Дмитрий Вересов
        Дети белых ночей
        (Ленинградская сага-1)
        Пролог
        Камень проблескивал одинокой огненной искрой. Казалось, что под его округлой, цвета темной крови, поверхностью что-то происходит. Массивные серебряные кружева образовывали четырехзубую коронку, что и держала сам камень.
        - То, что вы разглядываете, маэстро, весьма и весьма недурно! - К Бенвенуто подошел сам хозяин.- Очень недурно! Вам нравится? У этого камня есть история. Не желаете ли узнать?
        - О, да, сеньор!
        Лавка Тьерино слыла одной из самых богатых во Флоренции. Богатой не только товаром, но и клиентами. Те покупали и заказывали у Тьерино драгоценности на все случаи их богатой жизни. Взорам состоятельных флорентийцев были представлены тут не только прекрасные изделия мастерских Тьерино, но и привозные украшения из других стран Европы, Азии, Индии и входящей в моду дикой России. Особенно ценились уральские самоцветы. Алмазы из северной Сибири стоили дороже африканских, поскольку были прозрачней. Да и сами российские ювелиры, с легкостью освоив тогдашние вкусы Европы, могли кое-кого поучить. Был у Тьерино и скупщик. Он разыскивал по Флоренции и окрестностям всяческие украшения. Покупал их по весьма сходным ценам у мелких торговцев, трактирщиков - словом, у тех, с кем могли расплатиться драгоценностями. Порой попадались весьма интересные экземпляры. Иногда очень старой работы. Как вот это кольцо из серебра с черным гранатом кабошоновой огранки, что разглядывал сейчас один из покупателей.
        Покупателем был известный в ту пору скульптор Бенвенуто Альдоджи, получивший заказ на несколько копий античных скульптур от одного вельможи из России. Ему предстояло выполнить их с имеющихся оригиналов, но используя новых натурщиц.
        - Кому же суждено носить этот редкий камень?
        - Редкой красавице, дорогой Тьерино. Редкой.
        - Прошу прощения, но кто же она? Вы же не станете скрытничать...
        - Не стану, мой друг. Вот только в размере я не совсем уверен. Не могли бы вы подготовить для меня лекало?
        - Вашему-то глазомеру и лекало? Доверьтесь своим глазам, сударь,- и хозяин недвусмысленно подмигнул скульптору.
        - Сейчас мне бы хотелось, чтобы было не на глаз, а в точности, чтобы это кольцо мягко и крепко сидело на ее мраморном пальчике.
        - Мраморном? Боюсь, не совсем вас понимаю, маэстро.
        - Ах, простите. Я под мраморностью имел в виду свойства ее кожи.
        Взор Бенвенуто слегка затуманился. Он вспомнил, как его поразил вид просвечивающих на солнце пальчиков застывшей в изящном развороте кисти Бьянки. Случилось это, когда она пришла к нему в мастерскую в первый раз. Она была не натурщица, нет. Пришла с заказом от своей семьи, и, судя по ее виду,- семьи аристократов. Он усадил ее в кресло и попросил поднять руку. Потом попросил повернуть ее ладонью к нему. Слегка. Тогда ему показалось, что рука... мраморная. Она смотрела на него, ничего не понимая, а Бенвенуто тем временем влюблялся.
        - Так что, могу я получить лекало, дорогой Тьерино?
        - Ну разумеется. Массимо принесет его вам к вечеру.
        - Пусть оно будет выглядеть чем-то вроде насеста для небольшой птицы. Ради сюрприза я разыграю комедию.
        - Птицы? Как оригинально. И как тонко придумано. Да, жаль, что вы не у меня работаете. Тогда бы моя скромная лавка могла стать торговым домом, дорогой маэстро.
        Тьерино смотрел на Бенвенуто с восхищением и завистью. Он понимал толк в красоте и изяществе, но сам не мог создать ничего, кроме процветающей торговли.
        - Спрячьте кольцо и пришлите мне вашего посыльного. Сколько, кстати, я буду должен вам, сударь?
        - Если кольцо не придется подгонять, то... Давайте решим это после примерки.
        - Надеюсь, за пару дней цена не подскочит? Ха-ха.- Белозубая улыбка Бенвенуто приводила в восторг не только его приятельниц, но и детей всей округи.
        - Ну что вы такое говорите, друг мой! Не понимаю вас. Конечно, все будет в полном порядке. Счастливой примерки.
        - Прощайте, сударь.
        Они пожали друг другу руки и разошлись. Бенвенуто покинул лавку и скорою походкой направился к дому своего главного заказчика.
        Господин Юрьев прибыл во Флоренцию поздней осенью из Санкт-Петербурга. Миссия графа состояла в том, чтобы встретиться здесь с известными скульпторами, оценить их мастерство и распределить заказы. Все дело в том, что во время наводнения в петровском Летнем саду безвозвратно погибло множество садовых скульптур. Более сотни их недосчитались, описывая убытки, нанесенные стихией.
        Работы Альдоджи более всех приглянулись Юрьеву. К тому же он весьма споро резал мрамор. Его эскизы и рисунки пленили русского вельможу. Таким образом, заказ на первые шесть скульптур был отдан Бенвенуто Альдоджи. И сегодня предстояла приемка эскизов.
        Юрьев подолгу разглядывал растушеванные карандашные наброски, кое-где тронутые углем, дабы выгодно подчеркнуть объемность фигур. Сами изображения являли собою виды фигур с разных точек и некоторые детали. В том числе декор обуви, оружия и символики. Наконец Юрьев отложил в сторону пять комплектов эскизов и задумался над шестым.
        - Что-то вас смущает, господин Юрьев? - равнодушно осведомился Бенвенуто и подсел поближе, чтобы понять что именно.
        - Видите ли, дорогой маэстро, композиция безупречна, детали тоже. Вы выполнили все, о чем мы договаривались. Меня смущает только одно. Лицо. Если позволите, мне кажется, выражение должно быть помягче и головка чуть поменьше... Что скажете?
        - Надо искать новую натурщицу.
        - За чем же дело стало? Во Флоренции таких, надо полагать, немало.
        - Что верно, то верно. Дело в том, что денег вы мне дали только на шестерых. А эта будет уже седьмая...
        - Ах, ну что вы, какая мелочь. Я готов даже расплатиться и за эскизы. За все семь комплектов! Яков! - Юрьев кликнул своего человека.
        - Как за семь? За шесть! Этот негодный я сейчас и порву!
        - Зачем же рвать, любезнейший Бенвенуто?! Не подарите ли мне эти листы?
        - О, мой граф, с превеликим к тому удовольствием! Желаете надпись?
        - Прошу вас.
        - Извольте.
        Пока Бенвенуто надписывал листы, Яков принес сундучок. Сундучок оказался с конторкой. Яков подготовил деньги и расписки. Поставив последнюю подпись уже на казенной бумаге и пообещав вернуться с новыми эскизами через три дня, маэстро удалился. У него выдался на редкость удачный день.
        Рассчитывая найти другую натурщицу назавтра, он поспешил домой. Там его ждали. Служанка приготовила ему обед, а ученик - сюрприз. Войдя в дом, Бенвенуто, как всегда, распорядился подать обед в мастерскую. Ему нравилось вкушать пищу в обществе своих работ. Приятным сюрпризом оказалась прибранная мастерская. Да с такой тщательностью, что хоть сей момент публику пускай.
        - Прошу прощения, мастер, к вам гостья,- доложил вошедший ученик.
        - Подай второй прибор, Марио, и никого ко мне боле не пускай. И спасибо за уборку. Согласись, приятно творить в чистоте и порядке.- Бенвенуто подошел к высокому окну и продолжил: - Вот тебе задание: к утру нужна натурщица. Юрьев не принял Миринду. Нужно чтоб головка поменьше и личико помилее. Ну, ты-то разберешься. Вот, держи кошель и беги.
        Марио исчез, оставив двери открытыми. Бенвенуто подошел к камину, снял с полки канделябр и отнес его к обеденному столу. Пододвинул к нему высокий табурет и установил на выскобленную доску тяжелый пятисвечник. Затем он освободил еще один такой же табурет и поставил его с другой стороны стола. Вернулся к камину, взял второй такой же канделябр и поставил на пустой табурет. Он не видел, как в дверях появился посетитель. На звуки шагов Марио, шедшего со вторым прибором, он повернулся и увидел ее, стоящую в проходе. То была Бьянка.
        Он ждал ее. Терпеливо ждал каждый день. Пока рисовал, пока лепил модели, пока стоял подолгу у окна, глядя в небо. Она появлялась всегда внезапно. Стоило ему вернуться от грез к реальности и на мгновение забыть о ней, как тут же его реальностью становилась Бьянка.
        По крайней мере она так себя назвала. Она появилась в его мастерской месяц примерно назад. Ей нужна была скульптура для семейного склепа. На ней не было траурного одеянья, а потому он подробно расспросил ее о заказе. Она сказала, что придет сама посмотреть эскизы или модель, как ему угодно. Тогда он сказал, что не возьмется за модель, не получив одобрения эскизов. Она согласилась. Кто она, из чьей семьи, он так и не понял. И выпытывать не стал.
        Сегодня был ее третий визит.
        Они стояли и молчали, только смотрели друг на друга. И тут Бенвенуто понял, кто будет его натурщицей. Да, да, конечно!
        Марио протиснулся в двери, поклонился ей, поставил на стол приборы, а бутыль с вином на пол. Глянул на учителя и, не разгибаясь, двинулся к двери.
        - Я отменяю задание, Марио. Будь здесь завтра к полудню.
        - Слушаю, мастер,- слуга удалился.
        - Мастер, мастер,- проговорила Бьянка, направляясь к нему и на ходу расстегивая свой теплый плащ.
        - О, Бьянка!..- Он протянул к ней руки, одной подхватил плащ, другой ее, прижал к себе и стал кружить по комнате.
        И целовал, целовал потом эти любимые глаза, шею, плечи. Он губами запоминал изгибы ее прелестных форм. Закрыв глаза, они оба вдыхали ароматы любви... Потом выпили вина. При свечах ее губы своим цветом напомнили ему тот камень на серебряном кольце.
        В дверь постучали.
        - Хозяин, к вам посыльный.
        Бенвенуто наспех оделся и вышел. Вскоре он вернулся с маленькой вещицей в руке.
        - Вот. Сейчас я буду тебя рисовать.
        Он взял ее руку и надел на палец странное на вид кольцо с приделанной к нему перекладинкой на невысокой ножке. Размер совпал! Она с интересом разглядывала эту конструкцию и ни о чем не догадывалась. Его затея полностью удалась.
        Поставив локоть на стол и поворачивая к свету восхитительной формы ручку, Бьянка улыбалась. Он схватил пачку листов, карандаш, коробочку с углем и устроился напротив. Ему хватило нескольких минут, чтоб набросать ее головку и кисть руки. Потом он попросил девушку повернуться боком к столу и точными движениями зафиксировал милые сердцу изгибы. Правильность овалов лица и ушей, стройность шеи, хрупкую прелесть плеча и ключиц, мягкие обводы груди и руки. Затем он отложил бумаги, и они принялись за еду, сохраняя молчание. Только свет свечей и их глаз жили в этом уютном пространстве. Все остальное безмолвствовало, охраняя любовный покой...
        На третий день Бенвенуто отправился к Юрьеву: следовало утвердить эскизы и получить задаток на мрамор и подмастерьев. Граф настаивал на том, чтобы мастер завершил работу в самые малые сроки.
        - Меня уже ждут в Петербурге. Канцлер требует личного отчета.
        - Я понимаю вас, граф. И прошу понять меня. Вам ведь не ремесленные поделки нужны. Тогда бы вы не передали заказ мне. Конечно, я привлеку резчиков, но только на первых этапах. Заканчивать скульптуры я буду сам, и только сам. Шлифовкой, разумеется, займутся помощники, однако, чтоб отсечь все лишнее у шести мраморных глыб, согласитесь, нужно достаточно времени.
        - Сейчас начало зимы. Поздней весной скульптуры должны быть в Санкт-Петербурге. Такой вот у меня приказ, мой друг. Не позднее первых чисел июня.
        - Вы понимающий человек. И я благодарен вам, граф. Времени достаточно. Вы сами будете принимать работу?
        - Дорогой Бенвенуто, к сожалению, я вынужден покинуть Флоренцию через неделю. Поэтому я...- Юрьев пристально взглянул на Альдоджи,- я беру на себя смелость оставить вам все деньги, причитающиеся за работу. А также покорнейше прошу выполнить мою просьбу...
        - Господин граф, я с радостью выполню любую вашу просьбу, если она в рамках христианского приличия.
        - Вы сможете сами отправить в Россию транспорт со скульптурами?
        - Готовьте бумаги, граф. Мне приходилось отправлять свои работы во Францию и Голландию. Вы желаете морем?
        - Да, мой друг! Вы, вы сняли такой камень с моей души!
        - Зато вы взвалили на меня целых шесть.- Улыбка Бенвенуто осветила небольшую беседку.
        Юрьев позвякал колокольчиком, и тут же в беседку протиснулся Яков с подносом. Господа подняли кубки и выпили белого флорентийского.
        - Позволите ли навестить вас, маэстро, послезавтра? Хочу попрощаться и передать документы,- провожая Альдоджи, осведомился Юрьев.
        - Буду к вашим услугам после полудня, сударь.
        "Интересные люди эти русские,- думал Бенвенуто, направляясь к ювелиру.- Куда до них французам да голландцам, хоть русские и переняли у них многое".
        Тьерино встретил его в торговом зале.
        - Добрый день, маэстро. Надеюсь, мои мастера не ошиблись с размером?
        - Подошло, как нельзя лучше. Премного благодарен. Могу ли я забрать кольцо?
        - Конечно, мой друг. Идемте ко мне в кабинет, выпьем за мастерство.
        - С удовольствием, дорогой хозяин.
        - Прошу за мной. Массимо, подай нам вина в кабинет и принеси заказ господина Альдоджи.
        По стенам кабинета стояли высокие стеллажи. Светлый махагон контрастировал с темными переплетами сотен томов. Рабочий стол и три кресла из того же теплого дерева представляли все убранство комнаты. На углу столешницы стояли странного вида микроскоп, рядом с ним - большая кожаная шкатулка и простой пятисвечник на подносе.
        - Присаживайтесь, маэстро. Я пригласил вас для того, чтобы рассказать о камне, который вы собираетесь приобрести. Само кольцо тоже заслуживает внимания, но это уже другая история. Спасибо, Массимо, можешь идти.
        Он открыл маленький футляр и достал оттуда кольцо.
        - Хочу поделиться с вами сведениями, вычитанными в одном из моих каталогов,- сказал Тьерино, обводя рукой свою гигантскую специальную библиотеку.- "Черный гранат, он же меланит, камень примечательный тем, что помогает общаться с миром усопших. Купленный, он превращается в талисман через много лет. Подаренный или переданный по наследству, становится добрым волшебным камнем. Украденный, способствует гибели своего незаконного владельца". Я посчитал необходимым сообщить вам эти сведения. Возьмите же кольцо. Оно ваше.
        С этими словами он положил кольцо в футляр и протянул Альдоджи.
        - Спасибо, сеньор Тьерино,- пробормотал озадаченный скульптор.- Завтра мой Марио принесет вам деньги.
        - И я благодарю вас. Всего доброго.
        Несколько дней ушло на создание бригады камнерезов. Можно было покупать мрамор. Когда Бенвенуто заканчивал заказные письма, к нему постучалась служанка: "Там какой-то важный господин, хозяин. Просить?" Он кивнул головой, мол, проси. В мастерскую вошли граф Юрьев и его Яков.
        - Здравствуйте, ваше сиятельство,- Бенвенуто пошел ему навстречу.
        - Приветствую вас, друг мой. И давайте без церемоний.- Юрьев прислонил свою трость к стене.- Спешу, знаете ли. Поэтому сразу перейдем к делу.
        Он подал знак Якову, и тот быстро выложил на стол папку с документами.
        - Я принес вам сопроводительные бумаги и еще одно предложение. Надеюсь, вам оно понравится. Прошу принять от меня приглашение приехать в Россию. Уверен, что ваша работа понравится императрице, и вы сможете быть представлены ей. Окрест Санкт-Петербурга ведется строительство. Множество загородных домов и парков. Также и правительственных летних резиденций. Ваш гений не может быть не востребован в столице.
        - Ва бене! Граф, премного благодарен! Чем я могу вас отблагодарить?
        - Ну что вы, маэстро, полноте. Я ведь на службе. Лучше приезжайте в Петербург.
        Они раскланялись и расстались.
        Альдоджи погрузился в работу. Весть о том, что он получил большой заказ от русского двора, живо распространилась по Флоренции. К нему стали все чаще обращаться местные вельможи и состоятельные горожане. Дел было много, однако он поручил своему ученику выполнить эскизы по заказу Бьянки. Однажды Бенвенуто договорился с нею, что не будет разыскивать ее дом, что она придет сама. Романтизм ситуации увлекал его.
        Наступила весна. Бьянка как будто забыла о нем. Бенвенуто тосковал. Часто по вечерам он доставал кольцо и любовался яркой искрой, что жила в камне. Он был уверен, что настанет час и все прояснится, и он наденет ей на палец кольцо. Ведь они любят друг друга, думал он.
        Работы по русскому заказу завершались. Уже было договорено с капитаном и властями. Пять опечатанных ящиков стояли во дворе, ожидая отправки. Над шестой статуей Бенвенуто работал с особым тщанием. Он вложил в работу над ней все свои сильные и светлые чувства. Ведь он вырезал портрет любимой женщины. Выглаживал по тысяче раз, полируя ставшие уже родными ее черты. Оставалось совсем чуть-чуть.
        Стоял ясный день. В мастерской были двое: полуобнаженная, прекрасная мраморная дама, олицетворяющая античную богиню, и мастер, создавший это чудо. Он склонился перед ней, доводя до совершенства форму ее ножки, показывающуюся из-под подола драпировки. Совсем неслышно в комнате оказался третий. Бенвенуто был так увлечен работой, что ничего не заметил. А между тем Бьянка оказалась лицом к лицу со своим мраморным воплощением.
        В солнечной тишине плыли пылинки. Пронизывая каменные пальчики, солнечные лучи согревали их и высвечивали так, что они выглядели как живые. В чуть наклоненной головке лучи играли с тенями, озаряя все черточки лица. Бьянка всматривалась в них, как в зеркало, узнавала и не узнавала себя.
        - Мастер, мастер,- услышал Бенвенуто сладкие звуки за своей спиной.
        Он замер на мгновенье, опустил на пол шлифовальный камень и медленно выпрямился. Он поворачивался на звук, вытирая о фартук запыленные ладони, и широко улыбался.
        - Бьянка! Дольче Бьянка! Мамма миа, как я соскучился,- тараторил он, протягивая к ней руки.- Узнаешь ли ты себя?
        - Мне очень хорошо от того, что ты видишь меня такой, мастер.
        - Я почти уже закончил,- глаза Бенвенуто были полны восторгом и радостью.
        Она обняла его за шею, притянула к себе и долго целовала, слизывая мраморные пылинки с его глаз, щек, губ. А он стоял, опустив руки, и впитывал, впитывал ее поцелуи.
        - Позволь преподнести тебе подарок, любимая,- наконец произнес он.
        - Еще? - радостно удивилась Бьянка.- Но ты и так одарил меня несказанно! Что же может быть еще?
        - Он уже давно ждет тебя, милая Бьянка.
        Бенвенуто вынул из шкафа футляр с кольцом, открыл его и протянул ей. Камень повернулся к свету так, что искра, живущая в нем, чуть не ослепила Бьянку. Красавица вынула кольцо двумя руками и с изумлением взглянула на Бенвенуто.
        - Это тебе,- сказал он, взял ее за левую руку и надел кольцо на палец.- Любимая.
        - Как прекрасен этот мир, посмотри...
        - Воистину прекрасен. И станет еще прекрасней, милая моя, если ты согласишься отправиться со мной, чтобы жить в нем. Вместе. Нас приглашают посетить сказочную страну Россию. Прямо в столицу. Мы проплывем вдоль Франции, Испании, Португалии, Голландии. Увидим Германию, Данию, Польшу. Через всю Европу, на север, в Петербург.
        - Бенвенуто...
        - Российский двор, говорят, один из самых богатых в мире. Русские понимают в искусстве и ценят его. Там будет много работы, и ты, моя муза, со мной.
        - Бенвенуто...
        - Мы построим дом, большой и светлый. Будем растить детей и принимать гостей. Будем радоваться красоте и гармонии. Я буду принадлежать тебе, ты будешь моя, и весь этот прекрасный мир будет нашим.
        Альдоджи кружился по комнате, взмахивал руками, добавляя света своей счастливой улыбкой. Он сорвал с себя фартук - мастер, завершивший великий труд,- и уселся в кресло.
        - Бенвенуто...
        Бьянка вытянула руки, чуть развела пальцы, любуясь кольцом. Потом медленно стянула его и бросила Бенвенуто. Тот поймал, продолжая с восхищением смотреть на красавицу. В ее глазах горели искры, похожие на ту, что жила в камне кольца.
        - Этот мир так прекрасен и так непрост. Он свободен от нас. А мы не всегда можем в нем быть свободны. Вот так не свободна и я,- она принялась кружить по комнате, как давеча кружился Бенвенуто.- Я замужем. Я связана узами семьи. И буду с ними я до смерти. Ты помнишь мой заказ? Я приняла его. Спасибо, мастер мой. Прощай.
        Она выпорхнула из мастерской и исчезла. Исчезла и улыбка Бенвенуто.
        В мастерской сделалось мрачно, как перед грозой. И гроза разразилась. Оцепенелый, сидел Бенвенуто в своем кресле, сжимая в кулаке уже не дорогое ему кольцо. Ему хотелось закричать. Позвать кого-нибудь на помощь. Но он не мог. Ему хотелось вскочить и броситься следом за той, что ушла навсегда. Но он не мог. Ему хотелось перестать быть. Но он не мог. Он был еще нужен этому миру.
        Потом он встал. Сжимая в потном кулаке кольцо, направился к статуе. Взгляд его не предвещал ничего хорошего. Он остановился перед мраморной фигурой, постоял и вдруг резким движением набросил ей на палец кольцо. Кольцо как будто ожидало этого. Оно легко легло на палец и, казалось, намертво приросло к нему. Бенвенуто, не веря глазам своим, попытался снять кольцо. Но не смог. Его красивое лицо исказила гримаса, и он плюнул на окольцованный мраморный пальчик. Это все, что он смог.
        - Марио! Марио! Люди! Марио! Вот дьявол! Дьявол! Дьявол! Уберите ее с глаз моих!
        * * *
        - Все ли у тебя готово, братец?
        - Готово, ваша светлость.
        - Ящики, значит, вскроешь, боковины отнимешь. И чтоб к девяти утра прислал за мной. Да насчет кофею не забудь распорядиться. Гостей много будет.
        - Слушаю-с. А...
        - Нет! На Стрелку я поеду сам.
        - Волнения б только не было, ваша светлость.
        - Управитесь! - приказным тоном объявил Юрьев и вышел.
        Николай Леонидович - смотритель Летнего сада - опустился на стул и просидел несколько минут, опустив плечи, глядя в никуда. Затем, кряхтя, поднялся и пошел по Дворцовой аллее к старой петровской пристани. На пристани его помощник Ерофеев с бригадой плотников сооружали подъемное устройство. Нынче ночью им предстояло принять и поднять груз из Италии - шесть больших ящиков со скульптурами.
        - Все ли у тебя готово, братец?
        - К ночи управимся, лишь бы волны не было...
        - Управишься, Ерофеев, а то граф с нас все шкуры посдирает. Ужо пообещал. И чтоб к семи у Грота все стояло. И чтобы чисто было. Сам буду в восемь. Прощай.
        Наступила белая ночь. К часу Ерофеева разбудил бригадир плотников: "Баржа на подходе". И верно, с Невы в Фонтанку баркасом верповали плоскую баржу с ящиками на палубе. Ее подвели под стрелу и пришвартовали. Старшина гребной команды баркаса, выбравшись на берег, спросил старшего. Плотники указали на Ерофеева.
        - Осмелюсь доложить, ваше благородие, прибыл с командой в помощь.
        - Пусть матросы помогут поднять, а ты иди со мной.
        Они подошли к Гроту, и Ерофеев объяснил, как и где надлежит ящики расставить. Затем они вернулись к пристани, где плотники и матросы с помощью стрелы и всех известных им матерей поднимали первый ящик. Удачно. К ящику по бокам пришили по брусу и, взявшись по трое за каждый конец, понесли к Гроту. Там брусья оторвали. Операцию повторили еще пять раз. Последний ящик всетаки стукнули при подъеме. Ерофеев чуть голос не сорвал, матеря уставших людей. А плотникам еще надо было разобрать стрелу и вскрыть ящики. И матросикам надо было отбуксировать баржу в порт. Ну, потом-то все было обыкновенно: содрали крышки, выбрали опилки и унесли их в специальный для опилок амбарчик. Затем сняли распорки, отняли стенки и собрали остатки опилок. Ерофеев выдал бригадиру деньгу и остался один среди закутанных в мешковину каменных изваяний.
        Уже светало, и надо было торопиться. Ножом он срезал завязки и освободил скульптуры от тряпок. Открывшееся зрелище повергло Ерофеева в тихий восторг. Шесть белоснежных, розовеющих в лучах утреннего солнца флорентийских красавиц предстали пред очи тверского мужичка. Оставшиеся лежать у подножий статуй скомканные полотнища мешковины казались ему сброшенными лягушачьими кожицами. И не ведающие стыда белые девы обнажили свои прелестные свежести. Оцепенение Ерофеева нарушил луч солнца, осветивший голову одной из статуй. Тот вспомнил, что надо торопиться, и бросился складывать куски мешковины.
        Нет, ему не показалось: на палец одной статуи было надето кольцо. Серебряное, с камнем. В саду было множество статуй, но ни у одной из них на пальцах не было никаких украшений, кроме разве что мраморных. Это Ерофеев знал точно. Первым делом он попытался снять кольцо. Безуспешно. Он замер, соображая, что дальше-то делать. Его осенило: это же тот ящик, что стукнули. Ага. И тут рукояткой ножа он сам стукнул по изящному пальчику. Пальчик откололся и упал на гравий. Искра потухла. Он поднял его и сунул в карман. Быстро собрал мешковину в рулон, обвязал и оттащил к опилочному амбарчику.
        Там он расколотил мраморный обрубок и смешал крошки с опилками. Мол, само так случилось. Бухнулся на мешковину, перевел дух и почувствовал, как его трясет. Успокоившись маленько, стал прикидывать, что сделать с кольцом. Продать, так узнают, да и в секретную канцелярию... Нет... Закопать разве... А на што?.. Отдам жене, подарю. Скажу, мол, за работу справную награда вышла. Да прикажу не хвастать! Добро.
        Кому и вышла награда, так это графу Юрьеву. Работа Альдоджи понравилась двору. Его попытали - где, мол, сам маэстро. На что граф чистосердечно ответил, что приглашение передал ему лично и вестей оттуда пока не получал. Мало ли что могло случиться. Вот ведь отвалился пальчик по дороге... Ну мало ли что.
        Жена Ерофеева не шибко обрадовалась подарку - поняла, что носить это кольцо не будет никогда. Но приняла, ничего худого не сказала. Упрятала его в свою шкатулку и старалась не вспоминать. А по осени внезапно скончалась.
        Когда обряжали, Ерофеев достал кольцо и попросил надеть его на палец усопшей. "Зачем это, дурень? - сказали ему бабки.- Оставь-ка на память. Наследством будет". Так и прожил он жизнь с этим "наследством" и памятью о той белой ночи.
        Часть первая
        Самоубийца
        Глава 1
        День кончился внезапно. Вот он еще только что весь был впереди. И вот - раз, и все. Прямо как любимая Женькина конфета "Белочка", которая либо есть, либо ее уже нет. Третьего ей не дано.
        Женька оторвал глаза от книги только потому, что стал плохо разбирать буквы. Оказалось, что на улице уже темно, и читает он при свете голубоватого фонаря, который качается прямо перед окном. Качается от порывов холодного ветра, гоняющего мокрый, предавший зиму снег.
        Он потер кулаком глаза, будто засыпанные песком. Вспомнил, что где-то в глубине ящика, между прочим, запрятаны очки, которые он из принципа так никогда и не надевал. Подумал, что, может быть, стоит их оттуда извлечь и читать в них, пока никто не видит. Но тут же от этой мысли отказался. Боялся, что если даст своим глазам поблажку, то потом и вовсе отвыкнет читать без очков. А какой из очкарика мужчина? Женька сознательно пытался вырастить из себя нечто героическое. Вакантную должность своего отца он пытался замещать сам.
        Вчера мама кротко попросила не читать ночью, и он, подавляя страдальческий вздох, ей уступил. В семнадцать лет прятаться под одеялом с фонариком казалось ему унизительным. Ведь, в сущности, отложить удовольствие на время - значит лишь продлить его. С этой умиротворяющей мыслью он вчера и заснул.
        А когда среди ночи вдруг очнулся, ему показалось, что он вынырнул из громадной глубины. Проснулся он вместе с жадным судорожным вдохом. С трудом вспомнил, как его зовут, кто он и что кому в этой жизни должен. При этом по возвращении памяти, ужасно удивился, что ему всего лишь семнадцать. В первый момент пробуждения ему явно было раза в два больше...
        Сегодня в три часа дня, после шестого, как обычно удушливого, урока, он спешил домой так, как будто в его маленькой каморке к батарее была привязана за ногу немая и тугая на ощупь невольница с покорными глазами. Но бежал он не к невольнице. Хотя это было бы весьма кстати, принимая во внимание его резкое и мучительное возмужание. Спешил Женька к той самой книге, которая была вчера вечером оставлена им на столе. К философским трудам Бердяева.
        Отсутствие друзей Женьку не тяготило. Собеседники у него и так были: Сократ да Платон, Шекспир да Гете и множество прочих достойнейших, которые толкались в нескончаемой очереди к Женьке, как больные в районной поликлинике к дежурному терапевту. Времени на всех катастрофически не хватало. Он читал даже на переменках, забравшись на подоконник на лестничной площадке четвертого этажа. Здесь его никто не трогал и не заставлял ходить кругами по рекреации. Как свинью, чтоб не разжирела.
        Он был всегда занят. И поэтому наверняка провалил бы тест на знание своих одноклассников, если бы таковой существовал. Во всяком случае, когда кто-нибудь из ребят неожиданно обращался к нему, то встречался с таким нездешним взглядом, что начинал сомневаться в том, что Женя Невский вообще помнит, как кого зовут. На самом деле, с мальчишками он еще как-то не путался. Некоторые из них в последнее время даже вызывали у него интерес. Вот, Кирюха, например, который, кстати, и книгу эту пожелтевшую принес. А вот девчонок... Смирнова Ира? Или Аня? Какая разница, если она точно такая же, как ее соседка по парте Алексеева. Аня? Или Ира?
        Было среди них только одно исключение из правил. Было. И он уже не боялся себе в этом признаться. Но обнаружилось оно совсем недавно, как артефакт на фотографиях в семейном альбоме. Откуда? Ведь ничего же не было, сто раз смотрели...
        Миловидное это исключение вызывало в нем какие-то совершенно неожиданные ассоциации. Он как будто бы приземлился. И посадка оказалось мягкой и приятной. А приземлившись, обнаружил, что на земле живут люди. Не расплывающиеся книжные образы, которые населяли его мир чуть ли не с шести лет, а незыблемые и автономные личности, не менее интересные, чем книги.
        Мысль эта поначалу казалась ему кощунственной. Ведь книги в системе его ценностей всегда лидировали. Когда он думал о том, что бы взял с собой на необитаемый остров, то однозначно выбирал книги - с ними не поссоришься, их можно понять, если еще раз внимательно перечитаешь. В экстремальных условиях может оказаться, что окружающие тебя люди очень мало знают. Одна энциклопедия в такой ситуации может быть полезней трех друзей, собравшихся вместе. Но выбор в пользу книг делал он чисто теоретически, потому что книги он знал и любил, а вот трех друзей собрать вместе, увы, было не в его силах...
        Сейчас ему казалось, что всю свою жизнь он смотрел на своих одноклассников и учителей, не наводя резкость.
        Женька давно заметил, что, когда сильно задумаешься, то глаза перестают видеть. В детстве у него было подозрение, что они просто сходятся у переносицы, и поэтому перед тобой полный расфокус. Экспериментировать с расфокусом он любил в туалете их перенаселенной коммунальной квартиры. То ли задумывался он там особенно крепко, то ли стена напротив была покрашена слишком медитативным зеленым цветом. Но лабораторию для этих экспериментов вскоре пришлось искать другую. Очень уж соседи нервничали, что он там так долго сидит.
        Но понял он, что смотрит на жизнь, не наводя резкость, только в тот день, когда в его поле зрения вплыло размытое пятно, которое что-то так искренне у него просило, что волей-неволей пришлось подкрутить окуляр.
        Пятно это оказалось Альбиной Вихоревой, которую он увидел будто бы впервые. Изображение было цветным и вполне контрастным. А главное, отпечатывалось на дне глаз, как солнце, когда бесстрашно смотришь на него в ясный полдень. И потом, куда ни переведешь взгляд, всюду видишь его фантом...
        Без двадцати девять. За стенкой зашевелились соседи. Что-то глухо ударило, как будто матрас ухнули на кровать. Женька страдальчески свел брови и посмотрел в стену так, как будто бы соседи могли его видеть. "Только не это!" - мысленно попросил он. Но "это", судя по всему, взглядом сквозь стену было уже не остановить. "А так норррмально? А так норрмально?" - с нарастающей угрозой методично повторял незнакомый мужской голос. Именно на "этот" случай в столе у Евгения, в глубине самого дальнего ящика, были припасены сигареты "Друг" в красной пачке. Выбор он осуществил чисто интуитивно - морда овчарки была ему симпатична и символизировала друга, которого у Женьки пока что не имелось.
        "Началось..." - подумал он, закурил и, кинув обгоревшую спичку в пустой коробок, машинально заметил время. Терпеть придется не меньше получаса. В это время он не мог даже читать, не говоря уже об уроках. Законное время для перекура.
        Он курил прямо за столом, хладнокровно глядя перед собой на качающийся вразнобой с соседями фонарь. Он старался собственной волей погасить пожар в пылающих ушах и не допустить его распространения на остальные части тела. Он учился владеть своими эмоциями и пытался извлечь пользу из обстоятельств, которые был не в силах изменить. Об этом он читал у Конфуция.
        Но читать - это одно. А практиковать - совсем другое. Не было рядом с ним сэнсэя, который бы объяснил ему, что делает он совершенно недопустимые вещи. Да, он действительно научился сохранять внешнее спокойствие во многих обстоятельствах и даже иногда был похож на равнодушный Мировой океан. Но в душе у него все клокотало, как в недрах Земли под этим самым океаном. А такие перепады температур чреваты вулканическими процессами.
        Хорошо, что мамы не было дома. Обычно, почуяв за стенкой недоброе, она тут же суетливо включала на полную катушку радио и одновременно начинала громко рассказывать Женьке о том, какую интересную вещь сегодня узнала от Милиты, у которой муж плавает. Плавающий муж тут же представлялся Женьке чем-то таким, что никогда не тонет. Поэтому одно упоминание о нем сразу отбивало аппетит. Странное дело, в маминых рассказах о сослуживицах всегда фигурировали такие имена, как будто бы у всех у них была одна общая экзальтированная мамаша - Милиты, Марианны, Норы, Руфины и Эсфири жили в этом мире бок о бок друг с другом. И произрастали все эти нежные цветки в пыльной оранжерее под названием Публичная библиотека.
        Если бы мама была дома, она давно бы уже позвала его за стол. Когда же он оставался один, он абсолютно забывал о том, что можно питаться чем-то еще, кроме книг.
        - Вот поэтому-то ты такой худющий! Ужас просто какой-то... Ничего не жрешь без меня. А если я возьму да помру - ты что, вслед за мной помрешь с голоду? - сокрушалась мама.
        Таких откровенных спекуляций Женька не любил. То, что предпенсионная Флора Алексеевна может "помереть", шуткой не являлось. Потому что была она сердечницей, с ярко выраженным концлагерным обаянием - бледностью, дистрофичной худобой и маленькой головкой, подстриженной ежиком. Стрижка была настолько короткой, что Флоре Алексеевне ошибочно приписывали диссидентские настроения. Тем более что на узеньком лице ее подозрительно сверкали живые мышиные глазки. Но дело было всего-навсего в том, что такие жиденькие волоски отпускать длинными было просто неприлично. А вкус у Флоры Алексеевны был - интеллигентский, узнаваемый вкус филологов, экскурсоводов и библиотекарей: черный трикотажный свитерок из галантереи, творчески домысленный ажурным жилетиком и плетеным кулоном-макраме на минусовой груди. А на худых длинных пальцах с "философскими" суставами она носила серебряные кольца. И одно замысловатое, с черным гранатом. Женька с детства помнил это странное слово - "кабошон", как будто у кольца было собственное вздорное имя.
        Периодически Флоре Алексеевне не хватало воздуха, она задыхалась, открывала повсюду форточки и непременно простужалась. Когда Флора Алексеевна вслух прогнозировала свою смерть, она и не подозревала, какие бури эмоций вызывает в своем сыне. Сначала он как будто падал с большой высоты. И в носу щипало. Маму было ужасно жаль. Но потом, через секунду, сердце заходилось от непозволительного восторга, который он тут же с ужасом гасил, категорически запрещая себе задумываться о его причинах. Правда, иногда все-таки удавалось осознать, что к чему. Когда он на секунду представлял, что остался один, на него тут же веяло морским воздухом. И от этого кружилась голова. Он был свободен от ответственности. Он мог хоть завтра отправиться куда глаза глядят и не смотреть назад - как там мама и нравится ли ей то, что он делает.
        Вообще-то, то, что он делает, маме нравилось. Она была им довольна. Хороший мальчик, с широчайшим кругозором, начитанный. Только чересчур уж скрытный и замкнутый. Правда, беспокоить ее это стало лишь недавно. С его замкнутостью ей было даже спокойнее. Принадлежал он целиком только ей. Дурные компании его не привлекали. Что еще надо одинокой матери? Но сейчас, когда подходил к концу выпускной класс, ему надо было как-то планировать свою дальнейшую жизнь. Она мечтала, чтобы он поступил на русское отделение филфака. С его-то начитанностью!
        Но мальчик оказался невероятно упрям. Он говорил ей какие-то несусветные глупости! Несусветные! Он собирался идти в армию! А до армии никуда поступать не желал. А чего желал, так об этом и говорить смешно... Было у него несколько вариантов - либо отработать годик грузчиком. Это ее-то худосочному Женечке! Либо устроиться матросом на судно и отправиться в дальние моря. Ну не матросом, так тем же грузчиком или младшим подметайлом. И что он себе такое удумал?
        По поводу Женькиного пристрастия к книгам мама всплескивала руками чисто формально, потому что сама сделала его зависимым от пищи для ума. Всю жизнь она проработала библиотекарем. И вместо обеденного перерыва закрывалась в подвале с каким-нибудь редким изданием. И маленького голубоглазого Женьку притаскивала с собой на работу, и он рос среди книжной пыли. Оставить его было не с кем. Бабушка умерла, когда ему было два года, и он ее помнил смутно. Откуда он вообще взялся у Флоры, не знал никто. Некоторые доброжелатели утверждали, что не знает этого и сама Флора...
        Он последний раз глубоко затянулся сигаретой и стал тыкать окурок, как нагадившего котенка, мордой в пепельницу. Это была четвертая сигарета, выкуренная им за полчаса. Голова кружилась. А слепое, но щедро озвученное соседями кино только что подошло к финалу.
        Женька встал на онемевшие то ли от сигарет, то ли от долгого сидения ноги. Потянулся и хрустнул длинным позвоночником. Открыл настежь форточку, в которую тут же ворвался холодный промозглый ветер, взял со стола пепельницу и вышел из комнаты.
        Коридор на кухню был длинный, чтобы по дороге туда было время подумать, а действительно ли ты так уж хотел есть. И очень часто на этот вопрос Женька сам себе отвечал отрицательно, стоило только представить, что надо доползти до плиты. А о том, что хотелось попить чайку, както забывалось. Вел коридор на кухню гигантской буквой Г. Женька саркастически усмехнулся. На такую кухню только такой буквой и ходить.
        Кухня была длинная и темная, шесть плит стояли вдоль стены до самого окна. Окно выходило во двор и весьма неудачно - прямо на противоположную стену из красного кирпича. Но во всей громадной коммуналке место у окна на кухне было Женькиным самым любимым. Когда он был маленьким, он ужасно не любил один оставаться в комнате, когда мама уходила на кухню готовить обед. Он чувствовал, что она уходит очень далеко. И боялся, что, если он хоть на минутку повернется к двери спиной, в нее тут же кто-нибудь бесшумно войдет. А главное - это будет не мама... И поэтому всегда играл рядом с ней на кухонном подоконнике. Тут было нестрашно, и покойная тетя Дина угощала его горячими оладьями и называла его "ягодкой". Он притаскивал с собой из комнаты зеленых пластмассовых солдатиков и самозабвенно озвучивал их бои. Пока однажды не загляделся на стену перед окном, которая загораживала собой мир. Все оказалось наоборот. Через эту стену он увидел то, что полностью восполнило недостаток перспективы.
        Ниже уровня их этажа в стене напротив имелось громадное готическое окно, верхнюю половину которого занимал цветной витраж. Через это окно он увидел глубину слабо освещенного зала и священника в черной мантии. Тот был в очках и в черной шапочке, из-под которой видны были аккуратно подстриженные седые виски. Переминаясь с ноги на ногу перед кафедрой, он читал вслух раскрытую перед ним книгу и периодически поднимал правую руку, чтобы совершить ею в воздухе какое-то неуловимое движение.
        Кухня глядела прямо в боковое окно единственного в городе польского католического собора на Ковенском.
        Однажды, когда Женька был маленький, он никак не мог заснуть, потому что всю ночь в переулке громко переговаривались какие-то люди в ватниках, гремели лопаты, которыми они насыпали камни и асфальт, и шумели моторами катки. Ковенский переулок заасфальтировали всего за одну ночь перед официальным визитом Шарля де Голля, который, как истинный католик, в обязательном порядке наметил посещение костела. Тогда же, перед его приездом, возле входа поставили две клумбы с цветами, в которых, под скорбным взглядом Богоматери, стали отмечаться все прогуливающиеся по переулку собаки.
        Сто раз маленький белобрысый Женя ходил с мамой за ручку мимо печальной женской фигуры, стоящей в нише за узорной решеткой. И места этого всегда побаивался. Мама спокойно шла вперед, тянула его за руку, а он боялся повернуться к этой статуе спиной. Ему казалось, что, если он не выполнит свой ритуал, с мамой и с ним что-то случится.
        И уже потом, когда он стал ходить в школу сам, он всегда проходил мимо входа в костел, как солдат, равняясь на главнокомандующего, и сворачивал себе шею. Внутрь заходить он не решался. Просто не был уверен, что ему туда можно. С красным-то галстуком... Когда же галстук сменился комсомольским значком, он уже был достаточно взрослым и любопытным, чтобы переступить четыре ступеньки, ведущие в параллельный мир.
        Вот и сейчас он по привычке подошел к окну, приблизил лицо к самому стеклу и глянул вниз. В костеле едва виден был свет. Вечерняя служба уже закончилась. Но свет горел. И этот свет наполнил Женьку каким-то умиротворением. После прочтения трудов Бердяева он находил глубокое философское значение в том, что темный и длинный коридор каждый раз приводил его к окну, за которым горел свет. Может, это и был свет в конце тоннеля?
        Глава 2
        Заведующий отделением кардиологии Военно-медицинской академии полковник Марлен Андреевич Вихорев с утра опять поссорился с женой. Он унизительно любил ее двадцать лет. А она его за это презирала. Она все искала в нем ту силу, которую когда-то разглядела, поступив к нему на отделение лаборанткой. Он казался ей живым гением, генералом, заражающим всех предчувствием скорого прорыва во вверенном ему участке медицины. Когда он однажды думал о вечном, глядя в пустоту, Ванда в него и влюбилась. Когда ему было некогда, Ванда желала получить его в свое безраздельное пользование. Когда он посвящал свое время ей - Ванда начинала раздражаться. Если он провожал ее с работы, то всегда спрашивал, куда она хочет пойти. А она мечтала, чтобы он не спрашивал, а вел туда, куда надо. Он мог накричать на нее на службе и даже не подозревал, что в эти мгновения она прощала ему все промахи в их мучительном романе. Когда же он брел за ней после этого, как побитая собака, она не могла найти в себе силы хотя бы улыбнуться. Ей казалось, что он ее обманул.
        И все-таки она вышла за него замуж, потому что чувствовала в нем влекущую ауру тирана. В других она этого не находила. Беда была лишь в том, что от ее прикосновения деспот лопался, как мыльный пузырь. И Ванда мстила ему за это всю жизнь. А он, не ведая причин, все время наступал на одни и те же грабли. Обращался с ней мягко и подобострастно. Она старательно выводила его из себя. И когда, наконец, ей это удавалось, он обрушивался на нее, как Ниагарский водопад, с ужасом понимая, что теперь развод неминуем. Но все заканчивалось как раз наоборот - идиллическим затишьем. Странность заключалась в том, что научный склад ума так и не позволил Марлену Андреевичу сделать логические умозаключения о природе их вечного конфликта.
        И на этот раз он никак не мог понять, как это у них получилось. Когда дочь Альбина ушла в школу, он еще только собирался на службу. Он точно помнил, как, глядя в ванной в глаза своему недобритому отражению, он повторял: "Спокойно, терпение, мой друг". Кряжистый, как медведь, Марлен Андреевич каждое утро давал себе подобное обещание. И все опять понеслось в тартарары. Сначала слишком долгие паузы в разговоре, потом слишком громко опустилась чашка на блюдце, потом она слишком резко встала, и грохнула упавшая табуретка.
        "Раунд,- мрачно подытожил Марлен Андреевич.- Развестись?" Хотел закурить, не глядя пошарил ладонью по подоконнику, но вспомнил, что вроде как бросил. А еще, что разведенные живут на десять лет меньше, чем женатые. Взглянул на часы и начал собираться на отделение.
        Когда он уже был в прихожей и, сидя на стуле, резкими гневными движениями шнуровал ботинки, из комнаты медленно вышла Ванда. Она молча стояла рядом и "провожала" его. Ей на работу нужно было на полчаса позже. Когда он, не поднимая на нее глаз, с желчным выражением на лице путался в петлях своего тяжелого зимнего пальто, она вдруг взяла его за пальцы, развела руки и припала к мягкому пыжиковому воротнику. Он стоял и боялся шевельнуться. Он всегда ждал ее ласки, как школьник ждет наступления каникул. Казалось, после этого будет что-то невероятное. Может, у школьников оно и наступало. А вот Марлен Андреевич, или Мар, как его называла жена, раз за разом испытывал жестокое разочарование. Поэтому сейчас он боялся пошевелиться и спугнуть зыбкую супружескую гармонию. Он научился извлекать свою гомеопатическую дозу семейного счастья из ничего. Ему приходилось собирать его по одной бусинке и терпеливо нанизывать на четки своих глубоко личных воспоминаний.
        - Мар, не уходи. Поедем вместе. Я сейчас.
        Ванда, изящная, с блестящими черными волосами, убранными в валик, торопливо надела перед зеркалом синюю вязаную шапочку, обмотала шею длинным, синим же шарфом и, по очереди грациозно ставя ноги на тумбочку, натянула новенькие сапоги-чулки. Мар уже держал наготове пальто. Она обернулась и одарила его виноватым взглядом накрашенных махровой тушью карих глаз. Получать удовольствие одновременно у них получалось только в течение пятнадцати минут после ссоры. В остальное время их представления о счастье не пересекались.
        - Мама, мы ушли! - громко прокричала она куда-то в глубину квартиры.
        У парадного стояла светло-серая "Волга" с серебряным оленем на капоте. Марлен Андреевич открыл дверцу перед супругой. А сам сел за руль.
        Через пару минут после того, как хлопнула входная дверь, в прихожей появилась аккуратная подтянутая седовласая дама. Она легко нагнулась, собрала разбросанные по прихожей тапки и пробормотала:
        - Черти, ничего на место положить не могут.- Взглянула на часы и стала собираться.
        * * *
        Трамвай тащился медленно. Только голубые загробные фонари проплывали за мутными окнами. Двери с грохотом открывались и закрывались. А когда на светофорах трамвай останавливался, противно гудело электричество. Альбина сидела у окна, прислонившись головой к стеклу. Белая шапочка была надвинута до самых бровей. А шарф закрывал лицо почти до носа. Она смотрела в окно, а большие карие глаза сверкали от наводнивших их слез. Ехать ей нужно было долго. С Елагина острова почти до Суворовского. Но хотелось больше никогда по этому маршруту не ездить. А фигурное катание бросить...
        Сейчас ее пробирал мороз, хотя всего полчаса назад щеки горели огнем. Но стоило Альбине остановиться, как февральский ветер пробирался под два толстых свитера и холодил взмокшую спину. Уже давно стемнело, и они тренировались в свете четырех прожекторов, ярко освещавших каток с разных сторон. Было в середине катка такое место, когда со всех сторон крест-накрест ложились одинаковые тени. Вот уже пятнадцатый раз прокатывая свою программу, именно в этом месте Альбина сосредоточенно взглядывала под ноги и делала перекидной прыжок. Получалось плохо. А честнее было бы сказать, не получалось вовсе. При приземлении конек каждый раз впивался в лед шипами и она, как корова на льду, спотыкалась. Пятнадцатый раз она внутренне собиралась, но опять ничего не могла с собой поделать. Она просто боялась приземляться так, чтобы после прыжка некоторое время ехать назад на опорной ноге. Еще перед Новым годом она это делала. А сейчас, после травмы, место это казалось ей просто заколдованным.
        - Ну, что за дела? Альбина! Соберись! - Галина Григорьевна в лохматой шапке тоже нервничала.- Лена! Геворская! Прыгни с Вихоревой в паре. Она потеряла движение...
        К Альбине подкатила Ленка. С нескрываемым превосходством на нее посмотрела, кружась вокруг небрежно расслабленной задней перебежкой. Потом раз, играючи, сделала перекидной, красиво приземлившись ласточкой.
        - Ну, давай, чего стоишь? Подстраивайся. Что я, так полчаса вокруг тебя крутить должна?
        Альбина тихо и с раздражением прошипела: "С-с-с-с-пади..." Поймала Ленкин ритм и, синхронно с ней, пошла на прыжок. Прыгнуть решила лучше Ленки. Чиркнула коньком и больно упала на колени.
        - Ну, елки-палки! - с чувством отметила падение Галина Григорьевна.- Что-то скользкий лед сегодня...
        Обидно было до слез, особенно когда она исподлобья смотрела на легко разъезжающую по катку Геворскую, которая оглянулась с гадкой улыбочкой и пожала плечами.
        Она подъехала к бортику, где переминалась с ноги на ногу подмерзшая Галина.
        - А знаешь, почему не получается? - Она с напором глядела Альбине в глаза.- Потому что ты растолстела, пока дома с ногой сидела. Тебе просто в воздухе свой вес не развернуть как надо. Ты посмотри, какие ножищи нагуляла. Чтобы через неделю этого не было, Альбина. Худей как хочешь.
        Она говорила громко и базарно. Альбина уже давно заметила, что у тренеров существует какой-то общий тембр голоса - крикливый и беспардонный. И она невольно покосилась на тех, кто тренировался здесь же. Очень не хотелось, чтобы слова эти кто-нибудь слышал. Так не хотелось! Особенно Геворская... А она как раз проезжала близко и пялилась в их сторону.
        Альбина ехала с тренировки домой и всерьез думала о том, чтобы все бросить. Ноги у нее, и вправду, были полноваты. Но у фигуристок это сплошь и рядом. От больших нагрузок наращиваются мышцы. Геворская худая, как палка, и на ней ничего не нарастает. А Альбина - настоящая девушка. И талия есть, и бедра. Но лишнего жира у нее как раз нет. Ущипнуть не за что. И она уже в десятый раз яростно убеждала себя в этом неоспоримом факте. А сложением она в отца. Просто кость широкая. А сверху, так и вовсе ничего лишнего; ребра пересчитать можно.
        В раздевалке, когда все уже ушли, ее попыталась подбодрить подружка Катя:
        - Алька, да не носи ты просто эту юбку на тренировку. Приходи в рейтузах. Юбка эта тебя полнит. И не обращай ни на кого внимания.
        Но настроение от этого еще больше испортилось. Как же быть, если фигуристку полнит мини-юбочка? Как, скажите, пожалуйста, тогда выступать на соревнованиях? И она придирчиво посмотрела на Катины ляжки.
        - У тебя, Катюха, тоже, между прочим, о-го-го. Так,- сказала она уязвленно,- между нами, девочками.
        - Спорт такой,- ничуть не расстроилась Катюха.- А у пловчих, например, плечи. И я бы с ними ни за что не поменялась. Так и знайте! - И она показала всем своим воображаемым оппонентам язык.
        - Да как я похудею-то ей за одну неделю? - Альбина продолжала негодовать.
        - Лук репчатый берешь,- Катя засунула в рот карамельку, и речь ее стала не совсем членораздельной,- режешь и ложку меда кладешь. Все в банку и на ночь за окошко. А утром натощак ешь по столовой ложке перед завтраком. Ну и перед обедом и ужином. Гадость такая, что потом вообще ничего не хочется, только умереть. Зато помогает.- И добавила после паузы: - Говорят.
        - Вввя,- сморщилась Альбина.- Лук с медом? Вввяя....
        Теперь она ехала домой и думала о том, что и без фигурного катания прекрасно обойдется. Пора завязывать. Скоро в школе выпускные экзамены. Потом готовиться в институт. Мастером спорта ей, наверно, уже не бывать. Да и зачем это нужно? Уже давно ей стало понятно, что никакого большого спортивного будущего у нее нет, хоть и занималась она с пяти лет. Среди тех, с кем она делала на льду свои первые шаги, уже есть члены сборной юниоров. Тех, кто подавал надежды, давно забрали в большой спорт. Давно. Десять лет назад. А она каталась для себя. Зато чувствовала себя настоящей королевой на катке в Таврическом саду. На разряды сдавала. Может похвастаться своим первым юношеским. Хотелось бы взрослый. Но так... Для потомков. И без этого ведь комсомолка, спортсменка, отличница. И, конечно, красавица. "Хотела бы я встретиться с Геворской в какой-нибудь компании. Вот мы бы и посмотрели, кто чего стоит".
        От этой мысли Альбине стало веселей. Она уже мечтала о том, как придет домой и накинется на макароны по-флотски, которые так здорово готовила ее бабушка Лизавета Степанна. Или Эльжбета Стефановна, как предпочитала называть ее Альбина, которой очень нравилось то, что в ней течет польская кровь.
        Как ей казалось, польские пани отличались от русских женщин в выгодную сторону. "Есче польска не сгинева",- повторяла она за сухощавой, аристократически стройной бабушкой. А полька, по ее смутным представлениям, обязательно должна была быть гордячкой и воображалой. И Альбина эти черты в себе культивировала, как доказательство своей очаровательной национальной принадлежности.
        Мечтая о макаронах, мед с луком решила не готовить. Зачем портить себе аппетит?
        Спускаясь с подножки трамвая, она почувствовала, что колено, которым она столько раз ударялась сегодня об лед, больно сгибать. И еще раз утвердилась в мысли, что все, пора бросать, сколько свободного времени тогда у нее появится! А ведь в младших классах она еще умудрялась учиться в музыкальной школе. Но в четвертом, с помощью вполне профессиональной истерики, убедила родителей ее оттуда забрать. И больше к пианино она не подходила ни разу. А крышку его использовала как журнальный столик.
        Времени ей никогда не хватало. Вернее, хватало, но только на уроки и спорт. А вот на то, чтобы ничего не делать,- не хватало. А ей иногда так хотелось просто поваляться на тахте, а потом эдак часик повертеться перед зеркалом. Посмотреть на себя со спины, приспособив маленькое зеркальце. Или просто повыпендриваться с прической и собственным выражением лица. Лица, которому Альбина активно симпатизировала.
        Она не видела у себя недостатков. И любовалась собой, поворачиваясь то так, то эдак. Темные, чуть вьющиеся волосы, из которых она делала два низких хвоста прямо под ушами. Светлая кожа, большие карие глаза в густых ресницах, от природы будто бы подведенные. Такие же, как она считала без ложной скромности, она видела в бабушкином альбоме со старинными фотографиями звезд немого кино. Пикантный вздернутый носик, темные брови, каждая волосинка которых блестела, как мех норки, и маленький рот сердечком. Просто Вера Холодная. Моя руки в ванной, она всегда себе улыбалась и научилась наполнять улыбку подтекстом. Правда, она точно не знала, каким. Но это даже хорошо. Если ты сама не знаешь, как раскрывается твоя тайна, то другие ее точно не разгадают.
        Если бы ей нужно было сравнить себя с цветком, она, не задумываясь, выбрала бы пион. Она и вправду больше была похожа на бордовый пион, а вовсе не на розу, как ей пытался позавчера дать понять студент Миша, когда их компания собралась у Маркова.
        Впрочем, это как посмотреть. Потому что ее враг Акентьев как-то выразился в том смысле, что взгляд у нее коровий. И она ему этого так и не простила.
        В комнате у Альбины зеркала не было. Мама не разрешала. Но Альбина не расстраивалась. Она прекрасно обходилась рассматриванием своего отражения в черной полировке мертвого пианино.
        Альбина шла по темной улице, отворачивая лицо от порывов холодного ветра. За углом, в Калужском переулке, ремонтировали дом. Он был обнесен деревянным забором. Мостовую разобрали, чтобы добраться до каких-то там труб. Машины здесь уже полгода не ездили. Альбина не стала сворачивать за угол, пошла мимо в обход.
        Сейчас, когда прошло уже несколько месяцев, ей все еще неприятно было вспоминать о той истории, которая произошла с ней осенью. Стоило только представить, что кто-то идет за ней в темноте, как тогда, и тут же начинало подрагивать место прикрепления рудиментарного хвоста, а сквозняк вдоль позвоночника будто бы подымал дыбом шерсть. Это странное ощущение казалось ей почти реальным. Так, наверно, чувствует себя взвинченная кошка. Она сочла это осложнением после пережитого стресса.
        Оглянувшись по сторонам, Альбина зашла в подъезд и первым делом подошла к почтовому ящику. Этот невзрачный деревянный ящик в настоящее время заключал в себе один из главных интересов в ее жизни.
        Только одно из трех круглых окошечек на ящике было черным. И Альбину охватило радостное предвкушение триумфа, которое регулярно испытывает рыбак, у которого клюет, и девушка, у которой в руках адресованное ей, но еще не открытое, письмо. Пальчики у Альбины были тонкие, и для нее не составило труда без всякого ключа вытолкнуть письмецо наружу.
        На конверте не было обратного адреса. На нем вообще не было никакого адреса. Зато размашистым почерком, с чуть смазавшимися над высоким хвостиком буквы "б" чернилами, было написано "Альбине".
        Значит, он опять принес и опустил его в ящик сам.
        Она победно улыбнулась. Даже, можно сказать, просияла. Но позволила себе это только потому, что никто ее в этот момент не видел.
        Сначала она хотела прочитать письмо дома. И даже начала подниматься по лестнице, что ей давалось нелегко. Уставшие ноги бунтовали против нагрузки. Может быть, поэтому, а может быть, потому, что любопытство, в конце концов, одержало победу над высокомерием, она остановилась и в свете тусклой лестничной лампы вскрыла конверт и пробежала глазами строчки, написанные посередине листка из школьной тетрадки в клеточку.
        И единственное, что поняла,- что никаких слов, однокоренных со словом "любовь", тут нет. С его письмами она делала так всегда. Но даже себе в этом не признавалась. Она всегда сначала шарила по письму глазами, как слепой руками, в поисках выпуклого слова "любовь". И только потом, с облегчением вздохнув, читала по-настоящему.
        И она прочитала:
        Среди серой толпы,
        что плывет неизвестно куда,
        вдруг проглянет улыбка Альбины,
        сердца озаряя.
        И она для меня,
        как открытая мною звезда,
        бесконечно далекая
        и бесконечно живая.
        Ничего не видящими глазами посмотрела вниз, в лестничный пролет. Ей казалось, что она только что узнала чтото такое важное, такое... Что-то, к чему она неосознанно все это время стремилась. Она прочла еще раз, медленнее, осмысливая каждое слово. И ей очень хотелось верить, что каждое из них было выбрано неслучайно и потому единственно правильно выражало то, что хотели ей сказать.
        "Это мне,- подумала она, пытаясь отстраненно увидеть этот момент своей жизни и запомнить, как фотографию.- Это мне. Я - звезда среди серой толпы. Я всегда это чувствовала, и вот я узнала, как это можно сказать словами".
        И она прочла еще раз. Третий.
        Потом спрятала письмо в карман и взлетела на последний этаж, даже не заметив усталости. И уже открывая дверь, подумала, что наверное, от человека, который написал ей такое, большего ждать неразумно. Это и есть апогей. За которым последует неминуемый спад. Ей было немного жаль.
        Но такова жизнь.
        Ей казалось, что сегодня она получила, наконец, ту жемчужину, которая была сокрыта в их отношениях. Ведь отношения между людьми возникают ради чего-то важного. А когда это важное происходит, разве есть смысл эти отношения сохранять на память? Ведь не сохраняют створки ракушки в память о найденной в них жемчужине.
        В квартире было тихо. Только из комнаты Эльжбеты Стефановны сквозь матовые клеточки застекленной двери проникал в прихожую свет. Она надела тапочки и пошла здороваться с бабушкой.
        - А где мама? - спросила она, поцеловав надменную Эльжбету в пахнущую розовым маслом щечку.
        - Пошла к Рае примерять сапоги,- явно не одобряя этого, произнесла бабушка, не отвлекаясь от разложенного перед ней пасьянса.
        - А что, папа еще не пришел?
        - Марлен Андреич не считает нужным докладывать мне о времени своего возвращения домой,- отрезала бабушка, сосредоточенно перекладывая карты.
        - Бабуля! - позвала Альбина и помахала перед бабушкиным лицом рукой.- Ау, я здесь!
        - Биня, не мешай! - бабушка недовольно отстранилась.- Ужин вполне можешь разогреть сама.
        Но потом она все-таки посмотрела на Альбину.
        - А что это ты так сияешь, девочка моя? Прыгнула двойной аксель?
        Альбина покачала головой и вынула из-за спины сложенный вчетверо листок.
        - Да что там аксель... Я тебе сейчас такое покажу! - И она загадочно улыбнулась, закинув голову назад. Бабушка вынула из бархатного футляра очки и, держа листок на вытянутой руке и чуть откинувшись назад, пробежала его глазами. Потом строго посмотрела на Альбину.
        - Если хочешь вертеть мужчинами, Биня,- твердо сказала ей бабушка,- никогда не влюбляйся!
        - Ну, тебе что, не понравилось? - Альбина присела на подлокотник кресла, обняла бабушку за шею и прижалась к ней головой.
        - Во всем этом мне не нравишься только ты! Не будь наивной дурочкой. Ты что, в это веришь? - Она тряхнула письмом.- Не верь! Это уже прошло. Он написал это вчера.
        - Ну и что, что вчера? - Альбина возмущенно отстранилась.
        - Это просто свет далекой звезды. Он думал так вчера. А что он думает сегодня, никому знать не дано. Это типичное девичье заблуждение. Хлопать глазами и мямлить: "Ты же говорил! Разве ты не помнишь?" Я не хочу, чтобы ты выросла такой же. Прочитай и забудь. Относись к этому как к шахматной партии.- Бабушка обернулась и, властно потрепав Альбину по щеке, сказала весело и игриво, как говорят маленькому ребенку: - А для этого почаще играй со мной в шахматы, доця! А не в бирюльки!
        - Да я уже давно не играю ни в какие бирюльки, бабуля! А в шахматы - скучно. Зачем мне учиться ставить мат королю, если клеток в жизни все равно не видно? Ну скажи мне, какой толк от твоих фигурок? Что, я подойду к какой-нибудь противной девице и объявлю ей "Гарде королеве!" или поставлю кому-нибудь шах?
        - Ну, мат ты еще повстречаешь без всяких шахмат. А вот шах королю я тебя, пожалуй, делать научу...- снисходительно пообещала Эльжбета Стефановна, опять погружаясь в пасьянс.
        - Все только обещаешь... А у меня, между прочим, партия в самом разгаре,- сказала Альбина значительно, выходя из бабушкиной комнаты и на секунду задержавшись в обнимку с дверью.
        - Надеюсь, рокировку ты уже провела,- утвердительно произнесла бабушка и требовательно посмотрела на Альбину, застыв с картой в руке.
        - Бабуля, дорогая! Я была пешкой. А сегодня я чувствую себя королевой. Вот это я тебе могу точно сказать.- И небрежно добавила, уже удаляясь: - Маме не рассказывай.
        Глава 3
        Закрывая за Альбиной дверь, бабушка каждый день кричала ей вслед до тех пор, пока та не скрывалась из виду:
        - Биня, детка! По Калужскому не ходи! Обойди по Тверской! Слышишь!?
        - Ага!..- кричала она в ответ, выглядывая двумя этажами ниже.
        И все равно шла по Калужскому, а потом еще и через проходной двор. Так было ближе.
        Но однажды она поняла, что так ближе ко всему. И к несчастью тоже.
        Это было в ноябре, когда каток только залили, и она стала возвращаться после тренировок к девяти вечера. Обычно в это время давки в трамвае уже не было. И это был плюс поздних возвращений.
        В тот день в парке было какое-то гулянье. Детей с родителями набилось в трамвай до упора. Сесть Альбине не удалось. Она с раздражением смотрела на противных детишек и их суетливых мамаш. Ноги после тренировки гудели. Сесть хотелось ужасно. Она даже подумала, что можно было бы акцентированно похромать в первую дверь и с чистым сердцем бухнуться на места для инвалидов. Но придумала она это поздновато. Сейчас, в толпе, хромай не хромай - уже никто не оценит.
        Потом, когда они проезжали по городу, народу набралось еще больше. Она стояла на одной ноге, с трудом выдергивая из толпы свой тяжелый мешок с коньками.
        Но когда народ стал постепенно убывать, она вдруг поняла, что так почему-то и стоит прижатая к стеклу чьим-то тяжелым телом. Она попробовала передвинуться. Но самые неприятные подозрения подтвердились. Некто, стесняющий ее сзади, как в дурном сне, передвинулся вместе с ней.
        Язык онемел. Она испугалась. Кричать "Помогите!" было стыдно. Ее спросят, что случилось. А ответить ничего вразумительного она не сумеет. Она еще никогда не видела, чтобы в толпе кто-то кричал: "Помогите! Ко мне прижались!" Это просто нелепо. Сказать - "Отойдите от меня!"? А вдруг ей показалось? Это неудобно. Она решила дотерпеть до своей остановки. Ведь ждать оставалось совсем недолго.
        Прежде чем сделать решительную попытку к освобождению, она оглянулась и вложила в свой взгляд все накопленное за время дороги негодование. За ней стоял высокий и плотный мужчина в черной вязаной шапочке с узорами. Его блестящий крупный нос весь был усеян мелкими черными точками, как муравейник. Он стоял и смотрел перед собой, совершенно не замечая Альбининого взгляда.
        - Разрешите, гражданин! - сказала она громко и слегка оттолкнула его с трудом поддавшееся тело. Он отодвинулся на десять сантиметров и продолжал тупо смотреть перед собой, как будто ничего не видел.
        Альбина с колотящимся сердцем подошла к дверям и спустилась на одну ступеньку.
        И увидела, как тут же отразилась в стекле темная фигура. И рука в черной перчатке взялась за поручень прямо рядом с ее рукой. Под коленками противно вякнул страх. Теперь она подумала, что лучше было бы остаться в трамвае. Пусть себе выходит, только без нее.
        Но обратно повернуть было уже нельзя. И она решила успокоиться, взять свою спортивную волю в кулак и не дергаться раньше времени. Ну зачем ему за ней выходить? Может быть, это просто его остановка. Сейчас все и выяснится, подумала она.
        На остановке она выскочила из трамвая и быстро пошла вперед, удерживая себя, чтобы сразу не оглянуться и не припустить галопом. Почему-то, как назло, все люди разошлись в разные стороны и пристроиться рядышком к кому-нибудь внушающему доверие возможности не было. Прямо перед собой она видела собственную тень, ползущую под ногами. Она не выдержала и быстро обернулась назад, якобы для того, чтобы посмотреть, нет ли машин, и перейти улицу.
        Он шел за ней на некотором расстоянии. Он действительно шел за ней. И в ту секунду, когда осознание этого факта произошло, в кончики ее пальцев ударил адреналин.
        Идти ей предстояло еще целый квартал. Улица впереди была абсолютно пустынна. Только один прохожий бодро вышагивал далеко впереди. На противоположной стороне горели витрины дежурной булочной. И она решительно двинулась туда. Куда угодно, только чтобы рядом были люди.
        Грязная швабра разгоняла по белым мраморным плитам коричневую жижу. Она переступила через лужу и подошла к прилавку. Одинокая старушка негнущимися пальцами запихивала половинку хлеба в матерчатый мешок. Альбина, оказавшись среди других людей, обрела некоторую уверенность и резко оглянулась, готовая к выяснению ситуации прямо здесь. Но за ней никого не было. Она облегченно вздохнула, попыталась успокоиться и убедить себя в том, что все это ей просто почудилось...
        - Девочка, берешь что-нибудь? Мы закрываемся,- нетерпеливо спросила ее дородная продавщица в ватнике поверх бывшего когда-то белым халата.
        - Нет. Ничего,- сказала Альбина и поняла, что, даже если сама не захочет отсюда выходить, ее попросят.
        Она вышла на улицу. Оглянулась по сторонам. Никого не увидела и быстро направилась в сторону своего дома. Как же это ужасно - быть девушкой. Почему-то надо бояться. Обходить стороной пьяных, как учили папа с мамой с раннего детства. Не заходить в подъезд с незнакомыми мужчинами. А ей иногда очень даже хотелось зайти в подъезд с незнакомым мужчиной, галантным, ослепительно улыбающимся и протягивающим ей билетик в кино. Но родители толком ничего не объясняли. Почему надо бояться? Почему, выражаясь их языком, "девочек могут обидеть"? Она никогда с этим не сталкивалась. И вот сейчас, почуяв какой-то утробный ужас, она уже точно знала, что с такой темной фигурой в черных перчатках она не то что в подъезде, но даже на площади не хотела бы оказаться на расстоянии меньше километра.
        Хорошо мальчишкам. Никому не нужны.
        Уже перед самым поворотом она по привычке, которую ей привила бабушка, оглянулась. И чуть не вскрикнула. Темная фигура следовала за ней. Их разделяло два дома.
        Увидев это, она успела зацепиться сознанием за то, что он явно торопится, оскальзываясь на обледеневшем тротуаре. И задохнулась от ужаса. Завернув за угол, она побежала со всех ног. И впервые поняла, что значит не чувствовать под собой ног. Ей было так легко бежать, как будто она катилась по льду. Она побежала мимо стройки, потом по двору.
        Оглядываться не было нужды, потому что когда она забежала во двор-колодец, то слишком хорошо услышала, как разносится по нему звук чужих торопливых шагов. Горящие спокойным оранжевым светом окна во дворе замелькали в ее глазах.
        Ей оставалось только выбежать из арки двора и мгновенно завернуть налево, в свой подъезд. А вот правильно это было или нет, она не знала. Было бы здорово где-нибудь спрятаться, а он чтобы пробежал мимо. Но прятаться было негде. Потому что он ее видел. Мусорные баки она заметила уже тогда, когда услышала его шаги на другом конце двора.
        Она ворвалась в подъезд, попытавшись добавить скорости. Но он сделал то же самое.
        На лестнице он ее почти нагнал. Она бежала наверх через две ступеньки. Он преследовал ее пролетом ниже.
        Все ощущения обострились, как будто звук включили на максимальную громкость. Ее оглушало грохочущее шарканье догоняющих ее ботинок и органный гул грубо задетых перил.
        На сон это было совсем не похоже. Как бы ни было страшно во сне, там чуешь только образ страха. Ведь во сне нет ни вкуса, ни боли, ни каменной упругости пола под ногами. В жизни же к этому образу прирастают шестьдесят килограммов животного страха со всей гаммой ощущений - от сердца, стучащего, как швейная машинка с ножным приводом, до медвежьего ужаса в животе.
        Нервы у нее сдали. Она подумала, что, пока она добежит до своего последнего этажа, расстояние между ними неизбежно сократится. И она воткнула палец в синюю кнопку звонка ближайшей двери. Она давила на нее и не отпускала. И слышала, как дребезжащий звонок разносится на всю квартиру. А преследователь ее стал замедлять шаги и, в конце концов, тяжело дыша, замер в трех метрах от нее посреди лестницы.
        - Девушка, я хотел с вами познакомиться,- проговорил он, задыхаясь.
        - Не надо со мной знакомиться! - злобно процедила сквозь зубы Альбина. И в тусклом освещении лестничной площадки у нее в руке неожиданно блеснуло острое лезвие.
        - Ну зачем же так... Дура гребаная,- пробормотал он, сплюнул и, повернувшись, стремительно сбежал вниз.
        Когда глуховатый сосед Петр Ильич открыл, наконец, дверь, перед ним стояла взмыленная и запыхавшаяся девочка с верхнего этажа.
        В руке она сжимала конек.
        Родителям она, конечно, ничего не стала рассказывать. Сама не понимала, что ей помешало. Какой-то стыдный подтекст. Разве же он хотел с ней познакомиться? Разве так себя ведут, когда хотят познакомиться?
        Зато на следующий день в школе, помнится, вдоволь нашепталась с окружившими ее девчонками. Все округляли глаза и говорили: "Кошмар". Но самое интересное заключалось в том, что почти каждой было что добавить к этой черной серии из своего личного опыта. Сплоченные общими трудностями, они еще некоторое время дружили все вместе против виновников всех бед - мальчишек. Но к концу дня коалиция распалась.
        Пока Альбина была в школе, все казалось не таким уж серьезным. Но, когда после уроков она вышла на улицу, противный страх опять дал о себе знать. Она шла и мнительно оглядывалась. И когда вдруг ей показалось, что она снова видит в толпе возле Чернышевской отвратительную вязаную шапочку, она спасовала. Поняла, что не сможет заставить себя в одиночку зайти в свой подъезд.
        - Невский! Послушай, Невский! Подожди! - Она заметила одноклассника, когда тот уже переходил на другую сторону. Он растерянно оглянулся. Она замахала рукой. "Вот и отлично,- подумала она,- если этот придурок действительно где-то здесь меня поджидает, он увидит, что я не одна, и уберется".
        Она не могла сказать точно, что да, она видела вчерашнего преследователя. Если бы ей нужно было клясться здоровьем мамы, она бы, пожалуй, воздержалась. Но даже тень вчерашнего ужаса казалась ей сейчас непереносимой... А Проспект - это даже хорошо. Вот уж он никому не расскажет, потому что ни с кем не говорит.
        Еще несколько минут назад, когда Женька Невский ступил на мостовую, тут же зажегся красный. Он вернулся обратно на тротуар и, как всегда, нашел философский смысл в происходящем. "Как странно,- думал он,- светофоры взяли на себя функцию проводника судьбы. Люди, шагающие по улицам в собственном ритме, на переходах каждый раз подравниваются, как колода карт. И опять стартуют, одновременно и по порциям. Что это может значить? Что судьба дает всем равные шансы, а вырвавшихся вперед ставит на место? Или же таким образом она корректирует в пространстве тех, кто иначе не попадет под заготовленный ему кирпич?.. А ведь без светофоров судьбы людей развивались бы совсем по иному сценарию".
        Именно в этот момент он услышал, как кто-то его зовет.
        И длинный Женька Невский, без шапки, с недовольной физиономией, большими шагами возвращался теперь обратно на угол, к красной курточке в белой шапке, зачем-то сломавшей естественный ход событий и призывно машущей ему рукой.
        - Невский, слушай.- Она хотела назвать его по имени, чтобы получилось повежливей, но язык не послушался. Она вообще никогда не обращалась к нему, а уж по имени и подавно. Но отступать она не привыкла и продолжала настойчивей: - Мне помощь твоя нужна. Хорошо, что я хоть кого-то нашла...
        Просьба получилась не очень. Хамская какая-то. "Хоть кого-то..." Здорово придумала. Она испугалась, что он сейчас скажет, что ему некогда и, вообще, не до нее.
        Но он смотрел на нее сосредоточенно и ждал, когда в ее словах появится какой-то смысл. Ему казалось, что пока смысл отсутствовал напрочь. Или это у них всегда так, у девчонок?
        - Чего случилось-то, Вихорева? Можешь сказать нормально? - У него были вполне вменяемые интонации. И даже легкое раздражение в его голосе ее почему-то успокоило. Ей-то всегда казалось, что он немного того, с приветом.
        - В общем,- она тщательно подбирала дозу правды,- можешь меня проводить? Тут такая история... У меня дома никого нет. Ну а я... Просто в подъезде нашем вчера на человека напали.- И добавила для убедительности: - Мне одной страшно идти. Честно.
        Он секунду смотрел на нее, осознавая полученную информацию. Она занервничала: сейчас он скажет, что ему надо спешить. Но он равнодушно пожал плечами. Поднял воротник своего коричневого пальтишка и сказал:
        - Ну ладно. Пошли...- И после небольшой паузы спросил: - Далеко живешь-то?
        - Да здесь недалеко. За Тавриком в двух шагах. Пошли.
        Он шел обычным своим широким шагом. Она старалась не отставать и вообще выбросить из головы всякие мысли о неудобстве и о том, что раз она его попросила, то, значит, должна заполнять паузу каким-то разговором. О чем с ним вообще можно говорить?
        Но так и не преуспев в поиске возможных общих тем, она успокоилась. Пани не должна терзаться сомнениями, учила ее бабушка, когда рядом с ней молодой человек. Это пусть он ими терзается. И она перестала переживать на эту тему. Для переживаний у нее была причина позначительней - мелькнувшая в толпе вязаная шапочка. Она думала об этой мерзкой шапочке, шла и помахивала своим пухлым вишневым портфелем.
        Только иногда оглядывалась.
        - За тобой что, следят? - неожиданно спросил Невский, хотя Альбина уже решила, что он совершенно забыл о том, что она идет с ним рядом.
        - Нет, это я за ними слежу,- проговорила она таинственно, все еще глядя назад.
        - Да? - Невский как-то по-взрослому усмехнулся.- Кто ж так следит? Задом наперед. Так любой дурак догадается...
        - Да. Вот ты, например.- Альбина ляпнула по привычке первое, что в голову пришло. Но тут ей показалось, что он замедлил шаг, и она схватила несчастного Невского за рукав и быстро сказала, пока он не передумал ее провожать: - Ладно, не обижайся. Так что ты там говоришь, как следить-то надо?
        - В общем,- сдержанно продолжил Женька, который, похоже, не обратил никакого внимания на то, что она, фактически, назвала его дураком,- если назад надо смотреть, просто берешь маленькое зеркальце. Сначала трудно понять, куда смотришь. А потом привыкаешь. Ничего... Полезная штука. Особенно если за кем-то следишь. Вот как ты сейчас...
        - Да я не слежу... Так, показалось...- пробормотала она, глядя себе под ноги.- Просто вчера вечером на девчонку из нашего парадного какой-то идиот напал. Откуда я знаю, может, он там теперь на всех будет нападать.
        - Напал, и что? - спросил Невский, впервые за время их прогулки глядя на нее.
        - Ничего...- мрачно ответила Альбина, как будто обидевшись.
        - Что "ничего"?
        - Ну отстань, а?.. Ничего, и все. Напал, а она убежала.
        Он не стал приставать к ней с расспросами. Выражая свое недоумение, только приподнял и опустил брови.
        Она продолжала хранить на лице надменное выражение, хотя, чем ближе они подходили к дому, тем тревожнее ей становилось. Когда они прошли мимо стройки, неуютно стало и Невскому. Он тоже стал оглядываться, потому что очень уж тонко чувствовал состояние другого человека. Он давно знал это про себя. И поэтому старался не очень отягощать себя активным соприкосновением с другими людьми. Это было для него делом хлопотным.
        Когда они уже подходили к дому, с противоположной стороны улицы поперек дороги шмыгнула кошка. Альбина с завидной реакцией рванула вперед. Кошка заметалась, но Альбина успела все-таки ее опередить, так что дорогу она перебежала только Женьке. Он собирался идти дальше, но Альбина с каким-то средневековым ужасом вдруг зашептала:
        - Ты что?! Не ходи! Плюнь через плечо и пять шагов назад пройди!
        - Да ну... Ерунда какая...- Женька даже смутился от ее бурной реакции. Ведь сам он никогда не придавал значения таким вещам.- Да кошка-то не черная! Я понимаю, если бы еще черная была...
        - Нет! Ну пожалуйста, что тебе, трудно, что ли? Мы же вместе туда пойдем! - Она смотрела на него широко распахнутыми карими глазами и показывала рукой на дверь. И он вдруг подумал, что страх удивительно ей идет. Она становится настоящей. Как будто в этот момент с нее снимают резиновую маску, имитирующую ее собственное лицо. Как странно...
        - Так как ты говоришь? Плюнуть?..- И он улыбнулся. Улыбнулся так, что Альбине в этот момент показалось, будто он прекрасно знает все наперед. И от его улыбочки ей стало еще страшней. И в эту секунду она еще больше понравилась Женьке. Он любил в людях подлинные чувства.
        До него вновь докатилась волна ее беспокойства. Однако плюнуть через левое плечо было так же неловко, как перекреститься перед комсоргом. Он просто повернул голову налево и ничего не сделал. А потом быстро развернулся, пробежал трусцой неотчетливую петлю в обратном направлении. Смешно. Но он не смог отказать в такой мелочи понастоящему испуганному человеку. Да ладно уж...Что ему стоит притвориться еще разок плюс ко всем тем неисчислимым "разкам", когда он отвечал уроки у доски, голосовал на комсомольском собрании и делал при маме вид, что никогда не брал в руки сигарету...
        - Ну все, теперь пошли.- Она кивнула на подъезд. Но входить первая не стала.- Вот сюда. Я на последнем этаже живу. Только ты со мной поднимись. Хорошо?
        - Ну сказал уже ведь.- Он заставил себя решительно направиться к двери первым.- Пошли.
        Дверь с грохотом за ними захлопнулась. И этот жутковатый звук эхом разнесся по всем этажам широкой лестницы.
        Здесь было даже красиво. Пол выложен мозаикой. На потолке сохранилась лепнина. Сбоку стояла старинная будка привратника. Теперь в ней хранился какой-то хлам. Лестница была совсем не такая, как в Женькином доме. У него она была заплеванная и обшарпанная. Шла зигзагом. А в Альбинином - посередине был громадный квадратный пролет. И каждый шаг отдавался эхом. "Здесь, наверно, петь хорошо. Как в костеле",- подумал Женька.
        На каждом этаже располагалось по три квартиры. Но боковые двери скрывались в неглубоких нишах. Сейчас, днем, когда свет на лестнице не горел, ниши были полны мрака. Альбина поднималась за Невским, и каждый раз, когда они поворачивались спиной к этим темным закуткам, она шла по ступенькам боком, напряженно озираясь по сторонам.
        Когда впереди с лязгом отворилась дверь, ноги у нее чуть не подкосились.
        Она облегченно перевела дух, лишь когда увидела выходящего на лестницу с мусорным ведром туговатого на ухо Петра Ильича в черном затасканном пальто, шляпе и домашних тапочках на босых голубоватых ногах.
        - Здрасьте! - сказала она и отметила свое приветствие кивком головы.
        Но как раз в этот момент Петр Ильич повернулся к ней спиной и закрыл свою дверь на ключ. А потому ее "здрасьте" не услышал. А когда стал спускаться, подслеповато прищурился и вдруг, распознав в ней вчерашнюю свою визитершу, радостно и громко проговорил:
        - Ааа... Фигуристочка... Ну что, больше никого пока не зарезала? А то смотри у меня...- Он погрозил ей пальцем и, тряся головой, мелко, по-старчески засмеялся и стал быстро спускаться мимо них.
        Альбина повернулась к Невскому и встретилась с его оторопелым взглядом. И тут она закрыла себе рот рукой и согнулась пополам от разобравшего ее хохота.
        Он смотрел, ничего не понимая. Потом сам неуверенно улыбнулся.
        - Так это ты, что ли, да? Ты, что ли, на людей нападаешь, Вихорева?
        Она еще продолжала смеяться и сквозь смех ответила:
        - Ну ты даешь, Проспект. Неужели ты поверил?
        И потом, уже успокоившись, совершенно серьезно сказала:
        - Нет. Просто это на меня вчера напали.
        Он возвращался домой в каком-то странном состоянии. Он ощутил вдруг вкус жизни. Прямо здесь, не уезжая за тридевять земель, не отправляясь на поиски приключений в море и тайгу. Оказывается, все это бывает в двух шагах от собственного дома. Тайны и приключения. И здесь бывают настоящие люди, живущие настоящими чувствами. Раньше он этого не замечал.
        Когда он прошел через стройку на улицу, навстречу ему, пошатываясь, шел человек ханыжного вида, в запачканном грязью пальтеце и классической ушанке с торчащими в разные стороны ушами.
        - Эй, парень, время сколько не знаешь? - спросил он осипшим голосом.
        - Нет часов,- скупо отозвался Невский, который, во-первых, не любил когда говорят "сколько время", а во-вторых, вообще не любил, когда ему задавали на улице такие вопросы. В них ему чудилось закодированное приглашение к драке.
        - Правильно...- поощрительно заговорил сам с собой мужичок.- Зачем часы, когда времени все равно нет...
        Женька даже оглянулся. Мысль эта показалась ему любопытной.
        Глава 4
        - Леокадия Константиновна жаловалась, что у дочери мигрень и пропадает билет в Дом офицеров на танцы. Отдала мне. Просто так. Может, сходишь, Флорочка?
        И мама, тяжело отдуваясь, поставила мешок с картошкой на пол. Все как-то поворачивалась к Флоре обширной спиной в темно-синем платье. Все собирала с пола рассыпавшиеся картофелины. И в глаза дочери смотреть не собиралась. Плохая она была актриса.
        Флора только что пять раз подряд прочла, как "синие глаза его стали холоднее стали". Она любила читать некоторые абзацы много раз и даже шепотом их проговаривать, до того они ей нравились. Она видела всю эту картину и даже чувствовала качку на корабле. И тут мама со своими прозрачными намеками. На вечер танцев. Флоре? Зачем? Что ей там делать?
        Когда Флора сидела дома, ела яблоко и читала, она не помнила о том, что некрасива.
        - Я не хочу, мама, спасибо.- Флора боялась туда идти. Боялась, потому что знала наперед, что весь вечер простоит у стенки.
        - Ну Флора, деточка, ну сколько же можно быть одной? Вот у нас Клара ходила на танцы и нашла себе жениха. Приличного человека. И все у нее теперь как у людей.
        - А я, может быть, не хочу, чтобы как у людей. И потом, как у людей, это как у кого? Как у них? - Она ткнула пальцем в стену позади себя.- Или как у них? - Она указала в противоположную сторону.- Уж лучше быть одной, чем вместе с кем попало.
        - Боже мой! Как ты себя переоцениваешь! - Мама всплеснула руками и прижала их к щекам, как будто у нее ныли зубы.- Ты пойми, что это они могут не захотеть связывать свою жизнь с тобой. А не ты! Пойми...Ты еще тот суповой набор!
        Флора встала, молча расстегнула халатик, закрылась дверцей шкафа и переоделась в свое единственное крепдешиновое платье, белое, в коричневый горошек. Оно ей даже шло. Во всяком случае, горошки на нем были точно такого же цвета и размера, как ее глаза.
        Она собиралась молча, как солдат. Она знала - мама не отстанет, потому что купила этот билет сама. И никто ей его не отдавал. Надо просто встать и уйти из дома в нарядном платье. Накинуть плащик, прогуляться часок-другой и спокойно вернуться.
        Ах, если бы она жила в Париже, ей наверняка дали бы понять, что она может считать себя интересной женщиной. Худоба сошла бы за изысканное изящество. Странная ломаная манера жестикулировать проканала бы под экстравагантность. А карие, маленькие, но лукавые глазки без сомнения наградили бы эпитетом "шарман". И Флора расправила бы крылья, вернее, лепестки, уверовала бы в это самое "шарман" и, опираясь на него, впрыгнула бы в свое счастливое будущее. Она могла бы быть ничем не хуже Эдит Пьяф, еще той красавицы... В этом она была уверена.
        Но на Флору никто никогда не смотрел с обожанием. Никто не вдохнул в нее веру в себя. Даже родная мама, вместо того чтобы вдыхать веру, лишь шумно вздыхала и качала головой, глядя на руки дочери и видя вместо них куриные лапки.
        - Вся в покойника-отца.
        Каждый раз от этого Флоре становилось на мгновение жутко. Она смотрела на себя в зеркало и искала сходство с покойником. И, разумеется, находила. Кто ищет, тот всегда найдет... Цвет лица - бледный. Шея - как букет из жилок. Страх, да и только.
        Про нее говорили не "шарман", а "серая мышь". Не "о-ля-ля!", а просто "тля". Да, так и говорили. Еще в детстве, до войны, девчонка Жозя во дворе:
        - Да ты просто тля. Не флора, а фауна.
        Она тогда обиделась. И, присев на скамейку, долго грызла ногти на одной руке, а на другую наматывала тощую косичку. Она придумывала, как бы обсмеять Жозю, чье полное имя было Жозефина. Мысли все бегали вокруг Наполеона. Тем более что мама на каждые именины готовила ей такой торт. Сначала она думала влепить им в лицо девочке Жозе, намекая на историческую связь. Но для этого пришлось бы слишком долго ждать.
        Так ничего путного она и не придумала, пошла домой и долго смотрела в большое зеркало на свои ножки-спичечки в белых носочках. И не нашла ничего лучшего, как признать - да, тля. Моль. Потом подумала и решила, что в Париже это было бы даже ничего, очень аристократично. Флора де ля Моль.
        Она была молодчина. Не придавала значения такой мелочи, как окружающая ее реальность. Читала свои книжки с тайным желанием испытать за героев все прелести любви. Это уже случилось с ней однажды. И мир подернулся дымкой.
        Первым среди мужчин, поселивших в ее душе смятение, стал Атос. Дальше везло не так. Рыцари Вальтера Скотта, вопреки ожиданиям, страшно раздражали. Персонажи Жюля Верна прошли по касательной. Но иногда она встречала и своих героев. И чувства переполняли ее. Граф де ля Фер сменился капитаном Бладом. Капитан Блад Оводом. Овод Андреем Болконским. Андрею она изменила с Гамлетом.
        Но, чуть повзрослев, научилась смотреть в корень. И однажды влюбилась не на шутку. Все, что с ней было раньше, показалось ей детским садом.
        Она как раз вернулась в Ленинград из эвакуации. Ей было восемнадцать. Она шла по родному городу и была счастлива от встречи с ним. И вдруг ее взору предстал Исаакий. Конечно, она видела его до войны. Но сейчас он просто сразил ее своей монументальной красотой. И она полюбила. Конечно, не Исаакиевский собор. А его создателя, Огюста Монферрана. Именно ему и досталась весна ее чувств.
        Флора жила абсолютно полноценной жизнью. И даже ходила на свидания. По пятницам, в четыре, она стояла у подножия собора и обнимала его толстые колонны, наслаждаясь мощью замысла. В субботу, в двенадцать, она приходила в читальный зал театральной библиотеки и методично перерисовывала портрет Огюста через кальку.
        У нее были приятельницы. Подругами она их не считала только потому, что, по ее представлениям, подругам надо было рассказывать о себе какие-то тайны. А тайны у Флоры были весьма своеобразные. Она отдавала себе в этом отчет. И это свидетельствовало о том, что она пребывает в трезвом уме и в ясном сознании.
        Вернувшись из эвакуации в Ленинград, она легко поступила в педагогический институт, на учителя русского и литературы. Другого пути она и не искала. Мама всю жизнь проработала учителем географии в школе. Правда, школы тогда были раздельные. И мама несла вечное в женском царстве. Но Флоре казалось, что если она любит читать, то любовь эту уж как-нибудь сможет передать подрастающему поколению.
        Но педагогическая практика сурово показала, что учителя литературы Флоры Алексеевны в будущем не запланировано. Оказалось, что дети - это враги. Или даже хищные звери, что еще хуже, потому что в плен они не берут. Их цель - загнать и съесть. Когда она поворачивалась к классу спиной, ей становилось страшно, как в дремучих ночных джунглях. Когда она поворачивалась к нему лицом, ей казалось, что она голая, иначе чего это они так на нее смотрят и смеются в кулак.
        Она навсегда запомнила небесные глаза ученика по фамилии Кучерук, который сидел на первой парте и, подперев щеку рукой, с невинным взглядом ждал, когда же она отодвинет стул, привязанный за ниточку к зажатой между партами хлопушке. Когда Флоре показалось, что ей оторвало ноги, Кучерук даже не сморгнул.
