Кантата победивших смерть Пол Дж. Тремблэй
        Пол Тремблей - американский писатель, работающий в жанрах хоррора, черного фэнтези и научной фантастики, произведения которого были отмечены тремя премиями Брэма Стокера, премией «Локус» и Британской премией фэнтези.
        Соединенные Штаты охвачены опаснейшей эпидемией бешенства. Койоты, кошки, лисы, мелкие грызуны нападают на жителей небольших городов и мегаполисов, укус приводит к немедленному заражению, в считаные часы развиваются лихорадка и нарушение мозговой деятельности. Жертвы «нового бешенства», в свою очередь, проявляют агрессию и тоже нападают на людей. Нерасторопность должностных лиц, всеобщая паника, заторы на дорогах, мародерство…
        Рамола Шерман, молодой педиатр, плыла по течению своей жизни, особо не задумываясь о будущем. Одинокая, старательная, надежный коллега, серая мышь. Но когда опасность подстерегает повсюду и земля горит под ногами, ей поневоле придется стать другим человеком. СОВСЕМ ДРУГИМ…
        Пол Дж. Тремблей
        Кантата победивших смерть
        
* * *
        Посвящается Лизе, Коул и Эмме
        Это ужасно, если не хуже.
        Они кусают, и чаще стаей,
        И чаще стаей.
        Рок-группа «Биг Бизнес», слова из песни «Вылечи слабых»
        Примечание от автора
        Когда вам будут попадаться большие пробелы в тексте, не пугайтесь - так было задумано. Нет, лучше пугайтесь…
        Прелюдия
        В стародавние времена, когда заклятия еще помогали[Цитата из сказки братьев Гримм «Король-лягушонок, или Железный Генрих» (здесь и далее прим. перев.).]
        Это не сказка. И уж тем более не такая, где все подчищено, причесано или диснеефицировано, бескровная во всех смыслах слова, населенная чудовищами - что животными, что людьми - с подстриженными когтями и удаленными клыками, в которой детей не трогают или всегда спасают, а жестокая истина жестокой жизни если не потеряна полностью, то затушевана, причем преднамеренно.
        Прошлым вечером возникло некоторое замешательство: то ли гасить свет всего лишь рекомендовалось, то ли - в связи с объявленным правительством затемнением - требовалось в обязательном порядке. Если Пол, муж Натали, уже спал, она ходила в туалет, вместо свечки светя себе под ноги экраном мобильного телефона. С каждым днем Натали становилась все более неуклюжей и боялась нечаянно устроить в доме пожар.
        В четверть двенадцатого дня ей опять приспичило. Когда три часа назад Пол выходил из дома, она пошутила, что в санузле пора ставить раскладушку и письменный стол. Из окна туалета виден полузакрытый двор и отбеленный солнцем, давно не крашенный дощатый забор. Трава испустила дух еще несколько месяцев назад, не выдержав палящего зноя очередного лета рекордных температур.
        Во вспышке потом обвинят жару. Объявится множество других козлов отпущения, как и героев. Пройдет немало лет, прежде чем филогенетическое древо вируса будет вычерчено полностью, но скептики, маловеры и бессовестные политические оппортунисты не угомонятся даже тогда. Истина, как это неизменно бывает, многих обойдет стороной.
        А пока что Натали в который раз перечитывает запись двухнедельной давности на местной городской странице «Стоутонские энтузиасты» в «Фейсбуке». На данный момент число комментов достигло 2312. Натали прочитала все до одного.
        Объявление: «Служба охраны диких животных во взаимодействии с Министерством сельского хозяйства оповещает население о распространении в штате Массачусетс приманок с вакциной от бешенства. Приманки разбрасываются также в отдельных районах соседних штатов - Род-Айленда, Коннектикута, Нью-Гэмпшира, Вермонта, Мэна, Нью-Йорка - и в качестве предосторожности в Пенсильвании. Вакцина заключена в блистерную упаковку цвета хаки. Приманки будут сбрасываться с самолетов и вертолетов до получения дальнейших распоряжений. При обнаружении приманки не трогайте ее. Приманка не опасна для человека, но в пищу не пригодна».
        Фотография: пакетик с приманкой прямоугольной формы размером с монету в один доллар, смахивает на кусок оконной замазки, со вздутием в центре, как на кексе. Что твой крохотный миндальный бисквит, только зеленый.
        (Натали и Пол, нервничая, съели целый мешок сладостей, запасенный для Хеллоуина, а на календаре еще 21 октября.)
        На обороте упаковки с приманкой предупреждающая надпись:
        MNR1 - 888 - 555 - 6655
        Антирабическая вакцина - НЕ ЕСТЬ - Живой аденовирусный вектор
        Vaccin antirabique ne pas manger Vecteur vivant d’adeno-virus
        MNR1 - 888 - 555 - 6655
        Небольшая выборка неотредактированных комментов под объявлением в «Фейсбуке» в хронологическом порядке:
        А что если животное съест двадцать таких приманок?
        Дурацкая затея. Не могли придумать ничего лучше?
        Вакцинирование максимального количества животных внутри популяции - единственный проверенный способ остановить распространение вируса. Невозможно заставить ВСЕХ животных добровольно посетить ветеринара и получить вакцину. На самом деле очень здорово, что у нас есть эффективные приманки, это лучше, чем ничего.
        А если ребенок проглотит? Вряд ли это неопасно.
        Для того и предупреждают. К тому же не думаю, что эту фигню разбрасывают по дворам. Только в лесу.
        Говорят, это какой-то новый ужасный штамм.
        Встретить заболевшее бешенством животное опаснее, чем случайно проглотить вакцину.
        Все болезни от вакцин. Коню ясно.
        Я живу в лесной зоне, у меня кошки и внуки. Я не желаю, чтобы около нас разбрасывали эту дрянь.
        Съел четыре приманки, член стоит ОБАЛДЕННО и ЗЕЛЕНЫЙ.
        КАК У ХАЛКА!!!!
        Это не бешенство. Это чонить другое.
        Слыхал, что люди заражаются даже без укусов.
        Никто не знает.
        Обыкновенное бешенство наступает медленно, обычно через несколько недель. А эта штука, говорят, скручивает за минуты.
        42 подтвержденных случая в Броктоне, 29 в Стоутоне, 19 в Эймсе.
        Где слышал?
        Какие симптомы??
        Головные боли, симптомы как при гриппе, но потом становится намнооого хуже, человек сходит с ума, странно себя ведет, агрессивен, нападает на других, наступает капец, и вообще всем капец, потому что это ничем не лечится.
        Неправда. Пост как раз о вакцине. Не надо пугать людей.
        У нас ввели карантин. Прощайте все, рад был познакомиться.
        Дерьмоооо!
        Сестра сказала, что больницу самаритян в Броктоне закрывают. Полностью захвачена.
        То есть как это захвачена?
        Звонила своему педиатру, отвечает только автоответчик - езжайте типа к самаритянам. Как теперь быть??
        Я живу по соседству, слышал пулеметную стрельбу.
        И ты, конечно, знаешь, как стреляет пулемет?
        они и так и так ничего не смогут сделать. пора прятаться в бункере, пока все не пройдет. люди быстро разбегутся.
        Они не ведают, что творят. Какая жопа.
        Надо держаться вместе и делиться информацией. Полезной информацией. Пожалуйста, никаких диких слухов, не надо употреблять слово «зомби» и тащить сюда всякое лажовое дерьмо.
        Эти меры не помогут. Надо перебить всех животных, убить всех заразившихся. Жестоко, но если их все равно нельзя спасти, то лучше убить, пока мы все не заболели.
        Окно туалета закрыто на задвижку. Белый навес над окном опущен, Натали не отводит от него глаз. Моча льется с шумом, и хотя Натали дома одна, ей неловко, что звук, не заглушаемый вентилятором, такой громкий.
        АМ-радио потрескивает в динамике на кухонной стойке, как будто плохие прием и качество звука - специальный эффект из старой радиопостановки, призванный воссоздать ощущение массовой паники.
        Одна из радиоведущих просит, чтобы жители не покидали дома, не занимали дороги, пользовались ими только в экстренном случае. Зачитывает короткий список убежищ и больниц внутри шоссейного кольца № 128 вокруг центра Бостона. Потом переходит к сообщениям о перебоях с электроэнергией. Ни слова от «Национальной энергосети» насчет причин или ожидаемой продолжительности отключений. «Национальной энергосети» и так не хватает персонала - компания из-за попытки лишить работников пенсий увязла в борьбе с профсоюзами против массовых увольнений электромонтеров и команд обслуживания. Еще один диктор строит домыслы на тему потенциальных временных отключений электроэнергии в районах, где люди не соблюдают карантин, а после наступления темноты - затемнение.
        Пол поехал в супермаркет «Стар» в торговом центре «Вашингтон Плаза», до которого от их маленького трехкомнатного домика чуть больше мили. Решил купить радиоприемник на солнечном питании, всякой еды и мелочей. Нормы выдачи контролируют «Национальные энергосети».
        Пайковые нормы! И это за пятнадцать дней до ожидаемой даты рождения ребенка. Совсем долбанулись!
        На дворе хмурое, по-осеннему серое позднее утро. Скорее из суеверия, чем страха (так, по крайней мере, она себя убедила) Натали выключила в доме свет. Шторы на эркерном окне опущены, первый этаж превратился в холодную галактику голубых, зеленых и красных огоньков, отмечающих положение созвездий бытовой техники, прожорливых устройств и примочек.
        Пятьдесят семь минут назад Пол прислал эсэмэску: он у самого входа в магазин, но батарея заряжена только на шесть процентов, поэтому он выключает мобильник, чтобы сберечь энергию для экстренных случаев или, если понадобится, узнать «пожелания» Натали (жуть момента подчеркнута взятием слова в кавычки) после того, как впустят в супермаркет. Муж упрямо гордится своей технобережливостью, не желает тратить ни цента на обновление старой-престарой модели телефона с треснувшим дисплеем и сроком действия батареи длиной с куцую жизнь мухи-однодневки. Натали клянет Пола и его телефон: «На хрен сдался твой долбаный сраный мобильник. Я имела в виду: побыстрее возвращайся домой, милый». На что Пол отвечает: «Чувак передо мной обоссался, а ему хоть бы что. Когда вырасту, хочу быть таким, как он. Ни в коем случае не приезжай сюда. Скоро вернусь. Люблю».
        Натали прикрывает унитаз крышкой, не смывая воду - боится лишнего шума. Потом моет руки, вытирает их, отправляет новую эсэмэску: «Ты уже в магазине?» На экранчике толпятся пузыри диалогов повторных, оставленных без ответа сообщений.
        Радиодиктор повторяет: если вас укусили или вы случайно прикоснулись к зараженной жидкости, немедленно отправляйтесь в ближайшую больницу.
        Натали взвешивает: не поехать ли в супермаркет. Вдруг вид тридцатичетырехлетней беременной бабы, обкладывающей очередь матом, поможет Полу пройти в магазин прежде обоссаного чувака и побыстрее вернуться домой. Да где там. Она и раньше собиралась ехать с мужем, однако заранее знала: спина, ноги, суставы и все прочие предательские части тела не выдержат стояния в очереди целый час, а то и два.
        Натали досадует на себя, думает, что вполне могла бы попеременно стоять в очереди и сидеть в машине. С другой стороны, кто знает, как далеко Пол припарковал машину? Поездка в осажденный толпой магазин длится уже третий час.
        Она шлет новую эсэмэску: «Ты в магазине?»
        Ребенок опять шевелится. Натали воображает, что таким образом плод переворачивается на удобный бочок. После каждого похода в туалет ребенок всегда толкает ножками или меняет положение. Идущее из глубокого нутра ощущение остается загадочным, ободряющим и трогательным, как в первый день, когда она почувствовала толчки маленьких рук и ног. Натали гладит себя по животу и шепчет: «Почему бы не послать сообщение с чужого телефона? Что толку беречь заряд, когда на дворе кризис, а я не могу до него дозвониться? Ну, чего молчишь? Скажи: ты охренительно права, мамочка. Нет, лучше не говори. Подожди пару лет».
        Натали не выходит из дома четыре дня с тех пор, как ее работодатель, колледж «Стоунхилл», первым нарушил единый фронт других колледжей и закрыл общежития, учебные и административные здания как для учащихся, так и для персонала, всех отправив по домам. В тот день после обеда Натали расположилась за кухонным столом, отвечая на сообщения электронной почты из отдела развития и обзванивая выпускников, проживающих за пределами Новой Англии. Лишь четверо из двадцати семи опрошенных согласились сделать скромные пожертвования колледжу. Те, кто не повесил трубку сразу, допытывались, что творится в Массачусетсе.
        Натали не решается расхаживать по первому этажу. Ступни отекли, хотя вчерашняя невероятная жара и влажность к утру улетучились. Все внутри и снаружи ее тела (спасибо, геморрой, но лучше без тебя) продолжает набухать или уже достигло степени максимальной опухлости. Натали наливает в кружку воды и садится на кухонный стул, сиденье и спинка которого обложены плоскими подушками - жалкой пародией на удобство.
        Диктор зачитывает правовые акты штата Массачусетс относительно карантина и самоизоляции.
        Со вздохом Натали распускает темно-русый хвост на затылке. Волосы еще не просохли после утреннего душа. Она заново собирает их в хвостик, стараясь не завязывать слишком туго. Втыкает телефон в розетку, хотя батарея почти полностью заряжена, после чего задирает длиннополую рубаху и сует руку под широкую резинку легинсов, чтобы почесать живот. Легинсы, пожалуй, можно снять совсем, дать коже подышать, но это потребует значительных усилий - надо встать, пройтись, нагнуться, снять. Все эти «надо» ей сейчас не одолеть.
        Натали открывает в телефоне приложение-дневник «Voyager». Мысленно она произносит название на французский манер - «вояжёр». Так она называет Пола, когда хочет его подразнить. Приложение помогает вести дневник беременности. Оно автоматически синхронизирует ее записи, фотографии, видео- и аудио-файлы с личным хранилищем «Google Drive». Первые два триместра Натали пользовалась приложением каждый день, а то и по нескольку раз на день. Свои записи она расшаривала с другими мамами-дебютантками и однажды произвела в сетевой общине маленький фурор, разместив вместо фотографии растущего живота снимок собственных ног в сопровождении уморительной (как ей тогда показалось) шутки о том, как быстро растут близнецы. В третьем триместре Натали пользовалась прогой намного реже, записи по большей части скатились к нудному перечислению неудобств - саге о красных точках, как на картинах пуантилистов, высыпавших на лице и груди (включая изюминку - равнодушно-невозмутимое докторское «может быть, ничего страшного, а может быть, волчанка»), связанным с работой жалобам и унылым причитаниям, что беременность никогда не
закончится. За последние десять суток она обновляла дневник всего пару раз.
        Натали решает записать аудиосообщение, сделав его на время недоступным для тех, кто подписался на ее дневник в сети: «Bonjour, Voyageur. C’est moi[2 - Привет, Путешественник. Это я. (фр.)]. Да-да. Остается пятнадцать дней - более или менее. Какой идиотский оборот. Попробуйте произнести фразу одним махом, и вы ничего не поймете: болеме, болеме. Сижу одна в темном доме. Физических неудобств - несть числа, но я о них пока не думаю, потому что мне жутко страшно. Хоть какая-то польза от страха. Не меняю легинсы уже пять суток. Мне их жаль. Они не заслужили такой участи. Надо бы включить свет. Или поднять шторы. Впустить в дом серость. Сама не знаю, почему я этого не делаю. Пол, ты задрал. Включи свой чертов…»
        Телефон жужжит, поверх других пузырей с текстом появляется новый - от Пола. «Вышел, наконец. Узлы в машине. Буду дома в 5».
        Натали подавляет в себе желание поднять на смех «узлы». Шутка и без того неуклюжа. Вместо этого пишет: «Ух ты! Поторопись. Спеши, но с оглядкой. Пжалста».
        Она голосом отдает команду динамику уменьшить звук до минимума. Ей не хочется пропустить шум мотора прибывающей машины. Пустой дом производит типичные для пустого дома шорохи на частотах, созвучных игре воображения и кошмарным сценам. Сама Натали старается вести себя тихо, как мышь. Проверяет на телефоне новости в сетях и «Твиттере» - ничего хорошего. Возвращается в «Voyager» и добавляет небольшую импровизацию к любимой отцовской фразе «кто над чайником стоит, у того он не кипит».
        Наконец сонную улицу оглашает знакомое покашливание мужниного автомобиля, машина, натужно пыхтя, объезжает вокруг забора. Зеленый «Форестер» с механической коробкой передач накрутил уже двадцать лет и 200 000 миль. Еще одна забавно-докучливая черта мужа, настаивающего на том, чтобы водить исключительно подержанные машины с механической коробкой передач, как если бы этим измерялось его собственное достоинство. Еще больше бесит, что он ни разу не умелец и не способен чинить машины сам, поэтому его тарантас частенько пропадает в автомастерской, из-за чего Натали приходится тратить лишнее время, подвозя Пола на вокзал и с вокзала.
        Пока зеленое авто хрустко спускается по гравиевой дорожке, Натали с трудом принимает вертикальное положение. Она отсоединяет телефон от зарядки и прячет его в на удивление глубокий карман серой, расстегнутой на пупе толстовки с капюшоном. В другом кармане лежат ключи от ее собственной машины, которые она не выкладывала со времени закрытия колледжа.
        Натали проходит в гостиную, ее шаги синхронны шагам Пола на гравии. Она сдерживает порыв окликнуть мужа. Зря он топает так громко, надо ходить осторожнее, на цыпочках. Пол выходит из-за машины с полными руками котомок (черт, действительно настоящие узлы). Дверь багажника хетчбэка открыта, лампа на потолке салона, напоминающая «эй, ты забыл закрыть дверь», источает ядовитый желтый свет. Натали еще раз взвешивает, не окликнуть ли мужа и не сказать ли ему, чтобы закрыл багажник.
        Пол с потешной неуклюжестью пытается поднять щеколду на низенькой, до середины бедер калитке, не выронив мешки с продуктами. Да только он не пытается насмешить.
        Натали выходит на забранную сеткой веранду и шепчет в окно: «Тебе помочь?» В ней борются два желания - смеяться как сумасшедшая и безутешно рыдать. Она открывает сетчатую дверь, гордясь тем, что отважилась высунуть нос в карантинное утро. На секунду воображение рисует невероятно счастливую, мирную жизнь в компании с их прекрасным озорным ребенком (он обязательно должен быть озорным), которая наступит через несколько лет, и приукрашенные рассказы о том, как они пережили эту ночь и все остальные ночи.
        Натали возвращается в свой нынешний мир настороженности и подозрительной тишины. Беззащитная и уязвимая, она шокирована переполохом в микромире - своем и Пола, как и размахом кошмара в большом мире за порогом их дома.
        Пол, бормоча, проталкивается через наполовину открытую, скрипучую калитку, она застревает в гравии (как всегда). Шаркает по бетонной дорожке. Натали не покидает веранду, держит дверь приоткрытой, пока муж не протискивается в нее плечом. Оба не знают, о чем говорить. Боятся сказать что-нибудь такое, что напугает их еще больше.
        Пол вразвалку проходит на кухню, сбрасывает мешки на стол. Возвратившись в гостиную, преувеличенно тяжело дышит.
        Натали, улыбаясь в темноте, заступает ему дорогу.
        - Молодец, мой крепыш!
        - Ни черта не видно. Давай откроем окна или зажжем свет?
        - По радио говорили, яркий свет может привлечь внимание зараженных животных или людей.
        - Да, но они имели в виду ночь.
        - Я не хочу рисковать.
        - Понял. Включи хотя бы на время, чтобы разложить продукты по местам.
        Натали достает мобильник, включает приложение «фонарик» и светит мужу в лицо.
        - Пусть глаза привыкнут.
        Ей хотелось пошутить. Шутка не получилась.
        - Спасибо. Уже лучше.
        Муж протирает глаза, Натали наклоняется к нему для объятий и поцелуя в щеку. Она на два спорных сантиметра короче мужниных метра семидесяти пяти (он ошибочно утверждает, что семидесяти семи). До беременности их вес разнился всего на пару килограммов, весом они друг перед другом не хвастали.
        Вместо того чтобы обнять жену, Пол прижимается колючей щекой к ее щеке.
        - Все нормально? - спрашивает она.
        - Не совсем. С ума сойти. Парковка переполнена, машины стоят на разделительной полосе и вплотную к закрывшимся магазинам и ресторанам. Большинство людей стараются помогать друг другу, но не все. Никто ничего не знает: что делать, что происходит? На выходе из супермаркета я услышал на другом конце стоянки крики, кажется, кто-то кого-то застрелил - места происшествия мне было не видно, но сами выстрелы я слышал, - тут же набежали солдаты, окружили кого-то лежащего на земле. Все начали орать, хвататься руками, толкаться, опять кто-то стрелял. Ничего в жизни не видел страшнее. Полный… короче, скверное дело. Похоже, у нас серьезные неприятности.
        Лицо Натали розовеет, дрожащий, сдавленный голос мужа ужасен, как и вещи, о которых он рассказывает. Бледная кожа будущей матери легко краснеет, словно в ней установлен счетчик Гейгера, измеряющий накал эмоций или (к вящему удовольствию и развлечению друзей) количество выпитого алкоголя. Отказ от выпивки на время беременности оказался не таким сложным делом, как она опасалась, однако сейчас Натали не против пропустить бокал - а то и бутылку - белого вина.
        Последующие слова мужа возобновляют беседу, которую они вели десять дней назад: «Надо было ехать к твоим родителям, как только началось. Давай поедем прямо сейчас».
        В тот вечер Пол ворвался в спальню без стука. Натали, стоя перед зеркалом, растирала лосьоном участки сухой кожи на руках, непонятно почему она невольно ощутила, будто ее застали за непотребным занятием. Муж заявил: «Нам надо уехать отсюда. Нам надо срочно уехать. К твоим родителям» - тоном ребенка, очнувшегося от кошмарного сна.
        В тот вечер она ответила: «Пол». Назвав имя мужа, Натали запнулась, заметив, что тот нервничает, подождала, пока он успокоится. Когда лицо мужа приняло сконфуженный вид, она продолжила: «Мы не поедем во Флориду. Здесь мой лечащий врач. Я с ней сегодня разговаривала, она уверяет, что все нормализуется. Мы дождемся ребенка на месте».
        Сейчас же она попросту говорит:
        - Пол, мы не сможем уехать.
        - Почему?
        - У нас введен федеральный карантин. Нас не выпустят.
        - Надо попытаться.
        - Как ты себе это представляешь? Доедешь по 95-му шоссе до Род-Айленда и все дела?
        Натали не спорит с мужем. Вовсе нет. Она согласна, что угроза действительно велика и оставаться на месте нельзя. Ей совсем не по душе сидеть дома либо перебираться в убежище или переполненную (почему они говорили «захваченную»?) больницу. Натали поддерживает спор исключительно в надежде, что один из них случайно наткнется на выход.
        - Здесь нельзя оставаться, Натали. Надо что-то пробовать.
        Муж сует в ее ладони свои руки. Она пожимает их и говорит:
        - А что если нас арестуют? Нас могут разлучить. Ты сам сказал, какой кошмар творился у «Стар Маркета». Думаешь, на хайвеях или границе штата положение лучше?
        - Мы найдем незанятые окольные дороги.
        - Окольные, ага, - кивает Натали. - Сейчас, возможно, самый худший момент…
        - Забыл тебе рассказать: прямо на перекрестке с Вашингтон-корнер стояла лиса и шаталась - как пьяная…
        - …карантин поможет остановить распространение болезни…
        - …и ка-ак бросится прямо, черт, на переднее колесо моей машины…
        - …все придет в норму, если мы не будем…
        Натали продолжает говорить, несмотря на чьи-то отчетливые шаги на гравиевой дорожке. Звук привычен для ушей. Она прожила в этом доме достаточно долго, чтобы отличать друг от друга непрерывный хруст автомобильных шин, легкую маракасную дробь беличьих и кошачьих лапок, аллегро лап соседской собаки, придурковатого родезийского риджбека размером с небольшую лошадь (в голове мелькает мысль: куда подевались соседи и их пес Кейзи? Успели удрать до карантина?) и партию ударных человеческой походки.
        Шаги торопливы, быстро приближаются к дому, но ритм совершенно нечеткий, ломаный. Скрипучий рывок, топтание на месте, два тяжелых шага, толчок, шаг в сторону, шарканье. Кто-то - зверь или человек - врезается в застрявшую приоткрытую калитку и трижды издает отрывистый лай.
        Оправившись от первоначального испуга, Натали тает от облегчения, полагая (или убеждая себя), что на самом деле слышит Кейзи, соседскую собаку. Испуг сменяется тревогой. Почему Кейзи на свободе? По радио говорили, что не получившие прививку домашние животные могут стать скрытыми разносчиками вируса.
        Натали вытягивает шею, выглядывает через входную дверь и веранду наружу. За коротким рядом забранных сеткой окон мелькает крупный размытый вертикальный силуэт. Снова раздается лай, теперь он скорее похож на мучительный отхаркивающий кашель. В трех метрах от Натали стоит мужчина. Он открывает сетчатую дверь и сухим, хриплым, но отчетливым баритоном произносит: «Наступила осень, начались дожди. В холоде и сырости»[3 - Слова из сказки братьев Гримм «Три поросенка», в русском пересказе сказки С. Михалкова этих слов нет.], и гудит вместо голоса одной диафрагмой и горлом: «Е-е-е».
        Натали и Пол кричат незнакомцу, чтобы он уходил. Забрасывают друг друга вопросами и распоряжениями.
        Белый мужчина огромен, под два метра ростом, весом далеко за сотню килограммов. На нем грязные джинсы и футболка с длинными рукавами и рекламой местного пива. Он переступает через порог и заполняет собой всю веранду. С каждым приступом лающего кашля незнакомец сгибается пополам и корчится, после чего туловище снова принимает неестественную одеревеневшую позу. Непрошеный гость тычет пальцем и тянется в сторону Натали и Пола. На фоне слабого дневного света Натали различает лишь форму и контур лица.
        - Е-е-е.
        Несмотря на пожирающий ее страх, в родовой памяти Натали назойливо шевелится понимание того, что означают эти односложные, примитивные звуки. Даже без подсказки зрения и вне контекста вспышки заболевания органы слуха сигналят: незнакомец болен. Болен ужасно, непоправимо.
        Страх Натали трансформируется в ярость с оттенком самосохранения. Она сжимает кулачки и делает шаг вперед с криком: «Убирайся на хер с нашей веранды!»
        Пол неуловимым движением встает перед Натали. Он захлопывает входную дверь с такой силой, что вздрагивает притолока и стена. Рука Пола на мгновение теряет контакт с дверной ручкой, он не успевает запереть дверь, незнакомец снова ее открывает.
        - Натали? - кричит Пол, будто задает вопрос - не риторический, но и не имеющий ответа.
        Дверь распахивается, отбрасывая Пола внутрь дома. Подошвы его кроссовок со скрипом скользят по деревянному полу. Пол приседает, опускает плечо, пытаясь надавить им на дверь, восстановить безвозвратно утерянное равновесие. Ноги перестают скользить и цепляются одна за другую, отчего он падает на колени. Дверь из стеклопластика отодвигает его в сторону.
        Мужчина распахивает дверь до отказа, прижимая ею Пола к стене, продолжает давить. На белую дверь падает тень планетарного затмения, чужак - темная сторона Луны.
        Незнакомец выкрикивает: «Я только поговорить! Впустите! Не прогоняйте!» Он дергает дверь на себя и бьет ей Пола. Мужчина и дверь превращаются сначала в примитивный механизм, потом в работающий на высоких оборотах поршень.
        Удары двери по телу мужа и тела мужа об стену производят глухие, мерзкие, б?хающие звуки. Они заглушают крики Пола. Двери и половицы вздрагивают, их маленький домик сдувает страшный серый волк.
        Натали быстро преодолевает короткое расстояние до кухни. Она опрокидывает большую голубую кружку, до половины наполненную водой, которую совершенно зря пила раньше, тыльной стороной руки смахивает динамик и хватает с разделочной доски большой кухонный нож.
        Входная дверь с грохотом закрывается. Крики незнакомца становятся громче.
        Натали вопит: «Уходи! Оставь его в покое!» - бежит обратно в гостиную, держа перед собой нож, как фонарик. Глаза Натали привыкли к полумраку в доме.
        Ее муж сидит на полу, пытаясь подняться на ноги. Кровь течет по лбу и капает из раны на правом локте. Мужчина приседает перед Полом на корточки, нависает над ним, его вид демонстрирует неоспоримое существование силы земного притяжения. Здоровенные лапы хватают Пола за плечи и, заключив в медвежьи тиски, поднимают на ноги. Левая рука Пола прижата к боку. Пол отбивается свободной рукой, отталкивает лицо чужака от своего лица. Мужчина выкрикивает какую-то тарабарщину, полную взрывных согласных звуков, вдруг замолкает, словно исчерпав запас нового безумного языка и закончив некий тайный ритуал, и несколько раз подряд кусает Пола. Укусы скоротечны и неглубоки. Они напоминают молниеносные выпады змеи. Зубы незнакомца выбирают разные места. За считаные секунды он кусает Пола за руку, грудь, шею, лицо.
        - Впустите, не прогоняйте.
        Футболка на мужчине разорвана и на левом плече у самой шеи покрыта алыми пятнами. По рукам и туловищу пробегает дрожь. Он рыгает, со стоном выдавливает из себя нечто напоминающее «нет». Трясет головой, отворачивается, как будто вид крови расстраивает или злит его, но кусать не перестает.
        Натали, вскинув нож, бросается поперек комнаты.
        Пол обретает равновесие, противники стоят выпрямившись. Мужчина все еще стискивает туловище Пола в своих ручищах. Пол последний раз выбрасывает правый кулак, попадает незнакомцу в глаз. Мужчина визжит, лает, делает два широких шага вперед, приподнимает Пола и тащит его в угол гостиной. Налегая сверху всем телом, он бьет Пола затылком и шеей о толстое дубовое сиденье античного кресла-качалки, доставшегося Натали от бабушки. При столкновении раздаются влажный хлюп и резкий хруст.
        Натали наносит удар ножом, целя в середину спины незнакомца, однако он успевает полуобернуться и отклонить удар. Нож чиркает его по левой лопатке, оставив на ткани и коже параболический надрез.
        Мужчина разворачивается лицом к Натали. Он средних лет, лысоват, своей неприметностью напоминает каждого и никого в отдельности. Возможно, жил где-то по соседству, а может, и нет. Лицо искажают тупая, первобытная ярость и страх. На губах пузырится слюна пополам с кровью. Он что-то кричит, Натали не слышит - она сама кричит.
        Натали вскидывает нож и тыкает им в толстую шею. Мужчина блокирует лезвие голыми руками, неуклюже отмахивается, получая глубокие порезы ладоней и подушечек пальцев. Он кричит, но не отступает. Хватает Натали за запястье. Руки верзилы горячие, скользкие от крови, он тянет ее к себе, на себя. Даже сквозь прикрывающие живот легинсы она чувствует чудовищный, лихорадочный жар.
        Мужчина кашляет ей в лицо, дыхание - как из ядерного реактора. Треснувшие губы кривятся и дрожат, мелькают вспышки улыбок, оскал зубов. Язык возбужденным угрем вертится в овале рта, заполненном густой, вязкой пеной.
        Сплошь один рот. Рот открывается.
        Натали уклоняется и одновременно толкает коленом в пах незнакомца, но без твердой опоры ей не удается вложить в удар достаточно силы.
        Мужчина заламывает ее правую руку за голову. Быстро хватает ртом снизу за предплечье и смыкает зубы. Тонкая толстовка - слабая защита. Натали кричит, роняет нож. Ей хочется отдернуть руку, но она инстинктивно боится оставить клок мяса в зубах незнакомца. Ощущение грубого нажима в сочетании с острой жгучей болью - такой она еще никогда не испытывала - передаются всей руке даже после того, как мужчина отпускает Натали и она плюхнулась на диван.
        Верзила сжимает и разжимает кровоточащие кулаки, коротко, громко всхлипывает, словно от осознания чего-то сломавшегося у него внутри и того, что сломал он сам. И опять лай. Этот гребаный лай.
        Мужчина поворачивается, смотрит на Пола. Пол не шевелится. Лежит на спине, раскинув руки. Голова покоится между полозьев кресла, повернута к стене. Повернута неестественно, невозможно далеко. На шее - шишка, кожа обтягивает выпирающую кость - катастрофическое отступление от физиологии и привычного телесного рельефа.
        Натали сползает с дивана и, невзирая на лесной пожар в руке и тревожные колики в левом боку, наклоняется и подбирает с пола нож. Место укуса пульсирует, боль нарастает, расходясь кругами с каждым толчком.
        Мужчина хватает Пола и снова начинает его кусать и трепать, словно выполняя подневольную грязную работу. Туловище мужа бьется об пол, стены, кресло-качалку.
        Ни одного крика боли, ни одного осознанного движения.
        Натали пронизывает ужас при виде проломленного, сплющенного черепа Пола. Мягкотелая дряблость, с которой мотается его голова, не оставляет никаких сомнений, что шея навсегда перестала служить голове опорой.
        Натали обеими руками до половины вонзает нож меж лопаток мужчины. Она выпускает из пальцев рукоятку, нож застревает.
        Незнакомец со стоном бросает Пола в промежуток между стеной и креслом-качалкой. Какая-то часть тела убитого с металлическим звоном задевает панель плинтусного отопления.
        Натали задом пятится к открытой входной двери. Левая рука нащупывает в кармане ключи от машины. Они все еще на месте.
        Мужчина неуклюже вертится, тщетно пытаясь достать торчащий из спины нож. Что твоя юла, которая уже шатается и вот-вот упадет на пол. Он задыхается, «е-е-е» слабеет, превращаясь в пыхтение. Топтание на месте постепенно перетекает в эллипсовидные круги, которые относят незнакомца все дальше от Натали и входной двери. Чужак исчезает на кухне, оставив на стене кровавые отметины ладоней. Тяжелый топот, от которого вздрагивают деревянные половицы, сменяется шаркающими, скребущими шагами, как если бы подошвы мужчины внезапно превратились в наждачную бумагу.
        Натали представляет, как держит в объятиях еще не остывшее тело мужа, зажмуривается, желает, умоляет, мысленно приказывает, чтобы дом рухнул им на голову и чтобы глаза больше не пришлось открывать никогда-никогда.
        Однако Натали не приближается к мертвому Полу. Она на трясущихся ногах выходит на веранду, держа на отлете поврежденную руку. Натали давит в себе порыв выкрикнуть имя мужа, попросить, чтобы он простил ее, попрощаться. Прохладный ветерок остужает пот на ее лице.
        Пока страшный серый волк бродит где-то в глубине их маленького домика, Натали выходит наружу и потихоньку прикрывает за собой входную дверь.
        Нет, это не сказка, это - кантата.
        I. Поехали обе
        Мола
        Доктор Рамола Шерман работает педиатром в детской клинике Норвуда уже три года. Рамола - одна из пяти штатных врачей, на чью долю выпадает принимать большинство новых поступлений. Местные жители быстро усвоили: доктор Шерман внимательна, энергична, добра, невозмутима и в то же время излучает ободряющую уверенность, в которой так нуждаются все родители, особенно те, кто им стал недавно. Детей же восхищает ее британский акцент, который Рамола не стесняется эксплуатировать, лишь бы искаженное болью лицо озарила улыбка. Если как следует попросить, самым маленьким доктор разрешает потрогать рыжую прядку в копне своих черных как смоль волос.
        Рамола родилась в Саут-Шилдс, большом портовом городе на северо-восточном побережье Англии, где река Тайн встречается со студеным Северным морем. Ее мать Ананья эмигрировала с родителями в Англию из Бомбея (нынешнего Мумбая) в 1965 году, когда дочери было всего шесть лет. Ананья - полиглот, преподает инженерное дело в Саут-Тайнсайде. Она нелегко сходится с людьми, но беззаветно предана тем, кто однажды завоевал ее доверие. Не бросает слов на ветер и уже не первый десяток лет никому не дает себя переспорить. Ананья ниже дочери с ее ростом метр пятьдесят семь, однако в глазах Рамолы мать выглядит куда более внушительной фигурой. Отец Рамолы, Марк, - белый подкаблучник в очках с проволочной оправой, лицо обычно прячет за одной из трех ежедневных газет, тем не менее он обладает грозной фигурой с толстыми бицепсами и широкими плечами, как и положено человеку, всю жизнь проработавшему каменотесом. Мягкого нрава, он легок на шутку и примирение. Марк - безнадежный домосед, покидал Англию всего пять раз в жизни, включая три визита в Соединенные Штаты: первый раз он приехал, когда Рамола окончила
университет Брауна, второй - пятью годами позже, когда дочь окончила медицинский институт Брауна, а третий раз - прошлым летом, чтобы погостить у Рамолы целую неделю. В июльской духоте городских кварталов Бостона Марк постоянно ворчал насчет адского климата, как если бы температуру и точку выпадения росы устанавливали добрые люди Новой Англии. Легендарная и, похоже, не очень правдивая история первого свидания Ананьи и Марка повествует о рассеянном совместном просмотре «Близких контактов третьей степени», походе в пользующийся недоброй славой паб и первой партии в пул, положившей начало несерьезной, но подчас соревновательной серии игр, которая продолжается вот уже несколько десятилетий. И отец, и мать упорно стоят на своем, утверждая, что тот первый матч выиграл/выиграла именно он/она.
        Утро близится к концу. Рамола доедает холодные остатки пиццы без томатного соуса, пролежавшие в холодильнике четверо суток, потом болтает по «Скайпу» с матерью. Изображение Ананьи скачет на экране лэптопа - мама не может удержаться от жестикуляции, в которой участвует и рука с телефоном. Ясное дело, мама волнуется, но, слава богу, сохраняет выдержку и слушает больше, чем говорит. Рамола уверяет, что утро выдалось относительно спокойным. Она уже два дня не покидает свой таунхаус. Ничем не занята, сидит на диване, смотрит новости, пьет какао да проверяет электронную почту и эсэмэски на предмет своей роли в преодолении экстренной ситуации. Завтра в шесть утра в Норвудскую больницу из Метро-Саут должна прибыть вторая волна дипломированного медперсонала. Первая была вызвана из дома и расставлена по местам менеджерами групп Центра чрезвычайных ситуаций всего сутки с половиной назад. И вот уже понадобилась вторая волна. То, что ее вызывают так скоро после вызова первой волны, - плохой знак.
        Ананья кладет руку на сердце и качает головой. Рамола боится, что кто-то из них - или обе сразу - сейчас пустят слезу.
        Дочь говорит матери, что ей до выхода на работу еще надо прочитать новые инструкции (она их прочитала уже дважды) и собрать вещи. В ближайшем будущем ей предстоит работать сменами по шестнадцать часов, спать скорее всего придется на месте, прямо в больнице. Это лишь повод закончить разговор, сумка с суточным запасом давно уложена и стоит на полу у выхода из квартиры.
        Ананья щелкает языком, шепчет молитву длиной в одну строку. Мама вытягивает из Рамолы обещание беречь себя и сообщать новости при любой возможности. Затем разворачивает телефон в сторону Марка. Все это время отец был рядом, за экраном, и слушал из тесного угла для завтрака, положив локти на стол, прикрыв рот мясистыми ручищами, с очками на макушке. Без очков глаза отца всегда кажутся маленькими. Он уже успел всплакнуть, его вид берет Рамолу за душу. Перед тем как она закрывает окно чата, папа машет рукой, прочищает горло и далеким, за тысячи миль, голосом, говорит: «Полный бардак, а?»
        - Полнее не бывает.
        - Береги себя, милая.
        Рамоле тридцать четыре года, она живет одна в трехкомнатной квартире типа «таунхаус» площадью сто сорок квадратных метров. В маленьком комплексе под названием «Излучина» в Кантоне, штат Массачусетс, что в пятнадцати милях юго-западнее Бостона, таких квартир - четыре. Родители из лучших побуждений уговорили ее купить таунхаус, ведь она профессионал на хорошей зарплате и уже «в возрасте» (реплика Рамолы «вот удружила, мама» не умерила маминого упорства), а потому может себе позволить купить собственное жилье и не бросать деньги на ветер, снимая чужое. Рамола жалеет, что поддалась на уговоры родителей, хотя заранее знала, к чему это приведет. С бытовой точки зрения площадь таунхауса намного превышает нужды и пожелания Рамолы. Обеденная зона большой залы никак не используется, Рамола ест либо на кухонном «островке» с гранитной крышкой, либо на диване перед телевизором. Свободная спальня превратилась в пыльную свалку-хранилище стопок учебников, которые она не смогла себя заставить отнести гнить в подвал. Ежемесячные взносы на содержание здания в сочетании с кусачими муниципальными налогами оказались
более серьезным бременем, чем она предполагала. Из-за обилия пространства - высоких потолков и лофта на втором ярусе с окнами, выходящими на общий двор, - счета за отопление и кондиционер в два раза превышают те, что Рамола платила за однокомнатную квартиру в Куинси. Своим друзьям, медсестре Джекки и медбрату Бобби, она призналась, что всякий раз, приезжая в свой дом, чувствует не клиническую, а финансовую депрессию. На работе у нее нет друзей ближе Джекки и Бобби, а вот вне работы они встречались всего несколько раз, обычно по случаю чьего-нибудь дня рождения или в канун длинных зимних праздников.
        Лэптоп закрыт, телевизор выключен, телефон - в кармане. Рамола понимает, что хотя бы одно устройство следовало оставить включенным, быть на связи, но перерыв тоже нужен - надо отдохнуть от бешеного натиска новостей, сумбура противоречивой информации. В доме стоит подозрительная тишина, отчего слишком большая квартира напоминает пещеру, окруженную физическим пространством, наполненным световыми и звуковыми сигналами электронных медиа.
        Может, проверить, как дела у соседей? Она с ними плохо знакома. Справа живет Фрэнк Китинг, недавно разведенный член городской управы. Назойливее его политических проповедей, замешанных на теориях заговоров, только четверо его котов, которые метят все подряд. Квартиру слева занимает пожилая супружеская пара, Пьяченцы, взрослый сын часто навещает их, играя роль арбитра в шумных спорах. В первой квартире проживают Лиза и Рон Дэниелсы с дочерью-малюткой Дакотой. Лиза вполне приветлива, но всегда куда-то спешит. Рамоле пока не удалось завязать с ней разговор, выходящий за рамки охов и ахов о благосостоянии ребенка. Муж Лизы, Рон, - молчаливый бирюк, здоровающийся при встрече на стоянке едва заметным кивком.
        Рамола раздвигает шторы на эркерном окне и выглядывает на маленькую стоянку, отгороженную от оживленной Непонсет-стрит вереницей деревьев и вечнозеленой живой изгородью. Из-за ветра мертвые листья шмыгают по тротуару, как стайка мышей. Рамола внимательно высматривает признаки какого-либо еще движения. Остается только надеяться, что Фрэнк внял совету Службы охраны диких животных (черт, как давно это было? Неделю назад?) и больше не выпускает котов из квартиры. Она замечает, что все время стояла, затаив дыхание, лишь когда выдох затуманивает оконное стекло.
        Рамола возвращается на кухню, выводит лэптоп из режима сна. Новой почты нет. Она увеличивает окно браузера с тремя закладками, обновляет открытые страницы - Центра контроля и профилактики заболеваний, правительства штата Массачусетс и Си-эн-эн. Государственные порталы не сообщают ничего нового. Истерические заголовки и прямые трансляции Си-эн-эн (включая кровавые сцены ночных погромов и грабежей в торговом центре зажиточного района Уэллесли) будоражат и ошеломляют, побуждая Рамолу снова закрыть лэптоп.
        Она размышляет о том, что ждет ее завтра в больнице, прокручивая в уме худшие варианты развития событий. Закрыв глаза, Рамола заставляет себя дышать глубже. Мысленно рисует картину, как садится в машину, едет в аэропорт Логана или имени Т. Ф. Грина и умудряется попасть на рейс.
        Бегство в Англию было запасным планом Рамолы с первых дней жизни в Штатах. Она грезила о возвращении домой, когда изнемогала от стресса в университете и медицинском институте, когда вкалывала по восемьдесят часов в неделю в ординатуре, приходя домой такой измотанной, что сил не хватало даже на слезы, во время четырнадцатимесячного безнадежного сожительства с Седриком и их вялых, бесконфликтных отношений, которые не столько распались, сколько постепенно истаяли под спокойными, но непрерывными приливами и отливами жизни, и всякий раз, когда ей давали почувствовать, что она - чужачка, иностранка. Рамола боролась и не сдавалась, доказывая себе и другим, что не спасует, неизменно вела борьбу до победы (по выражению мамы). Однако малая, но отчетливая часть ее естества всегда находила утешение в подробных фантазиях о возвращении домой: самолет садится в Гатвике, поездом до вокзала Виктория, подземкой до Кингс-Кросса, потом другим поездом через маленькие городки и разбухающие большие города, прибытие в Ньюкасл, сорок минут на метро до Саут-Шилдс, две минуты пешком (чемодан на колесиках постоянно
заваливается на левую сторону), день теплый и солнечный, хотя теплые, солнечные дни бывают на севере Англии редко, а вот и знакомый дом, стиснутый с обеих сторон другими домами, с камышовой кровлей, кирпичными стенами и белыми шпалерами, она проходит через сад к черному входу, оттуда - на кухню, чтобы подсесть к маме и папе за до смешного маленький столик, накрытый уродливой желтой клеенкой. Родители смотрят поверх очков для чтения и улыбаются тихой узнающей улыбкой. Последняя сцена настолько жива в воображении, что в молодости Рамола даже тешила себя мыслью, что возвращение домой действительно произошло в параллельной вселенной. Как бы ни были безопасны и утешительны эти грезы, они наполняют душу Рамолы меланхолией, страхом перед неизбежностью смерти - как если бы, позволив себе грезить наяву, она слишком быстро приблизит будущее, в котором она и родители прирастут к столику на кухне и будут за ним чахнуть, пока три стула не опустеют один за другим. По этой причине она твердо решила никогда не возвращаться домой, и пусть финансовый напряг и все остальное катится к черту.
        Рамола щелкает языком в такт мыслям, говорит: «Ну, на сегодня хватит» - и берет телефон. Она отправляет сообщение Джекки и Бобби, надеясь поддержать их - и свой тоже - дух. Попытка заканчивается полным провалом.
        СООБЩЕНИЯ
        21 окт. 2019, 11:37
        Рамола Шерман
        Ну что, вторая волна, зажжем завтра утром? Кому-нибудь следовало бы заказать памятные футболки. Спортивного серого цвета или, может, голубенькие.
        Джекки Джойс
        Ага, как же. Извиняюсь, что накачиваю истерику, но у меня есть повод. Только что просмотрела 15-минутное учебное видео «Индивидуальные средства защиты от супербешенства». Пощелкала в «PowerPoint» («PowerPoint» - охренеть!!). И это подготовка персонала? Нам нужны костюмы химзащиты, ты согласна, Рамола? Обычные халаты и бахилы нас не защитят.
        Рамола Шерман
        Меня тоже не устраивает уровень подготовки, как и противоречивость сведений. Вирус мутировал, вирулентность усилилась, а официально заявляют, что он все еще распространяется через слюну. Видели новости о новом нейротропном вирусе? Ситуация чрезвычайная, я понимаю, но нам должны были выдать для надежности нормальные СИЗ.
        Бобби Пиккет
        5 крупнейших травмоцентров Бостона не справляются, а мы в сраной Норвудской больнице должны справиться? Ага, щас. Я увольняюсь. Моя жизнь этого не стоит. Тем более у них даже нет плана на случай, если мы заразимся.
        Джекки Джойс
        Согласна. На двух медсестер из Беверли напали и заразили их, а гребаный ЦКПЗ в пресс-релизе свалил вину на них же, типа они сами нарушили инструкции. Подготовка у них, видимо, была такой же хреновой. Их из кардиологии взяли, твою мать. Они на такое не подписывались.
        Бобби Пиккет
        Все валят на медсестер. Как это знакомо!! Докторов из Бостона, подхвативших заразу, не обвиняют (извини, Рамола). Доктора - герои! Вы все приедете в больничку завтра утром?
        Джекки Джойс
        Я приеду. Хотя охренеть как страшно. Слышала, что самаритяне в Броктоне перестали принимать пациентов.
        Бобби Пиккет
        Черт. Норвуд превратится в зверинец. Может, уже превратился.
        Джекки Джойс
        У нас есть реальный повод не обслуживать зараженных пцт, нам нужны нормальное оборудование, подготовка, защита. Говорят, самые тяжелые больные проявляют агрессию. Это правда? В бога душу мать. Инф пцтов должны отправлять в Эмори или Небраску.
        Рамола Шерман
        Без обид, Джекки, ты права, но, похоже, момент упущен, пцт слишком много, всех не перевезешь.
        Бобби Пиккет
        Ты даже смски пишешь с британским акцентом, док;) Воображаю, как перепуганы медсестры в реанимации. Надеюсь, они получили СИЗ и тренинг получше наших.
        Джекки Джойс
        Моей подруге Лизе в 9:30 позвонили из отделения интенсивной терапии. «Подготовку на супербешенство проходили?» Лиза: «Нет, а что?» ОИТ: «Просто проводим опрос».
        Бобби Пиккет
        Какая жопа! Лучше бы я остался в Нью-Йорке. Где, кстати, прибавка к зарплате? Мы можем заразиться и помереть, так и не дождавшись прибавки. Во как!
        Джекки Джойс
        Да, надо было оставаться в Нью-Йорке. Может, откажемся всей группой, пока не выдадут нормальные СИЗ?
        Бобби Пиккет
        Я - за. Что больничная сеть, штат или феды сделали такого, чтобы мы ощутили заботу?
        Джекки Джойс
        Надо слить наш «тренинг» в прессу и пожаловаться на нехватку СИЗ.
        Бобби Пиккет
        Просто смешно. У нас нет такого снаряжения, как у ЦКПЗ в Атланте.
        Джекки Джойс
        Лиза говорила, у одного пцт уже через час после экспозиции появились высокая температура и боли. Сказала, сегодня дежурят реаниматоры - бестолочь Эрин назначила. Помнишь, как она «консультировала» наше отделение?
        Рамола Шерман
        Помню. Надеюсь, Эрин не только расставляет персонал.
        Джекки Джойс
        Надо всем сказать, что мы понятия не имеем, как обращаться с этой дрянью. Эта гребаная пресс-конференция в Бостоне - сплошное вранье! Чувак из Нацбеза уверял, что все районные больницы обеспечены соответствующим персоналом и снаряжением. Болван-президент пишет в «Твиттере» то же самое.
        Бобби Пиккет
        Ага, нас «готовили» целых 30 минут, после чего заставили подписать отказ от претензий. Умеют прикрыть задницу!!
        Рамола Шерман
        И ты подписал? О, боже.
        Бобби Пиккет
        Мэри даже не смогла объяснить, должны ли наблюдатели тоже быть в СИЗ. Полная лажа. Зачем скрывать, что мы не знаем, что делать? Чтобы надеть комплект, требуется 20 минут. Манжеты прилегают неплотно. Нам нужны серьезная поддержка и снаряжение.
        Джекки Джойс
        Она всех заставила расписаться, что мы «прошли подготовку». Клэр все еще в Калифорнии? (Надеюсь, что да.) А где Мэг? Нам ВСЕМ нужен план. Нельзя соглашаться. Нет, серьезно. Гребаная сволота… Бобби, не показывай эти смски своим детям!
        Бобби Пиккет
        У меня ипотека висит на шее, но своя жизнь дороже. И все-таки завтра я выйду. Черт. Мы.
        Джекки Джойс
        Точно. (Знаю. И ты знаешь, что я тоже выйду.) А вот Мэг вряд ли. У нее есть $.
        Рамола Шерман
        Хаха! Избираю Джекки спикером нашей группы/отделения.
        Джекки Джойс
        А я избираю капитаном нашей команды Бобби. Я слишком много ругаюсь.
        Рамола Шерман
        Бобби: а кто говорил «давай побыстрее закончим тренинг, чтобы пораньше уйти на обед»? Я думала, что я тебя изучила.;)
        Бобби Пиккет
        Обычно я так себя и веду.
        Рамола Шерман
        Не волнуйся. Эрин распределит тебя как надо.
        Джекки Джойс
        Костюм химзащиты на ее тушу все равно не налезет!
        Рамола Шерман
        Некрасиво, но гениально.
        Бобби Пиккет
        Бугагагага!!
        Телефонный звонок отвлекает Рамолу от группового чата. Весь дисплей занимает фотография с подругой Натали. Снимок был сделан на девичнике шесть лет назад. Они стоят, облокотившись на деревянные перила залитого солнцем бара под открытым небом, поднятые в тосте бокалы, хохочущие рты. На всех - белые футболки с карикатурной физиономией Натали и подписью «Нат надавала обетов верности». Группа назначила Рамолу добровольцем объяснять любопытным смысл надписи на футболках - британский акцент и медицинская лексика делали ее хмельные объяснения еще путанее.
        Вид лица Натали в телефоне на мгновение оживляет искру угрызений совести. Помимо нескольких случайных эсэмэс Рамола не говорила с Натали с предрожденчика, состоявшегося два месяца назад. Неизменно практичная Рамола купила в подарок месячный запас пеленок и влажных салфеток. Уходя с вечеринки, она вручила Натали плюшевого медвежонка Паддингтона[4 - Герой более 20 детских книг автора Майкла Бонда.] и целую стопку детских книг, извиняя дополнительный подарок желанием поддержать имидж лучшей подруги.
        - Привет, Натали.
        - Ох, слава богу, Мола. - Прозвище - память об учебе в колледже, Натали - единственная, кто им еще пользуется. - Я пыталась дозвониться на 911, звонки не проходят. Я… - Натали замолкает и тихо плачет. - Ты дома? Мне нужна твоя помощь. Я не знаю, что делать.
        - Да, разумеется. Я у себя. Ты где? С тобой все в порядке? Что случилось? - Рамола испытывает сбивающее с толку ощущение, будто находится не в своем теле, а наблюдает текущий момент со стороны из недалекого будущего, до которого еще надо дожить или заслужить его, она как будто ждала этого звонка и теперь уверена, что он принесет недобрые новости.
        - Я в машине. На полпути к тебе. Приеду через пять минут.
        Рамола подскакивает к эркерному окну, распахивает шторы, чтобы лучше видеть стоянку.
        - Почему ты не дома? Схватки начались?
        - Мне пришлось бежать. Случилось ужасное. Мне реально нужна помощь. - Обычно уверенный, настойчивый голос Натали теряет силу с каждым сказанным словом, так что в конце третьего предложения напоминает лепет испуганного ребенка.
        - Я помогу - обещаю.
        Натали плаксиво шепчет: «Ой, твою мать», шепот переходит в судорожные всхлипы.
        - Что с тобой? Ты в порядке, Натали? Мне выйти тебя встретить?
        - Рука офигенно болит, - бурчит Натали, явно пытаясь взять себя в руки. - На нас напал какой-то тип. Зараженный. Пол принес в дом продукты, мы стояли в гостиной и говорили, просто говорили, даже не помню о чем… - Фраза обрывается.
        - Натали, ты еще тут?
