Крысоловка Ингер Фриманссон
        Все оттенки тайны
        Роза всегда была одиночкой. Она и не мечтала встретить мужчину, с которым бы нашла свое счастье, - и не сетовала на судьбу. И та воздала ей за терпение: в нее влюбился Титус, красивый, сильный, уверенный. Брак у них получился на загляденье - без конфликтов, ссор, гармоничный и по-настоящему счастливый. Но спустя пятнадцать лет Титус встретил Ингрид - вовсе не красавицу, обычную женщину средних лет - и снова влюбился без памяти. И опять у него сложился счастливый брак Минули годы, Роза снова научилась жить одна, ей даже стала нравиться уединенная жизнь в доме на берегу лесного озера. Но однажды прошлое вернулось - она открыла дверь и обнаружила на пороге Ингрид. С этой минуты дом Розы стал смертельной западней, выхода из которой не было ни у одной из них…
        Нигер Фриманссон
        Крысоловка
        Густая тьма, разреженная лишь над головой. Вверху видны тонкие полоски света - едва угадывающийся четырехугольник. Где она? Это клетка? А что с рукой, так странно вывернута и не шевельнуть… Не вздохнуть от боли. Темно…
        Она заплакала. Короткий вскрик:
        - Выпустите меня отсюда! Выпустите!
        Сумка, мобильник?.. Позвонить мужу, позвать на помощь. «Где ты, мышонок? - спросит он с легкой укоризной в голосе. - Я же волнуюсь. Куда ты подевалась, мышка моя?»
        Inger Frimansson
        RTTFNGERSKAN
        
        Книга издана при содействии Grand Nordic Agency и OKNO Literary Agency
        Разработка серии А Сауков
        Иллюстрация на обложке П. Борозенец
        Часть первая
        Мужчины
        Роза
        Она проснулась от вскрика. Дикого, пронизанного болью, короткого. Роза давно свыклась с ночными кошмарами, но сейчас сердце колотилось учащенно. В воздухе стоял запах пота. Лежала в глубоком, беспамятном забытьи, сродни спячке. А потом в сон ворвался тревожный вопль.
        «Спокойно, акуна-матата[1 - Акуна матата (суах. Hakuna matata) - букв, без забот.]», - пробормотала она и тут же осознала, что это одно из словечек Томаса, которыми он так любит ее поддразнивать. Ох уж эти странные модные обороты… то приходят, то уходят.
        Отогнула край одеяла, выбралась из постели. Ступни словно ожгло огнем.
        Несколько шагов к окну. Взгляд наружу. Боковым зрением заметила, как за жалюзи, в стороне, что-то прошмыгнуло к деревьям. Лиса. В сумраке рассмотрела, как зверь тряхнул головой, мотнул из стороны в сторону. В пасти животного что-то болталось. Заяц. Обвисшие длинные уши. Значит, то был предсмертный заячий крик Вздохнула, потянулась. Сорочка вся мокрая. По спине побежали мурашки. Который час? Десять минут шестого, рассвет. Что-то рано проснулась. Направилась в ванную, ополоснула лицо и вернулась в кровать. Сердце застучало ровнее, успокаиваясь. Незаметно задремала, увидела тот же сон. Сон об Акеле. Акела был молод и гладок, обе собаки бежали рядом. Она за ними. Сука изредка останавливалась и дергала нескладной мордой: подожди, мол, пусть догонит… ты успеваешь там? Огромная бурая дворняга. Когда Роза впервые увидела собаку, сразу же вспомнилась сказка Андерсена.
        Добрая, глупая псина. Ее унес рак. Поразил оба ряда сосков. Крайне агрессивная форма. Сложное, зловещее название.
        Ветеринар смотрел на Розу, словно обвинял: «Разумеется, подобных осложнений можно избежать. Достаточно стерилизовать животное в первый год жизни, до начала течки. Раз уж вы решили не заниматься разведением щенков». Роза чувствовала себя виноватой, хотя, когда она завела эту суку для Акелы, той уже было три года. Собака, от которой отказались. Роза забрала ее из питомника-распределителя. Туда ее сдала пожилая пара - решились на это, когда поняли, что собачников из них не получится. Муж перенес инсульт, да и жене нездоровилось.
        Тихий переливчатый клич пробивался сквозь дремоту, через щели в рамах, к барабанным перепонкам. Сон медленно отступал. Лебеди. Большие птицы возвращаются.
        Глаза приоткрылись; щурясь, она оглядывала комнату. Какой странный свет - резкий, живой; совсем не то, что предрассветная мгла. Кровать ее располагалась изголовьем к стене посредине комнаты. Чтобы вставать с той стороны, где проснулась, не натыкаясь на стену. Напротив кровати царственно возвышался унаследованный от бабушки секретер, справа от него - стол. На секретере - ваза с веточками голубики. Уже пробиваются первые розоватые цветочки. Секретер стоял напротив кровати всегда, свидетель их жизни с Титусом. От тех лет остались лишь фотографии - свадебные снимки, точно фотокарточки из отпуска, остальные вещи она выбросила. Еще осталась школьная фотография Томаса, второй класс. В связанном матерью свитере, челка падает на глаза. Угрюмый. Или печальный? Ей всегда было сложно понять выражение его лица.
        Роза влезла в вельветовые брюки и старую хлопковую рубаху с длинными рукавами. Одежда давно обветшала. Воротник у рубахи Роза оторвала, служит ей кухонной тряпкой; на месте выреза рубаха натирала шею. Нежная кожа, мать называла Розу «экземщицей». «То царапаешься, то чешешься. Нужно перчатки носить. Иногда даже к кровати тебя привязывать приходится».
        Все это Роза помнила. Обрывками, но помнила. Одежду, от которой тело горело так, что она плакала, беспокойно елозила. И тот ужас, который вызывали путы. Девичье личико матери наклоняется над кроватью: «Это для твоего же блага. Потерпи и привыкнешь, даже замечать перестанешь, все пройдет».
        Да, ее назвали Розой. Коровьим именем. Едва лишь повзрослев, она положила этому конец. В пятнадцать лет. Отец смущенно засмеялся и попробовал скривить губы, выговаривая новое слово. Получилось «Роус». Роуз. Вроде как на южный манер. А мать наотрез отказалась: «Для меня ты навсегда моя малышка Розочка, Роза, Роза золотая. И еще, в то утро, когда я тебя рожала… кожа в то утро у тебя была нежная, будто лепестки райской розы. Так что невозможно называть тебя как-то иначе, понимаешь, детка? Это имя у тебя словно во лбу сияет».
        Вечная мамина склонность к театральным эффектам и выспренним выражениям…
        Роза зевнула. Провела рукой по тонким светлым волосам, начинающим седеть. Уже не блондинка. «Исповедь глупой блондинки». Что бы могло так называться? Книга? Или порнофильм?
        Направилась в кухню. Оттуда открывался вид вниз, на воду и стволы сосен. Лед уже сошел - покрылся трещинами, а потом и вовсе исчез. Зима выдалась необычно мягкой. Вообще-то и на зиму вовсе не похоже: в конце ноября выпал снег, но пролежал лишь несколько дней, а затем - череда затяжных дождей. Ее-то ливни не тревожили: влезала в сапоги и шла гулять. Как прежде, при жизни Акелы, трижды в день: утром, в обед и по вечерам. А в промежутках между прогулками она работала. Подрядилась для нескольких издательств: тут - редактором, там - корректором. Разумеется, с «Бладгюлдом» она больше не работала. С издательством, которое основал Титус. Впрочем, оно и не называлось больше «Бладгюлд». Титус переименовал компанию в «Врун Ферлаг» - в собственную честь. Пару раз она пробовала перевести какой-нибудь роман с датского или норвежского; вышло много сложнее, чем казалось. Смысл ускользал, слова не слушались. Пришлось отступить. Ну и ладно, ну и пусть, все равно… Хотя - да, конечно, переводы дали бы почувствовать собственную значимость. А деньги тут ни при чем, переводы оплачивались паршивей всех прочих работ. С
другой стороны, не так уж много ей и требовалось.
        Теперь она жила скромно, почти не выезжая в Стокгольм. Одевалась в обноски, новую одежду покупала редко. Уже не блондинка, подумалось, женщина в годах. Могла бы стать настоящей ведьмой. Если бы уже не была ею.
        Посмотрела, как играет рябью на воде ветер. Свинцовая вода, белое крошево. Но снег, да и необычные весенние метели, из-за которых на Пасху встало все движение на дорогах, уже остались в прошлом, и все решили, что наступила весна. Многие даже поменяли покрышки на летние. Потом пожалели, особенно местные. Склоны в Седертелье крутые.
        По ту сторону залива вырастали новые дома. Роскошные виллы класса люкс, для мультимиллионеров. А еще несколько лет назад там простирался лес. Потом пришли люди с бензопилами, понаехали бульдозеры. О стройке она узнавала из газет, в том числе и о скандале с застройщиками. Не рассчитались сполна с прибалтийскими рабочими, ютившимися в старых бытовках-развалюхах. А сейчас дома уже заселены. Вечером в канун Нового года на той стороне залива все так и сияло от салютов и фейерверков.
        Повернула кран, залила воду в кофеварку. Тяжело взмахивая крыльями, к островкам полетела цапля. Серая, старая, на болотах перезимовала. Обычно птица сидела в тростниках, сложив крылья, мрачно нахохлившись. Оставляла блинчики помета, большие, белесые. Как-то раз Роза отнесла к островкам хлебный прикорм, пожалела одинокую цаплю. Но в заводях птицы не оказалось. Хищница все-таки. Умеет выследить жертву, застать врасплох, ухватить клювом, затюкать до смерти.
        Сняла тарелку с сушилки, соорудила бутерброд. Две миски на полу пустовали. Роза вымыла их, наполнила одну свежей водой, в другую плюхнула ложку холодных макарон, присыпанных тертым сыром. Составила свой завтрак на поднос и отнесла в гостиную, служившую ей кабинетом. Локтем отпихнув кипу с корректурой, поставила поднос на стол.
        Она жила в маленьком домике, семьдесят три квадратных метра. Красный, с белой окантовкой по брусьям балок. Когда-то здесь обитали батраки и прислуга. А главный дом, Боргвиков хутор, располагался на вершине холма. Оттуда открывался величественный вид на город и канал.
        Главная усадьба чаще всего пустовала. Нет, здание не было заброшено, все содержалось в идеальном порядке на случай, если хозяин пожелает наведаться. Его звали Клас Шредер. Это у него Роза арендовала коттедж.
        - Можете изредка заглядывать, присматривать за домом, - сказал хозяин, когда они подписывали договор. - Когда-нибудь поселюсь там, но пока все недосуг, слитком много дел. Вот на пенсию выйду - и переберусь сюда.
        - Ну, это, очевидно, случится еще не скоро, - подольстилась она.
        Шредер рассмеялся:
        - Да-да… Но все-таки как насчет того, чтобы изредка наведываться на виллу?
        - Ну… вообще-то… я не могу взять на себя такую ответственность… управлять домом… - замялась Роза, опасаясь, что поспешное согласие заставит его передумать.
        - Да нет же, черт, я имел в виду совершенно другое. Просто дайте знать, если какие проблемы, и я пришлю человека, чтобы навел порядок. Не хочется, чтобы в дом забралась шпана и устроила там черт-те что. Город просто кишит уголовниками. - Шредер понизил голос: - Вы ведь понимаете, о чем я?
        Ей всегда было трудно игнорировать ненависть к чужакам, не принимать ее на свой счет. Так что лучше бы он обошелся без намеков. Кивнула, чувствуя, как заполыхали щеки. Потянулась за ручкой.
        Записала номер мобильного Шредера и даже дважды позвонила. Один раз, когда кто-то выбил оконную раму, а во второй - когда на желтом фасаде намалевали свастики. Она и не заметила, когда это случилось, и Акела голоса не подал.
        Первый звонок оказался для Класа Шредера неожиданностью, хотя дело было в обед. Вероятно, оттого, что находился где-то за границей, в другом часовом поясе. Роза решила, что получилось неловко, так что в будущем лучше ограничиваться сообщениями.
        Главный дом построили в конце девятнадцатого века. С тех пор его использовали под больницу, пансионат и детский приют, затем здание несколько лет пустовало, пока не появился Клас Шредер. Он вложил в реставрацию изрядные средства, отремонтировал даже коттедж. И вот уже почти пять лет Роза хозяйничает в этом домике.
        Она подошла к дивану, завернулась в плед. Снизу, от залива, доносились резкие крики канадских гусей. Накануне она видела в лесу зябликов, порадовалась, что пичуги пережили недавние заморозки. Что не закоченели до смерти.
        Пары, пары… Повсюду сейчас пары. Сороки, вороны, дятлы, клинтухи, большаки, лазоревки, князьки, деловито суетящиеся в гнездах. Только цапля одна. Да она сама.
        Роза рассмеялась. У нее это до сих пор получается - смеяться над собой.
        Ингрид
        Она собирала мужа в больницу. А ведь всего несколько дней назад с трудом упросила отпустить его домой, убедила, что станет ухаживать за ним сама, справится. Но не судьба. Вчера, поздним субботним вечером, позвонила в отделение. Повезло: трубку взяла медсестра Лена.
        - Алло? - Ровный голос медсестры - а у нее словно язык отнялся. - Кто это? Вас не слышно…
        Вполне в духе медсестры Лены: сторониться всего, что чревато хоть малейшей болью. «Вас не слышно…» Ее душили рыдания.
        - Вы успокойтесь, я подожду… - подталкивала медсестра к разговору невидимую собеседницу. Она всегда обладала каким-то шестым чувством. Как никто, умела уловить раздражение, подавленность, когда человек даже имя свое выговорить не в состоянии.
        Ингрид положила телефонную трубку на столик. Стиснула переплетенные пальцы - крепко, еще сильнее. Потом раскрыла рот - широко, до спазма в горле. И напряжение начало отступать.
        - Да, здравствуйте, это… Ингрид Андерссон…
        Она сохранила девичью фамилию, хотя фамилия Титуса гораздо красивее и оригинальнее. Бруи. Титус Бруи. Однако разделить с мужем фамилию означало бы также разделить с ним и прошлое. И тогда к общему прошлому примешивалось бы еще и чувство вины. Возвращающееся всякий раз, когда она называет новую фамилию.
        Лена сразу все поняла:
        - А, привет. Как там у вас дела?
        - Ничего… ничего не получается. Мы проиграли. - И она беззвучно, обреченно разрыдалась.
        - Пожалуй, в таком случае имеет смысл вернуться. Место у нас есть.
        - Большое спасибо. Извините. Мы приедем.
        Собрала вещи. Зубная щетка, халат, потертая сумка, которая у него с незапамятных времен. Порой она стирала сумку в стиральной машине, чем только сильнее злила мужа. «Проклятая кошелка!» - ругался он. Вещь досталась от Розы. Это она сшила сумку ему в подарок. Бежевую, с клетчатой подкладкой. Можно скатать в рулон наподобие хозяйственной сумки, а когда сумка расправлена, то можно повесить на крючок - точно полотенце. Внутри кармашек - под маникюрные ножницы, бритву, зубные щетки и расческу. Раньше в бок сумки был вшит весьма вычурный золотой вензель из двух латинских букв: ТВ. Буквы облезли задолго до того, как сумка впервые угодила в стиральную машину. Сначала нитки залохматились, а потом монограмма и вовсе отвалилась.
        Титус лежал на спине в их двухспальной постели. Голова откинута, темная бородка нацелена вверх. Волосы уже подернуты сединой, однако все такие же густые - наперекор долгой химиотерапии. Он приподнял голову, глянул на нее, потом с усилием, прерывисто вдохнул.
        - Нас ждут.
        Титус молчал.
        - Я поговорила с Леной. Она сегодня дежурит.
        - Вот как…
        - Титус, я…
        - Черт!
        Взгляд был рассеянный, блеклый. Будто боялся смотреть вперед.
        - Все в порядке, - поспешно проговорила она, - я тебя люблю, все хорошо.
        - Проклятье! Ингрид! Проклятье!
        - Все в порядке, - повторила она громче. - Я помогу тебе одеться.
        Склонилась над ним, ощутила резкий запах изо рта. Аммиачный. Затаила дыхание, стараясь не выдать отвращения.
        Он протянул руки. Длинные сильные пальцы - она оценила их еще тогда, в самом начале. Длинные сильные пальцы, провоцирующие на мысли о том, что они могли бы с ней проделывать. Кожа на руках гладкая. Ни следа старости или болезни - только синяки от капельницы и внутривенных инъекций.
        Помогла надеть рубашку. Отметила, что одежда велика. Перехватило горло.
        - Я спал, - вяло пробормотал он. - Снилось, будто веслами гребу…
        - Правда?
        - Угу.
        - А я была в твоем сне?
        - Нет…
        - Намекаешь, будто это вообще не мое дело, а? Грести то есть…
        Словно захлопнула, дочитала книгу жизни. Двух жизней…
        Он сделал вид, что не слышит.
        - Я был на «Гуппи»… И мы… плясали… под водопадом…
        Он пытался научить ее обращаться с веслами. Страшновато было. Скованность в движениях, неловкость, равновесие она держала недолго: кувырк - и сразу под воду. Хотя он и уверял, что перевернуться практически нереально. Особенно женщинам, ведь у вас центр тяжести смещенный, - и хлопал ее пониже спины, а затем целовал. «Гуппи» она подарила ему на юбилей. Одноместный каяк, просто созданный для преодоления порогов.
        Взялась за носки, скатала к пальцам, мягко стянула со ступней. Надо бы ногти подровнять, ногти она ему не часто стригла. Неприятно. Твердые, будто камень, и желтые такие. Неужели волосы и ногти и после смерти растут? Гадость какая. И откуда вообще эти мифы берутся?
        Встала, сдернула со стула брюки, аккуратно висевшие на спинке. Опрятный, подтянутый, несмотря на болезнь. Туфли всегда до блеска начищены, никакой небрежности, уж точно неряхой не назовешь. Каждая вещь на месте. Не то что у нее…
        Заснул прямо в кальсонах. Под тканью выдавался усталый, сморщенный член. Она застенчиво погладила мускулистые бедра. Похудел, намного тоньше, чем прежде. Заглянула в лицо. Никакой реакции…
        - Ты…
        Он даже не шевельнулся.
        - Ты… Титус, дорогой мой, ты же знаешь, как я люблю тебя, - прошептала она. - И никто нас не разлучит…
        Он вымученно улыбнулся:
        - Никто?
        - Никто-никто. Разве это не понятно?
        - Хм…
        - Помогу тебе брюки надеть. Можешь приподняться? Совсем чуть-чуть?
        Он вскочил резким рывком. Молниеносно натянул штаны.
        Ингрид стояла и смотрела, как он возится с молнией. Как без сил повалился обратно на скомканные простыни. Заколыхался водяной матрас.
        - Такси вызови, - буркнул он.
        Роза
        Тихий шорох по линолеуму. Стул лапок, коготков. Роза сохранила файл, прокралась на кухню. Названная ей Клюковкой темно-серая крыса обернулась и приняла защитную стойку: ушки прижаты, тельце напряжено. Из-под усов выпал ломтик сыра. Роза опустилась на корточки, сказала успокаивающе:
        - Это же я.
        Крыса села, ушки торчком. Хвост как пружина.
        - Проголодалась? Ах ты, бедняжка… Ну, ешь, я себе еще сделаю.
        Крыса будто поняла: отвернулась и деловито принялась есть, помогая себе лапками - умело и проворно, точно крошечный человечек. «Какие же все разные, - подумала Роза, - вот ведь даже крысы бывают аккуратистками. Другие на еду буквально бросаются, а Клюковка - нет». Она подошла к раковине, опустила тарелку в мойку. Повела в сторону зверька ломтиком сыра. Грызун неотрывно смотрел на женщину. Усики подрагивали.
        - Да иди же, трусишка, возьми, - сказала Роза ласково. - Вкуснятина, настоящий «Эмменталь».
        Крыса направилась было в ее сторону, но вдруг юркнула под диван. Туда, где крысиный лаз. Увидев крысу впервые, Роза испугалась. Встревожилась не на шутку. Крысы переносят заразу, таскают всякую дрянь. Она тогда поспешила в хозяйственный магазин за крысоловкой. С тех пор ловушка валяется в сарае, ни разу не использованная. Роза просто не смогла пустить ее в дело. А все из-за крысят. Гнездо под диваном она обнаружила в тот же день: старое одеяло, на котором отсыпался Акела, завалилось за спинку и лежало у самой стены. И вдруг - тонкий, почти неразличимый писк…
        Пять розовых крысеняток. Новорожденные, день всего, не больше. Тесно жмутся в теплый живой комок из носиков и сердечек. Стоило отодвинуть диван, как крыса-мать исчезла. Скользнула в лаз, к досаде Розы. Старая крыса ее бесила. Она прозвала старуху Пойма: жирная, с огромным, вместительным брюхом, которое не опало, даже когда крысятами разродилась. Роза смотрела, как крыса ест: жадно, вгрызаясь в пищу, никого не подпуская, пока дочиста не подъест. Даже собственный выводок не жалела.
        С тем пометом и появилась Клюковка, а еще народились Фига и Земляничка. Был и пятый крысеныш, да быстро издох, так что даже имя придумать не успела. Да и Ежевичка куда-то запропастилась - наверное, тоже погибла. У нее лапка была покалеченная. Запросто мамаша могла загрызть.
        Хотя Пойме тоже конец пришел. Роза вздохнула облегченно, когда обнаружила у крыльца огромную дохлую крысу. Дело было в ноябре. Отпрыски к тому времени выросли, стали вполне самостоятельные.
        Крыса лежала в снегу, морда в крови. Снег пропитался алым, животное лежало, будто на багровой подушке.
        Отчего она сдохла? Отравилась? Роза не имела ни малейшего понятия. Может, от старости? Выглядит совсем дряхлой: мех повылез, проплешины. Да и приплод не такой уж обильный. В последний раз животное выжало из себя пятерых крысенышей.
        Роза надела садовые перчатки и достала черный мешок, с которым подбирала какашки за Акелой. Подняв мертвого грызуна, подивилась тяжести. Пасть приоткрыта - будто в гримасе предсмертной брезгливости. Острые зубы, выпученные глаза чуть ли не вылезли из орбит. Ран не заметно, кровь, должно быть, из ушей вытекала.
        Отправить Пойму в мусор представлялось вполне справедливым концом. В отношении Поймы любой поступок справедлив. Крыса бросалась на Розу, вечно норовила ухватить за пятки, когда хозяйка гуляла по дому босиком. А еще от нее несло тухлыми яйцами. Даже когда Пойма ушмыгивала обратно в логово, вонь долго стояла в комнате. Зато крысята ничем не пахли.
        Вот одна из питомиц прошмыгнула под диван, только носик наружу торчит. Роза опустилась на колени, по-японски. Обвязала шнурком сырный кубик, положила на коврик. Клюковка подбиралась с осторожностью. В отличие от своих товарок, днем она бодрствовала.
        - Давай же, дуреха, - уговаривала Роза, - ты ведь видишь, что это. Вылезай, попробуй.
        Ушки у Клюковки розовые, а если взглянуть на просвет, когда за окном проплывает солнце, то сетка кровеносных сосудов придает им сходство с листиками растений. Крысе нравилось валяться на солнце - нежится, едва не мурлычет. Клюковка робкая. Зато Фига с Земляничкой боевитые. Земляничка даже время от времени давалась на руки. Роза гладила более бархатистый, чем у остальных крысят, мех, чесала за ушками. Однажды зверек залез Розе в рукав свитера. Было щекотно.
        Порой крысята пропадали, возвращались через несколько дней. Похудевшие, всклокоченные, со свалявшейся шерстью, будто из военного похода. Но они возвращались, всегда.
        И только Клюковка никогда не уходила.
        Сперва Розу тревожили хвосты, они казались отдельными тварями с непредсказуемыми повадками. Было что-то пугающее в их сходстве с червяками. Но потом Фига разродилась выводком. Где-то в подполе. Роза не знала, сколько крысят появилось. Слышала, что у крыс бывает до двадцати детенышей в одном помете. Крысят она не видела, одну только крошечную толстушку, которая выбралась из подпола на дрожащих лапках. Крысенок уселся на коврик и огляделся по сторонам. Черная шерстка отливала серебром: ни малейшего сходства с серой бабкой. Крошечные лапки похожи на миниатюрные ладошки, гладкий розовый хвост покрыт волосками - тонкими, ровными, будто серебряные проволочки. Малышка Фиги. Она назвала крошку Нэлья, «Четверка» по-фински. Имя ей очень шло: такое мягкое, красивое. Умом Нэлья пошла в мамашу. Роза уже поняла: не все крысы одинаковы. Фига, пожалуй, самая сообразительная. Порой Розе даже казалось, будто зверек понимает человеческую речь.
        Движение сбоку: Клюковка приблизилась, принюхиваясь, и так разохотилась, что ринулась к сыру со всей прыти. Роза потянула за шнурок, по сантиметру приближая сыр к себе, крыса припустила бегом. Едва приманка поравнялась с коленкой, Роза дернула шнурок вверх.
        Клюковка встала на задние лапки. Серьезно поглядывала то на женщину, то на кусок сыра. Нос нервно подергивался.
        - Вот, угощайся, - произнесла Роза. - Это тебе. Умница, заработала.
        Клюковка пискнула в ответ, ухватила сыр и скрылась под диваном.
        Ингрид
        Предыдущие два раза оформляться через приемный покой неотложки им не пришлось - Титусу дали зеленый свет. Это он сам так шутил. Черный юмор.
        Вообще-то его положили в реанимацию. Считалось, что шанс на выздоровление есть. Но недавно доктор Стенстрём отвела Ингрид в свой кабинет и произнесла слово «хоспис». Перед глазами у Ингрид все поплыло, она согнулась, уперлась лбом в стол. Доктор неуклюже похлопала ее по спине:
        - Ингрид, давайте я вам что-нибудь выпишу. Как вы спите? Ночной сон очень важен для поддержания сил.
        Ингрид выпрямилась. В ушах шумело.
        - Хоспис… - хрипло выдохнула она.
        - Да. Хоспис.
        Докторша села. Поправила волосы, убрала локоны за уши, подалась вперед. В мочках блестели капельки золотых сережек. Ингрид смотрела то на клавиатуру, то на запутавшиеся компьютерные провода, отчаянно пытаясь сосредоточиться.
        - Можно предложить несколько вариантов на выбор, - продолжала врач. - Вот, к примеру, есть Стокгольмский дом, это за улицей Мариеберга, на Кюнгсхольме, у него хорошая репутация, достойное место. Или пансионат в Эрсте, там тоже хорошо. Разумеется, имеет смысл рассмотреть и вариант с антропософской клиникой в Ярне - правда, это уже далековато. Но работают там весьма профессионально, квалификация у персонала высочайшая. И еще там… уютно. Мы займемся этим вопросом и постараемся выяснить, где могут принять вашего мужа. Разумеется, придется некоторое время подождать. Сами понимаете…
        - А здесь? - чуть слышно спросила Ингрид. - А здесь как же? - Она почти шептала. - Нам здесь нравится… и мы вас знаем всех, и вы знаете Титуса.
        Докторша улыбнулась. Беспощадной улыбкой.
        - Я рада, что вам у нас хорошо. Но дело в том, что мы не в состоянии предоставлять Титусу длительный уход. Намного комфортней ему будет в хосписе… Там он обретет более достойные условия. Там ему будет удобней и… лечение будет более подобающее.
        «Конечная станция, поезд дальше не идет! - зазвучало в мозгу Ингрид. - Просьба всем пассажирам выйти из вагонов!»
        Ее охватило истерическое желание рассмеяться, так что пришлось со всей силы прикусить щеку. На глазах выступили слезы, она разрыдалась, достала носовой платок. Доктор сочувственно смотрела.
        Ингрид молчала, пауза все тянулась. Постукивала секундная стрелка стенных часов. Наконец докторша откашлялась и заговорила:
        - Есть еще один вариант. Если он, конечно, сможет находиться в домашних условиях. Вам помогут, для такого случая есть бригада надомного ухода, капельницы и прочее оборудование, очень квалифицированный персонал. Вас никогда не оставят одних, это я могу вам обещать. К тому же, насколько я понимаю, большую часть времени вы проводите дома.
        Вокруг вновь зашумело. Комната закрутилась веретеном.
        - Да, - тихо сказала Ингрид. - Но я не знаю…
        Врач встала:
        - Обдумайте все. И попозже давайте вернемся к этому разговору.
        Вот и знакомая палата. Сестра Лена уже все приготовила. На кровати лежали рубаха и бесформенные больничные штаны из полинявшего голубоватого трикотажа. Ингрид помогла Титусу переодеться. Палату он делил с человеком намного старше себя, который никогда не отвечал на приветствия, только смотрел блеклыми глазами. Большую часть времени в палате находилась и его жена, пухлая женщина в сером вязаном жилете поверх мешковатого платья. На голове обязательная шляпка - обычное дело для старушек, уходящее поколение. Чаще всего они встречались с ней в комнате с телевизором, где стоял столик с минералкой, печеньем и ящичком для пожертвований.
        Две медсестры отгородили кровать Титуса на время процедур. Поставили капельницу. Ингрид решила выйти, момент подходящий. Хотя и боялась случайной встречи с доктором Стенстрём - вдруг та потребует ответа.
        Женщина в шляпке сидела за столом, помешивала кофе в пластиковой чашке. По кругу, по кругу, жидкость крутится все быстрее и быстрее…
        - Он теперь совсем как ребенок, - заговорила женщина. - Никого не слушает, говорит что в голову взбредет. Наверное, я уже не смогу его домой забрать, никогда.
        - Это печально.
        Женщина обернулась. Уголки рта дергались.
        - Мне с ним не управиться. Он тяжелый. Вставать сам не может. Стирка дважды в день. А мне ведь самой скоро восемьдесят два.
        - Разве больница не предоставляет помощь на дому?
        - Помощь… Да никто ведь не знает, как помогать. Приходят какие-то чужие люди, лезут не в свое дело. И вечно меняются, одна баба даже постоянно ребенка с собой таскала… Сидит на полу и сопли пускает… У Эрнста очень хрупкое здоровье, он же инфекцию запросто подхватит, должна же понимать, что детская зараза с их соплями и прочим… Да и вообще, таскать ребенка в дом к тяжелобольному… Я тогда позвонила, пожаловалась, а они только и сказали, что «ладно, мы обсудим поведение нашей сотрудницы». Ну, и я от так называемой помощи отказалась.
        - Сочувст…
        - Я понимаю, куда вы клоните, - перебила женщина. - Память у него все хуже, иной раз смотрит на меня, будто впервые видит. Я спрашиваю: «Не узнаешь?» - а он молчок. Я уж и забыла, когда мы с ним толком разговаривали. Мы ведь с ним одни в целом мире. У меня больше никого, только он. Да еще врачи…
        Ингрид хотелось, чтобы женщина замолчала.
        - У него болезнь Альцгеймера? - услышала она собственный голос.
        - Что? - Женщина вздрогнула - видимо, привыкла к монологам.
        - Я о вашем муже. Ведь у него болезнь Альцгеймера?
        - Не знаю. Ничего я не знаю…
        Ингрид встала.
        - Сочувствую, - повторила она.
        Медсестры закончили обихаживать Титуса. Он лежал, закрыв глаза. Такой бледный. Лицо чуточку расслабилось. Ингрид передвинула стул к кровати, взяла Титуса за руку. Почувствовала жар.
        - У тебя температура?
        Он беспокойно заерзал, повел шеей.
        - Наверное…
        - Хочешь воды или еще чего-нибудь?
        - Воды.
        Она налила минералки в стакан, сунула соломинку, поднесла к его губам. Вдруг захотелось вина. Дома вечером откупорит бутылку шардоне, стоящую в холодильнике. Собирались выпить вдвоем. Она даже купила паштет из морепродуктов и сыр бри.
        Телефон, лежавший на тумбочке, приглушенно заурчал. Титус жестом попросил ответить. Звонила Йеннифер, старшая из двух его взрослых дочерей.
        - Папа там? - коротко спросила она.
        «А ты как думаешь? - едва не ответила Ингрид. - Считаешь, я бы стала сидеть здесь и разговаривать с тобой, если бы твоего отца рядом не было?»
        Вслух произнесла:
        - Да, мы в больнице, приехали с час назад.
        - Я звонила ему, мобильный не отвечал.
        - У него были процедуры.
        - Хочу с ним поговорить.
        - Сейчас узнаю. - Протянула телефонную трубку: - Йеннифер.
        Титус потянулся к мобильному, она вложила трубку в его пальцы. Голос дочери слышно, но слов не разобрать.
        - Что есть, то есть, - произнес Титус. - Нет. Вряд ли. Постарайся понять. Я не могу говорить долго. Поболтай с Ингрид.
        Она вновь взяла трубку.
        - Я приеду, - сообщила Йеннифер.
        - Он очень устал.
        - Вы там надолго?
        - Посижу еще.
        - Так можно в любое время для посещений?
        - Приезжай завтра. Вместе с Юлией.
        Йеннифер дала отбой, не попрощавшись. С ней трудно, вот с Юлией легче ладить. А старшая дочь Титуса всегда относилась к Ингрид предвзято, не скрывала неприязни. Будто это Ингрид во всем виновата. Будто Ингрид отнимает у них отца. Хотя ради Ингрид он бросил не их мать, а Розу.
        Титус так и лежал с закрытыми глазами. Может, уснул. Над кроватью нависал прозрачный пузырь капельницы. Здесь Титусу ничто не грозит. Ингрид наклонилась и поцеловала его твердый широкий лоб.
        - Езжай домой, - прошептал он.
        - Ты уверен, что справишься?
        - Да.
        - Хорошо, тогда я поеду.
        - Ладно.
        - Позвони, как только хоть что-то понадобится. И я приеду, ты ведь знаешь.
        Не ответил, лишь странно всхрапнул.
        Ингрид отодвинула занавеску, надела пальто. Новое, узкое и черное, с воротником из искусственного меха. Титусу оно понравилось. Он вызвался тогда на роль стилиста; дело было осенью, в прошлом году, в одном бутике в Дандерюде. Титус сам нашел бутик по рекламному объявлению в газете «Свенска дагбладет». Сказал, ей нужно развеяться. Она тогда только что закрыла свой книжный магазин, и самооценка у нее болталась в районе нулевой отметки.
        На выходе в коридор Ингрид столкнулась в дверях с женщиной в шляпке. Та несла поднос с двумя чашками кофе и тарелку с пирожными. Кивнула ей:
        - До свидания.
        Долго шла по коридору с поблескивающим полом. Двери палат открыты, видны разобранные постели, прикроватные лампы. На табло под потолком сверкали какие-то цифры, манили. «Прочь, - подумала Ингрид. - Прочь отсюда, пока я не задохнулась».
        Когда проходила мимо поста медсестер, в коридор вышла сестра Лена. Лицо усталое.
        - Заснул, - сообщила Ингрид.
        - Да. Мы поставили ему капельницу со снотворным. Завтра почувствует себя лучше.
        - Правда?
        - Да. Как правило, так и случается.
        - Я домой.
        - Конечно. Вам тоже нужно поспать. До завтра.
        Роза
        Понедельник. Ее день рождения. День рождения. Звучит старомодно, но она ведь и есть старуха. Хотя жизнь еще не закончилась.
        Отправилась на прогулку. Как во всякое утро - сразу после рассвета. Выбрала тропу, где гуляла с Акелой, и ей казалось, будто собака жива, неуклюже бежит следом, обнюхивает ветки, тычется носом в муравейники, делает стойку на след лисы.
        Акела вечно собирал клещей, до огромных волдырей дело доходило. Каждый вечер Роза осматривала густой коричнево-белый подшерсток, выискивала паразитов и в ярости спускала их в унитаз. Мерзкие, никчемные существа, сплошные болезни и беды от них. Большинство животных занимают свое место в пищевой цепочке. Но кто станет питаться клещами?
        Похолодало. Может, вернуться в дом, надеть под куртку свитер? Накинула капюшон. Ниже по склону холма у воды ярко синеют печеночницы. Выросли вровень с уровнем снега, наклонишься - и на тебя смотрят юные бутончики. Лохматые, будто подернуты пушком.
        Печеночницы окружали старую березу. Кора грубая, потрескавшаяся, почва у корней рыхлая и мягкая. Здесь она и похоронила Акелу.
        Углубилась в заросли, высматривая кровавый след за зайцем или горошины помета. Нет. Ничего. Спустилась к воде и дальше берегом - к пирсу. Там соорудили верфь для небольших судов. Сейчас верфь и лодки под брезентом безжизненны. Пройдет несколько недель, прежде чем ткань снимут и пирс оживет. «Посетители несут личную ответственность за посещение территории верфи без разрешения», - предостерегала надпись нарушителей права на частную собственность. Теперь несколько шагов вверх по склону, слева осталась бьернсундская «Вала» - черно-белая, с резкими углами, яхта. Судно определенно пора заново покрасить. Краска свисала лохмотьями.
        Роза перебралась через ограждение у берега, там, где стояли суда, ждущие утилизации. Прямо перед ней лежала круглобрюхая шхуна под названием «Туллия», название вполне разборчиво, хотя буквы и стерты местами. Кусок пластика отходит в сторону, за маленькими круглыми иллюминаторами - шторы. Жить на яхте… Поселиться на судне навсегда… Какое-то время она там действительно пожила. После крушения личной жизни ее будто закружило в пустоте - кочевала по знакомым и друзьям. На непродолжительное время поселилась у Франки Исакесон, авторши из издательства Титуса. Вдумчивая жизнерадостная Франка обитала на старой барже, стоявшей на приколе у Шеппсхольма. Она предложила Розе переехать на постоянно и платить часть аренды, но та отказалась: слишком тесно, будто в коконе. В ту пору ее изводила тревога. Бессонными ночами казалось, что ее засасывает в черные воды под днище яхты. Не могла отделаться от мысли, что от дна, от водорослей, тины и грязи ее отделяет лишь тонкая перегородка днища.
        Франка баловала гостью, угощала крепким чаем, сдобренным какими-то каплями из загадочных стеклянных бутылочек, называя их «спасательными каплями». Случившееся ее потрясло. Демонстративно изорвала в клочья только что подписанный с Титусом контракт, провозгласив:
        - Найду другого издателя! Я уже начала переговоры, черта с два он теперь меня увидит! Чтобы неповадно было.
        Но, в конце концов, издателя она не поменяла. Титус пустил в ход все свое обаяние, все очарование своего интеллекта. И появился новый договор - вероятно, на более выгодных условиях. Книга вышла на следующий год и принесла Франке Исакссон настоящий успех. Как же она называлась? Что-то про песок и яблоки. Недавно по телевидению показывали интервью с писательницей. Роза включила телевизор совершенно случайно. Казалось, у Франки все хорошо. Голос ее звучал уверенно, энергично. Когда Роза съехала от нее, они потеряли связь. Так же получилось и с большинством старых друзей. Сама виновата (если, конечно, уместно искать виноватых). Ведь это был ее выбор.
        Обломила молоденький побег деревца, хлестнула им по голенищу раз, другой. Воздух разрезал свист. Сделала несколько глубоких вдохов, на миг замерла. В глазах потемнело, будто подступал обморок. Через несколько секунд отпустило.
        Свернула к первому островку, где жили аисты. Туда вел обветшалый деревянный мостик. У мостика земля обрывалась подобием кратера. Кто-то из управы привез к обрыву деревянный конус, поставил вместо предупреждения, повязал оранжевые ленты. Роза постояла, разглядывая огороженную яму, швырнула туда прутик. Наверное, кто-то прогуливался, упал и переломал себе ноги. А дальше возмущенные заголовки в местной газете. Газетчики обожают расписывать ужасы бытия простого человека. «Густав, семидесяти трех лет, серьезно пострадал во время утренней прогулки» - и портреты людей, которые обыкновенно прохаживались этим маршрутом, с краткими возмущенными подписями: «Случившееся было неизбежно. Неужели нужны жертвы, чтобы приняли меры?»
        Хольмен… Странное все-таки название. Место часто называют «Пивохольмен» - как светлое пиво, что подавалось, когда здесь была танцплощадка. Давным-давно уже. Роза где-то вычитала, что танцплощадку победили члены общества трезвости. Она прошла дальше, к остаткам каменной дорожки и фундамента. Попыталась представить прошлое. Божественно прекрасное место: танцующие под аккордеон пары, освещенные заходящим солнцем, приличные молодые люди, опьяненные лишь красотой природы. Она зашагала по дорожке через остров. Как обычно, остановилась у дальней его оконечности, у кромки фарватера. Мельком заметила бобра: блестящая голова внезапно вынырнула над водой. На берегу дул слабый ветер, набегали волны.
        Развернулась и пошла обратно к мосту. Бывало, изредка кто-то попадался на пути. Иногда встречала женщину с цвергшнауцером на длинном поводке. Иногда - человека с пуделем. Порой - двух старичков с тросточками. Они всегда церемонно приветствовали ее. Но сегодня она чуть припозднилась.
        У заброшенного овечьего загона припаркован автомобиль. Хэтчбек, марку не рассмотрела. Некоторые владельцы собак привыкли выгуливать псов здесь. Можно отпустить собаку, чтобы побегала в загоне, а самому сидеть в машине. Ага, вот и овчарка, кругами носится по выпасу. Хозяин, человек лет сорока, сидит в машине, окна-двери закрыты, лицо нервное. На голове вязаный колпак, закрывает пол-лица. Человек прихлебывал кофе из картонного стаканчика с крышечкой. Вот у него мобильный зазвонил: пронзительная, резкая мелодия отчетливо доносилась сквозь стекла и шум ветра. Роза прислушалась. Похоже, о чем-то расспрашивают. Мужчина отвечал кратко, неохотно. Внезапно стекло опустилось, и на землю полетел стаканчик из-под кофе. Розу окатило яростью, закружилась голова. Не отдавая себе отчета в том, что делает, она ринулась к автомобилю и что есть силы пнула переднее колесо.
        - Что вы творите?! - выкрикнула она.
        Человек с недоумением воззрился на нее.
        - Почему вы расшвыриваете мусор?! А кто должен собирать его, по-вашему? Вам что здесь, свалка?!
        «Алло, - бормотал мобильник. - Алло, алло!»
        - Я перезвоню, - сказал мужчина и открыл дверцу машины. Немецкая овчарка подошла к ограде. Напряглась, замерла. Мужчина выбрался из автомобиля.
        - А вам-то, мать вашу, какое дело? - с угрозой спросил он.
        Она почувствовала, как в горле запершило, руки затряслись.
        - Я живу здесь!
        Глазки у него были маленькие, блестящие. Лицо скривилось.
        - Понял, ты, мудак?!
        И откуда только смелость взялась? Размышляя об этом впоследствии, она так и не поняла. Наклонилась, подхватила бумажный стаканчик и метнула прямо в окно автомобиля. Крышка стаканчика сбилась, выплеснулся кофе, обрызгав мужчину.
        - Ах ты… сука!
        - Сам ты сука! Забирай свой поганый мусор и у себя дома расшвыривай. И убирайся отсюда!
        Мужчина шагнул к ней. Рослый, тощий, со впалыми щеками. Снял шапку и принялся вытирать капли кофе.
        - Вы испачкали мой пиджак.
        - Сам виноват!
        - Вы его испачкали и теперь, черт подери, обязаны компенсировать расходы на химчистку!
        - Еще чего! Никакой химчистки я тебе оплачивать не собираюсь! Компенсировать… - Она даже фыркнула.
        - Психованная, - проворчал мужчина. - На всю голову больная! Психопатка!
        - Да ты сам такой! - Будто вернулась в детство с его простыми, бесхитростными перепалками.
        За спиной взлаяла собака.
        - Вот-вот, - посоветовала овчарке Роза, - присматривай за своим хозяином.
        Человек подошел к воротам, подозвал овчарку. На долю секунды в голову пришла мысль, что он спустит на нее пса. Вместо этого он открыл багажник, и овчарка запрыгнула в машину.
        - Ты, гребаная пересохшая дура, - выругался он и сплюнул на землю ей под ноги. - Старая карга. Уродка. Еще пожалеешь, что так расхрабрилась.
        - Ты о чем?
        Он не ответил: вскочил за руль и завел машину.
        - Ты что, угрожаешь мне?! - завопила она.
        Вновь забренчал мобильник. Незнакомец схватил трубку и прокричал:
        - Да!
        Роза ушла. Развернулась и ушла. Сил больше не было. Через несколько шагов накатил страх. Вспомнила, что случилось в Стокгольме несколько лет тому назад. Один так же отругал двух молодых парней - те мочились у подъезда. Парни рассвирепели и забили беднягу до смерти.
        А этот мужик… Запомнил он ее? Сумеет ли выследить? Она обернулась и увидела удаляющийся автомобиль. Красный хэтчбек. Пожалуй, нужно запомнить регистрационный номер…
        Ингрид
        Спустившись в просторный вестибюль, она решила вызвать такси. Разумеется, правильнее было бы поехать на автобусе, но сейчас одна мысль об автобусе казалась невыносимой. Хотелось побыстрее очутиться дома. Обычно за больничными воротами дожидалась целая стая такси, но сейчас ни одной машины. Придется вызывать. Она принялась копаться в сумке, выискивая мобильный, и тут кто-то тронул ее за локоть.
        - Надо же, Ингрид, дорогая! Так и знал, что мы еще встретимся!
        Никсон, директор по маркетингу в издательстве «Карлбакс». Настоящее его имя, конечно, не Никсон, но сходство с бывшим американским президентом поразительное. Ингрид от него тошнило. Не из-за внешности, а из-за манеры вечно распускать сплетни. Когда-то он держал книжный магазин и наведывался к ним за новинками. В те годы Ингрид на себе испытала его настойчивость. Прикидываясь лучшим другом всех и вся, Никсон просто фонтанировал сплетнями, якобы новостями из жизни друзей делился.
        - Привет, - безучастно произнесла она.
        - Ингрид Андерссон Бруи! Что ты здесь делаешь? Стильное пальто, кстати.
        Хотя он и знал, что ее фамилия вовсе не Бруи, но упорно именовал ее только так. Она и не спорила: себе дороже.
        - Я…
        - Что-то с Титусом?
        Она кивнула.
        - Надо же! Так не повезло… Как у него дела, по-прежнему в больнице?
        - Да.
        - Вот черт. И как он?
        - Так себе.
        Никсон покачал головой. Прижал Ингрид к себе, обнял.
        - Что за могучий человечище! Столько сделал, сам всего добился, просто гений. Блестящий издатель. Помню, как он начинал свой бизнес с крошечного издательства… «Бладгюлд»… и как же потом издательство разрослось! А знаешь, мне всегда Титус был симпатичен. Но кому бы он смог не понравиться, кому?
        - А ты сам как? - попыталась сменить тему Ингрид. - Какими судьбами здесь?
        - Бабулю навещал. Ей ампутировали ногу. Гангрена.
        - Ох…
        - Вот-вот. Заядлая курильщица… понимаешь? Но ты думаешь, она решила бросить? Как бы не так! Лежит сейчас там, наверху, мучается. Не из-за ноги, а без курева. - Никсон рассмеялся. - Я тут купил для нее жвачку с никотином, а она заявляет: толку от твоей жвачки. Вот уж точно не было печали, так… Ты домой?
        - Да.
        - По-прежнему живешь на Тулегатан?
        И откуда только он знает?
        - Да.
        - Могу подвезти. У меня тут машина рядом.
        - Не стоит беспокоиться. Я возьму такси. Или автобусом поеду, остановка рядом.
        - И речи быть не может! Я тебя подвезу.
        У него был корпоративный автомобиль, серебристо-серый «вольво». Двери украшала надпись «Карлбакс» и интернет-адрес: www.karlback.sewww.karlback.se(http://www.karlback.se/) . Салон пропах искусственным цветочным ароматом. Никсон пояснил: днем подвозил дочь-подростка.
        - Фриду?
        Никсон глянул благодарно:
        - Ты ее помнишь.
        - Ну, это было так давно… еще до того, как я оставила бизнес.
        - А, так ты совсем отошла от дел? Или нет? В любом случае, на месте твоего магазина безликий сетевой, ему твоих высот не достичь никогда.
        - Тоже мне высоты, - она усмехнулась.
        Минуло больше полугода с тех пор, как «Академкнига» запустила когти в ее магазинчик, расположенный в Старом городе. Такова была часть новой сетевой стратегии: побольше так называемых «магазинов шаговой доступности», мелких точек. За свой магазин Ингрид боролась до последнего. Несмотря на множество клиентов с транспарантами, несмотря на вечера поддержки, пришлось отступить. Все меньше и меньше частных магазинов сохраняют шансы на выживание. Угроза исходила из многих источников, не только от торговых сетей или универмагов. Главную опасность представляли интернет-магазины. Казалось, люди предпочитают теперь сидеть у своих компьютеров и заказывать книги с доставкой на дом. Так что ей даже повезло, что согласилась на сделку и избежала банкротства.
        Никсон завел автомобиль и ловко выехал с парковки.
        - А ты потом там бывала, видела, что там происходит?
        - Ты о чем?
        - В Старом городе. Что стало с магазином?
        - Я туда не заглядываю.
        - Понимаю. Сейчас на том самом месте красуется их логотип. Да еще и слоган… «Интер-Нет Книжным Магазинам»… Выдумщики, а? Это уже слишком. Они определенно перешли все границы. Я никогда не забуду твои витрины, Ингрид.
        Она промолчала, подумав: «Проклятый подхалим».
        - Кстати, это странно, что они решили инвестировать в мелкие магазины. Такая идея никогда не окупится, уж начальство-то должно понимать…
        Ингрид пожала плечами:
        - Ну, это еще бабушка надвое сказала…
        - А ведь действительно, - рассмеялся Никсон. - Боюсь, о моя прекрасная спутница, нам надлежит миновать весьма опасный район. Я поведу машину мимо Шеппсбру, а ты закрой глаза.
        - Не смеши. Там не настолько страшно.
        На мгновение Никсон замолчал. Затих, барабаня указательным пальцем по баранке.
        - А как теперь обстоят дела в издательстве?
        - О чем ты?
        - Ну, Титус болен…
        - И что? Он ведь не один там работает. Анние Берг…
        - Точно, она ведь семнадцать лет проработала, стала партнером.
        - Да.
        - Ты представляешь, этот дурень Курт Людинг взял и вместе со всем своим издательством сорвался с места, в Люлео. А ведь издательство у Людинга немаленькое. И дела у них шли великолепно. И вот так переехали. С тех пор прошло десять лет; сегодня, можно сказать, годовщина… Помню, в том году я встретил Анние на книжной ярмарке в Гетеборге. Она сидела за стойкой скай-бара в «Готии». Дела ее у Людинга идут неплохо. Я немного порасспрашивал ее о планах на будущее, она призналась, что собирается перейти на фриланс, но вряд ли Анние одна строит такие планы. Ей лапландский ад осточертел до тошноты. Сказала, очень тяжко. А теперь она совладелец в издательстве Вруна. Вот умница!
        - Ага.
        - Вскоре издательство Людинга упокоится вечным сном. Невозможно просто так взять засесть в палатке в лапландской тундре и раздавать книги.
        - Разумеется, невозможно, - согласилась Ингрид.
        - Бедняжка Анние тогда совсем сдала. Сидела там с пивом на верхних этажах небоскреба. А еще она очень тосковала по сотруднице. Как же ее звали, пропавшую… Верит, кажется? Работала у Людинга, а потом исчезла…[2 - История из романа Нигер Фриманссон «Доброй ночи, любовь моя», вышедшего на русском языке в издательстве «Фантом Пресс» (2011).]
        Они добрались до Шеппсбру. Ингрид отвернулась от зданий и рассматривала воду. Наверху Шеппсхольма зазеленела растительность. На набережной индус в европейском костюме фотографировал двух индианок в цветастых сари. Поставил их у памятника Густаву Третьему, жестикулировал, командовал.
        - Да, - подтвердила Ингрид, - Верит Асарсон.
        - Ее в конце концов нашли. Вернее, то немногое, что от нее осталось, если так можно сказать. Шесть лет прошло, подумать только! И откуда такая неосторожность? Зачем-то вышла на тонкий лед. Ну, хоть родные смогли наконец-то ее похоронить. Важно, чтобы была могила, куда можно прийти. - Внезапно Никсон осекся: - Кстати, как тебе в Васастаде?
        - Просто замечательно.
        - А какие планы на будущее? Тебе же еще десять лет до пенсии.
        - Не считала, - ответила Ингрид равнодушно.
        - Ты могла бы и дальше работать в книжном магазине. Разве не замечательно уйти от бремени экономических рисков и устроиться на постоянную работу по найму? Я слышал, у Хеденгрена дела пошли в гору, он сейчас набирает сотрудников. Я охотно замолвлю за тебя словечко, если хочешь.
        - Спасибо, - ответила Ингрид, - но я пока не представляю, что будет дальше.
        Роза
        Сперва собиралась вернуться домой, но затем передумала и продолжила путь в сторону Слотсхольма, или, как еще называли это место, к холму Рагнхильды. Ничто не выведет ее из себя, не заставит изменить обычный распорядок. Во рту пересохло, одышка, внутри все дрожит… Запоздалая реакция. Зря она, наверное, ввязалась. Но ведь если все станут молчать, что тогда? «Успокойся, - велела она себе, - ты поступила правильно и знаешь это».
        И все же собственная вспышка ярости немного испугала. Совсем на нее не похоже. Она умела себя контролировать, всегда.
        Справа располагался небольшой яхтенный пирс. На некоторых яхтах люди жили круглый год. Никого не видно, лишь две трубы дымятся. И что, разве вмешался бы кто-нибудь, если бы этот человек на нее набросился? Кто-нибудь вообще отреагировал бы хоть как-то?
        Роза заметила, что дрожит.
        «Ты молодец! - подбодрила она себя. - Жаль только, что никто твоего подвига не оценил. Выдающийся пример гражданского мужества».
        На вершине Слотсхольма виднелись развалины средневекового замка, где некогда жил фогт. Руины сохранились неплохо, можно даже разобрать отдельные комнаты. На памятном камне излагалась краткая история. Замок построили в четырнадцатом веке, дабы управлять стратегически важным Тэльеледом, но несколько десятилетий спустя строение сожгли по приказу Энгельбрехта. Ныне над развалинами кишело воронье: крупные темно-серые птицы с гомоном взмывали над раскидистыми березами и с карканьем носились в небе.
        Она частенько мечтала о путешествиях в прошлое, представляла, как здесь было прежде. Вот бы постоять никем не замеченной, наблюдая за средневековым житьем-бытьем… Она дошла до мыса, земляным языком лижущего воду. Однажды они с Титусом проплывали мимо на моторном катере бывшего друга. Но она и подумать не могла, что будет здесь жить…
        Роза вдруг разрыдалась - в голос, неудержимо. Откинула голову, всматриваясь в режущий холодом воздух. По щекам катились слезы, она сглатывала рыдания, моргала. Топнула сапогом, не чувствуя боли.
        «Взяла и сама себя наказала! А теперь стой здесь и соси, как…»
        Да, виной тому, наверное, стычка с человеком в автомобиле. Но, с другой стороны, есть и иная, потаенная причина. Срыв - так она называла это. Думала, что все уже позади. Все зажило. Долго убеждала себя, что жизнь получила новое измерение, что бытие ее обрело новый смысл. Теперь наконец-то сможет распоряжаться собственным временем, сможет делать что хочет. Не нужно ходить вокруг да около, не нужно ходить на цыпочках и на поводу ни у кого не нужно ходить. И Акела… у нее не было бы тогда Акелы, с Титусом собаки не ладили.
        - Не были мы счастливы! - крикнула она небу. - Не были, запомни!
        Подняла камень, стиснула в ладони, согревая. И швырнула в воду - далеко, насколько хватило силы. Сдернула капюшон, ветер взметнул волосы. Она больше не мерзла, ей было тепло, даже взмокла чуть-чуть.
        - Только иногда, - глухо сказала она, и ветер подхватил ее слова, сорвал с губ. - Редко, редко-редко. Сволочь, ненавижу тебя!
        Ругательства выплескивались из нее вместе со слезами. Брань и сопли. Все это было так стыдно. Так жалко, черт…
        Порылась в кармане в поисках носового платка. Забеспокоилась, что кто-то мог ее услышать. Дама с цвергшнауцером, например. Но рядом никого, она одна.
        Обратно шла через поле. Солнце высвечивало редкие молоденькие побеги, пробивавшиеся сквозь прошлогоднюю жухлую траву. Старая трава лежала линялым плешивым ковром, и казалось невероятным, что здесь снова может быть жизнь.
        Вдруг вспомнился Ассам из Малайзии, автор одного бестселлера. Титусу на Франкфуртской ярмарке удалось отхватить права на издание шведского перевода. И Ассам приехал на встречу. Дело было в феврале, где-то в конце девяностых. Он разглядывал голые деревья, и на его темном лице все сильнее проступал испуг.
        - Мертвые, - сказал он наконец, - такое страшное горе для вашей земли! Все тут мертво.
        Титусу с трудом удалось сохранить серьезность.
        Книга Ассама стала бестселлером и в Швеции. Сразу несколько книжных клубов назвали ее лучшей книгой года, обсуждали на радио и телевидении. Четыре крупнейшие газеты взяли у автора большие интервью, а его фото появились в воскресных выпусках. Как же называлась книга? Забыла. Память подводит все чаще. А ведь она всегда гордилась своей отличной памятью. Определенно стареет. Должно быть, бабушкины гены - та впала в маразм, едва ей исполнилось шестьдесят. «Что ж, десять лет у меня в запасе еще есть», - мрачно подумала она. Десять лет, которые надо прожить с чувством и толком. Радуясь.
        У Титуса был нюх на бестселлеры. Издательство стремительно развивалось. Сперва они располагались на Кунгсхольме, в цоколе промышленной восьмиэтажки. Но когда Титус развернул активную деятельность, перебрались на шоссе Свеавэг, по соседству с издательствами «Боннере» и «Карлбакс». Затем он переманил к себе Анние Берг из издательства Людинга, сделал управляющим партнером. Именно Анние сумела отыскать для издательства золотого тельца, Сисси Нурд, гламурную авторшу чиклита, книги которой разлетались как горячие пирожки. Задолго до того, как чиклит массово вошел в моду. Последняя книга Нурд, «Бог тому свидетель», продержалась на вершине списка бестселлеров восемь недель. Тогда-то Роза и оборвала отношения: не хотелось иметь больше ничего общего ни с издательством, ни с его основателем.
        Ингрид
        Никсон определенно намеревался проследовать за ней наверх и во всех подробностях осмотреть квартиру. А затем растрепать всем коллегам про то, как они с Титусом живут. Ингрид сослалась на усталость. Поблагодарила за то, что подвез, сказала, что хочет прилечь.
        - В любом случае, обдумай вариант с Хеденгренсом, - сказал Никсон. - И поосторожней там!
        - И ты тоже.
        - До свидания. - Взмах руки, на пальце блеснула печатка.
        - Пока, козел, - сказала она едва слышно и просияла улыбкой - чтобы Никсон ничего не заподозрил.
        В квартире стояла духота. Просторная квартира, в доме конца девятнадцатого века. Они приобрели ее на паях с Титусом вскоре после женитьбы, пять лет тому назад. В нескольких комнатах - камины с изразцами. Камины, разумеется, бездействовали, но изразцы были прекрасны и неизменно привлекали внимание гостей. Особенно красива изразцовая печь в спальне - белая, со встроенным зеркалом в золоченой раме. В доме атмосфера декаданса: лепнина, высокие потолки… Обошлась квартира в пять миллионов. Ингрид продала свою трешку на Рингвеге и, а Титус - виллу. Сложили вырученные деньги. Вышло даже больше, чем нужно. Остались деньги на свадебное путешествие. В Коста-Рику. Титус всегда мечтал там побывать.
        - Там нет армии. Совсем. Представляешь, на что похожа страна, полностью свободная от военщины!
        - Пожалуй, это зрелище сразит нас наповал, - рассмеялась она.
        Титус тоже рассмеялся. Тогда они постоянно шутили.
        Он подбил ее на приключение: усадил с другими туристами в резиновую лодку - желтые спасательные жилеты, шлемы на головах.
        - Видишь ту реку? Это Рио-Пакуаре. Она вынесет нас к лагуне. А там можно и передохнуть. Ты когда-нибудь бывала в настоящей лагуне, любимая? Бывала?
        Он говорил с таким энтузиазмом, так жизнерадостно… Хотел подарить ей новые ощущения. А она была неопытной слабачкой.
        На корме сидел мускулистый юнец и покрикивал на гребцов. Лодка буквально перепрыгивала через пороги. Ингрид почти сразу же сбилась с ритма, ноги вылетели из специальных углублений в резиновом днище. А Титус лишь смеялся. Титус… Титан…
        Потом они купили фотографии, сделанные каким-то смельчаком с другого плота. Ингрид на фото зажмурилась, губы стиснуты в линию. Титус вставил снимок в рамку. Фотография висела на стене в комнате, отведенной под кабинет…
        Она переоделась в старые джинсы и футболку, достала пылесос и приступила к уборке. Рев пылесоса всегда ее успокаивал - что не переставало удивлять Титуса. Он бы предпочел современный, бесшумный. Чистоту он любил, в отличие от уборки. Они постоянно ссорились из-за этого. «Классическая ситуация, - подумала Ингрид. - Но все-таки мы взрослые люди, самостоятельные, и на шее у нас никто не сидит».
        Конечно, для двоих квартира слишком просторна, несмотря на частые деловые обеды и приемы. Ингрид довольствовалась бы жильем поскромнее, но Титус уперся. Одну из двух гостевых комнат обставил для своих дочерей, что оказалось абсолютно лишним: вряд ли хоть одна из них когда-нибудь останется переночевать на Тулегатан. Они и днем-то здесь не бывали.
        Сорвав с водяного матраса простыни, Ингрид вымыла матрас жидкостью для чистки пластика. Тщательно пропылесосила складки, залила внутрь средство от плесени. Когда приоткрыла крохотный клапан, пахнуло тиной. Пожалуй, плесень все-таки возьмет свое. Хотя матрас требовал постоянного ухода, Ингрид и Титус наслаждались укачивающим теплом, окутывавшим их, стоило лечь на кровать. Постель колыхалась, баюкала… Вот заниматься любовью было непросто. Но они научились подхватывать ритм воды.
        Спальня ей нравилась больше всего. Тут был балкончик, на котором они никогда не сидели (слишком уж на виду), но как приятно было лежать, открыв на улицу дверь и слушая городской шум…
        Ингрид протирала тумбочку Титуса, когда из горла ее вдруг вырвался крик, сдавленный, хриплый. Будто ей самой перерезали глотку, будто внутри что-то разорвалось. Ингрид осела в груду постельного белья, зарылась с головой, точно в гнездо спряталась. Тело Титуса, его тепло - как же она будет без него, как же ей жить теперь? Прижала простыню ко рту, но яростный крик все же просочился:
        - Чертов идиот!
        Не Титуса она имела в виду, нет. Никсона. Этого придурка, вечно шпионящего за всеми. И зачем только она позволила ему подвезти себя до дома? Теперь ясно, что будет дальше. Теперь на весь свет растрезвонит, как плохи дела у Титуса Бруна: «Видел я его бабу в больнице, полная развалина». Вот так и скажет обязательно: «ба-бу». Вспомнилось, как Никсон появлялся в ее магазине, как волок за собой тяжелые сумки. Как совал повсюду свой носище. Вынюхивал. Разложит образцы на столике в задней комнате: обложки книг, рекламные экземпляры - все то, что в отрасли называют «сказки-рассказки»:
        - Вот это, Ингрид, безусловный фаворит. Взгляни: лауреат Королевской литературной премии. Готов поставить на автора. Ну, так что, по рукам? Как насчет пяти сотен? А может, ты уже с кем-то еще сторговалась? - И зыркнет из-под зарослей бровей. - А может, ты имеешь дело лишь с одним издательством, а? Душой и телом, хе-хе. У каждого свои фавориты, уж я-то знаю.
        Он даже в туалет заглядывал. Интересно, что надеялся там обнаружить? А ведь мог бы. Порой они с Титусом забывали об осторожности. Случалось, прямо в туалете устраивались, бросив покупателей в зале. Она представила, как клиенты толпятся у кассы, листают книги, ждут… Женщины в пуховиках, мужчины… Возможно, в зале слышали эти вскрики экстаза, хотя она и закусывала губы, пытаясь сдержаться. Сидела на умывальнике - просто чудо, что он не развалился под ними. Титус стискивал ее бедра, прорастал в нее, проталкивался, нанизывал на себя, и мозг ее начинал пульсировать, пока не взрывался…
        Когда же она впервые взглянула на Титуса? Так взглянула. «Бладгюлд» организовало для книготорговцев осенний съезд. Тогда издательство еще носило свое изначальное название и располагалось на Индустриальгатан. Там был внутренний дворик, где и собирались все устроить, но помешал дождь.
        Светлый летний костюм, рубашка с короткими рукавами. Каким загорелым он был! Глядя на морщины на его шее, Ингрид испытала вдруг желание прикоснуться к ним, погладить…
        - Здравствуйте, друзья! Добро пожаловать на открытие осеннего сезона в «Бладгюлд». Извините за тесноту. Вообще-то мы собирались провести мероприятие на свежем воздухе, но погода нам неподвластна.
        Мельком посмотрел на Ингрид, отыскав взглядом в толпе представителей «Оленса». Те стояли с видом повелителей мира.
        - Пожалуйста, угощайтесь вином! И всем, что найдете на столах.
        Титус забрался на стул, чтобы видеть собравшихся. Подле стояла Анние Берг. В ней всегда чувствовалась некоторая тяжесть, угрюмость - особенно после того, как нашли останки ее подруги Верит Асарсон.
        Затем выступали авторы, один за другим. Анние и Титус по очереди представляли их: краткие вопросы - быстрые ответы. Первым выступал парень по имени Тобиас Эльмквист, поэт. Осенью вышел его детектив. Обложка была круче некуда. Ему действительно удалось выстрелить с этой книгой, и за очень короткий срок он сделался королем детективов. Но дальше дело не пошло. Случилось что-то… вроде бы он кого-то убил по неосторожности.