        С горем пополам сдав зачет по педагогике, она уже понимала, что придется подыскать себе какую-нибудь мирную альтернативу. А вот с этим проблем не было никаких. Возвращаясь из института, она, подавленная школьниками, зашла посидеть в Катькин садик. Потом прошла мимо Публички, и взгляд ее упал на написанное от руки объявление "Требуется библиотекарь". В ту же секунду она поняла, что нашла себе тихую гавань до самой пенсии. И не ошиблась. Правда, так и осталась с незаконченным высшим.
        Но теперь она понимала, что это чистая формальность. Она вольна была получать свое личное высшее образование. Ведь перед ней открылись закрома Публичной библиотеки, куда далеко не каждый человек даже при желании мог попасть. И ей ужасно приятно было осознавать, что случайных читателей здесь нет. Есть только те, кто в ближайшее время собирается что-то открыть, написать, преподать или защитить. Просто храм... А она - жрица. И тут ее фантазиям не было предела. В них все сходилось. Даже то, что жрица должна быть неприкасаемой.
        Весталка публичного дома - так, в порывах самоиронии, она именовала свою должность.
        В закрытых хранилищах она натыкалась на такие книги, о существовании которых послевоенные советские интеллигенты даже не подозревали. Листала расшифровки пророчеств Нострадамуса, наткнулась на пожелтевшую, ветхую рукопись с откровениями Распутина и, расширив от изумления глаза, читала то с начала, то с конца Даниила Андреева. Здесь она частенько задерживалась на пару часов после официального окончания рабочего дня. Отсутствие мужчины в своей жизни она считала теперь мистическим жертвоприношением храму науки. Это была ее плата за секретное знание.
        Когда она выходила из читального зала, спускалась по лестнице и доходила до курилки, она видела их всех, сконцентрировавшихся в одном месте и говорящих каждый о своем. Лысины и седые бороды, очки и клетчатые пиджаки. Мужчины. Умные, светлые головы, двигающие куда-то советскую науку и искусство. Интеллигенты. Состоявшиеся. Выбирай любого.
        И она выбирала. Достаточно регулярно. Привыкла уже подмечать среди них кого-нибудь, кого бы взяла себе домой, упади он посреди улицы с переломом ноги. Или еще лучше, найди она его под забором в абсолютном беспамятстве. Но в Ленинском читальном зале они почему-то ног не ломали и в беспамятство не впадали. А как было бы хорошо, думала она иногда. Как было бы хорошо...
        На тех, кто в беспамятстве валялся в подворотне ее собственного дома, привыкла внимания не обращать. Не тот контингент. А ведь кто знает, может быть, и зря...
        В книгах, которые она любила в юности, женщины яростно оберегали свою честь. До двадцати пяти Флора им искренне сопереживала. Ближе к тридцати неожиданно для себя стала болеть за противоположную команду.
        Она так горячо любила книжных героев, что в жизни всегда была на стороне мужчин. Когда они вместе с Марианной с утра развозили тележку с книгами по фондам, Флора всегда молча страдала. Марианна говорила, что все мужики сволочи. А Флора чувствовала, что это не так. Вот только не знала, как об этом сообщить соратнице.
        - Он мне говорит: "Почему ты не погуляла с собакой?" - а я говорю: "Не успела, понимаешь". А он как заорет: "А что ты делала, интересно?!" Интересно, так приходил бы пораньше... Все. Я устала от этого занудства. Ну, Флорик? Разве я не права?
        - Я не знаю, Марианночка.- Флора смущалась, когда надо было говорить людям в лицо совсем не то, что они ожидали. Смущалась и выкручивала пальцы в мучительной жестикуляции.- Ну, может быть, можно было сначала сделать все то, из-за чего он так расстраивается, а потом уже заниматься своими делами. Просто представьте, что он тоже будет отмахиваться от ваших просьб. Ведь вам это не понравится.
        - Флора! - Закатив глаза к небу, Марианна стояла прекрасная, как кающаяся Магдалина.- Флора, дорогая! Как повезет мужчине, которого вы осчастливите! Вы - просто мечта домостроевца! - А потом, уже серьезно и нормальным голосом, добавила: - Я никогда не буду подстраиваться под другого. Я взрослая, сложившаяся личность. Пусть любят меня такой, какая я есть. Или пусть идут откуда пришли.
        Флора живо представила себя на месте Марианниного мужа. Наверно, мужчины не могут не принимать всерьез ее богатое тело со всеми его капризами. Влажно поблескивающие глаза, вавилонские губы. Грешница, да и только. Флора даже почувствовала в себе назревающие предпосылки к чему-то неприличному и зверскому, чего никогда по отношению к сотруднице не испытывала. Некий военный азарт. Будь она большим и сильным мужчиной, она бы прижала сейчас испуганную Марианну к шкафу, из которого с другой стороны посыпались бы на пол редкие издания, заломила бы ей руки за голову и криво улыбнулась бы, глядя на нее "синими глазами", которые, ясное дело, в этот эффектный момент сделались бы "холодными, как сталь". Да. Вот ведь въелось... Уж она бы нашла способ заставить Марианну вовремя выходить с собакой. Она была бы хитрее и орать на нее не стала бы.
        И в этот момент Флора поняла, что единственное, что она действительно в этой жизни знает,- каким мужчиной надо быть. А вот какой надо быть женщиной - не имеет ни малейшего понятия. И даже найденный в журнальном фонде французский женский журнал "Мари-Клер" был тут бессилен.
        Как жаль, что она не родилась мальчиком. Вот это была бы удача...
        Впрочем, как показала жизнь, "Мари-Клер" все-таки пригодился.
        Там она присмотрела себе короткую мальчишескую стрижку. И теперь, в тридцать лет, ее облик приобрел некий стиль. А главное, были выброшены папильотки, вот уже пятнадцать лет лишающие ее права на здоровый сон.
        После работы она надевала свое болотное пальто букле с двумя рядами черных лакированных пуговиц, надвигала на одно ухо берет и шла домой по опустевшему Невскому. Переходила через Фонтанку. А потом заворачивала на Маяковского. Маршрут был приятен ей в любую погоду.
        В день зарплаты она заходила в Елисеевский и покупала им с мамой что-нибудь вкусненькое. Ветчины или орешков в шоколаде. Но только чуть-чуть. Грамм двести, не больше. Брать больше ей казалось просто неприличным. Да и радости от жизни она тоже привыкла брать примерно в том же объеме.
        Флора была убеждена, что у каждого человека на земле есть свое призвание, свой талант. Но поди разберись, что тебе было назначено, если с детства на виду только две профессии - врач и учитель. А талант ведь может вовсе и не вписываться в профессиональные рамки.
        Иногда Флоре казалось, что у нее талант узника.
        Если бы ее посадили на всю жизнь в темницу, она и там нашла бы для себя что-нибудь интересное. Авангардный ритм лапок бегающей по ее ноге крысы. Или план побега, нарисованный на стене суетливой мухой.
        Вот и в своей монотонной работе она находила захватывающий интерес исследователя. Несколько раз в неделю она работала в фонде. Выполняя заявки, она раскладывала книги по стопкам на фамилию заказчика. Это она очень любила. И никогда особенно не торопилась. Ей было ужасно интересно понять, для чего в одни руки попадают на первый взгляд совершенно не связанные между собой фолианты. Над чем человек работает? Что хочет выяснить?
        Конечно, когда речь шла о точных науках, ей и задумываться особенно было не над чем. Тут все было понятно. Но вот Мариенгоф, "Мартин Иден" и "Анна Каренина" наталкивали на определенные мысли только вкупе с томом психиатрии и учебником судебной медицины.
        Больше всего она любила задачи сложные, неразрешимые. А самым волшебным моментом в конце этой головоломки был визит заказчика-читателя. Результат всегда казался ей неожиданным. Или просто она была плохим психологом...
        В последний раз ее заинтриговало требование в одни руки Еврипида, Макаренко, Фрейда и "Кузнечного дела в Омской губернии".
        Ближе к девяти вечера читателей в зале почти не осталось. Только студенты засиживались допоздна. Был конец декабря. За окнами медленно и нарядно падали крупные хлопья снега. Она сидела и листала "Кузнечное дело". Ей все-таки ужасно хотелось понять, что связывает это грубое дело с трудами Фрейда, которого ей уже неоднократно случалось выдавать в более понятных комплектах. И, надо же такому случиться, именно в это время ей протянул свой читательский билет тот, кто этот заказ сделал.
        Она несколько стушевалась. Во-первых, потому, что книги, предназначавшиеся для него, лежали прямо перед ней в бесстыдно раскрытом виде. И он это прекрасно видел. А во-вторых, потому, что он улыбался. Он был молод, хорош собой. И улыбался ей. Этот факт ее просто потряс.
        - Интересно? - спросил он, как будто они давно были знакомы.
        - Честно говоря...- Она сделала замысловатый жест рукой вместо не пришедших ей в голову в этот момент нужных слов.
        На секунду глаза его задержались на ее черном перстне.
        - А я все-таки посмотрю,- прервал он ее мучения.- Разрешите? - И попытался вынуть из ее сведенных судорогой пальцев "Кузнечное дело". Улыбнулся, уже несколько напряженно. И ушел в самый дальний угол зала.
        Никогда еще ни единым словом не обнаруживала она перед читателем собственной осведомленности о роде его интересов. Ей казалось, что это неэтично. Когда она выдавала Фрейда, ей вообще неловко было смотреть людям в глаза. А на этот раз глаза оказались еще и совершенно гибельного для нее синего цвета.
        В тот вечер они не сказали друг другу больше ни слова. Когда читателей стали выгонять звоном колокольчика, он быстро сдал книги и стремительно ушел.
        Но в течение следующей, предновогодней, недели приходил раз пять. Видимо, готовился к зимней сессии. Флора сидела за столом в зале с зелеными абажурами и, прикрыв ладонью глаза, якобы сосредоточивалась на работе. На самом же деле сквозь пальцы смотрела в дальний угол, туда, куда каждый раз забивался ее читатель. У него было совершенно не комсомольское лицо. Хищное. А глаза... Серьгу в ухо, револьвер за пояс - и готовый флибустьер с сомнительной репутацией. Хотя для пирата был он, пожалуй, слишком субтильного телосложения. Хлипковат. Может быть, просто еще не окреп... Флора была старше его как минимум лет на десять. И, возможно, поэтому ей, наконец, хватило ума воспользоваться своим положением.
        Теперь она специально выискивала его заказы. И не просто просматривала, а чуть ли не конспектировала. Он нажимал на драматургию, среди которой нет-нет да и проскальзывало нечто экстравагантное и прямого отношения к теме не имеющее. Все предназначавшиеся ему книги она внимательно пролистывала. Сначала подумала, что, может быть, рискнет и вложит в какую-нибудь из них записку. Но от одной этой мысли сделалось невыносимо муторно и беспокойно. И потом, что она может написать? Зачем портить себе жизнь, такую размеренную и вполне удовлетворительную? Хотя, как чуть позже пронеслось у нее в голове, удовлетворительно - это значит на троечку. Ладно еще иметь тройку по ненужной ей в жизни физике или математике. Но тройку за саму жизнь...
        Новый 1958 год она встречала в веселой компании очаровательной старушки Клавдии Петровны из комнаты по соседству, мамы и громкой маминой подруги Леокадии Константиновны. В полночь, подняв бокал с шампанским, Флора застеснялась себя самой, потому что загадала чтото уж совершенно неприличное.
        Глава 5
        Ho! Hey - ho!
        Ho! Hey - ho!
        В полумраке комнаты ритмично топали ноги. Альбина с Иркой хлопали ладошами то справа от лица, то слева. Двигались они синхронно, как будто отражались в зеркале. Это они придумали уже давно. Вот только Ирка Губко была пониже, и клеши ей шли не так, как спортивной Альбине. Альбина танцевала красиво, гибко и очень любила танцевать в компании. Знала, что притягивает взгляды.
        Девчонки смотрят и завидуют, потому что мальчишкам она нравится. Вот только Акентьев, сволочь, делает вид, что на нее не смотрит. Притворяется, гад. А вот она не могла удержаться и не посмотреть, как он выплясывает рядом с Пахомовой. Они были рядом, но не вместе. Как бы Пахомовой ни хотелось, а это было видно сразу.
        Мальчишки вообще не умеют танцевать. Или стоят, переминаясь с ноги на ногу, как медведи-шатуны, или кривляются от отчаяния. А этот умеет... Но Альбина если и смотрела, то только тогда, когда он не видел. Слишком много чести.
        Альбина, все еще двигаясь под музыку, незаметно стала перемещаться к выходу в коридор и, нащупав в темноте сразу три выключателя, попыталась опытным путем определить, который из них зажигает свет в ванной.
        Квартирка у Маркова была что надо. Жаль только, далеко от центра. Сюда они приезжали уже несколько раз в выходные, когда родители Кирилла уходили на весь вечер в гости. Альбина их так ни разу и не видела.
        Она забралась в ванную, чтобы посмотреть на себя в зеркале, расчесать распущенные волосы и напудрить нос. Пудру ей на шестнадцатилетие подарила бабушка. Мама была недовольна. Но ничего не сказала. А Альбина, хоть и пудрилась чисто символически, делала это с удовольствием. Вопервых, назло маме. А во-вторых, у нее была пудреница, а у других не было. Значит, можно сказать, что назло всем.
        Красоту она наводила, в общем-то, только для того, чтобы самой себе нравиться. Ведь в комнате свет был давно выключен. Только горел сумасшедшей красоты светильник, весь из тончайших светящихся трубочек. Альбине казалось, что если бы у нее был такой, то она бы всю ночь на него смотрела, вместо того чтобы спать. Ей нравились особенные вещи.
        Сегодня была суббота. В пять они с ребятами приехали к Кириллу. В школе весь день ходили таинственные и недоступные.
        Первым делом Марков стал хвастаться новой, нераспечатанной еще, пластинкой:
        - "Кинг Кримзон", "Ред". Новье!
        Девчонки посмотрели, привстав на цыпочки из-за склонившихся над ней ребят, и пожали плечами.
        - Кирюха, ты странный какой-то, честное слово. Дал бы послушать, что ли... А то, как конфета в обертке. Угощайтесь, только не разворачивайте! - сказала Губко возмущенно.
        - Да ты ничего не понимаешь, Ириша. Это же на-сто-ящая! Я ее на Краснопутиловской полгода выхаживал. Она ж полтинник стоит. Знаешь, как я его аккумулировал, этот полтинник?! Мне теперь ее еще окупить нужно. Поэтому и вскрывать нельзя. Можно только на глазах у того, кому я первому переписывать буду. Первая копия за чирик. А остальные - за два рубля.
        - Ты хоть знаешь, что это за музыка, Кирюха? - спросил Акентьев, иронично глядя на Маркова.- Ты ее три раза перепишешь кому-нибудь и с балкона кинешься.
        - Это почему? Я "Кримзона" люблю.
        - Знаешь, что о ней в "Тайм Ауте" написали? А мне показывали перепечатку. Цитирую близко к тексту - чрезвычайно некрасивая музыка, с признаками ночных кошмаров. Прекрасный альбом для тех, кто хочет нарушить душевное равновесие и нанести себе необратимое нервное потрясение.
        - Давай тогда откроем! - вставила Губко.- И узнаем, что там.
        - Не, ребята... Через неделю соберемся и узнаете.
        - Ты ее лучше мне отдай. У меня балкона нет.
        - Нет, Саш. Извини. Не тот случай.
        - Дурацкая пластинка. Поверь, старик. Картинка только красивая.
        - А тебе-то зачем? Ты меня так уговариваешь. А самому-то зачем, если говоришь, что ничего хорошего?
        - А это тебя не касается, Кирюха. Мне надо. Ну, хочешь на "Блэк Саббат" махнемся?
        В дверь позвонили.
        В прошлый раз, когда они собирались у Маркова, к ним зашел сосед по имени Миша, в нейлоновой оранжевой рубашке. Был он уже студентом, а потому казался всем девчонкам взрослым и интересным. И даже неромантический свой институт железнодорожного транспорта сумел подать в выгодном свете.
        - Все нормальные люди, ребята, идут теперь в наш институт. У нас летом практика знаете где? На БАМе! Вот где настоящая житуха!
        Девчонки смотрели ему в рот. Пока Акентьев подчеркнуто вежливо не спросил с любезной улыбкой:
        - Михаил, позвольте узнать, а оранжевую рубашку вам в институте выдали?
        - Почему в институте? - с удивлением отозвался добродушный Миша.
        - Как предвестник оранжевого жилета,- уже без всякой улыбки, холодно процедил Акентьев.- У железнодорожников, если не ошибаюсь, такая униформа?
        Все почувствовали, что у них компания, а Миша в ней чужой. И кто главный, тоже почувствовали. Только Миша ничего подобного не ощутил. Правда, задержался ненадолго. Куда-то вроде спешил.
        На этот раз не прошло и десяти минут после их прихода, как в дверь марковской квартиры позвонили. И опять пришел настырный сосед Миша, с гитарой, только рубашка на нем была самая обычная, клетчатая.
        А потом они пили какое-то сладкое и крепенькое вино. И он оказался рядом с Альбиной. Все галдели, а он говорил только с ней. Она была холодна и называла его на вы. И он вдруг сказал:
        - Альбина, давайте на брудершафт.- И подлил ей в бокал еще вина.
        - Давайте,- как можно равнодушнее ответила Альбина и на мгновение посмотрела ему в глаза глубоким взглядом.
        Он тоже на секунду замер и, не сводя с нее глаз и улыбаясь в гусарские усы, переплелся с ней руками. Брудершафт был выпит. Но только ритуал Альбина, оказывается, знала не в точности.
        - А теперь надо поцеловаться,- сказал Миша и, схватив ее лицо ладонями, поцеловал ее прямо в губы. Она дернулась. Поскольку такого исхода совершенно не ожидала.
        - Что - непривычно? - спросил он, утирая усы.
        - Почему же непривычно...- ответила Альбина независимо, хотя в губы она целовалась первый раз. Вот уж никогда не думала, что это будет так... Ей ужасно хотелось вытереть рукавом губы. Но было все-таки как-то не совсем удобно это сделать тут же при нем.
        А потом Миша пел и играл на гитаре. Она на него смотрела, и он ей не нравился. Подумаешь, студент. И песни такие она не любила. Походные. Эта романтика была ей абсолютно чужда.
        И она для себя решила, что первым поцелуем считать это не будет. Фальстарт. Вернемся на исходные позиции. Брудершафт, он и есть брудершафт. И стала смотреть на Мишу еще более равнодушным взглядом, как будто бы не было никакого Миши.
        То ли дело, когда гитару взял Марков. Тот пел песни "Битлз" просто один к одному с оригиналом. Когда приходили девчонки, он пел что попроще. Michelle, ma belle.
        И смотреть на него в то время, как он пел, Альбине было приятно. На лице у него появлялась печать страдания. И от этого он сразу становился интересней. Вот только когда гитару из рук выпускал, делался каким-то другим. Аморфным. И Альбина никак не могла понять - что же он при этом в своем обаянии теряет. Не понимала она еще, что ей просто по душе, когда кто-то страдает. А еще было бы лучше, чтоб из-за нее. Но на Маркова ее чары не распространялись. Видимо, хорошо работал инстинкт самосохранения.
        Альбина давно заметила за собой способность притягивать взгляды. И пока еще с этим свойством как следует не наигралась. Чувствовала, что все впереди. Когда они появлялись вдвоем с Губко, на Ирку не смотрел никто. Ирка была совсем маленького роста, похожая, как две капли воды, на портрет инфанты Веласкеса - белые от природы волнистые волосы, белые ресницы и белые же брови. Правда, голосок у нее был как колокольчик и характер чудесный. И мальчишкам она нравилась. Может быть, потому, что представляла собой как бы маленькую копию женщины, во всяком случае, рядом с прочими гусынями из класса. Но рядом с Альбиной терялась и на нее за это обижалась. У них это называлось: "Альбина, прижми уши". Но Альбина смеялась, а "уши не прижимала". "Ну что я, виновата, что ли? Ирка...Что я могу сделать?" Но она лукавила. Она могла бы. Но не хотела. Жизнь - это не игра в поддавки.
        Когда она вернулась в комнату, свет уже включили, чтобы видно было, куда наливать. Альбина взяла со столика свой бокал и плюхнулась на диван, предусмотрительно собрав брюки в складочку на коленке, чтобы не вытягивались. Рядом тут же приземлился Миша с гитарой. Альбина закатила глаза к потолку и вздохнула со стоном.
        - Хочешь, песенку спою? - спросил он, красиво перебрав гитарные струны. И добавил, понизив голос до бархатистого баритона: - Для тебя...
        - Нет уж, спасибо,- ледяным голосом ответила Альбина, не глядя на него.- Не люблю самодеятельность.
        Встала и подошла к девчонкам, которые нашли на секретере ручку. Если ее наклонить, то внутри, в какой-то вязкой жидкости, медленно съезжал сверху вниз паровозик.
        - Ух ты! Дайте посмотреть, девчонки! Отцу моему такую подарили один раз, только там...- И, оглянувшись на Мишу, она прикрыла ладошкой рот и, не разжимая зубов, тихо сказала: - ...Женщина голой делалась.
        Девчонки хихикнули. А Альбина, повертев ручку, сказала таинственным шепотом:
        - Девки, а хотите одну вещь покажу?
        - Ну давай!
        Пахомова и Губко инстинктивно подались вперед.
        Альбина вытащила из кармана брюк сложенный вчетверо листок. Развернула, и девчонки прилепились к ней с обеих сторон и стали жадно бегать глазами по стихотворным строчкам.
        - Здорово, Алька! А кто это? - спросила с восторгом Пахомова.
        - Не знаю,- загадочно ответила Альбина.- В почтовый ящик бросают.
        - Это что - не первое?
        - Второе,- зачем-то соврала Альбина. Впрочем, соврала она не только в этом. Она прекрасно знала, кто написал ей стихи.
        Мальчишки, в накинутых на плечи пальто, стояли на балконе. Акентьев курил, а Марков с Перельманом просто толкались рядом, за компанию. Холодно было на балконе. На улице все было насыщенного синего цвета. Такого простора в центре просто не увидишь. А здесь, в Купчино, даже горизонт был виден. С балкона теплый желтый свет комнаты казался еще уютнее.
        - Чего-то твой сосед Вихоревой житья не дает. Как ни посмотрю - все рядом ошивается,- сказал Серега Перельман.- Она уже, по-моему, не знает, как от него отделаться.
        - Ты за Вихореву не волнуйся, Серый. Она разберется.- Акентьев плюнул вниз с балкона.- А чего он, вообще, приперся в своем оранжевом жилете? Ты его звал, Кирюха?
        - Да он ко мне часто заходит.- Кирилл пожал плечами.- Свой человек. Что мне его, выгонять, что ли?
        - А сам он что, не чувствует, что ему пора?
        - Ну чего вы в самом деле... Может, она ему понравилась.
        - И что теперь? Мы будем стоять и смотреть на это? - Акентьев кинул окурок вниз.- А спорим, я Вихореву склею? Она за мной как собачка бегать будет.
        - Глухой номер,- прокомментировал Перельман.
        - Альбинка? - Марков хмыкнул, посмотрел через стеклянную дверь в комнату и с недоверием глянул на Акентьева.- Ну ты даешь... И потом, откуда я знаю, как ты ее заставишь бегать? Может, пальто спрячешь. И потом, собачка тоже ведь иногда бегает, чтобы укусить.
        - Ты ж хотел, Серый, чтоб мы ее выручили, несчастненькую? Ну что, спорим? На колесо твое нераспечатанное?
        - Тебе что, она нравится? - спросил Кирилл, глуповато улыбаясь.
        - Нет, мне пластинка твоя нравится, идиот. Ты еще не понял? Разбей нас, Серый.
        Серега разбил их рукопожатие.
        - Заметано.
        Они вернулись с балкона замерзшие. Акентьев врубил кассетник на всю катушку, Перельман хлопнул по выключателю, и даже немного растерянный Марков присоединился к всеобщему безумию. Акентьев поманил пальцем доверчиво откликнувшегося Мишу. Больше девчонки с ним в этой квартирке не встречались. Но исчезновения его так никто и не заметил.
        Акентьев крутил в каких-то замысловатых поворотах Пахомову, она визжала, но старалась изо всех сил. Но вскоре начала путаться, не понимая, чего он от нее хочет и каким еще узлом она может завязаться.
        - Ты чего-то не соображаешь. Поучись в сторонке,- сказал он ей, оттолкнул легонько и встал перед Альбиной.
        Он взял ее за руки. Но она выдернула их.
        - Я не хочу. Отстань.- Она продолжала танцевать.
        - Ну да. Куда тебе.- Он пытался перекричать музыку, приблизившись к ее уху.- Ты ж только на коньках крутиться умеешь. Да, Вихорева?
        - У меня имя есть,- ответила она, и холодные взгляды их лязгнули друг о друга, как клинки.
        Когда закончилась кассета, пошли допивать. Тонкостенные стаканчики поставили на столе в ряд. Всем досталось совсем по чуть-чуть. Подняли. Чокнулись.
        - Видели когда-нибудь, как стекло жрут? - вдруг спросил Акентьев, пристально глядя на стакан.- Смотрите!
        - С ума, что ли, сошел? А если это смертельно?
        - Если это смертельно, то только для меня.
        - Что за детский сад! Саня! Толченое стекло, между прочим, подмешивали в пищу королям. И они, извини, конечно, Саня, не к столу будь сказано, но они подыхали. Правда...
        - А мне нравится участь королей! Смотрите, пока я жив! Посвящается...- Он обвел глазами остолбеневших присутствующих, останавливаясь на каждом девичьем лице.- Посвящается...- Он дольше, чем на других, смотрел на Альбину. Она уже почувствовала, как разливается по телу волшебная волна торжества. Но она ошиблась.- Кирюхе! Любезно нас приютившему!
        И он с хрустом откусил аккуратный полукруг от стакана. Девчонки ахнули и одинаково закрыли лица руками. И только Альбина презрительно скривила губы.
        - Как будущий врач во втором поколении, вынуждена тебя предупредить, Акентьев. Смерть не будет мгновенной. Мучиться будешь долго.
        - Лет эдак пятьдесят,- сказал Акентьев, саркастически улыбнувшись, и отчетливо, чтобы все слышали, с отвратительным скрежетом стал пережевывать зубами стекло.- Если не драматизировать, то очень похоже на обыкновенный сухарь, господа.
        Он проглотил и запил из того же надкушенного стакана. Девчонки все еще стояли, затаив дыхание. Ждали чего-то ужасного. Марков заметно нервничал.
        - Ну? Ты жив?
        - А что, я не похож на живого?
        Никакого восторга на его лице не было. И смотрел он на всех теперь с совершенно убийственным выражением. Так, как будто с трудом вспоминал, что это за дети тут собрались.
        - Кто-нибудь еще хочет? - вдруг спросил он, обводя всех взглядом и протягивая надкушенный стакан.- Рекомендую...
        Все действительно были под впечатлением. Не каждый день такое случается у тебя на глазах. Альбина не понимала, что с ней происходит. Ее прямо трясло от какого-то перевозбуждения. И хотелось всем нагрубить и уехать, хлопнув дверью. Они все идиоты и не понимают, что могло бы случиться. Как в зоопарке... И она представила себе даже с некоторым наслаждением, что было бы, если бы он забился в судорогах, и изо рта у него потекла бы струйка крови. Как бы потом она оправдывалась перед отцом и объясняла, что они стояли как овцы. "Они - это они. А ты - это ты",- сказал бы ей отец. И был бы прав. Он с детства внушал ей, что стадное чувство губительно. Благодаря его наставлениям, со стадом она себя никогда не ассоциировала. Чувствовала свою исключительность. Но вот сегодня - прокололась. Раззевалась. На душе было мерзко. А все вокруг до сих пор пребывали в телячьем восторге.
        Она не выдержала, подошла к нему и сказала со всем презрением, на которое только была способна:
        - Ну ты и кретин! И выходки у тебя кретинские! Большего имбецила я в своей жизни не видела!
        Она стояла перед ним в какой-то охотничьей стойке, глядя исподлобья.
        А он равнодушно скользнул по ней глазами, повернулся и стал рассматривать сокровище Маркова. Она не ожидала, что он промолчит, и, вместо того чтобы повернуться и уйти, как следовало бы, так и стояла зачем-то в своей стойке. И достоялась.
        Он обернулся к ней и сказал:
        - Ладно. Я - имбецил. Но это не так заметно, как то, что у тебя задница толстая. Но я же не кричу тебе об этом в лицо?
        Ей хотелось провалиться на месте или убежать. Но она взяла себя в руки. Бросила высокомерно и с улыбкой:
        - Сопляк.- И, медленно повернувшись к нему спиной, сказала совершенно обычным голосом: - Мне домой пора. Девчонки, поехали?
        Когда за девчонками закрылась дверь, Марков сказал:
        - С тебя "Блэк Саббат".
        - А мы о сроках не договаривались,- самодовольно ответил Акентьев.
        - Ты что, думаешь, после сегодняшнего тебе еще что-то светит?
        - Именно после сегодняшнего и засветило. Столько работы проделано. И неприятной, прошу заметить.
        - Ладно, пойдем. У меня там бутылочка портвешка заныкана.
        И уже потом, подперев голову руками, Кирилл с Серегой слушали лекцию об укрощении строптивых.
        - У Стругацких прочел, что, мол, женщины - самые загадочные существа на земле и, кажется, знают что-то, чего не знаем мы, люди. Даже Стругачи считают, что девки - не люди. А загадочны они не более чем жующие козы. Если ты хороший пастух с хорошей хворостиной, то никаких сложностей содержание целого стада не представляет.
        - Ну а любовь? Ладно там, жены в халатах, я понимаю, меня самого раздражают. Но музы-то, в конце концов, нужны. Если музу хворостиной - она уйдет и весь твой творческий заряд упрет с собой.
        - Муза - это особая порода коз,- со знанием дела сказал Акентьев.- С нее шерсть надо чесать. Только и всего. Ну, особый паек. А все остальное то же. И хворостина, и колокольчик на шее.
        - А Альбина? - спросил Серега Перельман, заедая портвейн докторской колбасой, которую по-хозяйски напилил Марков.
        - И Альбина,- коротко ответил Акентьев, а потом добавил: - Коза, которая возомнила себя пастушкой, а всех кругом - козлами.
        - И что ты будешь делать?
        - А вот это моя маленькая профессиональная тайна. Тебя интересует результат.
        - Но колесо ты все-таки проиграл. Я свое завтра распечатываю.
        А Альбина в это время, злая как черт, возвращалась по темному переулку домой. Но, чем ближе она подходила к дому, тем на душе у нее становилось легче. И когда она уже вошла в подъезд, ее охватило острейшее ожидание счастья. Она кинулась к почтовому ящику и вытащила оттуда конверт. И даже прижала его к груди, зажмурив от радости глаза. И все неприятности, которые она сегодня переживала, показались не такими уж страшными. Какому-то идиоту Акентьеву что-то в ней не нравится... А другие зато пишут ей такое:
        В твоих умных глазах
        мне смеется сама красота,
        потому что от мертвого
        эти глаза отличили живое.
        Я желаю тебе,
        чтобы ты оставалась чиста,
        ведь тогда, и расставшись с тобой,
        я останусь с тобою.
        Глава 6
        В первую неделю после Нового 1958 года в библиотеку ходили только студенты. И это Флору очень радовало. Однажды, изучив и примерно определив для себя область интересов "своего" читателя, она выудила из спецхрана редкое издание древнегреческих трагедий. Там были уникальные комментарии дореволюционной профессуры. В общем каталоге этой книги просто не было. И когда объект, как всегда, пришел за своими книгами, Флора набралась смелости и положила на стол перед ним свой трофей.
        - Думаю, вам это может быть интересно.- Она посмотрела на него с таинственным видом и шепотом добавила, оглянувшись по сторонам: - Спецхран. Перед вами сдал один привилегированный человек.
        Глаза его немного округлились, когда он взглянул на книгу. Он поднял брови. И мелко закивал головой.
        - Да, да, большое спасибо.- И поспешил скорее с книгами уединиться.
        В этот вечер впервые в жизни она уходила из библиотеки не одна. С Володей. В его раскованной речи творческого человека имя ее обрело новое звучание. Каждую свою фразу он начинал ласкающим ее слух обращением "дражайшая Флоренция".
        Он говорил, не умолкая. О вечных сюжетах древних греков. О том, что их хватило на всю последующую историю человечества. О том, что он, будущий режиссер, будет ставить в театре только греков и, может быть, даже оденет древних героев в современные костюмы.
        Она старалась время от времени вставлять в его монолог хотя бы по одной фразе, в которой очевидна была бы ее компетентность в вопросе. И старалась не зря. Несколько раз он лестно отзывался об ее удивительной начитанности. Искренне восхищался тому, какая она "редкая отдушина в этом мире". И она пила эту сладкую лесть с закрытыми от наслаждения глазами, как пьют ледяной лимонад "Буратино" при температуре плюс тридцать. Она пошла за ним, как крыса за дудкой, совершенно не в ту сторону. Ей давно нужно было идти направо. А она, ни слова ему не возражая, покорно пошла налево.
        - Ну, вот и мой троллейбус! - вдруг совершенно неожиданно сказал он.- Приятно было познакомиться, дражайшая Флоренция. Завтра, возможно, увидимся...
        Он торопливо поцеловал ей руку и успел запрыгнуть на подножку. Она осталась стоять и обалдело смотрела вслед уходящему троллейбусу. Было уже почти одиннадцать часов вечера.
        Когда она, шарахаясь от пьяных во дворе, пришла наконец домой, в комнате пахло сердечными каплями. Мама накинулась на нее с расспросами. Флора обняла ее и попросила прощения. Сказала, что просто решила прогуляться. Очень болела голова. Ни о чем рассказывать ей она не стала.
        Потом она не спала всю ночь. В ее жизни случилось неслыханное событие. Она гуляла с мужчиной! Она с ним говорила! И какая разница, что он студент, а ей тридцать лет. Пусть так. Но за всю жизнь никто и никогда не говорил ей больше приятных вещей, чем он за какой-то час. Никто и никогда.
        А через несколько дней Володя так уболтал ее, что она с легким сердцем вынесла для него из Публички книгу, которую он не успел прочитать в последний перед экзаменом день. Назавтра, когда она уже начала нервничать, он позвонил ей в отдел. Мужчины еще никогда не звонили ей по телефону. Он был так занят, что принести книгу не мог. А потому попросил, чтобы она сама зашла в театральное общежитие на Васильевском. И она согласилась. Во-первых, потому что боялась, что если будет ждать лишний день, то пропажа обнаружится. А во-вторых, потому что... Потому что... Она и сама бы не смогла точно объяснить почему. Да и не пыталась.
        Он заглянул через ее плечо в книгу, которую она листала. Его щека оказалась в какой-то недопустимой близости от ее уха. Она почуяла незнакомый доселе запах мужчины. Руку он положил ей на плечо. Она с удивлением посмотрела на него. Он делал вид, что увлечен чтением. Но она вдруг деловым голосом спросила:
        - Вы меня соблазнять, что ли, собираетесь? - И посмотрела на него абсолютно спокойным, но вполне согласным на все взглядом. Он так и не понял, почему именно так.
        - Ну что вы? Вам показалось,- сказал он, скрывая улыбку.- Я просто за вами ухаживаю.
        - Спасибо. Я не больна,- сказала она, выжидающе глядя на него. Она вовсе не ставила его на место. Она давала ему шанс сообразить.
        - Хорошо. Вас, как я понял, больше интересует первое? - На всякий случай он приподнял одну бровь, чтобы в случае чего превратить все в шутку.
        - Давайте-ка все сначала.- Она заговорила голосом человека, которого посетила муза. В этот момент он с уважением разглядел в ней коллегу-постановщика. И ему стало любопытно.
        - Давайте. Только поясните, что вы считаете началом.
        Она увлеченно распорядилась:
        - Отойдите от меня и встаньте у двери. Я встану вот здесь. А вы подходите сзади.- Она требовательно взглянула на него.- Медленней... Нет. Еще раз!.. Не так... Ну вот. Примерно так...
        - Теперь, когда услышу что-нибудь про Флоренцию,- сказал он иронично,- обязательно вспомню, что я в ней был.- И добавил, качая головой, с чуть преувеличенным восхищением: - Флоренция, вы - гениальный полководец. Ни одна женщина не была со мной так откровенна.- И повторил еще раз с немного странной, как ей показалось, артикуляцией: - Вы гениальный палковводец.
        Она не придала этому значения. Она лежала и думала, что недаром тетя Циля всегда говорила, что ее любимая еда - та, которую готовила не она. Когда солишь по вкусу, перчишь и жаришь до готовности, вкус оценить невозможно. А главное - абсолютно не хочется есть. Все равно, что самой себе посылать поздравительные открытки.
        В общем, все это оставило ее равнодушной. Не то чтобы это было отвратительно. Нет. Просто вся мировая литература в этот момент показалась ей несколько надуманной. С чего вообще весь этот сыр-бор? В мечтах она экстазировала гораздо эффективнее. А потому приняла решение - больше к пройденному не возвращаться. Не ее это фасон.
        Через два дня с удивлением для себя она обнаружила, что хотела бы продолжения. Была уверена, что должно быть какое-то развитие. Он станет уговаривать. Она с достоинством откажет. Он будет ждать ее на улице после работы. К чему это приведет, еще неизвестно. Но его все не было. Каждое утро она проверяла в каталоге читателей его формуляр. Среди прошедших за вчерашний день его фамилия не фигурировала. А карточка его мирно стояла на своем месте в первом ящике под буквой "А". И чем дольше его не было, тем отчетливей случившееся с ней приобретало романтический оттенок. И не так уж ей все это не понравилось. Сейчас, когда она не видела его уже две недели, ей казалось, что она бы, наверно, не отказалась встретиться с ним опять.
        Но он не появлялся.
        - Меня никто не спрашивал? - каждый раз начинала она вместо приветствия. Сотрудницы с любопытством на нее поглядывали.
        - Да нет... Вроде бы никто...
        Чем дольше они не встречались, тем ужаснее ей казалось его исчезновение. Прошел месяц. Пошел второй. Флоре нездоровилось. Жизнь казалась серой оттого, что она просто пропиталась библиотечной пылью. Пылью были покрыты Милита и Марианна, Нора, Руфина и Эсфирь. От пыли не хотелось ни есть, ни читать. А глазам от пыли хотелось только спать.
        Так, полусонная, она сидела и раскладывала заказанные накануне книги стопочкам, когда вдруг услышала:
        - Добрый день, дражайшая Флоренция. Заказик примите.
        Он протягивал ей требования на книги - целую пачку. Все как всегда. И смотрел синими глазами. Бледная от природы Флора сильно порозовела.
        - Здравствуйте...- Она мучительно неловко себя чувствовала. Он, по всей видимости, желал делать вид, что ничего не произошло. Что они просто старые знакомые. Она просмотрела заказы.- Новой пьесой занимаетесь?
        - Да...- рассеянно пробормотал он, глядя по сторонам.- После института в Новосибирск зовут, на пять лет. Надо парочку пьес подобрать.
        - А... Поздравляю,- выдавила она.
        - Да не с чем пока.- Он говорил, нахмурившись, не глядя на нее. И вправду, выглядел не особенно довольным.- Ну хорошо. Спасибо. Пошел.
        - Вы уже уходите? - Она чувствовала, что он сворачивает их знакомство, как отслужившую палатку. И быстро сказала: - Пойдемте. Мне тоже в ту сторону, заявки сдавать.
        Он не выразил по этому поводу никаких эмоций. Они вместе спускались по лестнице. Вместе вышли в длинный коридор.
        - Володя, где же вы были так долго? Я вас так ждала. Переживала.
        Флора кинулась с этими своими словами так поспешно, как кидаются на подножку уходящего трамвая. Но он будто бы и не понял, какой накал эмоций прозвучал в ее голосе. Он шел рядом, чуть рассеянный, все время отворачиваясь от нее. И ей вдруг стало ужасно обидно, что в тридцать лет она позволила себе быть такой дурой.
        - Мне было бы неприятно думать, что вы меня использовали, как вещь.
        - А вот мои ощущения, разлюбезная Флоренция, вас не интересуют? - Он обернулся, наконец, к ней. И ее поразило склочное выражение его лица. Оно его так портило.- Это у меня чувство, что меня использовали. Это вы обязаны на мне жениться после того, что сделали. А ведь вам кажется, что все кругом только вам и должны. Вы никогда не думали об этом? - Он смотрел на нее с явным упреком. Ей стало неловко от своего вопиющего эгоизма. А он, пользуясь ее замешательством, повернулся и быстро пошел по длинному коридору. И, не оборачиваясь, пробормотал, поддержав свои слова картинным жестом руки: - А вы подумайте...
        Она так и осталась стоять. И досмотрела до конца его мучительный уход, закончившийся резким поворотом за угол.
        И почему-то не к месту подумала, что так никогда и не узнает, что же все-таки связывает "Основу психоанализа" с "Кузнечным делом в Омской губернии"...
        Дура - дура. Единственным ярким чувством был стыд за то, как она выглядела в его глазах. Дура - дура. Нелепая дура. Все не так поняла. Так нелепо разыгралась. Так глупо себя вела. И этот взгляд. Он просто убил ее своим взглядом. Она - воздушный шарик, который лопнул. Вещь одноразового использования. Она уже не вспоминала о том, что сама хотела все закончить. Если бы сама - это одно. А такого острого унижения она еще никогда не испытывала.
        Сказать маме? Пожилой и постоянно оглядывающейся на других. Мама скорее переживет ее смерть, чем позор. У нее, у учителя, тридцатилетняя дочь принесла в подоле... Она этого не выдержит. Пойти к врачу? К врачу она однажды ходила. Знает. Почему-то женская консультация ассоциировалась у нее с застенками гестапо. А она знала, что даже раненые оставляли одну пулю для себя, только чтобы туда не попасть. Она ждала два с половиной месяца, пока что-нибудь образуется. Но стало только хуже. Два с половиной месяца она видела мир сквозь маленькое тюремное окошко своей страшной тайны и абсолютно беспросветного ужаса. Чувствовала она себя ужасно. А что дальше?
        И как только она представляла себе эту картинку - мамины глаза, рыдания и последующую беспросветную и несмываемую свою вину, ей не хотелось жить. Смотреть это кино было невмоготу. Заснуть и не проснуться. Выйти из игры. Единственно правильное решение.
        Утром она осталась, наконец, одна. Перед глазами расплывались пятна. Сердце билось, как кремлевские куранты. Она стала лихорадочно шарить взглядом по комнате. Забежала за шкаф, где у них была с мамой кладовка, стала рыться в ящиках. Где-то она ее видела. Прямо перед глазами стоит. Толстая, крученая, защитного такого цвета и мохнатая, как мочалка. Ах, да, вспомнила. В туалете. Там стоит громадная деревянная стремянка, а ноги ее связаны между собой веревкой.
        Она кинулась в коридор и вытащила из туалета лестницу. Она была такая тяжеленная, что Флора чуть не упала. Оглядываясь, чтобы никто не увидел, и пыхтя, затащила ее в комнату. Стала быстро, обламывая ногти, развязывать замысловатый узел.
        Лестница и сама пригодилась как нельзя кстати. Потолки были высокими. Три метра. Она забралась на самую высокую рейку и встала на нее дрожащими ногами. Она боялась высоты. Петлю, конечно, надо было готовить внизу. Это она поняла только тогда, когда спускаться вниз было уже просто глупо. Так, стоя и ловя туловищем равновесие, она стала сочинять петлю. Это тоже, оказывается, надо было уметь. Бантиком тут не обойдешься. И еще она вспомнила, что читала о том, что веревку надо намылить. Намылить в воде или посуху?
        На секунду она отвлеклась. За окном шла женщина с коляской. Она шла бодро и улыбалась. И все у нее, видимо, было хорошо. Любовь, мужчина, ребенок. Все, как тысячи и тысячи лет подряд случается с нормальными женщинами. Иначе и быть не может. Дети должны рождаться от любви. Только любовь, как спичка, должна чиркнуть и зажечь новую жизнь. А без любви дети рождаться не могут. Это какая-то ошибка. Без любви - не спичка, а веточка. Скреби ею о коробок, не скреби - все едино. Огня не добудешь. Это ошибка... Чудо не должно случаться просто так, без магии. Ошибка. И ее надо исправить. Непременно исправить. Потому что она-то, Флора, как раз все понимает. И не воспользуется тем, что продавец обсчитался и дал ей сдачу больше, чем она дала денег. В таких ситуациях она всегда вела себя честно. Отдавала обратно. И должна была сделать это сейчас.
        Она сосредоточенно взглянула на веревку и соорудила все-таки некое подобие петли. Встала на цыпочки и накинула один конец на люстру. Другой надела на шею. Постояла немного, чтобы вспомнить что-то важное. Только что? Сердце колотилось, как у кролика, которого она однажды держала в руках на даче у тети Цили. Она так и не вспомнила ничего такого, что заставило бы ее переменить решение. Ничего такого в ее жизни не было. Она посмотрела вниз, чтобы примериться и спрыгнуть обеими ногами сразу. Как-то не хватало решимости. Страшно было прыгать с такой высоты. Она бы и без петли на шее отсюда не спрыгнула. Она замерла и стала считать: "Раз, два, три!" Но опять осталась стоять, часто моргая и презирая себя за малодушие. Потом представила, что снимает петлю, аккуратно слезает вниз. И что? Опять тем же непосильным грузом навалилось несчастье, которое с ней приключилось. Нет, обратно слезать никак не получится.
        - Раз, два,- она облизала пересохшие губы и замерла на полусогнутых ногах, прицеливаясь прыгнуть.
        В дверь постучали.
        Она, со сведенными в одну линию бровями, повернулась к двери и замерла, совершенно не понимая, что надо делать. Быстро слезать или быстро вешаться?
        - Можно? - спросил незнакомый мужской голос за дверью. И потому, что он был незнакомым, она почему-то решила, что ничего страшного в том, что кто-то зайдет нет. Слава богу - не мама и не соседи.
        - Войдите,- сказала она поспешно. Быстрее зайдет - быстрее уйдет.
        - Вам помочь? - спросил вошедший, глядя на нее снизу вверх. Свет из окна, на фоне которого она стояла, ослепил его. Некоторые щекотливые детали представшей перед ним картины он уловил не сразу, а только тогда, когда глаза немного привыкли к свету.
        - Вам помочь? - спросил он теперь совершенно другим голосом.- Я сейчас. Стойте-стойте, вот так. Вот так,- повторил он, гипнотизируя ее взглядом и медленно, чтобы не спугнуть, стал подбираться к ней по ступенькам.- Вы не могли бы это,- он нарисовал в воздухе петлю на своей шее,- это... украшение снять. Я вас ненадолго отвлеку.
        Она испугалась, что они сейчас упадут, потому что лестница начала ходить ходуном в ответ на каждый его шаг. Она вздрогнула, крутанула руками в воздухе и потеряла равновесие...
        Через пять минут она сидела на стуле, прикладывая ледяные от страха пальцы к шее, которую при падении больно обожгло веревкой. Петля была сделана мастерски. С таким умением только в цирке и работать. От тяжести свободный кончик веревки так и не затянулся в узел, а преспокойненько размотался, предоставив Флоре полную свободу падения. Чем она и воспользовалась, загремев с лестницы и увлекая за собой незнакомого дяденьку, который очень удачно самортизировал.
        - Вообще-то, знаешь, способ ты выбрала так себе, не очень... Прямо скажем,- сказал он, морщась и растирая ушибленную спину.- Своих бы, что ли, пожалела. Молодец, нечего сказать. А то как бы они смотрела на твой вывалившийся язык, глаза на ниточках и, прости, полные штаны неожиданностей - это, конечно, не в счет. Нет человека - нет проблемы. В окно бы вот хоть выпрыгнула, что ли... Четвертый этаж все-таки. Вариант... Правда, знаешь, от мужчины, который вываливается из окна, остается пятно радиусом шесть метров. Да-да. А от женщины чертте что - целых восемь. Брюки, знаешь ли, немного препятствуют процессу растекания по мостовой...
        Он все говорил и говорил, сворачивая веревку, подавая Флоре стакан с водой, о край которого сейчас стучали ее зубы, и складывая лестницу. Говорил он спокойно и как-то даже лениво, как будто каждый раз, случайно заходя в гости, то вынимал человека из петли, то снимал с подоконника.
        - Можно, конечно, еще порезать вены. Но процедура эта имеет смысл только в горячей ванне. Тут надо долго готовиться. Сама представь: пока воду нагреешь на кухне, пока ведра в ванну натаскаешь у всех соседей на виду. Нет, для коммунальной квартиры - абсолютная роскошь. Не годится. Это для графьев. А таблеток наесться - так это для начала надо знать каких. А ежели даже тех, что надо,- это только кажется, что выпил и уснул. Ничего подобного. Судороги начинаются. Да такие, что, говорят, люди шеи себе сами ломают. В общем, выход один - жить. Потом вспомнишь - еще смеяться будешь, какой ты аттракцион тут соорудила.
        Она вдруг закрыла глаза и стала мелко трястись. Он озабоченно на нее посмотрел. А потом понял, что она смеется. Она смеялась и смеялась. До слез. А когда слезы потекли, ее смех перешел в рыдания. Он оставил лестницу лежать посреди комнаты. Сел рядом с этой некрасивой и худенькой, как мальчик, женщиной и обнял ее за острые неаппетитные плечи. Даже головой тряхнул, так безнадежна она ему показалась. Ему не нужно было спрашивать, что за причина подтолкнула ее к такому чудовищному поступку. Он понял это сразу. И успокоить-то нечем. Если бы на ее месте была другая, он, может быть, сказал бы: "Да посмотри ты на себя в зеркало! Красавица! Это пусть они из-за тебя вешаются!" Но тут пришлось прикусить язык и молчать.
        Он украдкой посмотрел на часы. Надо было бежать. Он зашел только на минутку, чтобы отдать перед отъездом ключ от почтового ящика своей дальней родственнице Клавдии Петровне. Ее не оказалось дома. Вот и хотел оставить соседям, чтоб передали. А теперь надо было бежать собираться. Поезд уходил рано утром.
        Но, взглянув на птичий профиль с потухшим, как у цыпленка за рубль двадцать, взглядом, он понял, что, если сейчас уйдет, она начнет все сначала. И как с такой мыслью прикажете коротать ночи в безлюдной тайге?
        Глава 7
        Выйдя из школы, Женька завернул за угол и остановился в условленном месте. Высунулся из-за телефонной будки. Отсюда прекрасно просматривался выход из школы. Дверь хлопала каждую секунду. Потом реже и вот замолчала совсем.
        Ждать пришлось долго.
        Он уже хотел уходить, когда она неожиданно выскочила из-за угла.
        - Я думал, ты забыла,- сказал он.
        - Так я сегодня дежурная. Ну что? Пошли.
        - Альбина, у меня к тебе вопрос.- Он сказал это так серьезно, что она подумала: "Сейчас начнет про любовь".
        Он загородил ей дорогу, остановился прямо перед ней и руки зачем-то повернул ладонями вверх.
        - Скажи мне только честно, я выгляжу безобразно?
        - Что это с тобой? - Она засмеялась. Но потом все-таки окинула его критическим взглядом и сказала: - Нормально ты выглядишь. Честно. На Леннона похож.
        - На Ленина? - непонимающе спросил он.
        - Ты что, Леннона не знаешь? - сказала она недоверчиво.
        - Нет. А это плохо?
        - Что? Не знать?
        - Нет. Быть на него похожим?
        - Это хорошо,- успокоила она.- Он хоть и некрасивый, но гений. Так что ты у нас теперь - Леннонский Проспект.
        Вот уже больше месяца они возвращались домой вместе. То есть он-то шел совсем не домой. Да и она теперь тратила на дорогу гораздо больше времени, потому что шли они медленно, да еще и у подъезда стояли по полчаса. После того как однажды она попросила ее проводить, Женька зачем-то решил проводить ее и на следующий день. А она не отказалась. Просто рассудил про себя - раз ей было страшно вчера, то не исключено, что будет и сегодня. И не захотел себе признаваться, что ему просто нравится ее испуганный взгляд, такой, как в тот раз, когда им нужно было зайти вместе в подъезд.
        Альбина никак не могла понять, что же такое происходит. Они разговаривали, как будто он был ее вторым "Я". Ведь когда говоришь с собой, никогда не выпендриваешься и не строишь из себя бог весть что. Ей и в голову не приходило ему себя подавать. Какая есть. И он совершенно не был похож на всех ее знакомых мальчишек. Говорил, что думал. А думал, видно, много.
        Когда они были вдвоем, ей было комфортно и просто.
        Но стоило ей подумать, что об этом узнают в школе, как она сразу же начинала комплексовать и высокомерно отдаляться. Странная связь с Невским была в ее глазах порочащей связью. Она была уверена, что над ней будут смеяться. А у нее не хватало великодушия взять на себя смелость и быть ему другом до конца. В школе она всегда делала вид, что вообще с ним не знакома.
        - Я не хочу, чтоб к тебе из-за меня приставали. Поэтому никогда не подходи ко мне ни в классе, ни на переменках.
        - А я не боюсь,- с удивительным для него самого вызовом отвечал он.
        - Ну, просто я прошу. Я знаю то, чего не знаешь ты.- Так, окутывая тайной свои слова, она и выкручивалась.
        Женька жил теперь странной жизнью. То он стоял, как корабль на мели, а теперь его как будто подхватило мощное течение, и морской ветер надувал паруса. Ему хотелось свернуть горы. Таких сильных эмоций он не переживал еще никогда. И теперь, вспоминая свои чувства, которые рождались в нем при чтении героических книг, он сравнивал их с ворочающимися на мелководье китами. Настолько сильнее было то, что происходило с ним сейчас наяву. Иногда, склонный к рефлексии, он сам себя спрашивал: "Да что такого стряслось? Может быть, я что-то себе придумал?" Но потом понимал, что просто появился в его жизни друг. И это было очень ценное приобретение. Ему не хотелось с ней расставаться. И он научился внедряться в ее планы. Спрашивать то, чего никогда не умел:
        - Что ты сегодня делаешь?
        - К семи на тренировку. А что?
        - Хочешь, я с тобой съезжу? Мне все равно никуда не надо.
        - Поехали. Только тебе там час на улице торчать придется.
        - Ничего. Поторчу.
        Она соглашалась абсолютно естественно. Немного равнодушно. Но так, как будто ничего в этом такого не было. И ничего это особенного не значило. И он тут же проникался этим безопасным чувством, впитывал его, как губка. И ровно в шесть стоял на остановке, чтобы просто поговорить обо всем на свете в трамвае, который тянется на Кировские острова почти час туда и столько же обратно. Входили они всегда в последнюю дверь и становились у заднего окна. Стояли рядом, смотрели на уходящие назад рельсы и болтали.
        - А чего ты собираешься делать после школы? Поступать куда-нибудь будешь?
        - Нет. Не хочу.
        - Ты же так много знаешь. И что - просто так, что ли?
        - Почему - не просто так. Мне теперь надо другим заняться. Я в армию пойду. Только мне надо подготовиться.
        - Ты? В армию? Может, ты еще генералом стать хочешь? Не смеши меня. Ты на турнике-то подтянуться можешь?
        - Человек может все.
        - Какой человек?
        - Любой.
        - И любой может стать генералом?
        - Да я генералом не хочу просто. Мне генералом не надо. Я не люблю командовать людьми.
        - А что ты еще не любишь?
        - Не люблю, чтобы заранее все было просчитано. Школа, институт, работа, семья. Почему мне кто-то заранее должен писать план на пятилетку вперед?
        - Ну ты даешь. Так же лучше - видишь впереди цель и к ней идешь. Как же можно идти к тому, чего даже не видно?
        - А у тебя уже план разработан на пятилетку вперед?
        - Ну, в общем, да. Я в медицинский поступаю. Учиться буду.
        - А я хочу все попробовать. Грузчиком пойду работать. А потом матросом. Моря, разные страны.
        - Время только потратишь... Куда тебя потом с бородой до колена возьмут? Все пропустишь.
        - Да что я пропущу? Я свою жизнь зато не пропущу.
        - Не знаю... Это женщина может вот так - то сюда, то сюда. Всегда есть шанс выйти замуж и подняться высоко. А мужчине... Надо понимать, к чему ты стремишься. Мне, например, нравится, когда человек идет к своей цели и добивается ее. А грузчик с матросом, солдатик... Мелко.
        - Ну, это для начала. Чтобы жизнь узнать.
        - Жизнь узнаешь, когда проживешь.
        На тренировках Альбина о нем забывала. И рукой ему никогда не махала, хотя проезжала совсем рядом мимо того места, где он стоял. Каток был обнесен высокой и густой сеткой для хоккеистов. И Невский стоял в дальнем углу. Прожекторы светили на каток. И его просто не было видно. Никто и не замечал его едва приметную тень.
        Правда, был все-таки для Альбины один положительный момент в том, что где-то, невидимый, стоял Женька. Она вспоминала о нем тогда, когда надо было прыгать. И ей это помогало. Падать перед ним ей не хотелось.
        Галина Геннадьевна кивала самодовольно, считая это результатом своей тренерской работы. Ей даже казалось, что Альбина послушалась и похудела. Она видела результат. Хотя на самом деле все обстояло скорее наоборот. Просто Альбина каталась теперь в черных рейтузах. А связанную бабушкой юбку-абажур тайком выбросила в мусорный бак.
        - Ну, вот видишь! - Галина Геннадьевна выставляла пухлую ручку с золотыми кольцами, как будто показывала Альбине сидящую на ладони божью коровку, и азартно выкрикивала: - Вот! Видишь! Вот! Можешь ведь!
        Геворская бросала косые взгляды. А Альбина уходить из спорта уже не хотела. Решила до весны докататься, раз уж за сеткой так незаметно прятался секрет ее спортивного прорыва.
        После тренировки он ждал ее вдалеке, на боковой аллейке, притопывая от холода ногами и подняв воротник. Видел, как она выходила с девчонками. Поворачивалась к нему спиной и что-то им говорила. Он не слышал.
        Катя, с любопытством заглядывая ей за спину и, видя замерзшую фигуру, спрашивала:
        - Тебя ждут? - И опять смотрела не на Альбину, а мимо нее, туда, где кто-то топал ногами. Ей ужасно хотелось подойти поближе. Но Альбина не давала.
        - Да...- махнув равнодушно рукой, говорила тихо и пренебрежительно.- Из класса моего парень. Увязался...
        - Познакомь? - Кате ужасно хотелось увидеть того, кто так фанатично за Альбиной ходит. В лицо хоть таких увидать разок!
        - Не с чем там знакомиться. Он стесняется. Молчать будет. Потом.
        Прощалась и с каким-то непонятным чувством вины заворачивала к нему. Ведь ей с ним было интересно. Зачем она так за глаза? Но потом думала: "Ну а чего она привязалась? Познакомь, познакомь. Может, я не хочу его ни с кем знакомить".
        - Ты молодец,- встречал он ее приветливо.- Здорово катаешься. Лучше всех. Я так не умею.
        - Еще бы ты так умел. Я с шести лет занимаюсь.
        А потом они ехали в теплом трамвае обратно, глядя, как обычно, на убегающую от них дорогу, а не друг на друга.
        - Ты как-то странно мыслишь. Придумал себе какой-то бред, извини меня. С твоей-то головой. Вот стал бы врачом, поехал бы на север. Спасал бы кого-нибудь. Что, это не жизнь разве? И опыта бы набрался. Я не права, что ли?
        - Не знаю. Я не думал об этом. Врачом... Кишки всякие, кровь. Кости переломанные. И ты что, хочешь этим сама заниматься?
        - Я - могу. Я, знаешь, таких разговоров за столом наслушалась, что меня это все уже давно не смущает. Мамато с папой над котлетой с картошкой все про гнойную хирургию и ожоговое отделение любили поговорить. Так что, знаешь...
        - Но это же сердца не хватит всех жалеть!
        - А жалеть никого не надо. Надо просто работать. Жалеть - такое слово дурацкое. Особенно для врача. Представь - ты приходишь к врачу, тебя резать надо. А врачу тебя жалко. Ладно, говорит, идите, больной. Не буду я вас мучить. Ты уходишь и загибаешься. Нет, Жень, жалеть больных нельзя. Это точно. Они от этого дольше болеют. Им нравиться начинает...
        - Ну хорошо, согласен. Жалость - не то слово. Ну, значит, сострадать.
        - Это что же будет, если вы все вместе будете страдать? У него болит - и у тебя болит? Он страдает, и ты страдаешь? Здорово придумал. Тогда бы вместо больниц морги надо было открывать. Нет, сострадать тоже вредно.
        - А зачем ты тогда хочешь врачом быть? Ты - сама. Если тебе никого не жалко?
        - А, может, я сама не хочу. Я просто рядом хочу быть. Мне они нравятся. Я бы и замуж за врача вышла... Но это я так... Врач не может быть злым, раз он выбрал такую профессию. И не может быть тютей мягкотелым, потому что надо быть жестким в мелочах ради спасения целого. Отрезать ногу, а человека спасти. Такие решения на себя брать. Мне нравится. Ни одна профессия мужчине так не идет, как врач. Тут всегда есть место подвигу.
        - Ты это серьезно? Ну а космонавт там какой-нибудь? Летчик?
        - Ну что летчик? Может, он хам трамвайный или еще какая-нибудь зараза. Летает себе в облаках. Есть летчик, нету летчика - мне все едино. За что мне его любить?
        - Знаешь, как это называется? Это называется - эффект переноса. Женщины всегда во врачей влюбляются. Просто врач по долгу профессии должен выслушивать твои жалобы, заглядывать тебе в глаза, спрашивать о самочувствии. И все это очень похоже на модель поведения влюбленного в тебя человека. Эффект переноса профессии на личность. Мне вообще не нравится, когда говорят: люблю врачей, люблю пожарных, люблю французов. Сволочи повсюду есть. Ты же вроде не глупая. Понимать должна.
        - А мне все равно врачи нравятся. Не пожарные, прошу заметить. А врачи! Знаешь, почему? Сказать? Он тебя любит и делает тебе больно. Разве не здорово?
        - Ты знаешь, а я об этом тоже читал. Только в другом месте... У Фрейда.
        - А кто это?
        - Да так... Тоже, между прочим, врач. Только он бы тебе вряд ли понравился.
        Он провожал ее до двери. И вечером перед домом всегда стояла серая "Волга" с серебряным оленем. И перед ним ей почему-то не хотелось хвастаться, что это ее машина.
        - Марлен Андреевич изволили вернуться,- сказала она со странной интонацией.
        - А кто это? Марлен Андреевич?
        - Отец мой. Два дня ночевал в больнице. Шишка какая-то там у них в реанимации лежит. Ну ладно, я пошла.
        - Давай.
        И она уходила. Расставания давались им на удивление легко.
        Мама приходила поздно, и на Женькины долгие прогулки внимания не обращала. Чаще всего не знала о них.
        Ужинать они садились в одиннадцать. Режим был неправильный, и Флору мучила совесть.
        - Не надо было меня ждать. Поел бы без меня. И спать уже давно лег.
        - Зачем мне так рано ложиться? Спать, вообще, можно по четыре часа в сутки. Или по пятнадцать минут каждый час.
        Но в этот вечер он вдруг у нее спросил:
        - Мама, ты не против, если я стану врачом?
        - Женечка,- она даже растерялась.- Но для этого надо хорошо знать химию и физику. Медведева мне сказала, что у тебя тройки. Надо бы подтянуться.
        - Это ничего, мама. Я выучу.
        - Попробуй, конечно. Я тут тебе ничего посоветовать не могу. Потому что, знаешь, сынок, я врачей не люблю. Мне с ними не везло ужасно.
        - Ну вот, значит, я буду врачом и буду тебя лечить.
        - Было бы хорошо,- с умилением глядя на Женьку, сказала растроганная Флора.- Только своих, говорят, лечить нельзя.
        Настроение у него теперь преимущественно было прекрасным. Он вдруг ясно увидел перед собой конкретную цель. И оказалось, что это действительно здорово. Именно так, как говорила ему Альбина. "Где цель найти, достойную стараний?" - вспомнил он Ибсена. И сейчас ему казалось, что он нашел.
        Вечером он решительно подошел к телефону, набрал Альбинин номер и попробовал говорить максимально низким голосом.
        К телефону подошла Альбина.
        - Марлена Андреевича, будьте добры,- сказал Женька как можно серьезнее.
        - Одну минуту,- вежливо ответила она, не узнав его.
        Разговор был недолгим. Марлен Андреевич был человеком очень конкретным.
        - По работе я говорю на работе. Да, младший медицинский персонал всегда в дефиците. Зайдите ко мне в четыре на отделение.
        Альбине он ничего рассказывать не стал. Сунул только ей в пальто записку, что сегодня его за углом не будет. Срочные дела.
        Поехал на Выборгскую сторону сразу после шестого урока. В школьной форме и с портфелем. Паспорт свой он положил во внутренний карман еще вечером.
        На отделение его не пустили. Хорошенькая медсестричка в белом крахмальном колпаке, надвинутом на ярчайшие голубые глаза, вежливо попросила его подождать за дверями на лестнице.
        Через некоторое время она же вернулась за ним. Велела накинуть на плечи белый помятый халат и повела за собой. Резко запахло лекарствами. И этот запах перебил все остальное, что Женька боялся почувствовать. Коридор был торжественный и длинный. И Невский подумал, что для многих, кого провозят здесь на каталке, он становится последним в жизни путешествием. Что же видят тяжело больные в последний раз? И он закинул голову и посмотрел наверх. Сводчатые потолки и круглые, как чужие планеты, больничные лампы. Женька, как всегда, увлекся своими фантазиями. И поэтому неожиданно для себя оказался перед уже открытой дверью завотделением кардиологии Вихорева М. А.
        Альбинин отец, монументальный мужчина с волевыми чертами не очень красивого лица, сидел за столом и очень быстро что-то писал.
        - Здравствуйте, Марлен Андреевич! Это я звонил вам вчера домой. Я по поводу работы.
        - Проходите. Садитесь,- не глядя, сказал Вихорев и продолжил заниматься своими делами.
        Женька сел и почувствовал ужасное волнение, как будто пришел на прием к врачу и будет сейчас симулировать болезнь.
        - Слушаю,- сказал Марлен Андреевич, не отрываясь от дела.
        - Я по поводу работы,- повторил он.
        - Я понял. А кто дал вам мой телефон? - Неожиданно он внимательно уставился на Женьку.
        - Я учусь в одном классе с вашей дочерью.- Он почему-то подумал, что Альбину могут за это ругать, а потому вдруг стал ее оправдывать: - Но она не знала, что я вам буду звонить. Просто я понял, что хочу быть врачом. А начать хотел бы с азов.
        - Как вас зовут? - довольно дружелюбно спросил Марлен.
        - Женя Невский.
        - Что-то я, по-моему, никогда о вас не слышал,- нахмурил брови Марлен Андреевич.- Вам что, Женя Невский, нравится моя дочь?
        - Нет! Что вы! - возмутился Женька.- Я просто хочу быть врачом.
        - Это хорошо.- В глазах у него промелькнула профессиональная ирония.- Но врачом-то я вас взять не могу. Вы же понимаете... А вот судна выносить - с превеликим удовольствием. Годится?
        Потом Марлен Андреевич с чувством пожал ему руку, и Женька подумал, что отец у Альбины очень даже ничего. А потом его отправили по инстанциям. По КЗОТу работать ему можно было не более двух часов в день, как учащемуся. Но больше ему и не нужно было. В отделе кадров на него завели новенькую трудовую книжку. Кастелянша выдала бесформенный белый халат, завязывающийся сзади веревочками, и ужасный санитарский колпак.
        К выполнению должностных обязанностей ему предложили приступить немедленно. Старшая сестра отделения кардиологии Лариса сообщила, что является его непосредственным начальником.
        - Понедельник, среда, пятница. Приходить - в шесть. Уходить - в восемь. Перестилка в реанимационной.- Она окинула его строгим взглядом.- Там мужская сила нужна. Помывка полов в палатах. Дезинфекция. Помощь больным. Кому что надо - принести, унести. Пойдем, познакомлю тебя с участком твоей работы. Сегодня у нас санитарит Валя. Будешь смотреть и учиться. Что попросит - поможешь. Научишься через пару дней - спрашивать буду с тебя...
        Могучий энтузиазм не дал ему сломаться. Пожилая сердобольная Валя работала ловко. Он был согласен на всякую, совершенно неприемлемую еще позавчера работу. Его просто заклинило - он хотел проверить себя на твердость характера. И не дрогнул ни разу. Даже нос не затыкал. Такой, казалось бы, естественный жест дилетанта казался ему оскорбительным по отношению к будущей профессии.
        - А ты ничего, Женечка,- сказала, вытирая вспотевший лоб, тетя Валя.- Видать, дело у тебя пойдет.
        Отжимая, наконец, половую тряпку и развешивая ее на батарее в подсобке, он чувствовал себя настоящим мужчиной, героем, живущим правильной и увлекательной жизнью. В морду-то бить любой может.
        Домой он пошел пешком. Небо над Невой было ветреным и клочкастым. По реке шел с Ладоги лед.
        На следующий день, в школе, он ужасно мучился оттого, что не может к ней подойти. И что вокруг нее постоянно так много народа. Ее компания. Раньше его это не волновало. Она говорила, что они довольно часто собираются у кого-то из них. И уверяла его, что он бы там просто умер с тоски. Любопытно, но нечто подобное говорил ему в прошлом году и Марков.
        Ему не было до их сборищ никакого дела. Но сегодня все изменилось.
        Сегодня ему казалось, что вся его прошлая жизнь уплыла на льдине, отколовшейся от берега. А он успел перепрыгнуть на твердую почву и чувствует себя как никогда уверенно.
        Альбину вызвали на физике. Он сидел и не отрываясь смотрел на ее стройную спину в трогательном коричневом платьице с затянутым на талии черным фартуком. Он ловил ее взгляд. Но она была тверда, как кремень. В школе - это была другая Альбина. Высокомерная и презрительная. Она прекрасно играла свою роль и никогда не забывалась. Ни одного взгляда в его сторону. Ни одного слова.
        Но когда она возвращалась по проходу мимо его парты, на секунду ему показалось, что она смотрит на него как-то иначе. Не как на пустое место. Или он выдавал желаемое за действительное?
        Он едва дождался окончания этого длинного школьного дня.
        А когда с нетерпением рванул за угол, то увидел, что она его ждет сама. Это было так радостно, что он опять побоялся в это поверить. Они тут же по привычке зашагали по улице вперед.
        - Ну ты даешь! - сказала она ему с уважением.- Папа мне все рассказал.
        - Что все? - спросил он как можно спокойнее.- Рассказывать пока нечего.
        - Да ладно тебе, нечего. Ты что - каждый день теперь на работу ходить будешь? - И он услышал в ее голосе восхитительное сожаление.
        - Нет. Не каждый.
        - А у меня тренировки закончились. Лед растаял. И ездить на трамвае больше некуда.
        - Ну, можно же просто так ездить. От кольца до кольца... А пойдем в костел? - вдруг предложил он.- Ты когда-нибудь там была?
        - Нет.- Она остановилась.- У меня бабушка туда часто ходит. Она полька. Католичка. А меня не берет. Комсомольцам, говорит, нельзя.
        - Можно. Я там был.
        Перед входом в собор она немного затормозила. Но он взял ее за руку и потянул за собой. И ничего страшного не произошло. Ну взял. Ну за руку. И стоило столько времени думать о том, как же это сделать... Даже в детском саду детей строят парами и велят взяться за руки. Почему же к семнадцати годам начинаешь бояться этого прикосновения, как огня? А на самом деле совсем не страшно.
        И потомственная Альбинина Божья матерь Женьке в этом деле явно поспособствовала. Потому что помнила его с детства.
        А потом он сказал ей, что живет в доме по соседству.
        - А это удобно? - спрашивала она его в третий раз, когда он открывал ключом дверь в квартиру.
        - Я ж тебе говорю, у меня нет никого. Мама до десяти в библиотеке. Раз уж мы рядом оказались... А мне сегодня в больницу не надо.
        В комнате было чисто. Мама перед уходом всегда убирала. Все шкафы в комнате были заполнены книгами. Альбина с интересом огляделась. И с удивлением поняла, что зеркала нигде не видно. А она так любила на себя смотреть в чужие зеркала. В каждом она выглядела как-то иначе. По-новому. Но всегда была хороша.
        Женька выдал ей мамины тапки, и в душе у него на мгновение возникло смятение. Не кощунство ли это? Он, вообще, почему-то занервничал. И стал озираться по сторонам, пытаясь представить, как выглядит его дом в ее глазах. И ему понравилось. Он остался стоять, прислонившись спиной к стене, и наблюдал за ее продвижениями по комнате.
        Она пошла медленно, как в музее, разглядывая корешки книг и рассматривая вереницу Флориных любимых слоников. И остановилась возле маленькой палехской шкатулки. Повертела в руках. Поднесла почти к самым глазам, разглядывая мелкий рисунок. Поставила на место.
        - Чего у тебя интересненького есть? Показывай.
        - А ты открой. Может, тебе интересно будет. Там всякие старинные штучки. Мамины.
        - А можно? - спросила она. И видно было, что ей это гораздо интересней, чем полки с книгами.
        - Говорю же,- кивнул он головой.
        - Ух ты! - сказала она с придыханием, вынимая из шкатулки серебряный перстень с камнем.- Красота-то какая! А откуда это у твоей мамы. Фамильное?
        - Нет, не совсем. Мама рассказывала: вроде бы бабкина подруга какая-то шкатулку эту здесь хранила. Меня еще не было. У нее соседи воровали. Она из комнаты выйдет куда-нибудь, а соседи сразу к ней лезли. А может быть, ей казалось. Она старенькая уже была. Так свои ценности бабке моей на хранение принесла. Они, кажется, в эвакуации познакомились. А она одинокая была. Умерла, а шкатулка ее здесь и осталась. Мои и узнали, что в ней лежит, только после того, как она умерла, та женщина.
        - Камень какой красивый! Никогда такого не видела. А почему твоя мама не носит?
        - Она раньше все время носила. Я ее с детства с этим кольцом помню. А потом оно тесновато стало. От возраста.
        Альбина повертела кольцо, посмотрела камень на просвет, надела себе на палец и вытянула руку, чтобы посмотреть со стороны. Белоснежной руке ее гранатовый перстень очень шел.
        - Красиво? - Она обернулась к Женьке.- Мне идет?
        - Камень на твой глаз похож. Темный.- Он хотел сказать "твои глаза", но это показалось ему слишком высокопарным. Она повертела-повертела рукой с кольцом, сняла его и аккуратно положила на место.
        - А что еще в этой шкатулке было?
        - Такого - ничего. Брошка какая-то. Я не помню - куда-то делась. Еще какая-то ерунда.
        - Чаю давай попьем? - сказала она, перемещая зону исследования в район его письменного стола.
        - Я сейчас. Тогда воду поставлю.- Невский толкнул спиной дверь и вышел.
        Альбина оглядела широкий стол. На Женькиных тетрадках лежала раскрытая книга. "Особенности тактильной чувствительности". Медицинская литература. Она удивленно качнула головой. Сама она, готовясь в медицинский, таких книг не читала. А рядом, в подшитой перепечатке, лежали "Пророчества" Нострадамуса.
        Он зашел в комнату бесшумно. И сказал ей:
        - Смотри.
        - Вот это да! - Она восторженно смотрела на него в белом халате и санитарском колпаке.
        - Врача вызывали?
        - Вызывали, вызывали...- подыграла она.- Садитесь.
        - На что жалуетесь, больная? - Он сел к столу.
        - Сам ты больной...- засмеялась она.- А что тут у тебя за книжка такая медицинская?
        - Ааа, очень познавательная книжка. Хочешь, фокус покажу? - И он улыбнулся своей кривоватой улыбочкой и почему-то в этот момент остро напомнил ей Акентьева, собирающегося съесть стакан.
        - Какой еще фокус? - недоверчиво спросила она.
        - Закатай рукав до локтя и положи руку на стол.- И наткнувшись на ее упрямый взгляд, улыбнулся по-человечески.- Ты чего? Боишься? Больно не будет. Обещаю.
        - Кровь из вены, надеюсь, тебя брать не научили на мою голову? - мрачно пошутила она, однако белый кружевной манжет расстегнула и рукав своего коричневого платья закатала.- Точно не больно?
        - Абсолютно. Только надо будет глаза закрыть. И не подглядывать.- И она, секунду поколебавшись, решила ему поверить. Людям в белых халатах она привыкла доверять с детства.
        - Когда я дойду вот сюда,- он коснулся пальцем ямочки локтевого сгиба,- ты скажешь стоп.
        - Ну а смысл? - спросила она, не понимая.
        - Узнаешь. Закрывай.
        Ей было ужасно щекотно. А он продвигался по ее руке медленно, как муравей.
        - Стоп,- сказала она и открыла глаза. Его рука не дошла до локтя сантиметров пять.- Как это? - спросила она капризно.- Еще раз давай.
        - Давай.- Глаза у него смеялись.
        - Стоп.- И опять она поторопилась.
        - Можешь не пытаться,- сказал он.- Это у всех так. Аномалия локтевого нерва.
        - Как вы мне нравитесь, доктор,- сказала она с искренним восхищением, опуская рукав и застегивая манжет. Он, и вправду, ей в этот момент нравился.
        - Чайник вскипел, наверное. Пойдем со мной. Я тебе кое-что покажу.
        На кухне он с каким-то непонятным ему самому трепетом подвел ее к своему любимому окну и сказал:
        - А из нашего окна площадь Красная видна.
        Она долго вглядывалась в таинственную глубину собора. А потом ответила ему шепотом:
        - А из нашего окошка только улица немножко.
        А когда она ушла, он взял, да и докурил разом все оставшиеся сигареты "Друг". А пустую пачку смял в руке. Зачем ему друг с собачьей мордой? У него теперь все было по-настоящему.
        Глава 8
        Он многое понял за эти полтора месяца. Многое узнал. И даже со смертью познакомился. Он и представить себе не мог, что в больнице, куда побежал в романтическом порыве, так часто умирают. "Отделение такое",- сказали ему покорные судьбе больные.
        В первый раз по отношению к нему смерть была более чем тактична. Он зашел в палату со своим ведром и почувствовал звенящее напряжение. Все сидели и молчали. А потом он увидел, что на кровати у окна аккуратненько скручены матрас и постель. И только железная сетка кровати, пустая, как скелет, говорила о том, что здесь все кончено. Больного того он не помнил. Но проникся всеобщим тягостным настроем.
        Во второй раз смерть приблизилась еще на полшага. Он долго не мог себя заставить прикоснуться к чему-то длинному, в рост человека, закрытому простыней. Но от него все именно этого и ждали. Пришел санитар Гоша из соседнего отделения с вечной своей спичкой, зажатой в зубах вместо сигареты. Он учился на втором курсе медицинского и, видимо, пошел по призванию. Покойники его не волновали. Он расценивал их как побочную составляющую избранной им профессии. Гоша был импозантен даже в своем медицинском халате, который, вместо того чтобы превращать его в бабу, как подозревал про себя Невский, наоборот, подчеркивал размах его крыльев. А крупный нос из-под надвинутого на лоб чепчика не казался безобразно крючковатым, а делал Гошу похожим на белого орла.
        Вот вместе с этим орлом ему и выпало перекладывать на каталку умершего, прикрытого простыней. И он не мог забыть этого контраста в ощущениях после десятка переложенных на каталку живых, которые уже были на его счету.
        Особенно Женьку поразило, что Гоша еле слышно напевал похоронный марш. И даже Женьке подмигнул. Не впервой, видать. Женька же боялся, что уронит. А потом боялся, что, пока они везут тело по коридору, простыня откроется.
        И еще он прозрел, что врачом быть не хочет.
        А все потому, что патологическим образом чувствует состояние находящегося рядом человека. И проникается его страданием. А рядом с покойным его просто засасывало в какую-то бездну.
        Права была Альбина, когда с таким удивившим его цинизмом рассуждала о том, что жалеть больных нельзя.
        Потом, на лестнице, Гоша угостил его сигареткой и сказал озабоченно:
        - На хирургии за каждого жмурика чистого спирта наливают. Пойдем к Лариске, может, нальет...
        Но Лариса не только не налила, но еще и пристыдила.
        Женька уговаривал себя поработать еще. Привыкнуть. И не сходить с такой чудесно наметившейся прямой дороги в счастливое будущее. Он понимал, что иначе разочарует Альбину. А если он Альбину разочарует, то больше никогда не найдет в себе такого фонтана энергии, который бы не давал ему сбиться с выбранного курса. Это были самые настоящие вилы.
        Марлена Андреевича он видел всего-то раза два, не больше. С шести до восьми, когда он приходил на работу, врачи оставались только дежурные. А Марлен, если и задерживался, то сидел в своем кабинете.
        Один только раз Женька столкнулся с ним, когда тот в окружении своих солидных коллег выходил из реанимационной палаты. На Женьку он внимания не обратил.
        Зато сам Невский долго смотрел им вслед и думал, что так оно, конечно, очень даже впечатляет - ходить с умным видом по вымытым Женькой коридорам. Врач - прекрасная профессия для мужчины. Может быть. Только к нему это не имеет никакого отношения. Он - санитар. А это, как говорится, две большие разницы.
        Настроение у Женьки периодически менялось с точностью до наоборот. После черных дней, которые шли после встречи со смертью, опять начинались белые. Он чувствовал, что нужен людям. И это было настолько неизвестное ему раньше ощущение, что он собой даже гордился. Он, Женька Невский, не нужный никому, кроме своей мамы, здесь был нарасхват.
        Сестрички называли его не иначе как Женечка, потому что незаконно сваливали на него часть своей нудной работы. А Лариса Алексеевна излучала один сплошной позитив.
        К тому же в конце апреля Женька получил свою первую зарплату. И хоть были эти деньги мизерными, они были им заработаны.
        Он купил маме букетик подснежников на рынке у Боткинской. Хотел купить два. Но потом подумал - не засовывать же цветы в почтовый ящик.
        - Женечка, сходи в седьмую, лекарства занеси. Здесь фамилии написаны.
        Сестричка Наташа Муранец сияла своими голубенькими, как незабудки, глазками, щедро сдобренными не менее голубыми тенями. Почему, подумал Невский, все сестры на отделение так друг на друга похожи? Их что, в медучилище за голубые глазки принимают?
        Муранец была приезжей. Откуда-то с Украины, что ли. Он сразу услышал своим чутким ленинградским ухом ее мягкий говорок. Она была старше Женьки лет на десять. Невысокая, знойная, цвета крем-брюле. Белый халатик на ее полной груди натянут был так, как тетива лука в руках Одиссея. Того и гляди, пуговицы отскочат прямо в глаз. Каблучки ее стучали по коридору, беспокоя тяжелых больных и вселяя надежду, что достучатся они когда-нибудь и до них.
        Его почему-то каждый раз напрягало, когда их рабочие дни совпадали. Взгляд у нее был какой-то липкий, как облизанный до блеска петушок на палочке.
        Однако таблетки в палату Женька понес...
        В просторном коридоре большие лампы на потолке уже не горели. Маяком светила только настольная лампа сестринского поста. За столом сидела аккуратненькая Наташа и что-то сосредоточенно писала. "Что они все время все пишут? - подумал Невский.- Так и меня скоро начнут заставлять. Сколько уток вынес. С какой скоростью вымыл пол..."
        - Я думала, ты уже ушел давно...- На лице ее появилось властное выражение. А прозрачные глаза ее вдруг показались Женьке похожими на большие голубые бусины с дырочкой для нитки посередине.
        - Все нормально.- И он сдал ей ключ от подсобки.
        - Ой, слушай, Женечка, не уходи еще, а! - Она сложила брови домиком, как Пьеро, и сказала жалобно: - Будь другом, достань мне в кладовой клеенки новой для процедурного. Пожааалуйста! Мне самой не достать. Пойдем, я покажу где.
        Пришлось опять возвращаться. В подсобке, за белыми занавесочками на полках до самого потолка были целые залежи всякой больничной всячины. А грязно-оранжевые рулоны клеенки хоть лежали и не под самым потолком, но, пожалуй, невысокой Наташе и вправду удобнее было воспользоваться помощью кого-то подлиннее.
        С левой стороны под выключателем стояла у стенки табуретка. Она резво взяла ее и, громыхая, переставила.
        - Больных не разбудите? - спросил Невский, одарив ее осуждающим взглядом.
        - Отсюда им ничего не слышно.- И добавила, чуть насмешливо, глядя ему в глаза: - Женечка.
        - Я и без табуретки достану,- сказал он, желая ускорить дело и уйти, наконец, домой. А по дороге подумать обо всем, что поведал ему Пригарин. Он уже потянулся было, но она остановила:
        - Ты не знаешь, которую. Лучше меня подержи! - И она мгновенно забралась на табуретку, а оттуда еще и на полку. Но прежде, чем оторвать вторую ногу от стула, скомандовала, глядя на него сверху вниз и снисходительно улыбаясь: - Ну, держи! Я же упаду!
        На вопрос, за какое же место ее держать, достойного ответа он так и не нашел. За что ни возьмись - все как-то двусмысленно. Но она покачнулась и ойкнула, и ему ничего не осталось, как мгновенно схватить ее за ноги выше колен, да еще и под халатом. Придя в ужас от содеянного, он чуть было ее вообще не отпустил. Но вовремя спохватился.
        Наташа нарочито медленно перебирала все рулоны, которые только были. Потом, наконец, стащила с полки самый из них тяжелый. И жалостливо попросила:
        - Сними меня отсюда, Женечка. У меня руки заняты. Схватиться нечем.
        На этот раз ему захотелось предложить ей "схватиться" зубами. Но все-таки он сдержался. Только шумно вдохнул и стащил ее под мышки вниз. Таким профессиональным "санитарским" движением, каким привык уже подсаживать лежачих больных, желающих получить судно. Собственно, и ассоциации у него возникли именно такие. А вовсе не те, на которые рассчитывала Наташа.
        Она же решила, что почва вполне подготовлена.
        Опустила рулон на пол. Повернулась к нему и, не обращая внимания на его изумленный взгляд, положила руки ему на плечи и жарко прошептала:
        - Умеешь целоваться? Хочешь научу? - Она неотвратимо стала к нему приближаться. Но он вдруг сильно ее оттолкнул. Да так, что она чуть не упала, споткнувшись о лежащий на полу рулон.
        - С сестрой,- неожиданно жестко сказал он,- нельзя!
        Решительно выходя из подсобки и ударившись плечом о косяк, он услышал ее крикливый, резко изменившийся тон:
        - Ах так, да? Смотри, какой гордый. Что ж думаешь, я не вижу, как ты на меня смотришь? Дай, думаю, мальчику жизнь скрашу. А ему - не нравится. Пожалеешь... Гаденыш. Будешь меня век помнить.
        - Да уж... Не забуду,- пробормотал он, уже выбегая на лестницу.
        - Лариса Алексеевна, ну как можно работать рядом с таким человеком? У меня же жених есть. Что мне ему рассказывать? Что я в подсобку боюсь заходить, потому что санитаров таких набрали, что хоть увольняйся всем составом. Ну что ж это такое? Да гнать таких надо!
        Могучая старшая сестра Лариса, с высокой прической из толстых крашенных хной волос, шла по коридору. А рядом приставными шажками, обняв руками чью-то историю болезни, передвигалась сестричка Наташа Муранец.
        - Да какое там гнать? Наташа! - сокрушенно вздыхала Лариса Алексеевна.- А кто работать будет? Кому инфарктников перекладывать - тебе с Олей? Да не смеши ты меня! Скажу ему, так и быть. Но и ты веди себя поприличней.
        - Смотрите, Лариса Алексеевна,- стервозно поджав губы, напирала Наташа,- если вы его оставите, я заявление мигом напишу. Я просто не могу после всего приходить на работу и видеть, что он тут шныряет. У меня руки трясутся - в вену не попасть! Больным же хуже будет. А сестры в каждой больнице нужны. У меня подружка в больнице Ленина. Им тоже народ нужен. И больница, между прочим, еще получше нашей.
        - Наташа, ну чего ты наговариваешь на него, а? - Лариса даже приостановилась и всплеснула руками.- Ведь цела же, невредима!
        - Вон синяк какой, смотрите.- Наташа задрала халатик и показала вполне созревший фиолетовый синяк.
        - Лапочка моя, так и я тебе такой показать могу... О тумбочку позавчера ударилась.
        - Знаете, Лариса Алексеевна, ищите потом сестричек!.. Таких не найдете.
        - Да зачем ты ему нужна? Он, вон, пацан еще совсем. Работает как славно. Всем-то ты нужна. Даже с митральными клапанами вставными за тобой бегут и падают. Хоть к кроватям привязывай, ей богу! А не показалось? Работала бы лучше да не бегала за санитарами по подсобкам.
        - Я не бегала,- со слезами в голосе оскорбленно сказала Наташа.- Я его клеенку достать попросила. Сволочь! Не могу.- Она всхлипнула.- И вы его еще защищаете! Ларисочка Алексевна! Придется увольняться теперь из-за санитара какого-то полоумного...
        Когда он сел за свою парту, вынул из портфеля учебник английского и тетрадку, ему совершенно отчетливо показалось, что все это уже было. Что точно так же, закрывая наискосок букву E, уже лежала когда-то тетрадка. И точно так же упала у кого-то на пол линейка, и чья-то рука зашарила под партой. Дежавю случались с ним нечасто. Перенервничал. А может, устал.
        Он очень хотел увидеть Альбину. Просто посмотреть на нее. Занавесить ее лицом навязчиво выплывающие из подсознания голубенькие глазки. Но ее еще не было. Он специально пришел немного пораньше. Чтобы успеть посмотреть. Но она в этот день опаздывала.
        С Альбиной он не виделся уже несколько дней. То, что они каждый день встречались в школе, не считалось. С этой недели после уроков она стала ходить на дополнительные занятия по химии. Из двух десятых классов в медицинский собиралось поступать шесть человек. Двое - в педиатрический, четверо в Первый мед. По доброте душевной Татьяна Викторовна решила преподать им химию немного поглубже, чем в школьной программе. И теперь Альбина задерживалась на час.
        Ждать ее Женька не мог.
        Он сам ничего не успевал. В пять ему надо было уже бежать на работу. Приходил он домой в девять. Оставалось только четыре свободных дня. А вопросов к экзаменам было море. Иногда он впадал в панику, перечитывая их и понимая, что не то что ответов не знает, но и не понимает, о чем идет речь в вопросах. Этот учебный год промелькнул для него незаметно. А вот так, после всего хорошего, что подарила ему судьба, взять и провалиться на выпускных экзаменах он позволить себе не мог.
        Она вошла в класс со звонком. Женьке пришлось подавить в себе неожиданное мерзкое чувство отчаянного страха. Страха, что он может ее потерять. Что она покатится в свою новую институтскую жизнь и даже ждать ее за углом у него не будет никакой возможности, а может быть, и права. И как же тогда жить? Ради кого совершать поступки и преодолевать свои собственные слабости?
        Прикрывшись от всех ладонью, он смотрел на нее. На ее точеный профиль и выбившуюся из хвоста волнистую прядь волос. Он вынул из тетрадки промокашку и попробовал зарисовать эту красоту на память. Но чернила сразу же начали расплываться. И уже в следующую секунду получившийся образ превратился в синего причудливого червяка.
        После уроков он ждал ее напрасно. Из-за своей телефонной будки ему было прекрасно видно, как она вышла. Он успел обрадоваться. И с блаженной улыбкой прислонился спиной к стене. Но она из-за угла так и не появилась. А когда он не выдержал и выглянул опять, то увидел, что идет она не к нему, а совершенно в противоположную сторону. А рядом с ней, что-то объясняя и нагло улыбаясь, тащится Акентьев.
        Он отработал без всякого энтузиазма. Радовало только то, что Наташа сегодня была выходная. И все же в сестринскую, куда его вызвала старшая сестра Лариса, он зашел с неприятным чувством, успев перебрать в голове все, что он мог сделать не так.
        Лариса говорила и говорила. С жаром говорила. И сама себе, похоже, не верила.
        - Нехорошо получается. Я все понимаю, растешь, гормоны. Но ведь у всех так, родимый! Что ж теперь, на всех кидаться? Да еще ведь где? В Академии! Пришел. Нате вам, я тут без году неделю - хлебайте! Как же так, мальчик ты мой? А ведь так и не скажешь. На вид-то ты - скромный. Стыд-то терять нельзя! А правда всегда всплывает! Ну! Что ты молчишь?
        - А что мне говорить? - неожиданно хладнокровно ответил ей Невский.- Вы ведь мне, конечно, не поверите.
        - Я бы, может, тебе и поверила,- вроде бы смягчилась Лариса и стала смотреть куда-то вниз, мимо Женьки.- Да не могу. Сестер обижать не могу. Уволится одна - всему отделению наказание. Девочки хоть день между дежурствами должны поспать. А кем я ее заменю? А без сестры никак. Она санитарку заменит, а санитар за сестру не сможет. Вот и приходится выбирать. Или ты. Или она.
        Она тяжело вздохнула, повернулась к нему спиной и достала из ящика белый лист.
        - Пиши, дружок, заявление по собственному желанию. Тебе так и так уходить придется - экзамены в школе все равно в июне сдавать будешь. Я Марлену Андреевичу так и скажу. Уволился, потому что в школе экзамены.
        Он не вышел, он выскочил из дверей отделения кардиологии как ошпаренный. И долго спешил неизвестно куда. По каким-то малюсеньким и не хоженным ранее улочкам Выборгской стороны. А потом долго стоял в маленьком скверике, прижавшись лбом к холодной железной качели.
