине пробежал холодок. Она не могла этого объяснить, но совершенно точно знала, что спутник Бэзила - тот самый фотограф.
        - Как прошел обыск? Полиция что-нибудь нашла? - с порога спросила она Шабо.
        - В номерах - ничего. Зато в кладовой обнаружился пузырек с мышьяком. Вероятно, его купил Дюпон, чтобы травить крыс.
        - Как удачно, - пробормотала Лючия по-итальянски.
        - Вы что-то сказали?
        - Кажется, я видела мистера Холлуорда на набережной Селестен. Он не будет ночевать в отеле?
        - Он предупредил, что едет на пару дней в Кале по делам фирмы. Не стал ждать до утра. Сказал: ночной поезд дешевле. Вы же знаете этих молодых людей! Живут в приличных отелях, чтобы пустить пыль в глаза, а путешествуют в третьем классе, - Шабо неопределенно махнул рукой и, кряхтя, удалился в комнатушку портье.
        Поднявшись на второй этаж, Лючия повернула не налево, а направо и постучалась в дверь номера «5». Прошло не меньше минуты, прежде чем в узкую щель просунулась взлохмаченная голова Дмитрия Гончарова. Он застыл, настороженно рассматривая позднюю гостью.
        - Простите, если разбудила. Надо поговорить, - быстро зашептала она. - Это важно.
        Русский наконец отступил назад, впуская ее в комнату. По полу были разбросаны карандашные зарисовки Эйфелевой башни. Лючия брезгливо обошла рисунки: она находила это сооружение уродливым и безвкусным. Гончаров, словно спохватившись, предложил ей присесть на стул, а сам остался стоять, сосредоточенно изучая узор на обоях за ее спиной.
        - Дмитрий, что вы думаете о Холлуорде?
        - Почему вы спрашиваете о нем?
        - Прошлой ночью в доме напротив был какой-то человек. Он меня сфотографировал.
        Гончаров передернул плечами, словно его обдало холодом.
        - Полагаете, это был Бэзил Холлуорд?
        Кроме сомнения, Лючии почудились в его голосе странные нотки, похожие на проблески надежды уличить американца в чем-то противозаконном.
        - Нет, но по пути из театра я видела его вместе с фотографом, - не отдавая себе отчета, она прижала руки к груди одним из привычных оперных жестов. - Зачем Холлуорд следит за мной? Для чего ему мои снимки?
        Молодой художник впервые посмотрел ей прямо в глаза, забыв о робости.
        - Так давайте спросим его!
        - Вы пойдете со мной? - недоверчиво произнесла Лючия. - Вы защитите меня?
        - Да, - просто ответил Гончаров. - Не удивлюсь, если Холлуорд собирается продать ваши фотографии. А еще мне кажется, что он замешан в убийстве Калверта и хочет подставить вас. Пусть вы были не до конца честны с комиссаром, я уверен: вы не способны на убийство. Обещаю, что мы вместе поговорим с Холлуордом.
        - Благодарю вас, Дмитрий.
        Не то чтобы она испытала облегчение (этот мальчик едва ли мог сойти за рыцаря), но теперь она знала, что будет противостоять американцу не в одиночку. Гончаров намекнул, что она солгала полицейскому комиссару, значит, знает, что в ту ночь она последней заходила к Найтли. Вероятно, и Холлуорд это знает. Она недооценила американца, так же как бедный Дмитрий недооценил ее саму…
        Бэзил Холлуорд появился в отеле день спустя. Певица и художник нашли его перед обедом в Салоне Муз за чтением какой-то старой английской газеты. Лючия была слишком взволнована предстоящим разговором, чтобы заострять на этом внимание.
        - Зачем вы наняли фотографа? - резко спросила она, чувствуя, как взгляд Холлуорда задержался на ее дрожащих пальцах.
        - Не понимаю, о чем вы, - американец отложил газету.
        - Он делал снимки из дома напротив. Я видела вас вместе неподалеку от отеля. Чего вы добиваетесь?
        - Уверяю вас, я не нанимал фотографа.
        - Вы намерены отрицать, что питаете тайный интерес к мисс Морелли? - спросил Гончаров.
        - Свой интерес я не отрицаю, - невозмутимо отозвался американец и снова посмотрел на Лючию. - А именно: мне любопытно, почему вы скрыли от комиссара, что заходили в номер Калверта Найтли в ночь его смерти. «Вы чудовище, Найтли! Клянусь Мадонной, вы за всё ответите!» Ваши слова?
        Краска отлила от лица певицы так стремительно, что Дмитрий поспешил подвинуть ей стул. Она покачнулась, но всё же устояла на ногах. Холлуорд неумолимо продолжал:
        - Это вы подсыпали Найтли мышьяк, мисс Морелли?
        Лючия быстро взглянула на Дмитрия.
        - Вы были правы: он хочет, чтобы подозрение пало на меня…
        Американец рассмеялся:
        - Полагаю, не я один в этом заинтересован. И раз уж мы с Гончаровым оба слышали, как вы угрожали Найтли, может, расскажете, что произошло между вами в ту ночь?
        Лючия опустилась на стул и закрыла лицо руками. Она была близка к истерике. Дмитрий подошел к столу, налил воды из графина и подал ей стакан. Осушив его, певица проронила едва слышно:
        - Я потребовала у Найтли вернуть старый долг.
        - Выходит, вы были знакомы еще до «Луксора»? - пробормотал Гончаров. - Я что-то подозревал, но, честно говоря…
        - Разумеется, они были знакомы, - американец произнес это так, словно ему каким-то непостижимым образом удалось совершить прогулку по самым темным закоулкам ее души.
        - Не понимаю, - продолжал Дмитрий, с недоумением глядя на Лючию. - Калверт одолжил у вас денег?
        - Не думаю, что речь шла о деньгах, - заметил Холлуорд всё тем же надменным тоном, и Лючии захотелось вонзить ногти в его красивое лицо и увековечить Эйфелеву башню на этих румяных, гладко выбритых щеках. - Вы не добились своего, не так ли? Найтли был непреклонен? - последний вопрос попал в самую точку. - Вы хорошо разбираетесь в ядах, мисс Морелли?
        Она вскочила.
        - Ни слова больше, Холлуорд! Вы не имеете права!
        Обернувшись к Гончарову, обещавшему ее защищать, Лючия поняла, что тешила себя напрасной надеждой. Проклятый американец задумал погубить ее, и сделает это.
        Глава 5
        - Изобретение ядов - величайшее достижение человечества. С их помощью вершились судьбы государств, сменялись правящие династии, устранялись неугодные служители церкви и представители знатных фамилий.
        Карло Морелли сидел у стола, на котором выстроились в ряд пузырьки и флаконы из разноцветного стекла. Семилетняя Лючия притихла на коленях отца, завороженная зловещей игрой света на стенках маленьких склянок, обладающих такой огромной властью - творить историю. Каково это - вмешаться в предначертанное, нарушить планы Творца с помощью всего лишь нескольких крупинок смертоносного порошка?
        - Ты их продаешь? - прошептала Лючия.
        - Некоторые - да. Например, мышьяк - действенное средство против крыс. Еда, отравленная стрихнином, будет горчить, мышьяк же совершенно безвкусный, с едва уловимым запахом чеснока. Он убивает медленно и не оставляет следов. Неслучайно именно мышьяк входил в состав яда, с помощью которого избавлялся от врагов Чезаре Борджиа[9 - Чезаре Борджиа (1475-1507), политический деятель эпохи Возрождения, пытавшийся создать в центральной Италии собственное государство.]. Помнишь, я рассказывал тебе о нем?
        - Помню, папочка. Он носил перстень с камешками, а под камешками - яд.
        Это была любимая история Лючии, она знала ее наизусть. Даже спустя двадцать с лишним лет она ясно видела картину, нарисованную в детском воображении: перстень на тонком ухоженном пальце поворачивается камнем внутрь, рука герцога пожимает чью-то вспотевшую ладонь, и игла, спрятанная среди алмазов, царапает кожу. Яд попадает в кровь. Можно не сомневаться, что соперник Чезаре умрет в ближайшие часы…
        Лючия отказалась обедать и теперь, обхватив себя руками, металась по номеру. Мадонна! Возмездия не избежать!
        - Сегодня наш последний урок английского, - всплыл в ее памяти голос Найтли. - Я уезжаю в Лондон.
        - Как?
        Деревья и статуи поплыли перед глазами. Они разговаривали в саду виллы, где обычно прогуливались после занятий.
        - Меня ждут в редакции. А еще я должен прочитать лекцию в Королевской академии художеств.
        - Когда ты приедешь снова?
        - Не знаю.
        - А как же… мы?
        Найтли как будто не слушал.
        - Я поговорил с Гвардичелли. Он не против оказывать тебе покровительство.
        - Что?
        - Конечно, если ты пожелаешь.
        Лючия не узнавала его. И тем не менее это был тот же человек, которому она в своих мечтах столько раз говорила «да» у алтаря церкви Святой Агаты дель Кармине.
        - Ты как-то обмолвился, что я - та женщина, которая способна примирить убежденного холостяка с мыслью о браке. Я тогда подумала, что… Калверт, ты ведь пошутил насчет Гвардичелли, да? Ты нарочно испытываешь меня?
        - Нет, Лючия.
        Это сказал Альфред. Она не слышала, как он подошел. Что он вообще здесь делает? Ах да, дает уроки музыки кому-то на этой вилле.
        Найтли брезгливо поморщился:
        - Беккер прав, он никогда не заблуждался на мой счет. Ты скрасила мое пребывание в Милане, дорогая, но ты не можешь упрекнуть меня в том, что я не был щедр с тобой.
        Впервые Лючия с ужасом ощутила себя порочной, продажной, падшей.
        - Ты сделал меня содержанкой, - выдохнула она. - Загубил мою душу.
        Найтли пожал плечами:
        - Я лишь раскрыл твою сущность. На моем месте мог оказаться кто угодно.
        Плотно сжатые губы Альфреда побелели. Он молниеносно шагнул вперед и замахнулся тростью. Найтли среагировал так, словно всю жизнь занимался фехтованием. Отразив удар своей тростью, он отступил назад. Альфред сделал новый выпад:
        - Она любит тебя, мерзавец! Извинись за свои слова!
        Лючия прислонилась спиной к стволу кипариса. Всё это было уже слишком… В какой-то момент импровизированное оружие Альфреда треснуло и переломилось, набалдашник трости Найтли соскользнул и ударил его в висок. Сначала Лючия не поняла, что произошло. Почему Альфред не встает? Почему его противник вдруг стал белее мраморной статуи?
        Из дома к ним спешили друзья Калверта.
        - Альфредо, - прошептала Лючия, силясь подойти, вот только ноги ее не слушались. Тело стало как будто чужим.
        Три или четыре человека обступили журналиста. Их очертания размывались, голоса доносились словно из глубин океана.
        - Мы всё видели.
        - Он напал на вас, Найтли. Вы защищались. Это несчастный случай.
        - Вас никто не обвинит. Но вам лучше поскорее уехать.
        Лючия на коленях подползла к Альфреду, ощупала его лицо. Пальцы запутались в волосах, слипшихся от крови. У нее перехватило дыхание. Она согнулась пополам, как от удара в живот, но крик боли так и не вырвался наружу. Она хрипела и задыхалась, вцепившись в рубашку на груди Альфреда, и ничего, ничего уже нельзя было изменить…
        Несколько часов Лючия просидела на полу возле кровати, глядя на металлическую коробочку, лежащую на покрывале. В такой позе ее и нашла Камилла.
        - Что с вами, синьорина? - встревожилась горничная.
        - Всё хорошо, - безжизненным голосом отозвалась Лючия. - Помоги мне переодеться к ужину. Я надену платье из черного крепа.
        Пока Камилла возилась у гардероба, хозяйка встала и убрала коробочку в верхний ящик комода.
        Глава 6
        Кэтрин Найтли вошла в Салон Муз в атласном платье апельсинового цвета, которое даже при неглубоком вырезе казалось вопиюще бесстыдным, учитывая недавние трагические события в семье девушки. Несколько секунд владелец отеля и его гости, уже сидевшие за столом, молча смотрели на нее. Наконец Лючия взяла вилку и произнесла нарочито равнодушным тоном:
        - Разве в Англии не принято, чтобы сестра соблюдала траур по брату?
        Шабо незаметно кивнул Бичему, и тот начал раскладывать по тарелкам говядину, тушенную по-бургундски в винном соусе с грибами и луком.
        - Я надела это платье в память о Калверте, - ответила Кэтрин, усаживаясь за стол. На нее по-прежнему смотрели с недоумением. - Разве вы не видите? Это «последний вздох жако». Не правда ли, оригинальное название для цвета?
        - Жако - это ведь говорящий попугай? - на всякий случай уточнил Дмитрий Гончаров.
        Ответом его не удостоили.
        - Я читала, что перед смертью желтые глаза жако приобретают оранжевый оттенок. Вот такой, - Кэтрин провела маленькой ручкой по атласной ткани на груди. - Мой наряд отражает мою скорбь.
        Американец усмехнулся:
        - Жаль, что королева Виктория не знала этой истории, когда ввела моду на траур после смерти принца Альберта.
        Лючия одарила его взглядом, полным отвращения, и залпом осушила бокал вина.
        - А вы, однако, сноб, Холлуорд, - сказала Кэтрин и принялась за свой бёф бургиньон.
        Шабо снова наполнил бокал Лючии. Гончаров с мрачным видом смотрел в тарелку. Ни художник, ни певица не произнесли больше ни слова до конца ужина, а хозяин только и успевал подливать им вина.
        Лючия мысленно оплакивала свою жизнь, покатившуюся под откос после смерти Альфреда. Он не только платил квартирной хозяйке и горничной, но и, как оказалось, материально поддерживал старика Морелли. Отец скрывал от Лючии, что один из его бывших помощников женился и открыл собственную аптеку на соседней улице. Из-за появления более молодого и предприимчивого конкурента Карло оказался на грани банкротства и лишь благодаря Альфреду кое-как сводил концы с концами. Именно тогда Лючия осознала все чудовищные последствия своей любовной связи. Она погубила свою репутацию, погубила свое будущее, в котором уже не могла надеяться на удачное замужество, наконец, погубила человека, от которого зависело благополучие ее семьи… Несколько нервных срывов последовали один за другим, а потом у нее пропал голос. Певице посоветовали на время оставить театр, чтобы восстановить здоровье. Но не прошло и года, как Лючия Морелли уже снова блистала на сцене Ла Скала и на вечеринках миланской знати, куда она приезжала в карете Гвардичелли…
        Трудно сказать, какое впечатление произвел на Гончарова своеобразный траур Кэтрин - расстроил или скорее поразил, однако художник явно вознамерился забыться. Он выпил за ужином не меньше, чем Лючия. Они встали из-за стола последними и обменялись взглядами, в которых одновременно промелькнуло нечто, похожее на страх остаться в эту ночь наедине со своими призраками. Не заходя к себе, Лючия последовала за Дмитрием. Он поколебался секунду или две, а потом молча распахнул перед ней дверь.
        Пока Гончаров возился с крючками на ее платье, ноябрьский ветер швырнул в окно лист платана, каким-то чудом занесенный с набережной на задний двор отеля. Несколько мучительных мгновений лист трепыхался за стеклом, царапая его сухими краями, а потом исчез.
        - Это не моя сущность, - беззвучно, одними губами произнесла Лючия, падая на кровать.
        Дмитрий неумело целовал ее, дыша в лицо винными парами. Ей было всё равно, кого он пытается забыть. Она зажмурилась и снова увидела Альфреда: серые глаза, устремленные в небо, кровь на виске, вместе с которой, слабеющими толчками, жизнь покидала его тело, нелепо распростертое на садовой дорожке…
        Гончаров уснул, прижимаясь к ней сзади, а Лючия долго лежала, глядя в одну точку. Калверт Найтли сделал это со мной. Сделал из меня ту, кем я стала.
        Она проснулась оттого, что Дмитрий возбужденно перекладывал тюбики с краской в ящичке для рисовальных принадлежностей. Этюдник уже стоял на треноге посреди комнаты, пустой подрамник в ожидании холста был прислонен к комоду. Не замечая пробуждения Лючии, молодой человек бормотал себе под нос:
        - Я должен жить дальше без него. Я должен освободиться от него.
        - Что ты делаешь? - спросила она.
        Художник обернулся. В его взгляде промелькнуло воспоминание о минувшей ночи, и Лючия сразу поняла, что он сожалеет о случившемся.
        - Я напишу картину и посвящу ее Калверту, - сказал Гончаров, отводя глаза. Слова сами полились из него, хотя, вероятно, он полагал, что Лючия не способна его понять. - Это будет шедевр. Шедевр импрессионизма. Крупные мазки охры и кармина в технике импасто. Просто мазки - по всему полотну. Но если отойти на несколько шагов, глаз уловит только один цвет - «последний вздох жако»!
        Он наклонился к рулону с чистыми холстами, развязал ленту и вдруг замер. Лючия свесила голову с кровати. В следующую секунду она сжалась от страха, не решаясь взглянуть в лицо Гончарова. Определенно, она не должна была этого увидеть. В развернувшемся рулоне поверх нетронутых холстов лежала картина. Украденная картина Верещагина.
        - Это не я, - упавшим голосом произнес Дмитрий, словно прочитав ее мысли.
        Но Лючия уже спрыгнула с кровати и проворно подбирала свои вещи. Затянуться в корсет без помощи Камиллы нечего и думать. Придется просто надеть платье поверх сорочки.
        Когда она потянула на себя дверную ручку, молодой человек вскричал с неподдельным отчаянием:
        - Да послушайте же, Лючия! Я не крал картину! Мне ее подбросили.
        - Не подходите! - певица сделала предупредительный жест, заметив, что Гончаров намерен помешать ей выйти. - Зачем кому-то подбрасывать вам картину, которая стоит целое состояние? Разве не из-за нее стреляли в Найтли?
        - Холлуорд заходил в мой номер перед самым обыском, - внезапно припомнил Дмитрий. По морщинкам на его лбу было видно, как лихорадочно он соображает. - Ну конечно! Я проспал завтрак, а когда проснулся, Холлуорд стоял у моей кровати. Возможно, я и правда забыл запереть дверь. А он, узнав о предстоящем обыске, поспешил спрятать картину там, где она не вызовет подозрений - среди холстов художника! Пока полицейские рылись в моих вещах, я был внизу. Богом клянусь, я ни о чем не подозревал до сегодняшнего утра!
        Лючия, в расстегнутом платье, одной рукой всё еще держалась за дверную ручку, а другой прижимала к груди те детали гардероба, которые не смогла надеть самостоятельно.
        - Тогда вам следует немедленно сообщить о находке комиссару Пикару.
        - Не могу, - простонал Гончаров. - Кто мне поверит? Холлуорд будет всё отрицать. Картина - это неопровержимая улика. Меня наверняка арестуют!
        В его опасениях, определенно, имелся здравый смысл. Салон Муз был хорошо известен в артистических кругах Парижа, к тому же убитый являлся английским подданным, так что на Пикара, вне всякого сомнения, давили, чтобы он побыстрее раскрыл дело. Лючия вполне допускала, что американец может выйти сухим из воды, а молодого художника обвинят во всех грехах.
        Она сделала глубокий вдох, чтобы голос звучал ровнее.
