День гнева Йонас Бонниер
        Летом 1997 года семья Форсман переехала в городок Кнутбю в шведской глубинке, готовясь начать новую жизнь в Филадельфийской религиозной общине под управлением властной Эвы Скуг. В последующие семь лет нескольким семьям из Кнутбю предстоит сплести разрушительную сеть, основанную на жажде власти и эротическом влечении, которая, оплетая все больше людей, неизбежно приведет к трагическому крещендо…
        Читайте книгу Йонас Бонниер, основанную на реальных событиях! Это история о том, как можно создать целую параллельную вселенную в поисках веры, надежды и любви, которая в конце концов будет служить совсем иным целям.
        Рано или поздно громкие происшествия становятся историей, которую необходимо рассказать.
        Йонас Бонниер - прекрасный рассказчик, способный исследовать самые потайные уголки души и раскрыть темноту, живущую в неприметном человеке.
        «День гнева» - книга о страхе, одержимости и боли с жесткой скандинавской атмосферой.
        Йонас Бонниер
        День гнева
        Сюжет книги основан на реальной истории.
        Из уважения к причастным к ней лицам и соображений их безопасности автор вывел часть их под вымышленными именами и изменил название мест, где разворачивались некоторые из описанных им событий.
        В этих случаях возможные совпадения с реальностью случайны.
        В остальных они преднамеренны.
        
        Пролог
        Она встает - взгляд устремлен в пол. Покачиваясь на нетвердых ногах, держится за спинку кровати. Комната ходит ходуном. В воздухе висит рвотный запах. На коврике перед кроватью - кусочки пиццы, покрытые слизью желудочного сока. Она прикрыла их туалетной бумагой, чтобы не так бросались в глаза.
        В желудке пусто, но болезненные спазмы продолжаются - это рефлекс. На хлопковом постельном белье в сине-белую полоску пятна рвоты, но она их не видит. Она трясется в ознобе, а некоторое время спустя - минуту или, может, час - по спине и лбу бегут ручьи пота. Бедра становятся липкими, простыню хоть выжми. Она стучит зубами. Ей кажется, холод начинается где-то в сердце и с кровью распространяется по всему телу.
        Это и есть ад. Мысли появляются и исчезают, так что она не успевает их регистрировать. Наконец поднимает голову, моргает и фокусирует взгляд.
        За окном жухлая трава да островки поросших мхом камней на глинистом поле, тянущемся до самого леса. Земля не может впитать столько влаги, поэтому в углублениях образуются покрытые льдом лужицы. На них остатки снега, который шел в начале декабря, и ни малейшего шанса, что Рождество будет белым и красивым.
        Там ранний вечер, но небосвод вздымается у горизонта, словно гигантская мутная декорация, которую нарисовал ребенок плохо промытой кистью. Серый свод выгибается над пятью деревянными домами и немногими деревьями, уцелевшими после вырубки леса.
        Она в последний раз смотрит на этот безжизненный ландшафт.
        Снова подступает тошнота - внезапно, как удар в живот. Она стонет, наклоняется вперед. Комната вокруг начинает вращаться все быстрей и быстрей. Она отпускает спинку кровати и ковыляет в сторону ванной. Потом слышит жалобный монотонный скулеж. Неужели это она издает такие звуки? Нет, должно быть, в комнате есть кто-то еще. Но она не оборачивается, бросается вперед, всем весом налегая на дверную ручку.
        Ей нужно ухватиться за что-то твердое, потому что дрожь в теле не прошла. Никогда еще она так не мерзла. Она вваливается в ванную, закрывает дверь и опускается на колени. Подается вперед, не вставая, и дотягивается до крана.
        Сидя на унитазе, слушает журчание воды. Отдаваясь эхом в висках, этот звук перерастает в страшный грохот, который наполняет ее целиком и лишает рассудка. А потом в нос изнутри снова ударяет запах рвоты. В горле жжет желудочный сок, и она вдруг понимает, что плачет, всхлипывая. Почему она раньше этого не замечала?
        Она как будто не владеет собственным телом, и это пугает ее больше всего. Рот открывается, слюна струйкой стекает на подбородок и шею, и она кричит, глотая слезы. Почему же ничего не слышно?
        Беззвучный крик оборачивается новыми болезненными судорогами, и она задыхается. Потом в глазах темнеет, и она падает с унитаза на кафельный пол. Тупая боль в плече на мгновение возвращает ее к действительности.
        Мир снова становится осязаемым, обретает твердые формы. Она ложится в позу эмбриона, подтягивает колени к подбородку и плачет, теперь спокойнее. Отчаяние сменяется чем-то более глубинным и менее острым - тем, что можно назвать подавленностью или тоской.
        Такой тоской, за которой больше ничего не может быть.
        Ноги ледяные, как будто она провела ночь на улице. Она берется за бортик и поднимается на колени. Воды в ванне чуть больше половины. Она переваливается через бортик, словно ползет по полосе препятствий. Ценой неимоверного усилия, но ей удается встать на ноги. Горячая вода достает почти до коленей. Она с трудом сохраняет равновесие. Майку она так и не сняла - боязно оставаться голой, когда трясет от холода. Она закрывает глаза.
        Что она слышит?
        Нескончаемое журчание и звук, с которым струя разбивается о поверхность воды. Слышит ли она, как гудят трубы в стене? Или как открывается и снова закрывается дверь ванной? Этого она не знает.
        Она хочет выключить кран и наклоняется, но теряет равновесие и падает вперед, ничего не успевая понять. Ударяется о смеситель височной костью и падает в ванну.
        Она мертва. Кровь из проломленной головы похожа на красную шелковую ленту, медленно разворачивающуюся в воде.
        Она лежит на животе, лицом вниз. Майка в голубую полоску обернулась вокруг тела, и это придает ему по-детски трогательный вид.
        Отчего картина становится еще трагичней.
        Кристина Форсман
        Лето - зима 1997

1
        - Разве магазин «Иса»[1 - «Иса» - сеть продовольственных супермаркетов в Швеции.] может быть таким красивым?
        Это была шутка, но красно-белый деревянный дом в три этажа с одноэтажной пристройкой и яркими рекламными баннерами и в самом деле смотрелся странно.
        - Кубизм? - предположил Синдре. - Или квадратизм?
        Кристина рассмеялась. Заразительно, потому что от всей души. Ей становилось все радостнее с каждым новым километром, отдалявшим их от Кристинехамна.
        Наконец-то.
        Они выехали из Книвсты, взяли курс на запад, через Эдсбру, и долго петляли по дорогам Уппланда, мимо таких вот красных домишек на разной стадии разрушения, мелькающих среди непроходимых зарослей вяза и березняка. По сторонам дороги проносились щиты с названиями поселений, потом еще пара домов и снова лес с редкими просветами просек.
        Неожиданно с правой стороны выплыло бистро «Кнутбю», а потом и это строение слева с флагами и вывеской «Иса - Кнутбю» над входом.
        - Кубизм или нет, но красиво, - подытожила Кристина, - и немного сказочно, правда?
        Синдре на пассажирском сиденье хмыкнул и возразил, что не видит в этом ничего сказочного. Кристина скосила на него глаза. Через две недели Синдре исполнялось двадцать шесть лет, но круглые очки, гладко причесанные волосы и серьезный взгляд делали его старше. Вдобавок и одевался он, как пенсионер, - вязаные кофты, свитера-безрукавки, просторные брюки. Пожалуй, так называемый «средний возраст» наступил для Синдре слишком рано.
        И только смеялся он, как юноша, это Кристина отметила уже во время их первой встречи. Смех высвобождал его молодость, таящуюся за серьезными глазами. Да и грудь над круглым животом выглядела слишком беззащитной для мужчины в возрасте. Синдре будто боялся открыть миру, кто он есть на самом деле.
        Но тут на заднем сиденье запротестовала шестилетняя Ирис. Ее не проведешь, нет здесь никакой сказки. От отца Ирис унаследовала бледную кожу и близко посаженные глаза. Она была из тех детей, которые все время спорят. Или виной всему был возраст?
        - Магазин как магазин, мама, - объявила Ирис, когда «Иса» уже исчез позади.
        - Нет, нет, - настаивала Кристина. - Он заколдован. Думаете, такого не может быть?
        - Заколдован? - переспросил Антон.
        Он был на год младше Ирис и больше походил на темноволосую, кареглазую мать. Развитый не по годам, Антон ни в чем не хотел уступать сестре, старшинство которой казалось ему вопиющей несправедливостью. Оба ребенка уже умели читать.
        - Он не заколдован, мама, - вздохнула Ирис.
        Тон ее голоса выдавал надежду, что мать сумеет переубедить ее в обратном.
        - А вдруг? - не унималась Кристина. - Представь только, что ты заходишь в этот магазин, и все там как обычно - овощи и молоко, сыр и туалетная бумага, только в самом-самом конце… дверь, куда может войти не каждый. И за ней…
        Нависшая пауза затянулась, потому что ни мать, ни дочь долго не решались ее нарушить.
        Они миновали парковку возле медпункта, где висела большая карта местности, и увидели указатель на Сольвалу.
        - Нам направо, - сказал Синдре.
        Кристина повернула.
        - Кажется, где-то здесь должна быть Гренста… - предположила она.
        И в ту же секунду появился указатель на Гренсту.
        Столько раз за последние месяцы Кристина представляла себе это место. Действительность не имела ничего общего с ее ожиданиями, так что Кристина даже не была разочарована. Она рассчитывала увидеть поселение, пусть небольшое, но увидела только бистро и магазин «Иса». Остальное открывалось постепенно, во время длительных пеших прогулок, которые Кристина регулярно предпринимала в течение последующих нескольких недель. Две просторные виллы за каменными заборами, вот-вот готовый рассыпаться деревянный дом постройки рубежа веков и почти вплотную к нему - кирпичный, спроектированный по программе «Экологическое жилье» семидесятых годов.
        Кроме этого - множество красных построек с белыми углами, из которых большинство пустовало, и некоторое количество белых, относительно новых домов. Несколько многоквартирных, рядом с магазином, - похоже, начало городской застройки, которая почему-то застопорилась. Пара загонов для лошадей да школа, мелькнувшая в стороне, за елками и соснами. По другую сторону - что-то вроде заброшенного парка. Вообще все поселение примыкало к дороге. Кристине еще предстояло свыкнуться с отсутствием центра. В сравнении со всем этим Кристинехамн выглядел настоящим мегаполисом, вроде Нью-Йорка.
        И только сказочный магазин «Иса» представлял хоть какой-то интерес.
        - …и вот через эту дверь, - продолжала Кристина, - можно попасть в заколдованную часть магазина…
        - И что там? - не выдержал Антон.
        Как ни старался он смолчать и терпеливо, как старшая сестра, дождаться конца истории, любопытство оказалось сильнее.
        - Там? - рассмеялась Кристина. - Лимонад и конфеты… Целые горы конфет в пакетах всех цветов радуги… И всего этого так много, что точно не успеешь обойти до закрытия магазина… И еще там есть сырные палочки и чипсы…
        - С укропом или луком? - перебил ее Синдре.
        - С красным луком, салатным луком и луком-пореем, - оживилась Кристина. - И еще мороженое…
        Тут дети на заднем сиденье наконец поняли, в чем суть игры.
        - Шоколадное? - спросил Антон.
        - Есть мятно-шоколадное, и апельсиновое, и с ромашковым наполнителем.
        - И рожки? - недоверчиво поинтересовалась Ирис.
        Пару месяцев назад мать и дочь пекли вафли, и с тех пор Ирис грезила вафельными рожками.
        - Есть и рожки, - заверила Кристина. - И в них мороженое, двуцветное, и трехцветное, и полосатое в крапинку, и мягкое, и твердое, и какое пожелаешь.
        С заднего сиденья послышались восхищенные возгласы.
        - Думаю, в некоторых магазинах «Иса» есть и такие отделы… - закончила Кристина, сворачивая, по указанию Синдре, налево, к зданию кровельной фабрики.
        Еще через пятьдесят метров они въехали на холм с пятью домиками под загадочным названием «Гренстадаль».
        - Думаю, здесь мы найдем что-нибудь подходящее. Каждому ребенку по комнате, и…
        Ирис и Антон молча глазели в окна, пока Кристина парковалась перед желтым двухэтажным домом, будто сошедшим со страниц книжки о Бюллербю[2 - Повесть Астрид Линдгрен «Мы все из Бюллербю»]. До сих пор они жили в съемных квартирах и копили деньги на свое жилье.
        Когда открыли дверцу, машину заполнил запах свежескошенной травы. Над каменными заборами, уходящими в глубь леса, светило яркое летнее солнце. В зелени алели клумбы с розами, и на какое-то мгновение сказка про магазин «Иса» показалась не такой уж нереальной.
        - Добро пожаловать в Кнутбю, - объявил Синдре.

2
        - То есть сто пятьдесят крон за это красивое зеркало, я правильно вас понял?
        Улле Скуг взмахнул в воздухе молоточком и указал им на покупателя.
        - Нет, отец, неправильно, - вздохнул Петер. - Сотня и ни кроной больше.
        Публика засмеялась. Всего перед импровизированной сценой собралось около пятидесяти человек. Улле Скуг вперил взгляд в раздраженного сына.
        Лето выдалось на редкость дождливым. В июле новостные сводки едва ли не каждый день сообщали о новых затоплениях. Поэтому, несмотря на почти недельную передышку, почва на футбольной площадке, где проходил аукцион, еще не успела просохнуть.
        Улле Скугу, старейшему члену Филадельфийской общины Кнутбю, было за шестьдесят, и выглядел он так, будто в жизни ничего другого не носил, кроме штанов на подтяжках. Пучки седых волос клубились над висками, как два белых облака.
        В противоположность отцу Петер носил густую темную шевелюру и походил скорее на кинозвезду, по недоразумению забредшую на заброшенную спортивную площадку в Уппланде после лондонского чемпионата по игре в поло. Синие глаза Петера возбужденно сверкали. Казалось естественным, что он получит здесь все, на что только укажет его палец.
        Тучи, с утра застилавшие небо, начинали рассеиваться. День обещал быть солнечным, хотя и недостаточно теплым для лета. С погодой вообще творилось что-то непонятное. В середине августа людям пришлось достать из сундуков весенние куртки и комбинезоны.
        - Я вижу, кое-кто желает показать нам смоландское упрямство, - грозно возвысил голос Улле. - Кое в ком заговорила материнская кровь…
        В толпе снова послышался смешок. Если кто здесь и демонстрировал уппланский диалект в его местной разновидности, то это был Улле Скуг. Но жена Улле, мать Петера, была уроженкой Вернаму, и это было их семейной тайной, которая в Кнутбю, однако, была известна всем.
        - Даю сто двадцать пять.
        Люди дружно оглянулись.
        Эва Скуг стояла рядом с Кристиной Форсман и не обращала внимания на направленные на нее со всех сторон взгляды. Улыбающееся лицо светилось гордостью.
        - Ха-ха! - рассмеялся Улле. - Ну, на это тебе точно нечего будет возразить, Петер. Что, почувствовал боль в бумажнике? Сто двадцать пять раз… сто двадцать пять два… сто двадцать пять три - продано! Зеркало уходит Петеру и Эве Скуг из Гренсты. Мои поздравления!
        - Чего только не сделаешь для любимого свекра, - шепнула Эва Кристине. - Вам, кстати, зеркало не нужно?
        Люди аплодировали, переводя взгляды с Эвы на Петера и обратно. Ведь если Петер был британской кинозвездой, то Эва выглядела как его латиноамериканское соответствие - темноволосая красавица с яркими губами. Она была на десять лет старше мужа, о чем, конечно, никто не догадывался, потому что строить догадки не было никакой необходимости. Об этом и так знали все, и у каждого на этот счет имелось свое мнение. В любом случае тема была сыграна и переиграна уже много раз и давно утратила актуальность.
        Эва сняла большие солнечные очки, улыбнулась еще шире, демонстрируя идеальные зубы, и слегка поклонилась публике. Те, кто рассчитывал на перебранку между супругами, были разочарованы.
        Петер принял зеркало из рук отца, который тут же выставил следующий лот и показал его публике.
        - Ну, а сейчас картина кисти неизвестного местного гения. Полагаю, здесь изображен лось? Или все-таки очень большая собака? Знатоки лучше меня разберутся, что хотел представить нам художник на этом полотне, цена которому тысячи и тысячи долларов… Ну а поскольку истинных ценителей среди нас не так много, начнем с пятидесяти крон. Кто больше?
        Аукцион продолжался. Синдре Форсман, по своему обыкновению, отошел в сторону, где тут же был вовлечен в оживленную беседу, на этот раз с пастором Пером Флудквистом. Пер был рослый мужчина, с окладистой бородой и густым баритоном, больше напоминавший викинга, по недоразумению оказавшегося не в своей эпохе и обстановке. Ирис и Антон нашли себе друзей на игровой площадке, возле которой толпились родители, наблюдавшие за детьми. А Кристина и Эва удалились в клубный дом, чтобы приготовить кофе, которым должен был завершиться вечер.
        Внутри пахло плесенью. Возле буфета уже хлопотали две женщины. Вообще этот домик, с комнатами для переодевания, кладовой и залом, представлял собой довольно унылое строение. Маленькие окна почти не пропускали свет. Потолок был низкий, пол выстлан линолеумом. Кристина узнала складной столик и скатерть в цветочек из «Икеи».
        Одна из женщин оставила работу и подошла знакомиться.
        - Ирма, - обратилась к ней другая, - ты уже видела жену нашего нового пастора?
        Жену пастора? Боже мой, как это ее угораздило? Кристина не сразу поняла, что речь идет о ней.
        - Вы ведь супруга Синдре? - сказала Ирма Флудквист и протянула руку Кристине. - Пер говорил о вас.
        Ирма была миниатюрная женщина с почти прозрачной кожей, лишь слегка подрумяненной августовским солнцем. Кристина знала, что Пер Флудквист - один из новых пасторов, которых Эва Скуг завербовала в общину в этом году. У Флудквистов, как и у Форсманов, было двое детей дошкольного возраста. Буквально только что Кристина узнала, что маленькая, тихая Ирма тоже пастор. И не смогла скрыть своего удивления.
        Женщины пожали друг другу руки.
        - Все так, - подтвердила Кристина. - Мы переехали сюда месяц назад.
        - И как вам здесь? Уже нашли работу?
        - Пока нет, - ответила Кристина, слегка шокированная прямолинейностью вопроса. - Я разослала резюме, но, похоже, все в отпуске. Продолжительный отпуск - одно из немногих преимуществ работы в школе.
        - В школе?
        - Я учительница начальных классов, - пояснила Кристина.
        - Нет, этого просто не может быть! - Ирма театрально закатила глаза и широко улыбнулась. - Вы, наверное, шутите, но если это все-таки правда, будете здесь незаменимым человеком. Нам очень нужен кто-нибудь, кто мог бы присматривать за нашими детьми.
        - Разумеется, - тут же согласилась Кристина, плохо представляя себе, на что идет. - У меня ведь своих двое. Пара-тройка еще - мне будет только легче.
        Ирма повернулась к Эве Скуг.
        - У нас ведь не совсем обычная община, - сказала она, - это действительно так. Все будут вам благодарны, вот увидите.
        Эва благосклонно кивнула.
        Тут Кристина удивилась еще больше. Если это она согласилась поработать на общину няней, то почему Ирма благодарила Эву?
        Когда они с Синдре в июле переехали в Кнутбю, многие местные жители еще отдыхали на море или у родственников по всей Швеции. Аукцион на футбольном поле стал своего рода точкой отсчета, обозначившей конец лета и возвращение к работе. И тут Кристине не помогло, что в поселке она была новым человеком и только готовилась впервые появиться в обществе. Всю предыдущую неделю она только тем и занималась, что пекла для шведского стола шахматные печенья да корзиночки с малиной, притом что никто не просил ее об этом. Увидев морозилку, доверху забитую выпечкой, Эва Скуг схватилась за голову:
        - Ой! Но я не думаю, что кто-нибудь сможет съесть больше сорока-пятидесяти штук этой вкуснятины. Мы ведь не проглоты какие-нибудь здесь, в Кнутбю.
        Кристина тоже рассмеялась. Печенья в морозилке хватило бы до Рождества.
        Аукцион закончился, и гости устремились в клубный домик. Все пили кофе и наперебой нахваливали печенье. Весть о том, что новая пасторша взялась присматривать за детьми, распространилась среди родителей подобно лесному пожару, и это сделало Кристину настоящей звездой вечера. Она даже достала скрипку и попробовала наиграть пару песенок, хотя накануне вечером и заявила Синдре, что ни в коем случае не станет делать ничего подобного. И люди пели, потому что среди гостей обнаружилось несколько человек, которые действительно умели это делать.
        «Все это ничего не значит, - думала Кристина. - Я не должна принимать это на свой счет». В самом деле, ведь она жена нового пастора. Что же удивительного в том, что люди обходятся с ней приветливо? И все-таки во всем этом было нечто большее. За теплыми улыбками и доброжелательными словами чувствовались неподдельная любовь и истинное единение, в этом нельзя было ошибиться.
        Она мыла посуду, когда Ирма Флудквист появилась снова, - маленькая, тихая пасторша, которая была так благодарна за то, что Кристина согласилась присматривать за ее детьми.
        Судя по ее решительному шагу, Ирма заглянула на кухню не просто так.
        Кристина отвлеклась от стаканов в мойке и вытерла руки о передник.
        - Добрый вечер еще раз.
        - Ты неутомима, - улыбнулась Ирма.
        - Я новенькая, приходится крутиться, - улыбнулась Кристина, которую несколько взбодрило обращение на «ты». И тут же инстинктивным жестом прикрыла рукой рот.
        Эта привычка водилась за ней с детства, уж очень выступали вперед передние зубы. Хотя этого недостатка, похоже, никто, кроме самой Кристины, не замечал. Люди называли ее «милой», а бабушка с дедушкой со стороны матери открыто признавали, что у девочки «удачная внешность», и это следовало понимать правильно. Кристина никогда не отличалась яркой, бросающейся в глаза красотой, что действительно можно было считать «удачей» для девочки из свободной общины[3 - Свободная община - община одной из «Свободных церквей», то есть лютеранских деноминаций, альтернативных бывшей государственной Церкви Швеции.]. Родители Кристины принадлежали к Миссионерской церкви.
        Как и мать, Кристина была темноволосой и смуглой - почти экзотика для этих мест. Люди шептались об итальянском капитане дальнего плавания, в которого якобы была влюблена ее бабушка. Но Кристина оставалась шведкой, милой и скромной даже в подростковом возрасте, когда ее сверстницы вдруг стали превращаться в привлекательных молодых женщин.
        - Да, - согласилась Ирма и смущенно улыбнулась. - Разве Эва тебе ничего не говорила?
        - О чем? - удивилась Кристина.
        - Ну… видишь ли… мне не совсем удобно затрагивать эту тему…
        - Все в порядке, - заверила Ирму Кристина.
        - Да, да, конечно… Когда человек переезжает на новое место, он ведь не может всего знать, правда? И все-таки я считаю, что лучше сказать обо всем прямо, чем замалчивать.
        - Да, конечно, - согласилась Кристина, которой отчего-то стало не по себе.
        Неужели она все-таки сделала что-то не так? Кристина не могла взять в толк, в чем ее промашка.
        - Понимаешь, - сказала Ирма, - мы здесь так не одеваемся… Страшно неудобно говорить тебе об этом.
        Ошарашенная, Кристина оглядела себя. Белые кроссовки «Пума», купленные в прошлом году, совсем новые бежевые «чиносы» из «H&M» и блузка в сине-белую полоску в стиле матросской тельняшки из бутика в Кристинехамне, куда привозят товар из Стокгольма, - что здесь могло быть не так?
        Она вопросительно посмотрела на Ирму.
        - Ну… не слишком ли откровенно, вот что я имею в виду, - Ирма кивнула на блузку. - Ты меня понимаешь?.. Особенно когда ты наклоняешься…
        - Ты думаешь?
        - Здесь ведь смотря с чем сравнивать, - улыбнулась Ирма Флудквист. - В общем, конечно, ничего страшного, но именно с декольте мы здесь очень осторожны. Это сигнал, понимаешь?
        Улыбка Ирмы потеплела, и Кристина огляделась по сторонам. Похоже, гости собирались по домам. Женщины были в куртках, блузках и жакетах - у всех все застегнуто до подбородка. Кристина почувствовала, что залилась краской.
        - Нет-нет, не все так страшно… - рассмеялась Ирма, наблюдая ее реакцию. - Я всего лишь решила, что должна сказать тебе об этом, потому что если не я, то кто?
        - Спасибо, - выдавила из себя Кристина.
        - Ты не знала, это понятно, - успокоила ее Ирма. - Никто и не ждал от тебя, что ты будешь знать все, - и добавила уже громче: - И уверяю тебя, здесь все страшно рады вашему приезду.
        - Да, - ответила Кристина, все еще красная как рак.
        Она стыдилась, и не декольте было тому причиной. Давно Кристине не указывали, как ей следует одеваться.
        Ирме, похоже, тоже было не по себе.
        - Забудь, - сказала она. - Все мы с нетерпением ожидаем первой проповеди Синдре. Да и ты, Кристина, уже стала для нас незаменимой. Мы страшно рады вашему приезду, - возвысив голос, повторила Ирма. - Кнутбю - особенная община.

3
        - Как часто вы думаете о смерти? - спросила Эва Скуг.
        Она была поразительно красива. Пятьдесят молодых людей и девушек, из которых Анна была самой старшей, сидели в классной комнате в приходском доме в Анебю.
        Эва Скуг стояла за кафедрой, - в джинсах, красной шелковой блузке, низких кроссовках и с золотой цепочкой на шее. Черные волосы коротко острижены, на губах, подкрашенных помадой темного оттенка, высокомерная улыбка.
        Эва медленно обвела глазами молодую аудиторию, и каждый почувствовал на себе ее взгляд, проникший в самое сердце.
        - Нет, - ответила Анна так громко, что все разом обернулись на нее. - Почему я должна думать о смерти, если я жива?
        - Мы живы, - подтвердила Эва. - И наша жизнь - это наш долг. В один прекрасный день он будет выплачен, и тогда мы освободимся.
        Возможно, Анна Андерсон думала о смерти чаще, чем кто-либо другой из присутствующих, просто не хотела открываться Эве. Вместо этого она уставилась на проповедницу и спросила себя: что сказал бы на это отец? Эва Скуг называла смерть освобождением.
        Утром они, как обычно, сидели друг напротив друга за завтраком, и вид у папы Таге был все такой же озабоченный.
        - Конечно, ты взрослая, - вздохнул он, - и должна сама решать, что тебе делать. Но я все еще могу давать тебе советы. По крайней мере, когда была младше, ты к ним прислушивалась.
        - Тогда мне было девятнадцать, - улыбнулась Анна. - А теперь двадцать.
        Губы Таге тоже тронула улыбка. Он сидел перед ней в форменных брюках, белая рубашка натянулась на животе. Китель висел на спинке стула. Часы показывали восемь, и он собирался уходить. Папа работал охранником на мебельной фабрике «Сведесе». В детстве Анна страшно гордилась тем, что ее отец почти полицейский. Это потом она узнала, что папа Таге всего лишь патрулирует территорию между двумя фабричными корпусами, и кража стула - самое тяжкое преступление, с каким он может столкнуться. Тогда Анне стало стыдно за свою гордость и его вычурную форму. Продолжалось это недолго. Вскоре Анна успокоилась, или, скорее, стала стыдиться своего недавнего стыда. Между тем живот у папы Таге становился все круглее, волосы белее, а морщины на лбу глубже. Но он все так же надевал форму каждое утро и отправлялся на фабрику.
        И Анна, как когда-то, гордилась папой, но иногда в его присутствии ей становилось грустно.
        - Зачем тебе тратить столько времени на дорогу до Анебю? Или в Ваггерюде недостаточно церквей?
        Это была обычная шутка папы Таге. В Ваггерюде, где, согласно регистрационным спискам, проживало пятьсот четыре человека, помимо государственной Церкви Швеции был Миссионерский приход, церковь общины Святой Троицы, Вифлеемская церковь, Сербская православная и Свидетелей Иеговы. Не говоря о приходе в Бяруме, где была похоронена ее мать.
        Семья Андерсонов ходила в храм общины Святой Троицы. Наверное, там Анна и услышала о библейских семинарах в Анебю. Папа тоже слышал о них, но, похоже, совсем другое.
        - Я так редко прошу тебя о чем-либо, - сказал отец, избегая ее взгляда.
        И это было правдой, но только потому, что Анна наперед угадывала все его желания. Как-никак, она опекала отца вот уже больше десяти лет. Покупала и готовила еду, стирала его одежду и убиралась в доме.
        - Я достаточно наслышан об этой… Эве Скуг. Не думаю, что тебе следует ее слушать.
        Он перевел взгляд на кофейную чашку, потрогал ее пальцем.
        - Что же ты такого о ней слышал? - спросила Анна.
        Она тоже была готова к выходу - новые джинсы, белая блузка.
        Анна понимала, что выглядит как примерная школьница, но она сама выбрала этот стиль. Просто, практично - и никакой косметики и побрякушек. Главное ведь не футляр, а его содержимое. Папа повторял эту фразу каждый раз, когда у него не хватало денег на то, что ей нравилось.
        - Не знаю, - папа снял со стула китель. - Слышал только, что она вбивает в головы людям разные глупости.
        - В этом я в состоянии разобраться сама, - улыбнулась Анна. - Тебе не о чем беспокоиться.
        Папа Таге поднялся, натянул пиджак и посмотрел дочери в глаза.
        - Ради меня, Анна, не езди в Анебю.
        Она не ответила, но и не разозлилась. Ведь папа хотел только добра. Так было всегда, и это стало только заметнее с тех пор, как у Анны участились приступы астмы и понадобились лекарства и диеты, которые у нее не хватало терпения соблюдать. Анна не могла ставить отцу в вину его заботу.
        Папа вышел в прихожую.
        - Увидимся вечером, - бросил он через плечо.
        - Смерть? - продолжала Эва, заглядывая Анне прямо в душу. - Не думаю, что нам стоит ее бояться. Мы умрем - вот единственное, что нам известно о нашем будущем, ведь так? И бояться надо только одного - прожить жизнь неправильно. Для падших людей, которые не несут Христа в своем сердце, страх смерти естественен. У них имеются на это все причины. Но мы спасенные, чего бояться нам, если с нами Бог? Наоборот, мы должны смотреть в будущую жизнь с радостью. Не случайно же мы называем ее раем?
        - Откуда нам знать? - подал голос мальчик на задней скамье. Он говорил тихо и смотрел в стол. - Это ведь как с рождественским гномом. Знаете, что говорят люди? Что некоторые верят в Бога, как дети в рождественского гнома.
        На губах Эвы Скуг появилась презрительная усмешка и тут же исчезла.
        - Рождественский гном, - повторила она. - Если бы рождественский гном дал мне этот мир, эту жизнь и эти тексты… - она потрясла в воздухе Библией, - да, я бы в него поверила.
        Аудитория рассмеялась.
        Анна и в самом деле часто думала о смерти. Иногда как о чем-то ужасном, а иногда как о том месте, где она снова встретит свою мать. Какой бы по-детски наивной ни казалась ей самой эта последняя версия.
        Лекция продолжалась, и Анна вот уже в который раз удивлялась тому, как естественно ложатся Эве Скуг на язык возвышенные библейские слова и фразы, которые употребляются в псалмах и молитвах. Эва так легко рассуждала о сатане и рае, а об Иисусе Христе говорила как о реальном человеке. Похоже, все и в самом деле обстоит так, как она учит. И грешники, те, кто нарушает заповеди, попадут в ад, потому что Господь прощает, но терпение его не бесконечно.
        Ну, а тем, кто имеет в сердце любовь и веру и живет правильно, уготован рай. И мама Анны, конечно, сейчас там.
        Лекция закончилась в семь, а автобус до Ваггерюда отправлялся в полвосьмого. Так что у Анны оставалось немного времени привести в порядок свои записи. Подняв глаза, она увидела Эву. Пасторша протянула руку, и Анна пожала ее.
        - Ты не такая как все.
        Это прозвучало не как вопрос. Сейчас в улыбке Эвы не было и намека на высокомерие, лицо светилось искренностью и теплом. Вблизи Эва была еще красивее. Такое свежее, радостное лицо и такая мягкая рука.
        - Спасибо, - ответила Анна.
        - Думаю, ты можешь много сделать здесь, в Кнутбю.
        - В Кнутбю? - переспросила Анна.
        Эва отпустила ее руку, но улыбка стала еще шире.
        - Уверена, что это хорошая идея. Дай знать, когда почувствуешь, что готова, мы с тобой сообразим что-нибудь интересное.
        - Вот как…
        Анна не знала, что на это ответить.
        - Ты не такая как все, - повторила Эва. - Ты идешь с Господом, а он с тобой. Этого нельзя не заметить.
        Она улыбнулась снова, повернулась и пошла. Анна осталась стоять - растерянная и счастливая. Она поехала в Анебю против воли отца и мучилась этим весь день. И только теперь окончательно убедилась, что все сделала правильно.
        Анна вернулась домой около девяти вечера. Сняла кроссовки в прихожей. В гостиной работал телевизор.
        - Анна? - позвал папа Таге.
        Она встала в дверях гостиной.
        - Что ты смотришь?
        - Да так… сам не знаю что. Ты все-таки ездила в Анебю? - спросил он, не сводя глаз с экрана.
        - Нет, - ответила Анна.
        Она впервые в жизни солгала отцу, и ей стало стыдно.
        Больше папа Таге ни о чем не спрашивал. Или понял, что она не хочет говорить правду? Анна продолжала стоять в дверях. Она чувствовала, что надо сказать что-то еще. Она думала об этом же в автобусе по дороге домой.
        - Я была у Терезы, - нашлась наконец Анна. - И потом… папа…
        Он повернул голову.
        - Мама не стала бы возражать, я уверена.

4
        Две недели спустя после аукциона в Кнутбю дом, который семья Форсман снимала в Гренсте, был полон детей. Четверо-пятеро, иногда и до десяти малышей днями напролет оглашали комнаты звонкими голосами. Они носились друг за дружкой, смеялись, плакали, играли, а Кристина Форсман думала о том, что ее первая осень в Кнутбю получилась как будто именно такой, как она рассчитывала, и в то же время немного странной.
        Кое-какой опыт поиска работы у нее имелся, и он подсказывал Кристине, что рассылку резюме будет разумней отложить до лучших времен. Самое правильное сейчас - сесть в автобус и нанести визиты директорам учебных заведений в Альмунге, Ронасе, Римбу, даже в Уппсале, если потребуется. В Кристинехамне, во всяком случае, это срабатывало. Вакансии в школах были редкостью, штатные места выделялись в результате длительных переговоров работодателя и соискателя, путем взаимных уступок и компромиссов. При этом каждое утро в школы звонили преподаватели изобразительных искусств и домашнего дизайна, чтобы предупредить о своей внезапной болезни. Возникала угроза, что классы останутся без учителей, и дело принимало совсем другой оборот. Забыв о секретных соглашениях и прочих дипломатических тонкостях, школьное начальство было готово звонить кому угодно, лишь бы найти замену.
        А ведь Кристина, ко всему прочему, была квалифицированным специалистом.
        Но неделя проходила за неделей, кончился август и наступил сентябрь, а она так и не выкроила в плотном рабочем графике лишней пары часов для знакомства со школьным начальством.
        Синдре возвращался домой поздно вечером. Он устроился дистрибьютором в компанию по продаже копировальной техники в Книвсте, - исключительно за проценты, зато ему выделили «Опель», ноутбук и мобильный телефон. Нередко сразу после работы он возвращался в приходской дом. Администратор от бога, Синдре не боялся брать на себя много и сразу. Он заседал в пасторском совете, преподавал в воскресной школе, при этом, конечно же, проводил службы в церкви, что было его основной обязанностью.
        Они с Эвой завели привычку подолгу беседовать друг с другом. Вообще их контракт, давший Форсманам основания переехать в Кнутбю, был не совсем обычным. Согласно этому документу Эва Скуг предоставляла Синдре место пастора в общине, потому что видела его незаурядные возможности, а взамен брала на себя труд помочь им реализоваться.
        Изредка Кристина и Синдре, оставив детей дома, обедали в бистро «Кнутбю». Это было время взрослых, их время. Где-то к середине ноября, когда осень полностью вступила в свои права, Кристина решилась наконец заговорить о деньгах. Конечно, она занималась с детьми тем, чем хотела, но до сих пор не получила за это ни кроны. Пасторского жалования Синдре хватало на самое необходимое, согласно контракту оно было совсем небольшим. Дистрибьюторский заработок позволял сводить концы с концами, но откладывать не получалось, поэтому мечта о собственном доме оставалась все такой же несбыточной.
        - Не волнуйся, - успокоил Кристину Синдре, - то, что ты делаешь для Филадельфийской общины Кнутбю, намного важнее нескольких тысячных купюр в кармане.
        - Ты думаешь? - удивилась Кристина.
        - Ты их опора, я слышу это по многу раз на дню.
        Кристина не стала расписывать ему, как хотела бы иметь автомобиль. Тот, на котором они приехали из Кристинехамна, был уже продан, и впервые после получения водительских прав Кристине нечего было водить. Ездить, собственно, тоже было некуда. Но ощущение свободы, которое дает собственное средство передвижения, казалось особенно важным именно в Кнутбю, где Кристина чувствовала себя изолированной от большого мира и маршруты прогулок повторялись изо дня в день - до церкви, магазина «Иса» или к одной из автобусных остановок вдоль Кнутсбювеген или Блодокерсвеген.
        И все-таки она решила набраться терпения. Во всяком случае, пока Синдре не разобрался со своими копировальными аппаратами.
        Из ресторана они возвращались поздно, шли рядом. Ночь обещала быть морозной. Земля оставалась по-осеннему голой, но синоптики обещали снежное Рождество, - такое, как любят дети.
        - Здесь есть сила, - сказал Синдре, - Эва права. Из Кнутбю по Земле распространится огонь веры. Сначала на Уппланд, а потом и на всю Швецию. Я даже думаю… нет, я знаю. Я знаю, что он распространится и дальше.
        Кристина молчала. Изо рта вырывался парок. Она выпустила в воздух пару белых клубков. О какой силе говорил Синдре, она не понимала. Единственной особенностью этой общины до сих пор были бесконечные разговоры о смерти и вечной жизни. Кристина не привыкла к этому в Кристинехамне.
        - Они еще смеялись над моим миссионерским проектом, - с горечью в голосе вспомнил Синдре.
        «Миссия наций» - вот как это называлось полностью. Этот проект Синдре запустил еще в Кристинехамне. В одиночку ему удалось открыть библейскую школу в Индии, куда он вскоре собирался с визитом.
        Может, Синдре имел в виду это, когда говорил об огне, который распространится из Кнутбю на всю Швецию и дальше? Но в таких масштабах Кристина не мыслила.
        - Его разнесут люди, которых спасем мы, - продолжал Синдре, будто угадывая ее мысли. - От одного факела зажжется другой, и эта огненная цепь протянется вокруг всего земного шара. Но начнется все здесь.
        Кристина не знала, что на это ответить, и Синдре снова ее опередил:
        - Это то, о чем писал Павел в «Послании к фессалоникийцам». Господь явится внезапно, как вор в ночи[4 - «Вы и сами хорошо знаете, что День Господа придет неожиданно, как вор ночью» (1-е Послание к фессалоникийцам ап. Павла 5:2).]. Но не для нас. Мы встретим его подготовленными.
        - Может, купим чипсов? - спросила Кристина. - Ну, на случай, если он заглянет вечерком.
        Синдре остановился и посмотрел на жену. Взгляд его потух, но только на долю секунды. Потом лицо разгладилось, и на нем проступила широкая улыбка.
        - Прекрасная идея! - рассмеялся он. - Чипсы с луком и укропом.

5
        Студенческие девичники проходили по той же схеме, что и гимназические. Когда еды больше не осталось, весь стол был заставлен пустыми бутылками, а в воздухе еще витало возбуждение, София решила, что нужно выйти. Просто так, прогуляться. Распределение ролей в компании, к которой принадлежала Кристина, тоже осталось прежним с времен гимназии. София была все та же «тусовщица», хоть ей и было больше двадцати. Все так же просыпалась в одной постели с незнакомыми молодыми людьми, спешно натягивала юбку в туалете задом наперед и добиралась домой короткими перебежками, из опасения встретить кого-нибудь из знакомых.
        - Ну пошли, девчонки, - объявила она.
        Никто не проявил интереса. Все дружно встали из-за стола, оставив страшный беспорядок на кухне, и пошли в гостиную. Одна София повернула в прихожую и сняла с вешалки куртку.
        Обычно праздники проходили у нее в квартире, потому что там было просторно. Каким-то непостижимым образом Софии удалось унаследовать отцовский контракт на аренду. Кристина с мужем и двумя детьми жила в куда более стесненных условиях.
        - Ты ведь уже не кормишь грудью? - спросил кто-то, когда она отказалась от вина.
        - Нет, но Антон будит меня в половине пятого.
        - А муж? Твой Синдре?
        - Он занимается Ирис в полшестого, - ответила Кристина более раздраженно, чем ей хотелось.
        Маленькие дети - это то, чего здесь не понимали. Одна Кристина была замужем, остальным материнство казалось чем-то бесконечно далеким и почти нереальным. Почти как самой Кристине совсем недавно.
        Никто не ожидал, что она остепенится первой. Ей единственной из этой маленькой девичьей компании прочили блестящее профессиональное будущее. Осенью Кристина собиралась учиться на педагога начальной школы.
        Теперь же она мечтала только об одном. Когда по выходным девушки шли прогуляться - Кристина с коляской, - она рассказывала о домах, в которых хотела бы жить, и о тех, о которых не смела даже думать. Как будто имела на это средства. Девушки смеялись над ее прожектерством, но это лишь подстегивало игру воображения.
        Кристина как будто не сомневалась, что когда-нибудь и она будет жить в красивом и просторном особняке. Эта мысль не шла у нее из головы бессонными ночами в тесной «двушке», где один ребенок будил другого, и так продолжалось до самого утра.
        Побежденная София вышла из прихожей и с недовольным вздохом опустилась на диван рядом с Кристиной.
        - Ну хорошо, - сказала она. - Мы никуда не идем. Будем пить чай и ворковать здесь, как старые тетки. Здорово!
        Когда Кристина впервые рассказала им о Синдре Форсмане из Бьёрнеборга, девушки не слишком впечатлились. Они ведь никогда его не видели, а предъявлять фото она не спешила. Кристина первой поняла, что шарм Синдре неуловим для фотокамеры. Скучающий взгляд, плутоватая улыбка - такое можно увидеть только вживую.
        - О-о-о… - закатывала глаза София, - наконец-то ты нашла себе маленького, толстого проповедника. Выбор вполне в твоем стиле.
        Кристина раздражалась, но каждый раз, когда речь заходила о Синдре, встречала ту же реакцию. Тогда она научилась делать вид, что ей все равно, это было самым разумным.
        Что такого, в самом деле, могла найти она, амбициозная и симпатичная Кристина Юнсон, в этом губастом, слащавом парне? К тому же он оказался ловеласом. По мере развития их отношений Кристина убеждалась в этом все больше. Понимала ли она, за кого выходит? Синдре флиртовал, девушки отказывали ему, оставляя Кристину в неведении. Но ведь она должна была сама все видеть.
        Дело, однако, было в том, что Кристина видела скорее не реального Синдре, а того, кем Синдре только предстояло стать. Поэтому, когда он спросил ее, хочет ли она за него выйти, Кристина наплевала на все слухи, на свой юный возраст и амбициозные планы. Она просто не могла сказать «нет» Синдре Форсману и до сих пор не научилась этого делать.
        Но предложение Синдре переехать из Вермланда ее шокировало. Кристина запротестовала. У нее была работа в школе, подруги в городе и квартира, где жили мама с папой, которые могли при случае присмотреть за ребенком. В Уппланд? Синдре убеждал, приводил аргументы, и со временем эта идея стала нравиться Кристине все больше.
        Она не спешила соглашаться. Так уж получилось с этой парой, что предложения всегда вносил он, а она скептически их оспаривала. Кристина с радостью предвкушала драматичное расставание с подругами. Ведь в глубине души она только об этом и мечтала, - чтобы ее жизнь представляла собой нечто более значительное, чем их. И вот теперь она уезжала, а они оставались. С другой стороны, Кристина понимала, что балласт прошлого мешает развиваться их с Синдре отношениям, и ничего не поменяется, пока они не уедут из этого города, где каждый уверен, что знает, кто они такие есть.
        Чувство свободы крепло по мере приближения дня отъезда. Кристина должна была осуществить свои мечты и стать хозяйкой собственного дома, где будут расти ее дети, жизненный выбор которых будет шире, чем между Карлстадом и Карлскугой. Теперь это стало для Кристины самым главным, и она впервые почувствовала, что ей совершенно наплевать на мнение людей, и она не должна оправдывать ничьих ожиданий.
        Так думала Кристина, когда подошло грузовое такси.
        А волокитство Синдре - это возрастное, пройдет.
        Весна - лето 1998

6
        - Не знаю даже, с чего начать. - Ирма Флудквист опустила глаза, и ситуация сразу показалась Кристине знакомой. - В общем, мы здесь подумали… Тебе не кажется, что спрашивать у детей, чем они хотят сегодня заняться, не совсем правильно?
        - Мы подумали? - растерянно повторила Кристина. - Кто это «мы»?
        Было пять вечера, но за окном уже стемнело. Поэтому женщины не видели мокрого луга, где, несмотря на постоянную морось на протяжении последней недели, снег до сих пор лежал грязно-белыми пятнами.
        Они сидели в гостиной на простых деревянных стульях за обеденным столом, которым Форсманы почти не пользовались, потому что привыкли есть на кухне. Для Кристины, как и для Синдре, дом никогда не стоял первым в списке жизненных приоритетов. Может, потому они никак не могли обзавестись собственным жильем.
        Половицы давно было пора отшлифовать, а еще лучше - просто выкрасить в белый цвет. Мебель тоже была взята напрокат, - если раритеты «Икеи» шестидесятых годов вообще можно считать мебелью. На ковре и диване проступали грязные пятна. Но от первоначального отвращения Кристины ко всему этому осталось только легкое ощущение дискомфорта.
        Дети все еще шумели за закрытой дверью. Две мамы натягивали на сонных малышей неуклюжие свитера и завязывали шнурки на маленьких ботинках. Кристина всегда считала раннюю весну худшим временем в году. Каждый день - безнадежное ожидание голубого неба.
        - Понимаешь, о чем я? - продолжала Ирма, оставив вопрос Кристины без ответа. - Они ведь дети. Разве это они должны решать, что им делать?
        Кристина не теряла самообладания. Круг потенциальных друзей в Кнутбю был ограничен, и Ирма подходила ей лучше, чем кто бы то ни было. В глубине души Кристине нравилась пасторская непримиримость этой женщины. Жаль только, что иногда это переходило в откровенное ретроградство, на которое приходилось все чаще закрывать глаза. Но с друзьями так, похоже, всегда. Никто не идеален. Так или иначе, Флудквисты были единственной парой, с которой Кристина и Синдре более-менее тесно общались в Кнутбю.
        - Но дети все равно ничего не решают, - попробовала возразить Кристина. - Решения принимаю только я.
        - Все равно, эта педагогика, когда они думают, что что-то решают…
        - Это не педагогика, - перебила Кристина, - всего лишь здравый смысл. Нам не нужны лишние конфликты, только и всего.
        Улыбка Ирмы Флудквист стала натянутой. Она поняла иронию Кристины, но, похоже, не нашла шутку удачной. Когда Ирма улыбалась, на ее щеках появлялись ямочки. Вообще она была симпатичной, с правильными чертами лица и слишком полными губами, которые благоразумно не подчеркивала.
        - Мы тут кое о чем побеседовали с родителями…
        - С какими родителями?
        - Это неважно. В общем, не пойми меня превратно… Мы действительно очень благодарны тебе за помощь…
        Помощь? С некоторых пор Кристина только и занималась, что их детьми. Возилась с ними днями напролет, не получая за это ни эре. Это называется помощь?
        - Детям проще, когда есть жесткие правила, - продолжала Ирма. - Мы достаточно наслышаны о том, что здесь происходит, и…
        - Что же здесь такое происходит? - не выдержала Кристина.
        - Ну вот, я вижу, ты уже обиделась.
        - Ты очень внимательна, Ирма, - съязвила Кристина, - но я не просто обиделась, я почти в бешенстве.
        - Видишь ли, - как ни в чем не бывало продолжала Ирма, - мы ничего не имеем против Ирис, все дети разные…
        - Ирис?
        - Да… конечно, она ведет себя как молодая дама, - Ирма улыбнулась, - и в этом нет ничего плохого, совсем напротив. Но… дело в том, что она подает пример другим.
        - Ты говоришь о моей дочери, Ирма, - предупредила Кристина. - Я могу стерпеть от тебя многое, но сейчас ты должна быть особенно осторожна, предупреждаю.
        Ирма так резко подскочила на стуле, как будто собиралась взлететь.
        - То, что твоя дочь играет с мальчиками, это полбеды. В конце концов, это твое дело. Но она их подавляет, заставляет идти у нее на поводу. У детей может сложиться неправильное представление о мире, в котором им предстоит жить, тебе не кажется? Крайне вредное представление.
        Кристина решила делать вид, что не понимает. Это был единственный способ избежать открытого скандала. Поэтому она с удивлением уставилась на рыжеволосую женщину перед собой.
        Ирма выглядела расстроенной.
        - Да, представь себе, - сказала она. - Мы здесь до сих пор считаем, что детей нужно приучать к послушанию. Смирение - одна из первых христианских добродетелей. Мы должны уметь обуздывать свое недовольство, зависть и гордыню. И когда ребенку дают понять, что он может делать что хочет… - она осеклась и ждала возражений. Но Кристина смолчала, и тогда Ирма фыркнула: - Делай как знаешь, Кристина. В любом случае, как я уже сказала, мы тебе благодарны. Но дети не должны быть с взрослыми на равных, особенно девочки. Возможно, ты сочтешь эту точку зрения старомодной, но мы считаем именно так.
        Кристина сглотнула и улыбнулась.
        Синдре вернулся, как обычно, поздно. Кристина до сих пор не знала, как продвигается продажа копировальной техники, об этом они почти не разговаривали. Зато работа в общине, похоже, затягивала Синдре все сильнее. Бесконечные диалоги с Эвой Скуг продолжались не только днями напролет, но и далеко за полночь, по мобильному и электронной почте. Темные круги вокруг глаз Синдре становились все темнее, и Кристина чувствовала, как с каждым днем увеличивается дистанция между ней и мужем. Все чаще Синдре приходил домой такой усталый, что сразу заваливался в постель и засыпал через пару минут.
        Кристина уже легла, когда он открыл дверь в спальню и начал раздеваться. Она стала рассказывать, что произошло за день и что говорила ей Ирма, и злоба снова разогнала сон.
        - Кого она имела в виду? - спросил Синдре.
        - Я могу только догадываться, - ответила Кристина. - Ирма ведь совсем не злая женщина. Я никогда не ожидала от нее ничего плохого. Поэтому я думаю, что ее кто-то надоумил. Все они здесь сговорились, кроме Эвы, конечно. Потому что если бы Эва хотела мне что-то сказать, она сделала бы это сама и не стала бы прятаться за чужую спину.
        - Не слишком ли все таинственно? - спросил Синдре, укладываясь в постель в кальсонах и майке.
        - Ирис подавляет мальчиков, подумать только, - вздохнула Кристина. - По-моему, это не слишком умно.
        - Да, но это вполне может быть правдой.
        - Это же Ирис, - улыбнулась Кристина. - На следующий год она пойдет в школу. Разве так плохо быть инициативной? В ее положении это естественно, дочь пастора все-таки…
        Они рассмеялись.
        - Наверное, это и есть их главный аргумент, - предположил Синдре. - Моя дочь должна подавать пример другим девочкам и лучше их знать свое место.
        - Свое место? - переспросила Кристина.
        - Место человека на Земле определено Богом, - пояснил Синдре, - и место женщины - рядом с мужчиной. Мы ведь с тобой всегда жили так, ты и я?
        - Да, но рядом ведь не значит…
        - Я не имею ни малейшего намерения унижать женщину. Но женщина не мужчина, и Ирис должна это понимать. Наверное, мы сами виноваты, что до сих пор не объяснили ей этого.
        О чем он говорил? Они редко обсуждали воспитание детей, Синдре никогда не интересовался ее педагогическими методами. Поэтому его точка зрения на этот счет поставила Кристину в тупик.
        - Детство быстро кончится, ведь так? - продолжал он. - И Ирис придется учиться смирению. Женщина занимает в обществе вполне определенное и очень важное место. И к нему девочку лучше подготовить заранее, тебе не кажется?
        Последняя фраза была не просто его аргументом. Она обозначила непроницаемую границу, которая пролегла между ними в двуспальной кровати.
        Кристина спрашивала себя: кто ее муж на самом деле? Как он мог так быстро измениться и чего ожидать от него дальше?

7
        Звонок прозвучал как иерихонская труба, и первым делом Синдре пожалел, что не выключил мобильный. Люди в приемной оглянулись на него с раздражением. Синдре нервничал не так сильно, но нажал кнопку, не взглянув на дисплей. Знал бы, что на проводе шеф, ни за что не принял бы вызов.
        - Да?
        - Хочу всего лишь услышать, что вы уже в пути, - сказал начальник отдела копировальной техники. - Мы приступаем через четверть часа, все уже в сборе.
        - Ну… я так много провожу времени за рулем, что… - Синдре осекся под сердитыми взглядами других пациентов и решил быть кратким. - У меня болит спина. Жду в приемной врача, правда. Даже не знаю, когда смогу…
        - Но вы уже месяц не были на наших совещаниях, - возмутился шеф. - И плевать я хотел на ваши отговорки. Жду вас через четверть часа, или можете больше здесь не появляться.
        - Я в больнице! - почти закричал Синдре.
        - Послушайте, Синдре Форсман… - перебил его строгий голос в телефоне, но в это время появилась медсестра и пригласила Синдре в кабинет. Пастору пришлось дать отбой, недослушав возражения шефа.
        По короткому коридору, пропахшему спиртом и плесенью, медсестра провела его в маленький кабинет с металлической койкой, столом и постерами с изображениями человеческого тела в разрезе на стенах. Доктор, мужчина средних лет с озабоченным лицом, пригласил Синдре присесть и рассказать о своей проблеме.
        У Синдре Форсмана был сколиоз, о чем свидетельствовала больничная карточка на столе доктора. Синдре страдал этим недугом со второго класса гимназии и с тех пор носил под майками и рубашками унизительный корсет, ко всему прочему не особенно помогавший.
        - Раньше боль была терпимой, - начал он, - но вождение изо дня в день просторного «Опеля» быстро усугубило ситуацию. - Иногда, проехав без остановки большой участок пути, Синдре так мучился, что не мог самостоятельно выйти из машины.
        - И ваш работодатель не хочет расщедриться на более комфортное сиденье, - улыбнулся врач.
        - Мой работодатель, - подхватил Синдре, снимая очки и протирая их кончиком воротника, - ждет от меня чуда. Он хочет с моей помощью продать дорогущие копировальные аппараты в дамскую парикмахерскую в Ленсбо и шиномонтажному предприятию в Скебобруке. Думаю, такое было бы не под силу и самому Иисусу Христу.
        Доктор рассмеялся и попросил Синдре подробнее описать свои боли. Выслушав, выписал новые таблетки, «Дексофен», и предупредил, что, пока Синдре будет их принимать, он ни в коем случае не должен садиться за руль машины, будь то «Опель» или какая-либо другая. Они пожали друг другу руки. На пути к парковке засигналил мобильный, но голосовое сообщение Синдре прослушал, уже поворачивая ключ зажигания.
        Это был шеф компании по продаже копировальной техники, который сообщал об аннулировании контракта с Синдре в конце месяца. Машину, ноутбук, мобильный и ключи от гаража в Книвсте надлежало сдать в установленном порядке в любое время в течение следующей недели.

8
        - Это я.
        - Кристина? Неужели? Я думала, он забрал у тебя телефон.
        Новый рекорд за последние десять секунд. Мама Кристины Юханна была прирожденным провокатором, с возрастом ее шутки становились только злее. Вот и сейчас от раздражения у нее натянулись голосовые связки.
        - Кто должен был забрать мой телефон? - не поняла Кристина.
        - Твой пастор.
        - Ага. А почему ты сама мне не звонила? Может, это твой охранник забрал у тебя мобильный?
        - Просто тебе не нравится, когда я звоню первая. Я же знаю об этом, дорогая. Ты не из тех, кто поддерживает контакты.
        - Именно за этим я сейчас и звоню. Чтобы спросить, не хотите ли вы с папой к нам приехать?
        Нависла продолжительная пауза. Очевидно, мама Кристины не рассчитывала на такой поворот. Кристина прижала мобильный к уху и направилась к полкам с молочными продуктами. Этот магазин «Иса» оказался самым обыкновенным, без всякого волшебства, но она всегда находила здесь то, что искала. Всю весну Кристина проходила со смутным чувством полного непонимания того, что с ней происходит, и вот сегодня впервые ощутила на лбу и щеках теплые солнечные лучи. На Кристине была зеленая джинсовая куртка, та самая, в которой она когда-то гуляла вдоль канала в Кристинехамне и мечтала о Кнутбю.
        Только сейчас, в супермаркете «Иса», толкая тележку к полкам с овощами и фруктами, Кристина наконец поняла, что мучило ее все это время. Она была одинока - проблема состояла только в этом. Кристина взяла с полки гроздь бананов и направилась к хлебному отделу.
        С утра до вечера окруженная шумной ребятней, она нередко падала в постель сразу после вечернего выпуска новостей. По утрам они с Синдре пили кофе. Он листал газету и рассказывал о своих планах на день, - новых выездах, связанных с миссией, лекциях, проповедях и курсах, которые они планировали с Эвой Скуг. Его увлечение Эвой уже казалось Кристине нездоровым. Она сказала об этом Синдре, а он в ответ принялся расписывать их с Эвой теологические беседы и прочел бы целую проповедь за завтраком, но сдержался, вспомнив, как Кристина к этому относится.
        И когда дверь за Синдре захлопнулась и он исчез в направлении приходского дома, за полчаса до того, как проснулись дети, Кристина ощутила это еще острей, чем когда бы то ни было.
        Одиночество.
        Она взяла с полки колбаски «фалу», замороженные фрикадельки, спагетти и макароны быстрого приготовления. Кетчуп «Хайнц», похоже, закончился, поэтому пришлось довольствоваться «Феликсом» в красном пластиковом пакете.
        Теперь молоко. Кристина развернула тележку и набрала номер матери.
        Голос Юханны Юнсон вернулся в трубку.
        - Приехать, говоришь? И когда?
        - Когда вам будет удобнее, - ответила Кристина. - Дети будут рады вас видеть, не говоря о нас с Синдре.
        - Да, Синдре особенно.
        - Вы могли бы приехать на твой день рождения. Тогда мы отпраздновали бы его здесь.
        - Но ведь это… это ведь меньше чем через две недели?
        - Если вам будет удобно…
        - Не знаю даже. Я переговорю с папой, потом созвонимся.
        - Хорошо. И еще, мама…
        - Да?
        - Я очень буду рада вас видеть, правда.
        - Я переговорю с папой.
        Кристина дала отбой и направилась к кассам. По пути не смогла устоять перед пакетом чипсов и земляными орехами, которые будто зазывали ее с полки. Кристина не должна была так расслабляться. После переезда она заметно прибавила в весе. Совсем утратила контроль над собой. Вместо кондитерской в Альмунге - была бы охота ездить в такую даль, - увлеклась домашней выпечкой. Кокосовое печенье, булочки с корицей - море калорий, зато какое утешение.
        Кристина была почти уверена, что мама не станет комментировать прибавку в весе, и все-таки, расплачиваясь у кассы, продумывала возможные оправдания.
        Мама перезвонила уже в тот же вечер, и они заключили что-то вроде соглашения. Кристина обещала торт и праздничный обед в честь дня рождения. За это родители обещали приехать в Кнутбю, при этом оставалось неясным, остановятся ли они у них с Синдре или в отеле.
        Кристина так обрадовалась, что не смогла сдержать слез, и это напугало и удивило ее. До какой же степени она измоталась и очерствела, если перестала себя понимать?
        Сама не зная почему, Кристина не спешила делиться своими планами с Синдре. Быть может, она решила, что приезд родителей не имеет к нему прямого отношения, или же просто боялась его реакции. Напрасно, потому что новость оставила Синдре на удивление равнодушным. Так показалось Кристине, по крайней мере.
        Юнас и Юханна Юнсоны никогда не любили зятя. Мать Кристины работала медсестрой, отец охранником в школе. В общем и целом это были вполне уживчивые и покладистые люди, но самонадеянность Синдре их раздражала. Вероятно, они просто не видели достаточных оснований для такой амбициозности. Синдре гордо рассказывал, как взял их дочь под свою опеку - как будто она в этом нуждалась, - и делился своими планами выучиться на преподавателя гимназии. Учебу он забросил уже через год, и отец Кристины счел это признаком слабой воли.
        Было ли это так на самом деле? Возможно, причиной непоседливости Синдре были особенности гормонального фона или какие-нибудь другие химические процессы.
        Запретить дочери выходить замуж было совсем не в их духе, но Юнсонам категорически не нравился выбор Кристины. Переезд в Уппланд и вовсе возмутил их. Ведь одна их дочь, сестра Кристины, уже была замужем в Стокгольме.
        - Оставайся здесь, - сказала мать, - не то пожалеешь. Пусть он один едет в свой Кнутбю.
        Супружеская близость этой весной случалась нечасто, но Кристина не жаловалась, потому что очень уставала. Только однажды на выходных получилось так, что они с Синдре вошли в спальню одновременно. Это было в конце той недели, когда Кристина договорилась с матерью о приезде.
        Девять вечеров из десяти Кристина засыпала раньше, чем Синдре успевал лечь, и теперь почувствовала, что действительно по нему истосковалась. Кристина поплотней прикрыла дверь и чуть дольше обычного задержала мужа в объятьях. Синдре намек понял.
        - Я только приму душ, - сказал он.
        - Это совсем необязательно.
        - Мне надо освежиться.
        Она разделась в спальне, а он ушел в ванную.
        - Кстати, - раздался голос из-за закрытой двери, - я разговаривал с твоим отцом.
        Кристина как раз сняла блузку и положила на подлокотник кресла рядом с кроватью. Поначалу она подумала, что ослышалась.
        - Ты пригласила их к нам на день рождения Юханны, - сказал Синдре. - Не думаю, что это хорошая идея.
        Кристина просунула голову в приоткрытую дверь, чтобы удостовериться, что поняла его правильно.
        - Я буду в отъезде эти дни, - продолжал Синдре. - Поэтому лучше, если они навестят нас как-нибудь в другой раз, позже. Ты ведь не станешь принимать тут гостей без меня?
        С этими словами Синдре поплотней закрыл дверь ванной и включил воду.