        После беседы с Тобиасом настала очередь Снеси Нурд, золотого тельца издательства. Титус вывел ее вперед, держа под руку. Она была одета во что-то белое, полупрозрачное. Между грудями покоилась массивная золотая цепь.
        - Ты на нее запал, да? - спросила Ингрид хрипло, страстно, в любое другое время она бы устыдилась такого голоса.
        Дело происходило спустя несколько вечеров. Титус зашел в книжный незадолго до закрытия. Снял очки, усадил ее на прилавок.
        - Но… что вы делаете? Я не давала вам повода, не думаете же вы, будто можете вот так запросто сюда зайти и…
        - Нам нужно поговорить. Полагаю, повод есть.
        Но пришел он явно не для разговоров. Нужно запереть дверь… И она соскользнула на пол, закрыла дверь на замок. Он не отставал от нее ни на шаг. Руки его касались ее обтянутых джинсами бедер. Ее зад прижался к его животу. Господи, да что же это такое… Она обернулась, и ее лицо оказалось совсем рядом с его лицом… его язык, губы… И вот она уже сама расстегивает молнию на его джинсах, он наклоняется, теряет равновесие, и они едва не валятся друг на друга, и тогда она тянет его в сторону: «Там есть диван», - тот самый диван, на котором она любит дать отдых ногам, прежде чем ехать домой, и вот они на кожаном ложе, и ее тело буквально излучает жар, она просто пылает, - может, именно это и называют страстью? После он гладит ее волосы. Она не может вздохнуть, потому что он все еще лежит на ней, навалившись всей тяжестью, но она не шевелится, просто наслаждается тяжестью мужчины, которого даже не знает.
        - Что мы делаем, Титус?
        - В тот вечер я увидел твои глаза… на открытии осеннего сезона… твои расширенные темные зрачки… и понял, что ты меня хочешь так же, как я хочу тебя.
        О, если бы только она была сдержанней! Куда подевалось здравомыслие? Слышала же, как прозвучало это, - пошло прозвучало. Но она была будто пьяная. После целого дня магазинной суеты, когда она уже собиралась запереть дверь и ехать домой, явился незнакомец и взял ее…
        Рассмеялась. Никогда она не слышала, чтобы так звучал ее смех.
        - У тебя же там полно других. Снеси Нурд, например. Писательница. Ты же за всеми волочишься. Донжуан. А я…
        - А ты?
        - Я просто…
        - Просто кто? Торговка книгами? Красивая и соблазнительная? Женщина, которую я желаю, которую вожделею. Я хотел тебя… так сильно…
        Его руки. Длинные пальцы обводят груди, соски. Вниз, к животу, погружаются во влажное лоно. Скользят к крошечной мягкости, постепенно твердеющей. Она привыкла ласкать себя сама.
        Теперь это делает он. И снова. Сначала она. Мужские пальцы - ищущие, умелые… А потом он погрузился в нее, набухая. Убирайся!.. Не оставляй меня!..
        Они на такси поехали к ней домой. Теперь она развратная женщина? Ведь он женат, а она не такая, нет-нет-нет, ничего подобного раньше она себе не позволяла. «Мне нужно позвонить», - сказал он, выбираясь из-под груды упавших с полок книг, пока Ингрид одевалась. Она слушала его голос: «Позднее перезвоню, у меня совещание».
        Жена. Ее звали Роза.
        Роза Врун.
        Роза
        В саду росла яблоня - корявая, перекрученная, с цветными островками мха по комлю. Что это был за сорт, Роза ни малейшего понятия не имела, но дерево давало обильный урожай, яблоки были сочные и вкусные. Она готовила яблочное пюре или нарезала кружками и сушила на кухне. Крысы охотно грызли сухие ломтики.
        Подходя к дому со стороны озера, Роза оглядела дерево и решила его обрезать. Еще в прошлом году собиралась, да так и не успела. Отправилась в сарай. Там было полно инструментов, Клас Шредер разрешил пользоваться всем, что понадобится. Он был в неизменном темном костюме, то и дело поглядывал на часы. Спешил. Клас всегда спешил.
        - Бери все, что понадобится, Роза! - Шредер был из тех, кто обращается к людям на «ты», без церемоний. - Только верни все на место.
        - Это само собой разумеется, - сказала она. Не хватало еще упреки чьи-то выслушивать.
        - Там все что угодно найдется, - продолжал он, словно и не заметив ее тона. - Ты ведь знаешь, где ключ, да? Разве я не сказал? Над крайней правой балкой.
        Роза молча кивала.
        Наверное, хозяин рассчитывал, что, если разрешит пользоваться садовым инвентарем, Роза станет возиться с кустами и клумбами. Но он заблуждался. С его-то деньгами может и садовника нанять. Роза подумала о «БМВ», припаркованном у обочины.
        Скудная, каменистая почва за коттеджем поддавалась обработке с трудом. Роза разбила грядки под картошку и зелень. Вокруг грядок насыпала тонкой дорожкой известь, чтобы отпугнуть слизней. Убийца слизней. Если, конечно, то были слизни. Но расплодилось их до черта. Роза видела, как другие люди бродят между своих грядок с ножницами или расставляют чашки с пивом. Слизни обожают пиво. Забираются в плошки и тонут. От представленной картины ее замутило.
        Резкий порыв ветра. В воздухе будто снегом повеяло. Руки зябли, но лучше доделать работу прямо сейчас, иначе дерево так и не дождется обрезки. Открыла сарай, вытащила стремянку. Видавшая виды самодельная лестница, сколоченная, должно быть, еще в ту пору, когда строили дом. Пегая, иссушенная временем древесина, кое-где перевязанная проволокой. И тяжеленная. Роза протиснула лестницу между ветвей яблони, прислонила к стволу. Затем принесла секатор и небольшую складную пилу, ни разу не использованную. Даже ценник на месте.
        Ступеньки прогнили, взбираться придется осторожно. И все равно это случилось: когда она взобралась почти до самого верха, перекладина треснула, и Роза, выставив руки, беспомощно рухнула на землю. В таком возрасте уже не падают. Когда она падала в последний раз? А вот дети падают постоянно. И плачут ежедневно. Но чтобы взрослые…
        Посидела, слегка ошарашенная. Одна нога нещадно ныла. Брюки продраны, защитного цвета материя распорота. Конечно, можно зашить, даже незаметно будет. К счастью, похоже, ничего не сломано. Будет изрядный синяк. Но других повреждений, похоже, нет. Какое облегчение. Иначе как бы она домой доползла? Если бы, например, сломала руку или ногу. У нее только и есть, что руки да ноги. Опереться ей не на кого. А мобильник, должно быть, в кармане. Вечная безалаберность. Что бы она стала делать, если бы лежала где-нибудь без малейшей надежды добраться домой? Ведь так легко поскользнуться на льду или споткнуться о корень дерева на горной тропе. Вот только кому она стала бы звонить? В полицию? Примчится ли патруль на зов пожилой бабы? Ведь так обозвал ее тот тип с немецкой овчаркой? Мерзкие, обидные слова, унижение для ее возраста и пола. Содрогнулась. Смахнула с себя сухие листья. «Томас, - подумала она. - Если со мной случится что-то серьезное… то как он узнает?»
        Томасом звали ее сына. И сегодня у него тоже день рождения. Родила мальчика двадцать пять лет назад. Почти в этот же час, с небольшой разницей. Первые десять лет воспитывала ребенка одна, потому что отец его - случайный встречный. На одну ночь. Из Лидса, футболист. Звали его Леонард, а фамилию она и не знала. Но определенно не Коэн[3 - Леонард Коэн (р. 1934) - всемирно известный канадский поэт, писатель, певец и автор песен.].
        В то время она практически боготворила Леонарда Коэна и, возможно, привлекло ее как раз имя Леонард. В остальном же - ничего общего с известным бардом и поэтом. Ее Леонард… тьфу, до чего же противно говорить о нем как о «ее Леонарде», - так вот, он был типичный английский парень, из работяг, бледный, лопоухий. Познакомились на вечеринке в Сандхамне, которую устроила ее двоюродная сестра. Роза не просто напилась, а надралась в дымину. Тот редкий случай, когда перебрала. Сняла одноместный номер в отеле. Ей было тридцать, уже несколько бурных романов за плечами, но тогда она была свободна. И одинока. Она подивилась, как здорово он танцует, - мускулистые ноги выделывали такое, будто были на шарнирах и гнулись во все стороны. Они кружили по танцполу, и парень легонько касался ее рук, - наверное, так бы касался ее и настоящий Леонард, глядя из-под полуопущенных ресниц и тихонько подпевая.
        Утром, проснувшись с ним в одной постели, жесткой и узкой, пожалела о случившемся. Оделась и ушла, чтобы не видеть, как он храпит, прикрывшись краем простыни. Несколько часов бродила по острову, в висках пульсировало, а когда вернулась, он исчез. Конечно, она могла разыскать отца ребенка. После того как узнала результаты анализов. Парень ведь имел право знать, к чему привела их встреча. Но Роза не стала. А ребенка решила сохранить: она уже начинала беспокоиться, биологические часы ведь тикали, время шло…
        Томас никогда не интересовался, кто его отец. Даже странно как-то. Казалось, ребенок должен припереть ее к стенке и спросить: кто же он, таинственный сэр Леонард? Но мальчик проявлял поразительнейшее безразличие. Как будто его пугала одна лишь мысль, что и мать была когда-то молода, что раздвинула ноги и впустила в себя мужчину.
        Случалось, в мальчике она видела нечто английское. Форма рта, порой будившая в ней воспоминания, большие, изогнутые губы. Из-за тощей шеи голова казалась больше, чем была. Комплекцией он пошел в нее, такой же крепкий, жилистый, вот только руки чужие - с длинными тонкими пальцами.
        Томас… Где-то он теперь? Неизвестно. После их последней встречи сын отправился в странствия по Юго-Восточной Азии - почти два года назад. Зашел домой забрать кое-какие старые записи. «А он похудел», - подумала Роза. Коснулась нежного пушка над верхней губой.
        - Надолго уезжаешь? - спросила она, прижав сына к себе.
        Он замер, уронив руки.
        - Не знаю, вообще-то…
        - Ну хоть приблизительно? На месяц, на полгода? А может, всего на пару недель?
        Он высвободился, отстранился, во взгляде почти угроза:
        - Как получится.
        - Понятно. Просто я подумала…
        - Если ты о подвале, то делай с ним что угодно, хоть в аренду сдавай. Тем более там уже почти ничего не осталось из моих вещей. Только книги и всякий хлам.
        Она никогда не знала, шутит сын или говорит всерьез. Не понимала его словечек.
        - Сдать в аренду?
        - Точняк, с жильем же напряженка! А в подвале поместится целая семья беженцев. Ну, или можешь пустить их сюда, а сама перебраться вниз. Обсуди с Лаго, он в коммуне начальник и занимается такими вопросами. Рад будет до усрачки.
        - Не уверена, - слабо возразила мать.
        - Да ладно, я же все равно уезжаю. Так что пока, мама, и береги себя.
        - Томас…
        Он остановился у двери, готовый уйти. Черное пальто до пят, мешковатые штаны. Рюкзак на плече.
        - Береги себя. Особенно на пляже… и все такое. Ведь там бывают… ну… такие огромные волны… Я бы никогда…
        - Буду осторожен. Обещаю.
        - Хочешь, я тебя подвезу? - У нее был крошечный «форд», но пользовалась она машиной нечасто. К тому же автомобильчик вечно барахлил.
        - Это лишнее. Дойду пешком до станции. Люблю гулять сам по себе. Черт, я когда приехал, кстати, заметил, какие они там на берегу отгрохали дворцы. Поубивал бы этих строителей.
        - Выглядит красиво, - сказала она.
        - Ага, охренеть как.
        - Поселок называется «Ханста-Пляж». Там построят коттеджи. Всем нужно жилье…
        - Ну да, тем, у кого денег полно. Ну, так что, все?
        - Нет… Просто я…
        - Тогда привет. - Он открыл дверь.
        - Береги себя, - повторила она. Безразличные слова, какими обмениваются едва знакомые люди, из разряда «хорошего дня». Банальность, которую они с сыном всегда презирали.
        Томас улыбнулся, надел темные очки.
        - Конечно, мама. И ты береги себя.
        Потом накатила жалость к себе. Роза заварила чай и выпила, стоя у окна. Снег был тяжелый, поблескивал; день выдался холодный, но солнечный, свет резал глаза. Днем ее знобило, поэтому решила никуда не выходить. Как обычно, если нападала депрессия.
        Затем началось ожидание. Время от времени приходили открытки. Пару раз он звонил - само собой, за счет абонента.
        Сын взял с собой гитару, акустическую, подарок Титуса, сохранившуюся со студенческих времен. Скудные деньги, необходимые на жизнь, Томас зарабатывал, играя на улицах и площадях. В Таиланде сын работал у одного шведа, державшего ресторан, подрабатывал официантом и музыкантом на острове Ко-Ланта, в шведском гестхаусе. Когда Роза узнала об этом, то нашла в Интернете фотографии пляжей с ныряющими белобрысыми ребятишками.
        - Когда ты приедешь домой? - спросила она в их последний разговор. Томас ответил, что спешить ему незачем. Ей хотелось сказать, как она тоскует, как скучает по нему. И вдруг засомневалась, а так ли это.
        Она встала, распрямилась. Хорошо, что всегда следила за собой. Когда жила в Бромма, регулярно наведывалась в тренажерный зал. Невысокая, метр шестьдесят, но жилистая, жесткая, как можжевеловый корень. Сильная. Когда они с Титусом устраивали шуточный армрестлинг, она нередко брала верх. А если проигрывала, то обычно нарочно, поддавалась…
        Прислонилась к дереву, пушистый мох забился под ногти. Да уж. Лучшие дни для лестницы давно позади. Порубить в щепу и пустить на растопку. Класу Шредеру придется купить новую.
        Прихрамывая, заковыляла в дом и сварила кофе. Сняла длинные штаны, посмотрела на красные пятна на месте ушиба. Нога припухла, наливалась синевой, но жить можно. «Зла не хватает, - подумала Роза, - надо было проклятой лестнице сломаться, как раз когда я добралась до цели. Теперь уже не доделаю…»
        И тут вспомнила, что есть другая лестница. Та, что в подвале.
        Ингрид
        Титус, Титан, Титанище… Сильный, красивый, неуязвимый. Сперва их отношения оставались тайной. По крайней мере, так им казалось. Но вскоре Ингрид поняла, что о них вовсю судачат. Когда под Рождество «Шведский журнал книгоиздателей» раздавал шутливые призы в виде книг с выразительными названиями (и некоторые звучали весьма ядовито), Титусу достался сборник стихов «Потаенное». Поначалу Ингрид не поняла иронию, а когда осознала, то чуть сквозь землю не провалилась от стыда.
        Титус рассвирепел. Ринулся к телефону, дабы сей же миг отменить подписку на издание, но в последнюю минуту одумался. Такая реакция положения не исправит.
        Да, она знала, что Титус женат. Думать об этом было больно. И не только из-за угрызений совести, нет, ей было обидно и больно за себя. Обычная, банальная ревность. Словами такое не выразить. Да еще приходилось мириться с тем, что он всегда возвращался домой в Бромма. Он бывал у нее при каждом удобном случае. Издательский бизнес предполагает разъезды, и в Париж они поехали вместе. Тогда как раз выпадали долгие выходные, и она закрыла магазин на несколько дней.
        Но Роза, его жена… И еще у нее сын, парень по имени Томас.
        - Он ведь не от тебя, правда?
        - Не знаю, чей он. И я его не усыновлял.
        - А сколько ему лет?
        - Взрослеет. Когда мы с Розой встретились, ему было десять. Так что можешь сама подсчитать.
        Ох уж эти сложные отношения… Титусу пришлось самому воспитывать дочерей, когда его жена сбежала с учителем пения. Отец-одиночка. Правда, через пару лет мать опомнилась и стала навещать детей дважды в неделю, но простить ее до конца Титус так и не смог.
        Ингрид же всю жизнь с успехом избегала сложных отношений. Ни мужа, ни любовника. Даже не жила ни с кем. В этом смысле они с Розой были похожи, но поняла она это не сразу.
        Ингрид была старшей из трех сестер. Выросла в Хускварне. Отец работал на вентиляторном заводе в Йончепинге, мать домохозяйка. Зажиточная семья, счастливое детство, строгое христианское воспитание. Родители уже несколько лет как умерли, лежат на Восточном кладбище. Что бы они сказали, если бы узнали? Ведь так гордились старшей дочерью, а она спуталась с женатым, как последняя потаскуха. Их Ингрид разрушила чужой брак. Не возжелай… Она змея. Искусительница.
        Зазвонил телефон. Нужно ответить. Не хочется, но надо. Вдруг из больницы, вдруг это он. Выпуталась из простыней, встала. В трубке - голос Марии, сестры, моложе ее самой на два года. Голос взволнованный, дыхание прерывистое.
        - Привет, Ингрид. Ну, что… как ты?
        - Он в больнице.
        - А, вот как… Опять?
        - Да.
        - Как состояние?
        - Не то чтобы хорошее.
        - Значит, все не очень?
        - Да. Но медсестра сказала, что завтра полегчает.
        - Так и сказала?
        - Да. Так и сказала. Ему какую-то капельницу поставили.
        - А ты… разве не там сейчас? Не с ним?
        - Нет, я дома. Он заснул. Велел мне домой ехать.
        На том конце звучал детский плач. Недавно Мария стала бабушкой.
        - Хочешь, приеду? - спросила сестра.
        - Спасибо, но ты ведь сама не хочешь.
        - Но я приеду, если тебе одиноко.
        Младенец заорал в голос, заглушая Марию.
        - Лучше позаботься о малыше, - посоветовала Ингрид.
        - У него колики, как у всех трехмесячных. Жалко бедняжку, так страдает…
        - Давай завтра поболтаем.
        - И у Лилианы все не гладко. Пропало молоко, дальше хуже. В общем, снова положили ее в родильное отделение. Слаба так, что ходить не может.
        - Тогда тем более думай о малыше!
        Разговаривать она была не в силах, хотелось тишины, покоя. И толку от сестры никакого. Мария с детства нуждалась в защите и опеке, переживала из-за каждого пустяка, вечно ждала, что случится что-нибудь ужасное. Впрочем, Ингрид такая же.
        А вот самая младшая, Сесилия, совершенно иного склада. Рано начала жить самостоятельно, сейчас работает в приюте для беспризорников, в Рио.
        Ингрид собрала простыни, растянула на кровати. Новое белье стелить не стала. Сходила за вином, достала бокал. Хорошо, что пробка нарезная. Проще открыть.
        Выпила бокал до дна, подождала, когда алкоголь подействует.
        Позвонила в отделение. Медсестра, с которой она прежде ни разу не встречалась, сообщила, что Титус уснул, она только что его навещала. Если бы ответила сестра Лена, то Ингрид смогла бы говорить откровеннее. Сказала бы: «Погладьте его от меня по щеке. Поцелуйте в лоб».
        Сейчас эти слова прозвучали бы неуместно.
        Выпила еще бокал. Девять тридцать, субботний вечер. Вспомнилось, что в холодильнике лежит паштет, но есть не хотелось.
        Именно паштет они обычно ели по вечерам. В ее квартире, на улице Рингвеген. Титус паштет обожал. Странно, что он ему не приелся после бессчетных издательских презентаций.
        Как-то раз, в один из таких вечеров, когда он должен был вот-вот собираться ехать домой, Ингрид спросила:
        - Какие у тебя планы на мой счет?
        Она бы еще расплакалась!
        Он лежал в постели, отвернувшись. Молчал. Она приподнялась и заглянула ему в лицо. Между бровями залегла складка.
        - Титус…
        - Давай лучше так сформулируем вопрос, - хрипло сказал он, - а что, собственно, мы, ты и я, хотим друг от друга?
        - Я тебя люблю, очень люблю…
        - Угу.
        - И отдаю больше, чем получаю. Я не имею на тебя никаких прав, я знаю. Но я не могу без тебя. Ты заставляешь…
        Титус перевернулся на спину. Затащил ее на себя. Руки легли на ее ягодицы. Она ощутила возбуждение и тут же расплакалась.
        - Все это так сложно, - пробормотал он.
        - Я знаю. Но чего ты хочешь? - Она боялась спросить напрямик, боялась загнать его в угол, поставить перед выбором.
        - Ты сама знаешь.
        - Я постоянно о ней думаю. О Розе. О том, кто она тебе, и все такое…
        Выпалила скороговоркой: знать на самом деле ей не хотелось, но она должна, даже если больно.
        - Она мой добрый друг и жена.
        Как раз такой ответ ей хотелось услышать меньше всего. Пощечина.
        - А от меня тебе тогда что нужно?!
        Соскочила с кровати, запахнулась в халат. Встала у окна, расправила плечи. Слушала, как он шуршит одеждой.
        - Я поеду. - Он стоял перед дверью.
        - Вали! Убирайся!
        Дверь захлопнулась.
        Прошло три дня. Она бродила по своему магазину, продавала книги. Любовные романы и стихи. Приятная клиентура. Ее магазин был единственный на всю округу, после того как закрылся «Хемлинс» на Вестерлонггатан, просуществоваший почти полтора столетия, - ее магазину недавно стукнуло одиннадцать лет.
        - Теперь вы у нас только и остались, - говорили дамы из кружка любителей чтения, которых переполняло желание обсудить все созданные человечеством шедевры.
        Ингрид отвечала им безучастно. Ее грусть бросалась в глаза.
        - Дорогая, мы так переживаем за вас…
        - Это всего лишь печаль. Пройдет. Со мной такое бывает осенью.
        Она снова одна. Смотрит на дверь.
        А там он.
        И они играли. Гонялись друг за другом, дурачились на полу. В дверь постучала соседка из квартиры слева:
        - Простите, у вас все в порядке?
        Ингрид раскраснелась, волосы всклокочены.
        - Да-да, все хорошо. Извините, если потревожили. Просто забылись.
        Титус. Что за имечко! Но у него ответ наготове:
        - Я знаю издателя по имени Брутус. Крутой бренд, а? «Издательство Брутуса»…
        Титус. Титус… Титан.
        Сильный и неуязвимый.
        И однажды, в восемь вечера:
        - Сегодня я все ей скажу.
        - Ей? И что же ты скажешь?
        - Ты знаешь что.
        Сердце затрепетало, забилось под ребрами, под ладонью.
        - Нет, не знаю, - прошептала она.
        - Скажу, что настала пора расстаться.
        Ингрид спрятала лицо в ладонях. Внутри разрасталась радость.
        - И как, по-твоему, она отнесется к новости?
        Он молча покачал головой.
        Никаких подробностей Титус ей так и не сообщил. О Розе. О ее характере, о том, кто она, чем живет, как смотрит на него, как просыпается по утрам. Ничего из того, чем ей так хотелось изводить себя, он ей не рассказал. Лишь произнес:
        - Если бы я не уважал ее так сильно, все обернулось бы намного проще. Если бы она была похожа… ну, на Биргитту, например. На мать девочек.
        - А как же мальчик? Ее сын?
        - Томас. Вырос без отца. Так что я стал… в общем, мы привязались друг к другу, что ли.
        - Но разве он уже не взрослый?
        - Взрослый. В прошлом году школу закончил.
        - Титус, я вот что давно хотела у тебя спросить. Можешь не отвечать, если не хочешь. Но как у вас с Розой все складывалось в самом начале?
        Титус поморщился, будто от боли:
        - Она была сильной и надежной подругой.
        Опять это слово. Подруга… Друг…
        - А как же любовь?
        О, этот архаический слог, возникший, едва лишь они заговорили о сложных вещах!
        - Разумеется, любовь тоже была.
        - Была?
        - Да. Была.
        - А сейчас?
        - Да сколько можно, Ингрид! Сейчас есть только мы!
        Роза
        В кухонном полу - люк. Под ним лестница, ведущая в подвал. Подняла крышку люка, легла на живот, заглянула вниз. Лестница выглядела надежной, вполне сгодится, чтобы закончить начатое. Только бы дотащить до яблони.
        А нога все болит, ноет и ноет.
        Роза старалась отвлечься от боли. Надо будет надеть рабочие перчатки, так крепче можно ухватиться. Она какое-то время лежала у люка, вглядываясь в темноту. Внезапно из подпола донесся шорох. Блеснула пара юрких, сверкающих точек.
        - Фига, ты?
        Шелест, топоток. Нет. Не Фига. Там зверь покрупнее. Потяжелей.
        Посветила фонариком вниз, но ничего не разглядела. Придется спускаться.
        Первоначально пол был залит цементом, но Томас и друзья уложили сверху квадратные панели, соединявшиеся друг с другом. Кажется, они назывались «Браго»… а может быть, так называлось печенье? Печенье «Браго»? А, нет, вспомнила: «Берго». «Берго-тайлз».
        Она встала в центре подвала. Из открытого люка падал прямоугольник света, в углах затаилась тьма. Лучом фонарика Роза высвечивала стены, пока наконец не увидела подтверждение своим опасениям. В одном углу чернела дыра. Плохо. Нужно приглядывать за крысами, зря позволила им расплодиться.
        Выбралась из подпола, нашла кусок мазонита[4 - Листовой строительный материал из смеси искусственного воска, дерева, минералов и других материалов.], молоток, коробку с гвоздями. Сложила все в полиэтиленовый пакет, пакет повесила на руку и снова полезла в подвал.
        Внизу ее поджидала крыса. Огромная - наверное, самец. Сидел прямо перед дырой. Таких огромных она не видела прежде. Уселся на задние лапы и нагло уставился на нее.
        - Сгинь! - громко сказала она. - Ты тут лишний!
        Крыса оскалилась, обнажила мощные желтые клыки. Дернулся хвост, будто гремучая змея. Совсем не похожа на ее крысок. Огромный зверь, шерсть вздыблена, хвост толщиною с палец.
        Она замахнулась пакетом:
        - Проваливай! Убирайся, и чтобы я тебя здесь не видела больше!
        Крыса опустилась на все четыре лапы и стала еще массивней. А затем вдруг ринулась к Розе. Та перепугалась. Затопала. Нога отозвалась болью, но крыса резко развернулась и юркнула в дыру, оставив высокую кучку влажного помета.
        Роза опустилась на колени. Сердце бешено стучало. Она заставила себя сделать глубокий вдох. Вслушалась, однако из дыры не доносилось ни звука. Вытащила из пакета лист мазонита и принялась заколачивать лаз. Получалось с трудом, приходилось изгибать руку под непривычным углом, так что сильно ударить не выходило. Да и стена была твердая. Прежде чем заплата встала на место, Роза извела немало гвоздей.
        Наконец она поднялась, по телу пробежал озноб, точно она была в лихорадке. Откуда взялся этот огромный крысюк? А если бы он набросился на ее нежных крысок? Роза старалась держать под контролем крысиную популяцию, поэтому рождавшихся самцов просто уничтожала. Выискивала в помете и уничтожала. Но это было нелегко, поскольку отличия становились видны, лишь когда крысенку исполнялся месяц. Но этот! Настоящий мафиози, крестный отец!
        Она дохромала до сарая, нашла крысоловку. Если этот бугай прогрызет новую дыру, то угодит прямо в капкан. Дрожа от ярости, она положила приманку - кусок сыра. Заколебалась, взводя ударный механизм. А что, если попадутся ее крысы? Нет, они умные и наверняка учуют опасность. Но ведь тогда и монстр учует.
        Поколебавшись, сунула ловушку обратно в пакет. Слишком рискованно. Остается лишь одно - оставить люк приоткрытым и прислушиваться: вдруг самец начнет прогрызать новую дыру? А потом устроить засаду и поймать крысюка.
        Она надела рабочие перчатки с рыжим ворсом изнутри и с трудом выволокла лестницу из люка. Вообще-то ей расхотелось обрезать яблоню. Лучше засядет за работу: две толстенные рукописи дожидаются корректуры, одна из книг написана автором, которого Роза недолюбливала. Многословный и нудный испанец, которого постоянно выдвигают на Нобелевскую премию. Новый роман назывался «Следы пепла», но, как выяснилось, в название вкралась опечатка, так что называется книга «Слезы пепла». Дурной знак. К рукописи Роза почти не притрагивалась, а сдавать работу уже через четыре дня. И Оскар обезумеет, если она не уложится в срок. И посадит ее на голодный паек.
        Оскару Свендсену было тридцать девять (возраст она подсмотрела на интернет-сайте). В основном они общались электронной почтой, по телефону или через курьера. Розу это вполне устраивало. Оскар вечно смотрит на нее так, будто оказывает великое одолжение, позволяя вычитывать рукописи для столь крутого издательства. Лицо у него вытянутое, с детским выражением, одевается в униформу деятелей культурного фронта: черные джинсы и рубашка поло. И лысый.
        Оскар словно почувствовал, что Роза думает о нем, - когда она вытаскивала лестницу, раздался звонок.
        - Привет! Это Оскар Свендсен из «Карлбакс».
        Вполне хватило бы имени, название компании - явный перебор, но таков уж Оскар: всегда сообщает свое имя и следом - название издательства, точно для того, чтобы подчеркнуть разделяющую их дистанцию. А может, дает понять, что не потерпит фамильярных прозвищ, которыми обходятся многие в издательском бизнесе. Царь и бог.
        - Привет, - ответила Роза одышливо. Мелькнула было мысль, что он собирается поздравить ее с днем рождения.
        - Вы с пробежки?
        - Вовсе нет. Просто я…
        - Ну и как продвигаются дела? - перебил голос в трубке, и Роза буквально увидела, как Оскар сидит за своим столом, заваленным книгами и рукописями.
        - Какие именно дела? - ответила она вопросом на вопрос, прекрасно сознавая, что подобный прием запросто может спровоцировать у него истерику.
        - А о чем я спрашиваю, по-вашему?
        - Если вы о Мануэле Рамиресе, то я заканчиваю, - солгала она. - Получите его в пятницу. Точно в условленное время.
        Оскар задумчиво присвистнул.
        - А пораньше никак?
        - Можно и пораньше. Скажем, в среду.
        - А еще пораньше?
        Роза притворилась, будто раздумывает:
        - Ну, я даже и не знаю…
        - Дело в том, что у нас тут путаница с графиком и книгу нужно сдать в печать быстрее, чем планировалось.
        Есть ли у нее выбор?
        - Это очень непросто, - помедлив, ответила она, - я ведь работаю не только с вашим издательством.
        Последняя фраза прозвучала глупо, и она тотчас пожалела о ней. Оскар Свендсен коротко рассмеялся:
        - У вас все получится, Роза. Вы ведь кремень у нас.
        Означало это совсем иное: если она не сдаст работу в среду, то на новые заказы может не рассчитывать.
        Ингрид
        Казалось, на нее все смотрят. Коллеги. Клиенты - по крайней мере, некоторые из них. К работе она относилась все с большей прохладцей. Обещала заказать книги - и тут же забывала об этом. Путалась со сдачей. Наплевала на оформление витрины, которая являла собой убогое зрелище.
        Я должна взять себя в руки.
        Думала о Розе и, что странно, о мальчике.
        Однажды она их увидела. Всех троих. Шли по другой стороне на Дроттинггатан. Женщина держала его под руку. Бледный и долговязый мальчик, одетый во все черное. Женщина повернулась к нему, что-то сказала. Лицо мальчика просияло. А Титус засмеялся, и вот уже смеялись все трое. Ее никто не заметил. Не удержалась и пошла следом, видела, как они зашли в кондитерскую «Хуртигс». Мелькнула мысль, а не зайти ли тоже, сесть, заказать себе кофе.
        Нет.
        Ни за что.
        Зато она увидела ее. Розу. Теперь она ее знает. Маленькая, хрупкая. Светлые, взъерошенные волосы. Удобные туфли на плоской подошве. «Фреви»[5 - Фирма, выпускающая практичную обувь.], - презрительно подумала она. И кожаная куртка, явно на пару размеров больше. Его куртка. Это была его куртка.
        Она его потом спросила. Они встретились в его автомобиле на парковке у станции метро «Рокста».
        - Я видела тебя в городе, ты меня не заметил. Теперь я знаю, как выглядит Роза.
        Его подбородок дернулся.
        - Я шла одна. Вы были на другой стороне улицы.
        Он разозлился. О некоторых вещах лучше не говорить. Пальцы так стиснули руль, что костяшки побелели.
        - И она была в старой куртке…
        - Да, куртка-пилот. Моя куртка, черт бы тебя побрал!
        - Так больше не может продолжаться. Я не вправе вас разлучать, вы единое целое, мне это стало очевидно, когда я вас увидела. Я увидела гармонию, согласие… да и кто я такая, чтобы разрушать это?
        Он медленно повернулся к ней. Синева в глазах отдавала чернотой.
        - Что мы делаем? - резко спросила она. - Что мы творим?
        И ушла. Распахнула дверцу, выпрыгнула. Напряженно вслушивалась - ожидала, что он бросится следом. Или заведет двигатель и догонит.
        Ничего не происходило.
        Пришлось обернуться. Автомобиль стоял на месте. Захотелось подбежать, распахнуть дверцу, влепить пощечину. Но вместо этого направилась в метро. Очень кстати подошел поезд, и она запрыгнула в вагон.
        Ингрид ждала, что он даст о себе знать. Сама ничего предпринимать не станет. Теперь она сильная, чистая - как сказала бы мама. Если твоя совесть чиста, то и ты чиста. Она долго выбиралась из грязи, и вот под ногами твердая почва. Хоть какая-то определенность.
        Он не звонил, не появлялся. А за неделю до Пасхи пришло письмо:
        Что бы ты ни сказала и что бы ты ни сделала, но я с ней поговорю. Что ты планируешь - неважно. Теперь ты все знаешь. И еще: в четверг я улетаю в Барселону. Если хочешь полететь со мной, есть билет. Я заказал номер на двоих в гостинице в самом центре. Ты видела шествие каталонских детей на Вербное воскресенье? Если нет, на это стоит посмотреть…
        И ни даты, ни подписи.
        Она полетела в Барселону. Жене он так ничего и не рассказал. Но собирался.
        - Я должен постараться не причинить ей боли. На это нужно время, ты же понимаешь. Можешь подождать?
        Они были в парке Гуэля[6 - Знаменитый парк, созданный Антонио Гауди в 1900-1914 годах, в котором городская застройка гармонично соединена садами.]; сели на длинную, отделанную мозаикой скамью. Ингрид провела ладонью по поверхности:
        - Как красиво… Интересно, откуда взяли все эти маленькие кусочки?
        У него готовы ответы на любые вопросы:
        - Это куски стекла и изразцов. В свое время Гауди пришлось заплатить изрядную сумму людям, дробившим сырье для его мозаик…
        По телу прокатилась дрожь. Голос сделался хриплый:
        - Разрушить, чтобы построить…
        Он погладил ее по щеке.
        Блузка липла к телу. Хотелось пить. Болели распухшие ноги.
        - Скажи мне начистоту, что во мне такого, что ты… что мы…
        Ведь так все банально. Полная женщина средних лет, работает в книжном магазине. Живет обычной жизнью. Обычной, но не совсем. Такая невинность… Или наигранность? Может, в ней прячется сила, о которой она не подозревает?
        Он ответил. Медленно подбирая слова:
        - Всё в тебе нравится. Всё.
        - Как это - «всё»?
        - Вот, например, как ты поворачиваешься, когда смущена, как вспыхиваешь и смотришь в пол. Твой румянец, твое тело и то, что ты позволяешь мне с ним вытворять, то, как ты отдаешься…
        На часах было десять часов и десять минут, когда снова зазвонил телефон. Ей полагалось испугаться. Столь поздний звонок означает, что случилось нечто серьезное. Так было, когда умер отец. Монотонный, скрипучий голос матери. Доктор сказал, что надо позвонить детям.
        - Среди ночи?
        - Да. Сказал, что это часто происходит ночью. Рождения и смерти.
        В районную больницу «Рюхув» она не успела, ночью поезда не ходили. На станцию прибыла к обеду. Сперва заехала домой. Мать ждала в гостиной, ночь она провела без сна. Было тихо, не слышно даже шума уличного движения.
        - Мама… - сказала она и хотела обнять.
        Мать отстранилась: она всегда избегала прикосновений. Ушла на кухню, сварила кофе. От помощи отказалась.
        Ингрид заглянула в спальню. Комната пуста, кровать застелена. Отец мог быть где угодно: в ванной или спустился в магазинчик за «Датским Королем», он любил эти красно-коричневые леденцы для горла. Ботинки аккуратно поставлены под стул. Шнурки ленточками, и Ингрид представила, как отцовские пальцы продевают шнурки в дырки.
        - Вот он и дома, - сказала мать. Они пили кофе, горький, обжигающий. - Дома, у Господа нашего. Там ему хорошо. Вот о чем нам думать надо, милая Ингрид.
        Отец не болел, но чувствовал себя не вполне уютно после их переезда в новую квартиру в Йончепинге. В душе он оставался парнем из Хускварны.
        - Разрыв аорты, так сказал врач. Такое не оперируют.
        Ингрид похлопала мать по руке:
        - Значит, ему удалось избежать участи бесчувственного овоща на соцобеспечении.
        - Он ушел к Господу, - сказала мать и стиснула сухие, узловатые пальцы. Суставы опухшие, безобразные - раньше Ингрид не замечала. С матерью виделась редко.
        Через год настала очередь матери. Позвонила Сесилия - поздним вечером, совсем как сейчас. Так обычно и случается, когда…
        Они сидели, смотрели. Все три сестры. Напротив - прищурившаяся, почти улыбающаяся мать:
        - Я так рада, доченьки, что вы собрались все вместе. Но скоро я встречу вашего отца. Я отправляюсь домой, к Богу.
        Громко и отчетливо, четко выговаривая слова, Ингрид произнесла:
        - Скоро и я отправлюсь к Богу.
        И вот снова звонит телефон. Поздним вечером в субботу…
        - Здравствуйте. Ингрид слушает.
        Почему она так мямлит? Нужно взять себя в руки, взять себя в руки…
        - Кто это?
        Сердце бешено колотилось. К горлу подкатила тошнота. Она проглотила комок, выпрямилась и повторила:
        - Это Ингрид Андерссон. С кем я говорю?
        В трубку будто разрыдались.
        - Алло! - вскрикнула она. - Кто это?
        - Э… Это Юлия. Наверное, слишком поздно…
        Юлия. Младшая дочь. Если бы Ингрид появилась в его жизни пораньше, пела бы девочкам колыбельные. Пока они еще были маленькие. У нее в памяти скопилось столько песенок Хранила их для своих детей. Но теперь они не нужны. Топ-топ ножками, Юлия, топ-топ-топ, гулять пойдем, топ-топ-топ, нам всем гулять охота…[7 - Народная шведская песенка, обычно исполняемая на празднике середины лета.]
        Черт подери, Ингрид! Соберись!
        - Что стряслось? - резко спросила она.
        - Мой папа…
        - Что с твоим папой?
        - Он ведь умрет.
        Теперь заплакала Ингрид. Зарыдали обе. Потом Ингрид заговорила:
        - В отделении сказали, что завтра ему станет лучше. Когда вы с Йеннифер придете, ему станет лучше.
        - А что, если мы опоздаем? Если мы не увидимся с ним?
        - Нет! Нет, этого не произойдет!
        - Сегодня он не захотел нас видеть. - Юлия всхлипнула.
        - Да нет, он хотел. Просто устал очень. Я только что оттуда. Он был совершенно без сил. Но завтра он захочет вас повидать. Я уверена.
        - Йеннифер сказала…
        - Что она сказала?
        - Что вы просто бросили трубку…
        - Но это не так!
        - А она сказала, что бросили!
        - Нет-нет. Наверное, твоя сестра просто недопоняла.
        - Папа действительно умрет?
        - Не знаю. Нет! Не нужно об этом! Нужно думать о хорошем, мыслить позитивно.
        - Позитивное мышление! Вы что, действительно в это верите? - Голос вдруг сделался жестким.
        - Не знаю. Но попробовать не помешает.
        - Он ведь такой жизнерадостный, папа… И всегда так любил жизнь. Всегда строил свою жизнь сам…
        - Да.
        - Это несправедливо! - вновь разрыдалась Юлия.
        Ингрид захотелось положить трубку. Она чувствовала, как подступает мигрень. Так всегда бывает, если выпьет слишком много. Но звонок Юлии имел огромное значение. Она позвонила ей впервые.
        - Приезжайте завтра с утра пораньше, - сказала Ингрид, неуклюже закругляя разговор.
        - А вы тоже придете? Вы ведь знаете, какая у нас Йенни…
        - Давайте вы побудете с ним первую половину дня, а я приеду потом.
        Роза
        Разговор с Оскаром Свендсеном испортил ей настроение. У этого человека просто дар вызывать неуверенность, ощущение никчемности. «Вы ведь кремень, Роза…» Ну да, ну да…
        «Может, я и не кремень, и не кресало, но определенно - кромсало», - бормотала она, подтаскивая лестницу к яблоне. С обрезкой она повременит, бросит оставшиеся силы на корректуру. А деревом займется завтра. Да нет же, о чем она только думает! Куда подевалось ее упрямство? Никакие разговоры с редактором не должны менять ее распорядок.
        А тело все ныло. Роза оттолкнула старую лестницу: давно пора пустить на дрова. От физического труда в этой ее новой жизни руки огрубели, ладони в мозолях. И она теперь сильнее, чем прежде. Ей нравилось так думать. Вставала перед зеркалом в спальне и разглядывала бицепсы, напрягала их, точно культуристка. Экзема ее осталась в прошлом, лишь порой напоминала о себе легким зудом; приходилось напрягать всю волю, чтобы не расчесывать. И через несколько минут зуд проходил.
        Вскарабкалась по лестнице и принялась обрезать разросшиеся ветви. Упругие, полные жизни побеги. Все не обрежешь. Оказалось сложнее, чем ожидала, не до всех веток дотянешься. Ну, хоть секатором орудовать может. Но вскоре рука у основания большого пальца, где давило кольцо садовых ножниц, ныла уже нещадно, тогда переключилась на пилу, приступила к битве с крупными ветвями.
        Внизу, у берега, заметила бегуна. Дорожка, протоптанная за долгие годы множеством ног, рассекала весь мыс. Место стало популярным туристическим маршрутом - особенно с тех пор, как новый совет по локальному развитию утвердил строительство Ханста-пляжа. Многие из поселившихся в новеньких коттеджах были старше, чем хозяин виллы, - пенсионеры, осознавшие, что сил на собственный сад у них нет, но скучающие по деревенской жизни. И на балконах коттеджей зеленели пышные кущи. А днем эти дачники прогуливались по мысу рядом с домом Розы.
        Недавно политики разродились идеей: заасфальтировать тропу и натыкать фонарей. Ради блага жителей. Она надеялась, что затея провалится. Например, не найдется денег в бюджете.
        Роза трудилась не один час, а обрезала-то всего ничего. Окончательно обессилев, решила доделать завтра. Осторожно спустилась на землю. Если бы только нога не болела так чудовищно! И если бы только не проклятая корректура, что твоя смирительная рубашка! Тогда бы она точно все сегодня закончила.
        Лестницу она оставила у яблони: не было сил тащить обратно в дом. Да и дождь маловероятен.
        Вскипятила воду и заварила пакетик чая с черникой. Соорудила бутерброды. Вот и праздничный обед ко дню рождения. Когда в доме жил Томас, она была разборчивей с едой: никаких полуфабрикатов. А вот готовить для себя одной - это не очень вдохновляло.
        Где же сейчас сын? Она даже не знает, в какой стране. Порой закрадывалось чувство, что с ним стряслось что-то. Сын виделся ей лежащим на истертой койке, изможденный, в лихорадке. Ее мальчик… Ну уж открытку-то ко дню рождения, наверное, мог послать? Почту приносили сюда поздно, только после обеда. В прошлом году открытку она получила. Из Таиланда.
        Мама, поздравляю нас обоих. С днем рождения!
        И с тех пор все. Молчание.
        Когда беременность стала очевидной, посыпались вопросы. Кто отец? А разве ты замужем? Больше всех любопытничала Гунилла, двоюродная сестрица. Как будто догадывалась, когда ребенок был зачат. Словно чувствовала за это ответственность. На ее вечеринке ведь все и случилось.
        Родители отреагировали вовсе не так, как она ожидала. Роза была единственным ребенком, и родители чуть было не перестали надеяться обзавестись внуками. И тут… От пытливого материнского взгляда такое не утаишь.
        - Роза, посмотри мне в глаза. Ни о чем не хочешь мне рассказать?
        Разоблачения все равно не избежать. Почувствовала, как краснеет.
        - Ты о чем?
        - Не прикидывайся дурочкой. Мать тебя видит насквозь.
        Живот у Розы оставался пока плоским, и ей казалось, что ничего не заметно. Ну, разве что лифчики теперь приходилось носить размером больше. И головокружение, когда из постели по утрам встает, и волчий аппетит, такой острый, что если не поешь, до тошноты доходит.
        Мать притянула ее к себе. От нее пахло чем-то сухим, старостью. Муравейником и еловыми иголками. Как же обострилось обоняние.
        - Мы с отцом станем дедушкой и бабушкой, правда? Наконец-то внук!
        А Роза ждала упреков, скандала. Вместо этого мать кинулась вязать - старозаветные желтые ползунки, носки, распашонки и чепчики.
        Ребенок должен был родиться в апреле. В том же месяце, что и Роза.
        С отцом она поговорила лишь однажды. Его круглые глаза вечно слезились от усталости, красные от лопнувших сосудов. Его постоянно беспокоили ячмени, а потому в шкафчике в ванной всегда валялся выдавленный тюбик с мазью, срок годности которой давно истек.
        - Девочка моя… - неловко произнес он.
        Роза напряглась.
        - Как у тебя дела? - продолжил отец.
        - Ну, так… ничего.
        - Возможно, это не совсем тактично, но видишь ли… я тут кое-что обдумал… - Он достал из кармана скомканный носовой платок, расправил и поднес уголком к глазу, промокнул.
        - И? - неуверенно спросила она.
        - Ты в положении… - Он снова умолк.
        Такие старомодные выражения.
        - В положении… Да. Точно. Ты хочешь сказать, что я беременна.
        - Хм. Да. Но я подумал, что у ребенка должен быть отец.
        - Нет, папа! - рассмеялась она, обрадовавшись собственной смелости. - Сие есть чистейшее непорочное зачатие. С небес снизошел ангел и предрек рождение младенца. Я удивлена не меньше твоего!
        Отец прикрыл лицо руками. Роза поняла, что обидела старика.
        - Само собой, у ребенка есть отец! - резко выкрикнула она. - Но моему сыну или дочери придется расти без него.
        - А что, тот человек совсем не собирается взять на себя никакой ответственности? Скажи мне, кто он, я с ним поговорю! Ведь так нельзя!
        - Нет, папа. Нет. Все совсем не так, как ты думаешь. Просто я сама решила не поддерживать с отцом ребенка никаких отношений. И больше говорить об этом не желаю. Надеюсь, ты меня поймешь.
        Отец покачал головой, но расспросы прекратил.
        А вот кузина Гунилла была настроена решительно:
        - У меня есть подозрения. По-моему, я точно знаю, кто отец!
        - Вот как…
        - Но к чему тебе такая таинственность? Почему бы и не рассказать? Обещаю, что ничего тебе не скажу.
        - Хватит!
        - Это ведь кто-то с той вечеринки, правильно?
        Кое-кто, кто по-шведски не говорит, так?
        - Послушай, хватит уже! Неужели ты считаешь, будто я могу встречаться лишь с твоими друзьями?
        - Можешь, можешь. Я не это имела в виду. Просто уточнила. А вдруг - он… Ну тот, о ком я подумала. Тогда ведь у него есть право знать. Разве ты сама так не считаешь?
        - Mind your own business![8 - Думай о своих делах! (англ.)] - прошипела Роза и тотчас пожалела, что ответила на английском.
        Гунилла не унималась:
        - Ну пожалуйста, ну скажи правду. Зря ты воображаешь, будто весь мир вращается вокруг тебя одной. А что ты ответишь ребенку, когда он или она вырастет и станет задавать вопросы?
        - Будет день, будет и пища. И кстати, это тебя не касается.
        Гунилла втянула воздух:
        - Может, и не касается. Но я всегда относилась к тебе, как к родной сестре. А сестрам доверяют.
        Впрочем, она не отступилась. Первой навестила Розу в родильном отделении. Отогнула угол простыни, под которой в маленьком пластмассовом закутке спал Томас, осмотрела двоюродного племянника. Затем с торжествующим видом глянула на мать:
        - A little Englishman. Just what I thought[9 - Маленький англичанин. Как я и думала (англ.).].
        Роза испугалась, что кузина отыщет Леонарда и выложит ему, что он стал папочкой. Но, похоже, Гунилла так и не сделала ничего подобного. А теперь уже и поздно.
        В ту сентябрьскую ночь девяносто четвертого, когда разыгрался шторм, Гунилла была на борту «Эстонии». Оказалась среди тех, кому удалось добраться до спасательных шлюпок, но все равно погибла от переохлаждения и истощения.
        Ингрид
        Титус все-таки сказал жене. Собрался с силами и решился на разговор. Тем же вечером он стоял на пороге у Ингрид, в руках - спортивная сумка.
        - Придется пожить у тебя несколько дней. Пока она не успокоится.
        Но Розе не требовалось успокаиваться. Она была спокойна.
        - И что она сказала? Как отнеслась?
        Титус опустился в кресло, вытянул ноги. Волосы сальные, грязные, и была в нем какая-то неухоженность, какой она прежде не замечала. Они выпили вина, отмечая событие. «А хорошо бы сейчас шампанского», - подумала Ингрид. Титус нервно теребил очки, положил на столик, снова взял в руки. Она отметила, что стекла тоже нуждаются в чистке.
        - Не знаю, - сказал он. - Правда, не знаю.
        Она ждала. Титус повторил:
        - Я не знаю.
        - И что, ты вот так прямо и выложил все? «Роза, я ухожу от тебя»?
        - Что-то в этом роде, да.
        - А она…
        - Она сидела и смотрела телевизор. Новости. Паника на Стокгольмской бирже, всё как всегда. Я взял пульт, выключил телевизор. Она сказала: «Вот как. А ты думал, я не знала? Давно догадывалась».
        - Ох.
        - Да. Так и сказала.
        - А она спрашивала что-нибудь… про меня?
        - Нет. Но я ей рассказал. Она должна знать. И о нашем знакомстве с тобой, о том, что мы уже давно встречаемся. Что я не просто… А она перебила меня и сказала, что ей все равно.
        - Правда?
        - И добавила, что хвост лучше отрубать разом, а не по частям. Спокойно так сказала. Даже с облегчением будто. - Он покачал головой и отпил вина. - Так странно. Я не ожидал подобной реакции. Я-то был на взводе, подготовил целую речь, объяснения, а она…
        - А вдруг у нее тоже кто-то есть? Может, она тоже выжидала подходящего момента. Но ты ее опередил. Неудивительно тогда, что она ощутила облегчение.
        Титус рассмеялся. Смех вышел холодным, резким.
        - Роза? О нет, только не Роза.
        - Откуда такая уверенность? Почему ты так считаешь?
        - Потому что Роза, она… как бы это сказать… Честная. Правильная, что ли, или как там говорят обычно. Вряд ли она соврала хоть раз в жизни.
        Внутри у Ингрид словно оборвалось что-то.
        - А дальше? - хрипло сказала она. - Что дальше?
        - А дальше я ей объяснил, что дом, пожалуй, нам продавать не нужно; можно устроить так, что они с сыном будут там жить. И что в любом случае торопиться с такими вещами не следует. Тогда и Йенни с Юлией тоже сохранили бы свои комнаты на вилле. У них ведь своего жилья еще нет. Словом, глобальных перемен не надо.
        - Они ее любят?
        - Кто?
        - Твои дочери любят Розу?
        - Ну, прежде отношения были хорошими. Хотя большую часть времени они сейчас живут у своей матери, у Биргитты.
        - И что она ответила? О том, что вилла останется за ней?
        Титус помолчал. Несколько раз кашлянул. Глотнул вина.
        - Отказалась. Сказала, чтобы мы… чтобы я как можно скорее нашел маклера.
        Ингрид думала, что ее должна захлестнуть радость, что от счастья она воспарит над землей. Взмоет под потолок, к люстре, невесомая… Но ничего такого не случилось. Напротив, ее точно придавила какая-то тяжесть, живот скрутило.
        - Но куда же ей деваться? Да еще и с ребенком…
        - Томас уже взрослый, в следующем году ему исполнится двадцать.
        - Пусть так. Но где они будут жить?
        - Все образуется, это все можно устроить. Практические вопросы решаются сами собой. В прошлый раз получилось именно так. Но в тот раз бросили меня.
        Он рассказал, что Роза и Биргитта сразу нашли общий язык. Ингрид поняла, что Титус был не в восторге от симпатии, которая связывала его жен. Будто боялся, что женщины станут обмениваться опытом, делиться его секретами. К тому же его взглядам была присуща некоторая старомодность. А женщины? Ну да, эмансипация. Слово это он обычно выплевывал - точно проклятие, точно нецензурщину. Ингрид частенько его поддразнивала, не без удовольствия именуя шовинистом. Но это было в прошлом, в самом начале их романа. Когда ей еще казалось, что она способна на него влиять.
        Поначалу после разрыва Розу приютила как раз Биргитта. Сына Роза взяла с собой. Томас отлично ладил с учителем пения, вторым мужем Биргитты. Оба были увлечены музыкой.
        Места в доме Биргитты хватило всем.
        Роза по-прежнему хранила безразличие. Но только не дочери Титуса. Они пришли в ярость. В кратком изложении Титуса выглядело это так:
        - С одной стороны, я их понимаю, но с другой - нет. Наверное, дело в той старой истории. Они же взяли мою сторону, когда Биргитта нанесла удар. Всегда меня защищали, заботились обо мне, я ведь был пострадавшей стороной; они-то были еще маленькими, так что мне одному пришлось все дерьмо разгребать. Но сейчас-то все иначе. История совсем другая. Бросить мужа с двумя детьми - такое не прощают, я и не могу простить до сих пор. А сейчас… Мы все взрослые люди. И Юлия с Йенни не вправе, черт подери, решать за меня, как мне жить! Так что свои мысли они могут оставить при себе.
        Он просто исходил гневом. Книги и прочие вещи так и летали по дому, когда девушки приехали, чтобы забрать скарб из своих комнат.
        Йеннифер орала на отца: ну вот, а теперь ты поступил точно так же! Сделал то, в чем всегда винил маму! Почему ты о Розе не подумал?
        Ингрид понимала, что ярость была направлена и на нее. Прошло больше года, прежде чем он познакомил новую жену и дочерей. Титус пригласил девушек в дом на Тулегатан, показал комнату, которую обустроил для них:
        - Вот здесь, девочки, вы можете жить. Добро пожаловать в пансионат. И не придется ночью трястись в метро. - Он рассмеялся.
        Девушки не поддержали шутливый тон. Вежливо заглянули в комнату - только потому, что Титус настаивал.
        Ингрид с Титусом тоже держались скованно. Разок взялись за руки, и все. Она кожей чувствовала их оценивающие взгляды. Так вот ты какая, жирная сука.
        Она испекла хлеб и приготовила салат с креветками и раковыми шейками. Красиво сервировала стол, у окна, стояла ранняя весна, под крышей галдели воробьи. На десерт - кофе с печеньем.
        Йеннифер и Юлия. Его дочери, юные, крепкие девушки. Так не похожие друг на друга. У старшей, Йеннифер, темные спутанные волосы - такая мода, решила Ингрид. Йенни была в кружевном лиловом топе, больше напоминавшем майку. Под топом - ничего, просвечивает бледная кожа, темные соски. Ингрид отметила, что и от внимания Титуса это тоже не укрылось, - судя по всему, так и было задумано. Явный вызов со стороны Йеннифер. На ногах - массивные башмаки на высоченной белой платформе. Не какие-то там туфельки на шпильках, а настоящие колоды. Выглядело это комично. Наряд довершала белая мини-юбка поверх белых же лосин.
        Разумеется, Титус поддался на провокацию. Встав перед дочерью, он оценивающе осмотрел ее.
        - Так вот как теперь нужно выглядеть?
        Та выдержала его взгляд.
        - Ага!
        Светленькая Юлия казалась мягче и словно бы никого не осуждала - в открытую, во всяком случае. В тонком платье без рукавов, на бретельках, в сапожках. Обе девушки были обильно накрашены: темно-красная помада, подведенные глаза, постоянно распахнутые, словно моргать они не умеют. Фарфоровые, алебастровые. Будто куклы.
        Украшений они не носили, и Ингрид почувствовала себя разряженной, как новогодняя елка: золотая цепочка, подарок Титуса, и кольца. Она даже чуть не сняла украдкой кольца, но вовремя одумалась. Она замужем за их отцом. Рано или поздно, но им придется принять ее.
        Она исподтишка наблюдала за девушками, высматривала сходство с отцом. Не обнаружила, и ей почему-то сделалось грустно.
        - Устраивайтесь, прошу вас, - сказала она. Рядом с этими грациозными юными созданиями Ингрид чувствовала себя большой и неуклюжей.
        Йенни бесстрастно глянула на нее, лицо застывшее, точно маска.
        - Прошу, - повторила Ингрид, указывая на кресла.
        Йенни не двинулась с места, будто не слышала. «С ней что-то не так, - мелькнула у Ингрид мысль. - Явная психическая неуравновешенность». Вперед скользнула Юлия, опустилась на диван. Помедлив, Йенни присоединилась к сестре. Титус и Ингрид заняли места напротив.
        - Ну, рассказывайте, как дела, - бодро сказал Титус.
        - Нормально.
        - Ох, ну и ответ!
        Юлия пожала плечами. Йеннифер сидела неподвижно.
        - Йеннифер, ты же заканчиваешь гимназию в следующем году. Придется много вкалывать. В смысле, грызть гранит науки… Вот, помню, я в ваши годы… Хотя сейчас, наверное, все иначе.
        - Все нормально, - сдержанно сказала Йеннифер.
        - А ты уже знаешь, кем хочешь стать? - встряла Ингрид.
        - Нет.
        - Да, это нелегко. Я тоже не знала.
        - Ты как-то говорила, что хочешь изучать историю искусств, - сказал Титус.
        Йенни разглядывала стену. Молчала. Титус повернулся к Юлии:
        - А ты? Ты ведь у нас вечно витаешь в облаках. И сочиняешь. У нее явные способности к этому, - улыбнулся он Ингрид и снова посмотрел на дочь: - Не поделишься планами? Хочешь заниматься литературой? Какие планы?
        - О, так, может, по стопам отца? - спросила Ингрид.
        - Не знаю.
        - Литература! - продолжала Ингрид. - Я всегда об этом мечтала!
        Юлия вежливо улыбнулась:
        - А почему тогда не занялись этим?
        - Да, скажите!
        - Как вам известно, у Ингрид собственный книжный магазин, - ответил за нее Титус.
        - Тем более! - заметила Юлия, вдруг показавшись взрослее. - Разве это не главное условие для владельца книжного магазина? Знать все о своем товаре?
        - Детка, - усмехнулся отец, - скоро ты узнаешь о жизни с другой стороны. Порой у меня возникает ощущение, что большинство людей из тех, кто стоит за прилавком книжных магазинов, с таким же успехом могли бы торговать колбасой.
        - И что плохого в том, чтобы торговать колбасой? - парировала Юлия.
        - Ничего, если не путать колбасу с книгами. - Отец посмотрел на дочерей, ожидая, что те рассмеются в ответ. Но они не рассмеялись.
        Ингрид нервно улыбнулась. Пододвинула блюдо с салатом к Йенни. Почудилось, будто девушка еще сильнее напряглась. Даже не посмотрела на тарелку.
        Ингрид заметила, что Титус закипает.
        - Ну что же ты, Йенни? Угощайся. Ингрид готовила салат целое утро.
        Ингрид покраснела.
        - Вовсе я не готовила его целое утро!
        Титус вымученно улыбнулся.
        - Да что с тобой, Йенни? Тебе нездоровится?
        - Папа, ты же знаешь! - Голос девушки прозвучал неожиданно громко. - У меня аллергия на креветок!
        Как будто отвесила пощечину. Ингрид чувствовала, как вспыхивает лицо, как краска заливает шею и грудь.
        - Титус, почему ты мне не сказал?
        - Папа, ты что, забыл? - вмешалась Юлия. - Ты ведь знаешь! Мы с Йенни не едим морепродукты!
        Роза
        Рукопись была страниц в пятьсот. До сих пор она лишь просмотрела пару кусков. Ответ Оскару Свендсену, что рукопись почти вычитана, был слишком далек от правды. Но она сама виновата. Однако дальше откладывать нельзя. Она забралась с ногами на диван, сунула под спину подушку и плюхнула на колени первые сто страниц. Вооружилась красной ручкой. Недавно Оскар потребовал, чтобы она была внимательнее. Она тогда едва сдержалась. Ясное дело, что внимательность - главное качество корректора. К чему тыкать в это носом? Вот эту наглость кичливого юнца переносить труднее всего. Но Роза знала, что рецензенты в последнее время нередко пеняли издательству за обилие опечаток. К счастью, речь шла не о ее книгах.
        Начала читать. Текст сопротивлялся. Длинные, запутанные предложения, философские отступления. Неужто они рассчитывают продать такую книгу? Впрочем, продадут. В этом году Мануэль Рамирес наконец-то получил «нобелевку» по литературе, так что отличная инвестиция. Книга, которую станут расхватывать под Рождество. Идеальный аксессуар для кофейного столика - даже если ни разу не раскрывать.
        Мобильник под рукой. Надо бы включить, а то так и отключен после звонка Оскара. Кроме того, ее преследует назойливый продавец из «Теле-2», уговаривает поменять оператора. В пятницу, когда он позвонил снова, она даже заколебалась. Уж очень нахваливал 3G, широкополосный Интернет и хорошее покрытие, сулил новый бесплатный телефон. Роза ответила, что подумает в выходные.
        - Лады, Роза. Наберу в понедельник, - ответил этот Йоаким из «Теле-2». Словно они друзья-приятели.
        Но она ведь и вправду подумывала сменить оператора. На островах ее телефон не везде подхватывает сигнал. В доме прием отличный, но и только. Пожалуй, сменит она оператора. Но утром понедельника она вспомнила Йоакима с его подходцами и снова разозлилась. Не станет она иметь с ним никаких дел! Съездит в город и сама зайдет в офис.
        Вычитала несколько страниц, поправила три-четыре ошибки. Пошла на кухню выпить воды. На полу резвилась малышка Нэлья. Совсем еще молоденькая, шерстка отливает серебром. Наверное, примешались гены домашней крысы. Ведь обычно крысы бурые или серые, верно?
        Открыла холодильник, достала упаковку сыра. Нэлья замерла. Уселась на задние лапки, принюхалась, выжидая.
        - Любишь сыр? Понимаю! - Роза рассмеялась.
        Нэлья дернула хвостиком. Усы торчком в стороны.
        - Давай, малыш! - Она села на корточки и протянула кубик сыра.
        Нэлья проворно цапнула лапками угощение. Съела.
        - Ты тут не видала такого крупного крыса, с виду вылитый мафиозо? - заговорщицки спросила Роза. - Ты его остерегайся. Неприятный тип. С такими мы не желаем иметь дел, верно?
        А может, именно этот монстр и приходится отцом Нэлье? Поежилась. Протянула руку и медленно поднесла раскрытую ладонь к зверьку. Легкое движение - и маленькая крыса в ее ладони. Крошечные розовые подушечки лап, мягкие и теплые. Осторожно провела пальцем по блестящей шерстке. Такого Нэлья уже не вынесла - выскользнула из ладони и скрылась.
        - Ах ты глупышка! - рассмеялась Роза.
        Вернулась на диван, вяло полистала газету. Вычитала несколько страниц. Вновь подождала. Включила радио. Новости культуры.
        Слушала вполуха, уловила знакомое имя. «Один из авторов издательства Титуса Вруна…» Почти положительный отзыв. Титус, наверное, рад…
        Нет! Хватит о Титусе! К черту его!
        Посмотрела на часы. Четвертый час. Наверняка уже принесли почту.
        Почтовые ящики стояли у ворот. Один на ее имя, один для Класа Шредера. Она заглянула в ящик Класа, достала несколько рекламных листовок и просроченный купон на скидки.
        И на ее почтовом ящике, и на ящике Шредера написано: «Спасибо, рекламы не нужно». Не помогает.
        Эту же макулатуру обнаружила и в своем. А еще две открытки. С нетерпением просмотрела от кого. Нет. Не от Томаса. Ее охватило разочарование. Конечно, почта работает с перебоями. Где-то он сейчас? Наверное, получит поздравление от него через неделю.
        Одна открытка была от первой жены Титуса - Биргитты. Корзинка с розами и белая сирень.
        С днем рождения, дорогая! Может, встретимся на днях? Гита.
        Вторая открытка - от Анние Берг, с лондонским штемпелем. Биг-Бен, ракурс снизу, в обрамлении желтых тюльпанов.
        Дорогая Роза!
        Поздравляю Вас с днем рождения. Я в Лондоне, на книжной ярмарке, совпавшей с отпуском. Надеюсь, у Вас все хорошо. Нам непременно нужно встретиться. Приглашаю пообедать в мае, весенний обед в Юргорде. Позвоню, когда приеду. Обнимаю и поздравляю.
        Анние.
        Именно благодаря Анние она и познакомилась с Титусом. В начале девяностых обе посещали один и тот же курс издательского дела. У них много общего: Анние, как и она, мать-одиночка, два сына, старший - ровесник Томаса. Тогда Анние работала в издательстве Кертиса Людинга.
        Сама Роза в ту пору перебивалась почасовыми заказами, пока не выбила должность в небольшом издательстве. Издательство называлось «Цветочный Дом Книги», специализировалось на садоводческой литературе. Владелица Ильза Блумберг - дородная дама с гигантской, невообразимой прической.
        Розе вспомнилось собеседование: Ильза Блумберг в стильном фиолетовом платье, с глубоким декольте, из которого, точно опара, выпирает грудь. Волосы украшены ромашками. Подойдя ближе, Роза разглядела, что в цветках копошатся букашки. Приобняв Розу, Ильза повела ее в теплицу, через которую пролегал путь в издательство.