        - Дмитрий, давайте рассуждать логически. Раз он подбросил вам картину, чтобы ее не нашли при обыске, то теперь наверняка попытается ее вернуть. Будьте начеку! А когда он заберет ее, поднимите шум. Холлуорд не сможет отпереться при свидетелях.
        III. Сестра
        Глава 1
        Китти стояла у окна, за которым не было видно ничего, кроме густого желтого тумана. Она подняла раму, высунула руку наружу и сразу потеряла из виду собственную кисть, как будто она просто растворилась в прокопченном лондонском воздухе. Впрочем, хуже, когда туман черный. Тогда он заползает в открытое окно подобно бесформенному чудищу и в комнате водворяется неосязаемый мрак. В такие дни (чаще всего они выпадают в ноябре) жизнь на улицах замирает, лондонцы, спешащие на службу, часами не могут отыскать свои конторы, на Темзе сталкиваются пароходы, а экипажи, всё же рискнувшие передвигаться, могут легко задавить прохожего.
        Из-за туманов Китти на долгие недели превращалась в затворницу в доме своего брата Калверта Найтли. Обложившись журналами мод и еженедельником Vogue, который специально для нее выписывали из Америки, она рассматривала приложения с модными выкройками, фото манекенщиц в роскошных туалетах, рекламные заметки лондонских универмагов. В универмагах можно было купить всё - от зонтиков и шалей до нижнего белья. А еще Китти не пропускала ни одной статьи о театральных премьерах. Именно театры в конечном итоге примирили ее с переездом в Лондон.
        Кэтрин выросла в отцовском поместье на берегу Ла Манша. Почти до восемнадцати лет у нее не было подруг, а круг ее общения ограничивался гувернанткой Смит и горничной Перкинс. Калверт жил в столице, лишь изредка вспоминая о существовании сестры. И надо признать, это было очень одинокое существование. Но Китти не знала другой жизни. В ее реальность вплетались перипетии любовных романов, которые она читала сначала от скуки, а потом чтобы заполнить пробелы в своих познаниях человеческих взаимоотношений. От Сэмюэла Ричардсона с его «Клариссой Гарлоу» и «Консуэло» Жорж Санд она перешла к романам сестер Бронте, а потом открыла для себя «Собор Парижской Богоматери» Виктора Гюго. Так она стала Эсмеральдой, влюбленной в прекрасного капитана. Только в ее версии Феб де Шатопер оставался жив, спасенный ею и навеки отдавший ей свое сердце.
        Самым запоминающимся событием ее юности стала поездка с братом в Эшдаунский лес, расположенный в пятнадцати милях к северу от их усадьбы «Белый риф». По большей части это были вересковые пустоши, однако Китти воодушевляла мысль, что когда-то здесь охотился на кабанов сам Генрих VIII, безнадежно влюбленный в Анну Болейн.
        - Ты хоть знаешь, что король после всего отрубил ей голову? - спрашивал Калверт, посмеиваясь над сестрой.
        Но эта страница истории ее не интересовала. Из всех уроков мисс Смит Китти запоминала только те сюжеты, в которых действующими лицами двигала любовь. Неизбежно возникающие при этом лакуны она заполняла своими фантазиями. Реальные исторические персонажи и литературные герои перемешивались в ее хорошенькой головке и обретали там собственную судьбу. Пожалуй, единственное, что заслуживало похвалы гувернантки юной мисс Найтли - это ее игра на фортепиано. Увы, Калверт ожидал большего.
        - Мисс Смит говорит, ты совершенно безнадежна. Раз так, не вижу смысла в ее услугах.
        В тот же день гувернантка покинула «Белый риф». Казалось, никто даже не заметил ее ухода, как, собственно, не замечал и ее присутствия в доме. Брат снова уехал, и Китти осталась в усадьбе, предоставленная самой себе.
        Лето сменилось осенью, на удивление погожей и теплой, но море уже готовилось к зиме, примеряя пепельные оттенки - один неприветливее другого. Когда отлив обнажал берег, он превращался в неопрятные островки буро-зеленых водорослей, окруженные стоячей водой. Китти так привыкла к этому унылому виду, что перестала его замечать. Перед ее глазами стояли совсем другие картины.
        Однажды в конце октября она прогуливалась по тропе над меловым утесом, улыбаясь своим мыслям, в которых держала за руку прекрасного Феба.
        - Впервые вижу такое счастливое лицо посреди столь удручающего пейзажа, - произнес чей-то мелодичный голос.
        Китти вздрогнула и лишь теперь заметила девушку, шагавшую ей навстречу. На вид незнакомке было лет двадцать или чуть больше.
        - Вы, наверное, мисс Найтли? - снова заговорила она. - Я Элизабет Рипли, ваша соседка. Для друзей - Элайза. Мы с братом живем вон там, в Уитли Холле, - она махнула рукой в сторону утеса, за которым ютилась деревушка Роттингдин.
        - Очень приятно. Я Кэтрин, - Китти не знала, следует ли что-то добавить, или знакомство можно считать состоявшимся.
        - Как странно, что мы прежде никогда не встречались, - заметила Элизабет. - Давайте вместе пройдемся, и вы расскажете, о ком думали, когда светились от счастья.
        Китти ничего не имела против, тем более что мисс Рипли могла быть хорошо осведомлена в вопросах, о которых умолчал Виктор Гюго. Не прошло и часа, как обеим уже казалось, что они дружат с детства. Когда девушки, болтая без умолку, дошли до Роттингдина, Элайза пригласила соседку на чай в Уитли Холл.
        - Отсюда до Брайтона всего четыре мили, я езжу в город верхом.
        - А я боюсь лошадей, - призналась Китти, выходя на застекленную веранду, где на кофейном столике их ждал чай с печеньем. - После смерти родителей только Калверт иногда выезжает в коляске. Но я думаю, он предпочитает поезда.
        - Тогда, вероятно, его заинтересует новое изобретение инженера Волка[10 - Магнус Волк (1851-1937), британский изобретатель, инженер-первопроходец в области электротехники; уроженец Брайтона.]. В Брайтоне нынче только и разговору, что о трамвае, который будет перемещаться вдоль берега прямо по воде! Говорят, его пустят не позднее декабря. А вот мой брат Фредерик обожает лошадей. Он сейчас в Шотландии со своим полком, но скоро приедет меня навестить. Поместье перешло к нему год назад, после смерти отца. А знаете что, Китти? Вы должны посетить осенний бал в Уитли Холле! Я вас приглашаю.
        Кэтрин испуганно посмотрела на Элайзу:
        - Но мне только через два месяца исполнится восемнадцать. К тому же для моего дебюта в свете нужен Калверт. Он должен меня представить.
        - Мы что-нибудь придумаем. Вас может представить какой-нибудь пожилой джентльмен, пользующий уважением в светских кругах Брайтона. Положитесь на меня, Китти. А завтра мы с вами отправимся в город за покупками.
        Глава 2
        Ноябрь пролетел в приготовлениях к балу, прогулках вдоль берега и визитах в Уитли Холл. Несколько раз девушки наблюдали испытание морского трамвая, который курсировал между брайтонским пирсом и специально построенным пирсом в Роттингдине. Китти даже прошла по нему до конца, считая шаги. Вышло около ста тридцати шагов - на такое расстояние были удалены от береговой линии рельсы железной дороги Магнуса Волка. Сам трамвай представлял собой вагон на четырех стальных ногах высотой с двухэтажный дом, которые опирались на тележки с колесами. Тележки можно было рассмотреть только во время отлива, в остальные часы странное сооружение на паучьих ногах казалось огромной косиножкой, скользящей по воде.
        Когда до бала в Уитли Холле оставались считаные дни, Элайза сказала Китти:
        - Пришло время познакомить тебя с джентльменом, который привезет тебя на бал. Это сэр Джордж Толбот, выдающийся человек, очень влиятельный и богатый. Он будет здесь с минуты на минуту.
        - Он приедет из Брайтона? - спросила Китти слегка рассеянно. Она была увлечена разглядыванием нарядно одетых дам, прогуливающихся взад-вперед по пирсу, который отлично просматривался из окон гостиной.
        - Ты знаешь, какой сегодня день?
        - Двадцать восьмое ноября.
        - Сегодня день пуска «Косиножки». И сэр Джордж достал нам билеты. Мы вместе прокатимся до Брайтона на морском трамвае!
        Сердце Китти забилось от радости, а в следующую минуту она увидела подъезжающую к крыльцу карету. Элайза рассказывала о лорде Толботе с таким воодушевлением, что Китти уже приготовилась увидеть статного мужчину с благородной сединой и лицом, сохранившим отпечаток былой красоты. Каково же было ее разочарование, когда в дверях возник сухой сморщенный старичок, лысая макушка которого оказалась на уровне ее глаз. Элайза представила их друг другу и мягко взяла сэра Джорджа под руку.
        - Идемте скорее! Вагон уже подъезжает.
        На пирсе, перегнувшись через перила, девушки смогли наконец хорошенько рассмотреть невероятное чудо техники. Нижнюю палубу морского трамвая занимал салон с витражными окнами, над которым располагалась открытая палуба с сидячими местами. Как у настоящего морского судна, у «Косиножки» имелись спасательные круги, шлюпка и флаг. Китти прошла в салон следом за старичком и Элайзой. Обе девушки одновременно ахнули: роскошный интерьер украшали фикусы в горшках, пол был устлан ковром, диваны обиты мягкой кожей, с потолка свисала люстра, а из буфета заманчиво пахло булочками с корицей.
        - Вы очаровательны, мисс Кэтрин, - произнес лорд Толбот, когда публика расселась по местам и трамвай заскользил по рельсам в сторону Брайтона. - Я бесконечно счастлив познакомиться с лучшей подругой мисс Элизабет. Я встречал вашего батюшку, а вот мистер Калверт, увы, не был мне представлен. Кажется, он предпочитает лондонский высший свет нашему скромному обществу.
        Сэр Джордж издал странный кашляющий звук. Китти не сразу сообразила, что он смеется. Она осмелилась взглянуть ему в лицо и с удивлением обнаружила, что волосы, которые должны были расти на голове старичка, по какому-то недоразумению проросли в его носу и ушах. Даже дворецкий в «Белом рифе» выглядел приятнее. Мохнатые брови лорда торчали над близко посаженными глазами, устремленными на сидящих напротив девушек. Китти показалось, что взгляд сэра Джорджа не поднимается выше лифа ее платья. Она даже испугалась, нет ли на нем пятен от джема, и незаметно поправила кружева на груди. Элайза всю дорогу любезно поддерживала беседу, в то время как Китти, совершенно по-детски прижавшись лбом к витражному стеклу, рассматривала берег за спинами стоявших на палубе пассажиров.
        К концу получасовой прогулки на «Косиножке» она испытывала смешанное чувство восторга и неловкости из-за присутствия лорда Толбота. Впрочем, терпеть отвратительного старичка оставалось недолго: он привезет ее на бал и представит знакомым, а потом Китти будет танцевать, избавившись от его странных смешков и оценивающих взглядов.
        Кэтрин заняла самый лучший номер в «Луксоре», двухкомнатный, с огромным гардеробом для ее платьев и шляпок. Окно спальни выходило во внутренний дворик, а из маленькой гостиной можно было любоваться Сеной. С улицы доносился аромат жареных каштанов - осенью в Париже их продавали повсюду. Китти снова почувствовала себя Эсмеральдой, хотя ее Феб, ее милый Фредерик, был давно уже вычеркнут из ее жизни.
        Так получилось, что она видела Фредерика Рипли всего один раз - на осеннем балу в Уитли Холле. Боже, как же она волновалась в тот день! Перкинс впервые затянула ее в корсет, да так, что Китти едва могла дышать. В карете лорда Толбота она дрожала, словно в лихорадке, и пропустила мимо ушей все его наставления. Вначале она думала лишь о том, как бы не поскользнуться на сверкающем паркете. Но только вначале. Фредерик появился, когда румяная, смеющаяся Китти в белом сатиновом платье танцевала третий или четвертый танец, а все треволнения были забыты. Она наслаждалась моментом, опьяненная музыкой и шампанским, и даже не старалась запоминать имена и лица своих кавалеров. Затем Элайза подвела к ней Фредерика и всё в одночасье изменилось: зала исчезла, Китти стояла под сводами парижского собора Нотр-Дам, глядя на невообразимо красивого капитана в мундире пыльно-землистого оттенка. Он протянул ей руку, и она вложила в нее свою ладонь…
        После кадрили сердце Китти билось так бешено, что она выскользнула на веранду перевести дух.
        Место, где она столько раз пила чай с хозяйкой дома, теперь было не узнать: экзотические цветы превратили помещение в настоящую оранжерею. Разлапистые папоротники норовили ухватить краешек ее платья. Воздух, подогретый и увлажненный, наполнил легкие, и Китти, млея, прислонилась к решетке, увитой каким-то незнакомым ей растением. Она поняла, что любит Фредерика Рипли, как никогда еще никого не любила. И вдруг прямо перед ней возник лорд Толбот.
        - Позвольте взглянуть на вашу бальную карточку, мисс Кэтрин. Я обязан следить, чтобы она не пустовала.
        - О нет, не беспокойтесь, сэр Джордж. Просто в зале очень душно, и я…
        - Быть может, вам следует ослабить шнуровку? - зашептал старый лорд, обхватив Китти руками. Она не успела опомниться, как он обслюнявил ее губы, прижав к себе и стиснув так сильно, что она едва не лишилась чувств. Китти была в смятении. Не зная, как ей следует реагировать, она вывернулась из объятий старичка и бросилась обратно в зал, где гости как ни в чем не бывало танцевали польку.
        Девушка вернулась на свое место, выискивая глазами Фредерика. В этот момент как раз подали пирожки с изюмом, и она машинально взяла два, думая о том, не оскорбила ли она сэра Джорджа. Что, если он сейчас вернется и велит вышвырнуть ее вон?
        - Мисс Найтли!
        Китти вздрогнула и обернулась. Фредерик, улыбаясь, приглашал ее на следующий танец.
        - Я всегда думала, что у гвардейцев красные мундиры.
        - Мой полк воевал в Индии, я тогда еще не служил, но с тех пор мы носим форму цвета хаки или грязи, если угодно. Красные мундиры слишком приметны, особенно на поле боя.
        - А вы бывали в бою?
        - Пока не довелось, однако я намерен просить о переводе в Судан под командование генерал-майора Китченера - подавлять восстание махдистов[11 - Восстание в Судане под предводительством Мухаммада Ахмада, объявившего себя мессией (Махди), с целью свержения власти Египта.].
        - Ух ты, - пролепетала Китти, трепетно касаясь обшлага мундира, цвет которого придумали для того, чтобы защитить ее Феба от вражеской пули.
        В бальной карточке Кэтрин теперь повторялось единственное имя - «Рипли». По счастью, танцевать более четырех танцев за вечер с одним кавалером уже не считалось столь неприличным, как во времена юности ее родителей. После бала капитан изъявил желание проводить ее, и, заручившись неохотным согласием лорда Толбота, молодые люди пошли пешком.
        С моря дул ветер, небо затянули тучи. Плащ Фредерика был наброшен на плечи Китти поверх накидки с меховой подкладкой. Он молчал, а она всё говорила и говорила - о любимых книгах, о вечно недовольной мисс Смит, о Генрихе VIII, сбежавшем от чумы в Лондоне в Эшдаунский лес… Прекрасный Феб не проронил ни слова, лишь поцеловал ее руку на прощание.
        А потом она ему писала, передавала записки Элайзе, которая отправляла их в Шотландию. Подруга говорила, что Фредерик ею очарован и каждую ночь орошает ее письма слезами, но - увы! - в сочинении любовных посланий смыслит гораздо меньше, чем в военном деле. Его ответы были краткими и лишенными фантазии, что, впрочем, не мешало Китти перечитывать их каждый вечер перед сном.
        Как-то в середине января девушки сидели у камина в гостиной Уитли Холла, и Элайза вдруг сказала, что Фредерик больше не может жить без Китти.
        - Он написал мне, что хочет оставить службу и жениться на тебе. Но боится, что ты ему откажешь.
        - Глупый! - воскликнула Китти. - Как я могу отказать! Он же капитан, как Феб де Шатопер. Это судьба! Но… я должна сообщить Калверту.
        Элайза нахмурилась:
        - Что, если твой брат не одобрит этот брак? Ты еще совсем дитя.
        - Но я люблю Фредерика! Я готова хоть завтра стать его женой. Вот только… - снова запнулась Китти, - я не знаю, что нужно делать.
        - Венчаться можно в приходской церкви Роттингдина, - Элайза взяла ее руки в свои. - Пастор хорошо знает нашу семью и сэра Джорджа.
        - А при чем здесь сэр Джордж?
        Китти, никому не рассказавшая о поцелуе на веранде, внезапно испугалась, что мерзкий старичок, этот Клод Фролло, может всё разрушить.
        - При том, дорогая, что он тоже женится. Он сделал мне предложение во время бала.
        Невозможно! Кэтрин смотрела на подругу и не верила своим ушам.
        - Неужто ты согласилась? Элайза, он же старый и… - она хотела сказать «противный», но вовремя прикусила язык. - Ты любишь его?
        Мисс Рипли расхохоталась:
        - Ах, Китти, ну кто говорит о любви? Это будет удачный брак: у него деньги, у меня красота. Чем не сюжет для романа? Чтобы избежать ненужной огласки, сэр Джордж купит в епархии две брачные лицензии. С этого момента считай, что ты помолвлена. Как же я рада, Китти, что мы сыграем наши свадьбы в один день! У меня появится сестра, о которой я всегда мечтала.
        Она крепко обняла будущую родственницу, и обе расплакались.
        Через неделю Китти получила записку от Фредерика: «В среду ровно в 12 буду ждать в церкви Св. Маргариты. Там я стану твоим навеки. Ф.»
        Глава 3
        Китти ужинала вдвоем с Шабо, потому что Калверт закрылся в номере и писал свою сенсационную статью, а Дмитрий и Бэзил уехали в оперу смотреть «Трубадура», в котором пела Лючия Морелли. Китти не понимала, как можно любить оперу, где действующие лица изъясняются пением, да к тому же на итальянском или французском. Другое дело - мелодраматические постановки в театре Гаррика на Чаринг-Кросс-роуд, куда она выезжала с компаньонкой, приставленной к ней братом, и кипой носовых платков. Кэтрин не стеснялась плакать над хорошей пьесой, но еще ни одна пьеса не смогла сравниться с драмой ее собственной жизни.
        Владелец отеля, вопреки обыкновению, был молчалив и не слишком любезен. За столом прислуживал Дюпон. Шабо то и дело бросал на него многозначительные взгляды, словно ожидал, что портье умеет читать мысли по глазам.
        - Вы женаты, Шабо?
        Китти спросила просто так, чтобы завязать разговор, но ей показалось, будто старик вздрогнул.
        - Я вдовец, - не сразу ответил он. - Мы с Изабель держали этот отель вместе. Летом минул год, как она меня покинула.
        - Соболезную. А дети у вас есть?
        Нижняя челюсть Шабо слегка задрожала.