        - Короче, входит какой-то тип. Открыл сетчатую дверь и ввалился прямо в наш гребаный дом. Пол попытался его не впустить, но упал и… и… и я пыталась ему помочь тоже, но Пол… - Речь опять дробится на осколки всхлипов, Натали делает глубокий, вибрирующий вздох и снова приходит в себя. - Этот тип убил Пола и укусил меня за руку.
        Рамола ахает, прикрыв рот, пятится от окна, точно боится увидеть повторение сцены на автостоянке. Что тут скажешь? Чем утешить Натали?
        Когда первоначальный шок проходит, в Рамоле одерживает верх врач-клиницист, этот врач требует дополнительных сведений о Поле, желает убедиться, права ли Натали и действительно ли ее муж мертв. Ей хочется спросить о ране на руке - прокушена ли кожа? - навести справки о зараженном мужчине - как он выглядит, какие у него были симптомы.
        - Боже мой, Натали. Не знаю, что и сказать. Я… страшно сожалею. Пожалуйста, соберись и будь внимательна по дороге сюда. Я хочу, чтобы ты добралась целой.
        - Ну, кусочек от меня уже откусили.
        Трудно определить, смеется Натали или плачет.
        - Ничего, мы твою руку обработаем и введем тебе вакцину. - Рамола замечает, что пользуется в разговоре с подругой царственным «мы», которое нередко употребляет в общении с пациентами.
        - Мола, Пола больше нет. Пол мертв, твою мать. Что мне делать?
        - Мы отвезем тебя в больницу. Немедленно. - Рамола бежит на кухню. Из-под раковины достает коробку с перчатками из нитрила. Перчатки - из клиники, дома она делает в них уборку. Прижимая плечом телефон к уху, натягивает пару перчаток и спрашивает: «Ты уже близко?»
        - Только что проехала под виадуком.
        Кантонский виадук из гранита и известняка - двухсотлетний левиафан, нависающий над Непонсет-стрит на высоте двадцати метров. Дом Рамолы от него всего в нескольких кварталах.
        Рамола спрашивает: «Голова не кружится? Не хочешь остановиться? Я могу подъехать и тебя забрать». Она хватает сумочку с кухонного стола, дважды проверяет, на месте ли ключи от машины. Чьим бы транспортом они ни ехали, Рамола не позволит подруге сидеть за рулем. Она прикрепляет к толстовке свою медицинскую бирку. На Рамоле фланелевые брюки от пижамы, ее «удобные штаны», переодеваться нет времени.
        - Останавливаться я не буду. Нельзя. Для оказания помощи и так мало времени, это точно? Правду говорят, что вирус действует очень быстро?
        - Ты скоро будешь у меня, мы тебе поможем. Я могу не вешать трубку или ты предпочитаешь держать руль двумя руками? Можешь перейти на громкую связь или совсем отключиться, если так проще и безопаснее. Я слежу из окна. Если хочешь, могу дождаться тебя у обочины.
        - Нет! - выкрикивает Натали на грани истерики. - Не выходи, пока я не приеду.
        Рамона подскакивает к бельевому шкафу, хватает два полотенца и забрасывает их на плечо. Тут же бежит на кухню за бутылкой воды и полупустым флаконом жидкого мыла для рук, оттуда - назад к входной двери. Сует босые ступни в кроссовки для пробежек.
        - Мола, что это за шум? Ты, случаем, не вышла во двор?
        - Нет. Я собираю вещи, жду за дверью, надеваю бегуны.
        - Их не называют бегуны, - говорит Натали срывающимся голосом, отчего у Рамолы щемит сердце.
        - Я их так называю, потому что они бегуны и есть. - Рамола расстегивает молнию на сумке с суточным запасом, кладет в нее воду и мыло, снова занимает пост у окна. - Не буду выходить, пока не увижу тебя. Обещаю.
        Рамола открывает окно для чата, пробегает сообщения от Джекки и Бобби, находит эсэмэску с упоминанием высокой температуры всего через час после заражения. По сравнению с обычным бешенством симптоматика нового вируса проявляется с астрономической быстротой. У пациента с обычным бешенством, если его не лечить, симптомы дают себя знать только через несколько недель, иногда даже месяцев. Вирус проникает в организм в месте укуса или экспозиции и медленно продвигается к мозгу вдоль нервных путей со скоростью один-два сантиметра в сутки. Появление симптомов (высокой температуры, тошноты, головокружения, беспокойства, гидрофобии, бреда, галлюцинаций, крайней возбудимости) означает, что вирус преодолел гематоэнцефалический барьер, что у медиков считается рубежом необратимости. Подавить возбудитель бешенства, если он проник в мозг, невозможно. В таком случае вирус неизбежно вызывает смерть.
        Лиза говорила, что один пациент почувствовал жар и боли уже через час после экспозиции.
        Через час, черт. У Натали действительно мало времени.
        Из динамика телефона доносятся приглушенные толчки и стуки, такое впечатление, что Натали сидит на дне колодца.
        - Ты еще тут, Мола? Я включила громкую связь.
        - Да, я тебя слышу.
        - Может, поменяем машину? А то моя запачкана кровью.
        - Это не страшно, если только… - Рамола удерживает себя от объяснений, что вирус передается через слюну и не передается через кровь. Для выявления инфекции даже анализ крови не берут. Зато для анализа на антитела и антигены несколько раз берут пробы слюны, спинномозговой жидкости и фолликул у основания шеи.
        Рамола раскачивается на пятках, мысленно уговаривая подругу побыстрее появиться на стоянке.
        - Обычно я не одобряю езду с превышением скорости, но сейчас я тебе это разрешаю, Натали, если только…
        - Я ударила того типа ножом. Прямо между лопаток. Кажется, убила, но Пола не успела спасти. - Натали произносит имя мужа булькающим шепотом, после чего стонет и кричит что-то неразборчивое.
        Рамола пытается ее успокоить, ободрить без лживых обещаний, что все будет хорошо.
        - Понятно, что одного сочувствия мало, оно даже близко не поможет горю, но я страшно сожалею. Ты почти уже приехала, да? Мы обеспечим тебе помощь - ага, а вот и ты. Превосходно. Остановись у дорожки, я подменю тебя за рулем. Сейчас выйду.
        Рамола, не дожидаясь ответа, сует телефон в сумку с вещами. Окидывает последним взглядом пустую квартиру на случай, если забыла что-то важное. Лэптоп закрыт, лежит одиноким островком посредине кухонной стойки. Он больше не нужен, но в душе Рамолы поднимается волна раскаяния и досады на то, что поторопилась свернуть разговор с матерью и отцом.
        Она открывает входную дверь и выскакивает на свет пасмурного, холодного дня.
        Белый городской внедорожник Натали катится по маленькой стоянке, шины скрипят на последнем повороте, машина резко останавливается у торца пешеходной дорожки. Рамола подбегает к автомобилю. Неуемный ветер бешено вертит под ногами опавшие листья.
        Дверца со стороны водителя открылась. Натали рычит от боли, ругается.
        - Тебе помочь? - на бегу спрашивает Рамола.
        - Я сама. Уже вышла.
        Натали осторожно обходит машину спереди, для равновесия придерживаясь за нее правой рукой. Со времен последней вечеринки по поводу предстоящего рождения ребенка ее живот заметно вырос. Натали держит левую руку согнутой в локте. Рукав от предплечья до кисти потемнел от крови. Лицо осунулось, вытянулось, глаза красные.
        - Скверное дело, - говорит она.
        Рамола лишь кивает, прикусив язык, чтобы с него не сорвались нерешительное, слезливое приветствие или ответ, которые сейчас не устроят ее подругу. Вместо этого она говорит: «Иди сюда. Надо снять твою толстовку, очистить место укуса». Рамола бросает полотенца на крышу автомобиля, опускает сумку на землю и достает из нее воду и флакон с жидким мылом.
        Натали послушно выполняет указание, шипя от боли, отлепляет рукав от раны на руке.
        - Согни руку, покажи мне бицепс.
        Кольцо из маленьких, рваных проникающих ранок окружено вздувшейся, недобро покрасневшей кожей. Кусочек от Натали не откусили - напавший сразу же разжал зубы после укуса.
        - У нас есть на это время?
        Рамола не знает ответа, но и не колеблется. Она выдавливает жидкое мыло прямо на рану и размазывает его по руке.
        - Рабовирус неустойчив, промывание ранки значительно уменьшает вероятность инфекции.
        - Но ведь это не обычный вирус.
        - Да, не обычный. - Рамола на целую голову ниже Натали, она снизу вверх улыбается в заплаканное лицо подруги. Натали не встречается с ней взглядом, нервно оглядывает стоянку и прилегающие окрестности.
        Издалека доносится отрывистый собачий лай, за ним - холодящий кровь, пронзительный вой койота. До переезда в этот район Рамола не подозревала, что здесь могут водиться койоты. С тех пор она привыкла к их вою по ночам. Однако никогда не слышала, чтобы койоты выли посреди бела дня.
        Рамола бросает быстрый взгляд через плечо на жилой комплекс. На окне Фрэнка Китинга колеблется занавеска.
        - На машину Пола напала бешеная лиса, - сообщает Натали.
        В детстве Рамола обожала лисичек. Однажды она знатно оскандалилась в гостиной, полной потягивающих вино взрослых дядь и теть (там сидели и ее родители, которые потом журили ее сквозь смех), когда Рамола явилась из своей спальни с плюшевой лисой, собираясь попросить стакан воды, но нечаянно ляпнула всей компании, что все охотники на лис - пижоны и мудилы.
        Рамола пытается выкинуть из головы непрошеный образ симпатичного рыжего лисенка, превращающегося в слюнявого, спотыкающегося монстра. Она говорит: «Мы почти управились». Промывает рану водой из бутылки. Оборачивает предплечье Натали полотенцем. «У меня в машине есть свитер…»
        - Мне не холодно. Поедем уже. - Натали открывает пассажирскую дверь и опасливо залезает в кабину.
        Рамола стаскивает перчатки и бросает их на землю поверх испачканной кровью толстовки, подавляя интуитивный порыв поднять и выбросить зараженные вещи в бак для мусора. Она быстро кидает свои сумки на заднее сиденье, по ходу дела замечая на полу за пассажирским местом такую же дежурную сумку Натали. Рамола хватает с крыши второе полотенце, подбегает к дверце водителя и распахивает ее. Наскоро протирает рулевое колесо, водительское кресло и внутреннюю обшивку двери. Бросив полотенце на асфальт, садится в машину. Очистить руль как следует не получилось - рулевое колесо до сих пор влажное. С риском собственного заражения она разберется потом, когда они доедут до больницы. Рамола ругает себя за то, что не додумалась надеть две пары перчаток. Опасность подхватить инфекцию минимальна - вирус бешенства не передается через кровь и обычно гибнет, как только зараженная слюна высыхает, и все же не следует хлопать ушами.
        Сиденье слишком далеко от педалей. Рамола вслепую шарит в поисках рычага под сиденьем, чтобы передвинуть его вперед. Натали шепчет: «Надо ехать, надо ехать», еще больше взвинчивая уровень нервозности.
        Рамола почти отчаивается и готова уже примоститься на краешке сиденья, лишь бы доставать ногами до педалей, как вдруг рычаг опускается вниз и кресло мягко подается вперед. «Хорошо, хорошо, едем», - говорит она. Рамола поворачивает ключ в замке зажигания, раздается жуткий скрежет - двигатель и так уже работает. Рамола отдергивает руки от руля, как от удара электрическим током.
        - Может, лучше я сама поеду? - говорит Натали.
        - Ч-черт. Извини. - Рамола включает передачу, внедорожник дергается с места.
        По сравнению с ее маленьким, шустрым «компактом» машина Натали грузна и неуклюжа, но Рамоле удается без происшествий вырулить со стоянки и Непонсет-стрит. На обычно оживленной улице нет ни одной машины. Пончиковая «Нектар», ряды магазинчиков, повернутые к дороге боком или фасадом жилые дома стоят без света, словно покинутые людьми.
        - Как ты себя чувствуешь?
        - Как ягодка. - Натали держит замотанную левую руку поверх живота.
        Рамола накидывает на себя ремень безопасности и пристегивается.
        - Ага. Угу. Я хотела сказать…
        - Прости. Мне так страшно. Спасибо тебе, что ты со мной, везешь меня в больницу, спасибо… - Натали умолкает, смотрит в окно, качает головой, правой рукой размазывает слезы по лицу.
        Рамоле хочется потянуться и похлопать Натали по плечу, но она боится отрывать руки от руля.
        - Разумеется, я с тобой. И я буду с тобой весь день. - Фраза вызывает ощущение странной неловкости.
        Светофор на Чапмен-стрит меняет цвет на красный. Рамола снимает ногу с педали газа. Натали спрашивает: «Ты что, хочешь остановиться?»
        - Не хочу. Просто проверяю, свободен ли проезд.
        Убедившись, что справа нет машин, она снова поддает газу и проскакивает перекресток трех улиц на скорости. Рамола отваживается бросить взгляд искоса на свою пассажирку, надеясь на одобрение, если не шутку.
        Спрашивает: «Голова не болит? Или еще что-нибудь помимо руки? Гриппозные симптомы есть?»
        - Болит голова и горло, но я кричала и плакала без перерыва.
        - Не тошнит? Температура?
        - Не-а. Чувствую себя дерьмово, но… не знаю… дерьмово не так, как во время гриппа. Я вся словно побитая, и пить хочется. - Натали поправляет сиденье, поворачивает колени в сторону Рамолы, потирает живот правой рукой.
        - Когда мы приедем в больницу, что они со мной будут делать?
        - Проведут осмотр и вколют вакцину от бешенства.
        - У них уже есть новая вакцина от этой дряни?
        - Вакцина от бешенства у них есть, правда, она не новая.
        - А ребенок не пострадает?
        - Думаю, ему ничего не грозит, но признаться, я не в курсе, бывают ли какие-либо побочные эмбриональные эффекты.
        - Мне охренеть как хочется жить, так что без разницы. Нет, неправда. Разница, конечно, есть. Но я не хочу сдохнуть ради… Господи, какой ужас. Что я несу? - Натали гладит здоровой рукой живот.
        - Ты, разумеется, права. Я постараюсь, чтобы они сделали все возможное для вас обоих.
        Внедорожник проезжает над развязкой с шоссе I-93. На шести полосах внизу ни одной машины. Рамола вытягивает шею в обоих направлениях, надеясь увидеть хоть какой-нибудь транспорт, но шоссе словно вымерло. Как будто все люди разом исчезли. Мимолетная мысль является в образе заданного шепотом вопроса, вопроса, на который не обязательно искать ответ, он задается, чтобы выразить неверие в свалившуюся на голову неопровержимую истину: неужели это конец?
        После колледжа Натали и Рамола два года снимали одну на двоих квартиру в Провиденсе. В это время Натали подрабатывала барменшей и прочитывала (точнее будет сказать «проглатывала») любой молодежный триллер с описанием очередного варианта апокалипсиса. По вечерам, когда Рамола навещала Натали на работе, они ради шутки затевали оживленные и, судя по вниманию посетителей бара, занимательные перепалки о конце всего сущего. Натали уверяла, что цивилизация - карточный домик, вытащи одну карту, и она развалится. В любой системе есть дефекты. С уверенным видом, присущим заслуженному профессору или бармену, она рассуждала о некой теореме, названной именем знаменитого математика (заставляя Рамолу прыскать с полным ртом, мимоходом роняя имя Яна Малкольма, вымышленного математика из «Парка Юрского периода») и доказывающей, что большое количество встроенных в систему защитных преград не только увеличивает вероятность системного отказа, но делает отказ по сути неизбежным. Доказательством ей служил причудливый винегрет из аварий американских систем ядерного оружия, президентского ядерного чемоданчика и ложной
ядерной тревоги 1983 года в СССР. Рамола крыла тем, что по отдельности люди - слабые существа, но сама цивилизация вынослива и живуча. За исключением удара астероида или всеобщей ядерной войны, говорила она, человеческое общество успешно преодолевало и еще не раз преодолеет любые напасти. Рамола приводила в пример множество стран и социумов (как современных, так и древних), в которых происходили жуткие природные катастрофы и опустошительные войны, рушилась экономика, распадалось государство, в то время как их граждане приспосабливались и выживали. Свои реплики Рамола разбавляла периодическим поднятием бокала и тостом: «Жизнь сама найдет дорогу».
        Распластавшийся внизу пустынный хайвей пока еще не признак и не знамение конца света. Рамола одергивает себя, негодуя, что поддалась парализующей безбрежности и безнадеге апокалипсиса. Человеку, конечно, свойственно бояться, однако нельзя позволять страху помыкать тобой, страх - источник безрассудных поступков и ошибочных решений.
        - Ты помнишь, в какое время тебя укусили? - спрашивает Рамола.
        Натали делает протяжный выдох. Видимо, проглотила язвительный ответ «мне некогда было смотреть на часы». Вместо этого она говорит: «Бог его знает, полчаса назад или около того?» Прежде чем Рамола успевает ответить, Натали наклоняется вперед и что-то достает из подстаканника на центральной консоли. Это ее сотовый телефон, он подсоединен зарядным шнуром к прикуривателю.
        - Пол отправил мне сообщение, когда выходил из магазина. Это было… - В блеклом свете телефонного дисплея лицо Натали похоже на лицо призрака. - В 11:15. Через пять минут был уже дома. До нападения прошло еще пять минут - не больше, и я… - Натали запинается, выключает экран. - Трудно сказать, сколько это заняло времени. Мне показалось, что гребаную вечность, но на самом деле… не знаю… может, еще минут пять или даже меньше того. Сначала тот тип меня укусил, и уж тогда я ударила его ножом. Да, так и было. Потом он уполз в глубь дома, а я убежала. Пол… лежал мертвый. Что мне еще оставалось делать. Так ведь? Я не хотела его там бросать, но другого выхода не было.
        - Ты поступила правильно.
        - Добежала до машины, кучу раз звонила в 911, звонки не проходят. Еще раньше сообщали, что больница в Броктоне закрыта, поэтому сразу поехала в Кантон. Дозвонилась до тебя только с третьей попытки. Погоди-ка, сколько на все это ушло времени?
        - Предположим, что тебя укусили в 11:30. - Рамола бросает взгляд на приборную доску с часами. - Сейчас 11:56.
        - Сколько мне еще осталось?
        - Трудно сказать. Никто не знает. Мы тебя начнем лечить, как только…
        - Ну хоть что-то же ты знаешь? Говори.
        - Точно известно лишь одно: темпы развития обычной инфекции сократились во много раз. Счет идет не на недели или дни. ЦКПЗ сообщает, что инфекция проявляется буквально за считаные часы…
        - Но…
        - Я не говорила «но».
        - Собиралась сказать.
        - Ничего подобного.
        - Мола! Рассказывай все до конца. Что еще тебе известно? Что ты слышала?
        - Мне говорили о пациентке, у которой симптомы появились меньше часа после экспозиции…
        - Твою мать!
        - Однако эта динамика пока не подтверждена. Я понятия не имею, где покусали ту женщину, как вообще вирус попал в ее организм и за какое время он дошел до головного мозга. Быстрота проявления симптомов зависит от того, как близко к голове находится место укуса или проникновения вируса. - Закончив объяснения, Рамола немедленно жалеет, что поделилась с подругой слухами из сообщений коллег.
        Что толку Натали от этой ненадежной информации? Надо быть осмотрительнее.
        - Езжай побыстрее, пожалуйста, - просит Натали.
        - Уже недалеко.
        В ста метрах впереди появляется развязка Непонсет-стрит, нависающая над коммерческим хайвеем № 1. У въезда на развязку стоят две машины полиции штата с включенными синими мигалками. Двое офицеров у машин одеты в защитное снаряжение для подавления беспорядков и вооружены автоматами. Они выставляют руки вперед, приказывая остановиться.
        - Черт бы их побрал, нам нельзя терять время. - Несмотря на возмущение и ругань Натали, Рамола тормозит перед въездом на развязку и открывает окно.
        Офицеры медленно приближаются к внедорожнику с двух сторон. Стволы смотрят в землю, однако пальцы лежат на спуске.
        - Мэм, я обязан спросить, куда вы направляетесь. У нас введен федеральный карантин, движение по дорогам разрешено только в экстренных случаях.
        Белый респиратор, закрывающий нижнюю половину лица, глушит звук. Согласно инструкциям, полученным вчера вечером по почте от специалистов по инфекционным заболеваниям и главврача Норвудской больницы, респираторы N-95 выдаются и подгоняются по размеру исключительно медперсоналу, находящемуся в прямом контакте с носителями вируса. На офицере полиции, скорее всего, маска для маляров, которую он купил в хозяйственном магазине в миле езды отсюда по хайвею № 1. Хотя Рамолу нервирует вид оружия, еще больше ее тревожит несогласованность действий между местными органами власти и группами реагирования на чрезвычайную ситуацию.
        Натали кричит: «Мы едем в больницу! Я ранена и, черт побери, беременна! Пропустите уже. Пожалуйста».
        Офицер за окном пытается ответить, Рамола вежливо перебивает: «Прошу прощения. Я - доктор Рамола Шерман». - Она сует в окно бирку. - «Я везу в Норвудскую больницу свою подругу, она на восьмом месяце беременности и около получаса тому назад была укушена инфицированным мужчиной. Ей требуется немедленная медицинская помощь. Вы позволите проехать?»
        Офицер быстро-быстро моргает, словно ему трудно переварить информацию и оценить последствия.
        - Э-э… хорошо, доктор. Поезжайте к приемному отделению неотложки на Вашингтон-стрит. Вы знаете, где это?
        - Да.
        - Отсюда можно ехать либо по Вашингтон-стрит, либо по Бродвею, но кроме как через приемный травмопункт неотложки вас в больницу не впустят. Все остальные входы закрыты. - Полицейский делает шаг назад, произносит какую-то условную фразу в прикрепленную к груди рацию и машет рукой, словно за их машиной скопилась нетерпеливая очередь.
        - Не вздумай опять останавливаться, - говорит Натали.
        - Не буду.
        Другие офицеры в таких же масках жестами направляют их машину с западного выезда развертки на Натан-стрит. С правой стороны мимо проплывает товарный склад, с левой - жилой комплекс, рядом с заполненной на три четверти автостоянкой примостилось скопление двухэтажных кирпичных корпусов. Рамола краем глаза замечает, как кто-то пробегает по стоянке и исчезает между зданиями.
        - Как думаешь, через какое время меня примут? В эту задрипанную больничку поди набилось до хрена народу, - спрашивает Натали.
        - Не могу обещать на сто процентов, но я уверена, что мы будем там очень скоро. Это не обычное приемное отделение, где сначала регистрируешься, а потом сидишь и ждешь. Здесь есть дополнительный персонал, а на входе в травмопункт наверняка уже работает сортировка пациентов по степени тяжести.
        - Я тебе верю, но откуда ты все это знаешь?
        - Вчера вечером я получила сводку о реагировании больницы на чрезвычайную ситуацию. Мне было назначено явиться туда завтра утром.
        - Тебе повезло выйти на работу внеурочно в день открытых дверей для бешеных беременных теток. Там теперь цирк с конями. Вот увидишь.
        - Я лично помогу тебе не потеряться в этом цирке.
        - А я обняла бы тебя сейчас укушенной рукой, да не могу.
        Рамола протягивает руку поперек консоли и пожимает бедро Натали. Та, не выпуская телефон, прижимает к губам тыльную сторону здоровой руки. «Я… я хотела еще раз взглянуть на сообщение Пола», - говорит Натали и тихо плачет.
        Они проезжают по обсаженной деревьями аллее мимо четырех кварталов небольших домиков под щипцовыми крышами. Район плотной жилой застройки уступает место торговому центру. Гигантская автостоянка практически пуста, за исключением редких машин тут и там. Главный вход в плазу перегорожен прицепом и передвижной придорожной доской объявлений. Прямоугольное сообщение, набранное большими желтыми буквами, гласит:
        ВЪЕЗД В БОЛЬНИЦУ ТОЛЬКО ЧЕРЕЗ ТРАВМОПУНКТ НА УОШ-СТРИТ
        Напротив плазы расположены пожарное депо и полицейский участок Норвуда, по ним пролегает восточная граница делового центра города. Впереди - светофор, который обычно последовательно переключается с зеленого на желтый и красный, а сегодня постоянно мигает только желтым цветом - мол, проезжайте, но будьте осторожны. Полиция движение не регулирует. Перед ними стоит машина, еще не проехавшая под пешеходным мостиком. Она последняя в растущей очереди автомобилей, растянувшейся не меньше, чем на три квартала.
        - Охренеть. Что теперь прикажешь делать? - говорит Натали. - Мы не доехали целых полмили, так ведь? Другая дорога есть? Или они все перекрыты? Мы ни за что туда не доберемся. А что если они уже закрыли больницу? Если ее уже захватили? Захватили, черт! Я так и знала.
        Рамола пытается успокоить Натали: «Это не факт. Мы пока еще движемся. Мы доедем». Ее охватывает такая же паника. У нее нет ответа на более чем резонные вопросы подруги.
        Машины еле ползут. Натали барабанит пальцами по стеклу, твердит как заклинание: «Давай, давай».
        Рамола тискает руль, срочно надо что-то сказать, что угодно, чтобы Натали или они обе не психанули.
        - Как ты себя чувствуешь? Есть какие-нибудь перемены?
        Натали трясет головой, ругается сквозь зубы. Потом врубает на полную громкость новостную радиостанцию Бостона. «Надо попытаться дозвониться, - говорит она. - С кем в больнице можно связаться? Позвони, назови себя, спроси, что нам делать. Ну да… позвонить, видно, не получится, телефонной связи пипец, и вообще кругом полный пипец».
        Натали говорит часто-часто, голос, как у шизофреника, то опускается до низкого, почти рассеянного бормотания, то взлетает до неистового, визгливого отрицания. Конечно, обстоятельства обычными не назовешь, однако за все годы их знакомства Натали ни разу не вела себя и не говорила подобным образом. Неужели вирус уже проник в ее мозг? За такое короткое время?
        Натали опускает стекло и вопит: «Давай, езжай уже! Двигайтесь, уроды, двигайтесь!» Она тяжело дышит, щеки раскраснелись.
        «Прошу тебя, Натали. Тебе нужно быть как можно спокойнее», - увещевает Рамола. Она размышляет, не спросить ли подругу о кровяном давлении во время беременности, хотя на данный момент внимание к недомоганиям лучше не привлекать. Вместо этого она говорит: «Давай послушаем радио. Может, передадут какую новую информацию».
        Натали закрывает окно и снова стучит пальцами по двери. Диктор перечитывает инструкции о соблюдении карантина и обещает через две минуты огласить список убежищ и больниц.
        Внедорожник медленно ползет меж стен из гранитных валунов, выныривает из тени, отбрасываемой пешеходным мостиком. Натан-стрит разделяется на две полосы. Обе до отказа забиты транспортом, машины ползут в гору, к сердцу Норвуда - Вашингтон-стрит. Верхушку холма оседлала старая каменная унитарианская церковь, крытая серой дранкой остроконечная крыша протыкает еще более серое полуденное небо.
        - Давай, давай.
        - Еще пара машин, и мы сможем повернуть на Бродвей. Похоже, что все хотят попасть на Вашингтон-стрит, но полицейский говорил, что…
        Рычит двигатель, следовавшая за ними машина вырывается на встречную полосу. С ревом проносится мимо внедорожника и еще трех машин перед ними и резко сворачивает на Бродвей. Лед сломан. Все больше водителей выскакивают сзади на встречную полосу и обходят их слева.
        - Жми, Мола. Чего ты ждешь!
        - Я жму. Пытаюсь.
        Рамола опасливо вылезает на соседнюю полосу, из тени под мостиком машины текут сплошным потоком, шарахаются от них в сторону.
        - Давай, жми!
        Рамола, надеясь, что заметила в потоке машин небольшой промежуток, быстро вклинивается на встречную полосу, кого-то подрезав. Зеркало заднего вида полностью занимает решетка радиатора и капот полноразмерного вездехода. Ревет клаксон, Натали еще громче орет: «Иди на хер!»
        Они сворачивают на Бродвей. Объехавшие их водители быстро удаляются. Здесь нет колонны ползущих машин, как на Вашингтон-стрит. Рамола говорит: «Хорошо, хорошо, почти приехали». Они на скорости проскакивают мимо кафе «Макдоналдс» и большого магазина спиртного у левой обочины. Пока она по ориентирам прикидывает оставшееся до больницы расстояние и время, из переулка справа наперерез вылетает черный седан. Рамола рывком поворачивает руль и выскакивает на встречную полосу, в последнюю секунду успев избежать столкновения.
        На периферии мелькают дома на две семьи и офисные здания, через три квартала впереди маячит новое жуткое море стоп-сигналов. Их опять зажимают в пробке.
        Натали разражается еще одной тирадой пополам с ругательствами.
        - Мы близко, близко, - уговаривает Рамола, хотя понимает, что слова не утешают, а скорее звучат, как скулеж побежденного.
        Она вытягивает шею, пытаясь заглянуть вперед поверх затора. Пробка не похожа на медленное, но постоянное продвижение по городскому центру, здесь все стоят на месте. Чуть дальше на встречной полосе работает синяя мигалка перегородившего ее полицейского мотоцикла.
        Они с нетерпением ждут, когда пробка чудом рассосется сама собой. Их машина стоит почти напротив пончиковой «Данкин Донатс», что на правой стороне улицы. «Пешком сможешь?» - спрашивает Рамола.
        - Пешком?
        - До больницы всего два квартала.
        Натали кивает и меняет положение раненой руки.
        - Пешком я еще могу. Машину здесь бросим?
        - Не прямо здесь.
        По привычке Рамола включает правый сигнал поворота, но тут же его выключает из опасения привлечь новый поток машин, способных оттеснить их от маленькой стоянки у кафе, до въезда на которую остается еще больше десяти метров. Она резко выворачивает руль вправо. С глухим ударом и жестким толчком, скрипнув покрышками, автомобиль преодолевает высокий бордюр.
        - Господи, Мола. Ты что творишь?
        - Прости, прости. Сейчас припаркуюсь около «данков». - Она нарочно вставляет местное словечко, надеясь вызвать если не смех, то хотя бы улыбку.
        Мола слаломисткой огибает тонкий металлический столбик и знак «Парковка запрещена», проезжает шесть-семь метров по тротуару и сворачивает на квадратную, наполовину заполненную стоянку, выбрав свободное место поближе к выходу.
        - Ты пока сиди, я помогу тебе выйти. - Рамола выскакивает из машины, упреждая возражения со стороны Натали.
        Внешний мир состоит из какофонии звуков и холода. Рамола не зря боялась спровоцировать бешеный натиск - задние машины уже оттирают друг друга в попытке занять места на тротуаре и стоянке. С решительным видом, наклонив голову, Рамола быстро оббегает внедорожник, открывает заднюю дверь на противоположной от водителя стороне, вытаскивает обе сумки и забрасывает их на правое плечо. Натали открывает дверцу, все еще крепко сжимая в правой ладони сотовый телефон. Рамола помогает ей выбраться из машины и принять вертикальное положение.
        - Ты сможешь дойти. - Рамола надеется, что ее уверенное заявление окажется пророческим.
        Натали на пятнадцать сантиметров выше и килограммов на двадцать тяжелее ее. Если она оступится, Рамоле не хватит силы, чтобы ее удержать.
        Она уговаривает подругу спрятать телефон в сумку. Натали поддерживает здоровой рукой раненую на весу, словно несет невидимый щит. Рамола берет ее под руку справа.
        Вместо того чтобы идти через стоянку, которая теперь набита соревнующимися за свободное пространство машинами, они меняют направление и проходят перед радиатором своего внедорожника. Узкая тропа пролегает вдоль края стоянки, они поодиночке протискиваются между автомобилями и оградой из проволочной сетки к тротуару.
        Рамола снова берет подругу под руку и спрашивает, как она себя чувствует.
        - Все пучком.
        Шум толпы нарастает, но не похож на гул, встречающий человека на входе стадиона или концертного зала, обычно вызывающий легкую эйфорию от пребывания среди добродушно настроенных единомышленников, явившихся за приятными, пусть и мимолетными ощущениями и слегка обеспокоенных потенциальной угрозой, которая ассоциируется с огромной человеческой массой. Вид сотен подстегиваемых страхом и паникой людей, осаждающих Норвудскую больницу, вызывает совершенно иное ощущение, от которого бегут мурашки по коже и возникает желание с криками убежать подальше.
        Одни бросают свои машины прямо посреди улицы. Другие бестолково жмут на клаксоны и орут в приоткрытые щели окон. Люди ищут защиты, растеряны, озлоблены и напуганы. В хоре голосов притаилось отчаяние и предчувствие беды. Им невдомек, как и почему до этого дошло дело, с какой стати их личная нужда вдруг перестала быть важнее чужих нужд, почему никто не выходит и не помогает.
        Опасаясь, что заброшенные на плечо сумки сшибут ее медицинский пропуск, Рамола дважды и трижды перепроверяет, на месте ли бирка, хорошо ли всем видна. Убедившись в ее наличии, она немедленно начинает бояться, что кто-нибудь сорвет ее, чтобы попытаться проникнуть в больницу.
        В отдалении, приближаясь к пробке, воют сирены. Машины через бордюры выбрасываются на тротуар, точно киты на берег. Отдельные скопления людей, словно набегающие волны, разбиваются о тарахтящие механические туши. Все движутся парами или стаями - молекулы, сцепленные между собой ладонями или обхватившими плечи руками. Шаги не попадают в общий такт, люди неорганизованно полуидут-полубегут навстречу невидимой с их места надежде.
        Рамола держит Натали за запястье, они тоже семенят вперед. Пространство позволяет идти бок о бок. Чтобы не отставать от подруги, Рамола два из каждых четырех шагов делает бегом. Натали шагает все сноровистее и шире, не обращая внимания на вздутый живот и вынужденную косолапость. Двигаясь по Бродвею, они пересекают Гилд-стрит, обходят стоящие машины, обгоняют престарелую пару. Закутанный в сине-белое шерстяное одеяло сгорбленный мужчина шатается на ходу. Жена похлопывает его по плечу и непрестанно, как не требующий ответа вопрос, повторяет его имя.
        Вместо того чтобы обогнуть территорию больницы по Бродвею, ведущему прямо к приемному отделению травмопункта, Рамола, сделав рывок на опережение, уводит Натали к бензоколонке с застекленным магазинчиком около хозчасти больницы, а оттуда - на автостоянку для амбулаторных пациентов. Они натыкаются на металлические ограждения с написанным от руки щитом: «Вход для пациентов с симптомами бешенства только через травмопункт». Стоящая у ограждения небольшая группа полицейских и прочих сотрудников охраны машет Рамоле и Натали, отгоняя их от входа для амбулаторных больных, расположенного на другой стороне стоянки.
        Пропуск посетителей через единственный вход - попытка удержать под контролем поток зараженных пациентов и уменьшить риск распространения инфекции внутри больницы. Рамола знает, что поступает неправильно, однако отчаянно желает опередить толпу, поэтому показывает свою бирку офицеру полиции и просит ее пропустить. Сбивчиво объясняет, что вызвана на работу в составе второй волны квалифицированного персонала, вдобавок Натали нуждается в медицинской помощи, женщине на тридцать восьмой неделе беременности нельзя долго оставаться на ногах и толкаться в растущей толпе. Пока она говорит, офицер непрерывно мотает головой и в конце концов заставляет ее замолчать. Он показывает пальцем налево, на группу синих палаток у входа в травмопункт. Если хоть одна из них имела контакт с вирусом, то обе должны пройти сортировку и экспресс-осмотр. На дальнейшие возражения офицер не реагирует совсем, лишь громко повторяет инструкции и тычет пальцем в палатки собравшейся у них за спиной толпе людей.
        - Хер с ним, пошли, Мола, - говорит Натали и первой направляется к палаткам.
        Рамола на секунду застывает с разинутым ртом и биркой в руках. Обозвав офицера «козлом», она бросается догонять подругу.
        Они приближаются к внешнему кольцу человеческой массы, окружившей палатки и насчитывающей от десяти до двадцати слоев в глубину. Палаток - четыре, каждая размером примерно с гараж на две машины три метра высотой и не менее десяти метров в длину. Палатки установлены впритирку друг к другу. «План реагирования на чрезвычайную ситуацию» на семидесяти четырех страницах Рамола пробежала наскоро, отложив подробное чтение до вечера. В палатках производят сортировку и отсев пациентов по степени тяжести заболевания. Медицинский персонал и внештатные помощники в белых халатах, перчатках, с шапочками на волосах, в респираторах N95 и зеленых хирургических костюмах (определенно не химзащиты), как колибри, перепархивают с папками-планшетами от пациента к пациенту, проводят первичный осмотр. Пациентов с жалобами, не имеющими отношения к вирусной вспышке, очевидно, заворачивают к другому входу или попросту отправляют домой, любое неэпидемическое обслуживание скорее всего приостановлено.
        Толпа все увеличивается и тупо напирает. В аморфной очереди вспыхивают ссоры из категории «вы здесь не стояли». Все дерут глотку. Полицейские мегафоны и радиостанции взрываются шумом помех и неразборчивыми командами. За территорией больницы вопят сирены, застрявшие на Бродвее и Вашингтон-стрит машины непрерывно сигналят. Контраст между тревожным апокалиптическим покоем опустевшего шоссе I-95 и сценой перед больницей подтверждает худшие опасения Рамолы.
        - Неужели все они больны? - спрашивает Натали.
        - Не знаю.
        Как заражение могло охватить такое количество местного населения так быстро? Пробегая взглядом по толпе, Рамола не находит ни одного человека с явными признаками последней стадии бешенства.
        - Что мы будем…
        Рамола берет Натали за правую руку.
        - Пойдем туда.
        Глаза Натали широко распахнуты, кожа в глазницах припухла и покраснела так густо, что стала почти пурпурной. Она выглядит избитой. Больной.
        - Не отставай, - просит Рамола.
        - Не отстану.
        Рамола решает больше не обращаться с просьбами о помощи к полиции или охране, не хочет терять время, гоняясь за вымотанными медиками, которые все вдруг куда-то подевались. Она врезается прямо в толпу, возвышая строгий учительский голос, его тон и громкость вызывают почтение. Этот голос Натали слышала всего раз в жизни, на втором курсе, когда Рамола за мелкую взятку (халявную пиццу) согласилась анонимно остудить по телефону слишком шумную вечеринку этажом выше у них в общаге.
        - Извините! Пропустите нас, пожалуйста. Уступите дорогу врачу. Я приехала на подмогу, вы должны нас пропустить. Дайте нам пройти. Уступите дорогу врачу. Спасибо. Пропустите, пожалуйста…
        Если люди не обращают внимания, Рамола вклинивается между ними. Других хлопает по рукавам и плечам, а когда они оборачиваются, смотрит им прямо в глаза, пока не уступят дорогу. Плечо с сумками служит тараном, расчищающим проход для Натали. Презрительные и недовольные взгляды смягчаются, в некоторых мелькает страх при виде храбро семенящей следом за Рамолой беременной Натали с перевязанной, поврежденной, прижатой к груди, подобно сломанному птичьему крылу, рукой. Бормотание и жалобы слышатся только сзади, среди тех, кто их не видит.
        Пробираться через толпу по мере приближения к палаткам становится все труднее, некоторые люди пытаются завладеть вниманием Рамолы, перечисляют симптомы, умоляют осмотреть их близких. Она извиняется, обещает, что им скоро помогут, делая это без малейших колебаний, хотя и не без уколов вины. Она и Натали продолжают прокладывать дорогу вперед, пока не натыкаются на еще один ряд стальных, высотой до пояса заграждений.
        Проход между загородками охраняет молодой офицер, высоченный, как сказочный великан. Не спрашивая разрешения или совета, Рамола тычет пальцем в офицера, потом в свою бирку и кричит - не ему, а на него: «Нас пропускаешь». Полицейский съеживается под ее взглядом и послушно открывает загородку, позволяя пройти в палатку.
        Чуть задержавшись под широкой аркой входа, Рамола смотрит на часы - 12:17 пополудни. Если вирус после проникновения в организм действительно способен дойти по нервной системе до мозга всего за один час, то времени осталось очень мало.
        Натали тяжело дышит, озирается на бурлящий позади нее людской котел.
        - А они успеют всем помочь?
        - Да, - отвечает Рамола, хотя сама в это не верит.
        Женщины входят в просторную палатку. Жужжат приточные вентиляторы, температура воздуха скачет - от холодного к теплому и обратно. Проход посредине палатки не загроможден, чтобы не создавать заторов. Восемь белых квадратных нейлоновых занавесок свисают с перекладин под потолком, разделяя пространство вдоль стен на десять кабинок для сортировки пациентов. В каждой к настенному брусу прищепкой прикреплена лампа, стоит процедурный стол и тележка с двумя полками, нагруженная расходными материалами. Насколько заметно, все кабинки заняты. Рамола не видит в палатке никого из знакомых медиков, ей и ее коллегам из педиатрической клиники предстояло явиться сюда только завтра утром.
        Из пункта сдачи анализов выходит худая белая женщина средних лет с поредевшими волосами, одетая в брючки для йоги и легкую дорогую спортивную куртку, с мужем-пижоном в кильватере. Санитар ведет пару из палатки в собственно больницу. Судя по распухшей фигуре, медбрат «обхалатился до полусмерти» (шутка времен ординатуры против воли приходит Рамоле на ум, хотя в отсутствие эпидемий она казалась куда более потешной), натянув на себя аж два хирургических костюма и халата.
        На правой руке женщины марлевая повязка, лицо прикрывает белая маска. Она кричит на мужа, но с таким расчетом, чтобы слышали все вокруг: «Следующего укола ждать трое суток?! Нет, каково? Трое суток. Три капли крови[5 - Цитата из сказки братьев Гримм «Снегурочка» (в английском варианте «уронила три капли крови на снег», в русском - «уколола палец до крови»).]. Никакого обслуживания. Вместо туалета утка, а кругом ротозеи. Халат на жопе не застегивается. Я не желаю туда идти. Лучше бы меня отпустили умирать дома». Ритм фраз сбит, вызывает ассоциации с первыми мертворожденными программами звукового воспроизведения текста на компьютерах.
        На помощь санитару приходит полицейский, вместе они уводят супружескую пару в больницу.
        Из той же зоны навстречу новоприбывшим, на ходу натягивая перчатки, выходит невысокая коренастая женщина. Она щурится на медицинский пропуск Рамолы и говорит: «Здравствуйте. Вы врач? Только что прибыли? В командном центре уже отметились? Он внутри корпуса, в зале ожидания травмопункта».
        - Сначала надо помочь моей подруге.
        Натали заходит в только что освободившуюся кабинку и присаживается на край опущенного пониже процедурного стола, тем временем Рамола быстро представляется доктору Лори Билизерян (имя, фамилия и надпись «семейная медицина» выведены аккуратным почерком прямо на халате), после чего врач представляется Натали, попросив, чтобы та называла ее Лори.
        Рамола объясняет, что Натали примерно пятьдесят минут назад укусил инфицированный мужчина и что она на тридцать восьмой неделе беременности.
        - Хорошо. Доктор Шерман, прошу вас надеть перчатки и снять повязку с руки Натали. - Доктор Билизерян вставляет в рот пациентки длинную, сужающуюся к концу насадку, соединенную шнуром с карманным электронным термометром. - Подержите под языком, закрыв рот.
        Рамола успевает натянуть одну перчатку и застывает на месте, не в силах оторвать взгляд от Натали и врача, уставившихся друг на друга в ожидании показаний. Белая маска, оседлав нос, плотно прилегает к щекам доктора Билизерян. Из-под шапочки наружу выбилась прядь черных волос, мазком кисти выделяется на холсте широкого лба. Натали задерживает дыхание, хотя ее об этом не просят. Все трое замирают. За стенками палатки бурлит хаос.
        Термометр издает троекратный писк.
        Доктор Билизерян извлекает насадку и читает показания на цифровом дисплее. «Тридцать семь и три». - Тон отрывистый, четкий. Отвернувшись, врач снимает и выбрасывает пластмассовый колпачок насадки.
        - Я в порядке, - уверяет Натали. - Это невысокая температура. Меня часто бросает в жар.
        - В пределах нормы, - соглашается Рамола, надевая вторую перчатку.
        Доктор Билизерян кивает с непроницаемым видом: «Да, верно», возвращает аппарат для измерения температуры на тележку и готовит шприц.
        Когда Рамола разворачивает повязку на укушенной руке, Натали начинает бить озноб. Они встречаются глазами. Натали спешит опередить вопрос подруги: «Замерзла. Мне холодно. На мне всего лишь тонкая, промокшая рубашка».
        - Извини. Надо было давно отдать тебе мой свитер.
        - Не извиняйся. После сегодняшнего дня тебе не придется извиняться передо мной ни за что на свете. - Натали вытирает кулаком слезы.
        Она дергается и корчится от боли, когда полотенце отстает от раны на руке.
        - Лори, - говорит Рамола, - перед тем как замотать руку полотенцем, я очистила рану водой с жидким мылом. Ее нужно еще раз обработать повидоном.
        Склонившись над тележкой с расходными материалами, доктор Билизерян отвечает: «Мы почистим и обработаем рану, Натали. Вам раньше делали прививку против бешенства, доконтактную или послеконтактную?»
        Натали трясет головой: «Нет, ни разу». Правая нога нервно покачивается, ступня постукивает по табуретке-стремянке, стоящей под процедурным столом.
        - Закатайте ей рукав, освободите плечо для укола, доктор. Итак, Натали, первый укол - это иммуноглобулин против бешенства, он тормозит вирус, не позволяя ему атаковать нервную систему, пока в нее не проникнет вакцина и не поможет организму выработать свои собственные антитела. И глобулин, и вакцина безопасны для вас и вашего ребенка.
        - А-а, ну хорошо. Отлично. Я… Спасибо, доктор. Пардон, э-э… Лори. - Натали смотрит на Рамолу, переводит взгляд на свой живот, потом на дергающуюся ногу.
        Рамола думает, что подруге теперь, должно быть, стало стыдно за свои слова о том, что ей нет дела, безопасна ли вакцина для ребенка. Рамоле хочется выкрикнуть «нет!», схватить Натали за плечи и втемяшить, что кому-кому, а ей не пристало ни за что извиняться, особенно после всего с ней случившегося.
        В кабинке напротив с другой стороны прохода медик со шприцем, зажатым в руке, пытается свободной рукой усмирить тщедушного пожилого мужчину. Бежевая оксфордская рубашка и веснушчатая шея мужчины покрыты пятнышками крови. Он вопит «не надо!» Когда мужчина проигрывает рукопашную схватку, крики превращаются в сдавленное мяуканье. То ли по интуиции, то ли опять закусил удила этот подлый враг, страх, однако Рамола впервые за сегодняшний день думает, что время упущено, Натали уже никто не поможет и через несколько часов ее не станет.
        Доктор Билизерян предупреждает: «Сейчас будет больно. Прошу прощения, но укол наиболее эффективен, когда его делают непосредственно рядом с раной. Постарайтесь как можно больше расслабить руку».
        Лори смазывает успевшие покрыться корочкой ранки от зубов йодом, отчего предплечье Натали приобретает медно-коричневый оттенок. Рамола вместо руки в перчатке подставляет Натали локтевой сгиб. Взявшись за него, Натали отворачивается, чтобы не смотреть, как врач вставляет иглу шприца и вводит глобулин в трех точках. Натали сжимает руку Рамолы при каждом уколе, но иначе никак не реагирует и лишь после окончания процедуры делает глубокий, шумный выдох.
        Врач накладывает на рану марлевый тампон.
        - Первую часть мы закончили. Вы вели себя молодцом, Натали.
        Подруга отпускает руку Рамолы, похлопывает себя по животу и еще раз глубоко вздыхает.
        Доктор Билизерян смазывает плечо Натали ваткой со спиртом и готовит второй укол.
        - Теперь вакцина. Этот укол не очень болезненный. Обещаю. Похоже на прививку от гриппа.
        - А-а, их я люблю больше всего, - наполовину смеется, наполовину хнычет Натали, не теряя озорной улыбки.
        Она уже не выглядит такой безучастной и потерявшей надежду. Рамола никогда еще так не гордилась подругой и в то же время не жалела ее с такой пронзительной остротой.
        - Правда? Хоть каждый день на процедуры, - говорит врач. - Вот и все.
        Рамола меняется местами с Лори, поправляет марлевый тампон и обматывает руку бинтом. Ей хочется спросить о степени эффективности этой терапии в период вспышки. Во многих ли случаях удалось успешно предотвратить развитие вирусной инфекции у зараженных пациентов? Однако задавать такой вопрос в присутствии Натали не годится. Пока не годится. Рамола всегда считала, что врачи не должны скрывать информацию от пациентов, в ее случае - от родителей больных детей, каким бы серьезным ни был прогноз и неудобным разговор. Постепенное погружение Рамолы в бездну отчаяния буквально можно измерить лотлинем - возможно, от дурных новостей требуется оберегать вовсе не Натали.
        Доктор Билизерян снимает перчатки, достает карманную рацию и просит санитара привезти инвалидную коляску.
        - Коляска мне не нужна, - возражает Натали. - Я сама могу ходить.
        - Вы уже, полагаю, много находилась. Вам нужны отдых, побольше жидкости и позитивные мысли. - Врач подает Натали лист бумаги. - Это - список редких потенциальных побочных эффектов, которые у вас могут возникнуть. В нем проставлены дата и время, наклейка со штрихкодом относится как к глобулину, так и вакцине, которые вам ввели. В больнице вам выдадут браслет с такой же информацией, но оригинальный список для надежности лучше оставить у себя. Вы, конечно, заметили, что обстановка сейчас несколько напряженная. Если все пойдет хорошо, а я уверена, что так оно и будет… - Врач повышает голос, поворачивается к Натали и Рамоле и кладет руку на плечо пациентки; белая маска закрывает все лицо, видны только глаза, так что невозможно понять, улыбается она, хмурится или состроила еще какую мину из тысяч возможных. - Вас через три дня отправят обратно к нам или в другой медицинский центр на повторную вакцинацию. Но не раньше, вам понятно? Если второй укол сделать преждевременно, это может ослабить иммунную реакцию. Этот документ понадобится для повторного укола. Вам еще раз все объяснят в больнице. Все ясно?
Хорошо. Пока мы ждем, я запишу кое-какую информацию.
        Натали называет имя, фамилию, адрес, дату рождения, номер сотового телефона. На вопрос о лице, с кем можно было бы связаться в экстренных случаях, отвечает: «У меня нет… моего мужа Пола убили. Меньше часа назад».
        Врач прекращает вводить текст на планшете.
        - О, боже. Я страшно сожалею.
        Натали качает головой, молча выражая свое «нет» всему на свете. Указывает на Рамолу и разражается новым потоком слез: «Вот кто мне сейчас ближе всех».
        Доктор Билизерян спрашивает, кем ей приходится Рамола.
        - Подругой.
        Роясь в дежурной сумке в поисках желтой толстовки на молнии, Рамола диктует свой номер телефона.
        - Есть еще кто-нибудь, кого бы вы желали назначить контактным лицом в чрезвычайной ситуации? Близкий родственник или… - Доктор Билизерян замолкает, запоздало сообразив, что вопрос не получит положительного утвердительного ответа.
        Натали ежится, опасливо сгибает левую руку.
        - Сомневаюсь, имеет ли смысл хоть что-либо из того, что мы здесь делаем. Но буду делать вид, что имеет.
        - Смысл есть, и немалый. Мы сохраним тебе здоровье. И твоему ребенку, разумеется, тоже, - уверяет Рамола, спохватившись и добавив фразу о ребенке после мимолетной паузы.
        - Можете записать в контактные лица моих родителей, - говорит Натали. - Они живут во Флориде. Целыми днями не вылезают из квартиры, смотрят «Фокс Ньюс» и, если не ссорятся и не едят, жалуются на духоту.
        По просьбе доктора Натали диктует личные данные родителей.
        Рамола набрасывает толстовку на спину и плечи Натали.
        - Лучше сними свой промокший джемпер, когда нас пропустят в больницу.
        - Вряд ли она на меня налезет.
        - Размер больше, чем кажется. Я в ней утопаю.
        - И вдобавок желтая, а?
        - Ну-у, это мой…
        - Я помню, желтый твой любимый цвет, но этот просто охренительно желтый. С застегнутой молнией я буду похожа на беременный банан.
        - Если только надеть такой же низ. Сейчас ты скорее похожа на лимон.
        - Не спорь с беременной бананихой.
        В кабинке появляется санитар с инвалидной коляской и с ходу влезает в разговор: «Меня прислали на подмогу э-э… беременным бананам холод противопоказан».
        - Нетушки, - заявляет Натали. - Я - единственная, кому позволено так меня называть.
        Она соскальзывает со стола и садится в коляску.
        Доктор Билизерян помогает ей надеть белую респираторную маску, попутно сообщая, что заразившимся пациентам их выдают ради перестраховки. Врач объясняет Рамоле, как найти командный центр, и просит санитара позаботиться о пациентке. «До свиданья, Натали», - прощается она и вразвалку уходит обратно в бурлящую зону ожидания перед палаткой.
        - Снаружи настоящий кошмар, - докладывает санитар. - Как вы думаете, мне разрешат остаться с вами в женском отделении?
        Пока Натали выкатывают на коляске в проход, Рамола замечает, что вместо пожилого мужчины в соседней кабинке сидит другой, еще более старый, тычет пальцем в тыльную сторону кисти. До ушей доносятся слова врача - он стаскивает перчатки и скрещивает руки на груди: «Я не вижу на коже следов укуса. Я понимаю… но вы сами говорили, что никогда не выпускаете свою кошку на улицу…»
        На выходе из палатки, где не слышно анестезирующего гула обогревателя, голую кожу кусает холодный воздух. Опять наваливается прибойный рокот толпы, негодующей на то, что Натали пропустили вперед, а их заставляют ждать.
        В больничных коридорах их прогоняют через серию охваченных ажиотажем, но слаженно работающих контрольных пунктов. Рамолу идентифицируют, наскоро проверяют на симптомы и позволяют сопровождать Натали после того, как врач облачится в хирургический костюм, перчатки и лабораторный халат. Она не задерживается в зале ожидания приемного покоя, зарезервированного для посетителей и родственников пациентов с признаками инфекции. Самих пациентов помещают в изолятор.
        Рамолу и Натали направляют на второй этаж в отделение, в котором обычно держат пациентов после удаления грыжи или бариатрической хирургии - эти некритичные операции больница отменила первыми. Отделение - одно из четырех, где теперь наблюдают за лицами, подвергшимися воздействию вируса и получившими инъекции глобулина и вакцины еще до проявления симптомов инфекции. Натали привозят в отдельную палату, однако медсестра предупреждает, что отдельной она будет оставаться недолго. Сестра еще раз меряет температуру, обещая делать это каждые пятнадцать минут в течение следующих шести часов. Если симптомы не появятся, Натали выпишут. Температура прежняя - 37,3. Кровяное давление 125 на 85, чуть выше нормы.
        Когда Натали спрашивает, что будет в случае появления симптомов, ее просят не волноваться прежде времени. Натали, выступая от лица обеих, требует уточнений. Сестра извиняется и обещает, что доктор Кендра Аволеси, напрямую подчиненная начальнику штаба ликвидации чрезвычайной ситуации и главврачу больницы, скоро придет и обсудит с ними регламент.
