Своя цена Татьяна Ивановна Ефремова
        Кира - достойная во всех отношениях молодая женщина. Ближайшее планируемое событие в жизни - брак с французом.
        И вдруг - она падает с крыши. Причастных нет. Даже среди разнородной компании, собравшейся на пикник на этой крыше.
        Самоубийство? Следователи сомневаются, особенно когда всплывают недавние события…
        Татьяна Ефремова
        Своя цена
        Глава 1
        МАЙ
        Выглядело здание нелепо. С улицы еще ничего - обычная серая коробка, увешанная там-сям по фасаду кондиционерами. На первом этаже возле входа пестрели разноцветные вывески и таблички. Вполне все прилично и привычно, не придерешься.
        А вот если обогнуть девятиэтажку справа, да пройти в железные, крашенные в серый цвет ворота, да пробраться осторожно по тропинке между кучами строительного мусора, забытого после ремонта… Вот тут и открывалось измученному путнику, недоумевающему, чего его понесло в эти ворота, неожиданное зрелище. С тыла к зданию было пристроено еще одно. Небольшое, всего на четыре этажа, приземистое, даже словно приплюснутое сверху. Будто куча какого-то нужного барахла, сначала аккуратно сложенная, со временем расползлась по земле, потеряла первоначальную форму и очертания, расхристалась и разлапилась. С улицы этой пристройки видно не было, основное здание прятало его за спиной, будто стесняясь.
        Помещения там толком не сдавались. Только пара складов да автосервис на первом этаже. Остальные три этажа глядели пустыми темными окнами. Даже стекла были не во всех. Лестница, ведущая наверх, тоже была пустынной и неухоженной, с кучками оббитой штукатурки и забытыми банками из-под краски. Впрочем, никому эти кучки и банки не мешали, потому что никто по лестнице не ходил. И у складов, и у автосервиса были свои отдельные входы, а наверх подниматься было незачем.
        Иногда на крышу пристройки залезали местные подростки. За адреналином, не иначе.
        Использованных шприцев, впрочем, не находили. Ни на лестнице, ни на крыше. Поэтому и подростков особо не гоняли. Вреда от них не было, да и неохота никому ввязываться в воспитание чужих великовозрастных деток. Пусть их родители с крыш гоняют.
        В пятницу двадцатого мая, часов в шесть вечера к двери пристройки подошла девушка. Шла она неуверенно, озираясь, словно не верила, что именно сюда ей надо.
        Серега Кочетков, вышедший покурить на свежий воздух, сразу понял, что она заблудилась. Очень уж неуверенно шла. Да и вид слишком приличный: прямая серая юбка чуть выше колена, блузка в сине-белую полоску, туфли на каблуках. В руке еще пиджачок несла, юбке в тон.
        Смотрелась эта офисная фря на их заднем дворе не просто нелепо, а даже жалко. Серега, поначалу с интересом смотревший, навернется дамочка на своих каблуках с кучи гравия или все же устоит, потом даже сочувствовать ей начал. Очень уж несчастной она выглядела на этих своих каблуках. Да и лицо (заметил, когда она обернулась беспомощно) не было надменным или высокомерным, как бывает у всяких там секретарш и менеджериц. Нормальное лицо, симпатичное даже. Хотя лет дамочке немало, это он поторопился, когда девушкой ее определил. Лет тридцать пять, не меньше. Но это если приглядываться. А на первый взгляд вполне себе девушка.
        Серега про себя решил, что так и будет ее считать девушкой. Ему-то все равно, в общем, а бабам всегда приятно, когда им возраст убавляют. Пусть и эта порадуется, чего там.
        - Девушка! Там нет никого, - крикнул Серега незнакомке, которая уже тянула на себя дверь в темный нежилой подъезд. Или не подъезд, а как там называется этот вход на лестницу?
        Крикнул, вроде, нормально, не грубо. Даже специально старался поприветливей, вдобавок к «девушке», чтобы показать свое к ней расположение. Но она посмотрела на него, словно мазнула взглядом на ходу, и молча в подъезде скрылась.
        Ну и черт с ней! Никакая она не особенная - такая же секретутка, как все остальные. Одни каблуки чего стоят.
        Серега сплюнул в траву перед собой и стал курить дальше, жмурясь на солнце и мечтая, чтобы сильно гордая дамочка переломала на темной лестнице ноги. Или хотя бы колготки порвала. Для секретуток порванные колготки - катастрофа похлеще конца света. Дуры все потому что.
        Думал он об этом, впрочем, лениво и неторопливо. Мысли будто сами в черепушке ворочались, какие хотели. А он, Серега, будто и не при чем. Он на солнышке совсем разомлел, глаза даже прикрыл. Никуда не торопился. Даже рука, вымазанная в масле и толком не оттертая, поднималась с сигаретой медленно-медленно. И затягивался он медленно, вдумчиво. И дым выпускал тонкой струйкой, смотрел из-под полуприкрытых век, как поднимается эта струйка вверх. Сначала отчетливая, заметная. А потом растворяется в нагретом майском воздухе, смешивается с синевой неба. И все медленно-медленно, лениво-лениво. Как во сне.
        Когда раздался крик, Серега даже не сразу сообразил, что это уже не сон. Пока сообразил, да пока глаза разлепил, да на крик повернулся. И повернуться не сразу получилось - так разморило его на солнце - голова тоже медленно-медленно ворочалась.
        В общем, к тому времени, как он сообразил, да повернулся, да резкость навел, крик уже и прекратился. Он вообще короткий такой был, неуверенный. А потом вдруг удар. Глухой такой.
        Серега повернул голову и сразу увидел ту самую дамочку. В той же серой юбке и полосатой блузке. Дамочка лежала лицом вниз на асфальте чуть правее входа. Пиджачок свой к земле рукой прижимала. А вот туфлей на ней уже не было. Босиком лежала, в одних колготках. Из-под головы натекала, увеличиваясь прямо на глазах, темно-красная лужица.
        Серега замер, не донеся сигарету до рта. Потом сглотнул, протолкнув в горло непонятно откуда взявшийся комок, и стал подниматься, прижимаясь спиной к стене. Все так же неотрывно глядя на неподвижное тело, полез в карман за телефоном, пачкая масляной рукой и без того непрезентабельные рабочие штаны…

* * *
        Капитана Захарова раздражало все. И жаркое не по-весеннему солнце, и запах жареного мяса, доносившийся из многочисленных уличных кафе, и расслабленные праздношатающиеся люди в летних шортах и сарафанах. И особенно раздражала необходимость дежурить в такой теплый пятничный вечер. Все давно на дачу да на природу уехали, радуясь долгожданному теплу и возможности попить пивка под шашлычок. Один он как проклятый.
        Он, да еще дежурный следователь, да медэксперт, да водитель Гоша…
        От того, что он не одинок в своем сегодняшнем невезении, Дмитрию Ивановичу Захарову легче не было. Все равно казалось, что самый несчастный здесь он. Гоша привык уже, его и так постоянно из дома дергают в законные выходные. Эксперт вообще какой-то замороженный, никаких эмоций. Ему, небось, вообще все равно: в городе в жару париться или на природе загорать. А следователя Захаров не любил, поэтому даже в глубине души радовался, что именно этому хмырю выпало дежурить в теплый вечер пятницы. Так ему и надо, заслужил.
        Кроме их четверых, вляпавшихся в дежурство по графику, был еще Толик.
        Толик страдал добровольно, за компанию, и своим благородством раздражал больше всего остального. Умом Захаров понимал, что должен быть Толику благодарен за такую вот самоотверженную дружбу и готовность лишить себя всех радостей жизни из солидарности. Но никакой благодарности он не испытывал. Мало того, он на Толика еще и злился. Вернее, злился он на себя за то, что не способен испытывать чувства благодарности в этой ситуации, хотя должен бы. И еще за то, что подозревал: окажись он на месте Толика, не хватило бы сил остаться добровольно, чтобы как-то скрасить несчастному товарищу дежурство. У него не хватило бы, а Толик вот смог. Выходит, он гораздо благороднее и вообще, дружить умеет. А он, Захаров, получается, и неблагородный, и друг так себе. Не друг, а барахло. Такие выводы оптимизма тоже не добавляли, и Захаров злился на себя за собственное несовершенство. Но поскольку себя он и так чувствовал несчастным дальше некуда, то злость свою переносил на ни в чем не повинного Толика, который сильно благородный выискался.
        Толик же - добрая душа - списывал смурной вид товарища на недовольство именно пятничным дежурством и старался, как мог, это дежурство скрасить.
        В результате страдали оба - и Захаров, терзаемый муками совести, и Толик, задолбавшийся уже излучать оптимизм и жизнерадостность.
        - Вот не понимаю я людей! В такую погоду - и самоубиваться, - Толик шел впереди всех, вертел головой, размахивал руками, поминутно оборачивался и заглядывал хмурому Захарову в глаза. - Димыч, ну вот объясни мне, как знаток психологии, что толкает людей на самоубийство в такой вот день? Солнышко светит, птички поют, жизнь прекрасна! Чего им надо-то?
        - Тоска у них, - пояснил Димыч. - Ты давай под ноги смотри, а то как бы у нас второй труп не нарисовался. Шибко радостный.
        Про себя он подумал, что еще немного, и не только понимать самоубийц начнет, но и будет морально готов к ним присоединиться. И так настроение хуже некуда, так еще и клоун этот лезет со своей психологией.
        - Все равно не понимаю, - не сдавался Толик. - Как можно о чем-то плохом думать в такой день? Ведь хорошо же!
        Он задрал рыжую башку вверх и, зажмурившись, подставил и без того конопатую физиономию солнцу.
        - Сейчас поймешь, - злорадно пообещал Димыч. - Сейчас мы побегаем с тобой в поисках понятых. Вечер пятницы, да еще жара такая - город будто вымер. В офисах, наверняка, никого уже не осталось. А если и остался кто, то фиг мы его уговорим. Все отдыхать торопятся.
        Но уже в следующую минуту стало ясно, что самые мрачные Захаровские предположения не оправдались. Народу во внутреннем дворе было более чем достаточно.
        Вокруг тела погибшей топталось человек шесть, да у двери автосервиса четверо, да еще дверь одного склада была приоткрыта ровно настолько, чтобы видеть место происшествия, оставаясь при этом в тени и прохладе склада. Захаров решил злорадно, что за понятыми пойдет именно на склад. Пусть послужат отечеству, не все любопытными глазами зыркать из темноты.
        - Кто полицию вызвал? - громко поинтересовался он, раздвинув бесцеремонно толпу вокруг тела и обводя всех недобрым взглядом.
        От группы куривших у двери сервиса работяг отделился щуплый парнишка лет двадцати и пошел навстречу, преданно глядя на Димыча.
        - Владимир Николаевич, вот вам свидетель, - представил он парнишку следователю. - А мы пока за понятыми сходим.
        Толик тем временем попытался оттеснить от тела любопытных. Без особого, впрочем, энтузиазма. Сразу было понятно, что никуда они не уйдут, так и будут топтаться рядом, вздыхать, причитать и сожалеть на тему «такая молодая, и вдруг…». Поэтому Толик быстро выдохся, плюнул на это дело и оставил посторонних стоять где им хочется. Только для эксперта немного расчистил место.
        К тому же оказалось, что никакие это не посторонние, а как раз люди, близко знавшие погибшую.
        Тут Захаров схватил Толика сзади за ремень джинсов и потянул прочь от возможных свидетелей.
        - Пошли за понятыми, - буркнул он, - свидетелей пусть дежурный следователь опрашивает. А наше дело телячье - подай-принеси.
        Толик усмехнулся, но возражать не стал. Про взаимную нелюбовь следователя Девяткина и старшего оперуполномоченного Захарова знали все. Зануда и педант Девяткин не раз подкладывал оперативникам крупную свинью со своим неукоснительным соблюдением уголовно-процессуального кодекса. Так что понять Захарова, не желающего даже пальцем пошевелить сверх своих процессуальных обязанностей, было можно. Тем более, и самому Толику не особенно хотелось разбираться сейчас, кто там есть кто из этих шестерых. Да еще окажется, в конце концов, что никто ничего толком не видел, не слышал и даже предположить не может, что толкнуло пострадавшую на такой чудовищный шаг. Девки будут плакать без остановки, а парни пыхтеть и затравленно озираться.
        - Откуда их тут столько взялось? - вяло поинтересовался Захаров, оглядываясь.
        - Они шашлыки жарили на крыше. Целая компания. Сестра этой… самоубийцы, и друзья-приятели.
        - Шашлыки? На крыше?
        - Ну да. Говорят, там место удобное. Крыша плоская, и с улицы не видно. Вот они там и устроились. Мангал, столик. Один из их компании в этом здании работает, - Толик махнул рукой на офисную девятиэтажку, - вот и обустроил местечко на крыше. Прикинь, как удобно: почти центр города, и нет никого. Даже загорать можно без отрыва от основной работы.
        - А потерпевшая, значит, решила испортить им праздник, что ли? Или она случайно эту крышу выбрала, чтобы с нее сигануть?
        - Да нет, - слегка растерялся Толик, - она тоже к ним на крышу шла. На шашлыки.
        - И что? Передумала по дороге?
        Толик пожал плечами. Кто же знает, что там творилось в голове у девицы, решившей покончить с собой в такой день?
        Понятых они нашли на удивление быстро. Даже уговаривать никого особо не пришлось.
        - Так объясни мне, как получилось, что шла наша потерпевшая на шашлыки, и вдруг решила самоубиться? - снова завел свою песню Захаров, когда они, представив пред ясные следовательские очи понятых, отошли покурить в сторонку.
        - Далась тебе эта потерпевшая! Других забот мало, что ли? Сейчас Девяткин протокол настрочит, свидетелям повестки раздаст, и поедем себе тихонько обратно. Все бы вызовы такие были. Даже личность погибшей устанавливать не надо. Все ясно. Свидетель видел и как шла, и как потом упала. Девяткин в понедельник уже это дело закроет. Чего ты докапываешься? Заняться больше нечем?
        - Да не докапываюсь я. Просто странно как-то…
        - Чего странного? Сам же говоришь - тоска у нее. Вот и сиганула.
        - Э, нет! - Димыч картинно покачал указательным пальцем перед лицом собеседника. - Ты не путай. Тут тоска не при чем. Когда у человека тоска, он на шашлыки с друзьями не собирается. Для шашлыков особый настрой нужен.
        С этим Толик вынужден был согласиться. Действительно, шашлыки с тоской никак не вязались. Но и отказываться от такой замечательной картины, какую он уже мысленно нарисовал, ему тоже не хотелось. Он задумался на секунду и предложил компромиссный вариант.
        - Ну может, это не самоубийство, а несчастный случай. Может, она случайно с крыши свалилась. Голова закружилась от высоты или еще что.
        Захаров кивнул, все так же задумчиво глядя перед собой, и вдруг предложил:
        - Пошли на месте все посмотрим.
        И не дожидаясь согласия, развернулся и бодро зашагал в сторону нужной двери. Толик скорчил страдальческую физиономию и побрел следом.
        - Димыч, чего тебе неймется? - с чувством спрашивал он у Захаровской спины, пробираясь по темной лестнице наверх. - Ты еще хуже Девяткина сейчас. Чего ты вдруг таким занудой стал? На солнце перегрелся?
        - Кстати про Девяткина, - сказал не оборачиваясь Димыч. - Если мне это показалось неестественным, то Девяткин точно заметит. И начнет дотошно все выяснять. А значит, на крышу нам с тобой по любому лезть придется.
        - Да чего тут неестественного? Ну хорошо, не хочешь самоубийство - пусть будет несчастный случай. Так тебе больше нравится?
        Захаров не ответил, что ему нравится больше. Он стоял в коридоре последнего, четвертого, этажа и вертел головой, пытаясь сообразить, как отсюда попадают на крышу.
        - Может, привести кого из той компании? - предложил Толик. - Пусть покажут все на месте.
        - Сами справимся, - не согласился упрямый Димыч и пошел по коридору, дергая все подряд двери.
        Какие-то были закрыты, за другими обнаруживались пустые помещения разной степени готовности. Видно, владелец хотел расширить офисные площади, для этого и пристроил к основному зданию четырехэтажного пасынка. А потом то ли деньги закончились, то ли энтузиазм иссяк, но до конца дело не довели, бросили в состоянии полуготовности.
        Методичное дерганье дверей скоро принесло результаты. Вместо недоделанного офиса за одной из них оказался еще один небольшой коридорчик, почти сразу поворачивающий направо и упирающийся в лестницу, ведущую наверх. Лестница была невысокой, всего из восьми ступенек, заканчивалась узкой дверью, толкнув которую, опера оказались в квадратной комнате совсем уж непонятного назначения.
        - Чего это у них тут такое? - спросил Толик, оглядываясь. - Чердак, что ли?
        - Голубятня, - буркнул Димыч, и выглянул в незастекленное окно. - Вот отсюда они на крышу и попадают. Вон даже и стульчик подставили для удобства.
        Действительно, у окна стоял старый деревянный стул с отломанной спинкой. Встав на него и перемахнув через подоконник, можно было выйти на крышу - непонятная комната возвышалась над ней, как домик Карлсона.
        Вылезли на крышу.
        «Голубятня» делила ее две части. С той стороны, куда выходило окно, простиралось открытое пространство размером с небольшой стадион. Совершенно пустое, если не считать нескольких рулонов какого-то кровельного материала, заботливо укрытого полиэтиленом.
        Захаров подошел к краю крыши и заглянул за угол «голубятни». Между ее стеной и краем оставалось еще сантиметров сорок. Узкая такая тропинка, метра три длиной.
        Захаров прижался спиной к стене и пошел по этому перешейку мелкими приставными шагами. На полдороге он остановился и крикнул, показывая рукой вниз:
        - Вот отсюда она и упала, судя по всему.
        Толик, тоже уже ступивший на узкую тропинку, посмотрел вниз, на лежавшее прямо под ними тело, и ощутил вдруг непривычное для себя беспокойство. Вообще-то он высоты не боялся, но тут вдруг стало не по себе. Быстро поднял глаза и стал смотреть на плывущие над головой облака, вжавшись в стену «голубятни».
        - Ты чего? - удивился, заметив это, Димыч. - Высоты, что ли, боишься?
        Сам он уже стоял на другой стороне и смотрел вниз с интересом. Посторонился, пропуская Толика, и сказал довольно:
        - Ну вот, не надо никого звать. Сами нашли. Вот где они устроились, оказывается.
        С другой стороны был точно такой же по размерам кусок крыши, абсолютно пустой и ровный. В тени, отбрасываемой стеной «голубятни», действительно, стоял мангал, круглый пластиковый столик и четыре пластиковых же кресла. На мангале догорали брошенные шашлыки.
        - Мог быть, конечно, и несчастный случай, - согласился Захаров. - Чтобы сюда попасть, надо по этому вот перешейку пройти, иначе никак. Если девчонка высоты боялась, вполне могла запаниковать и оступиться. Или вниз посмотрела, голова закружилась. Вполне могла свалиться нечаянно. Непонятно только, почему ее друзья-приятели не подстраховали, если она боялась?
        - Может, она не знала, что высоты боится, вот и не попросила никого подстраховать, - предположил Толик, вспомнив свой неожиданный страх. - Тут вообще какое-то место… дурное. Удивительно, что до сих пор никто не падал.
        Вниз они спустились гораздо быстрее, дорога-то уже была знакома. Потом еще раз поднялись, уже со следователем. Тот осмотрел без особого интереса место несостоявшегося пикника, слегка задержался на опасном перешейке, посмотрел вниз, опасно наклонившись.
        - Скорее всего, несчастный случай, - согласился Девяткин. - Отсюда вполне можно свалиться, если голова закружилась. К тому же, никаких причин для самоубийства у гражданки Листопад не было. У нее вообще через две недели свадьба. Должна была быть.
        - Как ее фамилия? - спросил Захаров.
        - Листопад. Листопад Кира Владимировна. Красивая фамилия. Редкая.
        - Редкая, - согласился Димыч. - И где-то я эту фамилию слышал. Совсем недавно.
        Глава 2
        ЯНВАРЬ
        Гулять утром первого января - сплошное удовольствие.
        Часиков в девять самое время. Когда те, кто мужественно встречал Новый год до самого утра, уже угомонились, а те, кто сдался часа через два после полуночи, еще не проснулись толком. Улицы в это время пустынные, но по-прежнему праздничные. По инерции. Нельзя же вдруг прекратить праздник, к которому изо всех сил готовились две недели подряд. Это не лампочку на кухне погасить - нажал, и темно. Тут нужно время, чтобы успокоиться и устать от радости. Или чтобы почувствовать разочарование от несбывшихся планов и желаний.
        Кира придержала тяжелую подъездную дверь, выпуская Петьку, и обернулась за санками. Санки были тяжелыми и громоздкими, с прочной спинкой и мягким матрасиком на сидении. Отец купил их у кого-то по случаю и очень гордился. Говорил, что санки финские, а потому особенно прочные. Ведь Финляндия страна снежная. И самое главное, всегда была капиталистической, халтурить там не привыкли. Насчет прочности Кира не спорила. Сработаны санки были явно на века. Но на этом их достоинства в Кириных глазах и заканчивались. Был этот продукт капиталистической добросовестности массивным, неповоротливым, а самое главное, ужасно тяжелым. Отцу хорошо о качестве рассуждать - он их не таскает каждый день на улицу и обратно.
        Выбравшись с грехом пополам из подъезда, она грохнула санки на землю и смогла наконец оглядеться.
        И моментально задохнулась от восторга. И еще от долгожданного умиротворения.
        Падающий крупными хлопьями снег неторопливо покрывал темный, затоптанный квадрат двора. Прятал под мягкой периной весь житейский мусор и грязь, сглаживал неровности, делал окружающий мир нереально красивым. Заодно засыпал и следы ночной пиротехнической вакханалии - двор пестрел от картонных трубок использованных фейерверков.
        Кира не могла больше радоваться в одиночку и обернулась к Петьке.
        - Посмотри, какая красота!
        Петька молча смотрел поверх мягкого шарфа черными смородинами глаз. Непонятно было, разделяет он Кирины восторги, или думает о чем-то своем.
        Кира вздохнула, усадила податливого Петьку в санки. Просто подкатила их сзади, ткнув краем в голенища валенок, легонько толкнула - и Петька привычно плюхнулся на матрасик. Еще раз проверила, не натирает ли шарф щеки, еще раз порадовалась, что диатезная сыпь стала, как будто, поменьше, еще раз мысленно обматерила добренькую тетушку во дворе, сунувшую Петьке незаметно конфетку в честь праздника.
        Гуляли они в сквере через два квартала.
        Кира впряглась в санки и резвой лошадкой поскакала по пустой улице. Чем еще хорошо утро первого января - можно не беспокоиться о том, как выглядишь со стороны. Она и не беспокоилась. Добравшись до сквера, Кира зашла по колено в сугроб и аккуратно, стараясь не потревожить новую снежную перину, легла на спину. Раскинула руки и подставила лицо снежинкам. Как в детстве.
        Маленькими они с сестрой любили гулять здесь зимой. Можно было отойти с дорожки чуть в сторону, лечь в сугроб, раскинув руки, и смотреть на падающие снежинки. Когда смотришь вот так, снизу вверх, кажется, что они несутся к земле с бешеной скоростью, с каждой секундой все быстрее. Словно хотят разогнаться как следует и пронзить насквозь и землю, и лежащую на ней маленькую Киру. Превратить ее в маленькое сито, унося с собой в глубину земли крохотные Кирины частички. Потом, весной, из этих частичек вырастут травинки, и в каждой будет она, Кира Листопад. Но каждая травинка будет думать, что именно она и есть настоящая Кира, а все остальные - самозванки и притворщицы. Однажды она рассказала об этом сестре.
        - Ерунда какая. Не может снег проткнуть человека насквозь, - моментально отреагировала Динка. - Придумываешь фигню всякую.
        - А если не фигня? - Кира сделала еще одну попытку приоткрыть перед сестрой свой страшноватый, и от этого особенно притягательный, мир. - Если вдруг получится, и снежинки смогут со всей скорости пролететь насквозь?
        - Тогда ты умрешь, дура, - заявила Динка авторитетно. Она, хоть и была на пару лет младше, считала себя гораздо умнее сестры.
        - Почему умру?
        - Потому что тебя продырявят снежинки и ты вся истечешь кровью. А от потери крови ты не сможешь встать и останешься лежать тут, в сугробе. Тебя занесет снегом, а весной ты сгниешь и останутся одни кости…
        - А ты разве не поможешь мне встать? - спросила Кира тихо.
        - Вот еще! Лежи, раз такая дура.
        Кира замолчала и закрыла глаза. Не хотелось больше ничего рассказывать Динке. Хотелось молча лежать и чувствовать замерзшими щеками легкие кошачьи касания снежных хлопьев. И думать лениво о том, что она никогда не умрет. А если даже и умрет, то ведь все равно в каждой травинке останется ее малюсенькая частичка, а значит, умирать совсем не страшно. Страшной была та смерть, которую описала Динка: когда умираешь медленно и неотвратимо, когда к страданиям физическим присоединяются еще и нравственные, от осознания одиночества и собственной ненужности. А Кирина смерть была не страшной. Даже интересно было представлять, как будешь чувствовать себя потом, глядя из одной травинки-Киры на всех остальных, тоже искренне считающих себя Кирой.
        Из ностальгической задумчивости ее вывел взметнувшийся вдруг вихрем снег и сразу же - прикосновение к щеке холодного собачьего носа.
        Кира открыла глаза, нисколько не сомневаясь, кого увидит перед собой. Рич, их знакомый лабрадор. Тоже ранняя пташка.
        Вообще, они с Петькой знали многих окрестных собак. Кира с ними дружила, а Петька не боялся, воспринимал, как часть пейзажа. Наверно поэтому и собаки к нему особого интереса не проявляли.
        Рич радовался изо всех своих собачьих сил, лез целоваться. Кира обхватила его за шею и прижалась лицом к холодной черной шерсти. Шерсть пахла меховым воротником только что с мороза.
        - Рич, паразит! Что же ты делаешь! - Людмила, хозяйка, подбежала, но в сугроб ступать боялась, топталась на дорожке рядом с Петькой. Смотрела виновато, но с надеждой, что обойдется, и ругать собаку Кира не будет.
        Рич вырвался из объятий и начал нарезать круги, проваливаясь в снег по пузо.
        - Людочка, доброе утро! С новым годом! - Кира поднялась и побрела к своим, даже не отряхивая снег с лыжных, «прогулочных» штанов.
        Они прошлись немного все вместе. Кира тянула за веревку санки и оглядывалась время от времени на бредущего сзади Петьку. Слушала в пол-уха, как Рич испугался вчера фейерверков, забился в ванную и просидел там до утра. И даже на прогулку сегодня не хотел идти поначалу. Пса было жалко, хотя сейчас по нему не было заметно, что он чего-то боится. Носится как угорелый по сугробам, время от времени взлаивая от восторга.
        Возле заснеженных качелей расстались. Людмила повела Рича домой, а Кира с Петькой пошли дальше, по главной аллее.
        Здесь уже не хотелось валяться в сугробах. Здесь была цивилизация: расчищенные ровные дорожки и скамейки через каждые три метра. Здесь сумасбродства будут неуместны, нужно было идти с прямой спиной и следить за выражением лица.
        Кира посадила Петьку в санки. Так было спокойнее. Не придется поминутно на него оглядываться, проверяя, не отстал ли и не обижает ли его кто-нибудь.
        Хотя обижать сейчас было некому. Но все равно, пусть сидит в санках - так спокойнее.
        Одинокую мужскую фигуру на скамейке она заметила издалека. Поискала глазами собаку - ведь никому кроме собачников в такую рань идти на улицу не надо - но не увидела и решила, что это просто загулявший прохожий. Может, из гостей возвращается. Правда, странно, что он один. Все-таки новогоднее веселье предполагает компанию.
        Кира на всякий случай поспешила пройти мимо. Было в этой одинокой фигуре на скамейке что-то тоскливое, разом перечеркивающее праздничную эйфорию. Даже неудобно стало за свое хорошее настроение.
        Она уже почти прошла, старательно не глядя в его сторону.
        - Кира!
        Он вдруг резко поднялся на ноги, бросился догонять.
        Остановилась, боясь поверить. Почти забытым ледяным покалыванием затылка узнала раньше, чем вспомнила голос. Повернулась обреченно, замирая от запрещенного самой себе счастья.
        - Здравствуй, Паша…
        Он сильно изменился за эти шесть лет. Погрузнел, оплыл лицом.
        Кира смотрела на него жадно. Выискивала родные до боли черточки, узнавала, разглядывала сквозь многодневную щетину и одутловатость.
        Снова привычно сдавило в груди. Будто кулак сжался между ребрами, не давал вдохнуть. Как будто и не было этих шести лет, за которые она убедила саму себя, что все прошло, все забыто и ничего уже назад не вернется.
        Вернулось.
        Он пристроился рядом, справа, улыбнулся и пошел вперед. Даже не обернулся, словно был уверен, что Кира никуда не денется, пойдет следом.
        Она и пошла. Никуда не делась. Как раньше, как всегда.
        Какое-то время шли молча, но молчание не угнетало, наоборот было очень спокойно и хорошо. Как раньше, когда им не нужны были слова, чтобы чувствовать, что они вместе. Ощущение это - «мы вместе» - вернулось неожиданно легко и по-хозяйски заняло ту внутреннюю пустоту, что возникла тогда, шесть лет назад. И Кира поняла, пугаясь и презирая себя за бесхарактерность, что снова счастлива.
        Постепенно она разговорилась, словно оттаяла, незаметно рассказала все, что случилось с ней за эти годы. Только про Петьку не говорила, тянула время, ждала, когда сам спросит.
        Паша спросил небрежно, показав на санки подбородком:
        - Твой?
        Кира кивнула молча. Ждала следующего вопроса, суматошно решая, как отвечать.
        Он больше ничего не спросил про пятилетнего пацана, молча сидевшего в санках.
        Взял Киру за руку и повел за собой по дорожке.
        Ладонь у него была мягкая и неожиданно теплая, домашняя. И не скажешь, что зима на дворе, а он без перчаток.
        Глава 3
        МАЙ
        К следователю Девяткину Димыч зашел вообще-то по другому делу. Эксперт попросил занести пару листочков, из-за которых Девяткин ему «уже всю душу вынул». Захаров согласился, помня, что с экспертами ссориться не стоит, но для себя решил, что задерживаться в кабинете у следователя не станет принципиально. Зайдет, отдаст результаты и сразу же уйдет, не дожидаясь нудных Девяткинских нотаций. У него, в конце концов, своих дел полно.
        Девяткин в кабинете был не один. На «свидетельском» стуле сидела очень симпатичная длинноволосая девушка в короткой юбке. О наличии юбки Димыч сначала просто догадался. Не могла же она, в самом деле, прийти в милицию в одной только полупрозрачной блузке-тунике. Димыч присмотрелся внимательно, отметив не без удовольствия совершенно невероятную длину ног, и обнаружил-таки узкую полоску темной ткани. Едва прикрывающую верхнюю часть бедра.
        Девяткин поднял на него вопросительный взгляд, но Димыч даже не сразу вспомнил, зачем пришел. Стоял столбом и смотрел на необыкновенную свидетельницу с восторгом девятиклассника. Потом уселся за пустой соседний стол, разом забыв о своих решительных планах.
        Девяткин покосился на него, но ничего не сказал. Вернулся к прерванному разговору.
        - Марина Александровна, расскажите все же поподробнее, какое настроение было у вашей подруги в последние дни? Вы с ней часто виделись?
        - Не очень часто, - русалка-Марина медленным, тягучим движением убрала прядь волос за спину и покосилась на капитана Захарова. - Некогда особенно встречаться. Работа, личная жизнь. У Киры еще и ребенок ведь… был. Вернее, ребенок и сейчас есть, это Кира…
        Марина испуганно замолчала на полуслове и уставилась на следователя полными слез глазами.
        Тот привычным движением, даже со стула не поднимаясь, налил воды из стоящего в углу кулера, поставил стакан перед свидетельницей.
        - То есть, виделись вы с подругой редко, правильно я понял? И о ее настроении в последние дни ничего рассказать не можете?
        - Почему это не могу? - как будто даже обиделась Марина. - Как раз про последние дни я очень даже в курсе. Она замуж собиралась. Свадьба через две недели должна была быть. Мы с ней об этом много говорили. И настроение у Киры было очень хорошее. Какое же еще может быть настроение перед свадьбой?
        Димыч вспомнил свою недавнюю свадьбу и многозначительно хмыкнул. Они-то с будущей женой помирились как раз накануне. А до этого месяц друг друга видеть не могли.
        Свидетельница, как видно, приняла это хмыканье на собственный счет, потому что принялась вдруг с жаром доказывать свою правоту:
        - Да Киру прямо не узнать было в последнее время. Она помолодела даже. У нее же это первая свадьба. Раньше все как-то не складывалось.
        - Почему? - спросил Девяткин с интересом.
        Свидетельница опять споткнулась, словно услышала что-то, совершенно выбивающееся из ее системы жизненных координат. Может, не предполагала встретить в милиции такой заинтересованности в личной жизни погибшей подруги. А может, и сама только что впервые задумалась о причинах ее одиночества.
        - Не знаю, - сказала она наконец растерянно. - Вроде и симпатичная, и неглупая. Характер покладистый, со всеми могла общий язык найти. А вот не складывалось как-то с личным счастьем. Как будто порча какая. Знаете, бывает, что на людях венец безбрачия есть.
        Как только свидетельница завела песню про порчу и венец безбрачия, Димыч заметно приуныл. Не любил он этих бабских бессмысленных разговоров. Венцы какие-то, порчи, зловещие недоброжелатели, которые спят и видят, как бы оставить несчастную дамочку без заветного штампа в паспорте. Нет бы на себя посмотреть повнимательнее. Может, и догадались бы в конце концов, что не в порче дело, а в стервозном характере.
        Вот и сегодняшняя свидетельница, видно, из таких вот «потусторонних» дамочек. Никто, видите ли, ее замечательную подружку замуж не брал, потому что на той какой-то загадочный венец. Занудой, небось, была подружка. Недаром с родителями жила до тридцати пяти лет. Привыкла, наверно, что о ней кто-то все время заботится и опекает, вот и от мужиков своих ждала того же. А кому же охота на себя сразу заботы взваливать, да еще после первого же свидания с родителями знакомиться? Вот и просидела в девках почти до пенсии.
        Димыч как-то разом потерял к свидетельнице-русалке всякий интерес. Тоже, как видно, хищница. Даже в милиции не забывает глазами стрелять по сторонам, оценивает, какой эффект производит своими ногами.
        Девяткин в отличие от него оставался невозмутимым. На русалкины прелести не реагировал, разговоры про венец безбрачия и прочая ересь его тоже не раздражали. Переждал поток рассуждений о мистической природе женского одиночества и мягко вернул свидетельницу в нужное русло:
        - Марина Александровна, а с женихом вас подруга познакомила?
        - Нет. Так он же за границей сейчас.
        - Где именно?
        - Во Франции. Он же француз вообще-то.
        Димыч умилялся уже без остановки. Раз француз, значит сидит безвылазно во Франции. Без вариантов. Прелесть, что за свидетельница попалась Девяткину. Если бы просто сидела молча, цены бы ей не было. Но у следователя в кабинете сидеть молча не принято. Вот и растеряла русалка всю свою загадочность. Оказалась обычной такой, среднестатистической «прелесть какой дурочкой».
        - Ну а на свадьбу он не собирался приезжать, что ли?
        - Свадьба тоже там должна была быть. Кира к нему должна была уехать.
        - Значит, настроение у нее было хорошее, собиралась во Францию переезжать?
        Марина кивнула и снова поправила волосы, глянув при этом мельком на Захарова.
        Тот отвернулся с показным равнодушием и стал смотреть в окно за спиной следователя Девяткина. И еще немножко на кулер. Понял вдруг, что тоже хочет воды, и чтобы не из-под крана, с запахом хлорки, который никаким отстаиванием не перебивается, а холодненькой, из кулера. Про то, что вода в нем, скорее всего, тоже налита из крана, а родникового в ней - только название, он старался не думать. Надо же хоть во что-то в этой жизни верить.
        - Дмитрий Иванович, - спросил вдруг Девяткин, когда свидетельница ушла, бросив на всех прощальный медовый взгляд, - как вы думаете, бывает вообще на свете женская дружба?
        - Бывает, наверно, - пожал плечами Димыч.
        - А я вот начинаю сомневаться. Вот хоть это дело взять, самоубийство гражданки Листопад. Такие все подружки закадычные, а чем дальше, тем больше убеждаюсь, что не любили они покойницу. Ох не любили.
        Дверь кабинета с треском распахнулась.
        Толик выглянул из-за монитора и увидел сияющего капитана Захарова.
        - Чего радостный такой? - спросил он подозрительно. - Начальство премию пообещало? Или грамоту почетную? Или Девяткин рапорт написал на увольнение?
        - Я вспомнил, откуда мне знакома фамилия той самоубийцы!
        - Которая с крыши свалилась?
        - Той самой. Оказывается, Кира Владимировна Листопад последние четыре года работала старшим кассиром в банке.
        - В каком? - уточнил Толик, уже догадываясь, какой ответ получит.
        - В «Юго-Восточном Объединенном»
        Толик помолчал минуту, любуясь на взбудораженного Димыча, и уточнил на всякий случай:
        - Ограбление инкассаторской машины?
        Тот кивнул, непонятно чему радуясь.
        Толик вздохнул обреченно. Надежда на тихое закрытие дела по факту гибели Киры Листопад таяла на глазах.

* * *
        Светлана Василенко отвела телефонную трубку в сторону и, вытянув шею, посмотрела в зеркало.
        Зрелище, конечно, не для слабонервных. Два дня почти непрерывных рыданий не прошли даром. Лицо, и без того круглое, совсем заплыло. Вместо глаз щелочки. На щеках лихорадочные пятна. Впору снова разрыдаться, теперь уже от своего кошмарного вида.
        - Нет, Марин, не пойду я сегодня никуда, - сказала она в трубку решительно. - У меня такой вид сейчас, что лучше людям не показываться.
        - Да кому он нужен, твой вид? - Марина терпеть не могла, когда ей возражали, и потому завелась моментально. - Никто на тебя смотреть не будет, не переживай.
        Конечно, кому же придет в голову смотреть на нее, если рядом будет Маринка? А даже если и придет, Маринка быстренько подавит этот бунт на корабле. Все пойдет по раз и навсегда установленному порядку: существует только одна красавица, да и просто девушка, достойная внимания - Марина Волошина. Все остальные - только фон, массовка, свита, призванная оттенять и подчеркивать.
        У нее и подруг поэтому немного. Если, конечно, их вообще можно считать подругами.
        Света вздохнула и сказала в разрывающуюся от Маринкиного негодования трубку:
        - Ну если тебе так необходимо встретиться, приходи ко мне. Какая разница, где разговаривать, в кафе или дома?
        Она, конечно, знала, что разница для Маринки есть. Одно дело в кафе себя показывать, совмещая разговор с «охотой». И совсем другое - сидеть на кухне в чужих тапочках, отчетливо понимая, что все усилия по наведению внешнего лоска пропали зря. Отчасти именно потому, что знала, как важно для Маринки чужое восхищенное внимание, Света и отказывалась сейчас от встречи на нейтральной территории. На открытый бунт она бы никогда не решилась. А вот в этом маленьком удовольствии - поставить Маринку в заведомо невыгодное положение - отказать себе не могла.
        - Приходи ко мне, если это так срочно, - сказала она и быстро положила трубку.
        В том, что Маринка придет, она не сомневалась. Успела уже изучить подругу за столько лет.
        Маринка впорхнула в прихожую и разом заняла собой все: место, время, мысли. Не было больше во вселенной ничего и никого, только она - Марина Волошина, красавица тридцати двух лет от роду, в очередной раз незамужняя, а значит свободная и решительная. Светлана в который уже раз с досадой поняла, что обо всех своих делах и переживаниях теперь придется забыть на неопределенное время. Придется внимательно слушать, вникать и соглашаться. Можно и не вникать, конечно, но соглашаться придется точно.
        Надо с этим заканчивать. Зачем волочить, как опостылевший мешок, эти неприятные и даже обременительные отношения? Пусть Марина существует теперь где-нибудь отдельно от нее. Сама собой любуется и сама от себе приходит в восторг. Теперь, когда нет Киры, которая их хоть как-то связывала, дружить дальше им совершенно незачем.
        Надо просто собраться с духом и сказать об этом Маринке ясно и четко. Чтобы не звонила больше, не приходила, не мешала жить так, как хочется. Вот прямо сегодня и сказать. Или лучше все же завтра, после похорон?
        - Ты чего в темноте сидишь? - спросила Марина, по-хозяйски заглянув в комнату. - Зачем шторы задернула? Темно же. Да и духота у тебя невероятная.
        Она сдвинула тяжелые портьеры в сторону и повернулась к Свете, жмурившейся от яркого солнечного света, разом заполнившего небольшую замусоренную комнату.
        - Да уж, видок у тебя! Ты не пила эти два дня, случайно? Выглядишь как алкоголичка конченая.
        «Сегодня скажу» - решила Света, глядя на гостью с равнодушным интересом. Сейчас, когда она решила порвать эти многолетние выматывающие душу отношения, вдруг оказалось, что Маринку можно слушать без обиды и ярости. Просто наблюдать, как за экзотическим зверьком.
        - Нет, не пила. Завтра напьюсь, на поминках.
        - А чего тогда опухшая такая? Ревела что ли?
        Света молча повернулась и пошла на кухню.
        Надо было говорить все сразу, еще у двери, пока Маринка не прошла по-хозяйски в квартиру. Если бы тогда сказала, а не мямлила как обычно, сейчас бы уже была свободна. Пила бы спокойно чай и думала, как теперь быть. А вместо этого придется слушать самодовольную и самоуверенную особу, и без того осложняющую жизнь. Права была Кира тогда. Надо было слушать умного человека, когда еще была возможность все поменять. А теперь поздно. И плакать поздно, и сожалеть. Избавиться от Маринки будет непросто.
        «Лучше бы это она с крыши свалилась» - подумала вдруг Света и сама испугалась своих мыслей. Хотя, если разобраться, это был бы самый лучший выход. Для всех. Кроме Маринки, естественно, но о ней переживать как раз хочется меньше всего.
        - Ты в полиции была? - спросила Маринка в спину.
        - Была.
        - Что спрашивали?
        Света пожала плечами и стала наливать воду в чайник.
        - Не придуривайся. Я тебя, кажется, ясно спросила: чем менты интересовались?
        - Ничем особенным. Спрашивали, какое настроение у Кирюшки было в последнее время.
        Марина фыркнула. Она терпеть не могла, когда подругу называли этим мальчишечьим именем. Света об этом помнила, и называла так нарочно, особенно при Маринке.
        - И что ты им сказала?
        - Как есть, так и сказала.
        - Что именно?
        - Да тебе-то какое дело? - не выдержала Света и, повернувшись, посмотрела на нее в упор. - Что ты привязалась ко мне, хуже следователя.
        - Ты совсем дура, Василенко? Не понимаешь, что ли, что они пытаются виноватых в ее смерти найти? И чтобы они от нас всех отвязались, надо говорить, что все было хорошо и замечательно. Замуж собиралась, от счастья прямо пухла. А упала случайно. Понимаешь ты меня? Случай-но.
        Света смотрела на стоявшую напротив красавицу и не понимала ровным счетом ничего. Главное, непонятно было, с чего вдруг Волошина так переполошилась? Как вообще кто-то может быть виноват в Кирюшкиной смерти?
        - Как вообще кто-то может быть виноват в ее смерти? - спросила она.
        Марина села боком к столу (Света машинально отметила, что села на ее любимое место. Специально, чтобы позлить и заставить топтаться нерешительно рядом, как прислугу). Положила одну бесконечную ногу на другую, бережно отвела прядь волос за спину и достала из сумочки сигареты. Чиркнула зажигалкой, даже не спросив разрешения, и замерла, насмешливо глядя на Светку.
        «Пепельницу ждет, - догадалась она. - Самой-то дотянуться до подоконника не судьба, хочет, чтобы вокруг нее все увивались».
        Очень не хотелось в очередной раз «увиваться», и Света даже решила было не подавать ей никакую пепельницу, пусть выкручивается сама, не строит из себя барыню. Но уже в следующую секунду догадалась, что Маринка выкручиваться как раз не будет. С нее станется и на скатерть пепел стряхнуть, раз не создали ей нужных условий.
        «Сегодня же ей все скажу!» - подумала Света без прежнего, впрочем, энтузиазма, и поставила перед Маринкой пепельницу, хорошенько стукнув ей по столу.
        - Так в чем проблема-то? Каким образом кого-то могут обвинить в Кирюшкиной смерти?
        - Василенко, ты слышала что-нибудь о такой статье «Доведение до самоубийства»? Это тебе вообще о чем-нибудь говорит?
        - Ты с ума сошла, - сказала Света шепотом. На нее вдруг разом накатил безотчетный липкий страх. Не потому, что она про существование такой статьи только что узнала. А потому, что осознала вдруг, что если Волошина до такого додумалась, то уж следователь тем более может. И еще потому, что слишком уж пристально Маринка на нее смотрела. Будто догадывалась о чем-то. Или не догадывалась, а знала наверняка.
        - То-то, - сказала Марина удовлетворенно. - Я потому у тебя и спрашиваю, что ты в милиции отвечала.
        - Да ничего особенного. Про свадьбу сказала, про Паскаля, про то, что в инете познакомились и целый год переписывались. Про то, что в марте приезжал и замуж Кирюшку позвал. Что я еще могла рассказать-то?
        - Вот и молодец. Чего ты так разволновалась-то? Все правильно сделала.
        Этот Маринкин покровительственный тон, и то, что она разговаривала, как воспитательница младшей группы с умственно-отсталым подопечным, окончательно вывело Свету из себя. Про собственный страх она разом забыла, все перехлестнула яркая, как фотовспышка, злость на самодовольную Марину Волошину.
        - Я не волнуюсь, - сказала она с вызовом. - Чего мне волноваться? Если уж кого подозревать начнут, так тебя в первую очередь. Как ты говоришь статья называется? Доведение до самоубийства? Не боишься, что про ту историю кто-нибудь расскажет?
        - Уж не ты ли? Что же ты столько лет молчала, если такая смелая?
        - Тут не в смелости дело. Мне просто Кирюшку жалко было. Но об этом ведь не только я знала. Не думаешь, что кто-то Кире про тебя, сволочь такую, рассказал? А теперь и следователю расскажет?
        - Не боюсь. Не хлопай зря крыльями. Если бы она о той истории узнала, то сначала со мной бы поговорила, а потом уже с крыши стала сигать. Это, кстати, еще неизвестно, сама ли она прыгнула или помог кто. Я-то, в отличие от некоторых, в тот момент никуда не отходила. Я у мангала сидела, как паинька. Твой Глеб, кстати, свидетель. А вот тебя, лапа, никто не видел.
        Глава 4
        МАЙ
        День стремительно наливался жарой.
        Как яблоко соком, от которого светлый бочок становится совсем прозрачным, вкусным даже на вид.
        Такой сорт назывался Белый налив и рос на даче у родителей. Созревшие яблоки нужно было снимать с веток очень осторожно, не надавливая, в корзину укладывать бережно. Если ухватить яблоко покрепче, на полупрозрачной кожице появлялись темные пятна, как синяки.
        Мама сама перекладывала их в ящики. Бережно и аккуратно. Руки у нее были маленькие, с очень светлой кожей. Однажды они с мамой ходили в кино на «Легенду о динозавре», и он, чтобы не было страшно, держал ее за руку. А после фильма, когда они вышли из душного зала в такой же как сегодня солнечный майский день, увидел синяки на ее запястьях и тыльной стороне ладони. Такие же, как на яблоках сорта «белый налив», если слишком грубо хватать их пальцами.
        Эти яблоки, уложенные в деревянные ящики и пересыпанные опилками, хранились почти всю зиму. Когда их приносили из погреба в дом, по нему моментально распространялся одуряющий запах свежих яблок и свежих опилок. Даже через несколько месяцев, перед Новым годом, яблоки все равно пахли как только что сорванные.
        Ни у кого больше в их садовом обществе яблоки не росли. Слишком суровый для них климат. Росли кислые полукультурки и крепкие румяные ранетки. А настоящие яблоки - только у мамы, ей все соседи завидовали. Она над своими двумя яблонями кружила, как птица над гнездом: подкармливала, какие-то подпорки под ветки пристраивала, чтобы не сломались, на зиму соломой обвязывала, чтобы не замерзли.
        Яблони вымерзли в ту зиму, когда мама умерла. И солома не спасла. Осенью их мама укутала, перед тем как в больницу первый раз лечь. А когда они с отцом весной на дачу приехали, первыми бросились в глаза два мертвых дерева, обвязанные прошлогодней соломой. Отец тогда их вырубать не стал. Все надеялся, что отойдут. Поливал, удобрял, осенью снова закрыл стволы соломой и обмотал старыми куртками, для верности. Даже ездил потом снегом их закидывать, чтобы теплее было.
        В июне, когда весь сад покрылся бело-розовой дымкой цветущих ранеток и слив, отец срубил сухие яблони и сжег их на пустыре за оградой. А через несколько лет и дачу продали. Без мамы там все пошло наперекосяк. Как ни бились они с отцом, сад все больше дичал, превращаясь в непролазную путаницу сорняков и кустов малины, разросшихся по всему участку.
        А новая отцовская жена в земле копаться не любила.
        Володя Девяткин потер глаза, слезящиеся от яркого солнечного света. Не хватало, чтобы кто-нибудь увидел его вот такого, с красными глазами. Подумают еще черт знает что.
        Он открыл форточку и подставил лицо потоку воздуха, ринувшемуся снаружи. Даже на оживленной улице воздух все равно чище, чем в закупоренном кабинете. Надо проветривать почаще, что ли?
        В дверь коротко постучали и, не дожидаясь разрешения, на пороге возник капитан Захаров.
        - Владимир Николаевич, вы дело по самоубийству Листопад закрываете уже?
        Девяткин, совсем не ожидавший такого служебного рвения от строптивого капитана, растерянно пожал плечами.
        - Рано закрывать, - Захаров крутанул перед собой стул и уселся на него верхом, положив локти на спинку.
        Владимир Николаевич, которого по имени-отчеству называли только на работе, сел за стол напротив Захарова и приготовился слушать его доводы. Очень хотелось, конечно, «щелкнуть по носу» зарвавшегося опера, напомнить, кто тут кто. Но отношения у них и так были напряженные, и Девяткин решил не усложнять их еще больше. В конце концов, у Захарова опыта больше, да и оперативник он хороший, это все признают. Да и старше он двадцатисемилетнего Володи. И вообще…
        - Почему рано? - спросил он неофициальным, домашним, тоном. - Какие-то факты стали известны?
        Димыч кивнул, отметив про себя, что Девяткин сегодня какой-то странный, сам на себя не похож. Как будто нормальный человек, а не ходячий уголовно-процессуальный кодекс. Это открытие добавило ему уверенности, что разговор сегодняшний он затеял не напрасно.
        - Тут такое дело. Погибшая ваша проходила у нас по делу свидетельницей. Хотя вполне на обвиняемую тянула, только прямых улик против нее не было.
        - Что за дело?
        - А помните ограбление инкассаторской машины в апреле? Вот там наша Кира Владимировна Листопад и засветилась.
        - Она что, в ограблении участвовала? - не поверил Девяткин.
        - Да нет, конечно. Сама не участвовала - я же говорю, прямых улик там не было. Мы ее только в качестве свидетельницы допрашивали. Хотя служба безопасности банка просто мечтала нам ее подсунуть в качестве соучастницы.
        - Были основания?
        - С их точки зрения были. И достаточно веские. Эта Листопад ведь старшим кассиром там работала. Была в курсе, какие суммы, когда и откуда в банк привозят. Ведь машину-то ограбили как раз в тот момент, когда они выручку из гипермаркета везли. А выручка там очень неплохая была.
        - Ну так любого кассира можно подозревать, - не согласился Девяткин. - Да вообще любого, кто в банке хотя бы месяц проработал. Про то, что из гипермаркета каждый день выручку привозят наверняка все знали. За что же именно на Листопад так вызверились?
        - Вот тут-то и начинается самое интересное. К Кире Владимировне на работу несколько раз заходил старый знакомый. Это она так его охарактеризовала. Просто, мол, знакомый, сто лет не виделись. Но одна из кассирш слышала, что разговаривали они совсем не как «просто знакомые».
        - А как?
        - Если верить той девице, были они любовниками, пусть даже в прошлом. Хотя свидетельница утверждает, что отношения там совсем не бывшие. Каким-то он особым взглядом на Листопад смотрел, и она там чего-то особенное ему отвечала. Прямо мексиканский сериал. Мы когда, эту кассиршу слушали, у нас головы кругом пошли от ее слезливых историй. Очень уж она подробно нам всю эту любовь-морковь расписывала, да еще и с примерами. Чуть не уморила всех. Но про Листопад была уверена, что никакой там не старый знакомый, а вполне себе реальный любовник. Как-то умеет она на глаз определять, спят люди вместе или не спят.
        - Дмитрий Иванович, вы зачем мне все это рассказываете? Какая разница, с кем у погибшей были интимные отношения, не пойму никак?
        - Сейчас дойдем до главного, - пообещал Димыч, ничуть не смутившись. - Ограбление там было дерзкое. Нападавшие - полные отморозки. Двоих инкассаторов они на месте положили, одного ранили. Так вот, этот раненый инкассатор по записи камеры наблюдения банка опознал потом одного из нападавших.
        - «Старый знакомый», который любовник? - Володя, сам того не ожидая, включился в игру, начатую Захаровым.
        - Точно! Он самый. Некто Павел Радов, тридцати шести лет от роду, ранее не судимый.
        - Задержали?
        - В том-то и дело, что нет. Как в воду канул гражданин Радов. А вместе с ним и все похищенные деньги, двадцать восемь миллионов.
        - Неплохо, - присвистнул Девяткин. - Это же без малого миллион долларов.
        - Еще как неплохо, - согласился Димыч. - Нападавших было четверо. Двоих инкассаторы положили, когда отстреливались. Двое ушли. Радов и Терещенко. Труп Терещенко нашли через неделю в лесу недалеко от города, в десяти километрах в восточном направлении. С ножевым. По заключению экспертов именно от ножевого ранения он и умер, огнестрельных у него была парочка, но совсем легких, от этого не умирают. К тому же, огнестрельные ему перевязал кто-то. Или сам изловчился. А вот ножевое оказалось смертельным - повреждение бедренной артерии, кровью истек. А Радов пропал. И деньги тоже.
        - Листопад допрашивали?
        - Конечно! Говорю же, служба безопасности ее в первую очередь подозревала. Они даже наружку за ней пускали, ждали, что Радов проявится. Только ничего не накопали. От знакомства с ним она не отказывалась. Рассказала, что лет пять или шесть назад работали вместе. Потом она уволилась и Радова с тех пор не видела.
        - А как объяснила его визиты накануне ограбления?
        - Ну визиты не совсем накануне были, если совсем точно. Недели за две. Сказала, что случайно встретила после Нового года, обмолвилась, где теперь работает. Вот он и зашел, когда рядом оказался. Поболтали пять минут ни о чем, он ушел. Потом еще пару раз заходил, как Листопад говорила, просто так.
        Девяткин помолчал немного и спросил осторожно:
        - Так вы все-таки думаете, что она причастна к ограблению? Думаете, сливала Радову информацию, а потом совесть ее замучила? Так получается?
        - Да не похожа она на соучастницу, откровенно говоря. Если и выболтала что-то Радову, то не специально, без злого умысла. Он ведь мог использовать ее втемную. А вот самоубийство это, спустя всего месяц с небольшим после ограбления, очень мне не нравится.
        - Может, ее до сих пор служба безопасности прессовала?
        - Все может быть, конечно. Хотя, наружку они сняли еще две недели назад. Не получилось у них через Листопад на грабителей выйти. Мне показалось, что они от нее отстали тогда.
        - Ну и как тогда можно связать самоубийство с ограблением?
        Димыч почесал переносицу, вздохнул, подпер голову рукой. Вообще изо всех сил тянул время, словно боялся говорить, что не давало ему покоя вот уже полдня.
        Наконец решился и сказал осторожно:
        - А что если это Радов концы подчищает? Испугался, что рано или поздно девчонка расколется и выдаст его. Или, если она не при чем, догадается, что бывший любовник ее использовал, и тогда тем более сдаст за милую душу. Вдруг она не сама упала, а помог кто-то?
        - Радов? Для того чтобы, как вы выражаетесь, «помочь», надо было в нужный момент рядом оказаться. А никакого Павла Радова в тот вечер на крыше не было.
        - Значит, был еще кто-то. Кто и на ограблении не засветился, и в курсе всего был. Про кого даже Листопад не знала, что он в курсе. Или все же сам Радов, что маловероятно. Ему тогда пришлось бы уходить незаметно, а это непросто было, учитывая тот переполох, что сразу после самоубийства поднялся. Свидетелей же куча была.
        - И не смотря на эту кучу свидетелей, вы думаете, что Киру Листопад столкнул кто-то? Может, все же совесть замучила?
        - Вряд ли, - твердо сказал Димыч. - Не похожа эта Листопад на наводчицу, вы уж мне поверьте.
        Девяткин поверил. Потому что сам очень не хотел, чтобы Кира Листопад, погибшая в пятницу при совершенно странных обстоятельствах, оказалась соучастницей преступления.
        А может потому, что при осмотре места происшествия сразу обратил внимание на правую руку потерпевшей. И эту руку, неловко вывернутую, как будто отдельно лежавшую, не мог забыть уже который день.
        На очень светлой коже запястья четко выделялись четыре маленьких круглых синяка.
        Как на яблоках сорта «белый налив», если слишком сильно схватить их пальцами.
        Глава 5
        МАЙ
        Сестру хоронили во вторник.
        Накануне Дина позвонила мужу в Питер сказать, что задержится.
        Собиралась говорить коротко и по делу. А вместо этого разревелась сразу. Хлюпала в трубку, понимая, что не может вытолкнуть из горла ни одного слова, пыталась показать что-то рукой, забыв, что Олег ее не видит.
        - Хочешь, я приеду? - спросил он, не дождавшись. - Помогу там чем-нибудь, и вообще…
        - Нет-нет, что ты! Не стоит. Ты все равно раньше завтрашнего вечера не доберешься, а похороны в обед. Какой смысл приезжать?
        Муж на том конце линии замялся. Природный рационализм боролся в нем с общепринятой моралью.
        - Но ведь неудобно получается. Это все-таки твоя сестра. Мы теперь родственники, и будет странно, если я совсем никак не приму участия.
        - Милый, но ведь ты ее не знал совсем. Вы даже ни разу не виделись. Какие вы родственники? Так, чисто номинально. Твое присутствие на похоронах ведь ничем не поможет. А вот если ты уедешь на два дня с работы…
        - Да, ты права, - согласился он с облегчением. - Работы на самом деле навалилось. Я тогда не поеду, ты объясни там родителям сама. Я тебе денег на карточку перевел, пригодятся.
        - Спасибо, родной! Я постараюсь приехать как можно раньше. Даже в среду, если получится. Не скучай.
        Попрощавшись с мужем, Дина пошла в ванную, умылась холодной водой. Очень холодной - специально спустила воду, чтобы стала ледяной. Кожу обожгло, и моментально заломило виски. Зато в голове немного прояснилось.
        Она обвела взглядом тесную ванную комнату. Машинально отметила, что ремонт здесь просится уже года три, не меньше. У родителей все руки не доходили. А может, денег нет. Хотя Кира, вроде, зарабатывала неплохо.
        Каждый раз приезжая домой, Дина заново привыкала к знакомой с детства обстановке. Несколько дней раздражали залежи поношенных тапок в коридоре и многочисленные стеклянные баночки на подоконнике. Эти банки мать собирала всю жизнь, сколько Дина себя помнила. Сначала это были банки из-под маринованных огурцов, накромсанных большими кусками, с крупными семенами, похожими на семечки, и маленькие баночки из-под майонеза, крышки для которых были страшным дефицитом, поэтому закрывались они куском полиэтилена, обвязанного вокруг баночного горлышка суровой ниткой. Еще большим дефицитом, чем мелкие крышки для майонезных баночек, считались банки с винтовыми металлическими крышками. Над этими банками мать особенно тряслась. Дине даже казалось в детстве, что мать ежевечерне пересчитывает их, как царь Кощей злато, и наверняка помнит каждую «в лицо». Батареи разнокалиберных банок занимали любое маломальское свободное пространство. Кухонный подоконник, полки фанерного шкафа в коридоре возле их с сестрой комнаты, стеллаж на балконе - везде стояла стеклянная тара, казавшаяся вечной, как мировой океан.
        В этих банках, тюках с одеждой, которую никто никогда не выбрасывал, в старых перьевых подушках, которые хранились на непонятный «всякий случай», в бережливости, переходящей в скаредность, была, пожалуй, основная причина ее побега из дома. Нет, формально она никуда никогда не сбегала - всегда была хорошей девочкой из приличной семьи, даже подростком особых хлопот родителям не доставляла. Но уехала из дома при первой же возможности, чтобы возвращаться только изредка, при острой необходимости. Как тогда, пять лет назад. Как сейчас, на похороны сестры - единственного по-настоящему родного человека.
        Вот только приехала-то она совсем не на похороны, моментально одернула себя Дина Сергеева, в девичестве Дина Листопад. Приехала, чтобы порадоваться за сестру, а получилось вон как.
        Как только вспомнила про сестру, глаза моментально налились слезами, защипало в носу. Сразу же вернулся весь ужас последних трех дней. С бесконечными допросами в полиции, непрекращающимися причитаниями матери, отрешенным молчанием отца, Петькиным тихим нытьем. Как-то так получалось, что погоревать по-настоящему, от души, она могла только в одиночестве. Наедине с собой и своими мятущимися мыслями. А общение с семьей только раздражало, как и предстоящие похороны, которые стараниями матери обещали быть невыносимо нудным, и оттого фальшивым, мероприятием.
        А Олег еще хотел приехать. Правильно, что она его отговорила. Не хватало только ему увидеть весь этот домашний колорит. Банки эти бесконечные, потрескавшийся кафель в ванной, пыльные залежи старых шуб в шкафах. Мать начнет причитать, звать Олега сыночком и виснуть на шее вся в слезах.
        Дину даже передернула, когда она представила эту картину. Нет уж, обойдутся без Олега. Денег он на похороны дал, чего еще желать? Кире теперь все равно, а она, Дина, не для того оберегала мужа от общения со своей семьей, чтобы сейчас все испортить.
        Ничего, одним родственником на похоронах будет меньше. Хотя, если разобраться, какие Кира с Олегом родственники? Она их даже познакомить не успела.
        Дина взглянула в зеркало и испугалась. На нее смотрела не молодая, немного загадочная женщина с выразительными темными глазами и красивым рисунком пухлых губ, а циничная стерва с расчетливым взглядом. Глаза по-прежнему выделялись на бледном лице, но никакой загадки в них сейчас не было. Была усталость и желание побыстрее закончить с неприятными формальностями, уехать и забыть все как страшный сон. Снова убежать из дома без оглядки, теперь уже навсегда.
        - А если бы на твои похороны не пускали родственников? - спросила она у своего отражения вслух. - Как бы тебе это понравилось?
        Кира могла бы быть на ее похоронах. Но Киры не будет теперь уже никогда. Родители не вечные, уйдут гораздо раньше ее. Остается только муж. Вот его и надо беречь изо всех сил. Пусть работает, решает вопросы и не грузится похоронами свояченицы, теперь уже бывшей. Ни к чему это все.
        - Прости меня, сестренка, - прошептала Дина, вглядываясь в свое отражение с едва ощутимым страхом. - Прости, но так будет лучше для всех. И для тебя тоже.