        - Был сын. Он умер. Моя жена не пережила утраты. Чудовищная несправедливость: сначала наш мальчик, и сразу вслед за ним… - он запнулся, сделал несколько судорожных вдохов, но так и не сумел совладать с собой. - Простите…
        Глядя, как Шабо покидает салон, Китти пробормотала:
        - Какая скука.
        Поднявшись в свой двухкомнатный номер, она распахнула окно, выходившее во дворик. Если высунуть голову и посмотреть направо, то где-то там, в темноте, должен быть шпиль собора Нотр-Дам. Однако без невидимого шпиля приходилось признать, что задний двор отеля окружают совершенно неинтересные постройки. Китти уже хотела отвернуться, как вдруг снизу донеслись голоса. Разговаривали Жан Шабо и портье Дюпон, она разглядела их в свете, льющемся из окон Салона Муз. Из-за того, что она так и не преуспела в изучении французского языка, девушка смогла разобрать только «Северный вокзал».
        Зевнув, она отошла от окна, потом подняла глаза к потолку, мечтательно улыбнулась и выскользнула из номера.
        В среду Китти приказала заложить коляску, чтобы ехать за покупками в Брайтон, однако на полпути попросила кучера остановиться у церкви Святой Маргариты в Роттингдине. За час до полудня она уже расхаживала среди могил приходского кладбища, пряча под накидкой свое самое нарядное платье и рвущееся из груди сердце. Она отпустила коляску, сказав, что передумала ехать в город и вернется домой после прогулки. В глубине души Китти всё еще боялась, что лорд Толбот затаил на нее обиду и помешает ее счастью с Фредериком. О да, она действительно будет с ним счастлива, в то время как бедняжка Элайза выйдет замуж за отвратительного старика. И ради чего? Неужели ей так нужны его деньги?
        Стрелки на часах на западном фасаде церкви сошлись на двенадцати, однако ни Фредерик, ни Элайза, ни ее престарелый жених так и не появились. Китти не решалась зайти внутрь. В детстве преподобный Томас отчитал ее за какой-то проступок и с тех пор внушал девушке безотчетный страх. Она прождала у входа еще час, медленно и неотвратимо погружаясь в бездну отчаяния. Жалея себя, Китти представляла собственную могильную плиту, простую, но изящную, с надписью: «Умерла от любви». Впрочем, вероятность умереть от холода была определенно выше, так что несостоявшаяся невеста в конце концов дерзнула без приглашения наведаться в Уитли Холл.
        Уже близкая к обмороку, Китти выслушала слова дворецкого, сухо сообщившего, что мисс Рипли не может ее принять. И в этот миг ей почудилось, что с веранды доносятся приглушенные рыдания. Мгновенно забыв о приличиях, не обращая внимания на возражения старого слуги, она бросилась искать Элизабет, которая, по всем законам жанра, сейчас должна была оплакивать убитого брата.
        - Элайза!
        Подруга сидела в плетеном кресле у кофейного столика, опустив голову на руки. Ее плечи вздрагивали, неубранные волосы разметались по спине. Фредерика с ней не оказалось - ни мертвого, ни живого.
        - Что произошло?
        Элайза на мгновение застыла, потом выпрямилась и произнесла, не глядя на Кэтрин:
        - У сэра Джорджа случился апоплексический удар. Его дети приехали из Корнуолла, меня больше не принимают в его доме. Это конец. Всё было напрасно, - она вскочила и выбежала за дверь, оставив растерявшуюся Китти одну посреди веранды.
        В тот же день вечерним поездом прибыл разъяренный Калверт и приказал Перкинс собрать вещи мисс Найтли.
        - Я получил письмо от преподобного Томаса. О чем ты только думала, Кэт? Отныне ты будешь жить со мной в Лондоне.
        Брат, всегда такой спокойный и бесстрастный, изменился до неузнаваемости. От гнева его лицо налилось кровью и стало еще более некрасивым, чем обычно.
        - Я никуда не поеду! - Китти даже ногой топнула. - Я люблю Фредерика Рипли, а он любит меня! Мы должны пожениться, и никто этому не помешает - ни ты, ни сэр Джордж, даже если он вздумает умереть.
        - Рипли никогда тебя не любил. Он по уши в долгах, его поместье заложено. Они с сестрой надеялись восстановить состояние за счет выгодных браков.
        - Неправда!
        - Ну почему ты так глупа? - вздохнул Калверт. - Лорд Толбот еще до удара распустил слухи о том, что ты ветреная девица, забывшая всякий стыд. Тебе нельзя оставаться в Брайтоне, Кэт. Я сам найду тебе мужа, а Рипли ты больше не увидишь.
        Спорить было бесполезно. К тому же сэр Джордж, злопамятный старый паскудник, всё же нашел способ отомстить ей за бегство из его объятий. Так Китти переехала в Лондон и поселилась в новом особняке Найтли на Маунт-стрит, где за ней постоянно шпионили Перкинс и остроносая компаньонка миссис Фэллоу. Молодой госпоже, отлично знавшей слабые места своей горничной, со временем удалось сделать ее двойным агентом. Подарками и поблажками она купила преданность Перкинс, которая передавала Калверту лишь то, что ему нужно было знать. А вот «поладить» с компаньонкой девушке так и не удалось. Письма Фредерика, разумеется, были изъяты, любое упоминание о семье Рипли пресекалось прежде, чем Китти успевала закончить предложение. Вероятно, она бы возненавидела Лондон, если бы не открыла для себя новый вид искусства - театр. На замену любовным романам пришли сценические мелодрамы. Теперь героев не нужно было воображать - они ходили по сцене, они были реальны.
        Китти думала о них каждый вечер, когда поднималась в свою спальню и ложилась на большую кровать с мягкой периной - кровать, воистину достойную королевы. А какая же королева без фаворитов? Да, она больше не сможет полюбить, ее сердце навеки принадлежит Фебу, но разве плохо, если будут любить ее?
        Глава 4
        Кэтрин Найтли знала себе цену. Персонажи Диккенса и Браунинга, Шоу, Уайльда и Пинеро пали к ее ногам. Не сразу, конечно: на это ушло почти три месяца. У них у всех было одно лицо, пусть и по-разному загримированное, - лицо актера по имени Альфонс де Руж. Имя оказалось сценическим псевдонимом, но оно так нравилось Китти, что она поначалу отказывалась называть своего поклонника как-то иначе. Альфонс блистал на сцене театра Гаррика. Китти сразу поняла, что ей нужен именно он, на меньшее она была не согласна.
        Перкинс удалось завести знакомства в театральной среде и выяснить, что в те вечера, когда Альфонс не был занят в спектаклях, он обитал в барах на Лестер-сквер. Эта площадь имела незавидную репутацию центра ночных развлечений. Здесь гуляли, пили, общались люди самых разных сословий и национальностей. Между тремя театрами располагались итальянские рестораны и немецкие пивные, где собирались театралы и царила атмосфера непринужденного веселья. Китти стала планировать свои прогулки в обществе миссис Фэллоу таким образом, чтобы непременно пройти через Лестер-сквер. Пока утомившаяся компаньонка отдыхала на лавочке, Китти прохаживалась около памятника Шекспиру, надеясь рано или поздно столкнуться с Альфонсом и как-нибудь привлечь его внимание.
        Их знакомство состоялось летом, пока Калверт был в Милане. Миссис Фэллоу надолго слегла, подхватив инфлюэнцу, и Китти впервые после отъезда из Брайтона получила абсолютную свободу передвижения. Днем она прогуливалась в Гайд-парке мимо целующихся на скамейках парочек, а по вечерам навещала мраморного Барда[12 - Бард или Бард Эйвона - прозвище Уильяма Шекспира.]. Здесь никому не казалось странным или неприличным, что девушка ходит без сопровождения. Возможно, ее принимали за одну из бельгиек или немок, которые выдавали себя за парижанок. И, возможно, поэтому первые слова Альфонса, обращенные к ней, прозвучали на французском языке:
        - Клянусь богом, мадемуазель, ваше лицо мне кажется знакомым. Где я мог вас видеть?
        Китти бросило в жар. Она лишь приблизительно уловила смысл и, когда актер повторил свой вопрос по-английски, взволнованно пролепетала:
        - Наверное, в театре.
        Альфонс прищурился. От него веяло спокойной уверенностью и жизненным опытом тех, кого он воплощал на сцене. Китти так и не узнала, почему из всех мнимых парижанок он выбрал именно ее. Она ждала чуда, и чудо свершилось. Вот так просто. Они зашли в кафе, он стал рассказывать о себе и за один вечер наговорил больше, чем Фредерик Рипли написал за месяц. Отец Альфонса преподавал в Оксфорде, мать рано умерла. Своей начитанностью и знанием французского он был обязан школе и страху перед «колпаком тупицы» - унизительным наказанием для отстающих учеников. Там же в школе он научился притворяться тем, кем его хотели видеть учителя. После смерти отца, оставшись без средств к существованию, юноша подался в Лондон и начал зарабатывать на жизнь своим единственным талантом - перевоплощением в других людей.
        Сначала он попал в Друри-Лейн и, так как дело было зимой, играл незамысловатые роли в пантомимах и феериях. Летом в Королевском театре шли оперы и драмы. Молодой человек получил первую серьезную роль, а за ней - приглашение в театр Гаррика, где ставились комедии, мелодрамы и классический репертуар. Тогда-то и появился на свет Альфонс де Руж. Китти была поражена, узнав, что он никогда не мечтал о славе. Поступив на сцену семнадцатилетним, он в течение десяти лет просто делал свою работу, потому что не умел жить по-другому. Тот, кто представлялся Китти чуть ли не богом, оказался обычным человеком. И всего за несколько часов у нее возникло ощущение, будто они знакомы всю жизнь.
        Альфонс проводил ее до Маунт-стирт, окинул взглядом кирпичный особняк и небрежно поинтересовался:
        - Значит, вот где живет твоя госпожа? Я сразу так и подумал, что ты служишь в богатом доме.
        Китти рассмеялась и поправила кокетливую сеточку-вуаль.
        - Это дом моего брата.
        Настойчивый стук в дверь разозлил Кэтрин. Кто смеет будить ее, коль скоро она не желает спускаться к завтраку? Разве нельзя подать его позже прямо в номер? Она бы, конечно, и сама давно встала, если бы хорошенько выспалась. Вот только Калверт вздумал откупоривать шампанское в два часа ночи, и проклятый хлопок пробки прогнал сон, который потом долго не возвращался. Ворочаясь в постели, Китти даже подумывала заявиться к брату на праздник, но, представив, с каким лицом он выставит ее за дверь, решила, что не доставит ему такого удовольствия. И вот теперь - проклятый стук. В конце концов выбравшись из-под одеяла, Китти накинула шаль и поплелась к двери. Если это Том, я убью его.
        - Мадемуазель, - на пороге стоял хозяин отеля, - простите, но, боюсь, у меня плохие новости. Пожалуйста, присядьте.
        - В чем дело? - Китти поежилась и опустилась на диван в гостиной. Если ее раскрыли, почему сообщить об этом явился именно Шабо?
        - Ваш брат…
        - Да?
        - Он умер.
        Китти смотрела на Шабо снизу вверх, прокручивая в голове его слова. Умер. Мой брат умер. Это не может быть правдой. Она услышала собственный чуть осипший голос:
        - Кажется, Калверт не жаловался на здоровье.
        - Его застрелили, мадемуазель. Мне очень жаль.
        «Едва ли», - подумала Китти. Разве что старик сожалел, что убийство произошло в его отеле. Он заверил ее, что она может располагать им целиком и полностью, но при этом упорно отводил глаза.
        - Подать вам какао в номер?
        - Нет. Я спущусь в салон через двадцать минут. Пусть ко мне зайдет моя горничная.
        Шабо с поклоном удалился, а Кэтрин еще какое-то время пребывала в том безмятежном состоянии, в котором всё происходящее кажется сном. Пока Перкинс помогала ей одеваться, она пыталась представить себе, что Калверта больше нет, и не могла. Настоящее осознание пришло даже не во время визита полицейского комиссара, а позже, днем, когда она снова поднялась к себе. Неужели всё действительно сложилось так удачно? Какой-то портье, польстившийся на нелепую картину, сделал ее свободной!
        Глава 5
        В тот же день Кэтрин велела лакею Калверта собрать чемоданы ее брата, отвезти их в Лондон и ждать дальнейших распоряжений в особняке на Маунт-стрит. Она ощутила мстительное удовольствие, командуя слугой брата так же, как Калверт в свое время приказывал Перкинс укладывать вещи «малышки Кэт». Он никогда не считался с ее желаниями.
        Сразу после ужина она поднялась в номер и стала ждать Тома. Им так и не удалось побыть наедине с тех пор, как Шабо объявил о смерти Калверта. Китти не знала, что делать дальше, ей нужны были инструкции. Том появился около полуночи - словно нарочно медлил, чтобы она вся извелась.
        - Примите мои соболезнования, мисс.
        Бичем ухмылялся. Китти стерла его ухмылку долгим поцелуем, потом заперла дверь и увлекла за собой в спальню.
        - Серьезно? А если я понадоблюсь старику?
        - Тебе не всё равно? Мы скоро уедем отсюда, - она повернулась спиной, чтобы Том развязал шнуровку. - Мне надоела твоя жесткая кровать.
        Высвободив ее из платья, Том не спеша снял ливрею и брюки и набросил их на спинку кресла. Такая сдержанность была не в его духе. Похоже, что-то его тревожило.
        - Ты меня любишь? - спросила Китти, опускаясь на кровать.
        - Задерни шторы.
        - Зачем?
        - Нас могут увидеть вместе.
        - Кто? - она закатила глаза. - Ты же знаешь, я ненавижу просыпаться в темноте. И к чему теперь таиться? Калверт умер.
        - Его убили, - напомнил Том. - Французик-комиссар будет всюду совать свой нос, мне это не нравится.
        Он лег рядом, и Китти погладила его по щеке.
        - Так что мне делать? - прошептала она. - Продолжать скрывать правду? Это ведь не ты подговорил Дюпона застрелить Калверта?
        Том снова ухмыльнулся.
        - А что? Я мог бы нанять его и расплатиться картиной.
        Кэтрин вдруг стало не по себе. Дурацкая шутка! На виске запульсировала жилка, словно в ответ на внезапную мысль: а хорошо ли она знает Тома Бичема? Он поцеловал ее в плечо и шепнул на ухо:
        - Ты ничего никому не скажешь, поняла, дорогуша? Пусть сначала огласят завещание.
        Известие о том, что Калверта еще и отравили, ужасно испугало Китти. Теперь, если правда откроется, основными подозреваемыми станут они с Томом. Бичем вполне мог подсыпать мышьяк в бутылку с вином. Вдруг он действительно замешан? Он пошел бы на это из любви к ней, но для полицейского комиссара любовь - не оправдание. Вся надежда на Дмитрия. Пусть он подтвердит, что пил вместе с Калвертом!
        Обхватив себя руками, Китти мерила шагами Салон Муз, когда спустился Холлуорд и почти сразу за ним Гончаров. Последний - помятый и всклокоченный - составлял разительный контраст с первым, всегда тщательно следящим за своим внешним видом. Наверное, он даже спит в ночном колпаке, хотя в Англии молодые люди не носят их уже лет двадцать. Но Бэзил ведь американец, так что кто его знает.
        Едва Дмитрий успел поздороваться, как в салон коршуном ворвался Пикар. Его люди начали обыск в номерах.
        - Мсье Гончаров, мне нужно задать вам вопрос.
        Неприятный француз даже не дал бедняге выпить чашку кофе. А ведь от ответа Дмитрия зависела дальнейшая судьба Китти! Все не сговариваясь сели за стол, хотя обед был отложен из-за обыска.
        - Итак, - начал комиссар, - вы заявили, что последним видели мсье Найтли живым.
        - Я этого не утверждал, - Дмитрий покосился на Бэзила. Лицо американца было непроницаемым.
        - Вы сказали, что выпили вместе с жертвой за успех его статьи. Что-то там о закате импрессионизма? Вы точно пили вино, мсье, или пил только Калверт Найтли?
        Дмитрий перевел взгляд за спину комиссара на картину с синими ирисами. По мнению Китти, искусство должно как можно точнее передавать реальность, а этот натюрморт как будто рисовал ребенок: ваза плоская и кривая, цвета вульгарные, нет ощущения глубины. Кому придет в голову коллекционировать подобную мазню?
        - Я не пил, только сделал вид, чтобы не обидеть Калверта. Если вам так важно это знать. Я… я просто не мог радоваться тому, что всё закончится так скоро. Что гениальные художники, вроде Винсента Ван Гога, так и останутся непонятыми, бесславно исчезнут вместо того, чтобы войти в историю мировой живописи…
        - Почему же вы солгали во время нашей первой встречи?
        - Не хотел показаться сентиментальным.
        Пикар внимательно посмотрел на Дмитрия.
        - А может, вы решили изменить показания, когда стало известно, что мсье Найтли был отравлен? Если вы выпили вино и не отравились, значит, мышьяка не было в бутылке, его подсыпали непосредственно в бокал, и это мог сделать лишь тот, кто находился в номере вместе с жертвой. То есть вы сами, мсье Гончаров. Такой поворот делает вас главным подозреваемым после Дюпона.
        Китти, которая следила за разговором затаив дыхание, вновь ощутила проблеск надежды. Дмитрий, напротив, терял ее с каждой минутой. Его подбородок задрожал, взгляд умоляюще метнулся к Бэзилу.
        - Скажите ему, Холлуорд! Ну же! Вы знаете, что около часа ночи Калверт был еще жив и вполне здоров!
        - Неужели? - комиссар начинал сердиться: эти иностранцы играют с ним в кошки-мышки? - Что еще вы от меня утаили, господа?
        Бэзил удивленно поднял бровь:
        - Вы что-то путаете, Гончаров. Откуда бы я об этом узнал?
        Дмитрий выглядел ошеломленным.
        - Ну как же? Вы же были на лестнице! Вы слышали, как Лючия Морелли выходила из номера Калверта!
        - Уверяю вас, я не мог быть на лестнице в час ночи. Я принял снотворное сразу после возвращения из театра и проснулся только утром, когда лакей Найтли устроил возню в коридоре.
        - Вот, значит, как? Умно, - сквозь зубы процедил Дмитрий. Потом развернулся к Пикару и отчеканил. - Я готов поклясться чем угодно, что не подсыпал яд в вино Калверта. Он был моим лучшим другом. У меня не было причин желать ему смерти. Я один из немногих в этом отеле, кто говорит вам правду, комиссар.
        Пикар раздраженно потер переносицу.
        - С вашего позволения, я спущусь на кухню, - вставая, сказал Гончаров. - Со вчерашнего дня крошки во рту не держал.
        Он бросил ледяной взгляд на Бэзила и вышел. Холлуорд, заложив руки за спину, прошелся по салону, остановился перед картиной Ван Гога и принялся разглядывать ее, как будто увидел впервые. Китти села к роялю и заиграла что-то простенькое, заученное еще в детстве. Пальцы сами находили нужные клавиши, позволив мыслям унестись далеко за пределы Салона Муз. У Дмитрия не было мотива убивать Калверта, а вот у Тома Бичема был. Как и возможность подсыпать яд в бутылку.
        Глава 6
        - Твой брат еще в Брайтоне? Надолго он уехал?