9
        В полдесятого вечера в начале июня на улице светло, как днем, и Анна Андерсон засыпала с трудом. Она лежала в чужой кровати, в номере гостиницы в Римбу, в Уппланде, после бесконечно долгого рабочего дня. Уже пару часов назад Анна поняла, что больше не выдержит ни минуты, но ложиться было рано. Так и сидела, пока не свалилась от усталости.
        Всю неделю Анну мучила астма, которая всегда обострялась в летний период. Но сегодня она проснулась без привычной тяжести в груди. Может, поэтому и успела за день так много?
        Телефон «Нокия», купленный два месяца назад, - последняя модель, на которой можно играть в «Змейку», - замерцал рядом на ночном столике.
        Сообщение с неопознанного номера. Анна потянулась за мобильным.
        «Через тридцать минут» - высветилось на дисплее.
        И спустя несколько секунд:
        «За горкой на школьном дворе».
        Потом еще одно:
        «Спаси меня».
        Анна села в кровати, уставилась на дисплей. Она помнила эту горку. Школа располагалась возле холма с каскадным фонтаном, который был виден в Римбу отовсюду. Анна жила в доме напротив, на другой стороне улицы. Но кто из тех, у кого был ее номер, мог знать, что она в Римбу? Анна никому об этом не рассказывала. Даже папа думал, что она уехала в Стокгольм. Она ведь ничего еще не решила, только хотела себя проверить.
        «Кто вы?» - спросила Анна.
        Молчание. Из тех, у кого был номер Анны, Эва Скуг единственная знала, что она здесь. Но зачем Эве было посылать такие странные сообщения?
        «Вам угрожает опасность?» - написала Анна и снова не получила ответа.
        Она отложила телефон и опустила голову на подушку. Может, это ловушка? Но кому и зачем это могло понадобиться? С другой стороны, что, если кому-то и вправду нужна ее помощь?
        Охваченная противоречивыми чувствами, Анна встала и оделась. Сразу вспомнился папа и то, как он предостерегал ее от СМС с незнакомых номеров. Анна надела кроссовки.
        «Если бы я еще могла кого-нибудь спасти», - думала она, спускаясь по лестнице.
        Здесь она немного лукавила, пусть даже сама с собой. Потому что, выходя в теплую летнюю ночь в чужом городе, Анна Андерсон чувствовала себя как никогда сильной и взрослой. Прошедший день был одним из самых счастливых в ее жизни.
        «Секонд-хенд» на Уппсалавеген в Римбу так и кишел народом. Это было почти невероятно. Молодой мужчина и женщина в годах - кажется, его звали Юнни Мохед, - работали на кассе, складывали штаны и футболки и принимали плату.
        - Я знала, что ты особенная, - сказала Анне Эва Скуг, - но ты еще и гений торговли.
        Они стояли на тротуаре и через стекло витрины наблюдали за тем, что происходит внутри. Филадельфийская община в Кнутбю открыла этот магазин полгода назад, рассчитывая пополнить свой бюджет, но до сих пор этот проект не имел успеха. Сегодня был день, когда в торговом зале впервые находилось одновременно больше двух покупателей.
        Они поддерживали связь с прошлой осени, когда Анна познакомилась с Эвой в Анебю, но все решилось в один момент. Анна переехала из Смоланда в Кнутбю и вошла в Филадельфийскую группу в Римбу, где взяла на себя руководство магазином. Квартира от общины давно ждала Анну, но та отложила окончательный переезд до Рождества. Папа должен был привыкнуть жить один. Оставлять его тосковать на кухне всю осень у Анны не хватило духу.
        Она покинет его после новогодних каникул. У них с папой были раздельные счета в банке, на его поступала пенсия, на ее - страховка после смерти матери. В результате Анна накопила больше, чем это когда-либо удавалось ее родителям, но богатой себя не чувствовала. На эти деньги она смотрела как на страховое пособие, которое пойдет в ход, когда это действительно будет нужно, скажем, в старости.
        - И не бойся Юнни, - с улыбкой предупредила ее Эва. - Он высоченный, как флагшток, и всегда смотрит так, будто собирается тебя съесть. Но на самом деле славный парень.
        - Разве не все они так смотрят? - спросила Эву Анна, и та рассмеялась.
        Между тем торговля шла полным ходом.
        - Как ты до такого додумалась? - Эва кивнула на торговый зал.
        - Не знаю, - пожала плечами Анна. - Идея пришла мне в автобусе, по дороге сюда.
        Собственно, ничего нового в этом не было. Одежда делилась на четыре ценовые категории: по двадцать, пятьдесят, сто и триста крон. Между бывшими в употреблении Анна развешивала совершенно новые костюмы и платья, которые люди могли покупать по такой же низкой цене.
        «Приглашаем вас на поиск сокровищ» - так написала Анна в объявлении, которое они повесили в церкви и магазине «Иса». «Секонд-хенд» открывался в одиннадцать, и уже тогда у входа образовалась небольшая очередь.
        - Искать любят все, - объяснила Анна.
        - Это гениально, - снова похвалила ее Эва и отступила в сторону, пропуская в магазин пожилую пару. - С тех пор как увидела, я не ожидала от тебя ничего другого. Иисус хочет, чтобы ты жила в Кнутбю.
        И самым странным было, что Анна ей тут же поверила.
        Когда Анне Андерсон было пять лет, она заболела. Дышать с каждым днем становилось все труднее. Однажды Анна упала на землю в детском парке. Лицо стало красным, она хватала ртом воздух. Папа Таге тут же отвез дочь в больницу, где ей диагностировали аллергическую астму, которой Анна мучилась до сих пор.
        Родители, сразу решившие больше не доводить дело до критической точки, взяли Анну под контроль, жесткость которого порой доходила до абсурда, но девочка как будто совершенно этим не тяготилась. Цветочная пыльца была ее злейшим врагом, поэтому летом Анна большую часть дня сидела дома. В платяном шкафу в спальне она сплела из старых газет гнездо, и с тех пор ее приятелями стали фантастические птицы, которые высиживали и кормили птенцов. Мама с папой поддержали эту игру. Анна часами напролет могла рисовать птиц, которые должны были вылупиться из яиц в гардеробе. Иногда они походили на драконов, иногда на обыкновенных воробьев. Мама подсказывала, какие лучше использовать краски.
        Семейная идиллия потерпела крах, когда однажды осенним вечером десятилетняя Анна, спрятавшись за диваном в гостиной, подслушала разговор мамы с одной ее подругой. Мама говорила о своей болезни. Спустя год она умерла от рака. Мир рухнул в одночасье. Папа оказался не таким сильным, как казалось Анне до сих пор. Он был сломлен и ничего не мог делать. Заботы о доме и еде легли на плечи одиннадцатилетней девочки. И она, вместо того чтобы предаваться горю, дни напролет убирала, мыла, гладила и готовила.
        Когда-то она чувствовала себя под надежной защитой и думала, что родители будут опекать ее вечно. Но мама обманула ее ожидания, когда умерла, а папа слишком сдал после смерти супруги. Единственным, на кого еще могла рассчитывать Анна, был Господь Бог. Ни на кого другого нельзя было положиться.
        Так оно оставалось и до сих пор. Анна стояла на тротуаре возле «Секонд-хенда», расположившегося в одном из красивых старых зданий на улице Уппсалавеген в Римбу, на расстоянии брошенного камня от современного уродливого центра.
        - Ты нужна нам здесь, Анна, - заверила ее Эва. - Нужна во всех смыслах. И мне кажется, мы тебе тоже.
        Пахло летом, травой и жасмином. Несмотря на поздний час, было тепло, и Анна совсем не мерзла в легкой футболке и джинсах. Улица лежала пустая. Дома по другую сторону дороги тоже не подавали признаков жизни. Одним только птицам не спалось в эту летнюю ночь.
        Если все получится так, как рассчитывает Эва, после Нового года Анна будет жить в одном из тех домов на холме. Эти однотипные «четырехэтажки» были построены в шестидесятые годы и порядком обветшали. Последнее давало надежду, что арендную плату не поднимут.
        Анна пересекла небольшую детскую площадку, служившую одновременно школьным двором. Сейчас там никого не было. Анна остановилась, прислушалась. Горка находилась метрах в пятидесяти, но оттуда не доносилось никаких звуков. Анна медленно пошла к условленному месту встречи. Качели, песочница сразу стали чужими и зловещими. Зачем она это делает?
        - Эй! - негромко позвала Анна.
        В тишине это прозвучало почти как крик. Не очень-то приятно было осознавать, что в этот момент за тобой наверняка кто-то наблюдает. Анна продолжала держаться на расстоянии от горки не столько из страха или неуверенности, сколько из уважения к вызвавшему ее незнакомцу.
        Но горка была совсем невысокой, и рядом с ней никого не просматривалось. Анна обошла вокруг, сердце бешено пульсировало и будто переместилось в горло.
        Неужели с тех пор не прошло и тридцати минут?
        Анна вытащила мобильный, и в этот момент появился он.
        Юнни Мохед, долговязый тип из «Секонд-хенда».
        - Привет, - сказал он. - Спасибо, что пришла.
        Анна огляделась. Или он и в самом деле имел в виду ее?
        - Это ты посылал мне сообщения?
        Юнни кивнул.
        - Кого-то нужно спасать?
        - Меня. Это меня ты сейчас будешь спасать.
        - Тебя?
        - Именно. Я должен был увидеть тебя - иначе смерть.
        Юнни был так серьезен, что Анна не сразу поняла, что он шутит.
        - Смерть?
        Юнни наклонился и прижал рот к ее губам. Анна была так ошарашена, что не знала, как реагировать. Он же тем временем осмелел и просунул язык между ее зубами. У Анны по спине пробежала холодная дрожь, после чего она наконец нашла в себе силы оттолкнуть его. Анна отскочила назад и вперила в парня злобный взгляд:
        - Ты чего?
        Юнни потупился, ему стало стыдно. Он и в самом деле был очень длинный и тощий. При этом довольно симпатичный, чего Анна раньше почему-то не замечала, с ежиком светлых волос и круглыми, синими глазами.
        - Ты что делаешь?
        - Ты только что спасла меня, - он оставался серьезен. - Теперь я смогу умереть счастливым.
        Наконец Анна поняла, зачем ее сюда позвали. И вздохнула, глубоко и раздраженно.
        - Но почему парни бывают такими дураками! - воскликнула она и, не дожидаясь ответа, развернулась и пошла.
        Юнни остался стоять где стоял, возле велосипедной парковки.
        Спустя десять минут Анна снова лежала в постели и улыбалась. Ее в первый раз поцеловали по-настоящему.

10
        В среду десятого июня Синдре Форсман проснулся, как обычно, в половине седьмого. Он наскоро умылся, надел хлопковую рубашку с короткими рукавами и бежевые «чиносы», - день обещал быть солнечным. Кристина на кухне готовила кофе и разогревала молоко в кастрюльке на плите. Ирис и Антон, как и всегда в это время, спали.
        - Сегодня вернусь поздно, - предупредил Синдре, усаживаясь за стол, - у нас запланировано совещание в доме Пера и Ирмы. Надо обсудить кое-какие важные вопросы, это может занять некоторое время.
        Комната была залита ярким солнечным светом. Тень от оконной рамы крестом лежала на кухонном шкафу. Синдре поднял очки на лоб и протер глаза.
        - И что за вопросы? - поинтересовалась Кристина.
        Но Синдре уже ее не слышал. Он раскрыл газету и погрузился в новости из-за рубежа, которые, похоже, всегда интересовали его больше, чем что-либо другое.
        Со дня переезда в Кнутбю Флудквисты оставались единственным семейством, с которым Кристина и Синдре более-менее регулярно общались. И Антон с Ирис дружили с детьми Пера и Ирмы, несмотря на различия в воспитании. Кроме того, с Флудквистами было легко. Пер - крупный, широкоплечий, с бородой, которая полностью скрывала его подбородок. Миниатюрная Ирма рядом с ним выглядела еще меньше. Оба пасторы, они метали с кафедры молнии, проповедуя о грехах и адских муках. При этом в жизни оставались людьми тихими и ненавязчивыми. Пер любил посмеяться и всячески избегал конфликтов, предпочитая первым уйти в тень. Его супруга, как казалось Кристине, была более решительна и принципиальна по натуре, но и в отношении нее в общении не возникало никаких трудностей.
        Прогуляться ли с детьми по лесу или выехать к морю - здесь Флудквисты всегда были на подхвате. И только одно смущало Кристину: милые и любезные, они никогда не давали приблизиться к себе по-настоящему, словно раз и навсегда отгородились от всех остальных невидимой стеной. Пер и Ирма избегали не только конфликтов, но и любого проявления человеческих чувств, предпочитая безличное, поверхностное общение. В конце концов, Кристина решила, что так даже лучше. Отчаявшись сделать из Ирмы настоящую подругу, она смирилась с тем, что ей предлагалось, и стала находить в этом свои преимущества.
        - Передай Ирме, что черную сковородку я верну ей завтра, - сказала Кристина.
        Синдре неопределенно хмыкнул. Как только он ушел - в то утро на полчаса позже обычного, - а Кристина отправилась будить детей, в голову ей закралось подозрение, что Синдре так и не вспомнил, какой сегодня день.
        Он никогда не говорил, что куда-то поедет именно сегодня. Просто предупреждал, что в июне часто будет в разъездах. В конце концов, его никогда не посылали дальше Уппсалы, зачем же нужно было откладывать приезд мамы с папой?
        С наступлением летних каникул семьи из Кнутбю разъехались по всей Швеции к родственникам и друзьям, так что к мидсоммару[5 - Мидсоммар - праздник летнего солнцестояния. Отмечается в двадцатых числах июня.] Кристина окончательно освободилась. В пятницу после праздника летнего солнцестояния в доме Форсманов было непривычно тихо. А проснувшись утром в субботу, Кристина сразу поняла: что-то не так.
        Она лежала на спине, прикрыв глаза. Не поворачивая головы, попыталась определить, что же ее смущает. Скосив глаза, увидела, что другая половина кровати пустует, и обратила внимание на свет в комнате. Он показался ей не совсем обычным. Взглянув на часы на ночном столике, Кристина поняла, в чем дело: было почти десять.
        Надев халат на ночную сорочку, она осторожно спустилась на первый этаж. Ирис и Антон не были тихими детьми, но сегодня она их не слышала. Или они ушли играть на улицу?
        Потом Кристина почувствовала запах кофе. Мужа она обнаружила на кухне. Он обнял ее, и не как обычно, а с чувством, и некоторое время они стояли, прижавшись друг к другу, и молчали.
        - Дети с Пером и Ирмой, - объяснил Синдре. - Флудквисты собирались на прогулку.
        - А мы? - удивилась Кристина, высвобождаясь из его объятий.
        - А у нас будет своя прогулка после завтрака.
        Вид у Синдре был такой загадочный и довольный, что Кристина не выдержала и расхохоталась.
        Он разрезал грейпфрут и подлил ей в кофе молока. Потом поджарил хлеб в тостере и достал из холодильника свежевыжатый сок.
        - Иди одевайся, - сказал Синдре, когда они закончили завтрак. - Поедем искать клад, пока не начался дождь.
        За окном над лугом уже собирались тучи, и Кристина побежала наверх.
        Синдре начертил карту на разлинованной бумаге, но у Кристины не получилось разобраться без его помощи, что означают эти стрелочки и значки.
        - Это как Библия, - рассмеялся Синдре.
        Потребовалось множество подсказок и наводящих вопросов, прежде чем Кристина наконец определила место, где был спрятан клад, и обозначила его крестиком. Похоже, под дубом, в углублении между корней, куда Ирис никогда не решалась заглянуть из опасения наткнуться на какого-нибудь зверька вроде норки. Но именно там Кристину ждал сюрприз, как уверял Синдре.
        - Здесь? - спросила Кристина.
        Синдре улыбнулся:
        - Ищи.
        Кристина опустилась на четвереньки и запустила руку в склизкий от плесени тайник. С третьей попытки ей удалось кое-что нащупать.
        То, что она вытащила на свет, оказалось небольшим конвертом, который Кристина, не тратя времени на бесполезные догадки, тут же вскрыла.
        Ключ. Удивленная, она оглянулась на Синдре.
        - Я купил дом, - сказал он и кивнул в сторону большой серой виллы «Гренста-горд». - Теперь все начинается по-настоящему, Кристина. Наконец мы обоснуемся в Кнутбю всерьез.
        Он помог ей встать на ноги, и вместе они поднялись к дому, к которому раньше Кристина не отваживалась даже приблизиться. Семейство Хольмлунд, проживавшее здесь до сих пор, не имело никакого отношения к общине. Кристина их совсем не знала, только здоровалась при встрече.
        - Ничего страшного, - успокоил Синдре. - На выходные они обычно уезжают к морю.
        Пожалуй, здесь было слишком просторно для семьи с двумя детьми. Это первое, что подумала Кристина, переступив порог дома. На втором этаже обнаружилось целых три спальни, самая большая из которых была соединена с ванной. Внизу располагались еще одна спальня, два туалета и душ.
        Синдре рассудил, что это здорово. Первый этаж можно будет сдавать семьям, решившим присоединиться к общине. Это и дополнительный доход, и помощь по хозяйству.
        - Ты слишком много работаешь, дорогая, - сказал он. - Осенью квартиранты будут присматривать за детьми, и тебе станет легче.
        У Кристины на глаза навернулись слезы. И дело было не только в том, что Синдре с ходу решил ее главную проблему. Просто она устала видеть, что его ничего не интересует, кроме церкви и Господа.
        В тот день, готовя воскресный ужин, Кристина невольно разглядывала потертые шкафы и стулья в их съемном жилище. В сером особняке все было такое новое и дорогое. Хватит ли у них с Синдре сил пережить такую перемену?
        Она долго не решалась задать ему главный вопрос. Даже после близости, первой за много недель. Они не стали доставать из шкафа презервативы, и это было ее решение. Пусть будет еще один, если пришло его время. Будь что будет - под этим девизом, похоже, Кристине предстояло прожить все лето.
        - Где ты взял такие деньги? - спросила она наконец.
        Синдре покачал головой и пробормотал что-то вроде того, что было бы желание, а средства найдутся.
        Неделю спустя Кристина повстречала возле банка Петера Скуга, и тот спросил, как ей новый дом.
        - По-моему, просто фантастика, - ответила она.
        - Думаете переехать в августе?
        Она кивнула.
        - Отлично. Мои хотели поселиться там на всю осень, но не думаю, что это хорошая идея.
        Кристина ничего не понимала. При чем здесь Петер? Или он помогает Синдре вести переговоры с бывшими владельцами?
        - Мы купили половину дома, - рассмеялся Петер. - Или нет… пожалуй, чуть больше. Но не волнуйся, мы с Эвой не думаем туда переезжать. Вам там будет уютно, прекрасное место.
        Она не нашлась, что ответить. Петер пошел своей дорогой, Кристина своей, мучась мыслью о том, что ее провели. Ее первый дом оказался не совсем ее, он принадлежал семье Скуг.
        Может быть, это и в самом деле ничего не меняло, но для Кристины он сразу стал другим.
        Осень 1998 - лето 1999

11
        - То есть теперь ты что-то вроде семейного консультанта?
        Как ни была Кристина удивлена, она старалась сохранять нейтральный тон.
        - Скорее терапевта, - уверенно ответил Синдре.
        Он должен попытаться спасти брак Микаэлы Вальстрём и Андерса Вестмана, таково было новое задание общины. До сих пор Синдре был в глазах Кристины кем угодно, только не психологом.
        - Микаэла - младшая сестра Эвы, ведь так?
        Синдре кивнул.
        - И ей уже восемнадцать? Выглядит совсем как девчонка.
        - Ты много с ней общалась?
        Нет, но Кристина часто видела Микаэлу в церкви. Миленькая голубоглазая блондинка с грудью, от какой мужчинам трудно отвести взгляд, но то, что она замужем, казалось невероятным. Микаэла оставляла впечатление неопытной девушки-подростка, склонной, как казалось, греться в лучах славы старшей сестры.
        В этот момент Кристина не вспомнила о том, что и сама в свое время опередила всех подруг на этом поприще.
        Во всем, что касалось личных отношений между членами общины, последнее слово всегда оставалось за Эвой Скуг. У нее на этот счет особое чутье, как утверждала она. В данном случае ее голос значил еще больше, чем обычно, поскольку дело касалось ее родственницы. В свое время Эва создала эту пару, обратив внимание сестры на нового музыканта в оркестре. Но особого успеха ее предприятие не имело, и роман Микаэлы и Андерса был на грани распада. Что и заставило Эву обратиться за помощью к Синдре.
        - Я должен поговорить с ними, только и всего, - пояснил Синдре.
        Но все оказалось гораздо сложнее. Андерс и Микаэла стали появляться в их доме по меньшей мере два раза в неделю, не говоря о беседах после службы в церкви.
        Когда же в сентябре Синдре заявил, что намерен заняться психологическим консультированием вплотную, Кристина поинтересовалась только, есть ли у него на это время. На что Синдре ответил, что время найдется, поскольку беседы с паствой дают ему незаменимый материал для проповедей.
        - Такого не прочитаешь ни в одной книге. Как еще я смогу научиться понимать этих заблудших людей?
        Высокопарная фраза озадачила Кристину. Похоже, Синдре совсем разучился говорить по-человечески.
        Духовные беседы не отменяли его основных обязанностей, поэтому Синдре принимал людей или рано утром, или поздно вечером. Воскресная школа, пасторские совещания, службы или психологические консультации - трудно было сказать, что в большей степени удерживало его вне дома. К такому выводу пришла Кристина, случайно заглянув в ежедневник мужа.
        Проблема была в другом. Как-то раз позвонили из пожарной службы, и трубку взяла Кристина. Обычная проверка дымохода, специалист просил, чтобы она назначила ему время. Синдре сидел в своем кабинете.
        - Ничего, если он придет в четверг? - крикнула Кристина через гостиную.
        Синдре посоветовал ей заглянуть в его ежедневник на кухонном столе. Кристина так и сделала - и да, четверг оказался свободен.
        Она сделала отметку и пробежалась глазами по записям. Утром в четверг у Синдре были запланированы три консультации, те же имена значились в расписании на вечер пятницы. Кристина пролистала вперед. Пять женских имен всплывали чаще других, и это продолжалось до конца октября.
        Похоже, Синдре проводил духовные беседы исключительно с женщинами.
        То, что они начали встречаться, было только его инициативой. Кристина не просто сомневалась, она всячески боролась с этим искушением. Синдре приехал из Бьёрнеборга, и это было заметно с первого взгляда. Унаследованные от родителей костюмы шестидесятых годов, слишком большие очки и главное - говор. Поистине Бьёрнеборг не то место, где рождаются модные тренды.
        Но он старался. Покупал цветы, подстерегал и ублажал ее, как только мог. И Кристина была польщена его вниманием, но оставалась настороже. Время шло, и Синдре почти удалось сломить ее сопротивление, когда однажды Кристина увидела его за столиком кафе с другой девушкой.
        Они смотрели друг другу в глаза, он держал ее за руки. Кристина демонстративно прошла мимо. Мир рухнул в одночасье. В тот день она впервые поняла, что Синдре удалось завоевать ее сердце. Ему потребовалось несколько месяцев, чтобы загладить оплошность, но Кристина навсегда запомнила этот масленый взгляд и дрожащие кончики пальцев.
        И после свадьбы Синдре провожал глазами на улице симпатичных девушек. Само по себе это ничего не значило ни для него, ни для нее. Синдре делал это почти бессознательно, рефлекторно, но это не улучшало ситуации, совсем напротив. Время от времени до нее доходили слухи. Не более чем смутные намеки, но Кристина все чаще подозрительно вглядывалась в мужа, следила за переменами его настроения и высматривала признаки измены.
        Переезд в Кнутбю положил конец ее ревности. Хотя это красивая Эва Скуг, с красными губами и темными глазами, позвала Синдре в Уппланд, Кристина не смотрела на нее как на соперницу. Эвой восхищались все, но она как будто была вполне счастлива в браке со своим Петером и горела на пасторской службе не меньше, чем Синдре. Кроме того, Эва любила Кристину. До сих пор им не довелось посидеть вместе за чашкой кофе и поближе узнать друг друга, но Кристина постоянно ощущала ее поддержку.
        Именно поэтому она и обратилась к Эве Скуг со своей новой проблемой.
        Кристина выбрала вечер, когда Синдре проводил «духовные беседы» в приходском доме. Ясмина Лилья взяла на себя заботу об Антоне и Ирис, и Кристина прошмыгнула - именно так - к Петеру и Эве, благо до их дома было не больше пятидесяти метров.
        Ясмина была в общине новым человеком, прибыла из Бодена и смотрела на мир через плотную завесу темных волос, что порядком затрудняло общение. Замкнутая и неразговорчивая, она оставалась в глазах Кристины ходячим подтверждением самых расхожих стереотипов о жителях Норрланда. Но с детьми была ласкова и внимательна и показала себя хорошей нянькой за те две недели, которые прожила в доме Форсманов в гостевой комнате.
        К Эве Кристина отправилась наудачу, не зная даже, есть ли кто-нибудь дома. Но ей повезло - дверь открыл Петер. В первый момент он удивился, но быстро взял себя в руки и окликнул жену. Когда Эва появилась в прихожей, Кристина спросила, не может ли она уделить ей пару минут.
        Они устроились в гостиной, Эва плотно закрыла дверь. Дело было деликатное, и Кристина сразу почувствовала, что хозяйка привычна к такого рода беседам. Не всегда бывает просто понять, насколько правильно живет человек, но Эва на удивление уверенно определяла это чуть ли не с первого взгляда.
        Она опустилась на диван, Кристина заняла кресло рядом, после чего нависла напряженная тишина. Кристина чувствовала себя школьницей, которая пришла наябедничать учителю на соседа по парте. Она не знала, с чего начать, и предупредительная Эва задала вопрос о детях, за который Кристина и уцепилась как утопающий за соломинку.
        - С ними все хорошо, спасибо, - ответила она. - Плохо только, что дети почти перестали видеть папу.
        - Вот как?
        - Службы в церкви такие долгие, а тут еще эти духовные беседы… они отнимают у него почти все свободное время.
        - Никто не принуждал его к этому, - уверенно возразила Эва.
        - Синдре проводит их либо рано утром, либо поздно вечером. И потом… я заметила, что он принимает почти одних женщин.
        Некоторое время Эва молчала. Потом поднялась и спросила, не хочет ли Кристина чего-нибудь выпить. Сама она, пожалуй, выпьет воды. На что Кристина ответила, что да, воды было бы хорошо. К тому времени, как Эва вернулась с двумя стаканами, Кристина успела освоиться с ситуацией и выложила все по порядку. Эва вздохнула.
        - Не буду убеждать тебя в том, что ты ошибаешься, - сказала она. - Мы, женщины, хорошо чувствуем такие вещи. Синдре здоровый мужчина, и его способности в любви - поистине дар божий. Это всего лишь мои предположения, надеюсь, ты не станешь их опровергать?
        Кристина покраснела, здесь было от чего смутиться. Она сидела перед Эвой на краешке кресла, сомкнув колени, как послушная девочка. А Эва будто впервые открывала ей глаза на отношения мужчин и женщин.
        Кристина подняла голову и кивнула.
        - Но брак, - продолжала Эва, - это святое. Вы оба давали обет Господу. Такому мужчине, как Синдре, время от времени надо об этом напоминать. Думаю, тебе, как жене, виднее, когда именно.
        - Он мне изменял? - Кристина посмотрела в лицо Эве.
        В следующий момент она пожалела, что сорвалась, и снова опустила глаза, сразу почувствовав себя слабой и маленькой. Зачем она задала Эве этот вопрос?
        - Тебе не о чем беспокоиться, - заверила ее Эва. - Что касается нас, меня, Пера и Петера, мы давно обязали Синдре проводить духовные беседы в приходском доме при незапертой двери.
        - Что?
        Кристина была шокирована. Что могло заставить их потребовать такое от Синдре? И потом, как они посмели? Откуда столько недоверия и неуважения?
        Но в следующую минуту Кристина опомнилась. Она ведь и сама сидела здесь именно по этой причине, выказывая то же недоверие и неуважение по отношению к мужу.
        - Это сразу облегчило жизнь и ему, и нам, - объяснила Эва. - Мой совет, Кристина, дай ему понять, что ты знаешь об этом, и заведи такие же правила у себя в доме.
        - Но так ли обязательно ему вообще этим заниматься? - вырвалось у Кристины. - Быть психотерапевтом, я имею в виду? Я и дети и раньше почти не видели Синдре, он пропадает в церкви днями напролет… а теперь еще это духовное консультирование… Вы ведь с мужем уезжаете куда-нибудь почти каждые выходные…
        - Мы работаем на Господа, - сказала Эва без тени иронии. - Ради кого нам усердствовать больше?
        - Но вы ведь иногда устаете, верно?
        Кристина не заметила, что брови Эвы нахмурились, а в голосе появилось неприкрытое раздражение.
        - Всех нас одолевают нечистые мысли, Кристина. - Эва встала, давая понять тем самым, что разговор окончен. - Нечистые мысли мужчин проистекают от похоти, но ведь и мы, женщины, не лучше, или как? Ты хочешь чаще видеть своего мужа? За чей счет, позволь спросить? За счет Иисуса Христа? Или провести вечер с тобой и детьми перед телевизором для него важнее, чем подготовить себя и всех нас к Судному Дню? Можешь ли ты ставить свое семейное благополучие превыше спасения всех членов нашей общины? Думаю, Кристина, тебе нужна помощь Господа, чтобы взглянуть на ситуацию шире. Не останавливайся, верь, приблизься к Христу еще на один шаг.
        С этими словами Эва покинула комнату, а Кристина осталась сидеть в кресле, маленькая и уничтоженная. Ей потребовалась еще пара месяцев, чтобы осознать, что в тот день в лице Эвы она потеряла друга и приобрела врага. Никому в Кнутбю не было позволено критиковать Эву Скуг безнаказанно.

12
        В начале февраля Кристина родила прекрасно сложенную девочку, 4,7 кило весом. Таков был результат решения, принятого ею в тот вечер, когда Синдре сообщил о покупке дома. Два дня мать и дочь провели в родильном отделении Академической больницы в Уппсале, и все прошло хорошо, потому что у роженицы имелся кое-какой опыт. В общем, в четверг вечером вся семья была дома.
        Антон не особенно интересовался младшей сестрой, зато Ирис сразу выразила готовность стать для нее второй мамой. Она днями напролет нянчилась с маленькой Эльсой, проявляя редкое терпение, чему Кристина не переставала удивляться. Неужели это ее самовлюбленная Ирис, никогда и ни в чем не желавшая уступать маленькому Антону? Или все дело в Кнутбю, как говорит Синдре, и в той атмосфере любви, которая окружает здесь девочку?
        Кристина на время освободилась от своей повседневной работы. Странно, но она ощущала это именно как освобождение, притом что и до того никто не принуждал ее возиться за «спасибо» с чужими детьми.
        Мамы все так же каждое утро приводили малышей в дом Форсманов, только теперь ими занималась Ясмина. Кристина же почти не спускалась со второго этажа, где прекрасно проводила время с Эльсой и Ирис.
        Эльса была тихим ребенком, - хорошо спала ночами, ела, сколько нужно, и не трепала маме нервы попусту. Она росла послушной, не в последнюю очередь благодаря жестким воспитательным методам старшей сестры.
        В первые недели изоляции с Эльсой и Ирис Кристина почти не видела Антона и Синдре и почти не думала о них - это ее удивляло. Кристина помнила, что пасторы следят за ее мужем. Синдре возвращался домой поздно вечером и засыпал на диване в гостиной, чтобы не будить ее и малышку, и это тоже было верным признаком того, что беспокоиться не о чем.
        Труднее давалось смириться с тем, что она стала забывать об Антоне. Но ведь и он был рядом, внизу, где проводил дни в компании сверстников. В глубине души Кристина понимала, что дело в другом. Она тосковала не по Антону и детям на первом этаже и мечтала вовсе не о том, чтобы спокойно вымыть голову в ванной. Ее тянуло дальше, прочь из Кнутбю. В голове сам собой складывался план побега.
        Это были нечистые мысли. Должно быть, их внушали Кристине бесы, о которых так любили говорить Эва и Синдре, и она боролась с собой, как могла. Но стоило Эльсе уснуть в деревянной кроватке, как Кристина садилась в кресло у окна и глядела на леса и луга, просыпающиеся под лучами весеннего солнца. Так хотелось пробежаться по черной земле, закинув на плечо потертую спортивную сумку, которой Кристина так давно не пользовалась. Вернуться в Вермланд, к маме и папе, в ту жизнь, которая могла бы быть другой, не повстречай Кристина однажды Синдре Форсмана.
        Кристина представляла, как стоит на автобусной остановке, и ни одна живая душа в общине еще понятия не имеет о том, что уже произошло. Гренста и все эти люди, желавшие ей только добра, в прошлом. И все ее связи - с детьми, мужем, Эвой - оборваны. Свобода - вот чего не хватало ей для счастья.
        Конечно, это были не более чем мечты. Кристина не могла оставить ни новорожденную Эльсу, ни Антона, ни Синдре, в верности которому поклялась перед Господом, а потому ей не оставалось ничего другого, как только собрать волю в кулак. Тем более что Ясмина вполне справлялась с обязанностями няньки, разве что иногда прибегая к помощи мам. Ее норрландская угрюмость смущала многих, с другой стороны, молчаливые женщины меньше жалуются. Вместо того чтобы протестовать или плакаться, Ясмина замыкалась в себе и только сверкала глазами из-под черной челки.
        Однажды в один из теплых вечеров начала апреля Кристина возвращалась домой с прогулки. Луга и лес уже начинали зеленеть, и первые весенние запахи будили в ней смешанное чувство защищенности и беспокойства. Ее тянуло поскорей вернуться в домашний уют, но на фоне этого пробивалось, пульсируя, как росток, другое, непонятно откуда взявшееся и смутное желание - исчезнуть.
        В кустах на обочине дороги послышался шорох, и Кристина остановилась. Затрещали ветки, на фоне черного неба нарисовалась человеческая фигура, а потом до Кристины донесся почти беззвучный плач.
        - Кто здесь?
        Ответа не было.
        - Здесь кто-нибудь есть?
        Тень быстро задвигалась.
        Мимо промелькнула женщина, ростом пониже Кристины. Она всхлипывала, закрывая лицо руками, но Кристина узнала Микаэлу Вальстрём, младшую сестру Эвы Скуг.
        В прихожей Кристина столкнулась с раздраженным Синдре. На ее глазах он швырнул свою куртку в угол, где уже кучей валялись детские вещи.
        - Что случилось?
        Синдре оглянулся на жену, но глаза его глядели куда-то в пустоту.
        - Я только что встретила Микаэлу, - сказала Кристина. - Похоже, с ней и в самом деле что-то не так.
        - Какая глупость, - взволнованно развел руками Синдре. - И это только моя вина…
        - О чем ты?
        Он огляделся. В приоткрытой двери мелькала фигура Ясмины. Как всегда перед сном, они с Ирис играли в «потерянный бриллиант» на полу гостиной. Антон наверняка уже спал.
        Синдре сделал знак следовать за ним. Не зная, что думать, Кристина сняла обувь и повесила плащ. На кухне он поставил воду для чая.
        - Она влюбилась в меня, - сказал Синдре, стоя спиной к жене, - и больше не хочет выходить замуж за Андерса.
        Затаив дыхание, Кристина опустилась на стул. Она боялась услышать продолжение.
        - Но… - начала она.
        - Это я во всем виноват, - перебил ее Синдре. - Я должен был видеть, что происходит.
        - Микаэла… сколько ей лет, собственно? - спросила Кристина. - Восемнадцать? Влюбленность приходит и уходит. Тебе нужно только…
        - Уверяю тебя, я ничего для этого не делал… клянусь Господом!
        - Хорошо.
        - Я всего лишь беседовал с ними, пытался помочь ей и Андерсу разобраться с их детскими конфликтами. Микаэла неправильно поняла меня, истолковала мое внимание превратно.
        Кристине вспомнились женские имена в его записной книжке. Перед сколькими еще Синдре так неосмотрительно расточал свое внимание?
        - Боюсь, с этим не так все просто, - вздохнул он, глядя на воду, которая никак не хотела закипать, и тихо добавил: - Эва вне себя.
        - Эва?
        - Да. Андерс ведь рассказал ей, почему Микаэла больше не хочет за него замуж.
        Кристина кивнула. Так вот что на самом деле было причиной трагедии - недовольство Эвы.
        - Что вообще произошло? - спросила она.
        - Разумеется, я больше не могу проводить с ними душеспасительные беседы.
        - Конечно.
        - А что касается их брака…
        - Ну, это случится в лучшем случае в следующем году. Думаю, к тому времени они во всем разберутся, - попыталась утешить мужа Кристина.
        Синдре посмотрел на нее с удивлением.
        - Нет, нет, я категорически отсоветовал им и дальше поддерживать отношения. Микаэла влюблена в меня, как она может выйти за другого?
        - Но ты…
        Кристина оборвала фразу на полуслове. «Ты ведь женат» прозвучало бы слишком глупо.
        Но все-таки что имел в виду Синдре?

13
        Дверь в спальню распахнулась, когда Кристина кормила Эльсу грудью. Это случилось в первых числах мая, в десять утра. Кристина была в тренировочных брюках и футболке, она еще не успела ни вымыть голову, ни почистить зубы.
        Эва Скуг возникла в дверях как посланец другого мира, в короткой кожаной куртке, узких брюках и низких кроссовках.
        - Так, значит, это правда, что говорит Синдре…
        Кристина подняла удивленное лицо. Эва переступила порог.
        Вместе с ней в спальню Кристины решительно шагнул тот самый мир, от которого она пыталась укрыться в этой спальне и к встрече с которым оказалась не готова.
        - Что же говорит Синдре? - спросила она, стараясь сохранять самообладание.
        За спиной Эвы показалась фигура Ясмины, из-за спины которой выглядывала удивленная Ирис. Обычно на второй этаж не было хода посторонним.
        - Он говорил, что ты ступила не на ту дорожку, - отвечала Эва, - и перестала бороться. Что ты почти стала жертвой, во всяком случае, очень того хочешь. Одному дьяволу известно, что из этого выйдет, и бесы так и жужжат вокруг тебя, как мухи возле банки с медом.
        - О чем ты?
        - О том, что тебе нужна помощь, Кристина.
        - Не понимаю…
        Что такого мог рассказать ей Синдре, неужели о ее сомнениях? При одной мысли о таком предательстве Кристине стало трудно дышать. Девочке на руках передалось волнение матери. Эльса выпустила грудь и громко заплакала.
        - Даже ребенок чувствует, - злорадно усмехнулась Эва. - Могу представить, молоко наверняка горчит.
        В другой день Кристина точно бы не выдержала. Она вскочила и вышвырнула бы за дверь незваную гостью, не будь она Эвой Скуг. Но только не сегодня и не Эву. Глаза наполнились слезами, а Кристина все еще крепилась и не желала сдаваться.
        - Мы все давно это поняли, - продолжала Эва. - Мы давно уже говорим о том, что тебе надо очиститься, Кристина. Освободись от своих сомнений и страхов. С закрытым сердцем еще никому не удавалось спастись.
        Она повернулась к двери:
        - Ясмина, можешь пока заняться ребенком?
        Ясмина неуверенно приблизилась к Кристине, из-за ее спины выглядывала Ирис.
        - Я помогу, мама, не беспокойся.
        Кристина взглянула в растерянное лицо старшей дочери - и слезы заструились по щекам. Она протянула Эльсу Ясмине.
        Эва шагнула к гардеробу и распахнула дверцу:
        - Начнем с твоей одежды. Знаешь, все это и в самом деле выглядит тоскливо… Ну вот это, например… - Она извлекла на свет длинную розовую юбку, которую Кристина носила, пока у нее не раздулся живот: - Прости, но это больше похоже на маскарадный костюм. Как будто ты решила нарядиться кроликом или кем-то в этом роде.
        Эва бросила юбку на пол.
        - А это? - Она показала джинсы, которые Кристина носила каждый день. - Ты вообще представляешь себе, как выглядишь в этом сзади? Ну, может, лет десять тому назад это смотрелось и неплохо, но сейчас… для этого нужна другая задница, понимаешь?
        Эва швырнула джинсы к юбке. Слезы ручьями текли по лицу Кристины, но Эва этого не видела. Она сосредоточилась на одежде.
        - Может, и это часть твоей проблемы, Кристина? У тебя не хватает смелости расстаться с прошлым. Ты не смотришь вперед. Ну что это за цвета, скажи на милость? Человечество распрощалось с такими уже в восьмидесятые годы.
        Она срывала с вешалок блузы, рубашки, юбки, включая любимую, которую Кристина купила перед тем, как они переехали в Кнутбю.
        - Эти пастельные тона делают твою кожу тусклой, как у мертвеца, - продолжала Эва, приближаясь к бюро рядом с гардеробом.
        На полу уже громоздилась куча тряпок. Кристина молчала. В приоткрытой двери мелькала фигура Ясмины с Эльсой на руках. Значит, Ирис тоже была там и слышала каждое слово.
        Эва рывком выдвинула верхний ящик, в левой стороне которого Кристина хранила трусы, а в правой - бюстгальтеры и ночные сорочки. Белье летело в общую кучу. Эва выудила пару старых стрингов, которые Кристина когда-то купила под джинсы и не надевала с прошлого лета.
        - Ого! - Эва посмотрела на стринги, держа их двумя пальцами. - Всем известно, что Синдре похотлив, но увидеть такое на заднице матери троих детей… зрелище не для слабонервных, м-да… Туда же…
        Она презрительно бросила трусы в общую кучу.
        - Мы передадим все это в наш магазин в Римбу. Надеюсь, кому-нибудь пригодится… Ты слышишь, что я говорю?
        Эва открыла следующий ящик, где лежали трикотажные футболки.
        - Понимаешь ли ты, какой опасности подвергаешь всех нас, Кристина Форсман? Понимаешь ли ты, что Синдре больше не сможет тебя защитить? Ты сама должна прилагать все усилия, чтобы защитить его. Понимаешь ли ты, на какую дорожку ступила? Тебе придется начинать все сначала. Все…
        Майки, пуловеры летели на пол. Там было уже так много любимых вещей Кристины, что она не знала, что спасать первым.
        - Я тебя не слышу, - сказала Эва, оторвавшись наконец от одежды.
        Она повернулась к Кристине и посмотрела ей в глаза.
        - Ты понимаешь, что я тебе говорю?
        Кристина кивнула. Она не всхлипывала, только молча вытерла слезы.
        - Сатана ищет души, в которых мог бы угнездиться, - продолжала Эва. - И сегодня он активен как никогда. Он уже в тебе, Кристина?
        Кристина покачала головой.
        - Потому что если он в тебе, ты должна изгнать его. И для этого тебе нужна вера, Кристина, ты слышишь?
        - Я слышу, - пролепетала Кристина.
        Эва Скуг смотрела на нее с презрением.
        - Ты в опасности, Кристина Форсман. В большой опасности.
        С этими словами она развернулась и вышла из комнаты. Ясмина и Ирис молча наблюдали, как Эва сбегает по лестнице.
        Осень - весна 1999

14
        Ночью Синдре заболел. Кристина проснулась от того, что он переворачивался с боку на бок в постели. Толчки и метания не прекращались, и она уже смирилась с тем, что заснуть до утра не удастся. В темноте спальни Кристина разглядела, что Синдре запутался в простыне. Сквозь сон до нее донесся звук - слабый хрип или стон, скорее вибрация голосовых связок.
        - Дорогой, - прошептала Кристина.
        Она подумала, что Синдре привиделся кошмарный сон. В последнее время его, как и многих других в общине Кнутбю, все чаще мучили демоны.
        Во сне человек беззащитен, поскольку находится в бессознательном состоянии. Поэтому Синдре приучал себя спать как можно меньше - четыре-пять часов в сутки, этого вполне достаточно, считал он.
        Кристина положила руку на плечо мужа и отпрянула в испуге. Потрогав лоб, она окончательно убедилась, что Синдре страдает не от адских видений. У него был сильный жар.
        Кристина включила лампу на ночном столике. Сна как не бывало. Может, это его спина? Сколиоз? Не забыл ли Синдре принять на ночь таблетки? Или же, напротив, выпил их слишком много?
        - Синдре, - громко позвала она и осторожно потрясла его за плечо. При свете на его теле стали видны крупные капли пота.
        Похоже, Синдре ее не слышал. Лишь сдавленное мычание уверило Кристину, что он все еще жив. Не медля ни секунды, она взяла мобильный и набрала 112. Подробно описала диспетчеру, как доехать - второй поворот налево от автобусной остановки на Бергсгорден. Обещали прислать «Скорую».
        - Поторопитесь, - сказала Кристина, - пожалуйста.
        Она быстро оделась. Похоже, Синдре понял, что произошло, уже когда она тащила его вниз по лестнице. Кое-как ей удалось надеть на него брюки и рубашку. Будить Ясмину не хотелось. Бред Синдре ввергал Кристину в еще больший ужас.
        - Это все кровь… - бормотал он. - И она прольется через порог.
        Кристина решила не обращать внимания на его слова и сосредоточиться на том, чтобы не упасть. Они благополучно спустились на первый этаж, где она усадила мужа на диван.
        - Крылья! - воскликнул вдруг Синдре и открыл глаза. - Убери их! Ты должна их убрать! Они везде… крылья… кровь.
        Его трясло. Голос был чужим, глаза следили за чем-то, чего не видела Кристина. Она обняла его крепче, чтобы Синдре понял, что он дома, в безопасности. Но в этот момент он потерял сознание, и Кристина снова осталась одна.
        Уже там, на диване, чувствуя коленями горячую спину мужа, она задалась вопросом, какое отношение ко всему этому может иметь Эва Скуг. Случай с гардеробом не шел у Кристины из памяти все лето. Эва пришла в бешенство, когда Микаэла отказалась выходить за Андерса. Могла ли она отомстить Синдре таким способом?
        Что, если это она наслала демонов, которые довели Синдре до такого состояния?
        Кристина сама удивилась, как такая глупая мысль могла прийти ей в голову.
        «Скорая» подъехала только в половине второго ночи, когда Синдре стало совсем худо. Самые сильные конвульсии начались, когда его укладывали на носилки. Потом Синдре стих, словно обессилел после напряженной борьбы, исход которой оставался Кристине неясен.
        Только после того, как медики унесли Синдре, Кристина разбудила Ясмину и рассказала ей, что случилось. Сможет ли Ясмина завтра присмотреть за детьми, если Кристина проведет ночь в больнице? Она хотела сопровождать Синдре в «Скорой» до Уппсалы.
        Что бы там ни случилось, какие бы демоны ни одолевали теперь Синдре, место Кристины было рядом с ним. До его полного выздоровления.

15
        Юнни Мохед с двумя приятелями проживал двумя этажами выше Анны Андерсон, но в тот вечер они были у нее. Затевалась ссора, уже не первая за последние несколько месяцев. Все это слишком походило на репетицию, и Анна спрашивала себя, состоится ли когда-нибудь премьера пьесы.
        Как и всегда, они повздорили из-за секса. Ей было двадцать два, Юнни на год меньше, так что ни о каком опыте с чьей-либо стороны не было речи. Он хотел, она - нет. Юнни еще предстояло убедиться с годами, как мало значит в этом вопросе логическая аргументация. Но пока главным его оружием было слово, а стратегией - уламывание. Хорошо, можно даже не раздеваться, но что толку просто так лежать рядом в постели? Они должны получать от этого удовольствие, по крайней мере.
        - Но я не хочу, понимаешь? - повторяла Анна.
        - Откуда ты знаешь, хочешь или нет, если никогда не пробовала, - горячился Юнни. - Вдруг тебе понравится?
        Они сидели рядом на ее кровати. Все предварительные этапы были пройдены - они уже разговаривали, обнимались в постели, даже целовались. Анне было противно жаркое дыхание Юнни и его напор, но стоило ей отстраниться и сесть, как он состроил обиженную мину.
        - Я не хочу, - она чуть не плакала.
        - Но ведь когда-нибудь захочешь?
        - Откуда мне знать?
        - Ну… когда мы поженимся, например.
        «Он считает этот вопрос решенным», - подумала Анна.
        - Тогда другое дело, - ответила она.
        - То есть? - на этот раз не понял Юнни. - Почему другое?
        Анна переехала в Римбу в январе, почти полгода назад, и почти сразу сошлась с Юнни. Словно он был частью ее новой жизни, наряду с общиной в Кнутбю, секонд-хендом и миссионерской работой, за которую Анна теперь отвечала. Она должна была завлекать жителей Римбу в Филадельфийскую общину.
        Папа часто повторял, что ей идет радоваться и что Анна того заслуживает. Возможно, так говорят все папы, но папа Таге делал это так часто, что Анна поверила. Ей и в самом деле нравилось смеяться и петь, это наполняло Анну энергией. И казалось естественным и для остальных людей тоже, пока Анна не пошла в школу, где, среди прочих, были задумчивые, печальные и испуганные дети. Но Анна и там оставалась радостной, по крайней мере, до смерти матери. После, как она ни старалась держаться, быть счастливой не получалось.
        Анна пыталась, ради папы. Улыбалась через силу и смеялась, когда совсем не хотелось. Она ведь этого заслуживала. Кроме того, грусть и настороженность были ей не к лицу. И поэтому Анна, хотя и утратила способность порхать по жизни как бабочка, искала себя в другом.
        Тем более что иногда у нее получалось, пусть совсем ненадолго. Когда Анна не зацикливалась на себе, к ней возвращалось знакомое с детства восприятие жизни. Например, во время подготовки к конфирмации. Когда Анна думала о чем-то возвышенном и бесконечно большем, чем она сама, - к примеру, о Боге, - все ее проблемы сразу становились незначительными до смешного. Так церковь и община в Ваггерюде стали ей вторым домом. Постепенно к ней возвращалась способность радоваться жизни, и Анна снова превращалась в маленькую девочку, какой когда-то была.
        Но только с Эвой Скуг она ощутила это в полной мере. И впервые это произошло в классной комнате в Анебю, а потом и в Римбу, где Эва похвалила ее предпринимательский талант.
        Анна не задумывалась над тем, чем взяла ее Эва. Этот вопрос она не затрагивала ни с папой, ни с Юнни, потому что ее совершенно не интересовали их психологические выкладки. Анне хотелось и дальше жить в любви и радости. И для нее это было возможно только рядом с Эвой.
        Это ведь Эва первой заметила, что Анна и Юнни подходят друг другу. И после этого Анна не должна была ее разочаровать. И все шло хорошо, пока дело не дошло до секса.
        - Ты должен набраться терпения, - уверяла Юнни Анна. - Впрочем, как хочешь.
        - О чем ты? - не понял Юнни. - Ты вообще меня любишь?
        Анна открыла рот, чтобы ответить, но ей не хватило воздуха. Она попыталась еще и еще, а у Юнни все больше округлялись глаза. Наконец все закружилось, и Анна почувствовала, что падает.
        Она очнулась в машине «Скорой помощи». Юнни был рядом, с таким несчастным лицом, что Анне стало страшно. Она повернула голову. Кислородная маска, закрывавшая нос и рот, натянулась. Прежде чем провалиться в беспамятство, Анна успела увидеть медсестру, которая сделала какой-то непонятный знак.
        В следующий раз Анна очнулась в больничной палате и снова увидела Юнни, который сидел рядом с койкой. Анна попыталась улыбнуться, но совсем не была уверена, что у нее это получилось.
        - Лежи, - прошептал Юнни. - Лежи…
        Юнни винил во всем только себя. Он думал, что это его настойчивость спровоцировала у Анны приступ астмы. Он ведь знал, что она больна, просто до недавнего времени не представлял себе, как это может выглядеть.
        Анна могла бы не разуверять его в этом. Возможно, именно так она и поступила бы, если бы любила манипулировать людьми. Но Анна была не такая, поэтому она подняла руку и погладила Юнни по щеке.
        - Ты молодец, - прошептала она.

16
        Синдре Форсман остался в больнице. Он поступил в отделение с температурой почти сорок градусов, и ситуация не улучшалась, несмотря на капельницу с жаропонижающим.
        Кристина как смогла заполнила формуляры и ответила на вопросы врачей. Она сама видела, что мало чем помогла им. Но стоило ей упомянуть, что Синдре несколько раз за последний год побывал в Индии, как медики оживленно переглянулись и предоставили ему отдельную палату.
        Опасность заражения, азиатские эпидемии - так поняла это Кристина. Кто знает, может, их опасения были не напрасны.
        Палата напоминала ту, в которой сама Кристина лежала полгода назад в родильном отделении, разве что меньше. И Кристина сидела на таком же стуле для посетителей, что и когда-то Синдре. Она задремала. На рассвете, пока он еще спал, съездила домой переодеться, взять одежду для Синдре и убедиться в том, что у Ясмины все под контролем.
        В Кнутбю уже знали о случившемся. Тридцать человек собрались в доме Флудквистов на молебен о выздоровлении, который было решено устраивать каждый вечер, вплоть до возвращения Синдре домой. Кристина поблагодарила всех за поддержку, которую действительно ощутила. Она спросила только, участвовала ли Эва в молебне, но на это никто не смог сказать ей ничего определенного.
        Когда Кристина вернулась в больницу вечером следующего дня, у Синдре все оставалось без изменений. Его подсоединили к аппарату ЭКГ, чтобы убедиться, что с сердцем все в порядке, и дали снотворное.
        Чем больше Синдре спит, заверил молодой доктор по фамилии Росель, тем лучше.
        Кристина снова опустилась на стул, но успокоиться не получалось. Комната была белой, со светло-зелеными, мятного оттенка гардинами и такой же каймой на обоях, и это сочетание раздражало. Ночные кошмары, похоже, не совсем отпустили Синдре. Каждый раз, когда он начинал бредить, Кристина звала медсестер, и те уверяли ее, что это нормально. Это обычные последствия применения болеутоляющего, которое Синдре ввели внутривенно, говорили они.
        Кристина не знала, что речь идет о морфине. Ведь если и раньше демонам удавалось украдкой прошмыгнуть в душу Синдре, то наркотик настежь распахнул перед ними ее двери.
        Всю ночь Синдре метался по койке. Кристина старалась не вслушиваться в его бред. И на третьи сутки он не проснулся, но состояние стабилизировалось, жар пошел на спад. Врачи наконец взяли пробы для необходимых анализов, а Кристина получила возможность без помех поговорить с мужем. Это было не то в четверг, не то в пятницу, во второй половине дня. Кристина давно потеряла счет времени.
        За неплотно задернутыми шторами сгущались сумерки. Над стулом для посетителей мерцал, без звука, маленький телеэкран. Две розы, красная и оранжевая, стояли каждая в своей вазе. Одну прислали коллеги-пасторы, другую Кристина принесла от детей. С цветов не сняли полиэтиленовые обертки, как будто персонал больницы был уверен, что Синдре скоро вернется домой.
        Он выглядел усталым, но спокойным.
        - Что с тобой случилось? - спросила Кристина.
        У Синдре нашли диабет, который объяснял и жар, и то, что происходило прошлой ночью. Но медики не спешили радоваться, потому что не все симптомы укладывались в эти рамки. И Кристина чувствовала, что никто не дополнит картину лучше самого Синдре.
        - Это как-то связано с Эвой, - ответил он. - Я пока не знаю, как именно.
        Кристина кивнула, потому что догадывалась о том же. Потом Синдре рассказал о своих ночных кошмарах, в которых смешались образы Бьёрнеборга, Кристинехамна и Индии. Там были демоны и вообще много непонятного, но рассказывать Синдре давалось все тяжелее, пока он наконец не уснул на середине фразы.
        Кристина подумала о том, что это его первый спокойный сон за последние несколько суток. Она не дыша выскользнула из комнаты и направилась в кафе по другую сторону площади. Эти дни Кристина почти не ела. Голода она не чувствовала, но нужны были силы. Поэтому она решила купить себе бутерброд.
        Сразу у входа сидел знакомый на вид молодой человек. Кристина не сразу вспомнила, где его видела, и заняла стул за тем же столиком. Юноша пил кофе из бумажного стакана и читал газету.
        - Добрый день, - поздоровалась Кристина, присаживаясь за стол с бутербродами. - Вы меня не узнаете? Я Кристина, жена Синдре Форсмана.
        - Конечно узнал, - приветливо отозвался молодой человек и представился: - Юнни Мохед.
        - Вы ведь живете в Римбу, да? - спросила Кристина, принимаясь за еду.
        Начинка была водянистая, хлеб тоже, но ведь она ела не ради удовольствия.
        Юнни Мохед кивнул, хмыкнув что-то неопределенное.
        - Работаете здесь?
        Вполне резонный вопрос. В Уппсале работало много людей из окрестных коммун, и крупная больница занимала далеко не последнее место в списке работодателей.
        - Нет, нет, - замотал головой Юнни. - Моя девушка заболела. Сегодня ночью ее положили на обследование, а потом оставили.
        - Ваша девушка? - переспросила Кристина.
        - Анна Андерсон.
        - Я слышала про Анну, - сказала Кристина.
        - Она возглавляет группу в Римбу, - гордо кивнул Юнни.
        - И что с ней случилось?
        - Думаю, ничего опасного. Она астматик с детства, поэтому успела к этому привыкнуть. В отличие от меня.
        - Хорошо, что вы приехали сюда вместе с ней, - похвалила Кристина, дожевывая бутерброд, и встала: - Передавайте привет, если меня вспомнит. Встретимся, когда она снова будет дома.
        Среди ночи Кристину разбудил голос Синдре. В первый момент она подумала, что он бредит, но потом поняла, что Синдре рассказывает ей свой сон. Синдре не окликал ее, потому что ему просто не могло прийти в голову, что Кристина его не слушает. Она покосилась на часы - половина пятого утра.
        - И вот я стою на берегу, - говорил Синдре. - Кругом темнота, вечер. Огромные тучи медленно волочатся по небу. Я слышу голос, крик… Или нет - что-то звенит как будто в ухе. Этот звук проходит сквозь мой мозг как тонкое лезвие. И я понимаю, что должен идти на него, что сойду с ума, если он не смолкнет. Звук идет со стороны моря, и я вхожу в воду. Она спокойна, как зеркало, но по консистенции больше напоминает масло и с каждым шагом все больше окрашивается в красный цвет. Я иду словно по щиколотку в крови и вдруг замечаю, что на мне совсем нет одежды. Я голый. Высоко над головой раздается хлопающий звук. Я поднимаю голову и вижу существо с огромными крыльями. Оно заносит над моей головой меч, но промахивается. Раздается страшный свист, потом такой же с другой стороны. Небо чернеет, в нем появляются новые крылатые существа, и начинается охота. Я ныряю в кровавую маслянистую жидкость. Легкие полны влаги и готовы взорваться, но я упорно опускаюсь на дно. Все глубже и глубже, а где-то высоко не смолкает свистящий звук. Он сводит меня с ума.
        Синдре посмотрел на Кристину, словно желая удостовериться, что она его понимает. Но она не понимала ничего.
        - А потом я вдруг обнаруживаю себя лежащим на скалах. Я все еще голый. Я чувствую, как по моей щеке что-то течет. Оказывается, это кровь, и она струится из глаз. Я поднимаюсь. Слышу свист, но теперь он значительно слабее. Я вижу куст шиповника, он высокий и раскидистый, и звук исходит из него. Я наклоняюсь, пытаюсь раздвинуть крепкие ветки. Там лежит ребенок. Голый мальчик, не больше месяца от роду. Он кричит, и это именно тот звук, который я слышал все это время. Я беру младенца - в руки впиваются острые шипы. И снова кровь…
        - Простите, - раздался над ухом голос медсестры, - мне всего лишь нужно проверить капельницу.
        Женщина подошла к койке. Синдре уставился на нее так, будто увидел демона. Кристина молчала, впечатленная только что услышанным.
        - Похоже, все в порядке, - сказала медсестра. - Теперь еще надо бы посмотреть канюлю…
        Когда Синдре откинул одеяло, чтобы показать канюлю, Кристина закричала. Синдре и медсестра дружно на нее оглянулись.
        - Посмотри на свои руки!
        От локтя к запястью Синдре тянулись кровавые царапины, как будто и в самом деле от длинных, острых шипов.

