Незнакомка в зеркале
Лив Константин
Триллеры МИФ. Не верь себе #0
Эддисон собирается замуж. Несколько лет назад ее нашли истекающей кровью у шоссе в Нью-Джерси. Больше она ничего о себе не знает. Не помнит даже, на что была способна в прошлом, пока ее история не началась заново.
Тем временем в пригороде Бостона заботливый отец семилетней дочери Джулиан ищет пропавшую жену и мать.
Эддисон могла бы вернуться в семью… или создать новую. Вот только какой из сценариев для нее настоящий?
На русском языке публикуется впервые.
Лив Константин
Незнакомка в зеркале
Информация от издательства
Original title:
THE STRANGER IN THE MIRROR
Все права защищены. Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения владельцев авторских прав.
© 2021 by Lynne Constantine and Valerie Constantine. Published by arrangement with Harper Wave, an imprint of HarperCollins Publishers
© Издание на русском языке, перевод, оформление. ООО «Манн, Иванов и Фербер», 2022
* * *
Посвящается Хани и Линн – вы для нас намного больше, чем невестки. И вы самое блестящее достижение наших братьев
Прошлое не бывает мертво. А это даже не прошлое.
У. Фолкнер «Реквием по монахине»[1 - Пер. Д. Вознякевич. Здесь и далее прим. пер.]
Часть I
1. Эддисон
Мне хотелось бы думать, что я хороший человек, но точно мне этого не узнать. Я не помню своего настоящего имени, откуда я, есть ли у меня семья. Наверное, где-то у меня есть друзья, но я помню только тех, с кем познакомилась в последние два года – с тех пор, как родилась заново. Все предыдущие воспоминания стерлись без следа. Я не помню, откуда взялся серповидный шрам на колене или почему меня тошнит от запаха роз. Здесь и сейчас – единственное, что у меня есть, и то порой это звучит неубедительно. Некоторые вещи я знаю точно. Шоколадное мороженое я люблю больше ванильного и очень люблю смотреть, как заходящее солнце окрашивает сумеречное небо в розовый и ярко-оранжевый. Еще очень люблю фотографировать. Наверное, выглядывать из-за камеры мне комфортнее. Слишком уж больно заглядывать внутрь себя, когда смотреть особенно не на что.
Сегодня чудесный сентябрьский день, мы празднуем мою помолвку. Люди вокруг говорят, что любят меня, но кого они любят на самом деле? Как можно по-настоящему знать человека, если все его прошлое лежит в неизвестности? Рядом сидит Гэбриел, мой жених, его полный обожания взгляд греет меня. Он из тех людей, у кого смеются глаза, в его компании всегда становится хорошо. И один из тех, кто помогает мне отыскать подлинные фрагменты моей личности. Я фотографирую. Гэбриел говорит, что у меня потрясающий талант. Не знаю, продвинусь ли далеко, но очень люблю это занятие. Позади камеры я снова становлюсь собой. Инстинкт говорит мне, что я любила фотографировать и долго этим занималась. Фотография спасла меня, дала средства к жизни и привела к Гэбриелу. Собственно, в октябре он организует мой дебют – выставку в галерее, принадлежащей его семье. Скоро это будет и моя семья.
Кто-то стучит по бокалу. Перевожу взгляд. Это Патрик, шафер Гэбриела:
– Как вы все знаете, мы с этим клоуном дружим с шести лет. Я мог бы целый день стоять тут перед вами и рассказывать байки. Но поскольку здесь присутствуют оба комплекта родителей, я избавлю вас от кровавых подробностей и скажу только, что мы успели и хорошо повеселиться, и хватить лиха. Я никогда не думал, что он остепенится. Но, увидев его вместе с Эддисон, в ту же минуту понял: все, пропал парень.
Патрик поднимает бокал, повернувшись к нам:
– За Эдди и Гэбриела. Живите долго и счастливо!
Мой взгляд обегает ресторан и останавливается на Дарси. Ее бокал поднят высоко, но улыбка кажется вымученной, а в глазах – печаль.
Мы все поднимаем бокалы и делаем глоток. Подружка невесты – Хейли, сестра Гэбриела, но она не может угостить собрание историями о нашем совместном прошлом, потому что, как и он сам, знает меня всего полгода. Несмотря на всеобщее праздничное настроение, на меня снова опускается мрак, и я чувствую себя опустошенной. Кажется, Гэбриел почувствовал эту перемену. Он сжимает мне под столом руку, наклоняется ближе и шепчет:
– Все хорошо?
Я сжимаю его руку в ответ, выдавливаю из себя улыбку и киваю, молясь, чтобы не закапали слезы.
Теперь поднимается Джиджи и берет у Патрика микрофон:
– Конечно, я знаю Эддисон всего пару лет, но люблю ее – сильнее некуда. Ее появление в нашем доме – это такое благословение, что больше и просить не о чем.
Она смотрит на меня:
– Ты для нас как дочь, и мы с Эдом очень за тебя счастливы. За новую жизнь!
Я знаю, она хочет сказать мне что-то приятное, хотя трудно поднимать тост за новую жизнь, когда другой у тебя нет. Но я все же делаю это, потому что тоже люблю ее и потому что они с Эдом стараются заменить мне родителей, которых я потеряла. На свадьбе Эд поведет меня к алтарю, и я благодарна ему, но не могу отделаться от мысли, что где-то живет мой настоящий отец и гадает, что же со мной случилось. Вот почему я совершенно не в состоянии никого полностью принять в свое сердце. А если где-то обо мне горюют родители? Холодеют от ужаса при мысли о том, что со мной могло произойти или что я мертва? Или, еще хуже, вдруг никто и не ищет меня?
Доктора говорят, я должна набраться терпения. Память – хитрая штука. Чем больше я ее понукаю, тем она строптивее. У меня нет ни одного верного ключа к разгадке своей личности: ни удостоверения, ни мобильника с фотографиями или контактами. С другой стороны, какие-то намеки дает мое тело: кривые шрамы, которые имеют свою историю, но только мне ее не рассказывают.
2. Джулиан
Джулиан Хантер весь день ходил как в воду опущенный. Через несколько месяцев очередная годовщина свадьбы, а ему остается только утешаться воспоминаниями о былом счастье.
– Пап, расскажи еще раз, как вы с мамой женились.
Валентина уютно устроилась рядом с Джулианом и прильнула головой к его груди. Она широко улыбалась, ее зеленые глаза блестели в кольце пушистых ресниц, таких же угольно-черных, как волосы.
Он наклонился и поцеловал макушку семилетней дочери. Его снова накрыло знакомое чувство утраты, но он проглотил комок в горле и начал:
– Это был чудесный ноябрьский день, сплошное солнце. Мы поженились прямо здесь, в этом доме, в большой гостиной. Мама не разрешала мне смотреть на нее, и на свадебное платье тоже, пока не началась церемония. Сказала – дурная примета.
Джулиан улыбнулся воспоминаниям. Кассандра категорически настояла на том, чтобы не видеться с утра до самой церемонии.
– Ты что, действительно веришь в дурные приметы? – спросил он.
Кассандра посмотрела на него, широко раскрыв глаза, и ответила, что это на всякий случай. Джулиан считал себя рациональным человеком науки, а медицинская карьера показывала, что удача не имеет никакого отношения к тому, как протекает жизнь. Но он решил уступить.
– Дальше, пап, – подтолкнула его Валентина.
– Ну да. Так вот… Это была очень маленькая свадьба, горстка друзей и твой дедушка. Молоденькая студентка с музыкального факультета играла на виолончели, и под эти звуки мама вошла в комнату и направилась ко мне.
– Она была красивая?
– Да, Валентина. Очень красивая.
Тот миг воскрес у него перед глазами, заслонив собой все остальное. Кассандра замерла на пороге, под аркой. Платье из тонкой ткани с высоким воротником и длинными рукавами облегает ее стройную фигуру и спускается до полу. Она улыбается и идет через комнату, глядя ему прямо в глаза. Длинные черные волосы украшены белой гарденией, и он тронут этим любовным напоминанием о цветах, которые подарил ей, когда предлагал руку и сердце.
– Пап, еще, – потребовала Валентина.
– Хватит на сегодня, котенок. Пора спать.
Он осторожно встал с дивана, но дочка осталась сидеть.
– Ну пожалуйста, можно я еще немножко посижу?
Он наклонился, сгреб детскую ручку своей и осторожно поднял девочку на ноги.
– Увы, нет, малыш. А если бы мама узнала, что ты у меня так поздно не спишь, что бы она сказала?
Валентина помрачнела.
– Маме было бы все равно. Иначе она бы уже давно вернулась домой.
Джулиану нечего было ответить дочери. Он столько раз пытался объяснить ей, но беда в том, что никакого объяснения не было.
Он вспомнил, как видел Кассандру в последний раз, и его захлестнула привычная боль утраты и сожалений. Конечно, у них случались трудные периоды, как у любой пары. Кассандра бывала непостоянной и взбалмошной. Он старался не думать об их самой ужасной ссоре, когда они извергли друг на друга потоки таких злых слов, которых не взять назад. Он уже думал, что это конец и ему придется растить Валентину одному. Однако все чудесным образом наладилось. По крайней мере, на время. Прошло два года, как она бесследно пропала. Словно в воздухе растворилась. Но каждой частицей своего существа он верил, что ее найдут. Только это давало ему силы жить дальше. И еще Валентина, конечно. Она была вылитая мать, те же лицо и волосы, а вот губы отцовские – яркие и полные.
Джулиан подвел дочку к лестнице, и они вместе поднялись на второй этаж.
– Так, сначала зубы, потом очень короткая сказка.
– Две сказки? – попросила Валентина, подойдя к белым шкафам с книгами, стоявшим вдоль стены ее розовой спаленки.
– Мы и так засиделись, малыш. Уже поздно.
Уложив и поцеловав дочку на ночь, Джулиан неохотно отправился к себе в комнату. Еще на пороге его взгляд уперся в старинный туалетный столик, на котором спали духи и лосьоны Кассандры, точно так, как она их оставила, а рядом щетка для волос, усыпанная камушками, которую он подарил ей на первую годовщину свадьбы. Джулиан приблизился к столику, взял щетку Кассандры и поднес к носу. Он вообразил, будто может различить ее аромат, хотя знал, что обманывает себя. Положив щетку на место, он подошел к одному из больших стенных шкафов – ее шкафу – и распахнул дверцы. Внутри аккуратно висели все ее наряды, до которых никто не дотрагивался с тех пор, как она исчезла. Джулиан ни за что не хотел расставаться с ее вещами. Это значило бы, что она ушла навсегда.
3. Эддисон
– Подлить тебе чаю, дорогая? – спрашивает Джиджи, взяв керамический чайник.
– Да, спасибо.
Пододвигаю кружку, Джиджи наливает чай, а я смотрю на ее сильные пальцы с коротко остриженными, как ей положено по работе, ногтями без лака. Так и должна выглядеть рука медсестры – профессионально и уверенно. Но в остальном она вся – тепло и уют, от женственных изгибов фигуры и рыжих волос, собранных в мягкий и свободный пучок, до голубых глаз, в которых всегда горит искорка.
Сидя на их с Эдом уютной кухне, за массивным деревянным столом, я всегда чувствую себя окруженной заботой и в полной безопасности.
– Чудесный вечер был вчера, Эдди. Вы с Гэбриелом просто идеально смотритесь вместе. Мы с Эдом счастливы за вас.
Видно, как она довольна, но у меня сразу возникает то же ощущение, что и вчера вечером: какое-то тревожное трепыхание в животе, будто внутренности узлом завязываются. Я задерживаю дыхание, стараясь подавить пульсацию, и улыбаюсь Джиджи:
– Мне очень повезло.
– Только помни, что и Гэбриелу тоже повезло. Хорошо?
Вижу по ее глазам, что она угадала мои мысли. Как человек без прошлого, без семьи и с едва намеченной карьерой, я мало что могу предложить Гэбриелу. Он человек умный и успешный, пользуется популярностью и всеобщей любовью, из фантастической семьи. Его родители, Блайт и Тед Оливеры, открыли галерею в центре Филадельфии вскоре после свадьбы, то есть 32 года назад. Блайт – скульптор, Тед ведает закупками. Галерея специализируется на современном искусстве, и оба часто путешествуют в поисках новых многообещающих художников, возлагая управление повседневными делами на плечи Гэбриела и его сестры Хейли. Видно, что они – дружная семья и с удовольствием проводят время вместе, оживленно и с энтузиазмом обсуждая за обедом любые темы – от искусства до социальных мировых проблем или новостей. Для меня они как ходячее пособие по общению родителей с детьми и детей между собой. Каждый раз думаю: а какой могла быть моя собственная семья? Есть ли у меня братья или сестры? Было ли нам так же хорошо вместе, как Гэбриелу и его родным?
А потом ставлю себя на место Блайт. Как бы я отнеслась к тому, что мой сын женится на женщине без прошлого? Ни данных о рождении, ни медицинских справок. Ни малейшего понятия о том, что у нее за плечами. Я гадала бы, нет ли у нее в семье психических заболеваний, или зависимостей, или… или… Тысяча вопросов и ни единого ответа. Блайт и Тед наверняка задавались теми же вопросами. Да и как иначе?
– Эддисон!
Суровый голос Джиджи заставляет меня вздрогнуть, и я поднимаю глаза.
– Опять грузишь себя, прекрати это. Гэбриел и его семья тебя любят, это ясно как божий день. Ты чудесная женщина, добрая и заботливая, не говоря о том, что умница и красавица.
Тут она улыбнулась своим словам.
– Честное слово, хватит думать, что ты жалкая бродяжка и не заслуживаешь счастья.
– Я могу хоть целый день убеждать себя, Джиджи, но это не значит, что у меня получится, – покачала я головой. – Ты не понимаешь. Ты и не можешь понять, что значит не иметь прошлого, не знать, кто ты такая.
– Ты права, золотце. Я не могу почувствовать то же самое. Но ты не должна казнить себя. Ты не сама решила все забыть.
– Но что я сделала сама? А вдруг что-то страшное, потому и захотела забыться?
– Да не сделала ты ничего страшного. И человек не может устроить себе потерю памяти. Она случается из-за чего-то.
Джиджи вскидывает руки ладонями вверх.
– От травмы головы или еще какой-нибудь. Из-за чего-то.
Я вздыхаю и потираю лоб.
– Я уже сто раз тебя спрашивала, но ты не могла бы еще раз вспомнить тот вечер, когда Эд привез меня сюда? Я ничего необычного не сказала, не сделала?
Это бессмысленный вопрос. Даже не знаю, зачем спросила.
Сколько раз проживала я каждую деталь того вечера два года назад? Я вымокла до нитки, еле волочила ноги, хромала и чувствовала себя так, будто вот-вот упаду в обморок. Было невозможно вздохнуть, горло точно забило песком и пылью. Безумно хотелось пить, и я четко осознавала, что обязательно должна остановить кого-нибудь.
Я выбралась на дорогу и, спотыкаясь, побрела по обочине, пока не обессилела настолько, что уже не могла ни идти дальше, ни голосовать. Не знаю, много ли времени прошло, прежде чем я увидела фары грузовика. Он проехал совсем близко, и воздух со свистом вырвался из моих легких, как из сдутого шарика, и по щекам побежали слезы. А потом, о чудо, он остановился, сдал назад, доехал до меня, и дверь с пассажирской стороны открылась.
– Подвезти вас, девушка? – низкий голос, обволакивающий, как бальзам.
– Да, пожалуйста, – ответила я, дрожа.
– Залезайте, – сказал водитель, протянул руку и помог мне подняться по ступенькам в кабину.
Я захлопнула дверь и обхватила себя руками. Он внимательно разглядывал меня.
– С вами все в порядке?
Я посмотрела на свои порванные штаны, засохшую кровь на руках. Голова гудела, а когда я дотронулась рукой до лба, все тело скрутило от боли.
– В порядке. Можно мне… у вас есть вода?
Он открыл бардачок, дал мне оттуда холодную бутылку и тронул фуру с места. Первое время он ехал молча, не спуская глаз с дороги. Потом спросил:
– Куда направляетесь?
Я задумалась. Ни малейшего понятия.
– Туда, куда вы едете.
Удивленный взгляд.
– Я еду в Пенсильванию. Уже десять дней в пути.
– Пенсильвания. Годится.
За окном мелькали высокие сосны. Я повернулась к нему.
– А сейчас мы где?
– Нью-Джерси.
Он нахмурился, опять удивленно взглянул на меня и переключился обратно на дорогу.
– У вас кто-нибудь есть в Пенсильвании?
– Трудно сказать, – неловко ответила я.
– Это не мое дело, конечно, но ездить автостопом довольно-таки опасно. Вы представляете, чем это грозит? Особенно молодой женщине?
У меня в животе что-то судорожно сжалось. Не намекает ли он, что я зря подсела к нему в грузовик? Я промолчала.
Наверное, он понял, что напугал меня, потому что поднял руку:
– Не волнуйтесь. Со мной вы в безопасности. Я состою в одной организации, она помогает тем, кто попал в беду.
Он снова бросил на меня взгляд, теперь уже обеспокоенно.
– Выглядите неважно. Какая-то бледная. Я могу съехать с магистрали и отвезти вас в больницу. Мне несложно.
Живот скрутило совсем, и нахлынула паника. Не знаю, отчего меня объял такой ужас.
– Не надо, пожалуйста. Все нормально. Честно. Пожалуйста. Не останавливайтесь.
Он потер подбородок.
– Ладно. Но как только доберемся до Филадельфии, сразу покажем вас доктору.
Позже Эд рассказывал, что действовал вопреки тому, что подсказывал здравый смысл: что-то в моем голосе заставило его продолжать путь.
Я с облегчением вздохнула, прижалась головой к окну и закрыла глаза. Сон уже одолевал меня, но тут прозвучал низкий голос Эда, и я вздрогнула:
– Как вас зовут? Вы местная?
Как меня зовут? Никак. Я крепко зажмурилась и постаралась сосредоточиться, но в голове был сумбур и туман. Тогда я сделала глубокий вдох и приготовилась рассказать ему правду. Рано или поздно она все равно вышла бы наружу.
– Не знаю. Дело в том, что… – я остановилась и снова набрала воздуху. – В общем, я помню только, как шла по дороге, держась за голову, а до этого ничего не помню.
– То есть вы не помните, как поранились?
– То есть я не знаю, кто я. Я помню только то, как шла по дороге и села к вам в машину.
Эд тихонько присвистнул.
– Амнезия?
– Наверное.
У меня совсем не осталось сил на разговоры.
– Я очень устала. Вы не возражаете, если я просто отдохну немного?
– Конечно. Не хотите перебраться на спальное место? Там удобнее.
В более адекватном состоянии я бы, может, и поосторожничала, снова заподозрив угрозу, но не в такой степени измотанности: я еле держалась прямо. Извернувшись назад, я увидела за креслом большую кровать, которая так и манила вздремнуть. Эд съехал на обочину, я протиснулась туда и заползла под мягкое зеленое одеяло, пахнувшее свежей хвоей. Телу стало тепло и уютно, и остаток путешествия я проспала мертвым сном.
Когда мы добрались до дома, Эд разбудил меня.
– Эй, – сказал он, легонько ткнув меня пальцем. – Просыпайтесь. Приехали.
Я подняла голову, щурясь на ярком свету, который лился через окна мне прямо в рот, через зубы, как будто запачканные песком. Эд помог мне вылезти из кабины, и я заметила, что исчез прицеп. Я в замешательстве поглядела на Эда.
– Груз довез. Вы проспали остановку, – объяснил он, беря меня за руку. – Давайте-ка пройдем в дом и рассмотрим вас поближе.
Мы прошли по дорожке до одноэтажного белого домика в стиле кейп-код, с темно-синими ставнями и цветочными ящиками у каждого окна. По другую сторону широкого двора с массой деревьев стоял просторный гараж. Розовые и васильково-синие цветы под окнами пенились через край, и вообще дом выглядел очень гостеприимно. Не успели мы дойти до двери под маленьким навесом, как она открылась и миниатюрная женщина с копной рыжих волос протянула мне руку и произнесла:
– Заждалась вас обоих. Я Джиджи. Проходите в дом.
– Привет, дорогая, – сказал Эд, быстро обняв ее на пороге. – Вот девушка, которой нужна наша помощь.
Я сообразила, что, пока я спала, Эд позвонил жене и предупредил, что привезет домой автостопщицу, которая слегка не в себе.
Не теряя времени даром, Джиджи провела меня на кухню, безупречно чистую, и усадила. Осмотрев мою голову, она повернулась к Эду и что-то сказала, но я не расслышала, что именно.
– Надо отвезти вас в больницу, просто на всякий случай, – теперь она уже обращалась ко мне. – На поверхности ничего особенно страшного, но я не вижу, что внутри. Пусть назначат обследование, чтобы иметь полную картину.
Тут я осознала, что сильно голодна и не помню, когда в последний раз ела. Словно прочитав мои мысли, Джиджи поставила передо мной чашку чая и английскую булочку с маслом.
– Только поешьте сначала, – сказала она, легонько потрепав меня по спине. И я сразу поняла, что именно такой женщины мне в жизни не хватает, что бы это ни значило.
4. Эддисон
К сожалению, Гэбриел не поехал сегодня к матери вместе со мной, посчитав, что нам с Блайт будет удобнее провести вечер вдвоем, получше узнать друг друга и обсудить свадебные планы. Она явно старается, чтобы я чувствовала себя комфортно, но я все равно ее побаиваюсь, и за полчаса езды от дома Джиджи и Эда до Честнат-холла мое беспокойство только возрастает. На секунду притормаживаю на подъездной дорожке. Странная вещь – амнезия: ты забываешь факты, но не навыки. Я могу забыть, кто я и была ли у меня когда-нибудь машина, но буду помнить, как водить ее. Паркую «киа», глушу мотор и подхватываю с пассажирского сиденья папки, взятые по настоянию Блайт. Они набиты вырезками из свадебных журналов, которыми она меня снабдила, велев отобрать все, что мне нравится.
Я представляла себе скромную свадьбу, только для близких: Эда, Джиджи, семьи Гэбриела и, возможно, кого-то из их ближайших друзей. Но месяц назад, когда мы сказали его родителям, что хотим пожениться, дело приняло иной оборот. Мы как раз сидели у них дома, в столовой, и пили кофе после обеда. Гэбриел объявил о нашем намерении, и я увидела, как краски исчезли с лица Блайт. А Тед улыбнулся и сказал:
– Ну что ж, я подозревал, что все серьезно. Поздравляю, сын.
Взгляд в мою сторону.
– Добро пожаловать в нашу семью, Эддисон. Рад за вас обоих.
Блайт быстро взяла себя в руки и улыбнулась:
– Вы уже выбрали день?
– Мы хотим простую свадьбу. Чем скорее, тем лучше, – Гэбриел посмотрел на меня через стол. – Да, Эдди?
– Да.
– Что ж, я понимаю, вы не хотите терять время, и маленькие свадьбы – это чудесно, – сказала Блайт. – Но, может быть, мы с Эддисон обсудим это немного подробнее, прежде чем вы примете решение окончательно? Ты не возражаешь?
Она посмотрела прямо мне в глаза.
И вот я явилась к ней с этими папками, иду от машины к дому с некоторой опаской, однако надеясь, что мы договоримся о чем-то маленьком и неторжественном. Я уже у крытого входа, Блайт стоит в дверях, на ней белые брюки из струящейся ткани и бирюзовая туника. Из украшений только пара золотых колец в ушах. Она выглядит и повседневно, и элегантно, очаровывая меня изяществом и непринужденностью манер.
– Эддисон, – произносит она, широко улыбаясь, и привлекает меня к себе, обдав ароматом духов. – Проходи, моя милая.
Она выпускает меня из объятий и закрывает дверь. Я роняю одну из папок.
– Прошу прощения, – говорю я, нагнувшись и поднимая папку.
– О, замечательно, Эддисон. Ты принесла фотографии. Надеюсь, поделишься со мной идеями.
– Конечно, с удовольствием.
– Грейс поставила нам тарелку вкуснейшего песочного печенья и ромашковый чай на веранде, – говорит Блайт, показывая дорогу.
Возможно, в той жизни, которую я не помню, мне случалось бывать в таких роскошных домах, но я все равно каждый раз испытываю благоговейный трепет в семейной резиденции Гэбриела – величавом каменном здании с отдельным флигелем под гаражи. Мы с Гэбриелом встречались уже несколько месяцев, когда однажды на выходных он привез меня сюда показать дом в отсутствие родителей, и я ахнула при виде этих комнат – одна прекраснее другой. В обширной гостиной – три секции, где можно расположиться компанией, рояль и французские окна, ведущие на террасу перед бассейном. Библиотека – рай для книголюба, тихое убежище с темно-зелеными стенами, стеллажами от пола до потолка, безразмерными кожаными диванами и креслами. Но мне больше всего понравилась веранда – светлое остекленное пространство с купольным потолком, заполненное растениями и цветами, из-за чего кажется, что ты в саду. Прекрасная комната, я могла бы поселиться там навечно.
На веранде Блайт устраивается за стеклянным столиком у окна и приглашает меня сесть напротив. Я сажусь и кладу на стол свои вырезки, а перед ней уже лежит папка с буклетами и распечатками.
– Теперь давай обсудим, чего бы тебе хотелось, – говорит Блайт и снова улыбается мне.
Я смотрю на ее лицо, такое красивое и на удивление лишенное морщин.
– Я решила… – начинаю я и сама себя перебиваю, – то есть мы с Гэбриелом решили, что хотим что-нибудь скромное, без затей. Мы даже подумали, что неплохая идея – провести брачную церемонию в галерее, а потом пообедать в ресторане или здесь, у вас дома. Только семья и кое-кто из друзей.
Я пытаюсь угадать мысли Блайт, но ее лицо невозмутимо.
– Понятно, – произносит она.
Я поспешно продолжаю:
– Мы надеялись пожениться где-нибудь в ноябре. Вряд ли организация свадьбы займет много времени.
Блайт неторопливо разливает чай и подает мне чашку на блюдце. Я с благодарностью беру печенье с белой тарелки, которую протягивает мне Блайт, но замечаю, что сама она к нему не притрагивается. Она отпивает чай, секунду медлит с чашкой в руках, затем ставит ее на место. Наклонившись через стол, она берет мою руку в свои.
– Я понимаю, ты не хочешь ничего лишнего, и не подумай, что я старомодна, но не могла бы ты меня выслушать?
– Конечно.
Она убирает руки и делает еще один глоток чая.
– Во-первых, я хочу, чтобы ты знала: я вижу, как счастлив с тобой Гэбриел, и рада этому. Найти любовь – такое событие, которое стоит отметить, и вряд ли я преувеличу, если скажу, что мне бы очень хотелось поделиться счастьем сына и его серьезным решением со всеми родными и друзьями. Я хочу, чтобы все они познакомились с тобой, Эддисон, и присутствовали в важный для тебя и Гэбриела день. Понимаешь ли ты это?
– Думаю, да, – говорю я, уже чувствуя, что ситуация выходит из-под контроля.
– Это важное событие в вашей жизни, и его нельзя проскочить впопыхах. У нас достаточно средств, чтобы подарить тебе чудесную свадьбу, как полагается. Мы с тобой и Хейли выберем свадебное платье, это будет такое развлечение! Если хочешь, мы могли бы провести церемонию и прием в загородном клубе. Но если тебе интересно посмотреть другие варианты, пожалуйста. Мы сделаем все, что ты хочешь.
Блайт берет папку и передает мне.
– Вот, я подобрала для тебя. Это информация о разных местах, о флористах, фотографах и так далее. Вы с Гэбриелом можете изучить все это дома. Я договорюсь о встрече с Филиппой Морган, посмотрим свадебные платья. Если хочешь, даже в Нью-Йорк съездим.
У меня голова идет кругом от ее планов. Звучит устрашающе: платья, примерки, меню, списки гостей, да еще стоять и произносить клятвы друг другу перед кучей народа. Я засовываю буклеты в свою папку.
– Я покажу Гэбриелу и спрошу, что он об этом думает.
Теперь ее лицо выражает решительность.
– Гэбриел сделает все, чего тебе захочется.
Стало быть, выбор за мной. Если я буду перечить, то замужняя жизнь начнется с жирного минуса напротив моего имени.
– Вы правы, Блайт. Мы просмотрим брошюры и выберем место. С этого и начнем, – тут я делаю паузу. – Сейчас почти середина сентября. Как вы думаете, получится организовать все к ноябрю?
– О нет, милая. Мероприятия такого масштаба требуют долгой и тщательной подготовки.
Она наклоняется ко мне.
– Но в следующем году в это же самое время вы будете танцевать свой первый супружеский танец.
Добравшись до машины, я первым делом звоню Хейли, которая, к счастью, сразу берет трубку.
– Привет, это я. Только что попрощалась с твоей мамой.
– И как прошло? – спрашивает она.
– Не так, как я надеялась. Я пришла с мыслью, что она согласится на скромную свадьбу, а в итоге сама согласилась на фурор года.
Слышу смешок Хейли.
– Так я и думала. Очень люблю маму, но если уж она что решила, то разубеждать бесполезно.
И уже серьезным голосом:
– Понимаю, тебе не хочется быть в центре внимания целой орды их друзей, но, с другой стороны, вы с Гэбриелом наверняка будете так сосредоточены друг на друге, что перестанете обращать внимание на остальных.
– Может быть, не знаю. Но всю эту махину придется готовить целый год.
– Хм. Об этом я не подумала. Но я уверена, время пролетит быстро. И я тебе точно говорю, это будет незабываемый день, и ты останешься совершенно довольна. Понадобится помощь – я всегда рядом, ты же знаешь.
– Да. Спасибо, Хейли. Конечно, ты права, – говорю я, хотя все еще сомневаюсь. – Я позвоню тебе завтра. Спокойной ночи.
– Спокойной ночи, сестрица, – отвечает она и вешает трубку.
Дома я иду в спальню переодеться в уютный спортивный костюм вместо льняных брюк и шелковой блузки. Со вздохом сажусь просматривать папку Блайт. Открываю и вижу разделители, на которых ее аккуратным почерком выведено: «ПОДАРКИ ПОДРУЖКАМ НЕВЕСТЫ И ШАФЕРУ», «МУЗЫКА», «СУВЕНИРЫ ГОСТЯМ», «ЦВЕТЫ», «ПРИГЛАШЕНИЯ», «ФОТОГРАФЫ», «МЕСТА». Она продумала все. Листая первый блок, я с тяжелым чувством осознаю, что единственная женщина, с которой я дружна настолько, чтобы пригласить в подружки невесты, – это Хейли. За два года в Филадельфии я так и не завела друзей, кроме Гэбриела и его семьи.
Первый буклет – «Тиффани»: великолепные браслеты, ожерелья, серьги, подвески, самая низкая цена – 300 долларов. Мне не по карману, я не зарабатываю столько в фотомагазине. Хотя Блайт и Тед и предлагают покрыть все расходы, эту часть я хотела бы оплатить сама. Есть буклеты из других магазинов, о большинстве которых я даже никогда не слышала. В последнем красуются фигурки «Ладро»: фарфоровые женихи, невесты и подружки невесты.
Я переворачиваю буклет, с другой стороны вижу картинку: две девочки сидят на скамейке, одна обнимает другую за плечи. В голове вспыхивает воспоминание, и буклет выпадает из моей дрожащей руки. Я сижу в темной комнате, вокруг могу различить только тени. Обнимаю за плечи кого-то, кто сидит рядом, и эти плечи трясутся.
– Тсс, он тебя услышит, – шепчу я, чтобы она замолчала.
– Не делай этого, – шепчет она в ответ. – Ты не сможешь.
Я отпускаю ее и шарю под матрасом, пока рука не нащупывает что-то твердое. Ствол ружья. Я крепко сжимаю его и слышу другой голос, исходящий от кого-то еще:
– Убей его, ты должна его убить.
Звонок телефона возвращает меня обратно в реальность. Я ловлю ртом воздух, откидываю прядь со взмокшего лба. Оглушенная, с трудом встаю и беру телефон с кухонной стойки. На экране имя Гэбриела. Выдыхаю и отклоняю вызов. Не могу говорить с ним прямо сейчас. Закрываю глаза, пытаясь вернуть воспоминание, но безрезультатно. Единственное, что осталось, – ярость такой силы, что, прежде чем осознать свои действия, я со всего размаху швыряю телефон в стену и, даже не глядя, знаю, что дисплей разбит вдребезги.
5. Джулиан
Джулиан поставил перед Валентиной тарелку с сахарным печеньем. От одного отломил кусочек и сунул себе в рот. Пек по рецепту Кассандры, но получилось не то. Да и все теперь было не так. Вздохнув, он взял стакан с минералкой и облокотился на кухонную стойку.
– Спасибо, пап, – пробормотала Валентина с полным ртом.
– Наконец-то дождь кончился, – сказал он. – Что бы нам такого придумать?
Валентина посмотрела на него, широко раскрыв глаза.
– А пойдем в «Америкэн Гёл», где куклы? Ну пожалуйста.
Отец снисходительно улыбнулся и кивнул. Конечно, он баловал дочь, но она такой славный ребенок и столько пережила – Джулиан был готов на что угодно, лишь бы она была счастлива.
– Ты уже знаешь, какую куклу хочешь?
Она торжественно кивнула.
– Я хочу куклу с зелеными глазами, как у меня и мамы. И темными волосами, как наши. Так я маму точно не забуду.
Ему пришлось собрать волю в кулак, чтобы не показать, какую боль причинили ему эти слова. Он протянул руки, Валентина подбежала и крепко обняла его. Когда она разжала объятия, он легонько взял ее за подбородок и посмотрел ей в глаза.
– Ты не забудешь маму, солнышко. Обещаю. Ведь мы каждый вечер смотрим на ее фотографию, перед тем как о ней помолиться.
У Валентины задрожала нижняя губа.
– Почему она ушла? Не любит нас больше?
Это уже что-то новое. Они много раз говорили об исчезновении Кассандры, но Валентина была очень умной девочкой для своих семи лет и чем старше становилась, тем больше задавала вопросов.
– Конечно, любит. Она пытается вернуться. Надо только запастись терпением и ждать.
Валентина нахмурилась.
– Не хочу ждать. Так нечестно.
Джулиан еще раньше заметил, что ее обычно радужное настроение в последнее время изменилось: она все чаще капризничала, даже скандалила иногда. Он сжал ее руку.
– Понимаю, моя принцесса.
Он спрашивал себя, правильно это или нет – поддерживать в ней надежду. Чтобы поиски продолжались, он все еще платил каждый месяц внушительную сумму детективу. Но он не мог поверить и никогда не поверит в то, что Кассандра мертва. Если бы она покинула этот мир, внутреннее чутье подсказало бы ему это. И он бы не поверил без доказательств. Где-то она существует, и когда-нибудь он вернет ее домой. В этом он был уверен.
* * *
В тот вечер, уложив дочку спать, Джулиан подошел к туалетному столику Кассандры, выдвинул ящик и вынул кожаный дневник, который нашел после ее ухода. Подробная хроника их совместной жизни словно приближала его к Кассандре, чтение умиротворяло, как если бы она еще была рядом. Он уселся в глубокое кресло у кровати и открыл дневник на первой странице, уже не раз перечитанной.
Джулиан сделал мне предложение! Пригласил меня пообедать в «Рикардс», заказал бутылку их самого дорогого шампанского. Я тотчас увидела, что на дне хрустального бокала блестит бриллиант. Кольцо подходит мне совершенно, конечно, как и сам Джулиан. Кажется, жизнь наконец-то повернула в правильное русло. Последние месяцы он был моей защитой и опорой, но я и мечтать не могла, что он чувствует ко мне то же, что я к нему. Наконец-то у меня будет собственная семья. Мы заговорили о детях, и он сказал, что хочет их так же сильно, как я. Пора мне распрощаться с мучительным прошлым и обратить взгляд в прекрасное будущее.
В груди защемило, он вздохнул и закрыл дневник. Как она была красива в тот вечер! В течение нескольких недель он до мельчайших подробностей планировал, как будет делать предложение. Ответ он наперед не знал, но все понял по ее взгляду, когда она заметила кольцо. И, в отличие от многих знакомых пар, они не охладели друг к другу с годами, наоборот, их любовь стала крепче.
Он встал, вышел из комнаты и приблизился к детской. Осторожно приоткрыв дверь, он проверил, спит ли Валентина. Своими черными как смоль волосами, которые веером лежали на подушке, и безупречной фарфоровой кожей она даже во сне была поразительно похожа на Кассандру. Это сходство было ему и утешением, и проклятием. Он тихо шагнул вперед и остановился у кровати, глядя на Валентину.
– Не волнуйся, радость моя. Я верну ее. Все закончится хорошо, обещаю.
6. Блайт
Блайт смотрела на сына, сидевшего по другую сторону стола, и ее переполняла всепоглощающая любовь к нему. Он пришел к ней обедать, как всегда по воскресеньям. Еще когда Гэбриел и Хейли были маленькие, Тед и Блайт договорились, что воскресенья – это святое. В остальные дни они могли бегать как заведенные – работа, спорт, другие занятия, но воскресенье обязательно посвящали семье. Утром – церковная служба, потом бранч в клубе, вечером – домашний обед, который дети, когда подросли, помогали готовить. Но в тот день удовлетворение от того, что за столом собрались самые любимые люди на свете, омрачалось неотвязной тревогой.
Блайт перевела взгляд на Эддисон и почувствовала, как в ней пробуждается привычный боевой дух. Эддисон и Гэбриел, несомненно, очень любят друг друга. Он влюбился по уши и сразу, а она, трудно отрицать, казалась доброй и заботливой. К тому же это очень красивая женщина: бледная кожа, глаза как сверкающие изумруды – полная противоположность белокурой и голубоглазой Дарси, с которой у Гэбриела были серьезные отношения, пока он не встретил Эддисон.
Остальных членов семьи, похоже, не смущал тот факт, что прошлое Эддисон целиком окутано тайной. Хейли обожала ее и называла «сестра, которой у меня никогда не было». Теда как будто тоже не беспокоило, что сын женится на женщине, которая сама знает себя не лучше, чем остальные. Но Тед вообще всех любил. Да и Блайт невеста сына не то чтобы не нравилась. В конце концов, как напомнил ей Гэбриел, Эддисон не виновата, что у нее амнезия.
Блайт помнила, с каким выражением лица он пришел и сказал ей, что открыл новый талант: таким, будто нашел бездомную собаку или потерявшегося котенка. Он без остановки говорил о прекрасной и талантливой молодой женщине, которую спасли добрые люди, и Блайт сразу поняла – дело пропащее. Если бы это Хейли привела Эддисон в дом, размышляла Блайт, она с радостью приняла бы ее как названую дочь. Больше всего ее тревожило, что однажды Эддисон вспомнит, кто она, и вернется в свою прежнюю жизнь. Насколько они знали, замужем она уже побывала. И у Блайт зародилось зловещее предчувствие, что Эддисон разобьет ее сыну сердце.
– Мама, ты меня слушаешь?
– Что? – спросила она, застигнутая врасплох.
– Мы с Эдди пойдем на «Красавицу» в следующий четверг, ну этот мюзикл Кэрол Кинг. Вы с папой не хотите присоединиться? Можем где-нибудь пообедать сначала.
– Звучит заманчиво. Как думаешь, Тед?
Блайт оставалось переделать уйму дел, в субботу намечалась вечеринка по случаю дня рождения Теда, но она все равно была благодарна за приглашение и ничем не хотела обидеть Эддисон. Она догадывалась, что идея взять их с Тедом в театр принадлежала именно Эддисон. Блайт не то чтобы ждала этого, но когда Гэбриел встречался с Дарси, они все время ходили вдвоем в театр, и ему редко приходило в голову пригласить родителей. А с тех пор как на сцене появилась Эддисон, он стал проводить с семьей гораздо больше времени. Блайт хотелось верить, что Эддисон страстно желает быть частью семьи, но порой она невольно задавалась циничным вопросом, не втирается ли эта женщина к ним в доверие. Блайт сама ненавидела подобные мысли, но мать привила ей осторожность, необходимую при их богатстве.
Тед улыбнулся.
– Конечно, отличная идея.
– Я очень рада, что вы пойдете с нами, – сказала Эддисон, тепло улыбнувшись.
Когда они кончили обедать, Эддисон вскочила и принялась собирать тарелки. Блайт подняла руку.
– Не нужно, милая. Грейс все сделает.
Она постаралась произнести это без досады. Эддисон обедала у них не первый раз, и Блайт раздражало, что приходится все время напоминать о наличии прислуги. Зачем она так настойчиво убирает свою тарелку, что это – маленький бунт против их образа жизни?
– Простите, – сказала Эддисон, покраснев. – Наверное, у меня была такая привычка. Хотела бы я это знать.
Гэбриел быстро взглянул на мать, и она подавила вздох.
– Понимаю. Я не хотела ставить тебя в неловкое положение. Давайте выпьем кофе в гостиной.
Гэбриел одобрительно кивнул, и Блайт снова подумала, насколько все непросто. Вырази она малейшее сомнение в его привязанности к Эддисон, это лишь усилит его упорство. У него золотое сердце, но воля железная – если он свернет с пути, то исключительно по своему выбору.
Тем не менее защитный инстинкт обеспечил Блайт перевес. Гэбриел и Эддисон согласились на помолвку длиною в год, чтобы организовать свадьбу как следует. Значит, у нее есть целый год, чтобы выяснить все, что нужно, об Эддисон, или как там ее зовут на самом деле. С этой целью Блайт уже записалась на прием к детективу. Какой бы милой и обаятельной ни казалась Эддисон, Блайт просто не позволит ей войти в семью, пока не узнает, кто она на самом деле.
7. Эддисон
Мы притормаживаем у дома Оливеров, и меня снова поражает его величественность. Гэбриел паркует свой «ленд ровер», тут же лакей открывает дверцу со стороны пассажира, занимает место Гэбриела за рулем и отгоняет машину. Сегодня шестьдесят лет Теду, и Блайт устраивает в его честь грандиозное застолье с более чем сотней гостей. Никак не могу привыкнуть к тому, какой у них широкий круг знакомств и как часто бывают приемы. Гэбриел тоже общителен и любит проводить время в большой компании, и меня, при моей склонности к общению наедине, это беспокоит.
Едва переступив порог, я вижу Дарси. Они с Блайт сидят у обеденного стола и разговаривают. Дарси очень красива сегодня: платье-комбинация с цветочным узором, высокие плетеные сандалии, белокурые волосы не собраны у шеи, как обычно, а распущены. Всегда удивляюсь, насколько уверенной в себе и в своем месте в мире выглядит Дарси. Она общается непринужденно и с удовольствием, и в этом источник ее обаяния.
Особенно это касается общения с моей будущей свекровью. Они склонились друг к другу и разговаривают с видимым интересом и оживлением. Злюсь на себя за то, что их взаимоотношения вызывают у меня досаду. Знаю, родители Гэбриела надеялись и ожидали, что они с Дарси в один прекрасный день поженятся. Вот его мать поднимает голову и видит нас, улыбается, машет рукой, и я чувствую, как у меня сжимается горло.
– Опаздываешь, мой милый. Зачем покупали новые часы, раз ты ими не пользуешься? – дразнит она Гэбриела и целует его в щеку.
Затем берет за руки меня:
– Я так рада тебя видеть, Эддисон. Выглядишь просто чудесно.
Блайт всегда внимательна и добра ко мне; впрочем, она радушна ко всем.
– Спасибо, – отвечаю я, улыбаясь как можно приветливее, и поворачиваюсь к Дарси. – Привет, Дарси!
– Гэбриел, Эддисон, привет! – говорит Дарси с легким кивком.
Она явно испытывает неловкость, но любезна. Ей с детства привили хорошие манеры, и это чувствуется. Все-таки интересно, ненавидит ли она меня. Когда мы с Гэбриелом познакомились, они с Дарси встречались. Позже он сказал мне, что порвал с ней еще до нашего первого свидания. Да, он настолько порядочен. И все же она его еще любит. Вижу это по тому, как она на него смотрит: улыбка бледнеет, а в глазах появляется печаль.
– Рад, что ты пришла чествовать папу, – говорит Гэбриел.
Неловкое молчание, которое, слава богу, быстро нарушает Блайт:
– Дарси как раз рассказала мне чудесную новость, – она обнимает Дарси за плечи и притягивает к себе. – На следующей неделе у нее второе прослушивание с Филадельфийским оркестром!
Гэбриел восхищенно улыбается.
– Дарси, потрясающе! Вот это да! В каком качестве?
– Вторая скрипка. Несколько недель назад было прослушивание перед комиссией, а вчера они позвонили и пригласили прийти снова.
– Надо быть ненормальными, чтобы тебя не выбрать, – искренне говорит Гэбриел. – Ты шла к этому все время, сколько я тебя знаю.
Ее лицо светлеет.
– Помнишь, какие мы устраивали представления, когда были маленькие? Я играла, а ты пел. Бедные наши родители, мы заставляли их часами сидеть и слушать.
Блайт смеется.
– Я уже и забыла. У тебя и тогда хорошо получалось.
Она поворачивается к Гэбриелу.
– Не обижайся, но я рада, что ты не стал делать певческую карьеру.
Гэбриел отвечает матери недовольным взглядом.
– Ну спасибо. Раз так, буду петь «С днем рожденья» как можно громче.
Все смеются, а я стою с застывшей улыбкой, стараясь не показать, насколько лишней себя чувствую. Осознает ли Дарси, как ей повезло, что она с детства знала, чем хочет заниматься в жизни? Она такой талантливый и опытный музыкант, что, хотя ее основной инструмент – скрипка, великолепно играет и на фортепиано. Мне вообще кажется, Дарси удается абсолютно все: теннис, плавание под парусом, верховая езда – да что угодно.
А мне удается фотография, наблюдение за другими. Может, потому, что я больше смотрю, чем участвую? Меня снова одолевают сомнения и острое желание убежать. Но сколько можно убегать. Джиджи не устает напоминать мне, что со временем я накоплю воспоминания. Пройдет десять лет, двадцать. У меня снова будет прошлое, и за это стоит побороться. Надо смириться с тем, что Дарси помнит всю свою жизнь и во всех ее воспоминаниях присутствует Гэбриел. Что бы я себе ни говорила, какая-то часть меня все время ждет, что он опомнится и скажет, что возвращается к Дарси, что со мной он был то ли ради разнообразия, то ли в благотворительных целях. Я с трудом глотаю ком в горле и присоединяюсь к поздравлениям в адрес Дарси, гоня от себя навязчивые мысли.
– Спасибо, – произносит она и уходит, извинившись.
Блайт, наверное, заметила мое смущение и смотрит на меня ободряюще, но Гэбриел ничего не замечает.
– Пойдем, возьмем что-нибудь выпить.
Он протягивает мне руку, и мы проходим дальше в комнату, посылая приветственные кивки в море друзей, стоящих небольшими группами. Ко мне приближается пара, старые школьные друзья Гэбриела, и мы обмениваемся дежурными фразами. Однако я слушаю вполуха, оглядывая комнату в поисках Дарси. У меня внутри все сжимается, когда я вижу, как она подходит к Теду и тот по-медвежьи стискивает ее в объятиях. Она вручает ему маленькую коробочку в обертке, и я снова вспоминаю о том, что у нее с семейством Оливеров долгая общая история. Гэбриел следит за моим взглядом и кладет мне руку на плечо.
– Все в порядке?
Я киваю, закусив губу.
– Я тебя люблю, – шепчет он мне на ухо.
«За что?» – хочу спросить я, но вместо этого улыбаюсь и говорю, что тоже люблю его.
8. Джулиан
Джулиан повесил трубку и тяжело вздохнул. Очередной ложный след, сказал детектив. У Джулиана в голове не укладывалось, как можно пропасть бесследно. Конечно, после ее исчезновения он прочесал все местные больницы, и больницы в окрестных районах тоже, но безуспешно. Установил гугл-оповещения по ключевым словам, связанным с пропавшими женщинами и неопознанными лицами, но все результаты вели в тупик. Как можно исчезнуть в наш век, когда камеры наблюдения положили конец анонимности, а банкоматы мгновенно отмечают твое местонахождение? Хотя тут тоже загвоздка: банковская карта, права и кредитки Кассандры остались в кошельке «Эрмес», а тот – в сумочке «Шанель», которая так и лежала наверху, в шкафу в спальне. А паспорт – в кожаном футляре в верхнем ящике комода. Деньги на ее счетах были в целости и сохранности, как и тысяча долларов наличными, которую Джулиан держал в доме на всякий случай.
Он взял бокал и поболтал темно-красную жидкость, потом отпил глоток и представил, что Кассандра сидит напротив, как это бывало по вечерам, когда Валентина уже спала. Тихими вечерними часами они наперебой обсуждали случившееся за день. Даже теперь, после ухода Кассандры, он каждый вечер перед сном выпивал бокал вина в одиночестве. И каждый вечер воображал, что она снова сидит напротив, ее глаза сияют счастьем, а улыбка предназначена ему одному.
Сегодня, допив вино и проверив, спит ли Валентина, Джулиан прошел к себе и сразу почувствовал, как его манит дневник Кассандры. Он взял его и уселся в глубокое кресло.
Свадьбу мы сыграем скромно. Самые близкие друзья Джулиана и его отец, конечно. Я потеряла связь почти со всеми коллегами, но с Марион общаюсь по-прежнему, она и будет подружкой невесты. Волнуюсь перед встречей с отцом Джулиана. Он какой-то знаменитый врач, написал массу книг. Как я понимаю, имя Гранта Хантера в медицинских кругах очень известно. Раньше он преподавал в Гарварде, но сейчас живет в Аризоне, потому что тамошний климат полезен при его артрите. Боюсь, он сочтет меня малообразованной, особенно по сравнению с сыном. Я пошла работать сразу после школы. Всегда думала, что рано или поздно продолжу учиться и, может быть, получу степень по дизайну и моде. Но этого так и не произошло. А теперь мне двадцать семь, я разведена и собираюсь выйти замуж за единственного человека на свете, который, кажется, меня понимает. Остается надеяться, я произведу на его отца хорошее впечатление. Джулиан говорит, мне не стоит волноваться, он меня любит и ничто не заставит его перемениться. Но я слышу, как меняется его голос, когда он говорит с отцом по телефону. Это напряженный, вежливый тон, и он крепко сжимает
трубку. После таких звонков он часами на взводе, и только бокал-другой вина и мои разговоры возвращают ему хорошее расположение духа.
Джулиан захлопнул дневник и с закрытыми глазами откинулся назад. Он уже читал эти строки, но они до сих пор бередили ему душу. Теперь он понимал, что Кассандра видела гораздо больше, чем казалось со стороны. Он и не думал, что ей ясно, как сильно его расстраивает отец. Это был человек суровый, замкнутый и бесстрастный. Джулиану казалось, он никогда не сможет жить по его жестким стандартам. Даже поступление в Стэнфорд было встречено словами: «Кому нужна атмосфера расслабленности, тому, конечно, дорога не в Кембридж, а в Пало-Альто». Джулиан так и не понял, рассердился ли отец оттого, что сын выбрал другую альма-матер, или действительно считал, что Гарвард лучше. Ему же хотелось уехать как можно дальше от Бостона. Единственное, что сподвигло его вернуться и поступить в ординатуру Массачусетской больницы, был переезд отца в Аризону.
Кассандра не зря беспокоилась насчет того, как отец ее примет. Он даже не пытался скрыть недовольство выбором сына, и это ее страшно огорчило. Джулиан чего только не сделал, стараясь успокоить ее и убедить, что мнение Гранта для него не имеет значения. Как ни смешно, в конце концов Грант полюбил-таки невестку, особенно после того, как она принесла ему внучку.
9. Эддисон
Меня будит шум льющейся воды в душе. Неуклюже переворачиваюсь, чтобы взглянуть на часы, которые Гэбриел оставил на своем ночном столике. Шесть утра. Почему так рано, сегодня же суббота? Галерея откроется только в одиннадцать, и в выходные он обычно отсыпается. Шум воды умолкает, и через минуту Гэбриел выходит из ванной с полотенцем вокруг бедер. Он приближается к кровати и наклоняется поцеловать меня, на груди еще блестят капли воды. Я приподнимаюсь, обнимаю его за шею и торс и со смехом тяну обратно в постель.
– Ты почему так рано встал? – спрашиваю я, уткнувшись носом ему в ухо.
– Не спится.
Он долго целует меня в губы, обвивает рукой мою талию и прижимает к себе.
– Хотя, если подумать, вернусь-ка я в кровать.
Мы занимаемся любовью, я наслаждаюсь слиянием наших тел, он высок, силен и атлетичен, и в его руках я чувствую заботу и защиту. Потом мы просто лежим, переплетясь друг с другом, и он понемногу засыпает. В такие минуты мне спокойно и наконец-то не одиноко – то, о чем еще полгода назад я и мечтать не могла. День, когда Гэбриел вошел в фотомагазин «Экспозиция», где я работаю, изменил все. Было что-то привлекательное в том, как непринужденно он прохаживался по магазину и разглядывал оборудование, а может быть, в открытой и теплой улыбке, с которой он подошел к прилавку.
– Здравствуйте, – сказал он.
– Добрый день. Чем я могу вам помочь?
– Хочу купить новый фотоаппарат. Беззеркалку.
– Пойдемте покажу.
Он изучил несколько моделей с футляром и выбрал Sony A7. По дороге к кассе я спросила, для чего он собирается использовать камеру. Я редко вступаю в разговоры с посетителями, но в Гэбриеле было нечто располагающее к беседе.
– Вообще-то мне нужно фотографировать произведения искусства. Я управляю семейной галереей, пообещал потенциальному покупателю из Калифорнии снять одну картину, а старая камера не справляется.
– Ясно, – сказала я. – А что за галерея?
– «Оливер» на Второй улице. Может, вы слышали.
– Была там. У вас есть замечательные вещи.
Тогда он посмотрел прямо на меня, и я заметила, какое у него красивое лицо – темно-карие глаза и полные губы. Почувствовав, как кровь приливает к лицу, я опустила глаза на терминал для карточек.
– Наверное, меня не было в тот день, когда вы заходили, – сказал он. – Я бы вас точно запомнил.
Я пожала плечами и ответила ему равнодушным взглядом, от волнения не в силах говорить.
– Вы фотограф? – спросил он.
К своему ужасу, я снова залилась краской.
– Не совсем. В смысле не профессионал. Просто люблю фотографировать. Вот, например, мои фото.
Я показала на серию пейзажей на стене.
Гэбриел подошел к ним и некоторое время внимательно рассматривал каждое, потом повернулся ко мне.
– Поразительно, какие вещи вы улавливаете.
– Они все о начале чего-то. О перемещении с места на место. Вот что я вижу в объектив.
Он посмотрел на меня долгим взглядом, что-то в выражении его лица переменилось.
– Вы сегодня заняты в обед, мисс… как ваше имя?
– Эддисон. Эддисон Хоуп. Я не занята в обед.
Так все началось, и, не буду лгать, первое время мне было до смерти страшно. После приезда в Филадельфию я не встречалась ни с кем. Что мне говорить о себе? Что я женщина без прошлого, которой не известно ничего ни о себе самой, ни о родных? Гэбриел наверняка решит, что я какая-нибудь психопатка, и тут же сбежит. Но все получилось совсем не так. В тот день, после обеда, в течение которого мне удавалось обходить личные вопросы, мы договорились поужинать в субботу, и я поняла, что тогда придется все рассказать.
Он повел меня в аутентичный французский ресторан с мягким освещением и маленькими столиками. Свечи, вино, красивый мужчина напротив – все обещало самый романтичный ужин в моей жизни, хотя я подумала, что сравнивать мне, по сути, не с чем.
Наш разговор в тот вечер я помню почти слово в слово. Когда я сказала ему, что помню свою жизнь только за последние два года, он заметно растерялся.
– Не уверен, что верно понял вас. Вы не знаете, кто вы такая?
– Именно.
– А имя? Вы же помните свое имя.
– Нет. Мм… имя я придумала, – соврала я. – Эддисон Хоуп.
– Мне нравится. Особенно фамилия. Вы терпите лишения, но у вас есть надежда[2 - Хоуп (англ. hope) значит «надежда».].
Он потянулся через стол и на секунду сжал мне руку. Это было сильное рукопожатие, дающее чувство безопасности.
– Есть. Но это не так просто. Иногда накатывает такое одиночество, будто у меня никого нет в этом мире. Я пытаюсь представить, каково это – иметь отца и мать, братьев и сестер, жить в семье. Потом думаю, что, может быть, где-то у меня есть родные, и они гадают, где я и что со мной произошло.
– Уверен, когда-нибудь вы это выясните. Трудно вообразить, каково вам приходится, но вы настоящая – вот здесь, – Гэбриел прижал руку к сердцу и наклонился ближе. – Я знаю, вы хороший человек. Это сразу видно.
– Почему вы так думаете?
– Нутром чую. И знаете, что еще? Я думаю, нам с вами суждено было встретиться.
Я вскинула брови.
Он снова взял меня за руку.
– Меня потянуло к вам, как только я вошел в магазин. Обычно я хожу в другой, но его как раз ограбили накануне ночью, и они закрылись. Я не случайно к вам забрел. Это было предначертано.
Я зажмурилась и начала тереть себе виски. В голове роились тысячи разных мыслей, и я уже боялась, как бы она не лопнула. Что происходит? Я остановила себя и попыталась мыслить трезво.
– Вы ничего обо мне не знаете – ни из какой я семьи, ни что делала в прошлом. Я же могу оказаться кем угодно. Преступницей, например. Не уверена, что вы захотите разбираться. Это и мне тяжело.
– Не имеет значения. Важно, кто вы сейчас. А сейчас вы прекрасная, умная, милая женщина. Не бойтесь меня. Давайте я буду тем, кто у вас есть в этом мире.
И я сдалась ему и головокружительному роману. С того дня мы почти все время проводили вместе. Он снимал квартиру в отреставрированном здании XIX века в Фиштауне, и когда я поехала туда в первый раз, то очень удивлялась необычному названию района[3 - Fishtown (англ.) – Рыбный район.]. Гэбриел объяснил, что название дано в честь первопоселенцев-рыбаков. Скоро я изучила эти яркие богемные кварталы: сплошные бистро и знаменитые рестораны, места, где можно наслаждаться музыкой или живописью. Мы стали проводить у него дома все больше времени, и я оценила его такт: он понимал, мне нужно время, чтобы принять происходящее. О сексе поначалу и думать было страшно. Соображу ли я вообще, что нужно делать? А шрамы, ведь я больше не смогу их прятать? Но Гэбриел был терпелив и деликатен, и когда это случилось в первый раз, мои страхи как рукой сняло. Все было так естественно, и я чувствовала себя оберегаемой и желанной.
После помолвки он предложил мне переехать к нему, но я не смогла, хотя часто ночевала у него, вместо того чтобы возвращаться к Эду и Джиджи. Мне нравилось его уютное жилище, теплый красный кирпич и деревянные балки под потолком, но я была не готова расстаться с собственным домом и назваными родителями, которые столько для меня значили. Другого дома я не знала, и они были моей единственной защитой. Теперь я благодарна Блайт за то, что она отодвинула свадьбу на год, еще и по этой причине. У меня будет время привыкнуть, подготовить себя к тому, чтобы жить с Гэбриелом, проводить вместе дни и ночи. Довериться ему настолько, чтобы не стесняться своих криков, когда снятся кошмары про кровь и трупы.