        С момента знакомства Китти и Альфонса прошел ровно год. Лето 1898-го выдалось особенно дождливым, и Калверт сбежал из столицы в родовое поместье Найтли. Он великодушно предложил сестре поехать с ним, но она отказалась - притворилась, что не хочет бередить старую рану. Брат поверил на удивление легко и ничего не заподозрил.
        Вскоре после его отъезда у Кэтрин появилась странная привычка гулять под моросящим дождем. Поначалу миссис Фэллоу сопровождала ее, однако уже через несколько дней объявила, что с нее хватит выходок избалованной девицы, что она не желает умереть от пневмонии, что она не служанка, в конце концов, и будет искать новое место, как только мистер Найтли вернется в Лондон.
        Разумеется, прогулки по паркам устраивались исключительно ради компаньонки. Едва Китти получила возможность выходить из дома без сопровождения, как ее маршрут кардинально поменялся. Прямо из особняка она спешила на Оксфорд-стрит в кондитерскую «Бюшар», садилась за столик у окна и в ожидании Альфонса покупала чашку шоколада и тартинку. Актер стучал в стекло (джентльмены не посещали кондитерские, считавшиеся исключительно дамскими заведениями), и Китти выбегала к нему под дождь. Под его зонтом они в обнимку шли в один из испанских кабачков, где он пил пиво, а она вино, иногда с сыром. Платила обычно Китти, Альфонс не возражал. Он признавался ей в любви сонетами Шекспира. И она ловила себя на мысли, что, пожалуй, тоже в него влюблена. Самую малость.
        - Вчера пришло письмо от Калверта. Он пишет, что вернется через месяц, в конце августа.
        - Тогда нам надо поторопиться, - Альфонс погладил ее пальчики в белой перчатке и поднес к своим губам.
        - О чем ты говоришь? - заулыбалась Китти.
        - Ты выйдешь за меня?
        - Что?
        Она побледнела и выдернула руку. Перед глазами невольно возникла церковь Святой Маргариты в Роттингдине: холодные каменные фасады, могильные плиты, стрелки на часах, отсчитывающие самые кошмарные минуты ее жизни. Снова пережить это унижение, это отчаяние? С тех пор Китти не могла заставить себя переступить порог ни одной церкви.
        - Я не шучу. Я хочу, чтобы ты была моей. Или ты предпочитаешь старикашку-аристократа?
        - Я… я вообще не собираюсь замуж.
        - Ты сама говорила, что брат не спросит твоего согласия. Я мог бы тебя спасти, но второй раз предлагать не стану.
        Альфонс выглядел оскорбленным. Китти вдруг испугалась, что он передумает.
        - Я принимаю ваше предложение, мистер де Руж, - торжественно произнесла она и добавила, слегка смутившись. - Только я не хочу венчаться в церкви.
        - Один мой приятель недавно женился, брак зарегистрировали в конторе в Сомерсет-хаусе. Мы можем сделать так же. Если доплатить клерку и архивариусу, они выступят свидетелями. Правда, покупка лицензии и оплата гербового сбора мне не по карману. Так что нам остается регистрация по свидетельству.
        - И как скоро его можно получить?
        - Если я отправлюсь в контору прямо сейчас, полагаю, как раз через месяц или чуть раньше.
        - О боже, так что же ты медлишь? - вскричала Китти. - Беги! Скорее, умоляю.
        Семь дней спустя Альфонс сообщил, что копия поданного им уведомления, как и положено, вывешена в конторе. Через три недели, если никто не заявит о препятствиях к их браку, они получат свидетельство. Для Китти это были самые мучительные недели. Она постоянно думала о том, что кто-нибудь из знакомых брата случайно окажется в Сомерсет-хаусе, увидит ее имя и, конечно же, напишет Калверту. Тогда всё, конец. Еще до Рождества ее выдадут замуж за старичка вроде лорда Толбота с растущими из ушей волосами, и Китти успеет состариться прежде, чем его хватит апоплексический удар. По ночам ей стали сниться кошмары. Один повторялся особенно часто, в нем Китти в день своей свадьбы пыталась выйти из комнаты и не могла повернуть дверную ручку, а за стеной дико хохотал Калверт.
        Что ж, если он и на этот раз помешает ее счастью, она отомстит. Она заведет любовника и спровоцирует скандал, который ударит по безупречной репутации Найтли. В Лондоне Кэтрин постигла лицемерную мораль высшего света. Она жила в эпоху, когда физическая близость даже между супругами считалась недостойным занятием и оправдывалась лишь необходимостью иметь наследника. А уж если незамужнюю родственницу известного журналиста уличат в аморальной связи, эта история надолго затмит лучшие статьи Калверта. В клубах, где он бывает, начнут шептаться за его спиной. Читая его заметки, люди станут говорить: это тот, чья сестра опозорила семью.
        После возвращения Бэзила из Кале атмосфера в «Луксоре» накалилась. Том сказал, что Гончаров и мисс Морелли за ужином буквально испепеляли американца взглядами. Кэтрин ничего такого не заметила, упиваясь впечатлением, которое произвело на присутствующих ее платье цвета последнего вздоха жако.
        Они с Томом тихо переговаривались в холле, пока их внимание не привлек владелец отеля, который озабоченно рылся в конторке, вываливая на столешницу содержимое ящиков. Лоб старика блестел от пота.
        - Ничего не понимаю, - бормотал Шабо. - Еще утром револьвер был на месте. Бичем, это вы его взяли?
        - Нет, сэр.
        - Тогда куда, черт возьми, он подевался?
        - Возможно, кто-то замышляет новое убийство, сэр, - невозмутимо ответил Том. - Один из постояльцев мог о чем-то догадаться, и сообщник Дюпона намерен заставить его замолчать.
        Представив дуло револьвера у своего лица, Китти мигом взлетела на второй этаж и, оказавшись в номере, заперлась на ключ. Почти сразу она вспомнила, что Калверта это не спасло - в конторке есть запасная связка ключей. Девушка метнулась в гостиную, вытолкала пуфик для ног в коридор и приперла им дверь. Пуфик, конечно, не остановит убийцу, зато Китти успеет позвать на помощь.
        Если бы дело было лишь в людях, похитивших картину, она бы так не переживала. Но первая мысль, которая пришла ей в голову после слов Тома, мысль, которую она всеми силами гнала от себя, назойливо возвращалась в образе Элайзы Рипли, твердившей: «Что, если это всё-таки Бичем подмешал Калверту яд, а теперь испугался, что ты его разоблачишь? Что, если он хочет убить тебя?»
        «Нет, неправда! Мы любим друг друга», - возражала Китти призрачной подруге, однако страх сжимал ее внутренности, не давая дышать, как самый безжалостный корсет. Она потушила свет и не раздеваясь опустилась в кресло. Сон этой ночью в ее намерения не входил.
        Глава 7
        К счастью, на жизнь Кэтрин Найтли никто не покусился, и к утру она даже задремала. В Салон Муз она спустилась с единственной целью - убедиться, что все постояльцы отеля еще живы. Китти без аппетита прожевала круассан, делая вид, что не замечает вопросительных взглядов Тома. Глупо было думать, что он убийца…
        - Я съезжаю, - объявила она после завтрака. - Бичем, подыщите мне другой отель.
        Шабо заволновался:
        - Но позвольте, мадемуазель Найтли, неужели вам плохо в «Луксоре»?
        - Убийство моего брата - не в счет?
        - Прошло четыре дня, вы не торопились уезжать, - заметил Бэзил. - Что изменилось?
        Китти взглянула на хозяина отеля:
        - Вы не сказали им?
        - Не стоит волновать гос…
        - Не сказали о чем? - перебила Лючия.
        - Убийца украл револьвер, - ответила Китти вместо Шабо. - Он всё еще в отеле, и я не намерена жить с ним под одной крышей!
        Метнув недобрый взгляд в Бэзила, Лючия заявила:
        - Я тоже съеду сегодня.
        Старик-француз вскочил и всплеснул руками, словно марионетка по прихоти невидимого кукловода:
        - Дамы и господа, пожалуйста, сохраняйте спокойствие! Я был вынужден сообщить полицейскому комиссару о пропаже револьвера, и, пока он не разрешит, боюсь, никто не сможет покинуть отель. А сейчас прошу меня извинить, я должен разобрать утреннюю почту.
        Он поплелся за конторку, остальные вышли за ним в холл и повернули к лестнице. Бэзил Холлуорд задержался внизу.
        - Я жду письма от торгового партнера из Италии.
        - Одну минуту, - Шабо просмотрел скудную корреспонденцию. - Для вас ничего. Но есть… для мсье Найтли.
        Китти, уже начавшая подниматься, обернулась:
        - Что? Письмо для Калверта?
        - Нужно отдать его комиссару.
        - Еще чего! Как сестра я имею право знать, что там.
        - Вы хотите его вскрыть? - засомневался Шабо и повернулся к Холлуорду, вероятно, ожидая, что американец их рассудит.
        Бэзил лишь пожал плечами. Китти завладела письмом.
        - Из редакции «Дэйли Телеграф», - удивленно прочла она и разорвала конверт.
        На ладонь выпала сложенная пополам записка, девушка развернула ее, чувствуя, как Бэзил навис над ее плечом. После слов приветствия шел короткий текст: «В ответ на вашу телеграмму от 10 ноября отправляем вырезку из статьи, которую вы просили». Китти вытащила из конверта слегка пожелтевший листок газетной бумаги, взглянула на заметку и вскрикнула, пытаясь удержать в себе завтрак: статья за подписью Калверта Найтли была проиллюстрирована фотографией изуродованной женщины.
        - Не желаю этого видеть, - Китти с отвращением пихнула письмо в руки Холлуорда.
        - Это Мэри Джейн Келли, последняя жертва Потрошителя, - сказал он, разглядывая вырезку, потом повертел в руках конверт. - Судя по штемпелю, письмо задержалось в пути. Интересно, зачем Найтли понадобилась старая статья?
        В следующий миг с лестницы донесся непонятный звук, более всего напоминающий судорожный вздох. Китти и Бэзил разом обернулись и увидели Дмитрия, вцепившегося в перила обеими руками. Поняв, что на него смотрят, русский выдавил улыбку и продолжил подъем на второй этаж.
        - Очень интересно, - снова пробормотал Холлуорд. - Могу я взять заметку?
        Шабо махнул рукой: мол, делайте что хотите. Китти не возражала, ее всё еще слегка мутило. Бэзил в задумчивости вернулся в Салон Муз.
        Появившийся вскоре Пикар устроил новый обыск в номерах, однако его люди не нашли никаких следов оружия.
        - Я почти уверен, что у Дюпона был сообщник, - сказал комиссар перед уходом. - Выкрав револьвер, он выдал себя.
        От волнения сердце Китти зашлось, как в польке-галопе.
        - Это действительно кто-то из нас? Кто?
        Некрасивое лицо Пикара стало еще более отталкивающим, когда его губы растянулись в вымученной улыбке:
        - Терпение, мадемуазель, всему свое время. Инспектор Бордье останется в отеле на случай… нового покушения. Мсье Шабо, поселите его в свободном номере на третьем этаже.
        Старик кивнул.
        Когда все разошлись, Китти поднялась к себе и немного почитала. Чтение слегка отвлекло ее, но по-настоящему успокоиться ей обычно помогала музыка, поэтому она каждый день играла на рояле. Отложив книгу, Китти направилась в салон, размышляя о том, что комиссар, по всей вероятности, подозревает Тома, только по-прежнему считает, что всё это - из-за картины Верещагина. Какое счастье, что он не знает правды!
        В камине в Салоне Муз потрескивал огонь, до ужина оставалось чуть больше часа. Девушка, сама того не замечая, несколько раз обошла экспозицию, скользя рассеянным взглядом по полотнам в тяжелых рамах. Вон там, на сукне под стеклом, - письмо чудаковатого художника Ван Гога. На стене над столиком - его уродливые ирисы. Странно, что Дмитрий так ими восхищается. Раму со срезанным холстом убрали, и теперь в простенке на месте Верещагина торчал одинокий гвоздь.
        Китти в задумчивости приблизилась к роялю. Как весело было, когда они с Калвертом только приехали в Париж! По вечерам здесь звучала музыка, сливки общества специально приезжали ужинать в «Луксор». Они рассуждали о живописи и литературе, а Том, разносивший шампанское, ухитрялся незаметно ущипнуть Китти… Хотя в газетах еще не писали об убийстве, слухи быстро расползлись по городу, и парижане больше не ужинают в Салоне Муз, обходят отель стороной, точно какое-то зачумленное место.
        Пока Китти поднимала крышку рояля, ее внимание привлек необычный предмет, засунутый между струнами. Она протянула руку и выудила из недр инструмента… револьвер Лефоше.
        Он оказался легче, чем она предполагала. Отблески огня заиграли на полированном металле. Из него стреляли в Калверта! Что это за темное пятно на рукояти? Уж не кровь ли? Девушка вообразила, что сейчас лишится чувств, но тут слева послышался какой-то шорох, и она машинально нажала на спусковой крючок. Грянул выстрел, Китти завизжала, выронив оружие. Ваза, стоявшая на столе, разлетелась вдребезги. Слева раздалось:
        - Дура!
        Мозг Китти почему-то отказывался признавать, что это всего лишь Лючия Морелли. В салон вбежал Дмитрий, чуть не сбив с ног певицу.
        - Что случилось?!
        Через несколько секунд почти одновременно появились инспектор Бордье и Жан Шабо (последний - из двери, ведущей к служебным помещениям на цокольном этаже).
        - Кто стрелял? - по-французски закричал полицейский.
        - Вон та безмозглая курица, - ответила Лючия, ее заметно трясло. - Принесите мне бренди.
        Китти, испытавшая шок от собственного случайного выстрела, рыдала на полу. Дмитрий поднял ее и усадил на диван у рояля.
        - Мой револьвер! - воскликнул Шабо, однако инспектор Бордье не позволил ему прикасаться к оружию.
        - Где вы его взяли, мадемуазель?
        Мадемуазель только икала и отчаянно мотала головой.
        - Налейте дамам бренди, мсье Шабо, - распорядился Бордье, убирая револьвер за пояс.
        - Мне нужен… мне нужен… Альфонс, - лепетала Китти.
        Шабо направился к серванту, мысленно проклиная запропастившегося Бичема (Холлуорд весьма некстати отослал его с каким-то поручением). Пора накрывать на стол, а на скатерти - осколки вазы и мокрые пятна! Ужин снова будет подан с опозданием. Это стало последней каплей для старика, до сих пор стоически переносившего удары по репутации отеля.
        Лючия осушила свой бокал залпом и ушла к себе. Китти осталась на диване, сделала несколько маленьких глотков и смогла наконец рассказать, как нашла револьвер. Дмитрий сидел рядом, Шабо и Бордье стояли перед ней. Никто не обратил внимания на Бэзила, незаметно спустившегося в салон. Когда Китти замолчала, американец как раз закончил поправлять поленья каминными щипцами. Заметив его, Гончаров вдруг насупился и заторопился в свой номер. Инспектор тоже ушел, а Шабо начал колдовать над столом, то исчезая, то вновь появляясь в салоне.
        Не прошло и пяти минут, как Дмитрий вернулся почти бегом и накинулся на Бэзила, который всё так же стоял у камина, глядя в огонь.
        - Вы были в моем номере! Негодяй! Где картина?
        Потом он медленно, словно боясь поверить, перевел взгляд туда, куда за минуту до этого смотрел Холлуорд.
        - Вы сожгли ее?!
        Китти, оказавшаяся в этот момент единственной свидетельницей нападок на Бэзила, тоже подошла к камину. Разглядев уголок почти обуглившегося холста, она удивленно подняла глаза.
        - Вы что, сожгли картину Дмитрия?
        Гончаров развернулся к ней:
        - Вы не понимаете, Кэтрин! Это полотно Василия Верещагина, которое Холлуорд украл в ночь убийства Калверта, а потом перед обыском подбросил мне. Я ждал, что он вернется за картиной. Хотел поймать его с поличным. А он… он воспользовался тем, что я не запер дверь, когда бросился сюда после выстрела, - Дмитрий толкнул Бэзила в грудь. - Но зачем вы ее уничтожили?
        - Вы считаете меня варваром, способным уничтожить произведение искусства? - спокойно произнес Холлуорд.
        - Ваши поступки говорят сами за себя!
        - Разве? В любом случае теперь вы ничего не докажете. Нет картины, нет и улик.
        Китти невольно попятилась.
        - Убийца…
        Американец пристально посмотрел на нее.
        - На вашем месте я бы не спешил развешивать ярлыки. Вам самой была выгодна смерть брата. Я ведь прав, миссис…
        - Молчите! - взвизгнула Кэтрин так, что вошедший в салон Шабо чуть не выронил поднос с приборами. - Кто вы такой?
        Холлуорд задумался на несколько секунд, а потом ответил:
        - Я никто. Человек, который не хочет сесть в тюрьму.
        IV. Никто
        Глава 1
        До конца длинных каникул оставалось меньше недели, однако у Джозефа Уолша, одного из самых молодых преподавателей колледжа Святого Иоанна, внезапно возникло дело в Лондоне.
        Уолш проживал в университетской квартире с тех пор, как покинул отцовский дом в Йорке, чтобы поступить в Кембридж. В первый же год он стал стипендиатом и лучшим на курсе. Стипендия дала ему право на денежное пособие, бесплатное питание и некоторые другие приятные привилегии. Получив степень бакалавра гуманитарных наук, Джозеф продолжил учиться на магистра и занялся частным репетиторством.
        Репетиторы в Кембридже являлись неотъемлемой частью жизни студентов, независимо от их финансовых возможностей. Уолш брал за уроки недорого и умел экономить. А вот преподавать в университете могли только члены колледжа. Их ряды ежегодно пополнялись за счет трех-четырех бакалавров-стипендиатов, наилучшим образом проявивших себя на итоговом экзамене. Уолш с блеском выдержал последнее испытание. Ему нравилось жить в окружении готических зданий с многовековой историей, наблюдать, как из прошлого Англии рождается ее будущее - новое поколение ученых, политиков, спортсменов, литераторов. Поэтому, облачившись в мантию магистра гуманитарных наук, он остался в Кембридже преподавать классическую филологию.
        С его первого триместра в качестве преподавателя прошло четыре года, на протяжении которых Уолш не переставал самосовершенствоваться. Он штудировал книги на разных языках, включая древние, изучал метафизику и логику, ставил химические опыты. Его интересы лежали в самых разнообразных плоскостях - от художественной литературы и живописи до медицины и новейших технических достижений. Члены колледжа сравнительно недавно получили право вступать в брак: ранее обязательным условием сохранения членства было принятие духовного сана и отказ от женитьбы. О браке Джозеф Уолш не помышлял. Однажды он думал, что влюблен, но горько разочаровался. Так что накануне своего двадцать девятого дня рождения он оставался завидным холостяком.
        Как человек, выросший в семье со скромным достатком, Уолш высоко ценил комфорт. Путешествовал он нечасто, а потому не отказывал себе в удовольствии прокатиться в первом классе. Купе, рассчитанное на шесть человек, было отделано синим плюшем, у кресел имелись подлокотники, а под потолком - багажные сетки. Джозеф улыбнулся, вспомнив поговорку, что первым классом ездят «только принцы, американцы и дураки». Любопытно, за кого из троих его принял контролер, заглянувший в купе, чтобы проверить билет у единственного пассажира.
