Огоньки Виктор Астафьев
        Рассказы
        Виктор Астафьев ОГОНЬКИ
        Я с папой и мамой пять лет назад уехал в город, потому что настала мне пора учиться. А дедушка не захотел уезжать. Конечно, какой ему интерес в городе, если он всю жизнь проработал бакенщиком у Караульного переката, знает там каждый камешек и реку любит? Вот я - это другой разговор. Мне в городе интересно, да и то больше зимой, когда в школе учусь. А летом меня всегда тянет к дедушке, в белую избушку на берегу реки. Там я родился и жил до семи лет, туда и теперь уезжаю в летние каникулы.
        Нынешним летом я решил взять с собою и Андрюшку. Он мне сродни приходится. Не знаю уж кем, шурином или зятем - неважно я разбираюсь в этой самой родне. Словом, его мать - племянница папиной матери, моей бабушки, которая давно умерла, и я ее не помню. Андрюшка паренек тихий и хилый, оттого что мало ест. Аппетита, говорят, у него нету.
        Ну, папа и сказал мне:
        - Возьми-ка ты, Серега, с собой Андрюшку. На природе у него сразу аппетит появится. Пусть только дедушка ему почаще весла в руки дает.
        И я взял Андрюшку с собой. Мне еще лучше, веселей. Единственное, что умеет делать Андрюшка,- это песни петь. Здорово поет. Затянет что-нибудь, голос у него дрожит, точь-в-точь как у артиста. По вечерам мы с дедушкой любили слушать его песни. Голос Андрюшки разносится далеко-далеко над рекой, а на той стороне, в горах, немного тише откликается другой Андрюшка. Наш уже перестанет петь, а тот будто убегает и все еще поет. Дедушка ласково гладит Андрюшку по голове и говорит:
        - Славно, Ондрюха, славно. Спой-ка еще про бурлаков-то.
        Хорошо нам жилось. У Андрюшки и аппетит стал появляться. Дома капризничал, даже пряники есть не хотел, а тут картошку в мундире и уху так наворачивал, что, как говорил дедушка, «только за ушами пищало».
        И вдруг дедушка заболел. Мы даже сначала не поверили. Он такой крепкий, совсем непохожий на других дедушек: высокий, сильный, одной рукой на берег лодку вытаскивал. Он и сам не верил, что заболел, только сказал:
        - Что-то знобит меня, ребята…
        Потом заглянул в старый ящик, весь перепоясанный для прочности жестяными лентами, достал бутылочку, поболтал ее и налил чего-то мутного в стакан. Осушив его до дна, громко крякнул, понюхал корку хлеба, убрал бутылочку в ящик и залез на печь.
        - Вот пропотею - и все ладно будет.
        Пропотеть-то пропотел, да толку мало. Попробовал дедушка утром спуститься с печки, и чуть не упал.
        - Гляди-ка ты, на самом деле вроде захворал,- пробормотал он.
        Мы струсили, особенно Андрюшка.
        - Ой, Серега, вдруг дедушка умрет, что мы тогда одни…
        - Типун тебе на язык!- зашипел я на Андрюшку, и он примолк.
        К вечеру дедушка попробовал подняться еще раз. Мы помогали ему. Но у него сразу закружилась голова, и он сел на пол возле печки.
        - Дедушка, деда, что с тобой?- обнял я его за костлявые плечи.
        - Захворал я, брат, Серега… рассохся… стало быть, года…
        Он облизал пересохшие губы и вяло махнул рукой. Тогда я зачерпнул из кадушки воды и подал ему. Дедушка отпил из ковша, отдышался и проговорил:
        - Беда, ребята, ночь скоро… бакена…
        Меня даже в жар бросило. Про бакены-то я забыл! С кем же их зажигать? С Анд рюшкой? Грести он едва умеет. Здесь только научился. Тоже - растет человек! Мать его близко к реке не подпускала до нынешнего года. Но дедушку я все-таки успокоил:
        - Мы зажжем, дедушка, не волнуйся.