* * *
        Когда опускали гроб в могилу, вдруг поднялся ветер, сыпанул в лицо пылью. Небо как-то разом заволокло облаками и стало понятно, что хорошей погоды больше не будет. Побаловала и закончилась, все же не лето еще. А всего-то конец мая.
        Тетки - материны многочисленные подружки, притащившиеся, как они выразились, «разделить горе», а на самом деле мечтающие разузнать подробности и смерти, и несостоявшегося замужества с иностранцем - хором вскрикнули и загомонили, хоть и шепотом, но все равно для всех слышно. О том, что вот даже небо плачет по бедной девочке, что не будет теперь радости у родителей, как нет солнышка на небе.
        Особенно старалась тетя Маша, соседка по даче.
        - Ангела! Ангела хороним! - закричала она сорванным рыданиями голосом, и прижав полные руки к груди, подняла лицо к небу. - Вон как небушко по Кирочке плачет! Прими, господи, душу невинную!
        Тетки зарыдали уже в голос, и Дина непроизвольно поморщилась. Все это выглядело, как плохой спектакль. Если бы не знала тетю Машу, подумала бы, что мать разорилась на наемную плакальщицу, но из всегдашней жадности выбрала ту, что подешевле. Хотелось побыстрее закончить весь этот балаган, да и голова вдруг разболелась, видно из-за перепада давления.
        - Как же, плачет небушко, - услышала она вдруг справа за спиной насмешливый шепот. - Самоубийцу хоронят, как приличную, на кладбище со всеми. Даже в церкви отпевали. Говорят, от батюшки-то скрыли, что самоубийство это. Сказали, мол, оступилась девчонка на крыше да и упала. А он и поверил. А может, денег дали, так и отпел грешницу. Сейчас ведь и попы на деньги падкие, чистые иуды. Готовы и Христа продать, если надо.
        - Может все же не самоубийство? - спросил второй голос. Владелица его старалась говорить как можно тише, видно совестилась обсуждать такие вопросы над незакрытой еще могилой. - Может и правда оступилась? Мало ли. С любым может случиться.
        - А зачем любому на крышу-то лезть? Вот вы, Ольга Леонидовна, разве полезете на крышу? Вот то-то и оно. Нечего там делать, если только греха не задумал. Самоубийца и есть, и никакими деньгами прощения у бога не выпросишь. Не примет ее к себе господь…
        Дина почувствовала, что еще секунда, и она не выдержит - залепит этой шипящей святоше оплеуху. Может, хоть тогда немного отпустит?
        Она шагнула к могиле, толкнув кого-то плечом, бросила горсть рыжей от глины земли на ярко-красную крышку гроба.
        Темные комочки застучали по обтянутому атласом дереву, запрыгали горошинами. Почему-то захотелось бросить еще горсть, чтобы посмотреть, как они прыгают, обгоняя друг друга. И еще одну, и еще. Пока не скроется красная тряпка, слишком яркая для такого случая, под слоем земли, перемешанной с прошлогодними листьями и разрубленными лопатой корнями прошлогодней же травы.
        Дина повернулась и нашла глазами ту, что шипела за спиной про грех и заплаченные попу деньги. Конечно, это оказалась Самойлова с первого этажа. Вроде, нестарая еще баба, чего же злая-то такая?
        Дина подошла к ней вплотную и сказала, глядя в заметавшиеся глаза:
        - Ее и так господь не принял бы. Она не крещеная была.
        Не стала дожидаться, что ответит Самойлова - было противно слушать и смотреть по сторонам. И вообще находиться здесь стало вдруг противно до невозможности, и Дина медленно пошла к выходу с кладбища. Подождет всех у автобуса, теперь уже недолго осталось.
        - Дина Владимировна, - раздалось за спиной так неожиданно, что она вздрогнула и похолодела неизвестно почему.
        Обернувшись, увидела следователя, который допрашивал их всех и на месте, и потом в полиции. Откуда он здесь? Возле могилы она его не заметила.
        - Вы когда домой уезжать собираетесь? - спросил он, поравнявшись.
        Странно, что не озадачился хотя бы соболезнования выразить, как положено. Или у ментов так принято - плевать на чувства родственников с высокой колокольни?
        - Завтра, наверно, - пожала она плечами.
        - Я попрошу вас задержаться. Следствие еще не закончено, вы можете понадобиться в любой момент.
        - Зачем? Я ведь уже все рассказала.
        - Следствие не закончено, - повторил он с нажимом. - В деле еще очень много неясных моментов, так что, будьте добры, поживите здесь, пока я вас не отпущу.
        И опережая ее гневные возражения, добавил:
        - Не хотелось бы брать с вас подписку о невыезде, и тем более, заключать под стражу. Так что давайте, Дина Владимировна, войдем в положение друг друга. Чтобы у меня не появились подозрения, что вы стремитесь поскорее уехать, чтобы скрыться от правосудия.
        Дина смерила его гневным взглядом и пошла прочь, не попрощавшись.
        - Не слишком сурово я с ней, как думаете? - спросил Девяткин у возникшего рядом Захарова.
        - Нормально. Бывает и хуже.
        - Но все же горе у человека, сестру похоронила только что. И потом, формального права ее задерживать у меня ведь нет.
        - Ничего, потерпит, - отмахнулся непримиримый Димыч. - Погорюет немного у нас на глазах. Из всей той теплой компании она одна может упорхнуть в любой момент. Представьте, если окажется, что она хоть как-то в смерти сестры замешана. Вы же себе первый локти кусать будете, если сейчас ее отпустите.
        - Вы, Дмитрий Иванович, совсем на этой работе очерствели. Ведь это сестра погибшей, как-никак. У человека горе, а вы ее подозреваете. Какой смысл ей был убивать родного человека? К тому же, в вашу версию про Радова, который подчищает концы, как вы выражаетесь, Дина Сергеева никак не вписывается. Во время налета на инкассаторов ее в городе не было. Она вообще в последний раз приезжала два года назад. В чем же ее подозревать? Какая ей выгода?
        - Разберемся, - пообещал Димыч. - Может, как раз ей-то выгода и есть. Родственница все же, а значит наследница. Вы имуществом погибшей гражданки Листопад не интересовались еще?
        - У гражданки Листопад, если помните, несовершеннолетний ребенок имеется. Его тоже прикажете подозревать, как основного наследника?
        Димыч задумчиво почесал затылок, но так легко сдаваться не стал.
        - А кто, кстати, опекуном у ребенка теперь будет, неизвестно?

* * *
        Димыч раскладывал на столе протоколы допросов в каком-то хитром, одному ему ясном порядке. Хмурился, морщил лоб, перекладывал листы с места на место и менял их местами. Толик смотрел на эти манипуляции с интересом, но вопросов пока не задавал. Знал, что под руку к Захарову лучше не лезть. Сейчас сам все расскажет, минут через пять, максимум через десять.
        - Чего ты сидишь просто так? - буркнул Димыч через три с половиной минуты (Толик специально засек время, чтобы проверить свои предположения). - Иди, помогай думать.
        Толик выбрался из-за своего стола и подошел поближе к протокольному пасьянсу.
        Теперь они смотрели на покрытую листами столешницу вдвоем. Молча и сосредоточенно. Как командиры на карту перед решающим сражением.
        Толик не выдержал первым:
        - Над чем думать-то? Ты где это взял?
        - У Девяткина. Это материалы по самоубийству Киры Листопад.
        - Он что, не закрыл его до сих пор?
        - Пока нет. Я попросил, чтобы не закрывал сразу.
        Толик уставился на товарища как на неведомую зверушку, неожиданно выскочившую под ноги во время лесной прогулки. Осмыслить, что капитан Захаров о чем-то просил ненавистного следователя, а тот к просьбе прислушался, так сразу не получалось. Не усваивалась эта абсурдная информация.
        - Там же все ясно было с самого начала, - начал Толик осторожно. - Как это Девяткин согласился продлевать сроки по практически закрытому делу? Ты его пытал, что ли?
        - Чего сразу пытал? Попросил по-человечески, он и вошел в положение.
        - Девяткин? Вошел в положение?
        Димыч пожал плечами и начал вчитываться в один из протоколов. Тот, что лежал ближе всего. Толик помотал головой, словно отгоняя навязчивые видения, и заявил:
        - Так не бывает. Колись давай, что ты ему за это пообещал?
        - Ничего я ему не обещал. Он же принципиальный, с ним в обмен на что-то сроду не договоришься.
        - А как тогда?
        - Лаской! - сообщил Димыч и скорчил такое благостное лицо, что Толик испугался не на шутку.
        И даже подумал, что стоит, наверное, пойти проверить, как там следователь Девяткин? Все ли в порядке с ним после ласковых убеждений Димыча?
        Потом подумал еще немного, и радостно хлопнул себя ладонью по лбу:
        - Я понял! Ты их выкрал просто. Снял копии потихоньку, пока Девяткин отвлекся.
        - Ничего подобного. Копии он мне сам снял, сам отдал. И даже пообещал всестороннюю поддержку, если что… Я не знаю, что с ним случилось, но он странный какой-то. Сам на себя не похож. Как будто нормальный человек.
        Димыч сделал рукой приглашающий жест и показал на лежавшие перед ними протоколы.
        - Вот смотри. На крыше в тот день, кроме погибшей Листопад, было шесть человек. Во-первых, ее сестра - Дина Владимировна Сергеева. Тридцать один год, замужем, постоянно проживает в Санкт-Петербурге, домохозяйка. Приехала, как утверждает, повидаться и попрощаться с сестрой.
        - А почему попрощаться?
        - Потому что Кира Листопад собиралась выйти замуж за гражданина Франции и переехать к мужу. В эту пятницу должна была улетать, у нее уже билет был куплен. Свадьба планировалась во Франции, родственники туда почему-то не приглашались.
        - Почему?
        - Дорого, скорее всего. Но нужно будет уточнить. У них вообще какие-то странные порядки в семье. Сестра эта, Дина, полгода назад замуж вышла, так тоже, говорят, никого из родни на свадьбе не было. И муж сюда не приезжал, с тещей и тестем не знакомился. Может, у них так принято?
        Следующая - Марина Волошина, тридцать два года, не замужем, секретарь-референт в строительной фирме. Такая, помнишь, эффектная девица - волосы, ноги. Все при ней, одним словом. Бывшая одноклассница Дины, но дружила больше с Кирой. У них вообще компания была общая, как я понял.
        Потом еще один одноклассник, на этот раз Киры. Глеб Зиновьев, тридцать четыре года, системный администратор. Это он в том здании работает, где все произошло. Его и идея была на крыше шашлыки жарить. С ним его девушка была - Светлана Василенко.
        - Тоже чья-то одноклассница? - спросил слегка утомленный Толик.
        - Нет, просто девушка. Двадцать восемь лет, продавец-консультант в магазине парфюмерии и косметики. Из сестер Листопад дружила только со старшей - Кирой. Младшую совсем не знала, увидела первый раз на тех самых злополучных шашлыках.
        Остаются еще двое. Дмитрий Козин и Василий Киреев. Этих, кроме Зиновьева, вообще никто раньше не знал. Козин тоже системщик, они с Зиновьевым вместе работали раньше в другой фирме. А Киреев совсем недавно устроился на работу в соседний офис. В курилке познакомились.
        - А кем устроился?
        - Менеджером, Толик, менеджером. Кем же еще? Типичным представителем офисного планктона. Но вообще, Девяткин их по поводу работы особенно не допрашивал. Он ведь не знал, что нам это может пригодиться.
        Толик снова посмотрел на приятеля с недоверием. Очень непривычно было слышать, как тот оправдывает Девяткина. Вслух ничего говорить не стал, решил, что в свое время все равно узнает, что за странные отношения возникли вдруг между прежними врагами.
        Он еще раз пробежался глазами по листам, разложенным Димычем на столе, и взял в руки тот, что лежал ближе всех - протокол допроса менеджера Киреева.
        - Ты что же, каждого из них подозреваешь в возможных отношениях с Радовым?
        - Не каждого. Сестру, например, можно смело исключать. Ее не было в городе ни в момент ограбления, ни после. Она первый раз за последние два года приехала. Даже если была знакома с Радовым раньше, вряд ли он к ней кинулся с предложением столкнуть родную сестру с крыши.
        - Хорошо, сестру исключаем, - согласился Толик. - Тогда остаются пятеро. С кого начнем?
        Глава 6
        МАЙ
        Назначенное время наступило уже полчаса назад, и он начинал заметно нервничать. Схватил принесенный официанткой бокал с пивом, залпом осушил его почти наполовину.
        Пиво было холодным, это обрадовало и хоть немного успокоило. Сгладило клокочущее внутри нетерпение.
        Васька ткнул вилкой в кусок малосольной семги, запил рыбу большим глотком, со стуком поставил бокал на столешницу, проигнорировав картонный квадратик подставки.
        «Вот все у вас как на параде» - вспомнилась фраза из знаменитого фильма. Все эти подставочки-салфеточки раздражали невероятно. Да еще закуски к пиву нормальной не было. Ни тебе сухариков, ни орешков. Гренки, жареный сыр да кальмары в кляре. Как это можно - жарить сыр, Васька представить не мог, а спросить постеснялся. Да и стоил этот сыр дороже шашлыка в кафешке в парке. Ну их к черту, с их меню!
        Пришлось заказать рыбное ассорти, это он хоть представить мог.
        И вот теперь глядел с тоской на художественно разложенные по тарелке ломтики семги и кижуча, украшенные тремя маслинками и кружком лимона, и подсчитывал в уме, сколько пакетиков желтого полосатика можно было взять на эти деньги, если бы кое-кто не строил из себя эстета, и не забивал стрелки в пафосных заведениях.
        Сам Васька предпочел бы встретиться в той же кафешке в парке. Или вообще на лавочке где-нибудь. Какая разница, где пиво пить и разговаривать? Но Дюк не любил такие места. Ему подавай, чтобы швейцар у входа, чтобы салфетки эти долбанные, чтобы еду несли по полчаса. Какая в этом радость?
        Дюк появился, когда он уже допивал пиво из покрытого испариной бокала. Пришел, как ни в чем не бывало, будто и не опоздал почти на сорок минут, будто так и надо.
        Остановился в дверях, обводя взглядом полупустой зал. Наконец увидел Ваську и, махнув рукой, пошел к его столику. По дороге еще тормознулся у стойки, сказал что-то бармену. Не заметно было, чтобы он сильно торопился.
        - Сколько тебя ждать? - не выдержал Васька. - Договаривались в семь часов, а сейчас сколько?
        - Ты торопишься куда-то? - лениво поинтересовался Дюк, опуская задницу на противоположный диванчик. - У тебя дела срочные?
        Васька забарабанил пальцами по столу и нервно оглянулся на подошедшую официантку. Та поставила перед ними по бокалу пива, улыбнулась и отошла.
        Дюк, словно издеваясь, продолжал молча лыбиться, разглядывая нервничающего Ваську. Не спеша отхлебнул пива, закурил, бросил сигаретную пачку на середину стола.
        Васька перестал барабанить пальцами по столу и принялся выстукивать чечетку ногами.
        - Чего ты нервничаешь? - сдался наконец Дюк. - Ничего страшного не произошло.
        - Ты уверен? А я вот не очень. Меня сегодня следователь два часа мурыжил. До каждого слова докапывался.
        - Он всех мурыжит, не тебя одного. У него работа такая - вопросы задавать.
        - Смотря какие вопросы. Знаешь, что он спрашивал? Когда я на работу устроился, сколько проработал, что в мои обязанности входит?
        - Ну и что?
        - Ты дебил! - взорвался Васька. - Ты что, правда не понимаешь ничего? Или дурака включаешь специально? Нахрена ему про мою работу знать, если он только самоубийство расследует? Какая разница, когда я устроился? А он спрашивает. Вроде, незаметно так, между делом. Сначала откуда Киру знаю, да какие с ней отношения были, да не замечал ли чего необычного в поведении. А потом ни с того ни с сего: «А в фирме этой давно работаете?».
        - Да он просто на реакцию твою смотрит. - Дюк лениво потянулся к бокалу, отпил немного, только губы помочил, поставил обратно с брезгливым выражением лица.
        Относилась эта показная брезгливость к местному пиву, или к Васькиному поведению, сразу и не разберешь. Дюка вообще иногда понять сложно. То вроде нормальный мужик, говорит понятно и не выделывается слишком. А то найдет на него что-то, сразу и взгляд высокомерный, и разговаривает через губу, будто одолжение делает. Не зря его на работе не любят - сам постоянно жалуется на дур из бухгалтерии, которые к нему якобы придираются и начальству жаловаться бегают.
        Васька сейчас этих неведомых бухгалтерских дур очень понимал. Если Дюк на работе вот с такой физиономией ходит, то вообще удивительно, как ему до сих пор никто по роже не заехал. Может, у них там чисто женский коллектив? Или терпят, потому что считают этого придурка ценным специалистом? Знали бы они…
        Вслух он ничего, конечно, не сказал. Подцепил вилкой два последних кусочка семги, и оба разом заглотил. Специально, чтобы Дюку не досталось. Может корчить из себя разочарованного местным сервисом эстета с полным основанием. Сам этот кабак выбрал, обижаться не на кого.
        Васька запил рыбу, отставил почти пустой бокал в сторону и спросил, наклоняясь к Дюку через стол:
        - Какую реакцию? Нафига ему моя реакция, если я просто свидетель? Ему должно все равно быть, какая там у меня реакция. А он спрашивает. Почему?
        - Да мало ли! - пожал плечами слегка ошалевший от напора Дюк. - Может, по привычке ментовской. И не подозревает он тебя ни в чем, а на всякий случай спрашивает. Автоматом.
        - А если подозревает? - перешел Васька на свистящий шепот. - Если как раз подозревает? Вдруг она рассказала кому-то, и менты про это узнали?
        - Да нет, - ответил Дюк, чуть помедлив. Самую малость опоздал с ответом, но этой малости для Васьки оказалось вполне достаточно, чтобы укрепиться в своих опасениях и запаниковать уже всерьез. - Не могла она никому рассказать, не успела бы.
        - Да чего тут успевать-то? Чтобы сболтнуть, много времени не надо.
        - Нет, - замотал головой Дюк. - Если бы она тебя сдала, ты бы здесь сейчас не сидел. И следователь с тобой бы сейчас по-другому разговаривал.
        Эти его «тебя», «с тобой» резанули слух, и до Васьки дошло вдруг, что виноватым, если что, окажется он один. Дюк лихо открестился и от него, и от их общей затеи. А ведь если вспомнить, то и в самом деле Дюку бояться нечего. С Кирой он не разговаривал, даже не встречался ни разу, всегда Ваську посылал. А тот и шел, не задумываясь. Привык думать, что они с Дюком вместе, поэтому, когда разговаривал в тот раз с Кирой, говорил за двоих. А теперь что же, получается ему одному отдуваться, если что?
        Да нет, не будет никакого «если что». Дюк прав: если бы она успела кому-нибудь проболтаться, их давно уже повязали бы. Или все же только его, Ваську?
        Он посмотрел на расслабленного Дюка почти с ненавистью.
        Дмитрий Козин - Дюк, как он сам себя называл еще со школы, чтобы опередить желающих придумать кличку по ненавистной фамилии - провожал взглядом лавирующего между столами приятеля, и до белых костяшек сжимал в кулаке пустую сигаретную пачку. То, что Васька заистерил на ровном месте, явилось для него полной неожиданностью. Даже после его звонка Дюк не поверил, что все настолько серьезно. Васька вообще любит преувеличивать и драматизировать. Любой водитель, не пропустивший его на переходе, сразу объявляется врагом рода человеческого. А уж если кого-то угораздило облить зазевавшегося Ваську водой из лужи - пиши пропало, Киреев будет бушевать дня два.
        Поэтому его вопли о том, что следователь «все знает», или, по крайней мере, подозревает, не показались Дюку поначалу стоящими внимания. Решил, что Васька в своем репертуаре, делает вселенскую трагедию из пустяка. Но увидев взбудораженного приятеля воочию, Дюк понял, что дело плохо.
        Васька нервничал по-настоящему. Испугал его следователь всерьез. Интересно, чем? Что такого он спросил, заставившего Ваську совсем потерять голову?
        Конечно, смерть Киры случилась очень некстати. Сейчас, когда нервы и так на пределе, такое потрясение совсем ни к чему. Но не отменять же все в последний момент! Не бросать же полугодовую подготовку только потому, что излишне нервной дамочке приспичило прыгнуть с крыши! Все уже на мази, осталась самая малость. И главное, если сейчас отменить, потом ни за что не удастся уговорить Ваську начать все заново. Он и так за эти полгода извел Дюка своими сомнениями и нытьем. «А вдруг не получится? А вдруг поймают? А вдруг узнает кто-нибудь?». Двадцать раз пожалел, что связался. Но без Васьки ничего бы не получилось, самому Дюку светиться было нельзя.
        Как же не вовремя погибла Кира! Кто бы мог подумать, что Васька таким нежным окажется, занервничает? Казалось бы, кто она ему, чтобы так переживать?
        Дюку вдруг стало очень холодно. Работающий в подвальчике кондиционер, казавшийся до этого спасением от изнуряющей майской жары, вдруг стал невыносимым. Куда же они его так гоняют, градусов пятнадцать всего, наверное.
        Дюк комкал сигаретную пачку ледяными пальцами и заставлял себя думать, что пробивший внезапно озноб - это от кондиционера, а совсем не от пронзившей мозг ледяной иглой догадки.
        Васька занервничал в ответ на невинный вопрос следователя о работе не просто так. Он побоялся, что следак уцепится за эту ниточку, и вытянет всю комбинацию, увяжет, чего доброго, со смертью Киры, так опрометчиво им отказавшей…
        А так ли случайна была ее смерть? Очень уж вовремя решила покончить со всем дамочка, не отличавшаяся при жизни особой эмоциональностью.
        Да-да! Ведь впечатлительной истеричкой Дюк называл ее мысленно. Чтобы убедить самого себя, что ничего опасного не произошло, просто трагическое стечение обстоятельств. Но слишком неожиданно упала Кира. И слишком нервничает Васька, слишком боится. И если перестать врать самому себе, то надо вспомнить, что самого Васьки в тот момент в поле зрения не было. Дюк хорошо помнил только Зиновьева, склонившегося над мангалом и ворчащего, что шашлыки поресохнут, если все будут бродить неизвестно где.
        Васька «бродил неизвестно где», когда раздался короткий Кирин вскрик, а потом оказался рядом с упавшим телом раньше всех…
        А сейчас распсиховался от обычного вопроса следователя…
        Дюк закрыл глаза и, как в детстве, попросил тихим шепотом: «Пожалуйста, пусть это окажется неправдой!».
        Глава 7
        МАРТ
        - Кира Владимировна, вас спрашивают. - Дверь приоткрылась на пару секунд и тут же захлопнулась, не дав толком рассмотреть, кто крикнул на бегу про интересующегося посетителя.
        Кира, вздохнув, поставила на стол только что налитую чашку чая, одернула блузку и вышла, задержавшись на секунду перед самой дверью. Наверняка «спрашивал» кто-то из возмущенных посетителей, а значит, нужно было приготовиться к слишком эмоциональной беседе.
        Утихшая было головная боль снова толкнулась в висок сначала осторожно, а потом все смелее, осваиваясь надолго. Кира вдохнула два раза, глубоко, не торопясь, и, улыбнувшись, шагнула в операционный зал. Поискала глазами возмущенного клиента - обычно у нее сразу получалось выделить из толпы того, кто хочет во что бы то ни стало увидеть старшего кассира. По возмущенному лицу и излишне нервному поведению.
        Сейчас таких в зале не было. Кира несколько раз прошлась взглядом по немногочисленным посетителям - никто не выказывал признаков нетерпения, и тем более, не возмущался вслух. Она уже хотела было спросить у администратора, кому понадобилась, и даже повернулась в сторону администраторской стойки, когда прямо над ухом прозвучал тихий голос, заставивший ее вздрогнуть:
        - Привет!
        Кира зажмурилась крепко-крепко, с отчаянной детской надеждой, что если зажмуриться, то все пройдет, повернулась, и только тогда осторожно открыла глаза.
        Ничего не исчезло - Паша стоял перед ней, совсем близко, так что отчетливо слышался запах его одеколона. Цитрусовый, с легкой древесной ноткой, машинально отметила Кира. И тут же похвалила себя, что стоя так близко к нему, чувствует только запах, только парфюм, и ничего больше. Значит, не прошли даром эти почти шесть лет. Значит, получилось избавиться от той любви, как от изматывающей хронической болячки.
        Она улыбнулась дежурной, «рабочей» улыбкой:
        - Привет! Рада тебя видеть.
        Сказала, и тут же поняла с ужасом, что правда рада. Рада изо всех сил, до пузырящегося, как шампанское, счастья. И сразу же, не давая опомниться, вернулась старательно забытая дрожь в кончиках пальцев, и холодок внутри, и слабость в коленках.
        Не получилось. Не удалось избавиться и забыть - мучившая ее когда-то любовь никуда не пропала, просто притаилась глубоко, в самом потайном уголке души, чтобы возникнуть вдруг, спустя почти шесть лет, обрушиться на плечи камнепадом.
        Кира улыбнулась еще раз, старательно растягивая губы.
        Улыбка, надо думать, получилась жалкой. «Никого ты не обманешь, - мелькнуло вдруг в голове. - Ни его, ни себя». От мысли этой, такой простой и очевидной, стало совсем плохо. Она оглянулась затравленно, будто ища спасения у людей в зале.
        Никому не было до нее дела, у всех свои заботы. Впрочем, нет. Кое-кто наблюдал за ними с интересом. Из крайней консультантской кабинки, навалившись внушительной грудью на стол, выглядывала Татьяна - первая сплетница, и к тому же известная фантазерка.
        Паша оглянулся вслед за Кирой, усмехнулся, встретившись взглядом с ничуть не смутившейся Татьяной, и предложил:
        - Давай на улице поговорим?
        Кира метнулась одеться, ругая себя за то, что снова бездумно исполняет любую его идею. Хотя, что тут такого уж противоестественного? Она и сама собиралась предложить уйти куда-нибудь, подальше от любопытных глаз. Паша просто успел сказать раньше.
        Она накинула пальто, несколько раз глубоко вдохнула и медленно выдохнула, пытаясь унять колотившееся сердце. Ничего особенного не происходит, просто зашел старый знакомый. Да-да, именно так: просто старый знакомый. Давно уже пора перестать вскидываться, как девочка, при каждом телефонном звонке…
        Шапку надевать не стала, подумала, что в крайнем случае накинет капюшон. Да и не собирается она долго стоять на улице, работу никто не отменял. Поговорит немного ни о чем, перебросится парой дежурных фраз - «Как жизнь?», «Как дела?» - и вернется. К работе и к привычной жизни. Не нужны ей больше никакие страсти и волнения. И Паша ей больше не нужен. Надо об этом все время себе напоминать.
        Паша направился было к выходу, но она придержала его осторожно за локоть и кивнула вглубь зала, в сторону служебного входа. Стоять на парадном крыльце, на глазах у охраны и посетителей, совсем не хотелось.
        Двор колодцем выглядел темным и мрачным. По крайней мере робкое мартовское солнце его, в отличие от проспекта, не заливало. Возле самой двери вольготно раскинулась никогда не просыхающая лужа, по краям покрытая причудливыми ледяными обломками. На противоположной стороне, почти у самого забора, Кира заметила освещенный солнцем пятачок, и, ни слова не говоря, направилась туда. Почему-то казалось, что там будет гораздо теплее.
        Они остановились друг против друга (Паша подошел совсем близко, так что она снова почувствовала древесную нотку сквозь плотную завесу цитруса), недалеко от въездных ворот, рядом с будкой охраны. Охранник скользнул по ним ленивым взглядом, но ничего не сказал. Ему не интересны были те, кто выходил из банка. Его работа была проверять тех, кто въезжает снаружи.
        Кира так старалась, чтобы Паша не догадался о переполняющей ее радости, что совсем не слышала, что он говорил. Просто смотрела, не отрываясь. Старалась сохранить «нейтральное» выражение лица.
        Получалось плохо. Лицо-предатель так и норовило распуститься в дурацкую гримасу счастья. Кира прикусила нижнюю губу и попыталась сосредоточиться на разговоре.
        Разговора, впрочем, тоже не получалось. Паша сначала спрашивал что-то, но поняв, что ответов все равно не дождется, бросил это дело и смотрел на нее молча, согревая ледяную Кирину ладошку в руках.
        Ворота с шумом разъехались, впуская во двор инкассаторский броневичок. Кира машинально оглянулась на него, совсем несерьезный, игрушечный, с виду. Это была одна из двух новых машин, недавно купленных. С виду совсем малютка, а на самом деле…
        Водитель подъехал к самому входу, сдал назад так, чтобы боковая дверца броневичка оказалась напротив входной двери. Как будто не во дворе родного банка был, а в тылу врага, в любую минуту готовый к неприятностям.
        Из машины выбрались двое инкассаторов. Первый нес в каждой руке по два почти полных мешка. Второй шел налегке: открыл входную дверь, аккуратно прикрыл дверь в машине. Кира вдруг представила, что водитель кричит там внутри как маршрутчик: «Не хлопай, не холодильник!», и тихонько рассмеялась.
        Инкассатор, шедший вторым, выглянул на ее хихиканье, и его широкое усатое лицо расплылось в улыбке.
        - Здравствуй, Кирочка! - Дядька скользнул по Паше быстрым цепким взглядом и снова улыбнулся Кире, как родной. - На солнышке греешься?
        Она рассмеялась уже в открытую, замотала головой сначала «нет-нет», потом, спохватившись, кивнула «да-да», потом запуталась окончательно и посмотрела на Пашу, ища поддержки.
        Он посмотрел на нее внимательно, как раньше, и сильнее стиснул ладонь.

