Передышка Виктор Астафьев
        Рассказы
        Виктор Астафьев ПЕРЕДЫШКА
        Вы современную песню про кольцо и про любовь слыхали?
        Глупая, надо вам заметить, песня, и, мало того, она еще и в корне неправиль ная, в особенности эти вот слова: «Нет ни начала, ни конца…» Брехня! Я на факте докажу шаромыжникам, составившим песню,- есть начало, и конец есть!..
        В сорок третьем году во время летних боев мы нежданно и негаданно для фашистов выскочили к хутору Михайловскому, что на Полтавщине. Выскочили и подза держались. Почитай, неделю толклись на жарко полыхающих ржаных полях, и веселый, в садах утопающий хутор был за это время почти весь порушен и сожжен, деревья срублены, загороди свалены, перекопанные вдоль и поперек огороды разворочены взрывами. Словом, каждая высотка за хутором доставалась нам большой кровью и работой.
        Испеченные солнцем, копали мы землю, таскали связь, вели огонь по врагу и дошли до того, что губы у нас потрескались, языки пораспухали без питья, гимнас терки от соли ломались на спинах, есть мы ничего не могли, и нам хотелось только пить, пить. Колодцы в хуторе были уже вычерпаны до дна, а болотинка, с гектар величиной, зеленевшая в ложбине за огородами хутора, была до того изрыта и выжата, что мы жевали мокрую траву и пробовали сосать жидкую грязь. Немцы день и ночь били по болотцу, зная, что там всегда людно.
        Но как «ни болела - померла»,- говорится в одной дурашливой русской пого ворке. Немцев с полтавских высот мы в конце концов сбили, и они покатились
«вперед на запад»,- как тогда шутили вояки.
        Не раз и не два довелось нам потом быть в разного рода передрягах, воевать и без воды, и голодом, и холодом, и про хутор Михайловский мы, скорей всего, забыли бы, как забыли множество других хуторов и деревень, где выпадало нам всякое военное лихо. Но после отъезда из хутора начали мы замечать неладное в поведении шофера Андрюхи Колупаева.
        Я забыл сказать, что воевал во взводе управления истребительного артдиви зиона и взвод этот: связистов, разведчиков, топографов, вместе с катушками, теле фонами, буссолью, стереотрубой, планшетом и прочим скарбом - возил по фронту на отечественном «газике» этот самый Андрюха Колупаев. Если бы шоферам давали звания за умелость и талант - Андрюха наш звался бы профессором, а то и академи ком,- такой он был классный шофер. «Где „студдер“ не везет, трактор буксует и олень не идет - там Андрюха Колупаев пройдет!» - говорили про него и через это умение шибко доставалось Андрюхе. «Газик», к которому он саморучно приделал еще одну ведущую ось, мотался по военным дорогам почти безостановочно, и, когда машину Колупаева поставили на ремонт, собрать ее уже не могли: вся она была изношена. Андрюхе дали тогда медаль «За боевые заслуги» и новую трофейную машину.
        Однако произошло это уже в Польше, и до события того было еще ой как много километров! Пока же мы только-только съехали с хутора Михайловского и обнару жили, что у Андрюхи пропал аппетит, лицо его осунулось и в завалившихся глазах обозначилась какая-то непонятная мгла. Ну, вопросы пошли: «Не заболел ли? Дома все ли в порядке?.. Может, письмо худое получил?..»
        «Отстаньте от меня!.. Отцепитесь!.. Чего привязались?!» - надломленным голосом кричал Андрюха и добавлял разные слова.
        Крутой нравом, занозистый мужик, еще в гражданке избалованный, как редкос тный спец по машинам, Андрюха и на войне марку держал высоко. Позволял себе воз вышать голос на нас и даже вредничать с начальством, которое относилось к нему почтительно и по возможности оберегало такого нужного бойца от истребления.
        Но хоть он и спец, хоть и дока по части техники, да в других вопросах были у нас люди и попроницательней, и вострее его - и скрыть Андрюха ничего не сумел, потому как не было еще и не скоро, думаю, будет такая человеческая тайна, каковую бы не вырвал из нетей русский солдат - зрящий на три метра в землю, а может, и дальше!