17
        Благословение дается человеку в разных формах, но всегда это глубоко личное и возвышенное переживание. Каждый пастор в Кнутбю помнил, когда именно божество обнаружило перед ним свое присутствие. Почти со всеми это произошло в молодости. Некоторые видели ночью в спальне силуэт человека, от которого веяло блаженным спокойствием. Других просто настигало внезапное осознание того, что в этом мире они не одни. Настолько сильное, что его невозможно было списать на одну лишь игру воображения.
        Кристина Форсман ничего подобного не удостаивалась. Она не слышала голосов, не видела знаков или знамений. И сны у нее были самые обыкновенные, которые обычно забывались сразу после пробуждения. Поэтому поначалу она отказывалась признавать, как много значили для нее раны на руках Синдре.
        В годы ее взросления люди часто говорили о Боге и Святом Духе, и она не придавала этому какого-то особенного значения. Кристина знала, что Бог все видит, слышит, знает каждую ее мысль. Но у семейства Юнсонов из Кристинехамна был добрый Бог, который все прощал. Можно было смело говорить и делать не то - он закрывал на это глаза.
        Бог, взгляд которого был направлен на Кнутбю, был совсем другим. Это первое, что подумала Кристина, увидев окровавленные борозды на руках Синдре.
        Теперь Кристину тоже посещали вещие сны, чего с ней никогда не бывало раньше. И, просыпаясь среди ночи по несколько раз, она не сомневалась в реальности только что увиденного. Эта перемена потрясла ее до глубины души. Сны, конечно, были и раньше, но не такие яркие и осязаемые. Кристина чувствовала себя беззащитной перед глубинами собственного бессознательного и не знала, что с этим делать.
        Она пыталась обсудить этот вопрос с мужем, но он не проявил интереса. Для него вещие сны давно стали частью религиозной жизни. Синдре умел отличать значимое от несущественного и, возможно, поэтому не воспринимал откровения жены всерьез.
        Как-то в октябре Кристина увидела сон, от которого проснулась в холодном поту, напуганная и растерянная. Синдре к тому времени уже встал, она слышала, как он моется в ванной. Кристина положила голову на подушку и притворилась спящей, когда Синдре вернулся в спальню. Она оставалась в постели почти до восьми часов и, лишь когда Синдре ушел, спустилась к детям, которые завтракали на кухне.
        Ясмин сразу поняла, что что-то случилось.
        - Ты хорошо себя чувствуешь? - спросила она. - Все в порядке?
        Не будь Кристина так погружена в свои мысли, обязательно обратила бы внимание на странности в поведении Ясмины Лилья. Одно то, что норрландка заговорила с ней первой, можно было считать чудом. Но Кристина только отмахнулась и многозначительно посмотрела на детей. Ясмина кивнула.
        Потом позвонили в дверь, и начался их обычный день. Одна за другой приходили мамаши, и некоторые из них так нервничали, что только не перебрасывали детей через порог, чтобы тут же удалиться. Время приближалось к обеду, и Кристина уехала на работу. Она устроилась на полставки в дом престарелых, и теперь четыре дня в неделю красный автобус отвозил ее в Альмунге, петляя среди лесов и маленьких рощиц. Кристина наслаждалась каждым мгновением этой дороги и самой работы, означавшей для нее - ни больше ни меньше - глоток свободы.
        Именно поэтому и в тот вечер, лишь вернувшись из Альмунге и уложив детей, она смогла наконец улучить минутку, чтобы поговорить на кухне с Ясминой за чашкой чая.
        - Сегодня ночью… - осторожно начала Кристина, - мне снилась свадьба.
        Ясмина побледнела. Откинула челку со лба и вперила взгляд в собеседницу.
        - Мне тоже.
        - Правда?
        - Я тоже видела во сне свадьбу, - кивнула Ясмина. - Здесь, в Кнутбю, в часовне.
        Кристина открыла рот. Неужели им обеим приснился один и тот же сон? Нет, это не могло быть правдой.
        - Я… - продолжала Кристина, - поначалу я не видела, кто венчается. Они стояли лицом к алтарю, спиной к людям, которых было очень много. Помню, еще музыку…
        - Орган, - подсказала Ясмина.
        Кристина кивнула и продолжила:
        - Потом жених и невеста повернулись друг к другу, и я разглядела их профили. Поначалу мне показалось, что это Синдре…
        - Но это был не Синдре, - перебила ее Ясмина. - Это были Господь наш Иисус и Эва Скуг.
        Судя по звукам в отдалении, кто-то из детей пошел в туалет на втором этаже. Но потом заскрипела лестница.
        Неужели и Кристина видела во сне Эву? Проснувшись, во всяком случае, она думала, что это Микаэла стояла в церкви рядом с Синдре. Но за день сон успел поблекнуть в ее памяти, и теперь Кристине начинало казаться, что она ошиблась. Вполне возможно, ей тоже снились Эва Скуг с Господом Иисусом Христом.
        - Правда ведь? - переспросила ее Ясмина. - Это Господь наш Иисус брал Эву в жены.
        - Ну… - Кристина напрягла память. - Да, возможно.
        Сосредоточившись как следует, Кристина пришла к выводу, что Ясмина, пожалуй, права. Да, именно Христа и Эву она и видела сегодня ночью во сне.
        - Эй, кто-нибудь дома? - спросил голос со стороны прихожей.
        Ясмина и Кристина оглянулись как по команде.
        Это была Эва Скуг.
        - Мы видели один и тот же сон, - сказала Ясмина, как только Эва переступила порог кухни. - Нам снилось, как ты, Эва, выходила замуж за Господа нашего Иисуса Христа.
        Эва изменилась в лице, взгляд вспыхнул и тут же погас.
        - Вот как…
        Эва оглянулась на Синдре, который вошел следом за ней.
        - Ясмина говорит, что она и твоя жена обе видели во сне, как я выхожу замуж за Господа нашего Иисуса Христа.
        Реакция Синдре выглядела комично. Он словно превратился в маленького мальчика, лебезящего перед взрослыми, которые обещали ему сладостей за хорошее поведение. Таким смешным и беззащитным Кристина его никогда не видела.
        - Я ничего им не говорил, - торопливо заверил Синдре, обращаясь к Эве.
        И Кристина поняла, что ее муж страшно напуган.
        Время остановилось. Кристина почувствовала запах залитых кипятком пакетиков чая «Эрл Грей». Кружевные салфетки из магазина «Хемтекс», похоже, свое отслужили. Кристина увидела пару макаронин на посудном столике - последствия детского завтрака.
        Оба пастора на кухне - и Эва, и Синдре - напрочь выпадали из этой обыденной, такой домашней обстановки. Они обменялись серьезными взглядами, отрицательно покачали головами на вопрос Кристины, не хотят ли они чая, и сели за стол.
        Им было что рассказать.
        Эва сподобилась откровения от Иисуса Христа. Он явился ей и просил купить обручальное кольцо. Это было весной. Кольцо с семью бриллиантами - знак завета - предназначалось самой Эве.
        Смысл откровения был ясен как день, и все же Эве не верилось. Что это могло значить? Несколько дней она мучилась сомнениями и ждала знака, которого все не было.
        - Наконец я решилась открыться Петеру, - сказала она.
        Странный, должно быть, у них получился разговор. Эва улыбалась. Женщина сообщает мужу, что Христос тоже решил вступить с ней в брак.
        Петер отреагировал совсем не так, как она ожидала, и как будто нисколько не удивился. Он сказал, что в глубине души давно этого ждал и не сомневался, что рано или поздно нечто подобное произойдет.
        Эва поехала в Уппсалу, где купила кольцо в ювелирном бутике в торговом центре «Гренбю», и попросила выгравировать на нем стих из Исайи: «И нарекут ее невестой Бога».
        - Ювелир переспросил, действительно ли мне нужно только одно кольцо? - улыбнулась Эва.
        Кристина тоже улыбалась, потому что это было то, чего от нее ждали.
        Синдре тоже присутствовал на церемонии.
        - Кто-то должен был нас обвенчать, - объяснила Эва.
        Она дрожала как осиновый лист, целыми днями. Эва не верила и никак не могла отважиться. Но то же, что заставляло ее дрожать, одновременно наделяло невиданной силой.
        Синдре прочел нужные стихи из Библии и объявил брачующихся мужем и женой, как всегда делал в таких случаях. Эва перестраховалась. Она запретила Синдре подходить к ней ближе чем на несколько метров и сама надела кольцо себе на палец. Это была святая ночь, и тот, кто осмелился бы прикоснуться к Эве во время венчания, непременно рухнул бы замертво.
        - Когда все было кончено, я попросила Синдре уйти, - продолжала она, - и в тот же момент упала на колени без сил. Я чувствовала, что отныне моя душа отягощена ношей, с которой мне только предстоит свыкнуться.
        Эва с нежностью посмотрела на Синдре, потом задержала взгляд на Ясмине и Кристине. И всем троим тут же стало ясно, какого доверия с ее стороны они удостоились.
        - Я уснула там же, на полу, и спала крепко, как ребенок. А когда возвращалась домой темной ночью, Господь снова говорил со мной и дал мне новое имя - Фирца.
        Тут подал голос Синдре и объяснил, что имя Фирца происходит из «Песни Песней» царя Соломона, часть 6, стих 4.
        - «Ты прекрасна, Фирца, моя возлюбленная», - процитировал он голосом, которым читал проповеди. - А «Фирца» то же самое, что «Ева».
        - Совсем как во сне, - прошептала Ясмина.
        Что касается Кристины, свой сон она почти уже не помнила. Его место заняло откровение Эвы. А может, она и сейчас спит? Кристина провела по своей руке - нет, похоже, она бодрствовала.
        - Мы обсуждали это на пасторском совещании, - сказал Синдре. - Этот вопрос оставался в центре нашего внимания всю зиму и весну. Ведь сказано в «Книге Откровения», что придет время свадьбы, и невеста должна быть готова. Мы знали, что Господь нагрянет, как вор посреди ночи, и что у Кнутбю особая миссия. Но мы никак не могли думать, что…
        Синдре смолк. Даже его красноречия было недостаточно, чтобы передать суть случившегося. Сейчас он смотрел на Эву как на некое неземное существо, затесавшееся на кухне между двумя обыкновенными женщинами.
        - Это мой обет пред Господом, обет любви.
        Повисла благоговейная тишина. Глаза Ясмины блестели. Кристина пыталась понять, о чем, собственно, речь? Похоже, ее сомнения были заметны со стороны, потому что Синдре выглядел расстроенным. То, что рассказала Эва, и в самом деле было неслыханно.
        - Дискуссии о том, как понимать выражение «невеста Господа», продолжаются уже много веков, - объяснил он. - На этот счет существуют разные теории. Одни полагают, что под «невестой» следует понимать «избранный народ». И «невеста» - это новая церковь, Иерусалим или весь христианский мир. Но нельзя исключать и того, что речь идет просто о человеке. Об этом нигде прямо не сказано. В Библии описано много случаев, когда Господь заключал соглашения с разными людьми.
        Это прозвучало слишком восторженно, но Кристина выдавила из себя улыбку:
        - Понимаю.
        Синдре кивнул, это было все, что он хотел от нее слышать. Потом повернулся к Эве, хотя продолжал разговаривать с Кристиной и Ясмин:
        - Несмотря на то, что сказал Петер, Эва продолжала сомневаться в своей избранности. И столько было сломано копий в дискуссиях на эту тему, что сейчас мне остается только повторить: «Если «невеста» - человек, то речь идет о тебе».
        «Он цитирует самого себя», - подумала Кристина.
        - И теперь я знаю, что это так, - закончила Эва.
        - Аминь, - прошептала Ясмина.
        Кристина же поняла, что если и раньше Эва Скуг пользовалась в общине непререкаемым авторитетом, то теперь возвысилась до совершенно нового, божественного качества.
        Эва стала Христовой невестой.

18
        Но у Кристины никак не получалось в это поверить. Хотя она и хотела, до боли в сердце. По утрам она садилась в автобус до Альмунге. Листвы на деревьях оставалось все меньше, луга превращались в болота, и темнота с каждым днем все раньше окутывала дома, равнину и дороги. Вечерами холодный ветер щипал щеки, когда Кристина, с ноющей от усталости спиной, по дороге от остановки пыталась осмыслить эту проблему с разных сторон.
        Никто не знал Библию лучше, чем Синдре, и не работал усерднее его. И Синдре утверждал, что он и другие пасторы из Кнутбю несколько недель, даже месяцев, только и делали, что занимались этим вопросом. Душой они понимали, что все правда, но намеренно заняли критическую позицию. Снова и снова сверяли факты с текстами Священного Писания и лишь после этого окончательно сошлись на том, что Эва избранница Христова и его невеста.
        Так кто такая была Кристина, чтобы опровергать эту истину? Она ведь только-только начала видеть вещие сны, и ни разу Святой Дух не избирал ее орудием своей воли. Она была жена пастора, одна из многих, кто заполняет собой церковные скамьи во время службы - не более.
        Но при всей своей малости, которую Кристина особенно остро ощущала по вечерам, когда отправлялась в туалет или опускала Эльсу в ванночку, смывая с пушистой головы ароматную пену, прежде чем надеть на малышку пижаму, это было то, чего она никак не могла взять в толк. Избранничество Эвы оставалось для Кристины непостижимым.
        Эльса заливалась смехом так, что булькало в горле, но Кристина ничего не слышала. Она знала, что скажет Синдре в ответ на ее сомнения. Что Кристина слаба в вере и ее душа блуждает в потемках. Но Иисус выбрал Эву, как такое принять? Кристина лежала рядом с Эльсой в постели, где малышка засыпала, прежде чем ее переносили в детскую кроватку. Из всех женщин планеты последних двух тысячелетий одна Эва Скуг удостоилась стать женой единородного сына Всемогущего Бога.
        «Как вор в ночи», - мысленно повторяла Кристина. Так вот почему он выбрал Кнутбю, - поселок, где едва наберется тысяча жителей, затерявшийся в уппланских лесах. Северная страна на задворках Европы с восемью миллионами населения - или их уже девять? В любом случае, что может быть более незаметно, непостижимо и неожиданно?
        Господь выбрал Швецию, Кнутбю и Эву. Разве Мария-Антуанетта не подошла бы Ему больше? Или, может, мать Тереза, Мэрилин Монро, королева Англии? Все земные женщины были одинаково немыслимы в этом качестве, так почему бы и не Эва?
        Так или иначе, Его день пришел, и поверить в это было не трудней, чем во все остальное. Так думала Кристина, поднимая с кровати спящую дочь. Теперь Эва - избранница, и все мы - гости на свадебном пиру. Это ли не причина для радости?
        Так проходили дни, складываясь в недели - ночь, работа и снова ночь. Никогда еще Кристина так не уставала, не чувствовала такой тяжести на душе. Она знала, что это связано с ее неспособностью принять избранничество Эвы. Эти сомнения изводили Кристину час от часу и изо дня в день.
        Впервые после отъезда из Кристинехамна она радовалась тому, что у нее нет подруги. Что поблизости не оказалось никого, кому Кристина могла бы доверить свои мысли, и поэтому держала их при себе. Можно, конечно, позвонить Софии, Кристина не общалась с ней, наверное, вот уже года два. Но обсуждать по телефону помолвку Иисуса Христа - что-то в этом было не то…

19
        Он собирался подойти к ней после проповеди. Шел первый адвент, вечером планировалась репетиция рождественской мистерии, в которой Ирис играла поющего осла.
        Зал был полон, никто не остался дома в это воскресенье. И Синдре выстроил проповедь так, как умел только он. Поначалу как непринужденный разговор, вроде тех, что ведутся между друзьями перед телевизором, когда на экране транслируется футбольный матч. Главные слова обрушились как гром среди ясного неба, поражая, обезоруживая, глубоко проникая в сердце и душу.
        - Осталось не так много времени, - говорил пастор Синдре Форсман. - Их задача - подготовиться. Иисус видит насквозь всех и каждого в Кнутбю и скоро объявится здесь собственной персоной, под видом самого обыкновенного человека. В ожидании его им следует проявлять стойкость, жить правильно и не поддаваться искушениям сатаны. Потому что нечистая сила тоже будет как никогда активна, и это Синдре тоже скрывать от них не намерен. Демоны сделают все возможное, чтобы совратить членов общины Кнутбю с пути истинного, такова обратная сторона избранничества.
        - Помните, у нас есть мощное оружие, чтобы противостоять всем атакам, - уверял он. - Доспехи, которые делают нас неуязвимыми. Это наш волшебный мед - помните мишку Бамси[6 - Мишка Бамси - герой серии комиксов, созданных в 1966 году художником Руном Андреассоном. Медвежонок Бамси отличается невероятной силой, потому что пьет волшебный мед, который готовит его бабушка.]? - Тут дети на задних скамьях рассмеялись, потому что поняли намек. - Я говорю о нашей вере, - продолжал Синдре, и Кристина почувствовала, как его взгляд проник ей в самое сердце, - о любви и надежде. Совсем скоро наступит Рождество, и мы станем радоваться появлению на Земле Иисуса. Это ради нас Он воплотился в человеческом теле, ради нас умер и вернется.
        После проповеди люди окружили пастора, спеша поделиться впечатлениями от его речи. Синдре с трудом пробирался к Кристине, которая все еще сидела на первой скамье, не в силах оторвать взгляд от мужа. Наверное, и Христос так же прокладывал себе путь сквозь толпу больных и увечных, прослышавших о его чудесах в Иерусалиме и жаждущих исцеления.
        Но если Христос, - как, по крайней мере, представляла себе Кристина, - был исполнен скорби о малых сих, то Синдре буквально сиял, чувствуя себя в центре внимания. Он призывал людей говорить по делу, кивал и подбадривал, принимая восхищение. «Собственно, почему он должен вести себя иначе? - спрашивала себя Кристина. - Синдре достоин этого. Он из тех редких проповедников, которые, вместо того, чтобы отгораживаться от людей своей ученостью, ведут их за собой. Так, что к концу проповеди паства словно одна футбольная команда, готовая хоть сейчас выйти на поле и совершить невозможное во имя Иисуса».
        Кристина улыбнулась. Этот образ она тоже позаимствовала у Синдре, который часто сравнивал общину с командой, хотя совсем не интересовался спортом.
        - Кристина, - раздался над ухом его голос.
        Она подняла глаза. Синдре стоял, окруженный поклонниками, и протягивал ей руку. Тем самым он возвысил ее над всеми, показал, что она его. Кристина встала, ног под собой не чуя от гордости.
        - Нам нужно поговорить, - сказал Синдре.
        Кристина кивнула и последовала за ним на служебную половину, где у Синдре был кабинет.
        Синдре хлопнул дверью и сразу изменился в лице.
        - Садись, - велел он Кристине.
        Она села.
        - Я чувствовал это, - продолжал он. - На протяжении всей службы это чувствовали все, включая Эву, Пера и Ирму. В воздухе витало нечто, чему место где угодно, только не в церкви. Я быстро понял, в чем дело.
        Синдре смотрел на нее:
        - Дьявол отыскал лазейку в нашу общину. Никогда еще он не был так близко от всех нас и… от Эвы. Бог знает, что он теперь может с ней сотворить.
        - Лазейку? - переспросила Кристина.
        - Эта лазейка - ты, - кивнул Синдре.
        У нее перехватило дыхание. До сих пор ее муж не был так прямолинеен. Он ходил вокруг да около, ограничивался намеками, косвенными обвинениями, но это…
        - Я?
        - Твое неверие перестало быть твоим личным делом. Мы уже обсуждали этот вопрос на пасторском собрании. Ты живешь неправильно, Кристина, и твоя гордыня не случайна. Ты не готова пройти этот путь с Господом.
        - Я… я готова.
        - Ты не веришь, как все мы, - покачал головой Синдре. - Ты не видишь ни сияния, которое окружает Эву, ни Господа, который грядет. Именно поэтому нечистый и свил гнездо в твоей душе и в твоем теле. И теперь он в тебе.
        Кристина хотела ответить, но слова застряли в горле. Мятущиеся мысли вдруг остановились в голове, словно кто-то внезапно поставил сцену на паузу, и все возражения повисли в воздухе, бессильные и пустые.
        - Во мне?
        Это прозвучало глупо.
        - Неужели поздно? - уже тише спросил Синдре. - Неужели уже не спасти?
        Голос его был тверд. Кристина не поняла, обращается ли он к ней или непосредственно к Господу.
        - Я думаю… - начала она. Слова висели в голове, как воздушные шары, и она отчаянно пыталась ухватиться хотя бы за одну ниточку. - Нет, еще не поздно.
        Синдре остановил на жене долгий взгляд. В его глазах мелькнул огонек презрения, и Кристина не смогла сдержать слез.
        - Нет, - наконец сказал он. - Еще не поздно. Мы будем за тебя молиться, и Господь, конечно, явит свою милость.
        Кристина затаила дыхание.
        - Помоги мне, - прошептала она.
        Синдре не сводил с нее глаз. Он терпеть не мог слез.
        - Ты должен помочь мне, - все так же шепотом продолжала Кристина. - Ты умнейший человек из всех, кого я знаю… и ты мой муж… Ты можешь помочь мне.
        Синдре встал, повернулся к ней спиной и подошел к окну. До вечера было далеко, но сумерки уже сгустились. Свет фонарей лежал на мокром асфальте парковки бледными пятнами.
        - Грядет день великой радости, - провозгласил Синдре. - Иисус к нам возвращается. Не этого ли столько столетий ждали христиане всего мира, не об этом ли молились? И вот теперь этот день совсем близок благодаря Эве и Кнутбю. Наконец все мы вернемся домой, и семья, которая так долго пребывала разделенной, воссоединится. Мы узнаем настоящую любовь, в сравнении с которой человеческие чувства покажутся смешными и жалкими.
        Синдре продолжал глядеть в окно, словно различал в сгустившемся мраке контуры грядущего мира. А когда снова повернулся к Кристине, его лицо было печально:
        - И ты хочешь этому помешать, Кристина?
        Нет, она не хотела. Но в ответ только покачала головой, потому что что-то снова помешало словам вырваться наружу.

20
        Она поднималась из подвала приходского дома, когда услышала наверху голос Синдре. Спускаясь, Кристина только слегка притворила дверь на лестницу, потому что боялась споткнуться в свете одной лишь тусклой подвальной лампочки.
        Собственно, Кристина отправилась в подвал за новой порцией «Поммака». Всю неделю накануне родители спорили, стоит ли давать детям прохладительные напитки после утреннего праздника Люсии[7 - Люсия - национальный шведский праздник святой Люсии, который отмечают в середине декабря. Традиционный элемент праздника - шествие Люсии, возглавляемое девушкой в венце с зажженными свечами.]. В конце концов Синдре решил, что пара-другая бокалов «Поммака» не нанесут особого вреда, с чем, однако, не все были согласны.
        - Твои шафрановые булочки, Ирма, куда более верный путь к погибели, - пошутил Синдре, и Ирма зарделась от такого комплимента.
        В итоге после шествия Люсии и утренника, - на котором Стаффан Сталледренг в колпаке звездочета напрочь забыл слова, но прекрасно сымпровизировал, чем привел публику в восторг, - весь «Поммак» разошелся в считаные минуты. Антон и Ирис, тоже задействованные в хоре, дергали мать за платье, выпрашивая угощенье. Наконец Кристина, взяв инициативу на себя, отправилась за добавкой. И пусть другие мамы думают что хотят.
        В подвал можно было попасть из холла, через неприметную дверь сразу за той, что выходила во двор. Ею редко пользовались. Во всяком случае, плащи и шапки на крюках вдоль лестницы, а также сапоги и старые туфли под ними хранились здесь, сколько Кристина могла помнить. Похоже, о них просто забыли или же намеренно избавились от них таким способом.
        Услышав голос мужа из холла по другую сторону подвальной двери, Кристина так и застыла на крутой лестнице. Пакет с бутылками сразу стал неподъемно тяжелым.
        Голос Синдре звучал озабоченно, но спокойно и вполне дружелюбно.
        - Ты же можешь, - сказал он.
        - Я не знаю, - ответила молодая женщина, которую Кристина узнала не сразу.
        - Верь мне, - продолжал Синдре. - Ты человек редкой чистоты.
        - Я не знаю, - смущенно повторила женщина.
        - Это не комплимент, Анна. Я всего лишь говорю то, что вижу. Именно поэтому я и решил посоветоваться с тобой.
        Анна. В этот момент Кристина вдруг узнала женский голос, который принадлежал Анне Андерсон - девушке, отвечавшей за миссионерскую работу в Римбу. Это ее парня Кристина встретила в кафе возле Академической больницы.
        - Не уверена, что могу давать советы пастору, - почти испуганно возразила Анна.
        - Но я ведь спрашиваю не тебя, - уже мягче объяснил Синдре, - а Господа.
        - Не уверена, что могу задавать вопросы Господу.
        - Ты слышишь его, Анна. Я знаю, и Эва говорит то же. Если спросишь ты, он обязательно ответит.
        Повисла пауза. Наверное, девушка кивнула, потому что Синдре продолжил:
        - Я и моя жена оказались в трудной ситуации, Анна.
        Ноги Кристины подкосились, бутылки звякнули, но Синдре с Анной, похоже, ничего не слышали.
        - Так бывает, Анна, - продолжал Синдре. - Поначалу любовь затмевает все, но потом жизнь снова берет свое. Появляются дети… и прочие обстоятельства, над которыми мы не властны. Если повезет и хватит терпения и сил, любовь сможет снова склеить все по кусочку, но…
        Кристина не дышала. Подвернись такая возможность, она поставила бы бутылки на ступеньку, но боялась выдать себя малейшим движением.
        - Я вижу три возможных варианта развития ситуации, - продолжал Синдре, - и хотел бы знать, как смотрит на это Создатель.
        - Да, - чуть слышно выдохнула девушка.
        Тут Кристина представила себя, вжавшуюся в стенку между старыми плащами. Что, если Синдре обратил внимание на щель за подвальной дверью? С другой стороны, с какой стати это должно его заботить.
        - Первое - Кристина возвращается к вере, - продолжал Синдре. - Это ведь ее детская вера, совсем такая, как твоя, Анна, заставила меня когда-то в нее влюбиться. Сейчас это кажется почти невероятным, но ведь в то время сомневающимся был я, а Кристина неколебимой, как скала. И это то, о чем я хочу спросить Господа - вернется ли она в лоно веры? Возможно ли, чтобы все стало так же хорошо, как раньше? Хватит ли у нее на это сил?
        Синдре замолчал, Анна не отвечала. Кристина представляла, как она сидит, опустив глаза в пол. Кем надо себя возомнить, чтобы встретить взгляд Синдре после такого вопроса?
        - Мы с Кристиной расстаемся, это второе, - продолжал Синдре. - Как пастор, я прекрасно осознаю все сложности этого варианта, тем не менее. Я давал слово перед лицом Господа оставаться верным этой женщине до гробовой доски, но… обстоятельства бывают сильнее нас, иногда нам приходится к ним приспосабливаться, увы.
        - Да, - все так же шепотом повторила Анна. Не в силах больше терпеть, Кристина поставила бутылки на ступеньку. Она сделала это как могла осторожно, но легкого звона избежать все же не удалось.
        - Наконец, третье, - провозгласил Синдре. - Господь забирает Кристину к себе.
        - Что вы имеете в виду? - испуганно переспросила Анна.
        - Что Кристина умрет. Мне снилось, как она возвращается к Господу, и я склонен считать этот сон пророческим. Хотя и не вполне уверен… Поэтому я и хочу с твоей помощью спросить Господа, умрет ли Кристина.

21
        - Это будет наш вечер.
        Ясмина как будто не поняла, что сказала Кристина. Дело было в пятницу, после работы. Обе женщины сидели на кухне.
        - Синдре уедет во второй половине дня, - объяснила Кристина. - В доме останемся только мы и дети. Думаю, самое время будет заняться собой. Мы это заслужили, правда?
        Но Ясмина смотрела все так же скептически:
        - Куда уедет Синдре?
        - Он приглашен на обед к Перу и Ирме.
        - А ты?
        - А я нет.
        - Он приглашен, а ты нет? К Флудквистам?
        - Все верно.
        - Но это как-то… странно, тебе не кажется?
        С начала декабря, с того самого дня, когда Синдре обнаружил, что Кристина стала лазейкой для сатаны, никто из руководства общины с ней не разговаривал. И не то чтобы их к тому принуждали, нет. С Кристиной и в самом деле творилось что-то неладное, она сама это видела. Так или иначе, теперь у нее никого не было, кроме Ясмины. Между Кристиной и мрачноватой няней из Норрланда возникло нечто вроде молчаливого союза. Его было трудно назвать дружбой и даже просто доверительными отношениями, но этого было достаточно, чтобы Кристина не чувствовала себя такой одинокой.
        И ничего не изменится, пока у Кристины не получится поверить в то, что Эва невеста Христа. Притворяться не имеет смысла, Синдре тут же выведет ее на чистую воду. То, что Кристина принимает избранничество Эвы как факт, не засчитывается. Нужно поверить сердцем, но это было именно то, на что Кристина пока не чувствовала себя способной.
        - Зато какие возможности, - улыбнулась она в ответ на вопрос Ясмины. - Впереди выходные - и мы никому ничего не должны. Кроме подарков, конечно. Хотя я уже почти все купила.
        - А я не все, - подхватила Ясмина.
        - Управилась на неделе, - оживилась Кристина. - Прошлась по всему списку, даже Эльсу не забыла.
        Тут лицо Ясмины расслабилось.
        - И что ты ей подаришь? - улыбнулась она.
        - Решила, будет кстати что-нибудь такое, во что можно вонзить зубы. Резиновое собачье кольцо, например. Ей должно понравиться!
        Ясмина рассмеялась, кивая. Да, пожалуй.
        - Итак, выходной! - объявила Кристина. - И мы его заслужили, правда?
        И, прежде чем Ясмина успела ответить, выскочила из-за стола, побежала на второй этаж и несколько секунд спустя прокричала сверху:
        - Педикюр и маникюр. И еще мне нужно осветлить волосы. Что скажешь?
        Ясмина ничего не имела против педикюра и маникюра, но волосы доверяла только профессионалам.
        - Тогда ты должна мне помочь, - продолжала Кристина.
        Она уже спускалась с лестницы с тазиком, в котором лежали кремы, пилочки, ножницы и полотенца.
        Привлеченная шумом, Ирис вышла из своей комнаты и поинтересовалась, что происходит. Кристина немедленно нашла ей работу в импровизированном салоне красоты и вручила тюбик крема. Антон, который никогда не оставлял старшую сестру надолго, сел за кухонный стол рисовать - этим он мог заниматься часами. Эльса спала в прихожей в снятой с колес люльке от коляски.
        - Вот так… - Кристина и Ясмина окунули ноги в ароматную пену, каждая со своей стороны. - Вот так, да?..
        Было шесть вечера, когда Антон объявил, что хочет есть. На радостях Кристина забыла купить продуктов и решила, - оборачивая полотенцем только что осветленные волосы, - заказать пиццу. До сих пор она делала это только один раз, Синдре не одобрял лишних денежных трат. Но сейчас Синдре не было дома, и даже воспоминания о скупом супруге не могли испортить Кристине настроения.
        После салона красоты они затеяли не менее увлекательную возню - одна команда против другой - на полу, а потом Кристина позвонила в пиццерию в Эдсбру. Там заправлял выходец из Турции, которого как будто не особенно воодушевила перспектива везти заказ в Гренсту под проливным дождем.
        - Мы хотим одну кальцоне и три каприччиозы, - сказала Кристина, - с двойным сыром, пожалуйста. И салат из капусты на всех.
        Она даже не поинтересовалась, сколько это будет стоить.
        Пицца прибыла спустя почти час. Они накрыли стол и зажгли свечу на подоконнике. К нескрываемому удивлению Ясмины, Кристина достала бутылку красного вина. Перед едой молились дольше обычного, предоставляя времени идти своим чередом, а потом дружно занялись пиццей. Они набросились на нее, как стая голодных волков, и все-таки не справились. В любой другой день Кристина расстроилась бы при виде недоеденных кусков, но сейчас молча сложила тарелки в мойку и достала скрипку.
        - Ты играешь? - удивилась Ясмина, и Кристина вдруг осознала, как давно это было в последний раз.
        Она аккомпанировала, а дети пели. К девяти часам все устали. Ирис поднялась в свою комнату, а Антон и Эльса уснули в гостиной на диване. Ясмина хотела перенести их в спальню, но Кристина ее остановила:
        - Чуть позже я сделаю все сама. Они так уютно смотрятся на этих подушках… Ложись, Ясмина, я здесь приберусь.
        Синдре вернулся от Флудквистов поздно ночью. Осторожно, чтобы не разбудить жену, проскользнул в спальню. Кристина прошептала: «Привет» в тот момент, когда он закрывал дверь.
        Она не задернула гардины, поэтому, откинув одеяло, Синдре мог различить в контуры ее тела в холодном лунном свете. Кристина имела привычку спать в трусах и майке.
        - Иди сюда, - позвала она.
        Синдре помедлил секунду или две, а потом разделся. Кристина улыбнулась его поспешности. Он выдвинул ящик бюро, где лежали презервативы.
        - Не надо, - прошептала Кристина. - Без них так здорово.
        Тогда Синдре скинул трусы и лег в постель.

22
        Проснувшись наутро, Кристина рывком села в кровати и сразу поняла, что ее разбудило. Желудок сжался, его содержимое поднялось к самому горлу. Кристина откинула одеяло и, зажав рот ладонью, побежала в ванную. Когда она открыла дверь, проснулся Синдре и спросил, что происходит. Она не смогла ему ответить с полным ртом и бросилась к унитазу, выплескивая из себя красноватую, слизистую жижу с кусочками пиццы. В унитаз попала примерно половина, столько же на пол.
        Кристина упала на колени. Она старалась дышать медленнее, и некоторое время ей это удавалось. Но потом зловоние снова запустило рефлекс. Желудок запульсировал, и второй каскад выплеснулся отчасти через нос. На этот раз все ушло в унитаз. Не поднимая головы, Кристина нащупала кнопку слива и успела смыть все, прежде чем ее вырвало в третий раз.
        - Господи, как это отвратительно.
        Это был Синдре, незаметно появившийся в ванной. Кристина застыдилась. Она подумала, что комментарий относится к ней, но в следующий момент увидела, что и он блюёт над раковиной.
        - Черт, - выругался Синдре. - Что происходит?
        Лишь десять минут спустя супруги смогли вернуться в спальню. За это время они успели прополоскать рот и почистить зубы, после чего оба почувствовали себя лучше. Слабость, конечно, осталась, но новых позывов к рвоте не было. Сошлись на том, что причиной случившегося стала рвотная инфекция, которую занесли в дом чужие дети.
        Синдре уснул спустя несколько минут. Кристина лежала в кровати и смотрела в потолок. Пульс участился. Некоторое время Кристина ничего не чувствовала, кроме колотящегося комка в горле. Она вспотела. Может, в спальне действительно было жарко, или вдруг подскочило давление? Что, если у нее жар?
        Когда простыня прилипла к телу, а ноздри заполнил запах пота, она встала и снова поковыляла в ванную. Нашла упаковку альведона и приняла две таблетки. Этого было мало. Кристина стала искать снотворное Синдре, баночку дексофена, который он принимал от болей в спине. Обычно она хранилась в верхнем ящике возле раковины, но на этот раз ее там не оказалось, и Кристина вернулась в постель. Стоило лечь - пульс участился, и комната вокруг закружилась.
        Пару часов спустя Кристину разбудила резкая боль в бедре. Это было похоже на укус осы, и она заворочалась в постели. Движение снова запустило карусель в голове. Спала ли она вообще? Горький привкус на языке заставил вспомнить о рвоте, которая тут же вернулась. Кристина осторожно повернула голову. Синдре храпел, повернувшись к ней спиной.
        Ей нужно подняться срочно в туалет. Кристина отбросила одеяло. В постели что-то было, возле бедра. Инсулиновый шприц Синдре, это на него она напоролась во сне? Помогала Синдре ввести инсулин, да так и уснула, не убрав шприц? Но ничего такого Кристина не помнила. В голове, как и перед глазами, все расплывалось, как в тумане.
        Она ощупала бедро - ни малейшей припухлости. Тогда, может, это не шприц, а что-то другое? Заколка, например. Кристина попробовала сосредоточиться, но мир внутри нее рухнул - и ледяной дождь обрушился разом на все мозговые центры.
        Ее затрясло. В страшном ознобе Кристина перестала чувствовать собственные ноги. Она встала, но была вынуждена ухватиться за спинку кровати, чтобы не упасть. Пыталась сообразить, который теперь час. Что-то около полудня? Небо за окнами серое, и поля лежат черные, хотя в глубине леса снег еще не совсем растаял.
        Кристина направилась в ванную и закрыла дверь, чтобы не будить Синдре, прежде чем включила воду. Ее трясло от холода, нужно было согреться. Пока ванна наполнялась, Кристина присела на край унитаза. Мысли и слова так и метались в голове, натыкаясь друг на друга. Не вполне понимая, что произошло, Кристина вдруг обнаружила себя лежащей на полу.
        «Ну наконец, - подумала она. - Хоть пару минут без движения».
        Воды все прибывало. Кристина с трудом перешагнула через бортик. Как была, в трусах и майке, она стояла посреди почти полной ванны, и вода согревала окоченевшие икры и стопы. Все вокруг крутилось. Кристину как будто запихнули в черный пластиковый пакет и швырнули в глубокую, темную нору. Потом она упала, из разбитой головы хлынула кровь. Струйка извивалась, как красная шелковая лента, и вода в ванне быстро стала розовой.
        Эва Скуг
        Рождество 1999 - зима 2000

23
        Трагедия обрушилась на семью Форсманов из Гренста-горда за неделю до Рождества. Но ни сновавшие по дому медики, ни полиция с ее рутинными вопросами и обязательными чашками кофе, ни даже соседи, приносившие Синдре готовую еду в кастрюлях, чтобы хоть чем-то помочь ему и детям, помимо бесконечных слез и молитв, - ничто не могло отбить запах, словно въевшийся в эти стены. Так думала Эва Скуг, когда переступала порог прихожей спустя три дня после того, как Синдре и Петер обнаружили Кристину мертвой. Дверь в ванную была заперта изнутри, и Синдре позвал Петера помочь взломать замок. От увиденного Синдре едва не лишился чувств. Это Петер потом вызвал «Скорую» и сопровождал соседа в полицейский участок.
        Каждый дом на холме в Гренсте имел свой запах. У Эвы и Петера пахло древесиной, опилками и немного кардамоном - последствие тысяч и тысяч выпитых здесь чашек чая. У свекрови и свекра Эвы, Улле и Анн-Бритт Скуг, доминировал специфический стариковский запах, особенно на первом этаже, - характерная смесь увлажняющего крема с ванильным экстрактом из аптеки.
        В доме семьи Альме, который стоял ближе других к шоссе и на расстоянии хорошо брошенного камня от холма Гренста, пахло несвежими носками и клеткой из-под хомячков. В этом доме жила младшая сестра Петера Беттан и ее муж Лукас, компьютерный гений. Беттан как могла боролась с неприятными запахами, которые здесь как будто поднимались из-под земли. Но сколько бы ароматических свечей она ни изводила, воздух лучше не становился. И это была одна из причин того, что Эва навещала золовку крайне редко.
        Трудней всего было выразить на словах, как пахло в доме Синдре и Кристины Форсманов. Немного корицей, - пожалуй, что-то такое сладковатое витало в воздухе. Но оно смешивалось с чем-то травянистым и сухим, что, возможно, лучше всего определялось как запах сена.
        Петер оказался прав. Синдре выглядел ужасно, - не по размеру просторные джинсы, застиранная синяя майка натянулась на животе. Глаза в красных прожилках, подбородок и щеки небриты, круги вокруг глаз темнее обычного и спина колесом. Из него как будто весь воздух вышел. Что и говорить, зрелище не для слабонервных.
        Он смотрел на нее потухшими глазами:
        - Да?
        Ничего себе приветствие… В теле запульсировал адреналин.
        - Ты неважно себя чувствуешь, Синдре, - не то спросила, не то констатировала Эва.
        - Неважно, - согласился он. - Но это ведь неудивительно в моем положении, да?
        - Петер говорил, что по утрам ты бродишь по дороге в халате.
        Он дернул плечами. После смерти жены у Синдре не хватало сил пользоваться собственной ванной, и он ходил мыться к Альме.
        - Так дальше продолжаться не может, ты сам должен это понимать.
        Он поднял на нее взгляд, в котором не отражалось ничего и тем более раскаяния.
        За его спиной в гостиной Ясмина занималась Антоном и Ирис. Эва нагнулась и помахала ей рукой. После рождественских каникул в доме Форсманов снова будет детский сад, в том числе и для детей Эвы. Значит, здесь должно быть место для игр и смеха, и позаботиться об этом - задача Эвы.
        - Покажи, - попросила она шепотом, чтобы не было слышно в гостиной.
        Синдре посмотрел на нее, как насторожившийся зверь:
        - Что показать?
        - Покажи, где все произошло.
        Он медлил. Не отказывался, но и не двигался с места.
        - Просто покажи.
        - Там, наверху, - пробормотал Синдре. - Пойдем, если так хочешь.
        - Я здесь не ради прихоти, - заметила Эва. - Веди.
        Он постоял еще несколько секунд, словно все еще на что-то надеясь, но потом вздохнул, повернулся и, тяжело ступая, пошел впереди нее по лестнице.
        Эва еще раз кивнула детям и печально улыбнулась.
        - Привет, Эва, - помахала в ответ Ирис.
        На последней ступеньке Синдре остановился, Эва шла за ним почти вплотную.
        - В чем дело? - недовольно спросила она.
        - Зачем тебе это нужно?
        - Это нужно не мне, Синдре. Жизнь продолжается, понимаешь? Нам надо думать о будущем, а не о прошлом. Веди.
        Он шагнул на последнюю ступеньку и повернул налево, в спальню, где Эва когда-то учила Кристину совершенствоваться, давая понять, что Кнутбю не какой-нибудь там Кристинехамн, а Филадельфийская община - не обычный пасторский приход.
        Синдре тяжело сел на кровати и сделал жест в сторону ванной:
        - Там. Я нашел ее там.
        - Покажи, - настаивала Эва.
        - Нет, - он почти незаметно мотнул головой.
        - Да.
        - Эва, я не хочу. Это… я даже не могу описать тебе, как все это было.
        Синдре замолчал, не желая продолжать разговор. Его «нет» прозвучало слишком категорично, чтобы Эва смогла его проигнорировать.
        - Тогда я сделаю все сама, - сказала она.
        Эва сама не знала, что ожидала увидеть в этой комнате, но ее поразили царившие там чистота и стерильность. Кто-то основательно прибрался. Более того, стены, ванна, раковины и пол были тщательно продезинфицированы. Резкий химический запах, отсутствие полотенец и резинового коврика под ногами делали обстановку безликой, почти казарменной.
        Эва заткнула сливное отверстие пробкой и включила теплую воду. Догадывался ли Синдре, что у нее на уме? Возможно. С первого дня знакомства оба заметили удивительную способность предугадывать мысли и слова друг друга. Отчасти именно поэтому Эва и решила, что место Синдре Форсмана рядом с ней, в Кнутбю. Что вместе они смогут многое.
        Она быстро разделась. Брюки положила на унитаз, футболку сверху. Осталась в бикини. Эва впервые обнажалась перед Синдре, и случай для этого был как будто не совсем подходящий. С другой стороны, это бикини она не надевала с прошлого лета, и черная ткань странно смотрелась на фоне бледной кожи. Но Эва отбросила прочь все сомнения, повторив, что делает это не ради себя. Она вышла из ванной:
        - А теперь помоемся вместе.
        Если до сих пор Синдре был просто бледен, то сейчас он побелел как мел.
        - Что?.. Нет.
        Эва встала перед ним, заслонив собой вид на луга за окном, и вздрогнула, когда Синдре посмотрел на ее грудь.
        - Мы сделаем это вместе, - повторила она. - Ты прекрасно понимаешь, что не можешь и дальше пользоваться чужой ванной. Еще раз пройдешься по улице в халате - и пойдут разговоры. Ты пастор общины Кнутбю, образец поведения для людей. Это большая ответственность.
        Она протянула руку, которую Синдре, в конце концов, принял, поднявшись с места.
        - У тебя есть плавки?
        Несколько секунд Синдре вопросительно смотрел на Эву, а потом кивнул.
        - Надевай их и приходи ко мне.
        Она отпустила его руку и вошла в ванную. Осторожно ступила в воду, села. Спустя несколько минут Синдре открыл дверь. Он был в синих плавках с тиграми и выглядел несчастней некуда.
        - Ну давай, - подбодрила его Эва. - Это не так страшно, как кажется.
        Еще пару секунд он молча смотрел на нее, но видел совсем другое. Эва хорошо представляла себе, что именно, Петер описал картину достаточно подробно. Розовая от крови вода и безжизненное тело. Ткань футболки шевелилась, и это создавало иллюзию еще теплящейся жизни.
        - Давай же, Синдре, - повторила она мягче.
        Синдре сделал еще два шага, быстро перешагнул через бортик и сел лицом к ней. Вода продолжала течь.
        - Не холодно? - спросила Эва.
        Он покачал головой. Подобрал ноги к груди, сжался, чтобы оставить ей как можно больше места. Ванна была совсем маленькая, явно не предназначенная для двоих.
        Эва поднялась, повернулась к Синдре спиной и снова села, между его ног. Они не двигались, пока вода в ванне не стала переливаться через край. Тогда Эва прикрутила кран.
        - Теперь можешь меня потрогать, - разрешила она.
        Расслышал ли Синдре, как она при этом почти неслышно вздохнула?
        - Невеста хочет, чтобы жених приласкал ее, - разъяснила Эва.
        Этот ритуал придумала не она и не Синдре. Просто сразу после церемонии венчания в церкви оба почему-то решили, что так должно быть.
        Синдре сидел за спиной Эвы и не двигался. Потом под водой взял ее руку в свою и приложил к своей промежности. Поначалу он ласкал медленно, почти механически, а потом дело пошло быстрее. Когда мышцы на бедрах Эвы напряглись и она откинулась назад, прижавшись к нему почти вплотную, Синдре запустил руку в ее трусы. Нижней частью спины Эва чувствовала, как напрягся его член.
        Это уже было против правил. Неписаных, по которым они играли, но и писаных тоже. Потому что согласно последним Эва принадлежала Петеру, который был ее законным супругом перед Богом и людьми.
        И то, что Синдре ласкал ее на протяжении всей осени - в машине, в церкви, за гаражами и во время прогулок, - не было обычными сексуальными отношениями мужчины и женщины. Синдре был идеальной заменой ее небесного супруга. Как никто другой он умел развеять ее сомнения и разрешить все вопросы. Стоило Эве спросить, что думает по тому или иному поводу Господь, - и Синдре пускался в многочасовые рассуждения. При этом он удовлетворял ее страсть, даже дарил маленькие оргазмы. И тогда Эва не была больше Эвой, но Фирцей, земной невестой Христа. Равно как Синдре переставал быть Синдре, превращаясь в пальцы и прикосновения ее небесного мужа. При этом, что тоже немаловажно, он не воображал о себе ничего особенного. Синдре был инструментом ее удовольствия, не более.
        Поэтому то, что он прижался к ней в ванной, дав почувствовать свой напряженный член, и то, что его правая рука уже ласкала ее живот, все решительнее продвигаясь в направлении груди, явно выходило за рамки дозволенного. Но Синдре не смущался. Он так хорошо знал ее тело и то, где следует нажать сильнее, чтобы доставить ей максимум удовольствия.
        - Нет, - остановила его Эва. - Нет, так не пойдет.
        Синдре не слушал и массировал все интенсивнее.
        - Нет, - повторила Эва.
        Она не хотела доводить дело до оргазма, хотя оставалось совсем немного.
        - Но ты сама этого хотела, - прошептал он ей в ухо. - Ты ведь ради этого сюда пришла?
        - Нет. - Эва откинула его руку от своей груди. - Зачем ты продолжаешь? Ты ведь прекрасно знаешь, как все должно быть.
        - И как же? - в свою очередь удивился Синдре. - Теперь все по-другому. Кристины больше нет, ничего не будет как прежде.
        Он еще раз попытался ухватить ее за грудь, но Эва нашла в себе силы к сопротивлению. Она встала в ванне во весь рост и посмотрела на него сверху вниз:
        - Ты забыл, кто я.
        - Нет, - возразил на этот раз Синдре. - Но на Земле нет женщины чище, чем Фирца, значит, что бы ни делала Фирца, она непорочна.
        Эва не отвечала, просто вышла из ванны.
        - Я свое сделала, - сказала она, стараясь сохранять невозмутимость. - Ты больше не боишься пользоваться этой ванной.

24
        - Ты поедешь в этой обуви?
        Петер посмотрел на свои черные спортивные туфли:
        - Мне переобуться?
        Она кивнула:
        - Я подожду тебя снаружи.
        Эва пошла к машине, оставив Петера подыскивать обувь поприличней. Иногда ей казалось, что он нарочно одевается так смешно, чтобы позлить ее. Петер ведь был моложе нее, Эва прекрасно помнила себя в его двадцать четыре года. Уж как она тогда бунтовала… Старших считала ренегатами, застрявшими в историческом прошлом. Приходской жизни это касалось не в последнюю очередь, и Эва то и дело нарывалась на конфликты.
        Думает ли Петер так же, как она тогда? Неужели и ее считает ренегаткой?
        Вообще, что касалось Петера, здесь Эва ни в чем не была уверена. Его влечение к ней так же трудно было истолковать. Две души узнали и полюбили друг друга гораздо раньше, чем разум понял, что произошло. Со стороны Петера это был классический вариант с первого взгляда. При этом он был так молод, что Эва долго стыдилась своих чувств и не желала их признавать. Она довольно быстро разглядела, что он не такой ребенок, каким кажется. В свое первое лето в Кнутбю Эва отправилась на пляж вместе с семейством Скуг, и вид его обнаженного тела не давал ей потом покоя несколько недель.
        Петер был совершенен. Эва уже тогда поняла, чем обернется для нее этот брак. Вечной борьбой, причем из-за разницы не столько в возрасте, сколько в силе. Нет, в том, что касается силы духа, бесспорный перевес был, конечно, на ее стороне. Но когда, ради сохранения мира в семье, Эва становилась на один уровень с Петером, обман был очевиден, прежде всего ему. В результате Петер стал раздражительным и болезненно воспринимал малейшую критику в свой адрес. Когда Эва прилюдно хвалила мужа, всячески превознося его заслуги, Петер понимал это с точностью до наоборот. Как будто она брала на себя смелость судить его и пыталась отвести глаза от его недостатков путем очевидного преувеличения достоинств.
        Возможно, мнительность Петера во многом объяснялась их близостью к родительскому дому. Ведь от крыльца Улле и Анн-Бритт Скугов дом Эвы и Петера отделяло меньше десяти метров. Осознавая щекотливость ситуации, родители Петера старались держать дистанцию даже после появления внуков. Эва плотно задергивала гардины в детской и советовала Анн-Бритт делать то же самое.
        В общем и целом все было в порядке, и Эва мирилась с близостью стариков гораздо легче, чем Петер. Не говоря о том, что Улле с самого начала оставался ее первым защитником и опорой в глазах соседей. Не будь его, Эве ни за что бы не удалось занять столь видного места в общине. Свекор часто шутил по поводу разницы между ними, называя себя неприметной сельской букашкой, а ее - столичной звездой. Но на самом деле любил невестку не меньше, чем она его. «Если бы я не выбрала сына, обязательно вышла бы за папу», - в свою очередь шутила Эва.
        Петер открыл дверцу автомобиля и сел за руль. На этот раз в обуви, более подходящей случаю.
        Кристину Форсман похоронили за два дня до Нового года. И двух недель не прошло с того дня, как Синдре обнаружил ее тело в ванной. Некоторым поспешность казалась подозрительной, как будто Синдре не терпелось с глаз долой закопать жену в землю.
        Защищая своего пастора перед общиной, Эва повторяла, что все делается в интересах детей. Каково им начинать новое тысячелетие с похорон матери? Аргумент с ходу отбивал все возможные возражения.
        Так или иначе, около одиннадцати часов пополудни машина Скугов припарковалась возле церкви. Публика уже заняла скамьи. Эва и Петер, оба в черном, рука об руку пересекали парковку.
        Прямо у дверей Эва наткнулась на незнакомую пожилую пару, в которой предположила родителей Кристины. Она слышала о Юнасе и Юханне Юнсон, чаще всего от Синдре, ни разу не помянувшего добрым словом родителей жены. Петер сообщил, что Юнсоны остановились в отеле, хотя Синдре и приглашал их к себе. Сам по себе этот факт говорил о многом, и Эва настроилась на недоброжелательность и подозрительность.
        Но горе меняет людей по-разному. Юнсоны выглядели смирившимися или просто усталыми. Со слезами на глазах они поблагодарили Скугов за сочувствие и молитвы. Юханна сказала, что ее дочь нашла в Эве хорошую поддержку и много рассказывала о ней. Эва кивнула, не в силах выжать из себя ответную любезность, и оглянулась на мужа, который не выказывал ни смущения, ни удивления. Тогда и Эва успокоилась, решив ограничиться формальной вежливостью, и печально улыбнулась.
        Церемония получилась красивой, с музыкой и песнями. Андерс Вестман играл на скрипке вермландские мелодии в знак особого уважения к покойной. Дети, которых в церкви набралось много, вели себя образцово. Даже Эльса, младшая дочь Синдре и Кристины, была молчалива. Восьмилетняя Ирис, невозмутимая как скала, сидела рядом с отцом. Антон изо всех сил старался подражать старшей сестре, и в том, что это у него не особенно получилось, был виноват только Синдре.
        Потому что Синдре Форсману, вдовцу Кристины Форсман, пастору Филадельфийской общины Кнутбю и отцу семейства, оказалось не по силам достойно выдержать этот день. Все видели, как его сгорбленная спина сотрясалась от рыданий. А когда Пер Флудквист, который вел церемонию, заговорил об улыбке Кристины, ее энергии и о том, что дети Кнутбю на всю жизнь сохранят о ней самые теплые воспоминания, Синдре заголосил так, что было слышно на задних скамьях.
        Эва изо всех сил сжала руку мужа, но не от горя или отчаяния.
        - Знаешь, сколько дней потребуется, чтобы в моих пальцах восстановилось нормальное кровообращение? - спросил ее потом Петер.
        Когда после панихиды гости вышли в теплую зиму - ночью с неба летели редкие снежные хлопья, но и те растаяли с наступлением рассвета, - Эва догнала Синдре на полпути к приходскому дому. Пастор разговаривал со своей сестрой Лизой. Они мало общались, за год их видели вместе от силы пару раз. Синдре считал такие отношения идеальными, как заведомо исключавшие любые конфликты.
        Не имея времени на формальную вежливость, Эва похлопала пастора по плечу.
        - Простите, - обратилась она к Лизе. - Синдре, можно тебя на минутку?
        Синдре бросил на сестру вопросительный взгляд, словно хотел дождаться ее разрешения, и Эву это разозлило еще больше.
        Лиза кивнула и присоединилась к другим гостям, направлявшимся в приходской дом, к поминальному кофе и сладостям.
        - Так не годится, - строго заметила Эва, когда Лиза отдалилась достаточно.
        - Это мое горе, и ты…
        - Здесь не о чем спорить, - оборвала она. - Ты должен вести за собой общину. Ты - пастор, образец для подражания. А не жалкий бедолага, который сотрясается от рыданий на церковной скамье.
        - Сожалею, если мои слезы расстроили тебя, - жестко ответил Синдре.
        - Твоя ирония неуместна. Кристина ушла к Господу, это не повод для скорби. Тебе это известно лучше, чем кому-либо другому.
        Эва сама не смогла бы объяснить, почему его слезы по жене так ее раздражали. Кристина Форсман была домохозяйкой из Вермланда, совершенно недостойной руки такого человека, как Синдре. Положа руку на сердце, он первый согласился бы с этим.
        - Похороны придуманы для того, чтобы дать нам возможность проститься с теми, кого мы любили и кто был нам близок, - спокойно разъяснил он. - Причина скорби не в том, что ушедший возвращается к Господу. Мы оплакиваем свою потерю.
        Это Эва отыскала Синдре и пригласила на место пастора в Кнутбю, хотя он и не имел опыта. Это она и Петер купили Гренста-горд для Форсманов. И Эва же пару месяцев назад обратилась к Лукасу Альме с просьбой дать Синдре шанс в качестве продавца-консультанта на предприятии Лукаса «Веббюн».
        И это Синдре утешал плоть Фирцы в ожидании ее небесного жениха.
        Так допустимо ли, чтобы такой человек сидел и плакал как ребенок?
        - Да, ты за словом в карман не лезешь, - едко улыбнулась она. - Но я говорю о деле. О том, что видели все. О человеке, который желал Кристине скорейшего возвращения домой.
        - Ты не можешь обо мне так говорить, - перебил ее Синдре. - Во всяком случае, не сегодня.
        Его глаза загорелись, забегали, и Эва поняла, что зашла слишком далеко.
        - Никто не оспаривает твоего права на скорбь и слезы, - спокойно возразила она. - Ты ведь должен показать детям, что любил их мать. Но не забывай и радоваться за свою жену, которая раньше всех нас удостоилась возвращения. Объясни детям и всей своей пастве, что все мы совсем скоро последуем за ней. И это будет счастливый день, потому что обеты исполнятся и воссоединятся те, кто были разлучены.
        Эва замолчала. Некоторое время они с Синдре просто стояли и смотрели друг на друга. Они никогда не ощущали себя соперниками и не мерились силами.
        Синдре почти не дышал. Снял очки, протер их платком.
        - Вместе мы встретим это будущее с надеждой и верой, - сказал он, снова надевая очки. - Я прошу прощенья за то, что не имел силы достойно держаться сегодня.
        Эва погладила его по щеке.
        - Не надо извиняться за собственные чувства, - успокоила его она.