* * *
        МАЙ
        Опрос свидетеля Зиновьева оказался тяжелее земляных работ.
        По крайней мере, выглядели Димыч с Толиком так, будто перевыполнили норму по трудодням и вообще по всему, чему только можно. Вот только радости от этого не испытывали никакой. Не говоря уже про моральное удовлетворение.
        Свидетель Зиновьев сидел посреди кабинета на стуле, вытянув ноги в растоптанных кроссовках аж до Димычева стола, руки держал на коленях, смотрел прямо перед собой - в мутноватое стекло окна, до сих пор не раскупоренного с зимы. Смотрел внимательно, не отрываясь и ни на что больше взгляда не переводя. Димыч даже оглянулся пару раз, вдруг там, за окном, есть что-то, чего он не замечал все это время. Ничего там не было интересного, за мутным, не очень чистым стеклом. А Зиновьев этот, похоже, со странностями просто. Уставился в одну точку, и даже, кажется, не мигает. Может, он наркоман вообще? Как бы так уговорить Девяткина направить его на медицинское освидетельствование?
        Зиновьев моргнул, прогоняя окутавший всех морок и разбивая Димычевы абсурдные мечты. Никакого направления Девяткин, естественно, не выпишет, это же свидетель, а не подозреваемый. Да тут и без медиков понятно, что не наркоман он, а обычный тормоз. Человек с замедленными реакциями.
        Зиновьев оторвался наконец от окна и перевел отсутствующий взгляд на сидящего напротив капитана Захарова. Димыч поежился и подумал, что лучше бы этот чудак и дальше в окно пялился, чем вот так. Неуютно ему было под этим сонным, ничего не выражающим взглядом.
        А самое обидное, что и толку от почти часовой беседы не было никакого. На вопросы Зиновьев, конечно, отвечал - куда ему деваться, здесь и не такие на вопросы отвечали - но ответы эти по ценности можно было смело приравнять к молчанию. Ничего он толком не видел, кто куда в какое время отходил, не замечал, о чем разговаривали вокруг, не помнил. Такое впечатление, что если бы его к трупу вплотную не подвели, он бы так и не понял, что совсем рядом человек погиб.
        - Как это может быть, что вы все время на крыше были, но ничего не помните? - не сдавался так просто Толик. - Ведь вокруг вас люди были. Или не было никого?
        - Я шашлыки жарил, - пожал плечами Зиновьев, - по сторонам не смотрел.
        - Но хоть людей-то вокруг видели?
        - Людей видел.
        - Кого именно?
        Зиновьев повернул голову и посмотрел на Толика со слабым интересом. Потом улыбнулся правой стороной рта и добросовестно перечислил:
        - Светку видел, Маринку, Дину. Еще Димку Козина и этого парня нового, Ваську.
        - И что, все рядом находились? Никто никуда не отходил?
        - Почему? Отходили. Потом возвращались.
        Толик обессилено уронил голову на скрещенные руки.
        Зиновьев снова пожал плечами, и отвернулся от выжатого досуха опера. Снова уставился в окно за спиной капитана Захарова.
        - Киру давно знал? - спросил Димыч тихо.
        Зиновьев вздрогнул и перевел вполне осмысленный взгляд с окна на Димыча.
        - Всю жизнь. Мы с первого класса вместе учились.
        - А потом, после школы?
        - И потом тоже. Она дружить умела, это редкость. Такими людьми не бросаются.
        Зиновьев снова отвернулся и задрал голову в потолок. Видно, потолок ему показался интереснее пейзажа за грязным окном. Димыч посмотрел на него свирепым взглядом, надеясь вернуть к разговору, но вдруг заметил, что свидетель не просто так в потолок таращится, а пытается таким наивным способом скрыть слезы. От неожиданности Димыч, повидавший в своем кабинете всякого, на секунду опешил и молча уставился на Зиновьева, оказавшегося таким сентиментальным.
        Или просто нормальным человеком? Подумалось вдруг, что из всей теплой компании, собравшейся в прошлую пятницу на шашлыки, только этот тормозной парень переживает смерть школьной подруги по-настоящему, искренне. Остальные или на публику работали в безудержных рыданиях напоказ, или явно старались не сболтнуть лишнего.
        - Радова давно видел?
        Этот вопрос выдернул свидетеля из нирваны, даже какой-то интерес во взгляде появился. Или показалось?
        - А кто это?
        - Павел Радов.
        - Павлик, что ли? - Уточнил Зиновьев с усмешкой. И тут же пояснил: - Это он себя так называл, как напьется. Трезвый, вроде, нормальный мужик, а как выпьет, так начинает: «Павлику надо то, Павлик хочет это…». Как избалованный ребенок. Да и вел себя так же, если честно. Чего в нем Кирюшка тогда нашла, не понимаю.
        Зиновьев снова пожал плечами и скорчил брезгливую физиономию.
        - Так когда видел этого Павлика в последний раз? - не сдавался так просто Димыч.
        - Давно. С тех пор, как они с Кирой расстались, так и не видел больше. Мы и встречались-то только в компаниях. Куда Киру звали, там и он оказывался, конечно. Куда уж без него? Лет пять не видел или шесть, не помню точно.
        - А из-за чего расстались?
        - Да не помню я! - устало отмахнулся Зиновьев. - Я вообще за Павликом не следил особо. Что есть он, что нет, мне без разницы. Вы лучше у Светки моей спросите, она в курсе всех этих душевных терзаний.
        - Светка - это Светлана Василенко? Твоя девушка?
        - Ну да.
        - А она откуда Радова знает?
        - Ну так она ведь моя девушка, - Зиновьев уставился на Димыча с искренним удивлением. - Оттуда и знает.
        - А вы со Светланой сколько уже знакомы? Близко знакомы, я имею в виду.
        Вопрос, похоже, озадачил Зиновьева всерьез. Он шевелил губами, подсчитывая в уме.
        - Да лет восемь, наверно. Или семь. Я не помню точно, вы лучше у Светки спросите.
        Толик не выдержал, поднялся из-за стола, и обошел вокруг, остановившись аккуратно напротив диковинного свидетеля.
        - Слушай, а почему вы до сих пор не поженились, - спросил он с искренним интересом. - Восемь лет срок немалый. Уже давно можно было понять, подходите вы друг другу или нет. Чего тянете-то?
        Зиновьев снова пожал плечами. Лицо у него было при этом такое, словно мысль узаконить отношения никогда не приходила ему в голову.
        Когда за свидетелем закрылась дверь, Толик не выдержал.
        - Вот скажи ты мне, как знаток человеков! Он в самом деле такой придурок или прикидывался? Как можно быть таким не любопытным, а? Ну как?
        - Ну может, ему люди не интересны в принципе. Ему компьютеров хватает. Он за восемь лет не догадался, что девушка замуж хочет, а ты еще какого-то любопытства от него ждешь.
        Толик хмыкнул недоверчиво и предположил:
        - Может, она и не хочет за такого замуж.
        - А это мы у нее самой спросим. Пора встречаться со свидетельницей Василенко. Судя по всему, она нам много чего сможет рассказать.
        Глава 8
        МАЙ
        Петька ныл тоненько и однообразно. Сначала это Дину страшно раздражало, но через час примерно перестало мешать. Слилось с окружающими бытовыми звуками. Неужели он так и ноет все время? Как Кира это выдерживала? Или он у нее не ныл? Может, он как раз из-за Киры скулит третий час подряд? Хотя, судя по реакции матери - дело это привычное. Никто Петьку утешать не бросался, все копошились по мелочи, перекладывали что-то, переставляли. Отец затеял разбирать кладовку, перекладывал там какие-то коробки, серые от пыли и времени. Зачем? Толку от этих перекладываний все равно нет никакого, в тесную клетушку кладовки не пробраться уже несколько лет. Можно только приоткрыть дверь, сунуть очередной сверток и быстро захлопнуть обратно, не давая вывалиться предыдущему хламу.
        Нет никакого смысла в перекладывании старья с места на место. И в неторопливом копошении тоже никакого смысла нет. Да и вообще, не может быть в этой квартире никакого смысла - это Дина поняла очень давно. Ни смысла, ни перспектив, ни возможности для простого человеческого счастья. Только полная кладовка ненужного барахла.
        Чтобы как-то занять себя и отвлечься от монотонного Петькиного нытья и отцовского шебуршания, Дина закрыла поплотнее дверь Кириной комнаты, в которой жила с самого своего приезда, сначала деля ее с сестрой, а теперь полноправной хозяйкой. Села за стол, включила компьютер.
        Заставкой на мониторе стояла Петькина фотография. Сколько ему там было лет, не понятно, но разница с теперешним Петькой если и есть, то совсем небольшая. Надо же, сестру он совсем не раздражал, как видно.
        Петька на фотографии традиционно не улыбался, смотрел сосредоточенно. Дине показалось на минуту, что смотрит он на нее с монитора каким-то слишком взрослым взглядом. Осуждающим даже.
        Чтобы избавиться от этого чувства, она щелкнула быстрее по первому же значку на экране. В развернувшемся окошке ничего особенного не было. «Мои документы», «мои игры», «мои фото» - Кира за оригинальностью не гналась, и папки не переименовывала. Что дали - тому и рада. В этом сестра оставалась неизменна, сколько Дина себя помнила. Всегда соглашалась на то, что ей предлагали. Неважно кто: родители или судьба. Со всем соглашалась и благодарила, как положено воспитанной девочке. Небось, и Петьку принимала с благодарностью, рохля несчастная.
        Тут же стало стыдно за такие мысли в адрес погибшей сестры. Да и вообще стыдно. Это ведь не Кира виновата, что была такой безотказной и благодарной за каждую малость. Это она, Дина, так и не научилась радоваться тому, что имеет. Все время хочется большего, все время кажется, что чего-то ей недодали. Хотя, почему кажется?
        Дина тряхнула головой, чтобы отогнать совсем не нужные сейчас размышления и открыла папку с фотографиями. Там царил идеальный порядок, скучный до зубовного скрежета. Каждая папочка подписана, и к каждой год и месяц снимков прилагается, не ошибешься. Куча Петькиных фотографий, в разные годы. Эти Дина смотреть не стала, неинтересно. Открыла папку с новогодними снимками. Там был все тот же Петька, с дурацкими заячьими ушами на голове. Взгляд такой же сосредоточенный, что вкупе с лохматыми ушами придавало ему совсем уж какой-то дебильноватый вид. Дина закрыла новогоднюю папку и крутанула колесико мышки. Дальше, еще дальше, в надежде найти хоть что-то интересное в размеренной, упорядоченной жизни покойной сестры.
        Среди папок с однотипными названиями взгляд вдруг выхватил одну, нестандартную. Дата там была проставлена не одна как везде, а целый интервал в два с половиной года. Называлась папка коротко - «Паша». И годы через черточку, как на могильном камне.
        Фотографий в папке было немного. Неведомый Паша оказался вполне интересным мужиком с ясным взглядом серых глаз и красиво очерченным ртом. Надо же, какие у сестры были знакомые, и ведь ни словечком не обмолвилась. Правда, сопоставив даты, Дина вспомнила, что в то время, шесть-семь лет назад, ей было не до сестренкиных привязанностей. У самой личная жизнь била ключом, и даже если бы Кира стала о чем-то рассказывать, вряд ли она обратила бы внимание. Хотя мужик определенно интересный, да.
        На нескольких фотографиях вместе с интересным Пашей была снята и Кира. Дина долго вглядывалась в лицо сестры, с удивлением понимая, что та, оказывается, была красавицей. И никто не замечал. И она, Дина, настолько привыкла к мысли, что из них двоих внимания достойна только она, что даже в голову никогда не приходило посмотреть на сестру иначе. А может, дело в том, что никогда она не видела Киру такой счастливой, как на этих фотографиях? Красивой, потому что влюбленной?
        Стоп! А вот этот неведомый Паша не тот ли Павел, о котором ее так настойчиво спрашивали в полиции? Как же фамилия у него? Короткая такая, вертится все время на языке, но не дается никак. Может, сказать ментам про эти фотографии?
        В следующую секунду Дина решила, что ни о чем она им говорить не будет. О том, что сестра была с этим Павлом знакома, в полиции знают и без нее, иначе не спрашивали бы так настойчиво. А раз знают, значит и о внешности его имеют представление. И вообще, пусть сами побегают, если им так надо. А то скажешь им, а они еще дольше задержат. Она и так сидит тут уже который день непонятно зачем. Мужу врет ежедневно, что вот-вот приедет.
        Дина закрыла папку с фотографиями, зашла в интернет проверить почту. Краем уха отметила, что Петька, оказывается, уже замолчал, а она и не заметила. Уснул, может.
        За спиной заскрипела жалобно дверь, и в комнату зашла мать, как всегда в старом спортивном костюме и как всегда с озабоченным выражением лица. Молча села рядом на стул и уставилась на Дину.
        - Что, мам? - Дина помнила, что мать может играть в гляделки сколько угодно долго, поэтому лучше самой спросить, зачем она пожаловала.
        - Надо с Петенькой что-то решать, время идет.
        Вот оно! Дождалась. Все эти дни Дина избегала попадаться матери на глаза, боясь этого разговора. Как будто от того, что мать ее не увидит, вопрос сам собой рассосется.
        Не рассосался. И от матери сейчас не спрячешься. Сидит совсем близко, Дина даже ощущала голым локтем ее сипловатое дыхание. Ну почему к ней-то нужно приставать с этим вопросом? Она-то что может решить?
        - Мам, что тут решать? Надо оформлять документы в интернат, если тебе с ним тяжело.
        - Да ты что?! - мать всплеснула руками, как будто сама о таком варианте никогда не задумывалась. Артистка! - Как можно, при живых родственниках ребенка в интернат сдавать? Ведь ты ему не чужая!
        - Мама, я не могу его забрать! - Дина стукнула ладонью по столу. Хотела просто обозначить как-то свою непреклонность, как точку поставить в разговоре. А получилось очень громко, скандально.
        Дина опомнилась, постаралась взять себя в руки и сказала другим, мягким голосом:
        - Мама, я все понимаю. Но и ты меня пойми. Я с ним просто не справлюсь. Кира умела как-то, а я не смогу. Ты же сама видишь, он меня боится даже.
        - Он привыкнет, - пообещала мать. - Вот увидишь. Он всегда так поначалу с незнакомыми, а потом привыкнет.
        - Я не могу ждать этого «потом». Не умею с ним общаться, и воспитывать его не смогу. Кира могла, да. Она вообще святая была, наверно. А я просто человек, извини.
        - Но ведь мы с отцом старые уже, - всхлипнула мать, пытаясь разжалобить.
        - Отдайте его в интернат, - отрезала Дина. - Если вам тяжело. И хватит об этом! Что ты опять начала-то? Ведь все уже сто раз обсудили, чего ты снова завела разговор?
        Дина представила на секунду, что в самом деле придется забрать к себе Петьку, и ее передернуло. Нет, не создана она для таких подвигов. Как хорошо, все же, что муж не заводит с ней разговоров о детях.
        Мать отвернулась и сказала, глядя куда-то в угол:
        - Из полиции звонили сегодня. Спрашивали, кто опекуном теперь будет у Петеньки.
        - А им-то какое дело?
        - Не знаю. Спрашивали.
        Стало ясно, что посидеть в одиночестве сегодня ей больше не удастся. И Петька снова заскулил в соседней комнате. И духота в квартире стояла просто невероятная.
        Дина поняла, что если прямо сейчас не выйдет на улицу, то сойдет с ума. В самом деле сойдет, без всяких там фигур речи. Сядет на пол, обхватит плечи руками и завоет, как Петька, на одной ноте.
        - Пойду пройдусь, - бросила она матери, стараясь не встречаться с ней взглядом. - Душно что-то.
        Накинула куртку, сунула ноги в кроссовки, и как была, в домашних джинсах и старой маечке, выскочила на площадку.
        И столкнулась нос к носу с тем самым здоровым опером, который вчера мурыжил ее насчет этого самого Павла.
        - Здравствуйте, Дина Владимировна, - улыбнулся ей опер какой-то совершенно людоедской улыбкой, и скрылся за дверью соседской квартиры.
        Дина, не успевшая ничего сообразить толком, и тем более, не успевшая ответить, осталась стоять на площадке, пытаясь унять непонятно откуда взявшуюся дрожь в коленках.
        Соседская дверь закрылась, щелкнув собачкой замка. И одновременно с этим щелчком в голове у Дины вспыхнула, наконец, никак не дававшаяся фамилия этого Паши.
        Радов.
        Павел Радов, именно так звали интересовавшего ментов парня.
        Глава 9
        МАЙ
        Ветер, холодный не по-весеннему, пробирался под тонкую куртку сквозь рукава, нырял за воротник, выдувая последние остатки тепла. Не верилось, что ровно неделю назад солнце жарило как летом, и все ходили в футболках и сарафанах. Как будто во сне все приснилось, ей-богу!
        Васька топтался на крыльце, втянув голову в плечи и сунув в тесные карманы красные от холода кулаки. Очень хотелось закурить, но чтобы достать сигареты, нужно было вытащить руку из кармана, расстегнуть куртку, а значит выпустить то немногое тепло, что еще оставалось внутри. Нет, лучше потерпеть немного без курева. Может, он уже выйдет вот-вот.
        Васька воровато оглянулся по сторонам и снова уставился на стеклянную входную дверь. Но вместо ожидаемого чувака, оттуда вышел охранник в форме, глянул на Ваську ничуть не скрывая своего интереса к топчущемуся на крыльце банка парню, вытащил сигареты, закурил, все также не сводя с Васьки пристального взгляда. Тот поежился уже не от холода, а от этого взгляда и шагнул с крыльца. Чего, в самом деле, перед дверью маячить? Вон охранник его уже срисовал. Если так дальше пойдет, его вообще все запомнят, потом не отвертишься, если что.
        Это снова возникшее в голове «если что» окончательно испортило настроение. К раздражению по поводу опаздывающего чувака добавился еще реальный страх, что их с Дюком давным давно раскусили и выпасли, что никакого чувака не будет, а будет еще парочка таких же вот крепких ребят, как этот охранник. Васька очень реально представил, как эта парочка подойдет к нему с двух сторон, заломит руки и начнет бить. Не как в кино: не красиво и не эффектно. А как есть на самом деле, когда после точного удара не то что разбрасывать врагов во все стороны, а вдохнуть-то толком не можешь, и если чего и хочется, так отключиться побыстрее, чтобы дальше все происходило как бы и без тебя. Чтобы они лупили, сколько хотели, а ты ничего не чувствовал. Васька очень хорошо помнил, как умеют бить вот такие крепкие ребята.
        Обещанный Дюком чувак все никак не выходил, и Васька, чтобы не погружаться и дальше в липкий страх, стал думать, что просто просмотрел его. Может, тот вышел уже давно, покрутился на крыльце, не дождался Ваську (он ведь тоже знает его только со слов Дюка) и ушел обратно. У него ведь работа, торчать на крыльце некогда.
        А может он вообще передумал выходить. Испугался и сделал вид, что ни о чем с Дюком не договаривался. Или вообще, сдал их ментам, и теперь из окна наблюдает, как те Ваську вязать будут. Откуда его вообще Дюк взял? Как вышел именно на этого чувака? С Кирой все понятно было - старинная подружка Глеба Зиновьева, несколько раз вместе в баре посидели, и вдруг - о чудо! - она оказалась старшим кассиром именно в том самом банке. А с этим чуваком ничего не понятно, по крайней мере Ваське. Через какие руки Дюк на него вышел? Сколько еще человек знают об этом их интересе? Ни черта не понятно, и от неизвестности этой еще страшнее.
        Охранник докурил и ушел внутрь, бросив на Ваську прощальный взгляд. И почти сразу на крыльце нарисовался тот самый, долгожданный, чувак. Все, как Дюк описал: белобрысый, суетливый, усишки жиденькие, морда надменная. Правда, весь гонор его сразу же испарился куда-то, когда чувак Ваську на крыльце не обнаружил. Он как раз за чужим джипом остановился, почти у самого крыльца припаркованным, и наблюдал с удовольствием, как белобрысый башкой вертит, и по сторонам опасливо озирается. Прямо точь-в-точь как Васька пять минут назад. Ничего, пусть тоже понервничает, не все же ему одному страдать.
        Решив, что уже достаточно потомил белобрысого, Васька шагнул наконец из-за тачки, поднялся на крыльцо.
        Белобрысый при его приближении засуетился еще больше, начал теребить себя рукой за уши, чем снова навел на мысль, что менты уже давно в курсе, и только условного сигнала ждут, чтобы не схватить по ошибке не того.
        - Кирилл? - уточнил Васька, подойдя вплотную.
        Белобрысый закивал и полез во внутренний карман. Вот чудила! Не мог заранее все приготовить, обязательно с реверансами всякими. Сейчас еще достанет, чего доброго, из кармана конверт и протянет его Ваське с загадочным таблом - вот потеха-то будет для наблюдающих за ними охранников! В том, что за ними наблюдают, Васька больше ни секунды не сомневался. Даже если белобрысый их не сдал, и никакой засады нет, то на их суетливое топтание у двери банка давно уже охрана должна была обратить внимание. Остановят этого дебила на входе, тряхнут чуток - он все и расскажет. Такому много-то не надо.
        Не дожидаясь, пока появится на свет божий этот нафантазированный конверт, Васька вытянул из бокового кармана руку с зажатой в ней сигаретной пачкой. В пачку он еще дома затолкал выданные ему Дюком деньги для белобрысого, и сейчас похвалил себя мысленно за такую предусмотрительность.
        Белобрысый смотрел на протянутую пачку как баран и мотал башкой:
        - Я не курю вообще-то.
        - Да и хрен с тобой, - ласково согласился Васька и приоткрыл чуток пачку. - Принес?
        Белобрысый вытащил наконец руку из внутреннего кармана (слава богу, без конверта) и ссыпал Ваське в ладонь, как семечки, две махонькие флешки. Белую и серебристую, с наклеенными бумажками вроде тех, на каких цены пишут. Нашлепочки такие, как в магазине. Васька успел еще подумать, что прикольно было бы, если бы на этих ценниках-нашлепочках и в самом деле сумма была написана. На каждой ровно половина того, что он еле в сигаретную пачку уместил. Но рассматривать не стал, сразу сжал ладонь покрепче, а белобрысому в освободившуюся руку сунул пачку из-под «Мальборо».
        - Ну пока, Кира! - улыбнулся Васька и почти бегом бросился по ступенькам вниз, а потом дальше по тротуару, как можно дальше.
        И уже заворачивая за угол, убедившись наверняка, что никто за ним в погоню не бросился, он вдруг осознал, что сократил имя белобрысого до привычного имени Зиновьевской подружки. Вроде ничего особенного, а пробрало до печенок вдруг. Вспомнил, чем все закончилось с той Кирой, и не по себе стало, хоть и не суеверный совсем.
        Глава 10
        МАЙ
        Разговаривать со Светланой Василенко решено было отправить Толика. Вызывать свидетельницу к себе в кабинет не хотелось, вряд ли получилось бы поговорить толком. Не располагала все же казенная обстановка ни к задушевным разговорам, ни к женским сплетням.
        А хотелось именно сплетен, и именно в женском исполнении. Тем более, что Василенко, как оказалось, была в курсе романа Киры Листопад с Павлом Радовым, наблюдала его с самого начала и, вероятно, могла много чего рассказать. Может тоже замечала какие-то «особые» взгляды, как та свидетельница из банка. Теплилась даже надежда, что покойная Листопад могла поделиться с подружкой новостями, после того, как Радов снова возник в ее жизни.
        В общем, нужно было идти к свидетельнице Василенко, а идти было некому. Димыч обвел задумчивым взглядом весь небогатый ассортимент коллег и остановился на Толике. Решил, что на безрыбье тот вполне сумеет расположить к себе молодую женщину. Ну или по крайней мере, сможет разбудить в ней материнские инстинкты, если уж с расположением ничего не выйдет. Остальным троим, включая самого капитана Захарова, на материнские инстинкты рассчитывать было глупо. Больно уж суровые физиономии у всех наблюдались. Боря еще и наголо побрился накануне, лета не дождавшись. Куда такого к барышням отправлять?
        Толик с его рыжими вихрами и подвижной физиономией подходил больше остальных. Димыч вздохнул и ткнул в его сторону пальцем.
        - Ты пойдешь.
        Толик кивнул согласно, но как-то без энтузиазма, без огонька. Наверняка, если бы опрашивать ему предстояло другую подружку погибшей, Марину Волошину, радости на рыжей морде наблюдалось бы поболее. Но что досталось, то досталось - извольте выполнять.
        - Не разговорит он ее, - меланхолично предположил из своего угла Боря. - У него же все на лице написано вечно. Он заскучает через пять минут, а бабы знаешь как это секут! Она обидится и не станет вообще ничего рассказывать. Баб слушать надо уметь.
        - Ну а нафига ты оболванился? - Подал голос уязвленный Толик. - Ехал бы сам и слушал на здоровье.
        - Мне она тоже ничего не рассказала бы. Тут самый хороший вариант - такую же бабу к ней подослать. Они бы общий язык нашли.
        - Никаких баб в отделе! - прервал Борины сладостные мечты Димыч. - Не начинай снова. Ищи после работы на стороне.
        - Как будто у нас есть это «после работы», - привычно насупился Боря.
        В общем, задушевный разговор с осведомленной свидетельницей доверили Толику.
        Тот сначала не осознал степень ответственности, а когда осознал, настроение испортилось окончательно.
        Перспектива слушать долгие дамские разговоры, да еще с сопливыми подробностями, совсем не прельщала. А еще попробуй разговори эту свидетельницу, чтобы аж до подробностей.
        Погода тоже добавляла уныния. Жара закончилась также неожиданно, как началась. Сегодня с неба сыпал мелкий дождь, а холодный ветер швырял его горстями в лица прохожим.
        Толик, пока топтался в ожидании опаздывающей свидетельницы, высмотрел на противоположной стороне улицы кофейню-кондитерскую и решил, что для разговора по душам лучше места не найти. Тут тебе и тепло, и пирожные, способные любую женщину привести в умиротворенное состояние. Едва завидев Светлану, он метнулся к ней, не дожидаясь, пока светофор мигнет зеленым, и решительно увлек ее в спасительное тепло кондитерской.
        Внутри было немного тесновато, но уютно. К счастью и посетителей в это время было мало. Для завтрака уже поздно, для обеденного перерыва еще рано, поэтому, кроме них со Светланой, в кофейне оказалось еще три человека. Совсем молоденькие девчушки, с размазанной дождем по щекам тушью. Сидели за крайним столиком, нахохлившись, как три мокрые пичужки. Вот кто материнские инстинкты пробуждал! Даже у Толика внутри шевельнулось что-то… не до конца понятное, но все же отдаленно напоминающее материнское. Желание обогреть и успокоить.
        «Никаких баб на работе!» - мысленно приказал себе Толик и увлек свидетельницу в глубину зала, в самый угол.
        С первых же секунд разговора стало ясно, что легкой жизни можно не ждать. Светлана совсем не горела желанием поговорить по душам с очередным оперативником.
        - Я ведь уже все рассказала, - заявила она, едва усевшись на мягкий диванчик, и уставилась на Толика круглыми голубыми глазами. - Чего по сто раз об одном и том же спрашивать?
        - Ну, выяснились новые обстоятельства, новые вопросы появились.
        - Спрашивайте! - картинно вздохнула Светлана и откинулась на спинку дивана.
        Легко сказать! Что толку спрашивать у девушки, которая решительно настроена не отвечать на вопросы, а картинно надувать губки и всем своим видом изображать усталость от утомительных пустопорожних разговоров. И даже кофе и пирожные, принесенные приветливой официанткой, положения не спасли. Пирожное Светлана вилочкой ковыряла, а разговаривать все также не хотела. Юлила и притворялась.
        Толик отчаялся уже вывести свидетельницу на тот самый доверительный разговор, которого от него ждали в родном отделе. Прав был Боря, разговорить девушку - это искусство, доступное далеко не каждому.
        Вздохнув, Толик перешел ко второй части «марлезонского балета» - спросил про Радова.
        К его немалому удивлению, про прошлые чужие романы Светлана говорила гораздо охотнее, чем про события недельной давности. Начав также неохотно, она постепенно увлеклась и, разгоняясь все больше, выложила не ожидавшему такой удачи Толику непростую историю любви Киры Листопад.
        Из двух сестер Листопад больше внимания всегда доставалось младшей, Дине. Так уж получилось с самого ее рождения. Девчонка родилась неспокойная, голосистая и сразу не по-детски требовательная. Трехлетняя Кира моментально перешла в категорию старших детей, от которых ждут если не помощи, то хотя бы понимания. Кира все понимала хорошо. Что маме некогда почитать ей книжку, потому что Дина не спит. Что гулять они сегодня не пойдут, потому что Дина болеет. Что Дине нужно отдать куклу, потому что сестренка маленькая… Незаметно для всех Кира утратила право на собственные желания, зато получила почетное звание «хорошей девочки».
        Поиграй с сестрой, ты же хорошая девочка.
        Отдай куклу, ты же хорошая девочка.
        Уступи, ты же хорошая…
        Соглашаться, уступать, забывать о собственных желаниях - этому маленькая Кира научилась быстро. К тому же, сестренка была красивой, как живая кукла, Кира смотрела на нее с восторженной гордостью. И родители ее хвалили…
        Когда Дина подросла, роли не поменялись. Кира опекала сестру, получая неизменное одобрение родителей, Дина блистала. Она всегда была слишком красивой, слишком яркой, слишком заметной. Вот только «хорошей девочкой» ее родители никогда не называли. Для них эта роль навсегда осталась закреплена за старшей дочерью.
        Подросшая Дина поначалу делала попытки заслужить родительскую похвалу, но очень быстро разочаровалась. Для этого не нужно было быть самой красивой и самой заметной. Нужно было хорошо учиться, помогать маме и безропотно отдавать игрушки всем, кто попросит. А отдавать - этого Дина не умела совершенно.
        В школе ситуация стала совсем плачевной. Отличницей Кирой родители гордились, ставили сестре в пример. А Дину, ежегодно назначаемую снегурочкой на Новый год и девочкой с колокольчиком на первое сентября, никогда за это не хвалили. За что там было хвалить? За красивые глазки и хрустальный голосок? Мать, преподававшая в институте что-то невыразимо унылое, вроде истории народного хозяйства, считала, что похвалы достойны только реальные успехи. А таковыми в ее глазах были пятерки в классном журнале.
        Отчаявшись добиться родительского признания, Дина начала мстить более удачливой с ее точки зрения сестре. Сначала это были изорванные тетради с домашним заданием, пропадавшая непонятно куда сменка и исправленные на двойки оценки в дневнике.
        Когда Дина подросла и начала отмечать в свой адрес заинтересованные мужские взгляды, месть ее приняла другую, беспроигрышную форму.
        - Она Кирюшке жизни совершенно не давала, - Светлана так увлеклась рассказом о кознях малолетней Дины Листопад, что даже про пирожное на время забыла. Смотрела на Толика круглыми глазами, в руке сжимала, как трезубец, десертную вилочку.
        Толик даже отодвинулся слегка, от греха подальше. Кто их поймет, свидетелей этих, который нормальный, а с кем лучше не расслабляться. Эта вон тоже поначалу нормальной казалась, сонной даже, боялся, что расшевелить не удастся. А тут вдруг так расшевелилась - только в путь! Вилкой этой размахивает еще.
        - В чем это выражалось? - осторожно уточнил у свидетельницы Толик. - Ухажеров, что ли, отбивала у сестры.
        - Да не просто отбивала! Она просто видеть не могла, что у Кирюшки какие-то отношения завязываются. Вот просто корежило ее всю, если сестра кому-то нравилась. Ей эти ухажеры и не нужны были совсем, она их уводила, а потом через пару недель бросала. А попутно еще всем рассказывала, какая Кира плохая. Бывшим поклонникам в первую очередь.
        - И что, верили?
        - Да не особенно, - пожала плечами Светлана. - У людей же свои глаза есть, они Киру успевали узнать к тому времени. Просто, если Динка ставила себе цель кого-то увести, сопротивляться было невозможно.
        Толик вспомнил сестру погибшей гражданки Листопад и согласился со свидетельницей. Сопротивляться в самом деле было бы трудновато.
        - А Кира еще мягкая такая, она совсем не сопротивлялась, не боролась.
        - За ухажеров не боролась? - осторожно переспросил Толик.
        - За счастье свое не боролась. Ну что вы, не понимаете? Она будто заранее на все была согласна, отдавала все сестре по первому требованию. Пока Динка здесь жила, у Киры вообще никаких шансов не было личную жизнь устроить. А потом она в Москву уехала, и появился Паша.
        На Пашу Кира сначала внимания не обратила. Подумаешь, еще один сотрудник в отделе продаж. Они там каждый месяц новые, только успевай зарплатные ведомости менять. Это бухгалтерия так шутила. Но доля правды в этой шутке была - «продажники» были племенем шумным, заметным и очень многочисленным. Для всех остальных они мало чем друг от друга отличались - разновозрастные «мальчики» и «девочки», целыми днями трещавшие по телефону. К ним в отдел и не заходил никто, кроме их начальника. Но кажется и он не особенно различал свою текучую гвардию. Так, человек пять-шесть постоянных, остальных и по именам не успевал запомнить. А может и не старался запоминать.
        Вот у дверей отдела продаж они первый раз и встретились. Кира шла, глядя под ноги, размышляла, сходить на обед в столовую в соседнем доме, или купить в буфете каких-нибудь булок и попить чаю на рабочем месте. От булок, конечно, один вред фигуре, но на улице с утра зарядил дождь, по-осеннему нудный, и выходить совсем не хотелось. Может, не так уж вредны булки, как про них рассказывают?
        Замечтавшись, она потеряла бдительность, подошла слишком близко к стене и тут же чуть не получила дверью по лбу. Из кабинета «продажников» вылетел высокий парень, хрястнул от души жалобно хрустнувшей дверью и, шумно выдохнув, заозирался по сторонам. Кира подняла глаза и обмерла. Лицо парня оказалось совершенно родным, знакомым до последней черточки: и серые глаза, и мягкий капризный рот. И слабоватый, совсем не мужественный подбородок. Она никогда не видела его раньше, но мгновенно узнала, приняла как своего, родного по крови, по духу, по каким-то неуловимым древним генам.
        - Сигарета есть? - спросил парень, заметив перед собой оцепеневшую Киру.
        Она замотала головой, впервые пожалев, что не курит.
        Парень вздохнул горестно и побрел в сторону курилки - маленького застекленного загончика в конце коридора, резервации для не сдавшихся под натиском антитабачной борьбы. У смотревшей ему вслед Киры в моментально опустевшей голове вертелись какие-то обрывки про любовь с первого взгляда, про две разлученные когда-то половинки одного человека и про то, что зря она не начала курить тогда, в десятом классе. Тогда сейчас не пришлось бы бессильно смотреть вслед уходящей половинке, любви с первого взгляда и много чему еще. Дальнейшей своей жизни без этого человека всегда серьезная Кира просто не представляла.
        Парня она увидела спустя полчаса в фойе первого этажа, возле кофейного автомата. Выглядел он спокойным и повеселевшим, Кире улыбнулся как старой знакомой и молча протянул бумажный обжигающий стаканчик. Она взяла его осторожно, двумя пальцами, рискуя выплеснуть на руку свежий кипяток, и почувствовала себя абсолютно счастливой.
        - Кирюшка влюбилась сразу, напрочь. Куда только ее рассудительность подевалась? Готова была ради Пашеньки на что угодно. А он пользовался, сволочь такая, - Светлана шмыгнула носом и решительно вонзила вилочку в остатки пирожного. - Он сначала дружбой ей голову задурил, про родство душ пел, про взаимопонимание. А Кира на все готова была: хоть дружить, хоть рядом жить, лишь бы видеть его почаще. Она бы и дружила запросто, без всяких там секса и романтики. Она себя умела в рамках держать все же…
        - И что, не получилось просто дружбы? - поторопил свидетельницу Толик, внутренне приготовившись выслушать длинную речь про «все мужики - подлецы и сволочи».
        Но свидетельница неожиданно ограничилась короткими, почти телеграфными, сообщениями:
        - Не получилось. Он Киру очень быстро в постель затащил, а потом бросил. Не сразу, конечно, через год. А она его любила очень.
        Толик затаил дыхание. Почему-то стало ясно, что язвить сейчас не стоит. Слишком по-настоящему все оказалось у погибшей Киры Листопад: и любовь, и предательство.
        - На нее тогда смотреть было страшно, - продолжила Светлана, не поднимая глаз от остатков пирожного на тарелочке. - Вот честно, как будто умер человек, но почему-то еще ходит и разговаривает. Хотя нет, она и не разговаривала тогда почти. Мне тогда Глеб велел почаще с ней быть, чтобы из виду не упускать, понимаете. Он боялся, что она с собой что-нибудь сделает. Вот я и таскалась к ней каждый день домой, пыталась разговорами развлекать. А какие там разговоры, если она сядет и в одну точку смотрит. Даже и не плакала никогда. Один раз только, я к ней повернулась, а у нее слезы по щекам текут, вот прямо рекой. А сама молчит. И в одну точку смотрит, а слезы льются, льются… Знаете как страшно! А потом она успокоилась, не в тот раз, а вообще. Через пару недель сказала, что в порядке, и что не надо пытаться ее развлекать. Она же умная была, Кирюшка. Понимала все, только стеснялась меня сразу послать, терпела сколько могла.
        Светлана замолчала и, шмыгнув носом, отвернулась к окну. По стеклу бежали дождевые ручейки, похожие, наверно, на те слезы, которые катились по лицу страшно молчавшей Киры Листопад. Эта уловка помогла мало, поэтому Света дунула снизу вверх, смешно вытянув нижнюю губу. Пыталась высушить повлажневшие глаза и как-то спасти от окончательного разрушения макияж.
        Толик понаблюдал за ее обезьяньими гримасами, сколько мог, и подтолкнул вопросом дальше:
        - А потом что было?
        - Ничего, - пожала плечами Света. - Кирюшка с той работы уволилась, не могла туда больше ходить, боялась, что увидит его и не выдержит, какую-нибудь глупость сделает. Потом она пропала как-то. Ни с кем не встречалась, никуда не выбиралась. Мы пытались первое время ее тормошить, а потом Глеб сказал, что надо оставить ее в покое. Раз человек не хочет никого видеть, то не стоит и лезть к нему. Так и не виделись больше года. А потом оказалось, что у нее Петька.
        - А Радову она про ребенка сказала?
        - Нет, что вы! Она никому не говорила, а про Пашу и разговоров больше не заводила никогда. Только однажды пожаловалась, что хоть время и прошло, а болит до сих пор. Только это сказала, и дальше не стала разговаривать.
        Дождь за окном утих, кофе был выпит, свидетельница иссякла окончательно. Можно было закругляться. Толик потянулся было за курткой, но вдруг вспомнил:
        - А почему Радов тогда Киру бросил, не знаете?
        - Влюбился, - бросила презрительно Светлана, и лицо у нее скривилось, будто она вдруг почувствовала что-то зловонное. - Другую бабу нашел. Даже пытался с Кирюшкой делиться переживаниями, сволочь. Надеялся, что она с ним и дальше дружить будет. А она ушла. Любила этого козла, а он вот так с ней обошелся.
        Толик выскочил из кафе почти бегом, будто вырвался из плена кофейно-ванильных запахов и чужих сердечных тайн. Наскоро попрощавшись со свидетельницей, он заскочил в подъехавший очень кстати автобус и поехал в отдел, размышляя, какую пользу можно выжать из сегодняшнего разговора. Получалось, что никакой. Не было в той давней истории ничего необычного и занимательного. Если не считать, конечно, неожиданно для всех появившегося мальчика Петьки, о котором отец, похоже, не знал. Или не знал до поры до времени? Может быть именно ребенка Радов использовал как крючок, на который удалось поймать оскорбленную много лет назад Киру Листопад?
        Светлана стояла на улице, недалеко от кофейни, смотрела на проглядывающее сквозь тучи солнце и пыталась понять, правильно ли она сделала, что не рассказала этому парню, к кому именно ушел тогда Павлик? Но ведь этот Толик и не спросил ни о чем таком. Значит, не время пока. Расскажет позже. А тем временем у нее в кармане будет серьезный козырь, который ведь можно использовать и по своему усмотрению.
        Глава 11
        МАЙ
        Вопреки опасениям Толика, никто ему за скромный результат не попенял. Вообще складывалось впечатление, что никому этот разговор со свидетельницей Василенко и не нужен был особо. Можно подумать, он сам туда напросился, по своей личной прихоти.
        - Напиши все для Девяткина. Только подробно, ничего не упускай, - отмахнулся от него Димыч, когда Толик попытался было доложить о результатах.
        Хорошенькое дело! То всем до зарезу надо было знать, как там развивались сто лет назад отношения покойной Листопад с будущим грабителем инкассаторских машин, а теперь получается, и не интересно никому. Зачем он, спрашивается, слушал тогда всю эту слезливую муть про две половинки и предназначенность друг другу? Девяткину еще теперь все описывать, да с подробностями.
        Писанины Толик не любил. Ему легче было пару домов обежать с поквартирным обходом, чем отчеты всякие строчить. В этот раз он надеялся, что Димыч сам как-нибудь на бумаге все изобразит, с его слов. Тем более, у них с Девяткиным такая неожиданная дружба нарисовалась.
        Но Димычу на Толиковы новости, похоже, было наплевать. Он сидел за столом с задумчивым видом, подпирал левой рукой щеку, возил по столу компьютерной мышкой.
        - Чего случилось то? - сообразил поинтересоваться Толик. - Может, у нас это дело забрали? Или Девяткин закрыл его все-таки, устал придуриваться?
        - Не надейся, - покачал головой Димыч. - Не заберут у нас это дело. Только мы, похоже, не в ту сторону копаем.
        - Это почему?
        - Из банка позвонили. Погибшая гражданка Листопад два месяца назад взяла ссуду. Или не ссуду, а как-то по-другому это называется. Я не запомнил, если честно. В общем, дают они своим работникам такие почти беспроцентные ссуды на небольшой срок. Вот и Листопад дали. Двести тысяч. Вчера срок возврата подошел, вот они и спохватились.
        - А раньше, значит, не чухнули? Еще неделю назад, когда стало ясно, что возвращать эти деньги некому теперь.
        - Толик, ну что ты как ребенок? - поморщился Димыч. - Не на память же они все это помнят. У них программа в компьютере, каждый день выдает список должников, кому сегодня платить, и по кредитам всяким, и по ссудам вот таким, внутренним. Это же банк, там должников сотни тысяч.
        - Ладно, убедил, - легко согласился Толик. - Так значит, Листопад на работе денег должна была? Думаете, она с крыши скинулась, потому что ссуду вернуть не смогла вовремя?
        Причина казалась вполне очевидной. И даже единственно верной… До того момента, как ее озвучил рыжий и вихрастый раздолбай Толик. В его исполнении стройная и логичная версия прозвучала полной ерундой.
        - Что-то фигня получается, - неуверенно подал голос из своего угла до сих пор расстроенный Боря. - Все говорят, что Листопад эта была вполне серьезной барышней, не истеричкой какой. Что же она, из-за двухсот тысяч самоубиться решила? Не двести миллионов же, вполне подъемная сумма. Могла бы договориться в банке, чтобы отсрочку дали. Переоформила бы как кредит, платила каждый месяц проценты. Постепенно бы отдала. Уж ей ли не знать, как это делается! А она вдруг с крыши сигать? Что-то не похоже на нее, серьезную и рассудительную.
        Действительно, на серьезную и кругом положительную Киру Листопад это было совсем не похоже. Не могла она из-за такой ерунды лишить себя жизни. Да еще и ребенка осиротить.
        - Кстати, а с кем теперь ее ребенок останется? - вспомнил Толик. - И зачем ей деньги понадобились два месяца назад?

* * *
        Дюк позвонил накануне вечером.
        После последнего их разговора в кафе он никак себя не проявлял, и Васька уже решил было, что все отменяется. Ну или на время откладывается, пока не утихнет шум вокруг смерти Киры. Глупо затевать серьезное дело, когда тебя чуть ли не каждый день на допросы вызывают.
        Откровенно говоря, такой расклад Ваську вполне устраивал. Он даже рад был в глубине души, что приятель пропал куда-то. Вот совсем бы он пропал! А что, было бы неплохо. Тогда можно сделать вид, что и не было ничего. И не терзаться дурными предчувствиями, не просыпаться по ночам от липкого, тянущего страха.
        Да, Ваське было страшно. И чем больше времени проходило, тем сильнее он убеждался, что затеяли они с Дюком опасное дело. Не все так легко и просто, как поначалу казалось, даже совсем наоборот - все очень ненадежно и… глупо. Вот именно, глупо! Ворочаясь ночью без сна на скрипучем диване в съемной хате, Васька в тысячный раз жалел, что поддался тогда на уговоры, поверил, что все пройдет легко и просто. Если так легко, то почему же до них никто этого не сделал?
        Дюк, правда, говорил, что кто-то, наверняка, делал это и до них, просто весь фокус в том, что потерпевшие не сильно спешат о таком распространятся, предпочитают молча злиться и жалеть о потере. А что тут поделаешь? Считай, форс-мажор! Бизнеса без риска не бывает.
        Пока Васька его слушал, вроде все так и выходило - не опасно и даже вполне обыденно. Но стоило остаться одному, как червячок сомнения, спрятавшийся на время под натиском говорливого Дюка, снова вылезал наружу, снова грыз измученную до предела Васькину душу. Так что, когда Дюк позвонил, Васька уже твердо решил отказаться от этой безумной затеи. В конце концов, пусть Дюк сам все сделает, если ему так надо. Вполне справится и один, зачем ему Васька?
        - Слушай, а давай ты сам все сделаешь? - выдавил он из себя, в ответ на бодрый и деловой голос Дюка в телефонной трубке. - Там ведь осталась сущая ерунда, ты сам справишься.
        Дюк запнулся на секунду, замолчал, и Васька, слушая тишину в телефоне, понял отчетливо, что сморозил только что самую большую глупость в своей жизни. И сразу же, вдогонку - что все сказал правильно, что не глупость это, а единственный его шанс выбраться из этой поганой истории без потерь.
        - Ты совсем рехнулся? - поинтересовался Дюк тусклым голосом. - Решил на моем горбу в рай въехать?
        - Да ничего я не решил! Вернее, решил, но не то совсем. Я это… сваливаю. Не надо мне ничего, сам, если хочешь, иди, и все себе забирай. Я передумал.
        - Передумал? А не поздновато? Ты что думаешь, тебя в покое оставят после всего? Думаешь, бухгалтерша не вспомнит, как ты вокруг нее крутился? Не догадается, кто тогда ключики увел, чтобы дубликаты сделать? Да она тебя сразу сдаст за милую душу. Еще и своих грехов на тебя понавесит, заодно.
        - Какие у нее грехи? - спросил растерянный Васька, просто чтобы не молчать.
        - А что, нет? Можно подумать, сидит такой агнец за столом, ни копейки лишней не взяла. Не взяла, значит дура набитая - на таком месте и не поживиться. И ты дурак, если надеешься сейчас соскочить. Поздно уже, поздно! И выходов у тебя два: или со мной завтра пойти, а потом валить на все четыре стороны, но уже богатым человеком, или оставаться на радость ментам. Им и голову ломать не придется, на тебя сразу все пальчиками покажут. Решай, только быстрее, у меня времени нет.
        Из всего сказанного Васька зацепился за слово «завтра». Долбануло этим «завтра» по мозгам так, что про все предыдущие страхи моментально забылось.
        - Почему завтра? - спросил он, сжимая вспотевшей ладонью телефон. - Не готово ведь толком ничего.
        - А чего готовить-то? Ключи у нас есть, флешки есть. Чего тебе еще?
        - Да?! А куда мы потом денемся? По домам поедем? Потом валить надо будет. А куда? Надо сначала место придумать.
        - Думай. У тебя почти два дня. Завтра самое подходящее время. Сегодня платеж пройдет. Завтра после обеда на счет зачислят. До вечера бабки никуда не денутся, а вот после держать их никто не станет, утром переведут дальше. Завтрашний вечер - самое время.
        - Да ну, Дюк! Не последние же бабки. Будут и еще, попозже.
        - Таких не будет, - оборвал его Дюк, окончательно потерявший терпение. - Они тоже не каждую неделю такие суммы гоняют, тоже осторожничают. Не исключено, что после такого транша вообще этот канал прикроют. Уж если рисковать, то сейчас, хоть есть ради чего. А ты кончай ныть! Думай, куда сваливать, пока время есть. Думать вообще полезно. И вот еще что! На работу сегодня и завтра не ходи, скажи заболел. Позвони прямо сейчас, носом пошвыркай в трубку, скажи, что отлежишься дня два-три. Я завтра позвоню, ближе к вечеру, будь готов.
        Дюк отключился, а Васька все сжимал в руке телефон, слушал короткие, отрывистые гудки.
        Потом вытер ладонью мокрый лоб, пошвыркал для тренировки носом, кашлянул пару раз, приноравливаясь, и набрал свой рабочий номер. Начальница уже должна быть на работе, самое время звонить, пока народу в офисе немного. Заодно за ответственного работника сойдет - вон в какую рань торопится начальство предупредить.
        Осталось самое главное: придумать, куда уехать после всего, и понять, нужно ли будет прятаться вместе с Дюком или лучше как раз от него, слишком хладнокровного подельника?
        Глава 12
        МАЙ
        Стоявшая еще неделю назад жара отступила, отдав город на растерзание слякотной хмари. Солнце почти не показывалось, весь день над головой висели темные, тяжелые от воды тучи. Цеплялись за верхушки деревьев и провода свинцовыми брюхами, готовые в любую минуту пролиться совсем не весенним, холодным и тоскливым дождем.
        В конце прошлой, жаркой и солнечной, недели уборщица, понукаемая сгоравшим от энтузиазма Володей, отклеила с оконных рам пыльные бумажные ленты, вытащила из щелей утеплитель и помыла окна в кабинете следователей.
        Теперь из пустых оконных щелей тянуло сыростью, и мерзнущий в тонком костюме Володя клял себя последними словами за тот идиотский энтузиазм и нетерпение. Куда, спрашивается, торопился? Поверил, что лето пришло окончательно? Тоже нашелся вдохновенный романтик! Теперь вот угрюмые скептики сидят в тепле, хоть и с грязными окнами, а он мерзнет и трясется как цуцик. «Как цуцик» - это были мамины слова. Она при этом еще и головой качала сокрушенно, и взгляд был такой, жалеющий.
        Володя покачал головой, как мама, пожалел сам себя, раз больше некому, и отодвинул стул подальше от окна. Подумал, что неплохо было бы хоть чаю горячего выпить. Пришлось идти за водой, ставить чайник, доставать из тумбочки кружку. Все эти мелкие дела отвлекли немного от работы, и за стол он вернулся немного согревшийся от движения и готовый с новыми силами ринуться в пучину протокольной неразберихи.
        Бардак в протоколах был полный. Орлы из Захаровского отдела были все как на подбор, небрежные и косноязычные. Володе иногда казалось, что Захаров их по этому принципу и отбирает - кто сумеет лучше заморочить голову следователю. Нет, версиями фонтанировать, а потом их проверять у них получается хорошо. Даже замечательно иногда, если в позу не становятся и не пытаются назло прокурорским валять дурака. Но вот с оформлением результатов картина традиционно печальная.
        Вот, к примеру, отчет оперативника Корсакова Анатолия Дмитриевича о встрече со свидетельницей самоубийства гражданки Листопад. Три страницы пикантных подробностей личной жизни потерпевшей, и ни черта непонятно, кто кого полюбил, разлюбил и в результате бросил. А самое главное, непонятно, каким образом все эти нежные чувства можно к делу приспособить?
        Володя потер ладонями холодный лоб, взял чистый лист и стал выписывать на него имена и фамилии из отчета. Хотя, какая польза от имен и фамилий, если никаких конкретных дат и сроков оперативник Корсаков указать не соизволил? Ну полюбил гражданин Радов гражданку Листопад. Потом разлюбил эту гражданку, ушел к другой. Женился, потом развелся. Видно, тоже разлюбил, да так сильно, что бывшая супруга рванула от него в другой город, к родителям.
        Володя взял из другой стопки протокол опроса бывшей жены Радова, положил рядом с отчетом.
        Вскипевший чайник щелкнул пластмассовой кнопкой, отключаясь, и на этом щелчке Володя сдался, понял, что хоть всю голову сломает, все равно сам в писанине Захаровского орла не разберется. Позвонил оперативникам и пригласил очень кстати оказавшегося на месте капитана Захарова к себе в кабинет. Вместе с автором гениального отчета.
        Чтобы быть готовым к непростому разговору, еще раз пробежался глазами по записям, по самому отчету, зацепил краем глаза протокол опроса гражданки Радовой А. Ю. Где-то в затылке засвербело, застучало маленьким молоточком, сначала еле заметно, потом все сильнее, не давая успокоиться. Что-то неправильное было во всех этих именах-фамилиях и датах, что-то, не дающее махнуть рукой и подшить в папку пробитые дыроколом листы.
        Захаров ввалился в кабинет с совершенно бульдожьим выражением лица, готовый прямо с порога обороняться от слишком дотошного следователя. За спиной его маячил рыжий Корсаков с покаянной физиономией. Правда, одного взгляда на эту физиономию было достаточно, чтобы понять, что ни черта он не раскаивается, а просто корчит виноватую рожу для следователя, чтобы тот отстал поскорее.
        Впрочем, следователю Девяткину уже не было дела до его раскаяния. Он поднял на вошедших оперов взгляд, светящийся охотничьим азартом и махнул рукой в направлении стульев, стоящих вдоль свободной стены. Опера сели, насторожившись еще больше. К занудному следователю они привыкли, а вот такого Девяткина, с горящими глазами, пока побаивались. Димыч подумал с тоской, что зря он жаловался судьбе на Девяткина. Мысли, говорят, имеют свойство материализовываться, вот и доигрался с мечтами и желаниями. Получил вместо снулого зануды пугающего неуемностью энтузиаста. С прежним Девяткиным было легче. Про него знали, что зануда и сволочь, и с этой мыслью жили и работали, держали в голове в качестве оправдания. А как теперь себя вести, было непонятно. Деятельный следователь настораживал. Тем более, что повел он себя очень необычно.
        - Вот смотрите! - Девяткин положил перед собой на стол две жиденьких стопки листов, распечатанных на принтере, и сделал приглашающий жест рукой.
        Пришлось встать и подойти ближе.
        При ближайшем рассмотрении одни листы оказались стандартным заполненным бланком протокола опроса свидетеля, а вторые - Толиковым отчетом, который он вымучивал из себя весь вчерашний день: ныл, жаловался на многотрудную судьбу и приставал ко всем входящим в кабинет с требованиями помочь с формулировкой. Сейчас этот результат коллективного творчества лежал перед Девяткиным.
        Толик узнал его и мгновенно погрустнел.
        Девяткин, вопреки ожиданиям, разнос устраивать не стал, а предложил присесть и начал искать что-то в протоколе. Пришлось двигать стулья ближе к столу, садиться и изображать внимание.
        - Это протокол опроса бывшей жены Радова. Это нам листвянские коллеги помогли еще тогда, после ограбления инкассаторов. Так, Радова Анна Юрьевна, номер и серия паспорта… это сейчас не важно… пять лет назад вышла замуж за Радова Павла Николаевича, имеет дочь, Радову Анастасию Павловну, четырех лет… с мужем развелась два года назад, тогда же уехала по месту жительства родителей, где проживает до сих пор. Вот: поселок Листвянка, улица Энтузиастов, дом восемь…
        - И что? - осторожно спросил Димыч. - Вы Радову, что ли, подозреваете?
        - В чем? - опешил Девяткин.
        - Ну, не знаю. Вы следователь, вам виднее.
        - Да нет, я о другом совсем, - Володе было досадно, что опера даже не пытаются уловить ход его мысли, сидят с независимыми рожами, как двоечники на педсовете. - Ее подозревать не в чем. С мужем она с самого развода не виделась, отношений никаких не поддерживает, даже алиментов не получает. И во время нападения на инкассаторов, и во время несчастного случая с Листопад находилась на работе. Работает она диспетчером на автобазе, так что свидетелей достаточно. Она вообще из Листвянки никуда не выезжала за эти два года.
        - А зачем тогда вы про нее рассказываете?
        - Я пытаюсь обратить ваше внимание на сроки.
        - А что не так со сроками? Все сходится, вроде. Пять лет назад замуж вышла, через год родила. Еще через два года развелась. Стандартная ситуация.
        - Ну да. А вот в отчете у Анатолия Дмитриевича написано…
        Толик страдальчески скривился и попытался вспомнить, что там у него написано такое, что имело бы отношение к замужеству неизвестной ему гражданки Радовой Анны Юрьевны, диспетчера листвянской автобазы. Выходило, что ровным счетом ничего. Очередной Девяткинский заскок. Не мог же он, в конце концов, написать то, чего не слышал. Да и откуда Светлане Василенко знать бывшую жену Радова? Она, помнится, говорила, что после расставания того с Кирой, в их компании он больше не появлялся.
        Девяткин наконец нашел нужную строчку и ткнул в нее авторучкой.
        - Вот! Радов шесть лет назад влюбился в другую женщину и расстался с Листопад.
        - Ну и что? - изумился Толик.
        - Шесть лет! А вот что говорит бывшая жена Радова: «Познакомились на дне рождения у подруги. Через четыре месяца сыграли свадьбу».
        - И что? - продолжал гнуть свою линию Толик, помнивший, что лучшая защита - это нападение. - Что тут такого? Некоторые через две недели женятся.
        Девяткин отмахнулся от него, как от назойливого комара, и снова ткнул ручкой в протокол:
        - Вы пишете в отчете со слов свидетельницы, что Радов ушел от Листопад к другой женщине. Шесть лет назад. А с будущей женой он познакомился через полгода с лишним. К кому он тогда ушел? Что это за новая неземная любовь, от которой через полгода и следа не осталось? Вам это не показалось странным?
        Оба оперативника переглянулись и помотали головами.
        - А какая разница, к кому он ушел? - осторожно спросил Толик. Перспектива снова вникать в чужие любовные хитросплетения ему совсем не нравилась. - Та или другая, не все ли равно? Главное, что он Листопад бросил. А она потом ребенка родила, скорее всего, от Радова. И когда он ее снова встретил зимой, то обратно полюбил.
        Последние слова Толик пробормотал совсем неуверенно под тяжелыми взглядами следователя и Димыча. Да, похоже, копания в чужих любовных историях все же не избежать.
        - Может быть, это и неважно, - согласился Девяткин, хлопнув ладонью по злосчастному отчету. - Но пока у нас нет четких сведений на этот счет, сказать наверняка мы этого не можем. Любая небрежность в расследовании может существенно исказить картину преступления. Выясняйте данные этой неведомой дамы сердца. Опрашивайте еще раз эту подругу, других свидетелей ищите. Времени прошло не так много, кто-то должен помнить подробности той истории. Как говорится, ищите женщину.
        - Совсем озверел, - пожаловался Толик странно молчавшему Димычу, едва закрыл дверь следовательского кабинета. - Вот какая разница, с кем этот хмырь спал шесть лет назад?! Может, он вообще баб менял, как перчатки. Что же теперь, всех его подружек искать? Может, он вообще наврал про новую любовь. Надоела ему эта Листопад со своей правильностью и благородством, вот он и придумал отмазку, знал, что с ней именно это сработает. Они же два года вместе были, уж успел изучить, знал, что ее проймет до печенок.
        - Видишь, сколько сразу версий появилось! - Похвалил Димыч. - Молодец! Вот и работай дальше в этом направлении. Ищи женщину, Толик! Никуда не денешься, придется тебе теперь Свету Василенко в пиццерию вести.
        - Почему в пиццерию? - спросил совершенно деморализованный Толик уже уходящего Захарова.
        - Ну, не хочешь в пиццерию, веди в шашлычную, - разрешил тот и улыбнулся недоброй улыбкой.
        Толик прислонился спиной к стене и шепотом выматерился в адрес всех на свете прокурорских и заодно старших товарищей, на которых непонятно что нашло.
        Глава 13
        МАЙ
        На Маринку Волошину Дина наткнулась случайно. Правильнее сказать, что это Волошина на нее наткнулась, сама бы Дина сроду не подошла к бывшей однокласснице. Не хотелось никого видеть, ни с кем разговаривать. Хотелось уехать поскорее домой и забыть обо всем, теперь уже навсегда. С родительским домом ее связывала только сестра, хоть и неудобно было самой себе в этом признаваться. Это к Кире она всегда возвращалась, о ней вспоминала, когда было совсем тяжко, когда казалось: еще немного, и просто задохнется от отчаяния.
        И прилетела она тогда - к ней. Корчась в самолетном кресле от нарастающей с каждой минутой боли, ничего уже не соображая толком, стремилась, как птица по внутреннему компасу, только не к матери, а к сестре. И, умирая потом в зале прилета, держала в угасающем сознании только сестру. Знала, что главное - добраться до нее, а уж она сумеет спасти.
        Теперь сестры больше не было. И спасения ждать больше будет неоткуда, придется жить самой. Это можно, если аккуратно жить. Осторожно и неторопливо, мелкими шажками. Тогда не страшно, тогда вполне можно выкрутиться. Нужно только просчитывать каждый следующий шаг, ведь больше подхватить ее в случае чего будет некому.
        Дина бродила бесцельно по центру, просто чтобы не сидеть дома, не отвечать на бесконечные вопросы, на которые нет ответа. Продрогла на холодном ветру, зашла погреться в кафе, обещавшее всем желающим бизнес-ланчи по сто девяносто девять рублей. Есть не хотелось, но Дина подумала, что там, где кормят обедами офисный планктон, сейчас должно быть многолюдно. Ей совсем не нужна была никакая компания, наоборот, хотелось спрятаться и стать незаметной. Но, как ни парадоксально, сделать это проще как раз в многолюдных едальнях, чем в маленьких уютных кафешках. В маленьких и уютных тебя станут изо всех сил окружать заботой, надеясь на чаевые. Официантка будет подходить, спрашивать, не нужно ли чего, менять пепельницу, уносить ненужные приборы и скомканные бумажные салфетки. Придется постоянно помнить, что на тебя смотрят, держать спину и лицо.
        А сил на это не было никаких. Поэтому Дина потянула на себя неожиданно тяжелую стеклянную дверь и юркнула в многолюдный зал кафе быстрого обслуживания, где до нее точно никому не было никакого дела.
        Бизнес-ланч заказывать не стала, прошлась вдоль линии раздачи, посмотрела с ужасом на подозрительного вида котлеты и рыбу в сочащемся жиром кляре. Есть совсем расхотелось. Но чтобы затеряться в толпе, нужно было что-то купить, не выделяться.
        Дина взяла порцию сырников и сок. Ни на что не надеясь, спросила у кассирши про кофе.
        - Кофе растворимый, - кивнула та на стоящую рядом корзинку с одноразовыми упаковками. - А если натуральный, то в баре нужно заказывать.
        - А где бар? - уточнила Дина, не веря своим ушам.
        Кассирша махнула рукой в дальний угол, и Дина, присмотревшись, заметила небольшую стойку с висящими сверху бокалами и кофе-машиной на прилавке.
        Окрыленная неожиданной радостью, она рванула к стойке, держа в одной руке тарелку с сырниками, в другой крохотный стаканчик сока. Надо же, как удачно все складывается! И кофе варят, и кассирша оказалась неожиданно грамотной, не поддавшейся новым веяниям, про кофе говорила «он».
        Она села за столик у окна, повернувшись спиной к залу. Бесконечный поток машин за окном разглядывать было легче, чем людскую сутолоку вокруг. Пусть лучше будут машины, а постоянно движение за спиной она как-нибудь потерпит.
        Волошина возникла как раз за спиной. Ахнула обрадовано и, не дожидаясь приглашения, пристроила свой поднос рядом, подвинув тарелку с сырниками. Уж чем-чем, а излишней деликатностью она никогда обременена не была. Зато любопытства в ней хватило бы на двоих.
        - А ты что, до сих пор не уехала? - спросила Маринка, хлопая наивно глазами. - Ты же собиралась вернуться по-быстрому. Говорила, муж дома ждет. А теперь, что же, все изменилось?
        - Не изменилось, - улыбнулась Дина, - муж ждет по-прежнему. Просто в полиции попросили задержаться, пока дело не закроют. До выяснения всех обстоятельств.
        - Каких обстоятельств? Кира же сама упала. Что там выяснять?
        Дина пожала плечами и еще разок улыбнулась Волошиной ничего не значащей светской улыбкой.
        Держать лицо и улыбаться так, чтобы непонятны были твои чувства, она научилась давно. Еще до того, как познакомилась с мужем и стала бывать на мероприятиях, где эти навыки просто необходимы. А раньше вела себя вот как Волошина сейчас: щебетала без умолку, надеясь скрыть за чрезмерным оживлением собственную неуверенность. А еще верила, что красота - это ключ от любой двери, и демонстрировала разом, изо всех сил. Словно раскладывала на рыночном прилавке куски мяса попривлекательнее. Локоны, нарощенные ногти, вечерний макияж с раннего утра, юбка покороче а декольте поглубже - Волошина, с ее желанием понравиться во что бы то ни стало, выглядела как карикатура на саму Дину несколько лет назад. Ей тоже, помнится, казалось, что боевая раскраска - это синоним привлекательности.
        Дина улыбнулась еще раз, мысленно похвалив себя, что хватило ума в свое время научиться выглядеть по-настоящему дорого и привлекательно.
        - Им виднее, что нужно выяснять. Есть же определенный порядок. Да и вот, кстати, вчера позвонили из банка, где Кира работала. Она, оказывается, ссуду взяла два месяца назад, и не вернула. А мать про эти деньги ни сном ни духом.
        - Так ты что, думаешь, она из-за ссуды этой? Сама спрыгнула?
        - Я ничего не думаю, - оборвала Дина Волошину. - Это в полиции пусть думают. Никакие мысли мне сестру не вернут, как ты понимаешь.
        Дина аккуратно положила на опустевшую тарелку приборы и придвинула к себе кофейную чашку. Может быть дура Волошина хоть так догадается, что ее компания слишком утомительна. Ведь любой нормальный человек должен почувствовать, когда с ним не хотят разговаривать.
        Дура Волошина ни о чем таком не догадалась. Ей, видимо, в голову никогда не приходило, что кто-то может быть ей не рад. Она, наоборот, изображала живейший интерес, даже рот приоткрыла от удивления. Самую малость - так, чтобы розовые губки сложились в красивый овальчик, и между ними виднелись идеально ровные зубы. Взгляд зацепился за эти ровные белые зубы. Они лучше всего показывали Маринкину акулью сущность. Вцепиться и отхватить кусок пожирнее. И никакие пухлые губки и невинные взгляды не собьют с толку. Акула и есть. Хищница. Вот только подходящей жертвы ей пока не подвернулось.
        Дине вдруг стало интересно, вот эти зубы у Волошиной были всегда, или она уже после школы истязала себя брэкетами? Совсем не помнила она, какие у Волошиной были зубы в школе. Не интересовалась тогда подобными деталями.
        - А много денег? - спросила вдруг Маринка.
        - Двести тысяч, вроде. Мать в шоке просто, она про эту ссуду совсем ничего не знала. Кира обычно из этого секретов не делала, мать в курсе была и про зарплату ее, и про премии. И кредит брали однажды, так тоже никаких тайн. А здесь совсем непонятное что-то.
        Маринка вдруг задумалась, накрутила на палец прядь медовых волос, сжала губы в тонкую полоску. Дина отметила машинально, что форма губ у Волошиной неудачная, наверняка она и сама об этом знает, так что в скором времени надо ждать пластической операции.
        - Двести тысяч, говоришь, - задумчиво протянула Маринка. - Два месяца назад…
        Она еще какое-то время покрутила на пальце светлый локон, видимо рассчитывая, что Дина заинтересуется и сама спросит. Но та решила не играть по чужим правилам, а настаивать на своих. А если Волошину это не устраивает, так и скатертью дорога. Пусть идет интересничать в другом месте.
        - Я знаю, зачем она взяла эти деньги! - Не выдержала Маринка. - Она не для себя их взяла.
        Дина подняла вопросительно бровь, решив, что хватит с Волошиной и такого проявления интереса. Все равно сейчас сама все расскажет.
        - Как раз два месяца назад Светка Василенко ко всем приставала, чтобы денег занять. В какую-то историю она влипла в этом своем магазине. Не то недостача, не то еще что. Ревела белугой, чуть ли не на коленях стояла. И как раз двести тысяч надо было.
        - А ты что? - спросила вдруг Дина. - Она на коленях стояла и ревела, а ты?
        - А что я? - опешила Маринка. - Я-то при чем? Да у меня и денег таких нет.
        - Могла бы помочь найти. Кредит бы взяла, у тебя ведь зарплата неплохая, тебе бы дали.
        - Ага, Кира вот взяла кредит, как видно. И теперь с нее бы его и трясли, если бы не умерла. Василенко ведь так и не отдала ей денег. И кстати, я на прошлой неделе слышала, как Кира ей звонила, и говорила про сроки, которые поджимают. Это она, наверно, про деньги как раз и напоминала. Только Василенко ведь хоть напоминай, хоть нет - ей все божья роса.
        Говоря это, Маринка наклонилась через стол к Дине, губы ее сложились в такую мерзкую ухмылку, что Дине стало физически тошно. Ей не жалко было мало знакомую Светку Василенко, но и смотреть на злорадствующую Волошину было невозможно.
        - Марин, ты извини, я пойду уже, - сказала она, поднимаясь.
        - Как так? Ты что, не понимаешь? Ведь получается, что Василенко Киру реально подставила.
        - Я не думаю, что из-за двухсот тысяч Кира стала бы бросаться с крыши. Она нашла бы способ решить эту проблему.
        - Но тогда бы она и дальше Василенко напрягала. - Маринка даже на ноги вскочила от нахлынувшего азарта, схватила Дину за руку. - А та как раз не нашла другого способа решить эту проблему.
        - Ты о чем, Марин? - Дина брезгливо высвободила руку и отступила на шаг в сторону.
        - Да ты сама подумай! Ведь ей сейчас очень удобно. С нее денег требовать больше некому, можно жить спокойно дальше. Да она отходила куда-то, когда все случилось! Ты вспомни!
        - Я тоже отходила, - напомнила Дина. - Может, ты и меня подозревать станешь?
        Волошина растерянно захлопнула рот и уставилась на Дину непонимающим взглядом.
        Дина повесила на плечо сумку и уже уходя, бросила через плечо:
        - Ну если хочешь, расскажи ментам про Василенко. Исполни свой гражданский долг и успокойся. А мне эта история не интересна, сестру все равно не вернешь.
        Марина смотрела вслед уходящей Дине, и недоумение на ее лице сменялось откровенной ненавистью. До нее только сейчас дошло, что эта высокомерная сволочь только что от души повозила ее мордой по столу. И все с улыбочкой своей гаденькой, светская львица, блин! Выскочила замуж за богатого мужика, теперь смотрит на всех как на мусор. А если разобраться, кто она сама-то? Такой же мусор, только в красивом фантике. И на погибшую сестру ей плевать с высокой колокольни. Только о себе думает, сука великосветская.
        Марина фыркнула, села обратно за стол и сжала кулаки, чтобы успокоиться. Длинные ногти впились в ладони, причиняя боль.
        Сдвинув грязную посуду, она высыпала на стол содержимое сумочки.
        Где-то была у нее визитка того следователя, что вел дело о гибели Киры.

