Дьявольщина Дональд Эдвин Уэстлейк
        #
        ДЬЯВОЛЬЩИНА
        Дональд УЭСТЛЕЙК
        - Думается, мне надо стать Сатаной. Будет весело,- объявил я.
        - Обхохочешься,- заметила Дорис саркастически.- И как это тебе взбрело в голову?
        - Ну так,- продолжил я извиняющимся тоном,- подойдет же. Блудный сын возвращается и...
        - Ворует мамины побрякушки,- докончила Дорис.
        - Именно так. Костюм Люцифера - это то, что надо. Лучшего наряда для меня не придумаешь.
        - Остроумие,- вставила Дорис,- вот за что ты мне всегда нравился. Почему бы тебе не стать просто Блудным Сыном? Я задумался, потом покачал головой.
        - Нет,- сказал я.- Костюм не должен все разъяснять. А в ярко-красном наряде демона, с длинным хвостом и с вилами...
        - Блеск,- согласилась Дорис,- передай-ка пикулей. Я передал пикули. Потом откусил сандвич, прожевал, проглотил и обратился к ней:
        - Ну а ты вот, такая умная, ты-то кем собираешься быть?
        - Еще не решила. Но это будет что-то оригинальное, милый, обещаю тебе. Что-то красивое и необычное.
        - Осеннее Утро,- предположил я.
        - Я так и думала - ты предложишь что-нибудь подобное.
        Почему не Леди Годива?
        Чего-то подобного я и ожидал. Но я не стал спорить, а вместо этого занялся сандвичем. Перед тем как мы кончили есть, Дорис взяла меня за руку и сказала:
        - Не беспокойся, Уилли. Ты же знаешь, я не имела в виду ничего плохого...
        Я, разумеется, знал и потому ответил:
        - В некоторых отношениях ты поумнее меня. Но ты ведь все равно меня любишь.
        - Ну конечно люблю,- отвечала она с чувством, поглаживая меня по руке,- и ты любишь меня.
        - Разумеется.
        Да, разумеется. Из-за любви к Дорис от меня отреклись мои родные, лишили меня наследства и выкинули из самого огромного дома в городе. Ради нее я пожертвовал многомиллионным состоянием. После этого ей не приходилось сомневаться в чувствах мужа.
        Последние пять лет, с тех самых пор, как я убрался из поместья Пидмонтов, отказавшись от всяких притязаний на их кажущееся счастье, были нелегкими. Само собой разумеется, Уильям Пидмонт III (в моем лице) не мог заниматься физическим трудом ради пропитания, а гуманитарное образование, полученное в привилегированном колледже, никоим образом не подготовило меня к какой-либо “беловоротничковой”
<Белый воротничок - представитель выпускников учебных заведений, принадлежащих к привилегированным классам общества (англ.).> деятельности. Оказавшись людьми без профессии, мы с Дорис вынуждены были рассчитывать лишь на свои быстрые ноги и острый ум, дабы иметь доход сообразно нашим потребностям.
        Но спустя год, в течение которого мы в сущности только учились, жизнь стала постепенно налаживаться. Немножко украсть тут, своровать там, скромненько распродать еще где-нибудь - набиралась вполне приличная сумма. А в сельской местности, особенно на юге, старое доброе мошенничество все еще могло приносить небольшой, но стабильный доход.
        Однако дела шли не столь хорошо, чтобы я мог позволить себе простить свое дражайшее семейство. Вот уж нет. Помимо того, что мои любезнейшие родственнички обрекли меня на жизнь впроголодь, они еще и отвергли девушку Дорис, которую я любил только потому, что она происходила из бедной семьи, членов которой, случалось, таскали в полицию. Поэтому обида постоянно терзала меня на протяжении всех пяти лет. Я жаждал встретиться вновь со своей семьей и свести с ними счеты.
        Но о таком не стоило и думать. Я не мог проникнуть в их общество ни под каким предлогом - а не проникнув, как я мог осуществить свою месть? Нет, это было невозможно.
        Вернее, это было невозможно до определенного момента. До того счастливого дня, когда мои ловкие пальцы вытянули у бывшего владельца бумажник с приглашением на два лица в усадьбу Пидмонт. На весенний бал-маскарад. С раздачей призов.
        Так-то вот. С раздачей призов.