        Медсестра и санитар уходят. Натали и Рамола остаются наедине.
        Рамола смотрит на часы - 12:43 пополудни. После контакта с патогеном, если первоначальные расчеты верны, прошло больше часа. Вопреки профилактике этот временной ориентир заключает в себе зловещую тяжесть как вероятности выздоровления, так и неотвратимости смерти; с этого момента может произойти что угодно.
        - Ты не собираешься надевать маску? - спрашивает Натали.
        - Когда я отмечала прибытие, мне сказали, что в этом крыле маску носить не обязательно. Предпочитаю, чтобы ты видела мою улыбчивую физию.
        Натали стаскивает маску с лица. Она передразнивает английский акцент Рамолы, превращая первое «и» в слове «физия» в «э». Потом повторяет слово еще раз, как будто оно ей что-то напомнило.
        - Тебе еще работать и работать над акцентом.
        - Вредина! Мой хренцузский безупречен.
        - А-а, вот ты на каком? - хихикает Рамола и отходит к окну, выходящему на забитую машинами Вашингтон-стрит.
        Национальная гвардия с сине-красными мигалками освободила одну полосу для проезда оперативного транспорта, все больше людей идут пешком.
        - Хороший вид? - С механическим жужжанием Натали поднимает изголовье кровати, чтобы принять полусидячее положение.
        - Не так чтобы очень. - Рамола возится со шторами.
        Натали опускает кровать, потом снова поднимает ее.
        - Ищешь положение поудобнее?
        - Какие могут быть удобства, пока я не рожу - боже, какое колючее слово - и ребенок не слезет с моего мочевого пузыря и не перестанет молотить ногами по моим почкам.
        Рамолу радует, что подруга думает о том, что будет после рождения ребенка. Любые положительные разговоры о будущем - добрый признак.
        Натали хватается за боковые поручни и приподнимается, ерзая бедрами. Скривившись, держится за левую руку.
        - Черт, как больно!
        - Подложить тебе под спину подушку?
        Натали отмахивается.
        - Нет. Ладно, валяй. Спасибо, так действительно лучше. Эй, когда придет эта врач, давай обсудим, что делать с ребенком, если я заболею, хорошо?
        - Да, конечно.
        - Ты не знаешь…
        В полуприкрытую дверь стучат, в палату влетает доктор Кендра Аволеси. Кожа кофейного цвета, на вид лет 45 - 50. При одинаковом с Рамолой росте врач имеет куда более щуплую комплекцию. Волосы прикрыты голубой сеточкой, респираторная маска болтается на шее. После вежливых, но коротких приветствий доктор без предисловий рекомендует Натали согласиться на кесарево сечение, операцию можно провести через два часа. Если у Натали появятся явные признаки инфекции, операцию все равно проведут. Существует оправданная уверенность, что ребенок не заразится от матери.
        - Оправданная уверенность? Это такой медицинский термин вместо пожимания плечами? - интересуется Натали.
        Доктор Аволеси не уходит от ответа и смотрит Натали прямо в глаза:
        - Согласно последним выводам нашего специалиста по вирусным заболеваниям, мы имеем дело с вирусом бешенства или похожей его разновидностью, обладающим повышенной вирулентностью при значительно более коротком инкубационном периоде. Обычный вирус перемещается по нервной системе к мозгу со скоростью одного сантиметра в день. Этот же, как вы обе наверняка уже слышали, движется в разы быстрее. Как бы то ни было, новый вирус все равно не переносится кровотоком и, пока у вас не развилась инфекция, не способен проникнуть в организм плода через плаценту. Нам известно, что постконтактная профилактика, которую вам провели, безопасна и для матери, и для ребенка, однако какие-либо достоверные сведения о том, что бывает, когда женщина на вашем сроке беременности заболевает бешенством и начинает распространять вирус через слюну, в медицинской литературе практически отсутствуют. Как я уже говорила, мы уверены, что инфекция не влияет на плод, но не влияет вообще или лишь некоторое время, этого мы не знаем - примеров из практики нет.
        - Ладно, ладно, давайте достанем ребенка как можно раньше, хорошо?
        Доктор Аволеси качает головой:
        - С восьми утра Норвудская больница прекратила оказание всех видов помощи, кроме приема пациентов, вступивших в контакт с вирусом. На данный момент в корпусе имеются два хирурга общего профиля, оба сейчас заняты. Мы связались с акушером, доктором Даниэль Пауэр, и отправили за ней наряд полиции. Она будет здесь самое позднее через час. Хотя доктор Пауэр предпочтительнее, любой из хирургов, если освободится до ее приезда, достаточно квалифицирован, чтобы тоже справиться с операцией.
        - Да, конечно. Кто будет готов первым, тот пусть и делает. Я уже готова. Спасибо, доктор.
        - Никому не говорите, но вы с вашим ребенком… кстати, у него уже есть имя?
        - Нет. То есть имена-то мы придумали, но мы… до сих пор не знаем пол ребенка.
        - Вы и ваше дитя для нас сегодня приоритет номер один. Мы вам и так уже выделили личного врача, которая от вас не отходит, - говорит с улыбкой доктор Аволеси. - Вы не против, если я на минутку уведу от вас доктора Шерман? Хочу провести с ней инструктаж и обрисовать общую картину реагирования на ситуацию, тем более что с завтрашнего дня официально начинается ее смена.
        - Да-да, хорошо. Пожалуйста, не уходите слишком далеко.
        Рамола говорит:
        - Мы будем за дверью, я оставлю ее приоткрытой.
        - Эй, Мола, передай мне мой сотовый. Или всю сумку, зарядку тоже.
        - Да, конечно. Хочешь позвонить родителям? - Рамола ставит дежурную сумку рядом с Натали.
        Доктор Аволеси предупреждает:
        - Эсэмэс доходят намного лучше. Мобильная сеть не справляется с потоком звонков.
        - Ага, - говорит Натали. - Можете поверить, я уже знаю. Может, пошлю им сообщение или что. - Она достает телефон из сумки. - У меня на нем эта штука, дневник беременной, «Voyager». «Вояжёр». Как тебе мой безукоризненный хренцузский, Мола? А еще я хочу поговорить с моим ребенком.
        Нат
        Я записала и удалила уже четыре попытки. Эта - пятая. Математика, ага. Кстати, пять нельзя назвать моим счастливым числом. Счастливое - девятнадцать. Странно, конечно, что ты запомнишь такую подробность из жизни мамы, но все равно прикольно. Надеюсь.
        Если я не прокручу тебе эту запись сама, без чего, пожалуй, ты ее и слушать не станешь, то уверена: кто-нибудь подробнее объяснит, что это такое и почему я это записывала. Извини, но я не знаю, как по-хорошему объяснить, зачем я это делаю. То есть я делаю это потому, что твоего папу убили, а я нездорова. Я, возможно, еще поправлюсь, но могу и кошмарно, жутко заболеть, причем очень скоро. Я даже пока еще не стала мамой и не говорю об этом, чтобы тебя уберечь, но если ты слушаешь, то все это уже в прошлом. Давай с самого начала: твоего папу убил какой-то тип, заразившийся новым странным вирусом супербешенства, он же укусил меня за руку. Не исключено, что из-за укуса я не доживу до конца дня. Вот. Сказала все, как есть.
        Ты там ворочаешься, пока я записываю. Момент выбран удачно, малыш.
        Я хочу, чтобы ты меня услышала. Хочу, чтобы ты знала, как звучит мой голос. И еще немножко о том, кто я, понимаешь? И, ясное дело, еще хочу, чтобы ты знала мое счастливое число.
        Так что привет. Это - я, твоя мама. Как дико и фальшиво звучит. Я так и не успела привыкнуть к этому титулу, поэтому он кажется мне неестественным. Я с тобой, кстати, разговариваю уже не первый месяц. Мы ведем прекрасные беседы. Немного односторонние, зато ты умеешь слушать. И я ни разу не называла себя «мамой». К тебе это пока не имеет отношения - по крайней мере до тех пор, пока ты не вырастешь и не станешь подростком, - однако никогда не говори о себе в третьем лице. Так поступают одни говнюки.
        Я определенно собиралась заставить тебя «мамкать». Погоди-ка, «заставить» не слишком грубо? Как насчет «побудить»? Видишь, какая я заботливая?
        Ну да ладно, я спокойна. Ага, настолько спокойна, что приходится говорить об этом вслух. Это почти так же плохо, как говорить о себе в третьем лице. Но и одной из тех стильных мам, кого дети называют по имени, как своих подруг, я не собиралась быть. Помешать я, конечно, не смогу, но предпочла бы, чтобы ты не называла меня Натали. Или Нат. Я не против Нат, особенно когда меня так называл твой папа или Мола, но для тебя я - «мама». И уж совершенно точно не «ма». Нет ничего хуже «эй, ма!» с бостонским акцентом. Я настаиваю, чтобы ты говорила с бостонским акцентом.
        Вот, распространяюсь тут о том, как следует называть меня, а сама не называю тебя по имени. Прокол. Извини, но у тебя пока нет имени. То есть когда ты теперь это слушаешь, оно у тебя уже есть, но на данный момент его нет. Черт, из меня получилась бы никудышная путешественница во времени.
        Ты должна знать обо мне еще одну вещь: я люблю сквернословить. Ругаться понарошку я не буду, оно само выскочит, когда нужно.
        Мне очень жаль твоего папу. На нас э-э… напали… я пыталась его выручить и не сумела. Он прекрасный человек. Из тех, кто морщит нос, когда кто-то в лицо называет его «хорошим человеком». Любил говорить, что он по-прежнему мальчишка. Я хотела дожить то того времени, когда он состарится, чтобы разоблачить эту лажу - он бы до старости так себя называл.
        Два месяца назад мне загорелось принять ванну. Я послала Полу эсэмэску с работы, мол, собираюсь принять самую ванническую ванну. А он отвечает: «Как ты можешь принять ванну, это же не таблетка, ты ее не проглотишь». И смешно, и не смешно одновременно. За ужином только и было разговоров, что о ваннах. А когда пришло время купаться, я села на унитаз и заплакала, потому что вдруг решила, что ванна грязная. Обычно подобные вещи меня мало волнуют, я еще б?льшая неряха, чем Пол, но в тот момент была убеждена, что ванна отвратительно грязная, а значит, мы не готовы, мы никудышные родители и не заслуживаем тебя, я не хотела, чтобы Пол услышал, и зажимала рот руками, а он все равно услышал, пришел и обнял, мне кажется, я не смогла толком объяснить, потому что не могла в тот момент связать двух слов. Он отвел меня на кухню и приготовил кружку горячего какао, потом вычистил ванну и всю туалетную комнату, я никогда еще не видела ее такой чистой, набрал воды в ванну, а мне и купаться уже расхотелось.
        Надеюсь, ты будешь на него похожа. И на меня тоже, но особенно на него. Он был красивый.
        Извини, что прервалась. Не хочу, чтобы ты слышала, как я плачу. Судя по тому, с какой силой ты меня толкаешь ногами, ты тоже не желаешь слушать, как я плачу. Время и пространство ограничены и все такое, я не хочу их тратить на слезы. Нет, в слезах нет ничего зазорного, не думай. Гораздо полезнее делиться эмоциями с другими, чем их прятать, как делали мои мама с папой, твои бабушка и дедушка, черт, ты вообще можешь за мной уследить? Не думай, что я плачу для того, чтобы вызвать у тебя чувство вины. Извини, я плакса. Реву без удержу, слезы и сопли во все стороны. Как спринклер. Сможешь выговорить? Спринк-лер. Поди ни черта не знаешь, что это такое?
        Существуют параллельные вселенные, где ты и я вместе, и я постоянно плачу в твоем присутствии - раз в день минимум. Нельзя сказать, что я рохля, просто не люблю скрывать свои чувства. Ну да, ругаюсь, плачу… и вправду рохля. С другой стороны - кто не плачет на детских фильмах? Первые пять минут фильма «Вверх» всегда меня ломают.
        В той другой вселенной, где мы вместе, смеяться мы тоже будем - не подумай. Я много раз буду говорить или делать какие-нибудь дурацкие вещи, лишь бы тебя развеселить. Как моя мама. Она любила говорить «баю-бай, сассафрас», чтобы рассмешить меня в детстве. Почти забыла, но все еще помню. А еще я буду петь дурашливые песенки, ты будешь смеяться во все горло, а я буду плакать.
        Проклятье!
        Надеюсь, что ты в надежном месте. И что тебе не страшно.
        Я плохо все спланировала. Решение принимала экспромтом. Буду говорить, пока Мола или доктор Аволеси не вернутся. Они все еще обсуждают в коридоре вещи, которые мне не положено слышать. В физическом плане я не очень хорошо себя чувствую, но пока температура не поднялась, буду делать вид, что все в порядке. Рука болит, голова раскалывается на хрен. Извини, не стоило выражаться через «х», да только другими словами мою головную боль не передать.
        А вот и Мола, легка на помине. Скажи «привет», Мола.
        - Привет!
        Здорово, правда? Мы потом еще поговорим. Не буду обещать, но обещаю. Эй, я тебя люблю. Никогда не забывай.
        Мола
        Десять лет назад Рамола училась на втором курсе медицинского института Брауна, а Натали работала за стойкой в баре «Парагона», модного ресторана на Тайер-стрит, в одном квартале от книжного магазина университета Брауна. Они вместе снимали одну их трех двуспальных семейных квартир на втором этаже дома на Хоуп-стрит. Ни в одной комнате не было дверей (только занавески), а пол на маленькой кухне заметно, если не устрашающе кренился к торцевой стене квартиры. Тихими вечерами они сидели на резиновых ковриках на кухонном полу, пили вино, ели острый чеддер, наперегонки катали по кривому, крытому линолеумом полу монеты и болтали. Иногда разговор заходил о преходящих мелочах - такие вечера Рамоле запомнились больше всего; она нарочно спорила от противного, подбивая Натали на филиппики о кофе со льдом (кофе должен быть горячим, как лава), о самом бесполезном пальце на ноге (им, разумеется, был палец рядом с мизинцем) и о том, почему, собственно, ни один день недели не имеет в своем названии слова «день». Другими вечерами они обсуждали более серьезные темы - карьеру, родственников. Рамола чаще всего делилась
тревогами по поводу нагрузок в институте, финансовой неуверенностью в будущем дне, опасениями, что погоня за карьерой не позволит ей полностью раскрыться как личности. Натали то и дело переводила разговор на непростые и даже токсичные отношения со своей матерью. При необходимости они давали друг другу советы, но чаще играли роль участливого слушателя, что в конце концов удовлетворяло обеих. Рамола скучала по тем вечерам на кухонном полу - с вином, смехом, а иногда и со слезами - больше, чем по родительскому дому.
        Натали уже полгода встречалась с Полом, как вдруг однажды вечером он явился на их квартиру без предупреждения. Натали ушла на работу, Рамола сидела дома и занималась; книги, конспекты, разноцветные фломастеры и ручки были разбросаны по всей кровати. Пол переступил порог, сжимая в кулаке букетик увядших мокрых маргариток. Глянув искоса и улыбнувшись самоуверенной и одновременно нервной - то есть своей типичной - улыбкой, он объявил, что пришел поговорить с Рамолой и что - сюрприз! - цветы предназначены не для Натали, а для нее. Много лет спустя Пол признался (чему никто не удивился), что сорвал цветы по дороге из горшка на чужом окне. Рамола не знала, что и думать, ясно было только, что визит не предвещал ничего хорошего. Они присели на застеленный простыней диван, Пол начал тягомотно и бессвязно рассказывать историю своих отношений с Натали. Рамола потребовала перейти прямо к сути, чтобы побыстрее вернуться к учебе. Тон получился резче, чем хотелось, в нем отразилось щемящее предчувствие беды, которое она сама еще не осознала. Пол явился просить позволения поселиться в квартире вместе с Натали.
Рамола без малейшего промедления, не сморгнув, ляпнула: «Господи, я не ее чертова мамочка. Тебе не требуется моего разрешения». Рамолу разбирала досада, запрос означал, что ей придется искать либо новое место, либо новую соседку по квартире. На самом деле ей хотелось сказать «нет, не уводи у меня мою Натали». Как позже подметил Пол, она так и не сказала «да» и не дала формального разрешения. По правде говоря, сразу же после вопроса ей захотелось, чтобы Пол убрался со своими дурацкими цветами, и сделать вид, что разговора не было вообще. Ей хотелось сказать, что он сглупил, слишком торопится и только напугает Натали. После того как первоначальные шок и ревность с помощью внутреннего монолога были побеждены, Рамола сумела выдавить из себя пожелания счастья Натали и Полу, из которых действительно получилась прелестная пара.
        Рамола не в силах примириться с мыслью, что неуклюжий, но обаятельный молодой человек, переступивший порог их лучшего в мире дома в тот сладостно-горький вечер, и смешливый, совсем мало постаревший мужчина, которым он стал, теперь мертв.
        Рамола, застыв на пороге палаты, как часовой на посту, и придерживая бедром полуприкрытую дверь, сообщает доктору Аволеси:
        - Я не выспрашивала у Натали подробности. Она уверяет, что ее мужа убил какой-то зараженный мужчина и он же укусил ее за руку.
        - Как Натали сумела убежать?
        - Она ударила его ножом. Подозревает, что насмерть.
        Доктор Аволеси остается в коридоре. В кармане ее халата трещит рация, она делает паузу, чтобы послушать, но делает это, не вынимая устройство и не отвечая на вызов. Вместо этого она достает из халата еще один портативный передатчик.
        - Каналов только два. Первый открыт для всего персонала и охраны. Второй - связь только со мной и другими членами координационного центра. Каналы можно переключать кнопкой наверху. Чтобы поговорить, нажмите ее же.
        Рамола берет рацию у доктора, вертит ее в руках с деловым видом, как будто хорошо знакома с ее устройством.
        - Для Натали и ее ребенка есть еще один вариант, - продолжает доктор Аволеси, - отправить ее в медицинскую клинику Эймса, куда сейчас стягивают всех беременных округа Норфолк. Наш специалист по инфекционным заболеваниям в итоге решил не перевозить Натали - риск распространения вируса среди пациентов клиники слишком велик. Я не согласна. Так что, если мы не сможем выполнить кесарево в течение часа и у нее не появятся симптомы, я рискну отправить туда вас обеих на машине «Скорой помощи».
        - У нас все время работало радио, - говорит Рамола, - но мы ничего не слышали о клинике Эймса либо прекращении операций в этой и любой другой больнице.
        Доктор Аволеси не отвечает, лишь смотрит на Рамолу долгим взглядом.
        - Я не говорю, разумеется, что это ваша или чья-то еще вина. Я только хочу сказать…
        - Взаимодействие между госслужбами и агентствами по ликвидации чрезвычайных происшествий оставляет желать лучшего. События развивались слишком быстро, однако недостаток четкого информирования общественности, прямо скажем, делает координацию усилий менее эффективной. За исключением последних двенадцати или около того часов, подавляющее большинство людей, обращавшихся в больницу, не имели заражения и не вступали в контакт с вирусом, их всех отправляли обратно по домам. Из-за слухов в интернете к нам хлынул поток людей, уверовавших, что вирус распространяется по воздуху, вообразивших начало зомби-апокалипсиса в голливудском стиле, принимающих головную боль и простуду за признаки инфекции или считающих, что они заболели, потому что на них чихнул их пес. Кстати, это реальный случай.
        - Не сомневаюсь.
        - Почти вся информация, которую передают по радио, сосредоточена на борьбе с ложными сведениями о вирусе и реакции на него, хотя угнаться за слухами практически невозможно. Несмотря на пугающе высокую скорость распространения вируса, это не мешает нам его сдерживать. Наоборот, с учетом того, как быстро люди поддаются вирусу, мы, если поддерживать нормальный карантин и самоизоляцию, сможем победить вспышку. Но для этого важно, чтобы люди не впадали в панику, чтобы они вовремя получали правильную информацию и указания, чтобы федеральные органы выполняли рекомендации ЦКПЗ, применяя вакцину с опережением, а не по факту. Забой животных и прочие запоздалые меры не дают такого эффекта, как вакцинация населения еще до появления инфекции. Профилактика должна быть обеспечена каждому, кто переступает через порог нашей больницы.
        - А вакцины хватит?
        - Нет, не хватит. Честно говоря, у нас она почти закончилась. И, насколько я знаю, федеральное правительство до сих пор не задействовало протокол производства вакцины в чрезвычайной ситуации. Но я пришлю кого-нибудь ввести вам предконтактную дозу.
        - Оставьте ее для тех, кому…
        - Наш приоритет - сберечь здоровье персонала. К тому же до закрытия дверей и введения карантина по всему корпусу остается не более часа. Это еще одна причина, по какой я хотела отправить Натали в Эймс. Когда в здании объявят карантин, ее отсюда уже не выпустят.
        - Ага, - кивает Рамола. - Ага. Ну что ж, каждый должен делать все, что в его силах. - Она подскакивает на месте, потому что рация внезапно изрыгает поток помех, за которым следует отрывистое сообщение медицинским кодом.
        - Еще вопросы есть, доктор Шерман?
        - Да, есть. Сколько в больнице коек?
        - Официально двести шестьдесят четыре.
        - А пациентов?
        - Скоро наберется четыре сотни.
        - Где вы держите зараженных?
        - На третьем этаже.
        - В каком-то одном отделении?
        - Они занимают весь этаж. - Словно предугадав дальнейшее направление разговора, доктор Аволеси первой сообщает, что ввиду высокой агрессивности инфицированных, как только у них подскакивает температура, для их собственной и чужой безопасности им вводят успокаивающие средства.
        - Из тех, кому ввели вакцину, сколько человек не показали признаков инфекции? - спрашивает Рамола.
        - На этом этаже под наблюдением находятся около пятидесяти пациентов, включая Натали.
        - Да, но кого-нибудь из имевших контакт с вирусом уже выписали, убедившись, что вакцина предотвратила заболевание?
        - Хотелось бы, чтобы таких было больше.
        - Вы можете назвать число?
        - Двоих, - признается доктор Аволези и делает резкий выдох. - Двоих. Оба имели укусы нижних конечностей. Путь вируса был самым долгим, и вакцину им вкололи через полчаса после экспозиции.
        Рамола на ватных ногах вплывает в палату. Слова доктора Аволеси и выводы из них крутятся в голове, как туманный белый шум. Рамола растерянно смотрит на рацию в своих руках. После услышанного больше всего ей хочется выключить ее и растоптать.
        - А вот и Мола, легка на помине, - произносит Натали. - Скажи «привет», Мола.
        - Привет! - машет рукой слегка смущенная Рамола.
        Она не знает, с кем здоровается, и уже забыла, зачем Натали просила передать ей телефон, в уме лишь отложилось, что подруга просила его не только для разговора с родителями.
        Натали сняла маску (вялым лоскутом она валяется на подносе) и держит телефон не около уха, а перед лицом. «Здорово, правда? Мы потом еще поговорим. Не буду обещать, но обещаю. Эй, я тебя люблю. Никогда не забывай». Ткнув пальцем в экран, Натали кладет телефон на кровать.
        - Тебе выдали новую игрушку?
        - Что? Ах, да. - Рамола прячет рацию, словно ей стыдно держать ее в руках. - С кем это ты беседовала?
        - Я же говорила - записываю сообщения для своего ребенка. На случай если не выкарабкаюсь. Вот, сказала вслух, и сразу полегчало. Чудн?, правда? Конечно, чудн?, но мне так не кажется.
        - Перестань такое говорить. Ты победишь этот…
        - Мола, твоя коричневая кожа сейчас бледнее моей. Я полагаю, доктор Аволеси принесла не самые лучшие новости. Послушай, пока я еще могу, отправлю тебе по почте свое имя пользователя и пароль для входа в программу. Вай-фай здесь пока работает.
        - Хорошо, но тебе не обязательно…
        - Это для меня охеренно важно, ясно? Извини, я не на тебя ругаюсь. Я ругаюсь на… - Натали вскидывает вверх обе руки, - все на свете. Ой! - Она осторожно опускает левую руку на кровать. - Короче, если я сдохну, а весь долбаный мир нет, хотя туда ему и дорога… да, это я тоже говорю вслух… если меня не станет… черт, почему только меня? Ну, или всех не станет… кроме тебя, если хочешь, тебя я не хочу тащить за собой, только всех остальных…
        - Натали…
        - …сделай так, чтобы мой ребенок услышал эти записи. И мое почти предсмертное желание - пожалуйста, называй меня Нат. Когда ты зовешь меня Натали, звучит так официально. - Она передразнивает акцент Рамолы - «офэциально».
        - Мы еще поборемся, и остальной мир тоже не погибнет. Мы тут с доктором Аволеси как раз говорили, что вирус… подавляемый.
        - Подавляемый?
        - Ведь такое слово существует?
        - Вроде бы.
        - Ну, ночь всегда темнее перед рассветом.
        - О, господи, какая жопа! - Натали улыбается, почти смеется.
        Прежнее помутнение личности сделало разворот на сто восемьдесят градусов в сторону обычного буйного характера Натали. У нее такая манера противостоять страху? Или ее гиперактивность - симптом инфекции?
        - Натали!
        - Не-а.
        - Моя дорогая Нат. Так лучше?
        - Куда как. Эй, ты читала список побочных эффектов вакцины? - Натали машет справочным листком. - Боль, волдыри, покраснения в месте инъекции - есть. Головные боли - есть. Тошнота, ломота в мышцах, боли внизу живота, головокружение, повышенная температура. Чего еще ожидать? Э-э… разве все это не симптомы инфекции?
        - Побочные эффекты наступают исключительно редко.
        Натали еще раз пробегает глазами страницу и указывает в самый низ.
        - Здесь сказано просто «редко». Про «исключительно» нигде ни слова.
        Она швыряет листок в сторону обитого плюшем кресла для посетителей и, пока он еще витает в воздухе, просит:
        - Принеси воды, а? Из-под крана сойдет.
        Рамола идет в санузел, бросает отчаянный взгляд на себя в зеркало, набирает воды в синий пластмассовый стаканчик. Несет его Натали, роняя через край капли.
        - Извини, не надо было наливать до краев.
        - Ничего. Следи за мной. - Она держит стаканчик в вытянутой руке. Нацеливает на него сердитый взгляд, словно собирается отчитать. Подносит ко рту, задержав лишь в паре сантиметров от губ. Поднимает стаканчик к носу и, наклонив голову, искоса смотрит на воду. Наконец два раза отхлебывает чуть-чуть, потом выдувает стакан большими, жадными глотками, проливая воду на грудь. - Ой!
        - Что ты делаешь? Мне пора встревожиться? - Рамола против воли смеется.
        Натали вытирает шею и подбородок краем больничной простыни:
        - Проверка на… как ее?.. гидрофобию. На прошлой неделе о ней читала. Люди, заразившиеся бешенством, шарахаются от воды. Близко подойти не могут, не то чтобы пить.
        - Если не принимать во внимание твои манеры, то гидрофобией ты, похоже, не страдаешь.
        - Вкус и запах, как у обычной воды из больничного крана, то есть не ахти, - как будто в ней замачивали медные монеты. Рубашка намокла, что не очень приятно, но в остальном - никакой гидрофобии.
        - Давай мы тебя переоденем в сухую.
        - А не лучше ли сразу надеть больничную сорочку? Они же скоро начнут меня готовить к кесареву, верно? - Оба вопроса Натали выдает на одном дыхании. Она не дает Рамоле возможности ответить. - Погоди, надо сначала отлить. - Натали выбирается из койки и отправляется в санузел.
        Оставшись одна во внезапно опустевшей палате, Рамола обеими руками трет лицо. Чтобы не открывать шторы, не пялиться из окна и не повторять про себя «что делать?», она принимается искать больничную одежду. Вполголоса бормочет инструкции и наблюдения - лишь бы не чувствовать свою неприкаянность. Иногда свежие сорочки оставляют на крышке корзины с грязным постельным бельем, но там их нет. Рамола открывает створчатые дверцы высокого, узкого встроенного шкафа напротив задника кровати. За исключением маленькой стопки наволочек полки пусты.
        В дверь дважды громко стучит медсестра, объявляет, что принесла вакцину для доктора Шерман. Хотя лицо почти полностью скрыто респиратором, на вид сестре не больше двадцати пяти. Рамола недавно заметила, насколько помолодел персонал в ее клинике или точнее - насколько прибавила в возрасте она сама. Рамола спрашивает, где взять больничный халат для Натали. Медсестра Партингтон обещает спросить у дежурной сестры, ее пост - на полпути к лифтам.
        Рамола присаживается на край кровати, снимает куртку и закатывает рукав. Не делая попыток заговорить зубы или отвлечь, медсестра Партингтон просит расслабить руку и робко делает укол. Пока сестра готовится ее перевязать, Рамола прижимает к ранке на плече квадратик марли. Ей хочется спросить, что происходит в других отделениях больницы, каков моральный дух персонала. Чего доброго, вопрос окончательно надломит натянутую как струна, переутомленную молодую медсестру. Или, услышав ответ, сломается сама Рамола.
        Чтобы хоть чем-то нарушить неловкое молчание, Рамола спрашивает:
        - Мне тоже через три дня будет нужен второй укол? Как Натали?
        - Предконтактная вакцинация действует иначе: дополнительная инъекция антигена через семь суток, последняя - через три недели после второй.
        - Семь суток! - Рамоле трудно вообразить, что произойдет через семь часов, не говоря уже о семи сутках.
        Она благодарит сестру и надевает куртку. Сестра Партингтон чуть ли не бегом подскакивает к двери, распахивает ее настежь. Она едва не сталкивается с тремя людьми, несущимися по коридору к посту дежурной сестры и лифтам. Сестра убегает за ними, бросив дверь приоткрытой. На их этаже кто-то кричит нечто бессвязное. Похоже, источник шума находится от пяти до десяти дверей вниз по коридору. Кричит мужчина - от гнева, не от боли, раздается грохот и после него - топот новых пар ног по крытому линолеумом полу.
        Натали выходит из туалетной комнаты. Веки красные, щеки розовые, как видно, только что плакала.
        - Что случилось?
        Рация Рамолы выплевывает короткое сообщение: «Код грэй, третий этаж. Код грэй, третий этаж».
        - Что означает код «грэй»? - интересуется Натали.
        - Агрессивный пациент или посетитель.
        Из селектора раздается мужской голос: «Доктор Грэй, явитесь на третий этаж…»
        - То же самое объявление, - комментирует Рамола. - Но когда код передают по селектору, говорят, что вызывают врача. Чтобы пациентов не пугать.
        - Третий этаж? Гм, такое ощущение, что нарушитель на нашем этаже. Мы ведь на втором, верно? Я ведь не брежу?
        - Может быть, этажом ошиблись.
        Прямо над головами раздается грохот, от которого вздрагивает вся палата. Рамола и Натали пятятся к кровати, уставившись в потолок, словно он вот-вот разверзнется и откроет свои тайны. Треск рации заставляет Рамолу подскочить на месте. Охрана общается друг с другом с помощью незнакомого цифрового кода.
        - Что это было, как ты думаешь?
        Рамола мысленно представляет что-то большое, например вырванный из стены и брошенный на пол шкаф для одежды.
        В селекторе звучит новый голос: «Доктор Силвер, вас вызывают на второй этаж…»
        - Силвер? - недоумевает Натали.
        - Агрессивное вооруженное лицо.
        - Охренеть.
        В коридоре возобновляются крики. Среди какофонии звуков слышны металлическое клацание и резкие тупые удары.
        - Наша дверь заперта? - спрашивает Натали.
        Рамола подскакивает к двери, но сначала отваживается высунуть нос в коридор. С этой точки видна только половина дежурного поста медсестер. За главным столом сидит толстенький коротышка с длинной, густой бородой. Зубы оскалены. Он размахивает над головой стойкой для капельницы. Фыркает и орет на подступающих к нему сотрудников охраны с электрошокерами. В трех метрах от стола в самом начале коридора на полу извивается молодая женщина. Ее прижимает лицом к полу, пытается поймать и связать ее руки целая гурьба охранников и медиков. Женщина кричит во все горло, воет, мотает головой, длинные каштановые волосы разлетаются во все стороны. Она на секунду поднимает частично закрытое волосами лицо. Однако глаза хорошо видны. Женщина встречается взглядом с Рамолой, и вдруг ее черты смягчаются, брови ползут вверх, словно она увидела старую знакомую, но тут же закатываются назад, видны одни белки, губы кривятся в животном оскале, не оставляя ни малейших сомнений в ее намерениях. Женщина вытягивает шею, волосы облепили щеки и подбородок. Рот открывается и тут же смыкается, снова и снова, щелкают зубы. Пенящаяся
тягучая слюна пятнает волосы, стекает по подбородку, образует лужицы на линолеуме.
        Рамола захлопывает дверь, надавливает на нее для верности всем телом, женщина на полу лает и визжит. Рамола заставляет себя мыслить спокойно, как врач. Дверь заперта, они в надежном месте, это разумное выполнение инструкций в чрезвычайной ситуации, а не акт отчаяния, продиктованный слепым страхом.
        Рамола возвращается в палату и объявляет:
        - На нашем этаже находятся два инфицированных пациента, но с ними уже разобрались… что ты делаешь?
        Натали сидит, положив одну ногу на кровать, а вторую опустив на пол. Открытая дежурная сумка лежит у бедра. В руках - белое портативное устройство. Узкий носик направлен в лоб, не касаясь его, на лбу танцует красная точка. Зеленый цифровой дисплей повернут в сторону Рамолы. Натали измеряет себе температуру инфракрасным термометром - такими же Рамола пользуется в своей клинике.
        - Решила еще раз померить температуру, - объясняет Натали.
        В палату проникают отзвуки борьбы. Женщина в коридоре продолжает визжать.
        - Опять? - недоумевает Рамола.
        - Последний раз было тридцать восемь и два. - Натали разворачивает термометр дисплеем к себе и считывает результат. - На этот раз ровно тридцать восемь. - Она опускает устройство в сумку. - Подарок к рождению ребенка. Я заколебала Пола, подкрадываясь, приставляла носик к его голове и выкрикивала «пиу-пиу-пиу». Пролежал в сумке почти два месяца. Случайно наткнулась, когда полезла за телефоном.
        - По нему нельзя судить. Бесконтактные термометры нередко сильно ошибаются.
        Женские вопли в коридоре внезапно обрываются.
        Натали качает головой.
        - Мне не по себе. Горло болит. И не от криков и слез. Так болит, только если ты реально больна. Я знаю разницу.
        Пулеметная скороговорка, вызовы-отклики по рации. Селектор упрашивает доктора Грэя и доктора Силвера явиться по вызову.
        - Я неплохо себя чувствовала, - продолжает Натали, - но в туалете вдруг навалилось - головокружение, тошнота, как только встала с унитаза. Вот почему я там так долго сидела - плескала водой на лицо, держась за раковину. Думала, вырвет.
        - Как я уже говорила, ты, скорее всего, потеряла много влаги. Нам надо было положить тебя под капельницу.
        - Мне жарко, словно у меня лихорадка. Потрогай мой лоб. Ну пожалуйста. Скажи, что он не горячий.
        Этажом выше возобновляются грохот и тряска, словно по потолку топают людоеды в поисках завтрака[6 - Аллюзия на английскую народную сказку «Джек и бобовый стебель».].
        - Моя рука не способна угадывать температуру.
        - Я не прошу. Я требую, чтобы ты потрогала мой лоб. - Натали слезает с кровати и подходит к Рамоле.
        Тоном, предназначенным для самых упрямых родителей ее маленьких пациентов, Рамола говорит:
        - Натали, дорогая. Я измерю тебе температуру настоящим термометром, как только наведут порядок на нашем этаже. Я…
        Натали хватает подругу за руку и прижимает ее ладонь к своему лбу.
        - Я ничего не чувствую через перчатки.
        - Так сними их.
        - Знаешь ли, в клинике я не щупаю лбы пациентов. Это едва ли…
        - Потрогай. Горячий?
        Рамола вздыхает (на что Натали отвечает своим вздохом) и качает головой. Стаскивает обе перчатки, кладет правую ладонь на лоб Натали. Он действительно горяч и кажется тем горячее, чем дольше она не убирает руку. В детстве Рамолы ее мама тоже пользовалась термометром, однако окончательный диагноз выносила, лишь потрогав тыльной стороной ладони лоб и щеки дочери. После чего с нарочитым английским акцентом произносила: «Да ты горячая, как кэпэтильник!»
        - Чуть горячее, чем раньше, - произносит Рамола, встряхивая кистью. Если смотреть в лицо Натали, трудно не заметить признаки инфекции - покрасневшие глаза, осоловевший взгляд, красную сыпь на коже. - Ничего страшного. У меня руки холодные после перчаток. - Рамола отходит в сторону, потирает руки для согрева. Они вовсе не холодные. - Некоторое повышение температуры из-за стресса вполне допустимо.
        Натали со стоном возвращается к своей сумке. Достает термометр и снова приставляет его ко лбу.
        Сообщение по селектору: «Доктор Файерстоун, пройдите в кафетерий».
        Натали опускает термометр, не прочитав показания.
        - Файерстоун? Это еще что?
        Сверкают мигалки, раздается автоматический, размеренный вой пожарной сирены.
        - Плохо дело, - комментирует Натали.
        - Да, хорошего мало.
        Все нехорошо, все плохо. Рамола на мгновение прикрывает глаза, потирает руки, они такие же влажные, как лоб Натали.
        - Да ты горячая, как кипятильник. Рамола достает из кармана рацию.
        Натали, стоя на месте, поворачивается в разные стороны, словно ищет пути отхода. Выстреливает вопрос за вопросом:
        - Нам лучше остаться? Или покинуть здание и ждать на улице? А как же мое кесарево?
        Рамоле после ординатуры не приходилось работать в большой больнице, отработка действий по пожарной тревоге превратилась в полустертые пометки на полях памяти. Она припоминает, что в случае эвакуации б?льшая часть персонала обязана помогать пациентам покинуть здание, в то время как небольшой расчет остается с лежачими. Рамола скрепя сердце (и не очень убедительно) объясняет, что больничные корпуса строят с учетом невозможности полной эвакуации, противопожарная защита - часть их конструкции. Скорее всего, покидать здание не придется. Однако их могут перевести в другое крыло или на другой этаж. Спокойное перечисление мер безопасности не выдает панику и отчаяние, которые Рамола ощущает внутри. Самые лучшие планы начальников штабов экстренного реагирования, специалистов по инфекционным заболеваниям и главврачей, самые безупречные противоаварийная логистика и государственные инструкции не остановят катастрофу, не могут спасти всех и каждого, не спасут ее подругу.
        Натали опускает плечи, садится на край постели. Вытирает тыльной стороной ладони глаза, гладит себя по животу.
        - Они успеют привезти для меня акушерку?
        Рамола переключает рацию на второй канал, нажимает кнопку и говорит: «Алло, доктор Аволеси? Главный штаб? Алло? Говорит доктор Рамола Шерман из 217-й палаты. Мы эвакуируем ходячих больных? Прошу инструкций».
        - Ходячая больная - это про меня. - Шутка в духе Натали, но произнесена равнодушным, унылым тоном.
        Доктор Аволеси отвечает практически сразу: «Доктор Шерман, на данный момент эвакуируются только посетители и кухонный персонал с первого этажа. Пока что не покидайте помещения, хотя не исключено, что вас придется перевести. Положение…» - Длинная пауза превращается в отбой.
        Рамола опускает рацию и, не в силах удержаться, договаривает: «…нестабильное?»
        - Хреновое, - отзывается Натали. - Спроси ее, они собираются делать кесарево?
        Рамола выполняет просьбу. Доктор Аволеси отвечает: «Я над этим работаю. Держитесь».
        Сирена замолкает. Мигалки еще работают.
        Натали хватает с прикроватной тумбочки пустой пластмассовый стаканчик, встает и, шаркая, проходит мимо Рамолы.
        - Выпью еще воды. Или проблююсь. А может, и то, и другое.
        Она скрывается в туалете и, не закрывая дверь, пускает воду в раковину.
        - Тебе нужна какая-нибудь помощь?
        - Нет, с обеими задачами я справлюсь сама.
        Рамола расхаживает туда-сюда, включает рацию на открытый канал. Из торопливого стрекота делает вывод, что пожар в кафетерии не главная забота, главная - пожар на посту дежурной медсестры на третьем этаже. Рамола переключается на другой канал, чтобы не пропустить указания доктора Аволеси.
        Натали выходит из санузла со стаканчиком воды, сморщив лицо.
        - Ых, надо найти нормальную воду, не из-под крана. У этой гадкий вкус. Как у несвежих яиц. Я чую запах. Отвратительно.
        Она ставит стаканчик на тумбочку.
        Рамола хочет сказать, что скоро достанет для нее бутылочную воду, однако сдерживается. Вместо этого она подходит к раковине, наполняет другой стаканчик и делает маленький глоток.
        - Гадость, правда? - спрашивает Натали.
        У жидкости, как у любой воды, не очищенной фильтром, есть привкус хлорки, но очень легкий. Никакого серного запаха или вкуса, на которые жалуется Натали, нет и в помине. Не признак ли это дисгевзии, резкой перемены чувства вкуса, которую испытывают многие беременные женщины? Хотя такое обычно происходит только в первом триместре. Или же отвращение Натали к воде классический симптом заболевания бешенством - гидрофобии?
        Снова ревет двухтактное стаккато пожарной тревоги. Рамола выходит из санузла, поворачивает направо и чуть не сталкивается с подругой. Натали уже забросила на плечо свою сумку.
        - Нам нельзя больше сидеть в этой комнате.
        - Да, я понимаю, но…
        - Скажи доктору, пусть они придумают что-нибудь еще, что-нибудь новое. Что угодно. Пусть сделают мне еще один укол. Не откладывая на потом.
        - Нельзя. Вакцина так не действует.
        - Откуда тебе знать? Откуда вообще кто-либо что-то знает? Это новый вирус, твою мать, почему бы не испытать новые методы лечения? А мы тут сидим без толку, у меня нет столько времени. Просто нет. Я не хочу умереть. Не дай мне умереть. Это несправедливо, твою мать, неправильно…
        Натали отворачивается.
        Рамола не может пообещать, что Натали не умрет. Не смеет уверять ее, что все будет хорошо. Поэтому просто молчит. Что тут вообще можно сказать? Она кладет ладонь на спину Натали. Сирена квакает, мигалки мелькают - не в такт, зато беспрерывно. Легко вообразить, что эти сигналы опасности будут продолжаться до полного краха цивилизации и прекратятся только тогда, когда не останется никого, кто бы мог им внимать.
        Натали оборачивается.
        - Хорошо. Тогда надо сделать кесарево прямо сейчас. Вызови хирурга, кого угодно - мне все равно. Вызови санитара с перочинным ножиком. Найди операционную, запри ее на хер и сделай то, что надо.
        Доктор Аволеси несколько раз вызывает Рамолу по имени.
        - Да-да, я слушаю.
        - Отоприте дверь вашей палаты.
        Рамола открывает дверь. Доктор Аволеси вбегает внутрь и заявляет:
        - Новый план, Натали. Мы отправляем вас в медицинскую клинику Эймса. О-о, я вижу, что вы уже уложили вещи и готовы к отъезду.
        Натали наклоняет голову набок и натягивает желтую толстовку Рамолы на живот. Когда она отпускает край, он опять задирается вверх.
        - Почему бы не сделать операцию на месте?
        - Оба наших хирурга получили ранения. Акушерка так и не приехала, я не знаю, когда она появится. Самое важное - я не могу гарантировать безопасность процедуры в наших условиях. Вас отвезут на машине «Скорой помощи». Клиника Эймса находится меньше чем в двадцати минутах езды, они уже знают, что вы к ним едете. Главное сейчас - покинуть корпус до объявления карантина, что может произойти в любую минуту. Если объявят карантин, никого больше не выпустят до отмены режима. - Доктор Аволеси говорит громко, перекрикивая сирену.
        В отличие от прежних разговоров, она жестикулирует, однако, вместо того чтобы помогать общению и выражать спокойствие и уверенность, ее руки предательски не желают подниматься, висят по бокам, с ладонями, повернутыми кверху в умоляющем жесте. Плечи опущены, вздрагивают.
        Натали, не обращая внимания на доктора Аволеси, смотрит в ожидании ответа на подругу.
        Рамола прячет руки без перчаток в карманы куртки, как если бы другие могли заподозрить, что она пользовалась ими в качестве термометра.
        - Хорошо, - говорит она, - не будем терять время, и подхватывает сумку с кровати.
        - Я… мне плохо. Не измерить ли температуру… - бормочет Натали.
        Доктор Аволеси поднимает руки, сигнализируя «стоп» (или «сдаюсь»?) и говорит:
        - Прекратите, Натали. Считайте, что я не расслышала… Потупив взгляд, она замолкает, обреченно качает головой.
        Рамола извлекает из шокирующего признания мгновенные выводы, в уме - лавина новых вопросов. Доктор намекает, что, если Натали заразилась, то в Эймсе ее не примут? Пойдет ли клиника на нарушение протокола (и федерального закона о карантине) ради спасения ребенка? Согласится ли клиника подвергать своих пациенток (предположительно здоровых матерей с грудными детьми) риску со стороны потенциально инфицированной Натали и ее ребенка? Куда деваться, если Натали не впустят в клинику, какой бы ни была температура? Неужели дела на месте так плохи, что переезд стал лучшим или даже единственным вариантом?
        Доктор Аволеси внимательно смотрит на Натали и внятно выговаривает, будто в каждом слове заключается особый смысл:
        - Ведь вы достаточно хорошо себя чувствуете, чтобы сесть в «Скорую», не так ли?
        - Ага. Ладно. Я готова. - Натали не прерывает визуальный контакт с доктором.
        Лицо полностью лишено эмоций, встревоженная Рамола ничего не может на нем прочитать.
        - Отлично. Нам пора, - говорит доктор Аволеси и, прежде чем Рамола успевает задать один из своих вопросов, поворачивается и выходит из палаты, бросив на ходу: - Если очень надо, можете измерить температуру в машине.
        У порога ждет охранник сопровождения - молодой белый парень выше метра восьмидесяти ростом. Редкие неровно растущие черные волосы острижены под машинку. На шее болтается респираторная маска, парень то и дело трогает ее, как талисман. На нем синий жилет с надписью по центру жирными желтыми буквами: «ОХРАНА». Из кобуры на бедре торчит тазер.
        Доктор Аволеси торопливо представляет охранника - Стивен. Тот кивает и оскаливается в улыбке, отчего его губы исчезают совсем. Стивен жестом приглашает всех идти за ним. Доктор Аволеси не отстает от него ни на шаг.
        В коридоре есть люди. Медперсонал шныряет между палатами, перепархивая от пациента к пациенту. Следов борьбы с двумя зараженными, которую наблюдала Рамола, нигде не видно. Она гадает, что с ними сделали, куда отправили, непроизвольно вспоминает белки закатившихся глаз женщины, разворошенная память делает ее похожей на Натали, внушает страх, что женщина вот-вот выскочит на них из ближайшей палаты. Громко завывает сирена, эхо катится из одного конца коридора в другой и обратно, становясь лишь пронзительнее с расстоянием.
        Отказавшись от помощи, Рамола сама несет свою сумку, семенит за доктором и охранником, чуть отстав от Натали, забегая то с левой, то с правой стороны, чтобы выглянуть из-за спин - ей не хватает роста смотреть поверх голов. Каждые два шага Рамола озирается через плечо, размеры пространства меняются, пульсируя в такт с мигалками.
        На дежурном посту пожилой мужчина умоляющим тоном уговаривает офицера полиции и медсестру. С зажатой в кулаке зеленой охотничьей кепкой он напоминает ссутулившегося и поседевшего, утомленного многолетними прошениями Оливера Твиста. Из разрозненных отрывков Рамола делает вывод, что мужчина не пациент, а посетитель, который под шумок проник на второй этаж, чтобы навестить или забрать домой родственника. И офицер, и медсестра качают головами, извиняются и пытаются зарулить его туда, куда положено отправлять только здоровых, причем одиночек.
        Проскочив в открытые двери дежурного поста, группа быстро собирается вокруг Натали в вестибюле у лифтов и лестничного колодца, ведущего к выходу. Натали морщится, медленно сжимает и разжимает левый кулак. Ее спрашивают, как она себя чувствует и сможет ли преодолеть лестничный пролет - пользоваться лифтами не рекомендуется. Натали уверяет, что дойдет сама, и упрямо отказывается отдать свою сумку.
        Стивен открывает дверь лестничного колодца, все четверо выходят на бетон верхней площадки. Зажатая в холодной коробке из бетона и стали сирена меняет свой тембр, бездушно передразнивая человеческий голос, ее отскакивающие от стен крики слабеют и теряют решимость с каждым шагом в направлении выхода. Вокруг ламп аварийного освещения молью, прилетевшей на свет, вьются струйки дыма. Запах - не аромат горящих дров у костра или камина, а въедливая, тошнотворная вонь плавящейся пластмассы и прочих материалов, которым противопоказан огонь.
        - Господи, неужели не было другой лестницы? - восклицает Натали и прикрывает ладонью рот.
        - Дорога вниз свободна, - отвечает Стивен. - Пожар был на третьем этаже.
        Рамола последней ступает с верхней площадки на лестницу. Со своей высокой точки она наконец может заглянуть поверх голов, однако ей ничего не видно дальше поворота лестницы между вторым и первым этажами. Наверху раздается барабанный удар, от которого она чуть не падает на Натали. Все останавливаются. Рамола оборачивается, задирает голову. Площадки и двери третьего этажа не видно. По-прежнему надрывается сирена. Щелчок, шелест, потом еще один барабанный удар. Серия звуков повторяется снова и снова. Кто-то открывает и с треском захлопывает дверь, ведущую на лестницу.
        Доктор Аволеси подгоняет: «Идем дальше! Идем дальше!»
        Женский голос вопит наверху: «Она обладала большим могуществом, и все на свете ее боялись»[7 - Цитаты из сказки братьев Гримм «Рапунцель».]. Дверь хлопает и без паузы сразу же распахивается вновь. «Сад обнесен высокой оградой», - произносит женщина нараспев. «Высокой» - скороговоркой, «огра-дой» - с разделением на слога. Ее голос и тон имитируют пожарную сирену, такое впечатление, что кричат два разных человека. Женщина продолжает выкрикивать фразы в промежутках между ударами ходящей туда-сюда, как поршень, двери. «Чего бы мне это ни стоило».
        Рамола заставляет себя спуститься на несколько ступеней ниже - что твоя пловчиха, входящая в ледяную воду, руки на поручнях, шея вытянута. Она пытается определить, где сейчас находится крикливая женщина, не идет ли за ними. Последний шаг получается слишком длинным, Рамола спотыкается о лестничную площадку. Все уже остановились.
        - В глухой чаще пришлось ей жить в нищете.
        Натали стоит, прислонившись спиной к стене. Доктор Аволеси прикрывает ее собой и что-то быстро говорит в рацию. Стивен целится тазером в подростка, стоящего несколькими ступенями ниже. На мальчишке серая куртка с капюшоном и логотипом модных кроссовок, черные джинсы-дудочки не скрывают его худобу. На шее - марлевая повязка, ее краешек выглядывает из-за воротника куртки.
        - Красавицы-птички нет больше в гнезде, она уже не поет, - декламирует женщина.
        Мощные хлопки дверью прекращаются, тяжелые шаги спускаются вниз, вибрируя в экзоскелете лестничного колодца.
        Стивен подскакивает к краю лестничной площадки, уговаривает парня, просит его повернуть назад, спуститься вниз, обещает помочь, если он спустится.
        Со зверским взглядом, дергающийся, как от ударов электрическим током, мальчишка щелкает зубами, рычит, скорее похож на животное, чем на человека. Он не уступает дорогу, не спускается вниз. Его ноги - пружины. Кулаки - булыжники. Зубы оскалены в защитной реакции, транслируя первобытную угрозу.
        - Кошка съела.
        Женщина спрыгивает на площадку между вторым и третьим этажами. Она вскрикивает, с глухим стуком упав, судя по звуку скребущих рук и ног, на четвереньки, но тут же вскакивает и продолжает спуск.
        Мальчишка прыгает вперед и обхватывает ноги охранника. Стивен, вскрикнув, опрокидывается на пятую точку. Раздается хлопок и стрекот тазера. И мальчишка, и Стивен выгибаются, корчатся в плену 1200 вольт. Когда стрекот теряет частоту и прекращается полностью, обмякшее тело сваливается с ног Стивена и сворачивается в клубок. Доктор Аволеси подскакивает к охраннику. Глаза закрыты, он стонет. Мальчишка распрямляется, лежит, уткнувшись лицом в пол, и плачет.
        - Вам я глаза тоже выцарапаю! - Женщина выходит из-за поворота на площадку второго этажа, с которой они только что спустились.
        Ноги босые и грязные, больничная сорочка свисает, как с вешалки. Предплечья запятнаны кровью. Она указывает на Рамолу, отчего та прирастает к месту. Женщина хохочет - жуткие шестеренки скрипят и скрежещут у нее в груди, фыркающий, больной двигатель у нее внутри дает течь, шипит и плюется, она взмахивает одной рукой, как пращой.
        Рамола пятится, пока не натыкается на Натали. Подруга хватает ее за руку: «Идем!»
        Стивен сидит на полу, машет левой рукой. Правую доктор Аволеси положила себе на плечи, пытаясь поднять охранника на ноги. Натали с Рамолой проскакивают мимо и спускаются на первый этаж, на секунду задержавшись у пожарного выхода.
        - Куда идти? В какую сторону? - спрашивает Рамола у доктора Аволеси.
        Доктор с охранником медленно спускаются по лестнице, они движутся, как привязанные друг к другу, - неуклюже, не попадая в ногу.
        Мальчишка остается на площадке между этажами, хныча и бестолково ползая на животе. Женщина с треском приземляется на колени рядом с ним и осыпает его голову и спину ударами сцепленных вместе рук. Она плюет ему в лицо и, схватив за волосы, отрывает его голову от площадки. Парень визжит как маленький ребенок, напуганный и ввергнутый в отчаяние страданиями и ужасами реального мира.
        - В какую сторону, вашу мать? Идем! Надо уходить! - кричит Натали, однако первой дверь не открывает.
        Доктор Аволеси добирается до нижней площадки и говорит: «Идите направо, по главному коридору, в другой конец больницы, к выходу на Сентрал-стрит. Мы за вами. Вперед!»
        Приподняв голову мальчишки, женщина плюет ему в лицо и кусает за ухо. Подросток кричит, извивается, пытается вырваться из-под навалившегося тела. На мгновение прижав ладонь к уху, пацан толкает женщину плечом в туловище, отчего та на согнутых ногах отклоняется назад, и спихивает ее с себя на ступени. Женщина выгибает спину, выпячивает грудь, но тут же оседает и кубарем скатывается по ступенькам на нижнюю площадку. Парень в мгновение ока переходит в атаку. От вида необузданной ярости захватывает дух. Он раз за разом, подпрыгивая, бьет женщину кулаком по голове, тискает, дергает и трясет ее, перемежая жуткие удары, в которые вкладывает всю массу тела, с укусами за руки, плечи, лицо, дважды хватая зубами за одно и то же место, прежде чем выбрать новое. В этих действиях не прослеживается никакого плана или повода, кроме насилия ради насилия.
        Рамола открывает дверь, ведущую на первый этаж, и за руку тащит Натали вон.