        Надо было уйти из школы в восьмом классе и давно уже ходить по морям-океанам. И горя никакого не знать.
        Он подумал, что хочет одного. Прийти домой, позвонить ей по телефону и сказать одну только фразу:
        - Мне плохо, Альбина.
        Ведь для того и существуют друзья, чтобы помогать в трудную минуту. Не маму же бедную грузить своими проблемами.
        Но потом он подумал еще чуть-чуть. И решил, что такие слова никому и никогда не скажет. Вот после этого-то он точно перестанет для нее существовать.
        Солнце пригревало. Альбина была в белом беретике и вишневом весеннем пальто. Нарядная и красивая. Они стояли возле ограды нежно зазеленевшего Таврического сада. Но на душе было слякотно и противно. А горло ощутимо сжимали непонятно откуда взявшиеся тиски.
        - Все-таки недаром говорят - первое впечатление о человеке самое верное,- сказала она сухо и оглядела его неприязненно с ног до головы.- И ведь все так и есть... А я, как тебя увидела в первом классе, так сразу и поняла, что ты ничтожество, хлюпик.
        Она отвернулась от него, глядя на проходящих мимо людей. Говорила, как будто просто рассуждала вслух. Спокойно и скучно. И это ранило его больше всего. Если бы она требовала от него ответа, возмущалась и ненавидела, он, может быть, был бы даже польщен. Но она была равнодушна и презрительна. И этим его уничтожала.
        - А я думала, ты особенный...- Сердце у него болезненно сжалось. Значит, все-таки думала.- Гореть умеешь... А тебе ничего в этой жизни не нужно, потому что ты ничего не можешь. Книжный червь. Слабак! На маменькину пенсию всю жизнь жить будешь и глазом не моргнешь. Корочку хлебную грызть будешь в уголочке за книжечкой.- И добавила полушепотом, теребя носком туфли одинокий одуванчик: - Так перед отцом за тебя стыдно!
        Правду о подсобке он не смог бы сказать ей даже под страхом пыток. Значит, оставался только один вариант. Что он позорно испугался трудностей. Спасовал. Но все это, во всяком случае, еще можно было обсуждать и не провалиться от стыда сквозь землю. Страдать молча.
        - Ну все. Мне пора. Знаешь, не жди меня больше никогда. Я теперь другой дорогой к дому хожу.
        И она повернулась и пошла. А он даже не стал оборачиваться ей вслед. Потому что ему сейчас хотелось одного - снять с горла озверевшие тиски. Только он не знал как. И чтобы как-то отвлечься, сосредоточенно затаптывал ботинком новенькую зелененькую травку.
        А вечером, когда с работы вернулась Флора, он спросил ее без всяких предисловий:
        - Скажи мне, ты сильно любила моего отца?
        * * *
        Эзотерически ориентированная Анна Яковлевна поселила в ее душе беспокойство. А ведь Флора ей так доверяла... Когда она узнала, что Флориного сына зовут так же, как и погибшего отца, она поджимала губы и долго собиралась, прежде чем откровенно высказаться по этому поводу.
        - Видите ли, Флора Алексеевна, я не навязываю вам свою точку зрения, но...- она еще секунду колебалась,- считается, что называть детей в честь погибших родственников, по меньшей мере, неразумно. У них есть большой риск повторить несчастную судьбу того, чьим именем они названы.
        - Но ведь тогда, наверно, у них есть шанс повторить и то хорошее, что в человеке было.- Видно было, что Флора отвоевывает для сына счастливую судьбу. Как будто от решения какой-то Анны Яковлевны зависела его участь.
        Увидев же, как Флора поникла, Анна Яковлевна попыталась ее утешить. Чем дольше она жила, тем яснее понимала, что почти ничего в жизни не бывает абсолютно фатальным. А для Флоры у нее был заготовлен козырный туз. Из задушевной беседы с ней она знала, что сын появился после единственной в жизни Флоры связи с мужчиной. Поэтому она поспешила ее заверить, что дитя, зачатое одновременно с потерей невинности,- это дитя Бога, которому уготована особая судьба.
        Во всяком случае так считалось в Древней Греции.
        Флора об этом не знала. Хотя уж про древних греков в свое время наслушалась...
        А насчет имени... Она действительно назвала его "в честь". И не только имя ему дала такое же: Женя. Но и фамилию: Невский. И у нее было на это право.
        ...Он таскал ее за собой целый день. На другом конце города, в какой-то конторе, они получали командировочные бумаги и билет на поезд. Он был геологом и уезжал на шесть месяцев в поле, на Таймыр, где от предстоящего лета ему должны были достаться только огрызки. Вместе они отстояли громадную очередь в гастрономе, где он покупал себе в дорогу еду. И все это время он ни на секунду не выпускал ее руки. И от этого ей больно сдавливало пальцы кольцо. Потому что даже тогда, когда ему нужно было где-то поставить свою подпись, он просто перекладывал ее лапку в свою левую руку, как перекладывают сумку. Она семенила за ним, как ребенок. Потому что он шел так, как ходят только бывалые.
        Она ни о чем не думала. Ее мысли занимало только одно - то, что она ужасно натерла ногу. Пока они мчались по городу, он говорил мало, только сообщал ей, куда они идут и зачем. Но большего и не нужно было. Все происходило в таком ускоренном темпе, что на разговоры у нее не было никаких сил.
        Часа в четыре она попросилась посидеть на скамейке в ближайшем дворике. Был уже конец марта. Пахло весной. А оставшиеся во дворе островки пористого, как шоколад, грязного снега таяли и ярко сверкали на солнце. Она сняла свой новый, впервые надетый сегодня весенний ботинок. На пятке чулок противно приклеился к ноге.
        - Больно? - спросил он.
        - Больно,- ответила она, предвкушая, что сейчас он будет ее сладостно жалеть. Но он внимательно на нее посмотрел и подмигнул:
        - Значит, ты жива, Хлорка. И это здорово...
        Как только она сказала ему, как ее зовут, еще там, в комнате со страшной петлей, он тут же с радостью исковеркал ее имя и позже ни разу к оригиналу не возвращался. Хлорка, и все тут. Именно поэтому ей и казалось сейчас, что все происходит не с ней. Флора сегодня умерла, повесившись на люстре. А беззаботная Хлорка носилась по городу и ощущала весну.
        - Ты шить, Хлорка, умеешь? - спросил он ее весело.
        - Да. Немного,- ответила она очень неуверенно, потому что никогда никому, кроме себя, не шила.- А что?
        - Сейчас ко мне поедем. Зашьешь мне кое-что и собраться поможешь.- Он озабоченно взглянул на часы.- Время поджимает. Помчались.
        Мчаться пришлось прилично. До остановки трамвая. Народу на ней было полно. Час пик в самом разгаре. Она не очень понимала, почему на ее долю выпал сегодня такой утомительный день. И почему она должна ехать куда-то и что-то шить. Но спрашивать об этом после всего, что было, казалось ей верхом идиотизма. Все равно, что задавать дурацкие вопросы во сне. И потом, во сне от этого всегда просыпаешься. А вот просыпаться ей сейчас совершенно не хотелось.
        Округлый, желтый с красным, трамвай 17 пришлось брать силой. Не ее, конечно. Он затолкнул ее на подножку, на которой уже висели гроздья людей, а потом припечатал собой. Ей показалось, что кости у нее хрустнули, и она вдруг, с неведомой доселе заботой, обеспокоенно подумала о том, кто, доверчиво поджав лапки, прижился у нее внутри. Раньше ей такие мысли в голову не приходили. Раньше ей эгоистично казалось, что она неизлечимо больна.
        Она ехала в этом трамвае, уткнувшись носом в прелое пальто какого-то затхлого гражданина, сдавленная, как цыпленок табака, и впервые в жизни остро чувствовала, что счастлива.
        Когда они, наконец, притащились к нему на Дегтярный, темп снизить он ей так и не позволил. Но радость пришла уже оттого, что она сняла, наконец, ботинки. Надев какието громадные тапки, прошаркала на кухню ставить чайник и варить картошку.
        Квартирка была маленькая и очень чистая. В коридоре и на кухне блестели на полу покрашенные в терракотовый цвет доски. Обворожительно пахло свежей краской, хоть ложись на пол и катайся, как мартовская кошка. Запах этот Флоре ужасно нравился.
        Она впервые оказалась в квартире, где нет никаких соседей. После войны рухнувший дом отремонтировали, и по какому-то странному недочету на двух этажах оказались аппендиксы, которые так и оставили самостоятельными.
        И когда он, наконец, усадил ее на деревянную табуретку и стал ставить на стол чашки, она позволила себе внимательно его рассмотреть. Нет, даже если бы он был хромой и кривой на один глаз, она бы смотрела на него с точно таким же чувством. Она одобрила бы любое его обличье. Она уже не понимала, какой он, потому что привыкла, что он тащит ее за руку. Рядом с ним было уютно. Потому что веяло от него такой мощной теплотой, что какая-то там внешность не имела ровным счетом никакого значения.
        Да и не было в нем ничего особенного. Был он крупный, мужикастый, русоволосый. Самый что ни на есть обычный. Вот только Флора таких в своей библиотеке никогда не видала.
        - Ну, как настроение? - спросил он, делая ей бутерброд и на мгновение цепко впившись в ее зрачки. И улыбнулся.- Выглядишь прекрасно. Для смертника.- И, заметив ее неловкость, с воодушевлением предложил: - А поехали, Хлорка, со мной? Посмотришь на бескрайние просторы Родины. Пристроим тебя куда-нибудь. Поварихой, например. Я тебя с моей Таней познакомлю. Такая жизнь начнется! Нам люди всегда нужны.
        Много раз потом она вспоминала этот день. И думалапередумывала, что могло бы из всего этого получиться, если бы она тогда согласилась. Если бы бросила свою библиотечную жизнь, авторитарную маму, если бы поехала на край земли, где живут и работают совершенно незнакомые ей хорошие люди.
        Да нет, ничего бы у нее не получилось. Она сразу это поняла, когда услышала о "его Тане". И хоть, как ей казалось, даже мысли такой не допускала, что может иметь к нему хоть какое-то отношение как женщина, а видно, всетаки сама себя обманула. Иначе почему стало ей так от этой Тани грустно?
        А может, она просто себя уговаривала, что все равно ничего у нее бы не получилось, чтобы не сожалеть о прошлом. Ведь теперь, когда она получила так много тайных знаний вместе со всеми, кто собирался у Анны Яковлевны на квартире, она точно знала, что сожалеть о прошлом нельзя. Это разрушает будущее.
        Но он все-таки сделал для нее то, о чем она не посмела бы даже помыслить. Узнав от нее, в конце концов, истинную причину всех ее бед, он думал недолго.
        - Так-так-так.- Он сосредоточенно барабанил пальцами по столу. И разговаривал вроде бы сам с собой, глядя в пол: - Значит, что ты собираешься делать, ты не знаешь... Так-так. Ну и что мы должны предпринять в сложившейся ситуации? - Он потер переносицу.- Я предлагаю тебе одну вещь. Только не пойми меня неправильно...
        Через десять минут, допив на ходу чай, они опять выбежали из дома. И он опять тащил ее на буксире. Флора со своей медлительной речью так и не успела ни возразить, ни членораздельно поблагодарить. Уже через полчаса они, под возмущенные крики уборщицы, перепрыгивали через тряпку, заметающую следы последних на сегодня счастливых женихов и невест.
        Без пяти семь они вломились в маленькую конторку районного ЗАГСа, и он сунул ей под нос пустой бланк заявления и ручку.
        У них над душой демонстративно стояла работница загса в застегнутом на все пуговицы пальто. И не уставая, повторяла металлическим голосом:
        - ЗАГС закрывается, товарищи. Имейте совесть! Брачуйтесь в рабочее время!
        Флоре было ужасно неудобно под взглядом этой дамы спрашивать такие вещи, которые женщине, вступающей в брак, неплохо было бы выяснить значительно раньше. Она просто пихнула его легонько в бок, и они, как по команде, вписали свои данные, а заодно и познакомились.
        Тут она и узнала дату его рождения, отчество и фамилию. А имя его к этому времени она знала уже целый день...
        Заявление Флора потом забрала. И оно так и хранилось в правом ящике буфета вместе со всеми важными бумагами. Это было единственное свидетельство того, что у Женьки Невского был отец. Печать в паспорте ставили только через три месяца. Но вернуться для этого он просто не мог. А через шесть - его уже не было на свете. Флора узнала об этом случайно. От своей старенькой соседки Клавдии Петровны.
        Тайга далеко не всегда бывает гостеприимной.
        Глава 9
        К телефону Альбину просили постоянно. Мама смотрела на нее косо. Иногда не выдерживала, заходила после очередного звонка к ней в комнату и раздраженно отчитывала:
        - О чем ты думаешь? У тебя экзамены! Сколько можно болтать по телефону? Я тебя просто звать не буду, так и знай!
        Альбина с независимым видом молчала и продолжала заниматься своими делами.
        - Я с тобой разговариваю! - кричала мама.
        - Я слышу,- спокойным до омерзения голосом отвечала Альбина.
        - Что ты слышишь?!
        - Что ты разговариваешь. Только, по-моему, ты орешь.
        - А как мне на тебя не орать, интересно? Ветер в голове. В институт не поступишь, стыд какой будет!
        - Да при чем, при чем здесь телефон и мои разговоры? - возмущалась Альбина.- Может, у меня задание узнают и ответы сверяют.
        - Что-то я не слышу, чтобы ты ответы диктовала,- язвительно замечала мама.
        - А ты что, подслушиваешь? - Альбина оскорбленно смотрела на мать.
        Так обычно заканчивались все их разговоры.
        Звонили Альбине, конечно, далеко не по поводу задачек и ответов. Ирка все время обсуждала с ней фасон выпускного платья и его цвет. Рассказывала всякие истории, при прослушивании которых Альбина вполне ограничивалась замечаниями вроде "вот это да!".
        А еще через каждые два часа ей звонил Акентьев. Он рассказывал ей ровно один анекдот и прощался. Сначала он ее удивлял. Потом она привыкла. А когда он звонить переставал, начинала чего-то ждать.
        Как-то странно у них получилось. После ссоры у Маркова все сильно изменилось. Жестокий и наглый Акентьев взял и извинился перед ней. Да не просто так, а при всей компании. А в качестве компенсации морального ущерба пригласил ее в БДТ, где работал его отец. Отказаться было совершенно невозможно. И потом Пахомова так на нее смотрела, что ради одного этого взгляда надо было идти. Ей ужасно приятно было обставлять девчонок и заставлять их ревновать, даже если сам предмет этой ревности был ей даром не нужен. Просто был в этом восторг победителя. А Альбина в душе желала быть только первой.
        В театре он совершенно задурил ей голову тем, что повел ее за кулисы, где она внезапно почувствовала себя как дома. Запросто познакомил ее с известным актером, назвав его дядей Славой, и угостил ее дорогим коньяком.
        Вида она не подавала, но на самом деле была польщена. Вспоминая уроки своей искусной бабушки, она старательно изображала легкую скуку. Восхищенно на слова его не реагировала. Когда ей хотелось открыть рот и захлопать глазами, сдерживалась. В общем, контролировала она себя железно.
        Но праздновала в душе победу своей красоты над хамоватой распущенностью избалованного наглеца. Сама-то она его приметила давно.
        Теперь она не боялась себе признаться в том, что невзлюбила его сразу же, как только он перешагнул дверь их класса, только потому, что почувствовала, что эта жертва ей не по зубам. Проигрывать она не хотела. А потому сразу перешла к легкой неприязни. Хотя это никоим образом не помешало им оказаться в одной компании. А иначе и быть не могло. Акентьев резко выделялся среди парней. А Альбина среди всех старшеклассниц в школе.
        Ей казалось, что теперь справедливость восторжествовала.
        О Невском она вспоминала редко. Его вытеснил Акентьев. Только отношения с ним были абсолютно противоположны во всем, как бы вывернуты наизнанку. Верховодила теперь не она. Хоть пыталась скрыть это всеми силами. Зато ей нравилось, когда в школе на них смотрели. Вот только для этого ей иногда приходилось самой искать повод для того, чтобы подойти. А иногда, на какие-то мгновения, ей казалось, что это он с ней скучает и просто терпит ее присутствие. И тогда что-то внутри подсказывало, что победу праздновать преждевременно. И она начинала скрупулезно обдумывать нюансы своей стратегии. В шахматы бабушка научила ее играть не зря.
        А Женьку в эти мучительные дни спасала только необходимость работать, учить и вникать в предмет. Экзамены надвигались, как асфальтовый каток. И никто их для Женьки по состоянию безответной любви не отменял.
        На последних неделях мая уроки просто слились в один тотальный опрос и письменные контрольные. Это помогало забывать о предмете сердечных страданий. Но очень ненадолго. Потому что стоило оторвать глаза от тетрадки, как они тут же натыкались на ее склоненную голову.
        Он чувствовал, как в эти минуты стучит в голове счетчик, отсчитывая последние часы ее досягаемости. Сейчас все зависело от него самого. Потому что Альбина - вот она. Только действуй!
        Он остро помнил, с каким искренним восхищением смотрела она на него, когда узнала, что он пошел работать в больницу. И, как волшебное заклинание, он повторял себе - поступок!
        Поступок!
        Не имеет смысла объяснять, оправдываться. Слова не имеют значения. Засчитываются только дела. Нужно совершить какой-то поступок. Что может опять вызвать в ее глазах такой настоящий свет? Чего она втайне от него ждет? Ведь не может же такого быть, чтобы она о нем просто забыла, вычеркнула его из памяти. За что? Так не бывает. Просто она обиделась и ждет от него каких-то правильных с ее точки зрения действий. Как знать? Если бы он узнал, он сделал бы все, чтобы заслужить ее внимание.
        - "Пушкин. Лирика". Кто пойдет отвечать?
        Тамара Васильевна окинула класс жаждущим жертвы взглядом. Все опустили головы. Отвечать идти никому не хотелось. Так уж у них повелось - когда кто-то читал перед классом стихи, на задних партах непременно кто-нибудь начинал тихонько ржать. И говорить при этом: "Я вас любил так искренно, так нежно, как дай вам Бог любимой быть другим" - никто не желал. У них теперь каждый урок этой последней недели превратился в репетицию экзамена.
        - Можно я?
        Все удивленно посмотрели на Невского. Никто никогда не видел, чтобы он поднимал руку и рвался к доске.
        - Ну, иди...- Тамара Васильевна была даже как-то приятно удивлена. Видимо, записала это на счет своего педагогического таланта. Расшевелила даже тех, кто всегда отсиживается.
        Он вышел к доске. Длинный, так и не соизволивший подстричь свои падающие на глаза светлые волосы. Он сцепил руки за спиной, как плененный, и, повернув голову в сторону окна, глядя на дом напротив, стал довольно уверенно, но без всякого выражения проговаривать общую часть билета. Когда же дело дошло до самой лирики, он сказал:
        - В 1831 году Пушкин писал:
        В твоих умных глазах
        мне смеется сама красота...
        И теперь он нашел глазами Альбину и читал стихи, которые она знала наизусть, только ей одной. И выражение в его голосе появилось, и лицо стало другим. Взрослым и страдающим. А она оцепенело следила за его губами и больше всего боялась, что сейчас он дойдет в стихах до ее имени. И случится катастрофа глобального масштаба. Но, дойдя до этого места, он чуть запнулся и произнес:
        ...Среди серой толпы,
        что плывет неизвестно куда,
        вдруг проглянет улыбка Джиаконды,
        сердца озаряя....
        И пока он заканчивал с последними строками про звезду, она уже ничего не слышала. Потому что к ней со следующей парты, как по команде, с немым вопросом в глазах одновременно обернулись Пахомова и Губко. И в их лицах она прочла разочарование. И Альбина готова была провалиться сквозь землю, только бы не видеть этого недоумения в их глазах.
        - А где ж ты такие стихи-то у Пушкина выкопал? - нахмурившись, осторожно спросила Тамара Васильевна. Она чувствовала, что абсолютно не владеет сложившейся ситуацией. Еще и потому, что до конца не была уверена, что стихи эти написал не Пушкин. А вдруг он? Тогда она сядет в большую лужу. А ведь она - учитель литературы. И как-то не удосужилась прочесть Пушкина от корки до корки. Единственное, что она точно знала,- она такого в билете не писала.
        - А это не Пушкина стихи,- ответил ей Невский громко.- Это мои.
        И тут Альбина не выдержала. Она вдруг вскочила со своего места за последней партой и нервно крикнула:
        - Неправда! Не твои! Ты просто бумажку мою с этими стихами нашел и присвоил их без спросу!
        Все в классе повернули к ней головы.
        - Они на разных бумажках были...- сказал он, как-то странно на нее глядя. И от этого печального, всепрощающего упрека в его взгляде ей стало так мерзко на душе, что она, не спросив разрешения, встала и решительно вышла из класса.
        - Вихорева! Куда это ты? - крикнула вслед Тамара Васильевна, сделав маленький шажок в сторону двери, но, раздираемая противоречиями, все-таки осталась в гудящем, как улей, классе. А Невский пошел на свое место в колонке у стены, да только к парте не свернул, а вышел за дверь.
        - И этот туда же! - всплеснула руками Тамара Васильевна, но никак не воспрепятствовала происходящему. Вопервых, потому что ничего не понимала. А во-вторых, потому что боялась, что на шум в классе зайдет завуч Иван Афанасьевич Бойков с дергающимся от контузии лицом. И ей опять будет неловко.
        - Ты чего-нибудь понял? - спросил Марков у Акентьева.
        - Я все понял. И довольно давно.
        - И что?
        - Что Альбина - дура. А Невский - придурок.
        Он слышал ее шаги за поворотом в маленькую рекреацию. Он прибавил шагу, но увидеть ее не успел. Она скрылась в девчоночьем туалете. Двери в нем не было. Зеркала и рукомойники видны были прямо из коридора, чтобы учителям было удобнее отлавливать тех, кто опоздал и скрывается в туалете.
        Но она спряталась за углом.
        - Альбина! - позвал он.- Зачем ты так?
        Она промолчала.
        - Ведь я же даже имени твоего не назвал...
        - А кто тебя, вообще, за язык тянул? Я же просила... Никогда. Идиот несчастный! Убирайся отсюда! И вообще, оставь меня в покое! Навсегда! Видеть тебя не хочу! - кричала она ему из глубин туалета.
        Ее слова отражались от кафельных стен и гулко таяли в высоте четырехметрового потолка. Он повернулся и ушел. А над его головой истерично зазвенел школьный звонок.
        А когда он зашел в класс за портфелем, кто-то сзади взял его за плечо. Он обернулся и встретился с холодными глазами Акентьева:
        - Смотри-ка, Проспект, как странно твои стихи действуют на девиц. Некоторых прям сразу несет в туалет.
        Не опуская глаз, Невский снял его руку со своего плеча. Посмотрел еще мгновение и прошел мимо него к дверям.
        А потом начались экзамены. И, по воле судьбы, на литературе ему попался именно тот билет с лирикой Пушкина. Тамара Васильевна даже вздрогнула.
        - Ну ты уж давай, Невский, соберись. И без самодеятельности.
        И о чем-то шепотом начала переговариваться с пожилой Евдокией Николаевной, русичкой параллельного класса, которая наверняка читала всего Пушкина. Невский нервно на них оглянулся. Он был абсолютно уверен, что говорят они сейчас о нем и его нелепом подвиге.
        Он так и не понял, почему все обернулось для него именно так. Ему казалось, что мысль, пришедшая ему в голову, была такой правильной и благородной. Но, видимо, он действительно чего-то не понимает. Что вызвало такую бурную реакцию с ее стороны? И это, до сих пор отдающее болью в сердце, обвинение, что стихи он украл. Не могла же она, в самом деле, не знать, что пишет ей эти стихи он. Знала прекрасно. И чувствовал это он очень хорошо. Тогда. Когда все было так хорошо. А было ли это вообще? Или ему просто хотелось, чтобы так было?
        Он не отчаялся вконец. Он верил, что еще что-то может сделать. Что может ее завоевать. И приложит для этого все свои силы.
        Но вот, что ему следует сделать, он пока не решил. А когда уставал готовиться к экзаменам, все перебирал в памяти их поездки на трамвае, темный зимний город и то, как она приходила к нему в гости. Он вспоминал, как демонстрировал ей свой белый халат и даже кривовато улыбнулся разок.
        А потом на секунду замер. Кольцо. Он вспомнил, как она примеряла мамино кольцо с гранатом, как крутила рукой и как ей оно нравилось. Конечно. Да все, что она захотела бы, он отдал бы ей с радостью. Он подарит ей это кольцо. Мама все равно его не носит. И тогда она сразу поймет. Ведь никто просто так кольцо не подарит. В этом есть смысл, подтекст и признание. Кольцо он подарит ей на выпускном. И она уже не будет ни от кого скрывать, потому что школу они в этот день закончат. Он пригласит ее на медленный танец. И никто не будет им мешать хотя бы эти пять минут. Он все ей скажет, и, конечно, все будет хорошо.
        И он лихорадочно оглянулся на шкатулку, которая стояла на полке. Подошел к ней. Открыл и взял кольцо в руки, засмотрелся на сферический камень, темный и зовущий куда-то внутрь своей таинственной глубины. И еще раз подумал, что камень этот очень похож на Альбинины глаза.
        Вынуть бы его из кольца да носить на шее...
        С утра у Женьки было приподнятое настроение. Когда на что-то решишься, всегда становится легче. Не надо метаться и тратить душевные силы на внутреннюю борьбу. И можно подумать о другом.
        Новый костюм к выпускному они с мамой покупать не стали. Зато на работе у сотрудницы купили костюмчик ее сына. Он его не носил. А выбрасывать было жалко. Он действительно выглядел почти как новенький. Серый. А галстук покупать не стали, попросили напрокат у соседа.
        Костюм мама отпарила. Рубашку постирала, и, когда Женька все это надел, мама даже руками всплеснула.
        - Совсем взрослый сынок стал.
        - Ничего? - спросил с надеждой в глазах Женька.
        - По-моему, даже очень,- ответила гордая мама.
        Да и сама она решила пойти на выпуск в самом своем красивом костюме бордового цвета. И Женька испугался, что сейчас она подойдет к шкатулке и наденет кольцо. И даже мгновенно придумал изворотливую речь о том, что кольцо это ей совсем не идет и старит.
        Но она и не думала его надевать. А когда она вышла из комнаты, он хищно кинулся к шкатулке и засунул кольцо во внутренний карман пиджака. Напротив сердца. Кольцо никак не хотело улечься. Мешало и топорщилось на груди. Пришлось положить в карман брюк.
        Он вышел из дома раньше мамы. Им нужно было еще репетировать общую песню, слов которой он так и не выучил, просто раскрывал рот. Он шел и при каждом шаге похлопывал себя по карману, потому что ужасно боялся, что потеряется его последняя надежда - кольцо.
        Когда в актовом зале им пришлось выходить на сцену и получать аттестаты о среднем образовании, все были уже изрядно смелы. В мальчишеском туалете на третьем этаже по-быстрому разливали белое крепкое. Невский зашел туда, в общем-то, по делу - посмотреть на себя в зеркало и поправить безумно мешающий ему галстук.
        Увидев ребят, сидящих на подоконнике, он по привычке сделал вид, что его ничего не касается. Но они были какие-то возбужденные, стали хлопать его по плечу. И Акентьев сделал широкий жест:
        - Налейте ему.
        Невский как-то неожиданно для себя с удовольствием согласился и выпил жадно, не чувствуя вкуса. Минут через пять до него дошло, что с непривычки хватил он, похоже, лишку. Однако противная тяжесть в груди и щенячье волнение от того, что только что в коридоре он увидел Альбину, прекрасную, как фея сирени, удивительным образом отпустили. И он с интересом взглянул на бутылку, стоящую на подоконнике. Вот ведь какое лекарство. И как ему раньше в голову не приходило?
        А потом все засобирались в зал. И он потянулся за всеми, все еще прислушиваясь к своим восхитительным ощущениям. А когда он оказался на сцене, то его голос легко влился во всеобщий хор. Даже слова он откуда-то вспомнил.
        Вся происходящая вокруг суета для кого-то была настоящим событием в жизни, а для Невского только медленно тянущимся временем, которое отделяло его от действительно важного в его жизни события. Вокруг все смеялись. Нарядные родители дарили цветы учителям. Импозантный мужчина в белом пиджаке, похожий на повидавшего виды Акентьева, с улыбкой разговаривал с размягченной Медведевой.
        В толпе он вдруг с холодком под сердцем заметил непривычно темного, без халата, Марлена Андреевича с красивой брюнеткой. Женьке захотелось убежать. Но он сдержался.
        Где-то среди них всех он видел и бледную маму, выискивающую его пронзительным беспокойным взглядом.
        "И зачем она так переживает? - подумал Женька.- Это же не конец света..." А может быть, вдруг испугался он, она хватилась кольца?
        И ему захотелось скорее уйти и с мамой пока не встречаться.
        Официальная часть закончилась, и все плавно перетекали в спортзал. Невский вышел и потерянно огляделся. Хорошо, что Альбина была в таком особенном платье. Среди светлой стайки расфуфыренных девчонок он находил ее сразу. Только ему-то нужно было, чтобы она, наконец, осталась одна. Несколько раз с ним кто-то заговаривал.
        Подошел Кирюха Марков.
        - В зал пошли. Мы музыку принесли. Ту, что я тебе говорил. Помнишь?
        - Ага, помню.- Женька кивал, но в глаза Маркову не смотрел, все оглядывался, как будто уезжал на поезде и все ждал кого-то, кто должен был его проводить.
        В зале громыхнули колонки.
        Кто-то из девчонок схватил его за рукав. Алексеева и Смирнова наперебой затараторили с каким-то деланым восторгом:
        - Как тебе, Невский, костюмчик идет! Ты прямо как настоящий. Пойдем с нами танцевать.
        Он так и не научился их различать. И даже не удосужился им ответить. Единственное, что его беспокоило,- это то, что он потерял из виду свой сиреневый ориентир.
        Родители толпились на лестнице. Собирались уже уходить и оставить детишек праздновать самостоятельно. Но все никак не могли разойтись, вспоминали какие-то истории из общей их классной жизни. Он слышал обрывки их речей. "А мой-то...", "А ваша-то...".
        Он склонился над перилами и увидел, как мама спускается по лестнице. Он хотел догнать ее и хотя бы сказать: "Пока". Удивился слегка, что она уже уходит. Но передумал бежать за ней. Решил, что если она его не заметит, то будет гораздо лучше. И в который уже раз нащупал в кармане обжигающее пальцы кольцо.
        Он ходил и искал Альбину. К нему поворачивались совсем не те лица. А на первом этаже он вдруг, как в плохом кино, лицом к лицу столкнулся с Альбиниными родителями.
        - А, Женя Невский,- неожиданно приветливо протянул ему руку Марлен Андреевич. Альбинина мама сдержанно улыбнулась.- Поздравляю с окончанием! Ну, что? Поступать-то в медицинский будешь?
        - Нет,- смутился Женька. Он совершенно не ожидал такого к себе отношения после того, как уволился.- В этом году точно не буду. Мне в армию осенью...
        - Ну, удачи!
        Встреча эта Женьку окрылила. Значит, не все так плохо, как он предполагал. И не так уж Альбинин отец на него сердится. И чего тогда она говорила, что ей за него перед отцом стыдно...
        Теперь он помчался ее искать с непонятно откуда взявшейся уверенностью, что все у него получится. Он взлетел на третий этаж. В потемках коридора две тени, разлепив объятия, шарахнулись от него в разные стороны. Он подошел к дверям класса и услышал обрывок фразы: "Спорим на бутылку коньяка, что поедет?"
        - А что спорить-то? Это уже и так понятно. Спорить надо было, когда бабка надвое гадала. А уж в таком-то споре точно - один подлец, другой глупец.
        - Ну, как хочешь. Так уже даже и неинтересно...
        Женька подумал и заходить не стал. Пошел на ухающие звуки музыки. Кто-то надрывно пел по-английски. Только слов разобрать он никак не мог. И тут он увидел ее. Она вынырнула из коридора вместе с Губко. Он позвал:
        - Альбина, можно тебя на минутку?
        Она чуть досадливо поморщилась, но задержалась. Подходить не стала. Он быстро приблизился к ней сам.
        - Альбина, мне нужно поговорить с тобой.
        - Ну, поговорим, конечно.- Она согласилась, как с само собой разумеющейся вещью. И явно собралась уже идти.- Потом только, хорошо?..
        - Когда потом? - настойчиво спросил он ей вслед.
        - Ну что, времени, что ли, не найдется? - крикнула она, уже стуча каблучками по лестнице.- Пошли! Чего ты там стоишь?
        И он, не веря себе от счастья, что она зовет его с собой, помчался следом. Но в толпе танцующих в зале он опять ее потерял. И захотел треснуть кулаком об стену, так ему мешало это всеобщее ликование. Начался медленный танец под чудесную музыку Yesterday. Он огляделся и увидел, как сиреневое платье обнимают за талию чьи-то руки в светлом пиджаке. Он не смог на это спокойно смотреть. Он терял остатки самообладания.
        Вышел из зала. Опять куда-то побрел. И тут в него вцепилась неприятная ему с детства Николаева, единственная девчонка, с которой он в своей жизни подрался. Так навсегда и остался у него неприятный осадок, а все потому, что била-то, в основном, она. Учебником по лицу. А то, чем он ей отвечал, похоже, так до цели и не доходило.
        Но сейчас она тянула его за собой. Улыбалась загадочно и многообещающе. И говорила:
        - Пойдем.
        Не мог же он ей сопротивляться, как в детстве. И она притащила его обратно в зал и сказала:
        - Потанцуй со мной.
        - Я не умею,- попробовал отбояриться он. Но характер у Николаевой остался тем же, что в детстве. Спасибо, что по голове не била. Отпускать добычу она не желала.
        И он покорился. Перетерпел ее руки у себя на плечах, хотя этот жест после увольнения из больницы казался ему самым отвратительным на свете. Руки его от безысходности легли на ее талию. И ему казалось, что он переминается с ноги на ногу вокруг круглой и гладкой осины. Он танцевал с ней, с абсолютно не нужной не только ему, но и вообще, как ему казалось, никому, и смотрел на ту, рядом с которой было на самом деле его место. Смотрел и не понимал. Как-то уж очень интимно соединила Альбина руки на шее вконец обнаглевшего Акентьева.
        Когда же, наконец, ему удалось освободиться, он решительно ушел наверх. В классе его встретили неожиданно радостно:
        - О! Проспектус! Привет тебе, старикашка! - Марков, Перельман и еще двое из параллельного класса сидели на столе и пили шампанское.
        - Иди к нам! Давай! С нами!
        Они быстренько налили ему шампанского и плеснули туда водочки. Он опять обрадовался тому, что удачно зашел. А через какое-то время его вообще перестало что-либо беспокоить. Подозрительно пошатывался мир вокруг. Отвратительно сладкими казались эклеры. А подошедшая к ним Ирка Губко стала показывать какие-то несусветные фокусы, заглатывая буше целиком. Он смотрел на это чудо, и его поташнивало. А потом они приоткрыли окошко и стали бросаться этими кошмарными приторными эклерами. И бросали они их почему-то вверх. Так им казалось, что эклеры улетают куда-то и на голову никому не падают.
        Он плохо помнил, что было с ним дальше. Кажется, ему налили еще, и наливал подошедший Акентьев. Но он увидел рядом Альбину. И пить больше не стал. Как только он ее увидел так близко, нужда в этом сама собой отпала. Он опять хотел позвать ее поговорить. Но она только смеялась. Она была весела, и Невский своими просьбами ее смешил. Ей даже нравилось, что всем от нее что-то да нужно. Приятно ощущать себя королевой. И необязательно при этом всем потакать.
        Он надеялся остаться с ней вдвоем хотя бы в самом конце их вечера. Но конец был еще далеко. А когда они всей толпой пошли гулять на Неву, он тянулся вместе со всеми и ничего не чувствовал, кроме нарастающего отчаяния.
        А потом, когда ему казалось, что вот-вот все, наконец, решится, потому что все понемногу стали друг с другом прощаться, он, не веря своим глазам, увидел, как Акентьев остановил такси и махнул кому-то рукой. И Перельман, Губко и Альбина кинулись к машине.
        - На дачу. В Комарово,- донеслось до него. Но это было уже неважно.
        Флора Алексеевна вышла из школы, задыхаясь и обмахиваясь рукой. Сначала она волновалась за то, как Женька получит аттестат, потом за то, как он выглядит. Потом оттого, что услышала давно забытую фамилию. И увидела парня, который на нее отозвался и пошел получать свой диплом.
        Потом, когда они пели на сцене, такие взрослые, она вспоминала, какими смешными они были малышами. И украдкой прослезилась, прикладывая платочек к глазам. Впрочем, почти как все прочие мамы.
        Она пришла в зал раньше остальных и сидела во втором ряду. Родителей же, пришедших позже, она не видела, потому что рассаживались они уже в тех рядах, что были позади нее.
        Всю официальную часть она тешила свое самолюбие. Вырастила сына. Он почти что мужчина. И ей казалось, что получился он у нее, некрасивой, просто на удивление симпатичным пареньком. Вот бы характер пообщительнее... И она опять подумала о том, о чем думала на протяжении последних десяти лет.
        А потом, когда все закончилось, она встала со своего места и повернулась лицом к залу. И голова у нее закружилась. Сердце ударило в горло теннисной подачей. Ей стало нехорошо. Потому что она вдруг увидела его. Всего в белом, рядом с какой-то полноватой дамочкой с властным лицом. Того, кого никогда в своей жизни видеть не собиралась. О котором давно забыла. Потому что ей было о ком думать вместо него. Она только испугалась, что он узнает ее и, не дай бог, подойдет. И Женька заметит это и что-нибудь поймет.
        Она никак не могла понять, как же такое возможно. И зачем он сюда пришел. Но потом поняла, вспомнив мальчика под этой фамилией. И еще вспомнила, что очень давно не была на родительских собраниях. Вместо этого сама заходила в школу к учителям.
        Она постаралась уйти незамеченной. И сыну даже не махнула на прощание рукой. Она прошла до перекрестка, и ей от внезапных переживаний стало совсем плохо с сердцем. Она прислонилась к стене, закрыла глаза и стала сползать на землю.
        - В "скорую" кто-нибудь позвоните! Женщине плохо,- еще услышала она прежде, чем погрузиться в обморок.
        Когда она открыла глаза, перед ней быстро проплывали круглые, как чужие планеты, желтые лампы. Лязгал складными дверями скрипучий лифт. А когда ее, наконец, перестали беспокоить и положили на кровать, в ее поле зрения вплыла фигура в белом халатике. Лицо ее, меняющееся, как отражение в чайнике, приблизилось, и Флора увидела ничего не выражающие эмалевые голубые глазки.
        - Где я? - едва шевеля губами, спросила она
        - В Военно-медицинской,- ответили ей.
        - Да? У вас тут сынок мой недавно подрабатывал. Женечка. Может, знаете? - сказала Флора подобострастно. Уж очень ей всегда не везло с медиками. Может, хоть это поможет?
        Керамические глазки и вправду перестали быть равнодушными и наполнились каким-то ярким чувством. Остренько взглянули на прозрачную капельку на конце иглы и спросили елейно:
        - А вы, значит, его мамочка? Помню я вашего сыночка.- И добавила: - Еще бы не помнить...
        Он, ссутулившись, сидел на скамейке в Летнем саду, приподняв воротник пиджака от утреннего холода. И держал в руках мамино кольцо. Все закончилось. И он ничего не смог доказать.
        Но теперь он знал, как рассказать ей о самом главном.
        Разве это не поступок? Как можно еще доказать ей свое чувство? Клясться здоровьем матери? Но зачем приплетать сюда здоровье ни в чем не повинных людей? Зачем прикрываться дорогим человеком? Отвечать надо своим здоровьем. Продолжения не будет. Теперь это ясно. Да и не хочется. Все пропитано ядом. Чтобы он ни сделал - продолжения не будет. А значит, он должен напоследок сказать ей, что все было по-настоящему. А она не разглядела.
        И это будет так красиво, так правильно. А главное... Главное, что ему уже будет абсолютно все равно, потому что его страдания закончатся. И это единственная правда. Кажется, нет спасения от этой сердечной боли и невозможности продохнуть от обиды. Но стоит принять решение, и боль закончится. Какой грандиозный соблазн!
        Выйти из игры - это ведь так легко.
        Это просто конец.
        И он встал. Решительно подошел к ближайшей от него статуе и несколько грубовато нанизал ей на палец кольцо.
        А потом побежал так быстро, как никогда в жизни не бегал. Шагнул с разбега ногой на ограду и, раскрыв руки, как крылья, полетел навстречу черной воде.
        А после того, как ударился об воду, увидел перед собой яркую вспышку. И тут же зажмурил глаза, точно так же, как на последней в его жизни фотографии десятого "Б" класса на цветущем школьном дворе.
        Но конца жизни, похоже, не существует...
        Он читал об этом тысячи раз.
        Но вот ведь, дурак, не верил.
        Часть вторая
        Сумасшедший
        Глава 1
        По зеленому полю доски плавали нарисованные мелом колбаски с плюсами и минусами на аппетитных попках. Диполи. Несколько формул исподтишка совали им в бока математические колючки степеней и корней. В одном крупном диполе уже торчала занозой минусовая степень. Но в этом не было большой беды. Стадо тучных диполей все равно было достаточно многочисленным, чтобы не почувствовать потерю одной молекулы. Тем не менее все присутствующие в аудитории с ужасом смотрели на доску, словно увидели за рисунками и формулами доказательство близости и неотвратимости конца света или, что еще было страшнее для будущих советских инженеров, доказательство бытия Божия. В воздухе аудитории запахло электричеством. Приближалась гроза. Центр доски был безжалостно смазан сухой тряпкой. По меловой дорожке кто-то вывел уродливым, но разборчивым почерком:
        Ах, лучше бы, Миронов,
        Ушли вы в мир ионов...
        Сам доцент Миронов, читавший второму курсу судомехаников и кораблестроителей лекции по физике, стоял тут же - между диполями и студентами. Миронов был интересным мужчиной, пользовался успехом у женщин и считал, что студенты его тоже любят. На лекции он приходил в польском пиджаке расцветки "На Варшаву падает дождь" и шейном платке малинового цвета. Он умело оживлял лекции анекдотами, не всегда приличными, но имевшими, как ни странно, отношение к изложенному материалу. Так, в этот раз перед самой переменой он ткнул указкой в два соседних диполя и рассказал анекдот, совершенно к месту, про Груню, которая ела борщ.
        - Хороший у вас борщ,- сказала Груня,- аж в грудях жжет.
        - Ты, сватья, сначала грудь из борща вынь,- посоветовал ей на это хозяин.
        Сорвав дружный студенческий гогот, Миронов удалился на перерыв. И вот теперь он стоял перед эпиграммой, посвященной его обаятельной особе, и недоумевал. Он никак не ожидал такого грубого вмешательства лирики в его физическое пространство. Это было нарушением неприкосновенности рубежей. И вообще, как могла лирическая искра вспыхнуть в этом техническом болоте? Как неизвестный лирик смог выжить и развиться среди сопроматов и теормехов? И почему именно в него, Миронова, он ткнул свое острое перо? В самого либерального и современного из всех ливтовских преподавателей. Ткнул так точно и подло.
        - Я попрошу неизвестного автора...- начал Миронов металлическим голосом, но вовремя осекся.
        Нет, он действительно был неплохой мужик, и студенты, может, и не любили его, не лирики ведь, но относились к нему терпимо.
        - Я оценил и лаконичность, и удачную рифму,- Миронов взял себя в руки и голос вернул себе прежний, лекционный.- Эпиграмма действительно удачная по форме, но по содержанию... На первой лекции я рассказал вам про несчастье, которое со мной приключилось, и этот неизвестный автор подленько пошутил над тем, над чем вообще-то смеяться грешно. Такт, сочувствие, благородство изменили ему, следовательно, никогда ему не стать настоящим поэтом. Я скажу больше - и настоящим инженером-судомехаником он не будет тоже!..
        Студенты зашумели. Они это поняли в том смысле, что Миронов пожалуется в деканат, и беднягу-поэта вышибут из института.
        - Нет, я не стану жаловаться,- продолжил лектор, чувствовавший аудиторию,- но человеку с таким подлым, ерническим сознанием никогда не стать хорошим специалистом, советским инженером. Ведь не только среди машин ему придется работать! Да он и машину понять не сможет, не то что людей! Я когда-то рассказал вам, как друзьям, коллегам, что попал в страшную аварию, когда ехал с дачи на своем автомобиле. Только отличная реакция спасла меня от верной смерти. В свое время я проходил специальный тест. Моя реакция оказалась с почти предельным коэффициентом, почти как у космонавта. Благодаря этой физической способности я сейчас стою перед вами, пытаюсь донести до вас какие-то физические знания, необходимые будущим механикам и корабелам. А этот некто жалеет, что я не погиб тогда... Мне стыдно за него и за вас.
        На большой перемене подавляющая часть судомехов и корабелов спустилась в столовую, но кое-кто свернул в гардероб.
        - Климов, отметь меня! - крикнул худощавый парень, одетый в свободный черный свитер с белыми ромбами на груди и вельветовые джинсы.- В случае чего Иволгин за меня крикнет.
        - Нехорошо, Марков, прогуливать,- заулыбался староста группы, отличник Валера Климов, очень похожий на дореволюционного чиновника и повадками, и этой вот вкрадчивой улыбочкой.- Повезло тебе, что Миронов не стал копать, а то вылетел бы из института. Я же говорил, что Миронов - хороший мужик. Ребята рассказывают, он экзамены принимает нормально, не режет, вытягивает. А ты на него стишки такие злые...
        Марков влез в драповое пальто, намотал на шею длинный, в два человеческих роста шарф. Вспомнил малиновый шейный платок. И вправду, чего это он напустился на физика? Нормальный мужик, не стукач, не псих. Рифму вот оценил по достоинству. Из-за этой рифмы, внезапно пришедшей с утра в голову, Кирилл Марков и написал эпиграмму. Миронов - мир ионов. Сначала была рифма, а уж потом сам собой родился этот зловещий смысл. Так сказать, ради красного словца... И не то что обиды, никакого дела не было ему до Миронова. Не в Миронова он целил, а в ненавистную Кириллу точную науку. Вот кому он желал мучительной смерти, так это эпюрам, интегралам, кривошипам, реактивам и, конечно, диполям. А Миронов пусть себе живет...
        В Ленинградский институт водного транспорта вели две дороги. Одна шла трамвайными путями вдоль Обводного канала. Кирилл первые студенческие дни ездил этой дорогой. С одной стороны он видел страшные производственные корпуса, которые скрежетали козловыми кранами, дышали едким, тяжелым паром, когда он трясся мимо в полусонном трамвайчике. С другой же плескался жутким техногенным коктейлем Обводный канал. Вот что ждало его после окончания института - или огонь производственных монстров, либо же полымя мазутных рек в речном пароходстве. Чужой и страшный мир лежал перед ним, как орудия пыток перед маленьким, одиноким еретиком.
        А потом Дима Иволгин, который тоже жил в Купчино, показал Кириллу другой маршрут, чудаковатый, как все связанное с Иволгиным, но все-таки другой. Теперь он ездил на электричке до Витебского вокзала, а потом пересаживался на двадцать восьмой трамвай. Тут хотя бы мелькали какие-то деревья, дома, люди. Бывший Измайловский собор, с синими куполами, похожий на чернильницу, магазин старой книги на проспекте Огородникова, где можно было купить потертую на сгибах "Библиотеку поэта", пивные киоски у завода Степана Разина, где тоже была жизнь...
        К одному из этих заветных киосков, притулившемуся к желтому забору с колючей проволокой поверху, и направлялся сейчас Кирилл Марков. Пиво, как некую культурную субстанцию, он открыл для себя на втором курсе. Только за компанию, морщась от отвращения перед грязью и вонью, сделал он свой первый глоток. Скоро же он понял и принял все - и плохо сполоснутую кружку, и серое пятно на белом фартуке продавщицы, и запах пота от толпящихся работяг, и белую пену, сдуваемую на заплеванную землю. Пить пиво - значит принимать все, без исключения, испытывая странное удовольствие от грязи, чувствуя некий иммунитет перед всякой заразой, извлекая странное удовольствие, похожее на утоление многодневной жажды из нечистого источника, из пороков и всеобщей неустроенности. Так вот пьют пиво в Ленинграде.
        В это время у пивного киоска народа почти не было. Только два алкаша тщательно пересчитывали мелочь на сдвинутых грязных ладонях. Один из них сунулся в окошко и, называя толстую, презрительную продавщицу Зайкой, стал выяснять - точно ли это пиво течет сюда по прямому трубопроводу с завода? Второй же алкаш дружелюбно посмотрел на Кирилла, попытался даже приложиться к козырьку своей кепки, но выронил при этом монетку. Она не застряла в весенней грязи, а отскочила от камня и юркнула в узкую щель за обшивку пивного ларька.
        Долго алкаши доказывали толстой бабе, презирающей весь мир, что это был двугривенный и что она его легко достанет, когда будет подметать. Они призвали Кирилла в свидетели, и тот с готовностью подтвердил. Но "Зайка" видела этот мир насквозь, и ей трудно было что-то объяснить. К тому же она никогда не унижалась до подметания ларька. Тогда Кирилл добавил мужикам мелочь и стал их другом на эти несколько минут и на всю оставшуюся жизнь. Надо было только прийти куда-то на Лермонтовский и спросить дядю Пашу Раздолбая. Так и спросить - дядю Пашу Раздолбая.
        Второй алкаш, имени которого Кирилл так и не узнал, посмотрел на него серьезно, вздохнул и сказал странно и непонятно:
        - Вот видишь, парень, закатилась монета и будет там лежать, пока киоск этот не сгорит. А твоя монета пошла по рукам бродяжить. Так и человек. Думают, пропал безвозвратно. А он просто вечный скиталец. Ходит себе где-то. Скажи вот, парень, какая жизнь настоящая? Залежалая иль пропащая?.. А никакая не лучше. Ни той нет, ни другой. Ни тебя нет, ни меня... Ни того парня...
        - Какого парня? - не понял Кирилл.
        - А того, про которого в песне поется. "И живу я на земле доброй за себя и за того парня..."
        Мужик пропел строчку из песни и закашлялся.
        - Надо было брать с подогревом. Горло вот застудил.
        - Постой, мужик, что ты там говорил про скитальца? Ты про кого это? Что ты хотел сказать?
        Кирилл подскочил к мужику, но тот уже приложился к кружке. Тогда Марков схватил его за грудки и встряхнул резко. Алкаш крякнул, еле устоял на ногах. Пиво плеснуло широкой волной и пролилось на землю.
        - Э-э! Парень, ты чего к человеку прилип? - Между ними попытался втиснуться второй алкаш.- Обалдел, что ли? Ты чего? Из-за денег? Да мы отдадим тебе, спроси дядю Пашу Раздолбая. Меня на Лермонтовском каждая собака знает. Руки-то убери...
        Марков сам не знал, что с ним такое случилось. Почему вдруг он бросился на этого мужика, как до этого на физика Миронова? Что он хотел от него услышать? Что-то ему показалось важным в этом пьяном бреду? Он сам не знал точно, что с ним произошло, что он хотел от алкаша. Просто он с утра думал о смерти. Как там у любимого поэта? "Все чаще я по городу брожу, все чаще вижу смерть - и улыбаюсь..." Откуда пришла к нему эта мысль? В десятом классе, когда Кирилл пытался писать под Блока, он сам накачивал себя такими мыслями, пытаясь вызвать в своем радостном, щенячьем теле приступ черной меланхолии. И стихи, и приступы депрессии получались у него одинаково плохо. А в это весеннее утро, когда даже уродливые тополя около платформы "Воздухоплавательный парк" радовались жизни, у него получилось.
        Сначала он стоял на автобусной остановке среди одинаковых блочных девятиэтажек. Если автобус шел к "кольцу", то Марков ехал к платформе "Купчино", если же в обратном направлении - к "Проспекту Славы". А потом Витебский вокзал и двадцать восьмой трамвай до Института водного транспорта. На остановке тоже все было хорошо. Кирилл смотрел на девушку в лиловом пальто и такого же цвета берете и не мог понять - симпатичная она или нет. В профиль определенно хороша, даже красива, а вот анфас... Наверное, это большое несчастье быть красивой только в профиль... Она все время будет стараться повернуться к любимому человеку боком, словно отворачиваясь от него и смотря в пространство. Но нельзя же всю жизнь смотреть мимо? Когда-нибудь она устанет, и мужчина поймет, что она некрасива, и он не любит ее...
        Он думал о красивом профиле в автобусе, даже садясь в электричку все еще муссировал эту идею. А в электричке, у пыльного окна, по которому уже прыгали проснувшиеся после зимней спячки транспортные насекомые, он вдруг подумал о смерти. Нет, сначала было чувство стыда. Старое, еще с девятого класса. Вот так он ехал на электричке из Павловска. Напротив него сидел Женька Невский с разбитой физиономией, и Кириллу было стыдно. Тогда он тоже смотрел в окно, в пространство, показывая Женьке свой профиль. Красивый или нет?
        После застарелого чувства стыда пришла мысль о смерти. Женька Невский ушел в мир ионов два года назад. Во время выпускного вечера он пропал без вести, без следа, как пропадали солдаты на той войне. Выпускной бал. Их всех выпустили в большую, взрослую жизнь, а Женьку - в какую-то другую реальность, может, мир ионов...
        У одноклассников Невского, да и у их родителей была одна версия случившегося - самоубийство. Кирилл хорошо помнил, как через два дня после выпускного, когда Женька так и не появился у больной матери, они собрались вместе на квартире у Смирновой. Здесь были все, вернее, почти все. А вот Акентьева не было - это он хорошо помнил. Впрочем, Вихоревой тоже. У Маркова было подозрение, что она и Акентьев предпочли трауру совместный отдых. Но делиться этим подозрением с остальными он не стал.
        А вид у остальных был весьма бледный. Говорили мало, в основном пили, словно поминали уже Женьку. Только хозяйка квартиры все время тараторила взволнованно, обращаясь то к одному, то другому:
        - Он ведь просто мог уйти. Бывает так! И у меня тоже так бывает - хочется вот бросить все и податься куда-нибудь, на север!
        - В тайгу, к медведям! - буркнул кто-то, сделав ударение на "я".
        - Нет, правда...- продолжила она с робкой улыбкой, но поддержки в массах не нашла.
        - Или он память потерял! - предложила новую версию Смирнова.- Знаете, как люди теряют память?! И потом вспомнить не могут даже, как их зовут...
        - Преждевременный склероз?! Успокойся, ради бога! - Марков подошел к ней и взял за плечи, думая, как бы суметь самому последовать этому совету.
        После этой скорбной вечеринки ребята уже больше не встречались вместе, словно вина за Женькину смерть висела на каждом и лица старых товарищей неумолимо напоминали об этом. Но почему - смерть, думал тогда Марков, оставляя Невскому маленький шанс на спасение. Он мог, в самом деле, уехать - не на север, так на юг... Или просто потерять память. И потеряться. Так бывает!
        Они учились в одном классе. Несколько мальчишек и девчонок, почти ничем не отличимые от своих одноклассников. Те же школьная форма, сменная обувь, сумка через плечо. Может, только девчонки были посимпатичнее и парни поразвязнее. Посторонний наблюдатель вряд ли смог их выделить из среды сверстников. Трудно, скажем, белому человеку в толпе папуасов различить представителей самого почетного и древнего рода. Он же не знает, какое значение имеет проколотая губа или кольцо в носу. Вот и между этой компанией и остальными учениками триста первой школы была невидимая пропасть. По крайней мере глубокая траншея, которая регулярно ими углублялась и расширялась. Чужаки в этот мир не допускались.
        В этом мире произносились непонятные для непосвященных слова: Led Zeppelin, Nazareth, Deep Purple...
        - Яна Гиллана не было в этом составе! - спорили они на перемене.
        - Да я вчера только слушал Pictures of Home. Что я, голос Гиллана не знаю, что ли?!
        - Вот смотри. Перечисляю тебе весь их состав за этот год. Джон Лорд. Так?.. Ян Пейс. Так?..
        Кирилл Марков был одним из лучших и ревностных хранителей этих странных ценностей. Несколько дней он заучивал наизусть имена, года, названия альбомов, которыми был заполнен его пухлый блокнот. На картонной обложке фломастером была нарисована знаменитая группа Kiss, которую Марков, к своему тайному стыду, еще ни разу не слышал. Но теперь Кирилл мог заткнуть за пояс любого в знании альбомов и составов групп. Любого, за исключением Саши Акентьева.
        Именно Саша Акентьев за два школьных дня и один вечер с легкостью продиктовал все эти важнейшие сведения Кириллу. Марков даже сомневался, не соврал ли тот гденибудь. Акентьев мог сочинить на ходу и группу, и состав, а потом выставить на смех перед знающими людьми. Но в их школе таких знающих еще не было. Акентьев только приступил тогда к их посвящению.
        В тот день, когда в их классе появился Саша Акентьев, куда-то запропала физичка. Весь класс сидел на портфелях перед закрытым кабинетом. Когда на лестнице послышались приближающиеся шаги, Кирилл воздел руки вверх и произнес пафосно:
        - Слышите, многогрешные? Идет за мной Умнейший меня!
        Но вместо физички Медведевой перед ними предстал брюнет с длинными волнистыми волосами до плеч, что для их школы, повернутой на полубоксе, было очень смело; хищным носом, тонкими губами и, как показалось Кириллу, потусторонним взглядом. На нем был обычный школьный пиджак, но вместо синих брюк - черные вельветовые джинсы, демонстративно зашитые в районе промежности светлой суровой ниткой.
        - Восьмой "Б"? - спросил он и встал у раскрытого окна рядом с мальчиками.- Училу ждем? Понятно.
        Странно он произнес это. "Училу"... Не "училку", а как-то по-новому, с некой блатной окраской. Все парни тут же почувствовали себя мальчиками и замолчали, словно не он, а они были сейчас новенькими в этом классе. Но молчание было недолгим. Новенький выглянул в окно и вдруг вскочил на подоконник. Держась за оконную раму, он вышел на жестяной карниз третьего этажа и медленно двинулся к окнам кабинета физики. Несколько ребят высунулись в окно, с изумлением следя за новеньким.
        - Он что, ненормальный?! - заверещали девчонки.- Позовите кого-нибудь! Сделайте хоть что-нибудь! Он же упадет...
        Мальчики молчали. Они понимали, что кричать сейчас бесполезно. Бодаясь лбами, они высовывали головы на улицу, чтобы увидеть все своими глазами. Новенький, цепляясь за пыльную раму, двигался, переступая боком, по карнизу. Это было непонятно и жутко, а впереди еще была бетонная перегородка. Как он собирался ее преодолевать? Мальчики ждали, что он повернет назад...
        - Восьмой класс "Б"! - прогрохотал громовой голос физички Медведевой.- Что вы там не видели?! Если учитель задерживается, надо стоять спокойно и повторять материал. Сейчас будет устный опрос по всему разделу... Где староста?.. Журнал успеваемости где?..
        Медведеву боялись даже родители. Восьмой "Б" топтался перед ней, прислушиваясь к звукам за окном и ожидая, что новенький вот-вот спрыгнет с подоконника позади них, и Медведева загрохочет так, что с потолка посыплется штукатурка. Но новенький не спрыгнул.
        Когда восьмой "Б" вошел в класс, новенький выскользнул из-за плотной шторы и сел на свободное место рядом с Марковым. Потом только Кирилл узнал, что Акентьев занимался альпинизмом, а также хоккеем, самбо, баскетболом... Во всех этих многочисленных секциях, кружках он быстро становился лучшим, после чего терял интерес к тренировкам и бросал их ради нового увлечения.
        В нем было очень много показухи, выпендрежа, но это, как ни странно, не мешало ему, даже наоборот. В хоккей он играл без шлема, как канадский профессионал. Артистически копировал манеру игры и катания Фила Эспозито. Жевал жвачку, плевал на лед, цеплял клюшкой коньки соперников и припечатывал их к борту, но при этом умудрялся больше всех в клубе забивать шайб.
        Занимаясь самбо, он корчил из себя Сансуро Сугато из знаменитого фильма "Гений дзюдо". Все самбисты сгибались в три погибели, Акентьев же боролся с совершенно прямой спиной, и самое главное, часто побеждал. И так было во всем.
        Акентьев не был трудолюбив, честен, благороден, скорее наоборот. Но во всех делах ему сопутствовала удача и успех. Он черпал силы из какого-то другого, непонятного для Кирилла, источника. Может быть, поэтому Маркова тянуло к нему, как тянет заглянуть в самую дальнюю, темную комнату в конце коридора, даже если Синяя Борода запретил это делать под страхом смерти.
        На этом же уроке физики Кирилл рассказал Акентьеву все школьные тайны: кто считается в школе основным, а кто только кажется таким, какие девчонки свои, какие чужие, а самая красивая девчонка в школе - Альбина Вихорева. Кирилл торопливо сообщил Саше, что у него есть японский кассетник, немецкий самоучитель по боевому дзюдо профессора Вольфа, что он учится в музыкальной школе по классу фортепиано, что отец его месяц назад стал директором крупного кораблестроительного завода... Ему хотелось произвести на новенького впечатление. Вернее, ему хотелось, чтобы Саша Акентьев взял его в свой мир.
        Саша слушал внимательно все, что говорил ему Кирилл, и рисовал на его блокноте рок-группу Kiss, их знаменитые размалеванные физиономии...
        Нет, их компания интересовалась не только рок-музыкой. Им, вообще-то, было все равно, чем противопоставить себя всем остальным. Хоккей НХЛ, карате, хатха-йога... Однажды Саша Акентьев притащил перепечатанный на машинке роман Булгакова "Мастер и Маргарита". Три вечера они сидели дома у Альбины Вихоревой, передавая друг другу по цепочке прочитанные листы. Можно, конечно, было читать вслух, но тогда не было бы этих касаний руками, коленями. Светка Виноградова не щекотала бы шею Кирилла мягкими прядями волос. Воланд, Маргарита, Бегемот, Альбинкины ноги, Пилат, Иешуа, тепло Иркиного бедра, опять Воланд...
        Акентьев уже прочитал роман накануне и наблюдал за ними, снисходительно усмехаясь, прищуриваясь, потому что уже примеривал на себя маску Воланда.
        На следующий день они громко обсуждали роман на перемене, спорили, горячились, не потому, что отстаивали какие-то собственные взгляды, а просто из боязни обнаружить перед другими свое полное непонимание книги.
        Когда Альбина Вихорева окончательно запуталась в сюжете, она быстро нашла стрелочника, то есть бросила стоявшему неподалеку Жене Невскому:
        - Проспект! А ты читал Булгакова?
        Кличку Проспект придумал Жене Саша Акентьев. Женя держался особняком не только от их компании, но вообще в классе. В любом коллективе есть такие люди, которые, кажется, ничем не хуже остальных, но все их отчегото избегают. Таким был Женя.
        - Булгакова? - переспросил Невский.- Какого? Сергея?- Да-да, Проспект, Сергея Булгакова,- закивал головой Акентьев, подмигивая своей компании,- дворника из дома напротив. Тебя, Проспект, надо переименовать в Переулочек за твой культурный уровень...
        - В Тупик Булгакова,- подсказала Вихорева.
        И началось обычное упражнение в остроумии.
        Кирилл Марков знал от матери, которая хоть и мало занималась сыном, но время от времени подкидывала ему деньги на карманные расходы и разрозненные сведения из разных областей культуры, что на картине Нестерова "Философы" изображены Бердяев в костюме и Сергей Булгаков в рясе. Он уже открыл рот, чтобы вступиться за Женю Невского, сказать им, что есть такой религиозный философ, но посмотрел на Акентьева и передумал. Зато с того дня его отношение к Невскому изменилось. Женя был непрост, совсем непрост. Кирилл даже сделал какие-то шаги, чтобы привлечь его в компанию, но Акентьев даже обсуждать это отказался, словно почувствовал опасность. Целый день он мстил Кириллу за эту идею, высмеивая его на разные лады.
        Этот неприятный случай произошел в Павловске. Стоял тот самый май, который часто бывает лучше лета. Девятый "Б" почти в полном составе играл в волейбол и загорал, оживляя собой пейзажи работы Гонзаго.
        Даже самые невзрачные девчонки из их класса были хороши в купальниках под весенним солнцем, среди старинных стволов и молодой зелени Павловского парка. Что же было говорить об Альбине Вихоревой! Кружок Саши Акентьева сам собой разбился, смешался с остальными ребятами класса. Никто не ломался, не кривлялся, было просто и весело всем вместе.
        Один только Акентьев полулежал в траве и мрачно смотрел на резвящихся одноклассников, время от времени отпуская злые адресные шуточки. Несколько раз к нему подбегала Ирка Пахомова, склонялась над ним, целовала при всех в губы, но Саша устало отстранялся и говорил что-то, еле шевеля узким ртом. Ирка вспыхивала, но, так как никто этих слов не слышал, не спешила обижаться. Кирилл тоже подошел к Акентьеву и получил тихое, почти змеиное:
        - Пошел вон, щенок.
        Кирилл, как и Пахомова, не обиделся. Ему просто хотелось, чтобы всем сейчас было так же хорошо, как ему, как Женьке Невскому, как девчонкам.
        А потом вдруг Акентьев исчез. Только что Саша зло жалил из травы игравших в "картошку" и вдруг пропал. Затем пропало и солнце, подул ветер. Сразу стало холодно, все порознь засобирались домой, компания распалась.
        Непонятную тревогу Кирилл Марков ощутил на аллее Зеленой дамы. Сначала они шли вдвоем с Женей Невским и очень много говорили. Говорили о книгах, фильмах, картинах, потом перешли на политические темы, на "кремлевских старцев", Сахарова и Солженицына. Они говорили взахлеб, перебивая друг друга, и не могли наговориться. Как же так: они столько лет учились в одном классе, не подозревая, как они близки друг другу? Вот только Женя Невский совершенно не интересовался рок-музыкой. Но это было поправимо. Можно было дать ему на время заветный блокнот...
        И вот это необъяснимое беспокойство заставило Кирилла оборвать разговор. Они шли по аллее по направлению к Круглому павильону. В руках у Кирилла был кассетный магнитофон, Женя нес волейбольный мяч. Сзади шли несколько девчонок из их класса, слегка обиженных на кавалеров, которые позабыли про них ради интересной беседы. Но рядом еще шагало непонятно откуда взявшееся чувство тревоги.
        - Пойдемте побыстрее!
        Он обернулся к девчонкам, шедшим сзади, и тут заметил, что несколько чужих парней идут вслед за ними. Кирилл рассмотрел среди них и пару девчонок, но это его не успокоило. К тому же по боковой тропинке к ним подходили еще двое, а от Круглого павильона приближалась третья небольшая группа. Их охватывали в кольцо по всем правилам военного искусства.
        Ноги мгновенно налились тяжестью; Марков двигался как во сне. Вспомнился самоучитель по боевому дзюдо профессора Вольфа, который взял почитать Саша Акентьев уже около года назад и возвращать не торопился.
        - Зачем он тебе? - изумлялся Акентьев на робкие напоминания Маркова.
        Только вряд ли профессор Вольф сейчас бы пригодился. В этот момент до Кирилла дошло, что никакие приемы, боевые системы ничего не значат, если к ногам привязаны гири, а в животе непонятно когда и как проглоченный - огромный кусок льда. И еще единственная мыслишка, мелкая, но очень шустрая: почему я не слинял вместе с Саней Акентьевым? На кой черт мне нужен этот Невский и еще эти страшненькие девки?
        Их окружили плотным кольцом. Парни были и старше, и крепче Кирилла, не говоря уже о Невском. Две девчонки из их компании были навеселе и заводили их громким смехом. Этот смех звучал в ушах Кирилла много лет спустя.
        Один из парней, видимо главный, подошел к Кириллу. Цветастая рубаха, ушитая в талии, подчеркивающая широкие плечи и конусообразность торса, расклешенные брюки. Но главное, взгляд, который лишал Маркова всякой надежды. Опять какая-то глупая мыслишка: в армии он, наверное, уже служил? Или нет? Спросить про армию?
        - Откуда будете? - первым задал вопрос главарь.
        - Из Купчино,- пискнула за спиной отличница Светлова, которая привыкла правильно отвечать на поставленные вопросы.
        - Так вы не местные! - обрадовался парень.- Вот что, пацан! Много мы с вас не возьмем. Мячик, батарейки от магнитофона и все деньги. Если у тебя есть какие-то возражения, поговорим один на один. Я смотрю, ты тут самый здоровый. Чтобы без шума... Годится?
        - Годится,- машинально ответил Кирилл.
        - Годится?! Тогда отойдем...
        - Нет,- поспешно возразил Марков,- я в том смысле, что согласен. Батарейки, мячик...
        Парень усмехнулся удовлетворенно и вместе с тем презрительно.
        - Умный пацан,- обернулся главарь к своей компании,- понимает...
        Но его товарищи не были расположены к дипломатическим переговорам.
        - Эй, ты, плоская,- крикнул один из них Светловой,- че ты там сказала? Я не слышал! Сейчас у тебя морда будет такая же плоская, как все остальное...
        Марков повернулся к девчонкам, чтобы быстренько погасить возможные вспышки возмущения, ведь бить будут его, а не их. Хотя кто знает?.. Но тут услышал удивительно спокойный голос Жени Невского:
        - Я с тобой поговорю. Один на один. Только скажи этим, чтобы они девчонок наших не обижали.
        Точно таким же голосом Женя несколько минут назад говорил про "Петербург" Андрея Белого, а теперь так же спокойно обращался к шпане.
        - Ну, гляди, пацан,- сказал главарь, смерив Женю Невского взглядом,- тебе жить. Пошли поговорим... Нам, татарам, все равно кому паяльник чистить.
        "Разве паяльники чистят?" - Марков начал борьбу с очередной глупой мыслью и мелкой дрожью во всем теле, наблюдая, как щуплый Женька и атлетичный, совсем взрослый парень сошли в сторону с дорожки. Женька - чокнутый! Это совершенно понятно. С его-то физическими данными! На расстоянии разница между ним и главарем была еще ощутимее.
        - Играет очко?
        Рядом с Кириллом встал худой парень с лицом хорька. Кисть руки у него была захлестнута солдатским ремнем.
        - Не боись, пацан,- успокоил он Маркова,- сейчас Седой пришибет вашего другана, и пойдете себе домой, к маме с папой. Седой - КМС по боксу. Ты умно сделал, что не стал с ним разговаривать. А этот ваш...
        "Этот" ударил первым. Женя бил размашисто, отчаянно. Но Седой легко ушел назад, тут же сблизился и коротоко ударил сбоку. Кирилл видел, как рухнул в траву Невский.
        - Стой, не дергайся, тебе же хуже будет,- сказал Кириллу "хорек", хотя Марков и не думал вмешиваться.
        Он только хотел крикнуть Жене, что все это было бессмысленно, напрасно, что все уже предрешено. Вот это разбитое лицо, эта кровь - глупо, ни к чему.
        Женя Невский поднялся, удивленно посмотрел на испачканную в крови и траве светлую рубашку и ударил опять. Седой на этот раз нырнул под руку, даже успев покоситься на свою шпану - оценила ли его защиту - ударил противника по корпусу и, распрямляясь, послал кулак снизу в подбородок. Марков вздрогнул, услышав, как кость ударилась о кость. Он даже отвернулся, но теперь перед его глазами опять возникла бляха солдатского ремня, которой поигрывал довольный "хорек". Кирилл с трудом перевел взгляд на дерущихся. Женя опять поднимался на ноги, и было за версту видно, что он снова собирается бить справа, глупо, наотмашь...
        - Стой! Хватит! - услышал Кирилл голос Седого.- Чего встали? Попридержите его, я ведь убью пацана.
        Невского схватили за руки. Он еле стоял, и им пришлось поддерживать его, чтобы Женя не рухнул на землю.
        - А ты классный пацан! Никогда таких не видел! - говорил Седой, заглядывая в лицо ничего не понимающему Жене.- Совсем дистрофик, махалка вообще никакая, а прешь и прешь... Смелый пацан, отчаянный... Мы у вас ничего не возьмем. Прав я, братва?.. Хочешь с нами гулять? Тебя как звать? Жека? Пошли, помоем тебе хлебальник в Славянке...
        Они ехали в электричке, и Кириллу было так стыдно, что он в эту минуту был способен убить Женю. Взял бы и убил, вернее, добил, но только это тоже было глупо, бессмысленно. Кирилл смотрел тогда в окно, повернувшись в профиль к Жене Невскому. С тех пор часто, когда он ехал в электричке, его охватывали беспричинные приступы стыда.
        И еще одно мучило его. Не испытал ли он в те дни, когда Женя Невский бесследно исчез, легкое чувство успокоения? Ведь если нет Жени, то и его хронический стыд теперь как бы уменьшался. Нет, не было этого - ни мысли такой, ни чувства такого не было! Никогда он так не думал! Но тогда откуда эта мысль взялась сейчас?..
        Глава 2
        После месяца учебы в Институте водного транспорта Кирилл Марков понял, что поступил не в вуз, а в ПТУ. В этом учебном заведении, правда, учились пять лет и получали диплом о высшем образовании, но сидели в аудиториях, курили на "черной" лестнице, толпились в столовой сплошь одни студенты-пэтэушники. Они не читали книг, которые читал Кирилл, не слушали музыку, которую он слушал. Их можно было бы назвать провинциалами, но в деревне, куда ездил Кирилл каждые школьные каникулы, местные пацаны жадно перенимали у него городские манеры, переписывали Burn и Sgt. Pepper"s с японского кассетника на огромные, неповоротливые "Днипро", даже выучили слово "экзистенциализм". Этим же "водникам" ничего особенного от жизни было не нужно. Джинсы, куртку "Аляску", девчонку, пожрать... Ну и диплом, разумеется. Святая мечта - распределение на суда смешанного плавания, типа "река-море", заходящие в европейские порты.
        Очень досаждала Маркову физкультура. Кафедра физвоспитания, видимо, была в этом институте профилирующей. Кирилла еще не успели на первом курсе достать сопромат, теормех, детали машин и механизмов, но седой физкультурник в вязаном "петушке" первым зародил в Маркове мысль о прогулах. Каждый день они сдавали какие-то немыслимые нормативы. Причем их не тренировали, не готовили, а только отмечали "сдачу-несдачу".
        - Зачет по физической культуре вы начали сдавать уже на первом занятии,- говорил студентам "петушок".
        Значит, первый "хвост" повис у Маркова уже давно. А ведь он не был таким уж хилятиком. Подтягивался не меньше пятнадцати раз. Но были еще кроссы, прыжки, метание гранаты, ядра... Сначала он, как и все, пытался все это сдавать, потом стал прогуливать, а потом, когда ситуация была уже почти безнадежной, решил, что надо что-то предпринимать.
        Некоторые его однокурсники, как заметил Кирилл, на занятия по физкультуре не ходили. Оказалось, что это разрядники по разным видам спорта. Они занимались в специальных группах. Имели льготы, свободный график сдачи экзаменов, бесплатное питание. Парусники, например, вообще могли не посещать институт. Марков в порыве отчаяния стал ходить по тренерам, но его, безразрядника, посылали куда подальше. Только тренер по боксу Лаврушин задумчиво почесал сломанный нос, спросил фамилию, подумал, еще раз спросил фамилию, последний раз почесал нос, переспросил фамилию и взял его к себе.
        Уклоны, нырки, прямые левые и правые опять напомнили Кириллу Павловск, главаря шпаны по кличке Седой, отчаянного Женьку Невского и вызвали очередной приступ ставшего уже хроническим стыда. Но Кирилл Марков дал себе слово на этот раз сражаться до конца. Он мечтал, как в конце мая поедет в Павловск, найдет Седого и вызовет его на честный поединок - "Помнишь, ты предлагал мне поговорить один на один? Я пришел..." - и нокаутирует его акцентированным, хорошо поставленным ударом. Пора было забыть профессора Вольфа, который, между прочим, так и остался у Саши Акентьева, и научиться бить по настоящей, злодейской морде.
        Но тренер Лаврушин мало интересовался бесперспективным новичком. Приходилось самому кое-как подстраиваться, подсматривать, перенимать всякие боксерские штучки у разрядников, не зная при этом азов. Кирилл чувствовал, что становится пародией на боксера, пантомимой на тему бокса. Он успокаивал себя тем, что зачет по физвоспитанию у него в кармане, а Павловск, Седой, Невский... Теперь он, по крайней мере, хорошо понимал, что такое КМС по боксу. Хотелось бы посмотреть на каратиста, который простоит против того хотя бы раунд! Что бы сказал по этому поводу профессор Вольф? Мечты на тему "Я пришел. Я готов. Защищайтесь..." как-то сами собой рассеялись.
        Однажды Марков вышел из раздевалки вместе с парнем маленького роста. Кирилл давно заметил его в боксерском зале. Легковес удивительно искусно "фехтовал" левой рукой.
        - Костя! Тебе бы еще хороший правый, и был бы чемпионом Союза! - кричал ему Лаврушин через канаты.- А так, с запущенной "однорукостью", тебе даже первенство города не взять.
        Кирилл и Костя прошли рядом по коридору, поднялись по лестнице и вошли в одну аудиторию.
        - Так ты тоже судомеханик, первый курс?! Из какой группы?
        - Группа корабелов. А ты?
        - Я из пятнадцатой. Я тебя раньше что-то не замечал.
        - А я тебя...
        Парень смутился, видимо, переживая за свой "незамечательный" рост, и Кириллу это очень в нем понравилось. Так они познакомились. В этот же вечер в пивном зале на Обводном канале, который водники называли "Пещерой", Кирилл открыл для себя Костю Сагирова.
        Кириллу всегда казалось, что настоящий боксер не успеет прочитать даже вывеску над магазином, пока трамвай едет мимо. Но перворазрядник Костя Сагиров оказался гораздо начитаннее его. В поисках эротических сцен он прочитал вдоль и поперек всю русскую и зарубежную классику. Это была своеобразная, ни на что не похожая игра. - Хорошо, Костя, я понимаю: Золя, Мопассан... А что ты скажешь, например, про русскую поэзию, допустим, про Александра Блока? - спрашивал Кирилл, делая несколько больших глотков.
        Но, давно прислушавшись к счастью,
        У окна я тебя подожду.
        Ты ему отдаешься со страстью.
        Все равно. Я тайну блюду...
        Теперь Костя поднял кружку, как пионерский горн, задвигал кадыком. - Давай еще по парочке и сушек соленых наборчик... Блока я неудачно вспомнил. Его женушка была порядочной шлюхой, сам он гулял с актрисками. Все это он себе в стихи запихал. А если взять... Пушкина?! Слабо? - Пушкина слабо? У Александра Сергеевича самый крутейший секс во всей русской поэзии! Прочитай "Руслана и Людмилу" внимательно. Удивишься! А эти стихи ты знаешь?
        Ты предаешься мне нежна без упоенья,
        Стыдливо-холодна, восторгу моему
        Едва ответствуешь, не внемлешь ничему
        И оживляешься потом все боле, боле -
        И делишь наконец мой пламень поневоле!
        - Я не у кого такого поэтического описания оргазма не встречал... - Коитуса. Там до оргазма еще далеко... - Оргазма... - Коитуса... - Ладно, проехали... А ты пробовал пиво солить? Меня один мужик научил...
        Не только "однорукость" мешала Косте Сагирову добиться серьезных результатов на ринге. Он нарушал спортивный режим не просто от лени, а "с восторгом упоения". К тому же он начисто был лишен спортивного тщеславия.
        - Не получится сегодня посидеть,- говорил он Маркову сокрушенно.- Одна восьмая первенства Ленинграда. Но я постараюсь быстренько "по очкам" пролететь...
        На следующий день он приходил в институт совершенно убитым.
        - Представляешь? Выиграл! - говорил он, чуть не плача.- Такой кретин попался. Я и так подставлялся и этак, во втором раунде он вдруг открылся, а я машинально ударил... Ну ничего! В четвертьфинале я встречаюсь с Пашей Громовым. Это динамовская школа. Я его хорошо знаю, приличный боксер. Так что завтра обязательно расслабимся...
        Назавтра он вбегал в аудиторию, сияя от счастья.
        - Все! Проиграл! Пашка Громов не подвел! Быстренько, быстренько, Кирюха, срываемся...
        Приблизительно так проходили для него чемпионаты города, кубки ДСО "Водник" и прочие соревнования. Но первенство вузов Ленинграда - это было святое! Здесь Костя бился до последнего, сокрушая всех соперников. Здесь Лаврушину были нужны призовые места. Здесь на кону стояли все Костины спортивные льготы - свободный график сдачи экзаменов, лояльность преподавателей, бесплатное питание... После первенства вузов Костя Сагиров приходил в институт с рассеченной бровью, гематомами и кровоподтеками и не сразу понимал, где он находится и что от него хотят. Но межвузовские соревнования случались редко. Чаще же Костя появлялся после турнира с сияющей, словно начищенной кем-то физиономией и тяжелым "дипломатом", издававшим стеклянный перезвон.
        - Быстренько, быстренько, Кирюха, срываемся... А где Иволгин? Где этот поддельный Дима с ложным крокодилом? Волгин, ты идешь с нами?.. Тогда пошли к тебе...
        Вадима Иволгина родители называли Димой, но Костя Сагиров полагал, что это неправильно. Иволгин специально приносил в институт "Словарь русских личных имен", как научное подтверждение своего производного имени, но Костя все равно считал его "поддельным Димой". Портфель Иволгина он называл ложным крокодилом, хотя Дима убеждал всех, что это натуральная кожа, причем редкой выделки. Иначе он давно бы выбросил его на помойку. Стал бы он ходить с таким изношенным портфелем, если бы не замечательный материал.
        Весь курс поначалу задавал Иволгину глупые пэтэушные вопросы: "А ты чего с таким портфелем? Что это он у тебя такой драный? На какой свалке ты его нашел?" Но когда однажды Дима пришел на лекции с пакетом, все даже возмутились, до того привыкли к "ложному крокодилу" в руке Иволгина.
        Дима-Вадим Иволгин не был интересен ни множеством прочитанных книг, ни музыкальными пристрастиями, ни спортивными достижениями, ни даже старинным портфелем. Он был занятен сам по себе, без всяких посторонних примесей. Внешне он, Иволгин, больше походил на москвича шестидесятых, чем на ленинградца семидесятых. Неприкрытые волосами уши, детская челка и мягкие, ни разу не бритые усы. Его можно было бы назвать худощавым, если бы не полные ноги, которыми он тяжело и мягко бежал к электричке. Его бег, пожалуй, характеризовал его лучше всего. Дима не отталкивался от земли, не выбрасывал вперед бедро, а как-то необычайно легко отрывался от земли, а потом тяжеловато бухался вниз.
        Он хорошо готовил щи и борщи, как-то хитро заваривал чай для успокоения и бодрости, разводил цветы, вязал на спицах и крючком. Смело разбирал забарахлившие электрои радиоприборы. Правда, починить их удавалось Диме редко. Обычно он смеялся над каким-нибудь внутренним устройством, тыча туда отверткой. Отсмеявшись, восклицал удивленно:
        - Кто же так делает! Ерунда какая-то. Так, вообще, нельзя делать. Как оно только работало столько лет!
        На улице ему приходилось хуже. Шпана замечала его издалека, а вблизи вообще видела насквозь. Иволгин в такой ситуации пускался в пространные и наивные объяснения. Мог, например, сказать, что пожалуется на плохое поведение их девушкам. Обычно в рядах шпаны находился самый отчаянный, первым понимавший, что риска никакого нет, но можно опоздать, и бил Диму в удивленный карий глаз. В купчинских дворах, колхозе, стройотряде почему-то всегда доставалось этому Диминому глазу.
        Маркову он чем-то напоминал покойного Женю Невского. Только он не желал признаваться себе в этом. Как и в том, что именно это сходство и было одной из причин, притягивающих его к Иволгину. Как будто это было неприлично.
        А может, это было чувство вины? После того как исчез Невский, это чувство, вероятно, посещало многих его одноклассников. И Марков принял на себя не меньшую ее часть. Не заметил, что творится с Женькой. Не предупредил, не спас...
        Он до сих пор видел Невского в своих снах. Редко, но видел. Тот приходил нежданно-негаданно, но молчал. Слово - серебро, молчание - золото. Однако Кириллу этого золота было не нужно. Сказал бы Женька хоть чтонибудь, что ясно дало понять - пустой это сон, обычное сновидение безо всякого смысла... И душа Кирилла успокоилась бы тогда. Но тот ничего не говорил. Будто ждал какого-то момента, когда Кирилл созреет. Для чего?! Для откровения?! А может, он сам должен был догадаться, что к чему? Может, Женька так подсказывал ему - вот еще один хороший человек, с которым свела тебя судьба, только теперь не оплошай, присмотрись! Станешь тут суеверным.
        Кирилл понимал, что Дима Иволгин - человек необычный, редкий. Он сравнивал его то с Пьером Безуховым, то с Алешей Карамазовым, но тут же находил эти сравнения крайне неудачными. Иногда он называл Иволгина домовым. Действительно, Дима скорее напоминал это странное мифическое существо, духа семейного уюта и очага, которому иногда приходилось покидать свой лапоток и ехать зачем-то в институт, в колхоз, стройотряд, где он был необычен, чудаковат, как и его портфель - "ложный крокодил" - среди студенческих "дипломатов".
        Глава 3
        Весь первый семестр Марков прятался от Акентьева. Мама интеллигентно врала, что Кирилл в колхозе, у бабушки, будет поздно или неизвестно когда. Акентьев также интеллигентно делал вид, что верит в его отсутствие и не ощущает каким-то беспроводным чувством, что Кирилл в этот момент делает матери страшные глаза, мотает головой в двух метрах от телефонной мембраны и машет руками, как бы отгоняя кровососущих насекомых. Саша звонил все реже, а потом и вовсе перестал. Кирилл мысленно попрощался с Акентьевым навсегда, и на душе у него стало гораздо спокойнее.
        Он в меру прогуливал лекции, пил портвейн "777" со своими институтскими приятелями, хмелея больше от чувства лидерства в их небольшой компании, которое он испытывал, пожалуй, впервые в жизни. Власть симпатии, обаяния, остроумия... Где все это было раньше? Почему оно не раскрылось в школе, где было столько симпатичных девчонок, или во дворе, среди пацанов? Его просто задавили, подчинили, ловко отодвинули на второй план. Кто отодвинул? Понятно кто...
        - Мама! Если будет звонить этот... меня нет дома. Уехал в стройотряд, на практику.
        - Кирюша, какой зимой может быть стройотряд? И почему ты называешь Сашу "этот"? Очень интеллигентный мальчик, между прочим, сын известного режиссера. Тетя Марина достала нам билеты на спектакль "Вечно живой", как раз в постановке Владимира Акентьева...
        - Сходи, сходи. Видимо, захватывающая пьеса. Что-то, судя по названию, про Вечного Жида, Агасфера...
        - Не придумывай! Между прочим, когда ты последний раз был в театре?
        - Начинается. Достаточно с меня театра эпюров, опок и crankshaft"ов...
        - What is this? - старательно произнесла мама.
        - Всего лишь "коленчатый вал",- грустно выдохнул Кирилл.
        Он, конечно, лукавил насчет "всего лишь". Открыв в себе способность притягивать людей, даже небольшими группами, Кирилл решил осуществить свою давнишнюю мечту - стать любовником красивой и опытной женщины. И crankshaft в этой механике играл непоследнюю роль...
        Как ни странно, но под руководством Иволгина Кирилл получил все допуски без проблем, даже коллоквиум по высшей математике сдал страшному Коршунову с первого раза на "хорошо". Хотя сам Дима Иволгин миновал его только со второй попытки.
        Страшным клекотом звучало слово "коллоквиум" для студентов-судомехаников и корабелов. Коршунов, втянув голову в плечи, сквозь очки рассматривал очередную жертву. Когда же сошлись за столом две птичьи фамилии, хищник не мог не выпустить когтей, и бедный Иволгин вылетел из аудитории изрядно ощипанным.
        - Кто так принимает коллоквиум! - возмущался Дима.- Ерунда какая-то! Надо пожаловаться на него на кафедру высшей математики! Или жене его...
        Первая сессия подходила к концу, и оставался последний экзамен по истории партии. В зачетке Кирилла были уже три оценки "хорошо".
        - Хорошо, хорошо, хорошо,- повторял он их на разные лады, покачиваясь в двадцать восьмом трамвае, словно соглашался с кем-то, может, со своим строгим отцом.
        По крайней мере кончились числа, матрицы, холодные и горячие обработки, плоскости. В истории партии хотя бы действуют люди, пусть и представленные в виде организованных и сплоченных масс. В истории партии есть хоть что-то человеческое...
        "Довели! - подумал Кирилл.- Историю партии полюбил! До чего довели человека, сволочи!"
        К сволочам он относил отца, заставившего его идти в корабелы, по его, так сказать, стопам; замдекана, всех ливтовских преподавателей. Мысленно он сажал их всех в баржу, типа "река-море", завозил на прощание в иностранный порт, чтоб помучились напоследок, а потом топил под звуки битловской "Желтой подводной лодки"...
        - Вы так посмотрели на меня, будто я наступила вам на ногу.
        Марков сморгнул видение кормы, вертикально уходившей в глубины Балтийского моря. На Кирилла смотрело лукавыми глазками ангельское личико. В голове завертелись дурацкие фразы, будто из военного разговорника: "Как вас зовут? Мы с вами раньше не встречались? Вы, случайно, не снимались в кино? Сколько в вашей части пулеметов? Как зовут вашего командира?" Но она сказала сама:
        - Мне даже показалось, что вы мысленно выругались. Мы что, с вами раньше встречались, и я вас чем-то обидела?
        - Ну что вы! - Марков хотел сделать галантный жест рукой, но трамвай качнуло.- Я думал совсем о другом.
        - Вот это да! - теперь воскликнула девушка.- Впервые встречаю такого молодого человека, который смотрит на меня, а думает о другом. Хорошо еще, что не о другой. Неужели это оно? Как вы думаете?
        - Что "оно"? - переспросил Кирилл.
        - Что-что? Увядание, угасание, умирание... Как неожиданно оно подкралось! А так много я еще могла бы совершить доброго, вечного... для вас, люди!
        Последнюю фразу она произнесла, обращаясь к двум сидевшим рядом бабкам, которые переглянулись и стали смотреть на девушку с тревожным ожиданием. "Так она, наверное, пьяная! - неожиданно догадался Кирилл.- Конечно, пьяная. Стала бы такая девчонка..." Что именно она стала бы, он не додумал. Марков разглядел ее, наконец.
        Вязаная шапочка, короткая куртка со стоячим меховым воротничком, замшевые сапожки и... ослепительно-голубые джинсы. Все подобрано в тон. А джинсы... Голубое небо и небесные джинсы подходит ко всему на свете! Кто придумал, что ангелы обязательно в белом и с крыльями? Мода меняется даже на вечное. Теперь ангелы спускаются на землю в голубых американских джинсах и слегка навеселе...
        Марков не видел, какие волосы спрятались у нее под шапкой. Как в детской бумажной игре "Одень куклу", он примерял ей мысленно темные или светлые локоны. Пожалуй, с темными волосами она была бы красивее, но тогда лицо ее потеряло бы ангельское выражение. Поэтому Кирилл проголосовал в душе за белокурость.
        - Ну что вы,- сказал он вслух.- Вам ли... Вы такая...
        - "...эстетная, вы такая изящная...",- неожиданно процитировала девушка, при этом внимательно наблюдая за реакцией Кирилла.
        Словно она подсмотрела через плечо в его заветный блокнот с нарисованными Kiss"ами на обложке, где кроме рок-групп и их альбомов, были еще переписанные от руки стихи Северянина, Хлебникова, Бурлюка... Вот так девушка!
        А девушка все говорила за него, даже скользкое продолжение северянинского стихотворения произнесла без смущения, с придыханием, внимательно глядя Маркову в глаза.
        - "...Но кого же в любовники, и найдется ли пара вам?.."
        Видимо, почувствовав, что это перебор, она вдруг сказала изменившимся, будто подтаявшим у трамвайной печки, голосом:
        - А ведь через два дня Новый год. Вы где собираетесь встречать Новый год?
        - Нигде,- ответил Кирилл.- Дома, наверное. У меня через четыре дня последний экзамен.
        - Государственный? - уважительно поинтересовалась незнакомка.
        - Нет, последний в зимней сессии.
        - А вы на каком курсе?
        - На... третьем,- зачем-то соврал Марков.
        - А я в этом году поступала...
        - В театральный?
        - Да. Откуда вы знаете?
        - Ваша внешность подсказала,- наконец, Кирилл соорудил комплиментик.
        - А где вы учитесь?
        - В ЛИВТе,- увидев удивленно поднявшиеся брови, Кирилл пояснил: - в Ленинградском институте водного транспорта. На судомеханическом. Буду плавать на судах смешанного типа, "река-море". Знаете, рейсы такие удобные и все с заходом в европейские порты. Любек, Гамбург, Марсель...
        Его опять понесло в открытое море вранья, без всяких портов. Суда смешанного типа, "река-море"... Сам он - смешанный тип. Что только не смешалось в нем? И все какой-то хлам, чужие пошлости, а своего нет за душой ломаного гроша, вернее, в душе. Вот Женька...
        - Девушка, скажите, как вас зовут? - спросил вдруг Кирилл совсем по-иволгински и еще добавил: - Пожалуйста...