        - А тебя, дорогуша, зовут Розой? Более подходящего имени я бы и придумать не смогла.
        Увы, способности Ильзы Блумберг к садоводству превосходили ее навыки ведения бухгалтерской отчетности, и через несколько лет она загубила издательство. Роза осталась без работы. И тут появилась Анние. Уверенная, твердо стоящая на ногах, слегка попахивающая потом. Анние ей помогла. Подбросила сперва подработку в издательстве Людинга, а позднее привела в «Бладгюлд». А там, закинув ноги на стол, их встретил сам основатель и главный редактор, Титус Бруи.
        Все началось с ее сына Томаса. Они замечательно поладили. Розе такое отношение было непривычно. Обычно людям не нравился Томас, считали его невоспитанным. Когда они познакомились, Томасу было десять. Встретились в парке, на празднике воздушных змеев. Анние вывела на прогулку своих мальчишек, туда же пришел и Титус с дочерьми. Держал девчонок за косы. Позднее он расскажет, что заплетал дочерям волосы, пока они не выросли и не научились сами справляться с косичками.
        - Господи, сколько на это времени уходило! Вся эта возня с запутавшимися волосами и лентами, а ты опаздываешь в детский сад… Я хотел подстричь их коротко, но они такой крик подняли! Пришлось уступить.
        - Что на тебя непохоже, - поддразнила Анние.
        Титус рассмеялся. Расстелил одеяло - серое, в красную полоску. Скоро он расстелет это же одеяло в укромной рощице сразу за Нюнесхамном. «Иди сюда, Роза», - прошепчет он и опустится рядом с ней, расстегнет ей блузку и начнет целовать плоские, маленькие грудки.
        Но тогда, в парке, она еще ни о чем таком не думала. Титус с интересом поглядывал на нее. Спросил:
        - А где же твой?
        - Нет у меня никого.
        - Вот как. И у меня никого. Клуб одиноких сердец[10 - Намек на название альбома «Битлз» «Клуб одиноких сердец сержанта Пеппера» (19б7).]. Yes! И мы в правлении. Пожалуй, имеет смысл утвердить устав организации?
        Томас сидел в стороне, отвернувшись и поджав под себя ногу. Что-то буркнул вместо приветствия. Как обычно, Розе стало стыдно. Хоть бы попытался изобразить радость. Впрочем, все равно толку не будет.
        - Томас, - сказала она, - милый Томас, почему бы тебе не…
        Титус пристально смотрел на нее. Она вдруг осознала, до чего пронзительные у него глаза, ярко-голубые. Он чуть качнул головой. И расправил гигантского воздушного змея, которого принес сложенным, - блестящая фольга, хвост в золотых цветах. Сам сделал.
        Взял Томаса за руку:
        - Пошли?
        Томас поплелся за ним, но потом вдруг оживился.
        Она смотрела, как мужчина и мальчик лавируют меж расстеленных на траве покрывал, как выходят в поле. Увидела, как взмывает в небо змей, как цепляется за бечевку Томас. Как он бежит, все быстрее и быстрее, увлекаемый змеем. Вернулся весь мокрый. И улыбка во все лицо, какой она никогда у него не видела. А Роза все это время просидела с девочками. Девочки смущались и хихикали.
        - Совместная опека, с бывшей, - одними губами сказала Анние. - Потом расскажу.
        Потом она узнала все. И о сбежавшей жене, и о девочках, оставшихся на его попечении, и как он решил все делать сам, не полагаться на эту гадину.
        «Совсем как я», - подумала Роза.
        Клуб одиноких сердец…
        Он был забавным. Жизнерадостным. Заставил и ее, и мальчика оттаять.
        Однажды утром неожиданно позвонил:
        - Это Титус. У нас тут с девочками намечается поездка в Грену, во второй половине дня. Присоединитесь?
        Вот так, внезапно.
        Позже он расскажет, что к экспромту этому готовился не один день. Долго не осмеливался набрать ее номер. Страх вновь быть отвергнутым, страх новой боли. Она узнала, что поступок первой жены оставил в его душе шрамы, до сих пор не зажившие. Он стал обидчив и вспыльчив. Но легок в общении, хороший собеседник Он слушал. Давал добрые советы.
        Роза осознала, что истосковалась по общению. Все свое свободное время она проводила с Томасом.
        Потом все понеслось стремительно. Через месяц они уже были вместе. Большой семьей, с тремя детьми. По крайней мере, каждую вторую неделю они становились большой семьей. Томас и Роза упаковали свои вещи в коробки из-под бананов и переехали на виллу в Бромма. «Ну вот я и дома», - думала она. Титус с дочками прожил здесь немало лет, это был их дом, но Розу не покидало чувство, будто и она прожила на этой вилле всю свою жизнь. Спокойствие и защищенность…
        Даже Томасу здесь нравилось. Ему пришлось сменить школу, и Роза беспокоилась из-за этого: ее нервный мальчик тяжело переживал любые перемены. Иной раз она задавалась вопросом, нет ли у сына аутизма. Что она знает о наследственности англичанина?
        Однажды Роза записалась на прием к детскому психологу, но очередь тянулась медленно, и, когда их наконец пригласили, она решила, что сын стал более открытым. И отменила посещение.
        С Титусом жилось легко. Он был чувственный, любящий, баловал ее частыми подарками, которые Роза не открывала до тех пор, пока дом не погружался в тишину. Дорогое белье, чулки. Роза осознала, что теперь ей нравится смотреть на себя, что все ее комплексы из-за мальчишеского тела исчезли. Ей нравилось стоять в ванной перед большим зеркалом. Сливочное кружево, шелк Она и не подозревала, что может так выглядеть. А в постели ее ждал Титус, ее любимый, самый лучший в мире человек. Это благодаря ему она могла без стыдливости распахнуть дверь, шагнуть в комнату.
        - О, замечательно! Повернись, дай рассмотреть. Господи, Роза, какая ты красивая, Роза!
        Ингрид
        В воскресенье она решила не звонить в больницу. Пусть девочки побудут с Титусом наедине. Ближе к вечеру села в автобус, направлявшийся к больнице.
        На улице оказалось неожиданно тепло. Сидела у окошка и вбирала в себя цветы, юную зелень. Тюльпаны, нарциссы, синие стрелки гиацинтов. Разноцветье там, где еще недавно царила серость. Скоро лето. Они с Титусом обсуждали, не съездить ли еще раз в Барселону, до жары. Снова прогуляться по широкой Ла Рамбла, попить сангрии в погребке у набережной…
        «Мы справимся! - билось у нее в голове. - Ты снова станешь сильным, мы справимся!»
        Когда она вышла на конечной остановке, налетевший ветер закружил мусор, швырнул в лицо пыль. Что-то попало в глаз, и она первым делом поспешила в туалет - промыть. Взглянула на себя в зеркало: лицо бледное, опухшее. Лицо стареющей женщины. Неизбежность. В ярком свете стало очевидно: пора к парикмахеру, надо покрасить волосы. Корни темные, а она всегда презирала женщин, так запускавших себя. На подбородке странная припухлость, потрогаешь - больно. Прыщик. Увенчанный белым гнойничком, но ничего не выжимается. После того как она на него надавила, прыщик стал лишь заметнее. Подростковые прыщи в пятьдесят лет! Поежилась. Достала расческу, сделала несколько взмахов, но лучше не стало. И внезапно - усталость, неимоверная усталость. Вернуться бы на остановку, сесть в автобус и ехать, ехать… Автобус курсировал между двумя больницами - Южной и Королевской.
        Беспокоилась - как себя чувствует Титус? Не утомил ли его визит дочерей? Они больше не винили Ингрид, приняли выбор отца, хотя переживали, что отец поступил в точности как когда-то их мать. Биргитта нанесла ему рану, от которой он, по сути, так и не оправился, и дочери тогда были на его стороне, поддерживали как могли. А потом он поступил так же. Им тяжело было принять это.
        «Но ведь Роза им не мать, - подумала Ингрид, - откуда же такая непримиримость?» Необъяснимо. Наверное, дело в ней самой, в Ингрид, это ее они не выносили. Казалось, девушки заключили между собой пари, кто первая сживет ее со свету. Как же такое могло быть? Так по-детски… Издевались, будто школьницы.
        В груди саднило. Ингрид помнила. Школьный двор в Хускварне, на переменах она бежала в конец коридора, где был запасный выход. Карин и Каттис, самые крутые в классе. Две «К». Постоянно искали себе жертву. Никто не осмеливался пойти против них. Однажды Ингрид убежала на кладбище, соседствовавшее со школой, на уроки не вернулась. Бродила среди надгробий, желая очутиться под плитой. Под землей. Сейчас, конечно, тогдашние переживания кажутся слишком уж сильными, но Ингрид не забыла то дикое, опустошающее ежедневное отчаяние, одиночество и страх.
        Теперь с абсолютным одиночеством покончено. Она судорожно вздохнула. Роза. Общаются ли с ней Юлия и Йенни? Ингрид знала, что Роза уехала из Стокгольма, живет в каком-то старом коттедже под Седертелье. Зализывает раны в одиночестве. В последние годы они с Титусом редко ее вспоминали, а когда-то Ингрид то и дело заводила о ней речь. Хотя и пыталась выкинуть ее из головы: он сам выбрал меня. Но чувство вины не желало уходить. Мысли о Розе были как наказание. Приставала к Титусу:
        - Как думаешь, как она живет? Как себя чувствует?
        Пока он не взрывался:
        - Ну, хватит уже, черт подери! Ты ни в чем не виновата. И я не виноват. Бывает, что люди расстаются. Такое случается в жизни, если ты вдруг не в курсе.
        И все же… Перед глазами вставало лицо Розы. Кошачье лицо. Чуть раскосые, дикие глаза животного, хоронящегося в зарослях. Роза сбежала от людей, обратилась в отшельницу. Странно это.
        - Но, Титус… мы ведь причинили ей боль…
        Вскочил, хлопнул журналом о стол. Из вазы с цветами выплеснулась вода. Вышел вон. Грохнул дверью.
        Ингрид наклонилась над раковиной и принялась пить прямо из крана. У воды был привкус нефти. Отыскала в сумочке аспирин, снова глотнула отдающей нефтью жидкости. На миг почудилось, что теряет сознание. Но отпустило.
        Выйдя в вестибюль, остановилась, тяжело уронив руки. Не могу больше. Хочу домой. Смотрела на огромный барельеф из глазурованной керамики. Две женские фигуры, руки вскинуты над головой, ладони сложены чашами. Вокруг - птицы: лебеди и голубки.
        Как обещание смерти.
        Вспомнила голландский гобелен, который когда-то подарила мать, с такими же белыми птицами. Что она с ними сделала? С вещами из прошлого? Наверное, гобелен остался в старой квартире, на Рингвеген. Где он висел? Нет, не вспомнить. Но Титусу гобелен не понравился. Он не любил китч, а гобелен с голубками в голландском стиле, сотканный матерью, был самым настоящим китчем. Выпрямилась, откашлялась. Сглотнула. Двинулась дальше.
        Шагая по коридору, вдруг поняла, что девушки еще здесь. Не предчувствие - уверенность. Предвестник беды. Сбавила шаг, остановилась у ординаторской. Медсестра с блестящими черными волосами, стянутыми в хвост, сидела за компьютером. Ингрид тихо постучала:
        - Простите…
        Медсестра обернулась. Ингрид прежде ее не видела.
        - Здравствуйте. Я жена Титуса, Титуса Вруна. Меня зовут Ингрид.
        Не отрывалась от лица медсестры, ловила каждое движение. Она должна знать правду.
        Женщина встала, протянула руку. Она была старше, чем показалось Ингрид вначале.
        - Я Марианна.
        В голосе напряжение, не укрывшееся от Ингрид.
        - Как он? - быстро спросила она.
        - У него дочери. Милые девушки.
        - Вот как. Выходит, остались…
        Медсестра кивнула. Отвела взгляд. Означает ли это, что все плохо?
        - Так как он? - Ингрид выталкивала из себя слова.
        Медсестра явно собиралась с силами.
        - Ну что я могу сказать… Спал он ночью хорошо, и…
        Из коридора донесся скрип «Биркенштоков»[11 - «Биркеншток» - немецкая обувная компания с 200-летней историей, знаменита своими сандалиями на пробковой подошве.]. Еще одна медсестра, вернулась после обхода. Ее Ингрид тоже раньше не встречала. Где же сестра Лена или хоть кто-то знакомый из персонала? Медсестры о чем-то зашептались.
        - Простите! - подала голос Ингрид.
        Женщины глянули на нее, похоже, как-то раздраженно.
        - Сестра Лена… она не дежурит сегодня вечером?
        Марианна мотнула головой. Тугой хвост упал на грудь, закрывая бейдж с именем.
        - Должна была, но заболела.
        - Ах, вот как…
        - Да.
        - Что с ней? Надеюсь, ничего серьезного?
        - Да кто его знает. Стресс. Похоже, переутомилась.
        Когда она зашла в палату, Йенни и Юлия привстали. Ингрид посмотрела на мужа, за спины его дочерей. Глаза закрыты, кислородная трубка в носу. С трудом удержалась, чтобы не кинуться к кровати, оттолкнуть девушек, прижаться к нему и замереть в неподвижном молчании.
        - Привет, - тихо произнесла Ингрид.
        Юлия что-то пробормотала. Йенни не издала ни звука. Ингрид неуверенно шагнула вперед, еще. Под ногой скрежетнул камешек, застрявший в подошве. В полупустой палате звук вышел гулкий. «Эхоированный, - подумала она. - Только нет такого слова».
        Вторая кровать пустовала. Заправлена свежим, жестким бельем. Пустая до стерильности тумбочка. Ни одна из девушек не сделала шага навстречу. Ингрид подошла к кровати, склонилась, прижала ладонь к сложенным ладоням Титуса. Почему он так лежит? Руки сложены на груди, будто он уже по ту сторону. Но кожа горячая, лихорадочная…
        - Здравствуй, - прошептала, - это я, Ингрид.
        Он не отреагировал.
        Послышался шепот. Она даже не поняла, откуда раздается этот яростный шепот.
        - Кант…
        Ингрид распрямилась. Заметила, что Юлия шевельнулась, точно останавливая что-то. Перевела взгляд на ее сестру. Лицо Йеннифер заливала смертельная бледность. По щекам размазана тушь. Губы растянуты, обнажая зубы:
        - Кант, кант, кант…
        - Что ты такое говоришь? - прошептала Ингрид. - При чем тут Кант?
        - Это английский, - прошипела Йенни, - иди домой и посмотри в словаре.
        Ингрид поняла, в глазах у нее потемнело.
        Шаги в коридоре. Стремительно вошла Марианна. Осмотрела Титуса, проверила пульс. Смазала иссушенные губы, поправила подушку. Повернулась к девушкам:
        - Думаю, вашему отцу нужен отдых.
        - А мы уже уходим, уходим, - заторопилась Юлия.
        Подхватила большую сумку, перекинула через плечо. Йеннифер не двинулась с места. Как только медсестра вышла, метнулась вперед, огибая кровать. Правую руку Ингрид словно огнем обожгло, она даже отшатнуться не успела. Карате. Йеннифер ударила ее. Рука онемела. Ингрид не могла вымолвить ни слова. Подступили слезы.
        Девушки уже были в дверях. Йеннифер обернулась, чуть улыбнулась. И выплюнула это гадкое, гнусное СЛОВО:
        - Cunt[12 - Нецензурное название женского полового органа (англ.).].
        И исчезла в коридоре.
        Казалось, Титус не заметил этой интерлюдии. Ингрид постояла у окна, поплакала, подрагивая всем телом. Словно жертва. Постепенно в ней наливался гнев. Почему она не защищалась? Почему хотя бы не крикнула? Почему стояла столбом?
        Вернулась к кровати, рухнула на стул. Поискала бумажный платок, но не нашла. Встала, сняла пальто, повесила в шкаф, села. Немного успокоившись, увидела, что Титус открыл глаза.
        - Привет! - прохрипел он.
        Заставила себя успокоиться, вздохнула.
        - Привет.
        - Все-таки пришла.
        - Как видишь.
        - Я думал, ты больше не в силах…
        - Не в силах? Напротив. Просто хотела, чтобы девочки…
        - Девочки…
        Титус, Йеннифер, похоже, не в себе.
        Нет. Ничего такого она не сказала. Незачем расстраивать его тем, чего он, как надеялась Ингрид, не видел. Иначе он…
        Да, определенно. Психическое расстройство, а то и безумие. Нормальные люди не ведут себя так, как Йеннифер. Рука по-прежнему онемевшая. Даже пальцы. Она может написать в полицию заявление об оскорблении действием. Упрятать эту сумасшедшую, пока все не зашло слишком далеко…
        - Только что ушли, - сказала она.
        Титус медленно кивнул. Лицо серое, набрякшее. Нос какой-то не такой, форма будто другая. Как он мог измениться за ночь? Куда подевался его мясистый нос картошкой? Заострился, истончился, напоминает клинок Кожа на костяшках пальцев точно старая, истертая ткань. Разве это могло произойти так быстро? Или она заметила изменения лишь сейчас? Вены проступают на руках, тянутся горными хребтами.
        - Ну, как ты? - еле выдавила она. И разрыдалась. Не могла больше держать в себе. Рыдала так, что засаднило в горле.
        Титус легонько коснулся ее руки:
        - Девочка моя любимая…
        Тело ее сотрясали судороги. Всхлипы. До чего же она ненавидела такие моменты, когда теряла над собой контроль! Всегда такой была. Плакса. Дети на школьном дворе так и кричали: «Плакса! Плакса!»
        Хватит. Прошла в туалет за бумагой: салфетки закончились. Услышала, что в палату кто-то вошел, закрылась на задвижку, прижала ухо к двери. Живот скрутило от ужаса.
        - Лена, - прошептала она в белую глянцевую дверь, - дорогая, милая Лена! Вот если бы ты всегда дежурила.
        Когда вернулась, Титус выглядел оживленней. Его чуть приподняли в кровати, и теперь он полусидел, волосы уже не так взъерошены.
        Сделала над собой усилие:
        - А как твой сосед по палате? Ну, тот старик? Наверное, забрали домой?
        - Умер.
        - Что?
        - Умер вчера вечером.
        - Вот как.
        Титус кивнул:
        - Мы были одни. Он и я. Я слушал, как он кашляет. А потом он умер.
        Ингрид погладила мужа по пальцам. Эти руки, которыми он… любимые руки Титуса, руки ее мужчины…
        - О нет… Как печально…
        - Да ладно тебе. Он был старый и больной.
        Молчала. Ждала, что он скажет дальше.
        - А скоро и я за ним.
        - Перестань… не надо так Не надо! Ты пугаешь меня.
        Он еле заметно улыбнулся, губы пересохшие, шелушащиеся. В уголках что-то белое, как засохшая пена.
        - У каждого свой срок Помнишь ту книгу? Питера Нолля.
        - Помню. Издательство Блумберга, кажется?
        - Он был мой ровесник. И болел примерно этим же.
        Она попыталась сменить тему:
        - Книга давняя. Но кажется, я видела издание в мягкой обложке.
        - Он там описывал свои мысли и чувства. После того как понял, что ему предстоит.
        - Да, - прошептала она, - но это был не ты, ты - другой.
        Титус не слушал:
        - И вот я тоже наедине с собой.
        Снова стеной накатило предчувствие беды, не давая дышать. Она должна быть сильной, храброй. Ради него должна. Услышала сквозь слезы, как муж говорит:
        - Столько глупостей совершил в своей жизни…
        - Все мы совершаем глупости, - всхлипнула она, - ты совершил их не больше, чем другие.
        Титус закрыл глаза, грудь его тяжело вздымалась.
        - Помолчи, ладно, - попросил он.
        Он затих; возможно, заснул. Несколько раз в палату заглядывала сестра Марианна. Из коридора доносилось дребезжание тележки. Резкий запах кофе. Который час? Без двадцати восемь. Часы посещений уже давно закончились. Почему ей разрешили остаться в палате? Почему не выставили, где их будьте так добры, время вышло? Ничего подобного. Ни одного выразительного взгляда. Неужели потому, что Титус должен умереть нынче ночью? Как этот старик с соседней койки. Вспомнилась его жена, ее однообразные монологи. Теперь она дома, наедине с воспоминаниями…
        - На столике в коридоре термос с кофе, если хотите, - сказала медсестра. Ингрид знала эту пухлую фигуристую девушку с вечно румяными щеками. Должно быть, отморозила в детстве.
        - Спасибо.
        Кофе не хотелось. Хотелось домой, лечь в ванну, с бокалом вина. Запереть двери на все замки, очутиться в безопасности. Отгородиться.
        Слабая рука Титуса потянулась к ней. Она накрыла ее ладонями. Дышал он с присвистом, хрипло.
        - Вот я лежал и думал…
        - Да?
        - Хочу тебя кое о чем попросить.
        - О чем?
        - Насчет Розы… Хочу, чтобы ты привезла ее сюда. Хочу поговорить с Розой.
        Роза
        Он был человеком с переменчивым настроением. Это она хорошо усвоила. Вечером, когда дети уснули, принялся расспрашивать об отце Томаса. Сначала осторожно, словно из вежливости. Затем все настойчивее.
        - Я никогда ни с кем это не обсуждала! - защищалась она.
        - Но я - не все. Я - мужчина, который тебя любит.
        - Да. Знаю.
        - Тогда никаких тайн?
        Она молчала.
        - Ты не доверяешь мне?
        - Доверяю. Но… дело не в доверии.
        - А в чем тогда?
        Молчала. Его тон встревожил ее. Титус принялся расхаживать по террасе.
        - Как ты не понимаешь? Мне это интересно. Вполне естественно, что я хочу знать, какие у тебя тогда были мысли. Когда узнала, что беременна. Когда решила сохранить ребенка. Когда решила не рассказывать никому о его отце. Когда решила и ему не говорить. Мужчине, давшему жизнь твоему ребенку. Словно он и ни при чем вовсе!
        Говорил так, будто выступал в суде. «Прости, - захотелось крикнуть ей. - Прости!»
        Но иначе она поступить не могла.
        Титус продолжал наседать:
        - Ты не думаешь, что отказала этому человеку в великой радости - знать, что у него есть ребенок? Сын.
        - Титус, пожалуйста…
        - Где он? Ты с ним видишься?
        Быть может, то была просто ревность? Нет, тут крылось нечто более глубокое, темное, тревожащее. Роза молча покачала головой.
        - Посмотри на меня! Посмотри же!
        Схватил ее. Развернул к себе.
        - Нет… - прошептала она и расплакалась, впервые за долгое время. - Он живет в Англии… мы встретились лишь однажды, на вечеринке в Сандхамне… Я не знаю про него ничего…
        Вот такие вспышки. Но в остальном Розу не покидало ощущение стабильности. Для Томаса он стал наставником. В самом трудном, переходном возрасте. Томас к нему прислушивался, дал уговорить себя не бросать гимназию, хотя до того не единожды порывался сделать это. «Сама бы я не справилась, - думала Роза. - Я давно не авторитет».
        С девочками было проще. Во-первых, дома они жили лишь каждую вторую неделю. Во-вторых, дочери боготворили отца и, похоже, радовались, что Роза переселилась к ним. Вечером после свадьбы на подушке двуспальной кровати она обнаружила букетик белого клевера. К стебелькам крепилась крошечная записка, детским почерком было написано: «Добро пожаловать к нам в дом, Роза» - и еще что-то про «вторую маму». Она растрогалась, показала письмо Титусу. Все дети в то время были у Биргитты. В их день свадьбы. Простая, скромная церемония в ратуше и трое детей в качестве свидетелей.
        Он заботился о ней. Она так долго была одна. Точнее, так: они заботились друг о друге. По ночам она лежала, прижавшись спиной к его теплому животу, чувствуя, как он наливается твердостью. Его спокойный, защищающий ритм, и то, как он входит в нее с успокаивающими словами: ты моя любимая, красавица моя, милая моя, прекрасная.
        Никто и никогда не называл ее красавицей. И она ею стала. Красавицей. Начала покупать другую одежду, девочки помогали разобраться в косметике. Совсем еще дети, но в моде разбирались совсем не по-детски. Йеннифер укладывала ей волосы, изобретала для нее прически. Юлия массировала ступни, мазала кремами. Они накладывали ей на лицо маски и выщипывали брови. Девочки мечтали стать косметологами. И ей пришлось превратиться в их подопытного кролика.
        И с Биргиттой встречи не удалось избежать. Поначалу женщины держались напряженно, но девочки растопили лед. На метро они доехали до Хэссельбю, где в таунхаусе жила Биргитта с мужем. «Бренчальщиком», как презрительно именовал его Титус. Но он и в самом деле преподавал музыку. Место, где жила пара, называлось «Остров любви». Еще один повод для насмешек.
        Биргитта оказалась жизнерадостной и гостеприимной женщиной. Дом у нее был уютный, слегка богемный. В гостиной царил рояль, по полу разбросаны ноты. Когда они пришли, Элмер играл. Музыка была слышна еще с улицы. Мелодия «Аббы».
        - Я испекла ревеневый пирог, - сказала Биргитта. - У нас за домом маленький участок, совсем крошечный, но я посадила там смородину и ревень.
        Она разрезала пирог, подала на стол. Томас и девочки скрылись где-то в глубине дома. Биргитта понизила голос:
        - Боже, как же я вам рада! Ну, то есть не только вашему визиту, а вообще. Что вы появились в жизни Титуса. Я ведь его так ранила. И девочкам его горечь передалась, озлобились, стали мстительными.
        Я очень надеюсь, что вы поможете ему стать немного… как бы это сказать… терпимей.
        А ей нравится эта женщина, поняла вдруг Роза.
        Биргитта продолжала:
        - И ваша свадьба… От души поздравляю, хотя и не понимаю до конца, что чувствую на самом деле. Наверное, теперь у него все будет хорошо. В любом случае, желаю, чтобы у вас все сложилось. Счастливой вам жизни… Думаю, такой она у вас и будет. Какой была у нас… Пока я не встретила другого.
        Замолчала и улыбнулась вошедшему Элмеру:
        - Любовь слепа.
        И расхохоталась.
        - Ты о чем, дорогая? - Акцент у него был певучий, нежный. Элмер был родом из Эстонии. - Разве тебя не покорила моя неземная красота? Я всегда считал, что так.
        Титус пожелал узнать все в подробностях. Сначала заявил, что ему совершенно не интересно. Но мало-помалу принялся расспрашивать.
        - Ну как она тебе?
        - А может быть, тебе лучше расспросить Бренчальщика?
        Титуса так и передернуло. А потом он расхохотался - сначала напряженно, а затем вполне искренне.
        «Пожалуй, - подумала Роза, - мне и впрямь удалось сделать его терпимей».
        Ингрид
        Бродила по квартире, из комнаты в комнату. Свет из окна падал на паркет большими остроугольными клиньями. Слепил. Тяжесть в голове, во всем теле. Никак не могла уснуть. Сдалась и приняла снотворное. Прописал таблетки семейный врач вскоре после того, как закрыла книжный магазин. Вся ее жизнь оборвалась тогда.
        Как и сейчас. Как и сейчас!
        Провалилась в сон, но через несколько часов вскинулась от кошмара. Снилось, что в спальне Йеннифер. Стиснула бледные, как ростки спаржи, пальцы на ее шее и душит. А Ингрид просто ждет. Не сопротивляясь. Во взгляде Йеннифер печаль, глаза словно просят прощения.
        - Ты же понимаешь, что я вынуждена так поступить. И знаешь почему. Или не знаешь? Скажи сама.
        Во сне Ингрид была маленькой, спала, уложив голову на костлявые колени Йеннифер, точно цыпленок. Ее переполняла боль. Боль была повсюду, везде. Зубы и лоб ныли, будто от синусита.
        И тут же вспомнила просьбу Титуса. Всхлипнула.
        Попробовала защититься.
        - Но ведь ты и сам можешь позвонить, - сказала она.
        - Я не знаю, как Роза отреагирует. Не хочу рисковать, вдруг бросит трубку.
        - Ну, пусть дочери позвонят. Ведь они хорошо знают Розу, они сумеют с ней поговорить.
        - Не хочу впутывать их в наши отношения. И еще вот что… Насчет тебя. Я знаю, как много ты думаешь о ней… все эти разговоры о вине и долге… Я хочу, чтобы вы поговорили. Понимаешь? Хочу, чтобы помирились. И хочу, чтобы она пришла. Сможешь оказать мне такую услугу, Ингрид? Прошу.
        Ингрид стояла в палате у окна. Краска на раме вся в трещинках.
        Поскребла ногтем, краска сползала белой ленточкой. Упала на пол. Пошел дождь, капли стучали о стекло. Что такое с Титусом? Почему вдруг эта странная просьба? Неужели он не понимает, как тягостна она для нее? Или метастазы поразили и мозг?
        Вспомнилась старушка, жившая по соседству с родителями. У нее был рак лобных долей мозга. Старушка всю жизнь была глубоко религиозной, но тут ее словно подменили. Выкрикивала непристойности и богохульства, кляла своего тощего, насмерть перепуганного мужа, забравшись на стул, выставляла свои старческие прелести в окно. Ингрид вспомнила, как беспокоилась мать. Они приятельствовали. Частенько по-соседски заглядывали друг к другу выпить кофе. Господин и госпожа Далинн. Обоим за семьдесят, прожили жизнь в благочестии.
        - Ингрид?
        Обернулась:
        - Пожалуйста, не заставляй ты меня.
        Он неотрывно смотрел на нее, лицо полно страдания. Внутри у нее поднималось тошнотворное отчаяние.
        - Я даже не знаю ее адреса!
        Титус медленно сполз вбок по подушке.
        Адрес написал заранее, догадалась она. Как же он устал. Как и она.
        Домой, запереться на все замки. Спать. Нырнуть в темноту под одеялом.
        Она подчинилась - выдвинула ящик тумбочки.
        - Слева… листок…
        Листок там был. Сложенный, слегка мятый, вырванный из блокнота. Молча протянула ему.
        - Разверни, - пробормотал он.
        Новая волна отчаяния. Не заставляй меня! И снова подчинилась. Развернула листок, прочла. Роза. Номер мобильного телефона, адрес. Хутор Боргвика в Седертелье.
        Заварила чай. От мысли о кофе желудок тут же скручивало в узел. Съела несколько ложек йогурта. Уже девять. Может, Роза спит, может, она сова. Значит, отсрочка.
        Позвонила в больницу, понимая, что не вовремя, сейчас там пересменка.
        Ответила сестра Камилла:
        - У вашего мужа есть телефон в палате. Позвоните ему.
        На разговор с ним сил не было. Спросила:
        - Как он?
        Слушала, как медсестра шуршит бумагами. Голоса и смех. Обычная работа. И что с того, что там умирают. Всегда можно и посмеяться, и пофлиртовать.
        - Как вчера. Даже чуть получше. Вставал сам, немного прошелся - под присмотром, конечно. Вы позвоните ему в палату. Он проснулся, я только что заходила к нему.
        Ингрид прошла в ванную. Халат соскользнул на пол. Осмотрела свое тело, живот. Сплошные складки. Лишний вес уже изрядный. С тех пор как пришлось закрыть книжный магазин, она расслабилась. Много ела. Много пила. Теперь вся одежда стала мала, приходится покупать на пару размеров больше. А Роза наверняка прекрасна. «Но старше», - подумала она.
        Порылась в шкафу. Вот это, наверное, подойдет. Будет говорить с Розой стройная, сильная. Ну и что, что всего лишь по телефону. А самоуважение? Вот в чем дело. Черные джинсы, черный топ, чистые трусы под джинсы. А вот какую надеть рубаху?
        Нашла рубаху цвета зеленой мяты. Когда покупала осенью прошлого года, казалась красивой. Примерила. Выпяченный живот. «Черт подери, - подумала, - вот дерьмо!»
        Съела еще несколько ложек йогурта, затем набрала номер на сотовом. Все цифры, кроме последней. И в панике отложила трубку.
        «Скажу ему, что Розы не оказалось дома. Что я все звонила-звонила ей, не дозвонилась. Наверное, ее действительно нет сейчас дома. Должно быть, в отпуске. За границей».
        Точно! Она уехала в длительный отпуск в Таиланд!
        Убедит ли Титуса подобная ложь? Сможет ли она перебороть себя? Примириться с собственной трусостью, помешавшей выполнить последнее желание?
        Не раздумывая, схватила трубку и вновь набрала номер. Послышались гудки. Один. Два. Три. После третьего гудка отключилась. Сидела неподвижно, держала трубку. Стучало сердце. Но если Роза спит, то в любом случае после звонка проснется. Сейчас уже девять тридцать. Через полчаса попробует позвонить еще раз. Теперь Ингрид ждала, пока не включился автоответчик:
        - Привет, вы позвонили домой Розе Бруи, сейчас я не могу ответить, но оставьте ваше сообщение после сигнала, и я вам перезвоню. Или попытайтесь перезвонить позже.
        Ингрид затаила дыхание. Послышались гудки: три коротких писка. Бросила трубку. Ладони вспотели. Голос Розы. Впервые она смогла услышать его. Грубый, густой, совсем не такой, как она представляла. Свежее, легкое маленькое создание. А голос - почти бас. Курит, наверное. У курильщиков голос часто с хрипотцой. Наверное, потому такая тощая.
        Ингрид когда-то давно выкуривала по пачке «Принца» в день. Поэтому раньше тоже была тощей. А когда бросила, стремительно набрала пятнадцать килограммов. Ни с одним из которых так и не смогла расстаться.
        И что же ей делать теперь?
        Зазвонил телефон, подняла трубку. Роза? А вдруг у нее есть определитель номера? Вы звонили и не оставили сообщения.
        Это была не Роза. Титус.
        - Привет, любимая. - Голос звучный.
        - Привет.
        - Как дела?
        - У тебя голос куда бодрей. Идешь на поправку?
        - Ну, слегка разве что. Встал, прогулялся. С ходунками, правда. Такая штука на колесиках, знаешь. Как у пенсионеров. Да и насрать…
        - Вот и замечательно.
        А вот и главный вопрос:
        - Удалось связаться с Розой?
        - Ну, я ей звонила и звонила…
        - И что?
        - Не отвечает. Уехала, наверное.
        - Думаешь?
        - Не знаю. В любом случае, она не отвечает.
        - Так съезди к ней, Ингрид. Поезжай и убедись, что дом пуст.
        - Ты это всерьез?!
        - Я хочу знать, как она живет и как у нее дела.
        Что у нее все хорошо. Съезди, узнай, ради меня. Ради нас обоих.
        - Ну пожалуйста, не надо!
        - Послушай. Это моя последняя просьба. Это так много, бесконечно много значит для меня. Неужели не понимаешь? Я скоро умру.
        - Нет! - закричала она. - Никогда, никогда так не говори!
        Он молчал. Она тяжело дышала в трубку. Облизнула губы.
        - Титус, - всхлипнула, - обещай мне, что никогда, никогда больше не…
        - Любовь моя, - устало сказал он.
        Миг тишины, безмолвного ожидания. Невыносимо.
        - Но я даже адреса не знаю. Где-то в глухомани… Но где…
        - Интернет. «Погугли». Вряд ли в стране так много Боргвиков.
        Он закашлялся - надсадный, утробный, страшный кашель. Прошло несколько минут, прежде чем он вернулся к разговору:
        - Прости. - Тусклый голос в трубке.
        - Я сделаю, как ты просишь. Сделаю. Найду в Интернете. Только не умирай. Обещай! Не умирай, не уходи!
        - Я люблю тебя.
        Голос звучал будто издалека.
        - Я тоже тебя люблю, - сдавленно произнесла она.
        Часть 2
        Женщины
        Ингрид
        Включила компьютер. Холодно. Нашла зеленый пуховик, который Титус считал уродливым. Клинья света на паркете резали глаза. И при этом ей словно не хватало света. Не начинается ли мигрень? Ее сестра Мария в молодости страдала от мигреней. Говорила, что боль такая, будто в голову вонзилась молния; завязывала глаза старым платком.
        - Это нелогично, - пыталась объяснить ей Ингрид, - ведь боль не снаружи, а внутри. От нее не спастись, закрыв глаза.
        Мария тогда очень страдала, и теперь Ингрид начинала ее понимать.
        Вспыхнул монитор. Обои на десктопе - фото, она и Титус. Стоят на подвесном мосту в Ринкон-де-ла-Вьехас, национальном парке Коста-Рики. Медовый месяц, путешествие… Сфотографировал гид, Титус попросил. Вспомнилось, какой глупой казалась ей тогда эта идея: новая дорогая камера, еще примут за миллионеров… Гид отщелкал несколько снимков, получилось хорошо.
        Проверила почту. За неделю ни одного нормального письма. Ей редко писали. В основном приходил спам. Вот и сейчас 328 новых сообщений. Предлагали нарастить пенис, обольщали «ролексами» за 99 долларов. Очистила ящик. Казалось, с уходом на покой спам должен прекратиться…
        Зашла в поисковик, набрала «хутор Боргвика». Проложила маршрут для автомобиля. Похоже, дом расположен на мысе, у самой воды. Интересно, у Розы собственный пляж? Вряд ли.
        Как же она туда доберется? Автомобиль, «ауди» цвета карамели, стоял в гараже, но Ингрид никогда не ездила на машине. За рулем всегда был Титус. Она водить боялась, ее пугало дорожное движение. А ведь когда-то смело раскатывала на своей «мазде». Она тогда вообще была куда отважней.
        Может, такси? Нет, в целое состояние наверняка обойдется. Титус терпеть не может бессмысленных трат. Еще рассердится.
        Снова набрала номер Розы. Нет ответа. Открыла навигационный сайт, вбила цель и исходную точку. И получила подробный ответ с расписаниями. В 16.12 от Центрального вокзала отходит электричка, в 16.55 прибывает в Седертелье. Далее - автобусом 751 до Ритурпа. И это еще не все. Изрядную часть пути придется пройти пешком. По совершенно незнакомой местности. Важно правильно одеться. День сегодня дождливый. Все небо обложило.
        Электричку, на которой она собиралась ехать, отменили. На перроне собралась толпа. Час пик. Поняла, что следовало выйти намного раньше. И внезапно всплыло множество неотложных дел: в мойке немытая посуда, давно уже пора прибраться в квартире… и дневник свой забросила…
        Но все же она поехала. В пять тридцать к платформе подкатил старый, расписанный граффити поезд. «Ирак-экспресс»[13 - Выходцы из Ирака - третья по численности группа иммигрантов в Швеции.], - подумала она и едва не рассмеялась. Разумеется, сесть не смогла - стояла в проходе, зажатая между иммигранткой и человеком в костюме с рюкзаком. Из уха незнакомца свисал провод. Он отстраненно смотрел перед собой и говорил куда-то в пустоту. Похоже, проворачивал какую-то сделку. Сбоку надрывался младенец. Молодая мамаша нервно трясла коляску. «Ш-ш-ш-ш, - шипела она. - Ш-ш-ш-ш…»
        Мамаша тоже ехала до конечной, Седертелье. Ингрид помогла ей вытащить коляску. Ребенок продолжал орать, крохотные ручки молотили воздух. Снова вспомнилась сестра. Теперь уже бабушка. Сама Ингрид никогда не мечтала обзавестись внуками, стать бабулей. Внуки от дочерей Титуса? Ну уж нет!
        Внезапно накатила тоска по собственным родителям, по младшей сестре. По временам, когда у нее были мечты.
        «Хватит! - приказала она себе. - Соберись, соберись, будь сильной!»
        Нашла автобус, отправлявшийся в Ритурп. Проверила по билету, села. Попросила водителя сообщить, когда будет поворот на Рагнихильдбург.
        Водитель ткнул куда-то себе за спину:
        - Остановки на табло видно.
        - Спасибо, - неуверенно сказала она.
        Под ложечкой сосало все сильнее. Скоро она будет на месте. Узнает ли ее Роза? Знает ли она вообще, как выглядит Ингрид? Как-то раз они виделись в книжном магазине. Мимолетный эпизод. Клиентка, похожая на Розу. Худая, злая… «Вам помочь?» В ответ - презрительно-яростный взгляд. «Нет, вы мне точно не поможете».
        Она рассказала о встрече Титусу. Тот резко бросил:
        - С чего бы вдруг? С какой стати Роза стала бы вести себя подобным образом?
        - Ну да, наверное, но…
        - У тебя слишком богатое воображение. Хватит винить себя. Она не такая. Роза - хороший человек. Реалистка. Интриганство не в ее характере.
        Но как она отреагирует на визит женщины, которая увела мужа, а теперь вдруг заявилась к ней на порог? Титус, кстати, ненавидел это выражение - «увела мужа» - «можно подумать, я теленок, чтобы ходить на привязи».
        Он прав. Конечно, он прав.
        Что она скажет, когда очутится с Розой лицом к лицу?
        Я принесла весточку от Титуса…
        Что за странный, почти библейский оборот. Принесла весточку…
        Или же:
        Привет! Наверное, вы удивлены моим визитом, я Ингрид, и мне нужно с вами поговорить.
        Лучше? Да. Явно лучше. Но станет ли Роза слушать ее? Отправится ли вместе с ней в больницу к Титусу? Должна… Когда осознает, насколько все серьезно.
        Титус болен. Очень, очень болен…
        Ингрид сглотнула подступивший к горлу комок Посмотрела в окно. Она больше не мерзла. Пуховик и шерстяной свитер. Наверняка Роза будет ее придирчиво рассматривать.
        Так вот как выглядит моя соперница! А я-то думала, у Титуса аллергия на сало…
        Если она все-таки встретится с Розой, ни в коем случае нельзя заходить в дом и снимать куртку. Просто поздоровается и передаст просьбу Титуса. И всё.
        Она чувствовала, как между грудями стекает пот. Пахнет она или нет? Ингрид долго стояла под душем, затем намазалась новым лосьоном. Титус всегда говорил, что она приятно пахнет, но в последние недели его раздражали запахи. Иногда даже от запаха зубной пасты выворачивало.
        Расправила листок с распечатанной картой. Скоро выходить. Только бы не заблудиться. Автобус остановился, она сошла на обочину. Двери с шипением закрылись, автобус тронулся. Вонь выхлопов. Ингрид задержала дыхание.
        Перешла на другую сторону дороги и двинулась вперед. Виллы, таунхаусы, аккуратные постройки… Все здесь было не так, как она себе навоображала: шпана и обшарпанные стены. Безлюдные улицы, ухоженные участки, клумбы с первоцветами. Идиллия. Гнетущая идиллия. Подумалось: «Лучше жить в городе». Там больше анонимности, затерян в толпе, а здесь все всё знают друг о друге.
        Они с Титусом уже давно обсуждали, не стоит ли завести летнюю дачу, но вечно откладывали. Он и на вилле, где жил раньше, ненавидел подстригать траву. Так что дача им требовалась с диким лугом. И не у черта на рогах. И лучше на каком-нибудь островке.
        Но мечте этой не осуществиться. Нужно смотреть правде в глаза. Даже если Титус выздоровеет.
        Анние Берг, его компаньонка, предлагала им в прошлом году свой летний домик в Седерманланде, в нескольких милях от Флена. Достался ей от родителей. Там еще озеро рядом, Ингрид не помнит, как оно называлось. Но красота! Простой старый дом. Естественные надобности справлялись с пирса, прямо в воду.
        Они отправились на прогулку в лодке. Анние, в шортах и с обнаженной грудью, сидела на веслах, широко расставив ноги. Загорелая, совсем не похожая на Ингрид.
        - Я здесь подзаряжаю свои батарейки, - пояснила она.
        - И тебе не бывает тут страшно? - спросила Ингрид.
        - Нет.
        - Даже в грозу? Или если просыпаешься среди ночи?
        - Не все такие нервные, как ты, зайчонок, - усмехнулся Титус.
        Как же ей не хватает его.
        Поскорее бы закончился этот день…
        Сколько еще до этого Боргвикова хутора? Расстояние явно больше, чем ей казалось по карте. И обувь у нее неправильная. Ингрид откопала в шкафу старые башмаки, коричневые с красными шнурками. Даже не вспомнить, когда надевала их в последний раз. И вот теперь обувь натирала, особенно пятку на левой ноге. Остановилась, пошарила в сумочке. Где-то был пластырь… Нет, сейчас не найти.
        Обочина желтела мать-и-мачехой и перелесками. Вспомнилось, что листья мать-и-мачехи обладают заживляющим эффектом. Целебные. Только если они не в пыли, наверное.
        Пошла дальше. Пятка саднила все сильнее, кожа наверняка уже лопнула. Сверилась с картой. Где она сейчас? Не поймешь. Дороги разбегались во все стороны. Нужно у кого-нибудь спросить. Вот только у кого? Шесть часов, люди торопятся домой, а не разгуливают по окрестностям.
        Захотелось пить. Жарко. Расстегнула молнию на куртке.
        Она все больше удалялась от жилья, все реже попадались одиноко стоящие коттеджи, все просторнее становились пастбища. Очередная развилка. Между деревьями блеснула вода, - похоже, она все же у цели.
        Нагнулась, задрала штанину. Поддернула носок, прилипший к коже. Застонала от боли. Это все Титус виноват, с нелепым своим желанием. Ингрид подобрала камень, что есть силы швырнула в лес. Раздался глухой удар. Всхлипнула безнадежно. Еще и обратно топать, снова преодолевать эту Голгофу. С натертой ногой! Уж нет! Такси вызовет. Прямо до дома, до Тулегатан.
        Роза
        Снаружи по ступеням кто-то поднимался. Похоже на шаги. Кто-то пришел? Кто бы это мог быть? Она никого не ждала, да и гости у нее бывают редко. Томас? Неужели вернулся в Швецию?! И решил устроить ей сюрприз, подарок на день рождения! Как это случилось однажды. Двадцать пять лет тому назад его появление на свет тоже было подарком.
        Спина немилосердно ныла. Роза отложила рукопись. Прислушалась. Да, там кто-то есть. Томас! Больше некому.
        Вскочила с дивана, забыв о больной ноге. Бесшумно прокралась к двери в коридор. Вслушалась. Да! Стук. Кто-то стучал в наружную дверь. Почувствовала, как задрожала нижняя губа, ощутила неистовый, детский восторг.
        - Сейчас! - крикнула она. - Минутку, я сейчас!
        Распахнула дверь.
        Женщина. Какая-то женщина.
        Не он.
        В пуховике, встрепанная, с маленькими стеклянными глазками. Роза выдохнула разочарованно. Женщина тяжело дышала. Что-то пробормотала. Голос тонкий, почти визгливый:
        - Роза?
        Протянутая в приветствии рука. Роза неохотно пожала и заставила себя выговорить:
        - Мы знакомы?
        Внутри поднималась смутная тревога.
        - Не совсем. Я - Ингрид, ну, вы знаете… я к вам по просьбе Титуса.
        Она будто обратилась в столб. Высокий, прозрачный столб. И стоял тот столб молча, и была тишина. Она видела, как женщина открывает рот. Видела, как говорит. Но тишина.
        И вот все прошло. Слух вернулся, ее обступили звуки. Женщина ухватилась за косяк. Ногти ее были выкрашены в розовый цвет. Она напряженно улыбалась.
        - Можно мне зайти, на минутку? Я сразу же уйду, не побеспокою вас. Мне бы только немножко воды. И не найдется ли у вас пластыря? Жутко натерла ногу.
        - По просьбе Титуса? - спросила Роза; только это и осталось в голове.
        Поразилась тому, что сумела это произнести. Еще больше подивилась, что стоит тут с этой незнакомой женщиной, впустила ее.
        Ноздри у этой раздувались.
        - Я сейчас уйду. Просто…
        - Заходите, посидите немного, - услышала она собственный голос, пронзительный, металлический, какой-то нутряной. - Выглядите так, будто вот-вот в обморок упадете. Как вы сюда добирались? Не пешком ведь?
        Женщина по имени Ингрид улыбнулась. Умоляюще. А затем разрыдалась. Взахлеб, как ребенок.
        - П-пешком. Так долго… натерла ногу.
        - Заходите, я понимаю.
        Женщина неуверенно посмотрела на нее. Нагнулась, завозилась со шнурками. Роза едва ли не силой втащила ее в гостиную. Смахнула с кресла какие-то тряпки. Усадила. В висках молотило, гулкие удары, точно молот. Принесла воды. Женщина выпила долгими, жадными глотками. Вода стекала по подбородку, по шее, куртке. Она не пыталась утереться. Сидела, сцепив пальцы, успокаивалась.
        - Так по какому вы делу?
        Женщина вскинула подбородок, посмотрела прямо в лицо. Взгляд жесткий, глаза прищурены.
        - Меня прислал Титус.
        - Кто?
        - Титус. Он хотел, чтобы я пришла к вам. - Женщина явно собиралась с силами. Заговорила быстрее, словно торопилась выложить то, зачем пришла. Пока не растеряла мужество. - Сама бы я никогда… я знаю… но Титус, он хочет с вами встретиться…
        Роза опустилась на диванный подлокотник. Во рту набирала силу горечь, едкая, тошнотворная. Кивнула:
        - Вот как…
        - Он болен. Не знаю, слышали ли вы, но полагаю, вы иногда общаетесь с его дочерьми, так что, наверное, знаете, в издательстве все знают, так что вы и там могли услышать…
        Да. Ходили слухи. У Титуса Вруна рак Великий издатель Врун. Она не стала расспрашивать. Это ее не касается.
        - Нет, - сказала Роза.
        - У него рак. Он в больнице. Он… - Женщина сглотнула, замолчала. Пустая чашка в ее руке подрагивала.
        Роза тоже молчала. За окном вдруг раздались ясные, ликующие трели. Черный дрозд. Птица часто сидела на березе - точно черная метелка в голых ветвях. Оплакивает Акелу, думала Роза. Птица пела прямо над могилой собаки. Этой мягкой зимой дрозд никуда не улетал, свил себе гнездо в куче хвороста за беседкой. Кормился яблоками-паданками. Роза разговаривала с дроздом, он слушал. Не улетал, сидел, нахохлившийся и взъерошенный. Смотрел глазами-пуговицами.
        Женщина пошевелилась:
        - Моя любимая птица. Знаете, я люблю черных дроздов. Каждую весну, когда слышу их… чувствую, как возвращается жизнь. Как все темное, мрачное просто уходит прочь.
        - Да.
        - Он так красиво поет. Будто флейта или еще какой инструмент. Природа - настоящая волшебница! Я думала об этом, пока шла сюда от остановки. Какая здесь идиллия!
        - Да.
        - Вам здесь нравится? Наверняка. Правда?
        - Нравится.
        - Ну да, а я… мы живем в городе, в самом центре, в самом пекле, как говорится. Хотя это по-своему чудесно. Я человек городской. Ну, и жизнь там энергичнее. Концерты, спектакли… - Она подняла руку, убрала волосы за ухо. Веснушчатая, раскраснелась. - Ну, теперь-то мы не развлекаемся. Он совсем без сил.
        Он. Титус.
        Роза стояла у стола, подошвы онемели. Точно это были деревяшки, прикрученные шурупами. Чувствовала, как немеют губы, как стынет все: пальцы, грудь… Даже веки. Вновь - стеклянный столб. Столп. И была она внутри столпа. И столп был вокруг нее.
        - Я д-должна передать… п-привет, - донесся сзади заикающийся голос. - Он кланялся и просил передать, что у него все в порядке. Ну, то есть, было… И он… - Гостья закашлялась. - Простите. Я сама не своя. Сложное время, он болен, сильно болен, я разрываюсь между отчаянием и надеждой… сегодня ему стало лучше, но состояние его меняется, все время меняется, никогда не знаешь наверняка, то лучше, то хуже, сказали, что больше он там не может оставаться, в больнице не может, что ему нужно… нужно в хоспис… и это звучит так… вы понимаете.
        Прижала стиснутые кулаки к глазам, но не заплакала. И после паузы сказала спокойнее:
        - Он хочет встретиться с вами. Я записала номера. Палаты, где он лежит, и ординаторской. Листок оставляю.
        Бумажка легла на стол, поверх рукописи. Листок - одно слово и цифры. На руке, положившей бумажку, - кольцо. Два кольца, с драгоценными камнями.
        - Я знаю, что мы… как он поступил с вами. И знаю… что вы никогда не сможете простить до конца ту боль, что он причинил… что мы причинили. Роза, вы можете нас простить? Мы не хотели вас ранить. Надеюсь, вы понимаете. И даже если вы не можете простить нас… то простите хотя бы его. Это не должно касаться наших отношений, вас и меня. Для него так много значит ваш приезд, хотя бы на минутку, просто только чтобы убедиться, что он…
        Роза не шевелилась. Казалось, даже дыхание остановилось. Сквозь стекло столба она видела странную женщину, жмущуюся в кресле. Женщина встала, помедлила. Взяла пустую чашку, прихрамывая, побрела на кухню:
        - Ну что ж, я выпью еще воды и пойду. Большое спасибо, что согласились меня принять. И… чашку я оставлю на столе. Но прежде… может, у вас все-таки есть пластырь?
        Ушла на кухню. Крик:
        - Крыса! Здесь крыса!
        Все кричит. Стук разбившейся посуды. И снова звон, громче разлетающегося в стороны стекла.
        С рычанием Роза вырвалась из своего прозрачного столба.
        Ингрид
        Темнота. Пронзительная тьма.
        Тело не слушается, будто разломлено надвое.
        И вся королевская конница, и вся королевская рать не могут Шалтая, не могут Болтая, Шалтая-Болтая собрать…
        Кто это читает? Бабушка? Дрожащий старческий голос…
        Спи-засыпай, доченька. Спи, уже поздно, ночь на дворе.
        Потянулась. Белым жаром окатила боль.
        Она лежала на спине, голова вывернута вбок Вдох. Выдох. Грудь точно стянута обручем. Ребра сломаны.
        Мама-мамочка-помоги-мне.
        Ускользнула. Как приятно. Седая старушка. Белые волосы стянуты в пучок на затылке.
        Господь к себе призывает. Невеста Господня.
        Вынимает заколки одну за одной. Рядком кладет на стол. Волосы длинные, редкие. Падают на бабушкины плечи. Прямо на глазах Ингрид старушка обращается в ведьму. Ведьму из черничного леса. Из пряничного домика. Тянет костлявые пальцы.
        Что с тобой, деточка?
        Что со мной? Где я?
        Лежу все тут же. Шевельнуть рукой. Не могу. Будто гиря вместо руки. Вместо обеих рук.
        Землетрясение? Ослепла? Ничего не видно. Глаза открыты.
        Кончиками пальцев. Пощупать.
        Боже, Боженька, куда же я попала?..
        Роза
        Кухня в крови, пятна на стене, повсюду.
        Осколки фарфора. Среди осколков - недвижно, распростав безжизненные…
        Роза быстро захлопнула дверцу, схватила коврик. Накрыла. Опустилась на колено, подняла еще теплое тельце. Голова болтается. Длинный хвост повис. Кровь и какие-то сероватые подтеки.
        - Нэлья, - прошептала она. - Нэлья…
        Но всё. Слишком поздно. Почувствовала, как затряслись плечи.
        Подошла к шкафу. Достала обувную коробку. С туфлями на шпильках, которые надевала лишь однажды. На вручение Августовской премии в концертном зале Бервардхаллен. Анние уломала. Она не хотела, сгорала от стыда и злости. Это было сразу после срыва.
        Анние уговаривала:
        - Тебе нужно общество. А его там не будет. Наши книги ни в одну номинацию не попали. Ты ведь знаешь его. Зачем платить кучу денег за то, чтобы смотреть, как награждают чужих авторов? Ты же знаешь его скупость.
        Она и поддалась на уговоры.
        Туфли. На один-единственный раз. Достала туфли, поставила на пол. В коробке клубок пыли. Отнесла коробку на кухню, вытряхнула, протерла начисто. Целая простыня из ситца, расстелила салфетку на дне коробки, разгладила складки - настоящее ложе. Салфетки эти специально под чашку подобраны. С теми же цветочками. Две чашки, салфетки и свеча. Когда-то всё купил Томас - в подарок. В июле. Салфетки ни разу не пригодились. У нее не бывало гостей. Две чашки в цветочек - и никого. Нет, одна. Вторая обратилась в осколки, перепачканные кровью.
        Нэлья…
        Зверек лежал у нее в ладони. Лапки врастопырку, безжизненная. Крошечные, такие милые пальчики скрючены. Коготки едва разглядеть.
        Взяла другую салфетку, завернула. Прикрыла тельце белым. Уберегла от тьмы. Влезла в сапоги. Почва под березой мягкая, песок да хвоя. Легко копалось. Глубоко. Рядом с местом, где покоился Акела. Мазнула вокруг конусом света от карманного фонарика.
        Фиалки. Сорвала несколько стеблей. Уложила в ямку. Прежде чем опустить туда картонку.
        В доме все должно быть как всегда. Она навела чистоту. Всё вытерла.
        Стеганый коврик лег на подвальный люк.
        Спать.
        Всё как всегда.
        Ничего не произошло.
        Ничего не случилось.
        И тотчас - звук. Урчание. Из сумки. Только сейчас заметила. Большая сумка из коричневой замши. Потянула к себе. Открыла.
        Звук издавал мобильный телефон. В точности как у нее. Поднесла к уху. Голос звучал четко, но испуганно:
        - Ингрид, где ты? Что-то случилось?
        Затаила дыхание.
        - Девочка моя любимая! Отвечай, я волнуюсь…
        Она выключила телефон.
        Взяла лопату и снова вышла на улицу.
        Ингрид
        Клочки всплывают в памяти.
        Мое.
        Имя.
        Ингрид Маргарет Андерссон. Родилась девятого сентября тысяча девятьсот пятьдесят четвертого года в Йончепинге. У папы и мамы Андерссонов. Эдвин и Вега. Мои родители, а я старшая дочь.
        Я хорошая дочь? Очень хорошая? Старалась быть такой.
        От слез липко.
        Пошевелила рукой, удалось согнуть в локте. Лежа на спине в полной темноте, она коснулась мокрых ресниц.
        Плакса. Но здесь. Любой бы плакал.
        Потому что она внутри кошмара.
        Ингрид Андерссон Брун.
        Здоровенный нос Никсона…
        - А у тебя здесь чудесно. Милый книжный магазинчик. Настоящее гнездышко! Стану ходить сюда с превеликим удовольствием. На этот раз, Ингрид, я принес просто лакомые кусочки. Книги станут разлетаться, как мороженое в аду. Обогатишься, что твой тролль.
        Все эти новые глянцевые обложки… Выложил их на стол в подсобке. Там же, куда когда-то уложил ее Титус. На спину, вот как сейчас. Прямо на красную скатерть, которую купила она, чтобы создать в подсобке уют. Задрал ей юбку… да, она стала носить юбки. Внезапно почувствовала себя женщиной. Хотела быть женщиной.
        Все эти глянцевые обложки…
        - Хотя у тебя полна коробочка, наверное? Или ты предпочитаешь нечто особенное?
        Никсон морщит нос. Смеется. Капельки слюны обдают ее руки.
        Нет. Нет у нее уже никакого магазина. В ее магазин запустила когти «Академкнига». Идеальная точка продаж. Видите ли, в книжном магазине можно работать и частным образом. Группы приходили для изучения и обмена опытом. Книготорговцы в Старом городе. Полюбуйтесь на счастливчиков!
        - Хотя у тебя, наверное, остался книжный магазин? Или ты предпочитаешь особенные издания?
        Нос Никсона морщится. Он смеется. Мелкие пузырьки слюны попадают ей на запястья.
        Нет. Магазина у нее больше нет. В ее магазин запустила когти «Академкнига». В ее идеальный магазин. Пример для всех. Видите ли, книжный магазин может быть и независимым. К ней ходили на экскурсии, целыми группами - перенимать опыт. Женщина торгует книгами в Старом городе. Полюбуйтесь!
        Однажды утром порог перешагнули два шпиона из крупной сети. Женщина и мужчина.
        - Да у вас тут поистине идеальное малое предприятие!
        - Спасибо, - ответила она.
        Внутри все сжалось от беспокойства.
        Обошли прилавки, набрали стопку книг. Заглянули в подсобку. Замерили габариты. Женщина была в сапожках на высоком каблуке. В сапожки заправлены брюки. Молодая.
        - Весьма впечатляет, - кивала гостья.
        Задремала. Проснулась от холода. На ощупь принялась искать одеяло. В предрассветные часы в комнате всегда так холодно…
        - Волк - зубами щелк! - смеялся Титус и разводил руки в стороны. - Заползай на меня, маленький костерок. Приди ко мне, и я тебя согрею!
        Всполох лилового, всполох боли.
        Роза
        Увидела стопку листов и вспомнила. Работа, которую нужно доделать. Полночь. Вернулась на диван. Принялась вычитывать. Не позволит она Оскару Свендсену издеваться над ней. Она ведь тот самый кремень, как презрительно называл ее этот выскочка.
        Сварила и выпила крепкий, бодрящий кофе. Не из той, одинокой теперь, чашки с цветами. Из другой, с фигурной ручкой, купленной в Турешэллберге[14 - Музей под открытым небом, находится в Седертелье.]. Они вместе с Анние ездили туда на рождественскую ярмарку. Обычно от таких развлечений она держалась подальше: слишком много людей, слишком много надоедливых детей. Но зато есть синяя чашка, из которой так приятно пить кофе по утрам. И Анние купила себе такую же.
        - Буду пить из нее и вспоминать тебя. Так что мы сможем думать друг о друге.
        Тоска у Анние прошла. Вот и хорошо. Останки ее пропавшей коллеги Верит Асарсон наконец-то нашли. Той, что исчезла несколько лет назад. Анние тяготила неопределенность, но теперь все разъяснилось. Вероятно, Верит вышла на тонкий лед Мэлар за Хессельбю. Утонула. И только спустя годы ее вынесло на берег. Или то, что от нее осталось. Теперь есть могила, которую можно навестить. Конец истории.
        Иногда Анние пыталась поговорить о Титусе.
        Ведь они виделись каждый день, были компаньонами. Роза и слышать ничего не хотела.
        - Если ты упомянешь его имя, дружбе нашей конец.
        - Всё настолько серьезно?
        - Да. Настолько.
        Прочитала несколько страниц. Ни одной ошибки. Неужели правда? Надо перечитать. И тут же наткнулась на опечатку. С яростью исправила. Вставила запятую, еще одну. И где были ее глаза? Поднесла очки к свету. Грязные. Пошла в ванную комнату, вымыла.
        Заглянула на кухню. Люк в подвал закрыт. Домотканый коврик лежит ровно. Она часто мыла его жаркими летними днями. Спускалась к озеру и скребла, выбивала, полоскала. Как в старину. Оставляла просохнуть на солнце. Аромат мыла, чистоты.
        Когда они с Томасом въехали в этот дом, то и не подозревали о подполе. До тех пор, пока одним чудесным теплым днем она не затеяла генеральную уборку по случаю наступления весны. Тогда-то и наткнулась на люк с кольцом, но не придала ему значения. Она все еще оправлялась после катастрофы, и ее мало что заботило. Когда скатывала коврик, Томас сидел на диване. Заинтересовавшись, подался вперед:
        - Ты глянь! Что это там за фигня?
        - Похоже на люк.
        Он спрыгнул с дивана, ухватился за кольцо. Они на пару приподняли крышку, поставили на подпорку, чтобы не упала. В нос ударил запах сырости. В темноту вела лестница. Томас достал фонарик, массивный фонарь, без которого, как она успела понять, не обойтись в деревне. И полез вниз. В нем пробудилось ребячество, энтузиазм, какого она давно не замечала. Свет от фонарика метался внизу.
        - Нашел что-нибудь? - прокричала она.
        - Не, пусто!
        Почувствовала смутное облегчение.
        - Что, совсем ничего?
        Его голова вынырнула из люка.
        - Там классно можно все обустроить, мам. Круто получится! Притерпеться к запаху, конечно, придется…
        Она поморщилась.
        - Да, запашок неслабый, - продолжал Томас. - Я приведу сюда приятелей, так что все поправим.
        Он взрослел, ускользал от нее. Школа закончена, теперь он сам по себе.
        - Делай что хочешь, - ответила она.
        На всякий случай позвонила Класу Шредеру.
        - Вы не против, если мой сын наведет порядок в подвале? Вряд ли это объект культурного наследия?
        Клас Шредер сухо хохотнул в трубку. Она услышала звук двигателя, голос собеседника временами пропадал.
        - Все нормально, - разобрала она. И разговор прервался.
        Томас мечтал о музыкальной студии и вместе с друзьями обшил подпол звукоизоляцией. Они даже хотели прорыть отдельный вход, чтобы не спускаться через люк. Но до этого дело не дошло.
        У одного из парней были связи в строительном бизнесе, он раздобыл плиты из минеральной ваты. Затем настало время энергичного стука и грохота. Они даже биотуалет приволокли. Правда, так и не разобрались с ним. Роза слышала, как ребята говорили, куда бы вывести вентилятор, но вскоре забыли про него. Она не знала, работает ли биотуалет. К тому же в подвале не было электричества. Когда они играли на инструментах, Томас опускал вниз удлинители.
        - Неужели там необходим туалет? - протестовала Роза. - По-моему, это перебор. Почему бы вам не пользоваться туалетом наверху?
        - Бывает, что музыкальное творчество оказывается творчеством кальным, - пошутил парень, что достал изоляционные панели. - И тогда невтерпеж.
        Это был жизнерадостный и шумный парень, что так не вязалось с характером Томаса.
        Она стряпала для них, пока они работали. Блины и запеканки с кашами. Пекла для них булки-рулетики, будто для школьников. На еду набрасывались с волчьим аппетитом.
        Nameless. «Безымянные». Название получше для своей группы придумать они не сумели.
        Томас играл на гитаре, а парень с минеральной ватой, Рогге, - на барабанах. Были и другие, но она их почти не помнила.
        Изоляция оказалась превосходной. Когда они сидели в подполе и играли, до кухни доносились лишь слабы звуки, легкая вибрация, приглушенное постукивание. Однажды вечером ей разрешили спуститься в подвал, послушать. Вдоль стен парни расставили свечи и фонари, и сперва она испугалась, как бы не случился пожар. И текст, и музыку для песни сочинил Томас. Грубые слова, резкие строфы, которые задели ее за живое. Попыталась почувствовать гордость, но лишь расплакалась. Заметив это, мальчишки перестали играть.