        Андрюха Колупаев влюбился!
        Это был первый такой случай в нашей части, и мы до того оказались сражены, что и на Андрюху глядели совсем уж по-другому, отыскивая в нем ту красоту и зна чительность, за которую Господь Бог ниспослал человеку этакое чудо!
        Вы думаете, мы обнаружили сказочного принца в золотых одеждах и с пронзи тельным взглядом? Где там! Мы даже кучерявого лейтенанта в хромовых сапогах и то не обнаружили! У радиатора «газушки» вертел заводную ручку и матерился на весь Украинский фронт коренастый, чернявый, на бурята смахивающий мужик.
        О любовь! Ты и вправду что слепа! У меня вот, взять, шатеновые волосы, вьющиеся, если их с духовым мылом вымыть. Нос, правда, подкачал - он у меня коромыслом! Зато глаза - как у артиста Дружникова - задумчивые! Внешность - хоть куда! Но завлек я кого-нибудь? Завлек?..
        Через две недели пришло письмо, и Андрюха не стал его нам читать, лишь под разнил, показав начало, где обмусленным химическим карандашом было выведено: «Ко ханый мий!» Все остальное письмо Андрюха закрыл мазутной ладонью, а потом и вовсе уединился в кабину.
        «Коханый мий!» Вот так Андрюха! Это пока мы бились за хутор Михайловский, пока мы издыхали на высотах и у нас все засохло не только в животе, но и в баш ках, он охмурял вдовицу годов двадцати двух - двадцати трех.
        Мы видели ее, эту грудастенькую, стеснительную вдовицу с черными бровями и уважительным голосом. То-то она так проворно бегала по хате, уцелевшей в боях, то-то она поднарядилась в фартук с лентами и все напевала: «Будь ласка, Андрий Степанычу, будь ласка!..»
        Лицо Андрюхино так блестело и сияло, будто он квашню блинов срубал во время масленицы и сверх того пол-литра выпил. На нас он смотрел ровно бы с парашютной вышки, не различая отдельных черт лица, как на серую, интереса не имеющую массу.
        Фасонит Колупаев Андрюха, задается! Но у него ж в забайкальском совхозе имени Десяти замученных красных партизан имеются жена и двое детишек! Забыл? На-по-о-ом-ним! Рассказывай, голубчик, как и что было, детально, досконально рассказывай, иначе…
        - Не могу, ребята! Хоть режьте! Любовь промеж нас зачалась гибельная!..- и грустно поведал Андрюха, как тоскует он об Галине Артюховне, и его по правилам с машины сымать бы надо, потому как он ночами не спит и может аварию сделать и весь взвод управления поизувечить. Он обвел всех нас жалеющими глазами и вздох нул: - Очень, ребята, хорошо любить! Вроде бы и мученье, а все одно хорошо!..
        Поняли мы его - не чурки!- как-никак в школах учились, в пионерах иные сос тояли и книжки про любовь читали. Зауважали мы Андрюху и даже потихоньку горди лись тем, что есть у нас такой боец, который вроде бы всех нас обнадежил на будущее своей любовью.
        Письма Андрюха получал с каждой почтой, иногда по три сразу. Он уходил в лес или прятался в хлеба и читал по многу раз каждое письмо. Потом Андрюха залисил вокруг меня, угодливым сделался, в кабину зазывал, где ехать благодать: спать можно, пылью не душит.
        Я не сразу, но уразумел, в чем туг дело. Я сочинял складные письма заочницам с лирическими отклонениями насчет «жестокого оскала войны», где нам тоскливо без женщин, особенно когда цветут сады, поют соловьи, где «только пули свистят по степи, тускло звезды мерцают…» и горько пахнет черным порохом, которым мы «ове яны». Чтобы все было натурально, солдат, которые с моего сочинения переписывали письма, вставляя в них имена своих заочных «симпатий», я научал тереть бумагу о закопченный котелок либо обжечь по углам. То-то бедные девчонки в тылу пережи вали, получив «опаленные огнем» письма!