        - Таня... А вас?.. Очень приятно. Кирилл, давайте встретим Новый год вместе. Я не очень нахальничаю? Может, вы подумали?.. Тогда ладно. У меня собирается хорошая компания. Клевые ребята. Не пожалеете. Что вам скучать с родителями, ведь вы такой симпатичный... И глаза у вас такие грустные, как у Александра Блока. Я постараюсь вас развеселить... Что вам до этого экзамена? Вы же не первокурсник какой-нибудь, чтобы так бояться экзаменов... Ты тоже живешь в Купчино? Тем более, мы почти соседи... Значит, решено?..
        Ровно в шесть часов вечера тридцать первого декабря в квартире Марковых раздался удивленный и растерянный голос Елены Викторовны:
        - Кирюша, как же так? Ведь Новый год принято отмечать в семье. Скоро тетя Нина приедет с Михаилом Ивановичем, Люба с Павликом... Тебе же нравится играть с маленьким Павликом! Он такой забавный, тебе во всем подражает... Папа вот-вот приедет. Что я ему скажу?..
        - Скажешь, что у меня комсомольско-молодежный Новый год,- отвечал из своей комнаты Кирилл.- Вынужден встречать его с комсоргом, профоргом и страшной дочкой декана. Скажи это ботинку. Он - карьерист, он поймет...
        - Как ты называешь папу? Не стыдно?
        - Карьеристом?
        - Нет, ботинком. Не смей так говорить... Кстати, надень теплые ботинки. Куда ты в туфельках?
        - Мам, тут недалеко. Я возьму бутылку шампанского и пару банок из холодильника? Тут вон всего сколько - Михаил Иванович обожрется... А боти... отец не закусывает...
        - Возьми еще тарелочку холодца. Я сейчас тебе заверну. А ты присмотрись: может, она не такая страшненькая?
        - Кто?
        - Дочка декана.
        - Какая дочка?.. Ах, да. Присмотрюсь, присмотрюсь...
        На площадке Кирилл услышал звук приближающегося лифта. Все нормальные люди уже дома, шатаются по квартире в томительном ожидании курантов, а этот вот приближается, на лифте едет... Так ведь это отец! Он уже узнавал родителя по звуку подъемно-транспортного оборудования! Вот до чего дошло обостренное восприятие друг друга!
        Лифт действительно остановился на его этаже. Во время небольшой паузы между остановкой и открыванием дверей Кирилл пролетел два лестничных пролета. Ему казалось, что с каждым толчком ноги от бетонной ступени он приближался к свободе... "Свобода приходит нагая..." Чьи это стихи? Неважно. Важно, что нагая. Еще интересно, блондинка она или брюнетка? Если блондинка, то они поженятся, и он будет говорить в институте: "Моя жена... У моей жены... Для моей жены..." Не одному же Лехе Растамянцу хвастаться на перемене семейными скандалами.
        Жаль, что ехать было недалеко - всего пару остановок. Еще жаль, что не было цветов. Потому что, когда человек идет с цветами, все сразу понимают, какой он счастливчик, что его ждет поцелуй или поцелуи, что в этот вечер у него будет... у него все будет. Все у него будет, то есть даже больше, чем в этом случае думают. Большая жизнь, любовь, свобода... "Свобода приходит нагая..." Блондинка или брюнетка?
        Дверь открыла хорошенькая брюнетка. Это у Зощенко, кажется, жених ни разу не видел невесту без шляпки. Но Кирилл сразу узнал Татьяну. У нее была стрижка на какой-то французский манер, с трогательной челочкой. Ангел улетел, но тот, кто остался, весело смотрел на застывшего в дверях Кирилла. Что он там загадывал? Женится, если она брюнетка? Да-да, он так и загадал, именно если брюнетка. Зачем ему себя обманывать? К тому же глаза, цвет волос, легкомысленная челочка не имели никакого значения по сравнению с ногами. Вот так он мог бы идти за нею далеко-далеко, долго-долго, глядя только на ее ноги, как на какие-то жизненные ориентиры. Жаль, что в купчинских квартирах такие короткие коридоры...
        В большой комнате Кирилл совсем по-детски первой заметил елку. Она была украшена одними серебристыми шарами. Снизу - большими, как плафоны ночных светильников, повыше - средними, величиной с теннисный мячик, а под самой макушкой - не больше пинг-понгового шарика. "Апофеоз..." - подумал Кирилл, но чего апофеоз, он, по своему обыкновению, не додумал. Его захватила другая мысль. Он представил себе сначала бесконечно большой серебристый шар, который вместил в себя все мирозданье, шар-абсолют, которому нечего было отражать. Потом Марков вообразил бесконечно малый шарик, в котором ничего не было, но который отображал всю реальность. Между шарами была сама госпожа бесконечность, от ощущения которой становилось холодно и телу, и душе. В центре этой бесконечности стояла елка с серебряными шарами.
        Стало действительно зябко и одиноко. Тут Кирилл увидел гостей, искаженно отраженных в стеклянных шарах, и поспешно отвернулся от елки. Таня уже представляла его присутствующим. Марков заметил, что гости одобрительно посмотрели на его вельветовые джинсы и свободный черный свитер с белыми ромбиками. Кирилл ответил им дружелюбным взглядом.
        Очень худая, даже по мнению Маркова, девушка Вика сидела на диване, не просто закинув ногу на ногу, а переплетя нижние конечности, будто они были проволочными. Это не мешало ей быстро вертеть остренькой мордочкой, реагируя на реплики присутствующих, на манер африканских зверьков сурикатов.
        Рядом с ней расположилась широкоплечая девица Оля в брезентовой куртке. Волосы ее были схвачены то ли обручем, то ли плотной лентой. Прямо на ковре, у ее ног, сидел Сережа, лица которого было не разглядеть из-за густой занавеси темных волос. Сережа обхватил толстую Олину ногу, как пьяница обнимает столб.
        Еще один юноша стоял у окна, напротив праздничного стола, и по-детски улыбался не Кириллу, а бутылкам и закускам. Его звали Володя Панов. У него была странная манера во время разговора посмеиваться, будто подкашливать. Но из этих ребят как раз он понравился Маркову больше всех. Он показался Кириллу совсем мальчишкой, не по возрасту - возможно, он был даже старше Маркова,- а по брошенным фразам и манерам. Еще Володя, судя по всему, был добрым и искренним.
        Но рядом с Кириллом стояла хозяйка дома. На ком бы Марков ни останавливал теперь свой взгляд, его боковое зрение постоянно фиксировало эпицентр этого вечера. Девушка-сурикат и Танины ноги, брезентовая Оля и Танины ноги, Володя Панов и Танины ноги, серебряная бесконечность и Танины ноги...
        - Кирилл скоро будет плавать на судах смешанного плавания,- сказала Таня, и нога ее, ближняя к Маркову, слегка согнулась в коленке.
        - На судах помешанного плавания,- брякнула брезентовая девица.
        Володя Панов похихикал-покашлял, Сережа высунулся из зарослей и спрятался опять.
        - Я знаю,- пискнула Вика.- Это такие амфибии. Они могут и по земле, и по морю.
        - По реке и по морю,- поправила ее Таня.
        - Но и река, и море - это же вода? - удивилась Вика и завертела мордочкой по сторонам, ища ответа на свой вопрос, но на нее никто не обратил внимания.
        - Самое главное,- продолжила Таня,- что эти суда курсируют по Европе.
        В глазах присутствующих, наконец, мелькнул огонек понимания.
        - Это вроде того,- попробовал для начала пошутить Кирилл,- когда судно должно плыть на Валаам, а само вдруг меняет курс и следует на Лондон.
        - Понятно,- вяло отреагировали Оля с Сережей.
        Только Володя Панов немного покашлял, чем и заслужил симпатии Кирилла. После плохо прозвучавшей шутки повисла пауза. Кириллу опять полезла в голову серебристая бесконечность, но тут в передней раздался звонок, и Таня пошла открывать. Марков проводил ее таким взглядом, о который можно было бы споткнуться. Но когда она вышла, Кирилл почувствовал неожиданное облегчение, будто снял с плеч огромный походный рюкзак.
        - Пустота и мрак,- вдруг провыл кто-то над самым ухом Кирилла.
        Марков обернулся. В дверях, обнимая Таню за талию, стоял Акентьев.
        - Откликнитесь, твари,- Саша улыбнулся одними губами, и Кирилл заметил маленький розовый шрам в углу его рта, которого раньше не было или Марков не замечал. Тут же он почувствовал, что краснеет. Уши, наверняка, стали розовыми, как раз под цвет акентьевского шрама.
        Что это с ним? Ему стыдно перед этим плейбоем? За что? За то, что унижался перед ним в школе, а потом полгода прятался? Ведь он, Кирилл Марков,- теперь свободный человек. Теперь он - студент, боксер... Пустота и мрак... Враг...
        Акентьев так и стоял в дверях, все присутствующие сами повскакивали со своих мест, бросились к нему целоваться и жать руку, то есть здороваться в зависимости от пола. Кирилл встал, протянул руку Акентьеву, не глядя ему в глаза, но так и остался с протянутой в пустоту рукой. Саша прошел мимо, за ним, как за Петром Великим на известной картине Лансере, засеменили остальные.
        Саша плюхнулся в кресло, ребята заняли прежние места, а Кирилл оказался стоящим одиноко в центре комнаты, будто перед приемной комиссией. Все смотрели на него и молчали. Растерянный Марков взглянул на Таню, ища хоть какую-нибудь поддержку у хозяйки дома. Девушка презрительно усмехнулась и сказала, что пошла на кухню за хлебом. Кириллу следовало бы тут же предложить ей свою помощь, но неожиданная догадка заставила его остолбенело стоять, глупо хлопать глазами и краснеть, как пролитое на белую скатерть вино.
        Все было подстроено Акентьевым! Все, начиная со знакомства в трамвае, было им разыграно, как в постановке его папы - режиссера БДТ. Девушка, первая заговорившая с ним, цитирующая Северянина, сравнивающая его с Блоком, словно прочитавшая через плечо его самую заветную книгу. Все это была простая режиссура, а Таня играла свою роль, причем очень талантливо. Так ведь она и поступала в театральный! Правда, неудачно. А теперь папа Акентьева ей в этом поможет. Танины ноги и Саша Акентьев.
        Круг замкнулся...
        - Вообще-то в приличную компанию принято приходить со своей девушкой,- сказал Акентьев из глубины дивана.- Панов с Викой, Серж со своей девушкой... Олей. Я тоже не один...
        В этот момент в комнату вошла Таня, держа в руках блюдо с неразрезанным хлебом. Из буханки разбойничьи торчала рукоять столового ножа. Акентьев даже не поманил, а прищелкнул пальцами. Таня подошла к нему и присела на подставленное колено, так и держа хлебное блюдо. Хлеб-соль гостю дорогому! Кирилл машинально уставился на ее ноги, и это было совсем глупо, по-телячьи.
        - А этот странный молодой человек,- продолжил Акентьев,- который плавает на каких-то смешных судах, третьекурсник... Наверное, экстерном все сдает!.. Пришел к нам один. Может, кто-то согласится поделиться с ним своей девушкой?
        Гости зашевелились, заскрипели пружины дивана. Володя Панов посмеялся-покашлял и неожиданно сказал:
        - Кирилл, если тебе Вика нравится, я могу уступить. Я так посижу,- он посмотрел на бутылки и закуски.- Я с Викой всего только раз целовался... Или два...
        - Три,- сказала, быстро крутанув остренькую мордочку, девушка.
        - Это неважно. Девчонка она хорошая, ногастая. Кирилл, ты как? Если хочешь, конечно. А мне все равно. Чего хорошего парня обижать? Кир...
        Он оборвал фразу, успев произнести только имя древнего персидского царя. В нескольких сантиметрах от его головы просвистела холодная молния и с тупым стуком врезалась в оконный переплет. Пригвоздив штору, из рамы торчала рукоять кухонного ножа.
        Вика, задрав острые коленки к самым плечам, пронзительно завизжала. Володя Панов стоял у окна бледный, почти серебряный, как елочный шар. Брезентовая Оля с волнением в голосе говорила занавешенному от мира густой гривой волос Сереже:
        - Саша всегда такой непредсказуемый. Он спонтанный, как даос. Мысль-действие, все сразу, тут же... Серж, ты меня понимаешь? А я понимаю Сашу...
        Акентьев и Таня сидели все так же, спокойно глядя на Кирилла.
        - Он же мог Вову убить! - кричала Вика, и ее нормальная реакция на фоне всеобщего спокойствия и равнодушия выглядела странной.- Ненормальный! Псих! Убийца!..
        - Вова, что ты стоишь? - не выдержал Акентьев.- Я, что ли, должен успокаивать эту истеричку? Заткни ей пасть чем-нибудь, чтобы не верещала. Хоть минетом...
        Таким словом закончилась эта странная сцена. Все както оживились, Вика успокоилась, а Таня вспомнила, что приближается Новый год. Акентьев встал и подошел к Кириллу.
        - Ну, как здоровье родителей? - спросил Саша, криво улыбаясь.- Я так привык разговаривать по телефону с твоей мамой... Как ее давление?.. А ты совсем не изменился, все такой же... Ладно, до Нового года уже сорок минут. Я, вообще-то, достал тебя по делу - книжку доктора Вольфа по боевому дзюдо хочу вернуть... Шучу! У меня к тебе серьезный интерес. Нужен мне надежный человек, напарник, на одном денежном месте. Человек творческий, с фантазией, понимающий в музыке и вообще в жизни. А главное, чтобы был мне другом. Ведь ты мне друг? А?
        - Да, друг,- ответил Кирилл.
        Глава 4
        Неделю назад, на лабораторных занятиях по сварочному делу он стучал электродом по стальному уголку, добиваясь веселого, шипящего, как шампанское, разряда. Теперь он узнал его, увидев в сыром купчинском воздухе на фоне блочных домов, которым больше всего ранней весной подходило название сирые. На этом повороте все трамваи искрили. Сыро, серо, сиро... И вдруг вспыхивает звездочка, как привет из мира другого вещества. Там, в ином мире, все бежит, вспыхивает, переливается. Там яркие световые вывески, неоновые рекламы, яркие краски, сверкающие витрины. Там все выставляется напоказ - товары, развлечения, женщины... А тут сыро, серо, сиро...
        - Дима, закрой балкон - дует...
        Двоюродная сестра совсем достала. Повадилась приезжать в гости каждую пятницу. Говорит, что в их доме отдыхает душой. Еще и года нет, как вышла замуж, а уже надорвалась душевно. У нее муж, свекровь, попугай, две собаки - южнорусские овчарки. Ленка - худая, поджарая, с редкими длинными волосами, а все равно хочет - не хочет, а напоминает теперь серую южнорусскую овчарку. Чем? Характером, интеллектом, мировоззрением? Но чем-то очень-очень напоминает. Сирую овчарку. Стоит такая у забора, мокрая, смотрит несчастно, как овечка, вода по ней стекает, а чуть подошел и протянул руку, как цапнет...
        Неожиданно у Димы Иволгина мелькнула в голове отличная идея.
        - Ленка, а что, если ты на какое-то время станешь мне не двоюродной сестрой, а... ну, просто моей... этой... возлюбленной, что ли?
        У Ленки от удивления даже рот раскрылся, как дамская сумочка. Серые глазки покосились на дверь, за которой доносились голоса Димкиных родителей. А на Диму они уже зыркали странными прыгающими огоньками, вроде сварки.
        - Ты что мне предлагаешь? Я же твоя двоюродная сестра. Как тебе не стыдно! Значит, ты решил меня склонить...
        - Вот дура! Ты меня неправильно поняла. Я не про это...
        - А почему не про это? - опять возмутилась Ленка.- Раньше, между прочим, браки между кузенами были очень распространены, а уж мимолетные связи... Я не ожидала от тебя. Ты мне всегда казался плюшевым медвежонком. А как ты относишься к мимолетным связям с кузиной? Не в общих чертах, а конкретно?
        - Ты можешь заткнуться?!
        Ленка даже обиделась, до того не привыкла видеть его таким грубым. Дима Иволгин и сам не понимал, почему он вдруг так вспылил. Может, Ленка попала в самую точку, и он действительно в самой глубине души, в какой-нибудь Марианской впадине, хранил эту фантазию с привязанным к ней тяжелым якорем?
        - Все, сейчас пожалуюсь дяде Валере, что ты меня соблазнял и склонял к связи. Дядя Валера!..
        - Перестань, Ленка. Я серьезно. Меня пригласили на день рождения. Это мой хороший друг, самый лучший. Кирилл Марков. Я тебе рассказывал. Там все будут с девушками...
        - А у тебя никого нет?
        - Ну, не так уж, чтобы совсем...
        - А как? Абсолютно никого?
        - Вообще-то, никого... Ты права.
        - Еще бы. Никогда не ври старшей сестре.
        - Всего-то на три года старше.
        - На три с половиной. А по жизненному опыту лет на тридцать.
        - Знаю я твой жизненный опыт.
        - Что ты можешь знать, плюшевый. Ты даже вообразить не сможешь. Сидишь тут в полном одиночестве. Слушай, а можешь мне сказать, по дружбе? Как же ты тогда?.. Ну, не буду... Ты хочешь, чтобы я пошла с тобой на день рождения? Я секунду думаю и... соглашаюсь. Всякой замужней женщине хочется хоть на один вечер представить себя свободной. А мальчики там будут симпатичные?.. У тебя есть фотографии?.. Слушай, какая блестящая идея у меня родилась! Ты вообще авантюрист в душе? Я предлагаю такой сюжет. Давай я влюблюсь в кого-нибудь с первого взгляда, отобью его, изменю тебе, а его девушка в отместку изменит с тобой? Все честно, без кровосмешения. По-моему, блестящая идея! Надо делать цветное кино из нашей серой жизни!
        - То-то у тебя в жизни все серые: и попугай, и обе собаки, и...
        - Ну, договаривай. Ты хотел сказать: "и муж тоже серый..."? Спасибо, братик... двоюродный! Собаки, положим, не серые. У них языки красные, а глаза такие... выразительные. И муж мой не такой серый, как ты думаешь. Ты просто плохо его рассмотрел...
        - Зато ты рассмотрела и теперь спешишь ему изменить.
        - Ты опять ничего не понял, Дима. Не ему, а тебе. На этот вечер я становлюсь твоей девушкой, то есть снимаю с себя брачные узы и вешаю на гвоздик до утра. И вообще, ты рассуждаешь, как маленький плюшевый медвежонок...
        Пошло-поехало! Теперь не остановишь. Зачем только плюшевый медвежонок потревожил диких пчел? Кто от кого отдыхает душой в этой семейке? Есть подозрение, что по пятницам, когда Ленка уплывает в тихую пристань Иволгиных, за закрывшейся дверью ее квартиры раздается всеобщий вздох облегчения. Радуются и муж-первогодок, и свекровь, и неодушевленная мебель. Собаки с попугаем, наверное, и вовсе облегчаются от восторга... Нет, Ленка отпадает. Да и Костя с Кириллом видели ее фотографию. Правда, они листали альбом здорово датыми. Но у Сагирова хорошая память на лица. Ленка не подходит. Тогда кто?
        Кирилл Марков очень изменился за последние два месяца. Стал другим, можно сказать, незнакомым, чтобы только не употреблять слово "чужим". Насмешки его стали злыми, он словно стал фехтовать с другом не тренировочным, а боевым оружием. Раны от их последней пикировки еще не зажили в мягкой, домашней душе Иволгина. Теперь вот: "Вообще-то в приличную компанию принято приходить со своей девушкой. Все придут не одни, Иволгин, так и знай. Ведь ты не Алеша Карамазов, которому это можно было бы простить. А тебе... Короче, без спутницы можешь не появляться. Что ты будешь делать? Пластинки переворачивать, горячее подавать?.." А он бы согласился подавать горячее, только бы быть вместе с ребятами, с Кириллом. Марков был для него тем самым пляшущим огоньком, вспыхивавшим среди серой и сирой действительности. И что ему вдруг дались эти девицы? До Нового года он был такой же, как и Дима Иволгин, как и Костя Сагиров.
        Все началось с того, что его отыскал какой-то школьный приятель и устроил диск-жокеем в кафе "Аленушка". Теперь Кириллу было не до учебы. Теперь вокруг Кирилла вьются какие-то торгаши и спекулянты, на шею ему вешаются размалеванные под индейцев девицы. Дима хорошо помнил, как на первые лекции второго семестра Марков приходил сонный, ошарашенный, со следами помады на лице, но еще свой. А потом он появлялся уже совсем другим: таким же сонным после шумной ночи, но надменным, с презрительной полуулыбкой на лице человека, познавшего все в этой жизни.
        За ним ушел и Костя Сагиров. Они приходили теперь в институт вместе, помятые, но самодовольные. Они сидели на задней парте, в облаке из женских духов и водочных паров, и Марков что-то строго втолковывал Костику, как раньше тот ему технику бокса. Иволгин неуверенно подходил к ним с прежней улыбкой искренней радости, но получал короткий встречный:
        - Домовой, отвали! Здесь тебе не кружок вязания и кулинарии.
        А иногда еще похуже:
        - Дима, иди трахать своего ложного крокодила!
        Это было очень больно. Иволгин отходил и слышал, как его друзья увлеченно перекидываются женскими именами и названиями частей тела. Он был чужим на этом празднике плоти. Но приближался день рождения Кирилла. А у Димы был для него умопомрачительный подарок - Пастернак из большой серии "Библиотеки поэта". За него он отдал всю свою повышенную стипендию и еще одолженные у Лехи Симакова пятнадцать рублей. И еще унижался, клянчил... Ни за одну книгу он не отдал бы такие деньги, разве что за старинное издание Елены Молоховец. Но это была не просто книга в синем переплете. Это был спасительный круг для их дружбы, хлебнувшей уже хорошего "огурца". И вдруг: "Вообще-то, в приличную компанию принято приходить со своей девушкой..." Надо было обидеться, отвернуться, уйти в учебу, съездить на дачу в Вырицу, но он не смог.
        Если бы Дима Иволгин сочинял, как Кирилл Марков, он бы начал эту главу своей жизни так: "Никогда еще так буквально не стояла перед ним проблема: "Ищите женщину!"..." Но где и как ее искать? Воспользоваться разработками Сагирова и Маркова или просто подойти к девчонке, некрасивой, обычной. Но ведь ей может достаться на этом дне рождения, причем ни за что, просто потому, что у нее не такое лицо и одежда...
        А Ленка все болтала. Она рассказывала о какой-то своей подруге, которая не считала пьяную измену изменой, потому что в таком виде человек совершенно другой, не похож сам на себя. Шаманы, например, накушавшись мухоморов, попадают в другое измерение, а в другом измерении измена считается нормальным, даже хорошим делом.
        Ее вдохновенную речь прервал телефонный звонок.
        - Ну, это, конечно, мой муженек,- сетовала Ленка, пока Иволгин шел к телефону.- Почувствовал, что я про измену говорю. Сейчас будет спрашивать, когда я приеду и люблю ли его по-прежнему... Люблю тебя по-прежнему, как Кастро Леню Брежнева...
        Но это был не Ленкин муж, а Леха Симаков, бывший одноклассник, а теперь однокурсник Димы. Хочет напомнить про долг? Ведь договорились, что пятерку он отдаст на неделе, а остальные - со следующей стипендии. Вот жмот!
        - Димыч, привет! У тебя какой вариант по ТММ?.. СМ-17В?.. Во! И у меня такой же. А то мне ребята говорят, что есть парные курсовые. Все уже состыковались, а у меня пары нет. А на следующей неделе срок! Ты, Иволгин, наверное, забыл про все - на дискотеке у Маркова пропадаешь?.. Что? Уже все начертил и рассчитал? Ну, ты даешь, Иволгин! Слушай, ради нашего общего тяжелого детства и отрочества, дай скатать? Спасибо, Димыч! Ты меня спас. Я через полчасика забегу к тебе? Лады... А то у всех есть пары по ТММ, а я - холостой...
        - Леш! - Иволгин крикнул в трубку, почему-то торопясь, будто Симаков, живущий в соседнем квартале, кудато может исчезнуть.- Постой. Я вот что хотел спросить. У тебя есть девушка, ну, не твоя, а... Как сказать?.. Чтобы ты меня с ней познакомил? Всего на один вечер, вернее, на день... день рождения. Мне надо тут сходить к товарищу на день рождения, а...
        - Все будут с девчонками. Понимаю. Димыч, я всегда готов помочь однокашнику. Что-нибудь придумаем. Обязательно придумаем, не волнуйся. Этого добра мне для тебя не жалко. Считай, что девчонка уже у твоего подъезда...
        Конечно, Леша Симаков был как раз тем самым человеком, к кому Иволгину давно следовало обратиться. Это было стопроцентное попадание. Как у подарочного Пастернака, которого Дима полистал, чтобы потом можно было говорить с Кириллом.
        Как в пулю сажают вторую пулю
        Или бьют на пари по свечке...
        Какой бы это был хороший разговор! Как раньше, даже лучше, потому что он теперь немного знал Пастернака. А Леша Симаков! О! Этот тоже бил без промаха. Девушек он менял гораздо чаще, чем советские студенты перчатки.
        - Слушай! - теперь Симаков так заорал на том конце не такого уж длинного провода, что Дима вздрогнул, и мурашки побежали вниз по его спине.- Гениальная идея! Есть для тебя выдающаяся девушка! Не на вечер, а хоть на всю жизнь! Как я раньше не догадался тебя с ней познакомить?! Это судьба, Иволгин, не спорь, это судьба...
        - Да я и не спорю...
        - Вот и не спорь. Такая девушка! От сердца, можно сказать, отрываю. Художница...
        - Художница?
        - Гимнастка-художница, то есть художественная гимнастка. Чемпионка края. Какого края? Отдаленного... Может, слышал в спортивных новостях или в газете читал - Наташа Забуга?
        - Не слышал.
        - Зато теперь увидишь, а может, даже и потрогаешь...
        - Леха, перестань. Мне всего лишь на один день рождения сходить, и все. Чтобы приличная девушка, не напилась, не обворовала хозяев...
        - Приличней не бывает! Ты меня просто спас, Димыч, с этой... Я имею в виду курсовую по ТММ...
        Вернувшись в свою комнату, Иволгин вместо двоюродной сестры застал там разъяренную горгону. Хоть пряди ее волос безвольно болтались вниз мышиными хвостиками, но глаза могли превратить в камень любую органику. Поэтому Дима старался на нее не смотреть, к тому же ему стало неудобно, что он забыл про эту вольную или невольную слушательницу.
        - Значит, я - неприличная девушка?! - орала Ленка.- По-твоему, я - алкоголичка, шлюха и воровка?! А ты сам, знаешь, кто? Да ты...
        С кухни уже бежали испуганные Димины родители. Простые и милые Иволгины...
        Глава 5
        "Земную жизнь пройдя до четвертины, я очутился в сумрачном лесу..." Лес был нарисован на стене позади Кирилла. "Избушка, избушка, повернись к лесу задом, ко мне передом..." Пульт диск-жокея помещался в избушке, построенной из подручных материалов местным плотником Матвеем со страшного похмелья. Потому избушка получилась несколько покосившейся, с наклоном в сторону барной стойки. Но так она смотрелась еще реалистичнее. "Ветхая избушка вся в снегу стоит, диск-жокей Кирюшка у окна сидит..."
        Интерьер кафе "Аленушка" был выдержан в русских народных традициях, как их понимали художники-оформители, не более искусные, чем плотник Матвей. По стенам белели стилизованные березки, за которыми прятались фигуры в сарафанчиках, в углах висели рушники, лопаточки, туески. У дверей администратора стояла дважды на своем веку поломанная прялка - первый раз в далекой карельской деревне рухнувшей крышей, а второй раз упавшим от удара вышибалы буйным посетителем кафе. На барной стойке возвышался тульский самовар. Об этого медного красавца частенько бились головами подвыпившие посетители. Некоторые из них отворачивали краник, наклоняли головы и подставляли рты под ожидаемую струю. Кроме пыли, оттуда ничего нельзя было высосать, а последнее время бармен Игорек стал сливать туда что попало. Но никто еще пока не умер от отравления, по крайней мере, на глазах Игорька.
        Что касается до самой Аленушки, то вчера Марков видел за крайним столиком плачущую навзрыд девицу. Она пыталась несколько раз склонить голову на руку, но нетвердый локоть каждый раз соскальзывал со стола, голова летела вниз и поднималась от столешницы с трудом, будто тянул ее на дно тяжелый камень. А еще огромный вышибала Серега Красин, боксер-тяжеловес, который учился в ЛИВТе вместе с Кириллом, правда, на электромеханическом факультете, время от времени напевал утробным голосом: "Я тебя своей Аленушкой зову, как прекрасна эта баба наяву..."
        Сегодня Красин был в строгом костюме и белой рубашке с галстуком. Такой был сегодня особенный случай. Кирилл даже не сразу его узнал, настолько элегантным и стройным он выглядел. При виде входящего в кафе Кирилла Красин принял шутливую боксерскую стойку и скорчил злобное лицо. Приблизился, покачиваясь из стороны в сторону, и огромными ручищами сгреб Маркова, словно снегоуборочная машина снежный комок.
        - Кирюха, дай грудь потопчу,- басил Красин, тыча огромным кулаком в белоснежную рубашку Маркова.- Смотри, как он накачал грудные мышцы - кулаку больно!
        - Ты мне галстук помнешь, Красин,- отпихивался от его дружеских объятий Кирилл,- и рубашку тоже.
        - А ты тоже сегодня при параде! Прямо Ленконцерт! Не скажешь, что судомех зачуханный. Где мазутное пятно, Марков? Я тебя спрашиваю...
        - Чем это электромеханики лучше?
        - Электромеханики - народ аккуратный и интеллигентный. У нас даже декан по фамилии Раушенбах. А у вас этот... Ледорубов...
        - Леготаев. Я тебя как раз за Раушенбаха и принял. Первый раз в таком виде вижу.
        - Привыкай. Я теперь всегда так буду приходить на дежурство. Представь, начинается пьяное безобразие. Я интеллигентно, в костюме с черной бархатной бабочкой, подхожу к хулиганам. В изысканных выражениях прошу их успокоиться, а потом еще более интеллигентно провожу левый снизу и боковой справа... Чего ты смеешься? Кирюха, дай грудь потопчу!
        С улицы в кафе заглянула парочка - юноша и девушка в очках с портфельчиками - но увидела, как здесь встречают клиентов, и, не сговариваясь, повернула назад и удалилась, стараясь не хлопнуть дверью.
        - Серый, перестань! Ты уже посетителей отпугиваешь. И мешаешь мне входить в положительный образ... Переплет уже здесь?
        Кличку Переплет Саня Акентьев получил уже после школы, где-то на рок-тусовках. Не за любовь к книгам, разумеется, а за авантюрный характер. У Кирилла Маркова была и еще одна интерпретация этого прозвища - слишком любил Акентьев поставить ближнего в трудную ситуацию, запутанное положение, то есть чаще всего в переплет он запихивал других.
        - Притащился уже,- скривившись, ответил Красин.- Я когда-нибудь твоему Переплету испорчу обложку. Ты уж извини. Он твой друг, поэтому я его терплю с большим трудом. Какой-то он гнус и корчит из себя... Жаль, пока случая подходящего не подворачивается...
        - Перестань, Серега,- Марков попробовал его урезонить.- Выгонят тебя. У Переплета здесь все схвачено. Администратор и бармен - его лучшие кореша...
        - Наплевать. Пойду на ворота в "Снежинку". Здесь, правда, от института близко. И Людка официантка мне нравится...
        - Вот видишь.
        - Да ладно! Он же, гад, чувствует, как я к нему отношусь, и такой со мной всегда приветливый, что просто противно. Но все равно. Знаешь нашу боксерскую молитву? Да не минует морда кулака... Запомни - пригодится...
        Кирилл позволил себе позлорадствовать в душе: над непотопляемым Акентьевым, оказывается, была занесена кувалда Красина. Время разбрасывать камни, время собирать камни, в том смысле, что приходится иногда ползать на четвереньках, получив хорошую затрещину. Да не минует его морда кулака...
        Но тут же Марков одернул себя. Что он прицепился к Переплету? Разве не тот дал ему сейчас настоящее чувство свободы, которая, как сказал кто-то, "приходит нагая". Но только кому нужна свобода как таковая в своем натуральном, нагом виде? Вот Женя Невский такую свободу получил. Спросить бы его сейчас: каково тебе, Жека, свободно? Не ответит, потому что нет его. Диполь, как был при Жеке диполем, так теперь им и остался. Поэтому ничего вообще нет, кроме толстых диполей. А потому не свобода нужна человеку, а иллюзия свободы.
        Дается эта иллюзия хорошей одеждой, едой, выпивкой, красивыми девчонками - одним словом, деньгами. Сейчас у Кирилла, включая обязательную десятку от бармена и случайно заплывавших "карасей" от клиентов, выходила повышенная студенческая стипендия, а то и все три. Только получал ее студент первого курса судомеханического факультета в кафе "Аленушка" не ежемесячно, а каждый рабочий день. Первые дни он дурел от таких денег, как лошадь на клеверном поле. Но к хорошему привыкаешь быстро, какой-то желудочек у человека, приспособленный под это дело, очень быстро растягивается. А вот назад, кажется, уже не втягивается. Друг Переплет напоил Кирилла из копытца золотого теленочка, сделав его вторым диск-жокеем в кафе "Аленушка", то есть сделал своим сменщиком. И началась совсем другая жизнь.
        Сидя за пультом, перед самодельным микшером и двумя катушечными магнитофонами, он испытывал удивительное ощущение, будто все идет к нему само: деньги, девушки... А разве нет? Клиенты лезут, суют трешки, заказывая любимые песни или медленные танцы, девки сами вешаются на шею, запрыгивают на колени, поджидают после работы, везут к себе. Удивительно ощущать, что настоящая жизнь - веселая, яркая, соблазнительная - проходит через окошечко его избушки. "Избушка, избушка, повернись к лесу задом, ко мне передом!" И поворачивается избушка, и жизнь поворачивается к Кириллу вместе с ней...
        Еще Кириллу в его нынешней жизни нравилось, что, работая с Сашей Акентьевым в одной паре, виделись они теперь мельком, на ходу решая общие технические и финансовые вопросы. Только в этот вечер они впервые вели дискотеку совместно. Сегодня в "Аленушке" ждали комиссию из горкома комсомола, которая совершала ежегодный идеологический обход всех дискотек, попутно определяя победителя смотра и хорошо проводя время среди бесплатных закусок и развлечений. Вот по какому поводу и вышибала Красин, и бармен Игорек, и Кирилл Марков, и Переплет были в строгих костюмах и при галстуках.
        Многочисленные посетители кафе не предполагали, какой сюрприз готовит им сегодняшняя дискотека. У знатоков "Аленушка" пользовалась известностью, разумеется, не кухней или обслуживанием, а двумя своими диск-жокеями, каждый из которых был интересен по-своему. Переплет обязательно угощал меломанов парочкой новинок такого тяжелого рока, что нарисованным Аленушкам казалось, что на землю спускается двенадцатиголовый Змей Горыныч. А его шутки и комментарии были такими двусмысленными, что те же Аленушки краснели, прячась за бутафорскими березками.
        Второй диск-жокей, Кирилл, отличался музыкальным вкусом, его программы были оригинальны, но не в ущерб основной задаче - развлекать и потакать подвыпившей публике. Но он старался незаметно подвести балдеющую толпу поближе к настоящему. Иногда он читал между композициями стихи, микшируя Beatles с Блоком, Yes с Лермонтовым, Boney M с Пушкиным. Публика понимала его эксперименты по-своему, даже аплодировала иногда, правда, не в тех местах, в которых хотелось бы Кириллу. Но на него специально ходили. Он даже считался модным, как, впрочем, и Переплет.
        Но сегодня от них требовалось гораздо большее, чем удивить продвинутых посетителей и завести публику попроще. В рамках молодежной дискотеки надо было показать комиссии политически выдержанную, воспитательную программу. Можно сказать, что от Кирилла и Переплета требовалось так овладеть женщиной, чтобы она этого не заметила. Самый простой способ в достижении этой цели - напоить ее. Поэтому диск-жокеи в первую очередь надеялись на меню, и только во вторую - на свои комсомольские сердца. Сомнения столь явно проступали на лице Кирилла Маркова, что даже вечный везунчик Переплет на секунду усомнился в успехе мероприятия.
        - Ты какую программу погонишь? - спросил он Маркова.
        - Пугачеву. Что еще? Не Кобзона же. Людям все-таки надо танцевать.
        - Перебились бы. Могли бы и под "Комсомольцы-добровольцы" потоптаться. Когда грохочут идеологические пушки, музы сидят в бомбоубежище.
        - При чем тут бомбоубежище?
        - При том, Марков, при том. Первую часть дискотеки проведу я. "Девятьсот блокадных дней". Комиссия будет рыдать, если, конечно, коньяк распробует...
        Комиссия райкома комсомола уже имела не очень лестные отзывы об этой дискотеке, поэтому вошла в кафе с суровыми лицами. Второй секретарь горкома комсомола Дежнев, заведующая отделом культуры Штанько и инструкторы Матушкин и Красновский. Их усадили за лучший столик, и официантка Люда, с самой комсомольской внешностью, то есть с самыми красивыми ногами, подошла к ним с меню.
        - Добрый вечер! Добро пожаловать в наше кафе! Надеюсь, что у нас вам очень понравится...- произнесла она все это скороговоркой, морща маленький лобик от напряжения, пока не дошла до сути: - Что будете заказывать?
        "Комиссионеры" посмотрели на секретаря Дежнева, который уверенно взял в руки такую привычную для него красную папку, но неожиданно захлопнул ее на самом интересном месте и вернул официантке.
        - Что-нибудь на ваш вкус,- сказал он Люде, которая старательно изображала задорную комсомольскую улыбку.- Скромнее надо быть, скромнее,- предостерег Дежнев членов комиссии, когда официантка отошла.
        Но по тому, что она стала подавать на столик комиссии, стало понятно, что вкусы у скромной комсомолки Люды были изысканными. Она предпочитала самое лучшее, даже чего не было в меню, и, самое главное, кухня была к этому готова.
        Когда комиссия приступила к холодным закускам, вдруг приглушился свет, застучал метроном, а подсветки дали два луча, которые перекрестились под потолком на манер прожекторных. Резко завыла сирена. Еще трезвые посетители вздрогнули.
        - Воздушная тревога! Воздушная тревога! - прозвучал голос диктора.
        - Ой, мамочки! - вскрикнула девушка за дальним столиком.- Что это?!
        - Ленинградцы - дети мои! Ленинградцы - гордость моя...- раздался из колонок спокойный голос Переплета, читавшего знаменитые стихи Джамбула.
        Все, наконец, поняли, в чем дело. Члены комиссии достали блокноты и стали что-то помечать, кивая друг другу головами. Но, так как стихотворение Джамбула довольно длинное, инструктор Матушкин решил под шумок наполнить рюмки.
        - Девятьсот дней, девятьсот ночей,- прочувствованно говорил в этот момент Переплет, запуская слайды с фотографиями блокадного города.- Девятьсот дней. Много это или мало?..
        - Мне хватит,- сказала завотделом Штанько, трогая инструктора Матушкина за руку с бутылкой.
        Под звуки Седьмой симфонии Шостаковича менялись слайды. На экране возникали люди, толпящиеся у репродуктора, бойцы Ижорского батальона, опустелые залы Эрмитажа, дымящиеся руины домов, колонна грузовиков на Дороге жизни, старушка с саночками... А в кафе уже отошли от первоначального шока, забегали официантки с подносами, застучали вилки, зазвенели рюмки, посетители разговорились.
        - Всему миру известна ленинградская девочка Таня Савичева и ее блокадный дневник,- вещал голосом диктора Левитана Переплет.- Вот эти странички, исписанные крупным школьным почерком. Жека умер... Умерли все...
        Жека? Переплет сказал: "Жека"? На слайде явно читалось: "Лека умер 17 марта в 5 часов утра 1942 года". Акентьев просто оговорился. Или Кириллу это только послышалось?
        - Двадцатого ноября сорок первого года,- продолжал Переплет,- было проведено пятое снижение норм выдачи хлеба, и была установлена самая низкая карточная норма: 250 граммов на рабочую карточку и 125 - на служащую, детскую и иждивенческую. Перед вами знаменитые 125 граммов блокадного хлеба...
        Из кухни вышла официантка Катя с подносом, на котором лежал маленький кусочек хлеба. Даже среди официанток "Аленушки" она отличалась размерами бюста, сравнимым, пожалуй, только с легендарной грудью римлянки Перо, выкормившей молоком своего осужденного на голодную смерть отца. Профессионально держа поднос на пальцах, покачивая бедрами, Катя прошла между столиками. Время от времени она приближала пышную грудь и поднос к закусывающим посетителям, чтобы те могли сравнить меню кафе "Аленушка" и блокадную пайку.
        - Ребята, комсомольцы! - неожиданно вскочила на ноги заведующая отделом Штанько, которая, несмотря на занимаемую должность, очень быстро пьянела.- Давайте все хором споем: "И мы никогда не забудем с тобой... Им было всего лишь семнадцать, но были они ленинградцы..." Кто знает слова? Ну что же вы, комсомольцы?..
        Но два инструктора усадили ее на место, успокоили и решили в очередной раз наполнить рюмки. Как раз Акентьев уже вещал о прорыве блокады, о встрече воинов Ленинградского и Волховского фронтов. Под звуки салюта, подсвеченного цветомузыкой, в кафе "Аленушка" зазвенели рюмки.
        - Ура, товарищи! - закричала опять вскочившая завотделом Штанько, но теперь ее никто не усаживал и не успокаивал. Наоборот, ей ответило дружное, всеобщее "Ура!"
        Переплет заканчивал. В заключение он разразился длинной тирадой без начала и конца, за которые его так когда-то любила историчка Нина Викторовна, глуповатая даже для преподавателя обществоведения.
        - Все, кто поднимает сегодня свой голос против безумной гонки вооружений, в защиту мира, могут быть уверены, что на достижение именно этих целей направлена политика Советского Союза, других социалистических стран. СССР желает жить в мире со всеми странами, в том числе и с США. Он не вынашивает агрессивных планов...
        Кирилл Марков уже направился к пульту, чтобы сменить Переплета собой, а "Блокаду" Аллой Пугачевой, когда в последний раз взглянул на экран и оторопел. Там на первый взгляд был изображен Ленинград, самый центр города. Вполне узнавались силуэты Исаакиевского собора, здания Сената. Но дома смотрели с фотографии пустыми черными глазницами, а стены, наоборот, светились странным фосфорическим светом. Больше же всего поразил Кирилла силуэт Медного всадника. Петр был тот же самый, что и у Фальконе, но другие элементы памятника изменились, исчезли или наоборот разрослись. Они словно пожрали друг друга. Теперь Всадник восседал не на коне, а на гигантском змее, должно быть, том самом, который когдато попирался конскими копытами, а сейчас сам проглотил коня. Царь Петр же не замечал подмены, он мчался вперед на змее, сжимая в руке факел...
        Сами собой явились строки, которые много раз Кирилл повторял, не придавая им никакого особенного смысла. Просто поэтические фантазии Блока. Но теперь они звучали как пророчества. Только пророчества чего? И что вообще значит этот странный слайд?
        Сойдут глухие вечера,
        Змей расклубится над домами.
        В руке протянутой Петра
        Запляшет факельное пламя...
        Что же там у Блока было дальше? Нет, он сейчас не мог вспомнить. Потом... Потом...
        - Марков, давай, запускай Пугачеву. Что ты встал?
        - Что это было? Откуда у тебя этот слайд?
        - Какой слайд? Последний?.. А! Так, картина одного западного сюрреалиста. Не помню, как его зовут... Давай, давай... По-моему, пока все идет хорошо. Смотри, какие у комсомола красные рожи!..
        Марков что-то сказал в микрофон о творчестве советской певицы Аллы Пугачевой, а потом колонки грянули "Все могут короли". В едином порыве, как один, посетители кафе сорвались с мест и пошли танцевать. За столиками не осталось ни одного человека. Такого энтузиазма масс кафе "Аленушка" еще не видело. В центре плясала, высоко подпрыгивая, завотделом Штанько. Она пела, временами перекрикивая Пугачеву. Вокруг нее ходил концентрическими кругами усатый грузин. Инструкторов не было видно... Тут Кирилл вспомнил еще одно четверостишие из этого блоковского стихотворения:
        Бегите все на зов! На лов!
        На перекрестки улиц лунных!
        Весь город полон голосов,
        Мужских - крикливых, женских - струнных...
        А еще он подумал - что сказал бы на эту тему Евгений Невский?!
        Глава 6
        На платформе пригородных поездов Выборгского направления стояли уже братья Никишкины. Рядом с ними переминались с ноги на ногу две девицы заурядной внешности, но обязательное условие - всем быть с девушками, таким образом было братьями соблюдено. Близнецы Никишкины учились с Кириллом на одном факультете, они отличались большими способностями по физике и химии, но в их компании котировались невысоко и выполняли, скорее, роль массовки. Недавно Марков узнал, что они играют на гитарах дуэтом, хотя даже настраивать их толком не умеют. Но в определенных условиях это не имело значения. Братья едва успели познакомить Кирилла со своими девушками - тоже сестрами, хотя и не близнецами, и не двойняшками - как за пыльным стеклом подземного перехода показалась шустрая мордочка Сагирова. Костя, конечно, стал дурачиться, стучать в стекло, представлять свою спутницу, пользуясь жестами и мимикой, словно они были там замурованы. Кирилл был не просто знаком с его девушкой, Ириша была лучшей подругой Кисы.
        Это произошло в самом начале его диск-жокейства в "Аленушке". Однажды он вышел из кафе в ночной город, не очень довольный своей работой. Кириллу казалось, что сегодня он нес в микрофон откровенную пошлятину, и все присутствующие это понимали. Две яркие девчонки танцевали неподалеку, и в их частых взглядах в окно избушки Кирилл читал насмешку и презрение. Глотнув ночного воздуха, Кирилл решил в следующий раз читать в переходах между композициями стихи Блока и Белого. Пускай девчонки посмеются над странным диск-жокеем. Кирилл представил, как аудитория, заслышав "Я пригвожден к трактирной стойке...", грохнет смехом и разразится матом...
        И тут в двух шагах за спиной раздался грохот, после чего он услышал испуганный полудетский, полуженский голосок:
        - Ты что, дура, что ли? Ты сейчас весь дом перебудишь...
        - А нечего спать в такую ночь,- ответил голос, который можно было бы назвать красивым, даже бархатным, если бы его не портили какие-то фальшивые, неприятные нотки.- Не боись, Ириха...
        Опять раздался тот же шум, но теперь Кирилл узнал в нем звук удара ногой по замерзшей водосточной трубе.
        - Ой, это вы? - спросил его из темноты голосок, но второй, низковатый, его поправил:
        - Вы - диск-жокей Кирилл Марков?
        В этот момент в водосточной трубе ухнуло, и под ноги им посыпались осколки льда. Силуэт маленького роста шмыгнул в сторону и даже запрыгал на одной ножке от неожиданности. Вторая девушка хихикнула и шагнула навстречу Кириллу.
        - Меня зовут Кис... то есть Света,- сказала она.
        Марков почувствовал теплый ветерок на щеке. Ветерок имел запах сладковатых, веселых духов.
        - А ее - Ириша,- продолжила девушка, кивая на подошедшую подругу.
        От ее невысокой спутницы пахло теми же духами. Кириллу это показалось понятным и смешным.
        - Что вы смеетесь?
        - Не обращайте внимания, это выходит напряжение. Я ведь совсем недавно стал работать диск-жокеем. Еще не привык.
        - А мы подумали, что вы такой опытный... уже мастер. Вы так ловко обращаетесь с песнями. Как у вас получается, что одна плавно переходит в другую? И вы так остроумно говорите про исполнителей... Только слишком быстро, мы ничего не успевали понять. Правда, Ириш?
        Белесый свет от первого по дороге фонаря упал на них. Кирилл узнал тех самых девчонок, которые, танцуя, заглядывали к нему в избушку. Про маленькую Иришу сразу подумалось, что по росту она как раз подошла бы Косте Сагирову, который уже заходил на третий круг в штудировании мировой литературной эротики. Пора было идти на посадку. Да и самому Кириллу надо было выпускать шасси. "Такой опытный... уже мастер..." А у мастера, если честно признаться, насчет опыта...
        Когда они переходили через ночной Московский проспект, бойкая девушка Света уверенно взяла Кирилла под руку и уже не отпускала его. В эту ночь она привела его в свою однокомнатную квартиру, выделенную ей родителями по случаю поступления в техникум авиационного приборостроения. Она почему-то принимала Кирилла за опытного, умелого в любовных делах парня. Марков так испугался разоблачения, что между первым и вторым поцелуями во всем признался Свете.
        - Значит, я буду у тебя первой женщиной! - воскликнула она, как Гюльчатай перед Суховым.- Никогда еще я не была первой женщиной...
        "...-космонавтом",- мысленно добавил Кирилл, уже жалея, что признался в своей девственности и вообще, что притащился к ней на квартиру.
        - Ты не бойся,- успокоила его Света,- тебе не будет больно... Я не знаю, полюбишь ты меня или нет,- добавила она вдруг совершенно серьезно, приглушенным голосом, переходя постепенно на шепот,- но ты меня запомнишь на всю жизнь. Такой, как я, у тебя никогда уже не будет...
        Она оказалась очень умелой и тактичной в постели, может быть, даже талантливой. Через полчаса Кирилл почувствовал себя совсем другим, совершенно счастливым человеком. Он даже решил, что теперь они со Светой в постели совершенно на равных. Но тут же получил тонкую любовную оплеуху, как заигравшийся котенок от опытной львицы. Ему еще многому предстояло научиться. Но ведь это была не физика и не высшая математика! Кирилл спешил, поначалу сдавая экзамены по этому предмету досрочно, но скоро понял эту тонкую игру со временем, мхатовскими паузами, лирическими отступлениями и, наконец, фантастическим полетом вдвоем над ночным городом.
        - Света, Света, проснись! - тормошил девушку Кирилл, переполненный нежностью к линии ее позвоночника.- Мне надо сказать тебе что-то важное!
        - Что такое? Сколько времени? Семь часов? Ты с ума сошел, завтра же суббота... или воскресенье? Все равно - выходной. Тихо. Я сплю...
        - Света! Не спи! Слушай... Я тебя люблю... Кажется... Нет, точно...
        - Очень хорошо. Спим. Давай спать, Киса...
        Первый раз она назвала Кирилла Кисой. Но хотя с тех пор она его называла только так, все окружающие, то есть все ее подруги и друзья Кирилла Кисой звали как раз ее, Светку. Кирилл чувствовал, что такое обращение отдает пошлятинкой, но даже это для него было новым, необыкновенным, и он смирился с этим прозвищем. Со временем он переиначил его по своему, называя Светку Kiss. Так ему нравилось больше. Всего одна русская буква, зато какой с ее исчезновением открылся смысл - "поцелуй" и еще знаменитая рок-группа, с изображения которой на обложке его блокнота все и началось.
        Порой ему, правда, приходила в голову мысль, что Светка, скорее всего, называла "Кисами" всех своих возлюбленных. Но тогда Кирилл говорил себе, что ревновать и упрекать ее он не имеет права, потому что она - первая его женщина, то есть единственная и уже неповторимая, почти святая...
        Киса сегодня даже не опоздала. Прибежала румяная, пахнущая теми же веселыми духами, с таинственной коробкой в руках. Сначала поздравила обычно при всех, а потом притянула Кирилла к себе за ухо и зашептала ему такие пожелания и обещания, что у юноши захватило дух. Потом был долгий, долгий поцелуй, за время которого толпившиеся вокруг ребята успели отвернуться из вежливости, повернуться опять, закурить, помянуть недобрым словом опаздывающего Иволгина и, наконец, возмутиться:
        - Вы же не на свадьбе! Никто вам "горько" пока не кричал... А вон и электричку уже подают под посадку. Где же Иволгин? Где этот поддельный Дима?
        - А он, наверное, не придет,- ответил Кирилл, с трудом освобождая рот.- Я ему сказал без девушки не приходить. Откуда у него девушка?! Это я виноват. Придумал какую-то глупость, построил всех парами, как в детском саду. Откуда у Димки девушка? Где он ее возьмет за три дня? Обидел Домового...
        Киса посмотрела на него внимательно, покачала головой и впервые за все время их знакомства ничего не сказала. Значит, действительно он поступил очень нехорошо. Можно было, конечно, позвонить Иволгину с вокзала, крикнуть, чтобы немедленно мчался сюда, а они его подождут...
        С одной стороны приближалась "зеленогорская" электричка, с другой к ним подходил своей топающей походкой Иволгин. Рядом с ним шла умопомрачительная девушка в красной короткой курточке, джинсах и красных же сапожках на высоком каблуке. По ее осанке можно было бы равнять стрелки вокзальных часов ровно в полдень. Это было какое-то недоразумение! Просто Иволгин шел рядом с незнакомой красавицей к электричке в одном темпе. Сейчас она остановится, а Дима подойдет к ним один, будет оправдываться, просить прощения за свое одиночество. Нет! Иволгин подошел к ним со своей обычной простодушной улыбкой, от которой смешно топорщились его усики, и девушка подошла тоже с улыбкой, совершенно обворожительной.
        - Поздравляю с днем рождения,- сказал Дима, смущаясь и сердясь на себя за это смущение.- Подарок мы с Наташей вручим попозже. А сейчас разреши тебе пожать руку...
        Иволгин всегда придавал большое значение таким ритуалам. В это пожатие он вложил очень многое: и обиду, и одиночество, и привязанность...
        - А мне разрешите вас поцеловать,- девушка запросто подошла к Кириллу и чмокнула его в щеку.
        Она сделала это очень легко и естественно, совсем буднично, но Кирилл почувствовал, как напряглась стоявшая рядом с ним Киса.
        - Ну и Иволгин! - сказал вдруг Костя Сагиров.- Ну и сукин сын!
        Что это значило, поняли все, не только парни, но и сразу потускневшие девчонки, даже яркая Киса.
        В электричке девчонки разместились на коленях у парней. Только Наташа и Иволгин сидели у окна напротив друг друга. Кирилл вдруг неизвестно почему подумал, что можно было бы посадить Наташу на колени к Диме, и тогда освободилось бы место еще для одной пары... Для Жени Невского и Альбины Вихоревой.
        - Ты чего насупился? - спросила его чуткая Киса.- Можешь не говорить. Я тебе сама объясню почему. По гороскопу самый плохое время приходится на месяц перед днем рождения. У тебя сейчас такой период. Ничего, терпи - немного осталось.
        - Наша встреча - это несчастье, что ли? - усмехнулся Марков.- А ты, оказывается, в гороскопах разбираешься. А вот Дима у нас умеет гадать. На картах и по руке...
        Киса тут же протянула Иволгину ладонь.
        - Дима сейчас нагадает,- заворчал Сагиров.- Вы ему верьте, верьте. Мне он напророчествовал, что я после первой сессии вылечу из института. Ни фига подобного!
        - Во-первых, я гадал на кофейной гуще от растворимого кофе, поэтому получилось искажение,- деловито пояснил Иволгин.- Во-вторых, тебя, как всегда, спасла кафедра физвоспитания. Без нее тебя бы Ястребов склевал...
        - Еще бы! Я за ЛИВТ морду подставляю, кровь проливаю, а еще должен ходить на экзамены и даже лекции учить. Предлагал мне мой старый тренер: "Иди, Костя, в текстильный институт имени Кирова. Будешь как сыр в масле кататься". Говорю родителям: "Может, пойти в текстильный?" А отец кроссворд разгадывал, как закричит: "Вот, очень кстати! Как называется текстильный банан? Пять букв!" Я как услышал про это, решил, что текстильным бананом быть не хочу, и пошел в водники.
        - И правильно сделал,- сказали хором братья Никишкины.
        - А теперь дайте мне правую руку,- попросил Дима Кису.
        - Так! Ребята, давайте-ка все на "ты",- приказала Киса.- Откуда у тебя эти буржуйские замашки?
        - А ты что, не знала? Иволгин как раз из тех самых буржуинов происходит, которые Мальчиша-Кибальчиша замучили. Сейчас он тебе, Киса, нагадает смерть пионерки.
        - Вообще-то, линия жизни у... у Кисы не совсем правильная...
        - Не совпадает с линией партии? - спросил Кирилл.
        - А это хорошо, что она неправильная,- сказала Киса.- Терпеть не могу людей правильных, у которых все по пунктикам и графикам. Что там еще у меня на руке?
        Но голос Кисы при этом дрогнул. Только братья Никишкины и их девушки не почувствовали возникшего напряжения. Иволгин посмотрел на Кирилла умоляюще. Марков понял, что тот увидел нечто такое, что говорить девушке было нельзя, но что она сама про себя хорошо знала, а придумать что-то другое Дима не мог или не хотел.
        - Димыч, скажи лучше, поженимся мы с Кисой или нет? - Кирилл протянул ладонь, решив пожертвовать для пользы дела своей рукой.
        Иволгину нужно было только сказать "да". А Костя Сагиров уже приготовился добавить что-то вроде: "Чур, мы с Иришой идем свидетелями", и странная, невысказанная неприятность пролетела бы мимо, как станция Шувалово за окном электрички.
        - Нет,- сказал Дима.- Вы не поженитесь.
        - Не очень-то и хотелось! - сказала Киса с чувством и так громко, что на нее стали оборачиваться пассажиры.
        - А я думаю, что все это не так,- неожиданно сказала Наташа.
        Это были первые слова, сказанные ею за время поездки в электричке.
        - Если и есть судьба,- продолжила она,- то человек все равно хитрее ее. Древние или индейцы умели судьбу обманывать. Они меняли имена, пускали ее, как хищника, по ложному следу. Вот и Киса выйдет замуж за Кирилла, возьмет его фамилию, и твое гадание, Дима, уже будет не про нее. Написано на ладони про смену фамилии? Нет. Судьба, значит, не в курсе этого.
        Киса смотрела на Наташу почти влюбленно. Она даже не обиделась, когда парни, как будто только и ждали, чтобы Наташа дала им повод, набросились на нее с расспросами, то есть выбрали ее центром внимания до самого Солнечного.
        Наташа рассказывала им о Дальнем Востоке, о своем поселке, окруженном лесистыми сопками и воинскими частями, о художественной гимнастике, об ежедневных изнурительных тренировках, о подготовке к первенству страны. Красивая девушка могла говорить о чем угодно. Парни имели возможность открыто рассматривать ее, делая вид, что внимательно слушают и очень интересуются природой Уссурийского края и понимают, какой коварный предмет гимнастическая булава. Когда Наташа стала говорить о растяжении икроножной мышцы, их руки дрогнули и почти протянулись к предмету описания. Но тут Ириша сказала, что они едут слишком долго, и это было как раз вовремя. Электричка уже тормозила у платформы, и маленькая девочка читала по слогам на весь вагон: "Сол-неч-но-е..."
        Глава 7
        У Марковых была большая, можно сказать, шикарная дача, хотя несколько запущенная. Отец часто говорил, что, уйдя на пенсию, переедет в Солнечное, приведет дом и территорию в порядок и займется, наконец, серьезно семьей. Он надеялся, что с помощью Кирилла она к тому времени удвоится или утроится. Алексей Петрович мечтал собирать всех вместе за большим обеденным столом. Кирилл представлял отца на председательском месте, как тот проводит регулярные планерки, оперативки и летучки с внуками, размахивая вилкой с забытым на зубце маринованным грибочком.
        Кирилл поэтому внимательно перечитывал несколько строк о предупреждении беременности в книге "Молодым супругам" и не ленился переводить большую главу на эту же тему из американского пособия Man and woman. Его очень интересовал этот вопрос, потому что таким образом он показывал розовой мечте отца бордовый кукиш.
        Пока же отец был на пике своей карьеры, на дачу Марковы приезжали наездами. Такое нерегулярное хозяйствование чувствовалось и в доме, и на территории. Даже сосны, казалось Кириллу, пробегали через их дачный участок к Финскому заливу и замирали только на время, чтобы их бег не заметили люди.
        - Это твоя дача?! - изумились девчонки, стоя перед большим деревянным домом с верандой и балконом, и посмотрели почему-то на Кису.
        Кирилл почувствовал, как в их глазах он превращается в кого-то другого.
        - Не моя, а моего отца,- ответил Марков.
        Возникла пауза. Ребята стояли перед этим домом, словно перед строгим родителем.
        - А вы что, не знали, что Кирилл у нас тоже буржуин? - Костя Сагиров взбежал на крыльцо и обратился к слушателям с возвышения: - Иволгин - скрытый буржуй, а Марков - самый настоящий. Правда, Кирилл все время пытается устроить самому себе революцию, экспроприировать самого себя... Ггаждане габочие и матгосы! - закричал он, закладывая одну руку под мышку, а вторую протягивая перед собой.- Давайте возьмем штугмом это бугжуйское гнездо! Матгосы пусть газожгут огонь геволюции в печах, а пголетагки накгывают на геволюционный стол. Впегед, товагищи!
        С песней "Смело, товарищи, в ногу!" дом был взят штурмом. Парни принесли дров и затопили печи. Девочки стали накрывать на стол в гостиной. Народу было много, и все предпраздничные приготовления совершались споро, гораздо быстрее, чем просыпался после зимней спячки дом, наполнялся теплом и сухим воздухом.
        Первые тосты за новорожденного произносились в куртках и шарфах. Веселее трещали дрова в печках, громче и беспорядочнее разговаривали за столом. Скоро в старое плетеное кресло через стол полетели куртки. Кассетник "Филипс", между прочим, подарок Маркова-старшего, уже заглушал всех говорящих. Наконец, до всех присутствующих дошло, что никого из них не слышно и никто никого уже не слушает. Тогда все просто стали орать, как мартовские коты, и стучать посудой по столу, подражая голландским гезам из недавно вышедшего на экраны фильма о Тиле Уленшпигеле.
        Но эта дикая какофония вдруг оборвалась на самой высокой ноте. В центре комнаты в полном одиночестве танцевала Наташа. Ее танец был удивителен для их глаз и непостижим для их тел. Она вращалась в других плоскостях, ее шаги были запредельно высоки и воздушны. Едва касаясь грешной земли, она поднималась в воздух, вытягивалась в шпагате над невидимой пропастью. В этот момент ребята чувствовали весь ужас возможного ее падения в бездну, и у всех одновременно замирали сердца. А девушка уже с ожесточением вонзала острые каблуки в деревянный пол, и тело ее содрогалось от вполне земных удовольствий, но преисполненных небесной красотой, которой она успела научиться за время недолгого полета на их глазах...
        - Танцуют все! - крикнула Наташа, и вся компания сорвалась с места и задергалась в танце вокруг нее. Киса попыталась повторить несколько Наташиных па и рухнула на пол, некрасиво задергав в воздухе ногами.
        Кирилл остался сидеть за столом. Он был не очень пьян и не слишком трезв, просто Наташин танец понял по-своему. Он внимательно смотрел на красный сапожок, взлетавший выше головы, на гордо посаженную девичью головку, которая даже во время исполнения элементов канкана и танца живота не теряла королевского величия.
        Теперь он знал наверняка, что Кису он не любит, что на каждую красивую девушку всегда найдется другая, еще более красивая, что с этой другой открывается совершенно другой мир, не похожий на предыдущий. А еще танец Наташи показался ему настолько красноречивым, словно Кириллу передавалась этим определенная информация, ключа к которой он, к сожалению, не имел. А кто имел?..
        Кто-то дотронулся до его плеча.
        - А, Дима! Ты почему не танцуешь? С такой девушкой, как Наташа, тебе придется научиться танцевать и не только это... Вот еще что. Я хотел попросить у тебя прощения за дурацкую идею с обязательной парой. Но теперь вижу, что глупостью этой только помог тебе. Наташа - удивительная девчонка. Такие и не встречаются, вообще-то... Как ты с ней познакомился?
        - Познакомили,- вздохнул Иволгин.- Нашлись добрые люди в Стране Советов. Просил на один вечер, а мне отдали ее хоть на всю жизнь.
        - Наташа не похожа на ту, которую можно сдать в аренду или подарить. Мне кажется, она сама кого хочешь придавит своим красным каблуком. Откуда она вообще?
        - Ты же слышал, с Востока, то есть с Дальнего Востока.
        - Я не об этом.
        - А о чем?
        Марков отмахнулся от вопроса и хлопнул Диму по спине:
        - Спасибо тебе, старик, за Пастернака. Это такой подарок... Это как мечту заветную, лекарство для души, принести в коробочке и подарить. Спасибо тебе, Димка, огромное. Я уж при ребятах твой подарок не выделял, сам понимаешь...
        - Понимаю,- кивнул Иволгин.- Я очень хотел подарить тебе что-то хорошее, чтобы было больше, чем вещь. Только знаешь что? Мне кажется, что ты не очень-то рад Пастернаку и вообще всему этому... Может, у тебя что-то с Кисой?
        - При чем здесь Киса? - Марков даже сморщился, как от водки.- Что вообще может быть с Кисой? С Кисой все понятно на десять лет вперед...
        - Ты так думаешь? А по-моему, она - несчастная девчонка.
        - Глупости. Всем бы быть такими несчастными. С ее внешностью, отдельной квартирой и полом.
        - Каким полом?
        - Женским, разумеется. В армию у нас баб не берут, Иволгин, чтоб ты знал. Живи, баба, да радуйся...
        - Я в электричке видел ее ладонь.
        - Да, я помню, ты сказал, что мы не поженимся. Интересно, она тогда расстроилась или когда увидела отцовскую дачу?
        - Не в этом дело. По ее ладони выходит, что у нее никогда не будет детей.
        - Брось пороть чепуху, Иволгин! Ты что, гинеколог? Чтобы это понять, знаешь куда надо заглядывать? Тебе рассказать?.. Я думал, ты просто так, чтобы девчонок в дороге развлечь, а ты... Хорошо еще Kiss этого не сказал. Домовой!.. А Наташе ты гадал по руке? Как там у нее с замужеством? Короче, с кем и когда?
        Кирилл хлопнул Диму по полному колену, чтобы предупредить возможную обиду, но тот только вздохнул.
        - Тебе понравилась Наташа? - спросил Иволгин напрямик.- Я же тебе сказал, что она, в общем-то, и не моя девушка, а так. Ты можешь за ней спокойно ухаживать и не обидишь меня этим ни капельки. Вон Сагиров вокруг нее джигитом ходит, и Никишкины прыгают, как козлы...
        - Иволгин, да ты уже ее ревнуешь! - воскликнул Кирилл.
        - Еще чего!
        - Да ты посмотрел бы на себя со стороны. Если бы ты был равнодушен, то не предлагал бы мне за ней ухаживать. Тебе было бы все равно... Слушай, а ты не влюбился часом?! Это было бы для тебя неплохо... Слишком ты, Дима, мягкий, вялый, как твои девственные усы...
        Иволгин надулся, усы его смешно задвигались.
        - Еще хотел с ним Пастернака обсудить,- проворчал Дима.- Специально читал его накануне. "Марбург", "Импровизация...". Ничего не понял. Хотел поговорить, доставить человеку удовольствие - показаться умным, а этот человек говорит такие слова, что...
        - ...что усы траурно никнут. Брось, Дим-Вадим, не дуйся. Раз Иволгин начал читать Пастернака, значит, точно влюбился.
        - Я еще тогда Наташу не видел.
        - А это и необязательно. Сначала человек влюбляется, а уж потом встречает объект любви.
        - Вот оно как! - удивился Дима.- Это ты понял на собственном опыте или прочитал где-то?
        - На собственном. Только у меня все наоборот. Сначала разлюбил, а потом нашел, кого разлюбил. Так что ты счастливее меня...
        - Это я знаю,- ответил Иволгин.
        Кирилл посмотрел на него так, словно Дима сказал чтото грубое. За таким взглядом вполне мог последовать хлесткий удар в физиономию. Иволгин побледнел, почувствовав это, и испуганно посмотрел на друга. Марков сам не понял, почему его так задели слова Димы. Что в них особенного? Что такое вообще счастье и как им можно мериться? Да и не мог этот чудаковатый домовой быть счастливее Маркова - разностороннего, талантливого человека, которого любили девушки и деньги. Поэтому ничего обидного не было. Просто слово за слово, получилась глупая фраза.
        - Это почему же? - спросил Кирилл, наливая водки Диме и себе.
        - Ты не обижайся на меня, Кира,- предупредительно начал Иволгин.- Мне кажется, что тебе что-то мешает свободно жить. Ты пытаешься с этим развязаться, отбросить его, а оно тебя догоняет, цепляется. Но самое страшное, когда оно забывает про тебя, устает с тобой бороться, тогда ты сам останавливаешься и ищешь его, чтобы оно опять настигло тебя и мучило... Вот так ты и живешь.
        - Ничего себе,- Марков опрокинул в себя рюмку водки так легко, что решил тут же повторить,- оказывается, ты мудрец, философ, психолог!.. Ты - дурак, Иволгин. Ты втюрился в Наташу по уши, а теперь ревнуешь ее ко мне, потому что эта провинциальная красотка почувствовала во мне богатого жениха. Видел, как выделывалась? Хочешь, попрошу ее сделать мне подарок на день рождения - станцевать голой на столе? А? Думаешь, не станцует? Сейчас скажу ей, что она мне нравится, как никто, и станцует, как миленькая...
        Лучше бы он тогда ударил Иволгина. Кирилл видел, как поднялся тот на ноги и пошел к выходу вразвалочку, чуть приседая на своих тяжелых ногах. Кирилл уже поднимался, чтобы догнать друга, обнять его за плечи, боднуть головой, сказать, что все это глупости, и Дима все очень точно понял и высказал, а он, наоборот, сболтнул злую, черную неправду. Но как раз в этот момент он поймал на себе взгляд Наташи и с удивлением почувствовал недавно проснувшимся в нем мужским чутьем, что сказанная им ложь вполне могла осуществиться в этот вечер. Получалось, что ложь была правдой, или на земле так и устроено, чтобы ложь жила и осуществлялась? Может, это и есть земной закон?
        Он решил не останавливать Иволгина, только взглянул на закрывшуюся дверь, соображая, что сказать ребятам, чтобы не испортить праздника, а главное, чтобы Наташа... Но в ней Кирилл почему-то был даже больше уверен, чем в Кисе.
        Марков не успел ничего придумать, даже отвести взгляд от двери, как она раскрылась, и показалось огорченное, но отчего-то еще и испуганное лицо Иволгина.
        - Кира, твой отец приехал...
        Глава 8
        Кириллу не раз приходилось случайно слышать, как какая-нибудь из родственниц или подруг матери говорила, что Алексей Петрович внешне гораздо интереснее своего сына. Наверное, так оно и было. Седые волнистые волосы, зачесанные назад, благородный нос и волевой подбородок. Серые внимательные глаза пронизывающе смотрят сейчас на Кирилла. Такое впечатление, что отца проектировали и строили на его кораблестроительном объединении по заказу Северного флота, а потом решили оставить у себя в качестве образца. Наверное, толстухи с пышными бюстами из различных профкомов и райкомов ухаживают за отцом, ловят его в коридорах и фойе, в перерывах заседаний и конференций, может, влюбляются...
        Впервые Кирилл подумал, что у отца может быть какаято личная жизнь, может, вообще, интимная. Отца в той жизни он даже не представлял, зато в этой видел насквозь. Наверняка ехал, спешил, собирался ворваться неожиданно в самый разгар веселья, хотел устроить скандал, выгнать всю компанию, намеревался швырять вслед одежду, планировал метать вдогонку тарелки с закусками... Но по дороге его разморило, ведь спал директор по пять часов в сутки, а это мало для руководящего организма, продрал глаза, вылез из машины, потянулся, вдохнул соснового воздуха. Тут Иволгин на него и вышел.
        Дима был с Алексеем Петровичем знаком, пользовался даже его некоторым уважением за хорошую учебу, домовитость и обстоятельность. Однажды Иволгин, придя в гости к Кириллу, между делом умудрился испечь огромный пирог с рисом и яйцами. Алексею Петровичу высокий и пышный пирог напомнил деревенскую выпечку его бабушки. После этого случая он ставил Диму Иволгина в пример не только сыну, но и жене.
        С появлением в дверях Иволгина план отца с летающими тарелками рухнул. Тогда он вызвал сына на переговоры.
        Как в фильме про разведчиков, два человека в темных длинных пальто прохаживались между соснами. В отдалении стояла черная "Волга".
        - На какие деньги ты устроил этот банкет? - спросил Алексей Петрович в роли резидента советской разведки.
        - Я вообще-то работаю,- ответил Кирилл, молодой агент, ведущий тонкую двойную игру, а потому идущий по лезвию бритвы.
        - Интересно знать, что это за работа? Неужели разгружаешь вагоны по ночам?
        - Нет, я работаю в кафе,- Кирилл сделал паузу, выбирая нейтральный ответ.- Зарабатываю музыкой.
        - Поздравляю,- Алексей Петрович медленно переходил в наступление.- Ты играешь в кабаке перед жрущей и пьющей публикой. Как это у вас называется? Лабаешь... Мама будет довольна, что годы музыкальной школы тебе пригодились хотя бы для этого.
        - Я очень благодарен маме, что она помучила меня в свое время.
        Алексей Петрович по-хозяйски подошел к забору. Приладил отошедшую доску и пристукнул ее ладонью. Доска подождала, пока отец с сыном отойдут подальше, и отскочила опять.
        - Значит, ко мне ты чувство благодарности не испытываешь? - спросил отец напрямую.
        - За все это? - Кирилл прочертил рукой по воздуху.
        - Ты про дачу?
        - Нет, вообще, за подаренный мир... За возможность перемещаться в пространстве и времени среди толстых диполей...
        - А, понимаю,- сказал отец, внимательно поглядев на сына.- Ты уже хорошо принял... Тебя про институт спрашивают, в который я тебя засунул, как слепого, мокрохвостого щенка. Хрен с твоей благодарностью. Ты учиться собираешься или нет?
        - Я, кажется, учусь.
        - "Кажется!"... Про диполи ты уже хорошо выучил. Молодец... А ты знаешь, что у тебя не будет допуска к летней экзаменационной сессии? Что все кораблестроители уже сдали курсовые по деталям машин и защитили, а ты своего преподавателя еще в глаза не видел? "Кажется..." Креститься надо, когда кажется. Ты пойми, Кирилл, что кораблестроительная специальность не только обеспечит тебе кусок стабильного хлеба, а с моей помощью обеспечит еще и карьеру...
        Кирилл, услышав про "стабильный хлеб", вспомнил блокадную пайку на фоне глубокого декольте официантки Кати и усмехнулся.
        - Семья кораблестроителей Журбиных,- Кирилл перешел в контратаку.- Трудовая династия. Конфликт поколений сводится к спору: что лучше - заклепка или сварка? А потом спускается на воду ракетный крейсер "Алексей Марков", а я разбиваю о твой борт бутылку шампанского...
        Из отца получился бы очень хороший ракетный крейсер. Может быть, даже флагман флота.
        - Ты бы лучше поостерегся при мне паясничать,- севшим голосом проговорил отец.- Как бы о твой борт я чего не разбил... Никто тебе никогда не доверит эту почетную роль, потому что ты сам - только пробка от этой бутылки. Не касайся святых для кораблестроителя понятий! Пластмассовая пробка! Кто ты вообще? Музыкант для кабака? Поэт? Никакой ты не поэт! Блок, Пастернак... Все белогвардейцы, антисоветчики - короче, сволочь... Бросай заниматься дурью, тебе говорят! Берись за учебу! Какая там у тебя тема курсовой по деталям машин?
        - Кулачковый механизм,- машинально ответил Кирилл, хотя сам уже завелся, как дизель.
        - Завтра утром дашь мне свою курсовую. Мои проектировщики тебе ее за час нарисуют. Понял? И хватит, я прикрываю твою казацкую вольницу. Рано тебе еще. С этого дня вот тебе кулачковый механизм...
        Перед носом Кирилла сложился огромный волосатый кулак. Размером он был с десятиунцевую боксерскую перчатку. Интеллектуальная дуэль между разведчиками закончилась неожиданно. Резидент показал двойному агенту кулак и пригрозил, что даст ему в морду. Агент решил играть в открытую. Ответный удар должен быть достойным. Надо разить наповал, как в карате.
        - Я ухожу из института,- сказал Кирилл.- И хватит, я прикрываю твою неограниченную диктатуру. Поздно тебе уже. А кулачковый свой механизм прибереги для партийной конференции. Может, стукнешь когда-нибудь кулаком по столу, не все же аплодировать друг другу.
        Удар был хороший, акцентированный, как говорят боксеры, "местом". Алексей Петрович даже качнулся в сторону. Но устоял и попытался изменить тактику по ходу боя.
        - Как же ты будешь жить?
        - Не волнуйся. Я в день зарабатываю ставку твоего инженера-конструктора,- Кирилл несколько преувеличивал, но не слишком.
        - Не сравнивай деньги, заработанные на заводе, с подачками пьяной шпаны.
        - Ты считаешь, что подачки от государства так сильно отличаются от подачек частных лиц?
        - Послушай, парень,- вдруг осенило Алексея Петровича,- а ты, часом, не диссидент? Впрочем, какой ты на хрен диссидент! Один глупый треп и ничего больше. Документы он заберет из института! А про армию ты забыл? Никуда ты не денешься, диссидент.
        Кирилл почувствовал к нему детскую ненависть, потому что отец был прав.
        - Значит, так, Кирилл,- отец поправил шарф и стал застегивать пальто, давая понять, что разговор закончен и сейчас последуют организационные выводы.- Сейчас ты объявляешь своей компании, что банкет закончился, садишься в машину, берем с собой Диму Иволгина, которого, судя по его поникшему виду, ты чем-то обидел, берем еще эту... дочку декана, то есть твою девушку и едем домой. Мать все приготовила, пришли гости, эти твои тетки, двоюродные сестры... черт их разберет! Словом, не будем портить тебе праздник. Ну и мне, конечно... Поехали. Толя, заводи!
        Резидент еще не понял, что молодой агент вышел из игры.
        - Отец, поезжай без меня. Я останусь с ребятами. Вопервых, они ни в чем не виноваты. У них тоже праздник. А потом я принял решение. Может, первый раз в жизни. А поэтому я не отступлюсь. Все так и будет. Я ухожу.
        - Ладно, поглядим на тебя,- Алексей Петрович резко, по-военному, повернулся, вырыв в земле две черные ямки, и быстро пошел к машине.
        В понедельник, в электричке, по дороге в институт, Кирилл в который раз вспомнил Женю Невского. Сначала появилось чувство стыда, которое было как привычный вывих. У этого приступа были какие-то новые оттенки, но Марков на этот раз справился с ним довольно быстро. Больше того, он вышел из приступа в состоянии непоколебимой уверенности.
        Когда в кабинете на первом этаже Кирилл забирал аттестат и получал небольшую справку о сданных экзаменах, он ясно почувствовал, как рядом хрустнула шестеренка огромной бездушной машины, сработал кулачковый механизм, закрутились валы, заходили поршни. Детали машин и механизмов пришли в движение по его душу. Гигантский монстр, на мгновение потеряв гражданина Маркова в списке студентов, шарил уже стальными ковшами, щупальцами, зажимами, чтобы схватить и завернуть винтиком в один из своих блоков. Теперь над ним висел не деканат, а военкомат.
        На Витебском вокзале Кирилл увидел военный патруль и непроизвольно свернул в сторону. Немного посмеявшись в душе над собой, Марков все же согласился с инстинктом, что пора переходить на нелегальное положение. Начинается игра в прятки, в которой водить предстояло государственной машине. Но пока она стоит лицом к стене и считает до десяти. Еще идет отсчет, и у Кирилла есть время, чтобы спрятаться. А свобода...
        Киса была дома. На всю катушку у нее гремело какое-то диско. Соседи тщетно стучали по батарее. На кухонном столе стояла большая бутылка кубинского рома в окружении пепси-кольных бутылочек. Киса сидела на табуретке в поношенных джинсах и клетчатой ковбойской рубахе и самозабвенно прикладывалась к стакану.
        - Подбираю идеальную пропорцию,- проговорила Киса сильно заплетающимся языком.
        Она плеснула в бокал рома и пепси и протянула его Кириллу.
        - Нет, спасибо,- Марков отодвинул ее руку.- Пей сама. Я только "Три товарища" прочитал.
        - Ну? - не поняла Киса.- Ты хочешь сказать, что не хватает третьего товарища?
        - По ходу действия главный герой выпивает такое количество рома, что читатель, в конце концов, слышать о роме уже не может. А ты мне его пить предлагаешь.
        - Не читала,- сказала Киса и опрокинула в себя содержимое бокала.- Ага, понятненько. Много пепси. Дамский вариант.
        Киса опять потянулась к бутылке рома, но Кирилл отодвинул ее на край стола.
        - Kiss, тебе уже хватит.
        - Дай сюда! Ты кто такой, чтобы мне указывать? У меня, может быть, душевный кризис. Может быть... Каждый советский человек имеет по Конституции право на запой. Ты что, не проходил? Я - несчастная женщина, а ты кто такой?
        - Ты в самую точку,- Кирилл потер лоб, чувствуя смущение даже перед нетрезвой Кисой.- Суженый-ряженый... Я пришел сделать тебе предложение.
        - Какое предложение? - У Кисы на глазах тяжелела голова, и она подперла ее обеими ладонями.
        - Какое-какое... сложноподчиненное.
        - Не поняла. Еще разок...
        Девушка опять потянулась к бутылке, но на этот раз не дотянулась.
        - Дай сюда! Ты стоишь на пути прогресса.
        - Слушай, алкоголичка, я прошу твоей нетвердой руки.
        Киса посмотрела на него с интересом, но долго сохранять осмысленный взгляд она не могла. Голова ее стала падать и была поймана хозяйкой за волосы над самым столом.
        - Кому приходится предлагать руку и сердце! - рассмеялся Кирилл.- Вот жизнь! Невеста неадекватна. Согласны ли вы стать женой Кирилла Алексеевича Маркова?.. Нет ответа. Повторяю вопрос. Согласны ли вы стать женой Кирилла Маркова?
        Говоря это, Кирилл оторвал Кису от стола, поднял на руки и понес в комнату.
        - Только не тряси меня,- попросила девушка,- и не дави мне на живот.
        - Размечталась,- ответил Кирилл, укладывая ее на диван и укрывая пледом.
        Потом он вернулся на кухню, попробовал пить ром, ругая при этом Эриха Марию Ремарка. Но надо было приучаться к напитку "потерянного поколения". Тогда Кирилл изготовил коктейль по Кисиному рецепту, выпил его залпом и пошел спать.
        Снилось ему, что он прячется под чей-то громкий и неумолимый счет. "Один, два, три..." Кирилл лежал между скатами крыши на даче в Солнечном.
        - Он спрятался на крыше,- услышал он торжественный голос отца.
        "Четыре, пять, шесть..." Теперь он бежал наперегонки с соснами, помогая себе руками, хватаясь за траву и корни, но все равно отставал от всех. На берегу залива он увидел избушку. "Семь, восемь, девять..." Он бегал вокруг нее, пытаясь отыскать вход, а диполи уже были близко. Приближаясь, они вырастали на глазах, закрывая собою весь мир. Кирилл бил их каким-то чертежным инструментом, но делал это слишком медленно. Инструмент вяз и застревал в их мутных телах, а новые диполи все нарастали и нарастали.
        - А где же твоя пара? - услышал он голос Акентьева.- Пара - это смерть. Пропадать без пары нельзя. Где твоя пара, Марков?
        Теперь приходилось отмахиваться от его слов. Когда уже спасения никакого не было, стиснутый со всех сторон Кирилл увидел поднимающееся из воды солнце. "Десять..." Восторг жизни и уверенность в спасении охватили его. Он видел, как червяками расползаются по сторонам диполи, но под солнечными лучами они превращаются в камни.
        За спиной он услышал, как кто-то тихо плачет. Аленушка...
        Киса лежала лицом к стене и вздрагивала от плача. Отходит от вчерашнего, а вот Кирилл так еще и не отошел. Он некоторое время лежал, слушая равномерное, как тиканье часов, всхлипывание Кисы, и пытался точнее охарактеризовать свои ощущения от новой жизни. Скорее всего, он был похож на циркового медведя, который неожиданно вырвался из клетки, обрел свободу, но тут же стал объектом охоты. Раньше кому-то нужен был его смешной вид, теперь требовалось его мясо. Пушечное мясо...
        - Kiss, что-то очень захотелось жареного мяса. У тебя случайно нет?
        - Пошел ты...
        - Странное у тебя похмелье.
        - Пошел ты...
        Наверное, она ждала, что Марков обнимет ее сзади за плечи, начнет дуть в затылок и говорить ласковые слова. Но Кирилл смотрел на торчащие в разные стороны перья ее волос, загнувшийся воротник рубашки и не ощущал к ней не только нежности, но и жалости.
        - Может, ты скажешь, наконец, что случилось? - с трудом выдавил из себя Кирилл.- Кто тебя обидел?
        Киса повернула к нему свое помятое лицо, но, перехватив его взгляд, словно посмотрелась в зеркало и быстро отвернулась. Теперь она уже всхлипывала пореже, лежала тихо, прислушивалась, ждала чего-то.
        Маркова это стало раздражать. Сейчас, когда ему самому требуется помощь, участие, он должен утирать похмельные слезы, угадывать их причину. Он отбросил одеяло и сел.
        - Нет, так невозможно.... Хорошо, я виноват. Я тебя обидел. Прости меня,- проговорил Кирилл, точно прочитал телеграмму.
        - Наконец-то ты догадался! - Киса отозвалась с готовностью.- Ты - очень жестокий и равнодушный человек.
        - Нет, скорее я - добрый и равнодушный. Но если тебе так хочется... Так ты меня простила или нет?
        Девушка быстро, чтобы он не успел рассмотреть ее некрасивого лица, кинулась к нему и уткнулась в грудь.
        - Значит, простила,- прокомментировал ее действие Кирилл.- А раз простила, скажи: чем я тебя так обидел?
        Он почувствовал, как ее руки цепляются за него, чтобы превратить объятия в толчок, стиснул ее покрепче и повторил вопрос. Киса ответила не сразу, сначала ему пришлось перетерпеть ее царапанье и щипки, но скоро она сдалась.
        - Вчера ты так цинично издевался надо мной,- сказала она.- Разве ты не помнишь? Предлагал мне руку и сердце, спрашивал, готова ли я стать твоей женой? Ты думал, что я пьяная вдрабадан, а я все помню.
        - И я все помню, потому что не шутил. Я действительно предлагал тебе стать моей женой и могу повторить тебе это при свете дня. Солнце будет свидетелем, если тебе недостаточно луны!
        - Дурачишься, Кира, а ведь это серьезно.
        - Куда уж серьезнее! Завтра подаем заявления...
        - Я еще не сказала тебе "да".
        - Я это заметил. Послушай, ты меня, вообще, любишь или нет?
        - Люблю,- тихо отозвалась Киса.
        - Приятно слушать такой твой голосок, нежный и покорный. Можешь еще раз?
        - Люблю. Но...
        - Никаких "но". Что требовалось услышать, то услышано. Все уже сказано, остаются формальности. Слушай сюда, Кисочка! Я начинаю совершенно новую жизнь. Вчера впервые в жизни я совершил человеческие поступки. Я ушел из дома, ушел из института. Оставил из старой жизни только работу и тебя. Итак, завтра мы идем в загс, подаем заявления вместе с взяткой, чтобы побыстрее расписали. Свадьба в "Аленушке". Не самая шикарная, но очень веселая. И срочно делаем двоих детей...
        Вдруг Кирилл все понял. Будто Иволгин подошел сзади, дотронулся до плеча и повторил несколько слов из последнего разговора про Кису. Он обнимал ее, чувствовал ее тело, но оно было немо, пассивно, словно у куклы. Неужели этот глупый домовой был прав?!
        Кирилл встряхнул девушку, отодвинул от себя, чтобы заглянуть ей в глаза, приподнял ее за плечи. Она смотрела вниз на висевшую на одной нитке пуговицу ее ковбойской рубашки.
        - Дай мне твою ладонь! Не надо, ну ее к черту! Что я говорю? Скажи мне правду! Ничего, кроме правды. Тьфу ты! У тебя не будет детей? Или как это? Ты не сможешь рожать? Так? Не может этого быть!
        - Почему не может?! - закричала Киса так, что соседи опять застучали по трубе отопления.- Что же тут удивительного?! Ты слышал когда-нибудь про неудачные аборты? Ты знаешь, вообще, что такое аборт? Это когда вырезают живое, когда оно становится мясом... А когда вырезают живое, то живого уже нет! Ты понял?!
        - Но ведь всем женщинам делают аборты. Вон, тете Нине, я слышал...
        - Пошел ты со своей тетей Ниной к дяде Феде! Передавай ей привет от нерожденных детей. Значит, ей повезло, а мне нет. Только и всего... Послушай, Кира,- Киса неожиданно перешла на спокойный тон,- я, кажется, догадываюсь. Ты же мне столько раз говорил про армию, про то, что ты поступал в институт, только чтобы не идти в армию. Так? Теперь ты ушел из института и от своего папочки - большого начальника. Теперь твоей военной кафедрой, бронью должна стать я? Я должна срочно родить тебе двоих детей, как свиноматка, а пока ты будешь прятаться от военкомата. Я тебя правильно поняла?
        - Ты не Kiss, а тетя Броня,- попробовал отшутиться Кирилл, но опоздал.
        - Тебе не повезло,- тем же бесстрастным, уверенным голосом сказала Киса.- Инкубатор из меня не получается. Придется тебе поискать другую бронь. Можешь, например, под дурика закосить. Скажи, Дима все это прочитал у меня на ладони?
        - В том-то и дело. Бред какой-то! Или дикое совпадение...
        - Это, вообще-то, не так важно. Все равно все на этом заканчивается.
        - Что заканчивается? Не говори глупости. Я от своих слов не отказываюсь, предложение свое назад не забираю. Завтра идем расписываться.
        - Никуда мы не пойдем. Мне не нужны благородные порывы, которые со временем превратятся в ненависть, запои и побои. Все правильно. Так оно и должно было произойти. Я, правда, надеялась, что немного попозже. Сказка оказалась очень короткой, закончилась на самом интересном месте.
        Они еще говорили какие-то слова, вскакивали, ходили по комнате, смотрели в окно, но оба уже понимали, что их общая сказка действительно закончилась, и в закрывающемся занавесе уже осталась небольшая щелочка, в которую кому-то из них пора уходить...
        "Свобода приходит нагая..." Чьи же это стихи? Ну конечно! Велимир Хлебников!
        Свобода приходит нагая,
        Бросая на сердце цветы,
        И мы, с нею в ногу шагая,
        Беседуем с небом на ты...
        Как хорошо вспомнить то, что мучает тебя который день. "О, рассмейтесь, смехачи!" А хочет ли он этой "нагой свободы"? Ведь ее получить очень просто. Надо только доехать до "Пушкинской" или "Владимирской", пройти по Загородному проспекту и самому явиться во Фрунзенский военкомат. Добровольцем. Берите, я готов! А там учебка где-нибудь в Чите, а потом Афганистан...
        Детская фантазия о собственной смерти показалась ему еще слаще. Теперь ему, помимо поникшей головы отца, представились еще и хмурое лицо Сагирова, растерянное Иволгина, плачущая навзрыд Киса, может, грустная Наташа... Вряд ли, конечно, но мечтать так мечтать... Любовь с первого взгляда и тому подобное...
        Кирилл уже шел по Загородному. Он был полон решимости попрощаться со всем нажитым за эти годы, начать совершенно другую, ни на что не похожую жизнь. Оставалось пройти метров двести.
        Вот и переулок, который сворачивал с проспекта к военкомату. Кирилл сделал несколько шагов и остановился. Высокие слепые стены стискивали проход с двух сторон. Он показался Кириллу очень тесным, а кусочек голубого весеннего неба слишком далеким. Чем тебе не гроб с открытой для прощания крышкой? Сейчас будут прощаться, целовать в лоб. Сагиров, Иволгин, Киса, Наташа... Неожиданно в фантазии Кирилла приоткрылась какая-то боковая дверь, и появился Саша Акентьев, Переплет. Взгляд его был, как всегда, холодным и отстраненным. Тонкие губы сложились в улыбку...
        - Не дождешься! - бросил Кирилл тающему образу Переплета, развернулся и пошагал в противоположном направлении.
        Глава 9
        Аллочка Зорина была родом из Ленинграда, там прошли ее детство и юность. На третьем курсе института физкультуры имени Лесгафта Аллочка поссорилась со своим возлюбленным, убежала на танцы с подружками-гимнастками и весь вечер танцевала с каким-то задумчивым курсантом. А уже на четвертом курсант Зорин сделал ей предложение. Командование училища связи одобрило их брак, так как у женатых курсантов значительно укрепляется дисциплина, повышаются результаты в боевой и политической подготовке.
        - Ну, куда нас посылают? - спросила Аллочка, теперь дипломированный тренер по гимнастике, встречая свежеиспеченного лейтенанта Зорина.
        - Южнее Сочи едем,- пошутил он по-армейски.- Тебе понравится...