        - Это из-за воздуха, - объяснила она. - Наверняка дело в аллергии, я уверена.
        Разумеется, они ей не поверили.
        Не было ни гастролей, ни записи, о которых парни мечтали. Nameless так и остались безымянными. Что-то случилось. Группа распалась. А может, это она сама решила, а группа есть? Или ребятам надоело? А может, они потеряли веру в себя? Так ни разу и не посмела спросить.
        С тех пор как Томас уехал, она спускалась в подвал считаные разы. Убедиться, что все там в порядке. Узкая кровать стояла заправленной - на случай, если внезапно вернется. Но вообще-то ему там не нравилось ночевать - слитком уж душно, объяснял сын.
        Уезжая, он вытащил почти все вещи. Остался лишь стеллаж с книгами и нотами, несколько простых складных стульев да черный столик каленого стекла, которым он так гордился. В ИКЕА столик обошелся почти в две тысячи крон, сын заплатил за него накопленными деньгами. Из описания следовало, что обращаться со столиком нужно осторожно, и она беспокоилась за ребят с их резкими, размашистыми движениями. Но на стекле не осталось ни царапины.
        В первый раз она спустилась в подвал, вооружившись тряпкой и полиролью. Взяла лежавшую на столе ручку, отметила, как много скопилось на столешнице пыли. Удивилась: откуда пыль? В закрытом-то помещении…
        Прежде чем выбраться наверх, сняла крышку биотуалета. Слабо пахнуло химикалиями.
        Она изредка поднимала крышку люка и держала открытой, чтобы проветрить. Но обычно люк прикрывал коврик.
        Ингрид
        Она медленно возвращалась. Из «нигде и никогда» в «здесь и сейчас».
        Встала с кресла в гостиной у Розы. Понесла пустую чашку в кухню. Женщина по имени Роза выслушала ее. Все шло гладко. Миссия почти выполнена. Она отыскала дом, убедила Розу впустить ее, передала просьбу. И нужно было лишь заклеить в кровь стертую пятку. Роза собиралась дать ей пластырь. Потом она намеревалась уйти. Покинуть дом.
        Навсегда. До свидания, Роза. Спасибо за ваше великодушие.
        И вот, уже почти выйдя, вспомнила, что нужно вызвать такси. К Боргвикову хутору. Они наверняка знают, где, теперь у всех навигаторы. А в ожидании такси позвонить Титусу: Я сделала, как ты велел. Она хорошая. Вроде, пообещала тебя навестить.
        Такая вот картина событий.
        А дальше?
        Способность двигаться постепенно возвращалась. Тело отчаянно ныло, во рту железный привкус.
        Ноги. Согнула, прикоснулась к колену. Правой рукой. Левая еще не вполне слушалась, пусть восстановится. Коленка. Круглые ее коленки, обтянутые тканью. Летом как два пухлых загорелых холмика. Ему нравилось гладить их, обхватывать ладонями. Говорил, они подходят друг дружке: ее коленки и его ладони.
        Сейчас ведь не лето? Холодно. Может, зима? Коленные чашечки, вроде бы, целы. Сначала показалось, что разбиты - такая сильная боль. Но, кажется, ничего страшного.
        Ингрид продолжала обследование. Ниже, к голеням. У пятки какая-то припухлость. Хм. Натертый пузырь. Она приспустила носок. Хорошая боль. Понятная.
        Прижалась задом к поверхности, на которой лежала. Там было холодно и влажно. Штаны у нее намокли. Описалась. Боже… Обмочила штаны. И шелковые трусики. Подарок Титуса. Вручил за завтраком крошечный пакетик. На Дроттинггатан есть магазин эксклюзивного белья. Он частенько что-нибудь там покупал. Такое чувство, что это было давным-давно. Вспомнила. Больница. Титус…
        Нет, нужно взять себя в руки. Она с силой прикусила щеку.
        Она лежит на полу? На полу, в шелковых трусиках. И в джинсах - мокрых, набрякших. Задрожала. Прижалась лопатками к земле. Одной, потом другой. Левая болела. Руку будто огнем опалило. Что-то с рукой, значит. Что же?
        Снова все ускользает. Несчастный случай. Ну да. Вспомнила. Она сидела в такси, и случилась авария. Крик таксиста, грохот, она смотрит на автомобиль, мчащийся прямо на них. Вот и всё. Успевает даже подумать об этом. Да. Вот так все и произошло, наверное.
        Ведь помнит же грохот, несущийся ей прямо в лицо.
        Да, точно. Автомобильная авария.
        Значит, она в больнице? Так и есть. Так должно быть. Вероятно, вкололи анестезию, и она спит. Ей ампутировали левую руку и не хотят говорить. Фантомные боли. Чтобы успокоить людей, нужно будет пошутить. Ничего, ничего же нет, не пугайтесь! Все равно я правша. Главное, кровь остановите. Крови во мне не так уж много. И медсестра, ее зовут Лена, с мягкой грустной улыбкой. Что-то говорит, поджав пухлые губы.
        Мы не беремся ничего обещать…
        Какой суровой она стала, эта сестра Лена. Ингрид стонет, плачет и пытается нащупать ее руку. И находит. Рука прямо возле нее, на полу. Облегчение. На миг. Хочется пить, жажда все сильнее и сильнее. Потрескавшиеся губы, потрескавшееся горло. Представляет журчащую воду. Слышит плеск, совсем рядом. Шевелит языком, небо сухое и шершавое.
        Видит Титуса, как он смеется, видит его зубы.
        Ах ты, милый мой Шалтай-Болтай.
        Видит других на плоту, все смеются.
        Ах ты, мой неуклюжий Шалтай-Болтай.
        Сумка, мобильник?.. Позвонить кому-то, позвать на помощь. Позвонить Титусу, вот кому. Ее мужу.
        «Где ты, мышонок? - спросит он с легкой укоризной в голосе. - Я же волнуюсь. Куда ты подевалась, мышка моя?»
        Не было никакой аварии.
        Снова увидела, как встает с кресла.
        Нужно отнести чашку на кухню.
        Нужно просто отнести чашку, как воспитанному гостю.
        И вдруг…
        Движение у коврика. Что-то живое… животное!
        Она часто задышала. Отвратительная, мерзкая крыса. Увидела, как движется длинный хвост. Рука с чашкой сама взметнулась вверх. Прицелилась - и прыжок прерван. Это была самозащита. И удивление от того, что попала.
        И ничего, ничего больше.
        Роза
        Все было как обычно. На кухне чисто и прибрано. Поспать? Нет, не до сна, снова звонил Оскар и перенес срок. Заноза Оскар. Женат, она знает. Жена работает на Шведском радио. Есть дети, шестилетки, близнецы. Артур и Бенджамин. Хм… Бенджамин… Мальчика не стоит звать Бенни, - по крайней мере, родители не должны. Отпила кофе. Почувствовала, как горячий напиток стекает по пищеводу, как отзывается желудок. Посмотрела в текст. Буквы расползались муравьями. Попыталась ухватить пальцами, но они ускользали.
        Нет, никаких ошибок тут нет. Теперь она ясно видела. Всё на своем месте.
        Просто переутомилась. Нужно поспать. Хотя бы несколько часов. Упала на диван. Позволила себе упасть. Нырнула в подушки. Отключилась.
        Когда проснулась, было пять часов. Светало. Дрозд пел перед рассветом.
        Моя любимая птица. Знаете, я люблю черных дроздов.
        И моя тоже. В принципе.
        Пошла в ванную. Приняла душ. Горячий, долгий. Смазала сухую кожу лосьоном.
        Рваные вельветовые брюки. Починит, когда закончит работу. Все прочее подождет. Первым в перечне важных дел - Оскар Свендсен. Осторожно ощупала ногу. Синяк, и все еще ноет, но явно получше.
        Прошлась по полосатому коврику. Прямо по полоскам. Одна, две, три… Увидела какие-то пятна. Кровь. Замерла.
        Придется стирать. В озере, хотя и холодно еще. Слишком холодно. Может, и лед до конца не сошел.
        Ногой скатала коврик в рулон, стараясь не смотреть на показавшееся кольцо. Круглая железяка, прикрепленная к крышке люка. Достала пластиковую бутылку с моющим средством, щетку и резиновые перчатки. Воздух. Ей нужен воздух.
        На островах кричали канадские казарки. Судно идет, вот и разволновались. «Суннавик», отметила она, самое крупное судно с оранжевым корпусом. Корабль шел так близко к берегу, что она видела людей в поблескивающих комбинезонах. Один из них помахал рукой.
        Она не смогла помахать в ответ. Несла свернутый ковер, бутылку и щетку.
        У подножия холма - небольшая бухта. Узкая песчаная банка с мелководьем. Летом сюда приходили купаться. Оставляли после себя мусор - пакеты, обертки, пластиковые бутылки. Если она шла мимо, на нее пялились. Сидели в своих купальниках и пялились. Окурки и пиво. Она ничего не могла поделать, не могла им помешать. Земля-то муниципальная. А граница участка до береговой линии не доходит.
        Расправила ковер, встряхнула. Погрузила в ледяную воду. Пальцы тотчас онемели, заныло под ногтями. Не так уж и полезно для ее чувствительной кожи, для ее экземы. Выдавила из бутыли мыло на щетку и принялась тереть. Холодная вода смывала кровь. Используй она теплую - свернувшаяся кровь осталась бы навсегда.
        Она терла и терла, изо всех сил. Драила, пока не заболели костяшки пальцев. Как же им раньше приходилось, крепостным? И батрачкам в крупных поместьях? Сидели на мостках, скрюченные, с опухшими руками… Потом еще волочили на себе тяжелые корзины с мокрым бельем… Как, кстати, она собирается сушить ковер? Небо пасмурное, ни проблеска солнца. Ладно, потом разберется.
        За спиной раздался голос. Вздрогнула. Какой-то мужчина с джек-рассел-терьером. Прежде его не видела. Осторожно кивнула. Незнакомец не спешил уходить.
        - Большую стирку затеяли?
        - Да.
        - Не холодновато?
        - Ничего. - Она продолжала наяривать щеткой, намекая: у нее нет времени на праздную болтовню. В доме на столе лежала рукопись, вычитанная лишь наполовину.
        - Простите за назойливость, но почему бы не подождать тепла?
        Роза не знала, что ответить. Дернула головой. Незнакомец сдался и направился к пирсу. Она стояла в воде, чувствуя, как холод сквозь резиновые сапоги добирается до ступней. Нагнулась, подняла ковер, присела, забултыхала, выполаскивая, из стороны в сторону. Сейчас самое трудное - дотащить до дома. Как только она раньше справлялась? Раньше было лето. Раньше тяжелый мокрый коврик даже освежал: перебросила через плечо - и понесла.
        С трудом, но удалось скатать мокрую ткань. Рулон сочился водой, выскальзывал из пальцев. Ухватила скатку, потащила по земле. Конечно, снова испачкается, но это другая грязь. Ее и щеткой можно счистить, когда просохнет.
        Пол выглядел голо. Миски стояли пустые. Она вымыла посудины, плюхнула манную кашу. В «Элльес Ливе» можно купить готовую манную кашу. Обычно она ездила туда раз в неделю и запасалась продуктами. Скоро снова нужно ехать.
        Как только поставила миски, подбежали Фига с Земляникой. И даже Клюковка высунула нос. Интересно, заметили они отсутствие Нэльи? Вообще-то они редко вот так, компанией, появлялись.
        Уселись кружком вокруг плошки. Кашу брали лапками, облизывали.
        Стояла, смотрела, как едят. Внезапно зверьки дружно повернулись, уставились на нее, замерли, только усики подрагивали.
        Фига привстала на задних лапках, длинный хвост неподвижен. Напугана - это она уже понимала.
        - Ну, что случилось? Меня-то вы не боитесь, нет?
        И тут сообразила: Фига же - мать Нэльи.
        Вспомнились истории о слонах. Когда кто-то в стаде умирает, остальные собираются, чтобы оплакать собрата. И каждый раз, проходя мимо места смерти, задерживаются там, стоят, опустив хоботы. По телевизору видела этот волнующий, красивый фильм, из-за которого грустила целый вечер.
        - Нэлья умерла, - медленно произнесла она. - Нэлья никогда не вернется. Нэлья спит под березой.
        Фига потерла мордочку лапками. Скоро и Фига умрет. Два года. Уже некуда стареть. Некоторые и до такого возраста не доживают. Фига опустилась на четыре лапки и засеменила к ней. Она подняла зверька, погладила бархатную шерстку. Крыса дрожала. Под пальцем колотилось крохотное сердечко.
        - Ничего, ничего, - шептала она. - Роза о вас позаботится. Все будет хорошо, как раньше.
        Но в глубине души она знала, что лжет.
        Ингрид
        Удалось встать на четыре конечности. Точнее, на три: левая рука не слушалась. Ну, хотя бы стало понятно, что рука на месте. Но что-то с ней произошло. Вывернута странно, и боль такая, что дыхание перехватывает. Пришлось приложить невероятные усилия, чтобы перевернуться и встать. Несколько раз она едва не теряла сознание. И каждый раз боль, точно острие, ввинчивалась в поврежденную руку. Но теперь она стоит на коленях и может ощупать пространство вокруг себя правой рукой.
        Темнота по-прежнему оставалась давящей, лишь над головой тоненькие полоски. Четырехугольный контур из света. Теперь она знала, что упала. Вспомнила дыру, вспомнила люк. Он был открыт, словно западня. Опасно для жизни, вообще-то.
        Через силу поднялась на ноги. Дрожащий свет слишком высоко. Ей никогда не добраться туда. Не хватит сил, чтобы открыть люк. Начала двигаться. Мелкими, осторожными шажками. Наткнулась на что-то, ощупала правой рукой. Похоже на край низкого круглого столика, рядом стул. Чуть левее обнаружилась кровать. Одеяло из грубой шерсти. Здесь спали. Дрожа, села на кровать. И тяжело упала на подушку.
        Сон как миг. С воздухом что-то странное. Она и потела, и тряслась как в лихорадке. Мокрая ткань обжигала кожу. Медленно натянула на себя шерстяное одеяло, закуталась.
        Роза. Это Роза столкнула ее в яму. Воспоминания обретали четкость. Яростный вопль, слившийся с ее криком, а потом - бросившаяся к ней женщина, толчок, падение.
        Роза больна.
        Она во власти психопатки.
        Ее затопил страх, зубы застучали. Накатила дурнота. Не успела совладать с собой, ее вырвало прямо на куртку и одеяло. Попыталась оттереть рвоту, счистить к краю кровати. Пальцы слипались, смердели.
        Позже. Другая мысль, надежда: Роза не хотела ее толкать, это несчастный случай. Так что хозяйка вот-вот вытащит ее. Может, решила попугать немножко. Наверняка она злится на нее. Ингрид увела у нее мужа, перевернула всю жизнь. Захотела расквитаться, наказать. Конечно, она откроет люк. Поможет добраться до больницы. Нужно, чтобы поврежденную руку осмотрели. Роза сразу заметит, что с рукой все плохо, что она висит под странным углом. Наверняка перелом. И понадобится операция. Иначе кость срастется неправильно.
        Титус… Теперь она вспомнила. Должно быть, он вне себя от беспокойства.
        Который теперь час? Ни малейшего представления. Циферблата наручных часов в темноте не разглядеть. Но если подумать: как долго она здесь? Приехала под вечер. Вероятно, несколько часов пролежала без сознания. И сейчас ночь. Да. Точно, ночь. Ночь…
        Вспомнила о мобильнике. Ну, уж с телефоном все в порядке. Да, обязательно должно быть в порядке. В сумке остался. А если сумка не здесь? Ничего не видно. Вообще ничего не видно. Наверняка сумка где-то там, наверху. Титус ей точно уже звонил. И Роза должна была ответить. Что же она сказала? Что Ингрид ушла и скоро будет дома. Наверняка так и сказала. Вряд ли сообщила о том, что столкнула его новую жену в ледяной подземный карцер.
        Значит, Роза скоро появится, утешала себя Ингрид.
        А что, если ей так и не добраться до дома? Кто заметит ее отсутствие? Кто забеспокоится?
        Титус! Вот кто заметит! А еще он знает, куда она отправилась, и обязательно кого-нибудь пошлет. Чтобы помочь. Если только ему не станет хуже. Если только он не… Но тогда ей должны позвонить из больницы. Позвать. А если не смогут связаться с ней? Что тогда предпримут? Сперва позвонят его дочерям. Мы пытаемся связаться с его женой, вы не знаете, где она может быть?
        Ингрид застонала.
        - Прекрати! - сказала она себе громко. - Хватит, черт подери!
        За ней кто-нибудь придет. Ее непременно спасут.
        Только бы увидели люк! Это ведь Роза его захлопнула. А вдруг она заявит, будто Ингрид никогда здесь и не появлялась? Не понимаю, о чем вы говорите.
        Она заскулила от страха. Но тотчас взяла себя в руки. С какой стати Роза позволит событиям зайти так далеко? Нет. Все образуется.
        Но вот что еще странно. Эта крыса на кухне. Крыса, в которую она швырнула чашку. Большая, плешивая, с мерзким хвостом. Крыса почти набросилась на нее. Она остановила животное.
        А вдруг там не одна крыса? Это стайные животные или нет?
        Ингрид жалобно застонала и со всхлипом подтянула ноги к животу.
        Город просто кишит крысами. Она сама несколько раз видела этих тварей. Они пугали ее. Крысиная фобия. Видела целый крысиный выводок - выскользнули из-под автомобиля возле мусорных баков. Слышала, что в центральной части города на одного человека приходится по пять крыс. И они очень опасны. Ходит история, как грызуны напали на ребенка. Мать оставила коляску во дворе, а через некоторое время раздались душераздирающие вопли. Мамаша примчалась и обнаружила в коляске огромную крысу. Отъела ребенку щеку. Титус отмахивался, говорил, что все это городские мифы. Считал, что она, как обычно, преувеличивала. Он не понимал, какой панический ужас вызывают у нее эти животные. Чтобы помочь избавиться от страха, купил ей диск с мультфильмом про крыс. Мультик назывался «Рататуй». Они смотрели мультфильм вместе, но даже такая терапия не помогла. Когда на экран высыпала орда мультяшных крыс, она зажмуривалась.
        Иные городские крысы вымахивают размером с кошку. Та, на кухне, была поменьше, но зубы у нее… Длинные и желтые. И нацелены прямо на нее. Явно собиралась укусить.
        Села, придерживая больную руку. Прижала к сердцу, чувствуя, как колотится оно - от страха. Она должна выбраться отсюда! Немедленно!
        - Эй! - крикнула она. Голос прозвучал тихо, сдавленно. - Эй! - закричала она еще раз, громче, но тут же захлестнула боль. - Роза, ты там? Выпусти меня!
        Похоже, все дело в простом недоразумении. Пока она так и считала.
        Это просто недоразумение. Так Ингрид решила. Когда не дождалась ответа, когда люк не распахнулся. Наверное, Роза просто не видела ее. Может, и на кухню не заходила. А ее подвела память, все было совсем иначе. Роза, должно быть, считает, что Ингрид давно ушла.
        Роза
        Внизу тишина.
        Да. Так и должно быть.
        Но, даже несмотря на звукоизоляцию, когда ребята играли в подвале, звук все равно просачивался. Зажигательное соло на барабанах. Вибрирующий перебор гитары. Глухо, приглушенно, но все равно слышно.
        А сейчас внизу женщина. В дом к Розе непрошеной гостьей вошла незнакомка и провалилась в открытый люк. Точно в пропасть.
        Живая ли? Надо выяснить. Не хочется, а надо. Только тогда станет ясно, что делать с этим безумием, вломившимся к ней в дом вместе с гостьей.
        Если бы не сумка из коричневой замши, по-прежнему лежащая под стулом в гостиной, про изо шедшее казалось бы дурным сном. Но сумка здесь, обвисшая, смятая. Подняла. Сумку чужой женщины. Взялась за ручки, потемневшие от использования. Молния расстегнута. Ну да, она сама расстегнула, чтобы достать мобильник. Вспомнила о мобильнике, о Титусе и закрыла глаза, сделала долгий, глубокий вдох.
        Спокойно, спокойно. Сердце стучало барабаном. Спокойно!
        Раскрыла сумку, заглянула внутрь. Сиреневый складной зонтик. Перчатки. Кошелек. Записная книжка. Расческа с застрявшими волосами. Светлыми. Пластиковая косметичка: пудра, карандаш, помада. Связка ключей со стеклянным сердечком. На сердечке надпись. Je t’aime[15 - Я тебя люблю (фр.).], прочитала она.
        Расстелила на столе свежий выпуск «Ежедневных известий», вывалила содержимое сумки. На самом дне - карманный ежедневник из черной кожи с женским именем, тисненным золотом. Ингрид Андерссон. Ага. Не Врун? Но они ведь женаты, она знает.
        В свое время она сама ежегодно получала от Титуса такие календари. Он заказывал их в типографии, именные, с тиснением на обложке. Подарки сотрудникам и самым успешным авторам.
        Осмотрела книжицу. Ингрид Андерссон написано золотом, изящный курсив «антиква». Шрифт выбирала сама Роза. Вспомнила, как он показывал ей варианты шрифтов и спрашивал, какой ей понравился. Она и выбрала. А он всегда прислушивался к ней, полагаясь на ее вкус.
        Неохотно раскрыла записную книжку Ингрид Андерссон. Сладкий запах, будто конфеты или духи. На первой странице - имя и адрес, выведены детским, с наклоном влево, почерком. «Вот умная, - подумала она, - идеальная подсказка для грабителей. И связка ключей очень кстати».
        Страницы записной книжки пусты, лишь несколько редких записей. Прием у гинеколога в среду. В конце блокнота - перечень имен и телефонов. Все незнакомые.
        Раскрыла бумажник. Четыре сотенные купюры и две двадцатки. Несколько монет. Водительское удостоверение, действительно до марта 2015 года. Ингрид моложе ее, подсчитала Роза, на пять лет. Еще карты Visa и банка ICA. Проездной.
        И тут она увидела фотографию. В пластиковом кармашке, искажавшем черты лица. Но это был он, Титус. Его голубые глаза смотрели прямо на нее.
        Быстро сгребла все вещи Ингрид обратно в сумку. Завернула в газету, примяла. От сумки нужно избавиться, нельзя оставлять ее в доме. Отнесла к амбару, спрятала за мешками с садовой землей, оставшимися с прошлого лета.
        «Что я делаю? - подумала она. - Что же я делаю, боже мой!»
        Запрокинула голову, подставляя лицо тусклому небу: укрепи меня, очисти от грехов моих. Да, она чиста. И пора за дело. Жизнь - как здание, держится на точках опоры, на рутинных, ежедневных делах. Именно они, эти рутинные дела, поддерживают человека, толкают жизнь вперед. А она гений по части обыденности. Ведь именно обыденность помогла ей начать жизнь заново после той катастрофы.
        Сегодня вторник. Оскар Свеидеен ждет корректуру завтра утром, в среду. У нее сутки, чтобы вычитать рукопись. В срочных случаях Оскар присылал за корректурой курьера на автомобиле. Наверняка пришлет и в этот раз.
        Заварила большой чайник чая и соорудила пару бутербродов. Голода она не чувствовала, но поесть нужно, чтобы поддержать силы, необходимые для работы. Этим утром птицы надрывались как оглашенные. Пение пробивалось сквозь закрытые окна, заполняло дом. Оно впервые мешало Розе. Пристроив на коленях стопку листов, она попыталась сосредоточиться. Глянула, сколько еще предстоит прочесть, и тут же закружилась голова. Заставила себя глубоко вдохнуть, диафрагмой, как когда-то учили их на курсах релаксации. Хватило на несколько минут. Затем головокружение вернулось.
        Чай был слишком горячим. Обожгла язык, выругалась. Сквернословие - это не по ее части. Ее всегда отличала чистая, красивая речь, лишенная слов-паразитов и бессмысленных выражений. Томас ее частенько за это высмеивал.
        - Ну вот блин, мам, язык меняется и обновляется, это же естественно.
        Томас, да. Который час? Для почты еще рано. Нет, нужно собраться. Она принялась читать текст вслух, чтобы сохранить концентрацию. Четыре страницы. Пять. Затем взгляд скользнул по комнате, к двери в кухню.
        - Хватит! - подумала вслух.
        Буквально заставила себя прочесть несколько страниц. Ни одной ошибки. Внезапно поймала себя на том, что опять смотрит в сторону кухни. Сидит и таращится, приоткрыв рот. Будто тот умственно отсталый мальчик, живший с ними по соседству, когда она была ребенком. Мать постоянно одергивала: «Роза, закрой рот, а не то станешь как Кони».
        - Работа! - произнесла она громко.
        Встала, закрыла дверь. Тугая, неподдающаяся дверь полностью не закрылась. К тому же ситуация странная, ведь дверь-то обычно нараспашку. Прочитала еще восемь страниц. Ну хоть бы что интересное происходило в тексте! А то какое-то переливание из пустого в порожнее. Нужно так и сказать Оскару Свендсену. Не книга, а полный провал. Какой запланирован тираж? Оскар, конечно, съязвит в ответ. Мол, Роза простой исполнитель. Не корректорское это дело лезть в финансы и издательскую стратегию. Она в этом ничего не смыслит.
        Вспомнилось костлявое, лопоухое лицо Оскара. Рубашка поло и пиджак. Невольно представила его жену. Спальня. Оскар со спущенным исподним…
        Содрогнулась от отвращения и отложила ручку.
        Постояла на кухне, тихо, затаив дыхание. Слышны ли звуки, помимо птичьего пения? Лазоревки и большие синицы с рассветом подали голос. Позже к ним присоединился черный дрозд.
        Моя любимая птица. А знаете, я люблю черных дроздов.
        Нет, черт тебя взял! С какой стати я должна знать, какое мне дело?!
        А знаете… До чего избитый оборот. Наверняка из какого-то местного диалекта. Некоторые вечно вставляют «а знаете» куда надо и куда не надо. Курт Людинг так любил выражаться. Он родом из северо-восточных земель, куда перебралось его издательство. И что это вдруг вспомнила про него? Ведь и встречались-то считанные разы. Титус приглашал домой знакомых из издательского мира, кто был ему наиболее симпатичен. Вспомнилось платье, которое она тогда надела. Белое, с короткими рукавами и с широким поясом-вставкой, который она пришила сама. Роза была счастлива. Титус ее обнял, он так и лучился гордостью. За столом нежно поглядывал на нее. Всплыли слова, которые тогда сказал Курт Людинг:
        - А знаете, что, по-моему, вы красавица?
        Наверняка задумывалось как комплимент. Но Роза отнеслась к этим словам иначе.
        Сидела на полу. Обессиленная, погруженная в себя. Все вокруг кружилось и плыло. Сидела, пока не отпустило. Затем легла ничком на голый пол. Голову набок, ухо прижала к щели между люком и полом.
        Снизу - ни шороха.
        «Умерла, - подумалось безразлично. - Ингрид Андерссон умерла».
        Да там ли она вообще?
        И вновь то самое ощущение нереальности. Огладила ладонью пол, в большой палец впилась заноза. Когда она въехала в этот дом, пол был покрыт тусклым, стертым линолеумом. Под ним дощатый пол, довольно приличный, но занозистый. Она содрала линолеум, отшлифовала доски. Наверное, пропустила кое-где. Обычно здесь лежит ковер. Сейчас сушится на крыльце, и непонятно, как долго он там будет висеть. Такая сырость.
        Лежа на животе, медленно вытянула руку. Смотрела, как та, сама по себе, ползет к кольцу в полу.
        - Нет, - велела она.
        Но словно была уже не властна над собственным телом. Пальцы уже достигли цели. Нащупали прохладный металл, цепко сомкнулись вокруг кольца.
        Села на корточки. Глядя в сторону, открыла люк.
        Ингрид
        Скрежет и водопад слепящего света. Она лежала, сжавшись, закутавшись в одеяло. Ноги точно ледышки. Тонкие носки совсем не греют. Она села, попыталась заговорить:
        - Роза?
        Сдавленное, уродливое кваканье.
        Пятно вверху обрело форму. Короткие светлые волосы, впалые щеки.
        Ингрид соскользнула на пол и метнулась к свету. Не выключай, не закрывай, постой. Глядела вверх. На лицо, парящее над ней.
        - Прошу, - с трудом выговорила она. - Я упала… Похоже, руку сломала. Прошу, помоги…
        Восковое лицо. Глаза неподвижные, точно эмалевые.
        - Прошу, ты…
        Грохот упавшего люка. Точно удар. Ингрид закричала, слыша, как срывается на визг ее голос:
        - Нельзя так! Мне нужно выйти, мне нужно домой! Роза! Открой люк!
        Слова отскакивали, как камни.
        На кухне светло. Вот и все, что она заметила. День. Значит, она провела здесь всю ночь. Здесь, внизу. А Роза - наверху. Ведь это ее дом. Роза знала, что она в подвале. Сомнений не осталось. Но почему она захлопнула люк? Что она собирается сделать?
        Помещение Ингрид не успела рассмотреть. Когда люк открылся, все ее существо устремилось вверх, к узкому, точно звериная мордочка, лицу. Эту женщину когда-то любил Титус. Обнимал ее, ласкал, успокаивал. Неужто не догадывался о ее темной стороне? Или у Розы временное помешательство? Может, ее так потряс визит Ингрид, что помутился рассудок? Но ведь она должна прийти в себя? Конечно, придет. Так что следует соблюдать осторожность, чтобы не усугубить ее состояние.
        Титус скоро примется ее разыскивать. Будет звонить по телефону, пока кто-то не ответит. Хватит ли в мобильнике заряда? Наверное, на какое-то время. А что, если Роза отыскала телефон и отключила? Тогда Титус только сильнее забеспокоится. Позвонит Розе, чтобы узнать, что произошло. Но тут она вспомнила, о чем думала несколько часов назад, и разрыдалась. Роза спокойно может заявить, что Ингрид ушла. Или что вообще никогда не приходила. Но тогда Титус позвонит в полицию. И полиция пришлет патруль, отрядит поисковый отряд. Они явятся и все тут перероют. Ингрид будет кричать, шуметь, ее услышат. У немецких овчарок слух исключительный. И нюх. Возьмут след по запаху, по вещам, которые ей принадлежали. «Принадлежат, - поправила она себя, - принадлежат. Это мои вещи. Собакам дадут обнюхать мои вещи, и они возьмут след. Доберутся до кухни, а затем кинутся к люку. И сделают стойку, и примутся лаять».
        Она мерзла сильнее прежнего. Сползла с кровати, несколько раз присела. Кровь должна циркулировать. От движений тут же разнылась рука. Стиснула челюсти так, что зубы заболели.
        - Эй, там! - заорала. - Эй, ты, наверху, слышишь меня?! Открой люк!
        Время шло. Все та же густая тьма. Ей нужно пописать. Перебралась к краю кровати, спустила брюки, села на корточки. Несколько вымученных капель. И пить, все сильнее хотелось пить. А вдруг Роза больше не откроет? Мысль обжигала мозг. А вдруг Роза больше никогда не откроет этот проклятый люк? И не даст ей ни еды, ни воды. Не появится, пока она…
        Нет. Не будет этого. Она должна стараться думать позитивно, пусть это и не в ее характере. Она законченная пессимистка. Титус постоянно корил ее: «Вечно ты видишь все в черном свете».
        - Не буду! - пообещала она себе. - Как только выберусь отсюда, стану жизнерадостным и позитивным человеком. Ты еще увидишь, Титус, еще увидишь!
        Титус ее спасет. Ее любимый, больной Титус. Беспокойство за нее придаст ему сил. Он выйдет из больницы и организует ее поиски. Скоро, совсем скоро она будет свободна.
        Ингрид забралась на кровать, откинулась на спину. Сейчас кровать - ее безопасная гавань. Темнота душила, давила на глаза. Широко распахнув их, она неотрывно смотрела на четырехугольный контур света. Прислушивалась к шуму в доме Розы. Что это? Кто-то царапается. Прямо под ней. Скрежет. Кто-то грызет в темноте.
        Резко села на кровати, спина как струна.
        Закричала.
        Роза
        Незнакомая женщина стояла прямо под люком, грязная, опухшая. Как свинья. Хрюкает, визжит. Воняет свинячьей мочой и рвотой. Роза всматривалась, пытаясь осознать увиденное. Женщина все еще в подвале.
        Больше смотреть нет сил. Захлопнула люк.
        Мысли кружили в голове, роились, жужжали, будто пчелы. Будто в голове завелся пчелиный рой.
        Этого не может быть. Что она здесь делает? Уничтожает снова. Однажды уже уничтожила мою жизнь. И вот вернулась и снова взялась за старое. Это невыносимо. Невыносимо!
        Читать. Ей нужно читать.
        Ушла в гостиную. Еще четыре страницы. Отложила в сторону, к вычитанным. Дело едва продвигалось. Кипа непрочитанных страниц толщиной с полдюйма. А готовых - всего несколько миллиметров.
        Соберись, Роза. Ты справишься.
        Заставила себя прочесть еще четыре страницы. Потом показалось, что где-то шумит мотоцикл. Посмотрела на часы. Половина первого. Накинула куртку, вышла на улицу. Было пасмурно, в воздухе висела холодная морось. Потрогала ковер, раскинутый на ограде крыльца. Ковер был мокрый насквозь, весь в хвое и старой листве.
        К почтовым ящикам она почти бежала.
        Почтовый автомобиль уже стоял там. Почтальон вскинул руку и чем-то помахал:
        - Вам открытка. Как я погляжу, издалека.
        - Благодарю.
        Не глядя, сунула в карман. Почтальон улыбался ей. Левый резец чуть сколот.
        - Прохладно сегодня.
        - Да.
        - Весна запаздывает.
        - И пусть себе, - услышала она свой голос. - Я занята по горло.
        - Да и я тоже. Но так проще мечтать о дальних странствиях. - Он посмотрел на карман, в который она сунула открытку.
        - Да, - согласилась Роза, - о белом мягком песке и теплых волнах.
        Она хорошо плавала. Могла доплыть до самого мыса, там развернуться и кролем назад. Ранним утром они с Томасом плавали наперегонки. Одно из немногих занятий, которое делало его по-настоящему счастливым. Особенно когда он ее победил. Она начала растирать его, как в детстве, длинное, мокрое тело. Он смущенно рассмеялся, вывернулся.
        Почтовый автомобиль тронулся с места.
        - Пока! - донеслось до нее. - Удачи в работе!
        Помахала рукой в ответ.
        Читать открытку в доме не хотелось. Вышла к пляжу, на берег накатывали маленькие волны с белыми гребешками. Она осторожно вытащила открытку из кармана. Тайские танцоры, мужчина и женщина, в конических головных уборах и в красивых, расшитых жемчугом одеяниях. У женщины большой пояс с крупной пряжкой чуть ниже пупка.
        Перевернула открытку. Да, от него. От Томаса.
        Дорогая мама,
        прими мои самые теплые поздравления с твоим днем рождения. Свой я отмечаю в Уттарадите, где живу на берегу реки Нан. У меня есть для тебя подарок, но он прибудет позже. Когда наконец-то доберусь до дома.
        Томас.
        Читала и порадовалась тому, как он подбирал слова. Еще и подарок? Совсем на него не похоже. Не очень-то он любил традиционные поздравления.
        Когда я наконец-то доберусь до дома.
        Так, значит, он собирается вернуться. Но ни слова когда. Захлестнула радость от того, что он не забыл про ее день рождения. Прислал открытку. И тут же разозлилась из-за его беспечности и равнодушия. Когда я наконец-то доберусь до дома… Еще бы «если вернусь» написал.
        Ингрид
        Жажда нарастала. Слюна сделалась вязкой, тянулась точно слизь. Пересохшее горло саднило. Левая рука отзывалась на кашель острой болью, туманившей голову. От голода ныло в животе. Но при мысли о еде тотчас делалось дурно.
        Сколько времени? Сейчас вечер? Какой день недели? Думалось с трудом. Она пришла сюда вечером в понедельник, провела здесь ночь, так что сейчас, наверное, вторник. Да. Вторник! Значит, скоро ее начнут искать. Если кто-то пропадает так надолго, люди начинают беспокоиться. Ее наверняка уже ищут. В любой момент люк может распахнуться и полицейские вытащат ее наверх. Полицейские и врачи. Ее укутают в теплые, чистые одеяла, положат на носилки. И «скорая» на полной скорости помчит в больницу.
        От таких мыслей становилось легче. Ей даже почудилось, что это все уже происходит с ней. Что она уже на носилках, они раскачиваются в такт торопливым шагам. И всё позади.
        Но ничего не изменилось.
        Порылась в карманах - порой там заваливались леденцы от кашля, лимонно-желтые, в фантиках. Хорошо положить на язык, когда голод становится нестерпимым. Но в карманах пусто. Только смятый фантик. Она лизнула бумажку, но вкуса не почувствовала.
        Наверху - тишина. Даже царапанье затихло. Может, и не было его, показалось. Вообразила, будто к ней подбирается крыса, будто еще миг - и запрыгнет на кровать. Запрыгнет в безопасную гавань, которая только и осталась у нее.
        Время от времени она кричала. Плакала и умоляла:
        - Роза! Дорогая Роза, милая, пожалуйста, открой!
        Но чем сильнее становилось ее отчаяние, тем сильнее поднимался в ней гнев и тем яростнее становился крик:
        - Да провались ты, сука проклятая, вконец спятила! Ну подожди, тебя поймают, сполна ответишь! Ты похитила меня! По тебе Хинсеберг[16 - Исправительное учреждение для женщин.] плачет, на всю жизнь упекут!
        После каждой такой вспышки сидела тихая, опустошенная. Испуганная до смерти. А вдруг Роза ее слышала. И никогда не отпустит. Никогда.
        Но что там, наверху, делает эта сумасшедшая? Время тянулось и тянулось, и положение становилось все невыносимее. До сих пор сохранялся шанс, что все разрешится легко и непринужденно. Например, Роза объяснит, что у нее случился приступ, из-за которого она не смогла помочь. Да они вместе смогли бы найти разумное объяснение. Ингрид легко поверила бы такому рассказу, охотно, даже с удовольствием подыграла. Но чем дальше, тем менее реалистичным казалось такое разрешение ситуации. В любой момент Роза может осознать, сколь рискованно отпускать пленницу на свободу, что Ингрид придется рассказать, где же она пропадала так долго. Даже если она и поклянется ни слова не говорить о случившемся, Роза не поверит ее клятве.
        Вряд ли она сможет держать ее здесь бесконечно. Без еды и воды, по крайней мере. Но если ей дадут еду и питье, то, значит, она и впрямь в заточении. И тогда картина поменяется полностью. До сих пор происходящее напоминает бессмыслицу. А тогда все обратится в умышленное преступление.
        А если нет? Если люк так и останется запертым? И никогда больше не откроется?
        Она снова заплакала. От чего люди умирают быстрее? От жажды или голода? Впадают ли сначала в кому? Это больно? Ее охватила паника.
        - Я не умру! - вскрикнула она. - Я не так представляла свою смерть!
        Лицо было мокро от слез и соплей. Не в силах совладать с собой, принялась здоровой рукой рвать волосы, тянула и дергала в исступлении. Погребенная заживо. Вот кто она. Ее похоронили заживо, и она никогда больше не вернется к свету, к чистому воздуху. Она как те заколоченные в гробу - впавшие в летаргию. Комья земли стукают о крышку гроба, и мертвецы просыпаются. Разевают рты и кричат: Я живой! Я здесь! Не хороните меня! В детстве она иногда рисовала себе эту жуткую картину. Глупо как. Неужели с ней случится именно это? И когда-нибудь, много лет спустя, вскроют пол и найдут ее иссохший труп…
        С силой ударила себя по губам. Прекрати!
        Встала в темноте, принялась ощупывать все вокруг. Может, все-таки есть выход? Как это типично для нее - сдаваться сразу же… Даже не обследовала толком тюрьму. Потому что ждала, что Роза выпустит ее. Но сейчас настало время осознать, что этого не будет.
        Вытянув правую руку, она передвигалась вдоль стены, скользя пальцами по ее поверхности. Для чего Роза использовала это помещение? Почему оно обставлено как спальня? Если спальня, то как сюда спускаться, ведь лестницы нет? Слишком сложно. Да и мебели мало. Только круглый столик, три стула и кровать. А чуть позже обнаружилась книжная полка. Она поводила пальцами по корешкам книг, пытаясь угадать заглавия. Научные издания или беллетристика? Книги подарили надежду, успокоили. Справа от полки вверх и вниз уходили трубы. Иногда они гудели. Наверное, это Роза открывала краны. Или смывала за собой.
        Хотя Ингрид и не пила ничего, снова болезненно захотелось в туалет. Как при цистите. Присела, выдавила несколько жалких капель. Это ее слабое место, всегда таким было. И после прихода климакса лучше не стало. Хорошо хоть, что трусики высохли. Она чувствовала запах, исходящий от них. Молнию на джинсах удалось застегнуть с трудом. И как раз когда она возилась с замком, вверху загрохотало.
        Она застыла в неловком положении. Люк со скрежетом распахнулся, упал четырехугольник света. Прямо на нее.
        Откинув голову, Ингрид ждала.
        Роза
        Сутки. Ровно столько было Томасу двадцать пять лет назад. Жалкая обезьянка со скрюченными лапками и маленькими глазками. Обезьянка смотрела на нее, точно спрашивала: «Эй, ты кто?» Да-да, она видела любопытство в этих заплывших глазках. С годами любопытства поубавилось.
        После родов за ней присматривала акушерка. Оказалась разговорчивой.
        - Да вы не волнуйтесь, все у вас нормально прошло.
        Нормально? Что-то ей не верилось.
        Роза помнила, как кричала и кричала, как было невмоготу. Ей стало стыдно. Ведь женщины мечтают родить.
        - У вас чудесный мальчуган, - погладила ее по руке акушерка.
        - Спасибо.
        - Думаю, он на вас похож.
        «Лишь бы не на отца», - подумала Роза.
        Эта акушерка не задавала вопросов. Не то что принимавшая роды. Стоило Розе появиться в отделении, так и накинулась с расспросами:
        - А вы что, одна? Отца ребенка разве не будет?
        - Я не поддерживаю с ним отношений, - с трудом выдавила Роза; ей чудилось, что ее вот-вот разорвет от боли. Словно ее разбирали на части.
        - Значит, вы одна пришли? - не отступала акушерка.
        К счастью, скоро ее смена закончилась и она ушла. Розе она не нравилась - совсем чужая. И руки ее, нырявшие ей между ног, были такими холодными. То и дело взглядывала на часы.
        - Роды могут затянуться. У вас раскрытие на три пальца…
        Будто это она такое наказание приготовила.
        Мама предлагала присутствовать при родах. Сидеть рядом, вытирать пот с лица. Массировать спину, если станет совсем невыносимо. Роза отказалась. Но после ночи адских схваток пожалела об этом.
        В палате она была большую часть времени одна. Из коридора доносились протяжные крики. Персонал явно нервничал - самый наплыв рожениц.
        Под утро дело пошло быстрее. Новую акушерку звали Инге гард. Она внимательно изучила медкарту.
        - Поздравляю с юбилеем. Отличный подарок ко дню рождения!
        - Нет! - застонала Роза. - Он не родится сегодня, я не выдержу!
        Ингегард взяла ее лицо в ладони:
        - Мы справимся, мы вместе, вы и я.
        Она больше не была одна. Она была теперь в команде. И в четверть двенадцатого родился мальчик.
        С ребенком проделали все положенные манипуляции и положили его рядом с ней - теплый, тяжелый сверток. Она устала и боялась, что столкнет малыша на пол. Сил у нее не осталось, даже не смогла к себе прижать. Ингегард, будто прочитав ее мысли, отнесла младенца в детскую кроватку.
        Назовет его Томасом - это она решила задолго до того, как увидела его.
        В больнице она задержалась на несколько дней. У Томаса началась желтушка.
        В палате вместе с ней лежали еще две женщины. Их навещали мужья - с коробками шоколадных конфет и золотыми побрякушками. Соседки переглядывались - жалели. Она старалась держаться уверенно; расчесывая волосы в ванной, напевала.
        «Я счастлива», - думала.
        И в каком-то смысле действительно была счастлива.
        А потом пришла мама.
        И папа.
        Новоиспеченные бабушка и дедушка.
        У мамы глаза были на мокром месте:
        - Сыночек малышки Розы! Какой же милый, хорошенький… Вы только гляньте на эти ушки. И носик, как у боксера.
        Роза кивала. Поразительное совершенство. Растопыренные пальчики дергались и шевелились, этот ритм был ей знаком: малыш занимался этим и в утробе.
        Мама взглянула умоляюще:
        - Ты ведь поживешь у нас на первых порах, Роза? Мы уже привели в порядок твою комнату. Одолжили детскую кроватку и еще всякую мелочь для малыша, ну ты же знаешь Сисси и Джона, их дети уже большие, в школу ходят, а от младенческих вещей они так и не избавились. Наверное, подумывали еще об одном ребенке. И неудивительно - эти двое до сих пор влюблены друг в дружку.
        Роза попыталась возражать, но довольно скоро сдалась. Слишком устала. В последние недели беременности она страдала от судорог в ногах и изжоги - стоило лечь, как желудочный сок подступал к горлу. А теперь можно сколько угодно валяться в кровати и спать, спать… Родители ходили на цыпочках. Ее девичья кровать была накрыта кисейным пологом. Мать так и осталась старомодной. Вышитый пододеяльник. Наволочки с кружевом и вензелями.
        Мать научила ее ухаживать за ребенком. Менять подгузники, тщательно мыть между ножек. Следить за родничком.
        Поначалу были проблемы с кормлением. Грудь у нее всегда была маленькой и пусть с беременностью налилась немного, но не верилось, что малыша она кормит досыта. Мама учила держать сосок: «На полную четверть, пусть сам хватается».
        Сама она вскормила единственного ребенка. Розу. Тридцать лет назад. Но, кажется, все помнила до сих пор.
        По вечерам, когда Томас поднимал крик, отец расхаживал по комнате, взяв внука на руки и напевая песенки Таубе[17 - Эверт Таубе (1890-1976) - популярный шведский композитор-песенник.]. Роза понимала, что без помощи родителей не справилась бы. Уж точно все оказалось бы куда сложнее.
        Время от времени они пытались поговорить про отца ребенка. Бывало, мама сядет рядом на диван и толкнет ее локтем в бок:
        - Роза, неужто так и не расскажешь нам, кто отец малыша?
        От очевидного упрека в ее тоне Роза тут же замыкалась.
        - Кроме того, малыш имеет право знать, кто его отец, неужели ты не понимаешь, девочка? Ну же, не упрямься, родная.
        Роза сидела на диване, напряженная, бледная. Мать сдавалась:
        - Ну да ладно, зато у него есть мы втроем. Ах ты, мой проказник маленький!
        Иногда Роза гадала, а как бы воспринял новость англичанин? Узнать бы его адрес в Лидсе да заявиться с ребенком на руках. Подошла бы к старому дому из красного кирпича, следом - стайка любопытной ребятни. Увидела бы, как он открывает дверь, одетый в футбольные шорты, из которых торчат долгие, тощие ноги…
        - Who the hell are you?[18 - Кто ты, черт побери? (англ.)]
        Они оба были пьяны. Чудо, что им вообще удалось соитие. Зачать мальчугана, который теперь вырос в двадцатипятилетнего мужчину.
        Она прошла в спальню, остановилась, разглядывая фотографии на комоде.
        Угрюмое лицо Томаса-школьника.
        «Мой сын».
        Такой педантичный.
        Тщательный во всем.
        Похожий на Титуса…
        Нет!
        Прочь!
        Веточки черники увяли. Забыла добавить воды в вазу. Будто бросила. Взяла вазу, отнесла на кухню. Из-под дивана выглянула Фига. Махнула длинным хвостом, покрутилась на месте. Было в ее поведении что-то странное. Крутится и крутится, словно не в силах остановиться.
        - Фига, в чем дело? - прошептала она. Опустилась на колени, ухватила крысу. Крепко держала в руках. Ломкие усики подрагивали. - Ой, бедная моя, - тихо проговорила Роза. - Понимаю, малыша своего оплакиваешь.
        Блестящие черные глазки точно расширились.
        - Все просто, дружок. Наши дети, они ведь не наши на самом деле. Не принадлежат нам. Настает день, и мы должны вернуть их. Будто и не было у нас никогда детей, будто мы их никогда не рожали…
        Опустила Фигу на пол. Грызун суетливо шмыгнул к люку, понюхал кольцо, прибежал обратно. Замер.
        - Она там, - сказала Роза. - Убившая твое дитя.
        По шее побежали мурашки.
        Ей удалось прочитать пятьдесят страниц. Через силу. Каждый раз, когда мысли разбегались, она вставала и делала несколько кругов по комнате.
        И снова за работу. Плохо, что в рукописи нет глав. Было бы куда проще, если бы она видела, сколько глав уже вычитано. Пятьдесят страниц - и то много.
        А всего прочла семьдесят три страницы. Осталось каких-то четыре сотни. Без диалогов, пробелов и коротких строк.
        Разболелась голова. Роза поняла, что забыла поесть.
        Пошла на кухню, открыла холодильник. Что здесь? Да ничего. Каша для крыс. Купила в оптовом магазине манную и рисовую. Дешевле было самой приготовить, но на распродаже попались готовые каши в упаковках, очень удобно и совсем недорого. Достала коробку с рисовым пудингом, выдавила на тарелку. Молоко почти закончилось. «Нужно сходить в магазин, - подумала она. - Но не сегодня, не сейчас. После того, как дочитаю. Сейчас - работа. Ога et labora»[19 - Молись и трудись (лат.).].
        Поела каши. Запивала прямо из-под крана.
        Вчера, в это время…
        Женщина направлялась к ее дому…
        И она еще тут.
        Там, под полом.
        Не хочу. А она там.
        В комнате моего сына.
        Роза расплакалась.
        Наклонилась и дернула на себя люк.
        С такой силой, что сломала ноготь.
        Женщина стояла прямо под ней. Всклокоченные, сальные волосы.
        - Лучше бы ты никогда сюда не приходила! - крикнула Роза.
        И зарыдала, громко, в голос. Ненавидя себя за это. Никогда раньше не плакала. И вот теперь. Но теперь слишком поздно.
        - Лучше бы ты никогда не приходила в мой дом, не пачкала его!
        На подбородке у женщины засохла рвота. Баюкает одну руку. Такой жалкий вид. Открыла рот, закрыла - вылитая рыба.
        - Прости, - пробубнила она, - Роза, пожалуйста, прости меня.
        Ингрид
        Роза плачет. Добрый знак, да. Значит, не такая уж она жестокая и бесчувственная. Титус как-то принялся рассказывать о бывшей жене. Сразу после его развода. В том, как он говорил про бывшую жену, чувствовалась обида.
        - Видишь ли, Роза привыкла твердо стоять на ногах, жить сама по себе. Ей и мужчина-то не нужен. Она чертовски сильная - как психологически, так и физически.
        Нужно иметь это в виду, если Ингрид хочет пробиться к ней, одолеть. Не дать ей захлопнуть люк Она больше здесь не выдержит. Она сломается, спятит в этой крысиной яме. Кожу нещадно кололо, все тело чесалось.
        - Роза, - мягко сказала Ингрид. - Пожалуйста, пожалуйста… Прости меня. Сможешь ли ты простить меня?
        Роза сидела на корточках. Слезы упали прямо на лицо. Ингрид вздрогнула. Раскачиваясь взад-вперед, Роза рыдала, заходилась в стонах.
        - Ты всё разрушила. Всё! Всю мою жизнь, в осколки!
        - Прости меня. Роза, милая, прости.
        Роза все раскачивалась, спрятала лицо в ладонях. Ингрид быстро огляделась. Журнальный столик, стулья, постель. Стеллаж с книгами. Теперь она знает, что здесь есть. В углу за спиной - подобие шкафа. О его существовании она и не подозревала.
        Женщина наверху вдруг застыла.
        - Роза… - пробормотала Ингрид, слова вязли на языке. - Пить, так хочется пить… Пожалуйста, могу я попросить дать мне… попить?
        Она услышала, как женщина встает, как льется вода. В горле саднило. Вскоре вниз что-то полетело, упало с глухим звуком. Пластиковая бутылка с откручивающейся крышкой. Внутри плескалась вода. Ингрид наклонилась, схватила бутылку. Стиснув между коленями, открыла. Крышка упала и укатилась.
        Поднесла бутылку к губам - и пила, пила. Что-то снова упало рядом. Прямо под ноги. Похоже на мягкую, сероватую колбаску.
        - Это каша, - послышался сверху голос Розы.
        - Ох, спасибо, - произнесла Ингрид. И тотчас, стремительно, не успев подумать: - Роза, помоги мне выбраться.
        Роза стояла у люка. Ингрид видела ее ноги в черных носках, пробковые подошвы туфель. Одна нога поднялась, с силой топнула:
        - Решила, что можешь мною командовать?! Да?!
        - Нет, прости! - вскрикнула Ингрид. - Я не то хотела сказать, прости, прости…
        Слишком поздно. Люк с грохотом захлопнулся.
        Она не двигалась, ждала. Посреди квадрата едва различимого света. Скоро люк снова откроется и она снова будет умолять Розу о прощении, упадет на колени: я сделаю все, что хочешь, только отпусти. Никаких приказов, нет. Только молить и просить.
        Ждет.
        Вслушивается.
        Тишина.
        У нее есть вода. Зажав бутылку в правой руке, доплелась до кровати. Теперь она знала, где что стоит. Отпила еще несколько глотков. Подождала.
        И наконец поняла, что все напрасно. Подстраиваясь под Розу, она уменьшает свои шансы. Нужна новая стратегия. Пока не поздно. Если только люк откроется снова.
        Да. Так и должно быть. По крайней мере, Роза дала ей воды. И… кашу, кажется? Пластиковая колбаска. Постаралась припомнить место, куда та упала.
        Ей нужна еда, она должна есть.
        Голод вгрызался в нее, мешая тошноту и желание. Опустилась на колени. Но сначала пристроить куда-то бутылку, чтобы не опрокинуть. Все равно что излить воду жизни. Нащупала ножку стола, провела пальцами вверх. Столешница. Вот здесь. На две ладони от края. Поставить бутылку сюда. Безопасно.
        Так вот каково это - не видеть, не ведать, слепота. Теперь это про меня. Слепая. Как много чудесного мне было дано прежде… Мысли роились в голове, навалилось отчаяние, и она, стоя на коленях, расплакалась.
        Через некоторое время успокоилась. С трудом взяла себя в руки. Вспомнила про кашу. Как отыскать в темноте? Можно лечь на спину и пошарить вокруг, словно изображая ангела в снегу. Правая рука болит, но терпимо. Левую она прижимала к груди. Сумела избавиться от куртки, которая сковывала движения. Вот бы перевязать пострадавшую руку, прикрепить к телу, чтобы не тревожить. Подумала о простынях на кровати. Слишком большие. Да и сможет ли она сделать повязку без посторонней помощи? Вытащила подол рубахи, сумела перебросить его через левую руку. Закусила ткань зубами, подтянула. Боль чуточку отпустила. Теперь можно передвигаться вперед, точно плывешь на спине.
        Поиски заняли какое-то время, но она все же нашла. Мягкая прохлада легла в ладонь, она стиснула еду. Привстала. Выпустила из зубов ткань, и подол соскользнул вниз. Посидела в полном изнеможении.
        Нужно проделать дыру в упаковке. Добраться до содержимого. Жадно поднесла пакет ко рту, попыталась прокусить. Жидкая масса потекла по пальцам.
        Втянула в себя с хлюпаньем, облизала пальцы, проглотила.
        Манка.
        При каждом сглатывании накатывала тошнота.
        Манную кашу варила бабушка, когда Ингрид была совсем маленькой.
        - Кушай, кашка нежная, вкусная, вырастешь сильной.
        Бабушкина каша была на молоке. Теплая тарелка. Сахар, корица. Ингрид украдкой подсыпала себе хрусткого сахара. А в сочельник готовили рисовый пудинг. Мама обычно клала в пудинг белый миндаль и серебряную монетку. Десять эре.
        - На удачу, девочки, понимаете? Та, кто найдет монетку, разбогатеет. А кто найдет миндаль… выйдет замуж!
        Монетку всегда находила Ингрид.
        Сестры боролись за миндаль. Маленькие они были. Замужество им казалось таким важным.
        Досадно, что не успела посмотреть на часы, пока был открыт люк. Наверное, уже вечер. Вечер после долгого путешествия в ночь, путешествия длиной в целый день. А дальше… Дальше - непроглядная ночь. Долгое, унылое путешествие через ночь к столь же безрадостному утру.
        Роза
        Четыре сорок пять утра, вторник, она сдалась. Ни малейшего шанса успеть вычитать рукопись к следующему дню. В ней закипало бешенство. Да кто такой этот Оскар Свеидеен, чтобы так на нее давить?! Позвонит ему, выскажет все. Он должен дать ей как минимум еще один день. Это не обсуждается. Иначе придется ему искать кого-то, кто возьмется доделывать работу.
        Где мобильник? Вспомнила. Она же сама его выключила. Поискала. Нашла телефон на диване, прятался под подушками. Главное - перехватить Оскара Свендсена прежде, чем он уйдет с работы. В свой пресный домашний рай.
        Ввела пин-код. Не успела набрать номер Оскара Свендсена, как мобильник запищал. Получено несколько сообщений. А вдруг среди них весточка от Томаса? Зря она вчера отключила телефон.
        Набрала 222 и стала слушать механический женский ГОЛОС:
        - Получено вчера в 11.05.
        Нет, не Томас.
        Парень из «Теле-2».
        «Здравствуйте, это Йоаким из Теле-2. Слышал, вы решили взять тайм-аут до конца недели. Полагаю, мы договоримся. Хо-хо! Вижу, у вас сегодня еще и день рождения! Мои наиогромнейшие поздравления. В качестве подарка предлагаю вам несколько дополнительных бонусов. Позвоните мне по этому номеру, и мы обсудим детали».
        Йоаким из «Теле-2». Про него она забыла. Большинство сообщений от него.
        Удалила.
        Вечером в понедельник, в 21.18, звонил Титус. Она оказалась не готова услышать его слабый и прерывистый голос, звучащий прямо в ухо. Если бы он не назвал имя, ни за что бы не узнала. «Привет, это Титус. Перезвони, пожалуйста». Сиплый, дрожащий голос старца. Прикрыла глаза, пытаясь оправиться от шока.
        В 22.02 он перезвонил. Оставленное им сообщение удалось разобрать с величайшим трудом. «Это Титус. Прости… что беспокою тебя. Ингрид… не заходила? Я должен знать. Перезвони мне, пожалуйста. Ты можешь… позвонить в любое время… я жду».
        Болен. Похоже, дела его неважнецкие. В трубке слышались звон и лязг, больничные звуки. Руки сделались влажными, мобильник она удерживала с трудом. Губы задергались, будто в спазме. Прижала указательный палец к губам, удерживая кривящийся рот.
        Следующее сообщение пришло во вторник утром, в десять. От Йенни.
        «Привет-привет. Давно не виделись. Надеюсь, у тебя все в порядке. Хочу спросить кое о чем. Насчет отца. Он… он очень тяжело болен… вообще-то. Даже не знаю, как называется болезнь… - Йенни замолчала, Роза услышала, как девушка сглатывает, откашливается. - Ну да. Кхм. Как я уже сказала, я понимаю твои чувства и все такое… но, наверное, тебе нужно вроде как встретиться с ним. Хоть на несколько минут, долго он не сможет говорить… Но так он хоть чему-то порадуется… и, может быть, ну… поживет подольше. Пожалуйста, перезвони мне».
        На воздух. Мобильник в карман - и вперед. Вниз по дорожке, к берегу. Совсем скоро фиалки сойдут и расцветут подснежники. А потом ландыши. Затем пойдет земляника, соберет с литр, устроит себе праздник. Теперь земляника, похоже, никого не интересует. А после земляники настанет время чудной дикой малины. Здесь все вокруг - ее владения.
        Мимо с лязгом пронесся велосипедист, она еле успела отскочить. Желтый каменный дом, первый слева от леса, выставлен на продажу. Окна темнеют пустотой, на одном из балконов табличка «Продается». Здесь жила пожилая пара с таксой. Интересно, куда они подевались? Акеле та собачка нравилась. При встрече они дружелюбно обнюхивали друг дружку.
        Свернула вниз, вправо по склону, прошла по песчаному берегу к виллам из желтого кирпича, когда-то построенных для верхушки «Скании». Отличное место, с видом на озеро, с персональными причалами. Вдалеке нависает над водой тяжелая громада - «Астра Сенека», фармацевтическая компания. По вечерам, когда во всех окнах загорался свет, становилось похоже на Манхэттен. Главное здание напоминало замок.
        А вот и яхт-клуб. В это время года здесь вовсю бурлила жизнь. В середине мая пора выходить на воду. Она шагала по пыльной, посыпанной гравием дорожке, заглядывая через забор. Вечернее солнце вырывалось из-за облаков, согревало плечи. Чувствовала себя жесткой, пришибленной.
        - Не купить ли нам яхту? - спрашивал он.
        Титус. В самом начале.
        Она согласилась, и несколько месяцев они осматривали лодки. Но с покупкой так ничего и не вышло. Сейчас не вспомнить почему. А летом в Англии они арендовали судно и пошли в сторону Ла-Манша, через шлюзы, мимо милых деревушек Томас и девочки путешествовали вместе с ними. Шлюзы они открывали по очереди, вручную, их было много, не меньше сотни. Загорелый Титус сидел на скамье и фотографировал Розу, пока она управляла суденышком. Самый счастливый отпуск в жизни. И незадолго до катастрофы. Наверняка к тому времени он уже путался с Ингрид. Их связь длилась долго. Похоже, что все в издательстве были в курсе. Все, кроме нее. Да, она стала замечать, что он все больше и больше меняется, но прошло много времени, прежде чем поняла почему. Прежде чем позволила себе понять.
        Она почти дошла до нового дома на Хаста-пляже и только тогда почувствовала в себе достаточно сил для звонка. Села на корточки у обочины с пробивающейся травой, набрала номер Йенни. Девушка ответила сразу же.
        - Йенни, это Роза. Ты меня искала?
        - А, да, здорово, что позвонила. Как ты?
        - Хорошо. А ты… ты как?
        - Не очень. Ты же знаешь, отец…
        - Я слышала.
        - Сможешь его навестить?
        - Не уверена.
        - Нет?
        - То, о чем ты меня просишь, Йенни…
        - Понимаю, ты сама должна решить. Но…
        - А он…
        Йенни перебила:
        - Он встревожен, и ему от этого хуже. Лежит в палате, размышляет, накручивает себя. «Как думаешь, Роза меня простит?» - и все в таком духе. Не знаю, наверное, для него важно расплатиться по этим хреновым счетам.
        - Расплатиться?
        - Ну да. Типа того. Ну, ты понимаешь.
        - Значит, индульгенция понадобилась, да?
        - Чего?
        - Отпущение грехов и жизнь вечная. Аминь.
        Йеннифер нервно рассмеялась:
        - Возможно. Или просто хочет с тобой повидаться… еще раз. Не знаю. В общем, отстой.
        - А как Юлия? - сменила тему Роза.
        - На нервах вся, испугана до смерти. Как и я. Просто какая-то гребаная чума. Видишь ли, мы всегда были втроем: папа, Юлия и я. С тех пор как мама… в общем, ты в курсе. Он замечательный отец… И мы любим его! А теперь он там лежит, и все так страшно, так… а поделать мы ничего не можем, полная беспомощность!
        - Печально, - сухо сказала Роза.
        - Ой, еще одно. Эта шлюха Ингрид была у тебя?
        Хотя Роза ждала этого вопроса, но все равно напряглась.
        - Да, вчера приходила, - выдавила она. - Ненадолго.
        - Ага. Хорошо. Похоже, она… Сама я не уверена, но папа вбил себе в голову, что она, типа, исчезла. Вот он и послал меня искать ее, ну в квартиру на Туле гатан, но там пусто.
        - A-а… Странно.
        - Точно. Он еще больше разволновался.
        - А вы пробовали звонить ей на мобильный?
        - Папа обзвонился. И сообщения отправлял. Она не отвечает. Но вообще она малость не в себе, так что могла просто забыть зарядить мобильник. Но куда она подевалась? Должна же была домой вернуться.
        - Скорее всего.
        - Она ничего тебе не говорила? Как она вообще себя вела?
        И в тот самый миг у Розы созрела ложь:
        - Ну, видишь… я не знакома с ней лично, но, похоже, она в депрессии, вся подавленная такая. По-моему, она то ли перебрала с лекарствами, то ли стресс. Я не придала значения ее словам. А теперь понимаю… Она сказала что-то вроде: «Уеду я, пожалуй, на некоторое время». Что-то в таком духе. Мол, ей нужна передышка.
        - Уехала?
        - Да. Так она сказала.
        - Сука!
        - Йенни…
        - Вот так вот просто взяла и сдристнула! Как трахаться - так она рядом, а когда требуется помощь…
        - Да, но мы не должны…
        - Черт, и ты еще эту шлюху защищаешь?!
        - Не то что защищаю, но…
        Йеннифер перебила:
        - А знаешь что? Расскажу тебе кое-что, только обещай никому не говорить. Мы с Юлией навели на нее порчу, магия вуду. Чтобы от нее отделаться. А теперь… ух ты! Сработало, значит. Невероятно! Жуть какая. Черт. Меня сейчас прямо затрясло.
        - Какое еще вуду? Ты о чем?
        - Ну, типа колдовство. Юлия смастерила обалденную куклу. Вот мы иголки в нее и повтыкали…
        Роза заставила себя рассмеяться:
        - Да вы спятили. Она скоро наверняка объявится.
        В трубке ненадолго воцарилось молчание. Затем вновь голос Йенни:
        - Так, значит, она свалила? Прямо вчера вечером, или как?
        - Может быть. А может, и нет, просто ляпнула.
        - Вряд ли. Ведь ее нигде нет. Не говорила, куда намылилась?
        - Ну… нет, по-моему, нет. Вообще-то мы не очень долго разговаривали. У меня времени не было. Аврал с работой. Нужно доделать к завтрашнему утру. Громадная корректура, почти на пятьсот страниц.