25
        Год начался с репетиций, которые проходили в церкви по вторникам и четвергам. Спешки не было, премьера планировалась не раньше конца лета - начала осени, но «путь уже половина цели» - как любил выражаться Пер Флудквист вслед за Карин Бойе[8 - Карин Бойе (1900 - 1941) - шведская писательница, поэтесса.].
        Сам Пер выступал в качестве режиссера и продюсера. Это ему пришла в голову идея постановки христианской аллегории на тему «Красавицы и Чудовища» - самого успешного бродвейского мюзикла за последние несколько лет. Прошлым летом Пер показал себя с лучшей строны и в роли антрепренера. Ему удалось привлечь на спектакли труппы несколько сотен зрителей, которые приезжали из Римбу и Уппсалы и даже платили деньги. Тогда, как и на этот раз, музыку к спектаклю сочинил Юнни Мохед, а Анна Андерсон исполняла одну из ведущих ролей, хоть и не самую главную.
        В этот вечер в зале сидела Эва Скуг. Она впервые зашла на репетицию, и сразу реплики и речитативы стали более четкими, даже темп прогона убыстрился. После репетиции Юнни Мохед торопился на внутрикомандный матч, а Эва собралась в приходской дом, где ее ждала кипа бумаг на подпись.
        - Можешь задержаться на минутку? - попросила ее Анна.
        - Конечно.
        В отсеке для оркестра последние музыканты чехлили инструменты. Дождавшись их ухода, Анна и Эва расположились в глубине потухшей сцены, где так уютно темнели кресла из театрального реквизита.
        - Отличное место, - похвалила Эва. - А у тебя и в самом деле очень красивый голос. Удивительно только, что Пер не дал тебе главную роль.
        - А… - Анна сразу покраснела. - Мне нравится быть в тени. Но и остальные играют здорово, согласись.
        Эва улыбнулась. Это был ответ, которого она ожидала от Анны Андерсон.
        - Что я могу для тебя сделать? - спросила она.
        - Я хотела поговорить о Юнни, - ответила Анна и тут же уточнила: - Юнни Мохеде.
        - Кажется, я догадываюсь, о каком Юнни идет речь, - рассмеялась Эва. - Или их несколько?
        Тут обычно приветливая Анна поджала губы. Похоже, она рассчитывала обсудить нечто действительно важное. Эва тоже сразу посерьезнела.
        - Я знаю, тебе нравится, что мы вместе, - продолжала Анна, - но что касается меня… Скажи, ты уверена, что мы удачная пара?
        Анна и Юнни были помолвлены, свадьба планировалась этой осенью. И Эва Скуг не только благословляла этот союз, но и в значительной мере способствовала его возникновению.
        Она сдержала раздражение. Обычно в таких случаях Эва отправляла людей к Синдре, не в последнюю очередь потому, что не без основания считала себя плохим консультантом в вопросах любовных и семейных отношений. Чаще всего решение проблемы представлялось ей лежащим на поверхности, но Эва не спешила сообщать его клиентам, потому что видела свою задачу скорее в том, чтобы выслушать истца и ответчика и попытаться увидеть ситуацию с обеих сторон.
        В данном случае она меньше всего была заинтересована в этом разговоре.
        - Речь не обо мне, - ответила Эва Анне. - Это Иисус выбрал для тебя Юнни, и вы составили идеальную пару, можешь мне поверить.
        - Да, конечно… - Анна уставила глаза в пол сцены. - И все-таки не знаю, насколько все это правильно по отношению ко мне. Неужели это и есть любовь? Все, чего хочет от меня Юнни, так или иначе связано с сексом. Он говорит, что в этом нет греха, когда назначена дата свадьбы.
        Мужчины. Эва громко вздохнула. Ну почему они такие нетерпеливые, примитивные и предсказуемые?
        Сколько раз за последние дни Синдре повторил ей, что ситуация изменилась. Теперь у него нет жены - намекал он. Отпала необходимость встречаться по ночам, прятаться за приходским домом в рассветные часы или полдня колесить по дорогам Уппланда в поисках подходящей полянки в лесу. И ей приходилось каждый раз напоминать, что, даже если ситуация изменилась для Синдре, для нее, Эвы, все осталось по-прежнему. И Синдре должен быть осведомлен об этом лучше, чем кто-либо другой.
        У нее есть Петер - любимый муж, и привилегия наслаждаться его физическим совершенством. Петер был любовник, о каком можно только мечтать - энергичный и неутомимый. Никто не мог так долго и сосредоточенно удерживать Эву в эротическом напряжении, но это не ослепило ее. Достоинства законного супруга Эвы были неоспоримы, но и недостатки так же очевидны.
        Синдре Форсман идеально восполнил недостающее. Он как никто другой умел подобрать слова для самых непостижимых в жизни вещей, и то, что до сих пор казалось случайным, вдруг обретало законное место в упорядоченном мире. В писаниях, переводах и комментариях Библии, о каких она даже не слышала, он находил цитаты, с поразительной точностью схватывающие самые сокровенные ее чувства. И когда, цитируя Иисуса Христа, он попутно ласкал Эву кончиками пальцев, это был вид экстаза, который Петер просто не был способен ей дать.
        Иметь их обоих - вот земная жизнь, достойная Христовой возлюбленной. Троица - Эва, разумеется, не посягала равнять их с Отцом, Сыном и Святым Духом, но само священное число не могло быть случайностью. Равно как и то, что Иисус умер в тридцать три года и воскрес на третий день.
        Она, Синдре и Петер - трое.
        Так что еще нужно этому Синдре?
        - Все мужчины думают о сексе, - твердо ответила она и посмотрела на Анну. - Все время, и нам приходится с этим мириться. Юнни прекрасный человек, и ты должна радоваться, что он выбрал тебя.
        - Это так… - Анна заерзала в кресле. - Это так, и все-таки я не знаю…
        - Чего ты не знаешь? - перебила ее Эва. - Ты встречаешься с кем-то еще?
        - Нет, нет, - поспешила успокоить ее Анна.
        - Ну тогда…
        Эва встала. Что значила похотливость Юнни по сравнению с ее проблемами?
        - Ты должна радоваться, что Юнни выбрал тебя, - повторила она, - но еще больше - что сам Господь благословил ваш союз. И не ради моих или твоих заслуг, просто это так.
        Анна выжидательно смотрела на нее, но Эва уже считала тему закрытой.
        - Что-нибудь еще? - спросила она.
        Анна Андерсон покачала головой.

26
        - Приходи сегодня вечером.
        Вот так - императив.
        В феврале это сообщение неделю висело на дисплее ее мобильника. Будь Эва в худшем настроении, непременно решила бы, что он отдает ей приказы. Но она была настроена не так пессимистично, поэтому успокоила себя тем, что Синдре Форсман просто переусердствует, и не стала утруждать себя ответом. Одно оставалось несомненным - прошлой осенью он не осмеливался брать с ней такой тон.
        Вечером в субботу она все-таки заглянула к Синдре Форсману. Было семь часов, и когда он не открыл ей после первого звонка, Эва не удивилась. Просто Синдре набивает себе цену. Она отвернулась к окну и залюбовалась лугами, которые отсюда выглядели совсем по-другому, чем из ее комнаты, хотя их с Синдре дома разделяло не более тридцати-сорока метров.
        Зима кончилась, так и не успев начаться по-настоящему. Любимое пальто с меховым воротником без пользы провисело в гардеробе с прошлого года. Вместо него Эва носила демисезонное, с поясом.
        Открыв дверь, Синдре извинился за то, что заставил себя ждать, и пригласил гостью на кухню.
        - Я приготовил чай латте, с некоторых пор мой любимый напиток. Тебе тоже обязательно понравится.
        Поводом для приглашения стали молодежные вечера - альтернатива пятничным встречам, которые организовывала Филадельфийская община в том числе и в миссионерских целях. До сих пор за это направление работы отвечала Эва. Поскольку община постоянно нуждалась в деньгах, было решено привлекать к участию не только представителей среднего класса, - к которым относились и Синдре с Эвой и который составлял подавляющее большинство жителей Кнутбю, - но и более обеспеченные семьи. Церковный бюджет целиком и полностью строился на десятине и добровольных пожертвованиях. Поиски дополнительных доходов заставили Эву открыть магазин в Римбу, теперь же возлагались надежды на развлекательные мероприятия. Музыка, равно как и спорт, оставалась беспроигрышным вариантом. На днях Синдре посетила идея организовать музыкальную викторину, и он решил обсудить это с Эвой.
        Разъяснив все это, Синдре поставил на стол чашку с дымящимся сладким молоком, которое Эва терпеть не могла, после чего ей стало совсем плохо.
        Меньше всего она была настроена обсуждать с Синдре пятничные встречи. Эве давалось все тяжелей входить в такие подробности после того, как она стала Фирцей, поэтому идеями Синдре она не вдохновилась. Кроме того, Эва чувствовала, что это не главная причина приглашения, и быстро устала от обсуждения его планов на викторину.
        Разогрев еще одну кастрюльку с молоком, Синдре наконец выдвинул себе стул, сел на противоположную сторону стола и заглянул гостье в глаза.
        - А теперь поговорим о нас с тобой, - сказал он.
        Эва хотела что-то ответить, но ее опередил незнакомый женский голос:
        - Синдре, у нас найдется шампунь?
        Эва обернулась. Это «у нас» особенно ее насторожило. Синдре как будто покраснел, или это ей привиделось?
        - Это Лилиан, - сказал он.
        Лилиан?
        - Разве я не рассказывал тебе о ней? - Синдре повернул голову в сторону, откуда раздавался голос: - Внизу в шкафчике.
        - Спасибо, - послышалось в ответ. Потом рассмеялся ребенок и хлопнула дверь.
        - Как будто нет, - ответила на вопрос Синдре Эва. - Будь добр, напомни.
        - Лилиан Грёнберг, это ты сюда ее заманила. Она из Кальмара. Года два тому назад слушала твои проповеди… Мы немного переписывались прошлой осенью, и когда Ясмина переехала в Римбу…
        - Стоп, - перебила его Эва. - Ясмина переехала?
        Синдре глубоко вздохнул. Да, подтвердил он. Ясмина больше не живет с ними. Он уговаривал ее остаться, но быстро понял, что это безнадежно. Они ведь никогда особенно не общались, она была здесь скорее из-за Кристины.
        - Я был вынужден подыскать ей замену, - оправдывался Синдре. - Ради нас всех. Ведь и после смерти Кристины родители приводят сюда детей. Так ведь дальше не может продолжаться, или как ты считаешь?
        - Я все улажу, но это займет пару недель. Она ведь поможет, эта… Лилиан Грёнберг? Она живет здесь, да?
        - Первую неделю все шло просто блестяще.
        - Моими детьми она тоже занимается?
        Синдре кивнул и криво улыбнулся - конечно. И Эва вспомнила, что уже видела эту молоденькую белокурую девочку, которая как-то раз встретилась ей на дороге. Няни приходят и уходят, тема явно не стоила потраченного на нее времени, но про себя Эва решила, что больше не будет приводить детей в этот дом. Заниматься ими самой тоже не вариант, у избранницы Христовой без того забот хватает. В любом случае вопрос с няней пока остается открытым.
        Понизив голос, Синдре перешел к главному, и тут слова хлынули из него потоком. Он взял руку Эвы обеими руками, сжал крепче обычного и смотрел глаза в глаза, ни на секунду не упуская ее взгляда.
        Синдре обратился к Библии. Как всегда, без запинки цитировал целые пассажи, дополняя их короткими комментариями, - словно отцеживал зерно нужной ему истины.
        Это было то, что он умел делать лучше всего, но сегодня его ловкость не особенно впечатлила Эву. Это было как акробатический номер, который Эва уже видела. Сальто и кувырки в воздухе утратили свое очарование, хотя выступление готовилось специально для этого вечера. Наконец Синдре перешел к главной теме вечера, а именно к СМС, которые посылал Эве последние недели.
        - Я думаю, что нам с тобой стоит пожениться и вместе ждать пришествия твоего небесного супруга, - сказал он.
        До последнего момента Эва надеялась, что Синдре не решится произнести это вслух, теперь же поняла, что именно этих слов ждала от него все это время. Ведь если до сих пор все его намеки и домогательства были не более чем проявлением несдержанности, то теперь граница дозволенного была пройдена окончательно, и с этим Эва уже не могла не считаться. «Осторожно, - сказала она себе. - Теперь самое главное - спасти троицу».
        - Но ты забываешь, что я уже обручена, - со всей возможной строгостью в голосе напомнила она. - Кроме того, у меня уже есть земной муж. Это Петер Скуг, и мы оба пасторы.
        Синдре готов был возразить подходящей случаю библейской цитатой, но тут на кухне появилась Лилиан Грёнберг. Она вбежала, ни о чем не подозревая, и тут же остановилась при виде Эвы Скуг.
        - Эва?
        Первым, на что обратила внимание Эва, были серьги Лилиан. Огромные зеленые смарагды, окаймленные крохотными бриллиантами.
        Лилиан Грёнберг и в самом деле была красивая женщина. Длинноволосая блондинка с голубыми глазами, которые сейчас блестели любопытством. «Эти полные губы… - подумала Эва, - представляю, какими неотразимыми они выглядят в глазах мужчин». Лилиан не была ни хрупкой, ни маленькой, при этом всем своим обликом излучала беззащитность и женственность. Она широко улыбалась, но настороженность придавала лицу оттенок неуверенности.
        - Не узнаете меня, - девушка протянула Эве руку. - Я Лилиан. Мы встречались… в общем, это вы предложили мне сюда переехать. И вот теперь я здесь и успела познакомиться с вашими замечательными детьми и очаровательным мужем.
        Эва взяла ее руку. У Лилиан была странная манера говорить, как будто она сюсюкалась с щенком или маленьким ребенком. Возможно, это было связано с врожденной шепелявостью.
        Эва показала на сережки:
        - Какие красивые!
        - Вам нравятся? - девушка казалась искренне польщенной. - Подарок Синдре.
        - Кажется, я их узнаю, - заметила Эва, помедлив.
        Вне сомнения, сережки были ей знакомы. Столько раз Эва восхищалась, видя их на Кристине.
        - Я избавляюсь от ненужных вещей, - пояснил Синдре. - Перебрал одежду в гардеробе, столько всего отвез в Римбу. Кое-что пришлось раздать людям, чтобы хоть как-то отблагодарить за помощь.
        - И Лилиан ты отблагодарил сережками, - подхватила Эва нарочито беззаботным тоном.
        - Да, и они просто фантастика, - прошепелявила Лилиан.
        - Они всегда мне нравились, - кивнула Эва.
        Синдре посмотрел на нее и повернулся к Лилиан:
        - Сними их.
        Девушка уставилась на него непонимающими глазами.
        - Сними, - повторил Синдре. - Думаю, мы должны подарить эти сережки Эве. Так ты их снимешь?
        - Но… - Лилиан так и застыла на месте, - разве они не мои?
        Синдре не отвечал, просто протянул сложенную ковшиком ладонь. Эва отвернулась, не желая усугублять и без того щекотливую ситуацию. Краем глаза она видела, как Лилиан вынула из ушей сережки и отдала Синдре, который выложил их на стол.
        - Они твои, Эва, я всегда так хотел. Считай это авансом в счет нашего с тобой будущего.

27
        - Иногда я думаю о том, - говорила Микаэла, - что в тот момент, когда Кристина красила волосы или делала маникюр вместе с Ясминой в последний день своей жизни, я впервые примеряла свое свадебное платье.
        Они совершали обычный моцион вдоль дороги до Рикебю и обратно, потому что в плане маршрута особого выбора не предоставлялось. Микаэла боролась с лишним весом, она начала это делать еще в старшей школе. И вместо того чтобы сидеть за кофе с пирожными, взяла привычку общаться с сестрой во время прогулки спортивным шагом.
        Сегодняшняя встреча сестер была инициативой Эвы. Две недели как начался февраль, а луга лежали влажные и желтые, хвойный лес перед ними стоял зеленый, как будто весна уже наступила. Времени почти четыре часа пополудни, но солнце уже садилось за лес, и только это не позволяло ошибиться с временем года.
        - И? - спросила Эва.
        - Что «и»?
        - Ты что-то хотела этим сказать, тем, что ты примеряла свадебное платье за день до смерти Кристины?
        - Не знаю, - ответила Микаэла. - Просто в этом совпадении есть что-то ужасное, разве нет?
        Эва молчала и про себя жалела бедного Андерса, которому приходится терпеть такое каждый день.
        Отношения Микаэлы с Андерсом Вестманом больше всего напоминали американские горки. От самозабвенной влюбленности Андерса, ставшей из-за холодности Микаэлы настоящей трагедией, до долгожданной взаимности, после которой община признала их состоявшейся парой. Конечно, Эва поддерживала и этот союз, без ее благословения он давно бы распался.
        Когда супруги начали ссориться, Эва отправила их к Синдре, на курс семейной терапии. И вот прошлой осенью Андерс сообщил, что Микаэла влюблена в своего терапевта и сама в этом призналась.
        То, что Синдре флиртовал со всеми женщинами в общине, вне зависимости от возраста, обычно Эву не беспокоило. Но этот случай вывел ее из себя. И не столько потому, что все получилось так банально и предсказуемо, сколько из чувства ответственности за младшую сестру, разница в возрасте с которой составляла ни больше ни меньше пятнадцать лет.
        Микаэла выросла с отчимом, которого Эва почти не знала, и даже носила его фамилию. После школы по наущению старшей сестры переехала в Кнутбю и присоединилась к общине. Андерс Вестман казался идеальным вариантом для молодой девушки, которую Эва все чаще понимала с трудом.
        У Микаэлы не было недостатка в талантах, иначе обстояло с амбициями. Вне всяких сомнений, в детстве она отличалась стеснительностью. Вечно погруженная в свой внутренний мир, она воспринимала собственные проблемы с преувеличенной серьезностью. Удели Микаэла подготовке к экзаменам столько же времени, сколько простояла на напольных весах в ванной, вышла бы из школы отличницей.
        Но именно недостаток у сестры здравого смысла все чаще настораживал Эву. Иногда Микаэла вела себя откровенно глупо, или все дело было в возрасте?
        Чего стоила, к примеру, ее последняя выходка - влюбиться в собственного психотерапевта! Да Микаэла просто вообразила себе, что без ума от Синдре Форсмана. Вот уж глупость так глупость. Отчитав сестру, Эва дала ей недвусмысленное указание восстановить отношения с Андерсом Вестманом.
        К началу декабря все стороны конфликта сошлись на том, что пора вернуться к первоначальным планам. Свадьба Андерса и Микаэлы была назначена на май.
        - Что касается твоего свадебного платья, - снова подняла тему Эва, - я тут кое о чем подумала…
        - Оно просто фантастика, - подхватила Микаэла. - С высоким горлом, длинными рукавами и кружевной вставкой на спине. Ткань я выбрала в Стокгольме, но шила, разумеется, у Бертилсона… Знаешь, они там что-то намудрили с талией. Сделали ее слишком высокой, можно подумать, что я беременна. Я решила, пусть переделывают. Они ведь обязаны, правда?
        - Микаэла, мне кажется, с платьем торопиться не стоит.
        Эва понимала, что это будет нелегко, но подыскать замену Кристине Форсман означало разом решить множество проблем.
        - Андерс его еще не видел, - не унималась Микаэла. - Он ведь не должен раньше времени, как ты считаешь?
        Эве вдруг стало жарко и неприятно липко под мышками. Она как будто вспотела. Совершенно невозможно одеться по погоде, когда зимой весенняя температура и влажные, холодные дни вдруг сменяются колющим ветром, который так любит уппландские луга и рощи и буквально пронизывает тебя насквозь. Под зимним пальто Эва была в одной легкой блузе, а обтянутые колготками ноги без носков сунула в массивные осенние ботинки. Во время прогулок по окрестностям Гренсты было редкостью встретить хотя бы одного человека, хотя автобусы ходили здесь регулярно. Поэтому собственный внешний вид заботил Эву меньше всего.
        - Я сподобилась откровения, - перебила она сестру, - и на этот раз его просто невозможно истолковать превратно.
        Микаэла замолчала. С годами Эве все легче давалось поверять людям откровения и вещие сны, но так было не всегда. Будучи подростком, когда все только начиналось, Эва первая сомневалась в ценности полученного свыше знания. Несмотря на то, что и тогда догадывалась, что за всем этим стоит, и сердцем чувствовала, что это высшие силы говорят с ней или через нее.
        Лишь многолетние наблюдения за собой научили Эву доверять всему этому, или же здесь сыграло роль самовнушение. Так или иначе, следующий порог оказался еще выше - заставить людей поверить в ее избранность. Проще всего было обо всем умолчать, иногда Эва так и поступала. Но в противном случае горячилась без необходимости и даже проявляла агрессию, защищаясь от непонимания и скептицизма окружающих.
        Чаще всего она удостаивалась откровений от Иисуса, и реакция на них была самой бурной, в том числе и внутри общины - от преувеличенной благоговейности до подозрительности. Последняя, можно сказать, вошла в традицию в пятидесятническом движении, где ложные, во всяком случае, сомнительные пророки были обычным явлением, а потому пасторы считали своим долгом проверять прорицания на истинность на собраниях общины.
        Разумеется, откровений Фирцы это не касалось. Тем неожиданней прозвучал для Эвы на этот раз ответ Микаэлы. Всякий раз, когда Эва, будь то действием или словом, напоминала о том, кто она есть, Микаэла пугалась и замолкала, опуская глаза. Не из благоговения или сомнения, из чистого страха.
        - Когда Господь забрал к себе Кристину, - продолжала Эва, - мне был знак. Синдре избран, в этом не может быть сомнений. Все мы избранники, и это наш крест. Испытания будут тяжелее, чем можно себе представить. Потому что, если Господь увидел нас, то и сатана направит взор в ту же сторону.
        Микаэла оставалась спокойной и не решалась ответить. На собраниях общины она сидела как мышь, не то что дома. Из стеснения, как полагала Эва, а не из строптивости или недостатка веры.
        - Синдре нужна женщина, готовая за него бороться, - сказала Эва. - Демоны атакуют его - головные боли, спина, диабет…
        - Он диабетик? - удивилась Микаэла.
        Эва кивнула:
        - С тех пор, как обвенчал нас с Христом, и это не может быть случайностью. Разумеется, мы молимся за него, я за этим слежу. Но мы должны и сами позаботиться о его здоровье.
        - Бедняга, - вырвалось у Микаэлы.
        - И вот сегодня ночью, - продолжала Эва, - во сне, который послал мне Господь, я видела тебя рядом с Синдре.
        Микаэла остановилась. Это произошло так неожиданно, что Эва не сразу заметила и некоторое время продолжала идти.
        - Меня? - шепотом повторила Микаэла.
        - Ты предназначена ему в жены, - быстро подтвердила Эва, - и да сбудется предначертанное.
        Она ожидала чего угодно - озлобленности, насмешки, но ответ Микаэлы обескуражил Эву, буквально лишив дара речи.
        - Я люблю Синдре, - прошептала девушка, опустив глаза в мокрый асфальт дороги.
        - Главной женщиной в жизни Синдре Форсмана была и остается Фирца, - строго напомнила Эва, предупреждая возможные недоразумения. - Фирца - женщина номер один, потому что миссия Синдре Форсмана в том и состоит, чтобы привести ее к небесному супругу.
        Микаэла кивнула.
        - Но Синдре нужна спутница в земной жизни, - пояснила Эва. - Женщина для дома, для постели…
        Микаэла снова кивнула.
        - И эта женщина ты.
        - А как же Андерс? - осмелилась наконец спросить девушка. - Я думала…
        - Я поговорю с Андерсом, - успокоила ее Эва. - Он поймет.
        Микаэла заглянула в глаза старшей сестре:
        - И как быть с платьем?
        - Каким платьем? - не поняла Эва.
        - Свадебным.
        - Но твоя свадьба не отменяется, - ответила Эва, взяв более легкий тон, - просто откладывается ненадолго. И года не пройдет, как ты будешь стоять под венцом. Вот тогда оно и пригодится, твое красивое подвенечное платье.

28
        Петер Скуг хотел задать вопрос, но не знал, как его сформулировать. Дело было в высшей степени щекотливое, но и не менее для него важное. Действительно ли Синдре в декабре семь ночей подряд снилось, как Кристина возвращается к Господу? Кто-то говорил Петеру об этом, но подтвердить правдивость слухов мог только сам Синдре.
        - Здорово, что и ты наконец с нами, - начал Петер. - Ты нужен нам.
        Они шли на стадион, основательно утеплившись шарфами, шапками и куртками на меху. Светило солнце. Согласно календарю весна была на подходе, но мороз в воздухе все еще держался зимний.
        Петер Скуг весь менялся рядом с Синдре Форсманом. Не то чтобы без Синдре он выглядел неуверенным и жалким, но рядом с коллегой-пастором и шаг становился уверенней, и сами собой расправлялись плечи. Появлялось ощущение себя как центра вселенной, незнакомое Петеру до появления в Кнутбю Синдре. Ведь в свои двадцать четыре года Петер Скуг ощущал себя старше многих, кто сейчас вместе с ним мысленно готовился к матчу.
        - Решил вот присоединиться, - улыбнулся Синдре. - Ничто так не лечит душевные раны, как хорошая компания.
        Они обсудили последнее пасторское совещание. После смерти жены Синдре взял короткий отпуск, но теперь вернулся к работе, и Петер подумывал подойти к интересующему его вопросу с этой стороны. Но по мере приближения к стадиону компания росла, и в короткой очереди к двери-вертушке надежды на конфиденциальность испарились окончательно.
        Для футбольного клуба «Кнутбю» эта весна обещала быть жаркой. В истекшем году команде удалось переместиться из седьмого дивизиона в шестой, где уровень борьбы был совсем другой. Осенью победы одна за другой сыпались на их головы, и в очередях к кассам супермаркета «Иса» болельщики обсуждали разгромные двузначные счета на табло. Но постепенно темы разговоров сменились. Теперь люди думали о том, как внушить командный дух коллективу молодых игроков, проигравших пять матчей подряд. Потому что, хотя умные головы и не уставали разъяснять, что главное не результат, а участие, жителей поселка волновали только результаты.
        Обычно на домашние матчи приходило не более полусотни болельщиков, но сегодня случай был особый, и занятых мест оказалось почти вдвое больше. Матча с командой из Шептюны ждали давно. Игра шла за нижние места в турнирной таблице, и накал страстей ожидался нешуточный. В случае поражения «Кнутбю» предстоящий футбольный сезон обещал быть долгим.
        Петер Скуг знал всех или почти всех как на поле, так и вокруг него. Он раздавал приветствия направо и налево, но поскольку шел рядом с Синдре, многие предпочитали держаться от него на расстоянии. Общественная жизнь в Кнутбю состояла как бы из двух блоков, разделенных непроницаемой чертой. Активисты церковной общины избегали общения со спортсменами и болельщиками и наоборот. Петер Скуг являл собой исключение, чувствуя себя одинаково комфортно в том и другом кругу.
        - Но я ничего в этом не понимаю, - кокетливо улыбался Синдре. - Эта игра всегда была для меня слишком сложной.
        - Могу тебя просветить, - рассмеялся Петер. - Видишь те белые столбы с сеткой у себя за спиной? Наша цель - хотя бы раз загнать туда мяч.
        - Спасибо, - кивнул Синдре. - Думаю, это будет незабываемый опыт.
        Петер снова рассмеялся. Игроки натягивали на лбы шапки и потирали руки. Многие так и остались в варежках, когда судья на десять минут раньше положенного дал сигнальный свисток.
        Публика к тому времени успела замерзнуть, и первые сорок пять минут вылились в сплошное мучение. Зато не было недостатка в аплодисментах, которые стали для болельщиков едва ли не единственным способом хоть как-то согреться. На качество игры это более-менее заметного влияния не оказало. Бестолковые длинные мячи, фолы и отвратительные подножки то и дело портили общую картину. В перерыве на табло стояло 0:0, и очередь за сосисками-гриль росла быстрее обычного.
        - Как жена? - спросил кто-то Петера, когда они с Синдре, каждый со своей сосиской, устраивались на скамье.
        Петер помахал рукой, демонстрируя голливудскую улыбку.
        «Тоже мне звезда», - подумал Синдре.
        Но таков Петер Скуг. Ему было шестнадцать, когда Эва переехала в Кнутбю из Уппсалы, где ее, так или иначе, отстранили от церковной деятельности. Оба Скуга, отец и сын, сразу влюбились в красивую, харизматичную пасторшу, вскоре ставшую лидером местной Филадельфийской общины.
        Эва предпочла Петера, и уже год спустя весь Кнутбю знал, что они спят друг с другом. Петеру удалось воплотить в жизнь исконную мальчишескую мечту - быть соблазненным зрелой женщиной. Это создало ему качественно новый статус среди сверстников, как если бы он купил «БМВ» или прыгнул в высоту больше чем на два метра. Но он был Петер Скуг, который делил постель с самым желанным пастором в мире. Это ли не причина для зависти?
        Вторую половину игры Синдре провел в беспрерывных разговорах по мобильному, и ничто на свете не могло отвлечь его от этого занятия. Матч закончился со счетом «один-один», то есть вопрос о худшей команде в турнирной таблице откладывался до следующей встречи.
        Потом они пошли домой и неожиданно оказались с Синдре одни на проселочном шоссе. Петер понял, что час настал.
        Как и все в Кнутбю, он любил Кристину Форсман, но быстро заметил ее равнодушие к библейским штудиям мужа, равно как и к жизни общины в целом. Кристина дистанцировалась от церкви, и при желании это можно было истолковать как недостаток веры. «Она не имеет Иисуса в сердце», - именно так и говорили люди.
        Но разве в Иисусе было дело? Синдре рассказывал, что Кристина не утонула. Причиной смерти стал пролом черепа в результате удара головой о смеситель, разве не странно?
        - Как ты справляешься? - спросил Петер. - Ну… я имею в виду с детьми и вообще…
        Синдре потребовалось несколько секунд, чтобы уяснить суть вопроса, потом его лицо посерьезнело.
        - Помаленьку, - ответил он. - В сущности, смерть означает освобождение, и мы не должны забывать об этом.
        - Да, конечно, - кивнул Петер. - Но когда это случается так неожиданно…
        Тут Синдре, по расчетам Петера, должен был заметить, что для него смерть Кристины не стала такой неожиданностью, как, наверное, кажется многим, и рассказать про вещие сны. Но он почему-то не стал этого делать, просто продолжал шагать вдоль шоссе.
        Петер растерялся. Его интерес к вещим снам Синдре основывался не на одном только любопытстве. Он был женат на Эве с восемнадцати лет и не мог пожаловаться на то, что ему с ней скучно. Или нет, их брак был все-таки довольно скучен, но вовсе не так уж плох. Тем не менее мысль о том, что сон может воплотиться в нечто чудесное, вроде возвращения жены к Господу, представлялась Петеру заманчивой. Ведь то, что случилось с Синдре Форсманом, могло произойти с каждым.
        Так рассуждал Петер Скуг. Оставалось придумать, каким образом воплотить сон в действительность.

29
        Когда спустя несколько дней после матча Синдре позвонил в дверь Эвы, первой ее мыслью было, что он опять пришел плакаться и уговаривать ее бросить мужа. Далее, заметив необычную взволнованность гостя, Эва решила, что у Микаэлы не хватило духу удержать язык за зубами, и она успела оповестить Синдре, как Эва Скуг уговаривала ее выйти за него замуж. Эва набрала в грудь побольше воздуха и выдохнула.
        Времени было половина восьмого вечера, но Петер еще работал. Он нанялся экспедитором в фирму с головным офисом в Йевле, и его рабочее время зависело от наличия заказов и доступности автомобиля. По расчетам Эвы, в тот вечер он должен был колесить где-то в окрестностях Эстерсунда. Или Сундвалля - сколько миль он наездил с тех пор, как она перестала следить за его маршрутами?
        - Можно войти? - прервал ее мысли Синдре.
        И переступил порог, прежде чем она успела ответить.
        Дети были с няней, а Эва уединилась в комнате, которую называла своим кабинетом. Там стоял письменный стол без ящиков, книжный шкаф возле окна с наваленными на полки папками, картами и книгами. Но только это и напоминало о работе. Эве давно надоели эти обои и подобранные им в тон диванные подушки. Необходимость обновить обстановку назрела и перезрела, но в приоритете каждый раз оказывались более неотложные дела.
        Тем более что старое кресло с голубой вельветовой обивкой Эве все еще нравилось. Его приобрели в семидесятые годы на блошином рынке, и с тех пор оно верой и правдой служило в доме Скугов. В нем так удобно было устроиться с ногами, особенно долгим зимним вечером. С некоторых пор Эва даже взяла привычку молиться в такой позе.
        Никто и ни при каких обстоятельствах не должен был тревожить ее в эти часы. Синдре это знал, поэтому и пришел позже. Мысленно Эва приготовилась повторить ему то, о чем говорила сестре, - что они с Микаэлой должны пожениться. Но Синдре опередил ее:
        - Теперь пути к отступлению отрезаны.
        Эва растерялась. Что он имел в виду?
        - Не здесь, - остановила она Синдре и повела в кабинет, где дети и няня не могли их слышать. Сколько часов они провели наедине в этой комнате, Эва не считала. Но, по ее ощущениям, это был кабинет Синдре в той же степени, что и ее.
        - Способность справляться с трудностями делает нас теми, кто мы есть, - продолжал он, падая в голубое кресло. - Все в мире меняется, обстоятельства никогда не бывают прежними, и мы каждый раз должны спрашивать совета у Господа.
        - Что случилось? - спросила Эва и тоже села в кресло, но как можно дальше от Синдре.
        Она больше не была в нем уверена. Тем более, что надела прозрачную шелковую блузку, которая, как она знала, ему нравилась. Хватит ли у Синдре сил противостоять такому искушению?
        - Родители, они объявились снова.
        Синдре потер печальные глаза, не снимая очков.
        - Какие родители? - не поняла Эва.
        - Родители Кристины. Все аргументы исчерпаны, я не знаю, как с ними объясняться.
        Синдре набрал в грудь воздуха и с шумом выдохнул через рот. Значит, Микаэла ничего не говорила, и он не в курсе планов Эвы предложить ему новую Кристину взамен умершей.
        - Ну хорошо, - кивнула Эва. - И все-таки я не понимаю, о чем.
        - Протокол вскрытия, - ответил Синдре. - Они хотят его видеть… требуют!
        - Но зачем он им понадобился?
        Эва и в самом деле была удивлена.
        - Какая, в конце концов, разница, - почти закричал Синдре, проигнорировав ее вопрос. - Или мы не стоим на пороге нового времени? Или мы не в начале великих дел? Ты, конечно, можешь и впредь избегать меня, но никто не избегнет своей участи перед Господом.
        Эва раздраженно затрясла головой:
        - Объясни наконец, о чем ты говоришь. Почему родители Кристины требуют протокол вскрытия?
        - Я не знаю, - ответил Синдре. - Сначала я ответил, что он еще не готов, потом еще раз то же самое, но они не отставали, и тогда я обещал его прислать. Как выкручиваться дальше - понятия не имею.
        Эва покачала головой:
        - Но почему бы тебе просто не отослать им этот протокол?
        - Я не могу!
        - Почему?
        - Ты шутишь?
        - Нет, - Эва искренне недоумевала.
        - Там же декстропропоксифен.
        - Декстро… - Эва запнулась. - О чем ты?
        - Серьезно? Я был уверен, что ты в курсе… Так, ерунда, мы обсуждали это с Пером и Петером. Но при большом желании, - Синдре выделил голосом слово «большом», - дело можно истолковать неверно.
        Эва почувствовала, как в ней пробуждается злоба:
        - И почему ты не говорил мне этого раньше?
        Синдре пожал плечами:
        - Потому что это мелочь… А ты Фирца.
        - Я отвечаю за все, что происходит в общине, Синдре, - прошипела она. - Перед Иисусом, людьми, перед всем миром… Что ты такое говоришь?
        - Медики нашли в теле Кристины декстропропоксифен. Это химическое вещество, которое содержится в обезболивающих препаратах. В частности, в дексофене, который я принимал от сколиоза и который хранился у нас дома.
        - Но…
        - В организме Кристины обнаружена смертельная доза этого вещества. Причем не в желудке, что исключает вариант с таблетками.
        Эва уставилась на Синдре непонимающими глазами:
        - То есть…
        - Я хочу сказать, что…
        - Нет! - вырвалось у нее. - Я не хочу этого знать, слышишь?
        Он пожал плечами:
        - Собственно, знать тут нечего… Кроме того, что я понятия не имею, как буду объясняться с Юнасом и Юханной. Если я отправлю им протокол вскрытия и они все это увидят…
        Синдре тряхнул головой.
        - И что будет? - не выдержала Эва.
        - Боюсь, они могут сделать неверные выводы. Тут ведь можно вообразить себе что угодно… в том числе и самоубийство.
        Эва кивнула. Она видела, что Синдре успел поразмышлять над всем этим гораздо больше, чем она.
        - И следующий вопрос будет, почему она это сделала, - дополнила его мысль Эва. - Как могла их любимая дочь, которая, как они считали, была так счастлива в Кнутбю, лишить себя жизни… Да, я и в самом деле не знаю, что тебе посоветовать.
        Синдре кивнул. Поправил очки.
        - Все верно, - согласился он. - Так оно и будет.
        Эва подняла на него вопросительный взгляд.
        - Для нас с тобой это, может, и к лучшему, - продолжал Синдре, решительно потирая себе бедро. - Это многое упрощает.
        - Ты говорил с Лукасом? - перебила Эва.
        - Лукас? - переспросил Синдре. - Он-то здесь при чем?
        Муж Беттан Лукас вот уже два года как руководил фирмой «Веббюн», где работала Микаэла и куда Эва недавно пристроила Синдре в качестве экспедитора.
        - Если у него есть программы, которые делают толстяков стройняшками, а желтые зубы ослепительно белыми, то что стоит ему стереть пару-другую строчек в протоколе?
        Синдре скептически поджал губы:
        - Это так важно для тебя?
        - Скорее для тебя, - холодно поправила Эва.
        - Но если я это сделаю, - не слушал ее Синдре, - чем ты меня отблагодаришь?
        Лицо Эвы полыхнуло злобой. Как будто это ее проблема, что смерть Кристины не была тем, чем до сих пор казалась. Как будто то, что их община рискует привлечь к себе нежелательное внимание, касалось Синдре в меньшей степени, чем ее.
        Но Эва быстро совладала с собой.
        - Попроси Лукаса помочь тебе, - сказала она.
        - Ты прекрасно знаешь, как сможешь отблагодарить меня в этом случае, - ответил он. - Разведись с Петером.
        Весна 2000

30
        Синдре рисковал.
        Он не впервые смешивал личные интересы с волей Господа и не понимал, что сбить Эву с намеченного пути просто невозможно.
        Синдре ошибался, потому что ее развод с Петером явно не входил в планы Господа, тем более Эва не думала оставлять мужа ради Синдре.
        - Не заставляй меня выбирать, - сказала она. - Ты будешь разочарован.
        Это не было пустой угрозой. Синдре, с его начитанностью и аналитическим умом, был настоящей находкой для Кнутбю. От головокружительных интеллектуальных трюков, которые он проделывал, комментируя библейские тексты, захватывало дух. Ни одна другая община не имела такого блестящего полемиста. Эва знала, как ей будет не хватать его силы и голоса, каким он шептал ей в ухо имя Иисуса. Не в последнюю очередь и его внимательных пальцев… Но все это, не сомневаясь ни секунды, она была готова принести в жертву любви к Петеру.
        Потому что гораздо легче могла представить свою жизнь без Синдре, нежели без Петера.
        При этом преимущество Эвы состояло в том, что выбирать ей не приходилось, и это было то, чего никак не мог уразуметь Синдре. Он почти ежедневно атаковал ее цитатами, знамениями и прорицаниями и не раз переступал грань дозволенного. Эва воспринимала это как последствия постигшего его горя. Синдре наверняка не вел бы себя так, будь жизнь хоть чуточку милосерднее к нему в последнее время. Но когда Эва пыталась объяснить Синдре, что его поведение лишь проекция отчаяния, получала в ответ очередную порцию цитат. Синдре стал невменяем, и это стремительно приближало ситуацию к катастрофе.
        Обращался ли он за помощью к Лукасу Альме? Эва не решалась ни спросить об этом самого Лукаса, ни снова поднимать эту тему в разговорах с Синдре. По большому счету она здесь вообще была ни при чем. Все, чего хотела Эва, это вернуть жизнь в прежнее русло. И здесь она решила прибегнуть к своему самому мощному оружию - попросить помощи у Иисуса.
        В середине марта Эва сообщила на пасторском собрании, в присутствии Петера и Синдре, что должна уединиться на некоторое время для более обстоятельной консультации со своим небесным покровителем.
        Никто не стал ей в этом препятствовать, совсем напротив. Петер и Синдре помогли удалить из дома детей и нашли помощников по хозяйству, которые должны были приходить на выходные.
        Сам Петер это время планировал быть в рейсе, поэтому все складывалось как нельзя более удачно.
        Эва перенесла на первый этаж подушки и одеяло, которые положила на голубой диван, и заперла дверь. Это произошло в среду. Накануне Петер договорился с женщинами о доставке пищи, которую оставляли на тарелках у дверей кабинета Эвы два раза в день.
        Эва села за стол и посмотрела на окутанные туманом луга за окном. Два дня она безуспешно ждала знака, а вечером 25 марта положила перед собой ручку и раскрытый блокнот. После полуночи началось. Ее рука задвигалась, выводя на странице буквы, которые складывались в слова и фразы.
        Фирца! Ты мое самое любимое творение. И ты не должна ничего бояться, потому что все в моей руке. Разве я могу тебя оставить? Нет, никогда. Разве могу возложить на тебя ношу, которая тебе не под силу? Ты должна мне доверять. Не сомневайся, я всегда рядом.
        И я позабочусь о том, чтобы ты была вознаграждена по заслугам, в каждом пункте. Я научу тебя слышать и покажу то, чего ты пока не в состоянии даже себе представить.
        Это были Его слова. Он разговаривал с ней напрямую.
        Эва писала всю ночь, пока хватало сил, а потом упала на диван и уснула. Наутро первым делом позвонила Синдре и рассказала ему об откровении. Все только начиналось. Синдре поздравил Эву, но не мог скрыть и своей обеспокоенности. Ее голос изменился. Синдре призывал Эву к осторожности. Ведь она воззвала к могущественным силам.
        Но разве у нее был выбор? Вот уже в который раз Эва пыталась донести это до Синдре, заодно объяснить, что у него нет никакой причины тревожиться за нее и досаждать своим нытьем.
        Эва ни слова не сказала о том, как тоскливо ей было эти три дня и как опустел дом без детей и Петера. Не говоря о нелепости самой идеи забаррикадироваться в собственном кабинете.
        С другой стороны, думала она, все это ничтожная плата за то, что может получиться в результате.
        Вечером она снова села за стол и предоставила руке выводить буквы.
        Фирца! Ты должна знать, что я люблю тебя, а значит, тебе нечего бояться.
        Помни, что я слежу за тобой, и это доставляет мне несказанное наслаждение. Я смотрю на тебя, и взгляд мой исполнен любви. Помни это и оставь сомнения. Не препятствуй мне, не отрицай очевидного. Будь тверда.
        Я люблю тебя!
        2000 - 03 - 27
        Я хочу, чтобы ты слышала меня всегда и везде, а потому ты должна знать мой голос.
        Я с тобой, но ты не всегда можешь отличить мои слова от своих собственных мыслей. Меня радует, что мы с тобой думаем так похоже - такой ты была создана.
        Это я обустроил твою жизнь, дал тебе слуг и помощников. Тебе и в голову не пришло бы попросить меня об этом, но знай, что это твое право. Я благословил этих людей служить тебе!
        2000 - 03 - 27
        Фирца!
        Ты всегда можешь услышать меня, просто сосредоточься на собственных мыслях.
        И не волнуйся, у меня все под контролем. Даже если иногда кажется, что что-то идет не так, на самом деле жизнь движется в правильном направлении. И то, что Синдре с Петером молятся вместе, тоже очень важно.
        Я хочу быть с тобой и исполнять твои желания. Я люблю тебя и хочу видеть тебя счастливой. Я дам тебе любовь, какой ты заслуживаешь, буду ласкать тебя изнутри и снаружи, как это могу делать только я. Высшее наслаждение для меня смотреть на тебя и дать тебе вкусить неземных удовольствий.
        Воистину ты - сад наслаждений. Я люблю в тебе все. Ты моя радость, мое счастье и благоденствие. Ты - Фирца. Мне нравится твой юмор, я много смеюсь над твоими шутками. Я ценю твою проницательность и твой ум. Ты всегда метишь в самую суть. И всегда начеку, чем тоже не устаешь меня радовать. Я счастлив быть с тобой и хочу, чтобы ты каждое мгновенье со всей ясностью осознавала мою близость.
        2003 - 03 - 27
        Наутро Эва отправила Синдре сообщение о том, что сподобилась откровения, в котором упоминаются имена Петера и Синдре. Больше она ничего не написала. Тут же пожалела о своей болтливости и выключила телефон. Пока все не закончится, лучше, по возможности, держать язык за зубами.
        А откровения еще не закончились, это она чувствовала.
        Я знаю, что тебе будет нелегко признать, чего на самом деле ты стоишь, но это потеряет всякое значение, когда ты окончательно убедишься в своей правоте. В любом случае ни о чем не беспокойся. У меня все под контролем.
        Ты - моя избранница, от начала мира призванная дополнить собой мое существо. Ведь женщина создана, чтобы составить с мужчиной одно целое, а я задуман мужчиной. Поэтому полностью стать собой я могу только рядом с тобой, моя женщина. Мой Отец сотворил тебя мне на радость. Он есть любовь и хотел дать мне все. Страсть моя к тебе велика. Ты знаешь, как долго мне пришлось ждать тебя. Я знаю, что нас ждет, и радуюсь грядущему. Особенно сейчас, когда настало наконец его время.
        Просто откройся и прими мой дар. Это я поведу тебя туда, где тебе предначертано быть. Доверься мне и будь радостна, Фирца!
        2000 - 03 - 28
        Спустя неделю Эва поняла, что больше не выдержит. Сил не осталось, ни физических, ни душевных. Чувство времени она потеряла давно, спала когда придется. Темнота за окном как будто никогда не рассеивалась, и Эва с трудом отличала дремотное состояние, которое лишь в некотором приближении можно было назвать сном, от периодов молитвенного полузабытья. Хотя писать, по-видимому, получалось только ночью, когда тело слабело и мысли уносились в царство грез и видений. Днем она переносила записи в компьютер. Ночной почерк Эвы оказался до того корявым, что она с трудом разбирала его сама.
        Утром 29 марта она набрала Петера, и потом они еще несколько раз перезванивались до обеда. Эве хотелось слышать его голос, его рассказы о самых обыденных вещах - старичках в головном офисе, остановках в дороге, корове, сбитой где-то к северу от Вернамо. Сейчас он двигался в южном направлении, где-то в Сконе. И Эве требовалось удостовериться, что реальный мир, в котором жил Петер, все еще существует.
        Потом она набрала Синдре, и он тотчас вызвался зайти.
        Синдре ждал ее звонка. Эва попросила его поговорить о чем-нибудь самом обыкновенном. О детях, к примеру, или скучающих рыбках в его аквариуме.
        - Ты Фирца, - оборвал ее Синдре. - Зачем тебе снова погружаться в эту суету? Хотя я хотел бы услышать твое мнение по некоторым вопросам.
        - Сегодня годовщина моей свадьбы, - сказала она. - Ты забыл?
        Нависла пауза. Эва знала, что это от волнения Синдре не вспомнил о том, что ровно год назад обвенчал ее с Иисусом.
        - Позволь мне заехать к тебе, - попросил Синдре с почтительностью в голосе, на которую она имела полное право рассчитывать.
        - Нет, - ответила Эва. - Еще не время.
        Она уже жалела, что позвонила ему, и дала отбой.
        Я помню, что сегодня за день, и рад, что ты сказала «да» в ответ на мое предложение. Вера вела тебя, когда ты надевала на палец кольцо, и небеса ликовали, потому что так долго ждали этого часа. Тебе не нужно ни о чем беспокоиться, я все улажу.
        Радуйся, Фирца, потому что твои невзгоды и в самом деле позади. Я видел твою боль и страдал от нее не меньше твоего, но не вмешивался, потому что знал, чем все кончится.
        И не сомневайся, с тобой разговариваю я и никто другой. Ты ведь слышишь меня и узнаешь мои слова.
        2000 - 03 - 29
        Я скучаю по твоей нежности и твоему телу. Это ведь я сам захотел всегда быть рядом с тобой. Ты тоскуешь по любви, потому что сотворена такой. Поэтому я понимаю, как тебе тяжело одной. Но не тревожься. У тебя никогда не было недостатка в поклонниках, и ты всегда будешь иметь то, что тебе нужно. Все твои желания будут удовлетворены, только жди и верь. Верь, что ты имеешь на это право!
        2000 - 03 - 30
        Фирца!
        Я хочу, чтобы ты знала, что любима мной и мой исполненный любви взгляд все время устремлен на тебя. Для тебя так важно ощущать себя любимой, и ты должна понимать это всем своим существом. Ты не уйдешь от моей любви, она везде, и вся она твоя.
        2000 - 04 - 02
        Если после первой недели затворничества Эва утратила способность отличать день от ночи, то вскоре после этого она потеряла и счет дням. Она ела все меньше, все больше спала и разговаривала по телефону то с Петером, то с Синдре. На выходных виделась с детьми, но потом почти не помнила, о чем с ними говорила.
        В понедельник утром Эва объявила Синдре, что хочет побеседовать с другими пасторами общины о том, что с ней происходит. Она почти забыла, что собиралась спросить Иисуса, какова роль Синдре в грядущем свадебном действе.
        А роль его была велика! По какой-то непонятной причине Синдре не слишком интересовало содержание ее бесед с Иисусом. Возможно, он чувствовал, к чему Эва клонит, и как мог оттягивал момент обнародования того факта, что они с Петером оба равноправные помощники Фирцы. Синдре всячески манипулировал ею и извивался как уж на сковородке, пытаясь как можно дольше сохранять свое мнимое первенство по отношению к Петеру. Эва видела его потуги и чувствовала себя польщенной.
        Но в мире, в котором она сейчас жила, реальная жизнь почти не имела веса.
        - Я хочу прочитать проповедь сегодня во второй половине дня, - сказала она.
        - Сегодня нет службы, - ответил Синдре.
        - В таком случае я выступлю на пасторском собрании. И ты здесь ничего не решаешь. Не переступай границы, Синдре, гордыня - грех.
        И Синдре отступил. Разумеется, сказал он, Эва может прийти на пасторское совещание у Пера и Ирмы Флудквист и рассказать, что считает нужным. Слушать ее - большая честь. Синдре уже намекал пасторам, что случилось с Эвой, и они стали расспрашивать. Так что самое время приоткрыть дверь.
        - Только не говори слишком много, - предупредил он. - Не больше того, чему приспело время. Потом ты еще вернешься к этой теме. Твоя работа слишком важна, чтобы остаться незавершенной.
        В этом пункте Эва не могла с ним не согласиться.
        Будь тверда, Фирца! Будь во мне, как ты проповедовала об этом сегодня. Это мои слова ты передавала им, потому что мы с тобой едины. И не волнуйся за Синдре. Он в моей руке, и я помню, кто он такой. Я могу положиться на своего слугу и знаю, что у него на уме. Синдре отведена важная роль в предстоящей битве, и он не останется без заслуженной награды. Я дам ему мир и силу. То же и с Петером. Ты можешь положиться на него целиком и полностью. Я не выбрал бы его, не будь он мне близок, и дал ему столько силы, сколько нужно. Все под контролем.
        2000 - 04 - 03
        Эва сидела рядом, когда Синдре читал вслух длинное откровение. На то, чтобы его записать, у Эвы ушло несколько дней. После первых недель абсолютного затворничества она несколько облегчила режим и теперь время от времени возвращалась к нормальной жизни. Дом Скугов постепенно оживал.
        Отложив в сторону бумагу, Синдре не сразу нашел в себе силы говорить. Так или иначе, в этом откровении Господь упомянул его несколько раз.
        - Это нам с Петером предназначено привести тебя к небесному супругу, - наконец сказал Синдре. - Нам обоим.
        Эва кивнула. Синдре был вынужден признать Петера своим равноправным союзником. Иисус ясно выразился, что они нужны ему оба. Порядок был восстановлен.

31
        Эва оказалась не готова к такому повороту событий. Это была пощечина. Разве Петер не колесил по всей Швеции, Норвегии и Северной Европе на своем большом автомобиле? Разве он не тосковал по ней? Она не могла припомнить, когда они спали вместе в последний раз. Сколько времени прошло с тех пор, месяц или больше?
        Как-то в субботу в конце апреля он вышел из ванной после душа. Эва почти смутилась при виде собственного мужа, на котором было только обернутое вокруг талии полотенце. Теперь он был так близок ей, во плоти и крови, а не только душой и мыслями. Он выглядел натренированным, хотя никогда не посещал тренажерный зал. Мускулы на животе можно было пересчитать, и с годами они не теряли формы.
        Эва совсем обессилела за месяцы затворничества, но игра стоила свеч. Синдре признал новые правила. На днях он рассказал, что родители Кристины получили правленый протокол вскрытия и больше не объявлялись. Очевидно, проблема разрешилась.
        И вот наконец появился Петер. Он вернулся вчера, без предупреждения, после двухнедельных странствий по дорогам Северной Европы. Если он и посылал ей сообщение, то Эва его не слышала. В последнее время она все чаще игнорировала сообщения.
        Но теперь он был здесь, как живая греческая статуя. И то, что он сказал перед тем, как войти в ванную, шокировало ее. Притом что последние несколько месяцев Эва сама много думала об этом и успела свыкнуться с этими мыслями, услышать нечто подобное от кого-то другого было в высшей степени странно.
        Итак, Петер сподобился откровения. В машине, на стоянке, когда «дворники» отчаянно метались по ветровому стеклу, разгоняя дождевые струи. Для него это вылилось в серьезное потрясение. Возможно, потому, предположил он, что в это время Эва была так близка к Господу.
        - Речь шла о возвращении Фирцы домой, - продолжал Петер. - О том, что с ней это произойдет раньше, чем с остальными. Господь Иисус не может больше ждать, он слишком скучает по своей супруге.
        После этого Петер ушел принимать душ. Эва осталась сидеть на постели, осмысляя радостную новость, которой он поделился уверенно и спокойно, держась за ручку двери ванной.
        «Неужели нельзя было сделать это в другой обстановке?» - спрашивала себя Эва. Интересно только, как выглядит обстановка, в которой обычно сообщают человеку, что он скоро умрет? Может, это принято делать за столиком ресторана с белой скатертью и зажженными свечами? Или в постели, после физической близости? На семейном совете, в присутствии детей?
        Нет, ответила себе Эва. Не существует более или менее подходящей обстановки для такого известия. Хотя Петер никогда не отличался склонностью к красивым жестам. Он и предложение ей сделал по дороге в магазин «Иса». Эва улыбнулась.
        Итак, она умрет. Вопрос - когда, как скоро? Радовало ли ее возвращение домой? Этого Эва не знала. Она сидела на постели и слушала, как в ванной шумела вода. Всего пару дней назад Эва записала строчки последнего откровения и чувствовала, что пройдут месяцы, прежде чем она сможет оправиться, как душевно, так и физически.
        И вот теперь узнала, что оправляться, наверное, вообще не имеет смысла. С другой стороны, после длительного одиночества, которое она делила только с Иисусом, откровение Петера выглядело не таким уж шокирующим.
        Но, выйдя из ванной, Петер снова поднял эту тему, и сразу все изменилось. Избранничество, высшие цели - все упростилось до банального расчета.
        - Чтобы я мог лучше к этому подготовиться, - начал Петер, как всегда без широких жестов, и Эва впервые заметила, что он избегает смотреть ей в глаза, - думаю, имеет смысл предложить Лилиан Грёнберг переехать сюда. Лучшей замены тебе, чем Лилиан, нам не найти. И чем скорее это произойдет, тем лучше. Ты будешь с нами, и это облегчит тебе переход… Если тебе это нужно, конечно.
        Слова медленно доходили до ее сознания и застревали там, не будучи в полной мере осмысленными. Лилиан Грёнберг? Новая няня Синдре с пухлыми губами и манерой шепелявить?
        - Что ты сказал? - переспросила Эва. - Боюсь, я не совсем тебя поняла…
        - Но ты же ее видела, - продолжал Петер, - у Синдре, или как?
        - Ты хочешь, чтобы Лилиан Грёнберг к нам переехала? - Эва произнесла эту фразу, все еще не вполне ее осознавая. Когда Петеру могло прийти в голову заменить Эву какой-то глупой няней? Может, в то самое время, когда Эва пыталась совладать с гордыней Синдре и восстановить равновесие в их троице?
        Петер скинул полотенце на пол и, голый, рылся в шкафу в поисках трусов.
        - Я совсем не уверен, что смогу выдержать все это, Эва, - рассуждал он. - Я имею в виду твой уход. Понимаю, что это большая радость, и все-таки…
        Петер оглянулся и посмотрел на нее, - с трусами в руке и глазами, полными слез. Потому что это ведь были слезы?
        - Я не хочу даже думать об этом. Я люблю тебя, и, даже если моя любовь не идет ни в какое сравнение с тем, что может предложить тебе Он… В общем, жизнь будет продолжаться и без тебя… Понимаю, что и сам скоро последую за тобой, и все-таки… Мне нужна поддержка, Эва. И я хочу знать, что у меня есть твое благословение. Это ты должна выбрать мне спутницу земной жизни. Лучшей кандидатуры, чем Лилиан Грёнберг, я не вижу. Она идеально мне подходит…
        «Когда ты успел ее узнать? - мысленно спрашивала его Эва. - Когда ты успел узнать Лилиан Грёнберг?»
        Осень 2000

32
        Из окна кабинета Эва видела, как Лукас Альме сквозь холодное сентябрьское утро пробирался куда-то по глинистой дороге, словно по болоту. Дом Альме стоял возле самой трассы, поэтому передвигаться таким образом Альме мог либо к Форсманам, к Улле и Анн-Бритт, либо к ней и Петеру. Последний вариант был для нее самым нежелательным.
        Эва давно снискала заслуженную славу знатока человеческих душ и одинаково хорошо находила общий язык с богачами и нищими, с крестьянами и принцами крови. У нее никогда не возникало проблем с тем, чтобы заглянуть в душу собеседнику, оценить его силу и слабости, достоинства и недостатки. Именно поэтому она неуютно чувствовала себя рядом с Беттан и Лукасом Альме - она их не понимала.
        Вот уже без малого три года как Лукас и его бывший одноклассник основали фирму «Веббюн». Вообще предпринимателей в Кнутбю было не густо - Лукас да Йоран Савик, владелец салона «Видео-Валлен», где давали напрокат фильмы и торговали сладостями. Предприятие Лукаса представлялось Эве прибыльней, хотя и продажа, и прокат фильмов должны были приносить стабильный доход, который практически не зависел от постепенного вытеснения видеокассет с рынка дисками DVD.
        Лукас любил пожаловаться на то, как много у него работы. Тем самым он косвенно хвалился своей успешностью. Прошлой осенью прогнозы на третье тысячелетие спутали предпринимателям все карты и развязали настоящую панику в мире цифровых технологий. Говорили, что выйдут из употребления лифты и эскалаторы, поезда перестанут ходить, авиадиспетчеры и светофоры безвозвратно канут в прошлое. Некоторые предсказывали крах банковской системы, и тут предприниматели насторожились. Только Лукасу эти слухи сыграли на руку. Заказы хлынули потоком, поскольку «Веббюн» брался обезопасить серверы компаний от бурь, которые якобы должны были всколыхнуть всемирную Сеть. Именно тогда Эва и попросила его взять на работу Микаэлу.
        Уже в первые минуты после наступления третьего тысячелетия стало ясно, что опасность сильно преувеличена. По сути, ничего не произошло, только с заказами у Лукаса стало хуже. Со слов Микаэлы Эва знала, что Лукас работает сутками напролет. Он был на месте, когда Микаэла приходила в офис рано утром, и оставался после того, как она поздно вечером уходила домой. У него ведь не было ни детей, ни домашних животных, поэтому он мог позволить себе что угодно, как говорила Микаэла.
        «Но у него есть жена, - мысленно возражала сестре Эва. - Как она смотрит на то, что супруг пропадает на работе сутками?»
        Беттан Альме была младшей сестрой Петера, дочерью Улле и Анн-Бритт. Супругов Скуг иногда называли основателями общины, но это было неправдой, история Филадельфийской миссии уходила корнями в 20-е годы XX века. Когда Эва только переехала в Кнутбю, Беттан было четырнадцать лет. Можно сказать, сестра Петера выросла на глазах у Эвы и нередко подглядывала за старшим братом, когда тот миловался с красивой пасторшей в лесу за домом. Как-то раз Беттан застала Эву голой в комнате Петера, после чего Эва несколько недель ходила сама не своя. К тому времени Петер еще не успел рассказать об их романе родителям, ведь ему не было восемнадцати лет. К чести Беттан, она молчала как мышка. Вообще она никогда не обращала свою осведомленность себе на пользу, шантаж был совсем не в ее стиле.
        Именно это и удивляло Эву в ней больше всего. С виду Беттан была обычная младшая сестра, избалованный ребенок, желания которого всегда исполнялись с полуслова. Подростком она полюбила лошадей и проводила гораздо больше времени на конюшне, чем в церкви. В те годы ее лучшей подругой была мусульманка, которая жила в Римбу. Или это была девочка из Эфиопии? Улле и Анн-Бритт почти ничего не рассказывали о дочери, да и с какой стати. Хотя Эве и не только ей эта скрытность казалась подозрительной.
        Не менее удивительным было полное равнодушие Беттан к тому, что о ней говорят люди. Отчасти это могло объясняться тем, что Улле без меры боготворил младшую дочь и даже отпускал ее в Европу, куда Петер не совал носа. Эва часто проповедовала смирение, которым люди должны заслужить Божию любовь. И большинство прихожан проникалось ее словами, даже норовистый Петер как будто склонял голову. С Беттан же все слова стекали как с гуся вода. Она шутя сдала выпускные экзамены, нимало не заботясь о средних оценках в аттестате, и устроилась на кухню в бистро «Кнутбю». Похоже, ей было совершенно все равно, чем зарабатывать деньги.
        Эва так и не успела понять, когда они успели сойтись, но Беттан и Лукас и в самом деле казались созданными друг для друга. При этом если в Беттан самым непостижимым была ее самодостаточность, то Лукаса отличало от остальных мужчин полное равнодушие к очарованию Эвы. В этом смысле среди жителей Кнутбю Лукас Альме до сих пор оставался исключением, подтверждающим правило. То, что его не впечатляли ее проповеди, можно было объяснить недостатком веры, но Лукас не впечатлился Эвой как женщиной, хотя она и приложила к тому некоторые усилия. Саму Эву это не столько огорчало, сколько удивляло. С годами она научилась довольствоваться тем, что у нее получалось взять, а поэтому быстро оставила молодую пару в покое и теперь интересовалась Альме только в связи с Петером.
        Беттан была частью Филадельфийской общины с рождения, и Лукас не мог с этим не считаться. Ради нее он тоже стал появляться в церкви, но так и не смог никого обмануть. Лукас не был религиозным человеком. Все чаще, когда к тому располагала погода, молодые убегали со служб на пикники. А после открытия «Веббюн» Лукас и вовсе охладел не только к библейским штудиям, но и к музыкальным вечерам, блошиным рынкам и посиделкам с друзьями. И Беттан одобряла его трудолюбие и предприимчивость. Как и остальные, семейство Альме платило десятину. И, хотя Лукас отсчитывал сумму из облагаемых налогом денег, - слишком скрупулезно отсчитывал, как полагала Эва, - он пополнял церковную казну лучше, чем кто-либо другой. Кроме того, он согласился взять на работу не только Микаэлу, но и Синдре.
        Этим его участие в церковной жизни и ограничивалось. У всех членов общины, как старожилов Кнутбю, так и недавних переселенцев, была одна общая черта. Работая горничными и портье в отелях, санитарами в больницах и поварами в бистро, они видели свою задачу прежде всего в том, чтобы раздобыть денег, которые потом можно будет пустить на нужды общины. Дневная жизнь, поглощавшая Лукаса целиком и полностью, воспринималась ими как неизбежное зло, плата за духовные наслаждения, которые давала им только церковь.
        И Беттан, хотела она того или нет, была такая же. Женившись на ней, Лукас стал обитателем двух миров, разделенных непроницаемой гранью, - реального и того, где жили ожиданиями Второго пришествия. Стоило ему сбавить обороты в работе - и они с Беттан разлетелись бы в разные стороны. Так, по крайней мере, видел ситуацию Петер.
        В дверь позвонили. Эва устало застонала и встала из-за письменного стола. Выходит, Лукас Альме все-таки направлялся к ней.
        Она вышла в прихожую, впустила его и пригласила на кухню, где Лукас отказался не только от кофе, но и от предложенного ему стула.
        - Я ненадолго, - начал он, всем своим видом давая понять, что разговор предстоит неприятный.
        Похоже, Лукас пришел сделать какое-то признание.
        - Да?
        - Жаль, что мне приходится об этом тебе говорить, но… в общем, у Синдре ничего не получается.
        - Но это невозможно. - Эва вскинула на гостя удивленные глаза. - Синдре - прирожденный продавец. Он может убедить мышь в том, что она лев.
        - Возможно, - ответил Лукас, - но он не смог убедить предприятие из Уппсалы заключить договор с нашей фирмой. Большую часть его заработка составляют проценты от сделок. К сожалению, нам еще ни разу не пришлось их ему выплачивать.
        То есть это был не вопрос мнения, а голый факт, говоривший сам за себя - за время работы в «Веббюне» Синдре не продал ни одного консультационного часа.
        - Может, это связано с тем, что у него слишком много всего другого? - предположила Эва.
        Лукас пожал плечами. У него нет времени следить за Синдре Форсманом, объяснил он. Он не знает, чем занимается его сотрудник днями напролет, но заказов фирме это не прибавляет.
        - Синдре так хорошо ладит с людьми, - недоумевала Эва. - Что, если дать ему шанс в качестве менеджера по персоналу?
        - Возможно, из этого что-нибудь и получилось бы, будь у нас персонал, - улыбнулся Лукас. - Но все наше предприятие - это я, Кристофер и твоя сестра.
        - Что ж, - вздохнула Эва. - В таком случае Синдре станет персональным менеджером Микаэлы.