        В вестибюле первого этажа около лифтов стоит фельдшер неотложки, название службы «Скорой помощи» выведено красивыми буквами на груди белой рубашки с пристяжным воротником, на правом плече - погончик с эмблемой компании. Долговязый мужчина напоминает куклу-марионетку с лишними суставами и шарнирами, с косматыми бурыми волосами и мелкими, но не вызывающими антипатии чертами лица. Глянув на Рамолу и Натали, фельдшер с напускной строгостью учителя математики, предупреждающего учеников, что не потерпит вольностей, громко спрашивает в микрофон на лацкане: «Это она, что ли? Беременная?»
        - Да-да, это я.
        Налет авторитетности и компетентности мгновенно улетучивается, как только фельдшер с шумом выдыхает воздух и, согнув колени в глубоком приседе, победно выбрасывает вверх кулак: «Слава богу! Я ваш водитель». Он кивком откидывает волосы назад и устремляется вперед по длинному коридору, связывающему приемное отделение травмопункта с выходом на Сентрал-стрит в противоположном конце корпуса. Мимо сосредоточенно пробегают медики, охранники и двое солдат в камуфляже. Долговязый останавливается у дальней стены, поднимает руки на уровень головы и указывает на коридор с правой стороны, для пущей выразительности покачивая длинным указательным пальцем - вылитый дорожный указатель в человечьем обличье.
        Доктор Аволеси и Стивен вываливаются из лестничного колодца. Стивен идет без чужой помощи, но неуверенно, словно каждый шаг доставляет ему новую порцию боли. Если он и получил ранение или травму помимо электрического шока, никаких признаков не видно. Тазера с ним больше нет.
        - Куда подевался водитель? - спрашивает доктор Аволеси. Заметив фельдшера в коридоре, она закатывает глаза и качает головой. - Торопитесь, а то вас не выпустят.
        Все мигом приходят в движение. Рамола прибавляет шагу, чтобы на этот раз не остаться в хвосте, осторожно тянет Натали за руку, увлекая за собой. Широкое жерло главного коридора наполнено какофонией криков, возгласов, отрывистых приказов, вопросов, треском раций - отдельные голоса и фразы невозможно разобрать. Доктор Аволеси припускает бегом. Фельдшер все еще тычет пальцем. Рамола невольно представляет его в роли Страшилы, персонажа «Волшебника из страны Оз», регулирующего движение по дороге из желтого кирпича. Мужчина криво улыбается Рамоле, возможно, инстинктивно - от испуга и избытка нервов или сознания собственной неадекватности и неискушенности перед лицом серьезной угрозы. А может, улыбка вполне уместна и участлива, из разряда «кто мог ожидать, что случится такая фигня»?
        Визуальный ряд и звуки невозможно воспринимать в какой-то очередности, все происходит одновременно. Справа от Рамолы голова фельдшера дергается, стену пачкает аляповатый мазок - кровь пополам с серой массой. Хлопает выстрел, за ним второй. Или уже третий? Фельдшер оседает бесформенной, безобразной кучей, тело сворачивается узлом на мощеном плиткой полу. Что за мир такой, что за мир такой[8 - Слова ведьмы из фильма «Волшебник из страны Оз» 1939 года.].
        Снова выстрелы. Рамола инстинктивно пригибается, но тут же выпрямляется, насколько можно прикрывая подругу своей малорослой фигурой. Их оттесняют к стене. Доктор Аволеси спешит оказать помощь водителю неотложки. Пожарная тревога меняет ритм и характер, короткие вопли сменяются протяжным воем со зловещими промежутками тишины, продолжительность которых невозможно угадать.
        Из зала ожидания приемного отделения выбегает мужчина, без разбору стреляя во все стороны. Одна из пуль застревает в гипсокартонной стене сантиметрах в тридцати над головой Натали. Люди за спиной стрелка застывают в оцепенении, приседают либо лежат, распластавшись на полу. Прячутся они или ранены, невозможно понять. Мужчина с пистолетом обрит наголо, не молод, одет в тесную футболку, демонстрирующую внушительную мускулатуру. Он замедляет бег, петляет и шатается, непредсказуемо смещая центр тяжести то влево, то вправо, словно сопротивляется ураганному ветру. Мигалки делают его движения размазанными и нечеткими.
        Сделав еще несколько беспорядочных выстрелов, он кричит нараспев, словно произносит проповедь: «Кто хочет крюком быть, тот заранее спину гни! Я вам не помощник. Мне не хочется сгореть с вами»[9 - Цитаты из сказки братьев Гримм «Сказка о том, кто ходил страху учиться».].
        Вместо того чтобы отступать в глубь коридора, Рамола решает пробежать вперед под прикрытие вестибюля лифтов, из-за угла которого опасливо выглядывает Стивен. Вестибюль защитит от пуль, но может превратиться в западню. Лестничный пролет таит в себе угрозу (не поджидает ли там обезумевший мальчишка? не откроет ли он дверь пожарного выхода сию минуту?), к тому же неизвестно, работают ли лифты.
        На другом конце коридора возникает шум. Топают ботинки, раздаются крики «с дороги!», появляются трое бойцов Национальной гвардии в полном полевом обмундировании, один несет щит из вороненого металла, двое других держат в руках автоматы. Они быстро пробегают мимо Рамолы и Натали. Солдаты по очереди, словно солисты в хоре, выкрикивают мужчине распоряжения, на которые тот не обращает ни малейшего внимания. Нескончаемый речитатив глохнет в грохоте выстрелов. Вооруженный пистолетом с воплем падает на пол. Вид Рамоле почти полностью загораживают солдаты, особенно боец со щитом, мужчина ползет на животе, загребая руками, отказавшие ноги оставляют на полу кровавый след. Из горла стрелка вырываются шипение и бульканье, губы шлепают, как у ребенка, играющего в машинки. Окровавленный, истекающий пеной рот злобно оскален, мужчина выбрасывает вперед руку в попытке схватить солдата со щитом за щиколотку. Хлопает одиночный выстрел. Мужчина больше не двигается. После мгновения тишины коридор взрывается ссорой и обменом упреками между медиками и солдатами.
        Доктор Аволеси переворачивает водителя «Скорой помощи» на спину и почему-то осматривает его туловище. Водитель вполне очевидно мертв, левая сторона черепа напоминает приоткрытый чердачный люк, волосы и кожа потеряли форму, склеились от загустевшей крови. Доктор Аволеси встает с корточек, в пальцах болтаются ключи.
        Рамола и Натали идут за доктором по коридору, пробиваясь сквозь новые волны солдат и спешащих за ними пожарных. Охранник Стивен отстал. Прислонившись к углу вестибюля, он разговаривает с военными и тычет пальцем в сторону лестничного колодца.
        Рамола идет рядом с Натали, то и дело озираясь по сторонам. Они молчат. Рамола пытается перехватить взгляд подруги, готовясь ободряюще кивнуть или улыбнуться в виде пролога к скользкому вопросу: «Как дела, как ты себя чувствуешь?» Натали угрюмо смотрит вперед, на финишную ленточку, которой пока не видно и в помине. Она еле-еле ковыляет, поддерживая рукой круглый живот. Дежурная сумка на каждом шагу хлопает ее по бедру.
        Доктор Аволеси, обогнав пару на несколько шагов, говорит по рации. Правая рука делает резкую отмашку, ключи звякают в такт.
        Натали встревожена:
        - Кто нас повезет? Она, что ли?
        - Не думаю. Ведь фельдшеры работают парами. - Это не вопрос, это утверждение. - Как ты…
        - Нормально.
        Впившись взглядом в горизонт коридора, Натали дергает головой, будто ее физически перегруженный и катастрофически расстроенный организм утратил способность лгать. Они проходят через перекрестки коридоров и мимо стрелочек, указывающих местонахождение отделения интенсивной терапии, кафетерия, психиатрии и выхода на Вашингтон-стрит, который уже закрыт.
        Натали повторяет еще раз:
        - Нормально.
        Вход/выход на Сентрал-стрит предназначен для персонала и технических служб, пациенты и посетители в обычных обстоятельствах им не пользуются. Двойные стеклянные двери охраняют два вооруженных солдата в масках.
        Доктор Аволеси предъявляет пропуск и представляется ВРИО главврача больницы. Новость застает Рамолу врасплох. То, каким тоном доктор произнесла «ВРИО», и выводы, напрашивающиеся из сказанного, накрывают Рамолу волной тревоги. Доктор Аволеси объявляет солдатам, что от начальника штаба ликвидации чрезвычайных ситуаций получено разрешение на перевод Натали и ее лечащего врача в другую клинику.
        Рамола опасается возражений, но никто не возражает. Один солдат кивает и говорит: «Мы уже знаем» - и что-то бормочет об экономии времени. Второй приоткрывает дверь и тут же захлопывает ее за ними. На улице вой пожарной сирены не так громок (но все еще слышен), холодный воздух остужает скользкую от пота кожу. Здешняя автостоянка значительно меньше океана асфальта возле приемного отделения. Приплюснутый прямоугольник, неровный и кособокий, насчитывает всего три десятка парковочных мест для персонала, на которых сейчас стоят военные грузовики и другие машины. Выезд на Вашингтон-стрит перегораживают два припаркованных гуськом грузовых автомобиля. Единственную свободную полосу - выезд на Сентрал-стрит - охраняют солдаты.
        Перед выходом у бордюра стоит большая белая машина «Скорой помощи» с названием компании, начертанным на боку синими наклонными буквами. Доктор Аволеси легкой рысью подбегает к кабине, ладонью стучит в пассажирскую дверь и, привстав на цыпочки, заглядывает в окно. Ей никто не отвечает, доктор отпирает дверь ключом, залезает в главный салон и лично осматривает автомобиль изнутри. Спрыгнув на тротуар, она растерянно смотрит по сторонам и разводит руками.
        - Мне тревожно это признать, но я нигде не вижу второго фельдшера. Может быть, помогает кому-то в больнице. Я не знаю, куда она пропала, и это уже не важно. - Доктор Аволеси вручает Рамоле горсть ключей, снятых с тела погибшего санитара. - Назначаю водителем вас, доктор Шерман…
        Рамола держит звонкую кучку ключей в отведенной в сторону левой руке, как пригоршню спящих пчел.
        - Вы уверены…
        - Да. И, если вас интересует, у меня есть на то полномочия. Идите сюда, Натали, мы вас усадим.
        Натали громко, с усмешкой, фыркает:
        - Ага, почему бы и нет?
        Доктор Аволеси подходит к задней части машины.
        - Одна я не буду здесь сидеть, - протестует Натали. - Я сяду впереди, с Рамолой. Буду у нее за штурмана.
        Доктор Аволеси, впервые растеряв начальственный апломб, мямлит, что было бы лучше посадить Натали сзади, пристегнув двумя ремнями, и что-то смущенно говорит о правилах, запрещающих пациентам занимать место рядом с водителем.
        Натали отрубает:
        - Ну, пусть потом со мной судятся - и решительно направляется к водительской кабине. Оба врача помогают Натали сесть в машину. Она опускается на сиденье и позволяет доктору Аволеси пристегнуть себя ремнем безопасности. Натали ставит дежурную сумку между ног на пол.
        Когда дверь уже закрыта, Рамола спрашивает:
        - А меня пропустят через контрольные пункты и блокпосты? Ведь я не основной водитель, это же видно.
        Доктор Аволеси уверяет, что группа связи уже всех предупредила и не перестанет рассылать сообщения всем службам штата по ведомственным сетям.
        Оба врача обходят машину «Скорой помощи» спереди. Рамола открывает тяжелую дверцу водителя, она скрипит петлями, противясь чужой воле. Часть Рамолы хочет воскликнуть: «Я не смогу, это мне не по силам».
        - Ну что ж, фургон я уже водила, - говорит она вслух, хотя на самом деле разговаривает сама с собой. Потом отдает рацию доктору.
        Доктор Аволеси тупо смотрит на прибор и моргает.
        - Медицинская клиника Эймса находится на Депо-стрит, рядом с Пятью Углами. Вы знаете, где это? - спрашивает она.
        Натали выкрикивает: «Да!»
        Рамола вторит:
        - Да, знаю.
        Доктор Аволеси вручает Рамоле маленькую карточку.
        - Это мой номер сотового телефона. Дозвониться сложно, со мной будет проще связаться с помощью эсэмэс. Если возникнет нужда… - Последнюю фразу она произносит как вопрос, на который заведомо нет ответа. - Желаю удачи! Скорее всего она вам не понадобится. Я уверена, что с Натали все будет в порядке, но… все-таки следите за ней одним глазком.
        - Спасибо, доктор. Обязательно, - говорит Рамола. Она садится в кабину и, засовывая сумку за спинку сиденья, бормочет: - А вторым глазком на дорогу смотреть? Какого черта!
        - С тобой и твоими глазами ничего не станется, - обещает Натали. - Пожалуйста, смотри не на меня, а на дорогу. - Она поднимает сумку на колени и начинает в ней рыться.
        - Ты ищешь…
        - Ничего я не ищу. Поезжай, - не поднимая головы, огрызается Натали.
        Своей формой автомобиль скорее напоминает высокий, узкий фургон для развоза заказов, чем машину «Скорой помощи». За исключением высокого потолка и центральной консоли с рацией и двумя рядами пухлых черных кнопок и тумблеров, кабина водителя мало чем отличается от обычной. Рамола проваливается в глубокое кресло, сконструированное с минимумом удобств для посторонних. Она резко пододвигает сиденье вперед, так что колени почти касаются рулевого колеса. Вставив ключ с пластиковым чехлом толщиной с ее ладонь в замок зажигания, Рамола заводит двигатель.
        Посмотрев в зеркало заднего вида, включает главную передачу и отъезжает от бордюра.
        Натали опускает сумку на пол между ногами, оставив у себя телефон, который держит обеими руками.
        - Надеюсь, кто-нибудь позвонит этой акушерке и отправит ее обратно домой, - говорит она со своим фирменным сарказмом, который на первый взгляд ничем не отличается от ее обычного разговорного тона. Вместо аффектации, театральных интонаций с наклоном головы и закатыванием глаз Натали выдерживает визуальный контакт, настолько прямой, что собеседник смущается, после чего продолжает говорить с небрежной информированностью эксперта или представителя власти. Рамоле стоило многих лет общения и недоразумений, прежде чем она научилась расшифровывать сарказм Натали. - Очень, должно быть, обидится, если приедет, а меня там нет. Не говоря уже о том, во что обойдется правительству штата поездка в больницу под эскортом полиции. Какой кошмарный бардак.
        Рамола избегает встречаться с подругой взглядом. Сперва надо сосредоточиться, выскочить с территории больницы, из центра Норвуда, взять направление на клинику, потом уже смотреть. Вопросы о симптомах и растущей вероятности заражения пока подождут. Если бы можно было вообще их не задавать, особенно теперь, когда они остались вдвоем, она бы так и сделала. Рамола кивает, как бы соглашаясь с доводами внутреннего голоса.
        «Скорая» проплывает по узким, извилистым поворотам стоянки, покачиваясь и ныряя носом, точно лодка в бурном море. Рамола не может избавиться от параноидного ощущения, что из-за высокого центра тяжести автомобиль вот-вот опрокинется на бок.
        - Ты не забыла, где мы оставили машину? - спрашивает Натали. - Надеюсь, ее не эвакуируют.
        Солдаты отодвигают в сторону козлы с бело-оранжевыми полосами, перекрывающие выезд на Сентрал-стрит. Рамола задерживается на выходе со стоянки, до последнего мгновения надеясь, что ей дадут какие-нибудь указания, посоветуют, что делать, чего ожидать, расскажут общий план действий. За полквартала слева от них бурлит перегороженная бетонными заграждениями Вашингтон-стрит; полиция и военные оттесняют людей от больницы, люди орут, сигналят, бесцельно бродят между остановившимися и брошенными машинами, не понимая, куда идти и что делать, машут руками, кулаками, но не угрожающе, а пытаясь привлечь внимание, позвать на помощь. На всех лицах - смесь растерянности, ужаса и неверия в реальность событий, и что самое жуткое - мелькающие в толпе лица с выражением догадки и запоздалого понимания. Рамола боится посмотреть в зеркало заднего вида, увидеть в нем такое же лицо.
        Полностью вырулив со стоянки, она делает правый поворот. На Сентрал-стрит нет машин, вдоль обочины выстроились военная техника и автомобили аварийно-спасательных служб. Группы солдат окружают отдельных людей, пытающихся перебежать через дорогу, и уводят нарушителей обратно на Вашингтон-стрит или Бродвей.
        Машину «Скорой помощи» обгоняет джип с красной мигалкой на крыше и сопровождает их до выезда с территории больницы.
        Натали нажимает кнопку на консоли, включает собственную красную мигалку.
        - Обойдемся без сирены, - говорит она. - Голова и так раскалывается на хрен. - Она дважды кашляет, потом еще раз.
        Рамола с трудом подавляет желание наехать на подругу, накричать, потребовать, чтобы она не вела себя, как вялый старикашка, не утрировала головную боль и скрипучий голос, из-за чего невозможно вести машину, сосредоточиться, не думать и не воображать худшее.
        «Скорая» поворачивает вслед за джипом, едет мимо почты, ресторана «Оливади» с баром, по прямому участку дороги, мимо Норвудского кооперативного банка и кафе «Ростбиф у Мака». В двух кварталах перед ними пересекает Натан-стрит и угрожающе плывет навстречу туша пожарной машины. В хвост красному гиганту, занимающему больше одной полосы, пристроились три пассажирских автобуса на пятьдесят посадочных мест каждый.
        - Так они объявили в больнице карантин или эвакуацию? - спрашивает Натали. - Они сами ведают, что творят?
        Рамола пожимает плечами и говорит: «Какая разница, поехали дальше», хотя никто и не пытается остановить джип и «Скорую». За окнами проплывают Норвудский театр и зеленые лужайки городского парка. Рамола пересекает по-прежнему забитую машинами Натан-стрит, где они совсем недавно сидели в пробке. Проехав еще два квартала, кортеж делает правый поворот на Рейлроуд-авеню. Джип останавливается на обочине рядом с опустевшей стоянкой Норвудского депо. Водитель опускает окно и машет рукой - дальше езжайте сами.
        Рамола сбрасывает скорость, словно давая понять «нет, проезжайте вперед, я настаиваю».
        - Вот и все сопровождение, - хмыкает Натали.
        - Все будет хорошо, - отвечает Рамола, ей тут же хочется забрать слова обратно.
        Натали стучит по панели.
        - Представь себе, что это - дерево. Кстати, я это ради тебя делаю. Ты ж не суеверная…
        - Сглазить я тоже не хочу.
        Натали - из чувства долга перед традицией, однако равнодушным тоном - заканчивает привычный диалог:
        - Ведь ты у нас человек науки и разума.
        Шутка родилась поздним вечером в библиотеке университета Брауна, когда они обе учились на первом курсе и готовились к своей первой в жизни экзаменационной сессии. Обе накачались кофе, плохо соображали от стресса и недельного недосыпа, дурачились и говорили, что придет на ум, без тени смущения, как делают молодые люди, впервые в жизни почувствовавшие себя совершенно раскованно. Занятия превратились в приступы смеха, Рамола громко шикала и всякий раз стучала по дереву, стоило кому-нибудь из них заикнуться о том, как они себя проявят утром. На следующий день, отмечая сданные экзамены, они вдвоем бродили по Тайер-стрит в поисках прислоненной к стене лестницы, под которой Рамола могла бы пройти, или черной кошки, чтобы та перебежала дорогу, лишь бы доказать, что Рамола ни капельки не суеверна, ведь она человек науки и разума. В холодный ветреный декабрьский день кошки сидели по домам, а лестница попалась всего одна - на колесиках, со стопками книг на ступеньках, в университетском книжном магазине, набитом студентами, покупающими подарки на Рождество. Рамола храбро полезла в промежуток между
расшатанной, дребезжащей лестницей и стеллажом. И застряла. Это был отдел исторической и научно-популярной литературы - Рамола по сей день это помнит, - ее взгляд наткнулся на обложку «Дьявола в белом городе»[10 - Документальный триллер Эрика Ларсона о первом американском серийном маньяке-убийце по кличке Холмс.], книгу, которую Натали ради хохмы подарила ей после выпуска. Студенту последнего курса, сидящему за кассой и явно не разделяющему их веселье, пришлось вставать на стул и отцеплять верх лестницы от направляющей, чтобы вызволить хихикающую и одновременно сгорающую от стыда Рамолу. В это время Натали сидела на полу и с самой серьезной миной спрашивала, не принести ли водички или кексик из кафе. Она вслух зачитывала начальную главу «В разряженном воздухе»[11 - Книга Джона Кракауэра о трагической коммерческой экспедиции на Эверест.], пока студент-выпускник не попросил ее заткнуться.
        Рамола медленно проезжает мимо джипа, надеясь и страстно желая, чтобы сопровождающий передумал или хотя бы сжалился. Однако тот жестоко и безжалостно, непрерывно и равнодушно продолжает махать.
        Она со вздохом жмет на газ. Фургон дергается и устремляется вперед. Через два квартала железнодорожная станция, деловые здания и теснота крупного городского центра сменяются деревьями, дорожками для скейтбординга, ухоженными газонами, палисадниками и портиками жилых домов.
        Рамола оборачивается, глядя на Натали в оба глаза.
        Взгляд самой Натали прилип к зеркальному черному экрану ее телефона. Зубы крепко сжаты, мышцы щек сокращаются и вздрагивают. Что она делает? Скрипит зубами? Натали дважды прочищает горло, не открывая рта.
        Рамола резко переводит взгляд обратно на дорогу, словно подсмотрела то, что ей не положено видеть. Красные сполохи мигалки отражаются от темных окон домов по краям дороги.
        - Я неважно себя чувствую, - говорит Натали. - В салоне должен быть термометр, но мы не будем останавливаться. Просто… я неважно себя чувствую.
        - Тебе надо попить, поесть, ты совсем измоталась…
        - Клянусь, я не хочу быть занудой, но прошу тебя, не надо придумывать оправдания. Все, что от тебя требуется, - просто сказать «да, я знаю, что тебе плохо». И все. Это все, что требуется нам обеим. Извини, я ни хера не соображаю, чего хочу и что делать.
        - Когда кто-то говорит, что не хочет быть занудой, обычно происходит ровно наоборот.
        Натали усмехается.
        - Невероятно! Ты называешь занудой беременную тетку, страдающую бешенством? Это прямое нарушение клятвы Гиппократа.
        - Нат…
        - Ой, признайся, разве ты своих пациентов тоже называешь занудами? Вот это номер. Давай я сделаю вид…
        - Нат.
        - Что? Что?
        - Я знаю, что тебе нехорошо.
        - Спасибо, Мола. Спасибо. Нет, правда. - Каждое слово звучит все тише, как медленно затухающая мелодия.
        - Врачи больше не приносят клятву Гиппократа.
        - Вот как?
        - Я давала современный вариант клятвы, заново составленный доктором Лазаньей.
        - Ох, лазанья! Ням-ням. - К Натали возвращаются преувеличенная громкость и энтузиазм. - Эй, мне нравится твоя толстовка. Желтый - мой новый любимый цвет.
        - Так сними ее.
        - Чтобы не быть похожей на гигантскую резиновую утку? С удовольствием.
        Сдержанно посмеявшись, они продолжают путь молча, минуют еще один поселок-призрак, в котором роль призраков играют проекции из прошлого - того, что когда-то было, и чего, возможно, уже никогда не будет.
        Желание сказать хоть что-нибудь, что угодно, лишь бы не прерывать разговор, становится нестерпимым. «Ветровое окно очень большое, не так ли?» - говорит Рамола, заранее зная, что Натали не устоит, чтобы не подколоть ее британскую манеру речи.
        - Ветровое окно?
        - Извини. В Америке, конечно, говорят «стекло».
        - «Окно» мне нравится. И да, оно действительно большое. В него виден весь мир. Все на свете.
        Рамола не отрывает взгляда от дороги, она боится, что, если глянет на подругу, увидит на ее месте призрака.
        II. Набери себе мусора в ранец[Цитата из сказки братьев Гримм «Чертов чумазый брат».]
        Нат
        Привет, это опять я. Я тебя люблю.
        После записи последнего сообщения прошло не больше получаса, а кажется, что две недели. Рамола вместо двух недель говорит «четырнадцать дней», она до сих пор не понимает, что в этой стране так никто не говорит, кроме твоего папы и других детей, делающих вид, что тратят на компьютерные игры всего лишь дни, а не целые недели. Да-да, я назвала твоего папочку ребенком. Он бы рассмеялся и полностью согласился со мной. Не могу поверить, что его больше нет…
        Ну да ладно, ты не станешь это слушать, пока не пройдет несколько лет. Несколько лет с моего времени. Так что не стоит разглагольствовать о неделях, днях и времени. Это слишком. Время - тяжелая штука. Оно давит на плечи, его давление невозможно измерить.
        Господи, я говорю дурацкими загадками, как бешеный Йода.
        Мы опять в пути. Больницу пришлось покинуть. Там пожар. И зомби…
        - Натали, они не…
        Да знаю я, знаю. Ну хорошо, не зомби. Ты тоже наверно знаешь. Раз ты можешь спокойно слушать эту запись, значит, все это уже осело в учебниках истории. Моя мечта - чтобы тебе ничего не угрожало.
        Итак, они не зомби. Мертвые не возвращаются. Глупо даже упоминать, потому как это и так ясно, правда? Никто не возвращается.
        Темнеет. И я теряю нить…
        Я, конечно, шутила насчет зомби, но лишь отчасти. Больные люди пребывают в бреду, они агрессивны, кусаются, поэтому легче называть их «зомби», чем «лицами, зараженными супервирусом бешенства, утратившими способность принимать осмысленные решения».
        Я не острю. Правда-правда. Просто мне так легче говорить, иначе остается кричать и плакать.
        Тем не менее я надеюсь, что ты будешь совершать осмысленные поступки. Ничего страшного в глупых поступках, конечно, тоже нет. Ни один человек не поступает в жизни всегда исключительно хорошо, да и не всегда заранее ясно, какой поступок хороший, а какой плохой или где-то посредине, - как это определить? Ну, хотя бы клей не нюхай. Нюхать клей - безусловно плохой поступок. Не разогревай в микроволновке сваренное вкрутую яйцо. Не пей молоко с истекшим сроком хранения. По запаху не определишь, сколько ни нюхай.
        Когда я училась в старших классах и гуляла с друзьями, мама говаривала: «Совершай осмысленные поступки, Натали». Она гордилась собой, потому что, в отличие от других мам, не прибегала к фразам типа «не будь дурой», или «веди себя хорошо», или «не садись за руль выпивши», или «береги себя, не вступай в разговоры с незнакомыми мужчинами и не жди, пока зомби нападут на тебя».
        Ты слышишь, как тетя Мола цыкает на меня всякий раз, когда я произношу слово «зомби»? Она сидит рядом, на положенном месте, везет меня на машине «Скорой помощи» в другую больницу - надеюсь, там нет пожара. Я не выдумала этот бред.
        А потому - поздоровайся с тетей Молой еще раз.
        - Ага, значит, мне суждено быть тетей Молой? А меня ты не спросила?
        Нет. Скажи «привет», тетя Мола.
        - Привет, тетя Мола.
        Видишь, какая она хитрая? Всего две минуты назад назвала меня «занудой» - ты не слышала.
        - Я не называла тебя…
        Еще как называла. Не ври моему ребенку.
        Тетя Мола мне не родная сестра, она даже лучше родной сестры, потому как я сама ее выбрала. Мы взаимно выбрали друг друга. Звучит слащаво, но это правда. Лучше ее никого нет, из нее получится прекрасная тетя. Ты сможешь на нее положиться. Прямо сейчас она управляет угнанной машиной «Скорой помощи», рискуя жизнью и водительскими правами…
        - Я ее не угоняла.
        Еще как угоняла… И сейчас ведет ее - уверенно, я должна сказать! - по пустынной дороге ярости[13 - Аллюзия на кинофильм «Безумный Макс: Дорога ярости».], только меньше пыли и больше пригородов. Когда тебе исполнится четырнадцать, я разрешаю тебе посмотреть этот фильм. Ну, или двенадцать, если сможешь его понять.
        У меня не было родных братьев и сестер. Я - единственное, отчасти избалованное чадо. До полной избалованности дело не дошло в основном потому, что мне достались невозможные родители. Наверно, так говорить не совсем справедливо, я не хочу, чтобы у тебя сложилось впечатление, будто твои дед и бабка - злые или нехорошие люди, - это неправда. Просто они были холодноваты и нередко отсутствовали, даже когда я сидела с ними в одной комнате. Я понятно объясняю? Иногда они меня любили, остальное время - терпели. Отчасти я сама виновата. Признаться, в подростковом возрасте я была порядочным монстром. На первом курсе университета сбегала из дома три раза. Родителям, когда я родилась, было уже за сорок, может, их отстраненность этим и объясняется. Они старались, как могли, однако подчас просто стараться мало.
        Я, возможно, зря трачу драгоценное время, рассказывая все это тебе, но о чем еще говорить? У меня нет целой жизни на подготовку. Ни у кого нет.
        Эта запись - выражение печали о тебе и твоем папе, о нас, о всех тех моментах, которым не суждено наступить, о воспоминаниях, которых у нас не будет.
        - Натали, перестань так говорить. Нельзя сдаваться…
        Извини, тетя Мола, я должна. Должна. И я не сдаюсь.
        Тебе это тоже важно знать. Я не сдалась и не собираюсь сдаваться. Ни за что. Мой монолог - как надпись «разбить стекло в случае аварии» на тот случай, если я стану зомби.
        Правда, это звучит лучше, чем «в случае, если инфекция проявит себя в полную силу и я умру жуткой, мучительной смертью»?
        Извини, что я с тобой так поступаю. Это, пожалуй, эгоистично с моей стороны. Я типичный единственный ребенок, помнишь? Если хочешь, можешь перемотать запись вперед.
        Да, ты скорее всего тоже будешь единственным ребенком. Пожалуй, я действительно зануда.
        С кем бы тебе ни пришлось жить, ты всегда будешь моим единственным ребенком. Однако я уверена, что тебя не избалуют. Как можно избаловаться, если знаешь, что папа с мамой не выжили? Прости, что он не дожил до твоего рождения. Из него получился бы отличный папашка.
        Эй, надо сделать передышку. Мы только что проехали блокпост, через который уже проезжали час назад. Полиция, снова нас увидев, оторопела. Тетя Мола пригрозила, что снесет их загородки, если они нас не пропустят.
        Шучу я. Ха-ха. Обычно шутки у меня получаются лучше, и со мной веселее, но сейчас приходится прокладывать курс через зомби-апокалипсис - это я о тебе, Мола.
        - Спасибо. Пожалуйста, перестань говорить «зомби».
        Зо-о-омби, зо-о-омби, зо-о-омби-эй-эй-эй!
        Ты сейчас жутко брыкаешься. Ты всегда так делаешь, когда я пою или хотя бы пытаюсь запеть.
        Что еще? Попытаюсь вспомнить что-то такое, чего обо мне не расскажет никто другой. Мой рост - метр семьдесят два - установился еще в пятом классе. Мне было не до смеха. Интересно, какого роста будешь ты - большого, маленького? В обоих случаях - извини, и э-э… какой рост тебе больше нравится? С шестого по девятый класс было еще хуже, чем в пятом, но в это время хуже было всем. В детстве у меня был пес по кличке Пит. Ласковый, слюнявый дурень, здоровенный и мягкий, как пуф. Мой первый трудовой опыт - черпание мороженого на молочной ферме. Я люблю ездить на машине с опущенными стеклами, даже в холод. Терпеть не могу летать самолетом. Чтобы отвлечься, перед взлетом сочиняю имена и истории окружающих пассажиров. Ты удивишься, но я до сих пор помню некоторых случайных попутчиков благодаря тому, что выдумала им длинные истории. Не такие длинные, как в художественных фильмах, но… не знаю… как у нормальных людей? О том, кого они знали и любили, какие хранили секреты. Жаль, что музыка теперь для меня не так важна, как в старших классах и колледже. Я скучаю о том, что меня волновало во время учебы, но не обо
всем. Я ужасно танцую, но все равно любила таскать Молу на танцульки по четвергам на втором курсе. Мола неслабо отжигала. Самый памятный - вечер, когда у меня на правой ноге лопнул носок «чак-тейлора» и пальцы вылезли наружу. У кого-то нашелся черный фломастер, и я разрешила всем, кто захочет, рисовать на моих кедах и пальцах ног. Я предпочитаю есть печенье, а не пироги. Пироги мне совсем не нравятся. Жалею, что не научилась как следует рисовать. Каждый вечер перед сном я хотя бы минут двадцать читаю. Если засыпаю с книгой на лице (что часто бывает), то, проснувшись утром, прочитываю две страницы, чтобы выполнить норму. Я не верующая, хотя часто фантазирую, как, став симпатичной старушкой, хожу во всякие церкви, мечети и храмы - просто послушать других людей. Ты поди уже в курсе, что я любила и сама поговорить, и других послушать. Я не верю в духов, но боюсь их или того, что за ними стоит. Скорее я боюсь ошибиться насчет реальности духов. Сначала дом, который мы купили с Полом, страшно мне не понравился. Дорогой, нагоняющий жуть, слишком тихий, я жалела, что не осталась жить в квартире в Провиденсе.
Мы оба не умеем работать руками, наши познания в ремонте и содержании дома ограничивались видео в «YouTube». Однажды на выходные осенью мы содрали мерзкие деревянные панели со стен на веранде и своими силами обшили их вагонкой. Я так гордилась собой, после этого дом стал нашим. Я никогда не рассказывала об этом Полу. Теперь об этом знаешь только ты. Ну и Мола еще, раз она подслушивает.
        Мы приближаемся к Коббс-корнер, а значит, наш дом совсем рядом и ближе с каждой минутой.
        Я… пожалуй, закончу. Мы еще поговорим. Обещаю. Если я не сдержу слова, знай, что это не специально. Люди часто нарушают обещания, ничего не поделаешь. Обещания - те же благие пожелания. Ага. Отличная вещь, если помнить, что они не всегда помогают и не всегда сбываются.
        - Теперь ты говоришь как бешеный Йода, поймавший приход. Прости, прости, не удержалась. Ты это потом вырежешь, правда?
        Я тебе говорила, что тетя Мола полный атас.
        Люблю. Баю-бай, сассафрас.
        Мола
        Первая половина пути к Эймсу ведет их обратно по местам, через которые они совсем недавно проезжали, в том числе по мосту над шоссе I-95, все еще напоминающим застывшую речную гладь. Возвращение вызывает у Рамолы диссоциацию, не дежавю, но ощущение обратной перемотки, топтания на месте. А тут еще Натали наговаривает послание на случай собственной смерти своему неродившемуся ребенку, которому доброе здравие и безопасность тоже не гарантированы. Рамолу тревожит, что они удаляются все больше - во времени и пространстве - от возможности оказать Натали необходимую помощь.
        Приближается «Излучина», жилой комплекс Рамолы. Чернеет прямоугольник эркерного окна ее квартиры. Количество машин на стоянке не изменилось. Интересно, как там Пьяченцы с Дэниельсами? Сидит ли кошка Фрэнка дома или возникнет перед ними посреди дороги, со втянутой в плечи головой, шатающаяся как пьяная, чтобы превратиться в месиво под колесами «Скорой»? По мере того как Непонсет-стрит уходит в сторону от ее нового дома, ныряя под Кантонский виадук, рассеянные мысли Рамолы погружаются в прошлое, подбрасывают вопросы о судьбе бывших соседей из многоквартирного дома в центре Квинси, старожилах и молодых, как она, людей, сплошь белых и поначалу очень сдержанных (и подчеркнуто вежливых) в обращении с ней. Веселый нрав и доброта Рамолы быстро расположили к ней соседей и местных жителей, лед растаял, они начали болтать при встречах в коридоре и за бокалом вина субботними вечерами у подъезда дома.
        Натали говорит: «Шучу я. Ха-ха. Обычно шутки у меня получаются лучше, и со мной веселее, но сейчас приходится прокладывать курс через зомби-апокалипсис - это я о тебе, Мола».
        - Спасибо. Пожалуйста, перестань говорить «зомби».
        Натали исполняет припев песни «Зомби» рок-группы «Кранберриз», у нее плохо получается.
        Мысли Рамолы ненадолго перескакивают с мистера Фитцджеральда в Квинси на квартиру в Поутаккете, штат Род-Айленд, в которой они жили вдвоем с ее бывшим парнем Седриком. Они начали встречаться еще в мединституте через месяц после того, как Натали и Пол поселились вместе. Воспоминания о Седрике не содержат ни обид, ни теплоты. Он был прост, но симпатичен, добродушен, но пресен, а еще - безумно застенчив, за исключением тех случаев, когда застенчивость была бы действительно уместна. Определившись со мнением или позицией, он, однако, уже никогда не уступал. Самое памятное: Седрик составил очень негибкий график свиданий и не желал его менять, даже повесил на холодильник календарь и безнадежным, обличительным, детским почерком крупными буквами вписывал в сетку дат слово «СВИДАНИЕ». Воспоминания Рамолы об отношениях с Седриком не смягчены туманом ностальгии и не потеряли четкость. Время, проведенное вместе, - всего лишь веха, отмечающая кусочек пройденного пути, не более того. «Интересно, он все еще в Новой Англии?» - лениво думает Рамола. Мама восприняла разрыв их отношений и переезд дочери в Квинси
намного тяжелее, чем сама Рамола. Сразу же после этого мама потребовала, чтобы Рамола немедленно вернулась в Англию. Запинаясь, твердила, что американский эксперимент дочери закончился поучительной неудачей, и не желала поверить, что Рамола с ней не согласна. Мама даже слышать не хотела, что Рамола почти окончила ординатуру и готовится ко второму собеседованию в педиатрической клинике Норвуда. На пике ожесточенного, одностороннего (или мамостороннего, как иногда называла такие перепалки Рамола) спора она заявила: «Мама, слушай. Я скажу коротко и ясно: в Англию я не вернусь. Никогда». Прежде она такого маме не говорила. Обиженное шокированное безмолвное шипение в телефоне означало, что Рамола вырвала победу, хотя победа далась недешево. Рамола попыталась смягчить удар: «Я, конечно, буду навещать тебя и папу, но я не вернусь домой окончательно, как ты это себе представляешь». Мама не звонила дочери одиннадцать дней. Рамола решила не звонить первой и выдержать блокаду до конца. Зато каждый вечер говорила с Натали. На восьмой день Рамола призналась, что отсутствие звонков от матери ощущается как
невосполнимая утрата и что эта досада (Рамола говорила об «этой досаде» как о неком предмете, который должно изучать и анатомировать, но с крайней осторожностью), со временем съежившись и отойдя на второй план, никогда не исчезнет полностью. Мама сдалась первой. Открыто она не извинилась, но целых два месяца звонила через день. Ананья запросила подробный отчет о третьем собеседовании, закончившемся предложением места, выпытывала каждую мелочь о новой квартире и новом городе. Она, конечно, не преминула вставить шпильку рассказами из жизни своих подруг и их детей, которые уже давно переженились и завели собственных чад. Маме Рамола в этом не призналась, но она была настроена против того, чтобы иметь детей, не менее решительно, чем против возвращения в Англию. Ее вполне устраивала забота о чужих детях в качестве врача. Конечно, работа педиатром не способна восполнить отсутствие собственных детей - как раз наоборот. Однако отсутствие потомства ее не тяготило. Временами мама интересовалась, встречается ли ее дочь с кем-нибудь. Рамола уклонялась от расспросов, говоря, что слишком занята и, приходя домой с
работы, валится с ног от усталости. Во время одного приправленного вином разговора мама спросила, не скучает ли дочь по «физической близости». К тому времени Рамола уже считала себя фригидной, но матери не признавалась. Она похвалила мамин выбор слов и сказала, что ничего не имеет против секса как понятия, так же как против езды на велосипеде, однако и то, и другое требует слишком большой подготовки и утомляет ноги, а потому не входит в ее ближайшие планы. К ее неожиданности, мама заявила: «За это и выпьем!» - и обе расхохотались. В каждом разговоре неизбежно возникал момент, когда Рамола просила маму не волноваться, говоря, что счастлива, и это более или менее было правдой, хотя стремление к счастью как таковое Рамолой не двигало. Счастье лишено оттенков, не бывает половинчатым, не допускает интроспекции, в нем нет места для оптимистичной, ненасытной воли, заполняющей вакуум, оставляемый неудачами и несбывшимися желаниями, как и для сладких неожиданностей. Счастье неуступчиво в своих запросах, как календарь обязательных свиданий на холодильнике. Счастье - удел собак, очаровательных созданий. Рамолу
влекло нечто более неоднозначное, заслуженное, насыщающее. Если она подчас чувствовала себя одинокой, гроза быстро проходила, не отвлекая надолго. Рамола легко преодолевала хандру тем, что чаще навещала друзей, чаще бывала у Натали и Пола. Рамола жаждала не тупого счастья или сопливых романтических отношений, но будущего, в котором она достигнет достаточной финансовой стабильности, чтобы позволить себе проводить отпуск там, где захочется. В своих грезах она иногда путешествовала с друзьями, иногда в одиночку. Это была та жизнь, какой ей хотелось бы жить. Как залог будущего, она украсила свою спальню в Квинси плакатами турагентств, которые переехали вместе с ней в таунхауз в Кантоне.
        Машина «Скорой помощи», достигнув конца Непонсет-стрит, делает правый поворот на кантонский аналог Вашингтон-стрит. Свет в угловом магазинчике «7-Eleven» не горит, витрина треснула посредине, стекло пока еще держится, но обречено, как тающий лед антарктического шельфа. Вереница местных магазинов и компаний на другой стороне улицы тоже не освещена. У похоронной конторы и на соседней автостоянке ни души. Каким бы жутким ни выглядело скопище охваченных паникой людей вокруг Норвудской больницы, тихое безлюдье в самом центре Кантона - независимо от того, прячутся ли жильцы по домам, разбежались или пережили страшную катастрофу - действует на нервы еще больше и ощущается как неизменное состояние, после которого уже не будет возврата к прежней жизни.
        Натали говорит в телефон: «Мы приближаемся к Коббс-корнер, а значит, наш дом совсем рядом и ближе с каждой минутой».
        Коббс-корнер - точка, где сходятся границы трех городов (Катона, Стоутона и Шэрона), она приходится на перекресток Вашингтон-стрит и шоссе № 27. Разросшаяся сеть торговых центров по обе стороны дороги, из которых самый крупный находится слева, представляет собой одноэтажный лабиринт фирменных ресторанов и магазинов с примесью медленно испускающих дух семейных магазинчиков и контор. Супермаркет обозначает заднюю границу торгового комплекса и отнесен от дороги на триста-четыреста метров. С этого расстояния невозможно определить, открыт он или нет. Рамола старается долго не глазеть в направлении супермаркета, безотчетно опасаясь, что ее заметят и заподозрят в управлении спецтранспортом без должных полномочий.
        Натали произносит: «Я… пожалуй, закончу. Мы еще поговорим. Обещаю. Если я не сдержу слова, знай, что это не специально. Люди часто нарушают обещания, ничего не поделаешь. Обещания - те же благие пожелания. Ага. Отличная вещь, если помнить, что они не всегда помогают и не всегда сбываются».
        - Теперь ты говоришь, как бешеный Йода, поймавший приход. Прости, прости, не удержалась. Ты это потом вырежешь, правда?
        - Я тебе говорила, что тетя Мола полный атас. Люблю. Баю-бай, сассафрас. - Натали опускает телефон на колени экраном вниз. - У меня будет дочь, к твоему сведению.
        - Ты же говорила, что не успела установить пол…
        - Не успела. И первые флюиды ощутила всего пару недель назад. Но теперь я точно знаю: будет девочка.
        В светофоре на Коббс-корнер мигает красный свет, это ненормально. Рамола сбрасывает скорость до минимума, однако не останавливается. Убедившись в отсутствии встречного транспорта, она резко поддает газу и проскакивает перекресток. Вашингтон-стрит превращается в Бей-роуд, окруженную редкими домами и лесом, - промежуток между Стоутоном и Шэроном на подъезде к Эймсу. Коббс-корнер быстро тает в зеркале заднего вида, за окнами мелькают деревья с красно-оранжевой листвой. До пресловутого перекрестка Пять Углов и конечного пункта назначения, медицинского центра Эймса, остается около пяти миль.
        - Так близко от моего дома, - говорит Натали.
        - Извини. Надо было выбрать другой маршрут.
        - Нет, так быстрее всего. Я все думаю, там ли еще Пол, но он, конечно, там. Я понимаю, что он не хренов зомби. Впрочем… не знаю. Появился ли хоть кто-нибудь? Попытался ему помочь? Передвинул? Увез? Соседи наверняка меня… нас услышали. Никто не пришел на помощь. Я надеюсь, что… что я убила того долбаного гада. Что он больше ничего не сделает с Полом.
        Натали замолкает и, когда они проезжают мимо Вудлоун-стрит, закрывает глаза правым локтем. По прямой дом Натали отсюда меньше чем в пятидесяти метрах. Кто-либо стоявший на Бей-роуд мог бы легко услышать крики Натали и Пола до и во время нападения.
        Серая белка выскакивает на дорогу перед машиной, но, передумав, возвращается на обочину, покрытую густым слоем красной сосновой хвои. Белка сучит передними лапками - так заламывает руки охваченный беспокойством человек.
        Натали со вздохом опускает руку, ворочается, поправляя положение сиденья.
        - Мне надо бы поп?сать. Пожалуй, дотерплю. Если не выдержу, прости, «Скорая». - Приподняв согнутую в локте левую руку, она тихо ругается. - Рука болит. Разболелась ни с того ни с сего. Сначала как тычок ножом, потом жжет и немеет. Ой, твою мать. Опять резануло. Отдает в плечо.
        - Я уверена, что ты немного потянула руку, когда садилась в машину… ох, я снова придумываю отговорки, да? Извини. Я понимаю, что у тебя с рукой не все в порядке. Так лучше?
        - Не надо снисхождений. А впрочем, валяй. Чувство такое же, как в тот момент, когда тот тип укусил меня. Трудно передать. - Натали теребит рукав желтой толстовки.
        Возвращение болевых ощущений в месте укуса - типичный признак заражения вирусом бешенства у человека. Разумеется, в обычных условиях этот симптом у пациентов проявляется лишь через несколько недель. От чего болит рука Натали - укуса или инфекции, - установить невозможно.
        После поворота на холме Крессент-Ридж справа показывается молочная ферма с популярным среди местных жителей киоском мороженого. Летними днями с полудня до позднего вечера у каждого из восьми окошек раздачи выстраивается очередь из пятнадцати-двадцати человек. Сейчас нет ни очередей, ни машин на стоянке (передняя часть заасфальтирована, дальняя - утрамбованный грунт), ни коров, лениво пасущихся на огороженных полях и лугах.
        Из-за киоска вылезает тощая собака, совершает обход автостоянки. Шерсть на груди и животе - белая, на спине и ногах - бурая и рыжеватая. Длина и пушистость хвоста преувеличены, как на детском рисунке.
        - Надеюсь, собака не потерялась, - говорит Рамола.
        - Кажется, это - койот.
        Морда животного скорее напоминает волка, чем собаку. Шерсть грубая, свалявшаяся. Уши - заостренные треугольники. «Похоже, ты права», - соглашается Рамола. Она никогда не видела койота живьем.
        Койот не выглядит уверенным в себе, зорким хищником, контролирующим свою территорию, животное шатается и растерянно кружит вокруг одного и того же места. Хвост висит. Ноги дергаются и дрожат. Морда на вытянутой шее бессильно опущена к самой земле. Из пасти течет белая, тягучая слюна.
        - Почему ты тормозишь? - спрашивает Натали.
        - Я не торможу. - Однако быстрый взгляд на спидометр подтверждает, что скорость упала до 25 миль в час. Рамола жмет на педаль газа, мотор издает глухой рык.
        Койот делает рывок, на который не казался способен всего секунду назад. Его бег лишен грации и ритма, ноги движутся сами по себе безо всякой координации, будто стучать лапами по асфальту для койота важнее, чем продвигаться вперед.
        - Черт, черт! - восклицает Натали. - Не сбей его…
        Рамола рывком уводит фургон на встречную полосу. Резкое смещение веса тащит их еще дальше влево, на чью-то лужайку перед домом. Рамоле удается не потерять управление и сохранить прежнюю скорость. Лупить по тормозам нельзя - внезапное торможение туго натянет ремень безопасности на животе Натали. Вцепившись в руль, Рамола морщится в ожидании удара койота о машину, в то же время надеясь, что они не столкнутся.
        Решетка радиатора проскакивает мимо бегущего наперерез животного. Рамола прибавляет газа, стараясь избежать столкновения. Зверь бежит так быстро, что не видно ног, кажется, что он катится, словно перекати-поле, гонимое ураганным ветром. Койот пропадает из виду, Рамола с ужасом ждет тошнотворного толчка, с которым колеса переедут через животное.
        Раздается громкий, резкий треск, койот врезается в бок фургона за дверью Натали. Она кричит: «Твою ж мать!» - и отшатывается от окна, но тут же прижимает лицо к стеклу, бормоча неразборчивые замечания и комментарии.
        Рамола не сбрасывает скорость, не останавливается - лишь переводит машину обратно на правильную полосу.
        Натали, глядя в окно, говорит: «Я его не вижу. Насмерть?»
        Рамола смотрит в зеркала заднего вида. Отраженный большим прямоугольным зеркалом со стороны пассажира койот, напоминающий шевелящийся ком шерсти с мелькающими лапами, вскакивает на ноги, часто открывает и закрывает пасть, однако его криков, если они есть, в машине не слышно. Фигура койота в зеркале с пройденным расстоянием постепенно уменьшается, зверь все еще преследует машину «Скорой помощи», ковыляя вдоль желтой разделительной линии.
        - Поднялся и тащится за нами, - сообщает Рамола.
        - Господи. Если я окончательно съеду с катушек от бешенства, не позволяй мне кидаться на машины «Скорой помощи».
        - Я бы не рекомендовала такой образ действий.
        Натали отворачивается от окна, поднимает телефон, смотрит на него и снова опускает, точно убедившись, что он еще с ней.
        Прекрасно понимая, что больное, раненое животное не угонится за ними на скорости сорок пять миль в час, Рамола все-таки заглядывает по очереди во все зеркала заднего вида, высматривая всклокоченную фигуру. Совершив обзор в четвертый раз, она решает повторить процесс еще разок.
        - Ты что-то увидела сзади? - интересуется Натали.
        - Хочу убедиться, что мы от него отделались.
        - Сама удивляюсь своей просьбе, но, может, не стоит ехать так быстро. Впереди извилистая дорога. Койот Куджо[14 - Намек на одноименный роман Стивена Кинга.] нас не догонит.
        - Извини.
        Как назло, фургон излишне быстро проносится через седловину, отчего у Рамолы, как на американских горках, екает сердце. Она сбрасывает скорость до тридцати миль в час. Бей-роуд сужается и петляет подобно всем дорогам Новой Англии, проложенным еще до появления твердого покрытия и городского планирования. Окружающий лес густеет, жилые дома попадаются все реже. Справа на расстоянии меньше мили пролегает северо-восточная граница обширного национального парка Бордерленд. Вдоль обеих обочин тянутся разукрашенные мхами и лишайниками каменные стены бутовой кладки, чтобы без видимой причины отвернуть в сторону и исчезнуть в лесу. Эти стены - наследие семнадцатого века. Крестьяне расчистили невероятно каменистую почву и сложили из камней более ста тысяч миль стен по всей Новой Англии.
        Натали болтает о койоте Куджо, которому следовало бы умерить амбиции и нападать на малолитражки или мотоциклистов, оставив атаки на машины «Скорой помощи» на долю бешеных носорогов и цирковых слонов. Милях в тридцати западнее, в Саутвике, действительно есть зоопарк со слонами. Натали искренне надеется, что чертовы твари сидят под замком.
        Они проезжают мимо лежащего на встречной полосе раздавленного трупа енота. Енот лежит на спине, задрав окаменевшие черные лапы, живот и грудь - кровавая лепешка. Впереди на обочине лежит еще одно животное без видимых повреждений, похоже, мертвый опоссум. С места Рамолы невозможно разглядеть, стал ли опоссум жертвой происшествия, нападения другого зверя или скончался от вируса.
        Натали вздыхает, словно ей надоело собственное бурчание, хватает телефон, нажимает кнопки и говорит: «Привет, соскучилась? А-а… к черту!» Нажав опять несколько кнопок, она шлепает телефоном о колени: «Паршиво! Как паршиво, блин!» После небольшого перерыва спрашивает:
        - Вопрос совершенно от балды, но ты знаешь, какой фильм я терпеть не могла, тогда как все его хвалили?
        - Нет.
        - «Городское дитя». Нет, погоди… «Дитя человеческое». Вечно я путаю названия. О том, как во всем мире наступила жопа, потому что повсюду перестали рождаться дети, но тут Клайв Оуэн находит забеременевшую женщину, бла-бла-бла. То есть фильм, конечно, сделан неплохо, но использовать женщин в качестве инкубатора для восстановления населения и спасения мира - бред собачий. Ты согласна?
        В надежде выжать из Натали улыбку или, что еще лучше, сменить тему Рамола говорит:
        - Клайв Оуэн мне нравится. Он чудесно сыграл в «Госфорд-парк».
        Натали пропускает реплику мимо ушей.
        - Полу фильм, разумеется, понравился, он то и дело присылал мне кадры и гифки из этой картины. Считал, что это комично. Что, в принципе, правда. Когда мы решили попробовать завести ребенка, я заявила Полу, что не потерплю, чтобы со мной происходила такая же фигня, как в «Дитя человеческом». Потребовала, чтобы он дал обещание: если мир начнет разваливаться больше, чем уже развалился, я буду для него важнее ребенка. Выжить должна я. Если встанет вопрос, кого спасать, то в первую очередь спасать надо меня. Он подумал, что я шучу. То есть я, конечно, шутила, но не только.
        - Полагаю, вы оба пообещали, что ваши отношения всегда будут так же важны, как…
        - Ха-ха! Нет, наоборот. Я заставила Пола поклясться на мизинце, что всегда будет ставить меня выше всех и спасать первой. Он был не в восторге, но согласился… - Голос Натали ломается, подступают слезы, однако она не сдается.
        Рамола смотрит прямо перед собой. Извилистая дорога становится еще уже, со всех сторон подступает лес.
        - Пол тоже хотел взять с меня клятву, что я спасу его. - Натали кашляет, булькающие звуки переходят в усталый, печальный смех. - Я уперлась. Опустила его на землю. Сказала: ничего не поделаешь - как только я стану мамой, ребенок всегда будет для меня важнее всего на свете, разве не все так говорят? О-о, как он обиделся! Пытался отменить клятву на мизинце, только ее нельзя забирать обратно. Таковы правила. Обратно ничего не вернешь. - Натали берет паузу. Пауза длится три глубоких вдоха и выдоха. - И вот, докатилась, сама превратилась в долбаный инкубатор.
        - Нет, Натали…
        - Сегодня мы с Полом пытались спасти друг друга. Оба пытались. Не побоялись схватки. Правда. Но проиграли.
        - Хватит! Кончай! Я даже представить не могу, что ты пережила, и знаю, что ты страдаешь и напугана…
        - Нет, замолчи. Ничего не говори.