        - Пятьсот страниц! Ого! Все-все, больше не отвлекаю. Но ты все-таки подумай насчет папы. Иногда нужно проявить некоторое… ну, типа… великодушие.
        Ингрид
        Дремала, растворяясь в прерывистом сне. Проснулась от звука собственного голоса: кричала и плакала.
        Звала его по имени.
        Титус…
        Что с ним творится сейчас? Из-за ее исчезновения. Не знает ничего, не понимает. Когда он нуждается в ней сильнее всего. Она должна быть рядом, держать его за руку, успокаивать. И в горе, и в здравии. Ну, может, в ратуше и не так говорят, но она так считает. В глубине души она мечтала о роскошной свадьбе. В глубине души была маленькой, мечтательной девочкой. А еще глубже - желала избавиться от его злых дочерей, пусть бы провалились ко всем чертям. Они как сводные сестры Золушки. Ненавидят ее.
        - Постарайся их понять, - призывал Титус. - Я так страдал, когда меня бросила их мать. Было неимоверно тяжело. Я потом все понял, после того, как мы с тобой… что все это сказалось на девочках. Потом появилась Роза и все успокоилось. Конечно, дочери выросли и должны понимать, что у меня своя жизнь. Но прошлое ведь не исчезает никуда.
        Ингрид боялась девушек В конце концов, пришлось признаться в этом. Не Титусу, разумеется. Себе. Они ее пугали. Как они могли быть частью ее мужчины? Невероятно.
        Будь они с Титусом помоложе, у них были бы общие дети. Дети, которым передались бы черты обоих родителей, надежные дети, безопасные дети, без этой жестокости.
        А вдруг он умрет? Вдруг прямо сейчас он умирает на больничной койке? И она никогда, никогда его не увидит?
        От страха она резко села на кровати. От отчаянного биения сердца в боку закололо. И рука… рука болела еще больше.
        Откинуться назад, плотно прижаться головой к стене. Ущипнуть себя за ногу, одолеть боль болью. Она сморщилась, заплакала.
        - Помогите! Почему никто не придет, не поможет мне?
        И через миг, поразившись собственному пафосу:
        - За что мне все это?
        А затем - яростное отречение:
        - Это все ты виноват, Титус! Ты! Это ты послал меня сюда! Это ты заставил меня, помнишь! Ты должен был знать, ведь ты прожил с ней много лет! Она психопатка, опасна! Ни один нормальный человек сюда бы не забрался. Она меня убьет, я видела по глазам ее, убьет! Если бы ты знал, если бы ты…
        Короткий, сдавленный утробный стон. Будто пила скрежетнула.
        - Она у-у-уубъе-е-ет меня, я умру-уу-у здесь, господи, помогите кто-нибудь, почему никто не приходит, рука, так болит рука, господи, я больше не могу, я не хочу, я хочу домой!
        Она зажмурилась, и в глазах словно взорвался фейерверк Сперва она решила, что люк снова открылся, но тут же поняла свою ошибку. Мозг реагировал неожиданно. Что дальше? Эпилепсия? Инсульт?
        Опять захотелось в туалет. Вдобавок скрутило живот. Не отравлена ли каша? Сейчас ее ничто не удивит. Стиснула ягодицы, позыв прошел. Но скоро, очень скоро станет невтерпеж.
        Вспомнились ботинки, оставшиеся наверху, в прихожей у Розы. Надежные коричневые башмаки, служившие верой и правдой столько лет. Они всегда были хороши. Много, много миль отшагала она в тех башмаках… Верные спутники с веселыми красными шнурками. И вот теперь они разлучены. Они теперь на другой стороне, на стороне Розы. Натерли мозоль. Когда же это случилось - позавчера? Вчера? Уже и не вспомнить. И эта тьма… Будь у нее свет, она бы отмечала каждый день новой чертой. Как обычно делают узники, чтобы сохранить рассудок. Будь у нее свет… Есть такая пытка, когда в камере все время горит лампа дневного света. Но свет был бы ей по душе, она всегда боялась темноты.
        Почему такое произошло с ней, отчего именно она очутилась в такой кошмарной ситуации? Она, ни разу не совершившая зла. Она была самым добрым и сострадательным человеком. Да, так и есть. Сострадательной.
        Вспомнила одного из бывших любовников. Хассе. Как всегда молчала во время их ссор. Молчание его раззадоривало:
        - Черт, ну ты и мямля! Неужели у тебя никогда нет собственного мнения?
        Нападки Хассе сбивали с толку. Ведь он всегда свирепел, если Ингрид говорила, что думает. Однажды ударил ее. Влепил пощечину. Тут же раскаялся, чуть не заплакал. Но подействовало отрезвляюще. В тот миг она решила порвать с ним. А через год он женился на женщине-политике, чье имя часто появлялось в газетах. Помнится, у нее была двойная фамилия.
        Живот снова скрутило, отпустило, скрутило. Невозможно больше сдерживаться. Слезла с кровати, качнулась к стене, подальше, насколько могла. Стянула штаны. Присела на корточки.
        И выкрикнула прямо в потолок:
        - Будь ты проклята, Роза! Выпусти меня!
        Роза
        Она двинулась дальше, вдоль берега. Набережную приводили в порядок после завершения строительства. Запах свежего асфальта щекотал ноздри. Прежде ее немного тревожила интенсивная застройка, но сейчас она успокоилась на этот счет. Выглядит красиво. Вспомнила, как Томас говорил, что вряд ли на берегу станут строить жилища для беженцев. Здесь селились богатые, зажиточные, те, кто мог себе позволить потратить пару миллионов.
        Глянула на балконы одной из новостроек. На одном из них женщина высаживала растения в два огромных горшка. Поймав взгляд, улыбнулась Розе и продолжила возиться с растением, похожим с виду на кактус.
        - Агава, - крикнула она.
        - Вот как.
        - Морозостойкие, хотя в этой стране никогда не знаешь наверняка. Но ведь весна пришла надолго, правда? Боже, как же я соскучилась по теплу!
        Полупустая бутылка вина на балконном столике, веселая музыка несется из квартиры… Внутри Розы разрасталась пустота. По полю для мини-гольфа бродил человек с граблями, еще один натягивал полотнища навесов. Сезон начинается. Подумалось: не пригласить ли сюда на выходные Анние? Столько лет уже собиралась. Можно вместе сходить на поле для гольфа, поиграть. А потом дома поужинать. Анние могла бы остаться на ночь.
        Что же теперь будет? Со всем ее существованием, с привычной жизнью? Роза поежилась. Продрогла, хотя шагала быстро. Куда она направляется? В город? В аптеку? Уже не помнит. Какая-то вялость, мешающая думать.
        «Я должна вернуться!» Из груди будто вырвался хрип. Успела дойти до старой табачной фабрики, там резко развернулась и пустилась бегом. Накатило предчувствие. Что-то вот-вот произойдет. В подвале, намного хуже уже случившегося. Эта женщина подняла люк и выбралась. Стоит на кухне, поджидает. Или сбежала. А может, во дворе уже ждет полицейская машина?
        Зачем только она пришла, - думала Роза. - Что ей от меня понадобилось? Зачем явилась в мой дом, где я в безопасности… Только и делает, что разрушает, мало ей прошлого, снова и снова… Выпущу ее! Да, так и поступлю. Отвезу до станции, скажу, что все это недоразумение, несчастный случай.
        Но тогда…
        Нет. Слишком поздно. Чересчур далеко все зашло.
        А если скажу, что не знала?
        Нет, не пойдет. Сутки прошли. Тебя арестуют. Слишком поздно, Роза. Слишком, слишком поздно.
        Очутилась между деревьями, остановилась. Разнылись зубы.
        «Ну же! - приказала она себе. - Включи голову! Тебя так просто не возьмешь! И ты это знаешь».
        И в этот миг дрозд за ее спиной разразился трелью. Знак.
        - Все образуется, - глухо пробормотала она. - Все решится само собой, я справлюсь.
        Немного успокоилась. Даже рассмеялась чуть.
        - Сама себе психиатр.
        Отлично, чувство юмора по-прежнему с ней. С иронией у нее всегда был полный порядок Лучше всех.
        На гравиевой дорожке стоял автомобиль. В глазах потемнело, сдавило горло. Полиция! Но тут она узнала машину.
        «БМВ» Класа Шредера. Мельком глянула в сторону большого здания, но никого не увидела. Поспешила к черному ходу, пробралась под тяжелым мокрым ковром, вошла, заперла дверь. Постояла, прислушиваясь. Впитывая звуки. Постукивание крошечных лапок, больше ничего. Напугала своим топотом. Ну простите, маленькие мои, это я, ваша Роза, не бойтесь.
        Люк закрыт. Всё на своих местах. Всё в точности как было.
        Да!
        Вот так-то!
        Прислонилась к стойке раковины - вспотела, даже пар валит. Расстегнула молнию на куртке. Напилась прямо из-под крана. Внимательно прислушалась к звукам из подпола. Не сбежала ли? Или просто уснула? Она дала ей еду и воды. Тишина, никаких звуков.
        Снова вышла, тщательно заперла за собой дверь.
        Клас Шредер стоял возле заднего крыльца и курил. Наверное, услышал, как она хрустела гравием, торопясь к дому.
        - Добрый день, Роза, - торжественно произнес гость. - Я тут был по соседству на вилле, стучал к вам, но не застал вас дома.
        - Да, я только вернулась. Ходила прогуляться.
        - Как поживаете?
        - Хорошо.
        - У вас взволнованный вид. Что-нибудь случилось?
        - По правде говоря, да.
        Взгляд поверх очков:
        - Честность - очень важное качество.
        Она молчала.
        - У вас такой вид, будто вас преследуют.
        Роза закашлялась:
        - Я… перенервничала из-за работы. Не редактор, а надсмотрщик какой-то. Вот он-то меня и преследует. Установил нереальные сроки. Фрилансеров эксплуатируют как могут.
        Клас Шредер глянул на нее с интересом. Сделал долгую затяжку. Седые волосы коротко пострижены, все еще густые. Почему-то вспомнился недавний фильм «Война миров». Одет в темный пиджак, похоже, пошитый на заказ, черные брюки слегка поблескивают. Ворот рубашки расстегнут, видны вьющиеся волоски. Загорелый не по сезону.
        - Вот как? - спросил он. - Что-то увлекательное?
        - Будущий нобелевский лауреат. Новый роман. Испанец. Могу поспорить, вы никогда о нем не слышали.
        Он загасил сигарету в чашке, стоявшей на верхней ступеньке.
        - Возможно, вы не поверите, - сказал, смахивая с рукава пепел, - но я обожаю читать. Запойно. Хотя нет, вру. Не запойно, я гурман. Литературный гурман. Как зовут вашего испанца?
        - Мануэль Рамирес.
        - Ах да. Из Мадрида или примерно из тех мест. No es ash?[20 - Не так ли? (исп.)]Читал два его великолепных романа. В «Солнцецвете» он пишет о собственной жизни.
        И «На краю света». Особенно понравилась первая книга.
        - Великолепные романы? Вы серьезно?
        - Абсолютно. Я даже был на лекции Рамиреса.
        - О! - вырвалось у Розы.
        - Удивлены?
        - Да.
        - Хм… А вы, значит, трудитесь над его новой книгой? А что именно вы делаете? Переводите?
        Покачала головой:
        - Нет, я не знаю испанский настолько хорошо. Корректура.
        - Хм… И как же называется роман?
        - «Слезы пепла».
        Повторил название, точно пробуя на вкус. Спросил:
        - Вам нравится?
        - Увы, нет.
        Сочувственно посмотрел на нее:
        - Жаль.
        - А вы, значит, вернулись домой? - спросила она, желая сменить тему.
        - Ненадолго. Завтра с утра опять в путь. Вы не заметили поблизости ничего необычного?
        - Нет.
        - Вижу, устроили большую стирку?
        - О чем вы…
        - Да вот об этом ковре.
        - А, это… Нечаянно разлила. Решила сразу замыть, да не сообразила, что это такая морока.
        - Не сообразили?
        - Ну да, - неуверенно ответила она.
        - И, как я погляжу, решили привести в порядок деревья?
        - Да… Надумала обрезать ветки у старой яблони. Жалко дерево, дает отличные яблоки.
        - Ингрид-Мария!
        На миг в глазах потемнело.
        - Что?
        - Сорт. Ингрид-Мария.
        - А… Ну да. Вкусные яблоки.
        - Роза, могу ли я угостить вас чем-нибудь, раз уж я очутился в Седертелье? Бокал вина?
        - Благодарю, но совсем нет времени. Пора снова садиться за Рамиреса.
        Долгий взгляд.
        - Жаль, - произнес наконец Клас. - Мы могли бы многое обсудить. Если передумаете, то просто заходите.
        Ингрид
        Все дело в ботинках. В том, что они наверху, у Розы. Хотелось, чтобы они оказались здесь, у нее. Мысли о ботинках лишали сил. Башмаки стояли перед глазами. Она точно наяву видела, как снимает их, аккуратно ставит носок к носку. Чуть потрескавшаяся добротная кожа. Ярко-красные шнурки, немножко вызывающие. Ступни у нее большие, сорок второй размер. Она этого стыдилась. Ботинки поставила за занавеску в прихожей Розы. Желтая занавеска с черными ибисами. Узор будто отпечатался на сетчатке.
        Когда-то, давным-давно, ботинки были новенькими. Десять лет назад, а то и больше, вот что значит качество. И стоили они немало, совсем немало. Несмотря на распродажную скидку. Иначе ей и не хватило бы денег - такая обувь бедной торговке книгами не по карману.
        - Ботиночки, - причитала она, - хочу мои ботинки, мои милые, чудесные ботиночки, хочу их!
        В глубине сознания она понимала, как по-дурацки звучит ее плач. Можно подумать, утрата обуви - худшая из бед. Но плач по башмакам все длился и длился, точно недержание. Она плакала, пока не разболелась голова.
        Потом попыталась выдавить из себя свое имя. Через силу, заикаясь, но все-таки выговорила:
        - Иннгрид…
        Жарко, сопли. Тело опять раззуделось. Чесалось всюду: голова, под мышками, в паху.
        - Ингрид… ингридингрид…
        Не думать о проклятых башмаках. Забыть. Но память не унималась. Вот они с Титусом гуляют. Навстречу группка юнцов. Среди них девочки, его дочери.
        Гля, вот лохушка. А шнурки-то!
        Вполголоса. Так, чтобы Титус не слышал.
        Но не она. Так задумано.
        Он звонил, я уверена, и звонит прямо сейчас.
        Господи… мобильник!
        Но телефон у Розы, отобрала.
        И неодолимая внутренняя убежденность: именно сейчас Титус набирает номер ее мобильного телефона.
        А когда услышишь чужой голос, все и выяснится. И если не сможешь со мной связаться… то поймешь, что поздно… слишком поздно… но ведь ты знаешь, что мы любим друг друга и что мы должны быть вместе… пока смерть не разлучит нас… а если ты умрешь, то я тоже…
        Как же она будет жить, если Титуса не станет? Он для нее всё.
        Откинулась на спину, зарыдала в голос, завыла.
        Слезы стекали по щекам, кушам, по шее.
        Пока не иссякли.
        Пока не затихла, не погрузилась в беспамятство.
        И на грани сна и яви она увидела Титуса; он поднимался по широкой золотой лестнице, обернутый в ткань, совсем как Иисус в детской Библии, которую она любила рассматривать в воскресной школе. Ингрид кричала его имя, ползла за ним, оскальзываясь, будто на льду.
        Подожди, это я, подожди, почему ты меня не видишь?..
        Но он не оглянулся, продолжал восхождение, волосы развевались по ветру, длинные, вьющиеся, сияющие каштановые волосы; одеяние его трепетало, надувалось парусом.
        Лестница оканчивалась массивной дверью с железными запорами.
        И раздалось пение, и открыл он врата жемчужные[21 - Из стихотворения шведского поэта Фредрика Арвида Блума «Подобно божественному источнику».].
        Ингрид вновь была ребенком, вновь очутилась в приходском классе. Сидела на скамье, серой, отполированной многими поколениями - с начала времен. На узкой полке перед скамьей лежала книга псалмов, толстая, не ухватишь.
        И вдруг псалмовник пополз. Они видели, как двигается книга, - они с мамой. Мамин рот вдруг обратился в клюв, глаза распахнулись, глубокие, как кратеры. Книга все ползла и ползла. Летит вниз. Стук - и полная тишина.
        Голод, какой жгучий голод. Но стоило приоткрыть дырку в упаковке с кашей, как вернулась дурнота. Она долго пыталась пропихнуть в себя пищу, крошечными порциями, она должна есть, чтобы жить… Но ничего не получалось. Рвота безудержно поднималась вверх. В ярости Ингрид швырнула упаковку в темноту.
        Хотелось яблок и сидра. В бутылке еще есть вода. Чуть пролилось на кровать, но еще есть. Она должна пить. Села в темноте, вскрикнула от боли. Совсем забыла про руку. Провела пальцами по столешнице, нащупала бутылку, сжала. Заткнув пальцем, болтнула бутылкой, проверяя, много ли осталось. Мало. Ладно. Набрать в рот воды, смыть мерзкий привкус.
        Сидя, сделала несколько глотков. Внезапно с пола донесся звук. Фырканье.
        - Не-е-ет… - простонала она.
        На миг тишина.
        Затем звук возобновился.
        Здесь кто-то есть. Чавкает в темноте. Ест.
        Бутылка выскользнула из рук.
        Ингрид слышала удар об пол и бульканье, с которым вытекали последние капли.
        Роза
        Машинально, бездумно прошла в дом. Прямиком направилась к дивану, взяла рукопись, продолжила чтение.
        Забудь обо всем остальном, просто читай, читай, читай!
        Пятнадцать страниц. Четыре ошибки. Один абзац вообще какая-то нелепица. Будто что-то пропущено. Пометила на полях напротив фразы: «Метафоры подобны тебе, бежавшему греха».
        Как это понимать? Эксперименты нобелевского лауреата? Пробежалась пальцем по стопке рукописи. Почувствовала, как подступает паника. Загнанная. Ее загнали в угол.
        Пожалуй, пора позвонить Оскару Свендсену! Совсем забыла. Который час? Половина девятого? Значит, еще не поздно позвонить, застанет дома. Хотя ей не хотелось оказаться вовлеченной в частную жизнь Оскара Свендсена. Но никуда не деться.
        Набрала домашний номер редактора. Через несколько сигналов, когда уже собралась было положить трубку, ответила женщина, отрывисто и сердито:
        - Фабиола.
        - Простите?
        - Фабиола. Фабиола Свендсен.
        - Ага. - Чуть не вылетело из головы, зачем звонит. Неужто жену его зовут Фабиола? Вот имечко. - Извините, я хотела…
        В трубке послышались детские крики. Пронзительные, визгливые голоса. Близняшки.
        - Мама, он сломал мой «лего»… Мама! Ну скажи ему!
        Удар и рев. Пронзительный крик. Розе пришлось отвести трубку от уха. Услышала, как женщина отчитывает детей.
        - Алло?
        - Да, кто это? Что вам угодно?
        - Здравствуйте, меня зовут Роза Бруи. Я корректор, работаю для «Карлбакса». Хотелось бы переговорить с Оскаром по одному вопросу. Я бы не стала звонить домой, если бы не… - Еще один детский вопль заставил ее умолкнуть.
        - Его нет дома, - сердито ответила женщина.
        - Н-нет дома?
        - Какой-то праздник, отмечает в компании издателей. То ли презентация, то ли еще что-то. В общем, дома его нет.
        - Вы не знаете, когда он вернется?
        Женщина рассмеялась. Затем, похоже, ухватила кого-то из детей. Роза услышала плач и стук.
        - Нет. Не знаю.
        - Тогда простите за беспокойство. Позвоню ему завтра утром на работу.
        - Давайте.
        В трубке раздались гудки отбоя.
        Сообразила, что нужно было попросить номер мобильного. Ладно, номер она сумеет раздобыть. Но глупо названивать Оскару в самый разгар вечеринки. Он снова исхитрился взять над ней верх. Позвонит завтра утром на работу. Лучшее, что может сделать.
        Сосредоточившись, прочла несколько страниц. Сидела спиной к кухне. Внезапно почувствовала, что в комнате кто-то есть. Прямо за спиной. Быстро оглянулась. Никого.
        Но звук… Послышалось?
        Сунула ноги в тапочки, прошла на кухню. Затаила дыхание. Глянула на люк, на опущенное железное кольцо. Шевельнулось? Нет. Конечно же, нет. Как бы та женщина выбралась?
        Без ковра кухня казалась голой и грязной. Негостеприимной. Если ковер не высохнет завтра, придется новый добывать. Не хочется больше видеть этот люк, сил нет.
        Или настелить сверху доски? Замуровать.
        Опустилась на колени. Пальцы сомкнулись вокруг кольца, и будто электрическим током дернуло. Помимо воли прижалась губами к щели, всхлипнула, короткие, сдавленные рыдания.
        - Мне нужно работать, - простонала она. - Черт, у меня уже все должно быть готово!
        Почувствовала, как сжимаются пальцы. Как скользит вверх крышка люка. Порыв спертого воздуха, будто вихрь. Вонь рвоты и экскрементов.
        Всмотрелась в темноту.
        Ждала отклика.
        Женщина лежала на кровати, завернувшись в одеяло. Дышит? Непонятно. Желудок сжал спазм. На полу валялась пластиковая упаковка из-под каши. Вылизана дочиста.
        - Эй? - громко позвала Роза.
        Груда на кровати пошевелилась. Одеяло сползло, серо-белое лицо, пронзительный взгляд:
        - Помоги…
        Одна рука вывернута под неестественным углом, распухла, такая же бесформенная, как хозяйка.
        Но она поела, это очевидно. Роза встала и прошла к холодильнику. Достала еще одну упаковку каши. Бросила в дыру. Попала на кровать, по ноге женщине. Та заскулила, затем хрипло, утробно, нечеловеческим голосом выговорила:
        - Пожалуйста… пожалуйста… помоги…
        Ответить Роза не успела. В дверь постучали.
        Ингрид
        Чистый, резкий воздух обрушился вместе со светом. Она посмотрела на свет, заставив голос звучать во всю силу:
        - Помоги… пожалуйста, помоги…
        Над головой, подобно луне, висело лицо Розы.
        Нужно приподняться и посмотреть на пол. То, что там чавкало, - оно еще здесь? Или то были ее фантазии, страхи? Она всегда с легкостью принимала фантазии за реальность. Делала из мухи слона. Титуса эта ее привычка всегда раздражала - она помнит.
        По-твоему, я и сейчас преувеличиваю? А?
        - Эй… - прошептала она, но вышло почти неслышно.
        Приподняться, посмотреть. Шея не гнулась, онемела, как и все тело, точно мышцы уже сдались. И тут она придумала. Словно из самых глубин отчаяния всплыл мультяшный кадр, помеченный горящей свечой.
        - Роза, я сделаю все, что ты хочешь, только выпусти меня. Все, что принадлежит мне, станет твоим. Займи мое место, перебирайся в мой дом… мои деньги, мое имущество, все. Это в тысячу раз лучше, чем жизнь в лесу. Я тебе все отпишу… и его тоже отдам, пусть остается с тобой… я хочу отдать тебе все… я в долгу перед тобой из-за того зла, что причинила тебе. А взамен прошу лишь обо одном…
        Луна вверху молчала.
        Может, она все это лишь подумала? Может, вслух ничего не произнесла?
        И все же выход, это выход. Наследство Титуса. Та часть, что причиталась ей. Она отдаст Розе все. Ничего себе не оставит. Переедет к Марии, а когда встанет на ноги, найдет съемную квартиру. Назад в Хускварну! Домой, да и цены там не в пример ниже; там, дома, у озера, она будет в безопасности, там ее корни. И работу она там найдет - устроится в «Академкнигу» в Йончепинге, с ее-то солидным опытом…
        - Что скажешь? Неужели ты против?
        Сияющий, бездвижный лунный лик.
        - Ну пожалуйста, пожалуйста… Если ты опасаешься, что… ну всего этого… я клянусь, никому ничего не расскажу… Клянусь!
        Никакого отклика.
        Нет, на сострадание рассчитывать не приходилось.
        Она закрыла глаза, и вдруг что-то ударило ее по ноге. Она заскулила. Что это? Животное?! Крыса запрыгнула на постель?
        Через силу села. Ее трясло, все тело, каждая его клеточка, дрожало.
        Наверху, у Розы, раздался стук где-то за спиной хозяйки.
        Вжавшись в стену, Ингрид смотрела, как на лице Розы проступает ужас, как она оборачивается.
        И снова тьма.
        Роза
        Вставая, пошатнулась, упала. Поскользнулась, один тапок куда-то отлетел.
        Вновь постучали. Выбежала в прихожую в чулках. Кто так поздно? Кому вообще она могла понадобиться?
        Не Томас, он вряд ли, она уже перестала надеяться. Прислушалась, за дверью шаги.
        Если сидеть тихо, подумают, что сплю.
        Но ведь в окнах свет.
        Проклятие.
        Кто же это? Тип с овчаркой, разузнавший, где она живет, явился отомстить? Или… неужто Титус? Привезли на «скорой»?
        Вновь стук, прямо по ушам. Приоткрыла дверь - так, чтобы осталась щелка. И почему только она не поставила цепочку! При жизни Акелы она не ведала страха. А теперь…
        На крыльце стоял мужчина, стараясь держаться подальше от мокрого ковра. Клас Шредер.
        Пахнуло алкоголем.
        - Как у вас тут, черт, сложно… Сложно, да.
        - Я знаю, простите. Но иначе ковер не высохнет.
        - Вы ведь не спали? Увидел свет и решился…
        - Нет-нет… я работаю.
        - Я хотел вам кое-что показать. Нашел у себя в библиотеке. Вот, взгляните! - Он торжественно протянул какой-то предмет.
        Книга.
        В переплете, с разрезанными страницами.
        Никакого рисунка на обложке, только текст.
        Стихи Мануэля Рамиреса.
        - Какое совпадение, верно? - воскликнул Клас Шредер. - Он еще и поэт, вы не знали?
        - Э… нет, не знала.
        - Извините, можно я зайду к вам ненадолго, на минутку? Знаю-знаю, вы заняты, но на минутку. Мне бы так хотелось хоть мельком взглянуть на ту рукопись.
        В голове ни единого повода, чтобы не пустить его.
        - У меня так неприбрано, - пробормотала она.
        Клас Шредер улыбнулся:
        - Ох, не думаю, что мы, мужики, обращаем внимание на такие вещи.
        «Заигрывает, - удивилась Роза. - Неужели пытается приударить?»
        - Ну, тогда милости прошу.
        Прошел, не снимая обуви. Большую часть жизни провел за границей. Там так принято, там люди никогда не разгуливают в носках, когда приходят в гости.
        Нашел сразу же, будто чуял. В гостиной, на диване. Единственное место, куда можно сесть. Кресло и стул были завалены бумагами.
        - Вы полагаете, что я флиртую?
        - Ну, это очевидно.
        Оглядел комнату:
        - Как у вас тут хорошо. Уютно.
        - Спасибо.
        - Похоже, вам нравится здесь жить.
        Кивнула.
        - Ничего не нужно сделать? Починить что-то?
        - Нет, не нужно.
        - Потому что если нужно, то только скажите. Имейте в виду.
        Спровадить его поскорей, но без скандала. Лихорадочно думала, как это сделать.
        Гость откинулся на спинку кресла, заложил руки за голову.
        - А вы теперь одна живете? У вас сын есть, насколько я помню. Музыкант, правильно?
        Сердце скачет в груди. Сказала:
        - Да. Томас. Но сейчас он за границей, ну, вы знаете, рюкзак за плечи…
        - Отлично, отлично. Замечательно, если в юности можешь попутешествовать вволю.
        - Согласна.
        - Да и девушкам тоже полезно бывать за границей. А ваш парень… разве у него не было своей музыкальной группы?
        - Он мечтал о музыкальной карьере, - тихо ответила она. - Но вы ведь знаете, как бывает. В наше время молодежь нетерпелива.
        - Вы как-то говорили, что думаете обустроить подвал. Чтобы они там собирались, устраивали джемы, или как у них это называется… Из этой идеи что-нибудь вышло?
        - Начали. Но ничего не завершили. Бросили на полпути. Нет у них терпения.
        - А что у вас там?
        - Где?
        - В подвале.
        - Да ничего. Храню всякий хлам. Ну, тот, что под ногами вечно путается.
        Бросил на нее непонятный взгляд. Роза торопливо заворошила рукопись, лежавшую на столе. Вытянула несколько страниц, положила перед собой.
        - Да, кстати, рукопись… Правда, ошибок хватает. Но вы можете взглянуть, если хотите.
        Принял страницы, полистал.
        - «Слезы пепла», надо же… - Рассмеялся. - Да, вижу, работенка вам выпала изрядная.
        - В издательстве считают, что Рамирес получит Нобелевскую премию.
        - Вполне вероятно.
        - А что вы думаете по поводу такой вот фразы? - Она вытащила страницу, на которой застряла. - «Метафоры подобны тебе, бежавшему греха». Где здесь смысл?
        Он возбужденно посмотрел на нее:
        - Неужели не понимаете? Это же…
        Забрал у нее лист, принялся читать. Нахмурился.
        - Подобны тебе, бежавшему греха… Поколение, что бежит прочь… Это очень в духе Рамиреса. - Отложил листок, взял принесенную книгу. - Вот, послушайте!
        Стрела
        Прочь убегающей
        Точке
        Прощения
        Падающего с плачем…
        Слова испугали ее. Он специально? Прощение… падающего… плач… почему он выбрал именно эти строки? Неужели что-то подозревает? Незаметно накатило головокружение. Пришлось присесть, но место было только на диване, рядом с ним.
        - Что с вами? - участливо спросил гость. - Вам нехорошо?
        - Не знаю… голова закружилась… пройдет.
        Похлопал ее по коленке:
        - У вас кругом идет голова от поэзии Рамиреса! Значит, он поистине достоин Нобелевской премии!
        Она чувствовала, что сильно побледнела. Подмышки увлажнились. Глаза его были близко. Слишком близко.
        - Ну… Теперь я начинаю волноваться за вас, друг мой. Думаю, вам нужно выпить что-нибудь крепкое. Вы просто переутомились. Сейчас папочка сходит и принесет чего-нибудь приятного. Никуда не уходите.
        - Нет-нет, что вы, пустяки, не нужно…
        - Пожалуй, я не рискну больше вас оставлять одну. Может, у вас что найдется? Виски будет в самый раз. Я и сам с удовольствием выпил бы, если начистоту.
        - Нет, - прошептала она, - ничего такого у меня нет, я очень редко пью.
        И тут они услышали.
        Крик.
        Приглушенный, подвывающий плач несся из кухни.
        Клас Шредер напрягся:
        - Что там такое, черт подери?!
        Она уже вскочила:
        - Ничего особенного.
        - Да нет же! Я слышал. Ребенок… Там кричал ребенок, мальчик.
        - Нет-нет! - Роза поспешила на кухню. И замерла. Люк был чуть приоткрыт. Тапок застрял между крышкой и полом. Она наклонилась и выдернула его. Крышка легла в паз.
        Она повернулась. В дверном проеме стоял Клас Шредер.
        - Что вы делаете? - тихо спросил он.
        Ингрид
        Лежала, обнимая пластиковую колбаску, - грела. Запихнула руку под рубашку, ощутила, какая горячая кожа. Жар? Если поесть, наверное, станет лучше, у нее целая упаковка каши. И тогда крысы не придут… и не будет страшно.
        Подремала. Руки и ноги холодные, как ледышки. С трудом вспомнила: что-то случилось. Роза испугалась. Кто-то стучал в дверь. «Титус», - простонала она и открыла глаза. На полу - узкий треугольник света, размытый, очертания напоминают рыбу. Люк не закрыт до конца.
        Затаила дыхание. Голоса, мужской голос и быстрая речь Розы. Размытые, приглушенные голоса доносились словно из-под воды. Как тогда, под мостом. Все звали ее - выходи! Летний лагерь при церкви. А она спряталась, чтобы напугать всех. И вожатых, и других детей. Чтобы прекратили травить ее. А когда решила всплыть, застряла. Если бы один вожатый ее не заметил, так и утонула бы.
        Попыталась прислушаться. Ничего не пропустить, не испортить. Если это Титус, он не сдастся. Будет рыскать по дому бывшей жены, обыщет каждый уголок.
        Собралась с силами, чтобы закричать. Открыла рот, но зашлась в кашле.
        Он приехал на машине. На удобной, карамельного цвета «ауди». Ради нее поднялся с больничной койки. «Все, надоело в больнице торчать! Хватит! Не могу там больше мучиться!» Его красивые, сильные руки с аккуратно подстриженными ногтями… Поворачивают ключ зажигания, отжимают ручник… Сжимают руль. «Я еду, Ингрид, я уже еду. Я найду тебя».
        Она подалась вперед, испустила жалкое блеяние. Туда, к мерцающему треугольнику:
        - Помогите… Я здесь, внизу…
        Грудь будто сдавило. Нет голоса, только один писк да карканье.
        Еще раз:
        - Помогите… я здесь… внизу…
        Если бы он просто зашел на кухню! Только зашел! Сразу бы все понял. Наклонился бы и рванул на себя люк. И рассвирепел бы. Сколько раз она видела его в ярости. Казалось, он раздается ввысь и вширь, вены на шее вздуваются. Тогда с ним лучше не разговаривать. Не спорить, не злить. Несколько раз ей даже досталось от него. Нет, не часто.
        А сейчас… Сейчас достанется Розе!
        Приглушенный шум вдалеке.
        Разговор.
        Что они там делают? Он ее расспрашивает? Допрашивает? Как судья, назначающий наказание. Но почему не идет? Почему сразу не обыскал дом? Должен понимать, как ей тяжко.
        Титус болен, Ингрид. Лежит на больничной койке и умирает.
        Чей это голос?
        Вцепилась пальцами в шею - с такой силой, что начала задыхаться.
        И вновь, из последних сил:
        - Эй… я внизу…
        Грохочущие шаги, все ближе. Какой-то шум.
        И снова тьма.
        Роза
        Клас Шредер стоял, приложив руку ко лбу. Всем телом привалился к дверному косяку - казалось, вот-вот рухнет. Роза подошла к нему. Ее все еще трясло. Много ли он увидел?
        Спокойно - сейчас это было важно - спросила:
        - Как вы?
        - Я… мне нужно на воздух.
        - Хорошо, я провожу.
        Осторожно вывела его в гостиную. Там он вцепился ей в руку, приник.
        - Клас, пожалуйста… - Она впервые назвала его по имени. - Вам плохо? У вас ведь не инсульт?
        Не хватало еще, чтобы он свалился прямо здесь. Кровоизлияние в мозг - и нет человека. Что сделать при подозрении на инсульт? Три вещи. Попросить человека улыбнуться. Попросить его назвать свое имя. А в-третьих… Что еще?
        Внезапно рука, державшаяся за нее, впилась клещами.
        - Нет, - резко сказал он. - Нет никакого инсульта!
        - Я испугалась.
        - Идите за мной! - приказал он.
        И распахнул дверь на улицу. Рывком сдернул ковер, висевший на перилах. Швырнул на землю. Руки ее он так и не выпустил, а Роза не осмеливалась вырваться. Потащил ее вверх по склону холма, к главному дому. И только когда они очутились внутри, выпустил ее руку. И сразу задышал ровнее.
        - Извините, если напугал вас. - Шредер закашлялся. - Но как только я увидел тот люк…
        Она стояла, напряженно выжидая. Не смея посмотреть на него.
        - …все вернулось вновь.
        - Что «все»?
        Он долго, прерывисто вздохнул. Как будто сдерживая рыдание.
        - Все. Я объясню.
        - Вам уже лучше? Может, вызвать «скорую»?
        - Нет, черт. Все уже прошло. Но не уходите, прошу.
        Она внимательно огляделась. Холл обит деревянными панелями, обтянут зеленым шелком. На стене - пять винтовок, висящих веером. Рядом - лосиная голова. Мертвое животное будто смотрело ей прямо в глаза. Клас Шредер заметил ее взгляд.
        - Подарили на пятидесятилетие, - пояснил он. - Не правда ли, искусная работа? Один мой добрый приятель - таксидермист. Выслеживал зверя, поджидал в засаде. Зверюга повадилась еженощно наведываться в его сад и жрать тюльпаны. Однажды нажралась раз и навсегда.
        Роза вспомнила косулю, что иногда встречала на рассвете. Худая, один рог отколот. Не видела ее с прошлой осени.
        - Входите!
        Две стеклянные двери распахнуты настежь. Махнул в их сторону.
        Она осознала, что впервые в его доме. Договор аренды подписывали внизу, в ее домике. Комната за холлом была просторная, но заставленная, словно хозяева переехали недавно и еще не пристроили всю мебель. Вдоль стен рядами стояли кресла. По виду антикварные. В центре - длинный столик в восточном стиле с инкрустацией из медных пластин, у столика - два кресла с подлокотниками в виде орлиных лап. Роза села в одно из них. Холодная кожаная обивка скользила.
        - Принесу что-нибудь выпить, - сказал Клас Шредер. - Нам обоим не помешает.
        Подозревает ли он ее, заметил ли беспокойство? Понимает ли, что она напугана?
        Клас Шредер появился с подносом, инкрустированным спичками. На подносе - два стакана с кубиками льда и широкая бутылка с остатками виски. Хозяин наполнил стаканы. В упор посмотрел на нее, во взгляде ни намека на слабость.
        - А теперь, Роза, я хочу поговорить…
        Ингрид
        Ледяные руны. Руны из раскаленного добела льда. Казалось, она мчится по льду. Скрежет под ногами. Опасность. Лед может треснуть.
        Лицо все тряслось, не остановить, зубы стучали. Точно стук швейной машинки. Боль, когда зубы задевали язык. Распух, из ранок сочилась кровь.
        Я не могу дышать. Горло будто стянуто чем-то.
        Тишина. Но тишина иная. Они ушли, ей это было ясно.
        Ингрид лежала, согнув в коленях ноги, прижимая к животу колбаску с кашей. «Как в микроволновке, - вяло подумала она. - А я вместо микроволновки». Она разогревала кашу теплом своего тела. Потом откроет упаковку и съест.
        Потом…
        Лихорадка стучала в барабанные перепонки. Быстрыми, пульсирующими ударами.
        Он ушел.
        И Роза ушла вместе с ним.
        Роза выслушала его, приняла его предложение.
        И теперь они переселятся на Тулегатан. Титус и она. Теперь они все забрали, все кончено.
        Как она и пообещала Розе.
        Вот только Роза кое-что забыла.
        Открыть люк.
        Не только рука… Все тело отчаянно болит. Суставы, мышцы… Каждая часть, каждый орган. Перевернулась на спину. Колбаска с кашей осталась на животе, придерживаемая рубахой мятно-зеленого цвета. Похоже, одежда на ней уже висит.
        «Худею, - подумала безучастно. - Превращаюсь в скелет».
        Правой рукой ощупала тело. Кожа да кости. Костяк у нее всегда был широкий, основательный, оттого и вес сбрасывала с трудом.
        Волосы сальные. Голова чешется, кожу под волосами разодрала в кровь.
        Мягкость маленьких ушных раковин.
        Какая у нее все-таки заурядная наружность.
        Но он увидел в ней что-то особенное.
        Добралась до ключиц. Там родинка, чуть ниже левого плеча, похожая на глобус. Они с Марией вечно шутили на эту тему. Родинка должна была достаться не ей, а Сесилии, их младшей сестре. Как символ приключе ний.
        Малышка Сесилия… как-то она теперь? Тоска пришла спазмом. Сесилия никогда не сдавалась. Всегда готова была постоять за сирых и убогих. Из Бразилии прислала свое фото: сидит на полуразрушенной лестнице, вокруг маленькие оборвыши, хохочут, сияя белыми зубами, и Сесилия смеется. «А вот я с детьми, - написала сестра в приложенном письме. - Нам нужны деньги на школу. Примем с благодарностью все, что сможете предложить».
        «Да это же почти попрошайничество», - заметила Мария. Как дела у сестер, Сесилия и не спросила. Она даже не знает, что Мария стала бабушкой. Ту это огорчало. Негоже забывать родных, даже если уезжаешь на край света. И все же они отправили ей деньги - каждая по пять сотен. Положили чеки в конверт и отправили. По адресу в Рио. Банки там, наверное, тоже имеются, так что Сесилия вполне сможет обналичить чеки.
        Когда же Мария и Сесилия узнают, что их старшая пропала? Неужели она никогда-никогда их больше не увидит? От мысли мозг обожгло холодом. А вдруг заходил вовсе не Титус, а кто-то другой? Господи, конечно же, не Титус, что она себе навоображала! Какая же она дура, все взирает на мир сквозь розовые очки! Титус смертельно болен. Не мог он вмиг поправиться и броситься на ее поиски. Но он наверняка сам не свой от тревоги. И вероятно, позвонил Марии. «Она не у тебя? Нигде не могу ее найти». А Мария отдаст кричащего младенца своей невестке, и спокойствие покинет ее, она перестанет быть самой спокойной бабушкой на свете.
        Как быстро люди расходятся в разные стороны, - думала Ингрид. - Вот мы, выросли в одной семье. Но что я знаю о вас? Что вы знаете обо мне? Так никогда, никогда ничего и не узнаем.
        Вновь заплакала. Представила, как через множество лет медленно открывается люк. «Боже, тут что-то лежит! Это же человеческие кости!»
        В голове замелькал тот эпизод из детской утренней передачи, сцена из «Тарзана». Развалившаяся хижина в джунглях. В глубине постройки - череп, скрытый вьющейся зеленью. Глазницы «матери Тарзана» преследовали ее в ночных кошмарах даже в подростковом возрасте. Веселый оскал.
        А теперь ее черед…
        Череп.
        Снова соскользнула в полузабытье. Очнулась с криком:
        - Нет! Нет! Я жива! Жива!
        Продолжила исследовать собственное тело - с того места, где остановилась. Пока еще она есть, пока существует. Пальцы в левой подмышке, волосы уже отросли. Обычно она бреет ноги и подмышки раз в неделю. Депилятором «Ледишэйв». Хочется быть привлекательной.
        Хотелось. Когда-то давно.
        Однажды Титус упомянул женщину, которую терпеть не мог. Практикантку в издательстве, Мирьям.
        - Ты бы ее видела! Ходит в старой мужской рубашке поверх топа, а к обеду всегда снимает ее, выставляя напоказ заросли под мышками. Отвратительно! Кто так ходит на работу? Так и хочется указать ей на это. В каком-то смысле я ее шеф… как думаешь, стоит сделать ей замечание?
        Мирьям ее заинтриговала. Эта девушка не собиралась ни под кого подстраиваться. Однажды Ингрид зашла в издательство за заказом. За соседним с Анние столом сидела незнакомая девушка в простой рубахе, с пластмассовыми бусами. Ингрид почувствовала себя старухой.
        Анние ей улыбнулась:
        - Титус на встрече в Союзе писателей. Должен вернуться после обеда.
        - Привет. - Ингрид неуверенно протянула девушке руку.
        - Ах да, кстати, - заторопилась Анние, осознав допущенную бестактность, - это Мирьям. Изучала литературоведение. Собирается стать издателем.
        У стажерки были густо подведены глаза, так что натуральный цвет и не разобрать. И она выглядела совсем юной. На указательном пальце - кольцо в форме женского символа.
        К удивлению Титуса, Мирьям все-таки открыла собственное издательство. Выпускала книги женщин-писательниц. Издательство называлось «Сестра» - название, вызвавшее у Титуса приступ хохота.
        Почему я сейчас об этом думаю?
        Рука скользила вдоль тела. Обхватила грудь, тяжелый спелый плод в тесной чаше. Кожа горела, словно ее раскалили. Но ладони и ступни были ледяные.
        Задержала пальцы на груди, пытаясь отогреть. Но они остались холодными.
        Осторожно коснулась пострадавшей руки. Доведется ли воспользоваться ею еще хоть раз? Как же болит, где-то глубоко внутри… Невыносимо.
        Чуть надавила. Вскрикнула. Потеряла сознание. Очнулась в той же позе - лежала на спине, но колбаска с кашей свалилась под бок Подтянула колени, пощупала промежность. Брюки взмокли от пота.
        Несмотря на носки, пятки точно обратились в куски льда.
        Может, немного поесть? Нащупала тубус с кашей, но тот выскользнул из пальцев. Попробовала пододвинуть ногой - не получилось. Ну и ладно. Подождет. Понятно, что ей вновь станет плохо, сейчас она не в силах бороться с очередным приступом дурноты.
        Пальцы ног касались колбаски с кашей, еще хранившей тепло.
        И тут под ногами что-то дернулось. Будто что-то запрыгнуло. Оттолкнулось от пола и запрыгнуло на кровать.
        Она все поняла.
        Отдернула ноги и испустила безумный вопль.
        Роза
        Поднесла бокал ко рту, сделала глоток Она и впрямь не привыкла к крепким напиткам. Горло обожгло, будто уксуса выпила, жар спустился по пищеводу. Выдохнула. Затем сделала еще глоток.
        Клас Шредер сидел в кресле напротив, подавшись всем корпусом вперед, локти уперты в бедра, руки сцеплены под подбородком.
        - Все это вызывает некий когнитивный диссонанс, - произнес он. - Сбивает с толку. Когда я увидел, что люк… О’кей, сейчас объясню.
        Встряхнул бокал. Зазвенели кубики льда.
        - По поводу коттеджа, который вы арендовали, - продолжил он. - Там есть пристройка. Однажды, давным-давно, в ней жил один человек. Кровать у него стояла именно в том месте, где сейчас ваш диван. С шелковым темно-красным покрывалом.
        Роза тревожно смотрела на собеседника. Тот скривился:
        - Звали его дядюшка Гундер. Или… черт… Да, Гундер. Гундер Лэркеман.
        Нахмурился, закусил верхнюю губу. Плечи ссутулены, похож на нахохлившегося аиста.
        - Откуда вам все это известно?
        - Он был всегда добр, дядюшка Гундер. Всегда очень мил с детьми…
        Вскочил и быстро вышел из комнаты. Вернулся с непочатой бутылкой виски. Тяжело рухнул в кресло, открыл бутылку, наполнил стакан. По самый край.
        - Вот как? - неуверенно проговорила Роза.
        - Этот дом… Большой, красивый дом. У него долгая история.
        - Да, понимаю.
        - Когда я был ребенком, здесь располагалось заведение для мальчиков. Исправительно-трудовая колония. Нет, разумеется, так дом не называли. Но фактически здесь была колония для малолетних.
        Она молчала.
        - Спальни мальчиков располагались наверху. А здесь, внизу, жил директор. Эйвинд Даал. Норвежец. В столовой его гипсовый бюст. Можно сказать, старина до сих пор за нами присматривает. Я так и вижу его дружелюбное, улыбающееся лицо. Смешливые морщинки вокруг глаз. Странно, потому что смеющимся его никто никогда не видел. Двери всегда были не заперты, они тогда были другими, я здесь все переделал. Полностью перестроил поганый дом, теперь я здесь хозяин. И делаю что хочу.
        - Понимаю, - нервно бормотнула Роза.
        - А мы, мальчишки, никогда не заходили через главный вход, пробирались через заднюю дверь, через кухню.
        - Мы?
        - Именно. Теперь начали понимать?
        Кивнула.
        Он помолчал, постукивая пальцем по столу. Она заметила кольцо: простое, узкое золотое кольцо.
        - Хотел у вас кое о чем спросить. Вы вращаетесь в издательском бизнесе. Что необходимо предпринять, чтобы издать книгу?
        - Вы написали книгу?
        - Ага. - Он смущенно пожал плечами. - О моем печальном и прекрасном детстве.
        - Чудесное название! - Она постаралась изобразить воодушевление.
        - Наверное, надо куда-то отправить рукопись? - робко спросил он. - Полагаю, обычно так и делают. Но кому? Или сперва следует позвонить? Нужно ли оформлять рукопись определенным образом?
        - Есть много издательств. Почему бы не начать с самого крупного?
        - И с какого же? С «Бонниерс»?
        - Нет. «Карлбакс».
        - Так «Карлбакс» - крупнейшее?
        - Да.
        - Думаете, они могут заинтересоваться?
        - Сложно что-либо гарантировать. Кстати, именно они издают Рамиреса. Я много с ними сотрудничала.
        - Вот как?
        Кивнула, уже сожалея, что проговорилась.
        - А вы не хотели бы поработать моим представителем?
        - Ну… возможно, - уклончиво ответила она.
        - Хотя чтение, может быть, и не очень веселое.
        - Могу себе представить. Но обычно именно такие тексты и продаются. Как долго вы пробыли в этом заведении?
        - Поступил сюда, когда мне было четыре года. И до тех пор, пока не исполнилось пятнадцать.
        - Одиннадцать лет!
        - Да. Одиннадцать лет, полных крови и унижений.
        - Надо же.
        Клас кивнул. Снял очки, потер лоб.
        - Но зачем вам этот дом? Разве не естественней было забыть? Уехать как можно дальше?
        - Напротив! - выпалил он. - Теперь здесь всем владею и распоряжаюсь я!
        Она понимала его логику, но все же что-то не складывалось.
        - А ваши родители? Почему вы оказались в этом доме?
        Виски все-таки подействовал. Тело расслабилось, наполнилось приятной легкостью.
        Клас приподнял бутылку, и Роза не стала возражать, позволила налить. Все равно Оскару Свендсену она позвонит завтра утром. А сегодня у нее нет сил для работы.
        - Умерли совсем молодыми. Отец питал слабость к гоночным автомобилям. Ввез в страну «феррари», но наши шведские дороги не были приспособлены для столь высоких скоростей. Вылетел с шоссе на повороте за Андерштурпом и сгорел вместе с машиной. Что же до матери… ей дальнейшее существование вдовы, похоже, показалось излишне утомительным. А потому месяц спустя она взобралась на самую высокую скалу, что только смогла найти, и шагнула вниз. Решила, что умеет летать.
        - Ужас какой.
        - Вот так. Порой родители бывают слабее детей, это нужно просто принять. Но то, что происходило здесь, я не смог принять.
        Роза молчала. Клас не спешил продолжать. Наконец он снова заговорил:
        - Все дело в дядюшке Гундере. Мы должны были его так называть, хотя он вовсе не был старым. Чтото вроде подсобного рабочего. Рубил дрова, возился в саду и по хозяйству. В те дни здесь было больше построек прачечная и подсобный сарай, ниже по склону, у озера. Сейчас остались лишь развалины.
        - Я их видела. - Она ковырнула лакированную спичечную инкрустацию.
        Клас скрипуче рассмеялся.
        - Да, дядюшка Гундер. Тот еще тип. Обожал мальчишек, зазывал к себе в гости, в домик, где вы теперь живете. Такой добрый. Добрый-предобрый. Пока с ним тоже по-доброму. А если нет… тогда - в люк.
        - В люк? - прошептала она.
        - Он нас туда сбрасывал. Сграбастает за шкирку - и вниз. И сидишь там, пока сговорчивей не станешь… В подвале у меня сформировалась фобия, с тех пор до смерти боюсь пауков. Потребовались годы дорогостоящей терапии, чтобы совладать с этим страхом.
        Она не смела поднять на него взгляд.
        - И что, никто ничего не рассказал?
        Клас Шредер фыркнул:
        - Неужели вы думаете, будто кто-то станет слушать сопляков, да еще трудных? Вы верите в это? Да все считали, что мальчики без ума от дядюшки Гундера. Что он наш идеал. Попасть к нему домой было все равно что награда. Если хорошо себя ведешь, добро пожаловать. Потом, правда, уже никто не рвался туда. Мальчишки пытались отвертеться от визитов в домик, выкидывая всякие фокусы, матерясь направо и налево. За сквернословие нас пороли. Но это было намного… предпочтительней.
        - Ужас… Даже не знаю, что сказать.
        - Видите этот поднос? - Клас Шредер показал на инкрустированную спичками поделку. Отер с подноса капли. - У меня был друг, Йонни его звали. Это он сделал поднос, для меня. Йонни ходил в любимчиках у дядюшки Гундера. Тот его сломал.
        После ночи в подвале дядюшка мог с ним делать все что пожелает. Козел…
        Покачал головой. Выпил.
        - Мы собирались его убить. Придумывали способы, но, разумеется, это ни к чему не привело. Мы были маленькие. А он большой и сильный.
        - Именно об этом вы написали в своей книге?
        - Да. Сидел в Ницце и писал. У меня там квартира. Завтра утром возвращаюсь.
        - Наверное, это тоже было своего рода терапией… я имею в виду то, что вы излили душу на бумаге.
        - Конечно. Но, как я сказал, пришлось посещать и настоящего терапевта. До сих пор продолжаю ходить к нему. И теперь могу бывать здесь чаще и оставаться все дольше и дольше. Правда, больше пары дней все же не выдерживаю. Но я хочу здесь поселиться. Поставил себе это целью. Порой мне кажется, что нет красивее места на земле.
        - Да, здесь красиво.
        Клас потянулся.
        - Но это время еще не пришло. Я понял это у вас в домике. Такое чувство, будто прошлое вернулось. Этот мерзкий люк… - Клас сунул в зубы сигарету. - Думаете, у меня случилась галлюцинация? - хрипло спросил он. - В домике… Готов поклясться, что слышал плач.
        Часть третья
        Намерения
        Роза
        Часы показывали без четверти час, когда она наконец забралась в постель. Опьянела. Приятное чувство. И, засыпая, вдруг нашла решение. Временное, конечно, но тем не менее. Поставила будильник; она и забыла, как это делается. Последние годы просыпалась сама почти с рассветом.
        С Класом Шредером они засиделись до глубокой ночи, она успокаивала его. Дала ему выговориться, повторив рассказ несколько раз. Ей не однажды говорили, что она отличная слушательница.
        Возможно, удалось его убедить.
        - Порой человеку что-то слышится, если он под мощным давлением, в состоянии стресса. Именно это с вами и произошло. Вы перенесли такие ужасы, немудрено. Но теперь вам нужно отпустить прошлое, забыть все, что связано с тем мерзавцем. И с моим славным домиком.
        Она даже заставила его рассмеяться. Наверное, воспитанники также смеялись, когда узнали о смерти дядюшки Гундера. Случилось это всего несколько недель назад.
        - Обещайте никому не рассказывать. С ним расквитались чертовски изящно. Он был уже совсем старик, дряхлый, но в слабоумие не впал. Передвигался в инвалидной коляске, без помощи уже не мог обходиться. Даже задницу себе подтереть не мог. Так что обзавелся сиделкой. Угадайте, кто это был? Правильно, Йонни.
        Свистящий, клокочущий смех. Разливая виски, забрызгал свои дорогие брюки. Внимания не обратил.
        - Так вот, старик жил в двушке в пригороде Стокгольма, в Багармуссе. Любил гулять. Сидеть в четырех стенах, наверное, не очень-то весело. А потому Йонни часто его выгуливал. Однажды они поехали в город на метро. Поздним вечером все случилось… несчастный случай. Полагаю, что-то произошло с тормозами инвалидной коляски. Йонни отвернулся, всего на миг, а коляска уже очутилась у края платформы. А тут и поезд. И ни единого свидетеля. Йонни сказал мне, что старик, наверное, сам направил коляску к рельсам. Не хотел больше жить. - Хитро глянул на Розу: - Все ясно как день! Или нет?
        - А разве там нет камер наблюдения?
        - Увы. Потом приехали спасатели, вытащили его. То, что осталось.
        - Грустно.
        - Да. Очень грустно. Не знаю, куда они дели тело. Родственников у него нет. Похороны оплатило государство. Шведские налогоплательщики. Так и вижу церемонию. Дешевый гроб, свечи, псалом «О, прекрасная земля»[22 - Самый популярный в Швеции церковный гимн.]… Ну, может, роза лежала на гробе. Красная, как одеяло старика. И все.
        - Приятное чувство? - улыбнулась она.
        - Чертовски приятное. А теперь давайте выпьем за это.
        Почувствовала, как воспрянула духом. Ей даже захотелось танцевать. Затем она вспомнила, и из нее словно воздух выпустили.
        - В мае Йонни переедет в Ниццу, поживет у меня, - сказал Клас Шредер. - Он никогда не бывал во Франции. Там есть столько мест, которые я хочу показать. Вы бывали в Ницце?
        - Нет.
        - Чудесный город. И там живет мой психотерапевт.
        Как хорошо, что завтра утром он уедет. А вдруг что-то в голову ему стукнет? Пожелает заглянуть в подвал… В качестве терапии. Вот Йонни точно исцелился. А Клас Шредер - нет.
        Есть такой особый вид терапии, она читала про него, когнитивно-поведенческая терапия. Пациента погружают в стрессовую ситуацию. Она надеялась, что Класу Шредеру не рекомендовали этот вид терапии.
        Проснулась за полчаса до звонка будильника. Голова болела, но как иначе? Два полных бокала виски. Проглотила таблетку аспирина, приняла душ, почувствовала себя лучше. План, почти приснившийся ей накануне, ждал осуществления.
        Достала из гардероба одежду, какую обычно надевала на встречи. Черные джинсы, рубашка поло и бархатный пиджак, купленный в «Капп-Аал» несколько лет назад. Одежда выглядела как новая.
        Съесть хоть что-то заставить себя не смогла. Выпила стакан воды и большую чашку черного кофе. Разложила кашу по мисочкам. Затем решительно подошла к люку, распахнула. Всмотрелась в глубину.
        Вонь стала сильнее. В шкафу же есть туалет! Неужели нельзя туда ходить? А пол из пористой керамической плитки.
        - Эй, ты! - сердито крикнула она. - Мало туалета в шкафу? Нечего на пол срать! Он новый! В дырки все затекает, не вычистить!
        Похоже, Ингрид спит. Каша съедена, только упаковка осталась, висит на спинке стула. Наверное, надо ей дать попить. Роза наполнила водой еще одну бутылку, привязала бечевку, спустила вниз, на стеклянный столик.
        Женщина не шелохнулась.
        - Вода! - объявила Роза. Отпустила веревку. Та свернулась в спираль. - Вода!
        Никакой реакции.
        Я должна спуститься туда, проверить.
        Ничего ты не должна.
        - Эй! Я ухожу. И может, не вернусь.
        Последняя фраза была жестокой, не смогла удержаться. Просто вырвалось само собой. Но подействовало. Ингрид застонала, шевельнулась. Роза бросила вниз упаковку с кашей. Еда шлепнулась на кровать. Ингрид издала тонкий, пронзительный вскрик.
        - Заткнись! - заорала Роза и поразилась своей ярости.
        Ингрид неловко поднялась на кровати, перевалилась на бок, сползла на пол. Выглядела отвратительно.
        Следи за языком, Роза, выбирай слова! Язык твой - враг твой.
        - Ты вернешься? А? - Ингрид разинула рыбий рот. Рот, который целовал Титус. Кончиком языка водил по этим изогнутым губам. Ласкал, разжигал страсть.
        - Там видно будет, - отрезала она. - Захочу - вернусь.
        - Но… тогда… ты ведь должна меня выпустить… - Вскинула руку, другая прижата к туловищу. Волосы свисали грязными, жирными космами.
        Роза смотрела на Ингрид. В промежности нарастал зуд.
        - Должна?
        - Прошу… Что ты задумала? Что ты собираешься делать?
        - В больницу собираюсь.
        Ингрид пошатнулась. Сделала несколько неуверенных шагов. Исторгла гортанное бульканье. Роза поправила пиджак.
        - Помнишь, как ты с ним кувыркалась? Помнишь? Как вы валялись на пару, а мне он говорил, что работает? У тебя дома, верно? Или в твоей лавке? Шлюха! Сраная сука! Бабам, уводящим чужих мужей, место в аду! Кстати, передать ему привет? От его поблядушки?
        Ингрид глотнула воздух, рот беззвучно разинут. Грязь вокруг губ.
        - Титус… Прошу… Ты что-то слышала? Как он?
        - Чувствует себя так, как заслужил.
        - Ох, нет… Ты не можешь…
        - А если он спросит о тебе? Передать тогда привет?
        Ингрид зарыдала:
        - Ну пожалуйста… неужели ты никогда не простишь?
        - Нет! - бросила Роза и поняла, что так оно и есть.
        Сделала несколько звонков. Сперва в издательство. Оскара Свендсена не застала, приболел. Похмелье, злорадно подумала она. Тем лучше. Появился лишний день.
        Второй звонок - Класу Шредеру. Он не спал, голос был хриплый. Поблагодарила:
        - Спасибо за вчерашний вечер.
        - Вам спасибо. У вас бодрый голос.
        - Наоборот. Когда уезжаете?
        - Через час. Самолет после полудня. Но по новым правилам приходится приезжать заранее.
        - Я тут подумала, не подбросите меня до города? Накопилось несколько дел.
        - Конечно. Увидимся через час.
        Роза направилась в сарай, отодвинула метки с садовым грунтом. Сумка лежала там, где оставила. На коричневой замше местами уже появилась плесень. Она отерла ее, открыла сумку. Вытащила газетный сверток с вещами Ингрид. Выбрала то, что нужно.
        Временные меры, полумеры.
        Но зато будет время все обдумать.
        Ингрид
        Выпила воды. Подумала, что температура спала. По крайней мере, лоб уже не был таким обжигающе-жарким. Взяла пакет с кашей. Осторожно прогрызла отверстие. Подступала тошнота, кружилась голова, но она справилась. Дышала глубокими вдохами. Извивающаяся, зернистая масса заскользила внутрь, укладываясь в сжавшемся желудке.
        - Крыса, - бормотала она всякий раз, когда желудок отзывался спазмом. - Крыса знает, что здесь еда. А ты ведь не хочешь никаких крыс в кровати.
        Разговаривала, будто с ребенком. Наставляла. Малыша, который не хочет есть.
        Судя по звуку, это сильное животное. Пыхтело, разрывая пластик. Щелкали зубы.
        Она пошарила на столе, наткнулась на что-то острое. Ручка. Пригодится, когда тварь заберется в постель снова. Воткнет ей прямо в сердце. Крыса может напасть в ответ, закусать до смерти. Но, по крайней мере, она попробует постоять за себя.
        Съела всю кашу. Свернула липкий пластик, выдавила остатки. Крысе ничего не достанется. Каша лежала в желудке комом. Живот немного крутило, но ничего серьезного. Обычная еда.
        Роза ушла. Ингрид догадалась об этом по особой тишине. Присутствие Розы наверху воспринималось сквозь лихорадочный бред по легким колебаниям, когда Роза ходила, садилась. Даже когда дышала.
        А сейчас - всепоглощающая немота.
        Когда Роза сказала, что может не вернуться, Ингрид запаниковала. Но сейчас она была спокойна. Она должна быть спокойной, чтобы осуществить то, что задумала. И никто ей не помешает. Она теперь другая. Она будет бороться за жизнь.
        Роза
        День выдался ясный, солнечный. Она сидела рядом с Класом Шредером в его «БМВ» новой модели. О машине с гордостью рассказал сам владелец. Розе было все равно. Но сколько же у него денег? У сиротки из приюта для трудных детей?
        - Даже самое сильное похмелье не помешает проехать до самого континента, - сказал Клас. - В следующий раз так и поступлю. Я ведь скоро снова приеду в Швецию. Машину оставлю на долговременной стоянке.
        В последний раз она вот так сидела в машине рядом с мужчиной… да, с Титусом. Ему нравилось водить машину. Они ездили в отпуск в Германию, его заводили скорости на автобане. Розе даже страшно делалось. Хотя она и слова не говорила на этот счет, он все равно обижался:
        - Расслабься! Или ты мне не доверяешь? Неужели ты думаешь, что я с тачкой не справлюсь?
        Клас Шредер поехал по старому Стокгольмскому шоссе. Извилистое, спокойное, вдоль трассы Е 4. Посматривал на нежно зеленеющие луга:
        - О, как прет! Теперь-то быстро в рост пойдет. Ох, быстро…
        Роза вспомнила свою корректуру. Пробормотала:
        - Да.
        - Красота-то какая! Все-таки северный свет особенный.
        - А я думала, вам больше нравится все французское.
        - И то, и другое люблю. Я вернусь через несколько недель, захвачу свою писанину. Может, у вас найдется минутка глянуть?
        - Лучше отложим до осени, - поспешно ответила она. - В издательствах скоро начнется пора отпусков. В книжной отрасли летом затишье. Буквально вымирает все.
        Он выглядел уставшим. Морщины вокруг глаз казались глубже из-за очков. Сунул в рот леденец от кашля.
        - Хотите? В бардачке еще есть.
        - Нет, спасибо.
        - Где вас высадить?
        - В Шерхольме лучше всего. Там сяду на метро.
        Когда остановил машину, крепко стиснул ей ладонь:
        - Еще раз благодарю, Роза. За то, что выслушали. И приглашаю на обед в мой следующий приезд.
        - Это лишнее, - неубедительно возразила она.
        - Нет-нет, я настаиваю.
        Девушки ждали у входа в больницу. Давно их не видела. Сразу после катастрофы они часто встречались, но со временем отдалились.
        Такие взрослые. Да они и есть взрослые. Обнялись - крепко, долго. Юлия тихо всхлипывала. Роза погладила ее по волосам. Казалось, она разучилась говорить.
        - Ты все-таки пришла! Здорово, - сказала Йеннифер.
        Роза пожала плечами.
        - Как он?
        - Мы сегодня еще не заходили. Ждали тебя.
        - Вот как…
        - Ты в порядке?
        - Да. Определенно в порядке.
        - Тогда пойдем. Наверняка отец заждался.
        В вестибюле догадалась спросить об Ингрид:
        - Надеюсь, сейчас она не у него?
        - Вряд ли, - ответила Йеннифер. - Никто о ней так и не слышал ничего. Выходит, ты была права, смылась куда-то.
        - Могла бы и предупредить! - Юлия вытерла глаза. Ненакрашенные, что случалось редко.
        - Точно, - поддержала Йеннифер. - Ну какая эгоистка, взяла и свалила.
        - Если только она действительно свалила…
        - Свалила, конечно! Вполне в ее духе. Что с ней еще могло статься?