        После зимних каникул на урок физкультуры в школу, где училась десятилетняя Наташа Забуга, пришла очень красивая молодая женщина. Вообще, интересные женщины для поселка Привольное были обычным явлением. У офицеров, а особенно почему-то у прапорщиков, жены были молоды и красивы. Но у этой девушки была такая потрясающая осанка и походка, что и девчонки, и мальчишки замерли в тех позах, в которых их застало это явление. Только баскетбольный мячик продолжил свой полет и больно стукнул в лоб, конечно же, Наташу. Но она даже не заплакала, потому что почувствовала, что сейчас свершится чудо, потому что фея явилась по ее мерцающую внутри сосуда пламенную душу.
        - Меня зовут Алла Владимировна Зорина,- сказала фея перед построившимися без команды учителя ребятами.- Я буду вести секцию художественной гимнастики в Доме офицеров. Знаете, где находится Дом офицеров?.. Вот-вот. Мальчики могут быть свободны, потому что художественная гимнастика - чисто женский вид спорта и мужчин не терпит.
        Давно мальчишки из их класса не были так расстроены, будто их не взяли в секцию боевого самбо или дзюдо. Зато девочкам было оказано достойное внимание. Каждую из них Алла Владимировна осмотрела, со всеми переговорила и всех, без исключения, пригласила на занятия, но лишь Наташе тихо сказала особенные слова:
        - Девочки будут только заниматься гимнастикой, а настоящей гимнасткой будешь ты.
        Теперь началась совсем другая жизнь. В этой жизни ничего не было, кроме художественной гимнастики и Аллы Владимировны. Наташа даже разругалась со своей лучшей подругой Верой Ляльченко, хотя та тоже посещала секцию. Но ведь Наташа Забуга не посещала, а жила этим, а потом она ни с кем не хотела делить Аллу Владимировну и страшно ревновала ее ко всем, даже к ее мужу - лейтенанту Зорину.
        Трудно сказать, насколько нравилась военизированная уссурийская тайга Алле Владимировне. Наташе, по крайней мере, она никогда не жаловалась. А ведь с Наташей она проводила больше времени, чем со своим мужем, который постоянно заступал на дежурства, выезжал на работы и учения.
        Наташа после тренировки шла к Зориной в гости, пила чай и слушала своего тренера, открыв рот. Алла Владимировна говорила ей о Ленинграде, описывала, как могла, его набережные, мосты, белые ночи, парки, музеи. Она пересказывала девочке любимые книги, фильмы, спектакли. Часто Зорина читала ей вслух.
        Девочка завороженно слушала, но сама так и не приучилась к чтению. Когда она начинала читать книгу, автор словно брал ее за руку и тащил за собой. Наташе это не нравилось, она выдергивала руку и захлопывала книгу. Когда же она слушала рассказы Аллы Владимировны, то чувствовала себя свободной, никто ее никуда не вел. Слушая, она на ходу переделывала сюжет под себя, и уже не граф, а графиня Монте-Кристо мстила своим недругам, красивая индианка Большая Змея охотилась вместе с Соколиным Глазом, причем была в него тайно влюблена... Побочные женские персонажи ее не устраивали. Ей хотелось мужской славы, но женской красоты.
        - У нее задатки лидера и совершенно мужской характер,- говорила Алла Владимировна Наташиным родителям.- Из нее должна получиться чемпионка.
        Постепенно изменялась Наташина внешность. Если раньше ее ноги мальчишки называли спицами, потом - спичками, еще позднее - карандашами, то в восьмом классе, в первый день после летних каникул, случилась сенсация.
        - Ты видел - какие ноги? - говорили они друг другу, встречаясь в коридорах, и бежали смотреть еще и еще раз.
        Странно, что изменение произошло вот так вдруг, словно по мановению волшебной палочки. Стопа осталась такой же, как в пятом классе, а ноги теперь решили расти только в длину, по пути приобретая точеную форму. Конечно, все случилось не за один день, просто мальчишки не особенно обращали на нее внимание, а летом вообще ее не видели. Тут еще Алла Владимировна так ушила и подшила Наташину школьную форму, что на нее засматривались даже девчонки.
        Алла Владимировна была совершенно права насчет Наташи. К моменту окончания школы она выиграла все, что могла, в своем возрасте и регионе. Только досадная болезнь помешала ей поехать на всесоюзные юношеские соревнования. Зорина ездила туда одна и считала, что в тройку Забуга вполне могла войти.
        После окончания школы выбора у Наташи никакого не было. Все было давно решено - Ленинград и художественная гимнастика. Тем более что Алла Владимировна, несмотря на шестой месяц беременности, поехала вместе с ней, готовила к поступлению, поселила на время экзаменов у своих родителей, не отпускала от себя ни на шаг.
        Потом у Наташи Забуги была радость узнавания своей фамилии в списках студентов первого курса и горечь отъезда самого дорогого человека на земле - Аллы Владимировны. Но в аэропорту Пулково, когда Зорина давала ей последние советы, Наташа неожиданно почувствовала, что находится уже некоторое время в нетерпеливом ожидании, когда объявят посадку и она останется один на один с этим городом, со своей красивой свободой.
        Первые дни после отъезда Зориной она еще выполняла программу Аллы Владимировны по осмотру памятников и музеев. Но после церемонии зачисления она решила, наконец, прогуляться без цели. В этом районе Петербург не был таким парадным и блестящим, как в центре, то и дело попадались нетрезвые, небритые лица, которые вполне могли встретиться в поселке Привольное. Мимо проехал длинный "Икарус", обдав ее теплой и сладковатой отравой. Наташа успела прочитать, что конечной остановкой у него был порт.
        "Поеду смотреть на корабли",- решила она, дошла до остановки, потопталась в ожидании минут пятнадцать и, наконец, села в двадцать второй автобус. За все время, пока Наташа жила в Приморье, она ни разу не видела моря. Была несколько раз в Уссурийске, Артеме, Спасске, Бикине, но не видела Тихого океана, хотя бы его кусочка в виде моря или залива. Теперь ей вдруг захотелось посмотреть на белые лайнеры, которые везут счастливых людей в иностранные порты. Она была уверена, что с мостика ей махнет рукой человек в белом кителе с мужественным, загорелым лицом.
        "Девушка, хотите осмотреть наш корабль?"
        "Но, капитан, женщина на борту - это плохая примета",- ответит она.
        "Эта примета не действует, если корабль назвать именем одной девушки",- ответит морской волк, глядя ей прямо в глаза.
        "Как я заметила, ваш теплоход называется "Михаил Шолохов"".
        "Но только мы с вами теперь знаем, что на самом деле он называется..."
        "Наташа..."
        - Девушка, выходите. Вы что, уснули? Это конечная остановка.
        Серый дом с колоннами, похожий на Дом офицеров в Привольном. Очень высокие тополя. Деревья такой высоты не растут у них в уссурийской тайге. Вот еще одно здание желтого цвета, опять с колоннами и ступенями. "Институт инженеров водного транспорта". Ворота. "Морской порт". Наконец, она добралась.
        - Ты куда? - из будки послышался удивленный голос.
        - В порт,- ответила Наташа и улыбнулась приветливо.
        - Куда? В порт? Во шлюхи обнаглели! Уже на территорию лезут! А ну пошла отсюда, сопля зеленая! В порт? В п...
        Охранник добавил, куда ей следует идти. Человека в белом кителе с мужественным, загорелым лицом нигде не было видно. В этот момент в ворота порта въехало такси, из которого доносился громкий женский смех.
        Наташа, может, впервые потеряв свою гимнастическую осанку и походку, поплелась назад мимо тополей и колонн, чувствуя себя как солдат, пробитый пулей, но совершающий еще несколько шагов, прежде чем упасть. Она тоже разрыдается не сразу, а вот там, у театральной афиши.- Девушка! Погодите минуточку! - услышала она справа мужской голос.
        Человек в белом кителе с мужественным, загорелым лицом? На юноше были серые вельветовые джинсы и розовая рубашка на заклепках. Нос с горбинкой, веселые глаза.
        - Вы так расстроены, но так прекрасно скроены,- сказал он и рассмеялся.- Почти стихи получаются. Вы когонибудь провожали?
        - Нет,- Наташа остановилась, плакать ей уже не хотелось.- А вам какое дело?
        - Я всегда мечтал, чтобы меня провожала такая вот девушка, как вы. Правда, в моих мечтах девушка была не такая красивая... Хотел пойти в Макаровку, но не выношу казарменного положения. Поэтому учусь на судомеханическом. Буду плавать на судах "река-море", заходить в иностранные порты. Гамбург, Любек, Копенгаген...
        - А эти суда "река-море" красивые? - спросила Наташа, не придумав другого вопроса.
        - Если вы будете стоять на причале, даже теплоход "Александр Пушкин" рядом с вами покажется разбитым корытом....
        Так Наташа познакомилась с Алексеем Симаковым. Ему очень понравилось, что она с Дальнего Востока, к тому же художественная гимнастка.
        - А у меня никогда...- начал Леша, но осекся и поправился: - В смысле, я никогда не был на соревнованиях по художественной гимнастике.
        Симаков ухаживал красиво, с цветами и юмором. Сводил в ресторан "Тройка" и прокатил на речном трамвайчике. Через месяц Наташа выиграла первенство Ленинграда среди взрослых. Симаков был на трибуне, он успел сколотить вокруг себя команду болельщиков, и те устраивали почти футбольную овацию, когда Наташа Забуга выходила на ковер в своем простеньком купальничке. Но потом она как бы принимала от него эстафету и заставляла переживать за нее весь зал. Один раз она уронила булаву, но подняла ее, прогнувшись в вертикальном шпагате, словно протыкая носком ноги купол Дворца спорта.
        В этот вечер Наташа пришла к Симакову домой. Первый раз она пила шампанское, в нос ударяли пузырьки, в рот лезла медаль, которую Алексей зачем-то опустил в ее бокал. Симаков был в ударе. Наташа хохотала, не переставая, даже когда он повалил ее на кровать, щекотно целовал в шею и раздевал. Еще больше ее смешила теперь серьезность Симакова. Ей не было больно, как обычно рассказывают, но смеяться она перестала. Про это тоже рассказывала ей Алла Владимировна, как это происходит, как гимнастка должна с этим жить. Все это она знала...
        Все это она себе именно так и представляла. Ленинградец с трехкомнатной квартирой на Московском проспекте, в будущем моряк. Все случилось по задуманному. Теперь Наташу интересовало, когда он сделает ей предложение и познакомит с родителями. Но Алексей приводил ее домой, когда родителей не было, а разговоров об их совместном будущем избегал, шутил же теперь лениво и не смешно.
        С трудом Наташа добилась, чтобы Симаков взял ее в одну из своих компаний. Там, наблюдая за ним среди знакомых ему девушек и парней, Наташа сделала для себя определенные выводы. Она поняла, что, обладая несомненными внешними преимуществами, она уступала всем этим девчонкам во всем остальном. Она не умела быть разговорчивой, остроумной. Наташа понимала, что говорят они не бог весть о каких сложных вещах, а чаще всего несут околесицу, но и этого она не умела. Симаков был здесь таким, как в первые дни знакомства с ней, веселым, развязным. И еще неопытным женским чувством она умудрилась разглядеть какие-то намеки, по которым сделала вывод, что почти со всеми симпатичными девицами Симаков находился в самых тесных отношениях.
        Наташа не стала устраивать диких сцен. Она решила учиться. Первые ее попытки шутить, казаться оригинальной, непростой девчонкой были неуклюжи и вызывали с его стороны насмешки и остроты. Но Наташа сделала одну простую вещь, о которой ей все время говорила Зорина, но которой она не придавала значения. Теперь она стала читать. Читала она медленно, с постоянной прикидкой на использование прочитанного в общении.
        На следующей вечеринке Наташа всего-то два раза процитировала Гашека и Цветаеву, случайно и совсем не к месту, но почувствовала, как невидимый центр компании смещается в ее сторону. Чтобы закрепить успех, она станцевала, используя гимнастические элементы и кое-что, подсмотренное ею в прошлый раз у танцующих девиц. Успех был ошеломляющим. А ей предстояло еще научиться одеваться, использовать косметику... Сколько у нее еще было нетронутых резервов!
        Симаков становился с ней все серьезнее и серьезнее. Наташа чувствовала на себе уже не похотливый, а изучающий взгляд. Наташа чувствовала, что он не понимает ее и начинает ее бояться. К тому же она стремительно прогрессировала в постели и временами ловила ощущение власти над этим мужчиной, а может, над мужчинами вообще.
        Однажды на переходе через Лермонтовский проспект перед Наташей затормозили "Жигули". "Наверное, опять неправильно перехожу улицу",- подумала девушка и приготовилась выслушать лекцию от водителя. Но из машины высунулось широко улыбающееся, круглое, но с маленьким остреньким подбородком лицо пожилого человека.
        - Наташенька! - Он жестом пригласил ее садиться в машину.- Что же вы стоите? Не узнаете? Как не стыдно! Лавры победителя закрыли вам глаза. А ведь мне посчастливилось даже целовать вас. Когда? А кто вам вручал медаль за первое место два месяца назад?
        - Простите меня, пожалуйста, но я была в таком состоянии...
        - Понимаю и не сержусь. Вам куда? Еще не решили? Завидую вашему юному беззаботному возрасту. Давайте просто прокатимся по городу. Хорошо?
        - Хорошо,- Наташа так обрадовалась, что в большом и чужом ей городе есть, оказывается, пожилой мужчина, которому ничего от нее не нужно. И ей от него - тем более. Ей сразу стало спокойно и уютно в его машине.
        - Я уж и не надеюсь, что вы помните мое имя.
        - Вы из спорткомитета...
        - Из спорткомитета. Зампред. Егор Афанасьевич Курбатов. Заместитель председателя. А знаете, как меня кличут в нашей конторе?.. Серый кардинал. Знаете, кто это такой?- Ришелье? - назвала Наташа единственного известного ей кардинала.
        - Пусть будет Ришелье, только от спорта,- засмеялся Курбатов.- Ришелье, потому что решаю вопросы, а они нет. От меня многое зависит, а от них нет... Я ведь номенклатура. Страшно?
        - Ну что вы, Егор Афанасьевич, все хотите казаться страшным? По-моему, вы добрый и веселый,- ответила Наташа, и ее внутренне передернуло от той интонации, с какой это сказала.
        - Правильно, Наташенька. Кому я - тигр, а кому - домашний сибирский кот. Можно погладить...
        Прошел еще месяц. Симаков и не подозревал, что Наташка Забуга, провинциалка из Уссурийского края, почти таежный житель, уже несколько раз была на даче большого спортивного функционера, что недавно она стала кандидаткой в сборную Союза, а это значило, что после чемпионата страны она едет в Англию на европейское первенство. Он чувствовал, что все происходит как-то помимо его воли, и это его настораживало, даже пугало.
        Вот в этот период их отношений Симаков и сказал Наташе, что хочет познакомить ее с одним хорошим парнем. У парня этого нет девушки, а ему обязательно нужно прийти на день рождения лучшего друга вдвоем, так принято. Наташа согласилась, хотя понимала, что Симаков передает ее другому, как эстафетную палочку. Симаков, благословляя ее, говорил, что Иволгин - мягкий, домашний, очень добрый и трогательный. Девушка с крепким характером могла бы вить из него веревки. Но ей, Наташе, зная ее как тоже доброе и трогательное существо, он мог бы доверить такого друга, как Дима, на один вечер. Впрочем, если они подружатся, то он возражать не будет, хотя и очень огорчится...
        Она согласилась, испытывая совершенно незнакомое ей чувство легкого любопытства на фоне быстро прогрессирующих скуки и равнодушия. У нее был молодой любовник и пожилой покровитель. Ни тот ни другой не подходили на роль мужа с квартирой. Она решила посмотреть на домашнего мужчину. Вяжет, шьет, печет пироги...
        Глава 10
        Одну ночь он провел на раскладушке у вышибалы-электромеханика Сереги Красина, еще одну - в кресле-кровати у Сагирова. Костя, между прочим, сказал, что Киса все время спрашивает о нем, но Кирилла эта новость не заинтересовала. На следующий день он по объявлению на водосточной трубе снял комнату в коммуналке на углу Дзержинского и Плеханова. В комнате стояли только солдатская металлическая кровать с пружинным матрасом, табуретка и прикроватная тумбочка. Все остальное давно пропил хозяйкин сын, который жил у самой кухни.
        - Вот я и в армейской одиночке,- сказал себе Марков, падая на продавленные пружины.- Поступила команда: "Отбой!"
        В коммуналке был телефон. Кирилл на следующий день отзвонился всем, кому мог понадобиться. А под вечер к нему пришел Иволгин. О неприятном разговоре на даче у Марковых было забыто и посыпано солью. Вид у Димы был торжественный и таинственный одновременно. С собой он принес бутылку ликера "Бенедиктин".
        - Где же это ты умудрился его достать? - удивился Кирилл.
        - Около ЛИВТа, в "Бригантине", там он часто продается. И еще этот зеленый, хвойный...
        - Из чего же мы будем пить?
        Иволгин извлек из пакета с изрядно потертой мордой тигра две стопочки и столько же зеленых яблок.
        - Нам предстоит тяжелый мужской разговор,- предположил Кирилл, потирая руки.
        - Вообще-то, я пришел к тебе за советом, как к лучшему другу,- ответил Дима, заглядывая Маркову в глаза.
        - Только я успел поселиться в скиту, как ко мне потянулись толпы паломников с приношениями. Чуда просят. "Яви!" - говорят. А где я им возьму чудо-то? Может, истиной возьмешь? Истина, она вот где - в ликере. Давай-ка выпьем... По-моему, слишком сладко. Вот не люблю я католиков за эти ликеры. Набухают сахара и рады.
        - Я рад, что у тебя хорошее настроение,- Иволгин откусил от своего яблока.
        - А с чего бы ему быть плохим?
        - Уйти из института и из дома. Что же тут хорошего?
        - Так это ты мне собираешься советовать? А я тебя не понял. Думаю, сейчас как насоветую Иволгину перейти через финскую границу! А он возьмет и послушается... Жаль, очень жаль...
        Они еще выпили ароматной, но приторно сладкой жидкости. Иволгин уже откусывал от Кириллова яблока. Дима терпеливо ждал, когда Марков замолчит.
        - Теперь говорить? - Иволгин дождался паузы.
        - Теперь говори.
        - Я хочу жениться,- выпалил он, словно боясь, что Кирилл опять начнет уводить разговор в сторону шутками и насмешками.- Меня ты знаешь, ее - видел. Мне нужен твой совет.
        - Понятно. Ты - Дима Иволгин, она...
        - Наташа Забуга.
        - Понятно. Ну, ей-то надо выходить замуж за тебя обязательно. Тут думать нечего. С фамилией Иволгина Наташа пойдет значительно дальше. А то - Забуга! Всегда найдется бдительный товарищ, который спросит: "Это как понимать? Забуга - это значит "за Бугом"? Но там же не наша земля!.." С ней все ясно. Теперь с тобой.
        Кирилл задумался всерьез. Перед ним мелькнул красный сапожок, устремленный вертикально в потолок, стройные бедра под синими джинсами и странно тревожный взгляд ее серых глаз, который он несколько раз ловил на себе в тот вечер. Еще он вспомнил поцелуй... Все. Больше ничего не было.
        - Дима, только не волнуйся. Тебе для начала нужно с ней переспать.
        - Уже,- вздохнул Дима печально, будто совершил чтото преступное.
        Видя вопросительное выражение лица Кирилла, Иволгин еще раз вздохнул:
        - Я не знаю, что говорить. Я же понимаю, что она все это умеет, а я пока не очень. Но я всегда думал, что это неглавное.
        - Главное, чтобы она так думала.
        - Правильно! - обрадовался Дима.- Она мне то же самое сказала. Представляешь? А еще,- тут он покраснел и откусил зеленого яблока,- она сказала, что ей было со мной очень хорошо.
        - Это все усы! - воскликнул Кирилл, вскакивая с кровати.- Коварный Иволгин! Вот для чего ты берег свои мягкие, пушистые усы! Поручик Ржевский! Я раскусил тебя, как ты мое яблоко. А свое ты уже сожрал? Во дает!
        Кирилл сел и задумался.
        - Извини меня, Димыч, я ничего не смогу тебе посоветовать. В таких делах любые советы глупы. Я, например, не верю в семейное счастье. Тут есть и хорошие стороны и плохие, как и в теперешней твоей жизни. Просто теперь будет другая жизнь, а лучше или хуже, этого никто не знает. Может быть, только с детьми я бы пока на твоем месте не спешил.
        - Уже,- Дима один к одному повторил тот же печальный вздох.
        - Так,- Кирилл посмотрел на друга, как строгий учитель на двоечника.- Мы тебе давали с Костиком книгу "Молодым супругам"? Ты ее внимательно изучал? Надо было у тебя, производитель, зачет принять по теме, а потом выпускать к живым людям... Слушай, Дима, ты все яблоки сожрал! Чем мы будем закусывать?
        - А я сейчас что-нибудь приготовлю,- вскочил Дима с табуретки.- Мука у тебя есть, молоко? С кислинкой - это ерунда. Сейчас будут блинчики! Блинчики...
        Иволгин убежал на кухню, а Кирилл остался размышлять.
        А если этот ребенок не Иволгина? Обычное ведь дело. Провинциалка залетела от того же Симакова, а потом они нашли такого доброго, простодушного Диму. Чудака и добряка. Сказать ему об этом? Ведь он, пожалуй, скажет, что это неважно. Димка Иволгин! Конечно, Наташа ему не пара, а он ей. Лед и пламень... Блинчики! К тому же художественным гимнасткам выпечку нельзя...
        В этот момент дверь медленно отворилась, и в комнату вошел согнувшийся Иволгин. Рукой он держался за глаз.
        - Первый блин комом? - спросил Кирилл и тут сообразил, что дело нешуточное.- Что с тобой? Убери руку... Ничего себе!.. Кто это тебя так?.. Он на кухне?..
        Кирилл промчался по длинному коридору мимо закрытых, приоткрытых и распахнутых дверей. На кухне на подоконнике сидел великовозрастный сын его хозяйки и курил "беломорину". Увидев Кирилла, он презрительно хмыкнул и хрипло выругался:
        - Прибежал! Чего уставился, цуцык? Нечего ему тут шляться. Соли ему надо. Что уставился, цуцык? Могу и тебя отоварить. Хочешь?
        Не выпуская изо рта папиросу, он встал и пошел на Кирилла.
        Марков неожиданно для себя самого не испугался. В этот момент Кирилл ощутил упоительное чувство азарта. Теперь он боялся только одного, чтобы ему не помешали. Только бы враг не ушел. Пусть он подходит, замахивается, пусть бьет. Только бы не ушел.
        Удар сынка был слишком размашистым и прилетел по непонятной траектории, поэтому Маркову потребовался уклон несколько больший, чем боксерский. Но Кирилл даже рук не подставлял, просто убрал голову и вернул ее на место. Перед ним открылось "окно". Совершенно свободный проход к омерзительной, ублюдочной роже. Мгновение перед ударом было посильнее мхатовской паузы. Пробил Кирилл стандартную "двойку" - левыйправый - и тут же понял, что попал вскользь. Из слюнявого рта вылетела папироска, кулак ощутил мягкость и влажность вместо ожидаемой жесткости. Кирилл ударил еще раз и почувствовал удовольствие от крепкого, звонкого удара.
        Сынок ударился о стенку и стал сползать вниз, беспомощно шаря вокруг себя ручищами. Вот почему люди дерутся ногами! Потому что о такую мразь не хочется марать руки, и Кирилл ударил каблуком в торчащее под грязной тельняшкой брюшко...
        Над поверженным врагом принято говорить что-то правильное и поучительное.
        - Это тебе за Невского, за Иволгина и за меня,- сказал Марков и пошел в свою комнату через темный коридор, как через триумфальную арку.
        Теперь у него все будет по-другому. Он будет драться и побеждать. А мразь и нечисть будет ползать в крови и молить о пощаде. Теперь так будет всегда.
        Дима сидел на кровати и прикладывал к глазу бутылку "Бенедиктина".
        - Женись, Димка,- проговорил Кирилл, чувствуя, что волнение настигает его только сейчас,- а глаз твой до свадьбы заживет...
        Днем Кирилл гулял по городу долго, до полной усталости, по рецепту Александра Блока. Беременным женщинам тоже советуют больше ходить, а больных, как известно, выхаживают. Марков чувствовал, что должен выходить нечто, чтобы оно появилось на свет, или самому выздороветь.
        Однажды он возвращался к себе домой по каналу Грибоедова после очередного похода. Солнце садилось, от домов пролегли длинные тени, в колоннаде Казанского собора уже сгустились сумерки, но вода в канале была светла от отраженного в ней голубого неба. Кирилл решил дойти по набережной до улицы Дзержинского, а там свернуть к себе направо.
        У моста он увидел со спины стройную женскую фигурку в лиловом брючном костюме. Светлые прямые волосы до плеч. Она стояла у крайнего грифона, что-то рассматривала и забавно при этом приподнималась на носках. Иногда маленькие детишки, читая трудное слово на плакате, например "Интенсификация", привстают на цыпочки, словно это им поможет. Поэтому Кирилл решил, что у девушки должно быть очень трогательное детское личико. Оставалось только подойти и взглянуть.
        Когда Марков подошел, девушка сделала шаг назад, чтобы пропустить пешехода, идущего вдоль ограды. Лица не было видно из-за волос, но Кириллу показалось, что девушка шепчет какие-то слова. Вдруг она повернулась к нему, взглянула удивленно и произнесла вслух то, что, видимо, шептала:
        - Львиный мостик...
        Глаза у нее были очень выразительные, или так казалось на фоне ее бледного лица. "Какая-то невыспавшаяся студентка. Судя по акценту, из Прибалтики",- подумал Кирилл.
        - Прошу прощения, но это не Львиный мостик. Хотя архитектор, по-моему, тот же.
        - Как не Львиный? - удивилась девушка и стала хлопать себя по карманам, видимо, в поисках путеводителя.
        - Очень просто. Где вы видели львов с золотыми крыльями? Это же грифоны.
        - Так. Это - Грифонный мостик,- догадалась девушка.
        - Это Банковский мостик. Вон в том доме когда-то располагался банк, а теперь там Институт экономики и финансов.
        - Понимаю. А где тогда Львиный?
        - Не так далеко. Хотите, я вас провожу? - спросил Кирилл.
        - Если только вам по пути.
        - Мне по пути,- заверил Кирилл.
        Они пошли вдоль канала Грибоедова по узенькому тротуарчику. Вдвоем по нему можно было ходить только влюбленным. Кирилл, рассказывая о Петербурге Достоевского, который как раз обступал их с двух сторон, то отставал, то забегал вперед, то спрыгивал на мостовую.
        - Вы когда-нибудь споткнетесь и упадете,- сказала девушка и взяла Кирилла под руку.- Я писала работу... курсовую работу по Достоевскому. Она называлась "Роман "Идиот". Жертвы и палачи. Языческие и христианские мотивы".
        Кирилл посмотрел на нее с недоверием.
        - У вас в Прибалтике разрешают писать на такие темы? Хорошо живете.
        - Хорошо живем,- засмеялась девушка.- Только не в Прибалтике.
        - А где же?
        - В Англии,- произнесла она просто, словно сказала: "В Купчино" или "на Гражданке".
        Кирилл остановился от неожиданности.
        - Бросьте трепаться. Рига, Таллин, Юрмала, Даугавпилс... Что там еще у вас?
        - Лондон, Бирмингем, Манчестер, Ливерпуль, Бристоль...
        - Не верю.
        - Спорим,- сказала вдруг девушка, тряхнув светлыми волосами, и протянула ему руку.
        - Теперь точно не верю. Еще и спорить умеете. Вы даже не прибалтка, а...
        - "...черная крестьянка, столбовая дворянка". Еще один аргумент в вашу пользу? Испугались спорить?
        - Нет, пожалуйста. Я готов.
        - На что?
        Они посмотрели друг другу в глаза. В эту минуту Кирилл понял, что с этой встречей он вступает совсем в другую жизнь, то есть произойдет то, о чем он предупреждал Иволгина. Он прочитал это в ее глазах. Если бы девушка не отвела взгляда, он, возможно, прочитал там гораздо большее и остановился, отступил бы.
        - На поцелуй,- сказал Кирилл, и девушка согласно кивнула.
        Странно, что они не условились, кто кого и в каком случае целует. Оба это поняли одновременно, но ничего не сказали друг другу и пошли себе дальше.
        - А вот тот самый дом,- зловещим голосом проговорил Кирилл,- в котором Рогожин убил Настасью Филипповну.
        - Правда? - Девушка прижалась к нему, изображая страх, и Марков приобнял ее за плечи.- Или опять спорим?
        - Нет, правда, вот тот. Видите, за булочной?
        - Какой зловещий дом.
        - Вообще-то здесь все дома зловещие, а подъезды зловонные.
        - Спорим еще на один поцелуй, что вы обманываете иностранную гражданку?
        Он опять пожал ее маленькую ладошку.
        - Сказать почему? - спросила девушка.- Убийство происходит на улице Горохова, а здесь написано Дзержинского. Железный Феликс...
        - До революции эта улица называлась Гороховая. Понятно? Вы проиграли, сударыня! Один поцелуй уже мой.
        - Ах, так! - Девушка залезла в сумочку, достала маленькую книжицу и помахала ею пред носом Кирилла.- Читайте! Завидуйте! Я гражданин Соединенного Королевства! Не надо так открывать рот - ворона пролетит внутрь. Один поцелуй я выиграла!
        Девушка так искренне обрадовалась победе и изумлению Кирилла, что запрыгала и захлопала в ладоши.
        На Львином мостике она обняла его и сказала:
        - Твой поцелуй... А теперь мой поцелуй...
        - Вообще-то Поцелуев мост вон в той стороне,- сказал Кирилл.
        - А мы туда еще дойдем,- ответила девушка, закрывая ему рот своими губами.
        Между долгими поцелуями они познакомились. Ее звали Джейн Болтон. Она стажировалась в аспирантуре Педагогического института, жила в общежитии на улице Плеханова, в одном квартале от Кирилловой коммуналки.
        - Теперь я догадался, откуда у тебя такая тяга к львам,- улыбнулся Кирилл.- Английские львята...
        - А ты, оказывается, думаешь, когда целуешься?
        - Думаю. Но думаю только о тебе.
        Потом они вышли на Театральную площадь. Улицу Декабристов Кирилл переходил, оседлав своего любимого конька,- рассказывал Джейн про Александра Блока. В тот момент, когда Кирилл, указывая в сторону Пряжки, говорил про последнюю квартиру поэта, мимо проехали серые "Жигули". Рядом с водителем сидела девушка. Она посмотрела на Кирилла и его спутницу. Ее серые глаза показались Маркову знакомыми. Конечно, он встречал их взгляд несколько раз на своем дне рождения.
        Ты в поля отошла без возврата.
        Да святится Имя Твое...
        Он прочитал эти стихи вслух до конца, глядя вслед серым "Жигулям". Когда он повернулся, на него смотрели выразительные глаза Джейн.
        - Как это? - спросила она.- Можно целовать путь? Как это? Неподвижно тонкая рука? Ты все это должен мне объяснять и показывать. Хочу еще в квартиру Блока. Мы на Пряжке побываем?
        - Побываем...
        Глава 11
        Куда он денется? Живет себе на даче в свое удовольствие, стучит по клавишам в ресторане. Никаких забот. Не работает, не учится. Чем не жизнь? В армию бы Кирилла, да только придумали эти старые пескоструи Афганистан. Скольких уже ребят наших положили! У начальника Третьего отдела месяц назад сын там погиб. Михалыч теперь еле ходит. Предлагал ему в санаторий, так упирается, говорит, на работе ему полегче, среди своих. А какой из него теперь работник? Надо бы туда инженера толкового отправить, чтобы подстраховал старика. Где только такого найти? Вот если бы Кирилл взялся за ум, выучился. Пришел бы на его объединение. Он бы не стал сына двигать, наоборот, засунул на самый трудный участок. В тот же Третий отдел, например. Сын бы выдержал, попозже других, но двигался бы вверх. А там ушел бы Петрович на пенсию или в обком штаны протирать. Кирилл Алексеевич, глядишь, и принял бы от него эстафетную палочку. Ведь у нас любят такие вещи: "Сын заменяет у штурвала своего отца. Плывет корабль в светлое завтра с молодым капитаном на мостике". Или еще какая дребедень... Не эстафетная это палочка, а шапка
Мономаха... Когда он последний раз выспался нормально? Одна работа, беготня, свалка, ругань, показуха, глупость... Что еще у него есть в жизни? А тут еще сын - разгильдяй...
        В дверь позвонили. Жена пошла открывать. Кого это несет в одиннадцатом часу? Может, Кирилл? Так у него ключи.
        - Леша, из военкомата принесли повестку,- жена вошла в комнату.- Написано "с вещами", за неявку - уголовная ответственность.
        - А ты расписалась?
        - Расписалась.
        - Тьфу, дура! - скривился Алексей Петрович.- Надо было меня позвать. Зачем же ты за Кирилла расписалась? Ты что - Кирилл? Вот пойдешь теперь за него служить, узнаешь, что такое дедовщина... Ну, что ты уселась? Теперь будет кудахтать! Сказала бы: нет его, уехал на Сахалин по тургеневским следам.
        - По чеховским, Леша.
        - Нехай по чеховским. Всю жизнь живешь в брехливой стране, а брехать не научилась.
        - Как ты можешь, Алексей? Ты же - коммунист, красный директор.
        - Почему это я красный директор?! - возмутился Марков-старший.- Потому что рожа у меня красная от давления? Никакой я не красный. Самый обыкновенный директор, технарь, хозяйственник. А красное... Это пусть они там придумывают, что хотят.
        Алексей Петрович бросил в сердцах газету на ковер.
        - Придумывают! Вот Афганистан придумали! Дураки и маразматики, они всяких диверсантов и вредителей хуже!
        - Как ты можешь, Алексей? Что ты последнее время столько ругаешься? Не стыдно? Ты же знаешь, как Леонид Ильич работает. Посмотри, он же совсем больной. А на нем такая огромная ответственность за страну.
        Алексей Петрович вдруг вскочил и издал свирепый крик, каким берсерки-викинги обращали в бегство своих врагов.
        - Теперь я понял, откуда в нашем сыне эта диссидентская прокладка! Мамочку родную один вечер послушаешь - таким антисоветчиком станешь, в Мавзолей пойдешь, Ильича за ногу укусишь! Вот он - эффект бумеранга! Правильно нас учили в университете марксизма-ленинизма по контрпропаганде. Эффект бумеранга! Да я сам теперь диссидент настоящий! Уйди отсюда! - рявкнул он на жену.- Жаль, что у меня бумеранга сейчас нет. Можно и без возврата!..
        В воскресенье засветло, чтобы можно было застукать сына спящим, Алексей Петрович выехал в Солнечное. Но Кирилла на даче не оказалось. Даже никаких примет, намекавших на его недавнее присутствие, Марков-старший не обнаружил. Он обошел территорию, заглянул даже на крышу, где между скатами прятался в детстве Кирилл. Никого...
        - Скажи, Толя,- спросил на обратном пути в город Алексей Петрович,- сколько у нас в Ленинграде ресторанов, кафе, баров?
        - Не знаю. Наверное, много.
        - А где музыканты играют вживую, наверное, меньше?
        - Думаю, что меньше.
        Где было искать Кирилла? Разве что попробовать через Диму Иволгина? Друзья должны знать, где он прячется...
        В понедельник, во время селекторного совещания, ему позвонил куратор их объединения. У Алексея Петровича даже мелькнула мысль: "Неужели у нас квартира прослушивается?" Но не сплоховал, на приветливые слова отвечал сдержанно, когда же куратор перешел к делу, остановил его:
        - Слушай, Максим Леонидыч. У меня на предприятии специальный отдел есть. Целый взвод их у меня. Номер его ты знаешь. Или забыл? Так и звони туда. А то пока ты тут свои сети плетешь, у меня совещание простаивает.
        Директор хотел уже бросить трубку.
        - Погодите, Алексей Петрович. Дело-то вас лично касается, а не вашего предприятия. Так что вы бы меня выслушали. Тем более что много времени я у вас не отниму. Запишите, пожалуйста, что завтра вам необходимо быть к одиннадцати часам на Литейном, четыре. Номер кабинета... Пропуск вам будет заказан. Не присылать же вам повестку, Алексей Петрович? Как-то несолидно...
        Подслушивают, сукины дети! Нет, глупости. За ругань разве вызывают? Кто сейчас только не ругает пескоструев этих? Довели страну! Пьянство, воровство и тунеядство... Тяжело придется следующему поколению. Надо будет им разгребать эти... конюшни... как их?.. Авдиевы, что ли?..
        В шестом классе Кирилла записали в знаменную группу школы. Очень хорошо он ходил строевым шагом. Дома всем демонстрировал, как надо поворачиваться. Один раз пионеров пригласили на слет пограничников, и Кирилла со знаменем тоже. Слет проходил в Большом доме. Для Кирилла это было большим событием.
        - Что же ты видел? - спрашивал отец, который никогда не был на Литейном, четыре.
        - Зал большой, пограничники сидят. Вдруг как забьет барабан! Настоящий, не то что наш, из пионерской комнаты. Вот бы постучать!
        - Постучишь еще, постучишь...
        Теперь и Алексею Петровичу представилась возможность побывать в известном месте, правда, без знамени. Как и сын, он ничего примечательного внутри не заметил, да и не смотрел особенно по сторонам. Не на экскурсию ведь пришел и не на слет пограничников. Проходная, лифт, коридор... Все обычное, без особых примет. Но както поганенько себя чувствуешь, сжимаешься как-то, усыхаешь, как бабочка, проколотая юным натуралистом для коллекции насекомых. В кабинет Алексей Петрович хотел войти свободно, то ли постучав, то ли не постучав, как и подобает "красному директору". Но не получилось, то ли двери у них такие, специальные, то ли давление у него подскочило. Не постучал, а поскребся, как Поскребышев к Сталину, и вошел как-то боком.
        Следователь приветливо улыбнулся, вышел из-за стола, пожал руку, усадил не на стул, а в кресло возле журнального столика. Сам сел на такое же рядышком. Приятный парень на вид, а что у него внутри, никому не интересно. Что, Алексею Петровичу с ним чаи распивать, что ли?
        - Может быть, чаю или кофе, Алексей Петрович?
        "Мысли-то они точно умеют считывать,- подумал Марков.- Или не умеют? Ну-ка попробуй сейчас прочитай. Синхрофазотрон... Инсинуация..."
        - Нет, спасибо. Особенно некогда рассиживаться,- заметил он.
        - Жаль, жаль...
        - Чего же вам жаль?
        - Не всякий раз выпадает случай с самим Марковым чайку попить,- засмеялся гэбэшник.
        "Рассказывай, рассказывай... В свое время первым лицам государства морду били. А теперь чайку ему не выпало попить..."
        - Давайте перейдем к делу,- сказал за следователя Марков.
        - Извините, Алексей Петрович. Понимаю, производственные дела, показатели, планов громадье... А я хотел поговорить о том о сем, о семье вашей, например.
        "Нет, улыбочка у парня неприятная и голосок слащавый. Поговоришь с таким, потом год сладкого в рот не возьмешь. Противно..."
        - А что вам моя семья?
        - Из вежливости. Не про погоду же нам говорить? Как, вообще, жена, дети?
        - Дети... У меня, слава богу, один.
        - Вот именно, слава богу,- засмеялся следователь.- Как, между прочим, Кирилл Алексеевич поживает? Как его учеба в институте? По стопам отца, наверное, пойдет? Может быть, сменит у штурвала своего отца? Не собираетесь создавать династию?
        "Значит, из-за Кирилла вызывали. Что же он там натворил? Неужели, действительно, в диссиденты подался? Этого еще не хватало!"
        - Рано еще об этом думать. У парня сейчас ветер в голове.
        - Вы уверены?
        - В чем?
        - В том, что у него в голове?
        Да что это за разговор такой идиотский! Что он, на родительском собрании, что ли? Мальчишка, наверное, и не капитан еще, а валяет с ним дурака. А он по военному званию был бы не меньше... Жаль, отменили табели о рангах, а то он тут бы их живо построил!
        - Вот что,- Алексей Петрович стукнул широкой ладонью по подлокотнику кресла,- давайте без этих ваших штучек-дрючек, не к барышне подлезаете. Кирилл ушел из института, дома не живет, где он, я не знаю. Думал, на даче, его там не оказалось. А теперь ответьте, пожалуйста, вы - что он там натворил? Прочитал что-нибудь антисоветское, анекдот рассказал какому-нибудь стукачу?
        - Хуже, Алексей Петрович,- ответил следователь, при этом мило улыбаясь.- "Ромео и Джульетту" читали?
        - В школе... Так что он сделал? Зарезал этого... принца Гамлета?
        - Вы - остроумный человек,- рассмеялся следователь.- А насчет принца Гамлета вы в самую точку.
        В этот момент дверь распахнулась. "Вот как мне надо было заходить в этот кабинет!" - восхитился Марков. В кабинет ворвался седой, плотный мужчина в сером костюме, но с красным лицом. Он быстро прошел через кабинет, сел за стол, но тут же вскочил и заорал, широко раскрывая рот и суживая глаза:
        - Ты директор секретного предприятия или синюшный алкаш?! Ты руководишь стратегическими разработками или бутылки собираешь?! Ты хоть знаешь, что твой сынок спутался с англичанкой? Не с болгаркой, не с вьетнамкой, а с англичанкой! Гражданкой страны, которая является нашим военным противником! Из кресла своего мягкого полетишь к чертовой матери! Партийный билет на стол положишь! Я тебе устрою любовь между народами!..
        "Вот это я понимаю! Наконец, нашелся нормальный человек, который все объяснил. Сразу виден и опыт, и чин. Такому и ответить приятно!"
        Алексей Петрович попробовал встать с кресла, но оно было глубокое, видимо, со смещенным центром тяжести. Марков не стал повторять попытку подняться, просто сжал кулаки и заговорил:
        - Партийный билет не ты мне давал, не тебе и забирать. Не за кресло свое держусь, а за производство родное. Что же касается сына моего... Когда он рос в семье под моим присмотром, то был и комсомольцем, и пионером. Со знаменем ходил под ваши барабаны. А как вышел в большую жизнь, которую вы курируете, поучился в ваших институтах, почитал ваши книги, сразу стал оболтусом и бездельником. Ваша это работа! Ваша работа возвращается бумерангом! Молодежь мы теряем из-за таких, как вы. А моя работа хорошо видна. По всем показателям мое производство впереди и по городу, и по стране! Пока мы бьемся на передовой, вы уже весь тыл разложили!..
        Плотный мужчина в сером костюме побагровел, напрягся, но не стал вступать в полемику. Так же порывисто он выскочил из-за стола, прошел через кабинет и, хлопнув дверью, удалился.
        - Из вас отличный военачальник бы получился, Алексей Петрович,- тихо проговорил следователь.
        - Я и так партией мобилизованный и призванный. Да и звание у меня немаленькое, уж поболе вашего. У меня же, считай, в подчинении армия.
        - Вот я и говорю. Смотрели фильм "Освобождение"? Мне, например, там один эпизод нравится. Когда Сталину предлагают обменять пленного сына на маршала Паулюса. Помните, что он отвечает? "Я солдата на маршала не меняю..."
        - Правильно сказал.
        - А вы бы поменяли своего сына на Паулюса?
        - Давайте по делу,- раздраженно ответил Марков.- Теперь все уже ясно. Что тут пустой психологией заниматься?
        - А ведь это по делу. Речь идет о вас и вашем сыне.
        - На кого же я его должен менять?
        - На себя, Алексей Петрович, ведь маршал - это вы. На свое директорское кресло, на свое производство, на работу, которую вы любите и делаете лучше многих других. На то, что было всей страной с таким трудом завоевано... Все стоит на карте, Алексей Петрович. Мне ли вам это объяснять? Я только что вас слушал и восторгался, как школьник. Правильно вы сказали и про молодежь, и про нашу работу, что уж тут греха таить. Все это вы верно заметили, Алексей Петрович. Потому решать судьбу своего сына должны вы... Меняете солдата на маршала, Алексей Петрович?
        - Нэт,- твердо ответил Марков-старший, с легким кавказским акцентом.- Нэ мэняю...
        - Очень хорошо! - Следователь сжал губы и так сосредоточенно уставился на неистертый ковер, будто и там наблюдались некие процессы, угрожавшие социалистическому строю.- Очень хорошо! Значит, договорились!
        Марков кивнул, и следователь, хотя и смотрел по-прежнему в пол, кивок этот углядел. Мучить больше не стал. Но ни о чем они тогда еще не договорились...
        Алексей Петрович провел два дня в какой-то наивной детской надежде, что все произошедшее было только проверкой его собственной лояльности, и комитету на самом деле нет никакого дела до его сына. Все из-за этой проклятой англичанки! Чертова мисс, которая и не подозревает поди, что знакомство с ней в этом государстве может быть приравнено к государственной измене! И чего их только сюда пускают, гражданок стран - вероятных противников?!
        Шагов Командора за дверью не было слышно. И секретарша не успела предупредить о появлении незваного гостя. Стук в дверь, три ровных удара, и Марков уже знал, кто в следующий момент появится на пороге его кабинета.
        Начальник первого отдела предприятия Григорий Лемехов был, как и положено,- гэбистом. Иногда по праздникам он щеголял в мундире полковника военно-воздушных сил, хотя ни для кого не было секретом, что к авиации Григорий Александрович никакого отношения не имеет.
        Был он невысок, в самый раз для сотрудника невидимого фронта, и, казалось, мог легко поместиться в небольшом шкафчике. Иногда так и казалось Маркову, особенно после разговора на Литейном,- что Лемехов притаился гдето в его кабинете и внимательно за ним наблюдает. Вот ведь, прожил всю жизнь, избегая по возможности общения с этими слугами народа, а на старости лет готов превратиться в параноика. И за это Кирилла нужно благодарить, кого же еще! Алексей Петрович, несмотря на волевой характер, подыскивал оправдания своему предательству. Только плохо получалось. С момента его визита в дом на Литейном прошло два дня.
        - Ммм,- промурлыкав по-женски тоненько и томно, Лемехов сел без приглашения. Теперь их с Марковым разделяла только полированная светлая столешница с двумя телефонами. Гэбист потер руки. Он был похож на шахматиста, окидывающего поле битвы на клетчатой доске.
        - С чем пожаловали?! - сделал первый ход Марков и, нажав на воображаемую клавишу, переключил часы на соперника.
        - А как вы думаете?! - спросил в ответ боец невидимого фронта.
        - Кирилл! - Алексей Петрович кивнул головой, сам себе отвечая утвердительно.
        И подумал, глядя в честные глаза Лемехова,- это такая, видимо, особая порода людей, выводят их из коконов в темных подвалах на Литейном и сразу как созреют - по объектам.
        - Кирилл,- согласился Лемехов, нацепив на мгновение маску сочувствия.
        - Мне кажется,- выдохнул Марков,- мы обо всем уже говорили...
        - Нет, Алексей Петрович, здесь нам без вашей помощи никак не обойтись. Вы ведь не думаете, что мы просто возьмем и изымем из общества вашего сына, как больную собачку. Усыпим и зароем. Сейчас не тридцатые годы, Алексей Петрович...
        - В самом деле?! - Марков нашел в себе силы криво усмехнуться.
        Лемехов этого, впрочем, не заметил. Или, скорее, сделал вид, что не заметил. Все они замечают, все...
        - Конечно, парень здорово заблудился. Все эти Дип Паплы, Пистолзы...
        - Что?!
        - Группы такие, модные в определенной среде. Но это не самое страшное, у самого, знаете, дети... А вот англичанка - это уже серьезно... Вообще, Алексей Петрович, попытались мы проследить тут биографию вашего отпрыска сызмальства, так сказать, и выудили еще несколько интересных фактов. Вот, например, Евгений Невский...
        - Невский?! - Марков был несколько сбит с толку неожиданным переходом и не сразу смог вспомнить о ком речь.- А, да, этот бедный мальчик, который покончил с собой... Только при чем здесь-то Кирилл?!
        - А почему вы говорите - "покончил с собой"?! Телато не нашли, Алексей Петрович, так что дело темное, очень темное... Может, он и в самом деле того...- Здесь Лемехов будто собирался провести себя пальцем по горлу, но, устыдившись бандитского жеста, вернул руку на стол.- А может быть, и нет! И сынок ваш был вроде бы с ним в близких отношениях...
        - Ну, не в таких уж и близких.
        - В достаточно близких, Алексей Петрович. Он, кстати, ничего не говорил вам об этом случае?..
        Марков отрицательно покачал головой:
        - Кирилл никогда не обсуждал случившееся в семье.
        - Вот видите, как интересно получается. Друг покончил с собой, а ваш сын об этом ни словом не обмолвился! Или он у вас статуя бесчувственная?! А может, просто знал что-то, чего не знаем мы с вами? А может быть, и жив сейчас Невский?! Тоже ведь темная лошадка был - все молчком да молчком...
        - У вас и по школам стукачи?! - неприязненно спросил Марков.
        - Ну что вы, Алексей Петрович, есть ведь характеристики...
        - Не понимаю, какое это имеет отношение к нынешней ситуации?!
        - Да ведь все складывается вместе в одну неприглядную картину, Алексей Петрович. Это поведение, несовместимое с моральным обликом советского гражданина, связь с гражданкой капиталистической страны и, в нагрузочку,- весьма подозрительная история в прошлом. Целый ряд тревожных симптомов, Алексей Петрович, на которые вы должны были бы и сами обратить внимание. Тогда все было бы по-другому. Но, думаю, ничего трагического в создавшейся ситуации нет. Все излечимо, Алексей Петрович...
        - Что вы хотите сказать?! - Марков устало посмотрел на собеседника. Вспомнился почему-то его мундирчик, такой же фальшивый, как и его сочувствие. Сучий сын.
        - А я уже все сказал,- улыбнулся Лемехов.- Все излечимо. Советская медицина, как известно,- лучшая в мире, к тому же бесплатная... Так, может быть, полечим немного Кирилла. Пока не поздно?!
        Глава 12
        Отцовского звонка он ждал. Дело в том, что сначала приехал Иволгин. У него была самая банальная, глуповато-приторная физиономия жениха. О чем бы он ни говорил, дурацкая улыбка то и дело выплывала из-под его усов.
        - Кира, я не мог отказать Алексею Петровичу. Он сказал, что тебя разыскивает военкомат. Надо принимать срочные меры. Он еще сказал, что может тебе в этом помочь. Я, конечно, дал ему твой телефон. Ведь это не предательство?
        - Конечно, нет. Наоборот, спасибо тебе. Нельзя же до двадцати семи лет прятаться. Отец должен мне помочь.
        - В общем-то, это все. Скоро подаем заявления. Ты не знаешь, со справкой о беременности сразу расписывают?
        - Думаю, что сразу.
        - И еще. Англичанка может быть на советской свадьбе свидетельницей?..
        У каждого, наверное, наступают такие минуты в жизни, когда обязательно надо поговорить с отцом. Сесть на кухне, в трусах и майках. Сначала будет говорить сын, потом отец, затем они будут спорить, еще попозже соглашаться. В общем-то, тут советы никакие не нужны, опыт поколений - полная ерунда. Тут что-то замешано на крови, нечто такое растворено в человеческой душе. Время от времени оно садится на дно, выпадает в осадок. Вот тогда-то и нужно разговаривать, взбалтывать нечто, поднимать его со дна души.
        Он сидел в своей комнате, прислонившись спиной к металлическим ребрам кровати, ждал и вспоминал. Воспоминаний было немного. Кирилл вспомнил, как лет десять назад они с отцом на Восьмое марта жарили курицу по какому-то новому рецепту. Тушку надо было завернуть в газету, и отец сказал, что для этого лучше всего подойдет "Правда". Поставив курицу с портретом Суслова на гузке в духовку, они уселись напротив и стали ждать.
        - А не поиграть ли нам во что-нибудь? Скоротаем время,- неожиданно предложил отец, который никогда до этого с сыном не играл.
        - Давай! - обрадовался Кирюша и стал предлагать ему на выбор.- Машинки, солдатики, кубики...
        - В кубики, что ли? Пошли, попробуем.
        Несколько наборов кубиков были перемешаны у мальчика в картонной коробке из-под обуви. Они уселись на полу и стали лениво перебирать различные по цвету и по форме деревяшки.
        - А не построить ли нам авианосец? - спросил Кирюшу отец.- Это будет первый советский авианосец. Самолетики у тебя, надеюсь, имеются?
        - Надеюсь, имеются,- повторил мальчик, вынимая отдельный пакет с авиацией.
        - Да тут у тебя на двадцать авианосцев! - удивился отец.
        Впервые Кирилл увидел вдохновенного отца. Авианосец получался огромный, потому что они решили использовать все имеющиеся кубики. Вот уже мишень для стрельбы присосками легла на посадочную палубу, а Кирюша прикрепил на корму военно-морской флаг. Работа была закончена. Начинались испытания. Когда первый истребитель поднялся с палубы, сделал два пробных круга и благополучно приземлился, в комнате запахло паленым.
        - Резину сжег на шасси,- усмехнулся отец.- Чувствуешь? Где-то горит.
        - Чувствую,- согласился мальчик.
        Тут они посмотрели друг на друга и с криками бросились на кухню...
        Курица была покрыта черной копировальной бумагой. Товарищ Суслов канул в черную бездну. Черную курицу положили на блюдо и поставили на стол. Отец и сын смотрели на ее абсолютно черное тело. Щелкнул замок. Пришла мама.
        - Вы бы лучше в пожарников играли,- сказала она.
        Кирюша проковырял в черной корке дырочку и отщипнул кусочек белого, дымящегося мяса. Такой вкусной курицы он не ел больше никогда в жизни. А отец с ним больше никогда не играл...
        Часто звонок, которого ждешь, бывает неожиданным.
        - Алло! Пригласите к телефону Кирилла Маркова.
        - Это - я, папа. Здравствуй.
        - Здравствуй, сын. Как ты живешь?
        - Все хорошо. Живу, работаю...- следующим словом, которое определяло бы его сегодняшнюю жизнь, было "люблю", но отцу Кирилл говорить его не решился.- Как мама?
        - Мог бы и сам...- Алексей Петрович тоже начал фразу, но не закончил.- Все в порядке. На неделе переезжаем на дачу с мамой и котом.
        - Каким котом?
        - Мне тут подарили котенка на работе. Говорят, породистый. Теперь твоя мама меня и не замечает - все с ним возится.
        - Симпатичный?
        - Кот-то? Пока маленькие, все симпатичные, хорошие. А вот когда вырастают, черт-те что из них получается... Приезжай, сам увидишь. Кстати, ты бы перебирался домой. Я понимаю, юношеская непримиримость, гордость и всякое такое. Так мы же с матерью на даче будем. А к осени все образуется... Что молчишь? Может, ты насчет военкомата опасаешься? Так этот вопрос мы решим.
        - Папа, я не хочу восстанавливаться в институте.
        - Я это уже давно понял. Тут, наверное, моя ошибка. Не надо мне было тогда на тебя давить. Выбирал бы сам. Какой, действительно, из тебя технарь, кораблестроитель? Шел бы в университет, институт культуры... Что там еще у вас? На сценариста, режиссера....- отец впервые говорил такое.- Но и тебе тогда надо было характер проявлять, как сейчас вот. Сказал - сделал... Только ты сам-то знаешь, чего хочешь?
        - Знаю, чего не хочу.
        - Вот-вот. Пока у тебя - одно отрицание, нигилизм и больше ничего. Пустота... Пустота... Так вот. За тобой тут военкомат охотится. Зачем-то ты им срочно понадобился. Догадываешься, зачем?
        - Рад, что я еще кому-то нужен.
        - Не ерничай, дело серьезное. Тебе с твоим характером в армии придется несладко. А тут еще этот Афган... Словом, переговорил я тут с хорошими знакомыми. Очень хорошими знакомыми... Это король Лир сумасшедшим прикидывался?
        - Нет, папа, принц Гамлет, чтобы отомстить за отца. А короля Лира дочери предали...
        - Предали, говоришь? Собственные дети? Веселая история... Значит, принц Гамлет. Английский?
        - Датский.
        - Погоди, я же ходил на спектакль с твоей матерью. Правда, проспал весь, пока трубы не затрубили и пушки грохнули. Он же там в Англию ездил?
        - Ездил.
        - Вот-вот. Небось в англичанку влюбился.
        - Кто?
        - Гамлет твой датский, не я же.
        - Да нет, там другая история. Послали его туда.
        - Ладно, пускай другая. Хочу тебя тоже послать в одно заведение. На этот раз не упирайся. Для тебя я это делаю...
        Кирилл услышал, как на другом конце провода раздался стук, а потом что-то со звоном разбилось.
        - Что у тебя там случилось? - спросил он.
        - Да так. Порезался немного,- отозвался отец.
        - Может, перезвонить? А ты пока перевяжешь.
        - Ерунда, царапина... Одним словом, надо отмазать тебя от армии. Так?.. Так,- отец произносил это с каким-то раздражением, но постепенно перешел на сухой тон инструктажа.- Завтра пойдешь на обследование в психиатрическую клинику. Там про тебя уже знают. Все, как говорится, в курсе. Сделают тебя освидетельствование, дадут справку. От армии ты будешь освобожден. Сейчас скажу тебе кабинет, имя отчество врача, адрес, наконец... На Пряжке это... Сейчас...
        - На Пряжке? Напротив последней квартиры Блока. Там только что музей его открылся.
        - Значит, места эти тебе знакомы. Заодно к поэту этому зайдешь, попрощаться...
        - Почему попрощаться?
        - Ты же сам сказал, что это последняя его квартира. Он там умер?
        - Да.
        - Ну вот, поэтому, значит. Где же у меня записано?.. А, вот! Диктую. Есть на чем записать?.. Ровно в десять утра тебя будут ждать. Не опаздывай, пожалуйста. Не подводи меня. А к Брюсову своему на обратном пути зайдешь... К Блоку? Ну, нехай к Блоку... Смотри-ка, кровь не останавливается. Надо бы перевязать... Постой. Вот еще хотел тебя спросить. А как бы ты жил, если бы я тебе сейчас... не помог от армии отмазаться? Что бы делал?
        - Так бы и жил. Работал, учился, любил...
        - Любил?.. Ладно. Завтра в десять. Будь здоров...
        Разговор на этом закончился. Но ощущение недоговоренности, недосказанности осталось. "Мысль изреченная есть ложь",- сказал сам себе Кирилл, но на этот раз не поверил поэту. Он ясно чувствовал, что ложь была как раз в обратном - в невысказанном, утаенном, что осталось за кадром разговора, за страницей, но торчало оттуда мохнатыми паучьими ножками.
        Кириллу показалось, что ложь была совсем рядом, поэтому он решил, что солгал он сам. Ведь он так много хотел сказать отцу. В первую очередь, что его сын стал совсем другим, что какая-то заноза, столько лет сидевшая в его душе и причинявшая столько неудобств, вдруг выскочила. Произошла переоценка ценностей, смена старой змеиной кожи, переход количественных изменений в качественные... Когда это случилось? Кирилл даже этого точно не знал. То ли когда забирал документы из института, то ли когда сказал отцу, что уходит из дома. Может, в тот момент, когда ушел от Кисы или когда ударил дебошира-соседа? Но была еще встреча с Наташей Забугой, а потом с Джейн... Но перемены были так огромны, словно он всю жизнь дышал через марлевую повязку или респиратор, а теперь глотнул чистого, неотфильтрованного воздуха.
        Надо было сказать отцу, что военная служба его совсем не пугает, как не страшны ему тюрьма, посох и сума... Что там еще? Не дай мне бог сойти с ума... Разве что это. Прав Пушкин. Как всегда, прав. И в дурдом идти страшновато. Хотя и за справкой, и ненадолго, а боязно немного.
        Вышел Кирилл пораньше, чтобы прогуляться пешком. Это уже вошло в привычку. Прошел по каналу Грибоедова до Львиного мостика, где впервые поцеловался с Джейн. Затем через Театральную площадь - на Декабристов. За металлической решеткой бегали спортсмены из Лесгафта. На ходу поискал глазами Наташу Забугу и не нашел. Вот и угловой дом. Последнее пристанище Александра Блока. Здесь поэт долго и мучительно умирал. Сегодня же на обратном пути надо будет зайти к поэту в гости. На обратном пути. А пока можно поклониться ему и... в дурдом. Зачем он только туда идет? Разве ему это теперь важно? Ладно, будем считать, что это нужно его отцу. Пока прощайте, Александр Александрович. "Тихо кланяюсь ему..."
        Врач смотрел на него невнимательно. Заполнял какието бумажки, задавал простые вопросы. Кирилл поймал себя на том, что старается казаться врачу нормальным, даже выпячивает эту самую нормальность. А может, надо наоборот? Выпить бутылочку чернил и сказать, что он теперь - знаменитая чернильница Пушкина и ему срочно надо в Болдино, а то поэту нечем писать "Маленькие трагедии". Или поведать врачу, что тайная масонская ложа стоит в партере кинотеатра "Слава" - десятый ряд, шестнадцатое место...
        - Чему вы улыбаетесь, Кирилл Алексеевич? - спросил врач, не поднимая глаз от какого-то формуляра.
        Кирилл сказал, что думал.
        - Богатая у вас фантазия,- усмехнулся доктор и впервые внимательно посмотрел на Маркова.- У наших пациентов все намного проще, намного проще... А вообще, у вас вид несколько утомленный. Страдаете бессонницей?
        - Нет, у меня ночная работа. Этой ночью удалось поспать только пару часов.
        - Вот и отлично. Полежите у нас пару дней, по крайней мере, отдохнете, отоспитесь. Замечательное импортное снотворное у нас имеется. Витаминчики разные - в вашем возрасте это просто необходимо. Тоже вам, пожалуй, пропишу...
        - Так, значит, вы меня хотите положить в ду... к себе?
        - Кирилл Алексеевич, чтобы получить освобождение от службы в армии, вы должны провести здесь некоторое время. А как вы себе это представляли? Всего дня три-четыре, не больше. Может, вы опасаетесь соседства? Совершенно напрасно. Лежать будете в отдельной палате. Хорошее питание, здоровый сон, витамины... Я бы сам отдохнул подобным образом с превеликим удовольствием. А через пару деньков будете как огурчик, с белым билетом. Живите, учитесь, работайте, радуйтесь...
        Пожилая седоволосая сестра с блестящими, будто нетрезвыми, глазами и улыбкой постаревшей Лукреции Борджиа протянула Кириллу красные таблетки. - Витамины или снотворное? - спросил Марков. - И то и другое сразу,- буркнула она. Красный цвет - цвет тревоги. Но - назвался груздем, полезай в кузов, напомнил себе Кирилл. Он проглотил таблетки залпом с глотком из стаканчика и лег на спину, ожидая, когда придет сон. Хотел вспомнить последнее свидание с Джейн в аспирантской общаге на Плеханова. Он представил, как Джейн склоняется над ним, дразнит губами и языком. Вдруг лицо ее стало расползаться, глаза сузились и соединились в одну линию. Это была уже линия горизонта, а розовый язык потемнел и лег на небо серой полосой далекого пожарища. Перед Кириллом раскинулась равнина, покрытая слежавшимся снегом, с нищим лесом, прореженным пожаром и ветрами, и кое-как замерзшей рекой.
        Кирилл сделал шаг, услышал прежде голодное чавканье дороги, а потом почувствовал, как нога провалилась в холодную, скользкую жижу. С удивлением он обнаружил на собственной ноге, под толстым слоем налипшей грязи, лапти или что-то очень на них похожее, а еще - тряпицы, грязные, рваные, но искусно обмотанные по ноге какой-то бечевой.
        Впереди и сзади него усталые лошади тянули телеги, рядом шли такие же темные и хмурые люди, как и он. Были тут и верховые. Одежда на них была причудлива соседством путевой нищеты и домашней роскоши. Залатанные тулупы, засаленные шапки этих нищих бродяг были украшены золотыми монетами, серебряными женскими украшениями, ярким шитьем и дорогим мехом. Не сразу Кирилл понял, что неудобно торчащее позади и свисающее с седел - это оружие, и его следует опасаться.
        Теперь Кирилл уже знал, что шли они долго; и люди, и лошади сильно устали. Но странные всадники молча двигались вперед, и все двигались вместе с ними. Нехитрая обувка Кирилла совсем размякла, а ноги, уставшие от хляби, сводила судорога. Вдруг нога наступила на твердое, и тело, почувствовав опору, запросило отдыха и покоя. Следующий шаг опять попал в холодную жижу, и Кирилл чуть оглянулся на покидаемый им островок устойчивости в этом незнакомом, зловеще молчаливом мире. Он увидел торчащую из грязного снега палку с несколькими сучками, напоминавшую руку со скрюченными пальцами.
        По правую сторону от дороги боковым зрением он заметил движение. Точно ногу из дорожной хляби, Кирилл с усилием оторвал взгляд от конских и людских ног, месивших холодную грязь впереди него. Городошными фигурами рассыпались у речной излучины обгорелые, обвалившиеся избы. Страшная огненная бита пролетела над ними и скрылась где-то за рекой. Кирилл опять уловил движение - серая волчья тень перебежала от одного пепелища к другому, следя за бредущими куда-то людьми. Тяжело поднялась в воздух и зависла на ветру воронья пара. Кирилл вдохнул воздух и вздрогнул. С опозданием в несколько шагов он догадался, что наступил на мертвую человеческую руку.
        Что же это за страна такая, где страшные, похожие на топи дороги, мостят человеческими телами? Что за земля, где волки и вороны сыты, а люди, голодные и разутые, бредут в неизвестном направлении и испуганно косятся на оружие за спинами раскосых дикарей? Что же это такое?..
        Он, видимо задал этот вопрос вслух, потому что вздрогнули плечи человека в капюшоне, единственного из всех сидевшего на телеге. Рука его выпросталась из складок темной накидки и застыла в воздухе предостерегающе для Кирилла. На бледных пальцах висели потемневшие от многих тысяч прикосновений четки.
        - Что это за земля? - спросил Кирилл тихо, не надеясь, что человек в капюшоне поймет его.
        - Гиперборея,- ответил тот надтреснутым, простуженным голосом и закашлялся.
        - Страна блаженных? - спросил Кирилл.
        - Именно. Та самая страна блаженных, где люди устают от счастья,- человек в капюшоне говорил на странном наречии, отдаленно напоминавшем французский, но Кирилл почему-то его прекрасно понимал.- Солнце здесь заходит только один раз в год, земля ежегодно дает по два урожая, жители отличаются необычайным долголетием... Все так и есть, только солнца не видно в дыму пожарищ, два урожая в год снимает здесь смерть, а жители этой страны еще долго сохраняются под снегом и льдом...
        Плечи собеседника заходили то ли от кашля, то ли от смеха.
        - Куда мы идем? - попробовал Кирилл задать еще один вопрос.
        - В Каракорум... В логово Левиафана восточного... "Кто может отворить двери лица его? Круг зубов его - ужас. Крепкие щиты его - великолепие; они скреплены как бы твердою печатью... От его чиханья показывается свет; глаза у него, как ресницы зари. Из ноздрей его выходит дым, как из кипящего горшка или котла. Дыхание его раскаляет угли, и из пасти его выходит пламя... Сердце его твердо, как камень, и жестко, как нижний жернов..." Туда наша с тобой невольничья дорога. Только твой хозяин - вон, дремлет в седле, завывает какую-то языческую молитву, а мой... "Это - верх путей Божиих: только Сотворивший его может приблизить к нему меч Свой..." С этим мечом я и иду к татарскому владыке. Меч этот - слово Божие...
        - Так ты надеешься обратить монголов в христианскую веру? - догадался Кирилл.
        Человек в капюшоне усмехнулся.
        - Моя дорога очень долгая. Очень долгая,- не сразу отозвался миссионер.- Сколько раз я говорил с ними в дороге! Сколько раз пытался заглядывать в их узкие глаза! Они только хищные рты кривят в усмешке и шипят мне, как змеи, свою степную правду. "Боги гонят под наши стрелы добычу, засевают степи сочной травой, дают обильный приплод нашим кобылицам. Они сковывают страхом сердца наших врагов, отдают нам его женщин, раздувают пламя пожаров над вражеским городом,- так отвечают они мне.- Ваш же Бог - бездельник и лоботряс. Он много говорит, но мало делает. Он развратил вас, посеял между единоверцами вражду. Вы душите и режете друг друга, а мы едины, как лук, стрела и тетива. Потому мы скоро дойдем до последнего моря... Зачем же ты так спешишь в Каракорум, если он скоро сам придет к тебе?" Так говорили они или еще обязательно мне скажут.
        - Ты не веришь в свою миссию? Как же ты можешь совершать такое опасное путешествие без веры в успех? Зачем же ты туда едешь?
        - Ты спрашиваешь меня: зачем я еду к Левиафану? - Монах отодвинул тяжелый капюшон и краем глаза покосился на Кирилла.- Я не надеюсь вдеть в нос Левиафану кольцо и повести его, как быка, за собой в Рим или к королю Людовику. Я не так глуп, чтобы ехать за этим через страны и народы. Я надеюсь найти там кольцо...
        Кириллу показалось, что странный монах назвал его по имени или это просто скрипнула деревянная ось телеги, нагруженной Святым Писанием.
        - Кольцо?
        - Оно затерялось где-то... Всплывает то тут, то там...- Монах забормотал что-то невнятное, но порусски.- В двенадцатый год по перенесении чудотворного образа Николина из Корсуни оно явилось на свет последний раз. Княгиня Евпраксиния владела им. Когда муж ее князь Федор Юрьевич Рязанский собирал дары Батыю, она сняла его с пальца и положила среди прочих сокровищ, как свой выкуп за Рязань... Не помогли ни дары, ни кольцо. Зарезали Федора Юрьевича Рязанского, княгиня Евпраксиния кинулась с высокого терема с младенцем на руках, а Рязань спалили дотла... Кольцо же не помогает никому, а наоборот... Никто не знает... Я знаю... Все из-за кольца, все из-за него, проклятого... Где его теперь искать?.. В Орде? У какой-нибудь из этих диких язычниц в юрте? Где оно?.. Устал я, Кирилл... Очень я устал...
        Кирилл вздрогнул, потому что узнал этот голос. Он сделал два быстрых шага, насколько позволяла налипшая на ноги грязь. Ухватившись рукой за край телеги, другой сорвал капюшон с головы монаха...
        - Женька! Это ты? Не может быть...
        - Почему?! - удивился тот в ответ.- Все может быть, Кирилл, запомни - все может быть...
        - Но как же так?! Разве ты не умер?!
        - Умер?! - переспросил Невский.- Нет, не у всех это получается, Кирилл!
        - Так где же ты?!
        Женя, не ответив, обернулся. К ним уже приближались всадники. Маленькие их лошадки быстро вырастали в размерах. Вот уже грязь из-под огромных копыт полетела Кириллу в лицо. Люди с темными лицами и оскаленными зубами склонились над ним, изогнувшись в седлах. Правые руки их были заломлены назад. Кирилл сжался в ожидании удара в голову. Но удара не последовало, всадники исчезли вместе с конями, растворились в ставшем густым и темным воздухе. И Женя Невский с обозом стал теряться в этом вязком сумраке.
        - Подожди! - задыхаясь, крикнул ему Марков.- Мы должны поговорить...
        - Будет время для бесед еще, будет! - рассудительно заметил Невский.- Свидимся непременно...
        - Когда?! - прокричал Марков стремительно исчезающей тени.
        Не Невский удалялся от него со скоростью степного вихря, это самого Кирилла уносило прочь, словно иссохший и невесомый осенний лист. И бороться с увлекающей в никуда силой он был не в состоянии... Скажи, какая жизнь настоящая? Залежалая иль пропащая? А никакая не лучше... Опять все понеслось, закрутилось... Ни тебя нет, ни меня.... Что это плавает, поляризуется?
        Диполи, толстые диполи! Вот он, мир ионов! Лучший из возможных миров...
        Он пробормотал что-то невнятное и задергался. В этот момент сердце его билось в учащенном ритме. Постаревшая Лукреция с блестящими глазами посмотрела на него равнодушно и отправилась по своим делам. Красные таблетки, с истинно змеиным хладнокровием предложенные ею доверчивому Маркову, были ЛСД - производным лизергиновой кислоты, популярным как у западных хиппи, так и у спецслужб по обе стороны океана. Популярным благодаря способности вызывать поразительно реальные галлюцинации, способности изменять восприятие времени и пространства.
        Часть третья
        Иностранка
        Глава 1
        Прибывшие командированные симпатии у доктора Бадмаева не вызывали. Один из них был лет тридцати, невысокий, лысый; другой, уже явно разменявший пятый десяток, своей внешностью очень напоминал актера Олялина. Он обладал богатой шевелюрой и был излишне подвижен. Одежда мужчин свидетельствовала об их достаточно хорошем благосостоянии, в ней присутствовала некоторая аристократическая небрежность. Кабинет доктора с их приходом наполнился ароматом дорогого импортного парфюма.
        - В общем, Джамсарран Баттаевич, ваше профессиональное любопытство...- начал лысый.
        Бадмаев попытался жестом остановить говорившего:
        - Не надо отказываться. Так вот, оно естественно и понятно. И должно быть удовлетворено. Но...
        - Только по окончании нашей программы,- подхватил "Олялин".- Видите ли, доктор, мы с Игорем Андреичем синтезировали некое новое вещество. Необходим процесс его "обкатки" перед запуском в промышленное производство. Вопрос: где лучше всего это сделать? Ответ - в Ленинграде, в вашей больнице.
        - Павел, давай покороче, у человека и без нас хлопот достаточно.
        - Ну, если короче... Уважаемый Джамсарран Баттаевич, наше изобретение должно облегчать частые стрессовые состояния жителя современного мегаполиса. Не давать возможности условного "скапливания" негативных психологических и поведенческих реакций. А поскольку ни оленеводы, ни шахтеры, ни советские колхозники не имеют соответствующей среды обитания, высокого образовательного уровня и устойчивой, генетически располагающей к умственной работе наследственности, мы остановили свой выбор на пяти помещениях вашей больницы. Я удовлетворил профессиональное любопытство коллеги?
        - Более чем, Павел...
        - Без отчества, можно по фамилии. Я - Сикорский, а Игорек - Латышев.
        В дверь бадмаевского кабинета постучали.
        - А вот, кстати, и ваши помощницы! Входите! - Главврач встал и, приобняв за плечи вошедших Ниночку и Дарью Власьевну, представил их.- Надеюсь, вы все будете довольны совместной работой. Мне очень будет не хватать этих сестер в палатах, но... Ничего не поделаешь - государственная необходимость.
        Ниночка тихо ойкнула.
        * * *
        Телефон в квартире Марковых не отвечал вторую неделю. Визит в "Аленушку" оказался бессмысленным, поскольку там никто ничего про Кирилла не знал. И еще было обидно оттого, что школьный товарищ Кирилла Акентьев и его бывшая подружка Кисс недвусмысленно заявили смущенному Вадиму, что, дескать, отряд не заметил потери бойца, а замена прекрасно справляется с работой.
        Верный институтский друг Сагиров загремел на сборы аж под Алма-Ату, что делало невозможным даже телефонное общение с ним. Хотя ежедневные звонки от Джейн тоже не приносили облегчения. Сосед Кирилла по съемной квартире беспокоился о пропаже кореша и высказал ряд столь жутких и нелепых предположений, подкрепив их парой жизненных примеров, что бедный Иволгин всерьез подумал отложить свадьбу и отправиться в поход по моргам.
        Домовой рассеянно передвигался по кухне, открывая и закрывая дверцы шкафов. Он никак не мог сосредоточиться на предмете поиска, и Наташа, с улыбкой наблюдавшая за ним, облегчила задачу:
        - Дим, тебе нужна соль.
        - А... Да. Спасибо большое. Я, знаешь ли...- Он смущенно подкрутил свои юные усики.
        - Знаю, милый, знаю, что с тобой,- пропела Наталья и грациозно поднялась. Сняв тапочку, она ловко захватила большим пальцем ноги деревянную солонку, стоявшую на подоконнике. Изящный пируэт, и солонка оказалась перед носом Вадима.
        - Наташа,- забеспокоился жених,- а тебе не опасно это делать?
        - Опасно, Дима, мне твои пересоленные борщи есть. Так что, пожалуй, солить еду в этом доме придется мне. Отвали от камбуза!
        Удрученный Домовой поплелся в коридор. Скользкий виниловый удав телефонного удлинителя дождался своей жертвы. Задетый Вадимом, он предательски обвился вокруг задника его шлепанца, натянулся и обрушил Иволгина на пол.
        - Димочка, горе ты мое луковое,- невеста прижимала голову жертвы к крепкой девичьей груди.- Ну не майся ты так! Съезди на дачу, может быть, Кирилл там. Хочешь, я попрошу Курбатова, он на машине отвезет, и я с тобой съезжу? - Она говорила почти шепотом, дыша прямо в смешное розовое Вадимово ухо.
        Губы Вадима растянулись в улыбке. Он ощутил гулкие удары сердца и замер, обратившись в слух, не видя любимого Натальиного лица. Сконфуженный падением, он даже не желал встречаться с ней взглядом. Но ситуация требовала, и Вадим понимал это на уровне инстинкта, немедленного превращения поражения в победу. Самым простым и доступным способом. Таким древним и таким желанным. Участившееся дыхание любимой только утвердило его в правильности принятого решения.
        - Только, Дим...
        - Я буду очень аккуратен...
        Виктория имела место. Мама-Иволгина загремела ключами ровно через десять секунд после того, как будущие молодожены поднялись с метлахской плитки коридора.
        - Ребята, по-моему, пахнет газом...
        - Борщ!
        Как и все молодые ленинградцы, Иволгин недолго раздумывал, прежде чем ответить на вопрос Джейн, где бы они смогли встретиться.
        - Выбирайте, что вам удобнее: Елисеевская кофейня, это у Дома радио, или "Сайгон"?
        - В "Сайгоне" слишком много людей, а кофейня... Это там, где молодой Бродский сочинял стихи? Давайте, Вадим, просто прогуляемся...
        - Решено...
        Место выбрала англичанка. Она же предложила маршрут прогулки - от площади Мира до проспекта Майорова, а затем заглянуть в знаменитую чебуречную, чуть не доходя до Фонтанки.
        Не успели Вадим и Джейн обменяться приветствиями, как между ними вклинился какой-то мужичок в кепочке, надвинутой на глаза, с хорошо заметным спиртным духом.
        - Хороша девчонка! Познакомь, а?
        Откуда что взялось у вечно робкого Домового!
        - А ну давай, иди своей дорогой...
        Мужичок тут же исчез.
        - Какой...- Джейн пыталась подобрать слово, очаровательно сморщив носик.
        - Плюгавый.
        - Точно! Пойдем,- девушка взяла его под руку.
        Наверное, впервые в жизни Вадим Иволгин чувствовал себя взрослым, смелым и серьезным человеком.
        Домовой обстоятельно изложил Джейн результаты поездки на дачу Марковых. Он не стал передавать и комментировать свои впечатления от разговора с отцом Кирилла, хоть изначально и готовился поделиться ими с Джейн, рассказать ей о собственных переживаниях. Вместо этого ограничился констатацией:
        - У Кирилла проблемы со здоровьем, Джейн.
        - Это очень опасно? Скажи мне всю правду.
        - Нет-нет. Ничего ужасного вроде рака там нет. И вообще, ничего подобного нет. Просто он очень сильно переутомился. Учеба, работа в "Аленушке" с ее децибелами, спиртным, прокуренным воздухом...
        - Вадим, по-моему, ты говоришь ерунду!
        Иволгин тяжело вздохнул.
        - Я говорю то, что услышал от его отца. И нравится мне услышанное или не нравится, верить мне словам человека, которого я уважаю, или не верить - все это из области эмоций. Повлиять на ситуацию или хотя бы что-то предпринять я смогу лишь после того...- глаза Джейн, полные надежды, ловили каждое движение пухлых губ,- как увижу Кирилла и поговорю с ним.
        - Это возможно? Да? Я пойду с тобой,- девушка схватила Домового за руку.- Ты возьмешь меня?
        - Джейн, я ничего не могу обещать. Мне...
        Дим-Вадим замялся, вспомнив, с какой искренней убедительностью он рассказывал Маркову-старшему о предстоящей свадьбе, призывал Наталью подтвердить его слова, доказывал необходимость присутствия Кирилла в роли свидетеля и в качестве самого весомого аргумента приводил тот факт, что англичанка Джейн Болтон, свидетельница со стороны невесты и подруга Маркова-младшего, уже пошила торжественный наряд у самой модной студенческой портнихи.
        Иволгин вспомнил брезгливую гримасу собеседника, когда речь зашла об иностранке. И только теперь, здесь, перед зеркальными дверями входа в чебуречную, до него дошла возможная истинная причина исчезновения Кирилла.
        Вадим остановился.
        - Джейн, очень трудно что-то обещать. Ему назначили курс, который требует полнейшего исключения привычной среды и контактов. Это как-то связано с невралгической природой заболевания. Полнейшая изоляция не менее чем на шестьдесят суток. И только потом врачи примут решение - продолжать курс или нет. Все, чего я смог добиться,- выпросил у Алексея Петровича обещание устроить встречу с лечащим врачом Кирилла и дать мне шанс убедить его в...- Вадим, не закончив мысль, махнул рукой.- В общем, я даже не знаю, где именно он находится. Извини за испорченную прогулку, но мне пора,- неуклюже переступая толстыми ногами, Иволгин двинулся в сторону Техноложки.
        Он уже почти дошел до моста через Фонтанку, когда услышал голос Джейн:
        - Вадим! Вадим, подожди!
        Она подбежала к нему, запыхавшаяся, с еще различимыми дорожками от слез на лице.
        - Вот. Наш куратор каждый уик-энд ездит в Хельсинки, и по моей просьбе она привезла...- Девушка застенчиво протянула большой белый пакет.
        - Что это? - Домовой не был виртуозом по части перехода из одного эмоционального состояния в другое.
        - Бери, это для Натальи. Настоящий флердоранж и венчальный покров. У вас такого не достанешь.
        - А венчальный - это какой?
        - Как у мадонн на картинах итальянских художников. Все. Пока, Дим-Вадим, я позвоню,- чмокнув смущенного Иволгина в щеку, Джейн поспешила по своим делам.
        * * *
        Переодевшись в белый халат, Латышев сосредоточенно изучал бумаги, лежавшие на столе.
        - Оразмуххамед! - Гора азиатских мышц бесшумно выросла на пороге.- Зафиксируйте Маркова и этого деда, как там его - Терехин? Терентьев? Я минут через пятнадцать подойду.
        Латышев пробегал глазами бумаги и откладывал просмотренное в сторону. "Значит, мсье Сикорский, не выходит у вас эффективной суггестии. А причину вы видите в слабой внушаемости... Слишком, стало быть, сильны индивидуальные начала..."
        Игорь откинулся в кресле, уставился в потолок.
        - Но,- он оживился, взял ручку. Быстро стал заполнять разграфленный бланк,- как учат старшие товарищи: "Нет таких крепостей, которые не брали большевики!" Будем удваивать норму, введем увеличенный гвардейский паек...
        Проверив фиксацию конечностей у подопытных и убедившись в надежном креплении электродов, Латышев уселся на высокий табурет. С "насеста", как они с Сикорским его прозвали, отлично просматривались изможденные лица лежащих. Лица манекенов, зомбированных кукол, марионеток карабасовского театра. В залитой ярким верхним светом палате, на рыжих клеенчатых изголовьях, покрытые контрастными тенями без малейшего перехода, головы юноши и старика действительно заставляли вспомнить фантасмагорические бредни литератора Беляева, а многочисленные провода от электродов, укрепленные в различных точках корпуса и черепной коробки, только способствовали этому.
        Надо сказать, что ни Игорь, ни псевдо-Олялин - Сикорский не имели ни четкой программы действий, ни задания с ясно обозначенной целью. Кто-то из руководителей самого могущественного государственного комитета, наверняка совершенно случайно, узнал об их успешном синтезировании галлюциногенов. Колесики большой и сложной машины скрежетнули - и вот, извольте отрабатывать оперативные технологии нейролингвистического программирования с использованием нашего, родного, аналога американскому ЛСД.
        Даже и тени надежды не было на толковое использование того же томографа. Просто подразумевалось, что чуткие электронные самописцы зафиксируют типовую деятельность наблюдаемых мозгов после приема наркотиков и получения суггестивных установок.
        Но так ли необходима была атрибутика строгого научного эксперимента в столь неоднозначной тонкой области? Ведь практически все серьезные специалисты, и психиатрии в частности, относят занятие медициной во всех ее отраслях к области высокого искусства, а не науки. И, коль скоро это так, значит, он, Игорь Владимирович Латышев,- маэстро-виртуоз, лишенный своей аудитории. "Пока, Игорек, пока!" - он взял в руки микрофон, щелкнул тумблером.
        - Раз, раз... Марков, если вы слышите меня - откройте глаза! - Прошло десять секунд, а то и больше, прежде чем Кирилл разомкнул веки. Яркий свет. Он тут же сомкнул их.
        - Марков, если вы слышите меня - откройте глаза! - На этот раз ожидание затянулось.
        - Оразмуххамед! - Гигант бесшумно вырос у "насеста". Игорь протянул ему наполненный шприц.
        - Маркову введи... Голос слабо прорывался через вязкий серый эфир, но
        Кирилл четко различал эти тихие звуки в общем фонетическом хаосе. Внезапная яркая вспышка - и мир вокруг обрел формы и краски. По королевской дороге, что причудливо змеилась среди изумрудно-зеленых холмов юго-западной Англии, ехали верхом два молодых человека. По богатому платью и кольчугам тонкой работы, по кожаной конской сбруе и украшениям на мечах любой мог признать в них юношей благородной, а может быть и королевской, крови. Но вот языка, на котором говорили путники, не смог бы понять ни один коренной житель королевства. - Слушай, Женька, а тебя-то что потянуло свататься? - Возраст,- молодые люди дружно рассмеялись.-
        А тебе портрет показывали?
        - Нет. В наше захолустье герольдов не присылали. Что возьмешь с островитян, кроме приливов и отливов?
        - Это точно. Видок у тебя, Кира, бледноватый. Видно, морская болезнь у судомеханика прогрессирует.
        - Ладно обо мне. Ведь, когда в зал вошли, мне уже не до невесты было. Смотрю - ты или не ты? Даже не сообразил, что эта карга...
        - Да не такая уж и карга, ей всего двадцать четыре года!
        - Предположим, что это так.
        - Ты не галантен, Марков. Альбина Мэргерит Тиитерс, пожалуй, самая выдающаяся и неординарная девушка королевства,- было неясно: глумится Женька над щербатой северянкой с жидкими волосиками или говорит серьезно.
        - Невский, не занудствуй! С чего ты взял, что она самая-самая?
        - Как и положено мне, наиболее вероятному кандидату, я много разговаривал с ней. И она, скажу тебе, слишком умна для этого времени.
        - Это и решило исход дела?
        - Не столько это, сколько... Цитирую по памяти: "Предки этих переселенцев были самыми настоящими викингами. Они грабили по всем пределам Ойкумены и тащили награбленное добро в свои ледяные замки. Но у них нет земли, а у короля нет возможности дать им земель столько, сколько следует иметь людям их ранга. Единственная возможность для потомков викингов укрепиться в Британии - породниться со здешней знатью. И тут денег они жалеть не станут..."
        - Ого, а я и не подозревал, Проспект, что ты можешь быть таким меркантильным!
        - Кира, просто здесь мои интересы и интересы моего опекуна, графа Дэйла, совпадают. Старик вытащил меня из ледяного моря, дал кров, укрыл под защитой родового герба. Если я могу ему отплатить хоть частично, я не должен сопротивляться. К тому же мой поиск...
        - Снова "Таинственная миссия Евгения Невского", о содержании которой простым смертным еще не пришла пора узнать?..
        Внезапно солнце стало тусклым, зелень обочин почернела, облака с бешеной скоростью заскользили по небу, налившись зловещим багрянцем. Все стало серо. Шквальный ветер принес запах гари и пепельную пыль.
        Кирилл огляделся - Женьки нигде не было.
        Он поднял голову и увидел друга вместе с конем летящими по воздуху в сорном облаке обгоревших ветвей и обломков какого-то скарба.
        - Невский! - Кирилл пытался перекричать вой ветра.- Я опять забыл спросить...
        Тут на него обрушилась тьма.
        Глава 2
        В чем измеряется девичий век? Да в чем угодно! В разбитых сердцах на стороне и в собственных сердечных ранах, в капризно отвергнутых нарядах. В конце концов - в ощущении своей красоты и молодости, в той ненасытной легкости, с которой, как само собой разумеющееся, воспринимаются яркие краски крымских поездок и восхищенные взгляды мужчин всех возрастов, глупые и нелепые интриги сверстниц! Но только не в этом, не в зубрежке латинских названий частей человеческого скелета! Может быть, действительно, права Ленка Геворская - бросить все к черту и перейти в "тряпку", на моделирование одежды?
        В комнату, шаркая "черевичками", как она их называла, вошла Эльжбета Стефановна. Альбина с досадой и с жалостью посмотрела на бабушку: поредевшие кудельки, согнутая спина, трясущаяся голова с вечно слезящимися глазами и тяжелый лекарственный дух вперемешку с запахом немолодого тела. - Вандочка...- голос был негромкий, дребезжащий.
        - Бабуля, я - Альбина. Ванды дома нет, она на работе.
        - Как это, Альбиночка на работе? Разве можно детям работать?
        - Бабуля,- Альбина вышла из-за стола и обняла старушку за плечи,- милая, давай я посажу тебя в гостиной, включу музыку, хорошо?
        - Детям нельзя работать! К тому же кто мне поможет вынимать косточки из вишен? Остаться на зиму без вишневого варенья нельзя... Впрочем, ты, Ванда, никогда не умела вести дом.
        - Бабушка! - Внучка начала терять терпение.- Варенья у нас на сто лет хватит, пойдем, я поставлю тебе Дворжака.
        Единственное средство, выручавшее в таких ситуациях,- хорошая симфоническая музыка. Эльжбету Стефановну устраивали в огромном финском кресле-раковине, укрывали пледом и оставляли наедине с Дворжаком, Скрябиным, Дебюсси. Выбор авторов - ее пристрастия из прошлого, "досумеречного" состояния. Надежность эффекта отвлечения проверена временем и гарантирована вертушкой Loewe с автоматической сменой пластинок.
        Устроив старушку, Альбина под звуки "Славянского танца" вернулась в комнату. За окном накрапывал дождик, по подоконнику прыгал взъерошенный воробей. "И до пуки плыне, Польска нэ загине!" - вспомнилась ей одна из любимых песен бабушки. Альбина упала на стул, скинула на пол анатомический атлас и разрыдалась.
        * * *
        Дом режиссера Акентьева был что называется "открытым". Вечные гости, толпами и поодиночке; посиделки за полночь и до утра, игра на рояле и широчайшее хлебосольство, если у отца семейства были деньги. Так же жили во многих квартирах этого большого старинного здания, занимающего целый квартал и двумя фасадами выходящего на Фонтанку и улицу Рубинштейна. Переплет под настроение выбирал дорогу к отчему дому, вернее - к дедовскому, поскольку восьмикомнатные хоромы с дворцовыми потолками были пожалованы властями деду, заслуженному боевому адмиралу, успешно топившему фрицев еще в сорок первом.
        Сегодня настроение у Акентьева-внука было лирическим, требовавшим сосредоточенно романтического восприятия мира. Он не торопясь брел по набережной Фонтанки и... пытался сочинять стихи. Дискотечные будни да забавы порядком поднадоели ему. Пытливый ум искал иных форм для самовыражения, самоутверждения и, безусловно, добычи денег. Тупой фарцой, несмотря на приличный капитал, аккумулированный за дискотечные годы, заниматься абсолютно не хотелось. Стремный бизнес, стремные люди. Да и знаменитый Дахья, с которым Переплет был знаком лично, прямо сказал ему: "Не твоя там капуста, паря". Заманчивое предложение поступило от соседа по площадке, знаменитого в масштабах страны певца со смешной фамилией - писать тексты для эстрады. Так Саша впервые услышал английское слово royalty, а также узнал, что и для него в условиях развитого социализма существует легальный способ сколотить состояние без надрыва, ментов и уголовной швали.
        К тому же сосед-вокалист дал несколько технических советов. Разъяснил правила работы с "рыбой", вручил несколько кассет с музыкой, томившейся в ожидании своего "либреттального сопровождения". То, что певец, давая советы, был изрядно под градусом, Акентьева не смутило. Он был твердо уверен в своем успешном начинании на новом поприще. Единственное, что омрачало его уверенность,- необходимый для успеха текст никак не появлялся.
        Но это трудности, как говорится, временные, и его задача, в отличие от народного хозяйства страны,- не сделать их величиной постоянной. Да и альтернативное решение проблемы имелось. Они не зря посидели сегодня с Григорьевым в "Канатнике". Хотя расплачиваться за коньячок и бастурму пришлось Акентьеву, досады этот факт не вызвал. Дрюня четко обозначил альтернативу мукам творчества.
        - Толмачить на язык родных осин что-нибудь из западной эстрады - и порядок! Вариант: берешь перевод за основу и адаптируешь к нашей сиволапой культурке. Конечно, это не патриотично, зато в духе интернационализма! - Дрюня засмеялся чересчур громко для заведения при интуристовской гостинице.
        Народу в зале практически не было. Только через столик от них, оживленно переговариваясь, сидели два хорошо одетых типа: тот, что помоложе, абсолютно лысый; пожилой же внешне напоминал актера Олялина. На молодежь они не обратили никакого внимания.