* * *
        Глеб метался по тесной кухоньке, только чудом не задевая ни стол, ни холодильник.
        И орал. Громко и самозабвенно. Света даже опешила поначалу и на секунду перестала плакать. Орущим она Глеба не видела до этого ни разу, за все восемь лет совместной, довольно тесной, жизни.
        Все эти годы она привыкла видеть своего парня (в разговорах на работе и с подружками, правда, предпочитала называть его мужем) всегда спокойным и даже слегка равнодушным ко всему происходящему вокруг. Поэтому вот такая реакция Глеба на ее признание испугала Свету гораздо больше самой ситуации.
        А ситуация, прямо скажем, была крайне неприятная.
        - Ты хоть понимаешь, во что вляпалась? - Глеб остановился напротив и, наклонившись, заглянул ей в глаза. - Ты хоть немного соображаешь?!
        Света кивнула торопливо, подтверждая, что все понимает и соображает. Только бы он отстал от нее, не смотрел пристально.
        Глеб махнул на нее рукой, отвернулся к раковине, налил воды прямо из крана. Сделал глоток и замер, уставившись куда-то поверх холодильника.
        Потом повернулся и снова уставился на Свету.
        Она поежилась под этим тяжелым взглядом и, всхлипнув, выдавила из себя:
        - Я понимаю, да. Но ведь теперь так получается, что никто и не знает, что эти деньги Кира мне отдала. Значит, никто их с меня и не потребует, правда?
        - Ты идиотка, - сказал Глеб спокойно. Как будто итог подвел. - Именно так и будут рассуждать в полиции. Кира умерла, значит денег теперь с тебя потребовать некому.
        - Ну да, - кивнула Света, надеясь, что все обойдется. Что Глеб, кажется, начал успокаиваться, и все скоро станет как раньше.
        - Что «да»? - спросил он почти ласково. - Подумай чуток дальше.
        Света растерялась окончательно и замерла под его взглядом, как кролик. Она и рада была подумать, но совершенно не представляла, о чем. Ей как раз сложившаяся ситуация уже не казалась катастрофической. Сначала, когда из телефонного разговора с Диной узнала, что из банка сообщили о просроченном кредите, она испугалась до трясущихся рук. Начала мысленно подбирать слова, чтобы оправдываться, обещать что-то, заведомо невыполнимое.
        Ведь ясно, что невыполнимое. Денег-то нет, и взять негде. Запаниковав сначала, постепенно Света пришла в себя и подумала, что звонили-то из банка не ей, там и не знают, что она имеет к тем деньгам какое-то отношение. Звонили родителям Киры, на которую та ссуда была оформлена. Значит, и спрашивать будут с родителей. Или вообще ни с кого не будут, раз заемщик умер. А про нее в банке не знают, значит и денег требовать не станут.
        И вдруг Глеб, которому почему-то все не нравится, предлагает ей подумать чуток.
        Она снова заплакала и посмотрела на него жалобным взглядом.
        - Поставь себя на их место, - предложил Глеб, тяжело вздохнув. - Кира взяла для тебя ссуду, ты деньги ей не вернула. Банк может требовать деньги только с Киры, а она умерла. Так?
        Света кивнула, так и не понимая, к чему он клонит.
        - И что получается? - Глеб помолчал, видимо надеясь, что Света закончит его мысль, но не дождался. - Получается, что тебе очень выгодня была ее смерть. Ты единственная, кто от этого выиграл.
        До Светы вдруг дошло, к чему он клонит. Она похолодела от ужаса. Так вот, оказывается, как все выглядит со стороны! И самое ужасное, что Глеб первым делом об этом подумал. Что же получается, он считает ее способной убить Киру?
        - Ты что?! - заорала Света, будто очнувшись. - Ты с ума сошел, что ли! Это не я!
        - Дошло наконец, - кивнул он удовлетворенно. - А еще вспомни на всякий случай, что в тот момент, когда все случилось, тебя возле мангала не было. И об этом знаю не только я. Там еще Маринка с Козиным были, так что прикрыть тебя я не смогу при всем желании.
        Да, именно так все и выходит. Смерть Киры была выгодна из всей компании только ей, и никто не видел ее в роковой момент. Совсем никто. Не подумала она, что в туалет стоит брать с собой свидетелей. И теперь получается, что она - главная подозреваемая.
        - Подожди, а как в полиции узнают, что я взяла у Киры эти деньги? В банке же не в курсе. А если про это не знать, тогда и меня подозревать не за что.
        - Узнают, не сомневайся. Ты же особого секрета из этого не делала. Кира, скорее всего, тоже. Рано или поздно кто-нибудь вспомнит, что ты деньги искала как раз в то время. Сложат два и два, и обязательно на тебя подумают.
        - Глеб, что мне делать? - прошептала Света, цепенея от страха.
        - В полицию надо идти. Рассказывать обо всем самой.
        - Как я туда пойду? Сам же говоришь, я у них первая подозреваемая буду.
        - Вот поэтому и надо идти самой. Пока подозревать не начали. Если станешь прятаться, тебе вообще никто не поверит, что ты не убивала. Ты ведь не убивала?
        Света помотала головой, больше всего на свете мечтая, чтобы ей поверил именно Глеб. Потому что, если даже он будет думать, что она убила подругу из-за денег, то тогда ей точно не выбраться.
        Глава 14
        АПРЕЛЬ
        Холодное апрельское солнце совсем не грело, но светило через лобовое стекло, как летом. До весенних жидких сумерек оставалось всего ничего, и эти отчаянные предзакатные лучи напомнили последний рывок обреченного, совсем, казалось бы, лишенного сил человека. Желание хоть перед смертью твердо встать на ноги.
        Павел поморщился, силясь отогнать мрачные ассоциации, и опустил козырек, отсекая слепящие лучи. Сколько ему тут еще сидеть? Предполагалось, что не больше пяти минут, ему даже двигатель велели не глушить. А прошло уже пятнадцать.
        Площадка у служебного входа была полупустой. Десятка полтора легковушек да две фуры с логотипами оптовой продовольственной компании на боках.
        За фурами он и остановился, решив, что лучшего места, чтобы спрятаться от камер наблюдения, не найти. Саня, правда, уверял, что никаких камер у служебного входа нет. Все камеры у главного, где народу гораздо больше. А здесь за кем следить? Но к Саниным словам он в последние дни начал относиться без прежнего безоговорочного доверия. Вот только поздновато он спохватился, нужно было раньше догадаться, что представляет из себя этот человек.

* * *
        С Саней Горобцом они когда-то ходили в один спортивный зал. Было это давно. Так давно, что встретив пару месяцев назад, он его не сразу узнал. А когда узнал в раздобревшем тридцатилетнем мужике доходягу-парня, еле-еле жавшего от груди тридцатку, не сразу вспомнил, как того зовут. Вертелось в голове что-то «някающее» - Веня, Деня… Оказалось Саня. Он сам напомнил, выкинув вперед жесткую ладонь. Пришлось пожимать, задавать дурацкие вопросы про жизнь и про «как оно вообще». Даже пиво пришлось пить с ним в какой-то совсем зачуханой пивнушке, где столы были покрыты изрезанными клеенками, а пиво наливали в пластиковые стаканы. «Все равно побьете, - буркнула неопрятная девица, ставя перед ними эти шаткие стаканы. - Какая разница, из чего пить?».
        Разницы для Павла тогда, и правда, не было никакой. Он только-только начал выкарабкиваться из затянувшейся на два года унылой тоски и безнадеги. После развода все пошло прахом. Да и сам развод, в общем-то, случился не просто так. Неправильно все пошло еще до него. Женитьба эта, если разобраться, была большой глупостью. Хотелось кому-то чего-то доказать. Непонятно, правда, кому. Скорее всего, самому себе. Что не бабник совсем, что готов к долгим стабильным отношениям, что порхания от одной бабы к другой - это просто поиски единственной, судьбой приготовленной.
        Вот только за полгода до этого он сам же отмахнулся от разговора о предназначенности друг другу судьбой, который вдруг завела совершенно потерянная Кира. Она тогда, при последнем их разговоре, выглядела совсем раздавленной. Как кошка, размазанная по дороге плотным автомобильным потоком. Ему тогда совсем не было ее жалко. Наоборот, раздражала невероятно этой своей нечеловеческой преданностью и пониманием. Лучше бы уж, как все бабы, истерику закатила, чем сидеть вот так, с выражением ужаса на бледном лице.
        От Киры он тогда поспешил отделаться побыстрее, и даже решил на звонки не отвечать, если что.
        Но она не позвонила ни разу.
        Ни тогда, ни потом, за все шесть лет, что прошли незаметно, как тягучие осенние выходные. Вроде и было что-то, но ничего не помнилось. У него даже в Новый год ничего внутри не екнуло. Хотя всегда, с самого детства, ждал в эту ночь чего-то особенного. А в этот раз выпил «в одного» бутылку водки и уснул прямо за кухонным столом, под работающий телевизор.
        Проснулся первого утром с затекшей до деревянного состояния шеей, и понял, что это предел. Если не изменит хоть что-то сейчас, ничего у него уже не будет, кроме дебильного телевизионного бормотания. Он тогда будто очнулся, сгреб в мусорное ведро остатки вчерашней закуски, открыл форточку, чтобы проветрить как следует, а сам пошел пройтись. Тоже проветриться.
        Народу на улицах не было совсем, и он дошел, наслаждаясь непривычной свободой, до сквера в четырех кварталах от дома, в котором никогда не бывал раньше. Или просто не помнил? В сквере прошел по главной аллее, свернул в боковую (ноги будто сами несли, а он решил не сопротивляться, отпустить себя), присел на скамейку.
        Утренняя новогодняя тишина навалилась на плечи, укрыла голову. Даже обычных городских звуков не было, все отсыпались после ночного веселья. Не звенели трамваи, не шумели машины. Павлу казалось, что он слышит, как щелкает, переключаясь, светофор на перекрестке, как скребут мелкими коготками снежинки, скатываясь с рукава.
        Он оторвал взгляд от снежинок, поднял глаза, и прямо перед собой увидел Киру.
        Она шла, не глядя по сторонам, сосредоточенная и как будто немного нездешняя, не из этого, послепраздничного, мира. Независимая. Отдельная.
        Сердце екнуло, и холодом сдавило виски. Павел, чуждый любым суевериям и тем более знакам судьбы, вдруг понял отчетливо, что неспроста пришел в этот сквер именно сегодня. Тот утренний толчок все исправить был тоже неспроста. Возможно, это и есть его единственный шанс выбраться из мутной трясины, в которой он оказался.
        Он рванул вслед за Кирой, и только потом обратил внимание на санки, которые она тянула за собой. И на ребенка в этих санках, судя по цвету и фасону куртки, мальчика.
        С Саней они столкнулись в конце января, выпили холодного пива в плохо отапливаемой пивнушке. К концу ничего не значащего разговора он мечтал только об одном: поскорее закруглиться и сбежать в свою, хоть и маленькую, хоть и запущенную, но достаточно теплую квартирку. Обменявшись наскоро телефонами, он и думать забыл про Саню Горобца. Даже предположить не мог, что именно тот сыграет важную роль в его дальнейшей судьбе.
        Саня позвонил девятого марта.
        - Здорово! - раздалось в трубке таким тоном, будто они только вчера расстались. - У тебя машина на ходу?
        - На ходу, - ответил он на автомате, пытаясь сообразить, кто такой этот «Саня зал», что высветился на дисплее, и главное, что за дело Горобцу до его машины?
        - Тут такое дело, - бодро сообщил тот. - Можно неплохо заработать.
        Предложение поучаствовать в ограблении инкассаторской машины поначалу повергло его в шок. Нет, если быть точным, сначала он вообще решил, что это шутка такая идиотская. Даже улыбнулся снисходительно. Озадачился уже потом, когда Саня начал с энтузиазмом убеждать его, что на самом деле все не так страшно. Главное - эффект неожиданности. Инкассаторы тоже люди, тоже могут расслабиться и испугаться. Тут важно действовать быстро и решительно.
        - Мы же не банк грабить будем. Туда действительно не пробиться, да и охрана там настоящая. Мы возьмем выручку только с одной точки. Из-за нее никто не станет дергаться. Это же копейки для них! А для нас нормальный куш. От большого взять немножко - это, сам знаешь, не грабеж, а дележка. Мы наглеть-то не будем.
        Он тогда отказался наотрез. Не раздумывая. И в решении своем нисколько не сомневался. До самого вечера, до тех пор, пока не вернулся в доставшуюся от бабки квартирку в аварийном доме.
        Вот там, в тесной кухоньке, глядя на темные потеки на вечно промерзающей за зиму стене, он впервые усомнился в своей правоте. Может, Саня не такой уж и дурак? Что толку с его порядочности, если он проваливается в яму безденежья и отчаяния с каждым днем все глубже? Закончится тем, что его просто шарахнет по голове куском отвалившейся с потолка штукатурки. Вон пятно сырое как раз над его табуреткой. Крыша тоже аварийная, а снег тает, в положение управляющей компании не входит. Так что, закончиться дни Павла Радова могут гораздо раньше, чем он себе надумал. Возможно, и спиться не успеет, просто сдохнет под завалами аварийного дома.
        Бежать отсюда ему некуда. Свою однушку они с женой продали, когда разводились. Жена, не будь дурой, свою долю взяла и в Листвянке исхитрилась что-то купить, не стала держаться за город. А он, дурак, все планы строил. Как продаст бабкину квартирку, добавит полученные от раздела деньги и купит что-то приличное. Или того лучше - получит новую квартиру взамен, когда их наконец сносить надумают. Мечтать не вредно! Никому не нужна оказалась бабкина развалюха, и под снос в ближайшее время их дом не пойдет, что-то там изменилось в градостроительных планах. А значит, можно забыть про надежду получить жилье взамен аварийного. Живите как хотите, утепляйте стены и латайте крышу самостоятельно.
        Деньги как-то незаметно закончились, испарились. Он даже не сразу поверил, когда сунулся в очередной раз в тайничок и обнаружил сильно уменьшившуюся пачку.
        Очень хорошо запомнил он то свое состояние. Перебирал враз похолодевшими пальцами оставшиеся купюры и вдруг отметил, спокойно, как со стороны, что руки трясутся. Как у алкоголика. Или он и есть уже алкоголик? Эта мысль тогда испугала сильнее, чем растраченные непонятно куда деньги.
        Не было денег, не было перспектив, не было никакой надежды все исправить.
        Был только Саня с идиотским предложением.
        И тогда Павел испугался во второй раз. Испугался, что был слишком убедительным, и Саня больше не появится.

* * *
        Из-за фуры ему ничего толком не было видно. Только «морду» инкассаторского броневичка, подъехавшего почти к самой двери. Водитель его по сторонам не смотрел, сидел, опустив голову.
        Павел усмехнулся, вспомнив Санины уверения, что «инкассаторы тоже люди». Пока так все и выходило. Вот хоть водилу этого взять. Наверняка по инструкции должен контролировать территорию вокруг, а он, похоже, в телефон уставился. В игрушки играет или нежные послания кому-то шлет. Хотя, для нежных посланий он, пожалуй, староват. Мужику явно за пятьдесят, на пенсию скоро, вот и расслабился на непыльной работе.
        Может и обойдется еще. Больше всего Павлу сейчас хотелось, чтобы этот грузный пожилой дядька и дальше был таким же расслабленным. Пусть втыкает в свой телефон, пусть мечтает о скорой пенсии. Главное, чтобы помнил не про инструкции, а про детей и внуков. Так будет лучше для всех.

* * *
        Павел до последнего момента старался не думать о том, что им предстоит. Сначала, когда пытался задавать вопросы и уточнять, натыкался на странное нежелание остальных подельников делиться планами.
        - Тебе не надо об этом думать, - спокойно, но твердо сказал Хохол, их главный, с которым Саня свел Павла уже перед самой «операцией». - Твое дело встать незаметно и двигатель не глушить. И потом рулить, не оглядываясь.
        - Меньше знаешь - крепче спишь, - сунулся было Саня, но сразу замолчал под тяжелым взглядом Хохла.
        Хохол был главным. Чтобы это понять, не обязательно было слушать Саню. Этот мужик единственный вел себя спокойно и уверенно. Может быть, даже слишком уверенно, отметая заранее любые попытки усомниться в правильности принятых решений. Павел поймал себя на мысли, что боится встречаться с Хохлом взглядом. Как с диким зверем, которому ни в коем случае нельзя смотреть в глаза, если не готов вступить с ним в схватку.
        К схватке Павел точно не был готов, поэтому предпочел заткнуться и не задавать больше вопросов.
        Хотя вопросов было достаточно. И самый главный: что они собираются сделать с инкассаторами? Как рассчитывают убедить вооруженных людей отдать выручку?
        Павел взглянул все же на Хохла и понял, что не хочет услышать ответ на этот вопрос. Ему удобнее надеяться, что «инкассаторы тоже люди».
        Саня, балаболивший почти без остановки, так что к нему никто особенно и не прислушивался, как к радио на стене, уловив состояние Павла, начал убеждать его, что никто инкассаторов не тронет, что расчет весь как раз на первоначальный мгновенный испуг. Много ли человеку надо, чтобы испугаться?
        Хохол слушал Саню молча, едва заметно усмехаясь. Потом сказал тихо, но твердо:
        - Ничего с инкассаторами не сделается, не переживай. Нам мокруха ни к чему, это уже другая статья, если что.
        Саня кивал старательно, как школьник, всем видом показывая, что нисколько не сомневается в словах вожака.
        Их третий, здоровый детина с лицом опытного алкоголика, сидел молча, смотрел на Хохла не мигая, как плохо вырезанный деревянный идол.
        Компания у них подобралась аховая.

* * *
        К торговому центру они подъехали раньше инкассаторов.
        Две недели перед этим Саня со здоровым Витьком попеременно наблюдали за подъезжающим броневичком. Засекали время. Получалось, что инкассаторы на удивление пунктуальны. Разница между временем их визитов в магазин не составляла больше пяти минут. Только однажды они задержались почти на полчаса, когда неподалеку случилась авария и покореженные автомобили перегородили почти всю улицу.
        В остальные дни, вернее вечера, броневичок, окрашенный в фирменные цвета банка, подъезжал к служебному входу без четверти восемь. Иногда без десяти, но не позже.
        Они подъехали в половине восьмого.
        - Встань где-нибудь, чтобы не сразу видно. - Хохол крутил головой с озабоченным видом, будто высматривая место, где нужно остановиться.
        Павел усмехнулся одной половиной рта и легонько крутанул руль вправо, направляя машину под бок к громадине-фуре. Желание Хохла ежеминутно подчеркивать свое главенство уже не раздражало, веселило. Своим стремлением к нарочитому, показушному доминированию он напоминал придурка-дембеля, сходящего на родном полустанке в «парадке», изуродованной самодельными аксельбантами и эполетами. Хохлу тоже важно было получать ежеминутно подтверждения собственной значимости. Чаще всего в мелочах.
        - Двигатель не глуши, - снова велел он Павлу, когда тот остановился.
        Как будто без его советов никто ни о чем не догадается.
        Павел снова кивнул.
        На улице уже собирались ранние весенние сумерки. Над темной, в лишаях грязного весеннего снега землей ветер гонял упаковочные пакеты и еще какой-то мелкий хлам из мусорных контейнеров, стоявших здесь же, на пятачке у служебного входа. Воздух казался серым и промозглым. Уже не зима, еще не весна - так, непонятно что, безвременье.
        Павел проследил взглядом за причудливой траекторией грязного пакета, взмывшего вдруг до уровня второго этажа, и привычная в последнее время тоска мягко обхватила его за плечи. Что он вообще здесь делает, с этими уродами?
        - Так, на выход! - снова напомнил о себе Хохол и обернулся к сидящим на заднем сиденье Сане и Витьку. - Нечего прохлаждаться, надо успеть занять позицию.
        Он достал из-за пазухи пистолет, вытащил обойму и картинно загнал ее обратно. Не иначе, почувствовал себя ковбоем.
        Павел зажмурился, чтобы не видеть этой самодовольной рожи. В затылке разливалась холодом тревога. Он с силой потер лицо ладонями, открыл глаза и тоже обернулся. Краем глаза успел заметить, что Саня тоже спрятал пистолет поглубже в карман, пытаясь скопировать такое же «ковбойское» выражение морды, как у Хохла. Идиоты! Какие же они идиоты! И он дебил, что поверил в обещания не трогать инкассаторов. Как вообще можно было подумать, что эти придурки упустят возможность показать свою крутизну? «Отморозки! - пронеслось в голове. - Они отморозки полные!»
        Здоровый Витек вжикнул молнией спортивной сумки и первым полез из машины. В сумке у него лежал обрез двустволки, купленной у какого-то спившегося окончательно деда.
        - Мотор не глуши, - еще раз напомнил Хохол перед тем как выйти.
        Саня уже подпрыгивал снаружи, не то от холода, не то от нетерпения. А может, от охотничьего азарта. Он вообще был как-то странно возбужден, и всю дорогу болтал больше обычного, нес какую-то откровенную ерунду. Может, выпил для храбрости. Впрочем, спиртным от него совсем не пахло, и стекла в машине не запотели, как обычно в таких случаях. От адреналина, что ли, Саню так прет?
        Лихая троица моментально растворилась в окружающем пейзаже, подельники попрятались в заранее присмотренных местах, и Павел остался один на один со своими подозрениями и тоскливой, тянущей тревогой. С каждой минутой ему становилось все страшнее. Мелькнула даже мысль уехать отсюда, пока ничего не случилось. Может, подельники его откажутся от своей безумной идеи, когда поймут, что остались без колес.
        Инкассаторская машина подъехала без опоздания. Водитель их лихо развернулся на свободном пятачке, сдал задом почти к самому входу. Хлопнули разом обе двери: пассажирская и задняя. Мужик, выбравшийся из кабины показался Павлу смутно знакомым, но он не смог сразу вспомнить, где видел раньше этого приземистого усатого дядьку. Вряд ли знакомый, просто лицо запомнилось.
        Усатый вместе со вторым инкассатором быстро исчезли из его поля зрения, и время потянулось, как подсохший клей. Оставалось только ждать, и вряд ли хорошего.
        Павел осознал вдруг, что сидит, наклонившись вперед, почти к самому стеклу, вцепившись пальцами в руль. Шею ломило невыносимо. Но выпрямиться - означало перестать видеть даже то немногое, что он видел сейчас. Тогда останется просто сидеть болваном, совершенно не контролируя ситуацию.
        Хотя, что его не устраивает? Павел зло усмехнулся и сжал кулаки. Болваном он был с самого начала. И подельники его воспринимали его исключительно болваном. Ведь даже другой машиной никто не озаботился, так и поехали на его собственной. Хохол пообещал, что потом они машину сожгут на пустыре, а Павлу из полученных денег выделят на новую. Нужно будет только заявить об угоне, вот и все.
        Тогда он успокоился и поверил, и всю дорогу отгонял от себя тревожные мысли, а теперь понял отчетливо, что никого его возможные проблемы не волнуют. Хохол вообще думал только о себе и решал задачи просто. Нужна машина с водителем? Значит, нужно найти лоха с тачкой, вот и все. Будущее этого лоха Хохла совсем не заботило.
        Липкий холодок пробежал по спине, от затылка к копчику, и в голове опять вспыхнуло спасительное: «Бежать! Уехать прямо сейчас!». Но оцепеневший от нового знания Павел сумел только дотянуться неверной рукой до «бардачка» и вытащить оттуда нож.
        Нож этот он купил давным-давно в каком-то туристическом магазине, какое-то время любовался совершенной формой, примеривал к руке, а потом благополучно забыл о нем. Сунул в машину, и ни разу не вспомнил до сегодняшнего дня. Сейчас он снял мягкие ножны и сунул нож под сиденье. На всякий случай.
        Больше ничего не успел, потому что в следующую секунду бежать уже стало поздно.
        В полусонной вечерней тишине грохнул выстрел, и следом еще один, не такой оглушительный. Павел пригнулся к рулю, втянул голову в плечи. Со своего места ему было видно только как моментально вскинулся расслабленный водитель броневичка, выкатился наружу, неуловимым движением опустившись на одно колено. В тот же миг на плече у него расползлось кровавое пятно, водитель схватился здоровой левой рукой за плечо, а правой выстрелил в подбегавшего Саню. Тот на бегу опрокинулся навзничь, ударился с размаху затылком о заледеневший асфальт и так и остался лежать, с выражением идиотского азарта на лице, под пролетающими над ним грязными полиэтиленовыми пакетами.
        Следующий раздавшийся выстрел уронил на землю раненого водителя. Тот свалился грузно, осел кучей и затих.
        Павел, как завороженный, вышел из машины, и тут же присел, прикрыл голову руками - со стороны торгового центра раздались один за другим еще два выстрела.
        Вдруг стало очень тихо. А может, это ему так показалось, заложило уши или еще что…
        Павел шагнул к лежащему Сане и увидел, наконец, всю картину, целиком.
        Саня был окончательно мертв. Это становилось ясно при первом же взгляде на его странно неподвижное лицо. Водитель тоже признаков жизни не подавал. Из-за дальней фуры торчали ноги здорового Витька. «Отбегался Витек» - машинально отметил Павел и перевел взгляд на площадку перед входом.
        Усатого дядьку, показавшегося смутно знакомым, он узнал только по комплекции. Вместо лица у него было кровавое месиво, но мужик оказался живучим, еле заметно шевелился и силился подняться на локте. Второй инкассатор лежал чуть дальше, лицом вниз в луже крови.
        Ошеломленный видом недавней бойни, Павел стоял в полный рост, даже не думая прятаться от шальной пули. Да и откуда могла взяться эта пуля, если все участники лежали перед ним? Почти все. Не было только Хохла.
        Едва Павел успел подумать, как тот выскочил из-за ближайшей фуры с двумя инкассаторскими сумками и заорал:
        - Чего ты выперся?! Давай в машину!
        Павел, не успев ничего сообразить, ринулся обратно. Но потом все же притормозил и, обернувшись, увидел как Хохол подбежал к броневику и рванул на себя заднюю дверь.
        Зачем? Мало ему было двух полных сумок?
        Вдруг раздался выстрел, Хохол заорал и, схватившись за шею, выстрелил в открытую дверь раз-другой-третий. Стрелял бы и еще, но патроны, судя по всему, закончились.
        Хохол, матерясь, сполз вниз, цепляясь окровавленными руками за дверь броневика.
        «Вот теперь точно все!» - подумал Павел с каким-то даже облегчением.
        Нужно было уезжать как можно скорее. Но вид корчащегося от боли Хохла не давал этого сделать.
        Он двинулся к раненому, и вдруг заметил краем глаза, что окровавленный усатый приподнялся-таки на локте и теперь целится в их сторону. Пистолет плясал в ослабевшей руке, и это давало Павлу хоть какой-то шанс. Он подобрал выпавший Санин «макаров» и в три шага добежал до лежащего усатого.
        Покойный Витек хоть и был тугодумом, однако сообразил, что стрелять нужно в голову, пробить бронежилет надежды не было. Что за калибр был у дроби, которой этот придурок зарядил обрез, неизвестно, но лицо усатого представляло собой красную кашу, сквозь которую зло смотрел единственный уцелевший глаз. Левая нога была прострелена в двух местах, и, судя по ранам, из пистолета. Павел поднял «макаров» и сглотнул пересохшим горлом. Еле живой мужик перевел на него ненавидящий взгляд и дернул слабеющей на глазах рукой с пистолетом в его сторону.
        Павел ударом ноги выбил у него оружие и побежал, не оглядываясь, к броневику.
        Подхватил подмышки стонущего Хохла и потащил к машине.
        Зачем он спасал сейчас этого отморозка, Павел не смог бы сказать даже самому себе. Видимо, не хотел, чтобы Хохол корчился в луже собственной крови на заледеневшем, заплеванном асфальте, как несчастный изуродованный усатый.
        - Деньги, - прохрипел Хохол, когда Павел втолкнул его на заднее сиденье. - Деньги забери.
        Пришлось вернуться к броневику.
        Павел бежал, подгоняя сам себя - времени прошло очень много, наверняка кто-то успел уже позвонить ментам, и те подъедут с минуты на минуту. Но после всего, что произошло на его глазах, остаться еще и без денег было глупо и обидно.
        «Так получится, что Саня с Витьком не зря погибли» - успокоил сам себя Павел, хватая оброненные Хохлом мешки. Подняв голову, он увидел прямо перед собой лицо еще одного инкассатора, совсем молодого светловолосого парнишки, лежавшего внутри кузова. Так вот кто ранил Хохла! Вот в кого тот всаживал одну за одной пули, пока пистолет не начал клацать вхолостую. Откуда он только взялся, этот третий? Ведь инкассаторы всегда приезжали вдвоем, не считая водителя.
        Павел бросился назад к машине, кинул мешки с деньгами на пассажирское сиденье и вцепился в руль, пытаясь унять дрожь в руках.
        - Сука! Откуда ж он взялся? - подвывал на заднем сиденье Хохол. - На хрена они втроем-то ездят, козлы?!
        Павел рванул с места, вылетел на улицу через три полосы, едва не столкнувшись с маршруткой, и погнал вперед, стараясь не просто уйти как можно дальше от этого поганого места, но и забыть как можно скорее обо всем.
        Мало что осознавая, он гнал по вечерним улицам на выезд из города, слушая маты и стоны раненого Хохла.
        И вдруг вспомнил, где он видел того усатого мужика.
        Он видел его во дворе банка, когда стоял там с Кирой на берегу огромной лужи и жмурился от робкого весеннего солнца.
        «Здравствуй, Кирочка! На солнышке греешься?»
        Это был тот самый веселый дядька, и от того, что он перестал быть просто смутно знакомым мужиком, а обрел вполне ясный образ, стало еще тоскливее. Особенно, когда вспоминалось, с какой ненавистью смотрел он на Павла единственным уцелевшим глазом.
        Глава 15
        МАЙ
        Остатки закусок сложили в тарелки и контейнеры, кое-как прикрыв ненадежными пластиковыми крышками. Холодильника в офисе не было, но не выбрасывать же колбасу и салатик с чипсами! Проблему решили привычным способом - составили посудины на подоконнике и утешили сами себя тем, что «от окна прохладно, и до утра не испортится».
        Глеб тогда привычно усмехнулся, но ничего не сказал. Во-первых, пытаться переубедить офисных теток в вопросах, касающихся кулинарии и организации «праздничного стола» бесполезно. Во-вторых, он и так уже наговорился за этот вечер.
        Он вообще не любил разговаривать с людьми. Еще когда тема была интересная, куда ни шло. Но болтать ни о чем, просто, чтобы не молчать - это ему было непонятно. Во время работы избегать разговоров получалось. Всегда можно было сделать сосредоточенный вид, и неудачливый собеседник сам понимал, что пристает очень невовремя и некстати - человек делом занят. К тому же, работать ему чаще всего приходилось, исправляя чужие «косяки», и тут уж чувство вины здорово тормозило желающих пообщаться. Даже секретарша Олечка в такие минуты смотрела на Глеба с благоговейным трепетом. Как же, вот только что компьютер «не включался», а пришел молчаливый и загадочный системщик, и вполне возможно, что все и заработает. Главное его не отвлекать.
        Но такие штуки проходили в рабочее время. А вот во время корпоративов или просто посиделок в честь дня рождения, как сегодня, тщательно культивируемая загадочность выходила Глебу боком. Увильнуть с подобных мероприятий было невозможно. Жаждущий неформального общения коллектив вцеплялся, как клещ, на разные голоса уговаривая «посидеть немного». Чем сильнее ты брыкался, тем активнее уговаривали. Проще согласиться. Глеб соглашался, и потом изображал, как ему классно и как он страшно рад. Непонятно, чему нужно было радоваться, но изображать приходилось, чтобы не приставали лишний раз.
        Сегодня посиделки затянулись дольше обычного, и Глеб устал невероятно. Честное слово, проще отработать двадцать часов без перерыва, чем натужно веселиться с коллегами. К исходу третьего часа он уже никого видеть не мог, поэтому, когда все начали расходиться и договариваться, кто с кем поедет на такси, сослался на необходимость еще поработать и остался, наконец, один в благословенной тишине опустевшего офиса. Он даже снял боковую крышку с системного блока секретарши Олечки, чтобы отстали наверняка.
        Когда на лестнице стихли шаги последнего из коллег, Глеб вернул крышку на место и включил кофеварку.
        Домой ехать не хотелось. Вчерашний разговор со Светкой еще лежал тяжелой чугуниной где-то в самой глубине души. Светка, конечно, дура, но дело не в этом. Что-то другое глодало его, не давало успокоиться. Глеб отодвинул жалюзи на окне и посмотрел на темную улицу, едва освещенную жидким светом редких фонарей. Окна их офиса выходили не на проспект, а на тихую боковую улочку. Летом вид из окна был приятным, старые тополя выросли почти до третьего этажа и, хоть заваливали все вездесущим пухом, все же настраивали своим видом на пасторальный лад. Но сейчас еще не было пуха, а молодые листочки, дружно выстрелившие за прошлую жаркую неделю, как будто скукожились под холодным дождем. Да еще фонари эти. Желтые, болезненные, и горят через один. Ночная чернота сожрала и улочку, и тополя - остались только эти тоскливые, невнятные пятна света.
        Глеб глубоко вздохнул, вернул жалюзи на место и, покосившись на кофеварку, придвинул поближе тарелку с остатками мясной нарезки. Смастерил пару бутербродов, щедро перемежая карбонад сыром и кусочками огурца (огурцы точно до завтра не доживут), вылил кофе в любимую кружку. Окинул взглядом этот милый сердцу натюрморт и включил музыку на компе. Вот это настоящий приятный вечер, не то что недавний «деньрожденья». Еще бы покурить.
        Курить в офисе было запрещено, но Глеб, оставаясь после работы, частенько этот запрет нарушал. Никого ведь нет, значит и дым никому не помешает. К тому же, он всегда тщательно проветривал.
        Сейчас он тоже не смог отказать себе в маленьком удовольствии. Приоткрыл окно, впустив в комнату влажный ночной воздух, и сел на подоконник, с удовольствием сделал первую, самую вкусную, затяжку. Он выпускал дым в темноту кольцами, пытаясь разглядеть, куда они улетают. И вот так следя за коротким полетом очередного кольца, вдруг понял, чем так мучил его вчерашний разговор со Светкой. Не то страшно, что эта дуреха вляпалась в поганую ситуацию, а то, что она, как оказалось, подставила Киру. Пусть той уже все равно, но Глебу неприятно было думать, что из-за Светкиного идиотизма может пострадать репутация очень дорогого ему человека. Пусть Кира мертва, но ему было больно от мысли, что о ней могут подумать плохо.
        Надо будет завтра же сгрести Светку и сходить с ней вместе в полицию.
        Он не спеша выпил кофе и съел бутерброды, пробежался по любимым сайтам, еще разок покурил, разгоняя рукой дым, который не уходил сразу в окно. Еще немного посидел расслабленно, лениво гоняя в мозгу мысль про завтрашний визит к ментам. Потом выключил комп, проверил, закрыл ли окно (а то однажды забыл, и ночной дождь налил на подоконник здоровую лужу, уборщица потом орала, как потерпевшая) и вышел, тщательно заперев офисную дверь на оба замка.
        В коридоре было тихо, только шаги Глеба отдавали гулким эхом.
        Он шел, не торопясь, привычно скользя взглядом по дверям соседних офисов. Все было как всегда: тихо, гулко, безлюдно. Так, как он любил.
        Проходя мимо двери фирмы «Квазар» он вдруг остановился, будто налетел на невидимую стену. Дверь эта нарушала привычную картину, потому что оказалась открытой. Совсем немного, на сантиметр, но это было так дико, так неправильно среди этой ночной тишины.
        Глеб замер и прислушался. Теперь ему уже явственно слышались шаги внутри, хотя свет в офисе не горел. Вглядевшись в дверную щель, он заметил мечущийся по офису луч, небольшой, как от фонарика. Или это ему показалось? Если подумать, кому что могло понадобиться в офисе ночью? У них там и ценного-то ничего нет, обычная мелкая фирмочка, непонятно чем занимающаяся. Скорее всего, просто забыли запереть дверь, а шаги и луч - это звуки с улицы и свет фонаря за окном.
        Глеб толкнул дверь и, шагнув внутрь, зашарил рукой по стене в поисках выключателя.
        Вдруг затылок обожгло болью, мгновенно заполнившей не только голову, но и все его существо, и сознание провалилось в пронзительную черноту.

* * *
        От следственно-оперативной группы Димыч отстал, и теперь догонял их бегом по лестнице. Можно было, конечно, дождаться лифта, но хотелось на всякий случай изобразить служебное рвение. Тем более, что если быть совсем честным, то не отстал он, а просто опоздал на работу. Хорошо, дежурный на входе его тормознул и сказал, что все поехали на труп. Так что, можно было сделать вид, что капитан Захаров и не опаздывал вовсе, а просто ехал на своей машине, а не на служебной со всеми.
        Не успев толком отдышаться, он протиснулся сквозь стоящих в дверях сотрудников фирмы «Квазар» и чуть не споткнулся о лежащего возле самой двери убитого.
        Кивнув молча Толику и знакомому эксперту, он поискал взглядом дежурного следователя и к огромному своему удивлению не нашел. Тогда осторожно переступил через ноги трупа и пробрался по стеночке к Толику, который сидел на столе и болтал в задумчивости ногами. Ну точь-в-точь как шестиклассник на перемене.
        - Следователь кто сегодня? - спросил Димыч, присаживаясь рядом.
        - Новенькая какая-то, - мотнул головой Толик и задел ногой стул. - Извините, - сказал он повернувшемуся недовольному эксперту, торопливо поднимая упавшую мебель. - Все из рук сегодня валится.
        Димыч посмотрел в сторону, указанную товарищем и заметил, наконец, новенькую следовательшу, примостившуюся со своей папкой на краю стола, заваленного бумагами. Была она девчонкой молодой, но раньше времени располневшей, невыразительной, со слишком крупным носом и тонкими губами. Да еще и брови хмурила, чтобы казаться строгой и серьезной. Ничего интересного, в общем, не было в новой следовательше, и Димыч отвернулся.
        - А чего сидим? - поинтересовался он у Толика.
        - Команды не было, - пожал тот плечами. - Только подъехали ведь. Сейчас Ермолаев сфотографирует все, опишет, потом перевернет потерпевшего, чтобы можно было опознание провести, вот тогда и рванем по офисам. А сейчас непонятно даже, куда первым делом бежать. Чей покойничек-то?
        - Не местный разве?
        - Не-е-е, местные говорят, что у них все живы. Вон директор их в дверях топчется. Клянется, что его сотрудники все на месте. А ты чего опоздал-то?
        - Собаку к ветеринару возил. Лапу он порезал утром на прогулке, ездили зашивать.
        Димыч спрыгнул со стола и подошел поближе к лежащему на животе убитому, присел на корточки возле испачканной кровью головы, попытался заглянуть в лицо.
        - Не трогать ничего! - привычно рыкнул эксперт Ермолаев, больше напоказ, для толпившихся в дверях людей, чем для опытного опера Захарова. - Сейчас перевернем и любуйся сколько хочешь.
        Но Димыч уже разглядел покойника и, подняв голову, обрадовал Толика:
        - Старый знакомый. Свидетель Зиновьев собственной персоной.
        Толик, присвистнув, тоже подошел и присел рядом, не обращая внимания на ворчание эксперта.
        - Раз вам так невтерпеж, помогите перевернуть, - велел тот.
        Убитого перевалили сначала на бок, потом на спину и удостоверились, что это в самом деле Глеб Зиновьев.
        - Как в деревне живем, - проворчал Димыч. - Одни и те же люди по сто раз то свидетели, то потерпевшие - ни одного нового лица.
        - А по какому делу он у вас свидетелем проходит? - Следовательша тоже оторвала толстый зад от стула и теперь рассматривала труп с брезгливым любопытством.
        - Самоубийство.
        Следовательша поскучнела и отошла. Надежда спихнуть это дело кому-то другому погасла, едва забрезжив.
        Опера потоптались еще немного рядом с экспертом и отправились на обход офисов.
        На то, чтобы побеседовать с людьми, работающими на этом этаже и с вахтером на входе, у них ушло часа полтора. Когда вернулись, труп Зиновьева уже увезли, а эксперт Ермолаев увлеченно фотографировал место, где тот лежал, и обстановку в офисе. Потом быстренько захлопнул чемоданчик и резво устремился к выходу, но был пойман за рукав невозмутимым Димычем. Ермолаева, в отличие от новой следовательши, он знал давно, поэтому не церемонился.
        - Удар тупым твердым предметом, - отрапортовал тот, даже не пытаясь вырваться. - Где-то с двадцати двух до двадцати четырех часов, предположительно перелом основания черепа, но точнее судмедэксперт скажет, к нему приставайте.
        - А чем ударили?
        - Вон статуй валяется, - Ермолаев ткнул пальцем в лежащую на полу черную статуэтку, изображающую девку с коромыслом. - Каслинское литье, коллекционная вещь, между прочим. Как специально! У всех нормальных людей в офисах ксероксы и принтеры, в крайнем случае дыроколы, а у этих, понимаешь, железяки высокохудожественные.
        - А тебе бы хотелось, чтобы ему принтером голову разбили? - ехидно уточнил Толик.
        - Принтером еще бабушка надвое сказала, разобьешь или нет. А этой хренью наверняка. Особенно, если хорошенько размахнуться. Кстати, судя по расположению раны, убийца ниже ростом, чем потерпевший, правша. Больше пока ничего сказать не могу. Образцы тканей с основания статуя я взял, как мог, так что попозже скажу точно, ей или не ей. Но уверен, что ей. Кстати, пальцы с нее протерли, грамотные все стали, сериалы про ментов смотрят.
        После этого проникновенного монолога Ермолаев осторожненько высвободил рукав из цепкой лапы Димыча и, помахав на прощание рукой, юркнул в лифт, очень кстати подошедший.
        Опера проводили резвого эксперта взглядом и пошли докладывать следователю о результатах обхода.
        - Анжела Георгиевна, мы закончили, - сообщил Толик и преданно уставился следовательше в глаза.
        Димыч поморщился. Она еще, оказывается, и Анжела! О чем, интересно, папа с мамой думали, когда называли таким именем вот эту невзрачную тумбочку? Или она не всегда такой была? Может, в детстве выглядела, как ангелочек, а потом вот так… разрослась. Он еще раз внимательно посмотрел на излишне серьезную Анжелу Георгиевну и решил что даже при самых неблагоприятных условиях из ангелочка такое вырасти не могло бы. Промахнулись родители с именем.
        Толик тем временем рассказывал о результатах. Выходило не густо.
        Коллектив фирмы, в которой работал убитый Зиновьев, вчера вечером отмечал день рождения старшего менеджера, поэтому все задержались на работе дольше обычного. Разошлись уже около десяти вечера. Все, кроме Зиновьева. Тот сослался на неотложные дела и остался в офисе. Дверь в офисе утром была закрыта на ключ, как положено, внутри все тоже оставалось на своих местах, ничего не пропало. Судя по всему, Зиновьев закрыл офис и пошел на выход, но что-то привлекло его в соседнем помещении, он туда зашел и получил по голове «статуем». А вот зачем он сунулся в чужой офис?
        - Может на грабителей наткнулся? - предположил Толик без особой надежды. На первый взгляд, брать в офисе фирмы «Квазар» было нечего.
        - У вас точно ничего не пропало? - строго спросила следователь Анжела у растерянно топтавшейся неподалеку бухгалтерши.
        Та помотала головой и развела руками, но как-то не очень уверенно. А может, просто терялась от резкого тона Анжелы Георгиевны. Бухгалтер была старше ее раза в два, но как видно, так и не научилась не реагировать на чужие фанаберии, принимала все за чистую монету. Или просто была слишком робкой и неуверенной в себе, такое тоже бывает.
        - Да что у нас может пропасть? - вклинился в разговор директор «Квазара», молодой, лет тридцати, парень с совершенно рыбьими, почти бесцветными глазами. До этого момента он предпочитал отмалчиваться.
        - Ну мало ли… - многозначительно произнес Димыч и посмотрел на директора в упор. Обычно это срабатывало, заставляло нечистых на руку руководителей нервничать, тем самым давая возможность сделать первый шаг в расследовании. Человек спешил снять с себя посторонние подозрения и рассказывал много чего интересного.
        Но с рыбоглазым директором этот номер не прошел. Может он ни в чем противозаконном не был замешан, а может просто нервы были крепкие, только к намекам капитана Захарова он остался совершенно глух.
        - А чем ваша фирма занимается? - зашел с другого боку Димыч.
        - Оптовой торговлей. Мы дочернее предприятие крупной фармацевтической компании.
        - Фармацевтической? Лекарствами торгуете?
        - Лекарствами. Только склад у нас не здесь и расчеты все ведутся через банковский счет. Так что, ни продукции, ни наличных денег в офисе нет.
        Тем временем бухгалтер решилась-таки подойти к своему столу, щедро засыпанному, как и все остальное в офисе, черным порошком, при помощи которого эксперт пытался найти хоть сколько-то годные отпечатки.
        - Павел Сергеевич, - позвала она робко директора. - Как вы думаете, компьютер уже можно включить.
        Смотрела она при этом на оперов жалостливым, каким-то заискивающим взглядом.
        Те дружно пожали плечами и отвернулись.
        Глава 16
        МАЙ
        Нехорошие предчувствия появились у Девяткина еще на втором этаже. Сверху доносились совсем не характерные для Управления Внутренних дел звуки - удары и треск чего-то деревянного.
        Терзаемый догадками, он поднялся этажом выше и, дойдя до кабинета, попытался открыть дверной замок. Но ключ ему не понадобился - от прикосновения дверь легко отворилась внутрь, и Володиному взору явилась картина полного и бесповоротного разрушения.
        В кабинете висело облако строительной пыли, к стене у самого входа были прислонены снятые оконные рамы с намертво прилипшими кусками серой ваты и остатками бумажных лент, которые уборщице так и не удалось до конца отчистить. Два парня в рабочих комбинезонах и респираторах бодро отковыривали ломиками подоконник.
        Володя охнул и мысленно похвалил себя за привычку убирать абсолютно все бумаги в сейф. Страшно даже представить, что было бы с «делами», оставь он их на столе. Впрочем, стол и кресло были заботливо прикрыты кусками прозрачной пленки.
        Однако, сам факт разрушительной деятельности парней в комбинезонах удручал по-настоящему. В кабинет даже зайти было страшно, не то что там работать. Хотя, о какой работе он думает? Какая может быть работа в такой пыли и грохоте?
        Рабочие наконец заметили ошарашенного хозяина кабинета и поздоровались, не снимая респираторов. Голоса звучали глухо, как из мешка.
        - Ваше крыло последнее осталось, - радостно пояснил тот что повыше и покрепче. - Всем уже давно окна поменяли, одни вы сидите, как при социализме. Щели вон какие, наверно зимой холодно.
        Такая неожиданная забота, конечно, тронула, но Володю больше беспокоило, где же ему теперь работать? Получалось, что кабинета у него сегодня и нет. А может, не только сегодня. И что прикажете делать?
        - А надолго вот это все? - он неопределенно обвел рукой разгромленный кабинет.
        - Мы уже почти закончили. А устанавливать другие люди будут. Скоро уже должны окна подвезти, а там и установщики подъедут. К вечеру должны закончить. Да вы не волнуйтесь, - успокоил как мог парень, - они быстро устанавливают. Там же технология отработанная. Главное, чтобы окна побыстрее привезли.
        Хорошенькое дело! Это получается, кабинет на какое-то время вообще может без окон остаться? Прекрасно зная, как работает в повседневной жизни любая «отработанная технология», Володя совсем не разделял оптимизма парня в респираторе. Ему-то что, он сейчас подоконник доломает и уйдет. А Володе сидеть у разбитого корыта, с дыркой вместо окна. Нет, хорошо, все же, что он «дела» в сейф запер. Черт-те что! Не кабинет следователя, а проходной двор с выставленными рамами!
        Он потоптался еще какое-то время, совершенно не представляя, куда себя деть. Потом пробрался к сейфу, достал из него несколько бумажных папок, стараясь сделать это как можно быстрее, чтобы не впустить пылищу внутрь, и вышел обратно в коридор.
        И куда теперь? Хоть на подоконнике располагайся.
        Девяткин побрел по коридору, одной рукой прижимая к себе эти чертовы папки, в другой сжимая ручку портфеля. Портфель этот зачем-то себе завел! Здоровый, неудобный. Когда покупал, думал, что добавит себе солидности, а на деле оказалось, что купил за свои же деньги головную боль. Портфель выпирал углами, вечно попадался под ноги, куда ни поставь, да еще оказалось, что, несмотря на внушительные размеры, помещается в нем не так уж много. Видимо, все пространство занимали многочисленные внутренние кармашки и отделения для непонятно чего. Пару толстых папок положишь, и он уже еле застегивается. Нафига, спрашивается, таскать на себе эти ненужные кармашки и отделения? Володя посмотрел на портфель почти с ненавистью и пообещал себе, что со следующей зарплаты купит кожаную папку на «молнии».
        Неприкаянный, он спустился на второй этаж и как-то незаметно дошел до кабинета Захарова. Может, у них пока пересидеть? Тем более, было у него какое-то дело к оперативникам…
        Девяткин возник на пороге как живой укор совести. Только что про него говорили, и вот он, собственной персоной. Боря, правда, пробубнил еле слышно про что-то, всплывающее при первом упоминании, но все же взял себя в руки и изобразил, как мог, радушие.
        Вид у Девяткина был непривычно растерянным. Он стоял в дверях молча, прижимал к груди портфель и какие-то папки, как погорелец. Сразу вспомнилось знаменитое «я к вам пришел навеки поселиться», и Димыч против воли разулыбался.
        Словно в подтверждение Девяткин вздохнул и пожаловался:
        - У меня там окна вставляют. Пластиковые. Всем уже поменяли, только наше крыло осталось. Так что, я сегодня без кабинета.
        - Ну… присаживайтесь, - Димыч махнул рукой на свободный стол. - А я как раз к вам собирался, документы занести по делу Листопад.
        Девяткин не стал ждать повторного приглашения, быстренько юркнул на предложенное место, покрутил головой, соображая, куда пристроить портфель. Потом почему-то вздохнул горестно и поставил его на пол, у стеночки.
        - Что за документы? - спросил он, заметно оживившись.
        - Ну по поводу ее ребенка. Там выписка из истории болезни, заключение комиссии. Ну и в ЗАГСе выписку из книги регистраций взяли. А то неудобно к ее родителям сейчас соваться с вопросами, кто отец ребенка.
        - И кто там отец?
        - Да нет там никакого отца. Не указала она никого. Прочерк стоит в свидетельстве о рождении.
        Димыч положил перед следователем несколько листов и отошел. Предоставляя тому возможность самостоятельно все изучать. Девяткин, однако, был настроен пообщаться. А может, ему неудобно было молча занимать стол в чужом кабинете.
        Он пробежался глазами по первому листу - выписке из истории болезни пятилетнего Петра Листопада - и поднял умоляющий взгляд на Димыча.
        - Я в этих медицинских терминах, если честно, совсем ничего не понимаю. С детства к врачам отношусь с недоверием. Кто эти выписки брал? Вы ведь с врачом беседовали? В чем там суть?
        - Беседовал, - согласился Димыч. - Только я ведь тоже в этих терминах не понимаю ничего. Попросил, чтобы написали подробно. Но если в двух словах, то ребенок у гражданки Листопад особенный. Какое-то там органическое поражение мозга еще во время беременности произошло. То ли генетический дефект, то ли инфекция - врачи, по-моему, сами толком не понимают. Но в общем, ребенок сразу был такой… не совсем обычный.
        - Да дураком он родился, - подал голос мрачный Боря. - Чего тут рассусоливать? Ему пять лет уже, а он говорить толком не научился.
        - Ну да, - кивнул Димыч. - Врачи говорят, что с таким диагнозом дети считаются необучаемыми, их даже в коррекционные школы не берут. От большинства родители отказываются, а Листопад решила побороться, как видно. Не только в интернат его не сдала, но и занималась с ним. Это мне соседка рассказала, она всю жизнь рядом живет и семью эту хорошо знает. Говорит, Кира очень ответственная, в какой-то центр сына возила на занятия, в бассейн, дома с ним занималась. И вроде он получше стал. По крайней мере, с Кирой он общался как-то. Врач, с которой я разговаривал, сказала, что такие дети, хоть и считаются официально необучаемыми, при должном уходе могут чему-то самому простому научиться. Только таких родителей, как Кира Листопад мало, кто за проблемного ребенка до конца бьется.
        - Может, она вину свою перед ним пыталась загладить? - предположил Толик.
        - Какую вину? Говорят же тебе, это генетическое скорее всего, никто тут не виноват. Просто не повезло.
        Димыч схватил со стола сигареты и вылетел из кабинета, хлопнув дверью.
        Боря покачал головой и пояснил Девяткину:
        - У него жена беременная, через три месяца рожать. Вот он и переживает теперь. Не надо было, конечно, ему к докторам ездить. Надо было Толика отправить, он бездетный у нас и не такой впечатлительный.
        - Чуть что, сразу Толик! - вскинулся бездетный рыжий страдалец. - Я и так везде ношусь, с подружками этой Листопад разговариваю. В ЗАГС вот тоже я ездил. А вы думаете, с тамошними тетками легко договариваться? Уперлась, как баран! Дубликаты, видите ли, они выдают только по запросу родителей ребенка. Я ей объясняю, что мне он нужен как раз, чтобы узнать, кто там родители, а она на своем стоит, как будто государственную границу охраняет. Еле уболтал.
        - Молодец! - похвалил его Боря, но как-то ехидно.
        - Да чего молодец-то? Толку все рано никакого - вместо отца прочерк. Отчество как у матери, наверное, по деду дали, отцу этой Листопад. Так многие делают, кто без мужа рожает.
        Девяткин молча кивал, глядя в лежащие перед ним документы.
        Потом вдруг замер и поднял на оперов ошеломленный взгляд.
        - Так вот же, - сказал он растерянно, тыча пальцем в страницу. - Как же вы говорите, что толку нет.
        Толик с Борей вытянули шеи, но со своих мест не поднялись, постеснялись.
        - А что там? - спросил Толик осторожно, готовясь к новой взбучке от начальства. Что там углядел зануда-следователь, ускользнувшее от его взгляда?
        - Ну вот же, в графе «мать», - Девяткин не дождался, чтобы опера оторвали задницы от стульев, но терпеть дальше не мог и прочитал вслух. - Черным по белому же написано! Листопад Дина Владимировна.
        - Кира Владимировна, - машинально поправил Боря.
        - Да нет, господа офицеры! Не Кира. В том-то и дело, что матерью ребенка почему-то записана младшая сестра.