        Рамола не может молчать, даже в глубине души зная, что говорит неправду.
        - …но ты будешь жить, и твой ребенок тоже. Мы доедем до клиники через десять минут, тебе помогут, о тебе позаботятся.
        - Ух ты! Не верю своим ушам - ты на меня накричала.
        - Ну, извини, ты сама напросилась.
        - Да нет, мне даже понравилось. Но ты либо врешь, либо ты, как нам обеим известно, мастер сглаза.
        Рамола цокает языком и пренебрежительно взмахивает рукой, в то же время сознавая, что это жест часто использует мама, когда не желает продолжать разговор.
        - Кстати, «Госфорд-парк» - лажа. Фильм посвящен британским говнюкам.
        - Теперь ты сама грубишь.
        - Разве герои фильма не богатенькие британские говнюки?
        - Так-то оно так, но в этом и есть смысл сюжета. Какие еще фильмы ты намерена обгадить?
        - С чего начать? Ой, видела? Что это они делают?
        На коротком участке прямого пути слева перед ними есть переулок. В направлении Бей-роуд, неистово нажимая на педали, едут два человека на велосипедах для велокросса, в шлемах, черных фуфайках с капюшонами и с пухлыми рюкзаками на плечах. Они срезают угол, проскакивают между гигантской сосной и волнообразной каменной стеной. Наездники бросают велосипеды и рюкзаки и прячутся за камнями.
        Рамола замедляет движение и останавливает машину вровень с переулком, высматривая прячущихся велосипедистов.
        Натали вскрикивает, в зад «Скорой» врезается размытый белый силуэт чего-то большого. Зад фургона заносит вправо, как на льду, Рамола выворачивает руль в том же направлении. «Скорая» с хрустом влетает в кусты на обочине, что позволяет погасить скорость и немного восстановить управление. Рамола дергает руль, разворачивает нос машины к дороге и жмет на тормоз. Увы, зад застревает на обочине, и, хотя они останавливаются на удивление мягко, радиатор и ветровое стекло замирают под углом сорок пять градусов к дороге.
        Женщины, моргая, молча смотрят друг на друга.
        Рамола отдирает ладонь от рулевого колеса и спрашивает:
        - Ты не пострадала? - Она задает вопрос очень тихо, словно боится ответа.
        - Кажется, нет. Ну, пока что вроде бы все, как прежде. В новых местах не болит. Кажется, я немного описалась.
        Белый седан размером с катер пиявкой прилепился к заду «Скорой», смятый нос зарылся в подвеску правого заднего колеса. Колеса седана, визжа и дымя, вращаются. Толкая машину «Скорой помощи», автомобиль теснит ее на обочину, в заросли кустарника, прижимая задние бампер и колесо со стороны пассажира к каменной стене. Фургон развернуло почти перпендикулярно дороге. Кабина раскачивается из стороны в сторону.
        Рамола смотрит в зеркало, водителя седана не видно. Вероятнее всего, задняя ось «Скорой» сломана, но Рамола все равно жмет на газ. Мотор завывает на высоких оборотах, однако они не двигаются с места. Рамола пробует сбросить обороты, включает задний ход, потом опять главную передачу - не помогает.
        - Я ничего не вижу, хотя подозреваю, что в нас врезался автомобиль, а не бешеный цирковой слон или мамаша Дамбо, одна из мультяшных мамочек, которую не берет смерть. Из-за этого ее посадили в клетку. Сказали, она бешеная. Они всегда так говорят.
        Пока Натали продолжает болтать о клетках, диснеевских самках и их детенышах, Рамола отстегивает ремень безопасности и берется за дверную ручку.
        - Эй, тпру, ты куда?
        - Выйду по…
        Натали заканчивает фразу вместо нее:
        - Выйдешь поговорить с милым человеком, который врезался в нас и сталкивает в заросли?
        - У него, должно быть, педаль газа заклинило. Водитель, возможно, пострадал и нуждается в помощи.
        - Нет! - кричит Натали. - Не-е-ет! Ты же знаешь! Ты знаешь, что с водителем! Ты… ты знаешь! - Она говорит все громче, заикается, глаза увеличиваются до размеров спутниковой тарелки от очевидности собственного бессилия. - Ты знаешь, Мола! - Вспышка так же внезапна, как наступившее вслед за ней рассеянное спокойствие.
        Велосипедисты выскакивают из укрытия и перебегают через дорогу к месту аварии - два юнца позднего подросткового возраста. Один размахивает алюминиевой бейсбольной битой, второй вооружен тонкой, выгоревшей на солнце палкой длиной с него самого. Помимо шлемов для скейтборда и фуфаек с капюшонами мальчишки одеты в джинсы и черные баскетбольные кроссовки. На шеях - красные платки. У каждого на груди на веревочной упряжке болтаются по три бутылки с водой. У того, что повыше, из-под шлема выбиваются черные курчавые волосы, ремешки расстегнуты и свисают на щеки и шею. На втором мальчишке шлем сидит плотно, как панцирь на черепахе.
        Они описывают приличный круг вокруг зада седана и шипящих покрышек. Тот, что ниже ростом, машет Рамоле до тех пор, пока она не поднимает руку. Показав ей большой палец, он прикладывает ладони рупором ко рту и что-то кричит. Второй подросток тоже кричит. Рамола наполовину опускает стекло.
        - Все нормально! Мы здоровы! Мы - друзья! Да-да, друзья! Мы вам поможем! Положитесь на нас. Мы - спецы по зомбакам!
        - Придурки какие-то. - Рамола поворачивается к Натали и говорит: - Набери 911. Если не дозвонишься… - Она достает визитную карточку доктора Аволеси. - Даже если дозвонишься, все равно свяжись с доктором Аволеси. Или отправь эсэмэску. Сообщи ей, где мы находимся и что нам нужен новый транспорт.
        Рамола открывает дверь фургона и вылезает на дорогу. Натали протестует, говорит, что надо взять какое-нибудь оружие. Рамола молча закрывает дверцу.
        Задние колеса седана перестают крутиться. Подростки скачут перед дверью водителя, как дети, бегущие вслед за отступающей океанской волной, чтобы потом удирать на берег от новой волны. Они обмениваются мгновенными командами, подколками, глупостями и репликами с такой скоростью, что их голоса сливаются воедино.
        - За рулем какой-то старый чувак.
        - Разбей стекло.
        - Я не вижу, что он делает. Погоди секунду.
        - Не, чувак. Разбей.
        - Сам на хер разбей.
        - Посохом? Не получится.
        - Что? - Вопрос звучит как «чо-о-о?»
        - Посох не для этого.
        - А для чего? Вежливо постучать?
        - Не гони на мой посох.
        - Ты теперь все время будешь называть эту штуку «посохом»?
        - Посох того достоин.
        - Здравствуйте, господа, - перебивает их Рамола.
        - Твой посох - отстой.
        - Мой посох не отстой.
        - Твой посох - зло.
        - Мой посох - благо.
        Рамола делает вторую попытку:
        - Эй, ребята?
        - Лучше бы взял такую, как у меня. - Парень, что ниже ростом, машет бейсбольной битой над головой.
        - С твоей куцезадой битой тебе придется подходить к зомби вплотную. А вот я не подпущу их близко. Они до меня не дотянутся.
        - «Не подпущу!» - прекрасный боевой клич.
        - Парни! Эй! Послушайте! - кричит Рамола.
        Мальчишки отскакивают от машины и удивленно смотрят на Рамолу. Оба худые и поджарые. Долговязый и длинноволосый пару сантиметров недотягивает до метра восьмидесяти. Карие глаза глубоко посажены за круглыми скулами, брови густые, словно намалеванные цветным мелком. Тот, что меньше ростом, выше Рамолы всего на пару сантиметров и уж точно не выше Натали. Черты лица резче, суровее, кожа смуглая, а глаза такие темные, что кажутся черными.
        - В чем дело, Док? - спрашивает он.
        Парень с ухмылкой смотрит на приятеля в ожидании реакции или одобрения. Высокий поглядывает то на машину, то на Рамолу.
        Не обращая внимания на знаменитую фразу кролика Багза Банни, Рамола, не дожидаясь, когда парни опять затараторят, и пользуясь авторитетом врачебной профессии, говорит:
        - Надеюсь, вы не собираетесь нападать на водителя? Ему, возможно, требуется помощь. Как и мне с моей подругой…
        - А-а, хорошо, доктор Кто. Слушайте, этот водитель минут эдак десять пытался нас догнать и задавить.
        - Гнался за нами целую милю, вилял туда-сюда по дороге и все такое, преследовал по тротуару. Даже через дворы за нами ломился.
        - Водитель точно зомбак.
        - Зомби уже ничем не поможешь, Док.
        - Зомби за рулем автомобиля. Вы представляете?
        - Ага, все ясно. Это наше время глючит.
        - Круто.
        - Водитель, вполне вероятно, заражен, но он не зомби, - говорит Рамола.
        Она проходит между подростками и, когда приближается к седану, один из них бормочет:
        - Какая разница.
        Рамола приседает, заглядывает в окно. Водитель - пожилой белый мужчина с редеющими непокорными клочьями седых волос. На губах пузырится пена. Он раскачивается на сиденье, мотает головой, протирает глаза костяшками пальцев. Движения дерганые, как на кинопленке с пропущенными кадрами. Завидев Рамолу, он шлепает обеими ладонями по стеклу.
        Высокий подросток замечает: «Похоже, увидел нас».
        - На всякий случай постучи посохом по стеклу, а то вдруг не заметил.
        - Отвали.
        Рамола в неуверенности отходит от автомобиля. Из фургона она вылезала, воображая, что сможет экспроприировать поврежденный, но не полностью разбитый седан и отвезти Натали и раненого (предположительно не инфицированного) водителя в клинику, до которой осталось примерно две мили. Да только как вытащить больного водителя из машины без вреда для всех остальных, в том числе для него самого? Допустить, чтобы подростки поколотили его, никак нельзя. Трудно сказать, что ими движет: азартное предвкушение насилия или попросту неспособность разобраться в ситуации. Вероятно, и то, и другое, ибо невежество зачастую разжигает насилие. Раз уж придется идти пешком, может, старика лучше запереть в машине? И шины порезать, чтобы он за ними не погнался. Пожалуй, сначала стоит проверить, дозвонилась ли Натали до 911 или доктора Аволеси.
        Рамола наскоро объясняет, что ее подруга Натали беременна, ребенок должен родиться буквально через несколько дней, ее следует как можно быстрее доставить в клинику Эймса. Рамола намеренно не упоминает, что ее подруга, вероятно, заражена вирусом. Она никогда не умела врать и что-либо скрывать. Пока Рамола размышляет, хватит ли борцам с зомби ума вывести ее на чистую воду, низкорослый поглядывает на нее, чуть склонив голову набок, как будто читает между строк. Тот факт, что он не верит Рамоле, лишь внушает ей больше доверия к парню.
        Высокий отвечает:
        - В клинике я никогда не был, но Пять Углов хорошо знаю.
        - Нам нужна машина, - говорит Рамола. - Вы местные?
        Высокий качает головой.
        - Наша квартира - в Броктоне. За то время, которое потребуется, чтобы доехать на велосипедах обратно и попросить машину у знакомых, если ее еще дадут, вы успеете дойти до клиники пешком.
        Парни выглядят слишком молодо, чтобы иметь собственную квартиру, однако Рамола прогоняет не вовремя возникшую мысль.
        - Вы кого-нибудь знаете в Эймсе, кому можно позвонить и попросить нас подвезти? За нами, вероятно, пришлют другую машину «Скорой помощи», но я не хотела бы сидеть здесь и ждать.
        Короткий ухмыляется.
        - Не-е, вряд ли. Из тех, кого мы здесь знаем, никто не станет помогать. Я так думаю.
        - Ага, нас не очень любят в этих местах.
        Подозрительные ответы заставляют Рамолу приостановить борьбу за то, чтобы доставить Натали в клинику, и по-новому оценить опасность пребывания одной в компании двух вооруженных и, возможно, неуравновешенных юнцов.
        Дверь седана открывается. Помятый металл скрипит и щелкает.
        - Початочек![15 - Здесь и далее фразы из сказки братьев Гримм «Дружба кошки и мышки».] - выкрикивает старик, с трудом выбираясь из машины и вставая на ноги.
        На нем широкие брюки и бежевая мужская сорочка, застегнутая как попало, не на все пуговицы.
        - Початочек! Середочка!
        Старик моргает, словно глаза запорошило песком. На губах мелькает улыбка - вылитый добренький дедушка. Внезапно челюсть отвисает, обнажая скрытый под маской лик безумца.
        Подростки хохочут, выкрикивают «ага!», «начали!»
        Старик движется медленно и все-таки приближается. Он волочит правую ногу и с каждым судорожным шагом хватается за бедро.
        Высокий говорит:
        - Стоп-стоп-стоп! - зажимает посох под мышкой, палка почти на всю длину торчит сзади. Мальчишка снимает с шеи бутылку с водой из жесткого пластика - такими любят пользоваться спортсмены и туристы.
        - Давай проверим!
        - Не-а, не надо маяться херней.
        - Ты глянь на него. Он еле ползет.
        Парень отвинчивает пробку, делает шаг навстречу старику.
        Короткий отступает на пару шагов, жесткий взгляд смягчается.
        - Эй, дед! Попей водички. Вода - это благо.
        Короткий несколько вымученно хохочет. Он явно нервничает и напуган, но не желает подавать виду, и (одно не исключает другое) вот-вот потеряет самообладание.
        - Початочек! Середочка! Последышек! - Голос старика колеблется, скрипит, точно гравий под ногами.
        Подросток сует ему под нос бутылку, как охотник на вампиров - крест. Вода выплескивается из горлышка на дорожное покрытие.
        У старика дергается рука. Тело корчится от конвульсий. Он давится кашлем.
        Высокий говорит:
        - О, черт, в самом деле действует! Смотри, как его корежит! Заклинаю тебя властью Христа! - Он хохочет, делает выпад и брызгает на старика водой из бутылки.
        Старик отшатывается, натыкается на свой автомобиль, тут же отталкивается от него и бросается вперед. Взмахнув кулаком, он выбивает бутылку из рук подростка.
        Мальчишка в панике машет руками, как мельница крыльями, отскакивает назад. Посох со стуком падает на мостовую. Ноги пацана заплетаются, он валится на асфальт. Велосипедный шлем слетает и катится мимо Рамолы. Она спешит на помощь.
        - Последышек! Последышек! - гугнит старик первобытным горловым голосом - звук устало и неотвратимо трущихся друг о друга тектонических плит.
        Рамола приседает, хватает парня за левую руку, пытается поднять его на ноги и оттащить от наступающего старика. Мальчишка по-рачьи отползает назад. Совершенно ясно, что он не успеет уйти. Рамола отпускает руку подростка, хватает палку-посох за конец и сует ее между щиколоток старика. Потом резко нажимает, как рычаг.
        Правая нога старика заплетается, он, пошатнувшись, заваливается на левый бок. Второй подросток подскакивает и взмахивает битой, которую держит двумя руками. Сохрани старик вертикальное положение, бита ударила бы его прямо по голове, но в процессе падения голова наклонилась, а левое плечо поднялось вверх, оно и приняло на себя удар. Он получился плотным и был нанесен на излете, заставив подростка потерять равновесие. Юнец падает на одно колено, тут же вскакивает на ноги.
        Удар разворачивает старика в левую сторону и отбрасывает к машине «Скорой помощи». Врезавшись головой в бок фургона, он медленно сползает на землю.
        Рамола выпрямляется, сжимая посох обеими руками.
        Высокий пятится назад, пока не останавливается за спиной Рамолы. Он выкрикивает со смехом:
        - Посох - это добро!
        Короткий, хромая, описывает несколько кругов, потряхивая ступней. Он ругается и что-то бурчит себе под нос. По щекам текут слезы.
        Высокий перестает смеяться, серьезнеет и тихо спрашивает друга:
        - Эй, чувак. Все в порядке. Я в порядке.
        - Иди ты на хер! Пошло оно все на хер! - Парень вытирает лицо рукавом.
        Старик переворачивается на спину. Широкий лоб рассечен. Он беспорядочно хватается руками за лицо, размазывая кровь. Дыхание булькает и шипит, как проколотая шина. Сквозь эти звуки пробиваются жалобные охи и всхлипы. Старик пытается подняться, опираясь на ногу, вывернутую под неестественным углом в колене. С криком он снова растягивается на дороге.
        - Эй! Э-э… можно я заберу свой посох? - спрашивает высокий.
        Короткий подходит к старику с занесенной битой. Он все еще плачет, в то же время тяжело дышит и хрюкает, точно штангист, готовящийся взять большой вес.
        Рамола, все еще не выпуская посох из рук, останавливает его:
        - Стой! Не торопись, подожди. Как тебя зовут? Можешь продолжать называть меня Доктором Кто, но, если угодно, меня зовут Рамола. - Она пытается остановить юнца, заставив назвать свое имя, вспомнить о своей человеческой природе.
        Парень топчется на месте. Он не опускает биту, но и зубы больше не скалит.
        - Луис.
        - Привет, Луис. А как зовут твоего друга?
        - Джош, - отвечает тот.
        Он поднимает свой шлем с земли и кладет его на сгиб локтя.
        Луис делает шаг вперед.
        - Мы должны это сделать. Мы должны…
        Рамола преграждает ему дорогу:
        - Посмотри на его ногу.
        - У-у, отврат, - морщится Джош.
        Он прикрывает рот рукой и выражает свое отвращение разнообразным мычанием.
        Рамола продолжает увещевать короткими, четкими фразами, словно сообщает дурные новости родителям одного из своих пациентов.
        - Он уже не встанет. Не погонится за нами. Его больше не надо избивать.
        Луис переводит взгляд с Рамолы на Джоша и обратно.
        - Но это же зомби. Его нужно убить.
        - Нет. Он не зомби. Он - человек. Ты убьешь больного человека. Ты не убийца, Луис. Ты и твой друг Джош не убийцы.
        Луис качает головой.
        - Одного мы уже убили…
        - Эй, чувак. Не надо… - говорит Джош, надевая шлем.
        Он втягивает голову в плечи и нахлобучивает шлем на глаза, словно не в силах больше смотреть.
        - Тот был старый, - оправдывается Луис. Парень не смотрит на Рамолу, но и на старика тоже не смотрит. - Это была не только наша вина. Мы не знали, что делали. - Унылый тон не вяжется с хвастливостью и грозностью признания в убийстве, независимо от того, правда это или ложь. Выходит, он действительно признается в убийстве еще одного инфицированного старика?
        - Нет, Луис, это не то же самое. Теперь ты знаешь, что делаешь, потому что я тебе объяснила. После этого убивать или нет - исключительно твой личный выбор. Никаких сомнений и вопросов.
        - Так будет лучше для него самого. Быстрее отмучается. Лечить-то все равно нечем, - возражает Джош.
        Рамола понимает, что Джош просто рисуется. А может, ей так удобнее считать. Рамола вонзает в пацана испепеляющий взгляд, Джош жухнет, съеживается, неожиданно находит что-то интересное под ногами.
        Азарт насилия улетучивается, у Рамолы такое ощущение, словно в барометре резко упало давление. Она говорит:
        - Не тебе решать и бросает посох Джошу.
        Тот ловит его и бормочет, словно пристыженный ребенок:
        - И вам тоже. Он все еще прячет глаза.
        Старик перестает шевелиться. Натужно, неровно дышит. Глаза закрыты.
        Луис опускает биту, флаг спущен с мачты. Кивнув Рамоле, он подходит к другу. Джош похлопывает его по спине, бормочет запоздалое одобрение, мол, срубил зомби одним ударом.
        Рамола проходит мимо ссутулившихся, что-то шепчущих подростков (их пацанский жаргон невозможно понять) к «Скорой» и открывает дверцу. Вопрос о том, сумела ли Натали дозвониться до 911 или доктора Аволеси, застывает у нее на губах. Натали нет на ее месте.
        Рамола залезает в кабину и осматривает ее, словно Натали могла спрятаться на полу, свернувшись калачиком под консолью. Бросает отчаянный взгляд в салон, но там Натали тоже нет. Неуклюже вылезая из фургона на Бей-роуд, Рамола зовет Натали по имени. Доктор с силой захлопывает дверцу.
        - Мола! Эй, Мола! - Натали стоит на дороге перед радиатором «Скорой». - Я здесь, - кричит она, словно говоря «где ж мне еще быть?» Руки свисают по бокам, как у самодельной, сшитой из лоскутов куклы. Расстегнутые половинки слишком маленькой по размеру желтой толстовки раздвинутым театральным занавесом представляют на обозрение пухлый живот. Хвостик на затылке почти полностью распустился, упрямая резинка все еще цепляется за его остатки.
        Вне себя от страха, гнева и раздражения Рамола выпаливает три вопроса одной очередью:
        - Почему ты… ты сама вылезла… что ты здесь делаешь?
        Натали говорит:
        - Извини, мне совсем приспичило. Едва добежала. Ну или почти.
        Рамола вздыхает. Подростки замолкают. Старик перестает дышать.
        Натали спрашивает:
        - Чем закончилась ваша схватка с зомби?
        Нат
        Тсс, малышка. Я пыталась дозвониться до 911, как просила тетя Мола, но там никто не берет трубку. Тот же фокус с доктором Аволеси. Отправила ей эсэмэску, кажется, она прошла, но доктор не ответила, а это большая печаль - нам нужен новый транспорт. Здесь творится суровая херня. Я даже не могу повернуться на сиденье, не почувствовав лютую боль. Нет, не волнуйся - это не из-за тебя, это из-за меня.
        Я слышу, как Мола говорит с двумя мальчишками. А ты слышишь?
        Извини, сама не знаю, почему я шепчу. Интуиция подсказывает, что так лучше. Ага, вот тебе урок жизни: если интуиция подсказывает, что так будет лучше, значит, так и надо делать. Внутренний голос не обманывает. Взрослые любят это клише. Ну хорошо, любят не все, зато часто употребляют. То есть мы, конечно, не заходим в «Данки» купить кофе и не шепчем первому встречному «эй, верь своему внутреннему голосу» как некий тайный пароль взрослых. Хотя знаешь что? Возможно, это и есть пароль. Мало кто из взрослых советует своим детям верить в себя, полагаться на свой хилый внутренний голосок. Мои родители никогда так не делали. Они лишь говорили, что можно, а что нельзя. В основном последнее. Ни один учитель не советовал мне доверять своей интуиции. Как глупо. Кому как не детям об этом говорить? В действительности им внушают прямо противоположное. Ты и сама это знаешь, верно? Многие люди заставляют тебя что-то делать (или не делать) против твоей воли из удобства, лени или ради выгоды. Говорят, ты ничего не понимаешь, не умеешь себя вести, пока еще плохо себя знаешь. Чаще всего последнее. Все это - полная
лажа. Только ты сама себя знаешь, а если кажется, что-то не так, и ты не можешь объяснить, в чем дело, то какая разница? Доверяй внутреннему голосу, болей за команду «Интуиция». Даешь веру в себя, без ограничений! Ты сейчас внутри меня, как и мой внутренний голос. Ты сама себе голос. А я вживляю в тебя свой, как в «Начале»[16 - Научно-фантастический триллер режиссера Кристофера Нолана.]. Ладно, хватит болтать про голоса.
        Ух ты! Слышала? Что-то врезалось в зад «Скорой помощи». Черт…
        Если б я могла посмотреть. Никто не кричит, не зовет? Это уже хорошо, правда? Погоди.
        Вот, вернулась. Я вижу Молу в другом боковом зеркале. Черт побери, не могу обернуться. Может, мне тоже выйти? Мола разговаривает с одним из парней. Я не буду долго говорить.
        Тебе покажется странным, но каждый раз, заводя новый разговор, я воображаю, что ты стала на год или два старше той, какой я представляла тебя во время последнего разговора. Погоди. До тебя дошло? В моем уме ты старишься с каждым записанным сообщением. Время не так работает, с другой стороны, нет ничего странного. Да, я прокручиваю время вперед, потому что могу это сделать. Ты растешь у меня на глазах, перед моим внутренним взором. Круто, а? Или нет?
        Вообще-то совсем не круто. Ужасно жаль и просто ужасно. Ужасно-преужасно. Я не пытаюсь шутить. У меня нет слов, чтобы описать ужас от того, что твой папа погиб у меня на глазах чуть больше двух часов назад, и ужас понимания, что меня не только не будет рядом с тобой, но оттого, что я это знаю.
        Хуже не бывает, правда?
        Да, я сейчас плачу.
        Надеюсь, я хотя бы подержу тебя на руках до того, как меня не станет. Не знаю, у меня назревает чувство, что я никогда не доберусь до больницы, а если доберусь, то ее захватят, как все остальные, или это случится слишком поздно, когда я уже перестану быть собой, а тебя, выдернув из моего чрева, кинут прямо в центр безнадежного, адского мира.
        Ага, я съехидничала. Извини. Сейчас кругом такой мрак, вдобавок я всегда была пессимисткой. Главное, стакан не полон. И нет смысла спорить, у кого он наполовину пуст, а у кого нет и половины. Да, шутка не очень удалась.
        Хорошо, я вновь доверяюсь внутреннему голосу. Или мочевому пузырю? Я выхожу. Мне надо пи-пи.
        Люблю.
        Баю-бай, сассафрас.
        Мола
        - Она что, типа беременная? - спрашивает Джош.
        Луис тяжело вздыхает.
        - Чувак! Доктор Кто уже сказала, что она брюхатая.
        - Угу, просто, когда видишь это прямо перед собой, торкает.
        - Мола, как жаль, что ты не смогла помешать им превратиться в зомби. Очень грустно. Настоящая трагедия, - вмешивается Натали.
        Она, тяжело ступая, идет к группе, оглядываясь на лежащего на дороге мертвого старика.
        - Мы не зомби, - бурчит Джош.
        Луис опять вздыхает:
        - Чувак. Ты - зло.
        - Не надо им потакать, - просит Рамола. - Джош, Луис, это Натали.
        Оба парня говорят «привет» и лениво, на четверть, приподнимают руку.
        Чтобы успокоиться самой и успокоить подругу, Рамола берет Натали за левую руку, стараясь не тянуть и не тащить, избегает любых резких движений, способных причинить боль. Несмотря на холодный осенний воздух, кожа Натали слишком теплая, почти горячая. Повышенная температура может возникнуть как из-за начала инфекции, так и вследствие побочных эффектов вакцинации, если она вообще повысилась. Натали и раньше жаловалась, что ее временами бросает в жар.
        - Какая у тебя рука холодная, - замечает Натали, как бы предлагая Рамоле возразить.
        Рамола убирает руку и прячет ее в карман куртки, чтобы та не выдала ее истинные мысли.
        - Хорошо, что теперь? Только без выкрутасов. - Натали рассказывает о неудачных попытках дозвониться до 911 или клиники Эймса, добавляет, что доктор Аволеси не отвечает на эсэмэски.
        Подростки осматривают автомобиль старика и сообщают, что обе передние покрышки спущены, а диск со стороны водителя погнут. Даже если растащить сцепленные машины, седан неуправляем. Рамола добавляет и без того очевидное: «Скорая помощь» тоже.
        Мальчишки бегут к месту, где спрятали велосипеды и рюкзаки.
        Рамола стоит к Натали лицом. Свети сейчас солнце, она бы полностью оказалась в тени, отбрасываемой подругой.
        - Ты знаешь, о чем я хочу спросить, - произносит она.
        - Мне хуже. Похоже на грипп. Одновременно и знобит, и бросает в жар. Голова кружится. Рука страшно болит. В висках стучит. В горле - огонь. - Голос Натали срывается, кожа бледная, серая, под глазами набухли фиолетовые мешки.
        В потоке отчаяния тонут последние надежды и доводы. Рамола отводит глаза, смотрит на лесную чащобу. Вытирает ладонью лоб, словно проверяет собственную температуру.
        - Не волнуйся, - продолжает Натали. - Я обещаю, что никого не покусаю. Если только эти двое не выведут меня из себя.
        - Не подлизывайся к подросткам, пожалуйста. Кстати, извини за вопрос ребром: ты не голодна? Захватила что-нибудь перекусить?
        - Только пару дорожных упаковок детской смеси. Перебьюсь.
        Подростки подъезжают на велосипедах, стоя на педалях, нарезают круги вокруг двух женщин. Посох Джоша торчит из рюкзака, как флагшток без штандарта.
        Они тараторят: «мы с вами», «мы вас защитим», «тут много зомби-животных», «мы поедем вперед на разведку», «вам повезло встретить нас», «нам не впервой». Подростки кипят энтузиазмом и бравируют - точно так же, как накануне столкновения с вылезшим из машины стариком. Глупым подначкам нет конца: «в этом месте фильма про зомби герои берут в союзники левых пассажиров», «и они сражаются вместе за свою жизнь», «это - первое правило зомби-апокалипсиса», «но притирка в группе идет с трудом», «они из разных слоев общества и все такое», «иногда группа распадается», «а иногда нет», «потом левых пассажиров кончают одного за другим», «так всегда бывает», «первым всегда гибнет чувак со смуглой кожей», «чувак, у тебя кожа не смуглая», «еще какая, блин, смуглая», «с нами все будет норм, мы добрые герои», «не-а, герои всегда в конце гибнут», «эй, сумасшедшая мысль, но мы могли бы вас подвезти. Садитесь на руль», «чувак, пусть стоят на задних пегах», «точно. Мы будем медленно ехать. Это совсем не опасно», «мы однажды уже…»
        - Вы правы, - говорит Натали. - Мысль действительно безумная. Так что будем делать?
        Немного посовещавшись, Рамола с Натали решают, что один из мальчишек должен поехать вперед - до клиники осталось всего две мили - и попросить, чтобы оттуда кого-нибудь за ними прислали.
        - Логично, - соглашается Джош, - однако не разделяться - первое правило во время нашествия зомбаков.
        - Чувак, не надо, - возражает Луис. - Я терпеть не могу, когда действующие лица называют зомби «зомбаками» или «ходунками», чистый бред сценариста. Просто называй их «зомби» и все.
        - Они не зомби! - повышает голос Рамола. - Это не нашествие! Перестаньте так говорить. От этого нет никакого толку.
        Джош пропускает ее слова мимо ушей:
        - Жму плечами, чувак.
        - Как хочешь. Кто из нас поедет в клинику?
        Парни начинают спорить. Луис подкалывает, что посох надо оставить Рамоле, потому как она обращается с ним получше Джоша. В конце концов они приходят к пацанскому соглашению, которое скрепляют акробатическим рукопожатием.
        - Попроси меня держаться подальше от болот и не покидать дороги, - предлагает Джош, цитируя фильм, увидевший свет больше двадцати лет до его рождения[17 - Цитата из фильма ужасов «Американский оборотень в Лондоне» 1981 года.].
        Луис выполняет просьбу.
        Джош уезжает на велосипеде по дороге, окруженной высокими соснами, березами и дубами, верхние ветки ворошит ветер, обнажая зеленую, красную и бурую изнанку листвы. Листья падают, крутятся, как в невидимом водовороте, каждый листок исполняет свой особый танец, проделывает непредсказуемый путь, пока не падает неизбежно на землю, присоединяясь к осенней толпе собратьев, которая оккупирует обочину дороги, подпирает каменные стены и ковром устилает лесную почву. Рамола, Натали и Луис молча наблюдают за фигуркой Джоша, пока она не скрывается за поворотом.
        Рамола проверят телефон, связи с интернетом или 911 по-прежнему нет. Ответ на эсэмэску доктору Аволеси тоже не пришел. Похоже, кроме как на Джоша, надеяться больше не на кого. Десять-пятнадцать минут уйдут на то, чтобы добраться на велосипеде до клиники, может быть, еще пять-десять минут - на уговоры прислать за ними машину, она будет ехать еще минут пять, еще пять-десять минут пройдут, прежде чем Натали усадят в машину, и на обратный путь до больницы, где беременную должны обследовать и подготовить к кесареву сечению. В общем и целом набежит около часа. А если у Натали началась инфекция (в памяти Рамолы застряло ощущение жара от прикосновения к ее коже), есть ли в их распоряжении лишний час? Что делать с Натали, если инфекция одолеет ее до прибытия в больницу? Рамола представляет себе пустой, как у трупа, взгляд подруги, звериный оскал, текущую по подбородку слюну. Возможно, поездка на велосипедном руле не такая уж дурацкая затея.
        Словно прочитав ее мысли, Натали говорит:
        - Ни хрена! Я не собираюсь здесь торчать. Пошли, Мола, бери сумки. - Она выходит на дорогу.
        - Тпру! Вы куда? - выкрикивает Луис.
        - Иду в сторону клиники - на всякий пожарный.
        Рамола и Луис уговаривают ее остаться у машины «Скорой помощи». Идти по дороге пешком опасно, увещевает Рамола. Луис спрашивает: что будет, если на нее нападет бешеное животное?
        Натали не торопится с ответом - за это время Рамола успевает испугаться, не ляпнет ли она сейчас, что ей наплевать, потому что ее уже укусили. Глядя на Рамолу и обращаясь исключительно к ней, Натали говорит: «Мы сами видели, какой гребаный зверинец творился в Норвудской больнице. Что если в клинике не окажется свободных машин или персонала? Что если… не знаю… они просто не поверят Джошу?
        Рамола вслух сожалеет, что не попросила Джоша снять их и разбитую «Скорую» на телефон, чтобы предъявить снимок в клинике.
        - Ага, верно, - кивает Натали. - Я всего лишь хочу сказать: гарантии, что Джош приведет помощь, нет. Он, вероятно, скорее всего доедет, но что если, извините, с ним по дороге что-нибудь случится? Что если он не доберется до клиники? Я не собираюсь полагаться на авось и ждать. Пойду пешком. Если пришлют «Скорую», а так, видимо, и случится, то хорошо, нас увидят на Бей-роуд и подберут. За это время мы уже пройдем часть пути. По дороге можно стучаться в двери, просить нас подбросить. В худшем случае придется оттопать две мили. Нет, я не собираюсь сидеть и ждать, когда меня спасут.
        - Не-а, мне это не нравится, - отвечает Луис.
        - Тогда оставайся здесь, чувак. Продолжай корчить из себя охотника на зомби.
        Натали идет по дороге вдоль двойной желтой линии, качаясь из стороны в сторону, будто корабль во время шторма, правой рукой поддерживая живот снизу.
        Рамоле ее план тоже не нравится. Впрочем, кто может быть в чем-то уверен в столь беспрецедентной, невообразимой обстановке? Отчаянная решимость Натали, проявившаяся в готовности идти пешком две мили, невзирая на боль и горечь утраты, в сочетании с мыслью, что они хотя бы немного приблизятся к цели, заставляет Рамолу вернуться в машину и переложить все вещи в одну сумку. Бросив кое-что из своих вещей в сумку Натали, Рамола забрасывает поклажу на плечо и бежит догонять подругу.
        - Ладно, Луис, - говорит Натали. - Поговори со мной, отвлеки мой ум от мыслей о поганости ходьбы пешком. Откуда ты?
        - Я живу в Броктоне, с Джошем.
        - Что ты здесь делаешь? Вы, ребята, вроде бы не дети уже, чтобы играть в «Очень странные дела»[18 - Название научно-фантастического сериала, где главные роли исполняют юные герои.].
        Луис хмыкает, обгоняет на велосипеде Натали и описывает вокруг нее круг.
        - Мы выросли в этом районе. На другой стороне, за западной границей национального парка. Всему конец, вот мы и подумали: неплохо бы вернуться в родные края.
        - Ничему еще не конец, - возражает Рамола. - Цивилизация более живуча, чем многие думают.
        - К худу или к добру, - кивает Натали.
        - Когда мы были младше, мы ездили в Бордерленд, у нас там было свое особое место, и строили планы, что будем делать в случае зомби-апокалипсиса. Он наступил, вот мы и приехали. - Луис делает мечтательную, грустную паузу, словно отдавая дань детским воспоминаниям. - Похоже, лучше было остаться дома.
        - Мы выберемся. Обязательно выберемся, - обещает Рамола.
        Натали роняет смешок.
        - И многих зомби ты повстречал, Луис?
        - Немного. Убили пару кошек…
        Натали смеется.
        - Извини, я не поднимаю тебя на смех. Это ужасно. Бедные Варежка и Мистер Бигглсуорт[19 - Коты-герои мультфильма «Вольт» и кинофильма «Остин Пауэрс».], - последнее имя она произносит с английским акцентом.
        - Белая пена из пасти, шатаются как пьяные, все дела, но они первыми на нас кинулись. У второй башка застряла между спицами велосипеда Джоша. У нас не было выбора.
        - Вы оба и вправду герои. Извини за мое занудство. Кроме кошек другие зомби не попадались?
        - Енот, скунс и два койота.
        - Их вы тоже убили?
        - Не-е, они были уже полумертвые, едва шевелились, мы просто проехали мимо.
        - А человечьи зомби?
        После паузы Луис отвечает медленно, рывками, как мотор, не решающийся набрать полные обороты:
        - Да, в Броктоне. Он приходился дядей нашему бывшему приятелю, я… э-э… это было ужасно, я не хочу рассказывать. Старый чувак в седане - второй. Зомби за рулем! До сих пор не могу поверить. - Парень смеется, Рамоле его смех кажется вымученным, ненатуральным.
        Ответы на вопросы Натали звучали естественно и откровенно, пока речь не зашла о дяде их бывшего друга. В уме Рамолы мелькает фраза, оброненная Луисом: «Мы одного уже убили». Она рассматривает нервно улыбающегося парня, он не намного старше ее пациентов. Дети, подростки (и, разумеется, взрослые) способны лгать, особенно когда подвергаются колоссальному стрессу. На работе она поднаторела в разгадывании неявных или скрываемых сторон жизни юных пациентов и их родителей. Либо Луис лгал раньше, либо лжет сейчас - одно из двух. Взвесив сказанное Луисом и Джошем и нежелание Луиса рассказывать о дяде бывшего приятеля, Рамола не может стряхнуть устойчивое подозрение, что парни рассуждали так, словно действительно кого-то убили, причем еще до вспышки эпидемии. Рамола взвешивает в уме, не придумать ли какой-нибудь предлог, чтобы отправить Луиса вслед за Джошем и остаться вдвоем с подругой.
        - А вот мы видели целую кучу человечьих зомби, - заявляет Натали. - Один даже стрелял по нам.
        - Ни фига себе. Серьезно? - Луис смеется и, отпустив руль, хлопает в ладоши. - Наше время совсем шизанулось. - Мальчишка останавливает велосипед у левого бока Натали.
        Подошвы сползают с педалей на асфальт. Лениво отталкиваясь от земли ногами, он медленно толкает велосипед вперед.
        Колоритно и со вкусом опытного рассказчика Натали рисует картину панического бегства из больницы. Она ничего не приукрашивает и не преувеличивает, однако не упоминает, что в больнице им вкололи вакцину. Рамола улыбается, ощутив мимолетный, но на удивление чувствительный укол ревности из-за того, что красочный рассказ адресован не ей.
        Луис восхищен и совершенно очарован, хохочет, отпускает удивленные восклицания. Рамола отмечает про себя, что парень не спрашивает, зачем они ездили в больницу. Очевидно, все списывает на беременность.
        Рамола проверяет, не пришел ли ответ на эсэмэску, посматривая одним глазом на дорогу, которая кажется только длиннее, словно они никуда не уходили.
        - Натали, если захочешь отдохнуть - дай знать.
        - Я в порядке.
        По ее голосу этого не скажешь. Из хрипловатого он сделался скрипучим, как у скитальца в пустыне. Натали ступает медленно, тяжело, припадает на левую ногу.
        - Значит, когда этот чувак взял пистолет, он еще не превратился в зомби? Или уже превратился? - интересуется Луис. - Это как с тем стариком и машиной. Он сел за руль, уже став зомби? Или его переклинило, когда он куда-то ехал? Ни фига не ясно.
        - Тебе не ясно, потому что они не зомби, - отвечает Рамола. - Вам обоим следует перестать навешивать ярлыки на больных людей. Они заразились вирусом, который нарушает сообщение между клетками мозга, отключает механизмы сдерживания, вызывает крайнюю агрессивность, замешательство и жуткие галлюцинации.
        - Я где-то читала, - говорит Натали, - что у больных бешенством в самом конце наступает момент просветления, практически ремиссия. Они снова становятся собой, но лишь на короткое время. Может, со стариком случилось то же самое. Почти умер, потом пришел в себя и попытался поехать куда-нибудь за помощью, но его снова скрутило, и он окончательно заплутал в галлюцинациях. Гребаный ужас.
        - Сейчас вернусь, - бросает Луис и уносится прочь.
        Метров через пятнадцать он тормозит и соскакивает с велосипеда одним движением натренированного тела. В этот же момент из кустов вылетает черная лохматая тень. Луис делает шаг назад и вынимает биту из рюкзака за спиной, как рыцарь, достающий из ножен меч.
        Крупный енот с типичным окрасом, напоминающим тюремную робу, с шипением и лаем судорожно бросается на железную раму велосипеда. Луис приканчивает животное четырьмя быстрыми, прицельными ударами.
        Рамола застывает на месте. Ее подруга как ни в чем не бывало продолжает идти.
        - Натали, может, лучше немного подождать?
        - Маховик запущен. Нельзя останавливаться. Потом будет трудно опять раскачаться.
        Луис, глядя на неподвижного енота, запоздало прикрывает рот шейным платком. Он толкает тушку битой и немедленно отскакивает в сторону. Енот не реагирует. Тогда парень подсовывает биту под туловище животного и двигает его к обочине. Что-то бормоча под нос (Рамоле послышалось, что он извиняется), Луис с третьей попытки отталкивает мертвого енота на заросший кустами край дороги. Труп превращается в темное пятно, почти исчезнув в палой листве и высокой траве. Луис высвобождает рюкзак, достает баллончик с дезинфицирующим средством и опрыскивает велосипедную раму, биту, свои руки и верх обуви. После этого вытаскивает пластмассовую коробку с влажными салфетками и протирает биту и велосипед. Натали и Рамола подходят, когда он уже закончил дезинфекцию.
        Сложив вещи обратно в рюкзак, Луис надевает его на спину, вкладывает биту в «ножны», опускает платок на грудь и говорит:
        - Я… э-э… заметил, как что-то шевелится в траве. - Он делает жест, имитирующий крадущееся животное. Голос тихий, лишенный позерства. Мальчишка застенчиво, стыдливо прячет глаза. Интересно, насколько будет отличаться версия событий в пересказе для Джоша, думает Рамола.
        Натали описывает широкий круг вокруг Луиса и лужицы черной крови.
        - А что ты будешь делать, если на нас нападет бешеный слон? - хихикает Натали.
        Луис не находит что ответить. Он садится на велосипед и едет рядом, осматривая кусты и окраину национального парка справа. Рамола идет за ними, отстав на один-два шага. Натали тяжело дышит открытым ртом. Все молчат.
        Они все идут и идут. Ветер гонит листья поперек дороги. Качаются и гремят ветки деревьев. Эхом отдаются птичьи крики и совиное уханье горлиц. Им вторят далекие, леденящие кровь вопли и завывания койотов.
        Дорога впереди усеяна мертвыми животными - два разорванных, но не съеденных кролика, еще один енот (судя по размерам, детеныш), лисица. Лиса лежит на боку, рыжей спиной к идущим, на встречной полосе, пушистый хвост зажат между ног, на теле нет заметных ран или травм. Лисья репутация хитрюги допускает подозрение, что она лишь притворяется спящей, а на самом деле приготовилась к броску.
        Рамола не верит в бога и потусторонние силы, а потому считает себя вправе смеяться над предрассудками. Она верит в хрупкую способность человечества к проявлению доброты и заботы о других. В детстве Рамола была без ума от лисичек, поэтому при виде мертвого животного ей трудно отогнать дурные мысли и не считать увиденное предвестием ужасных событий. У нее возникает острое желание отнести красавицу-лису подальше в чащу, положить под деревом и прикрыть опавшей листвой и сосновой хвоей. Еще лучше было бы отвезти мертвого зверя в место, не затронутое болезнью. Рамола заходит с другой стороны лежащей лисы, чтобы как следует рассмотреть ее спереди. Лапы сведены к середине туловища, морда уткнулась в грудь, глаза плотно закрыты, словно не в силах больше видеть этот мир. Рамола поворачивается на месте, переводит взгляд на свою подругу и дорогу, петляющую среди леса, в котором затаились всяческие клыки и когти. Перед мысленным взором возникает картинка из детских лет в Саут-Шилдс: на кровати растянулась настоящая лиса с еще пышной, задорно-рыжей шерстью, а плохо набитая подделка (убогий, гадкий заморыш в
сравнении с оригиналом) в уважительной настороженности лежит рядом. Ребенком Рамола частенько просила родителей почитать ей любимую сказку братьев Гримм «Свадьба госпожи Лисицы». Папа озвучивал персонажей смешными голосами, тщательно проговаривая каждое слово, никогда не торопился и выдерживал ритм, который постепенно убаюкивал Рамолу. Мама нередко рассказывала сказку по памяти - она прочитала ее столько раз, что выучила наизусть, - проверяла и дразнила придирчивую дочь, добавляя от себя загадочные или шутливые повороты сюжета. Подобно госпоже Лисице, Рамола поклялась, что, когда вырастет, будет отвергать всех ухажеров без «красных порточков» и «востренькой мордочки». В памяти всплывают строки сказки: «Сидит в своей каморке и плачет, плачет горько, безмерно тужит о дорогом ей муже».
        Натали непостижимым образом улавливает мысль Рамолы и, поменяв местами жену и мужа, бормочет: «Бедная госпожа Лисичка умерла».
        Мимо не проезжает ни одного автомобиля, ни одной «Скорой». Сирен не слышно даже вдалеке.
        Рамола еще раз смотрит на часы. Они прошли шестнадцать минут. Джош, должно быть, уже в клинике.
        В двухстах шагах впереди виднеется ярко-зеленый щит с эмблемой национального парка Бордерленд. Главный въезд находится на другой, западной стороне парка. Здешний указатель установлен у запасного въезда и маленькой грунтовой автостоянки, с которой в парк пропускали посетителей, заранее купивших годовой абонемент. От стоянки уходят две тропы. Тропа Боба - узкая, извилистая, с проступающими венами древесных корней, окруженная ледниковыми валунами и густым лесом. У второй тропы нет названия, по подсобной грунтовой дороге в две полосы разрешаются и ходьба пешком, и езда на велосипеде. Деревянные ворота с висячим замком преграждают посторонним вход в самое сердце парка. К стоянке примыкает перекресток, на восток уходит Линкольн-стрит, на запад - Аллен-роуд. За перекрестком у обочины Бей-роуд опять появляются жилые дома.
        - Джош ни хрена не торопится, - замечает Луис.
        Натали кашляет сухим, натужным кашлем, словно горло забито пылью, тяжело дышит.
        - Не переусердствуй. Давай сделаем привал. Ненадолго, - предлагает Рамола.
        - Я в порядке. То есть сиськи болят, спина разламывается и бедра разъезжаются в стороны. Но в целом все хорошо. - Натали опять кашляет, потом рычит, словно желая отпугнуть очередной приступ.
        Луис обгоняет Натали на несколько метров, одним ловким движением разворачивает велосипед и поворачивается к ней лицом.
        - Какой я дурак, - говорит он. - У меня же есть вода. - Жестом ведущего шоу он показывает на бутылки с водой у себя на груди. - Выбирай с умом[20 - Лозунг международной кампании агитации за здоровое питание.].
        Рамола, не подумав, отвечает:
        - Это правда, твоя обезвоженность всем может доставить хлопот, но в первую очередь тебе и твоему ребенку. Тебе надо попить воды.
        Натали резко останавливается и выкрикивает:
        - Надо? Ты так думаешь? - Зубы оскалены, взгляд остервенелый, в глазах - нескрываемая злоба. В университетские годы Рамола вышучивала и приветствовала вспышки злости Натали, направленные как правило на невменяемых преподов, грубиянов в баре и тупых недорослей, удивленных ее отказом выпить с ними.
        Не пасуя перед гневным взглядом Натали, Рамола в то же время видит в нем досаду и обвинение в измене. Натали часто-часто моргает, словно вот-вот расплачется. Она поворачивается к Луису спиной и то ли говорит, то ли спрашивает:
        - Мола? - Согнув левую руку, Натали морщится.
        - Все в порядке? - спрашивает Луис.
        Началось заражение или нет, пока неизвестно, однако Натали явно боится, что проявит гидрофобную реакцию на воду. Высокая температура и гриппозные симптомы не обязательно свидетельствуют об инфекции, они могут быть побочными эффектами вакцинации. А вот гидрофобия, как и появление пены на губах, - классический признак бешенства.
        Рамола трет правое плечо подруги и готова прошептать «мы должны знать», но фраза кажется ей эгоистичной, хотя она сама не может объяснить, почему. Вместо этого Рамола шепотом произносит:
        - Возможно, ты зря волнуешься.
        Может ли высказывание быть лживым, даже если облечено в форму предположения?
        - Не зря, - отвечает Натали.
        - Надо попробовать. - Рамола мысленно отчитывает себя, что не нашлась сказать что-нибудь получше, что-нибудь более решительное и обнадеживающее.
        Натали прикрывает веки, трясет головой, кашляет.
        - Охренеть! - Она движением плеча сбрасывает руку Рамолы и поворачивается к Луису. - Эй, чувак, я жду не дождусь, когда смогу выпить вкусной воды, что висит у тебя на шее. Давай, брызгай!
        Рамола подходит к парню. Луис совершенно растерян, прирос к седлу велосипеда.
        - Можно? - спрашивает Натали и начинает снимать одну из бутылок, висящих на перекинутой через шею парня веревке. - Вода, я надеюсь, настоящая? Питьевая?
        - Угу. - Луис позволяет Рамоле отвязать одну из бутылок. - Сам утром наливал.
        - Как наливал? С добрым сердцем? - сходит с ума Натали. Жалкий юмор и тень паники в голосе подруги вызывают б?льшую тревогу, чем слезливые мольбы и нытье. - Гляди, чтобы на бутылке на оказалось кишок бешеного енота. Это не в моем вкусе.
        - Я выберу чистую. - Рамола забирает бутылку, отвинчивает крышку и быстро делает глоток.
        Вода холоднее, чем она ожидала. У нее типичный привкус пластика, из которого сделана бутылка, но она несомненно чистая. Организм требует новых глотков. Ничего, пока обойдется.
        - Фильтрованная? - спрашивает Натали. - Из-под крана? Броктон - довольно большой город. Какой там уровень нитратов, не знаешь? Отчет о качестве городской воды у тебя с собой? Ведь я пью за двоих и все такое.
        Рамола бросает взгляд на Натали, прижимая бутылку к груди, как ребенка, маленькие ладони обхватывают горлышко, скрывая уровень жидкости.
        - Вкус у воды нормальный, - говорит она.
        - Ты умеешь распознавать вкус свинца, нитратов, сульфатов и прочих атов?
        Натали стоит всего в нескольких шагах от Рамолы.
        - Да. Я же врач. - Рамола мысленно умоляет подругу смотреть ей в лицо, а не на бутылку.
        На губах Натали, мелькнув, исчезает слабая улыбка.
        - Врач, но не водоэксперт.
        Рамола заходит с правого бока, медленно двумя руками протягивает бутылку Натали.
        - Ладно. Опять придется п?сать на обочину. - Натали тянет к бутылке правую руку. Пальцы дрожат. Рука опускается. - Извини, немного устала от ходьбы.
        - У тебя был тяжелый день, - подыгрывает Рамола.
        Натали снова тянется к бутылке. Легкая дрожь по мере приближения руки к бутылке превращается в тряску. С губ Натали срывается тонкий писк - судя по выражению ее лица, явно непреднамеренный.
        Рамола делает шаг вперед и подводит руку подруги к бутылке. Натали зажмуривается, трясется уже не только рука, но и все плечо, голова. Натали отдергивает руку. Вода проливается на асфальт. Рамола крепко держит бутылку.
        Натали, задыхаясь, говорит:
        - Я… не могу.
        - Давай подсоблю. Ничего страшного. Ты измучена. Организму не хватает влаги, - уговаривает Рамола тоном, которым говорит с самыми тяжелыми больными. - Расслабься. Выдохни. - Доктор пытается погасить бушующую в душе панику, представляя себе то, что нужно сделать и сказать, в виде списка инструкций и процедур, записанных своим же четким почерком черным фломастером на белой лекционной доске, - этот метод борьбы со стрессом она выработала еще в ординатуре.
        Рамола просит Натали дышать глубже, не поднимать руки и сама подносит горлышко бутылки к ее губам.
        - Гребаный запах! Разве ты не чувствуешь? - Дрожь не проходит.
        Натали, все еще зажмурившись, зажимает нос, как испуганный ребенок, готовящийся прыгнуть с головой в глубокий бассейн под выкрики безжалостных взрослых «ты уже не маленькая!».
        Луис предлагает попить из другой бутылки, однако не договаривает фразу, слова распадаются на бессмысленные звуки.
        Рамола, прочитав очередную запись на воображаемой белой доске, спокойно просит Натали отклонить голову назад и открыть рот.
        Трепещущие губы раздвигаются. Рамола наклоняет бутылку. Вода льется в рот Натали. Рамола тут же убирает сосуд. Натали резко открывает глаза, надувает щеки. Она делает глоток, лицо морщится, корежится, искажается в гримасе нескрываемого отвращения, как будто ее накормили страшной гнилью. Натали отворачивается, хватает ртом воздух, кашляет все тем же сухим, трескучим, как ломающиеся ветки, кашлем. Обернувшись и увидев бутылку с водой, она едва сдерживает рвотный порыв.
        Когда к ней наконец возвращается способность говорить, Натали приказывает:
        - Убери эту дрянь! Почему ты меня заставляешь? - и наклоняется вперед настолько, насколько позволяет круглый живот, ладони прижаты к бедрам, волосы свешиваются на лицо.
        Рамола подскакивает к Луису и сует ему бутылку, вода от резкого толчка выплескивается наружу. Вернувшись к Натали, она растирает ей шею и область между лопатками своей - тоже дрожащей - рукой. Мысленный врачебный кабинет пришлось покинуть без намека на подходящее решение. Ясно одно: диагноз подтвердился. Бесспорное появление самого загадочного симптома бешенства, гидрофобии, означает, что вирус уже проник в мозг. Либо вакцина оказалась бессильна против нового, более вирулентного штамма, либо, что вероятнее всего, ее не успели ввести вовремя. Натали заразилась. Сомнений больше нет, как нет и лекарства. Вирус вызывает смертельный исход в ста процентах случаев.
        Натали решает больше не давить на подругу:
        - Прости… прости…
        Та внезапно выпрямляется, вытирает слезы и смахивает волосы с лица. Сделав глубокий вздох, Натали говорит:
        - Перестань просить прощения. Ты не виновата.
        Луис сидит на велосипеде и нюхает содержимое бутылки. Заметив, что Натали смотрит на него, он выливает воду и швыряет пустую бутылку на обочину. Она не долетает, со стуком отскакивает от дорожного покрытия, издавая гулкие барабанные звуки.