        Совсем обезумел Андрюха Колупаев от любви, хочет, чтобы я написал «хорошее» письмо Галине Артюховне. Самогонки сулился достать за услугу. Сам Андрюха проис ходил из темной старообрядческой деревни и грамоту имел совсем малую. Письма он писал трудно, по нескольку дней, бывало, мусолит письмо, аж лицом осунется. Но я хоть и считался во взводе парнем с придурью, все же отказал ему: с заочницами, мол, баловство и развлечение, а тут дело серьезное. Андрюха надулся на меня и в кабину больше не приглашал.
        Если бы я знал, чем все это кончится!..
        Но никому неведомы девственные тайны любви. Оч-чень путаная эта штука - любовь! Она, как хворь, у всех протекает по-разному и с разным накалом, а пово ротов и загибов в любви столько, что не приведи Господи!..
        Отвлекся я, однако. Люблю порассуждать о сложностях жизни. Меня уж всего изгрызла за это супружница. «Балаболка ты, говорит, балаболка!..»
        Тоже вот любовь у нас после войны была, хоть и краткая, но головокружитель ная! Куда это и делось?..
        Зимою, во время тяжелых боев под Христиновкой, Андрюха Колупаев так замо тался со своей машинешкой, что стал путать день с ночью, ел сперва кашу, потом суп, пилил дрова с вершины, и мы побаиваться начали, кабы не залил он в радиатор бензину, а в бак воды, и не взорвал бы нас.
        Но получилось, как в худом солдатском анекдоте: Андрюха смешал адреса, и то письмо, что назначалось в хутор Михайловский, ушло в совхоз имени Десяти заму ченных красных партизан, а Галине Артюховне наоборот.
        Из хутора Михайловского письма прекратились, а из Сибири месяц спустя пришел пухлый треугольник на имя командира части. Писали тогда на фронт много: и насчет пенсий, и насчет тыловиков, которые цеплялись к солдаткам с корыстными намерени ями, и насчет подвозки дров, сена, учебы, работы, и по всяким разным причинам. И правильно! Кому же еще, как не командиру, пожалобиться одинокой женщине или старикам-родителям? Он, командир,- отец над всеми и, значит, в ответе не только за боевые дела солдат. Это вот доверие и родство только в нашей армии завелись, и не надо терять такое качество и нынешним командирам.
        Разные письма бывали.
        Помню, одна бабенка спрашивала в письме об своем муже: «Где такой-то? Не получаю писем». Наш майор аккуратен по этой части был и вежливо ей ответил:
        «Так и так, ваш муж, проявив героизм, ранен был и отправлен в госпиталь на излечение».
        «Где тот госпиталь?- спрашивает бабенка в другом письме.- Я немедля туда поеду навестить дорогого мужа».
        «Я не ведаю госпиталями и, к сожалению, не знаю, где находится ваш муж»,- снова вежливо отвечает майор.
        «Дерьмо ты, а не командир, коли не знаешь, где находятся твои бойцы!..»
        Это нашему-то майору, который с пеленок приговорил себя повелевать людьми и красоваться в военной форме,- такие слова!.. Ах бабы, бабы! Дуры вы, бабы! Право слово, дуры!
        Письмо нашему командиру части писал под диктовку неграмотной жены Андрюхи председатель сельского Совета. В конце письма он присобачил печать, поставил
«Верно» и учинил размашистую принципиальную подпись.
        Это уже документ! На него надо реагировать. Командир дивизиона пришел в жуткую свирепость, потому что в письме ругали не столько Андрюху, сколько его, и не просто ругали, а прямо-таки срамили: «Мы тут работаем не разгибая спины, без сна, без отдыха, голодные, холодные, чтобы вы скорее побеждали врага коммунизма и социализма! А в результате узнаем, чем вы там занимаетесь…» (тут стояло слово, буквально определяющее, чем мы занимаемся…)
        Командиру части, распустившему своих бойцов, грозили, что, если меры не будут приняты и бабник Колупаев не понесет заслуженного наказания, его семья и все труженики славного совхоза имени Десяти замученных красных партизан обра тятся к генералу фронта, а то и к самому главнокомандующему - Сталину!