Кошмары ли это или воспоминания? Я стараюсь думать, что все кончится хорошо, но в глубине души таится вечный страх: что я оставила там, в прошлой жизни? Это как переходить мост, забыв, что осталось за спиной. А если я вспомню, от чего бежала?
10. Блайт
Блайт надела жемчужные серьги-гвоздики и оглядела себя в зеркале туалетного столика. Тонкие морщинки в уголках глаз и одна небольшая между бровей, предвестники старения, стали чуть заметнее, чем в прошлом году. Еще несколько лет, и к ней прилипнет избитая фраза: «Видно, она была чудо как хороша в молодости». Многие ее подруги кололи себе ботокс и филлеры и были довольны, но Блайт этим не интересовалась. Обладая прекрасной кожей от природы, в макияже она довольствовалась каплей автозагара, прозрачно-розовым блеском для губ и, по особым случаям, тушью. Во всем ее облике читалась какая-то легкость: свободная одежда из натуральных тканей, распущенные волнистые волосы без следов укладки, подтянутость и грация в движениях. Иными словами, перед вами была женщина, которая чувствует себя свободно, и вы чувствовали себя свободно в ее компании. «Мне всегда страшно нравилось это качество», – говорил Тед.
Блайт взглянула на часы – до выхода оставалось несколько минут.
– Ты скоро, дорогая? – позвала она Хейли, которая ночевала у них дома и сейчас одевалась наверху.
– Иду, – отозвалась дочь.
В десять часов им предстояло встретиться с Эддисон в «Шанталь Морган Кутюр». Когда Блайт предложила выбраться туда, Эддисон сначала запротестовала. Ей не хотелось тратить массу денег на свадебный наряд, который пригодится только однажды. Зато коллега надоумила ее обратиться в прокат одежды. Нельзя сказать, что Блайт претила бережливость; она знала, что многие молодые женщины охотно берут наряды напрокат. Почему нет. Но свадебное платье – особый случай, и она готова купить Эддисон любое, какое ей понравится, только никаких прокатов.
По ступенькам вприпрыжку спустилась Хейли, чьи короткие светлые волосы еще не вполне просохли. Она была высокой и стройной, как мать, и надела темно-синий комбинезон, из-за чего казалась еще выше.
Блайт взяла сумку со столика в холле и направилась к двери.
– Пойдем, не хочу опаздывать.
– Я сгораю от нетерпения, – Хейли села в машину и пристегнулась. – Интересно, какое платье она выберет?
– Хотела бы я, чтобы у Эддисон была хоть четверть твоего энтузиазма, – сказала Блайт, тронув машину с места.
Хейли посмотрела на мать.
– Эддисон не слишком явно показывает свои чувства, мама, ты же знаешь. Это не значит, что ей все равно.
– Боюсь, мне трудно ее понять. Предполагается, что это один из счастливейших периодов в жизни молодой женщины. Она должна сиять от удовольствия. Дарси сияла бы, – сказала Блайт, не отрывая взгляда от дороги.
– Мам, – произнесла Хейли с упреком, – перестань. Гэбриел не женится на Дарси. Он любит Эддисон. Не понимаю, что тебя так мучает.
Блайт крепче сжала руль, но не ответила. Хейли права насчет Эддисон. Может, у нее и нет жизнерадостности Дарси, но откуда ей взяться, учитывая все, что она выстрадала. Если быть честной, нужно признать, что Эддисон обладает большой внутренней силой и даже мужеством, которые заслуживают восхищения. Сравнивать ее с Дарси несправедливо.
– А платье подружки невесты вы с Эддисон не обсуждали? – сменила тему Блайт.
– Она только сказала выбрать что-нибудь такое, что мне захочется надеть снова. Не какую-нибудь вычурную тряпку, боже упаси. Но я подожду, пока она выберет свое.
Блайт промолчала. Хейли будет помогать Эддисон одна. Блайт недоумевала, как можно два года прожить в Филадельфии и не познакомиться ни с кем достаточно близко, чтобы пригласить на свадьбу. Что это говорит о способности Эддисон ладить с людьми?
Остаток их короткой поездки Блайт избегала щекотливых тем, а когда они вошли в салон, с одобрением отметила, что Эддисон уже там и разговаривает с владелицей Филиппой Морган.
– А вот и они, – сказала Филиппа, поворачиваясь навстречу вошедшим. – Доброе утро, миссис Оливер. Мы с Эддисон как раз обсуждали, каким она представляет себе стиль платья.
– Пожалуйста, зовите меня Блайт. Это моя дочь Хейли.
Блайт сделала шаг вперед, чтобы обнять Эддисон:
– Привет, милая.
– Спасибо, что все организовали, Блайт, – сказала Эддисон, – это очень любезно с вашей стороны.
– Отлично! Могу я предложить вам кофе или чай? Или, может быть, воды? – щебетала Филиппа.
– Мне не нужно, спасибо, – ответила Эддисон.
Блайт махнула рукой.
– Может быть, позже. Давайте начнем?
– Великолепно. Ну вот, как я уже сказала, мы с Эддисон успели обменяться парой слов о стиле платья, какие модели ей хотелось бы посмотреть. Присаживайтесь, а я пока отведу будущую невесту в примерочную.
Филиппа повернулась к Эддисон.
– С длинным рукавом, верно?
Та кивнула, и Филиппа обратилась к Блайт:
– Скоро мы вам покажемся.
Через несколько минут Филиппа с торжеством вплыла в комнату.
– Предлагаем вашему вниманию первое платье.
Появилась Эддисон и ступила на подиум. Элегантное шелковое платье от Каролины Эрреры со спадающим сзади шлейфом заставило мать и дочь ахнуть. Оно село ровно по фигуре, и Эддисон выглядела головокружительно красивой.
– О боже, – наконец выговорила Блайт. – Не уверена, что нужно мерить что-то еще.
– Фантастика, – подхватила Хейли. – Выглядишь умопомрачительно.
– Я… я не знаю, – сказала Эддисон, вертясь и разглядывая себя со всех сторон.
Сойдя с подиума, она приблизилась к Блайт и тихо произнесла:
– Оно такое дорогое. Я даже не хотела мерить, но Филиппа настаивала.
– И была права. Тебе идеально подходит.
– Но это почти девять тысяч долларов, – с ужасом шепнула Эддисон. – Вряд ли я смогу комфортно чувствовать себя в платье, которое столько стоит.
Побороть раздражение было нелегко, но Блайт совладала с собой.
– Понимаю, – сказала она и повернулась к Филиппе. – Покажите нам, пожалуйста, платья за одну-две тысячи долларов.
И снова к Эддисон:
– Не возражаешь?
– Простите. Не подумайте, что я вам не благодарна, я очень благодарна. Вы с Тедом невероятно добры ко мне. Просто…
Эддисон опустила глаза, и Блайт поняла, что она еле сдерживает слезы.
– Все нормально, Эддисон. Мы найдем платье, которое тебе понравится, а потом пообедаем в каком-нибудь приятном месте. Не волнуйся.
– Спасибо, – сказала Эддисон, все еще выглядя расстроенной.
Примерив еще одиннадцать нарядов, она выбрала платье похожего стиля, но гораздо дешевле. Смотрелась она в нем чудесно, потому что она смотрелась бы чудесно в любом платье, сказала себе Блайт, но изысканности и элегантности Каролины Эрреры не было и в помине.
– Очень красиво, Эдди. Мне нравится, – сказала Хейли и поднялась на подиум, чтобы взглянуть поближе.
– Правда?
Хейли улыбнулась, взяла ее за руки и подняла их так, чтобы лучше видеть платье.
– Абсолютно. Идеальный вариант.
Блайт сидела и молча наблюдала за обеими. У них явно было много общего, в том числе любовь к природе. Недаром Хейли потянула Эддисон вместе волонтерить в «Обществе против жестокого обращения с животными». Было ясно, что между ними установились те самые доверительные отношения, которых Блайт не чаяла добиться со своей будущей невесткой и досадовала на это. Она обожала своих детей и всегда предполагала, что будет близка с теми, кого они выберут себе в спутники жизни, и с таким дружелюбным и сердечным человеком, как Дарси, это бы, несомненно, получилось. Эддисон была не то что безучастной, но какой-то боязливой, не раскрывалась навстречу, не подпускала слишком близко. Блайт вздохнула, мысленно коря себя за критический настрой. Возможно, время все исправит.
Она смотрела, как Хейли перебирает атласные пуговицы на рукаве. Ткань слегка скользнула вверх, и Эддисон отдернула руку, но поздно: и Хейли, и Блайт заметили рваный шрам у нее на запястье. «Боже милосердный, – подумала Блайт, – какие ужасы таятся в прошлом этой женщины?»
11. Эддисон
Легонько стучу в прозрачную дверь и подхожу вплотную, выглядывая на кухне Джиджи.
– Есть кто дома? – зову я, открывая дверь.
Вхожу, и в комнату вбегает Джиджи.
– Привет! Проходи, садись. Как все было вчера? Выбрала платье? Извини, что не смогла освободиться. Так жаль, что мы не пошли вместе.
– Мне тоже. Платье выбрали. Но я забыла об осторожности.
Джиджи хмурит брови.
– Об осторожности? Что ты имеешь в виду?
– Блайт и Хейли видели шрам на руке.
Джиджи откидывается назад в кресле и поджимает губы.
– И что сказала Блайт?
– Ничего, – опускаю глаза, закусив губу. – Но я видела выражение ее лица.
Опять смотрю на Джиджи.
– Знаю, она не доверяет мне. Трудно винить ее в этом. Я сама себе не доверяю. Понятно, что рано или поздно придется рассказать ей о моих шрамах, не могу же я вечно носить длинные рукава. Просто мне хотелось подождать, чтобы она лучше узнала меня и сработала презумпция невиновности.
– Не думаю, что это настроит ее против тебя, Эдди, – мягко говорит Джиджи. – По-моему, она хороший человек.
– Хороший. И я очень ценю, что при всех неминуемых опасениях она старается быть радушной. Самое меньшее, что я могу, – это показать свою признательность за ее заботу о нашем счастье. Потому я и согласилась на свадьбу с размахом, хотя всеобщее внимание – последнее, чего бы мне хотелось.
Джиджи выпрямляется.
– А ты просто помни, что это день, когда люди, которые любят и тебя, и Гэбриела, хотят вас поддержать и разделить вашу радость.
Я встаю и наливаю себе стакан воды, потом занимаю место за стойкой напротив Джиджи.
– Иногда я перестаю понимать, почему вообще согласилась выйти замуж за Гэбриела. Он чудесный человек. Красивый, добрый, интересный. Я люблю его, по крайней мере, мне так кажется. Но знаю ли я, что такое настоящая любовь?
– Опять это самокопательство. Не надо анатомировать любовь и класть ее под микроскоп.
– А что в этом плохого? У меня ведь больше ничего нет. Я не могу оглянуться на прошлую жизнь и проанализировать, где поступала правильно, а где неправильно, как и что выбирала.
Но я умалчиваю о том, что чувствую себя самозванкой, занявшей чужое тело. Не могу не мучиться, гадая, что подтолкнуло меня попытаться свести счеты с жизнью. А может быть, мне порезал руки кто-то другой? Этот вопрос не дает спокойно спать, а то, что Гэбриелу это спать не мешает нисколько, беспокоит меня еще больше.
Мне так повезло, что Эд подобрал меня. Ведь, если подумать, все могло закончиться совсем иначе. Молодая женщина без памяти и документов стопит машины на дороге… Джиджи, наверное, тоже спасла меня своими медицинскими навыками. Когда мы приехали к ним домой, у меня в голове бухал молот, но я больше боялась угодить в психушку, чем умереть. Джиджи обняла меня за талию и повела к машине, не переставая повторять, что все будет замечательно, она уж проследит. До сих пор слышу, как она говорит это – ласковым, умиротворяющим голосом.
В больнице мне сделали все возможные обследования: МРТ, КТ, анализ крови на инфекцию, электроэнцефалограмму на предмет судорожной активности, даже гинекологическое. Психиатр забросал меня вопросами, на большую часть я ответить не смогла. Я пребывала в таком страхе и растерянности, пока меня возили из одного кабинета в другой, укладывали внутрь всяких щелкающих аппаратов в темных комнатах. Это было совершенно жутко. И наконец-то диагноз, который я и сама могла бы назвать, – ретроградная амнезия, неспособность вспомнить события, предшествовавшие ее развитию. Память стерта начисто.
Как только доктора отпустили меня, я вернулась вместе с Эдом и Джиджи к ним домой и первые несколько месяцев жила в гостиной. Джиджи очень мудрая. Наверное, она поняла, что поначалу мне будет тяжело оставаться одной, но со временем я обрету уверенность, и тогда мне понадобится автономия и небольшое личное пространство.
– Я тут подумала, может, тебе хотелось бы иметь свою комнату, – сказала она как-то за завтраком.
Я внезапно похолодела, сердце упало. Они выгоняют меня?
Подозреваю, Джиджи увидела панику в моих глазах:
– Я имею в виду, – поспешно продолжала она, – что у нас над гаражом есть как бы квартирка со спальней. Если захочешь, можешь переехать туда, будешь чувствовать себя свободнее и жить как тебе удобно. Там даже кухня есть, если надумаешь готовить.
Она остановилась и посмотрела на меня:
– Ты небось не помнишь, любишь готовить или нет. В любом случае есть ты всегда можешь вместе с нами. Как тебе? Хочешь взглянуть?
– Конечно, – не очень твердо ответила я. Мысль о том, чтобы покинуть уют и безопасность их дома, слегка пугала.
Мы вместе поднялись в маленькую квартирку, обставленную без излишеств, но мне всего хватало: маленькая кухня, как на яхте; половину занимали деревянный стол и два стула с прямой спинкой, другую половину – диванчик на двоих, обтянутый темно-зеленым велюром, и круглый журнальный столик, на котором стояла фальшивая керосиновая лампа. Единственная картина на стене изображала охотничью сцену – болото и пятнистую черно-белую собаку с птицей в зубах.
Я повернулась к Джиджи:
– Здесь очень приятно, правда.
– Вот уж ерунда, – рассмеялась та. – Что это за мебель? Где только Эд ее выкопал. Задумывалось как его мужичья берлога, но даже он говорил, что это полный кошмар.
Она засмеялась опять.
– Пойдем посмотрим спальню.
Это была просторная и совершенно пустая комната.
– А куда делась мебель?
– До нее у Эда руки так и не дошли. Зачем спать здесь, когда в доме есть прекрасная теплая кровать?
Еще один смешок.
– Он выделил место для спальни на тот случай, если мы когда-нибудь захотим сдавать жилье.
– Ясно, – сказала я, размышляя, как бы мне раздобыть денег на кровать. Мне срочно требовалась настоящая работа, но ее было не найти. До сих пор я выполняла разнообразные поручения по соседству – прогулки с собаками и прочее в том же духе.
– Прямо слышу, как у тебя шестеренки крутятся, – сказала Джиджи. – Теперь послушай. Мы с тобой поедем по магазинам и купим обстановку. Наведем красоту и уют, и это будет твой собственный угол. Как я уже сказала, ты можешь сколько угодно времени проводить в доме. Мы тебе всегда рады, ты знаешь. Но если ты хочешь двигаться дальше, думаю, пора сделать первый шаг.
Она улыбнулась своей фирменной улыбкой, которая мне так нравится, – как будто тебя обнимают любящие руки.
– Я не позволю тебе столько тратить на меня, Джиджи. Это неправильно. Мне нужно как-то устроиться на работу.
– Всему свое время. И не указывай, как мне тратить деньги. Мы с Эдом очень даже неплохо зарабатываем, а оставить деньги некому. Я считаю, тратить их надо сейчас. Мне доставит огромное удовольствие, не говоря о развлечении, если мы с тобой прошвырнемся за покупками.
Я чуть не расплакалась. За что мне такая удача – встретить этих невероятных людей?
Всю следующую неделю мы обустраивали квартиру. Я даже развесила по стенам фотографии, которые сделала на озере Марш-Крик, куда Эд и Джиджи свозили меня на один день. Накануне переезда мы сели вместе ужинать. Эд только что вернулся из дальнего рейса, поэтому настроение у нас было праздничное. Джиджи разлила по бокалам вино и предложила тост за меня и мое новое гнездо.
– Вы так много для меня сделали, – начала я. – Не знаю, как мне вас отблагодарить за все.
Я опустила бокал и решительно сжала губы.
– Но я не могу все время пользоваться вашей щедростью. Я должна найти способ зарабатывать нормальные деньги.
Беда в том, что формально я была никто. Не имея ни номера соцстрахования, ни водительских прав, ни свидетельства о рождении, ни единого удостоверения личности, я могла рассчитывать только на случайные подработки. Когда я обращалась в службу занятости с вопросом: «Кем бы я могла работать?», на меня смотрели круглыми глазами и отвечали: «Никем. Для вас работы нет». Ну что за бред? А на что мне жить, как открыть счет в банке, получить карточку, водить машину? Сначала это выводило из себя, но я и так часто бывала вне себя. Теперь мне уже казалось, что против меня сговорились.
– Ну что ж, по-моему, я решил твою проблему, – произнес Эд.
Они оба заговорщически улыбались. Я ждала продолжения.
– Я немного свернул с маршрута, съездил посмотреть очень красивые кладбища в Джорджии и Теннеси.
– Что?
– Но там были могилы, на которые совсем грустно смотреть. Малыши, умершие через несколько дней после рождения…
– Неужели ты предлагаешь…
Я осеклась.
– Тебе нужно свидетельство о рождении. Тебе не оставили другого выбора, как взять чужое. Какой-нибудь девочки, которая родилась примерно в одно время с тобой и сразу умерла. Я так прикинул, тебе должно быть двадцать четыре или двадцать пять, и стал искать подходящую.
Он достал из нагрудного кармашка сложенный листок бумаги.
– И нашел.
Он протянул мне листок, я развернула и прочитала: Эддисон Хоуп. Родилась 28 августа 1994 г., умерла 3 сентября 1994 г. Я в изумлении взглянула на Эда.
– Ты хочешь сказать, я должна выдать себя за эту Эддисон Хоуп? Не понимаю.
– Нет, не выдать себя за нее, а взять ее имя. Теперь у нас есть имя и дата рождения. И я знаю одного человека, который может сделать тебе водительские права на это имя и с твоей фотографией. Как только получишь права, смогу достать в регистрации ее свидетельство о рождении. А дальше будет легко: карту соцстрахования и прочее. Моментально. И ты в системе.
– Откуда у тебя такие познания? – спросила я. – И этот человек, который подделывает права…
– С чем только не сталкиваются дальнобойщики, ты бы удивилась.
С минуту я поразмыслила, закусив губу.
– Разве это законно?
– Нет. В высшей степени незаконно. Но разве у тебя есть выбор? – сказал Эд, а Джиджи громко вздохнула.
Он был прав. Выбора не оставалось. Так я стала Эддисон Хоуп, пообещав себе, что это временно, пока не вернется память. Но за два года, сколько ни работали со мной неврологи, психиатры, психологи и даже гипнотерапевты, связных воспоминаний о прошлом так и не возникло. Хотя, когда я говорю, что не помню ничего, это не совсем правда. Если рассматривать неожиданно вспыхивающие в сознании образы как воспоминания, то несколько у меня есть: забрызганные кровью лица, плоть, оторванная от костей, широко открытые и уставленные на меня глаза, безжизненные и осуждающие. Много, много тел.
12. Джулиан
Джулиан отхлебнул кофе из кружки, сел на диван и открыл дневник Кассандры.
Валентина – самый чудный ребенок, о котором только можно мечтать. В четыре месяца она уже спокойно спит всю ночь, разве что один раз заплачет, если проголодалась или нужно сменить памперс. Я могла бы целый день сидеть и смотреть на нее. Джулиан в ней тоже души не чает, мы почти ссоримся, чья очередь взять ее на руки. Спасибо Джулиану, он пригласил няню, которая приходит на несколько часов, ведь сам он снова работает полный день. Так что у меня есть время заняться собой, походить иногда на йогу. Когда Валентина только родилась, он взял отпуск на месяц, чтобы помогать мне. У меня есть подруги, к которым специально приезжали пожить их мамы, но для меня-то это не вариант, и мне кажется, Джулиан почувствовал, как мне тяжело одной. Много лет мне не хватало родителей, особенно матери, но сильнее всего – когда я стала мамой сама. Тот первый месяц Джулиан ухаживал за мной как мог, готовил всю еду, следил, чтобы я отдыхала между кормлениями, массировал мне спину. Все страдания и одиночество моей прошлой жизни возмещены.
Джулиан отложил книгу. Читать дальше было мучительно. Какой-то частью себя он понимал, что в конце концов придется продолжать жить, смириться с тем, что Кассандра ушла навсегда, но пока это было невыносимо. Даже если бы он сам мог забыть ее, у него все же было обязательство перед дочерью – вернуть маму домой. И его по-прежнему очень беспокоило психическое состояние жены. За несколько месяцев до исчезновения она стала рассеянной и забывчивой. Начала принимать большие дозы антидепрессантов и седативных средств – ничего из них с собой не взяла. Детектив все намекал, что, может быть, она просто решила пожить своей жизнью. Но Джулиану достаточно было предъявить ему сумочку, телефон, документы: какая женщина решит начать новую жизнь без денег, паспорта, вообще без ничего?
А главное, она бы никогда не бросила дочь. Нет, Джулиан был уверен, она не просто так забыла о том, кем была. Забыла его и Валентину. А они ее не забудут никогда. Более того, Джулиан не собирался прекращать поиски, пока она не вернется домой.
13. Блайт
После похода в свадебный салон Блайт всю ночь не могла заснуть. Шрам на запястье Эддисон – след от попытки самоубийства, вне всякого сомнения. Если подумать, она ведь все время закрывает руки. Блайт вспомнила, как часто приглашала ее летом в клуб поиграть в теннис или поплавать, и Эддисон всегда находила предлог отказаться. Даже на вечеринку в честь помолвки, в тридцатиградусную жару, она пришла в одежде с длинными рукавами.
Вернувшись домой после примерки, Блайт позвонила Гэбриелу и потребовала объяснений. Он признался, что на другой руке у Эддисон такой же шрам и она предполагает, что пыталась покончить с собой. Но ничего не помнит об этом, поспешил он добавить.
Блайт была в ярости.
– Почему ты не рассказал нам? Гэбриел, это очень серьезно!
На другом конце провода повисла долгая пауза.
– Что ты хочешь от меня услышать? Не сказал, потому что именно такой реакции и ждал.
– А как я должна реагировать? Одному богу известно, что там у нее в прошлом, а теперь еще эти шрамы…
– Мама, остановись. Мне все равно. Мне важно только ее будущее. Наше будущее. Может, она когда-нибудь вспомнит, а может и нет. Что бы ни случилось, я всегда буду рядом.
Блайт прикусила язык: она понимала, что иначе зайдет слишком далеко и оттолкнет сына от себя.
– Поговорим об этом позже.
Встав утром, она пошла на кухню, где сидел Тед за кофе и газетой. Наклонилась и легонько поцеловала его в губы.
– Судя по всему, ты еще не остыла – всю ночь металась и ворочалась, – сказал он.
Она села напротив и заправила прядь волос за ухо.
– Естественно. А ты?
Он вздохнул.
– Я не в восторге от того, что ей пришлось совершить такой отчаянный поступок. Но мы не знаем причины.
Она подняла бровь.
– Так ли важна причина? Ясно, что у нее был срыв. Никто просто так не кромсает себе руки до локтя.
– Знаю, радость моя, но что теперь сделаешь. Гэбриел решил раз и навсегда.
Она встала и принялась ходить взад-вперед.
– Я в курсе. Упертость у него от тебя.
Он добродушно рассмеялся.
– Нет уж, не надо вешать на меня всех собак. Это ты вечно хвалишь его за отзывчивость.
Но Блайт была не в настроении шутить.
– Конечно, я рада, что он добрый человек. Но это не значит, что он должен угробить собственную жизнь, спасая раненую птичку. Это чересчур. Она такая закрытая, Тед. Я стараюсь изо все сил, но как будто об стенку бьюсь.
Он понимающе кивнул и поднялся.
– Все образуется. Я собираюсь в галерею, а сначала заеду в банк. Ты со мной?
– Приеду позже. Мы с Дарси обедаем в клубе.
– Правильно ли это?
– Она хочет посоветоваться. Если они с Гэбриелом больше не пара, это не значит, что мы перестанем общаться.
Он сдался и поднял руки.
– Хорошо-хорошо.
Дарси позвонила ей накануне вечером и попросила о встрече в клубе, чтобы узнать ее мнение о чем-то. Блайт согласилась почти в ту же секунду. Она понимала, что это выглядит немного нечестно по отношению к Эддисон, но она столько лет дружила с семьей Дарси! Мама Дарси, два года назад внезапно и трагично скончавшаяся от порока сердца, была ее лучшей подругой. Гэбриел и Дарси встречались со старших классов школы, и даже когда поступили в колледжи в разных штатах, все каникулы проводили вместе. И теперь Блайт не собиралась отворачиваться от Дарси.
По правде говоря, до появления Эддисон Гэбриел казался абсолютно счастлив с Дарси. Когда он решил уйти от нее, Блайт и огорчилась, и удивилась. Ни одного сигнала, ни одного намека на то, что он хочет расстаться, не было. Более того, они планировали неделей позже отправиться всей компанией на выходные в дом Оливеров в Палм-Бич.
Блайт вспомнила, как сын рассказал ей новость. Она работала над очередной скульптурой, и он заглянул в мастерскую.
– Мам, ты, конечно, не любишь, когда тебя отвлекают, но мне бы поговорить с тобой минутку.
Выражение лица у него было серьезное, и она забеспокоилась, почуяв неладное.
– Конечно, входи. Что случилось? У тебя все нормально?
– На самом деле просто отлично. Я встретил женщину, на которой женюсь.
– Ты о чем? – поразилась Блайт.
Тут она поняла, что давно не видела у него такого горящего взгляда.
– Мам, она изумительная. Ее зовут Эддисон. Художник, как и ты. Фотохудожник. Я зашел в «Экспозицию», а там она.
Он снова улыбнулся.
– Мы выпили кофе и проговорили несколько часов кряду. Думаю о ней каждую секунду.
– Но… как же Дарси?
Он поморщился.
– Дарси чудесная, только мне кажется, в глубине души я всегда знал, что не влюблен в нее. Наверное, я просто плыл по течению, потому что она мне нравилась, и нам было хорошо вместе, и наши семьи были этому рады. Она чудесный человек, но это другое.
Блайт молчала, собираясь с мыслями.
Гэбриел наклонился вперед, уперев локти в колени, и пристально смотрел на нее.
– Папа всегда говорил то же самое: стоило ему взглянуть на тебя в первый раз, он понял, что женится.
Знай она, что сын по глупости поверит, будто любовь работает вот так, запретила бы Теду рассказывать эту историю. Да, она соответствует истине, но у них были общие друзья и общий профессиональный интерес к искусству. Это не было случайное уличное знакомство.
Блайт дотронулась до его руки.
– Погоди, милый. Что ты знаешь об этой девушке?
– Только то, что хочу узнать больше. В субботу мы идем ужинать. А пока я должен сказать Дарси, что все кончено. Мне не хочется делать ей больно, но я не могу ходить на свидания, не разорвав прежних отношений.
Блайт была против скоропалительных действий.
– Ты ведь толком не знаком с этой Эддисон. Подожди хотя бы до субботы, прежде чем сделать шаг, о котором можешь пожалеть. Вы с Дарси так долго были вместе и дружили всю жизнь. А вдруг ты поймешь, что это мимолетный соблазн и не более?
Он покачал головой.
– Ты хочешь, чтобы я оставил себе путь к отступлению. Но ты сама воспитала меня принципиальным. Я не смогу с чистой совестью встретиться с Эддисон, не объяснившись с Дарси.
Блайт вздохнула.
– Ну что ж, тогда иди к ней и объяснись.
Так он и сделал, и все прошло наилучшим образом. Дарси приняла новость достойно и пожелала ему счастья. После того как Гэбриел сходил на свое свидание, Блайт убедилась, что Эддисон совершенно его обворожила.
Блайт оделась, а часом позже села за руль серебристой «инфинити». Когда она парковалась около здания Виссахиконского крикетного клуба, на соседнее место заехал красный «БМВ» Дарси.
Они обнялись на парковке, потом вошли в клуб, и их сразу усадили за столик. Когда были заказаны напитки и официант ретировался, Дарси повернулась к Блайт.
– Большое спасибо, что согласились встретиться, хотя я позвонила в последний момент.
– Ну что ты, я рада, что оказалась свободна. Какие новости?
– Получила ответ от оркестра.
Блайт подалась вперед.
– И?
– Меня не взяли.
– О Дарси, мне так жаль.
Дарси пожала плечами.
– Ничего. Я могу гордиться уже тем, что дошла до этого этапа. Они выбирали из двух претендентов, и женщина, которую приняли, – блестящая скрипачка. В любом случае есть и хорошее известие: появилась новая возможность, и об этом я хотела с вами посоветоваться.
– Продолжай.
– Мне предложили преподавать в Королевской академии музыки.
Блайт ахнула.
– Но это же замечательно! Лондон, вот это да!
– Я понимаю. Но это так далеко. Как мне бросить папу, теперь, когда нет мамы?
– Дорогая моя, это очень благородно, но твой папа еще достаточно молод. Ты не можешь жить только для него. Вы с ним уже об этом говорили?
– Да. Он, конечно, настаивает, чтобы я соглашалась.
Дарси вздохнула и скомкала салфетку на коленях. Потом снова взглянула на Блайт.
– Если честно, я не только из-за отца не хочу уезжать. Он часто видится с Шарлоттой Бекинс, и я верю, что с ним все будет в порядке. Блайт, а вы правда думаете, что Гэбриел доведет дело до конца?
Блайт нахмурилась.
– Ты имеешь в виду, женится на Эддисон?
– Да, – прошептала Дарси.
Блайт взяла ее руку в свои.
– Да, милая. Думаю, да. Мне так жаль, что мой сын причинил тебе горе. И ты знаешь, как я к тебе отношусь, но ты должна двигаться дальше. Как бы ни было тяжело.
– Да, вы правы. Но… Я волнуюсь за него. Я хочу, чтобы он был счастлив. Мне было больно, да, но он всегда вел себя честно, и я не могу винить его за то, что он чувствует. Просто, по-моему, он влюбился в иллюзию. Она же как загадка. Как можно построить жизнь с тем, кто сам себя не знает?
Блайт нечего было возразить, но она не могла поделиться с Дарси своей тревогой – это было бы нечестно. При всем расположении к Дарси с Эддисон нужно было считаться как с будущим членом семьи.
– Мне неловко обсуждать с тобой Эддисон. Она станет моей невесткой, и она всегда исключительно любезна. Я понимаю твое беспокойство, но Гэбриел начал новую жизнь, и тебе пора сделать то же самое. Если он – единственное, что тебя здесь держит…
Глаза Дарси наполнились слезами, и она судорожно вздохнула.
– Вы правы. Я приму предложение.
– Когда они хотят, чтобы ты начала?
– Через месяц.
– Думаю, это великолепный вариант. Хотя я буду скучать по тебе.
Блайт сказала это искренне. Но в перспективе переезд был оптимальным выходом. Останься Дарси в Филадельфии, ей все бередило бы рану. Они вращались в одном тесном кругу, и она сталкивалась бы с Эддисон и Гэбриелом на каждом светском событии. Блайт жалела только, что не так оптимистично относится к предстоящей свадьбе, как хочет показать. В сущности, она предпочла бы отправить за океан Эддисон.
14. Эддисон
– По-моему, твоя мама не очень довольна тем, какое я выбрала платье, – говорю я Гэбриелу, который уютно обнимает меня одной рукой. Мы блаженствуем, лежа на диване в гостиной.
– Уверена? А мне она сказала, прекрасное платье.
Я выпрямляюсь, чтобы видеть его лицо.
– Она тебе сказала?
Он смотрит на меня с недоумением.
– Да, она мне сказала. А что тебя удивляет?
– Гэбриел, вы с мамой часто обо мне говорите?
– Надеюсь, ты уже выбросила из головы ее замечание насчет обручального кольца?
Я машу рукой.
– Нет-нет, я о другом. Я помню, ты сказал ей, что я не могу носить кольцо, когда у меня воспаляется экзема.
Он все еще лежит в расслабленной позе, но хмурит брови.
– Тогда о чем ты?
Я накручиваю прядку волос на палец.
– Не знаю. Иногда мне кажется, что я ей не нравлюсь.
Лицо Гэбриела становится напряженным, и он хочет ответить, но я опережаю его.
– Подожди. Я не то хотела сказать. Она всегда со мной приветлива. Ни разу не сказала и не сделала ничего неприятного. Но между нами есть отстраненность, и я не знаю, то ли это из-за меня, то ли что-то еще.
– Она так же хочет сблизиться с тобой, честное слово. Не хотел говорить, но она спрашивала меня про шрамы.
Я вскакиваю и стою перед ним с колотящимся сердцем.
– Что? Почему ты не сказал мне?
– Расстраивать не хотел. Она просто волнуется, вот и все.
Кроме Эда и Джиджи свои шрамы я показывала только Гэбриелу. Поначалу мне ужасно надоедало следить за тем, чтобы не закатывать рукава, покупать только то, что закрывает руки. Но мне так и не удалось придумать ни одного способа заниматься любовью, не обнажая рук.
Однажды вечером я усадила его и сказала, что нужно поговорить. Его лицо омрачилось.
– Что-нибудь не так?
Я покачала головой.
– Нет. Хочу кое в чем признаться. Мне страшновато.
– Что-нибудь вспомнила?
– Не совсем. Но не исключено, что когда-то я пыталась… причинить себе вред.
Он сдвигает брови.
– В каком смысле?
Я подняла рукав и показала ему руку.
Он потрясенно уставился на меня и не сразу нашел, что сказать.
– Эддисон… Бедная моя.
Я отодвинулась от него, сдерживая слезы.
– Я не помню. Но это явно было или временное помешательство, или болезнь, или я не знаю что.
Он вскочил, привлек меня к себе и крепко обнял.
– Ты не больная и не помешанная. Ты не знаешь, что произошло. Может, ты не сама это сделала.
– Конечно, сама, – пораженно сказала я и вытянула руки опять. – Посмотри. Такие раны человек наносит себе сам. Я почему-то не хотела больше жить. Что за кошмар заставил меня решиться на самоубийство?
– Не знаю, Эдди. Возможно, из-за этого ты и оказалась ночью на дороге: пыталась от чего-то убежать. Но ты выжила, ты не умерла, и я буду оберегать тебя.
– Ты не знаешь, что говоришь. Неужели тебя это не пугает?
– Пугает, конечно. И приводит в бешенство: уму непостижимо, как с тобой обращались, если ты захотела проститься с жизнью! Но все позади. Сейчас ты в безопасности. Больше всего я боюсь потерять тебя. Я люблю тебя, Эддисон.
– Любишь?
– Люблю.
Впервые я почувствовала, что кто-то меня видит, меня настоящую. Если он сумел разглядеть меня за шрамами, пробелами в памяти, кошмарами и не разлюбить, значит, и я его люблю.
И вот я стою рядом с ним и гадаю, добавилось ли у него опасений оттого, что Блайт заметила шрамы.
– Наверное, она подумала, что я психопатка. Скажи честно, ведь у меня в жизни и так довольно тайн. Она не хочет, чтобы мы поженились, так?
Он садится и тянет меня за собой.
– Ладно, ладно. Сначала она предостерегала меня. Сказала, мы слишком торопимся. И ее тревожит, что однажды ты внезапно вспомнишь все свое прошлое, другую семью и вернешься туда. Но мне все равно, кто что думает. Это моя жизнь.
Меня тоже последнее время тревожило, что я могу быть уже замужем. Вправе ли я начинать новую жизнь, не зная, что оставила в старой? Но об этих своих сомнениях я умалчиваю.
– Что ты сказал ей насчет шрамов?
– Сказал, что ты не помнишь, но что бы ни случилось в прошлом, это уже в прошлом, и, если ты вспомнишь, мы справимся с этим вместе.
Но я не могу успокоиться:
– И все-таки она не могла не ужаснуться.
Он кладет мне руку на плечо.
– Если и ужаснулась, то не тебе, а испытаниям, которые ты пережила. Но у меня есть свежая тема для беседы.
Он подхватил папку с кофейного столика и протянул мне.
– Я тут подумал, не переехать ли нам в дом попросторнее? Взгляни, отреставрированный таунхаус. Паркет, лепнина – все оригинальное. Из Фиштауна уезжать не придется, а места будет гораздо больше. В выходные открытый показ, можем пойти.
Я раскрываю буклет на первой странице и просматриваю фотографии. Взгляд останавливается на гостиной со светло-серым ковром, и меня вдруг начинает жутко, неостановимо трясти. В мозгу мелькает картинка: распростертое тело женщины в луже крови, которая пропитала серый ковер так, что он кажется черным. У женщины не хватает половины лица, кругом разбрызганы мозги. Рука сжимает разбитую лампу. Картинка исчезает так же быстро, как появилась. Сердце бухает у меня в груди, по лицу струится пот, хотя я дрожу от холода. Руки Гэбриела вцепились мне в плечи, и я слышу, как он произносит мое имя, но с трудом фокусирую взгляд на его лице.
– Эдди, Эдди, что такое?
Наконец я перестаю задыхаться.
– Я… я не знаю. Просто голова закружилась на минуту.
Я не могу рассказать ему, что видела, пока не пойму, что это значит. Но картина была такая реалистичная, словно не в первый раз ее вижу. Неужели это я такое сотворила? Закрываю глаза и пытаюсь вернуть образ, но безуспешно.
– Ты уверена, что все в порядке? Тебя трясет.
Я открываю глаза, делаю глубокий вдох и сглатываю.
– Ты не мог бы принести мне воды?
Он уходит на кухню, оглядываясь, и я заставляю себя улыбнуться, как будто волноваться не о чем. На самом деле я в полном ужасе. Я вспоминаю лампу – ее основание сделано из двух скрещенных клюшек для гольфа. Теперь я абсолютно уверена, что была в той комнате и видела все это. Вопрос в том, я ли убила женщину.
15. Эддисон
Выхожу из гаража и вижу Джиджи, которая сидит на подвесных качелях у входа в дом. Подойдя ближе, замечаю, что она плачет.
– Что стряслось?
Джиджи поднимает на меня глаза.
– Сегодня годовщина.
Двадцать пятое сентября. Как же я забыла.
– Ох, Джиджи, прости. Что для тебя сделать?
Она хлопает ладонью рядом с собой.
– Присядь. Просто побудь со мной.
Я сажусь, и мы покачиваемся в молчании. Об их дочери Бет я знаю немного. Десять лет назад они страшно поссорились из-за ее бойфренда, которого родители сразу не одобрили, и она убежала из дома. Ее побег обнаружили только после десяти вечера. Она попыталась поймать машину, чтобы доехать до его дома. Человек, который взялся ее подвезти, оказался насильником, только что отсидевшим. После того как Бет села к нему в машину, он перешел в статус убийцы.
Мы сидим, не произнося ни слова, качели тихонько покачиваются. Я почти осязаю горе Джиджи.
– Очень тебе соболезную, – говорю я.
– Знаешь, – отзывается Джиджи, – считается, что нет худа без добра. Я никогда не понимала, что хорошего может выйти из смерти Бет.
Она то сворачивает, то расправляет носовой платок.
– И все-таки есть одна вещь. Может быть, ее смерть спасла другую девушку.
Я уже знаю, что именно поэтому Эд взял на себя миссию спасения женщин, путешествующих автостопом. Он никогда не проедет мимо, подвезет и предупредит об опасности, постарается помочь, хотя я первая, кто остался у них жить. Джиджи рассказывала, что однажды Эд подобрал девушку, которая оказалась жертвой торговли людьми, и вступил в ряды организации «Дальнобойщики против работорговцев». Думаю, именно поэтому они так охотно взяли меня к себе. Конечно, я никак не могу заменить им Бет, но, видимо, для них это важно – снова накрывать стол на троих.
Наконец Джиджи поворачивается ко мне.
– Сейчас ей было бы двадцать шесть.
Не знаю, что сказать, только киваю. Джиджи так редко заговаривает о Бет, и я всегда сдерживаюсь, чтобы не ранить ее еще больше вопросами, поэтому и сейчас просто слушаю.
– Знаешь, он получил только двадцать лет, – продолжает она. – Ему должно быть сорок семь. Достаточно молодой, чтобы сделать то же самое.
Она качает головой.
– Я только надеюсь, что-нибудь заставит его измениться.
– Это ужасно. Его надо было казнить, – говорю я, взбешенная такой несправедливостью.
Джиджи смотрит на меня с удивлением.
– Нет, деточка. Мы не Господь Бог. Не нам решать, кому жить, а кому умереть.
Я молчу, потому что не согласна. Я считаю, его нужно было заставить мучиться, как мучилась Бет, как мучились Эд и Джиджи. У меня кровь кипит оттого, что ему до сих пор позволено дышать воздухом, которого он лишил Бет. И я не понимаю, как Джиджи не сходит с ума при мысли, что он жив, когда ее дочь давно мертва. Похоже, я открываю еще одно свое качество: я не слишком-то склонна прощать.
– Расскажи мне о ней еще, – прошу я вопреки предыдущим соображениям. Такое впечатление, что сегодня ей хочется и даже нужно поговорить о Бет.
Теперь Джиджи улыбается.
– Характер – порох. Всегда знала, чего хочет, и ничто не могло задержать ее или остановить. Ох, какие у них с Эдом были перепалки! Но и к семье она относилась так же горячо, как к своим принципам. Никогда не забуду, как однажды мы пили кофе после похода в церковь и один человек допекал Эда насчет бюджетирования строительного комитета – они оба были членами правления. Этот человек начал повышать на Эда голос, и Бет, которой тогда было всего десять, притопала и велела ему разговаривать с ее отцом уважительно. Вы, говорит, недостойный христианин.
Джиджи смеется.
– И он тут же заткнулся, вот правда.
У меня в горле стоит ком, и я стараюсь не думать о том, как в последние свои минуты Бет боролась с насильником.
Джиджи ушла в воспоминания.
– Мы возлагали на нее большие надежды. Она хотела стать адвокатом, и стала бы. Всегда заступалась за несправедливо обиженных.
Вздох.
– Не знаю. До сих пор спрашиваю себя, не слишком ли мы круто с ней обошлись. Она встречалась с мальчиком девятнадцати лет, и мы считали, что он слишком взрослый. Если бы мы знали, что она может вот так уйти одна…
Я беру ее за руку.
– Вы не виноваты. Конечно, вы не могли знать. Иногда случаются страшные вещи. Очень тяжело, что так произошло. Но, пожалуйста, не вините себя.
Я вдруг пугаюсь, что зашла слишком далеко, и умолкаю. Но Джиджи не сердится.
– Ты такая хорошая девочка, Эдди. Спасибо. По большому счету, я давно себя простила. Он ведь действительно был слишком для нее взрослый, и никто не мог предполагать, чем все закончится. Но Эд… Эд, мне кажется, по-прежнему думает, что подвел ее. Понимаешь, отец считает, что должен защищать свою дочь.
Она треплет меня по руке.
– Я рада, что он нашел тебя. С тех пор как ты с нами, в его глазах появилась искорка света.
Я держусь за ее руку, но чувствую страх. Замечательно, когда тебя окружают заботливые люди, и я сознаю, как мне повезло с Эдом и Джиджи. Но что, если милая молодая женщина, какой они меня видят, окажется прямой своей противоположностью?
16. Блайт
Приемная в офисе частного детектива выглядела ровно так, как Блайт ее себе представляла: серые стены с облупившейся краской, заурядные картины в рамках, деревянный кофейный столик, заваленный старыми журналами. Администратора не было, а на двери в кабинет висела табличка «Ждите очереди».
Блайт не знала, к кому обратиться за рекомендацией, пока не вспомнила, что ее подруга Илэйн нанимала кого-то следить за мужем, которого подозревала в измене. И, как выяснилось, не зря. Джим Фэллоу раздобыл для Илэйн достаточно доказательств для расторжения брака на выгодных для нее условиях, и она заверила Блайт, что Фэллоу и дело свое знает, и умеет держать язык за зубами.
Дверь открылась, и мимо Блайт прошла женщина в темных очках. Очевидно, этот тип специализировался на недоверчивых женах. Вышел сам Фэллоу, и Блайт удивилась: какой он, оказывается, лощеный. Она упрекнула себя в том, что купилась на стереотипы старых фильмов. Мятый костюм не по размеру? О нет! Отутюженные черные вечерние брюки, белая рубашка с воротничком на пуговицах, хорошо пошитый бежевый жилет, по-видимому, кашемировый. Детектив был хорош собой, возрастом слегка за сорок, черные волосы тронуты сединой. Он явно экономил на обстановке скромного офиса, но не на собственной внешности.
– Вероятно, вы миссис Оливер. Я Джим, – он дружески пожал ей руку и пригласил войти.
– Очень приятно. Зовите меня Блайт.
В кабинете, намного более стильном, чем приемная, он подвел ее к маленькому круглому столику с двумя мягкими креслами и предложил сесть.
– Хотите что-нибудь выпить? У меня есть кофе, чай, газированная вода.
– Нет, спасибо.
Он уселся поудобнее и оценивающе посмотрел на нее.
– Чем я могу вам помочь?
– Хочу попросить вас найти информацию об одном человеке.
Он ждал продолжения. Блайт поерзала.
– Дело вот в чем. Мой сын помолвлен, а его невеста утверждает, что у нее якобы амнезия.
– Якобы?
Блайт пожала плечами:
– Не хочу показаться мнительной, но жизнь научила меня, что не все нужно принимать за чистую монету. Наша семья довольно богата, и было несколько случаев, когда люди пытались сблизиться с моими детьми только поэтому.
– И вы думаете, эта женщина такая же?
Она покачала головой:
– В общем-то нет. Скорее всего, ее чувства настоящие, как и амнезия… что само по себе проблема. Вот что я хочу сказать: либо ей есть что скрывать, и тогда она притворяется, что не помнит, либо она действительно не помнит, а это значит, что ее где-то ждут родные. Например, муж, ребенок. Мне хотелось бы выяснить это до того, как мой сын вступит с ней в законный брак.
– Понимаю.
Он что-то записал в блокноте и снова поднял глаза:
– Если даже у нее амнезия и она ничего не способна вспомнить, многое можно выяснить, зная только имя и родной город.
– Но мы и этого не знаем.
– Что, и настоящего имени тоже?
– Нет, в том-то и беда. Она зовет себя Эддисон Хоуп, но прежнего имени не помнит.
И Блайт вывалила на него все, что Гэбриел рассказывал ей про Эда, Джиджи и добытые Эдом фальшивые документы. Ей до сих пор было непонятно, как к этому относиться, но не беспокоиться было невозможно.
Фэллоу вскинул голову и удивленно поднял брови:
– Вот это да. Они могли попасть в большие неприятности.
Он снова сделал пометку в блокноте.
– Значит, Эд и Джиджи. Они знают ее уже два года, верно? Как вы думаете, им можно доверять?
Блайт вспомнила тот вечер, когда они ужинали у Эда и Джиджи, что-то вроде знакомства родителей с обеих сторон. Блайт они оба сразу понравились: Джиджи – добрая и сердечная, Эд – порядочный, здравомыслящий. Тот факт, что эти люди взяли Эддисон к себе и явно хорошо ее изучили, отчасти ослабил страхи Блайт.
После ужина Джиджи отвела Блайт в сторонку, поговорить один на один.
– Эддисон волновалась перед сегодняшним вечером, – сказала она. – Она очень неуверенно чувствует себя из-за потери памяти. Трудно ей.
Блайт оценила ее прямоту:
– Должна признать, я немного беспокоюсь. Все происходит так быстро.
– Понимаю, что вы чувствуете. Но должна сказать, что такого чудесного человека, как Эддисон, нечасто встретишь. Не знаю, что у нее в прошлом, но если раньше она не была такой любящей и чуткой, то стала со временем. Я уверена, что и Гэбриел в ней это видит.
– Рада, что вы так считаете. Мне не терпится узнать ее поближе.
Взгляд Джиджи потеплел.
– Дайте ей шанс, Блайт. Она этого заслуживает.
Блайт потрясла головой и выдохнула. Посмотрела на сидящего перед ней детектива:
– Они симпатичные. Мне известно, что много лет назад они потеряли дочь, но как это повлияло на их привязанность к Эддисон – бог его знает. Но сама история, как Эд нашел Эддисон, которая ловила машину на шоссе в Нью-Джерси, без паспорта, без денег, без кредиток, вообще без ничего, всегда казалась мне подозрительной. Кто-то ведь должен ее искать? И так ли сложно было бы ее найти?
Детектив перестал писать и наморщил лоб:
– Трудно сказать. Если она приехала издалека и сменила имя, не так-то просто вычислить ее местонахождение. Но мы забегаем вперед. Как насчет телефона? У нее был с собой мобильник?
– Нет. Я же говорю, ничего у нее не было, и одежда только та, что на себе, – Блайт откашлялась. – Вот сейчас очень бы не помешало выпить воды.
Он принес бутылку «Эвиан» из холодильника и высокий стакан.
– Спасибо. – Она налила себе воды. – И еще одно.
– Да?
– У нее длинные шрамы на запястьях и выше, прямо до локтя. Серьезная попытка самоубийства.
Он поднял бровь:
– Ладно. Поскольку ее подобрали в Нью-Джерси и она двигалась на юг, я разошлю ту фотографию, которую вы мне дали, по кое-каким адресам в местных правоохранительных органах, и еще в Нью-Йорк. Пройдусь по базам данных о пропавших без вести и по записям больниц о попытках суицида за последние десять лет.
Он подался вперед:
– Вы хотите только узнать ее прошлое или чтобы я следил за ней тоже?
Блайт задумалась.
– Не уверена, что от этого будет толк. Она почти все время проводит или на работе, в фотомагазине, или с моим сыном.
– Вы удивитесь, сколько можно узнать, – сказал Фэллоу.
– Если вы считаете, что это поможет, то пожалуйста. Я не стремлюсь сэкономить.
– Я подумал сейчас, кому это можно доверить. Мы понаблюдаем за ней на следующей неделе, а вы пока принесите мне стакан или другой предмет посуды, которым она пользуется. Я возьму образец ДНК.
– Хорошо, конечно.
– Мне хватит информации, чтобы начать, – заверил он. – Копну поглубже и дам вам знать, как идут дела.
Блайт встала.
– Да, и я хотела бы уточнить, что все должно остаться между нами. Вы могли бы выходить на связь только по номеру моего мобильного?
Он пообещал, Блайт пожала ему руку и вышла. Сев в машину, она добавила его в список контактов под именем «Мэри Фэллоу», так что, если это имя выскочит на экране телефона, Тед и Гэбриел решат, что звонит очередная клубная знакомая, партнерша по теннису.
По дороге домой Блайт почувствовала, что на нее сходит умиротворение. По крайней мере, она предприняла конкретные шаги. Гэбриел был бы недоволен, если бы узнал, но потом он поймет, даже будет благодарен. В конце концов, это ее долг – защищать своих детей.
17. Эддисон
Я с замиранием сердца подаю контролеру посадочный талон – первый раз лечу с поддельными документами. Мне не дает покоя мысль, что использование данных умершей девочки когда-нибудь выйдет мне боком: все откроется, приедет полиция и арестует меня. Но контролер сканирует талон, звучит сигнал, и мне машут рукой на выход. Мы поднимаемся по трапу в самолет, и Гэбриел убирает наши чемоданы в отделения для багажа. Мы на несколько дней летим во Флориду, где он должен встретиться с потенциальным клиентом.
– У окна или у прохода? – спрашивает он.
– У окна. Спасибо.
Я уже готова сесть, но тут открывается кабина экипажа, и командир выходит поприветствовать пассажиров первого класса. Внезапно у меня перехватывает дыхание. Я леденею, руки трясутся. Хватаюсь за спинку кресла и падаю в него, споткнувшись о свою сумочку. Пытаюсь выровнять дыхание, но в голове снова и снова звучит ужасный голос. Заткнись. Закрой свой идиотский рот, пока я его тебе не закрыл. Хочется закричать, швырнуть что-нибудь. Меня обуревает ярость, и я так стискиваю кулаки, что ногти впиваются в ладони.
– Эддисон, что случилось? – Гэбриел в тревоге наклоняется ко мне.
– Отстань, – отрезаю я.
Он обижен, но мне все равно. Встаю, проталкиваюсь мимо него и иду в уборную. Заперев дверь, зажимаю рот руками, чтобы заглушить рвущийся изнутри крик. Хватаю рулон бумаги и истерзываю его в клочья. Мне хочется кидаться на стену, но даже в таком полубезумном состоянии я понимаю, что нельзя привлекать к себе внимание. Через несколько минут я начинаю дышать нормально. Умываю лицо и выхожу из уборной. Сажусь рядом с Гэбриелом, но он молчит, ждет, когда заговорю я.
– Прости. Не знаю, что на меня нашло. Какой-то флешбэк. Я не хотела на тебя огрызаться.
– Ничего, – мягко произносит он. – Что ты вспомнила?
– Не знаю, слишком быстро исчезло, но что-то неприятное. Не хочу говорить об этом.
Я думала о том, чтобы снова обратиться к кому-нибудь с этими флешбэками и попытаться на что-то выйти, но я уже испробовала этот способ раньше и не получила ничего, кроме разочарования. Психотерапевт, к которой меня направила социальная служба, сделала все возможное, чтобы помочь мне вспомнить, и мы полгода топтались на месте. Невролог тоже оказался бессилен. Я могу рассчитывать только на собственные силы.
В течение всего перелета мы молчали. Мрачные мысли притушили мою радость от путешествия.
* * *
Приземлившись в Палм-Бич, мы сразу едем в дом Оливеров – прекрасное место, окруженное водой, из каждого окна и двери открывается вид на море. Дом далеко не такой внушительный, как в Филадельфии, но его пляжная легкость нравится мне гораздо больше. Он весь увешан и уставлен семейными фотографиями в рамках. Беру фото Гэбриела и Хейли: они стоят на четвереньках и строят песочный замок на берегу, касаясь друг друга загорелыми плечами. Пробегаю взглядом по другим снимкам, которые задокументировали их взросление. Гэбриел старше сестры всего на шестнадцать месяцев, и подростками они выглядели почти как близнецы. Они всегда были близки, и даже теперь квартиру Гэбриела от квартиры Хейли отделяет не более полутора километров. Я ставлю фото обратно на стол, рядом с еще одним, где запечатлена вся семья. Они сидят в ресторане. Гэбриел обнимает Хейли, она прижалась к нему, оба радостно улыбаются во весь рот. Одиночество, преследующее меня день за днем, давит еще сильнее, когда я рассматриваю одну за другой эти фотографии.
Гэбриел уехал на встречу с клиентом, а я все утро любуюсь ракушками на берегу, попивая из кружки кофе, который захватила с собой. Мне привольно как никогда, и возникло странное чувство узнавания, которого я не испытывала нигде за последние два года. Может, моя прошлая жизнь была как-то связана с океанским побережьем?
В разгар дня возвращается Гэбриел, у него довольный вид. Встреча прошла успешно, галерею ждет выгодная сделка. На завтра мы запланировали поход по галереям Майами, в том числе по району ар-деко в Саут-Бич; мне особенно хочется попасть в галерею «Дот Фифтиуан», там потрясающие фотовыставки.
До ужина мы посещаем Форт-Лодердейл, что в сорока пяти минутах езды от нас, и проводим пару часов в галерее «Джамали», изучая превосходную живопись, которая, кажется, создана в другое время и в другом месте. Сочетания красок необыкновенные, но когда я смотрю на цену одной картины, особенно мне приглянувшейся, и вижу шестизначное число, не могу справиться с изумлением. Притом что у Теда и Блайт тоже покупаются и продаются довольно дорогие экспонаты.
В семь часов мы едем в «Трейдвиндс», где у нас заказан столик, и у меня захватывает дух от ошеломительного вида на океан. Мы усаживаемся, и Гэбриел поднимает бокал.
– За нас, – говорит он, и мы делаем по глотку. – У меня есть идея. Не поискать ли нам специалиста, который помогает при потере памяти?
Я качаю головой:
– Я уже пробовала. Ничего не вышло. Ретроградная амнезия – неврологическое…
– Знаю, знаю, – перебивает Гэбриел. – Ты мне объясняла. Но, Эдди, иногда я вижу, как ты что-то вспоминаешь, даже если всего на несколько секунд. Что, если ты начнешь записывать все эти обрывки и поговоришь с кем-то, кто поможет связать их в некое целое?
– Может быть, – говорю я, хотя еще не готова никому рассказывать об этих жутких кадрах, даже врачу. Не так уж мне хочется знать, какую правду о моем прошлом они приоткрывают.
– Хорошо. Хватит об этом, – говорит Гэбриел и меняет тему. – Ты хотела бы съездить в Майами еще раз в декабре, на «Арт-Базель»?
– Боже, конечно хотела бы! Было бы просто великолепно!
Весь ужин мы говорим о художественной ярмарке, обо всех галереях, которые туда приедут, и я чувствую себя гораздо увереннее. Благодаря Гэбриелу я так много узнаю об искусстве. Я слушаю каждое его слово, стараясь не отвлекаться, но то и дело перевожу взгляд на человека, который сидит за соседним столом, в большой компании, и неотрывно на меня смотрит. Меня это смущает, но я решаю не обращать на него внимания. Передвигаю стул так, чтобы человек исчез из поля зрения.
– Какой прекрасный день, Гэбриел, – говорю я. – Я была счастлива каждую минуту.
Он наклоняется через стол и берет меня за руку:
– Я тоже. А как много таких минут нас ждет впереди. Я люблю тебя, и всегда буду любить.
Всегда. Что мы знаем об этом?
– Надеюсь, – говорю я.
– Ты думаешь, я влюбился по уши и не соображаю, что делаю, но это не так. Ты сколько хочешь можешь гадать, кто ты на самом деле, Эдди, но мне не нужно знать твое прошлое, чтобы понять, какой ты человек. Я хочу жить с тобой, независимо от того, вспомнишь ты что-нибудь или нет.
Его слова глубоко трогают меня, и я готова заплакать. Я его не заслуживаю. Не в силах выдержать нахлынувшие чувства спокойно, я поднимаюсь.
– Мне нужно отойти. Сейчас вернусь.
Я захожу в дамскую комнату и делаю серию глубоких вдохов, потом выхожу. Хватит сомневаться, достаточно ли я хороша, чтобы этот замечательный человек был рядом со мной.
В нескольких метрах от двери стоит мужчина, который глазел на меня в течение всего ужина. У него обвислый живот и рябое лицо. Лет может быть и тридцать, и сорок пять. Я пытаюсь пройти мимо, но он вытягивает руку вперед:
– Привет, крошка, давно не виделись, – говорит он с похотливой улыбкой. – Еще танцуешь? Зови, я дорого заплачу, чтобы снова посмотреть на такое офигенное тело.
Я с омерзением отшатываюсь:
– Не понимаю, о чем вы говорите.
Он смеется:
– Ясно, понял. Красавчик не знает, что ты пляшешь голая?
Он вынимает из внутреннего кармана пиджака визитку и дает мне:
– Мой номер. Звякни как-нибудь.