        - Я не рассказала тебе о первом зомби, с которым столкнулась, - говорит Натали. - Сколько прошло времени? Меньше трех часов? Он проник в мой дом, убил моего мужа и укусил меня за руку. Мне ввели вакцину, да только, видно, было уже поздно. - Натали спокойна, собранна, как если бы высказанная вслух правда, какой бы ужасной и бесповоротной она ни была, принесла ей облегчение. - Можно попросить у тебя пару влажных салфеток?
        Луис роется в рюкзаке, достает одну за другой несколько полосок материи - вылитый фокусник с бесконечным платком.
        - Сколько еще осталось до того, как?.. - спрашивает он.
        Натали протирает руки.
        - До того, как что? - Ждет, когда Луис закончит фразу. Мальчишка молчит. - Не знаю. А кто-нибудь еще знает? - продолжает она и без паузы сама отвечает на свой же вопрос: - Еще час? Может быть, два? Сначала бред и галлюцинации, правильно? Но откуда мне знать, что галлюцинация, а что нет, если это у меня в голове?
        - А как же ребенок? - спрашивает Луис.
        - Вирус идет по нервам прямо в мозг, он не передается с током крови. Никто точно не знает, но ребенок не должен заразиться. Так ведь, Мола?
        - Да, правильно.
        - Значит, нам реально надо доставить вас в клинику, - бормочет Луис. - Куда, на хрен, пропал Джош? Надо было мне ехать… - Парень достает сотовый, пытается сделать звонок.
        Завидное, хотя и жутковатое спокойствие Натали улетучивается:
        - Если ребенок родится и будет нормальным, кто о нем позаботится? Кто станет мамой моей дочери? - Она кашляет и отчаянно озирается, словно новая мама вот-вот должна выйти из лесу.
        - Ее мамой всегда будешь ты, - говорит Рамола.
        Стоило словам сорваться с губ, как ей стало жутко неудобно. Да только что еще сказать в такой ситуации?
        - Мои родители слишком старые. Даже если б и не старые… Нет. Нет и точка. Ни за что. Ты сама все знаешь. Мне не требуется тебе объяснять. Я также не хочу, чтобы ее забрал отец Пола или его родня. Они все в полном раздрае. Совсем чужим людям я ее тоже не хочу отдавать. - Натали закрывает лицо руками, делает судорожный выдох и выпаливает: - Сможешь, Мола? - Отняв руки от лица, Натали открывает красные, как у бога войны Марса, глаза и отчаянно семафорит ресницами. - Заберешь мою дочь к себе?
        Рамола запинается, вопрос-вирус блокирует способность соображать:
        - Ну-у, я… У меня нет… Я не знаю, как…
        Натали хватает подругу за руку. Кожа влажная, горит огнем.
        - Я понимаю, что не имею права просить тебя. Тем более сейчас. Все, что случилось, ни хрена не справедливо. Так ведь? К тому же дело до этого вряд ли дойдет, потому что все мы на хер сдохнем и все перестанет иметь значение. Но сейчас это пока еще важно. Не так ли? Кое-что еще имеет значение. Да? Извини за вопрос, Мола, но ты сделаешь это для меня? Вопрос ни хрена не простой, я знаю. Самый сложный вопрос. Ты должна это сделать. Ради меня. Пожалуйста, Мола. Если ты скажешь «да», я дотяну. Обещаю, что продержусь. До самого конца.
        Рамола колеблется, она не может сказать «нет, но я позабочусь, чтобы ребенка отдали в хорошие руки», даже если очень хочется, а потому говорит «да». В этот момент она сказала бы «да», попроси ее Натали перерезать себе горло, однако стоило слову сорваться с губ, как она жалеет об этом. Рамола в жизни не произносила ничего тяжелее и печальнее этого «да». Она повторяет ответ, стараясь придать ему твердости, у нее плохо получается.
        Натали произносит:
        - Спасибо, ты - лучшая. - Она отпускает руку Рамолы и достает из кармана толстовки телефон. Кончики пальцев, как колибри, нерешительно зависают над экраном, прежде чем один из них клюет кнопку. Она почти кричит: Это говорит Натали Ларсен, проживающая в доме № 60 на Пайнвуд-роуд в Стоутоне, штат Массачусетс. Я пребываю в здравом уме, и это есть… э-э… мое завещание или что там еще требуется, чтобы придать делу официальный статус. Я желаю… нет, я хочу, я требую, чтобы мой еще не родившийся ребенок был передан под полную опеку доктору Рамоле Шерман, проживающей на Непонсет-стрит в Кантоне. - Натали замолкает и пытливо смотрит на Луиса и Рамолу. - Здесь со мной… э-э… двое свидетелей моего правового заявления. Они сейчас назовут свои имена.
        Натали сует телефон в направлении парня. Он наклоняется и нервно, как человек, дающий показания в суде, произносит:
        - Меня зовут Луис Фернандес.
        Натали волчком разворачивается на месте и подставляет телефон Рамоле, которая тоже называет свое полное имя и адрес.
        Натали тычет в кнопку на экране - очевидно, чтобы выключить запись - и добавляет:
        - Если заявление не примут, я этих ублюдков с того света достану.
        Луис улыбается, однако, устыдившись, прячет усмешку, надвинув на подбородок шейный платок.
        Натали показывает пальцем на Луиса, потом на свой живот, и говорит:
        - Если сейчас ляпнешь что-нибудь из «Чужого», я тебе голову откушу. - Фраза была задумана как шутка, однако ритм сбился, и она получилась печальной и горькой. - Ладно, - добавляет Натали, - раз на то пошло, надо идти. В путь!
        Она первой снимается с места, опережая Луиса и Рамолу, оба торопятся закинуть сумку и рюкзак на плечи. Натали далеко от них не уйдет, но Рамоле все равно хочется выкрикнуть «подожди!», хотя ждать больше нельзя.
        Нат
        Эй! Я хотела поговорить с тобой до того, как они меня догонят и услышат. Теперь это официально. Я заразилась. Тебе могло показаться, что я говорила и вела себя, как будто и раньше об этом знала, но я… я действительно надеялась, что мои сообщения сработают как обратный сглаз и со мной все будет хорошо. Но со мной нехорошо. Так что - да. Вскоре от меня останутся только эти записи.
        Нет, от меня еще останешься ты. Я правильно говорю? Ты понимаешь, что я хочу сказать? У меня язык заплетается и кружится голова. Надо думать, из-за инфекции.
        Я - часть тебя, так что записи не единственное, что от меня останется. Я буду отчасти присутствовать в тебе. В тете Моле тоже есть часть меня. Пусть она про эту часть расскажет сама. И не только одно хорошее. Там много всякого могло накопиться.
        (мужской голос, неотчетливо)
        Не мешай. Я разговариваю со своим ребенком.
        Это - Луис. Он ездит на слишком маленьком для него велосипеде и отпускает шуточки о зомби за рулем автомобиля, будто чуднее этого нет ничего на свете, что совсем не так, он шутит, что наше время сломалось и не по-детски глючит, и все почему? Мол, творится какой-то бред и жуть. Тоже мне. Кошмарные вещи всегда происходили и всегда происходят. Причем, везде! И будут происходить! Это никогда не закончится. Какого-то другого времени не существует, а наше всегда было тихим ужасом. Мои слова не должны тебя пугать, как не пугает ежедневный восход и закат солнца.
        Мне недолго осталось быть самой собой. В голове не укладывается. Что делает меня мной? В кого или во что я превращусь? Меняюсь ли я с каждой утекающей секундой? Я не чувствую изменений, но как определить, когда они наступят?
        Я уже не смогу беспокоиться о том, что еще случится в будущем. Странное утешение. Мне хотелось бы выжить и всегда беспокоиться о тебе.
        (молчание)
        Тетя Мола обещает о тебе позаботиться. Будь с ней добра. Добрее всех. Она…
        (молчание)
        Понятное дело, всегда доброй ты не можешь быть. Никто не может.
        Иногда тебе в голову будут лезть дурные мысли, ужасные мысли, такие, за которые, если произнести их вслух или воплотить в жизнь, люди посчитают тебя чудовищем, и это нормально. Тебе никто не объяснит, что иметь гадкие мысли не страшно и что они посещают всех людей. Я мысленно строила изощренные козни коллегам и друзьям, даже Моле, из-за ссор по мельчайшим, дурацким поводам. Кто бы мог подумать, а? Какая дура станет накручивать себя по пустякам?
        - Это не Джош?
        Стоит мне начать, и я не могу остановиться, злость пылает, как костер, пока сюжет мести не разрастется и не выйдет из-под контроля, сжигая все вокруг, и потом, очнувшись от наваждения, я чувствую себя взвинченной, пеняю на себя, что придумала такую мерзость, считаю себя ужасно нехорошим человеком, ухожу в штопор самоосуждения, таковы все нормальные люди - мы готовимся к худшему, замышляем худшее, но на самом деле стараемся поступать, как лучше.
        - Какого хрена он там делает?
        У каждого человека есть что-то очень плохое внутри, однако многие все равно стараются обратить это во благо. Звучит, как надпись на поучительной открытке, правда? Может, перемены уже происходят и я уже не совсем я?
        (Луис и Рамола неразборчиво говорят, перебивая друг друга)
        Баю-бай, сассафрас.
        Люблю. Моей любви так много, что от нее больно. И всегда будет больно. Великая, страшная любовь. Прости.
        Прощай.
        Мола
        - Не мешай. Я разговариваю со своим ребенком.
        Слушая, как Натали опять говорит с еще не родившимся ребенком, Рамола испытывает желание отправить похожее сообщение маме с папой, попросить у них прощения, вот только за что - непонятно.
        Речь Натали расстроена, интонации и синтаксис хромают. Не в каждом предложении, но местами ей не хватает связанности, а местами происходят неожиданные осечки или перескоки, неуклюжие повторы.
        - Какого-то другого времени не существует, а наше всегда было тихим ужасом. Мои слова не должны тебя пугать, как не пугает ежедневный восход и закат солнца.
        Натали, очевидно, намекает, что ужасы бытия так же повседневны, как смена дня и ночи. Однако смысл фразы «мои слова не должны тебя пугать» не поддается полной расшифровке и не внушает даже обрывка надежды или воодушевления.
        - Тетя Мола обещает о тебе позаботиться. Будь с ней добра. Добрее всех. Она…
        Под тяжестью внезапного молчания Натали Рамола отводит глаза, словно ее поймали на лжи. Взгляд, отяжелев, ненадолго утыкается в асфальт, затем, отцепившись от него, медленно поднимается к ленивым волнам листвы. «Я постараюсь», - виновато думает Рамола, однако «постараюсь» не то же самое, что «да». «Я постараюсь» - этой фразы она тщательно избегала, еще будучи студенткой мединститута, считая ее подсознательной санкцией на ошибку.
        - Это не Джош? - спрашивает Луис. Вопрос звучит одновременно риторически и неуверенно.
        Из-за поворота появляется и едет к ним едва различимая фигура велосипедиста. Совершенно очевидно, что это Джош: он слишком длинный для велика, на нем черный шлем, из-за спины над головой торчит конец палки. Ездок отчаянно крутит педали, не опускаясь в седло.
        - Какого хрена он там делает? - Луис откатывается на своем велосипеде от Натали и, тормозя подошвами кроссовок, неуклюже останавливается.
        Рамола высматривает, нет ли за Джошем машины «Скорой помощи» или какого другого автомобиля, надеясь, что подросток привел подмогу, сыграл роль собаки, нашедшей Тимми в колодце[21 - Аллюзия на сцену из телесериала «Лесси», где собака лаем привлекает людей к упавшему в колодец мальчику и тем самым спасает его.].
        Рамола и Луис, перебивая друг друга, говорят:
        - Где «Скорая»?
        - Почему он едет один?
        Они не отвечают на вопросы, боясь даже подумать о вытекающих из ответов выводах.
        Натали выключает запись и сует телефон в карман толстовки. Рамола просит ее остановиться, дождаться отчета Джоша.
        Джош продолжает давить на педали во весь опор, пока не подъезжает к группе, тормозит юзом перед Луисом, колеса двух великов едва не сталкиваются. Джош картинно сгибается над рулем, опускает голову, спина вздымается и опадает, он не может отдышаться.
        Луис стучит по шлему друга:
        - Эй, где «Скорая?
        Хватая ртом воздух, Джош выдавливает из себя:
        - Я не доехал… до конца… до клиники. Как вы сюда пришли? Почему вы не остались…
        Луис перебивает:
        - Погодь. То есть как не доехал?
        - Чувак. Мы в жопе. В жопе. В полумиле отсюда, может, меньше, идет большая группа, человек десять…
        - Я так и знал. Гребаное стадо зомби. - Рот Луиса приоткрывается в восторженно-удивленной ухмылке.
        Он потирает руки, словно дождался заветного часа.
        - Не-е, чувак. Это не зомби. Хуже. Какие-то ополченцы или бандиты. Точно не Национальная гвардия и не полиция. Некоторые - просто папашки, воскресные вояки, ну такие, одетые в хаки, с пивным брюхом, но оружие есть почти у всех, а с ними еще два здоровенных шкафа в армейском камуфляже с головы до пят, лица раскрашены, арбалеты, обосраться можно…
        Луис перебивает:
        - Я не понял…
        - Дай ему договорить, - просит Рамола.
        Джош продолжает. Группа его не заметила, он спрятался за деревьями на старом кладбище посмотреть, что они будут делать. За пешими медленно двигался красный пикап, люди прочесывали улицу, стуча в двери домов по обе стороны дороги. Им ни разу не открыли.
        - Погоди. Я не ослышалась? - переспрашивает Рамола. - У них есть пикап? Ты не попросил их подвезти Натали?
        - Нет уж, на хер. Когда они подошли к кладбищу, я смотался. Левые пассажиры-неформалы хуже самих зомби. Я это кино видел стопицот раз.
        - Чтобы выжить - слишком молод, чтобы сдохнуть - слишком глуп, - хохочет Натали, захлебываясь кашлем.
        - Какого черта! Как ты достал со своими фильмами. Здесь тебе не кино! - набрасывается на него Рамола.
        - Ты серьезно? - поддает жара Луис. - Даже не поговорил с ними? Не поехал в клинику? Просто вернулся?
        - Можете мне поверить: от этих ничего хорошего мы не дождемся. Когда я уматывал, они мне кричали, да только не «эй, братан, как дела? Тебе помочь?», а злобно так, типа «стоять на месте!» - Джош подражает начальственному басу. - Перевожу для тупых: они не из тех, что предлагают помощь, они из тех, кто, возможно, сжалятся и не сдерут с нас шкуру живьем, если им сразу отдать все наши припасы.
        - Я так и знал, что ехать надо было мне, - тяжело вздыхает Луис.
        - Чувак, не могу поверить, что ты не на моей стороне.
        - Вы оба минутку помолчите, - распоряжается Рамола.
        Она ходит кругами, держась за голову, уставшая, разозленная, страшащаяся любого нового шага.
        Натали, бормоча себе под нос, проходит мимо парней вдоль желтой разделительной полосы. Ее походка стала совсем неуклюжей, на нее больно смотреть, как на робота, постепенно разваливающегося на части. Прежняя бодрая осанка съежилась, левое плечо опущено ниже правого.
        - Куда она идет? - спрашивает Джош. - Надо спрятаться. Или проехать вперед и свернуть на Линкольн-стрит, не доезжая до них, добраться до центра поселка, позвать на помощь.
        - Нет, мы поедем в клинику, - отрезает Рамола. - Без вариантов.
        - Факт. Натали туда надо - и срочно, - примирительно говорит Луис другу, словно разделяя ответственность за плохие новости.
        Рамола собирается предложить Луису проехать вперед и попросить группу о помощи, а если откажут, идти самим до клиники пешком, как вдруг ее взгляд падает на металлические пеги, торчащие из оси заднего колеса каждого велосипеда. Раньше, когда парни предлагали поставить на них Натали, Рамола из-за беременности подруги не стала рассматривать этот вариант всерьез. Но это было раньше. Гидрофобия и начало инфекции теперь доказанный факт. Стрелки часов движутся с утроенной скоростью. Пеги торчат под прямым углом к колесу, представляя собой обрезки трубы диаметром пять-семь сантиметров и не меньше двенадцати сантиметров в длину, что больше ширины ступни. Вполне надежная опора для ног. Стоя на заднем колесе во время движения велосипеда, Натали рискует свалиться, но Рамола не хочет отправлять Луиса вперед, опасаясь, что ему одному откажут в помощи, и они лишь потеряют время и возможность сократить расстояние до клиники.
        - Давайте я поеду, - говорит Луис. - Я сумею их уговорить.
        - Не-е, братан, это плохо, плохо. - Джош нервно оглядывается на дорогу.
        - Мы поедем все вместе, - объявляет Рамола.
        Натали перестает идти и оборачивается.
        - Мы поедем вместе, пусть они увидят Натали, уговоры я беру на себя, - продолжает Рамола. - Если мы с Натали встанем на эти задние пеги… - Она указывает на велосипед Луиса. - Вы уверены, что удержите равновесие, несмотря на лишний вес?
        Луис не мешкая отвечает:
        - Еще как!
        - Если эти люди захотят нам помочь, подбросят до клиники - отлично, а если нет, будем двигаться своим ходом. Ждать больше нельзя.
        Натали кивает с отсутствующим, рассеянным видом.
        - Лажовая идея. Надо… - начинает Джош.
        Сжав кулачки и повернувшись к подростку, Рамола обрывает его:
        - Других идей нет! Ей надо срочно попасть в клинику!
        Учитывая, что Джош килограммов на десять тяжелее Луиса, они распределяются по парам так, чтобы на каждый велосипед давил примерно одинаковый вес. Натали повезет Луис, Рамолу - Джош.
        Рамола встает наготове за спиной Натали, вытянув руки, как учитель физкультуры у спортивного снаряда, однако ее подруга обходится без чужой помощи. Натали кладет ладони на плечи Луиса и встает на пеги с неожиданным проворством и уверенностью - чрезмерной уверенностью, которая, как опасается Рамола, вызвана воздействием инфекции на способность разума включать тормоза и правильно оценивать риск. Задняя шина проседает под избыточным весом, однако не сплющивается в лепешку. Рамолу беспокоит не столько то, что шины не выдержат или что ноги Натали соскользнут с пегов, сколько способность подруги держаться левой больной рукой.
        Живот Натали упирается в спину Луиса.
        - Ты уверен, что справишься, чувак? - спрашивает она.
        - Я возил и потяжелее.
        - Какой милашка! Обещаю не кусать тебя за шею по дороге.
        - Наклонитесь вперед, я выдержу. - Напряженность в голосе Луиса, впрочем, не внушает уверенности. - Не слезайте до полной остановки, ноги снимайте по очереди. - Он толкает велосипед вперед, крякнув, отталкивается ногами от земли четыре раза, разгоняется и ставит подошвы на педали.
        Одно захватывающее дух мгновение велосипед виляет и шатается, потом выпрямляется и гладко катится по Бей-роуд.
        Рамола рысцой подбегает к заднему колесу велосипеда Джоша, хватается за плечи парня и взбирается на пеги. До земли всего сантиметров тридцать, но даже на такой малой высоте Рамолу охватывает ощущение ненадежности и неустойчивости.
        - Надо их догнать, но слишком не рискуй, - просит она.
        Джош, не проронив ни слова, медленно жмет на педали. Рамола даже ладонями ощущает его обиду и сердитость. Насупленный вид - выражение неодобрения, в котором участвует все тело, угрюмое молчание - жалоба из разряда «меня никто не слушает». Рамоле хочется отчитать мальчишку еще раз - первый эпизод оставил приятное ощущение - и заодно познакомить его с некоторыми крепкими британскими выражениями. Она мысленно одергивает себя: Джош - незрелый юнец, не старше ее пациентов. За напускной бравадой скрывается потерявший ориентиры, испуганный и растерянный паренек.
        Рамола наклоняется вперед, насколько позволяет приличие, и произносит:
        - Спасибо тебе, Джош.
        Юноша налегает на педали, ускоряет темп и догоняет Луиса с Натали. Расстегнутая куртка Рамолы парусом надувается на холодном ветру, от которого слезятся глаза. Из-за непривычного ракурса и ощущения подвешенности на уровне середины колеса ей кажется, что они едут быстрее, чем на самом деле.
        - Я так и не понял, почему бы не объехать этих чуваков, не свернуть на другую дорогу - от греха подальше? - говорит Джош. - Она что, должна родить с минуты на минуту?
        До Рамолы доходит: Джошу до сих пор никто не сказал, что ее подруга заразилась. Она рассказывает все без утайки и добавляет:
        - Натали долго не протянет.
        Джош издает серию неуверенных междометий, которые в конце концов складываются в законченное предложение:
        - Э-э… ох… ух… а Луис знает? Ему ничего не грозит? - Джош еще быстрее крутит педали, на мгновение Рамола пугается, что он решил протаранить Луиса и Натали в отчаянной попытке спасти друга, сбросив беременную зомби с велосипеда.
        Торопясь вытолкнуть наружу все нужные слова, Рамола частит:
        - Да знает он, знает! И от тебя мы не собирались скрывать. Мы сами были не в курсе, пока… Луис не предложил ей воды и она не попятилась. Натали укусили сегодня утром, мы надеялись, что прививка была сделана вовремя.
        Джош ничего не отвечает. Он едет вровень с другом, велосипеды проплывают мимо автостоянки Бордерленда и перекрестка Линкольн-стрит с Аллен-роуд.
        Натали нависает над решительно настроенным Луисом. Невысокого роста, он еще больше сжался на сиденье под тяжестью женских ладоней на плечах. Удивительно, как только шинам и раме хватает прочности, чтобы выдержать их обоих. Пара демонстрирует цирковой номер, в котором комично маленький велосипед вот-вот начнет разваливаться на части в преддверии кульминации - неуклюжего падения под смех публики. Голова Натали клонится на левый бок, словно у нее затекла и болит шея. Рамола хочет окликнуть подругу, поговорить с ней, однако не решается ее отвлекать.
        - Все добром, братуха? - выкрикивает Джош.
        - Я сам - добро, - запыхавшись, но не переставая крутить педали, отвечает Луис. - Где твоя банда конца времен? Запомни меня![22 - «Запомни меня!» - реплика из кинофильма «Безумный Макс: дорога ярости».] - Оба подростка хохочут.
        Натали тоже хохочет и повторяет следом:
        - Запомни меня!
        - Этот фильм я тоже видела, - подхватывает Рамола, чувствуя беспричинную гордость, хотя в ее планы не входит вдохновлять подростков на новые реплики и сравнения с фильмами.
        После короткого выброса энергии вся группа замолкает. Под Рамолой мелькают спицы колеса и асфальт. Каждая неровность дороги отзывается толчками в щиколотках и коленях. Ее тревожит, как долго еще Натали сможет выдерживать такую физическую нагрузку и напряжение.
        После национального парка и перекрестка в промежутках леса снова начинают попадаться жилые дома. На этом расстоянии невозможно разглядеть, есть ли в них жильцы, свет нигде не горит, в окнах - темнота. Подъездные дорожки пусты. Может быть, машины спрятаны в гаражах? Или обитатели района сбежали еще несколько дней назад, упредив объявление карантина по всему штату? До клиники остается около мили. Если попадется дом с явными признаками обитаемости, есть ли смысл тратить время и рисковать, стучась в двери?
        Джош еще раз предлагает свернуть впереди налево, говорит, что знает, как объехать большой участок Бей-роуд. Группа дружно отвечает «нет».
        - Ну и где твои страшные великаны? - подтрунивает Луис.
        - Дальше, - огрызается Джош тоном, которым посылают на хер.
        С правой стороны, где дорога поворачивает почти под прямым углом, в начале Рокленд-стрит стоит баптистская церковь Эймса. Если бы не большой крест на боку, здание можно было бы принять за вальяжный белый особняк в колониальном стиле или похоронное бюро. Церковь занимает приличных размеров участок с широко раскинувшейся лужайкой и пустующей стоянкой для машин в форме буквы «Г», которую исследует стайка индюшек.
        - В нашем времени индюшки тоже нападают? - спрашивает Луис.
        - Бешенством болеют только млекопитающие, - отвечает Рамола.
        - Повезло, - говорит Натали.
        Они проезжают мимо церкви. Белый щит для объявлений, установленный на углу улицы рядом с обветшавшей, заросшей мхом каменной стеной, содержит номера телефонов для экстренной связи и короткий приказ: «Молись!»
        Пронзительные рыдающие звуки, удивительно похожие на детский плач, смешиваются с глухим рычанием, взрывающимся отрывистым, неистовым лаем. В отличие от прежних криков, доносившихся из глубин Бордерленда, эти невидимые, сцепившиеся в смертельной схватке дуэлянты где-то совсем рядом - либо на территории самой церкви, либо за ее оградой.
        Заслышав какофонию звуков, Джош и Луис, обмениваясь нервными подначками, неуклюже переводят велосипеды на противоположную полосу.
        - Держитесь ровно! - призывает Рамола, снимая правую руку с плеча Джоша и оборачиваясь, чтобы лучше рассмотреть происходящее.
        Бей-роуд пуста - не видно ни преследующих животных, ни стаи индюшек. Воинственный рык продолжается вне поля зрения, теперь ему вторят кудахтанье, кулдыканье и тяжелые хлопки крыльев. Рамола разворачивает лицо обратно по ходу движения, нечаянно сильно нажав на плечо парня. Джош недовольно крякает. Рамола извиняется:
        - За нами, насколько я вижу, никто не гонится. Мы есть добро.
        - Все путем! Нормалек, приятель! - выкрикивает Луис, очень точно подражая австралийскому акценту.
        Они минуют уходящий влево переулок под названием Фезант-лейн. В некоторых дворах виднеются автомобили, Рамола чувствует облегчение от того, что не все люди покинули свои дома. Хотя до клиники остается меньше мили, она начинает сомневаться, не сделать ли остановку и не попросить ли кого-нибудь подвезти их, тем более что парни заметно устали.
        Они проезжают еще одну улицу с жилыми домами у левой обочины, дорога делает поворот, после которого начинается длинный прямой участок.
        - Вот они, - восклицает Джош.
        В сотне метров середину дороги занимает красный пикап, хромированная решетка радиатора напоминает дурацкий оскал. Если автомобиль и движется, то с такой черепашьей скоростью, что ее невозможно определить на расстоянии. Двое мужчин по бокам пикапа держат в руках инструменты, похожие на совковые лопаты, другие, вооруженные охотничьими ружьями, идут вдоль обочины. Водитель дважды сигналит, из кустов на дорогу выходят новые люди. Метрах в двадцати перед пикапом в ногу шагают два здоровенных мужика, с головы до пят одетые в камуфляж, к груди прижаты арбалеты - гарантия будущего насилия.
        - Господи, - бормочет Луис, - этот чувак ростом с гребаный дуб.
        - Дуб и есть, - подхватывает Джош.
        Рамола вынуждена признать, что пестрая группа мужчин и манера их поведения заставляют ее нервничать, если не паниковать. Ее мысли были полностью заняты тем, как посадить Натали в желанный пикап и довезти до клиники, теперь ее терзают новые вопросы. Почему эти люди нарушают законы о карантине? Зачем, как утверждал Джош, они стучат в двери каждого дома?
        - Не останавливайтесь, пока не подъедем к главному. Я с ним поговорю, - просит Рамола.
        - Разговаривать с Дубом? Флаг в руки.
        Два человека в камуфляже расходятся с середины дороги в стороны, теперь каждый занимает свою полосу. На них поляризационные солнечные очки, те части лица, что не заросли грубым волосом, замазаны черно-зеленым гримом. Они останавливают приближающиеся велосипеды, подняв согнутые в локте руки в черных перчатках. Пикап продолжает медленно ползти вперед. Остальные расходятся по дворам группами по два-три человека.
        Подростки аккуратно тормозят, Рамола и Натали без труда спускаются с пегов на землю. Луис облегченно стонет и поводит плечами.
        - Спасибочки, чувак, - говорит Натали.
        Самый высокий член группы - после того как Джош наградил его кличкой, Рамола не может в мыслях называть иначе, как Дубом, - произносит:
        - Вам не положено здесь находиться. Возвращайтесь домой. Сейчас не время для прогулок. - Он переводит взгляд на Джоша: - А ты должен был остановиться, когда тебе приказали.
        Второй великан в камуфляже сжимает и разжимает кулаки поверх арбалета, хруст кожаных печаток доставляет ему явное удовольствие.
        Луис смеется, наклоняется и хлопает Джоша по плечу.
        - Чувак, я беру свои слова обратно. Они зло.
        - Факт.
        - Извините, - вмешивается Рамола, выходя вперед. Двое в камуфляже не двигаются с места. Рамола указывает на свою бирку и объявляет: - Я - доктор Рамола Шерман. Мы отчаянно нуждаемся в вашей помощи. Моя подруга Натали…
        Второй детина в камуфляже восклицает:
        - О-о, черт! Неужели ООН уже высадила десант?
        Рамола немеет от удивления.
        - Что, простите? Какая ООН?
        Дуб снимает очки и вонзает взгляд в доктора.
        - Из какой ты страны? Не лги.
        Натали подходит к Рамоле, встает рядом и рявкает:
        - Слушай, ты, расист недоделанный. Мола… а для тебя - доктор Мола… живет в Кантоне, и если ты будешь на нее наезжать, я…
        Рамола несколько раз произносит имя подруги с добавлением «успокойся», «не волнуйся», «все будет хорошо», потихоньку оттаскивая ее от сохраняющих невозмутимость мужчин. Подростки хихикают. А почему бы и нет? Весь мир спятил.
        Красный пикап подъезжает вплотную к двум дозорным. Из кабины вылезает бородатый водитель и говорит:
        - Эй, неплохой день для прогулки на великах, а? - и сам смеется своей недошутке. Он крепкого телосложения, белый, среднего возраста, чуть ниже среднего роста, коротко подстриженные, грубые волосы растут на лбу мыском. В темно-русом море проглядывают заметные островки седины. Водитель одет в плотницкие штаны, застегнутую на все пуговицы синюю джинсовую куртку, рабочие рукавицы и черные сапоги. Потемневшие от кофе зубы щерятся в обаятельной улыбке, за щеками не видно глаз.
        - Меня Дэн зовут… это… что тут происходит? Должен сказать, вы - странная компания. Что вы, ребята, здесь делаете?
        Дэн встает между верзилами в камуфляже и сует руки в передние карманы. Этот жест, подозревает Рамола, должен означать «не робейте, я безвредный», а еще - «я у них главный».
        Рамола начинает представление сначала:
        - Я - доктор Рамола Шерман. Мы отчаянно нуждаемся в вашей помощи, и у нас больше нет времени…
        - Ты слышишь, как она говорит? - перебивает ее Дуб.
        Второй детина подхватывает:
        - Похоже, иностранные государства уже вмешались…
        - Какого хрена, хватит уже, - не выдерживает Рамола. - Натали, садись на велосипед. Поехали.
        Она подходит к Джошу и машет рукой в направлении мужчин:
        - С дороги, тупари!
        Камуфлированный дуэт бормочет туманные угрозы, мол, не пропустим, которые теряют силу, по мере того как верзилы расступаются перед Рамолой и отходят к пикапу.
        Дэн похлопывает гигантов по плечу:
        - Все хорошо, Ричард. Все хорошо, Стэнли. Эй, давайте мы все успокоимся. - Он произносит последнее слово как «аспаоимся», бостонский акцент настолько ярко выражен, что кажется поддельным, как английский в исполнении Джоша.
        - Дик-и-Стан[23 - Дик - уменьшительная форма от имени Ричард.] - захочешь, не забудешь, - угорает Джош.
        - Ой, дай угадать, кто из них Стэнли, - хохочет Луис.
        Дуб рычит:
        - Идите на хер, - однако это не проясняет, Стэнли он или Роберт. Прежде чем подростки успевают высказать вслух свои догадки, Рамола в последний раз просит о помощи. Машина, способная довезти Натали до клиники, стоит на расстоянии вытянутой руки.
        - Я врач Норвудской педиатрической больницы. Мы с Натали ехали на карете «Скорой помощи» в клинику Эймса. Примерно в миле отсюда нас в бок ударила машина. Мы не пострадали. Чего нельзя сказать о другом водителе. Однако «Скорая» вышла из строя, дозвониться до приемного отделения по телефону мы не смогли, поэтому новый транспорт за нами не выслали. Эти молодые люди были свидетелями аварии и любезно согласились подвезти нас до клиники, чтобы Натали и ее ребенок получили должный уход. - Рамола вплотную подходит к Дэну и двум мужчинам. - Вы подбросите нас до клиники? Она на Пяти Углах, меньше мили отсюда. Мы будем вам бесконечно благодарны, и вы сможете быстро вернуться к вашим занятиям.
        От группы из шести мужчин, скопившейся в десяти-двадцати метрах за пикапом, доносятся крики «что происходит?», «у вас там все в порядке?». Двое одеты в темные флисовые жилеты поверх светло-коричневых рубах с воротниками и большими оранжевыми нашивками на левом рукаве. Они стоят слишком далеко от Рамолы, чтобы прочитать надписи на нашивках. В руках - длинные, тонкие шесты с петлями на конце. В отличие от камуфляжа Ричарда и Стэнли, трое остальных одеты в типичный осенний наряд мужчин северо-запада - одежда из флиса и фланели известных брендов, в руках - лопаты. Низкорослый, лысеющий мужичок утопает в студенческой куртке с эмблемой «Нью-Ингленд Пэтриотс» и держит малокалиберное охотничье ружье.
        Дэн оборачивается и показывает группе большой палец. А Рамоле говорит:
        - А-а, ну да, хорошо. Вы ведь знаете, это небольшая клиника. Не как настоящая больница. Она вообще открыта, работает? Я не в курсе. Мы мимо нее не проходили, так что не знаю. А так - конечно. Я вас подвезу.
        Ричард и Стэнли со вздохом отворачиваются и вскидывают руки, точно капризные дети, которым родители отказались купить в магазине шоколадку.
        Дэн не обращает внимания. Сложив ладони рупором, он кричит тем, что стоят за пикапом:
        - Идите вперед! Продолжайте стучать! Группа разделяется надвое, к каждой примыкает один мужчина в коричневой рубашке с шестом. Они направляются к домам по обе стороны Бей-роуд. Человек с ружьем топчется на середине дороги.
        - Вас Натали зовут, правильно? - спрашивает Дэн. - Можете ехать со мной в кабине. Остальные, если хотите, полезайте в кузов.
        - Зашибись! Нам до дома тоже по пути, - восклицает Джош.
        - Да, мы местные, - подхватывает Луис.
        Рамола благодарит Дэна, берет Натали за руку и проводит ее между двумя погрузившимися в гробовое молчание верзилами в камуфляже. Когда они огибают капот машины, Натали шепчет на ухо Рамоле: «Что у них в прицепе? Вряд ли что-то хорошее». Стоя перед радиатором, они сначала не заметили позади пикапа небольшой одноосный прицеп. Четыре боковые панели примерно полметра высотой сделаны из металла и выкрашены в черный цвет. Неизвестное содержимое накрыто зеленым брезентом.
        Рамола привстает на цыпочках, однако разглядеть то, что накрыто брезентом, не удается. «Не знаю», - отвечает она. В уме неоновыми предупреждающими сигналами сверкают вопросы о том, что здесь делают эти люди и почему они стучат в дверь каждого дома, но Рамола не торопится их задавать. Ей и Натали всего лишь надо доехать до клиники. Она тянет на себя ручку дверцы - заперта.
        Джош и Луис подводят велосипеды к пикапу, восклицая «прошу прощения!», «порядок», «после вас», «я настаиваю», «это уж вряд ли» и прочее с гадостно фальшивым британским акцентом.
        Дуб заступает дорогу парням, не позволяя погрузить велосипеды в кузов. Высоким визгливым тоном он быстро-быстро, без остановок и пауз выговаривает Дэну:
        - Ты читал мою заметку на «Reddit» насчет заговора ООН и глубинного государства по созданию и распространению вируса, чтобы они могли прилететь и спасти положение новой вакциной, обдурить народ, чтобы все думали, будто вакцины, которые они нам навязывают, безвредны, и как они разбрасывали зеленые пакеты с приманкой и распространяли вирус с помощью ветеринаров и педиатров, чтобы отслеживать процесс в больницах?
        Второй достает из глубоких карманов пару зеленых пакетов с приманкой-вакциной, которые Служба охраны диких животных сбрасывает уже несколько недель.
        - А ведь мы тебя предупреждали, Дэн, - говорит он. - У этой чертовой дряни даже инструкции на французском. Идет глобальная биологическая война. - Он делает шаг к подросткам и взмахивает пакетом перед носом Джоша.
        - Берегись, - предупреждает Луис, - он тебя заразит государственным бешенством.
        Дэн качает головой:
        - Парни, вы что? Помимо бород, принадлежности к белой расе и среднего возраста Рамола замечает между Дэном и парой в камуфляже некоторое физическое сходство. Видимо, братья - если не родные, то двоюродные. Как бы то ни было, Дэн теперь меньше похож на главаря и больше - на обыкновенного мужика с пикапом и прицепом. - Я с вами не спорю, - продолжает он. - Я всего лишь хочу подвезти беременную женщину. - Он подходит к задней части машины.
        - Она же явилась с врачом-иностранкой! Что ты делаешь? - шипит Дуб.
        - Отцепляю прицеп. Оставлю его здесь, если он вам понадобится. Когда вернусь, снова прицеплю.
        - Поехали. Нам надо ехать. - Натали дергает ручку двери. - Заперто.
        Дэн отвлекается от прицепа и двумя нажатиями кнопки на контроллере отпирает замок.
        Натали открывает дверь и, пока Рамола усаживает ее в кабину, бормочет себе под нос: «Все хорошо, ты жива, дело ладится, худшее позади, через реку, через лес…»[24 - «Через реку, через лес» - слова из популярной песни, исполняемой в день Благодарения, автором которых является Лидия Мария Чайльд, уроженка Массачусетса.] Постепенно бормотание распадается на повторные, не связанные друг с другом слова. Беспризорные слова, в свою очередь, рассыпаются на покашливания и холостые глотательные движения.
        - Мы скоро приедем. Обещаю, - говорит Рамола и тут же вспоминает недавние рассуждения Натали о том, чего стоят обещания.
        - Я дико устала. - Медленный кивок Натали превращается в конвульсию паралитика.
        Она смотрит вперед через лобовое стекло.
        Рамола перепоясывает грудь Натали непослушным ремнем безопасности, проследив, чтобы нижний ремень не давил на живот, и застегивает пряжку. Вместо напутствий, ободряющих фраз и никчемных пожеланий Рамола быстро, словно за ней гонятся, вылезает из кабины и захлопывает дверцу. Она тоже устала.
        Дэн оттащил прицеп на обочину, между ним и двумя дылдами в камуфляже разгорается ссора.
        - Ты ведешь себя так, словно выше нас всех, - упрекает Дуб. - Как будто мы дебилы или безумцы.
        - Это потому, что ваши теории заговора дебильные и безумные, - огрызается Дэн.
        - Чем твой чувак в «Твиттере»[25 - Намек на президента США Дональда Трампа.] лучше нашего «Reddit»?
        Дэн отходит от прицепа, бросает через плечо:
        - Даже я лучше вашего чертова «Reddit».
        - Ты не прав, Дэн, - говорит второй детина в камуфляже. - Как всегда, прячешь голову в песок. Это начало попытки переворота. Но к нам уже идет армия патриотов, они остановят переворот и распространение вируса. Они сделают то, что требуется сделать, а мы должны им помогать.
        Воспользовавшись перепалкой, Джош и Луис залезают в пикап и укладывают в кузов свои велосипеды. Встав на борт, чтобы было лучше видно, подростки смотрят, что будут делать мужчины, приближающиеся к домам.
        - Эй, доктор Рамола, - зовет Луис, - эти мужики в коричневых рубашках работают в службе отлова бездомных животных.
        Зачем ей это слышать? Никчемная информация. Сейчас надо, чтобы Дэн сел в пикап и развернул его в сторону клиники. Пусть эти люди предаются своим идиотским фашистским фантазиям без нее и Натали.
        - Дэн! - зовет она. - Натали надо срочно везти в клинику. Она переутомилась, измучена жаждой… Рамола осекается. Что если Дэн предложит Натали в кабине попить? Ее не будет рядом, чтобы помешать. А тут еще Джош с Луисом и бутылками воды, висящими у них на шее. Как поступят мерзкие типы, если заметят гидрофобию Натали? Рамола, запинаясь, договаривает до конца: - Ей нужна капельница и хороший уход. Больше медлить просто нельзя.
        - Да иду я, иду, - отзывается Дэн.
        Покинув стоящих около прицепа мужчин в камуфляже, он рысцой подбегает к машине. Миновав Рамолу, обходит пикап спереди, направляясь к месту водителя.
        - Почему бы тебе не рассказать своим новым приятелям, чем мы тут занимаемся? - бросает ему вслед Дуб. - Объясни им, что на этих ребятах форменные рубашки службы отлова бродячих животных и что все придумал именно ты. Посмотрим, захотят ли они с тобой после этого ехать.
        Рамола дважды стучит по окну со стороны пассажира. Натали не поворачивает головы, продолжает смотреть прямо перед собой.
        Стэнли приподнимает край брезента на прицепе:
        - Поздоровайтесь с моими пушистыми друзьями. - Оба здоровяка гогочут.
        Рамола не смотрит. Она подбегает к тыльной стороне пикапа. Положив обе руки на задний борт, одновременно оттолкнувшись ногами и отжавшись, находит правой ногой опору, неуклюже переваливается в кузов. Хотя оба подростка подхватывают Рамолу под руки, болтающиеся бутылки с водой бьют ее по голове, еще больше затрудняя подъем. Когда все сидят в кузове, парни в спешном порядке передвигают велосипеды и рюкзаки. Рамола на корточках подходит к заднему окну кабины, чтобы лучше видеть Натали.
        Справа от пикапа взрывается глухой, громкий лай.
        - Эй, еще один! - орут мужчины. - Злющий какой! И здоровенный! Сейчас дверь выскребет.
        Привстав на цыпочки, Рамола видит за зеленой изгородью скромный, обшитый вагонкой коттедж, выкрашенный в желтый цвет с белой отделкой. К дому примыкает гараж на одну машину. Из крыши, крытой черной, как сажа, дранкой, торчат две мансарды, красная кирпичная труба аккуратно разделяет дом пополам. Вход украшают американский и желтый гадсденовский флаг со свернувшейся кольцом змеей[26 - Гадсденовский флаг - исторический флаг США, один из символов либертарианства. Представляет собой желтое полотно с нанесенным изображением свернутой в клубок гремучей змеи и надписью «Не наступай на меня».]. По обе стороны от двери стоят, прижав лица к стеклу, два человека Дэна. Третий занял место на вымощенной кирпичом площадке перед домом.
        Дэн, наполовину забравшись в кабину, спрашивает:
        - Люди в доме есть?
        - Никто не отвечает! Машина, возможно, стоит в гараже.
        Мужчина в коричневой рубашке молотит в дверь ладонью и кричит:
        - Добрый день. Мы - служба отлова бездомных животных. Нам надо поговорить. Эй, дома есть кто-нибудь? - Свободной рукой мужчина держит шест с петлей.
        Пес лает натужно, басовито, с переменой темпа - быстрое тявкающее стаккато перемежается длительным угрожающим гавканьем.
        Дэн опускает ногу с подножки на землю, он не уверен, где ему сейчас полагается быть.
        - Хорошо. Если ответят, скажите честно. Не обманывайте. Так будет лучше. Если никто не ответит, э-э… просто подождите, пока я не вернусь. Я быстро.
        Он ныряет в кабину и закрывает дверцу.
        Луис спрашивает Джоша:
        - Я правильно угадал, чем там занимаются эти уроды?
        Дуб улыбается широкой улыбкой из разряда «я уж думал, вы никогда не спросите» и говорит:
        - Хотите остановить вирус? Значит, надо уменьшить количество тех, на кого он может перескакивать, верно, док? - Он выплевывает «док» как ругательство. - Людей - в карантин, животных-векторов - в расход. Работенка не из приятных, но… - Дуб подвешивает «но» в воздухе, нарочно растягивая паузу. Типичные доводы реакционеров, примитивные и давно всем знакомые, много раз опровергнутые историей.
        Дэн заводит мотор и осторожно сдает назад. Дно кузова вибрирует под ногами Рамолы.
        Она отвечает Дубу:
        - Уничтожение здоровых животных еще ни разу не помогло остановить вспышку бешенства. Помогает только вакцинация.
        Водитель дважды сигналит и тут же рывком останавливает машину, отчего Рамолу, Джоша и Луиса бросает на велосипеды и задний борт. Рамола удерживается на ногах, а двое подростков спотыкаются и падают на велики. Клаксон оглушительно ревет еще два раза. Рамола подбирается к кабине и заглядывает в заднее окно. Дэн и Натали о чем-то спорят. Рамола стучит по стеклу и только тут замечает, что окно, вставленное в черную, металлическую раму, можно отодвинуть и просунуть в него всю голову. Она лихорадочно его открывает.
        Натали еще раз давит на клаксон левой рукой, тыча правой в лобовое стекло, и говорит:
        - Большие, злые койоты.
        К пикапу по дороге трусцой направляются два ободранных, покрытых боевыми шрамами койота. Один значительно крупнее другого. Он бежит, заметно прихрамывая. Рамола встает за кабиной во весь рост, чтобы лучше их рассмотреть. Чем больше она наблюдает за крупным животным, тем больше убеждается, несмотря на низкую вероятность, что это тот самый койот, который протаранил «Скорую». Вид больного, израненного, но не сдающегося зверя вызывает у нее парализующий страх и трепет - она на эмоциональном уровне осознает и принимает мысль о том, что шестеренки вселенной неизбежно наматывают на свои зубцы ее адептов - как верноподданных, так и отступников.
        Дуб улюлюкает:
        - Сейчас поиграем! - и тыкает кулаком в кулак напарника. Они бросают прицеп и выходят на середину дороги перед пикапом, готовя к бою арбалеты.
        Плечи койотов застыли в приподнятом состоянии, головы опущены низко к земле, из пастей капает слюна. Они рычат, лают, рыдают. Когда их пути пересекаются, звери, не замедляя ход, хватают друг друга зубами. Их движение безостановочно, как у существ с перестроенными генами, управляемых неведомым инстинктом.
        Рамола говорит водителю:
        - Дэн, нас же ничего не держит, верно? Ваши друзья сами справятся. - Она надеется, что выбрала подходящий тон, чтобы подтолкнуть водителя к действию. Пальцы нервно выстукивают торопливое SOS по крыше кабины.
        - Где койоты? Вот койоты, - со смехом произносит Натали.
        Водитель возобновляет движение задним ходом, стараясь вписаться в проем подъездной дорожки желтого дома для разворота.
        Один из мужчин в камуфляже выкрикивает:
        - Дэн, самое интересное пропустишь!
        Трое, включая стрелка с охотничьим ружьем, легкой рысью выбегают по противоположной бровке навстречу койотам. Подозрительно примолкшие Джош и Луис достают свое собственное оружие.
        В то время как зад пикапа вползает на покатую дорожку, люди, стоящие у входа в желтый дом, крича и тыча пальцами друг в друга, отступают от двери. Входная дверь распахивается, из нее лавиной вырывается громкий собачий лай. Из темной прихожей наружу выпрыгивает коричнево-черная тень и сбивает с ног ловца бездомных животных в коричневой рубашке. Здоровенная, широкогрудая немецкая овчарка щелкает челюстями, из пасти свисают нитки бело-розовой слюны. Собака волчком разворачивается на месте и бросается на другого члена группы Дэна, вооруженного лопатой, хватает его за левую щиколотку, кусает раз за разом, взбираясь вверх по ноге. Не обращая внимания на два увесистых удара лопатой по боку, пес валит орущего, дрыгающего руками и ногами человека на землю, вгрызается ему в шею и лицо.
        Еще один человек - очевидно, тот, кто открыл дверь изнутри - шатаясь, выходит из дома на крыльцо между флагами. Он выше Дуба и моложе его лет на десять, все тело - руки, ноги, туловище, щеки - забрызганы кровью, покрыты алыми пятнами. Трудно поверить, что вся эта кровь натекла из него одного, но часть ее определенно не чужая - у парня разорвана штанина треников и рукав рубашки. Он несколько раз подряд выкрикивает:
        - Откуда вы взялись? Говорите! - Вся фраза звучит как одно слово, произнесенное с неправильной интонацией.
        Парень подскакивает к ловцу бездомных животных на крыльце, настигнув его за попыткой подняться на ноги. У ловца нет никаких шансов. Расправа безжалостна и скоротечна. Зараженный юноша обрушивает на голову чужака град сокрушительных ударов, затем на мгновение приподнимает его, чтобы заглянуть в лицо, кусает его за щеку и шею, после чего бросает на землю. Парень кашляет, то и дело вытирает губы (издавая горловые звуки, звучащие в ушах Рамолы как зов преисподней), бьет ногами ловца животных по голове; тот больше не сопротивляется и только беспомощно дергает руками и ногами.
        Третий член осматривавшей желтый дом группы, слишком ошарашенный и перепуганный, чтобы поддержать товарища, зовет на помощь, пятясь по выложенной камнем дорожке к подъездному пути. Он чересчур долго медлит. Собака и зараженный берут его в клещи. Мелькают клыки, руки, зубы.
        Пикап останавливается. Все кричат, включая Рамолу. Луис и Джош пританцовывают на месте, подумывая, не спрыгнуть ли на землю и не прийти ли на помощь, однако схватка настолько неравна, что исход наступает почти сразу же после начала. Рамола хватает обоих за руку и, на мгновение завладев вниманием подростков, говорит:
        - Нет! Не ходите туда! Вы им не поможете! - Присев на корточки у тыльной стороны кабины, она кричит: - Поехали! Поехали!
        В два прыжка немецкая овчарка перескакивает с дорожки на подъездной путь. Собака прыгает на пикап, скребет когтями по металлу, встает на задние ноги, окровавленные передние лапы и оскаленная морда нависают над бортом. Джош взмахивает деревянным посохом и попадает по зверю, удар приходится вскользь, не причинив животному вреда. И без того взбешенная собака еще больше звереет. Прыгает на задних лапах, пытаясь перескочить через борт в кузов.
        Наконец мотор пикапа отвечает на собачий рык своим ревом, машина дергается с места. К внезапному ускорению подготовилась одна Рамола, подростки пятятся назад. Луис ловко складывается и опускается на корточки рядом с велосипедами и вещами. Джош балансирует на прямых ногах, опираясь на посох. Рамола держится за раму открытого заднего окна и следит за происходящим через лобовое стекло.
        Пикап устремляется к Бей-роуд слишком быстро для перехода с наклонной дорожки на ровную поверхность и крутого поворота налево. Двое человек, в том числе охотник с ружьем, вдруг оказываются на пути движущегося автомобиля, застигнутые врасплох при попытке помочь своим товарищам у желтого дома. Решетка радиатора задевает человека с ружьем, отчего тот кубарем улетает на противоположную обочину, зад пикапа, как рыбий хвост, смахивает второго, подбрасывает его в воздух. Пострадавший мешком падает на спину.
        Дэн бьет по тормозам. Рамолу прижимает к заднему окну кабины. Велосипеды, вещи и Луис скользят по днищу кузова вперед. Джош вскрикивает и выпадает наружу через боковой борт со стороны водителя, деревянный посох выстукивает барабанную дробь об асфальт. Пикап замирает диагональным росчерком поперек осевой линии дороги. Дэн открывает дверцу и вылезает из кабины. Луис хватает связку бутылок и спрыгивает на землю к Джошу, который стоит на коленях, потирая подбородок и осматривая руку.
        Дверца Натали распахивается и застывает на петлях в полузакрытом состоянии. Рамола протягивает руку через окно, захватывает в кулак толстовку на плече подруги и кричит:
        - Нет! Не выходи! Закрой дверь.
        Натали оборачивается и награждает Рамолу презрительной, совершенно нехарактерной для нее ухмылкой. Она выкручивается из захвата, наклоняется и закрывает дверь.
        Овчарка уже кусает и неистово трясет мужчину, распростертого на проезжей части посреди дороги. Собака быстро перебегает к охотнику на обочине, грызет руки, которыми он прикрывает голову. Стоны мужчины сменяются пронзительными криками. Ружье валяется между лежащим и пикапом. Рамола ставит ногу на борт, взвешивая в уме безумную мысль, не сбегать ли за ружьем. Словно угадав ее намерения, собака поворачивает голову и заливается лаем.
        Раздается свист быстро летящего предмета, и в правое бедро охотника вонзается стрела. Его крики становятся еще громче и достигают частоты, от которой вибрирует стекло заднего окна. Он протягивает руку к ноге, собака использует момент незащищенности и вонзает клыки в лицо и шею жертвы, чьи вопли быстро слабеют и переходят во влажное клокотание.
        - Извини! Извини! - кричит то ли Ричард, то ли Стэнли, он все еще держит арбалет на изготовку на вытянутых руках, словно решил запомнить на будущее положение, из которого промахнулся.
        Дуб стоит в трех метрах от него и ведет поединок с крупным койотом. Он машет арбалетом как дубиной, стараясь попасть по голове зверя, который вцепился ему в штанину. Несмотря на стрелу, торчащую из левого плеча, и перебитую левую ногу, атаки койота не теряют ярости и результативности. Дубу грозит опасность быть загрызенным насмерть. Меньший койот лежит на дороге в двадцати шагах, мертвый, из туловища, как из подушечки для булавок, торчат три стрелы.
        Расправившись с охотником, овчарка, чья шерсть еще больше потемнела от крови, несется к мужчине в камуфляже. Скорость и сила, с которой она бежит, завораживают и наводят ужас. Оскаленные зубы, взгляд сосредоточен на добыче - стремительная, мощная атака передает ощущение радостного освобождения, как будто пес наконец-то получил возможность исполнить свое исконное предназначение, которому нельзя изменить.
        С другой стороны машины доносятся крики, но взгляд Рамолы, пока собака отвлеклась на мужчину в камуфляже, прикован к ружью на дороге. Она перелезает через борт и спрыгивает на землю. Оружие всего в нескольких шагах, однако время замедляется как в страшном сне, расстояние растягивается, асфальт под ногами превращается в болотную топь. Рамола поднимает ружье за ложе и быстро разворачивает ствол от себя в ожидании атаки. Она к ней совершенно не готова, ей не приходилось не только стрелять, но даже держать огнестрельное оружие в руках. Оба мужчины в камуфляже продолжают отбиваться от двух животных. Немецкая овчарка встает на дыбы, полностью перенеся вес на согнутые задние лапы, как будто ей так удобнее. Передние лапы скребут по груди мужчины, выискивая слабину, толкают его назад, отчего тот чуть не теряет равновесие. Охваченное бешенством животное усвоило урок: противника надо сначала повалить на землю. Даже умей Рамола стрелять, позиция неудобна, она боится ненароком попасть в одного из мужчин.
        У нее за спиной перекликаются Джош и Луис. Рамола разворачивается и пробегает два шага. С другой стороны пикапа бесноватый юноша полуидет, полубежит - Рамола узнает жуткую надломленную походку, - однако он движется не навстречу Луису, а прочь от него. У Луиса на шее висят оба комплекта бутылок с водой. Еще по одной он держит в каждой руке, брызгая на зараженного. Джош с кровоточащим подбородком приотстал на пару шагов, нерешительно сжимает посох.
        Зараженный кричит «нет!» плаксивым, отчаянным тоном затравленного ребенка. «Пожалуйста», - умоляет он, заикаясь, так что получается «пожал-ста». Юноша кашляет, давится, машет руками.