        Это случилось пару недель назад. Мы приехали в город всего за день до того, как мне досталось приглашение,- раза два в год я возвращался в родные места, вынашивая планы отмщения,- и коротали время в мелком воровстве. Мы были здесь в достаточной безопасности, покуда избегали появляться там, где меня мог встретить кто-то из родни, и проявляли должную осмотрительность, чтобы не попасть в полицейскую облаву. Поэтому мы остались в городе и ждали своего часа.
        Сегодня же во время завтрака, за три дня до большого бала-маскарада, меня осенило, какой костюм мне надеть. Дорис это, конечно, позабавило: среди всего прочего меня привлекала в ней ее беспрестанная борьба с банальностями, шаблоном, стереотипом. Я ведь происходил из семьи, где банальность возводили в ранг философской концепции, и не мог сразу поменять свой образ мыслей, однако разделял взгляды Дорис и с истинным удовольствием наблюдал, как она подмечает любые взятые мной на вооружение штампы.
        С другой стороны, я все же унаследовал склонность к ясным символам и не собирался от нее отказываться. Костюм Люцифера, к примеру: я его придумал, Дорис кольнула меня за пошлость, и я порадовался ее насмешкам, не забывая о том, что доставлю себе и другое удовольствие, облачась в избранный наряд.
        В общем, я бы сказал, что я человек дружелюбный. Да, дружелюбный. В общении с миром - за единственным исключением своей собственной семьи, по отношению к которой я непримирим,- это моя обычная и характерная черта.
        Итак, уверив еще раз друг друга в своих добрых чувствах, мы пошли за костюмами в магазинчик, который я приглядел ранее. Потратив часть денег из бумажника незнакомца, я заказал потрясающий наряд Сатаны с хвостом, вилами и всем прочим, после чего предложил Дорис тоже подобрать себе что-нибудь, чтобы внести аванс сразу за два костюма. Владелец бумажника, видно, недурно зарабатывал - во всяком случае, наличности у него с собой было немало.
        Но Дорис воротила нос.
        - Нет,- сказала она.- Мне нужно что-то другое. Оригинальное.
        - Ну, так думай,- подытожил я.
        В субботу, когда я отправился за своим костюмом, благая мысль ее еще не осенила. Но она поклялась, что к моему приходу что-нибудь сотворит.
        - Ну да,- недоверчиво сказал я,- обернешься старой простыней. Призрак прошлого Рождества.
        - Вот увидишь,- пообещала она.
        А когда я воротился со своим дьявольским нарядом, Дорис была одета с головы до ног во все черное. Можно подумать, она окунулась в бочку с черной краской. Голову обтягивал черный чулок, как у грабителей из комиксов, открытой оставалась лишь нижняя часть лица, которая, в свою очередь, была прикрыта маленьким квадратным зеркальцем, каким-то чудом прикрепленным на уровне носа.
        Посмотрев на нее, я не увидел практически ничего. Все кругом черное - единственное, на что наткнулся мой взгляд,- мое собственное отражение в зеркальце.
        - Ладно, сдаюсь,- сказал я, моргнув несколько раз.- И кем же ты будешь?
        - Тобой,- произнесла она из-за зеркальца.
        - А?
        - Ну, то есть любым, кто будет, говоря со мной, глядеть на меня.
        Я посмотрел в зеркальце и увидел себя.
        - Ну, Дорис, это нечестно. Тебе нужно быть кем-то.
        - А я и есть кто-то. Я - это ты. И потом, неплохая экипировка для вора, а?
        Я разочарованно взирал на сверток со своей дьявольской одеждой, запоздало представляя себе, как буду пробираться в ней по темным верхним залам усадьбы. Несомненно, Дорис была куда более изобретательна.
        Однако менять что-либо уже не представлялось возможным. Кроме того, мой костюм нравился мне и по некоторым другим причинам. Так что, когда мы этим вечером появились в начале десятого в нашем фамильном особняке, я под верхней одеждой был весь в красном, а Дорис - в черном.
        На приглашениях, разумеется, не стояло никаких имен, это испортило бы главную забаву - попытки угадать, кто есть кто. Наше я вручил Кибберу, противному старику, который неимоверно давно служил у нас, и мы с Дорис влились в живописную толчею главного зала.