Он шлепает меня по заду и уходит, а я стою как вкопанная, разинув рот и дрожа.
Когда наконец я возвращаюсь за наш столик, то вижу, что Гэбриел заказал дижестивы – калуа и кофе. Я залпом выпиваю ликер, и он слегка обжигает горло.
– Поехали домой, закончим день, как начали, – говорит Гэбриел.
Мы встаем, и я замечаю, что стол, за которым сидел тот человек и его компания, уже свободен. Мы с Гэбриелом выходим из ресторана, взявшись за руки, но визитка в кармане жжется как огонь.
18. Джулиан
Едва Джулиан заехал на свое парковочное место у больницы, у него зазвонил мобильник. Он увидел, что звонят из школы Валентины, и поспешил ответить.
– Доктор Хантер слушает, с Валентиной все в порядке? – выпалил он.
– Да-да. Это доктор Соммервил. С Валентиной все хорошо, но кое-что случилось. Вы могли бы приехать в школу?
Он уже разворачивал «ягуар» обратно, по направлению к Сторроу-драйв.
– Конечно. А что случилось?
– Я предпочла бы рассказать при встрече. Но уверяю вас, паниковать не стоит.
Чего только он не передумал за те двадцать минут пути, что отделяли больницу от частной школы в Бруклайне. Что такого могла натворить второклассница? Он припарковался, взбежал по ступеням и нетерпеливо ударил по звонку. Охранник впустил его, проверил права, сфотографировал его камерой компьютера и напечатал временный пропуск.
Женщина на ресепшене говорила по телефону. Он ждал, пока она закончит, нетерпеливо постукивая ногой. Наконец она повесила трубку и посмотрела на него:
– Чем я могу вам помочь?
– Я доктор Хантер. У меня встреча с директором.
Она набрала номер и что-то тихо сказала, потом снова обратилась к нему:
– Присядьте, она скоро придет.
Он вздохнул и, изнывая от нетерпения, сел в кресло, обитое искусственной кожей. Через несколько минут вошла директор и протянула ему руку. Она повела его к себе в кабинет, закрыла дверь, села за стол и сложила руки перед собой.
– Доктор Хантер, мы с пониманием относимся к ситуации Валентины, я хочу, чтобы вы это знали. Мы думали, она приспосабливается и приходит в норму. Но сегодня она ударила другого ребенка.
– Что?
Валентина такая ласковая девочка, Джулиан не в состоянии был даже представить, что могло толкнуть ее на жестокость.
– Из-за чего? Что случилось?
– По словам учительницы, они гуляли на улице в перемену и кто-то из детей спросил Валентину, что она принесет на завтрак мам и дочек – это на следующей неделе.
Джулиану кровь бросилась в лицо.
– Почему же учительница не позвонила мне и не предупредила об этом завтраке? Как можно быть настолько бестактной?
Директор подняла руку:
– Прошу вас, дайте мне договорить. Разослать уведомления должны были как раз сегодня, но вообще это день прав и возможностей женщин, так что дети могут привести любую женщину, кого захотят. Многие приводят мам, потому Эмма и задала Валентине такой вопрос.
– Хорошо, и что ответила моя дочь?
– Валентина ответила, что приведет вас, а Эмма сказала, что так нельзя, потому что вы не женщина.
Доктор Соммервил сделала паузу:
– Потом она сказала, что Валентина дурочка. Наверное, поэтому мама ее и бросила. И тогда Валентина ударила ее по лицу.
У Джулиана отвисла челюсть. Неудивительно, что бедный ребенок защищался.
– Я не оправдываю насилие, но вы не можете не видеть, что ее спровоцировали. Надеюсь, вы и с родителями Эммы поговорите об агрессии.
«Мелкая социопатка», – чуть не добавил он.
– Разумеется. Мы не миримся с буллингом, и Эммой займутся. Однако мы ни при каких обстоятельствах не потерпим в школьном сообществе физического насилия. Уверена, вы понимаете, что безопасность учеников превыше всего.
– Вы хотите исключить Валентину?
Она наклонилась вперед.
– Нет. В стандартной ситуации исключили бы, но вы всегда были другом нашей школы, и у Валентины особая ситуация, поэтому мы только отстраним ее от уроков до конца недели. И, прежде чем вернуться, пусть пообщается со школьным психологом.
Джулиан смотрел на нее так, будто она спятила. Чтобы он позволил какому-то школьному мозгоправу лезть в голову дочери – да никогда. Это было оскорбительно. Джулиан сделал глубокий вдох, приказывая себе сохранять спокойствие.
– Валентину жестоко спровоцировали, и она всего лишь ребенок. Дети импульсивны, ее поступок – ошибка, но не патология. Я не хочу давать ей повод думать, что она какая-то неправильная. Кроме того, я не знаю, какая профессиональная подготовка у вашего психолога, но я ее видел, и на вид ей лет двенадцать. Удивлюсь, если она окончила школу больше года назад.
– Ну, мм, это… – забормотала доктор Соммервил.
Джулиан покачал головой:
– Я поговорю с Валентиной и расскажу все ее педиатру. Если он сочтет, что консультация психиатра целесообразна, тогда я отведу ее к специалисту, которого выберу сам. В противном случае я попрошу, чтобы педиатр прислал вам свои рекомендации. Будет ли этого достаточно?
– Полагаю, да.
Он еще кипел от гнева, когда попрощался с директором и забрал Валентину в кабинете медсестры.
– Папа, извини, что я такая плохая, – сказала Валентина.
Он сгреб ее в объятия:
– Кто сказал, что ты плохая?
Она шмыгнула носом:
– Учительница.
С этим ему тоже предстояло разобраться, но пока что самым главным было душевное равновесие дочери. Он опустил ее на землю, встал на одно колено и посмотрел ей в глаза:
– Слушай меня. Ты не плохая. Ты поступила неправильно, но это не значит, что ты плохая. Мне очень жаль, что Эмма наговорила тебе гадостей. Если хочешь, расскажи, как все было.
Они пошли к машине, держась за руки, и Валентина изложила свою версию событий, которая почти один в один совпадала с директорской.
– Я не удержалась и так сильно разозлилась. Я только хотела, чтобы она замолчала. Она все повторяла, что я дурочка и что мама ушла из-за меня.
Она снова расплакалась:
– Это правда?
– Нет, малыш. Конечно нет. Я же тебе сказал: мама не собиралась уходить, и я очень постараюсь ее найти. Но нам нужно поговорить о том, что ты ударила девочку. Что ты почувствовала, когда это сделала?
Валентина понурила голову:
– Эмма заплакала, ужасно громко, и мне стало стыдно. Я не нарочно сделала ей больно.
– Верю, что не нарочно. А как можно было поступить вместо этого?
Она взглянула на него и задумалась, закусив губу.
– Сказать учительнице.
– Да, это было бы правильно. Если что-нибудь такое произойдет еще раз, скажи учительнице.
Хотя он сомневался, что можно довериться человеку, который однажды уже показал себя плохим судьей.
– Хорошо, папа.
Любовь к дочери переполняла его сердце. Он жизнью бы ради нее пожертвовал. Ей было плохо, и он не знал, сколько еще времени они так просуществуют. Ждать два года – это очень долго. Как ни тяжело было признаться самому себе, но, возможно, все-таки пришло время двигаться дальше, ради Валентины. Если бы она думала, что мама умерла, она перестала бы чувствовать себя брошенной. Да, она горевала бы, но не так сильно, как при мысли, что мама ее не любила. Все равно у детектива ни единой зацепки. Джулиан вынужден был допустить, что Кассандра действительно мертва.
Через три недели у Валентины день рождения. Потом он подождет немного, еще с неделю, и скажет ей, что мамы больше нет. И они вместе начнут жизнь сначала.
19. Блайт
Джим Фэллоу не стал затруднять себя преамбулой.
– Ваша девушка – призрак, – сказал он.
У Блайт упало сердце.
– Вам ничего не удалось найти?
– Ничего о ее прошлом. Мой приятель в ФБР провел ее ДНК по национальной базе данных. На криминальном учете никого. Среди пропавших без вести на фото никого похожего. Система распознавания лиц на записях с камер ничего не дала.
Блайт разочарованно вздохнула:
– И что теперь?
– Собираюсь в Нью-Джерси, раз она приехала оттуда. Покажу людям ее фото, поговорю с ними, вдруг что-нибудь всплывет. Еще я проверяю, есть ли у нее аккаунты в соцсетях, и для этого тоже использую программу распознавания лиц.
Он поджал губы:
– Только одно наблюдение от моих сотрудников. Как вы и предупреждали, жизнь у нее довольно однообразная: на работу, с работы, к вашему сыну домой и так далее. Но однажды она долго гуляла в парке Пеннипэк. Мой человек сказал, что она с кем-то разговаривала. Он решил – по телефону. Но когда ускорил шаг и прошел мимо нее, то понял, что она говорит сама с собой. Судя по голосу, была чем-то сильно расстроена.
Блайт похолодела:
– Что она говорила?
– Повторяла одно слово: «Уходи».
Блайт помолчала, пытаясь сообразить, что это может значить. Нарушения психики?
– Спасибо… Попросите своего сотрудника продолжить слежку, пожалуйста.
– Хорошо.
– Буду ждать новостей.
Завершив разговор, она вернулась в спальню. Тед уже лежал в постели и читал. Он поднял глаза от книги и внимательно посмотрел на нее через очки:
– Кто это был?
Она махнула рукой:
– Так, насчет одного мероприятия в клубе.
Ей было неприятно лгать ему, но не хотелось слушать лекцию о невмешательстве в жизнь взрослых детей. Почему мужчины такие? Им намного легче отбросить тревоги, чем женщинам. Она знала, что скажет Тед: пускай все идет своим чередом, ты не можешь контролировать все, и т. д. и т. п. Поступить так она была способна не больше, чем он – родить.
Она скользнула под одеяло и коснулась его ступни своей. Тед подпрыгнул:
– Мадам, у вас ноги как ледышки.
– Ну так согрей их.
Он улыбнулся, придвинулся ближе и обвил ее руками. После секса она уютно свернулась в клубок рядом с ним, расслабившись и успокоившись. У них был удачный брак, и она благодарила судьбу за это. Не то чтобы все было гладко: они пережили взлеты и падения, отдалялись друг от друга и снова сближались. Но Тед – хороший человек, и она никогда не сомневалась в его верности или преданности. У них были общая история и одни ценности, их семьи давно друг друга знали. Почему ей не желать того же для своих детей?
Тед уснул, а она еще долго лежала, не смыкая глаз и беспрестанно ворочаясь. В пять утра она сдалась и пошла в мастерскую, где на несколько часов спряталась от всех тревог, полностью сосредоточившись на фигуре со сложенными руками. Наконец она выгнулась, чтобы растянуть спину, отложила инструменты и оглядела скульптуру со всех сторон, медленно поворачивая перед собой. Потом выключила свет и вернулась в дом. Тед уже встал и оделся. Он сидел за кухонным столом с утренней газетой и чашкой кофе.
– М-м-м… Как вкусно пахнет кофе, – сказала она и налила себе чашку.
– Ты рано поднялась.
Тед сложил газету и опустил на стол рядом с собой.
– Не спалось?
Блайт села за стол.
– Да. Решила, что лучше еще поработать над руками, чем просто так лежать.
– Ты в последнее время сама не своя. Рассеянная. Беспокойная. Не хочешь рассказать, в чем дело?
– Да ни в чем. Правда.
Он пожал плечами:
– Как скажешь.
Блайт видела, что он сомневается, но промолчала. Зазвонил домашний телефон, и они оба вздрогнули.
– Я возьму. – Блайт встала и сняла трубку. – Алло?
На ее лице расцвела улыбка.
– Да. Приходи к обеду. До скорого.
Тед вопросительно поднял брови.
– Хейли. У нее какие-то новости.
– А-а. Расскажешь мне? – Он встал и начал собираться. – Вернусь рано.
Он поцеловал ее, как всегда перед уходом на работу, но долго не отпускал:
– Поедем куда-нибудь поужинать? Романтический вечер: только ты и я.
– С удовольствием. Я закажу столик.
Когда Тед ушел, Блайт допила кофе, которому оказалось не под силу одолеть ее страшную усталость. Она попыталась читать газету, но глаза слипались. Блайт вышла на веранду и легла на диван. Утонув в мягких подушках и солнечном тепле, проникавшем сквозь окна, она мгновенно уснула.
– Мам! – сказала Хейли, тронув ее за плечо.
Блайт открыла глаза, приходя в себя:
– Боже, я, наверное, уснула. Который час?
– Половина первого. С тобой все в порядке?
– Да-да, просто ночью не очень хорошо спала, вот и решила прилечь. Не собиралась так долго отдыхать.
Она поправила волосы, встала и обняла дочь:
– Так что за новости? Садись.
– Я вчера видела Барби, она разорвала помолвку с Натаном.
– Ой, как жаль, – сказала Блайт, не понимая, зачем было специально приезжать, чтобы рассказать это. – А что случилось?
– Это было обоюдное решение, никаких громких ссор. По-моему, они оба сомневались, что готовы взять на себя серьезные обязательства.
– Весьма разумно. Раз сомневались, значит, правильно сделали.
– Согласна. Но дело вот в чем. У них была бронь в клубе на январь. Это через четыре месяца. И теперь дата снова свободна.
Хейли широко улыбалась. У Блайт заныло под ложечкой.
– И?
– Мы можем забронировать ее для Эдди и Гэбриела. Тогда им не придется ждать целый год.
– Не знаю, Хейли. Мы уже все распланировали, Эддисон и Гэбриел согласились.
– Нет. Я сказала Гэбриелу про клуб, и он тут же ухватился за эту идею. Он очень хотел бы приблизить дату и сыграть свадьбу зимой.
Блайт напряглась:
– А Эддисон ты тоже рассказала?
– Пока нет, но Гэбриел наверняка уже это сделал.
Блайт сидела молча, и Хейли продолжала:
– Почему они должны ждать, мам? Только подумай – в следующем году у вас с папой уже мог бы быть внук.
Она подмигнула.
«И как теперь выпутываться», – думала Блайт. Ей отчаянно нужны были хоть какие-то результаты от детектива, чтобы либо успокоиться, либо вооружиться. И она надеялась вскоре получить их.
20. Эддисон
– Хочу посоветоваться с тобой, Джиджи.
Мы сидим у них на крыльце, на столике перед нами – графин холодного чая.
С тех пор, как мы с Гэбриелом вернулись из Флориды, прошла неделя. Я бессчетное количество раз брала в руки проклятую карточку и уже затвердила наизусть телефон и имейл того человека. А его имя, Фрэнк Марголис, крутится у меня в голове день и ночь. Каждый раз, когда я решаюсь позвонить ему, у меня сдают нервы, и я кладу трубку. Говорю себе, что он наверняка ошибся, перепутал меня с кем-то. Но я знаю, что обманываю себя. Неужели он действительно встречал меня в каком-то баре или ночном клубе Форт-Лодердейла? Просто поверить не могу, что это возможно. Он сказал, что я обалденная танцовщица, хотя на самом деле я зажатая и немного неловкая, особенно когда танцую, за что Гэбриел любит меня поддразнивать. И я ненавижу быть в центре внимания. Не могу представить себя танцующей на сцене перед толпой незнакомых людей, которые на меня пялятся.
Но я попыталась выяснить, возможно ли, что до амнезии я была совсем другим человеком, и ответ оказался неутешительный. Амнезия довольно часто влияет на природные наклонности и свойства. Есть все причины допустить, что я совсем не похожа на прежнюю Эддисон, или как там меня звали.
Гэбриелу я ничего не рассказывала. Пока не могу. Не собиралась говорить никому, но встреча с тем жутким типом не выходит у меня из головы, и если я не поделюсь с кем-нибудь, то просто сойду с ума.
– И о чем ты хочешь поговорить? – спрашивает Джиджи. – Ты вернулась как будто немного не в себе. Вы с Гэбриелом поссорились?
Я удивлена. Мы с Гэбриелом никогда не ссоримся.
– Вовсе нет. Я о другом.
И я, запинаясь, рассказываю ей о человеке в ресторане.
– Как ты думаешь, это возможно, что я раньше была танцовщицей в каком-то злачном баре?
– Если какой-то хрыч тебе это сказал, это не значит, что ему нужно верить. Ты-то его узнала? Он показался тебе знакомым?
– Нет, но это ничего не значит. У меня же никаких воспоминаний нет, если помнишь.
Я не хотела быть саркастичной, но прозвучало именно так.
Джиджи грозит мне пальцем, и взгляд ее говорит: не умничай тут.
– Нельзя принимать за правду все, что ляпнет тебе какой-то идиот. Я не утверждаю, что он врал, но ты не можешь восстанавливать свое прошлое на основе его слов.
– И что ты предлагаешь?
Джиджи откидывается назад, ее взгляд задумчиво бродит по саду. Сентябрь теплый, удушающая августовская жара прошла, и яркие цветы на клумбах выглядят свежо и радостно.
– Ты не искала его в интернете?
– Искала. Если верить «Линкедин», он менеджер по продажам в какой-то пивоварне. И холостой, судя по его фейсбуку. Это, наверное, говорит в его пользу: по крайней мере, он не от жены бегает глазеть на танцовщиц.
Джиджи кивает, потирая кожу вокруг указательного пальца – она всегда так делает, когда что-то обдумывает. Хлопает входная дверь. Джиджи смотрит на меня:
– Это Эд. Можно ему рассказать?
Киваю. Конечно, я смущена, но ведь Эд всегда меня поддерживал.
Эд подходит ленивой походкой.
– Как дела, дамы? – спрашивает он, разглаживая усы. – Можно к вам присоединиться?
– Садись, дорогой, – говорит Джиджи, поднимая к нему лицо для поцелуя.
Он берет кресло и осторожно укладывает туда свою долговязую фигуру.
– Вид у вас больно серьезный. Что-то стряслось?
Джиджи наполняет свой стакан и протягивает ему.
– Эдди хочет кое о чем рассказать тебе.
Я повторяю все, что уже поведала Джиджи, и он слушает, глядя мне прямо в глаза.
– Хм. Какой-то ублюдок, похоже.
– Так и есть. Но не в этом дело. Что, если я действительно та, о ком он говорил?
– Есть только один способ это выяснить. Надо, чтобы кто-нибудь с ним пообщался.
– Я не могу, – говорю я, уже чувствуя, как желудок завязывается узлом.
– Конечно не можешь. Я имел в виду себя. Я поеду.
Я соглашаюсь с его планом, но теперь, когда есть шанс раскрыть правду, мне становится еще хуже. У меня нет ни малейшего желания узнать, что, пока мне не стерло память, я танцевала стриптиз. Вдруг Эд выяснит, что так оно и было? Они с Джиджи меня выгонят? А что скажет Гэбриел? Даже если ему все равно, что будет, если узнает его семья?
21. Эддисон
Мы с Гэбриелом только что вышли из Пенсильванской академии изящных искусств и идем по оживленной улице. Я уворачиваюсь от прохожих, чтобы меня не толкнули. Кажется, что все куда-то спешат, и масса людей валит прямо на меня. Еще несколько кварталов, и мы будем в ресторане, где встретимся с Тедом, Блайт и Хейли. У Хейли день рождения, и она захотела отметить его с нами. У нее огромное количество друзей, которые с удовольствием отпраздновали бы его вместе с ней, поэтому я более чем тронута тем, что она решила пригласить нас.
Гэбриел предложил поймать такси, но я настояла на прогулке. Теперь жалею об этом. Я что-то совсем придавлена влажностью воздуха и натиском окружающих. Плотно прижимаю к себе пакет с подарком. Я увеличила мою любимую фотографию, сделанную в начале лета, где мы с Хейли запечатлены вместе: мы сидим рядом, касаясь друг друга плечами, смеемся, а за нами – сверкающее озеро. Я вклеила фото в папку с бархатной обложкой, а на другом листе написала письмо. Это было сделано не для демонстрации, а только для Хейли. Пусть знает, что она мне как сестра и я ее люблю.
Пора переходить улицу, мы ждем зеленого света. Машины проносятся без остановки, и я снова удивляюсь, как сегодня много народа в городе. Мое внимание привлекает раздраженный женский голос. Женщина пытается одновременно управиться с пакетами и двумя маленькими детьми, которые за нее держатся. Она наклоняется за упавшей коробкой, и тут мальчик случайно выпускает из рук воздушный шарик.
– Назад! – кричит женщина, потому что он мчится за шариком прямо на дорогу, навстречу приближающемуся автомобилю.
Не раздумывая, я бросаюсь вперед и рывком притягиваю мальчика к себе. Машина с визгом тормозит буквально в нескольких сантиметрах от нас. Остальные ошалело гудят, движение встает, а я с ребенком отбегаю обратно на тротуар. Гэбриел стоит белый как мел, а мать мальчика с плачем прижимает его к груди и благодарит меня.
– Я чуть не умер от страха, – хрипло говорит Гэбриел. – Это было очень храбро. Ты спасла ему жизнь.
Он берет меня за руку и отводит в сторону. Мы стоим, прислонившись к стене какого-то здания.
– Приди в себя немного, – говорит Гэбриел.
Я выдыхаю и понимаю, что у меня дрожат ноги.
– Я его увидела, а дальше все произошло само собой. Слава богу, он цел и невредим.
Произнеся это, внезапно задумываюсь: а верю ли я в Бога? Скорее всего, верю. Это кажется правильным. Но как знать, во что верило мое прежнее «я»? Теперь я думаю о себе так: «новая» я, «прежняя» я. И еще начала вести дневник. Он помогает мне привести мысли в порядок, но есть и другая причина, и в этом я даже сама себе не хочу признаваться: он заменит мне память, если что-нибудь снова случится и мне придется начать с чистого листа опять.
– Эддисон, Эдди…
– Что?
– Куда ты улетела? Не слышишь ни единого слова.
– Извини.
– Не стоит идти пешком. Я возьму такси.
Я молча киваю и несколько минут жду, не двигаясь с места, пока он меня не подзывает. Меньше чем через десять минут мы входим в ресторан, но сердце у меня все еще мчится вскачь.
Родители Гэбриела и Хейли уже сидят за столиком, и он на одном дыхании выпаливает им, что сейчас произошло. Блайт моментально подскакивает и заключает меня в объятия.
– Какое счастье, что ты не пострадала! Как ты себя чувствуешь? Сядь. Сядь.
Тед выдвигает стул, и я сажусь, по-прежнему не вполне оправившись. Они все одновременно задают вопросы, невозможно сосредоточиться. Передо мной стакан с водой – я жадно тянусь к нему, но, вместо того чтобы взять, опрокидываю. В ужасе смотрю, как вода растекается по столу.
– Простите! Я нечаянно.
Отодвигаюсь от стола, пока она не пролилась на меня.
В тот же миг рядом вырастает официант и меняет скатерть, пока все глядят на меня. Как я могла сотворить такую глупость? Навела беспорядок и все испортила.
«Какая ты неуклюжая! – говорит голос в моей голове. – Идиотка! Ничего нормально сделать не можешь».
22. Эддисон
Эд разворачивает листок бумаги и кладет на стол перед нами. Кровь стучит у меня в ушах. Утром он вернулся из Флориды, и я боюсь слушать, что он скажет.
– Что ты узнал? – спрашиваю я.
Он поджимает губы и качает головой:
– Боюсь, что немного. Нашел я твоего Фрэнка Марголиса – поймал перед офисом после работы. Сначала он и говорить со мной не хотел.
– Он вел себя агрессивно? Или испугался? – спрашивает Джиджи.
– Ни то ни другое. Знаешь, люди ведь осторожные. Приходит какой-то незнакомый тип и начинает задавать вопросы – конечно, он почуял опасность.
Я смеюсь:
– Особенно если учесть, что в тебе метр девяносто и на вид ты неслабый противник в драке.
– Да, мне это тоже пришло в голову.
Он откидывается в кресле и кладет ногу на ногу.
– Он поначалу был подозрительный, но я вроде убедил его, что не собираюсь ему никак вредить и все, что он мне расскажет, останется между нами. В общем, пошли мы в бар дальше по улице, и он разоткровенничался.
– Но ты же дал нам понять, что это не сильно помогло.
– Ну, это как посмотреть. Я рассказал ему правду: что я пытаюсь помочь девушке с амнезией. Положил перед ним твою фотографию и сказал, что на прошлой неделе вы с ним столкнулись в «Трэйдвиндс». Он тебя вспомнил, сказал, вы лет пять или шесть назад виделись, и ты в те поры танцевала в заведении под названием «Голубое зеркало».
– Он помнит, как меня зовут?
Эд качает головой:
– Твоего настоящего имени он никогда и не знал, а в клубе ты звалась Джунипер. Ничего не вспоминается?
Мое лицо пылает. Я мучаюсь оттого, что Эд и Джиджи обо мне узнали. Джунипер. Я повертела это имя на языке.
– Нет. Мне ни о чем не говорит.
– А клуб? Тебе удалось проверить, не помнят ли ее там? – спрашивает Джиджи.
Эд снова качает головой:
– Четыре года назад закрылся.
Еще один тупик.
– Может, удастся выяснить, кому он принадлежал. Связаться с ними и попросить имена работников, – предлагаю я, понимая, что это была бы долгая история.
– Именно. У меня возникла та же мысль, и я провел поиски, – говорит Эд, и я чувствую, что меня опять ждут дурные новости. – Владельцем бара был некий Коннор Гиббс. Когда бар закрылся, Гиббс остался должен кучу денег куче народу, и не думаю, что это были милые люди.
Эд делает паузу и разглаживает усы.
– Потом он вроде бы попал в автокатастрофу, а на следующий день умер.
– Выходит, нам ничего не известно. Кроме того, что я танцевала стриптиз и работала на гангстера. Я так жалею, что напоролась на этого типа в ресторане…
Я кладу локти на стол и сижу, подперев голову руками.
Джиджи обходит вокруг стола и обнимает меня сзади:
– Не волнуйся, солнышко, это еще не конец. Обещаю, скоро мы разузнаем больше.
– А я не хочу ничего больше знать, – я плачу, спрятав лицо за руками. – Не хочу ничего знать.
Она ласково трясет меня за плечи:
– Посмотри на меня.
Я опускаю руки и смотрю ей в глаза.
– Возможно, это не ты. А если и ты, что из того? Что плохого в том, чтобы быть танцовщицей? Тебе нужно было зарабатывать на жизнь. Это не значит, что ты плохой человек.
– Знаю. Но, Джиджи, по-честному, ты понимаешь, как отреагируют родители Гэбриела, если узнают?
Я говорю серьезно, но она начинает хихикать, а вслед за ней и Эд, и скоро мы все втроем смеемся до колик при мысли о том, как чинные Оливеры воспримут новость. Когда у меня на глазах от изнеможения и смеха выступают слезы, я смотрю на Эда и Джиджи и думаю, как же я их люблю.
– Так, – говорит Джиджи, – пора готовить еду. На обед у нас сегодня завтрак.
Пока Джиджи замешивает тесто для оладий, Эд укладывает бекон на сковородку, а я разбиваю яйца в большую стеклянную миску. Мне ужасно нравится, что Эд всегда подключается к общей работе, даже если вернулся из дальнего рейса. Джиджи – потрясающий кулинар, а он – ассистент, комик и фокусник в одном лице. Она делает вид, что злится на его непоседливость, но, мне кажется, втайне обожает ее. Я накрываю на стол, а Эд и Джиджи вместе стоят у плиты, болтая и пересмеиваясь, как дети, и я спрашиваю себя, придет ли тот час, когда и я буду такой же беззаботной. Мне очень хочется, чтобы мой брак был как у них, но я не уверена, сумею ли быть таким партнером для Гэбриела.
– Бекон готов, – говорит Эд. – Теперь яйца.
Он выливает их на сковороду и снимает с крючка деревянную лопатку.
Джиджи подает мне блюдо с беконом, чтобы поставить на стол. Когда она берется за оладьи, у Эда звонит телефон.
– Я пойду в другую комнату, – говорит он, взглянув на номер. – Доделай за меня, пожалуйста.
Он перебрасывает Джиджи лопатку и выходит.
Лопатка пролетает по воздуху, как в замедленной съемке. Я кричу, съеживаюсь и закрываю руками голову и лицо. Я вижу перед собой человека: суженные глаза, багровые щеки. Он орет, искаженное яростью лицо всего в паре сантиметров от моего, черные глаза мечут молнии, и он лупит и лупит меня лопаткой по голове и визжит: «Тупоголовая дрянь! Сколько раз тебе говорить, терпеть не могу жидкую яичницу! Что, так трудно вбить себе это в башку? Как я еще тебя не убил!»
– Эддисон! – кричит Джиджи, и я чувствую, как ее руки трясут меня за плечи. – Что с тобой?
Я смотрю на нее и не сразу соображаю, где сейчас нахожусь.
– Я… ох…
Падаю на стул, перед глазами все еще стоит лицо того человека. Кто же он?
– Деточка? – Джиджи пододвигает стул и садится рядом. – Что случилось? Ты что-то вспомнила?
– Ох, Джиджи, мне так страшно.
– Все будет хорошо, – говорит она, стараясь меня успокоить.
Ничего не будет хорошо, думаю я и смотрю на свои запястья. Не из-за этого ли человека я пыталась покончить с собой?
23. Эддисон
Чем ближе выставка в галерее, тем сильнее во мне недобрые предчувствия. Я выбрала фотографии, в которых рассказываю о тех местах, где бывала последние два года, с тех пор как приехала в Филадельфию. Чем лучше я узнавала город, тем больше влюблялась в величественные старые дома и прекрасные парки. Как-то вечером, прогуливаясь по Фэрмаунт-парку, я высмотрела издалека мост Строберри-Мэншн с разноцветной подсветкой, отраженной бликами в водах реки Скулкилл. У меня захватило дух, я так жалела, что не взяла с собой фотоаппарат! На следующий вечер я взяла широкоугольный объектив, штатив, и так началась моя ночная одиссея: в течение месяца я продвигалась от моста к мосту, в том числе через Делавэр. Выставку я назвала «Путешествие сквозь свет», потому что перейти мост – действительно совершить путешествие с одного берега на другой, и если вы идете в темноте, то не можете знать, куда идете и что вас ждет на той стороне, но свет – свет защищает вас и указывает путь. Я не могла не заметить, что мост – метафора моей жизни: переход со старого берега на новый. Надеюсь, однажды я вспомню путь назад.
Недавно я прочитала статью о великом фотографе Доротее Ланж, и там было идеально сформулировано то, что я хочу, чтобы люди увидели на моих фотографиях. «Камера – инструмент, – говорила она, – который учит людей видеть без камеры».
Мы с Гэбриелом договорились встретиться за обедом в клубе, и я пришла туда первая. Метрдотель сажает меня за столик у окна, выходящего на поле для гольфа. Я заказываю холодный чай и оглядываю обеденный зал. Он почти полон, вокруг гудят голоса. Когда я вижу, как ко мне пробирается Гэбриел, знакомый трепет внутри напоминает мне, как сильно меня к нему тянет. Он улыбается, проходя мимо друзей и соседей, сидящих за другими столиками, – само обаяние и воспитанность. Наконец на его лице появляется широкая улыбка, предназначенная для меня одной. Нагнувшись, он легко целует меня в губы.
– Привет, красавица, – говорит он.
– Привет от старых штиблет, – поддразниваю я.
Гэбриел заказывает напиток, откидывается в кресле и вздыхает:
– Столько работы с утра, еле вырвался. Как прошел выходной?
– Продуктивно. Закончила последнюю вещь для выставки… вообще, я как раз об этом хочу с тобой поговорить.
Нахмурившись, он напряженно ждет продолжения.
– Я не уверена насчет этой выставки, Гэб. Все эти люди, которые придут смотреть мои работы, судить меня… И как-то дико ставить на свои работы ценники. Надо было мне лучше все обдумать, прежде чем соглашаться.
Он наклоняется вперед и берет меня за руку:
– Детка, я понимаю. Но так чувствует себя перед выставкой большинство художников, с которыми я работаю. Даже те, кто готов был душу продать за выставку, накануне сильно переживают. Это естественно.
Я беспокойно ерзаю от нетерпения, мне нужно высказать все:
– Это не просто нервы. Я никогда не хотела выставляться. В смысле меня полностью устраивало, что мои работы висят в магазине. Мне ни к чему продавать их.
– Эдди, мне это известно. Но искусство предназначено для того, чтобы им делиться. У тебя потрясающий талант, уникальный взгляд. Неужели ты не хочешь, чтобы другие могли ему порадоваться?
Я чувствую, как во мне поднимается досада. Я же не лекарство от болезни прячу.
– Хочешь сказать, я обязана делиться своим трудом? Эти фотографии – часть меня. Может, я не хочу сбывать их за деньги.
Он поднимает руки вверх:
– Прости. Понимаю, мне легко вот так сидеть и рассказывать тебе, что нужно делать, ведь я не вложил часть себя в эти работы. Я только хочу сказать, что паниковать нормально, и меня очень огорчит, если ты упустишь возможность показать свой талант из-за того, что боишься.
С минуту я раздумываю над этим. Может, он прав и это действительно только нервы.
– Может, я просто боюсь. Не знаю.
И тут мне в голову приходит мысль:
– А что, если я пожертвую часть вырученных денег приюту для бездомных на Принс-стрит?
Его лицо светлеет.
– Отличная идея. Я поговорю с мамой и папой, может, они тоже согласятся пожертвовать часть комиссии, которую берет галерея.
Я качаю головой:
– Не нужно. Галерея несет издержки. Я хочу сделать это сама.
Внезапно воздух прорезает отчаянный вопль, и я вздрагиваю. Повернувшись, вижу девочку, которая пытается вырвать игрушечного зверя из рук другого ребенка с криком «отдай!». Ее мать вскакивает со своего места, берет обоих детей за руки и выводит из зала. У меня начинает бешено стучать сердце, мне кажется, что я не могу нормально вдохнуть. В голове мелькнул образ маленькой девочки с черными кудрями, она протягивает руки и просит свою Элли. Кто эта девочка? Меня переполняет отчаяние, чувство тоски и утраты. Я пытаюсь вспомнить, думаю, думаю, но лицо девочки тает и пропадает.
– Эддисон, все в порядке? Ты белая как платок.
Я отпиваю большой глоток воды.
– Абсолютно. Просто проголодалась, – увиливаю я, тщась вспомнить лицо девочки. – Целый день ничего не ела.
Я впервые чувствую уверенность, что оставила в прежней жизни людей, которых люблю. Необходимо выяснить, кто я. У меня есть единственный ключ – Флорида. Придется поехать туда самой и посмотреть, что удастся разведать. Даже если бар, где я предположительно работала, закрылся, должны остаться люди, среди которых я жила и которые меня помнят. Где-то же я жила: ходила в школу, ела в ресторанах, с друзьями общалась.
Когда-то, при моем первом медицинском обследовании, врач не увидел никаких следов беременности или родов, поэтому я никогда не беспокоилась о том, что оставила ребенка. Но теперь у меня появились сомнения. Я вспомнила кого-то конкретного. Может, я удочерила девочку, была ее опекуншей или мачехой? В любом случае мне нужна правда.
У меня появляется еще одна идея: на следующей неделе я, как запланировано, проведу выставку, а наутро уеду во Флориду. Смотрю на своего любимого Гэбриела, сидящего напротив. Рассказать ли ему, о чем я думаю? Что-то подсказывает мне, что лучше подождать.
24. Джулиан
Перелет из Бостона в Филадельфию дал Джулиану достаточно времени, чтобы перечитать заметки к симпозиуму, в котором он должен был участвовать на следующий день. В аэропорту он взял такси и назвал водителю адрес: отель «Уорик» на Риттенхаус-сквер. Стоял солнечный октябрьский день, и было теплее, чем дома. Хорошая погода для прогулок – как раз можно пройтись два с половиной километра от гостиницы до художественного музея и галереи Фонда Барнса. По этой причине Джулиан и выбрал «Уорик». И потом, он никогда не останавливался там, где проходила конференция. Одно дело проводить с надутыми и лишенными чувства юмора коллегами дневные часы, совсем другое – терпеть их разглагольствования над виски с содовой по вечерам. Нет уж, если бы ему не нужно было выступать, он вообще не приехал бы. Он очень не любил оставлять дочку ночевать с няней. Его сердце разрывалось, когда Валентина плакала и просила пообещать, что он вернется назад.
Вечером ему предстояло участвовать в заседании, а делать доклад – наутро. Сразу после этого он полетит домой. Пока же он зарегистрировался в отеле, занес в номер сумку с вещами и портфель, вышел на бульвар и отправился в музей. У входа с греческими колоннами он вспомнил, как они с Валентиной ходили в художественный музей Бостона и как она ахнула, восхищенно глядя вверх на грандиозное здание, а потом, когда ей показали огромные статуи, воскликнула: «Мама, посмотри, какие у детей большие головы!» Джулиан предпочитал старых мастеров, а Кассандру всегда тянуло к фотографиям в галерее Ритца. Особенно она любила работы Альфреда Стиглица, надолго застывая перед его фотографиями, изучая нюансы света и формы.
Джулиан вздохнул, подымаясь по ступеням на этаж импрессионистов: его накрыла знакомая тоска. Переходя от картины к картине, каждая – слегка расфокусированный, нечеткий образ реальной вещи, почти сновидение, он подумал, что именно так выглядела его жизнь последние два года. Он сел на банкетку и отдался гению и боли художников, которые его окружали: Клод Моне, чья жена скончалась трагически молодой, тридцати двух лет, Эдгар Дега, к концу жизни ослепший и обнищавший. Иногда это помогало Джулиану помнить, что он не единственный, кому выпало страдание и горе. Они, в конце концов, и являются уделом человека.
Джулиан поддернул рукав пальто и посмотрел на часы. Если он не хочет опоздать на заседание, то нужно вернуться в отель за портфелем. Он уперся руками в колени и еще с минуту оглядывал зал, потом поднялся и вышел. На улице он застегнул пальто и ускорил шаг. Ветер тоже усилился. Дойдя до края тротуара, Джулиан стал ждать сигнала, чтобы перейти дорогу. К нему подошла молодая женщина и протянула рекламный листок. Он покачал головой и отмахнулся, но она улыбнулась и сказала:
– Я видела, как вы выходили из музея. Завтра первая пятница месяца! Старый город, новые выставки.
Джулиан из вежливости взял листок, но когда женщина удалилась, скомкал его и сунул в карман. Выбросит, когда вернется в отель. Джулиан ненавидел тех, кто мусорит на улице.
Темой заседания была «Педиатрия и полноценно развитый ребенок», и Джулиану льстило, что его пригласили участвовать. Модератором был доктор Грэм Паркер, блестящий исследователь в этой области. Четверо других участников также были известными специалистами. Сама дискуссия прошла удачно и заняла всего пятьдесят минут, но ответы на вопросы растянулись еще на сорок, и Джулиан уже сидел как на иголках. Все, чего он хотел, – вернуться в отель и отдохнуть перед завтрашним докладом. Когда все вышли из комнаты, Грэм положил ему руку на плечо:
– Выпьем в баре? Мы с тобой давно не встречались.
– У меня есть планы на вечер, – ответил Джулиан и добавил, вспомнив о рекламном листке в кармане: – Пойду в Старый город, пройдусь по местным галереям.
Грэм просиял:
– Звучит заманчиво. Не возражаешь, если я присоединюсь?
«Отлично», – подумал Джулиан. Он хотел засесть у себя в номере, а если бы действительно собирался ходить по музеям, то предпочел бы делать это в одиночку. Но что он мог ответить, не обидев человека?
– Вовсе нет, – сказал он.
Они переходили из одной галереи в другую, и Джулиан был приятно удивлен глубокими знаниями Грэма и его любовью к искусству. Тем не менее часа через полтора насыщенный день дал о себе знать, и Джулиан почувствовал, что его энергия почти иссякла. Да и желудок напомнил о пропущенном обеде.
– Думаю, мне пора закругляться, – сказал он Грэму. Они распрощались и разошлись в разные стороны.
Джулиан брел по Второй улице мимо галерей, в большинстве из них уже не горел свет. В окнах висели афиши выставок, открытие которых ожидалось завтра. В конце квартала, через дорогу, в окне одной из галерей он увидел большой постер с фотографией женщины. Сощурил глаза и присмотрелся. Перешел улицу, чтобы взглянуть поближе. Перед фотографией его сердце забилось как шальное, грозя пробить ребра и взорваться. Такого быть не могло! Он прижался к стеклу лбом и ладонями и ахнул. Это была она! Он все-таки нашел Кассандру.
Джулиан вчитался в текст афиши. Галерея Оливеров. Интересно, каким образом Кассандра очутилась в Филадельфии? Неужели она все это время была здесь? Чем занималась? Во всяком случае, лицо на постере – это совершенно точно лицо Кассандры. Наконец-то кошмар позади. Он заберет ее туда, где ее место, и все снова будет в порядке. Он постоял, прижав руку к стеклу, как бы давая ей знать, что он рядом и скоро отвезет ее домой.
25. Эддисон
Мы с Хейли и Гэбриелом закончили развешивать фотографии и сидим на полу в галерее, уплетая холодную пиццу из пиццерии Беддиа. Уже за полночь, мы проработали четыре часа. Когда Гэбриел предложил сделать выставку, я и представления не имела, во что это все выльется. Но они с Хейли терпеливо готовили ее вместе со мной весь последний месяц: отбирали фотографии, решали, какого размера их печатать и вставлять ли в рамку.
Гэбриел стаскивает свитер и бросает на пол рядом с собой.
– Жарко, – говорит он и проводит рукой по волнистым волосам.
Мы держали дверь в выставочный зал закрытой, чтобы свет не проникал в переднюю часть галереи, поэтому с восьми вечера она уже была заперта.
– Холодная пицца и теплый имбирный лимонад – вот что нас остудит, – говорит Хейли, откусывая от дряблого на вид куска пиццы, и мы все смеемся.
Я смотрю на них и чувствую такой прилив благодарности и любви, что перехватывает дыхание.
– Огромное вам спасибо, ребята, вы мне так помогли.
– Естественно, – говорит Хейли, обняв меня за плечи. – Мы же семья.
Гляжу в ее прекрасное свежее лицо и думаю, что скоро эта женщина станет моей золовкой и что она очень похожа на брата. Она приняла меня с распростертыми объятиями, и с ней я могу быть спокойна, с ней я чувствую себя легко и непринужденно. Несколько месяцев назад мы завели традицию: девичник вечером по четвергам. Каждую неделю она ведет меня в новый ресторан, чтобы я выяснила, что мне нравится. Мы были в тайском, индийском, китайском, итальянском, греческом, мексиканском, французском, испанском. Я обнаружила, что мне нравится разная кухня, но пока что в фаворитах тайская, а сразу за ней индийская. Хейли превращает эти поиски моих предпочтений в развлечение и никогда не заставляет меня чувствовать себя глупо. Она из тех редких людей, которые умеют находить в человеке лучшее, и хотя мне кое-чего не хватает, с ней я чувствую себя целой.
Мы почти доели покляпую пиццу, и тут входят Тед и Блайт с двумя большими ящиками.
– Доставка вина, – провозглашает Тед, а Гэбриел вскакивает на ноги и забирает ящик у матери.
– Отлично. Спасибо, мам.
– Не за что. Это белое. Вроде бы. Поставишь в холодильник?
– А это я поставлю здесь, – Тед ставит свой ящик на пол и осматривается. – Как успехи? Уже все закончили?
– Проходи, посмотри, – предлагает Гэбриел, и мы с Хейли тоже встаем и следуем за ними.
Мы останавливаемся впятером на пороге маленького зала и смотрим, не произнося ни слова. Я знаю, Гэбриел и Хейли горды тем, что получилось. Они приложили столько усилий от начала до конца, и я понимаю, что это и их выставка, и рада этому. Насчет Теда я не уверена. Кажется, ему не свойственно спешить с оценкой, он думает и делает вывод с осторожностью. Если он еще не знает, из какого я теста, то, по крайней мере, соблюдает презумпцию невиновности, пока я не провинюсь. Блайт, конечно, стоит особняком. Вообще-то она включилась в подготовку, но без энтузиазма, как у остальных членов семьи. Она всегда немного настороже.
– Выглядит потрясающе, – говорит Гэбриел, подходя и обнимая меня.
Блайт кивает:
– Прекрасные фотографии, Эддисон. Столько лет смотрю на эти мосты, но твоя камера превратила их в чудо света. Спасибо, что решила выставить свои работы у нас.
Меня переполняет благодарность. Одобрение Блайт значит для меня больше, чем хотелось бы признавать. Отважусь ли думать, что она сделала шаг в мою сторону?
– Спасибо, Блайт. Когда они вот так развешены, это действительно что-то особенное. Превосходит все мои ожидания.
– Держу пари, что завтра после открытия о тебе тотчас заговорят в артистических кругах, – говорит Гэбриел, широко улыбаясь.
Почему-то мне становится неспокойно. Я чувствую себя хорошо в том маленьком мирке, который создала. Думаю о заказанном билете во Флориду. Как знать, что произойдет, если этот мир откроется слишком широко?
26. Джулиан
Джулиан нащупал бумажник во внутреннем кармане пиджака и дрожащей рукой вытащил фотографию из клапана на кнопке. На ней Кассандра обнимает Валентину, обе радостно улыбаются в камеру. Он перевел взгляд со снимка на постер и обратно. «Ее глаза лишились прежнего света, – печально подумал он, – но это несомненно Кассандра». Он прочитал подпись под фото на постере:
Первая пятница: Путешествие сквозь свет
Фотографии Эддисон Хоуп
Галерея Оливеров 17:00–22:00
Она сменила имя. Джулиан нахмурился. Единственное разумное объяснение – она не знает, кто она такая. Значит, он был прав – по какой-то причине она все забыла. Но каким ветром ее занесло так далеко от дома? Он сфотографировал постер и поймал такси до отеля, чувствуя, что груз наконец упал с его плеч.
Едва войдя в номер, он позвонил в авиакомпанию и отменил билет на обратный рейс в Бостон. Затем позвонил домой и предупредил экономку и няню, что задержится в Филадельфии. Потом открыл ноутбук и вбил в поисковик имя «Эддисон Хоуп», но в соцсетях ее не нашел. Откинулся в кресле и тяжело вздохнул, размышляя, что предпринять дальше. Хотел было позвонить детективу, но раздумал. Взял телефон, кликнул по иконке «Фото» и пролистал сотни фотографий Кассандры и себя, иногда втроем с Валентиной. Завтра вечером он пойдет в галерею. Он покажет ей альбом, и они наконец-то воссоединятся.
В постель он лег уже после двух часов ночи, но, несмотря на позднее время, так и не смог толком заснуть. В пять утра сдался, вылез из-под одеяла, пошел в душ и бриться. «Вид жуткий», – констатировал он. Слишком мало сна и слишком много стресса. Когда он прыгнул в такси, в животе бурчало от голода, но времени на завтрак не оставалось никак. Всю дорогу он нервно постукивал ногой по полу, и вихрем ворвался в отель, где проходил симпозиум. Перед конференц-залом топтались участники, он пронесся мимо них, коротко кивнув, торопливо разложил свои записи на кафедре и открыл приготовленную для него бутылку воды.
В зал начала просачиваться публика, и Джулиан почувствовал нарастающую досаду. Как, интересно, высидеть эти восемь часов до встречи с Кассандрой?
* * *
Вернуться в отель и побыть в одиночестве было большим облегчением. Часы ожидания он провел как в агонии. В течение дня он несколько раз был груб с коллегами, поддавшись тревоге и нетерпению. Теперь у него оставалось немного времени подумать, что сказать Кассандре и что сделать, когда он ее увидит. Ситуация исключительно деликатная. Непредсказуемая. Но ведь и он натренирован на непредсказуемость, успокаивал себя Джулиан.
Он сменил рубашку, которую надевал на симпозиум. Кассандра вечно упрекала его, что он берет с собой слишком много вещей, прямо как женщина, но, застегивая свежую «Брукс Бразерс», он порадовался, что упаковал лишние рубашки. Чуть позже пяти часов он вышел из отеля и пешком отправился в галерею Оливеров. Подойдя к зданию, он вытер вспотевшие ладони о полы пиджака. Было трудно дышать. Перед входом он замешкался. Пока он стоял, держась за ручку двери, позади кто-то спросил: «Парень, ты заходишь?»
– Прошу прощения, – ответил Джулиан, вздрогнув, и толкнул дверь.
В главном зале галереи прогуливалось всего несколько человек. Посередине, на двух высоких круглых столиках, стояли бокалы вина и подносы с крекерами и сыром. Джулиан побродил по залу, безуспешно пытаясь сделать полноценный вдох. Он оглядел помещение и заметил, что в одном из боковых залов народу побольше. Наверное, там и выставлены ее работы. Он быстро зашагал туда.
И сразу увидел ее в другом конце зала. Сердце забухало, как совсем недавно, словно желало пробить грудь и вырваться на свободу. Кассандра была прекрасна в простом черном платье, волосы волнами спадали ей на плечи, глаза сияли от радостного возбуждения. Она держала бокал белого вина и разговаривала с гостями. Красивый мужчина с шапкой темных кудрей подошел к ней и обнял за талию, Кассандра ответила ему улыбкой. Джулиан остановился как вкопанный и стиснул зубы. Сжимая и разжимая кулаки, чтобы разогнать кровь, он направился прямо к Кассандре, не отрывая от нее взгляда.
Подождав, когда мужчина отойдет, он приблизился к ней. Она протянула ему руку, очевидно его не узнав.
– Здравствуйте. Я Эддисон Хоуп. Спасибо, что пришли сегодня.
Джулиан пожал ей руку, глядя в глаза, а она же по-прежнему любезно улыбалась. Ни единого намека на узнавание.
– Здравствуйте. Я Джулиан Хантер. Я приехал вчера из Бостона на медицинский симпозиум и вечером увидел афишу вашей выставки.
Говоря это, он внимательно изучал ее лицо. Нет, ничего.
– Что ж, надеюсь, вам понравились выставка и Филадельфия, – сказала Кассандра, отворачиваясь, чтобы поприветствовать кого-то еще.
– Подождите, – сказал Джулиан, дотрагиваясь до ее руки.
Она повернулась к нему, слегка нахмурившись:
– Да?
– Хочу кое-что показать вам. Не возражаете, если мы на минуту отойдем в сторону, где потише?
Она выпрямилась и посмотрела на него в замешательстве.
– Пожалуйста. Всего на минуту.
Они отошли в сторону, Джулиан вынул из бумажника фотографию и протянул ей:
– Взгляните на это.
Она поднесла снимок к глазам, еще больше нахмурившись. Когда она снова обратила взгляд на Джулиана, глаза ее помутнели.
– Это я, – она снова посмотрела на фото. – Кто вы такой?
Нужно было двигаться постепенно.
– Эддисон. Это ведь не настоящее ваше имя?
Она отступила на шаг, в глазах промелькнул страх.
– Я не причиню вам вреда. Я хочу помочь, – он надеялся, что его голос звучит успокаивающе. – Вы ничего не помните о своем прошлом, верно?
– Вы меня знаете? – спросила она, и Джулиану показалось, что в ее глазах блеснула надежда.
– Знаю.
Он посмотрел через ее плечо – к ним подходил кудрявый молодой человек.
– Все в порядке? – спросил он, переводя взгляд с Кассандры на Джулиана.
– Этот человек меня знает, – у Кассандры задрожал голос. – Он знает, кто я. У него моя фотография. Из той жизни.
– Можно взглянуть? – спросил человек, и Джулиан протянул ему снимок. Затем вытащил телефон и открыл все фотографии с Кассандрой.
– О господи, – прошептала она и прислонилась к стене, пролистывая ленту.
Молодой человек пристально посмотрел на Джулиана.
– А вы кто такой? – спросил он.
– Ее муж. Я ее муж.
27. Эддисон
Стою, прислонившись к стене, и пытаюсь осознать происходящее. На фотографиях я, и это совершенно ясно, но мужчину и ребенка рядом со мной я не узнаю. Муж. Это слово крутится у меня в голове. Я пытаюсь ассоциировать его с кем-нибудь, но тщетно. Смотрю на этого человека, но его лицо не вызывает никаких воспоминаний. Внешне он – полная противоположность Гэбриелу: густые светлые волосы, льдисто-голубые глаза, волевой подбородок. Красив, даже чересчур красив. Лет, скорее всего, под сорок или чуть больше. Высок, строен и элегантно одет. На пальце золотое обручальное кольцо. Почему я не могу его вспомнить?
Снова смотрю на телефон, сердце стучит так громко, что всем вокруг должно быть слышно. Задерживаюсь на фотографии маленькой девочки. Прекрасный ребенок: длинные черные волосы, алебастровая кожа и изумрудно-зеленые глаза. Мои глаза. Внезапно врывается образ той плачущей девочки. «Я хочу Элли». Неужели это была она?
Поворачиваюсь к незнакомцу, называющему себя моим мужем:
– Эта девочка… Это…
Он улыбается мне:
– Это Валентина. Наша дочь. Ты ее помнишь?
Качаю головой:
– Нет. Мне сказали, что у меня никогда не было беременностей.
– Правильно, не было. Она твоя дочь, но мы использовали суррогатную мать. Я могу все объяснить, но сначала ответь мне. Я искал тебя два года. Что случилось? Куда ты ушла?
Внезапно начинает кружиться голова. Суррогатная мать? О чем это он? Кладу руку на плечо Гэбриела, чтобы не упасть. К нам тихо подходит Блайт и берет ситуацию под контроль.
– Давайте пройдем в заднюю комнату, где никого нет. Следуйте за мной, пожалуйста.
Она берет меня под руку, и я в тумане бреду, спотыкаясь, за ней. Мне нужно только сесть где-нибудь в тишине.
Мы все входим в комнату для сотрудников галереи. Я падаю на диван, обхватив себя руками, уставившись в пол. Слышу сквозь собственный внутренний крик, как Блайт управляет присутствующими, приглашает всех сесть, приносит воду. Гэбриел делает шаг ко мне, но я телеграфирую взглядом, что мне нужно пространство. Я вот-вот узнаю, кто я на самом деле, и должна ликовать, но не чувствую ничего. Обвожу взглядом комнату, лица плывут перед глазами. Чья-то рука дотрагивается до моего плеча. Блайт:
– Не волнуйся, милая. Посиди, успокойся. Сделай вдох через нос.
Она показывает как, и я, сжав ее руку, стараюсь вздохнуть. Закрываю и снова открываю глаза. Смотрю на Джулиана, сидящего в кресле напротив меня. Теперь я могу начать с самого начала.
– Как меня зовут?
– Кассандра. Кассандра Хантер. Когда мы встретились, ты была Кассандрой Драйер. Мы были женаты десять лет.
Десять лет? Немыслимо.
– Сколько мне лет?
– Тридцать семь.
Блайт ахает, остальные поворачиваются и пораженно смотрят на меня. Гэбриелу всего тридцать, а мне, думала я, немногим меньше.
– Но…
Джулиан смотрит на свои руки.
– Пластическая хирургия. Ты сделала операцию, потому и выглядишь моложе.
Меня накрывает волна жаркого стыда. Почему я так поспешила с пластикой? Что я за человек? Хочу задать миллион вопросов, и не в последнюю очередь – откуда у меня на запястьях шрамы? Но не здесь, не при всех. Я смущена, меня как будто раздели. Все, чего мне хочется, – оказаться у себя в комнате, забраться под одеяло и закрыть глаза.
Открывается дверь, входят Джиджи с Эдом. Я нетвердо встаю и бросаюсь в объятия Джиджи.
По комнате грохочет голос Эда.
– Что здесь происходит? Мы все обошли, а вас нигде нет.
Слышу, как Тед торопливо все объясняет. Не могу оторваться от Джиджи, и она меня не отстраняет. Через несколько минут все-таки отпускаю ее, подходит Эд и обнимает меня за плечи:
– Как ты, малыш? Такое потрясение.
Я качаю головой, не в силах что-либо ответить. Он смотрит на Хейли:
– Посиди вместе с Эддисон. Я хотел бы поговорить с этим господином.
Гэбриел встает и делает шаг ко мне, но Блайт останавливает его, и он опять садится рядом с ней.
Хейли сжимает мою руку.
– Как ты? – шепчет она.
Сжимаю ее руку в ответ, но не произношу ни слова.
Джулиан протягивает руку Эду:
– Я Джулиан Хантер. А вы?
– Эд Гордон. Последние два года Эддисон прожила у нас с женой. Так вы говорите, что вы ее муж. У вас есть доказательства?
Джулиан кивает:
– Конечно. Но не при себе. Я понятия не имел, что найду Кассандру здесь. Но у меня есть фотографии.
Он протягивает Эду телефон, тот, нахмурившись, просматривает фото, затем возвращает телефон:
– Думаю, для начала достаточно. Где вы живете?
– В Бостоне, – ровным тоном отвечает Джулиан.
– Как вы нашли ее? – спрашивает Эд.
Теперь они говорят так, будто меня здесь нет.
– Пожалуйста, хватит. Простите меня все. Я сейчас не могу. Мне нужно время.
Я поднимаюсь и смотрю на Джиджи:
– Прошу тебя, отвези меня домой.
– Кассандра… – говорит Джулиан и идет ко мне.
– Не надо звать меня этим именем! Я вас не знаю. Я не могу… Просто дайте мне минуту.
Эд встает между нами, не давая Джулиану подойти ближе.
– Предлагаю вам съездить домой и взять документы, чтобы подтвердить свои слова. Возвращайтесь через день или два, и мы все обсудим. Не стоит вываливать на нее все сразу.
Джулиан пронзает его взглядом, затем вздыхает:
– Понимаю. Но и вы поймите, как тяжело уходить, когда я так долго ее искал. У нас общий ребенок, жизнь.
Эд поднимает руку:
– Знаю, знаю. Только на пару дней.
Он достает карточку и что-то на ней царапает.
– Вот наш адрес.
Наконец Джулиан смотрит на Гэбриела:
– Кем вы приходитесь моей жене?
Гэбриел стоит, выпятив подбородок и сощурив глаза:
– Ее женихом.
Мужчины мысленно оценивают друг друга, а мне кажется, что мое сердце сейчас разобьется на тысячу осколков. Я хочу обнять Гэбриела и сказать, что все уладится, что я люблю его и он мне нужен. Но я смотрю на фотографию девочки, и у меня в горле встает ком.
– Джулиан, – говорю я, и мне так странно произносить это имя, – с Валентиной все хорошо?
Он печально смотрит на меня:
– Она по тебе ужасно скучает. Но с ней все в порядке. Я делаю все, что могу. Она будет счастлива, что мама вернулась домой.
Моя рука инстинктивно тянется к животу, но тут я вспоминаю, что он сказал про суррогатную мать. Даже если так, что заставило меня забыть, что у меня есть ребенок? Трудно поверить, но, похоже, это правда. И снова задаю себе вопрос: что я за человек? Какая мать бросит своего ребенка?
– Поговорим позже, – отвечаю я Джулиану.
Беру под руку Джиджи, и мы выходим из комнаты и из галереи. Смотрю прямо перед собой, не в силах встретиться глазами ни с Гэбриелом, ни с его родными. Как бы им ни было больно из-за меня, я не могу сейчас сосредоточиться на них. Я должна найти путь назад, в прежнюю жизнь, и выяснить наконец, от чего бежала.