* * *
        Кухня насквозь пропахла специями и приправами. Сильнее всего чувствовались ваниль и корица, и Димыч ощущал себя внутри пряничного домика. Вот только домик был рассчитан на детей, поэтому крупному капитану Захарову в нем было тесновато. Он сидел, зажатый с одной стороны столом, с другой - узким шкафчиком, в котором, как видно, и хранились эти многочисленные приправы. Сзади в спину впивался подоконник, заставленный мелкой стеклянной посудой и горшками с кактусами. Димыч впервые почувствовал неловкость из-за собственных габаритов. Раньше ему это неудобств не доставляло, а в этой маленькой, да к тому же сильно заставленной, кухоньке он чувствовал себя слоном в посудной лавке.
        Да еще запахи эти. От ванили уже голова кружилась, да еще сквозь этот кондитерский запах пробивал другой, очень навязчивый, который Димычу никак не удавалось вспомнить. Он ерзал на табуретке, стараясь сесть поудобнее, и мучился от того, что никак не приходило в голову название этой пахучей дряни. И неудобно было за свое поведение. Он сто раз уже пожалел, что не вызвал мать погибшей Листопад в отдел, а приперся сам, из уважения к ее горю.
        Вот теперь сидел на табуретке, с кактусом за спиной. И боялся взглянуть направо, где с другой стороны стола сидел, пристально глядя на него, темноволосый, странно молчащий мальчик.
        Перед Петькой лежал альбом для рисования и цветные карандаши, но он сидел неподвижно, руки на коленках, и рассматривал незнакомого человека. Не менял положения тела вот уже минут десять и даже, кажется, не моргал. Впрочем, Димыч не вглядывался особо. Он почему-то безотчетно боялся этого мальчика, по крайней мере, старался о нем лишний раз не думать.
        - Петечке вы понравились, - похвалила его мать Киры. - Он у нас обычно незнакомых людей пугается, кричит сильно. А тут прямо не узнать. Он редко к кому с таким доверием относится.
        От ее слов легче не стало. Очень жалко было зачерствевшему на работе капитану Захарову и этого несчастного пацана, живущего в непонятном никому, собственном мире, и его бабку, выискивающую по крупинкам хоть что-то хорошее в беспросветной жизни.
        Как они теперь будут жить, без Киры?
        Димыч решительно отвернулся от пацана и спросил в лоб:
        - Ольга Викторовна, почему в свидетельстве о рождении матерью ребенка записана Дина?
        Вопрос, кажется, совершенно не удивил старшую Листопад.
        - Ну а как же? Которая родила, та и записана. Из роддома справку принесли, оттуда и списали сведения.
        - Значит, мать Пети - ваша младшая дочь? А почему же воспитывала его старшая?
        Ольга Викторовна пожала пухлыми плечами (Димыч машинально подумал, что вот бабка эта тоже не мелкая, внушительная такая бабка, а по кухне своей микроскопической двигается запросто, ни на что не натыкается), поправила воротник Петькиной рубашки, переставила какие-то чашки на полочке. Складывалось впечатление, что она нарочно тянет время, чтобы не приступать к разговору.
        - Так что там за история с материнством? - поторопил Димыч, которому невмоготу стали и этот запах из шкафчика, и этот тяжелый Петькин взгляд.
        Мать сестер Листопад вздохнула и села к столу, смахнула рукой несуществующие крошки.
        - Родила его Дина, - сказала она совсем другим, не исковерканным сюсюканьем, голосом. - Так уж случилось. Запуталась девочка моя по молодости, а нас рядом не было никого. Ни посоветовать, ни поддержать. Может, это и не по-людски, только я ее не осуждаю. Судить легко, а пожалеть девчонку в такой ситуации мало кто догадается. Мы ведь и не знали до последнего, что она беременная…
        Старшая Листопад замолчала на секунду и посмотрела на капитана Захарова твердым, как бетонная плита, взглядом. Почти таким же, как у внука, до сих пор не притронувшегося к карандашам.
        Димыч взгляд выдержал. Но внутри изо всех сил хотел не слышать продолжения истории, и вообще не знать ничего про этого пацана и его непутевую мать.
        - Дина отказаться хотела от ребенка. Сразу, еще в роддоме. Сразу-то непонятно было, что он не такой родился. Ей тогда никакой ребенок не нужен был. «Не буду забирать!» и все. Хоть ты что ей говори, уперлась и ни в какую. А Кира мне: «Мама, как можно его бросить? Он же наш!». Стали мы тогда с ней вдвоем уговаривать Динку, чтобы не отказывалась, забрала, а уж воспитывать мы сами будем, ей ребенок и не помешает совсем. Она согласилась. Да и по правде говоря, это сначала только кричала, что не нужен. А потом успокоилась, и уже нормально, на руки стала брать. Правда кормить отказалась наотрез. Ну да ничего, мы с Кирочкой смесями его выкормили. Дина-то уехала почти сразу, как после родов оклемалась. Приезжала потом, проведывала. Мне показалось, что она одумалась, и скоро Петечку заберет. А потом невропатолог углядела на осмотре. Диагноз поставили, предлагали в интернат сдать специальный. Кира сказала тогда, что теперь от ребенка отказаться - это еще гаже будет, чем если бы в роддоме оставили. Не верила, что ничего нельзя сделать. В центр какой-то его возила, с врачами по интернету советовалась. Динка
даже, глядя на нее, успокоилась. Пообещала потом Петечку к себе забрать, как сама устроится. Такого ребенка чтобы вытягивать, условия ведь нужны, да и средства. Кира хорошо зарабатывала, нам хватало, и на занятия, и на бассейны. Даже на лошади его Кира катала, говорят полезно таким детям.
        - То есть, воспитывала ребенка Кира? Дина обещала забрать, но до сих пор не забрала? Слушайте, а почему ваша старшая дочь не усыновила ребенка сразу? Ведь ясно же было, что матери он не нужен. Почему было не записать матерью Киру?
        - Кирочка хотела его на себя записать. Но потом узнала поподробнее, и сказала, что лучше так все оставить. Чтобы ей усыновить, надо, чтобы Дина от ребенка отказалась. Тогда его заберут, а Кире могут и не отдать на усыновление. Она ведь не замужем, и жилплощади своей у нее нет. Решили, что пусть уж так будет. Да и Динка ведь передумать может. Она в последнее время за ум взялась, остепенилась.
        Димыч кивнул и кое-как поднялся с табуретки, стараясь не свалить плечом этот чертов шкафчик.
        Выходя из кухни, посмотрел украдкой на Петьку. Тот так и сидел - руки на коленках - и смотрел прямо перед собой. На то место, где еще минуту назад был капитан Захаров. Отсутствие объекта наблюдения его нисколько не смущало.
        С невероятным облегчением покинув квартиру Листопад, Димыч спускался по лестнице, с удовольствием вдыхая сомнительной чистоты подъездный воздух, и вдруг вспомнил, как называется та приправа, что мучила его, пробиваясь сквозь ваниль.
        Мускатный орех, вот как.
        Глава 17
        Пять лет назад
        До приезда такси оставалось еще полчаса, и Дина, давно собравшая сумку, тяжело опустилась в продавленное кресло. Никаких дел в этой квартире у нее больше не нашлось, занять себя было совершенно нечем, оставалось только сидеть и терпеливо ждать.
        Можно было, конечно, поплакать. Но Дина, с готовностью ревевшая в течение полугода, в последнюю неделю совсем расхотела это делать. Толку от слез все равно не было, жаль, что она поняла это слишком поздно.
        Ветер за окном гнул ветки тополей, и даже, кажется, бросил в стекло несколько крупных дождевых капель. Дина поежилась - попасть под дождь совсем не хотелось. Но небо с самого утра было обложено тяжелыми, беспросветно-серыми тучами, так что без дождя сегодня не обойдется. Хоть бы рейс не отменили по причине нелетной погоды.
        Она посмотрела на часы. Прошло всего две минуты, а казалось, что целая вечность. Сидеть просто так было невозможно, нужно обязательно чем-то себя занять, чтобы ни о чем не думать.
        Дина с трудом поднялась, упираясь руками в подлокотники, вытолкнула себя из кресла, как тюк с зимней одеждой. Раньше они каждую весну увозили на дачу пару необъятных тюков с тряпьем. Дина все никак не могла понять, откуда же его столько набиралось за зиму. Ведь новую одежду покупали не так часто, носили подолгу, но мать, которая ничего не могла просто выбросить, каждую весну увязывала эти тюки из старых простыней и они с сестрой тащили их вниз по лестнице, к машине. Дине всегда доставался самый большой, не проходящий ни в дверь квартиры, ни в узкую дверцу отцовских жигулей, и она с остервенением выталкивала его, наваливаясь всем телом.
        Сейчас она точно так же выталкивала из кресла свое раздувшееся до полного неприличия тело. А ведь совсем недавно была красавицей.
        В носу привычно защипало, и Дина решила было, что сейчас снова расплачется, так вдруг стало себя жалко. Но слезы быстро исчезли вместе с жалостью. Сколько можно, в самом деле? Теперь уже плачь-не плачь, ничего не изменится. Да и жалеть себя поздно. Раньше надо было жалеть. И головой думать, а не слушать дуру Катьку.
        Бывшая одногруппница, в отличие от Дины, была особой решительной и прямолинейной.
        - Чего тут думать-то? Тут действовать надо, а не ждать, пока пенсия настанет, - втолковывала она хлюпающей носом Дине. - Я вообще не понимаю, почему ты до сих пор не забеременела. Ни один мужик добровольно не женится, это давно всем известно. А от ребенка не отвертится.
        Сама Катька сомнениями не терзалась, залетела чуть ли не на втором свидании и очень ловко затащила в ЗАГС холостого начальника. Подвенечное платье, правда, не скрывало заметно округлившийся животик, но невеста по этому поводу совсем не парилась - несла пузо впереди себя гордо, как знамя полка. Наблюдая на этой свадьбе за довольной невестой, Дина и решилась на проверенный многими поколениями женский метод…
        И просчиталась. Именно с ее Игорем метод не сработал.
        Когда она, особенно красивая по торжественному поводу, сообщила будущему папаше радостную новость, тот отреагировал совсем не так, как ожидалось.
        - Срок какой? - осведомился он деловито и аккуратно отпил глоток вина из высокого бокала.
        - Не знаю, я не была еще у врача.
        - Так может ты и не беременная?
        - Да беременная! - Дина улыбнулась ослепительной, всегда беспроигрышной улыбкой, все еще не веря, что разговор пошел совсем не так, как ей мечталось. - Я точно знаю, что беременная. Я так рада, Игоречек! А ты?
        Игорь поставил бокал и потянулся за сигаретами. Радости на его лице совсем не было заметно, и Дина почувствовала вдруг едва различимую тревогу.
        Совсем не так представлялся ей этот разговор. Да если честно, никак он ей не представлялся. В мечтах она видела себя в белом платье и фате. А потом сразу же - хозяйкой роскошной квартиры, или лучше загородного дома. Сама вся ослепительно красивая, и интерьеры вокруг ей под стать. Как из глянцевых журналов. А вот промежуточный этап - вот этот самый разговор, который и должен стать мостиком в придуманный ей мир, она как-то упустила из виду. Почему-то решила, наслушавшись Катьку, что все произойдет само собой. Стоит ей только заикнуться о будущем ребенке, как Игорь сразу же упадет на одно колено и вытащит из кармана давно заготовленную коробочку с кольцом.
        Не упал, не вытащил. Мало того, даже и не обрадовался совсем, и не растерялся. Пил вино, курил и интересовался точными сроками.
        Что-то пошло не так, и Дина, осознав это, занервничала, засуетилась, начала по-собачьи заглядывать Игорю в глаза, чего делать было никак нельзя.
        - Сходи в больницу, - велел он. - Узнай, сколько это будет стоить, я денег дам.
        - Что «это»? - уточнила Дина, боясь поверить собственным догадкам.
        - Аборт. Или ты правда рожать надумала? Так я тебе сразу скажу, что дети меня не интересуют. Не нужны мне сейчас дети, тем более от тебя. Так что, не дури, иди в больницу пока не поздно. Чем раньше, тем легче все пройдет.
        Поверить, что проиграла, у Дины сразу не получилось. Для этого нужно было осознать полностью все, что сказал сейчас любимый, а мозг, настроенный на картинки из журналов, делать это отказывался. В сознание врезалось только «тем более от тебя», небрежно брошенное Игорем.
        - Чем же я тебе в качестве матери твоих детей не подхожу?
        - А сама не догадываешься? Ну ладно, давай начистоту, раз уж такой разговор зашел. Детей рожать надо в браке, а жениться я на тебе, уж извини, не собираюсь. Ты замечательная: и красивая и умница, но для женитьбы этого недостаточно.
        - А чего достаточно?
        - Происхождение. Или приданое. Это уж кому что важнее. Только в книжках принцы женятся на Золушках, в жизни такого не бывает. Любовь - это одно, а вот семья и брак - совсем другое. Жениться нужно с дальним прицелом, а не потому что в штанах зашевелилось. Тебе, конечно, неприятно это слышать, но чем раньше ты поймешь, тем проще тебе будет жить дальше. Что ты можешь предложить, кроме красоты и молодости, малыш? Ничего! Поэтому в качестве жены я не готов тебя рассматривать. И ребенок этот мне не нужен.
        Дина сидела, оглушенная внезапно свалившейся на голову правдой жизни. Красивая, желанная, но дворняжка и бесприданница, а значит совершенно неконкурентоспособная на рынке невест. Вот так просто и доходчиво. Настолько просто, что даже не особенно и обидно.
        Непонятно только, как ей теперь быть?
        По-хорошему, надо бы встать и уйти гордо. Можно для пущего эффекта плеснуть Игоречку в морду остатками сока. Но она настолько привыкла мысленно связывать будущее именно с ним, что встать и уйти было равносильно самоубийству. Куда она, интересно, пойдет? С гуманитарным дипломом и растущим животом.
        Никуда она тогда не ушла. Даже позволила Игорю отвезти себя домой. В квартиру, что он для нее снимал.
        Он потом звонил несколько раз, спрашивал, была ли у врача. Дина каждый раз надеялась, что вот сейчас он скажет, что подумал хорошенько и все понял. Что она ему нужна, и ребенок их нужен. Что тогда в кафе он повел себя как дурак, потому что растерялся, а на самом деле очень рад… Ничего такого Игорь не говорил. А после нескольких звонков заявил, что со своей стороны сделал все, что смог, пусть теперь Дина сама выкручивается, как хочет. Ребенка он не признает, даже если она в суд подаст. Уж его-то адвокаты всяко подороже Дининых будут, а поэтому пусть даже не надеется.
        Она и тогда не захотела поверить, что это окончательный разрыв. Что-то, видно, творится с мозгами у беременных, не зря говорят, что женщины в это время глупеют. Вот и она вела себя как идиотка. И в больницу так и не сходила. А когда пошла наконец, врачиха сказала, чтобы про аборт она забыла, потому что на таком сроке никто делать не станет. Выписала кучу направлений на анализы и велела приходить через две недели.
        Направления Дина выбросила в урну возле консультации и к врачихе этой больше не пошла.
        Ей тогда казалось, что если не заниматься тем, что положено беременным, то и беременность эта решиться сама собой. Рассосется незаметно, если про нее просто не думать.
        Идиотка она, конечно!
        Вместо того, чтобы послушать Игоря и сразу избавиться от ребенка, она решила корчить из себя непонятно что.
        Из квартиры пришлось съехать уже через три месяца. Игорь перестал за нее платить. А у самой Дины таких денег не было. У нее вообще никаких денег скоро не стало. Даже из этой убитой однушки хозяйка попросила ее еще две недели назад. Потом, правда, сжалилась, и, глядя на огромное пузо, разрешила пожить пару недель.
        - А потом ты куда? - спросила эта тетка с сочувствием.
        - Домой поеду, - брякнула неожиданно для себя самой Дина. - К родителям, у меня и билет уже есть. На двадцатое.
        Тетка покачала сокрушенно головой и ушла, сказав, что двадцатого зайдет за ключами. А если Дина рано уедет, пусть у соседки их оставит, так и быть.
        Оставшиеся две недели она провела в каком-то оцепенении. Жизнь вокруг текла медленно, как под водой. По утрам она долго смотрела на тополь за окном, каждый день теряющий все новые листья. Они лежали внизу, под ногами выходящих из подъезда людей, и дворник каждый день соскребал их, размокшие от дождя, с асфальта.
        Дворник тоже двигался медленно и, как казалось Дине, беззвучно. Как большая сонная рыба среди маленьких, юрких рыбок-листьев.
        Дина отрывалась от окна и переходила в кресло. Там она сидела тоже подолгу. Глядя перед собой и даже не пытаясь осмысливать происходящее. Если пытаться, то первой приходила в голову мысль о том, какого же дурака она сваляла с самого начала. Даже не когда от денег на аборт отказалась, а когда вообще решилась на эту авантюру с беременностью. Думать об этом было больно, а о будущем - страшно, поэтому она предпочитала не думать совсем. Просто переходила от окна к креслу и обратно, наблюдала беззвучное течение жизни за окном, иногда с животным страхом отмечала шевеления ребенка. Его она воспринимала как расплату за собственную глупость и только. Никаких материнских чувств она к нему не испытывала, только досаду, что так глупо и бесповоротно все случилось.
        Очнулась она восемнадцатого.
        Утром оказалось, что на тополе не осталось уже ни одного листа, он стоял голый, печальный, готовый к долгой и непростой зиме. Деваться ему было некуда. Приходилось смириться с неизбежным. Бывают в жизни ситуации, которые ты никак не можешь изменить, остается только смириться.
        Дина оглянулась беспомощно, окинула взглядом комнату со старой, советской еще, мебелью, подумала мимоходом, что у родителей в комнате до сих пор стоит такой же вот сервант с раздвижными стеклами. Мать жалеет выбросить, хотя на него уже смотреть страшно. Вспыхнули в голове ее же собственные слова, сказанные квартирной хозяйке, чтобы та отвязалась. «Домой поеду, к родителям. У меня и билет есть, на двадцатое».
        Никакого билета у нее, конечно, не было. И денег на билет не было тоже. Да и не думала она возвращаться. Дома ее ждало не спасение, а болото, от которого она сбежала почти восемь лет назад, не оглядываясь. Вернуться домой означало проиграть. Сдаться, признать себя побежденной в схватке за настоящую, яркую жизнь.
        Сдаваться Дина не хотела. Но сейчас, разглядывая обшарпанный сервант, вдруг ощутила кожей, кончиками пальцев, что попала в болото еще страшнее домашнего, привычного и не опасного. Из домашнего можно было попробовать выпрыгнуть еще раз, из этого уйти не получится. В этом, чужом и враждебном, она погибнет наверняка.
        Решение возникло в голове моментально. Непонятно, как она не додумалась до этого раньше. Это же так просто: нужно уехать домой, пересидеть там какое-то время. Мать поворчит, конечно, но примет, и отец тоже согласится, он вообще к жизни относится философски. А Кира наверняка поддержит. И поможет обязательно.
        Чем может ей помочь сестра, Дина пока не представляла, но вспомнив о ней, захотела домой очень сильно. Как в детстве, когда бежишь зимним вечером по заснеженной улице, боишься оглянуться в темноту за спиной и мечтаешь поскорее оказаться дома. Взамен сама себе обещаешь, что «больше так не будешь». Что угодно готова пообещать, лишь бы поскорее оказаться в благословенном тепле их с сестрой комнаты. Почему-то в такие моменты ей всегда представлялось, как Кира ждет ее дома, вглядываясь в зловещую темноту за окном. Кира всегда по вечерам сидела дома, она же была очень правильно девочкой. Правильной и надежной.
        Вспомнив сестру, она заскулила тоненько, как уставшая и насмерть промерзшая на ветру собака. Очень хотелось домой, к Кире. Не к матери с отцом, а именно к ней - правильной и надежной. А еще доброй и понимающей. Кира не станет читать нотаций, она просто пожалеет и придумает, как им быть дальше. Всегда так было, будет и сейчас.
        Приняв решение, Дина вышла, наконец, из сковавшего ее оцепенения и за день сумела сделать очень многое. Позвонила Катьке, с которой не виделась очень давно, стесняясь своего фиаско в простом, с Катькиной точки зрения, деле. Та звонку скорее удивилась, чем обрадовалась, но денег на билет заняла. Даже не спросила, когда Дина сможет их отдать.
        Сразу от Катьки она поехала в авиакассу за билетом, чтобы не дать себе времени передумать. По иронии судьбы билеты были только на двадцатое, что ее совсем не удивило. Ей теперь казалось, что случайно брошенная фраза была не такой уж случайной. Ничего в жизни не бывает просто так.
        Вернувшись, она долго не решалась набрать домашний номер, переминалась у окна с зажатым в руке мобильником, чувствовала, как от внезапного волнения гулко колотится в груди сердце.
        О беременности дома не знали, и нужно было сказать об этом сейчас, заранее, чтобы дать родителям время свыкнуться с этой мыслью.
        Наконец она решилась и нажала кнопку вызова, мечтая, чтобы к телефону подошла Кира.
        Ей снова повезло - трубку сняла сестра.
        - Я послезавтра прилетаю, - сказала Дина, перебивая бурно радующуюся сестру. - Не знаю, на сколько. Как получится. И еще… я беременная, подготовь маму как-нибудь, чтобы не голосила при встрече. Ничего ведь ужасного не случилось, правда? Все когда-нибудь бывают беременными.
        Кира на том конце замолчала, а потом спросила осторожно, будто обо всем разом догадавшись:
        - Срок большой?
        - Большой. Совсем скоро уже, не больше месяца осталось.
        - Приезжай, сестренка, - сказала Кира, помолчав. - Я все сделаю, приезжай.
        Дина продиктовала номер рейса и с облегчением нажала кнопку отбоя, ощутив в полной мере, что означает выражение «свалилась гора с плеч». После разговора с сестрой стало гораздо легче и спокойнее.
        Такси подъехало даже чуть раньше оговоренного времени, но это было даже лучше. Отпадала необходимость тупо сидеть в кресле без движения и мыслей. Можно было занять себя необходимыми действиями.
        Она закрыла квартиру, оставила ключи соседке и стащила, подпинывая коленками, сумку по лестнице вниз.
        Таксист открыл багажник, но потом разглядел ее огромный живот и рванул навстречу, перехватывая сумку. «Хоть какая-то польза от беременности» - невесело подумала Дина, втискиваясь на заднее сиденье.
        В аэропорту у нее как всегда моментально разболелась голова. Такое бывало каждый раз, стоило ей только переступить порог любого зала ожидания, будь то вокзал или аэропорт. Сразу же начинал давить на уши гул множества голосов, фоновой музыки и еще непонятно чего, неопределимого. Обычно в таких ситуациях она пила много воды, и боль постепенно отступала. Но сейчас, помня о своих «беременных» особенностях, пить она не рискнула. И так в туалет приходится бегать чуть не каждые полчаса, а если еще и воды напиться… Нет уж, потерпит как-нибудь до дома. Надо, кстати, попросить на регистрации место поближе к туалету, на всякий случай.
        До стойки регистрации она добралась только через полчаса, погруженная в думы о предстоящем полете, положила на стойку паспорт и уже открыла было рот, чтобы попросить нужное место. Но судьба, решив поиграться с ней напоследок, преподнесла очередной неприятный сюрприз.
        - Справка от врача где? - регистраторша смотрела на нее равнодушным взглядом светлых, льдистых глаз.
        - Какая справка? - опешила от неожиданности Дина.
        - От гинеколога. Что вам можно лететь самолетом.
        Дина растерянно оглянулась по сторонам, пытаясь сообразить, о чем говорит эта прилизанная девица в форме, но получалось это плохо. Еще и в голове шумело от нарастающей боли.
        - Я не знала, что надо справку, - сказала она заискивающим голосом и попыталась заглянуть девке в глаза. - Я первый раз о таком слышу.
        - Девушка! У вас срок большой, это сразу видно. На таком сроке летать опасно. Если у вас роды начнутся, кто отвечать будет?
        - Не надо никому отвечать. И роды не начнутся, мне еще не скоро рожать. Ну честное слово! У меня просто живот большой, вот и кажется, что скоро.
        Дина лепетала весь этот бред, униженно заглядывая регистраторше в глаза и саму себя ненавидя за необходимость унижаться вот так. Но по-другому сейчас было нельзя, это она понимала отчетливо. Единственный ее шанс как-то все наладить, спастись, зависел сейчас от этой прилизанной девки, равнодушной, как автомат. Если сейчас не получится ее разжалобить, все пойдет прахом.
        Дина скривила лицо, собираясь заплакать, и прошептала непослушными губами:
        - Пожалуйста! Я к маме лечу. Мне очень надо.
        - Да пропусти ее, - подала голос тетка с соседней стойки. - Пусть летит. Может, и правда, очень надо. Там лететь-то всего ничего, четыре часа. Бог даст, обойдется.
        Прилизанная зыркнула глазами на напарницу, потом на Дину, и молча взяла ее паспорт.
        - Если можно, поближе к туалету, - быстро сказала Дина.
        Весь полет прошел для нее в тщетных попытках уснуть. В последнем ряду кресел она оказалась одна, так что была возможность расположиться с максимальным комфортом. Вот только уснуть никак не удавалось. Голова болела все сильнее, потом вдруг начало тянуть внизу живота, накатила внезапная тошнота. Дина крутилась в кресле, вытягивала ноги на пустое соседнее, укладывалась и так и этак, но с каждой минутой чувствовала себя все хуже.
        Позвать стюардессу она боялась. Почему-то сразу вспоминалась неприступная регистраторша в аэропорту. Еще ссадят, чего доброго, по дороге. Лучше потерпеть немного, лететь-то осталось всего ничего, каких-то полтора часа.
        Один раз ей удалось забыться зыбким, совсем не расслабляющим сном, но ненадолго. Очнувшись, она почувствовала себя совсем разбитой. Тошнота подступила к самому горлу, и Дина уже протянула было руку, чтобы вызвать стюардессу, попросить на всякий случай этот чертов пакет, от которого она по привычке отказалась. Но тут боль в животе вспыхнула с какой-то невероятной силой, скрутив все ее существо в тугой узел.
        Дина вцепилась руками в спинку переднего кресла и хватала воздух ртом, уже не заботясь, как выглядит со стороны. Скорее бы долететь! Дома все будет по-другому, все будет хорошо.
        Она посмотрела на часы в мобильнике - до посадки оставалось не больше получаса. Это немного успокоило и вселило надежду. Полчаса - это совсем ерунда. Она терпела дольше. Вот уже показались далеко внизу маленькие квадратики городских кварталов, река, делившая город на две почти равных части, темно-зеленая заплатка соснового леса на окраине.
        Скоро она будет дома. В их с сестрой комнате, в которую так хотелось вернуться с темной и промозглой улицы.
        Кира пообещала придумать, чтобы все было хорошо. Она умеет, главное добраться до дома.
        По трапу Дина спустилась, уже с трудом осознавая себя от растекающейся по всему телу боли. Каждый шаг отдавал в спину и затылок, каждый вдох грозил разорвать тело, гасил свет в глазах.
        Среди встречающих никого из родных не было. Дина постояла сиротой, подхватила обеими руками грозящий взорваться от боли живот и побрела к багажному транспортеру, на котором давно уже моталась по кругу ее сумка. Такая же одинокая и никем не подобранная, как ее владелица.
        Кое-как стащив сумку на пол, Дина потянула ее волоком, одной рукой вцепившись в ремень, а второй поддерживая живот. На выходе из багажного отделения ей стало совсем худо, она прислонилась к стене и какое-то время простояла, стараясь дышать ровно.
        Получалось плохо. Вдохнуть толком она не могла из-за боли внутри, выдохи тоже получались короткие и бестолковые. Совсем отчаявшись, она заплакала беззвучно, вытирая лицо ладошкой.
        - Вам плохо? - Рядом возникла молодая девчонка в форме. - Может, врача вызвать?
        Дина закивала благодарно. Конечно, ей нужен врач.
        Девчонка, подхватив под локоть, довела ее до дивана в зале ожидания и убежала звонить в «Скорую».
        Дина откинулась на спинку, уговаривая себя, что все вот-вот закончится, все плохое уже позади…
        Новый толчок боли рванул от низа живота к самому горлу, заполняя собой не только тело, но и сознание. В глазах потемнело окончательно, и, заваливаясь набок на казенном дерматиновом диване, она успела увидеть бегущую к ней Киру.
        Улыбнувшись облегченно, Дина провалилась, наконец, в избавительный обморок.
        Глава 18
        МАЙ
        Как порой странно увязываются в памяти места и люди. Кажется, что воспоминания твои связаны именно с местом. Что здесь прошла большая часть твоей жизни, и каждая мелочь, каждый предмет сам по себе связан с чем-то важным, существенным. Берешь в руки, скажем, чайную чашку, и моментально вспоминаешь, как пила из нее чай, смотря вполглаза очередную слезливую мелодраму по телевизору. А за окном шел дождь, и вот эти самые оранжевые кухонные шторы слегка подрагивали от сырого сквозняка.
        Она всегда именно так и думала - что воспоминания связаны с местом и предметами. А оказалось, что это полная ерунда.
        Потому что все завязано и зациклено на человеке, вместе с которым пила чай, смотрела телевизор и замечала шевеление штор. А без него это просто предметы, без воспоминаний, без чувств, и вообще без всего. Без жизни.
        Света поставила чашку обратно на полку и отвернулась, тупо уставилась взглядом в дальний угол. Все здесь теперь было для нее чужим, хоть и знакомым до самой последней мелкой мелочи. Ничего не было жалко оставлять. Ничего ей не было нужно без Глеба.
        А ведь ехала она сюда, в его квартиру, полная решимости вывезти все по максимуму. Не только свои вещи, но и чашки эти, и диванные подушки, и шторку в ванной. Все, что она когда-то покупала, пытаясь наполнить уютом эту холостяцкую берлогу.
        Наполнила. Квартира не выглядела больше приютом закоренелого холостяка, стала вполне приличным человеческим жильем. И Света чувствовала себя здесь уверенно и спокойно, хозяйкой чувствовала, хоть и не расписались они за столько лет. Глеб не предлагал, а она не настаивала, думала, что успеется еще. За долгие восемь лет она привыкла считать себя замужней дамой, хоть и без штампа. Жизнь была размеренной и понятной. А теперь все рухнуло и ничего не понятно.
        Мать Глеба, которая и раньше Свету не особенно привечала, теперь велела освободить квартиру и отдать ключи. Даже похорон не дождалась, так торопилась вытолкать ее взашей. Света психанула и рванула в бывшее семейное гнездышко, чтобы своими руками разрушить все, что любовно собиралось. Решила вывезти все, даже ершик туалетный не оставлять этой жабе. Его, между прочим, она лично покупала, на свои кровные, подбирала, чтобы под цвет сантехники. Все заберет, ничего не оставит! Дураку ясно, что квартирку жаба своей доченьке наметила, а про Свету, которая им фактически родственница, они и думать не хотят. Баба с возу, кобыле легче.
        О том, что «жабе» сейчас не легче, чем ей, думать не хотелось. Свое горе казалось огромным, единственным заслуживающим внимания. И еще обида - на весь мир, жабу с доченькой и погибшего так глупо и неожиданно Глеба. Как он мог?! Как мог оставить ее одну? Зачем полез в этот чертов чужой офис? Теперь он в морге, а Света одна во всем мире, не считая, конечно, матери, которая рыдает уже третий день и подробно пересказывает всем желающим во дворе, какое горе приключилось с дочкой - тридцать лет скоро, а замуж так и не взяли, а теперь вот и взять некому, убили жениха.
        В квартиру она влетела, полная ярости и решимости. Пометалась какое-то время, хватая все подряд в руки и тут же бросая, переключаясь на другие вещи. Потом зашла на кухню и зависла с чашкой в руках. Вдруг навалилась безмерная усталость. От всего: от событий последних дней, от похорон, уже прошедших и только еще предстоящих, от всей этой жизни, нацеленной исключительно на стремление кому-то что-то доказать. Матери вот важно, чтобы Свету «взяли» замуж, и она как будто даже рада в глубине души, что жених соскочил по такой вот уважительной причине. Теперь не стыдно перед соседками. Теперь можно рассказывать, что дело уже шло к свадьбе, а тут такое несчастье.
        Света опустилась на кухонную табуретку и сжала голову ладонями. Не нужны ей эти чашки и ершики. Ничего ей не нужно здесь без Глеба. И квартира эта совсем чужая, хоть и прожито здесь столько лет.
        Она ощутила вдруг какое-то совершенно вселенское одиночество. Нет больше Глеба, который хоть и не спешил жениться, зато всегда был готов поддержать и помочь. Нет Киры, рядом с которой все проблемы начинали казаться сущей ерундой. Почему-то смерть Киры настигла ее по-настоящему только сейчас, на руинах собственного благополучия. До этого она горевала, плакала очень искренне, жалела погибшую подругу и ее родителей, маленького Петьку. Жалела, но не осознавала до конца эту потерю. Как будто со стороны на себя, горюющую, смотрела и поминутно проверяла, правильно ли себя ведет в этой ситуации, достаточно ли громко плачет.
        А сейчас вдруг поняла, что Киры нет окончательно. Что это не игра на публику, не показуха, а настоящая потеря. Дыра в мировом пространстве, рана, которая не затянется очень долго, возможно, что и никогда. Пока рядом был Глеб, он прикрывал ее от этой дыры, и от этой тоскливой безысходности. Держал на плаву и вселял уверенность. С ним все было понятно: что делать, что говорить. А сейчас непонятно ничего. Сейчас страшно и тоскливо, как в открытом космосе. И самого Глеба больше нет, не за кого спрятаться.
        Света заплакала горько-горько, как в детском саду, полностью отдаваясь горю и этим слезам. Сидела на табуретке, сжавшись в комочек и прижав ладони к щекам. Зажмурившись, чтобы не видеть ничего вокруг. Чтобы не вспоминать до поры до времени, что теперь она совершенно одна, и не за кого больше спрятаться.
        Через полчаса, нарыдавшись всласть, она собрала свою одежду в большую дорожную сумку, смахнула туда же тюбики с кремами с полочки в ванной, с трудом застегнула молнию. Хоть и не брала она все эти чашки и шторки, вещей все же получилось много. Накопилось за столько лет. Хорошо, что верхнюю одежду она после каждого сезона отвозила к матери, а то пришлось бы грузовое такси вызывать, пожалуй.
        Света топталась в прихожей, не зная, как быть дальше. Надо было уходить, но это значило закончить для себя очень важный этап в жизни. Да что там этап, просто жизнь, к какой она привыкла за эти долгие восемь лет! С Глебом она познакомилась совсем девчонкой, с ним взрослела и становилась такой, как сейчас - почти тридцатилетней взрослой женщиной. А теперь нужно было закрыть за собой дверь и уйти в неизвестность. И выбора не было, потому что не было больше Глеба.
        Решимости открыть дверь и шагнуть за порог у нее не было, и Света переминалась с ноги на ногу, растерянно смотря на себя в зеркало. Думать о том, что у нее никого не осталось, было страшно. Проще было вообще ни о чем не думать хотя бы какое-то время. Или отвлечься как-то, поговорить.
        Ей вдруг подумалось, что и поговорить ей теперь просто по-человечески будет не с кем. Нет ни Глеба, ни Киры, а больше никто на ум не шел. Не было у нее никого больше.
        Звонок мобильного раздался, как небесная музыка. Сейчас она рада была услышать кого угодно, лишь бы не оставаться наедине со своей растерянностью и тоской.
        Звонили из полиции. Какой-то капитан Захаров очень хотел с ней встретиться и поговорить. Готов был приехать куда угодно прямо сейчас. Света продиктовала ему адрес, и только потом, отключившись, сообразила, что не нужно было звать этого капитана сюда, в квартиру, из которой ее фактически турнули. Нужно было договориться о встрече где-то на нейтральной территории. А может, она просто не хочет отсюда уходить, вот и выдумывает себе разные неотложные дела? Сейчас вот нужно дождаться этого полицейского капитана.
        Света вернулась на кухню и включила чайник. В конце концов, она здесь хозяйка. Была. Уж наверно имеет право чаю выпить с печеньем, которое сама же и покупала неделю назад.
        Капитана Захарова она вспомнила сразу. Это был один из оперативников, приезжавших когда погибла Кира. Вторым в тот раз был тот рыженький мальчик, что расспрашивал ее в кафе про Радова. Может, зря она ему тогда всего не рассказала? Совесть кольнула тихонько куда-то в район солнечного сплетения и отступила. Не сказала и не сказала, подумаешь. Тем более, что нет больше Киры, да и Радов куда-то сгинул, может, тоже давно умер. Кому теперь нужны эти подробности?
        Капитан от чая не отказался, с видимым удовольствием пил уже вторую чашку и спрашивал о всякой ерунде. Как в последние дни вел себя Глеб? Не замечала ли она чего-нибудь необычного? На все эти вопросы Света уже отвечала сто раз - и в тот день, когда нашли убитого Глеба, и потом, когда вызвали к следователю. Отвечать в сто первый раз совсем не хотелось. Хотелось просто поговорить про Глеба, как будто он все еще жив, просто вышел куда-то ненадолго. Так ей было легче справляться с навалившимся ошеломляющим одиночеством.
        Она сделала пару попыток увести разговор в интересное ей русло, начала рассказывать, как они познакомились тогда на фестивале. Но здоровый, как медведь, капитан был непреклонен. Его интересовали только последние дни Глеба, и он мягко, но настойчиво пресекал Светины попытки отвлечься.
        И тогда, чтобы показать, каким хорошим человеком был Глеб, и при этом не разочаровывать капитана Захарова, Света ляпнула то, что совсем не собиралась рассказывать. Никому на свете не собиралась.
        - Он, между прочим, очень порядочным человеком был!
        - В этом никто пока и не сомневается.
        - Нет, вы не понимаете, - Свету несло уже как с горы на салазках, - он действительно был порядочным до идиотизма. И честным. Вот накануне как раз я ему рассказала кое-что про себя, и он так расстроился! И собрался назавтра со мной вместе к вам идти, чтобы все рассказать.
        Света вдруг осознала, как ее фраза выглядит со стороны и ужаснулась.
        Капитан Захаров даже виду не подал, что ему услышанное интересно, отхлебнул чайку и спросил почти равнодушно:
        - Это что же такое вы ему рассказали, интересно?
        Сдавать назад было поздно. Света мысленно обругала себя дурой и рассказала, стараясь не смотреть на Захарова.
        - Вы ведь в курсе, наверно, что банк, в котором Кира работала, требует с ее родственников деньги?
        - Не совсем так, - поморщился капитан. - Требовать у них оснований нет, но факт такой вскрылся, да. Гражданка Листопад действительно взяла в родном банке ссуду и не вернула в срок.
        «Гражданка Листопад» резанула слух. Очень неприятно было слышать такую официальщину про действительно дорогих тебе людей. Но этот Захаров будто нарочно старался куснуть побольнее. Ну и черт с ним! Надо побыстрее все рассказать, и пусть катится на все четыре стороны, мужлан неотесанный.
        - Кира эти деньги для меня взяла. Выручила меня, а я ее подвела. Я в магазине работаю, косметикой торгую. Почти три месяца назад одни знакомые попросили крупную партию товара, но чтобы деньги за нее отдать через неделю. Нормальные знакомые, не с улицы. Говорили, что как раз машину продают, но покупатель заплатит только через неделю. А товар нужен сейчас. Я подумала, и согласилась. Ну а что! Партия правда крупная, получилось бы, что я план чуть не в три раза перевыполнила бы. Можно потом весь месяц ничего не делать, премия все равно в кармане.
        Света на минуту замолчала, переводя дыхание, и капитан решил ей помочь.
        - Вы отдали этим знакомым товар, и они пропали?
        - Ну да. Не сразу, правда. Сначала говорили, что денег пока нет, но вот-вот будут, еще пару дней. Потом вообще пропали, к телефону не подходили.
        - Домой к ним вы не ездили?
        - Так я адреса не знаю. Мы встречались у друзей на даче только, там и познакомились. Ну а потом эти Лена с Сережей на работу ко мне пришли. Мне неудобно было отказывать им, все же не чужие.
        - А те друзья, которые вас познакомили, в курсе? Они вам адрес этих Лены с Сережей не подсказали?
        - Они тоже адреса не знают. Оказывается, эти люди у них тогда в первый раз в гостях были, кто-то привез с собой. В общем, исчезли они в неизвестном направлении. А тут уже конец месяца, а у меня недостача в двести тысяч. Денег таких у меня нет, и занять не у кого. Кредит в банке тоже не дают. Вот я и Кире все и рассказала. А больше никому, мне стыдно было, что меня как лохушку последнюю развели. Кира тогда эту ссуду на работе и взяла. Я думала, что за два месяца обязательно найду деньги, мне бы только недостачу прикрыть. Потом и два месяца прошли, а денег я так и не нашла. Я только двадцать тысяч скопила за это время, а больше взять было неоткуда. Кира мне позвонила всего один раз, напомнила, что срок истекает, и я ей все честно рассказала, что денег все равно нет. Она обещала что-нибудь придумать, а потом это случилось.
        Капитан Захаров смотрел на Свету внимательно, медленно помешивая ложечкой остывший чай.
        - Вы что, думаете, это я Киру столкнула? Из-за двухсот тысяч? Да она же у меня единственной подругой была, получается! И она пообещала что-нибудь придумать. Зачем мне ее убивать?! Она обязательно бы придумала, как мне выкрутиться. Я бы ей отдавала эти деньги потихоньку. Кира бы обязательно придумала, как мне быть. Зачем мне ее убивать, ну подумайте сами?!
        - Света, где вы были в тот момент, когда Кира упала? Вас не было рядом с мангалом, вы ушли незадолго. Куда?
        Света всхлипнула и закрыла лицо руками.
        - Где вы были в тот момент? - повторил непреклонный Захаров.
        - Мне стыдно рассказывать, - прошептала она сквозь пальцы.
        - Придется.
        Да, придется. Иначе никак. Иначе этот капитан, да и другие тоже могут подумать, что она, в самом деле, столкнула Киру из-за этих поганых денег. Света вздохнула, убрала ладони от лица и призналась:
        - Я в туалет ходила. Спустилась на верхний этаж и в конец коридора ушла.
        - А там разве работают туалеты? Там же не достроено ничего толком.
        - В том и дело. Нет там еще туалетов, я прямо на пол…
        Капитан Захаров вдруг заржал, как жеребец-трехлеток, откинулся назад, качнув могучей спиной шкафчик. Хорошо хоть чашку поставил на стол, а то расплескал бы точно. Свете было ужасно стыдно и немножко обидно, что ее вымученное признание вызвало вот такую реакцию. Но хоть не арестовал сразу, и то хорошо.
        Отсмеявшись, капитан вытер выступившие слезы и спросил как ни в чем не бывало:
        - А вы заявление не хотите написать на этих Лену с Сережей? Факт мошенничества налицо.
        - Думаете, их найдут?
        - Кто знает, - пожал плечами Захаров. - Но заявление в любом случае не помешает. Вряд ли они только с вами такое провернули, наверняка и другие потерпевшие есть. Рано или поздно они попадутся, и тогда ваше заявление окажется очень кстати. Вы ведь не хотите, чтобы они и дальше безнаказанно людей кидали?
        Света помотала головой, мало веря, впрочем, в вероятность того, что Лена с Сережей когда-то попадутся. Очень уж хорошо они умеют убеждать людей.
        - А с банком как быть? - спросила она осторожно. Теперь, когда ни Киры, ни Глеба рядом не было, этот капитан оказался единственным человеком, могущим посоветовать что-то дельное, и Света торопилась воспользоваться случаем.
        - С банком? Это уж как вам совесть подсказывает. Предъявить вам они ничего не могут, ссуда не на вас оформлена, а на покойную Листопад. Даже родственникам ее ничего не предъявишь, скорее всего. По долгам могли бы отвечать наследники, но наследовать за ней совершенно нечего, никакой собственности у вашей Киры не оказалось. Так что, тут исключительно вопросы совести, а в них я вам не советчик.
        Капитан поднялся со стула и направился к выходу. Света вскочила порывисто, испугавшись, что он сейчас уйдет, и она снова останется одна-одинешенька, наедине со своими мыслями. Хотелось его как-то задержать, или хотя бы поблагодарить за то, что отнесся к ней по-человечески, и Света сказала торопливо:
        - Я еще вспомнила!
        - Что? - Захаров обернулся всем телом и посмотрел внимательно.
        - Меня в прошлый раз спрашивали, к кому тогда Радов ушел от Киры.
        Захаров молчал, боясь спугнуть удачу.
        - Я не хотела говорить, потому что очень противно это. Я и Кире никогда об этом не говорила, мне ее жалко было очень. Она и так страдала из-за этого козла, а тут еще такое.
        - Света, я все понял. Давайте без предисловий. К кому тогда ушел Радов?
        - Да к Маринке Волошиной, к кому же еще! Она перед ним все время задницей крутила, вот и добилась своего. Такая же хищница, как Кирюшкина сестра, мне Глеб про нее рассказывал. Что одной, что другой - главное доказать, какие они необыкновенные. Маринке этот Павлик нафиг не сдался, а увела, чтобы доказать, что она лучше. А Кира его любила по-настоящему. Правда, Волошиной тоже не сильно-то обломилось - Радов ее бросил очень скоро, новую бабу себе нашел. А потом вообще женился, кажется.
        Глава 19
        АПРЕЛЬ
        Павел гнал по затягивающимся паутиной сумерек улицам, наклонившись вперед и до рези в глазах всматриваясь в неровный асфальт городской окраины. Страх и паника гнали его как можно дальше от центра, заставляли выбирать узкие переулки и проезды между промбазами. Он шарахался от слабого света фонарей в самые темные закутки, не думая, куда едет. Просто подальше от центра города, от освещенных дорог и от картины недавней бойни. Вглядываясь пристально в лобовое стекло, он старался лишний раз не моргать, чтобы не видеть снова и снова под закрытыми веками окровавленное лицо усатого дядьки. Глаза болели, руки, вцепившиеся в руль, онемели от напряжения. Он слышал только собственное прерывистое дыхание и стук сердца у самого горла. Иногда сквозь них пробивались стоны раненого Хохла.
        Вообще, этот отморозок оказался на удивление нежным. Всю дорогу он то орал, то стонал, то жалобно матерился, виня судьбу в случившейся «непрухе». Павел в глубине души надеялся, что рано или поздно он заткнется, ослабев от потери крови. Или, может, сознание потеряет. Но Хохол оказался живучим. Поначалу он еще пытался командовать, куда поворачивать, вспомнив, что он тут главный. Потом понял, что Павел все равно едет по одному ему известному маршруту, и полностью переключился на собственные незавидные ощущения.
        Знал бы он, что никакого маршрута нет! Павел выбирал направление интуитивно, как раненый зверь, ищущий безопасную нору.
        Опомнился он в каком-то гаражном массиве, огромном, в десять или двенадцать рядов, уходящих куда-то в непроглядную темень горизонта. Фонари висели только у въезда и освещали совсем небольшой пятачок. А дальше надежда была только на фары. Очень хорошо! Как раз то, что им сейчас нужно.
        Он включил ближний свет и поехал медленно между двумя рядами. Дорога была так себе: мало того, что в ямах, так еще вытаял из-под снега всякий технический хлам, который находчивые автовладельцы ленились зимой носить к мусорке. Один раз он чуть не въехал в кучу гнилой картошки почти посредине проезда. Простые люди, что ни говори.
        - Где это мы? - насторожился на заднем сиденье Хохол. - Куда приехали?
        - Не знаю. Потом разберемся. Главное, что тут нет никого, можно переждать.
        - Какое пережидать?! Валить надо, и поскорее.
        - Надо сначала решить, куда валить, - отрезал Павел, прижимаясь к недостроенному боксу в конце ряда. Дальше был небольшой пустырь, превращенный в совсем уж свалку.
        Он заглушил двигатель, погасил фары и вышел из машины. Сырой апрельский воздух моментально пробрался под расстегнутую куртку, заставил поежиться. Окружавшая темнота пахла талым снегом, машинным маслом и еще чем-то, еле уловимым. Тревожным.
        Павел достал из багажника аптечку, и сунулся на заднее сиденье к Хохлу.
        - Раздевайся, перевязать надо.
        Тот начал стягивать куртку, неловко вывернув левую руку. Павел потянул за рукав, стащил промокшую насквозь одежду.
        Шея и левая сторона груди Хохла были залиты кровью. Под курткой оказалась тонкая майка, бывшая когда-то белой. Сейчас, в неверном свете автомобильного светильника пятно на груди казалось совсем черным. По краю оно уже начало подсыхать, схватывалось ломкой коркой.
        - Куда тебя ранило-то? - Павел никогда раньше не перевязывал огнестрел и немного растерялся. Да если честно, он вообще до этого никого и никогда не перевязывал, как-то не доводилось. Всегда находился кто-нибудь более умелый. Да и ранения были совсем несерьезные, максимум порезы.
        Хохол тронул рукой шею рядом с плечом и поморщился.
        - Здесь где-то. И в руку еще, кажется. Он два раза успел, сука.
        Павел оттянул ворот майки и действительно увидел небольшое отверстие с запекшейся по краям кровью. Как маленький кровавый кратер, из которого все еще толчками вытекала липкая струйка.
        Мало что помня, он все же разорвал упаковку перевязочного пакета, плотно прижал к ранке и начал бинтовать прямо поверх майки. Хохол стонал и морщился, однако шею подставлял, не трепыхался. Кроме Павла ему сейчас надеяться было не на кого.
        Рана на руке, чуть повыше локтя оказалась совсем пустяковой, видимо, пуля прошла скользом. Для очистки совести Павел замотал ее бинтом, помог Хохлу надеть обратно куртку.
        Теперь нужно было решать, как быть дальше. Хохол, воспрявший духом после перевязки, переместился на переднее пассажирское сиденье, баюкая здоровой правой рукой перебинтованную левую. От потери крови, а может от резко похолодавшего воздуха из открытого окна, его заметно трясло в ознобе.
        - Давай, заводи, поехали, - велел он.
        - Куда?
        - Поехали, я скажу, куда.
        На Павла вдруг навалилось такое ватное равнодушие, что казалось, выстрели сейчас у него над самым ухом, он и не пошевелится. Не хотелось ни о чем думать, и тем более никуда ехать. Хотелось откинуться на спинку сиденья, закрыть глаза, только чтобы не возникали в голове изуродованный усатый и мертвый светловолосый парнишка, оказавшийся так некстати внутри броневичка.
        - Чего ты тормозишь? - не унимался Хохол. - Поехали, я покажу.
        - Тебе в больницу надо, - сказал Павел лениво.
        - Какая нахрен больница?! У меня же огнестрел, они сразу в ментовку отзвонятся.
        - У тебя, похоже, пуля в плече сидит, надо вытаскивать.
        - Поехали, там и вытащим.
        Павел понял, что просто так Хохол от него не отстанет. Так и будет зудеть над ухом, пока не услышит хоть какой-то ответ.
        - Куда ехать-то? У тебя план есть? Нам сейчас на этой машине кататься не стоит, наверняка кто-нибудь запомнил там, у магазина.
        - К корешу моему поедем. Там отсидимся какое-то время. Правда, придется с ним деньгами поделиться, не без того.
        Деньги! Как же он забыл? Со всей этой адской суматохой он совсем выпустил из виду два инкассаторских мешка, которые валялись сейчас на полу за его сиденьем. Ведь ради этого все и затевалось, а потом как-то отошло на задний план.
        Деньги, вот о чем ни на секунду не забывал Хохол.
        Павел посмотрел на сидящего совсем близко подельника и по спине пробежал противный липкий холодок. Стало ясно, что Хохол, лишившийся своих корешей, не захочет делиться с приблудным водилой. Кто ему Павел? Лох, которого они наняли на один раз, и с которым изначально не собирались делиться добычей. Если раньше он еще уговаривал себя, что ничем не хуже того же Сани, то теперь понял совершенно ясно, что он практически покойник. Это только вопрос времени. Причем, времени совсем недалекого.
        - Слушай, Хохол, - сказал он медленно, положив руки на руль и глядя в темное лобовое стекло. - Я не поеду к твоему корешу. Ты и сам до него доберешься, раны у тебя не тяжелые. Ты вон и оклемался уже почти. Давай здесь деньги поделим и разбежимся. По одному мы скорее уйдем, а вместе попадемся точно. Нас ведь двоих искать будут.
        Он говорил, все так же глядя прямо перед собой, нес всякую чушь, в которую и сам-то не особенно верил.
        Говорил, и боялся взглянуть на Хохла. Потому что точно знал, что увидит у того на лице. Собственный смертный приговор.
        Поэтому даже и не удивился, когда повернувшись, наконец, к сопевшему совсем близко Хохлу, увидел направленный на себя ствол «макарова».
        Интересно, сколько там патронов оставалось у Сани?
        В том, что покойничек расстрелял не все, он не сомневался. Не может быть, чтобы так повезло. А он все же лошара. Не нужно было бросать пистолет вместе с мешками. Ему он тогда мешал. А Хохол вот подобрал, хоть и изображал умирающего лебедя.
        Выстрел он сильнее услышал, чем почувствовал. Грохнуло так, что моментально исчезли все звуки, даже шума крови в ушах слышно не было. Грохот - и сразу давящая, ошеломляющая своей абсолютностью тишина.
        И только через пару секунд вспыхнула горячая боль в животе, проникая, ввинчиваясь все глубже, к самому позвоночнику.
        Не видя ничего сквозь выступившие слезы, Павел махнул перед собой наобум рукой, выбил пистолет из заметно ослабевшей хохловской руки.
        Тот зарычал, как бешеный зверь, и ринулся поднимать выпавшее оружие.
        Павел тоже резко наклонился вперед, ударившись лбом о руль, и зашарил под ногами.
        Найти пистолет первым - его единственный шанс на спасение.
        Пистолет никак не попадался, и они уже вдвоем рычали в бессильной злобе, сталкивались руками, шаря по грязному резиновому коврику…
        Вдруг Павлу в ладонь ткнулось из-под самого сиденья что-то теплое, пластиковое, совсем не похожее на вожделенный «макаров».
        Нож! Как же он забыл про него?!
        Рукоять сама собой удобно легла в ладонь (Нет, правильно он его тогда купил, как знал!), и Павел, торопясь, махнул снизу вверх широким полукругом, вкладывая в этот безыскусный, в сущности, удар все свое желание спастись. Всю свою надежду.
        В ту же секунду он почувствовал на лице струю чего-то теплого, и следом услышал, как дико заорал Хохол.
        Стараясь спастись и от этого крика, и от своих ожидаемых кошмаров, он махнул рукой с зажатым ножом еще раз. И другой, и третий.
        Бил, не видя, куда, пока не заломило плечо. И только после этого поднял глаза.
        Хохол завалился на спину, сползал головой по не закрытой толком дверце, пытаясь руками зажать пах. Сквозь пальцы его сильными толчками била ярко-алая кровь, заливая и без того уже красный салон машины. Под ногами натекла порядочная лужа.
        «Сколько же в нем крови?» - подумал машинально Павел, глядя почти равнодушно на стремительно бледнеющего Хохла.
        Тот уже не орал, только беззвучно шевелил бескровными губами.
        Павел провел рукой по лицу, там, куда брызнуло теплым, и теперь тупо разглядывал ладонь, испачканную ярко-алой кровью. Как на детском рисунке - веселенький такой чистый цвет.
        Он вышел, пошатываясь, из машины и почувствовал предательскую слабость в ногах. Когда поднимался с сиденья, живот опять резко зажгло, запульсировало болью, с каждым толчком все нарастая.
        Он тронул осторожно живот. Свитер был мокрым. Посмотрел на ладонь - яркая кровь смешалась с более темной, привычной.
        - Вот сволочь, - бессильно прошептал он. - Убил все-таки.
        Да нет, пока не убил. Рано ему еще себя хоронить. Теперь особенно обидно будет сдохнуть, да еще здесь, в чужих гаражах, на фоне вонючей картофельной кучи.
        Он обошел машину, держась одной рукой за живот, а второй опираясь на капот. Открыл пассажирскую дверь и выволок подмышки вялого, но еще живого Хохла. Бросил его на землю и побрел обратно, поменяв руки. Каждый следующий шаг давался тяжелее предыдущего. Но нет, ему нельзя здесь оставаться. Пусть Хохол в одиночку корчится возле чужой помойки.
        В машине он пошарил в аптечке, ни на что особенно не надеясь. Так и есть, все бинты и стерильные пакеты он извел на этого козла. Надо было сразу его выкинуть и уехать, а не корчить из себя доктора Айболита. А теперь как быть?
        Впрочем, у него бы все равно не хватило сил себя перевязать, он слабел с каждой секундой.
        Вспомнив, что в кармане за его сиденьем есть полотенце, которым он вытирал испачканные руки, Павел кое-как достал его и прижал к животу, затолкав под свитер. Толку от этого, конечно, мало, но может хоть как-то задержит кровотечение. Ему бы только выиграть немного времени, а там он найдет способ выжить. Теперь ему никто в этом не помешает.
        Выбравшись из гаражного массива, он поехал медленно вдоль улицы, пытаясь сообразить, где находится. И вдруг оказался на знакомом перекрестке, узнал моментально проспект и мебельный магазин, где покупал когда-то страшно неудобный диван.
        Теперь шансы на спасение увеличились. Теперь он знал, где находится, а главное, вспомнил, что именно здесь, неподалеку, живет его бывшая пассия, Маринка Волошина.
        Главное, чтобы она оказалась дома, и одна.
        Павел вытянул из кармана телефон и, поворачивая на нужном светофоре, надавил на кнопку непослушным пальцем.
        Только бы она оказалась дома!
        Глава 20
        МАЙ
        Димыч вернулся в Управление к концу рабочего дня. Ноги гудели, наливались свинцовой тяжестью, поясницу ломило. А ведь почти все время в машине проездил! Не считая, конечно, беготни по лестницам в домах без лифта. Что это с ним? Старость, что ли, подкрадывается незаметно?
        Капитан Захаров тяжело вздохнул и побрел вверх по лестнице, мечтая поскорее оказаться в своем кабинете, в удобном кресле, которое он себе буквально зубами вырвал у завхоза. Сейчас посидит немного, потом напишет пару отчетов для Девяткина, чтобы завтра с утра пораньше обрадовать. Он же хотел узнать, к кому шесть лет назад ушел Радов? Вот, получите на блюдечке! Напишет сейчас по горячим следам про обольстительницу Волошину и домой поедет. С собакой пойдет гулять. Возьмет Дейка, и пойдут они подальше, в лесополосу за новым шоссе. А то в последние дни совсем мало гуляют - все времени нет. А молодому псу движение нужно и впечатления.
        К немалому его удивлению кабинет пустым не оказался. Толик с Борей домой совсем не спешили, но и особенно загруженными не выглядели. Боря играл во что-то в телефоне, а Толик раскачивался на стуле, который зачем-то вытащил в проход, и потому рисковал приложиться затылком о край Бориного стола.
        - А вы чего домой не идете?
        - Ждем, пока дактилоскописты отзвонятся.
        - Кто-кто?
        Толик скорчил загадочную физиономию и оттолкнулся совсем уж резво. Но чудом удержался, балансируя неведомым Димычу способом на задних ножках стула. Отвечать он не спешил, нравилось ему изводить людей неизвестностью.
        - Экспертам две ставки новые добавили, - пояснил человеколюбивый Боря. - Они взяли парочку молодых. Вручили им базу «пальчиковую». А у тех глаз горит пока, они рвутся работать. Навели в базах порядок, чего-то там подшаманили, рационализаторы, и теперь развлекаются - сличают всех со всеми. Вот и наши отпечатки, с убийства Зиновьева, забрали. Обещали прямо сегодня прогнать через машину свою, вдруг совпадения будут.
        - А завтра они этого не сделают?
        - Они сами сегодня предложили. Говорю же, глаз горит у ребятишек, им самим интересно. А если откажемся, то потом в порядке очереди, сам знаешь, сколько можно ждать результатов.
        Димыч кивнул. Он прекрасно знал, сколько можно ждать от экспертов результатов, особенно если ты отказал им в реализации душевного порыва. Тут ребята правы - пока сами предлагают, надо соглашаться, не раздумывая.
        - И давно они наши пальчики сличают?
        - Не очень. Да ты не переживай, у них это быстро. Обещали сразу позвонить, как закончат.
        Димыч сел за свой стол и уставился на эквилибриста Толика. Интересно, свалится он в конце концов?
        - Кстати, есть и хорошая новость, - вспомнил он. - Я узнал, к кому Радов ушел от Листопад.
        Толик обернулся и потерял таки равновесие. Чтобы не упасть, схватился руками за столы, а стул с грохотом, особенно громким в вечерней тишине, свалился на пол.
        Боря хмыкнул многозначительно.
        - Увела его тогда, как оказалось, гражданка Волошина Марина Анатольевна, подруга Киры Листопад и по совместительству свидетель в деле о ее гибели.
        - А она разве не Алексеевна? - уточнил невозмутимый Боря.
        - Может и Алексеевна, надо в протоколе посмотреть.
        - Так это что же получается! - Толик вскочил на ноги, но стул поднимать не торопился. - Мы ведь искали, кто мог знать Радова, если предположить, что это он концы подчищает. А тут выходит, что Волошина как раз подходящая кандидатура.
        - Ничего не выходит, - охладил его пыл Димыч. - Волошина вне подозрений, она в момент падения сидела возле мангала вместе с Зиновьевым и Козиным. У нее два свидетеля, что Киру она с крыши не сталкивала.
        - Уже один, - не унимался Толик. - Зиновьев погиб, причем непонятно как.
        - Ты еще скажи, что это Волошина его по голове отоварила! Главное, объясни, зачем ей это было надо - убивать свидетеля, подтверждающего ее алиби?
        Все разом замолчали и уставились друг на друга.
        - Дурдом какой-то, - подвел итог Боря. - Отдыхать надо чаще, вот что. А то от свидетелей и потерпевших уже голова кругом. И главное, как они ухитряются в разных делах одним и тем же составом фигурировать?
        В этот момент зазвонил, наконец, внутренний телефон, и Боря припал ухом к трубке.
        Выслушав невидимого собеседника, он попытался взъерошить волосы на макушке, но наткнувшись на почти лысую собственную голову, передумал.
        - Короче, чем дальше в лес, тем толще партизаны. Эксперты прогнали наши пальцы по базе с мест преступлений за последние два года. Совпадений не выявлено. Потом они запустили проверку по свидетельской базе. Просто так, на всякий случай…
        Боря сделал многозначительную паузу и сообщил:
        - Кроме отпечатков сотрудников фирмы «Квазар», были найдены еще одни, никому из них не принадлежащие. Сняли их с бухгалтерского стола или компьютера, точно не помню. А может, и с того, и с другого. Так вот, отпечатки эти принадлежат Козину Дмитрию, который проходит свидетелем опять же по делу о гибели Листопад.
        - И который тоже подтверждает алиби Волошиной, - встрял радостно Толик.
        Димыч отмахнулся от него, как от настырного комара и уточнил на всякий случай:
        - А еще чьи пальцы нашли на бухгалтерском компе?
        - Бухгалтерши, естественно. И менеджера Киреева. Его в тот день, правда, на работе не было, но он тоже числится свидетелем по делу Листопад, так что в базе его пальцы есть.
        - Медом им там всем намазано, что ли, свидетелям по делу Листопад?
        - Я и говорю, дурдом, - согласился Боря. - А кстати, что простой менеджер Киреев делал у бухгалтерского компьютера? Или у них там анархия полная?
        - А вот мы у него самого это и спросим. Вызови-ка его завтра к нам. Лучше утром, пока посвободнее. И Козина заодно, только осторожно. Скажи, что по делу Листопад как раз нужно уточнить что-нибудь.
        Глава 21
        ПЯТЬ ЛЕТ НАЗАД
        Девица на второй кровати оказалась соседкой беспокойной. Крутилась все время, перекладывалась, пытаясь умоститься на продавленной почти до пола панцирной сетке. Да ладно бы только это. Если бы она делала все молча, вполне можно было и не обращать внимания. Но соседка комментировала каждое свое движение зловещим шепотом.
        - Если так попробовать? Нет, плохо. А так? Ой, совсем ужасно. Ну как тут можно лежать вообще? Ну как?
        Дина поначалу думала, что она к ней обращается, удивлялась вопросам и терялась. Потом поняла, что ее ответы соседке не нужны, что та сама себе прекрасный собеседник.
        Впрочем, очень скоро Дина поняла, что ей еще очень повезло. После родов ее поместили в маленькую двухместную палату, так что соседка у нее оказалась всего одна и, в общем, вполне безобидная. Ну возится там на кровати, ну шепчет себе под нос. Зато с виду вполне приличная девка. Взгляд только странноватый, а так ничего. Могло быть гораздо хуже. Остальные палаты в отделении были шестиместными и лежали там преимущественно цыганки, которых она почему-то боялась с детства, и азиатки, не соглашавшиеся поменять свои цветастые платья на застиранные больничные халаты.
        Когда Дина в первый вечер выбралась из палаты в туалет, она почувствовала себя будто на вокзале. Коридор гудел от множества разноязычных голосов, в туалете было накурено, возле не очень чистой урны валялись прямо на полу окровавленные скомканные тряпки. Дина задержала дыхание и быстренько примостилась над унитазом, стараясь не наступить в зловонную лужу на полу. Медицинское учреждение называется!
        Впрочем, чему тут удивляться? Ведь даже отделение их называлось «грязным».
        Впервые это слово она услышала еще в приемном покое, отвечая на вопросы грубой тетки в застиранном до неприличия белом халате.
        - Паспорт давай, - буркнула та, не поднимая головы от страницы журнала, разлинованной вручную и наполовину заполненной неразборчивым почерком.
        Дина, снова почти теряя сознание от подступающей волнообразной боли, протянула дрожащей рукой паспорт.
        - Обменную карту, - велела тетка, приглаживая раскрытый паспорт ладонью.
        - Что? - переспросила Дина.
        - Обменная карта где твоя? В консультации должны были выдать.
        Дина похолодела. Почему-то снова стало страшно, что сейчас ее выгонят. Вот эта грубая тетка поднимется во весь рост и заорет на нее. Она не понимала, чего от нее хотят, и, главное, как ей теперь следует себя вести, и потому снова готова была расплакаться.
        - У нее нет ничего. - Кира подошла сзади и ласково положила ей руку на плечо. - Понимаете, так получилось, что в консультации она не наблюдалась совсем. Ну, так сложились обстоятельства.
        То ли Кирин спокойный голос так подействовал на тетку, то ли прекрасно ей знакомы были подобные «обстоятельства», но она не стала орать, и даже спрашивать больше ничего не стала. Только хмыкнула и молча вписала Динины данные из паспорта в журнал. Потом подняла голову и крикнула куда-то в глубину зала:
        - Лен! Еще одна в грязное, принимай!
        Пришла Лена - такая же равнодушная с виду тетка - и увела Дину с собой.
        Она обернулась на прощание к Кире, словно ища у той поддержки. Сестра стояла бледная, немного растерянная, прижимала к груди Динину куртку и сумочку, пыталась улыбаться. Губы у нее дрожали, улыбка выходила жалкой и неуверенной, и это напугало Дину больше всего. Больше, чем неясные перспективы в «грязном» отделении, больше, чем предстоящие роды. Только сейчас, глядя на растерянную сестру, она поняла, что натворила со своей жизнью что-то совершенно ужасное.
        Сами роды она запомнила плохо. Сначала было очень больно, и она тихонько плакала от бессилия что-то изменить и еще от обиды, от того, что про нее совсем никто не вспоминал - просто привели в предродовую, похожую размерами на школьный спортзал, показали на кровать в углу и ушли, оставив ее наедине с болью и страхами. Следом привели молоденькую цыганку, совсем еще девчонку, несущую огромный живот как глобус, подавшись вперед и стиснув по бокам ладонями. Девчонка оказалась бойкой - сразу принялась орать и жаловаться заглядывающим медсестрам на невыносимые страдания. Всем медсестрам, независимо от возраста, она говорила «тетя».
        - Ой, тетя, совсем нельзя уже терпеть! - горячо уверяла она.
        - Что ты врешь? - Не поддавалась очередная «тетя». - Рано тебе еще, раскрытие совсем небольшое. Спи давай, не кричи зря.
        - Спать совсем нельзя, тетя! Очень болит!
        - Еще не очень. Очень будет часа через два, тогда позовешь.
        Дина попыталась было воспользоваться советом и уснуть, но очень быстро поняла, что совет совершенно невыполнимый. Впору было присоединяться к цыганке и орать с ней дуэтом, призывая «тетю».
        В очередной приход медсестры она слабо махнула рукой, обращая на себя внимание. Та молча подошла, глянула мельком и пообещала:
        - Скоро уже. Давай поднимайся потихоньку.
        Дина поднялась и, цепляясь трясущимися руками за спинки пустых кроватей, побрела за медсестрой.
        Все, что происходило потом, слилось в памяти в один тягучий поток боли и одиночества. Она дышала и тужилась, когда велели, отдыхала, когда разрешали, и очень хотела вернуться назад хотя бы на год. Уж тогда бы она все сделала по-другому.
        Когда ранние осенние сумерки залепили окна мутной серой дымкой, сквозь далекие вопли девчонки-цыганки прорвался слабый писк ребенка.
        Дина смотрела на шевелящийся в руках акушерки сизый комок и не чувствовала ровным счетом ничего. Ни счастья, ни усталости, не облегчения. Смотрела и тупо кивала головой в ответ на слова акушерки. О чем она говорила, Дина не понимала.
        Акушерка передала ребенка подскочившей медсестре, стянула перчатки и вдруг, потянувшись, погладила Дину по голове каким-то совершенно материнским движением.
        Дина от неожиданности разжала стиснутые до сих пор зубы и расплакалась бессильными, очищающими слезами.
        - Я хочу домой, - прошептала она, зажмуриваясь.
        После родов прошли уже сутки. Дина пришла в себя, вставала с кровати и даже вышла пару раз в коридор, правда, задерживаться там не стала, вернулась в безопасный мирок палаты.
        Детей им кормить еще ни разу ни приносили.
        Соседка, родившая на день раньше, объяснила Дине:
        - Мы же в «грязном» лежим, вот и не несут сразу. Проверяют на инфекции, ну и наши анализы заодно смотрят.
        - А почему «грязное»? - решила, наконец, уточнить Дина.
        - Так мы же без обменных карт все. У нас ни анализов нет, ни УЗИ. Вот и положили от всех подальше, как в изолятор. Видела, в коридоре сплошные цыганки? Их тоже всех в «грязное» кладут. И тех, кого с улицы привозят, бомжих всяких и наркоманок. Я про эти роддома такого начиталась на форумах! Нам еще повезло, что положили отдельно.
        - А у тебя почему обменной карты нет? - вспомнила Дина.
        - Так я не вставала на учет в консультацию. Вот еще! Чтобы потом на меня всякие тетки орали во время родов? Я хотела дома рожать, с духовной акушеркой. Это совсем другое дело. Сразу, с рождения, контакт с ребеночком, и никаких стрессов.
        Соседка села на кровати, поджав под себя ноги, и просветлела лицом. Дина приподнялась на локте.
        - А как же ты в роддоме оказалась тогда?
        - Да это свекровь меня сюда упекла. Представляешь, обманом прорвалась в квартиру и «скорую» мне вызвала. Муж ей позвонил, рассказал, что сегодня рожать будем, вот она и примчалась на метле. Я уже все приготовила, воду налила в ванну, свечи ароматические зажгла. Духовная акушерка позвонила, сказала, что едет, но в пробку попала. И тут звонок в дверь. Я думала, это она приехала. А это свекровь. Я уже в родовой поток начала входить, а она бегает по квартире и орет. «Скорую» вызвала, они меня сюда и привезли. Я не хотела ехать, так она меня силком в машину затолкала, представляешь! Еще и на акушерку наорала, та обиделась и ушла. А мы ведь ей заплатили заранее. Теперь и деньги пропали, и рожать пришлось вот здесь.
        Дина слушала этот благостный бред и мысленно хвалила неизвестную ей свекровь, оказавшуюся единственным на всю семью вменяемым человеком. Вот если бы рядом с каждой дурой оказывалась такая «тетка на метле», которая бы взяла за шкирку и отволокла вовремя в больницу. Ей, Дине, такой свекрови в свое время точно не хватило.
        Дверь в их палату отворилась, и на пороге возникла медсестра с кряхтящим свертком на руках.
        - Лебедева кто? - спросила она и, увидев вскинувшуюся Динину соседку, подошла и положила ребенка рядом с ней.
        Та осторожно взяла ребенка, неловко пристроив его на локоть.
        - Божечки! - Вздохнула медсестра. - Кто ж так держит-то? Ты сядь удобнее, а лучше ложись, пока не оклемалась толком. А локоть вот сюда, на него головку. Плечо не напрягай так, устанешь быстро.
        Медсестра ворковала привычной скороговоркой, укладывая новоиспеченную мамашу и младенца на кровати, пристраивая и направляя.
        - Ну вот, - сказала она удовлетворенно, окинув взглядом получившуюся картину, - так гораздо лучше. А то «сама, сама»! Еще и рожать сама придумала. Чего бы ты нарожала сама, если даже ребенка толком взять не умеешь. Все на природу надеетесь, дурехи. Хорошо, что вовремя привезли, вон какой пацан славный получился. А дома неизвестно что было бы, с таким-то обвитием.
        Медсестра полюбовалась на дело своих рук и вышла, прикрыв дверь.
        Дина, оставшаяся не у дел, смотрела на соседку, полностью поглощенную процессом кормления. Лицо у нее стало совершенно глупым от нахлынувшего разом векового, животного, счастья. Стало заметно, что и сама она еще девчонка, прямо на глазах превращающаяся в женщину, навсегда переходящая в новую для себя, такую желанную категорию.
        Дина представила, что в следующее кормление могут принести ребенка и ей, и она вот также будет смотреть на него бессмысленно-счастливым взглядом, придерживать указательным пальцем начинающую заметно тяжелеть грудь, чтобы ребенку было удобно. Теперь вся жизнь будет нацелена на то, чтобы ребенку было хорошо.
        Ребенок, бывший до этого только средством достижения цели, сам станет целью, и смыслом, и оправданием ее существования. А обо всех остальных целях придется забыть. Признать, что не справилась, не смогла ничего из задуманного. Что реализоваться смогла только как самка, сумев совершить только то, что заложено в нее природой.
        Дина отвела взгляд от млеющей от счастья соседки, поднялась в три приема с кровати и вышла в пустой по случаю кормления коридор.
        Все «мамочки» - и шумные цыганки, и цветастые азиатки, и наркоманки, привезенные с улицы, если такие были - кормили по палатам затихших на время младенцев, поэтому Дина оказалась совершенно одна в длинном больничном коридоре. Если, конечно, не считать дежурной медсестры на посту.
        Дина медленно прошла до конца коридора, остановилась у окна.
        На улице шел редкий, пока еще невнятный снег. Первый в этом году. Совсем отвыкшая в Москве от таких погодных выкрутасов, она смотрела на колючие мелкие снежинки как на природную аномалию. Ведь рано еще для снега - едва середина октября. Совсем недавно она смотрела вот также в другое окно, следила за падающими с тополя листьями. В кружении осенних листьев была хоть какая-то красота, пусть и печальная. В сыпавшейся с бесцветного неба снежной крупе не было ничего красивого. От этой картины веяло опасностью и обреченностью. Этот снег, конечно, растает уже к вечеру. Но если верить приметам, через сорок дней он ляжет уже надолго, покроет саваном землю, спрячет все неровности и шероховатости, и ненадолго покажется чистым белым листом, с которого все хоть раз мечтают начать жизнь.
        Через сорок дней начнется настоящая зима, а у нее даже одежды теплой с собой нет.
        Дина вспомнила, как мерзла зимой, пока не сбежала из этого проклятого города. Да вот получается, что никуда она не сбежала. Город вернул ее, неумолимо затягивая в ту жизнь, от которой она так стремилась. А теперь еще снег покроет все, пряча даже воспоминания об этих отчаянных попытках вырваться, словно в насмешку притворяясь белым, чистым листом.
        Ну уж нет! Так просто она не сдастся! Не станет дожидаться тянущейся полгода зимы. Через сорок дней, когда снег ляжет окончательно, ее здесь уже не будет.
        Дина повернулась и решительно зашагала в другой конец коридора. Потому что надо что-то делать, двигаться и стремиться, а не стоять у окна, не мотать зря сопли на кулак. Хватит, настоялась!
        Напротив медсестринского поста оказалась дверь на лестницу. Дина потянула ее и уперлась в закрытую на внушительный замок металлическую решетку.
        Это еще зачем? Боятся, что тетки из «грязного» отделения расползутся, как тараканы по всему роддому, разнося заразу?
        Она обернулась к медсестре, другой, не той, что учила бестолковую Лебедеву кормить ребенка.
        - А почему закрыто? - спросила она. - Боитесь, что заразим всех?
        - Нет, не боимся, - ответила медсестра спокойно. - Те, кто заразить могут, отдельно лежат, в изоляторе. Это чтобы мамаши некоторые в бега не подались.
        - А что, убегают?
        - Бывает, - пожала плечами медсестра.
        - Ну и пусть бы бежали, - усмехнулась Дина. - Вам что, жалко?
        - Их не жалко, - спокойно отозвалась медсестра. - А вот детей их жалко. Детям надо хоть какой-то шанс дать. А то мамаша сбежит, а ребенка потом на усыновление передать не могут, потому что официального отказа нет. И единственная дорога ему - в детдом. Так что, пусть напишет отказ, а потом идет на все четыре стороны. У ребенка хоть шанс будет, что усыновят. Таких маленьких хорошо усыновляют.
        Дина смотрела на медсестру молча, закусив губу.
        Потом сказала тихо, но решительно:
        - Я не сбегу, не бойтесь. Я напишу отказ.
        Глава 22
        МАЙ
        Вызвать с утра пораньше заболевшего так некстати Киреева оказалось делом непростым. К телефону он не подходил. Толик провел полчаса в безуспешных попытках дозвониться и взглянул вопросительно на Борю, который все это время сосредоточенно набирал номер Козина. Результат там тоже был нулевой, и это напрягало с каждой минутой все больше.
        - Куда они подевались-то разом? - спросил растерянно Толик.
        Димыч, мрачневший с каждой минутой, поднялся.
        - Поехали по адресам. Вдруг повезет.
        Боря вскочил с места, но наткнулся на другое предложение:
        - А ты с нами не едешь. У тебя другое задание, важное и ответственное.
        - Какое это? - насторожился на всякий случай Боря.
        - Не дает мне покоя фирма «Квазар». До того они правильные и безгрешные, что не получается им верить. Ведь кто-то у них в офисе шуровал ночью. Причем так активно шуровал, что даже нечаянного свидетеля предпочел убить на всякий случай. А послушаешь их директора с бухгалтером, так и взять у них абсолютно нечего. Наверное, тот, кто Зиновьева пришил, просто дверью ошибся. Ты веришь в это?
        Боря, уже догадавшийся, к чему клонит Захаров, помотал головой.
        - Опять к Женьке идти? - уточнил он. - Опять склонять честного человека к разглашению служебной информации?
        - Да к какому разглашению, Боря?! - театрально всплеснул руками Димыч. - Какая же это служебная информация, если этот «Квазар» у них ни по одному делу не проходит? Или проходит все же? Вот ты и выясни заодно, не знакомо ли Женьке с коллегами это название. А самое главное, узнай, за чем таким ценным могли прийти граждане с криминальными наклонностями в офис к такой приличной фирме? Женька на таких собаку съел, может, подскажет чего.
        Боря горестно вздохнул. Захаров прав, надо обращаться за помощью к специалистам. Хоть и неудобно, но придется снова звонить Женьке. Потому что только у одного Бори из всего отдела бывший одноклассник трудился в Управлении по борьбе с экономическими преступлениями.