        По случаю празднества из него убрали всю обстановку, кроме небольших диванчиков вдоль стен, против дверей. Искрились массивные люстры, на стенах висели барельефы всяческих знаменитостей, а в дальнем углу возвышался привычный оркестр, игравший на всех благотворительных вечерах, устраиваемых моими родителями. (Это уменьшало налоги и было вполне по-деловому, верно же?) Повсюду шумела пестрая толпа гостей, наряженных всевозможными типажами: от Пирата Джона Сильвера до Последнего Летнего Лепестка; кролик танцевал с лисой, почтальон болтал с почтовым ящиком.
        Дорис немедленно привлекла внимание. Люди подходили к ней, спрашивали, кого она представляет, и неизменно получали в ответ: “Вас”. Вопрошавший секунду стоял оторопев, потом до него доходил смысл сказанного, и он удалялся в восхищении.
        Наконец я отвел ее с танцевальной площадки и зашептал в ухо:
        - Помнишь, когда-то давно ты мне рассказывала о первой заповеди хорошего вора, которую завещал тебе отец. Помнишь?
        - Будь неприметным,- ответила она.
        - Так-то вот.
        - Не умничай.- И она ткнула меня кулаком в бок. Чуть позже я танцевал со своей сестрой Юджиной.
        - Кажется, я вас знаю,- проговорила она.- Прямо так на языке и вертится. Вы на кого-то очень похожи.
        Дорогая Юджина. Приятно сознавать, что ты, как всегда, непроходимо тупа.
        Я видел своих братьев Джокко и Хьюберта, но не общался с ними и потому не имел случая выяснить, остались ли они столь же слабоумными. Надо сказать, с безопасного расстояния они представлялись мне теми же прежними бестолочами. (Я заметил, что они смотрят на меня, но это было не долго. Позже я понял, что они глазеют на каждого,- запоминали костюмы, надо думать.) В десять тридцать я вернулся к Дорис, окруженной вожделеющими особями мужского пола, и шепнул ей на ухо: “Пора”. Извинившись перед своими новыми обожателями, она присоединилась ко мне в холле. Внизу у дверей по-прежнему дежурил Киббер. Я провел Дорис к черной лестнице; мы никого не повстречали.
        Дом был мне хорошо знаком. Я крался по местам моего полного роскоши, но несчастного детства. В доме, где правил беспринципный отец и ветреная дурочка мать, я рос в окружении братьев и сестер в атмосфере всесокрушающей пошлости, и неудивительно, что, повстречав Дорис, вцепился в нее, как утопающий в спасательный круг.
        Но Дорис не только спасла меня - она дала мне новую жизнь. На втором этаже я направился к отцовскому кабинету. Как всякий бесчестный человек, он опасался, что когда-нибудь все тайное станет явным, поэтому держал большую сумму наличными в тайнике в своем логове. Но от любопытного скучающего ребенка ничего в доме не скроешь. Я знал об этих деньгах, припрятанных в столе на всякий случай,- мать наверняка не подозревала об этом, так как отец опасался и ее,- так вот, я знал о них с десяти лет.
        Они все еще лежали там. Пять тысяч долларов в потрепанных купюрах. Переложив их в свой костюм, я поставил ящик с двойным дном на место, и мы проследовали в спальню матери.
        Всякий раз в помещение проникал я один, а Дорис караулила в дверях.
        В спальне я сдвинул осенний пейзаж - он выглядел как сборная картинка: позади него размещался сейф, в котором мать держала свои драгоценности. Сегодня она надела их не так много - костюм не соответствовал. На этот раз она предстала в образе Дианы-охотницы, с колчаном со стрелами, колыхающимся на спине, хотя, право слово, ей больше бы пошел костюм торговки.
        Стоя у дверей, Дорис зашептала:
        - Как ты собираешься его открыть? Мы же не можем его взорвать.
        - Я знаю, где она записывает шифр,- прошептал я в ответ и стал перелистывать маленькую телефонную книжку на столике.- Она не может запомнить цифр,- пояснил я Дорис,- поэтому заносит их сюда под видом телефонного номера.
        - Невероятно,- сказала Дорис.- На какую букву? На “К” - как “комбинация”?
        - Нет. На “З” - как “запор”. Матушка у нас грамотная.