        Во время этой встречи у Александра вдруг родилась не менее здравая мысль. Раз Григорьев отвечает в горкоме комсомола за молодежные ВИА, ни у кого другого в городе нет такого широкого доступа к самодеятельному творчеству масс. И если в этом самом творчестве хорошенько поискать, можно найти свое жемчужное зернышко.
        Но сначала, и это вопрос престижа, уважения к самому себе, нужно попытаться действовать самостоятельно. Он остановился у барочной ограды Шереметевского дворца, закурил длинную черную Santos-Dumont и стал внимательно рассматривать чугунное кружево. Вязь графской ограды отвлекла его от конструктивных размышлений. Акентьев, закурив вторую сигарету, с видом тонкого ценителя принялся изучать решетку. "Вот ходишь, суетишься, а рядом..."
        - Извините, молодой человек, задумалась на ходу,- натолкнувшаяся на него женщина была невысокого роста, пострижена "под гавроша", в приталенном пыльнике и тупоносых туфлях с гулливеровскими пряжками.- Еще раз - извините,- и, не дожидаясь его реакции, она медленной походкой отрешенного от суеты жизни человека направилась дальше, в сторону моста Белинского.
        "Откуда я ее знаю?" - В третий раз за последние четверть часа мысли Акентьева сменили направление. Он бросил окурок под ноги и зашагал к дому. Мысль никак не отпускала, раз за разом вызывая в памяти лицо пожилой женщины. И лишь когда остановился у светофора на Невском проспекте, его осенило: "Флора Алексеевна - мать Женьки Невского!" Он еле дождался зеленого сигнала. Внезапно Акентьев почувствовал слабость, липкая испарина вызвала брезгливое ощущение. Срочно захотелось домой и - "в ванну, в ванну, в ванну!".
        По переходу он почти бежал.
        "Чертовщина какая-то! То Марков, то Невский... Нет, это все глюки, коньяк в жару..."
        Снова вспомнились случайно услышанные слова того лысого из "Канатника":
        - Ну-с, месье Сикорский, поскольку определенной цели я не имел, а зол на этого Маркова был чрезвычайно, то и дал ему самую идиотскую установку, какую смог придумать. Не пытайтесь угадывать, задача была проста: просить руки и сердца у Маргарет Тэтчер.
        - Ого!
        - То-то и "Ого!", что этот гаденыш вдруг открывает глаза и на полном серьезе, будто "железная леди" принимает в соседней комнате, заявляет...
        - Ну-ну?
        - "Там есть более достойные претенденты".
        Они продолжали разговор, но Акентьев уже расплатился с официантом, и задерживаться дольше было неудобно. Да и мало ли Марковых в России? То, что его разыскивает этот шлепогубый одноклассник, еще ничего не значит.
        У библиотеки Маяковского он был вынужден сбросить темп, а потом и вовсе остановиться. Такое с ним случилось впервые - ноги не шли. Переплет прислонился к стене и инстинктивно согнулся от резкой боли в желудке.
        Впервые в жизни ему было страшно. Действительно страшно и стыдно. Стыдно, что прохожие видят его, Александра Акентьева, жалким и беспомощным, загибающимся на улице. Он повернул голову к библиотечной стене, и глаза уткнулись в запыленное стекло цокольного окошка. В нем, как в зеркале, отражались растущие на набережной липы, проезжающие мимо машины... но вместо собственного отражения Акентьев вдруг увидел другое лицо: переливаясь мороком, на него смотрел Женька Невский. Ужас охватил Переплета, он истошно закричал и наконец-то обрел способность к передвижению.
        * * *
        Альбина скорее почувствовала, чем услышала, как открылась входная дверь. Она выглянула в коридор. Марлен Андреевич, вернувшись в неурочный час, неуклюже топтался у вешалки и все никак не мог сладить с непокорным зонтом. Всякий раз, когда Вихорев пытался закрепить сложенные спицы, самурайская поделка подло выстреливала вверх, раскидывая свой черный парашют.
        - Папа, давай я попробую,- и только теперь, когда отец повернул к ней свое лицо, по его странному выражению Альбина поняла - случилось что-то страшное.
        Из гостиной музыкальным дождем лился Дебюсси, а в коридоре отец и дочь молча смотрели друг на друга. Она - прикрыв рот обеими руками, он - с раскрытым зонтом в руке.
        Наконец поток музыкальных звуков иссяк. Квартиру заполнил метрономный стук холостого хода проигрывателя, усиленный мощными колонками. Пауза была слишком долгой. Альбина опустила руки.
        - Что, папочка? Что случилось?
        - Мамы больше нет...- Он отбросил зонт и, грузно опустившись на обувной ларь, закрыл лицо руками.
        Дочь, неслышно подойдя к отцу, опустилась на колени.
        - Что... Что произошло?!
        - А? Это... Бред какой-то,- большая тяжелая ладонь легла на дочерний затылок.- Только не смотри на меня, дочь. В общем... Он из Харькова, совсем еще сопляк, мальчишка... Вообразил себе черт-те что, преследовал, надоедал. И ведь она ничего не говорила! А сегодня заявился к ней в ординаторскую - и ультиматум: либо я, либо он... "Он", как я понимаю, это обо мне...- Вихорев замолчал.
        - Он ее убил?
        - И ее, и себя... Из пистолета... Где он его достал? Чертте что, кругом бардак, бардак, бардак! Прошу тебя, дочь, выключи эту тикалку...
        Альбина сомнамбулой двинулась в гостиную. Обесточив проигрыватель, подошла к бабушкиному креслу. Седая голова упала на грудь, никаких признаков тяжелого старческого дыхания, только узловатые, побелевшие в суставах пальцы цепко сжимали плед.
        - Папа, бабушка умерла...
        Трагедия в семье Вихоревых, в семье, по ленинградским меркам, светской, вызвала широкий общественный резонанс в "своем кругу". Соболезнования исчислялись десятками, а беспринципные светские и полусветские львицы объявили сезон охоты на вдовца, завидного жениха. Сколько совершенно посторонних женщин в тщательно продуманных туалетах - и не очень броско, но в то же время "доказательно" - проникало к нему в кабинет, клинику, а то и в дом в сопровождении людей в него вхожих.
        Вся эта суета сильно повлияла на медицинского генерала. Он перестал появляться на службе, целыми днями бродил по квартире, слушая любимую музыку покойной тещи. Небритый, с осунувшимся лицом, распространяющий стойкий коньячный дух, Марлен Андреевич избегал встреч с дочерью. Альбина, понимая состояние отца, старалась как можно реже бывать дома днем и, делано бодро крикнув из коридора: "Папа, я в институт", исчезала до самого вечера.
        Единственное, за что девушка была благодарна судьбе в данный момент,- это за неожиданную стойкость духа, за способность держаться, не впадая в отрешенную апатию и отчаяние. Занятия были заброшены, но больше по причине неадекватного поведения сокурсников. Стоило Альбине встретить кого-нибудь из знакомых, как притворноскорбная энергетика досужего любопытства лишала ее готовности к разговорам. На любую тему.
        "Ведь я живой человек! И, несмотря ни на что, мне интересен окружающий мир, я хочу наблюдать его изменения, чувствовать малейшие колебания жизни!" - мысленно обращалась она к себе, целыми днями гуляя по Ленинграду.
        Город будто чувствовал это состояние и убирал с дороги Альбины всех, кто не смог бы заинтересовать, отвлечь ее. Даже погода, капризная ленинградская погода, придерживала свои дожди до иных времен.
        Однажды, случайно зайдя в Таврический сад, она очутилась на концерте мальчишеского хора, известного и любимого всеми ленинградцами. "Соловушки", выступавшие на летней эстраде, были вдохновенны и неподражаемы, а в условном садовом партере яблоку упасть было просто негде.
        Альбина присела на скамейку неподалеку, в аллейке.
        Синеглазая Нева, ту-ру-ру-ру-ту-ту-ту!
        Обнимает острова, ту-ру-ру-ру-ту-ту-ту!
        А на зорьке молодой, ту-ру-ру-ру-ту-ту-ту!
        Шепчем мы с любимой: "Здравствуй, город мой!"
        "Шепчем мы с любимой... С любимой..." Звонкое и бодрое мальчишечье пение словно записалось на магнитную пленку Альбининых мыслей. "А могу ли я сказать про кого-нибудь: да, этот человек меня любит? - Она сосредоточенно нахмурилась.- Акентьев? Ее первый и последний пока мужчина... Нет, определенно - нет! Где он? Исчез вскоре после того, как получил то, чего... добивался или хотел? Впрочем, неважно, ей был нужен опыт, и она его получила. Вяземский? Нерешительный зубрила, считающий высшей формой проявления чувств повторение изучаемого в институте? Наверняка, как только она исчезает из поля его зрения, он с головой погружается в медицину. Доцент Арьев? Но его намерения слишком очевидны... Нет, не знает Альбина Вихорева человека, который бы ее любил, кроме отца, но это не та любовь, которая ей нужна... Нужна или необходима?.."
        - Извините, девушка, вы случайно не Альбина? Альбина Вихорева? - К ней обращалась невысокая женщина, стриженная "под гавроша", тонкими аристократическими пальцами нервно теребившая ремешок лакированной сумки-сундучка.
        - Да, я - Альбина Вихорева.
        - Вы разрешите, я присяду?
        - Пожалуйста...
        - Вы, Альбина, вряд ли меня вспомните. Если вообще когда-нибудь видели. Ведь родительские собрания и время уроков не совпадают. Я - мама Жени Невского, вашего одноклассника. Я узнала вас сразу, как только увидела... Вы сидели такая грустная... И этот чудный хор,- на глазах говорившей выступили слезы.- Меня зовут Флора Алексеевна, и я давно, очень давно хотела...- Женщина открыла свой сундучок, достала платочек, как-то быстро, украдкой, промокнула слезинки, и вновь ее рука исчезла в сумочке.
        - Вот... Это я нашла в бумагах сына после того, как последние надежды, что он найдется, умерли...- Она протянула Альбине пожелтевший конверт, адресованный "А. Вихоревой", и фотографию, на которой смешные шестиклассники Вихорева и Невский сидели в школьном дворе на пачках макулатуры рядом с огромными товарными весами и улыбались.
        - Эти вещи лежали вместе, и я решила, что это принадлежит вам... Решила, да только вот долго не решалась...
        Сердце у Альбины защемило. Она даже не подозревала о существовании подобной фотографии и вовсе не могла сообразить, кто, где и когда сделал этот снимок.
        - Спасибо вам, Флора Алексеевна,- от волнения горло стало сухим, слова вышли сиплыми, и Альбина почувствовала себя неловко.- Извините меня, просто это так неожиданно...
        - Все настоящее в этой жизни, Альбиночка, всегда неожиданно... Мне пора,- женщина встала и направилась к выходу на Потемкинскую.
        Альбина рассеянно смотрела на письмо и снимок, еще не понимая, что с ними нужно делать, с чего начать. И только когда решение было принято - немедленно догнать Женькину маму и обо всем, обо всем поговорить с ней,- она сложила бумаги в свой замшевый тубус и быстро направилась следом.
        Ни в аллейке, ни минутой позже на Потемкинской, ни справа, ни слева, ни в створе улицы Петра Лаврова по-девичьи тонкой фигурки в приталенном пыльнике видно не было.
        Но было другое. Мысль, быстрая, как искра от костра в августовской ночи: "Женька Невский! Человек, который меня любил..."
        * * *
        Несмотря на довольно долгое пребывание в больнице после исчезновения сына, Флоре Алексеевне удалось сохранить хорошее физическое здоровье, а вот со здоровьем душевным все было сложнее. Правда, дело никогда не доходило до естественных при стрессовых ситуациях истерик. Обошлось и без развития устойчивых фобий, но присутствовал постоянный душевный дискомфорт. Она ежедневно подолгу думала о своем пропавшем сыне.
        Конечно, и в этом она убедилась практически сразу, рисовать картины уголовного характера или жуткого несчастного случая - вещь не столько изнуряющая и лишающая человека равновесия, сколько совершенно неприемлемая для матери, отдавшей много душевных сил воспитанию желанного (все-таки!) ребенка.
        Сначала она взбадривала себя соображениями о недопустимости подобного рода мыслей для современной образованной женщины, к тому же еще и ленинградки. Потом, это как раз совпало по времени с периодом, когда весь "интеллигентский" состав города на Неве с головой окунулся в самиздатовскую эзотерику, она действительно пыталась подобрать какой-нибудь "жизнеутверждающий" сценарий из Блаватской или Бертрана де Го. Через некоторое время произошло отторжение и этого метода.
        Так или иначе, в результате всех этих душевных поисков как-то сама собой выработалась своя, особенная, может быть, не очень оригинальная, но наполненная удивительной теплотой система мыслительных координат. Во многом эта система повторяла логику "рассуждений о хорошем", памятную и привычную с детства. Так же из детского периода жизни было взято и ее оформление - что-то среднее между пересказом прочитанной сказки и самостоятельными попытками посоревноваться с Андерсеном и Перро.
        Примерно через год после известных событий, когда пришло понимание и осознание ее полного одиночества в этой жизни, Флора Алексеевна открыла в себе способность мысленно наблюдать за продолжающейся где-то жизнью сына.
        В ее воображении Женька путешествовал в космосе, пространстве, времени. Для кого-нибудь постороннего подобные вещи могли бы показаться наивными, может, даже глупыми. Оттого Флора Алексеевна, которую жизнь и прежде не баловала близкими душевными контактами, стала еще замкнутее.
        Флора Алексеевна стала больше читать. Больше, но медленнее. Она по нескольку раз перечитывала места, которые считала наиболее важными, подолгу обдумывала их над раскрытой книгой, как бы примеряя полученную информацию к сюжетам сыновних скитаний.
        Однажды, когда Флора Алексеевна по рассеянности второй раз подряд свернула с моста Ломоносова на Фонтанную, она решила не возвращаться, а, на время отступив от заведенного порядка, лишь перейти с гранитных плит набережной на асфальтовый тротуар вдоль четного ряда домов.
        Сегодня, по странному выбору ее воображения, впечатленного толстенным томом "Хроники норманнского завоевания Британии", Евгений присутствовал в Англии периода раннего Средневековья. Сын держался молодцом, несмотря на изнуряющие скачки, коварство врагов и равнодушие йоменов. Лились потоки норвежской, датской, английской и аквитанской крови, чахла изумрудная зелень британских пейзажей, пылали замки, в безумном крике надрывались вдовы. Отряд могущественного графа Ддейла, водимый его приемным сыном, всегда появлялся в нужную минуту, отстаивая интересы короны и справедливости, спасая невинных от неминуемой смерти.
        Увлеченная развитием эпизода, в котором Женька со своими людьми едва успел прекратить кровавую резню в поместье норвежских переселенцев - баронов Тиитерсов, Флора Алексеевна не заметила внешней преграды и натолкнулась на молодого человека.
        Сознание сразу переключилось на восприятие реального мира. Зная за собой "слабость к созерцательности" и будучи человеком воспитанным, она сразу же извинилась и подняла глаза. Акентьева Флора Алексеевна узнала мгновенно. Ей стало очень неловко и неприятно; появилось ощущение, что этот посторонний, но все же, чего греха таить, близкий человек, стал невольным свидетелем и зрителем ее приключенческой саги о сыне.
        Еще раз извинившись, женщина поспешила удалиться. * * *
        - Вот вам мелодии,- увесистая пачка машинописных листов глухо ударилась об стол.- А вот и ритмы,- еще одна кипа бухнулась рядом,- зарубежной, так сказать, эстрады!
        - Моща, Григорьев! С тобой приятно иметь дело,- Переплет принялся жадно перебирать листы.
        - Иметь дело, Шурик,- значит определить интересы каждого из его участников. До этого мы с тобой еще не дошли. Материалец,- комсомольский вожак похлопал рукой по пачкам,- я приволок тебе для демонстрации возможностей, как это принято у серьезных людей. Теперь хотелось бы выслушать твои предложения.
        Акеньтьев поморщился. Этот зеленый номенклатурщик всегда был ему неприятен своим биндюжьим нахрапом на грани откровенного хамства и незакомплексованностью в поведении. Вот и сейчас эта "комса" залетная пытается перехватить инициативу. "Хрена, баба Вера!"
        - Дрюня, как ты думаешь, сколько нужно переплавить металлического лома,- он сделал ударение на двойном "л",- чтобы получить тонну приличной стали?
        - Это не ко мне, а во Всесоюзную пионерскую организацию имени В. И. Ульянова-Ленина.
        Но по тону собеседника стало ясно, что акентьевская контратака заставила противника смешаться.
        - Так и эти листы, уважаемый, не более чем металлолом,- он вновь сделал ударение на двойном "л".- И мне предстоит много, очень много напряженной работы, прежде чем, как ты говоришь, "серьезные люди" решат заплатить за нее деньги. Заметь, Дрюня, что и ход к серьезным людям, и их благожелательное отношение зависит от меня. А значит, и деньги, которые ты можешь получить за этот хлам, зависят также от меня. Усек? - Внутренне Переплет гордился собой.
        - Усекать тут нечего, твой расклад справедлив и понятен.
        - Расклад? Слова-то какие! Видно, ты не зря в идеологах бродишь, держишь руку на пульсе большой жизни! - Единожды показавшего зубы нужно дожимать до конца. Это было железное правило Переплета.
        - Ладно трепаться, Саня, давай-ка лучше дернем, коли в этом буржуйском доме что-то найдется.
        - "Дергает" пролетариат в подворотне, а мы с тобой, Дрюня, в честь славного начала совместной работы продегустируем за-а-мечательную штуковину! - Акентьев подошел к роялю, приподнял крышку и извлек штофную бутылку в золотых разводах.- "Чивас Ригал" двадцатилетней выдержки! Цени! Для компаньона мне ничего не жалко!
        Дегустация изрядно затянулась. После первой же пробы Григорьев стал хохмить и живописать сцены из развлечений командирского состава передового отряда советской молодежи. Его повествование, где скабрезности и уничижительные характеристики комсомольских вожаков перемежались с подеревенски обстоятельными, хвастливыми гастрономическими описаниями, были занимательными и в бесконечности своей чем-то напоминали Переплету сказки Шахерезады.
        По мере иссякания напитка извлекалась следующая, не менее изысканная бутылка с алкоголем. Дегустация окончательно утратила характер джентльменского мальчишника. На родной манер стаканы брались высокие, наливались по полной, а последнее, что отложилось в акентьевской памяти,- Дрюнина версия "Декамерона" из жизни Выборгского райкома. Заплетающимся языком Григорьев травил про какую-то сауну, но Переплету хотелось лишь одного - вырубиться, что и произошло.
        Следующими отчетливыми и подконтрольными сознанию ощущениями были затрудненное дыхание и ощущение гнета на груди. Первое, что увидел перед собой Акентьев, открыв глаза, были абсолютно круглые, фосфоресцирующие в сумерках летней ночи глаза с кошачьими вертикальными зрачками.
        Принадлежали они некоему небольшому, но, судя по ощущению, очень тяжелому существу, покрытому короткой густой шерсткой серого цвета, с четко выделяющимися на голове крохотными небольшими рожками.
        - Подем, подем! - Мягкая, но удивительно сильная ладонь тянула Переплета за руку, приглашая куда-то. Состояние ужаса быстро сменилось полной апатией. Александру стало чуть легче дышать, и он скорее просипел, чем сказал: "Пойдем!"
        Это было непривычное перемещение в пространстве.
        Он переходил из одного таинственного измерения в другое, не покидая дедовской квартиры. Акентьев будто плыл, увлекаемый странным созданием, через огромные залы, потолки которых пропадали в темной высоте, или через узкие коридоры, в которых тело само собой принимало горизонтальное положение, а плотный, но несильный встречный ветерок вынуждал закрывать глаза.
        - Вотта! Вотта! - Они оказались в зале, где в мерцающих гнилушных огоньках, постоянно хаотично перемещавшихся, периферийная, фоновая темень скрадывала истинные его размеры. Но ощущение, что зал огромен,- присутствовало. Сноп бледно-голубого пламени вспыхнул прямо перед
        Переплетом и, поднимаясь все выше и выше, вытянулся в огромный световой столб. В переливах пламенных струй показалась фигура в одеянии, похожем на рясы средневековых монахов, с полностью закрывавшим лицо капюшоном. - Смотри и запомни! - бесстрастный голос заполнил все пространство, вытянувшаяся навстречу Переплету рука раскрыла ладонь.- Так выглядит перстень, который ты должен найти. Внимательно смотри и запоминай: не сопротивляйся событиям, что станут происходить в твоей жизни. Это и составит твой поиск...
        Акентьев вскочил. Весь в липком поту, он ошалело озирался по сторонам. Комната, в которой они вчера загуляли с Дрюней. Григорьев отсутствует. Кругом окурки, недопитое вино в стаканах, разбросанные повсюду машинописные листы. А он, он сидит на рояле и с бешено бьющимся сердцем вспоминает подробности увиденного сна.
        - Все, пора завязывать! Пьянка в жару - гиблое дело,- тяжело спустившись на паркетный пол, он принял решение: - В ванную...
        Контрастный душ взбодрил и несколько успокоил. На кухне Акентьев выпил пару сырых яиц и за чашкой кофе, сваренного в старинной арабской джезве, составил план действий на день...
        В переплетную мастерскую на улице Некрасова Александр вошел ровно в полдень. Конторка приемщицы пустовала, и от скуки он стал внимательно изучать "Правила обслуживания посетителей". В глубине помещения происходили загадочные движения, родное ленинградское радио транслировало Шостаковича, но, несмотря на внушительное количество пунктов в сервисной инструкции, обслуживать его никто не спешил. Возмутившись, Переплет решительно поднял откидную створку прилавка и прошел внутрь.
        С помощью старой немецкой гильотины резал толстые картонные листы седой старичок в синем рабочем халате, черных нарукавниках и проволочных золотых очках.
        - Что, молодой человек? Зоенька наша опять оставила боевое дежурство? Эх, молодежь, молодежь! - Мастер общался с клиентом, не прекращая выравнивать листы и опускать нож гильотины.- Подождите немного, я сейчас закончу, и мы разберемся.
        В помещении остро пахло скипидаром, кожей, специфическим ароматом старинных книг.
        На верстаке слева от входа лежало несколько огромных фолиантов в деревянных и кожаных окладах. Александр, положив свой сверток на табурет, заинтересованно принялся их рассматривать.
        - Нравится? - освободившись, подошел мастер.
        - Да, очень,- юноша медленно листал книгу, и с каждой иллюстрации на него смотрели жуткие, ирреальносказочные монстры.
        - Это - "Большой Флорентийский Бестиарий", правда, утративший оригинальные титулы и шмуцтитулы. Заказчик должен принять решение - восполнять том реконструированными страницами или нет.
        - А вы можете и такую работу делать?
        - Мы, молодой человек, пятьдесят лет в профессии, так что многое можем. Давайте, с чем вы там пришли?
        С того дня Акентьев, уже получив переплетенные григорьевские листы, частенько захаживал в мастерскую к Федору Матвеевичу. Они беседовали о старинных книгах; вернее, Федор Матвеевич рассказывал, благодарный слушателю за его искренний интерес, а Александр слушал.
        В первые сентябрьские дни, когда после рабочего дня Саша провожал мастера домой, на Чайковского, тот, несколько смущаясь, предложил молодому человеку поступить к
        нему в ученики. "Переплет становится переплетчиком!" - почему-то от этой мысли стало грустно, но, неожиданно быстро и легко, Акентьев принял это предложение.
        Кирилл совершенно спокойно воспринял свою новую роль и необычный ее антураж. Даже свободное понимание этих мертвых языков - прованского, гэльского, латыни - на которых говорили люди его свиты,- и этой чудовищной мешанины из старофранцузского и германосаксонского, с помощью которой подданные английского короля общались между собой.
        Единственное, что удивило его, так это личность жениха. В кафедральный собор Кентербери вместо приемного сына графа Ддейла, его школьного товарища Женьки Невского, прискакал некий Аквитанский Гийом, особа, приближенная к монарху.
        Убогую внешность невесты не компенсировали ни ее высокий для этого времени рост, ни богатое венчальное одеяние.
        Наблюдать за происходящим ему, папскому нунцию, кардиналу курии Эггидию Альдини, было занимательно. Под благословение его затянутой в белую перчатку, украшенной перстнями руки подходили эти неважно одетые, дурно пахнущие люди - высшая знать Англии. Все, что было приметного и "парадного" в их экипировке, казалось нелепым в сочетании с персоной их владельца, взяты где-то на время. В общем, предки надменных и гордых британцев, владык целых континентов и устроителей всемирного индустриального шабаша, производили жалкое впечатление.
        К тому же Кирилл - или Эггидий Альдини? - прекрасно понимал: присутствующим, вплоть до последнего церковного служки, известна цель его приезда на остров. И коль скоро это так, то, кроме раздражения и досады, других чувств он у них вызывать не мог.
        Шутка сказать! При здешней хилой торговлишке, когда не то что золотого слитка, а полновесных цехинов на все королевство раз-два и обчелся, монсеньор Альдини прибыл выколачивать положенные папскому двору аннаты, которые, под предлогом внутренней смуты в государстве, хитрый английский примас уже семь лет уклоняется отсылать на материк. И лишь угроза отлучения и предания анафеме, естественная вера в прямую связь папы с Богом удерживали британские мечи и кинжалы в ножнах. Будь меньшим авторитет Римской церкви, и нунцию, и его свите не миновать жестокой расправы.
        Напряженное внимание к своей персоне Марков перестал ощущать только на свадебном пиру.
        Коль поминать любовь добром,
        Припомни, друг, когда и в ком
        Ее сумел сыскать ты?
        Считай лишь ночи, а не дни,
        Когда стонали от любви
        Лишь ложа и кровати!
        Трувер окончил строфу и опустил арфу. Довольный хохот подвыпивших гостей, неверный свет факелов и суета свадебного пира вполне гармонировали с незатейливым смыслом куплета. Многие из пировавших потянулись лапать спутниц и челядниц Тиитерсов, прислуживавших гостям. Кирилл, как и подобает отцу церкви, поморщился. Это было знаменитое состязание бродячих певцов - самое, наверное, впечатляющее событие на праздниках той эпохи. Тему ристалища и награду победителю, по традиции, назначала невеста. Альбина Мэргерит недолго размышляла и выбрала "Добрую память о любви". За первым вокалистом последовал соперник. Поклонившись молодым и гостям, он тронул струны арфы:
        Коль поминать любовь добром,
        Не мучься, друг, когда и в ком
        Ее сумел сыскать ты!
        Любовь не терпит строгий счет,
        Любовь не мучит и не ждет
        И похоти не признает ни в ложе, ни в кровати!
        Роль верховного арбитра принадлежала невесте, но, слыша одобрительный гул гостей, по достоинству оценивших мастерство трубадура, Кирилл, с некоторым для себя удивлением, вынужден был признать, что благородная сентиментальность не чужда этим грубым английским баронам.
        Соперник-трувер выступил в центр песенного круга и собрался, было, новым катреном достичь желанной победы, как вдруг стражники, охранявшие ворота, доложили о приближающихся огнях какой-то кавалькады.
        - Ну наконец-то! Король едет! Король! Слуги, девки! Тащите лучшую еду на стол! Приберите объедки и раздайте гостям полотно! - Хмельной барон Тиитерс лично распоряжался встречей монарха.
        Гости срочно приводили себя в порядок, вылезали из-за столов и, склочно переругиваясь, выстраивались в центре двора.
        - Пойдешь со мной, поприветствуешь короля достойной песней,- позвал трувера Тиитерс.
        Ворота заскрипели...
        Первым упал стоявший впереди всех старый барон. Вторая стрела пробила горло труверу. Гости, онемевшие от неожиданности, стояли в полной растерянности...
        Стражники попытались закрыть ворота. Тела товарищей, сбитых стрелами нападавших со смотровой площадки, лишили мужества и их. А когда мгновение спустя во двор ворвались всадники в серых балахонах с капюшонами, испуганные люди обрели, наконец, способность двигаться, и началась повальная паника.
        Кирилл видел, как кинулись на его защиту рыцари свиты - провансалец Бийо и перигорец Бертран де Го. Славный Бийо получил предательский удар дротиком в спину и медленно опустился на колени. Кардинальский посох, увесистая двухметровая дубина с резным грифом,- это все, чем мог защищаться монсеньор Альдини. Марков, скинув широкополую пурпурную шляпу, перехватил посох, как боевой шест, и приготовился дорого продать свою жизнь.
        - Говорила мне матушка...- рыцарь Бертран непочтительно толкнул кардинала, и две стрелы просвистели над ними, не достигнув цели,- ...служба Святому престолу - дело спокойное!
        - Благочестивая родительница! - Посланник достал увесистым грифом одного из нападавших. Конь, потеряв седока, передними копытами ударил в столешницу и заржал.
        - Дай мне его меч, Бертран!
        - Нам нужно собрать своих людей, монсеньор... Держите, но не могу сказать, что он хорош!
        - В свалке сойдет! Давай к невесте!
        - Каждый за себя, святой отец!
        - Делай, что говорят!
        Локтях в тридцати от них жених, крутя двумя клинками, в одиночку отбивался от троих нападавших. Кровь покрывала его лицо страшной маской. За его спиной белоснежными крыльями развевался венчальный покров невесты.
        - Священника! Режьте римского священника! - Высокая фигура на вороном жеребце распоряжалась ходом побоища.
        - Иерихонский голосок! - Де Го ловко сшиб двух пеших, что налетели на Кирилла.- Неужели все дело в нас?
        - И в нас тоже! - Альдини, не дожидаясь, когда занесенная секира обрушится на его голову, воткнул меч в очередной серый балахон.
        И тут...
        У ворот он увидел Невского. С непокрытой головой, Женька бился на мечах с всадником на вороном коне.
        Гнедой под ним был весь в хлопьях пены. Удачным ударом Невский принудил противника откинуться в седле и потерять стремя. Капюшон соскользнул с головы, и медные кудри рассыпались по серому полотну. - Бертран, надо...- Но широкое лезвие протазана наискось полоснуло пурпурную кардинальскую тогу.
        Глава 3
        Курбатов возбужденно мерил шагами свой просторный кабинет в старинном особняке с колоннами на улице Халтурина.
        - Не понимаю! Не по-ни-ма-ю! Вы же современные молодые люди! Для вас понятия карьеры, общественного успеха, материального благополучия, в конце концов, не пустой звук! Вы же должны, нет, вы просто обязаны понимать и отдавать себе отчет, насколько эти вещи взаимосвязаны! Именно сейчас, когда вы делаете первые насто-я-щи-е шаги в этой жизни. Наталья, роды - это все! Конец карьеры, автоматический выход в тираж. Подумай о людях, которые вложили в тебя столько труда - о тренерах, о команде, о стране, которая не жалеет денег на твои занятия спортом!
        - Но, Егор Афанасьевич,- Дим-Вадим попытался сказать свое.
        - Слушайте, Иволгин, вы и спорт - это разные планеты. Я уважаю ваш ранний инстинкт отцовства, вашу готовность стать главой семьи, но не более того. Послушайте человека старше вас, имеющего взрослых детей, ваших ровесников, между прочим. Семья и дети - это не только умильные картинки. Это в первую очередь - деньги. Деньги на еду, на одежду, на достойный быт. А ваш ежемесячный доход равняется стипендии! - Вадим поморщился. Курбатов, уловив его реакцию, восторжествовал: - Вот видите! Вам нечего возразить!
        - Наоборот, уважаемый Егор Афанасьевич, мне по многим пунктам хочется возразить вам!
        - Бросьте, юноша! Игра словами так же далека от настоящей жизни, как Наталья от своего Привольного! Где вы возьмете квартиру? Будете мыкаться по съемным углам с грудным дитем или устроите маме с папой коммунальный быт?
        - Егор Афанасьевич,- включилась в спор Наташа,- врачи говорят, что я быстро смогу восстановить нужную форму.
        - Сначала, детка, нужно родить без проблем. А это у нас - лотерея похлеще "Спортлото", и ни один врач тебе никаких прогнозов не даст. И потом, сколько времени остается до Союзной спартакиады? Ты - признанный фаворит, верный кандидат в сборную страны на предстоящий чемпионат Европы. Прибудешь на соревнования из родильной палаты? Учти, никто из серьезных тренеров после этого и близко к тебе не подойдет! Все! У меня ни нервов, ни аргументов не осталось, решайте сами! Адью! - Курбатов широко распахнул бывшие барские двери.
        - Дикость какая-то! Подумаешь - аборт! Но ничего, жизнь подскажет,- вполголоса бубнил он, выпроваживая посетителей. Те обескураженно молчали.
        - Дим, ну что же делать? - Они брели по Халтурина к Марсову полю. Иволгин остановился, обнял грустную Наташу за плечи и, внимательно глядя в любимые, полные тревоги глаза, спросил:
        - Ты мне веришь? - Наташа, прижавшись к нему всем телом, молча кивнула.- Я найду выход. Обязательно найду! И спорт, и ребенок - ничего от нас не уйдет. Обещаю! - Домовой осторожно коснулся губами девичьего виска.- Все будет хорошо, любимая!
        - Знаешь, Дим, а ведь Курбатов прав,- она подняла голову и медленно произнесла: - Чемпионат, спартакиада, отношение тренеров...
        Знай Вадим Иволгин большее количество успешных во внешней жизни женщин, он многое бы смог изменить в эту минуту. Но опыт, как известно,- сын исключительно трудных ошибок.
        * * *
        - Как это, "по талонам"? - Джейн недоумевала совершенно искренне, хотя определенные трудности ленинградской жизни должны были выработать у нее иную реакцию.
        - А с бриллиантами вообще не достать! Ты не представляешь, Джейн, как я хочу кольцо с бриллиантом! Но они только по блату или в комиссионке,- возбужденно сыпала словами Наташа. Домовой, наверное, чисто по-мужски, не очень-то понимал это ее желание, и поэтому понимание она пыталась найти у представительницы своего пола.- А так хочется новое, пусть даже с осколочком! Ты ведь понимаешь меня?
        Англичанка грустно улыбнулась.
        - У вас, русских, все с ног на голову!
        - А разве в Англии иначе? Разве ваши девушки не хотят в день своей свадьбы быть самыми-самыми?
        - Наташа, в отличие от вашей страны, у нас явное, а не условное деление общества по социальным и материальным признакам. Для состоятельных людей обручальное кольцо с бриллиантом - это показатель их высокого достатка, определенное вложение средств и лишь потом - брачный символ.
        - Значит,- Наталья оживилась,- мы все-таки живем лучше вас! - Джейн строго посмотрела на нее.- Правдаправда, мисс Болтон! Раз советские невесты желают кольца с бриллиантами безо всяких там социальных статусов, значит, мы живем лучше!
        Подошел Иволгин с подносом, на котором курились дымком чашечки с ароматным кофе и аппетитно развалились эклеры.
        - О чем шумит вече новгородское?
        - Дим, ты представляешь? Оказывается, у них в Англии,- кивнула в сторону Джейн Наташа,- настоящую свадьбу могут позволить себе только богатые люди!
        - По этой же причине, Наташ, в нашей стране существуют талоны для новобрачных.- Компания дружно рассмеялась.
        - "Бабочками не торгуем, вы еще смокинг попросите",- Вадим очень похоже передразнил гнусавую продавщицу из универмага "Юбилей", в котором новобрачные ленинградцы приобретали необходимое строго по свадебным талонам.
        - "Модель только такого размера, больших нет,- в тон ему прогнусавила Наташа.- Зачем вам с бантиками? Платье же длинное, их все равно не видно".
        - "Нет, из импортного гипюра ничего нет,- не унимался жених,- Зайдите в конце месяца, может, будет"...
        - Ой! Я сейчас,- будущая мама быстро выскользнула из-за стола.
        В кафе "Лотос", что напротив зоопарка, всех привела Джейн. Заведение чем-то напоминало ей кофейни в Сохо, и в этой атмосфере она чувствовала себя уверенней.
        Последнее время Джейн всячески избегала одиночных прогулок и выходов в город. Стоило ей покинуть общежитие без провожатого, как обязательно попадался на глаза тот навязчивый плюгаш в замызганной кепке, которого они с Вадимом впервые повстречали на площади Мира.
        Пролетарий не приставал и не заговаривал с девушкой, просто пристраивался следом или чуть сбоку и навязчиво сопровождал ее. Обернувшись, она всегда упиралась взглядом в его маленькие глазки и косую улыбочку.
        Единственная возможность оторваться от провожатого - зайти в какое-нибудь заведение. Он никогда не заходил следом, и Джейн не оставалось другого выбора - вместо ленинградских видов знакомиться со здешними, в большинстве очень даже неплохими, кафе. Так она набрела на "Лотос".
        "Не хандри!" - мысленно приказала она себе, а вслух спросила:
        - Вадим, сколько я должна?
        - Пустое! - Домовой подкрепил слова отрицательным жестом руки.
        В последнее время Иволгин изменил своей привычке откладывать на неопределенный срок завершение ремонта электробытовых приборов. Так что некоторыми свободными средствами молодая семья все-таки располагала. "Назло Курбатову!" - гордился собой Вадим.
        - Мне неудобно спрашивать при Наташе, но пока ее нет... Ты что-нибудь узнал о Кирилле?
        - Лечащий врач мило побеседовал со мной по телефону, внимательно выслушал, но ничего определенного не сказал. Держи, это твои эклеры.
        - Спасибо... Как называется место, где лежит Кирилл?
        Иволгин смутился.
        - Это... В общем, это психбольница на Пряжке,- разом выдохнул он. Джейн задумалась, нервно постукивая пальцами по столешнице.- Ты сама подумай, скоро курс должен закончиться, и я больше чем уверен, что Кирилл вновь будет с нами...
        - Ты ужасный... Ужасный оптимист! Но, почему-то, я тебе верю!
        * * *
        Вернувшись домой, будущие молодожены застали родителей Иволгиных в чрезвычайном возбуждении. По-парадному одетый отец торопливо полировал в коридоре обувные пары - свою и женину, а где-то в глубине квартиры, в районе гардеробного шкафа, слышался беспокойный голос матери:
        - Это ребята вернулись? Погоди, молчи, я сама расскажу!
        - Пап, что стряслось?
        Отец смущенно развел в стороны руки со щеткой и ботинком, кивком указав в направлении голоса. В коридоре, на ходу оправляя платье, появилась мать. Она была радостно возбуждена.
        - Таташенька,- торопливый "чмок" в щеку будущей невестки,- твои прилетели. Звонили к тебе на квартиру, а там дали наш телефон,- мама-Иволгина, удивленная сдержанной реакцией Натальи, смущенно переглянулась с мужем.- Мы... то есть я предложила, что мы берем такси и забираем их из Пулково... Что-нибудь не так? - Ее возбуждение иссякло.
        - Нет, все нормально. Только слишком неожиданно,- Наташа была по-прежнему сдержанна.
        - Вот и чудненько! Вы с Вадимом тогда похозяйствуйте тут, организуйте встречу, а мы сейчас быстро обернемся. Или вы хотите поехать сами?
        Вадим, сразу уловивший смутную, непонятную им с Натальей интригу момента, взял невесту за руку и разрешил родительские сомнения:
        - Конечно, езжайте, мы тут сами...
        Хлопнула дверь, звякнула дверная цепочка. Наташа прошла в кухню, с обреченным видом опустилась на табурет.
        - Влипла...
        - Не влипла, а влипли.- Вадим встал в дверном проеме.- Хотя чего печалиться...
        - Ты отца не знаешь! Он же темный, дикий! Водки нажрется, будет орать: "Хват-девка, обортала гулевого, моя школа!"
        - Н-да, а других сценариев не предвидится?
        Наталья пожала плечами.
        - Может, морду набьет, когда узнает, что я в положении. Тоже не подарок.
        - Решено, водку из холодильника - долой, на столе - только бутылка вина! - Жених решительно двинулся к пузатому ЗИЛу.
        - Дим, у него водяры с собой не меньше чемодана.
        Иволгин непонимающе посмотрел на суженую.
        - Ну не смотри на меня так! - Девушка повысила голос.- Любой, кто дальше родной околицы всего пару раз в жизни выезжал, всегда потащит с собой "все свое"!
        - Наташ, успокойся.
        - Не успокоюсь! - начинались слезы и истерика.- Что ты понимаешь? Боится деревня города, вот и тащит на своем горбу, сколько унести сможет! Думаешь, приятно в здешних магазинах идиотами выглядеть? По себе помню,- она закрыла лицо руками и разрыдалась.
        "Совместные хлопоты сближают" - вспомнилась вдруг фраза из научно-популярной брошюрки "В помощь молодоженам", недавно прочитанной Домовым. Он молча положил перед страдающей подругой серьезный кусок сыра "Советский", погремев в пенале посудой, добавил глубокую миску и терку. Ловко управляясь с очисткой чеснока, он, избегая смотреть на Наталью, чувствовал, как спадает ее нервное возбуждение, плач затихает, переходит в тихие редкие всхлипы, и наконец ритмичное клацанье сыротерки по мисочному дну возвестило городу и миру: "Любовь и согласие победили!"
        Только надолго ли? Этого не знал никто.
        "Перефразируя Юлия Цезаря,- думал Вадим, рассматривая будущих родственников,- все беспокойства можно разделить на три группы: зряшные,- он пожал крепкую руку тестя и тут же пропустил мимо ушей его имя-отчество,- незряшные,- ему представили Аллу Владимировну Зорину, первого тренера Наташи, женщину поразительной зрелой красоты,- и какие-то непонятные",- небольшого роста, плотно сбитая женщина окинула его взглядом с ног до головы и, не отпуская его руки, категорично заявила:
        - Гожий зятек, не хуже, чем у людей!
        За столом они с Натальей пытались устроиться рядом, но тесть решительно разлучил молодых:
        - Успеете насидеться, да и не положено до свадьбы. А у нас, почитай, только сговор нынче,- и, подмигнув смущенному Иволгину-старшему, добавил: - Наливай, хозяин, девку пропить треба!
        Скорость, с какой опустела первая бутылка водки, хотя четверо присутствующих, включая Домового, ее не употребляли, впечатляла.
        Наташа, скептически посматривая на отца, обреченно переглядывалась с Вадимом.
        - Оно, конечно, нехорошо, что без знакомства и благословения, да уж дело молодое, понятное! - Дальневосточник встал с рюмкой в руке. Дочь напряженно смотрела на жениха, остальные гости замолчали.- Люди мы с матерью не шибко ученые, но дочь единственную позорить не хотим,- он внимательно посмотрел на Вадима, потом на Наталью, по спине которой пробежали мурашки.- Вот,- широким жестом Забуга бросил на стол банковскую упаковку пятидесятирублевых купюр,- на это свадьбу сыграем, да и молодым найдем что поднести.- Он помолчал, довольный немой реакцией компании. Но пауза подзатянулась, и будущий тесть предложил: - За то, дорогие новые родственники и вы, Алла Владимировна, давайте и выпьем!
        - Я, пожалуй, тоже водки выпью,- подала голос мама Иволгина.- Вадим, подай рюмку, пожалуйста!
        На следующий день объединенное семейство Иволгиных-Забуга отправилось тратить привезенные зеленые купюры с портретом В. И. Ленина. Единственной, кто не принимал участие в этой приобретательской вакханалии, была Алла Владимировна Зорина. Правда, полностью уклониться от процесса ей не удалось. Паритетно представляя семейство Забуг в вопросах "городских и тонких", она постоянно вынуждена была присутствовать на заседаниях "чрезвычайного штаба", а потом подолгу отвечать на наивные вопросы Антонины.
        Мама Иволгина, отдадим ей должное, ограничилась ролью почетного члена и позволяла себе категоричные возражения лишь в вопросах очевидно неприемлемых.
        Она аргументированно заблокировала покупку автомобиля в качестве свадебного подарка молодым, с железной логикой инженера констатировав невозможность эксплуатации автомобиля без гаража и сопутствующую невозможность покупки последнего.
        Потом ей удалось доказать, что комната Вадима не вместит в себя гэдээровскую стенку и что телевизор молодым не нужен, потому что в доме их аж три штуки.
        Пока ежевечерне, под водочку с селедочкой, Забугастарший и отец-Иволгин обдумывали, как бы приобрести новые "Жигули" и гараж, Вадим и Наталья, оделенные тысячью целковых на личные расходы, связанные с предстоящим торжеством, строили свои планы.
        - Дим, ну теперь-то мы можем позволить себе кольцо с бриллиантом! А тебе, я уже все продумала, мы купим кольцо с насечкой,- Наташа, закутавшись в плед, с ногами сидела на диване.
        - Ты сказала своим, что беременна?
        На Наташины глаза навернулись слезы.
        - Тебе обязательно нужно все испортить и мне, и им? Да?
        Вадим, тяжело вздохнув, запустил обе пятерни в волосы.
        - Будущей маме нельзя плакать и волноваться, успокойся.
        - Слушай, Иволгин, тебе что, не терпится стать отцом? В качестве мужа ты себя не представляешь или боишься, что без ребенка я брошу тебя?
        Это был явный и злой перебор. Наталья все понимала, но остановиться не могла:
        - Так ты не бойся, я и сейчас могу уйти, останешься свободным, без проблем. Думаешь, я не вижу, как тебя ломает вся эта суета, как раздражают мои вопросы...
        - Послушай...
        - Нет, Димочка, это ты послушай! Не я вызывала сюда родителей, не я затевала всю эту свистопляску со свадьбой! Ты вообще-то понимаешь, что происходит в моей жизни? Я отказалась от спорта ради того, чтобы быть с тобой и родить ребенка! А ты, как последний эгоист, кривишь морду, когда я хоть как-то хочу отвлечься!
        Слова атакующей женщины всегда искренни и исполнены объективной укоризны. Но Иволгин их выслушивал впервые и готов был бросить на жертвенник любви любое, даже самое невероятное подношение, лишь бы все успокоилось и вернулось к мирному состоянию. Однако нелепая мысль: "Я, наверное, зря про беременность начал, но как же без этого?" - даже и в этом, бесконечно виноватом состоянии, казалась ему все-таки справедливой.
        Интуиция подсказала невесте, что она одержала очередную победу. Теперь ее необходимо было закрепить. Она решительно поднялась с дивана, подхватила стоявшие у книжного шкафа мешок с формой и баул с булавами и лентами, подошла к окну, и через секунду спортивные доспехи растворились в купчинских сумерках.
        - Наташка, что ты сделала?
        - Облегчила твою жизнь, милый,- она покорно улыбнулась, но - добивать так добивать! - Ты согласен, что именно этого мы и хотели?
        Ее вопрос повис в воздухе, Вадима в комнате уже не было. Из распахнутой входной двери сквозило, а на лестнице затихал звук его тяжелого бега.
        Кто-то из приятельниц Аллы Владимировны работал в обувной секции "Пассажа", и в тот день они с Натальей решили побродить по центру вдвоем, совместив по возможности прогулку с удачным приобретением парадных туфель.
        Встретившись на площади Восстания, неторопливо пошли по Невскому. Наташа засыпала Аллу Владимировну вопросами о ребятах из Привольного, смеялась над ее меткими и остроумными зарисовками из жизни родного, но ставшего уже почти былинным Приморья. В этой болтовне незаметно исчезла та легкая отчужденность, что возникла за время их разлуки, и Наталья как существо, в общем-то, одинокое, вновь, как и раньше, почувствовала всю прелесть доверительного общения.
        В "Пассаже" все прошло более чем удачно. Выбирая из трех пар, Наташа остановилась на мягчайшем Gaborе с бантиком и пряжкой, усыпанной стразами.
        - Ноги отекают, аж жуть! - пожаловалась она на примерке.
        - В твоем состоянии это естественно,- Алла Владимировна присела на соседний пуф.- Может, взять на размер побольше?
        - Я так и сделала... А отец с матерью знают?
        - Все знают.
        - А почему молчат?
        Алла Владимировна положила руку на плечо девушки. Невольно вспомнилась безобразная сцена с Забугой-отцом, когда он, не разобравшись с текстом полученного из Ленинграда письма, пьяный ввалился на гимнастическую тренировку в Дом офицеров Привольного и устроил дебош, всячески оскорбляя Аллу Владимировну, которая, дескать, "растит шлюх для городских кобелей". Девочки-гимнастки испуганно сбились в кучку, и ей стоило огромного труда выпроводить этого шумного "искателя управы". Потом были и его виноватый многословный визит с извинениями, и просьбы-мольбы его жены поехать с ними в Ленинград.
        - Мне пришлось настоять, но только ты неправильно понимаешь ситуацию: они не молчат. Они ждут...
        - Ну что, какие берете? - Продавщица-приятельница зашуршала книжечкой для выписки чеков.
        - Вот эти, от Габора Шамоди, Марин.
        - Юная искушенность или ты подсказала?
        Алла попыталась улыбнуться. В Привольном она отвыкла от городской образности и легкости разговора.
        - Считай, подруга, что первое.
        - Вот, сорок шесть рублей семьдесят копеек в кассу, пожалуйста! - продавщица протянула чековый листочек Наталье. Когда девушка отошла, Марина тихо спросила:
        - Она в курсе?
        - Ах, да...- Зорина быстро вынула из сумочки сложенную двадцатипятирублевую бумажку и так же быстро, прикрывая пальцами, опустила ее в карман синего рабочего халата.
        - Родственница? - кивнула Марина в сторону возвращающейся Наташи.
        - Бери выше, подруга! Моя лучшая ученица, будущая чемпионка.
        - Ну, ты даешь, Алка!
        - Не даю, а стараюсь...
        На Невском, покинув "Пассаж", они замешкались.
        - Слушай, если с ногами беда, что ж ты согласилась на такой походище? - сокрушенно покачала головой Алла Владимировна.- Вот они - плоды жизни молодой и безрассудно самостоятельной... Слушай! А давай-ка закатим девичник! Здесь же "Север" - два шага сделать, согласна?
        - Согласна...
        Заказ был сделан. Боярские блинчики с мясом и брусникой, бутылка красной "Алазани" и огромные десертные башни, украшенные куполами из безе. Невеста засомневалась было по поводу вина, но наставница быстро ее успокоила.
        Официантка, выполнив заказ, удалилась.
        - Ну, что же, за тебя, Натуль, за твое счастье! - Они пригубили вино.
        - Алла Владимировна, вы сказали, что они ждут. Чего?
        - Когда ты и Вадим объявите о твоем положении.
        - Это так на них не похоже...
        - Ты просто привыкла всегда быть для них ребенком. Для родителей тоже нелегкий труд - признавать твое право на самостоятельные поступки. Но, коль скоро тебе повезло, ведь спортивные успехи и учеба в институте - вот твои козыри,- то теперь везти будет постоянно. Только не расслабляйся. Обещаешь?
        - Пообещать-то легко... А вот как быть с гимнастикой, если честно,- не знаю. Я ведь, как на меня ни давили, от аборта отказалась...
        - Кто давил?
        - Да есть тут... заместители семьи и школы, так что, думаю, после родов мне дорога в большой спорт закрыта. На меня же надеялись как на участницу предстоящего чемпионата Европы, а теперь нет у них уверенности, что роды пройдут без осложнений, и я вовремя восстановлюсь. Записали меня в бесперспективные...
        - Ерунда какая-то! Это с тобой в Обществе так обошлись?
        - Откуда я знаю, где? Навалились, чуть ли не всем городом. А мне и отступать некуда - либо аборт, либо свадьба.
        - Это Вадим так сказал?
        - Нет. Он так никогда не скажет... Просто так получилось. Сначала я не думала, что беременность так серьезно воспримет... воспримут тренеры. А потом оказалось - поздно уже менять решение. Так что вот так вот: Наталья Забуга - несостоявшаяся чемпионка, преподаватель физической культуры!
        - Преподавательница,- машинально поправила ее Зорина, думая о своем. Именно случайная оговорка Натальи легла недостающим звеном в ее анализе непростых событий новой жизни ее лучшей ученицы.
        - Наташ, если не хочешь - не отвечай. Но мне это важно знать. Я же прекрасно вижу, что обратиться за поддержкой или советом тебе просто не к кому. Вадим... он действительно отец ребенка?
        - Нет...
        Алла Владимировна осушила бокал до дна, разрезала блинный конверт пополам, потом каждую половинку еще надвое.
        - И знаешь ты его не так уж и долго?
        Наталья, утвердительно кивнув, быстро заговорила:
        - Я понимаю, что поступаю подло, но рядом с ним, хоть он такой смешной и нескладный, я чувствую себя уверенной. Мне все про него понятно, и от этого становится както надежно и спокойно. Я нисколечко не сомневаюсь в его любви.
        - Это не подлость, Наташа. Это инстинкт самосохранения, но никогда не поступай с Вадимом жестоко. Это единственное, на что ты теперь не имеешь никакого права. Постарайся, чтобы этот обман стал последним... Чтобы это не вошло в привычку. Это поможет не потерять себя, не раздвоиться окончательно, не превратиться в опустившуюся мегеру-домохозяйку, вечно ноющую о загубленной карьере... Раз уж я,- Зорина налила себе в бокал вина,- невольная виновница этой печальной повести, то помочь тебе просто обязана.
        На следующий же день они посетили профессора Галле. Светило социалистического акушерства, о мастерстве и провидческом даре которого слагали легенды, оказался копией Айболита, с такими же седыми пышными усами и в очках с толстыми линзами. Вот только красный крест на белоснежной крахмальной шапочке отсутствовал.
        Пока Наталья собиралась в смотровой, он весело балагурил с Аллой Владимировной в своем кабинете, отделенном старинной застекленной дверью. "Наверное, они старые знакомые",- подумала девушка, робко покинув смотровую.
        - Нуте-с, присаживайтесь. Причин для беспокойства не нахожу. Как принято сейчас выражаться - институт Отта дает гарантию. Визуальный осмотр меня более чем удовлетворил, тазосложение - прекрасное, для обстоятельного обследования еще рановато, но общий тонус мышц соответствует теоретической норме, подкрепленной моим долгим опытом. Единственный каверзный сюрприз, который может подготовить нам мать-природа,- это размер плода, больший, нежели естественное раскрытие родовых путей. Батюшка будущего дитяти - крупногабаритная персона?
        Наташа смутилась и кивнула. Зорина сидела напротив и улыбалась.
        - Вот и славненько. Предупрежден, значит, вооружен. Значит... Позвольте, Алла Владимировна, подопечная-то ваша не с Дальнего же Востока на консультацию приехала? Или старый доктор все опять напутал?
        - Нет, конечно, Николай Николаевич. Наташа живет в Ленинграде.
        - Вот я и говорю - славненько. Каждый месяц походите ко мне, понаблюдаем вас и, коль соблаговолите, милости прошу к нам на роды! Возражения, особые просьбы имеются? - Последней фразой профессор всегда завершал лекции и палатные обходы.- Прекрасно, жду вас ровно через месяц. И не переживайте за свою спортивную судьбу, в таких деликатных вещах медицина понимает больше тренеров.
        У чугунной решетки клиники их встретил обеспокоенный Вадим. Будущий муж и отец мерил шагами Менделеевскую линию. Засматриваясь на институтский вход, постоянно натыкался на прохожих. Но, увидев улыбающиеся, довольные лица женщин, Иволгин успокоился и расслабился.
        - Все хорошо, да?
        - Все просто великолепно,- Наташа бросилась ему на шею и расцеловала в обе щеки.- Ты был прав, Домовой, все будет хорошо!
        - Посмотри,- Вадим достал из кармана небольшую коробочку из темно-синего бархата.
        - Господи, Димка, неужели? - Невеста запрыгала и захлопала в ладоши.
        - Нет, ты сначала посмотри, вдруг тебе не понравится,- он повернулся к Зориной: - Алла Владимировна, что там с ней такого делали? Отчего пациентка впала в детство?
        - Наташа, будь милосердна к жениху! - В голосе Зориной слышалось одобрение.
        - Не буду смотреть, не буду! - Вадим обиженно надулся.- Пускай сам покажет! Сейчас я закрою глаза, сосчитаю до трех и... Договорились?
        Иволгин улыбнулся. Наташа плотно зажмурила глаза.
        - Раз! - Она выставила вперед руку, чуть приподняв безымянный палец.- Два-а-а! - Вадим открыл коробочку и, достав оттуда блеснувшее белым камнем кольцо, надел его на палец любимой.- Три!
        Черные огромные ресницы, как тропические бабочки, взметнулись вверх, и восхищенному взгляду невесты во всей своей красе предстал настоящий дар.
        На платиновой ромбовидной подушечке, что геометрическими вершинками покоилась на широком золотом ложе в окружении двенадцати бриллиантовых осколков, гордо и ярко сверкал четвертькаратный благородный камень...
        Две красивые женщины и их спутник, весело переговариваясь, голосовали легковушкам у стен Кунсткамеры.
        У них все было хорошо.
        Глава 4
        Главное, что она вынесла из всего курса спецподготовки, который проходила в шикарном и мрачном Эшли-Хаузе, огромном замке на западе Шотландии, укладывалось в два небольших афоризма: "Никто не знает, каким должен быть успешный разведчик" и "Разведка - это искусство".
        Особо выдающимися или оригинальными они не кажутся. Но Джейн гордилась не формулировками, а собственно процессом, гордилась обретением жизненного багажа, позволившим проявиться ее таланту к четким оценкам, высшей формой которых стали эти два коротеньких замечания. Речь идет о той череде памятных событий и случайных открытий, которая была известна только ей и доступ к которой был исключительным и единственным - через ее феноменальную память.
        Открытие первое. Оно пришлось на погожий летний день, на время субботней семейной прогулки. Джейн - совсем еще маленькая девочка, дожидавшаяся своего пятого дня рождения. Дедушка - высокий, усатый, седой сэр Огастес Глазго-Фаррагут. Мама, тогда еще живая и веселая, красивая и добрая, как фея,- Кэролайн Болтон, урожденная леди Глазго-Фаррагут. И Элиас - старейший и заслуженный производитель дедовской конюшни, вороной, гривастый, как хиппи, крупнобрюхий пони.
        Дедушка и мама идут впереди, неторопливо разговаривая, держат в руках разобранные надвое красные кожаные поводья. Элиас, следуя в поводу, важно и осторожно, то и дело встряхивая густой гривой, несет на себе маленькую Джейн.
        Холодный ветер с моря, волнующий вересковые поля, и припекающее лицо августовское солнце. Они остановились у самого края высокого утеса, отвесно уходящего в сторону моря. Бескрайняя, глухо рокочущая стихия лежала внизу, перемешивая в беге волн темный индиго и все оттенки остывающей стали, крем и кипень бурунов с безвольной зеленью морской травы и кроваво-красными локонами водорослей.
        Мама вскинула руки, и рассыпавшийся букет полевых цветов, подхваченный бризом, жертвенно планировал к бурлящему внизу прибою. Мама смеялась, дедушка скупо улыбался в усы.
        - В странное время мы живем, Кэролайн.
        - Почему же - странное? Солнце, вереск, море. Твоя дочь, моя дочь - все, как и тысячи лет назад, только вот,- она звонко рассмеялась, погладила конскую морду,- Элиас здесь получается лишний. Но он же не обидится на меня, правда, Джейн? - И она заговорщицки подмигнула.
        - Странное, потому что нелепое. Разведчики работают по расписанию, на выходные уезжают погостить к родным. Чего доброго, и визитки начнут печатать: "X-Y, резидент". А, как ты думаешь?
        - Пап,- мама подбежала к дедушке и обняла его.
        - От тебя пахнет лошадью!
        - Не самый противный запах, дорогой. Что же касается моих мыслей, то скажу тебе честно - времена Лоуренса Аравийского прошли и не вернутся. Женщины и разведка - более эффективное сочетание. Для нас холодная война, религиозный экстремизм или великий Мао - в первую очередь угроза нашим детям.
        - С тобой бесполезно разговаривать серьезно, Кэролайн,- дедушка нахмурился.
        - Смотря какую тему для разговора вы изберете, сэр Огастес!
        - Ладно, оставим это. Когда ты возвращаешься в Бейрут?- Хочу недельку побыть у тебя, пообщаться с Джейн, но ты же знаешь, сейчас там такая обстановка!
        - Знаю, знаю, может, и лучше тебя знаю. Но не кажется ли вам, красивая леди, что вы слишком много внимания уделяете своему старому отцу, в то время как маленькая Джейн жаждет материнского общества?
        - Папа! - Мама смутилась.
        Вот такой ее и запомнила Джейн навсегда - с заигранными морским ветром волосами, со смущенной улыбкой на загорелом лице. Запомнила слово в слово и странный разговор, что вели мама и дед.
        * * *
        Арчибальд Сэсил Кроу, им, Фаррагутам, седьмая вода на киселе. Похожий на всех героев детских песенок сразу - и на обжору Барабека, и на Шалтай-Болтая,- он вызывал улыбку у любого, кто видел его впервые. Только немногие посвященные, даже в руководящих структурах МИ-5, знали, что этот благодушный толстяк, прячущий за темными линзами очков изумрудно-зеленые глаза Чеширского кота,- главный разработчик вербовочных операций за "железным занавесом".
        - Дедушка по-прежнему плох, Джейн?
        - Если слушать врачей, то определенно - да.
        - Все никак не соберусь навестить его,- Кроу порылся в ящике стола. Там что-то загремело, зазвенело и забулькало одновременно.- Вот,- он поставил на стол бутыль диковиной формы.- Настоящий магрибский абсент. С самой весны каждый понедельник даю себе зарок отвезти старому Фаррагуту подарок, и, представь себе, Джейн, все только собираюсь.
        - Вы хотите, чтоб это сделала я?
        - Нет, мне пришла в голову более интересная мысль. Ты, кстати, не в курсе, кто у него сегодня дежурит, старуха или эта рыжая бестия?
        - Сегодня Элис,- по характеру и интонации вопроса Джейн поняла, что родственничек не то побаивается, не то недолюбливает миссис Харпер - пожилую сиделку.
        - Отлично, давай вместе прокатимся к нему? И подарок отвезем...
        - Сэр...
        - Дядя Арчи, пожалуйста.
        - Дядя Арчи, я не уверена, что есть необходимость искушать больного алкоголем...
        - Джейн, сэру Огастесу - девяносто четыре года. Поверь, джентльмены его поколения - это настоящие дубы. Они умирают стоя и только в бурю. И если твоему деду не повезло, и его миновал сей геройский удел, он никогда не позволит себе захлебнуться пьяной слюной в кровати. Он просто выкинет эту бутылку или отдаст ее Элис. Собирайся...
        В чем в чем, а в автомобилях дядя Арчи разбирался. На всю Британию было только два четырехлитровых кабриолета Bentley MR образца тридцать девятого года, с сибаритскими, сафьяновой кожи, салонами и кузовами работы Ванвоорена. Один из них уносил Джейн и сэра Кроу по графитовому серпантину в сторону Соммерсетшира.
        Желтые кубы соломы на бледной зелени скошенных полей; стада, гуляющие по полям последние недели; каменные межевые изгороди, чешуйчатой паутиной расходящиеся по обе стороны дороги...
        За закрытой в комнату деда дверью была слышна музыка. Нечто медленное, ритмичное. "Кажется, свинг?" - Джейн неважно разбиралась в музыке. Оставив Кроу внизу разбираться с парковкой, она поспешила наверх, известить об их внезапном, без предупреждения, визите. По обыкновению толкнув тяжелую дверь обеими руками, Джейн остолбенело замерла на пороге.
        В полумраке комнаты танцевала какой-то чувственный танец обнаженная Элис. Распущенная грива тяжелых медных волос ртутью перетекала по плечам и мягкому, чувственному рельефу спины. Бедра танцующей женщины совершали томные, исполненные сладострастия движения, а плавные устремленно-знающие руки вольно скользили вдоль совершенных линий стройного тела.
        - Леди Годива,- где-то в районе виска раздался шепот Кроу.- Пойдем, я думаю, они скоро закончат.
        Дядюшка прикрыл тяжелую дверь и отвел Джейн в холл. Они сидели на обитом полосатым репсом колониальном канапе и неловко молчали.
        - Джейн,- очкарик нервно потер ладони.
        - Не стоит, сэр. Я все понимаю. Хотите чаю?
        - Не откажусь...
        К холлу примыкала особая, "чайная", кухня. Крашеные шкафы тикового дерева хранили несметное количество сортов чая, от традиционного дарджалинга до специфического матэ. В застекленных горках, по-бульдожьи раскинувших резные короткие ножки, блестели фарфором и перламутром веджвудские, мейсенские и турские чайные сервизы, переливались насыщенными цветами их азиатские, южно-американские, русские коллеги и соперники.
        Джейн поставила воду на огонь и, уткнув подбородок в сжатые кулачки, наблюдала за его пляской.
        - Здравствуйте, мисс Болтон,- Элис, с убранными под сестринской косынкой волосами и в белоснежном крахмальном халате, нарушила одиночество девушки.
        - Здравствуйте, Элис. Как дедушка?
        - Весел и оптимистичен. Попросил меня помочь в приготовлении чая, вы не будете против?
        - Нисколько.
        Арчибальд Сэсил Кроу помог Джейн и Элис вкатить чайный столик в комнату. Внучка подбежала к деду и поцеловала его в чисто выбритую, пахнущую парфюмом щеку. ,
        - Comment сa va, cheriе?
        - Грущу по уходящему лету, не хочу заканчивать учебу.
        - Что же ты хочешь делать?
        - Честно?
        - Только так...
        - Чтобы вы, сэр Огастес, выполнили свое обещание!
        - Неужели я до сих пор причина напрасной надежды? Этого не может быть,- дед нахмурился и сосредоточился.- Ну-ка, говори!
        - Кто-то хотел послать докторов к черту, упаковать багаж и, выкрав внучку из Тринити, отправиться с нею на целый год в Тритопс стрелять львов и леопардов,- Джейн вновь поцеловала деда.
        - Вот видишь, Арчибальд, насколько кровожадны представительницы старых аристократических семей,- дед улыбался.- Элис уже ушла?
        Кроу поднялся и посмотрел в окно.
        - Выезжает со двора.
        - Досадно. Джейн, Арчи был столь любезен, что привез с собой подарок. Будь добра, сходи в мой кабинет и принеси бокалы.
        Девушка кивнула и вышла...
        - Ты сам объяснишься с ними. Никто не виноват, что чистюли-буржуа запретили эвтаназию. Наш парламент вечно идет у них на поводу, но меня это абсолютно не касается. Как выпьем, оставьте меня одного. Уведи Джейн вниз и займи чем-нибудь. Я устал, Арчибальд, чертовски устал. После гибели Кэролайн мне с каждым днем все тяжелее и тяжелее просыпаться. Если сможешь, огради мою внучку от разведки. Я знаю, как только она останется одна, твои придурки шагу ей не дадут ступить, пока не завлекут Джейн к себе. Обещаешь?
        - Сделаю, что смогу.
        - И на том спасибо, доктор Чехов.
        Подслушивать - нехорошо, но так получилось.
        - Ты помнишь эту ерунду?
        - Твой первый проект? Смесь кичливой образованщины и непомерных амбиций?
        - Ты строг, Огастес...
        - Но справедлив! Прошу, дай мне сосредоточиться...
        Джейн, неся на серебряном подносе бокалы из толстого синего стекла, вошла в спальню. По выражению ее лица никто бы и не догадался, что девушка стала, фактически, соучастницей приготовлений к... убийству? Или - самоубийству?
        Дед и Кроу оживленно разговаривали, вспоминали какие-то эпизоды из прошлого. Наконец сэр Огастес взял свой стакан.
        - Джейн, в кабинете на моем столе лежит веленевый конверт. Будь добра, принеси его, пожалуйста.
        Дверь в комнату деда была закрыта. В коридоре, где солнечные лучи, проходя через цветные стекла переплета, превращались в косую радугу, ее ждал сосредоточенный и серьезный Кроу.
        - Ты его убил?
        Джейн впервые обратилась к сэру Арчибальду на "ты". Он молча вынул из ее рук конверт, разломал сургучные печати с гербами родов Глазго и Фаррагутов и снова передал конверт девушке:
        - Это его воля. Я всего лишь исполнитель. Здесь он тебе обо всем написал.
        Так Джейн Болтон совершила свое четвертое открытие.
        * * *
        - Знакомьтесь, товарищи! - Фотографии веером легли на генеральский стол.- Молодая женщина - Джейн Болтон, мужчина - Бьерн Лоусон, псевдоним Норвежец.
        - Товарищ генерал, а почему - "псевдоним"? Он что, писатель или артист?
        - А как ты хочешь, Гладышев? - С подчиненными генерал всегда был обходителен и терпелив.
        - Да так, кличка, и все,- молоденький Гладышев попал в Ленинградское УКГБ по комсомольской путевке сразу после окончания Технологического.
        - Клички - у собак и урок, товарищ Гладышев. Что же касается мистера Лоусона, то этот господин - наш враг, а врага, как учат мудрецы, необходимо уважать. Мне удалось вас убедить? - Генерал легко улыбнулся. Стушевавшийся Гладышев, чтобы скрыть смущение, стал внимательно рассматривать фотографии девушки.
        - Изучайте, Андрей, и изучайте получше. Именно вам придется опекать эту замечательную особу.
        - Мне? - Юноша покраснел.- Может быть...
        - Не может...- резко оборвал старший.- Задавайте вопросы, товарищи.
        - Какой псевдоним у Джейн Болтон? - Андрей, в первый раз попавший в состав оперативной группы, рвался в бой. Его коллеги - грузный, похожий на учителя Елагин и почти сверстник Гладышева, но уже опытный работник Скворцов - рассмеялись. Коротко, за компанию, хохотнул и генерал.
        - Отвечаю. У Джейн Болтон псевдонима нет.
        - Ну вот,- комсомольскому разочарованию не было предела.- Так чем же она замечательна?
        - Раньше про таких, как мисс Болтон, говорили: "Девушка из приличной дворянской семьи". От себя добавлю - семьи разведчиков. Ее дед, сэр Огастес Глазго-Фаррагут,- легенда британской военно-морской разведки, которой, кстати, он почти четверть века руководил лично. Отец - американец Дэннис-Роберт Болтон, был ведущим специалистом в ЦРУ по устройству ближневосточных проблем. Мать - Кэролайн, урожденная леди Глазго-Фаррагут - координировала резидентские сети во всех исламских странах от Карачи до Рабата. Так что, товарищ Гладышев, с псевдонимом тут был бы перебор.
        - Тогда, товарищ генерал, непонятно, зачем, имея такую известную родню, эта мисс приехала к нам шпионить?
        - Вполне допускаю, что ни подрывная, ни разведывательная работа не входит в планы Джейн Болтон как стажера на курсах русского языка при Педагогическом институте. Я даже был бы рад этому. Также я вполне допускаю, что одновременное пребывание в Ленинграде Норвежца и девушки - случайное совпадение. К тому же Лоусон прибыл в СССР вполне официально более полутора лет назад, в качестве сотрудника британской культурной миссии. Однако как человек, отвечающий за безопасность страны на вверенном мне участке, я должен убедиться в благих намерениях этой пары. Или - разочароваться. Но разочароваться - убедительно, доказательно и непреложно. В этом нелегком деле основная работа лежит на вашей группе.
        - Разрешите, товарищ генерал?
        - Давайте, Скворцов.
        - Контакты Болтон и Лоусона фиксируются?
        - Пока нет. Мисс внучка прибыла только две недели назад. Было принято решение еще недельку не наблюдать за ней, а там взять дней на десять под плотную опеку. Этим займется Гладышев. Касательно Лоусона. Он же у нас - частый гость. По агентурным сведениям, ведет себя привычно - фарцовщики, услуги проституток, мелкие гешефты. Но какое-то у меня в отношении этого господина предчувствие. Поэтому Елагину и Скворцову приказываю немедленно установить плотный надзор за Норвежцем.
        - Товарищ генерал, я так понял, что мне еще десять дней прохлаждаться?
        - Зачем же прохлаждаться, товарищ Гладышев? Разработайте схему и прикрытие вашей работы с объектом, приходите ко мне, обсудим.
        - Есть, товарищ генерал!
        - Ну и славно... Думаю, всем все ясно? Отлично. Тогда за работу!
        * * *
        - Об этом не может быть и речи! - Кроу вскочил из-за стола и буквально "подлетел" к Джейн. Потом, словно устыдившись чрезмерности эмоций, медленно опустился в кожаное кресло рядом.- Эти курсы русского языка - дешевый транспортный канал для "Посева" и прочей энтээсовской белиберды. Они тебя еще в день прибытия, как это у них? Ах, да - обшмонают! Прямо на таможне, и репьем повиснут на хвосте. Ты себе представляешь, наконец, эту толпу романтических идиоток, которые целыми днями будут гудеть про Достоевского и Толстого? Прямо у тебя над ухом?
        - Как ты сейчас или еще ближе?
        Кроу безнадежно хлопнул девушку по плечу. Встал, покачал коротенькое тельце на высоких, скрытых брюками каблуках и, как ни в чем не бывало, продолжил:
        - А ты должна будешь все это терпеть и не выделяться... Джейн, послушай, у русских в Ленинграде огромное количество музеев и архивов, театров, огромная киностудия. Дай мне еще немного времени, и оптимальное решение будет найдено.
        - Арчи, ты слишком заботлив для дальнего родственника и не видишь основного преимущества ситуации с курсами. За редкими исключениями, слушатели и их окружение примерно одного, студенческого возраста. Это существенно облегчит контакт с Марковым-младшим, и, самое главное, именно для фанатеющей от толстенных томов прошлого века девице легче и естественней влюбиться в русского юношу. Поэтому я прошу тебя, успокойся. Удержать меня от работы в России ты не сможешь, а все эти театры, киностудии и архивы - оставь кому-нибудь другому.
        - Про "любовь" ты решила окончательно?
        - Может быть, я даже выйду за него замуж. Но для этого одних фотографий недостаточно,- Джейн вынула из папки несколько снимков Маркова. Выбрала один, на ее взгляд, наиболее удачный.- Разве вы будете возражать против столь симпатичного жениха для бедной сиротки?
        Арчибальд Сэсил Кроу скрежетнул зубами, но фото взял.
        - Слишком романтическая внешность, наверняка инфантилен и неуравновешен,- портрет Кирилла лег на стол.
        - Наверняка? Разве разведка не располагает более точными данными? - В глазах девушки заплясали чертики.- Или он, по примеру своего отца, отметелил контролера и сдал его в полицию? А, Арчи?!
        - У них милиция, Джейн,- Кроу сидел нахохленный и мрачный.
        - Не принципиально. Круг логических построений замкнулся. И, если ты справедливый человек, и справедливый не только на словах, ты должен видеть: я - кругом права. N"est-се pas, mon chere?
        - Помоги тебе Бог, упрямая девчонка!
        Чеширский кот был искренен и патетичен настолько, что Джейн испытала прилив самой настоящей нежности к нему.
        "Мой единственный английский родич! Такой - "ответственно смешной"? Или "по-семейному ответственный"?"
        Она подошла к дядюшке и осторожно поцеловала его в щеку.
        Свои способности к терпению, даже к долготерпению, Джейн оценивала высоко, но объективно. Еще бы, кто, кроме нее, мог знать, что вся ее жизнь до прихода в МИ-5 была чередой бесконечных тренировок в царстве ожидания и терпеливости.
        Маленькой девочкой она целыми неделями ждала приезда матери. Сосредоточенно, скрывшись от гувернантки и других слуг дедовского дома, по нескольку раз в день рассматривала ее фотографии, и даже сэра Огастеса она ждала, каждую неделю, с понедельника до пятницы.
        Потом она ждала окончания детства, школы в Тринити и, само собой, приглашения на службу Ее Величеству. Это были основные вехи скромной по временным меркам жизни Джейн Болтон.
        Где-то между ними затерялись менее значительные события, которых она также в свое время терпеливо ожидала: подарков на день рождения, новых нарядов - в отрочестве, каникулярных поездок на континент и лишения невинности.
        Особой красавицей Джейн себя не считала, дурнушкой - тоже. Как-то, невольно подслушав в спортивной раздевалке колледжа разговор двух одногруппниц, по-деревенски упитанных конопатых сестер-двойняшек, она впервые осознала, что вопросы внешности, а также все связанное с парнями, совершенно не интересуют ее. Вечером того же дня, истратив целый фунт,- "Господи, какие же деньги делают на дураках!" - она купила журнал с фотографиями знаменитой Твигги.
        Внимательно сравнив отражение своего обнаженного тела в гардеробном зеркале с глянцевым эталоном женского совершенства, она не обнаружила особых отклонений, за исключением чуть большего, нежели у кумира миллионов, размера груди.
        Сейчас, во время прогулок по Ленинграду, она невольно обращала внимание на внешность, сложение и поведение здешних девушек. Теоретически, каждая из них была прямой конкуренткой, и поэтому стоило потратить время на изучение арсеналов противника.
        Пока таинственный Норвежец выстраивал схемы ее подвода к объекту, Джейн достаточно быстро разобралась в конкурентной ситуации. Выводы были неожиданными.
        Когда в Европе девушка выбирает чуть агрессивный стиль "секси", это в первую очередь девушка, которой есть что показать. Таких немного, они сразу заметны в общей массе, и обыватели обоих полов предпочитают их сторониться.
        В Ленинграде ситуация была совершенно иной. Джейн наблюдала на улицах города раскрепощенных, но без вульгарного кокетства, обладательниц великолепных фигур, скульптурных бюстов и изящных конечностей в таких количествах, будто бы русские только тем и занимались, что улучшали свою породу. То же относилось и к гардеробу потенциальных соперниц. Мини, миди, макси всех цветов и оттенков, глубокие декольте и открытые плечи, бижутерия и аксессуары всех стилей и направлений не оскорбляли и не задевали ее островного консервативного вкуса.
        И, что чувствовалось сразу, во всем этом великолепии отсутствовал дух нарочитой провокации. Ленинградкам нравилось быть красивыми безо всякой меркантильноохотничьей подоплеки. Джейн физически ощущала это.
        После долгих раздумий и экспериментов она напрочь забраковала трикотажные топы и джинсы, хипповские балахоны в разводах и фенечки, летние матерчатые сапоги до середины бедра и шнурованные бюстье из черной кожи. Она остановила свой выбор на расшитых бисером мокасинах из оленьей выворотки на голую ногу, плиссированной юбчонке из красно-черной шотландки, чуть-чуть не доходящей до колена, и блузе-апаш из голландского полотна на пуговицах-бусинках "под жемчуг". Сумка-ягдташ с бахромой и бисерным узором, в пандан мокасинам, и очки-хамелеоны в роговой оксфордской оправе дополняли ее туалет.
        Минимум косметики: гигиенический блеск и немножко, в два-три касания, туши на ресницах...
        * * *
        - Ну-ка, ну-ка, надень эту свою кепчонку... Ну и рожа у тебя, Гладышев! И как называется этот маскарад? - Генерал пребывал в прекрасном расположении духа.
        - "Барышня и хулиган", товарищ генерал,- Андрей засунул руки в карманы флотского клеша, вразвалочку прошелся по ковровой дорожке кабинета.
        - Н-да. Кто бы видел.
        - Овладеваем искусством перевоплощения,- Гладышев снял кепку и застыл в ожидании начальственного решения. Начальство раздумывало.
        - Ты это... Сам придумал или подсказал кто?
        - Сестренка у меня в хореографической студии при Дворце пионеров. На днях у них концерт был, так она всю семью вытащила, здорово у них там все получилось.
        - У кого получилось?
        Андрей смутился.
        - Ну... на сцене. Вот я и подумал, почему бы не попробовать.
        - Я, конечно, не балетоман и далеко не театрал, но коечто помню. Ведь у этой барышни с этим самым хулиганом вроде какие-то отношения возникают, а? - Генерал из-под очков изучал подчиненного.- Так ты решил, что ли, приударить за объектом?
        Комсомолец Гладышев вспыхнул.
        - Ну, вы скажете, товарищ генерал! Какое там приударить! Просто типаж понравился, и все! Не под аспиранта же мне наряжаться или фарцовщика какого. Батя-то мой до проходчика метрополитеновского в деревне механизатором был. По Сеньке и шапка.
        - Ладно, Гладышев, не обижайся... Вроде бы выглядит натурально... Хотя, признаюсь тебе честно, живой шпаны твой начальник года с пятидесятого в глаза не видел.
        - Да есть еще маленько,- лицедей присел на стул у стены.
        - Ну а линию поведения какую выбрал?
        - Обыкновенную, товарищ генерал. Подъем в шесть, наедаюсь чесноку и - к общежитию.
        - Так. Так, так... Там же два выхода?
        - Мы со Скворцовым уже учли это. Остался один,- Андрей виновато посмотрел на портрет Дзержинского. Генерал коротко хохотнул.
        - Надеюсь, не взорвали?
        - Как можно! В сопровождении завхоза заколотили двери досками, повесили предупреждение: "Пользоваться запрещено, аварийное состояние!"
        - Завхоз надежен?
        - Как сейф, товарищ генерал. Орден Красной Звезды и батальонная разведка.
        - А дальше?!
        - Дальше все как в балете. Он по ней сохнет, всюду, как тень, ее сопровождает. Вот и вся драматургия.
        - Вся? Что же, чем проще - тем лучше... Постой, а чеснок-то зачем? - Генерал встал из-за стола и подошел к молодому сотруднику.
        - На всякий пожарный, товарищ генерал. Вдруг понравлюсь, а так - с гарантией.
        - Да, настоящий ты, Гладышев, театральный деятель,- генерал, первым протянув руку, крепко пожал пятерню сотрудника.- Ну, удачи тебе, Андрей Сергеич!
        - Служу Советскому Союзу!
        * * *
        Это был десятый по счету день рождения Джейн Болтон. Проснувшись, девочка увидела аккуратно разложенные на прикроватном кресле обновки: платье с пышной - "Как у принцессы, дедушка!" - многослойной пачкой из бледно-розового атласа, того же цвета туфельки с серебряными пряжками, нежно-кремовое боди на узких бретелях и тяжелые, плотные на ощупь шелковые алые ленты.
        Сердечко девочки радостно затрепетало. Босиком, в одной ночнушке, Джейн выбежала из спальни и побежала к кабинету деда. Она быстро спустилась по старинной лестнице с резными перилами, оставалось только повернуть за угол широкого коридора, как вдруг она услышала громкий и сердитый голос сэра Огастеса:
        - Дэннис, вы немедленно покинете не только Фаррагут, но и Англию вообще! Дочь я вам отдал и бесконечно сожалею об этом. Внучки вы от меня не получите, пусть даже Шестой флот подойдет к берегам Британии. Никаких дискуссий!
        - Боюсь, дорогой тесть, что судебное решение будет посерьезней авианосцев! - Джейн не знала голоса отца, да и внешность его была знакома девочке только по фотографиям. Она прижалась к стене и испуганно замерла.
        - Вы жаждете судебного разбирательства, мистер Болтон? Вы его получите. Разрешите только напомнить вам, что Джейн - британская подданная. А коль скоро это так, то и дело будет слушаться в Королевском суде! - В голосе деда звучал металл.
        - От этого обстоятельства выиграют только мои адвокаты. Но на деньги в данном случае - наплевать,- Болтон говорил решительно и уверенно.
        - Допускаю, Дэннис, что на деньги вам плевать. Позволю себе лишь заметить, что по законам Соединенного Королевства вы не сможете притащить ребенка в суд и устроить там традиционное для Америки шоу. Слушание будет закрытым, и меня ничто не удержит от соблазна представить суду подлинные документы, открывающие истинное лицо Дэнниса Болтона.
        - Сэр, я разведчик, и скомпрометировать меня обстоятельствами моей профессиональной деятельности практически невозможно. Возникнут серьезные проблемы, и в первую очередь у вас, сэр.
        - Разведчик?! - Раздались звуки тяжелых шагов деда.- А на этих снимках, надо понимать, зафиксированы моменты разведывательной работы? Грязный мужеложец! Убирайся вон из моего дома и из Англии...
        Это было третье по счету открытие Джейн Болтон.
        Норвежец пока ничем не обнадеживал, и Джейн действовала по собственной методе, основанной на внимательном изучении фотографического портрета Маркова-младшего.
        Чуть отрешенный взгляд веселых глаз, природная "художественность" пышной прически, "девичьи" ямочки под скулами. "Он просто обязан быть романтиком, этот юноша!" - И она с завидным упорством и свойственным ей железным долготерпением ежедневно практически все свободное время посвящала прогулкам по самым романтическим уголкам Ленинграда.
        Как там поется: "Когда ее совсем не ждешь"?! С Джейн все случилось именно так.
        Подходил к концу девятнадцатый рейд в поисках Маркова-младшего, и Джейн мысленно подготовилась к его бесплодному завершению. Она как раз переходила через канал Грибоедова, когда внезапная и, честно сказать, не украшающая интеллигентную девушку мысль посетила ее. Привстав на цыпочки, Джейн попыталась разглядеть, наличествуют ли у золотокрылой фигуры грифона первичные половые признаки? Ей было ужасно неловко - "вдруг кто-нибудь поймет, что я тут высматриваю?" - но любопытство пересилило. Как в детстве, проговаривая про себя сказочную песенку Марлина:
        Пусть суслик уведет ваш взор
        В одну из этих длинных нор,
        Что входом смотрят на восток,
        А выходом - на запад...-
        она заглянула в бронзовый пах. Смотреть было не на что. Не то по стыдливости потомков, не то по нерадивости реставраторов, искомый предмет скорее угадывался, нежели существовал. Пальцы ног затекли, и Джейн, потеряв равновесие, опустилась на всю ступню, отшатнувшись назад.
        - Простите,- раздался голос, и девушка подняла глаза. Ее губы неслышно продолжали шептать:
        Чей ход петляет, как змея,
        Где осыпается земля
        И где бессильны вам помочь,
        Чтоб разогнать и мрак, и ночь.
        Мотыга и лопата...
        Перед ней стоял Кирилл Марков...
        "Не молчи, не молчи!" - внутри Джейн истошно вопила судьба. Она выдохнула первое, что пришло на ум:
        - Львиный мостик...
        "Леди Неожиданность", "Леди Прекрасная Внезапность", "Леди Счастливая Случайность" - все эти бесконечные эпитеты звучали только по-русски, и только тогда, когда их произносил Кирилл.
        Их быстрое и полное сближение, Джейн отдавала себе в этом отчет, происходило в совершенно другом, бесконечно далеком от разведки Ее Величества, измерении. Но не исключало тех задач и целей, что стояли перед юной сотрудницей МИ-5.
        Она даже удивлялась самой себе, насколько необременительным было это раздвоение ее интересов, личного и профессионального. Как-то сразу, чем-то исключительно женским, Джейн почувствовала, что встреча с ней затронула те потаенные струны души Кирилла, которых до нее не касалась ни одна посторонняя рука.
        Его открытость и бездна обаятельной искренности вызывали у девушки ответные эмоции такой глубины и силы, что иногда, особенно после близости, она чувствовала себя полностью растворенной в этом славянском мальчишке. Да-да, именно мальчишке, что шел по жизни легко и непринужденно, ни разу не встретив на своем пути настоящего горя и неотвратимости утрат.
        Они лежали в комнате Кирилла, отделенные от жемчужных ленинградских сумерек чуть колышущейся тюлевой занавеской. Утомленный юноша ровно дышал во сне, а за окном шумели механизированные дожди поливальных машин...
        Дедушка помог Джейн устроиться на высоком кожаном диване огромного "роллс-ройса" Фаррагутов. На девочке было черное траурное платье с бархатными обшлагами и воротником из того же материала, на белокурой головке - траурная шляпка с вуалеткой.
        Машина недолго петляла среди ближних к Фаррагуту холмов и наконец остановилась у старого кладбища в Соммерсби. Сэр Огастес взял Джейн за руку, и они двинулись сквозь толпу людей со скорбными лицами.
        У свежевырытой могилы размеренно читал молитвы священник в белой епитрахили. Не более чем в четырех метрах от могильного края застыл взвод в парадной форме. Джейн, как завороженная, смотрела на белые кожаные гамаши с бронзовыми пуговицами, на затворы старых "лиэнфилдов", церемониально прижатых к белым широким перевязям портупей на уровне груди. Белая лайка перчаток на красной древесине лож и прикладов.
        Подъехал огромный, будто автобус, катафалк. Шестеро морских офицеров установили на деревянном помосте большой белый гроб.
        - Мама там? - Восьмилетняя Джейн пальчиком, затянутым в черную паутинку перчатки, показала на гроб, одновременно поворачивая личико к деду. Тот коротко кивнул. Девочка вырвала свою ручонку и бросилась бежать прочь от могилы.
        Кто-то пытался ее остановить, но она не давалась, ловко увертываясь или громко крича. Добежав до семейного "ройса" с открытой задней дверью, стоявшего особняком от остальных машин, она с разбегу бросилась на холодную кожу сиденья и зарыдала...
        - Барни, я забыл спички.
        - Держи,- голоса были незнакомы, и очнувшаяся Джейн замерла в своем убежище, как мышка.
        - Ненавижу эту официальную скорбь.- Внезапный сухой винтовочный залп разорвал воздух.- Лучше бы этих молодцов бросили ей на помощь там, в Бейруте.
        - Как сказать, Эндрю, за Кэролайн мало волновались.
        - Ага, все надеялись на ее муженька, вот и получили.
        - Политика - грязная вещь, извини за банальность, старина.
        - Это правда, что Фаррагуту пришлось выкупать ее тело?
        - Сто тысяч фунтов.
        - Ливанских?
        - Разве сэр Огастес - ливанец?
        - Интересно, как она шла на расстрел?
        - Эндрю, у тебя слишком много вопросов.
        - Потому что, Барни, я учился с ней. Сначала в школе, потом в соседнем колледже.
        - Никогда не слышал об этом.
        - Ты же знаешь, мы, разведчики, народ не болтливый.
        - В рапорте Рэдроу написано, что ее пытали, а потом просто выстрелили в затылок. Так что все разговоры про расстрел - это посмертные сказки...
        В тот день Джейн Болтон совершила свое второе открытие.
        * * *
        Черная генеральская "Волга" миновала Комарово и прошла пару поворотов, прежде чем шофер заметил тревожно мигающую лампочку вызова на панели радиотелефона. Генерал дремал, и водителю не хотелось будить шефа. "Но - надо!"
        - Товарищ генерал!
        - Да... Что?
        - Вызывают,- шофер не глядя поднял трубку и передал ее назад.
        - Ивлев, слушаю! Так, когда? Через час в моем кабинете,- генерал помассировал затылок, потом виски.
        Машина, сбросив скорость, пропустила синий "москвич" на встречной и, резко взвизгнув колодками, с разворота, пулей устремилась обратно в Ленинград...
        - Неубедительно, Гладышев,- генерал отложил в сторону прочитанный рапорт. Снял очки, снова надел.- Где там оперативная съемка?
        Скворцов выпрямился, как пружина:
        - Должна быть готова, товарищ генерал. Разрешите позвонить?
        Старший жестом указал на аппарат.
        - Скворцов на связи. Генералу нужна оперативная съемка. Хорошо, готовьте проектор,- он положил трубку на рычаг.- Через десять минут все будет готово...
        Оператор работал камерой из-за ограды Финансовоэкономического института, поэтому в кадре то и дело появлялись толстые черные вертикали. Они то рассекали стройную фигурку девушки надвое, то лишали ее руки, то иной части тела, затем в кадре появился молодой человек. Те же метаморфозы стали происходить и с ним. Только теперь вертикальные полосы часто разделяли экран пополам, рассекая незатейливый сюжет на две половинки. Внезапно пленка закончилась. Дали верхний свет.
        - Что в это время делал Норвежец?
        - Находился в своем номере, в гостинице "Ленинград".
        - Информация точная?
        - От Елагина, товарищ генерал.
        - И все равно, не похоже это на "подводку". Но наша задача - быть бдительными. За Марковым пока наблюдения не нужно.
        Глава 5
        "Лучшее средство разгрузить голову от тяжких раздумий - работать руками",- слова школьного военрука Хуциева, требовавшего даже от девочек умения собирать автомат Калашникова вслепую, вспомнились Альбине утром, когда, открыв холодильник, она обнаружила там увядшую луковицу и початую бутылку коньяка "Ахтамар". Стало неловко и стыдно: отец практически не выходил из дома, и, чем он питался, где, когда - все эти вопросы обеспокоили ее только сейчас. Она быстро собралась, пересчитала деньги в кошельке и уже на улице, соображая, в какой из магазинов пойти, приняла решение: приготовить настоящий обильный обед, как это было при маме и бабушке. И она направилась в Смольнинский универсам.
        "Разве может существовать на свете что-нибудь более прозаическое, чем поход в магазин за продуктами?" - задавала себе вопрос девушка, энергично шагая к стеклянным дверям универсама и обгоняя многочисленных домохозяек и пенсионерок, спешивших, судя по приготовленным авоськам и кошелкам, туда же.
        Пройдя через овощной отдел, Альбина посмотрела на наполненную корзинку, сразу ощутив ее приличный вес. "В следующий раз возьму с собой тележку!" Мясной отдел не особо порадовал ее своим ассортиментом, но удалось купить килограмм говяжьего фарша.
        Зайдя в молочный отдел, девушка пожалела, что не захватила с собой баночку для развесной сметаны и бидончик для разливного молока, как это сделали другие покупатели. "Ничего, я научусь, я стану хорошей хозяйкой",- подумала Альбина.
        Купив пару бутылок молока и десяток куриных яиц, девушка отправилась в хлебобулочный отдел, где пахло свежеиспеченным хлебом. Похожий на веретено, чуть солоноватый "Городской" батон, половинка удивительно душистого ржаного хлеба с трещинкой на румяной корке. Две пышнейшие "Свердловские" сдобы и - "Гулять так гулять!" - "Невский" хлебец с изюмом в обсыпке из жареного арахиса и сахарной пудры завершили список ее продовольственных трофеев.