33
        - Как тебе уже известно, нас с Анной связывают особые отношения.
        Синдре скосил глаза на Анну, улыбнулся и перевел строгий взгляд на Юнни Мохеда.
        Они сидели в его пасторском кабинете в приходском доме, и Юнни Мохед с трудом сдержал громкий вздох. Сколько раз он уже слышал эту байку про сорок дней? Что осенью Синдре лежал в больнице, - из-за своего диабета, спины, демонов или чего-то там еще, - сорок дней, ни больше ни меньше. И ровно столько же провела там Анна со своей астмой. И столько же времени лил дождь во времена Всемирного потопа, и Моисей водил свой народ по пустыне, и Христос постился столько же.
        Но это была ложь! Юнни лично сопровождал Анну в больницу, а неделю спустя она была дома. Быть может, не вполне еще здоровая. Но то, что Анна и Синдре поступили в Академическую больницу одновременно и вместе выписались на сорок первый день, было выдумкой, пустой сплетней. Юнни готов был говорить об этом всем имеющим уши, но именно в этом-то и состояла проблема. Его никто не желал слушать, прежде всего сам пастор Форсман.
        И Анна злилась, когда Юнни лез со своими разоблачениями. Она говорила, что Юнни не воспринимает Филадельфийскую общину Кнутбю всерьез, возводит хулу и не имеет веры в сердце. Так завязывалась очередная ссора.
        Поэтому они с Анной и оказались в стерильном кабинете Синдре Форсмана, с единственным окном, выходящим на парковку, и термосом, из которого будто насосом выкачивали кофе в бумажные стаканы. Юнни смотрел на молодую жену и думал, какая она красивая. Анна вымыла голову, в воздухе витал едва ощутимый запах ее яблочного шампуня. На ней был голубой пуловер, придававший глазам необычный оттенок, и Юнни виновато поскреб рукой подбородок. Ему следовало бы побриться, надеть рубашку и сменить тренировочные штаны на что-нибудь поприличнее. Зато пастор Форсман снова нацепил свой смешной галстук. Никто в Кнутбю, кроме него, не носил галстука. Вид Синдре имел глупый, тем не менее его превосходство над Юнни в сложившейся ситуации было налицо.
        Но Юнни и не думал сдаваться так просто. Он любил Анну, хотя она этого и не понимала. Это лето они провели в Ваггерюде, у ее отца Таге, где все проблемы как будто разрешились сами собой. Юнни с Анной спали в одной постели, занимались сексом, и она воспринимала это как нечто само собой разумеющееся.
        Но когда в сентябре они вернулись в Римбу и вступили наконец в законный брак, в отношениях снова повеяло холодом, словно с омраченного тучами осеннего неба. Теперь они жили каждый в своей квартире, и во всем оказался виноват Юнни. А когда разоблачил сказку про сорок дней, объявив ложью заодно и все откровения, о которых говорили в последнее время в Кнутбю, Анна и вовсе решила с ним порвать.
        Первые дни Юнни думал, что это не всерьез, пока не понял, что она и в самом деле его бросила. Эва Скуг предложила пройти курс семейной терапии у Синдре Форсмана. Юнни эта идея не нравилась, но он согласился ради Анны. Теперь он был готов на все, лишь бы вернуть Анну.
        Они встречались с Синдре дважды в неделю, - через раз в Гренста-горде и приходском доме. Но улучшений не наблюдалось, скорее напротив.
        Не имея с чем сравнивать, Юнни все-таки предполагал, что семейный психотерапевт должен занимать нейтральную позицию по отношению к обеим сторонам конфликта, пастор Форсман же всегда брал сторону Анны. Главным аргументом Анны было, что Юнни не любит Христа так же горячо, как она, и Синдре, видимо, не собирался разубеждать ее в этом. Похоже, он всеми силами стремился доказать виновность Юнни, на что были направлены и его каверзные вопросы, и риторические приемы, вроде затянувшейся паузы.
        Но эти обвинения не имели под собой опоры. Юнни был верующим, христианином, только, в отличие от Анны, имел и другие интересы, помимо церкви. И «радость», якобы царящую в общине Кнутбю, он считал неестественной и наигранной. И еще Юнни видел, особенно после всех возведенных на него обвинений, что община хочет разлучить его с Анной. И это, как человек импульсивный и прямолинейный, он тоже не был намерен скрывать.
        - Ты неправ, Юнни, - пастор Форсман четко артикулировал звуки, как будто его клиент имел проблемы со слухом. - Твоя жена близка Эве более, чем кто-либо другой в общине. А Эва Скуг благословила ваш союз.
        Этого Юнни отрицать не мог. Он скосил глаза на Анну, которая, насупившись, сидела рядом на стуле.
        Далее повторилось то, что случалось почти на каждой консультации.
        - Мне надо переговорить с Анной с глазу на глаз, - сказал Синдре. - Надеюсь, Юнни, ты не против.
        Разумеется, он был против. Особенно в Гренста-горде, когда пастор уводил Анну в гостевую комнату, где они обычно оставались около часа, а Юнни все это время как дурак ждал в гостиной.
        Ничто не говорило о том, что на этот раз события будут развиваться по другому сценарию, но Юнни, сам не зная почему, заверил терапевта, что все в порядке.
        Синдре Форсман встал, взял Анну за руку, и оба они вышли за дверь, оставив Юнни тосковать в одиночестве. О чем он собирается с ней говорить? И что это за странное семейное консультирование?

34
        В детской рядом со спальней Петер устроил что-то вроде театральной гримерной, а малыши переехали на этаж ниже. В их прежней спальне теперь стоял туалетный столик, небольшая диванная группа, которую Петер перевез из родительского дома, и новая массажная скамья, чтобы избранные члены общины имели возможность каждое утро ублажать Фирцу.
        Эва стояла перед ростовым зеркалом, которое Петер установил между окнами, и критически оглядывала свое тело. Золотисто-коричневый загар успел побледнеть с лета, но след от бикини до сих пор просматривался четко. Эва пальцем обвела линии вокруг грудей и улыбнулась, чувствуя, как напряглись соски. Ее красота оставалась неоспоримым фактом, и подтверждения тому Эва получала ежедневно, как от мужчин, так и от женщин.
        Взросление стало для нее настоящим даром небес. Отматывая назад пленку памяти, Эва снова и снова переживала, как когда-то изо дня в день тело из совершенного инструмента ее воли превращалось в сад наслаждений. В руках и ногах появлялись новые ощущения, необычные и пьянящие.
        Эва посмотрела на свои колени, которыми никогда не была довольна. Потом скользнула взглядом вверх по бедрам, к промежности - белому пятну от бикини. Скоро вся она будет такой же бледной. Хорошо бы позагорать этой зимой. Съездить на Рождество в Норвегию, где у родителей Синдре дом на скалах. Она, Синдре и еще несколько человек - Эва сама их выберет. Впоследствии это может вылиться в традицию. А позже она одна съездит еще куда-нибудь, хорошо бы в южные страны, где можно согреться не только душой, но и телом.
        Она даже завидовала Синдре, который в этот момент находился по другую сторону земного шара и грелся в лучах жаркого солнца под синим небом. Эва никогда не разделяла его страсти к миссионерству в дальних странах, особенно после того, как Господь открыл Фирце, что выбрал Швецию и Кнутбю. Зачем же уезжать так далеко?
        Но индийское путешествие Синдре оказалось Эве на руку. Кто-то должен был присматривать за детьми, пока он будет в отъезде, и Эва предложила Микаэлу.
        - Пусть переедет в Гренста-горд прямо сейчас, - сказала она. - Думаю, самое время.
        О своем сне, в котором видела Синдре рядом с Микаэлой, Эва рассказала ему только в августе. Синдре не возражал против женитьбы. Ему льстила любовь молодой девушки, с которой он успел сойтись за время работы в «Веббюне». Но и смысла торопиться он не видел. Микаэле всего девятнадцать. Она - пугливый птенец, только что выпорхнувший из родительского гнезда. Одно дело - брак с однолеткой Андерсом Вестманом, и совсем другое - вот так сразу стать женой пастора и матерью троих детей. Но жизнь не всегда нас балует. Иногда приходится приспосабливаться к обстоятельствам. Тем более что это испытание, конечно же, пойдет Микаэле на пользу.
        Эва провела ладонью по ноге - колготки «Твифилд», черные, с узором. Стоит ли надевать бюстгальтер? Она задумчиво взвесила груди в ладонях. Разве черный с кружевом, - модель, которая особенно нравится Петеру. Но не будет ли это отвлекать внимание от колготок?
        Рассказав Петеру о том, что Микаэла переедет к Синдре, Эва, сама того не желая, бросила тот камешек, который повлек за собой лавину.
        - Все это хорошо, - сказал Петер на другой день, - но если Синдре уедет, а Микаэла будет жить у него в Гренста-горде, не лучше ли Лилиан переселиться к нам прямо сейчас? Боюсь, в Гренста-горде им будет тесно вдвоем. Кроме того, Антон и Ирис успели полюбить Лилиан, и у Микаэлы могут возникнуть проблемы. Я подготовлю гостевую комнату. Пришло время и тебе узнать Лилиан поближе.
        Петер уже успел вздремнуть. Он взял в привычку делать это по выходным дням. С утра занимался бесчисленными торговыми «проектами» вне или внутри дома, смотря по погоде, а после обеда ложился в постель на часок-другой.
        Эва взобралась на кровать и тут же его разбудила. Петер всегда спал чутко.
        Не успел он понять, в чем дело, как оказался между ее ног. Эва встала на кровати в полный рост - головой под самый потолок.
        - Подумала, что ты захочешь увидеть что-нибудь красивое сразу по пробуждении.
        Петер молчал. Он смотрел на ее промежность, и Эва чувствовала его возбуждение. Она уселась на него верхом. Когда Петер взял ее за грудь и зажал соски между пальцами, она громко застонала.
        Сняв с себя все, что оставалось из одежды, Эва принялась ласкать мужа. А потом был секс в нарастающем темпе и стон, быстро усилившийся до крика.
        Обычно Эва вела себя тише в постели. Не лежала молча, но и не давала полной воли голосу. Но на этот раз она была неузнаваема. Когда Петер успокоился и погладил ее по бедру, Эва закричала: «Нет, нет! Еще!» Но Петер медлил, и тогда она напомнила ему, что дети далеко и ничего не слышат. «Продолжай!» - потребовала она. Петер подчинился, и Эва снова закричала, как никогда раньше.
        Она не сомневалась, что ее слышит Лилиан Грёнберг, вот уже неделю как переехавшая в гостевую комнату на первом этаже.

35
        Они поженились в ноябре. Церемония стала восстановлением баланса. На одной чаше весов - дети, только что лишившиеся матери, на другой - Микаэла Вальстрём, в первый раз выходившая замуж в свадебном платье, которое сшила для другого жениха и потом переделывала несколько раз, пока оно не стало таким, как она хотела.
        Анна Андерсон и ее супруг Юнни Мохед были свидетелями. Возложить эту обязанность, к примеру, на Флудквистов означало придать церемонии слишком большую торжественность. Анна и Юнни подходили на эту роль больше. Как доверенное лицо Эвы, а теперь и Синдре, Анна занимала в общине особое место.
        Когда Скуги и Альме разъехались по домам, молодожены все еще оставались в приходском доме с Анной и Юнни, где Микаэла, положа руку на сердце, выпила на бокал-другой больше, чем следовало бы, прежде чем Синдре проводил ее к машине.
        Они ехали молча. Это было их первое возвращение в Гренста-горд в качестве супругов, и Синдре чувствовал, как с каждой секундой улетучивается веселость Микаэлы. Не сразу он понял причину перемены настроения. Им ведь предстояла первая брачная ночь - бог знает, что Микаэла успела нафантазировать себе по этому поводу.
        Синдре припарковался перед крыльцом, обошел машину и открыл дверцу молодой жене, которая вышла, смущенно хихикая, и тут же споткнулась. Синдре поднял ее и на руках отнес к входной двери, где был вынужден опустить, чтобы достать ключ. И в этот момент у него зазвонил мобильник.
        Молодожены переглянулись, словно спрашивая друг друга, кто это может быть. Синдре достал телефон и, взглянув на дисплей, приложил к уху. Молча кого-то выслушал, дал отбой и сунул мобильный в карман.
        - Извини, - сказал он Микаэле, - но мне нужно пообщаться с Господом. Я вернусь раньше, чем ты успеешь лечь в постель. Как раз успеешь привести себя в порядок.
        С этими словами он поцеловал ее и исчез в ночи. Ключ остался торчать в замочной скважине, Микаэле требовалось всего-то повернуть его, чтобы войти.
        - Сюда!
        Эва показала ногой перед креслом, в котором сидела, - большим пальцем, оттопыренным в сторону внутри черного чулка.
        - Сюда! На колени…
        - Но Эва… я не могу… только на минутку…
        - Сюда! - она нетерпеливо топнула ногой. Синдре нерешительно приблизился.
        Он был все в том же черном костюме и белой рубашке с голубым галстуком, который не снимал весь день. При этом во всем его облике вдруг проступило что-то детское, что только подчеркивала одежда серьезного взрослого мужчины. Мягкий подбородок исчез в вороте рубахи, пиджак стал слишком просторным для узких плеч. И эта беспомощность с претензией на авторитет разозлила ее еще больше.
        - У меня не так много времени, - строго предупредила Эва.
        Петер отбыл в рейс в Копенгаген. Он пораньше ушел со свадьбы и вернуться собирался не раньше вечера следующего дня.
        Синдре тяжело вздохнул, но сделал еще два шага вперед. Эва оставалась в кресле. Ждала. Когда Синдре остановился, она подалась вперед и повторила:
        - На колени!
        Глядя ей в глаза, Синдре медленно опустился на пол. Эва раздвинула ноги:
        - Фирца хочет почувствовать язык своего супруга.
        Она сняла юбку и трусы и сделала это без тени сомнения, как будто в раздевалке бассейна.
        - Микаэла… - начал Синдре.
        - Микаэла знает, что желания Фирцы прежде всего, - оборвала она его.
        - Кажется, я понимаю, зачем ты это делаешь, - пробормотал Синдре. - Ты хочешь…
        - Живо! - приказала она. - Фирца хочет почувствовать язык своего супруга.
        Синдре подался вперед, наклонившись к ее промежности, и провел языком между половых губ. Она взяла его голову, прижала носом к клитору и поводила из стороны в сторону. Синдре вырвался, отвернул лицо в сторону.
        - Мне нечем дышать.
        - Ничего, не задохнешься.
        - Я только что женился на твоей сестре. Микаэла ждет меня дома, в постели, и это ее право.
        - В моих правах, - возразила она, - ты никогда не должен сомневаться.
        Весна - лето 2001

36
        - Синдре Форсман.
        - И кто вы ему?
        - Близкий друг.
        - Мне жаль, - ответила женщина за стойкой, - но информацию мы предоставляем только родственникам пациентов.
        - Мне нужна информация. - Эва Скуг вымученно улыбнулась. - Я всего лишь хотела знать, где он лежит. Ваша больница - настоящий лабиринт.
        - Любые сведения о пациенте считаются у нас информацией, - наставительно заметила женщина. - Следующий, пожалуйста.
        Эва отступила в сторону, пропустив к стойке мужчину с отчаянием во взгляде, который тоже заблудился в поисках палаты, доктора или туалета в этом нагромождении корпусов и пристроек, соединенных бесконечными коридорами, подземными переходами и подвесными мостами, называемом Академической больницей.
        Она достала мобильный и набрала номер сестры:
        - Не знаешь, где он может быть?
        Его положили в почечно-кишечно-желудочное отделение. Коридор, отполированный не только щетками, но и множеством тысяч ног, никак не хотел кончаться. Пахло дезинфицирующими средствами и рыбой, похоже, треской. Как видно, приближалось время обеда. Большая часть дверей по обе стороны была закрыта. Эва ускорила шаг. Попасть в подобное заведение, не имея сил из него сбежать, было одним из кошмаров ее жизни.
        Ее сориентировали медсестры. Синдре лежал в палате один. Открыв дверь, Эва сначала увидела темный угол, потом край койки, цветы в вазе на окне и переступила порог.
        К этому она оказалась не готова. Прежде всего, шокировало обилие проводов. Установка с капельницей, из которой через большую иглу в руку Синдре поступала какая-то жидкость. Остальные провода тянулись к монитору, на котором мелькали разноцветные синусоиды, отображающие, как видно, частоту ударов сердца. На первый взгляд все выглядело как в фильмах.
        Синдре был бледен, с красными пятнами на щеках и, похоже, даже не заметил, как она вошла. Эва смотрела на него. Как такое возможно? Они виделись только позавчера, и он был здоровым и бодрым.
        - Синдре?
        Он как будто ее не слышал. Заворочался на койке, извиваясь ужом, и только тогда Эва заметила у него на лбу и шее крупные капли пота. Широко раскрытые глаза глядели в никуда. И когда боль, которая, очевидно, его мучила, стала настолько невыносимой, что Синдре застонал, Эва бросилась искать медсестру.
        Девушка привычными движениями проверила канюли и провода - все на месте. К мучениям Синдре она осталась равнодушна и только посоветовала Эве успокоиться. Обход уже начался, сообщила она, скоро здесь появится доктор, которому можно будет задать пару вопросов.
        Эва сидела на стуле для посетителей у окна и как завороженная смотрела на Синдре. Она жалела, что не успела утром поесть. Сорвалась с места сразу, как только узнала. И в такси не было возможности помолиться. Вообще Эва редко бывала в таких местах, больничная обстановка слишком ее нервировала.
        При этом Эва не могла избавиться от мысли, что демоны, которые сейчас изводили Синдре, рано или поздно доберутся и до нее, благополучно преодолев препятствия, расставленные ее помощниками и защитниками. А значит, нынешнее недомогание Эвы, - легкое головокружение, учащенное дыхание и неприятный осадок в душе - лишь преддверие тех мук, которые ей еще предстоит выдержать.
        Было ли это связано с той ночью? Ей не стоило принуждать Синдре, только не в день его свадьбы, когда он поклялся в верности другой женщине. Эва раскаивалась. С другой стороны, со дня свадьбы прошло несколько месяцев, а Господь обычно сразу наказывает провинившихся, чтобы муки ощущались как последствие греха.
        «Но ведь это не грех, - возражала Эва сама себе. - Она Фирца, а значит, чиста и не может грешить».
        Ее размышления прервала толпа, возглавляемая тщедушным доктором лет шестидесяти с лишним, который выпускал из себя слова, словно пули, и исчез, прежде чем Эва успела что-либо понять.
        Возможно, желчь. Но не исключено, что все-таки камни в почках. Рентгеновские снимки все покажут. Нельзя забывать и о сколиозе, который тоже мог проявиться и в такой форме.
        В общем, медики ничего толком не знали и только строили догадки, которые, как Эва знала, ни к чему не приведут. Потому что это была не та болезнь, которую можно диагностировать, притом что морфин и другие анастетики успешно облегчали боль.
        В четыре часа дня Эва решила, что пора возвращаться в Кнутбю. Синдре вот уже пару часов как лежал в забытьи. Они успели немного пообщаться. Хотя он больше слушал, а когда уснул, Эва погрузилась в молитву.
        Но боль скоро вернулась. У Эвы не осталось сил вот так сидеть и наблюдать за страданиями Синдре. Он не заметил бы ее отсутствия, и все-таки просто взять и уйти не позволяла совесть.
        Пока она терзалась сомнениями, в палате появилась Анна Андерсон.
        - Эва?
        - Что ты здесь делаешь?
        Этот не вполне вежливый вопрос вырвался у нее сам собой. Ответ на него оказался прост. Вчера Анну госпитализировали из-за приступа астмы. Эва знала, что такое с ней время от времени случается. Сегодня Анну выписали, и кто-то сказал ей, что Синдре лежит наверху, в стационаре.
        Анна подошла к пастору, который все еще метался в жару где-то между сном и бодрствованием, и положила ладонь ему на лоб. Если бы Эва не видела этого своими глазами, ни за что не поверила бы, потому что дальше произошло настоящее волшебство. Лицо Синдре расслабилось, он затих, погрузившись головой в подушку, и тут же уснул.
        - Что ты с ним сделала? - удивилась Эва.
        - Ничего, - ответила Анна.
        - Но я провела с ним весь день, - недоумевала Эва. - Ты что-то сделала, таким спокойным он не был.
        И тут она поняла. Именно поэтому Эва и выбрала Анну своей правой рукой. В ее невинности таилась сила, которая прогнала демонов Синдре.

37
        Впервые это случилось во время семейной консультации, за день до Пасхи. Микаэла была дома, в Гренста-горде. Супруга Синдре, насколько помнила Анна, красила на кухне яйца с детьми, а они с Юнни, как обычно, сидели за столом в уютной гостиной, напротив Синдре.
        С переездом Микаэлы здесь мало что изменилось. Разве на подоконниках появились новые папоротники в горшках да на диване прибавилось голубых подушек. В остальном все осталось по-прежнему, и Анна с Юнни и семейным терапевтом копались все в тех же вопросах. Почему Юнни так редко наводил порядок в доме и почти никогда не готовил? Почему церковным службам предпочитал хоккей с мячом? И почему все время выпрашивал секс?
        Под конец сессии Синдре спросил, не хотят ли клиенты обсудить с ним еще какие-нибудь проблемы. Он делал это почти каждый раз, и Анна с нетерпением ждала этой возможности поговорить о смерти, Боге и Иисусе с человеком, который знает обо всем этом больше остальных.
        Итак, Юнни остался в гостиной, а Синдре с Анной вышли в спальню, где жила Лилиан Грёнберг, прежде чем переехать к Эве и Петеру Скугам. Притворив за собой дверь, Анна услышала доносившийся из кухни детский крик, - радостный или раздраженный, определить было трудно. Они сели на кровать, Синдре положил руку на бедро Анны и спросил, чувствует ли она это… что-то вроде электрического разряда, неужели нет?
        Отрицать означало кривить душой, но Анна добавила, что склонна видеть в этом скорее проверку. Ведь оба они состоят в законном браке и должны противостоять искушению.
        Тогда Синдре придвинулся ближе, положил руку ей на грудь и осторожно опрокинул на спину на кровать. Он прижался к ней и сказал, что есть чистая, божественная любовь, которая превыше брака. Это довольно редкое явление, тем не менее… Эротическое притяжение между некоторыми людьми священно. Запустив руку между ее ног, Синдре объяснял, что это не секс в обычном смысле, но исполнение чего-то более высокого, чистого и прекрасного.
        Что бы это там ни было, Анна не позволила ему исполниться. С пылающими щеками она выбралась из постели, села на пол и напомнила, что Юнни все еще ждет их в гостиной. И что дети пастора и его молодая жена красят на кухне яйца к Пасхе. Синдре кивнул и похвалил ее за благоразумие, но не смог скрыть разочарования.
        Спустя пару недель во время автомобильной прогулки они остановились на заброшенной дороге посреди леса. По сути, она представляла собой наезженную колею во мху, поскольку место пользовалось популярностью у грибников. Синдре выключил мотор и повернулся к Анне:
        - Пришло время объяснить, почему ты никогда не получаешь удовольствия от секса с Юнни, - сказал он. - Я имею в виду то удовольствие, которое заповедовал нам Господь, дав нам для него все возможности.
        Анна смотрела в окно и чувствовала, что краснеет.
        - Все потому, что Юнни не понимает, что значит отдать свое сердце в руки Господа. Просто сделать это - вместо того, чтобы искать плотских удовольствий, тешить самолюбие или трудиться в поте лица. Но ты ведь все понимаешь, Анна. Ты - человек чистого сердца и твердой веры. - Синдре взял ее за руку и посмотрел в глаза, как будто заглянул в самую их глубину.
        - И мы с тобой испытаем это вместе, - прошептал он и тут же очутился рядом с ней на заднем сиденье. - Без страха и вины, как подсказывает нам Святой Дух.
        Чуть позже Анна убедилась в его правоте. Собственно, она и не ожидала ничего другого. Они занимались любовью в машине, и это ощущалось совсем не так, как с Юнни. Нечто возвышенное и святое - совсем как говорил Синдре.
        Это изменило все. Весна выдалась теплее, красивее, но и тяжелее обычного. Просыпаться в Римбу, завтракать с Юнни, видеть, как он бросает на пол мокрое полотенце или чешет живот в одних трусах перед монитором с видеоигрой, день ото дня становилось все невыносимей. Анна поняла, что никогда не любила этого парня, ограниченность которого сделала их общее будущее невозможным. Его прикосновения въедались, как застаревшая грязь, которую трудно отмыть.
        Супругу Анны было двадцать три года. Ей самой двадцать четыре. Папа Таге был прав, когда говорил, что вступить в брак никогда не рано, гораздо трудней потом сделать так, будто никакого брака не было. В общине Кнутбю разводов не одобряли. Считалось, что супруги должны бороться друг за друга. Но в случае Анны гораздо важнее было, что в их с Юнни отношения замешана Эва. Анна любила Эву Скуг почти так же и даже чуточку больше, чем Синдре. Эта любовь перевешивала даже неприязнь к Юнни. Поэтому Анна боялась разочаровать Эву и всячески стремилась добиться ее понимания. Мог ли Синдре помочь ей в этом?
        Несмотря на то, что происходило между ними в мае на заднем сиденье автомобиля, - по два, три, четыре раза в неделю, - Синдре не проявлял никакого интереса к ее браку. Повторял только, что их с Анной связь не имеет и не может иметь никакого отношения к юридическому договору, судебным искам и тому подобным мирским делам. Ей не о чем беспокоиться, просто не нужно смешивать явления из таких разных сфер жизни.
        Но Анна беспокоилась. А после того как они с Синдре одновременно попали в больницу, стало еще хуже. Это произошло вот уже во второй раз, и в общине снова вспомнили миф о сорока днях. Лишь только Анна увидела его, мучимого болезнью и раскаянием, сразу захотела к нему прикоснуться. Она протянула руку - и в этот момент Эву Скуг посетила идея.
        Эва позвонила в тот же вечер и сказала, что не выдержит тех мучений, которые выпали на долю Синдре. Он ведь тоже защитник Эвы, значит, пусть Анна держится рядом с ним и следит, чтобы он оставался сильным. Вместе Анна и Синдре будут живым щитом Фирцы.
        - Возвращайся в больницу, - велела она Анне. - И будь с ним после выписки. Ты не должна оставлять Синдре, пока он не оправится полностью. Моя жизнь в ваших руках.
        С тех пор прошло две недели, и все это время Анна почти не покидала его спальни. Микаэла переселилась в гостиную на первом этаже. Анна виделась с ней за завтраком и в течение дня и чувствовала себя глупо. Понимала ли Микаэла, что происходит? Почти невозможно было поверить, что с ней все осталось как прежде.
        Демоны Синдре взяли привычку объявляться около одиннадцати вечера. Когда становилось совсем худо, Синдре и Анна молились. Успешное завершение борьбы каждый раз отмечали сексом, после которого Синдре только и мог уснуть более-менее спокойно.
        «Как долго это будет продолжаться?» - спрашивала себя Анна. Жить в Гренста-горде с детьми и женой Синдре представлялось ей не совсем правильным. Притом что обе женщины понимали, что так нужно, что того требует Фирца.
        А в это время в Римбу Анну ждал Юнни, и возвращение к нему тоже не было верхом ее желания.

38
        Поползли слухи, и это было частью плана. Немного разговоров за закрытыми дверями не принесли бы вреда, скорее наоборот.
        Осенью она дала Улле Скугу прочитать пророчества Фирцы, весной - Перу и Ирме Флудквистам. Не все тексты, конечно, только отобранную их часть. Эва взяла со всех обет молчания, так же, как до того с Петера и Синдре, но рассчитывала скорее на его нарушение. Такие сенсации недолго хранятся в тайне, и те немногие, кому Эва доверилась, будут так же, на условиях строжайшей секретности, и дальше передавать историю Фирцы. И это приведет к тому, что первоисточник слухов потеряется. Истина будет являться людям ниоткуда и найдет в этом свое подтверждение в глазах тех, кому трудно в нее поверить.
        И все-таки так далеко заходить не стоило. Эва была осторожна, но явно недооценила силы мистического компонента. Она могла бы держать ситуацию под контролем в пределах своей общины, но слухи о Христовой невесте распространялись со скоростью выпущенной из ружья пули и скоро достигли Уппсалы, к чему Эва совсем не стремилась.
        Пока, во всяком случае.
        И когда над уппландскими лугами зашумели июньские дожди, Эва столкнулась с проблемой, на первый взгляд противоречащей первоначальному замыслу. В общем, требовалось сбавить обороты.
        Тут ей и пришла в голову идея девичника.
        Рассылать приглашения по почте не входило в ее планы. Эва выбрала двенадцать женщин, каждую из которых при случае - после службы, проповеди или репетиции хора - отводила в сторону на зависть всем остальным. Она не могла упустить такой возможности лишний раз возвыситься над людьми.
        - Ирма, можно тебя на минутку?
        - Конечно.
        Эва обняла Ирму Флудквист, отстранив от компании, и сразу взяла одновременно повелительный и конспиративный тон:
        - Думаю организовать девичник в приходском доме в ближайший четверг. Часиков в семь, что скажешь?
        - Здорово! А… есть какой-то особый повод? Я могу чем-нибудь тебе помочь?
        - Принеси десерт, если хочешь. Будет двенадцать человек, не считая меня, понимаешь?
        - Двенадцать?
        - Ты ведь слышишь, что говорят люди… обо мне и… сама знаешь о ком. Понимаешь, о чем я?
        И Ирма, которая, конечно же, прекрасно поняла Эву, покраснела вместо ответа.
        - Мне давно казалось, что немного развеяться всем нам не помешает, - рассмеялась Эва, чтобы хоть немного снять напряжение. - Но тут мне пришла в голову идея девичника. Знаешь, какие девушки устраивали в старину перед свадьбой? Посплетничаем немного, выскажем, что думаем о парнях, но и… посидим…
        - Девичник?
        - Мы дадим повод к новым сплетням, - уже громче рассмеялась Эва, и Ирма развеселилась вместе с ней.
        Эва выбрала последний четверг июня, чтобы избежать конкуренции с празднованием мидсоммара.
        Двенадцать женщин появились почти одновременно, около семи вечера, и были поражены при виде друг друга. Эва велела всем одеться в белое, и от зрелища двенадцати белых женщин в большом зале захватывало дух. Не о том думали они, когда накануне доставали из гардеробов белоснежные топы и юбки. Повисла торжественная тишина, которая должна была задать тон всей встрече.
        Но потом затрещал микрофон, - специально для музыкальных вечеров в церкви установили мощную акустическую систему. И на весь зал грянули звуки вступления знакомой всем песни - Gimme! Gimme! Gimme!.. Дверь на кухню распахнулась - и перед гостями появилась Христова невеста, тоже в белом с головы до пят.
        - Давайте, девочки! - закричала она.
        И тут началась дискотека, совсем как в восьмидесятые, только без неуклюжих парней. Эва сама составила плейлист. «Аббу» сменил «I Will Survive»[9 - Песня, которую исполняла Глория Гейнор (род. 1949) - американская певица в стиле диско.]и «We are family»[10 - Популярная композиция американской группы «Сестры Следж».]. И когда музыка смолкла, разгоряченные гостьи набросились на еду, забыв о том, что они в церкви.
        После обеда Эва пригласила всех в маленький кинозал.
        - Начнем урок, - рассмеялась она и включила видеомагнитофон.
        На экране белозубая сексолог Ильва-Мари Томсон представляла новый порнофильм.
        - Что это? - удивилась одна из гостий.
        - Это специально для тебя, - отозвалась другая. - Чтобы ты знала, чего лишилась в жизни.
        И снова все рассмеялись. Кто-то сказал, что Эва играла в фильме, который шел по телевизору на выходные. Остальные в ответ зашикали, захихикали, и другой голос спросил, откуда такие сведения.
        Во время показа Эва отпускала шутливые комментарии по поводу того, что происходило на экране. Как минимум это помогало зрительницам не слишком принимать события фильма на свой счет. Все знали, что Эва интересуется сексом, и не раз слышали от нее, что плотская любовь двух чистых, непорочных существ не только естественна, но и необходима, и свята. Но одно дело слышать, и совсем другое - наблюдать воочию, с переходами на крупный план, то, что она имела в виду.
        Когда фильм закончился, а вечер снаружи почти перешел в ночь, все вернулись к длинному столу, где пили чай с пирогами, которые испекла Ирма Флудквист. В нескольких бутылках еще оставалось вино, и его тоже было жаль так оставлять. Освободив ноги от тесных туфель, женщины закурили, стряхивая пепел в наполовину пустые бутылки, и никто не торопился убирать со стола тарелки и блюдца.
        Эва села рядом с Анной.
        - Как дела? - спросила она.
        Лицо Анны отразило недоумение.
        - С Синдре, я имею в виду, - объяснила Эва. - Я так давно его не видела. Надеюсь, ему лучше?
        Анна ответила, что делает все возможное и что этот вечер - первый почти за месяц, когда она оставила его одного.
        - Моя сестра говорит, что вы с ней поменялись местами, - сказала Эва. - Это правда, что Микаэла ночует теперь в гостевой комнате, а ты в спальне Синдре?
        Анна ответила, что это так. Демоны Синдре взяли в привычку являться по вечерам. Ночами они особенно свирепствуют. Не переселись Микаэла в комнату для гостей, она не смогла бы спать вообще.
        - Ты, наверное, устала? - спросила Эва.
        Глаза Анны увлажнились. Ей не хотелось жалеть себя, но мало кто заботился о ней так, как это делала Эва Скуг.
        - Я стараюсь думать о себе как можно меньше, - ответила Анна.
        А потом неожиданно для всех встала с бокалом в руке.
        - Фирца, - начала Анна, и все сразу оглянулись, хотя ее и без того негромкий голос дрожал, - Эва… Я не возьму на себя смелость говорить за всех. В Кнутбю я недавно и знаю тебя гораздо меньше, чем остальные в этом зале. И я совсем не тот человек, которого можно было бы назвать самым близким тебе.
        В этот момент каждая из женщин за столом подумала, что под человеком, которого можно было бы назвать самым близким Эве, Анна имела в виду именно ее. И каждая втайне была благодарна Анне Андерсон за тактичность. Если до сих пор Анна была в их глазах всего лишь приветливой юной блондинкой, то после этих слов сразу выросла в нечто большее.
        - Поскольку я не беру на себя смелость говорить от лица всех, - повторила Анна, - то буду немногословна. Я видела в жизни не так много. Выросла в маленьком городке в Смоланде, где мне была суждена маленькая, почти незаметная жизнь. Именно так я себе это представляла, если что-то представляла вообще. И это вполне бы меня устроило - маленькие дети, муж…
        За столом послышались смешки.
        - Нет, я и вправду люблю маленьких детей, - оправдывалась Анна.
        - Но не маленьких мужчин, - вставила одна из женщин. - Только не после сегодняшнего вечера.
        Было очевидно, к чему она клонит.
        - Нет, в этом пункте Ильва-Мари дала всем нам пищу для размышления, - улыбнулась Анна, но не потеряла логической нити. - Я только хотела сказать, что, даже если в моей жизни все было бы таким маленьким и незначительным, я наверняка была бы счастлива. Но я встретила Эву…
        Шум сразу улегся, и все взгляды обратились на Эву, которая смотрела на Анну влюбленными глазами.
        - И ты, Эва, - продолжала Анна, повернувшись к ней, - показала мне нечто большее. Ты дала мне понять, что я, как и все мы, окружена величием, и оно - общая основа всех наших маленьких жизней. И, что бы я ни делала, как тяжело бы мне это ни давалось и какими бы ничтожными ни казались мне самой результаты моей работы, во всех моих поступках и действиях есть смысл. Потому что вся я, со своими мыслями и поступками, в руке Господа - Всемогущего Бога-Отца, Иисуса Христа и Святого Духа.
        Анна замолчала. Ее лихорадочно сверкающие глаза были устремлены на Эву.
        - И это показала мне ты, Фирца, - продолжала она, теперь уже как профессиональный проповедник, чей голос исполнен самого возвышенного пафоса. Двенадцать пар направленных на нее глаз придавали ей силы.
        - Вера моя тверда, и этому научила меня ты, Фирца. Я осталась собой, тем, кем была всегда, но ты показала мне мир таким, каков он на самом деле. За это я всегда буду любить тебя, и с годами это чувство будет только крепнуть. Мне плевать, что об этом говорят другие. Никто недостоин любви Христа больше, чем ты. За тебя!
        Анна подняла бокал. Эва сделала то же самое, едва заметным движением смахнув слезу в уголке глаза.
        Осень - зима 2001

39
        Они лежали в грузовике за рестораном «Дейси» под Силлекругом, сразу за бензозаправкой Q-8, к югу от Вагнхерада. Потом ели склизкие гамбургеры и действительно замечательный картофель фри и слушали Элвиса Пресли в музыкальном автомате. Времени было семь часов, пора устраиваться на отдых.
        Насытившись мороженым, лесной тропинкой спустились к озеру, спрятанному за елями, устроились на камнях и погрузились каждый в свою молитву под монотонный гул трассы. Смеркалось. Небо над елями на противоположном берегу играло всеми оттенками темно-синего цвета.
        Лилиан Грёнберг происходила из религиозной семьи, поэтому молиться привыкла с детства. Разве только ситуация, в которой она делала это сейчас, была не совсем обычной. Два года назад она выучилась на медсестру в Кальмаре, решила копить деньги на какое-нибудь далекое путешествие, например в Австралию, и с этой целью устроилась на работу в больницу. Лилиан мечтала ездить по миру с Ральфом, с которым дружила со старшей школы.
        На библейский курс Эвы она даже не была записана, просто помогала с организацией кофе в перерывах. Дальше события развивались быстро. Осенью она вышла на страничку Синдре в Интернете и общалась с ним в чате. Потом переехала в Кнутбю, только испытать себя для начала, поселилась в доме супружеской пары Скуг и без памяти влюбилась в Петера. Она просто не смогла проигнорировать ухаживания этого красивого, умного и успешного пастора. Который не только пользовался особым уважением в общине, но и был при этом двадцатичетырехлетним мужчиной, а не семнадцатилетним мальчишкой, как Ральф из Кальмара.
        Но Петер был женат. Это не проблема, уверял он Лилиан. Они занимались сексом по многу раз в день, когда он не был в рейсе. Даже в присутствии Эвы Петер умудрялся посреди ночи навещать Лилиан в ее комнате.
        Лилиан считала, что так не должно быть. И стала уезжать с Петером в рейсы вовсе не потому, что ей так нравился асфальт или запах дизельного топлива и лесов в самой глубине Швеции. Просто в его грузовике легче было вообразить себе, что никакой Эвы Скуг не существует.
        И сразу жизнь становилась легче, особенно после молитвы.
        - Ничего не происходит, - сказал Петер, глядя на зеленоватую пленку, местами покрывавшую поверхность маленького озера. - И неизвестно, сколько еще придется ждать.
        Лилиан сразу поняла, о чем он. В последнее время это была одна из его самых любимых тем, сколько ни повторяла Лилиан, что ей неприятны эти разговоры.
        - Ты ведь тоже этого ждешь, правда?
        Он хотел ее участия. Берега озера поросли тростником. Как он только жил в этой отравленной химикатами воде?
        - Я не могу ждать смерти Эвы, - возразила Лилиан. - Что за глупости ты говоришь, Петер?
        - Но мне ясно было сказано…
        - Мало ли что кому было сказано, Петер, - перебила Лилиан и тут же добавила мягче, чтобы Петер ни в коем случае не подумал, что она его поучает: - В Библии, например… Там все можно растолковать как угодно. Но книга это книга, а жизнь это жизнь.
        Петер выслушал Лилиан, как обычно в таких ситуациях, снисходительно-высокомерно, не придавая ее словам какого-либо веса. При ее манере говорить Лилиан было трудно воспринимать всерьез.
        - И все-таки я думаю, не в этом ли состоит мое предназначение на Земле?
        - Какое предназначение? - не поняла Лилиан.
        - Я думаю, что Господь поведал мне о возвращении Фирцы для того, чтобы я помог ей с этим.
        - Помог?
        Поскольку Петер не ответил, Лилиан поняла, что он имел в виду, и по ее спине пробежала холодная дрожь.
        - Какой ты глупый, Петер… Прекрати.
        - Нет, я и в самом деле так считаю. - Петер посмотрел на нее, в его глазах стоял вопрос. - Я часто думаю, что если Синдре…
        Петер не договорил, но Лилиан снова поняла, что он имеет в виду. Жена Синдре Форсмана «вернулась домой», как это называли в Кнутбю. И накануне кое-кому приснилось, что Господь ждет ее.
        - Прекрати, - повторила Лилиан.
        Петер поднялся и подошел к ней. Поднял Лилиан с камня, на котором она сидела, и крепко обнял.
        - Я не знаю, - сказал он, не разжимая объятий. - Я понятия не имею, чего Господь от меня хочет, но мне не нравится моя нынешняя жизнь. Я могу неделями пропадать в рейсах или заниматься делами на выходные… Но не могу совершенно избежать общения с ней.
        - Она твоя жена.
        - Она принадлежит Господу. И вот я думаю… что, если Он хочет, чтобы я передал Ему ее?
        Лилиан попыталась вырваться из объятий, но Петер ее не выпустил. Ее охватило отчаяние. Все шло не так, ее вообще не должно было быть здесь.
        - Прекрати, Петер.
        - Но я люблю тебя. И Эва любит тебя. Ты же знаешь, что она нас благословила.
        Это было чистое безумие. Лилиан хотелось заткнуть уши, и в то же время ей льстило, что Петер так беспокоится по поводу возвращения Эвы. Значит, отношения с Лилиан были для него чем-то большим, нежели проходное любовное развлечение.
        Даже если Эва не знала, что Лилиан сопровождает Петера в рейсах, - заочная учеба в Стокгольмском университете стала для девушки прекрасным алиби, - она ведь отдавала себе отчет, что в будущем они составят пару. Эва сама говорила об этом Лилиан.
        - Я тоже люблю тебя, - прошептала она в ответ и сразу размякла в его объятьях.

40
        Это было неправильно. Микаэла Форсман знала, что ее не должно здесь быть, но все оказалось так запутанно.
        Она не задернула гардины, чтобы в гостиную проникал лунный свет. Микаэла боялась полной темноты, да и солнце по утрам не мешало ей спать. А вот засыпала она с трудом, долго лежала в постели, уставившись в потолок, и мучилась от отчаяния и одиночества.
        В тусклом свете луны вырисовывались темные силуэты, постепенно принимавшие очертания знакомых вещей. Платья кучей лежали на стуле возле бюро. На подоконнике стояла ваза, купленная в «Этикете», без цветов. Фены и массажные щетки были разложены на бюро, а рядом с дверью в гостиную висела репродукция Матисса из «Икеи». Микаэле нравились ее яркие краски и непонятные предметы в форме вытянутых листьев какого-то тропического растения.
        Это больше не была комната для гостей, хотя Синдре и продолжал называть ее так. Первые недели Микаэла думала, что каждая ее ночь здесь последняя, и даже не меняла простынь на постели. Только взбивала подушку, уютный запах которой ей нравился. Для временного жилья все было не так плохо. Микаэла навещала Синдре в больнице и видела, как он страдает. Эва говорила, что он может даже умереть. Поэтому Микаэла смирилась с присутствием в доме Анны Андерсон, которая, спасая Синдре, защищала Фирцу. Что же заставило ее потом в них усомниться?
        Уже когда Анна Андерссон переехала в Гренста-горд и каждый вечер стала запираться в спальне у Синдре, Микаэле стало не по себе. Не говоря о том, как переменился к ней Синдре. Спустя какие-нибудь пару недель после свадьбы он начал отпускать в ее адрес уничижительные намеки, чего раньше за ним не водилось. Между тем Микаэла имела все основания надеяться, что хорошо его знает. Синдре был их с Андерсом психотерапевтом и тогда прекрасно понимал ее. И в фирме Лукаса Альме хорошо ее поддерживал. Поэтому Микаэла и решила, что перемена связана с его болезнью, с «демонами», как называла это Эва.
        У самой Микаэлы в этом плане все осталось по-прежнему. Она все так же любила Синдре и думала, что ее чувство взаимно, только… все эти ночные кошмары, и Анна Андерсон, и Фирца - слишком много свалилось сразу на их головы. Но все наладится. Анна ведь тоже замужем, и супруг Юнни ждет ее дома.
        Но недели уходили за неделями, складываясь в месяцы, а ничего не менялось. Кроме репродукции Матисса, которую Микаэла повесила в комнате для гостей.
        Она села в кровати. Не первую ночь приходило Микаэле в голову, что надо что-то делать, но решилась она только теперь. Нельзя вот так лежать и покорно ждать своей участи.
        Микаэла встала, накинула халат и вышла в гостиную. Она должна с ним поговорить. Синдре не виноват, что болен. Тут снова вспомнились его колкие намеки и раздражение - все это, конечно, «демоны». С другой стороны, Синдре не так уж неправ. Положа руку на сердце, Микаэла не отличалась аккуратностью и бывала даже откровенно неряшлива. К тому же ей не всегда удавалось противостоять некоторым своим слабостям. Таким, как любовь к сладкому, например. Весы в ванной говорили ей то же, что и Синдре.
        Но самое неприятное, что с некоторых пор Анна Андерсон переняла манеру Синдре обращаться с Микаэлой, и это было то, чего Микаэла уже не могла вытерпеть. Эва высоко вознесла Анну - невинность, приближенная к Иисусу, и тому подобное. Но это ведь не значит, что ей дозволено грубить.
        Микаэла прошла через гостиную, не включив свет, и поднялась на второй этаж, к дверям большой спальни. До сих пор она была настроена решительно, но на одной из последних скрипучих ступенек встала. Что она, собственно, собиралась сказать? Что это она, а не Анна должна быть с Синдре в этой комнате ночью? Но если ему и в самом деле плохо, с какой стати Микаэле желать ему еще худшего?
        Микаэла представила себя с Синдре в одной постели и Анну Андерсон рядом на стуле. Так ли ей обязательно находиться с ним всю ночь?
        Но что если это действительно необходимо? Микаэла преодолела последнюю ступеньку, подошла к дверям спальни и замерла, взявшись на ручку. Нужно ли стучаться? Странно было бы делать это в собственном доме. Пока Микаэла размышляла, как ей себя вести, изнутри послышался звук.
        Она прижала ухо к двери - звук повторился. Это был голос боли, который извлекали из Синдре демоны. Микаэла замерла на месте. Теперь звук слышался отчетливей и больше походил на стон. Тут Микаэла поняла, что первый, прерывистый, исходил от Синдре, а этот протяжный стон был скорее Анны.
        Обман раскрылся. Микаэла повернулась и побежала вниз по лестнице.

41
        Они стояли с торцовой стороны дома и смотрели на ров, который с утра выкопал Петер. Узкий и не особенно глубокий, он отходил от будущего пруда вниз по спуску. Эва была в утреннем халате. Примерялась, высчитывала - хватит ли глубины.
        Петер кивнул. Он оперся на лопату. По голому торсу, мускулистой спине стекали ручейки пота.
        - Думаю, да, - ответил он.
        - Но пруд слишком большой, тебе не кажется?
        - Будет еще изоляция и камень. Ну и очистительная система займет некоторое место. И потом, разве ты не хотела… мозаику?
        Эва вздохнула. Поначалу это была только идея, но потом возник образ. И, как часто бывает, как только идея, пусть даже в воображении, обрела зримые формы, потребность ее осуществления стала настоятельной. Копать было решено за домом. Посредине решили сделать фонтан, где била бы поступающая в пруд свежая вода. Вывод воды решили оформить в виде порогов, спускающихся к лугам.
        Петер протестовал. Это для детей, объяснила Эва. Рыбки всех цветов радуги полностью воссоздадут палитру, которую использовал Господь в дни Творения.
        Эва строго, как умела это делать только она, посмотрела на мужа и спросила, когда все будет готово.
        Петер копал каждые выходные, уже, как ему казалось, все лето, и работа близилась к завершению.
        - Послушай, - сказал он, когда они с Эвой подошли к краю будущего русла и попытались представить себе, как все это будет выглядеть, - я тут подумал, почему бы нам не застраховать твою жизнь?
        - Что?
        - Я навел кое-какие справки, это совсем недорого… Есть варианты страховок за несколько десятков тысяч крон, по которым выплачивается миллион… Примерно такое соотношение.
        Эва повернулась к мужу и попыталась поймать его взгляд, но Петер снова оперся на лопату и разговаривал скорее с канавой, которой в будущем предстояло стать водостоком с порогами.
        - Петер.
        - Да?
        - О чем ты?
        - Просто подумал, что это неплохая идея… Ради детей.
        Эва не знала, что на это ответить. Просто представила себе, как Петер изучает сайты страховых компаний и сравнивает цены.
        - Нет, я просто подумал… - осторожно объяснил он. - Синдре, к примеру, именно так и сделал.
        - Что он сделал?
        - Купил страховку.
        - На меня?
        - Нет, нет… - натянуто рассмеялся Петер. - На Микаэлу.
        - Синдре застраховал жизнь Микаэлы, своей жены?
        - Ну да, теперь многие так делают… Я подумал, может, и нам… ну, с учетом того, что ты…
        «Иди к черту, Петер Скуг, - подумала Эва. - Иди к черту вместе со своими рейсами, дурацким прудом и Лилиан Грёнберг в комнате для гостей».