        Молодой щеголь майор, перед самой войной окончивший артиллерийское училище и мечтающий об академии, если уцелеет, бегал по блиндажу, позвякивал шпорами и шептал угрожающе. Увидев, что я, дежурный телефонист, ухмыляюсь, он выпрямился, трахнулся темечком в сучковатый накат и, схватившись за голову, рявкнул:
        - Вы чего улыбаетесь?! Такой же бабник! Такой же свистун! Колупаева ко мне! Бегом!..
        Я хотел обидеться на «бабника», да не посмел и поскорее вызвал ЧМО - такая позывная была у нашего хозвзвода. Расшифровывалась она точно: чудят, мудрят, обманывают. Телефонист на ЧМО бросил трубку возле окопчика и пошел искать Анд рюху, а я с завистью и интересом слушал заманчивую, с моей точки зрения, жизнь тылового взвода. Вот замычала корова, звякнула подойница, следом голос: «Шоб ты сказылась, худа скотыняка!..» На кого-то покрикивал повар: «Ты у меня получишь! Ты у меня получишь!..» Кто получит? чего получит?- я мог только гадать. Потом хохот раздался и женский визг.
        «Живут же люди, ей-богу!» - Я уши развесил, настраиваясь на женский визг, но вятский голос старшины Жвакина занудил: «Эдак я все пораздам, а майору-те што останется?..» Главная цель Жвакина на войне: потрафить майору, который стращал его передовой, где, думал Жвакин, ждет его смерть неминучая.
        - Чего заныл-то?- услышал я Андрюху Колупаева.- Достать надо уметь, на то ты и старшина!
        Что ответил старшина - я не разобрал. По трубке защелкали комочки земли, зажурчало в ней, скрипнул клапан:
        - Ну, каку холеру надо? Колупаев слушат!
        Мне, простуженному вконец, обсопливевшему, кашляющему до хрипа в груди, не понравилось его такое поведение - живет как у Христа за пазухой, кушает ежед невно горячее, спит в кабине или в теплой избе, покрикивает на старшину Жвакина и еще заносится… Лучше бы за адресами ладом следил!
        - А ничего!- сказал я,- Иди-ка вот сюда, на передовую, на наблюдательный пунктик… И тебе тут чего-то даду-у-ут!- пропел я на мотив популярной до войны песни: «Мама, мама! Мне врач не поможет - я влюбился в девчонку одну…»
        Андрюха не понял моего намека и иронии моей не принял.
        - Есть ковды мне ходить-расхаживать! У меня машина, понимаешь!.. Мне по кар тошки ехать надо, понимаешь!.. Чтобы вы проворней воевали и с голодухи не загну лись, понимаешь!..
        Я держал трубку телефона на отлете - и по блиндажу разносилось его запаль чивое «понимаешь». Майор остановил карандаш на карте, где он уточнял наблюдения, чего-то сложное высчитывал, и протянул руку за трубкой.
        - Товарищ двадцать пятый говорить будут!
        Командир дивизиона, жуя папироску, все еще косился на карту - чего-то сооб ражал:
        - Колупаев? Немедленно! Слышишь, немедленно ко мне!..
        - Есть!..- пискнул Андрюха и добавил: - Есть немедленно…
        У нашего майора не забалуешься. Когда он, по его выражению, с картой рабо тает - и вовсе под руку не попадайся!
        - Вот так-то, товарищ Колупаев!- сказал я растерянно дышавшему в трубку Андрюхе и пытающемуся отгадать - зачем это он понадобился майору, да еще и немедленно?!
        - Слышь?- заныл Андрюха.