28. Эддисон
Джиджи ведет мою машину, Эд следует прямо за нами. Я заставляю себя думать, вспомнить хоть что-то – напрасно. В голове каша: мысли путаются, живот подвело. Мы сворачиваем на боковую дорожку, ведущую к моей квартире над гаражом, и Джиджи глушит машину. Я открываю дверь, ко мне сразу подходит Эд, берет меня за руку:
– Тебе лучше не оставаться одной. Давайте поднимемся все вместе.
Всю дорогу я судорожно цепляюсь за его руку и не отпускаю, даже когда мы оба уже сидим на маленьком диванчике. Джиджи садится напротив, в оранжевое икеевское кресло с откидной спинкой, в котором я люблю читать. Рядом на столике лежит стопка книжек, которые я читаю. Знаю, вид у меня сейчас такой, будто я получила контузию, и самочувствие соответствующее.
– Все будет хорошо, Эдди. Теперь мы многое узнаем. Ты же этого хотела, – говорит Джиджи.
Во мне снова нарастает паника.
– Мне страшно, Джиджи. А если мы узнаем что-нибудь ужасное?
– Конечно, ты боишься. Не бояться было бы странно. Но ты можешь двигаться вперед постепенно, по шажочку.
Я киваю и поворачиваюсь к Эду:
– Все время думаю о том, что он сказал. Если я жила в Бостоне, как очутилась на шоссе в Нью-Джерси? Непонятно.
– Не знаю, Эдди. Может, ты уехала из Бостона, а потом что-то стряслось.
– Может быть, – говорю я, подумав. – Но как я могла забыть, что у меня есть ребенок? Он сказал, что была суррогатная мать, потому что якобы я не могла забеременеть. Если мы пошли на такую крайность, значит, мне очень сильно хотелось ребенка. Так почему же я не помню?
В поисках ответа я смотрю на Джиджи.
– Я не эксперт, но мне кажется, что человек с амнезией может забыть даже своего ребенка.
Я сижу, закусив губу, и пытаюсь привести мысли в порядок, когда открывается дверь и на пороге возникает Гэбриел. Чувствую облегчение и беспокойство одновременно.
– Ты так быстро уехала. Нам надо поговорить, – говорит он, по-прежнему стоя на пороге и держась за ручку двери.
Эд и Джиджи разом поднимаются.
– Побудьте вместе, – говорит Джиджи. – Если захотите потом зайти, то мы не спим.
Гэбриел пропускает их и благодарит. Оставшись наедине, мы пристально смотрим друг на друга, не произнося ни слова, кажется, довольно долгое время. Вот человек, которого я люблю и за которого хочу выйти замуж. Как я могу его бросить? Что мне делать, если Джулиан вернется с неопровержимыми доказательствами? Я его совсем не знаю. Как я могу уйти к совершенно чужому человеку? А если память не вернется ко мне никогда? Неужели я проведу остаток жизни с человеком, которого не могу вспомнить?
Гэбриел подходит и садится рядом со мной.
– Возможно, он говорит неправду. Или перепутал тебя с кем-то очень похожим.
Нутром чую, что это не так, но киваю:
– Возможно.
– Надо навести о нем справки, Эдди. Мы поищем информацию в интернете, может быть, даже подключим детектива. Кто его знает, может, он аферист. Нельзя просто взять и поверить ему на слово.
Я слышу отчаяние в его голосе и чувствую то же самое. Качаю головой:
– Плохая идея. Если я начну про него читать, мне будет трудно разобраться, что я помню, а что вычитала. Не хочу рисковать.
Дотрагиваюсь до его щеки.
– Ты ведь понимаешь меня, правда?
– Наверное.
Он встает и начинает ходить из угла в угол, как зверь, готовый атаковать. Мне его безумно жаль. Я ни за что не хочу причинять ему боль, но меня не покидает тошнотворное предчувствие, что в конце концов так и будет.
– Я хочу присутствовать, когда он вернется, – говорит Гэбриел, выжидающе глядя на меня.
После долгого раздумья говорю:
– Не уверена, что это хорошая…
– Я не дам ему вот так просто прийти и увезти тебя, – перебивает он. – Мы пока ничего о нем не знаем.
– Со мной будут Эд и Джиджи. Он явится с доказательствами, и здесь ты вряд ли что-то изменишь. Думаю, ты и сам понимаешь.
Внезапно он останавливается, разворачивается и смотрит на меня с горящими глазами:
– Идея. Сегодня же уезжаем. Туда, где нас никто не найдет, и тайно поженимся.
Это так трогательно и безрассудно, что мне стоит труда не засмеяться. Я встаю, заключаю его в объятия и говорю:
– Я хочу за тебя замуж больше всего на свете, но ты же знаешь, мы не можем так сделать.
Отстраняюсь и беру его руки в свои:
– А что дальше? Будем прятаться от твоей семьи и больше никогда их не увидим? Я ни в коем случае не дам тебе обидеть родителей и сестру. И потом, я уже замужем за Джулианом и буду повинна в двоемужии.
Он беспомощно смотрит на меня. Я снова думаю о девочке:
– И если у меня есть дочь, то я не могу снова бросить ее.
Его лицо омрачается.
– Ты должна настоять на тесте ДНК. Эта история с суррогатной матерью пахнет мошенничеством. Добейся доказательств.
У меня кружится голова.
– Пожалуйста, Гэбриел. Дай мне во всем разобраться.
– Я не могу потерять тебя, Эдди. Не могу, понимаешь?
Он привлекает меня к себе, и мы стоим так, чувствуя биение сердец друг друга. «Я тоже не могу потерять тебя», – думаю я, но знаю, что слишком поздно. Он уже потерян.
29. Джулиан
Восторг, который Джулиан испытал, когда нашел Кассандру, после события в галерее совершенно улетучился. Она не узнала его, не вспомнила Валентину – у нее не осталось ни единого воспоминания о жизни до того, как она стала Эддисон, или кем там она звалась. По дороге в отель он попытался унять тревогу. Трудно было поверить, что всего за два года она начала полностью новую жизнь. Он-то свою жизнь поставил на паузу, ждал и искал. Но теперь ему стало ясно, насколько неразумно было полагать, что и для нее время остановилось, как остановилось для него. Единственное, что он мог сделать, – отправиться домой, собрать документы и показать ей и людям, которые ее окружали, что она с ним связана.
Войдя в отель, Джулиан пронесся через тихий холл к лифтам. В номере он первым делом достал из мини-бара виски и залпом выпил. Затем открыл компьютер и заказал билет на самый ранний рейс в Бостон на следующий день. Ему нужно было как можно больше времени, чтобы дома ни о чем не забыть. Он договорится насчет Валентины, попросит ассистента перенести прием пациентов на этой неделе и потом соберет абсолютно все, что поможет доказать Кассандре его правоту.
В какой-то миг он подумал, не привезти ли в Филадельфию Валентину, но быстро отверг эту идею. Было бы безрассудно рассказывать что бы то ни было дочери, не зная точно, вернется ли Кассандра с ним домой. Валентина и так достаточно натерпелась за свою маленькую жизнь. Нет, нужно было строить планы с оглядкой, никаких резких движений. Он попросит няню – женщину, которой интуитивно доверял, – на несколько дней забрать девочку к себе, пока он не сочтет, что пришло время ей воссоединиться с матерью. В воскресенье он приедет в Филадельфию на машине и встретится с Кассандрой. Если все пройдет по плану, то в понедельник он вместе с ней вернется в Бостон.
Джулиан закрыл ноутбук и взял еще один виски из мини-бара. Сидя в темноте, он еще раз проиграл в воображении всю сцену в галерее. Та дама в возрасте мягко, но уверенно руководила ситуацией, и он моментально понял, что с ней нужно считаться. Ей, должно быть, сильно за пятьдесят или чуть за шестьдесят, прикинул он, вспомнив ее естественную красоту и изящность. Кажется, кто-то назвал ее Блайт. Мать жениха. Гэбриела. Нет сомнений, что Гэбриел влюблен в Кассандру. Это было видно по тому, как властно он положил ей руку на плечо и какой ужас отразился на его лице, когда Джулиан объявил, кто он такой. Главный вопрос – любит ли Кассандра Гэбриела? Он посидел неподвижно, чтобы улеглись чувства. Эта мысль вызывала в нем гнев, спорить не о чем. Пока Кассандры не было, он ни разу даже не взглянул в сторону другой женщины. Главным предметом его забот стала дочь, и всю свою любовь и все время он отдавал ей. Этого ему было достаточно, пока он ждал.
Он знал, что, если план сработает, всякую ревность и осуждение придется отставить в сторону. Нужно будет проявлять деликатность и дать Кассандре время. Терпение, повторял он себе. Кассандре тоже тяжело. Не время проявлять эгоизм и зацикливаться на собственных чувствах. Нет, возвращение к совместной жизни должно быть очень и очень осторожным. Если он будет торопить события или от нетерпения сделает неверный шаг, то все очень легко может закончиться катастрофой. Продвигаться вперед нужно медленно, но верно. Прежде всего, с ним она должна чувствовать себя свободно и в безопасности. Поэтому он и решил, что в Бостон они вернутся на машине, а не самолетом. Ехать пять часов, и он знал, что многим людям легче разговориться в машине, в спокойной и неформальной обстановке: отсутствие зрительного контакта расслабляет и располагает к откровенности.
Джулиан упер подбородок в сложенные замком пальцы. Впервые за долгое время он был настроен оптимистично. Да, он знал – Кассандре будет больно порвать с жизнью, которую она выстроила, и ему наверняка придется иметь дело с гневом Гэбриела. От него не ускользнуло и то, насколько крепко Кассандра связана с теми мужчиной и женщиной – он забыл их имена, – которые взяли ее к себе. Но он верил, что сумеет преодолеть все препятствия, возможные в этой ситуации. Время позаботится об эмоциональных издержках, и ее, и тех людей, с которыми она расстанется.
И все же больше всего его мучил вопрос, что именно рассказывать Кассандре о ее прошлом. Она так успешно прошла лечение и оставила тот ужас позади. Здесь тоже нельзя спешить, все зависит от ее душевного состояния. Лекарств она, по всей видимости, уже не принимала, раз забыла, кто она такая. Просто чудо, что она прекрасно без них обходилась. Он не хотел сразу тревожить ее известием, что она сидела на мощной смеси антидепрессантов и транквилизаторов. Возобновить их прием, безусловно, придется, особенно когда она вернется домой. Он не мог допустить, чтобы она причинила вред Валентине. Будем двигаться день за днем, сказал он себе. Мало-помалу он справится.
30. Блайт
Атмосфера в комнате практически похоронная, подумала Блайт, внося поднос с четырьмя кружками кофе. Тед и Гэбриел сидели на диване перед камином, каждый со своего краю. Хейли, в спортивных штанах и огромном свитере с горлом, свернулась калачиком в кресле, подогнув под себя босые ноги. Она выглядела так, будто только что потеряла лучшего друга. В общем-то так оно и было. Они с Эддисон сблизились почти как сестры, и это волновало Блайт. Конечно, ее беспокоило создавшееся положение в принципе. Она убедилась в своей правоте, но не испытывала ни малейшего удовлетворения, только чувство утраты.
После той сцены в галерее с Эддисон виделся только Гэбриел. Блайт поняла, что Эддисон понадобится время, чтобы все обдумать, прежде чем встретиться лицом к лицу со всем семейством Гэбриела, но больше всего ее сейчас волновало состояние сына. Он совершенно пал духом, разрываясь между горем, гневом, пессимизмом и надеждой.
– На чем вы остановились, сын? – спросил Тед.
Блайт поставила поднос и села, глядя то на мужа, то на сына. Они всегда были близки. Когда Гэбриел был еще ребенком, Тед играл с ним в футбол и обучал теннису, а когда сын повзрослел, они взяли в привычку ездить вдвоем ловить рыбу в Пенс-Крик. Они даже научились изготавливать собственные мушки. Блайт знала, отношения между отцом и сыном далеко не у всех безоблачные, особенно если они работают вместе, как Тед и Гэбриел.
– Он уехал в Бостон. Якобы должен привезти ей доказательства.
– Якобы? – спросила Блайт.
Гэбриел сидел, положив одну ногу лодыжкой на колено другой, и раздраженно болтал ступней.
– Кто сказал, что это правда, мама? Он прекрасно мог все выдумать.
– А как же фотографии ее и ребенка? – парировала Блайт.
– Ребенка, которого якобы родила ей суррогатная мать? Что за бред! И потом, фотографии можно подделать. Ты знаешь это не хуже меня. Они не доказывают ничего.
– Не доказывают, но вызывают вопросы. Женщина на этих снимках – точно Эддисон. Какой у этого человека может быть мотив для лжи?
Блайт старалась говорить ровно. Было очевидно, что Гэбриел ни на грош не верит Джулиану Хантеру. Вчера, когда они возвратились домой, Блайт забила его имя в поисковик и обнаружила, что это уважаемый в Бостоне врач с впечатляющими достижениями: перед тем как переехать в Бостон, он окончил докторантуру в Стэнфорде. И несмотря на то, в какой явно трудной и болезненной ситуации он оказался, с Эддисон он вел себя мягко и понимающе. Блайт отметила, что он одет со вкусом, выглядит безупречно, любезен в обхождении. В общем и целом она находила его человеком приятным, и все вместе говорило ей, что он не обманывает. Единственное, что показалось ей странным, – это невозможность найти хотя бы одну заметку в новостях, где сообщалось бы, что он потерял жену. И поскольку Блайт была из тех, кто любит расставлять все точки над i, то, прежде чем лечь спать, она написала сообщение Джиму Фэллоу, на тот случай, если о докторе Джулиане Хантере можно разузнать больше, чем представляется.
Теперь Блайт сидела и ждала, что ответит Гэбриел, но он молчал, только все время менял позу и барабанил пальцами по подлокотнику. Она не питала иллюзий относительно того, как все закончится. Гэбриел будет держаться за свое отрицание, пока не столкнется с правдой, которую нельзя будет не признать, и это тревожило ее сильнее всего. Сын испытывал боль, и ей было невыносимо думать, что это продлится еще очень долго.
– Думаю, мама права, Гэбриел, – сказал Тед. – Зачем ему врать про Эддисон? Что он от этого выиграет?
– Не знаю. Но я точно знаю, что нельзя спешить с выводами, пока мы не знаем всей правды. А мы еще ничего не видели. И вся эта чушь насчет пластической операции и тридцати семи лет… Да в жизни не поверю!
Хейли спустила ноги и села прямо.
– Я еще кое о чем подумала. Может, этот тип и говорит правду и они женаты. Но что, если она была несчастна? Или боялась его? Вдруг она убежала намеренно. Может, это вообще из-за него она пыталась покончить с собой.
Эта мысль приходила в голову и Блайт, и ей весьма не нравились вероятные последствия. Она знала, что Гэбриел тотчас войдет в роль супергероя и защитника. Конечно, думать в первую очередь о Гэбриеле было эгоистично, ведь Эддисон тоже могла быть жертвой, но все-таки Блайт его мать, а не ее.
Гэбриел твердо поставил ноги на пол и подался вперед:
– А вот это разумное предположение. Мы все знаем, что она от чего-то бежала. Наверняка от него, какое тут еще может быть объяснение?
Он вдруг оживился, как будто ему бросили спасительный круг.
– В данный момент все это домыслы, – сказал Тед. – Мы можем создавать какие угодно сценарии и предполагать все что угодно, но гадать бесполезно, пока у нас на руках нет фактов. А принимать окончательное решение, правда это или нет, будет только Эддисон. Может быть, она хотя бы отчасти вспомнит, что именно с ней произошло и кем она была. Остается сидеть и ждать.
Блайт хотелось расцеловать мужа. Он всегда был спокойным голосом разума и здравого смысла, часто разрешал семейные споры.
– Ну что ж, – сказала она, – давайте перестанем тыкать пальцем в небо и расстраиваться о том, что может и не быть правдой. Согласны?
Хейли кивнула, но Гэбриел убежденным не выглядел. Он поднял глаза на мать:
– Я должен кое о чем тебя спросить.
Она выжидала.
– Ты собираешься звонить Дарси? Рассказать, что случилось?
В первый раз с тех пор, как появился Джулиан Хантер, она рассердилась на сына. Неужели он настолько одержим своим чувством к Эддисон, что сомневается в собственной матери, которая всегда с ним заодно?
– Естественно, нет. Как ты можешь такое говорить?
– Мам, давай честно. Ты никогда не была в восторге от нашего с Эддисон брака.
Блайт вспыхнула.
– Только потому, что за тебя боялась, – сказала она и с жаром добавила: – И не напрасно.
– Ладно, ладно, – вмешался Тед. – Давайте все снова сядем и успокоимся. Взаимные нападки ничего не поправят.
Гэбриел молча смотрел в потолок. Потом перевел взгляд на Блайт и сказал:
– Прости. Я не знаю… Ничего не соображаю сейчас.
Она подошла к дивану, села и привлекла сына к себе.
– Ничего страшного. Понимаю. Мне тебя очень жалко, столько переживаний.
Он уткнулся ей в плечо, и она чувствовала, как его тело вздрагивает от плача, как будто он снова маленький мальчик и разбил коленку или сломал игрушку. Только в этот раз пластырь или тюбик клея не помогут. Сейчас разбито его сердце. И все, чего могла желать Блайт, – чтобы ее сын никогда не встретил женщину по имени Эддисон Хоуп.
31. Эддисон
Я смотрю через окно, как на дорожку въезжает черный «ягуар» и из него выходит Джулиан. Его внешность снова производит на меня впечатление, хотя и не вызывает никаких чувств. Мое сердце все еще принадлежит Гэбриелу. Отхожу от окна, иду к двери и открываю прежде, чем он успевает постучать.
Он широко улыбается:
– Привет.
– Привет, – отвечаю я и внезапно робею.
Он поднимает бровь:
– Я могу войти?
С моих губ срывается нервный смешок.
– Конечно. Пожалуйста.
Распахиваю дверь, и он заходит. Джиджи и Эд в гостиной, они убедили меня разрешить им присутствовать. Джиджи поставила поднос с кофе и булочками.
– Пожалуйста, проходите, садитесь. Надеюсь, вы не возражаете, если Эд и Джиджи поучаствуют в разговоре. Они для меня стали как родители, – объясняю я.
По его лицу на миг пробегает тень, но я не могу разобрать, что это значит.
– Конечно.
Он ставит на пол рядом с собой портфель и вынимает из него папку:
– Вот твое свидетельство о рождении, водительские права, паспорт.
Он передает мне папку, я внимательно проверяю каждый документ. Вот мое фото и дата рождения – 8 июня 1984 года. До сих пор в себя не могу прийти от потрясения.
Он вытаскивает из портфеля еще одну бумагу:
– Свидетельство о рождении Валентины.
Я беру ее дрожащей рукой. «Мать», а ниже – «Кассандра Хантер».
– Что ж, наверное, это подтверждает, кто я. Так вы можете сказать мне, что случилось в тот день, когда я исчезла?
Он откашливается:
– Я вернулся из больницы – входная дверь открыта настежь. Было около семи, уже стемнело. На полке в прихожей – твоя сумочка и телефон, но тебя нет.
– А были следы борьбы, может быть, что-то сдвинуто? – спрашивает Эд.
Джулиан качает головой:
– Нет, и соседи ничего не видели. Конечно, наш дом стоит в уединенном месте. Но я нанял детектива, который опросил всех в округе, – и ни одного свидетеля. Ты как будто испарилась.
Какая-то бессмыслица.
– Может быть, я впустила кого-то, и меня похитили? А потом сбежала? Правда, я так и не понимаю, почему ничего не помню.
– Мы два года пытались понять, что произошло. Но ты должна кое-что знать.
Он вздыхает:
– Ты принимала лекарства от депрессии и тревожности.
– Что?
– Не хочу сразу все на тебя вываливать, но у тебя было не самое легкое детство. Ты очень… травмирована.
Травмирована? Первый раз слышу что-то, в чем точно есть правда. Я всем телом чувствую эту травму, я знаю, что прошла через нечто совершенно ужасное. И это объясняет мои страшные видения.
– Расскажите. Мне нужно знать все. И не подслащайте пилюлю.
Джулиан выдерживает паузу, смотрит на всех нас по очереди.
– Когда тебе было двенадцать, твои родители погибли в автокатастрофе. Других родственников не осталось, и ты переходила из одной приемной семьи в другую. К сожалению, в некоторых из них с тобой обращались крайне скверно. Когда мы познакомились, ты как раз проходила из-за этого лечение.
– Так вот почему… – я опускаю глаза на свои запястья.
– Трудно сказать, но ты боролась с депрессией, вызванной твоим прошлым. Я думал, ты с ней справилась, но после рождения Валентины тебе опять стало хуже. И тогда ты…
Он остановился и с силой выдохнул:
– Ты точно хочешь, чтобы я начал эту тему прямо сейчас?
Я с облегчением принимаю возможность отсрочки. Предпочитаю услышать это наедине.
– Честно говоря, скорее нет. Может быть, я сначала обсужу все это со своим врачом… если к нему или к ней еще можно обратиться.
– Можно. Еще я хотел предложить тебе пройти сеансы гипноза, чтобы попробовать восстановить память. Раньше это срабатывало. Ты подавила кое-какие свои детские воспоминания, по вполне понятным причинам.
Мысль о гипнозе наполняет меня одновременно надеждой и страхом. С одной стороны, я уже почти перестала надеяться, что раскрою свое прошлое, стану настоящей личностью, восполню все пробелы в памяти. С другой – воспоминания принесут невыразимую скорбь о тех, кого я потеряла, и о том, что пережила.
– Почему она сделала пластическую операцию? – спрашивает Джиджи. – Попала в аварию?
Джулиан кивает:
– Автокатастрофа. Врезалась в бетонную стену. Лицо сильно пострадало.
Я застыла в молчании. Образ Кассандры, мой образ, который вырисовывается у меня в мыслях, пугает.
– Как это случилось?
Джулиан колеблется:
– У нас еще будет время обо всем об этом поговорить.
Меня начинает мутить.
– Я что, нарочно это сделала? Вы хотите сказать, что я пыталась свести счеты с жизнью не один раз?
Провоцируя его, я закатываю вверх рукава и показываю свои руки.
– Да, но тебя удалось спасти.
– Что же тогда вы во мне нашли? – вырывается у меня.
Джулиан выглядит оторопевшим:
– О чем ты?
Я встаю, лицо горит от закипающего гнева.
– Да потому что я – безнадежный случай: депрессия, тревога, неустойчивая психика. Две попытки самоубийства! Есть во мне хоть что-то нормальное, для компенсации?
– Эдди! – вмешивается Джиджи.
Я смотрю на нее:
– Серьезно, что еще я могу подумать?
– Конечно, есть, – говорит Джулиан. – Ты самый любящий и нежный человек из всех, кого я встречал. Ты искренне заботишься о других. Ты чудесная мать, делаешь все для меня и дочки.
Не знаю, верить ли ему.
– Что мне нравится делать? Есть ли у меня увлечения?
Он кивает:
– Ты обожаешь готовить, читать, и ты фантастически фотографируешь. Но это ты и так знаешь.
Он поднимается, делает пробный шаг ко мне и протягивает руку.
– Можно я тебя просто обниму?
У него такой грустный взгляд, что я не могу сказать нет. Подхожу к нему, даю заключить себя в объятия. Он прикасается ко мне очень деликатно. Меня овевает запах сандалового дерева, и я замираю, вспоминая. Закрываю глаза. Я знаю этот одеколон. Мелькает картинка: я целую мужчину, его руки зарылись в мои волосы, а мои гладят его белокурые локоны. У меня снова кружится голова, в ушах шумит. Я отстраняюсь, падаю на стул и опускаю лицо к коленям.
– По-моему, ей нужно передохнуть, – говорит Джиджи.
– Да, конечно.
Эд прочищает горло.
– Давайте прогуляемся вместе, – предлагает он Джулиану, – оставим их ненадолго?
Когда дверь за ними закрывается, я говорю Джиджи:
– Это так странно, что он рассказывает мне обо мне же. Я не чувствую ничего знакомого в той женщине, которую он описывает.
Провожу рукой по волосам.
– И не хочу становиться той женщиной.
Джиджи смотрит на меня сурово:
– А теперь слушай меня. Даже если ты не вспомнишь, ты не превратишься в незнакомку. Ты – это ты. Твоя жизнь в последние два года изменила тебя. Если тебе не нравится, какой женщиной ты была, не нужно ею становиться. И ты не должна возвращаться в Бостон. Можешь остаться с нами. Ты и здесь можешь найти врача, который поможет тебе восстановить память.
– Нет. У меня же есть дочь. Я должна вернуться, – делаю паузу. – И потом, мне кажется, я вспомнила его, когда он меня обнял.
Она поднимает бровь.
– Это было приятное воспоминание.
– Ну и хорошо. Это положительный знак, тебе не кажется?
– Наверное.
– В любом случае, знай, ты всегда можешь вернуться сюда. Я хочу, чтобы ты каждый день со мной созванивалась и говорила, как у тебя дела. Я должна знать, что ты в безопасности.
Я киваю. Но физическая безопасность меня не беспокоит, беспокоит другое: что меня ждет, когда таинственный узор моей памяти наконец будет прочитан?
32. Джулиан
Джулиан погрузил чемоданы Кассандры в багажник и уселся за руль. Прощание с Эдом и Джиджи вышло очень эмоциональным. Теперь они тронулись в путь, и Джулиан чувствовал облегчение оттого, что они наконец остались наедине. Ему не терпелось ускользнуть от их пытливых взглядов и начать восстанавливать отношения с Кассандрой по собственному разумению.
– Там сзади сумка-холодильник, в ней несколько банок малиновой газировки, а еще батончики мюсли и пакетики с миндалем.
Он захватил с собой то, чем она любила перекусить, по крайней мере, когда-то любила.
– Спасибо, я не голодна, – ответила она, не поворачивая головы.
Дальше они ехали в молчании, которое он решил не нарушать в надежде, что со временем неловкость рассеется. Он включил радио, и машину заполнили звуки классической музыки.
– Это «Сириус», но если ты хочешь послушать что-то другое, смени канал.
– Пусть будет этот, – сказала она, глядя в окно.
Он поборол желание продолжить разговор, чтобы вытянуть из нее ответную реакцию. Пока машина пожирала километры, он думал, что будет, когда они доедут до дома. Конечно, он предложит ей комнату для гостей. Как бы ни хотелось ему, чтобы она сразу почувствовала себя как дома и снова водворилась в их спальне, он знал – ей потребуется время.
– Как мы познакомились? – спросила она, повернувшись к нему лицом.
– Представь себе, в аэропорту О’Хара. Мы оба ждали рейса на Бостон. Ты ездила на стажировку в Чикаго и как раз возвращалась домой. Я навещал отца в Аризоне и тоже летел домой.
Он помолчал.
– К сожалению, его уже нет на свете.
– Мне жаль. А ваша мать жива?
– Нет, она умерла давно. Боюсь, что кроме друг друга и Валентины у нас родных не осталось.
Он чувствовал на себе ее взгляд. Казалось, она обдумывает новую информацию.
– Наверное, вам было очень одиноко, когда я ушла.
Он с благодарностью отметил, что, по крайней мере, она ему сочувствует.
– Ты и представить себе не можешь насколько.
Она снова умолкла, и, мельком взглянув вправо, он увидел, что она откинулась на спинку сиденья и закрыла глаза. «О чем ты думаешь?» – хотел сказать он, но было ясно, что ее это только оттолкнет. Следующие полчаса они ехали в молчании. Он уже засомневался в правильности своего решения возвращаться на машине вместо самолета, когда Кассандра снова повернула к нему голову.
– Вы сказали, что я ездила в Чикаго на стажировку. Кем я работала, когда с вами познакомилась?
– Ты работала в торговом центре, ассистентом менеджера по закупкам. Стажировалась для того, чтобы получить место своего начальника, но по-настоящему мечтала стать профессиональным фотографом.
Джулиан на секунду оторвал взгляд от дороги и улыбнулся:
– Но когда родилась Валентина, ты уже хотела только одного – быть мамой.
Он помолчал.
– И женой.
Она снова откинула голову назад.
– Расскажите мне о Валентине.
– Она замечательный ребенок. Похожа на тебя, Кассандра, как две капли воды. Обожает школу. Сейчас ей семь, в этом году пошла во второй класс и отлично учится. Самый любимый предмет – чтение. Это твоя заслуга. Ты читала ей каждый вечер, а ее научила читать в четыре года.
– Вы ее очень любите, да?
Джулиан кивнул, сжав губы и сморгнув слезы.
– Думаете, она меня вспомнит?
– Конечно вспомнит. Мы говорим о тебе каждый день, и она держит твою фотографию на столике у кровати.
– Она знает, что я возвращаюсь?
– Нет. Я хотел удостовериться, что будет так. Случись иначе, мы снова причинили бы ей боль. Я не мог рисковать.
– Понимаю. Наверное, так действительно правильнее.
Она отстегнула ремень, перегнулась к холодильнику на заднем сиденье и вытащила банку газировки.
– Вам достать?
Джулиан покачал головой. Она со щелчком открыла банку и стала пить.
– Я хочу вам признаться, что очень боюсь. Вы можете представить, каково это – ничего о себе не знать? Какой это кошмар – иметь дочь, которую не помнишь? Быть матерью, забывшей свое дитя?
Хорошо, подумал Джулиан. Она открывается ему, говорит то, что чувствует. Она ему доверяет.
– Ты права, я не представляю, каково это. Но знаю, что должно быть невероятно тяжело. И, пожалуйста, знай – ты можешь прямо высказывать мне свои чувства, будь то страх, гнев, грусть или что-то другое. Я хочу, чтобы мы продолжили жить как прежде. А для этого мы должны быть друг с другом откровенны и честны.
– Спасибо, – шепнула она.
Джулиан продолжал вести машину, не произнося ни слова, верный данному себе обещанию – оставить инициативу разговора Кассандре.
Но молчать было уже не так неловко, и он почувствовал, что напряжение слабеет. До дома оставалось всего полтора часа пути, когда она попросила его завернуть на ближайшую заправку.
Джулиан припарковался, и они вместе прошли внутрь. Она сразу направилась в уборную, а он ждал перед стойкой с солнечными очками, гадая, какой дурак будет покупать эти нелепые подделки дизайнерских моделей.
Подошла Кассандра и вытащила авиаторы. Он хотел сказать, что купит ей настоящие, но в этот момент ее рука задрожала и отбросила очки как горячую картошку.
– Что случилось? – встревоженно спросил Джулиан.
– Н-не знаю. Я увидела что-то страшное. Мысленно. Но оно слишком быстро промелькнуло. Слишком быстро.
Она отступила назад и повернулась к выходу.
– Давай поедем, пожалуйста. Не могу здесь оставаться.
Она почти бежала, Джулиан нагнал ее у стеклянных дверей, выходивших на парковку. Когда они сели в машину, он завел двигатель, но не сразу тронулся с места. Произошедшее взволновало его. Было совершенно ясно, что к ней вернулось какое-то травматичное воспоминание из прошлого. Он еще столько ей не рассказал, ей столько предстояло узнать. А если все это обрушится на нее в одночасье? Уверенность, которую он начал было чувствовать, улетучилась. Теперь он понимал, что маячит впереди, и ничего хорошего это не предвещало.
Часть II
33. Эддисон
Меня будит голос Джулиана – приехали. Очевидно, когда мы выехали с заправки, я уснула. Зевая, протираю глаза, пытаясь сфокусироваться на окружающем мире. Смотрю на Джулиана, который по-прежнему выглядит свежим и отдохнувшим, голубые глаза ясны, волосы приглажены. Мы на тихой дороге, дома полностью скрыты за высокими стенами и изгородями. Это явно необычный район для среднего класса. Джулиан поворачивает налево. Дорожка еще долго вьется вверх по холму, и наконец взорам открывается массивное трехэтажное здание из красного кирпича. Я открываю рот от изумления. Сюда поместятся четыре таких дома, как у Эда с Джиджи. На фасаде по меньшей мере пятнадцать окон; на первом этаже они высокие и завершаются изящными арками. Джулиан останавливает машину, я остаюсь сидеть, переваривая увиденное. «Ягуар» последней модели, изнутри обитый бархатом, более-менее дал понять, что Джулиан – человек состоятельный, но дом говорит о гораздо большем – попросту о богатстве.
Джулиан глушит двигатель, и внутри роскошного автомобиля воцаряется могильная тишина.
– Ты немного отдохнула. Как себя чувствуешь?
У него озабоченный вид, и я тронута его вниманием.
– Лучше. Дом такой… такой большой.
Он смеется. Приятный смех, думаю я, и улыбаюсь, несмотря на проклюнувшееся дурное предчувствие. Он говорит, что мы в Бруклайне. Название мне ничего не говорит. Это рядом с Бостоном, объясняет Джулиан, но улицы здесь такие тихие, словно мы далеко-далеко от городского шума.
– Достану твои вещи из багажника, и мы пойдем в дом, хорошо?
Он открывает дверцу.
Следом за ним я поднимаюсь по трем широким ступеням к сложно устроенным двойным дверям. Нам открывает женщина лет сорока с чем-то – миниатюрная, темноволосая, одетая в черные брюки и простую блузу.
– С приездом, доктор Хантер, – говорит она и поворачивается ко мне. – Здравствуйте, миссис Хантер. Я так рада, что вы дома.
Она улыбается так, будто прямо счастлива меня видеть, и мне жутко думать, что я ее не помню. Смотрю на Джулиана, вопросительно подняв брови.
– Кассандра, это Нэнси, наша экономка.
Я пожимаю ей руку:
– Спасибо за добрые слова, Нэнси.
Она распахивает дверь и пропускает меня.
– Приятно видеть вас, миссис Хантер.
Немного колеблясь, я вхожу в холл с темным паркетом и обшитыми деревом стенами: куполообразный потолок высотой в два этажа, стены увешаны масляной живописью. Здесь просторно, но темно, и я чувствую стеснение в душной формальности этого места.
– Подниму их наверх в спальню, – Джулиан несет мои сумки по лестнице. – Может, ты хотела бы немного отдохнуть и переодеться к обеду?
Я не двигаюсь с места, не вполне понимая, что мне делать дальше. Слово «спальня» заставляет меня нервничать. Будто прочитав мои мысли, Джулиан говорит:
– Поставлю твои чемоданы в комнате для гостей, я уже перенес туда кое-какие твои старые вещи. Там удобный балкон с видом на бассейн и сады.
Он подбадривает меня понимающим взглядом. С облегчением следую за ним по длинной лестнице. В комнате он ставит чемоданы и, слегка кивнув, идет к двери.
– Около изголовья есть шнурок. Потяни за него, если что-то понадобится.
Он поворачивается, чтобы уйти, но вдруг останавливается и что-то достает из кармана. Это айфон.
– Купил тебе новый телефон и перекачал туда все данные со старого. Он заряжен. Может быть, если в нем покопаться, в тебе шевельнутся какие-то воспоминания. Пароль – дата нашей свадьбы: восемнадцать-одиннадцать.
Нажимаю на боковую кнопку, экран загорается, ввожу пароль. Обои – Валентина, Джулиан и я на пляже, у кромки воды. Я в пляжной накидке, на Джулиане – пляжные шорты, на Валентине – розовый купальник в горох. Мне любопытно, какие у меня есть приложения, но на первой странице в основном системные приложения. Дотрагиваюсь до иконки «Фото» и начинаю пролистывать вниз фотографии пейзажей и воды. Никого из семьи. Но я могла снимать семью на фотокамеру. Перехожу в календарь. К моему удивлению, он пуст, а ведь в последние два года я все записывала в телефон. Возможно, раньше я предпочитала бумажный календарь. А вот «Киндл» – интересно, что я читала. Там масса книг, в основном в жанре хоррора, о чем говорят названия и мрачные обложки. Некоторых авторов я узнаю сразу – Эдгара По, Стивена Кинга, Дина Кунца, но другие мне неизвестны. Листаю дальше – там уже специальная литература: книги о том, как справиться с тревожностью и депрессией, как поднять самооценку, что делать, если у вас мысли о самоубийстве. У меня замирает сердце, и я закрываю приложение. Еще покопавшись в телефоне, я не обнаруживаю больше ничего
интересного. Внезапно чувствую, что с меня хватит. Я благодарна Джулиану, и он правильно сделал, что на несколько дней увез Валентину: я еще не готова с ней встретиться. Встаю. Нужно чем-то себя занять. Распаковываю чемоданы, раскладываю белье и кофты по ящикам комода. Открыв стенной шкаф, чтобы развесить остальное, вижу свои старые вещи, о которых говорил Джулиан. Здесь белая ночная рубашка до полу, из хлопка, с вышивкой по краю рукава, и уютный флисовый халат, две пары штанов, льняные и вельветовые, белая хлопковая рубашка, темно-синий пуловер и зелено-голубая рубашка из фланели. Представляю, как Джулиан решал, что взять. Он выбрал разумно: ничего сексуального или манящего. Ни единой вещи с подтекстом. Он как бы говорит мне: «Я тебя не тороплю. Мне важно только, чтобы ты чувствовала себя свободно и в безопасности».
Опустошив чемоданы, я делаю паузу, чтобы оглядеться. Комната большая, ничего лишнего, темно-зеленые стены и тяжелые портьеры. Из мебели только кровать на толстых столбиках, украшенных прихотливой резьбой, низкий письменный стол красного дерева и такого же типа ночной столик. На кровати увесистое черно-серое лоскутное покрывало с геометрическим узором. Кажется, домом владеет мрак. Интересно, что привлекает в нем Джулиана. На тумбочке у кровати книга – «Ребекка» Дафны дю Морье. Открываю и на обратной стороне обложки вижу свое имя, написанное черными чернилами, моим почерком. Может, это не Джулиана влечет к темноте, а меня?
34. Эддисон
Я дома одна – у Джулиана срочный вызов. Он рассыпался в извинениях, что в первый же день оставляет меня одну, но пообещал вернуться как можно скорее. На самом деле мне так даже легче, ведь я получила шанс исследовать дом без надсмотра. Дверь в его спальню закрыта. Поворачиваю ручку, почти уверенная, что замок окажется заперт. Делаю шаг внутрь, ступаю на холодный паркет. В середине комнаты, на чудесном зелено-золотом восточном коврике, стоит большая двуспальная кровать. На стенах фото в красивых рамках – лодки и водоемы. Снимки излучают надежду, даже счастье.
Рассмотрев фотографии, подхожу к туалетному столику и осторожно сажусь, чувствуя себя так, будто вторглась на чужую территорию. Это единственный старинный предмет мебели в комнате: темное дерево, большое зеркало со скошенными кромками, обитое бархатом сиденье. Беру флакон духов «Клайв Кристиан», пшикаю на запястье и вдыхаю. Подействовало молниеносно. Громкая музыка. Чьи-то руки крепко держат меня и кружат в вихре танца. Лицо Джулиана, улыбающееся, наклоняется и целует меня. Дурманящий поцелуй. Дрожащей рукой я ставлю флакон на место. Наверное, я была счастлива. Влюблена. Напрягаю память, но воспоминание исчезло так же быстро, как возникло.
Встаю и иду в прилегающую к спальне ванную. Ступаю в огромную душевую. На одной полке шампунь и мыло. На другой – розовая бритва и пена для бритья, явно женские. Хмурю брови. Это мое? Если бы у Джулиана бывала другая женщина, он, разумеется, избавился бы от всех ее вещей. Но если они мои, очень странно, что Джулиан не выбросил их за два года. Он же видел их каждый раз, когда принимал душ. Сглатываю болезненный комок и бросаюсь вон из комнаты.
Войдя на кухню, я вижу записку на стойке возле кофемашины: «Организовал тебе кофе. Захочешь выпить – просто нажми на кнопку. Д.». Нажимаю. Машина оживает. Интересно, всегда ли он такой предусмотрительный или старается в силу обстоятельств. Открываю один за другим шкафчики в поисках кружки. На верхней полке вижу одну самодельную, как будто сделанную ребенком в детском саду, и у меня замирает дыхание. На кружке нарисована женщина за руку с девочкой и написано: «Я люблю маму». Тянусь к ней, но она слишком высоко. Пододвигаю стул, становлюсь на него и беру кружку, обхватив пальцами надпись. Но, внезапно почувствовав себя самозванкой, ставлю на место, слезаю и достаю обычную белую с нижней полки.
Налив себе кофе, иду с кружкой по первому этажу, все осматривая. Не знаю, когда вернется с продуктами Нэнси и сколько у меня времени, и не хочу, чтобы она следила за каждым моим шагом. Гостиная обставлена со вкусом, кажется, антикварной мебелью. Она выглядит гораздо официальнее, чем мне нравится сейчас. Гадаю, приложила ли я руку к дизайну или все это прихоть Джулиана. На камине фото тридцать на тридцать – наша свадьба. Подхожу поближе, чтобы рассмотреть: мы стоим перед свадебным тортом, я держу нож, рука Джулиана лежит поверх моей. Оба широко улыбаемся и выглядим влюбленными. Мне не очень нравится свадебное платье, оно меня чуть-чуть полнит. И зачем, интересно, такое личное фото в такой официальной обстановке? Кто так решил? Надо будет спросить у Джулиана.
Перехожу в кабинет. Здесь интерьер уже не такой формальный: мягкий голубой диван, по обеим сторонам от него стоят два обитых плюшем кресла с такими же скамеечками для ног; длинный, по всей ширине окон, стол, уставленный фотографиями в рамках. Беру ближайшую – мы с Джулианом на пляже, улыбаемся и держимся за руки, мои волосы развеваются на ветру. Выглядим счастливыми и спокойными. Не могу определить, где сделан снимок. Песок гладкий, и похоже, что позади нас океан, но непонятно, восточное это побережье или западное. Ставлю фото на место и беру следующее – Валентина сидит у меня на коленях, перед ней именинный торт с пятью свечками. Я на этом снимке не улыбаюсь, а будто глубоко задумалась. Депрессия? Иду дальше, и везде фотографии нас троих в домашней обстановке. Но они не дают ответов на вопросы, а просто показывают, что прошло время. Я вдруг понимаю, что не видела других свадебных фотографий.
Ставлю кружку из-под кофе в посудомойку и слышу, что звонит телефон. Беру его и смотрю, кто звонит. Гэбриел.
– Привет, – говорю я.
– Привет, – грустно откликается он. – Как ты?
– Да вот, сижу тут. А ты как?
– Погано. Скучаю по тебе. Все еще не могу во все это поверить.
Боже мой, что же с нами делается.
– Мне так жаль. Даже не знаю, что сказать.
– Я волнуюсь. Невыносимо думать, что ты уехала за сотни километров, в какой-то дом, с мужчиной, о котором ничего не известно.
– Я понимаю, как это тяжело, Гэбриел, но, пожалуйста, постарайся не волноваться. Здесь повсюду мои фотографии. Такое впечатление, что я была счастлива. И он ведет себя безупречно. Правда, мне ничего не грозит. Нужно немного потерпеть.
Слышу его вздох.
– Только будь на связи. Я должен знать, что с тобой все в порядке.
– Конечно, буду.
– Я скучаю по тебе, Эдди. Так сильно скучаю.
– И я по тебе.
Слышу сигнал – открывается входная дверь.
– Мне пора, люблю тебя.
Выключаю телефон, и в ту же секунду на кухню входит Джулиан. Он улыбается мне:
– Кассандра.
Я вся сжимаюсь, еще не привыкла к этому имени, но заставляю себя улыбнуться в ответ. Видимо, придется привыкать.
– Как твой пациент?
– Ему лучше, спасибо. Чем занималась?
Пожимаю плечами:
– Осматриваюсь, пытаюсь сориентироваться. Я не видела свадебного альбома, но заметила фотографию в гостиной. А есть еще? Какие-нибудь менее формальные?
Он колеблется:
– Ну… Мне пришлось выкинуть свадебный альбом. Единственная фотография, которая тебе нравилась, – та, что на камине.
– Почему?
Он указывает на стул.
– Давай присядем, Кассандра. Тебе всегда было спокойнее за камерой, чем перед. Ты очень критично относилась к своей внешности.
– Что ты имеешь в виду?
– Тебе не нравилось, как ты выходишь на фотографиях: то некрасивая, то толстая. Потом ты начала выбрасывать некоторые снимки или портить свое лицо.
Меня пробирает дрожь. Мне описывают какую-то ненормальную.
– Портить свое лицо?
– Перечеркивать крест-накрест.
Что за бред?
– То есть свадебного альбома нет? Больше ни одной фотографии?
Он встает, идет наверх и возвращается через несколько минут. Вручает мне фото в рамке, чуть меньше первого, – мы вдвоем, Джулиан обнимает меня.
– Единственное, до которого я вовремя добрался. Вставил в рамку и спрятал. С тех пор как ты ушла, оно стояло у меня на комоде.
Он садится рядом со мной.
Я снова смотрю на фото. Мой взгляд привлекает жемчужное ожерелье. Я его помню. Это мамино. Больше мне от нее ничего не осталось. Рука сама собой тянется к шее.
– Жемчуг. Оно мамино?
Он ободряюще улыбается:
– Верно. Ты начинаешь вспоминать.
Визуально я их не помню, но сейчас, при взгляде на фотографию, я вспоминаю, что надела на свадьбу мамин жемчуг. Смотрю на Джулиана:
– Психиатры говорили, что, если я найду дорогу домой, знакомое окружение может помочь мне вспомнить. Я думала, они лишь дают мне фальшивую надежду, но, возможно, они были правы.
Чувствуя, как внутри меня растет радостное возбуждение, я набираюсь храбрости и задаю вопрос, на который отчаянно хочу получить ответ:
– Джулиан, почему я пыталась покончить с собой?
Он вздыхает:
– Ты уверена, что хочешь узнать об этом прямо сейчас? Может, сначала освоишься тут как следует?
Я качаю головой:
– Мне нужно знать.
Он садится нога на ногу и плотно сжимает губы.
– Из года в год ты неоднократно срывалась и восстанавливалась. Как я уже сказал, когда мы познакомились, ты проходила лечение. Ты была замужем и подвергалась насилию.
Ошарашенно смотрю на него:
– Что? Я была замужем еще раньше?
35. Эддисон
Джулиан мрачнеет.
– Да, ты была замужем пять лет. Твой муж не был хорошим человеком, Кассандра. Он был жесток и физически, и морально, – он смотрит на меня долгим взглядом, в котором читается жалость. – Так бывает. С тобой были жестоки в приемных семьях, и это была твоя реальность. Но потом тебе стало лучше. Когда мы с тобой поженились, ты оставила все это позади и хотела начать жизнь с чистого листа.
Меня накрывает паника. Я уже не уверена, что хочу все узнать прямо сейчас. Тем не менее продолжаю допрос:
– Где мой бывший муж?
Мне вдруг приходит в голову, что он мог быть причиной моей амнезии. Может, он за мной вернулся.
Джулиан машет рукой:
– Слава богу, он давно уехал из города. Понятия не имею, где он сейчас, я просто рад, что он убрался из твоей жизни и оставил тебя в покое.
Значит, у меня был муж до Джулиана. Звучит невероятно, я будто слушаю рассказ о жизни кого-то другого, а не о своей. Та безликая фигура, которая на секунды агрессивно вторгается в мое сознание, – неужели это и есть мой бывший муж?
– Мы хотели завести детей, но твой диагноз не позволил. В первом браке у тебя несколько раз случался выкидыш, и у тебя обнаружили несостоятельность шейки матки.
Он наклоняется вперед и сочувственно смотрит на меня:
– Ты точно хочешь слушать об этом сейчас?
Я впиваюсь ногтями себе в ладонь и, проведя языком по верхней губе, чувствую соленый привкус пота. Слово «несостоятельность» звучит грубой издевкой. Несостоятельный мозг, несостоятельная матка – что мое тело может сделать нормально?
– Да, продолжай.
– Вот из-за этого мы и наняли суррогатную мать – чтобы она выносила Валентину.
Я откидываюсь на спинку стула. Вспоминается настойчивая просьба Гэбриела сделать анализ ДНК.
– Но яйцеклетка была моя, так? Не суррогатной матери?
Он удивленно вскидывает голову и округляет глаза:
– Да, твоя яйцеклетка и моя сперма. Но ты ужасно ревновала к женщине, которая вынашивала плод. Вообразила, что я в нее влюблен, что мы плетем заговор против тебя. Тогда ты и начала принимать лекарства.
Спутанные мысли теснятся в моей голове, я не успеваю осознать все, что на меня свалилось. Где-то существуют мой бывший муж с пробелом на месте лица и суррогатная мать моего ребенка. Слишком много всего за раз. Я поднимаю руку:
– Остановись, пожалуйста. Ты прав. Мне нужно сначала все это переварить.
Обхватываю голову руками, пытаясь подавить тошноту. Сделав несколько глубоких вдохов, поднимаю глаза на Джулиана:
– А та женщина общается с Валентиной?
Он выпячивает подбородок с таким видом, что мне становится страшно:
– Нет.
– Где она?
Он встает и подходит к окну.
– Сейчас продолжать бесполезно. Давай будем двигаться шаг за шагом.
Джулиан оборачивается и добавляет:
– Я попрошу няню Валентины подержать ее у себя еще несколько дней. По-моему, ей еще рано приезжать домой. Тебе нужно немного больше времени.
Я смотрю на свои руки, стиснутые на коленях, и спрашиваю, не подымая глаз:
– Что случилось с этой женщиной, Джулиан?
Он вновь смотрит в окно.
– Расскажу, когда ты будешь готова. Обещаю, что тогда я расскажу тебе все.
Я обдумываю его слова:
– А если я никогда не буду готова?
Он возвращается ко мне, наклоняется и кладет руку мне на колено.
– Думаю, тебе лучше попробовать вспоминать самой, а не только слушать меня. Гипноз иногда помогает. Когда почувствуешь, что готова, мы попробуем.
Я выпрямляюсь и смотрю ему прямо в глаза:
– Я готова. Прошло два года, я не хочу больше терять ни дня.
36. Эддисон
Вокруг нет ничего знакомого. Я все еще жду, что хоть что-нибудь запустит работу памяти, но пока тщетно. Я просмотрела все фотоальбомы, разглядывая Валентину – дочь, которую не помню. Сегодня к вечеру няня привезет ее домой, и мы увидимся впервые с тех пор, как я приехала. Я нервничаю и переживаю: как бы она не догадалась, что чужая для меня. Джулиан уверяет, что лечение, которое я начну со следующей недели, поможет мне вернуть воспоминания, потому он и не стал рассказывать мне все. Я согласна, что важнее попытаться вспомнить остальное самостоятельно, чем заставлять его пересказывать мою жизнь в деталях. Только так я смогу определить, точны ли мои воспоминания или я думаю, что вспомнила, а на самом деле опираюсь на сказанное ранее. И все же я благодарна за короткую отсрочку перед тем, как мне раскроются вещи, которые, подозреваю, будет трудно принять.
В доме я уже чувствую себя свободнее, моя любимая комната – библиотека. Вдоль стен выстроились книжные шкафы из красного дерева, набитые великолепными томами классиков в кожаных переплетах, а пол устилает бордовый восточный ковер. Я могла бы часами сидеть в тишине и покое этой роскошной комнаты, утонув в глубоком кожаном кресле, обернув ноги пушистым пледом. Когда я здесь, вспоминать о том, что я оставила в Филадельфии, чуть-чуть легче.
Хотя я провела здесь несколько недель, кажется, что прошли годы. Мне так не хватает Гэбриела, что иногда буквально трудно дышать. Вчера вечером он позвонил, и Джулиан ничего не сказал, но по нему было видно – он предпочел бы, чтобы Гэбриел оставил меня в покое. Если в будущем мне предстоит жить здесь с мужем и ребенком, то придет пора расстаться с Гэбриелом, но пока я на это неспособна. Вчера, прежде чем распрощаться, я сказала, что люблю его и буду любить всегда и что ненавижу себя за ту боль, которую ему причинила.
Джулиан выше всех похвал. Он более чем терпелив и всячески старается, чтобы у меня было все необходимое. Чем больше времени я провожу с ним, тем яснее становится, что могло меня сразу в нем привлечь. Сознаю, что «знакома» с ним очень недолго и никто не совершенен, но он точно обладает большим, чем недюжинное обаяние. Если бы я не любила Гэбриела, возможно, у меня получилось бы думать о супружеской жизни с Джулианом во всех смыслах, но пока для меня это немыслимо.
Закладываю страницу и закрываю книжку. Последний пациент у Джулиана в половине пятого, так что дома он будет никак не раньше пяти. Решаю позвонить Джиджи. Четыре гудка, я уже готова повесить трубку, но тут она отвечает:
– Эддисон! Как твои дела?
– Хорошо. Мне грустно, но со мной все в порядке, Джиджи.
– Ох, солнышко. Что же на тебя навалилось, уму непостижимо. Как бы я хотела тебе помочь.
– Я слышу твой голос, и мне уже легче. Скучаю по тебе, – говорю я, стараясь не расплакаться.
– И я по тебе скучаю. Дом так опустел без тебя.
Она умолкает, и я слышу звук, похожий на сдавленный всхлип.
– Джиджи, – начинаю я. – Вы с Эдом для меня как семья. Единственная семья, которую я знаю. Вы всегда будете частью моей жизни, несмотря ни на что.
– Надеюсь, Эдди. Я так боюсь тебя потерять.
Знаю, она думает и о собственной дочери тоже.
– Скажи, тебе удалось что-нибудь вспомнить?
– По-настоящему нет, но некоторые вещи кажутся в каком-то смысле знакомыми. Джулиан ко мне внимателен, не подгоняет меня, и это действительно помогает.
Мы разговариваем еще минут пятнадцать, даже смеемся, и когда я вешаю трубку, то чувствую себя лучше, увереннее. Джиджи всегда так на меня действует. Снова беру книгу, которая так и лежит у меня на коленях, и пытаюсь читать, но не могу сосредоточиться. Снова думаю о Валентине. Я благодарна Джулиану, что он дал мне время освоиться, прежде чем привозить ее домой. Хотя я уверена, что им обоим было непросто провести в разлуке еще три дня. Мы с ним обсудили, что я должна ей говорить. Мы не хотим ее испугать, она еще слишком маленькая, чтобы осмыслить понятие амнезии. Сначала он предложил сочинить некую фантастическую историю, объясняющую, почему я так надолго ушла. Он придумал несколько сюжетов, больше похожих на сказки. Но чем больше мы размышляли, тем вернее казалось одно: мы хотим сказать Валентине правду, но сформулированную достаточно просто, чтобы она поняла, и убедить в том, что я бросила ее не нарочно.
Возвращаюсь к книге, но скоро веки мои тяжелеют. Я опускаю книгу на колени и засыпаю.
* * *
Будильник в телефоне звонит ровно в пять. Я просыпаюсь, книга падает на пол. День клонится к закату, и библиотека погружается в сумрак. Выпрямляюсь в кресле, потягиваясь и зевая, потом встаю и включаю лампу. Я немного измяла одежду на спине из-за того, что спала в глубоком кресле. Джулиан может вернуться в любой момент, а меньше чем через час приедет няня с Валентиной. Поднимаюсь по лестнице к себе в комнату, чтобы ополоснуть лицо и причесаться, и вдруг меня прошибает пот, а сердце несется вскачь. Двигаюсь тревожно, как олень под прицелом. Снимаю свитшот, кидаю его в корзину для стирки и натягиваю белый свитер, связанный косичкой. Сажусь за туалетный столик – из зеркала на меня смотрят усталые глаза. Массирую уголки глаз, в надежде это исправить, и подкрашиваю губы персиковым блеском. Интересно, что подумает Валентина: изменилась я или нет.
Вздохнув, отрываю взгляд от своего отражения, неохотно встаю и спускаюсь вниз. В животе все перекручено, как будто внутренности передрались между собой. Внизу уже стоит Джулиан.
– А, ты дома. Я так нервничаю, Джулиан, – говорю я, вцепившись в перила.
– Не волнуйся. Обещаю, все пройдет прекрасно, – отвечает он, и его спокойная уверенность и глубокий голос меня успокаивают.
– Да, конечно. Все пройдет прекрасно, – повторяю я.
– Идем, – говорит Джулиан, беря меня за руку. – Они приедут совсем скоро.
Мы проходим в холл, и в тот же момент открывается дверь и входят няня с девочкой. Я поражена тем, какой маленькой и наивной выглядит Валентина. Она замирает и, не отпуская нянину руку, смотрит на меня широко раскрытыми глазами. Потом смотрит на женщину, которая улыбается и кивает на меня.
– Золотко, – говорит Джулиан, подбегая и сгребая ее в охапку. – Мама вернулась. Как я тебе и говорил.
Он опускает ее на землю и тихонько подталкивает в спину по направлению ко мне.
Я сажусь на корточки, так, что мы оказываемся лицом к лицу. В ее зеленых глазах и густых черных волосах я вижу маленькую себя. На меня она похожа гораздо больше, чем на Джулиана. Когда она подходит совсем близко, я беру ее ручки в свои:
– Валентина, я так рада, что тебя вижу! Я по тебе скучала.
Лицо у нее очень серьезное, нижняя губа дрожит.
– Почему ты меня бросила?
Секунду колеблюсь, не зная, как она отреагирует на мою историю.
– Давай пойдем с папой в гостиную, сядем, и я расскажу все, что со мной приключилось.
Валентина отвечает кивком, лицо ее все еще серьезно.
Джулиан садится в глубокое кресло напротив, я сажусь на диван и хлопаю рукой по подушке.
– Садись рядышком, Валентина.
Валентина смотрит на меня, потом на Джулиана, который кивает ей ободряюще. Она забирается на диван, но садится чуть поодаль. Я пытаюсь представить, что она чувствует, увидев наконец маму, которая бросила ее так надолго и без всяких объяснений. Ее сдержанность говорит о том, что, скорее всего, она обижена или боится. Если я смогла бросить ее один раз, то могу бросить опять, наверно, думает она.
– Валентина.
Наши взгляды встречаются.
– Я хочу рассказать тебе, что произошло в тот день, два года назад. Я сильно ударилась.
Ее брови ползут вверх, глаза расширяются от удивления.
– Кто тебя ударил?
Я откашливаюсь:
– Никто, солнышко. Я поехала в город за покупками. День был ужасный: черные тучи и сильный ливень. Но мне очень нужно было кое-что купить, поэтому я все равно поехала.
Она пытливо смотрит на меня, ловя каждое слово.
– И вот я все купила, набрала столько пакетов, что зонтик уже в руку не поместился. А дождь был проливной, и я вымокла до нитки, пока добежала до машины. И тут вдруг я поскользнулась и упала на спину, ударилась головой о тротуар, очень сильно. Было так больно, что я заплакала.
– У тебя шла кровь из головы? – спрашивает Валентина.
– Да, немножко. Но самое ужасное в том, что когда я встала, то забыла, кто я такая.
– Ты забыла свое имя?
– Так иногда бывает, когда ударяешься головой. Твой мозг забывает многие вещи. Я поднялась и не могла вспомнить ни как меня зовут, ни где я живу. Я потерялась. А потом папа нашел меня и привез домой. Теперь мы снова будем вместе.
Произнося эти последние слова, я пыталась и себя убедить, что это правда.
Но главное, что Валентинино личико расплывается в улыбке, и она пододвигается ко мне поближе. Я обнимаю ее, наклоняюсь так, что мое лицо всего в сантиметре от нее, и мягко заправляю ей прядку волос за ухо.
– Я бы никогда намеренно не оставила тебя.