        Они шли по длинному коридору. Шорох одежды. Все двери приоткрыты. Когда проходили мимо поста медсестер, их окликнули. Девушки остановились. Молоденькая хрупкая медсестра спешила к ним по сияющему чистотой полу. Ноги в пластиковых шлепанцах, неудобные, наверное.
        - Привет, мы перевели вашего отца, - сообщила она. - Теперь он в одиннадцатой палате.
        - Но почему? - удивилась Йеннифер.
        - Ему теперь нужна отдельная палата. Так удобней.
        - Как его состояние? - раздался приглушенный голос Юлии.
        Медсестра приобняла ее. Выглядело это странно. Медсестра была на голову ниже Юлии.
        - Он очень беспокоится. Вам так и не удалось связаться с Ингрид?
        - Мы считаем, что она уехала, - ответила Юлия.
        - Уехала?
        Юлия пожала плечами:
        - Да. Но зато здесь Роза, его бывшая жена. Папа говорил, что хочет с ней повидаться. Очень хочет.
        Медсестра смерила Розу взглядом. Беспокойным взглядом. Протянула руку:
        - Меня зовут Линда.
        - Роза Брун.
        - Доктор Стенстрём считает, что Титуса нужно выписать. Так принято. Когда уже не… Но в хосписе сейчас нет мест. А домашний уход… Мы так и не смогли согласовать все с Ингрид. Зато сейчас он в отдельной палате. Дальше по коридору.
        Прежде всего она ощутила запах. Густой, будто от гниющих яблок, смешанный с запахом ацетона. Титус лежал лицом к двери. Рядом стойка с капельницей. Роза с трудом узнала его.
        Дочери уже суетились.
        - Папа, это мы, как ты себя чувствуешь?
        Он не смотрел на них. Только на нее. Глаза совсем запали, провалились. Лицо скукоженное, как и сам. Кожа туго обтягивает скулы.
        Юлия обернулась к ней - Смотри, папа, мы привели Розу. Ты ведь так хотел повидать ее.
        В груди у больного заклокотала мокрота.
        - Роза… спасибо… что пришла…
        Шагнула к кровати. Кто-то пододвинул стул. Опустилась. Его рука, худая, старая, потянулась к ее ладони. Пальцы горячие, у него явный жар.
        - Да, пришла, - ответила она.
        По телу его прокатилась судорога.
        - Так рад тебе!
        Ее раздражал спертый воздух. Старалась дышать ртом. Слегка стиснула его пальцы. Все молчали. Девочки стояли, отвернувшись к окну. Плечи вздрагивали.
        Она перевела взгляд на капельницу.
        - Как твои дела?
        Качнул головой, поморгал.
        - Болею вот.
        - Да…
        - Конец пути. - Он попытался улыбнуться.
        - Не надо так говорить.
        Нахмурился.
        - Не лги! Я знаю. Это конец. Моего пути конец.
        Юлия обернулась. По щекам бежали слезы.
        - Нет! Не конец, а перекресток! Я знаю! Я чувствую это! - Юлия стукнула кулачком в грудь.
        - Девочка моя…
        Девушка смяла бумажный платок, мокрый насквозь, отвернулась. Сестра обняла ее. Принялась утешать.
        - Роза… - прошептал Титус.
        Она рассматривала трубку от капельницы. На тумбочке стоял грязный стакан с отваром шиповника, бумажные тарелки, две цветные пластиковые чашки для лекарств. Рядом его часы. С которыми он никогда не расставался. Носил на правой руке, а она его вечно дразнила из-за этого.
        - Роза… - вновь прошептал он, - я только хотел… увидеть тебя…
        - Я здесь.
        - Услышать…
        - Ты успокойся, все хорошо.
        Она не знала, что сказать. Вспомнилась фраза из американских фильмов: it’s okay, honey, it’s okay[23 - Все в порядке, милая, все в порядке (англ.).].
        Почему в шведском нет столь универсальных фраз? Столь обтекаемых?
        Свел брови - поредевшие, выцветшие.
        - Услышать…
        - Что услышать?
        - Что не держишь на меня зла.
        - Я не держу зла. Что было, то было. Все прошло. И забыто.
        Лицо его обмякло. Он закрыл глаза. Она видела, как под тонкой кожей век двигаются глазные яблоки. Девушки развернулись. Стояли в обнимку, смотрели на них, лица мокрые от слез.
        Казалось, Титус заснул. Но вдруг открыл глаза. Скрюченные пальцы потянулись к ней.
        - А Томас? Твой сын…
        - Да-да, Томас, - оживилась она. - Он в Таиланде. Живет в маленькой деревушке со странным названием, я его вечно забываю. Получила вчера от него открытку.
        - Вот черт! - вскрикнула Юлия. - У тебя же был день рождения! У тебя и у Томаса. Черт, а мы забыли… Черт, черт, черт! Но все равно поздравляю!
        Роза отмахнулась:
        - Оставь. Мы давно уже не празднуем дни рождения.
        Она-то всегда помнила о днях рождения девушек, отправляла им небольшие подарки. Даже после того, как расстались.
        Юлия дернула сестру:
        - Боже, какие мы! У них же день рождения в один день, у Розы и у Томаса. А мы забыли! Боже, как стыдно!
        - Да хватит вам, - дружелюбно сказала Роза. - У вас сейчас полно забот, не до банальностей.
        Перевела взгляд на Титуса. Губы у него потрескавшиеся. Он скривил рот, пытаясь что-то произнести.
        Поняв, что Роза не слышит, потянул ее к себе. Прошептал:
        - Ингрид…
        Роза вырвалась.
        - Ингрид!
        - О чем ты? При чем тут Ингрид?
        - Ингрид… исчезла…
        - Девочки что-то говорили. Исчезла?
        - Я попросил ее… съездить к тебе… Отправил… а теперь…
        - Все верно. Действительно заезжала ко мне. В понедельник.
        - Да, в понедельник. А какой сейчас день?
        - Среда, папа, - подсказала Йеннифер.
        - Две ночи! Двое суток почти. Что-то случилось…
        - Не факт.
        - Она… Ингрид никогда бы не… Что она сказала тебе?
        - Ну, сказала, что ты хочешь со мной встретиться. Наверное, пыталась дозвониться, но я отключаю мобильный, когда работаю. Не люблю отвлекаться.
        - Да, она говорила… что ты не отвечала.
        - Ну да. И она решила приехать. Упорную ты себе выбрал женщину.
        Заметила, что причинила ему боль.
        - И как она тебе?
        - Я же не знаю ее совсем.
        - Да, но…
        - Напряженная. Как мне показалось. Вероятно, из-за встречи со мной, а впрочем, не уверена. И уж точно подавленная. Обычно с незнакомцами люди охотно делятся… Но она больше молчала. По-моему, она на грани нервного срыва. Что-то сказала о какой-то поездке. Что так продолжаться не может, что вы уедете. Наверное, ты лучше меня поймешь, о чем она говорила.
        Ей показалось, что он не дышит.
        - Она была…
        Титус захлебнулся в кашле. В груди его клокотало и хрипело. Тело выгнулось дугой, руки задергались, стакан с шиповниковым отваром полетел на пол.
        - Звонок! - закричала Юлия. - На кнопку нажми! Роза перегнулась через больного. Через мужчину, которого любила, который когда-то был частью ее жизни. От которого теперь почти ничего не осталось. Она вдавила кнопку вызова. Дверь распахнулась почти мгновенно. Сестра Линда схватила лоток, приподняла Титусу голову.
        Роза отвела взгляд, но все равно увидела, как хлынула кровь.
        Ингрид
        Рука распухла еще сильнее. По крайней мере, такое ощущение. Больше не получалось прижимать к телу, держала отставив в сторону. Болело невыносимо.
        - И не больно вовсе, - хрипло сказала Ингрид вслух. - Ты и не такое могла вытерпеть, да?
        Стоя на полу, она поняла, о чем говорила Роза. Пористый пол. Подошвы ощущали его даже сквозь носки.
        Вытянула здоровую руку, двинулась наощупь. Может, тут есть дверь или доски где расшатались.
        Столько времени потеряла, безвольным кулем валяясь на койке.
        Как это похоже на тебя - вечно ждешь, что другие все решат за тебя…
        Двигалась мелкими шажками, готовая в любой миг наткнуться на что-то. На что-то живое. Мохнатое. Наступить на голый длинный хвост. Вздрогнула.
        Топнула. Заорала:
        - Сгинь! Сгинь, не то убью!
        Растопыренные пальцы подрагивали, шаря в воздухе, - чувствительные, как антенны. Наткнулись на что-то гладкое. Ручка. Должно быть, тот самый шкаф, который она увидела при свете. Что там сказала Роза? Что-то про туалет…
        Со скрипом открылась дверь. Наклонилась, ощупала. Похоже на стульчак. Откидная крышка, бак с химикатами. И бумага, целый рулон. Стянула брюки, села. Помочилась. В уретре жгло, будто кожа содрана. Поискала смыв, но не нашла. Подтерлась. Зажала между коленями рулон, оторвала бумагу, положила в карман. Пригодится. Теперь все пригодится.
        Пока возилась с застежкой на джинсах, что-то упало на голову. Закричала, замахала рукой. Что-то мелкое, холодное. Паук. Или жук. Сильные лапки на миг вцепились в волосы и тотчас отпустили.
        Обычно она до смерти боялась насекомых и червяков. В обычных обстоятельствах наверняка упала бы в обморок. Но сейчас лишь отряхнулась, взъерошила волосы. Сейчас не до слабости. Нужно беречь силы, умственные и физические. Не размениваться на эмоциональные припадки.
        - Ты справишься, - произнесла она, голос прозвучал глухо, но неожиданно сильно. - Ты выберешься отсюда, и точка.
        Обошла всю комнату, обшаривая стены, - никаких признаков другого выхода. Открытие это на какое-то время парализовало ее. Доплелась до кровати. Нашла бутылку с водой, отпила. Пальцы наткнулись на веревку, упавшую вместе с бутылкой. Пригодится ли? Разве что повеситься. Или заманить сюда Розу и задушить? С одной-то рукой! В ней вскипал смех - отчаянный, безнадежный смех. Хлестнула себя по губам. Замолкла.
        Она заперта в погребе, но это вовсе не обязательно конец. Ведь выход отсюда есть.
        Люк.
        Если он не придавлен чем-нибудь тяжелым, она сможет его открыть. Главное - добраться.
        Розы в доме нет. Нужно выбраться до ее возвращения.
        Сконцентрироваться и попытаться.
        Хоть раз в жизни мыслить позитивно.
        Да, немного удачи, и все получится.
        Роза
        Здесь, в городе, весна заметнее, чем у нее в деревне. Почки уже набухли, еще немного, и полопаются. На улицах сухо, но зимнюю присыпку от гололеда еще не убрали. Ветер швырял в лицо песок и пыль. Она высморкалась, на платке остались черные следы.
        Села в метро на станции «Санстулль» и вышла на «Хоторгет». Девушек оставила присматривать за отцом. Она знала, что видела его в последний раз. Не думала, что сильно расстроится от этой встречи, но, выйдя из отделения, расплакалась. Пришлось найти туалет, чтобы привести себя в порядок.
        Ладно, все, она успокоилась. И проголодалась. Зашла в китайский ресторанчик на улице Свеавэг и заказала горячее ассорти. Наверное, не слишком вкусно. Но тут так тихо и покойно. В круглом бассейне лениво скользили карпы, журчала вода. Полдень. Обеденное столпотворение еще впереди.
        За едой изучала карту. Нужно пройти по Свеавэг, мимо собора Адольфа Фредрика и здания Образовательного союза рабочих. Затем повернуть направо, около супермаркета. Тулегатан идет параллельно Дебельнсгатан. Там кабинет ее гинеколога. Интересно, Ингрид ходила к этому же врачу? Полистала ее ежедневник: через пару часов у Ингрид прием. В 14.15-Не успеет. И ладно. Все равно ничего приятного от таких визитов.
        Расплатилась и вышла. Типичный издательский квартал. «Карлбакс» и «Боннере» расположены на другой стороне улицы, чуть подальше - «Бруи», издательство Титуса. Понадеялась, что не встретит никого из знакомых: на светскую болтовню нет сил. И не успела подумать, как услышала свое имя:
        - Роза, неужто ты?
        Обернулась и увидела Франку Исакссон, писательницу, которая выхаживала Розу после того, как ту бросил Титус. Солнечный свет безжалостно изобличал избыток косметики. Обтягивающие белые брючки, короткий фиолетовый жакетик из искусственного меха. На шее кокетливый платочек. Франка обняла ее, чмокнула. Трижды, в обе щеки. Все как полагается.
        - Пообедаем? - радостно предложила Франка. - Я голодна как стая волков.
        - К сожалению, я только что поела.
        - О нет! Но мы непременно должны пообедать. Как-нибудь. Слышишь? Нужно встретиться и как следует поболтать. Ты как поживаешь?
        - Все хорошо.
        - Точно? Ты же переехала. В Нючопинг вроде, да?
        - В Седертелье.
        Франка подняла брови:
        - В Седертелье? Серьезно?
        - Да, - рассмеялась Роза. - А что такого?
        - Ой, разве там можно жить? Ты, что, вот прямо так взяла и переехала? Но ведь там почти каждый божий день всякие злодейства творятся. Порой даже полицейские участки обстреливают. И еще там по соседству другой район, этот ужасный Ронна… Даже название звучит злодейски[24 - Название Ронна созвучно шведскому слову, означающему «грабить».].
        - Ну, помимо насилия там и свои плюсы есть. Там очень красиво.
        - Да, но я бы не хотела жить в месте с подобной репутацией. И все эти иммигранты с их бандами… Всем городом заправляют. Ты читала книгу Йенса Лапидуса? «Шальная наличка»[25 - В России этот роман Й. Лапидуса выходил под названием «Шальные деньги» (изд. «Азбука», 2010).], вроде бы так называется… Вот как раз о таких парнях. Он ведь юрист, знает, о чем пишет. Вообще-то это роман, но очень похожий на реальную жизнь.
        - А у тебя-то как дела? - попыталась закруглиться Роза.
        - Ох, нам непременно нужно поговорить. Может, хоть кофе выпьем?
        Роза поняла, что ей не отвертеться. Франка потащила ее по переулкам, завела в небольшое кафе. Заказала по чашке латте и круассан с сыром для себя.
        - Я угощаю. Ты точно ничего не хочешь? На чем мы остановились? Ах да, дела у меня замечательно, чудесно…
        - Это видно.
        - Правда? Ну… Возраст уже берет свое, а в остальном…
        - Знаю, дела у тебя в гору идут. Видела тебя по телевизору. За границей уже печатаешься?
        - А то. Даже собственным агентом обзавелась.
        - Вот как…
        - Ты наверняка о нем слышала. Матти Янсон. Хороший парень, но слишком горячий, я думаю. Зато знает, чего хочет.
        - Представляю себе.
        - Мою последнюю книгу, «Улитка в ванной», пристроил в Германию, Францию, Испанию и… Литву! Представляешь?
        - Поздравляю. О чем книга?
        - Это триллер. Знаешь, я в последнее время все чаще работаю в этом жанре. Главный герой - молодой, красивый полицейский-холостяк, обожает хард-рок - не какой-то там старый пьянчужка-разведенец, любитель классической оперы[26 - Намек на Курта Валландера, героя детективов Хенинга Манкеля, самого популярного шведского писателя в данном жанре.]. Нет, от подобных персонажей народ уже устал.
        - Пожалуй. А ты так и живешь на барже?
        - На барже? Что ты, это в прошлом. Теперь там обитает Ансельм. Сын моего партнера. Взрослый уже. А я переехала к его отцу.
        - Я знакома с ним?
        - Нет, - улыбнулась Франка. - Роб - водолаз. Разбирался с моей посудиной, когда там что-то со штурвалом приключилось. Абсолютно невежественный! Зато тьма иных положительных качеств. - Франка многозначительно повела глазами. - А ты сама? Как ты после… Титуса? Завела кого-нибудь? Уж не атлетичного ли беженца из Ирака?
        - Нет, я с этим покончила, - попыталась рассмеяться Роза. - И так прекрасно обхожусь.
        - Да ну?
        - Ага.
        - Глупости! Кстати, а ты контакт с Титусом не поддерживаешь? Я слышала, он серьезно болен. Да, кстати, я ведь больше не работаю с «Брун», осенью перешла в «Баккен». Они меня давно к себе переманивали, вот я наконец и решила: what the hell[27 - Какого дьявола (англ.).], а почему бы и не попробовать? А теперь у Титуса… ну, в общем, это еще неизвестно наверняка. Да и с Анние у меня не то чтобы добрые отношения сложились. Она, по-моему, слишком заискивает перед ним. И слишком уж осторожная. Никак не решится на что-то новое, свежее. Манкеля и прочих продвигают что есть сил, постеры во всю стену, а мне - крошечный плакатик.
        - Но ведь Манкель издается вовсе не в «Брун», - возразила Роза.
        - Ай, какая разница! Но Анние не мешает брать пример, учиться у других, как они с авторами работают. У «Брун» ужасно скаредная политика по части рекламы. Он… как бы это сказать… слегка прижимист, наш милый Титус. И Анние ему под стать. Даже таблетку аспирина не проглотит без его указания.
        Роза глянула на часы:
        - Ох! Прости, мне бежать нужно. Совсем забыла про время. Было приятно повидать тебя, Франка, береги себя и спасибо за кофе. Созвонимся!
        Направилась в сторону Тегнергатан. К зоомагазину, куда любила захаживать. Когда Томас в свой первый день в школе сломал ногу, она купила ему попугайчика, чтобы не скучал. Розовый хохолок, два неестественно больших глаза, по которым она в конце концов поняла: ночная птица. Надеялась, что птичка развлечет Томаса, что сыну понравится с ней играть, приручать, дружить с попугаем. Но птица так и не приручилась. Каждый раз, когда в клетку просовывали корм или воду, попугай нервно щелкал клювом. Характером весь в юного хозяина. В результате пришлось вернуть птицу в магазин. Надеялась, что там попугаю подберут самочку, но он долго сидел в клетке один, печальный и одинокий. Однажды он исчез. И все же Роза заглядывала в зоо-магазин всякий раз, как выбиралась в город. А вдруг птичка вернулась? Да, история произошла много лет назад, но попугаи живут долго. Она все не могла расстаться с чувством вины перед птицей.
        В магазине стояла духота. Из дальнего помещения несся птичий щебет. За прилавком пухлая девушка рассеянно шелестела газетой.
        - У вас есть крысы? - спросила Роза.
        - Вон там, - мотнула головой девушка.
        - Я взгляну?
        - Разумеется.
        Роза прошла мимо витрины с принадлежностями для домашних питомцев: кошачьи туалеты, поводки, корм всех видов, миски. Дальше стены заставлены клетками с тропическими птицами: волнистые попугайчики, ткачики, зебровые амадины и кореллы. И ни одной, похожей на птичку Томаса. В некоторых клетках стояли домики, из них выглядывали взъерошенные головки. Клетки мелких млекопитающих были расставлены по полу, мыши и морские свинки - ниже всех. Чуть повыше, в просторной вольере, - две крысы. Потыкала в решетку, но животные не отреагировали.
        - Привет, - тихо произнесла она. Просунула указательный палец, погладила шерстку. Ощутила позвоночник зверька. На задней лапке какой-то нарост, будто нарыв.
        Вспомнила своих питомцев, оставшихся дома. Клюковка и Фига. Безжизненное тельце малютки Нэльи. Захотелось открыть клетку и тайком унести обеих пленниц. Выпустить в парке или, может, возле Иоханновой пожарной заставы. Но поняла, что окажет им медвежью услугу. У этих двух изнеженных созданий нет ни единого шанса выстоять против матерых городских крыс.
        - Вам помочь?
        Роза не слышала, как подошла девушка. Заметив ее, вдруг почувствовала себя старухой. Девушка чем-то напомнила ей Ингрид, запросто могла бы приходиться ей дочерью.
        - Ваши крысы неважно себя чувствуют, - сдержанно произнесла она. - У одной нарыв на лапке.
        - Ясно.
        - Вы не видели?
        - Здесь не я распоряжаюсь. - Круглое личико девушки налилось пунцовой краской.
        - Ясно. А кто?
        - Стеффе. Он управляющий.
        - А в чем состоят ваши обязанности?
        - Обязанности? Какие еще обязанности?
        - Но вы же здесь работаете!
        - Ну да. Продаю и все такое.
        - Ну так постарайтесь продать их поскорее! - Роза указала на клетку. - В хорошие руки. Они же мучаются. Позор, что ни вы, ни Стеффе этого не заметили.
        Девушка вскинулась:
        - Мучаются! Так и купите сами, раз такая добрая!
        - Слушай, фрикаделька. Похоже, тебе не помешает тренинг по общению с клиентами. Я побеседую на эту тему со Стеффе. Расскажу, как тут обходятся с покупателями!
        Роза быстро вышла из магазина, не узнавая себя. Обычно она сама презирала тех, кто неспособен держать себя в руках, кто скандалит по мелочам, выплескивает раздражение на мелких клерков.
        Что с ней происходит?
        Во всем виновата та женщина. Роза справлялась со всем, пока в понедельник в ее дом не проникла эта Ингрид, жена Титуса.
        Ингрид
        Она встала прямо под люком, протянула руку к тонкому прямоугольнику света. Не дотянуться, ни единого шанса. Высоко, слишком высоко. Нужно на что-то забраться. Кровать? Все равно низко. А вот столик подойдет. А тут и стул ведь есть.
        Решила попробовать со столом, стоявшим у кровати, - круглый, небольшой, обычный журнальный столик. Он оказался удивительно тяжелым. Пальцы ощупывали столешницу. Какая гладкая. Мрамор? Вряд ли, тогда бы его и с места не сдвинула. Стекло? А выдержит ли ее стекло? Вес взрослой, основательной женщины? Или она рухнет на осколки, один из которых рассечет ей артерию?
        Нет. Столешница явно прочная, выдержит, если забраться осторожно. Но вот ножки шаткие. «Алюминиевые», - подумала она. Попробовала сесть на столик Он чуть пошатнулся, но выстоял. Подтянула ноги, встала на колени. Подождала, восстанавливая дыхание. Вслушиваясь. Не забывать, не забывать вслушиваться. Вдруг Роза вернется домой! От одной этой мысли накатила слабость.
        «Прекрати. - Она стиснула зубы. - Это твой шанс, твое сражение. Сосредоточься на том, что нужно сделать». Следующая мысль: «Титус. Это все ради тебя. Я знаю, ты меня ждешь, знаю, что ты напуган. Я не сбежала, милый мой, родной Титус… Ты же помнишь, что на меня можно положиться. Любимый, держись, живи, не умирай, я докажу тебе. Я справлюсь, я сильная. Я иду к тебе».
        Начала распрямляться. Медленно-медленно. Сперва не получилось. Слишком неустойчиво, слишком нервничает. Ноги дрожали так, что столик ходил ходуном. Пришлось вновь опуститься на колени, вцепиться рукой в край столешницы. Заставила себя дышать ритмично, расслабиться, успокоиться. Надо собрать все силы и придать вялому тяжелому телу вертикальное положение.
        Замерла, долго не двигалась. В кровь поступало недостаточно кислорода, и мышцы с каждым мигом слабели.
        Так, сперва одну ногу, затем другую. Она тряслась, ее шатало из стороны в сторону. Села на корточки, медленно приподняла зад, распрямилась - осторожно, позвонок за позвонком. Ноги были как тесто. Вытянула шею, качнулась и замерла. Спина была мокрая от пота. Заставила себя сильно, глубоко вдохнуть. Обрела равновесие.
        До чего же высоким оказался этот низенький столик! В этой тьме все непонятно, все иное. При свете она просто задрала бы ногу да вскочила на него.
        А сейчас она точно у края пропасти.
        Роза
        У дома на Тулегатан был изящный фронтон. Дом располагался напротив Северного лицея, она видела, как в аудиториях мельтешат студенты.
        Дом Титуса.
        Здесь он жил и здесь уже не будет жить. Постояла, повторяя это про себя. Пересчитала симметричные окна, получилось тридцать четыре. На крыше - черные своды, прикрывающие чердачные окна.
        Значит, сюда они переехали, здесь свили гнездышко. Титус и его прошмандовка… Хм! Она освоила язык девочек. Нужно взять себя в руки, всерьез взять себя в руки. Хотя как тут не выругаться. По-другому ведь и не скажешь. Прошмандовка, сучка! Вот и всё.
        Интересно, какая квартира их? Наверное, вот та мансарда под самой крышей? Оторваться от земли… Нет, на Титуса непохоже.
        Пересекла улицу, подошла к дверям. Потянула за ручку. Как и подозревала, заперто. Ключи Ингрид она положила в сумку, - ключи на колечке с маленьким брелоком-сердечком. С ходу подобрала правильный. Щелкнул, открываясь, замок.
        Чистый, ухоженный подъезд. Ни малейших следов граффити или мусора. Ни одной бумажки, подхваченной сквозняком. Толстая красная дорожка привела к лифту. Прошлась по ковру, точно почетный гость.
        На левой стене - список жильцов-собственников. Нашла имя. Второй этаж Брун-Андерссон. В груди кольнуло. Но слез больше не будет, осталась лишь холодная решимость. Быстро, через ступеньку, взбежала по лестнице.
        Дверь заперта на два замка - простенький английский и дорогой, семицилиндровый.
        Руки дрожали. Неуклюже вставила один ключ, второй. Дверь скрипнула. Нужно смазать петли. Она-то следит за такими вещами.
        Ступила в пустой холл. Никакой разбросанной одежды, все убрано в высокие зеркальные шкафы, вытянувшиеся вдоль стены. Увидела в зеркале себя. Худая, чуть сгорбленная, лицо напряженное. Даже немного мужиковатая. Внезапно и одежда, и сама она показались старомодными. На пиджаке вдруг заметила пятно. И Франка Исакссон наверняка заметила. Глаз у нее беспощадный. Теперь растрезвонит всем.
        Роза Врун опустилась. Покатилась вниз по наклонной.
        Выпрямила спину, расправила плечи. Шагнула к зеркалу. В глазах какое-то новое, незнакомое выражение. По телу пробежали мурашки.
        «Вперед! - велела она себе. - Хватит мяться!»
        Его дом. Но он уже никогда не переступит этот порог. Не шагнет на сливового цвета коврик возле двери, не повесит свое пальто к ее вещам. Роза отвела зеркальную створку и увидела его старую куртку-пилот, которую она когда-то носила, горчичного цвета пальто Ингрид, ветровки, пиджаки и пальто. Она вытащила куртку-пилот. Вешалка полетела на пол. Стоя перед зеркалом, накинула на себя черную кожаную куртку Титуса, сунула руки в карманы. Пальцы наткнулись на что-то круглое, шершавое. Каштан. Это она положила его туда сто лет назад. Тогда каштан был гладкий, блестящий. Она радовалась тогда. Радовалась жизни.
        Прямо в куртке прошла дальше в квартиру. Столько воздуха, повсюду чистота. Не то что у нее дома. Здесь так много места. Зачем людям такие хоромы? Она не узнавала ничего из вещей. Все здесь, должно быть, новое или же принадлежало Ингрид.
        В гостиной огромная печь, отделанная зелеными изразцами. Стены молочного цвета, пол сияет, как в бальном зале. В углу пальма в горшке. Окна выходят на детскую площадку, но никакого шума, даже гул машин не пробивается сквозь тройные стеклопакеты. Мебели совсем немного. У окна - зеленоватый диван с кучей ярких подушек На столе - блюдо с подсвечником и ваза с затейливо изогнутой веткой. «Гамамелис», - подумала она. Не комната, а картинка из каталога интерьеров.
        Дальше - столовая. Длинный стол, покрытый белой льняной скатертью, два серебряных подсвечника и керамическое блюдо с виноградом. Ягоды уже сморщились. Когда приблизилась, над блюдом взлетело облачко мошек. И снова изразцовая печь, простая, белая, с зелеными вставками. Дров нигде не видно. Может, все эти печи не пригодны для отопления? Может, это декорации?
        Так вот где он устраивал свои званые вечера для коллег и авторов. Ингрид хозяйкой хлопотала вокруг - Роза будто воочию это увидела. Из груди вырвалось рычание, охватило желание расколошматить тут все, разнести в щепки.
        Это желание усилилось, когда Роза очутилась в спальне. Пол простирался перед ней безбрежным морем. Далеко-далеко стояла двуспальная кровать; она отметила, что заправили ее небрежно, наспех. Покрывало касается пола, подушки лежат как попало. Изразцовая печь в спальне превосходила прочие - встроенное зеркало в золоченой оправе и небольшие медные дверцы. Из спальни можно было попасть на балкон. Открыла дверь, шагнула. У стены - два складных кресла, пыльный столик. В углу - поникшее растение в плетеном горшке. Роза коснулась перил, на пальцах остался след. Вытерла о стену.
        Вернулась в комнату, упала на кровать. От неожиданности икнула: водяной матрас! Никогда на таком не лежала. Вжималась в матрас всем телом, крутилась, слушая плеск под собой. С какой стороны спал Титус? Вероятно, слева, у балкона. Отдернула покрывало. Простыни мятые, несвежие. Подняла подушку, увидела уголок ткани - шелк цвета сливок.
        Неуклюже перевернулась на спину, натянула на себя покрывало. Медленно расстегнула брючную молнию. Затаила дыхание. Почти стыдливо сунула указательный палец в брюки, палец коснулся живота, заскользил ниже. Подобными вещами она перестала заниматься давным-давно. Даже думать о них забыла. А тут все вернулось, навалилось набухающей тяжестью, прихлынуло пульсирующей, стучащей в висках влагой. Она задвигала пальцем быстрей, провела по бедрам, ниже, к пояснице, вжалась головой в подушку, в его подушку, в ямку, оставленную его головой, - и понеслась с вершины вниз, в бурлящую пену.
        Долго лежала на кровати, губы горели. Кровь струилась по телу, бурлила в венах. Она лежала в постели Титуса, взгляд ее скользил по дому напротив окна. На балконе третьего этажа курил человек. Он смотрел прямо на нее, но лицо его было бесстрастно. Она встретилась с ним взглядом, спокойно. По перилам шел черный кот. Человек почесал кота за ушами, загасил сигарету.
        В ней нарастал какой-то звук. Мелодия. Очень простая, два тона вверх, два тона вниз. Детская песенка про улитку. Томас разучивал ее на блок-флейте, когда пытался освоить инструмент. Вскоре стало ясно, что флейта ему мало подходит. Закончилось все тем, что он разобрал ее на части.
        Слов Роза не помнила, но мелодия засела в памяти. И вот она всплывала в ней, повторялась. Роза встала с колышащейся кровати, и мелодия вырвалась наружу. Человек напротив уже исчез. Кот - тоже.
        Она открыла гардероб, выдвинула ящике шелковым бельем. Бюстгальтеры и трусики, чулки и подвязки. Ну конечно. Точно такие же роскошные подарки, как и для нее. Кружево черно-лилового бюстгальтера. Приложила к себе. Огромные чашечки. Прочитала этикетку. 85G. Машинально сунула бюстгальтер к себе в сумку, зачерпнула целую охапку трусиков, отправила следом.
        А который час? Около половины третьего. Гинеколог уже заждался Ингрид. Выглядывает в приемную, посматривает на часы. Не суждено ему сегодня раздвигать ее толстые ляжки. А счет он все равно может ей отправить - за напрасно потраченное время.
        Вернулась в холл, едва ли не вприпрыжку. Мелодия в ней набрала силу, лоно оставалось набухшим. В углу стояла латунная подставка с зонтиками. Выбрала один, с деревянной резной ручкой. С трудом, но припомнила этот зонт. Титус с ним ходил, когда они были вместе. Позволила сползти куртке с плеч. Та грудой поникла на полу. Точно притаившийся зверь.
        Потом вернулась в спальню. Встала перед кроватью, подняла руку с зонтом. Ударила. Под простыней булькнуло. Она била, пока не онемели запястья. И все это время мелодия, игравшая внутри нее, разрасталась, выплескивалась, заполняла квартиру.
        Ингрид
        Она балансировала вытянутой рукой, чтобы сохранить равновесие. Подняла к потолку, пошарила. Под пальцами только воздух. Она видела пальцы тенью в тусклом свете, до которого было не больше десяти сантиметров.
        Выругалась:
        - Вонючая психопатка! Убью!
        Неловко спрыгнула на пол. Пришлось вернуться к кровати, лечь на спину, собраться с силами.
        Что здесь еще есть?
        Стулья?
        Да. Стулья.
        Горло сдавило страхом. Время идет. Сколько уже утекло? Скоро ли вернется Роза?
        Лежала, вслушивалась. Нет, все та же немота, пустота.
        Где же она видела стулья? В каком направлении? Не помнит, все смешалось.
        Титус, дождись меня, я приду.
        Не плакать. Не расстраиваться зря. Не плачь, будь сильной.
        Встала и довольно быстро наткнулась на стулья. Исследовала, выясняя, из чего они. Деревянные, с металлическими ножками. В спинках прорези, орнамент в виде кругов. Просунула пальцы в отверстия, подтащила стул к столику. Громко вскрикнула, поднимая на столик. Проклятая рука!
        Ножки стула были почти вровень с краями столика. Конструкция слишком шаткая. Если чуточку сдвинет стул, то полетит на пол вместе с ним. Упасть - потерять шанс выбраться. По телу прокатилась волна боли.
        Подумала, что можно подтащить кровать к столу. Тогда она упадет на мягкое. Если упадет в правильном направлении.
        - Но я не упаду, - глухо произнесла она. - Я заберусь на этот распроклятый стол, и он не шелохнется, а потом я заберусь на стул и открою люк. И я уже снаружи!
        Как бы она хотела быть гибче. Тело у нее всегда гнулось плохо. Спина болела с детства. Школьный врач даже направил ее на коррекционную гимнастику, пришлось висеть на шведской стенке и балансировать на буме. Она ненавидела это. Ненавидела всю эту физкультуру. Даже повзрослев. Никто больше не заставит ее делать то, что она не хочет. Так она считала. Особенно после того, как они вернулись из Коста-Рики. До сих пор в ушах стоял смех Титуса - как же он хохотал, глядя, как она вцепилась в плот. В плот, который швыряло как скорлупку. Когда удалось забраться внутрь, она скорчилась на резиновом дне, между мокрыми ногами своих спутников. Над ней посмеивались, она смеялась со всеми, притворялась.
        Ощупала ножки стула. Крепкие, надежные. Стул стоит на столе, не шатается. Нужно рисковать. Закрыла глаза и про себя произнесла нечто вроде мантры. Фразу, которую часто использовала и в школе, и позже. Прочьотсюдапрочьотсюдапрочьотсюда. Сжала правую руку в кулак. Спокойно кивнула и поставила ногу на стол. Между ножек стула.
        Не за что ухватиться. Пресс, заставь работать мышцы живота! Помедлила, спустила ногу.
        Все получится, Ингрид, думай о Титусе, и все получится.
        И она думала о Титусе. Представляла его изможденное лицо и глаза, водянистые, поблекшие. Но она еще заставит их сиять! Как только выберется, помчится отсюда прочь во весь дух, спасется. Постучится в первый же дом.
        «Помогите! - закричит. - Вызовите полицию, спасите меня!»
        Без раздумий забралась на стол, выпрямилась. Накренилась вперед, чтобы удержать равновесие. Скорчившись по-обезьяньи, нащупала спинку стула, просунула пальцы в отверстия, вцепилась. Стул пошатнулся. Она с ним.
        Пошатнулись, но выстояли.
        Я выберусь, я сильная.
        Теперь вверх, на сиденье, забраться коленями. Прислушаться. Ни звука.
        Подняла здоровую руку и коснулась прохладной поверхности. Прижала ладонь, толкнула. Сперва крышка шла медленно. Но Ингрид поднатужилась, и крышка сдвинулась с места, поднажала сильнее, и вот уже крышка приподнялась.
        Выпрямилась. Опустив голову, прижав подбородок к груди, надавила загривком. И крышка отлетела в сторону, впуская слепящий свет.
        Роза
        Внезапная усталость. Безмерная.
        Пошла на кухню. Кофеварка пуста. Залила воду, заварила кофе. Пока ждала, осматривалась. Отдраенная сияющая раковина, простые пластмассовые стулья. На холодильнике - список продуктов. «Обезжиренное молоко, - прочитала она. - Моющее средство, помидоры, сливочное масло». Захотелось что-то приписать, но не смогла придумать, что именно. Из украшенной розочками коробки достала миндальное печенье. Сунула в рот, захрустела. Крошки усеяли колени.
        Налила кофе, выпила.
        Потом обнаружила кабинет.
        Титус сохранил старинный массивный письменный стол, доставшийся ему от деда по отцу, Франса. Это был двойной стол, за которым могли работать двое. Сто лет назад за ним друг против друга сидели два клерка, соприкасаясь костлявыми коленками, шуршали бумагами. Теперь он стоял у стены.
        Титус гордился дедом. Роза видела его фотографию: жилистый усатый коротышка.
        «Мужественность я унаследовал от него», - часто шутил Титус. У старика было много детей, он щедро делился своим семенем, но и об урожае заботился. Одним из отпрысков был отец Титуса. Он оказался единственным, кто пожелал забрать себе старый стол, который отполировал до блеска, оснастил новой фурнитурой.
        Роза села за стол, в удобное офисное кресло на колесиках. И только тут обнаружила рамку над компьютером. Фото. На снимке какие-то люди на надувных плотах. Все в шлемах, смеются. Все, кроме одного человека. Ингрид. За ней - Титус с веслом в руке. Бодрый и спокойный.
        Дожидаясь, когда запустится компьютер, выдвигала ящики письменного стола. Нашла бланки и конверты. На конвертах напечатано имя Ингрид. Имя и адрес. Сунула пачку конвертов в сумку. Еще нашла паспорта, и его, и ее. У Титуса в паспорте та же фотография, что и у Ингрид в бумажнике. Сделанная много лет тому назад. Выглядит таким знакомым, болезнь еще не сразила. Пронзительный синий взгляд…
        Положила паспорт обратно в ящик.
        Пролистала паспорт Ингрид. Между последними страницами - бумажный клочок Посадочный талон: эконом-класс, вылет в Барселону. Место 26А. Резким движением бросила паспорт к себе в сумку, к конвертам.
        В среднем ящике обнаружился дневник В красной обложке, замочек в виде наивного сердечка. Расправила скрепку, колупнула сердечко, книжка раскрылась. По страницам бежал убористый, с наклоном, почерк Ингрид.
        Была вместе с Титусом у доктора М. Похоже, положительно. Наверное, желчь ни при чем, у мамы были такие же симптомы. Т. подавлен и раздражителен.
        Запись двухгодичной давности.
        Перевернула страницу.
        Чувствую себя использованной. Есть что обсудить. Честно пыталась пообщаться с J&J. Не получилось. Сейчас совсем одна, очень грустно.
        И дальше, в сентябре 2005-го:
        Т. и я ходили в оперу вместе с Агнетой и Стигом. Праздновали. На мне был новый коричневый костюм. Комплименты. Затем - ужин дома, с креветками и чудесным шабли. Люблю Т. до безумия.
        Последняя запись сделана в этот понедельник:
        Поеду, раз обещала. Не хочу, но сделаю, ради него. Поскорее бы вернуться домой.
        Закрыла дневник, заперла на замок. И его тоже сунула в сумку. Мелодия внутри не умолкала. Монотонная, пилящая, от которой не избавиться.
        Допила кофе. Подвигала мышкой. Компьютер совсем как у нее. Стиснув челюсти, создала документ и принялась печатать.
        Ингрид
        Пол грязный. Первое, что она рассмотрела. Светлые волосы, клубки пыли, потревоженные ее дыханием, прыснувшие в стороны, будто живые. Все еще день. В окно светило солнце, мощное, яркое, точно гигантский прожектор. Свет слепил, резал глаза.
        Стол и диванчик. Нижний его край. Пара туфель у порога. Туфли Розы, оставила у двери в гостиную. Там они сидели в понедельник. Она и Роза. А сейчас какой день? Среда?
        Боковым зрением углядела ковер в гостиной и ножки кресла, на котором сидела тогда. Вспомнила, как саднила натертая пятка.
        Я к вам по просьбе Титуса.
        Два бесконечных дня.
        Как там Титус? А вдруг его уже нет в живых? Нет, не думать о плохом! Втянула в себя воздух, ноздри раздулись. Осмотрелась, выискивая, за что бы ухватиться. Чтобы преодолеть последний, самый сложный барьер.
        Прямо перед ней лежал осколок белого фарфора. Вспомнилась крыса, и дыхание перехватило от страха. Ощупала пальцами край люка. Голова наполовину высовывалась наружу. Невозможное положение. Подняв повыше руку, оперлась об пол. Чтобы выбраться, надо подпрыгнуть. Оттолкнуться. И нужны две здоровые руки.
        Столик под ногами качнулся. Успокоиться, подумать. Если бы только закинуть верхнюю часть туловища на пол! Как в кино. Там человек вылезал из полыньи. Ухватился за лед и подтянулся. Вцепился в багор.
        И здесь как в проруби. Только хуже. Намного хуже.
        Глаза стали привыкать к свету. Теперь она различала в окне проблеск неба. Голую ветку дерева. Услышала, как та двигается, будто машет ей.
        Рывок - и ты на свободе.
        Нет, все совсем не так. Не способна она на рывок. Даже цирковой акробат не смог бы выбраться из того положения, в котором оказалась она. Все было напрасно.
        Нет! Не станет она мириться, не сдастся.
        За окном раздался мелодичный щебет. Черный дрозд. Сидит на дереве и поет для нее, подбадривает. Всхлипнув, попробовала подтянуться одной рукой. Привстав на цыпочках. Не получилось. Так она лишь потеряет опору.
        Вот она, застряла здесь. Как в ловушке. Голова торчит из дыры. Незащищенная, хрупкая - яичная скорлупка. Представила лицо Розы, когда та вернется. А вернется она скоро.
        «Нет! - вскипело внутри. - Нет!»
        Из горла рвался крик, полный отчаяния, досады на себя, на собственную никчемность, на вечный свой пессимизм.
        Она совершила невозможное. И у нее почти получилось. Но теперь все кончено. Нужно просто признать поражение.
        Звук заставил повернуть голову. Шорох по полу, серая тень. Пара неподвижных черных глаз. Смотрят в упор. От ужаса вмиг вспотели ладони, едва не потеряла контроль над собой. Ручка, ее оружие, ее защита. Забыла. Ручка осталась внизу, на столике.
        Крыса шустро засеменила в ее сторону. Ингрид видела усы, торчащие крошечными вениками. Видела хвост - длинный, голый, будто гигантский дождевой червь.
        Выдохнула:
        - Прочь!
        Зверь приник к полу, метнулся под диван, но тотчас выскочил обратно. И не один, с собратом. Принюхивались, приближались. Будто ободряли друг дружку.
        - Убирайтесь!
        Крысы, похоже, совсем обнаглели. Самая крупная подскочила вплотную, замерла у ладони. Распахнула пасть, показав желтые зубы.
        Ингрид закричала.
        Пошатнулась.
        Стул качнулся, и она полетела вниз.
        Роза
        Обратно поехала электричкой. Сошла в Седертелье, на центральной станции, и зашагала по пешеходной зоне. Солнце жарило в спину. В центре царило оживление. Все скамейки заняты - люди сидели, поснимав пальто и куртки. Некоторые, закрыв глаза, подставляли лицо солнцу, даже приезжие иммигрантки. Как это по-шведски: только солнце пригрело - и все уже разомлели.
        Двое смуглых мальчишек лазали по высокому игрушечному паровозу, в который поместился бы и взрослый. Один за что-то зацепился и упал. На несколько мгновений замер изумленно, испуганно.
        На губе выступила кровь. Мальчик судорожно вздохнул и зашелся в реве. К ребенку поспешила молодая женщина в узких джинсах, с блестящими волосами. Подхватила сына на руки, поцеловала. Забормотала что-то на чужом языке. Второй малыш бросился к своей матери, забрался к ней на колени.
        Послышались звуки флейты. Мальчик тут же прекратил плакать. Группа перуанских музыкантов в пестрых одеяниях устроилась на площади Политики. Роза узнала мелодию. Та самая, что играл в детстве Томас. «El condor pasa»[28 - Полет кондора (исп.).]. Невольно вспомнился Рамирес, невычитанная рукопись, в животе заныло. Миновала компанию пьянчужек; оживленно жестикулируя, они обсуждали, кого из них скорее пустят в винный магазин. Навстречу шагал мужчина с собакой на поводке, неуклюжая, толстая дворняга ковыляла, уткнув нос в асфальт. Собака печально глянула на Розу.
        Винный магазин открылся не так давно, заняв полуподвал, где прежде размещалась библиотека, а большая, активно функционирующая библиотека перебралась на верхний этаж. Это вызвало едкие комментарии в местной газете. Роза еще не бывала в новом магазине. Повинуясь какому-то импульсу, она свернула с дорожки, пошла к двери. Один из споривших пьянчужек увязался за ней, будто они были знакомы. Редеющие длинные волосы, кожаная жилетка, окутан облаком перегара. Игриво ткнул ее в плечо:
        - Эй, слышь, присоветуешь, чего хлобыстнуть поприятней?
        - Я?
        - Ну ты, ты.
        - Спросите лучше продавцов.
        - А… Толку от них. Ты сама чего предпочитаешь? Винишко, да? Красненькое! Игристые леваки! Маоисты красные… Йохо-хо!
        К ним подошел сотрудник магазина. Шансы пьянчужки на покупку явно упали.
        - Вот это! - Роза схватила «Кампо де Люз» за сорок восемь крон. - Возьмите, хорошее вино.
        К ее удивлению, пьянчужка взял бутылку и побрел к кассе.
        Летом они с Титусом частенько выпивали по бокалу кампари со льдом. С тех пор она не пробовала его. Нахлынуло желание ощутить на языке сладковатую терпкость вина. Расплатилась и опустила бутылку в сумку.
        Затем зашла в «Олене», купила там ковер. Белый с голубым и, пожалуй, довольно длинный, но не слишком тяжелый. Перекинула через плечо. Глупая песенка про улитку снова звучала в ушах. На какое-то время перуанские флейты вытеснили ее, но сейчас мелодия снова набирала силу, подбадривала, заставляя шагать ей в такт. Как марш.
        Та-да-дам, та-дам, та-дам, таа. Та-да-дам, та-та. Та-да-дам, та-та.
        Заметила, что на нее смотрят. И ладно.
        «Засяду за Рамиреса, - подумала она. - Вернусь домой и сразу засяду за корректуру. Если нужно, просижу всю ночь. Не позволю Оскару Свендсену взять верх. Никогда».
        Интересно, пытался ли он перезвонить? Мобильный телефон лежал в кармане. С трудом выудила, набрала пин-код.
        Никаких сообщений.
        И прекрасно.
        С удивлением ощутила желание курить. Не курила уже бог знает сколько, пятнадцать лет. Титус дымил, дымил. Не в доме, разумеется. В их квартире она не уловила и намека на запах табака. А может, бросил давно. Что она о нем знает? Ничего, да и ладно.
        - Нет! - вслух произнесла она. - Ни его жизнь, ни он сам меня не волнуют.
        За площадью свернула, купила в киоске пачку сигарет «Принц». Почти пятьдесят крон. Солидно. Желание покупать пропало, как только она услышала цену, но отступать было стыдно. Курение убивает, написано на пачке. Ох уж эти двойные стандарты!
        Когда свернула с пешеходной дорожки под мост, зазвонил телефон.
        - Простите, Роза Брун? - спросила женщина.
        Голос незнакомый, угадывался южный говор. Как у Ингрид.
        - Да, - коротко бросила она.
        - Меня зовут Мария. Вы, вероятно, удивлены, что я звоню… Я сестра Ингрид. Ну, вы знаете, Ингрид Андерссон, жена Титуса.
        - Слушаю.
        - В общем… я не уверена, но… похоже, Ингрид пропала.
        - Да, я уже слышала.
        - В общем… кажется, вы последней ее видели. Она поехала к вам в понедельник, а потом…
        - Я уже рассказала все, что мне известно. - Она сама услышала, сколь недружелюбно это прозвучало. Сделав над собой усилие, попыталась сгладить тон: - Сегодня я навещала Титуса в больнице, только что оттуда. Там рассказала все, что знаю.
        - А что произошло?
        Роза перекинула коврик на другое плечо.
        - Она сказала мне, что хочет уехать. Что подумывает об этом.
        - Вот как? Совсем не похоже на мою сестру.
        - Вам видней.
        - Прямо так и сказала?
        - Да.
        - А куда? Упоминала, куда собралась?
        - Нет.
        - Вы извините, что я так внезапно звоню… но я ужасно волнуюсь. Ингрид никогда так не поступала. Мы ведь с ней все-все друг дружке рассказываем. Я все знаю о ней. А она - обо мне. Мы очень близки… У вас есть сестра?
        - Нет.
        - Понятно… Господи, я боюсь… - Голос сбился.
        - Что?
        - Я чувствую, с ней что-то случилось, - всхлипнула женщина. - Она никогда, никогда так не поступала! Но Титус болен, и… Я заявлю в полицию.
        Ингрид
        Она упала на кровать. В точности как рассчитала. Но упала на поврежденную руку. Боль была такая, будто прямо в нерв воткнули раскаленное железо. Стул перевернулся, валялся на полу, растопырив ножки. Столик устоял. Через распахнутый люк струился свежий воздух. Воздух, принадлежавший Розе. Теплый от солнца, в тонких лучах плясали пылинки.
        Думала, что крысы уставятся на нее сверху. А то и спрыгнут прямо на нее. Напряглась и ждала, вслушивалась в шорохи. Вспомнила миски, расставленные на кухонном полу. Роза держит кошку? Вряд ли. Кошки ловят крыс. Не выпуская когтей, кошка играет с крысой, позволяя думать, что есть шанс сбежать. А затем перекусывает ей шею.
        Если бы Роза держала кошку, не было бы в доме никаких крыс. Это миски для крыс. Теперь она поняла. Эти крысы - питомцы Розы. И в одну из них Ингрид швырнула чашку. И убила крысу.
        Лежала с открытыми глазами. Лежала и смотрела. Еще долго все вокруг терялось в темноте. Будто глаза отказывались видеть. Взгляд скользил по книжному стеллажу, полка за полкой, по книгам, по нотным тетрадям. Может, здесь жил ее сын? Мальчик увлекался музыкой. Сын Розы, как же его зовут… Вроде бы начинается на «т». Тобиас? Нет, не Тобиас. Тобиас - это пленник, как и она. Тобиас Эльмквист, писатель. Титус на него возлагал надежды. Рассчитывал, что его первый роман - лишь начало. Прежде Эльмквист писал лишь стихи и рассказы. Но известность ему принес детектив. Титус ввел его в литературные круги. Ингрид вспомнила, как радовался муж, читая рукопись. Дело происходило у нее в квартире, на Рингвеген. Оживленно барабанил пальцами по столу. На нем была синяя рубашка «Гант». Господи, какие мелочи она помнит! Во что он был одет… Так бессмысленно и так в ее духе…
        - Вот оно, дорогая! - заорал он вдруг на всю кваритру. - Настоящая «бомба»!
        Так и получилось.
        Попыталась разобрать надписи на корешках. Некоторые были знакомы. «Тьма колодца» Тобиаса Эльмквиста. Надо же, какое совпадение. А может, и ничего странного. Точнее, совсем ничего странного. Сыну Розы книги перешли от Титуса. Томас, вот как его звали. Теперь вспомнила. Томас, сын неизвестного отца. «Тьма колодца» - сборник рассказов. В ее книжном магазине был экземпляр, продать его так и не удалось. Но потом вышел детектив, и все поменялось. Забыла название, не читала она книгу. Детективы ее никогда не увлекали. Зло и насилие… Мир и так переполнен ими. Зачем еще и сочинять их?
        Что же стряслось с этим писателем, Тобиасом, потом? Титус не рассказывал. Вспомнилось многолюдное открытие осеннего сезона в тесных владениях издательства «Бладгюлд», вспомнился молодой автор, тихий и замкнутый. Стеснительный. Как в нем мог прятаться весь этот мрак?
        - Он мастер по части описания бездны человеческой души, - говорил Титус. - Но рассказы… черт, на рассказах особо не зашикуешь.
        И Титус решил подтолкнуть Тобиаса Эльмквиста в нужное, прибыльное русло. Он был тертым калачом. Умел обращаться с авторами. Таких профессионалов еще поискать.
        - Мне это интересно, - говорил Титус, - я словно становлюсь соавтором.
        Ингрид бесилась от ревности, когда гадала, как именно он соавторствует с Сисси Нурд, этой производительницей романтических комедий. Он лишь смеялся. Ему льстила ревность. Возбуждала. Специально дразнил, доводя до крика.
        Теперь все это в прошлом. Все кончено. Жизнь, любовь, всё. Остались лишь тоска и боль.
        Она снова заплакала.
        Тоска и боль… Что за высокопарные слова! Хотя и точные. Она застонала, стон перешел в вой, она принялась биться головой о матрас - боль, боль, боль! Раскачивалась из стороны в сторону, кричала - да пусть хоть в аду сгорит эта треклятая рука!
        Успокоилась внезапно, затихла. Остается лежать здесь и ждать. Будто жертва на убой - ждать, когда лезвие вонзится в сердце. И ладно, все равно конец всему, ничего у нас с тобой не осталось, дорогой, только смерть.
        Она огляделась. В глазах жгло. Лучи света и пляшущие пылинки передвинулись. И в тишине вдруг раздался голос.
        Его голос:
        - Где ты, малыш, я скучаю. Где ты, мой малыш?
        Рука, здоровая правая рука коснулась чего-то острого. Предмета, лежавшего в постели. Ручка. Это знак. Теперь она знала, что делать.
        Роза
        Что-то не так, воздух словно изменился. Она ощутила это, как только открыла дверь. Вонь из подпола. Запах проник в дом.
        Но как?
        Сбросила туфли и быстро прошла в кухню, даже не положив коврик.
        Люк! Открыт.
        Полиция!
        В висках запульсировало. Закусив губу, медленно двинулась к люку, готовая в любой миг почувствовать на своем плече чужую руку: «Мы вас уже заждались, Роза Бруи! Пожалуйста, пройдите с нами».
        Наклонилась, заглянула в дыру.
        Пусто. В подвальной комнате было пусто. Кровать у стены, рядом столик, на столике - стул. На кровати - зеленая куртка, в которой пришла Ингрид. Если бы она сбежала, то захватила бы и куртку. Но сбежать она не могла.
        Где же она тогда? Заперлась в шкафу?
        Опустила коврик на пол, легла на живот. Пустая бутылка из-под воды. Пустая упаковка из-под каши. Если не прячется в шкафу, значит, как-то поднялась наверх. Но как? В одиночку она не справилась бы, без лестницы выбраться невозможно. Даже люк открыть не смогла бы. Кто-то ей помог. Кто?
        Клас Шредер? Неужто? Мог заподозрить что-то вчера вечером, а сегодня притворился, будто едет в аэропорт. Что, если он развернул машину после того, как высадил Розу, и помчался обратно? Он знает о существовании люка. Или его приятель Йонни? Может, Клас Шредер позвонил Йонни, попросил выяснить, в чем там дело? Я слышал, как кто-то плакал в подполе. Но как он вошел? А вдруг есть запасной ключ?
        Надо спуститься и проверить. Нужно принести лестницу.
        Прошлась по комнатам, высматривая следы. Внутри все оцепенело от беспокойства. Вошла в гостиную. Рамирес мирно дожидался ее. Потом, рукопись потом. Никаких признаков чужого присутствия. В спальне кровать не тронута, стоит себе посреди комнаты. Нынче утром Роза, несмотря на слабость, хорошенько перетряхнула постель и аккуратно заправила. Ничего не изменилось, все как было утром. В спальне никто не побывал.
        Влезла в башмаки, вышла на крыльцо. Мокрый ковер лежал там, куда его спихнул Клас Шредер. Наклонилась, пощупала. Все такой же сырой, скоро начнет пованивать плесенью. Ни малейшего шанса на иной исход. Посмотрела в небо, там набухали плотные кучевые облака. В апреле погода переменчива. Приподняла мокрый ковер, поволокла к сараю с инвентарем. За сараем с незапамятных времен росла мусорная куча. Старые пружинные кровати, ржавый велосипед, рваные автомобильные шины, разное тряпье. Забросила ковер на груду хлама. Постояла, переводя дыхание. На голову упало несколько капель. Дождь. Убрала волосы за уши и направилась к яблоне за лестницей.
        Фига и Земляничка сидели на полу кухни, поджидали ее. Земляничка вскочила и засеменила к ней, села на задние лапки, вытянулась столбиком.
        - Ох, вы же оголодали, - пробормотала Роза. - Потерпите. Скоро вас покормлю. Вот разделаюсь с одним важным делом…
        Аккуратные усики подрагивали. Земляничка оглянулась и шмыгнула под диван. Затем выскочила на середину комнаты и снова исчезла под диваном. Будто подсказывала.
        - Ну, что такое, милая? - спросила Роза. - Что с тобой, что случилось?
        Крыса щелкнула зубами, пискнула. Присела, оставила небольшую капельку. Чистую, как жемчужина или роса. Роза опустилась на колени. Неужели там, под диваном, что-то есть? Ну да! Что-то там двигалось, копошилось, какая-то живая масса. Сперва Роза не поняла. Но потом различила хвостики и мордочки. Выводок крысят.
        - Откуда? - крикнула она. - Откуда вы взялись?!
        Легла на живот, сунула под диван руку. Крысята мгновенно бросились к плинтусу, где темнела дыра. Она встала, отодвинула диван. Прикрыла дыру ногой, нагнулась и все же ухватила одного из крысят. Сильный, негодник. Крысенок извернулся и куснул ее. Сколько ему? Месяц? Она подошла к окну, подняла детеныша к свету. Раздвинула лапки, вгляделась. Самец.
        - Черт!
        Вынесла крысенка во двор. Дождь уже лил вовсю. Пригнувшись, кинулась к сараю, спряталась под навесом. Она ненавидела себя за то, что собиралась сделать. Но никуда не деться. Она и так была слишком мягка. Сколько в выводке самцов? Вспомнился тот здоровенный крыс-мафиозо из подвала. Наверняка это он проник в дом, оприходовал самочек. И скольких? И вот этот сынок… Сколько сестричек он уже попортил? А его братья? Крысы входят в детородный возраст на четвертую-пятую неделю. А самцы? Кто их знает. В любом случае, нужно контролировать их численность, нельзя позволить как попало размножаться.
        Посмотрела на грызуна. Дерзкий, смелый. Чувствовала, как бьется под большим пальцем сердце.
        - Прости, - прошептала она.
        Крысенок пищал, извивался, дергал лапками, бил хвостом. Роза закрыла глаза. Сжала шею остервенело барахтающегося зверька и крутанула. Легкий, едва слышный треск. Тельце еще несколько раз конвульсивно дернулось и обмякло. Провела указательным пальцем по теплой шерстке. Такая мягкая, такая шелковистая.
        - Прости, - повторила Роза и с силой швырнула трупик в кусты.
        Ингрид
        Она лежала у стены. Тыльной стороной ладони ощущала канавки между кафельными плитками пола. Кто-то обустроил эту комнату. Попытался сделать ее жилой. Томас. Тот мальчик. Он? И где он, в таком случае, сейчас? Можно ли рассчитывать на его помощь? Нет. Ясно, что он здесь больше не живет. И это нормально. Ему лет двадцать пять, не меньше.
        Она лежала, дрожа от возбуждения и ужаса. Сердце билось, стучало, грохотало. Хотелось пить. Представила себе воду со льдом. Представила, как вода смачивает пересохший рот. Когда она наконец услышала шаги над головой, то не смогла сдержаться, не справилась с мочевым пузырем. В трусах сделалось мокро и жарко, секунда - и всё. Словно оргазм. И тут же вернулся страх. Провела языком по сухим шершавым губам.
        «Господи, не покинь меня, Господи!»
        Она давно уже не верила в Бога. С церковью распрощалась, как только достигла совершеннолетия.
        Распрощалась с жестоким, беспощадным Богом, всегда стоящим на стороне сильных. Пусть многие и считают, что это не так. С глаз ее спала пелена, рассеялся весь этот туман, который напускали. В приходе. И в воскресной школе. Бог есть истина и жизнь. Бог есть добро.
        Родителям она об этом не рассказала. Как и сестрам.
        И вот теперь лежала на полу и истово молилась.
        Роза вернулась.
        Она в доме.
        Разговаривает.
        С кем?
        Ходит, шаркает по полу. Тень закрыла свет из люка. Удивленный вздох, вскрик. И вдруг резкий скрежет передвигаемой мебели.
        Ингрид стиснула ручку так, что пальцы свело судорогой.
        Боже, прости меня за все, что я совершила! Боже, милый мой, дорогой, прошу, помоги, помоги мне, дай мне сил!
        Роза ушла. Вернулась. Снова ушла и снова вернулась. Где-то вдалеке зазвонил мобильник. Не ее, хотя и ее телефон тоже где-то там, наверху. У нее другая мелодия. Она выбрала старомодный рингтон - звонок как у обычного телефона. Как в те времена, когда мир был безопасен и понятен. Когда была жизнь. Ее жизнь. Когда она стояла за прилавком своего магазина и продавала книги. Всем этим милым немолодым женщинам с полиэтиленовыми пакетами - они были оплотом культуры. Как бы хорошо снова очутиться среди них, они окружили бы ее со всех сторон, защитили, она бы укрылась за их спинами, обтянутыми потрепанными пальто, и ничего-ничего с ней не случилось бы.
        Стук открывшейся двери. Тащит что-то тяжелое. Она слышала, как затрудненно дышит Роза. Снова мелодия мобильника.
        - Роза Брун.
        И потом:
        - Вот как. Понимаю. Да, но ведь именно… Послушайте, давайте я перезвоню чуть позже. Я занята. Перезвоню. Договорились. До связи.
        Шум совсем рядом с люком. Грохот, прямо тут. Она затаила дыхание, ощутила, как задрожала стена. Зашуршала одежда.
        Роза спускается в подвал. Принесла лестницу и спускается. Осторожно, крадучись. В одних носках. Скрип открывающейся дверцы в шкаф-туалет. Хриплый вскрик.
        И вот стремительно отлетает от стены кровать. Ингрид ждала этого. Взвилась, пружиной распрямилась и воткнула ручку в живот Розы.
        Роза
        Сперва не поняла, что случилось. Ничего не поняла. Ноги под ней подломились, и она упала. Что-то большое и тяжелое рухнуло на нее, ей и в голову не пришло, что это человек. Ингрид. Раздался рев, звериный рык. Что-то впилось в бок, обожгло. Они лежали на полу, Ингрид сверху, размахивая в воздухе чем-то острым. Розу парализовало от неожиданности. Голова ее находилась у основания лестницы. Что-то придавило ее к полу - нога Ингрид впечаталась в скулу. Раздался скрежет, какой бывает, когда удаляют зуб. И тут она поняла! Дернулась, выпростала руку, схватила Ингрид за ногу в самый последний миг, когда та уже карабкалась вверх. Ингрид сползла на пол, да так и замерла - сидя, растопырив ноги, с перекошенным лицом.
        Роза набросилась на нее, голова Ингрид со стуком ударилась о что-то твердое. Раздался крик, полный боли и ненависти:
        - Роза, ты больная! Ты спятила!
        Навалилась на нее, грудь к груди. Размахнулась.
        Ударила. Голова Ингрид дернулась в сторону, брызнули сопли и кровь.
        - Еще только посмей назвать меня больной!
        Тело под ней обмякло. Точно ребра сложились.
        Роза сползла с Ингрид, встала на колени.
        - Никогда, никогда, никогда, поняла?!
        Схватила за уши, затрясла.
        - Не-е-ет! - донесся невнятный ответ.
        - Что-о-о нет?
        - Никогда… не буду…
        Роза снова навалилась, прижала шею локтем. Вывернула Ингрид запястье, разогнула пальцы, вырвала ручку.
        - Что ты задумала?
        Молчание.
        - Изувечить меня собиралась?
        - Нет…
        - Убить хотела?
        Голова на полу дергалась из стороны в сторону.
        - Убить?! Ах ты, лживая сука! Хотела зарезать меня?
        - Нет… прости… нет…
        Роза отпустила ее, задрала рубашку. Царапина, еле заметная. Склонилась к Ингрид, грубо ухватила за подбородок. Заставила посмотреть на себя.
        - Да, хотела. Искромсать, уничтожить меня, вот что ты хотела. Как будто тебе мало…
        Молчание.
        - Как будто тебе мало…
        - Но ведь не я…
        - Что не ты?
        - Ничего…
        - Убить меня хотела, уничтожить! Спланировала все!
        - Нет… все не так…
        - А как? Объясни!
        Сдавленные рыдания.
        - Объясни, говорю!
        - Я не хотела, не хотела… прости…
        - Ты открыла люк!
        - Да…
        - Как…
        - Я… не знаю…
        - Не знаешь, как открыла люк?
        - Нет…
        Еще удар. Рука скользнула по чему-то мокрому.
        - Нет, нет, прошу… я забралась…
        - Забралась. На что?
        - На стол… и стул…
        - Ты забралась на стол и стул?
        - Да.
        - И хотела вылезти?
        - Но, Роза! Сколько мне еще… Я хочу домой, пойми! Хочу домой, к себе! - Из носа ползли розовые пузыри.
        - Тебе вообще не стоило сюда приходить. Ты разрушила мою жизнь, дважды. Дважды ты мелькнула в моей жизни - и каждый раз все уничтожила, подчистую.
        - Если ты меня выпустишь…
        Роза смотрела на Ингрид.
        - Если ты меня отпустишь… я обещаю, что никогда, никогда больше не…
        - Моя жизнь. Разрушена. Тобой.
        - Пожалуйста, Роза… не знаю, что ты думаешь… но ведь не могу я остаться здесь навечно? Для тебя же лучше, если ты выпустишь меня. Если выпустишь.
        - Заткнись!
        - Здесь невозможно жить… ты же видишь, что я не могу здесь жить! Мы обе не сможем так жить.
        - Точно.
        - Меня будут искать. Об этом ты не подумала? Поймут, что я отправилась именно сюда и что именно ты видела меня последней. И тогда обыск, полицейские приведут собак, те возьмут мой след, и меня обнаружат.