        Луис с ругательствами и подначками опять плещет водой на юношу. Подросток быстро меняет опустевшую бутылку на полную, все дальше оттесняя больного от пикапа.
        - Садитесь! Быстрее! - командует Луис и первым перелезает через задний борт. Из кузова он вновь брызгает водой в сторону зараженного, который уже отошел за пределы досягаемости. Джош движется медленно, как контуженный. Выпучив глаза, замирает с тыльной стороны пикапа и не обращает внимания на протянутую руку Луиса.
        Зараженный остервенело вытирает лицо, словно пытается содрать прилипшую маску, пальцы склеились от крови, слюны и слизи. Протирая раз за разом руками нос и губы, он спокойным тоном повторяет:
        - Я чую кровь.
        Когда он роняет руки по бокам и впивается взглядом в Рамолу, сердце у нее проваливается в пятки. Чувствуя головокружение и тошноту от страха, она поднимает трясущееся ружье, прижимает приклад к правому плечу и пытается убедить себя сделать выстрел. Целясь пониже, в ноги, чтобы не застрелить насмерть, нажимает на спуск. Отдача не так сильна, как она опасалась, однако Рамола все равно отчаянно мажет. Пуля рвет зеленую изгородь перед желтым домом метрах в трех правее цели. Юноша бросается к ней. Лицо расползается в исступленной, блаженной улыбке фанатика-изувера.
        Где-то с левой стороны, слишком близко, заливисто, с подвыванием лает, словно торжествуя победу, немецкая овчарка.
        Джош выскакивает из-за пикапа и рубит по правому колену зараженного деревянным посохом. Колено подгибается. Нападающий останавливается, но не падает.
        Рамола подбегает к пикапу. Слава богу, дверь Натали по-прежнему закрыта. Ее фигура маячит безучастной, темной массой за тонированным стеклом. Дэн стоит в кузове, призывая Рамолу поторопиться. Выбрав место, где соединяются кузов и кабина, Рамола бросает Дэну ружье, а сама, оттолкнувшись левой ногой от заднего колеса, хватается руками за борт. Подтянувшись, она переваливается через борт на дно кузова. Вскочив на ноги, Рамола замечает, что сцена происходящего вокруг машины быстро промоталась вперед или проскочила через несколько кадров, как будто вирус приобрел квантовые свойства и поразил саму реальность.
        Из правого плеча зараженного юноши торчит стрела. Он пытается ее вытащить, скользкие от крови ладони срываются с древка. Джош на свинцовых ногах пятится прочь, шаг за неуверенным шагом, вытирает кровь с подбородка. На нем нет шлема - видимо, слетел во время падения из кузова. Луис стоит на том же месте, где находился до того, как Рамола влезла в кузов, по-прежнему протягивает руку Джошу. Собака вцепилась Дубу в левое предплечье, дергая и раскачивая свою добычу волнообразными, круговыми движениями. Второй мужчина в камуфляже лежит на асфальте на правом боку, свернувшись калачиком наподобие мертвой лисы, мимо которой они раньше проезжали, кровь пузырится и фонтанирует из прокушенной шеи. Дэн с криком направляет ружье на зараженного юношу и стреляет. Из области между лопаток парня вылетают кровавые ошметки. Он опускается на землю, подгибает ноги, вытягивает руки, словно решил посидеть и отдохнуть, ложится на живот. Джош поворачивается к Дубу и собаке. Он не лезет в драку - наоборот, пятится, пока не упирается спиной в пикап. Подросток припадает на одно колено, прямо под застывшей протянутой рукой
Луиса. С другой стороны машины, как патрулирующая берег акула, упущенная из виду Рамолой и всеми остальными, выныривает большой койот. А может, он возвращается со двора или подъездной дорожки желтого дома, куда заглянул, чтобы докончить то, что требовалось, и потом снова занять свое положенное место. Джош не видит зверя (где койот? вот койот!), не видит пронзенное стрелой плечо, перебитую лапу и хромоту, вытянутую, острую морду и пасть, которая открывается - открывается шире, чем кажется возможным, - и обнажает красный зев с белыми зубами. Койот подпрыгивает и кусает Джоша прямо за голову, зубы рыболовными крючками впиваются в щеку и ухо. Больной, раненый зверь не так силен и энергичен, как обезумевшая собака, серпом выкашивающая группу Дэна. Больной, раненый койот близок к издыханию. Джош хлопает его по ушам и кулаком бьет в туловище. Больной, раненый койот выпускает добычу и хромает прочь, перемежая жалобный визг с удушливым хрипом, будто язык встал ему поперек горла. Койот наскоро обнюхивает труп охотника и, нырнув в кусты на обочине, вновь превращается в незаметную акулу. Рамола и Луис спрыгивают
на землю, спешат на помощь Джошу. Вдвоем берут его под руки. Парень не кричит, не жалуется на боль. Он лишь зажимает обеими руками глаза и плачет. Всхлипывает, рыдает, скулит. Рвущие грудь, не дающие дышать слезы выражают бездонное, непоправимое, безнадежное горе. Рамола и Луис тоже плачут, приговаривая: «он убежал», «уедем отсюда», «дай, я посмотрю». Они не уверяют его, что все будет хорошо. Джоша подводят к заднему борту, Дэн опускает борт, и втроем они поднимают подростка (разинувшего рот, неспособного произнести ни слова) в кузов. Рамола ставит ногу на стенку кузова, ее вдруг пронзает уверенность, что овчарка прямо сзади, уже прыгнула, разинув жадную пасть. Борт закрывают, Рамола резко оборачивается - собаки рядом нет. Дуб стоит на дороге над телом своего напарника в камуфляже, но не смотрит на него. Он клонится на бок и колеблется, как плакучая ива на осеннем ветру. Верзила нянчит раненую руку, арбалет принесенной жертвой лежит под ногами. Голова опущена в усталом покаянии. Вдали тает несущийся прочь по Бей-роуд темный силуэт овчарки, победно гавкающей во весь голос. Собака бежит так быстро, что,
кажется, плывет по воздуху.
        Пиап наконец приходит в движение. Дэн сидит за рулем, Натали - на месте пассажира, Рамола, Джош, Луис и Дуб сидят в кузове посреди разбросанных, как кусочки головоломки, велосипедов и вещей. До Пяти Углов и клиники всего несколько минут езды.
        С помощью дезинфицирующих салфеток Рамола очищает раны на лице Джоша - созвездие маленьких алых дырочек, из которых течет розовая сукровица. Она не повторяет то, что всего несколько часов назад говорила Натали: быстрая, тщательная обработка раны иногда сама по себе убивает вирус. Дуб, сидящий спиной к заднему борту и обняв колени, отказывается от медицинской помощи. Рамола второй раз не предлагает.
        Луис, как одержимый, нашептывает на ухо Джоша ободряющие слова о клинике, вакцине, больничных визитах и помощи, которую он обязательно получит.
        Джош, прижимая шейный платок к щеке, говорит:
        - Эй… э-э… доктор Рамола, этот человек, кого укусили за руку, ну вы знаете… - Он вежливо замолкает, давая понять, что имеет в виду Натали.
        - Да, Джош.
        - Сколько времени прошло между заражением и… это… появлением признаков?
        Рамола отвечает то, что знает сама, не лукавя:
        - Меньше часа.
        - А если место укуса ближе к мозгу, то еще быстрее?
        - Да.
        Луис смотрит на Рамолу, надув щеки, делает продолжительный выдох и опускает слезящиеся глаза в пол.
        - А-а, ясно, - говорит Джош.
        Выражение его лица застывает, оно опять наводит Рамолу на мысль о возможном сотрясении мозга, а может, парень просто прислушивается к себе, ловит появление симптомов. Джош поворачивается к Луису, который отводит взгляд, и говорит:
        - Чувак, это не наше кино. Не наша история. Это - ихняя.
        Луис трясет головой, вытирает слезы.
        Джош продолжает:
        - Как мы раньше не доперли. Теперь-то все на хрен ясно как день. Мы с тобой не главные герои. Мы и есть левые пассажиры, сечешь?
        Луис поднимает взгляд, срывает с головы шлем и выбрасывает его за борт.
        Рамола не в силах сдержаться:
        - Это не кино. И вы оба - герои, потому что помогли довезти Натали до клиники.
        - Мы старались, - говорит Джош. - На этот раз действительно старались. Ведь это чего-нибудь стоит?
        Рамола не слышит ответа Луиса, пикап выезжает из лесистой жилой зоны в конечную точку Бей-роуд, на окруженный коммерческими зданиями и торговыми центрами перекресток улиц под названием Пять Углов. Слева находится шоссе № 123, клиника Эймса, трехэтажный корпус размером не больше особняка в колониальном стиле, втиснут между аптекой «Си-Ви-Эс» и супермаркетом «Шоу». Целая флотилия полицейских машин с включенными синими мигалками занимает все пространство на стоянке клиники и шоссе № 123, оставив для проезда единственную полосу. Перед главным входом в здание стоят два пассажирских автобуса. Медперсонал в белых халатах выводит к автобусам беременных и женщин с новорожденными малышами.
        - Какого хрена? Куда они все едут? - вырывается у Рамолы.
        Она выпрыгивает из пикапа, как только Дэн останавливается перед вскинувшим руку офицером полиции. Рамола открывает пассажирскую дверь, просит поторопиться. Натали отстегивает ремень безопасности, движется как в замедленной съемке. Рамола роняет «извини», насильно выдергивает пряжку из рук Натали и быстро убирает ремень из-под живота беременной.
        Офицер подходит к окну водителя, узнает Дэна и говорит ему, что здесь нельзя оставаться и помощи они не получат. Пока Дэн упрашивает, скорее умоляет, объясняя, что им некуда больше деваться, Рамола помогает Натали выйти из машины и уводит ее прочь.
        Джош окликает их, забегает вперед и протягивает женщинам сумку Натали и свой рюкзак:
        - Возьмите и мой, пожалуйста. Он мне больше не нужен. А вам пригодится.
        Сообразив, что спор из-за рюкзака может их задержать, Рамола соглашается и говорит «спасибо». Она повторяет благодарность еще раз, потому что не находит в себе сил пожелать удачи, затем берет Натали под руку и ведет ее в направлении клиники.
        Полиция пытается их остановить, Рамола не подчиняется, выкрикивает свое имя, выставляя перед собой как щит медицинскую бирку. В конце концов один из офицеров отводит ее и Натали к автобусам.
        Задержавшись в узком проходе, Рамола быстро оглядывается назад. Пикапа на месте уже нет. Луис и Джош оседлали велосипеды и катят по Бей-роуд в обратном направлении.
        Интерлюдия
        Да ты меня на зубах и не почувствуешь[Цитата из сказки братьев Гримм «Белоснежка и Алоцветик».]
        Это не конец сказки и не конец фильма. Это - кантата.
        Лицо Натали почти ничего не выражает. От нее прежней осталось совсем мало. Луис осознает, что никогда не знал настоящую Натали, вместе с этим пониманием приходит ужас - даже та Натали, с которой он повстречался меньше часа назад, почти вся закончилась. Интересно, насколько ее личность была ущербной и не похожей на себя прежнюю уже к моменту их встречи? Затухание или постепенное увядание собственного «я» - худшее, что может случиться с человеком, думает Луис. Он прав, однако с людьми могут случаться куда более страшные вещи.
        Джош отдает Рамоле свой рюкзак. Рамола благодарит и уводит Натали прочь.
        Джош говорит:
        - Поехали отсюда.
        Луис отвечает:
        - Езжай первым. - Он надевает свой рюкзак, берет посох Джоша и отдает ему бейсбольную биту.
        Они едут обратно тем же маршрутом - по Бей-роуд, под кронами деревьев, где тени гуще и угрюмее. Возвращаться - дурная примета, возвращаться негоже, попытаешься вернуться - пропадешь. Луис это знает, но они все равно едут назад.
        Подростки не тормозят у желтого дома, перед которым лежат четыре мертвеца. Скользят мимо, сцена уже превратилась в воспоминание, причем смутное. Луису не жалко погибших. Он надеялся застать их бесцельно блуждающими, с вытянутыми руками, исковерканными лицами, превратившимися в забавную пародию на смерть, дурацкую, грязную и причудливую смерть - так было бы легче фантазировать, что они попали в фильм о зомби. Фантазировать Луис все равно не перестанет.
        Парни проезжают мимо белой церкви. На автомобильной стоянке лежат две мертвые индюшки. Разлетевшиеся в стороны перья, которых хватило бы набить подушку, трепыхаются на ветру, точно не научившиеся летать птенцы.
        Джош едет неуверенно. Его велосипед виляет и делает повороты под странным углом на абсолютно пустой дороге. Джош рявкает на тени, на деревья. Медленно клонится набок, пока Луис не выкрикнет его имя, после чего начинает клониться опять. Луис понимает, что Джош скоро перестанет быть тем, кем был раньше. Вероятно, это уже не Джош или новый не-Джош пока еще растет внутри прежнего, пускает метастазы, подминает под себя старого Джоша. Как бы то ни было, Луис намерен следовать за другом, пока тот способен вести.
        Возвращение в их броктонскую квартиру не обсуждается, они прожили там всего полгода - в одиночной спальне с диваном-футоном. Аренду оплачивали зашуганные родители, лишь бы взрослые призраки их детей не попадали в исправительные заведения для малолеток или под санкционированные судом программы для молодежи, лишь бы призраки не возвращались в родные стены.
        Луис знает: у них нет своего дома.
        Но кое-чего Луис все же не знает, а именно, что вирус - это еще не конец света, не конец Соединенных Штатов и даже не конец штата Массачусетс. В ближайшие дни положение будет все больше ухудшаться. Аварийно-спасательные службы и прочие элементы сети общественной безопасности будут работать на пределе возможного, им станут мешать коварные разносчики страха, паники и ложной информации, неповоротливая федеральная бюрократия, которой к тому же начнет вставлять палки в колеса президент, не склонный и удручающе не подготовленный к принятию назревших рациональных, научно обоснованных решений; им станет мешать, конечно, и обычное повседневное зло в лице отдельных индивидуумов. Но героев тоже будет немало, в том числе тех, кто себя таковым не считает. Эпидемический прогноз доктора Аволеси окажется точным: экспоненциальная скорость распространения вируса бешенства сама же и будет способствовать его сдерживанию и ограничению. Через девять дней после встречи Джоша и Луиса с Рамолой и Натали в Новой Англии наконец-то начнется обширная кампания предконтактной вакцинации - как людей, так и животных. В сочетании
с карантином программа вакцинации окажется невероятно успешной и удержит регион от полномасштабной катастрофы. Окончательное число жертв на момент прекращения эпидемии (но не полного истребления вируса - он зароется, вопьется как мерзкий клещ, начнет мигрировать и объявится вновь под поощрения и приветствия в стране, где науку и предусмотрительность обзывают грязными словами, где величайшее изобретение человечества - вакцину - порочат и чернят самовлюбленные, корыстные дураки - самый опасный вид дураков - и где плоды страха взращивают и пожинают ради славы, выгоды и самоутверждения) составит мертвыми почти десять тысяч человек.
        Вслед за Джошем Луис въезжает через боковые ворота в Бордерленд, выруливает на проселочную дорогу длиной в милю - артерию, ведущую в самое сердце обширного парка. Шишковатые шины разбрасывают в стороны мелкие камешки. Парни забираются в парк все глубже, все больше отдаляются от остального мира, Джош скандирует строки из детских дразнилок. Дорога прорезает извилистый коридор в зеленой поросли. Мертвецы и умирающие попрятались, не кажут остекленевших глаз и зубастых улыбок, однако долго прятаться не в их натуре. Небо над головой - темно-серая лента, еще одна дорога.
        Лес расступается, проселок заканчивается открытым полем с сухой травой по пояс. Впереди стоит кособокий и посторонний, словно укатившийся за обочину дороги, заброшенный культурно-исторический (так решило правительство штата) синий дом. Направо через поле ведет кривая тропа. Велосипед Джоша вихляет колесами, подросток падает в траву рядом с указателем парковых маршрутов в застекленной деревянной раме. Луис бросает свой велосипед и помогает подняться охваченному жаром другу на ноги. Джош декламирует новый стишок. Этот Луис раньше не слышал и чувствует стыд - выходит, он не так уж хорошо знал своего товарища? Джош завязывает рот шейным платком наподобие кляпа. Красная ткань оттягивает губы назад, обнажая резцы, показывая будущее. Луис достает из рюкзака моток веревки. Джош сцепляет пальцы на животе, словно готовится к молитве. Луис обматывает веревкой кисти друга, как подсмотрел (у кого? персонажей? актеров?) в популярном телесериале. Он завязывает узел как можно крепче, оставляя три метра свободной веревки. Джош идет первым, Луис ступает следом, держа в одной руке конец повода, а в другой -
деревянный посох.
        В поле притаилась опасность. Высокая трава кланяется и волнуется, шепчет о грядущей эпохальной битве. Первыми в атаку идут зомби-лисы. Их тайное приближение выдает запах мускуса. Вторая волна - зомби-еноты. Воздух наполняется их фырканьем и стрекотом, предупреждающими о неуклонности звериных намерений. Луис виртуозно орудует посохом, разит мелких тварей акробатическими блокировками, прицельными ударами и мощными выпадами. Несмотря на скованность, ускользающие физическую и умственную силу, Джош героически продвигается вперед, раздавая судорожные, но безжалостные пинки и удары обеими руками. Подростки не столько преодолевают испуг, сколько ловят кайф, словно не было и не будет момента слаще и великолепнее. Если это не апофеоз, то пик их личной удали, а потому они смеются, хвастают, орут, живут моментом, зная, что будущего у них нет.
        Опасность ломится через лес, ломает ветки, переворачивает камни, в нетерпении жаждая появления мальчишек, чтобы явить себя. Преграждая вход в лесную чащу, навстречу им выходит и топает копытами зомби-олень. Оборона подростков непроницаема. Олень быстро устает, окончательное поражение наступает, когда тонкая красная передняя нога оленя ломается от глухого удара деревянного посоха. Эпилептические конвульсии и судороги животного таят в себе страшное предзнаменование и приговор: их время коротко, их время закончилось. Из леса, где тропинка рассыпается на выбоины, а ветви пальцами смыкаются над головой, серого неба больше не видно. За подростками кто-то крадется в непроглядных кустах. Судя по гомону и волнению, их преследует сам лес. Джош едва волочит ноги. Луис подгоняет друга, не натягивая веревку. Следующими появляются летучие мыши-зомби - мини-вихрь крыльев, когтей и острых как иголки зубов. Их слишком много, Луис не успевает отбиваться - с таким же успехом можно пытаться остановить дождь. Он застывает на месте, Джош валит друга на землю и накрывает своим телом. Летучим мышам приходится
довольствоваться кожей и кровью Джоша. Они нехотя принимают подпорченный дар и убираются восвояси. Мальчишки углубляются в чащу, следуя маршрутами, которые проложили и запомнили много лет назад, когда переживали здесь летние приключения и драмы. Они, конечно, еще дети, но дети, потерявшие детство. Наконец впереди с треском выскакивает койот размером с волка. Перед атакой он делает паузу, демонстрируя подросткам свою восхитительную законченность. В сером, матовом предвечернем свете, заговорщицки приглушенном лиственным куполом, кажется, что крупная голова зверя плывет отдельно над массой темно-коричневой шерсти. Два пылающих, багровых, как горящие угли, глаза нацелены на добычу. Койот подползает поближе на расстояние для прыжка, губы нетерпеливо обнажают утыканную сталактитами мокрых зубов пасть. Зверь не столько ступает лапами, сколько продавливает ими землю, каждый шаг вырезает в ней крохотную могилку. Вблизи хорошо видно, как напрягаются и играют мощные мышцы. Поединок занимает всего несколько секунд и в то же время - целую геологическую эпоху, за которую ледники перемалывают и до неузнаваемости
преображают ландшафт. Зверь наконец прыгает. Джош выступает вперед, принимая на себя удар. Медвежий капкан челюстей смыкается на запястье подростка. Эта схватка лишена элегантности. Бой свиреп, нечестен, безысходен. Джош молча, лишь тяжело дыша и крякая, бьет койота коленом в грудную клетку, наступает ему на лапы. Луис взмахивает посохом, тычет, колет, но оружие неэффективно. Он бросает посох, хватает тяжелый валун и, подняв его обеими руками, обрушивает на голову койота. Раздается хруст и характерный собачий визг, красные глаза смежаются и меркнут. Койот сдувается, обмякает, выпускает из зубов руку Джоша, улепетывает по тропе на дрожащих ногах и ныряет в кусты, не пошевелив ни листочка.
        Опасность притаилась внутри самих подростков, одному стучит в сердце, другому - в разум. На круглой поляне, окруженной пнями и валунами, где столб с деревянными резными стрелками указывает путь в разные части парка, Джош перестает идти. Он оборачивается, он - оборотень. Взору предстает зомби Джош, зомби-подросток с красными глазами койота, раздвинутыми, как занавес, губами, пеной и слюной, текущими из завязанного рта. Луис не может оторвать взгляд от зубов друга, как если бы увидел их впервые и только теперь понял, что они такое. Зомби Джош со связанными руками бросается на Луиса. Они начинают танец, который продлится до вечера. Луис не тронет зомби Джоша, хотя видел все фильмы и знает все правила жанра. Вместо этого он уклоняется, делает финты, отскакивает в сторону, отбегает. По-лягушачьи прыгает с валуна на пенек и с пенька на валун, вертится вокруг деревянных столбов с указателями, пользуясь центробежной силой для ускорения и смены направления. Опирается на посох как на шест для прыжков, отклоняет и блокирует им атаки, направляя зомби Джоша в нужную сторону, не причиняя ему вреда. Луис то
натягивает, то отпускает веревку, привязанную к запястьям зомби Джоша, заставляя друга танцевать кругами как марионетку так, чтобы траектория его движения не пересекалась с его собственной. Замысел Луиса прост: продержаться дольше друга. Наблюдатели с веток и из темных углов продолжают следить, как Луис и зомби Джош стаптывают обувь в бесконечном танце.
        Если бы Джош еще мог сделать выбор, не потерял способность принимать решения, они бы пошли к гигантскому ледниковому валуну под названием Раскол. Джош обессилел от физического истощения и последней стадии инфекции. Он сидит на земле посреди просеки, привалившись спиной к продолговатому валуну размером с автобус. Глаза закрыты. Дыхание неровное, поверхностное.
        Они не дошли, но уже дома.
        Изголодавшиеся по свету глаза Луиса широко раскрыты в темноте. Он дышит ровно и четко. Подросток сидит на корточках рядом с почти коматозным другом, размышляет, что сейчас делают Рамола и Натали. Его волнует вопрос, как давно Натали перестала быть самой собой. Ему хочется верить, что они с Джошем совершили сегодня доброе дело, поступок, способный если не уравновесить в небесном журнале учета их прошлый непоправимый грех, то хотя бы склонить весы в их пользу. Тут Луис вспоминает, каким он увидел лицо Натали в последний раз, и со страхом думает, что они опоздали и все их старания пропали даром.
        Прошлый непоправимый грех состоит в необъяснимом (даже сейчас, особенно сейчас) соучастии в жестоком избиении старика, закончившимся его смертью, в наступившем после этого спокойствии, в жуткой цене этого спокойствия - пропаже и смерти их лучшего друга.
        Мы не будем мешать Луису, лишь задержимся на нем еще чуть-чуть. Его прошлое, в особенности его раскаяние и самоосуждение, - его личное дело. Мы достаточно знаем, но этого все равно никогда не хватит, чтобы предсказать, как он поступит в следующую минуту.
        Луис засовывает пальцы под голову Джоша и отвязывает платок. Промокшая ткань легко сползает с обмякшего рта. Луис бросает платок на землю. Он не вытирает подсохшую пену на губах друга. Джош кашляет - вялая реакция некогда здорового организма. Луис закатывает правый рукав. В темноте он не видит своей гладкой, безупречной кожи. Невозможно поверить, что такая же тьма наступает каждый вечер. Надавливая большим пальцем на подбородок, Луис опускает нижнюю челюсть Джоша и открывает ему рот. Убирает палец. По лицу и туловищу Джоша пробегает дрожь, но он не приходит в себя, рот не закрывается. Луис сует мягкое предплечье в челюсти, у Джоша во рту жарко, как в сауне. Левой рукой Луис надавливает на подбородок друга снизу, закрывая рот, вдавливая его зубы в свою кожу. Луису больно, но он не может определить, прокушена ли кожа насквозь. Он жмет сильнее, Джош дергается, возможно, потому, что перекрыт главный дыхательный канал. В моторе еще теплится искра жизни. Челюсти резко сжимаются. Боль пронизывает Луиса электрическим током, перед глазами плывут круги. Он одергивает руку. Увидев на коже черные дырки, Луис
растирает область пальцами, перемешивая слюну и кровь. Потом опускается на землю, прислоняется спиной к валуну, а плечом - к плечу друга. Поначалу он планировал носиться по лесу, как монстр, в которого он превратится, но в итоге решил не бросать Джоша даже мертвым.
        Одежда Луиса пропотела, он ежится от наступающего холода. Зубы выбивают дробь. Он прижимает колени к груди, пытаясь согреться. Рана на предплечье пульсирует с каждым ударом сердца. Интервалы между слабыми вдохами-выдохами Джоша становятся все длиннее, пока наконец не наступает последний, у которого нет конца. Луис остается один, прислушивается к шорохам ночного леса, на которые прежде не обращал внимания, это прекрасная, скорбная тайна, что останется с ним лишь на короткое время. Луис закрывает глаза и прижимается к другу, ждет, когда в голове разгорится пламя.
        III. Будь розовым кустом, а я на нем цветочком-розанчиком[Цитата из сказки братьев Гримм «Птичий найденыш».]
        Мола
        Полицейские машины медленно отползают в стороны, их водители еще не знают, куда и зачем едут, пока что их задача освободить дорогу стоящим на больничной стоянке автобусам.
        Шатенка средних лет, врач клиники, в белом лаборантском халате, надетом поверх джинсов и синей рубашки с воротником, прижимает к груди доску-планшет. Она без вступления объявляет:
        - Мы задержали отправление ради вас, но больше они ждать не будут, - одной брошенной фразой официально переложив вину за опоздание на Рамолу. Обвинение несправедливо и дает лишнюю пищу корням целого леса стыда, огорчения и злости, взращенного неспособностью спасти Натали.
        - Спасибо. Извините, мы попали в автокатастрофу, - дергает головой Рамола, но не потому, что сказала что-то не то.
        Раздраженный тик возникал у нее и раньше, когда она училась в мединституте и жутко уставала. Рамолу и Натали все еще не впускают в черно-пурпурный автобус. Они стоят на мостовой перед женщиной, закрывшей своим телом вход.
        - Ранения есть? - спрашивает женщина.
        Полицейский выкрикивает:
        - Поехали! Пора! - усиливая знаки препинания хлопками дверей.
        - Нет, мы обе в порядке, - отвечает Рамола.
        - Кто-либо из вас находился в контакте с вирусом? Мы не можем рисковать…
        Рамола ставит ногу на подножку и отрезает:
        - Нет, не находились. Вы нас пропустите или нет? Полиция объявила, что пора ехать.
        Рамола поднимается на вторую ступеньку в уверенности, что женщина ее раскусила. Как она может не замечать? Голос Рамолы предательски скрипит, она пытается спрятать ложь под неуклюжей улыбкой и магнетизирующим взглядом. Возможно, вранье - ошибочный выбор. Кто знает, если рассказать правду, им еще, быть может, позволят сесть в этот или другой (серый, с уже закрытыми дверями) автобус либо полицейские увезут их в другую больницу, еще принимающую пациентов. Паутина памяти о том, что происходило в Норвуде и как долго они пробивались через толпу, прежде чем им оказали медицинскую помощь, все еще держит ум Рамолы в плену, поэтому она решает во что бы то ни стало попасть в этот автобус, и пусть мединститутские клятвы и собственная репутация катятся к черту. И все-таки на самом донышке ей хочется, чтобы ее сейчас разоблачили, ибо неизбежно разоблачат позже.
        Врач пятится и, чуть не плюхнувшись на колени водителя автобуса, пропускает Рамолу и Натали в автобус. С обидой в голосе медик объясняет, что времени поставить вещи Рамолы в багажный отсек на боку автобуса больше нет, советует засунуть их на верхнюю полку, если влезут.
        Рамола своим телом и сумками прикрывает залезающую в автобус Натали от чужих взглядов. Когда врач пытается заглянуть ей через плечо, Рамола упреждает ее вопросом:
        - Как, говорите, вас зовут?
        - Доктор Гвен Колодны.
        - Спасибо, доктор. А куда нас везут?
        Полицейский, который сопровождал их до стоянки, уже объяснил, куда. Вопрос задан, чтобы развязать врачу язык и отвлечь внимание от состояния ползущей по проходу Натали. Рамола пытается перехватить взгляд подруги, однако Натали идет с опущенной головой, лицо скрыто под свисающими вниз волосами.
        Доктор Колодны рассеянно называет адрес безопасной больницы в городе Аттлборо на границе со штатом Род-Айленд, куда отправляют всех будущих матерей и новорожденных, тем временем рация водителя плюется трескучими помехами и условными сообщениями. Врач поворачивается и что-то говорит водителю. Двери закрываются, автобус трогается с места раньше, чем Рамола успевает занять место рядом с Натали.
        Та, отвернувшись, смотрит в окно. Рамола надеется, что это нарочитый прием, чтобы не попадаться на глаза другим, порхающим по проходу, как колибри, врачам в белых халатах. Пожалуй, время, когда от Натали можно было ожидать рациональных решений и действий, закончилось. Очень скоро она начнет страдать от когнитивных расстройств и галлюцинаций, если уже не страдает.
        - Как ты себя чувствуешь? - спрашивает Рамола.
        - Ягодно, - отвечает Натали вместо прежнего «как ягодка».
        Автобус, взбираясь на гребень выезда со стоянки, раскачивается с боку на бок, сворачивает налево, проезжает перекресток Пять Углов. Первой едет полицейская машина с включенной синей мигалкой. Среди пассажиров пробегает волна облегченного бормотания. Напротив Натали с другой стороны прохода сидят две беременные женщины. Обе смотрят прямо перед собой, лица застыли в тревожном ожидании, руки сложены на раздутых животах. Та, что у окна, тихо бормочет, соседка нервно смеется.
        Протащив Натали в автобус, Рамола подвергает всех этих сидящих впереди и сзади женщин большому риску. Она поступила вопреки медицинской этике, которую поклялась соблюдать, и нарушила законы и правила карантина страны и штата. Ее мучают тревога, страх, тоска и разочарование от того, с какой легкостью у нее получилось солгать и создать угрозу для чужого благополучия. И ради чего в конечном счете? Натали уже не вылечить, от ближайшего операционного стола их отделяют по меньшей мере двадцать пять минут езды, и то, если больница согласится их принять. Рамола достает телефон и пишет эсэмэску доктору Аволеси: «Согласно вашим инструкциям прибыли в клинику Эймса». Рамола перечитывает текст сообщения, расставляя в уме интонации, отчего в итоге получается: «Видите, во что вы меня втянули? Если кто-то еще пострадает, отвечать - вам». Она стирает текст и начинает заново: «Прибыли в клинику Эймса. Всех пациенток автобусом перевозят в Норт-Аттлборо. Гинеколог/акушерка еще не обследовали Натали». Нажав кнопку «Отправить», она пишет новое сообщение: «Я не знаю, что еще могу для нее сделать». Эту эсэмэску она тоже
удаляет.
        - Эй, Мола?
        - Да, слушаю тебя.
        - Мне страшно.
        - Я знаю.
        - Спасибо, что знаешь.
        - Пожалуйста.
        - Здесь все обо мне знают.
        - Нет, не правда.
        - Знают, знают. И нас везут не туда, куда обещали. Я практически слышу их мысли о том, что они с нами сделают. У них маленькие мысли. Они прячут маленькие мысли за маленькими ручками, младенческими ручками, но на самом деле это руки не младенцев. Я перестала прислушиваться. Я не желаю их слышать.
        - Натали…
        - Извини. Повтори еще раз. Так приятно слышать.
        - Да?
        - Нет, как следует.
        - Чему я говорю «да»?
        - Я хочу еще раз услышать то «да», которое ты произнесла на дороге. Нужно повторить точь-в-точь, иначе не сработает. Боюсь, что забуду, а мне это очень нужно, чтобы дотянуть до конца. Помнишь? Когда ты сказала «да», я пообещала, что продержусь до конца. Мне нужно услышать твой ответ еще раз.
        - Да.
        - Пожалуйста, еще.
        - Да.
        Водитель вскрикивает, автобус замедляет ход. Он не жмет на тормоза до отказа, шины не визжат, однако замедление происходит достаточно резко, чтобы все невольно наклонились вперед, упираясь руками в спинки сидений. Пассажирки охают, пневматические тормоза шипят. Как только автобус останавливается полностью, доктор Колодны и еще один врач в белом халате спешат к водительской кабине. Автобус стоит в лесистом жилом районе, мотор работает на холостом ходу. Прямо за окном Натали виден большой белый дом. Рамола смотрит на часы. Они находились в пути всего пять минут.
        Рамола и Натали сидят в пятом от водителя ряду. Фигура врача заслоняет вид за лобовым стеклом, но Рамоле удается разглядеть, что полицейский эскорт встал перед другой машиной - перегородившим проезжую часть гигантским белым внедорожником.
        Впереди идет отрывистый, возбужденный разговор, провоцирующий в салоне хор вопросов из разряда «что случилось?» и «почему мы остановились?».
        Рамола привстает, выдвинув одну ногу в проход, но и в этой позе ничего не может рассмотреть. Она спрашивает Натали:
        - Тебе видно, что там происходит?
        - Приятели Дуба пришли. Много дубов.
        Рамола наклоняется над головой Натали и смотрит в окно. Под этим углом не видно ни полицейской машины, ни внедорожника, никаких людей она поначалу тоже не видит. Вдруг из-за гаража белого дома, пригнувшись, выбегает человек. Раздаются выстрелы, быстрые щелчки малокалиберного оружия перемежаются громким, одиночным буханьем. Рамола отшатывается от окна. Автобус наполняется криками и визгом пополам с писком новорожденных. Рамола уже забыла, что в салоне есть маленькие дети. Все отшатываются от окон, съеживаются в креслах, все, за исключением Натали. Она сидит, выпрямившись, повернув лицо к стеклу. Рамола хватает ее за правую руку, оттаскивает в сторону. Натали реагирует бессловесным рыком.
        Неясно, получил ли водитель указания от Колодны, по рации от полиции или действовал по своему усмотрению, однако двигатель взвывает, и автобус дергается вперед, кренясь на левый бок, когда правые колеса выезжают на приподнятую обочину. Раздаются новые крики, новые выстрелы, наступает вызывающий тошноту момент невесомости, когда автобус еще больше наклоняется влево, и Рамоле кажется, что они вот-вот хлопнутся на бок и Натали прижмет к битому стеклу. Полицейская машина и внедорожник, как во сне, проплывают мимо окна, сцена напоминает террариум, в который они, преодолевая головокружение, заглядывают с высоты под неестественным углом. За еще одним внедорожником, стоящим на подъездной дорожке, прячутся мужчины в черной и камуфлированной одежде. Остальные заняли позиции за стволами деревьев либо лежат плашмя за каменными стенами. Они стреляют в сгрудившихся за патрульной машиной полицейских и по автобусам. Пули цокают по обшивке, к счастью, ни одна не залетает в окна. Рамола воспаряет в невесомости еще раз, подскочив на сиденье, когда автобус съезжает с обочины и все колеса касаются проезжей части. При
ускорении кабина встряхивается, как мокрая собака. В задних рядах кричат, что серый автобус отстал, остановился, что у него разбито ветровое стекло. Врачи бегают туда-сюда по проходу, проверяют, успокаивают. Водитель о чем-то объявляет в микрофон, пациентки и дети кричат, заглушая сообщение, его никто не слышит. Рамола пытается унять одышку и дрожь в руках. Она выглядывает в окно и через лобовое стекло, нет ли впереди новых застав и вооруженных людей.
        Первоначальный бой занял всего пять минут, однако противостояние с полицией Нортона и подтянувшимися частями Национальной гвардии будет продолжаться еще пять часов, все больше закупоривая пути сообщения и поглощая драгоценные ресурсы. Погибнут девять членов отряда ополчения «Патриоты-Процентники»[29 - Намек на крайне правую военизированную группу «Трехпроцентники», названную так из-за утверждения, что только 3 % колонистов взялись за оружие, чтобы защитить новую родину от британских войск во время войны за независимость.], четверо полицейских, водитель серого автобуса и одна из пассажирок, родившая ребенка всего за десять часов до того, как пуля пробила оконное стекло и ее шею. Сторонники теорий заговора из числа крайне правых будут утверждать, что смерть гражданских лиц и полицейских - фейк, а все происшествие - инсценировка. Подобно Дубу «патриоты-процентники» считают, что глубинное государство намеренно распространяет вирус, который оно само и вывело в лабораториях, чтобы все покупали вакцину, и, пользуясь эпидемическим кризисом, готово совершить переворот, после чего будет объявлено бессрочное
военное положение. «Процентники» убеждены: начался второй этап - экспорт вируса в соседнюю Новую Англию и среднеатлантические штаты посредством отправки автобусов с зараженными пациентами под надзором преданного глубинному государству медперсонала, большинство которого составляют иностранцы, - так писали на одиозном, разжигающем вражду сайте любителей теорий заговоров.
        Рамола считает секунды. Мысленно измеряет расстояние, пройденное от места нападения. Улыбается каждому медику, кто подходит напомнить, что о ней с Натали позаботятся. Она смотрит в окно, ожидая, в какой форме явится очередная напасть. Присматривается и прислушивается к Натали, потеряв счет моментам, когда ей казалось, что подруга вот-вот задрожит или оскалит зубы. Рамола снова начинает отсчет с единицы. Так проходят еще пять минут.
        За автобусом, катящимся по тихой лесной дороге, никто не гонится. Лихорадочный щебет в салоне стал тише, хотя и не прекратился, шелестит, как лижущие берег волны отлива.
        Натали разражается приступом кашля - четыре заряда из трех сухих, горловых хрипов каждый. Когда она перестает кашлять, в салоне повисает абсолютная тишина. Рамоле недосуг и неохота выглядывать в проход или смотреть на людей в других рядах, она боится того, что может увидеть, боится, что другие прочитают на ее лице подтверждение своих страхов.
        Натали вытирает рот рукавом. Она теперь заразна? Натали что-то бормочет, ерзает, чтобы было удобнее смотреть в окно, голова наклонена, глаза широко раскрыты, мигают.
        Молчание затягивается, Рамоле нужно разрушить чары, представить их присутствие в автобусе естественным и неопасным. Она трогает Натали за плечо, шепчет ее имя, спрашивает, как дела, как она себя чувствует.
        Натали пожимает плечами и качает головой. Правая рука пробирается в карман желтой толстовки и возвращается с сотовым телефоном.
        Нат
        (вполголоса, на фоне тихого говора и гула двигателя)
        - Извините, у меня не было свободной минуты справиться о вашем здоровье, Натали. Как вы себя чувствуете?
        Баю-бай, сассафрас.
        Мола
        Натали листает заставки приложений на экране, нажимает пурпурный скругленный квадрат с наклонной буквой «V» в центре. Открывается основной экран с надписью «Voyager». Пальцем перебирает пункты меню, пока внизу пустого экрана пурпурного цвета не остается красная кнопка звукозаписи. Натали нажимает ее, появляется дрожащая горизонтальная белая линия. Натали прислоняет голову и плечо к автобусному окну.
        Рамола разворачивается спиной к проходу и лицом к Натали. Что на экране, ей не видно.
        Правая кисть Натали то поправляет волосы, то зависает с вытянутым указательным пальцем над телефоном. По лицу пробегает тень улыбки, но, если присмотреться, это вовсе не улыбка. Уголки губ не приподняты, зубы спрятаны, вместо этого выражение лица смягчается, лицевые мускулы расслабляются, веки наполовину опущены, будто она засыпает, брови чуть приподняты, беззащитны. Призрачная удовлетворенность.
        Рамола прекращает отсчет, время упрямо бежит, даже если за ним не следить. Она присматривается к подруге, страшась заметить в ее поведении точку невозврата и одновременно опасаясь, что эта точка уже пройдена. Лицо Натали отражается в тонированном стекле, как в зеркале. В отражении нет борозд от слез и грязи, кругов под опухшими глазами, лихорадочных красных пятен на щеках. В оконном стекле, как в куске янтаря, застыл образ юной Натали, какой Рамола встретила ее в колледже, с кем делила квартиру, сидела по вечерам на кухонном полу, по кому тайком плакала, когда та переехала, тот самый лик, что запечатлен на любимой фотографии Рамолы с девичника - такой она всегда будет помнить Натали, пока ей не откажет память. Юное отражение прислонилось головой к голове Натали нынешней, явившейся на порог Рамолы залитой кровью, мужественно боровшейся и сражавшейся, и теперь, несмотря на твердость духа, умирающей. Два лика по отдельности представляют прошлое и настоящее, а в совокупности - страшное будущее. Оба всего в нескольких сантиметрах друг от друга, смотрят, моргая в унисон, на экран, раскрывают рот и
ничего не говорят.
        А если Натали сейчас поднимет глаза, что она увидит? И что увидит Рамола?
        - Извините, у меня не было свободной минуты справиться о вашем здоровье, Натали. Как вы себя чувствуете? - спрашивает доктор Колодны.
        Она часовым на посту стоит в проходе, на ней резиновые перчатки (а раньше они на ней были?), взгляд прикован к одной Натали. Профессиональный лоск, и без того поблекший и поистершийся, окончательно ее покинул.
        Рамола вскакивает с места и встает между врачом и подругой. Она смотрит то вперед, то назад, открывает и запахивает белый халат, вытирает лицо, бросает взгляд на часы и отчаянно старается не допустить разоблачения лжи о состоянии Натали, чтобы как-то протянуть последние пятнадцать минут, отделяющие их от прибытия в больницу. Хватит ли им времени? Дадут ли им его?
        - Баю-бай, сассафрас, - произносит Натали низким, упавшим голосом.
        Она выпрямляется в кресле, разрывая связь со своим отражением.
        - А-а, у нас тут все в порядке. Спасибо, - уверяет Рамола.
        Натали нажимает кнопку на телефоне и сует его в карман. «Ягодка устала», - говорит она. Опускает подбородок на грудь, проводит рукой по волосам, которые выпадают из-за ушей и занавешивают почти все лицо. Этот жест не случаен - она прячется от злого мира.
        Доктор Колодны строгим тоном учительницы, стыдящей нерадивую ученицу, заснувшую на последней парте, произносит:
        - Натали, мне нужно измерить вашу температуру. Вас полагалось обследовать еще до отправления из клиники или сразу же после - ничего, если я протиснусь мимо вас, доктор Шерман? Спасибо. - Доктор Колодны, двигая бедрами, пролезает в их ряд, вытесняя Рамолу в проход.
        Рамола отвечает:
        - Разумеется. Но я могла бы… Мне чем-нибудь вам помочь? - Она соединяет ладони перед собой, не зная, что делать. Остается только выхватить термометр у доктора Колодны и выбросить его из автобуса.
        - А это правильный термометр? - интересуется Натали. - Он не похож на правильный. Этот - для грудных детей. Вы что задумали?
        Врач вставляет температурный зонд в тыльную часть прибора и надевает на него одноразовый чехол:
        - Это не детский термометр.
        - Детские не предназначены для взрослых. Они слишком горячие. Горячие-прегорячие. Так ведь? Знаете ли, я тоже беременна. У беременных бывает горячка.
        Рамола подхватывает мотив:
        - Могу засвидетельствовать, что температура ее тела обычно находится в диапазоне тридцати семи и тридцати семи с половиной градусов.
        - Я учту. Откройте рот, пожалуйста. Положите термометр под язык.
        Натали запрокидывает голову назад, темно-русые волосы расходятся, мелькает хитрая улыбка, рот открывается до отказа. Как только термометр прикасается к ее языку, она захлопывает челюсти, как сработавший капкан. Доктор Колодны вздрагивает. Натали хихикает.
        - Пожалуйста, не раскрывайте рта.
        Натали гугнит с термометром во рту:
        - Извините. Я смеюсь от стресса. Такой стресс, такой стресс… И мне жарко. Адски жарко. Как в железных башмаках на горящих угольях[30 - Аллюзия на концовку сказки братьев Гримм «Снегурочка».].
        Термометр пищит, врач даже не смотрит на показания.
        - Прошу вас не открывать рта. Всего несколько секунд.
        Прежде чем принять термометр под язык еще раз, Натали хватает доктора Колодны за руку и прижимает ее к своему животу.
        - Чувствуете, как она шевелится? Пощупайте. Я хочу, чтобы вы пощупали. Вам что милее: живое, тепленькое или все сокровища на свете?[31 - Искаженная цитата из сказки братьев Гримм «Гном-Тихогром».]
        Термометр пищит, врач даже не смотрит на показания.
        Рамола вмешивается, называет Натали по имени, отводит ее руки, лживо воркует (для Натали, не для Колодны):
        - Отпусти. Все будет хорошо.
        Натали бросает на нее полный слез, обвиняющий в предательстве взгляд, опускает плечи. Сердце Рамолы трескается и распадается на осколки. Глаза жгут слезы. Первые слезы всегда самые горючие.
        Доктор Колодны угрожает применить силу. Вокруг них собираются другие врачи и вспомогательный персонал. Со стороны пассажиров накатывает новая волна шепота и бормотания.
        Натали выкрикивает:
        - Ладно. Уговорили. Дайте это сделать Моле, и дело с концом.
        Доктор Колодны отдает термометр. Рамола держит стержень в одной руке, а само устройство - в другой. Как обмануть прибор? Насколько внимательно следят за ней все остальные?
        - Им не понравится, - говорит Натали и открывает рот.
        Карие глаза широко раскрыты, стеклянно блестят, веки покраснели. Стержень ложится под язык Натали. Она закрывает рот, плотно смыкает губы. Натали и Рамола обмениваются взглядом, молча признаваясь в своих грехах.
        Термометр пищит: 39,3 градуса.
        Доктор Колодны быстро советуется с коллегами и, прежде чем они расходятся по местам, приказывает раздать всем в салоне респираторные маски. Один из помощников не отходит от доктора Колодны - самый длинный, молодой латинос с детским лицом, ростом выше метра восьмидесяти. Он смотрит на Натали испуганным взглядом.
        - Что вам известно? Вы должны нам рассказать, - требует врач.
        - Нет! - кричит Натали. Она закрывает живот обеими руками, скрипит зубами.
        Хотя губы плотно сжаты, они трясутся, пытаются разойтись в стороны. Натали тяжело дышит носом, голова наклонена, вид хмурый, она избегает любого визуального контакта, уперлась взглядом в спинку сиденья прямо перед собой.
        Высокий парень и врач в респираторной маске протискиваются мимо Рамолы, уговаривают Натали, монотонно бубня распоряжения. Пациентки покидают свои места спереди и сзади.
        Натали еще раз выкрикивает «нет», не отрывает ладоней от живота и не мешает надеть маску на лицо.
        Можно ли убедить их, что у Натали грипп или какой-нибудь еще вирус, вызывающий подъем температуры? Колодны наверняка потребует провести полный осмотр и обнаружит рану на руке. Что тогда врать?
        Рамола наклоняется, берет врача за локоть и шепчет:
        - Натали более часа назад укусил за левое предплечье зараженный мужчина. Ей ввели первую дозу вакцины примерно через час после происшествия. В течение последнего часа или чуть больше она демонстрировала симптомы инфекции.
        - Отпустите мою руку, - требует доктор Колодны, пытаясь избавиться от хватки.
        - Нет! - хрюкает Натали в маску.
        Двое помощников стоят перед креслом Рамолы, высокий опустил на кресло колено и продолжает расспрашивать Натали.
        Рамола, перестав шептать, говорит:
        - Прошу прощения… нам надо было сесть в этот автобус, мы поступили неправильно… я была не права, сказав, что она не вступала в контакт с вирусом, и я знаю, что ее уже не спасти, но спасти ребенка еще можно. Ей срочно требуется кесарево сечение.
        Доктор Колодны вскидывает руки, качает головой. Она вырывается и убегает по проходу, чуть не сбив с ног какую-то женщину.
        Рамола кричит ей вслед:
        - Позвоните и предупредите. Пусть в больнице приготовятся к приему новой пациентки. Пожалуйста! Это наш последний шанс.
        Натали продолжает кричать «нет».
        Доктор Колодны подскакивает к водителю и что-то громко ему говорит. Сказанное не оказывает видимого эффекта. Врач повторяет еще раз. Рамола надеется, что водитель отдаст доктору Колодны свою рацию, но этого не происходит. Автобус замедляет движение, снова по-змеиному шипят тормоза.
        На этот раз остановка выполняется мягко и размеренно, но так как Рамола стоит во весь рост, ее все равно бросает вперед. Чтобы удержаться на ногах, ей приходится упереться руками в спинку опустевшего сиденья.
        Натали кричит не переставая. Другие пассажирки в страхе выглядывают со своих мест.
        Доктор Колодны движется обратно по проходу, объявляя на ходу:
        - Это временная остановка. На дороге перед нами нет препятствий. Прошу всех сохранять спокойствие. Не снимайте маски. Мы вскоре продолжим движение. - Поравнявшись с Рамолой и помощниками, пытающимися угомонить Натали, она говорит: - Прошу вас помочь Натали покинуть автобус.
        Все пассажирки разом замолкают, и только Натали продолжает выкрикивать «нет», «нет».
        - Прошу вас, я очень извиняюсь, я должна была сказать вам… - начинает Рамола.
        - Водитель сообщит в полицию, где мы вас высадили, он передаст адрес согласно надписи на почтовом ящике дома, у которого мы остановились. Вас и Натали скоро подберут. - Доктор Колодны все это говорит, отвернув взгляд в другую часть автобуса, где нет ни Рамолы, ни Натали.
        - Нет, мы не успеем. Пожалуйста, заводите автобус и поедем.
        - Федеральный закон о карантине предельно ясен. Мы не можем подвергать риску заражения всех остальных, включая шестерых новорожденных.
        - Доктор…
        - Даже если я позволю вам остаться, больница ее не примет, а с ней и нас тоже.
        Последняя фраза смахивает на ложь, это не может быть правдой. Или может? А если она начнет упираться, что они сделают? Ссадят с автобуса силой? Рамола взывает к другим врачам в салоне, но видит перед собой смущенные, моргающие лица с выражением встревоженного удивления из категории «такого просто не может быть». Рамола поворачивается к испуганным пациенткам, женщинам в масках и орущим младенцам. Кошмар положения усугубляется ужасом того, что обе стороны правы: автобус - последний шанс для ребенка Натали, и в то же время они не могут с чистой совестью рисковать жизнью других пациенток без их согласия, особенно если Натали будет все больше возбуждаться и проявлять агрессивность. Что если попросить разрешения не прогонять Натали у каждой пациентки по отдельности? Многие, возможно, согласятся, но согласятся ли все?
        Натали визжит от боли, двое помощников тянут ее за руки, пытаются поставить на ноги.
        Рамола, распираемая праведным гневом на всех и вся, включая себя, кричит, чтобы они прекратили, и колотит кулаками по спинам помощников, заставляя их остановиться. Она протискивается между ними к своей подруге.
        Натали держится за раненую руку. Пальцы левой руки сжаты в узловатый, костистый кулак. Взгляд блуждает по салону автобуса, словно она забыла, где находится и как сюда попала.
        - Вы… вы ее не съедите! Я знаю, как вас зовут! - выкрикивает она.
        Рамола пытается успокоить ее, приговаривая:
        - Я с тобой. Это - я, - трогает ладонью горячий лоб подруги. Натали вскидывает голову, выворачивается и сбрасывает руку. Из-за маски Рамоле трудно определить, не пыталась ли Натали укусить ее.
        Рамола повторяет имя подруги, наклоняется вперед так, что почти касается лицом ее лица. Она кожей чувствует, как пышут жаром ее щеки. Наконец Натали встречается взглядом с Рамолой, быстро-быстро моргает, словно ей трудно сосредоточиться. Крики затихают до слабого монотонного бормотания. Рамола осторожно отлепляет правую руку подруги от левой. Поддерживая ее под локоть, она потихоньку помогает ей встать и ведет между рядами кресел. Пожимает ее пальцы. Натали не реагирует.
        Высокий юноша держит две сумки, с которыми Рамола села в автобус. На нем теперь тоже маска. Он обещает вынести сумки вслед за ними.
        Натали повторяет, не повышая тона:
        - Вы ее не съедите. Я знаю, как вас зовут. Всех вас знаю… - это не ее голос. Она говорит чьим-то чужим голосом.
        Чтобы подзарядиться для новых действий, Рамола раздувает остывающие угли гнева.
        - Доктор, - бросает она, наполнив обращение свинцом отчаяния и досады, - какой адрес вы назвали полиции?
        Загородив собой водителя, Колодны называет адрес и указывает на открытые двери.
        Высокий по пятам следует за Натали. Пациентки, когда они проходят мимо, вжимаются в кресла. В кильватере вскипают напряженные отрывистые шепотки: «как можно высаживать человека посреди дороги», «ей нельзя здесь оставаться, это не безопасно».
        Рамола на коротком пути до выхода из автобуса успевает набросать вопросов: «доктор, полиция назвала расчетное время прибытия?», «доктор, вы им объяснили, что Натали беременна?», «доктор, вас не будут мучить по ночам кошмары?» Последний вопрос жесток, но почему бы не задать его, если он в равной мере относится и к Рамоле?
        Она задерживается на верхней ступеньке. Тремя ступенями ниже притаился предвечерний холод. Рамола поворачивается и говорит:
        - Доктор, а если мы откажемся? Выбросите нас силой?
        Натали стоит рядом с доктором Колодны и поднявшимся со своего места водителем, он выше Натали на целую голову, на нем маска и перчатки. Высокий парень нависает над ней сзади, сумки закинуты на плечо, правая ладонь разжата, пальцы растопырены, готовы хватать, тащить. Их взгляды и взгляды всех остальных пассажиров автобуса - красноречивый ответ на последний вопрос Рамолы.
        Натали поворачивает лицо к врачу, шипит:
        - Вы ее не съедите… - Она выдергивает кисть из руки Рамолы и, размахнувшись, бьет доктора чуть выше левого уха. Удар получается несильным, пытливым, это лишь первый залп, дальний раскат грома надвигающейся грозы. Но и его достаточно, чтобы автобус взорвался визгом и криками. Водитель и высокий парень зажимают руки Натали в тиски, тащат ее вниз по ступеням.
        - Я знаю, как вас всех зовут!
        Рамолу выталкивают из автобуса задом, она теряет равновесие и падает с последней ступеньки на подъездную дорожку, оцарапав ладони.
        Вторым из автобуса выскакивает водитель, тянет Натали за руку. Ей ничего не остается, как тяжело ступить на землю. Она спотыкается, но ее держат, не позволяя упасть. На улице водитель и помощник оттаскивают Натали подальше от автобуса. Она орет, мотает головой из стороны в сторону, мужчины наконец, чуть подтолкнув, отпускают ее и бегом возвращаются в автобус.