        - Как-нибудь сплавайте, осторожней… лампы заправьте.
        - Не беспокойся, деда, все будет в порядке.
        Позвал я Андрюшку на улицу и приказываю:
        - Давай бери весла, иди в лодку и тренируйся грести, пока я лампы заправляю. Гляди, как следует тренируйся!
        Обычно дедушка выплывал к бакенам в то время, когда солнце скрывалось за горы и от Шумихинского утеса ложилась тень почти через всю гору. Я решил плыть раньше: Андрюшка - не дедушка.
        И вот мы поплыли. Андрюшка гребет, а я направляю лодку кормовым веслом и учу его:
        - Можно еще и из-под лодки веслом орудовать - это скорее. Вот так. Ну-ка садись на руль.
        Андрюшка пересел на корму. Но не успели мы проплыть и десяти метров, как лодку повернуло и понесло вниз по реке, хотя Андрюшка из всех сил старался нап равить ее против течения. Больше я не давал ему кормовое весло. Да он и не просил.
        До верхнего бакена, который стоял в самом начале Караульного переката, надо было подниматься километра полтора. Потом зажечь на нем сигнальную лампу и спус каться к остальным четырем бакенам. Я не раз плавал туда с дедушкой и отцом и знал, до какого места надо подниматься и как держать лодку, чтобы угодить на верхний бакен. С трудом миновали мы Шумихинский утес, возле которого вода бур лила, крутилась и рокотала. Андрюшка вспотел, но не жаловался. У седого камня, похожего на склонившуюся над водой старушку, мы задержались. Я начал выплески вать веслом из лодки воду и сказал Андрюшке:
        - Отдохни малость. Дальше сильно грести придется, чтоб не снесло.
        Андрюшка сперва греб бойко, и лодка шла хорошо. Берег удалялся. Камень- старушка превратился уже в темный бугор. Но вот весла стали подниматься тяжелее и медленнее, бить по воде, брызгать. Я взглянул на маленькую пирамидку, которая покачивалась на легких волнах, и крикнул, работая изо всех сил кормовым веслом:
        - Не мажь! Проворней греби!
        Но бакен спокойно покачивался и проносился мимо нас. Я отбросил кормовое весло, подскочил к Андрюшке и стал толчками помогать ему грести. Но было уже поздно. Мы очутились в нескольких метрах ниже бакена, и волнистая струя воды от его треугольной крестовины подхватила нас, понесла.
        - Размазня!- заорал я на Андрюшку.- Это тебе не песни петь.
        Андрюшка виновато опустил голову. А мне стало неловко. Насчет песен я зря его укорил. Не надо было. Да сгоряча и не такое сорвется. Не глядя на него, я сказал:
        - Ладно, греби, а то еще и мимо другого бакена пронесет. Надо было выше под ниматься, тогда и не промазали бы.
        - А как тот бакен?- робко спросил Андрюшка.
        - Как, как!- снова разозлился я.- Черт его знает как! Свяжешься с таким, как ты, наживешь горя. Ловись хоть за этот хорошенько. Да не прозевай!
        Я подправил лодку боком к бакену. Андрюшка так старался не прозевать, что, хватаясь за крестовину, почти весь подался из лодки. Она накренилась и зачерп нула бортом. Загремел шест, забрякали лампы. Я обмер, но быстро опомнился, успел выровнять крен и закричал:
        - Тише, ты! Чуть не утопил!
        Андрюшка цепко держался за бакен и ничего не отвечал. И даже после того, как я зажег лампу, он все еще не отпускался.
        - Брось держаться - примерзнешь,- проворчал я.
        Зажечь лампу и вставить ее в фонарь - дело пустяковое. Но не светятся еще три бакена, и один из них - вверху. Его надо все равно как-то зажигать. Бакен стоит в самом опасном месте.