        - И не спрашивай! И не приставай! Военная тайна!..- отверг я его домогания и деликатно вынул ногтями из пачки майора папиросу «Пушка», поскольку тот шарился по карте, втыкал в нее циркуль и, как глухарь на току, повторял: «Тэкс, тэк-тэк!..» - должно быть, видел себя в мечтах уже полководцем. В такую минуту у него можно было стянуть что угодно.
        Я уже по всем батареям прочирикал последние известия. Дивизион сладострастно замер, ожидая дальнейших событий. Заинтересованные лица то и дело сопели в телефон и спрашивали: не появился ли на передовой влюбленный водитель «газика»?
        К пехоте кухня приехала, дымилась каша в котлах. Через наших телефонистов- трепачей, посланных в пехотный батальон для корректировки огня, стало все известно и там. Возле кухни хохот. С дальних телефонных линий по индукции доно сило: «Но-о! А он чё? Х-ха-ха-а!..»
        Немцы и те чего-то примолкли.
        Лишь один Андрюха Колупаев ни сном, ни духом не ведал, какой ураган надвига ется на него. Он шел по телефонной линии, и я раньше всех услышял его приближе ние, и когда задергался провод и посыпались комки мерзлой земли в окопе, примыка ющем к нашему блиндажу, я шепотом известил подвластную мне клиентуру:
        - Прибывает!
        И защелкали клапаны на всех телефонах, и понеслось по линиям: «Внимание!» - как перед артподготовкой.
        Андрюха царапнул но окорелой плащ-палатке пальцами, отодвинул ее, пустил холод на мои ноги, и без того уж застывшие, скользнул по мне взглядом, как по горелому пню, и обратился к лицу более важному:
        - Товарищ майор, боец Колупаев прибыл по вашему приказанию!
        Майор выплюнул потухшую папироску, прикурил от коптящей гильзы свежую и долго, с интересом глядел на Андрюху Колупаева, как бы изучая его. А я с труб ками, подвешенными за тесемки на башку, постукивал ботинком о ботинок, грея ноги, шаркал жестяным рукавом шинели по распухшему носу и ждал - чего будет?
        - Боец Колупаев,- наконец выдавил командир дивизиона и повторил: - Боец!
        Андрюха весь подобрался, чувствуя неладное, и глянул на меня. Но я, в отместку за то, что он скользнул по мне взглядом, как по бревну, и относился ко мне последнее время плохо,- ничего ему не сообщил ни губами, ни глазами - дер жись без поддержки масс, раз ты такой гордый!
        - Иди-ка сюда, боец Колупаев!- поманил к себе Андрюху майор, и тот, не зна ющий интонаций майора, всех тайн, скрытых в его голосе, как знаю, допустим, я - телефонист,- простодушно двинулся к столу, точнее, к избяной двери, пристро енной на две ножки, и присел на ящик из-под снарядов.
        - Так-так, боец Колупаев,- постучал пальцами по столу майор,- воюем, зна чит, громим врага!
        - Да я чё, я за баранкой… - увильнул встревоженный Андрюха.- Это вы тут, действительно… без пощады!..
        - Чего уж скромничать! Вместе, грудью, так сказать, за отечество, за мате рей, жен и детей. Кстати, у тебя семья есть? Жена, дети?.. Все как-то забываю спросить.
        - Дак эть я вроде сказывал вам? Конешно, много нас - не упомнишь всех-то. Жена, двое ребят. Все как полагается…
        - Пишешь им? Не забываешь?
        - Дак эть как забудешь-то? Свои.
        - Ага. Свои Правильно… - Глаза майора все больше сужались и все больше стального блеску добавлялось в них.
        Я держал нажатым клапан телефона, и артиллерийский дивизион, а также батальон пехоты замерли, прекратив активные боевые действия, ожидая налета и взрыва со стороны артиллерийского майора, пока еще ведущего тонкую дипломати ческую работу.
        Атмосфера сгущалась.
        Я бояться чего-то начал, даже из простуженного носа у меня течь перестало.
        - Чего случилось-то, товарищ майор?- не выдержал Андрюха.