        Войдя в квартиру, Альбина удивилась. Ставшей привычной в последнее время тишины как не бывало. Из гостиной доносились громкие звуки работающего телевизора, заполняя полумрак вихоревского дома нелогично бодрой, жизнеутверждающей цыганской песней. Девушка с любопытством заглянула в комнату.
        Голубой экран переливался буйством бессарабских красок, а актриса Светлана Тома, звеня монистами и прикладываясь к крошечной трубочке-носогрейке, оптимистично распевала нечто задорное и заводное.
        Марлен Андреевич сидел в финском кресле-раковине, и отсюда, от дверей, Альбина видела только седой затылок отца и его туфлю, отбивавшую ритм.
        Генерал поднялся и увидел дочь, стоявшую в дверях. Против обыкновения Марлен Андреевич был выбрит и бодр. Он уменьшил звук огромной "Радуги" и произнес:
        - Несмотря ни на что, Альбинка, нужно жить!
        Впервые за много дней отец и дочь завтракали вместе, вкусно, обильно и с настроением.
        - Не могу распробовать, это омлет с сыром?
        - Нет,- Альбина жевала и говорила одновременно,- с творогом.
        - Гм... Между прочим, ты, как будущий врач, должна знать, что говорить и жевать одновременно - занятие опасное! - Марлен Андреевич положил себе на тарелку еще один пышный кусок омлета.
        - Кстати,- дочь отложила вилку и задумалась.
        - Ты что-то хотела сказать?
        - Да, но...- В душе Альбины царило смятение: секунду назад, когда отец произнес эти слова про будущего медика, она окончательно и бесповоротно поняла: никогда и ни за что, ни за какие блага мира она не вернется в институт, а к медицине не подойдет и на пушечный выстрел. Сказать об этом отцу прямо сейчас? Сейчас, когда хрупким тоненьким ледком подернулась их общая память о тяжелых утратах? Как он на это отреагирует? Расстроит его это или нет? Но он же сам сказал сегодня: "Несмотря ни на что, Альбинка, нужно жить!" И она решилась. Отодвинула в сторону тарелку, отложила вилку и нож.
        - Официальное заявление? - Марлен Андреевич с аппетитом доедал вторую порцию.
        - Папа, я ухожу из медицинского,- Альбина смотрела на отца прямо и открыто.
        - Куда?
        - Попробую перевестись в текстильный, на моделирование одежды.
        - Перевестись?
        - Но ведь всего два курса,- в ее интонации появилось сомнение.
        Решение, ее самостоятельное решение, еще минуту назад казавшееся таким продуманным и взрослым, вдруг показалось по-детски наивным и таким уязвимым.
        - Два, четыре - какая разница? Идея с переводом мне кажется неосуществимой,- отец положил вилку.- Тебе кофе или чаю?
        - Чаю...
        - Но это не повод скисать! Насколько мне известно, вступительные экзамены в ленинградских вузах проводятся ежегодно или я отстал от жизни, а, дочь?
        - Папка! - Альбина бросилась отцу на шею и расцеловала его.
        - Я-то здесь при чем? - Марлен Андреевич до глубины души был тронут дочерней благодарностью. "Значит, ей, чтобы решиться, не хватало только моего мнения. Дети... Они навсегда остаются детьми". Прижимая к своей широкой груди почти счастливую дочь, он мысленно благодарил судьбу за этот бесценный и, в общем-то, случайный дар.
        - Ой! Вы так держите иголку, будто видите ее впервые! Послушайте старика,- мастер-закройщик высшей категории Моисей Аронович склонился к самому уху Альбины и негромко продолжил: - Когда вам тут все надоест и вы станете сапожником, тогда я буду спокоен: вы будете правильно держать шило. Но пока вы здесь и раз мне поручено дать вам в руки немножко профессии, вам придется держать иголку иначе.
        Он ловко выхватил из Альбининых пальцев портновскую иглу, поднял высоко перед собой и быстро, сверху вниз осмотрел нитку.
        - Почти длина, гм... Особенное искусство всегда тут,- указательный палец свободной руки ткнулся в морщинистый лоб.- Остальное - это немножко фокус и многомного тренировок.
        Пальцы старого закройщика мелькали перед глазами Альбины, демонстрируя на темном фоне какого-то лоскута правильное обращение с портновской иглой.
        - Всегда - наклон, всегда - угол. И мы сможем получить то,- он, сложив лоскут краями вместе, ловко вставил иглу и быстро-быстро нанизал на нее сложенный квадратик ткани,- то, что люди называют: "Сметано!"
        Старик эффектно, с хлопком, расправил тонкую ткань, по краю которой легла ровненькая строчка одинаковых белых стежков. Альбина восхищенно посмотрела на мастера.
        - А пока вы будете переживать и восторгаться,- Моисей Аронович, подойдя к радиоточке, вывернул громкость до отказа - передавали сигналы точного времени,- Моисей Наппельбаум будет кушать свой обед.
        Кажется, первым, кто посвятил советского читателя в тайну слепых дождей, был писатель Паустовский. Ленинградцы более других читателей благодарны ему, поскольку непредсказуемость здешней погоды давно и прочно дискредитировала прогнозы синоптиков, а вот примета, что после слепого дождя на три дня устанавливается восхитительное ведро, действовала безотказно.
        Жаркие июльские дни иногда радовали горожан короткими летними дождями. Мгновенно высыхающие на лице и одежде крохотные дождинки забавляли возвращающуюся с работы Альбину. Усталости как не бывало! У Крюкова канала она перешла через горбатый мостик, а затем направилась в аллейку, ведущую в скверик у Николы Морского. Чудесная погода... Ключевое слово - "чудесная". Дождь идет, а вокруг все сухое. Чуть впереди из высокой травы выкатились на розовый песок аллейки два смешных котенка маскарадной окраски. То один, то другой поднимался на голенастые задние лапы и, широко разводя передние, всем корпусом обрушивался на противника, а затем котята вновь сплетались в клубок.
        - Альбинка, вот здорово! А я смотрю - ты или не ты? - Перед ней стоял Кирилл Марков - ее одноклассник. Рядом с ним была симпатичная девушка, одетая как-то особенно. Вещи, вроде бы и по общему стилю и по крою самые заурядные, были сшиты из качественных добротных тканей, которые Альбина с легкой руки Моисея Ароновича уже научилась различать, и смотрелись дорого и солидно. Незнакомка тоже с интересом рассматривала Альбину.
        - Разрешите вас представить друг другу, милые леди,- Кира расшаркался на придворный манер, помахивая перед собой воображаемой шляпой,- Несравненная и Неприступная леди Альбина Вихорева. Таинственная и Великодушная леди Джейн Болтон. Из самой Англии, между прочим!
        - Хвастунишка! Стоило тащиться через всю Европу, чтобы встретить такого же бахвала, какими кишат улицы Лондона,- по тону реплики Джейн больше чувствовалось желание поскорее миновать тему "Вопросы - ответы" с ее бесконечными "А как у вас?", нежели действительно укорить спутника.
        Альбина сразу поняла это, но не удивилась. Ее очень обрадовала внезапная встреча с Кириллом, чем-то напоминавшим сейчас большого добродушного щенка.
        - А ты какими судьбами в этих краях? - Он откинул со лба свою знаменитую "битловскую" челку.
        - С работы иду,- просто ответила Альбина.
        - Ты идешь с работы?
        - А что в этом такого? - смутилась девушка.
        - Вихорева, признавайся, на скольких трепанациях ты сегодня ассистировала? Как оперируемые, выжили или исход летальный? - Его голос был делано серьезен.
        - Трепанацией, вернее трепологией, увлекается один мой знакомый по фамилии Марков. А мы, честно трудящиеся девушки, на работе занимаемся индивидуальным пошивом одежды! - Альбина, гордо выпрямившись, посмотрела на Кирилла.
        - Вот это да! Вихорева - лучший представитель рабочей молодежи города Ленина! Разрешите записаться на примерку?
        - Смокинг или фрак?
        - Белоснежный фрак - мы с Джейн приглашены ко двору, а багаж, как назло, задержался в пути. К утру управитесь?
        Компания дружно рассмеялась.
        - Слушайте, девчонки, а может быть, отметим встречу?
        - Кирилл,- подала голос Джейн,- ты посмотри, как хорошо на улице! Совершенно не хочется в помещение, как бы там ни было интересно и вкусно. Давайте погуляем.
        - Альбина, ты того же мнения? Или...
        - Марков! Женщины всегда солидарны друг с другом.
        - А я-то думал, что это бывает только Восьмого марта! Тогда поскучайте тут минут десять, а я - мигом! - Кирилл, не дождавшись их ответа, буквально растворился в воздухе.
        Джейн и Альбина помолчали. Первой заговорила Джейн:
        - Он очень много рассказывал про ваш класс. Иногда я ловлю себя на мысли, что лично знакома почти с каждым из его одноклассников и сокурсников.
        - Кирилл славный,- сказала Альбина.
        - И очень нравится девушкам,- Джейн притворно вздохнула.
        - Ты хочешь узнать о его прошлых увлечениях? Но я об этом ничего не знаю.- "Значит, у этой англичанки серьезное отношение к Маркову. Любовь?" - Честно, Джейн,- Альбина дотронулась до ее руки.- Ты сама посмотри, Кирилл - настоящий романтик, ловелас из него никакой.
        - Альбина! Ты можешь сказать мне по секрету... Русские девушки спят с парнями по любви или из интереса?
        - Русские девушки, Джейн, спят с парнями по многим причинам, в том числе и из интереса, и по любви.
        - Фу! - Джейн облегченно вздохнула.
        - ?! - Немой вопрос Альбины заставил англичанку широко улыбнуться.
        - Вэри вэлл, все как у нас!
        Они дружно рассмеялись.
        Потом так же неожиданно, как и исчез, появился Кирилл с картонными стаканчиками, сложенными один в другой, бутылкой шампанского, судя по матовому налету на ней - охлажденного, и коробкой пористого шоколада "Сфинкс".
        - Дары ресторана "Белые ночи!" - изрек Марков и проворно открыл бутылку.
        Потом они долго-долго разговаривали, смеялись, заедая шампанское шоколадом, слушали, как Кирилл читает стихи, и просто дурачились, поддразнивая друг друга.
        Уже за полночь Джейн и Марков усадили Альбину в такси. Когда красные стоп-сигналы вспыхнули на углу Майорова и Садовой, Кирилл, обняв Джейн за плечи, сказал:
        - Совсем недавно у нее погибла мать и умерла бабушка. В один день...
        - Как погибла ее мама?
        - Ее застрелили.
        Альбина долго не могла уснуть. Это было что-то новое, не похожее ни на какие другие известные ей ощущения. "Зависть к чужому счастью?" Она старательно вспоминала все обстоятельства вечера и собственную реакцию на них, но ничего "завистливого" в себе не обнаружила. "Томление души одинокой?" - всплыло в памяти название старинного романа, который часто перечитывала покойная бабушка. "Да, что-то очень похожее".
        Она села в постели, включила ночник. Напротив стоял небольшой письменный стол. Стена над ним была сплошь увешена девичьими сувенирами - рисунками, какими-то открытками, памятными фотографиями. Сейчас, когда на эту стену падал неяркий свет ночника, хорошо была видна фотография, на которой смешные шестиклашки Вихорева и Невский сидели в школьном дворе на пачках макулатуры рядом с огромными товарными весами и улыбались.
        Альбина выскользнула из-под одеяла и босиком подбежала к столу. Выдвинула ящик. Сверху, на стопке институтских конспектов, лежал конверт, адресованный "А. Вихоревой". Прижимая его к груди, она вернулась обратно, под уютный свет ночника, освещавшего сценку из далекой страны детства, дорога в которую безвозвратно утеряна...
        Альбина в который уже раз ощупала так и не раскрытый конверт Женькиного письма. Под пожелтевшей шершавой бумагой заказного почтового прямоугольника угадывался сложенный вдвое тоненький листочек. Она не могла объяснить себе, почему это столь волнующее ее послание из прошлого до сих пор не было прочитано. Каждый раз, когда она собиралась это сделать, в последний момент пальцы деревенели, глаза увлажнялись, к горлу подступал комок, девушка откладывала письмо. Но сегодня Альбина твердо решила прочитать его. Плотная бумага конверта не сразу поддалась... Письмо было лишено обычных эпистолярных атрибутов вроде обращения, даты или места написания. Альбина сначала просмотрела небольшой текст бегло, сверху вниз, и лишь после этого стала медленно читать.
        "Бумага, вложенная в конверт и убранная в ящик стола, способна долго хранить написанные на ней слова, мысли. Память же обладает избирательным свойством. Не всегда можно вспомнить в точности сказанные тобой слова и обстоятельства, при которых они были произнесены. Но даже того неверного, искаженного представления, что дают нам наши воспоминания, достаточно, чтобы увидеть через мутную призму времени - ты сказал и сделал не так, как хотел.
        Нужно быть сильным и мужественным, чтобы исполнить задуманное, хотя внешние обстоятельства, жестокие и равнодушные, опошляют все и вся... Сказать правду - значит отстоять свои права на понимание и чувства небезразличных тебе людей. Все остальное - оправдательное малодушие.
        Альбина, даже если бы ты не остановилась тогда, я должен был рассказать тебе о подлой и нелепой интриге, в которую меня втянула Муранец.
        Не сделав этого, я предал сам себя. Струсив, я изменил своему отношению к тебе и лишил себя возможности доверять дорогому мне человеку".
        Альбина опустила листок и вновь посмотрела на фотографию из далекого детства. Слезы застилали ей глаза.
        - Вино по утрам? - Марлен Андреевич подтянул пояс с кистями на домашней тужурке.
        Альбина рассмеялась:
        - Настоящее свежевыжатое гранатовое вино!
        - Что ж, здоровому телу - здоровое питание,- отец отпил из своего стакана.- Как и положено, терпко, но вкусно. Чем нас порадует сегодня генеральская кухня?
        - Вот этим,- Альбина поставила на стол дымящийся глиняный горшок.
        - Хм... Содержимое, надо полагать, как обычно - военная тайна?
        - Как обычно - да, и как обычно - вкусно, питательно, полезно.
        Вихоревы уже заканчивали завтрак, когда дочь, убирая посуду, вдруг спросила отца:
        - Пап, а кто такая Муранец?
        - Наташа? - Генерал отставил стакан чая.
        - Да, Наташа.
        - Зачем тебе это?
        - Да так, просто интересно. К нам заказчица пришла, услышала мою фамилию и поинтересовалась, не твоя ли я дочь.
        - А ты?
        - Сказала, что нет. Потом, правда, стало любопытно, откуда она может знать мою фамилию. Пришлось заглянуть в квитанцию, а там только одно: "Муранец".- Девушке было очень стыдно. Ей казалось, что ложь, сочиняемую на ходу, невозможно не заметить, но отец был больше увлечен своим чаем.
        - Сестричка у меня на отделении... Уф, спасибо большое. Все, как всегда, вкусно, питательно, полезно. Пошел собираться. Могу подбросить до "Гостиного".
        - Не надо, папа. Я на трамвае.
        - Как скажете...- Марлен Андреевич замешкался в дверях.- Дочь, у меня к тебе просьба.- Альбина выключила кран и повернулась к отцу.- Если задерживаешься - предупреди. Наши телефоны работают исправно. Договорились?
        - Извини. Обещаю!
        Моисей Аронович был в ателье не один. Старик ловко, рывками, раскатывал штуки ткани на раскроечном столе, мял кромку в жестких пальцах, разглаживал середину, будто втирая что-то в ткань.
        - Лэхаим, Олежек! Как ни грустно мне говорить тебе об этом, товар добротный, но лежалый. Стоки! Весь этот ваш мелкооптовый гешефт - простые портовые стоки.
        - И что теперь?
        - Немножко маленьких трагедий. Это все,- старик похлопал развернутые штуки,- нужно хорошенько помочить и пропарить. Ты потеряешь много, около пяти сантиметров с метра, но материал оживет.
        - Ух, Моисей Аронович, я уж думал,- Олег, высокий блондин, поднялся с места и стал помогать мастеру сворачивать ткани.
        - А, Альбиночка, с новым днем, чтоб все мы жили в нем весело. Разреши представить - Олег Шевцов, человек который может все! - Закройщик картинно поднял указательный палец.- Или почти что все!
        - Здравствуйте,- Олег открыто улыбался, протягивая навстречу Альбине большую, красивую загорелую руку. Под короткими рукавами трикотажной бобочки ходили бугры мышц.
        - Здравствуйте,- ответила девушка и, избегая прямого взгляда, пожала протянутую руку.
        - Моисей Аронович, значит, как обработаем, сразу к вам?
        - Можете не спешить, на дворе лето и трудящий народ не думает за теплую одежду.
        - Тогда до встречи! - Олег сложил рулоны в огромную ярко-голубую сумку с изображением медведя и белыми буквами KARHU, подмигнул Альбине и вышел.
        - Он, конечно, приятный мальчик и, как говорится, умеет жить, но, Альбиночка, если у вас есть другой предмет, лучше следуйте за тем, другим...
        - Моисей Аронович, с чего вы взяли...
        - В моем возрасте не надо много видеть,- перебил ее мастер.- А теперь к делу. К нам придет,- он вновь картинно поднял палец,- серьезный клиент!
        Акентьева-старшего Альбина узнала сразу. Он буквально впорхнул в ателье, бросив кому-то на ходу: "Сезон закрыт, контрамарок не будет!" На нем был светло-песочный костюм и темно-коричневая рубашка. Он легко, по-балетному, развернулся на каблуках и фамильярно обратился к мастеру-закройщику:
        - Моисей, я в полном цейтноте! - но внезапно замолчал, увидев Альбину.
        Девушка, уже переодевшаяся в рабочий костюм - приталенный халатик горчичного цвета, с накладными карманами и большими пуговицами, была очаровательна и целомудренно-сексуальна. По случаю летней жары халат был надет прямо на голое, если не считать трусиков, тело, покрытое скромным, но ровным загаром. Ее черные волосы были красиво уложены.
        - Ба-ба-ба! - ожил Акентьев.- Какими судьбами? - Он скользнул по казенному линолеуму, как по дворцовому вощеному паркету, и картинно приложился к Альбининому запястью. Удерживая девичью руку в своей, он повернулся к мастеру:
        - Моисей, это нечестно! Ты же знаешь, у меня мало времени.- Потом он вновь обратился к Альбине: - Вы не поверите, Альбина, но вы - самая прекрасная девушка из всех, кто переступал порог моего дома. Но почему же я вас там больше не встречаю?
        Альбина с силой высвободила руку.
        - Моисей Аронович, я вам больше не нужна?
        - Альбина Марленовна,- подчеркнуто вежливо отозвался Наппельбаум,- я вас попрошу принести со швейки брюки этого господина.
        Исполнив просьбу мастера, девушка скрылась в небольшой комнатке, где за покрытым клеенкой столиком сотрудники ателье пили чай. Она присела на стул, откинула голову к стене и закрыла глаза.
        "...Внешние обстоятельства, жестокие и равнодушные, опошляют все и вся. Женька, Женька! Как бы я хотела увидеть тебя! Утащить на прогулку куда-нибудь на острова и долго-долго рассказывать о себе, спрашивать у тебя советы, чувствовать себя пусть глупой, но счастливой..."
        - Альбина...
        Услышав голос Акентьева, для которого, похоже, здесь не было ни преград, ни запретных территорий, девушка напряглась, словно окаменела. Лицо ее исказилось в гримасе. Не открывая глаз, она четко произнесла:
        - Что вам нужно? Один из Акентьевых уже получил от меня желаемое. Уйдите, и как можно скорее.
        - Альбина, вы меня...
        Девушка открыла глаза. В них была такая злоба, что режиссер, криво усмехнувшись, поспешил ретироваться.
        Охоту на Наташу Муранец Альбина вела по всем правилам. Потолкавшись пару субботних дней у отца на отделении под благовидным предлогом: "Как? А мне он сказал, что будет здесь!" - она вычислила искомую персону и, дождавшись окончания сестринской смены, незаметно проводила ее до дома.
        Установив, что каждое второе дежурство Муранец заканчивает в восемь часов утра, Альбина пришла к выводу: это время суток наиболее удобно для осуществления задуманного. Медсестра жила в огромном девятиэтажном доме на углу Металлистов и Пискаревского. Утром лестничные марши, как правило, были пустынны.
        В тот день с самого утра шел сильный дождь. Прохожие, спрятавшись под зонтами, спешили по своим делам.
        Завидев Муранец, торопливо идущую от трамвайной остановки к подъезду, Альбина быстро зашла в него, поднялась на заранее спущенном лифте на восьмой этаж и стала ждать.
        Как только Муранец вышла из лифта и, зазвенев ключами, остановилась у дверей своей квартиры, Альбина достала из кармана дождевика костяной нож для бумаг. Плечом она сильно вдавила невысокую Муранец прямо в дерматин двери, левой рукой туго намотала ее длинные, но жиденькие волосы на руку и, ткнув костяным лезвием ей в живот, шипящим голосом сказала:
        - Стой спокойно! Останешься цела.
        В мавзолейной тишине подъезда послышалось легкое, даже веселое журчание. Аммиачный запах быстро заполнил площадку.
        - Я все отдам,- просипела Муранец.
        - Мне "все" не надо. Сейчас ты быстро разъяснишь, что за историю устроила с мальчишкой-практикантом, Женей Невским.
        Рассказ Муранец был краток и честен.
        У Альбины сжалось сердце. Будь у нее сейчас настоящий нож...
        - Запомни этот день,- зловеще шепнула она перепуганной медсестре и устремилась вниз по ступенькам.
        В тот день Альбина была тиха и задумчива.
        - Моисей Аронович!
        - Да, прекрасное создание, я весь - одно большое ухо,- старик, как мог, уже битый час пытался поднять настроение ученицы.
        - "Во многом знании - многие печали" - кто из пророков это сказал?
        - Детка! Я же простой ремесленник, а не чтец-толкователь Великой книги, хоть дважды в день и прохожу мимо синагоги.
        Альбина вздохнула.
        - И что, это так важно?
        - Да нет, просто как-то на ум пришло,- девушка рассеянно стирала резинкой карандашные пометки на лекалах.
        - М-да, чтоб жили так твои враги.- Наппельбаум подошел к ней и по-отечески погладил по плечу.- Но нужно собраться. Сегодня Олег привезет работу, и нам придется задержаться.
        В паре с Моисеем Ароновичем Альбина до девяти вечера кроила привезенные Олегом отрезы. Старый мастер был разговорчив и весел.
        По окончании аврала Олег, отказавшись от помощи закройщиков, ловко сложил готовые детали в свою большую сумку, протянул Наппельбауму конверт - "Как обычно, уважаемый!" - и, подмигнув Альбине, ушел.
        - Мы славно потрудились, пора передохнуть,- сказал мастер и, вынув из конверта сторублевую купюру, передал ее помощнице.- Ученические двадцать пять процентов, твердый тариф со времен моей туманной юности, что "вяло ковыляла по пыльным швальням Львова",- пропел Наппельбаум.- Держите, Альбина, это ваше...
        Двадцать восьмой трамвай не торопился. В густых сумерках, после внезапно окончившегося ритмичного напряжения последних часов, Альбина чувствовала себя потерянной и одинокой. Мысли перескакивали с одного на другое, но преобладало общее состояние душевного томления.
        - Альбина! - Она и не заметила, как к остановке подъехал "жигуленок" Олега. Это была красная "тройка", из приоткрытой передней дверцы которой негромко лилась песенка Пиаф Non, rien de rien,- вы извините, может быть, я назойлив?
        Альбина, шагнувшая было в сторону машины, остановилась, вопросительно посмотрела на загорелого красавца.
        - Могу довезти до дома или, если решитесь, давайте махнем на залив.
        "Решительность, решение, поступки..." - под этими знаковыми определениями она прожила последние три недели. Еще стоя на тротуаре, она знала, чем закончится эта встреча. Готовность Альбины изменить свою жизнь одержала верх над доводами разума.
        - Поехали на залив, но мне сначала необходимо позвонить.
        - Да вот же, телефонная будка у вас за спиной,- Олег рассмеялся.
        - Алло, папа?
        - Да.
        - Ложись, не жди меня. Хорошо?
        Глава 6
        "Интересно,- думал Вадим Иволгин, прожив календарную неделю в новом гражданском состоянии,- замечают ли женщины перемены в своем отношении к партнеру после получения свидетельства о браке?" Несмотря на то что Вадим слепо обожал супругу, он это заметил и не знал, как справиться с возникшим душевным дискомфортом.
        Вроде бы все осталось по-прежнему: Наташе, несомненно, были приятны и лестны его забота и внимание. Она попрежнему не медлила с ответной реакцией - жестом, взглядом, поцелуем или более интимным образом поощряя Домового к романтическому восприятию начального этапа семейного строительства. Она по-прежнему живо интересовалась его мнением, первая начинала исполненные уверенности и оптимизма разговоры о благополучном исходе родов и возвращении в спорт. По вечерам, когда Дим-Вадим усаживался на кухне ремонтировать очередной бытовой электроприбор, сидела с ним рядом и притворно сетовала: "Конечно же, бездушные железки мужикам всегда дороже и ближе". Молодой супруг в ответ начинал взволнованно оправдываться, доказывать необходимость поддержания процесса материального обеспечения семьи и, в конце концов, сбитый с толку лукавым взглядом супруги, сдавался на милость коварной победительницы. За бурными ласками забывался включенный паяльник, и только чадный дым кухонной столешницы возвращал молодых из царства амуров в прозаическую действительность.
        Но в то же время он физически ощущал некую "раздвоенность" Натальи. Веселая, живая, она вдруг выпадала из настроения, взгляд ее становился неподвижным и отрешенным. В такие моменты Наталья делалась капризна, иногда до грубости резка. Вадим сразу замыкался и долго не находил возможности вернуться в уравновешенное состояние, глубоко уязвленный пренебрежением к себе. Правда, через какое-то время, будто отогнав некий морок, будущая мама вновь оживала и возвращалась в прежнее веселое и активное состояние.
        Первый, второй, третий прецедент. "Возможно, это естественное состояние всех беременных женщин? В этот период им свойственны капризность, слезливость, всякие токсикозы",- рассуждал Вадим наедине с собой. Испытывая чувство неловкости, он осторожно, чтобы Наталья не обратила на это особого внимания, задавал вопросы о ее самочувствии и ни разу не услышал ни одной жалобы, которые так дотошно и подробно описываются в научно-популярных брошюрках.
        В ходе недельных натуралистических наблюдений Вадим заметил и еще одну особенность в поведении супруги. Стоило маме-Иволгиной тактично постучать в дверь комнаты молодоженов или выйти на кухню в тот момент, когда Вадим под чутким и язвительно-добродушным руководством супруги творил кулинарные чудеса либо занимался воскрешением бытового прибора, как Наталья тут же становилась агрессивно-напряженной. Добродушие и заботливость свекрови, ее вопросы и советы молодая женщина комментировала богатой скептической мимикой. Ей ничего не стоило прервать маму-Иволгину на полуслове и, приложив руки к низу живота, капризно, с мученическим выражением на лице громко заявить о своей надобности "пописать". В интеллигентном семействе Иволгиных это вызывало недоумение и откровенный шок.
        Как-то незаметно для себя Вадим тоже стал раздражаться на мать и мучительно переживал из-за этого.
        Безусловно, после открытия обстоятельств происхождения пресловутого письма, авторство которого мама-Иволгина признала за собой в день официального оглашения невесткиной беременности, и у Вадима, и у Натальи были объективные причины относиться к ней нелучшим образом. "Но,- опять же наедине с собой рассуждал Домовой,- такой явной грубости и пренебрежительности не должно быть".
        За эту первую неделю он, руководимый лучшими побуждениями, уже дважды порывался собрать всю семью на общий совет, чтобы все высказали свои претензии друг к другу, и можно было сообща выработать новые, не ущемляющие ничьих интересов правила и нормы отношений.
        Но стоило ему попытаться озвучить свое предложение, как мать надела маску снисходительно-скорбной жалости к сыну и подчеркнуто вежливо поинтересовалась: "Чем же это я могу быть полезна, дорогой?" - а Наталья тут же начала нервно-торопливую болтовню, уводящую Домового в царство чепчиков, подгузников, сосок, погремушек, конвертов, лент и колясок...
        Иволгин-младший сидел на унитазе в туалете отчего дома и неумело затягивался сигаретой "ВТ". Наблюдая за превращением сигаретного цилиндрика в пепельный столбик, он мучительно искал выхода из создавшейся ситуации. "Может быть, стоит изложить все это на бумаге? Два абсолютно одинаковых текста, один - матери, другой - Наталье..." Догоревшая до фильтра сигарета больно обожгла его пальцы. Вдруг в голову пришла мысль-озарение: "Боже! Да они меня делят!"
        - Вполне, вполне упитанный бутуз у вас, голубушка, получается,- профессор Галле осторожно ощупывал округлившийся живот Натальи Иволгиной, в девичестве - Забуга.
        - Доктор...- молодая женщина смущалась своего положения.
        - Профессор, если позволите.
        - Профессор, а он,- она показала глазами на свой шарообразный живот,- не слишком большой?
        Акушер рассмеялся:
        - Большими, душа моя, бывают арбузы на базаре. А у вас, простите за старорежимное выражение,- профессор подошел к умывальнику, но лицо его оставалось обращенным к пациентке,- богоданное дитя, и будет оно таким, каким ему положено быть согласно непостижимым для человеческого ума предначертаниям.- Он выключил кран и задумался, тщательно вытирая руки.- Да... Каким бы ученым этот ум ни был...
        Выйдя на улицу, Наташа обмерла. Опершись на капот серой "Волги", прямо на нее, в упор, кривовато улыбаясь, смотрел Курбатов.
        Она было решила: "Не замечу!" - и уже сделала несколько шагов вниз по ступенькам, но передумала и подошла к нему.
        - Привет-привет, прекрасное созданье.- Курбатов мягко дотронулся губами до ее щеки.- Давай, подвезу,- он широким жестом указал на свою новую машину.
        - С обновкой тебя,- подражая деревенским кумушкам, сказала Наталья.
        Курбатов подыграл:
        - Ой-ой-ой, да и вас,- и бесцеремонно развернул Натальину руку так, что бриллианты кольца вспыхнули на солнце.- Как мы поглядим, с прибавленьицем поздравить можно?
        Наташе стало неприятно, она с силой вырвала руку и грубо спросила:
        - Чего надо?
        - Ладно, не кипятись! Садись в машину, по дороге поговорим.
        В машине она спросила:
        - Ты что, следишь за мной?
        - Не слежу, а интересуюсь,- спортивный босс аккуратно выруливал в Биржевой проезд.- Не пугайся. Так, к слову пришлось. Просто заметил тебя у входа в клинику, решил подождать. Как семейная жизнь?
        - Нормально...
        - Если судить по колечку, то даже слишком!
        - Слушай, что ты привязался к кольцу? Завидно?
        - Если мне и бывает завидно, то по другой причине.
        - Это по какой же?
        "Волга" остановилась под светофором у Дворцового моста. Курбатов легко снял руку с руля и плавным движением коснулся Натальиной груди.
        - Вот по этой. Скучаю, аж до тоски зеленой,- он был серьезен и правдив. Наташа хорошо знала Курбатова.
        - Больше этого не будет! - категорично отрезала она.
        - Никогда-никогда? - Эта его вечная манера подстраиваться под ее интонации! А ведь когда-то это нравилось, даже веселило!
        - Никогда!
        - Есть такое взрослое правило, дорогуша,- машина легко вошла в жерло Невского проспекта,- прежде чем что-нибудь сказать, хорошенько подумай. Вот и ты,- голос его внезапно стал жестким,- сейчас заберешь свое "никогда" обратно и, пока едем, подумаешь, от кого в первую очередь зависит твое возвращение в большой спорт.
        - Но я же беременная!
        - Во-первых, не кричи, во-вторых,- он наконец стал самим собой, уравновешенным, абсолютно лишенным эмоций чиновником,- никто не тащит тебя в постель. Пока... А в третьих, я хотел поговорить вот о чем...- Машина остановилась у ресторана "Кавказский".- Может быть, перекусим и там,- он кивком указал на ресторанные двери,- продолжим разговор?
        Притихшая Наташа покорно кивнула...
        Войдя в зал, Курбатов бросил поспешившему к ним навстречу официанту: "Как обычно, Славик, но два раза" - и провел спутницу к столику у окна. "И ресторан уже успел сменить,- машинально отметила Наташа.- Раньше столовался в "Виктории", а там поуютней, чем здесь..."
        В моментальном исполнении заказа для нее не было ничего удивительного, и, когда Славик удалился, она спросила:
        - Ты не боишься, что я могу поднять шум?
        Он тщательно прожевал салат, не мигая и прямо глядя ей в глаза.
        - У каждого человека с положением есть недоброжелатели. Но также у каждого человека с положением существуют и покровители. Так что твои угрозы - не более чем детский лепет. Тебе никогда не переиграть меня на поле, где ты не знаешь никого и ничего.- И он с аппетитом вернулся к салату.
        Наташа вяло ковыряла вилкой в своей креманке.
        - Ну-с, похоже, первый голод утолен, и собеседник расположен к конструктивному диалогу. Давай поговорим серьезно. Я прекрасно понимаю, что мимо Союзной спартакиады ты пролетаешь. Но дело сейчас не столько в ней, сколько... Ответь мне на вопрос: ты уверена, что к следующему июлю снова будешь в форме?
        От деловой, заботливой интонации курбатовского голоса ей стало легче, забрезжил робкий лучик надежды, что вот она, действительная причина его интереса - чемпионат Европы.
        - Да. Не знаю, правда, как там будет выглядеть дело с кормлением...
        - А что с кормлением?
        Наташа воодушевилась еще больше, искренность его вопроса была неподдельной:
        - Профессор говорит, что, скорее всего, молока у меня не будет, но стопроцентной уверенности у него нет.
        Курбатов задумался, отпил "Боржоми" из высокого фужера.
        - Ладно... Ты почему не ешь? Очень приличная кухня!
        Наташа взяла на вилку кусочек хазани, мясо просто растаяло во рту.
        - Мне нужна уверенность в том, что если я протащу тебя в состав сборной, то ты будешь хотя бы наполовину в той форме, которой обладала до родов. Мысль моя понятна?
        Наташа, незаметно для себя увлекшаяся сочным и жирным мясом, согласно кивнула...
        Серая "Волга" остановилась у дома Иволгиных.
        - На прощанье,- Курбатов поцеловал Наташу в губы.
        Сопротивление опоздало. Он ловко выскользнул из машины, быстро обогнул капот и, открыв дверь, подал молодой женщине руку.
        Приняв помощь, Наташа покинула салон автомобиля.
        - Запомни,- Курбатов, стоя практически вплотную, положил ей руки на плечи, и девушка вынужденно подняла лицо,- ты обязана, просто обязана поехать в Англию на чемпионат! - Он еще раз коротко поцеловал ее.- Звони, обязательно звони!
        Легкой походкой Курбатов направился к водительской двери, и открывшаяся из-за его спины картина парализовала Наталью. В трех шагах от места ее трогательного прощания с возможным отцом будущего ребенка стояла свекровь и, поджав губы, пристально смотрела на невестку.
        Гертруда Яковлевна гордилась своим именем. Это была не просто гордость за редкое имя и его необычное звучание, это была гордость строителя нового мира, где всегда есть место трудовому подвигу. "Герой труда!" - так по прихоти коминтерновской мысли расшифровывали в Стране Советов доброе, старое, германское имя Гертруда.
        На работе, или "на службе",- так ей больше нравилось, Гертруда Яковлевна Иволгина была авторитетным специалистом и уважаемой личностью. Отдел научно-исследовательского института, в который ее забросила судьба, был для учреждения профильным, а следовательно, награды и повышения не долго искали своих героев. К тридцати семи годам, довольная мужем и положением руководителя лаборатории, она лишилась третьей своей духовной опоры в жизни - чувства уверенности в сыне.
        Всегда доступный и ясный, как томик Куприна из домашней библиотеки, ребенок, перешагнув порог взрослой жизни, стал отдаляться от нее. Выскочившая чертиком из табакерки дальневосточная гимнастка панически испугала Гертруду Яковлевну. Паника ее была далека от традиционных мещанских, как она их называла, страстей, связанных с пропиской и разменом жилплощади, и целиком относилась к области несбывшихся надежд в отношении будущего любимого сына.
        Ей было горько признавать тот факт, что рядом с яркой и сексапильной провинциалкой ее пентюх будет вынужден всю жизнь играть роль комнатной собачки, не имея возможности сосредоточиться на научной работе. А ведь именно последняя, и в этом Гертруда Яковлевна не сомневалась ни на минуту, была единственным достойным мужским занятием.
        Кроме того, Гертруда Яковлевна искренне считала, что молодым, незрелым духовно и нравственно не следует спешить с брачными узами, даже имея под боком надежную опору в ее лице. Тот факт, что она сама вышла замуж в шестнадцатилетнем возрасте, да еще и будучи беременной, ею полностью игнорировался.
        В торопливости, с которой сын стремился к семейной жизни, она легко угадывала чужое влияние и, увы, по собственному опыту зная возможные к тому причины, проявляла повышенную бдительность.
        Именно соображения этого порядка вынудили Гертруду Яковлевну написать известное письмо родителям невесты, а их визит она собиралась использовать как законный предлог для срывания всех масок. Она была уверена, что, несмотря на существующую между молодыми людьми физическую близость, ее сын к зачатию ребенка отношения не имеет. Откуда появилась у нее эта уверенность, неизвестно. Может быть, сердце матери подсказало, но, скорее всего, в этом была виновата некачественная звукоизоляция жилых помещений.
        Двоякое ощущение вызвал у нее и щедрый дар новых родственников. Она не особо кривила душой, согласно вздыхая вместе с коллегами, прямо указывавшими ей на явные признаки мезальянса в предстоящей женитьбе сына. Так что и "стартовые" пять тысяч рублей, и аналогичную сумму на "зубок и обзаведение хозяйством" она приняла как некий "искупительно-вступительный" взнос темных крестьян, совершающих головокружительный социальный рывок. То, что это несколько не соответствовало ее публичным высказываниям как члена партии, Гертруду Яковлевну не смущало. А вот сумма указанного взноса все-таки вызывала определенные сомнения, которые увеличивали ее смутное беспокойство.
        Иволгиной, как закаленной в институтском горниле номенклатурной единице, без труда удавалась внешняя открытость и расположенность к избраннице сына. Данную линию поведения, направленную на усыпление бдительности противника, она считала верной и плодотворной.
        Но упрямая жизнь и слепые чувства сына переигрывали Гертруду Яковлевну на всех участках невидимого фронта. С каждым днем ей все труднее и труднее давалась выбранная роль, и появилось предчувствие, что момент полного фиаско неизбежен. Это горькое понимание наполняло душу нерядового инженерно-технического работника желчной отравой зависти побежденного к победителю и тяжелым ощущением возрастной уязвимости.
        Она стала часто уходить со службы немотивированно рано, подолгу бродила в лесопарковой зоне рядом с домом, жалела себя и размышляла, размышляла, размышляла...
        Внезапно прямо перед собой Гертруда Яковлевна увидела, как у припаркованной серой "Волги" обнимается парочка влюбленных. На фоне яркой зелени их купчинского тупичка картинка была идиллическая. Не желая нарушать чужого счастья, женщина остановилась и собралась было повернуть обратно, как вдруг услышала фразу:
        - Ты обязана, ты просто обязана поехать в Англию на чемпионат.
        Это был момент истины для отважной и одинокой разведчицы Гертруды Яковлевны Иволгиной. Самое ужасное, что полностью парализовало ее в тот момент,- это понимание, что теперь, когда все сомнения подтвердились, она не в состоянии придать обстоятельства дела гласности, не нанеся сокрушительного удара по чувствам и вере своего сына.
        Когда мгновение спустя мужчина исчез в салоне автомобиля, Гертруда Яковлевна, нисколько не сомневаясь в том, кого она сейчас увидит, подняла глаза. Растерянная, с пылающими от стыда щеками, перед ней стояла невестка.
        Женщина ощутила прилив такой бессильной ненависти к этой девке, что ей захотелось упасть прямо здесь, на покрытом трещинами асфальте, и разрыдаться. Тем не менее она нашла в себе силы сделать несколько шагов и, подойдя к невестке, наотмашь ударить ее по щеке. Голова Натальи безвольно мотнулась, и с чувством злорадного облегчения Гертруда Яковлевна увидела, как проявляется на смуглой коже алый отпечаток ее ладони.
        - Он ничего не узнает, а ты блуди подальше от дома.
        И, не удержавшись, она влепила Наталье вторую пощечину.
        Сияющий Домовой ворвался в квартиру.
        - Наташка! Татусенька - будущая мамусенька! - Он подхватил жену на руки и закружил по комнате.- Ура! Победа! Завтра врачи разрешили встречу с Кириллом. Ты как верная жена последуешь за своим мужем.- Он осекся.- Что случилось? Что сказал врач?
        - Не врач, а профессор.
        - Какая разница, давай рассказывай!
        Наташа присела на краешек дивана и, как по писаному, голосом, лишенным эмоций, рассказала о сомнениях Гелле в ее способности выкормить ребенка грудью.
        - Не переживай, родная моя,- Дима подошел к ней и нежно погладил по тщательно причесанной голове.- Мы справимся с этим.
        Внезапно Наташа разрыдалась, уткнувшись Вадиму в живот.
        Потрясенный эмоциональной глубиной ее истерики, Домовой истуканом стоял перед женой, не зная, куда деть руки: правую, нагревшуюся на Натальином темени и нервно сотрясавшуюся в унисон с рыданиями, и левую, плетью свисающую вдоль тела.
        - Дима, Димочка,- всхлипывая, говорила Наташа,- что бы ни произошло, кто бы ни сказал тебе обо мне плохое, прошу, верь мне, верь... Мне никто не нужен, кроме тебя... Я хочу... Хочу быть только с тобой! Честно, честно, честно, честно...- Она резко поднялась и, глядя в глаза растерянному Домовому, спросила: - Обещаешь?
        Что мог ответить честный и совестливый Домовой взволнованной любимой женщине? Только одно:
        - Обещаю!
        - Моя фамилия Иволгин,- сказал Вадим, войдя в кабинет.
        - Очень приятно. Джамсарран Бадмаев. Проходите, пожалуйста! Вы не один?
        - Извините, это моя... "Супруга или жена?"...- жена Наташа. Кирилл должен был быть свидетелем на нашей свадьбе.
        - Да-да, я помню, вы говорили об этом по телефону. Ну, присаживайтесь, молодые люди. Не скрою, мое отношение к визитам, подобным вашему, сугубо отрицательное. Это мое мнение, как профессионала...
        - Но, позвольте, доктор, я видел Кирилла буквально за день до того, как он попал к вам. Он был абсолютно здоров и нормален.
        - Видите ли, помрачение сознания бывает таким же неожиданным для ближнего окружения пациента, как солнечное затмение для дикаря. Единственная разница между астрономией и психиатрией в данном случае заключается во времени проведения наблюдений: астрономы наблюдают "до", а мы, увы,- всегда - "после". Но, коль скоро вам удалось добиться встречи с пациентом Марковым, мы должны обсудить ее регламент.- За все время разговора Бадмаев ни разу не посмотрел визитерам в лицо, его взгляд постоянно скользил по окну, поверхности стола или просто поверх Вадима и Натальи. Глядя куда-то в бок, он продолжил:
        - Итак, регламент. Десять минут в присутствии медицинской сестры и санитара. Малейшее волнение пациента, его неадекватная реакция - и вы немедленно покидаете помещение, без принудительного к тому побуждения. Вопросы?
        Вадим отрицательно покачал головой. Испуганная Наталья взяла его за руку.
        - Чудесно. Ниночка! - В кабинет вошла молоденькая медсестра - Проводите, пожалуйста, товарищей к Маркову. Там все готово?
        - Да, Джамсарран Баттаевич. Пройдемте...
        Комната, вернее комнатушка, в которой их ждал Кирилл под присмотром санитара, напоминала клетку. Гладкие серые стены, оконце с толстыми прутьями решетки и зафиксированная огромными болтами мебель только усиливали это сходство.
        Стол в самом центре, три табурета: два с одной стороны стола и один - с другой. На нем и сидел, ссутулясь, Кирилл. Когда медсестра негромко позвала его: "Марков, к вам пришли!" и Кира поднял лицо, Вадим испугался. Пустой, отрешенный взгляд, туго обтянутые кожей скулы, вместо знаменитых "девичьих" впадинок под ними - ввалившиеся щеки.
        - Здравствуй, Кира.- Вадим протянул через стол руку.
        Кирилл внимательно посмотрел на нее и очень медленно - "Или безжизненно?" - протянул свою. Рука Кирилла была холодна, словно это была рука мертвеца. Вадим торопливо заговорил:
        - А мы вот все-таки не дождались тебя,- Иволгин взглядом поискал поддержки у Наташи,- расписались... Джейн без тебя отказалась быть свидетельницей...
        Кирилл поднял голову к одинокой лампочке под потолком.
        - Кто пришел с тобой?
        Голос больного был сухим и каким-то... потусторонним. Вадим опешил.
        - Это же Наташа, Наташа Забуга, вы познакомились на твоем дне рожденья, помнишь?
        - Разве? - Марков немигающе уставился на растерянного Вадима, потом медленно повернул лицо к Наталье. В помещении стояла звенящая тишина. Вадим крепко сжал руку жены.
        - А по-моему, раньше... Гораздо раньше... Де Го! - вдруг истошно закричал больной, откидываясь с табурета назад.- Немедленно пошли двух людей к архиепископу и именем папы потребуй остановить казнь! - В припадке, схожем с эпилептическим, Кирилл катался по полу и кричал: - Бурсико, возьми на себя палача! Бертран, на помост!
        Ниночка и санитар бросились к больному.
        Дисциплинированный Иволгин поспешно вывел Наташу из страшной комнаты.
        Оставшись одна, Наташа с остервенением отбросила промокшую от слез подушку, свернулась калачиком и, насколько позволял живот, подтянула колени. Прохладная простыня приятно освежила горящую от переживаний щеку. Она закрыла глаза, волевым усилием плотно-плотно сжав веки. В лилово-серой мгле мириадами крохотных звездочек в разные стороны брызнули золотистые огоньки, и пришлось расслабить мышцы век. Сразу проявился образ Кирилла, каким она впервые увидела его на пригородном вокзале. Девушка снова крепко зажмурилась, и снова крохотные огоньки начали свой полет. Но уставшие мышцы не выдержали долгого напряжения, и вновь перед ее мысленным взором возникла картинка - танцующая девушка в ярко-красных сапожках. Она открыла глаза: "Господи! Почему мы все такие несчастные, и Кирилл, и Джейн, и Димка, и я? Нет, этого не должно быть! Что-то, к чему мы еще не готовы, застало нас врасплох... Нельзя, нельзя ему поддаваться! Дима, Димочка, услышь меня, приди ко мне! Мне так плохо, плохо, плохо..." Тут последние силы оставили Наташу, и она наконец забылась сном.
        Вадим, стараясь не шуметь, тихонько проник в комнату. Он поднял подушку: "Мокрая! Ну и гад же я!" Положив подушку в кресло, он аккуратно, не желая будить Наташу, прилег рядом, и тут же горячая ладошка жены легла на его лицо. "Дима..." - прошептала любимая, не просыпаясь. "Я знаю, кому сейчас снится сладкий сон",- подумал Домовой и через мгновение уснул.
        ...Под вечер она все же сбилась с пути. "Зря я свернула с большой дороги в лес! Пусть ветер, но я уже давно нашла бы ночлег",- Наташа, путаясь в длинной дерюжной юбке, в кровь раздирая руки о ветки, пробиралась через густые заросли ольшаника. Обвернутая вокруг ступней кожа набухла от ночной влаги и холодила ноги. Неожиданно впереди блеснул огонек. Обрадованная девушка поспешила к нему.
        Это была пригородная ферма. Огонек оказался чадным смоляным факелом, поднятым над оградой согласно королевскому указу, обязывающему выставлять на ночь подобный знак на всех строениях вдоль королевской дороги.
        Собак во дворе не было, что говорило о крепостном или безденежном положении хозяев. Не решаясь постучать в казавшийся вымершим большой дом под соломенной крышей, она обошла сначала одну, потом другую пристройку и обнаружила лаз на сеновал.
        Внутри сарая пахло еще не высохшей травой, и она в изнеможении опустилась на мягкое сено. В ночной тишине было слышно, как шебуршатся мыши. Девушка улыбнулась...
        - Бродяжка! Тащите ее на двор! - Девушка не успела сообразить, кто кричит и на кого, как невидимая сильная рука, больно ухватив Наташу за волосы, поволокла ее из сарая. Те же грубые руки втолкнули девушку в круг бедно одетых людей, толпой стоявших посреди двора.
        - Гляньте, добрые поселяне, что принесла нам эта ночь! Беременную шлюху с большой дороги! - Человек, одетый в зелено-коричневый кафтан из грубого, но добротного сукна, больно ткнул ее носком сапога в бок.
        - Вставай, шлюха!
        Наташа поднялась. Она едва держалась на ногах, ее руки инстинктивно прикрывали лицо.
        - Ну-ка, признавайся, девка! Хотела скинуть свой греховный приплод и навести беду на честный дом? Или же умертвить младенца, плод дьявольского соблазна, а? - кричал лысый толстяк с гнилыми зубами, брызгая вонючей слюной ей прямо в лицо.
        Толпившиеся за ним крестьяне глухо ворчали.
        - Ничего, ведьма, не вышло у тебя! Седрик, Эльганг! Свяжите ее и доставьте в Кентербери, на двор к архиепископу!
        Двое мужчин с тупыми испитыми лицами схватили девушку за руки. Она попыталась сопротивляться.
        - Г-гы! - обрадовался тот, что был повыше ростом, и обрушил на ее голову огромный кулак. Утренний свет погас...
        - Как твое имя, блудница? - Голос крючконосого монаха эхом разносился под сводчатым потолком огромного подвала, освещенного соломенными, напитанными смолой жгутами.
        - Элис Рифа,- тихо проговорила девушка, прикованная цепью к стене за железный ошейник.
        - Элис Рифа? Беглая ли ты раба, Элис?
        - Нет...
        - Крестьянская дочь?
        - Да...
        - Почему же под покровом ночи ты проникла во владения святой церкви и пыталась совершить греховное деяние?
        - Я не...
        - Отвечай на вопрос!
        - Я сбилась с пути...
        - Если ты честная дочь добронамеренных родителей, куда ты шла ночью через лес? Только не лги, раны на твоем теле указывают на это!
        - Мои родители и жених погибли во время налета на нашу деревню. Я шла в Кентербери...
        - Зачем?
        - Искать пристанища. Я беременна...
        - Ха-ха! - Смех монаха звучал зловеще.- Это видно и без твоих признаний. У кого ты надеялась получить пристанище в Кентербери? - Он приблизил морщинистое лицо к лицу девушки, приложив ладонь к своему уху.
        - Не знаю...
        Монах, довольно потирая руки, кругами заходил перед ней.
        - Родители мертвы, обрюхативший тебя молодец тоже, в Кентербери тебя никто не знает. Не удивлюсь, если и со стороны твоего женишка в живых не осталось ни единой души. Так?
        Загремев цепью, девушка опустила голову.
        Монах вновь подошел к ней и, положив руку на вздрагивающее от немых рыданий плечо, мягко сказал:
        - Покайся, дитя мое! Святая церковь снисходительна и милостива к грешникам, избравшим стезю покаяния. Поведай мне о прельщении тебя сатанинской силой, о тех богомерзких поступках, на которые враг Господа нашего,- монах истово перекрестился,- подвигнул тебя.
        - Но я... Мне не в чем каяться, святой отец...
        - Упорство во грехе - тяжкое преступление для христианской души. Но очищение заблудших - наш святой долг. Палач!
        Из непроглядного мрака выступила огромная фигура в кожаной безрукавке, распахнутой на волосатой груди. Большая жбанообразная голова с длинными, жидкими бесцветными волосами была повязана какой-то грязной тряпицей.
        - Пытка водой, палач!
        Кат приблизился к жертве, вынул штифт, удерживающий цепь в стенном кольце, и, намотав ее на кулак, дернул. Ошейник больно врезался в нежную кожу девичьей шеи. Упав, Элис Рифа потеряла сознание...
        Одетая в несуразное, едва прикрывавшее израненное пытками тело рубище, Наташа босая стояла на скользком деревянном помосте лобного места в Кентербери. Накрапывал мелкий дождь. Свинцовое небо казалось осевшим на островерхие крыши домов, обступивших рыночную площадь. Толпа горожан и съехавшихся на зрелище йоменов нестройно гудела.
        - Поскольку долг святой церкви не только окормлять, но и наставлять души христианские, трибунал святой инквизиции принял решение! Упорствующую и отрицающую свою вину ведьму Элис Рифу подвергнуть избиению железным прутом на колесе, дабы пресечь возможность дьявольскому плоду покинуть носящее его лоно, а тело ведьмы сжечь на костре! Приговор дан...
        "Господи, помоги мне, сжалься над бедной девушкой!" Понимая, что любое обращение к милосердию и состраданию бесполезны, Наташа с отчаяньем и мольбой смотрела поверх толпы.
        На площадь выезжали всадники. Впереди на статном жеребце ехал важный прелат, с головы до ног облаченный в яркий пурпур, столь неуместный в этот скорбный серый день. Широкополая шляпа была низко надвинута на глаза. Кавалькада медленно объезжала толпу зевак, когда красавец-конь, чем-то напуганный, вдруг всхрапнул и встал на дыбы. Важная персона с трудом удержалась в седле. И тут Наташа увидела под широкими полями шляпы бледное лицо Кирилла Маркова.
        Все дальнейшее произошло с невероятной быстротой. Богато одетый всадник вдруг направил скакуна прямо в гущу толпы. Вслед за ним развернули своих лошадей два рыцаря в латах с причудливыми гербами на щитах.
        - Де Го! - Громовой голос пурпурного наездника перекрыл возмущенные крики толпы.- Немедленно пошли двух людей к архиепископу и именем папы потребуй остановить казнь! Бурсико, возьми на себя палача! - Увязший вместе с господином в плотной людской толпе, рыцарь сопровождения ловко перекинул щит за спину и неуловимым движением метнул от пояса узкий стилет. Стальное жало тонко пропело в воздухе рядом с ухом Натальи. Девушка отшатнулась.
        Палач, схватившись за грудь, боком завалился на колесо.
        - Бертран! На помост! - вновь отдал команду человек в пурпурной одежде. Его конь кружился в волновавшейся толпе. Тот, кого он назвал Бертраном, послал своего гнедого по широким ступеням лобной лестницы. Наташа лишь почувствовала, как заусенцы кольчужных колец царапают ее кожу. Затем было ощущение полета, потом она услышала: "Все позади, не волнуйтесь, вы под защитой его преосвященства кардинала Горацио Эддоне, папского нунция",- потом...
        В покоях было жарко. Аромат курящихся благовоний, тяжелый, тускло отсвечивающий шелковый балдахин над кроватью. На багровом поле - золотые львы, львы, львы... Голова закружилась.
        - Где я? - Голос Наташи был еле слышен.
        - В Лондоне.- Фигура в белоснежной сутане появилась в изножье постели.
        - Кирилл, ты?
        - Я.
        - Спасибо, ты успел,- слезы затуманили взор.
        - Успел не я. Просто время - очень странная штука. Оно постоянно перемещается и ищет для себя точку опоры. К тому же оно совершенно неразборчиво в средствах или пренебрежительно по природе своей. Краткий миг пробыв в отчетливом состоянии, оно тут же начинает бесконечный круг преобразований, то плавно, а то взрывообразно превращаясь в пространства, эпохи, людские судьбы. На кругах своих бесконечных скитаний оно успевает побывать в роли дождя и урагана, опустошительной эпидемии и безумной вакханалии эйфорического веселья толпы. Мечущееся в равнодушном мраке космического вакуума, оно проникает в лоно женщин и мысли мужчин, оплодотворяет растения и ожесточает хищника, преследующего свою жертву.
        Кирилл замолчал.
        - Прошу тебя, говори, говори...
        Наталья лежала, закрыв глаза, и ей было радостно и приятно слышать этот голос из другой, такой далекой жизни. Девушка слабо улыбнулась.
        - Ты можешь встать?
        Наташа неуверенно пошевелила ногами, открыла глаза.
        - Я попробую,- она села в постели. Первое, что бросилось в глаза,- страшные зарубцевавшиеся раны на предплечьях и запястьях. Она вытянула ноги, внимательно осмотрев их.
        - Не обращай внимания. Скоро время сотрет воспоминания о твоих ранах. Иди за мной.- Кирилл взял ее руку в свою, подвел к узкому окошку и распахнул его.
        Внизу, у подножия высокой замковой башни, шумел и сверкал огнями сплошной поток автомобилей. Неоновые рекламы расцвечивали ночное небо во все цвета радуги. Большой город жил ночной жизнью.
        - Как и все, что природа создала безграничным и равнодушным, время не любит менять свои привычки. Оно часто бродит по излюбленным путям, и человек способен обуздать эту силу... Посмотри туда,- Кирилл жестом указал на большую дубовую дверь старинного особняка, ближе всех стоявшего к башне.
        Дверь медленно отворилась, и Наташа увидела Домового. Дим-Вадим растерянно огляделся по сторонам. Многое в его лице показалось ей странным. Нет, не печальное выражение и отрешенный взгляд, так свойственный мечтательному Иволгину, а конкретные, физические перемены: лицо его осунулось, лоб прорезали глубокие морщины. Он медленно спустился по гранитным ступеням и, ссутулясь, не глядя по сторонам, побрел прочь от дома.
        - Его любовь и вера спасли тебя в Кентербери и заставили время все вернуть на свои места...- Кирилл обернулся к Наталье и, по-прежнему держа девушку за руку, пристально посмотрел ей прямо в глаза.
        Его образ вдруг утратил четкость, затем сменился размытыми бесформенными цветовыми пятнами, а потом в наступившей лилово-серой мгле мириадами крохотных звездочек в разные стороны брызнули золотистые огоньки. Но пальцы по-прежнему ощущали тепло другой руки. Наташа открыла глаза.
        Совсем рядом лежал Вадим и с бесконечной нежностью наблюдал за ее пробуждением.
        - Доброе утро, любимая...
        Наташа счастливо улыбнулась и крепко поцеловала мужа.
        Глава 7
        Задрапированная фиолетовыми облаками Луна напоминала своего бутафорского двойника с задника Венской оперы, где снизошедший до "Кольца Нибелунгов" Герберт фон Караян давал отмашку заходящей на посадку вагнеровской валькирии.
        Воспоминания Джейн о Вене были достаточно ярки, ассоциация возникла легко и непринужденно. Она сидела в мансардной комнате студенческого общежития, на подоконнике, положив утомленные дневной прогулкой обнаженные ноги на медленно остывающее железо карниза и, прижавшись спиной к оконному косяку, сосредоточенно размышляла.
        Сначала о непростых отношениях английской разведки с этим городом, что не задались с самой первой акции - знаменитого двойного гамильтоновского адюльтера. А может быть, действительно была права мама: женщины и разведка - это более органичное сочетание? Ведь удалось же тогда, на заре имперского Петербурга, девице Гамильтон добраться до царя Петра! Если бы не завистливая спешка ее напарника и кузена, что так бездарно провалил свою миссию при первой Екатерине, возможно, весь ход новейшей истории был бы другим!
        Да и потом... Хотя особо хвалиться нечем. Всегда примерно одинаковый сценарий, рассчитанный на силу взаимного притяжения между мужчиной и женщиной. Примитивные фантазии сент-джеймских умников для нехитрых трехходовок в духе Иена Флеминга. В результате - временные успехи внешнеторговых компаний и ничего крепкого, стратегического. Пустая трата времени и денег, несколько смягченная во времена Анны Иоанновны Остерманном и чуть позже - алчным Бестужевым.
        Высоколобый и романтический сепаратизм Грибоедова ослабили Ниной Чавчавадзе, безжалостно манипулируя совсем еще девочкой. А отпрыск древнего боярского рода, легко обойдя безыскусные "аглицкие" капканы, сыграл свою игру. Пришлось действовать как всегда в минуту реальной угрозы интересам Британии. Британии ли?
        В какой момент ближние интересы пузанов из Сити стали подменять собой интересы короны и нации? Насколько справедлива подобная плата за сомнительное удовольствие именоваться старейшей демократией континента?
        Даже из англомана Сперанского, с таким трудом проведенного в ближнее окружение царя Александра, не получилось агента влияния, он оказался шалтай-болтаем в коварной интриге вокруг все тех же персидских интересов! Поистине, достойно уважения купеческое упрямство при достижении поставленной цели, но цена этой последовательности слишком высока!
        И дело не в бесславной Крымской войне, давшей Британии лучший женский символ - Флоренс Найтингейл. Опять же, джентльмены, женщина! Дело в предопределенности действий разведки Ее Величества в России и Петербурге-Ленинграде.
        Заспиртованная голова девицы Гамильтон, стоящая на полке в Кунсткамере, вусмерть накачанный водкой Кларедон, бедняга Аллен Кроми, в последний свой час бивший комиссаров на выбор, словно буйволов на сафари,- вот знаковые фигуры наших успехов!
        Внезапно облако причудливой формы отвлекло Джейн от невеселых раздумий. Прямо над остывающим железным колпаком мансарды неспешно проплывал в сумеречном небе философски спокойный, гривастый Элиас. Джейн сразу же узнала своего пони, одного из лучших друзей детства. Лицо девушки осветилось улыбкой - сдержанной, но исполненной бесконечной теплоты и умиления.
        Вместе с первыми солнечными стрелами наступающего дня к ней пришла жажда деятельности, усиленная осознанием своей решимости идти до конца и верой, что у нее достанет силы выполнить поставленную перед ней задачу: дискредитировать Маркова-старшего и, несмотря ни на что, сохранить случайно обретенное, но бесконечно дорогое чувство - безоглядную и ни на что другое в этой жизни не похожую любовь к Кириллу.
        Каковы были истинные причины, что привели Кирилла за глухую ограду психиатрической лечебницы, Джейн приблизительно догадывалась. Его исчезновение в недрах психушки было настолько внезапным, неожиданным и обескураживающим для всех, с кем он общался, что для Джейн, человека профессионально близкого к технологиям сохранения государственных интересов, не составляло особого труда понять: именно она, скромная аспирантка Джейн Болтон, послужила тому единственной причиной.
        Основные вопросы, не дававшие Джейн покоя, формулировались четко: кто, где и когда зафиксировал факт ее знакомства с Кириллом? Кто, где и когда рассмотрел в скромном частном контакте возможную угрозу государственной безопасности русских?
        Откуда появился этот топтун? Профилактический надзор за вызывающе ведущей себя англичанкой? Принимать русских за идиотов - значит зачислять в идиоты саму себя. Возможно, все дело в ее поведении? Нет, нелогично. Кирилл разорвал отношения с родителями, и, даже если предположить, что наблюдение за Джейн было круглосуточным, нужно очень и очень постараться, чтобы увидеть в случайном уличном знакомстве - и ведь действительно случайном! - хищную руку иностранной разведки.
        Значит, не просто здешний "дятел" впрок настучал для Джейн неприятностей, и не просто плюгавый топтун дышит ей в затылок непереносимым винным и чесночным духом.
        Или же ей известно далеко не все, и существует в этой истории с ленинградскими судостроительными заводами и их директором иная подоплека? Скрытая, неясная, более сложная комбинация, полностью отличающаяся от той картины, которую ей так старательно нарисовал Арчи?
        Могли ли использовать ее в отвлекающей роли? Да запросто! Но, с другой стороны, Арчи бы не позволил им разменивать такую пешку, как его единственная, пусть и дальняя, родственница.
        Двурушничество или раскрытие Норвежца? Возможно. К тому же он давно не дает о себе знать. "Подарочки" от коллег из ЦРУ или "Аксьон директ"? Сколько угодно! Старинная галантность секретных служб: сделал гадость - в сердце радость.
        И хотя предусмотрена на этот случай строгая инструкция по прекращению операции, малодушничать и паниковать не стоит. Там, где существуют сомнения, следует идти только теми путями, о которых, кроме тебя, никто не знает.
        И если это так, то ее задачи усложняются: выполнить задание, спасти Кирилла и самой не стать жертвой разменных интриг, столь любимых в мире разведки.
        А теперь - в сторону сомненья и раздумья, необходимо действовать. Джейн оглянулась. Настенные часы в виде петровского парусника показывали без пяти пять. Скоро неутомимый топтун займет свое привычное стартовое место - напротив входа в общежитие...
        Девушка быстро соскользнула с подоконника в комнату и деловито засуетилась. Разобрала немногочисленные сувениры и бумаги, все старательно упаковала в небольшую сумку-портфель. Внимательно осмотрела разложенный на кровати гардероб. Впервые собственные вещи вызвали у хозяйки чувство досады: слишком хороши и приметны. От них, как говорят русские, просто за версту несет нездешностью и "чисто английским качеством". В таком гардеробе ей далеко не уйти.
        Джейн присела на тоскливо взвизгнувшую кровать. Досадливо поморщилась. Каждый предмет обстановки в этой комнате имел свой голос. Стены в многослойном папьемаше из немудреных обоев шептали под тихими струйками сквозняков; пол, щедро залитый гнедой краской, умудрялся скрипеть, дискредитируя свой монолитный вид, а огромный старый шкаф...
        Шкаф! Через мгновение резные створки огромного черного пенала ворчливо распахнулись и нижние, пересохшие от времени ящики, поупрямившись для приличия, подались вперед. Сначала один, потом другой... Все они были первозданно пусты. Без всякой надежды Джейн потянула на себя последний, четвертый ящик.
        О, метафизическая солидарность студиозусов всех стран, времен и народов! Это именно то, что ей нужно! Старый рабочий халат, свитый в невообразимой замысловатости жгут. Некогда бывший цвета благородного индиго, застиранный донельзя, в многочисленных пятнах застывшей краски и хлорных проплешинах. Пара ссохшихся спортивных тапок - пыльные матерчатые "союзки" на гуттаперчевом рифленом ходу. Вместо шнурков какие-то веревочки жуткого буро-венозного цвета. А это что? Джейн брезгливо, двумя пальцами, потянула за цветастый краешек нечто ацетатное, в скомканном состоянии больше похожее на предмет из дамского бельевого гарнитура.
        Оказалось - платок. Довольно большой и, что удивительно - чистый, обильно украшенный яхтенно-регатной символикой олимпийского Таллина.
        Девушка осмотрела трофеи. Бросила мимолетный взгляд на часы.
        Без двадцати шесть, временем она еще располагает.
        После недолгих размышлений было решено халат оставить мятым, спортивные тапки - пыльными, а олимпийский платок, смоченный водой из вазочки с полевыми цветами, быстро прогладить миниатюрным дорожным утюжком.
        Завершали маскарадный костюм Джейн привлекающие всеобщее внимание роговые оксфордские очки, а также умыкнутые из хозблока цинковое ведро и деревянная швабра.
        * * *
        - Разрешите, товарищ генерал?
        - Гладышев? Входи...
        В кабинете Ивлева царила гнетущая тишина, несмотря на то что, помимо генерала, за столом совещаний сидели Елагин и трое незнакомых товарищей. Присутствовавшие, как успел заметить Андрей, проходя к свободному месту, были удручены, даже подавлены и избегали прямых взглядов. В том числе Ивлев. Что было непонятно и странно. Андрею было слишком непривычно видеть хозяина кабинета вот таким: внезапно постаревшим и растерянным.
        Он занял дальнее от начальственного стола место. Молчание присутствующих отвлекло Гладышева от переживаний из-за собственной неудачи - сегодня утром он упустил Джейн Болтон. Англичанка будто в воду канула: из общежития не выходила и на занятиях не появлялась. И это несмотря на то, что ночь она стопроцентно провела в общежитии! В этом Андрей был уверен, нештатник был юношей ответственным и серьезным. Не было ее и в столовой, и в библиотеке, и... в собственной комнате. В этом Гладышеву пришлось убедиться лично. Разложенные на кровати вещи, какие-то ничего не значащие конспекты и полное отсутствие хозяйки. Ни документов, ни действительно личных вещей. Ничего, что бы указывало на возможное возвращение Джейн Болтон в общежитие...
        - Гладышев, а ты, собственно, почему здесь, а не с англичанкой? - спросил генерал. Елагин и незнакомцы, как по команде, повернули головы в сторону Андрея.
        Он смутился, покраснел. Затем резко поднялся, опустил руки по швам и звенящим голосом быстро отрапортовал:
        - Разрешите доложить, товарищ генерал?! - и тут же отвел глаза.
        - Так...- короткое "так" Ивлева прозвучало обреченно и многозначительно.- Похоже, товарищи, сюрпризы продолжаются. Надеюсь, что приятные. А, чекист-комсомолец Гладышев?
        И Андрей потерянно ответил:
        - Никак нет, товарищ генерал...
        Он старался докладывать "экстрактно", это словцо запомнилось ему с детства. Единожды встреченное в книжке Леонтия Раковского про генералиссимуса Суворова, оно сопровождало Андрея в самые ответственные моменты жизни. Ответственные - это когда ему приходилось отвечать за себя, за свои поступки, в основном - за промахи и неудачи.
        Местами голос Гладышева предательски дрожал, с головой выдавая волнение хозяина, и мимолетная улыбка на широком ивлевском лице, мгновенная реакция старшего товарища на проявление естественной человеческой эмоциональности, обескураживала молодого сотрудника до полного отчаяния.
        - Так...
        - Товарищ генерал, разрешите...
        - Мы тебе, Гладышев, один раз уже "разрешили". Теперь вместе исправлять придется. Ориентировку по линии МВД подал?
        - Без вашей визы, товарищ генерал...
        - Да, постоянно забываю, с кем приходится...- генерал не закончил мысль.- Елагин, пока я туда-сюда хожу и езжу, введи коллегу в курс дел наших скорбных и попытайтесь набросать хотя бы приблизительный план оперативных действий.
        Из неторопливого рассказа Елагина, изложенного голосом усталым, глуховатым, с хрипотцой, Андрей узнал следующее: последние четверо суток Норвежец практически не появлялся в гостинице. Только благодаря агентурным сведениям его удалось обнаружить в подпольном казино в переулке Джамбула. Норвежец играл по маленькой, рассеянно и постоянно проигрывал. На выходе из казино Скворцов и Елагин взяли его под плотное наблюдение.
        Вражина целыми днями кружил по городу, и в нервическом характере его перемещений чувствовалось - он когото разыскивает. Перемещался исключительно на такси. Маршруты, в основном, стандартны - места, где собираются мажоры и деловые, валютные бары, рестораны гостиниц, "Кронверк", "Роза Ветров" и "Глория" на проспекте Динамо.
        Заходил, не торопясь, делал заказ, поковыряв в тарелках без аппетита, спешно расплачивался и переезжал на новое место.
        По вечерам подолгу сидел в "Москве" или в "Тройке", ближе к полуночи перебирался в "Прибалтийскую". Выпивал пару чашек кофе в кафетерии возле боулинга и на целую ночь пускался в разъезды по притонам.
        Вчера вечером они довели клиента до кабаре "Тройка". Вслед за Норвежцем вошел Скворцов, имевший в заведении своего человека, который должен был организовать столик в непосредственной близости к объекту. Елагин остался на улице - осмотреться, освежить в памяти обстоятельства места, входы-выходы из кабаре на Загородный проспект и в переулок.
        Елагинская экскурсия по задворкам кабаре не заняла и десяти минут, когда шум, донесшийся во двор-колодец с улицы, привлек внимание чекиста. Он тут же поспешил на звук.
        Высокую спортивную фигуру Скворцова он узнал мгновенно. Напарник преследовал двух мужчин, бегущих в сторону Фонтанки, и между Елагиным и бегущими было расстояние в добрых сто пятьдесят метров. На ходу извлекая пистолет из наплечной кобуры, он бросился на помощь Скворцову.
        Дистанция практически не сокращалась, преследуемым явно не хотелось быть настигнутыми, а спортивный Скворцов и пожилой Елагин...
        Короче - Лешка, увлеченный преследованием, не видел напарника. И судя по всему, решил полагаться только на собственные силы. Противник уходил. Беглецы почти достигли набережной Фонтанки, когда Скворцов громко - Елагин четко слышал каждое слово - приказал им остановиться и сделал предупредительный выстрел.
        Преследуемые остановились, и Алексей, опустив руку с пистолетом, пошел по направлению к незнакомцам. Елагин старался бежать быстрее. Внезапно, один за другим, в ночной тишине ленинградского переулка раздались три выстрела. Лешка Скворцов, широко откинув сжимавшую пистолет руку, медленно оседал на корявый асфальт переулка. А стрелявшие моментально скрылись за угловым, выходящим на набережную домом.
        - Скворцов убит?
        - Нет,- Елагин с досадой ударил кулаком по столу,- тяжело ранен, в реанимации. Но вот Норвежец...
        - Это он стрелял в Алексея?
        Пожилой чекист отрицательно покачал головой:
        - Нет. Норвежец убит. Пырнули заточкой.
        - Кто пырнул? - Изумление Гладышева, по-детски непосредственное, несколько разрядило обстановку в кабинете.
        - Видно, эти гады.
        - Это с ними он встречался в "Тройке"?
        - В том-то и дело, что нет. В кабаре он встречался со знаменитым Дахьей. Слыхал про такого?
        - Да так, вскользь.
        - То-то и оно, что вскользь. Слишком уж этот персонаж деловой да скользкий. Утверждает, что связывали его с Норвежцем исключительно торговые и комиссионные интересы. И пока Алексей в реанимации - мы, как слепые котята, можем двигаться только наобум.
        - А как же свидетели? Нельзя же зарезать человека прямо в зале - и никто ничего не видел и не слышал!
        - Если бы молодость знала...- сокрушенно проговорил Елагин.- Можно, Андрюша, еще как можно. Там, на галерейке, и интим буржуйский, и - "дым табачный, в туманы сдвинутый", сплошной угар НЭПа. Неужели не бывал никогда?
        Гладышев смущенно признался:
        - С каких? Так, когда в Техноложке учился, слышал что-то...
        - Ладно, отвлекаемся. Неоспоримый факт - Скворцов пошел за этими двоими, потому что именно они убили Норвежца. А вот почему и отчего - знает только Алексей.
        - Он тяжело ранен?
        - Тяжелее некуда - все три пули в грудь. Операцию сделали, но состояние нестабильное.
        - Да и я еще прокололся!
        - Бог с ним, с проколом твоим. Смотри, какая тут картинка вырисовывается: был иностранный агент по кличке Норвежец, была английская подданная Джейн Болтон. Уверенности в существующей между ними связи не было, только гипотетические предчувствия генерала. И вот, в один прекрасный день...
        - Ночь,- машинально буркнул Андрей.
        - Да ты не только артист, ты еще и поэт! Ладно, будь по-твоему. В одну прекрасную ночь Норвежца убивают, а мисс Болтон исчезает бесследно. Вас, коллеги, эти факты не наводят на определенные размышления? Кстати, познакомьтесь: Андрей Гладышев, самый молодой и подающий надежды участник группы генерала Ивлева! Прошу любить юношу и жаловать!
        Незнакомцы по очереди пожали Андрею руку, коротко представляясь:
        - Смирнов, Терещенко, Драгомиров...
        - А теперь, товарищи, приступим к составлению плана!
        * * *
        В Стране Советов, как известно, все работы хороши, только выбирай! Даже вырядившись уборщицей, Джейн не числила Владимира Маяковского среди своих любимых поэтов, но признавала за носастым и глазастым великаном право считаться неординарным культурным явлением континентального масштаба.
        Неизвестно, о чем размышляют ранним утром ленинградские дворничихи и технички, спешащие прибрать на закрепленных за ними территориях мусор и навести сангигиенический глянец. Наверное, о многом и разном. Но Джейн, целеустремленно удалявшаяся от педагогического общежития, явно отличалась от них своим душевным настроем.
        Прекрасно ориентируясь в историческом центре, она смело пользовалась системой проходных дворов и проходных подъездов, сосредоточенно неся атрибуты своей мнимой профессии - гулкое ведро и швабру. Со стороны все выглядело убедительно - проживающая неподалеку от места работы уборщица закончила утреннюю уборку и возвращается домой.
        А вот мысли скромной труженицы были сокрыты от спешащих на работу ленинградцев.
        Конечная цель ее маршрута находилась на четвертом этаже огромного старого дома на Пушкинской улице. Но Джейн не была полностью уверена в том, что известный только ей и Арчибальду контакт еще существует. Слишком много времени прошло с той поры, когда глубоко законспирированный "СТ-30" выходил в последний раз на связь с центром.
        Именно поэтому, от неуверенности, Джейн предпочла сосредоточиться на личности великого пролетарского поэта и его творчестве. Переходы между улицами Плеханова и Ломоносова она посвятила уже упомянутому стихотворению про "все работы", а также знаменитому "Крошкасын к отцу пришел". За Пятью углами ее цепкая память воспроизвела пронзительные начальные строфы "Лапок елок, лапок, лапушек", а в узком каньоне Коломенской, вернее, на водоразделе Кузнечного переулка, в непосредственной близости от цели путешествия,- полный текст "Хорошего отношения к лошадям".
        Ископаемый лифт, весь в зеркалах, доставил девушку на четвертый этаж. Массивные темные двери. Бронзовая табличка: "Профессор консерватории Николай Александрович Инге". Джейн решительно протянула руку к темному бронзовому рычажку поворотного звонка.
        Через недолгое время из-за двери раздался приглушенный голос молодой женщины:
        - Вам кого?
        - Простите,- Джейн была абсолютно спокойна, ни тени акцента,- могу ли я видеть профессора Инге?
        Загремели засовы и замки, старинная дверь отворилась медленно и важно, как замковые ворота.
        - Да, конечно,- открывшая женщина была молода и привлекательна, но с таким недоумением смотрела на визитершу, что Джейн немного смутилась.- Только вот... Папа не очень хорошо себя чувствует, и не могли бы вы изложить суть вашего обращения к нему?
        "Так закалялась сталь!" - Джейн отставила в сторону ведро и швабру, гордо подняла голову и четко произнесла:
        - Я по объявлению, из яхт-клуба. Там сказано, что профессор заинтересован в приобретении масштабных моделей судов. У меня есть редкая вещь - английский морской охотник "СТ-30".
        - Одну минуту,- женщина еще раз, в полнейшем недоумении, осмотрела затрапезный вид гостьи и добавила: - Вы проходите, пожалуйста, сейчас я предупрежу отца...
        Внешне старик оставался спокойным и невозмутимым. За все время, пока Джейн излагала причины своего обращения и просила помощи в организации и проведении задуманного ею плана, он ни разу не повернул орлиную свою голову, не шевельнул натруженными руками музыканта, сплетенными, как казалось, из одних лишь толстых венозных жгутов.
        Девушка замолчала.
        - Вы голодны, мисс Болтон?
        Она непонимающе посмотрела на визави.
        Неужели ее догадки были верны, и роль, отведенная ей в этой ленинградской истории,- всего-навсего ширма, прикрывающая нечто... Но что именно?
        - Не волнуйтесь так, милое дитя. Не в моих правилах пренебрегать служебными обязанностями. Все эти годы я пунктуально следовал инструкциям и, ей-богу, не моя вина, что только теперь мои услуги понадобились. Я знать не знаю, кем является нынешний "СТ-30", но догадываюсь, что это достойный джентльмен, не способный бросить столь юное созданье на произвол судьбы. Так что ваш визит - не самый большой сюрприз сегодняшнего дня.
        - А каков самый большой? - Это не было любопытством. Просто необходимо было переключить внимание профессора на что-нибудь другое. Джейн было неуютно под его немигающим, как у черепахи, взглядом, а неожиданное известие о том, что Арчибальд успел предупредить старого разведчика, приятно взволновало ее. Вот этого она и не хотела показывать. Ни-ко-му...
        - Вы очень похожи на своего деда. В этом и заключается Большой сюрприз.
        - Вы были знакомы с ним?
        - В далекой-далекой молодости, когда мы оба были гардемаринами Ее Величества. Но от этого сходство кажется еще более... Да, именно - пронзительным. Память, мисс Болтон,- капризнейшая и непредсказуемая леди. Впрочем, вы так и не ответили на мой вопрос, и я вынужден задать его снова: вы голодны, мисс Болтон?
        Джейн только сейчас смогла осознать, что в симфонической возбужденности ее тела присутствует и эта, самая высоко звучащая нота - обостренное чувство голода.
        Она коротко и утвердительно кивнула.
        Глава 8
        Вечером того же дня, трудного для Джейн Болтон и сотрудников группы генерала Ивлева, в тихий купчинский тупичок въехало шикарное антикварное авто - блестящая хромом самая настоящая "М-20", больше известная как "Победа". Главной деталью, которая могла бы привлечь к чудо-автомобилю внимание стороннего наблюдателя, являлся кузов - это был самый настоящий кабриолет. По ленинградским, да и вообще советским меркам описываемого периода, экипаж был настоящим раритетом.
        В неспешном его движении, в утробном бархатном рокоте мотора открывались воображению возможного наблюдателя разнообразнейшие видения и картинки - от кинематографических идиллий Александрова и Рязанова до прямых аналогий с известным романом Ремарка, правда, на отечественный лад.
        Бежевый, натуральной кожи верх авто был опущен, и за невысоким V-образным стеклом невозможно было разглядеть личность водителя.
        Блестящие покрышки с белыми ободами тихо прошуршали по асфальтовому покрытию тупичка, тихий баритон мотора медленно угас, и машина монументально застыла на месте.
        Сколько времени ей придется ожидать Иволгина, Джейн, профессионально изменившая внешность до практически полной неузнаваемости, даже предположить не могла. Она надеялась на то, что будущей маме положены продолжительные прогулки, и Вадим, так трепетно относящийся ко всему, связанному с беременностью Натальи, обязательно будет сопровождать жену на прогулке. И если эти предположения верны, то вечерний променад молодой четы не заставит себя ждать.
        Удобно устроившись на сдвоенном американском сиденье "Победы", она в который уже раз мысленно выстраивала свой разговор с Вадимом. Дело даже не в сомненьях, согласится ли Домовой после всего, что он увидел на Пряжке, помочь ей. Такие моменты - сопротивление вроде бы очевидному факту - преодолимы. Это азы вербовочной работы, без обладания которыми не стоит идти в разведку. Но сможет ли добрейший и мягкий Иволгин ради спасения жизни друга (а это так!) - пойти против системы, в конце концов - против собственной страны?
        Иволгин почти дошел до подъезда, когда Джейн, внезапно отвлеченная от размышлений тревожным наитием, увидела и узнала его сутулую спину. Девушка резко завела мотор, одновременно надавив левой рукой на клаксон. В уличной благости раздался рев сигнала.
        В тот самый момент, когда вздрогнувший Иволгин обернулся, шикарный автомобиль рванул с места. Через мгновение "Победа" взвизгнула тормозами, и Джейн, чьи действия были стремительны, широко распахнула правую дверцу:
        - Садись, быстро!
        - ...?! - Обалдевший Вадим послушно и быстро исполнил приказание.
        И лишь когда машина развернулась и на большой скорости устремилась прочь из тупичка, Домовой спросил:
        - Извините, вы не ошиблись?
        - Импоссибль, Райка! Итс ми, Джейн Болтон!
        - Джейн?!
        - Собственной персоной. Мне нужно с тобой поговорить, обстоятельно и серьезно.
        Взволнованный Иволгин мертвой хваткой вцепился в потолочный поручень салона.
        - Допустимая скорость в пределах городской черты - шестьдесят километров,- машинально, ни к кому конкретно не обращаясь, проговорил он.
        - На спидометре всего пятьдесят девять, ты просто волнуешься и не привык к автомобильной езде! Успокойся.
        - Я спокоен. Внутренне... Джейн, куда мы едем?
        - Туда, где мы сможем спокойно поговорить.
        - Это касается КГБ?
        Джейн снова усмехнулась. Жестко и зло:
        - Уже успели?
        - Да, я только что с Литейного.
        - Тебя вызывали?
        Вадим усмехнулся:
        - Некоторым образом. Шел по улице некто Иволгин, и вдруг рядом с ним затормозила черная "Волга". Так что, похоже, все разведки мира обеспокоились нынче желанием выработать у меня привычку к автомобильной езде.
        - У тебя хорошее чувство юмора.
        - Благодарю вас, мисс Болтон! Но разрешите напомнить о своем вопросе.
        - Мы едем за город. Или? - Джейн отвлеклась от дороги, тревожно и вопросительно посмотрев на Домового.
        - Следите за трассой, пожалуйста, меня ждет дома молодая жена.
        - Не волнуйтесь, барин. Может быть, пока расскажете, о чем беседовали с вами господа опричники?
        - Это вы зря, сударыня. На опричников эти товарищи не похожи, а вот на знаменитые "голубые мундиры" - вполне.
        - Они - на "мундиры голубые", а ты - на кого? На "послушный им народ"?
        - Это из курса русской литературы?
        - Нет. Специальный семинар "История русских спецслужб". Читал, кстати, самый настоящий князь Оболенский.
        Машина давно выскочила из города и петляла по серпантину прибрежного шоссе. Стремительно проехав по Сестрорецку, Джейн притормозила у вокзального переезда и после секундного раздумья свернула налево.
        Мелькнули кованые ворота посаженных Петром Алексеевичем "Дубков", и после непродолжительного пробега по прямой, как стрела, аллее автомобиль выскочил на безлюдный пляж. К самой воде.
        Они немного посидели молча. Джейн вышла первой, обошла автораритет и оперлась на капот. Усталым жестом сняла очки.
        - Превращение резидента,- Иволгин присоединился к англичанке.
        - Что, раньше я была лучше?
        - Лучше - в смысле красивее?
        Девушка утвердительно кивнула.
        Домовой неопределенно пожал плечами.
        - Вадим, мне нужна твоя помощь...
        Гудящий, как улей, пивной бар "Вена", свято хранивший пивную традицию вот уже вторую сотню лет, довольно равнодушно отреагировал на появление небольшой компании молодых людей.
        Верный Сагиров, явившийся из прекрасного алма-атинского далека и приведший с собой главную ныне достопримечательность приснопамятной "Аленушки" - Серегу Красина, профессионально занял угловой столик. Иволгин, привыкая к шумной суете и табачному смогу, брезгливо осматривал столешницу: на широких мореных плахах дрожали пивные лужицы и озерца, явно оскорбляя его представления о санитарии и гигиене в большом городе.
        - Не кручинься, детинушка! - Сагиров был все такой же - бездна обаяния, ноль уныния.- Сейчас мы Зоеньку позовем, и настанет здесь у нас шик-блеск-красота! О, великодушная Зоэ! - Костик обратился к пожилой толстухе с кипой влажной ветоши в руках.- Снизойдите до бедных студентов! Приведите их скромный стол в соответствие с торжественностью момента! И ваш подвиг,- он проворно опустил в карман халата уборщицы рубль,- будет достойно вознагражден!
        Великодушная Зоэ, кокетливо играя выцветшими очами, с грацией описанной Ремарком женщины-бегемота честно отработала свой целковый.
        - Прошу садиться, мсье! Пиво сейчас прибудет!
        Иволгин устало плюхнулся на мореную скамью.
        - А теперь давай вещай, как не уберег друга от беды и женщины,- шутливый тон Сагирова испарился.
        Они молча разобрали принесенные Красиным кружки и тарелки. Первый, стартовый глоток прошел в полной тишине. А далее, пока Вадим, сбиваясь и подбирая нужный тон, плел восхитительную чушь про первое настоящее чувство, которое не выбирает сердца своих жертв, ни слушатели, ни рассказчик к пенному напитку не притрагивались. С развитием печального сюжета все более и более крепли интонации и мрачнели лица молчавших. Закончив свой рассказ на событиях знаменитого автомобильного дня, Домовой замолчал.
        - Такой мужик пропал! Куда только Родина-мать смотрела?
        - Мимо...- Красин, как всегда, оппонировал Костику.
        - Это точно! - Сагиров поднял кружку с геральдическим владимирским львом, широким жестом приглашая собравшихся присоединиться.
        Последовала серия из мелких, чуть торопливых глотков. Наконец Домовой отставил пузатую кружку и, смачно облизав влажные губы, спросил Костика:
        - Ты не слишком торопишься попрощаться с Кирой?
        - Женатый человек практически потерян для вольной жизни! Это я авторитетно заявляю!
        - Ну спасибо тебе!
        - Не за что. А если серьезно, Вадимыч, то сам посуди - жили вы себе спокойно, горя не знали. Стоило только с тетками связаться и - опаньки! - получите: дурку с кагэбэшниками и розовощекого младенца. И, знаешь, братец, сдается старому Сагирову, что это далеко не все сюрпризы, что приготовила жизнь тебе и Кирюхе. Скажи, Серега?
        Гигант важно кивнул.
        - Итак, слово для доклада предоставляется товарищу Иволгину!
        В обстоятельном рассказе Вадима лишь один-единственный раз была упомянута принадлежность англичанки к британской разведке, а про страшный и всесильный КГБ упоминалось раз тридцать. Получался у Домового, как у писателя Шварца, этакий дракон - традиционная для выходца из кругов технической интеллигенции сумма знаний о службе специального назначения.
        Предстоящее мероприятие он описал по-деловому кратко, в основном касаясь вопросов массового участия в нем всех сколько-нибудь знакомых четверке организаторов, включая отсутствующую Кису, студентов и представителей рабочей молодежи. Их, то есть молодых сверстников, ленинградцев и, как было принято говорить, иногородних, надлежало вывести на берег Пряжки и устроить под стенами психиатрической больницы шумную манифестацию. С плакатами и прочими атрибутами святого дела борьбы за человеческую свободу, за право личности любить и быть любимым.
        Когда же на место проведения митинга прибудут иностранные дипломаты и корреспонденты, каждый из собравшихся должен уметь четко и толково изложить историю Кирилла Маркова, несчастного ленинградского юноши, чей внутрисемейный конфликт поколений вылился в уродливую форму принудительного заключения в психбольницу. Про любовь товарища следовало упоминать, но особо не распространяться. Мол, имело место быть большое и сильное чувство к иностранной студентке, но сохранилось ли - о том никому неведомо, а что послужило оно причиной всех несчастий молодого человека - сомнений нет. Поскольку родитель его - "ба-а-альшой человек". Иной конкретики быть не должно - ни "Джейн Болтон", ни ее англичанство оглашению не подлежали.
        В заключительной части доклада собравшимся было предложено обсудить вопросы организации митинга, технологии привлечения участников и распределить организационные обязанности.
        - Офигенно! - только и смог проговорить Сагиров. И жадно, в один глоток, опустошил вторую кружку, словно пиво могло помочь боксерской душе избавиться от удивления.
        - Да...- солидарная реакция Красина прошла "по-сухому".
        - Ребята! Это же все только кажется сложным и невыполнимым! На самом деле все просто: никто не ожидает от нас подобных действий и поэтому, когда мы все вместе потребуем выпустить Киру, им не останется ничего другого! Мы застанем их врасплох!
        - Ага.- Костик притянул к себе третью кружку.- А дяденьки на черной "Волге" просто так, пожалев бедного пешехода, покатали его на своей бибике до Литейного и обратно...
        - Обратно я сам добирался,- обиженный Иволгин обмакнул жидкие усики в не менее жидкое пиво,- ты просто невнимательно меня слушал.
        - Невнимательно?! Серый, ты слышал этого деятеля освободительного движения?
        Красин, задумчиво хрустевший соленой сушкой, утвердительно кивнул. Иволгин обиженно всматривался в полупустую кружку.
        - Тогда скажи мне, друг Серега, каким это образом удастся нам собрать такую толпу тихой сапой, когда, даже не посоветовавшись с нами, этот олух наприглашал иностранных дипломатов и журналистов?
        - Да, мля, кисляк...
        Компания приуныла.
        - Привет, орлы! - Киса появилась внезапно. Легко скользнула за стол, под исполинскую бочину Красина, и, коротко чмокнув гиганта в щеку, бросила веселой скороговоркой:
        - Чего носы повесили?
        - Вовремя приходить надо!
        - Какие строгости, Сереженька! - Пара Красин-Кисс сложилась после окончательного ухода из "Аленушки" Переплета-Акентьева.- Или теперь, при совместной жизни, у нас всегда так будет: кто не успел - тот опоздал?
        Красин насупленно замолчал.
        - Губит людей не пиво...- Философская последовательность Сагирова несколько ослабила напряжение.- Слушай, прекрасное созданье...
        В кратком изложении Костика просвещение припозднившейся Кисы не заняло много времени. В основном, это касалось уже решенных технических вопросов, к каковым относились: изготовление транспарантов "СВОБОДУ КИРИЛЛУ МАРКОВУ", место и время проведения да флотский вымпел "СБОР ВСЕХ ЧАСТЕЙ", закрепленный на стволе старой береговой липы - явочный сигнал для всех участников. Где было творчество таинственной англичанки, а где романтическая самодеятельность Иволгина, не уточнялось, но, слушая рассказ, Кисс снисходительно улыбалась.