        Роза села. Привалилась к стене. Провела рукой по глазам.
        - И что потом будет с тобой, Роза? Ты не подумала об этом?
        Роза уже поднималась по лестнице.
        - А как же, - ответила она, - подумала.
        Оставила лестницу на месте, а люк открытым.
        Взяла из шкафчика стакан. Открыла сумку, достала бутылку, налила, разбрызгивая, кампари, отпила. Положила на стол ноутбук. Включила. Успокоилась. Крикнула в сторону люка:
        - Мы подпишем соглашение, ты и я! Своего рода мировое соглашение!
        Увидела, как Ингрид поднялась и приблизилась к лестнице.
        - Соглашение?
        - Вот именно.
        - И тогда ты меня отпустишь?
        Роза смерила ее взглядом сверху вниз.
        - Ну и вид у тебя, - мягко произнесла она. Опустила руку в сумку, достала прохладный шелк Швырнула в лицо Ингрид: - Взяла специально для тебя. Подумала, что тебе, пожалуй, нужно переодеться.
        Бюстгальтер повис на плече. Трусики упали к ногам.
        - Возможно, ты не в курсе, но тебе не мешает сменить белье.
        Ингрид взяла бюстгальтер, всмотрелась.
        - Это мое?
        - Все это твое. Не узнаешь собственное тряпье?
        - Да, но…
        - Принесла для тебя. Хотя ты и не заслужила. Но я принесла.
        В ушах вновь зазвучала песенка про улитку. Податливый водяной матрас. Сплетенные тела, ее широко разведенные бедра. Порой он находил ее руку под столом и клал себе на пах. Улыбался ей над тарелками. Осторожно, призывно - ты ведь не станешь надо мной смеяться из-за этого? Из-за того, что я хочу тебя так, что не могу с собой совладать. Это наша тайна, твоя и моя. Пили кампари, и оно разжигало во мне страсть, хотя обычно я воздерживалась от алкоголя. После Леонарда. Своего рода епитимья. Никогда больше, хватит с меня. Но потом пришел ты и освободил меня от обета.
        Ингрид кашлянула. Ингрид. Он и с ней проделывал то же самое, те же ритуалы, те же игры. Глаза заволокло красной пеленой. Стоит здесь, нюхает одежду, переводит кислород.
        Роза услышала свой сухой голос:
        - Переоденься. Не буду смотреть.
        - Ты…
        - Что я?
        - Ты была у меня дома?
        - Достала из твоих ящиков. Из шкафа в твоем уютном гнездышке.
        - Как ты вошла?
        - А это играет какую-то роль?
        - А Титус? Титус! - Точно крик из бездны, эхом.
        - А что Титус?
        - Пожалуйста… Ты знаешь, как он?
        - Знаю, - спокойно сказала Роза.
        - Как?!
        - Он понял, что ты больше не в состоянии выносить все тяготы.
        Ингрид отбросила лифчик. Поставила ногу на ступеньку, немного поднялась. Одна рука висит, гротескно вывернутая.
        Роза отхлебнула кампари.
        - Стой там, где стоишь, ни шагу больше.
        Ингрид сползла обратно. Разрыдалась:
        - Но ведь это неправда!
        - Что именно?
        - Что я не в состоянии выносить…
        - Еще какая правда. Смертельно больной муж - такая обуза. Он понимает. Так что не винит тебя.
        - Но ведь я никогда не говорила ничего подобного!
        - Кампари хочешь, Ингрид?
        - Что?
        - Думаю, вы его попивали. Он обожал кампари. По-моему. Мне тоже нравится, есть в нем что-то особенное. Вот, купила бутылку. Когда подпишешь договор, сможем отметить.
        - Что еще за договор?
        - Парочка писем. Я уже подготовила, так что тебе надо только подписать.
        - Что за письма?
        - Одно для Титуса. И еще одно, для Марии. Для твоей сестры. Завтра утром отправлю, а в пятницу письма дойдут.
        - Титус… - прошептала Ингрид. - Ведь он не…
        - Умер? Нет. Но беспокоится за тебя. Могу понять. А потому считаю, что у него есть право знать. Как и у твоей сестры. Она считает, что знает тебя как себя. Вот удивится-то. И поймет, что у сестры есть тайная жизнь. Каждый имеет право на тайну.
        Ингрид
        Сняла бюстгальтер, положила на кровать, к куртке. Подобрала пять пар трусиков, отряхнула, выложила в ряд. Их покупал Титус. Он любил делать сюрпризы. Шуршание бумаги под подушками, золотые ленточки. Или записка рядом с утренней чашкой чая.
        Посмотри за пальмой в гостиной.
        А там еще записка.
        У компьютера…
        И так далее, до тех пор, пока она не находила сверточек.
        Ты этого достойна, и я тоже этого достоин. Обнимать женщину, которую люблю. Нежить ее шелком, баловать роскошью.
        Поначалу ошибался с размерами, покупал меньше нужного. Никак в толк взять не мог. Что у нее широкий зад, массивные груди. Он стискивал их в ладонях. Красивыми, крепкими руками. Голова устраивалась у нее на коленях. Его быстрый, сильный язык. Касался ее, проникал под скользкий шелк. Когда она была возбуждена, когда была готова.
        Вот оно, то белье. Принесенное Розой.
        Никогда больше не наденет его.
        Попытка побега не удалась. Но люк открыт. Наверху, за компьютером, сидит женщина и печатает. Все же есть надежда. Хоть что-то изменилось.
        Роза дала ей попить. Ингрид поднялась на несколько ступенек и протянула пустую бутылку. Роза вернула, наполнив чистой прохладной водой.
        Роза беспрерывно говорила о письмах и договоре.
        И о Титусе. Он жив, он еще не ушел.
        Но откуда Роза знает про Марию?
        - Сядь за стол!
        - Что?
        Роза свесилась в провал подпола:
        - Спущу тебе ручку. Но хочу получить ее потом обратно, смотри у меня. - И шутливо погрозила пальцем.
        - Что? Да-да. - Дохромала до стола. - И что это за соглашение?
        - Увидишь. Делай, как я сказала. Сядь за стол.
        Роза держала в руках корзинку. Маленькую, аккуратную корзинку, в точности такая же стояла у Ингрид в кладовке. Она брала ее с собой, когда ходила по грибы, собирала лисички и маслята. Запах прелой листвы, хвои. А сейчас корзинка спускается на веревке.
        - Держи!
        Будто какая-то игра. Они с Марией в детстве играли, подавая всякое-разное в домик на дереве.
        Давай мы как будто бы кораблекрушение потерпели.
        Как будто бы.
        У детей все как будто бы.
        А теперь сплошная реальность. Ничего иллюзорного. Реальность.
        Приняла, поставила на стол.
        На дне лежали два листа с отпечатанным текстом. Ручка и два конверта. Она узнала конверты. Это же ее собственные, с вытисненными именем и адресом отправителя. В голове царила сумятица. Она посмотрела на Розу, сидевшую, опустив голову, на корточках у люка, тощие коленки на уровне ушей. Бесстрастная, похожая этим на женщин из глухих деревень на краю света. Где-нибудь в Африке или Индии. На женщин, которые принимают мир таким, какой он есть.
        Роза кивнула Ингрид:
        - Устраивайся поудобнее и читай. Потом подпишешь.
        Первое письмо адресовано Титусу. Видеть его имя было больно. Письмо написала Роза. Но отправителем значилась Ингрид. Поднесла листок поближе к глазам и начала читать.
        Милый мой Титус,
        Прости, что так поступаю, но иного выхода нет. Я больше не выдержу. Однажды мы пообещали любить друг друга и в горе, и в радости. Сейчас настала пора горя, и я должна быть сильной. Но бывают обещания, которые невозможно исполнить. Ты и сам это знаешь, ведь правда?
        Я на грани, на грани нервного срыва. А потому должна на время уехать, подальше, за границу. Понимаю, что ты расстроишься, что решишь, будто я тебя предала. Но я прошу - не думай так обо мне. Постарайся помнить то хорошее, что было у нас. Спасибо за то, что мы были вместе.
        Отбросила листок. Разрыдалась. Роза хранила бесстрастность, даже не пошевелилась. В ее раскосых глазах появился странный блеск.
        - Почему ты плачешь?
        Ингрид не смогла ответить.
        - Прочла? - настаивала Роза.
        - Да! Но, Роза… все совсем иначе, ты ведь и сама знаешь. Я никогда не смогу подписать ничего подобного, ты понимаешь? Это же все равно что…
        - Ну, как знаешь…
        - Ведь он подумает, что…
        - Так ты не хочешь, чтобы это прекратилось? Чтобы закончилась эта изматывающая ситуация, в которой мы оказались?
        - Хочу! - разрыдалась Ингрид.
        - Это лучшее решение, для нас обеих лучшее.
        - О чем ты?
        - Ты сама себя задерживаешь. По правде говоря, Ингрид, подпись - твой единственный шанс выбраться.
        - Но ведь Титус… Он же подумает, что…
        - Читай второе письмо.
        Взяла второй листок. Рука тряслась так, что пришлось прижать ее к краю стола. Смысл следующего письма был примерно такой же. Адресовано сестре.
        Дорогая Мария,
        Когда ты прочитаешь это письмо, я уже буду далеко. Я должна хоть немного развеяться. Больше не могу. Решила отправиться за границу, на неопределенный срок. Не осуждай меня. Я сейчас на грани нервного срыва. Мы сестры и должны поддерживать друг друга, так что поддержи меня - не думай обо мне плохо. Рано или поздно у каждого может случиться срыв.
        - Ручка в корзинке, - прозвучал сверху голос Розы. - Подпиши оба письма. И постарайся разборчивей. Я знаю, какой аккуратный у тебя почерк.
        В руке она что-то держала.
        Книжечку с застежкой в виде сердца.
        - Мой дневник!
        - Подписывай. И еще там два конверта. Подпишись и укажи свой адрес и расшифровку имени.
        - А если откажусь?
        Роза пожала плечами.
        - А если подпишу? Ты меня отпустишь?
        - Рано или поздно.
        - Сейчас, я хочу выбраться сейчас же!
        - Уясни для себя одну вещь. Не ты тут ставишь условия.
        - Но ты ведь обещаешь, обещаешь?
        Роза расхохоталась:
        - Обещание есть обещание. Правда?
        - И мне придется уехать за границу? - глухо спросила Ингрид. - Ведь в твоих письмах говорится об отъезде. Или ты написала просто так?
        - Ты написала.
        - Что?..
        - Это ты, дорогая Ингрид, написала письма.
        - Ты не сможешь меня заставить! - прокричала она.
        - Я пришла к тебе с предложением. Кстати, весьма щедрым. Выбор целиком и полностью за тобой.
        - А… а куда я поеду?
        - Разберемся. Куплю тебе билет на самолет. Куда ты хочешь?
        - Домой, - прошептала она.
        - Туда тебе нельзя. Выбирай страну. Куплю тебе билет и отвезу в аэропорт. Даже посажу на самолет, чтобы быть уверенной, что ты не вернешься.
        - Ты не можешь меня заставить! - опять закричала она.
        - Второй вариант тебе известен.
        - Я не могу остаться здесь навсегда! Не могу, слышишь!
        - Вот и я то же самое говорю.
        - А когда я приеду из той страны… неужели ты не понимаешь, что первым делом пойду прямо в полицию? В полицию своей страны… Тебя посадят за киднэппинг. Да, вот что это такое. Киднэппинг!
        - А это уже не твоя забота.
        - По-моему, твой план не вполне продуман.
        - Уж какой есть.
        - И у меня нет одежды и никаких вещей для поездки, никаких!
        Роза рассмеялась:
        - Человеку нужно не так уж много. С багажом только лишние хлопоты на регистрации. Ты же знаешь, как внимательно теперь всех осматривают.
        Приходится стоять в очереди, приезжать за несколько часов, проходить службу безопасности…
        - А паспорт? У меня ведь нет паспорта!
        Вспышка безумной радости. Но Роза пошарила за спиной и взмахнула темно-красной книжицей:
        - О паспорте я тоже подумала.
        И, раскрыв паспорт, протянула его в люк.
        Ингрид посмотрела на собственное лицо на фотографии.
        - Так что подписывай. И покончим с этим. Мне пора работать. И так из-за тебя выбилась из графика.
        Ингрид покачала головой. Еще и еще.
        - Нет. Я не могу подписать. Я люблю своего мужа. И не могу его предать. Я знаю, и ты тоже его любила. Может, до сих пор любишь. Откуда же в тебе столько ненависти?
        Роза
        Она оставила люк открытым. Лестницу втянула наверх и положила у стены. Зашла в гостиную, поворошила рукопись. Восемь часов. Впереди вся ночь.
        Втащила корзинку, подписи под письмами не было. Она не особенно взволновалась. Ингрид еще дозреет. Наверняка.
        Стоило сесть, ожил мобильный телефон. Вспомнила, что обещала перезвонить. То был Оскар Свендсен. И снова он. Голос мягкий, вкрадчивый. Ни тени привычного высокомерия.
        - Добрый день, это Оскар Свеидеен из «Карлбакс».
        - Я знаю, откуда вы.
        - Что? А, да. Конечно.
        - Как голова? Раскалывается, наверное?
        Он выдавил из себя смешок:
        - Вы о чем?
        - Вчера вечером я говорила с вашей женой. Фабиолой. Ей было не очень-то весело.
        В трубке недолгое молчание. И тут же встречный удар:
        - А как дела у нашего дорогого Рамиреса?
        - Именно перевод я и собиралась с вами обсудить вчера вечером. Если бы вы были дома.
        - Вы заканчиваете вычитывать?
        - Видите ли, кое-что помешало. Сегодня пришлось навестить очень больного человека, прощалась. Было нелегко, признаюсь.
        Молчание затягивалось.
        - Понимаю. Кто?..
        - Мой бывший муж, Титус Бруи.
        - Ах да, Титус…
        - Мы давно уже не вместе. Но тем не менее… если люди когда-то друг друга любили… то на пороге смерти лучше помириться.
        - Прекрасные слова.
        - Да. А вот смерть безобразна. И умирание тоже.
        - Все настолько серьезно? Я слышал, он болен…
        - Очень серьезно болен.
        - Да, понимаю.
        - Хорошо. Надеюсь, вы также понимаете, что мне сегодня тяжело было работать. И утром я решила вам позвонить, предупредить. Но вам нездоровилось…
        - Что-то с желудком. Похоже на желудочный грипп. Но теперь все прошло, слава богу. Желудочный грипп - крайне неприятное заболевание. Вы болели им когда-нибудь? Считается, что…
        - Нет. Ни разу. Обещаю, просижу над корректурой всю ночь. К утру будет готова.
        - Нет, Роза, у вас есть еще и четверг. Не нужно сидеть всю ночь, так недолго себя и в могилу загнать.
        - Вы же говорили, что это срочно.
        - И не отказываюсь от своих слов. В понедельник книга уйдет в типографию. Но если корректуру я получу в пятницу, то за выходные можно внести правку.
        Виктория! Она одолела Оскара Свендсена.
        Положила кашу в крысиные мисочки. Села смотреть, чтобы ни один из молодых самцов не пролез. Пришла Клюковка, робкая, но голодная - как обычно. Даже Ежевичка показала носик. А она уж думала, что никогда больше не увидит ее. Та прихромала на трех лапках, поджав четвертую.
        - Дружочек, это ты! - тихонько прошептала Роза. - А я-то думала, что ты погибла. Как твоя толстенькая мамаша. Скачи к миске, покушай. Бедняжка, как ты отощала…
        Крыса будто поняла. В считаные минуты миски опустели. Роза встала, чтобы добавить каши, но животные тотчас юркнули под диван. Только бы новая крысиная поросль не объявилась. Будем надеяться, что они перепугались после происшествия с их братцем и убрались из дома.
        Внизу Ингрид - темное пятно на кровати.
        - Есть хочешь? - крикнула Роза.
        В ответ - поскуливание.
        - Спущу тебе кашу, как только согласишься подписать.
        Сама она голода не чувствовала. Вспомнила про сигареты. Вытряхнула из пачки одну, закурила. Несколько раз глубоко затянулась. Тут же закружилась голова, подкатила тошнота. Организм забыл, что такое никотин. Забыл его силу. По утрам, когда закуривала первую за день сигарету, голова тоже кружилась. Курить она бросила пятнадцать лет назад.
        Еще раз затянулась, выпустила облачко дыма. Прочла несколько страниц Рамиреса, не обнаружив ни одной ошибки.
        - Барселона! - прокричала она в сторону люка и прошепелявила: - I know nothing, I am from Barcelona[29 - Ничего не знаю. Я из Барселоны (англ.).].
        Никакой реакции.
        - Он и тебя в Барселону возил? Прогуливались, взявшись за руки, по Ла-Рамбле? Забирались на смешную лестницу в парке Гуэля? Не хочешь туда отправиться? Освежить былое? Ты же там ориентируешься. Я видела посадочные талоны, поняла, что ты там бывала. А можешь выбрать другой город. Какой угодно. Мир так огромен.
        Ингрид внизу пошевелилась. Застонала.
        - Готова подписать?
        Роза услышала, как она прошаркала, встала под люком.
        - Как ты можешь…
        - Что ты там бормочешь?
        - Как ты можешь быть такой жестокой?
        - Ты о чем? Ты на что намекаешь?
        - Ты же мать! Ты выносила ребенка, родила…
        - И что с того?
        - А то! Ты же знаешь, как он любит твоего мальчика. Титус любит твоего сына Томаса.
        Роза загасила сигарету. Во рту остался резкий горький привкус.
        - Он часто говорил о Томасе, о том, какой он одаренный. Невероятно одаренный. Это его слова. Он даже купил ему гитару.
        - Я знаю.
        - Ты можешь гордиться своим сыном. Гордиться тем, что ты мать такого чудесного парня. Да и он, думаю, тобой гордится.
        - К чему ты ведешь?
        Ингрид понизила голос:
        - Здесь слишком долго стояла тишина. Просто хочу поговорить.
        - Не впутывай моего сына.
        - Где он?
        - Я сказала, не впутывай его!
        - Прости.
        Роза перелистнула страницу. Затем спросила:
        - А у тебя нет детей? Или есть?
        Ингрид неподвижно стояла в столбе света.
        - Не получилось.
        - Почему?
        - Наверное, не суждено.
        - У тебя отличное тело для деторождения. Широкие бедра и все такое.
        - Этого недостаточно.
        - Вот я слишком худая. Слишком узкий таз. И все равно получилось.
        - Тебе следует радоваться этому. Я переживала, что у меня нет ребенка. Самая большая печаль в моей жизни.
        - Но дети - это не всё.
        - Я знаю столько песенок. С детства знаю. Мечтала петь их своим детям. И сказки рассказывать.
        - У тебя проблемы с физиологией? Ты обследовалась?
        - Нет.
        - А почему?
        - Да все откладывала.
        - Но у тебя же были еще мужчины? Вряд ли Титус первый?
        - Не все мужчины годятся на роль отца. Уж ты-то, наверное, знаешь.
        Ей следовало разозлиться. Но Роза лишь рассмеялась. Внутри созревала какая-то мягкость.
        - Тут ты права. Ну так что, будешь подписывать?
        - Нет, не могу.
        - Тебе решать.
        - Пожалуйста, неужели ты не видишь, что так не может продолжаться?
        - Не может, значит?
        До этого Ингрид говорила спокойно и взвешенно. А тут расплакалась.
        - Как думаешь, что скажет Титус, когда узнает о том, что здесь происходило? Он же тебя возненавидит, будет презирать. Неужели тебе не хочется, чтобы у него сохранились в сердце добрые воспоминания? Я знаю, они живы. Он очень тепло к тебе относится, Роза, уважает и даже… пожалуй, любит. Он невероятно переживает из-за того, что заставил тебя страдать. Мы оба переживаем. Я могу снова и снова это повторить. Я могу без конца молить тебя - прости, прости нас, к ногам твоим припасть готова. Прости нас, мы не хотели сделать тебе больно.
        Роза сунула в зубы новую сигарету, но курить не хотелось. Рука, держащая спичку, дрожала.
        - Ну как видишь, ты на пределе, - сказала она. - Долго ты не выдержишь.
        Посидела, прислушиваясь. Читала рукопись, страницу за страницей. Налила себе еще кампари, выпила. Титус обычно добавлял в вино лед. Однажды провел кубиком льда вокруг ее сосков, скользнул ниже. Капельки скатывались в пупок, она вся трепетала. Они оба видели, как Микки Рурк ласкает кубиком льда Ким Бейсингер в том фильме, «Девять с половиной недель». Почувствовала, как от воспоминания перехватило дыхание. Встала, подошла к окну. Прижала пальцы к лону. Она вновь очутилась на колышащемся матрасе, его лицо так близко, его руки, его запах. Притянул ее к себе, обнаженный, провел по пояснице, по ягодицам…
        И вдруг. Вопль. Дикий, пронзительный, полный страха. И визг.
        - Роза! Роза! Сюда!
        Ингрид
        Она надеялась, что ей удалось достучаться до Розы, пробраться в ту темноту, где Роза увязла. Думала, что убедит ее.
        Ошибалась.
        Ингрид вернулась на кровать. Люк оставался открыт, Роза не захлопнула его, а значит, есть шанс, это добрый знак. К тому же они могли разговаривать. Ингрид лежала, впитывая в себя свет. Если удастся отсюда выбраться, никогда больше не будет в ее жизни темноты, никогда! Даже засыпать будет при свете. Свет! Вспомнились кабинки с лампами дневного света, установленные на площади Сергельсторг. Утверждалось, что четверть часа в кабинке улучшает гормональный баланс и предотвращает депрессию. Однажды в декабре она сходила на площадь, окунулась в эту абсолютную чистоту. Словно нырнула в снег, только теплый. А потом и вправду ощутила душевный подъем. А может, просто внушила себе?
        Пахло сигаретами. В начале их знакомства Титус курил. Пачку в день, не меньше. Сама Ингрид давно бросила, ей удалось уговорить и мужа отказаться от табака. Ее охватывал страх при мысли, что он может заболеть раком легких.
        - Роза, ты знаешь, что курение опасно для жизни?
        Нет. Вслух она ничего не произнесла.
        - Знаешь, что у меня была соседка на Рингвеген, дымила как матрос с четырнадцати лет. На следующий день после шестидесятилетия у нее нашли в легком опухоль. С лесной орех. Небольшая, казалось бы, но ей хватило. Я встречала ее у подъезда, когда она ждала социальное такси. Пробовали лучевую терапию. Она умерла. Я была на похоронах, отпевали в церкви Бромма, ты никогда там не бывала?
        Собор очень древний, двенадцатый век. Его еще называют Круглый собор. Мне кажется, к северу еще сохранились подобные постройки, в Сольне и Мунсе.
        Говорить, болтать, тихий нескончаемый монолог. Все, что приходит в голову. Докричаться до Розы, завязать диалог. Нет, опасно, опасно, можно все испортить. Крышка люка захлопнется, и ее засосет темнота. Нет!
        Но если бы она решилась, то продолжила бы:
        - Расскажи о себе, Роза. О родителях. Кто они, живы ли, здесь ли они или в Стокгольме? Какие у вас были отношения в семье? Они любили друг друга? А знаешь, я родом из Смоланда, да ты, наверное, догадалась, я очень старалась избавиться от йонче-пингского говорка, но время от времени все равно проскальзывает. Но недавно он мне даже стал нравиться. Такой привычный, домашний. А у тебя был выговор? Думаю, вряд ли. Поговори со мной немножко, и я пойму. Пожалуйста, выйди на кухню. Ты так далеко, мне невмоготу одной. Ты работаешь, да? А чем занимаешься? Разве можно заработать на жизнь вычиткой корректуры? В «Бруи» ты больше не работаешь, но я знаю, что вы с Анние… Она мне всегда нравилась, эта Анние. Чудесно, что снова научилась радоваться жизни. Она была такая печальная. После того как пропала Верит, ее коллега. А вы встречались? Я имею в виду Верит. Верит Асарсон. Наверняка встречались… какой она была? Давняя история… лет десять, кажется, прошло? Подумать только, в конце концов все объяснилось. Ее нашли… точнее, нашли то, что от нее осталось. А теперь и я пропала…
        Неужто с ней будет так же? Неужто ее не найдут? Утечет много лет, пока кто-то откроет люк? Нет, Ингрид, опять эти упаднические мысли, думай позитивно, ты же знаешь, иначе Титус рассердится, он всегда требовал, чтобы ты думала позитивно, чтобы думать о дурном, большого ума не надо, плохие мысли не порождают полезной энергии, ты должна думать позитивно, ты сможешь, в мире нет ничего невозможного.
        Внезапно вернулась злость. Титус, во всем виноват Титус. Если бы не заставил ее сюда приехать, она была бы сейчас дома. Или у него в больнице. Она обязана находиться рядом с мужем, он должен чувствовать ее присутствие. Они должны быть вместе. В радости и в горе. И он бы не лежал сейчас совсем один, терзаясь мыслями о том, куда она подевалась. Титус должен был понимать, что все может вот так обернуться. Должен был изучить свою Розу.
        Перед глазами замелькали черные точки. Сердце заколотилось… А вдруг у нее та самая мерцательная аритмия, от которой умерла свекровь Марии? На смену гневу пришел щекочущий страх.
        - Поговори со мной, Роза. Поговори. Мне нужно слышать человеческий голос. У меня с сердцем что-то неладно, бьется так неровно, я умираю. Мне страшно, Роза. Поговори со мной. Давай поговорим о письмах, если хочешь. Мне бы только услышать твой голос.
        А что, если она подпишет? Что случится тогда? Отпустит ли ее Роза? «Рано или поздно» - так она сказала. Но как это понимать? Странный оборот, не сходится здесь что-то. Она ведь осознает, что Ингрид расскажет все при первой же возможности. Вопреки всем клятвам и подписям.
        Ее затрясло.
        Уж пора бы проголодаться, но есть не хотелось. Поест, когда выберется. Если выберется. Похудела, наверное. Валяясь в кровати. Ингрид фыркнула. Много лет старалась - и нулевой результат. По Монтиньяку. Четыре дня на одном супчике, от которого пучит, от которого живот пузырем надувался. И без толку. Она ловила взгляды его дочерей, полные отвращения к ее складкам. Жирная корова. Когда-нибудь и они растолстеют, с годами и их тела обвиснут. Но девочки не понимали, такие молодые…
        А вот Роза не растолстела. Гибкая и жилистая, как мартышка.
        Навестила Титуса. И он жив, жив. Девочки, конечно, с ним сейчас. Посмотрела на часы: без четверти девять. Неужто вечер? Наверное. Тогда уже ушли. А он… Одинокий, испуганный. Пальцы лихорадочно тычутся в мобильник, беспокойство все сильнее, а потом оно перерастет в ужас. Когда он прочтет это письмо.
        Ингрид закрыла глаза, попробовала представить его. Тот чудесный серый костюм, который он надевал лишь по большим случаям. Например, на свадьбу. Белая рубашка с коротким рукавом, она запускала под обшлаг пиджака пальцы и ласкала обнаженное гладкое запястье. Образ уплывал, рассеивался, исчезал. Лежать она уже не могла. Рука опять нестерпимо ныла, удобный позы не подберешь. Когда она лежала, боль усиливалась. Стоять, вытянувшись во весь рост, было легче.
        Свет сверху все лился. Сердце понемногу утихло. Затаив дыхание, услышала шорох бумаги. Роза работала.
        Не хочу, чтобы ты там сидела, вернись на кухню, давай поговорим.
        - Роза, - прошептала она, - пожалуйста, милая моя Роза, приди на кухню.
        И тут что-то мелькнуло у ног. Живое. Мягкое прикосновение, скользнул хвост. Страх захлестнул ледяным валом. Она затопала, затопала. Распахнула рот. Завопила.
        Роза
        Ингрид стояла, прижавшись к шкафу-туалету. На цыпочках, рот разинут, глаза безумные, рыскают по сторонам. Вопль испугал Розу. Неожиданностью, пронзительностью. Заглянув в люк, поняла, в чем дело. Крыс-мафиозо. Вернулся. Роза отчетливо видела его. Оскалив зубы, зверь подбирался к Ингрид. Жесткий хвост бил по полу.
        Роза рванула на себя лестницу, толкнула в люк. Метнулась к тумбе, выдвинула ящик, схватила большой нож для мяса. Когда спустилась в подвал, крыса исчезла.
        - Куда он подевался?
        Ингрид молча таращилась на нее.
        - Эй, женщина, куда крыса подевалась?
        Ингрид подняла руку, указала на кровать. Там, сжавшись на зеленой куртке Ингрид, сидел готовый к прыжку крупный самец. Роза ощутила, как по спине пробежал озноб. Медленно двинулась к кровати. Крыса пристально смотрела прямо на нее. Из горла грызуна вырывалось подобие шипения.
        Роза покрепче стиснула нож, подняла руку. Когда колено уперлось в край кровати, она ударила. Быстро, но недостаточно. Крыса метнулась в сторону. Послышался стук когтей по каменному полу. Нож вошел в зеленую куртку Ингрид. Выдернула. Развернулась. Крыса снова была подле Ингрид, та закричала, тоненько, протяжно, звук был похож на звон натянутой лески. Роза сделала несколько быстрых шагов, примерилась, вновь ударила и вновь промахнулась. Под мышками выступил пот, во рту усилился вкус сигарет. Как же здесь темно, свет едва попадает в отверстие люка. Роза знала, что крыса проскользнула в проем за шкафом, к стене. Она слышала ее. Животное явно рассвирепело, из угла неслись металлические, щелкающие звуки. Словно не живое существо их издавало. Механизм.
        И вдруг Роза увидела на полу что-то темное. Ничего не разглядеть. Как тут попасть? Придется действовать почти вслепую. Она вскинула нож, но зверюга напала первой. Крыса взлетела в воздух и впилась в руку Розы. Нож упал на пол. Боль была адская, парализующая. Из раны лилась кровь. Должно быть, задета артерия. Роза яростно тряхнула рукой, крыса отлетела к лестнице. И осталась там лежать, оглушенная ударом. Роза со стоном наклонилась и ухватила нож. Прицельно ударила: раз, другой… Крыса перекинулась на спину, съежилась. Лежала, приоткрыв пасть, будто ухмыляясь. Несколько раз дернула хвостом и затихла.
        Роза вскарабкалась по лестнице. Кровь текла ручьем, но, присмотревшись, она поняла, что рана не так глубока, как показалось поначалу. В глазах то и дело темнело, она наклонилась, опустила голову как можно ниже, подождала, пока дурнота не прошла. Долго держала запястье под холодной водой, затем перевязала.
        Ингрид стояла на том же месте. В ступоре. Плечи дрожали. Роза нашла в ящиках пластиковый пакет и рулон бумажных полотенец. Вновь спустилась.
        - Мы все-таки уделали его!
        Никакого ответа.
        - Давно я пыталась справиться с этим монстром. Это самец. Нечего ему здесь делать. Один вред от него.
        Оторвала кусок бумажного полотенца, подняла крысу за хвост. Тяжелый какой. Даже для самца тяжелый. Кровь стекала по лапам, морде.
        - Посмотри! Ты когда-нибудь видела такой здоровый экземпляр? Да это рекордсмен. Прямо хоть фотографируй и посылай в Книгу рекордов Гиннесса.
        Ингрид невидяще таращилась перед собой.
        - Понимаю, ты испугалась, - сказала Роза. - Обычно они не такие агрессивные. Но этот… Уникальный экземпляр. Я называла его «мафиозо». У меня уже были с ними стычки. И прежде верх брал он.
        Она открыла пластиковый пакет и опустила в него мертвую крысу. Пол забрызган кровью. Оторвав несколько мотков от рулона, попыталась вытереть. Не получилось. Кровь успела просочиться в поры плиточного покрытия.
        Ингрид все не двигалась. Роза тронула ее за плечо. Та вздрогнула, как от удара.
        - Эй, все закончилось. Пойду наверх, выброшу. Больше тут таких нет. Не бойся.
        Лестницу затащила в кухню, но люк оставила открытым. Дошла до мусорного бака, выбросила пакет. Завонять не успеет. Завтра четверг. Утром мусор вывезут.
        Снова лил дождь. Капли ползли по лицу. Навалилась усталость. Камнем легла на душу.
        Когда вернулась, Ингрид переместилась поближе к свету. Стояла, держась за спинку стула. Лицо напряженное и точно внезапно состарившееся, взгляд неподвижен.
        В Розе шевельнулся намек на нежность.
        - Ну, как ты? - мягко спросила она сверху.
        - Я под… подпишу…
        - Письма?
        - Да.
        - Решила?
        - Да.
        - Сейчас все организуем.
        Роза уложила в корзинку все необходимое, собралась спустить ее. И лишь тогда заметила, что повязка в крови.
        - Но сперва пообещай мне помочь кое с чем. Достала бинт и ножницы. Затем положила в корзинку бутылку кампари и два бокала. Спустилась. Сказала:
        - Надеюсь, ты не боишься крови.
        Они сидели на кровати, лицом к лицу. Роза подобрала куртку Ингрид. Прямо посредине большой разрез, наружу вывалилась светлая подкладка.
        - Она свое отслужила.
        Казалось, Ингрид не слышала. Оледеневшие пальцы стиснули руку Розы, положили на колени. Крутые бедра мелко подрагивали.
        - Мы должны друг другу помочь, - монотонно произнесла Ингрид. - У меня только одна рука.
        - У меня теперь тоже.
        Сообща сняли окровавленную повязку. Ингрид осторожно промокнула кровь.
        - Больно?
        - Терпимо.
        - Нужно сделать прививку от столбняка.
        - Утром съезжу в Талльхойден. Там хорошая поликлиника.
        Роза осмотрела следы от зубов, кровь из ранки все еще сочилась.
        - Повезло мне, ты только взгляни. Всего ничего промахнулся, чуть не прокусил артерию.
        Ингрид склонилась к ней:
        - Да, действительно.
        Роза протянула ей бинт, сама взяла ножницы. Вместе соорудили относительно прочную повязку.
        Роза улыбнулась Ингрид, кивнула. Весело спросила:
        - А ты никогда не собиралась в медики податься? Спасибо за помощь.
        Затем достала из корзинки письма и конверты.
        Ингрид держала ручку. Рекламная продукция, с логотипом «Карлбакс». Щелкнула, выдвигая стержень. Убрала, снова выдвинула. Роза посмотрела не нее:
        - Я придержу листок, чтобы не скользил.
        - Выйдет неразборчиво, - пробормотала Ингрид.
        - Питии как пишется.
        - Не получится. Я левша.
        - А что у тебя с рукой? Выглядит странно.
        - Похоже, сломана.
        - Вот как.
        - Сломала, когда упала сюда.
        - Болит?
        - Болит.
        - Дам тебе аспирин. Но сперва подпиши.
        Она наблюдала, как Ингрид что-то неразборчиво корябает. Сдержала желание ударить ее.
        - Нет, так не годится. Это не твой почерк. - Перевернула листы, исписанной стороной вниз. Приказала: - Потренируйся!
        И снова пляшущие каракули. Роза встала.
        - Пойду наверх, поработаю. А ты сиди здесь и тренируйся. Пока не станет похоже на твою нормальную подпись. Крикнешь, когда будет готово; распечатаю заново и принесу.
        Ингрид
        И снова неудача. Не смогла перехитрить Розу. Пыталась притвориться левшой. Понадеялась, что Мария уж наверняка обратит внимание на странный почерк. Отнесет письмо в полицию, чтобы сестру наконец-то начали разыскивать.
        Теперь выхода нет. Взяла ручку и написала свое имя внизу каждого письма. Прежде чем снова начала сомневаться. Ингрид. С легким наклоном влево, чуточку по-школярски. Титус вечно подсмеивался: «Будто ребенок лет двенадцати».
        Все ее дневники заполнены таким вот почерком двенадцатилетки. Самый последний теперь лежит наверху, у Розы. Та может прочитать, узнать ее сокровенные мысли.
        Ее это больше не заботило. Ее вообще ничто теперь не заботило.
        Взяла конверт, чудесный конверт с тиснением, подаренный Титусом в ее день рождения. Изящная белая бумага, на ощупь как лен, ее имя и адрес.
        Вывела его имя: Титус Бруи. И адрес.
        Надписывая адрес Марии, никак не могла вспомнить почтовый индекс. Улицу помнила. А индекс - нет.
        Позвала Розу. В ответ:
        - Ну, как успехи?
        - Забыла почтовый индекс сестры!
        - Адрес помнишь?
        - Проезд Угглевэг, дом восемнадцать, Хессельбю.
        - Сейчас найду в Интернете.
        Через мгновение:
        - А какая у нее фамилия?
        - Страндберг!
        - Мария Страндберг. Нашла. 16570.
        Скоро Роза появилась сама. Накрыла столик скатертью, поставила два бокала, открытую бутылку кампари. В корзинке была и тарелка с манной кашей и немного молока.
        - Проголодалась, наверное.
        - Немного.
        - Корицы?
        - Да, спасибо.
        - Сахар?
        - Спасибо.
        На столе лежала ложка. Дотянуться не смогла, сил не было. В руке отчаянно стреляло.
        - Подожди, я помогу.
        Роза зачерпнула кашу, поднесла ложку ко рту Ингрид. Каша была теплая. Ингрид открыла рот. Каша ароматная, теплая, совсем не похожа на те колбаски. Но после трех ложек стало плохо. Роза отерла ей подбородок, так вытирают лицо малышам. Склонила голову:
        - Тебе нужно есть.
        - Мне плохо.
        - Тогда выпей глоток кампари. Нужно отметить. Давай.
        Крепкий напиток наполнил рот. Язык словно ободран. Сглотнула и поперхнулась. Роза осторожно постучала по спине.
        - Видел бы он нас. Как мы пьем за его здоровье.
        Ингрид подняла бокал и влила в себя остатки.
        Подбородок стал липким от пролившегося вина.
        - Мне можно уйти? Ты обещала.
        Роза посмотрела наверх, в проем люка. Мурлыкала какую-то песенку, знакомый мотив. Детскую песенку про улитку. Одна из песенок, которые Ингрид собирала для будущего ребенка. Эй, улитка, берегись, от меня скорей умчись.
        - Ты же сказала, что я смогу уйти! - прохрипела Ингрид.
        - Я сказала, что ты уедешь, - поправила Роза. - Но билет я еще не купила. А ты еще не сказала, куда хочешь уехать. Пока не скажешь, билет я тебе купить не смогу. Сама понимаешь.
        Ингрид откинулась на спинку стула. Мир вокруг завертелся. Прямоугольник люка расплылся в круг. Услышала свой голос:
        - Я подписала все, что ты хотела.
        - Вот и умница.
        - Было так трудно, - простонала она.
        - Но ты справилась. Никто даже и не подумает, что ты писала сломанной рукой.
        - Я не хочу здесь оставаться. - Вновь выступили слезы, эти проклятые, ненавистные слезы. - Не могу больше, пожалуйста, мне страшно, я не могу здесь одна. Разреши подняться к тебе, пожалуйста, Роза, пожалуйста, я согласна даже…
        Роза поднялась. Зашла Ингрид за спину, обняла за плечи. Погладила по голове, ее повязка тут же намокла от слез. Ингрид все плакала, но то были уже иные слезы. Спокойные, очищающие, легкие слезы.
        - Ты такая добрая. Такая милая со мной… а я не заслуживаю…
        Роза прижала ее голову к своему животу.
        - Ты знаешь, сколько уже времени? - мягко спросила она. - Скоро одиннадцать. Ложись-ка ты в кроватку и засыпай. Я подоткну тебе одеяло.
        - Нет, не хочу, не хочу.
        - Ты должна слушаться меня, Ингрид. Все будет хорошо, все образуется.
        И она послушалась. Точно сомнамбула поднялась со стула, доковыляла до кровати. Роза повесила ее куртку на спинку стула. Ингрид видела зияющую прореху. Легла на бок, отставив поврежденную руку, чтобы не задеть ненароком. Роза укрыла ее одеялом. Проговорила:
        - Доброй ночи. А мне пора работать.
        Ингрид услышала, как она карабкается вверх, к свободе. Как Роза затащила лестницу и все вокруг снова погрузилось во мрак, она уже не заметила.
        Часть четвертая
        Дети
        Дочери
        Письмо лежало у двери, поверх газет и конвертов с прозрачными окошками. Йеннифер подняла конверт. Почерк показался смутно знакомым. Чей же? Ах да, Ингрид. Кто же еще. Рождественские открытки, которыми они обычно обменивались, забавный наклонный почерк отличницы. Повертела конверт - да, точно, вот имя и адрес Ингрид. С чего бы ей вдруг отправлять Титусу письмо? Знает же, что дома его нет. Неужели Роза сказала правду? И блудница свалила? Неужели от нее наконец-то смогли избавиться? Йеннифер нравилась старомодность этого слова: блудница. Такое приличное и непристойное одновременно. Совсем как Ингрид.
        Йеннифер сгребла корреспонденцию. «Дагенс нюхетер», «Свенска дагбладет»[30 - «Дагенс нюхетер», «Свенска дагбладет» - крупнейшие шведские ежедневные утренние газеты.], конверты со счетами. И кто теперь все оплатит? - подумала она. Отец не в состоянии. Все же он попросил принести ему почту.
        - Вдруг что важное, - прошептал он и стиснул ее руку - сильно, почти до боли.
        «Ничего важного, папочка, больше не существует, - подумала она. - Ничего нет более важного, чем твое здоровье». Впрочем, не совсем так Счета тоже важны, нужно оплатить их в срок. А то начнутся проблемы.
        А может, позвонить в банк, попросить об отсрочке? До тех пор, пока плательщик не выздоровеет. Как вообще поступают в подобных ситуациях? Она понятия не имела. Спросит у мамы.
        В четверг Титусу стало хуже. Йеннифер и Юлия присматривали за отцом по очереди. Вместе было бы легче. Но сестры решили поберечь силы. Одна дежурит, вторая отдыхает дома. Йеннифер от больничной обстановки делалось плохо. Паника подступала, как только она входила в крошечную палату, где на кровати лежал мужчина, ее отец. При малейшем сбое дыхания нажимала тревожную кнопку, пока медсестра не заявила:
        - Мы не можем бегать на каждый вздох. У нас не только ваш отец, пора уже понимать, взрослая ведь.
        Йеннифер покраснела. Медсестра была незнакомая, Марианна, очень строгая. Марианна-Марихуана. Fucking beast[31 - Гребаная тварь (англ.).].
        Юлия держалась спокойнее. Раньше много плакала, но теперь, похоже, смирилась.
        - Наверное, пора пытаться осмыслить, приготовиться к скорби, - торжественно произнесла сестра, встретив Йеннифер в пятничное утро. - Состояние ухудшается. И взор его уж затуманен, - добавила она совсем не к месту.
        Йеннифер считала, что всему виной увлеченность сестры классической литературой. Юлия питала слабость к древнеримским поэтам: Катулл, Гораций и… как их там, все прочие.
        Тело ныло. Просидела подле кровати восемь долгих часов, с одиннадцати до семи. Придвинула кресло к постели, после трех часов начала проваливаться в дремоту. Самое неудобное кресло из всех, в которых доводилось сидеть. Ноги положила на кровать, чтобы чувствовать тепло отцовского тела. Захватила с собой фруктовый йогурт и энергетический напиток, но при виде шлангов, выходящих из больного, аппетита как не бывало.
        - Зато папа хорошо спал, - сообщила она.
        Сестра глянула искоса.
        - Вид совсем уже изнуренный, у тебя, Йенни, вот-вот с ног свалишься. Бледней соломы прошлогодней. Поезжай домой и на подушку голову склони. - И добавила уже вполне прозаично: - Было бы хорошо, если бы по пути заскочила к нему домой, забрала почту. Отец просил. Да и вчера там никого из нас не было…
        Йеннифер села на автобус до Унденгатан, ехать недолго. Моросило. К счастью, при ней был зонтик. Она мерзла. Кроссовки промокли.
        Она зашла на кухню. Похоже, кто-то здесь побывал. В кофеварке - использованный фильтр. Кто бы это мог быть? Юлия? Нет, Юлия не пьет кофе. Может, сама блудница? Перед тем как сбежать. Зашла собрать свое барахло. Блудница Ингрид.
        Если только она действительно сбежала. Была тут какая-то странность. Ингрид ведь любила отца. Так почему сбежала, когда она ему особенно нужна?
        Йеннифер сидела за кухонным столом, смотрела на письмо. Покрутила, еще раз перечитала адрес. На имя отца, чужие письма вскрывать нельзя: смертный грех. Но смерть и так уж у дверей… Осознала, что начинает изъясняться, как Юлия. Так, соберись.
        Взяла столовый нож, вскрыла конверт. Извлекла сложенный лист и принялась читать.
        Йеннифер долго ходила по квартире. Бесцельно, из комнаты в комнату. Усталость прошла, сменилась яростью, гневом. Заглянула в комнату для гостей, которую папа оборудовал для них с Юлией. Ни одна из них так ни разу и не ночевала здесь. Хотя это было бы куда умнее, чем поздним вечером трястись в метро, с пьянчугами и бешеными подростками. Комнату отец обставил просто. Кровати под серыми покрывалами. На низком столике у окна - две шкатулки из темного экзотического дерева; наверное, отец купил в командировке. Занавесок нет. Ваза с сухими веточками, к которым кто-то привязал маленькие разноцветные яйца из бумаги - Ингрид, скорее всего. Вероятно, остались с Пасхи…
        Отец хотел, чтобы они бывали здесь. Чтобы чувствовали себя как дома. И как ему такое в голову могло прийти? Она заглянула в спальню, и гнев ее усилился. Отец и эта жирная блудница, и то, как они… Отвратительно! Мерзко!
        Йеннифер подошла к окну. Дождь оставлял дорожки на стекле. На подоконнике поникшее растение.
        - Папа! - громко произнесла она.
        Втянула ладони в рукава кофты, поежилась. По улице шел человек со спаниелем. Собака была в желтом плащике и постоянно мотала головой, уши весело подпрыгивали. Однажды отец купил собачку, но не учел, что щенка нельзя оставлять без присмотра. Надолго, во всяком случае. Ласковый, милый щеночек с нежными ушками. Руфус. Пришлось его отдать. Но она не жалела - напротив, даже испытала облегчение. Песик грыз вещи, писал на ковры, пачкал постели.
        - Папочка, - прошептала она.
        Стекло запотело от ее дыхания. Как он отреагирует на письмо? Когда она прочитает ему послание этой сраной Ингрид? Она все разрушила. Проникла в их жизнь, отняла отца. Жирная, гнусная шлюха, насквозь фальшивая, тупая. Cunt, cunt, cunt! И вот последний удар. На грани нервного срыва… Мразь!
        Мы можем стать друзьями.
        Хрен тебе!
        Вечно заискивала, пыталась понравиться.
        Однажды отец разозлился. Завел их в гостиную.
        - Ингрид - моя жена. Это мой выбор, я люблю ее. И хочу, чтобы вы уважали мой выбор. Возьмите себя в руки! Хватит ее травить.
        Юлия и Йеннифер переглянулись. Ненависть выросла глухой стеной. Разве можно кого-то ненавидеть сильнее, чем они с Юлией ненавидели эту бабищу? Странно, вообще-то. Она никогда им ничего плохого не делала. Но сестры подначивали друг дружку. Порой Йеннифер колола совесть. Но это быстро проходило. Стоило ей посмотреть на сестру.
        И Роза, бедная брошенная Роза. Они с сестрой так ее любили. Роза своих переживаний не показывала, но Йеннифер знала. А как увидела в среду вновь, сразу поняла, что пришлось ей несладко. Роза изменилась. Постарела. В уголках губ прорезались жесткие складки, кожа на лице в каких-то пятнах.
        Сильный поступок - взяла и приехала в больницу. Несмотря на то, что просьбу отец передал через Ингрид. Вот этого Йеннифер понять никак не могла. Милый папочка порой проявлял такое бесчувствие. В нюансах он ни черта не смыслит.
        Куда теперь? Домой, в двухкомнатную квартиру в Блакберге, которую они с Юлией недавно на пару отхватили. Не прямая аренда, конечно, но тем не менее… Переехали несколько недель назад, обустроиться толком еще не успели. Мама была рада от них избавиться, хотя ничего такого не сказала. Места у них предостаточно, но вот прелести загородной жизни маме и Элмеру поднадоели. Хотели продать дом и перебраться в город.
        «Что же будет с пианино? - размышляла Йеннифер. - Можно ли держать большое пианино в квартире? А что скажут соседи?»
        Элмера им следовало ненавидеть не меньше, чем Ингрид. Но ничего подобного. Они ведь были совсем детьми, когда мама ушла к Элмеру. Да и Элмер - человек иного склада. Очень искренний и прямой. А еще сразу очаровал их своим смешным, певучим шведским. Сажал к себе на колени и играл вместе с ними на пианино, прижимая маленькие пальчики к клавишам.
        Йеннифер перечитала письмо. Где же Ингрид? Лежит на пляже, подставив свои жирные бледные бока солнцу? Пока ее любимый мужчина умирает?
        Позвонила Юлии. Сестра ответила сразу же.
        - Привет, это я. Как там дела?
        - Проснулся ненадолго.
        - Ясно. И, конечно же, спрашивал о ней?
        - Да.
        - И что ты ему сказала?
        - А что могла сказать я? Страдания его мне очевидны. Как может женщина говорить, что любит, и такое сотворить?
        - Я сейчас на Тулегатан. Письмо пришло.
        - Что за письмо?
        - От нее.
        Юлия понизила голос:
        - От потаскухи?
        - Да.
        В трубке послышалось какое-то бряканье.
        - Я ухожу, - сообщила Юлия, - скоро обход.
        - Может быть, побудешь еще?
        - Мне уже пора.
        Юлия говорила на ходу. Вокруг стоял гул.
        - Алло, ты еще здесь?
        - Да.
        - Хочу уточнить. Письмо папе отправила именно Ингрид?
        - Yes.
        - Уверена?
        - Да, я же сказала!
        - Интересно, что она написала.
        - Я прочла.
        - Ты вскрыла конверт?
        - Да.
        - Черт, Йенни. Вот черт!
        - Она смылась. Все так, как говорила Роза. Жирная гадина умотала за границу.
        - Не может быть!
        - Да-да, она так и написала. Я на грани нервного срыва. Что за гнусный оборот… Ну, и еще канючит, просит прощения. Мол, будет помнить хорошее. Убила бы суку!
        В трубке послышалась сирена «скорой». Звук отдавался эхом.
        - Алло, ты там? - прокричала она.
        - Йенни, что же нам делать? Мы не можем показать отцу это письмо. Или все-таки можем?
        - Не знаю.
        - Что хуже? Лежать и беспокоиться? Или получить честный ответ?
        - Не знаю.
        - Представь, что… представь, что он так разозлится, что все пойдет по-другому. Что, если он…
        - То есть ты предлагаешь показать отцу письмо?
        Похоже, Юлия уже вышла за пределы здания.
        Йеннифер слышала пронзительные, резкие крики чаек. Вспомнилось лето, когда отец учил их плавать, терпеливо стоял в мутной воде и показывал движения брассом: раз-два, три-четыре. От холода ноги у него покрылись гусиной кожей. Она и сама так мерзла, что губы ходуном ходили. Но отец не сдавался.
        Через неделю они уже вовсю плавали.
        - Я еду в больницу, - сказала Йеннифер. - Дождись меня, я еду.
        Сын
        Майя проснулась, когда летели уже над Швецией. Весь полет проспала, пристроив голову на плече Томаса; он не шевелился, опасаясь разбудить. Плед она натянула на голову. Проснувшись, стянула плед, и ткань отозвалась электрическим потрескиванием.
        - Где мы? - зевнула она. Наклонилась к окну, пытаясь рассмотреть.
        - Только что миновали Данию, а теперь летим над Швецией, эта часть называется Сконе. Это самый юг.
        - Скоуни, - повторила Майя.
        Томас устало рассмеялся:
        - Ну да, примерно так.
        - Долго еще?
        - Наверное, чуть меньше часа.
        Она встала, протиснулась мимо него к проходу. Мужчина, сидевший слева от него, тоже поднялся. Когда сосед закрыл книгу в мягкой обложке, Томас понял, что это швед. Они вежливо улыбнулись друг другу, но не заговорили.
        «Вот я и дома, - подумал он. - Welcome back to the silence»[32 - Добро пожаловать в молчание (англ.).].
        Майи не было долго. Когда вернулась, от нее пахло зубной пастой, губы подвела розовой помадой, которую купила в аэропорту Бангкока. Накрашенная, она выглядела чуточку вульгарно. Облокотившись о спинку сиденья, она как-то странно посмотрела на Томаса. Потом чуть отклонилась назад, и он увидел, в чем проблема: отлетела пуговица на брюках. Девушка соорудила временную застежку, продев в петлю ленточку, а другой ее конец привязав к поясу.
        Она изобразила поцелуй. Прошептала:
        - Love you so much.
        - Love you too[33 - - Я так сильно люблю тебя.- Я тоже тебя люблю (англ.).].
        Приземлились они почти в пять. Он и забыл, что в это время солнце здесь еще очень высоко. Обменял немногие оставшиеся доллары на шведские кроны. Удивился, как мало получилось.
        - От аэропорта до Седертелье ходит прямой экспресс, - сказал Томас. - Но редко, пойду узнаю расписание.
        Майя осталась с гитарой и багажом. У них была лишь одна сумка. Она лопнула по шву, и какая-то добрая душа обмотала ее пленкой. Томас подошел к информационной стойке. Следующий поезд отходил уже через двенадцать минут, не успеют. Тогда лучше поехать автобусом до Центрального вокзала, а там сесть на пригородную электричку. Так даже дешевле.
        Майя стояла, втянув голову в плечи и одной рукой придерживала ручку сумки. Гитару прислонила к скамье. Томас подумал, что в любой момент инструмент может упасть, но чехол толстый, ничего страшного. Куртки у Майи не было, лишь легкая кофточка поверх блузки, парусиновые балетки надеты на босу ногу.
        - Поедем на автобусе, - сообщил Томас.
        Майя промолчала.
        Он закинул гитару за плечо, поднял сумку и зашагал к выходу. Указатели вывели к автобусной остановке. Сколько стоят два билета? Он обернулся. Майя неподвижно стояла на прежнем месте.
        «В чем еще дело?» - подумал он устало. Поставил сумку и помахал девушке. Она неохотно двинулась к нему. С нарочитой неспешностью. Густые волосы закрывали лицо. Он уже видел ее такой. Когда он болтал с Синди, той американкой, путешествующей в одиночку. С Синди было легко. Родом из Далласа, что в Техасе, милый акцент. Однажды вечером он аккомпанировал, когда Синди пела песенку Долли Партой «Джолин». Голос у нее был очень приятный. После того вечера Майя молчала два дня.
        Он ждал.
        - Нам надо поторопиться, автобус отходит!
        Она подошла, и Томас заметил слезы на ее лице.
        Обнял, прижал к себе.
        - Ты устала, знаю. Я тоже устал. Но скоро ты выспишься.
        Футболка его намокла.
        - Замерзла?
        Она подняла к нему круглое, нежное лицо. Всхлипнула:
        - Я думала, нас встретят.
        - Правда?
        - Да.
        - Но никто не знает о нашем приезде.
        - Да, и все же… Я надеялась, что твоя мама встретит.
        Дочери
        - Давай перекусим. Чай с булочкой. Господи, как я хочу круассан с козьим сыром. - Юлия стянула волосы и скрепила заколкой. Одежда пропиталась больничным духом; даже кожа, казалось, пахнет больницей. «Прилипчивый запах», - подумала она.
        - А можно оставить папу одного? - спросила Йеннифер.
        - В палате сейчас уборка, перестилают кровать. Что нам под ногами путаться… Кстати, который час? Время обеда, наверное.
        - Можем перекусить в буфете, - Йеннифер махнула в сторону вестибюля.
        - Ну нет, не могу я здесь больше. Надо передохнуть от всех этих шприцев и капельниц.
        Они спустились к улице Рингвеген, нашли маленькое кафе. Хозяин оптимистично выставил столики на тротуар. Дождь усиливался, хлестал по лицу; по водостоку мчался настоящий поток.
        Внутри было пусто. Сели за столик у окна, заказали чай и круассаны. Юлия достала из кармана книгу. Томик не успел намокнуть. Юлия читала ее отцу. Последние стихи Горация, ее любимые. После того как она начала изучать литературу, в ней вдруг проснулись не ведомые прежде способности концентрироваться. И теперь она могла отключаться от действительности. И читала отцу, даже когда он спал. Где же прелесть, увы, где же румянец твой. Где движений краса? Облик где той-то, той, что любовью дышала, сердце тайно в полон брала?[34 - Пер. А. П. Семенова-Тян-Шанского.]
        Титус открывал глаза:
        - Да, почитай мне. Погромче.
        Она захлопывала книгу:
        - Ты устанешь.
        - Да?
        - Как ты себя чувствуешь? Я рада, что ты проснулся.
        Отец не отвечал. Перебирал пальцами полосатую простыню, пальцы не слушались.
        - Хочешь чего-нибудь? Отвар из шиповника?
        Наклонилась над ним, он ухватил дочь. Будто стальными клещами.
        - Юлия…
        - Да…
        - Скажи мне честно. Вы что-нибудь знаете?
        - О чем?
        - Об Ингрид.
        «Кукла вуду! - пронеслось у нее в голове. - Он знает про куклу!»
        - Папа, - произнесла она вслух, - ну что такое, как ты можешь?
        - Вы ничего не сказали ей такого, что… А может, вы…
        - Папа, нет, мы ничего не сделали!
        - Она слишком ранимая… а вы ее никогда не понимали… А может, и понимали. Что еще хуже.
        Отпустил ее.
        - Не верю, - прохрипел. - Не верю, что… она… уехала…
        - Папа, мы ничего не знаем. Ни я, ни Йенни. Ты должен нам доверять!
        - Роза сказала…
        - Ты поменьше думай об этом.
        - Я знаю, с ней что-то произошло. Сколько женщин исчезает. Убийцы, насильники… Наш мир ужасен.
        Закашлялся, она с ужасом наблюдала за ним. Нет, в этот раз крови нет. Смочила полотенце, осторожно протерла отцу лицо. Кожа у него была обжигающая.
        - Папочка, милый, - пробормотала она.
        - Где мой телефон?
        Протянула трубку:
        - Вот.
        - Я столько звонил. Ингрид всегда отвечает. Всегда. Это не моя Ингрид, она не могла так со мной поступить.
        - Нет.
        - Я звоню в полицию. Какой номер?
        - Папа, мы сами позвоним. Мы с Йенни. Мы даже сходим в полицию, для надежности.
        Телефон выскользнул из его пальцев. Он всхрапнул. Заснул.
        - Вот! - Йеннифер протянула светлый, нежный на ощупь конверт, и Юлия сразу узнала почерк Ингрид. Прочла. Заметила, что сестра наблюдает за ней. - Ну? - сказала Йеннифер, когда Юлия дочитала.
        - Иного от такой дешевой шлюхи и ждать не приходится!
        - Но странно все же, - возразила Йеннифер, - откуда в ней столько силы. Чтобы вот так хладнокровно уехать.
        - И все же она это сделала. Вот, написано черным по белому.
        - Отстой.
        - Именно. Кстати, папа хочет, чтобы мы пошли в полицию. Я пообещала ему. Но теперь, наверное, не нужно.
        - Думаешь?
        Юлия положила в рот последний кусок круассана. Зазвонил ее телефон.
        - Хочешь, отвечу вместо тебя? - спросила сестра.
        - Нет, я сейчас.
        Дожевала, ответила. Незнакомый голос. Немного похожий на голос Ингрид. В первый миг даже подумала, что это она. Но женщина представилась как Мария.
        - Это Юлия? - взволнованно говорил голос. - Дочь Титуса Вруна?
        - Да.
        - Мы незнакомы, я сестра Ингрид. Жены вашего папы.
        - Слушаю.
        - Случилось нечто странное… не знаю, кому еще можно позвонить… я пыталась связаться с Розой, но она не отвечает.
        - Вот как?
        - Я получила очень странное письмо. Ингрид пишет, что уезжает за границу. Одно дело - сказать такое Розе в сердцах, и совсем другое - действительно уехать.
        - Так вы не знаете, уехала она или нет?
        - Вот, письмо передо мной. «Решила уехать за границу на неопределенный срок». Так и написала. Буквально. Получается, она сбежала, от всех сбежала. Но разве это возможно?
        - Не знаю.
        - Я даже в полицию заявила. Еще до того, как получила письмо, вчера.
        - И что они сказали?
        - Кто?
        - Полиция. Что они сказали?
        - Сказали, что это обычное дело. Что человек, как правило, объявляется через несколько дней.
        - Понятно.
        - По-моему, они просто значения не придали. Словно жизнь женщины не стоит их усилий.
        - Но наверное, они правы и люди обычно объявляются сами.
        - А вы ничего не слышали? Титус… Ничего не слышал?
        - Насколько мне известно, нет.
        - Что ж, извините за беспокойство, Юлия. Но меня так потрясло письмо… Ужаснуло.
        - Все обойдется.
        - Как… Как дела у вашего отца?
        - Без изменений.
        - Печально. Очень печально это. Я знаю, что сестра была очень счастлива с ним. Наверное, она не в себе, раз такое выкинула. Затмение нашло. Если б я только знала… Может, она улетела в Бразилию? Наша сестра там живет. Сесилия. В Рио. Мне удалось с ней связаться, но и она ничего не знает.
        - Понятно.
        - Как вы думаете, а можно ли выяснить, куда именно она уехала? Я бы отправилась за ней, поговорила… Она не в себе, это ясно. Что если позвонить в авиакомпанию? Или в аэропорт? Ответят мне? Или это конфиденциальная информация?
        - А что если тут банальная история, - сказала Юлия. - Вдруг она сбежала с другим?
        Женщина в трубке задохнулась.
        - Возможно, вы плохо знаете свою сестру, - продолжала девушка. - Думаешь, что знаешь человека как облупленного, а на самом деле…
        - Я знаю ее! - крикнула Мария. - Мы с Ингрид знаем друг о друге всё!
        - И все же она типичная соблазнительница.
        Эти слова были напрасны, но Юлия не могла сдержаться. Манерой говорить Мария так напоминала Ингрид, тот же провинциальный говорок.
        - Соблазнительница?
        - Отец ведь был женат, счастливо женат на Розе. А потом нарисовалась ваша сестра и разрушила их счастье.
        - Для Ингрид ваш отец был единственной любовью в ее жизни, - сдавленно пробормотал голос в трубке.
        - Простите. Я не знаю, где она. Но, похоже, она все-таки уехала.
        Сын
        Томас подумал, что все-таки стоило позвонить Розе, предупредить. Может, она переехала. Когда они разговаривали в последний раз? Он не помнил. Но точно до его встречи с Майей. По крайней мере, открытку он отправил, должна была уже получить. Что же он там написал? Что-то про сюрприз?
        Они сидели в автобусе. Томас укрыл Майю своей джинсовой курткой. Двести двадцать крон за билеты до Стокгольма! Сперва показалось, что не расслышал, пришлось переспросить водителя. Тот улыбнулся:
        - Давно дома не был, да?
        - Верно, но… Двести с лишним крон!
        Надеялся, что Майя не поняла их диалог. Он рассказывал ей о своей стране. О холодах. О дороговизне. Но не хотелось травмировать ее столкновением с суровой реальностью сразу после долгой дороги, она и так бледная, почти прозрачная от усталости. Пусть привыкнет постепенно.
        Он смотрел в окно, переживая, что знакомство со Швецией для Майи получилось не очень веселым. Мимо мелькают сплошные промзоны да остатки грязного снега. Она прежде не видела снега. В диковинку. Но никаких эмоций не проявляла. Должно быть, от усталости. Спросила лишь:
        - Где ты родился?
        - В Стокгольме.
        - Да, но где именно?
        - В Королевской больнице. Мы проедем мимо, но не знаю, видно ли ее с шоссе.
        - А в какой день недели?
        - Что?
        - В какой день недели ты родился?
        - Понятия не имею.
        Серьезный взгляд:
        - Спрошу твою маму. Она должна рассказать о твоем рождении все.
        Майя сдавала комнаты в своем домике у реки. Bed and breakfast[35 - Режим обслуживания «постель и завтрак» (англ.).]. Там они и встретились. Она была на несколько лет старше и скрывала это до последнего момента. Он узнал лишь перед самым отъездом, когда листал ее паспорт.
        Разница в возрасте его не смущала. Ему всегда было легко с женщинами постарше. Да по Майе и не скажешь. Кожа у нее нежная, гладкая как шелк. Невысокая, едва до подбородка ему.
        Первый раз входя в нее, он боялся, что сделает ей больно. Она вскрикнула, но он так и не понял, от боли или от наслаждения. Однако желание пропало. Тем вечером она рассказала о своих детях. Два мальчика, пяти и восьми лет. Живут у родственников на севере страны.
        - Почему? - удивился он.
        - Им там лучше. Намного лучше.
        - Скучаешь по ним?
        - Иногда. Не разрешаю себе думать об этом.
        Томас заметил, что Майя ждала расспросов. Кто отец детей? Не у него ли они живут? И один ли отец у мальчиков? Странно, но его все это не волновало.
        Он остался у нее, стал помогать. Майя давно мечтала открыть небольшой ресторанчик, и Томас построил помещение. Непритязательное, с крышей из гофрированного железа, с барной стойкой, которую он сложил из плоских валунов, облицевал ракушками. Кафе быстро стало набирать популярность, и не только среди юных бэкпекеров[36 - Бэкпекинг (англ, backpacking, от англ, backpack - «рюкзак») - распространенный термин, обозначающий путешествия, совершаемые туристом (бэкпекером) за небольшие деньги, чаще всего принципиально отказываясь от услуг туроператоров. Аналог советско-российского «путешествовать дикарем».]. Заходила к ним и публика посерьезней. В основном европейцы, но бывали и американцы, и канадцы, и австралийцы. Вечерами Томас доставал гитару. Он написал для Майи песню, и она любила петь ее - без стеснения выходила к публике в своем коротком белом платье. Голосок у нее был забавный, тоненький, жалобный. Она будила в нем инстинкты защитника. И в то же время была капризна.