        Занавески - еще одно преимущество путешествия в первом классе. В дороге солнце, несмотря на конец сентября, по-летнему немилосердно слепило глаза, так что занавески пришлись как нельзя кстати. Однако, подъезжая к лондонскому вокзалу Ливерпуль-стрит, Уолш раздвинул их и с мальчишеским восторгом прильнул к стеклу. Лондон он тоже любил.
        Два дня назад он получил письмо с просьбой о встрече от бывшего товарища по Дискуссионному клубу Фергюса Чепмена. Они познакомились в Кембридже, когда Джозеф был еще второкурсником, а Фергюс - бакалавром-стипендиатом. Благодаря Дискуссионному клубу любой студент с задатками оратора приобретал известность в университетских кругах. Чепмен умел не просто выступать публично, но и заставить себя слушать. Ему предрекали дипломатическую карьеру, и, действительно, вскоре после окончания университета он поступил на службу в Форин Офис[13 - Неофициальное название Министерства иностранных дел Великобритании.]. Письмо, которое лежало в кармане Уолша, было подписано личным секретарем заместителя министра иностранных дел.
        Фергюс назначил встречу в южной библиотеке «Атенеума» - самого богемного лондонского клуба. Сойдя с поезда, Уолш поймал кэб и поехал на улицу Пэлл-Мэлл, рассчитывая перекусить в клубе. Один из основателей «Атенеума», герцог Веллингтон, приказал положить на тротуаре перед входом камень, чтобы ему сподручнее было забираться на лошадь. Герой битвы при Ватерлоо давно покоился в крипте собора Святого Павла, а камень всё еще был здесь. Улыбаясь в нетерпеливом предвкушении, Уолш взбежал по ступеням парадного крыльца. Его уже ждали.
        Суровый седовласый слуга проводил его в библиотеку. Фергюс Чепмен и еще один джентльмен сидели в зеленых кожаных креслах у камина и тихо переговаривались. Оба, очевидно, являлись членами клуба. Направляясь к ним, Уолш миновал несколько круглых и прямоугольных столов, столешницы которых также были обиты зеленой кожей. Звук его шагов поглощал темно-красный ковер. При виде книжных стеллажей до самого потолка у молодого преподавателя захватило дух. Однако пригласили его явно не для того, чтобы любоваться библиотечными сокровищами. По отсутствию других завсегдатаев Джозеф сделал вывод, что разговор будет приватным. Фергюс встал и представил его своему собеседнику - мужчине лет сорока с идеально выбритым, совсем еще молодым лицом.
        - Джордж Натаниэл Кёрзон, - в свою очередь представился моложавый мужчина, и Уолш понял, что перед ним - парламентский заместитель министра иностранных дел.
        Талантливый политик, путешественник, автор серии путевых очерков о Центральной Азии, бывший заместитель министра по делам Индии - и этот человек сейчас с любопытством рассматривал безвестного кембриджского преподавателя. Для чего Фергюс решил их познакомить?
        Кёрзон кивнул на третье кресло, придвинутое к огню. Опускаясь в него, Джозеф поймал в зеркале над камином собственный растерянный взгляд. Так.Соберись.
        Беседа началась с неожиданной темы.
        - Мне всегда нравились работы Тёрнера[14 - Уильям Тёрнер (1775-1851), английский живописец, пейзажист, предтеча французских импрессионистов.]. А вам, Уолш? Чепмен говорит, вы интересуетесь живописью. В этом мы с вами похожи.
        - Я… я особенно люблю искусство прерафаэлитов, сэр.
        - Понимаю, - Кёрзон снисходительно улыбнулся.
        Джозеф кое-что слышал о его высокомерии и склонности к самолюбованию и теперь пытался понять, отчего у него самого возникло подобное впечатление. Быть может, дело в осанке? Было что-то претенциозное в безупречно прямой спине политика. На самом деле мало кто знал, что Кёрзон носил под одеждой стальной корсет, чтобы ослабить боль в позвоночнике - последствие детской травмы при падении с лошади.
        - Мы будем говорить о живописи? - неуверенно предположил Уолш.
        - О живописи. О дипломатии. А еще о мечте. У меня есть мечта, господа. Она возникла во время учебы в Итоне, когда я был мальчишкой. Я верю, что Провидение возложило на меня миссию направить индийцев на путь цивилизации и прогресса. И я уже близок к исполнению своей мечты - лорд Солсбери собирается санкционировать мое назначение вице-королем Индии.
        Взглянув на Фергюса, Джозеф понял, что тот хорошо осведомлен о грандиозных планах своего шефа. Премьер-министр Солсбери, оставивший за собой пост главы Форин Офиса, несомненно, высоко ценил Кёрзона. Но это нисколько не проясняло вопрос, что он, Джозеф Уолш, делает в клубе «Атенеум».
        - Вы, разумеется, знаете историю, - снова заговорил дипломат, - события не столь далекого прошлого, когда Англия забыла про нормы морали и ответила на зверства индийцев едва ли не большей жестокостью. Жестокостью, которая потрясла весь цивилизованный мир. Да, я говорю о подавлении восстания сипаев в тысяча восемьсот пятьдесят седьмом. Читали «Паровой дом» Жюля Верна?
        Кёрзон встал, подошел к одному из стеллажей, и через минуту на коленях Уолша оказался роман из цикла «Необыкновенные путешествия», великолепно проиллюстрированный Леоном Бенетом. Джозеф читал его в оригинале лет десять назад, но это издание видел впервые. Книга была заложена на странице, где Верн описывал казнь бунтовщиков - их привязали к жерлам пушек и расстреляли пороховыми зарядами.
        - Тогда, в Индии, Англия потеряла свое лицо, - с горечью произнес заместитель министра. - Об этом не скоро забудут. Как это ни парадоксально, искусство увековечивает всё - и наши героические подвиги, и наши самые бесславные поступки, - Кёрзон внимательно посмотрел на Уолша. - Вы, наверное, гадаете, зачем я захотел с вами встретиться. Чепмен рекомендовал вас как человека с острым умом и тягой к приключениям, к тому же умеющего держать язык за зубами. Хотите послужить на благо своей страны?
        Глава 2
        Уолш вышел на площадь Ватерлоо и отправился на вокзал пешком. Ему было просто необходимо пройтись и обдумать всё услышанное. Он совсем забыл, что собирался поужинать в клубе, да и его желудок, от волнения сжавшийся в комок, сейчас не смог бы принять ни куска пищи. Мысленно Джозеф всё еще сидел в библиотеке «Атенеума», слушая голос дипломата.
        - Вернемся к теме живописи. Вам знакомы работы русского художника-баталиста Василия Верещагина? Нет? Его картина «Подавление индийского восстания англичанами» выставлялась в Лондоне в восемьдесят седьмом и вызвала бурю негодования. Верещагин дважды посещал Индию, разумеется, гораздо позднее роковых событий, однако воссоздал их с большой достоверностью. К несчастью для нас. Прежде чем я продолжу, Уолш, дайте слово, что всё, что вы сейчас услышите, останется в этих стенах. Независимо от того, какой ответ вы дадите на мое предложение.
        Губы Кёрзона превратились в тонкую линию, он ждал, неестественно прямой и властный. Джозеф дал слово. Только после этого политик перешел к главному:
        - Почти восемь лет назад интересующая нас картина демонстрировалась на выставке в Нью-Йорке. Министерство дало добро негласно выкупить и уничтожить ее, однако агент, выполнявший эту миссию, не устоял перед искушением перепродать полотно Верещагина частному коллекционеру. К тому времени, как нам стало известно об этом, агент уже ничего не мог рассказать. Картина исчезла из нашего поля зрения, пока в прошлом году ее след не обнаружился в Италии. Нам сообщили, что полотно с похожим сюжетом было представлено во временной экспозиции в доме влиятельного миланского аристократа. След привел к англичанину, известному журналисту и коллекционеру Калверту Найтли. Читали его статьи в «Дэйли Телеграф»?
        Джозеф наморщил лоб:
        - Да, припоминаю. Он пишет о преступлениях. И освещает художественные выставки.
        - Я же говорил: Джозеф в теме, - улыбнулся Фергюс.
        Кёрзон кивнул и чуть понизил голос:
        - Через полтора месяца Найтли едет в Париж. В отеле, в котором он остановится, проходят выставки картин из частных коллекций. Найтли почти наверняка выставит Верещагина. И тут в игру вступите вы, Уолш. Если, конечно, согласитесь.
        - И какова моя роль?
        - Во-первых, удостовериться, что это действительно «Подавление индийского восстания англичанами».
        Джозеф догадывался, что его миссия не ограничится безобидным установлением факта наличия картины. Глаза политика неотрывно следили за ним.
        - Во-вторых, выкрасть полотно. И, в-третьих, либо доставить его в Лондон, либо уничтожить. Смотря по обстоятельствам.
        - Выкрасть?!
        Врожденная сдержанность в эту минуту явно изменила Уолшу.
        - Вы же не рассчитывали, что правительство повторно выделит деньги на приобретение злосчастной картины? Форин Офис останется в стороне, вы это понимаете, Уолш? Мы никоим образом не должны быть причастны. Вы будете действовать под вымышленным именем, Чепмен выправит вам документы. В случае провала вы сами по себе. Надеюсь, я выразился ясно.
        - Более чем, - пробормотал молодой человек, вдруг вспомнивший свою нехорошую детскую привычку грызть ногти, от которой, как ему казалось, он избавился много лет назад.
        - Ну же, Джозеф, - нетерпеливо проговорил Фергюс. - Вы самый подходящий кандидат на эту роль. Вы не имеете отношения к министерству, и в то же время обладаете всеми качествами агента. Вы сумеете всех обмануть: обставить всё так, что вас никто не заподозрит. В конце концов, картину всегда можно сжечь. Честь Англии того стоит.
        Уолш слегка поморщился от таких слов.
        - Надеюсь, до этого всё же не дойдет.
        - Так вы согласны, Джозеф? Осознавая все риски? - Чепмен бросил быстрый ликующий взгляд на своего шефа.
        Кёрзон молча барабанил пальцами по кожаному подлокотнику кресла. Уолш предпринял последнюю слабую попытку прислушаться к голосу разума:
        - Ехать в ноябре? Триместр уже начнется. У меня лекции.
        - Это не проблема, - отмахнулся Фергюс. - Я всё улажу с деканом.
        - Итак? - заместитель министра посмотрел прямо в глаза Джозефа. - Ваш ответ?
        Секретная миссия! Да еще в Париже!
        - Я согласен, сэр.
        Глава 3
        Переживал ли он, что позволил втянуть себя в авантюру? Определенно, да. Хотел ли отказаться по здравом размышлении? Ни в коем случае.
        Джозеф снова встретился с Фергюсом в конце октября. Чепмен сам приехал в Кембридж - как и обещал, договорился с деканом, а заодно привез документы. Глядя на свой новый паспорт на имя Бэзила Холлуорда, гражданина Соединенных Штатов Америки, Уолш нахмурился.
        - Это что, шутка?
        - Видели бы вы сейчас свое лицо, Джозеф! - рассмеялся Фергюс. - Я думал, вам понравится. Вы ведь любите Оскара Уайльда.
        - Не слишком ли самонадеянно заимствовать имя из его романа? Это вызовет подозрения.
        - Просто сымитируйте американский акцент, и никому не придет в голову соотносить вас с персонажем из «Портрета Дориана Грея». Вы - торговый клерк из Нью-Йорка, во Франции по делам фирмы, что предполагает разъезды по стране. Под этим предлогом вы сможете в случае необходимости приехать в Лондон за дополнительными инструкциями. Все расходы мы берем на себя. У вас будет две недели, чтобы присмотреться к Найтли и к картине и выбрать наиболее удобный момент для ее похищения. Но не затягивайте.
        Уолш кивнул. На его курсе в Кембридже учился американец, Митчелл. Они общались довольно тесно, и Джозеф подумал, что, пожалуй, смог бы перенять у него акцент, манеры и некоторые привычки. Митчелл был тот еще плут. Университетские товарищи, пытавшиеся разыграть или напоить его, обычно сами попадали в глупое положение. Он неизменно побеждал в спорах, где требовалось проявить остроумие и находчивость, и ни разу не оправдал ожиданий однокурсников, мечтавших увидеть пьяного янки. Какой только гадостью не разбавляли кембриджское вино, но американец никогда не терял ясности ума. Джозеф подозревал, что в большинстве случаев Митчелл лишь делал вид, что пьет, а сам украдкой менял местами стаканы - свой полный и соседский полупустой. Ловкий трюк, надо запомнить.
        В Париж Уолш отправился первым классом, чтобы вполне соответствовать поговорке. В Дувре он пересел на паром «Виктория», зафрахтованный французской Северной железнодорожной компанией, и все полтора часа плавания через Ла-Манш просидел в курительном салоне на главной палубе. Он не особенно доверял пароходам. Снова оказавшись на твердой земле, молодой человек продолжил путь поездом, с которого на Северном вокзале сошел уже не Джозеф Уолш, а американский гражданин Бэзил Холлуорд.
        Париж его слегка разочаровал - не оправдал завышенных ожиданий романтика, выросшего на книгах Дюма-отца. Но, грязный и шумный, а кое-где даже зловонный (в Латинском квартале и в конце XIX века по улицам текли нечистоты), это всё-таки был Париж. И тем, кто гулял по Елисейским Полям, по центральным бульварам и набережным, он являл свой пленительный лик.
        Калверт Найтли вел себя так, будто прожил в «Луксоре» не каких-то пять дней, а как минимум пять месяцев. Возможно, в силу своего характера он везде чувствовал себя как дома. Журналиста сопровождала младшая сестра, хорошенькая, но, по первым впечатлениям Уолша, довольно легкомысленная особа. Ему больше понравилась итальянка, оперная певица из Ла Скала. В этой женщине угадывалась глубина и в то же время внутренний надлом, что делало ее загадочной. Владелец отеля Жан Шабо постоянно заискивал перед Найтли, по всей вероятности, считая его наиболее почетным из гостей. Действительно, живописное полотно, которое коллекционер выставлял в Салоне Муз, было едва ли не самым дорогим в экспозиции. С одного взгляда на картину Уолш понял, что охотится именно за ней.
        Последний постоялец - русский художник - прибыл на следующий день после Джозефа. Узнав, что Гончаров служит учителем рисования в гимназии, мнимый американец проникся к нему симпатией. И Найтли, и Гончаров хорошо разбирались в живописи, так что Уолшу не пришлось долго искать общую тему для бесед.
        - Видите, Дмитрий, - лениво улыбнулся журналист, - вы обрели еще одного единомышленника, который верит в гениальность Ван Гога. Обещаю вам, этот голландец получит заслуженное признание, пусть и спустя десятилетия после смерти.
        - Вы говорите, как пророк.
        - Так и есть, Холлуорд, так и есть. В своих статьях я предрекаю людям славу. Кому-то хорошую, кому-то дурную. Я, если угодно, формирую общественное мнение, и не только в Британской империи, но и в Западной Европе и даже у вас на родине.
        Джозеф скептически хмыкнул, подражая манере Митчелла, а про себя подумал, что обокрасть такого человека, пожалуй, даже не зазорно. Вот только как всё провернуть, чтобы не подставиться самому? Ведь если Найтли заявит о краже картины, а он заявит, при обыске ее обнаружат в номере Уолша. Прятать полотно где-то вне отеля рискованно. Придется сжечь. Кощунство, однако выбора нет. Осуществить задуманное лучше всего ночью.
        Трое суток ушло на то, чтобы удостовериться, что портье Дюпон уходит спать в свою комнатушку ровно в четверть первого. Парадную дверь он всегда исправно запирает. Можно, конечно, пробраться к двери, ведущей на задний двор, и оставить ее приоткрытой - дескать, вор проник с улицы. Но это едва ли убедит полицию: воришка скорее украл бы серебряные подсвечники, нежели живописное полотно, не представляющее для него никакой ценности.
        Уолш решил внимательнее присмотреться к гостям Шабо. Чужие тайны могут сбить полицейских со следа. Продумав план действий, он выбрал для кражи ночь после возвращения из Гранд-Опера. Найтли был в приподнятом настроении, собираясь опубликовать сенсационную статью. Интересно, как он отреагирует на исчезновение картины?
        Все разошлись по номерам. Уолш тоже ушел к себе, присел на краешек кресла и стал напряженно следить за стрелкой карманных часов, не замечая, что грызет ногти. Оставалось дождаться, когда Дюпон ляжет спать, срезать холст и сжечь в камине в Салоне Муз. При отсутствии улик он окажется в равном положении с остальными постояльцами отеля.
        Вначале всё шло по плану, если не считать приглушенного хлопка, донесшегося с черной лестницы. Уолш выждал немного, потом в зеленовато-голубом свете луны аккуратно вырезал полотно из рамы, скрутил в трубку и уже было потянулся за спичечным коробком, но передумал. Если портье вдруг проснется и выглянет в холл, слабый свет из-под двери салона наверняка привлечет его внимание. Следовало исключить пусть и ничтожную вероятность быть застигнутым на месте преступления. Безопаснее уничтожить картину рано утром, пока Дюпон вместе с прислугой завтракает на кухне, а постояльцы еще спят в своих номерах. Уолш ухватился за эту мысль, отчасти потому что она позволяла отсрочить варварский акт, совершение которого едва ли можно было оправдать благородной целью служения своей стране. Спрятав холст под халат и придерживая его под мышкой, Джозеф вернулся в холл. Однако, поднимаясь по винтовой лестнице на второй этаж, он вновь услышал какой-то шум и замер.
        - Вы чудовище, Найтли! Клянусь Мадонной, вы за всё ответите!
        Лючия Морелли. Хлопнула дверь. В коридоре напротив Уолша стоял Дмитрий Гончаров. Заметив «американца», он убрался восвояси, как затравленный зверек. Джозеф уже несколько раз замечал его особый, чуть затуманенный взгляд, предназначавшийся для одного только Калверта Найтли. Похоже, журналист умело пользовался слабостью молодого человека. А быть может, и сам был склонен познать все удовольствия жизни. Уолш вполне допускал и такое.
        Плохо, что Гончаров его видел. Неужели придется опускаться до шантажа? Если уж Оскар Уайльд не избежал унизительного процесса и тюрьмы, то на что может надеяться скромный учитель рисования, уличенный в том же грехе? Тут Уолш устыдился собственных мыслей и дал себе слово не использовать этот козырь без крайней необходимости.
        Ночью он так и не заснул, ворочался с боку на бок и то и дело поглядывал на часы. В 7:00 он был уже на ногах, намереваясь поскорее добраться до камина в Салоне Муз. Он слышал, как лакеи и горничные постояльцев спускались на кухню, а значит, и Дюпон оставил свой пост. В распоряжении Уолша имелось двадцать минут. Увы, когда всё просчитываешь до мелочей, обычно возникает непредвиденная помеха.
        Лючия Морелли стояла у конторки портье и быстро что-то писала. Ее служанка с конвертом в руках ожидала, когда госпожа закончит письмо.
        - Держи, - Лючия протянула смуглой девице сложенный пополам листок. - Отправь немедленно, а потом погладь мое лиловое платье.