42
        Название «Стокгольмс Сёдра» появилось в связи с выбором ирландской авиакомпанией «Райан эир» головного аэропорта в Швеции. Но люди часто путали его с железнодорожной станцией «Сёдра» в Стокгольме, и тогда прежний «Нючёпинг-Укселесунд» стал именоваться «Стокгольм Скавста», что могло сбить с толку разве неопытного иностранного туриста, потому что на самом деле аэропорт располагался в доброй сотне километров от шведской столицы.
        В половине пятого утра одного из субботних дней на октябрьских каникулах Юнни Мохед стоял у модернизированных ворот похожего на ангар терминала и ждал. Дул холодный ветер. В кармане куртки Юнни лежал паспорт и два билета - один на его имя, другой на имя жены. Кем-кем, а паникером Юнни никогда не был, но сложившаяся ситуация говорила сама за себя.
        Анна жила у Форсманов в Гренсте и заходила раз в неделю за вещами. Она никогда не брала одежды больше, чем на неделю, и поначалу Юнни каждый раз надеялся, что эта неделя последняя. Но проходили месяцы - один, второй, третий - и ничего не менялось. При этом ее гардероб по-прежнему оставался в Римбу.
        Она никогда не предупреждала о своем появлении, и это означало, что Юнни по чистой случайности оказывался дома. Он работал в парке Хандельстредгорден, и для Анны было бы проще простого не застать его дома, но она не утруждала себя даже этим.
        Три недели тому назад, в субботу, в первой половине дня он сидел перед компьютером и играл в «Диаболо», когда с наружной стороны двери в замке защелкал ключ. Юнни поставил игру на паузу, развернулся на стуле и тут увидел ее, свою законную супругу, ставшую чужой.
        - Привет, - сказала она, - не хотела тебе мешать. Мне только нужно кое-что сделать.
        - Все в порядке, - успокоил ее Юнни. - Ты ведь живешь здесь.
        Но она даже не улыбнулась или просто не уловила иронии. Потом он спросил, когда она собирается вернуться домой, и Анна ответила, что сейчас она дома. Юнни разозлился и попросил ее не финтить, на что Анна заметила, что и не думает этого делать, просто ничего не может ему обещать. Тогда Юнни сказал, что их отношения трудно назвать браком, на что Анна возразила, что это самый настоящий брак, просто Синдре нужна ее помощь. Юнни тоже нуждался в ее помощи, но Анна объяснила, что это разные вещи. Синдре болен, и она его лечит.
        - Если ты тоже болен, Юнни, - продолжала она, - обратись к врачу по месту жительства.
        - Но я скучаю по тебе. Я люблю тебя и хочу, чтобы ты была здесь. Я хочу ложиться в постель и просыпаться рядом с тобой.
        - Ты нечист, Юнни, - сказала Анна. - И я боюсь замараться, прикоснувшись к тебе.
        Юнни не ожидал такого поворота дискуссии, хотя и прекрасно знал, что она скажет дальше - какой веры добивается от него, и что Юнни пока сильно недотягивает до ее ожиданий.
        День, когда Анна сказала «да» в ответ на его предложение, был одним из самых счастливых в жизни Юнни.
        Счастливее был только день свадьбы, ну а потом все полетело к черту.
        Анна пошла в ванную. Юнни выключил компьютер и последовал за ней. Он встал в дверях и смотрел, как она вынимает из стиральной машины полотенце, которое он постирал вчера.
        - Почему бы нам куда-нибудь не уехать?
        Анна заглянула в стиральную машину.
        - Уехать отсюда? - переспросила она. - И куда, например?
        - Куда угодно, на неделю. Ты и я. Мы могли бы сделать это на октябрьских каникулах, когда Хандельстредгорден закрыт.
        - Но я не могу… Синдре…
        - Синдре перебьется без тебя недельку, - набравшись смелости, возразил Юнни. - Ты там с начала июня. Это затянулось, Анна. В любом случае неделю ты могла бы мне уделить. Так будет правильно.
        Он не планировал никакой поездки, мысль пришла Юнни в голову сама собой и тут же стала навязчивой идеей.
        - Юнни, я правда не знаю… - Анна положила полотенце в сушилку и принялась заполнять стиральную машину своим бельем.
        - Нет, - оборвал ее Юнни. - Решено - мы едем. Так будет правильно, и ты прекрасно это понимаешь. Скоро полгода как ты не живешь дома. Одну неделю… жалкую неделю ты можешь мне уделить. Или я не знаю…
        Юнни не закончил фразы и, пока Анна не перевела разговор на Иисуса, повернулся и вышел из квартиры. Когда спустя два часа он вернулся, ее уже не было.
        Потом они обменивались СМС. Юнни написал, что купил билеты в Черногорию и забронировал номер в отеле с видом на море. Он сообщил номер рейса из аэропорта «Стокгольм Скавста».
        Не получив ответа, он продублировал СМС и добавил, что улететь с ним - ее обязанность, долг, исполнять который она поклялась, когда вступала с ним в брак. Громкие слова были совсем не в стиле Юнни Мохеда, но одно дело говорить и совсем другое писать. Юнни не мог вспомнить, когда в последний раз повышал голос. Он и в глаза-то людям смотрел редко, потому что не хотел быть навязчивым. По своей природе Юнни был дружелюбен, никогда никому не завидовал, не ревновал и сохранял нейтральное отношение ко всему своему окружению, включая близких родственников.
        Одной только Анне удалось вывести его из равновесия и ввергнуть в глубокое отчаяние.
        Юнни решил, что с него достаточно. Она должна поехать с ним в отпуск. Он еще надеялся, когда поздно вечером сел в автобус до Нючёпинга, чтобы переночевать в отеле в аэропорту. Ответа на СМС все еще не было. Юнни понимал, как много значат для Анны Синдре и Иисус, но ведь не за ними она была замужем.
        Совсем недавно они любили друг друга. Минуты шли. Каждый раз, когда у терминала останавливался автобус или такси, надежда Юнни оживала. Но Анна так и не появилась.
        Когда до окончания регистрации оставалось двадцать минут, Юнни встал в очередь к стойке. Эту неделю в Черногории он проведет один, и это тоже совсем неплохо.
        Зима 2001

43
        Эва волновалась как девчонка. После душа, смыв с себя дневные заботы и мысли, обернулась полотенцем и направилась к гардеробу. Надеть было нечего. Купленные в августовских поездках платья все как одно вдруг оказались слишком тонкими и яркими, совершенно не подходящими для такого сумеречного ноябрьского дня, как сегодняшний. Эва раздраженно перебирала юбки, топы, брюки и блузы. Ну почему у нее нет хорошей зимней одежды?
        В одном из нижних ящиков она обнаружила пару пуловеров, забытых с прошлого года. Там же оказалась рубашка в сине-белую полоску, от которой Эва как будто давно избавилась. Синдре нравилась эта рубашка, хотя Эва и походила в ней на мальчика-подростка.
        Итак, с одеждой она определилась. Хлопок пах шерстью пуловеров.
        Поискав в ящике с нижним бельем, Эва выудила шелковые розовые трусы. Синдре вообще любил шелк, а эти, с хлопковым кружевом, ему особенно нравились. Эва пригладила пальцами льющуюся ткань, надела трусы и чуть не завизжала от счастья.
        «Как девушка перед деревенскими посиделками», - подумала она. Эва ненавидела сексизм и рассуждения о мужском превосходстве, но возможность хоть немного побыть слабой женщиной ее радовала.
        Домашнее заточение Синдре Форсмана закончилось. Оно затянулось на все лето и захватило начало осени. Эва почти не видела своего пастора. В редких разговорах по телефону Синдре много говорил о самоотверженности Анны, которая вместе с ним и Микаэлой была изолирована от мира в Гренста-горде.
        Ночные демоны так изводили Синдре, что каждый день до обеда ему требовалось четыре-пять часов сна на восстановление сил. Большую часть своей работы он выполнял на компьютере, с людьми встречался дома, продолжал проповедовать в церкви, но беседы с членами общины до и после службы сократил до минимума.
        Синдре делал это не ради себя, как говорил он сам. Он должен иметь достаточно сил, чтобы защитить Фирцу, поэтому вместе с Анной Андерсон и боролся так за свое здоровье. Кто-то должен был преграждать демонам дорогу к Христовой невесте.
        И Эва могла подтвердить, что это работало. Несмотря на отсутствие Петера, который, похоже, совершенно утратил интерес к жене, и недоступность Синдре, осень выдалась не такой уж плохой. В обществе подруг Эва не чувствовала себя одинокой, а теперь вот пришло время покончить и с этим целибатом.
        Когда она шла к Флудквистам на первую ноябрьскую встречу пасторов, щеки колол уже зимний мороз. И Эва представляла себе, как будет хрустеть под колесами замерзшая трава, когда они с Синдре свернут вечером на какую-нибудь уединенную лесную тропинку.
        Эва скучала по нему, по его теплым рукам, ласкающим ее бедра.
        В доме Флудквистов она поймала себя на том, что высматривает пальто Синдре на вешалке в прихожей, и застыдилась.
        Он был там. Впоследствии слова, которые говорили на этой встрече, быстро выветрились из головы. В памяти осталось только общее напряжение. Поначалу семеро пасторов - Петер, как обычно, был в рейсе - обсуждали экономические и административные вопросы. Само присутствие Фирцы, которое не было обязательным, стимулировало всех к более активному участию. Пасторы как будто в чем-то конкурировали, и каждый, не отдавая себе в том отчета, стремился доказать, что именно его часть работы во имя Фирцы требует нечеловеческого напряжения сил, тем не менее делается.
        Они довольно тесно сидели за видавшим виды кухонным столом при тусклом свете подвесной лампы. Эва ощущала общую нервозность, но не придавала этому большого значения. Так или иначе, пасторские встречи всегда проходили в такой обстановке даже до Фирцы.
        Впервые после Пасхи в совещании участвовали и она, и Синдре. Поэтому самое время было поднять кое-какие вопросы самого высшего плана, назревавшие еще с лета.
        Слово взял Улле Скуг, единственный за этим столом, кто не без основания считал свое положение незыблемым и не зависящим ни от непрекращающейся борьбы за власть, ни от каких-то там новомодных пророчеств. Как всегда, Улле пах табаком и лесной хвоей. Большие сапоги он не снимал даже в помещении.
        - Речь снова пойдет о сроках, - сказал он. - Я знаю, что в этом пункте мы как будто пришли к некоторому соглашению, но произошли кое-какие события, которые могут несколько усложнить картину.
        Потом начались бесконечные дебаты на тему даты Судного Дня. В каком именно месяце и году стоит ждать пришествия Иисуса Христа? Синдре был особенно убедителен и многословен. Его отсутствие на предыдущих встречах сейчас осознавалось особенно ярко. Похоже, за лето и осень многие успели подзабыть силу аргументов Синдре Форсмана.
        - Ты домой? - поинтересовалась Эва, когда все закончилось.
        Они стояли перед домом Флудквистов и смотрели в сторону Гренстакюллена, где каждого ждали своя семья и дети.
        - У тебя есть идея получше?
        Эва снова застыдилась, почувствовав безудержную радость от того, что он не отверг ее сразу. Интонации, которые она безошибочно ловила в голосе Синдре, означали любовь и ничто другое.
        - Могли бы проехаться вместе, если ты не против, - Эва многозначительно улыбнулась.
        - Звучит как хорошая идея, - Синдре тоже широко улыбнулся.
        Вместе они пошли к ее «Тойоте». Эва и Синдре уезжали с пасторского совещания на одной машине и не видели смысла это скрывать. С тех пор как семья Форсманов появилась в Кнутбю, - за исключением периода изоляции Эвы прошлой весной, - они были неразлучны и являли собой симбиоз, благодаря которому только и стали возможны и пророчества Фирцы, и осознание избранности общины Кнутбю в преддверии Второго Пришествия. Все остальные, кому пришлось возвращаться от Флудквистов пешком, помахали вслед скользнувшей мимо «Тойоте» с зажженными фарами.
        Эва выбрала трассу 282 на Эдсбру. В той стороне к озеру Эркен спускалось много уединенных тропок, на каждой из которых можно было припарковаться без помех.
        - Я соскучилась по ласкам моего Иисуса, - сказала Эва, не в силах скрыть нетерпения. - Я соскучилась по его ласковым рукам и неземной любви.
        Она ехала быстро. Дорога была прямая и видимость хорошая, несмотря на сгустившиеся сумерки. Вечерами здесь было тихо. Даже в сентябре Эве не встречались ни дикие кабаны, ни лоси, а других зверей она не боялась.
        - Я соскучилась по тебе, - повторила она.
        - Я по тебе тоже, - отозвался Синдре. - Я видел сны, которые можешь истолковать только ты, но не хотел обсуждать это по телефону.
        - Да?
        - Думаю, для начала нам лучше припарковаться.
        - Рассказывай, я найду где.
        Еще пару минут Синдре медлил, а потом решил подчиниться.
        - Первый был несколько недель назад, - начал он. - Мне снилась Кристина.
        Эва смотрела вперед и держалась у самой дорожной разметки, ослепительно белой в свете фар.
        - Она снилась мне много раз, но это был особый случай, я понял это сразу. Я видел счастливую Кристину. Она сидела за столом, окруженная незнакомыми мне людьми, пила красное вино и была как будто в центре внимания.
        Синдре сделал паузу. Эва вела машину.
        - Когда я проснулся, не помнил ни слова из того, что говорили эти люди. Но Кристина точно играла на скрипке, которая во сне выглядела скорее как лютня. Не знаю почему, она выбрала Элвиса Пресли, «Lovemetender». При этом она пела, но без голоса, просто двигала губами.
        Синдре рассмеялся. Эва узнавала его манеру выстраивать монолог - сначала всерьез, потом с легкими вкраплениями юмора, чтобы несколько снять напряжение и дать слушателям возможность в расслабленном состоянии разглядеть зерно истины.
        Эва с интересом ждала продолжения.
        - И тут… - снова начал Синдре, - я уже собирался идти восвояси, оставив счастливую Кристину в компании ее новых друзей, когда вдруг понял, что один из них мне знаком. Точнее, одна… она сидела и пела вместе со всеми, и я точно знал, кто она.
        Эва сбавила скорость. Она сама не понимала, зачем это сделала, машина выехала на новый прямой отрезок трассы. Справа был густой березняк, небольшая поляна слева. Эва должна была ожидать, что теперь Синдре назовет имя или скажет, что за столом сидела Фирца, которая наконец вернулась домой, но мысли из головы выветрились, и Эва ни о чем не думала.
        - Микаэла.
        Потребовалось несколько секунд, чтобы Эва услышала это имя.
        - Микаэла?
        - Когда я увидел ее, - продолжал Синдре, - поначалу это ощущалось как нечто естественное, само собой разумеющееся. Я помахал ей рукой, она рассмеялась и помахала в ответ.
        Эве стало не по себе. Недомогание пришло неизвестно откуда, как если бы, к примеру, Эва добавила в кофе слишком много молока. Световые конусы фар метались, словно ощупывая окрестности на предмет возможной парковки. В памяти всплыли слова Петера о том, что Синдре застраховал жизнь своей молодой жены.
        - Вот как, - отозвалась Эва.
        - Я бы хорошо подумал, прежде чем толковать этот сон, - заметил Синдре, - потому что…
        - Потому что здесь возможен только один-единственный вариант толкования, - раздраженно перебила Эва.
        В конце концов, Синдре нужно было напомнить, с кем он говорит.
        - Возможно, - согласился он. - Тем не менее я не хочу этого делать. И вот несколько дней спустя мне снова приснился этот праздник. Кристина и Микаэла сидели за столом, радостные, как и остальные гости.
        - Так это был праздник?
        Эва свернула на луг и припарковалась в паре метров от проселочной дороги. Она включила сигнальные фары, оставила мотор работать, чтобы не погасла приборная панель, и развернулась на водительском сиденье, чтобы видеть его лицо.
        - На этот раз я лучше разглядел обстановку, - продолжал Синдре, встретив ее взгляд. - Да, это был праздник, и обе были в числе гостей. Позади их стола виднелись и другие, круглые и продолговатые, в просторном, хотя и не сказать чтобы роскошном зале. В свете прожектора я увидел потертый паркетный пол. Посредине был освещенный круг, не занятый столами, представляешь себе? В динамиках играла музыка, которую я тоже как будто уже слышал. Что-то современное, радиомузыка… понимаешь, о чем я? Что-то укололо мне подбородок, я оглядел себя и обнаружил, что на мне фрак и галстук-бабочка.
        Паузы становились все короче.
        - И вот я направился к этому световому кругу посреди зала. Сразу все стихло. Я понятия не имел, что должно произойти, и ждал, сам не зная чего. Дверь напротив меня распахнулась, и по залу заскользил луч еще одного, огромного прожектора. В его свете появилась невеста, женщина в подвенечном платье с длинным шлейфом. Она как будто не шла, а парила над паркетом, и ее лицо закрывала вуаль. Лишь приблизившись ко мне, женщина откинула ее и показала мне свое лицо.
        В этом месте Синдре, конечно, сделал бы паузу, если бы рассказывал сон кому-нибудь другому, а не Эве. Но так уж вышло, что в машине, припаркованной на лужайке посреди уппландского леса, сидела Эва Скуг, и Синдре было не до риторики.
        - Анна Андерсон.
        - Нет! - закричала Эва. - Нет! Это неправда!
        Позже Эва вспоминала, что именно в тот момент впервые поняла, кто такой Синдре Форсман.

44
        Следить за языком Микаэле давалось нелегко в любом состоянии, что уж говорить о легком подпитии. У разных людей опьянение проявляется в разных формах. У Микаэлы, к примеру, прежде всего страдала речь, даже если голова оставалась ясной. С Эвой все было с точностью до наоборот. Пьяная в стельку, она могла ввести в заблуждение даже самого опытного собеседника своими безупречно трезвыми репликами.
        - Почему бы нам не встречаться чаще?
        Микаэла сидела на диване в доме Эвы Скуг. Дети были дома, в Гренста-горде. Анна Андерсон сделала все возможное, чтобы уложить Синдре в постель именно на это время.
        Сестры только что посмотрели по телевизору шоу «Красота по-американски» и выпили бутылку вина - Эва один бокал, Микаэла все остальное. Когда Эва открыла вторую бутылку и снова наполнила бокал сестры, та возражать не стала.
        Стол был накрыт тем, что оставалось в холодильнике - немного сыра «бри» и «херргорд», кексы и половинка багета, к которой сестры так и не решились притронуться из-за его калорийности, салями, виноград и груши.
        - Хорошо бы, - вздохнула Эва в ответ на вопрос Микаэлы, - но обычно на это нет времени.
        Микаэла вздохнула и согласилась.
        - Синдре постоянно дома, - сказала Эва. - Неужели он тебе не помогает?
        - Кто, Синдре? - удивилась Микаэла. - Никогда.
        - Чем же он занимается днями напролет?
        - Думаю, ты знаешь об этом больше меня, - Микаэла обиженно поджала губы. - Это ведь только для избранных или как?
        - Отчасти так, - подтвердила Эва. - Но от тебя-то мы ничего не скрываем.
        - Правда? Синдре ничего мне не рассказывает.
        - А ты хочешь знать?
        В глазах сестры Эва ясно прочитала желание держаться от их с Синдре тайн подальше.
        - О пророчествах, ты имеешь в виду? - Микаэла перешла почти на шепот.
        - Сейчас…
        Эва поднялась с дивана и исчезла в соседней комнате, где исписанные страницы до сих пор лежали на столе аккуратной стопкой. Она не делала копий и не редактировала тексты. Слова Господа следовало сохранить в том виде, в котором они были продиктованы и записаны.
        Когда Эва вернулась, Микаэла укутала ноги пледом.
        - Я мерзну, - пояснила она.
        Эва села рядом с ней на диван:
        - Вот, послушай… Думаю, Господь говорил это тебе в той же мере, что и Фирце. Он обращался ко всем жителям Кнутбю: «Я люблю тебя и хочу быть с тобой. Тебе тяжело, но ты выдержишь, Я знаю. Мне ли этого не знать? Мне, кто, как в книге, читает в душах людских? И тебе не за что извиняться. Я всего лишь желаю тебе счастья и мира. Тебя огорчает, что не все мои слова сразу становятся понятны. Но даже если твоя душа полна сомнений, просто принимай все, что Я говорю. Ведь ты веришь Моим словам в Библии, хоть и не видела ничего из того, что там описано, или как»?
        - Это он так сказал? - перебила сестру Микаэла.
        - Именно так, - кивнула Эва. - Он сказал, что любит меня, но имел в виду и тебя, и всех остальных. Он понимает, как тяжело бывает просто поверить, и просит нас держаться.
        - Мммм… - промычала Микаэла и отпила из бокала.
        Эва прочитала еще. Микаэла пила и незаметно дошла до такого состояния, что Эва не могла и дальше откладывать того, зачем пришла. Иначе рисковала не понять, что ответит сестра на ее вопросы.
        - Как у тебя с Синдре?
        - Нормально, - махнула рукой Микаэла.
        - Нет, Микаэла, я имею в виду на самом деле?
        - Вот как… ну… иногда…
        - Что «иногда»?
        - Иногда мне кажется… что он меня совсем не любит. Это очень грустно, но я надеюсь, что все наладится.
        - А Анна?
        - Что?
        - Она проводит ночи с ним в его спальне?
        - Ммм…
        - До сих пор? Или так было только первое время после его возвращения из больницы?
        - Нет, и сейчас тоже.
        - И где в таком случае живешь ты?
        - В комнате для гостей.
        По щеке Микаэлы скатилась слеза.
        - А она в его спальне? И спит с ним в одной постели?
        - Ммм…
        - И они молятся?
        - Ммм…
        - Но при этом занимаются кое-чем еще?
        - Ммм… - Микаэла отрицательно покачала головой.
        - Ты говоришь правду? - продолжала допытываться Эва. - Ты честна со мной, Микаэла? Анна говорит, что они только молятся, это правда?
        Микаэла не отвечала, но слезы уже ручьями текли по ее щекам.
        - Они спят друг с другом?
        - Может быть, только не при мне.
        - Но они это делают?
        - Ммм…
        - Иди сюда, Микаэла… - Эва подвинулась к сестре и крепко обняла ее. - Это неправильно, но мы не будем с этим мириться. Я все улажу, вот увидишь.

45
        Эва уже издали увидела ее хрупкую фигурку на автобусной остановке, представлявшей собой столб на небольшой асфальтированной площадке.
        В начале декабря к четырем часам дня уже сгущаются сумерки. Ослепленная светом фар, девушка вполне могла принять приближающуюся машину за автобус. Движение на этом участке дороги никогда не бывало оживленным, а уж в это время суток тем более.
        Анна Андерсон возвращалась из Римбу и сейчас ждала автобус на Гренсту. С маленьким рюкзаком за плечами, в тонкой куртке с буквами H&M на спине, она щурила глаза на приближающийся свет.
        Когда до остановки оставалось полсотни метров, Эва затормозила. Теперь она четко различала лицо Анны, которая все еще не была уверена, кто это к ней подъехал, хотя уже поняла, что это не автобус.
        Эва искала случая поговорить с девушкой, чтобы об этом не узнал Синдре. Об этой возможности ей сообщила Микаэла по мобильному пару часов назад. Эва подъехала к остановке, перегнулась через переднее пассажирское сиденье и открыла дверцу:
        - Садись, - пригласила она.
        Мелькнуло испуганное лицо Анны, которая не сразу узнала Эву.
        - Ты? Как ты меня напугала.
        - Нужно быть осторожней. Прыгай, подвезу до дома.
        Анна обрадованно кивнула:
        - Правда? Вот было бы здорово!
        И шмыгнула на пассажирское сиденье. Хлопнула дверцей - и в ту самую секунду Эва повернула ключ зажигания. Машина тронулась с места.
        С минуту они ехали молча, а потом Эва неожиданно свернула налево, в северном направлении по 273-й.
        - Но это не дорога на Кнутбю, - заволновалась Анна. - Куда мы едем?
        - Нам надо поговорить, - ответила Эва.
        Она продолжала вести машину, не имея в голове никакого плана, кроме того, который был уже запущен в действие. Спустя две минуты после того, как они въехали в темный лес, девушка прокашлялась:
        - О чем ты хотела со мной поговорить?
        Высокий, ласковый голос, невинный тон. Пылающий комок в животе Эвы подскочил к горлу. Не имея силы ответить, она продолжала вести машину.
        - Это из-за того, что я говорила про Фирцу? - спросила Анна.
        Теперь ее голос не был таким ласковым. Анна Андерсон перепугалась, и это придало Эве сил.
        - Не знаю, что ты там говорила.
        - Наверняка знаешь, - возразила Анна. - Ты в курсе всего, о чем говорят в Кнутбю. Я сказала только, что под Фирцей Господь имел в виду не только тебя, но и всех остальных в общине.
        - Вот как? - протянула Эва с притворным удивлением. - Ты и в самом деле так считаешь?
        - Но ты ведь и сама говорила так когда-то… Что невеста - это вся община…
        - Я так говорила, - согласилась Эва. - И ты считаешь, что все равно, я говорю или ты?
        Молчание в ответ подтвердило, что Анна осознала свою ошибку.
        - Ты лжива, - продолжала Эва. - Я страшно разочаровалась в тебе. А если разочаровалась я, значит, разочаровался и Христос.
        - Но я же ничего не сделала.
        Теперь голос Анны дрожал от страха.
        - Ты спала с женатым мужчиной, - строго сказала Эва. - А это большой грех. Грешники лживы, Анна. Они беседуют с сатаной, а говорят, что слышат Бога.
        Анна молчала. Еще пара поворотов направо - и они опять двигались в южном направлении. Дорога лежала перед ними темная и пустынная.
        - Но Синдре говорил… - начала было Анна. Эва не дала ей закончить. Только не здесь, не в этой машине, где они с Синдре провели вместе столько часов.
        - Закрой рот! Это из-за тебя Синдре так страдает. Ты как зараза. Наконец-то я тебя раскусила. Это ты стоишь между ним и его Фирцей, а этот грех пострашней твоих сатанинских блудней. И твоего языческого вздора…
        - Но в чем я виновата? - снова запротестовала Анна уже сквозь слезы. - Я всего лишь делала то, что Синдре…
        - Молчи! - закричала Эва. - Ни слова больше. В тебе сатана, я не хочу его слушать. Возвращайся домой к своему Синдре и передай ему, что я обо всем этом думаю. Это все, что я хотела тебе сказать. Ты нечиста, Анна Андерсон. И я не знаю, осталась ли у тебя возможность вернуться на правильный путь.
        - Но я…
        Эва резко затормозила. Хорошо, что сзади никого не было.
        - Вон из машины, - приказала она.
        Анна сидела, и Эва потрясла девушку за плечо:
        - Вон!
        И Анна вышла в темноту, в ночной лес где-то к северу от Кнутбю.

46
        За три дня до Рождества Синдре Форсман получил это письмо и в тот же вечер прочитал его остальным пасторам на совещании в доме Ирмы и Пера Флудквист.
        Дорогой Синдре!
        Вы не знаете меня и наверняка не помните, что когда-то мы с вами виделись. Все это совсем неважно, скажу только, что я один из тех, кто слушал вашу проповедь об Иисусовой молитве лет пять-шесть тому назад. В тот день вы запустили процесс, который изменил мою жизнь, и я, некогда «рядовой прихожанин», вступил в личные отношения с Иисусом Христом.
        С того самого дня, когда я прослышал о вашей роли в судьбе Зеницы Ока Его, - о чем вы, конечно, знаете гораздо больше меня, - я ощутил острую потребность за вас молиться. Но избранники Божии, вроде вас, - красная тряпка для сатаны и его приспешников, и это заставило меня поделиться с вами тем, что Иисус, как мне кажется, по крайней мере, показывал и говорил мне весной и осенью этого года.
        Сатана неоднократно заявлял о своем праве испытывать вас, вы прошли через многие трудности ради Иисуса Христа и Зеницы Ока Его и с достоинством выдержали экзамен, что не может не радовать Отца нашего Господа.
        Два года назад вы потеряли женщину, мать ваших детей, и даже после этого славили Господа и не согрешили устами, подобно библейскому Иову. Эта потеря, безусловно, означала и освобождение, поскольку дала вам возможность и дальше претворять Его волю. Вы и сами это понимаете и получили достаточно тому подтверждений.
        Но совсем другое дело - потерять того, кто во сто крат ближе. В этом нет освобождения, лишь сердечная скорбь. Сатана рассчитывает таким образом ожесточить ваше сердце против Иисуса, но это ему не удастся.
        Тем не менее это то, о чем Господь вас предупреждает и к чему готовил на протяжении нынешней весны и лета. Вы ведь не ослушаетесь Его, даже если боль станет невыносимой. Просто помните, что все в Его руке. Так или иначе, это произойдет, и вы знаете об этом в своем сердце.
        Тем не менее совсем недавно Иисус говорил мне, что вы отбросили последнее откровение как внушенное вам врагом рода человеческого, что и побудило меня сесть за это письмо. Правда, что сатана всячески пытается сбить вас с толку, но это не причина сомневаться в словах Господа. Он посылает вам откровения, даже если они простираются далеко за пределы человеческого понимания. Именно поэтому вам и доверена судьба Зеницы Ока Его, - вы лучше меня знаете, кого я имею в виду.
        У Иисуса есть женщина, которой предначертано быть рядом с вами в дни грядущих испытаний, и это вам тоже известно. И она доверена вам, хотя и не с вами состоит в браке. Выбор пути, каким будет претворена Его воля, остается за вами, и в первую очередь это касается ее и ее так называемого законного супруга. Люди могут считать брачные узы священными, но вам-то известно, что Господь превыше земного закона. Я не знаю, входил ли этот союз в Его планы изначально, но мне наверняка известно, что теперь он должен быть расторгнут. Произойдет ли это посредством обычного развода или как возвращение одного из супругов к Господу, я сказать не могу. Возможно, здесь все зависит от вашего выбора. Вам явлена воля Иисуса, и да сбудется по Его слову.
        Не мне вам говорить, что это большое дело, требующее не только мудрости, но и смирения. Боль столкнула вас с пути истинного и заставила совершить ошибку, но волю Господа вы расслышали правильно.
        Времена, которые ждут вас по возвращении Зеницы Ока Его к Господу, есть времена великой радости и работы, потому что вы принадлежите к избранным, кому доверено сказать Невесте и Святому Духу - придите! - и тем самым ускорить Его приход. На эти времена вам дана новая женщина. А та, которую вы любите и которую называете своей, сейчас там, где ей положено быть, но она удостоится милости обрести покой. Примите это как необходимость и не скорбите, у вас есть вера, которая выдержит все! Будьте мужественны и сильны, исполняйте то, что должны, особенно в отношении Зеницы Ока Его и вашей нынешней супруги. И тогда никто не сможет сбить вас с толку, какой бы тяжелой ни была ваша ноша.
        Это высокая цена за то, что должно исполниться, но вы достаточно сильны, чтобы заплатить ее, не так ли? Что касается Иисуса, Он еще никому не оставался должен.
        Я не знаю, объявлюсь ли когда-нибудь еще в вашей жизни, но обещаю до конца своих дней молиться за вас и Зеницу Ока Его.
        Ваш брат во Христе
        Леннарт Аронсон
        Синдре Форсман
        2002 - 2003

47
        Синдре Форсман сидит в своем кабинете в приходском доме. Он повесил пиджак на спинку стула и остался в голубой рубашке, которую не сменял с раннего утра. Синдре знает о темных пятнах под мышками и больше всего на свете хотел бы сейчас принять душ, но домой он попадет не скоро.
        - Они сказали, что «Шкода» в полном порядке, так я слышал, по крайней мере. Это «Октавиа», с бензиновым мотором. En-98.
        - Ставь на «Шкоду», - кивает Синдре и делает заинтересованное лицо.
        Человек в кресле для посетителей - фермер Харри Карлмандер. Крепкий мужчина, коренастость придает ему солидности. Плечи и предплечья будто накачаны воздухом, и ни грамма лишнего жира. Только кисти рук округлые и гладкие, как у ребенка.
        - Но «Тойота» всегда «Тойота», - рассуждает он. - Девяносто седьмая, автоматическая коробка передач. Никогда не хотел себе «Камри», даже не задумывался. Не знаю, на что он больше годится?
        Синдре пожимает плечами, листая график занятий с детьми на праздники.
        Родители жалуются на долгие рабочие смены и неудобное расписание. Синдре не раз объяснял, что активность общины не спадает и в выходные, поэтому кому-то приходится работать уже ранним утром, кому-то задерживаться до позднего вечера. При этом он готов согласиться с тем, что двенадцатичасовая смена - это слишком. Тот, кто составлял такие графики, совершил ошибку, исправлять которую придется Синдре.
        - Иисус что-нибудь говорил о «Тойоте»? - спрашивает фермер.
        - Нет. - Синдре, улыбаясь, пожимает плечами, поднимает очки на лоб и протирает глаза. - Нет, Иисус ничего не говорил о «Тойоте», но он предпочел бы «Шкоду Октавиа», я уверен.
        - Правда?
        Взгляд фермера становится удивленным. Непохоже, чтобы после слов Синдре он утвердился в своем решении, скорее, наоборот.
        - Думаю, дальше этого мы не продвинемся, Харри.
        Синдре пытается поставить в разговоре точку. Он должен успеть позвонить насчет маек, которые, согласно документам, уже оплачены, хотя поставившее их предприятие и утверждает обратное. Они грозятся взыскать деньги через суд. Жалкие пять тысяч крон с учетом налогов, - именно поэтому Синдре и откладывает этот разговор. Дело - пустяк, но ему придется сидеть за одним столом с глупой сконской[11 - Сконе - провинция на юге Швеции.] курицей, которая будет таращить на него безумные глаза и доказывать, что вчерашняя выписка из счета - фальшивка.
        Господь свидетель, Синдре этого не хочет. Весь последний год он стоял перед сложным выбором. Он мог возложить всю административную работу на Пера или Петера, чтобы с безопасного расстояния наблюдать, как кипа счетов, договоров и забытых квитанций растет день ото дня, превращаясь в Вавилонскую башню, грозящую при обрушении погрести под собой и общину, и церковь.
        Или же заниматься всем лично.
        - Что меня привлекает, так это автоматическая коробка, - продолжает рассуждать Харри. - Да и цена за подержанную машину привлекательнее, чем у «Тойоты».
        - Что ж, возможно, ты и прав, - соглашается на этот раз Синдре. - Ставь на «Тойоту».
        - Но она же на десять тысяч дороже!
        - Послушай, Харри, - говорит Синдре и поднимается со стула, и не потому, что отсидел себе все, что только можно. - В любом случае у тебя есть благословение Иисуса. Выберешь ты «Тойоту» или «Шкоду» - он позаботится о тебе.
        Харри сидит как сидел. Это не тот ответ, который он хотел слышать от пастора.
        - До вечера я должен успеть уладить кучу дел, - продолжает Синдре. - Плюс позвонить одному крайне неприятному сконцу. Поэтому, если больше ничего нет, я вынужден просить тебя удалиться.
        Харри кивает. Некоторое время еще сидит, раскачиваясь из стороны в сторону верхней частью корпуса, а потом подает Синдре руку.
        - Спасибо за помощь. Думаю, мой «Вольво» еще прослужит годик-другой.
        Ругаясь со сконцем из Мальмё по поводу счета-фактуры за майки, Синдре краем глаза просматривал бюджет. Близился сезон аукционов, и нужно было усилить освещение на футбольном поле. Все это время за дверью сидел Юнни Мохед, Синдре постоянно ощущал его присутствие. Прежде чем фермер Харри закрыл дверь, Синдре успел увидеть Юнни мельком на одном из мягких стульев вдоль стены под фотографией с видом города Майсура.
        Юнни был тощий как скелет, ростом под два метра и имел привычку наклоняться, когда с кем-нибудь разговаривал. Он и на стуле сидел сгорбившись. Всего-то на четыре года моложе Синдре, он оставлял впечатление человека совсем другого поколения.
        Скользя пальцем по бумаге с колонками цифр, Синдре оценивал в уме верность подсчетов и все время чувствовал присутствие за дверью Юнни Мохеда. Наконец он его впустил, отложив в сторону график работы на выходные. Таблица «Эксель» требовала сосредоточенности, что к концу дня казалось невозможным, и Синдре решил заняться ею завтра утром.
        - Выглядишь измотанным, - озабоченно начал Юнни, усаживаясь в кресло для посетителей.
        «Это твоя жена так изматывает меня в постели», - мысленно отозвался на это Синдре, а вслух ответил, вздохнув:
        - Со мной все в порядке.
        Эти сессии, по часу через неделю, как будто давно прекратились. Но Юнни продолжал донимать Синдре своей пунктуальностью. Синдре никак не мог решиться первым поставить в этом деле точку. Юнни, со своей стороны, тоже. Что касается самой терапии, здесь Юнни придерживался одной из двух стратегий, и для Синдре до последнего момента оставалось загадкой, какую из них он выберет на этот раз.
        В общем, Юнни либо тянул с вопросами до конца беседы, либо начинал ее с вопроса, и сегодня, похоже, сработал второй вариант.
        - Как думаешь, вернется Анна ко мне в эти выходные?
        Это прозвучало как бы между прочим.
        Синдре давно научился справляться с муками совести, когда дело касалось Юнни Мохеда. Так крысы, получившие слишком большую дозу пенициллина в канализации, становятся невосприимчивы к крысиному яду.
        Одно время Синдре сочувствовал Юнни, но охладевал к нему тем сильнее, чем лучше узнавал этого молодого человека. Потому что ничто так не раздражало Синдре в людях, как недостаток инициативы и самолюбия, Юнни же со всей красноречивостью демонстрировал практически полное отсутствие и того, и другого.
        Разумеется, Синдре никогда не говорил об этом напрямую. Только кивал и слушал, когда Юнни жаловался ему на свою однообразную жизнь, которая была Синдре так же интересна, как трансляция футбольного матча по телевизору. Вот и сегодня спустя двадцать минут Синдре решил, что пора закругляться. Почти полчаса - больше он выдержать не в состоянии.
        Покажи сутулый мальчик хоть раз себя мужчиной, двинь он в лицо Синдре кулаком - «Верни мне мою жену!» - Синдре наверняка проявил бы к нему больший интерес. Но ничего такого не происходило. Ничего, кроме вечного нытья про старых друзей, скуку на работе и то, как проходят репетиции.
        Будь у Синдре больше времени, он наверняка показал бы себя более внимательным собеседником и терпеливым психологом, каковым, конечно, и был на самом деле.
        - Да, - поддакнул он вместо этого. - Звучит и в самом деле тоскливо.
        Юнни вздохнул.
        Синдре не знал, что здесь еще можно обсуждать. Он хотел домой, к жене Юнни, которая сейчас наверняка готовит с его детьми домашние задания.
        Это было чистое безумие. Синдре поднялся.
        - Хорошо, - сказал он. - Увидимся через две недели.

48
        Когда Синдре вошел, Микаэла стояла на кухне в переднике, обтягивающем ее круглый живот. Синдре казалось, она с каждым днем становится меньше ростом и толще, щеки все округляются, и в глазах не остается ничего, кроме блеска. Дом полнили соблазнительные ароматы. На сковороде шипело мясо. Микаэла с огромным ножом в руке нарезала на разделочной доске шампиньоны.
        Она не заметила его приближения и вздрогнула, когда Синдре появился на кухне. Как будто все время ожидала нападения из-за угла.
        «По крайней мере, ей есть чем защищаться», - подумал Синдре.
        - Собираешься атаковать? - спросил он, кивая на нож.
        - Я готовлю еду.
        Она произнесла это так, будто Синдре впервые слышал это выражение. Как будто это она первая придумала, что еду можно готовить. Синдре знал, что ему полагается чем-нибудь ее подбодрить, сказать что-нибудь приятное.
        - Хорошо, - пробормотал он.
        - Не знаю даже, почему я не занимаюсь этим чаще, - отозвалась Микаэла.
        «Наверное, потому, что ты съедаешь все раньше, чем успеешь приготовить», - мысленно ответил ей Синдре.
        - В самом деле, - сказал он вслух.
        - Но все равно это здорово!
        - Да, - согласился он. - Хорошо.
        Так уж вышло, что один взгляд на булочку добавлял Микаэле сто граммов веса. Синдре понимал, что природа была несправедлива, сыграв с ней эту злую шутку. Когда они вместе уничтожали перед телевизором пакет чипсов, для Синдре это проходило без последствий, а Микаэла была вынуждена потом неделю «отрабатывать» лишние полкилограмма.
        Так ли уж обязательно было ей есть эти чипсы?
        - Что это будет? - спросил Синдре.
        - Бёф бургонь! - гордо провозгласила она, словно хотела тем самым ошеломить не только весь мир, но и себя саму.
        Синдре должен был смолчать. Но день выдался слишком долгий и послал ему слишком много мелких неудач и испытаний, чтобы к вечеру Синдре мог сохранить хоть каплю самообладания.
        - «Бёф бургиньон», ты хотела сказать?
        - Да, я так и сказала.
        - Нет, ты сказала «бёф бургонь», а правильно «бёф бургиньон».
        - Ну да, я и сказала «бургонь».
        - А правильно «бургиньон».
        Зачем он это делал? Почему не наплевал на все, предоставив Микаэле говорить, как ей вздумается? Знал ведь, чем все кончится, и уже спрашивал себя, сколько банок равиоли осталось в шкафу, хватит ли ему и детям? Синдре видел красные пятна, проступившие на шее жены. Сейчас она разразится слезами.
        Микаэла бросила нож в мойку.
        - За идиотку меня держишь, да? - закричала она.
        - Нет, - спокойно ответил Синдре. - Просто есть вино, которое происходит из провинции Бургундия, и блюдо «бургиньон».
        - Ну почему ты такой злой!
        - Я не злой, - отозвался Синдре. - Просто знаю больше тебя и пытаюсь тебя хоть чему-нибудь научить.
        - Разве я просила тебя об этом?
        Микаэла сорвала с себя передник и запустила им в Синдре.
        На ней были домашние брюки из мягкой ткани и застиранная футболка. В свои двадцать два года Микаэла выглядела на все тридцать пять. Она не надела бюстгальтер, и груди висели почти до живота. Бледный лоб, безжизненные волосы, собранные в странного вида кисточки, носки, которые она никогда не снимала дома и которые пахли мокрой шерстью - как она была отвратительна… Но главное, она ничего не знала и не хотела знать.
        - Нет, - ответил на ее вопрос Синдре. - Ты не просила, потому что тебе все равно. Именно поэтому ты не умеешь готовить - ты не хочешь ничему учиться.
        Она закричала, почти взвизгнула и, со струящимися по щекам слезами, пулей вылетела из кухни. Теперь просидит в комнате для гостей весь вечер, а наутро будет как ни в чем не бывало завтракать за одним столом с Синдре. И обоим будет неловко, и никто не решится помянуть злополучное французское блюдо, что и послужит взаимным извинением.
        Синдре поднял передник с пола, выключил плиту, на которой уже подгорало мясо, и выбросил шампиньоны в помойное ведро. В шкафчике над кофеваркой стояли четыре консервные банки «Равиоли с томатным соусом». Синдре открыл их все и выложил содержимое в обычную кастрюлю. Из гостиной слышались голоса детей и Анны. На истерики Микаэлы никто не обращал внимания, они давно стали частью их повседневной жизни.
        Синдре поставил на стол тарелки. Они пообедают все вместе. У Ирис завтра контрольная по географии - «Страны и столицы Европы». Синдре проэкзаменовал ее без карты. Ирис знает все назубок, даже Любляну.
        Он успел надеть пижаму и лечь, когда Анна вернулась из кухни. Она вымыла посуду и уложила детей. Ирис и Антон давно перестали задаваться вопросом, почему этим занимается Анна, а не Микаэла.
        Но все, связанное с домашним уютом, давно ассоциировалось только с Анной. В Микаэле было слишком много от большого ребенка, чтобы быть женщиной. Она попыталась занять место их мамы и вышла за папу, за что и несла наказание. Анна же была не более чем одна из нянь, которые приходят и уходят, с той только разницей, что спала с папой в одной спальне.
        Она осторожно притворила дверь, опасаясь разбудить только что уснувшего Синдре, и села в ногах кровати. Синдре погасил верхний свет. Включенный светильник на ночном столике испускал мягкое, желтое сияние.
        Обстановка этой комнаты была делом рук первой жены Синдре Кристины. Простая кровать голубого цвета, жалюзи на подкладке, которые обошлись в месячный заработок Синдре, но были необходимы, потому что не давали заглянуть в комнату с улицы ни под каким ракурсом, ковер из Индии с восточными узорами и легкое белое покрывало.
        Над кроватью висела фотография березовой рощи. Солнечный свет лился между стволами, создавая эффект поставленного на паузу фильма. Сам по себе мотив нельзя было назвать религиозным, но воспринимался он именно так.
        - Да? - спросил Синдре.
        - Что? - не поняла Анна.
        - Ты о чем-то думаешь?
        Он всегда это чувствовал. Весь вечер Анна смотрела будто бы сквозь то, на что был направлен ее взгляд, и это означало, что на уме у нее совсем другое.
        Она улыбнулась и быстрым движением заложила прядь волос за ухо - жест, который и на этот раз заставил сердце Синдре сжаться от нежности и желания.
        - О письме Аронсона, - ответила Анна.
        Синдре показал ей пророчество, которое так взволновало многих его коллег. При обычной в таких случаях проверке Петер Скуг оказался в числе наиболее критически настроенных. В письме некоего Леннарта Аронсона, - как ни напрягали пасторы память, никому это имя так ничего и не сказало, - утверждалось, что, не поверив вещему сну Синдре о возвращении Микаэлы к Господу, община угодила в сатанинскую ловушку. Петер же на это возражал, что само письмо Аронсона есть ловушка, причем двойная. Тему закрыли, так и не придя к соглашению. Но Синдре, не участвовавший в дискуссии, отметил про себя, что автор письма достиг своей цели, заронив в пасторские умы зерно сомнения.
        - Я слышу Господа, - сказала Анна.
        Это прозвучало скорее как вопрос.
        - Да, - кивнул Синдре, хотя и без особой убежденности.
        - В пророчестве Аронсона, - продолжала она, - говорится о временах, которые ждут тебя и которые будут временами великой радости и великого труда, потому что ты принадлежишь к избранным, кому доверено сказать Невесте и Святому Духу - придите!.. Там ведь еще говорится, что на эти времена тебе дана новая женщина?
        Синдре кивнул. Его всегда удивляла способность Анны сыпать пространными цитатами, едва ознакомившись с текстом. Вне сомнения, она обладала тем, что называют «фотографической памятью», и в этом тоже была уникальна.
        - Я эта новая женщина, правда?
        - Да, ты новая женщина.
        - И это значит, что Господь видит меня и говорит обо мне? Я - его избранница?
        - В каком-то смысле, - подтвердил Синдре. - Господь посчитал, что ты достаточно чиста перед ним для этого.
        - Я думаю развестись, - решительно сказала Анна.
        Эту тему она уже не раз затрагивала на протяжении осени. Синдре пытался ее отговорить. Как пастор он должен был убедить ее бороться за семью. Кроме того, пока между ними стоял Юнни Мохед, на нем, а не на Синдре лежала ответственность за Анну. Было еще одно. Переехав в Гренсту, Анна, неожиданно для Синдре, навлекла на себя гнев Эвы и, похоже, плохо осознавала его возможные последствия.
        - Ты поступишь так, как сочтешь нужным, - ответил Синдре.
        Могла ли она считать это благословением? Этого он пока не знал сам, предоставив времени прояснить смысл этой фразы. Когда-нибудь, если это потребуется, Синдре непременно напомнит о ней Анне.
        - Мы с тобой одно, Синдре, - продолжала Анна. - Юнни принимает наш брак как должное. Он транжирит мои деньги и считает, что любит меня. Он не желает взглянуть на это с моей стороны. Ведь я люблю Господа. Господь - вся моя жизнь, и потому я должна оставить Юнни.
        - Это серьезный вопрос, - возразил Синдре. - Думаю, тебе не стоит делать резких движений. Даже если про себя ты решила, что разведешься, семь раз подумай, прежде чем об этом объявлять вслух.
        Синдре откинул одеяло, приглашая Анну прилечь рядом с ним, но она покачала головой.
        - Там еще говорилось про другую женщину, ту, которую ты называешь своей. Сейчас она там, где ей положено быть, но она удостоится милости обрести покой, - процитировала Анна. - Это ведь про Микаэлу, правда? Это она обретет покой?
        Синдре сел в кровати, поправив за спиной подушку, и потер глаза.
        - Трудно истолковать это иначе, - согласился он.
        - И каким образом? - спросила Анна.
        - Теперь я тебя не понимаю.
        - Каким образом она обретет этот покой? Смертельная болезнь? Рак?
        - Этого я не знаю.
        - Может, несчастный случай? Ее собьет машина?
        - Я действительно этого не знаю.
        - Кристина ударилась головой о смеситель в ванной, ведь так? Вряд ли нечто подобное произойдет еще раз.
        Разговор становился все неприятнее. Упомянутая Анной ванная находилась в каких-нибудь пяти метрах от кровати, на которой они лежали.
        - Пути Господни неисповедимы, - процитировал в свою очередь Синдре.
        - Но что-то ведь должно произойти, если Микаэла и в самом деле удостоится уйти раньше нас?
        Синдре молчал - ответа на этот вопрос у него не было. Были неясные предчувствия, идеи - не более того.
        - Ты ведь знаешь, что ни Эва, ни Петер не верят в пророчество Аронсона, - сказал Синдре вместо этого. - Что думают по этому поводу другие, уже не столь важно. Большинство держится мнения семьи Скуг.
        Анна кивнула.
        - Но ты ведь веришь? - спросила она. - Ты тоже считаешь, что Микаэла удостоится милости уйти раньше нас?
        Анна затаила дыхание и широко раскрыла глаза, готовая ловить каждое его слово. Именно такой она больше всего нравилась Синдре.
        - Я верю, что ты и я сможем защитить Фирцу от сатаны, - ответил он. - Я верю, что в этом наш долг и наше предназначение. И все, что мы сделаем ради этого, будет правильно.
        Анна подняла глаза на картину над кроватью, но, похоже, не видела ее. Она была в своих мыслях. Синдре зевнул:
        - Думаю, нам предстоит спокойная ночь.
        - Я все решила, - сказала Анна. - Я разведусь с ним.

49
        На этот раз пасторы собрались в доме семьи Альме, что само по себе было удивительно. Обычно Лукаса Альме не приглашали на такие встречи. Зато его жена Беттан приходилась родной сестрой Петеру Скугу, и это, равно как и то, что дом Альме тоже стоял на холме Гренстакюллен, стало причиной столь странного выбора.
        Руководство Филадельфийской общины Кнутбю расположилось на просиженном диване в телевизионной комнате, в которой раньше находился гараж. Бетонные стены до сих пор не были оштукатурены, а пол покрывал палас, пролежавший здесь верные двадцать лет.
        Вазочка с печеньем уже опустела, а Синдре как был, так и остался голоден. Он не хотел просить еще печенья и подумал о пакете чипсов, который откроет, как только доберется до дома.
        Все, кроме Эвы, были на месте. Пасторы углубились в дискуссию, какого наказания заслуживает некто Хассе Ниман, посмевший поставить под сомнение репутацию самого Пера Флудквиста. Синдре не имел ни малейшего представления ни об этом Хассе, ни о том, каким образом тот пытался умалить авторитет Пера. Если что сейчас и занимало его мысли, то совсем другое.
        Разговор крутился вокруг наказания, коллеги-пасторы особенно любили смаковать подобные темы.
        Синдре помнил, как удивился, когда несколько лет тому назад впервые оказался в их обществе. К тому времени он успел несколько раз встретиться с Эвой, которая обещала ему место пастора в общине Кнутбю в Уппланде. Синдре льстило это предложение, ведь на тот момент ему было всего двадцать три года. При этом он считал себя вполне заслуживающим занять этот пост.
        Он был готов. Но на первой пасторской встрече в Филадельфийской общине буквально онемел от изумления. Много недель спустя до Синдре дошли слухи, что будущие коллеги спрашивали Эву, что она нашла в этом молчаливом вермландце. За все совещание он так и не произнес ни слова, до такой степени поразил Синдре тон дискуссии. Он ведь успел поработать в нескольких общинах в Вермланде и разъезжал по всей Швеции с проповедями и библейскими курсами. Но пасторы из Кнутбю говорили совсем не о том, о чем Синдре привык слышать на подобных встречах. О чем именно, он понял далеко не сразу.
        Среди них не было теологов. Гитаристы и автомеханики, санитары и резчики по дереву - все они в мгновенье ока превратились в пасторов по совместительству одним взмахом волшебной палочки Эвы Скуг. Почти все, как и он, были новичками в этом деле. Поэтому профессиональная доверительность, которая могла бы резко снизить накал страстей, отсутствовала напрочь. Любая дискуссия выливалась в жаркий обмен взаимоисключающими мнениями.
        Все эти новообращенные пасторы, подпавшие, как и Синдре, под обаяние Эвы и заразившиеся от нее энтузиазмом, не имели никакого теоретического аппарата для обсуждения библейских текстов. С появлением Синдре ситуация несколько исправилась. Сам он быстро научился обращать невежество коллег в свою пользу.
        Сейчас, переводя взгляд с одного пастора на другого, Синдре думал о том, как любил смущать их своей эрудицией. Как отсылал к переводам с иврита, о которых они не слышали, и потом весь сиял от осознания собственной учености. Если бы не Синдре, разве могли бы они обсуждать сейчас возможные последствия проступка этого Хассе Нимана? На Синдре они смотрели как на Дельфийского оракула, и Эва это одобряла. Он мог ответить на любой вопрос, поэтому довольно быстро из новопереселенца стал лидером местной общины.
        Синдре видел, как шевелились их губы, ловил взгляды, обращенные в его сторону, но ничего не слышал. До сих пор ему нравилось, когда они его о чем-нибудь спрашивали. Почему же сегодня вдруг стало так тоскливо? Пасторы были все те же водители «Скорой помощи» и резчики по дереву, только наделенные уверенностью, которую дает умение выражать свои мысли. Но для Синдре все это не представляло больше никакого интереса.
        С некоторых пор церковная жизнь утомляла его. Синдре был все так же ловок в комментировании Библии, с ходу делал ссылки на стихи Ветхого и Нового Заветов и понимал текст Иоаннова Откровения во всей его несказанной глубине.
        Верил ли он в Бога? Какое это имело значение? Синдре верил в себя, верил, что знает, как надо жить, чтобы соответствовать всем требованиям, которые церковь предъявляет христианину. Выражаясь иначе, он умел при помощи стихов Евангелия объяснить и оправдать собственную жизнь. Синдре лучше кого бы то ни было ориентировался в моральных заповедях Отца, Сына и Святого Духа.
        Жизнь как соревнования по спортивному ориентированию - совершенно незнакомая местность, и время ограниченно. Но только пришедший к финишу последним получает право судить тех, кто размечал дистанцию.
        И все-таки, положа руку на сердце, верил ли Синдре в Бога? Нет, не верил. Он верил в Библию, и до сих пор этого было достаточно.
        Над столом повисла тишина, и Синдре понял, что пасторы ждут его заключительного слова. Они, как обычно, пришли к какому-то соглашению, но оно не имеет силы, пока не одобрено Синдре.
        Филадельфийской общине Кнутбю больше нечем заинтересовать его. По крайней мере, здесь нет ничего интересного, что не было бы делом рук самого Синдре. Он сам создает себе проблемы, чтобы решать их, а такая жизнь рано или поздно наскучит кому угодно.
        Синдре кивает в знак подтверждения, и лица пасторов делаются счастливыми.

50
        Анн-Луиз Бакхаммар сидит в кабинете Синдре в приходском доме и спрашивает, куда ей лучше обратиться насчет ремонта труб. «Трубы Нильссона» - местное предприятие, но другой вариант дешевле - крупная сетевая компания с отделением в Уппсале. Анн-Луиз почти десять лет проработала учительницей рисования в школе, и Янне Нильссон - ее бывший ученик. Какими глазами она будет смотреть на него, встречая в «Иса» или банке, если предпочтет ему уппсальского конкурента? С другой стороны, они с мужем пенсионеры, а в «Трубах Нильссона» с клиентов дерут три шкуры.
        - Помогите нам выбрать правильно, - просит Анн-Луиз и смотрит на Синдре Форсмана умоляющими глазами.
        Окна над столом выходят на парковку позади приходского дома, но после попытки взлома прошлым летом их укрепили массивными решетками. Снаружи мокрый после дождя асфальт и автомобили, но Синдре мало что видит из этого. Он как будто заперт, замурован в четырех стенах, и это чувство редко бывало таким невыносимым, как сегодня. Он думал открыть окно, но снаружи чертовски холодно. С другой стороны, ему нужно дышать.
        - Понимаю, - отвечает он Анн-Луиз. - Что если я приоткрою окно?
        - Каково мнение господина пастора насчет воли Иисуса? - спрашивает она.
        «Черт, у Иисуса полно забот и без твоих труб, - хочет сказать ей Синдре. - Ему все равно, откуда ты пригласишь сантехника».
        Это зашло слишком далеко. Усилиями Эвы и Синдре приходской дом превратился в универсальную службу, совмещающую функции «Скорой помощи» и полицейского участка. Они обращаются сюда по любому поводу, пусть даже самому ничтожному. И с тех пор как Эва отстранилась от дел, Синдре приходится одному принимать посетителей, которые никак не хотят оставить его в покое и задают вопросы, ответов на которые у него нет.
        Синдре косится на график работы на выходные, который он хотел переделать утром, да так и не продвинулся дальше середины. Помешала тетушка Бакхаммар.
        - Иисус хочет, чтобы вы выбрали тот вариант, который вам больше подходит, - говорит он.
        - Но в том-то и дело, что я не знаю, который из двух?
        - Но Иисус этого тем более не знает.
        Синдре из последних сил сохраняет дружелюбный тон.
        - Как себя чувствует господин пастор? - участливо интересуется фру Бакхаммар. - Вы такой бледный.
        «Это потому, что мне нечем дышать, - мысленно отвечает ей Синдре. - Потому что ты извела весь кислород на свое нытье и чертовы трубы».
        Он тянется через стол и открывает окно. Холодный воздух врывается в комнату.
        - Благодарю, я чувствую себя…
        Его прерывает звонок мобильного. На дисплее незнакомый номер.
        - Вы позволите? - спрашивает Синдре и, не дожидаясь ее ответа, принимает входящий звонок.
        Прижав трубку к уху, Синдре вскакивает с места.
        - Простите, но мне надо бежать, - бросает он Анн-Луиз на полпути к двери. - Иисус хочет, чтобы вы выбрали Янне.
        Десять минут спустя он был в магазине подарков «Этикет» - одной из тех лавочек, что обычно располагаются на первых этажах дешевых офисных зданий и редко существуют больше года.
        Еще не успев войти, Синдре услышал ее пронзительный голос.
        - Да знаете ли вы, кто я такая? Я - сестра Эвы Скуг, - она провозгласила это, как актриса со сцены, пронзительно, но с профессионально выверенной интонацией. - А знаете, кто такая Эва Скуг? Я бы поостереглась на вашем месте.
        Не теряя времени, Синдре бросился через неожиданно большой торговый зал - держатели для туалетной бумаги и фотографии животных в рамочках, подушки с вышитыми поговорками, зеркала, коврики для ванн и масса других предметов, предназначение которых так и осталось для Синдре непонятным.
        В голове мелькнула было благодарная мысль о том, что Микаэла не назвала его имени, но додумать ее до конца Синдре не успел.
        - И я - жена Синдре Форсмана, - добавила она. - Берегитесь!
        Но Синдре уже добежал.
        Микаэла сидела за столом. У толстяка, который стоял над ней, был усталый, скучающий вид, совсем как у самого Синдре только что. Мужчина обернулся на вошедшего, и его лицо отразило несказанное облегчение.
        - Это вы Синдре?
        Синдре кивнул.
        - Она пыталась украсть брелок для ключей, - мужчина сделал жест в сторону Микаэлы. - В таких случаях мы заявляем в полицию.
        Конец фразы заглушил вопль Микаэлы.
        - Это недоразумение! - кричала она. Да она в жизни не видела более уродливого брелка. По безвкусности он может конкурировать только с остальным хламом на полках этого магазина.
        Даже если Микаэла выражалась несколько по-другому, смысл был примерно такой.
        Синдре спросил, сколько стоит брелок, после чего заплатил толстяку девятнадцать крон пятьдесят эре.
        Они ехали домой вместе. Микаэла молчала. Подобный случай был не первый на памяти Синдре. Оставив Микаэлу дома, он должен был вернуться в приходской дом, где ждал недоделанный график. До конца рабочего дня оставалось несколько часов.
        Синдре думал о том, что его настроение наверняка не было бы таким паршивым, если бы не мрачный пейзаж за паршивым окном паршивого автомобиля. Там все было таким мокрым, серым и землистым - от грязно-желтых полей до мутно-зеленых елей вдоль дороги, темно-красных домов с заросшими мхом черепичными крышами и размытых скрюченных фигур в серых и черных зимних куртках. И ни единого светлого пятнышка, на котором мог бы отдохнуть глаз.
        Не говоря о глупом подростке на пассажирском сиденье, который, похоже, так никогда и не повзрослеет.
        Синдре вернулся домой только в половине десятого вечера. Тело онемело от усталости и как будто распухло. В приходском доме он разогрел в микроволновке готовое блюдо из «Финдуса», но не сумел разобраться с автоматическими настройками, поэтому внутри колбаска так и осталась холодной.
        Дети спали. Микаэла заперлась в гостевой комнате. На лестнице на второй этаж его ждала Анна - совсем в другом настроении, чем вчера. На ней был легкий красный халат длиной до середины бедер. Они покупали его вместе в Уппсале.
        Перемены настроения Анны оставались для Синдре самой непостижимой вещью на свете.
        - Ты устал, милый? - спросила она. - Прими душ, я тебя намылю.
        И повела его наверх, где раздела и усадила в ванну. Мыло пенилось и пахло лавандой. Похоже, Анна купила его только сегодня.
        Покончив с мытьем, она вытерла Синдре махровым полотенцем.
        Оставив без внимания его эрекцию, Анна вывела Синдре из ванной и подтолкнула к постели, предлагая на нее сесть. А потом встала перед ним на колени и осторожно взяла губами одно из его яичек - обсасывала до боли в мышцах.
        Это было то, чего Анна раньше никогда не делала, и это разгорячило и в то же время смутило Синдре.
        Потом второе яичко и член, который она медленно полизала, прежде чем взять в рот.
        - Осторожно, - предупредил Синдре.
        В спальне горели все светильники, и он восторженно смотрел на Анну. Она встретила его взгляд, но член уже исчез между ее губами, а выражение лица довело Синдре почти до оргазма.
        Он мягко отстранил ее.
        - Сегодня ночью, - прошептала Анна, - демоны будут последним, о чем ты вспомнишь.
        Она встала посреди спальни, позволив красному халату соскользнуть с плеч, как будто это было вечернее платье. А потом исполнила что-то вроде танца, который кому-то мог был показаться неуклюжим, потому что Анна не была профессиональной танцовщицей, но при этом так поглаживала себе грудь, что Синдре снова воодушевился. Даже не притронувшись к ней.
        Он знал, что это правда. Секс между двумя чистыми людьми возвышен. Здесь нечего стыдиться, потому что не о чем заботиться и нечему противостоять, кроме наслаждения. А оно и есть высшее благословение.
        В то же время секс между людьми, которые не верят в Бога, не желают посвятить себя Иисусу и идти по жизни с Господом, - между такими, как Юнни Мохед, например, - нечист и греховен.
        Анна шагнула на кровать и села на Синдре верхом.
        - Это только начало, - предупредила она, - я хочу, чтобы ты взял меня сзади.
        - Подожди, мне надо перезагрузиться, - ответил Синдре.
        Но Анна не хотела ждать. Она выдвинула ящик в ночном столике и достала розовый фаллоимитатор.
        - Когда ты успела это купить? - удивился Синдре.
        Анна легла на спину рядом с ним. Спросила, не хочет ли Синдре ей помочь. Он неуверенно согласился и взял в руки розовую секс-игрушку. При свете потолочной лампы ее наслаждение выглядело бесстыдно-неловким.
        При этом, орудуя искусственным членом, Синдре подумал о том, какую плату стоит запросить с Анны за сегодняшний вечер. Близились каникулы. Церковь организовывала для школьников поездку в Трюсиль, в Норвегию, и на это были нужны деньги.
        Синдре отвернулся. Недовольная его работой, Анна взяла у него фаллоимитатор. Синдре продолжал сидеть. Он уже понял, что обещание продолжения было поспешным. Сегодня он уже не сможет взять ее ни сзади, ни с какой-либо другой стороны.
        Дождавшись ее оргазма, Синдре поднялся и погасил верхний свет. Он чувствовал себя опустошенным и побежденным.