        - Ты хочешь сказать - педантичная,- выдохнула Дорис.
        После недолгих размышлений мне удалось выяснить цифровую комбинацию: влево - 8, вправо - 26, влево - 12, вправо - 33.
        Вернувшись к сейфу, я открыл его, переложил драгоценности к себе, захлопнул сейф и направился к двери, как тут Дорис прошептала, что кто-то идет.
        Я скользнул под кровать. Дорис отступила за дверь.
        Это была, к несчастью, мать. Она зашла в комнату, включила маленький ночник - она не любила в спальне яркого света - и стала рыться в шкафу, подрагивая стрелами в колчане за спиной.
        Дорис же на самом виду! Чуть выглянув из-под кровати, я увидел, что дверь полуоткрыта, а Дорис за ней, и стоит матери оглянуться, она обнаружит ее!
        Но мать ее не заметила. Дорис прикрыла нижнюю часть лица с зеркальцем обтянутыми в черное руками и на фоне темной двери стала невидимой, как стекло. Я сознавал, что она все еще там, лишь потому.., лишь потому, что просто знал об этом.
        Наконец мать удалилась, а через пару минут и мы вслед за ней. Мы вернулись в главный зал, где вновь некоторое время помаячили, танцуя и беседуя,- готовя таким образом свое благополучное отбытие. Человек сорок человек увидят, как мы спокойно уходим. Кому взбредет в голову заподозрить нас в воровстве?
        Я уже стал со всеми прощаться, как вдруг тяжелая рука легла мне на плечо и знакомый голос произнес:
        - Постойте, вас хотят видеть.
        Обернувшись, я увидел своего старшего брата Джокко, футболиста, громадного и плотного, как и прежде, одетого Тарзаном. Я высвободился и сделал шаг в сторону двери, но тут увидел, что он улыбается во весь рот. Он не догадался, кто я,- я ему был нужен для чего-то другого.
        - Что случилось?- спросил я.
        - Пойдемте,- сказал он по-детски восторженно и таинственно,- там увидите.
        Я двинулся за ним, каждую секунду готовый к бегству. Мы подошли к эстраде, где толклись недоуменно несколько Чертей, Дорис и - поодаль, у микрофона,- моя мать.
        Джокко подтолкнул меня к прочим Чертям, и мать объявила во всеуслышание:
        - Внимание, начинаем вручать призы!
        Призы?
        Когда публика затихла, мать продолжила:
        - Вместо того чтобы вручить обычный приз за лучший костюм, мы решили, что будет интереснее вручить два приза - за самый оригинальный и за самый банальный костюм!
        О Боже!
        Я старался не смотреть на Дорис, поскольку и так знал, что она сейчас самодовольно и победно улыбается под своим зеркальцем. Совершенно ясно, что ее привели сюда, чтобы наградить за самый оригинальный костюм,- и радости по этому поводу хватит на ближайшую неделю.
        Но это было не все. А мы, восемь Чертей, не затем ли здесь, чтобы вместе - и справедливо, надо признать - получить призы за самый неоригинальный костюм? Мне и за месяц не загладить свой промах.
        Мои предчувствия оправдались. Мать объявила, что приз за самый необычный костюм присужден юной леди, изображавшей всех остальных! Дорис шагнула на эстраду, изящно раскланялась и приняла свой приз - маленькие часики-брошь.
        Ей зааплодировали. Тяжелое предчувствие закралось в мое сердце, но я постарался прогнать его. В конце концов, они лишь добавили нам трофеев, только и всего.
        Наступил наш черед - восьми дьяволов в алых костюмах,- и мы, покорно столпившись на эстраде, получили свои призы: пустые браслетки для монограмм.
        Я, конечно, чувствовал себя круглым дураком, стоя над толпой, чествовавшей меня за отсутствие оригинальности, и видя, как Дорис довольно посмеивалась, но минутой спустя ощутил себя в гораздо более идиотском положении, так как толпа стала скандировать:
        - Разоблачить! Разоблачить!
        Да, пробраться к дверям я не успел, но хоть Дорис удалось ускользнуть в суматохе, и, насколько я ее знаю, она уже должна строить планы, как вызволить меня отсюда. Не могу себе представить, как именно это будет, но одно знаю наверняка.
        Это будет нечто оригинальное.