        - Да ничего особенного… На вот, почитай!- майор протянул Андрюхе размахрив шийся, припачканный в долгой дороге треугольник. Бумага на письмо была выдрана из пронумерованной конторской книги, и заклеен треугольник по нижнему сгибу вареной картошкой. Где-то треугольник поточили мыши.
        Андрюха читал письмо, шевеля губами, и я видел, как сначала под носом, потом под нижней губой, а после и на лбу его возникали капли пота, они набухали, пол нели и клейко текли за гимнастерку, под несвежий подворотничок. Командир диви зиона одним махом чертил круги циркулем на бумаге и с нервным подтрясом в голосе напевал переиначенную мной песню: «Артиллеристы, точней прицел! Разведчик стиб рил, наводчик съел…»
        Никаких поношений и насмешек об артиллеристах майор не переносил, сатанел прямо, если замечал неуважение к артиллерии, которая была для него воистину богом, и вот сатирический куплет повторяет и повторяет…
        Худо дело, ребята! Ох, худо! Я отпустил клапан трубки и полез в карман за махоркой.
        Андрюха дочитал письмо, уронил руки на колени. Ничего в нем не шевелилось, даже глаза не моргали, и только безостановочно, зигзагами катился теперь уже разжиженный пот по оспяным щербинам и отвесно, со звуком падал с носа на прико лотую карту.
        «Хоть бы отвернулся. Карту ведь портит…» - ежась от страха, простонал я.
        Телефонисты требовали новостей, зуммерить начали.
        - А, пошли вы!..
        - Ладно, ладно, жалко уж!..
        Голос мой, видать, разбил напряженность в блиндаже. Майор швырнул циркуль с такой силой, что он прокатился по карте и упал на землю.
        - Воюем, значит, боец Колупаев?!- подняв циркуль и долговязо нависнув над потухшим и непривычно кротким Андрюхой, начал расходовать скопившийся заряд командир дивизиона.- Бьем, значит, гада!
        Андрюха все ниже и ниже опускал голову.
        «Заступница, матушка, пресвятая богородица! Пусть майора вызовут откуда- нибудь!..» - взмолился я.
        Никто майора не вызывал. Меня аж затрясло. «Когда не надо - трезвонят, ироды,- телефон рассыпается!..»
        - Вы что же это, ля-амур-р-ры на фронте разводить, а?!
        - Ково?- прошептал Андрюха.
        - Он не понимает! Он - непорочное дитя! Он… - Майор негодовал, майор наслаж дался, как небесный пророк и судия своим праведным гневом, но я отчетливо почувс твовал в себе удушливую неприязнь к нему и догадываться начал, отчего не любят его в дивизионе, особенно люди не чинные, войной сотворенные, скороспелые офи церы. Но когда он, обращаясь ко мне и указывая на Андрюху, воззвал с негодова нием: - Вы посмотрите на него! Это ж невинный агнец!- я качанием головы подтвер дил,- что, мол, и говорить - тип! И тут же возненавидел себя за агнца, которого не знал, и за все… - Сегодня вы предали семью! Завтра Родину предадите!
        - Ну уж…
        - Молчать, когда я говорю! И шапку, шапку!- Майор сшиб с Андрюхи шапку, и она покатилась к моим ногам. «Ну, это уж слишком!» - Я поднял ее, отряхнул, решительно подал Андрюхе и увидел, что бледное лицо его начинает твердеть, а глаза раскаляются.
        «Ой, батюшки! Что только и будет?!»
        - Если будете кричать - я уйду отсудова!- обрывая майора, заявил Андрюха.- И руками не махайтесь! Хоть в штрафную можете отправить, хоть куда, но рукам волю не давайте!..
        - Что-о-о? Ч-что-о-о-о?! А ну, повторите! А ну… - Майор двинулся к Андрюхе на согнутых ногах.
        Андрюха встал с ящика, но от майора не попятился.
        И в это время!.. Нет, есть солдатский бог! Есть! Какой он, как выглядит и где находится,- пояснить не могу, но что есть - это точно!..