Обнимаю ее крепче.
– Я знала, что ты не нарочно, мама. Как хорошо, что ты дома.
Внезапно во мне просыпается такая любовь к этому драгоценному существу, что у меня буквально разрывается сердце. Нет никаких сомнений – она моя дочь.
37. Блайт
Блайт перечитала последнюю страницу отчета Джима Фэллоу о Джулиане Хантере и закрыла папку. Ничего подозрительного: успешный бостонский врач высшей категории, десять лет назад женился, есть семилетняя дочь. Ни судимостей, ни процессов из-за врачебной ошибки в настоящем или прошлом, ни ареста имущества за долги, ни судебных приговоров. Даже правил дорожного движения не нарушал.
Какого только прошлого она не воображала для Эддисон, но реальность немало ее удивила.
Из отчета Джима она узнала, что Эддисон, или Кассандра, и до этого была замужем, пять лет. Ее первого мужа звали Зэйн Драйер. За Джулиана она вышла через несколько дней после официального расторжения брака. Какая женщина побежит под венец, когда на ее бракоразводных документах еще чернила не просохли? Блайт немедленно заключила, что Эддисон начала встречаться с Джулианом, будучи еще замужем, и вдвойне порадовалась тому, что эта женщина исчезла из жизни Гэбриела. Кассандра год проучилась в колледже и отчислилась, когда вышла замуж. Она работала ассистентом менеджера по закупкам в «Файлинз», но уволилась перед тем, как выйти за Джулиана. До своего исчезновения она, по всей видимости, сидела дома с ребенком. Никаких данных о живых родственниках Кассандры, кроме дочери, Джиму найти не удалось.
Блайт сдержала слово – ничего не сказала Дарси. Но молва об отъезде Эддисон была лишь делом времени. Дарси теперь жила в Лондоне, и пару дней назад Блайт получила от нее имейл:
Здравствуйте, Блайт!
Я понемногу осваиваюсь и уже полюбила Лондон. Завтра мой первый день в консерватории, я вся в предвкушении, но все равно нервничаю. Возможно, Гэбриел рассказал вам, что мы с ним встретились перед отъездом. Было грустно видеть, какую боль он сейчас испытывает. Гэбриел всегда будет дорог мне как друг, но я примирилась с мыслью, что между нами не может быть ничего большего. И вы, и я надеялись на другое, но эта надежда в прошлом, там она и останется. Я никогда бы не согласилась быть номером два, и Гэбриел такого тоже не заслуживает. Надеюсь, мы оба найдем свое счастье. Желаю благополучия вам, Теду и Хейли.
С любовью,
Дарси
Это письмо удивило Блайт. Она и не подозревала, что Гэбриел виделся с Дарси, да еще и рассказал ей обо всем. В ней промелькнула надежда: может быть, для них еще не все потеряно в будущем? Гэбриел должен пережить уход Эддисон. Эта женщина вторглась в их семью, перевернула все с ног на голову, и они до сих пор не могут прийти в себя, в то время как она вернулась домой и живет прежней жизнью. Гэбриел сказал Блайт, что поддерживает связь с Эддисон, и Блайт очень разозлило, что она держит ее сына на крючке, вместо того чтобы недвусмысленно разорвать отношения. Но что Блайт ни говорила сыну, он отказывался прервать общение с Эддисон.
В тот день Блайт пришла в галерею, Хейли как раз беседовала с клиентом. Блайт слегка помахала ей рукой и, не останавливаясь, прошла в кабинет. Там, за столом, сидел Гэбриел с ноутбуком. Блайт теперь наведывалась в галерею ежедневно под предлогом подготовки новой выставки. На самом же деле она хотела быть уверенной, что с Гэбриелом все в порядке, а для этого нужно было забегать пусть и ненадолго, но постоянно. Ее жизнерадостный, оптимистичный сын стал тихим и подавленным. Она понимала его, но боялась, как бы он не упал духом окончательно и не сделал какую-нибудь глупость. Этого она допустить не могла.
– Доброе утро, – сказала она, вешая пальто.
– Привет, мам, – отозвался Гэбриел, не отрываясь от экрана компьютера.
Блайт села за свой стол.
– Как ты себя чувствуешь?
Он пожал плечами.
– Что ты такое захватывающее читаешь?
Наконец он поднял глаза:
– Искал информацию о Джулиане Хантере. Не все отзывы о нем такие уж блестящие. Я ему не доверяю.
– Перестань, Гэбриел, ни у одного человека, ни у одной организации не бывает так, чтобы отзывы были только положительные. Ты и сам это прекрасно знаешь.
Она еще не была готова признаться, что обращалась к Джиму Фэллоу, несмотря на желание сказать сыну, что детектив не нашел в биографии Джулиана ничего сомнительного.
– Почему она пыталась покончить с собой? Не от него ли она сбежала?
Блайт вздохнула:
– Никто же не знает, когда это произошло. Может, задолго до встречи с Джулианом.
Гэбриел захлопнул крышку ноутбука и покачал головой:
– Я слышу напряжение в ее голосе, когда говорю с ней. Что, если она не все мне рассказывает и только притворяется, что все хорошо? Может, мне стоит поехать в Бостон и увидеть все своими глазами.
– Нет, – сказала она с такой яростью, что Гэбриел удивленно вздрогнул. – Ты не можешь так поступить. У нее ребенок. Ей нужно время, чтобы все утряслось, и будет несправедливо по отношению к ней же, если ты приедешь и усложнишь ситуацию. И потом, она все время на связи с Джиджи и Эдом, и если бы они почуяли неладное, то прыгнули бы в первый же самолет и ринулись туда.
– Но…
– Никаких но, – прервала она. – Не дави на нее. Если ты ее любишь, дай ей сделать то, что должно. Они были женаты много лет. У них общий ребенок. Если она хочет быть с тобой, все наладится, но сейчас, как бы тебе ни было больно, ты должен оставить ее в покое.
– Это не так просто, мама.
Ее голос смягчился:
– Мне ужасно жаль тебя, мой родной, но постарайся с благодарностью вспоминать ту любовь, которая у тебя была. Возможно, ты почувствуешь ее снова – если не с Эддисон, то с кем-то другим. А если ты так любишь Эддисон, дай ей самой решить, что для нее лучше.
Он глубоко вздохнул:
– Хейли сказала то же самое. И Дарси.
Раз уж он сам упомянул ее, Блайт не могла этим не воспользоваться.
– Дарси написала мне, что успела обжиться в Лондоне. Не знала, что ты с ней встречался.
– Да, хотел повидаться, пока она не уехала. Мне всегда было тяжело, что я так резко оставил ее. Она все-таки мой друг.
Блайт обрадовалась его словам:
– Может быть, съездишь к ней, раз она там обустроилась. Тебе не повредило бы ненадолго сменить декорации.
Он пожал плечами:
– Может быть.
Блайт не сказала больше ничего. «Может быть» – это уже начало.
38. Кассандра
Ко мне пришло воспоминание! Во время третьего сеанса гипноза. Это был мой медовый месяц. Теперь я знаю, где сделана та фотография нас двоих на пляже. По дороге на Гавайи мы на пару дней остановились в Лос-Анджелесе и один из них целиком провели на пляже в Санта-Монике. Помню, как мы гуляли по берегу, держась за руки, потом вернулись в номер в «Шаттерсе» и занимались любовью под звуки набегающих волн, в соленом воздухе, проникавшем в комнату, которая для меня, убаюканной в объятиях Джулиана, была наполнена ощущением благополучия и безопасности.
Какое облегчение наконец-то самостоятельно добыть кусочек прошлого. Теперь я смотрю на Джулиана по-другому и глубоко благодарна ему за то, что он ждал и не махнул на меня рукой.
Я нахожу утешение в одиночестве будних дней, когда Джулиан на работе, а Валентина в школе. Они уходят, а я сажусь в залитой солнцем оранжерее и полчаса провожу в полном покое. Сегодня, чувствую, потребуется больше времени: я пытаюсь вспомнить другие образы тех лучезарных дней в Санта-Монике, когда я была так счастлива и влюблена. Однако ничего больше в памяти не всплывает. Все упражнения последнего месяца показали мне, что напрягать память – занятие бесполезное, поэтому решаю выйти на прогулку.
Звонит телефон. Смотрю на экран – Гэбриел. Последние несколько дней я не отвечала на его звонки, только писала в сообщении, чтобы он не тревожил меня некоторое время. И все же пора отважиться на разговор.
– Привет.
– Эдди! Я так за тебя беспокоился. Почему ты мне не перезваниваешь?
Вздыхаю. Да, я открыла в себе заново чувства к Джулиану, но любовь к Гэбриелу не умерла. Одного звука его голоса достаточно, чтобы она вспыхнула снова.
– Это очень тяжело. Мы не можем продолжать общаться. Я должна сосредоточиться на семье. Теперь это моя жизнь.
– Прошу, не отталкивай меня. Ты ведь не знаешь до сих пор, что заставило тебя уйти. А если ты была по-настоящему несчастлива? Или Джулиан не тот, кем кажется. Мне только нужно…
– Остановись. Я начала вспоминать.
Не хочу делать ему больно, но он должен знать правду.
– Я была счастлива. Думаю, я его очень любила, и хочу вернуться к этой любви.
Долгое молчание. Наконец он спрашивает дрогнувшим голосом:
– К тебе вернулась память?
– Не полностью, обрывками. Но достаточно, чтобы понимать, где мое место. Если бы все было иначе… Иди своим путем. Перестань мне звонить. Пожалуйста, забудь обо мне.
Боль накрывает меня с головой, я со всей силой сжимаю трубку. Меня словно разрывает надвое. Я все еще люблю Гэбриела, но знаю, что со временем память о жизни с Джулианом воскреснет целиком, и мои чувства к нему тоже. Как ни мучительно прощаться, это единственное правильное решение.
– Эдди, я не могу обещать тебе это. Я оставлю тебя в покое, но никогда о тебе не забуду. Если что-то случится, тебе нужно только набрать мой номер.
Мне уже не сдержать слез, едва могу говорить.
– Прости, Гэбриел, – выдавливаю из себя я и обрываю звонок.
Дрожащей рукой открываю в телефоне карточку контакта и блокирую номер Гэбриела. Беру фотоаппарат, накидываю парку и выхожу из дома. Свежий воздух и природа вокруг действуют успокаивающе. Стараюсь не думать о Гэбриеле и жить настоящим моментом. Земля уже покрыта снегом, вокруг покой и тишина. На кормушке сидят два красных кардинала. Один слетает на землю, его оперение буквально сверкает на раннем ноябрьском снегу. Поднимаю камеру, настраиваю объектив, навожу фокус на птицу. Начав щелкать, уже не могу остановиться: от ярких птиц перехожу к сказочному царству сосен, таких величественных под снежной мантией. Я успела сделать уже сотни фотографий с тех пор, как сюда приехала. Много снимала Валентину, конечно, но сейчас меня почему-то влечет к дикой природе. Это совсем не то, что фотографировать пейзажи. На днях я с восторгом наблюдала за семейством оленей на опушке леса, который тянется вдоль задней границы нашего участка. Глядя на них, я радовалась мысли, что даже в природе у всех есть семья.
Чувствую себя уже лучше и возвращаюсь в дом. Принимаю антидепрессант. Предполагается, что он поможет мне яснее думать и откроет двери воспоминаниям. Может быть, именно благодаря этому я частично вспомнила свой медовый месяц. По идее, я должна принимать транквилизаторы утром, но они вызывают еще большую сонливость и спутанность мыслей, чем бывает иногда после дневной дозы, поэтому утреннюю я пропускаю. Я еще не говорила Джулиану, что отступила от схемы, но собираюсь, и знаю, что он меня поддержит. В конце концов, тревоги у меня нет, а это значит, что лишняя таблетка ни к чему.
В любой момент из школы может вернуться Валентина. У Джулиана есть договоренность с одной из мам, Деллой, которая живет в полутора километрах от нас, развозить детей по домам: неделю один, неделю другая. Но он говорит, что скоро я смогу делать это сама. Он хочет дать мне еще немного времени, и я думаю, он прав. Снова беру куртку и выхожу к воротам ждать дочку. Подъезжает машина, я спешу вниз по ступеням и открываю Валентине дверцу.
– Спасибо!
Я наклоняюсь, чтобы улыбнуться Делле, беру Валентину за руку и помогаю выбраться из машины. Она разрумянилась, и как только мы входим в дом, она скидывает пальто и снимает перчатки. Не успеваю я закрыть дверь, как появляется Джулиан.
– Ты сегодня рано, – говорю я и тут же чувствую, что краснею, потому что рада его видеть.
Он протягивает руки к Валентине, та бежит ему навстречу, и он улыбается мне поверх ее макушки.
– Я решил отменить все встречи после полудня и провести время с двумя моими самыми любимыми людьми. Как насчет раннего обеда в ресторане?
– Давай, пап, давай!
Он смотрит на меня:
– Я не рушу твоих обеденных планов, нет?
– Нет, мои планы вполне подождут до завтра. Я с удовольствием.
Джулиан идет наверх переодеться, а мы с Валентиной – на кухню, где я приготовила для нее перекус.
– Раз мы едем обедать, морковки и яблока будет достаточно. Ты очень голодная?
– Мм… Вроде нет, – отвечает Валентина, болтая под столом ногами и с отрешенным видом ковыряя ломтик яблока.
На кухню входит Джулиан, уже в брюках цвета хаки и рубашке с воротничком на пуговицах. Эта вылазка экспромтом страшно мне нравится, и глядя на них обоих, мужа и дочь, я думаю, сколько потеряла бы, не отыщи он меня. Как это логично, что именно любовь к фотографии вернула меня семье.
Пока мы идем к машине, я чувствую радостное возбуждение, но потом на меня накатывает то, чего я боюсь, – одурманенность и оцепенение после дневной таблетки. Вот за что я их ненавижу. По вечерам переносить побочный эффект легче. Но вовсе отказываться от лекарств я не решаюсь: видения, отравлявшие мне жизнь последние два года, прекратились.
39. Кассандра
Я с умилением наблюдаю забавную сценку: Валентина усадила к себе на колени куклу по имени Ханна и читает ей книжку. Через несколько минут она поднимает взгляд на меня:
– Ханна – моя дочка. Папа – ее дедушка, а ты – ее бабушка.
Я смеюсь:
– Понятно. Очень рада, что у меня есть внучка.
Валентина становится серьезной:
– А почему у меня нет ни одной бабушки?
Чувствую, как все во мне напрягается. Что ей ответить? Семилетней девочке не объяснишь, что ее бабушка с дедушкой погибли в страшной аварии и маму воспитывали то в одном доме, то в другом разные чужие люди. Не хочу пугать ее, мы обе и так уже слишком много перенесли. Мне становится плохо при мысли о том, что Валентина едва не повторила мою судьбу – вырасти без матери. Решаю сказать частичную правду:
– Папина мама сейчас на небе. И моя тоже. Так что бабушки у тебя есть, и они видят все, что ты делаешь.
– Как это – они меня видят, а я их нет?
– А вот так: нам снизу не видно, что делается на небе, а с неба видно все, что делается у нас.
Валентина опять смотрит очень серьезно:
– А ты тоже попадешь на небо, когда будешь бабушкой?
Я притягиваю ее к себе на колени:
– Это будет очень-очень нескоро, но пока я собираюсь остаться здесь.
– Хорошо, – говорит она и прижимается ко мне головой. – Но если ты когда-нибудь все-таки уйдешь на небо, возьми с собой эту книжку.
Взъерошиваю ей волосы и смеюсь, глядя на книжечку, которую Валентина сегодня сделала в школе. Четыре страницы из плотной красной бумаги, на них нарисованы Джулиан, сама Валентина и я. На первую страницу она наклеила свою фотографию.
– Я всегда буду хранить эту книжку. И я никуда от тебя не уйду.
Кажется, она довольна моим ответом и возвращается к прерванному чтению. Меня впечатляет, как легко и выразительно для своего возраста она читает книги. Я по-прежнему не помню, как учила читать ее четырехлетнюю, о чем упоминал Джулиан, но ощущаю сильную связь с дочерью, и это немного смягчает чувство вины за потерянное воспоминание.
Слышу, как захлопывается дверь и Джулиан извещает нас, что он дома. Смотрю на часы и вижу, что уже пять.
– Папа пришел, – говорю я Валентине, вставая. – Пойдем поздороваемся.
Беру ее за руку, и на полпути в холл мы встречаемся с Джулианом.
Он подхватывает Валентину, другой рукой обнимает меня, мы вместе идем в гостиную.
– Как поживают мои девочки?
– Здорово! – отвечает Валентина, и он усаживает ее на диван, а сам садится рядом. – Угадай, что?
– Что?
– У меня есть две бабушки.
Джулиан удивленно поднимает брови и смотрит на меня.
– Правда?
– Да. Они на небе, но видят меня.
Он кивает:
– Спорим, они думают, что ты самый классный ребенок на свете, – говорит он и начинает ее щекотать.
Валентина восторженно взвизгивает и смеется, пока он не прекращает.
– Ну, расскажи, как прошел день, малыш, – просит Джулиан, обняв ее одной рукой, а я устраиваюсь поудобнее и наблюдаю, как они разговаривают. Он такой замечательный отец.
Когда Валентина заканчивает рассказ, Джулиан обращается ко мне:
– Я заказал столик на семь. Покормить Валентину, пока ты переодеваешься?
Сегодня годовщина нашей свадьбы, и Джулиан решил отметить.
– Ой, уже так поздно, я и не заметила. Да, спасибо. Пойду собираться.
Я беру книжечку, нарисованную Валентиной, и иду наверх.
Вчера я стояла перед гардеробной в спальне, которую мы с Джулианом когда-то делили, и с изумлением разглядывала прекрасные платья, ощупывая то одно, то другое и гадая, куда я могла их надевать и все ли купила себе сама, или какие-то подарил мне Джулиан. Сегодня я выбрала шелковое красное платье, оно ждет меня в комнате. Принимаю душ, с особой тщательностью крашусь и причесываюсь, наконец ныряю в платье и по тому, как оно сидит и как ниспадает складками, тотчас понимаю, что это очень качественная и дорогая вещь. Из зеркала на меня смотрит элегантная женщина, безупречно составленный образ. Для меня это нечто новое – или, подозреваю, хорошо забытое старое.
Напоследок вновь открываю книжечку Валентины, и мое сердце переполняется любовью. Своим милым детским почерком она вывела: «Ты лучшая мама на свете. Люблю тебя сильно-сильно». Кладу подарок в верхний ящик прикроватной тумбочки.
Когда я спускаюсь вниз, Валентина уже в домашней одежде, а Джулиан надел смокинг. Он выглядит… мне на ум приходит старомодное слово – бесподобно. Просто бесподобно.
– Ух, какая ты красивая, – протягивает Валентина, дотрагиваясь до моего платья.
– Да, – говорит Джулиан, улыбаясь мне. – Ты великолепна.
Я даже не догадываюсь, куда мы едем ужинать. Джулиан предупреждал, что хочет меня удивить, но я все равно на миг лишаюсь дара речи, когда мы входим в «Рикардс». В жизни еще не видела такой чарующей роскоши. Официант в черном ведет нас к столику, мои туфли утопают в мягком коричневом ковре. Негромко играет музыка, к ней примешивается приглушенный гул голосов. Стены глубокого бордового цвета, все мерцает в рассеянном свете хрустальных люстр. Мы проходим через танцевальную площадку и садимся. Официант зажигает свечу на столике.
– Какое восхитительное место, – говорю я.
– Здесь я сделал тебе предложение.
Он протягивает ко мне руку и кладет поверх моей. В этом свете его волосы кажутся золотыми, и один непослушный завиток, как всегда, падает ему на лоб.
– Мне очень жаль, что я не помню.
– Понимаю. Но однажды ты вспомнишь. Пока довольно того, что мы вместе. Ты не представляешь, сколько счастья мне это приносит.
Официант приносит заказанную Джулианом бутылку пино-нуар и разливает вино по бокалам. Джулиан берет свой:
– За нас. И за все годы, которые, я надеюсь, нас ждут впереди.
Он останавливается и, прежде чем поднять бокал, чуть наклоняется ко мне:
– Если ты останешься.
На долю секунды я вспоминаю о Гэбриеле и о тех, кого оставила вместе с ним, но решительно выбрасываю все из головы. Поднимая бокал, я говорю:
– За сегодняшний вечер, Джулиан. Выпьем за сегодняшний вечер.
Я вижу, что его взгляд грустнеет, но он подносит свой бокал к моему, и мы делаем по глотку.
– Ты, наверное, думаешь, что я слишком тороплю события. Прости. Трудно все время сдерживать свои чувства. Я так хочу, чтобы все вернулось на свои места, что иногда забываю, как тяжело должно быть и тебе тоже.
Он качает головой и отпивает еще вина.
– Я постараюсь исправиться. Не буду тебя подгонять, делай все так, как тебе удобно.
Его безграничное терпение пробуждает во мне чувство вины. Что у меня за ненормальный мозг, как я могла искалечить столько жизней? В то же время, глядя на Джулиана, я чувствую, как что-то меняется. Я сознаю, что мне с ним легко. Я доверяю ему, более того, мне нравится его общество. Может быть, я начинаю испытывать привычные чувства и за ними вскоре последуют воспоминания?
– Не нужно извиняться, Джулиан. Я понимаю. Ты был очень терпелив и дал мне столько времени и свободы, сколько требовалось.
Официант приносит обед, а позади танцевальной площадки рассаживаются четыре музыканта с инструментами.
– Смотри, живая музыка, – говорю я, указывая на сцену. Они начинают играть, и внезапно меня уносит назад во времени. Дыхание учащается. Мелодия. Она что-то значит. Закрываю глаза и пытаюсь представить, что бы это могло быть, но ощущение тает, как облачко дыма.
– Что случилось? – голос Джулиана возвращает меня к реальности.
– Мелодия. Я ее знаю.
Пульс понемногу начал замедляться.
– All of Me[4 - «Всего себя» (англ.).], – говорит Джулиан и смотрит на меня с нежностью. – Кассандра, под эту мелодию мы танцевали в тот вечер, когда обручились.
Я ошеломлена и обнадежена. Ко мне пришло воспоминание, пусть и мимолетное. Джулиан поднимается и протягивает мне руку:
– Могу я пригласить тебя на танец?
Он обвивает меня руками, я закрываю глаза, и мы скользим в танце. Я вдыхаю знакомый аромат его одеколона. Он привлек меня к себе, и сквозь тонкую ткань платья я чувствую спиной теплоту его руки. Я переношу свою руку с его плеча на шею и притягиваю его ближе. Он наклоняет голову так, что мы касаемся друг друга щеками, и в тот же миг через все мое тело словно пробегает ток. Мы движемся так согласно, будто делали это тысячу раз, и еще до окончания танца я чувствую, что наконец-то вернулась домой.
40. Кассандра
Из ресторана мы едем в молчании, словно боясь разрушить чары словами. Я счастлива и погружена в мечтательное состояние. Наверное, так чувствуют себя подростки на пороге чего-то важного. Перевожу взгляд на Джулиана: его чеканный профиль, сильные руки на руле и золотое обручальное кольцо; потом на свой безымянный палец – интересно, какое кольцо носила я.
Мы останавливаемся у дома, Джулиан обходит машину и открывает дверцу с моей стороны. Я смотрю ему в глаза, когда он подает мне руку, и вижу в них тот же блеск, когда мы входим в дом и поднимаемся по лестнице. Слова излишни. Мы оба знаем, что сегодня я не пройду мимо нашей старой спальни в гостевую. Джулиан останавливается, распахивает дверь и пропускает меня вперед. Большая комната выглядит совсем не так, как вчера, когда я вошла в гардеробную и почувствовала, что вторгаюсь на чужую территорию. Сегодня она встречает меня тепло, как свою, и я знаю, что мое место здесь.
Я делаю несколько шагов к кровати и, заколебавшись, поворачиваюсь к Джулиану. Угадав мое смущение, он подходит и заключает меня в объятия. Я кладу голову ему на плечо и снова вдыхаю его запах. Некоторое время мы стоим, обнявшись и слегка покачиваясь. Потом он отстраняется, медленно подводит меня к кровати и дает лечь. Ложится рядом лицом ко мне, его рука скользит по моей щеке и замирает на губах. И тогда он целует меня, долгим чувственным поцелуем, который заставляет меня содрогнуться от желания. Джулиан поднимается и снимает одежду. Тело его стройное и мускулистое. Он возвращается и медленно раздевает меня, лаская мое тело, пока я не остаюсь нагой. Он раздвигает мне ноги, поднимает мои руки к губам и целует шрамы на запястьях. Я словно тону в нем. Когда он опускается и наши тела соприкасаются, я пылаю огнем.
Утром, пробудившись, я вижу, что Джулиан еще спит рядом со мной. Понимаю вдруг, что спала крепче, чем всегда, и совсем без дурных снов. Я приподнимаюсь на локте, лежу, поддерживая голову рукой, и смотрю на Джулиана. Он лежит на животе лицом ко мне, волосы растрепались. Как он красив, думаю я, и вздрагиваю от наслаждения, вспомнив страсть этой ночи. Плечи начинают мерзнуть, и я снова ложусь на спину, как следует укрывшись одеялом. Моя возня будит Джулиана, и он придвигается ко мне вплотную.
– Доброе утро, моя красавица, – шепчет он, целуя меня в шею.
– Привет, – говорю я, внезапно робея.
– Я люблю тебя. Это была невероятная ночь.
Я улыбаюсь и уютно прижимаюсь к нему. Кажется, я вот-вот засну снова. Через несколько минут Джулиан отворачивается и встает. Я сразу думаю, что сделала не так, чем его обидела. Сажусь в постели, прикрыв грудь простыней, и смотрю, как он надевает халат и идет к письменному столу. Открыв верхний ящик, он вынимает коробочку из красного бархата, возвращается и садится рядом со мной.
– Я ждал, когда могу отдать тебе это, – говорит он, вручая мне коробочку. – Кажется, теперь самое время.
Я беру ее и на несколько секунд закрываю глаза. Я знаю – это должно быть мое обручальное кольцо, и пытаюсь представить его, вспомнить до того, как открою коробочку, но тщетно. Вздохнув, открываю глаза и поднимаю крышечку. Вот оно, кольцо, о котором я думала вчера вечером, глядя на золотой ободок на пальце Джулиана. Оно неправдоподобной красоты: изумительно ограненный изумруд с двумя сияющими треугольными бриллиантами по бокам. Пораженная таким великолепием, перевожу взгляд на Джулиана.
– Оно сногсшибательное, – восхищенно говорю я. – Это было мое кольцо?
Джулиан кивает.
– Твое обручальное кольцо, – говорит он, вынимая его из коробочки и надевая мне на палец. Оно сидит идеально, и я вытягиваю перед собой руку, выпрямив пальцы, чтобы полюбоваться. Джулиан берет меня за подбородок, поднимает мое лицо к своему и целует в губы. Потом он опускает руку в карман халата и что-то достает.
– А это свадебное, что ты носила. Ты оставила оба на туалетном столике.
Он разжимает руку – на ладони лежит тонкий золотой ободок. Я снимаю перстень с изумрудом и протягиваю руку, чтобы Джулиан надел мне другое кольцо. В эту секунду я чувствую себя счастливейшей женщиной на земле.
– Джулиан, – говорю я, – я хотела бы переехать в нашу спальню.
Он улыбается до ушей и стискивает меня в объятиях.
– Я надеялся, что ты это скажешь.
Мы слышим голос Валентины, и Джулиан встает.
– Она проснулась. Я о ней позабочусь, а ты не спеши. Там есть халаты.
Он указывает на высокий шкаф возле окна и выходит из комнаты.
Я убираю одеяло и вылезаю из постели. В спальне тишина, звук моих шагов поглощает толстый восточный ковер, покрывающий почти весь паркет. Снимаю с вешалки и накидываю на себя голубой шелковый халат, завязываю пояс вокруг талии. Этим утром я вижу комнату другими глазами: высокий потолок, как повсюду в доме, а в углу два глубоких кресла с подушками на сиденье и спинке, обитые серовато-белым льном. Наверное, мы с Джулианом сидели в них, разговаривая перед сном.
Ну хватит, думаю я и иду в гостевую комнату. Вещей у меня немного, и я начинаю переносить в общую спальню то, что мне понадобится. Кое-какую одежду, привезенную из Филадельфии, решаю не брать: больше не чувствую ее своей. Спрошу Нэнси, кому эти вещи можно отдать, а если некому, отнесу в благотворительный магазин.
Освободив шкаф и комод, забираю с ночного столика стопку книг и поворачиваюсь к выходу, но тут вспоминаю про подарок Валентины. Перехватываю книги поудобнее и немного выдвигаю ящик. Выдвигаю еще и еще и нахмуриваюсь. Ящик пуст. Обвожу глазами комнату. Книжечки нигде не видно. Я знаю, что положила ее сюда. Или нет? Лихорадочно обыскиваю комнату: открываю каждый ящик, шарю руками внутри. Проверяю даже в ванной: распахиваю дверцы зеркального шкафчика и выдвигаю ящики. Пусто. Сажусь на кровать и пытаюсь сосредоточиться. Может, я положила книжечку куда-то еще? Нет. Уверена, она была именно в этом ящике.
Но я не могу больше тратить время на поиски, пора спуститься и позавтракать с Валентиной и Джулианом.
Валентина сидит за столом со стаканом апельсинового сока, Джулиан стоит у плиты спиной ко мне.
– Мама! Папа делает вафли, – радостно говорит Валентина. – Можно мне сверху не сироп, а мороженое?
Мы с Джулианом смеемся.
– Думаю, не стоит, – говорю я. – Рановато для мороженого. Съедим потом, обещаю.
– Я знаю, я шучу! – теперь уже смеется Валентина.
– Помочь тебе? – спрашиваю я Джулиана.
Он оглядывается через плечо:
– Нет-нет, садись. Сегодня завтрак подаю я.
Я сажусь рядом с Валентиной, и Джулиан, не дожидаясь просьб, ставит передо мной чашку кофе.
– Спасибо.
Я делаю глоток – кофе крепкий, для меня даже слишком, но Джулиан любит именно такой.
– Готово, – говорит Джулиан, подавая тарелки с вафлями, одну для Валентины, другую для меня, берет свою тарелку и наконец садится. Валентина не умолкая болтает о фильме, который они вчера смотрели с ее временной няней. Постоянную мы отпустили после того, как я вернулась.
– А в школе что нового? – спрашивает Джулиан, когда Валентина делает паузу, чтобы перевести дух.
Валентина широко улыбается, вся сияя.
– Я сама сделала для мамы книжку! – она дергает меня за рукав. – Можно я покажу папе?
Джулиан выжидающе смотрит на меня. У меня внутри все сжимается.
– Конечно, – отвечаю я. – Только я спрятала ее в укромное место, чтобы никуда не пропала. Принесу попозже, и мы ему покажем, хорошо?
– Хорошо.
Кажется, Валентина не расстроилась из-за отсрочки. Она начинает рассказывать, что в классе новенькая, но я слушаю вполуха. Что же мне делать, если книжечка не найдется?
41. Кассандра
Вечером мы идем в «Хантингтон» на «Сон в летнюю ночь». Джулиан сказал, что у нас абонемент и раньше мы не пропускали ни одного спектакля. Но с тех пор как я исчезла, он не ходил ни разу. Полчаса назад пришла женщина, чтобы посидеть с Валентиной, сейчас она кормит нашу дочку обедом. Смотрю на часы – одеваться еще рано. Всего пять недель до Рождества, и эти серебряные часы подарила мне Джиджи как раз на прошлое Рождество. Внезапно понимаю, что мне очень хочется ей позвонить. Набираю номер, и она тут же отвечает:
– Эддисон! Я только что тебя вспоминала.
Это имя режет мне слух, ведь я уже начала привыкать к имени Кассандра. Хочу поправить ее, но отказываюсь от этой мысли, чтобы не ранить ее чувства.
– Я по тебе скучаю, – говорю я вместо этого.
– О, радость моя, и я по тебе скучаю, – ее голос звучит очень тепло. – Как твои дела? Все в порядке?
– Вообще-то даже больше, чем в порядке.
Я рассказываю о прорыве в лечении.
– И мои чувства к нему вернулись. Уверена, я была здесь счастлива.
Довольно долго она не отвечает, и я уже решаю, что связь прервалась.
– Джиджи?
– Я тут. Ну что ж, это прекрасно.
Она откашливается:
– Ты не говорила в последнее время с Гэбриелом?
«Ну вот», – думаю я и вздыхаю.
– Я больше не могу отвечать на его звонки, Джиджи. Я замужем, у меня ребенок. В моей жизни больше нет места для Гэбриела.
На этот раз она отвечает торопливо:
– Конечно, конечно. Прости. Просто мы только-только начали привыкать ко всему этому. Но я страшно рада, что к тебе возвращается память.
Почему-то это звучит фальшиво.
– Спасибо. Мне уже пора, мы скоро едем в театр. Передай большой привет Эду. Поговорим потом еще.
Я нажимаю на кнопку, думая, что нужно держать Джиджи немного на расстоянии. Пришло время сосредоточиться на воспоминаниях, наверстывать упущенное. Если я буду цепляться за то, что оставила в Филадельфии, то усложню себе задачу. Джиджи поймет.
Иду в ванную и включаю душ, чтобы вода согрелась. Вернувшись в спальню, снимаю часы и кольца, кладу их в хрустальную шкатулку на ночном столике и раздеваюсь. После душа на минуту присаживаюсь за туалетный столик. Разочаровавший меня разговор с Джиджи все еще не выходит из головы. Я знаю, что чем увереннее я освоюсь в своей нынешней жизни, тем дальше придется отступить прежней. Но я не ожидала, что мне будет неловко разговаривать именно с Джиджи. Знай я ее немного хуже, я, наверное, решила бы, что она желает мне здесь несчастья, чтобы я вернулась в Филадельфию и продолжала жить как жила. Стараясь больше не думать об этом, я сосредотачиваюсь на подготовке к вечеру.
Закончив с макияжем, я вхожу в гардеробную и выбираю, что бы надеть. Рассматривая один наряд за другим, добираюсь до шелковой туники бирюзового цвета с золотой каймой. Провожу рукой по ткани, и в голове всплывает образ: я в каком-то доме, смотрю на свое отражение в зеркале. Я кричу, мое лицо покраснело и исказилось от ярости. «Правильно. Беги. Проваливай к чертовой матери, пока я тебя не убила!» Я отступаю от вешалок и выхожу из гардеробной, ловя ртом воздух. На кого я кричала? На жестокого первого мужа? Стараюсь вытеснить эту картину из головы и сфокусироваться на реальности. Я так и не выбрала платье на вечер, поэтому медленно возвращаюсь в гардеробную. Затаив дыхание, просматриваю каждую вещь и наконец вытаскиваю пурпурное шелковое платье с запахом, а к нему пару туфель бежевого цвета на каблуках.
Уже в дверях сталкиваюсь с Джулианом.
– Какая ты красивая, – говорит он. – Тебе безумно идет это платье.
Мне ужасно хочется спросить его про тунику, но я сдерживаюсь. Не хочу давать сегодня дорогу плохим воспоминаниям. Хочу, чтобы вечер был прекрасный и обещал только лучшее. Улыбаюсь в ответ:
– Спасибо.
Я иду к столику за украшениями. Сначала надеваю кольца, беру часы, но, передумав, кладу на место. Они и не слишком подходят для вечера. Последний раз оглядываю себя в зеркале и остаюсь довольна. Последний штрих – духи. Перебираю флаконы на туалетном столике в поисках «Крид Авентус», которые Джулиан принес мне вчера. Их нет.
Я поворачиваюсь к нему и спрашиваю:
– Ты случайно не видел мои новые духи? Еще утром они были здесь, на столике.
Он приподнимает брови и в два шага оказывается рядом со мной.
– Их нет?
Он сам перебирает флаконы и тоже не находит «Авентус».
– Ты уверена, что оставила их здесь?
– Абсолютно, – говорю я.
– Неужели опять, – шепчет он.
– Ты о чем?
Он выпрямляется:
– Ни о чем. Уверен, они найдутся. Может убрала их куда-то, когда переставляла вещи. Давай посмотрим на столике в комнате для гостей.
Я иду за ним, но в комнате на столике нет ничего, кроме лампы и книжки.
– Поищем, когда вернемся домой, – говорит Джулиан, но лицо у него по-прежнему обеспокоенное.
Я молча киваю. Он выходит из спальни, я следую за ним, мысленно повторяя его слова. «Неужели опять». Что это значит? Я поставила духи в другое место и забыла? И то же самое с книжечкой Валентины? Я уже знаю, что моей памяти доверять нельзя. Получается, и моему рассудку тоже?
42. Кассандра
Утром я хотела надеть часы, подаренные Джиджи, но они исчезли. Надеюсь, это просто стресс: нужно заново приспособиться к прежней жизни, и лечение тоже требует усилий. Решила принимать антидепрессант и по утрам. Я прочитала, что тревожное состояние может повысить рассеянность, и хотя тревожности я не чувствую, возможно, стресс сильнее, чем кажется. Надеюсь, это поможет. Начинаю задумываться, бывает ли мой рассудок в норме. Джулиану рассказывать боюсь: не хочу, чтобы он изменился по отношению ко мне, ведь мы только начали снова узнавать друг друга. Валентину я отправила в школу, дальше у меня сеанс терапии.
К врачу я буду ездить каждый день, пока не восстановится память, и это довольно-таки утомительно. Но лечение практически творит чудеса: ко мне вернулись многие воспоминания о том, что было за год до моего ухода, особенно о Рождестве. Помню, как мы втроем выбирали живое дерево, как погрузили его на крышу нашей машины. Напоминаю себе, что нужно спросить Джулиана, поедем ли мы за елкой в это Рождество. Еще я помню, как мы отмечали день рождения Валентины, и еще какие-то дни и вечера, наполненные будничными, но веселыми делами. Но не могу пока вспомнить, что произошло в тот день, когда я ушла, и что стало причиной моей амнезии. И мрачный период после рождения Валентины тоже – когда я пыталась покончить с собой. Я решила, что нужно восстановить подробности, ведущие к этой попытке. Если бы Джулиан больше рассказал мне, то, возможно, подстегнул бы таким образом мою память. Я бы разобралась с этим моментом и двинулась дальше.
Я попросила нашу экономку Нэнси забрать Валентину на одну ночь, чтобы мы могли обсудить все с глазу на глаз. Потом предупредила Джулиана в сообщении, и теперь он едет домой. Наливаю себе бокал вина. Джулиан говорил мне, что при моих лекарствах алкоголь лучше не пить, но один бокал точно не повредит. Мне нужно расслабиться. Оставляю для него бокал на стойке, иду в гостиную и включаю газ в камине. В комнате прохладно, и я накидываю на плечи вязаный плед. Присев на диван, потягиваю вино и перебираю в уме вопросы, которые хочу задать.
Слышу, как открывается входная дверь, и опускаю бокал. Джулиан входит, но не садится рядом, а берет стул и ставит его напротив меня. О вине ни слова.
– Хочу видеть твое лицо, – объясняет он. – Чтобы знать, когда остановиться.
Я качаю головой:
– Спасибо, что пытаешься защитить меня, но я выдержу. Я сильная.
В моих словах больше храбрости, чем я чувствую на самом деле.
– Я знаю, – говорит он.
И я иду напролом:
– Мне нужно знать, почему я это сделала. Оба раза.
Джулиан соединяет ладони и смотрит вверх, как бы обдумывая, что сказать. Я стараюсь не притоптывать ногой и не ерзать на месте, пока он соображает. Наконец он опускает глаза на меня и откашливается:
– Это нелегко рассказывать, но ты имеешь право знать. Все время, что я тебя знаю, ты страдала от депрессии, но лекарства держали ее в узде. А потом, сразу после рождения Валентины, твое состояние ухудшилось.
Несколько секунд он молчит, поджав губы.
– Ты ужасно ревновала к Соне. Даже подозревала ее. Ты боялась, что она пытается отбить меня.
– Не понимаю, – я наклоняю голову: – Почему я так решила? Она флиртовала с тобой или что?
– Ничего подобного. Она была профессиональная суррогатная мать. До нас выносила ребенка уже для двух пар, и рекомендации у нее были безупречные. Поначалу ты была ей благодарна. Но иногда твое расстройство обостряется, если добавляется какой-то стресс. Ты начинаешь… злиться.
– Мое… расстройство?
– Не люблю ярлыки. Но в прошлом у тебя был параноидный бред. Это не значит, что ты шизофреник…
Я подпрыгиваю, как будто меня током ударило.
– Шизофреник! Это невозможно. Я же два года прожила без лекарств, и не было у меня никакого бреда.
Он встает и мягко кладет мне руки на плечи:
– Успокойся, Кассандра. Я сказал, это не значит.
– Тогда зачем ты вообще произнес это слово?
Он усаживает меня обратно на диван и садится рядом.
– Прости. Я не хотел тебя нервировать. Просто… ну, ты всегда была тайной. То ведешь себя вполне нормально, то будто делаешься другим человеком.
Я потрясена. Я что, сумасшедшая?
– Что ты имеешь в виду?
– Ну, как я уже сказал, сначала ты была благодарна Соне за то, что она вынашивала для тебя Валентину, а потом стала ненавидеть ее за это.
– Она продолжала общаться с нами после родов?
– Нет. Мы распрощались насовсем.
– Так что же произошло?
– Первое время ты чувствовала себя хорошо, но недолго.
Он мрачнеет:
– А потом ты начала слышать голоса.
Теперь я отпиваю большой глоток вина. Меня ужасно мутит.
– Голоса?
– Они говорили, что ты должна причинить зло Валентине. Очень похоже на послеродовой психоз.
Ерунда какая-то.
– Послеродовой психоз, притом что я не была беременна?
Он пожимает плечами:
– У некоторых женщин даже бывает молоко без беременности. Мозг многое может.
Я делаю глубокий вдох и медленно выдыхаю:
– Продолжай.
Он встает и начинает мерить комнату шагами.
– Мы боялись за Валентину, и за тебя тоже, конечно. Испробовали всевозможные лекарства, и первое время они помогали, но потом голоса всегда возвращались. Хотя как раз в тот день, когда ты пыталась покончить с собой, тебе стало лучше.
Он встает, облокотившись о каминную полку, и качает головой.
– Теперь я понимаю: ты сознательно приняла такое решение, и оно принесло мир твоей душе. Утром я уехал, а на полпути к больнице сообразил, что забыл мобильник. Развернулся и поехал домой. И нашел тебя в ванне. Ты уже потеряла очень много крови. Вернись я на пять минут позже…
Я откидываюсь назад и закрываю глаза, осмысливая услышанное. Жуткая история о женщине, которая оказалась на грани. Я не хочу быть этой женщиной, но леденящий ужас, который я испытываю, заставляет меня опасаться, что это действительно я.
– А где Соня?
В его глазах тотчас мелькает боль.
– Не спрашивай, Кассандра, тебе лучше не помнить.
– Но… – начинаю я и тут же останавливаюсь. А вдруг Соня – та женщина из моих кошмаров? Без половины лица? Мне становится трудно дышать. Я встаю, пытаясь набрать воздуха в легкие.
– А второй раз, когда я въехала в стену?
Он громко вздыхает:
– Тебе было гораздо лучше, но ты перестала принимать лекарства. Пациенты часто так делают. Ты чувствуешь себя хорошо и думаешь, что оно больше не нужно. Это было летом, Валентине уже исполнилось три. У тебя снова начался бред, голоса толкали тебя на дурные действия. Ты оставила Валентину дома одну и направила машину в кирпичную стену нашего спортзала.
Он сглотнул.
– Но потом ты пошла на поправку. Стала принимать лекарства. Я думал, все в порядке. А ты взяла и исчезла.
Джулиан встает, поднимает меня на ноги и заключает в объятия. Я начинаю плакать и скоро уже захлебываюсь от рыданий. Он держит меня крепко, шепча, что все будет хорошо, пока я не выбиваюсь из сил. Душевный подъем, который я испытала еще несколько дней назад, воссоединившись с Джулианом, уступает место полной опустошенности и такому нестерпимому ужасу, что впору утопиться. Кто же эта Кассандра и какие секреты она хранит?
Что бы это ни было, я чувствую: в них достаточно силы, чтобы меня уничтожить.
43. Блайт
Блайт надписала адрес на последней рождественской открытке, отложила ручку и сделала глоток ромашкового чая. Холодно. Она поставила кружку на стол и повернула ее, разглядывая изображение скульптуры «Эней, Анхиз и Асканий». Эту кружку подарила ей Эддисон, прошлым летом на день рождения, зная, как она любит Бернини. Это был продуманный подарок. Блайт вздохнула про себя, вспомнив Эддисон. Та недавно сообщила, что должна прервать общение с их семьей. Хейли была огорчена, но отнеслась к этой просьбе с пониманием. А вот Гэбриел с ума сходил от беспокойства, убежденный, что Эддисон в опасности, и никакие доводы Теда и Блайт не могли заставить его думать иначе.
– Привет, мам, – сказала Хейли, войдя на кухню и обняв Блайт.
– Привет, солнышко. Молодец, что зашла. Покормить тебя?
– Нет, я ненадолго. Нужно обратно на работу.
– А чаю выпьешь?
– Да, с удовольствием.
Блайт поставила чайник, взяла свою кружку и чистую из шкафчика.
– Вот, – сказала она, когда чайник вскипел, поставила дымящиеся кружки на стол и села.
– Как вы съездили в Майами? – спросила Хейли.
– Хорошо. Там всегда чудесно. Жаль только, вы оба не смогли поехать с нами.
– И мне, – Хейли состроила гримасу. – Хотя там Гэбриелу, наверное, было бы еще тяжелее, чем здесь. Он только и говорил, что о волшебной поездке во Флориду с Эдди и как они планировали вернуться на «Арт-Базель».
Она вздохнула:
– Не знаю. Вроде бы еще не так много времени прошло, но ему не становится лучше, скорее, даже хуже.
Блайт тоже глубоко вздохнула:
– И я за него волнуюсь.
Она побарабанила пальцами по столу, качая головой.
– Я с самого начала знала, что-нибудь такое случится. Это было неизбежно. Рано или поздно прежняя жизнь должна была догнать ее и потребовать сделать выбор. И выбор просто не мог быть в пользу Гэбриела.
Они посидели в молчании, прихлебывая чай и думая каждая о своем. Наконец Блайт заговорила:
– Интересно, Джиджи и Эд еще с ней на связи? Если она звонит им и говорит, что счастлива и все прекрасно, может, Гэбриел перестанет бояться, что она в большой опасности.
Хейли пододвинула к Блайт мобильник:
– Так позвони им сейчас.
– Позвоню.
Блайт взяла телефон, пролистала список контактов и кликнула по номеру.
– Джиджи, это Блайт. Как вы поживаете?
– Неплохо, так, готовимся к праздникам. А у вас все хорошо?
– Да. Мы тут сидим с Хейли. Хотели спросить, вы говорили в последнее время с Эддисон?
В трубке послышался вздох.
– Я уже несколько недель ничего о ней не знаю. Она перестала брать трубку, сразу включается автоответчик. Я пыталась писать сообщения, и какое-то время она отвечала, но несколько недель назад написала, что благодарна мне и Эду за все, что мы для нее сделали, что любит нас, но сейчас должна перенести все внимание на семью. И что, может быть, в будущем мы снова сможем общаться, но не теперь.
Блайт была потрясена. Она понимала, что Эддисон ищет собственный путь, но как она могла вот так взять и порвать с Эдом и Джиджи, которые спасли ей жизнь и помогли выстроить новую?
– Мне очень жаль, Джиджи. Для вас с Эдом это должно быть очень тяжело. А когда вы еще разговаривали, какой она вам показалась? Спокойной, довольной?
– Да. Поначалу она сомневалась, но со временем начала вспоминать разные вещи. Вроде бы она даже счастлива, что вернулась.
Джиджи снова сделала паузу.
– Только вот на днях мне позвонил Джулиан и сказал, что тревожится за нее.
Блайт взглянула на Хейли и нахмурилась.
– Объяснил почему?
– Он не вдавался в подробности, но, судя по всему, она снова лечится, и это отнимает у нее много сил.
– Ну, этого можно было ожидать, учитывая, сколько всего она пережила. И переживает до сих пор.
– Верно. По словам Джулиана, у нее нет близких друзей, и он советовал ей звонить мне, но она не хочет. Он даже предложил ей пригласить меня, но она отказалась.
– Хм. Странно. У вас не возникло мысли, что он говорит неправду?
Джиджи снова вздохнула:
– Если честно, я уже не знаю, что и думать. По идее, если бы все было плохо, Эдди позвонила бы мне и Эду. Я понимаю, что с Гэбриелом все сложнее, но от нас ей незачем было бы это скрывать, разве нет? Да и Джулиан кажется достойным доверия. Если он не желал ей добра, зачем было тратить время на поиски и везти ее домой?
«И то правда», – подумала Блайт.
– Я никому не говорила, кроме Хейли, но я наняла детектива, чтобы разузнал побольше о Джулиане. Так вот, абсолютно ничто не дает подозревать, что этот человек лжет, или опасен, или играет в какую-то безумную игру. Может быть, Эддисон просто еще не совсем освоилась.
– Надеюсь, вы правы.
– Ну что ж, – сказала Блайт. – Если вы будете говорить с ними и что-то вызовет у вас тревогу или сомнения, сообщите нам, пожалуйста.
– Конечно.
– Спасибо. Всего доброго, Джиджи.
Закончив разговор, Блайт пересказала его Хейли.
– Что ты об этом думаешь?
Прежде чем та успела ответить, зазвонил телефон. Увидев имя Джиджи, Блайт нахмурилась.
– Да?
– Я кое-что вспомнила, уже после того как трубку повесила, – сказала Джиджи. – Гэбриел говорил вам, что, когда они с Эдди ездили во Флориду, к ней в ресторане пристал какой-то тип и уверял, что ее знает?
– Что? Нет, он мне не говорил.
– В общем, неудивительно.
– Почему?
– Ну, они с Эдди вряд ли хотели огласки… Этот мужик якобы помнил ее по Форт-Лодердейлу, и она там работала в клубе.
– Каком клубе? – спросила Блайт, догадываясь, что Джиджи говорит не о клубе для приличного общества.
– В стрип-клубе, – произнесла Джиджи почти шепотом. – Эдди сгорала от стыда. Естественно, ей не хотелось, чтобы кто-нибудь узнал. Короче, Эд съездил во Флориду поговорить с этим типом, разузнать что да как, но фактически это оказался тупик.
– Вы знаете, как зовут этого человека? Может, мой детектив сумеет копнуть глубже и найдет какие-то факты.
– Сейчас не помню, но у меня осталась его визитка. Я сфотографирую и пришлю вам сообщением, это буквально пять минут.
Блайт вздохнула:
– Спасибо, Джиджи.
– Если что-то узнаете, позвоните мне, пожалуйста.
– Конечно.
– Она такая чудесная девочка, Блайт. Думаю, ее предали люди, которым она доверяла. И я не хочу, чтобы это произошло опять.
Блайт не стала говорить этого, но ей начинало казаться, что доверия не заслуживает как раз таки Эддисон.
44. Кассандра
Утром, выезжая в магазин за продуктами, я заметила серебристый автомобиль, припаркованный через дорогу от дома. В тот момент я не придала этому особого значения, но сейчас, уже возвращаясь, вижу, что он все еще здесь. У него массачусетский номер, но мне не разглядеть, есть ли кто-то внутри, потому что стекла затонированы. В зеркало заднего вида замечаю, что автомобиль трогается следом за мной, и начинаю нервничать. Мы никого не ждем, и во мне поднимается паника. Я не знаю, что делать: если нажму на пульт, открою ворота и заеду в гараж, тот, кто в машине, легко заедет тоже. В конце концов паркуюсь перед домом и остаюсь сидеть в машине, заблокировав дверцы и не выпуская из рук телефон.
Дверца серебристого автомобиля открывается, и из него, к моему изумлению, выходит Гэбриел. Сердце начинает стучать еще быстрее. Мое первое побуждение – подбежать и обнять его, но восторг в тот же миг сменяется гневом. Он не должен был приезжать. Я же сказала, что пытаюсь восстановить свой брак. Сказала, чтобы он оставил меня в покое. А если бы Джулиан был дома? Вспоминаю свой разговор с Джиджи несколько недель назад. Не она ли подала ему мысль приехать ко мне? Он стоит в паре метров от моей машины и ждет. Я медленно открываю дверцу и выхожу. Он не двигается с места и молча смотрит на меня. Он похудел: лицо осунулось, щеки запали, в глазах горячечный блеск.
– Эддисон, – наконец говорит он, делая шаг вперед.
Во рту становится сухо.
– Что ты здесь делаешь, Гэбриел?
– Это невыносимо, Эдди. Я должен был тебя увидеть. Ты не выходишь на связь, и я стал беспокоиться.
Он подходит, чтобы меня обнять, но я делаю шаг назад. Его глаза широко раскрываются от удивления.
– Тебе нельзя было приезжать. Тебе здесь не место, – говорю я сиплым от волнения голосом.
В его глазах вспыхивает огонь.
– Нет! Это тебе здесь не место.
– Как ты можешь так говорить? Джулиан – мой муж. У нас есть ребенок. Это мой дом.
Гэбриел оглядывает дом и морщится:
– Похож на тюрьму.
Во мне нарастает нетерпение.
– Ты напрасно это делаешь, Гэбриел.
Он опускает глаза и проводит рукой по волосам.
– Прости. Я же… я скучаю по тебе. Мне нужно было тебя увидеть, удостовериться, что с тобой все в порядке. Ты не ответила ни на одно мое сообщение.
Гэбриел поднимает глаза на меня:
– Холодно. Я столько ехал – мы можем войти в дом и поговорить? Пожалуйста.
Я колеблюсь, разрываемая противоположными чувствами. Он выглядит таким несчастным, что я почти ощущаю его боль.
– Хорошо, но только на несколько минут.
В холле он ждет, пока я повешу пальто, и качает головой, когда я предлагаю ему сделать то же самое. Я рада, что ему неуютно в доме Джулиана, – так и должно быть.
– Можем пойти на кухню. Я сделаю кофе.
Я выбираю кухню намеренно: там мы можем сесть друг напротив друга, по разные стороны стола.
Пока я делаю кофе, Гэбриел вешает пальто на спинку стула и садится. Наливаю ему в чашку сливок и осознаю, что сделала это автоматически, как будто мы все еще вместе. Джулиан пьет черный кофе.
Ставлю чашки на стол и сажусь, не переставая нервничать из-за того, что впустила его. Знаю, Джулиану это не понравилось бы.
– Мы ведь уже попрощались. Тебе не следовало приезжать. Не понимаю, чего ты хотел этим добиться.
Он смотрит на меня долгим взглядом:
– Я волновался. Когда мы с разговаривали с тобой в последний раз, у тебя так изменился голос. Ты не выглядишь счастливой, Эдди.
Я вздрагиваю, услышав свое прошлое имя. Я больше не Эдди.
– Меня зовут Кассандра, – говорю я с вызовом.
– Просто то, что ты здесь… кажется совершенной ошибкой.
Я сжимаю переносицу пальцами и закрываю глаза.
– Ты счастлива? Ты правда хочешь жить именно в этом доме? – упорствует Гэбриел.
Я опускаю руку.
– Я счастлива, что наконец-то знаю, кто я, и что нашла свою семью. Послушай, ко мне постепенно возвращается память. Я вышла за Джулиана, потому что полюбила его. И я люблю свою дочь. Да, ко многому нужно приноровиться заново, и это нелегко. Но послушай меня, Гэбриел, это мой дом, здесь мое место. Я любила тебя, и мне жаль, что я причинила тебе боль, но ты должен смириться с тем, что перестал быть частью моей жизни, а я перестала быть частью твоей. Тебе пора двигаться дальше, своим путем.
Гэбриел смотрит на меня так, будто получил удар в солнечное сплетение, но пусть он поймет, что моего возвращения ждать бесполезно.
Его взгляд блуждает по комнате и останавливается на пузырьках с лекарствами, выстроенных в ряд на полке возле раковины. Он встает и подходит к ним, берет один, потом другой, читает этикетки. Качает головой:
– Для чего это все?
Я вздыхаю:
– Они помогают мне при депрессии и тревожности.
Он хмурится:
– С каких это пор у тебя депрессия и тревожность? Тяжелая артиллерия, сразу видно. Я так и знал, что ты здесь несчастлива.
У меня начинает гореть лицо, внутри нарастает гнев. Как он смеет стоять здесь и судить меня?! Я поднимаюсь:
– Ты и понятия не имеешь, через что мне пришлось пройти. Как трудно мне было чувствовать себя пустым листом. И теперь, когда я должна переживать заново столько мучительных моментов прошлого, мне помогают лекарства. Я хочу, чтобы ты ушел. Разговор окончен.
Гэбриел ставит пузырек на место и смотрит на меня:
– Да, наверное, я зря приехал. Прости меня.
Он берет пальто, и мы вместе идем в холл.
Уже взявшись за ручку двери, он оборачивается и смотрит на меня в последний раз:
– Я всегда буду любить тебя, Эдди. Если понадоблюсь – звони мне в любую минуту.
Он выходит прежде, чем я успеваю ответить, и быстро идет к машине, а меня охватывает печаль.
– Я тоже люблю тебя, – шепчу я, когда он уже не может меня услышать, и осознаю, что это действительно так. Я люблю его, и я люблю Джулиана. Но мое место здесь, и я знаю, что со временем память о жизни с Джулианом восстановится, а Гэбриел останется лишь далеким воспоминанием.
45. Кассандра
– Мама! Мама! Ты меня слышишь?
Я опускаю глаза на Валентину, которая дергает меня за рубашку.
– Прости, золотко. Что такое?
– Я хочу есть. Ты сказала, что приготовишь мне завтрак.
После вчерашнего визита Гэбриела я стала еще более рассеянной. Все время повторяю про себя наш разговор, надеясь, что мне удалось убедить его, что между нами все кончено. Не хочу, чтобы Джулиану стало известно о его визите. Это только расстроило бы его, особенно если бы он знал, какого труда мне стоило оттолкнуть Гэбриела. Джулиан так старается мне помочь, так обо мне заботится; последнее, чего мне хотелось бы, – это ранить его чувства.
Я режу банан и яблоко для хлопьев и сажусь напротив Валентины.
– Прости, золотко. Что ты сказала?
Стараюсь сосредоточиться на ее словах, но мысли по-прежнему вразброд.
– Что ты будешь читать в классе на следующей неделе? – спрашивает она.
Переключаю внимание на нее. О чем это она?
– На следующей неделе?
– Твоя очередь читать, помнишь?
– Да-да, конечно.
Первый раз слышу.
– Еще раз, когда именно?
Она пожимает плечами.
– Ну ничего, я узнаю.
Надо будет позвонить кому-нибудь из мам и подробно все выяснить. Валентина доедает завтрак и идет в спальню одеваться, а я иду к себе и достаю дневник. Ни слова о классном чтении. Я начала записывать все, что делаю: куда кладу вещи, всякие детали, что мне рассказывают Джулиан и Валентина. Джулиан не должен знать, как много я забываю, поэтому я держу дневник в шкафу в комнате для гостей, под коробкой со старыми сапогами, привезенными из Филадельфии. Очевидно, о чтении в Валентининой школе я забыла. Мне становится скверно. Я так и не нашла часы, подаренные Джиджи, зато нашла книжечку Валентины. Я взяла мешок с мусором, чтобы отнести его с кухни в гараж, и обнаружила книгу, сложенную пополам, в большом контейнере. Я схватила ее, отнесла на кухню, завернула в полотенце и побежала в спальню, где аккуратно засунула в ящик комода под стопку одежды. Понятия не имею, как она оказалась в контейнере для мусора, но Джулиану я ничего не сказала. Что бы он подумал?