        Обернувшись, она увидела Уолша. Опять неудача. Теперь не получится незаметно избавиться от улики, надо возвращаться в номер. Пока служанка запечатывала конверт, Лючия и Джозеф, натянуто улыбаясь, обменялись дежурными приветствиями.
        В ожидании завтрака молодой человек гадал, как скоро обнаружится пропажа картины. Успеет ли он уничтожить творение Верещагина до прихода полиции? Найдется ли в отеле такой тайник, где оно будет пусть временно, но надежно укрыто от посторонних глаз? Минуты тянулись невыносимо долго, ладони вспотели. Уолш шагал по комнате, комкая носовой платок. Внезапно до его слуха донеслись голоса в коридоре. Он выглянул. Перед дверью Найтли стоял лакей с кофейником и встревоженный Шабо.
        Глава 4
        Джозефу уже приходилось видеть насильственную смерть - гнетущее зрелище, но на этот раз он испытал скорее облегчение. Разумеется, оно было вызвано не убийством как таковым, а исчезновением портье, который сразу же сделался главным подозреваемым. Шансы Уолша остаться непричастным к краже картины значительно возросли. Правда, в отличие от комиссара и гостей отеля он не поверил, что Калверта Найтли застрелил Дюпон. Уж кто-кто, а Джозеф знал наверняка: журналиста убили не из-за живописного полотна. Что, если это был страх разоблачения? Или, возможно, месть? Воображение молодого преподавателя живо нарисовало Лючию Морелли с револьвером в руках. Интересно, кому предназначалось письмо, написанное ею в спешке на рассвете? Не она ли спустилась в Салон Муз перед завтраком, чтобы сжечь то, что могло указать на ее мотивы? Например, снимок смеющейся белокурой девочки, который Уолш приметил накануне в грим-уборной певицы.
        «Это моя крестница Лукреция», - сказала тогда Лючия. Однако она не казалась настолько сентиментальной, чтобы хранить фотографию чужого ребенка.
        После обеда, пока оперная дива отдыхала в своем номере, Уолш навестил ее горничную. Служанка встретила его настороженно. Джозеф, самостоятельно изучавший итальянский, чтобы читать любимых авторов в оригинале, мысленно дал себе слово углубить свои познания в этом языке.
        - Как вас зовут, синьорина?
        - Камилла, синьор.
        - Я пришел предупредить вас, Камилла. Портье Дюпон - не единственный подозреваемый. Вашу госпожу могут обвинить в убийстве Калверта Найтли.
        В черных глазах горничной отразился испуг, но не удивление. Уолш заподозрил, что ей известно о хозяйке больше, чем можно было ожидать. Он продолжал, старательно подбирая итальянские слова:
        - Я давний поклонник синьорины Морелли и готов на всё, чтобы спасти ее от гильотины. Вы, кажется, не сомневаетесь, что она виновна?
        Девица потупилась:
        - Я знаю, что госпожа ненавидела синьора Найтли и всей душой желала ему смерти. И я ее не осуждаю. Клянусь Святым Антонием, синьор Найтли это заслужил.
        - Та девочка на фотографии… Лукреция… Она - дочь синьорины Морелли, не так ли?
        По реакции Камиллы Джозеф понял, что его догадка верна: у Лючии была связь с журналистом, и белокурая Лукреция - тайный плод этой незаконной связи. Брошенная любовница? Достаточно ли этого для желания отомстить? Похоже, служанка уверена, что достаточно.
        - Вы сохраните тайну, синьор? - затараторила Камилла. - Никто не должен узнать про малышку моей госпожи. Но я-то знаю, как она страдала, как плакала по ночам в доме матери, которая кляла ее последними словами. А потом ей пришлось отдать свое дитя в семью аптекаря с соседней улицы. Его жена родила мертвую девочку, и они выдали Лукрецию за свою дочь. Отец моей госпожи - тоже аптекарь, но он был в долгах, и синьорина Морелли нашла покровителя в Милане, чтобы помогать родным. Она святая, хоть и живет во грехе. За тем покровителем был другой, а потом еще и еще. Один синьор хотел жениться на ней, да только госпожа возьми и расскажи ему про Лукрецию. Она-то надеялась, что сможет растить дочку в законном браке. Не могла снести, что малышка никогда не назовет ее мамой! А синьор не захотел взять ее с приблудой в придачу. И этот англичанин брать не хотел, хотя Лукреция - его родная дочь.
        - Найтли бросил синьорину Морелли, зная, что она ждет ребенка?
        - Нет, о малышке он узнал в прошлом году, когда приезжал в Милан. Госпожа добилась встречи с ним и сумела снова его обольстить. Думала, он женится на ней, да не тут-то было. Всю жизнь он ей поломал, бесстыдник. Умоляю, синьор, не дайте полицейскому комиссару арестовать ее!
        Уолш с минуту обдумывал услышанное, а потом спросил:
        - Скажите, Камилла, кому вы отправили письмо сегодня утром? Это важно.
        Горничная смотрела на него с недоумением, явно не видя связи между письмом госпожи и убийством. Быть может, ложный след?
        - Письмо назначалось синьору Морелли, отцу синьорины.
        Так-так. Но к чему было спешить, вставать чуть свет, писать впопыхах? Чутье подсказывало Уолшу, что это письмо нельзя упускать из внимания. Однако он вовсе не собирался откровенничать со служанкой, а потому сказал:
        - Вот что, Камилла, дайте-ка мне адрес синьора Морелли. Я напишу ему, и мы вместе придумаем, как помочь его дочери. Но ей ничего не говорите: если она начнет нервничать, то подозрения полиции только усилятся. Понимаете?
        Камилла кивнула, нацарапала адрес на клочке бумаги и, протягивая его Джозефу, горячо произнесла:
        - Вы добрый человек, синьор Оллювард. Защитите мою госпожу!
        - Сделаю всё возможное, - пообещал мнимый американец, собираясь поступить с точностью до наоборот.
        Джозеф еще раз перечитал витиеватые итальянские фразы. Обращаясь к аптекарю Морелли, он избрал иную тактику, нежели с легковерной горничной. Он написал, что ему известно о Лукреции, и предположил, что в своем письме к отцу Лючия, желая излить душу, призналась в убийстве человека, ставшего причиной ее несчастий. Уолш просил Морелли переслать ему это письмо, со своей стороны обещая утаить от всех факт рождения ребенка и, таким образом, сохранить репутацию певицы.
        «Если ваша дочь причастна к смерти Найтли, ее преступление так или иначе раскроется, но полиция, в отличие от меня, вытряхнет на публику всё грязное белье», - писал Уолш, скрепя сердце воспользовавшийся советом Фергюса Чепмена: «Забудьте на время, что вы джентльмен, Джозеф. Используйте любые методы ради успеха нашей миссии».
        Опустив конверт в почтовый ящик, Уолш немного прогулялся по набережной. Бегство Дюпона не давало ему покоя. Вечером, обратив внимание на звук захлопнувшейся за прислугой двери, он кое-что сопоставил и теперь был почти уверен, что портье покинул «Луксор» около часа ночи, а значит, не имел отношения к убийству. Зачем в таком случае ему понадобилось исчезать, никого не предупредив, не получив ни жалованья, ни рекомендаций?
        У отеля Джозефу встретился Дмитрий Гончаров. Художник выглядел плачевно: смерть Найтли заметно его подкосила. Кажется, он не слишком поверил в отговорку, что «американец» курил на лестнице, потому что не мог заснуть. Гончаров болезненно подозрителен. А ведь он тоже слышал, как Лючия Морелли угрожала журналисту. Этим стоило воспользоваться.
        Несмотря на поздний час Уолш настоял на том, чтобы заглянуть к певице. Конечно, он не ждал, что Лючия во всём сознается. Любопытно, почему она заговорила о мышьяке? Впрочем, она ведь дочь аптекаря. И, похоже, разбирается не только в ядах. Ее выдали зрачки: они не были расширены, хотя в номере царил полумрак. От Джозефа не укрылось и дрожание сцепленных рук, и ничем не обоснованная, доходящая до безрассудства уверенность в себе. Если оголить ее рукав, на сгибе локтя наверняка обнаружатся следы инъекций. Лючия Морелли - морфинистка. Это кое-что объясняет.
        На следующее утро, переставляя этюдник Гончарова, Уолш заметил, что дверь номера «5» не заперта на ключ. Спускаясь в холл, он нарочно остановился на лестнице, чтобы подслушать разговор Лючии с Шабо. Певица спрашивала про комнаты, сдающиеся в доме напротив. Судя по тону, что-то встревожило или даже напугало ее - что-то, вероятно, увиденное в окнах соседнего особняка. Уолш мысленно решил наведаться туда позднее днем и на всякий случай осмотреться.
        После визита Пикара, сообщившего, что журналиста пытались убить дважды, Джозефу пришлось действовать спонтанно. При первой возможности он улизнул к себе, достал из шкафа свернутое полотно и потихоньку пробрался в номер Гончарова. По счастью, русский не только забыл запереться, но и всё еще спал сном младенца. Уолш метнулся к большому потрепанному чемодану, раскрыл его и увидел на дне перевязанный лентой рулон холстов. То что надо! Кровь шумела в ушах, над верхней губой выступил пот, пришлось промокнуть его манжетой рубашки. Уолш не знал, с кого начнут обыск. Не знал, что делать, если Дмитрий откроет глаза и увидит, чем он занимается… Лишь когда картина Верещагина оказалась среди чистых холстов, заново перехваченных лентой, Джозеф позволил себе немного расслабиться. Теперь, если полицейские и найдут ее, подозрение падет на постояльца номера «5».
        Уолш не успел понять, испытывает ли он угрызения совести по этому поводу. Он обернулся как раз вовремя, чтобы поймать бутылку столового вина, которую сшиб с тумбочки завозившийся на кровати художник. Бутылка оказалась пустой.
        - Ну и набрались же вы вчера, Гончаров! Обедать пойдете?
        В Салоне Муз в присутствии полицейского комиссара Уолш соврал о том, что принял снотворное в ночь убийства Найтли. Признать, что он разгуливал по отелю, означало навлечь на себя подозрения Пикара. Пусть уж лучше его подозревает учитель рисования. Впрочем, Дмитрия следовало успокоить, и Джозеф, оторвавшись от «Ирисов», отправился за ним на кухню.
        - Не сердитесь, Гончаров, - он предусмотрительно понизил голос. - Ничего личного.
        - Я вас не понимаю, Холлуорд. Вчера вы разбрасывались обвинениями, сегодня выгораживаете мисс Морелли. А меня выставили перед комиссаром не то дураком, не то лжецом. Даже не знаю, что хуже…
        - Ну-ну, расслабьтесь, Дмитрий, - примирительно сказал Джозеф. - У меня и в мыслях не было выгораживать мисс Морелли. Если бы вы упомянули о ней, не втягивая меня, всё было бы куда проще. Но еще ничего не потеряно - Лючия может сама сознаться. Нам нужно лишь слегка подтолкнуть ее.
        Уолш уловил во взгляде Гончарова странное выражение, более всего похожее на… гадливость. Знал бы Дмитрий, как тошно мнимому американцу в его образе. Играть роль беспринципного янки становилось всё труднее.
        Он вернулся в Салон Муз и закурил, думая о перепрятанной картине. На первый взгляд сыскная бригада показалась Уолшу не особенно дотошной. Он надеялся, что, сосредоточив усилия на поиске мышьяка, люди Пикара не станут разворачивать холсты художника.
        Комиссар остался доволен: почти полный пузырек с крысиным ядом был обнаружен в кладовой. А у Джозефа появилась новая забота - придумать, как вернуть себе картину.
        Глава 5
        Пока Гончарову не понадобится чистый холст, творение Верещагина в безопасности. Рассудив, что круглосуточно дежурить под дверью номера «5» - по меньшей мере глупо, Уолш решил перед ужином наведаться в соседний дом.
        Он вышел через парадный вход и отправился на улицу Сен-Луи-ан-л’Иль, куда был обращен главный фасад особняка мадам Лепаж. Ставни на окнах закрыты - похоже, хозяйка действительно в отъезде. Уолш прошел немного вперед и остановился под аркой, раздумывая, что делать дальше. И тут мимо него просеменил человек, державший под мышкой штатив с камерой. Странный субъект подошел к изящной двери в стиле ар-нуво, с минуту повозился с ключами, а потом скрылся внутри дома вместе со своими фотографическими принадлежностями.
        Выждав пару минут, молодой человек последовал за ним. Незнакомец не потрудился запереть дверь, так что Уолш благополучно миновал темный коридор и поднялся на второй этаж, не касаясь перил, покрытых тонким слоем пыли. Здесь также тянулся длинный коридор, а справа и слева располагались меблированные комнаты, которые сдавала хозяйка. Джозеф уже знал, что найдет фотографа в одной из комнат, выходящих окнами на задний двор - общий с отелем «Луксор». Легонько толкая двери одну за другой, он продвигался вперед, пока наконец не услышал невнятное бормотание. Уолш распахнул дверь и вошел.
        Мужчина вздрогнул. Камера стояла у открытого окна и была направлена на освещенные окна отеля.
        - Так-так, - произнес Уолш по-французски. - Вы ведь не звездное небо собрались фотографировать?
        - Кто вы такой, позвольте узнать? - незнакомец, видимо, придерживался мнения, что лучшая защита - нападение.
        - Меня зовут Бэзил Холлуорд, я постоялец «Луксора». А кто вы?
        - Эжен Катель, частный детектив. Я делаю свою работу, мсье, и вас она не касается.
        - Ошибаетесь. Дама, живущая напротив, ясно дала понять, что возмущена тем, что за ней шпионят. Кто вас нанял? Или предпочитаете поговорить в полицейском участке?
        Катель побледнел так, что в сумерках Уолшу показалось, будто на детектива высыпали мешок муки. Вероятно, однажды он уже перешел дорогу полиции и с тех пор старался лишний раз не привлекать к себе внимания.
        - Ну хорошо. Меня нанял ее брат, мсье Найтли. Полагаю, с ним вы тоже знакомы?
        - Разве вы фотографировали не Лючию Морелли?
        Сказав это, Джозеф выглянул в окно - действительно, отсюда лучше просматривалась спальня Кэтрин.
        - Нет, мсье. Думаю, мне лучше уйти. Утренних снимков будет вполне достаточно для отчета.
        - Так вы не знаете? - молодой человек быстро обернулся. - Ну конечно. В газетах об этом пока не писали. Калверт Найтли был убит прошлой ночью, так что ваш отчет ему вряд ли потребуется.
        - Убит? Вот те раз, - пробормотал Катель.
        Уолш шагнул к нему.
        - Зачем Найтли нанял вас следить за сестрой? Возможно, у нее были причины желать ему смерти? Если не хотите сотрудничать с полицией, расскажите всё, что знаете, мне.
        - Эта информация личного характера, мсье… Разве что вы представляете интересы мсье Найтли и возьмете на себя оплату моих издержек.
        - Надеюсь, ваша информация того стоит.
        Катель расплылся в довольной улыбке:
        - Уверен, вы захотите купить и снимки. Они доказывают, что у мадемуазель Найтли есть любовник. Англичанин, который служит в «Луксоре». Моя контора здесь неподалеку, - добавил детектив.
        Уолш вздохнул:
        - Идемте. Только сначала мне надо зайти в отель за саквояжем.
        Ночной поезд мчал его из Дувра в Лондон. В купе второго класса Джозеф терпел настоящие лишения: мало того, что он оказался зажатым между двумя тучными джентльменами, так еще и остывшая грелка для ног начала протекать. Беспокоясь за свои начищенные до блеска ботинки, Уолш в конце концов переместился в вагон-ресторан, где выпил несколько чашек кофе, прежде чем поезд прибыл на вокзал Виктория.
        В его саквояже лежали фотографии, выкупленные у частного детектива, которого нанял Найтли. Еще до того, как Уолш увидел снимки, он предположил, что ответы на некоторые вопросы нужно искать в Лондоне. Из Кале он дал телеграмму Фергюсу Чепмену, назначив встречу в клубе «Атенеум» на 10:00.
        Город встретил Джозефа моросящим дождем, но это было лучше, чем непроглядный туман. Молодой человек раскрыл зонт и, проходя мимо вереницы кэбов, вдруг услышал:
        - Эй, милейший! Отвезите меня в Хэмпстед, в дом баронессы Эддерли.
        Баронесса Эддерли. Уолш нахмурился: где-то он уже слышал это имя. Причем совсем недавно. Ах да! Кэтрин говорила, что ее брат написал статью о краже драгоценностей баронессы, остановившейся в отеле в центре Лондона. Отель держал какой-то француз, который затем погиб при пожаре. Кэтрин считала, что поджог был спровоцирован статьей Калверта, обвинившего в краже хозяина отеля.
        Джозеф ощутил легкий укол под ложечкой, как случалось всякий раз, когда он инстинктивно натыкался на что-то важное. Та история с пожаром определенно имела последствия. Вопрос - для кого?
        Уолш прошел через Сент-Джеймсский парк, довольствуясь компанией мокрых взъерошенных уток, и прибыл в клуб к назначенному часу. Только оказавшись у камина, он понял, как сильно продрог во время своей импровизированной прогулки.
        - Итак, Джозеф? - Фергюс наклонился к нему, многозначительно поднимая брови. - Вам удалось?
        - Да. Хотя возникли некоторые осложнения, и мне пришлось ее перепрятать.
        - Рассказывайте!
        Лицо Чепмена сохраняло невозмутимость, но взгляд по мере монолога Уолша становился всё более отрешенным.
        - Так значит, Найтли мертв, а картина находится среди холстов русского учителя рисования, - наконец подытожил он. - И вы понятия не имеете, как скоро он доберется до вашего «тайника»?
        - Увы, - вздохнул Джозеф. - Но у меня кое-что есть на этого Гончарова, и если он догадается, кто подбросил ему Верещагина…
        - Это не имеет значения, - отрезал Чепмен. - Как только полотно попадет в руки французской полиции, это будет означать крах вашей миссии, Уолш, и конец моей карьеры, так как именно я рекомендовал вас.
        - Гончаров не осмелится пойти в полицию. Он имел возможность отравить Найтли и прекрасно осознает, что находится под подозрением. Зачем ему предъявлять улику против самого себя? Поймите, Фергюс, в сложившихся обстоятельствах я не мог оставить картину в своем номере или вынести из отеля. Я решу эту проблему.
        - Уж постарайтесь. В котором часу отправляется ваш поезд?
        - В восемь вечера с вокзала Виктория.
        - Я найду вас там и передам новые указания от шефа.
        Чепмен встал, и Уолш тоже поднялся, но медлил уходить.
        - Фергюс, у меня к вам просьба. Не могли бы вы раздобыть для меня номер «Дэйли Телеграф» за девяносто седьмой год со статьей Калверта Найтли об ограблении баронессы Эддерли в лондонском отеле?
        Секретарь, прищурившись, взглянул на университетского товарища:
        - Газету годичной давности? Зачем она вам? Уж не собираетесь ли вы расследовать убийство Найтли? Думаете, это дело рук баронессы?
        Чепмен рассмеялся собственной шутке, лицо Уолша осталось серьезным.
        - Если я буду располагать информацией об убийце, это может пригодиться в нашем деле, вы не находите?
        Фергюс перестал смеяться.
        - Но дело - прежде всего. Помните об этом, Джозеф.
        Уолш кивнул.