        - Однажды утром ты оставишь Майю и отправишься дальше, - кидала она порой и отворачивалась с непроницаемым выражением лица. - Однажды утром возьмешь свою гитару и уйдешь.
        А Томас думал, что будет счастлив навсегда остаться в этой деревушке у теплой реки. Вечерами, перед тем как лечь в постель, Майя массировала ему ноги. Скребла пятки жесткой пемзовой губкой. Большими пальцами надавливала на стопы, до боли.
        - Тебе нужно хорошо питаться и заботиться о своем животе. Я вижу, что у тебя проблемы с кишечником.
        - Да все у меня в порядке с кишечником! - протестовал он, отдергивая ноги.
        Ее рука скользила вверх.
        - Так, что-то чувствую… ты чего-то хочешь, да? Ты Майю хочешь? Или тебе мало Майи? На чужие берега заглядываешься, да?
        Будто пыталась заставить его признаться, что втайне он мечтает уйти. Томас злился, даже начинал сомневаться. Но отвечал на ее детском языке:
        - Я Майю хочу, только Майю хочу.
        Дочери
        Стоило Юлии закончить разговор, как зазвонил телефон у Йеннифер. Это была медсестра, Мария-Лиза, та, что никогда не ворчала.
        - Йеннифер, вам с сестрой лучше вернуться.
        - Что случилось?
        - Отец ищет вас.
        Во рту пересохло. Запах козьего сыра вдруг показался отвратительным.
        - Но что… Он…
        - Он просто хочет вас видеть. Сможете? Что мне ему передать?
        - Конечно, мы будем. Скоро. Мы совсем рядом.
        Отключила сотовый. Повернулась к Юлии, та напряженно смотрела на нее.
        - Кто это?
        - Из больницы. Хотят, чтобы мы приехали. Точнее… папа нас зовет.
        Юлия встала.
        - А как быть с письмом?
        - Shit![37 - Дерьмо! (англ.)] Даже не знаю.
        - Я тоже. Давай на месте решим, по обстоятельствам.
        Всю дорогу до больницы они бежали. Хлопьями повалил снег, собираясь на газонах в комья. Сквозь эту белую пелену проглядывали какие-то синие цветочки. Йеннифер подумала, что бедняжки наверняка замерзнут. А может, выживут, выстоят? Укроются своими голубыми лепестками, спрячут нежное нутро. И переждут.
        Юлия бежала чуть впереди. Светлые вельветовые штаны заляпались грязью. Вряд ли удастся отстирать.
        «Мы гонимся за жизнью, - мелькнула мысль. - Или нет. Торопимся к смерти, навстречу смерти».
        Набухли слезы, в груди вызревал плач, горький, отчаянный, но она не собиралась поддаваться горю. Он не умрет, он выживет. Их сильный, неуязвимый отец, он ведь пообещал им после смерти дедушки, что будет жить вечно. Ей тогда было шесть, и она была безутешна.
        Мария-Лиза ждала их. Поблекшая женщина средних лет, рыжеватые крашеные волосы, бледное вытянутое лицо. Брови подведены неровно.
        - Мы здесь! - выдохнула Йеннифер.
        Мария-Лиза кивнула:
        - Идите к нему. Он вас ждет.
        Отец лежал на спине. Знакомые уздечки из пластика тянулись по лицу. Когда они вошли, открыл глаза, но тут же закрыл снова. Медсестра принесла еще один стул. Они сели.
        В палате было тихо и душно. От бега Йеннифер вспотела. Хотелось в душ, в туалет. Она не смела отвести от отца взгляд.
        Юлия положила руку на вялую ладонь отца.
        - Ты тоже! - прошептала она. - Возьми его за руку, пусть наши силы вольются в него.
        Йеннифер послушалась. Поставила стул с другой стороны кровати, села, щекой прильнула к отцовской груди. Хрипы, разрывавшие его, заставили вскинуть голову.
        - Может, позвоним маме?
        Юлия поморщилась:
        - Зачем?
        - Ну, вообще-то…
        - Их давным-давно ничто не связывает. Теперь у него только мы. Мы одни.
        - Что же нам делать? Боже, что делать…
        Вошла Мария-Лиза.
        - Просто держите его за руки, - сказала она. - Дышите ровно, размеренно. Тогда и ему будет легче дышать. - Она прошла к окну, открыла: - Здесь слишком душно, девочки.
        - А если его продует? - запротестовала Йеннифер. - Вдруг воспаление легких?
        Медсестра покачала головой:
        - Нет. От глотка свежего воздуха пневмония не случается.
        Йеннифер захотелось вскочить, схватить медсестру, встряхнуть как следует. Крикнуть: «Он поправится?!» Но она знала, что у нее недостанет сил услышать ответ.
        - Поговорите с ним, - посоветовала медсестра. - Возможно, он все слышит и понимает.
        Раздался дрожащий голос Юлии:
        - Папа, это я, Юла! Это Юла, папа. Мы с тобой, я и Йеннифер. И ты знаешь, что мы тебя любим. Так сильно любим, так сильно!
        Медсестра ободряюще кивнула. Вышла, осторожно прикрыв за собой дверь.
        - Да-да, мы любим тебя, - подхватила Йеннифер. - Ты самый лучший папочка на свете! А ты помнишь, что ты пообещал мне давным-давно, когда дедушка умер? Помнишь?
        У больного дернулись веки. Губы шевельнулись.
        - Что ты говоришь? - подалась вперед Йеннифер. - Повтори, пожалуйста, папа, мы не услышали.
        И они услышали. Одно слово:
        - Инг… рид…
        Йеннифер держала в руке письмо.
        - Прочитать?
        - Постой!
        - Хорошо.
        Сестра раскрыла книгу.
        - Что ты делаешь?
        - Отец хотел, чтобы я почитала ему. Он сам попросил.
        - Ясно.
        - Так что…
        - Да-да, читай.
        Юлия откашлялась. Открыла наугад и принялась декламировать - невыразительно, тягуче:
        Дерево ты гни по себе, Филлида,
        И, за грех сочтя о неровне грезить,
        Не стремись к нему, а скорее эту
        Выучи песню
        И пропой ее голоском мне милым,
        Страстью я к тебе увлечен последней,
        Больше не влюблюсь ни в кого! - рассеет
        Песня заботу[38 - Пер. Г. Ф. Церетели.].
        - Хватит! - прошипела Йеннифер.
        - Что такое?
        - Неужели сама не понимаешь? «Страстью последней»! Не самый подходящий момент для таких стихов!
        Сестра закрыла книгу:
        - Но он же сам попросил.
        Йеннифер развернула листок:
        - Наверное, нам нужно принять это как знак свыше.
        - О чем ты?
        - О его просьбе. Почитать. По-моему, он дает нам знать, что ему нужна правда.
        - Думаешь?
        - Да. Прочтем ему письмо. Давай ты, ладно?
        Юлия читала, и лицо его преображалось. Щеки покрыл румянец. Краска спустилась на шею. Рука дернулась к лицу, попыталась сорвать пластиковую маску.
        Йеннифер перехватила ладонь:
        - Папа, перестань, это же кислород!
        Поздно. Титус выдернул трубку, другую, все. Он пристально смотрел на дочерей. Внезапно голова его откинулась на подушку. Он захрипел, тело затряслось.
        - Вызов! - крикнула Юлия. - Йенни, кнопка!
        Йеннифер метнулась к кнопке вызова, вдавила.
        Она едва сознавала, что в палату ворвались люди в халатах. Откуда-то издалека она слышала тонкий, пронзительный плач, это плакала сестра - как маленькая девочка.
        Йеннифер вскочила и, зажав уши, кинулась в туалет.
        Сын
        Однажды у дома Майи появился мужчина. День выдался особенно жаркий. Томас дремал в гамаке на веранде, сквозь сон пробивалось назойливое жужжание насекомого. Точно звон пилы - пронзительное, скрипучее. Во сне он снова был в доме бабушки и дедушки. Дедушка в мешковатых шортах, резкое пение пилы. И гора дров, растущая перед крыльцом.
        Внезапно повеяло чем-то чужим. Какой-то приторно-острый запах. Туалетная вода? На него упала тень. Томас открыл глаза. На веранде стоял незнакомец. Мужчина в белой рубашке и бежевых, тщательно отглаженных брюках. Он слегка толкнул гамак, тот закачался. Томас смущенно выбрался из гамака. Похоже, он спал с открытым ртом. Провел по подбородку: влажный.
        - Кого-то ищете?
        Человек отступил, прислонился к старой бочке, в которой Майя устроила клумбу. Седые, зачесанные назад волосы лежали плотно, точно шлем.
        - Are you the proprietor?
        - What? No, I am not.
        - The new proprietor?
        - What do you mean?[39 - - Вы хозяин?- Что? Нет, не я.- А где новый хозяин?- Что вы имеете в виду? (англ.)]
        И в это мгновение, скользнув взглядом по пластиковой занавеске, прикрывавшей вход в дом, Томас увидел за ней Майю. Лицо ее было перекошено от ужаса.
        - Кого вы ищите?
        - Передайте женщине, живущей в этом доме, привет от Бернара.
        Он вежливо поклонился, развернулся и ушел по пыльной дороге.
        Томас зашел в дом, но Майя исчезла. Он не мог ее отыскать до вечера. Появившись, она не сказала ни слова, где пропадала. Ноги у нее были исцарапаны, словно она продиралась через колючие кусты.
        - Я видел, что ты испугалась, - сказал Томас. - Того типа испугалась, что днем заходил. Бернар. Он передал тебе привет. Ты его знаешь?
        - Нет. Я никого не видела.
        Томас понимал, что она лжет.
        В ту ночь его разбудил запах дыма. Томас выбежал из комнаты и увидел, что горит кафе. Место в кровати рядом с ним пустовало. Майю он нашел в саду, она черпала воду прохудившимся пластмассовым ведром, не замечая, что вода сразу вытекает.
        Почему случился пожар, выяснить так и не удалось.
        - Здесь становится опасно, - сказала Майя. - Зло пришло.
        - Почему ты так считаешь?
        - Я знаю. В деревню пришло зло.
        - А этот Бернар к появлению зла не имеет отношения?
        - Я не знаю никакого Бернара.
        - Плевать на Бернара. Мы отстроим тебе новое кафе. Ты же знаешь, что я умелый строитель. Крепкие стены, новая барная стойка, даже лучше прежней.
        Майя взяла его руку, прижала к своему животу:
        - Нет, Томас. Нет.
        Внутри зудело беспокойство.
        - Майя…
        - Я хочу одного. Хочу с тобой, в твою холодную белую страну. Хочу слышать, как снег шумит, когда идешь по нему.
        - Тебе не понравится в холодной стране. И твой дом здесь.
        - А твой - где?
        - Там, где ты. Ты это знаешь.
        - Нет. Мне здесь надоело. Давай уедем. А когда родится ребенок, его примет твоя мать, и мой ребенок встретится взглядом с голубоглазой женщиной. Пусть он увидит ее взгляд раньше, чем все остальное в жизни.
        Она была беременна. Такой возможности Томас никогда не учитывал. Он понял, как наивен был. Попытался настоять на своем, переубедить, уговорить. Столько хлопот, вид на жительство, разрешение на работу, все эти бумаги, бланки…
        - Власти у нас твердолобые. Ты даже не представляешь, Майя, насколько.
        - Но ведь ты швед?
        - Конечно, швед.
        - Если стану твоей женой, то тоже буду шведкой. Если стану твоей женой, то поеду жить в твою страну.
        «Женой», - подумал он.
        Сыграли скромную свадьбу: простая церемония на берегу реки. Томас считал, что все не по-настоящему. Какой-то ритуал плодородия, на который он согласился, чтобы не огорчать Майю. Купил ей колечко - дешевое, нефритовое. Майя подарила ему золотое. С какой-то гравировкой, прочитать которую не смог.
        - Кольцо моего отца, - сказала Майя.
        Томас спросил про детей:
        - Ты хочешь оставить их здесь? Они же будут скучать без мамы.
        Ее легкая улыбка явно была обращена не к нему. Когда в тот вечер они устроились в постели (у одной из подруг Майи), она обняла его за шею и прошептала:
        - Может, они когда-нибудь переедут к нам. В твою холодную белую страну.
        Роза
        Огромная крыса мертва. Роза победила ее. Она не помнила, выкинула трупик или дохлая крыса так и валяется в подполе. Голова гудела, мозг пылал. Будто что-то разладилось в нем.
        Просидела над Рамиресом всю ночь и половину следующего дня. К трем часам закончила. О еде не думала, нет времени; кофе и сигареты, от пачки ничего не осталось. Во рту вкус смолы.
        Позвонила Оскару Свендсену. Тот ответил немедленно:
        - Отлично, Роза! Я сейчас же отправлю курьера.
        - Хорошо. Я выйду прогуляться. Буду ждать с рукописью у почтового ящика, сбережем так время.
        Поймала себя на том, что ей хочется поболтать с Оскаром Свендсеном, хочется слушать его голос. Но говорить было не о чем.
        - Пришли счет, как обычно, - сказал Оскар. Она услышала, что к нему кто-то вошел, и в трубке раздались гудки отбоя - прежде, чем она успела ответить.
        Роза сложила листы в пухлую стопку, попыталась запихнуть в пакет, в котором получила рукопись. Листы противились, цеплялись уголками, не желали протискиваться. Постучала стопкой по столику, выравнивая ее, но кипа бумаг выскользнула из рук, разлетелась по комнате. Пришлось поползать по полу, собирать, потом заново складывать в нужной последовательности. Перед глазами мельтешили белые мушки. Комнату словно заливало мерцание. В конце концов ей удалось кое-как впихнуть стопку в пакет. Оторвала клейкую ленту, чтобы заклеить, но лента путалась, липла, скручивалась. Извела полрулона. Налепила узкие кривоватые полоски вдоль и поперек пакета, стянула его разбухшие бока.
        Воздух пах снегом, она замерзла. Стояла у почтового ящика и ждала. Заглянула в ящик: ни одного письма. Только газеты. Видела заголовки, но буквы расплывались перед глазами. Что с ней стряслось? Просто переутомилась?
        Сходила к мусорному баку проверить, выбросила ли крысу. Она ведь убила ее? Не вспомнить. Баки были пусты. Мусор вывозят по четвергам, это точно. А сейчас какой день? Пятница?
        Шум двигателя, приближается. Курьерский автомобиль. За рулем - человек в кепке с какой-то надписью. Она различала Т и А, но всю надпись прочесть не могла.
        «Что у вас на кепке написано?» - захотелось спросить, но слова выскакивали непонятной кашей.
        Человек что-то сказал. Она не услышала. Или не поняла. Курьер высунулся из машины, ткнул в небо.
        - Что вам казать? - промямлила она. - Сонег жидет?
        Она не понимала, что с ней творится. Протянула курьеру толстый пакет:
        - Важеное он. Сорочен.
        Дурные слова. Все слова выходили из нее какие-то дурные.
        Она вынесла лестницу, прислонила к дереву. Жжение в голове усилилось. Наверное, лучше прилечь, но нельзя. Сначала надо разобраться с крысой.
        Вдруг она все еще в доме? Труп разлагается, тухнет. И скоро вонь разнесется по всему дому. Пробьется наверх, к ней. Ничего, она потерпит. Рано или поздно выветрится. Побрызгает ароматизатором с запахом хвои, распахнет окна и двери.
        Только не люк. Его не открывать, не заглядывать туда.
        Но почему? Роза не понимала, что ее останавливает. Она вынесла из подвала все книги и ноты Томаса, сложила на кухонном столе. Если крыса все еще внизу, она может сгрызть ноты. Крысы такие проворные, им ничего не стоит вскарабкаться на полку. Пролезают в самые узкие щелки, не шире карандаша. А вдруг тот крысюк и вправду жив? Нет, до крышки люка не доберется. А лестницу она вытащила, какая же тяжелая и громоздкая… Вытянув из люка, уронила на пол. То-то грохоту было. Как же болит рука! Укус крысиный. Впрочем, нет, тут что-то другое.
        На улицу лестницу выволокла с трудом. На глаза попалась яблоня. Бедное дерево, так и не закончила обрезать старые ветки. Надо доделать. Всё нужно. Всё нужно доделать, все дела. Всё, что планировала и обдумывала.
        Да. Она захлопнула люк, замуровала этот черный провал. В ведре плескалась вода. Роза стояла на коленях. Мыла, терла. Надо было перчатки резиновые надеть. Вспомнила об этом слишком поздно, когда повязка насквозь промокла, изгваздалась.
        Наконец расстелила ковер. Новый, длинный и широкий, все закрыл.
        Скоро она отдохнет. Рамирес уничтожен… нет, уничтожена крыса, крыса. Ну и зверюга была, сроду таких гигантов не видела.
        Она ведь ее убила? Точно убила? И выбросила в бак?
        Не помнит.
        Дочери
        Они ждали в коридоре, пока в палате Титуса утихнет суета.
        Йеннифер плакала, Юлия уже выплакалась. Слезы высохли, иссякли. Ситуация представлялась нереальной. Юлия не сомневалась, что отец сядет в кровати, протянет к ним сильные руки.
        - Милые мои, дорогие, - скажет он. - Простите, что дурно о вас думал. Это все она, теперь я знаю, какая она. Теперь я знаю ее истинную суть. Спасибо, что помогли разобраться.
        В воображении Юлия уже вела диалог с отцом. И защищала эту женщину:
        - Но, папа, у каждого есть право на слабость.
        - Неужели? - спросит он, откидывая одеяло. И спустит с кровати ноги - сильные, мускулистые ноги, даже сохранившие остатки загара. - Не нужны нам слабости. - И смех выплеснется из него.
        И они с Йенни подхватят, захохочут, да-да, папа, не нужны нам слабости.
        Йенни сидит, обхватив лицо ладонями, накинув пуловер на шею, голову втянула в плечи, будто черепаха в панцирь. Черные вьющиеся волосы всклокочены. Юлия чуть отодвинулась от сестры. Йенни так страдает, что даже неприятно. Надо что-то сказать, но что, она не знала.
        Из палаты вышла врач. Доктор Стенстрём. Остановилась перед сестрами, крошечные золотые гвоздики поблескивали в мочках ушей.
        - Привет, - глухо произнесла она.
        Юлия кивнула.
        - Мои соболезнования. Нам всем пришлось сражаться со сложной и безжалостной болезнью. И ваш отец оказался настоящим бойцом. Отважным, стойким. Таким мы его и запомним.
        И лишь тогда Юлия поняла.
        Она листала книгу, выискивая, что бы прочитать, когда им разрешат войти. Ведь он просил почитать ему. Книгу. Не письмо. Письмо оказалось оружием. Это письмо его убило.
        Ингрид.
        Это она убила папу.
        Рука на плече. Мария-Лиза. Движения осторожные, почти неловкие, голова склонена набок. Во внешности есть что-то умоляющее.
        - Милые вы мои, бедные. Входите.
        Юлия поднялась, отбросила книгу. Мария-Лиза подняла, протянула:
        - Хотела почитать папе?
        Взглянула на Йенни. Сестра сидела все в той же окоченевшей позе.
        - Да, - зло ответила Юлия.
        На тумбочке две высокие свечи. Без трубок отец казался таким большим. Руки вытянуты вдоль тела. Не сложены крестом на груди, и правильно. Отец был атеистом.
        Кто-то положил ему на грудь розу.
        «Откуда она взялась? - подумала Юлия. - Они что, держат запас роз для таких случаев?»
        Роза была колючая. Потечет ли кровь, если шип проткнет кожу? Когда у мертвых свертывается кровь? Делается вязкой, точно клей?
        Они не видели мертвых, никогда. Юлия подошла к кровати. Йеннифер не отставала, рыдала в голос.
        - Вот, - сказала Юлия, глядя на лицо отца.
        Она слышала, что мертвые часто похожи на спящих. Что лица их разглаживаются, обретают покой, умиротворенность. Это не про отца. Подбородок выдвинут вперед, будто отец готов вскочить и ринуться в бой. Рот приоткрыт, уголки рта приподнялись, так что видны зубы. Подумала, что не видела его зубов. Глаза закрыты, но левое веко чуть приподнято, полоска белка как безжизненное желе. Старалась не смотреть туда.
        Кровать заново заправили, отца накрыли желтым покрывалом, под тканью угадываются контуры тела. Все недвижно и опрятно. Покрывало, - подумала она, - вот подтверждение, что папа больше не встанет, чистое, с жесткими складками покрывало. Там, где в руку входила игла капельницы, - пластырь.
        Окно открыто, пламя свечей колеблется.
        - Отмучился, - раздался сзади голос медсестры. - Вот так нужно думать. Если хотите, почитайте немножко.
        Открыла книгу, глаза блуждали по строфам. Встала в ногах кровати и громко, с надрывом, прочла:
        Рождают храбрых храбрые; лишь отцов наследье - доблесть коней младых, быков; орлы жестокие не могут мирных на свет произвесть голубок[40 - Пер. Н. С. Гинцбурга.].
        «Мы! - подумала она. - Мы!»
        По лицу Йеннифер она видела, что та не поняла ни слова.
        Отцовские вещи им отдали в белых бумажных пакетах. Часы, очки, бумажник. Две связки ключей: от дома и от автомобиля. И одежда, в которой он поступил в больницу.
        - Посмотри, - шепнула Юлия. Подняла ботинок, на стельке вмятины от пятки, пальцев. Сунула руку в ботинок, провела по углублениям. - Потрогай, - сказала она, - это его ноги.
        Йеннифер тоже сунула в ботинок руку. Постояла, закрыв глаза. Затем тряхнула головой:
        - Собирай вещи, поехали!
        Они вызвали такси до Тулегатан. Расплатились деньгами из отцовского кошелька. Юлия подумала, что так нельзя, что нужно подождать завещания, что ли. Затем решила, что деньги все равно принадлежат им, будут принадлежать. Все, чем владел отец, должно достаться им с Йеннифер. Не Ингрид. Та отреклась, предала отца, тем самым отказалась от своей доли наследства. И гроша не получит.
        Юлия обошла квартиру, зажгла во всех комнатах свечи.
        Теперь здесь всё наше. Всё.
        Йеннифер отыскала фотографию отца.
        - Посмотри, Юлия, какой он красивый!
        Отец на фотографии стоял в длинном своем пальто, надвинув шляпу на лоб. Крутая шляпа, в ней отец походил на кинозвезду. Она не помнила, на кого именно. Отец стоял на краю обрыва. Сзади раскидало ветви голое дерево. Начало весны. Отец улыбался в объектив. Нежная, полная любви улыбка. Интересно, кому он улыбался, кто держал фотоаппарат? Та шлюха, наверное. Неважно, отличное фото, красивое. Поставила фото на столик в гостиной и зажгла три свечи. Серые и белую. Цвета отца.
        Прошла в кабинет, села за письменный стол. Здесь висела фотография в рамке, сделанная во время сплава через пороги. Ингрид в шлеме, с перекошенным от ужаса лицом, было не узнать.
        - Все ты виновата, - громко сказала она, - ты его убила!
        Подняла трубку, позвонила матери.
        - Привет, это Юлия. Да… папа умер. Просто хотела сказать тебе. Мы были у него, несколько часов назад. В четырнадцать сорок семь.
        Услышала, как тяжело выдохнула мать:
        - Юлия!..
        - Да. Умер.
        К ее удивлению, мать расплакалась.
        - Титус умер… нет, не верю.
        - Умер.
        - Девочки мои дорогие, вы были с ним?
        - Да. И Йенни, и я, мы были в палате.
        - Ох, какое горе для вас, для нас всех! Я даже не знала, что так все серьезно. Даже не предполагала! Как это случилось?
        Рассказать о письме Юлия не смогла.
        - Наверное, час его настал. Вышло его время.
        Как будто говорила о чужом, о постороннем.
        - Где вы сейчас?
        - На Тулегатан, привезли его вещи. Зажгли свечи, сидим, вспоминаем, думаем о нем.
        - А как там Ингрид?
        - Ее здесь нет.
        - Нет?
        - И в больнице ее не было.
        - Как так?
        - Вот так. Свалила несколько дней тому назад. Не выдержала. Сбежала за границу.
        - Что? Что ты такое говоришь?
        - Умотала!
        - Но… Ничего не понимаю. Ингрид уехала за границу?
        - Да, - резко ответила Юлия.
        Мать сглотнула. Зашелестела носовым платком.
        - Странно.
        - Еще как!
        - А Роза? Вы сообщили ей, что Титус… в общем…
        - Нет. Но я как раз собиралась связаться с Розой.
        - Что вы теперь будете делать, Юла моя? Бедная… Приезжайте ко мне!
        - Не знаю.
        - Приезжайте! В такие минуты важно быть вместе, рядом.
        - Мы с Йенни. Мы вместе. Приятно побыть у отца дома.
        - Тогда, может, завтра? Прямо с утра, а? В общем, жду вас на обед, посидим вместе, повспоминаем… Помолчим вместе. Элмер нам сыграет что-нибудь красивое.
        - Думаешь, отцу понравилось бы?
        - Ох, все давно в прошлом, все прощено и забыто.
        - Хорошо. Увидимся завтра.
        В комнату вошла Йеннифер. Сняла со стены фотографию, сделанную во время рафтинга, долго рассматривала.
        - Полюбуйтесь на блудницу! - Глаза ее сузились. - Вот смотрю на нее, и слезы сразу высыхают.
        - И у меня. Папа из-за нее умер.
        - Из-за нее.
        Йеннифер ушла на кухню, Юлия услышала, как открылась дверца. Услышала, как бьется стекло. Сестра вернулась.
        - Вот так избавимся от этой блудницы!
        - Я позвоню Розе, - сказала Юлия.
        - Давай.
        Юлия набрала номер Розы, в ответ гудки. Даже автоответчик не включился. Слушала, как бродит по квартире сестра, как открываются дверцы шкафов.
        - Что ты там делаешь? - крикнула она.
        Йеннифер была в спальне. Вышвыривала из выдвинутых ящиков комода вещи Ингрид, на полу быстро росла груда. Обувь, белье, брюки, топы, юбки…
        - Ну и наряды!
        - И что ты с этим всем собираешься делать?
        - Очищу квартиру от дерьма. Этому тряпью здесь больше не место. В доме, наверное, есть контейнер для крупного мусора.
        - Я проверю.
        Юлия вышла из квартиры, вызвала лифт, спустилась на первый этаж. В дверях столкнулась с пожилой парой, тоже выходившей из дома. Явно на прогулку, вечер пятницы. Соседи рассказали, что на той стороне двора есть запирающийся контейнер для крупногабаритного мусора.
        - Недавно въехали? - спросил мужчина.
        - В каком-то смысле, - ответила Юлия.
        Он недоуменно смотрел на нее. Утруждать себя объяснениями она не стала.
        Мусор они спускали в несколько ходок. Вынесли все, что напоминало об Ингрид. Под конец сорвали с водяного матраса белье, выбросили даже его.
        Юлия порылась в бельевом шкафу, заправила кровать свежим. Йеннифер сбегала в ресторан и купила суши, сестры сидели за столом в гостиной и смотрели на фотографию отца. Распили найденную в одном из кухонных шкафов бутылку вина.
        Вместе легли на кровать. Лежали как в детстве, когда дожидались отца, - в обнимку. Погладили друг друга по спине - каждая ровно по двадцать раз. Как тогда. Это их успокаивало, помогало забыть о страшных звуках.
        Они уснули.
        Сын
        В электричке он достал телефон, чтобы позвонить Розе и попросить ее встретить их в Седертелье. Телефон молчал. Аккумулятор сдох, хотя и зарядил его перед поездкой. Слишком старый. Нужно обзавестись новым телефоном. Выругался про себя: «Чеееерт!»
        Вечер пятницы. Вагон битком. Через несколько рядов от них - компания бритоголовых парней. Шумели, пили пиво. Лупили друг друга свернутой газетой. Бумажные лохмотья летали по всему вагону. Томас забеспокоился, что бритоголовые заметят Майю, прицепятся к ним. Пожалуй, лучше на следующей станции пересесть в другой вагон. Покрепче стиснул гитару и уже собирался сказать Майе, но тут, к его облегчению, банда сошла во Флемингсберге. По лицу Майи увидел, что она напугана.
        Томас разозлился.
        А что я говорил? Я ведь предупреждал. Рассказывал, какая холодная и недружелюбная это страна. Так что вини только себя.
        В автобусе из аэропорта ей стало плохо, а когда они добрались до городского терминала, Майя умчалась в туалет. Вернулась бледная. На кофте следы рвоты. Он видел, что ей неловко. Майя слабым голосом пояснила, что это от голода. Что ее всегда тошнит от голода. Томас слегка удивился. Купил ей бутылку минералки и шоколадный кекс.
        Сошли на конечной станции. Здесь все изменилось до неузнаваемости. Почти весь зал ожидания теперь занимал магазин «Прессбюро». В это время он уже был закрыт. Как некстати. Майе вновь стало дурно. Двенадцатый час. От холода ее трясло. Томас заметил, как люди поглядывают на ее босые ноги в балетках.
        - Поедем на такси, - коротко бросил Томас. К счастью, у вокзала стояло несколько автомобилей. Подошел к первой машине. - Сколько до Боргвикова хутора?
        - А где это? - равнодушно поинтересовался водитель.
        - Что… Ну, примерно у Рагнхильдсбурга.
        - Оплата по счетчику.
        - Сотни хватит?
        Водитель смерил его оценивающим взглядом:
        - Все, что есть у тебя?
        - Нет, я просто хочу знать.
        - Ну, так мы едем или как?
        Майя вцепилась в его руку. Ее трясло все сильнее.
        - О’кей, поехали.
        Неосвещенный большой дом терялся в темноте.
        Посмотрел на часы: без двадцати двенадцать. Майя смотрела на темные окна, тонкие подошвы балеток скользили по снежной слякоти.
        - Мы приехали? А я думала, у твоей мамы маленький домик.
        - Это не ее дом. Не строй иллюзий. Мать снимает скромный домик, как я и говорил тебе. А этот роскошный особняк принадлежит одному богачу, он бывает здесь лишь наездами. Не рассчитывай на роскошь, Майя.
        Поднял сумку, гитару и зашагал к воротам. Девушка, поскальзываясь, старалась не отставать.
        - Ну вот, теперь ты знаешь, каково это - ходить по снегу, - крикнул Томас, не оборачиваясь. - Ты ведь мечтала об этом?
        Ему хотелось обратно, туда, где тепло. И зачем он согласился поехать домой? И главное, зачем привез сюда Майю? Она так и не сказала ему, кто такой Бернар. Может, это отец ее мальчиков. Скрытность и таинственность Майи все больше раздражали его. Следовало настоять на своем, добиться объяснений.
        Майя догнала его, едва не упав:
        - Томас…
        Ледяная ладошка вцепилась в его ладонь. Он поставил сумку и притянул Майю к себе.
        - Прости меня, - пробормотал он в ее волосы, расчесанные на пробор. - Я так устал, смертельно устал…
        В окнах домика горел свет. Приоткрылась дверь.
        - Мама! - крикнул Томас.
        Она вышла на крыльцо - все те же доисторические вельветовые штаны, тот же свитер. Штопаные-перештопаные. Одна рука забинтована.
        - Привет, мама, это я.
        Он шагнул к ней, хотел обнять. Что-то в ней остановило его.
        - Томас… - произнесла Роза ломким, дрожащим голосом.
        - Да. Я же обещал тебе сюрприз. Ну, или подарок, уж не помню, что именно написал. Ты ведь получила мою открытку на день рождения?
        Она смотрела мимо сына, неотрывно - на Майю. Та стояла, уронив руки.
        - Вот, мама, это Майя. А это Роза, моя мама.
        - Привет, - сказала Роза. - При…
        - Можно мы войдем? Замерзли до полусмерти.
        Томас протиснулся мимо матери, вошел в дом, с сумкой и гитарой. Внутри пахло застарелым табачным дымом.
        - Ты что, опять начала курить? А я-то думал, навсегда бросила.
        Мать вошла следом, помотала головой.
        - Ты как, мама? - негромко спросил Томас. - Да что с тобой такое?
        Роза молчала. Словно разучилась говорить. Губы ее кривились в странной улыбке. Она потянула сына за собой, в спальню, показала на большую кровать, стоявшую на прежнем месте - в центре комнаты. Открыла шкаф, достала простыни. Томас понял, что она предлагает им с Майей занять спальню. Но почему она молчит? В глубине души он понимал, что следовало побольше интересоваться ее жизнью. Но сейчас он слишком устал.
        Роза подошла к Майе. Коснулась ее волос. Сказала:
        - Strong.
        Майя испуганно оглянулась на Томаса.
        - Strong black hair.
        Судя по всему, по-английски она говорить могла. Указала на кровать. Прохрипела:
        - Tired?
        Майя оживилась:
        - Yes, very, very tired. We have been travelling for a very long time. Very long time.
        Роза вновь указала на кровать:
        - Then go to bed[41 - - Здоровые.- Здоровые черные волосы.- Устали?- Да, очень, очень устали. У нас было такое долгое путешествие. Такое долгое.- Тогда в кровать (англ.).].
        - Мы чуток проголодались, - сказал Томас. - Покормишь нас? Чашка чая и бутерброд. Майя так и вовсе умирает с голоду. Представляешь, она…
        Роза не дослушала. Она уже была в кухне, ставила чайник, доставала готовый пудинг из холодильника. Разрезала пластиковую упаковку, выдавила содержимое на две тарелки и сунула в микроволновку. На кухонном столе Томас увидел свои старые книги и ноты.
        - О, что они здесь делают? - удивился он. - Зачем ты подняла их из подпола?
        Мать присела, будто испугалась удара. Зашевелила губами.
        - Что ты говоришь?
        Ему послышалось «рэт».
        - Что? Рэт? В смысле, крыса?
        Женщина, его мать, скрестила на груди руки.
        - Big, big rat. But I am going to kill it. I am strong. I will kill the big rat[42 - Большая, большая крыса. Но я собираюсь убить ее. Я сильная. Я убью эту большую крысу (англ.).].
        Томас опешил. Похоже, подвал захватили крысы. Вот чертовщина. Крыс он ненавидел. В деревне Майи их была тьма. Жадные, прожорливые, агрессивные твари. Загрызли любимого козленочка Майи, лохматого, забавного, загрызли и обглодали.
        - Говори по-шведски, - прошипел он, - я не хочу, чтобы Майя услышала.
        Глянул на коврик, прикрывавший спуск в подвал. Люк закрыт. Этим путем крысы в дом не проберутся.
        - Что с твоей рукой? - спросил он.
        Она нервно коснулась повязки. И ответила по-шведски:
        - Крыса.
        Дочери
        Юлия проснулась первой. Сразу вспомнила, где находится и что произошло. Йеннифер лежала рядом, на животе, положив руку ей на грудь. Осторожно убрала ладонь сестры.
        - Папа!.. - вскрикнула она и разрыдалась, неистово, неостановимо.
        Йеннифер проснулась и тоже заплакала; обнявшись, сестры безутешно рыдали.
        - Как думаешь, где он? - спросила Юлия. - Что с ним сделали? Все еще лежит там, в палате… и эта роза. Я ненавижу розы, никогда в моем доме не будет роз! А если какой придурок подарит мне розу, то убью! - Юлия яростно высморкалась и швырнула платок на пол.
        - Нет, - сказала Йеннифер, - он уже не в палате. Его перенесли в подвал, в холодильник.
        Сказала цинично, жестко - намеренно. Юлия ударила сестру, хлестнула по щеке.
        - Только не папа! Не может он лежать в холодильнике!
        - Но иначе тело начнет разлагаться. Сама подумай.
        Юлия застонала. Влажные пальцы сестры погладили ее по щеке. Она ухватила указательный палец, сунула в рот, принялась посасывать. Тонкий, соленый палец.
        Была суббота, половина шестого утра.
        - А потом придет человек в черном костюме, - неумолимо продолжала Йеннифер. - Он зайдет в морг, достанет тело. Его никто не увидит, ведь он специально приходит кружным путем, чтобы не попадаться на глаза. Автомобиль его стоит прямо у входа в морг, задние дверцы распахнуты. Серый катафалк.
        - Хватит! - проскулила Юлия.
        Но Йеннифер не могла остановиться. Она с детства любила пугать сестру страшными историями об окровавленных монстрах, о том, что Юлия вовсе не сестра ей, что она подкидыш, подобранный в сточной канаве.
        - И человек в черном нежно берет тело… Подхватывает на руки и несет. Он укладывает мертвеца в гроб, обитый изнутри мягкой-премягкой тканью. Он обряжает мертвеца в саван. Представляешь себе папу в саване?
        - Нет! Прекрати! Ненавижу тебя.
        Йеннифер села в постели. Она спала в одних трусиках. Маленькие, острые грудки вызывающе торчали.
        - А помнишь сериал «Клиент всегда мертв»? - спросила Йеннифер и потянулась. - Помнишь, какие красивые там были покойники; лежали в своих гробах, точно в уютных кроватках. Вечный покой. Там, где не ведают ни боли, ни страха.
        Юлия тоже села. Тело сотрясали рыдания.
        - Не хочу, чтобы он лежал в гробу! - прерывисто сказала она. - И могилы не хочу. Не хочу, не хочу!
        - Так надо, - произнесла Йеннифер.
        - Нет, б… дь, не надо!
        - Надо. Но вовсе не обязательно в церкви. Он туда даже не ходил никогда. Так что церемония будет в другом месте.
        - Раз так, то гроб выберем мы с тобой! Самый крутой гроб, какой только бывает! Такой, какой он сам бы себе выбрал.
        - С мамой тоже нужно посоветоваться. - Йеннифер говорила взвешенно. - Кстати, надо обзвонить людей. Сообщить. Составить список, что ли. Есть те, кому нужно обязательно сообщить. В издательство позвонить. Мама нам поможет. Остальное подождет. Теперь не надо никуда спешить. Больше некуда спешить.
        Юлия завернулась в одеяло.
        - Нужно с Розой связаться как можно быстрей. Я знаю, что ей понравится… в смысле, понравится, что это мы ей сообщим. Ты и я. А не кто-то другой.
        - Верно.
        Йеннифер выбралась из кровати. Побрела в ванную. Юлия слышала, как она подняла крышку унитаза и помочилась.
        Потом зашумел душ. И тогда она тоже встала.
        Они выпили кофе, съели миндальное печенье из банки.
        - Взгляни, - неожиданно сказала Юлия, - видишь, вот здесь рисунки, розочки. - Подняла банку и встряхнула, крошки отозвались шуршанием. - Наверняка шлюха покупала. Нужно выбросить.
        - Хватит уже о ней, - отмахнулась Йеннифер. - У меня больше нет сил на злость. Главное сейчас - отец. Достоинство.
        - Да-да.
        - Который час? Как думаешь, можно уже позвонить Розе?
        Юлия кивнула. Взяла трубку, набрала номер. Как обычно, без ответа.
        - Спит, наверное.
        Йеннифер грызла печенье, изучая бумажник отца и ключи. Кроме ключа от квартиры, здесь был и ключ от автомобиля. Несколько раз она садилась за руль, отец давал ей уроки перед экзаменом на права. Это было больше года назад. С тех пор она машину не водила.
        Йеннифер решилась.
        Они спустились на подземную парковку и без труда нашли «ауди» цвета карамели. Было видно, что машиной уже давно не пользовались: на ней лежал тонкий слой пыли. С выездом могут возникнуть проблемы - повсюду массивные столбы. «Опоры, что держат дом», - подумала Йеннифер. Она представила, как таранит столбы, как здание проседает, складывается. Как те башни одиннадцатого сентября. Еще одну проблему представлял крутой подъем перед выездом на улицу.
        Ну что ж. У нее все получится. Она открыла дверцу, села на водительское место. Чуть подвинула сиденье вперед, подняла руль. Подумала: «Теперь это мой автомобиль» - и, несмотря на волнение, ощутила гордость. У Юлии прав нет, и получать их она не собиралась. Йеннифер сняла машину с тормоза и повернула ключ зажигания. Двигатель зафырчал.
        - Последи, - крикнула она в открытое окно, - последи, чтобы я в столбы дурацкие не врезалась!
        Все прошло отлично. Автомобиль оказался с автоматической коробкой передач, так что не нужно было беспокоиться о сцеплении и переключении скоростей. Просто забыть о левой ноге, будто ее и нет. Машина медленно отъехала назад, затем развернулась, проползла между столбами и выехала к воротам. Йеннифер крикнула Юлии, чтобы та нажала на кнопку, открывающую выезд из гаража, и створки со скрежетом раздвинулись. Она нажала на газ и выехала.
        Снег растаял, температура была явно выше нуля. И машин не так много. Совсем рано. Суббота. Люди отсыпаются. Посмотрела на датчик топлива. Почти полный бак. Отлично. Значит, можно не мучиться с заправкой. Она даже не знает, с какой стороны у машины бензобак.
        - Ух ты! - Юлия плюхнулась на соседнее сиденье.
        «На ее место, - подумала Йеннифер. - На место жирной блудницы».
        - Юлия, а ты понимаешь, что сидишь на месте жирной шлюхи?
        Сестра скорчила рожу. Открыла бардачок, вытащила пару дамских перчаток. С отвращением, держа двумя пальцами, вышвырнула в окно.
        - Интересно, как там дела у этой дуры? - спросила она. - Как думаешь, куда она слиняла? В какую страну?
        - На Майорку, - рассеянно ответила Йеннифер. - На Майорку.
        Разговаривать и одновременно вести машину было сложно.
        - Помогай мне с указателями. Я понятия не имею, как ехать до Седертелье.
        Юлия нагнулась и что-то вытащила из-под сиденья. Навигатор.
        - Смотри! - торжествующе воскликнула она. - Где там Роза живет?
        Настроить навигатор им не удалось. Но проблемы не возникло, поскольку скоро на глаза попался указатель на южную магистраль Эссингеледен.
        Юлия была потрясена. Никогда прежде не доводилось ей ездить вместе с сестрой.
        - Классно как ты водишь! - почтительно заметила она.
        Йеннифер улыбнулась:
        - Думала, все позабыла. Год за руль не садилась. Но это как езда на велосипеде: если уж научился, то раз и навсегда.
        Пару раз они свернули не туда, пришлось спрашивать дорогу. И все же добрались до большого желтого особняка. Дом выглядел необитаемым. Но адрес правильный. Йеннифер проехала в узкие ворота и припарковала машину. Выбрались. Воздух прозрачен и свеж, совсем не то что в Стокгольме. В небе кружили птицы. Черные птицы. Скрипуче кричали.
        - Как думаешь, это вороны? - спросила Йеннифер. - Как в «Полете ворона»[43 - Исторический фильм исландского режиссера Храфна Гуннлаугссона (1984).]. Никогда таких птиц не видела. А как кричат!
        - Хугин и Мунин[44 - Вороны из скандинавской мифологии, летают по всему миру и рассказывают богу Одину о том, что творится на свете.]. Похоже на воронье карканье, но страшнее.
        - Хорошо, что не грифы.
        - Йенни!
        - Прости.
        - Думаешь, она здесь? - спросила Юлия.
        Йеннифер показала на бело-синюю табличку с названием, прочла:
        - «Боргвиков хутор». Здесь. Но Роза, по-моему, живет в доме поскромнее, не в самом особняке. Помнишь, Томас рассказывал?
        Юлия кивнула:
        - Да, точно! Арендует коттедж у хозяина особняка.
        Йеннифер закрыла дверцу «ауди», положила ключ в карман.
        - Подумать только, ни разу ее не навестили! - вздохнула она. - Вот дерьмо-то. Жаль, что мы так отдалились. Роза мне нравится. И всегда нравилась.
        - И мне.
        Пошли тропинкой, мимо большого дома, к озеру. Чуть ниже по склону холма они увидели маленький коттедж. К старому дереву у дома была приставлена лестница. Вокруг валялись ветки. И никаких признаков жизни.
        Юлия остановилась. Ей было не по себе.
        - Думаешь, Роза дома?
        - Скоро узнаем.
        - Йенни, я бы хотела пожить в таком месте! Только представь, жить в такой тишине, писать книги…
        Вспомнила, как отец всегда подталкивал попробовать себя в сочинительстве: «Ты сможешь, Юлия. У тебя есть все, чтобы стать писателем. Уж я-то в этом понимаю. Да ты и сама знаешь». А она все сопротивлялась, ей казалось, будто отец принуждает ее к творчеству. Пытается извлечь из нее то, чего в ней нет.
        И почему я его не слушала? Возможно, папа был прав. Но теперь он уже никогда не узнает о своей правоте…
        Навернулись слезы.
        Вот что такое горе. Печаль. Наваливается внезапно. А потом отступает. Кипит точно гейзер, незаметно, а потом взрывается. И снова затихает.
        Они стояли перед дверью.
        - А вдруг Розы нет дома? - прошептала Йеннифер. - Вдруг она тоже пропала?
        Подняла руку, постучала.
        Дверь распахнулась мгновенно и с такой силой, что едва не ударила девушек. На пороге Роза, полностью одетая.
        - Девочки, - едва слышно пробормотала она.
        Было в ней что-то странное. Какая-то подавленность. Будто она уже знала.
        - Роза, - начала Йеннифер, - мы…
        За спиной у Розы движение. Мужчина, высокий загорелый мужчина. Волосы взъерошены, глаза сонные. Их он заметил не сразу.
        - Мама, подожди! - крикнул он.
        И тут девушки поняли, кто это.
        - Томас! - хором воскликнули они.
        - Йенни! Юлия! Вы!
        Они долго обнимали его. Томас изменился. Лицо взрослого человека - исчезла детскость, мягкость.
        - Но как ты здесь очутился? - спросила Йеннифер. - Ты же должен быть в жопе мира!
        - Мы приехали ночью.
        Она отметила это «мы», интересно, кто тут еще. И тут вспомнила, с какой целью они приехали, сжалась, поникла.
        Вперед выступила Юлия:
        - Случилось страшное… Поэтому мы здесь. Отец. Папа умер. Вчера.
        - Что?! - вырвалось у Томаса.
        Юлия вздохнула:
        - Да… Такое горе…
        - Проходите же! Поговорим в доме! - Он шагнул с крыльца, ступил на мокрую траву. - Мама!
        Роза медленно уходила по тропинке, по которой только что пришли девушки. Движения как у старухи. Голова втянута, плечи согнулись под невидимой ношей. Томас кинулся за ней, схватил за руку:
        - Мама, ты слышала? Девочки приехали рассказать о Титусе.
        Они сидели в гостиной. Рядом с Томасом - девушка, зовут Майя. Экзотическая внешность, и, кажется, старше его. Он представил ее как свою жену.
        - Мы приехали ночью. Ужасно уставшие. Вымотались в долгой дороге.
        Известие о смерти Титуса его явно потрясло. Майя сидела рядом с Томасом точно приклеенная.
        Она так и не сказала ни слова. Девушки рассказали все снова.
        - Это Ингрид его убила, - заявила Юлия. - Я не преувеличиваю. Она его предала. Сбежала.
        - Я не понимаю, о чем ты.
        - От нее пришло письмо, в котором говорится, что она больше не в состоянии выносить все тяготы. Мы нашли письмо дома у отца, в его квартире. Мы не знали, прочесть его отцу или не надо. Непонятно ведь, как больной воспримет такую новость. И все-таки прочитали. - Она разрыдалась.
        - А он понял, о чем письмо? - спросил Томас. - Он был в сознании?
        - Да, - мрачно ответила Юлия. - Он все понял. Фактически новость его уничтожила. Во всем виновата Ингрид.
        Томас недоуменно смотрел на девушку:
        - Но какие именно тяготы она не смогла выносить? Ничего не понимаю.
        - Да мы и сами ничего не понимаем. Но она так написала. И попросила простить ее.
        Роза все время бродила по комнате. С ней явно было что-то неладно. Подошла к двери, надела ветровку.
        Томас вскочил.
        - Мама, - умоляюще произнес он, - посиди с нами, ладно?
        Роза вырвалась и вышла из дома.
        - Что с ней? - спросила Йеннифер. - Какая-то она…
        - Да-да, - подхватила Юлия, - мы видели ее в среду, и тогда она была совершенно обычной. И что у нее с рукой, зачем эта ужасная повязка?
        Томас потер лоб. Виду него был обеспокоенный. Йеннифер заметила, что вокруг глаз у него уже наметилась сеточка морщин.
        - Она все о каких-то мерзких крысах говорит. Я ничего не понимаю. Видимо, ее крыса цапнула. Но рану она не показывает. А вдруг заражение крови! И беспрерывно ходит к мусорным контейнерам, что-то там ищет.
        - Что ищет?
        - Откуда я знаю, черт возьми. Наверное, эту крысу.
        Юлия поднесла руку ко рту:
        - Крысу? Здесь что, есть крысы?
        - Я не знаю. Но мои вещи из подвальной комнаты мама перенесла наверх. Помните ту комнату внизу, мы там себе всё оборудовали для репетиций? Возможно, там завелись крысы. А я-то думал, что мы наглухо загерметизировали стены и пол…
        Юлия поежилась. Покосилась в сторону кухни:
        - Но они куда угодно могут пробраться.
        - Да что тут рассуждать! - воскликнула Йеннифер. - Это не шутки! А вдруг Роза подхватила инфекцию?.. Крысы очень опасные, они переносят кучу болезней. И если Розу укусила крыса, то инфекция могла поразить мозг! Менингит или еще что. Ей срочно нужно в больницу. Видно же, что с ней неладно.
        Томас смущенно посмотрел на девушку:
        - Да, Йенни, ты права. Я и сам так думал. Дело в том, что мы приехали так поздно, мало что соображали…
        Майя судорожно выдохнула. И вдруг коротко вскрикнула. Томас повернулся к жене:
        - What’s the matter, darling?[45 - Что случилось, дорогая? (англ.)]
        Экзотическая жена Томаса смотрела в сторону кухни. И тут они все увидели. Под столом сидело животное. Крыса. Привстав на задние лапы, она вглядывалась в гостиную. Длинный безволосый хвост подрагивал.
        - Вот черт! - выкрикнул Томас. - Черт, ну и дрянь! А мы здесь ночевали.
        Он вскочил, громко топая, двинулся к кухне. Крыса мгновенно скрылась.
        Майя, спрятав лицо в ладнях, жалобно подвывала. Внезапно она перегнулась через подлокотник, и ее вырвало прямо на пол.
        - I am sorry, - простонала она. - I am very, very sorry[46 - Простите. Простите, пожалуйста (англ.).].
        Йеннифер неловко похлопала ее по плечу:
        - It’s okay, it’s okay[47 - Все в порядке, все в порядке (англ.).].
        Юлия, тоже вскочив, заорала:
        - Сваливаем отсюда! Сейчас же! Не могу больше оставаться ни секунды! Гнусь какая. Уходим. Отвезем Розу в больницу. Ее нужно обследовать! А потом домой, к маме. Мне нужно в душ, прямо сейчас! Я час буду отмываться, не меньше! Мама звала нас на обед. Она обрадуется гостям. Обрадуется, Томас, вам. And you, Maya. It is our mother![48 - И тебе, Майя. Она наша мама! (англ.)]
        Томас бросился в спальню и почти сразу выскочил с сумкой и гитарой. Юлия отвела Майю в ванную, помогла привести себя в порядок. Йеннифер слышала мягкий, утешающий голос сестры.
        - Как же ты, бедняжка, испугалась, наверное, - бормотала та по-шведски, - как испугалась… Бедная малышка…
        Материнские интонации в голосе сестры. Удивительно.
        - Вы можете пожить у нас, в нашей уютной берложке в Блакберге, или на Тулегатан. Без крыши над головой не останетесь. Все образуется. А здесь жить нельзя.
        - Я найду Розу, - сказала Йеннифер. - Вы идите к машине. Там встретимся.
        Ингрид
        Старик седой, крестьянин вольный…
        В голове крутились строки Сеттерлинда.
        Смерть. Крестьянин с корзиной.
        Она представляла себе эту картинку, читая некрологи: корзина за спиной у старика, он наклоняется, опускает ее на землю.
        Зайчонком робким замер я.
        Ей нравилось это странное стихотворение.
        Умиротворяющее, почти радостное.
        Он нежно усадил меня в корзину.
        И я уснул, и в путь мы подались[49 - Из стихотворения шведского поэта Б. Сеттерлинда «Так я представляю свою смерть» (1954).].
        Она готова. Готова расстаться с жизнью.
        «Титус», - подумала она, но не было в этой мысли ни грусти, ни отчаяния.
        Титус был этим крестьянином. А она - зайчонком. Титус пришел за ней. Ингрид казалось, что она видит его. Что Титус склонился над ней, смотрит на нее со своей мягкой, теплой умешкой.
        Где же ты была, мышонок мой?
        Вечно он называл ее мышонком, бельчонком. Точно она была его маленькой любимой зверушкой. Он стоял в кромешной тьме, но она больше не боялась тьмы.
        И боль ушла. Тьма размывалась. Обретала пушистую мягкость. Ингрид погружалась в нее, точно в уютное прибежище.
        Сверху неслись звуки. Новые звуки, иные, чем прежде, вибрации. Она вяло думала, что ее наверняка найдут. С усилием открыла глаза. Знакомый четырехугольник света. Теперь едва различимый. И все. Губы шевельнулись, рот приоткрылся, словно она хотела сказать, закричать. Но звук не шел. Все кончено.
        Она лежала в корзинке крестьянина. Он уже шел дальше, и корзинка мерно качалась у него за спиной.
        Зыбкий сон уносил ее.
        Йеннифер
        После обеда она вернулась в коттедж.
        - Хочу побыть одна, - сказала, не вдаваясь в подробности.
        - Ладно, - ответила Юлия без особого интереса. - Увидимся вечером.
        Юлия все хлопотала вокруг Майи. Девушка рассказывала о причине своего недомогания:
        - I am pregnant. I am going to have a little baby. And I wanted this baby to live in your country, I wanted it so much[50 - Я беременная. У меня будет ребеночек. Я хотела, чтобы этот малыш жил в вашей стране, я так хотела этого.].
        Юлия осуждающе глянула на Томаса, и Йеннифер заметила, как тот сжался.
        «Ага, - подумала она, - бедняга Томас, ну и жизнь тебя ждет…»
        Коттедж они покинули с облегчением.
        Сперва отвезли Розу в больницу. В Седертелье обнаружилась клиника скорой помощи. Томас и Йеннифер пошли вместе с Розой и, как только объяснили, что стряслось, врачи тут же засуетились.
        - Мы думаем, мать заразилась, - говорил Томас. - Ее укусила крыса. И мама стала странная, она такой никогда не была. Наверное, зараза поразила мозг.
        Регистратурная сестра вздрогнула:
        - Крыса?!
        - Да. К сожалению, подробностями мы не располагаем. Я приехал домой ночью, из-за границы. Я почти не узнаю мать. И мы видели крысу в доме. Внутри. Я не выдумываю.
        Два санитара уже занялись Розой. Уложили на каталку, быстро покатили. На каталке мать казалась такой маленькой…
        - Я не могу здесь больше, - пробормотал Томас. - Позвони мне, ладно? Я здесь не могу.
        Розу она нашла у мусорных баков. Крышка одного была откинута, Роза рылась в нем, нырнув едва ли не по пояс. Она была босая.
        Йеннифер видела, что контейнер совершенно пуст.
        - Роза, что ты делаешь? - спросила она, постаравшись подавить страх.
        Та обернулась. Ее узкое, чуточку кошачье лицо было виноватым.
        - Что с тобой? - спросила Йеннифер; вопрос прозвучал слишком строго.
        - Крыса, - просипела в ответ Роза.
        - Крыса? О чем ты?
        - Большая крыса… под полом…
        - Под полом? В подвале крыса?
        Роза кивнула.
        - Зачем ты ходишь к мусорным бакам?
        - Не знаю… я убила крысу… не знаю…
        Девушка тронула ее за руку. Роза замерла, лицо ее напряглось.
        - Ну, что случилось? - мягко спросила Йеннифер. - Милая, дорогая Роза, что с тобой случилось?
        Она взяла ее за руку. Ладонь сухая, горячая.
        - Пойдем. Отвезем тебя в больницу. Покажем врачу. Ты же понимаешь, что тебе надо к врачу. Твоя рука… Это крыса тебя укусила?
        - Не знаю… я убила крысу… не знаю… - снова забормотала Роза слабым голосом.
        Она больше не сопротивлялась, покорно плелась за девушкой.
        Остальные уже ждали их у машины. Йеннифер бросила ключи:
        - Садитесь. Мы скоро. Нужно найти обувь для Розы.
        Она обнаружила их за занавеской в прихожей. За желтой, с черными ибисами, занавеской. Они стояли там. Старые уродливые ботинки Ингрид. Это точно были они, никаких сомнений. С дурацкими красными шнурками. На свете существовала только одна такая пара.
        Во рту пересохло, точно туда пеплу сыпанули. Йеннифер подняла ботинок, посмотрела на Розу:
        - Чьи это?
        Лицо Розы посерело. Она часто задышала, с всхрипом. Зрачки расширились.
        Йеннифер поставила ботинок на место, задернула занавеску. Усадила Розу на табуретку:
        - Жди меня!
        В горле першило, будто в начале простуды. Она нашла туфли и пару чистых носков. Присела перед Розой на корточки, натянула ей на ноги носки. Ноги были грязные, до черноты. Мизинцы точно две черные фасолины. Похлопала Розу по коленке. Внутри нарастало странное возбуждение.
        - По-моему, я кое о чем догадываюсь, - прошептала она.
        Роза неотрывно смотрела на нее, глаза тусклые, бессмысленные. Йеннифер нашла ключи, тщательно заперла дверь:
        - Теперь все позади.
        Мама Биргитта встретила их с распростертыми объятиями и с накрытым столом. Мастерица по части пира на скорую руку. Даже если повод вовсе не радостный.
        Йеннифер есть не хотелось. Она места себе не находила. Для виду поклевала салат. Нужно уехать. Нужна определенность.
        Поев, Майя ожила. Стоя у окна, показала свой округлившийся животик Ребенок родится в сентябре. Йеннифер вспомнилась старая поговорка: новая родня идет на смену старой. В каком-то смысле они все родственники. И это чудесно.
        Никто не заметил, как она ушла. Спускаясь по ступеням, Йеннифер слышала, как мать уже вовсю строит планы:
        - Купим ей подходящую одежду. Вот поедим и поедем в торговый центр. Что скажешь, Томас? Майя не устала? Тебе теперь нужно обращаться с малышкой Майей бережно. Женщина в положении особенно ранима. Не забывай.
        Йеннифер припарковала машину на том же самом месте. Небо сияло синевой, раскинулось над головой бесконечным куполом. Где-то радостно разливался дрозд. Она посмотрела в небо.
        Папа, ты там?
        И будто услышала ответ.
        Береги себя, девочка моя. И Юлию береги. Я вас очень люблю.
        Открыв дверь, она вошла в прихожую. Грудь стиснуло. В нос ударил резкий звериный запах. И как она утром его не заметила? Люди покинули дом, и запах ощущался сильнее. Отдернула занавеску, подняла один ботинок. Пропустила шнурок между пальцев. Красный, нелепый. Представила, как Ингрид вдевает его в дырочки. Неужто считала, что это красиво?
        «Большая крыса», - подумала Йеннифер, но удовлетворения не ощутила, только печаль.
        Она прошла на кухню. Сдвинула ногой коврик.
        Вот он. Люк с железным кольцом.
        Села на корточки, потом опустилась на колени.
        - Папа… - прошептала она, - папочка, прости нас!
        Рука ухватила кольцо, оно было прохладным. Медленно потянула кольцо на себя. В нос ударил смрад. Она шумно выдохнула, выпустила кольцо, крышка с грохотом упала.
        Йеннифер нервно сглотнула, с силой закусила губу.
        - Shit, - пробормотала она и заплакала. - Shit, shit, shit!
        Вновь взялась за кольцо и решительно дернула на себя.
        Первым, что увидела, была кровать. И то, что на ней лежало. Какой-то ком. Тело, укрытое одеялом.
        - Ингрид… - позвала она.
        Никаких ступенек, вниз не попасть. В глазах потемнело, все закружилось.
        - Ингрид! - услышала она свой голос. - Это Йеннифер. Это ты, Ингрид? Ответь мне.
        Наклонилась, всматриваясь в дыру, заставляя себя дышать. Груда на кровати не шевелилась. Вытащила телефон. Набрала номер службы спасения.
        - «Скорую»! - выкрикнула она. - На Боргвиков хутор! Пожалуйста, скорее! Скорее!
        Она легла на пол возле люка и стала ждать.
        Заслышав сирены, всмотрелась в дыру.
        Почудилось, будто груда на кровати шевельнулась.
        Послесловие
        Приступая к работе над этой книгой, я ровным счетом ничего не знала о крысах. Так же, как Ингрид, я полагала, что крысы - мерзкие, вонючие и агрессивные. Благодаря Беатрис Эрикссон я узнала, что это не так Беатрис дрессирует крыс в парке «Том Титус Эксперимент», что в Седертелье. Там я познакомилась с ее питомицами - с Пылинкой и Ветерком, с Холодком и Дымком, со Снежинкой. Милые, дружелюбные создания с очаровательными хвостиками. Спасибо вам и вашей хозяйке.
        Также спасибо всем, кто отвечал на мои вопросы, пока я писала книгу. Анне Янсон и Ригмору Ханссону, Анне-Карин Томас и Кайсе Берглунд. Спасибо всем, кто прочел рукопись и чьи замечания так пригодились, - Яну Фриманссону, Хелене Либранд и Фредрику Либранду. Вы трое были первыми моими читателями.
        Последним по порядку, но не по значимости, хочу поблагодарить Петера Карлссона, редактора с соколиным взглядом из издательства «Нурстедт». Этот человек не пропустит ничего, и с ним я чувствую себя такой уверенной.
        Пожалуй, следует упомянуть, что все реалии в книге правдивы, разве что я позволила себе некоторые архитектурные вольности. А вот все персонажи, напротив, - целиком и полностью плод моего воображения.
        Седертелье, весна 2009 года
        Ингер Фриманссон
        notes
        Примечания
        1
        Акуна матата (суах. Hakuna matata) - букв, без забот.
        2
        История из романа Нигер Фриманссон «Доброй ночи, любовь моя», вышедшего на русском языке в издательстве «Фантом Пресс» (2011).
        3
        Леонард Коэн (р. 1934) - всемирно известный канадский поэт, писатель, певец и автор песен.
        4
        Листовой строительный материал из смеси искусственного воска, дерева, минералов и других материалов.
        5
        Фирма, выпускающая практичную обувь.
        6
        Знаменитый парк, созданный Антонио Гауди в 1900-1914 годах, в котором городская застройка гармонично соединена садами.
        7
        Народная шведская песенка, обычно исполняемая на празднике середины лета.
        8
        Думай о своих делах! (англ.)
        9
        Маленький англичанин. Как я и думала (англ.).
        10
        Намек на название альбома «Битлз» «Клуб одиноких сердец сержанта Пеппера» (19б7).
        11
        «Биркеншток» - немецкая обувная компания с 200-летней историей, знаменита своими сандалиями на пробковой подошве.
        12
        Нецензурное название женского полового органа (англ.).
        13
        Выходцы из Ирака - третья по численности группа иммигрантов в Швеции.
        14
        Музей под открытым небом, находится в Седертелье.
        15
        Я тебя люблю (фр.).
        16
        Исправительное учреждение для женщин.
        17
        Эверт Таубе (1890-1976) - популярный шведский композитор-песенник.
        18
        Кто ты, черт побери? (англ.)
        19
        Молись и трудись (лат.).
        20
        Не так ли? (исп.)
        21
        Из стихотворения шведского поэта Фредрика Арвида Блума «Подобно божественному источнику».
        22
        Самый популярный в Швеции церковный гимн.
        23
        Все в порядке, милая, все в порядке (англ.).
        24
        Название Ронна созвучно шведскому слову, означающему «грабить».
        25
        В России этот роман Й. Лапидуса выходил под названием «Шальные деньги» (изд. «Азбука», 2010).
        26
        Намек на Курта Валландера, героя детективов Хенинга Манкеля, самого популярного шведского писателя в данном жанре.
        27
        Какого дьявола (англ.).
        28
        Полет кондора (исп.).
        29
        Ничего не знаю. Я из Барселоны (англ.).
        30
        «Дагенс нюхетер», «Свенска дагбладет» - крупнейшие шведские ежедневные утренние газеты.
        31
        Гребаная тварь (англ.).
        32
        Добро пожаловать в молчание (англ.).
        33
        - Я так сильно люблю тебя.
        - Я тоже тебя люблю (англ.).
        34
        Пер. А. П. Семенова-Тян-Шанского.
        35
        Режим обслуживания «постель и завтрак» (англ.).
        36
        Бэкпекинг (англ, backpacking, от англ, backpack - «рюкзак») - распространенный термин, обозначающий путешествия, совершаемые туристом (бэкпекером) за небольшие деньги, чаще всего принципиально отказываясь от услуг туроператоров. Аналог советско-российского «путешествовать дикарем».
        37
        Дерьмо! (англ.)
        38
        Пер. Г. Ф. Церетели.
        39
        - Вы хозяин?
        - Что? Нет, не я.
        - А где новый хозяин?
        - Что вы имеете в виду? (англ.)
        40
        Пер. Н. С. Гинцбурга.
        41
        - Здоровые.
        - Здоровые черные волосы.
        - Устали?
        - Да, очень, очень устали. У нас было такое долгое путешествие. Такое долгое.
        - Тогда в кровать (англ.).
        42
        Большая, большая крыса. Но я собираюсь убить ее. Я сильная. Я убью эту большую крысу (англ.).
        43
        Исторический фильм исландского режиссера Храфна Гуннлаугссона (1984).
        44
        Вороны из скандинавской мифологии, летают по всему миру и рассказывают богу Одину о том, что творится на свете.
        45
        Что случилось, дорогая? (англ.)
        46
        Простите. Простите, пожалуйста (англ.).
        47
        Все в порядке, все в порядке (англ.).
        48
        И тебе, Майя. Она наша мама! (англ.)
        49
        Из стихотворения шведского поэта Б. Сеттерлинда «Так я представляю свою смерть» (1954).
        50
        Я беременная. У меня будет ребеночек. Я хотела, чтобы этот малыш жил в вашей стране, я так хотела этого.