Сегодня утром он уезжает на конференцию в Нью-Йорк, с ночевкой, и возвращается завтра к вечеру. Это первый его отъезд с тех пор, как я вернулась, и мне жутко не хочется спать в нашей кровати одной. Но я запланировала всякие развлечения на субботу для нас с Валентиной.
Я как раз делаю кофе, когда сзади подходит Джулиан и целует меня в шею.
– Буду по тебе скучать, – говорит он.
Я поворачиваюсь и кладу руки ему на плечи.
– И я по тебе, – говорю я и приподнимаюсь на носочках, чтобы поцеловать его.
После завтрака Джулиан рассказывает мне о статье, которую только что опубликовал, и о своем докладе на конференции. Меня не перестает впечатлять острота его ума. Неудивительно, что его так ценят с профессиональной точки зрения. После второй чашки кофе я провожаю его в холл и, пока он опускается на корточки и открывает портфель, снимаю и перекидываю через руку его пальто. Тут Джулиан раздраженно мотает головой.
– Черт. Опять забыл телефон наверху. Идиот, – говорит он и большими шагами несется по лестнице.
Проходит несколько минут, и он возвращается.
– Все взял? – спрашиваю я, подавая ему пальто.
– Вроде да, – отвечает Джулиан, одеваясь.
Шарит рукой в одном кармане, хмурится, шарит в другом, ощупывает карманы пиджака.
– Хмм, – говорит он и оглядывает все вокруг.
– В чем дело?
– Ключи от машины. Они были в кармане.
– Уверен? – спрашиваю я, гадая, не заразился ли он моей забывчивостью.
– Абсолютно.
Он снова проверяет карманы:
– Чушь какая-то.
Качает головой, подходит к приставному столику и вынимает из ящика дубликат ключей.
– Поищу, когда вернусь. Уже опаздываю.
Мы снова целуемся, и я машу ему, стоя на пороге, пока «ягуар» не скрывается из виду. Его отъезд привел меня в уныние. Стараясь стряхнуть с себя хандру, я иду наверх, чтобы одеться, и обещаю себе хорошо провести день вместе с дочкой. Всего одна ночь, и даже не успею оглянуться, как Джулиан будет дома. Утром мы с Валентиной идем в Детский музей, потом где-нибудь пообедаем. Она спросила, можно ли разогреть на ужин пиццу, и я сказала, что это отличная идея.
Приняв душ и одевшись, я подхожу к спальне Валентины и приоткрываю дверь. Она уже оделась, сидит на кровати и читает. Вхожу.
– Ты уже встала? Тихо как мышка. Давно?
– Нет. Только почитала немножко.
Она закрывает книжку и спрыгивает с постели.
– Мы сейчас пойдем в музей, да?
– Ага. А потом за подарками к Рождеству. Как ты красиво нарядилась!
На ней ярко-розовый свитер с горлом и коричнево-белые ковбойские сапожки. Я смотрю, как она причесывается и забирает волосы под фиолетовый обруч с блестками.
– Ты отлично выглядишь, – говорю я, и мы спускаемся по лестнице, держась за руки.
– И ты, мамочка. Только надень тоже ковбойские сапоги. Тогда мы будем одинаковые.
Смотрю на сапоги с шерстяной подкладкой, в которых так удобно ходить целый день. Я не горю желанием сменить их на ковбойские, но ради Валентины готова.
– Точно. Давай быстренько вернемся наверх, и я в них переобуюсь.
– Ура! – хлопает в ладоши Валентина.
Справившись с обувью, мы снова идем вниз. Валентине не терпится начать день, который мы с ней предвкушали две недели.
– Держи, – я подаю ей пуховик. – Помочь застегнуть?
Она делает надменную гримаску:
– Я не ребенок, мама.
– Конечно, – говорю я, сдерживая смех. – Иногда я забываю, какая у меня уже большая девочка.
Валентина смотрит уже благосклоннее.
Накидываю собственную пуховую куртку и беру сумку.
– Вперед, – говорю я и открываю дверь из кухни в гараж. Вытаскиваю из сумки ключи и нажимаю кнопку, но машина не реагирует. Нажимаю еще раз и еще. Ничего не происходит. Смотрю на ключи и в ужасе вздрагиваю. Это от «ягуара» Джулиана. Внезапно меня обдает жаром, и Валентина спрашивает, что случилось. Не могу собраться с мыслями. Как эти ключи оказались у меня в сумке? Я всегда оставляю ее на полке в холле, прямо рядом с подставкой для ключей. Неужели я бессознательно достала ключи из его кармана и сунула к себе в сумку? Выуживаю собственные ключи, мы трогаемся в путь, но меня трясет, и я себе не доверяю.
Дальше я стараюсь отвлечься и получать удовольствие, и у меня, в общем, получается. Домой мы с Валентиной возвращаемся усталые, и она с радостью соглашается на мое предложение переодеться в уютную пижаму перед ужином.
– Я надену пижаму с Белль и тапочки с Рапунцель, – заявляет она и скачет по ступенькам, напевая Be My Guest[5 - «Приходи ко мне в гости» (англ.).].
Когда она поднимается на второй этаж, я иду на кухню и ставлю пиццу в духовку, а потом иду переодеться сама. Мы целый день провели на улице, и мне все еще зябко, поэтому я натягиваю фланелевые пижамные брюки и длинное флисовое платье.
– Пицца почти готова, – говорю я, входя на кухню вместе с Валентиной.
– Моя самая любимая еда, – говорит Валентина, забираясь на барный стул за стойкой.
Я достаю из духовки сковороду, разрезаю пиццу и кладу нам по куску.
– Осторожно, еще горячо, – предупреждаю я Валентину.
Она наклоняется, почти касаясь пиццы губами, и начинает дуть быстро-быстро. Это зрелище сразу поднимает мне настроение.
– Теперь можно есть? – спрашивает Валентина, трогая пиццу пальцем.
Я смеюсь:
– Ну, если пальцу не горячо.
Она смотрит на меня широко раскрыв глаза, мотает головой, берет пиццу и откусывает от нее.
Я собираюсь предложить ей второй кусок, но у нее уже слипаются глаза, и она сидит, подперев голову рукой.
– Мам, я устала.
– У нас был насыщенный день. Давай уложим тебя в постель и почитаем книжку?
Когда она засыпает, на часах еще только начало девятого. Решаю тоже лечь пораньше. Беру с ночного столика книгу, залезаю в постель, подкладываю под спину вторую подушку и начинаю читать. Скоро веки мои тяжелеют, а потом я вдруг просыпаюсь оттого, что книга падает мне на грудь. Выключаю свет, натягиваю одеяло и закрываю глаза. Но сон не идет. Из головы не выходит история с ключами. И все же мне нужно отдохнуть, и я начинаю делать дыхательные упражнения, которым научилась на сеансах терапии. Вдох, считаю до восьми, выдох, считаю до восьми. Расслабленно слушаю тишину, и вдруг в голове взрывается фейерверк, словно на День независимости. Голоса. Кто-то говорит, причем не у меня в голове, а вслух. Это что, галлюцинация? Так громко! Я лежу неподвижно, широко раскрыв глаза и не дыша, и слушаю. Теперь я ясно слышу резкий, гневный голос. «Дьявол. Ты дьявол. За что ты хочешь навредить Валентине? Что ты за мать, если желаешь зла своему ребенку?»
– Хватит! – кричу я, рывком садясь. – Кто ты?
Внезапно все стихает. Сердце стучит будто молот. Включаю свет и встаю. В комнате пусто. Заглядываю через щелочку в спальню Валентины – она крепко спит. Спускаюсь в холл – сигнализация включена, входная дверь надежно заперта. На цыпочках иду на кухню, беру нож для разделки мяса и, сжимая его в руке, проверяю каждую комнату в доме. Все двери и окна заперты. Здесь нет никого, кроме Валентины и меня. Я роняю нож и в слезах бессильно опускаюсь на пол. Я теряю вещи, краду вещи, а теперь еще и слышу голоса. Значит, вот так сходят с ума?
46. Кассандра
Я просыпаюсь на полу. Мягкий свет, струящийся в окна гостиной, говорит, что уже почти рассвело. Рот какой-то ватный, и меня все еще шатает после беспокойной ночи. К бедру прикасается что-то холодное. Я поднимаю ногу и вижу нож. Постепенно вспоминаю все: как я взяла нож на кухне, как обыскивала дом, как проверяла, заперты ли двери и окна. И голос, его я вспоминаю тоже. Страшный голос. Был ли он настоящий? Я слышала его не в голове, я уверена. Но потом я горько смеюсь сквозь слезы. Сколько уже раз я доказала, что не могу быть уверена ни в чем. Как бы то ни было, надо прийти в себя, пока Валентина не проснулась. Валентина! Неужели я с ней что-то сделала? Я взлетаю наверх, кровь стучит в ушах, бегу к ее комнате. Дверь закрыта.
Застываю в страхе, не зная, что увижу. Прижимаюсь ухом к двери в надежде услышать ее дыхание. Не услышав ничего, поворачиваю ручку и вижу слабый свет, проникающий сквозь розовые шторы. Валентина крепко спит, глубоко и мерно дыша, ее волосы чернеют на белоснежной подушке. Вздыхаю с облегчением и протягиваю руку, чтобы коснуться ее щеки. Но рука внезапно движется как чужая, и я вижу стальной блеск ножа, сжатого в моих пальцах. Медленно отступаю, шажок за шажком, моргая и тряся головой. Потом поворачиваюсь и выбегаю из комнаты. Нож все еще у меня в руке. Я просто забыла о нем, убеждаю я себя. Да, именно так. Я забыла, что держу его. Я же не собиралась ранить Валентину, так ведь?
С трудом дохожу до ванной, включаю душ и делаю воду такой горячей, что она бьет и обжигает мое тело, наказывая меня за ужасные мысли и за то, что говорят мне голоса. Она градом катится по спине, как мелкая галька. Наконец выключаю ее, выхожу из душа и встаю, мокрая, перед зеркалом. Кожа стянута, покраснела и покрылась пупырышками. Под запавшими глазами темные круги. Выгляжу на десять лет старше. Наклоняюсь к своему отражению, проводя рукой по мокрым волосам, но вдруг замечаю какое-то движение позади и буквально подпрыгиваю.
– Мама, что ты делаешь?
Резко оборачиваюсь. За мной стоит Валентина, на ее лице написано недоумение.
– Ты совсем мокрая.
Она снимает с сушилки полотенце и протягивает мне.
– Держи.
Она улыбается, а я начинаю плакать.
Ее лицо омрачается.
– Мамочка, почему ты плачешь? Тебе грустно?
Я оборачиваю себя полотенцем, становлюсь на колени и кладу руки ей на плечи.
– Нет, мне не грустно. Я плакала, потому что ты моя родная девочка и я так счастлива, что ты у меня есть. Иногда мы плачем, когда счастливы.
Кажется, это успокоило Валентину, ее лицо проясняется.
– А теперь, – говорю я, – давай, пока мама одевается, ты тоже оденешься и мы вместе пойдем вниз, завтракать.
– Ладно.
Она бежит к дверям, но оборачивается на секунду:
– Папа сегодня приезжает, да?
У меня замирает сердце.
– Да, сегодня.
Если я расскажу Джулиану, что снова слышу голоса, как он отреагирует? Что, если два года назад я убежала, потому что боялась за Валентину? Размышляю над этим, пока роюсь в шкафу. Если голоса звучат только в моей голове и это подсознание предостерегает меня, то понятно, почему я слышу их только здесь, рядом с Валентиной. Натягиваю красный кашемировый свитер, сую ноги в удобные домашние тапочки. Не знаю точно, сколько потеряла в весе, но черные шерстяные штаны стали явно свободнее в талии.
Решаю сразу не рассказывать Джулиану, что тут было без него. Зачем портить вечер? Но завтра рассказать придется. Если я не буду честна с ним, то никогда не пойду на поправку. И на сеансе терапии надо будет упомянуть. Только есть ли у меня вообще шанс поправиться? Не об этом ли я думала, когда пыталась покончить с собой: что я никогда не приду в норму?
Это уже слишком. Голова снова кружится, а мне еще готовить завтрак для Валентины. В последний раз смотрю в зеркало и слегка румяню бледные щеки. Направляясь к двери, замечаю нож. Наверное, вошла в комнату и положила его на письменный стол. Не знаю почему, я быстро оглядываюсь, как будто кто-то может подсматривать, и убираю нож в нижний ящик тумбочки.
47. Кассандра
Остаток дня мы с Валентиной играем в снежки и скатываемся на санках по склону на заднем дворе. Потом печем печенье с кусочками шоколада, берем его с собой в кабинет и едим в тепле, перед камином, под мультик «Суперсемейка». Я позаботилась о том, чтобы принять лекарства сразу после завтрака. Может, голоса умолкнут, если я не буду нарушать режим? Мне по-прежнему неприятно чувствовать себя такой слабой и сонной после таблеток, но хуже, чем прошлой ночью, быть не может.
К вечеру, когда возвращается Джулиан, я чувствую себя уставшей, но более собранной, чем утром. Не снимая пальто, он первым делом энергичными шагами идет в кабинет поздороваться с нами.
– Как там мои девочки? Я соскучился.
Валентина спрыгивает с дивана и, подбежав к Джулиану, зарывается лицом в его пальто.
– Папочка! Я тоже скучала.
Я поднимаюсь и кладу одну руку на спину Валентины, другую на плечо Джулиана, и мы стоим втроем, обнявшись. Пальто Джулиана пропитано уличным холодом, и по мне пробегает дрожь.
Джулиан высвобождается и снимает пальто.
– Хорошо провели время, пока меня не было?
Он садится и берет Валентину на колени. Я сажусь рядом, довольная, что он дома.
– Смотри, – Валентина гордо указывает на блюдо с печеньем. – Мы испекли твое любимое. С шоколадом.
– Красота, – говорит Джулиан, накрывая мою руку своей и пожимая ее. – Сейчас утащу одно.
– А как насчет ужина на скорую руку? Печенье можем съесть потом, – предлагаю я.
– Отличная мысль. Пойдем посмотрим, что можно сварганить.
Джулиан слегка подталкивает Валентину, и она соскальзывает с его коленей.
– Утром я сварила чечевичный суп, можем разогреть к нему багет, – говорю я по дороге на кухню.
– То что нужно.
Во время еды Джулиан развлекает нас рассказами о конференции, разбавляя их смешными историями, чтобы повеселить Валентину.
Позже, когда она уже в кровати, Джулиан наливает себе и мне шардоне.
– Давай возьмем бокалы в спальню и зажжем камин?
Лучше не придумаешь. Я беру свой бокал, мы бок о бок поднимаемся по широкой лестнице и проходим в спальню, где Джулиан щелкает пультом, и все вокруг озаряется языками пламени. Мы садимся перед огнем, друг напротив друга. Джулиан выглядит усталым; он крутит головой и массирует себе шею.
– Как дела? Похоже, вы с Валентиной хорошо провели время, – спрашивает он, уронив руку на подлокотник.
– Да, прекрасно. Я почти все купила к Рождеству.
Стараюсь не думать о ноже и голосах. Джулиан покручивает бокал, глядя, как переливается вино, потом переводит взгляд на меня.
– Я смотрю, ключи от «ягуара» на месте. Где ты их нашла?
Мне становится не по себе. Хочу соврать что-нибудь правдоподобное, но в голове пусто, и я говорю все как есть:
– У себя в сумке.
Я пододвигаюсь на край кресла, опустив ноги на пол, чтобы чувствовать опору.
– Я не помню, как положила их туда, Джулиан. Да и зачем это мне? Я никогда не вожу твою машину. Я не знаю, как они там очутились.
Понимаю, что говорю слишком быстро, слова сливаются.
– Хм… Да…
Он вздыхает. Я жду, гадая, скажет ли он что-нибудь еще. Молчание становится невыносимым, но тут меня осеняет:
– А вдруг это Нэнси положила их мне в сумку по ошибке?
– Дело в том, Кассандра… Как бы тебе сказать… – он смотрит в сторону и снова вздыхает. – Дело в том, что такое уже случалось раньше. Я надеялся, что это больше не повторится.
Теперь он пристально смотрит на меня:
– Ты воровала и прятала вещи. Не потому, что они какие-то особенно ценные или нужные. Клептомания – это, по сути, нарушение контроля над побуждением.
Во мне поднимается истерика, и хочется засмеяться. Клептомания? Почему я еще не в изоляторе?
Джулиан наклоняется ко мне:
– Ты точно не помнишь, как брала ключи?
Яростно мотаю головой:
– Нет.
Он смотрит на меня, и я вижу жалость в его глазах.
– Тогда я зря упомянул клептоманию. Прости. Раз ты не помнишь, как брала ключи, это что-то другое.
Он встает и присаживается на подлокотник моего кресла, поглаживает меня по спине:
– Попробуем поработать над этим и понять, почему это происходит. Не волнуйся, любимая.
Он целует меня в макушку. Я приникаю к нему, но как я могу чувствовать себя спокойнее, если у меня такие дыры в голове?
– У нас обоих был длинный день, давай ляжем пораньше, – говорит Джулиан, поднимаясь. – Отдохни перед завтрашней терапией, а после нее вернемся к этой теме.
Вскоре я слышу, как шумит вода. Пока Джулиан в душе, я бегу в гостевую комнату, достаю из шкафа обувную коробку и непослушными пальцами поднимаю крышку. Дневник здесь, под сложенным галстуком Джулиана и детским кулоном в виде сердечка, усыпанным камешками, похожими на бриллианты. Я не помню, как брала галстук и кулон. У меня судорожно сжимается горло. Я достаю дневник из коробки, открываю и вижу чистые страницы. Тут меня прошибает пот. Трясущимися руками запихиваю все назад в коробку, а ее заталкиваю поглубже в шкаф, будто она тикает, как бомба.
Силясь взять себя в руки, возвращаюсь в спальню. Джулиан еще в ванной, я слышу жужжание электробритвы. Убедившись, что дверь в ванную плотно прикрыта, открываю нижний ящик комода и разворачиваю полотенце. Валентинина книжечка на месте, и мне становится капельку легче, пока я не приглядываюсь к фотографии на первой странице и не ахаю от ужаса. Лицо Валентины перечеркнуто жирным красным крестом. Я роняю книжечку, хватая ртом воздух, и с силой задвигаю ящик. В этот момент дверь ванной открывается и выходит Джулиан.
– Ты ложишься? – спрашивает он, откидывая одеяло и устраиваясь поудобнее.
Кивнув, забираюсь в постель рядом с ним. Пока Джулиан читает, я просто держу книгу, уставившись на страницу и не видя слов. Стараюсь не смотреть в сторону комода. Перед глазами стоит перечеркнутое лицо Валентины. Вскоре Джулиан откладывает книгу и наклоняется поцеловать меня.
– Мне так не хватало тебя вчера ночью.
Он принимается ласкать меня, но сегодня я настолько переполнена тайной тревогой, что не могу отвечать ему тем же.
– Я ужасно устала, Джулиан.
– Конечно, милая. Отдыхай.
Он переворачивается на другой бок, чтобы выключить лампу, и скоро я слышу его мерное дыхание.
Но я не могу спать, поэтому лежу с открытыми глазами, и все мои чувства напряжены. Минуты идут мучительно медленно. В доме тишина, мир уснул, и мне так одиноко. Закрываю глаза и пытаюсь расслабить каждую мышцу, начиная с кончиков пальцев ног и дальше вверх, по всему телу. «Сосредоточься», – говорю я себе.
Кассандра.
Я леденею. Опять этот голос.
Пока ты есть в этом мире, Валентина в опасности. Ты не мать. Ты дьявол.
– Хватит, замолчи! – кричу я. – Уходи! Хватит!
– Кассандра! – уже горит свет, Джулиан сидит на кровати и трясет меня за плечи. – У тебя был кошмар. Проснись.
Я раскрываю глаза как можно шире.
– Джулиан, ты слышал?
– Слышал что?
– Голоса. Ты тоже их слышал?
Он привлекает меня к себе и держит, тихонько укачивая.
– Все хорошо, любимая. Я здесь, и все будет хорошо. Обещаю.
48. Кассандра
Спускаюсь вниз и застаю Джулиана на кухне. Вдыхаю запах свежезаваренного кофе. На столе материалы из историй болезни, Джулиан что-то пишет. Увидев меня, он встает и подходит ко мне, в его взгляде читается забота.
– Как ты? Поспала немножко?
– Да. Спасибо… ну, что остался со мной.
Настроение у меня подавленное. Последнее, что я помню, – это как заснула, дрожа, в объятиях Джулиана, пока он шепотом утешал меня. Утром он дал мне поспать, сам отвез Валентину в школу, но после этого сразу поехал домой. Я слышала, как он звонит ассистентке и просит ее перенести всех сегодняшних пациентов на другие дни, потому что ему нужно остаться дома. Я рада – не хочу сидеть в одиночестве.
– Тебе не нужно благодарить меня. Присядь. Что тебе сделать?
– Может быть, чашку кофе.
– Сейчас, без кофеина.
Он тянется к стойке с капсулами, берет одну и вставляет в кофемашину.
– Наверное, в этот раз кофеин не лучший вариант.
Я криво усмехаюсь, думая, что он прав: мне бы сейчас алкоголя покрепче.
– Спасибо, – говорю я и делаю глоток из протянутой мне кружки.
– Как насчет того, чтобы поесть? – спрашивает Джулиан.
– Вряд ли я способна сейчас что-то переварить.
От кофе меня начинает подташнивать, и я отодвигаю чашку. Потирая шею, думаю, что хорошо бы рассказать ему, о чем говорили голоса, но боюсь, как бы он не упрятал меня куда-нибудь. Хотя, может, меня и следовало бы упрятать. Я не могу ставить под угрозу Валентину.
– Джулиан, – говорю я, инстинктивно поднося руку к горлу. – Вчерашние голоса. Я слышала их и в ту ночь, когда ты уехал.
Он складывает руки и наклоняется ко мне.
– Я хочу сказать тебе, что они мне говорили.
Он выпрямляется:
– Нет, это не очень хорошая идея. Сначала расскажи об этом сегодня на сеансе терапии, там, где ты в полной безопасности.
– Джулиан, ты не понимаешь. Безопасности нет нигде. Валентина не в безопасности. Они говорят, что я собираюсь сделать с ней что-то ужасное.
Я с трудом произношу слова, судорожно сглатывая слезы.
– Ты никогда бы не сделала Валентине ничего плохого.
Я вытираю слезы и качаю головой:
– А если сделаю? Что меня остановит?
– Голоса опять говорят тебе, что ты причинишь вред Валентине? Так, Кассандра?
– Да, – шепчу я, понурив голову.
Он молчит, и я боюсь встретиться с ним взглядом. Теперь он знает. Может быть, думает, что меня надо где-то запирать. Но он берет меня за руку и ведет из кухни в оранжерею. Он знает, что я люблю эту солнечную комнату, и, наверное, считает, что здесь мне станет полегче. Мы вместе садимся на диван лицом к окну, и он обнимает меня за плечи. Некоторое время никто из нас не говорит ни слова. Снаружи ярко светит солнце, хотя на улице мороз и земля укрыта десятисантиметровым слоем снега. Я уже истосковалась по весне. Она может принести новую надежду, хотя я постепенно прихожу к выводу, что для меня никакой надежды нет.
Положив голову на плечо Джулиана, я не отрываясь смотрю в окно.
– Все повторяется снова, да?
Он не отвечает, и я сажусь прямо, глядя ему в глаза:
– Я права?
Он печально кивает:
– Да.
– И поэтому я пыталась покончить с собой.
И скорее всего, поэтому убежала из дома.
Он встает и принимается ходить взад-вперед, потом внезапно останавливается.
– Наверное, настало время рассказать тебе обо всем.
Я собираю волю в кулак:
– Обо всем?
Он снова садится и берет меня за руку.
– О Соне, – он делает паузу. – Ты уверена, что справишься?
Я молча киваю.
– Когда родилась Валентина, у тебя был тяжелый нервный срыв. Ты без конца повторяла, что Соня собирается отнять у тебя семью. Я уже говорил тебе, как ты к ней ревновала. Но еще ты была убеждена, что она действительно мать Валентины, что мы тебе солгали и не использовали твою яйцеклетку. Ты выдумала хитросплетенную историю про меня и Соню, что мы влюблены друг в друга и обманули тебя.
Мне становится трудно дышать. С каждым словом Джулиана мой пульс учащается.
– Дальше.
Я хочу, чтобы он собрался с духом и рассказал мне правду, о которой я уже в глубине души догадалась.
– Так продолжалось неделями. И даже после того, как я заказал анализ ДНК и он подтвердил, что ты мать Валентины, ты настаивала, что Соня попытается ее украсть. Однажды ты позвонила ей и попросила приехать поговорить, якобы желая сказать что-то важное.
Он обхватывает голову руками.
– Что я сделала, Джулиан?
Он печально смотрит на меня:
– Ты нашла мое ружье, его мне когда-то давно подарил отец. Мне никогда не приходило в голову держать его под замком. Оно не стреляло много лет. Я даже не думал, что ты знаешь, как им пользоваться. Видимо, я многого не знаю из твоего прошлого.
Он вздыхает:
– Я вернулся и нашел ее на полу. Ты убила ее, Кассандра. Всадила ей пулю в голову. В руке она еще сжимала лампу, которой пыталась от тебя отбиться.
У меня перед глазами встает кровавый образ, который периодически являлся мне последние два года. Значит, это все-таки было воспоминание. К горлу подкатывает тошнота, и прежде чем я успеваю встать и пойти в ванную, меня рвет на ковер.
Джулиан моментально подхватывает меня и ведет наверх, в спальню. Укладывает меня на кровать, приносит влажное полотенце и накрывает им мой лоб.
– Почему я не в тюрьме? Разве ты не вызвал полицию?
– Нет-нет. Ты была не в себе. Голоса заставили тебя сделать это. Я бы никому не дал забрать тебя.
– А что ты сделал с ее… ее телом?
– Сделал все как надо. Большего тебе знать не нужно. Достаточно на сегодня. Врача отменим. Ты должна отдохнуть.
Он идет в ванную и возвращается со стаканом воды и двумя таблетками.
– Вот, прими. Это поможет заснуть. Потом еще поговорим.
Я глотаю таблетки и сворачиваюсь в позе эмбриона, подтянув одеяло к самому подбородку. Я хочу уснуть и не проснуться. Я убила несчастную женщину, чье единственное преступление состояло в том, что она помогла мне привести в этот мир Валентину. Мне бы в худших кошмарах не приснилось, что мое прошлое может быть таким черным, что я самый настоящий убийца. Не знаю, как мне с этим жить. Я снова начинаю плакать и поворачиваюсь к Джулиану.
– Ты должен защищать от меня Валентину. Я не хочу причинить ей зла.
– Послушай меня, Кассандра. Мы найдем способ, как заставить голоса замолчать.
Но я уверена, они не замолчат никогда, а даже если и так, я не смогу жить нормальной жизнью. Теперь, когда я знаю, что наделала, ничто для меня не останется прежним. Я начинаю говорить это Джулиану, но внезапно мои веки тяжелеют, и я чувствую, как проваливаюсь в сон. Завтра Рождество, и последнее, о чем я успеваю подумать, – это надежда уснуть навечно.
49. Блайт
Блайт кончила заворачивать купленный в последний момент подарок и положила его под елку к остальным. Когда она узнала, что Дарси приедет домой на Рождество, она пошла и выбрала для нее прелестный шарф «Эскада». Скоро Дарси с отцом придут ужинать, Блайт пригласила еще Хейли и Гэбриела. Сначала она хотела ограничиться легким обедом на двоих, но, подумав, пришла к выводу, что это должно быть семейное мероприятие. В конце концов, их семьи всю жизнь дружили, так почему не собраться вместе и не поддержать друг друга в эти праздники, которые для всех обещали быть трудными? Гэбриелу она сказала об этом как бы между прочим, он не особо отреагировал, и она расценила это как молчаливое одобрение.
Две недели назад Гэбриел съездил в Бостон, и с тех пор Блайт нечасто его видела. В галерее он был, как всегда, приветлив и любезен с покупателями, но в личной жизни сделался замкнутым. Даже обедал один, в офисе, и придумывал отговорки каждый раз, когда Блайт звала его на ужин. Она не вытягивала из него подробности поездки в Бостон, но он сказал, что с Эддисон действительно все кончено. Она догадывалась, что Хейли он рассказал больше, но не вторгалась в доверительные отношения брата и сестры. Ей достаточно было знать, что он не стал держать все в себе.
Блайт включила гирлянду из лампочек и отступила на несколько шагов, чтобы оглядеть елку и красиво упакованные подарки. Ей вспомнилось Рождество несколько лет назад, когда мама Дарси была жива, дети были вместе и никто не знал ни о какой Эддисон Хоуп. Она вздохнула: «Как все изменилось».
– Красота, – сказал Тед, входя в комнату и обнимая Блайт. – Сколько раз мы радовались Рождеству в этом доме!
Блайт прижалась к его плечу:
– Да.
Они постояли молча, и Блайт мысленно поблагодарила Бога за этого чудесного человека и все, что они делили вместе все годы совместной жизни.
Их заставили обернуться голоса.
– Похоже, праздник начался, – сказал Тед.
Блайт повернулась, и тут в комнату вошли Хейли и Дарси.
– Привет!
Она протянула к ним руки, приглашая обняться. Потом, не отпуская Дарси, отступила на шаг и одобрительно на нее посмотрела.
– Дарси, ты замечательно выглядишь! Я так рада, что ты смогла приехать домой на Рождество.
– И я рада. Мне тяжело было думать, что папа будет совсем один, хотя он и говорил, мол, оставайся в Англии, все в порядке.
– А где, кстати, твой отец?
– Он не придет, простите. Целый день чихал и кашлял. Решил, что подхватил простуду, и побоялся всех заразить. Но просит извинить его и передает вот это.
Она протянула Блайт деревянный ящичек из магазина деликатесов, перевязанный большим золотым бантом.
– Большое спасибо. Жаль, что ему нездоровится. Мы так хотели с ним повидаться.
– Я позвоню ему завтра, – сказал Тед. – Уж когда он выздоровеет, точно встретимся.
– Ну что, давайте сядем и выпьем по стаканчику. Кто будет эгг-ног? – спросила Блайт.
– Ваш знаменитый самодельный эгг-ног? Кто же откажется! – сказала Дарси.
– Все садитесь, – велела Блайт.
Но Хейли осталась стоять:
– Мы поможем с ужином, мам.
Кухня насквозь пропахла соблазнительной смесью ароматов, сочившихся из духовки, где томилась индейка со сладким картофелем. Жар камина наполнил комнату уютом и радостью. На каминной полке стояли незамысловатые жестяные ясли, которые Блайт смастерила, когда дети были еще маленькие. Тед откупорил бутылку калифорнийского каберне, чтобы подышало, а Блайт под смех и болтовню разлила поварешкой эгг-ног. Дарси развлекала их историями о том, как осваивалась в Лондоне.
– Интересно, где Гэбриел, – сказала Блайт, когда они пили уже по второму стакану, а он так и не появлялся. – Может, позвонить ему?
– Может, запоздалый покупатель. Я отправлю ему сообщение, – Хейли взяла со стойки свой телефон.
– Как у него дела? – Дарси посмотрела на Теда и Блайт.
– Неважно, – сказал Тед. – Совсем пал духом в последние месяцы.
– А две недели назад он ездил в Бостон, – добавила Блайт. – Заходил к ней. Ничего хорошего из этого не вышло.
Дарси вздохнула и покачала головой:
– Когда Гэбриел только порвал со мной, я надеялась, что он опомнится и все закончится так же быстро, как началось. Конечно, я обижалась и злилась, но никогда не желала ему такой боли. Не сразу, но я пришла к той точке, когда гнев исчез и осталась только грусть.
Блайт обняла Дарси и мягко привлекла к себе.
– Бедная, что тебе пришлось пережить, – прошептала она.
– Нет-нет, все в порядке, – сказала Дарси, отпрянув. – Переезд был наилучшим решением. Новые места, новые люди. Я все время занята, и мне это нравится. Правда.
– Всем привет, – на пороге кухни стоял Гэбриел. – Простите, что опоздал. Задержался в галерее.
Блайт наблюдала, как сын со всеми здоровается. Он лишь условно коснулся щеки Дарси и быстро отошел поцеловать мать.
– Эгг-ног? – Хейли взяла стакан.
Гэбриел покачал головой:
– Не-а. Я бы выпил немного водки со льдом.
Блайт видела его недавно, но все равно огорчилась: казалось, он похудел еще больше, глаза запали. И с каких это пор он полюбил чистую водку? Гэбриел всегда мог с удовольствием выпить пива или бокал вина, но пил умеренно, и она подумала, что, быть может, это в виде исключения.
Он положил в стакан кубик льда, налил водки и выпил одним глотком. Потом повторил. Воцарилась неловкая тишина, пока Блайт не заговорила:
– Перенесем закуски в гостиную или останемся здесь?
– Здесь, – сказала Хейли.
Она взяла поднос с мини-кишами и поставила его на низкий кофейный столик перед камином, вокруг которого стояли мягкие кресла и диванчик. Им всегда было уютнее всего на кухне, ее стены помнили бесчисленные семейные посиделки и разговоры с глазу на глаз.
– Когда ты приехала, Дарси? – Гэбриел сел в кресло, постаравшись, отметила Блайт, держаться от Дарси подальше.
– В среду вечером, – ответила та дружелюбным тоном.
– Прекрасно. Как папа?
Вопрос прозвучал формально, и Гэбриел задал его, глядя в стакан, который держал в руках. Не удосужился даже поднять на нее глаза.
– Ничего. Немного простыл, иначе сидел бы с нами, конечно.
Разговор продолжался, каждый старался говорить о самых поверхностных вещах. «По комнате витает призрак Эддисон, чего никто не хочет признать», – поняла Блайт. Ей стало казаться, что она зря пригласила Дарси. Надо было им с Хейли встретиться с ней где-нибудь за обедом. Она уже начала беспокоиться, что это будет мучительно долгий вечер, как вдруг Дарси полностью сменила тональность беседы.
– Не знаю, как вам, а мне страшно неловко. Вы же для меня как семья. Гэбриел, – продолжала она, глядя прямо на него, – мы больше не пара, но ведь можем быть друзьями? Я знаю, ты все еще любишь Эддисон. Но не надо из-за этого обращаться со мной как с посторонней. Как будто, если ты заговоришь о ней, я упаду и умру в судорогах. Мы слишком долго были вместе, чтобы избегать общения друг с другом.
Блайт смотрела на Гэбриела затаив дыхание. Он поднял голову и улыбнулся Дарси, впервые за весь вечер действительно посмотрев ей в глаза:
– Ты права. Прости, вел себя как дурак. Ты настоящий друг.
– Спасибо, – с улыбкой сказала Дарси.
Блайт едва не зааплодировала храбрости Дарси. Девочка сделала большой шаг вперед, и Гэбриел сделал свой. Не так ли начинается каждое путешествие?
50. Кассандра
Я сделала все, что было в моих силах, чтобы вытерпеть эти праздники. Из головы не идет история Сони. Как бы я ни старалась, вспомнить ничего не получается: ни о ней, ни о собственных действиях. Меня мутит от чувства вины, тошнота не отпускает ни на минуту. Джулиан неправ. Неважно, в себе я была или не в себе, я должна заплатить за свое преступление. У меня так много вопросов и так мало ответов. Знает ли семья Сони, что с ней произошло? Искал ли ее кто-нибудь? Что он имел в виду под словами «сделал все как надо»?
Точно знаю только одно: жить с этой ужасной тайной невозможно. У меня в голове возникает план – пойти прямо в полицию и рассказать правду о том, как я совершила убийство, а мой муж скрыл его. Но ведь даже если Джулиан поступил неправильно, он лишь хотел защитить свою семью. Как я могу предать его ради облегчения своей совести? А что будет с Валентиной? Если полиция арестует Джулиана за то, что он покрывал меня, то у нашей драгоценной девочки не останется никого и она попадет в лапы той же системы, которая разрушила меня. И в любом случае признание не вернет Соню. Ясно, что это не выход. Я бессильно падаю на кровать, обхватив голову руками, и пытаюсь вдохнуть поглубже.
Я проспала целый день. Нужно встать и одеться, взять себя в руки и все обдумать. Может быть, вместе с Джулианом нам удастся найти решение. Слышу, как открываются двери гаража. Выхожу на лестницу и зову:
– Джулиан, это ты?
Он поднимается по ступенькам, глядя на меня, и по выражению его лица я догадываюсь: что-то не так. Не сразу понимаю, что у него в руках, но когда он уже рядом, вижу слоника Валентины. Подойдя, он без слов протягивает игрушку мне, и я начинаю плакать. В животе у истерзанного слоника торчит нож, набивка наполовину вырвана. Это любимая игрушка Валентины, она каждую ночь с ней спит. Что я наделала? Дрожа, бегу в ванную, и меня рвет. Желудок пуст, но спазмы не прекращаются. По лицу размазаны слезы и сопли, я срыгиваю и кашляю, потом в изнеможении кладу голову на край унитаза. Джулиан садится сзади и кладет мне руку на спину, но мне не становится легче. Наконец я, кажется, иссякаю, и Джулиан подает мне полотенце вытереть лицо.
– Где Валентина? С ней все в порядке? – спрашиваю я, страшась услышать ответ.
– Она у Нэнси. Я отвез ее туда из школы.
С облегчением выдыхаю:
– Где ты нашел слона?
– В нашей кровати, утром. Ты прижимала его к груди, – грустно говорит он.
– Я зашла к ней в комнату и забрала его? Я этого не помню… Как я могу этого не помнить?
Он встает с пола и помогает подняться мне.
– Тебе нужно вернуться в постель и отдохнуть, – его голос звучит успокаивающе. – Я посижу с тобой немножко.
Когда я снова ложусь, Джулиан пододвигает к кровати кресло и садится. Я закрываю глаза и с мольбой призываю к себе сон, но он не приходит. Я ворочаюсь с боку на бок, пока вдруг не зажигается свет. У кровати стоит Джулиан.
– Прими. Это снотворное.
Он подает мне стакан воды и белую капсулу. Проглатываю ее, ложусь опять и жду, когда она подействует. Через несколько минут начинаю засыпать.
Сперва они звучат тихо, потом громче – высокий женский голос с густым южным акцентом, не тот, что раньше. «Она сумасшедшая. Она нападет на девочку. Надо убить ее. Убить ее». Потом прежний резкий голос. «В тебе сидит дьявол, Кассандра. Убей дьявола, пока он не убил Валентину. Пока ты жива, Валентина в опасности. Смерть. Смерть – вот избавление».
– Джулиан, Джулиан, помоги! – кричу я.
Он тотчас возникает рядом и крепко держит меня за плечи, потому что я извиваюсь и выворачиваюсь.
Он включает свет, и я прикрываю глаза рукой.
– Снова голоса? – спрашивает он.
– Ты ведь их тоже слышал, да? – с мольбой спрашиваю я, но по его лицу вижу, что нет.
– Что они сказали тебе на этот раз?
– Что я нападу на Валентину и во мне сидит дьявол.
Смотрю на него, едва сдерживая слезы:
– Что я должна убить себя.
Джулиан печально глядит на меня и медленно кивает:
– Я уже не знаю, как тебе помочь.
Он смахивает со щеки слезу:
– Мы испробовали все. Как бы сильно я ни любил тебя, нельзя рисковать Валентиной.
Мгновенно сажусь и в ужасе шепчу:
– Думаешь, я должна это сделать?
Он подавляет рыдание:
– Думаю, это единственный выход. Просто не вижу никакой надежды. Не уверен, что тебе когда-нибудь станет лучше, и ты неминуемо нападешь на Валентину, ведь ты уже почти это сделала. Я знаю, ты любишь ее и хочешь защитить. Она будет в безопасности только тогда, когда не будет тебя.
Я слушаю ровный, гипнотический голос Джулиана, киваю и покачиваюсь, обхватив себя руками. Мне как будто читают стихи, ритмично и успокаивающе, и мне хочется слушать еще и еще. Да, это должно все решить. Я больше ни дня не вынесу этой муки – чувствовать себя виновной в убийстве и бояться ранить самое дорогое существо на свете.
– Послушай, любимая. Я помогу твоей душе обрести мир, которого она ждала всю свою жизнь. Больше не будет боли, не будет страха, не будет слез.
– Что ты скажешь Валентине?
– Скажу, что это был несчастный случай. У Валентины в памяти останется замечательная Кассандра, о которой я буду ей рассказывать. Гораздо лучше, если она вырастет с воспоминаниями об умершей любящей матери, чем с живой женщиной, которая желает ей зла. Ты согласна?
– Да, Джулиан. Но я не могу уйти от нее, не попрощавшись. Можно я передам тебе одну вещь? Покажешь ей, когда она вырастет.
– Конечно.
Он ведет меня к письменному столу, достает чистый лист бумаги и протягивает мне ручку. Я смотрю на него:
– Только не соображу, что хочу написать.
– Ничего, я тебе помогу.
Он ходит по комнате и диктует, а я записываю:
Мой дорогой Джулиан!
Пожалуйста, прости меня, но я не могу больше существовать в этой пытке. Я перепробовала все, чтобы вылечиться, но безуспешно. Мне долго удавалось скрывать это, но голоса больше не умолкают. Они приходят почти постоянно. Они следуют за мной по пятам и толкают на страшные вещи. Всю ночь они кричат, чтобы я убила собственную дочь, потому что она дьявол и нужно избавить мир от нее. Я больше не выдержу. Пока я еще не утратила тонкой и зыбкой связи с реальностью, я должна сделать то единственное, что спасет и Валентину, и тебя. Пожалуйста, скажи ей, что я люблю ее всем сердцем и готова ради нее на все. Когда-нибудь она поймет.
С любовью,
твоя жена Кассандра
Джулиан забирает у меня письмо и пробегает глазами.
– Очень хорошо, – говорит он, достает из кармана пиджака темную бутылочку и ставит передо мной.
– Обещаю, ты не почувствуешь боли.
Он берет с моего ночного столика пустой стакан, наливает воду из-под крана в ванной и ставит передо мной, рядом с бутылочкой, а в ней – таблетки. Смотрю на Джулиана, потом снова на таблетки.
– Прими их, любимая, а потом ложись в постель. И больше не будет ни голосов, ни кошмаров.
Он улыбается мне и берет бутылочку:
– Протяни руку, моя хорошая.
Я раскрываю ладонь, и он насыпает туда таблетки. Кладу на язык одну и глотаю, запив водой.
Часть III. Четыре года назад
51. Джулиан
Кассандра мертва, но я знаю, кем ее заменить. Моя новая пациентка Эмилия займет ее место. Она просто дар небес, и все снова наладится. Я заставлю ее поверить, что она – Кассандра. Как удачно, что у нее тоже зеленые глаза, как у моей матери и у Валентины. Будет легко поверить, что Валентина – ее дочь. Я успешно использую гипноз в психиатрии и благодаря трудам отца стал специалистом по восстановлению памяти. Всех остальных пациентов я передаю коллегам, объясняя, что у жены нервный срыв и она требует моего постоянного присмотра. Я уже посещаю Эмилию пять раз в неделю. Она крепко сидит на лекарствах и перестала общаться со всеми, кого знала; уволилась из музея и живет на деньги, недавно полученные в наследство. Она только и живет, что нашими сеансами, больше ничто не привязывает ее к реальности. Даже фотография уже не приносит ей радости. Поэтому на мое предложение поселиться у меня, чтобы мы могли работать более плотно, она клюет моментально.
Не хочется расставаться с Валентиной, но вынужден отправить ее к отцу. Как ни странно, он с самого начала оказался хорошим дедом. Когда рос я, он был слишком занят карьерой и репутацией, чтобы играть в игры или просто проводить время дома со мной и мамой. Если у него не было пациентов, то он окапывался в лаборатории или запирался в кабинете, корпя над историями болезни. Правда, Паркинсон сбавил его темп и заставил осознать, что он не бессмертен и пора выйти на пенсию. Он на удивление хорошо справляется с болезнью, проводит лето в Нью-Гэмпшире и всегда с удовольствием забирает к себе Валентину, чтобы учить ее ловить рыбу и играть в карты.
Я еду к дому, где живет Эмилия, отправляю ей сообщение и жду снаружи. Не хочу никому попадаться на глаза. Пара минут, и она уже на улице. На ней рваные джинсы и старый свитшот. Свои два чемодана она забрасывает на заднее сиденье.
– Как сегодня дела? – спрашиваю я, отъезжая от тротуара. Замечаю, что она не вымыла голову и не накрасилась.
Она пожимает плечами:
– Опять кошмары. Даже снотворное не помогло.
– Теперь мы полностью сосредоточимся на лечении, и тебе станет легче. Я избавлю тебя от этих ужасных воспоминаний.
Она смотрит прямо перед собой:
– Разве вы можете вернуть мне сестру? Или мать? Пожалуйста, не стирайте мне самые дорогие воспоминания, где мы с ними вместе.
Я не отвечаю. Мы уже сто раз обсуждали эту тему. Эмилия боится, что не сможет стереть из памяти пережитую трагедию, не забыв вместе с ней и близких. До сих пор я прислушивался к ее просьбам, но мысли о родных не приносят ей ничего, кроме горя. Если ей придется стать Кассандрой, то придется поверить, что ее семья погибла, когда ей было двенадцать, как это случилось с Кассандрой. Не буду перегружать Эмилию фальшивыми воспоминаниями о приемных семьях, но пересоздам ей прошлое, где будет несколько сцен из счастливого раннего детства, а дальше – автокатастрофа, которая унесла жизни родителей. Я составлю ей целый набор воспоминаний с помощью историй, которые сам же расскажу, и фотографий нашего романа, свадьбы, ребенка.
Я хотел бы внушить ей, что она выносила и родила Валентину, но все-таки расскажу, что у нас была суррогатная мать. Это на тот случай, если Эмилия каким-то образом узнает, что никогда не была беременна. Если возникнут сомнения, то всегда можно свалить вину на «доктора», которого по чистой случайности уже не будет в живых. Нужно предусмотреть любую чрезвычайную ситуацию; от того, как я с этим справлюсь, зависит счастье Валентины. Ради нее я все это и затеял. Все ради моей ненаглядной Валентины. Но есть и положительный момент – для Эмилии это подарок и спасение. У нее будет новая жизнь, свободная от скорби и психологических травм.
Мы подъезжаем по гравию к дому. Эмилия смотрит по сторонам:
– Какое уединенное место.
– Не люблю, когда тесно, – говорю я.
Когда я возвращаюсь домой из больницы, всегда чувствую облегчение. Пятнадцать лет назад, увидев этот внушительный особняк, окруженный высокой изгородью, я сказал себе: «Вот идеальное место для жизни». Ей здесь тоже понравится.
Вношу ее чемоданы, она молча заходит следом.
– Ты голодная? – спрашиваю я, уже поставив чемоданы в комнате для гостей и показав ей, где что находится. По-моему, она чересчур худая. Придется над этим поработать.
– Нет, – качает она головой.
– Эмилия, мы же с тобой говорили: нужно набраться сил.
– У меня нет аппетита.
Не буду пока настаивать. Когда меня только назначили ее психиатром, она бесилась из-за неудачной попытки самоубийства. «У Вселенной на тебя другие планы», – сказал я ей. Если бы ее соседей снизу не затопило, управляющий не обнаружил бы ее вовремя. Он поднялся проверить, откуда течет, и увидел Эмилию в ванне крови, с изрезанными до локтей руками. Это была очень серьезная попытка. К счастью, управляющий умел оказывать первую помощь. Ему удалось частично остановить кровотечение, так что машина скорой помощи довезла ее до больницы живой, а там ее поставили на учет. В тот месяц в отделении психиатрии я навещал ее каждый день, а убедившись, что она уже не представляет для себя опасности, выписал ее под амбулаторное наблюдение.
Нельзя терять ни минуты. Я веду ее в кабинет. Она осматривается и впервые за сегодняшний день улыбается:
– Здесь хорошо. Гораздо приятнее, чем у вас на работе.
Я знаю, что мой кабинет в больнице выглядит официально, несмотря на все усилия придать ему домашний вид. Надеюсь, на новом месте наша с Эмилией работа сразу пойдет на лад.
– Рад, что тебе нравится. Садись, где тебе удобнее.
Она выбирает огромное кресло и закутывается во флисовое одеяло.
– Итак, Эмилия, пока мы не начали, я попрошу тебя еще раз рассказать мне, ради чего ты должна жить.
Она вздыхает:
– Ради моего будущего. Такого будущего, какое хочу я. Ради хорошей семьи и мужа, который ни в чем не будет похож на моего отца. И фотографий. Раньше я любила взять в руки камеру и забыть обо всем.
– Прекрасно. Прекрасно.
Хорошую семью и доброго мужа я ей обеспечу. А если нужна отдушина для творчества, она всегда может фотографировать Валентину.
– А теперь давай поработаем над воспоминаниями, которые посещают тебя в кошмарах. Ты готова?
Она кивает и закатывает рукав. Рваные шрамы по-прежнему красны и воспалены. Я готовлю раствор, протираю ей кожу спиртом и делаю инъекцию. Через несколько секунд Эмилия заметно расслабляется.
Я сажусь и начинаю тихо говорить:
– Закрой глаза, Эмилия. Расслабь мышцы, освободись от напряжения, обмякни. Представь, что ты плывешь по спокойной реке и твою кожу овевает легкий ветерок. Вдохни речной воздух и с каждым вдохом расслабляйся все больше и больше.
Теперь она дышит глубоко.
– Как приятно расслабиться и забыть обо всем, – продолжаю я. – Ты уплываешь все дальше и дальше, и ты слышишь мой голос.
Она в глубоком трансе, совершенно неподвижна.
– Я хочу, чтобы ты зрительно вспомнила тот день. Ты подходишь к двери и звонишь. Никто не отвечает. Ты заглядываешь внутрь, но в доме пусто. Это не дом твоих родных. Здесь живет твоя подруга, ее зовут Эмилия. А тебя зовут Кассандра, и твои родители погибли в автокатастрофе, когда тебе было всего двенадцать. Эмилия стала твоей лучшей подругой, и иногда ты воображала, что ее дом – это твой дом, потому что вы очень часто проводили время вместе. Но ты – Кассандра, и тебе не нужно помнить, что случилось с семьей Эмилии. Вернись в тот день и постучи в дверь еще раз. Никто не открывает. Видишь?
– Там никого нет, – бормочет она.
– Правильно. Ты читала в газетах, что произошло. Но это было не с твоей семьей. И ты, Кассандра, не сделала ничего дурного. Напомни, как тебя зовут?
– Кассандра.
Так проходит еще час, мы создаем ее историю и творим мгновения прошлого, а потом я возвращаю ее к реальности.
– Как ты себя чувствуешь? – спрашиваю я.
– Лучше, – удивленно отвечает она. – Спокойнее.
Я подхожу и беру ее за руки:
– У нас еще много работы, но я настроен оптимистично.
В конце лета, когда Валентина вернется домой, у нее снова будет мама.
52. Джулиан
Я прощупываю почву:
– Расскажи мне, что ты помнишь про нашу свадьбу.
– Это было замечательно. Отмечали ее здесь, в доме. Мы ели шоколадный торт и перебрали шампанского.
Эмилия живет у меня уже три недели. Я работаю с ней ежедневно, часами, гораздо дольше, чем полагается, но через два месяца вернется Валентина, и до этого необходимо полностью убедить Эмилию в том, что она – Кассандра. Мы далеко продвинулись. Три дня назад Эмилия переехала в мою спальню и уже считает, что она моя жена. Я пересаживаю в ее сознание воспоминания о Валентине, чтобы она сразу узнала ее. Сейчас идет очередной сеанс. Я поставил ей в руку катетер, чтобы не делать все время уколы, и подключил к нему капельницу.
– Это был счастливый день?
Она улыбается:
– Один из самых счастливых дней в моей жизни!
– Твоя семья присутствовала?
Она качает головой, по щеке скатывается слеза.
– Мои родители умерли, когда я была ребенком. У меня не было других родных.
– Но ты помнишь, какое надела ожерелье? Твоя мама как будто была рядом. Представь себе этот жемчуг. И женщину, свою мать, как она дает его тебе. Ты берегла его, перевозила из дома в дом все годы, что прожила в приемных семьях.
– Жемчуг?
– Да. Ты видишь его? Длинная нить прекрасного, переливающегося жемчуга. Ты с такой радостью надела его в день свадьбы.
Она улыбается:
– Да. Мамин жемчуг.
Теперь, снова поглядев на свадебный портрет, на котором я подставил ее лицо с помощью фотошопа, и увидев у себя на шее жемчуг, она поверит, что это ее фотография. В ней пробудится воспоминание о мамином ожерелье.
– Теперь у тебя есть я и Валентина. Ты помнишь, как она родилась?
Ее брови сдвигаются.
– Не могу. Расскажи.
– Ты не вынашивала ее, помнишь? Мы наняли суррогатную мать. Но она родила нашу дочь здесь, в этом доме, с доулой, и ты была первой, кому дали подержать Валентину.
– Я держала ее, – повторяет Эмилия. – Почему я ее не вынашивала?
– Из-за матки. У тебя каждый раз были выкидыши. Но ничего страшного. Мы пошли к специалисту, помнишь?
Она качает головой:
– Не могу вспомнить.
– Сделай глубокий вдох, – велю я. – Мы сели в мой «ягуар» и поехали на прием. Ты нервничала, жевала резинку и все время надувала пузыри. Когда мы встретились с врачом и она озвучила результаты обследований, ты заплакала, а я тебя успокаивал. Ты помнишь кабинет врача?
Она кивает.
– Я хочу, чтобы ты увидела стол, за которым она сидит. Он из темного дерева. На стене фотографии младенцев. Ты сидишь в удобном кресле. Оно бежевое с белым кантом. Ты его видишь?
Она снова кивает.
– Что говорит тебе врач?
Ее голос дрожит.
– Что я неспособна выносить ребенка.
– Верно. Но у тебя все равно может быть свой ребенок, если использовать твою яйцеклетку и мою сперму.
– Валентина – мой ребенок.
– Да, – говорю я успокаивающе.
– Она у твоего отца.
Отлично, Эмилия самостоятельно проводит параллели.
– Когда ты видела ее в последний раз? – мягко спрашиваю я.
– До того как ушла лечиться.
– Правильно. А почему ты ушла?
– У меня была депрессия. Я пыталась убить себя. Я слышала голоса. Но сейчас мне лучше. Я принимаю лекарство по схеме. Когда я перестала его принимать, то разбила машину и искалечила себе лицо.
– Да. Поэтому помни, что сначала Валентина может не узнать тебя. Ты должна дать ей привыкнуть к твоему новому облику.
– Я ее мать, – настойчиво повторяет она.
– Да, ты ее мать.
Смотрю на часы. Мы работаем уже пять часов, на сегодня хватит. Медленно вывожу ее из транса. Когда она открывает глаза, вид у нее изнуренный.
– Как ты себя чувствуешь?
– Нормально, – она медленно садится. – Только устала. Хочу пойти наверх и немного отдохнуть.
– Конечно, милая.
Работать с Эмилией намного труднее, чем с Кассандрой. Тогда мне достаточно было управлять существовавшими воспоминаниями. А для Эмилии я создаю целый набор воспоминаний, да еще и избавляюсь от старых. Лекарства в дополнение к гипнозу помогают, и пока все вроде бы идет как надо.
Она поднимается в спальню и забирается под одеяло. Если не присматриваться, почти веришь, что это и правда Кассандра. Они очень похожи, особенно сейчас: Эмилия стала носить одежду Кассандры и так же причесываться. У Эмилии короче нос, и она на десять лет моложе, поэтому на лице нет морщин. Мне пришлось с помощью фотошопа вставить новую Кассандру во все старые фотографии. Было больно менять настоящую любовь на поддельную, но это единственный выход. Конечно, оригинальный свадебный портрет я сохранил, хорошенько спрятав вместе с другими фотографиями и памятными вещами, которые мне дороги, так что я по-прежнему чувствую ее присутствие.
Я отвез Эмилию за новыми правами, выдумав, что она потеряла старые. Хотя Кассандру в моем сердце она не заменит, я начинаю к ней привязываться. Я леплю из нее мою драгоценную жену, тем самым чтя память Кассандры. Уверен, Кассандра была бы рада знать, что ее в роли мамы не заменил кто-то совсем другой. Это почти что она. И Эмилия будет гораздо счастливее с той историей, которую ей создал я, чем с той, которая выпала ей по воле судьбы. Она больше никогда не вспомнит, что увидела в тот день в родном доме. Больше не будет оплакивать сестру, мать и бабушку. Вместо этого она заживет прекрасной жизнью со мной и дочерью. Все, что ни делается, к лучшему, не так ли?
Единственное, что меня по-настоящему беспокоит, – это реакция Валентины. Я еще не испытывал свой алгоритм действий на таких малышах, как она, но у меня нет выбора. Сделаю это, когда заберу ее от отца. Тот факт, что ей всего три, играет мне на руку. Воспоминания о том, что было до трех лет, редко возвращаются: гиппокамп еще недостаточно развит и не может оформить и сохранить их так, чтобы они остались доступны позже.
Тем временем я должен успеть проделать еще массу работы над новой Кассандрой – думать о ней как об Эмилии я больше не буду из опасений, что случайно назову ее этим именем. Отныне я и мысленно называю ее только Кассандрой.
Я задергиваю шторы, расстегиваю брюки, снимаю рубашку, складываю одежду и аккуратно кладу на стул. Откидываю одеяло на своей стороне кровати и ложусь рядом с Кассандрой. Она уже сонная, но отвечает на мои ласки. Ее руки обвивают меня, и она придвигается вплотную, постанывая. Затем толкает меня на спину и садится сверху, наклонив голову, и ее длинные пряди касаются моей груди. Наслаждение столь сильно, что я не могу сдержать стон. Стараюсь отогнать от себя предательскую мысль, что эта Кассандра намного лучше в постели, чем предыдущая.
После любовного акта, лежа в полудреме, я убеждаю себя, что принял правильное решение. На сеансах я внушу Кассандре, что она обожает сидеть дома и никого кроме Валентины и меня ей не нужно. А может быть, еще и то, что ей самой в голову пришла идея о домашнем обучении. У нее не будет дурацкого стремления работать и быть независимой, как у первой Кассандры. Ей нужен буду только я. И я никогда не дам ей уйти.
53. Джулиан
Когда я подъезжаю к дому отца в Нью-Гэмпшире, Валентина уже с нетерпением ждет у входа. Она несется навстречу, я подхватываю ее и крепко обнимаю. Я и не представлял, как сильно буду по ней скучать, и обещаю себе, что больше мы никогда не расстанемся так надолго.
– Золотко мое! Ты только посмотри! Так выросла всего за три месяца!
Она часто-часто чмокает меня в щеки и лоб:
– И ты, папа!