* * *
        Женька Кулаков был человеком жизнерадостным. И терпеливым. Ничем, кроме ангельского терпения Боря не мог для себя объяснить то, что бывший одноклассник не послал его до сих пор куда подальше. Женькиными знаниями и возможностями пользовались напропалую. Он ворчал иногда, что за это время «убойщики» уже должны были сами научиться разбираться в несложных финансовых схемах, но помогал всегда. Боря, человек по природе совестливый, чувствовал себя с каждым разом все больше обязанным. Он даже брякнул однажды, не подумав, что если Женьке понадобится, их отдел тоже для него в лепешку расшибется. Женька послал друга подальше и выразил надежду, что лично ему к помощи отдела по расследованию убийств прибегать не придется. Лучше он просто так поможет, для улучшения кармы.
        От пива, правда, не отказывался.
        Они сидели в небольшом, но довольно оживленном баре, через два квартала от Управления, и Боря слушал, что удалось узнать Женьке.
        - Информации мало, старик, - говорил Женька, поминутно оглядываясь на проходящих за спиной. Боря по старой ментовской привычке сразу занял место лицом к двери, и замешкавшемуся на входе Женьке приходилось теперь выворачивать шею. - Считай, что вообще нет ничего интересного по этому вашему «Квазару». Фирма молодая, зарегистрирована всего полгода назад. Правда, это уже восьмая фирма по этому адресу за последние пять лет. И самое главное, с одним и тем же ай-пи адресом. Так что, это дает нам право думать, что все эти восемь фирм по сути реинкарнация одной и той же, не желающей честно платить налоги. Можно, конечно, копнуть еще, проверить, не один ли там везде был директор. Но это лишнее, вполне достаточно одинакового ай-пи.
        - А что это значит?
        - Ой, старик, что же вы темные такие в своем убойном? Все платежи банковские сейчас проводят по интернету. Программку ставят на компьютер, «Банк-клиент» называется, и переводят денежки со счета на счет нажатием кнопочки на клавиатуре. Пора бы уже знать.
        - Нам это ни к чему, - огрызнулся Боря, - банкиры редко друг друга мочат.
        - Банкиры, может, и редко. Но сейчас это очень распространено, такая программа может и у частника стоять. Так что, я бы на твоем месте не зарекался.
        Боря кивнул согласно. Ради помощи, он готов был согласиться с Женькой в чем угодно.
        - Ну и как нам может помочь этот одинаковый ай-пи?
        - Да никак. У нас на них ничего нет, а то, что они налоги не платят, так это пусть у налоговой голова и болит. Фактов мошенничества пока не зафиксировано, так что, не наши это клиенты. Обычная прачечная, скорее всего.
        - Это как?
        Женька снова горестно вздохнул и возвел глаза к потолку.
        - Сто раз уже вам рассказывал. Элементарная схема, любой дурак освоит. «Квазар» ваш - это «дочка» другой фирмы, покрупнее, так?
        Боря кивнул и впился преданным взглядом в приятеля.
        - Головная фирма производит что-нибудь нужное и должна платить налоги. Налоги у нас платятся с прибыли, а прибыль, как известно каждому идиоту, это что? - Женька посмотрел вопросительно на Борю, но не дождавшись ответа, продолжил сам: - Прибыль - это выручка минус затраты. Чтобы платить налогов поменьше, нужно уменьшить долю прибыли. Пока понятно?
        Боря послушно кивнул и допил пиво.
        - Затраты бесконечно увеличивать нельзя, за этим налоговая бдит. Значит, нужно показывать выручку поменьше, а для этого нужно продавать совсем дешево. Но если совсем дешево продавать, то и работать не интересно. Поэтому регистрируется фирмочка вроде вашего «Квазара», которая сама ничего не производит, а занимается исключительно торгово-закупочной деятельностью вот этой фирмочке производитель и продает все по минимальной цене, оптом. С мизерной выручки платит такие же мизерные налоги и живет дальше. А дочерняя фирма продает дальше, оптовикам, но уже по нормальным рыночным ценам. Прибыль оказывается у такого вот «Квазара», и налоги должен платить теперь он. Но этого никто не делает, а через какое-то время фирма просто закрывается и вместо нее регистрируется новая, без долгов. За полгода, что они проработали, налоговики их отследить толком не успевают, а потом уже не найдешь никого. Чтобы совсем в глаза не бросалось, можно сделать не один такой «Квазар», а несколько. И они будут друг другу продавать с небольшой прибылью. А потом все закроются разом и их вообще никто искать не будет. Если, конечно,
нам кто-нибудь не сольет.
        Женька улыбнулся довольно и откинулся на спинку стула. Молча показал бармену на опустевшие бокалы.
        - Слушай, а зачем все так сложно? - спросил Боря. - Почему главной фирме самой не закрыться через полгода, если никто искать не будет?
        - Ты что! А репутация? Производители ее десятилетиями нарабатывают.
        Рядом бесшумно возникла девочка-официантка, забрала пустые бокалы и поставила новые. Женька улыбнулся ей как родной и быстренько отпил из своего бокала, испачкав губы в плотной пивной пене. Затем кинул в рот соленый арахис и зажмурился от удовольствия. Боря в который уже раз позавидовал Женькиному умению жить легко и радостно. Он даже про криминальные схемы рассказывал весело, как свежий анекдот.
        - А чем они торгуют, кстати?
        - Лекарствами. Дочерняя фирма крупной фармацевтической компании. «Фармтрейд» называется.
        - Круто! - Присвистнул Женька. - Тогда деньги там должны крутиться серьезные. Фармацевтический рынок - это золотое дно. И тогда, скорее всего, они выручку свою долго на счетах не держат, отправляют дальше по цепочке. Но деньги должны быть хорошие.
        - Может и хорошие, только директор их говорит, что все расчеты у них идут только через банк. И тогда не понятно, что же у них в офисе искали ночью.
        - Может и так. - Пожал плечами Женька. - А может и врет ваш директор. Наверняка обналичивают часть денег. Вот только не должен он их в офисе держать, если не совсем дурак. Хотя, обстоятельства бывают разные. Могли и оставить на день-два в офисе. Но тогда однозначно кто-то из своих информацию слил. Трясите сотрудников. А если директор не врет, и никакой налички не было, тогда могли какие-то бумаги искать, договора или накладные на поставку. Тогда это конкуренты, которые хотят, например, нам слить этот «Квазар» вместе со всей цепочкой посредников. Если документы пропали, тогда директор должен знать, кому они были интересны. Трясите директора или бухгалтера, кто послабее. Не полезет никто в офис просто так, без наводки. Те идиоты, что просто так лезут, мониторы и ноутбуки тырят, это сразу заметно.
        Женька допил пиво, вытер салфеткой испачканные арахисом пальцы и поднялся из-за стола.
        Уже протягивая ему руку, Боря спросил:
        - А можно как-то деньги со счета украсть? Ну, если ты говоришь, все через компьютер сделать можно.
        - В принципе, да. Но чтобы деньги перевести, надо пароли всякие знать и главное, иметь электронные подписи.
        - А это что такое?
        - Программки такие махонькие, подтверждающие подлинность платежных документов. Такой электронный аналог подписи директора и главного бухгалтера. Без этих двух подписей банк ни один платеж не проведет. Это такие две маленькие флешки, как правило. Выдают их в банке и только по одному экземпляру. Кстати, за ними и могли прийти ваши грабители. Трясите бухгалтера, что-то они от вас скрывают.

* * *
        Вернувшись в кабинет, Боря застал там крайне озадаченного Толика.
        - Зря скатались, - сообщил тот, не дожидаясь вопросов. - Козина дома нет, хоть и утро, за дверью тишина. На работе он тоже второй день не появляется. Киреев, внезапно заболевший, тоже ни фига не лечится, а шляется где-то. Мать говорит, что три дня уже не видела его. Но она посменно работает, так что не может точно сказать, когда сын пропал.
        - А Димыч где?
        - Пошел Девяткину рассказывать про разлучницу Волошину. Какая-то у них с Девяткиным подозрительная любовь образовалась, ты не находишь?
        Боря пожал плечами, пытаясь переварить полученную от Женьки информацию и при этом как-то увязать ее с исчезновением двух свидетелей. Или уже подозреваемых?
        Вернувшемуся Димычу он постарался изложить услышанное почти дословно, стараясь ничего не упустить.
        Понятней, правда, не стало.
        - Давайте подведем неутешительные итоги, - предложил наконец Захаров. - Существует маленькая фирма «Квазар», которая, скорее всего, выводит из-под налогообложения деньги «Фармтрейда». В офисе «Квазара» убивают Зиновьева, который, судя по всему, просто в неудачное время проходил мимо. Убийца или убийцы что-то искали в «Квазаре» и не исключено, что нашли, потому что сразу после убийства не убежали в панике, а спокойно вытерли отпечатки с орудия убийства и закрыли дверь на ключ. То есть, он или они прекрасно знали, что именно ищут, к тому же имели ключ от двери или возможность заранее сделать дубликат. И это наталкивает на мысль, что в офисе «Квазара» шуровал кто-то из его сотрудников. Ну или навел кого-то из знакомых. И тут у нас очень кстати заболевает менеджер Киреев, прямо накануне этого печального события.
        - Получается, это он и есть, - вскинулся Толик. - Надо искать Киреева.
        - Надо, согласился Димыч. - А еще надо все же внимательнее читать протоколы опросов свидетелей. Там место работы указывается кроме всего прочего.
        - Это ты сейчас к чему? - уточнил Толик, нутром чувствуя, что ничего приятного не услышит.
        - К тому, что неожиданно пропавший Дмитрий Козин, чьи пальчики также неожиданно обнаружились в офисе «Квазара», работает системным администратором в одном из подразделений концерна «Фармтрейд».
        - Тогда надо искать обоих, - подвел итог невозмутимый Боря.
        - Надо, согласился Димыч. - Этим и займемся. Только сначала наведаемся в «Квазар», потолкуем по душам с тамошним директором и бухгалтером. Пока они в себя не пришли толком.
        Глава 23
        МАЙ
        То, что бухгалтер фирмы «Квазар» до сих пор не пришла в себя, стало ясно прямо с порога.
        Узнать в этой опухшей от слез тетке с трясущимися руками ту приятную и ухоженную даму, что они видели позавчера, было непросто.
        Бухгалтерша сидела за столом, усыпанным скомканными бумажными платочками, раскачивалась из стороны в сторону и всхлипывала с подвываниями. Сил на полноценные рыдания у нее, судя по всему, не осталось. Она прижимала ладони к отечному, покрасневшему лицу и время от времени впивалась в щеки ногтями, оставляя заметные вмятины.
        - Слушайте, что-то не нравится мне ее вид, - шепотом сказал в дверях Боря. - Моя тетка перед инсультом примерно так же выглядела. Может, «скорую» вызвать?
        - Вызови, - согласился Димыч. - И давайте вдвоем к директору. Трясите как грушу, главное, сюда не выпускайте. А я попробую с дамой поговорить, пока доктора не приехали.
        Димыч набрал в стоящем рядом кулере воды и поставил перед всхлипывающей теткой.
        - Вера Сергеевна, - сказал он, мельком посмотрев в блокноте имя-отчество, - что же вы в прошлый раз нам всего не рассказали? Ведь мы спрашивали у вас, что пропало. А вы? Только время потеряли зря. За эти два дня мы их уже найти могли.
        Бухгалтер подняла на него покрасневшие глаза и залилась слезами с новыми силами.
        - Да я же не знала сразу, - выдавила она сквозь рыдания. - Мне ведь даже в голову такое не могло прийти. Вы сказали посмотреть, что пропало, ну я и посмотрела по сторонам. Кто же знал, что вот так все получится?
        - Так что все же украли-то? Деньги?
        - Да! Что теперь будет с нами, не знаю. Деньги то чужие.
        Димыч, боясь спугнуть удачу, осторожненько подвинул к Вере Сергеевне стакан с водой. Та схватилась за него, как за последнюю надежду, залпом выпила больше половины, и, промокнув глаза очередным бумажным платочком, продолжила.
        - Понимаете, мы эти деньги отправить должны были. А с утра вся эта история случилась… Ну, с трупом этим, что у нас в офисе нашли. Пока допросили всех…
        - Опросили, - автоматически поправил Димыч.
        Тетка от неожиданности сбилась и замолчала, испуганно глядя на него.
        - Извините, я не хотел перебивать. Просто допрашивают подозреваемых и свидетелей. А вы ведь не подозреваемая, вас просто опрашивали. Положено так.
        Бухгалтерша кивнула и стала рассказывать дальше, время от времени тяжко вздыхая.
        - Утром убитого этого у нас нашли, пока ваши здесь все осматривали и фотографировали, я даже компьютер не включала. Только к обеду до него добралась, когда все уехали. Включила, а там выписка банковская, и в ней - проведенный платеж. А мы эти деньги назавтра должны были отправить, понимаете? Я сначала глазам не поверила, подумала, что ошибка какая-то. Ну не могла же я платежку сделать и не помнить этого. Десять раз все просмотрела, даже заклинания всякие читала, как в детстве: «Чертик, чертик, поиграй и отдай…». Глупость, конечно, но я тогда во что угодно поверить готова была… Я и в банк звонила, уточняла. Нет, не ошибка. Ночью от нас пришла платежка, а утром, как банк работать начал, ее и провели. Если бы не труп этот, я бы утром обязательно заметила, можно было аннулировать ее, остановить. А я поздно увидела, деньги к тому времени ушли.
        Вера Сергеевна закрыла лицо ладонями и заплакала совсем горько, как обманутый ребенок.
        - Что делать теперь, не представляю, - пожаловалась она Захарову. - Мне таких денег в жизни не собрать, чтобы рассчитаться. Даже если все продам.
        - Много денег было?
        Бухгалтерша опустила руки и прошептала, округлив от страха глаза:
        - Почти восемьдесят миллионов!
        - Солидно! - присвистнул Димыч. - Это у вашей фирмы обороты такие?
        - Мы посреднической деятельностью занимаемся, - заучено ответила бухгалтерша, враз окаменев лицом. - Это не наши деньги, понимаете?
        - Это как раз очень хорошо понимаю. А вот как злоумышленники платежку от вашего имени отправили, пока не понимаю. Там ведь, если не ошибаюсь, электронные подписи нужны. Да и пароль от вашего компьютера.
        - Пароля у меня никакого нет. А про подписи я сама не понимаю. Наши в сейфе хранятся, под замком.
        - Ключи от сейфа у кого?
        - У меня и у Павла Сергеевича, директора нашего.
        - К кому-то еще ваши ключи не могли попасть ненадолго?
        - Вы про дубликаты что ли? - догадалась бухгалтерша. - Нет, не мог никто сделать, я уже про это думала. И наши флэшки тоже никто не трогал, они в сейфе лежат, в конверте, а сверху я накануне коробочку одну поставила, и она так и стояла, никто не сдвигал и не трогал.
        - А дубликаты подписей можно сделать? - Не сдавался Захаров.
        - Можно, но это нужно в банк писать заявление, кому попало они не станут делать, что вы!
        - Ну а как же тогда деньги у вас со счета увели?
        - Да не знаю я! - крикнула отчаянно Вера Сергеевна. - Не понимаю ничего! Как увели, не понимаю, и что нам теперь делать, тоже не понимаю!
        Она снова зарыдала, и Димыч понял, что больше от нее ничего не узнает. Пора было закругляться.
        Он поднялся, снова наполнил водой стакан и молча поставил его перед плачущей теткой.
        Помолчал и вышел из кабинета, не прощаясь.
        В коридоре уже толклись Боря с Толиком.
        - Задание выполнено! - отрапортовал Боря. - Директора потрясли, картина печальная.
        - Денежки увели? - подхватил Димыч.
        - Увели. Причем грамотно. Директор этот кинулся по своим каналам пробивать фирму, на счет которой платеж ушел, и оказалось, что деньги в тот же день отправили дальше, а этот счет попросили закрыть. Да и открыли его всего пару недель назад. А денежки дальше ушли аж на Кипр.
        - Молодцы! - похвалил Димыч неизвестных грабителей. - Подготовились хорошо.
        - Это точно! Директор юлит, конечно, но потихоньку колется. Если нажать как следует, то можно много интересного узнать, наверняка.
        - Это пусть Женька твой нажимает, если ему интересно. Нам важно, что деньги на счету были, и кто-то об этом знал. А также сумел изготовить дубликаты электронных подписей, хоть бухгалтер и отрицает такую возможность.
        - Да они все подряд отрицают, - подал голос Толик. - Рыло-то в пуху, вот и рассказывают сказки.
        - Вряд ли оно у них в пуху по нашему делу. Сомневаюсь, что это директор «Квазара» отоварил по голове Зиновьева. Нас интересуют те, кто пришел ночью платежку отправить, а хитромудрым директором пусть занимаются Женька с коллегами. Мы будем искать Козина и Киреева.
        За разговорами они спустились на лифте вниз, вышли на улицу.
        - Смотрите, опять жара намечается, - обрадовался Толик, взглянув на чистое небо. - Распогодилось вроде. А то дождь этот все настроение портит. Уныние сплошное от него.
        - Ничего, скоро тебе будет не до уныния, - успокоил товарища Димыч. - Сейчас мы Козина с Киреевым начнем ловить. А учитывая кипрский счет, погоня может принять и международный масштаб. Надо в аэропорт запросы отправлять.
        Толик горестно вздохнул, всем видом показывая, что перспектива международной погони его совсем не радует.
        Димыч взглянул на часы и сказал:
        - Кстати, если мы поторопимся, то вполне можем услышать пикантные подробности из личной жизни Марины Волошиной. Девяткин ее на два часа вызвал. Будет расспрашивать, как она увела у подруги мужика, и что из этого вышло. Поехали, приобщимся!
        Глава 24
        МАЙ
        К началу допроса они, конечно, опоздали.
        Девяткин уже бубнил что-то, глядя в бумаги, и на чары Марины Волошиной не поддавался.
        Опера на цыпочках просочились в кабинет и уселись рядком на стульях. Приготовились наслаждаться и пикантными подробностями, и внешним видом свидетельницы Волошиной. Все-таки, не каждый дел в Управление залетают такие яркие птички.
        Марина всем своим видом показывала, как надоел ей следователь и вообще вся эта канитель вокруг событий пятилетней давности.
        - Вы бы еще про школу спросили, - лениво протянула она, демонстративно разглядывая ногти на правой руке.
        Ногти были что надо - длинные, выкрашенные фиолетовым лаком, на каждом блестело по стразику. Толик даже шею вытянул, чтобы рассмотреть получше.
        - А как эти блестяшки на ногтях держатся? - шепотом спросил он.
        - Вот Девяткин с ней закончит, и пойди спроси, - предложил Димыч.
        Толик хмыкнул и перевел взгляд с удивительного маникюра выше, к плечу.
        Там, правда, взгляд его тоже долго не задержался, соскользнул в смелый вырез тонкой блузки.
        Толик шумно вздохнул и скорчил сосредоточенное лицо. Девяткин зыркнул в их сторону и оторвался, наконец, от своих бумажек.
        - Ну при чем тут школа? - спокойно возразил он. - Школа давно закончилась, а меня интересуют ваши отношения с Радовым.
        - Нет у нас никаких отношений, - улыбнулась Марина и, оглянувшись, скользнула тягучим, медовым взглядом по лицам притихших оперов, словно призывая их в союзники. - Наши отношения закончились давным-давно. Да и отношениями это назвать сложно, так, встречались недолго.
        - И когда в последний раз виделись?
        - Ой, уже не помню! Давно.
        - А два месяца назад?
        - Я не понимаю, о чем вы говорите, - снова улыбнулась Марина, в упор разглядывая следователя.
        - Неужели не понимаете? - Улыбнулся в ответ Девяткин, но улыбка получилась зловещей. - Разве Радов не приезжал к вам вечером восемнадцатого апреля?
        Боря с Толиком переглянулись удивленно. Девяткин шел ва-банк, не имея за душой ни одного хоть сколько-то твердого доказательства. Сейчас эта Марина пошлет его куда подальше, еще и улыбнется как красотка из журнала. И останется Девяткин в дураках, причем надолго.
        Димыч смотрел, не мигая, в белокурый затылок свидетельницы, будто верил, что пристальное разглядывание медовых блестящих прядей может подтолкнуть их обладательницу прямиком в расставленные следователем силки. На Девяткина он старался не смотреть, из суеверных опасений спугнуть нужное холодное выражение лица.
        - Нет, не приезжал, - покачала головой Марина и закинула одну бесконечную ногу на другую. Для этого ей пришлось развернуться к столу боком, и она эффектно откинулась на спинку стула, поправив волосы.
        Димыч вдруг понял, что вот эти отработанные жесты он уже видел однажды в этом самом кабинете. Репертуар у красавицы Марины Волошиной был небогатый. Немудрено, что Радов, очарованный поначалу, очень быстро от нее сбежал.
        - Марина Александровна, - Девяткин говорил ровным, лишенным любых эмоций голосом и смотрел точно в переносицу, не отвлекаясь на выставленные напоказ прелести, - мне не интересна ваша личная жизнь сама по себе. Меня волнует только, в качестве кого вы будете проходить по этому делу. Хотелось бы, чтобы свидетелем, но пока вы тянете на подозреваемую.
        Марина улыбнулась по инерции и заметно побледнела.
        - По какому делу? - спросила она уже не так уверенно, как раньше.
        - Нападение на инкассаторскую машину, неужели не помните? Во всех новостях же передавали. - Девяткин выпрямился в кресле и теперь казался огромным, несмотря на очень средний рост, и совершенно зловещим. Голос его звучал, как шум работающего без сбоев механизма, впечатывая каждое слово в сознание перепуганной уже не на шутку Марины. - Радова вашего опознали как одного из нападавших. С места преступления они скрылись вдвоем с подельником. Подельника этого нашли убитым в двух кварталах от вашего дома. Вы, Марина Александровна, укрывали у себя убийцу. И чем дольше вы пытаетесь морочить мне голову, тем сильнее крепнет во мне уверенность, что приехал он к вам не случайно. Вы вполне тянете на соучастницу.
        Димыч слушал весь этот редкостный бред, поражаясь умению Девяткина так ловко и нагло жонглировать фактами. Но, похоже, угадал он правильно - свидетельница на глазах теряла независимый лоск вместе с бравадой. Неужели угадал?
        - Да я не знала ни про какое ограбление! - крикнула Марина отчаянно и вцепилась в край стола. - Ни про каких инкассаторов я не знала, вы что! Да я вообще про него думать забыла. Разве я виновата, что он ко мне приперся?
        - Марина Александровна, вы дурочку из себя не стройте. Радов явился к вам с мешком денег, и вы ничуть не удивились и ни о чем не догадывались? Зачем ему было ехать к вам через столько лет, если вы, как утверждаете, не виделись давно?
        Марина посмотрела удивленно.
        - Так он же ранен был. Вот и приехал за помощью. Сами же говорите, до моего дома близко было.
        - Ранен?
        - Ну да. Но про нападение он ничего не говорил. Сказал, что таксовал, и его пассажир ранил, когда пытался машину отобрать. У него вся машина в крови была, просто скотобойня какая-то.