51
        Дни приходили и уходили. Серое небо, темные рощи, желтеющие поля и выцветшая зелень хвои вдоль мокрого от дождей асфальта трассы стирали различия между временами года, месяцами, неделями и днями.
        Однажды в дверь дома Синдре Форсмана постучали, и сразу все стихло. Такое случалось редко. Синдре читал детям вслух. Эльса тоже слушала, точнее, дремала, положив голову на колени отцу, поскольку мало что понимала из теорий одноглазого Аластора Грюма о противоборстве черной магии.
        Антон и Синдре переглянулись. Неужели это Анна уже вернулась? Но она всегда звонила в домофон. Тогда, может, это Микаэла? Но сегодня был редкий день, когда Микаэла заперлась наверху в спальне.
        Синдре закрыл книгу и переложил Эльсу на диван.
        - Ну что, пойдем посмотрим?
        Дети закивали и наперегонки помчались к входной двери. Они скучали по своей няне, стоило той оставить их хоть на минуту. Отчасти это объяснялось любовью, отчасти привычкой. Большую часть дня Анна проводила в стенах дома, за исключением редких прогулок, игр на свежем воздухе и походов в магазин, если у Синдре не было на это времени.
        Когда он появился в прихожей, дети уже прижимались к ногам Анны, каждый со своей стороны, и смущенно поглядывали на папу.
        Анна плакала. В сапогах и верхней одежде, она стояла одной ногой на крыльце, и слезы струились по ее щекам.
        - Что случилось? - спросил Синдре.
        Хотя почти наверняка знал, что оставалось прояснить детали.
        Заперев Анну в Гренста-горде, Синдре отгородил ее от этой опасности, которая с тех пор все время поджидала снаружи. В конце концов, ему удалось убедить себя в том, что все не так страшно.
        Поэтому Синдре и отпустил Анну к магазин «Иса», в котором в это время, около пяти вечера, всегда было многолюдно. Анна собиралась купить молока, колбаски «фалу», но Синдре сразу заметил, что ни пакета, ни сумки при ней не было.
        «Это я во всем виноват», - подумал он и велел Антону отвести Эльсу в комнату.
        - Я успокою Анну, а потом мы почитаем еще, - пообещал Синдре сыну.
        Антон воздержался от неуместных расспросов. Он меньше всех хотел видеть свою няню в слезах.
        Они расположились в гостиной, на том же диване, и Анна начала рассказывать. По дороге к магазину «Иса» она никого не встретила, но у самого входа нос к носу столкнулась с Ирмой Флудквист и тремя ее детьми. Они с Ирмой давно не виделись, поэтому Анна обрадовалась. Ей всегда нравилась сдержанная и рассудительная пасторша. К тому же муж Ирмы Пер опекал Анну первое время после переезда в Кнутбю, а в Римбу Анне пришлось присматривать за их детьми.
        Именно поэтому она первым делом опустилась на корточки, чтобы поприветствовать Астрид, Матильду и Агнес, и тут произошло нечто странное. Анну, конечно, удивило поведение обычно спокойной Ирмы, которая ни с того ни с сего вдруг стала дергаться и нервничать, но мало ли какие причины могут быть на то у любого человека. Ирма могла куда-то спешить или беспокоиться за детей - вон сколько машин подъезжало почти к самому магазину.
        Но Ирма набросилась на нее сразу, прежде чем Анна успела открыть рот, просто встала между ней и девочками. Анна, которая все еще сидела на корточках, удивленно посмотрела на нее снизу вверх, и тогда Ирма объяснила, что не может позволить ей говорить с детьми.
        - Это было так странно, - всхлипывала Анна, сидя на диване рядом с Синдре, так близко, что он чувствовал на лице ее теплое дыхание и запах свежего воздуха от ее волос. - Это было так странно, потому что Ирма выглядела не злой, а… напуганной.
        Синдре гладил Анну по щеке. Она перестала плакать, и это радовало Синдре, который всегда чувствовал себя беспомощным при виде плачущей женщины.
        - Ирма сказала, что я нечиста, - продолжала Анна, - и что об этом все уже знают. Она даже думала, что я уехала из Кнутбю. И еще… что она не хочет подставлять своих детей, представляешь? Так и сказала - «подставлять».
        Тут Анна снова разволновалась, и Синдре поспешил поддержать ее, из опасения, как бы она снова не расплакалась.
        - Какая чудовищная глупость! - воскликнул он. - Должно быть, Ирма что-то напутала. Сейчас же позвоню ей и все проясню.
        - Нет, - остановила его Анна. - Она ничего не напутала.
        - Но в таком случае я должен был об этом слышать.
        - Ты слышал.
        Тут Анна посмотрела ему в глаза так серьезно, что Синдре заколебался.
        Похоже, она блефовала.
        - Когда? - не понял Синдре.
        - Ирма говорила, что это Эва всем про меня рассказала. Про то, как на меня перешли твои демоны и как я сама стала одним из них. Я слышала сатану, а притворялась Господней избранницей. И теперь никто в общине не должен со мной разговаривать.
        - Но я… - начал было Синдре, но замолчал, поскольку не знал, было ли это все, что сказала Ирма.
        По правде говоря, он давно ожидал такого поворота событий и только удивлялся, как мог так долго держать Анну в неведении.
        - И если эти слухи исходят от Эвы, - закончила мысль Анна, - они наверняка до тебя дошли.
        - Но я давно уже не общаюсь с Эвой, - ответил Синдре. - Я же говорил тебе, у нее новый «фонарный столб».
        Это выражение община когда-то использовала в отношении его самого, и Синдре об этом знал. Анна слабо улыбнулась. Это была призрачная улыбка, которая казалась Синдре зловещей, когда он позже вспоминал эту сцену.
        - Похоже, они с Людвигом сговорились против тебя, - предположил он.
        Людвиг и Сюсси Странд были последней пасторской парой, присоединившейся к общине. Они переехали в Кнутбю в прошлом году и сразу произвели небольшой фурор своими тонкими сигаретами и столичными манерами, плохо сочетающимися с принятыми в провинции понятиями о благочестии. Со временем семейство Странд, конечно, несколько приспособилось к местным обычаям, но лишь до определенной степени. Людвиг, к примеру, так и не сбрил козлиную бородку и не укоротил длинные черные волосы. А Сюсси продолжала носить поверх длинных рубашек ремень с металлическими бляхами. В общем, в Кнутбю появились две рок-звезды, неожиданно приземлившиеся на уппландской равнине.
        Эва Скуг была инициатором их появления здесь и потому сразу взяла под свое крылышко, совсем как до того Синдре и Кристину Форсман. В отношении Людвига она даже пошла дальше, с молчаливого одобрения Петера и Синдре. Здесь важно, что одобрение было ненавязчивым и молчаливым, потому что иначе Эве могло померещиться, будто ее толкнули в объятия бывшего безработного ударника рок-группы. После письма Леннарта Аронсона расстановка сил несколько переменилась. Эва отказалась признать вещий сон Синдре о «возвращении домой» Микаэлы и почти демонстративно выбрала Людвига своим новым союзником. В общине таких мужчин называли «фонарными столбами», как обеспечивающих вертикальное соединение Фирцы с высшими силами. Теперь уже Людвиг, а не Синдре разъяснял Фирце, что именно хотел сказать ей Господь. Синдре вздохнул с облегчением. Тем более что его авторитет в общине давно не зависел от мнения Эвы. Он был первый среди пасторов Кнутбю, и это подтверждали демоны, продолжавшие мучить его в безуспешных попытках добраться до Фирцы.
        Что же касалось Анны Андерсон, она была не тем человеком, ради которого Эве стоило менять линию поведения. Но вероломство Синдре проецировалось на Анну. Это демоны Анны отвратили Синдре от его королевы, именно так, должно быть, и объясняла себе это Эва.
        - Я должна пойти к Эве и попросить у нее прощения, это моя единственная возможность.
        Это прозвучало как внезапное озарение, но Синдре знал, что Анна ошибается.
        - Ты должна искать милости Господа, а не Эвы Скуг, - возразил он.
        - Никто так не близок Ему, как Фирца.
        Синдре погладил ее по голове и почувствовал укол в сердце, увидев в глазах Анны страх.
        «Иди, иди к Эве, - мысленно ответил он, - проси у нее прощения. Она плюнет тебе в лицо, поставит тебя на колени и до крови забьет ногами».
        - Верь мне, - сказал Синдре вслух. - Твой шанс - рядом со мной, в нашей общей борьбе. И когда мы преодолеем то, что должны преодолеть, Эва это сразу увидит и снова приблизит тебя к себе.
        Синдре не любил громкие слова, но как иначе было достучаться до Анны в ее состоянии. Он провел ладонью по ее волосам. Анна успокоилась и сказала, что хочет почитать детям вслух, это поднимет ей настроение.
        Синдре кивнул, и Анна оставила его одного в гостиной.

52
        Как три индуса оказались у дверей пиццерии в Грёндале, как они вообще попали в этот средней руки отель на сто пятьдесят номеров в неприметном пригороде Стокгольма, для многих так и осталось загадкой. Мужчины с красными метками на лбу, одетые в традиционные белые дхоти, заказали вегетарианскую кальцоне с прилагающимся к ней капустным салатом и съели, сколько осилили из этого, в неприглядном ресторанном зале, который разделили с двумя водителями такси и пожилой дамой с чау-чау на поводке. Одним из возможных объяснений было, что некий агент турбюро в Мумбае или Дели получил за их размещение пару сотен на персональный счет. «Пути Господни неисповедимы, - думал Синдре. - То же можно сказать и о путях капиталистической экономики».
        Но жаловаться индусам было не на что. С какой стати? Грёндаль - живописнейшее местечко у воды и весь в зеленых парках, где можно гулять. Здесь такие уютные спальные районы и перекрестки с автобусными остановками, откуда жители пригорода без проблем добираются до метро.
        Синдре по очереди пожал мужчинам руки. Они только что продуктивно посидели в конференц-зале отеля под странным названием «Гарбо». Индусы успели убедиться, что долгое путешествие стоило затраченных на него усилий, поскольку Синдре обещал им деньги и учебные материалы.
        Со своей стороны, они взяли обязательство ежегодно проводить не менее десяти курсов на сотню студентов каждый. При наличии, разумеется, необходимых ресурсов.
        Завтра они поедут в Кнутбю и будут на службе в церкви, а потом отправятся домой. У тротуара остановилось черное такси. Трое одетых в белое мужчин заняли места в салоне, а Синдре коротко переговорил с шофером. В музей корабля «Ваза»[12 - Музей шведского корабля «Густав Ваза» XVII века, поднятого со дна моря в 1961 году.]! Водитель кивнул, и пару секунд спустя Синдре остался один возле пиццерии, весь в раздумьях над тем, что ему делать дальше.
        И тут он увидел ее. Это было так неожиданно и неправдоподобно, что Синдре не сразу вспомнил, кто она, хотя они и были давно знакомы.
        Беттан Альме, супруга Лукаса из Кнутбю.
        Но что она здесь делала?
        Беттан рассмеялась, как только его увидела.
        - О черт! - воскликнула она и обняла Синдре. - Синдре, в Грёндале? Как ты здесь оказался?
        Она помянула нечистого с такой естественностью, будто делала это постоянно. Между тем это была младшая сестра пастора Петера Скуга, выросшая в Филадельфийской общине в Кнутбю, и до сих пор Синдре ни разу не слышал, чтобы она ругалась.
        Он вкратце изложил свою историю. «Миссия наций» запланировала кое-какие мероприятия, и он встречался с индийскими коллегами. А сама-то Беттан Альме что делает в Грёндале?
        Ее история оказалась куда проще.
        - Ты, конечно, не знаешь Исидору, - констатировала она. - В детстве мы были лучшими подругами. Вместе прошли путь до гимназии, а потом она переехала в Стокгольм. Вышла замуж, родила детей и, в конце концов, оказалась здесь… Исидора давно живет в Грёндале. Здесь так красиво, правда?
        На это Синдре ответил, что не видел ничего, кроме конференц-зала «Гарбо» в отеле.
        - Так я тебе покажу! - с готовностью вызвалась Беттан. - Если у тебя есть время, конечно.
        Время нашлось. Синдре взял Беттан под руку, и они пошли по улице.
        В городке и в самом деле оказалась масса интересного, столько кафе и магазинов. Они дошли до Винтервикена[13 - Залив на озере Меларен.], где перекусили на динамитной фабрике Нобеля. Потом сидели на скамейке на мысе, где Беттан вспоминала свои путешествия. Две вещи сразу поразили Синдре.
        Во-первых, она страшно много ругалась и сыпала проклятиями, как будто привыкла делать это с детства. Спустя час Синдре уже не замечал этого, и крепкие выражения звучали в ее устах как самая естественная вещь на свете.
        Второе - ни одна из ее историй никоим образом не касалась ни общины, ни кого-либо из их общих знакомых в Кнутбю. И это тоже происходило как бы само собой, без какого-либо заметного напряжения с ее стороны.
        Беттан вспоминала о том, как они с Исидорой семнадцатилетними девушками путешествовали по железной дороге, для сравнения рассказала о прошлогодней поездке на Ибицу с детьми Исидоры и почти все время смеялась. Сама она не планировала заводить детей вообще. Похоже, Беттан не отдавала себе отчета, каким вызовом прозвучало это признание.
        Синдре вспомнил, что слышал в последнее время о семействе Альме. Будто они с Лукасом давно не живут вместе, и Беттан почти переехала к брату и Эве. Он быстро отогнал эти мысли, поскольку они касались Кнутбю, а Синдре сидел на скамейке в Грёндале, в Стокгольме, где ничто не обязывало его думать о вверенной ему общине.
        Слушая истории Беттан, Синдре все больше убеждался в первоначальном мнении, что она совсем не стремится казаться оригинальной. Беттан не искала этому никаких подтверждений и никому ничего не доказывала. Похоже, у Скугов это было семейное, что передается вместе с генами и чему нельзя научиться. Может, поэтому Синдре до сих пор и не мог разглядеть Беттан по-настоящему, хотя видел множество раз.
        Просто она не заботилась о том, чтобы быть замеченной, тем более им.
        Нечто подобное происходило и сейчас. Беттан говорила и говорила, она заставляла Синдре смеяться, но, в отличие от остальных, совершенно не интересовалась его реакцией. Она не позировала, не делала риторических пауз, не выбирала слова и не задумывалась о степени их бестактности. В одной из ее историй на мужских брюках проявлялись пятна спермы, в другой ее «рвало, как Везувий».
        И с Синдре Форсманом что-то произошло, то, что поначалу он определил для себя общим словом «облегчение». Голова освободилась от мыслей, и в теле появилась странная легкость. Стоило Синдре вдохнуть - воздух ощущался как никогда свежим. Вода, омывающая мыс, на котором они сидели, была, похоже, солоноватой, и волны пенились, разбиваясь о берег. Синдре различал слабый запах рыбы, к которому иногда примешивались хвойная нотка и аромат влажной земли. Он дышал, как будто пил благородное вино, и над этим тоже безудержно смеялся.
        Когда Беттан спросила, о чем он думает, Синдре не ответил. Правда прозвучала бы слишком по-идиотски.
        - По-твоему, человек всегда должен это знать? - спросил он.
        И Беттан опять смеялась. Внезапно окутанное сверкающим туманом небо потемнело и разразилось настоящим тропическим ливнем. Они соскочили со скамейки, побежали в лес, где прижались к стволу большого дерева. Насквозь промокшие, решили переждать под ним непогоду. Этот ливень помог Синдре подобрать метафору для переполнявшего его безудержного счастья.
        Он омылся. Вода промочила волосы, затекла за воротник рубашки, и прошлое вместе с ней ушло в землю. Синдре чувствовал, как стекают вдоль позвоночника данные обещания и неоправданные ожидания, правила, которые он установил для себя и других. От того, кем он был в Кнутбю, осталась маленькая зеркальная лужица под ногами. Синдре смотрел на Беттан, а она на него.
        Дух его парил. Синдре мог улететь отсюда куда угодно, будть то в пространстве или во времени.
        Но только с Беттан Альме.
        Он фыркал - под кроной сгущалось облачко сконденсированного пара. Беттан поцеловала Синдре в губы, по-настоящему. Она вцепилась в воротник его куртки, чтобы удержать его на месте и не упасть самой. Получилось не то чтобы блестяще, но поцелуй вернул Синдре на много лет назад, в тот вечер в вермландской гавани, когда он впервые поцеловал девушку. Ее упругий язык пах смолой и никотином. На тот момент это было самое сильное переживание в жизни Синдре, хотя несколькими годами ранее он пришел под руку Господа.
        Они отправились в тот самый средней руки отель и сняли номер с почти таким же видом из окна, что и в конференц-зале. Беттан не стала притворяться замужней, не потрудилась выдумать себе фальшивое имя и не липла к Синдре, когда они поднимались в лифте. В номере, раздеваясь и складывая одежду на стуле аккуратной стопочкой, вспоминала гостиницу в Варшаве, где на дверях не было замков.
        Она быстро приняла душ, ожидая, что Синдре сделает то же самое.
        И даже после этого ни словом не помянула ни брата Петера, ни невестку Эву Скуг, ни Микаэлу Форсман с Анной Андерсон, ни Господа Бога, ни Иисуса Христа со всеми святыми.
        Возвращаясь домой, чтобы наутро встретить иностранных гостей в Кнутбю - хор неделями разучивал индийские песни, - Синдре не заметил, как повернул на Эссингеледен и успел проехать несколько километров на юг, в сторону Хельсингборга, прежде чем осознал ошибку.

53
        Весной Микаэла завела в доме новые порядки. Однажды она без стука вошла в кабинет Синдре, села на стул у письменного стола и объявила:
        - Я разговаривала с сестрой. Мы решили, что в этом доме пора кое-что поменять.
        Синдре был удивлен, но не услышал в этом угрозы. Да и чем Микаэла могла его напугать?
        - Вы решили? - переспросил он. - Интересно, и что же вы еще решили?
        Он положил ногу на ногу и откинулся на спинку кресла, демонстрируя готовность слушать.
        - Что Анна Андерсон должна знать свое место, - в Кнутбю, в общине и здесь, дома. Не ей решать, что нам есть на обед или во что должны быть одеты дети.
        - Но она няня, - возразил Синдре, - а ты…
        - А я твоя жена, - перебила Микаэла. - И в этом доме я значу больше, чем она.
        - Кто вбил тебе в голову эту глупость? - Синдре вложил в этот вопрос все презрение, какое только чувствовал к толстой, ленивой Микаэле. - Точно не я и вряд ли твоя сестра.
        Она выпучила глаза, но сдержалась.
        - Не знала, что ты такой злой, Синдре.
        Тут Синдре задался вопросом, не выпила ли она. В отличие от большинства людей, Микаэла, приняв на грудь, смелела, а не раскисала и выражалась куда яснее, чем трезвая, даже если язык заплетался.
        - Это она сделала тебя таким, - продолжала распаляться Микаэла. - И настроила против моей сестры.
        - Ты имеешь в виду Анну?
        - В ней сатана, так говорит Эва.
        - Рассуждай о том, в чем хоть немного смыслишь, - предупредил Синдре, возвысив голос. - И не впутывай в это Эву и сатану.
        Микаэла смотрела на него обеспокоенно, но не только. В ее взгляде Синдре уловил нечто новое, что можно было, пожалуй, назвать выражением материнской заботы. Что, собственно, такого наговорила ей Эва?
        - Теперь в этом доме все будет по-другому, Синдре, - снова заверила она, на этот раз почти с нежностью. - И будет лучше. Понимаю, что и сама виновата во многом, не только она. Теперь я буду сильнее.
        Дальше Микаэла изложила ему свой план. Во-первых, ужины. По вечерам они будут есть все вместе - она, Синдре и дети. Без Анны, которая, как прислуга, не может сидеть с ними за одним столом.
        Синдре понял, что эта идея исходит от Эвы. Что Микаэла лишь слово в слово повторяет, что сказала сестра.
        Он восхитился новой игрой Эвы Скуг, запустившей щупальца сквозь стены Гренста-горда. Входило ли переселение в его дом Микаэлы в ее планы изначально, или же Синдре женился на сестре Эвы по собственной инициативе? Он уже не помнил, как все произошло, но в любом случае это было ошибкой.
        Они сидели на кухне и ели. Первые недели после объявления нового порядка Микаэла готовила сама. Возможно, только потому, что это согласовывалось с представлениями Эвы Скуг об идеальной жене, но в любом случае Микаэла была кто угодно, только не кулинар. Ее способность пережарить, недосолить или недоложить чего-нибудь в любое блюдо поражала. В конце концов, Микаэла обратилась за помощью к Анне, и та, конечно, не оставила ее. Долма, эскалоп - по крайней мере, содержимое тарелок стало съедобным.
        Что касается разговоров за столом, здесь ситуацию спасали дети. Ирис и Антон приняли новые порядки, хотя и не изменили своего отношения к Микаэле. Они как ни в чем не бывало обсуждали школьные новости и одноклассников, избавляя Микаэлу и Синдре от необходимости говорить друг с другом и лишний раз доказывая тем самым, что говорить, собственно, не о чем.
        После ужина Синдре отправлялся на прогулку, что тоже стало частью нового порядка и не обсуждалось. Дети знали, что после десерта папа уйдет из дома, а когда он вернется, они уже будут спать. Все чаще и Микаэла успевала лечь к тому времени. Она по-прежнему спала в комнате для гостей. Иногда по возвращении Синдре видел свет сквозь неплотно прикрытую дверь гостевой, но Микаэла к нему не выходила, за что он был ей несказанно благодарен.
        Демоны Синдре все так же не решались напасть ни на Эву, ни на Микаэлу. Или это был вопрос времени?

54
        Свидания в темной конюшне вошли у них в привычку, поскольку эта территория ощущалась как нейтральная. Переезд Беттан к Петеру и Эве, как выяснилось, был лишь временной передышкой. Беттан не собиралась разводиться с мужем, который любил ее и отпускал отдохнуть от него, сколько потребуется.
        Дома Скугов и Форсманов разделяло не более полусотни метров. При желании Беттан и Синдре могли помахать друг другу каждый из своей спальни, во всяком случае, послать солнечный зайчик. Но вместо этого они спускались к конюшне, в нескольких километрах в стороне от Гренстакюллена, - достаточно далеко, чтобы не беспокоиться о том, что кто-нибудь увидит их вместе. И достаточно далеко - для Синдре, - чтобы сделать вид, что в Гренсте вообще не существует ни домов, ни жизни в какой-либо ее форме.
        Удерживать эту иллюзию оказалось сложнее. Микаэла днями напролет просиживала у Эвы - жаловалась на мужа, распускала сплетни об Анне Андерсон и строила с сестрой новые планы, как сделать жизнь Синдре еще менее сносной. Беттан должна была слышать, по крайней мере, часть этих разговоров, но никогда не затрагивала этой темы первой, а Синдре не спрашивал. В темноте конюшни, привычной Беттан с детства, она без усилий разряжала ситуацию, переводя все в русло обыденности. Говорила больше о работе и о том, что прочитала в газетах.
        Их свидания быстро приняли форму из раза в раз повторяющегося ритуала. Сначала оба пробирались в самый дальний угол. Там, в пустом стойле, стояли две табуретки. Лошади, которых Беттан знала по именам, спали. Далее Беттан начинала свой монолог, который Синдре переживал уже не так интенсивно, как в первый их день в Грёндале, хотя ругательства, беззаботность и полная незаинтересованность делами общины по-прежнему имели эффект свежего ветра.
        На следующем этапе Беттан снимала брюки и трусы и становилась, держась за дверной косяк, чтобы Синдре мог взять ее сзади - поза, выбранная исключительно из практических соображений. Соитие никак нельзя было назвать фантастическим, оно не оставляло даже чувства особой близости, и Беттан не хотела, чтобы Синдре ласкал ее ни до, ни после. Но секс тоже был частью ритуала, который без него выглядел бы неполным и жалким, или же был бы таковым на самом деле.
        Когда все заканчивалось, Синдре пропускал ее вперед и некоторое время оставался в конюшне, прежде чем отправиться в обратный путь.
        Анна Андерсон ждала его в спальне. Теперь она не была такой радостной, как раньше. После случая с Ирмой Флудквист Анна повсюду замечала знаки своей отверженности.
        - Что мне делать? - спросила она Синдре.
        Он попытался ее успокоить, но это оказалось нелегко. Анна изменилась. Весь день ходила мрачная, подавленная. Она больше не играла с детьми, как раньше, и Антон с Ирис это, конечно, заметили и тоже притихли.
        На этот раз, как всегда, Анна встретила Синдре голой и обняла его. Синдре отстранился и пошел в ванную привести себя в порядок. Когда он чистил зубы перед зеркалом, Анна подкралась к нему со спины и обняла. Она ласкала его через кальсоны, и Синдре возбудился, настолько сексуальной выглядела ее рука в зеркале.
        Вообще с Анной после конюшни все происходило не так быстро, как с Беттан, и это было именно то, чего она хотела. Но на этот раз, взобравшись верхом на Синдре, она тихо заплакала, что в последнее время случалось все чаще, Синдре размяк, и у них все расстроилось.
        Все расстроилось.
        Синдре вышел покурить на крыльцо. Он не знал, который теперь час. Сигареты тоже стали реакцией на последние события, он выкуривал почти пачку в день.
        Спящая Анна осталась в комнате на втором этаже.
        Окна в спальне Микаэлы были темными. Отсюда Синдре мог видеть даже окно Беттан в доме Скугов, и в нем тоже не горел свет.
        Все расстроилось, и Синдре винил в этом Эву. Это она заманила его в Кнутбю. Она же направила ему Андерса и Микаэлу на курс семейной терапии, а потом и Анну с Юнни. Это из-за нее вся община видела сны о смерти. Раньше Синдре не понимал почему, а теперь понял. Потому что смерть была единственным выходом из этого кошмара, в том числе и для Эвы.
        Умереть значило освободиться.

55
        Анна Андерсон развелась с Юнни Мохедом и сделала это ради него. Пока Юнни оставался с ней, она не могла поручиться за его жизнь. Все, кто вступал в контакт с Анной, ходили по краю пропасти, так ей казалось, по крайней мере.
        Она по-прежнему жила в Гренста-горде с Синдре и его детьми. Микаэлу почти не видела. Обе женщины приспособились не попадаться друг другу на глаза. Анна знала, когда Микаэла уходит по утрам, и оставалась в спальне, пока та завтракала. Когда Анна готовила еду, Микаэла не переступала порог кухни, а семейные обеды Анна пережидала наверху.
        Она боялась заразить Микаэлу. Их молчаливая договоренность была продиктована чувством самосохранения. Микаэла тоже понимала, насколько опасна Анна.
        Люди ее сторонились - выходила ли Анна в магазин, отправлялась ли в Римбу, где все еще хранились ее вещи, или просто гуляла и дышала свежим воздухом. Анна быстро привыкла к этому и, уважая их чувства, стала первая переходить на другую сторону улицы.
        Собственно, Анне было наплевать, что думает о ней большинство соседей. Встреча с Ирмой Флудквист возле магазина «Иса» стала для нее шоком, который прошел, не оставив заметного следа в ее душе. Эва Скуг была единственным человеком, чья ненависть обернулась для Анны невыносимой болью. Потому что все это Анна делала ради Эвы, ради Фирцы. Она всего лишь выполняла свой долг. На всей Земле не существовало человека, которого бы Анна любила больше, чем Эву.
        Эва заменила ей умершую мать. Это она будто вдохнула жизнь в Анну, предложив переезд в Кнутбю. Эва свела ее с Синдре и другими пасторами. Она же наполнила жизнь Анны смыслом, возложив на нее ответственность за миссионерскую работу в Римбу.
        Так что же случилось? Анна хотела поговорить с Синдре, но тот отстранился. Долгими бессонными ночами Анна снова и снова прокручивала в голове разговор с Эвой Скуг. Почему та повела себя так странно? Ведь Анна всего лишь делала то, что ей велели.
        Однажды, когда Синдре был в отъезде, Микаэла на работе, а дети у Флудквистов, Анна постучалась в дом Скугов. Дверь открыла Эва. Лицо пасторши полыхнуло злобой, как только она увидела, кто стоит за дверью.
        - Я… - начала Анна, - я знаю, что согрешила и сбилась с пути. Но я прошу… милости у Фирцы.
        Эту фразу Анна репетировала про себя каждый вечер и была довольна, что все-таки смогла произнести ее вслух.
        - Милости? - переспросила Эва Скуг. - Ты - грязная душа в грязном теле и не дождешься здесь никакой милости.
        С этими словами она захлопнула дверь перед носом Анны.
        Когда вечером вернулся Синдре, Анна сидела на унитазе в темной ванной и плакала. Синдре включил свет и спросил, в чем дело. Анна рассказала. Она уже поняла, что совершила ошибку. Сколько раз предостерегал Синдре, чем обернется для нее разговор с Эвой.
        - Но ты и в самом деле нечиста, - сказал он и посмотрел на Анну как на отвратительное насекомое, которое брезговал даже раздавить. - Не вижу в этом ничего удивительного. Ты - мерзкое, смердящее существо и смеешь просить о милости? Господь видит твои грязные мысли.
        - Я знаю, - всхлипывала Анна так тихо, что сама почти ничего не расслышала.
        Не первый раз извергал он свое презрение к ней. Анна привыкла к мысли о том, что того заслуживает. Синдре ясно объяснил, как нелегко падшим женщинам вроде нее вымолить прощение. Терпение Господа небезгранично, а устами Синдре Форсмана с Анной говорит Господь, что само по себе чудо и для нее, грешницы, несказанная милость.
        - Ты не должна выходить из этого дома, - продолжал Синдре. - Ты распространяешь заразу. Сеешь зло на каждого встречного, подобно плевелам проказы. Мои дети были чисты, пока ты не появилась здесь. Теперь я каждую ночь молюсь об их спасении.
        Анна закрыла лицо ладонями. Мысль о том, что она испортила детей, стала последней каплей.
        Синдре отойдет. Завтра утром он будет приветлив, как обычно. Даже если на этот раз ему понадобится для этого чуть больше времени - неважно. Рано или поздно он снова повторит, что любит Анну. Ей хотелось бы, чтобы это произошло уже сегодня ночью, потому что немилость Синдре, которую Анна ощущает как изматывающее, сосущее беспокойство в желудке, невыносима. Ей не на что больше надеяться и нечего ждать. Умереть - вот все, что остается Анне. Сколько раз, будучи заперта в этих стенах, Анна думала о смерти?
        Но даже смерть не выход. Потому что первым, кого Анна встретит по ту сторону, будет Тот, кого она доведет до бешенства своим поступком.
        Прежде, чем умирать, Анне нужно заслужить прощение.
        Синдре погасил свет в ванной и хлопнул дверью. Анна слышала, как он щелкнул снаружи замком. Синдре запер ее в ванной, дав возможность лучше осознать свои грехи.
        Она попытается.
        2003

56
        Хуже всех был Гуннар Лидстрём. Если другие кричали и плевались, то Гуннар бил по-настоящему - кулаком в лицо и куда вздумается. Синдре не знал точно, почему Гуннар избрал жертвой именно его, но догадывался. Оба они переехали в Кристинехамн из Бьёркенборга. Настраивая против Синдре местных парней, Гуннар показывал тем самым, что он с ними.
        Прокручивая в памяти события тех лет, Синдре снова и снова приходил к выводу, что это был классический моббинг, и его поведение соответствовало хрестоматийной модели жертвы. Вне сомнения, сотни мальчиков и девочек в Вермланде и его окрестностях одновременно с ним переживали то же, но Синдре-то этого не знал. Он думал, что один на целом свете, и осознание этого факта наполняло его таким отчаянием, что обидчики слетались на него, как мухи на мед. Синдре ни перед кем не выказывал ни боли, которую чувствовал по воскресеньям в животе, ни панического страха, который охватывал его в последние недели летних каникул, особенно между седьмым и восьмым классом, когда его рвало каждый день.
        Синдре не вынес бы этого, не будь скаутов и миссии. Чтобы выжить, ему было нужно человеческое общество, вера и… Бог. Тот, который придавал Синдре сил. При этом по какой-то непостижимой причине Бог напрочь отказывался помогать ему, когда Синдре каждый день направлялся от школьного двора к остановке. В конце концов Синдре понял, что, пока он сам не приложит к тому усилий, ситуация не изменится.
        Это было как ритуал. Гуннар Лидстрём возвращался из школы на том же автобусе, что и Синдре. Все остальные из его шайки, независимо от того, где жили и чем занимались после уроков, окружали Синдре, стоило тому выйти за пределы школьного двора. До остановки было каких-нибудь двести метров, которые Синдре преодолевал не меньше чем за четверть часа. Иногда они оставляли его лежать на тротуаре, отпинав до бесчувствия, и Гуннар первый убегал на автобус, который уходил без Синдре.
        На уроках они не особенно его донимали. На переменах тоже. Синдре рано открыл в себе способность смешить людей и старался использовать ее в полной мере. Он импровизировал, выдумывал истории и ходил по школе окруженный стайкой поклонников. Возможно, это были не самые прилежные ученики и не самые авторитетные парни, но это ничего не меняло. У Синдре была своя публика, а Гуннар и его приятели избегали свидетелей. Особенно Гуннар, отец которого был присяжным в окружном суде и вообще уважаемым человеком.
        Но чем больше смеялись на переменах поклонники Синдре, тем сильнее его избивали по дороге к остановке.
        Итак, в восьмом классе, спустя две недели после начала учебного года и возвращания в ад, Синдре решил, что пора действовать.
        Все произошло в понедельник. Когда прозвенел звонок с последнего урока, Синдре изменил привычный маршрут и, вместо того, чтобы со всех ног мчаться к остановке, отправился гулять в школьном дворе. Гуннар нашел его не сразу, и тут началась охота. Не то чтобы Синдре удалось на этот раз скрыться от преследователей, но некоторую фору он получил.
        Синдре повернул не направо, к остановке, а в противоположном направлении, в сторону центра и Кунгсгатан. Они нагнали его только у «Сюстембулагета»[14 - Сеть алкогольных магазинов в Швеции.]. Там на скамейке под деревом сидели четверо мужчин с коричневыми пакетами, в которых звенели бутылки.
        - Какого черта ты задумал? - закричал Гуннар, порядком запыхавшийся за время погони.
        Он покосился на мужчин под деревом, но тех, похоже, совершенно не интересовало, чем занимаются мальчишки.
        - Эй ты, маленький засранец! - продолжал Гуннар. - Неужели ты думаешь от нас убежать? Это на твоих-то толстых ногах…
        Тут Гуннар пнул Синдре так, что тот упал в канаву. Мужчины на скамейке заухмылялись. Спектакль обещал быть занятным.
        Далее все повторилось как обычно - удары, тычки, насмешки. Под конец, когда Гуннар отвесил корчившемуся на земле Синдре такой пинок, что выбил весь воздух из легких и Синдре чуть не лишился чувств, один из компании на скамейке поднялся. Это был крупный мужчина, из-под его плаща выглядывал костюм, а руки были сжаты в кулаки.
        - Парень должен уметь постоять за себя, - сказал он. - Этому нужно учиться.
        Мальчишки поняли, что он говорит о Синдре. Но в этот момент Гуннар тоже узнал большого мужчину, которого выдал северный выговор.
        - Ну, в общем… - пролепетал Гуннар, - мы просто хотели…
        - А ты парень Свена, если не ошибаюсь? - повернулся к нему мужчина. Гуннар кивнул. - Ты тоже понял меня, что каждый должен уметь за себя постоять?
        - Да… - протянул Гуннар.
        - Поэтому я и оставил своего мальчика лежать, он не должен ждать помощи от старика-отца, - продолжал Харальд Форсман, который в тот день, как обычно, сидел на скамейке с приятелями возле «Сюстембулагета».
        Неожиданно его тяжелый кулак взметнулся в воздух, и, оглушенный ударом в ухо, Гуннар тоже улетел в канаву.
        - Так что ты сказал? - продолжал Харальд, почесывая руку. - Ты можешь постоять за себя? Или ты как твой бесхребетный отец, которому я тоже однажды начищу физиономию?
        Гуннар лежал на земле и держался за ухо. По его лицу текли слезы. Компания его разбежалась, оставив Гуннара один на один с Харальдом Форсманом.
        После этого случая Гуннар Лидстрём не трогал Синдре. О том, сказал ли Харальд что-нибудь отцу Гуннара, ни Синдре, ни Гуннар так и не узнали.
        Этот случай пришел Синдре в голову в одно осеннее утро сразу после пробуждения. Синдре давно забыл о нем. Когда его спрашивали о детстве и отрочестве, он вспоминал школьные годы как радостные, беззаботные, что было, пожалуй, правдой, если не принимать в расчет период до того, как Гуннар потерял охоту над ним издеваться.
        Синдре лежал в постели с закрытыми глазами. Он слышал, как рядом дышала Анна, как скрипели на ветру деревянные планки, которые всегда издавали такие звуки при минусовой температуре.
        Ему всего-то был нужен план. Синдре позволил всему этому затянуться, окончательно запутавшись в цитатах, пророчествах и вещих снах. И каждым своим словом вплетал новую нить в эти сети. Чем быстрее крутился в них Синдре, попадая из одних женских объятий в другие, тем плотнее затягивался вокруг него кокон, так что теперь он едва мог дышать.
        Пора было разорвать его, вырваться на свободу из ловушки под названием «Филадельфийская община Кнутбю».
        Синдре нравилось проповедовать, но проповеди составляли лишь малую часть его работы. С самого начала он упивался ролью пастора, смаковал каждое мгновение всеобщего поклонения. И вот сегодня на церковных скамьях врагов у него почти столько же, сколько друзей.
        «Пора уходить», - думает Синдре, отбрасывая одеяло перед тем, как выйти в туалет.
        Он не стал зажигать свет в туалете, продолжал размышлять в темноте. Собственно, что мешало Синдре просто исчезнуть и начать сначала где-нибудь в другом месте? Деньги, конечно. Мысль сама по себе стоила того, чтобы присмотреться к ней внимательнее, но и продажа части дома, где жил Синдре, не покрывала той суммы, которую он занял у матери Петера. С другой стороны, что терять человеку, не имеющему ни денег, ни имущества? За что держаться?
        Еще в школе он пошел по одной дороге с Господом, но и тот не защитил его от побоев и домогательств. Потому что Господь не всегда вмешивается в земные дела напрямую, но если примешь решение действовать на свой страх и риск, то можно заручиться его благословением.
        Микаэла не думала никуда возвращаться, и сам Синдре не мог сдвинуть ситуацию с мертвой точки, - слишком хорошо помнил историю с протоколом вскрытия тела Кристины. В то же время надо было что-то делать. Как и тогда, в школе, Синдре был нужен план.
        Он нажал на слив и вернулся в постель. Лег на живот, подперев руками голову, в ожидании, когда проснется Анна Андерсон. Похоже, сквозь сон она почувствовала его пристальный взгляд, потому что пару минут спустя открыла глаза.
        - Если бы Господь того пожелал, - прошептал Синдре, - если бы ты была уверена, что того требует Его высшая воля, могла бы ты убить, чтобы помочь Ему?
        Анна едва проснулась. Она не поняла, спрашивает ли Синдре по-настоящему или это не более чем игра, проверка. В конце концов Анна решила, что Синдре имел в виду демонов, которые его мучили.
        - На что ты готова пойти, чтобы заслужить Его милость?
        - На что угодно, - сквозь сон пробормотала Анна. И тут же продолжила, не задумываясь над словами: - Я в руке Господа, и Он во мне. Я не буду противиться Его воле и сделаю ради Него все.
        Это прозвучало как мантра, которую Анна, похоже, часто про себя повторяла.
        Синдре улыбнулся. Этого было достаточно.
        - Помнишь Авраама? - спросил он. - Первая книга Моисея, двадцать восьмая глава? Я имел в виду это.
        Конечно, Анна не помнила, но Синдре не сомневался, что она перечитает упомянутую главу при первой же возможности.

57
        - Сколько их сегодня?
        - Человек пятнадцать-двадцать.
        - Это совсем неплохо?
        - Да.
        Люди встречались у некоего Винде, жившего в большом доме возле Народного парка, чтобы вместе вознести молитвы за возвращение Фирцы. Так продолжалось вот уже четыре месяца. Иногда приходило не больше дюжины, но в последнее время число молящихся все чаще проближалось к двадцати. Руководил этими собраниями Андерс Вестман, он же регулярно отчитывался перед Петером.
        Петер, в свою очередь, звонил Синдре.
        - Не все так просто, - добавил он.
        Синдре ждал продолжения. Был поздний вечер. Он сидел в своем кабинете и уже собирался идти домой.
        - Мне был сон, - раздался в трубке голос Петера.
        - Опять?
        - Да.
        - Думаю, не стоит пока об этом распространяться, - посоветовал Синдре.
        Петер почти каждую ночь видел сны о возвращении Фирцы, которые пересказывал потом на пасторских встречах. Желание Иисуса заполучить себе нареченную супругу по силе было сравнимо только с желанием Петера от нее избавиться.
        - Но почему ничего не происходит? - спросил Петер. - Почему ничего не меняется?
        Слушая Петера, Синдре снова и снова приходил к выводу, что оба они стоят перед одной и той же дилеммой. Обоим снились вещие сны о возвращении супругов к Господу. С той только разницей, что Петер не имел никаких сторонних подтверждений своим пророчествам, в то время как Синдре мог сослаться, по крайней мере, на письмо Леннарта Аронсона. Терпение Петера подошло к концу. Собственно, вечера у Винде были его инициативой, и речь шла уже о терпении Лилиан Грёнберг, насколько это понимал Синдре. Как долго она еще сможет выдержать пребывание в доме Эвы Скуг в статусе «второй женщины»?
        Синдре знал обо всем этом.
        - Фирца готовит возвращение Господа, - ответил он Петеру. - Пока она здесь нужнее, она будет оставаться среди нас.
        - Но почему мы должны сидеть сложа руки? - возмущался Петер. - Разве не в Его воле иметь при себе ту, с которой Он обручен? Разве мы не будем вознаграждены, если поможем Ему?
        - На твоем месте я бы поостерегся говорить об этом вслух, - предупредил Синдре.
        - Но я говорю только с тобой.
        - В день, когда Фирца вернется домой, люди припомнят тебе эти речи и…
        - Думаешь, я не смогу…
        - Гордыня - тяжелейший из грехов, - перебил его Синдре. - Ты рискуешь навлечь нежелательное внимание не только на себя, но и на всех нас.
        - То есть? - не понял Петер. - Ты боишься, что Кристина…
        - Я ничего не боюсь, - оборвал его Синдре, на этот раз жестче обычного. - Потому что знаю, что то, что мы делаем в Кнутбю, несравнимо выше отдельной человеческой судьбы. Наберись терпения, Петер. Твое время еще придет, в этом не приходится сомневаться.
        - Я и не сомневаюсь.
        - Господь тебя любит.
        - Он любит всех нас.
        - Да.
        - О’кей, спокойной ночи, Синдре, и спасибо за поддержку.
        - Спокойной ночи, Петер. Передавай привет Эве.

58
        В полумраке конюшни пахло сеном и лошадиным навозом. В белом свете фонаря со стороны проселочной дороги едва обозначались контуры их лиц. Беттан предалась воспоминаниям о сливовом желе, которое опрокинулось на пол, точно блин со сковороды, на вечеринке в складчину, где Беттан отвечала за десерт на двадцать персон. История стремительно приближалась к кульминации, когда Синдре нетерпеливо ее перебил.
        - Я ведь рассказывал тебе о своих снах? - спросил он. - О тех, про Микаэлу?
        Беттан смолкла. Синдре хотелось бы лучше ее видеть. Это был первый случай после Грёндаля, когда он упомянул при ней свою жену. И первый раз, когда Синдре позволил действительности вторгнуться в их с Беттан замкнутый и непроницаемый для внешних воздействий мир. Синдре нередко спрашивал себя, осознает ли Беттан, насколько это необычно - замалчивать в разговорах темы, связанные с реальной жизнью? И каждый раз отвечал себе, что да, конечно, осознает и в полной мере. Она ведь далеко не глупа.
        Но упоминанание имени Микаэлы повергло Беттан в шок, Синдре понял это по ее молчанию. Тишину нарушила одна из лошадей, которая заскребла копытом в стойле. Синдре инстинктивно повернул голову.
        - В снах я понимаю не так много, - прошептала Беттан. - Это больше по части Петера.
        «Один: один», - она сравняла счет, упомянув Петера в ответ на имя Микаэлы.
        Но Синдре еще не закончил.
        - Улле и Анн-Бритт никогда не видели вещих снов? - недоверчиво спросил он. - Неужели им не было никаких откровений? Вы ведь ходили в церковь с раннего детства и…
        Беттан выставила ладонь, останавливая Синдре.
        - Я младшая сестра, он - старший брат, - сказала она. - Это ему, а не мне предстояло работать в общине, к чему его и готовили. Меня эта участь миновала. Клянусь, именно так я это и ощущаю. Меня не отодвинули в сторону, не оттолкнули как девочку… Меня миновала эта участь.
        - Но теперь-то, когда ты живешь…
        И на этот вопрос Беттан ответила, не дав ему договорить.
        - Нет, и теперь тоже нет. Я ничего не знаю ни о планах общины, ни о будущем. Со мной не обсуждают такие вещи. Петер не живет дома. Я имею в виду, совсем не живет. Он скрылся вместе со своей новой девушкой. Хотя, кто я такая, чтобы судить…
        Она хмыкнула, а Синдре подумал, что все дело в молодости. Охота скакать из семьи с семью, превращая жизнь в романтическую комедию. Или в фарс, что того хуже. Потому что, если здраво взглянуть на вещи, все не так уж смешно. Но чего еще ждать от человека, который женился в восемнадцать лет? Люди меняются, развиваются, с годами хочется попробовать чего-нибудь нового.
        - Эва тоже еще та штучка, - продолжала Беттан. - Еще какая штучка! И все ее моют и кормят, как какого-нибудь домашнего зверька.
        Она рассмеялась, а Синдре на этот раз удивился по-настоящему. Потому что одно дело прогулки по Стокгольму или истории про сливовое желе и совсем другое - в открытую насмехаться над Фирцей в Кнутбю. Здесь одно из двух: или полное сумасшествие, или… что если Беттан не верит, то есть вообще? Мысль сама по себе дерзкая и неожиданная, но это многое бы объяснило.
        Спрашивать об этом напрямую уж точно чистое безумство.
        - Я слышала о твоих снах, - неожиданно сказала Беттан. - И о письме Аронсона тоже. Микаэла должна умереть, а ты жениться на Анне Андерсон, ведь так?
        - И кто же… - начал Синдре, но Беттан снова его оборвала:
        - Петер все мне рассказал. Он был зол по-настоящему. Он считает, что это письмо написал ты сам, а потом отправил из Стокгольма.
        На этот раз Синдре не успел даже удивиться.
        - Как же с вами непросто, - продолжала Беттан. - И я совершенно не понимаю этого упоения смертью. Скоро вернется Иисус, и тогда все мы умрем. Зачем это все, Синдре? Живи, говорю я тебе, пока есть такая возможность.
        Тут она улыбнулась, и Синдре не смог удержаться от смеха, что еще больше развеселило Беттан. Она встала и сняла брюки:
        - Ну, а теперь займемся делом.
        Обычно после секса Беттан сразу уходила, но на этот раз Синдре ее задержал.
        - Что если сны, которые ты считаешь такими скучными, все же говорят правду и Микаэла действительно умрет? - спросил он.
        - И что? - не поняла Беттан.
        - Могла бы ты тогда… ну, даже не знаю… Я имею в виду попытать счастья где-нибудь на стороне, не в Кнутбю?
        - Ты серьезно?
        - В конце концов, и в Грёндале не так плохо.
        Синдре хмыкнул, но Беттан оставалась серьезной.
        - Ты что, и в самом деле хочешь…
        Синдре кивнул:
        - А ты? Не хочешь составить мне компанию?
        - Ну… во-первых, я замужем, - ответила она. - У меня есть Лукас, ты забыл?
        - Да, но вы не живете вместе. А ты и я…
        - Я знаю, - перебила его Беттан, - мне надо что-то делать с моим браком. Но что именно, я еще не решила. А если бы решила, давно бы сделала.
        Тут она пустилась в какие-то рассуждения о Лукасе, но Синдре уже услышал достаточно. Она не сказала «нет».

59
        Прежде всего, это была такая игра - спектакль, в котором все роли играли сами же зрители. Совместные обеды после пасторских собраний вошли в традицию, прервать которую сейчас означало выложить карты на стол и поставить себя лицом к лицу с проблемой, справиться с которой они не в состоянии.
        Именно поэтому в первое воскресенье октября Синдре и Микаэла Форсман оказались в доме Улле и Анн-Бритт. Они подошли около шести, когда остальные были в сборе - Эва и Петер Скуг, Пер и Ирма Флудквист, Людвиг и Сюсси Странд и Беттан Альме. Лилиан тоже пригласили, но она отказалась. Ее ложь давно разоблачили, но Лилиан никто ни в чем не винил. Все знали, как тяжело ей приходится в одном доме с Эвой.
        Анн-Бритт приготовила осеннее рагу из лосятины с грибами и бобами и подала его с зеленым салатом. Гости расселись за столом как попало. После всех ссор, недоразумений, тайных соглашений и интриг, кто и с кем сидит, давно уже потеряло значение. Выяснять, тем более распутывать столь запутанные отношения просто не имело смысла.
        Тем не менее актерскому ансамблю удалось сохранить порядок за столом. Гости много смеялись и вели счет выпитым бутылкам. Это была та самая радость в единении, которой славился Кнутбю и которая, похоже, въелась в плоть и кровь его пасторов.
        Кто именно исполнял главные роли в разыгрываемом представлении, так и осталось неясным. Стоило Эве обронить реплику, как все замолкали. А потом дружно переводили глаза на Синдре и ждали, что он ответит.
        Людвиг Странд, новый фаворит Эвы, мог бы занять за этим столом более видное место, но предпочел оставаться в тени. Синдре решил, что причиной такого поведения стало присутствие за столом Сюсси, которая не оставляла впечатления миролюбивой женщины.
        Но веселье вошло в колею, и гости быстро перестали следить друг за другом. Эва и Синдре играли сцену за сценой, не упуская ни единой фразы, ни паузы. И когда пришло время кофе, никому не хотелось оставлять обеденный стол ради «салона», - так Анн-Бритт называла гостиную.
        Неужели Синдре и Эва Скуг и в самом деле зарыли в землю боевые топоры? Со стороны, во всяком случае, очень походило на то, - с таким увлечением они подхватывали фразы друг друга и, соприкасаясь головами, прыскали над шутками, которых больше никто не понимал.
        Даже если время от времени из-под всего этого посверкивали искорки ревности, Эве и Синдре удалось поддерживать общее настроение праздника. Это ощущалось все время, и вечер закончился в мажорной тональности.
        Вместо того чтобы пойти домой, Синдре объявил, что хочет минутку побыть наедине с Господом, чему никто не удивился. Когда гости разошлись, каждый в своем направлении, Синдре достал сигареты и направился к бывшей мебельной фабрике. Он выдохся, потому что посвятил вечер именно тому, с чем хотел навсегда расстаться, - лицедейству, лживым людям и религии.
        Синдре встал под фонарем в конусе белого света и закурил. Ночь выдалась темная и тихая, умиротворяющая, можно сказать. Морозный воздух и сигаретный дым - с некоторых пор это сочетание уводило Синдре в прошлое, которое существовало уже не в Кристинехамне, а в некоем потаенном уголке души.
        Синдре достал третью сигарету, когда услышал за спиной голос:
        - «Экклезиаст» - глава третья, стих третий.
        Синдре вздрогнул, выронил сигарету и обернулся.
        - Как долго ты здесь стоишь? - спросил он.
        Анна Андерсон не вышла на свет. Она стояла чуть поодаль, на лугу, но Синдре безошибочно узнал ее проявившийся в темноте силуэт. Он нагнулся и поднял сигарету.
        - Я наблюдала за вами в окно, - сказала она. - Я все видела.
        - Анна, я даже не знаю…
        - Дети спят, - перебила его она. - Я получила сообщение на мобильный: «Экклезиаст», глава третья, стих третий.
        Синдре кивнул.
        - Это о том, что надо оставить сомнения, ведь так? - продолжала Анна. - То есть я должна это сделать. Сообщение с твоего телефона, Синдре?
        - Нет.
        - Но послал ты?
        Синдре пожал плечами:
        - Все предопределено, это не наше с тобой решение.
        Анна что-то ответила, он не расслышал, что. Она сильно потеряла в весе в последнее время, мучилась сама и мучила Синдре.
        Он затянулся сигаретой. Сердце колотилось как бешеное.
        - Но это же проверка, - вдруг сказала она. - То, что ты говорил об Аврааме, помнишь? Он должен был пожертвовать своего единственного сына Богу, убить из-за любви. Но убивать не потребовалось. Ты ведь проверяешь меня, Синдре?
        - Мне не нужно тебя проверять, - ответил Синдре, - я тебе верю. Я знаю тебя. Ты идешь с Иисусом, Анна. По мне, ты сделала достаточно, чтобы это доказать. Остальное между тобой и Господом.
        - Но ведь это ты меня спрашивал, могу ли я убить, чтобы…
        - Я помню, о чем тебя спрашивал, - раздраженно оборвал ее Синдре. - И ради кого спрашивал, тоже. Пути к отступлению открыты, Анна.
        Больше он ничего не сказал. Бросил на землю тлеющий окурок и затоптал ботинком.
        Две ночи спустя, во вторник седьмого октября, Синдре проснулся от того, что Анна взяла его за плечо, - вся горячая, похоже, жар. Но пару часов назад, когда Синдре погасил свет, с ней все было в порядке. В темноте Синдре не видел ее лица, слышал только голос, совсем близко.
        - Милость Фирцы, - прошептала Анна и что-то еще. Потом, после долгой паузы, добавила: - Примет ли меня Фирца, если я сделаю это? Простит, как ты думаешь?
        - Да, - Синдре не сомневался ни секунды.
        - Но примет ли она меня после этого?
        Он вздохнул. Анна ходила по кругу. Ее нужно было подтолкнуть, найти новые аргументы, вывести на новую мысль - из пассивного состояния в активное.
        - Послезавтра я уеду, - сказал Синдре. - Тебе это известно? Мы все уедем, и мне этого очень-очень не хочется. Двенадцать часов в самолете, неделю без тебя и детей…
        - Но это же была твоя идея? - удивилась Анна.
        Индусы нашли партнеров в Гонконге, потенциальных представителей «Миссии наций» и Библейской школы в Китае. Еще совсем недавно, получив такую новость, Синдре воспрял бы духом, но теперь не ощущал ничего, кроме беспомощности и отчаяния. Он не хотел разлучаться с Беттан и ради нее наплевал на миссионерскую работу.
        - Тебе известно о моих снах, - ответил он Анне. - Все предопределено, так говорят пророчества.
        Анна что-то пробормотала. Синдре нашел в темноте ее руку - потную, проскальзывающую между его пальцами.
        - Завтра вечером я уеду, - продолжал он, - и вернусь далеко за полночь. Ты меня поняла? - Синдре не был уверен, что Анна его услышала, поэтому повторил еще раз: - Завтра вечером. Микаэла будет в доме одна, ты поняла?
        - Мы с ней останемся одни, - прошептала Анна.
        - Все предопределено, - подтвердил Синдре.
        Анна положила голову ему на грудь, и он почувствовал, как она вспотела. Анна что-то шептала, похоже, разговаривала с кем-то, но не с ним. Синдре думал, что еще должен ей сказать.
        - Ящик с инструментами в подвале.
        Анна не ответила, только вздохнула, ткнувшись лицом в его грудь. Синдре не понял, дошла ли до нее последняя фраза, но повторять не стал. Это было бы слишком откровенно. Он ведь ничего не хотел знать о том, что касалось только ее, Господа и Фирцы.
        - Ты будешь прощена, - прошептал он и погладил ее по горячей голове.

60
        Анна Андерсон перестала быть послушной девочкой. Она сама пришла к такому выводу, когда услышала, что дети на первом этаже повздорили, и не вмешалась. Она лежала в постели, гардины на окнах спальни не были раздернуты. На крыше копошились какие-то птицы. Сороки? Голуби? Они долбили клювами черепицу и все время топали. Анна задумалась о времени суток. Утро?
        В другой раз и в другой жизни она спустилась бы поиграть с детьми, развлечься самой и занять их. Теперь на это не оставалось сил. Слабость накатывала волнами, здесь все зависело от того, сколько Анна съела и как поспала. Сейчас, к примеру, она понимала, что не сможет спуститься с лестницы, что не удержится, полетит головой вперед, стукаясь о ступени. Кровь, мысли, страх, отчаяние хлынут из черепа, смешавшись в красно-серой жиже, и так, наверное, было бы лучше.
        Ее главной проблемой стало время. Анна представляла его в виде кошки в рыже-черную полоску, которая спит, свернувшись клубочком, на стуле, а потом вытягивается во всю длину и исчезает в окне. Сейчас кошка лежала на месте. Немного земли на лапках, на усах капли росы - вот все свидетельства того, что она только что вернулась с прогулки.
        Так Анна переживала время, во всей его непредсказуемости и неуправляемости. Оно ускользало, стоило лишь попытаться его ухватить, и между тем лежало здесь и смотрело на Анну пронзительными зелеными глазами, не понимая, чего от нее, собственно, хочет.
        Миновали месяцы с тех пор, когда Анна считала дни и недели и следила за сменой дня и ночи.
        Синдре презирал ее нерешительность, ее слезы. Ради него она должна была стать сильной, но Анна не могла предугадать его реакции. Иногда Синдре бывал мил и жалел ее таким ласковым голосом, что Анна исполнялась надежды. Нет никакой необходимости и дальше так мучиться, говорил Синдре. Господь готов явить свою милость.
        Но не менее часто Синдре шипел, обвинял Анну во всех смертных грехах и говорил жестокие вещи. Точнее, за него говорили демоны, и задача Анны была ему помочь. После секса это получалось особенно хорошо.
        Но потом все начиналось по новой.
        За день до того как Синдре должен был улететь в Гонконг, Анна Андерсон одолжила машину и уехала в Уппсалу. Она хотела подыскать Микаэле подарок, прежде чем проводит ее домой, потому что любила Микаэлу.
        Она представляла себе нечто бежевое, длинное и пуховое. Такую кофту носила ее мама в последний год жизни. Анне нравился запах шерсти и ванили, исходивший от мягкого воротника, когда Анна обнимала маму. После похорон Анна взяла кофту себе, чтобы время от времени закутываться в нее, погружаясь в теплую дрему. Именно так в понимании Анны выглядели тепло и забота.
        Синдре обещал вернуться сразу, как только Анна проводит Микаэлу домой. Это не так страшно. В смерти нет ничего, чего можно было бы бояться, ей нужно смотреть в лицо. Именно так и делают в общине Кнутбю. Анне известно, что каждый вечер - каждый вечер! - люди собираются в одном из домов поселка, чтобы помолиться за возвращение Фирцы. И сама Фирца не желает ничего другого, как только умереть. Ее только обрадует, если младшая сестра уйдет первой.
        Анна уже видит, как помогает Микаэле надеть новую теплую кофту, а потом Микаэла отправится домой, вслед за мамой.
        Анна купила футляр для мобильного телефона, потому что он ей понравился. Его она тоже подарит Микаэле, в красивом конверте с сердечком и витиевато выведенным именем Микаэлы.