Я смеюсь и опускаю ее на землю. Она протягивает мне букет розовых и оранжевых цветов из папиросной бумаги.
– Это я сделала для тебя и мамы!
– Очень красиво, маме тоже понравится. Она ждет тебя дома.
Я беспокоился, уезжая от Кассандры: она первый раз осталась там без меня. Но я договорился с Нэнси, экономкой, которую нанял два месяца назад, что она у нас поживет. Чувствую, что Кассандра поправилась полностью, но никогда не знаешь, что может запустить обратный процесс.
Валентина строит гримаску:
– Нет. Пусть она будет здесь.
Я не успеваю ответить – к нам направляется отец. Замечаю, что его походка стала медленнее, а волосы белее, чем всего три месяца назад. Впервые осознаю, как он постарел.
Он протягивает мне руку.
– Заходи, съешь что-нибудь, потом поедешь обратно, – говорит он.
Но я спешу, у меня есть дела. Я забронировал номер в отеле, где можно остановиться по дороге домой, и я быстро подготовлю Валентину так, чтобы она признала маму, когда увидит.
– Я только выпью кофе.
Следую за ним в дом и сажусь за кухонный стол.
– Не хочешь выйти на террасу, нарисовать последний рисунок для мамы? – спрашивает он Валентину. – Ты не увидишь озеро до следующего лета.
Пока он заваривает кофе, я любуюсь Валентиниными рисунками и раскрасками, которыми сплошь покрыт холодильник. На кофейном столике целая башня из коробок с настольными играми, в углу груда игрушек. Все, чего не хватало ему как отцу, он с лихвой компенсировал, став дедом.
Он несет мне чашку, и я вижу, что руки его слегка трясутся.
– Спасибо. Я очень тебе благодарен, что ты взял Валентину на все лето.
– Я всегда ей рад. Но я хотел поговорить с тобой наедине, пока вы не уехали. Она очень расстраивалась, что мама бросила ее, не попрощавшись. Как ты понимаешь, это не очень хорошо для самооценки.
На секунду я застываю, перенесшись в тот день, когда в последний раз видел свою маму. Потом она свела счеты с жизнью. Мне было всего четырнадцать.
– Конечно, понимаю.
Его взгляд грустнеет. К моему удивлению, он протягивает руку и кладет ее поверх моей.
– Прости, сын. Конечно. Я сказал не подумавши. Я знаю, что с тобой сделало… отсутствие матери. Я просто волнуюсь за нашу девочку.
В том-то и дело, что я тоже волнуюсь за Валентину. Потому и решился на крайние меры. Я не позволю Валентине страдать, как страдал я, вырасти без любящих материнских рук, которые направляли бы ее. Но отцу я, разумеется, сказать этого не могу. Я лишь слабо улыбаюсь ему в ответ.
– Знаю, отец. Кассандра была не в себе. Ты же знаешь, что такое депрессия. Но сейчас ей уже лучше.
Он качает головой:
– И все-таки это странно. Я бы никогда не заподозрил у нее суицидальных намерений. Конечно, я не подозревал их и…
Он не закончил фразу. Да и не нужно было. Я вздохнул:
– Она регулярно принимает лекарство, чего не делала мама. Будем надеяться, что и продолжит принимать и такое больше не повторится.
Он кивает:
– Надеюсь. Проследи за этим.
– Прослежу.
Я встаю, показывая, что разговор окончен. Увы, мы еще долго не встретимся. Он никогда не поверит, что это Кассандра, даже если и думает, что она въехала на машине в стену, пытаясь покончить с собой. Может, он и поверил бы, что тяжелые травмы потребовали реконструкции лица, но у нее и манеры другие, и, конечно, голос. В любом случае на следующей неделе он едет домой в Аризону, и мне не составит труда придумать отговорку, почему она не сможет его навещать: опишу ему состояние женщины, которой овладевает агорафобия. Он ведь тоже психиатр – отнесется с пониманием.
– Я не все тебе рассказывал, было непросто. Она уже давно борется с тревожностью и депрессией. Еще до попытки самоубийства она стала бояться выходить из дома. С ней было очень тяжело, но Валентину я оберегаю как могу.
– Я рад, что ты обеспечил Кассандре должный уход и лечение. Этому ребенку нужны оба любящих родителя.
Если бы он только знал, как я с ним согласен.
– Да, отец, обеспечил. И раз уж мы о ней заговорили, нам пора возвращаться. Еще раз спасибо.
Я зову Валентину:
– Едем домой. Иди, попрощайся с дедушкой.
Она вбегает в комнату и обнимает деда за ноги. Он смеется, подхватывает ее и целует в щеку.
– Ты будешь писать мне и звонить по этому, как его, фейсколл?
– Фейстайм. Будет, конечно.
Я беру ее за руку, беру ее чемоданчик, и мы садимся в машину.
Как только мы выезжаем на шоссе, Валентина спрашивает:
– А где мама?
– Котенок, помнишь, я говорил тебе, что у мамы была операция?
Она усердно кивает.
– Да, операция на лице?
– Верно. Видишь ли, мама попала в аварию. Поранила лицо. Сейчас она уже вылечилась. Просто выглядит немножко по-другому. Но это все равно наша мама.
– Не-ет! Не хочу, чтобы по-другому.
Бросаю на нее взгляд. Дуется.
– В этом ничего такого нет, солнышко. Она ужасно по тебе скучает. Ждет не дождется, когда ты приедешь. Ты привыкнешь к ее лицу, и она по-прежнему очень красивая.
Валентина не отвечает, и я оставляю ее в покое. Следующие два дня я поработаю с ней под гипнозом, и все будет в порядке. Вернется домой, поживет бок о бок с новой Кассандрой и скоро забудет, как выглядела настоящая мама. Должно получиться. Иначе все было зря, а я не хочу, чтобы все оказалось напрасно. Мама необходима ей так же, как мне – жена. Я дам ей семью, которой не было ни у меня, ни у ее настоящей матери. Это и есть чудесное свойство жизни, и психиатрии тоже, – они всегда дают тебе возможность пересоздать себя, исправить положение. Я полон решимости. Сегодня рождается наша новая семья, и никто и ничто не разъединит нас.
Миновали годы поисков, прежде чем я встретил женщину, которую предназначила мне судьба. В колледже и медицинской школе у меня были только поверхностные связи: навязчивое внимание женщин к богатому без пяти минут доктору, никакого настоящего чувства. Пока я не встретил Кассандру. Конечно, я знал, что роман с пациенткой противоречит врачебной этике, но иногда правила нужно нарушать. Очень скоро стало очевидно, что она послана мне не случайно. Именно у меня были ключи от ее счастья, ключи, чтобы выпустить ее из клетки несчастливого замужества в новую жизнь – жизнь со мной. Я не мог знать, какой недолговечной она окажется – что я потеряю Кассандру так же быстро, как нашел. На этот раз я не позволю себе ошибиться. Этот раз – навсегда.
* * *
Два дня занятий под гипнозом, и мы с Валентиной дома. Я заранее позвонил предупредить Кассандру, что мы приедем в любой момент, но, несмотря на все приготовления, я нервничаю. Не заезжая в гараж, останавливаю машину перед домом и не успеваю заглушить мотор, как Валентина вылезает из своего автокресла и пытается открыть дверцу, спеша увидеть маму. Я помогаю, она выпрыгивает из машины и подбегает к дому как раз в тот момент, когда на пороге появляется наша новая экономка Нэнси.
– Здравствуйте, мисс Валентина. С приездом.
Валентина застенчиво улыбается ей.
– Мама! Мама! – выкрикивает она, мчась через холл на кухню.
– Где миссис Хантер? – спрашиваю я.
Нэнси кивает в направлении кухни:
– Она испекла сахарное печенье для Валентины.
Сахарное печенье – Валентинино любимое. Я доволен, что Кассандра старается.
Вхожу в кухню и вижу картину: Кассандра опускается на колени, раскрыв объятия, но Валентина стоит неподвижно и смотрит на нее.
– Ты не моя мама! Мне нужна моя мама!
Ее реакция не удивляет меня, несмотря на работу под гипнозом. В конце концов, если не считать темных волос и похожей фигуры, новая Кассандра значительно отличается от мамы, которую Валентина помнит. Я внушил ей, что у мамы зеленые глаза. По счастливому совпадению, у этой Кассандры тоже зеленые глаза, как и у самой Валентины; это поможет укрепить в них веру в то, что они мать и дочь. Такие же зеленые глаза были у моей мамы.
Я подхожу к Валентине сзади и кладу ей руку на плечо.
– Все хорошо, Валентина. Включайся, – говорю я, используя наши триггерные слова.
Она тут же затихает, и я шепчу:
– Это мама. Ты любишь маму. Ты помнишь маму, просто она выглядит иначе, потому что поранила лицо в аварии.
Снова выпрямляюсь.
– Ты со мной, – тихо говорю я, и она выходит из транса.
Она робко делает шаг в сторону Кассандры, на лице которой написана тревога.
– Мама?
– Да, золотко. Это я. Я испекла твое любимое печенье. Сахарное.
Валентина дает себя обнять, но я вижу, что она напряглась. Тем не менее это уже начало. Они будут постоянно проводить время вместе, и вскоре Валентина полюбит новую маму, как любила первую.
– Садись, я налью тебе молока, – предлагает Кассандра.
Валентина закрывает рот рукой.
– У меня аллергия на молоко, – потом поворачивает ко мне покрасневшее и рассерженное личико: – Я же сказала, что она не моя мама!
Как я забыл упомянуть Кассандре про аллергию Валентины?
– Нет же, Валентина. Мама имела в виду миндальное молоко.
Валентина не выглядит полностью убежденной, но садится за детский столик. Кассандра протягивает ей блюдце с двумя печеньями. Она явно хочет что-то сказать, но я взглядом предупреждаю: «Потом объясню». Когда Валентина доедает печенье, Нэнси уводит ее наверх, помочь распаковать вещи.
Кассандра смотрит на меня:
– Как я могла забыть про аллергию на молоко?!
– Милая, ты не знала. Непереносимость развилась у нее вот только что. Ты еще была в больнице, ну а потом она уехала к деду. Я виноват, что забыл тебе сказать.
– Вот оно что, – говорит Кассандра. – Просто я так странно себя чувствую. Как будто почти все время хожу в тумане.
Я обнимаю ее и привлекаю к себе:
– Ничего страшного, любимая. Наверное, это лекарства. Поначалу от них действительно в голове туман. Но ты к ним привыкнешь.
Она сидит на комбинации имипрамина и триазолама. Я не могу полагаться только на гипноз из страха, что она вспомнит, кем является на самом деле. Нужно пристально следить за тем, как взаимодействуют лекарства и нет ли побочных эффектов, например тремора. Но пока что лекарства только делают ее неуверенной и полностью зависящей от меня. Надеюсь, со временем я смогу отменить их – когда удостоверюсь, что ее мозг необратимо перенастроился. Однако мне слишком хорошо известно, что мозг – орган самый непредсказуемый.
Она прижимается головой к моему плечу:
– Я хочу снова быть здоровой, быть самой собой, вот и все.
Я беру ее за подбородок и легко целую в губы.
– Тебе станет легче. А пока можешь положиться на меня. Я всегда буду о тебе заботиться.
– Не знаю, что бы я без тебя делала, – шепчет она.
Я улыбаюсь:
– Слава богу, и не узнаешь.
54. Джулиан
– Не хочу куртку! Под ней не видно рубашку с Белль, – говорит мне Валентина, с вызовом сложив руки на груди.
– Малыш, сегодня прохладно, а мы целый день будем на улице. Снимешь куртку, когда мы пойдем обедать.
– Нет, – топает ногой Валентина.
Кассандра выходит из кухни и садится на корточки рядом с ней.
– Твоя любимая рубашка с принцессой?
Валентина важно кивает, округлив глаза, но руки не опускает.
– Хм, давай подумаем. А что, если надеть под нее теплую водолазку? И всем будет видно, что на рубашке Белль.
Валентина улыбается:
– Ладно!
Я подхожу и целую Кассандру.
– Ты ее так хорошо понимаешь, – шепчу я.
Вижу – все, что я делал, оправданно. Это был правильный выбор. Кассандра вернулась к жизни чуть более четырех месяцев назад, и процесс идет просто прекрасно. Мое беспокойство по поводу ее воссоединения с Валентиной оказалось совершенно излишним. Воссоединение получилось гладким, если не считать нескольких истерик Валентины, когда Кассандра не вспомнила ее любимую сказку или случайно приготовила нелюбимую еду. Пришлось провести с Валентиной еще несколько сеансов, но я уверен, что отныне все будет развиваться естественным путем.
Собирать яблоки на ферму Белкина мы приезжаем довольно рано и легко находим парковочное место прямо у входа. Валентина бежит впереди нас к лотку, где продают яблочный сидр и пончики.
– Можно мне пончик?
– Детка, ты же только что завтракала.
– Пап, ну пожалуйста.
Я уступаю и беру три пончика, раз уж сегодня особенный день. Мы идем по саду, читаем указатели и обсуждаем, откуда лучше начать.
Кассандра вытаскивает телефон и щелкает Валентину на фоне яблонь. Потом начинает что-то писать.
– Что ты делаешь? – спрашиваю я.
– Хочу выложить фото в фейсбук. Она так здорово получилась.
Я выхватываю у нее телефон, и она смотрит на меня потрясенно.
– Кассандра, ты с ума сошла? Ты знаешь, сколько педофилов ищут детские фото по соцсетям? Я не желаю, чтобы снимки Валентины появились в интернете.
Ее глаза наполняются слезами.
– Я не сообразила. Прости.
– Что такое педофилов? – спрашивает Валентина.
– Это плохие люди. Забудь это слово, – говорю я, от гнева еле сдерживая дрожь в голосе. Возвращаю Кассандре телефон.
– Не знал, что у тебя есть аккаунт в фейсбуке. А в других соцсетях?
Она качает головой:
– Нет, только в фейсбуке.
– Поговорим об этом позже.
Мне нужно сначала подумать, что с этим делать.
– Ну что, пошли собирать яблоки? – весело говорю я, пытаясь спасти ситуацию.
Кассандра улыбается, но взгляд у нее не слишком веселый.
Когда мы заканчиваем сбор, я переношу яблоки в багажник и обнимаю ее:
– Куда поедем обедать? Решай.
– Не знаю, – она пожимает плечами, явно еще обиженная.
– А что бы ты хотела?
– Какой-нибудь суп, наверное.
– Тогда, может, в «Чаудер-Хаус»?
Это один из ее любимых ресторанов.
– Давай, – кивает она уже немного благосклоннее.
– Поехали. Обожаю возить своих любимых девочек в ресторан.
* * *
Кассандра наверху, укладывает Валентину. Наливаю два бокала каберне и жду. Равновесие восстановлено, но меня все еще беспокоит, что она пишет посты в фейсбук. Стоит мне решить, что я замел все следы, как появляется что-то новое.
Она входит в комнату и садится рядом со мной на диван:
– Заснула наконец.
Протягиваю ей бокал и поднимаю свой:
– За лучшую маму в мире.
Она краснеет, но чокается со мной и отпивает глоток.
– Хороший был день, правда? – приступаю я.
– Ага. Только нам в жизни не съесть эти яблоки, – смеется она. – Видать, придется мне печь пироги.
– Звучит очень соблазнительно.
Я ласково убираю прядь с ее лба.
– Кассандра, я хочу извиниться перед тобой. Прости, что вырвал у тебя телефон. Что-то на меня накатило в тот момент.
Она закусывает губу:
– Спасибо. Это действительно было странно.
– Понимаешь, у одной моей пациентки маньяк похитил и убил дочку, а фотографию ее увидел как раз в соцсетях.
– Что?! – восклицает она.
Я киваю:
– Да, ты и не представляешь, как легко сейчас выследить человека. Судя по всему, он зашел на ее страницу в фейсбуке, увидел фотографии девочки и помешался на ней. Вычислил адрес по геометкам изображений и в конце концов увез ее из дома.
Конкретно такого случая у меня не было, но я знаю, что так происходит сплошь и рядом.
Кассандра сидит белая как полотно.
– Какой ужас. Я только неделю назад скачала приложение. Но есть же настройки приватности. Я не думала, что рискую.
– Вокруг столько умелых хакеров. Ты считаешь, что твои личные данные защищены, а это не так. Даже большим компаниям постоянно взламывают базы, и информация о клиентах утекает в чужие руки. Выкладывать данные в интернет очень небезопасно, – вздыхаю я. – И не только Валентины, но и твои собственные.
– Ты так думаешь?
Я представляю себе, как старые знакомые Эмилии натыкаются на ее фотографии в сети и выслеживают, где она.
– Да. Я не переживу, если с тобой что-нибудь случится. Лучше тебе не пользоваться соцсетями.
– Наверное, ты прав.
– Ну и хорошо. Рад, что ты согласна. Расслабься, выпей вина.
Вообще-то ей не следовало бы пить, пока она принимает лекарства, но один бокал не повредит, и, как правило, после этого она становится веселей и сговорчивей. Мы допиваем, и я наклоняюсь поцеловать ее.
– Как тебе кажется, лекарства помогают справляться с депрессией? – спрашиваю я.
– По-моему, да, – кивает она.
– Я так тебя люблю, Кассандра.
– И я тебя.
Меня охватывает глубокое чувство удовлетворения. Все идет как надо.
55. Джулиан
– Пап, а когда опустят новогодний шар[6 - Речь идет о новогодней церемонии на Таймс-сквер в Нью-Йорке: за минуту до полуночи по флагштоку одного из зданий опускается светящийся шар, что символизирует окончание старого года.]? – спрашивает Валентина уже сотый раз за день.
Я снисходительно улыбаюсь ей. Конечно, она уже в десять уснет на диване, но я не хочу гасить ее энтузиазм. Это наш второй Новый год в новом составе, и я планирую чудесно провести вечер. Прошло более полутора лет с тех пор, как Эмилия стала Кассандрой, и теперь ее преображение завершено. Мы семья. Праздновать будем втроем: у нас есть гирлянды, шарики и всяческая снедь – креветки, лобстеры, филе-миньон, а на десерт пломбир со всевозможными добавками. Валентина целый день ходит в предвкушении праздника.
Только Кассандра с утра не в духе. Жаловалась, что ей тошно и опротивела мерзкая зимняя погода, и посреди дня ушла наверх вздремнуть. За ночь опять выпало сантиметров двадцать снега, а мороз держится уже несколько недель. Я пытался поднять ей настроение, даже пообещал, что в феврале, когда все эти плебеи вернутся с каникул, мы съездим куда-нибудь в теплые края. Последнее, чего мне хочется, – лезть в самолет, под завязку набитый туристами. Но Кассандра так и не перестала дуться.
В полшестого поднимаюсь к ней в спальню. Она уже проснулась, сидит на краю кровати и смотрит в телефон.
– Привет, – говорю я, стараясь звучать жизнерадостно.
Она смотрит на меня с кислым видом:
– Я хотела куда-нибудь поехать вечером.
– Но я приготовил чудесный ужин, все твои любимые блюда.
Перечисляю, что у нас в меню.
– Я скоро свихнусь. Я понимаю, что искать, кто может посидеть с Валентиной, уже поздно, но почему бы просто не поехать втроем ужинать пораньше?
Я глубоко вдыхаю и приказываю себе не ляпнуть лишнего.
– Мы это уже обсуждали. Канун Нового года – дикое время. На дорогах будет полно пьяных.
Она закатывает глаза:
– Но мы уже сто лет никуда не ездили. У нас нет никаких знакомых. Я схожу с ума. Мне нужны люди!
Последнюю фразу она выкрикивает, выкатив глаза, что ее не слишком красит.
Я никогда не любил больших скоплений народа, предпочитая всем собственное общество, но при покойной Кассандре мы иногда встречались с кем-нибудь из моих коллег. Поэтому представить им новую я не решаюсь. Слишком многое вызовет подозрения, несмотря на историю с автокатастрофой. А заводить новых знакомых у меня нет сил. Почему она не может довольствоваться мной и Валентиной? Нас должно быть достаточно.
Я подхожу к кровати, сажусь рядом с Кассандрой и говорю как можно спокойнее:
– Я понимаю, что тебе хочется выехать в город. Но не забывай, у нас ведь маленький ребенок, и не стоит подвергать ее риску попасть в аварию.
Кассандра молчит, глядя в пол.
– Давай съездим куда-нибудь на следующие выходные? Я спрошу Нэнси, сможет ли она остаться с Валентиной, и, если да, мы улетим в Лас-Вегас. Посидим у бассейна, посмотрим шоу. Может, даже сыграем на автоматах в казино. Как тебе?
Она оживляется:
– Серьезно?
Я улыбаюсь:
– Да. Так приятно будет выбраться из этой холодрыги и просто отдохнуть вдвоем. Завтра все организую.
– Спасибо, – шепчет она и подвигается ближе, чтобы поцеловать меня.
Теперь вечер спасен, и у Валентины будет настоящий праздник.
– Ну что, пойдем отмечать?
– Давай, только душ приму и переоденусь. Спущусь к вам через пять минут.
– Отлично, я пока поставлю закуски.
На кухне открываю холодильник и перекладываю еду на фарфоровые блюда: пухлые розовые креветки, идеальное филе средней прожарки, свежая спаржа с оливковым маслом и травами. Напевая себе под нос, ставлю разогреваться Валентинины любимые сырные шарики в панировке. Вино уже открыто, наливаю себе полный бокал и делаю глоток. В коридоре шаги маленьких ножек – оборачиваюсь и вижу на пороге Валентину в нарядном темно-зеленом бархатном платье с прелестным красным пояском. Кассандра заплела ей французскую косу.
– О! Ты настоящая принцесса!
– Спасибо, папочка. Уже почти Новый год?
Я подхватываю ее и кружу, потом громко чмокаю в щеку:
– Нет, радость моя, еще только шесть часов. Можешь сосчитать, сколько часов до полуночи?
Она смотрит в потолок и считает, разгибая пальцы:
– Семь, восемь, девять, десять, одиннадцать, двенадцать. Шесть!
– Правильно, умница! Поможешь папе отнести тарелки в гостиную? Сначала съедим закуски, а ужинать будем потом.
Она кивает:
– А что за куски?
– Закуска. Кусочек чего-нибудь вкусного.
Мы накрываем на стол, и она бежит к лестнице:
– Я позову маму. Уже пора начинать праздник.
Я нахожу в телефоне джазовый плейлист и ставлю его проигрываться через колонки в книжном шкафу. Зажигаю свечи, которые расставил по комнате. Если мы празднуем дома, это не значит, что нельзя создать особую атмосферу. Кассандра увидит, насколько лучше сидеть в уюте и безопасности с теми, кто ее любит.
Когда все готово, приношу вино и наливаю ей немного.
– Да, ты хорошо потрудился, – говорит она, входя в комнату за руку с Валентиной.
Кассандра очаровательна в своем облегающем темно-красном вязаном платье, и во мне вспыхивает желание. Когда я задумал дать Валентине новую маму, меня заботило только будущее ребенка, и в глубине души я чувствую себя виноватым, что получаю такое удовольствие от новой Кассандры. С другой стороны, если мы счастливы вместе, так лучше и для Валентины.
– Спасибо. Я хотел подарить особенный вечер моим особенным дамам.
Валентина хихикает.
– Мам, а вот и куски, – указывает она на стол.
Кассандра смеется, подцепляет креветку и отправляет в рот.
– Как вкусно!
Мы болтаем, пьем вино, все идет как по маслу. Около половины девятого мы сели ужинать, и я заметил, что у Валентины уже слипаются глаза. Мы укладываем ее на диван, укрываем мягким одеялом, и она засыпает в считаные минуты. Не слушая моих предостережений, Кассандра выпивает еще два бокала вина, вскоре после чего тоже засыпает на кушетке. Я поправляю ей одеяло и смотрю на часы. Половина двенадцатого. Рискнуть или нет? Решив, что им достаточно тепло, я беру два бокала, на цыпочках крадусь вон из комнаты и открываю дверь в подвал. Там я включаю фонарик в телефоне и освещаю себе лестницу в винный погреб. Открываю дверь и запираюсь изнутри. Вынимаю из самой середины у дальней стены бутылку «Опус Уан», нажимаю на кнопку, и раздается жужжание. Секунды спустя дверь в мой тайник открыта.
Эту комнату я сделал сразу после смерти Кассандры. Сажусь в коричневое бархатное кресло, роскошное, в викторианском стиле, который она обожает. Ставлю вино и бокалы на мраморный столик. Повсюду на стенах фотографии нашей с Кассандрой семейной жизни. С настоящей Кассандрой. В центре комнаты, в специально заказанной раме, стоит ее портрет в рост – фотография с нашей свадьбы. Она великолепна. Я почти верю, что это и правда она, реальная, глядит на меня. Вздохнув, поворачиваюсь и наливаю два бокала. Взяв оба, поднимаю свой в честь нее.
По венам, как огненная лава, разливается истома. Я много месяцев не входил в эту комнату, с тех самых пор, как привел в дом новую Кассандру.
– Драгоценная моя, как я по тебе скучал. Прости меня, что так долго не появлялся. Это было небезопасно. Но я здесь, родная, и обещаю, что буду навещать тебя каждую неделю.
Теперь, поэкспериментировав с дозировками, я легко могу дать новой Кассандре немного больше лекарства на ночь, чем обычно, когда мне захочется уйти сюда.
Снова наполняю свой бокал и ставлю перед собой рядом с ее бокалом.
– За тебя, любимая. И за Новый год.
Сделав большой глоток, откидываюсь на спинку кресла и вздыхаю. Ужасно, что все произошло именно так, что не она лежит сейчас наверху, живая и здоровая, и что только ее фотография может составить мне компанию.
– Могу тебя порадовать: у Валентины все прекрасно, – рассказываю я. – Она верит, что ее воспитываешь ты. Надеюсь, ты понимаешь, что только ради этого я и притворяюсь, что люблю ту, другую. Но, прошу, ни секунды не сомневайся: она никогда не заменит тебя в моем сердце. И никто не заменит.
Я не отрываю глаз от ее фотографии, вспоминая нашу свадьбу и как сильно мы были влюблены.
– Я очень сожалею, что мне пришлось стереть тебя со свадебных фотографий, которые остались наверху. Я сделал это ради Валентины. Но ты навсегда останешься любовью всей моей жизни.
Я провожу с ней еще полчаса. Уже пробило полночь, и пора возвращаться наверх: вдруг кто-то из них проснулся. Но я счастлив, истинно счастлив, первый раз за такое долгое время. Встав, последний раз поднимаю бокал:
– С Новым годом, дорогая Кассандра. Этот должен быть хорошим.
56. Джулиан
Кассандра не перестает жаловаться, что лекарства вызывают у нее постоянную усталость и головную боль. Другое малоприятное последствие – она набрала вес. Через час мне ехать в больницу, и я иду проверить, встала ли она. Вздыхаю. Еще крепко спит, слегка похрапывая, волосы в беспорядке. Эта версия Кассандры – неряшливая, располневшая, в вечном полузабытьи – изрядно действует мне на нервы. Думаю, не стоит ли добавить к ее лекарствам аддералл – он подавляет аппетит, – и мысленно поручаю себе проверить, как взаимодействуют эти препараты.
Брезгливо морщась, подхожу к кровати и тормошу Кассандру за руку:
– Пора вставать.
– Который час? – бормочет она, не открывая глаз.
– Полвосьмого. Ты не проводила Валентину в детский сад. Кормить ее завтраком пришлось Нэнси.
Заставляю себя замолчать, пока не сказал лишнего, но мысленно говорю: «Ты плохая мать». Она живет здесь более полутора лет, и все это время ее состояние резко меняется. Валентине уже пять. Она прекрасно чувствует себя в частном детском саду, но я-то надеялся, что Кассандре по силам обучать ее дома, а она оказалась на это неспособна.
Она открывает глаза и убирает с них волосы:
– Прости. Я так устала.
Напоминаю себе, что это не совсем ее вина: такой ее делают лекарства. Стараюсь говорить мягче:
– Понимаю, мы все устаем, но жизнь не стоит на месте. Я скоро еду на работу и буду рад, если жена встанет проводить меня.
Она садится и медленно выбирается из постели. Ночная рубашка сидит на ней плотнее, чем раньше.
– Спустись ко мне на кухню, когда оденешься. Я хотел бы спланировать твой день, пока не уехал.
Она кивает и идет в ванную, а я – на кухню, налить себе кофе и пролистать газету. Пора дать ей задание. О том, чтобы она вернулась на работу, и речи никогда не шло. В любом случае она настолько несамостоятельна и рассеянна, что у нее самой отпало всякое желание ездить на работу. Я полагал, что она будет учить Валентину, но раз она не в состоянии, заняться ей нечем. Надо придумать ей дело, иначе она впадет в настоящую депрессию, а не медикаментозную.
Она вползает на кухню, наливает себе чашку кофе и плюхается на стул напротив.
– У меня опять был кошмар, – жалуется она.
Вздыхаю. И это тоже начинает утомлять.
Она дрожит:
– Тот, где все лежат мертвые и я кричу, но не знаю, кто эти люди и что произошло.
Ставлю кружку на стол и смотрю на Кассандру:
– Я уже говорил тебе, что ты читаешь слишком много ужасов. Ты слишком внушаема. Прекрати отравлять себе мозг этой дрянью.
– Может, ты и прав. Но мне так скучно. Нужно выбираться из дому. Говорить с людьми, познакомиться с кем-нибудь. Почему у меня нет никаких друзей?
Она спрашивает об этом все чаще и чаще.
– Я уже объяснял тебе, Кассандра. Когда у тебя обострилась депрессия, как раз перед попыткой самоубийства, ты порвала со всеми своими друзьями.
– Порвала?
– Да, закатила жуткую сцену, помнишь? Тебе исполнилось тридцать пять, мы праздновали. Ты выпила слишком много вина, и когда наступило время петь «С днем рожденья тебя», ты схватила торт и бросила его на пол. А потом сказала, чтобы все убирались на хрен. Хотя ты выразилась еще грубее.
Она закрывает лицо руками и сидит молча. Я рассказывал эту историю часто, так что она уже верит в нее.
– Я ревновала. Я думала, ты спишь с моей лучшей подругой и все об этом знают, но от меня скрывают.
Киваю:
– Да, у тебя уже были настолько бредовые мысли.
Наклоняюсь и накрываю ладонью ее руку:
– Я пытался убедить тебя, что никогда и не посмотрел бы на другую женщину, но ты не хотела верить. И отчасти поэтому ты сейчас на таблетках. Без них ты можешь стать довольно свирепой. А мы не должны допустить, чтобы ты напала на Валентину.
Она мотает головой, вытаращив глаза:
– Я бы ни за что не напала на Валентину.
Смотрю на нее сурово:
– Это ты сейчас так говоришь, но ведь уже были неприятные случаи. Я пообещал не напоминать тебе, так что не будем о них. Но заводить новые знакомства тебе точно не стоит. Может случиться все что угодно.
Теперь она уже плачет:
– Но что же мне с собой делать, когда тебя и Валентины целый день нет? Я сижу здесь взаперти. Ты мне даже машину не даешь.
– Ты прекрасно знаешь, что на лекарствах машину водить нельзя. Последний раз ты едва не сбила ребенка. Как раз перед тем, как врезаться в стену и искалечить себе лицо.
– Что?! – в ужасе спрашивает она.
Историю с аварией она знает, но я только что добавил новую деталь.
– Да. В тот раз мы тебе не рассказали, потому что ты была слишком слаба. Но я не могу и дальше молчать, раз ты снова заговорила о вождении. Ты настолько ушла в мысли о самоубийстве, что не заметила девочку на велосипеде. Тебе пришлось резко свернуть в сторону, чтобы не сбить ее, но ты не затормозила перед оградой, ну а потом… сама знаешь… разбилась в лепешку.
Она судорожно сглатывает и сидит, опустив глаза в чашку. Я достаю листок:
– Ты можешь заняться тем, что я тут набросал. Я оставил тебе рецепты супов, жаркого, хлеба. Готовь здоровую еду, больше заботься о нас с Валентиной.
Не произнеся ни слова, она берет у меня листок и просматривает написанное. Когда она снова поднимает на меня взгляд, в нем читается эмоция, которую я у нее уже давно не видел. Гнев.
– Ты что, шутишь? Ты хочешь, чтобы я просто торчала дома и целыми днями готовила?
В ярости выхватываю листок.
– Скажи спасибо, что я не… – умолкаю и делаю глубокий вдох. – Подумай, с чем пришлось смириться мне. Твои депрессии, капризы, несносный характер. Может, тебе лучше вернуться в лечебницу?
Этой угрозы достаточно, чтобы мятежный блеск в ее глазах потух.
– Джулиан, прошу тебя. Мне нужно что-то большее. Я здесь с ума схожу.
Я поднимаю брови:
– Читаешь мои мысли.
Но я осознаю, что ей и правда нужно что-то большее. Если она будет несчастна, то станет бесполезна и для меня, и для Валентины.
– Извини. Дай мне над этим подумать. Давай поговорим сегодня вечером, хорошо?
Она кивает:
– Спасибо.
Один из моих бывших пациентов – главный библиотекарь в городской библиотеке, которая находится на нашей же улице. Надо подать Кассандре идею устроиться туда на работу. Разумеется, я позабочусь о том, чтобы должность она не получила, но сам процесс подачи заявки займет ее на некоторое время. Она будет благодарна мне за желание помочь, но не обвинит в том, что ей самой недостает квалификации. Я получу награду за усилия и сыграю роль героя. Роль, которая мне очень нравится.
А пока суд да дело, на дом будет приходить нанятый мною тренер – пусть приведет ее в форму. Даже моя самоотверженность имеет границы. Она должна быть похожа на истинную Кассандру, мою жену, настолько, насколько это возможно.
57. Джулиан
Хотя и создается впечатление, что Кассандра освоилась полностью, на прошлой неделе она меня напугала. Мы смотрели сериал, действие которого происходит во Флориде. Я выбрал его нарочно – хотел понять, удалось ли мне искоренить из ее памяти воспоминания о детстве, проведенном в тех местах. На первую серию она не отреагировала никак, но в следующей была сцена на пляже, и Кассандра заметно разволновалась.
– Выключи! – крикнула она, вскочив с дивана.
– Что случилось? – спросил я.
Ее охватила дрожь.
– Не знаю. Пляж. Он кажется знакомым. Там произошло что-то плохое.
Она уже ходила взад и вперед.
– Но ты выросла в Мэриленде, – напомнил я, возвращая ее к биографии настоящей Кассандры. – В Мэриленде нет пальм.
– Может, мы с родителями ездили во Флориду? Или с одной из приемных семей, – предположила она.
Необходимо было выяснить, как много она способна вспомнить. Я подошел, взял ее за руки и слегка сжал их:
– Сделай глубокий вдох. Сядь и закрой глаза. Посмотри, получится ли у тебя вспомнить.
Она послушалась. Через несколько секунд я сделал пробный шаг.
– Представь тот пляж. Что ты видишь?
У нее искривились губы, а по щеке скатилась слеза.
– Он топит ее.
Голос ее звучал тоненько, как у ребенка.
– Кто?
Словно не слыша меня, она принялась кричать:
– Дай ей встать, дай ей встать! Перестань! Ты убьешь ее!
– Кассандра, слушай меня. На кого ты кричишь?
Она прерывисто хватала ртом воздух.
– На отца. Это мой отец. Он держит ее под водой. Она не хотела идти плавать в океане, и он ее заставил. Нет, нет, нет, нет!
Нужно было ее успокоить.
– Вообрази, – произношу я триггерное слово.
Она затихла.
– Ты в безопасности, никто не причинит тебе вреда. Ты смотришь кино. Это происходит не в реальности. Скажи мне, что ты видишь.
Она дышит ровней, а голос не такой отчаянный, хотя все еще как у маленькой.
– Мы на пляже, нам хорошо. Строим замки из песка. Мама читает книгу. Мы с Шэннон бегаем к морю и обратно, чтобы наполнить ведерки водой.
– Продолжай.
– Он пьет пиво. Мама говорит ему: «Не переусердствуй», и он злится. Говорит, чтобы она заткнулась. Она обижается и уходит. Он говорит нам, что пора окунуться, но Шэннон боится волн. Он называет ее тупой девчонкой.
Тут ее голос изменился, как будто она подражала мужчине.
– А ну, быстро в воду, пока я тебя туда не швырнул, негодяйка!
Она крепко обхватила себя руками и вжалась в подушки.
– Ничего, Шэннон. Не бойся. Я с тобой.
И снова в подражание мужчине:
– Иди сюда, мелкая дрянь!
Дальше опять своим собственным голосом:
– Он тащит ее за руку, она плачет. А потом он держит ее под водой.
– Он отпускает ее наконец?
Кассандру передернуло.
– Да. Она хватается за меня, а он плывет к берегу и возвращается под зонтик.
– Послушай меня, Кассандра. Это произошло не с тобой. Это фильм, который ты видела в детстве. Он так напугал тебя, что ты как будто сама пережила эти события. Но ты выросла в Мэриленде. Ты никогда не бывала во Флориде. Повторяй за мной.
– Я никогда не бывала во Флориде.
Я для себя отметил, что в ближайшие недели нужно будет закрепить измененное воспоминание на сеансах. Я не понаслышке знаю, как управлять воспоминаниями. Конфабуляции. Фокус в том, чтобы использовать правду, вплетая в нее вымысел. Допустим, мать ведет ребенка гулять в парк. Ты говоришь с ней о том, что произошло в тот день, опираясь на факты, которые она сама же тебе рассказала. Теперь вводи ложь. Спроси, помнит ли она, как ребенок потерялся в парке. Женщина в замешательстве «Нет». Как, разве вы не помните свой испуг? «Ах да, теперь вспоминаю». А дальше происходит самое невероятное. Она начинает строить сложный сценарий, детально описывающий все, что происходило после того, как ребенок потерялся: как ее охватила паника, какое она испытала облегчение, когда ребенок нашелся. Поразительно, как легко мозг обманывает сам себя. Нет такого понятия – этика, когда дело доходит до управления сознанием.
Наверное, иметь эту власть над разумом – все равно что быть маленьким богом. Чем больше проходит времени, тем больше я убеждаюсь, что могу вылепить что угодно из кого угодно, главное, чтобы человек доверился мне и позволил над собой работать. Я подумывал о том, чтобы написать книгу, поведать миру о своих победах, но, как бы ни хотелось мне поделиться своими открытиями, рисковать нельзя: люди без стыда и совести могут использовать мои методы ради собственной выгоды. Я использую их, чтобы улучшить жизнь своим пациентам, избавить их от боли и чтобы создать счастливую семью для себя самого. Бывает цель более высокая?
* * *
В течение последующих сеансов я кое-что подправил, и теперь Кассандра ведет себя намного лучше. Воспоминание о Лас-Вегасе, которое я внушил ей в новогодние праздники, прижилось так хорошо, что я стал чаще отправлять ее память в «путешествие», и она уже не жалуется на то, что никуда не выходит.
Другая положительная перемена – она сбросила лишний вес и больше не бродит вокруг как зомби. Мне удалось отменить ей почти все лекарства, только от случая к случаю даю ей бензодиазепин. Известно, что эти вещества ослабляют долговременную память, что уменьшает для нее шансы вспомнить ее подлинное прошлое. Однако их нужно применять с осторожностью, чтобы не вызвать необратимое поражение мозга. Она принимала их полгода, и это уже небезопасно. Так что теперь, когда я вижу, что она становится возбужденной, несколько раз в неделю даю ей лоразепам, чтобы расслабиться, и он помогает ей не выбиться из колеи.
Валентина счастлива по-прежнему, они с Кассандрой очень сильно привязались друг к другу. Кассандра уже два года с нами, и у Валентины не осталось сомнений, что ей вернули маму; поистине, это стоило стольких усилий. Естественно, я скучаю по настоящей Кассандре, и, должен признать, новая версия не так интересна и не так мне подходит. По крайней мере, я могу навещать ту Кассандру по ночам в воскресенье, когда новая выпивает транквилизатор.
Через пару недель каникулы, и мы планируем провести месяц в том домике в Нью-Гэмпшире, который достался мне после внезапной смерти отца в прошлом месяце. Я всегда думал, что его сведет в могилу Паркинсон, но он умер от сердечного приступа, среди ночи, один у себя дома в Аризоне. Его смерть огорчила меня сильнее, чем я ожидал. С тех пор как он вышел на пенсию, я каждую неделю с удовольствием вел с ним разговоры по телефону и предвкушал их. Пригласить его к нам и показать Кассандру я, конечно, не мог. А Валентину я к нему возил несколько месяцев назад, когда были длинные выходные. Кассандра хотела поехать тоже, но я убедил ее, что она боится летать самолетом, и она осталась. Он был хорошим дедом. Жаль, что Валентина потеряла очередного близкого родственника. Зато мне больше не нужно беспокоиться, как бы он не обнаружил, что я заменил настоящую Кассандру другой женщиной.
58. Джулиан
Чудный летний день, мы приехали гулять к Фанейл-холлу. Валентина и я стоим в очереди за мороженым, Кассандра ждет нас неподалеку на скамейке. Мы уже заплатили и возвращаемся, как вдруг я вижу, что с другой стороны к моей жене идет какая-то женщина. Нахмурившись, беру Валентину за руку и спешу туда, разобраться, что происходит.
– Эмилия! – восклицает женщина, и я цепенею.
Но Кассандра смотрит на нее с недоумением:
– Простите?
– Эмилия, это же я, Рина. С работы.
Я внимательно смотрю на Кассандру, не мелькнет ли у нее в глазах искра узнавания, но она лишь качает головой:
– Простите, наверное, вы меня с кем-то перепутали. Меня зовут Кассандра.
Женщина хочет сказать что-то еще, но останавливается:
– Я ошиблась. Приняла вас за женщину, с которой работала в музее.
Прищурившись, она изучает лицо Кассандры:
– Вы уверены… А, нет, ничего. Простите, что побеспокоила.
И она уходит, явно сбитая с толку.
Я рад, что Кассандра не узнала женщину, но все равно встревожен. Кассандра неподвижно смотрит ей вслед. Потом поворачивается ко мне с выражением замешательства на лице:
– Очень странно. Наверное, перепутала меня с кем-то.
Не успеваю ответить, как к ней подбегает Валентина:
– Мама, вот твое мороженое.
Валентина протягивает ей шоколадный рожок и одновременно лижет свой клубничный. Кассандра берет мороженое, но я вижу, что она все еще думает о Рине.
– Валентина, пожалуйста, сбегай, принеси нам салфеток.
Снова поворачиваюсь к Кассандре:
– Уверен, она ошиблась. Вообрази. Она просто обозналась.
Кассандра отстраненно кивает.
– Ты никогда раньше не видела эту женщину.
– Я никогда ее раньше не видела.
– Вернись, – говорю я.
Кассандра моргает.
Подбегает Валентина со стопкой салфеток.
– Может, прогуляемся и поглазеем на витрины, пока едим мороженое? – предлагаю я.
Она кивает, и мы идем гулять.
– Мне так здесь нравится, – говорит Кассандра.
Я улыбаюсь. С этого дня она еще долго никуда не выйдет из дома.
* * *
Почему новой Кассандре мало быть просто домохозяйкой? Я дал ей все, о чем только можно мечтать: прелестного и нежного ребенка, преданно любящего мужа, экономку, которая выполняет любое требование, прекрасный дом. А она все равно чем ближе осень, тем больше недовольна. Хотя я модифицировал наши еженедельные сеансы гипноза с целью убедить ее, что она боится выходить из дома, но она все чаще жалуется, что «сидит взаперти». Ее перепады настроения почувствовала на себе даже Валентина, которой через две недели идти в детский сад, а этого я просто не потерплю.
Кассандра все еще пристает ко мне со своей идеей найти работу, но я не могу выпустить ее в мир, ведь это слишком рискованно. И взять ее на работу к себе в больницу я тоже не могу, потому что коллеги видели настоящую Кассандру. С этой дилеммой я бьюсь с тех пор, как мы вернулись из домика на озере. По-видимому, единственный выход – переехать куда-нибудь подальше, где шансы встретить ее прежних знакомых ничтожны и где никто не знает ни меня, ни мою первую жену. Неудобно, конечно, так как мне придется оставить практику здесь и начинать все сначала. Слава богу, отец оставил порядочное состояние, да и у меня за эти годы накопились изрядные сбережения. Денег полно, и я всегда смогу занять должность в другой больнице и продолжить свою работу.
– Джулиан, можно с тобой поговорить?
Она стоит в дверях кабинета, снова неопрятная и растрепанная.
– Конечно.
Она входит и садится с другой стороны письменного стола, но какое-то время молчит. Смотрит на свои колени, теребя завязки пуловера. Когда она поднимает взгляд, я вижу, что края ее век покраснели от слез.
– Я ждала, когда Валентина уснет.
Она смотрит на свои запястья:
– Ты очень терпеливо даешь мне восстановиться, спасибо тебе за это. Я уже почти не принимаю лекарств и чувствую себя достаточно хорошо, чтобы вернуться к работе. Знаю, ты скажешь, что это может вызвать у меня стресс и снова вогнать в депрессию, но сидеть дома, как в ловушке, тоже вредно. С библиотекой ничего не вышло, но хоть на что-то я должна быть годна.
Я улыбаюсь:
– Ты совершенно права.
Она взглядывает на меня с удивлением:
– Правда?
Киваю:
– Да, я уже и сам об этом думал. Тебе действительно намного лучше. Я переборщил, оберегая тебя от всего. Какую бы ты хотела найти работу?
Она пожимает плечами:
– Не знаю. Просто работу.
Я не удивлен. Она понятия не имеет, что у нее за плечами бакалавриат и реставрация фотографий в музее. В ее собственных глазах она – женщина, которая постоянно живет на грани срыва, никогда не работавшая с самого дня замужества, а я помогал ей пройти через депрессию, бредовые иллюзии и неудавшееся самоубийство.
– Ну, между опекой и замужеством ты работала в торговом центре, пыталась встать на ноги. Тебе в принципе нравилось, но, думаю, мы должны выяснить, что тебе на самом деле интересно, и исходить из этого.
Она смотрит на меня беспомощно:
– Я люблю детей. Может, попробовать устроиться в детский сад Валентины?
Надо подумать. У прежней Кассандры не было степени бакалавра, и я точно не знаю, на какую должность она могла бы рассчитывать со школьным аттестатом. Может, не работу ей искать, а учебу? Вообще-то она могла бы учиться на курсах онлайн, из дома. Это решило бы все проблемы.
– Ты имеешь в виду учительницей?
– Наверное.
Я уже раздражаюсь:
– Для этого нужно иметь образование. И потом, ты не захотела обучать дома собственную дочь, зачем же тебе учить других детей?
– Это разные вещи, Джулиан.
Вздыхаю:
– Может, лучше собрать информацию о местных университетах и подумать о степени бакалавра?
Кажется, она оживилась:
– Эта идея мне нравится.
– Тогда решено. В понедельник с этого и начнем. Работать придется много, так что я буду иногда подменять тебя в хозяйстве.
– Спасибо, Джулиан, – говорит она, обвивая меня руками. – Я так рада!
Я тоже обнимаю ее:
– Ну вот и отлично. Отпразднуем?
Мы идем в спальню, и я запираю дверь. Скользнув под одеяло, Кассандра прижимается ко мне всем телом, и наши губы сливаются в глубоком поцелуе.
– Люблю тебя, – шепчет она.
– И я тебя люблю, – отвечаю я и забываюсь в любовном акте.
После я лежу и смотрю, как она дремлет. Может, нам и не нужно переезжать. Запишем ее на какие-нибудь онлайн-курсы, а я усилю гипноз и внушу, что у нее агорафобия. У современных технологий есть прекрасное свойство: они позволят сжать ее мир до четырех стен этого дома.
59. Джулиан
Впервые за бог знает сколько времени дом целиком в моем распоряжении на ночь, и я решил открыть по этому случаю бутылку «Одетт Истэйт Резерв». Валентина с матерью в «Аквариуме Новой Англии» – вся детсадовская группа с родителями отправилась туда с ночевкой. Кассандра настояла на том, чтобы поехать, но завтра мы возобновим сеансы гипноза, и скоро она будет бояться вообще переступать порог дома. Уверен, я заставлю ее поверить, что единственное безопасное место – в этих четырех стенах. Так почему бы не разрешить ей съездить напоследок с Валентиной?
– Привет, любимая, – говорю я настоящей Кассандре, входя в тайную комнату с бутылкой и бокалами в руках. – У нас с тобой впереди целая ночь вдвоем.
Наливаю вино и отпиваю глоток, ставлю ее бокал на столик. Рассказываю обо всех последних успехах Валентины: как она хорошо занимается в саду и как сильно похожа на свою мать.
– Я так по тебе скучаю. Два года без тебя показались вечностью.
Я откидываюсь назад в кресле и отпиваю еще вина, думая, сколько ночей мы могли бы просидеть вместе, беседуя о том, что произошло за день.
– Не поверишь, Валентина попросила записать ее на уроки верховой езды. Ее лучшая подруга ездит верхом, и ей теперь во что бы то ни стало хочется попробовать. Сначала я отказал, все-таки это опасно, но потом вспомнил, как часто ты говорила о том же самом. Твое желание так и не сбылось, так пусть сбудется у дочери.
Я не упоминаю о том, что новая Кассандра не в восторге от этой идеи. Сомневаюсь, что жена захотела бы слушать о своей замене. Она должна была бы быть со мной и вместе со мной смотреть, как растет наша дочь. И хотя я уже сто раз говорил ей об этом, снова прошу у нее прощения.
– Ты не представляешь, как я сожалею, что потерял контроль над собой. Если бы только ты выслушала меня, успокоилась… Все бы разрешилось. Мне никогда не пришлось бы искать тебе замену.
Еще раз наполнив бокал, закрываю глаза и вспоминаю, как видел ее в последний раз.
Это был длинный день, и я мечтал о тихом вечере дома. Повернув ключ в замке, я услышал рев телевизора у себя в кабинете.
Валентина сидела одна и смотрела детскую передачу, Кассандра была неизвестно где. Какого черта она оставила нашего ребенка без присмотра?
– Привет! – крикнул я.
Валентина сидела как завороженная и даже не услышала моих шагов. Я прошел в кабинет и встал перед телевизором. Она подняла глаза, и ее личико осветилось радостной улыбкой.
– Папа!
Она спрыгнула с дивана и подбежала ко мне.
– Привет, принцесса. Как дела у моей девочки?
– Ты мне что-нибудь принес?
Я сделал вид, что задумался:
– Хм, даже не знаю. Дай посмотреть.
Я открыл портфель.
– А это что такое?
И вынул оттуда куклу Моану.
– Ух ты! – сказала она, потянувшись к кукле.
– Эй, а поцеловать?
Я наклонился, и она быстро чмокнула меня в щеку, потом схватила куклу и принялась играть.
Что-то было не так. Валентине всего три года – Кассандра ни за что не оставила бы ее одну дольше, чем на несколько минут.
– А где мама? – спросил я у Валентины, стараясь унять дрожь в голосе.
Она показала пальцем наверх.
– Пойдем-ка, – сказал я, взял ее за руку и повел в детскую. – Поиграй тут, котенок. Папа скоро вернется.
Я направился к нашей спальне и увидел, что дверь закрыта. Тут мне стало совсем не по себе. Что там делает Кассандра, за закрытой дверью, не слыша Валентину, и почему она оставила маленькую дочь одну? Это было на нее не похоже. Я заподозрил, что к ней вернулась депрессия. Наверное, пора провести очередной курс лечения.
– Кассандра! Ты где?
Ответа не было. Я повернул ручку двери и вошел. Кассандра сидела за туалетным столиком с книжкой в руках.
– Кассандра?
Она развернулась и посмотрела на меня с яростью. Ее лицо опухло, глаза покраснели от слез.
– Поверить не могу. Ты чудовище!
Я вздрогнул:
– Что ты имеешь в виду?
– Закрой дверь. Не хочу, чтобы Валентина услышала.
Я послушался, потом сделал шаг в ее сторону, но она протянула руку вперед:
– Стой там, не подходи.
Она совершенно вышла из равновесия.
– Да что с тобой такое?
Она с вызовом вздернула подбородок:
– Ты мне врал. Все это время я думала, что муж избивал меня, а это была твоя уловка! Я оставила его ради тебя, своего доктора! Кем надо быть, чтобы пойти на такой обман?
Только тогда я заметил, что она держит в руках мой личный журнал с записями о работе с ней. Как он к ней попал? Все важное я запирал в сейф. Комната закружилась у меня перед глазами. Я сел на кровать, стараясь дышать глубоко.
– Где ты его нашла? – наконец спросил я.
Она горько рассмеялась:
– И это твой первый вопрос? Где я его нашла?
– Я все могу объяснить.
– Да неужели?
Она раскрыла журнал и начала читать вслух:
17 августа. Кассандра Драйер, женщина, 27 лет, замужем, поступила с острой депрессией, вызванной 3 выкидышами за 2 года. Семья: сирота с 12 лет, под опекой до 18 лет, 6 приемных семей.
9 сентября. Муж эмоционально глух, никак ее не поддерживает. Интуиция говорит мне, что он жесток не только эмоционально, но и физически, и, возможно, это и есть причина выкидышей, хотя Кассандра этого не признает. Аккуратно выстроенная программа действий постепенно даст ей сил уйти от мужа. Время критически важно, поэтому я буду встречаться с ней несколько раз в неделю, может быть, даже ежедневно. Если она останется с этим человеком, она погибнет, как погибли все ее неродившиеся дети.
30 сентября. Информация о сексуальном домогательстве в возрасте 14 лет, в первой приемной семье. Гипноз выявил более чем одного насильника за 4 года. Работаем над очисткой памяти, чтобы искоренить психологическую травму. Я объяснил, какие могут быть подводные камни при подобном лечении, но она настаивает. Мужу ни об одном случае насилия она не рассказывала. Как мне становится ясно, причина в том, что он тоже обращается с ней жестоко. Она испытывает чувство стыда и подсознательно выбрала в мужья человека, похожего на предыдущих насильников. Несмотря на ее настойчивые заверения, что он никогда не причинял ей физического вреда, мне ясно, что она подвергается давлению. Я убежден, что он применял к ней насилие и он же стал причиной ее выкидышей. Ее депрессия никуда не уйдет, если она останется с ним.
Кассандра сверкнула на меня глазами, перевернула страницу и продолжила читать:
20 октября: Ввожу ложное воспоминание о том, как Зэйн сталкивает ее с лестницы, после чего у нее случается выкидыш. За несколько сеансов я введу достаточное количество ложных воспоминаний о его жестокости, чтобы она больше никогда не захотела его видеть. Память о страшных сценах из детства мы изменим, а искусственные воспоминания о жестоком муже оставим как есть. Ей нужно будет помнить об этом, чтобы оставить его и жить со мной. Вижу теперь, что только я могу ее спасти. И она всегда будет благодарна за то, что я ее спас.
Она поднимает голову, глаза презрительно сузились.
– Ты вырываешь факты из контекста, – умоляюще говорю я. – Муж действительно бил тебя. Я люблю тебя, Кассандра, у нас с тобой семья.
– Хватит! Это у меня семья. У тебя с сегодняшнего дня нет ничего. Я донесу на тебя в больничный совет. Ты больше ни с кем не сможешь так поступить.
– Да пойми же, я только любил тебя!
Она что-то швырнула в меня. Книгу. Я подобрал ее и похолодел от ужаса. Это была книга моего отца «Ложные воспоминания: ненадежность нашего мозга».
Она заговорила быстро-быстро:
– Я зашла на работу узнать, не возьмут ли меня назад, на неполную неделю. Мне передали коробку, которую оставил Зэйн. Внутри была записка от него. Они не знали, как со мной связаться, и все это время хранили коробку у себя. В коробке была книга твоего отца и мой дневник. Я позвонила Зэйну, и он рассказал, как ты пресекал все его попытки повидаться со мной.
Она злобно смотрела на меня, сжимая кулаки от еле сдерживаемого бешенства:
– Тот страшный день, который ты заставил меня «помнить», – она показывает пальцами кавычки, – день, когда Зэйн столкнул меня с лестницы. Это был следующий выходной за Днем независимости. Зэйна все это время не было в городе.
Она подошла ко мне с дневником в руках и ткнула пальцем в страницу:
– Здесь все написано. Его даже близко не было в те выходные, когда он якобы изнасиловал меня и избил. Ты заставил меня думать, что мой муж насильник, а он не сделал ничего плохого! Из-за твоей лжи я разрушила ему жизнь, разрушила свой брак. Поверить не могу, что я пришла к тебе за помощью, а ты заморочил мне голову и соблазнил меня.
Я чувствовал себя втоптанным в грязь. Слова летели в меня слишком быстро, я не успевал все осознать и тем более защититься. Единственным выходом было загипнотизировать ее, потом увеличить дозу амобарбитала, но не мог же я начать сеанс, пока она в таком состоянии. Нужно было утихомирить ее, чтобы она ничего не натворила в слепой ярости. А потом, когда она ляжет спать, я все устрою.
И я сказал единственное, что мог в тот момент придумать:
– Я знаю, это кажется ужасным, но я все объясню. Он действительно был жесток с тобой. Может быть, не физически, но эмоционально – да. Мой отец точно так же был безучастен к маме. И из-за этого она покончила с собой. Ты была в депрессии по вине своего мужа. Я спасал тебя.
– Спасал? Впихивая ложные воспоминания? Заставляя верить в то, чего не было?
– Я пытался тебе помочь.
– Когда я прочитала дневник и поняла, что Зэйн не мог сделать то, о чем ты рассказал мне, я решила найти твои записи о лечении. Сегодня я пришла к тебе в больницу, в твой кабинет. Я знала, что утром у тебя медосмотр и ты уйдешь.
– Что? Как ты проникла ко мне в кабинет? Он был заперт.
– Удивительно, с какой готовностью люди помогают, если их вежливо попросить. Я убедила охранника, что в качестве сюрприза хочу сделать перестановку в кабинете. И он впустил меня.
В ее голосе звучит угроза:
– Я нашла твои записи. Все написано черным по белому – как ты вводил мне воспоминания о его побоях и насилии.
Она бушевала, голос сорвался на истерический визг:
– Почему, Джулиан?! Почему?!
Как мне было объяснить ей свое инстинктивное знание: муж обращается с ней дурно, и ее нужно подтолкнуть к разводу? Одного его равнодушия или бесчувствия к ее горю после выкидышей было бы недостаточно. Он был жесток с ней, пусть и не физически, – либо она подавила в себе эти воспоминания. Я знал: если она поверит в побои, то развод покажется ей оправданным решением. Насилие есть насилие, просто она не понимала, что эмоциональное насилие – это не менее мощная штука, чем физическое. Я не мог спасти маму, но мог спасти ее. Все, что я сделал, – исправил ее представления о том, что хорошо и что плохо, и помог сделать правильный шаг.
Вместо всего этого я сказал ей:
– Я люблю тебя. Так, как никогда не любил он. Ты должна была быть со мной.
– Ты больной. Я ухожу и забираю Валентину. Завтра же подам на тебя в суд.
Она сгребла со стола бумаги и книги и прижала к груди. Я подался вперед, желая остановить ее, но она выбросила перед собой руку:
– Только дотронься до меня. Я скажу всем, что ты тоже применял насилие. Надеюсь, что ты и так сядешь в тюрьму за то, что сделал.