        - Двадцать пятого к телефону!- По капризному, сытому голосу я сразу узнал штабного телефониста и скорее сорвал с уха трубку:
        - Из штаба бригады, товарищ майор!
        - А-а, чь… черт!- все еще дрожа от негодования, командир дивизиона выхватил у меня трубку.- Двадцать пятый! Репер двенадцатой батареи? Пристреляли. Да! Четырьмя снарядами. Да! Остальные батареи к налету также готовы. Связь в пехоту выброшена. Все готово. Да. Чего надо? Как всегда, огурцов. Огурцов побольше. Чем занимаюсь?- майор выворотил белки в сторону Колупаева.- С личным составом работаю. По моральной части. Мародерство? Пока бог миловал… Да. Точно. До свида ния, товарищ пятый. Не беспокойтесь. Я знаю, что пехоте тяжело. Знаю, что снег глубокий. Все знаю…
        Он сунул мне трубку. Она была сырая - сдерживал себя майор, и нервы его работали вхолостую, гнали пот по рукам. Не одному Андрюхе потеть!
        - Ну, как там у вас?- послышался вкрадчивый голос.
        Прикрыв ладонью трубку, я далеко-далеко послал любопытного связиста.
        Майор достал из полевой сумки два листа бумаги, пододвинул к ним чернилку с тушью, складную железную ручку достал из-под медалей, залезши пальцами в карман.
        - Пиши!- уже утихомиренно и даже скучно сказал он, и я тоже начал успока иваться: если майор перешел на «ты», значит, жить можно.
        Андрюха вопросительно глянул на майора.
        - Письмо пиши.
        Андрюха обернул вставышек железной ручки пером наружу, вынул пробку из чернилки-непроливашки, макнул перо, сделал громкий выдох и занес перо над бумагой - три класа вечерней школы! С такой грамотой писать под диктовку!..
        Майор, пригибаясь, начал расхаживать по блиндажу:
        - Дорогая моя, любимая жена…
        Андрюха понес перо к цели, даже ткнул им в бумагу, но тут же, ровно обжег шись, отдернул:
        - Я этого писать не буду!
        - Почему?- вкрадчиво, с умело спрятанной насмешкой поинтересовался майор.
        - Потому что никакой любви промеж нас не было.
        - А что было?
        - Насильство. Сосватали нас тятя с мамой - и все. Окрутили, попросту сказать.
        - Ложь!- скривил губы майор.- Наглая ложь! Чтобы при советской власти, в наши дни - такой допотопный домострой!..
        - Домострой?! Хужее!.. Я было артачиться зачал, дак пахан меня перетягой так опоясал… Никакая власть, даже советская, тятю моего осаврасить не может.
        - Давайте, давайте,- покачал головой майор.- Вы посочиняете. Мы - послу шаем!- И снова улыбнулся мне, как бы приглашая в сообщники. И я снова угодливо распялил свою пасть.
        Андрюха тем временем сложил ручку и поднялся с ящика:
        - Не к месту, конешно, меня лукавый попутал… Всю ответственность поступка я не понимал тогда. Затмило! Но, извините меня, товарищ майор,- артиллерист вы хороший, и воин, может быть, жестокий ко врагу, да в любви и в семейных делах ничего пока не смыслите. Вот когда изведаете и то, и другое - потолкуем. А счас разрешите мне идти. Машина у меня неисправная. Завтре наступать, слышу, будете. Мне везти взвод… - Андрюха достал из-за пазухи рукавицы.- Письмо семье и в сельсовет ночесь напишу. Покажу вам. Покаянье Галине Артюховне так же будет сде лано… Разрешите идти?
        - Идите!
        Я удивился: в голосе майора мне почудилась пристыженность.