        Дождь уже не моросил, небо разъяснилось, и, выйдя из тепла, молодой человек совсем не почувствовал промозглого ноябрьского холода. Его путь лежал на Стрэнд - в Сомерсет-хаус.
        Вечером на платформе, в паровозном дыму, Уолш снова встретился с Фергюсом Чепменом.
        - Указание одно: уничтожьте картину. Любой ценой, это понятно? Да, чуть не забыл: вот ваша газета.
        Глава 6
        Прошлой ночью Уолш почти не спал, и второе десятичасовое путешествие с пересадкой на паром окончательно его вымотало. Благодаря поездке в Лондон он сделал несколько полезных открытий, однако решил отложить мыслительную работу на более благоприятное время. Вернувшись в «Луксор» на рассвете, Уолш сразу лег и проспал до обеда.
        Когда он вошел в Салон Муз с газетой под мышкой, на стол даже не начали накрывать. Определенно, Шабо не справлялся без Дюпона и всё же не торопился нанимать нового портье. Джозефу пришло в голову, что владелец отеля экономит на слугах, потому что уже выплатил Дюпону жалованье за месяц вперед, дабы заручиться его молчанием. Виктор Дюпон мог покинуть «Луксор» лишь по одной причине - выполняя указание своего хозяина.
        Мысленно улыбнувшись, Уолш опустился в кресло и развернул газету. Статью Найтли он прочел еще в поезде, а теперь перечитывал, проверяя свои догадки. Журналист не просто намекал на причастность француза к краже драгоценностей баронессы Эддерли, он буквально вынес ему приговор. Француз приехал в Лондон за полгода до происшествия и открыл небольшой, но весьма изысканный отель, на обустройство которого потратил уйму денег. Найтли предположил, что украденное ожерелье с лихвой покрыло бы его издержки. По словам журналиста, это был тот случай, когда всё ясно без доказательств. Виновен.
        Для Уолша самым примечательным в этой истории оказалось имя француза. Его звали Мишель Шабо.
        Он поднял глаза от газеты как раз в тот момент, когда в салоне появились Гончаров и Лючия Морелли. Ее пальцы снова заметно дрожали. Разговор начался с обвинений: «американец» якобы за ней шпионил. Джозеф слегка нахмурился: стоило ему ненадолго отлучиться из города, как Дмитрий принял сторону певицы. Впрочем, Уолшу удалось быстро сместить акценты, так что в итоге сама Лючия была вынуждена объясняться.
        - Я потребовала у Найтли вернуть старый долг.
        Художник заметно сник:
        - Выходит, вы были знакомы еще до «Луксора»? Я что-то подозревал, но, честно говоря…
        - Разумеется, они были знакомы, - перебил Уолш. Когда дело касалось Найтли, Гончаров становился на редкость близоруким.
        Дмитрий озадаченно смотрел на оперную диву:
        - Не понимаю. Калверт одолжил у вас денег?
        - Не думаю, что речь шла о деньгах, - заметил Уолш, подумав о незаконнорожденной девочке. Очевидно, Лючия всегда хотела одного - стать респектабельной матроной, чтобы самой растить свою дочь. Она считала, что Калверт Найтли обязан на ней жениться. - Вы не добились своего, не так ли? Найтли был непреклонен? Вы хорошо разбираетесь в ядах, мисс Морелли?
        - Ни слова больше, Холлуорд! Вы не имеете права!
        С этими словами она стремительно выбежала из салона. Уолш поймал взгляд Дмитрия и, выгнув бровь, произнес:
        - Похоже на признание, вам так не показалось?
        За час до ужина Джозеф спустился в холл. Воспользовавшись отсутствием Шабо, молодой человек зашел за конторку и выдвинул верхний ящик. Револьвер всё еще лежал там, полицейский комиссар даже не позаботился конфисковать оружие как улику. Уолш взял его в руки и внимательно осмотрел.
        Револьвер умещался на его ладони. Восьмигранный ствол, на барабане - клеймо бельгийского оружейного завода. Деревянные щечки рукояти соединялись винтом. На лакированной поверхности темнело пятно - кажется, засохшая кровь. Присмотревшись, Уолш различил очертания отпечатка большого пальца. Он вспомнил, как Шабо, отпирая дверь номера Найтли, прищемил кожу кольцом для ключей и чуть не выронил связку. В тот миг у него невольно вырвалось: «Снова поранил палец». Снова! Вот как на рукоять попала кровь. Пикар не придал этому значения, а ведь чтобы уличить убийцу достаточно было взять отпечатки у всех, кто находился в отеле. Но упрямый француз не прислушался к совету «американца». Что ж, теперь Уолшу представилась возможность доказать свою теорию.
        Спрятав револьвер в карман пальто, он извлек из-за пазухи бумажный конверт и рассыпал по столешнице измельченный в порошок грифель карандаша. Затем с помощью настольного латунного колокольчика вызвал Шабо. Хозяин спешил к нему из своего кабинета на втором этаже. Когда он показался на лестнице, постоялец как ни в чем не бывало расхаживал перед конторкой.
        - Чем могу помочь, мсье?
        - Мне надо ненадолго отлучиться. Я вернусь к ужину, - сказал Джозеф, с удовлетворением наблюдая, как Шабо проводит ладонями по столешнице. - Взгляните!
        Уолш протянул старику расписание поездов Северной железнодорожной компании. Шабо машинально взял листок, а мнимый американец продолжал говорить:
        - Полагаю, Дюпон сейчас в Руане. Он сел на поезд в два сорок пять. Это самое подходящее время для человека, покинувшего отель около часа ночи.
        Нижняя челюсть Шабо непроизвольно дернулась, он выпустил расписание, которым вновь завладел Уолш. В правом углу листа остался отчетливый отпечаток большого пальца.
        - Пусть Дюпона ищет полиция, - буркнул старик. - Комиссару виднее. Не опаздывайте к ужину, мсье.
        - Не опоздаю! - Джозеф был уже в дверях, аккуратно складывая листок.
        Он спешил в контору частного детектива Эжена Кателя на набережной Селестен.
        Когда звякнул дверной колокольчик, детектив поднял глаза от своих записей и широко улыбнулся Уолшу, как старому знакомому.
        - Мне нужна еще одна услуга, Катель. Сделайте несколько снимков, - говоря это, молодой человек достал из кармана револьвер и расписание поездов. - Постарайтесь максимально увеличить оба отпечатка, чтобы можно было сопоставить негативы.
        На ужин Уолш не опоздал, спать лег рано и утром проснулся в приподнятом настроении. Мотивы всех подозреваемых наконец прояснились. Негативы Кателя подтвердят его предположение о том, что стрелял в журналиста Жан Шабо. Комиссару наверняка не составит труда проверить, был ли у Шабо сын по имени Мишель. Но кто и как подмешал яд, который, вне всякого сомнения, убил бы Найтли, если бы в его грудь не вошла пуля? Уолш чувствовал, что разгадка кроется в какой-то мелочи, которая до сих пор ускользала от его внимания. Ответ вот-вот будет найден, надо просто взглянуть на известные факты под правильным углом.
        Однако стоило Джозефу шагнуть в коридор, как оптимизма у него поубавилось: судя по голосам из-за приоткрытой двери номера «5», Дмитрий и Лючия обнаружили украденное полотно Верещагина. Более того - Гончаров быстро сообразил, кто мог его подставить. Уолш отчетливо слышал каждое слово певицы:
        - Раз он подбросил вам картину, чтобы ее не нашли при обыске, то теперь наверняка попытается ее вернуть. Будьте начеку! А когда он заберет ее, поднимите шум. Холлуорд не сможет отпереться при свидетелях.
        Джозеф юркнул назад в свою комнату за секунду до того, как Лючия вышла из номера Дмитрия. Похоже, эти двое готовят ему ловушку. Он должен первым найти убийцу, или нож гильотины нависнет над его собственной шеей.
        Когда после завтрака Кэтрин вскрыла адресованное ее брату письмо из редакции «Дэйли Телеграф», Джозеф Уолш получил новую зацепку.
        Глава 7
        Естественно, сыскная бригада Пикара не обнаружила револьвера при повторном обыске: Уолш дождался ухода полиции и лишь тогда забрал его из конторы Кателя. Мнимый американец ни на минуту не забывал о своей основной миссии, поэтому, разработав новый план похищения картины, сразу же приступил к его осуществлению.
        Он спрятал револьвер в рояле так, чтобы его заметили, открывая крышку. Уолш рассчитывал, что это будет Кэтрин, которая часто музицировала перед ужином. Она наблюдательна и наверняка разглядит кровь на рукояти, так что Джозефу оставалось просто сидеть и ждать пронзительного визга с первого этажа. Кэт превзошла саму себя: за мгновение до визга грянул выстрел, а затем в коридоре хлопнула дверь. Это Дмитрий Гончаров со всех ног бросился к лестнице. Как он предсказуем! Минуту спустя Уолш уже был в его номере и разворачивал знакомый рулон.
        Никто не видел, как он сунул холст в камин, и всё же учитель рисования догадался, что «американец» сжег картину Верещагина. Уловка Уолша сработала - он хотел, чтобы Гончаров, а заодно и Кэтрин знали, что ее больше нет. Без этой жирной точки история украденного полотна осталась бы незавершенной.
        - В любом случае теперь вы ничего не докажете, - резонно заметил Уолш. - Нет картины, нет и улик.
        - Убийца…
        На лице Кэтрин читался страх. Едва ли это было притворством. Впрочем, с женщинами никогда нельзя быть уверенным до конца. Однажды Уолш доверился девушке, сестре своего университетского друга, а потом выяснил, что она хладнокровно убила несколько человек, чтобы сохранить фамильный дом.
        Джозеф прищурился:
        - На вашем месте я бы не спешил развешивать ярлыки. Вам самой была выгодна смерть брата. Я ведь прав, миссис…
        Разумеется, она не могла допустить, чтобы эта фамилия прозвучала в присутствии Гончарова и Шабо.
        - Молчите! Кто вы такой?
        Хороший вопрос!
        - Я никто. Человек, который не хочет сесть в тюрьму.
        В этот миг из двери, ведущей на кухню, появился Том Бичем с бутылкой красного вина.
        - Пино-нуар урожая восемьдесят восьмого года, как вы и просили, мистер Холлуорд. Нашел-таки в винной лавке на другом конце Парижа. Будете пить за ужином или позже подать в ваш номер?
        - Спасибо, Бичем, - улыбнулся мнимый американец. - Думаю, я отложу это удовольствие до завтра.
        В салон вошли Лючия и инспектор Бордье.
        - Прекрасно, - сказал Шабо. - Раз уж вы наконец-то вернулись, Бичем, несите флан с почками. Дамы и господа, прошу за стол!
        Ужинали молча, ни у кого не было желания поддерживать беседу. Но, когда все стали расходиться по номерам, Шабо вдруг окликнул Уолша.
        - Чуть не забыл. Вы ведь ждали письма?
        Джозеф подошел к конторке портье.
        - Признаться, я едва не отдал его мадемуазель Морелли, увидев имя отправителя на конверте, - продолжал Шабо. - Но нет, письмо адресовано вам, мсье Оллювард.
        - Благодарю, - проговорил Уолш, стараясь не выдать своего волнения.
        Карло Морелли ответил на его просьбу! Оказавшись в номере, молодой человек разорвал конверт и извлек короткую записку старика-аптекаря и листок, мелко исписанный рукой Лючии.
        Всё встало на свои места, обрело осязаемые очертания. Плотный узел человеческих переживаний - гнева, обиды, страха, который Найтли сам затянул на своем горле, полагая, что всего лишь повязывает шейный платок. Журналист не учел того, что принял во внимание Джозеф - роль случайности, которую действительно сильно недооценивают. В конечном итоге самое абсурдное предположение Уолша оказалось единственно верным, и это его чертовски пугало. Чем больше он думал о том, что выплывет наружу в результате его «расследования», тем сильнее ему хотелось всё бросить и бежать из Парижа без оглядки.
        На следующее утро в «Луксор» снова явился комиссар Пикар. Хозяин и гости отеля еще не успели встать из-за стола, поэтому так и остались на своих местах, а Пикар провозгласил почти торжественно:
        - Виктор Дюпон задержан в Руане. Его уже посадили на поезд. Скоро он будет в участке, и я его допрошу.
        Уолш заметил, как побледнел Шабо.
        - Один из вас - сообщник Дюпона, - продолжал Пикар, его колючий взгляд скользил по лицам присутствующих. - Портье подсыпал яд в вино Калверта Найтли и украл картину, а сообщник - для верности - прострелил ему грудь.
        Кэтрин и Дмитрий при этих словах переглянулись и покосились на Уолша, но оба промолчали.
        - Помнится, вы допускали, что два покушения могут быть не связаны между собой, - заметил «американец».
        - Помнится, я говорил, что это маловероятно, - язвительно ответил комиссар. - Я считаю, что преступники вместе планировали похищение ценного произведения искусства. Мсье Найтли догадался об этом, и его устранили. Полагаю, один из вас выкрал револьвер, чтобы заставить замолчать кого-то еще, но планам убийцы помешало присутствие инспектора Бордье. Сообщник Дюпона запаниковал и спрятал оружие в рояле. К вечеру я буду знать его имя, а до тех пор инспектор Бордье останется в отеле. Предупреждаю, дамы и господа: попытка бегства будет расцениваться как признание вины.
        Лючия нервно обхватила себя руками, Шабо угрюмо рассматривал скатерть. Даже Бичем, убиравший со стола, выглядел уже не таким самоуверенным, как обычно.
        - Скажите, комиссар, - снова заговорил Уолш, - вы нашли черновики статьи, над которой работал Найтли в ночь своей смерти?
        - На его столе было много разных бумаг. Лично я предполагаю, что текст последней статьи он составил в уме и попросту не успеть записать.
        Переговорив с инспектором с глазу на глаз, Пикар удалился.
        Глава 8
        После обеда Уолш остался в Салоне Муз. Он придвинул чайный столик к креслу, сел и попросил Бичема подать ему ту самую бутылку пино-нуар, за которой посылал накануне. Дмитрий Гончаров встал у камина.
        - Мудрое решение, - проронил он, - пропустить бокал-другой дорогого вина, наслаждаясь последними часами свободы. Ведь еще до ужина вас арестуют.
        Уолш пристально посмотрел на художника.
        - Вы давно наблюдаете за мной, Гончаров, и, несомненно, догадались, что я обдумываю альтернативную версию случившегося, чтобы представить ее комиссару и отвести подозрения от себя. Каждый в этом отеле что-то скрывает, и мне удалось раскопать кое-какие секреты. Беда в том, что я не могу определиться, чью историю выбрать. Мне нужен взгляд со стороны.
        - Хотите услышать мое мнение?
        - Почему бы нет? Я вам не нравлюсь, однако, уверен, вы непредвзяты в своих суждениях обо всех остальных. Я изложу вам их мотивы, а вы поможете мне решить, что говорить комиссару. Вы считаете меня беспринципным, но, поверьте, даже я понимаю, что некоторые секреты лучше не вытаскивать на свет.
        - Признаться, я заинтригован, - нервно хихикнул Гончаров и присел на краешек соседнего кресла.
        Уолш обратился к лакею, который заканчивал убирать со стола:
        - Бичем, принесите еще один бокал и можете быть свободны.
        Некоторое время Джозеф собирался с мыслями, а Дмитрий ждал, наблюдая, как отблески огня танцуют на хрустале. Наконец он не выдержал:
        - Итак, Холлуорд, полагаю, вы намерены обвинить в убийстве мисс Морелли? Калверт познакомился с ней в Милане. Возможно, у них была общая тайна.
        Голос Гончарова выдернул «американца» из раздумий.
        - О да, тайна была, безусловно. Вас ведь тоже насторожило ее поведение: ночной визит в номер Найтли, угроза, а потом отчаянные попытки всё замолчать. Но я начну с выстрела, который никак не связан ни с кражей картины, ни с отравлением. Такое уж невероятное стечение обстоятельств.
        Дмитрий хоть и держался по-прежнему скованно, слегка подался вперед:
        - Любопытно послушать.
        - Помните, за ужином, когда наш друг рассказывал о жертвах Джека Потрошителя и своем уникальном чутье, мисс Найтли заметила, что как минимум однажды чутье его подвело? В отеле, который открыл в Лондоне некий француз, произошло ограбление. Известный журналист обвинил владельца отеля, и люди поверили ему, ведь, по его собственным словам, он формировал общественное мнение. Некто, вдохновленный призывами Найтли к справедливости, решил свершить собственное правосудие и устроил поджог, в результате которого погиб ни в чем не повинный француз. Ведь уже на следующий день полиция задержала настоящую воровку.
        - Кэтрин не следовало вспоминать тот случай при всех. Уверен, Калверт достаточно корил себя за то, что невольно обрек беднягу на смерть. Но мог ли он предугадать, что кому-то придет в голову поджигать отель?
        Уолш пригубил бокал и произнес:
        - Вы дважды правы, Дмитрий. И в том, что Найтли не предвидел такой реакции на свою статью, и в том, что Кэтрин не следовало упоминать о ней. Она не вспомнила имя француза, но оно было хорошо известно одному из тех, кто сидел тогда за столом в этом салоне. Он знал о поджоге, но не знал о статье. В тот вечер он наконец нашел виновного в своих бедах, того, кто должен был ответить за всё.
        - За всё? - Гончаров непонимающе уставился на Уолша. - Вы хотите сказать - за гибель того француза?
        - Того француза звали Мишель Шабо. Да-да, Дмитрий, он был сыном нашего радушного хозяина. Вероятно, мадам Шабо вскоре умерла, не вынеся утраты. Удар оказался для старика слишком тяжелым. После слов Кэтрин он решил, что Найтли должен понести наказание, и на следующий день рассчитал Дюпона, отправив его в Руан с рекомендательным письмом к своему знакомому. Он надеялся, что обвиненного в убийстве портье никогда не найдут. Уверен, Дюпон подтвердит мою версию. Комиссару останется только выяснить мотив. Отпечаток пальца на револьвере полностью совпал с тем, что я заполучил, прибегнув к маленькой хитрости. В Найтли стрелял Жан Шабо, и я могу это доказать.
        Гончаров выглядел потрясенным. Ему понадобилось время, чтобы осознать, каким блестящим умом обладает человек, сидящий в соседнем кресле.
        - Раз вы раскрыли это, вы, вероятно, знаете и кто подсыпал Калверту мышьяк?
        - У меня было несколько предположений.
        - Продолжайте.
        - Одну минуту.
        Джозеф встал, подошел к двери, ведущей в холл, осторожно выглянул, затем прикрыл ее поплотнее и вернулся на свое место. Дмитрий сделал глоток пино-нуар и нетерпеливо поерзал в кресле. Однако мнимый американец не спешил озвучивать свои мысли, задумчиво рассматривая «Ирисы» Ван Гога. Гончаров проследил за его взглядом и вспомнил первые слова, которые услышал от Холлуорда: «В этой картине есть что-то зловещее». Ему вдруг стало не по себе, но тут его собеседник наконец нарушил молчание.
        - Лючия Морелли, подозреваемая номер один. У нее была как причина, так и возможность отравить Найтли. Общая тайна - непродолжительная любовная связь, в результате которой родился ребенок. Девочка.