61
        И снова дождь.
        Вот уже два месяца Синдре водит этот темно-синий «Фольксваген». Машина принадлежит общине, но пользуется ею один Синдре. Сегодня вечером он ведет ее по Бладокерсвеген в сторону Йиму. Не более получаса езды от Кнутбю, но в том и состоит преимущество синего «Фольксвагена», что он лишен индивидуальных черт, а в дремучих лесах Уппланской равнины и вовсе становится безымянным. Кому, в самом деле, придет в голову проверять водителя, если машина числится на балансе церкви?
        - Это так не похоже на тебя, - улыбается Беттан, устраиваясь на переднем пассажирском сиденье. - Никогда не думала, что ты такой сентиментальный.
        Их ночная встреча - целиком и полностью инициатива Синдре. Завтра он улетает в Гонконг с Микаэлой и другими представителями общины. Синдре не хочет распространяться перед Беттан, насколько ему опротивела эта «Миссия наций», боится показаться высокомерным, но ему и в самом деле совсем не хочется никуда ехать.
        - И все это ради меня, - ехидно улыбается Беттан.
        Она пытается шутить, но Синдре не смешно. Зачем говорить то, чего не знаешь?
        - Да, но только отчасти, - отвечает он и ускоряется в северном направлении по проселочному шоссе.
        - Всего одна неделя, - успокаивает его Беттан.
        Она сказала это, чтобы Синдре возразил. Беттан хочет убедиться, что он будет по ней скучать.
        Один из дворников не в порядке, царапает стекло. В белом свете фар дождь выглядит как сверкающее шелковое покрывало, медленно волнующееся под ветром.
        - Лови момент, - говорит Беттан. - Ты когда-нибудь был в Китае?
        - Никогда.
        - Но это же так интересно!
        Ее энтузиазм везде отыщет лазейку. Беттан любит путешествовать, поэтому переводит разговор на места своей мечты - Фиджи, Лас-Вегас, Австралия… Синдре обещает, что после Гонконга побывает с ней всюду.
        Они паркуются в лесу, где от дороги остаются две вдавленные в землю колеи. Беттан разочарована. Она предпочитает конюшню, но сегодня Синдре настоял на смене декораций. Завязывается короткая дискуссия по поводу того, как быть с мотором. Если выключить, машину может заметить разве что лось, случайно на нее наткнувшись. С другой стороны, на таком собачьем холоде без дворников замерзнут окна.
        В конце концов Синдре выключает мотор.
        - Мы быстро, - обещает он.
        - Ты оптимист, - отзывается Беттан. - А мне придется оставить на себе кое-что из одежды.
        - Тогда это будет затруднительно, - отвечает Синдре.
        - Не все, - улыбается Беттан, - только кое-что.
        И стягивает с себя брюки, в то время как Синдре вручную опускает спинку сиденья, насколько это возможно.
        - Немецкие машины могут многое, но не все, - констатирует он.
        - То же я могу сказать о своих коленях, - пыхтит Беттан, взбираясь на Синдре.
        Она пытается нащупать не только технически пригодное, но и комфортное положение и почти ложится на Синдре, когда у него в кармане звонит мобильный. К большому удивлению Беттан, Синдре достает телефон и принимает вызов. Кому могло прийти в голову побеспокоить его в это время? Сколько сейчас, часа два ночи?
        - Да?
        Беттан замирает. Видит, как дрожит бровь Синдре, когда он прижимает мобильный к уху. Слушает, дает отбой.
        - Нам надо возвращаться, - говорит он.
        - Что, прямо сейчас?
        - Да, немедленно.

62
        Все спят. Анна Андерсон лежит на кровати в большой спальне и слушает звуки дома. Где-то скрипнула доска, ветер застучал черепицей на крыше, в батареях зашумела вода. И, конечно, птицы, которые вечно что-то долбят своими клювами.
        Синдре нет дома. Он исчез в ночи и сейчас разговаривает с Господом. Ему нельзя мешать. Анна надеется, что он замолвит словечко и о ней. Так или иначе, договор заключен. Она обещала Синдре, что ему необязательно улетать в Китай завтра утром, а он обещал ей милость Господа. Господь, конечно, сжалится над Анной, расскажет обо всем Фирце и все станет как раньше.
        Нет, обрывает себя Анна. Как раньше уже никогда не будет.
        Она одевается, выходит из спальни.
        Анна не узнает привычной обстановки, хотя и помнит этот дом, постель, Синдре и тысячи его слов, которые роятся вокруг него, словно мухи, и доводят Анну до истерики, когда она пытается отловить и рассортировать их. Она больше не хочет, чтобы все было как раньше. Хочет, чтобы все поскорей закончилось.
        В прихожей, напротив кухни, дверь на лестницу, ведущая в подвал. Лестница короткая и крутая, на ней невозможно стоять в полный рост. Анна поворачивает допотоптый рубильник - и на потолке загорается простая лампочка.
        В подвале пахнет опилками и деревом. Здесь хранятся разные ненужные вещи. Санки и пара лыж ждут своего часа. Анна видит картонные коробки с именем Кристины, а ведь Синдре говорил, что все выбросил. На столярных козлах лежит фанерная доска. Похоже, это он здесь плотничал. Значит, где-то должен быть и ящик с инструментами.
        Анна находит и открывает его. В складном ящике обнаруживается множество отделений. Анна берет в руки инструменты, разглядывает. Плоскогубцы, отвертки, гаечные ключи… Анна не ослышалась, Синдре сказал «ящик с инструментами». Значит, что-то из этого должно помочь Микаэле вернуться домой.
        Анна внимательно смотрит на шило - самый острый инструмент, но такой короткий. Не больше десяти сантиметров, на что он годится?
        Она кладет шило на место. Берет отвертку и тут же представляет себе, как вкручивает ее Микаэле в грудь. Отвертка падает на пол. Анна пятится к стенке.
        Она не сможет этого сделать. А значит, никогда не увидит маму и не получит прощения.
        Слезы заливают лицо, и Анна тянется за молотком. Она должна пересилить себя ради Синдре. С молотком в руках Анна поднимается по крутой лестнице в прихожую, оставляя лампочку в подвале гореть. Идет по темному коридору к комнате для гостей, где спит Микаэла.
        Гардины на окнах не задернуты, это первое, что видит Анна, переступив порог. В тусклом лунном свете предметы окружает синяя дымка. Микаэла Форсман лежит на спине. Ее рот открыт. Две собранные дорожные сумки стоят перед бюро.
        Анна переступает порог и притворяет за собой дверь. Беззвучной тенью движется к кровати. Склоняется над спящей Микаэлой всего в каких-нибудь двадцати сантиметрах от ее лица. Видит, как дрожат ресницы, чувствует запах дыхания.
        «Она живет, - думает Анна. - Так она выглядит живая». Так легко представить себе, что грудь больше не поднимается и не опускается, что звуки дыхания смолкли и вместо них наступила полная тишина. Так легко и в то же время невозможно.
        Так кто же тогда лежит на этой кровати? Никто. Ничто.
        Анна пытается поднять молоток, но руки не слушаются. Она выпрямляет спину, а потом душа Анны словно вырывается из груди и поднимается к потолку. Смотрит оттуда на Анну. Давай, говорит. Анна поднимает молоток, который на несколько секунд зависает в воздухе. Ну давай же! Молоток невероятно тяжелый. Анна целится, она должна попасть в висок. Бьет - она это сделала. Молоток падает, хлещет кровь. Микаэла кричит. Анна снова поднимает руку.

63
        Синдре так ничего и не объяснил. Беттан вернулась на пассажирское сиденье и натянула брюки. Машина дала задний ход и выкатилась из леса. Мобильный снова зазвонил. Беттан скосила глаза - на дисплее высветился номер ее брата.
        - Да, - Синдре принял вызов. - Я разговаривал с ней секунду назад… Давай, я буду через четверть часа.
        Он дал отбой и выехал на проселочное шоссе.
        - Что случилось? - спросила Беттан.
        - Не знаю, - ответил Синдре и повернул к ней озабоченное лицо: - Правда не знаю.
        Обычно дорога от Йиму до Кнутбю занимает около получаса, если соблюдать ограничения по скорости, но в ту ночь Синдре преодолел ее за двадцать минут. По счастливой случайности им никто не встретился, когда машина, визжа, скользила на поворотах. Что-то произошло с Анной - вот все, что Беттан удалось выжать из Синдре.
        В Гренсте он спешно припарковался возле дома, не потрудившись попрощаться с любовницей и не заботясь о том, куда она теперь направится. Похоже, Синдре решил, что у Беттан в этом плане нет вариантов, кроме дома Скугов, где у нее своя комната.
        Открыв входную дверь, он увидел Петера и Эву. На часах была половина третьего, но во всех комнатах горел свет. Микаэла сидела на стуле посреди кухни в окровавленной ночной сорочке.
        Синдре бросился к ней, упал на колени.
        - Что случилось? - спросил он.
        - Мы едем, - ответила Микаэла.
        - Куда?
        Он не понимал, о чем она говорит.
        - В Гонконг, мне это нужно. Со мной все в порядке.
        Прежде чем Синдре успел задать следующий вопрос, Петер положил руку ему на плечо и помог подняться. Мужчины ушли в гостиную и закрыли дверь, а Эва занялась пострадавшей. Она намочила полотенце и принялась утирать кровь с лица Микаэлы, и это было последнее, что видел Синдре, покидая кухню.
        Петер рассказал, что произошло. Пока говорил, ходил по комнате из стороны в сторону, не в силах усидеть на месте, и ни разу не взглянул в глаза своему другу. Синдре сидел на диване и слушал. Взгляд скользил по такой знакомой обстановке и зацепился за торшер в углу, рядом с дверью в кабинет. Этот голубой тканевый абжур они покупали вместе с Кристиной на блошином рынке в Альмунге, у пожилой пары, которая распродавала фарфор и старую мебель ради пополнения скудного семейного бюджета. Кристина дала за него сотенную купюру, хотя на ценнике стояло «пятьдесят крон».
        - Микаэла проснулась от удара в голову, - сказал Петер.
        Открыв глаза, она увидела Анну с молотком в поднятой руке и не успела отреагировать, как Анна ударила еще раз. Молотком, в голову.
        Было больно, потекла кровь. Микаэла выскочила из кровати, выкрутила няне руку и отняла молоток. Потом накричала на нее, и Анна заплакала. Микаэла отправила ее наверх, в спальню, где Анна и сидит до сих пор. Потом Микаэла позвонила Синдре и Скугам. Трубку взял Петер.
        - Что бы она сейчас ни пожелала, это очень, очень важно, - продолжал он. - И завтра… нет, уже сегодня, мы летим в Гонконг… как и планировали. Ты…
        Тут Петер наконец прекратил свое нервное хождение и повернулся к Синдре:
        - … ты должен сделать это ради нее…
        Синдре не успел ответить, как в комнату вошла Эва. Воздух вокруг нее так и вибрировал. И она тоже выпучила глаза на Синдре.
        - Я больше не хочу ее видеть, слышишь? - сказала Эва. - Я не хочу больше видеть Анну Андерсон. Можешь передать ей это прямо сейчас. Пусть остается в доме, пока мы не уедем в Арланду[15 - Арланда - аэропорт в Стокгольме.], но потом… Куда она денется - не мое дело, но в Кнутбю ей отныне дороги нет. Отныне и навсегда.
        Эва смотрела на Синдре. Он кивнул:
        - Сейчас поднимусь и передам ей.
        Когда Синдре вошел, Анна сидела в кресле. В ее глазах стоял вопрос. Синдре запер дверь и натянуто улыбнулся.
        - Ты все сделала правильно, - он кивнул в знак подтверждения. - Ты поступила, как и была должна.
        Анна соскочила со стула и повисла у него на шее. Она рыдала без слез, вздрагивая всем телом. От нее сильно пахло потом, чего никогда не бывало раньше. А ведь они спали вместе долгое время.
        - Ты молодец, - повторял Синдре и гладил ее по голове. - Ты все сделала верно.
        Это были слова жалости, не более того. Синдре видел, что Анна пребывает по ту сторону «правильного и неправильного», «правды и лжи».
        - Но она не вернулась домой, - прошептала Анна. - Тем не менее я прощена?
        - Здесь нет твоей вины, - ответил Синдре. - Ты явила свою волю, как Авраам свою. Если Господу еще что-нибудь от тебя потребуется, Анна, он сам скажет об этом. Ты доказала Ему свое смирение и преданность…
        Синдре задумался, стоит ли говорить остальное, и решил, что это не тот случай.
        - Тебе надо будет на некоторое время уехать отсюда, - сказал он. - Милость - награда для терпеливых. Оставайся в этой комнате до завтрашнего утра, а потом уезжай, чтобы тебя никто не видел.
        - Куда? - спросила она.
        - Домой. Я объявлюсь, когда придет время.
        Ноябрь - декабрь 2003

64
        Спустя месяц после поездки в Гонконг Микаэла обнаружила в почтовом ящике письмо. В резиновых сапогах, пуховике поверх футболки и фланелевых штанах она стояла и смотрела на конверт, который держала в руке. Термометр показывал минусовую температуру, и изо рта Микаэлы шел пар. На конверте стояло его имя, марки не было. Микаэла нутром поняла, что это что-то неприятное, чего она предпочла бы не получать. Она инстинктивно потрогала висок, где стучала кровь. Рана зажила и была почти незаметна, даже если смотреть с близкого расстояния.
        Не входя в дом, Микаэла вскрыла конверт. Вздрогнула, пробежав глазами первые строчки, и тут же сунула письмо обратно, не то сложив, не то скомкав. Она должна была показать это Петеру и Эве.
        Петер сразу понял, что ей вообще не стоило его вскрывать. Но поскольку это, так или иначе, случилось, теперь от него требовались объяснения и поддержка.
        О том, что Синдре вот уже год предрекал ее смерть, Микаэле ничего не было известно. Узнай она об этом сейчас, катастрофа была бы неминуема. Это мнение Петера разделяли все участники первой пасторской встречи в ноябре, где и было зачитано загадочное письмо.
        Они собрались в доме Петера и Эвы, где подобные встречи всегда напоминали Синдре посиделки в кругу родственников. Возможно, причиной тому были фотографии на стенах или бесчисленные фарфоровые безделушки, какие обычно коллекционируют люди преклонного возраста, на книжных полках и подоконниках.
        Синдре не смог удержаться от того, чтобы взглянуть на дверь в кабинет Эвы, где они провели столько часов в его первые годы в Кнутбю. Это там строились планы апокалиптической общины, избранной Господом для воплощения Его тайных замыслов. Там же родилась идея Фирцы, и Синдре, развалившись на голубом вельветовом диване, рассчитал дату Второго Пришествия.
        С тех пор минула целая вечность. А потертый диван, похоже, облюбовал Людвиг Странд, которому теперь доверено расписывать Эве, как ее любит Иисус. Этой своей мысли Синдре не выдал ни насмешливой улыбкой, ни горькой складкой у рта. Он не чувствовал ничего, кроме усталости.
        Синдре оглядел стол. Пасторы горячились, обсуждая письмо. Они пытались разгадать смысл этого события, спорили, перебивали друг друга и оживленно кивали, стоило только Эве Скуг раскрыть рот. Синдре улыбался, подмечая знакомые жесты. Вот Пер почесал бороду, Людвиг заложил за ухо прядь черных волос, Ирма поправила очки. С какой нежностью в душе смотрел он на них. Эти люди искали смысл жизни, и ни однообразная повседневная работа, ни телевизионные шоу, ни печальный заоконный пейзаж не могли отвлечь их от этого занятия.
        В письме говорилось, что Микаэла должна умереть, причем скоро. Можно сказать, ей неприкрыто угрожали. Стиль послания, адресованного Синдре, был далек как от литературных красот, так и от библейских референций. «Ты потеряешь жену, - предрекал его автор. - Очередной годовщины свадьбы не будет». То есть счет шел на недели.
        Пасторы так и не пришли к единому соглашению относительно странного послания и не смогли понять, имеет ли оно какое-нибудь отношение к общине. Есть ли у Синдре враги? Может, у Микаэлы? Кое в чем письмо перекликалось с пророчеством Леннарта Аронсона, за вычетом темы Анны Андерсон и всех библейских отсылок.
        Встреча закончилась общим смятением. Вернувшись домой, Синдре не мог предложить молодой жене другого утешения, кроме того, которое она неоднократно от него слышала:
        - Это чистое безумие. Понимаю, как оно тебе неприятно, но дальше угроз они не пойдут. Такие только пишут.
        В два часа ночи Синдре откинул одеяло. Он смотрел на Микаэлу, которая спала на спине. Когда ее подбородок падал на грудь, рот открывался и Микаэла начинала храпеть, Синдре было достаточно легкого толчка, чтобы восстановить порядок.
        Эта ночь выдалась для нее тяжелой. Возможно, письмо напугало Микаэлу больше, чем могло показаться со стороны. Синдре поднял халат, который лежал на полу рядом с кроватью, прошмыгнул в прихожую и закрыл за собой дверь.
        Верхние ступеньки лестницы заскрипели, но этот звук стал настолько привычным для всех в доме, что на него давно перестали обращать внимание. Синдре отпер дверь на террасу, а потом прошел в комнату для гостей, где спала Микаэла, пока ее место в большой кровати этажом выше занимала Анна Андерсон. Теперь пришла очередь Синдре занять эту комнату.
        Он ждал. Беттан появилась через четверть часа. Она набросилась на Синдре со спины и рассмеялась. А когда попыталась пощекотать Синдре бок, он ощутил в полной мере, какая пропасть отделяет его от остальных пасторов общины Кнутбю. Как будто окружавшее его плотное облако вдруг рассеялось, и Синдре стало легче дышать.
        Он рассказал о письме.
        - Зачем они его написали? - удивилась Беттан.
        Она ведь знала о вещих снах Синдре, предрекавших Микаэле близкую смерть. При этом не верила ни в откровения, ни в пророчества, будь то Синдре или самой Эвы - так во всяком случае ему казалось. Поэтому поступок автора письма оставался за гранью ее разумения.
        - Я не знаю, - ответил Синдре. - Кто-то хочет напугать Микаэлу. Или меня.
        - Но зачем кому-то понадобилось вас пугать?
        - Просто из злобы.
        - Проще было бы подложить вам в постель лошадиную голову. - Беттан прыснула, но быстро посерьезнела снова: - А тебе не кажется, что письмо написала Анна?
        Синдре не рассказывал Беттан об инциденте с молотком, но она, конечно, слышала, что говорили в связи с этим в Кнутбю. Анна Андерсон исчезла навсегда - так отвечал Синдре, когда его спрашивали. Она неважно себя чувствует, вернулась домой, в Смоланд. Так будет лучше для всех, мы будем за нее молиться.
        - Такое возможно, - ответил Синдре на вопрос Беттан, - хотя, честно говоря, на нее не похоже. Совсем не ее манера выражаться.
        - Тогда, может, это сделал ты, Синдре?
        Беттан была серьезна, и он ответил в том же духе:
        - Зачем мне все это надо?
        - Чтобы напомнить о своих пророчествах и заодно отстраниться от них, сделать вид, что угроза исходит откуда-то извне.
        Синдре заглянул ей в глаза, но Беттан, похоже, искренне недоумевала - «Это ведь ты, да?» Ее никак нельзя было назвать тонким аналитиком, при этом ее аргументы время от времени действовали обезоруживающе. У Беттан не было своих версий, которые нужно было защищать, но именно в этом и заключалась ее главная суперспособность. Синдре оставалось только завидовать ее самодостаточности.
        Он снова ощутил прилив нежности к этой женщине, но на этот раз это было не плотское желание и не страсть. Любовь Синдре стала сдержанней и глубже, что можно было бы считать проявлением ее коварства. Но что если это Беттан Синдре ждал всю свою жизнь. Что если именно ей суждено вытащить его из всей этой грязи. Она, во всяком случае, того стоила.
        Так думал Синдре.
        - Это сделал кто-то, кто знал о пророчествах Леннарта Аронсона насчет смерти Микаэлы, - сказал он, продолжая начатую беседу. - И он решил, что пришло время им исполниться. Этот человек всего лишь подтвердил слова Господа. В наших глазах, я имею в виду.

65
        Анна Андерсон лежит в комнате на втором этаже и слушает, как птицы царапают крышу. «Эти звуки они издают кончиками перьев, - думает она. - А когда соскальзывают вниз, теряя равновесие, скребут когтями черепицу, а потом взлетают, хлопая крыльями, садятся на конек, и все начинается сначала».
        Их все больше. Они знают, в какой комнате живет Анна, и намеренно собираются над ней. Но до сих пор их было не так много. Трудно подсчитать, что-то около дюжины. А может, штук пятнадцать. Это же двадцать килограмм живого веса! Их громкие, пронзительные крики доходят до Анны в виде мощной вибрации воздуха.
        Весь день она слушает их возню. Птиц все прибывает. Еще немного - и на крыше обнаружится добрая сотня кричащих, прыгающих существ.
        Сколько же их все-таки должно быть, чтобы это наконец произошло? Чтобы вся черепица слетела на землю? Анна представляет себе дождь черепичных осколков, которые покрывают клумбы с цветами и газон. После этого птицы снесут просмоленные планки, на которых держалась черепица. У них такие сильные клювы, острые хвосты и мощные когти. Они вытащат по кусочку стекловаты, дальше только тонкий потолок будет отделять их от Анны.
        Она запрокидывает голову и смотрит вверх. Ждет, когда осыпется штукатурка и между потолочных бревен просунется первый клюв. Поначалу это будет маленькое черное пятнышко, которое Анна примет за муху. Потом добавится еще одно и еще - и весь потолок покроется трещинами.
        Надо бы бежать, но в теле Анны совсем не осталось силы. Она не может двинуть ни рукой, ни ногой.
        - Анна!
        Она вздрагивает.
        - Спускайся, еда готова!
        Спуск по лестнице для нее - путешествие во времени. С каждым шагом Анна становится моложе и входит на кухню тринадцатилетней. Папа Таге повязал передник вокруг круглого живота. В руках сковородка, взмах которой указывает на место за столом, куда он приглашает Анну сесть.
        - Блины! - провозглашает папа Таге.
        Анна улыбается, больше про себя. Эти минуты - короткий просвет в непроглядном мраке ее будней. Папа Таге любит ее и заботится о ней, но Анна уже неспособна принять мирскую любовь. Вся ее жизнь проходит в ожидании прощения.
        Она садится за стол, который папа Таге накрыл для нее.
        - Варенье? - спрашивает он. - Или просто сахар?
        У Анны нет сил ни отвечать, ни думать. Она больше не доверяет своему чувству времени. Ей кажется, что она уехала из Кнутбю только вчера и в то же время, что никогда в жизни не покидала стен этого дома. Просто однажды она снова появилась на пороге, и папа Таге впустил ее, не задавая вопросов. Похоже, он успешно справлялся с ее молчанием, папа Таге сильный.
        Анна знает, что пасторы давно вернулись из Гонконга. Синдре снова объявился, он звонил и слал СМС. Анна не отвечала.
        Иногда она совершала прогулки. Поднималась к кемпингу возле озера Юртшё в высоких резиновых сапогах с цветочным рисунком и дождевике до пят поверх шерстяной кофты. В это время года на берегу никого не было, вода в лагунах и лужицах замерзла, так что птицам стало удобно на нее садиться. Стоило встать, зажмурив глаза и раскинув по сторонам руки, и они начинали слетаться. Анна решила, что это кондоры с красными головами и огромными, мощными крыльями. Ветер срывал с нее дождевик и угрожающе свистел в голых кронах деревьев возле воды. Мороз щипал щеки, и Анна замирала. Она чувствовала их запах задолго до того, как они появлялись, - запах пепла.
        Их можно было принять за ласточек, когда они высоко парили в небе. Но потом они опускались - стремительно, по спирали приближались к земле, круг за кругом. Их черные тела увеличивались, ложились распластанными крыльями на потоки воздуха. Анна могла видеть их даже с закрытыми глазами.
        Птицы садились на траву и становились неуклюжими в сравнении с тем, какими величественными выглядели в небе. Кружили вокруг Анны, а она думала о том, что запросто смогла бы их приручить, - научить летать клином или приземляться, где она скажет.
        Но только не сейчас, когда птицы беспокойно снуют по земле, без какого-либо видимого порядка. Они ведут себя, как стокгольмские голуби, которых Анна никогда не понимала. Одни срываются с места и вдруг исчезают, другие садятся на деревья и жалобно на нее смотрят. Чего они хотят от нее? Почему все так же прилетают на ее зов?
        Анна может стоять на берегу часами или пока не услышит собаку. Потому что рано или поздно какой-нибудь ненормальный собачник непременно отпустит с поводка лабрадора или овчарку. Вот и сейчас Анна слышит лай, а потом и голос хозяина.
        Она открывает глаза. Птицы исчезли, испарились за какую-нибудь долю секунды, как по мановению волшебной палочки.
        Ночами она не может спать. Особенно тяжело после сообщений от Синдре. Анна сворачивается клубком в кровати, отбрасывает одеяло и прижимает костяшки пальцев к закрытым глазам. Темнота взрывается разноцветными искрами и белыми молниями. Анна кричит - но темнота все уплотняется, и это потому, что Анна не заслуживает ни того, чтобы быть услышанной, спасенной, прощенной, ни даже того, чтобы просто дышать. Она поднимает руки ко лбу и растопыривает пальцы. Запускает их в волосы, прижимая к голове. Потом хватает себя за волосы и делает рывок - неужели не получится вырвать их все с корнем?
        Анна видит себя стоящей на лугу. Замля вокруг высохла и пошла трещинами. Вокруг далеко видно. Красное солнце почти наполовину опустилось за четкую линию горизонта и, похоже, застряло. От земли идут испарения, и Анна понимает, почему вокруг никого нет. Эти газы ядовиты, они уничтожили все живое, Анна осталась одна. Она поднимает руки и видит в них клочья вырванных с корнем волос. На землю сочится кровь, и каждая ее капля оставляет маленькую черную дырочку - окошко в преисподнюю.
        Анна знает, что если простоит достаточно долго и дырочек станет слишком много, земля под ней обрушится, и Анна упадет в пропасть. Она будет лететь, разлагаясь под давлением воздуха и страдая от невыразимой боли.
        Но приглядевшись, Анна с облегчением понимает, что то, что она приняла за волосы, на самом деле горсть окровавленных червей. Анна подносит руки к груди, и кровь оставляет на теле красные полосы, продольные и поперечные. Скоро вся кожа на груди и животе становится в красно-белую клетку. Анна бросает червей на землю, и те исчезают в черных отверстиях. И тут Анна замечает, что земля вокруг начинает шевелиться.
        Это не луг, а огромное множество бурых червей, слепых, жалких и беспомощных, которые сплелись, срослись, склеились кровавой слизью в гигантский однородный ком.
        - Анна!
        Дверь распахивается, и в спальню врывается папа Таге. Должно быть, Анна закричала, сама того не заметив.
        - Все в порядке, - бормочет она.
        Папа Таге успокаивается, садится на кровать и гладит Анну по голове большой ладонью.
        - Мне не нужно было туда ехать, - шепчет Анна.
        Он не отвечает, продолжает ласкать ее потную голову и лоб.
        - Ты был прав, мне не нужно было ездить в Анебю.
        - Все в порядке, - успокаивает папа Таге. - Ты дома.

66
        Неприятное ощущение росло по мере того, как он углублялся в этот город. И это было неправильно, это было то, что Синдре Форсман должен был в себе побороть. Он убеждал себя, что это вопрос времени, что он привыкнет к волнам неразличимой толпы, поминутно выплескивающимся на тротуары, к пронзительным гудкам такси и рисковым велосипедистам.
        Но для провинциала, стремящегося по достоинству оценить преимущества столичной жизни, время было самое неподходящее. Несмотря на рождественские гирлянды, оживлявшие пасмурный вечер, выставленные вдоль тротуаров вертепы, бесчисленных рождественских гномов в витринах магазинов и запахи корицы и глёгга.
        Закупались угощения и подарки, заказывались праздничные ужины и расчищались письменные столы. На эскалаторах толкались люди, и нельзя было расслабиться ни на минуту без того, чтобы в кого-нибудь не врезаться или не быть обрызганным грязной снежной жижицей, с ощутимой примесью щебенки.
        Здесь невозможно было оставаться спокойным, и сердце так и прыгало в груди, когда Синдре пробирался к площади Сергеля, ныне импровизированному праздничному рынку в центре города. Здесь же находилась точка пересечения линий Стокгольмского метро - популярное место среди местных криминальных авторитетов, где так удобно было сбрасывать «севших на хвост» сыщиков и конкурентов. Поэтому и толпа на площали Сергеля вела себя агрессивнее, чем где бы то ни было.
        Именно здесь она и захотела с ним встретиться. Синдре пересек площадь в черно-белую клетку и, пригнувшись под ледяным ветром, поднялся по лестнице к Дроттнинггатан. Она ждала его в кафе, и Синдре пришлось побродить, прежде чем он отыскал нужную вывеску.
        В первый момент он подумал, что она еще не подошла. Оглядел с порога публику и хотел было подойти к стойке за кофе, как вдруг увидел ее. От юной блондинки, с которой он познакомился четыре года назад, не осталось и следа. Бледная как привидение, она сидела в углу с дымящейся чашкой, - полосатая зелено-белая кофта с капюшоном, который она натянула почти до глаз, поверх - старая куртка некогда красного цвета. Щеки запали, глаза утратили цвет.
        Заметив Синдре, она разволновалась. Глаза забегали, не решаясь встретить его взгляд.
        - Здравствуй, Анна, - сказал он.
        Она кивнула.
        - Подожди, я только принесу кофе.
        - О’кей.
        - Теперь осталось всего два дня, - продолжал Синдре, присаживаясь за ее столик с чашкой.
        Анна вздрогнула. Лицо отразило смертельный испуг.
        - Ничего не получится, - ответила она.
        - Я имел в виду два дня до восемнадцатого числа, когда Господь прибрал Кристину. Конечно, это день скорби для всех нас, но и великой радости тоже.
        - Они обманули меня, - забормотала Анна. - Я хотела успеть к восемнадцатому числу, но меня обманули.
        - Кто обманул тебя? - спросил Синдре.
        - Но… разве ты не читал?
        Он купил телефон с предоплаченной картой, который использовал только для общения с Анной. Община Кнутбю ни при каких обстоятельствах не должна была знать, что Синдре Форсман контактирует со своей несчастной бывшей няней.
        - Так ты не знаешь, что произошло?
        Тут она впервые заглянула ему в глаза, и сила, которой полыхнул ее взгляд, ошеломила Синдре.
        Он тосковал по ней. Любил Беттан, но тело не могло забыть Анну Андерсон.
        - Не понимаю, о чем ты, - ответил он на ее вопрос. - Что случилось?
        В течение нескольких дней она могла хранить молчание и даже оставаться недосягаемой, а потом вдруг забрасывала его своими сообщениями. Их рваный телеграфный стиль наводил на мысли о безумии. Обрывки молитв перемежались с жаркими любовными признаниями не то в адрес Эвы, не то самого Синдре, и с информацией чисто практического характера, вроде того, что Анна ела сегодня на завтрак и куда забрела во время прогулки.
        Иногда сквозь все это прорывался голос нечистой совести, и она сыпала извинениями по поводу того, что у нее вышло или не вышло с Микаэлой. Анна была слишком слаба как духом, так и телом. Она ничего не могла и не хотела. Господь должен был указать ей другой путь и, конечно, поставить об этом в известность Синдре.
        Разумеется, он не особенно вчитывался в ее сообщения. Возможно, что-то и пропустил.
        - Они надули меня, - снова заговорила Анна. - Я ведь писала, на пятнадцать тысяч.
        - Пятнадцать тысяч крон?
        Она вздохнула:
        - Да.
        - Ну хорошо, и кто это сделал? Этот, как его…
        - Его зовут Ник. Ник, он помогал мне.
        - О’кей.
        Синдре знал, что после Кнутбю Анна вернулась к отцу в Ваггерюд, но вот уже пару недель живет у одного своего знакомого, в каком-то из пригородов Стокгольма. И этот знакомый вызвался помочь ей с оружием.
        Она все сделала правильно, ошиблась только с выбором орудия убийства - такой вывод Анна сделала для себя сама после неудачной попытки с молотком. Синдре ничего на это не возразил. Он только слушал и отвечал на ее вопросы. Какой способ самый верный? Пистолет, конечно. Все остальное ненадежно.
        И тогда Анна решила приобрести «ствол», что для молодой девушки из Ваггерюда гораздо проще сказать, чем сделать. Синдре переформулировал для себя последнюю мысль - «молодому, потерянному существу, дошедшему до края в своем отчаянии».
        - То есть у тебя до сих пор нет оружия?
        - Это разрешится, но не к восемнадцатому числу. Я не успеваю, как ты понимаешь.
        Он ничего не желал понимать, тем не менее задал следующий вопрос:
        - Каким образом ты думаешь это разрешить?
        И тут Анна погрузилась в запутанную историю о том, как ее надули на пятнадцать тысяч крон, подсунув нерабочий «ствол». И потом, ей нужен глушитель. Разве Синдре не говорил, что стрелять нужно только с глушителем?
        - Нет, нет, - запротестовал Синдре. - Ничего такого я тебе не говорил.
        - Но мы же обсуждали…
        - Да, мы обсуждали это. Речь шла о том, что не следует будить людей посреди ночи, и пришли к выводу, что этого можно избежать, если использовать глушитель или подушку. Но я никогда не говорил тебе…
        Для него это был решающий момент - семантика. Правильный выбор слов. Это ведь Синдре предстояло жить и дальше, с чувством вины и нечистой совестью. Но для Анны подобные тонкости были не более чем неуместным занудством.
        - Подушка? - оживилась она.
        - Ну конечно. Можно стрелять через подушку или завернуть в нее пистолет. Это приглушит звук выстрела. Кажется, я где-то читал об этом.
        - И в доме никого не должно быть… особенно детей.
        - Ни в коем случае.
        - Кто же тогда может услышать звук выстрела?
        - Все услышат, Анна. Ты ведь уже пробовала стрелять?
        - Да, - она рассеянно кивнула. - Это не так легко, как кажется.
        Синдре вздохнул и еще раз напомнил себе, что ничего не хочет об этом знать. Потом обратил внимание на пожилую женщину за соседним столиком. Она что, так и сидела здесь все это время? Неужели слышала? Синдре поднялся:
        - Пойдем пройдемся.
        Они пошли по Дроттнинггатан в сторону супермаркета «Оленс». Пара полицейских автомобилей промчалась мимо, оглашая улицы сиренами, и скрылась. Прохожие, в унылых темных куртках и пальто, отчаянно сопротивлялись встречному ветру, и Синдре с Анной лавировали между ними, как заправские слаломисты.
        Синдре решил укрыться от непогоды в супермаркете. В «Парфюмерии» на первом этаже было слишком людно, и они на эскалаторе поднялись в отдел домашнего дизайна. Здесь и в самом деле оказалось гораздо спокойнее, а в одном из дальних углов обнаружился диван, на который в тот день была тридцатипроцентная скидка. Синдре и Анна присели.
        - Мне был сон, - начал Синдре.
        Анна насторожилась.
        - Это ужасно. Я видел себя в поле зимой. Месяц светил с неба, сияли звезды. Я мерз и чувствовал себя таким усталым, что не мог идти. Я полз, почти на четвереньках, царапая ладони в кровь. И тут увидел это…
        - Иисуса Христа? - Лицо Анны вспыхнуло.
        - Нет, об этом я могу только мечтать. Я увидел два надгробья посреди поля.
        Анна кивнула, как будто ожидала это услышать.
        - И когда я подполз ближе, - продолжал Синдре, - то прочитал на одном имя Микаэлы, а на другом… Лукаса Альме.
        Синдре опустил голову, не решаясь взглянуть в лицо Анны.
        - Этот сон мне приснился пару дней назад, и я решил, что должен рассказать о нем.
        Синдре поднялся с дивана и направился к эскалаторам, как видно, ожидая, что Анна последует за ним.
        Стеклянные двери разъехались, выпуская их на улицу. Анне нужно было в метро. Синдре на парковку, пока не истекло оплаченное время.
        Они стояли друг против друга. Синдре взял Анну за руки, они были теплыми. И вся она выглядела такой маленькой и замерзшей. Когда мягкие кончики ее пальцев уперлись в его ладонь, сердце Синдре сжалось от нежности и желания. Все-таки было в этой женщине нечто такое, чему он не мог противостоять, в каком бы жалком положении ее ни застал.
        - Я люблю тебя, - сказал Синдре.
        - Даже не знаю, смогу ли я… - отозвалась Анна.
        Он повернулся и ушел.
        Декабрь 2003 - январь 2004

67
        Самый радостный праздник в году - день рождения Иисуса Христа - для многих семей с детьми обернулся, как обычно, нелегким испытанием. Так оно получилось и с Форсманами из Гренста-горда.
        Идея Эвы сделать Микаэлу мачехой троих детей Синдре была неудачна изначально. На тот момент Микаэла сама была большим ребенком, каковым и оставалась до сих пор. Она так и не нашла подхода ни к Антону, ни к Ирис, и старшие дети не любили ее. При желании она могла бы еще расположить к себе Эльсу, поскольку та была младенцем. Но такого желания у Микаэлы так и не возникло.
        Так или иначе, Синдре был отец, и Микаэла жила в их доме. Рождество - детский праздник, и именно дети стали причиной того, что отношения между супругами ухудшались из одного сумеречного декабрьского дня в другой.
        Все началось вечером накануне Рождества, когда все коробочки и пакеты были вскрыты и ни в одном не обнаружилось желаемого. Причина лежала на поверхности, но никто так и не назвал ее вслух. У Синдре просто не было денег на новую игровую приставку или видеокамеру. Никто не знал, что накануне он занял небольшую сумму у Анны Андерсон, чьи казавшиеся неисчерпаемыми банковские сбережения неожиданно подошли к концу.
        Синдре расстроился, видя разочарование детей, а Микаэла разозлилась. Что за избалованные сорванцы! Пусть радуются, что хоть что-то получили. В результате праздник закончился криками и слезами.
        На каникулах, когда позволяла программа мероприятий, Ирис и Антон пропадали у кого-нибудь из приятелей, и в доме воцарялась тишина, одинаково невыносимая и для Синдре, и для Микаэлы. Тогда подавала голос Эльса, доказывая тем самым, что не хуже других может усложнить отцу жизнь.
        Иногда дети возвращались из гостей не одни, а с друзьями, и комнаты оглашались грохотом и криками. Микаэла запиралась у себя, Синдре уходил в кабинет, и оба возвращались, только когда все стихало. Микаэла совсем не была настроена убирать кавардак, который оставляли после себя дети, ведь они были не ее. Синдре тоже отказывался выполнять работу жены. Оба супруга заняли в этом вопросе принципиальную позицию, поэтому дом быстро погружался в хаос.
        Новый год выдался не легче. За рождественскую неделю пасторское жалованье утекло как сквозь пальцы, поэтому не могло быть и речи о фейерверках в новогодний вечер или омарах на семейном столе. Впрочем, Форсманам не пришлось особенно себя ограничивать, поскольку Новый год встречали вместе с другими обитателями Грестакюллена. Но дети и здесь не дали расслабиться.
        Антон и Ирис с вечера мучились желудком. В итоге на двенадцатом ударе часов Синдре занимался в ванной больным Антоном, а Микаэла за столом шипела на Ирис, которая все время хныкала и хотела к папе.
        Так Форсманы встретили Новый год, и это непременно должно было во что-то вылиться.
        Собственно, с чего все началось? Синдре не знал, они с Микаэлой как будто все время пребывали в состоянии ссоры. Едкие слова били, словно ядовитые стрелы из духовой трубки, замечания ранили, но супруги умели вовремя отступить и редко доводили дело до открытого конфликта. Меньше всего Синдре был заинтересован в том, чтобы сестра Микаэлы или кто-нибудь еще распускали о нем слухи как о скандалисте. Когда нависала угроза, он уходил в себя и замолкал. До сих пор это оставалось лучшим способом избежать размолвки.
        Но на этот раз напряжение держалось на максимуме с начала выходных, и для взрыва было достаточно малой искры. Что именно это будет - масляное пятно на кухонном полу, пролитый на стол лак для ногтей или грязный унитаз, - не имело никакого значения.
        Время было позднее, поэтому дети спали. Синдре и Микаэла сидели в гостиной на первом этаже. На столе стояла почти пустая бутылка красного вина, из которой Синдре выпил не более половины бокала.
        - Тебя не учили, что для начала полагается сказать какой-нибудь тост? - вдруг спросила Микаэла, которой алкоголь, как всегда, придал храбрости.
        - Да, конечно, - ехидно усмехнулся Синдре. - Особенно когда пьешь с такой изысканной дамой.
        Микаэла вспыхнула и оглядела себя. Она была все в тех же фланелевых брюках и футболке, которую испачкала кетчупом во время обеда пару часов тому назад.
        - Будь ты единственным мужчиной в Кнутбю, и тогда не стала бы ради тебя прихорашиваться.
        - Конечно, дальше Кнутбю твои горизонты не простираются.
        - Откуда такая уверенность? - возмутилась Микаэла. - Что ты вообще обо мне знаешь?
        - Об этом всем было известно еще в «Веббюне», - вздохнул Синдре. - Один я никак не мог поверить, что за всем этим действительно ничего нет.
        - А ты умный, да? - почти закричала она. - Считаешь себя лучше других?
        - Нет.
        - Да! Я же вижу, - оживилась Микаэла и, понизив голос, добавила: - Думаешь, я не знаю?
        - Ты о чем?
        Микаэла подскочила:
        - О следах на снегу, которые я нахожу каждое утро. Об этом вы ночью не думаете, да?
        - Какие следы?
        - Возле террасы. Она ведь заходит через террасу, правда? Входная дверь закрыта.
        - Кто заходит? О ком ты говоришь, Микаэла?
        Синдре почувствовал, как его затрясло изнутри. Это были не пустые подозрения, она и в самом деле все видела.
        - Какой ты отвратительный, Синдре. - Микаэла поморщилась. - Я даже рада, что неинтересна тебе как женщина. Ты грязный… думаю даже, больной.
        - Что ты такое мелешь?
        - Ха-ха! - развеселилась Микаэла. - Привет, господин Гонорея!
        - Слушай, не будь ребенком. Хотя у тебя, наверное, не получится…
        Но Микаэла не дала ему перевести разговор в другое русло.
        - Интересно, Петер знает? - спросила она.
        - Ну хватит! - не выдержал Синдре.
        Она только рассмеялась в ответ. Микаэла нащупала больное место и не желала так просто отступать.
        - А Эва? - возвысила она голос. - Хотя они, конечно, узнают со временем, как пастор Форсман утешает золовку Фирцы… Что если я прямо сейчас пойду и расскажу им об этом? Прямо сейчас, а?
        Он подошел к дивану, на котором она сидела. Микаэла инстинктивно пригнулась, как будто ждала удара, но Синдре взял себя в руки.
        - Ты зашла слишком далеко, - только и сказал он.
        Невероятным усилием воли Синдре удалось выдержать невозмутимый тон.
        - Оба мы не вполне трезвые, - здесь Синдре лгал, он, по крайней мере, был трезв как стеклышко. - Такие вещи обсуждают на свежую голову и, во всяком случае, не ночью. Проблема требует решения, здесь я с тобой согласен, Микаэла. Но мы займемся этим позже, ладно?
        Синдре рассчитал правильно. Микаэла увидела перед собой не разъяренного мужа, а заботливого отца, поучающего дочь, и тут же растеряла весь свой гонор. Она еще протестовала, но как-то неуверенно. Синдре помог ей подняться с дивана, поцеловал в лоб и отправил в кровать. А сам уединился якобы для молитвы и размышления.
        Он прислушивался, пока под ее шагами не заскрипели ступеньки. Теперь Микаэла была наверху и не смогла бы спуститься обратно бесшумно, поэтому Синдре почувствовал себя в безопасности.
        Для начала он взял со стола телефон и отправил первое сообщение:
        «Любимая, не приходи сегодня ночью. Я страшно скучаю по тебе, и ты мне снишься, но сегодня я буду спать наверху. Спать - не более того. Увидимся завтра. Целую и люблю».
        Синдре отправил это Беттан, а потом пошел в кабинет и достал свой второй мобильный, который хранил в одном из ящиков письменного стола. Сообщение, которое Синдре отправил с этого телефона, было гораздо короче:
        «Первый - наш долг и необходимость. Второй - любовь».
        Анна Андерсон должна была догадаться, что речь идет о двух надгробьях из его сна.

68
        В пятницу девятого января состоялось первое в этом году пасторское совещание на дому у Пера и Ирмы Флудквистов. Правда, Пер сообщил накануне, что Эвы и Петера Скугов не будет - они уехали на праздники в Лондон. Синдре не мог припомнить, чтобы Петер говорил ему что-нибудь насчет Лондона, и, в конце концов, решил, что супруг Эвы просто решил немного развлечься в обществе Лилиан. Когда же Пер подтвердил, что Лилиан Грёнберг и Людвиг Странд тоже отбыли со Скугами, все встало на свои места. Супруги Скуг отправились в путешествие, прихватив любовницу и любовника, причем трое из четверки были пасторами общины Кнутбю. Синдре задался вопросом, знает ли Петер об услугах, которые оказывает Фирце Людвиг Странд, и пришел к выводу, что между ними наверняка все давно сказано и приведено к общему согласию.
        Гораздо больше Синдре удивило, когда пару минут спустя в дверь к Флудквистам постучался Лукас Альме. Что ему было известно об отношениях Беттан и Синдре? Судя по намекам, проскальзывающим в речи Лукаса, тот, во всяком случае, частично, возлагал на пастора Форсмана вину за разрыв с женой. И в этом Лукас Альме был почти прав.
        Синдре удивился тому, насколько причудливо переплелись судьбы жителей Гренстакюллена. «Все мы тут увязли, - подумал он. - Никто не решится теперь покинуть это место из опасения открыть миру правду, которая безопасна, только пока мы держим ее под присмотром».
        Они расселись в гостиной, и совещание началось, хотя и не так активно, как обычно. Улле отсутствовал по никому не известной причине. Уже в четверть восьмого Пер предложил ужин всем желающим. Лукас Альме извинился и тут же поднялся со стула. Он сослался на деловую встречу, которая была назначена якобы именно на это время. Что он вообще здесь делал? Это притом что каждая секунда в одной комнате с Синдре Форсманом, очевидно, была для него мучением.
        В итоге с Ирмой и Пером Флудквистами ужинал только Синдре. Не то чтобы это было ему в тягость, совсем нет. Синдре не мог сказать ничего плохого ни о нем, ни о ней.
        «Я дал им метод», - думал он. Пер - столяр и резчик по дереву. Ирма - медсестра. До него они понятия не имели ни о какой теологии. Поэтому Синдре нечего было стыдиться.
        - Передай соль, пожалуйста, - попросил он Пера.
        Синдре вернулся домой в половине десятого и обнаружил на кухне наполовину выпитую бутылку вина и Сюсси Странд с Микаэлой. Весь вечер девушки провели в приятном общении.
        - Я слышал, Людвиг уехал в Лондон? - спросил Петер.
        - Именно так, - беззаботно подтвердила Сюсси. - С Петером и Эвой.
        «Она не знает, - подумал Синдре. - Она не могла бы говорить об этом так, если бы знала».
        Но в этот момент ему в голову пришла та же мысль, что и вчера вечером, - а именно, что сам он продолжает держать Микаэлу в таком же неведении. Изменяя ей каждую ночь с Беттан, он ставит ее тем самым в такое же жалкое положение.
        «Скоро с этим будет покончено», - успокоил себя Синдре.
        - Пойду лягу, - сказал он Микаэле.
        - Я еще посижу, - отозвалась она.
        Поднимаясь по лестнице, Синдре бросил взгляд на мобильный телефон, но не на свой обычный, а на тот, который использовал только для общения с Анной Андерсон.
        Четверть часа тому назад она отправила ему сообщение.
        Она была на месте.
        Синдре достал другой мобильный и выбрал номер Беттан.
        «Только не сегодня, дорогая, - просил он ее. - Непредвиденные обстоятельства».
        Это было не первое его предупреждение за сегодняшний день, но Беттан молчала. Она оставалась недосягаема для контакта вот уже несколько часов.
        Синдре предстояла бессонная ночь, о чем он тоже как-то не подумал. Когда вошла Микаэла, Синдре скосил глаза на часы на ночном столике. Половина двенадцатого. Микаэла легла, и спустя пару минут Синдре услышал ее тяжелое, шумное дыхание. Он осторожно перевернулся и посмотрел на жену. Микаэла лежала на спине и глубоко спала. Принимая в расчет пустую бутылку на кухне, за нее можно было не беспокоиться. Бесшумно выскользнув из постели, Синдре надел халат и вышел на лестницу.
        В час ночи Беттан проникла в дом через террасу. Она так и не получила ни одно из его сообщений. Синдре обнял ее, поцеловал в гостиной и увлек в ванную, где объяснил, что Беттан должна немедленно уйти, он весь день пытался с ней связаться.
        Но у Беттан разбился мобильный. Утром она сдала его в починку и получит только завтра.
        - Я в полной изоляции, - пожаловалась она.
        - Мне жаль, - посочувствовал Синдре. - Увидимся завтра.
        Беттан не стала ни о чем расспрашивать, просто сделала, как он просил. И это было то, чего ожидал от нее Синдре. Она никогда ничего не усложняла.
        Он открыл дверь на террасу и осторожно запер ее, когда Беттан удалилась.
        Антон ночевал у приятеля, так было решено давно. В его пустую комнату Синдре и пошел, когда снова поднялся на второй этаж. Ирис и Эльса спали в другом конце коридора. Их дверь была заперта. По-хорошему, девочек тоже следовало бы удалить, но в семьях, куда их должны были отправить, заболели родители, и планы изменились.
        Синдре не стал зажигать свет в комнате Антона. Вместо этого подошел к окну и выглянул наружу. Отсюда весь Грестакюллен лежал как на ладони. В домах Альме и Улле и Анн-Бритт Скугов, несмотря на поздний час, все еще горел свет.
        Синдре достал мобильный и отправил Анне СМС:
        «Будь осторожна».
        Потом выдвинул детский стул Антона и сел к окну. Прошло достаточно много времени, прежде чем окна в доме Лукаса Альме погасли. Это произошло только в четыре утра, когда беспросветный мрак начал рассеиваться, и Синдре увидел покрывающий землю тонкий слой снега. В пятнадцать минут пятого весь Грестакюллен спал.
        «Пора», - написал Синдре Анне.
        Через четверть часа под окнами террасы появилась черная фигура, открыла дверь и исчезла из поля зрения Синдре. Еще несколько минут спустя заскрипели ступеньки. Синдре дремал на стуле. Ему следовало бы молиться, но в голове было пусто.
        Выстрел прогремел как удар в грудь. Синдре вздрогнул и затаил дыхание. Еще выстрел - и тишина уплотнилась, сдавливая Синдре со всех сторон. Больше он не слышал никаких звуков - ни из комнаты мальчиков, ни из спальни.
        Наконец на лестнице послышались шаги, и Синдре поднялся. Он медлил. Еще скрип - и направился в сторону двери. Остановился на верхней ступеньке. Что же случилось? Где Анна и что ему теперь делать?
        Но ничего не происходило и после того, как лестница скрипнула в третий раз. Синдре обернулся и подошел к окну. Вскоре черная фигура снова появилась возле террасы. Она вытащила мобильный.
        Секунду спустя у Синдре завибрировал телефон.
        - Еще один, - сказал он в трубку. - Еще один, и все будет кончено.
        Черный убийца сунул телефон в карман и исчез.
        Синдре не двигался. Четыре минуты спустя снова раздался выстрел, потом еще один.

69
        Анна смотрит в потолок. Она уверена, что птицы убрали с крыши всю черепицу и расчистили прямоугольник прямо над ее комнатой. Тонкая прослойка картона - вот все, что теперь ее от них отделяет. Осталось выждать удобный момент - и они пробьют острыми клювами дыру, через которую Иисус Христос увидит, как Анна корчится на кровати - без сна, без покоя и прощения.
        Она думает о преисподней, которая теперь представляется Анне узкой земляной пещерой. Анна видит и себя, босую и израненную. Она ползет на четвереньках под глинистыми сводами, стирая в кровь руки и колени. Сквозь стены и потолок земляного туннеля проросли корни, которые царапают Анне лицо. Иногда отверстие становится совсем узким, и тогда она извивается змеей, чтобы не застрять.
        Ей нельзя застревать. Анна спешит, но воздух с каждым вдохом все разреженнее.
        Вот проход расширяется, и Анна бежит пару метров пригнувшись, а потом опять ползет на коленях.
        Бесчисленное множество ответвлений, коридоров, тупиковых ходов. В этом подземном лабиринте нет жизни. Анна по щиколотку погружается в бурую глину, каждый шаг дается все тяжелее.
        Теперь она снова вынуждена ползти. Впереди так темно, что Анна не разбирает дороги. Тычется головой в стены, меняет направление, разворачивая затылок и плечи в другую сторону. Она пробирается, несмотря на облепленное глиной тело. Воздуха не хватает, и голова взрывается от давления, Анна высовывает язык, руки трясутся, в пальцах начинает покалывать.
        И вот она слышит их снова.
        Теперь звуки доносятся не сверху, а со стороны двора. Там растут вишневое дерево и две скрюченные яблони. Они готовятся или просто выжидают. Нагоняют страха, хотят, чтобы она знала, что они здесь. Что они с ней сделают? Будут ли мучить, издеваться? Может, разденут и изнасилуют?
        Анна спрашивает себя, дома ли папа, и до нее доходит запах кофе. Или это у папы что-то подгорело? Она смотрит на свои пальцы, но они выглядят как обычно. Интересно, есть ли на них следы ожогов? У Анны нет сил смотреть, да и в комнате темно. Сейчас январь, и на улице темнеет рано.
        Анна слышит, как к дому подъезжает машина, потом еще одна. Сколько их там? Десяток? Может, сотня? Этого она не знает. Анна свернулась калачиком на кровати и вдыхает запах кофе. Она ждет, когда обрушится потолок, но птицы, похоже, передумали и улетели. Они ведь тоже понимают, что рано или поздно все откроется. Перед глазами Анны их черные силуэты на фоне серого неба, величественные крылья и тяжелые тела с юркими хвостами.
        Первый выстрел пришелся в живот. Анна поняла, что не промахнулась. Второй в голову, с близкого расстояния. Ради Синдре, ради прощения, ради спасения и любви. Ради Фирцы и себя самой. Спускаясь по лестнице, Анна вдруг засомневалась и снова вернулась в спальню. Но третьего выстрела не потребовалось.
        Потом был следующий дом, и снова два выстрела. В те же самые места, для симметрии. Ради того, чтобы он смог получить ту, кого любит.
        Далее… ночь, автомобиль, шоссе, асфальт. Одежду они выбросили в мусорный бак на бензозаправке, оружие - в воду, с моста. Анне полегчало, но остался страх.
        В этом доме не будет прощения, она знает. Но куда в таком случае податься, если каждая вещь в этой спальне - подушки, ковер, ночная сорочка - дышит таким теплом и покоем?
        У нее звонит мобильный. Анна сбросила на пол одеяло и лежит в позе эмбриона с мокрыми, слипшимися от пота волосами. Она тянется за телефоном. Принимает вызов с незнакомого номера.
        - Здравствуй, Анна, - говорит мужской голос. - Я комиссар полиции Маркус Фальк. Можешь проехать с нами в участок? Мы стоим возле ворот твоего дома.
        Анна отвечает, что да, конечно, и встает в чем была - в футболке и трусах.
        Наконец-то они здесь. Анна слышит голос папы, который спрашивает, кто это. Она не отвечает, потому что папа все равно скоро все узнает. Совсем скоро об этом узнают все.
        Эпилог
        В пятницу 12 ноября 2005 года апелляционный суд округа Свеаланд оставил в силе приговор, вынесенный пастору Синдре Форсману Уппсальским окружным судом. Синдре Форсман был приговорен к пожизненному заключению за подстрекательство к двойному убийству, повлекшее смерть Микаэлы Вальстрём. Лукасу Альме, раненному в живот и лицо, чудом удалось выжить. Анна Андерсон, признавшаяся в совершении преступления, была освобождена от ответственности и направлена в специализированное психиатрическое учреждение.
        При этом апелляционный суд не нашел достаточных подтверждений тому, что смерть Кристины Форсман наступила вследствие каких-либо насильственных действий со стороны ее мужа, на основании чего пастор был освобожден от ответственности за смерть первой жены.
        Авторская благодарность
        Если бы не Фатима Фарос, я никогда не услышал бы замечательный радиорепортаж Туве Леффлера о драме в Кнутбю и не углубился бы в эту историю.
        Тогда я еще не планировал об этом писать. Я просто был поражен, как и многие другие. А для нас, пораженных, нет другого пути, кроме как углубиться.
        О Кнутбю написано по меньшей мере восемь книг, создано множество блестящих журналистских работ в самых разных жанрах. Об этом есть детективный роман, детская повесть и телевизионные фильмы. Огромное количество разоблачающих репортажей, написанных на основании дела пастора, и даже мюзикл. В Интернете можно найти как протоколы суда, так и записи проповедей главного героя.
        Все опубликованное на сегодняшний день предлагает несколько версий описываемых событий, в зависимости от того, с чьей точки зрения рассматривают их авторы. В книгах и репортажах, написанных непосредственно по следам произошедшего, доминирует позиция суда, опирающаяся главным образом на показания «девушки-убийцы», ставшей жертвой манипулятора. Другими словами, речь идет о том, как пастор при помощи СМС и других ухищрений толкнул девушку на тяжкое преступление. Из этой группы заслуживает внимания, к примеру, книга Терезы Кристиансон «Небеса и ад - убийство в Кнутбю» (2004) и документальная драма Томаса Шёберга «Девушка из Кнутбю» (2005).
        В этих книгах вина «Христовой невесты» ставится под сомнение, если не отрицается, благодаря чему стало возможным обнародование ее собственной версии событий, в частности, в интервью со Стиной Дабровски по TV1 (2004) или в уже упомянутой книге Туве Леффлера, также предоставившего слово «Фирце». Но прежде всего - в книге Берта Карлсона, написанной совместно с «Фирцей» - «Христова невеста - кому верить» (2007).
        Годом позже этот список пополнился спорным «Кодом Кнутбю» (2008) Эвы Лундгрен, взявшей в качестве отправной точки версию событий самого пастора. Исследование Эвы Лундгрен основывается на сотнях интервью, которые она взяла у своего героя уже в тюрьме, и не без оснований критикуется как пристрастное. В книге Эвы Лундгрен цитируются также откровения Фирцы и пророчества Аронсона.
        Для романиста можно считать бесценным подарком такое множество противоречащих друг другу точек зрения. Особую ценность из них имеют высказанные с высоты прошедшего времени, такие как «Кнутбю - от рая до преисподней» Петтера Юнггрена (2018), или теологические осмысления вроде исследования Йорана Бергстранда «Не только Кнутбю - мечты об Абсолюте» (2007). Поэтому возможные изъяны моего романа можно списать на что угодно, только не на недостаток источников.
        Я хочу поблагодарить своих первых читателей - Хелену, Никласа, Даниэля и Анну. И, конечно, весь коллектив издательства «Саломонссон Агенси» и «Альберт-Боннире-фёрлаг». Кроме того, как обычно, Лав и Ину. Наконец, Хюльду Хокансон, без которой я бы точно не написал эту книгу.
        notes
        Примечания
        1
        «Иса» - сеть продовольственных супермаркетов в Швеции.
        2
        Повесть Астрид Линдгрен «Мы все из Бюллербю»
        3
        Свободная община - община одной из «Свободных церквей», то есть лютеранских деноминаций, альтернативных бывшей государственной Церкви Швеции.
        4
        «Вы и сами хорошо знаете, что День Господа придет неожиданно, как вор ночью» (1-е Послание к фессалоникийцам ап. Павла 5:2).
        5
        Мидсоммар - праздник летнего солнцестояния. Отмечается в двадцатых числах июня.
        6
        Мишка Бамси - герой серии комиксов, созданных в 1966 году художником Руном Андреассоном. Медвежонок Бамси отличается невероятной силой, потому что пьет волшебный мед, который готовит его бабушка.
        7
        Люсия - национальный шведский праздник святой Люсии, который отмечают в середине декабря. Традиционный элемент праздника - шествие Люсии, возглавляемое девушкой в венце с зажженными свечами.
        8
        Карин Бойе (1900 - 1941) - шведская писательница, поэтесса.
        9
        Песня, которую исполняла Глория Гейнор (род. 1949) - американская певица в стиле диско.
        10
        Популярная композиция американской группы «Сестры Следж».
        11
        Сконе - провинция на юге Швеции.
        12
        Музей шведского корабля «Густав Ваза» XVII века, поднятого со дна моря в 1961 году.
        13
        Залив на озере Меларен.
        14
        Сеть алкогольных магазинов в Швеции.
        15
        Арланда - аэропорт в Стокгольме.