* * *
        АПРЕЛЬ
        Черт ее дернул послушать Пашку и спуститься во двор. Стоило послать его, едва услышав в телефоне подзабытый уже голос, и тогда не вляпалась бы она в эту поганую историю.
        В том, что история поганая, сомнений не было. Достаточно было просто взглянуть в залитый кровищей салон машины, чтобы моментально пожалеть о том, что не сбросила вызов бывшего любовника. Сидела бы сейчас дома, чай пила, сериал смотрела, и знать не знала ничего ни про машину, залитую кровью, ни про очень бледного Пашку, едва ворочающего языком.
        Дура она!
        Марина растерянно топталась возле машины, кутаясь в слишком легкую курточку. Курточка была совсем холодной, тонкой и короткой, зато очень эффектной. Самая подходящая одежда, чтобы показать Радову, какой он был дурак, когда отказался от такой женщины.
        Только все оказалось зря. Пашке сейчас не было дела до ее внешнего вида.
        - Тебе в больницу надо, - сказала Марина нерешительно, все еще боясь подойти поближе. - Давай скорую вызовем?
        - Не надо в больницу, мне бы отлежаться где-то.
        Марина схватилась за голову и снова искренне пожалела, что подошла к телефону. Вот зачем ей это все знать и видеть? Кто ей Радов? Никто! Плюнуть на него, да и уйти. В конце концов, она не врач, и совсем не представляет, как поступать в такой ситуации. Пусть выкручивается сам, раз в больницу не хочет. Марина накручивала сама себя, прекрасно понимая, что развернуться и уйти не сможет. Как уйдешь, если она весь этот кошмар уже видела? Теперь это все равно будет в голове, да еще и совесть начнет мучить, чего доброго. Скотина, все-таки, Паша Радов! Не мог к кому-то другому поехать! Вот хоть к Кире своей разлюбезной. А то раньше чуть не каждый день ее вспоминал, а как прижало, так почему-то к ней не бросился.
        Вспомнив про Киру, она поняла, как ей быть дальше. Решение оказалось простым и явным, Марина чуть в ладоши не захлопала от радости, но вовремя осеклась. Все же, рядом с еле живым Радовым аплодировать как-то не прилично.
        - Пусти меня за руль, - велела она, потянув на себя водительскую дверь. - Сам ты сейчас никуда не доедешь.
        Пашка качнулся в ее сторону, схватился рукой за дверь и с трудом вытянул себя из теплого нутра машины. Выбравшись, он постоял какое-то время, навалившись на капот и придерживая свободной рукой топорщившуюся на животе куртку.
        - Сам сядешь? - спросила Марина опасливо.
        Пашка кивнул и медленно побрел на другую сторону.
        Марина кое-как умостилась на его месте, поискала, куда бы поставить сумочку.
        Пассажирское сиденье и пол под ним были залиты кровью. Пришлось бросить сумочку на заднее.
        Пашка наконец доковылял и открыл дверцу с другой стороны.
        - Не садись туда, там грязно, - успела сказать Марина, но было уже поздно. Радов рухнул на сиденье, тяжело дыша.
        Ну и черт с ним! Пусть сидит в луже. Да ему сейчас и нет особой разницы: бледный, как покойник, весь в испарине и мало что соображает, кажется. Надо увозить его быстрее, не хватало, чтобы кто-нибудь увидел ее в чужой машине, рядом с раненым мужиком.
        Дождавшись, пока Радов усядется и закроет дверь, Марина лихо развернулась на пустом пятачке перед домом и погнала к путепроводу, мысленно подбадривая саму себя.
        Ничего, тут недалеко, доедут быстро.
        Справа мелькнули освещенные витрины дежурной аптеки, и она подумала, что стоило, наверно, остановиться, хоть бинтов каких купить и йоду. Но потом решила, что ни к чему терять время, в машине ведь есть аптечка, а там этого добра навалом. Да и все равно она не врач…
        На территорию садового товарищества вели две дороги. Главная, добротная, отсыпанная щебнем и даже кое-где асфальтированная, проходила мимо поста охраны. Вторая, мало кому известная, вилась вдоль озера и поднималась в гору как раз к крайней улице поселка. Дача Листопад была именно там, на окраине, Марина потому и знала про эту дорогу, что в свое время ее показала Кира. Летом к ним часто приезжали. Шашлыки пожарить, поваляться на траве, поесть малины прямо с кустов, обильно росших вдоль забора. Участок был большим, в свое время родители девчонок взяли сразу два или даже три участка рядом, так что места хватало и на грядки, и на лужайку перед домиком.
        Именно сюда, на дачу семейства Листопад, Марина и везла Радова. Очень подходящее место, чтобы отлежаться, как он говорит. На дачах пока никого нет, так что, на глаза соседям он не попадется, а домик там хороший, с печкой. В нем вполне можно и круглый год жить.
        Марина тормознула перед поворотом на малоизвестную дорогу. Здесь, за городом, снег толком еще не сошел, только кое-где проглядывали темные проплешины. Дороги, обычной узкой грунтовки, сейчас не было видно. Разве что направление можно было угадать по отсутствию сухих травяных стеблей, обильно росших по окрестным полянам.
        Марина растерянно посмотрела на Пашку, но тот уткнулся лбом в панель перед собой и ни на что не реагировал. Может, сознание потерял? А может, вообще умер?!
        Марина почувствовала, как все ее существо охватывает постепенно животный, какой-то реликтовый, ужас. Она разом похолодела от одной только мысли, что сидит рядом с мертвым человеком. А если он умер уже давно? Получается, она какое-то время везла покойника и даже об этом не подозревала!
        Захотелось заорать во весь голос и выбежать из машины. Пересиливая себя, он протянула дрожащую руку и коснулась Пашкиной щеки возле уха.
        Щека была теплая, и Марина облегченно перевела дух. Надо ехать скорее, не рассусоливать. А то и правда помрет в машине, что тогда с ним делать?
        Марина резко надавила на газ, стараясь не думать, что же она станет делать, если Радов умрет уже на месте. Она вообще старалась не думать, что будет потом. Главное было довезти его до дачи.
        Пол объездной дороге решила не ехать, не рисковать. Не хватало только увязнуть в мокром снегу. А там еще подъем в горку. Нет, поедет по основной, через пост охраны. Может, повезет, и там никого не окажется. Или спать будут, время-то позднее, уже темно. Тут ведь как в деревне: рано встают и рано ложатся. А что делать, когда стемнело? Развлечений в пустом дачном поселке в такое время никаких нет, пустой еще поселок.
        Подбадривая саму себя, она проехала мимо поста, даже не притормозив для порядка. Впрочем, смысла в этом не было. Будка охранников выглядела совсем нежилой, и даже снег вокруг не был притоптан. Определенно, ей пока везет!
        Она пробиралась по размокшей дороге, ломая колесами тонкий лед на неглубоких лужах. Снег на дороге уже весь сошел, только по обочинам кое-где оставались небольшие просевшие сугробы. Марина приоткрыла окно, и в машину ворвались весенние загородные запахи - сырого воздуха, талой воды, парящей земли.
        На темном небе одна за другой загорались крупные звезды. Небо здесь казалось низким, будто поселок накрыли перевернутой темно-серой чашкой. И звезды были совсем близко, лезли в глаза, притягивали взгляд. Вокруг не было ни души, только небо, надвигающаяся ночь и запах мокрой земли. И от того, что картина вокруг кардинально поменялась с городской - бетонной и удушливой - на безлюдную, промытую талой водой сельскую, отступила вдруг паника и нерешительность. Марина уже не думала, что станет делать, когда доберется до места, не пыталась угадать, во что же вляпался Радов, ведь в машине явно не только его кровь, она просто вглядывалась в неверную дорогу между двумя рядами участков, стараясь не пропустить нужный.
        Здесь вообще не хотелось не о чем думать и переживать. Хотелось долго-долго смотреть на звезды и наслаждаться тишиной вокруг и пустотой в голове и сердце.
        В окнах дачи Листопад горел свет.
        Марина заметила это не сразу, притормозила возле калитки, и только уже взявшись за железную щеколду, увидела мелькнувший сквозь густой куст сирени огонек.
        Она остановилась, не понимая, как теперь быть. О том, что на чужой даче могут оказаться законные хозяева, как-то совсем не подумалось. Предстоящая задача выглядела несложной: довезти Пашку, открыть дверь ключом из тайника, известного всем друзьям, затопить печку. Четкий план дал сбой уже на первом же пункте.
        Вот куда теперь деваться?!
        В доме хлопнула дверь, полоска света протянулась до самой калитки. Марина вжала голову в плечи и замерла. Как будто это могло сделать ее незаметной.
        Если это окажется, например, Кирин отец, что она ему скажет?
        В следующую секунду она узнала в идущей от крыльца фигуре Киру и выдохнула облегченно. Кире еще можно попытаться объяснить ситуацию. Правда, для начала неплохо бы самой что-то понимать.
        - Маришка? - Кира держала в руке зажженный фонарь, но при этом щурилась сама, будто это ей в лицо направили желтый электрический луч. - Ты как здесь?
        Марина подняла руку, чтобы поправить упавшую на лицо прядь, и Кира вдруг схватила ее за рукав.
        - Что это? Кровь?
        Так и есть! Она все же вляпалась там, в салоне. Куртку жалко.
        - Это не моя. Там… Пойдем, сама увидишь.
        Она подвела Киру к машине и распахнула дверь. Радов так и сидел, наклонившись вперед и не шевелясь.
        - Паша! - выдохнула побледневшая Кира и рухнула коленками в сырую дорожную грязь. - Что ты стоишь! - заорала она вдруг на растерявшуюся окончательно Марину. - Помоги вытащить!
        Марина послушно взяла Радова за свесившуюся безвольно кисть руки и легонько потянула на себя. Прикасаться к нему было страшно. И так уже куртку извозила.
        Кира наоборот, будто только о том и мечтала, чтобы увазюкаться окончательно. Она обхватила Радова подмышки и тянула из машины с остервенением. Откуда только силы брала?
        Пашка вывалился на нее, с трудом поднявшуюся и поднырнувшую ему под руку.
        - Помогай! - велела Кира замершей в нерешительности подруге и, не дождавшись ответного действия, крикнула: - Ну хоть дверь придержи, что ты застыла?!
        Марина, обрадованная возможности не прикасаться к испачканному Пашке, бросилась вперед, не оглядываясь на тяжело бредущую Киру.
        Невероятно, но та как-то сумела дотащить неподвижного Радова до крыльца, тяжело отдуваясь втянула его на три невысокие ступеньки и перевалила через порог.
        В домике было тепло и до их прихода уютно. Ситцевые светлые занавески на окнах и деревенские половички на полу создавали идиллическую картинку, сейчас очень грубо нарушенную лежащим на полу бледным мужиком в грязной окровавленной куртке.
        - Помоги мне его поднять, - снова попросила Кира.
        Марина помотала головой, отступая обратно к двери.
        - Кирюш, я лучше пока машину отгоню подальше. Ты же видела, какая она. Не надо, чтобы кто-то увидел.
        Не дожидаясь согласия, она выскочила на улицу и остановилась, хватая ртом сырой весенний воздух.
        Ситуация, поначалу просто абсурдная, становилась совсем непонятной.

* * *
        - И куда вы отогнали машину? - Спросил как ни в чем не бывало Девяткин, стуча по клавиатуре. Глядя на него, можно было подумать, что история, рассказанная Мариной Волошиной, его ничуть не удивила. Ему как будто местонахождение машины Радова было интереснее всего.
        - Я ее в озере утопила, - тихо ответила заметно дрожащая Марина. - Там такой обрыв, а под ним глубина. Я на газ нажала, а сама в сторону отскочила, она и упала вниз.
        - Ну а Радов сейчас где? - так же равнодушно поинтересовался Девяткин, быстро подняв глаза от монитора, на котором маячил заполняемый протокол.
        Марина замерла и уставилась на следователя совершенно безумными глазами. Сейчас, когда она забыла кокетничать, выглядела она совсем обычно. А учитывая перекошенное от страха лицо, даже слегка отталкивающе.
        - Его нет, - выдавила она, шумно сглотнув. - Он умер.
        - Как умер? Когда? Где?
        - Там, на даче. Я когда вернулась, он уже все… И мы его закопали.
        Девяткин перестал стучать по клавишам и слегка приподнялся в кресле.
        За спиной у Марины то же самое, не сговариваясь, сделали опера.
        - На даче, - прошептала Марина. - Кира сказала, что его нужно похоронить.
        - Место показать сможете? - спросил ошарашенный Девяткин.
        Марина часто закивала и наконец разразилась рыданиями, сотрясаясь всем телом и размазывая тушь по щекам.
        Глава 25
        ИЮНЬ
        Лето началось сразу, будто включили где-то наверху рубильник и залили пространство солнечным слепящим светом, жарой, птичьим одуревшим щебетом и жужжанием шмелей. Будто специально ждали, переминаясь от нетерпения, когда же наступит настоящее, календарное лето, чтобы включить на всю катушку и жару, и свет, и шмелей, будь они неладны.
        Шмелей Толик с детства боялся, хоть и не признавался в этом никогда. Если рядом с ним вдруг появлялось толстое мохнатое тельце, он цепенел и даже старался не дышать, чтобы не спровоцировать. Чем именно может быть так уж опасен шмель, он не задумывался. Просто отдавался полностью иррациональному страху, в котором даже признаться-то стыдно взрослому человеку.
        Самое интересное, что к осам он относился совершенно безбоязненно.
        Толик отступил в сторону, чтобы не слышать назойливого жужжания, доносящегося из глубины цветущего сиреневого куста. От сырой после ночного дождя земли парило, и этот запах смешивался с одуряющим запахом сирени. Свежестью пахло и надеждой. На светлое будущее и на то, что жизнь будет прекрасна.
        Толик зажмурился и втянул носом запах посильнее. Чтобы в самый мозг проникло и там осталось ощущением, что жизнь будет с каждым днем все прекраснее. Очень хотелось в это верить.
        Он медленно выдохнул и нехотя открыл глаза.
        Взгляд сразу же уперся в понурого хозяина, сидящего на низкой скамеечке у дома.
        Отец погибшей Киры Листопад сидел, свесив руки между колен, и сокрушенно качал головой. Смотрел прямо перед собой, на длинные ровные грядки, стараясь даже краем глаза не видеть того, что происходит в дальнем углу участка.
        Толик еще раз вдохнул поглубже сиреневый запах и пошел в дальний угол, осторожно ступая по узкой тропинке между грядками.
        Рядом с аккуратным штабелем серых, видавших виды досок топтались Девяткин с Захаровым, явно не знающие, чем себя занять. Двое мужичков забулдыжного вида вяло ковыряли лопатами землю на огороженном остатками досок прямоугольном пятачке. Эксперт Ермолаев стоял у них над душой и активно руководил процессом.
        - Чего ты там-то ковыряешь? Видишь же, там земля тверже, ее с осени не трогали. Правее бери, там рыхлая. Ой, навязались вы на мою голову, работнички!
        Забулдыги, которых Димыч вызволил из дежурки, пообещав вместо пятнадцати суток непродолжительные общественные работы на воздухе и пива на опохмел, поглядывали на Ермолаева с мрачной обреченностью. Ковырять землю на месте старого парника было, конечно, не сложно. Но не в меру энергичный Ермолаев портил всю радость от нежданного освобождения.
        Неподалеку, у забора, топтались понятые - две тетки в испачканных травой цветастых халатах.
        - Ну что тут? - спросил Толик. - Нашли что-нибудь?
        Димыч молча помотал головой и оглянулся на сидящего хозяина дачи.
        - Надо было понятых с собой везти, - сказал он. - Зря мы, конечно, соседей позвали. Теперь разговоров будет до осени. А им и без того сейчас тяжело.
        - Где бы мы взяли понятых с собой? Никто не согласился бы ехать в такую даль. Да и соседи все равно бы узнали. Тут же, как в деревне, не скроешься.
        Девяткин вяло прислушивался к их разговору, потом повернулся к стоящей неподалеку Марине.
        - Марина Алексеевна, точно на этом месте? Вы ничего не путаете?
        Марина, бледная и заметно волнующаяся, закивала согласно.
        - Точно! Здесь раньше парник был, а осенью его разобрали, решили в другом месте делать. Кира сказала, что здесь земля мягче. А в другом месте мы бы не выкопали, тогда ведь не оттаяло еще толком.
        Она обернулась испуганно на безучастного отца Киры. Тот сидел, все также глядя перед собой и, казалось, не слышал и не замечал ничего вокруг.
        Марина посмотрела затравленно на следователя, потом на обоих оперов. В ее облике не осталось совсем ничего от надменной красавицы, какой она была еще вчера. Даже макияжем она, похоже, не озаботилась. Кожа ее при ближайшем рассмотрении оказалась сухой и местами покрасневшей. Марина время от времени вытирала глаза тыльной стороной ладони и шмыгала носом.
        Тем временем мужики под руководством неуемного эксперта Ермолаева сняли кое-как верхний слой земли и теперь копали вглубь с двух сторон, страдальчески морщась и кряхтя.
        - Есть! - крикнул вдруг один из них, с жидкими волосенками, стянутыми на затылке в хвост и просвечивающей сквозь них лысиной. - Вроде тряпки какие-то, начальник.
        Ермолаев рванул на зов, выхватил лопату и аккуратно поддел краешком пласт земли. В образовавшейся ямке показалась потемневшая от времени и от грязи кисть руки.
        - Есть! - подтвердил радостно Ермолаев и, вручив забулдыге обратно шанцевый инструмент, шагнул к следователю. - Похоже, не обманула нас девушка!
        Мужики, между тем, живенько откидали в стороны землю, и вдруг второй, плюгавый неопределенного возраста ханурик, зажал ладонью рот и резво рванул к кустам смородины, росшим неподалеку. Жидкохвостый застыл столбом и, судя по движению губ, тоже едва сдерживал рвотные позывы.
        На освободившееся место подошли следователь и опера.
        Зрелище, действительно, оказалось не для слабых желудком.
        В неглубокой яме лежало тело человека. Одежда, когда-то вполне приличная, сейчас уже не отличалась по цвету от земли, в которой труп пролежал почти два месяца. Лицо было прикрыто какой-то тряпкой. Куртку на животе забулдыги, по-видимому, сдвинули лопатой и в прореху были видны полуразложившиеся внутренности с копошащимися в них червями. Запах из импровизированной могилы шел просто удушающий.
        - А чего вы побледнели так? - Ермолаев протиснулся между операми и вытянул шею, чтобы рассмотреть как следует. - Брюшная полость в первую очередь гнить начинает. Там же кишечник, а в нем содержимое сами понимаете какое. А если учесть, что покойничек еще и в живот ранен был. Кстати, а какого характера ранение? Ножевое или огнестрел?
        - А это у тебя надо спросить, - злорадно прошипел Толик. - Ты же у нас эксперт. Вот и иди, определяй причину смерти.
        - Хрен вам! - весело отозвался Ермолаев. - Причину пусть судмедэксперты определяют. А мое дело телячье - описать и сфотографировать. Отойдите, кстати, не загораживайте. А то еще заблюете, чего доброго, место обнаружения. Как потом такие фотки к делу прикладывать, правда, Владимир Николаевич?
        Девяткин ничего не ответил, наклонился и приподнял двумя пальцами тряпку с лица покойника.
        Лицо было чистым, хоть и потемневшим. По сравнению с тем, что Ермолаев назвал брюшной полостью, выглядело это лицо совершенно нетронутым. Кожа, опустившись вниз, натянулась на острых скулах, красиво очерченные губы были плотно сжаты. Приглядевшись, Толик увидел кусок бинта, которым была подвязана челюсть покойника. Надо же, хоть и закопали, как собаку, в саду под кустом, а все же позаботились как могли.
        - Понятые, подойдите ближе, - пригласил Девяткин, отводя глаза.
        Тетки приблизились с явным опасением и, едва заглянув в яму, отступили, зажимая носы. Одна даже присела на доски, схватилась рукой за левую половину груди.
        Поднялся вполне обычный в таких случаях переполох. С соседнего участка прибежала еще одна тетка, почти точная копия этой, только заметно помоложе. Запричитала, сбегала домой за валерьянкой и принялась настойчиво угощать ей не только понятых - «Мама, тетя Люся, выпейте, выпейте скорее. Ужас-то какой!» - но и всех присутствующих, включая совсем приунывших хануриков.
        Девяткин тщательно протер руки влажными салфетками, которые вытащил из своего необъятного портфеля, и, присев рядом с полуобморочной понятой, принялся быстренько писать протокол. Эксперт Ермолаев, закончивший фотографировать и обрадованный возможностью покомандовать всласть, руководил упаковыванием трупа в плотные полиэтиленовые мешки. Димыч с Толиком отошли в сторонку, чтобы не попадаться ему под горячую руку.
        - Быстро управились, - сказал Толик, чтобы заполнить чем-то неприятную паузу. - Я думал, до вечера провозимся. Надо было и машину тогда сегодня из озера доставать. Чтобы еще раз сюда не ездить.
        - Машину так просто не достанешь, - возразил, закуривая, Димыч. - Там водолазы нужны, а они сегодня не могут. Это тебе не бомжиков из дежурки дернуть, специалисты нужны. Девяткин на следующую неделю только договорился, на вторник.
        - Жалко. Могли бы все за сегодня сделать, - пожал плечами Толик. - Гляди! А он тут чего делает?
        Лавируя между грядок, к ним шел оставленный в отделе Боря.
        Коротко поздоровавшись и заглянув в пустую уже яму, Боря перешел к главному.
        - Давайте прокатимся тут недалеко.
        - Куда это? - осведомился Димыч, наблюдая за довольным собой Ермолаевым.
        - Тут километрах в пятнадцати дальше по трассе еще один дачный поселок есть. Там у дядьки нашего Киреева дача имеется. Дядька - это брат отца, мать с отцом давно в разводе, про родственников его говорить не хочет. Но про дядькину дачу вспомнила, вроде Киреев там бывал иногда. Я вчера в местный райотдел фотки наших красавцев отправил. Сегодня паренек от них отзвонился. Он вечерком прогулялся до дачи, покрутился там, особо внимания не привлекая. Засек на участке двоих парней. Одного не разглядел, а второй, говорит, похож на Козина. Давайте скатаемся, раз все равно здесь. А мужики из местного отдела помогут. Они уже там, на въезде в поселок.
        - Поехали! - Димыч покрутил головой, поискал, куда выбросить окурок, и не найдя, втоптал его в землю. - Идите в машину, я Девяткина предупрежу.
        Боря с Толиком гуськом потопали вдоль грядки к выходу, а Захаров повернулся к следователю. Предстоящую поездку все восприняли с энтузиазмом, потому что сил уже не было смотреть на строящего из себя начальника эксперта Ермолаева.
        Глава 26
        АПРЕЛЬ
        Весь день ее не оставляло непонятное тянущее чувство тревоги. Поначалу она пыталась понять, с чем это связано, но после нескольких тщетных попыток найти причину в происходивших вокруг незначительных событиях, махнула рукой и постаралась просто поменьше об этом думать. Не думать получалось, а вот чувство тревоги не уходило, просто стало неявным, зажатым в угол души.
        Все вокруг было как всегда, только тоска грызла тихонько, и Кира решила, что нужно просто прогуляться. Сменить ненадолго обстановку, тогда и тревога, глядишь, уйдет.
        В кухонное окно была видна часть проспекта, лужа на переходе и серые деревья на фоне серых домов. От этого графичного пейзажа стало совсем невмоготу. И она поняла, что хочет за город. Прямо сейчас. Без всякой причины, просто чтобы сбежать от серого пейзажа за окном и от непонятной тоски, если получится.
        Кира решила, что поедет на дачу. А что? Отец в прошлые выходные там был, говорит, что домик цел, никто за зиму туда не забрался и не раскурочил, как бывало раньше. Все же, не зря договор подписали с охранным агентством. Деньги не великие, а на дачах стало гораздо спокойнее.
        Последнюю неделю она просидела дома, умудрилась подцепить где-то простуду к самому исходу зимы. Сегодня чувствовала себя уже вполне здоровой, но терапевт вчера закрыла ей больничный с двухдневным запасом, велела отлежаться еще немного. Лежать Кира не хотела, да и не получится все равно - Петька не оставлял ее без внимания, все время теребил. Она подумала уже было взять с собой и Петьку, но быстро отказалась от этой мысли. Ехать на автобусе долго, да и на даче, должно быть, сыро. Нет, сегодня съездит сама, а недельки через две можно будет всем выбираться, тогда и Петьку вывезут.
        Мать к ее идее отнеслась спокойно, обошлось без расспросов. Видимо, понимала, что дочери иногда нужно отключиться от взваленного на себя ежедневного беспросветного круговорота. А может, просто привыкла, что Кира лучше знает, как поступать…
        На даче было сыро. Дорога к участку от автобусной остановки раскисла от талой воды и ночного дождя, но пройти все же было можно. По самой обочине такие же нетерпеливые протоптали тропинку, примяв прошлогоднюю сухую траву.
        Участок, хоть и был по-весеннему пуст, заброшенным не выглядел. Отец в прошлые выходные привел его в божеский вид, прибрал взявшийся непонятно откуда за зиму мусор. Рядом с крыльцом стояли три круглые железные бочки - предмет прошлогодних еще споров. Бочки эти раньше стояли по всему участку в совершенно хаотическом порядке. Нет, поначалу порядок был - бочки были рядом с грядками, из них брали воду для полива, и все было вполне логично. Но за много лет участок неоднократно менялся. Отец, одержимый страстью к перепланировкам, постоянно переносил многострадальные грядки, затевал устройство газона, потом сооружал подобие альпийской горки, разбивал клумбы в самых неожиданных местах. Внешний вид участка, к счастью довольно большого, менялся, как картинка в калейдоскопе. Неизменными оставались только две березы и сосна и вот эти самые бочки. Отец долго обходил их вниманием, но прошлой осенью не выдержал и заявил, что перепланировку надо делать основательно. Деревья оставить на своих местах он, так и быть, согласился, но за это выторговал право сдвинуть с насиженных мест многострадальные бочки и разобрать
старый парник у забора, который все равно был в тени из-за разросшейся соседской яблони.
        Парник он разобрал еще осенью, и теперь у забора маячил непривычно пустой прямоугольник свободной земли. Кира была уверена, что отец и поехал в прошлые выходные, чтобы перетащить бочки на новое место, отрезая тем самым любые пути к отступлению. Но этого не случилось, все так и оставалось на своих прежних местах.
        Правда, пройдя по участку, она увидела, что отец разметил будущие дорожки, вбив в землю невысокие колышки и натянув между ними веревку. Конечно! Он ведь говорил, что хочет залить и дорожки, и площадку под бочки бетоном. Потому и оставил на месте нижние доски от основания парника - в качестве опалубли будущей площадки.
        Кира покачала головой, представив масштаб предстоящих работ. Теперь главное, чтобы отец не передумал на полдороги, и не остались эти веревочки на колышках до следующего года.
        Побродив бесцельно по участку и не зная, чем себя занять, она нашла в кладовке резиновые сапоги и, переобувшись, дошла до озера, просто чтобы не сидеть на одном месте.
        Лед на озере уже растаял, но кое-где по берегу лежали выброшенные ноздреватые льдины. Вода казалась совсем черной, голые кусты по берегам выглядели жалко. Вид озера, только-только очнувшегося от зимы, радости не добавил, только еще большей тоски нагнал.
        Кира поежилась непонятно отчего и повернула обратно к дому.
        Печка у них была хорошая, жаркая, хватало нескольких поленьев, чтобы по домику поползло благодатное тепло. Кира посидела какое-то время рядом на полу, глядя в приоткрытую дверцу на ровно гудящее пламя. Ей нравилось сидеть вот так, бездумно и безучастно глядя на огонь в очаге. В старом вязаном свитере и шерстяных носках. Она обхватила себя руками за поджатые ноги, ткнулась носом в колени, пошевелила пальцами в великоватых носках.
        Натянув на себя все эти кошмарные шерстяные вещи, давно потерявшие форму, но исправно согревающие, она и саму себя ощущала клубком шерсти. Особенно сейчас, почти свернувшись калачиком на полу у приоткрытой печной дверцы. Намотать бы сверху еще ниток, скрыться под ними совсем, отсекая окружающие звуки, запахи и картинки. Больше всего ей сейчас хотелось ощущения вот такой тесной защищенности и покоя. Стать клубком шерсти и пролежать в каком-нибудь ящике долго-долго, пока не найдут случайно.
        Да что это с ней сегодня? Накопившаяся усталость? Или не прошедшая толком болезнь?
        Кира подбросила еще пару поленьев, закрыла дверцу и поднялась. Налила чаю из термоса и, прихватив еще пару конфет, прошла теплыми носками по деревенским коврикам к старому продавленному дивану. Его она помнила с раннего детства - сначала диван стоял в комнате у родителей, а потом был увезен на дачу, где на нем, слишком продавленном, никто не любил сидеть, кроме Киры.
        Там она провела еще несколько часов, то листая какой-то женский журнал, то засыпая чутким неглубоким сном, похожим на липкий осенний туман.
        Очнулась она уже в сумерках. Проснулась резко, как от толчка, и хоть не могла никак вспомнить, что же такое страшное приснилось ей перед самым пробуждением, чувствовала, что сердце колотится как бешеное.
        Тревога, маячившая весь день где-то за плечом, обхватила мягкими лапами крепко-крепко, сдавила затылок. Кира подумала, что зря, пожалуй, приехала сегодня в пустой еще дачный поселок, не нужно было уезжать из дома, оставлять Петьку на мать. Вдвоем с ним справляться все же легче.
        Вдобавок к тревоге и непонятной тоске, она ощутила вдруг абсолютное, космическое одиночество. И никакие мысли о родителях, о Петьке не смогли спасти от убеждения, что она совершенно одна на целом свете, никому не нужная, будто потерявшаяся между прошлой и будущей жизнью, выбравшая в какой-то важный момент не ту дорогу.
        Когда за окнами совсем стемнело, Кира вспомнила, что не ела сегодня толком, если не считать легкого завтрака и тех двух конфет, что завалялись в сумке. Она заварила свежего чая, вскипятив воду на маленькой газовой плитке, не спеша приготовила бутерброды с сыром и колбасой, захваченными из дома. Хотела сделать парочку, но задумалась, увлеклась и накромсала колбасы как на всю семью. Потом долго размышляла, как теперь поступить с лишними кусками: сложить обратно в пакет, надеясь, что не заветреют, или попытаться съесть все в одиночку, раз уж так получилось. В конце концов сделала вместо задуманной парочки шесть штук, разложила красиво на большой тарелке и налила чай в большую отцовскую кружку. Гулять так гулять!
        На улице, в плотной как брезент темноте вдруг мелькнул свет фар далекого пока автомобиля, раздался шум двигателя. Кира вздрогнула и поставила кружку на стол. Сердце колотилось все сильнее, казалось. Следующим ударом оно проломит ребра и выскочит наружу. Вместе с этим по спине вдруг пополз холодок, впившийся в затылок ледяной иглой. Шум приближающегося автомобиля вызвал непонятную панику, рядом с которой меркли все сегодняшние тягучие страхи и тоска. Кира смотрела в окно неподвижным взглядом.
        Машина остановилась возле их участка, мигнув напоследок фарами. Двигатель затих, и в наступившей тишине не раздавалось больше ни звука. Машина стояла снаружи у забора, темная и страшная, и из нее никто не выходил.
        Кира поняла, что если так пойдет дальше, она просто сойдет тут потихоньку с ума от ужаса и тоски. Нужно было что-то делать, чтобы не поддаваться страху.
        Она накинула старую куртку, висевшую в коридорчике, натянула сапоги, взяла с полки у входа фонарик и шагнула в темноту.
        У ворот стояла машина, совсем незнакомая, а возле нее переминалась совершенно растерянная Маринка Волошина.
        Сердце екнуло и будто перестало существовать. Внутри себя Кира ощущала звонкую пустоту. Стало ясно, что именно поздний визит старой подруги и должен был завершить этот невыносимо тоскливый и пустой день. Кира вдохнула поглубже и решительно шагнула навстречу неизбежному.
        Машина, в которую она сунулась после невразумительного блеяния Волошиной, оказалась залитой кровью. Как будто в ней резали кого-то. Но это она успела заметить уже потом, когда немного отошла от первоначального шока.
        На переднем пассажирском месте сидел Паша. Бледный, неподвижный, и как показалось ей на долю секунды, уже не живой. Пахло кровью и человеческим страхом.
        Киру парализовало на мгновение от ледяного отчетливого ужаса и от осознания, что вот сейчас и случается самое страшное в ее жизни. Осталось каких-то несколько минут или даже секунд, а потом не будет уже ничего. И ее, Киры, тоже потом не будет.
        Она бросилась вперед с отчаянием смертника и непонятным для себя самой усилием выволокла неподвижного Пашу из машины.
        Под ногами чавкала дорожная грязь, было очень страшно, что Пашкино тело сейчас рухнет в эту вязкую мерзость, и она вцепилась в него изо всех сил, взваливая на себя в который уже раз совершенно неподъемный груз. Ничего, она сильная, к тому же, больше никого нет, а значит, придется все делать самостоятельно.
        Кира доволокла Пашку до дома, и там рухнула рядом с ним на пол, обессиленная.
        Ноги дрожали, легкие, казалось, готовы взорваться от короткого хриплого дыхания.
        Маринка топталась рядом, толку от нее не было никакого.
        - Откуда он взялся? - Кира подняла мокрое от пота лицо. - Что случилось?
        - Я не знаю ничего, - проблеяла Маринка, отступая к двери. - Он приехал, позвонил, я вышла.
        Кира посмотрела на нее, ожидая продолжения, но Волошина продолжать как будто не собиралась. Таращилась на распростертое тело и пятилась, пятилась… Кира испугалась, что она так и уйдет, отступая по шажочку, выскользнет за дверь и растворится в темноте. А без нее ведь совсем ничего не ясно. И что-то ведь надо делать, не сидеть просто так.
        - Он ранен?
        Можно было и не спрашивать. Расстегнув куртку, она увидела большое кровавое пятно, расползшееся по животу. Под курткой оказалось еще скомканное старое полотенце, которым, видимо, пытались прижать рану. Полотенце тоже было насквозь пропитано кровью.
        - Зачем ты сюда его привезла? Ему в больницу надо!
        - Он не захотел в больницу, - запальчиво крикнула очнувшаяся Маринка. - Я предлагала, а он сказал, что в больницу ему нельзя. Я думаю, он в какую-то историю криминальную вляпался. Ты машину его видела?
        Да, машина наталкивала на нехорошие мысли. Но Кира не могла поверить, что Паша замешан в чем-то ужасном. Да и какая разница? Сейчас главное, чтобы он остался жив.
        - Надо везти его в больницу, - твердо сказала Кира. - Здесь мы ничего сделать не сможем.
        - Ты что, хочешь, чтобы его посадили? - спросила Маринка, глядя на решительную Киру. - Он ведь не просто так в больницу не хотел ехать. Они обязаны про такие случаи в полицию заявлять. А он этого очень боится. Своими руками хочешь на нары его пристроить, да?
        - Но надо же что-то делать!
        - Давай его перевяжем чем-нибудь, а потом какого-нибудь врача найдем, чтобы он здесь его лечил. Денег заплатим. Только у меня денег нет, сразу предупреждаю.
        - Где мы его найдем? У тебя есть знакомые врачи? - Кира вцепилась пальцами в волосы и с отчаянием смотрела на подругу. - Да и сколько времени мы искать будем?
        Маринка пожала плечами и предложила:
        - Давай сначала перевяжем, а потом будем дальше думать.
        Да, Маринка права, решать возникшие проблемы нужно последовательно. Сначала перевязать, чтобы остановить кровь.
        Кира вскочила и начала выдвигать ящики старого комода. Где-то здесь должны быть бинты и хотя бы йод, что ли. Ящики рассохлись и выдвигались плохо. Внутри было полно всякой ерунды: пуговицы и ленты вперемежку с проводами и пластмассовыми кусочками непонятно чего. Кира путалась руками во всей этой мелкой дребедени и кляла себя, что так и не собралась повыкидывать все к чертям собачьим. Не хотелось лишний раз слушать причитания матери, а теперь вот теряются драгоценные секунды.
        Йод она нашла в самом верхнем ящике, который, конечно же, открылся только с четвертого раза, когда она уже готова была бежать за топором, чтобы расколотить в щепки этот долбаный комод. Кроме йода ничего полезного в ящике не было. Полупустая упаковка пластыря разных размеров, кровоостанавливающий карандаш, пузырек с валокордином. В дальнем углу нашелся совсем крошечный бинтик, только-только чтобы палец на руке перевязать.
        Кира взвыла от бессилия и кинулась к шкафу, в котором лежало постельное белье. Можно ведь простыни порвать на бинты. Это все же лучше, чем полпачки пластыря.
        - В машине же аптечка есть, - вспомнила Маринка и выскочила за дверь так быстро, словно только и ждала повода уйти.
        Аптечка - это хорошо. Там, кажется, специальный перевязочный пакет должен быть.
        На всякий случай Кира не стала дожидаться, пока вернется с добычей Волошина, начала рвать старую простыню, надрывая края зубами.
        С ворохом самодельных бинтов в руках она опустилась на колени рядом с Пашей.
        Осторожно, борясь с собственным страхом, подняла заскорузлую от крови футболку. Рана на животе оказалась одна. Небольшая аккуратная дырочка, не сразу заметная в сгустках запекшейся крови. Края ее были почти черными. Стоило отлепить насквозь мокрую майку, как из ранки показалась свежая кровь. Кира скрутила валиком одну простынную полосу и прижала к ранке. Теперь нужно было примотать это поплотнее к животу, но в одиночку ей было не справиться. Паша лежал на спине, его нужно будет приподнять и подержать какое-то время, а Маринка как назло где-то запропастилась.
        Кира приподняла Пашку за плечи, примостилась у него за спиной, навалив на себя неподвижное тело. Вытягивая шею поверх его плеча, пыталась хоть как-то контролировать процесс и кое-как замотала ранку. Потом для верности обернула Пашкино туловище еще двумя витками самодельных бинтов.
        Маринка вернулась, когда Кира уже уложила Пашу обратно на пол. Кровь сквозь повязку не проступала, и очень хотелось верить, что намотанные тряпки хоть как-то помогут.
        - Представляешь, аптечка почти пустая. - Маринка держала перед собой на вытянутых руках открытую пластиковую коробку, как оправдание. - Всякая ерунда типа цитрамона и валидола есть, а бинтов нет ни одного. Только пустые упаковки. Может, он сам себя как-то перевязал?
        Кира устало покачала головой.
        Маринка помялась немного, потом положила на стол ненужную аптечку и сказала тихо:
        - Слушай, от машины надо избавляться. Она в кровище вся, неизвестно, что там было. Вдруг убили кого-то? Может, Пашка твой и убил. Может, поэтому и в больницу не хотел ехать, что его полиция ищет за убийство. Вдруг кто-нибудь увидит, что его машина возле вашего участка стоит. Еще нас в соучастницы запишут, чего доброго.
        - Что ты несешь? - спросила Кира устало. - Ты сама себя слышишь?
        - Слышу! Это ты, по-моему, не соображаешь ничего! В машине явно убивали кого-то, ее надо хотя бы отогнать подальше, чтобы непонятно было, к кому на ней приезжали. - Отчаявшись достучаться до Киры, Маринка выдала последний, самый действенный, аргумент: - В конце концов, Радова твоего найдут, если машина будет здесь маячить. А он этого очень боится… боялся. Слушай, а он живой вообще?
        - Живой. - Кира торопливо прижала пальцы к Пашиной шее и ощутила слабые толчки пульса. - Но если мы от машины избавимся, как мы врача сюда привезем? На чем?
        - А ты собираешься на этой тачке его везти? «Садитесь, дорогой доктор, только аккуратнее - тут лужа крови под ногами. Не обляпайтесь»? Придумаем что-нибудь с врачом. В крайнем случае можно «скорую» вызвать и денег им заплатить, чтобы тут все сделали, а в больницу не забирали. - Дождавшись, пока Кира кивнет, Маринка добавила торопливо: - Ну я тогда пойду отгоню тачку подальше, пока никто ее не увидел, а потом решим, что делать.
        Дверь за ней захлопнулась, впустив в дом волну сырого ночного воздуха. Кира, так и оставшаяся сидеть на полу возле Пашки, ощутила, как холод пробирается зашиворот, и поежилась, представив, что теперь точно сляжет заново с простудой. Господи, о чем она думает! Как можно сейчас беспокоиться о собственном никому не нужном здоровье, если непонятно, что будет с Пашей!
        Она протянула руку и осторожно коснулась ладонью его лба. Пашка, будто ждал именно этого домашнего жеста, вдруг дернулся лицом и открыл глаза.
        Не веря в случившееся, Кира погладила Пашу по лицу, коснулась края губ.
        - Па-а-а-аш, - позвала она шепотом. - Ты здесь?
        Глупо, конечно, спрашивать такое у лежащего перед тобой человека. Но сейчас она согласна была на любые глупости, лишь бы как-то удержать его по эту сторону сознания. Пашка ускользал, она видела это очень явно, уходил за черту, из-за которой не будет возврата. И даже надежды на него не будет.
        Когда он уходил от нее шесть лет назад, Кира думала, что все для нее с этим уходом закончится. Что без любимого она не сможет даже вдохнуть толком, просто умрет от сдавившего горло отчаяния. Потом было очень больно и тоскливо до воя. Она жила, заставляя себя, и в глубине души всегда знала, что Паша где-то есть, что он живет и двигается, и может быть, хоть иногда о ней вспоминает. Когда становилось совсем невмоготу, Кира позволяла себе немножко помечтать, что рано или поздно Пашка к ней вернется. Совсем недолго об этом подумать, подержаться одной рукой за опору, чтобы отдышаться.
        Несколько месяцев назад он вдруг возник снова, и Кира до сих пор не разрешала себе думать, что он вернулся. Потому что, если это окажется не так, второго раза она не переживет.
        Так ей казалось до сих пор, а сейчас стало понятно, что совсем не того она боялась. Даже если бы Паша снова бросил ее, можно было и дальше просто знать, что он где-то есть. Знать и втайне надеяться. Но если его не станет, не станет и надежды. Вообще ничего в ее жизни больше не останется.
        Кира заплакала беззвучно от страха и бессилия что-то изменить.
        Пашка слабо улыбнулся ей и прикрыл устало глаза.
        Она запрокинула голову и, захлебываясь слезами, трогала пальцами его лицо, будто слепая. Осторожно прикасалась, пытаясь запомнить навсегда, и ощущая, как он ускользает, становясь под ее пальцами окончательно мертвым, невозвратным.
        Вниз она посмотреть боялась. Пока не увидишь своими глазами, можно думать что хочешь.
        Когда наконец решилась опустить глаза, Паша был уже совсем не похож на себя живого. На бледном лице особенно заметно торчал разом заострившийся нос, подбородок пополз вниз, придавая лицу неприятное, тупое выражение. Кира взяла оставшуюся полоску старой простыни и подвязала Паше челюсть, бережно придавив подбородок снизу ладонью.
        Потом закрыла лицо руками, изо всех сил вдыхая остатки его запаха. Чтобы запомнить навсегда.
        Вытерла рукавом слезы и поднялась на ноги. Нужно было как-то жить дальше.
        В кладовке сразу за дверью она нашла лопату и, одевшись потеплее, вышла на улицу. Свет в доме выключать не стала, чтобы не оставлять Пашку раньше времени в темноте. Где нужно копать, она придумала сразу - на месте старого парника, у самого забора. Потом отец зальет это место бетоном, поставит сверху бочки для воды, и никто никогда не найдет Пашу, который очень не хотел, чтобы его нашли.
        Земля уже оттаяла, а в дальнем углу она была заметно мягче, чем везде по участку. Поэтому, когда наконец появилась Маринка, Кира выкопала яму глубиной уже в полметра.
        Волошина возникла из темноты, вся какая-то растрепанная, в грязных узеньких джинсах, с налипшими на модные ботиночки комьями земли. Выглядела она совершенно ошалевшей.
        - Ты что здесь делаешь? - спросила она, озираясь и заметно дрожа. - Я в дом сунулась, а тебя нет. Ты чего здесь?
        - Паша умер. - Кира заставила себя сказать это вслух и сама удивилась, как просто и обыденно это вышло. - Его похоронить надо.
        - Где похоронить? Здесь? - Маринка слегка попятилась от края ямы, задев стоящий на земле садовый фонарь. - Листопад, ты умом тронулась, что ли? Кто хоронит на садовых участках? Так только собак и кошек зарывают.
        Кира выпрямилась в своей яме и посмотрела на Маринку снизу вверх.
        - Сама же говоришь, он явно вляпался в какой-то криминал. Его, наверняка, ищут. Он не хотел, чтобы нашли, значит и не найдут. Я его им не отдам. Не хочу помнить его преступником. Спрячем его здесь.
        - Блин! - Маринка села на корточки и вцепилась в волосы. - Вот нафига я, спрашивается, во все это ввязалась? Надо было отвезти его сразу в больницу, и все. А теперь еще, чего доброго, нас в соучастницы запишут.
        - Не запишут, - успокоила ее Кира. - Никто не узнает.
        Она отвернулась и снова взялась за лопату.
        Минут через двадцать Маринка не выдержала.
        - Слушай, хватит уже, а! Ты что, хочешь настоящую могилу тут выкопать? Два метра глубиной? Уже и так нормально.
        Тяжело дышавшая Кира огляделась - в самом деле, пора заканчивать. Яма вполне глубокая, а учитывая, что сверху скоро окажется бетон, убежище для Паши будет вполне надежным. Да и остатки сил надо поберечь. Ей ведь еще предстоит как-то донести Пашку сюда через весь участок. На Маринку надежды нет, она за все это время к нему не притронулась, и в рытье могилы помощи тоже не предложила, так и протопталась на краю, поминутно озираясь и вслушиваясь в ночные звуки.
        Кира отложила лопату на край ямы и выбралась наружу, опираясь руками и коленями о вывороченные комья земли. Отряхнула, как смогла, ладони и молча пошла к дому. Маринка двинулась за ней дрожащей тенью.
        В доме она также молча приподняла Пашу за плечи, стараясь не смотреть ему в лицо, кивком показала Маринке на его ноги. Та, на удивление, ухватила покойника под колени, неловко растопырив локти, будто хотела как можно меньше прикасаться к страшной ноше.
        Кое-как спустились с крыльца и побрели к яме.
        Маринка шла впереди, поминутно спотыкалась и, кажется, тихонько поскуливала от страха. Кира не вслушивалась и не вникала. Переживания Волошиной сейчас заботили ее меньше всего.
        Возле ямы возникло замешательство. Маринка намеревалась просто сбросить труп вниз, едва дотащив до края. Но Кира противилась этому всем существом. Просто свалить Пашкино тело в яму, как ненужный мусор, казалось ей немыслимым кощунством. Потоптавшись и подергав покойника каждая в свою сторону, они в конце концов положили его на спину на самом краю и встали рядом, тяжело дыша.
        - Ну и что дальше? - Маринка теряла терпение и вот-вот готова была скатиться в истерику. - Тебя не поймешь, то ты его как собаку под забором закопать хочешь, а то вдруг какие-то политесы. Давай уже быстрее его зароем, пока нас кто-нибудь из соседей не увидел.
        - Нет никого из соседей, - успокоила ее Кира.
        Она снова спустилась в яму и потянула на себя Пашкино тело за плечи.
        Ноги Волошина резво столкнула вниз, и Кире ничего не оставалось, как выбраться поскорее из-под мертвого тела и кое-как пристроить его в яме.
        Маринка схватилась за лопату и начала закидывать ноги покойника землей, не дожидаясь, пока Кира выберется наверх.
        Она снова вскарабкалась на скользкий земляной край, и теперь смотрела, как комки земли сыпятся на брюки, застревая в складках ткани. Машинально отметила, разглядев в слабом свете фонаря, что повязка на животе все же успела промокнуть, хоть и самую малость. Перевела взгляд на лицо, отчетливо белевшее на фоне земли.
        Сейчас Маринка бросит очередную лопату, и маленькие грязные комочки застучат по Пашкиным скулам, запутаются в волосах…
        - Подожди! - крикнула она. - Подожди минуту!
        Бегом бросилась к дому. Там, не разуваясь, метнулась к комоду, оставляя на полу отчетливые земляные следы. Схватила из стопки полотенец самое верхнее, льняное, с вышитым краем.
        - Подожди, - твердила она как заклинание, когда бежала со всех ног обратно, боясь, что Маринка не послушает и забросает, пока ее нет, Пашино лицо землей.
        Маринка встретила ее недоумевающим взглядом, хотя, казалось бы, пора уже было и перестать удивляться.
        К счастью, закапывать могилу она перестала, стояла, опираясь на лопату, нелепая в своих ботиночках на каблуках.
        Кира снова спустилась в яму, тщательно закрыла Пашино лицо полотенцем, погладив на прощание по щеке.
        Потом сбегала в кладовку за второй лопатой, и вдвоем они очень быстро и молча закидали яму землей.
        Остаток ночи они тоже провели молча.
        Маринка поначалу пыталась разговаривать, снова ныла на тему «зачем я только в это ввязалась», но Кира была молчаливо-сосредоточена, будто решала в уме сложную задачу, и Волошина от нее отстала.
        Едва в окнах забрезжил рассвет, она вскочила с кресла, в котором просидела, насупившись, несколько часов, и вопросительно посмотрела на Киру.
        - Иди на станцию, - кивнула та. - Первая электричка в пять сорок. Или можешь на трассу выйти, там рейсовые автобусы останавливаются.
        - А ты?
        - Я попозже поеду.
        Маринка топталась на месте, не решаясь спросить главное.
        - Забудь обо всем, - твердо сказала ей Кира. - Как будто ничего не было. Это самое лучшее, что мы сможем для него сделать. Да и для себя самих тоже. На соседних дачах сейчас никого нет, никто нас видеть не мог. Забудь все.
        Маринка кивнула согласно и даже, кажется, обрадованно. Забыть, будто ничего не было - это сейчас самый лучший вариант.
        - Ты машину куда отогнала? - вспомнила Кира.
        - В озере утопила. Под обрывом.
        Кира кивнула удовлетворенно. Все складывалось как нельзя лучше. Насколько возможно это «лучше» в их ситуации.
        Маринка помялась у порога еще какое-то время и наконец ушла.
        За оградой мелькнула ее растрепанная голова. Вот ведь убежденная красотка, так и проваландалась всю ночь с распущенными волосами. Даже в голову не пришло их как-то подобрать.
        Проводив взглядом Волошину, Кира завернулась в плед и легла на старый диван, отвернувшись лицом к стене.
        Плакать совсем не хотелось. Плакать можно было по Пашке, но о нем она запретила себе думать. Как тогда, шесть лет назад.
        А плакать о себе было бессмысленно. И о жизни своей бессмысленно, потому что не было у нее больше никакой жизни. И не будет никогда, это совершенно ясно.
        Кира натянула на голову плед и уставилась в спинку дивана сухим неподвижным взглядом.
        Домой она поедет ближе к вечеру.
        Завтра на работу, а послезавтра надо самой отвезти Петьку в бассейн, а то мать плохо вытирает ему голову, и рано или поздно доведет опять до простуды. А лечиться Петька совсем не любит.
        Глава 27
        ИЮНЬ
        Под утро пошел дождь, и Васька, проворочавшийся всю ночь, окончательно оставил надежду заснуть. Может, кого-то стук капель по крыше и убаюкивает, но только не его. Его это раздражает почти как дробь, выбиваемая пальцами по столу. Или по подоконнику, не важно. Вроде раньше не раздражало, даже внимания особого он не обращал, когда кто-то тарабанил пальцами, а теперь вдруг стало раздражать.
        Васька подозревал, конечно, что раздражает его не сама эта привычка, а то, что она обнаружилась вдруг у Дюка. Вот не замечал он раньше, что Дюк пальцами стучит. А в последние дни хоть на стену лезь, никуда от этого стука не деться. Стоит только Дюку задуматься, как тут же начинает выбивать пальцами мудреные марши. Сначала потихоньку, а потом все громче и громче, с каким-то даже остервенением.
        Вот почему раньше это не заметно было? Или раньше Дюк пальцами не стучал?
        Вполне возможно, что и не стучал. Да и не задумывался он раньше особо. На все у него всегда готовый ответ был, не о чем было задумываться, пока все по плану шло. А вот как случилось непредвиденное, так с этого пижона весь лоск и слетел. Нет, он конечно пытается марку держать, но Ваське все равно видно, что Дюк боится не меньше его. Только старается вида не подавать. А пальцами тарабанит все время, как заведенный.
        И вот теперь, вместо того, чтобы отрываться с деньгами где-нибудь в Таиланде, как планировалось, торчат они на дядькиной даче почти неделю. Нужно было не слушать Дюка, а рвать сразу в аэропорт, может, и удалось бы выскочить. Но тот начал орать, что не готово еще ничего, что сначала надо дождаться отмашки от Алекса, о том, что деньги нормально дальше ушли. Потому что мало денежки стырить, надо еще и следы замести как следует, чтобы не отобрали.
        Если бы все пошло по плану, то и сидел бы Васька спокойно, ждал сообщения от Алекса и не рыпался. Вполне возможно, что директор и в полицию бы заявлять не стал о пропаже. Кто же о таком заявляет? Это же нужно будет про все рассказывать. И про то, откуда такие деньжищи на счету у фирмы с уставным капиталом в десять тысяч. Нет, ни в какую полицию директор бы не пошел. А через пару дней, когда придет подтверждение, что деньги, поплутав по офшорам, пришли на их с Дюком счета, конечно, потеряв по дороге Алексову долю, можно было и уезжать из страны.
        У него и билет был на позавчера.
        Но все пошло не по плану, потому что в самый ответственный момент, когда Дюк уже сформировал платежку и вбил нужные циферки, в коридоре вдруг раздались шаги, особенно громкие в ночной офисной тишине. Шаги приближались, и Васька с ужасом заметил приоткрытую совсем немного дверь.
        Совсем немного, но достаточно для того, чтобы заметить их присутствие в офисе.
        Они оба, не сговариваясь, бросились к двери и замерли с двух сторон от нее. Васька потянулся уже, чтобы прикрыть аккуратненько, но Дюк замахал рукой, останавливая.
        Шаги раздавались уже совсем рядом, трогать сейчас дверь было еще хуже. Оставалось только надеяться, что тот, кто бродит ночью по коридору в пустом офисном здании, ничего не заметит и пройдет мимо. А вдруг это охранник? Васька не помнил, чтобы местные охранники хоть раз оторвали задницы от стульев и прошлись по коридорам с инспекцией. Вечно сидели, развалясь, в стеклянной будке на первом этаже. Но вдруг они только днем так себя ведут, а по ночам бродят с дозором, как и положено?
        Шаги затихли возле их двери. Васька задержал дыхание, боясь, что в тишине будут слышны удары сердца. Но сердце остановить он не мог, поэтому оставалось только надеяться, что пронесет. Или молиться, тут уж кому что привычнее.
        Ваське привычнее было надеяться на слепую удачу, поэтому он зажмурился и прижался спиной к стене.
        Дверь медленно открылась наполовину, загородив Ваську от вошедшего. Приоткрыв один глаз и повернув осторожно голову, он успел заметить руку в зеленом трикотажном рукаве, которая шарила по стене в поисках выключателя.
        «Значит, не охранник, раз не в форме» - успел подумать Васька, и в этот момент раздался глухой стук, будто бильярдный биток, посланный уверенной рукой, влетел в костяной шар.
        Из-за двери, прямо в пятно света, падающего из коридора, рухнул ничком долговязый мужик.
        Васька снова зажмурился, но против своей воли успел разглядеть, что мужик этот оказался Глебом Зиновьевым.
        Дождь поутих немного, шуршал за окном мелкой крупой. Но от этого тихого шороха было еще хуже. Казалось, что кто-то подкрадывается из темного угла и обязательно набросится, стоит только закрыть глаза и отключиться.
        Васька поднялся, нашел рядом с кроватью сигареты, закурил и подошел к окну. Стоять в полный рост возле окна в мансарде не получалось, и он сел на пол, приоткрыв створку и выгоняя рукой дым в сырой утренний воздух, плотный, как желе.
        На первом этаже скрипнули доски пола - Дюку тоже не спалось. Васька ухмыльнулся, представив, что приятель тоже мучается воспоминаниями о той ночи, тоже ворочается без сна, а под утро встает с мутной головой и тянущим чувством внутри. Почему-то от мысли, что Дюку тоже хреново, становилось легче. Хотя, каждый из них ни за что бы ни признался, что жалеет о случившемся, да и вообще о том, что согласился когда-то на эту авантюру. Лучше бы им никогда не знать друг друга, тогда не пришлось бы сейчас друг друга старательно избегать, бродя бесцельно по участку, заросшему малиной и крыжовником. Если один выходил во двор. У второго обязательно находились срочные дела в домике. Ночевать тоже устраивались подальше друг от друга: Дюк внизу, в комнате, а Васька в мансарде со скошенным потолком и стуком дождевых капель по крыше.
        Глаза бы его Дюка не видели! Надо было сваливать сразу, черт с ними, с деньгами.
        Полдня пролетели незаметно, в какой-то болезненной полудреме. Видимо, сказалась многодневная бессонница. А может, просто усталость навалилась, придавила и лишила способности сопротивляться обстоятельствам. Васька нашел в кладовке гамак, привязал его к двум старым березам, росшим почти посреди участка, и завалился в него, прихватив из дядькиной дачной библиотеки книжку потолще. Специально лег на виду, чтобы лишить Дюка возможности бродить по участку. Пусть дома посидит, ему полезно.
        В чем польза домашнего заточения для человека, нисколько не раскаивающегося в убийстве мимоходом, Васька не думал. Просто хотелось как-то насолить приятелю. Чтобы не радовался сильно, гад такой.
        Книжка оказалась путеводителем по странам Европы. Прочитав название, Васька чуть не заплакал. Снова пришло осознание, что жизнь себе он если и не загубил, то испортил сильно. Мог бы путешествовать вот хоть по Европе, к примеру. Или в Таиланд съездить, пообщаться с тамошними на все готовыми девками. А теперь если и удастся вырваться в тот же Тай, то только навсегда. Только сбежать и потом всю жизнь прятаться, прислушиваться и быть настороже, как дикому зверю. А про Европу вообще можно забыть теперь, вот только путеводители читать и картинки разглядывать и остается.
        Слезы, сдерживаемые изо всех сил, все же нашли лазейку - просочились в нос. Васька шмыгнул пару раз, решительно утерся рукавом и со злостью раскрыл книгу на середине. Пусть Дюк не радуется, пусть думает, что у Васьки все прекрасно и безмятежно, ничуть он и не волнуется.
        Дюк подошел часа через два, не выдержал первый.
        - Сваливать надо, - сказал он, глядя поверх забора вдаль. - Сегодня пятница, к вечеру соседи понаедут, а завтра вообще полный поселок народу будет. Погода смотри какая, самое время на дачу ехать.
        - Куда сваливать-то? - Васька сел, но не рассчитал немного, и коленки его оказались почти у подбородка. Глупо получилось, будто застрял, но попробуй с размаху, без тренировки, сесть красиво в гамаке. - Сам же говорил, надо, чтобы поуспокоились все.
        - Говорил. Но это не значит, что надо маячить тут у всех на глазах. Вчера вон какой-то хмырь тут крутился возле калитки.
        - Ну и что? Может, наркоман местный. Смотрел, что можно стырить на чужой даче и продать. Их тут толпы, за зиму так вообще половина дач разграблена.
        - Даже если и наркоман, все равно надо сваливать. Алекс отписался, что деньги перевел. Надо хотя бы до банкомата добраться, проверить. А потом валить из страны.
        - Куда? - спросил Васька с тоской.
        - Хоть куда! Безвизовых стран еще много.
        - Нас повяжут в аэропорту. Если менты нас ищут, то уж в аэропорту и на вокзале точно ждать будут. Надо было сразу уезжать, пока Глеба не нашли.
        Стоило назвать убитого по имени, как настроение испортилось окончательно. Как бы ухитриться забыть все?
        - Электричками надо выбираться, - сказал Дюк задумчиво. - Доедем до соседней области, а оттуда уже самолетом. Вряд ли нас по всей стране в розыск объявили. Стоит рискнуть, пока не поздно. Давай, собирайся по-быстрому, нечего тянуть.
        Дюк ушел в дом, а Васька еще раз посмотрел с тоской вокруг, на заросли малины вдоль забора. Как ни был сейчас противен Дюк, но предлагал он правильно. Надо выбираться из области как можно скорее.
        Васька метнулся в дом, взлетел в шесть шагов по узкой лестнице на второй этаж, побросал в сумку шмотки. Кровь стучала в висках, подгоняя. Быстрее, быстрее сваливать отсюда! Как он вообще мог так спокойно сидеть здесь все эти дни?
        Уже выбегая, обернулся посмотреть напоследок на комнату, и почувствовал укол в позвоночнике, чуть ниже лопаток. И вдруг подумалось, что никуда он отсюда не уедет, все это бесполезная возня.
        Васька со злостью сжал зубы и, вернувшись, затолкал в сумку брошенный на кровать путеводитель. Ни фига! Не дождется никто, чтобы он сдался. Все у него будет как надо.
        Дюк уже топтался нетерпеливо возле калитки, поглядывал на дверь с плохо скрываемым раздражением. Васька его тоже раздражал ужасно, это видно было невооруженным глазом. А кто ему виноват, что так получилось? Сам же и виноват, не надо было Зиновьеву по голове стучать со всей дури. Чтобы позлить его еще больше, Васька двинулся неторопливо в сторону туалета. Ничего, подождет немного, не облезет, пижон хренов.
        Дощатая будка стояла в самом конце участка, возле хилого заборчика, очень условно отделяющего границы дачи от березовой рощи. Васька дошел туда, не торопясь, аккуратно повесил сумку на штакетину и зашел внутрь. Солнце пробивалось сквозь щели в крыше, и залюбовавшись узором из светлых полос вокруг толчка, он даже забыл ненадолго, зачем сюда пришел. Будто оттягивал момент неизбежного бегства из этого тихого уголка. Может, из их последнего спокойного и надежного приюта.
        Вышел он, застегивая на ходу джинсы, потом неторопливо снял с забора сумку, забросил на плечо и только тогда поднял голову.
        По улице с двух сторон к стоящему у калитки Дюку приближались четверо. Один из них точно был тем хмырем, что ошивался вчера возле участка.
        В висках снова застучало набатом, снова кольнуло в спине, и обезумевший Васька бросился назад, к заборчику за туалетом.
        Прыжком перемахнул через шаткую преграду, зацепившись слегка ногой и потеряв от этого равновесие. Приземлился, опираясь на руки, вскочил, поправив на боку сумку, и тут же упал, получив довольно ощутимый удар в бок.
        Лежа на животе, он поднял лицо, попытался сдуть мелкий лесной мусор, и увидел совсем рядом ноги в тяжелых мужских ботинках. Повернул голову вправо, посмотрел вверх, насколько это было возможно в его лежачем положении, успел узнать во втором, стоящем справа, крепком мужике того опера, что приезжал, когда разбилась Кира. Как же фамилия его? Захаров, кажется.
        В этот момент первый, в тяжелых ботинках, поставил ногу ему на лопатки, придавливая к земле.
        - Ну что, добегался, дурак? - спросил Захаров с какой-то даже грустью.
        Васька ткнулся лицом в землю и заплакал, уже не сдерживаясь.
        Глава 28
        ИЮНЬ
        В ветеринарной клинике с утра оказалась очередь. Димыч сначала удивился, а потом сообразил, что сегодня суббота, и многие владельцы откладывают визит к доктору до выходных, вот и собрались все разом в небольшом холле.
        Сначала они с Дейком забились в уголок, заняв половину кушетки. Но очень скоро стало ясно, что место выбрано неудачное. Все присутствующие мелкие собаки, а таких было большинство, норовили высказать свое отношение к тем, кто выше ростом, причем сделать это в непосредственной близости от чужой морды. Дейк, в отличие от тявкающей мелочи, одетый в намордник, смотрел на хозяина несчастными глазами и время от времени поджимал больную лапу. Спасая родного пса, Димыч шикнул пару раз на самых назойливых, разогнав обалдевших собачек по хозяевам. Но на смену недоумевающему пекинесу и слишком активному карликовому пуделю вдруг появилась собака, которую и собакой-то назвать было трудно. Нечто короткохвостое и пучеглазое, на трясущихся тонких ножках, размерами больше смахивало на мышь-переростка, а истеричным поведением - на Захаровскую соседку снизу, от которой стонал весь подъезд. Остановившись возле них, это собачье недоразумение принялось визгливо гавкать, подпрыгивая на кривых задних лапках. Сидящая рядом бабулька с кошачьей переноской на коленях горько вздохнула и попыталась загородить окошко в переноске
руками.
        Димыч снова шикнул, но пучеглазое недоразумение и ухом не повело, наоборот, добавило громкости. Тогда он топнул ногой чуть в стороне, чтобы не наступить ненароком на ненадежную с виду лапку. Недоразумение захлебнулось на секунду, а потом снова разразилось визгливым лаем.
        Димыч поднял собачонку двумя пальцами за петлю на шлейке и спросил в пространство:
        - Это чье?
        - Молодой человек, вы что себе позволяете?! - с соседней кушетки вскочила сухопарая тетка с вытаращенными от возмущения глазами. Внешность ее прекрасно подтверждала теорию о похожести собак и их хозяев.
        Димыч молча протянул собачонку хозяйке в руки. Та подхватила свое кривоногое сокровище и разразилась визгливой тирадой:
        - Аланночка, иди ко мне, моя девочка! Не ходи к этим злым людям! Безобразие какое, от этих крупных собак проходу нет совсем! Нужно вообще запретить таких зверей в городе держать. Пусть едут в деревню, там и держат. Испугалась, моя хорошая?
        Тетка еще какое-то время поорала в пространство, не нашла поддержки ни у кого из присутствующих и снова спустила на пол кривоногую Аланночку. Та моментально метнулась на прежнее место и снова приподнялась перед Димычем на задние лапки, заходясь истеричным лаем.
        - Пошла вон! - гаркнул потерявший терпение Захаров, так что вздрогнула старушка с переноской.
        Дейк на всякий случай прижал уши, но посмотрел на хозяина с уважительным восхищением.
        Собачонка разом заткнулась, присела и сделала лужу.
        - Молодой человек! - взвилась было хозяйка, но окончательно осатаневший Димыч наградил ее таким взглядом, что впору было опасаться и за ее самочувствие тоже. Как никак собаки похожи на своих хозяев…
        Димыч поднялся, дернул поводок и решительно пошел на выход, дожидаться своей очереди во дворе.
        Дворик был небольшой, но уютный. Несмотря на погожий денек, многолюдно там не было. Кроме выскочивших Димыча и Дейка, во дворе неспешно прогуливалась только одна собачье-человеческая пара - опрятного вида пожилая дама и толстая дворняга средних размеров, с забавными кисточками на полустоячих ушах.
        Хозяйка показалась Захарову смутно знакомой, но сразу вспомнить он не смог, поэтому и здороваться не спешил, отошел в сторонку от двери и полез в карман за сигаретами. Ларс, наоборот, всем видом демонстрировал радушие и вилял хвостом и забавной дворняге, и ее хозяйке, при этом поглядывая на насупленного Димыча преданными глазами.
        - Да отпустите вы его, - попросила, улыбнувшись, дама. - Пусть побегает, пока никого нет. Мы с Манюней его не боимся.
        Димыч отстегнул поводок и, поколебавшись, стянул намордник.
        Все же, хозяйку бесстрашной Манюни он определенно где-то видел. Заметив его терзания, та сама подошла, приветливо улыбаясь.
        - А вы меня не узнаете? Ну да, у вас же много людей каждый день бывает, это для меня такие события - редкость. Вы ведь из милиции? То есть, из полиции, конечно. Никак не могу привыкнуть к этому новому названию, вы уж простите. Вы ко мне приходили, когда у моих соседей несчастье случилось. У них старшая девочка разбилась насмерть. С крыши упала. У них фамилия редкая - Листопад, может помните?
        Ну конечно! Теперь Димыч вспомнил, где видел эту приятную даму. Соседка Листопад, которая приняла его, опера, очень душевно, так что ему даже неудобно было за свои дотошные расспросы о чужой жизни. Ее и зовут как-то тоже очень приятно и благородно. Анна Владимировна, кажется. Или Анна Алексеевна. Димыч пожалел, что не носит с собой постоянно рабочий блокнот, в который сразу записывает имена и отчества свидетелей, чтобы не попадать в такие вот глупые ситуации, как сейчас.
        - Меня зовут Анна Владимировна, - поспешила ему на помощь удивительная соседка. - А вас Дмитрий Иванович, если не путаю? Знаете, с возрастом память заметно хуже становится, что бы мы там о себе не воображали. Я, например, всегда своей памятью гордилась, даже бравировала тем, что всех студентов запоминала с первого раза в лицо и по фамилиям. Я ведь преподавателем раньше работала в Политехническом институте. Вместе со старшей Листопад, кстати. Я Ольгу имею в виду, конечно, не дочку ее несчастную, но вы, я думаю, поняли, о чем я. Да-да, Ольга ведь тоже из преподавательской среды, представьте. Хотя, сейчас, глядя на нее, этого и не скажешь. Как-то быстро она опростилась, почти сразу, как на пенсию вышла. А может, и всегда такой была, просто раньше приходилось как-то соответствовать уровню, вот она и старалась. А на пенсии стала жить, как нравится. Впрочем, не нам ее судить, все же испытаний ей судьба послала достаточно. Сейчас вот и Кирочка еще… А кстати, дело уже закрыли?
        - Пока нет.
        - Очень хорошо! - обрадовалась непонятно чему Анна Владимировна. - Значит, вы тоже не верите, что это самоубийство?
        - А вы в это не верите? - уклонился от ответа Димыч. - Почему?
        - Не верю. Кирочка никогда бы на такое не пошла. Ее судьба не баловала, и она привыкла находить выход из самых, казалось бы, безвыходных ситуаций. Но зато и хорошее ценить умела как никто. За все в жизни ведь приходится платить, только каждый платит ту цену, которую готов. Вот младшая Ольгина дочка, Дина, привыкла все получать легко, почти даром. А Кира всегда за все платила по самой высокой цене, так уж привыкла. Ее трудности не испугали бы. Поэтому и покончить с собой она не могла. Тем более, что с Петей так и не решилась ситуация.
        - А что за ситуация? - спросил Димыч машинально.
        - Ну, это с Кирочкиным замужеством связано было. Вы ведь в курсе, что Петя - это сын младшей сестры? Ну да, что же я спрашиваю! Полиция конечно в курсе. Так вот, родила ребенка Дина, но воспитывала Кира. Ольга, конечно, тоже старалась для внука изо всех сил, вы не подумайте про нее плохого. Но там здоровье уже не очень, да и, откровенно говоря, в некоторых житейских вопросах Ольга была беспомощнее своей дочери. Так что, Кира тянула и племянника, и мать с отцом.
        Анна Владимировна тяжело вздохнула и, помолчав немного, продолжила:
        - А потом Кирочка собралась замуж. Когда она мне об этом сказала, я так за нее радовалась, помню. Ведь до этого что-то не клеилось у нее с личной жизнью. Может потому, что слишком ответственная была, о том же Пете думала в первую очередь, а о себе забывала. Но это уже и неважно. Главное, что замуж она собралась за границу, во Францию. И вот тут и встал вопрос, что будет дальше с Петей. Он ведь по документам считается сыном Динки, почему-то не озаботились они в свое время оформлением ребенка на Киру. Ольга, правда, все надеялась, что младшая дочь одумается и заберет ребенка в конце концов. Только зря она надеялась, я вам скажу. У Ольги очень разные дочери получились, а она никак с этим смириться не хотела. Считала, что если Кира серьезная и ответственная, то и Дина такой же станет, нужно только время ей дать. А Дина совсем из другого теста. Ей ребенок сразу не интересен был, это всем было ясно с самого начала. Всем, кроме Ольги. Я иногда думаю, грешным делом, что Кира потому и не оформила Петю на себя, что мать ей не давала, ждала, что младшая одумается. Вот и дождалась. Спохватились, когда Кира
визу стала оформлять. Петя же ей никто, она даже не опекун ему, по документам-то Динка вполне приличная мамаша выходит, какое уж тут опекунство. Поэтому, вывезти ребенка с собой во Францию Кира не смогла бы, хоть жених ее, Паскаль, и не возражал совсем. Они ведь и познакомились с ним на каком-то форуме в интернете, где родители вот таких детей общаются. Паскаль врач, он с такими детьми работает как раз. У него младшая сестра была с таким же диагнозом, правда, умерла давно. Так что, все были не против, вот только матерью ребенка считается другая женщина. Кира бросилась узнавать про усыновление, но это ведь не в два дня делается. К тому же, нужно сначала лишить родительских прав Дину, потом оформить хотя бы опекунство - это все долго. Но они с Паскалем готовы были всю процедуру начать. Загвоздка была только в том, куда определить Петю на время всей этой бумажной волокиты.
        - Анна Владимировна, а в чем загвоздка-то? Если все согласны, Дина, я так понимаю, тоже не против была, чтобы сестра на себя ребенка оформила. В чем трудность-то?
        - Да в сущей мелочи. Чтобы начать процедуру, Кирочке нужно было сначала выйти замуж, получить вид на жительство, закрепиться как-то. На это время Петя оставался здесь. Ольге тяжело с ним справляться в одиночку, да и страшно. Вот Кира и придумала, что на это время Дина заберет сына к себе, все же у нее возможности есть, и финансовые в том числе. Она ведь очень удачно замуж вышла, вы знаете? В крайнем случае, смогла бы нанять для Пети няню со специальной подготовкой, да и всякие занятия ему обеспечить. Кира ведь с ним постоянно ездила в реабилитационный центр. Динка сначала пообещала, а потом время идет, а она совсем не торопится ребенка забирать. Кира, помню, в таком отчаянии была. Пришла ко мне: «Тетя Аня, я у вас посижу немного». А у самой слезы на глазах, из последних сил сдерживается, а плакать дома не позволяет себе. Так что, у меня на кухне и проплакала весь вечер. «Тетя Аня, не знаю что делать, совсем не знаю!». Бедная девочка.
        - Так может, она от отчаяния и решилась на самоубийство? - осторожно закинул удочку Димыч. - Поняла, что все планы рушатся, а личная жизнь и без того не складывается, сами говорите. Расстроилась и в состоянии аффекта спрыгнула.
        Анна Владимировна смотрела на Захарова почти с ужасом.
        - Вы не понимаете совершенно, какую ерунду сейчас говорите! Для Киры такой вариант абсолютно не подходил. Ведь в случае ее смерти, у Пети все будет гораздо хуже. Кира, мне кажется, в конце концов поняла, что помощи от сестры ждать не стоит, что нужно снова самой все решать, самой как-то выкарабкиваться. Нет-нет, эта девочка не могла вот так малодушно все прекратить, она бы боролась до конца. Я же говорила, она привыкла платить за все по максимуму. Зато и каждой мелочи умела радоваться как никто. Очень несправедливо с ней обошлась судьба все же.
        Анна Владимировна замолчала и отвернулась, мимолетным жестом промокнув глаза платочком. Лопоухая Манюня, почувствовав настроение хозяйки, подбежала и села перед ней, преданно заглядывая в глаза.
        - Манюня моя очень Кирочку любила, - сказала вдруг Анна Владимировна. - Собаки ведь хорошо чувствуют людей. Их не проведешь. Вы ей, кстати, тоже понравились.