        Андрюха поднялся, оправил телогрейку под ремнем, закурил, ткнувшись цигаркой в огонек коптилки, и пояснил свои действия хмуро глядевшему майору:
        - Шибко я потрясенный. Покурю в тепле,- и курил молча до половины цигарки, а потом вздохнул протяжно: - Жись не в одной вашей Москве протекает, товарищ майор… По всему Эсэсэру она протекает, а он, милый, о-го-го-о-о-о! Гитлер-то вон пер-пер да и мочой кровавой изошел! Оказалась у него задница не по циркулю прос транствия наши одолеть! И на агромадной такой территории оч-чень жизнь разнооб разная!.. Например, встречаются еще народы - единым мясом или рыбой без соли питающиеся; есть, которые кровь горячую для здоровья пьют, а то и баб воруют по ночам!.. И молятся не Царю Небесному, а дереву, скажем, ведмедю или даже змее…
        Майор, часто моргая, глядел на Андрюху Колупаева и вроде бы совсем его не узнавал.
        Плюнул в ладонь Андрюха, затушил цигарку, как человек, понимающий культуру.
        - Вам вот внове знать небось, какой обычай остался в нашей деревне?- Анд рюха помолчал, улыбнувшись воспоминанию.- Родитель - перетягой или вожжами лупит до тех пор, пока ему ответно не поднесешь…
        - К-как это? Вина?
        - Вина-а!- хмыкнул Андрюха.- Вина само собой. Но, главное - плюху! Жела тельно такую, чтоб родитель с копытов долой! Сразу он тебя зауважает, отделиться позволит… Я вот своротил тяте санки набок и, вишь вот, до шофера самоуком дошел! Кержацкую веру отринул, которая даже воевать запрещает… А я, худо-бедно, фронту помогаю… Не в молельню ходил, божецкие стихиры слушать, а в клуб, на беседы. Оч-чень я люблю беседы про технику, про устройство земного шара, а также об окружающих мирах…
        - Идите!- устало повторил майор.
        Андрюха, баскобайник окаянный, подморгнул мне, усмехнувшись, натянул нето ропливо рукавицы и вышел на волю.
        Все правильно. Все совершенно верно. Знала Галина Артюховна, кого выбрать из нашего взвода. Боец Андрюха! Большого достоинства боец! Не то, что я - чуть чего - и залыбился: «Чего изволите?» - Тьфу!..
        Командир дивизиона попил чая из фляги, походил маленько по блиндажу и снова уткнулся в карту.
        - Ишь какой! Откуда что и берется!- буркнул он сам себе под нос.- Снюхался с хохлушкой, часть опозорил! А еще болтает о мирах! Наглец!.. Н-ну, погодите, герои, доберусь я до вас! Наведу я на этом ЧМО порядок!..
        Письма Андрюхины майор проверил или, как он выразился, откорректировал, что-то даже вписал в них от себя, но только те письма, которые были домой и в сельсовет. Письмо к Галине Артюховне не открыл, поимел совесть, хотя и сказал, насупив подбритые брови и грозя Андрюхе пальцем:
        - Чтобы не было у меня больше никаких ля-амурчиков!
        «Э-э, товарищ майор,- отметил я тогда про себя,- и вас воспитывает война тоже!..»
        Андрюха Колупаев с тех пор покладистей стал и молчаливей, ровно бы прови нился в чем, и беда - какой неряшливый сделался: вонял бензином, брился редко, бороденка осокой кустилась на его щербатом, заметно старящемся лице. Иной раз он даже ел из немытого котелка, чего при его врожденной обиходности прежде не наб людалось.
        Лишь к концу войны Андрюха оживать стал и однажды признался нам в своей тайной думе:
        - Эх, ребята! Если б не дети, бросил бы я свою бабу, поехал в хутор один, стал бы на колени перед женщиной одной… О-чень это хорошая женщина, ребята! Она бы меня простила и приняла… Да детишков-то куда же денешь?
        Но не попал Андрюха Колупаев ни на Украину, ни к ребятишкам своим в Забай калье… Во время броска от Берлина к Праге, не спавший трое суток, уставший от работы и от войны, он наехал на противотанковую мину - и машину его разнесло вместе с имуществом и дремавшими в кузове солдатами. Уцелели из нашего взвода лишь те разгильдяи, которые по разным причинам отстали от своей машины. Среди них был и я - телефонист истребительного артдивизиона - Костя Самопряхин.
        1971