Она хотела выйти из комнаты, но я подскочил сзади и втянул ее обратно.
– Ты не можешь так поступить. А Валентина? Я же ее отец!
Она посмотрела на меня так, что холод пробежал по спине:
– Она тебя даже вспоминать не будет. Я позабочусь о том, чтобы вы с ней больше не встречались. Я найду ей другого отца, и она полюбит его и будет думать, что он родной. Ты исчезнешь из ее жизни…
У меня в глазах все поплыло. Я вцепился ей в горло мертвой хваткой. Я не мог больше слушать.
– Заткнись, заткнись, заткнись! – орал я во всю мочь без остановки. Вдруг она обмякла, колени подкосились. Я отпустил ее, и она рухнула на пол. И тогда я услышал плач.
– Почему мама упала?
Валентина! Неужели она стояла здесь все это время? Я подбежал и подхватил ее на руки:
– Мама уснула.
Она стала вырываться, плача и пиная меня:
– Мама! Мама!
Я отпустил ее, и она ринулась к Кассандре, а я – на первый этаж, где стояла моя докторская сумка. Осторожно отмерил дозу, но шприц наполнил быстро и прыжками через две ступеньки поднялся наверх.
Там я схватил Валентину за руку:
– Прости, золотко. Будет больно, но всего минутку.
Я ввел иглу ей под кожу, и в считаные секунды она отключилась.
Возвращаюсь в настоящее, в тайник Кассандры, и чувствую, как по щеке течет слеза. Сколько раз я вновь и вновь проигрывал в уме эту сцену, меняя конец, все исправляя? Но прошлое не исправить. Остается надеяться на будущее. И все, что я делал с того ужасного дня, было ради защиты нашего драгоценного ребенка.
Я залпом допиваю вино, глядя на портрет Кассандры:
– Тебя, наверное, раздражает, что она пользуется твоими вещами, носит твою одежду, взяла себе твою личность. Мне жаль, что пришлось отдать ей твое имя. Мне каждый раз больно называть ее так, но я делаю это ради Валентины. И ради тебя. Не могу допустить, чтобы кто-то узнал, что тебя больше нет, любовь моя. Меня схватят, и Валентина останется совсем одна.
Мне хочется все ей объяснить, и я продолжаю. Как жаль, что я не могу навещать ее, ни от кого не прячась, носить цветы на могилу.
– Любимая, прости, что не похоронил тебя как положено. Но я не могу рисковать: вдруг кто-то узнает правду и заберет Валентину? И потом, в какой-то степени, превратив Эмилию в тебя, я дал тебе воскреснуть.
Внезапно раздается крик. Я резко оборачиваюсь – это новая Кассандра. Прежде чем я успеваю что-либо сказать, она выскакивает из комнаты и взлетает по лестнице наверх. Я бегу следом, задыхаясь, и кричу:
– Стой! Ты не так поняла!
Надо остановить ее, пока она никому не рассказала. Она захлопывает за собой дверь в подвал, я наталкиваюсь на нее и соскальзываю на пару ступенек вниз. Поднявшись, перескакиваю через них, толкаю дверь и врываюсь в холл. Дверь на улицу распахнута.
Она бежит по дорожке к воротам. Пытаюсь догнать, вокруг темнота.
– Кассандра! – реву я, но напрасно.
Я уже почти настиг ее, уже почти могу схватить за край рубашки. Она мчится через дорогу, я за ней. Слышу резкий гудок, и в глазах темнеет.
* * *
Открываю глаза. Все мутное. Понимаю, что лежу в постели, но где? Вокруг меня какое-то жужжание и сигналы, и я догадываюсь – больница, приемный покой. Пытаюсь сесть, но голова сразу кружится так, что я падаю обратно на подушку. Пошарив рукой, нащупываю что-то твердое – кнопка вызова медсестры. Нажимаю. Это действие совершенно обессиливает меня, и я закрываю глаза.
– Доктор Хантер?
Снова открываю глаза. У кровати стоит женщина.
– Что произошло? – спрашиваю я.
– Вас сбила машина. Вы провели без сознания несколько часов.
– Что?
И я начинаю вспоминать. Кассандра. Эмилия, которая обнаружила, что на самом деле она не Кассандра. Где она?
– У меня сотрясение мозга?
– Я известила доктора. Он скоро подойдет.
В ожидании доктора пытаюсь собрать воедино события, из-за которых здесь оказался. Помню, что меня прервали, когда я говорил с прежней Кассандрой. Почему же она так рано вернулась домой? Предполагалось, что она будет ночевать вместе с Валентиной в «Аквариуме». С Валентиной что-то случилось? Почему Кассандра вернулась одна? Который сейчас час? Обвожу взглядом помещение и натыкаюсь на часы, которые висят высоко на стене как раз напротив кровати. Три часа ночи. Меня охватывает паника. Где Валентина и что с новой Кассандрой? За эти несколько часов она вполне могла добежать до полиции и все рассказать им. Может, они уже в доме. Если она слышала все, что я говорил, они начнут искать тело Кассандры на заднем дворе. Я должен добраться туда раньше. Сажусь, несмотря на головокружение, и спускаю ноги с кровати.
– Ну-ну-ну. – Входит человек в голубой медицинской форме. – Куда это вы собрались?
– Домой. Мне нужно домой. Моя дочь…
– Понимаю, но сейчас вы не в состоянии ехать, – перебивает он и вынимает табличку с моим именем. – Я доктор Браун. Вы помните, что произошло?
Качаю головой.
– Вас сбила машина. Водитель сказал, вы выбежали на середину дороги. Он вызвал скорую. Вам повезло, что нет переломов. Но у вас огромная шишка на голове. Слава богу, на КТ все чисто. Сотрясения нет, но вы несколько часов пролежали без сознания, поэтому я подержал бы вас еще.
Надо выбираться отсюда.
– Ни в коем случае. Я сам врач. Если снимок чистый, мне нечего здесь сидеть.
Он начинает спорить, но я поднимаю руку:
– Сам не поеду, вызову «Убер». Мне правда нужно домой.
– Не могу удерживать вас силой, но очень советую остаться. А если уедете, то подпишите бумагу, что уезжаете вопреки медицинским рекомендациям.
– Без проблем.
Из больницы я все равно выхожу только через час, но чувствую себя уже уверенней, и такси, серый кроссовер «вольво», уже стоит у входа. Ехать всего двадцать минут, и мой разум мечется в догадках, надеясь и не веря, что Валентина дома, а полиции нет.
Когда мы подъезжаем, я вижу, что в доме не горит свет, кругом все тихо. Оказавшись внутри, сажусь за кухонный стол и перевожу дух. Замечаю на стойке сумку Кассандры, хватаю ее и высыпаю содержимое на стол. Мобильник, ключи, кошелек – все здесь. Она ничего с собой не взяла. Разворачиваю какой-то клочок бумаги, там записано имя некой Линдси и номер телефона. Набираю. Отвечает сонный голос.
– Это Джулиан Хантер, муж Кассандры. Произошел несчастный случай. Я нашел ваш номер в сумке жены.
– О господи! С Кассандрой все в порядке? Она попросила меня присмотреть за Валентиной и утром привезти ее вместе с моей дочкой. Девочки спят. Кассандра хотела сделать вам сюрприз, провести ночь только вдвоем.
Слава богу, дочь жива и здорова.
– С ней все в порядке, – вру я. – Вы не могли бы продиктовать мне адрес, я приеду и заберу Валентину?
Мы договариваемся, и я вешаю трубку.
Но где сама Кассандра? Она ушла пешком. Может, попыталась поймать машину. Увиденное либо ранило ее, либо… повергло в шок? Моя терапия и без того сильно вмешивалась в ее сознание и память. Одно я знаю наверняка: в полицию звонить нельзя. Они могут выяснить, кто она на самом деле.
Поднимаюсь и меряю шагами кухню. Новая Кассандра должна быть где-то здесь. Я должен найти ее, пока она все не вспомнила, пока не донесла на меня, иначе весь труд последних двух лет пойдет прахом. А когда я найду ее, то заставлю поверить, что она сумасшедшая, и будет легче для всех, если она покончит с собой. Валентина расстроится, но пусть лучше она растет с любящим отцом, чем новая мать вспомнит правду и засадит меня за решетку. Тогда Валентина останется одна как перст и попадет под опеку. Этого я допустить не могу.
Часть IV. Наши дни
60. Блайт
Машина неслась вперед. Блайт открыла папку, лежавшую у нее на коленях, и перечитала утреннее письмо Джима Фэллоу. Он порылся в прошлом Коннора Гиббса, покойного владельца того самого ночного клуба, опросил его бывших работников и в конце концов выяснил, кем же была загадочная стриптизерша из «Голубого зеркала». Оказалось, это некая Шэннон Фостер из Орландо. К письму Фэллоу прикрепил статью четырехлетней давности из «Орландо Сентинел». Блайт еще раз пробежала глазами заголовок – «Полиция расследует убийство и самоубийство в Орландо» – и перешла к основному тексту:
Орландо, 26 декабря
В день Рождества Эрнест Фостер, пилот коммерческой авиакомпании, убил своих жену, дочь и тещу, после чего покончил с собой. Информация получена во вторник от следователей.
Полиция обнаружила тела в понедельник после полудня, получив звонок другой дочери Фостера. Эмилия Фостер – фотограф, живет в Бостоне. Она приехала домой в рождественское утро и нашла тела родителей, бабушки и сестры-близнеца. Она единственный член семьи, оставшийся в живых.
Как сообщает окружной прокурор Оринджа, обыскав дом, следователи нашли в гостиной Джин Фостер, 49 лет, с огнестрельными ранениями в голову и грудь. Ее дочь Шэннон Фостер, 23 лет, и мать Джаннет Эверли, 70 лет, были убиты выстрелами в голову.
Помощники шерифа нашли мистера Фостера в спальне наверху со смертельным огнестрельным ранением, нанесенным самому себе. Никаких записок, по словам следователей, на месте не найдено.
Следствие не высказывает догадок о мотивах убийства, но сообщает, что в 2003 году миссис Фостер ходатайствовала о выдаче охранного ордера против мужа, заявляя, что он избил ее и переломал мебель в их доме.
Позже она отозвала просьбу.
Блайт задумчиво смотрела в окно на заднем сиденье машины, которая мчала их четверых – ее, Гэбриела, Эда и Джиджи – в город Уайт-Плэйнс, штат Нью-Йорк. Их целью был инвестиционный брокер Зэйн Драйер, бывший муж Кассандры. Зэйн согласился принять их днем у себя в офисе. По телефону они сказали ему немногое: только то, что они друзья Кассандры и беспокоятся о ее благополучии.
Блайт поднесла к глазам страницу газеты с фотографией семьи Фостеров и прищурилась, пристально изучая ее. Она уже не сомневалась, что Эмилия – это Эддисон. Очевидно, что они с Шэннон идентичные близнецы, и если Эмилия и Эддисон – одно лицо, значит, Эддисон сейчас двадцать семь лет. Блайт опустила папку, откинулась назад и закрыла глаза. Она очень надеялась, что Зэйн ответит на их вопросы. У него мог быть ключ к разгадке.
– Когда они развелись, по словам детектива? – спросила Джиджи, обернувшись к Блайт.
Блайт открыла глаза:
– Почти десять лет назад.
Эд фыркнул, глядя на Блайт в зеркало заднего вида:
– Бред. Без разницы, что там говорит Джулиан, я точно знаю, Эддисон не может быть под сорок.
– Конечно, не может. Это наверняка она. Джулиан что-то скрывает. Он обманул ее… и всех нас… только не знаю как, – сказал Гэбриел.
– Скоро узнаем, – отозвалась Блайт.
Они заехали на парковку «Саундвью Инвестментс» в три часа дня, представились администратору, и та сняла трубку, чтобы сообщить Зэйну об их прибытии.
Через несколько минут к ним вышел подтянутый светловолосый мужчина и протянул руку:
– Зэйн Драйер.
Любезный человек лет сорока с небольшим, как показалось Блайт. Он провел их через холл и пригласил в просторный кабинет.
– Спасибо, что согласились встретиться, – сказала Блайт, переходя сразу к делу. – Я уже говорила вам, мы из Филадельфии и там познакомились с вашей бывшей женой. Она называла себя Эддисон, но не скрывала, что это не настоящее ее имя. За два года до того она потеряла память и своего имени не помнила.
– Очень странно. Последний раз я говорил с ней около четырех лет назад, – сказал Зэйн. – Фактически мы с ней перестали общаться. – Зэйн покачал головой: – Я не хотел разводиться. Мне казалось, что мы вполне счастливы, хотя нам и не удавалось завести детей. Но она обвинила меня в каких-то ужасах, потом неожиданно бросила, а я получил вызов в суд.
Гэбриел наклонился вперед:
– В каких ужасах?
Зэйн провел рукой по волосам.
– Послушайте, я не хочу, чтобы у вас создалось неверное представление, поэтому давайте начнем сначала. Она лечилась от депрессии. У нее было три выкидыша, и она очень об этом горевала. Но врач, вместо того чтобы ей помочь, убедил ее, что причиной выкидышей стала моя жестокость.
Блайт взглянула на сына и увидела, как кровь бросилась ему в лицо.
– Какая жестокость? – агрессивно спросил он.
Зэйн поднял руки:
– Спокойно. Он врал. Его специальность – посттравматические стрессовые расстройства. Он начал проводить с ней сеансы гипноза – такое лечение, чтобы избавиться от травмирующих воспоминаний, – он вздохнул: – Кассандра выросла в приемных семьях, и в некоторых с ней очень плохо обращались. Сначала он вроде бы помогал ей, но потом она стала меняться.
– В каком смысле? – спросила Блайт.
– Отталкивала меня, все время ходила на эти сеансы. Каждый день – это уже было чересчур. А потом вдруг сказала, что переезжает к нему и что ее адвокат пришлет мне документы о разводе.
– Она переехала к своему врачу? Но это же нарушение всех профессиональных норм! – с негодованием сказала Блайт.
Зэйн посмотрел на нее, но она уже знала, что он скажет.
– Ее врачом был Джулиан Хантер.
Гэбриел вскочил на ноги:
– Я знал, что он подонок! Но вы пытались вернуть ее? Нельзя было ее депрограммировать?
– Пытался, но он делал все, чтобы мы с ней больше не встретились. В конце концов я сдался, и мы развелись.
Блайт была вне себя от возмущения:
– То есть этот человек использовал свое служебное положение, чтобы настроить ее против вас и жениться на ней самому?
– Именно так.
– Так почему вы не заявили на него? – спросил Эд. – Он потерял бы лицензию, а может, и в тюрьму бы сел.
– Я хотел, но меня бы обвинили в насилии. Она так и сказала мне, что я насильник. И пригрозила донести моему начальнику, что я избивал ее. Хантер убедил Кассандру, что я столкнул ее с лестницы, из-за чего случился выкидыш. Через несколько лет я переехал из Бостона сюда, по работе, и когда паковал вещи, нашел ее дневник. Там была запись о том дне, когда я якобы столкнул ее. А я знал, что меня тогда целую неделю не было в городе, я уехал в командировку и мог это доказать. Я отнес дневник к ней на работу и оставил для нее. Она перезвонила мне через несколько месяцев. Я сказал ей, что так называемый муж, доктор Хантер, каким-то образом сумел ее обмануть.
– А она что ответила? – спросил Гэбриел уже спокойнее.
– Она была расстроена, повторяла, что он все время за ней следит, что он деспотичен. Собиралась забрать дочку и уйти от него.
Он вздохнул:
– Я только хотел доказать, что не сделал ей ничего плохого. И больше я о ней ничего не слышал.
– Ничего странного, – сказала Джиджи. – Наверное, у них была стычка и Джулиан сделал что-то такое, из-за чего она и оказалась на дороге ночью одна.
Зэйн выглядел подавленным.
– Может, зря я все рассказал ей.
Гэбриел покачал головой:
– Вы ни в чем не виноваты.
Он протянул Зэйну свой телефон:
– Но вы можете подтвердить, что это ваша бывшая жена?
Зэйн взял телефон, но тут же поднял глаза:
– Нет, это не Кассандра, – он снова посмотрел на фотографию. – Немного похожа, но точно не она.
Блайт и Джиджи обменялись взглядами.
– Джулиан Хантер утверждает, что она попала в страшную аварию и ей пришлось восстанавливать лицо, – сказал Эд. – Могла ли она измениться настолько, если учесть серию пластических операций?
Зэйн нахмурился:
– Дайте взглянуть еще раз.
Он увеличил изображение и еще категоричнее покачал головой:
– Если только авария изменила ей форму лица, а карие глаза поменяла на зеленые.
Тут его лицо побелело.
– Если Джулиан выдает эту женщину за Кассандру, что же произошло с моей бывшей женой?
– Не знаю, но мы должны ехать в Бостон. Срочно, – отчеканил Эд. – Все это очень плохо.
Они встали и подхватили сумки, а у Блайт внутри все сжалось. Только бы не опоздать.
61. Кассандра
На минуту я крепко, до боли, зажмуриваю глаза, готовясь выпить таблетки. Дышу глубоко и медленно, призывая все свое мужество. Чувствую на плече руку Джулиана и вздрагиваю. «Пора», – говорит он. Открываю глаза и смотрю на пригоршню таблеток у себя на ладони. Поднимаю взгляд к потолку в надежде, что на мою душу снизойдет покой.
Однако вместо образов мира и покоя я замечаю кое-что в верхнем углу, где смыкаются стены. Я моргаю и прищуриваюсь, желая удостовериться, что не ошиблась. И меня озаряет догадка.
Рука Джулиана сжимает мое плечо. Он становится передо мной и силой вставляет мне в руку стакан воды. Но я не глотаю таблетки. Микроскопическая камера, подвешенная в углу, говорит мне, что я не психопатка и не параноик. Он шпионил за мной. Снова взглядываю туда краем глаза. Там и колонка. Голоса были реальными, но их записал Джулиан. Это не я сумасшедшая, а он.
– Давай. Если ты сейчас не примешь остальные, тебе станет по-настоящему плохо, – с нажимом говорит он напряженным от нетерпения голосом.
Лихорадочно соображаю. Нужно что-то предпринять. Думай, выиграй время.
– Я хочу кое-что добавить в письме, – говорю я, высыпая таблетки на стол и выдвигая ящик, в который он у меня на глазах положил письмо. Но вместо письма я вижу часы, подаренные Джиджи, и якобы пропавший флакон духов. Джулиан смеется:
– Ну надо же! Часы, которые куда-то запропастились.
– Ты брал мои вещи и прятал их. Ты хотел внушить мне, что я схожу с ума, – говорю я, вспоминая каждый случай. – Книжка Валентины? Твои ключи от машины?
– Наконец-то дошло, – презрительно бросает он и сгребает в ладонь таблетки. Схватив одной рукой мой подбородок и оттянув нижнюю челюсть, он заталкивает мне их в рот и приказывает глотать.
Подняв голову, чтобы встретиться с ним взглядом, я с силой выплевываю ему в лицо таблетки и швыряю стакан через всю комнату так, что он разбивается о стену. Джулиан отирает лицо. В глазах его бешенство, на шее бьется вздувшаяся жила.
– Ах ты сука, – говорит он, хватая меня за волосы и стаскивая со стула.
Я пытаюсь вырваться, но он держит слишком крепко и тащит меня по полу. Кожа головы горит от боли. Мне удается зацепиться за ножку кровати, и Джулиан наконец отпускает меня. Он с омерзением смотрит, как я пытаюсь соскрести себя с пола.
– Ты.
Он толкает меня рукой в грудь.
– Я давно должен был избавиться от тебя. Ты была жалкой заменой Кассандре.
Он толкает меня еще и еще, пока я не оказываюсь прижата к стене.
– Ты никогда не заслуживала ее имени. Она была для меня всем. И она дала мне Валентину. Ты и в подметки не годишься Кассандре, Эмилия.
Я нахмуриваюсь.
– Да, Эмилия. Твое настоящее имя. Люди с простреленными лицами из твоих снов? Это твоя семья, Эмилия. Твоя ненормальная семейка, и все они теперь мертвы, – со злорадством выплевывает эти слова Джулиан.
Я цепенею от потрясения. Шарю в памяти, но воспоминания не приходят.
– Что значит она дала тебе Валентину? Валентина моя дочь! А Соня, как же она?
Он смеется:
– Не было никакой Сони. А ты не мать Валентине.
– Не может быть. Я знаю, она мой ребенок – я люблю ее!
Прежде чем я успеваю отшатнуться, Джулиан бьет кулаком в стену, в двух сантиметрах от моей головы.
– Я помогал тебе забыть, но разве ты ценила мою помощь? Нет. Ты сбежала от меня. И от Валентины. Вот как ты отплатила мне за все, что я для тебя сделал. Неблагодарная сволочь.
У него взгляд безумца. Если я хоть как-то не утихомирю его, он попытается меня убить.
– Прости, Джулиан, – говорю я, опуская голову. – Ты прав. Я не должна была убегать. Не знаю, почему я это сделала.
Я поднимаю на него глаза:
– Джулиан, я была так рада, когда ты нашел меня и привез домой. Помнишь, как мы были счастливы, когда танцевали в тот вечер на годовщину свадьбы?
На секунду он как будто смущается, и я торопливо продолжаю:
– Ты надел мне кольцо на палец, а потом, когда мы вернулись домой, я прошла в нашу комнату, и мы любили друг друга.
Меня чуть не передернуло при воспоминании о его прикосновениях, но я сдерживаюсь.
Джулиан смеется и делает еще шаг, теперь его лицо в сантиметре от моего.
– Прекрасно, Эмилия. Вижу, годы лечения кое-чему тебя научили. Но лучше бы тебе знать, что не стоит анализировать действия психоаналитика.
Он поднимает руку к моему подбородку и сжимает его:
– Смирись, Эмилия. Для тебя самой лучшее – умереть. Твой мозг разрушен психотравмами, лекарствами и гипнозом.
Опять смеется, с отвращением кривя губы:
– Но ты была отличным испытуемым, процесс получился крайне познавательным.
Его руки смыкаются у меня на горле.
– Джулиан, пожалуйста, отпусти, – умоляю я, но он сдавливает мне шею.
Тогда я со всей силы бью его коленом в пах.
Он вскрикивает и складывается пополам от боли. Я бегу к двери, но не успеваю открыть: он хватает меня за край ночной рубашки и разворачивает лицом к себе. Он скалится, как буйнопомешанный, по подбородку текут струйки слюны. Я колочу его кулаками в грудь, а когда он хватает мои запястья, начинаю брыкаться, но он слишком силен. Я задыхаюсь. Следующее, что я вижу, – летящий мне в лицо гигантский кулак. Удар такой мощный, что я падаю на пол, по пути ударившись головой об ночной столик. Каждый сантиметр моего тела пульсирует от боли, и я уже теряю надежду. Кое-как сажусь.
Джулиан встает прямо надо мной, расставив ноги:
– Я хотел сделать как легче, но тебе надо потруднее, да? И с ней было то же самое.
Внезапно я вспоминаю о ноже, который спрятала в тумбочке. Я должна отвлечь Джулиана.
– Я приму таблетки. Дай их мне.
Он прищуривает глаза:
– Слишком поздно, Эмилия. Второго шанса не будет.
Он берет меня за руку и рывком подымает на ноги. За это время я успеваю дотянуться до ручки ящика, выдвинуть его и схватить нож. И прежде чем Джулиан соображает, что происходит, я втыкаю нож ему в бедро. Он отпускает меня, падает и катается по полу, крича и изрыгая проклятия. Кругом кровь, море крови, кажется, меня сейчас стошнит. Заставив себя отвернуться, бегу к двери, вон из спальни, к лестнице. Оглядываюсь – Джулиан подтягивается вперед на одних руках, оставляя за собой кровавый след. Его лицо искажено яростью, губы двигаются – он кричит, но сердце так бухает у меня в груди, что я не слышу слов. Скачу через ступеньки, уже внизу спотыкаюсь и хватаюсь за перила. Оглянувшись, вижу, что Джулиан на лестничной площадке, одной рукой держится за бедро, другой – за стойку перил. Задыхаясь и всхлипывая, мчусь на кухню, хватаю радиотелефон, набираю 911, влетаю в ванную и запираю за собой дверь. Остается только ждать.
62. Блайт
В конце улицы показались мигающие огни, и у Блайт учащенно забилось сердце. Когда они подъехали к воротам, она разглядела две полицейские машины и скорую, припаркованные перед домом.
– Что здесь, черт подери, происходит? – говорит Эд, выруливая вбок от подъездной дорожки в форме дуги.
– Я убью его, если он что-то с ней сделал! – и Гэбриел резко толкнул дверцу, не успел кроссовер Эда затормозить.
– Гэбриел, подожди! – Блайт выпрыгнула из машины вслед за ним, Эд и Джиджи не отставали.
Они догнали Гэбриела, когда его остановил офицер полиции:
– Извините, сэр, я не могу вас пропустить. Это место преступления. Без допуска нельзя.
Фельдшер захлопнул двери скорой, и машина двинулась к выезду.
– Пожалуйста, граждане, назад, дайте проехать служебному транспорту, – сказал офицер.
Все четверо остались стоять в зловещей тишине: Гэбриел ходил взад-вперед, опустив голову; Джиджи со слезами на глазах прижалась к широкой груди мужа; Блайт изо всех сил старалась подавить растущий страх.
Внезапно тишину прорезал телефонный звонок, заставив их вздрогнуть. Эд вынул из кармана мобильник и приложил к уху:
– Да?
Пауза.
– Я как раз у нее перед домом.
Кивок.
– Со мной еще несколько ее друзей.
Еще несколько секунд, потом он кого-то поблагодарил и попрощался.
– Что там? – спросила Джиджи.
– С Эдди все в порядке. Она в доме, – ответил Эд, и Блайт увидела, что он с трудом сдерживает слезы.
– Слава тебе господи, – выдохнула она, вдруг поняв, что все это время стояла не дыша.
– У нее берут показания, – сказал Эд. – Ее спросили, не хочет ли она кому-нибудь позвонить, и она сказала, что у нее есть знакомые только в Филадельфии, дала мой номер и имя…
– Почему она не дала им мой номер? – перебил его Гэбриел. – Она должна была дать мой номер. У нее неприятности?
Блайт взяла Гэбриела за руку:
– Гэбриел, не мешай. Дай Эду закончить.
Гэбриел нахмурился, но замолчал.
– Ее не арестовали, – продолжал Эд. – Просто хотят задать несколько вопросов. Ей сказали, что мы здесь, и она спросила, не могу ли я поехать в участок вместе с ней.
Эд положил руку на плечо Гэбриелу:
– Так что мы последуем за ними и там разберемся, хорошо?
Гэбриел кивнул, и в этот момент из дома вышла Эддисон с опущенной головой и села в полицейскую машину. Когда они проехали мимо, Эд тронулся следом.
– Я с самого начала знал, что Джулиан Хантер – лживый ублюдок, но никто меня не слушал, – сказал Гэбриел.
Он неподвижно смотрел в окно, сжав на коленях кулаки.
Ответить на это было нечего, и оставшуюся часть пути они проделали в молчании. Около участка они вышли из машины, как раз когда Эддисон вводили внутрь.
– Эдди! – прокричал Гэбриел.
Она обернулась, услышав свое имя, но, казалось, не разглядела их в темноте, а потом скрылась из виду.
В участке Эду разрешили присутствовать при даче показаний, остальные сели ждать в приемной. Блайт была поражена тем, какое это беспросветно тоскливое место: пол выложен черной и зеленой плиткой, к стенам крепятся шеренги сидений, покрашенных в какой-то сивый цвет. Все холодно и безлико – очевидно, с умыслом, подумала Блайт.
Через сорок пять минут показались Эд и Эддисон. Гэбриел вскочил с места и ринулся к ней:
– Как ты? Что он с тобой сделал?
Он попытался взять ее за руки, но она съежилась и отшатнулась, крепко прижимая руки к телу.
– Давайте-ка присядем, и я введу вас в курс дела, – предложил Эд, помогая изможденной Эддисон сесть.
Он поведал им всю историю – все, что рассказала при нем Эддисон офицеру: как Джулиан обманул ее и заставил поверить, что она – другой человек, как он искал ее все два года, чтобы увезти обратно, убить и сохранить свою тайну.
– Он больше не причинит тебе зла, – сказал Гэбриел. – Поехали со мной в Филадельфию, Эдди. Тебя здесь больше ничто не держит.
Эддисон твердо покачала головой:
– Здесь моя дочь.
– Но она не твоя родная дочь, Эдди, – мягко возразил Гэбриел. – У нас будут свои дети. Твои собственные.
Эддисон втянула носом воздух:
– Я люблю ее, и я нужна ей. Она осталась одна, совсем как я. Прости, Гэбриел, но тебе придется уехать домой без меня.
Гэбриел встал перед ней на колени:
– Но Эдди, я люблю тебя. Я хочу, чтобы ты была со мной.
Она выставила руки ладонями вперед:
– Нет, Гэбриел. Ты хороший человек. Ты найдешь женщину, которая будет любить тебя так, как ты того заслуживаешь.
Она прикрыла глаза и потерла лоб, как будто от боли:
– Все очень сложно. Мне так трудно и долго придется возвращаться к себе самой. Я не могу просить тебя ждать.
– Ты и не просишь. Я сам этого хочу.
Когда она открыла глаза, в них читалась решимость.
– Это несправедливо по отношению к тебе. Уезжай в Филадельфию и забудь обо мне. Я ничего не дала тебе, кроме боли.
– Ты дала мне радость, Эдди. Так много радости. Сейчас я уеду, но когда ты будешь готова, я вернусь.
Гэбриел легко коснулся ее руки и поцеловал в щеку, потом поднялся и направился к выходу.
Блайт почувствовала огромное облегчение. Она сделала все, чтобы узнать правду об Эддисон. Она боролась за нее, но теперь, как никогда, была уверена, что этот брак получился бы трудным и несчастливым. Она встала и повернулась к Эду:
– Я понимаю, вы и Джиджи хотите остаться. Мы с Гэбриелом возьмем такси в аэропорт и улетим домой.
– Мне не составит труда отвезти вас в аэропорт, Блайт, – сказал Эд.
Она замахала рукой:
– Нет-нет. Вам еще нужно найти гостиницу и устроиться. Эддисон будет рада, что вы здесь.
Она посмотрела на Эддисон:
– До свидания, Эддисон. И удачи.
Эддисон встала и обняла ее:
– Спасибо, Блайт. Вы всегда были ко мне добры и великодушны. Я никогда этого не забуду. Вы показали мне, какой должна быть мать – любящей и готовой защитить своих детей, но также способной дать им свободу и поддержать их мечты. Надеюсь, у меня получится стать такой же для Валентины.
Блайт смотрела на молодую женщину, стоявшую перед ней, и жалела, что все обернулось вот так. Но она была рада, что правда наконец стала известна. Она взяла Гэбриела под руку, и они вместе вышли на улицу. Им всем пора было начинать жить заново.
63. Эмилия
– Пора, Эмилия. Думаю, вы готовы, – говорит доктор Анита Перлсон, к которой я хожу уже полгода, и смотрит на меня ободряюще.
– Я… Я не уверена. Я как будто стою на краю обрыва, и если сделаю шаг вперед, то упаду. И так и буду падать.
Ее лицо смягчается, в глазах понимание.
– Обещаю, этот шаг только поможет вам встать на твердую почву. Чем больше вы вспомните, тем меньше будете бояться.
Я закрываю глаза. Доктор Перлсон переносит меня в тот день, чуть больше двух лет назад, и мы начинаем.
Я вспоминаю, как одна вышла из «Аквариума». Я собиралась удивить Джулиана – вернуться домой раньше времени и без Валентины, которую оставила на ночь с подружкой. Представляю все очень живо: тихие пустые комнаты, дверь в подвал открыта настежь, что необычно. Я спустилась по лестнице в винный погреб и увидела еще одну открытую дверь – в маленькую комнату, о существовании которой не знала. Там спиной ко мне сидел Джулиан, он смотрел в стену напротив и тихо говорил. Он не услышал меня, но я стояла позади и слышала все, каждое пронзавшее меня слово:
«Кассандра, любимая, я скучаю по тебе каждый день, каждую минуту. Я никогда не полюблю ее так, как люблю тебя. Но она хорошо обращается с Валентиной, старается как может. Ты навсегда останешься моей истинной любовью, но я нужен ей. Думаю, она была послана мне, чтобы заполнить ту огромную пустоту, которую оставил в моей жизни твой уход. У нее тоже психотравма, как у тебя, только виной тому ее собственный отец. Ах, Кассандра, мы по-прежнему были бы вместе, если бы только ты не вмешивалась в то, во что не должна была. В эту самую минуту мы сидели бы рядом, пили вино, слушали музыку, разговаривали, флиртовали, смеялись. Но ты не оставила мне выбора».
Я не могла оторвать глаз от огромного свадебного портрета – Джулиан и какая-то женщина. Что это значит? Кто она и почему он называет ее Кассандрой? А потом я услышала, как он клянется, что никогда не желал ей вреда, что произошел несчастный случай. Он умолял простить его и за то, что вынужденно похоронил ее на заднем дворе. Я стояла как вкопанная, пытаясь подавить все сильнее рвущийся из меня крик. А Джулиан все говорил и говорил, как будто женщина с фотографии могла ему ответить. Потом вздрогнул и резко повернулся ко мне, сверкая глазами, и я поняла, что все-таки закричала. Я рыдала, причитала, меня всю трясло, но когда он начал приближаться ко мне, я попятилась и голову пронзила одна мысль: «Беги, спасайся!»
Я повернулась к дверям и почувствовала, как он едва не схватил меня за руку. Что-то во мне говорило: «Не смотри назад, не останавливайся! Беги!» Взбежав по лестнице, я с силой захлопнула дверь и услышала, как он выругался, налетев на нее. Я без оглядки пробежала через дом, казалось, мои ноги налились свинцом, я уже сомневалась, что добегу до выхода. Наконец мои пальцы схватили ручку двери. Я распахнула ее и слетела по каменным ступеням на подъездную дорожку.
– Стой! – кричал Джулиан. – Ты не поняла!
Услышав его голос, я потеряла равновесие, ободрала руки о гравий, но выпрямилась и снова рванула по дорожке. Мне оставалось только перебежать через улицу и нырнуть в густой лес по другую сторону, там я была бы в безопасности. Джулиан ни за что не нашел бы меня в лесу. У меня кололо в боку, воздух обжигал легкие. Я не знала, сколько еще смогу так бежать.
А потом я услышала гудок, визг тормозов и глухой звук удара. Я посмотрела назад: посреди дороги остановилась машина, водитель выскочил и подбежал к телу, лежавшему на дороге. Джулиан. Долю секунды я колебалась, не вернуться ли посмотреть, в каком он состоянии, но я знала, что должна добраться до полиции и рассказать, что он сделал.
Я перешла на шаг, и наполнявший все мое тело адреналин стал убывать. Ладони саднили после падения на гравий, лицо заскорузло от слез и грязи. Не знаю, как долго я шла через лес, но в конце концов вышла на холм, который спускался к темной пустынной улице. Медленно, осторожно, двигаясь боком, я спустилась по крутому склону на обочину однополосной дороги. Прошла целая вечность, а машин все не было. Увидев наконец приближающийся свет фар, я сделала шаг вперед и вытянула руку. К моему облегчению, красный грузовик затормозил. Водитель перегнулся через пассажирское сиденье и опустил стекло:
– Подбросить?
– Да, пожалуйста.
Он открыл дверцу, я ступила на подножку и забралась на сиденье.
– Куда едете? – спросил он, мельком глядя на меня и переключая передачи.
Ему было, наверное, около тридцати. Коренастый, с намечающимся пивным животом, волосы зачесаны в конский хвостик. Он запустил руку в жестянку на передней панели, вытащил клочок какой-то коричневой массы и сунул в рот. Я с отвращением поняла, что это жевательный табак, но жаловаться не стала – все-таки он предложил помощь.
– Вы не могли бы довезти меня до ближайшего полицейского участка? Я должна заявить об убийстве.
Он резко повернул голову и уставился на меня:
– Чего? Ты что, из дурдома сбежала?
– Пожалуйста, – взмолилась я. – Я не сумасшедшая. Мой муж убил свою первую жену. Мне нужно в полицию.
Его челюсть медленно двигалась, перекатывая жвачку. Он сплюнул коричневую жидкость в пустую бутылку из-под воды.
– В полицию я тебя не повезу. Без вариантов.
Он производил впечатление человека, который уже имел достаточно проблем с законом, и я решила пойти другим путем.
– Просто высадите меня через пару кварталов. Или вообще у любого торгового центра.
– Нет уж. У меня есть идея получше.
У меня по спине пробежал холодок.
– Пожалуйста. Остановите машину. Я выйду здесь, – сказала я, слыша, как у меня дрожит голос, и нажала на ручку, но дверца не поддалась. Я нажала еще раз, но безрезультатно.
Он только рассмеялся.
– Хватит. Дайте мне выйти. Пожалуйста.
Он смотрел прямо перед собой, не обращая внимания на мои слова.
Я поняла, что попала в беду. Надо выбираться.
– Послушайте, – начала я, стараясь говорить ровным голосом, – я очень благодарна вам, что подбросили. С вашей стороны было очень любезно остановиться и подобрать меня. Я совершенно не хочу, чтобы у вас были неприятности, поэтому давайте я просто выйду здесь, и считайте, что никогда меня не видели. Хорошо?
– Заткнись! – и он, размахнувшись, влепил мне затрещину такой силы, что я ударилась о дверцу, а в голове вспыхнула адская боль.
Должно быть, я потеряла сознание, потому что когда я снова взглянула на приборную панель, на часах было два ночи. Мы ехали уже четыре часа. Внезапно грузовик резко затормозил, я дернулась вперед. Водитель заглушил мотор и опять сплюнул в бутылку. Вокруг были одни деревья: ни фонарей, ни домов, ни магазинов. Полное безлюдье. Помощи ждать неоткуда.
– Выходи, – резко бросил он.
Послышался щелчок, и двери открылись. Я замотала головой и вдавила себя в спинку сиденья.
– Я сказал, выходи! – рявкнул он. Схватил меня за руку, выволок через водительское место и стащил на землю.
– Поднимайся, сучка. Сейчас поиграем.
Хохотнув, он крепко взял меня за руки, рывком поднял и потянул за собой в лес.
Я услышала поскуливание какого-то животного, и только когда он хлестнул меня по лицу, поняла, что скулила я сама.
– Заткнись, – зашипел он, почти вплотную приблизив ко мне лицо. Меня затошнило от его зловонного дыхания. Тут его рот прижался к моему, язык начал раздвигать мне губы. Невыносимый гнилой вкус табака. Я уперлась руками ему в грудь, тщетно пытаясь отпихнуть его. Он отступил назад и толкнул меня на землю.
– Нет! – закричала я, срываясь на истерический визг. – Пожалуйста, отпустите меня.
В отчаянии ощупывая землю свободной рукой, я наткнулась на камень. Собрав все оставшиеся силы, я выбросила руку вперед и заехала ему камнем в лицо. Он взвыл от боли и скатился с меня, держась за щеку. Я вскочила и помчалась, не разбирая дороги и не решаясь оглянуться, слыша топот шагов позади, а колючки и ветки рвали на мне одежду и кожу. Наконец я услышала, как он заорал:
– Да пошла ты, сука! – и топот стих.
Я поняла, что он отстал, но не могла остановиться. Последнее, что помню, – как влетаю лбом в длинную поперечную ветку. Не знаю, сколько времени я бежала, но когда очнулась, рядом никого не было. Теперь я понимаю, как так получилось, что я брела по шоссе, в грязной и рваной одежде, без документов. Врачи сказали, что шок вызвал у меня реакцию бегства. В сочетании с лекарствами, гипнозом и психологическим насилием со стороны Джулиана Хантера это не давало мне заглянуть в свое прошлое. Теперь, благодаря детективу, нанятому Блайт, я знаю свое имя, но не в состоянии связать Эмилию Фостер, женщину из газеты, с собой.
Я каждый день благодарю судьбу за то, что наконец лечусь у врача, которому могу доверять. Доктор Перлсон помогает мне сложить головоломку моего прошлого. Она надеется, что со временем я вспомню почти все, если не все. Знание, что где-то в глубине моего мозга таится страшное воспоминание о том, как я нашла убитых родных, наполняет меня ужасом. Но я не остановлюсь. Я должна восстановить связь со своим прошлым, каким бы оно ни было, чтобы создать новое будущее.
64. Эмилия
– Вы готовы? – спрашивает доктор Перлсон.
– Да, – говорю я, уверенно кивая.
Я давно не чувствовала себя такой сильной. Наконец я знаю, кто я. Меня зовут Эмилия Фостер, я выросла во Флориде, в городе Орландо. У меня была сестра-близнец Шэннон, мама, которую я любила, и отец, которого боялась. Окончив школу, я поступила в колледж и уехала в Бостон, получила степень бакалавра искусств по специальности «Фотография» в Массачусетском колледже искусств и дизайна.
Мой мир рухнул в один рождественский день, когда мне было двадцать три. Сегодня я попробую воскресить тот день в памяти, и я делаю глубокий вдох, так как мне предстоит сеанс гипноза.
– Хорошо, Эмилия, закрой глаза и расслабься. Медленно и глубоко вдохни. А теперь выдохни. Я начну считать с десяти до нуля. С каждым шагом ты будешь погружаться глубже и глубже.
Слушая ее голос, я чувствую, как расслабляются мои мышцы, и начинаю входить в гипнотическое состояние.
– Сегодня двадцать третье декабря. Вы у себя в квартире, одна. Что вы делаете?
– Только что закончила говорить с мамой. Сказала, что раньше утра двадцать пятого приехать домой не смогу. Не хочу проводить там больше времени, чем необходимо. Я соврала ей, что мне дали задание на работе.
– Оглядите квартиру. Что вы видите?
– Подарки, еще не завернутые. Пара джинсов «Лаки Бренд», эска, это для моей близняшки Шэннон. Жемчужные сережки для мамы, шарф для бабушки, солнечные очки «Рэй-Бэн» для отца – я копила на них полгода. Он их не заслуживает, но, может быть, станет добрее к окружающим, если получит лучший подарок.
– Что вы делаете потом?
– Звоню Шэннон. Она недовольна, что я не приеду пораньше, но понимает меня. Вообще-то я за нее беспокоюсь. Она поступила в колледж, но связалась с какими-то тусовщиками и вылетела после первого же семестра. Теперь она живет в Форт-Лодердейле и говорит нам, что работает официанткой, но от друзей я слышала, что на самом деле она танцует стриптиз в каком-то баре. Я говорю ей, что после праздника хочу увезти ее с собой в Бостон, и она отвечает, что подумает.
– Утром Рождества вы летите во Флориду. Что происходит, когда вы прилетаете?
– Беру в аэропорту такси до дома. Выхожу, собираюсь с духом и звоню в дверь. Отец говорит, что раз мы с сестрой больше не живем дома, то лишены привилегии входить без стука. Никто не отвечает, звоню снова. Мне становится жарко, я снимаю тяжелое пальто, которое надела в самолет. Ответа по-прежнему нет. Я громко стучу в дверь и наконец набираю код замка в надежде, что отец не поменял его с тех пор, как я приезжала в последний раз. Слышу знакомый звук вращения, и загорается голубой сигнал – открыто. Поворачиваю ручку и медленно открываю дверь. Что-то не так. Кошмарный запах, смесь испражнений и гнилого мяса. Хватаюсь за живот, подавляя тошноту, и зажимаю нос. Переступаю порог и вхожу в дом.
– Остановитесь на минуту, Эмилия. Сделайте еще один глубокий вдох. Сейчас будет тяжело. Вы готовы продолжать?
– Да.
– Что вы видите теперь?
– Так тихо. Захожу в гостиную. Елка на своем обычном месте напротив окна, на ней мерцают огоньки, внизу груда подарков. На диване кто-то сидит. Нет! Нет! Мама! Шэннон! Они не шевелятся.
Я крепко зажмуриваюсь и закрываю лицо руками. Не могу дышать, сердце несется вскачь, я не понимаю, что передо мной.
– Сделай глубокий вдох, Эмилия, и задержи дыхание. Это воспоминание, все уже в прошлом. Ты в безопасности. Ты у меня в кабинете.
Ее голос приводит меня в чувство, и я возвращаюсь в тот день.
– Нет! Господи, нет! Мама сидит на диване, ее глаза широко открыты, как будто она удивлена. У нее во лбу круглая дыра, на лице запеклась кровь. Она стекла по ее носу и щекам и пропитала белую блузку. Сестра уткнулась лицом в мамино плечо. У нее в голове сбоку огромная дыра, оттуда высовываются осколки черепа, разорванные хрящи и жилы. Меня рвет на ковер, я пячусь назад, смотрю под ноги и вижу бабушку, распростертую на полу. У нее нет половины лица, но один уцелевший глаз открыт. Она еще сжимает в руке лампу. Вокруг кровь. Я чувствую этот запах, он как мокрое железо и мерзостно сладковатый. Кровь повсюду: на паркете, размазана по мебели и стенам, кровавый отпечаток на камине.
– Эмилия, я хочу, чтобы вы медленно вернулись назад. Считайте до десяти, возвращайтесь ко мне, в эту комнату.
Я начинаю считать, слушая ее голос.
– Откройте глаза.
Доктор Перлсон печально смотрит на меня:
– Все в порядке. Знаю, это было крайне тяжело.
Утираю слезы тыльной стороной руки. Меня трясет. На спинке дивана висит одеяло, я беру его и натягиваю до самого подбородка.
– Я все помню. Как это страшно. Как страшно.
– Вы помните, что сделали потом?
– Вызвала 911, – теперь я вспоминаю быстро. – Как только они приехали, я выбежала из дома. В спальне они нашли тело отца. Он убил их всех, а потом застрелился сам.
Я сжимаю кулаки, как будто хочу нанести удар.
– Очевидно, бабушка пыталась остановить его, замахнулась лампой, но он выстрелил в нее.
К этому моменту я уже плачу навзрыд.
– Отпустите это, Эмилия. Дайте этому выход. Я посижу с вами столько, сколько потребуется.
Картины трагедии сыплются на меня одна за другой, я рыдаю, а доктор Перлсон сидит напротив, и ее молчаливое, сочувственное присутствие умиротворяет. Я думаю, сколько лет в семье молчали о жестокости отца. Все держали в секрете. Уважаемый и образованный человек, пилот самолета, с безупречной репутацией и целым арсеналом оружия. Никто не знал, что за дверьми его дома – царство страха. У него было столько оружия, что он так и не заметил пропажу одного – того, которое взяла я и все эти годы держала под подушкой. Сколько раз он целился матери в голову у нас на глазах, угрожая убить ее? А побои – всегда в таких местах, чтобы никто не видел синяки? Зато потом он присылал матери цветы. Розы. Дюжины роз, отравлявших дом своим тошнотворным запахом.
Я избежала кровавой рождественской бойни, физически я уцелела. Но в тот день он отнял у меня все: горячо любимых маму, сестру, бабушку. Я никогда не узнаю, что заставило его нажать на курок, знаю только, что должна была там быть. Ведь если бы я приехала домой раньше, может, я могла бы их спасти? У меня в ушах до сих пор звучат слова сестры, ее реакция на мое известие, что я остаюсь в Бостоне после колледжа и нашла работу в музее: «Пожалуйста, не бросай меня. Я тут без тебя умру», – прорыдала она. Увы, ее слова оказались пророческими.
Проходит много времени, прежде чем ко мне возвращается дар речи.
– Я не прощу себе, что меня там не было.
Глаза доктора ласково смотрят на меня.
– Вам не за что себя прощать. Думаю, в глубине души вы понимаете, что ничего не смогли бы сделать. Вы выжили, Эмилия. Вы выздоравливаете и строите свою жизнь. Возьмите эту жизнь и проживите ее за себя, и за маму, и за бабушку, и за сестру. Так вы почтите их память, и они будут вечно жить в вашем сердце.
Я отвожу глаза, пытаюсь сморгнуть слезы:
– Кажется, до выздоровления еще далеко.
– Вы сильная, Эмилия. Будет нелегко, но вы найдете свой путь. А я буду помогать вам с каждым шагом.
– Я знаю, – решительно говорю я. – Я должна. Не только для себя, но и для той девочки, которая все еще верит, что я ее мать.
65. Эмилия
Доктор Перлсон обожает всепрощение. Сначала я подумала, что она ненормальная. У меня не было желания прощать зверства отца или Джулиана. Но я начинаю понимать ее правоту: если подпитывать ярость и гнев, они будут только причинять боль и сковывать меня. Не хочу врать, что готова, но работаю над собой и жду, что в один прекрасный день примирюсь с тем, сколько они оба у меня отняли.
Джулиан платит за все, что совершил. На заднем дворе нашли тело Кассандры, и он признался, что убил ее, хотя и заявил, что это был несчастный случай. Его обвинили в убийстве и незаконном захоронении тела. Он ждет суда и уже лишен лицензии врача.
Я согласилась навестить его в тюрьме только ради Валентины. В унылой комнате для посещений, сидя рядом с Эдом, который настойчиво вызвался сопровождать меня, я нервничала так, что внутри все скрутилось в узел. Когда вошел Джулиан, его вид потряс меня: бледное и серое лицо, потухший взгляд, сгорбленная спина. И все же через меня будто прошел ток, как только я вспомнила его попытку убить меня. Похоже, Эд почувствовал, что мне неуютно, и сжал под столом мою руку.
– Спасибо, что пришла, Эмилия, – сказал Джулиан.
– Говорите, зачем позвали, – отрезал Эд. – Мы не хотим сидеть здесь дольше, чем нужно.
Не глядя на него, Джулиан сел напротив меня, опустив глаза:
– Знаю, ты меня ненавидишь, и не виню тебя. Я никогда не хотел тебе зла. Я думал, мы можем быть счастливы. Мне казалось, я делаю как лучше.
Я подняла руку. Даже сейчас он оправдывает себя.
– Не собираюсь это обсуждать. Я пришла говорить о Валентине.
– Я готов передать тебе родительские права, – сказал он, и мое сердце радостно затрепетало. – Но я должен знать, что ты любишь Валентину как собственную дочь.
Я не колебалась ни секунды:
– Конечно, я люблю ее. Не сомневайся. Я ее мать.
Правда в том, что хотя терапия и помогла мне восстановить мое истинное прошлое, я не забыла о том, как была Валентине матерью два года до своего побега и несколько месяцев после возвращения. И не только – Джулиан запрограммировал меня на еще более ранние ложные воспоминания. Я уже не могу отличить ложные от настоящих, но я все равно люблю Валентину и знаю, что всегда буду любить. Она моя девочка, даже если родилась не у меня. Мы вместе залечим раны и станем сильными, вопреки всем несчастьям, выпавшим на нашу долю.
– Она любит тебя, ты нужна ей, – сказал Джулиан. – И я не хочу, чтобы она попала в приемную семью. Возможно, суд не сразу позволит тебе удочерить ее, особенно учитывая твою попытку самоубийства после гибели родных.
– Не говоря о том, как меня сводил с ума ты, – не удержалась я.
– Да, – он посмотрел на стол, на свои руки, потом снова на меня, серьезно. – Адвокат посоветовал мне сослаться на невменяемость, но я отказался. Видишь ли, меня должны считать дееспособным, чтобы я мог ходатайствовать перед судьями об оформлении на тебя опеки.
Он нахмурился:
– И потом, я не сумасшедший. Я просто делал все, что нужно для защиты дочери.
Конечно, он именно что сумасшедший, но в нем есть одно непорочное чувство – любовь к дочери.
Я набрала в грудь воздух:
– Мой врач засвидетельствует, что я стабильна. Буду ходить в суд столько, сколько нужно, пока мне не отдадут Валентину.
– Я поручил адвокату перевести на твое имя большую часть моего имущества.
– Нет… – начала я, не желая брать отступные, которые все равно не смягчили бы его вину в содеянном.
– Возьми их для Валентины – обучение, лечение и все прочее. Мне отсюда никогда не выйти – на что они мне?
После этого я ушла, крепко прижавшись к Эду, и этот благородный человек обнимал меня всю дорогу, пока я рыдала. Впервые в жизни я испытала такое чувство, будто кто-то за мной присматривает, будто Вселенная хотя бы в малой степени возмещает мне отсутствие настоящего отца, а Эду – утрату дочери.
Эпилог. Год спустя
Джулиана признали виновным в убийстве при смягчающих вину обстоятельствах, и сейчас он отбывает двадцатипятилетний срок. Все его деньги у меня в доверительном управлении и используются только для нужд Валентины. Я продала его дом и сняла маленький кейп-код в пригороде Лексингтона, там полно детей, и ей есть с кем играть. Формально я ее приемная мать; я еще не окончательно доказала суду по семейным делам, что я – полноценная мать. Моя любовь к Валентине только растет, и я жду не дождусь, когда официально смогу назвать ее своей дочерью.
Я еще не рассказала ей правду об отце и о биологической матери. Ее врач тоже считает, что лучше подождать. Она думает, что папа уехал работать в другую страну, и мы все время обсуждаем, когда и как сказать ей, что он не вернется. Когда она подрастет и узнает некоторые факты, возможно, она захочет навестить его, но пусть решает сама. А пока что Джиджи и Эд стали ей бабушкой и дедушкой, и их участие в ее жизни частично смягчило утрату семьи. Я бы с удовольствием переехала вместе с ней в Филадельфию, к ним поближе, но не могу переселиться в другой штат, пока не удочерю ее. Надеюсь, этот день не слишком далек.
Это не единственная причина вернуться в Филадельфию. Я снова сблизилась с Хейли, мы разговариваем по несколько раз в неделю. Гэбриел взял в галерее отпуск, чтобы «вправить себе мозги», как она выразилась, и некоторое время работает в Индии, в организации, помогающей бездомным детям. С той ужасной ночи в полиции, когда мы распрощались, я не видела и не слышала его, но Хейли сказала, что через месяц он возвращается домой, и пригласила меня в гости отметить его приезд.
Я ответила, что подумаю. И думала, честно говоря, довольно долго. Представила, каково это в реальности: увидеть его после долгой разлуки, обнять, может быть, даже начать все сначала. Но за год многое может измениться, и реальность так долго ускользала от меня, что я не собираюсь позволять себе фантазии. Пока мне достаточно знать, что во мне не осталось пробелов, я знаю себя и избавилась от сомнений, портивших мне жизнь. Чем бы ни закончилась история с Гэбриелом, я буду двигаться вперед: у меня есть цель и надежда.
Я стараюсь примириться с утратами и учусь быть благодарной за то, что имею. Теперь, глядя в зеркало, я узнаю свое отражение. И оно мне нравится. Очень нравится. Я даже начинаю ценить все, что пережила: и плохое, и хорошее. Ведь именно испытания сделали ту женщину, которая смотрит на меня из зеркала сегодня. Эта женщина учится чувствовать себя свободно не только за камерой, но и перед ней. Эта женщина больше не незнакомка.
Слова благодарности
Мы безмерно благодарны нашим читателям и надеемся и дальше развлекать и удивлять вас. Выражаем признательность прекрасным продавцам книг и библиотекарям: ваша поддержка для нас чрезвычайно важна.
Редкая удача – любить свою работу и любить тех, с кем работаешь. Сердечная благодарность замечательной команде издательства «Харпер Коллинз». Джонатан Бернем и Даг Джонс – спасибо вам за постоянную поддержку. Огромное спасибо Эмили Гриффин, нашему талантливому и мудрому редактору, она из тех, кто доводит работу до совершенства и помогает авторам раскрыть их лучшие качества. Благодарим Хезер Дракер, нашего блестящего, неутомимого рекламного агента, – нам повезло попасть в такие надежные руки. Глубокая признательность Кэти О’Каллахан, несравненному гуру маркетинга, и чудесным отделам продаж, маркетинга и производства. Мы также благодарны Вирджинии Стэнли и фантастическому отделу взаимодействия с библиотеками за энтузиазм и неизменную поддержку. Выражаем искреннюю признательность Миранде Оттивелл за то, что своим орлиным взглядом замечала погрешности в контексте или хронологии и помогала быть точными в мельчайших подробностях. Горячо благодарим Джулию Виздом, Кэтрин Чешир, Флисс Денэм и всю команду британского подразделения «Харпер Коллинз» за креативность и все, что вы делаете для нас из-за океана.
Бернадетт Бейкер-Бомэн, наш выдающийся литературный агент, все началось с тебя. Мы в неоплатном долгу перед тобой за веру в нас и за то, как разумно и твердо ты направляешь наш творческий корабль. Ты идеальный партнер. Виктория Сандерс и сотрудники ее агентства – спасибо за все, что вы для нас делаете. Мы счастливы с вами работать.
Дана Спектор, непревзойденный агент по правам на экранизацию, от всего сердца благодарим за решительные старания воплотить наших персонажей в кино, за то, что ведешь нас и веришь в наши истории.
Трэвис Сил, громадное спасибо за то, что поделился своими обширными знаниями о Филадельфии и любовью к этому городу – они бесценны. Шэрон Сил, спасибо за то, что познакомила нас.
Стивен Б. Тэйблинг III, отставной лейтенант департамента полиции Балтимора, – благодарим за то, что всегда были на связи, когда требовалась консультация по очередному вопросу о полицейском делопроизводстве. Ваша готовность помочь не знает границ.
Спасибо специальному агенту Крису Мангеру за помощь в вопросах о деятельности правоохранительных органов; вы щедро делились с нами своим временем, знаниями и дружбой.
Тысяча благодарностей нашим первым читателям: Ди Кэмбелл, Хани Константин, Линн Константин и Синди Грэм – за внимание и драгоценные отзывы.
И наконец, спасибо нашим семьям. Все это возможно только благодаря вашей любви и моральной поддержке. Рику и Колину: вы наша каменная стена и наша опора – и самое блестящее достижение этих сестер.
Об авторе
Лив Константин – псевдоним сестер Линн Константин и Валери Константин, авторов международных бестселлеров из подборки Книжного клуба Риз Уизерспун: «Последняя миссис Пэрриш», «Когда мы виделись в последний раз», «Жена-охотница». Их произведения признаны критикой и удостоились похвал газет и журналов: «Ю-Эс-Эй Тудэй», «Санди Таймс», «Пипл», «Гуд Морнинг Америка» и многих других. Книги Лив Константин переведены на 27 языков, права на издание проданы в 32 страны. Романы также экранизировались для кино и телевидения. Больше информации об авторе вы найдете на сайте livconstantine.comlivconstantine.com(http://livconstantine.com/)
.
Над книгой работали
Руководитель редакционной группы Ольга Киселева
Ответственный редактор Надежда Молитвина
Литературный редактор Юлия Гузева
Арт-директор Яна Паламарчук
Дизайн обложки Юлия Девятова
Корректор Надежда Болотина
ООО «МАНН, ИВАНОВ И ФЕРБЕР»
mann-ivanov-ferber.ru
notes
Сноски
1
Пер. Д. Вознякевич. Здесь и далее прим. пер.
2
Хоуп (англ. hope) значит «надежда».
3
Fishtown (англ.) – Рыбный район.
4
«Всего себя» (англ.).
5
«Приходи ко мне в гости» (англ.).
6
Речь идет о новогодней церемонии на Таймс-сквер в Нью-Йорке: за минуту до полуночи по флагштоку одного из зданий опускается светящийся шар, что символизирует окончание старого года.
|