        Рамола вскакивает на ноги и встает между Натали и убегающими мужчинами. Она шикает и вскидывает руки в знак капитуляции. Натали немедленно успокаивается, словно повернули выключатель. Плечи опускаются, грудная клетка сдувается. Рука, потерев живот, бессильно повисает вдоль тела.
        Поставив одну ногу на ступеньку автобуса, высокий швыряет сумки на землю.
        - Я попрошу доктора, чтобы она позвонила еще раз, - говорит он. - Нехорошо это. Извините. Желаю удачи. - За ним с лязгом закрываются двери, автобус немедленно трогается с места.
        У линии соединения потрескавшейся, в рытвинах подъездной дорожки и проезжей части торчит покосившийся белый деревянный столбик с черным жестяным почтовым ящиком. Красный флажок отсутствует. Рамола делает снимок, отправляет эсэмэску с адресом и отдельно пишет (памятуя о нагрузке на местную сотовую сеть) еще одну, все это адресуя доктору Аволеси, которая до сих пор ни разу не ответила.
        Подъездная дорожка ведет к белому фермерскому дому, вынесенному от дороги на тридцать метров. Ветхую постройку окружает широкий луг с высохшей, мертвой травой, за домом - еще три акра заброшенной земли. Очевидно, раньше здесь была действующая ферма, которой принадлежало огромное, пустующее поле на другой стороне дороги, обсаженная деревьями межа отодвинута от обочины на несколько десятков метров. Нигде больше не видно никаких построек. Низкое серое небо вот-вот упадет на землю.
        Натали расхаживает кругами, все больше продвигаясь вверх по пути, ведущему к дому.
        - Натали? Не уходи. За нами скоро пришлют машину. - Рамола с трудом выталкивает слова изо рта без того, чтобы не расклеиться или не взорваться.
        Выругавшись, она вешает на плечо сумки, бросает взгляд в обоих направлениях на пустую дорогу и семенит к Натали.
        - Нам сегодня не очень везет в пути, а? - произносит Рамола, догоняя подругу. - Не лучше ли подождать у почтового ящика, чтобы нас долго не искали?
        К какой категории относится ложь, если она не своя, а повторяет чужое обещание, которое вряд ли собираются выполнять?
        Рамола качает опущенной головой, шепот вязнет в ткани маски. Забежав вперед, она преграждает дорогу Натали. Та продолжает идти, пока не упирается в подругу животом, оттолкнув ее на несколько шагов. Натали издевательски хохочет, отчего Рамола чувствует слабость в ногах и одновременно железную решимость в сердце. Она никогда еще не ощущала себя такой маленькой.
        Натали на минуту зажмуривает глаза, а когда открывает их, в них проскальзывает лучик света - частица прежней Натали.
        - Как больно. Нехорошо мне, Мола, - жалуется она.
        В отчаянии ухватившись за мимолетный признак возвращения здравого рассудка, даже зная, что украденный у вируса момент будет хрупким, недолгим и больше не вернется, Рамола просит:
        - Натали, пожалуйста, не покидай меня. - Она имеет в виду «перестань расхаживать, стой рядом со мной у дороги» и одновременно - невозможное, извечное «не покидай меня».
        - Если бы я могла. Извини, Мола. - Тон и скрип голоса чужие, но интонация родная.
        - Если полиция или «Скорая помощь» не приедут, мы поймаем первую попутку.
        - Лучше отведи меня в дом.
        - Непохоже, что там кто-то есть. Как мы…
        - На улице небезопасно. И быть со мной наедине тоже.
        - Дом слишком далеко от дороги. Если кто-то будет проезжать мимо, они нас могут не заметить, да и оставлять тебя одну в доме я не собираюсь.
        - Мне надо прилечь. Кажется, мне конец.
        - Возьми мою куртку, приляг на траву.
        - Забери потом мой телефон.
        - Натали…
        - И обещай ее удочерить. Скажи мне «да» еще раз, Мола. Последний разочек. Скажи.
        - Я постараюсь.
        - Нет, скажи «да».
        Рамолу тянет снять с Натали маску, чтобы увидеть не только глаза.
        - Да.
        - Спасибо, Мола. Я люблю тебя.
        - Я тебя тоже люблю, Натали.
        Порывы ветра крутят опавшую листву. Натали охает, содрогается всем телом, как от внезапного испуга. Быстро смотрит направо, налево, пригибает голову.
        - Нам нельзя здесь оставаться, - хнычет она, глядя на призраков под ногами. - Тебе самой придется это сделать. В этом доме. - Натали осторожно переставляет ноги, потом вдруг спешит вперед, обгоняя Рамолу, бросает на ходу: - Мышки! Мышки вышли из норок.
        Рамола бежит догонять. Натали, не замедляя шаг, тяжело топает по наклонной дорожке к дому, словно кого-то испугалась, как от погони. Шаги несоразмерны - слишком широки, слишком ненасытны. Рамолу тревожит, что Натали надорвется и упадет. Она пытается схватить подругу за правую руку, Натали рывком убирает ее.
        - Их кошка проглотит. Такое на свете бывает![32 - Искаженная цитата из сказки братьев Гримм «Дружба кошки и мышки».] - говорит она.
        Рамола делает снимок дома.
        В челюсти парапета не хватает зубов-балясин. Одна из веретенообразных стоек приткнулась к более надежной соседке. Деревянные ступени прогибаются и скрипят под ногами. Портик узкий, пол вспученный, места на веранде едва хватает, чтобы воткнуть диванчик. Серая краска облезла и отслаивается, обнажив борозды на потемневшей древесине. Черный скелет кресла-качалки задвинут в угол, заваливается на стену дома. Кресло чисто декоративное, не выдержит и призрака. За его спинкой стоят две метлы с белыми пластмассовыми ручками и щетками из проволоки, утонувшими под слоем опавшей листвы и мертвой травы.
        Натали раскачивается из стороны в сторону, болтает о том, что бывает и чего не бывает на свете.
        Сетчатая дверь с выдранной сеткой нетерпеливо погромыхивает. Рамола нажимает кнопку звонка, стучит в дверь, кричит:
        - Эй? Есть здесь кто-нибудь? - Не теряя время на ожидание маловероятного ответа, она трогает дверную ручку. Дверь не поддается, однако Рамола замечает, что она неплотно прилегает к раме. После нажатия плечом дверь, немного посопротивлявшись, открывается.
        Натали отодвигает Рамолу в сторону и входит в дом первой. Рамола замирает на пороге и шепотом просит Натали подождать. Потом еще раз окликает воображаемых хозяев дома или их духов. Ни голосов, ни звука торопливых шагов не слышно.
        Натали исчезает в коридоре. Рамола делает шаг внутрь. Пахнет пылью и лавандой. Она включает свет. В прихожей к стене, как куст плюща, прилепилась лестница. У ее основания стоит механический подъемник с сиденьем, напоминающим зубоврачебное кресло уменьшенного размера. На сиденье нет пыли, очевидно, его недавно протирали. Похоже, хозяева покинули дом всего несколько дней назад.
        Рамола опускает сумки на пол рядом с подъемником и оставляет входную дверь открытой, чтобы не пропустить сирену или звук приближающегося автомобиля. Она отправляет доктору Аволеси фотографию дома и сообщение, что будут ждать на месте. Затем посылает скрытый намек: «Возможно, операцию придется проводить на дому», не находя в себе отваги прямо заявить, что произойдет, если никто не приедет. Потом набирает 911 и включает громкоговоритель. Вызов переадресуется на автоответчик. Рамола оставляет сообщение голосом.
        Набирая раз за разом 911 в надежде выйти на живого оператора, Рамола копается в дежурной сумке Натали, находит наушники, зарядку для телефона, кошелек, две пары легинсов, две футболки, носки, ночнушку, резинки для волос, послеродовые бюстгальтеры, гигиенические тампоны для рожениц, туалетные принадлежности, несколько пар ползунков, праздничный зеленый комплект с начесом для возвращения из роддома, шапку, пинетки, пеленки, набор пластиковых бутылочек с сосками и четыре коробки детского питания.
        911 отфутболивает вызов на автоответчик, который в очередной раз издает безразличный писк. Помимо голоса Натали, звучащего откуда-то с нижнего этажа, в доме царит полная тишина. Натали разговаривает сама с собой. Рамола ругается и орет в телефон:
        - Кто-нибудь ответьте! Помогите нам!
        Она раскрывает рюкзак Джоша и вытряхивает содержимое на пол, предметы стучат и рассыпаются по деревянным половицам: баллончик с лизолом, антисептик для рук, свернутые трубочкой шейные платки, свитер с капюшоном, пачка влажных дезинфицирующих салфеток, моток белой веревки (такую натягивают для развешивания белья), рулон крепкого скотча, латексные перчатки, малярные маски, пластмассовая бутылка с водой, три одноразовые зажигалки, моток амортизирующего троса, зарядка для телефона и охотничий нож в чехле.
        - Натали?
        Никакого ответа. Где-то в глубине дома скрипят половицы.
        Рамола заходит в маленькую кухню-столовую, моет руки над раковиной, вытряхнув последние остатки из бутылки жидкого мыла для посуды, исцарапанные ладони жжет огнем. Окно над раковиной выходит на конец подъездной дорожки и заросшую травой обочину. Главной дороги отсюда не видно. Быстро вытерев руки свисающим с ручки духовки полотенцем для посуды, Рамола натягивает пару латексных перчаток.
        Пока она проверяет, не было ли сообщений и звонков (их не было), Натали кричит, топает ногами, бьет и крушит какую-то мелочь.
        - Как ты там? - зовет ее Рамола. - Стой на месте. Я иду к тебе.
        Она выходит через другой конец кухни в коридор с отслаивающимися бежевыми обоями. Проходит мимо лестницы и входа, заглядывая в затемненные помещения, к комнате для гостей в самом конце дома, превращенной во временную спальню. Видимо, хозяин дома предпочитал ночевать здесь, чтобы не взбираться каждый вечер в главную спальню второго этажа на подъемнике. В дверной раме, отделанной багетом, нет двери. Почти все пространство квадратной комнаты занимает незаправленная двуспальная кровать. Деревянная спинка кровати украшена резными стойками толщиной со слоновий бивень, сужающимися кверху и заканчивающимися овальными яйцевидными набалдашниками. У противоположной стены стоит дешевый платяной шкаф и еще одно кресло-качалка с кучей одежды. Натали - силуэт напротив изножья кровати, она стоит перед комодом, частично закрывающим единственное окно комнаты, тюлевые занавески еще больше смазывают блеклый свет из окна.
        Натали стоит в профиль. Маски на ней нет. Она выстреливает случайные, односложные звуки с преобладанием гласных. Сгребает с комода тающие остатки безделушек, фарфоровых зверюшек и кукол, и расшибает их об стены и пол.
        Рамола включает плафон под потолком, из двух лампочек горит только одна. Осторожно, почти на цыпочках, она входит в комнату и говорит:
        - Натали, приляг на кровать, хорошо? Полежи. Тебе нужен отдых.
        Натали толкает комод туда-сюда, рассыпая оставшиеся фигурки. Верхние ящики открываются и закрываются, как высунутые языки.
        Она оборачивается к дверному проему, к Рамоле. С нижней губы и подбородка свисает толстая нитка слюны. К верхней губе пристали «усы» из налипшей пены. Глаза распахнуты так широко, что не видно век. Остекленевший, бессмысленный лик безумия, пустоты, перекидыша, оборотня, вампира, зомби, всех чудовищ, лик, который многовековые фольклор и мифы приписывали заболевшему бешенством.
        Натали ойкает и улыбается, только это не улыбка. Голову тянет книзу то же самое неведомое притяжение, что служит причиной опущенных плеч и кифоза грудной клетки. Лицевые мышцы сокращаются и дрожат, губы надламываются, верхняя губа задирается по краям буквой «V», обнажая резцы. С гневным криком Натали бросается на Рамолу.
        Рамола, вытянув руки перед собой, пятится к порогу. Прежде чем она успевает произнести имя подруги, та атакует ее, захватывает в кулак левый рукав Рамолы, тащит ее руку к своему рту. Рамола приседает, что позволяет распрямить руку и вытащить ее из рукава. Она быстро выпрямляется и разворачивается, намереваясь освободить вторую руку. Застигнутая врасплох Натали обеими руками толкает ее между лопаток. Уступающая ей в росте и весе Рамола кубарем вылетает в коридор, врезается в стену и неудобно падает на правый бок. Удар принимает на себя плечо, просигналив яркой вспышкой боли.
        Натали вываливается в коридор, пинает Рамолу в левую ногу, в середину бедра, удар точен, но попал в мышцу и нанесен вполсилы. Натали пытается наступить на колени Рамолы, но промахивается и теряет равновесие. Ей приходится схватиться за стену, чтобы не упасть, что дает Рамоле секундную передышку.
        Она вскакивает на ноги и бежит по коридору в другой конец первого этажа. Задерживается у входа в дом, лестницы и подъемника, где по полу разбросано содержимое рюкзака Джоша. Натали преследует ее, дышит все тяжелее, движется все медленнее, молниеносная атака истощила ее энергию и последние резервы. По крайней мере, так это выглядит.
        Рамола прикидывает, не взбежать ли по лестнице на второй этаж, однако, не зная планировки дома, боится оказаться в западне. К тому же она не хочет, чтобы Натали упала либо причинила, лазая вверх-вниз по лестнице, вред себе или ребенку. Вместо бегства Рамола вешает на плечо моток веревки и поднимает с пола рулон клейкой ленты. Приглашая Натали жестом подойти поближе, она как можно более спокойным тоном уговаривает ее лечь в постель и отдохнуть.
        Звук голоса Рамолы производит обратный эффект. То ли коридор съежился, то ли Натали выросла в размерах, но она ломится вперед, занимая все пространство, изрыгая неразборчивую бессмыслицу, набор случайных звуков, через уши заражая разум Рамолы вирусом ослепляющего ужаса. На ватных ногах Рамола неуклюже отступает на кухню, подошвы разъезжаются на линолеуме. Немного придя в себя, она проскакивает кухню и убегает в коридор. Включает полную скорость, чтобы подальше оторваться от Натали.
        Вернувшись в спальню, Рамола прыгает на кровать, крабом забирается на середину и садится, подогнув ноги под себя. Первая попытка отмотать кусок клейкой ленты терпит неудачу, лента прилипает к перчаткам. Рамола отдирает ее и швыряет в темный угол. Она отматывает еще один кусок ленты, не отрывая его от рулона.
        Натали вваливается в комнату, вскрикивая в промежутках между судорожными вдохами. Она натыкается на кровать обеими ногами, словно не видит перед собой непреодолимой преграды. Наклоняется, тянется, чтобы схватить Рамолу, разевает и закрывает рот.
        Рамола вертится, уклоняясь от цепких пальцев. Отползает на дальний край постели, надеясь заставить Натали вытянуться еще больше.
        Ласково повторяет имя подруги, уговаривая ее лечь. Натали рычит:
        - Не отпущу! - выбрасывает правую руку. Падает на кровать, упирается ладонями, поддерживая туловище навесу, словно собралась делать отжимания. Рамола живо прилепляет клейкую ленту к правой кисти Натали и быстро соскальзывает с кровати задом. Мысленно подгоняя себя, она оббегает вокруг каркаса кровати. Пользуясь тем, что Натали отвлеклась на прилипшую к руке ленту, Рамола опускает левое плечо и толкает им подругу под зад.
        Натали плюхается на матрас левым боком, переворачивается на спину. Ноги свисают с постели. Рамоле повезло, что ее подруга упала на левый, а не на правый бок, и запястье с клейкой лентой оказалось наверху. Она быстро обматывает лентой кисти Натали. Та брыкается, но пинки не попадают в цель. Когда Натали пытается сесть на кровати со спеленатыми руками, ее удается опрокинуть одним легким толчком. Рамола привязывает один конец веревки, продев его между руками и обмотав вокруг запястий подруги. Остаток веревки она оборачивает вокруг ближайшей стойки в виде шкива. Тянет за веревку, пока руки Натали не поднимаются над головой, и только тогда завязывает узел.
        В бой вступают ноги Натали, Рамола получает удары по ляжкам и один удар в живот, от которого перехватывает дыхание. В схватке на истощение сил, после которой обе женщины в изнеможении хватают ртом воздух, побеждает Рамола. Она прижимает ноги Натали к матрасу и замысловатой паутиной из клейкой ленты приклеивает щиколотки к каркасу кровати. Потрепанная и покрытая синяками Рамола возвращается в коридор, подбирает связку амортизирующих тросов и еще крепче связывает ноги и руки Натали, которая бешено извивается в безуспешной попытке сбросить самодельные путы. Она выгибает спину, выпячивая распухший живот, кричит, стонет, плачет и смеется.
        Рамола шепчет: «Я не ухожу. Сейчас вернусь» - и выскакивает из комнаты.
        Безумные вопли преследуют ее в коридоре, на пороге дома, на крыльце. Пятки Рамолы стучат по фанерному полу, шлепают по траве, она сгибается пополам и, уперев руки в колени, ловит ртом воздух. Все равно Натали слишком близко, совсем рядом, кричит прямо в уши. Надо отойти еще дальше, на большее расстояние, может, выйти на дорогу и там ждать спасателей, или даже постучаться к соседям, попросить о помощи, а если там никого нет, то стучаться в следующий дом и следующий за ним. Слышно ли будет оттуда Натали? Сможет ли она забыть вид связанной подруги, ее выпяченный живот?
        Крики Натали, к счастью, затихают. Рамола выпрямляется, дышит спокойнее. С верхней точки двора дорога выглядит тонкой полоской, ручейком среди полей. Ветер дует, трава послушно кланяется, вызывает призрак в бело-голубой ночной рубашке до щиколоток.
        Рамола не верит в призраки, но этот - настоящий. Девушка-призрак тонкая, маленькая и легкая, как пух одуванчика. Руки длинные и худые, приспособленные для того, чтобы тянуться, касаться, трогать. Она плывет по желто-бурому полю на другой стороне дороги. Траектория ее движений хаотична, беспорядочна. Невидимые ноги ходят, как поршни, подбрасывая подол ночной рубашки, словно его надувает изнутри воздухом. Призрак то резко останавливается, и кажется, что она уже не сдвинется с места, то внезапно снова приходит в движение. Лица не видно, даже когда девушка смотрит поперек поля на стоящую перед домом Рамолу.
        Рамоле лучше бы вернуться в дом, запереть окна и двери, задернуть занавески и выключить ненужный свет. Однако часть ее желает помахать призраку рукой, перейти через поле, пригласить девушку в гости.
        Рамола не покидает двор, ветер продолжает дуть, трава - кланяться.
        Зараженная или не видит Рамолу, или слишком больна, чтобы перейти через дорогу и приблизиться к дому. Она не уходит с поля, медленно танцуя под звуки мелодии, которую мы все однажды услышим.
        Плафон под кухонным потолком прикреплен к вентилятору. Основание отошло от потолочной штукатурки, обнажив провода. Из трех лампочек работают только две.
        Рамола садится на колченогий стул за маленький столик и рассматривает охотничий нож Джоша. В нейлоновом чехле есть кармашек с точильным камнем размером с большой палец. Рукоятка сделана из плотной резины, лезвие широкое, загнутое и гладкое, с острым концом подчеркнуто угрожающего вида. Рамола кладет нож Джоша рядом с коллекцией ножей, собранных на кухне. Большинство - старые, зазубренные, покрыты пятнами ржавчины, однако один - для чистки фруктов - в приличном состоянии.
        Проверив и перепроверив сообщения, набрав и перенабрав телефонный номер, отправив и переотправив эсэмэску, Рамола тащится по коридору обратно в спальню. За несколько шагов до дверного пролета в нос шибает едкий аммиачный запах мочи. Когда Рамола входит в комнату, Натали оживает, рычит, скулит, хнычет от боли. Слышать хныканье тяжелее всего - оно напоминает настоящую Натали.
        Пленница извивается в путах, поднимает и опускает голову. Пена, облепившая рот, настолько густая, что выглядит фальшивым, неряшливым гримом из дешевого фильма ужасов. Глаза почти безостановочно вращаются и бегают по сторонам.
        Рамола хочет положить руку на живот Натали, чтобы проверить, шевелится ли ребенок, но, когда она подходит к кровати, Натали в попытке вырваться буквально взвивается в воздух. Рамола отступает из спальни на кухню к своему телефону. Сообщений нет. Она тяжело опускается на стул с неровными, кривыми ножками. Заслоняет лицо руками, трет закрытые глаза до тех пор, пока темнота не становится багровой.
        Она по одному переносит предметы с кухонного стола на комод в спальне. С каждым ее появлением Натали что-то громко выкрикивает на своем новом языке.
        В Норвудской больнице доктор Аволеси объяснила, что вирус не переносится кровотоком и не заразит плод через плаценту. Постконтактная вакцина якобы безопасна и для матери, и для ребенка, однако в медицинской литературе мало сведений о том, что может произойти, если у женщины на этом этапе беременности начнется рабическая инфекция.
        Доктор Аволеси утверждала, что и при наличии отчетливых симптомов Натали сделали бы кесарево сечение. Существует оправданная уверенность, что ребенок не заразится от матери.
        Рамола четко помнит последнюю фразу, цепляется за нее в уме, осматривает под каждым мыслимым углом.
        Но и ответ Натали она тоже помнит: «Оправданная уверенность? Это такой медицинский термин вместо пожимания плечами?»
        Рамола смахивает одежду с кресла и садится.
        Натали продолжает лопотать, рычать, извиваться, однако силы ее постепенно тают.
        Сколько еще можно ждать, прежде чем решиться на кесарево сечение в домашних условиях? С каждой утекающей секундой риск заражения или заболевания ребенка увеличивается. Но проводить операцию на Натали, пока она еще в сознании, чувствует боль и не лежит спокойно, тоже нельзя. Так можно легко порезать или искалечить плод. Увы, никаких средств анестезии под рукой нет. Рамола не собирается бить подругу по голове, как в дешевых детективах, где одного удара рукояткой пистолета хватает, чтобы благополучно отправить главного героя в нокдаун до начала следующей главы.
        Убить Натали и провести операцию на мертвой тоже не выход. Если мать лишить кислорода больше, чем на четыре минуты, ребенок не выживает. Эти четыре минуты не объехать и не обойти. Кесарево сечение даже в идеальных условиях обычно занимает от десяти до пятнадцати минут. Учитывая, что Рамоле не нужно беспокоиться о сохранении жизни пациентки, время операции можно сократить, однако уложиться в четыре минуты все равно не получится.
        Придется ждать, пока не подоспеет помощь или - если проводить операцию самой - пока Натали не впадет в кому.
        Хотя инкубационный период и скорость протекания инфекции возросли во много раз, Рамола понятия не имеет, сколько времени пройдет, прежде чем Натали полностью потеряет сознание. А также как долго ее организм будет сохранять жизненно важные функции в коме. Что если Натали умрет прямо во время операции? Такой исход вероятен независимо от комы. В этом случае опять же начнется четырехминутный отсчет.
        Рамола встает с кресла, подходит к кровати и говорит:
        - Оправданная уверенность. Медики пожимают плечами.
        Натали воет.
        Рамола сидит в кресле, которое стоит в спальне, которая выходит в коридор, который находится в доме, который построил… неизвестно кто.
        Мысленно Рамола все еще рядом с Натали в автобусе, везущем их в больницу. В соседних креслах сидят другие люди, их фигуры размыты, неразличимы, и Рамола о них не думает. Она сидит рядом с проходом и смотрит в окно. Натали прислонилась к стеклу, вытаращилась на телефон, палец занесен над экраном.
        Погуляв с телефоном по коридору, Рамола возвращается в спальню. Чтобы заглушить крики Натали и скрип матраса, она читает наизусть сказку «Птичий найденыш». Рамола помнит только несколько ключевых строк, целиком эта сказка, в отличие от «Свадьбы госпожи Лисицы», в памяти не отложилась.
        - Однажды лесник пошел делать обход и нашел маленького ребенка на вершине большого дерева. Какая-то хищная птица выхватила ребенка из рук матери. Лесник взял ребенка с собой и стал воспитывать со своей дочкой Нат. Дочка назвала найденыша Мола. Нат и Мола поладили и очень полюбили друг друга. Однажды лесник уехал на три дня. Старый злой повар отвел Нат в сторону и сказал ей, что сварит и съест бедняжку Молу. Ну, Нат не собиралась этого допускать, она рассказала Моле о том, что задумал повар, они вдвоем убежали и спрятались в лесу. Повар послал за ними группу нехороших людей, и они быстро догнали детей. Когда люди были уже близко, Нат спросила Молу: готова ли ты быть всегда со мною? Отныне и навсегда, ответила Мола. Тогда Нат сказала: будь ты розовым кустом, а я на нем цветочком-розанчиком. Нехорошие люди прибежали на опушку, а там ничего нет, кроме розового кустика с одним розанчиком. А детей не было и в помине. Люди вернулись к повару и сказали, что никого не нашли. Повар, возмущенный их глупостью, сам отправился на поиски в лес. Дети завидели его издали. Нат спросила: готова ли ты всегда быть со
мною? Отныне и навсегда, ответила Мола. Тогда Нат сказала: ты обратись в прудок, а я по этому прудку уточкой стану плавать. Старый неуклюжий повар чуть не свалился в пруд. Уставший, отчаявшийся повар прилег на берег и хотел выпить всю воду, но уточка быстро подплыла к нему, ухватила клювом за голову, стянула в омут и утопила. А Нат с Молой пошли домой, хохоча на весь лес, и если только не померли, так и теперь живехоньки.
        Чтобы не заплакать, Рамола пересказывает сказку еще раз с самого начала.
        Натали выдыхается, проигрывает борьбу с инфекцией. Крики превратились в бормотание спящего человека. Веки мелко дрожат, но не открываются. Рамола начинает сомневаться, чт? именно вызывает угасание сознания - вирус или аортокавальная компрессия от продолжительного лежания на спине. Долго лежать в такой позе не рекомендуется даже здоровым людям, она может сказаться на ребенке, однако перевернуть Натали на левый бок без риска Рамола не может.
        Она кладет обе ладони на низ живота подруги. Ребенок шевелится, лягается. «Не знаю, смогу ли я», - шепчет Рамола.
        Она мысленно говорит: «Не хочу, не могу, не буду», но ничего не произносит вслух.
        Натали корчится от прикосновения. Рамола отдергивает ладони, словно дотронулась до раскаленной плиты.
        Во время шестинедельной институтской практики в отделении акушерства и гинекологии Рамола пять-шесть раз ассистировала на операциях кесарева сечения. Почти всю операцию она просто наблюдала, как хирургическую процедуру выполняют лечащий акушер и ординатор. Нередко ей поручали отвернуть стенку брюшной полости, чтобы обеспечить лучший обзор хирургического поля акушеру. Прямые мышцы живота во время этой процедуры обычно не рассекают, их просто раздвигают в стороны. На последней операции ей доверили наложить три шва на матку.
        Во время педиатрической ординатуры Рамоле нередко приходилось работать в патронажном отделении для новорожденных и дежурить по ночам. Если ее вызывали в операционную во время кесарева сечения, ее задачей было принять новорожденного, убедиться, что состояние ребенка стабильно, и при необходимости выполнить реанимацию. От нее не требовалось стоять у операционного стола, но, чтобы не клевать носом от усталости и тумана в голове в поздние ночные часы, она частенько прислушивалась к разговорам и обмену распоряжениями между акушером, ординатором и медсестрами.
        Рамола рассказывает сказку еще раз. И еще раз.
        - Тогда Нат сказала: будь ты розовым кустом, а я на нем цветочком-розанчиком. Нехорошие люди прибежали на опушку, а там ничего нет, кроме розового кустика с одним розанчиком.
        Рамола достает телефон Натали из кармана толстовки. Натали реагирует поворотом головы, открывает и закрывает рот, как золотая рыбка. То, что память у золотой рыбки короткая, всего три секунды, неправда.
        Выход на основной экран не требует пароля. Очевидно, Натали отключила блокировку экрана еще до того, как ее одолела инфекция. Заряд батареи составляет тридцать один процент, не так уж плохо - суровое напоминание о том, как мало времени прошло с момента укуса.
        Рамола открывает приложение «Voyager», чтобы еще раз услышать голос подруги. Она не успевает дослушать первое сообщение. Дыхание Натали учащается, она больше не разговаривает и не кричит.
        Рамола возвращается на кухню, проверяет свой телефон. Прикрыв глаза, садится, глубоко дышит. Чтобы унять дрожь в руках и бешеное сердцебиение, Рамола применяет тот же самый метод снятия стресса, каким пользовалась на Бей-роуд, когда пыталась уговорить Натали выпить воды. Она представляет себе белую лекционную доску - больше всех прежних. Широкая, чистая доска стоит наготове. Пока Рамола находилась с Натали в одной комнате, этот фокус не получался.
        Она пишет инструкции аккуратным, закругленным почерком, пользуясь черным фломастером. Первый горизонтальный разрез сделать поверх линии лобковых волос, длиной в 15 сантиметров. Если понадобится, можно еще длиннее. (Эта строка появляется на доске неровной от сознания, что разрез можно сделать длиннее, потому что зашивать все равно не придется.) Прямые мышцы обычно оттягивают и отодвигают в стороны. (Натали не удостоится такой роскоши, поэтому буквы «м» и «т» выходят корявыми.) Разрезать или рассечь влагалище прямой мышцы живота или саму мышцу. (Это увеличит кровотечение, отчего Рамола делает ошибку в слове «мышцы».) На пути к матке также придется иметь дело с брюшиной. Мочевой пузырь и кишки, возможно, нужно будет отодвинуть в сторону. (Натали нельзя просто так кромсать и резать - она может перестать дышать во время операции. Чтобы ребенок выжил, стрелка кислородных часов не должна уйти за четырехминутную отметку. Все это пишется с резким наклоном, строчка сползает вниз, Рамола зачеркивает «кишки» и отчего-то переписывает слово печатными заглавными буквами.) Разрезать три слоя маточной стенки, не
нанеся вреда ребенку. (Ни охотничий, ни фруктовый нож не подходят для выполнения плотных, тонких и точных разрезов. Последняя строка смазана и не читается, как будто ее стерли пятерней.)
        Рамола пытается представить себе успешную операцию с извлечением здорового ребенка и что будет потом. Но, кроме привязанной к кровати умирающей подруги, ничего не видит.
        Что делать? Я не хочу. Я не могу.
        Как я с этим справлюсь?
        Сначала Рамола рассекает клейкую ленту между щиколотками и раздвигает ноги Натали. Та не шевелится.
        Рамола протирает лицо подруги влажными салфетками и кухонным полотенцем. Осторожно надев резинку на затылок Натали, прикрывает ее нос и рот малярной маской. Натали не двигается.
        Рамола складывает в мешок для мусора использованную ленту, грязные полотенца, срезанные ножницами легинсы, нижнее белье и синюю рубашку. Обрызгав тело Натали и постель антисептиком из баллончика, Рамола возвращается на кухню, стаскивает перчатки, еще раз моет руки и надевает последнюю пару латексных перчаток.
        Она обкладывает грудь и ноги Натали найденными в бельевом шкафу простынями и полотенцами, концы заправляет под бедра. Последние два полотенца, оставленные на кухонном стуле, послужат подушкой, на которую Рамола положит ребенка для осмотра.
        Рамола не сможет выполнить операцию, стоя на полу, не дотянется. Она задерживается у изножья кровати, наблюдает, как поднимается и опускается прикрытая грудь Натали. А что если просто постоять здесь, ничего не делая, и подождать, пока грудь не перестанет подниматься и опускаться? Никто ведь не узнает.
        Нет, она не сможет. Рамола стоит, смотрит. Дом поскрипывает и погромыхивает, такие звуки он приберегает для минут одиночества.
        На мысленной белой доске мешанина из зачеркнутых слов, кружков, стрелочек, подтирок. Порядок инструкций практически невозможно соблюсти.
        Рамола забирается на кровать. Колени проваливаются в матрас. Живот Натали слегка подается вперед. Угол для начала операции не самый лучший, вес тела давит на ребенка. Каждое движение Рамолы вызывает сотрясения матраса, от которых колеблется тело Натали. Надо было исхитриться и связать ее на полу. Теперь уже поздно.
        На кровати, между краем матраса и левой ногой Натали, лежит прямоугольная пластмассовая коробка. Внутри - полотенца для рук и ножи. Рамола берет охотничий нож. Ручка кажется слишком легкой. Грубый, непослушный инструмент.
        Рамола шепчет: «Извини, но…» Она останавливается, прежде чем успевает сказать «я не могу».
        - Ладно, - говорит она вместо этого, наклоняется вперед и ждет, когда матрас перестанет дрожать.
        Она упирается левой ладонью в середину живота Натали, надавливает. Ребенок реагирует на внезапный нажим.
        - Порядок, - произносит Рамола, на этот раз не для Натали, и неуверенно приставляет острие страшного ножа к коже в точке планируемого разреза. Когда Рамола начинает вести лезвие вправо, раздается сдавленный тихий стон, который можно принять за вой ветра за окном, стон перерастает в неровный крик, туловище Натали дергается в конвульсиях.
        Рамола убирает нож, отшатывается назад, налетев поясницей на край задней спинки кровати.
        - Прости меня! - кричит она и швыряет нож в стену. Он отлетает от стены и со стуком падает на деревянный пол.
        - Пожалуйста, не заставляй меня это делать.
        Рамола расхаживает у задней части кровати.
        «Готова ли ты всегда быть со мною? Отныне и навсегда».
        Рамола взбирается обратно на кровать. Одна ладонь на животе Натали, во второй - охотничий нож. Дыхание Натали почти неуловимо.
        Рамола заканчивает начатый разрез. Прежние крики и стоны Натали звенят у нее в ушах, как если бы звучали прямо сейчас.
        Освещение в комнате никудышнее. Матовый плафон под потолком, дополнительная лампа и «фонарик» на телефоне не дают достаточно света. Слишком много крови. Рамола меняет ножи. Меняет еще раз, и еще, и еще.
        Воображаемая лекционная доска пуста. Пустота ширится, превращается в бесконечную белую бездну, в которой не грех и потонуть.
        Показалась толстая фиброзная мышца матки. За колебаниями груди Натали невозможно уследить из-за шатания матраса. Может, она уже перестала дышать, в то время как ее стоны и крики все еще звенят в голове Рамолы??
        Сколько времени Натали уже мертва? Как давно покинула этот мир? Сколько минут пробежало на четырехминутных часах?
        Рамола работает так быстро, как может. Ножи сопротивляются использованию не по назначению. Пальцы дрожат, скрючиваются от судорог.
        Сделан последний разрез.
        Ножи больше не нужны.
        Рамола достает ребенка.
        Ребенок - девочка. Кожа серая, как у призрака.
        Рамола и ребенок не дышат.
        Девочка плачет.
        Постлюдия
        Без забот и без печали[Первая строка из песенки Ганса, присутствует только в английском пересказе сказки братьев Гримм «Счастливчик Ганс».]
        Это не сказка. И уж тем более не такая, где все подчищено, причесано или диснеефицировано, бескровная во всех смыслах слова, населенная чудовищами - что животными, что людьми - с подстриженными когтями и удаленными клыками, в которой детей не трогают или всегда спасают, а жестокая истина жестокой жизни если не потеряна полностью, то затушевана, причем преднамеренно.
        Нет, это не сказка. Это - кантата.
        Подъем уровня мирового океана вступил в сговор с необычайно высокой приливной волной и бурей, бушующей в Англии и Шотландии. Река Тайн вышла из берегов и затопила набережную Ньюкасла. Больше всего пострадало низовье между мостами Тайн-бридж и Миллениум-бридж, паводок поднял уровень воды на полтора метра. Дороги размыло. Десятки компаний закрылись, из домов пришлось эвакуировать сотни людей. Во время ливневого паводка утонули четыре водителя и человек, делавший пробежку. Вода две недели держалась на самом высоком уровне за всю историю города.
        Хотя наводнение вызвало хаос и в родном городе Лили Саут-Шилдс, она с очаровательной непосредственностью, свойственной только десятилетним детям, возмущена исключительно тем, что школьная поездка в замок Ньюкасла была отложена на два месяца. Вообще-то замок Ньюкасла даже с натяжкой не заслуживает звания самого любимого. Для замка или форта он не такой уж большой, Адрианов вал и римский форт Арбея (и тот, и другой находятся в Саут-Шилдсе) куда внушительнее и способны вызывать благоговейный трепет.
        Лили привлекает обитающее в замке существо, которое она хочет показать своему сопливому приятелю Роберту. Тот не верит, что оно взаправдашнее.
        Бедняжка миссис Брель и не успевающая за всеми уследить провожатая миссис Бадден (хлопотливая мама Гэри, называющая сына Гэрибенком) по горло заняты классом. Как и скучный гид, одетый римским, англо-саксонским или норманнским солдатом, - кем именно, Лили так и не поняла. Девочка не слушала, когда тот представлялся, и честно говоря, срывающийся голос и прыщи на лбу, плохо вяжущиеся с обликом бравого воина, действуют ей на нервы.
        Лэйрд и Джон носятся по залам, играя в салочки на двоих. Джулия плюет вниз через край ограждения на крыше. Лидия бросает комки бумажных салфеток в неработающий доисторический туалет. Энди дергает приятелей за уши и под бубнеж гида щиплет за щиколотки и икры детей, поднимающихся по лестнице. Камиль хлопает соседку по плечу и светит жертве фонариком прямо в глаза. Даже Гэрибенок при деле - снова и снова просит гида рассказать о призраке по имени Чонси.
        Обычно дети не безобразничают таким образом. Откровенно говоря, они, не умея выразить это словами, реагируют таким образом на тлетворные флюиды охватившей город тревоги. Дети почуяли их, как только вышли из вагона поезда - гнет и утомительность наводнения, обреченность и страх того, что худшее еще впереди. Пребывание в замке, этом живом кусочке истории, действительно нагнетает смутный страх будущего; постройка, простоявшая больше тысячи лет, как бы говорит о бренности города и всего сущего. Столкнувшись с этим ощущением, дети ведут себя единственно возможным для них образом - смеются, дурачатся, бунтуют, ибо уверены, что будут жить вечно.
        Экскурсия заканчивается в темном подземелье кинофильмом и презентацией, рассчитанной на двадцать минут. Пока учительница и провожатая отвлеклись на стайку хихикающих, устроивших бучу детей, Лили просит Марка сказать, что она, если учительница спросит, пошла в туалет. После чего берет Роберта за руку. Ей доводилось бывать в замке и раньше, к тому же она обладает безошибочным чутьем направления и места, а потому быстро выводит приятеля из подвала за пределы замка. Лили уверенно шагает с таким видом, будто знает, куда идет, что, в принципе, соответствует действительности, поэтому ее никто не останавливает.
        Вернувшись на холодный сырой воздух серого дня, Роберт несколько раз просит Лили сказать, что она делает и куда они идут. Прошлой ночью ему снились кошмары: черная речная вода проглотила весь город и вместе с ним самого Роберта.
        - Здесь недалеко, - говорит Лили. - Увидишь. Не хнычь.
        Они странная пара. Роберт - блондинчик, передвигается опасливо, как мелкий грызун по полю, над которым клекочут голодные ястребы и совы. Мальчишка на целую голову ниже Лили, которая может сойти за тинэйджера. Ее длинные темно-русые волосы заплетены в толстую косу, за которую никто не отваживается дергать. Лили дерется больнее всех.
        Через два квартала они сворачивают направо и шагают по узкой улице с тыльной стороны огромного собора Св. Николая.
        Хотя вокруг никого нет, Роберт говорит шепотом.
        - Ты чокнутая. Надо вернуться.
        Лили выводит Роберта на середину улицы, останавливается и показывает пальцем вверх: «Смотри».
        Напротив собора возвышаются кирпичные постройки, принадлежащие церкви. Дети стоят перед входной дверью с причудливой каменной аркой (Лили не знает, как называется этот архитектурный стиль), раскрашенной в розовый и белый тона. На вершине арки, вцепившись в нее когтями передних лап и заглядывая вниз поверх круглого окошка, сидит Кролик-Вампир Ньюкасла.
        Роберт роняет смешок. Смотрит на Лили, словно видит ее в первый раз. Усмехается еще раз.
        - Это что… это кролик, что ли?
        Лили складывает руки на груди. Улыбка способна зажечь новогоднюю елку.
        Кролик-Вампир на самом деле выкрашенная черной краской горгулья. Когти и зубы - цвета крови. Широко открытые, страшные глаза. Уши длинные, как у зайца, и, если долго смотреть, кажутся крыльями летучей мыши или беса.
        Роберт шутит:
        - Глянь на его зубы. Он что, болен бешенством?
        Лили ворчит и толкает его в плечо. Толкается Лили тоже больнее всех. Роберт не потирает ушибленное место, чтобы не показывать, как ему больно.
        - Здесь не Америка, - цедит Лили сквозь зубы с таким видом, будто ей стыдно об этом говорить.
        Лили вкратце, но достоверно передает Роберту историю о том, как в городе начали орудовать расхитители гробниц, пока однажды на пороге этого дома не появилось существо ростом в два с половиной метра в облике Кролика-Вампира (Лили не берется утверждать, что существо действительно было похоже на кролика) и не перепугало грабителей насмерть. Благодарные горожане изготовили статую горгульи, которая с тех пор отпугивает гробокопателей.
        - Ведь действует же, а? - заканчивает рассказ Лили. - Ты видел, чтобы вокруг ошивались гробокопатели? Если только ты сам не один из них. Если так, я лучше сделаю ноги, пока он не свернул тебе шею.
        Роберт нервно улыбается:
        - Я не грабитель. А история настоящая?
        Лили рассказывает, что некоторые люди видят в Кролике-Вампире дальнего родственника Пасхального зайца, предвестника весны («Бешеный Пасхальный заяц», - вставляет Роберт), другие считают его символом масонов, третьи - хитроумным стебом против англиканской церкви.
        - Никто толком не знает, - заканчивает она. - Баю-бай, сассафрас.
        Роберт отрывает взгляд от кролика:
        - Сасса… что?
        Лили краснеет.
        - Байю-бай, сассафрас - старая поговорка. Означает, что все на свете ерунда.
        - Ну-ка, повтори.
        - Не буду.
        - Когда ты это произносишь, у тебя другой акцент. Как будто кто-то другой вместо тебя говорит.
        - А ты говоришь как задрот. Отныне и навсегда.
        Лили настаивает, что уже не маленькая и сама дойдет три квартала от школы до дома. Два раза в неделю она вступает в односторонний спор с бабушкой. Лили использует графики и видеопрезентации с музыкальным сопровождением и звуковыми эффектами (она мечтает снимать кино, когда вырастет), прибегая ко все более изощренной аргументации, доказывая, что немножко заслуженной свободы лишь пойдет на пользу становлению ее характера и облегчит жизнь всем обитателям дома. Бабушка терпеливо слушает и ласково улыбается, пока Лили не закончит свое выступление, после чего говорит «нет». Призывы к дедушке и тете, которых (не мытьем, так катаньем) удалось перетащить на свою сторону, не оказывают на бабушку ни малейшего воздействия.
        После возвращения из поездки в Ньюкасл Лили идет домой из школы в сопровождении бабушки. Несмотря на то что состязание воли в отношении безнадзорного возвращения домой достигло эпического накала, если не развязки, Лили обожает и немного побаивается бабушку. Она из кожи лезет, чтобы лишний раз выжать из бабушки фирменную усмешку, словно говорящую «я не одобряю, но ты, однако, не подарок».
        Лили никогда не врет и ничего не скрывает от бабушки. Она рассказывает о школьной поездке и о том, как тайком сбежала посмотреть на Кролика-Вампира. Бабушка не одобряет поступка и прямо об этом говорит, хотя описание поведения невольного соучастника Лили, боязливого, как мышь, издерганного Роберта заставляет бабушку против воли усмехнуться.
        Лили с трудом поспевает за бабушкой. Они вскоре подходят к дому, стиснутому с обеих сторон другими домами, с камышовой кровлей, кирпичными стенами и белыми шпалерами.
        - А тетя уже вернулась? - спрашивает Лили.
        - Вернулась.
        Лили первой вбегает на кухню. Тетя и дед сидят на своих обычных местах за уютным круглым столиком, накрытом клеенкой веселенькой расцветки. Оба смотрят поверх оправы очков, вероятно, читают одни и те же новости, только дедушка горбится над газетой, а тетя склонилась над планшетом. Прежде чем сказать «привет», «дай я тебя обниму и поцелую» и «как дела сегодня», они улыбаются тихой узнающей улыбкой.
        Лили сначала подходит к дедушке. Он всегда сидит напротив выхода из кухни - ему так легче подняться из единственного кресла за столом, у которого есть подлокотники. Трость прислонена к правой ноге. Артрит плечевых суставов донимает его больше, чем он признается. По утрам дедушка частенько спрашивает Лили, стал ли он уже маленьким симпатичным старичком, каким всегда хотел быть. Она говорит, что стал, шутя, что сомневается насчет симпатичности. Когда Лили была младше, ее коробило от определения «маленький».
        Чмокнув деда в заросшую щетиной щеку, Лили объявляет, что видела Кролика-Вампира. Бабушка качает головой, но никому не говорит, что Лили сбежала с экскурсии.
        - Это будет получше моих школьных поездок, - замечает дедушка. Он встряхивает газетой - такова его манера ставить точку в разговоре - и снова погружается в чтение.
        Лили пролезает мимо деда к тете Моле. Мола всегда сидит на стуле, прислонившись спиной к стене, зажатая между отцом и матерью, как будто примирилась с неволей. Все взрослые старые, но Лили знает, что тетя Мола, несмотря на почти полностью седые волосы, моложе остальных.
        - Иди сюда, поцелуй меня, милая, - расставляет руки тетя. Лили не знает места надежнее, чем ее объятия. Тетя мычит, делает вид, что сжимает ее изо всех сил, но, как всегда, очень осторожна. - Ты стала такая большая.
        - У-у, ты это каждый день говоришь.
        - И каждый день это правда.
        - Раньше меня домой вернулась? Опять уроки отменила, доктор тетя? - Лили хихикает собственной шутке.
        Тетя Мола преподает биологию и естественные науки в небольшом морском университете. Лили совсем недавно узнала, что она раньше была детским врачом, но бросила эту работу перед переездом в Англию.
        - Не умничай. У меня сегодня было только одно утреннее лабораторное занятие. Увы, у нас не бывает кроликов-вампиров.
        Еще немного поболтав - скорее для пользы взрослых, чем для своей, - Лили убегает из-за стола, оставив торчать за ним тотемы деда, бабушки и тети. Они отсюда не сдвинутся, пока не наступит время готовить ужин.
        Лили интересно, о чем они поведут разговор, когда она выйдет из комнаты, однако решает сегодня не подслушивать.
        На следующее после рождения Лили утро доктор Аволеси наконец-то ответила на сообщения. На заброшенную ферму прислали машину «Скорой помощи» под конвоем двух армейских джипов. Рамолу и Лили тщательно обследовали и отправили в больницу Норт-Аттлборо.
        Первые полтора года после их спасения все дни напролет - одни тревожнее, досаднее и невероятнее других - Рамола продолжала ждать, что родители Натали или братья и сестры Пола потребуют забрать Лили к себе. Никто из них этого не сделал, а потому надиктованное Натали завещание вступило в силу. Даже после этого Рамола предполагала, что какой-нибудь орган власти скажет бескомпромиссное, окончательное «нет» и заберет Лили. Рамола никому никогда не признавалась, но ей отчаянно хотелось услышать это «нет».
        В самом начале, послушно заполняя кипы бумаг и участвуя в бесчисленных собеседованиях и слушаниях, Рамола представляла себе, как, где и когда услышит «нет». Она ощущала смесь вины и облегчения, воображая, что окажется неспособной сдержать слово, при этом сможет мысленно сказать Натали и себе самой, что она «сделала все, что могла», что она «старалась».
        Прошло десять лет. Рамола по-прежнему старается и делает все, что может.
        Когда Рамола в одиночестве просыпается в своей спальне, посреди глухой ночи, в переходном пространстве, в котором человек одновременно существует и не существует, операция, которую она выполнила, проигрывается в уме с такой отчетливостью, как будто часть Рамолы навсегда осталась в том фермерском доме. Вероятно, правильнее было бы сказать, что операция стала частью ее самой, соединила все крылья и этажи дворца памяти воедино и будет соединять, пока не рухнет вся конструкция. С этой памятью уживаются воспоминания о том, кем Рамола была до памятного дня, перевернувшего ее жизнь. В такие ночи, случающиеся с различной периодичностью, Рамола иногда встает с кровати, брызгает холодной водой на лицо и упрямо закапывает то, что не желает упокоиться в могиле, либо бесцельно расхаживает, точно призрак, по коридорам и комнатам дома, где провела детство, дома, куда ни за что не собиралась возвращаться, либо остается в постели и позволяет себе зайти еще глубже в темные воды, отдаться памяти о потере подруги и о той, кем Рамола когда-то была, но уже никогда больше не будет.
        Прошло десять лет. Рамола по-прежнему старается и делает все, что может.
        Спальня Лили находится в переоборудованной мансарде. Девочка потихоньку закрывает дверь. Бабушка просит (ее просьбы - приказ), чтобы дверь всегда была открыта, когда Лили не спит.
        Стены спальни облеплены плакатами бюро путешествий с городами и странами, в которых Лили никогда не бывала. Первый комплект подарила тетя. Говорят, плакаты висели в ее американской квартире. Вся коллекция теперь у Лили. А еще у нее есть глобус, в который она втыкает булавки. В Бостон воткнута зеленая, потому что она там была, хотя и не помнит. Красные обозначают города, в которые она хотела бы съездить вместе с тетей, среди них - Афины и Лос-Анджелес. Синие торчат из самых отдаленных точек (Острова Пасхи, Новая Зеландия, Антарктида), их она посетит сама, когда вырастет.
        На незаправленной кровати, рядом с подушками терпеливо ждет старая плюшевая лиса.
        Лили пересекает комнату бегом и тяжело плюхается на стул за деревянным рабочим столом, забыв об осторожности, с которой закрывала дверь. Нельзя же все время осторожничать.
        Она выводит свой планшет из состояния сна и сует в уши наушники-капельки. Прикосновением пальцев открывает потоковый сервис и переходит в закрытый раздел, где хранятся недавно загруженные аудиофайлы.
        В ушах до сих пор звучит замечание Роберта насчет чужого акцента. От одного воспоминания об этой подколке сводит скулы. С другой стороны, может быть, она не хочет говорить, как все. Может быть, это она реальная и есть.
        Лили смотрит на список файлов и шепчет: «Ты меня взбесил», хотя в ее словах нет настоящей злости - лишь необъяснимая тоска и вопрос о том, что было раньше и чего уже никогда не будет.
        Она открывает первый файл и нажимает кнопку воспроизведения в виде опрокинутого набок треугольника.
        Выражения признательности
        Спасибо Эрин Степлтон и доктору Джеффу Колодны за неоценимую помощь в исследованиях. В любых медицинских неточностях вините только меня, они допущены либо по ошибке, либо ради удобства. (Не судите строго.) Моя бесподобная сестра Эрин сделала для этой книги особенно много. Сначала я превратил ее жилище в дом ужаса в романе «Голова, полная призраков», теперь заставил вкалывать в новой повести. Простишь меня, Эрин?
        Благодарю друзей и читателей первой копии - Лидию Гиттинс и Стивена Грэма Джонса. Особое спасибо Лидии за экскурсию по Саут-Шилдс, в замок Ньюкасла и, разумеется, за Кролика-Вампира. Кстати, она не стала смеяться, когда я высказал первый домысел: а что, если зомби родит здорового ребенка?
        Я также обязан друзьям Наде Балкин и Джону Лэнгану за то, что слушали, советовали и помогали.
        Спасибо Стивену Барбара и Джен Брель за наставления, благодаря которым из чего-то получилось что-то. Спасибо всем в «Уильям Морроу» и «Тайтан Букс» за вашу работу.
        Спасибо друзьям и семье за любовь, поддержку и терпение.
        И спасибо вам за то, что прочитали эту книгу.
        notes
        Примечания
        1
        Цитата из сказки братьев Гримм «Король-лягушонок, или Железный Генрих» (здесь и далее прим. перев.).
        2
        Привет, Путешественник. Это я. (фр.)
        3
        Слова из сказки братьев Гримм «Три поросенка», в русском пересказе сказки С. Михалкова этих слов нет.
        4
        Герой более 20 детских книг автора Майкла Бонда.
        5
        Цитата из сказки братьев Гримм «Снегурочка» (в английском варианте «уронила три капли крови на снег», в русском - «уколола палец до крови»).
        6
        Аллюзия на английскую народную сказку «Джек и бобовый стебель».
        7
        Цитаты из сказки братьев Гримм «Рапунцель».
        8
        Слова ведьмы из фильма «Волшебник из страны Оз» 1939 года.
        9
        Цитаты из сказки братьев Гримм «Сказка о том, кто ходил страху учиться».
        10
        Документальный триллер Эрика Ларсона о первом американском серийном маньяке-убийце по кличке Холмс.
        11
        Книга Джона Кракауэра о трагической коммерческой экспедиции на Эверест.
        12
        Цитата из сказки братьев Гримм «Чертов чумазый брат».
        13
        Аллюзия на кинофильм «Безумный Макс: Дорога ярости».
        14
        Намек на одноименный роман Стивена Кинга.
        15
        Здесь и далее фразы из сказки братьев Гримм «Дружба кошки и мышки».
        16
        Научно-фантастический триллер режиссера Кристофера Нолана.
        17
        Цитата из фильма ужасов «Американский оборотень в Лондоне» 1981 года.
        18
        Название научно-фантастического сериала, где главные роли исполняют юные герои.
        19
        Коты-герои мультфильма «Вольт» и кинофильма «Остин Пауэрс».
        20
        Лозунг международной кампании агитации за здоровое питание.
        21
        Аллюзия на сцену из телесериала «Лесси», где собака лаем привлекает людей к упавшему в колодец мальчику и тем самым спасает его.
        22
        «Запомни меня!» - реплика из кинофильма «Безумный Макс: дорога ярости».
        23
        Дик - уменьшительная форма от имени Ричард.
        24
        «Через реку, через лес» - слова из популярной песни, исполняемой в день Благодарения, автором которых является Лидия Мария Чайльд, уроженка Массачусетса.
        25
        Намек на президента США Дональда Трампа.
        26
        Гадсденовский флаг - исторический флаг США, один из символов либертарианства. Представляет собой желтое полотно с нанесенным изображением свернутой в клубок гремучей змеи и надписью «Не наступай на меня».
        27
        Цитата из сказки братьев Гримм «Белоснежка и Алоцветик».
        28
        Цитата из сказки братьев Гримм «Птичий найденыш».
        29
        Намек на крайне правую военизированную группу «Трехпроцентники», названную так из-за утверждения, что только 3 % колонистов взялись за оружие, чтобы защитить новую родину от британских войск во время войны за независимость.
        30
        Аллюзия на концовку сказки братьев Гримм «Снегурочка».
        31
        Искаженная цитата из сказки братьев Гримм «Гном-Тихогром».
        32
        Искаженная цитата из сказки братьев Гримм «Дружба кошки и мышки».
        33
        Первая строка из песенки Ганса, присутствует только в английском пересказе сказки братьев Гримм «Счастливчик Ганс».