        - Ну, передохнул?
        - Ага.
        - Берись за весла, начнем биться против течения. Андрюшка поплевал на руки, подумал и снял с себя рубашку. Я сделал то же самое.
        - Понеслась!- скомандовал я и принялся грести своим веслом.
        Андрюшка уперся широко расставленными ногами в поперечину, работал изо всей мочи.
        Хлопали весла, плескалась и шумела за бортами вода, в которой, словно раска ленные пружинки, сжимались и разбегались последние отблески заката. Где-то вверху по реке, у скал, тоскливо закрякала утка. Ей никто не откликнулся. Она крякнула еще раз и умолкла. Зажженный бакен удалялся от нас очень медленно. Руки у меня начали слабеть, делаться непослушными. А каково-то было Андрюшке! Но, к моему удивлению и радости, он греб все еще крепко.
        - Немного уж до бакена, совсем маленько,- приободрял я его и еще сильнее и чаще опускал свое весло в воду.
        Но вот я почувствовал, что лодка замедлила ход - Андрюшкины весла стали бить вразнобой. Выдохся Андрюшка.
        - Давай, друг! Давай, Андрюш!- просил я его.- Ну, раз! Раз! Раз! Совсем чуточку осталось.
        - Сереж… не мо… не могу… силы… уже…
        - Андрюшечка, милый, нажми! Дружочек, капельку! Вот он, бакен… Дедушка…
        Андрюшка как-то всхлипнул и ударил еще несколько раз по воде веслами. Нос лодки медленно приближался к белому бакену.
        Я из последних сил приналег и крикнул:
        - Ловись! Быстро!
        Трясущимися руками Андрюшка ухватился за крестовину. Я перебрался на нос лодки и привязал ее к бакену цепью.
        - Ф-фу!- разом вырвалось у нас.
        Долго сидели неподвижно.
        …Была уже поздняя ночь, когда мы приплыли к избушке. Убирая запасные лампы в чулан, я услышал из окна дедушкин голос:
        - Это ты, Серега?
        - Я, дедушка. Все в порядке. Лежи спокойно. Мы сейчас костер разведем, кар тошки сварим. Будешь есть?
        - Буду, буду. Полегчало мне вроде. А где Ондрюха-то? Умыкался, поди, с неп ривычки, горюн.
        Когда мы зашли в избушку, дедушка в валенках и старенькой ватной тужурке сидел у окна.
        - Гляжу, нету и нету вас,- сказал он.- Река ведь, до беды недалеко. Слез с печки-то, а на улицу сил не хватило выйти, так вот у окна и сторожу.
        Дедушка достал из стола цветастый мешочек, вытряхнул из него на свою широкую ладонь все леденцы, сколько их там было, разделил пополам и отдал нам.
        - Пососите с устатку, пока картошка варится. Завтра лампы гасить и зажигать вам же, наверное, придется. Кто его знает, когда я поправлюсь. Ну, да теперь душа у меня спокойна - помощники вон какие приехали…
        Мы сидим на высоком берегу, сосем и хрумкаем леденцы. Рядом, над костром, бормочет котелок с картошкой. На реке, будто далекие звездочки, мерцают огоньки бакенов, и мне почему-то кажется, что они хитро перемигиваются между собой: дес кать, досталось братцам.
        В темноте появился зеленый огонек и красный. А потом показалось сразу много огней, как в городском доме. И вдруг рявкнул гудок. Не стало слышно, как шумит перекат, и ночная тишина сразу пропала. Только доносится с реки: хлоп-хлоп-хлоп - плицы пароходного колеса об воду шлепают.
        - Андрюшка, Андрюшка! «Короленко» идет!- кричу я.
        Но Андрюшка не откликается. Он уже спит. Так сидя и спит. В кулаке у него крепко зажаты дедушкины слипшиеся леденцы.
        1954