        Дмитрий подскочил в кресле, чуть не расплескав вино:
        - У Лючии есть дочь от Калверта? Но как вы…?
        - Вы тоже видели ее фотографию. Вспомните. В грим-уборной. Мисс Морелли хотела, чтобы Найтли «вернул старый долг» - признал своего ребенка. Малышка Лукреция живет в приемной семье: у Лючии не было иного выхода, чтобы сохранить свою репутацию и карьеру. Она злилась на Найтли за то, что он не женился на ней. Кроме того, семья Морелли винит его в смерти дяди Лючии, которого наш друг нечаянно убил во время драки. Мистер Морелли написал мне об этом, отвечая на мое письмо. Хоть это и был несчастный случай, как видите, Дмитрий, Калверт Найтли причинил слишком много страданий. Кстати, вы заметили, что мисс Морелли колет себе морфин? Полагаю, вам известно, что он притупляет боль, и не только физическую.
        - Боже, - простонал Гончаров. - Но убить из-за этого? Лючия не могла… - молодой человек запнулся и почти умоляюще посмотрел на Уолша.
        Тот ответил после небольшой паузы, во время которой с наслаждением пригубил вина:
        - Верно, не могла. Я знаю, что она не убивала Найтли. Вы удивлены? Дело в том, что я попросил мистера Морелли переслать мне письмо Лючии, отправленное незадолго перед тем, как мы обнаружили тело. Я был почти уверен, что в письме она открылась отцу, призналась в содеянном. Отняв жизнь, трудно держать это в себе. Но она написала, что не намерена сдаваться, что будет преследовать Найтли, пока он не женится на ней. Это доказывает, что наутро Лючия еще не знала о его смерти. Пустые угрозы в порыве гнева, возможно, под воздействием морфина - вот всё, в чем ее можно обвинить.
        Дмитрий устремил взгляд в огонь и проговорил тусклым голосом:
        - Не представляю, как вам удалось убедить ее отца довериться вам. Похоже, эту версию вы отмели и без моей помощи. Так кто же следующий?
        - Кэтрин Найтли, подозреваемая номер два.
        Гончаров облизнул пересохшие губы, сделал несколько глотков и приготовился слушать.
        - У мисс Найтли была масса причин ненавидеть брата, - продолжал Уолш. - Хотя, признавая эти причины вескими, я понимаю, что некоторые могут упрекнуть меня в симпатии к женщинам, претендующим на равные права с мужчинами. Во-первых, Найтли запрещал ей выйти замуж за того, кого она полюбит. Помнится, он сам об этом говорил. Конечно, в таком положении тысячи женщин, но Кэтрин не из тех, кто покоряется без боя. Во-вторых, он фактически лишал сестру наследства в случае ее отказа от брака, который бы устраивал Найтли.
        - В-третьих, она не простила Калверту разлуки с капитаном, за которого чуть не выскочила замуж в Брайтоне.
        - Правда? Об этом я не знал. Вот вы и оказались мне полезны, Дмитрий.
        - Едва ли. Когда мы вернулись из оперы, Кэт уже спала. И даже если нет, даже если она заходила к брату в ту ночь, мы никогда об этом не узнаем.
        Уолш загадочно улыбнулся:
        - Но есть еще подозреваемый номер три.
        Гончаров напрягся, словно ждал, что «американец» вот-вот вонзит ему в спину нож, и произнес, сам понимая, как фальшиво звучит его бравада:
        - Я так и думал. Вы не могли не припрятать туз в рукаве.
        - Это Том Бичем.
        - Как? - Дмитрий испытал одновременно удивление и облегчение. - А он-то тут при чем? Он, конечно, наглый малый, но зачем отельному лакею убивать постояльца? Или вы хотите представить всё так, будто это он украл картину?
        - Вероятно, вчера вы не обратили внимания, что Кэтрин не дала мне договорить, когда я чуть не назвал ее «миссис Бичем», - Джозеф достал из внутреннего кармана пиджака листок и протянул его Дмитрию. - Это копия свидетельства о браке из конторы в Сомерсет-хаусе. В августе мисс Найтли вышла замуж за актера из театра Гаррика.
        - Не может быть…
        Учитель рисования ошеломленно вертел в руках бумажку, которую Уолш раздобыл во время недавней поездки в Лондон.
        - Холлуорд, да ведь это же… Откуда она у вас?
        Тут мнимый американец немного слукавил:
        - Копию передал мне частный детектив, нанятый Найтли следить за сестрой. Детектив также сделал снимки, - Уолш извлек из-за пазухи несколько черно-белых карточек. - Мисс Морелли ошибалась, полагая, что стала объектом фотосъемки. Вот здесь отчетливо видно, как Том Бичем целует Кэтрин, стоя у окна.
        Гончаров склонился над фотографиями.
        - Нанять детектива - вполне в духе Калверта. Так он что-то подозревал? Этот актер, зачем он приехал в Париж? Для чего притворился лакеем? Думаете, он спланировал убийство, чтобы получить поместье в Сассексе? Он мог отравить вино, прежде чем подать его в номер Найтли.
        - Согласитесь, красивая версия? И вполне правдоподобная.
        - Но…? - подозрительно спросил Гончаров, почувствовав, куда клонит «американец».
        - Но, думаю, он приехал просто чтобы иметь возможность побыть с женой. Видите ли, Дмитрий, почти с самого начала меня не оставляло ощущение, будто я что-то упускаю. Какую-то мелочь, вносящую диссонанс в общую картину. И когда я наконец понял, что это, мне стало совершенно очевидно, как именно был отравлен Калверт Найтли.
        Художник выдавил нервный смешок:
        - Сейчас вы, конечно же, скажете, что мышьяк был не в бутылке, а в бокале. Я всё думал: когда подойдет моя очередь в списке ваших подозреваемых?
        - Не в бокале, нет. Яд был в стакане с водой, которую Найтли имел обыкновение выпивать перед сном. Вы ведь знали об этой его привычке? А еще вы знали, что Найтли великолепно разбирался в винах. Он сумел бы распознать запах, которого не должно быть в букете: летучие соединения мышьяка пахнут чесноком. Но этот запах сложно уловить, если специально не принюхиваться, и воду он выпил не раздумывая.
        Гончарова била дрожь. Однако он по-прежнему силился скрыть волнение за напускной, совершенно не свойственной ему дерзостью.
        - Я полагаю, мы перешли к версии номер четыре?
        Уолш развел руками, словно извиняясь:
        - Мне пришлось рассмотреть все варианты. Вы догадались, что я подозреваю вас, когда сегодня утром я спросил комиссара про черновики статьи. Разве не странно - человек, который спит со светом, чтобы, проснувшись ночью, тут же записать свои мысли, задумывает сенсационную статью и не оставляет ни строчки?
        - Объяснение Пикара вас, конечно, не удовлетворило.
        - Только вы могли взять со стола Найтли бумаги, когда утром мы вошли в его номер. И вы сожгли их в камине перед завтраком.
        Дмитрий слегка поморщился:
        - Ну хорошо, я сжег его записи. Но это ничего не доказывает. Калверт был мне дорог. Я бы не убил его из-за того, что мне не понравилась его статья, - Гончаров залпом допил вино, которое, очевидно, придало ему храбрости, ибо он впервые за время разговора посмотрел прямо в глаза своего собеседника. - Вы ведь не знаете, о чем писал Калверт. Или… всё же догадались? О да, вы могли догадаться… - он перевел взгляд на «Ирисы».
        Уолш тоже посмотрел на картину и осушил свой бокал.
        - Хорошее вино, однако не самое лучшее, - заметил он, возвращая бокал на столик. - И тем не менее Найтли настаивал на урожае восемьдесят восьмого года. Почему? Не сразу, но я понял, что его сенсационное открытие как-то связано с Джеком Потрошителем, ведь это год знаменитых убийств в Уайтчепеле.
        Художник промолчал.
        - Я знаю, - продолжал Уолш, - как много значил для вас Калверт Найтли. Намного больше, чем вы значили для него. Но, выбирая между Найтли и художником, которого вы боготворите, вы выбрали последнего. Вы решили спасти Ван Гога, ибо невероятное открытие Найтли навсегда уничтожило бы его как живописца. Винсент Ван Гог вошел бы в историю как кровавый мясник, убийца из Уайтчепела.
        Гончаров со стоном закрыл лицо руками. Уолш внимательно наблюдал за ним.
        - Вам любопытно узнать, как я это понял? Вероятно, так же, как и Найтли, - благодаря «Ирисам» и записке Джека Потрошителя. Ее, полагаю, вы тоже сожгли?
        Молодой человек кивнул.
        - У меня прекрасная зрительная память, - снова заговорил Джозеф. - Когда Найтли за ужином показал нам свой «талисман», я обратил внимание на сходство некоторых букв в записке Джека и письме Винсента к Тео, - он встал и подошел к круглому столику, на котором под толстым стеклом экспонировалось письмо Ван Гога. - Помню, меня поразило, как похожи в двух почерках «n» и «u». Но главная подсказка скрыта в картине. Найтли не случайно запросил в редакции «Дэйли Телеграф» старую статью с фотографией Мэри Джейн Келли. Если присмотреться к ирисам, можно увидеть изуродованное лицо и тело в очертаниях лепестков.
        Уолш достал из кармана газетную вырезку и теперь держал ее в вытянутой руке, сравнивая фото жертвы с картиной Ван Гога.
        - Когда эта мысль впервые пришла мне в голову, я отказывался верить, что передо мной - столь чудовищная улика. Художник мог увидеть снимок в газете и по какой-то понятной лишь ему причине запечатлеть Мэри Келли в цветах. Но нет. Здесь не точная копия фотографии, ракурс немного другой. Так изобразить убитую мог лишь тот, кто видел труп собственными глазами. Эта картина - свидетельство работы воспаленного мозга. Похоже, Ван Гог испытывал потребность перенести на холст то, что совершил, - Джозеф повернулся к Дмитрию. - Вы наверняка пытались разузнать о нем больше, когда увлеклись его творчеством. Не был ли Винсент в Лондоне в семьдесят третьем и семьдесят четвертом, когда в Темзе находили расчлененные тела?
        - Калверт тоже спрашивал меня об этом, - глухо проговорил Гончаров. - Всё верно. Пребывание Винсента в Лондоне совпало с первыми убийствами Потрошителя. Теперь я понимаю, что он имел в виду, когда писал Тео, что воздержание и добродетельная жизнь способны завести его в такие области, где он легко сбивается с пути. Его жертвами стали проститутки… Он был болен, Холлуорд. Но он гений. Мир не должен узнать о его преступлениях, иначе смерть Калверта окажется напрасной!
        Учитель рисования встал из кресла и шагнул к «американцу». Прежде чем тот успел опомниться, Гончаров вырвал из его руки газетную вырезку и швырнул в огонь. На его висках блестели капельки пота.
        - Хотите взять с меня обещание, что я не озвучу эту версию комиссару Пикару? - нахмурился Уолш.
        - Это лишнее, - Дмитрий кивнул на чайный столик у камина. - Вы выпили яд. Я подсыпал его в ваш бокал, пока вы проверяли, не подслушивают ли нас из холла. Однажды я хотел лишить себя жизни, но мне не хватило духу. С тех пор я всегда ношу с собой пузырек с мышьяком. Он был при мне и в ту ночь. Когда я шел к Калверту, у меня, разумеется, и в мыслях не было причинить ему зло. Он рассказал о своем открытии, о том, как собирался его преподнести, представив Винсента величайшим злодеем всех времен… Я умолял его отказаться от этой затеи. Ради меня. Но Калверт не слушал. Он продолжал рассуждать о гении и злодействе, даже не глядя в мою сторону… И тогда я заметил на прикроватной тумбочке стакан с водой. В тот момент я понял, в чем мое предназначение. Я должен был принести в жертву дорогого мне человека - во имя искусства, которое важнее нас обоих… - Гончаров глубоко вздохнул, усилием воли прогоняя воспоминание. - Вы тоже унесете с собой в могилу тайну Ван Гога. Мне жаль, Холлуорд. Правда жаль.
        Эмоции, одна за другой сменившиеся на лице мнимого американца, несколько озадачили Дмитрия.
        - Увы, - сказал Уолш с неподдельной горечью. - Значит, я всё же не напрасно поменял местами наши бокалы.
        Дмитрий похолодел. Он вспомнил, как отвернулся на несколько секунд, чтобы проследить за взглядом своего собеседника, и как при виде «Ирисов» где-то вверху живота шевельнулось нехорошее предчувствие… Страх неслышно подкравшейся смерти, неотвратимого, бесславного конца, к которому он был не готов, чуть не разорвал его сердце. Ноги подкосились. Если бы Уолш не поддержал его, он бы рухнул прямо на ковер.
        Усаживая художника в кресло, Джозеф спросил:
        - Что я могу для вас сделать?
        Гончаров ответил не сразу:
        - Принесите мне ручку и лист бумаги.
        Когда Уолш, порывшись в конторке портье, вернулся в салон, лицо Дмитрия густо покрывала испарина.
        - Я оставлю признание, - слабым голосом произнес он. - Напишу, что любил Калверта… и ненавидел за чувство, которое он во мне пробудил. Ненавидеть ведь достаточно, чтобы убить? Пусть думают, что это правда и что, раскаявшись, я решил уйти следом… Простите меня, Бэзил. Я рад, что вы поменяли бокалы. Но согласитесь: ужасные деяния Ван Гога должны остаться тайной! Обещайте, что сохраните ее, и оставьте меня одного.
        - Даю вам слово.
        Это было последнее, что услышал в своей жизни Дмитрий Егорович Гончаров.
        Час спустя лакей, заглянувший в Салон Муз, обнаружил бездыханного художника с предсмертной запиской в руке.
        Эпилог
        Джозеф Уолш удобно расположился в пустом купе первого класса, оставив позади меловые скалы Дувра. Таможенные чиновники благосклонно отнеслись к провозу внушительных размеров картины, которую экстравагантный молодой человек приобрел в Париже. По всему холсту разбегались хаотичные мазки краски, непонятные брызги без определенной идеи. Можно было подумать, что художник, писавший картину, принадлежал к какому-то новаторскому течению, отрицающему всё, кроме оранжевого цвета.
        - Современная молодежь называет это искусством, - усмехнулся таможенник, пока Уолш оплачивал пошлину за сигареты и одеколон. - Надо же так подписать - «Последний вздох Аполлона»! Позвольте спросить: какой из этих бесформенных рыжих сгустков олицетворяет олимпийского бога?
        Самоубийство раскаявшегося Дмитрия Гончарова вызвало шок у постояльцев «Луксора». Как оказалось, скромного учителя рисования никто не воспринимал всерьез.
        - Теперь ясно, зачем он украл револьвер. Хотел застрелиться и не смог, - всхлипывая, заметила Кэтрин.
        Пикар закрыл дело: предсмертная записка не оставляла сомнений в том, кто подсыпал яд Калверту Найтли. В тот же вечер комиссар арестовал Жана Шабо. К показаниям портье Дюпона добавилось свидетельство частного детектива, мсье Эжена Кателя, представившего полиции увеличенные негативы отпечатка большого пальца подозреваемого. Катель заявил, что действует по поручению своего нанимателя, имя которого он не в праве разглашать. Повторное снятие отпечатков дало прокурору основание для предъявления обвинения. Шабо продолжал упорно отрицать свою причастность к краже картины Верещагина. Поиски исчезнувшего полотна, как и следовало ожидать, не принесли результата.
        У русского художника не оказалось родных, его тело осталось невостребованным. Тогда Уолш вызвался купить картину, которая стояла на мольберте в номере покойного, и на эти деньги Дмитрий Гончаров был похоронен на парижском кладбище Пасси, как настоящий аристократ. С его могилы видна Эйфелева башня.
        Кэтрин и Том Бичемы вернулись в Англию, французская полиция так и не узнала, что они женаты. Лючия Морелли, чей ангажемент в Гранд-Опера продлили до конца года, получила банковский перевод от своего покровителя и поселилась в «Ритце», открывшемся на Вандомской площади. Работы, служившие украшением Салона Муз, вновь пополнили частные коллекции.
        Отель «Луксор» закрылся навсегда.
        Еще из Парижа Уолш отправил Фергюсу Чепмену телеграмму, сообщая, что миссия выполнена успешно. Теперь он направлялся в Лондон, чтобы получить свой гонорар. Честно говоря, деньги ему были очень нужны, так как он потратил всё до последнего пенни на организацию похорон Гончарова.
        Заперев дверь купе, Джозеф водрузил прощальный шедевр Дмитрия на подлокотники кресел, окинул оценивающим взглядом, а затем развернул обратной стороной. Холст за подрамником выглядел более старым. Просунув пальцы под рейку, Уолш подцепил и потянул на себя полотно, оказавшееся еще одной картиной, которая была тщательно заправлена за подрамник. Он невольно улыбнулся, вспомнив, как вместе с творением Верещагина прихватил из номера Гончарова чистый холст и как позднее сунул его в камин в Салоне Муз. Дмитрий и Кэтрин тогда поверили, что он сжег украденную картину. Чепмен считал так же, и в намерения Уолша не входило разубеждать его в этом.
        В стекло ударили первые капли дождя. Жизнь под мерный стук колес возвращалась в привычное русло. Молодого преподавателя ждали его книги и студенты, и он вдруг осознал, что нигде не был так счастлив, как в Кембридже.
        Коллекция Йоханны Ван Гог положила начало музею Ван Гога в Амстердаме. Натюрморт «Ваза с ирисами на желтом фоне» («Ирисы») выставляется там по сей день.
        В XXI веке независимый автор Дэйл Ларнер опубликовал книгу «Винсент по прозвищу Джек», в которой выдвинул гипотезу о том, что художник Ван Гог и был Джеком Потрошителем.
        Картина Василия Верещагина «Подавление индийского восстания англичанами» считается навсегда утраченной.
        notes
        Примечания
        1
        Картинная галерея.
        2
        Наемные солдаты в колониальной Индии.
        3
        Широкий галстук, напоминающий шейный платок, который заправляют под воротник рубашки и закалывают булавкой или брошью.
        4
        Наемный городской экипаж на конной тяге; в Западной Европе до появления автомобилей использовался как такси.
        5
        Система наследования, согласно которой старший сын получал дома и земли, а младшие дети обоих полов - только движимое имущество.
        6
        Кукольный театр в традициях ярмарочного театра, получивший название от имени главного персонажа - аналога русского Петрушки.
        7
        Водка без вкусовых примесей, изобретенная и запатентованная Петром Арсеньевичем Смирновым как «столовое вино № 21».
        8
        В переводе с итальянского freddo - холодный, ледяной, морозный; холод, мороз.
        9
        Чезаре Борджиа (1475-1507), политический деятель эпохи Возрождения, пытавшийся создать в центральной Италии собственное государство.
        10
        Магнус Волк (1851-1937), британский изобретатель, инженер-первопроходец в области электротехники; уроженец Брайтона.
        11
        Восстание в Судане под предводительством Мухаммада Ахмада, объявившего себя мессией (Махди), с целью свержения власти Египта.
        12
        Бард или Бард Эйвона - прозвище Уильяма Шекспира.
        13
        Неофициальное название Министерства иностранных дел Великобритании.
        14
        Уильям Тёрнер (1775-1851), английский живописец, пейзажист, предтеча французских импрессионистов.