* * *
        На обратном пути Димыч позвонил Толику, который сегодня маялся дежурным.
        Судя по заспанному голосу, дежурство выдалось на редкость спокойным. Все же долгожданные летние выходные сыграли свою роль, народ рванул на дачи и за город, поэтому желающих писать заявления в полицию было меньше, чем обычно.
        - Ну что там наши красавцы вчерашние, Козин с Киреевым? Признаются чистосердечно?
        - Вроде да, - ответил Толик сквозь зевоту. - Признаются. Они его случайно убили, как мы и думали. Шуровали там в компе, а Зиновьев мимо шел и обратил внимание, что в чужом офисе кто-то бродит. Заглянул проверить, и вот так все глупо закончилось. А ведь если подумать, Зиновьев этот - сознательный гражданин. Не прошел мимо правонарушения, проявил бдительность… на свою голову. Получается, эти два придурка хорошего человека убили, чтобы он не помешал им чужие деньги тырить. Вот как так в жизни получается, а?
        Димыч не знал, что на это отвечать. Получалось, в самом деле, погано. И главное, ничего теперь не исправить, не вернуть хорошего человека Глеба Зиновьева. И два идиота, охочие до чужих больших денег, пойдут на зону по более серьезной статье, и сроки получат теперь совсем другие. Как там говорила милейшая Анна Владимировна? «Каждый платит в жизни ту цену, которую готов заплатить»?
        - А про деньги-то колятся?
        - Еще как! - успокоил его Толик. - Наперегонки. Только друг на друга все валят. Так и не договорились, кто же придумал эту хитрую комбинацию. Они ведь долго готовились: сначала Киреева устроили в «Квазар», потом ждали, пока сумма приличная на счете окажется. Прямо шпионы! Жалко, что нам от них, кроме чистосердечного по убийству, ничего не надо.
        - Ничего, Женьке Кулакову их подарим. На блюдечке, с готовым раскрытием. Ему останется только потерпевших уговорить, чтобы заявление написали. Может, и деньги получится вернуть, чем черт не шутит.
        - Может, - согласился Толик. - А у нас же новости по инкассаторскому делу! Мы вчера уехали, а Девяткин наш - орел! - уговорил как-то водолазов, и те приехали уже под вечер. Достали, в общем, машину Радова из озера. Все, как Мариночка Волошина рассказала, из-под обрыва. А в машине две пустые инкассаторские сумки. А денег нет.
        Димыч даже остановился, переваривая свежую информацию. Удивленный Дейк послушно замер возле левой ноги хозяина, только изредка переминаясь, приподнимая больную лапу.
        - Ну и кто же денежки прибрал, интересно? Ты как думаешь?
        - Ну, если это покойная Листопад с Волошиной, тогда можно предположить, что Волошина потом и убила подружку, чтобы не делиться.
        - Не годится твоя версия. Волошина в момент падения сидела у мангала, ее два свидетеля видели. Так что убить подружку она не могла.
        - Да какие два свидетеля! - горячился в трубке Толик. - Свидетели у нее Зиновьев и Козин. Один мертвый, другой под следствием.
        - И что? Каким образом это обесценивает их как свидетелей?
        - Ну а если это Листопад их взяла, а потом от раскаяния с крыши прыгнула? Или взяла Волошина, а Листопад про них и не знала ничего?
        - А сумки зачем оставила? Даже если представить, что Волошина, действительно, нашла в машине деньги, то почему она не забрала их вместе с сумками? Все равно ведь машину она потом утопила. Я думаю, деньги могли и раньше пропасть. Тот же Радов мог их припрятать, прежде чем к бывшей зазнобе ехать. Или еще до Радова могли увести денежки. Кстати, из-за этого он мог и Терещенко зарезать. Если предположить, что тот каким-то образом забрал деньги, а Радов это обнаружил, то вполне понятно убийство Терещенко. А то странно получается: сначала он его перевязал, а потом сам же и зарезал. А вот если сначала перевязал, а потом увидел, что подельник его кинуть решил, тут мог и вспылить. Слишком непросто им эти деньги достались, очень уж много крови за них пролито.
        Димыч замолчал, снова вспомнив Анну Владимировну с ее рассуждениями.
        - Слушай, поищи там в блокноте телефон сестры Листопад, вызови ее на понедельник, на утро.
        - Нафига? - спросил Толик, ничуть, впрочем, не удивившись. - Она к тем деньгам точно никаким боком. Ее в апреле здесь вообще не было.
        - Да надо одну идею проверить. Вызови, поговорить никогда не помешает, вдруг скажет что интересное.
        Глава 29
        ИЮНЬ
        Время тянулось, как кисель за ложкой. До часа, назначенного Дине Сергеевой, оставалось каких-то пятнадцать минут, но ждать было уже невыносимо. И еще Димыча грызла мысль, что он не видит и не понимает чего-то важного, без чего вся затея обречена на провал. Что-то упустил он, когда вертел в голове разговор с милейшей Анной Владимировной. Или наоборот, не упустил, а почувствовал нутром, но так и не смог для самого себя сформулировать. Что уж говорить о товарищах.
        - Я все же не понимаю, что тебе так не нравится в поведении этой Сергеевой? - Боря, традиционно спокойный и невозмутимый, пожал квадратными плечами. - Ну родила по молодости и глупости, ну хотела отказаться, ну не отказалась, подкинула матери с сестрой и думать о ребенке забыла. Неприятно, конечно, но не так уж и чудовищно. Можно подумать, ты таких случаев раньше не знал. В конце концов, Дина от ребенка сразу хотела отказаться, это мать с сестрой ее уговорили, их идея была. А потом они же придумали, что родная мать рано или поздно воспылает любовью к нежеланному сыну и его заберет. Сами придумали, а потом на Дину эту обижались, что она не хочет исполнять ими задуманное.
        - Да не в том дело, - поморщился Димыч. - Как бы объяснить-то?
        - А что тут объяснять? Ты решил, что Дина убила сестру, потому что не хотела забирать сына. А смысл-то какой в этом убийстве? Пока Кира была жива, ребенок был присмотрен. Мало ли, что Дину попросили забрать его на время! Вполне могла отказаться. Пять лет отказывалась как-то, и здесь бы выкрутилась. И никуда бы Кира не делась, в крайнем случае, отложила бы свадьбу до тех пор, пока не оформит опекунство. Или вообще отменила бы все, такие тетки вполне могут пожертвовать личным счастьем ради близких. И Дина это прекрасно знала, уж она-то сестру изучила, как следует. Так что, смысла не было ей убивать. Ей самой в первую очередь от этого хуже стало. Теперь точно придется ребенка забирать, не отвертится.
        - Не факт, - не сдавался Димыч. - Она как раз предлагает матери сдать ребенка в специализированный интернат. И вполне может сделать это самостоятельно, ведь по документам она мать, она единственный законный представитель.
        - И что тогда получается, Сергеева убила сестру, чтобы та не мешала ей сына в интернат сдать? Дичь какая-то.
        - Дичь. Тебе пора бы привыкнуть к дичи на нашей работе. Мало таких историй, что ли?
        - Таких не было, - буркнул Боря, сдаваясь. - В конце концов, могла бы и при живой сестре сдать ребенка. По документам она мать, может делать, что хочет. А тут получается, что она не просто от него избавиться хочет, но и даже от памяти о нем. Чтобы никто ей не напоминал об этом ребенке и не попрекал.
        В этот момент открылась дверь и в кабинет вошла Дина.
        Димыч отметил, что со времени похорон она как будто сдала. Стала совсем бледной и заметно похудела. На красивом лице отчетливо выделялись глаза с крупной темной радужкой и пухлые губы. Что ни говори, младшая сестра Листопад была настоящей красавицей, даже сейчас, когда, в отличие от пустоголовой Марины Волошиной, нравиться совсем не стремилась.
        Димыч молча кивнул на приставленный стул, и она также молча села, аккуратно расправив на коленях юбку и сложив руки.
        Села и внимательно посмотрела на капитана Захарова, будто угадав в нем инициатора этой встречи. Притихших Борю с Толиком она словно и не замечала совсем.
        - Дина Владимировна, что теперь будет с вашим сыном?
        Очнувшись, она посмотрела с непониманием.
        - Куда вы планируете определить вашего сына? - повторил Димыч, сверля ее взглядом.
        - А какое это имеет значение? - поджала губы Дина. - И вообще, при чем здесь мой сын?
        - Очень хочется вспомнить сакраментальную фразу о том, что вопросы здесь задаю я. Но я понимаю, в каком вы сейчас состоянии, поэтому просто повторю вопрос. Какие планы у вас относительно вашего ребенка? Вы ведь помните, что он ваш?
        Дина улыбнулась краешком губ и кивнула. Да уж, в самообладании ей не откажешь. Видно, много обид пришлось проглотить этой красотке, чтобы научиться вот так держать лицо.
        - Почему вы не хотели забрать ребенка к себе?
        - Я его вообще не хотела, - пожала плечами Дина. - Я этого и не скрывала никогда. Ребенок мне был не нужен. Это сестра решила поиграть в благородство, ее право. Хотела возиться с ним, вот и возилась. А мне это не нужно. Осуждаете? Ну что же, это понятно. В нашем обществе не принято говорить вслух, что не хочешь иметь детей. Тем более таких. Я не похожа на свою сестру. Она была ангелом, а мне не дано, я просто человек.
        - От вас никто и не требовал такого же подвига, на который пошла Кира. Но взять на себя заботу о собственном ребенке хотя бы на время все же можно было. Неужели для вас, с вашими финансовыми возможностями, было проблемой нанять для него няню? Вы сами могли бы даже не видеть сына, если он вам настолько неинтересен. Но помочь сестре хоть немного ведь могли?
        Дина откинулась на спинку стула и задрала подбородок. Теперь получалось, что она смотрит на Димыча сверху вниз, хоть и ниже его почти на голову. Тоже, наверно, специально училась такому взгляду.
        - А вас не учили, что считать чужие деньги неприлично?
        - Слышал о таком. А еще слышал, что неприлично забывать о собственных детях. И плевать на просьбы родных людей, которые не хотят от вас ничего сверхъестественного. Просто ждут, что вы вспомните о своих обещаниях.
        Дина снова легко улыбнулась и посмотрела сквозь капитана Захарова. От этого высокомерного взгляда по спине у него пробежал холодок раздражения. Пока совсем легкого, все же работа закалила Димыча не на шутку. Но терпение трещало по швам, он это ощущал явственно. Вступать в полемику с этой холеной сукой ему не хотелось. Хотелось, чтобы у странного пацана Петьки жизнь не покатилась под откос со смертью единственного любящего его человека.
        - Дина Владимировна, мне понятна ваша позиция. Думаю, о судьбе вашего ребенка с вами говорить бесполезно. Я свяжусь с вашим мужем, надеюсь, он не пожалеет немного денег на содержание ребенка.
        Дина вдруг замерла и побледнела на глазах.
        - Не смейте! - прошипела она, съеживаясь на стуле и прижимая к груди сжатые кулаки. - Не лезьте к нему!
        Удивленный Толик приподнялся на стуле, но все же немного опоздал - Дина Сергеева метнулась через стол к капитану Захарову, пытаясь вцепиться ему в лицо ногтями. Толик успел перехватить ее поперек туловища и прижать к столу, пока Димыч выбирался из-за стола, потирая расцарапанную щеку.
        От прежнего высокомерного спокойствия Дины не осталось и следа. Она визжала и шипела, как кошка, пытаясь вывернуться из-под совершенно обалдевшего от такого поворота Толика.
        Первым опомнился Боря. Вытащил из стола наручники и, взяв Дину за плечи, легонько встряхнул и усадил на стул, как тряпичную куклу. Завел за спину руки и защелкнул на тонких запястьях стальные браслеты.
        - Так-то лучше, - сказал он, оглядывая получившуюся картину. - А то зайдет кто-нибудь, а тут вы в двусмысленных позах. Замучаешься потом отписываться, что ты делал на подозреваемой сверху.
        После этого он сел на свое место, придвинул клавиатуру и поинтересовался:
        - Ну что, Дина Владимировна, чистосердечное признание диктовать будете?

* * *
        МАЙ
        - Ты что, до сих пор с ним не поговорила?!
        Кира смотрела на нее с отчаянием и, кажется, готова была вот-вот расплакаться.
        Как ни уходила Дина от этого разговора, сестра все же завела ее в комнату и прикрыла поплотнее дверь. Стало совсем тоскливо и тяжело до дурноты. Когда Кира звонила ей в Питер, было гораздо легче обещать, что подумает, что уже совсем скоро приедет и заберет Петьку, а как же! Не переживай, сестренка, все будет в порядке. Каждый раз Дина врала самозабвенно, и даже сама верила, что именно так все и будет. Ведь ей и в самом деле несложно. В конце концов, никто же не просит заниматься с ребенком лично, можно просто заплатить специальным людям, они будут делать все, что нужно. Каждый раз она верила, что именно так и следует поступить, что вот сейчас она положит трубку и займется поиском нужных специалистов, чтобы к приезду Петьки уже все было готово.
        Решимость улетучивалась, стоило только отойти от телефона на пару шагов.
        Чтобы начать действовать в этом направлении, нужно было сначала рассказать обо всем мужу. А этого Дина сделать никак не могла. Во-первых, Олег вообще не знал, что его красавица-жена пять лет назад родила ребенка непонятно от кого. Нет, Дина-то прекрасно знала, от кого родила, но вот по масштабам Олега Игорь был именно непонятно кем. Простой бизнесмен средней руки, каких тысячи. Без серьезных денег, без солидных связей, без должного положения. Иногда, вспоминая бывшего возлюбленного и то, как он с ней обошелся, Дина думала с мстительным удовлетворением, что Игорь сам оказался для нее той дворняжкой, с которой он тогда сравнил молоденькую дурочку-Динку. Рядом с ее мужем, Игорь был никем.
        И вот теперь ей нужно было сказать Олегу, что у нее есть ребенок от этого непонятно кого. Да к тому же, не здоровый.
        Дина представила на секунду, как поползут в тусовке слухи, что у жены Олега Сергеева оказался внебрачный ребенок-урод… Даже подумать о таком было страшно. Нет, не готова она своими руками разрушить то, что создавала столько лет. К чему стремилась, стиснув зубы, каждый день напоминая себе, что она должна быть не просто женщиной. А женщиной самого высшего сорта. У таких женщин не бывает умственно-отсталых детей.
        Дина ничего не сказала мужу. Сестре каждый раз обещала, что на днях уже все решит и приедет.
        Приехала, когда тянуть дальше было нельзя - Кира уезжала через неделю, нужно было попрощаться. И прямо с порога на Дину обрушились вопросы о Петьке. Как будто никого важнее нет на свете. Два дня ей удавалось уходить от ответа, а сегодня Кира не оставила ей такой возможности. Пришлось сказать, что Олег пока не в курсе.
        - Ты же мне обещала! - Кира была не похожа на себя обычную, уже почти кричала, прижимая кулаки к груди. - Ведь я уезжаю в следующий четверг. Я была уверена, что ты приехала за Петькой, что все устроила.
        - Ой, ну какая разница? - попыталась отмахнуться Дина. - Поживет пока здесь, с родителями. Какая, в сущности, разница?
        - Большая! - Кира смотрела на нее почти с ненавистью, сжимая трясущиеся побелевшие губы. Дина раньше никогда ее такой не видела и даже слегка струсила. - Родителям с ним тяжело. Мама присматривает за ним, пока я на работе, но постоянно им заниматься ей трудно.
        - Ну давай сдадим его пока в интернат. А потом заберешь его оттуда.
        - Ты с ума сошла! - заорала Кира в полный голос. - Какой интернат, опомнись! Ему нельзя в казенное учреждение, там его будут только кормить и одевать, даже разговаривать не будут толком. Я прекрасно знаю, какая там у детей жизнь. Персонала вечно не хватает, никакого развития там нет. Ведь за те полгода, что Петька проживет в интернате, он растеряет все, чего мы добились. У него прогресс был.
        - Что это за прогресс, который так легко пропадает? - Вырвалось у Дины.
        Кира замолчала и посмотрела на сестру с ужасом.
        - Тебе его совсем не жалко? - Спросила она тихо. - Вот совсем ни капельки? Ведь это же твой ребенок. Самый родной человечек на свете. Ведь он не виноват, что таким родился.
        - А кто виноват? - не выдержала Дина и тоже начала орать, глядя на сестру в упор. - Я, что ли? Может, я пила всю беременность или наркотой баловалась? Ведь не было ничего такого. Так за что же мне-то такое наказание, а? Я почему должна портить себе жизнь? Ты у нас святая, тебе его жалко. Вот ты и придумай, как быть. А меня не впутывай в это.
        Кира посмотрела на сестру странным долгим взглядом и кивнула.
        - Хорошо, я сама все придумаю. Как всегда. Я сама поговорю с твоим мужем. Я ему все же не совсем посторонний человек, да и Петька тоже. Думаю, мы с ним сможем договориться.
        Кира повернулась и уже потянула на себя дверь, когда Дина схватила ее за руку и попросила, глотая слезы:
        - Нет, пожалуйста! Не надо тебе с ним разговаривать. Он может все понять неправильно, к нему подход нужен. Я тебя очень прошу, дай мне еще два дня. Клянусь, я позвоню Олегу и все расскажу, но только правильно, чтобы он понял.
        - Ты уже два месяца ищешь к нему подход, - сказала Кира, отнимая руку. На запястье проступили и стремительно темнели маленькие пятнышки - следы пальцев. - Даю тебе три дня, до понедельника. В понедельник я позвоню твоему мужу и спрошу сама. У меня другого выхода нет, пойми.
        Кира вышла из комнаты, аккуратно прикрыв за собой дверь. Дина осталась стоять столбом, чувствуя, как слабеют ноги и сохнет во рту. В том, что сестра действительно позвонит ее мужу, Дина не сомневалась. Слишком уж решительный у той был вид, и к тому же, пустых обещаний Кира никогда не давала.
        Как только она позвонит, жизнь Дины моментально разрушится, это яснее ясного.
        Сроку у нее - только до понедельника.

* * *
        ИЮНЬ
        Дина рассказывала монотонно, как автомат. Боря стрекотал клавишами, время от времени уточняя и переспрашивая. Димыч с Толиком сидели рядом за одним столом, приходили в себя.
        Толик повернулся и сказал одними губами, чуть слышно:
        - Как ты думаешь, может, стоит психиатрам ее показать? Может, экспертизу какую назначат?
        - Это пусть следователь решает, - отмахнулся Димыч. - Кстати, сходи, позвони из коридора Девяткину, обрадуй. Ну и конвой заодно вызови, не держать же нам ее вечно в наручниках.
        Толик бесшумно выскользнул за дверь.

* * *
        МАЙ
        Шашлыки эти дурацкие затеяли совсем некстати. Какие тут могут быть шашлыки, если у нее в висках стучит набатом второй день? Голова гудит, как колокол, и от этого гула совсем невозможно ничего сообразить. Да и бесполезно, наверно. Раньше соображать надо было, а теперь только и остается - признать, что она снова проиграла. Теперь уже совсем по-крупному.
        Дина сидела на хлипком пластиковом стуле, смотрела на Глеба Зиновьева, поливающего угли из бутылки. Вот кому всегда хорошо и спокойно! Всю жизнь такой был, сколько Дина себя помнила. Не мечтал ни о чем, ни к чему не стремился, всегда был доволен тем, что имеет. Может, так и надо жить? Довольствоваться малым, тогда и платить не придется так дорого. Да только поздно сейчас начинать жить иначе. Слишком много сил потрачено, не осталось на новую жизнь.
        У Глеба запиликал телефон, он переложил бутылку с водой в другую руку и вытащил крошечный телефончик из кармана, прижал к уху.
        - Ты где стоишь? - спросил, выслушав невидимого абонента. - Вот и хорошо, заходи прямо во двор, там такая дверь, в зеленый цвет выкрашенная. Возле автосервиса. Только к ним не зайди, двери совсем рядом. Такая самая простая дверь, как в подъезде. Заходи и поднимайся на самый верх, мы тебя встретим.
        - Кира приехала, - сообщил он, пряча телефон. - Сходите кто-нибудь, встретьте ее, а то она заплутает тут в наших катакомбах.
        Дина молча встала и пошла к «голубятне». Уже ступив на узкую дорожку вдоль этой выступающей пристройки, она подумала, что встретить Киру вполне мог и кто-то другой, тот же Дюк мог бы оторвать задницу от сиденья и поухаживать за дамой. Но подорвалась почему-то она, как будто ей больше всех надо. А впрочем, какая разница, где чувствовать себя погано - сидя или на ходу? Ей теперь было все равно, что с ней происходит. Жизни ей осталось только до понедельника.
        Кира поднималась по лестнице быстро, почти бегом. Дина стояла у двери и слушала частый стук ее каблуков. Колокол в голове забухал чаще, подстраиваясь к этому перестуку каблуков на лестнице. Чтобы унять этот пульсирующий гул, Дина сжала виски ладонями и закрыла глаза.
        - Ты что здесь стоишь? - Кира запыхалась, и теперь пыталась восстановить дыхание, дышала носом.
        - Тебя встречаю, - пожала плечами Дина. - Слушай, я хотела попросить, чтобы ты на меня не обижалась. Я сегодня же позвоню Олегу, честное слово. Ты права насчет Петьки, сестренка.
        - Ну и хорошо, - улыбнулась Кира и, потянувшись, легко погладила Дину по голове.
        Под ее рукой боль стала тише, и гул почти пропал. Дина закрыла блаженно глаза и улыбнулась счастливо, как в детстве.
        - Ну пойдем, - Кира убрала руку и расстегнула верхнюю пуговицу на своей блузке. - Жарища какая сегодня! Я думала, сварюсь в кабинете. У нас кондиционер сломался как нарочно.
        Она поправила воротник блузки, и Дина снова увидела на ее запястье мелкие круглые синяки - напоминание о вчерашнем разговоре.
        - Куда идти-то? Туда?
        Дина молча кивнула и пошла первой.
        Возле «голубятни» она остановилась и пропустила Киру вперед, махнув рукой в нужном направлении.
        В голове снова бухнуло с прежней силой, и, дождавшись, когда сестра ступит на узкий выступ, Дина изо всех сил толкнула ее в спину.
        Удар послышался через несколько секунд, и Дина закричала в голос, выплескивая весь накопившийся за эти дни страх.
        Эпилог
        АВГУСТ
        Вещи в чемодан не помещались. Нужно было отказываться от чего-то, но Марина уже целый час не могла решить, от чего. Каждая маечка, каждый сарафан были ей совершенно необходимы. Да и купальников нужно не меньше пяти, все же на три недели едет, не хватало еще примелькаться в одной и той же одежде. А еще босоножки под каждый сарафан, парочка палантинов для прохладных вечеров и просто для шарма. Очень непросто все же держать марку даже на отдыхе. И на пляже ведь нужно выглядеть безупречно, если хочешь добиться успеха в жизни. Расслабляться нельзя.
        Хотя, на одну только внешность рассчитывать тоже неправильно. Нужно и из себя что-то представлять, быть самодостаточной, чтобы не зависеть от всяких козлов.
        Вот та же Динка, например, всю жизнь пыталась за счет мужиков устроиться. Все замуж хотела выйти поудачнее. Ну вышла, и что? Чем все закончилось-то? Парится теперь на нарах, суда ждет. А все потому, что слишком много на мужика своего поставила. Слишком от него зависела. А так нельзя. Надеяться можно только на себя, на свое везение и настойчивость.
        Если бы она, Марина Волошина, ждала милостей от природы в виде всяких козлов, то так бы и сидела секретаршей в своей конторе, терпела бы приставания пузатого начальника. А она вовремя сообразила, как можно все изменить.
        Когда эти мешки инкассаторские увидела за сиденьем в машине, даже не поверила поначалу. Не бывает ведь такого в жизни, чтобы пачки денег просто так под ногами валялись, в грязи какой-то и кровище. Оказывается, бывает. Нужно только голову не терять, когда судьба тебе такой шанс дает. И уж тем более нюни не распускать, как Кира. Тоже мне, велика потеря - кобель Павлик. Одна Кира, кажется, на его счет и заблуждалась, остальным-то сразу ясно было, что это за фрукт. Марина тогда и выходить-то к нему не хотела, а потом все же спустилась во двор, будто в спину кто толкнул.
        Судьба и толкнула, видно. И мешки эти тоже увидела случайно, когда аптечку по всей машине искала. Хорошо, сообразила тогда, что мешки забирать не стоит, переложила деньги в старый рюкзак, который там же на даче и нашла на веранде. Как знала, что машину в конце концов найдут, и мешки эти опознают. А деньги никто не опознает, они прекрасно пролежали до прошлой недели в укромном месте. Подмывало несколько раз съездить, хотя бы посмотреть, лежат до сих пор или нет. Но Марина сдерживалась изо всех сил, ждала, пока утихнет шум.
        Дождалась. Теперь можно и о себе подумать. Для начала на Мальдивы съездить, на пляже понежиться, а потом, осенью, надо будет, пожалуй, в Москву перебираться. Из конторы своей она уволилась сразу же, как деньги забрала. А в Москве возможностей гораздо больше. Особенно, если приехать туда не нищенкой с горящими глазами, а уверенной в себе девушкой с почти миллионом долларов.