        Несколько раз в темных глазах девушки вспыхивали россыпи золотистых и зловещих искорок, а ее веки многозначительно и недобро сужались. Происходило это именно в те моменты, когда Сагиров, старавшийся беспристрастно говорить об отношениях между Джейн и Кириллом, а также о причинно-следственных связях в семейной драме Марковых, выдавал интонацией свое смущение. Домовой именно в эти моменты отводил глаза, а Серега, сжав на столешнице огромные кулаки, сидел не шелохнувшись.
        - Н-да, а говорят,- девушка пригубила пива из красинской кружки,- что мужики умные.
        - Ты это о чем?
        - Да о своем, Сереженька, о девичьем.- Голос девушки, с глумливой ленцой, изрядно смутил всю троицу.
        "Она в такие моменты на рысь похожа - значит, до сих пор любит Кирилла. Я так и знал, что тогда с Акентьевым это у нее напускное было, бравада одна была. Говорил же Косте, не надо ее втягивать..." - Дим-Вадим поискал моральной поддержки в сагировском взгляде. Костик, видно, устав малодушно смущаться, ответил обычной открытой улыбкой. Мол, все нормально, не энурезничайте, доктор! Папирус не тонет. Серега же молча потягивал пиво.
        - Вот непонятно мне, молодые люди,- Кисс нарочито медленно, грациозно и эротично обняла могучее плечо Красина. Нежно куснула мочку исполинского уха и, призывно стрельнув глазами, хрипловатым голосом закончила вопрос: - Вы тут собрались былое вспоминать или про будущее думать? Если кому интересно: мы с Марковым для того и расстались, чтобы каждый мог начать новую жизнь. Но соображение мое будет следующее: зачем так патетически все усложнять?
        Иволгин всем корпусом подался вперед. Сагиров подмигнул смущенному, с заалевшими щеками, Красину.
        А Киса, нарочито продлив паузу еще с полминуты, вновь обескуражила заговорщиков вопросом:
        - Слушай, Серега, а ты меня действительно любишь?
        Вопрос прозвучал бесстрастно и серьезно. Щеки Красина запунцовели еще сильнее, и впервые в жизни он решительно и при свидетелях заявил о своих чувствах:
        - Скажи, чего нужно - все сделаю.
        В среде дискотечного ленинградского бомонда Светочка-Кисс и ее нынешний бойфренд Серега Красин были людьми известными и некоторым образом популярными.
        Красин и Кисс продолжительное время поддерживали приятельские отношения без малейшего намека на интимную близость. И только однажды ночью ситуация радикально изменилась, когда припозднившемуся с работы Красину самым натуральным образом пришлось отбить Кису у агрессивных "товарищей с Востока", запримеченных "жестоко танцующими" чуть раньше, в "Аленушке".
        Они сами не заметили, как разоткровенничались по дороге к дому Кисы. С уходом Акентьева, исчезновением Маркова и отъездом Сагирова закончилась определенная эпоха в жизни дискотечного заведения и, увы и ах, в их жизни тоже. Обоим не хватало общества людей, которые ввели их в этот мерцающий мир, и оба чувствовали себя покинутыми.
        Таково было начало, в самые короткие сроки переросшее в тесные отношения, где главной составляющей была искреннейшая, чуть ли не родительская, забота друг о друге. Но окружающий мир не желал видеть в этом внезапном сближении большого чувства - слишком давно Киса и Красин были на виду, слишком многие и многое знали о них и не допускали даже тени мысли, что привычная картина может изменяться.
        В основном, это касалось девушки. Количество претендентов на ее благосклонность не уменьшалось, и Сереге, человеку терпеливому и немногословному, порой было сложно удержать праведный свой гнев в жестких рамках социалистической законности. Он исправно "зажигал фонари" и сворачивал скулы, периодически сминал корпуса и выбивал "режики" из полублатных и псевдоуркаганских ручищ и, виновато сопя, замывал бурые пунктирные дорожки, проложенные в вестибюле "Аленушки" слабыми носами гостей из Финляндии и пятнадцати союзных республик.
        Одним из наиболее настойчивых преследователей Кисс был Арвид Озолс, студент из Лесгафта. Родитель его правил нефтеналивной фирмой под названием "Вентспилс", а единственное чадо, пополнив ряды золотой молодежи города на Неве, готовилось получить образование, дававшее ему право заправлять латвийским спортом. Или - некоторой его частью.
        После разрыва с Кириллом Киса пару раз позволила Озолсу воспользоваться своей благосклонностью, резонно считая, что девушка свободная имеет на это право. Своеобразие латвийского темперамента и мелкотравчатая заносчивость номенклатурного отпрыска не пришлись ей по душе, и в дальнейшем она предпочитала избегать общества товарища Озолса. Как и Серега, курляндец был боксером, и боксером достаточно удачным. На межвузовских соревнованиях он не раз сходился с Красиным на ринге, поскольку оба были в одной весовой категории, а количество побед и поражений с той и с другой стороны было равным. Отношения между сторонами вне ринга были, скорее, "никакими", но стоило только сопернику одержать уверенную победу над вышеупомянутым девичьим сердцем, как латыш будто с цепи сорвался. Качество домогательств в отношении Кисс и провокаций, направленных в сторону Сереги, резко возросло.
        Все эти обстоятельства и послужили основой для корректировок, которые внесла Кисс в купчинско-британский план освобождения Кирилла, резонно предположив, что на условно смертельный поединок ради обладания женщиной, да еще между двумя столь известными персонами, как Озолс и Красин, народ собрать - особых проблем не составит...
        Солнышко светило, как и положено ему вести себя в прекрасной стране, согласно представлениям юных нахимовцев. Добавочное обстоятельство - субботнее утро - обеспечивало полнейшую тишину на территории строительного треста, плотно подпиравшего психбольницу с левого фланга, и гарантировало полное невмешательство рабочего класса в пресловутом "случае чего".
        Народу собралось немного, человек пятьдесят, что называется - все свои: оба дуэлянта в сопровождении секундантов, болельщики с обеих сторон, представлявшие собой ярко одетую массу молодых людей с заспанными лицами, и группа поддержки из "Аленушки", бодрствовавшая вторые сутки кряду.
        Сбор происходил под старой липой, на которой заботливой рукой Иволгина предыдущим вечером был водружен памятный знак - сигнальный вымпел "СБОР ВСЕХ ЧАСТЕЙ". Руководивший приготовлениями к матчу Костик Сагиров был медлителен, то и дело украдкой поглядывал на часы. Невозмутимый Красин разминал мышцы, в ложных атаках нападая на своего секунданта и товарища по команде Влада Дольского, а латыш-соперник посматривал на его действия надменно и оценивающе, пытаясь замаскировать естественный мандраж "лесного брата" надменной ухмылкой гитлеровского недобитка. Ведь именно к нему как к "цивилизованному человеку, способному понять", обратилась позавчера Кисс с предложением вызвать на поединок Красина и в честном мужском бою разрешить все сомнения мечущейся девичьей души. И то, как обалдел этот русский, когда Арвид довольно нагло и развязно, в устной форме и самолично, доставил картель сопернику, вселяло в балтийского поединщика нешуточную уверенность в собственной победе.
        Зрители и болельщики, разбившись на отдельные группки, не проявляли особого интереса к процессу подготовки, достаточно шумно и весело дожидаясь начала. Теснясь у синих "Жигулей" с хлебосольно распахнутым багажником, прибывшие из "Аленушки" подкрепляли силы, подавая пример по-сибаритски правильного предвкушения зрелищ.
        Когда до намеченного времени начала поединка оставалось всего несколько минут, всеобщее внимание привлекла шикарная "Победа"-кабриолет, плавно притормозившая рядом с Красиным. Под восхищенные комментарии публики из машины царственно вышла Кисс и чуть погодя - Иволгин с темноволосой незнакомкой. Многие из присутствующих подтянулись поближе к раритетному авто, восторженно осматривали салон, пробовали на ощупь теплую кожу верха, обменивались впечатлениями и строили предположения о личности темноволосой владелицы этой антикварной красоты.
        Арвид Озолс и его секунданты будто бы выпали из событийного сценария и с недоумением наблюдали, как Кисс с самой обворожительной улыбкой приветствует знакомых, а Сагиров, позабыв про обязанности распорядителя, суетится вместе с прибывшими и достает из машины бумажные рулоны. Никто из присутствующих так и не понял, в какой же именно момент цели собравшихся изменились.
        Темноволосая автовладелица и ее вислоусый спутник развернули транспарант с надписью "СВОБОДУ КИРИЛЛУ МАРКОВУ" и, растянув полотнище во всю длину, встали напротив ворот психбольницы. Мгновение спустя к ним присоединились Кисс и Красин, Дольский и Сагиров, державшие в руках похожие растяжки. Одна категорично утверждала: "КИРИЛЛ! МЫ С ТОБОЙ!" - а вторая своеобразно цитировала древнего римлянина Апулея: "ЗА ЛЮБОВЬ НУЖНО БОРОТЬСЯ!"
        Мигом охладев к шикарному авто и первоначальной цели сбора, народ плотно обступил демонстрантов, и нестройный гул, состоявший из многочисленных вопросов и ответов, буквально через три, или чуть больше, минуты перерос в дружное скандирование:
        - Сво-бо-ду Ки-рил-лу Мар-ко-ву!
        Студенты, фарцовщики-мажоры, курсанты, просто красивые девочки - родительские дочки объединились в едином порыве и во всю мощь молодых легких посылали через мрачные стены психбольницы свою бесшабашную уверенность в торжество справедливости и взаимной выручки:
        - Сво-бо-ду Ки-рил-лу Мар-ко-ву!
        Представители туземной латышской аристократии остались в полном одиночестве. Внезапное превращение места проведения дуэли в арену борьбы за гражданские права обескуражило курляндцев окончательно, и надменный Арвид понял, что был тривиально использован в чужой игре. Но, как только рядом с митингующими остановились две машины с дипломатическими номерами, высадившие несколько человек с фотоаппаратами и диктофонами, Озолс и сотоварищи присоединились к общей массе...
        Через неполные четверть часа только одинокий вымпел на старой липе напоминал о недавних событиях. Вахта в больничных воротах так и не успела ни доложить начальству о происходящем, ни отреагировать каким-либо иным образом. Уже к вечеру, когда прибыла смена, рассказы контролеров об утренних событиях изрядно противоречили между собой, а к понедельнику, когда устный, но все же рапорт достиг ушей главврача Бадмаева, тот, отчаявшись понять суть доклада, просто пригрозил контролерам увольнением...
        * * *
        - Николай Александрович! Леночка! Откройте скорее! - Полная преклонных лет дама, дрожа седыми кудельками, стучала в двери профессорской квартиры.
        Инге переглянулся с Джейн.
        - Не беспокойтесь, пусть медленно, но я сам открою.
        - Николай Александрович, голубчик, помогите! Адочка по рассеянности забыла закрыть лекарство, и оно выдохлось! Бедняжка так мучается без этих капель! А я, вы же знаете, дорогой, до вас вот еле-еле добралась. Прошу вас, пусть Леночка съездит на Литейный, у нее это быстро получится!
        - Александра Федоровна, Леночка в Таллине, а я - сами понимаете...- Инге беспомощно развел руками.
        - Боже, Боже мой! Что же делать? Август, все на дачах, я звонила Мишеньке, но ему никак не уйти с работы...
        - Николай Александрович, может быть, я помогу? - Джейн слышала разговор, и ей, несмотря ни на какие резоны, захотелось помочь несчастной ленинградской старухе.
        Инге с недовольным видом обернулся в ее сторону. Взгляд профессора был тяжел, но...
        - Милая девушка, извините, мы не представлены, а я была бы так вам благодарна! Это недалеко, угол Пестеля и Литейного, аптека при глазной поликлинике...
        Джейн просительно смотрела на хозяина.
        Старик понимал, что события последних дней очень сильно изменили представление этой девчушки о ленинградцах, что несвойственная ей рефлексия все же смогла пробить плотину психологических блоков и установок и еще... Ему самому было до слез жалко беспомощных старух Веденеевых, делившихся с ним в блокадные дни последним куском...
        Джейн пешком прошла по Невскому до угла, села на третий троллейбус. Ее остановка третья - улица Пестеля, выходить через переднюю дверь и - на переход, на противоположную сторону Литейного. Она держалась за поручень, смотрела в огромное троллейбусное окно, со щемящим сердцем думая о беспомощных старухах, про которых рассказал Инге, пока она собиралась.
        - Мисс Болтон, а мы вас по всему городу разыскиваем!
        Джейн обернулась.
        Прямо на нее, не мигая, смотрел "плюгаш".
        Выбритый, в нормальной одежде, без кепочки и идиотского чесночного духа, он показался ей даже симпатичным...
        - Норвежец убит, мисс Болтон арестована. Вам не кажется, дорогой Арчибальд, что мы основательно подмочили свою репутацию профессионалов?
        - Маркова-старшего срочно вызвали в Москву. Буквально в тот же день, когда газеты опубликовали материалы о его сыне. Зная нравы той страны, осмелюсь предположить, что в директорском кресле ему сидеть недолго. Как бы ситуация ни развивалась дальше, мы извлекаем пользу в любом случае...
        - То есть "бросьте, сэр Генри, и так неплохо получилось"?
        - Примерно так, сэр.
        - А "СТ-30", что с ним?
        - Жив-здоров и, судя по всему, так же неизвестен чекистам, как и раньше.
        - Вы уверены, что Джейн, простите, Арчибальд, что мисс Болтон...
        - Уверен, сэр.
        - Бедная девочка!
        - Сэр!
        - Да-да, я понимаю вас, Кроу. Она ведь ваша родственница. У гэбэ есть что ей предъявить?
        - По нашей части - сильно сомневаюсь, но какой-нибудь уголовный срок они обязательно постараются ей дать.
        - Мы можем что-нибудь сделать для мисс Болтон?
        - Обменять.
        - Разве у нас есть русский разведчик для обмена?
        - Необязательно менять на кого-то, можно и на "что-то"...
        - Например?
        - Ну-у... Замечен интерес русских к фондам герцогов Аттольских в Британском музее. Доверенное лицо русских постоянно вертится около хранителей фонда, слишком уж щедро с ними дружит, так что все основания налицо.
        - Англичанин?
        - Индиец, сэр, но подданный Ее Величества.
        - Щедрый индиец? Ха-ха-ха, умеете вы вот так, невзначай, развеселить. Щедрый индус! Ха-ха-хм... Простите, Арчибальд. Так что его там интересует?
        - Коллекция старых перстней. Архаичная работа, раннее Средневековье, что-то около дюжины предметов на круг.
        - Боже, какая древность! Неужели там есть что-нибудь ценное?
        - Насчет ценного - не знаю, но интересное - наверняка.
        - Арчибальд, вы недоговариваете или...
        - Я пока недоговариваю, сэр.
        - "Пока"?
        - Да, пока существуют сомнения.
        Яркое августовское солнце слепило глаза. Свежий ветерок с недалекой Невы шелестел в зеленой листве и приятно холодил кожу. Иногда доносил обрывки фраз: "Это тот самый, которого через Би-би-си из психушки..." или "Миллионерша английская влюбилась..."
        Кирилл мало обращал внимания на эти шушуканья. Он просто шел по аллейке бехтеревского садика, через силу и несмотря на мышечную боль заставляя ноги привычно трудиться. Он вновь пытался привыкнуть к ощущениям реального мира. Реального? Но какой мир для него теперь реальный?
        Часть четвертая
        Предательница
        Глава 1
        Каждое утро у молодого отца Вадима Иволгина начиналось одинаково: сосредоточенный, он спешил в молочную кухню за питанием для дочери, по пути заново переживая все волнения и тревоги памятной октябрьской ночи, когда, в сверкании молний, под завывание ветра, нагонявшего в Неву и в залив метровые волны, появилось на свет маленькое чудо - Вера Вадимовна Иволгина.
        Возбуждение и тревоги оставили его равнодушным к промокшей насквозь одежде, к раскисшим скороходовским башмакам и тому страшному ознобу, из-за которого его зубы выбивали чечетку. Он то хоронился под арками истфака, то в бешеном ритме кружил вокруг института Отта, то выбегал к Неве и там, под шквалами ледяного балтийского ветра, перед лицом буйства всех стихий загадывал благополучный исход родов и пол будущего младенца.
        В семь тридцать утра он первым ворвался в справочное, оставляя серые лужи, протопал к дежурной и чуть было не впал в отчаяние, услышав, что "Забуга вообще не поступала". Потрясенный Вадим пытался понять, отчего в справочном отсутствует информация о Наталье, и, лишь краем глаза увидев, как собрат по счастью вынимает из сумки передачу с надписанной на пакете фамилией, сообразил, что фамилию жены назвал неверно.
        Он радостно кинулся обратно, перебаламутил всю очередь, глупо и счастливо улыбаясь, многословно сообщил о своей ошибке и наконец услышал желаемое: "Девочка, вес - три сто, рост - пятьдесят два". С блаженной улыбкой он пытался прорвать акушерские заслоны, но, получив решительный отпор, перевозбужденный и утомленный, поспешил домой. Ввалившись в квартиру, Вадим радостно прокричал о рождении дочери и повалился на диван.
        Дочь он увидел только через три недели, когда его честно добытое воспаление легких стало достоянием истории. За то, что первые недели пребывания дочери на белом свете прошли без его участия и что Наташе досталась неловкая роль матери-одиночки при выходе из роддома, Вадим постоянно укорял и даже казнил себя, испытывая чувство вины столь огромное, какого он не мог и припомнить.
        Поэтому он безропотно и спокойно принял на себя практически все обязанности по уходу за дочерью в первые месяцы: долгие прогулки и выполаскивание пеленок, хлопотливое соблюдение режима и обязательные гугуканья, а также утреннюю спешку за искусственным питанием, поскольку грудного молока, как и предсказывало акушерское светило, у Натальи не было.
        Всецело поглощенный этими заботами, Дим-Вадим с детской непосредственностью сосредоточил все свое внимание на дочери, лишь изредка обращаясь к жене, которая, удачно разрешившись маленькой Верочкой, целиком ушла в тренировки и подготовку к предстоящему чемпионату Европы. Только поздним вечером, когда вымотанная нагрузками Наташа выходила из ванной, а дочь безмятежно посапывала во сне, молодые супруги усаживались на кухне, и Домовой обстоятельно, с упоминанием малейших подробностей, излагал все перипетии прошедшего дня, тем самым удовлетворяя естественную потребность в речевом общении.
        Молодой маме, в отличие от супруга, вполне хватало живой человеческой речи на тренировках в манеже, склочных обстоятельств в транспорте по дороге туда и обратно, и эта невидимая глазу разница супружеских интересов - чемпионский титул против витаминизированного кефира - лишала вечернее общение молодой четы чего-то такого, о чем молодые люди лишь смутно догадывались и чему, оставаясь наедине сами с собой, они мучительно искали четкое определение.
        Естественная и повышенная потребность Натальи в сексуальной разрядке наталкивалась на ставшую бледной и бедноватой активность усталого мужа. Домовой небывало быстро достигал удовлетворения и тут же проваливался в глубокий сон. Наташа с полными слез глазами некоторое время пересчитывала караваны слонов или овец, после чего тоже уходила в сны, но сны иные. Порочные и чувственные картины видимых ею сновидений, о которых она однажды рассказала ему, повергли супруга в эмоциональный ступор, а потому не подлежали огласке в дальнейшем и, не принося облегчения томящейся юной плоти, только углубляли трещину непонимания. Так, исподволь и незаметно, потихоньку и собственными руками, уничтожалась первооснова молодой семьи.
        Два дедушки и две бабушки - это своеобразное благо, столь высоко ценимое в деле воспитания внуков,- занимали позиции, далекие от каждодневных забот и большей частью наблюдательные.
        Дальневосточные гонцы регулярно доставляли дары таежной природы, дефицитные импортные игрушки и конверты с советскими денежными знаками, обмотанные для верности синей изоляционной лентой. Раз в неделю телефон в квартире Иволгиных взрывался непрерывной очередью междугородного трезвона, и обитателям потревоженного жилья приходилось орать в трубку умилительные подробности из жизни маленькой Верочки. Это был единственный момент, объединявший все три поколения Иволгиных - молодые родители по очереди докладывали в трубку о состоянии дел, Верочка присутствовала в качестве вещественного звукового доказательства, а ленинградские бабушка и дедушка терпеливо дожидались своего часа, чтобы возрастным авторитетом подтвердить полученную от молодежи информацию.
        Все остальное время Иволгины-старшие соблюдали в общении с молодой семьей строгую дистанцию, которая регулировалась Гертрудой Яковлевной в одностороннем порядке. Лишь изредка дедушке позволялось выйти с внучкой на прогулку, и то, как правило, в субботнее или воскресное утро. Иные формы участия обязательно подразумевали заблаговременное обращение с той или иной просьбой и обязательной аргументацией. Памятная попытка оставить Верочку с бабушкой и отправиться на день варенья к Кисе закончилась плачевно: ничего не сказав засуетившейся молодежи, Гертруда Яковлевна скрылась в комнате и через пять минут при полном параде покинула квартиру, сославшись на чуть было не позабытое приглашение в гости.
        Неспособный на длительное злопамятство Домовой скоро утешился, но Наташа, зная уязвимость своих позиций перед свекровью, довела себя до такого нервного возбуждения, что именно в тот день между супругами произошел первый, после рождения дочери, самый настоящий скандал. Несчастный и ничего не понимающий Иволгин, озадаченный такой реакцией супруги, тщетно пытался оправдать поведение матери. Натальина истерика не прекращалась. Смутно догадываясь, что в основе неудовольствия супруги лежит желание побывать на людях, он наивно попытался утешить ее обещаниями, что в недалеком будущем они обязательно наверстают упущенное. В ответ он услышал нелестные слова о собственной родительнице, причем многие из них покойная бабушка назвала бы "площадными". Неожидавший столь низких проявлений Натальиной натуры Вадим попытался уклониться от дальнейшего общения и замолчать. Но неверно выбранная тактика молчания еще больше распалили гнев молодой супруги. Всю тяжесть своих обвинений она перенесла на Домового и его друзей. В истеричных визгах Наташа смешивала с грязью все, чем так гордился муж: освобождение Кирилла и
настойчивость, с которой он этого добивался, искреннее восхищение Вадима Сагировым, Кисс и прочими, его трогательное преклонение перед любовью Джейн и Маркова. Наталья, сама того не ведая, открыла шлюзы темным силам: зависть, ревность, самовнушенное чувство неполноценности - вся эта душевная пакость слилась в едином ревущем потоке, чтобы затопить маленький островок иволгинского счастья. В последнем приступе истеричной ярости она обвинила мужа в несусветном вранье и, подозрительно сощурив заплаканные глаза, попросила чистосердечно признаться: кто надоумил ее бесхитростного муженька представить отчисление из института за связь с иностранной разведкой как добровольный уход в академический отпуск.
        Реакция молодого папы была радикальна - собрав дочь на прогулку, он, не говоря ни слова Наталье, покинул квартиру. На улице его встретила шумная толпа, празднующая тот самый день рождения, из-за которого и разгорелся весь сыр-бор. Прочие подробности интересны лишь тем, что часа через три коляска с плачущим ребенком и невменяемый от принятого алкоголя родитель были доставлены в дом верным Сагировым и парой угрюмых, незнакомых Наталье бугаев.
        Раскаяние Домового и умилительная сцена утреннего воскресного примирения супругов, где Наташе досталась роль строгого, но справедливого и снисходительного судьи, была торпедирована все той же Гертрудой Яковлевной. Как только Вадим достиг предельных глубин самобичевания и в порыве нахлынувших чувств стал обнимать молодую жену, в коридоре появилась свекровь. С коварной и многозначительной улыбкой она слушала скороговорку сына, обещавшего "больше никогда-никогда", а после покаянного монолога, пользуясь тем, что сын стоит к ней спиной, так красноречиво посмотрела в глаза невестке, что Наталье стало по-настоящему дурно. Она почувствовала себя одинокой и ненужной, попросту лишней в этом доме, где даже единственный близкий ей человек спасается от нее бегством, а она не в состоянии объяснить ему истинный смысл всего происходящего. В тот момент молодая мама была на грани полного раскрытия всех своих тайн и секретов и уже совсем было собралась повиниться перед мужем, но многоопытная свекровь, словно почуяв флюиды отчаянной искренности, поспешила вмешаться и отвлечь Домового от жены.
        В тот день Наташа впервые увидела сон из прошлого: дача в сосновом бору, запах свечей и смолистого дерева, ее обнаженное, увлажненное любовной влагой тело на кремовой в неверном отсвете свечей шкуре белого медведя. Потом такие сны стали приходить все чаще и чаще, против ее воли и без всякого повода. Ей стало казаться, что в тот день она перешла некую невидимую границу, а что находится за этой границей - хорошее или плохое - ей неизвестно. Но у Натальи не было ни малейшего сомнения, что это неизвестное притягивает ее, обещает удовольствия и наслаждения. Кляня себя за малодушие, она старалась быть с Вадимом как можно более нежной и предупредительной, но ее терпения надолго не хватало. Реакции мужа были по-прежнему вялы и невнятны, а смущающие сны, словно почуяв слабину в ее душевной обороне, приходили все чаще и становились все откровеннее...
        Утренние тренировки по четвергам начинались позже обычного - в десять часов утра. Чуть дольше можно понежиться в постели, чуть дольше посидеть за завтраком и без сумасшедшей давки добраться до манежа. Выйдя из метро на Гостином Дворе, можно легким прогулочным шагом пройтись по залитой весенним солнцем улице Ракова и немного посидеть на скамейке в скверике на Манежной площади.
        Наташа дорожила этими редкими минутами полного одиночества и наслаждалась их бездумной легкостью. Она, как манекенщица, просто ставила ногу от бедра, и тугие, налитые молодой силой мышцы радовали ее своим внутренним физическим совершенством и послушанием. Полный вздох, и крепкие, совершенные по форме груди дружно поднимались вверх, полный выдох - и они возвращались на место. Вдох - выдох, вдох - выдох... Волна легкого возбуждения проходит по телу, и непродолжительный отдых на белой скамье завершает немудреную эмоциональную зарядку четвергового утра.
        - Привет, чемпионка! Медитируешь? - Курбатов был по-обычному выбрит, подтянут и, как всегда при встрече с ней, улыбался.
        Девушка улыбнулась ответно. Как бы там все ни обстояло, но именно здесь и сейчас ей было приятно встретить его.
        - Привет! Давно не виделись!
        Он легко присел рядом. Ароматная волна хорошего мужского парфюма пикантно обострила сухой поцелуй в щечку. Наташе стало удивительно легко и хорошо. Мысль о возможном и легкодостижимом удовольствии с этим мужчиной прочертила шальными зигзагами свежий утренний воздух и сиганула в сторону Фонтанки. Внезапно давнее воспоминание, на грани реального физического ощущения, судорогой прошло через все тело.
        Наталья непроизвольно взяла курбатовскую руку и положила сухую прохладную кисть на обтянутое тонкой тканью колено.
        - Ты, наверное, еще не в курсе, но сегодняшняя тренировка отменяется.
        - Надеюсь, не по твоей воле, пусть ты у нас и превеликий спортивный начальник?
        - Разве бы я посмел?!
        - Даже если бы очень захотелось?
        Курбатовские брови удивленно поползли вверх:
        - Странно вы себя ведете, мадам. Любой грубый мужлан на моем месте истолковал бы ваши слова как самую незамысловатую провокацию. Как-то не сочетается ваш аванс,- рука хищно прошлась по упругому бедру,- с образом добродетельной супруги и матери.
        - Сочетается - не сочетается. Какая разница? Один имеет, другой дразнится!
        - Это в интеллигентских семьях такому теперь обучают девушек из провинции?
        - Это жизнь их корчит и крутит.- И тут же внезапное видение: смущенный, добродушный Домовой проворно меняет на обдувшейся Верочке ползунки. Внезапное желание прошло так же быстро и неожиданно, как и появилось. Столь же внезапно Курбатов стал ей просто физически неприятен и противен. Она резким движением отстранила его руку и изменившимся, недовольным голосом спросила:
        - Чего надо-то?
        - Вот, уже другое дело! Теперь все встало на свои места. Или я ошибаюсь?
        Наталья пристально посмотрела ему в глаза. "Господи, почему всегда нужно так много говорить! Ведь ты опытный, поживший человек! Пришел, взял, сделал свое дело, как ты это умеешь, и все, разошлись кораблики по своим делам..."
        - Не ошибаешься,- и после секундного раздумья добавила: - Теперь не ошибаешься...
        - Жаль. Но дело не в этом. Сегодня вместо тренировки с вами будут проводить инструктаж.
        - С кем это "с вами"?
        - С теми, кто поедет в Англию на чемпионат Европы.
        Сердце бешено заколотилось. Вот так судьба преподносит свои сюрпризы: голосом бывшего любовника, солнечным летним утром, когда думаешь о чем угодно, только не о спорте, чемпионатах и загранпоездках. Она поедет в Англию! Наверняка все это давно знают, и только Наталья сидит и мыкает свои горести и проблемы. Господи! Только бы все получилось!
        - Не рада?
        - А ты чего хотел? Чтобы я запрыгала и заорала "ураура"? Мне думается, что я заслужила эту поездку.
        - Заслужила?! Тебе напомнить, от кого, в конечном итоге, зависит состав команды? - Возмущение Курбатова было искренним, и в душе у Натальи шевельнулся крохотный зверек сомнения: "Может быть, и правда, это его работа?" - но она тут же отогнала сомнения прочь:
        - Я пашу как проклятая целыми днями. Ты прекрасно знаешь, что для восстановления формы достаточно и более скромных усилий. Так что не устраивай здесь тайн мадридского двора...
        - Ха-ха-ха! - Курбатов умел рассмеяться от души.- Тебе определенно повезло с окружением: "тайны мадридского двора" и все такое! Детка! Одного усердия недостаточно. Да, ты пашешь, ты не пропускаешь ни одной тренировки и сгоняешь с себя по десять потов. Но на выходе - что? Тебе не приходит в голову некоторая странность: почему о своем участии в чемпионате ты узнала от меня, а не от тренера или руководства клуба, а?
        - Ты хочешь сказать, что как кандидатка на чемпионский титул я уже не существую?
        - Не только я. Все сомневаются в твоих возможностях. Отсутствует стабильность. С тобой что-то происходит, не имеющее никакого отношения к спорту. И это "что-то" здорово мешает тебе раскрыться и выложиться до конца. Мне стоило огромного труда включить тебя в состав команды. Так что теперь я некоторым образом твой заложник.
        - Не поняла?
        - На карту поставлен мой профессионализм. Выступишь достойно - все молчат и радуются твоему успеху, провалишься - я вместе с тобой.
        - Но ты же говорил, что твои позиции непотопляемы, что не существует такой силы, которая смогла бы сдвинуть твое кресло?
        - Тогда я не ручался за некую гимнастку, что наперекор всеобщему мнению и здравому смыслу решила во что бы то ни стало рожать... Еще вопросы есть?
        Внезапно Наталья увидела совсем другого Курбатова, бесконечно далекого от спортивных интриг и ее сексуальных фантазий. Это был простой и открытый мужик, способный верить и доверять, вступать в схватку и биться до конца. В его выцветших, но мудрых и усталых глазах она прочитала некий намек на азартное отношение к жизни, на любовь, способность к рискованным поступкам, великодушию и оправданной жестокости. Оправданной - для достижения цели. В этот момент в ее душе оформилось и прозвучало многое из того, о чем раньше ей приходилось лишь смутно догадываться, и, как только новое знание плавно опустилось на полочку в Натальиной душе, пришло мгновенное озарение: "Мы с ним во многом схожи. Он так же одинок, несмотря на жену, детей, работу и заботы. Наверняка между ним и семьей стоит маленькая и большая ложь и ему так же нужен по-настоящему близкий человек, общение с которым было бы полностью искренним..."
        Внезапная нежность и жалость к нему переполнили смятенную душу Наташи: "Бедный, милый, уставший..." Она медленно прильнула к мужчине, словно желая впитаться в него. Медленно, без малейшего остатка, как вода впитывается в губку. До полного головокружения вбирая терпкие запахи его тела, прикрыв в блаженстве глаза, Наталья сбившимся от волнения голосом прошептала:
        - Дождись меня... Обязательно дождись...
        Поцелуй Курбатова в приоткрытые жаркие губы был крепок и утвердителен.
        - Это твой катер?
        - Нет, государственный,- Курбатов ловко наполнил бокалы золотистым "Котнари". Бутылку с диковинно высоким и узким горлом виртуозным жестом левой руки вставил в круглое гнездо каютного бара.- За нас!
        - Вкуснятина! - Наташа мелкими глотками отпивала вино.- А этот бар, он что, тоже государственный?
        - И бар, и вино, только вот этот шашлык из форели мой.
        - Красиво! - Наталья взялась за метровый шампур с огромными кусками золотистой рыбы.- Божественно! Ты никогда не говорил, что любишь отдых на природе. Кстати, как называется этот остров?
        Курбатов усмехнулся.
        - Это не остров - форт. Форт "Тотлебен", был такой царский генерал инженерной службы. Хотя, по сути, ты права - это рукотворный остров.
        - Слушай, а почему мы сидим здесь, в каюте? Давай сделаем, как в настоящем кино: столик на палубе, шезлонги расставим...
        - Ого! Ты думаешь, здесь есть шезлонги?
        - Есть, я видела.
        - Ваша наблюдательность делает вам честь, но ветер слишком свеж и крепок. Боюсь, что на палубе ощущение комфорта пропадет, и все впечатления вечера пойдут насмарку.
        - Не пойдут, обещаю!
        - Погоди, у команды должно найтись что-нибудь теплое на экстренный случай. Где-то тут должен быть рундук с барахлишком...
        В поисках Наталья принимала самое активное участие. Она первой обнаружила искомое - огромный ларь, намертво закрепленный на переборке и наполненный стопками аккуратно сложенных отглаженных тельняшек. Там же девушка обнаружила и свитер толстой вязки - колючий на ощупь и удивительно теплый.
        - Это из собачьей шерсти, я знаю.- В каюте перед зеркалом Наташа быстро скинула трикотажную блузку и, любуясь своим ладным телом, стала натягивать огромный флотский свитерище.
        - Ты что делаешь! - Курбатов остановил ее, подняв колючий подол и принуждая девушку снять обновку.- Ты же вся исколешься и грудь до крови сотрешь, сумасшедшая. Нельзя на голое тело такие вещи надевать!
        Наталья ящеркой выскользнула из свитера и прижалась к нему упругой грудью:
        - Будьте добры, товарищ, повторите, пожалуйста, про тело...- Она жарко дышала, изображая призывную страстность.
        - Какое те... А... Голое, обнаженное, прекрасное...- Сухие курбатовские руки осторожно поглаживали ее обнаженную спину.
        - Самое-самое?
        - Самое, самое и самое распрекрасное тело...
        - Знаешь, Егор, как жалко, что нельзя вот так всю жизнь сидеть на борту собственной яхты и просто смотреть на закат.
        - Почему нельзя? - Курбатов глубоко затянулся сигаретой. Вид у него был благостный и умиротворенный.
        - Потому что вам, Егор Афанасьевич, нужно ходить на работу, мне - на тренировки. И даже при этом условии трудно поверить, что когда-нибудь удастся заработать достаточное количество денег для покупки яхты...
        - Интересные рассуждения.
        - Какие есть.
        - А как же любимый муж и долгожданное дитя?
        Наталья изменилась в лице.
        - Обязательно надо все испортить? Я сама прекрасно знаю, что и как в моей жизни! Тебе совсем необязательно постоянно напоминать мне про мою никчемность как спортсменки и любовницы. Не нравится - заведи другую!
        - Заводят собак,- меланхолично заметил мужчина.
        Наташа делано и громко рассмеялась:
        - Вот и заведи себе собаку, она всякую дрянь, сказанную тобой, будет выслушивать безответно!
        Резко поднявшись с шезлонга, девушка исчезла в каюте.
        Курбатов докурил сигарету, старательно затушил ее в пепельнице.
        - Отвези меня домой! - Гневная Наталья, сменившая свитер на блузку, с приведенным в порядок лицом - ни малейших следов их бурной близости, ни малейших следов недавней мечтательности, стояла перед ним на палубе с сумочкой на плече. Якобы спокойная и притворно равнодушная.
        - Никуда я тебя не повезу...
        - Нет повезешь! Меня ждут муж и ребенок, что я им скажу?
        - Что хочешь... В конце концов, соврешь чего-нибудь про экстренные сборы в связи с поездкой в Англию...
        - С какой это стати? И почему ты за меня решаешь?
        - Потому что! А сейчас садись и слушай!
        Этот властный голос Наталья слышала не впервые, но сейчас было в нем что-то необычное, интригующее. Она обостренным от недавнего возбуждения женским чутьем поняла - Егор хочет серьезно поговорить с ней. Настал момент, которого еще ни разу за все время их связи она не знала,- партнер готов открыть ей свои сокровенные мысли. Извечное женское любопытство вступило в минутный конфликт с благоразумием и победило. Девушка покорно присела к столу...
        * * *
        Гертруда Яковлевна первой из Иволгиных узнала о том, что невестка, став в Эдинбурге чемпионкой, попросила у властей Соединенного Королевства Великобритании и Северной Ирландии политического убежища.
        Она спешила по институтскому коридору на обычную недельную планерку. Тяжелая папка с результатами исследований раздражала своими исполинскими габаритами, и нести ее было чертовски неудобно, но нужно. Бесконечные переходы и разнокалиберные лестницы только усиливали раздражение Гертруды Яковлевны, изначальная основа которого находилась дома, в бессонной ночи, заполненной плачущей в полный голос внучкой. Последние дни ребенок был возбужден и капризен - сын с ног сбился, разрываясь между хозяйством и манежиком с постоянно хнычущей дочерью, и Гертруда Яковлевна с трудом подавляла порывы нарушить заведенный порядок и прийти отпрыску на помощь. В глубине ее души материнское сочувствие боролось с дисциплинарной строгостью общежитийных неписаных законов. Эта, по большому счету, никому, кроме нее, не нужная борьба отнимала массу времени и сил, мешала сосредоточиться на рабочих моментах. Всегда собранная и конструктивная, Иволгина-руководительница стала походить на расхожий образ рассеянного жреца науки, аналогичный какому-нибудь там Паганелю.
        - Гертруда Яковлевна!
        Женщина обернулась на обращение и была изрядно удивлена. Начальник первого, или режимного, институтского отдела Бестюков, лысый коротышка с ледяными голубыми глазами без ресниц, колобком катился по ковровой дорожке навстречу ей.
        - Александр Палыч, я спешу! - Гертруда Яковлевна была уверена: речь пойдет, как всегда, о процедурных нелепицах. Кто-то не вовремя сдал ключи, не успел правильно оформить прием или сдачу драгметаллов и тому подобное.
        - Ничего страшного, уважаемая Гертруда Яковлевна. Я думаю, что коллеги извинят ваше отсутствие,- "государево око" тяжело, с присвистом, дышало.- Хотел перехватить вас в отделе, но не успел. А по телефону вроде бы неудобно. Пройдемте ко мне в кабинет.- Пухлая рука в склеротических прожилках цепко подхватила женщину за локоть.
        Гертруда Яковлевна собралась было бросить гневное: "Что это вы себе позволяете?!" - но осеклась. Слишком конкретно прозвучали слова режимника: "ваше отсутствие". Значит, это не процедурный вопрос. Нехорошее предчувствие спазмом сдавило грудь, стало трудно дышать и, как всегда случалось с ней в моменты больших волнений, ноги предательски отказывались служить хозяйке. В висках зашумело, а голос Бестюкова чудесным образом отделился от хозяина и автономно бубнил где-то под высоким потолком...
        Домой Иволгина возвращалась на институтской "Волге". В мутной пелене заплаканных глаз мелькали искаженные городские виды, и раненая птица уязвленного самолюбия агонизировала под тяжело поднимающейся грудью. "Мы понимаем, что в наше время родители за детей отвечают только до определенного возраста. К тому же ваша невестка, так сказать, не совсем родной вам человек... Но, поймите, уважаемая Гертруда Яковлевна, чересчур много совпадений вокруг вашего семейства: сначала прошлогодняя история, в которой участвовал ваш сын, теперь - невестка, перешедшая на сторону идеологического противника..."
        Там, в кабинете Бестюкова, она плохо понимала смысл велеречивых излияний режимника. Слишком внезапной и унизительной была обморочная слабость, слишком много людей стали свидетелями этой некрасивой и жалкой сцены. Ее авторитет в коллективе, который она годами, планомерно и методично, выстраивала, рухнул в одночасье! Как может человек, в чьем доме гнездится измена родине, партии, всему советскому народу... Да при чем здесь эти высокие слова! Впервые в жизни Гертруда Яковлевна поняла: да, она может и умеет жалеть себя. Жалеть дурной бабьей жалостью, с вытьем в голос и с вырыванием волос. И это открытие пришло только сейчас, здесь, перед искривленными, завивающимися в жгуты колоннами и блестящим на летнем солнце куполом Исаакия Далматского. Почему жизнь так несправедлива к ней? Да, она потеряла контроль над сыном, но при чем тут его гражданские обязанности, при чем тут ее ответственность за его мысли, поведение, поступки? Он взрослый и самостоятельный человек, так в чем ее вина? Неужели ее удел - все оставшееся время жизни провести с этим грузом вины за несовершенное, наблюдая за тем, как чужие люди
присваивают плоды труда всей ее жизни? "Мы не можем и дальше доверять сохранение важной для безопасности государства информации человеку, ближнее окружение которого так ненадежно. Заметьте, уважаемая Гертруда Яковлевна, мы не обвиняем вас, мы просто объясняем, почему..." Это безликое бестюковское "мы" просто сводило с ума.
        Вадим читал толстенный том манновских хроник короля Генриха IV. Верочка первый раз за последние дни смогла уснуть глубоко и спокойно, но он нет-нет да посматривал на спящую Верочку озабоченным тревожным взглядом. Он машинально отметил, что вернувшаяся с работы мать слишком сильно хлопнула дверью. Из комнаты, которую занимали Иволгины-старшие, донеслись странные звуки: приглушенные всхлипывания, скрип мебельных створок, небрежно сдвигаемых кресел. Домовой отложил книгу и задумался. Странные звуки тем временем переместились в коридор и заполнили все квартирное пространство. "Похоже на экстренные сборы... Отпуск? Но почему меня никто не предупредил? Странно, тогда по какой причине плач? Что-нибудь случилось?" Верочка завозилась в кроватке, тихонько застонала. Иволгин аккуратно приблизился к постельке ребенка и совсем уже было занес руку, чтобы поправить сбившееся одеяльце, как в коридоре раздался оглушительный грохот. Головка дочери беспокойно метнулась на маленькой подушке, и Вадим замер. "Неужели разбудит? Взрослый человек, ученый... Ладно, лучше один раз увидеть". На цыпочках, болезненно морщась
при каждом скрипе половиц, он вышел из комнаты.
        - Мама, я тебя очень прошу, Верочка спит. Ты же знаешь...
        Выйдя в коридор, Вадим не видел лица матери и просьбу свою адресовал практически в никуда, в распахнутые дверцы стенного шкафа, за которыми, судя по звукам, и находилась мать.
        - Да, я знаю! Я много знаю! - Разгневанная Гертруда Яковлевна покинула нишу. Вадим еще никогда не видел мать такой - сбившаяся прическа, лицо в багровых пятнах, опухшие от слез глаза. Обеими руками она держала огромный дорожный чемодан.- Я даже знаю, кого мы с отцом воспитали! Эгоиста, труса, двуличного лжеца, в котором нет ни капли гордости! Самого настоящего предателя, способного предать родителей, но это ладно - сами виноваты, что не можем рассчитывать на твою благодарность! Но как ты мог предать собственную страну?! Как ты мог предать доверие людей, столько сделавших для тебя?!
        - Мама, но я ничего...
        - Все ты очень даже "чего"! - истерично кривляясь, передразнила Гертруда Яковлевна.
        Вадим вспылил. Он вплотную шагнул к матери и громким шепотом, задавая тональность неминуемому скандалу, произнес:
        - Я согласен выслушивать все что угодно. Но без криков и шума! Верочка спит, и я не позволю ее тревожить!
        - Я-я-я-я-я! Последняя буква в алфавите! Я... Ты - сволочь, сволочь и гад! И твоя подстилка - тоже! - Гертруда Яковлевна грохнула чемодан на пол, медленно сползла по стене на подкосившихся ногах и, осев на полу, тоненько, в голос, завыла.
        - Мама! - Вадим кинулся к ней.
        - Прочь! Прочь от меня! - кошкой шипела мать.- Я ненавижу тебя! И твою сучку! И вашего ребенка! Вы сломали мою жизнь!
        - Ты можешь говорить про меня все, что тебе угодно. Но не смей трогать мою жену и дочь!
        - Ха-ха-ха! Жену! Дочь! - Гертруда Яковлевна кулачками утерла слезы и с горящими от ненависти глазами обратилась к сыну: - Ты хочешь сказать, что я, честный советский человек, уважаемый всеми, кроме тебя, не имею права даже слова сказать про эту дрянь, что бросила тебя и осталась в Англии? Так знай же, что она обманывала и тебя! Даже беременная, она путалась с мужиками и не считала нужным этого скрывать!
        - Мама, что ты говоришь?!
        - "Мама!" Да она на глазах у всех лизалась со своими кобелями прямо перед домом! Ну, что скажешь, му-женек? Или тоже побежишь в английское посольство просить политического убежища?! Беги! Брось на опозоренных родителей вашего ублюдка, пусть твоя мать выкормит еще одну гниду!
        - Этого не может быть...- только и смог вымолвить потрясенный Вадим.
        - Может, очень даже может. Запомни, у нас с отцом больше нет сына! Живи как знаешь и где хочешь. Здесь или в Англии у своей потаскухи, если только ты ей еще нужен, в чем я сильно сомневаюсь. Но про нас с отцом забудь! Все!
        Гертруда Яковлевна бодро поднялась на ноги и, подхватив чемодан, скрылась в свой комнате.
        Иволгин в полной прострации побрел к себе. В голове было пусто, тело стало безвольным, ватным, чужим. Верочка по-прежнему спала. Вадим опустился в кресло, машинально положил на колени Манна и тупо уставился в печатный текст. Потом он слышал, как вернулся с работы отец, как мать за стеной в чем-то убеждала его и как через некоторое время родители покинули квартиру.
        В этот момент Вадим будто очнулся от сна, разом почувствовав острое желание пить, есть и посетить туалет. В недоумении от столь противоречивых потребностей организма он встал, покинул комнату и статуей замер в коридоре, пока извечная его привычка все выяснять и уравновешивать пыталась определить физиологические приоритеты. Бесконечно длинная трель телефонного звонка отвлекла его от раздумий. Рука Вадима слепо нашла трубку, автоматически приложила ее к уху, и не его, а чужой механический голос бросил короткое:
        - Да...
        - Квартираиволгиныхпривольноенапроводебудетеговорить? - раздалась привычная скороговорка дальневосточной телефонистки.
        - Да...
        - Вадимушка! Это теща твоя, дальняя, восточная,- в трубке, помимо помех и механических щелчков, слышались смешки с привольнинского переговорного пункта и далекий возбужденный басок тестя.- Как вы там? Как Татуся и малышка? У вас все хорошо?
        - Да...
        - Ну и слава богу. А мы вам посылочку высылаем...
        * * *
        Ситцевые обои, а выше - переплетения темных деревянных балок на потолке, заполненные резными розетками кессонов. Окна в комнате нет, но присутствует камин. Самый настоящий, с кованым решетчатым экраном и каминной полкой, заставленной костяными статуэтками, фарфоровой и оловянной мелкой пластикой. Собаки, лошади, лучники и чопорные викторианские леди в старинных одеждах. Все - небольшое, блестящее, тщательно копирующее натуральные модели и прототипы. Кровать красного дерева с резными спинками и столбиками по углам. Деревянные обезьяны резвятся в листве деревянных джунглей.
        Настоящая английская обстановка. Раньше она видела это все только в телепостановках. И вот - реальность. Это все на самом деле существует и выглядит совершенно так же, как представляют советским телезрителям студийные декораторы.
        Наташа перевернулась на живот и утопила лицо в подушке. Сколько времени провела она в этой комнате? Три дня или четыре? Где Егор и что с ним? Каждый день, когда ее навещает Гроций Эймс, чиновник иммиграционной службы, приставленный опекать перебежчицу, она спрашивает его про Егора, просит разрешения увидеться с ним. И каждый день происходит одно и то же: лощеный джентльмен многозначительно улыбается и вкрадчиво сообщает о преждевременности их соединения с Егором, поскольку ситуация требует строгого соблюдения определенных процедур, связанных с иммиграционным законодательством Великобритании. Она слушает этого Эймса, и тревога не покидает ее. Потом Эймс достает огромные, как простыни, анкеты, и Наталья механически отвечает на повторяющиеся уже в который раз вопросы, не в силах понять смысла этой нелепой процедуры.
        - Имеете ли вы родственников, занимающих высокое положение в коммунистической партии?
        - Нет.
        - Имеете ли вы родственников, находящихся на службе в КГБ?
        - Нет.
        - В каких родах войск Советской Армии служили мужчины из вашей семьи?
        - Не помню... Не знаю...
        - Не знаете или не помните?
        - Не... Не знаю...- и тут же моментальное сожаление о собственной досадной заминке. Она действительно не знает, в каких войсках служил ее отец. Но этот вопрос скоро повторится. И сегодня, и завтра. Наташа уже хорошо знала - малейшая задержка с ответом, сбивчивость или его двузначность, и вопрос будет повторяться снова и снова...
        Часов в комнате нет. Но еще не приходила молчаливая тетка с лошадиным лицом, которая приносит Наташе еду. И поднос с завтраком отсутствует, значит - раннее утро. Потом завтрак и визит Эймса.
        Дышать стало трудно. Девушка перевернулась на спину и стала рассматривать каштановые розетки на потолке. Где она находится? В Эдинбурге или в Лондоне? Куда перевезли ее англичане в тот день, когда они с Егором пришли в ближайший полицейский участок и сделали заявление? Ответов на этот вопрос не было. Эймс всегда уклонялся от прямых ответов. Так повелось с самого начала, с самого первого дня ее заточения в этом месте:
        - Мистер Эймс, вы скажете, где я нахожусь?
        - Вам не нравится ваша комната, госпожа Иволгина? - Эймс был галантен и предупредителен, обаятелен и заботлив. От непривычного обращения "госпожа" даже сердечко забилось чаще.
        - О, она просто великолепна! А такой потолок я видела только в кино! Ведь это настоящий дуб, правда?
        - Увы, госпожа Иволгина. Дубовые здесь только балки. А кессонные розетки - это каштан.- Эймс умилялся ее восторгам вполне искренне, и Наташа по-женски немудряще решила подыгрывать англичанину:
        - Подумать только, каштан! Никогда бы не подумала! Так все же где я? В Шотландии или уже в Англии?
        - "Есть много, друг Горацио, на свете, что до конца не ясно мудрецам",- он нараспев произнес эту фразу и вопросительно посмотрел на гостью. Наташа поняла, что сейчас необходимо как-то по-особенному отреагировать, ответить неким определенным образом, но в голове не было ни малейших соображений на этот счет. Она взглянула на Эймса. Лицо британца выражало легкую досаду. Буквально секунду-другую. И вновь - широкая дружеская улыбка и мелодичный баритон: - Это Шекспир, "Гамлет". А вот кто из ваших соотечественников автор перевода, извините, запамятовал. Кстати, давно собираюсь спросить: в русских школах изучают Шекспира на уроках литературы или нет?
        Наташа растерялась. Настолько далеко от нее была школьная пора! Казалось, что прошло-то всего-ничего, каких-то три года, а в памяти ни малейшего представления о школьном курсе литературы. Она смутилась.
        - Не обращайте внимания, госпожа Иволгина. Я понимаю, что сейчас ваши мысли заняты другим...
        Другим! Наталья соскочила с кровати и подбежала к камину. Быстро взяла фарфоровую статуэтку - старая дама с зонтиком и пучеглазым мопсом на руках. С ногами забралась в кресло с высокой спинкой и внимательно стала рассматривать миниатюру. Отвлечься не получалось. Чемпионат, конкуренты и соперники... Первый же день пребывания в Англии уничтожил все сомнения, таившиеся в сокровенных глубинах ее сознания. Фантасмагория рекламных огней и необычных автомобилей, кричащая роскошь магазинных витрин и прочие внешние признаки заграничного благополучия в один вечер сделали больше, чем пережитое разочарование в ленинградской жизни и уговоры Егора. Ее первое выступление на чемпионате. Еще никогда она не чувствовала такого прилива сил, собранности и одновременно - вдохновения и ощущения полета. Это было крайнее напряжение всех сил ее организма, и после завершения программы Наташе понадобилась помощь, чтобы покинуть манеж. А дальше был настоящий фурор, бесчисленные газетчики и разговоры вокруг: "Русское чудо! Секретное оружие русской сборной!"
        Вот, мадам, мисс, миссис или как вас там, и "секретное оружие"! Наташа обращалась к фарфоровой даме. "Вы-то, видно, на прогулке, раз с зонтиком и собачкой, а я, "русское чудо", в самом настоящем плену..."
        Послышался звук отпираемой двери, и на пороге появился улыбающийся Эймс с подносом.
        - О, вы уже проснулись, госпожа Иволгина! Доброе утро!
        - Доброе, если оно действительно...
        - Постойте! - перебил Наташу англичанин, ставя поднос с завтраком на стол.- Сейчас попробую отгадать! Ваши слова - это цитата из русского мультфильма про Винни-Пуха. И произносит эти слова, если я не ошибаюсь, ослик Иа! Все верно?
        Наташа равнодушно согласилась - просто кивнула.
        - Теперь вы будете за мной ухаживать, мистер Эймс?
        - Некоторое время. Миссис Флоттон приболела, но я почту за честь...
        - Постойте! Что значит: "некоторое время"? Вы хотите сказать, что мне тут еще торчать и торчать?!
        - Не нужно так резко, госпожа Иволгина. Все, что происходит с вами сейчас, делается для вашего же блага.
        - Скажите, когда я смогу увидеть Егора?
        - Миссис... госпожа Иволгина. Я принес вам русские газеты и записку от господина Курбатова. Думаю, что это чтение многое объяснит вам лучше и полнее, чем это смог бы сделать я.- Он протянул Наташе несколько газет, в которых она без труда узнала "Ленинградскую правду" и "Комсомолку", а также небольшой кремовый конверт.- Мы еще увидимся сегодня, я не прощаюсь...
        "...Я никогда не смогу объяснить тебе, почему нам приходится расстаться. Но я хочу, чтобы ты знала главное: все причины к этому - только моя вина. Это связано с деньгами, и ты не имела и не имеешь ни малейшего представления об этом. Единственное, на что надеюсь, это на то, что мне удастся решить эти проблемы, и тогда мы обязательно соединимся снова..." - дальше читать записку Егора она не смогла. Остервенело порвав послание на мелкие кусочки, Наталья ссыпала их в ладошку. С печальной гримаской пересыпала рваные снежинки на другую ладонь и, горько усмехнувшись, резко дунула на них. То, что еще минуту назад существовало как желанная весточка от Егора, разлетелось по полосатому покрывалу, стало обыкновенным мусором, который мог бы заинтересовать миссис Флоттон, но только не ее.
        Пытаясь отвлечься, она попробовала есть. Аппетитно пахнущий традиционный английский бекон показался жирным и противным. Безо всякой охоты Наташа просмотрела газеты. Сначала ленинградскую, потом - центральную. Везде было одно и то же: сокурсники и товарищи по команде, преподаватели, представители Госкомспорта и даже комсомольско-молодежная бригада ивановских ткачих клеймили позором и презрением перебежчицу Иволгину. Все они, как один, выступали "с решительным осуждением" и призывали советский народ "еще тверже придерживаться светлых идеалов строителей коммунизма". От сатирического однообразия заголовков - "Предатели обрели свободу", "Хороша Наташа, да не наша" и им подобных - стало противно и скучно.
        Девушка несколько раз прошлась по комнате, от камина до кровати и обратно, и мысли ее крутились вокруг одного и того же:
        - Я смогла, значит, я смогу и большее! - Заметив, что говорит вслух, Наташа испуганно посмотрела на дверь. Тут же взяла себя в руки и решительно присела к столу.
        "К черту все и всех! Жизнь продолжается, а полная неизвестность... Что же, совсем недавно было еще хуже..." Случайно скользнув взглядом по газетной полосе, она увидела маленький заголовок: "В семье предателей". В двух куцых столбцах какой-то В. Горохов глумливо комментировал положение отца-одиночки Вадима Иволгина, заявившего ему лично, что он не верит в предательство жены и уверен, что со временем все узнают, что никакого предательства не было.
        Слезы выступили мгновенно. Сколько же времени она даже не вспоминала о Вадиме и дочери! Как же они теперь будут жить там, где все и вся против них? А Вадим...
        Но Наташа быстро справилась с наступившей слабостью. "Потом, не сейчас, когда все прояснится..." Слезы высохли мгновенно, и, будто бы этого момента специально дожидались, в дверном замке повернулся ключ...
        Глава 2
        Буквально на второй день по приезде из Восточного Берлина, где, по доброй традиции, происходил обмен сомнительными условными ценностями между социалистическими и капиталистическими спецслужбами, Джейн была принята госпожой премьер-министром, знаменитой Железной Леди. Госпожа Маргарет Тэтчер с материнской заботой расспрашивала отважную разведчицу о здоровье, санитарно-гигиеническом состоянии застенков КГБ и вскользь поинтересовалась планами девушки на будущее. Из последнего вопроса главы правительства Джейн поняла, что вокальный дуэт с разведкой Ее Величества она исполнила до самой последней ноты, а из сделанного позднее предложения войти в секретариат премьера в качестве консультанта по русским делам стало ясно: родина интересуется ею только как фигурой публичной, гласно клеймящей ужасы коммунистического режима в электронных и прочих СМИ, по поводу и без.
        Джейн как особе, сдержанно относившейся к демократическим ценностям отчизны, стоило большого труда вежливо дождаться завершения аудиенции и, борясь с искушением пустить в дело ненормативный лексикон, объяснить провожавшему ее до самого дома сотруднику тэтчеровского аппарата, где и в каком состоянии она видела полученное от главы кабинета министров предложение. Нахальный клерк, изводивший девушку глупыми расспросами и дешевыми посулами, нисколько не смутился - лишь многозначительно смотрел на похорошевшую от искреннего волнения Джейн, и в его откровенно похотливом взгляде она одномоментно увидела все свои ближайшие неприятности.
        Буквально через час после расставания с клерком и уютным салоном правительственного "воскхолла" ее, прямо из дома, не успевшую переодеться, умчал черный таксомоторный "остин". Вернее, разъездное авто группы экстренного реагирования, замаскированное под лондонский автокэб. Почти три месяца Джейн пришлось провести на реабилитационных курсах в закрытом профилактории, где заботливые коллеги по МИ-5, явно вспоминая детство, с серьезными и постными минами убеждались в чистоте ее помыслов, с помощью иезуитской органолептики проверяя возможную вербовку мисс Болтон в ряды доблестной русской разведки. У Джейн хватило ума и выдержки не принимать всерьез этих великовозрастных мальчиков, заигравшихся в "холодную войну". Карантинные джентльмены, поначалу спокойные и уравновешенные, через месяц стали дергаными и злыми, через два - забыли о вежливости, донимая девушку многочасовыми допросами посреди ночи, и с упорством, достойным лучшего применения, пытались выяснить и запротоколировать малейшие подробности интимной связи британской подданной и сына русского бонзы. Джейн с большим мастерством создавала миф о
славянской половой неутомимости, чем окончательно вывела из себя своих опекунов. Через девять недель, лишившись надежды на победу, уязвленные коллеги просто озверели. Джейн по двенадцать часов кряду высиживала перед ярким софитом в подвале санатория, а сменявшиеся каждые полчаса коллеги попросту молчали, решив, что такая тактика позволит им добиться большего. В тринадцатый по счету понедельник ее разбудил не привычный безымянный Аргус с йоменской внешностью сказочного Барабека, а смутно знакомый, с легкой хрипотцой, женский голос.
        Открыв глаза, Джейн увидела подле своего спартанского ложа пышную копну волос цвета меди и с некоторым трудом узнала в стройной, строго и со вкусом одетой женщине Элис, любимую сиделку деда. От внезапно нахлынувших чувств девушка разволновалась и заплакала, а Элис, извлекая из многочисленных пакетов предметы нового гардероба мисс Болтон, деловито предлагала той переключить свое внимание на обновы, забыть про мрачную дурость последних недель и приготовиться к встрече с единственным своим родственником, сэром Арчибальдом Сэсилом Кроу, который ждет их встречи. Поскольку "никогда не удивляться" - одна из старейший британских традиций, то Джейн совершенно спокойно отнеслась к новому появлению Элис в своей жизни и, помня про симпатии Арчи к этой рыжей красотке, полностью расслабилась. К тому же и чудесные, мягчайшей оленьей кожи изящные лодочки, и плотно облегающее, будто перчатка, платье-халат, и украшение из бирюзы давали прекрасный повод отвлечься.
        На машине мисс Элис они доехали до подземной парковки неподалеку от Чаринг-кросс, а потом по настоянию Джейн взяли такси, поскольку для нее это был принципиальный и обязательный элемент процедуры "изгнания дракона".
        Молодые женщины первыми прибыли в офис "Восточно-индийской компании" и коротали время в обществе обаятельного мистера Эймса, развлекавшего их рассказами о русской гимнастке-перебежчице, ее компаньоне-покровителе и угощавшего прекрасных гостей терпким матэ. Диковинные маленькие сосуды в форме тыквочек-калебас, остроумные реплики Гроция - время ожидания летело незаметно. Когда же мистер Эймс перешел к подробностям гимнастического бегства и впервые произнес имя Натальи Иволгиной, Джейн вздрогнула, нахмурилась и, заметно для обоих своих собеседников, замкнулась. Элис и Гроций озабоченно переглянулись, но внезапно появившийся в комнате офисный хаус-майор вызвал мистера Эймса в коридор.
        Гроций вернулся уже в сопровождении сэра Арчибальда.
        - Элис, Эймс, рабочий день начался.- Кроу с мрачным видом плюхнулся в ближнее к дверям кресло.
        - Дополнительные указания будут, сэр?
        - Нет.
        - И для меня тоже? - Элис с раскрытым блокнотиком в обложке из серебряных пластин и гербовой монограммой дома Фаррагутов была само внимание и предупредительность.
        - Да, то есть нет. Закажите столик в каком-нибудь ресторане с русской кухней, часов этак на пятнадцать. Я надеюсь, Джейн, что ты ничего не будешь иметь против шашлыка, борща и гречневой каши?
        - Шашлык и борщ, Арчи,- это не русская кухня.
        "Арчи". Кроу бросил беглый взгляд на подчиненных. Эймс будто бы ничего и не слышал, а Элис лукаво улыбалась, что-то старательно фиксируя в блокноте. Он многозначительно кхекнул, и они с Джейн остались одни.
        - Какая разница, дарлинг.- Он искренне радовался встрече и внимательно изучал "новую" Джейн.- Лучше расскажи, как ты себя чувствуешь после встречи с этими вивисекторами из санатория?
        Джейн передернула плечами.
        - Я так и думал. Хорошо, тогда сама решай, о чем мы будем говорить.
        - Ты выяснил, как Ивлеву удалось выйти на меня?
        - Он был предупрежден.
        - Кем и когда?
        - Пока рано говорить что-то конкретное. Доказательств практически никаких, одни только сопоставления и предположения.
        - Я его знаю?
        - Джейн, я попросил тебя как взрослого и трезвомыслящего человека, но, видимо, ты не поняла смысл моего обращения. Разъясняю доступно: не дави на меня, не-да-ви.
        - Хорошо. Можно спросить, как тебе удалось вытащить меня от русских?
        - Спроси.
        - Как?
        - Обмен, мисс Болтон. Как и положено просвещенным мореплавателям при контакте с дикими скифами, вас просто обменяли на некие интересующие КГБ предметы. Сделка была практически частной.
        - Надеюсь, что не на огненную воду и кремневый мушкет. Но ты не слишком откровенен со мной, Арчи. Значит ли это, что ты так же не доверяешь мне, как и эти правнуки Кромвеля с гипертрофированными комплексами?
        - Джейн, у каждого человека существуют заветные желания. Мое заветное желание, чтобы ты - ныне, присно и во веки веков - не приближалась к нашей шизофренической работенке.
        - Спасибо за откровенность.
        - Не за что. Пройдет время, и ты сама поймешь, что не следовало тебе связываться с разведкой.
        - Но я же справилась с заданием!
        - Ты вводишь в заблуждение меня или обманываешь себя? Поверь, только личная упертость, карьеризм и полное неверие в существование таких вещей, как настоящая любовь, позволяют увидеть во всем произошедшем удовлетворительно проведенную операцию. Оставь это старым псам, вроде меня, и заблуждающемуся руководству. Нам так удобнее подводить итоги и оттягивать срок сдачи мундира в химчистку. Даже как частное лицо я не готов и не хочу говорить с тобой об этом.
        - Жалко...
        - Кстати, твоего Кирилла выпустили из больницы.
        Джейн никак не отреагировала на это сообщение.
        - Извини, если сказал лишнее. Сама знаешь, после долгой разлуки очень сложно сразу подобрать верный тон для доверительного общения. Отвыкаешь от человека, о многом забываешь...
        - Арчи, Гроций рассказывал про русскую гимнастку...
        Кроу недовольно и раздраженно кхекнул, надел очки.
        - Постоянно забываю, что приходится жить в век высоких информационных скоростей. Но, извини, перебил.
        - Мне кажется, что я хорошо ее знаю.
        - ?!
        - Ее фамилия Иволгина. Это по мужу, да? А девичья - Забуга, не так ли?
        Задумавшийся Кроу рассеянно кивнул.
        - Это жена Вадима Иволгина. Я обязательно должна ее увидеть. Ты организуешь нашу встречу?
        Ответа не последовало. Неслышно, театральной тенью датского короля, в дверях комнаты проявился Эймс.
        - Сэр, вас к телефону.
        - Извини, Джейн. Тебе придется немного поскучать.
        - Последнее время это мое основное занятие.
        - Ну-ну, не стоит так грустно смотреть на чудный белый свет, я скоро вернусь.
        Второе пришествие Натальи Иволгиной-Забуги на тучные нивы свободного мира состоялось в уютных интерьерах отеля "Далайла", отличавшегося высочайшим уровнем комфорта.
        Этот отель был выбран местом встречи. Он же, если верить Гроцию Эймсу, был местом постоянного пребывания Иволгиной-Забуги в Лондоне. Джейн приехала первая и, устроившись в приватной чайной комнате, стала ждать.
        Наталья Иволгина, девочка из поселка городского типа, расположенного на краю цивилизованного мира, уже исчерпала все способности удивляться и восхищаться, в короткий срок открыв для себя целую планетную систему ленинградской жизни и в результате головокружительного кульбита перенесясь в параллельный мир капиталистической действительности. Возможно, что существовало и другое объяснение Наташиной сдержанности, но ее внешнее равнодушие скорее говорило о редкостном душевном равновесии, нежели являло Лондону и миру нарочитую и манерную маску недалекой искушенности.
        Так или иначе, но и Джейн, и Наталья, встретившись за чайным столиком в "Далайле", практически одновременно почувствовали: встретились не те, знакомые по Ленинграду, а две совсем другие молодые женщины, изменившиеся внутренне, прошедшие схожие по полноте и силе жизненные испытания.
        Это взаимное ощущение, понятное им обеим, помогло женщинам преодолеть неловкость первых минут встречи. Обменявшись приветственными репликами и комплиментами, уже в полной тишине, внешне увлеченные чаепитием, они сосредоточенно и напряженно изучали друг друга. Но постепенно напряжение спадало, и робкие по началу улыбки прервались одновременным: "Ну, как ты, рассказывай!" Девушки от души рассмеялись, настолько в унисон прозвучало это одновременно произнесенная по-русски фраза.
        Плотину взаимного молчания прорвало. Устных договоренностей не было, но собеседницы дисциплинированно соблюдали очередность своих рассказов, каждый из которых начинался с момента последней встречи, произошедшей через три дня после молодежного демарша на Пряжке.
        Лишенные душещипательных и прочих подробностей, сообщения приятельниц бесстрастно фиксировали событийную канву, оставляя за слушателем право самостоятельно делать выводы о том, чего стоило той или другой героине печальной повести пройти через очистительное горнило пережитого.
        Счет времени был потерян, а пространство приватной чайной комнаты отеля "Далайла" разрослось до пределов Ойкумены. Хамоватые английские "бобби", первыми допрашивавшие Наташу и Егора, встретились тут с подчеркнуто воспитанными прапорщиками из внутренней тюрьмы КГБ, а потом они все дружно потеснились, давая возможность выступить на сцене театра воспоминаний Кириллу Маркову и Вадиму Иволгину с маленькой дочерью, чекисту-комсомольцу Гладышеву и генералу Ивлеву, стервозной русской свекрови и не менее презренным коллегам из МИ-5, обожающим, как и Гертруда Яковлевна, многозначительные взгляды при полном отсутствии ясного и вразумительного вербального сопровождения.
        Лишь внезапное появление обаятельнейшего Гроция Эймса положило конец этой встрече. Наталью в сопровождении миссис Флоттон, переквалифицированной в пожилую даму-компаньонку, отправили в свой номер, а Джейн было предложено воспользоваться автомобилем мистера Эймса.
        Так они и расстались в тот день: Наталья, успокоенная и уверенная, что теперь она не одинока, и Джейн, нашедшая недостающее эмоциональное звено между "тем" и "этим" периодами своей жизни. Русская девушка, отложив знакомство с обстановкой своего нового жилища, быстро уснула сном праведницы, подразумевающим безмятежную встречу будущего утра, а молодая британка, с рассеянной улыбкой ехавшая домой в казенном эймсовском "ровере", пыталась смоделировать свою будущую жизнь, в которой надо было отвести место для новой, неожиданной русской подруги.
        - Что скажете, мисс Болтон?
        Джейн вздрогнула, словно очнулась ото сна.
        - Кажется, сэр Кроу прав, мистер Эймс. Курбатов не солгал, Наташа не в курсе обстоятельств гибели Норвежца и всей его грязной финансовой кухни.
        - Вы уверены, что она не заметила ваших вопросов?
        - Прослушайте запись нашего разговора и сами убедитесь. У русских не было времени подготовить из этой девочки серьезного профессионала.
        - У них был год, мисс Болтон.
        - О, конечно, Гроций! Как много можно успеть за это время! Например, доносить до срока и родить ребенка, обеспечить ему уход и заботу и все это, не покидая учебного центра русской разведки! Должно быть, там у них большие перемены, рассчитанные на кормящих матерей...
        - Вы напрасно злитесь, Джейн. Вам же известно, что ребенком занимался муж этой девушки, и у нее было достаточно времени...
        - Чтобы вместе с костоломами Курбатова вымогать деньги у ленинградских фарцовщиков? Скажите уж сразу, что именно Наташа зарезала Норвежца, а не какой-то там никому не известный Толя Мурманский!
        - Мисс Болтон!
        - Я устала, мистер Эймс.
        Девушка снова замкнулась. Настроение было испорчено. И самое обидное заключалось в том, что не Гроций был этому причиной; злиться стоило лишь на саму себя и Арчи. Ведь общеизвестно, что благими намерениями вымощена дорога только в известный пункт назначения, и, как бы ни желала последняя представительница древнего рода окончательного разрыва с разведкой Ее Величества, решение будет приниматься не сочувствующим ей Арчибальдом Сэсилом Кроу и, конечно же, не самой Джейн Болтон.
        * * *
        Знающие люди относят московскую традицию встреч на конспиративных квартирах ко временам наполеоновской оккупации города, когда лучшие люди министра Фуше спасали таким образом барские хоромы от несанкционированных мародерских покушений Великой армии, а саму Великую армию - от идеологического разложения.
        Патриотически же настроенные знатоки выводят эту традицию от времен царя Иоанна Грозного. Именно тогда дворянская мелюзга, вроде всяких там Вяземских и прочих Толстых с Юсуповыми, хоронилась по столичным задворкам от ярого гнева старых, рюриковской крови, родов.
        Вот этими самыми встречами на конспиративных квартирах, хлебосольными и неторопливыми, и полюбились генералу Белоногову поездки в Москву. Полюбились во времена былинные, стародавние. Когда под железной пяткой госбезовского сержанта плющились пальцы всемирно известных ученых и деятелей культуры, когда каменные лица эмгэбэшных следователей безучастно наблюдали глубины человеческого падения, в которые, как в омуты, проваливались известные военачальники, парторганизаторы и простые советские люди. Одним словом - полюбились они в ту пору прекрасную, когда в стране царил полный порядок, впрочем, и еще кое-кто...
        В ожидании ленинградский гость в который уже раз плотоядно осматривал шикарно сервированный и обильно уставленный яствами стол. Красоты казенного хлебосольства следовали незыблемому микояновскому канону, сочетая незатейливость даров всесоюзных житниц и здравниц с кулинарными изысками, унаследованными рабоче-крестьянской властью от поваров великокняжеского семейства и мастеров третьего разбора, потчевавших большевистских заговорщиков по купеческим трактирам на Москве и кухмистерским в Санкт-Петербурге.
        Здесь были: традиционно полезные для здоровья и пищеварения государевых людей три вида икры, включая черную ястычную; воронежский разварной окорок, напластанный кусками полусантиметровой толщины; острое, даже на вид, куриное чахохбили в сложном соусе из южных овощей и горских приправ; само собой - белорыбица и красная ее родственница в заливном, разварном, сыро- и горячекопченом состоянии. Также на столе присутствовали многочисленные колбасы и сыры, эффектно уложенные в стиле "ассорти", причем крупнозернистая сырокопченость соседствовала со слезливыми дырчатыми ломтиками сыров, что придавало веренице этих блюд отдельную эстетическую приятность. Малое количество дичины оправдывалось летним, "неохотничьим", временем, но компенсировалось розовой шинкой, смуглым карбонадом, фиолетовой бастурмой и белоснежными, тончайше нарезанными кусочками шпига с золотистым, как у академических томов, обрезом.
        На приставном столике мерцали традиционные звезды коньячных генералов, строго соблюдая табель о рангах, имеющую место и в кругах высшего офицерства. "Двин", "Юбилейный" и "Россия" занимали наиболее почетные места, а уже за ними следовали "Арарат", "Ахтамар", "Дербент" и прочие. Отдельную группу составлял прозрачный, как слезы девственницы, излюбленный напиток российских тружеников, правда, в более скромном ассортиментном представлении. Марочные и столовые вина нисколько не заинтересовали Белоногова, а вот изюмно-сладкий "Кюрдамюр" всколыхнул в суровой душе ветерана воспоминания о далекой юности, когда, стройный и бесшабашный, он гонял по среднеазиатским солончакам и барханам феодально-байские пережитки из состава басмаческих банд. Глаза генерала подернулись дымкой воспоминаний, но тут послышались звуки открываемых дверей и сдержанные голоса вошедших.
        - Здравствуй, здравствуй, друг прекрасный! О чем задумался? - Вошедший громкоголосый исполин был хорошо известен не одному поколению советских людей. Не столько по своим делам или речам, сколько по многочисленным фотографиям на стендах, в газетах и прочих коллективных явлениях Политбюро ЦК КПСС своему народу методом высокой печати.
        - Да так, о своем, о стариковском.- Генерал придал голосу самые бравурные нотки, на какие был способен.
        - Ну уж, брат, ты и сказанул, "стариковском"! Какой же ты старик? Мы с тобой еще о-го-го-го! Многим молодым фору дать сможем. Да и куда они без нас? Вот, кстати, познакомься, мой внучек, теперь в вашем ведомстве служит трудовому народу. Ивлев твой, между прочим, его непосредственный подчиненный.
        Генерал крепко поручкался с молодой сменой, и в недолгом времени вся троица, удобно устроившись за столом, утоляла нагуленный в трудностях государственной службы здоровый мужской аппетит.
        - Ну, заморили червячка, и будет. Давайте, товарищи, перейдем к делу и, как водится, послушаем наименьших годами и опытом.
        Вызванный к докладу внук аккуратно отложил приборы и, промокнув губы салфеткой, глуховатым голосом приступил к изложению:
        - Вместе с полученными от англичан перстнями мы теперь имеем тринадцать ключей, следовательно, не хватает только одного.
        - Знать бы, где искать,- мрачно проговорился сановный дед.- Мне вот, например, не верится, что, кроме нас троих, ни одна живая душа ни сном ни духом не ведает про эти самые коридоры времени. Вон,- он вилкой указал на генерала,- приятель его из Кунсткамеры наверняка в курсе.
        - Сомнительно,- генерал тут же приготовился защищать свою точку зрения, но хозяин перебил его:
        - Потом расскажешь. Сейчас давай с англичанами и ключами разберемся. Ты уверен,- обратился дед к внуку,- что и англичане, и Ивлев твой ни о чем не подозревают?
        - Практически да.
        - А почему "практически"? Что, есть какие-нибудь основания для сомнений?
        - Как тебе сказать, товарищ дед... Этот американец меня смущает...
        Генерал вопросительно посмотрел на хозяина. Тот ухмыльнулся.
        - Расскажи ему про американца, а то он не в курсе.
        - Дэннис Роберт Болтон - отец той англичанки, которая столько шума у вас в Ленинграде наделала. Сволочь изрядная: цэрэушник, наркоман, гомосексуалист и двурушник. Сдал собственную дочь из желания наложить лапу на ее состояние, которое она унаследовала за дедом и матерью.
        - А при чем тут он и ключи?
        - Так этот гомосек заокеанский первым про них и рассказал,- державный дед коротко хохотнул и продолжил: - Вот ему,- он указал вилкой на внука,- когда сей молодец по партийному заданию с ним гашиш курил в Порт-Саиде. Так что, генерал, сдается мне - не одни мы про это знаем. И если твой Бертран тоже в курсе, то хреновая картина вырисовывается.
        - С американцем, я думаю, вопрос просто объясняется.- Белоногов отметил внезапный интерес, проявившийся у обоих собеседников.- Они же, барахольщики, за нами гитлеровские крохи подчищали и крысиные тропы для недобитков устраивали. А фашисты, особенно главный, шибко интересовались не только мистикой да волшебствами разными, но и деятельностью нашего ленинградского института, даже диверсантов засылали, ну да об этом я уже рассказывал. Так что раскопал он где-нибудь в архивах некий доклад, вот и получайте его американскую осведомленность.
        - Логично... Что скажешь, товарищ внук?
        - Перепроверить бы на деле.
        - А что, получится?
        - Если аккуратно...
        - Как эти, с психическим? - Дед мрачно уставился на тарелку.- Твой черед разъяснять, старый товарищ, каким образом этот Марков во времени шастать начал, без всяких ключей и коридоров.
        - Феномен! - Вспомнились сложности с организацией автокатастроф для работавших с Марковым людей. Неприятно засосало под ложечкой, и где-то в глубине души возникло смутное беспокойство.- Из долгих, нудных объяснений следует только одно: возможен и спонтанный, неподготовленный переход. Это как-то связано с геологической морфологией приневской низменности и неизвестными возможностями человеческого сознания.
        - Это ты в бумагах у Ланской вычитал или твои алхимики убиенные насочиняли?
        - У Ланской.
        - Добре. Ты, кстати, документики эти прихватил с собой, как договаривались?
        - В дипломате.
        - Ну и славно. Так вот, я опять об ученом вашем беспокоюсь. Он же, как я помню, с этой Ланской знаком был, не так ли?
        - Не с ней, а с мужем ее. Да и было это когда...
        - Когда-никогда, а англичанке удалось у вас под носом столько времени бесконтрольно шляться. Душу из Ивлева выньте, но дознайтесь, где хоронилась! Тебе, товарищ внук, с этим делом разбираться. А мы, по-стариковски,- он коротко хохотнул.- Твое словцо на ум пришло! Нам с тобой в бумажках покопаться придется. Где они у тебя?
        Генерал поднялся из-за стола и вышел в коридор.
        Сановный дед взглядом указал внуку на коньячную бутылку. Тот аккуратно взял за горлышко пузатый сосуд с "Россией", но дед недовольно буркнул. Бывший дипломат оперативно подхватил с приставного столика благородный "Двин" и распечатал бутылку.
        - Давай перед началом славного дела по старинному обычаю чарочку пропустим! - Отец нации с полупоклоном принял у внука наполненную рюмку и в ожидании приглашенного замер.- Итак, товарищи, впереди у нас много работы, и пусть сопутствуют нам крепкое здоровье и заслуженная удача!
        Вдохновленные тостом, все разом, по-солдатски, опрокинули рюмки. Дедушка и внучек, поставив свои рюмки на стол, выжидательно наблюдали за гостем. В какое-то кратчайшее мгновение он понял, что смутная его тревога была ненапрасна, но дальше все в голове спуталось, мысли стали вязкими, словно мозг заменили на густой гороховый кисель, и в отрывочных картинках, пока агонизирующее тело рефлекторно сводило в предсмертных конвульсиях конечности, последним впечатлением генерала в земной жизни стало видение здоровенного узбека, целящегося в него из ручного пулемета системы "кольт" в далеком тысяча девятьсот тридцать третьем году, у кишлака Кюрюкесен...
        - Ты вызывай кого у вас там положено, пусть зачистят.- Дед обошел стол и брезгливо посмотрел на мертвое тело бывшего соратника.- Хороший был мужик, но помягчал с годами. Ладно, внучек, созвонимся и по старшему Маркову в другой раз все решим.- Подхватив дипломат, стоявший подле стула убитого, он еще раз, на несколько прощальных секунд, замер над телом и, тряхнув седой лобастой головой, словно отгоняя некий морок, вышел из комнаты.
        Глава 3
        Выписка из клиники института Бехтерева, где Кириллу пришлось проходить полный курс по оригинальной восстановительной методике лучших в стране специалистовпсихиатров, приблизилась незаметно. Оставались лишь три последних дня, отведенные, согласно регламенту клиники, для четкой формулировки оперативного анамнеза, расчетов с библиотекой, а также с ликвидацией прочих задолженностей по выданному при поступлении на курс казенному имуществу.
        Попрощавшись с томиками Бунина, Гаршина и Фейхтвангера, пребывая в ожидании окончательного расставания с коричневым байковым халатом и синей бесформенной пижамой, он бродил по залитым солнцем аллейкам бехтеревского садика, и размеренные шаги практически здорового пациента задавали размеренный же ритм его мыслям.
        Размышления Кирилла развивались в следующих направлениях: возможно ли возвращение на съемную площадь, поскольку к родителям возвращаться он по-прежнему не хотел; как привести в порядок одежду, целый год пролежавшую в кладовках психиатрических сестер-хозяек, и, пожалуй, самый главный вопрос из насущных - чем заниматься и каким образом и где добывать средства к существованию.
        Почти годовая зависимость от строгостей больничного режима приучила некогда вольномыслящего юношу к порядку и неспешной последовательности в рассмотрении существующих проблем.
        Кирилл вспомнил последний приезд матери. После перевода в Бехтеревку она несколько раз в неделю навещала сына, доставляя всевозможные деликатесы, исправно попадавшие в желудки соседей Кирилла по палате. Это совсем не значило, что Кириллу были неприятны ее визиты. Он просто отвык от домашней еды и стал абсолютно равнодушен к румяным корочкам и дразнящим запахам, испытывая брезгливость при одном только виде доброго куска парного мяса или застывшего желеобразного сока запеченной курицы. Зная, что его равнодушие обидит мать, он терпеливо присутствовал при демонстрации принесенной снеди, односложно нахваливал предыдущие кулинарные дары и, видя, как смущающейся маме хочется поговорить с ним о чем-то серьезном, надолго замолкал, предоставляя ей возможность первой начать разговор на беспокоящую тему.
        Отличительная черта его нового восприятия действительности заключалась в том, что он не знал и знать не хотел, о чем же так хочет заговорить с ним мать и столько времени не может решиться. Он всегда был рад ее видеть, но внешне распознать эту его радость было невозможно. Их контакт, или, точнее, контакты, носили в плане эмоциональном и информационном характер односторонний. Мать говорила, спрашивала и часто сама же отвечала на свои вопросы, и было видно, что такое положение вещей ее угнетает, в последнее время даже раздражает, но сын словно не замечал ее состояния.
        Прежде улыбчивый обладатель замечательных "девичьих" ямочек на людях прекратил улыбаться вообще, и это "на людях" распространялось на весь внешний мир и его представителей, за исключением лечащего врача - к. м. н. Курилина А. Г.- именно так представляла эскулапа-душеведа табличка на дверях рабочего кабинета.
        Анатолий Григорьевич, весельчак и балагур, стал своеобразным толмачом между матерью и сыном и, изменяя своей постоянной привычке тонко подтрунивать над временем, пациентами и собой, безэмоционально транслировал перед Кириллом материнские опасения, предложения и заботы во время их ежедневных встреч. Набор этих сообщений не отличался особым разнообразием, и, о чем бы в начале ни заходила речь, все это в конечном итоге сводилось к одному - матушка желала примирения между отцом и сыном, супругом и ребенком, а ее заветной мечтой стало возвращение блудного отпрыска в отчий дом.
        Ни доктор, ни пациент не заостряли внимания на столь странной манере мамы-Марковой общаться с сыном. Просто сложился своего рода ритуал начала их встреч, в котором Курилов принимал участие из-за широкого трактования знаменитой клятвы Гиппократа, а его подопечный Марков - в силу новообретенной привычки выслушивать абсолютно все, что желает озвучить любая обращающаяся к его вниманию особа. Грустное своеобразие момента заключалось в полном понимании Анатолием Григорьевичем простейшей истины: все, что он так старательно пересказывал Кириллу, родительница могла бы сообщить самостоятельно. И даже напрямую обратиться к его пациенту с просьбой о примирении и возращении. Но...
        Апатичная и равнодушная реакция Кирилла на любую просьбу матери была предопределена. То, о чем Марковамама лишь интуитивно догадывалась, для него, практика со стажем, было очевидно. Он прекрасно понимал: женщина, находящаяся в трудной ситуации; мать, разлученная со своим ребенком, совершила единственно верный в создавшейся ситуации поступок, прибегнув к его посредничеству. В то же время он с грустью исполнял свою печальную обязанность, поскольку, опять же в силу профессионального опыта, видел в поведении мадам Марковой неблаговидную сочетаемость природного эгоизма и инфантильности в той ее разновидности, что так свойственна женам больших начальников, вынужденным все время пребывать в тени своих мужей.
        Лишь слабенький лучик скромно мерцающей надежды, которую профессионалы от психологии и психиатрии относят на погост жизненных разочарований, светил Курилову в кромешности конкретной ситуации вокруг семейства Марковых. В глубине души доктор надеялся на пробуждение неулыбчивого принца, резонно полагая, что сделанный именно Кириллом шаг навстречу способен скорректировать поведение его родителей и водворить благостную атмосферу мирного сосуществования, в которой уже никогда не найдется места идеологическому противостоянию и репрессивным мерам, что бы ни происходило с членами этого самого семейства.
        И, поскольку открыться в этих своих чаяниях он не мог ни пациенту, ни родительнице, он терпеливо выполнял свой добровольный долг, часто повторяясь при пересказе родительских предложений.
        Вот эта самая частота и натолкнула в конечном итоге Кирилла на размышления о месте будущего его проживания, состоянии его гардероба и добыче средств к существованию. Чем ближе подходил день выписки, тем больше юноша сосредоточивался на этих вопросах, но без сколько-нибудь заметного волнения и беспокойства. Успокоенный Анатолием Григорьевичем, что находившиеся при нем двести одиннадцать рублей купюрами различного достоинства и семьдесят восемь копеек мелкой монетой будут возвращены законному владельцу, Кирилл больше уделял внимания правильному распоряжению этой суммой на первых порах, нежели каким-то другим проектам.
        К тому же подобное настроение отвлекло Кирилла от его первичного состояния, в которое он был погружен по обретении здравого ума. Юношу перестали беспокоить его впечатления от перемещений во времени и пространстве, а также все, что против воли принуждало сравнивать его пребывание в этом мире с альтернативными вариантами существования. Несмотря на медикаментозную составляющую курса, на более серьезные и радикальные вмешательства в деятельность центров головного мозга, которые и составляли суть прогрессивной бехтеревской методики, все пережитое и увиденное вне рамок второй половины двадцатого столетия полностью сохранилось в памяти Кирилла.
        По природному наитию Кирилл ни разу не обнаружил этого в беседах с Куриловым, удивительно трезво решив, что, кроме него самого, об этом знать никому не стоит. К тому же путешествия его не прекратились. Они стали лишь более редкими и менее четкими. Менее четкими во всем, что касалось сюжетной связности событий, яркости красок и полноты ощущений. В прежней силе осталась лишь связь с Женькой, и опять же - интуитивно, в этом сохранившемся временном ручейке Кирилл увидел свой дар, в чем-то схожий с возможностями медиума. Он на физическом уровне ощущал свои обретенные способности и свою принадлежность к тому явлению, о котором так много слышал или читал и в реальное существование которого не верил. Определенный парадокс: не верил до сих пор, несмотря на полученные доказательства и на непрекращающиеся контакты с Невским. Он даже выводил Проспекта на разговоры об этом, но тот, как всегда, уклонялся от прямого обсуждения, а описанная свидетелями и литературой медиумная реальность, противореча конкретным ситуациям его перемещений, только усугубляла это неверие.
        Кирилл не вел счет времени, но по противной дрожи в коленках понял, что настала пора отдохнуть. Он поднял голову, огляделся. Метрах в пятнадцати по направлению его движения аллея сворачивала налево. Юноша удовлетворенно улыбнулся и поспешил вперед. Там, за поворотом, в тени пышных кустов стояла самая уединенная скамейка бехтеревского садика. У большинства гуляющих пациентов клиники она популярностью не пользовалась как раз по этой самой причине - плотно обступившие скамейку кусты создавали нечто вроде зеленого грота, с достаточно низким, вечно шелестящим сводом и стенами, что для большинства здешних обитателей, испытывающих в массе своей тревожные состояния, было необсуждаемым негативным моментом.
        Он резко свернул налево и остановился. Скамейка, против обыкновения, была занята. На ней, вальяжно развалясь и картинно выставив вперед распрямленную правую ногу, сидел один из самых известных драматических актеров Ленинграда. Достаточно молодой человек, едва ли полных тридцати лет, он внешне совершенно не соответствовал своим годам. Одутловатое лицо с рано обозначившимися брылами - признак устойчивого алкоголизма, желтоватого цвета кожа - свидетельство неважной работы печени, и мелкий тремор в красивых, нервных, как у музыканта, руках...
        Кирилл не раз встречал его на прогулках и, зная знаменитость в лицо, равнодушно проходил мимо. Таковы были здешние правила, оставлявшие популярность человека, сколь бы велика она ни была, там, за периметром больничной ограды. Но актеру это было либо неизвестно, либо задевало его честолюбие. Каждый раз, когда во время прогулки он оказывался рядом с кем-нибудь, он вздрагивал всем телом, обращая испуганный и одновременно выжидательный взгляд к встреченному. Кирилл помнил об актерской реакции на посторонних; он сам несколько раз становился причиной трепетного колыхания этого рано обрюзгшего тела.
        Предвкушение приятного отдыха моментально испарилось, а на поиск альтернативного решения требовалось некоторое время.
        - Я, вообще-то, не кусаюсь! - обратился актер к Кириллу своим отменно поставленным голосом. Вышло это у него вальяжно, по-барски, как у персонажа из пьес Островского в традиционной для русской театральной школы трактовке образа.
        - Присаживайтесь, мой юный друг! - Он сменил позу на более скромную и жестом указал на свободное место.
        Кирилл нерешительно сделал несколько шагов в сторону скамейки.
        - Сомнения - удел людей действительно несчастных. Неужели вы несчастны?
        - Это из какой-то пьесы? - Для Кирилла, общавшегося в последнее время только с матерью и Куриловым, театральные модуляции актера были резковаты на слух, казались ненатуральными, вычурными и вызывали откровенное раздражение.
        - Отнюдь, захотелось живого разговора. Ну же, смелее!
        Кирилл присел на скамейку.
        - Вы давно здесь? - Интерес сценической звезды казался искренним. Но тщательная, театральная мелодичность интонации смутила Маркова.
        - А вы?
        Актер конфузливо промолчал.
        - Вы не похожи на душевнобольного,- спустя минуту констатировал актер.
        - И вы не похожи.
        - Правильно, актеры не бывают душевнобольными, они бывают сумасшедшими,- задумчиво проговорил сосед и добавил: - Если они настоящие актеры. Не желаете? - Он жестом фокусника извлек из такого же, как и у Кирилла, халата плоскую фляжку с коньяком.- Правда, ни закусить, ни чего другого - не имеется. Только если занюхать этой замечательной ботаникой,- он эффектным жестом сорвал веточку сирени, растер в пальцах листья и смачно нюхнул зеленую кашицу.- Ар-р-р-ромат! Так не желаете?
        Кирилл отрицательно покачал головой.
        - Жалко. Не привык я, человек публичный, к одинокому распитию. Впрочем, если вы не будете возражать, то я...- И он встряхнул фляжкой.
        Коньяк весело булькнул. Звук вышел забавный, и Кирилл улыбнулся.
        - Итак, отказываетесь?
        Кирилл кивнул.
        - Окончательно и бесповоротно?
        - Да! - Марков буквально выдохнул это короткое слово.
        И тут же молниеносное движение актерской руки обезглавило фляжку, раздался все тот же веселый булькающий звук. Через мгновение содержимое фляжки исчезло в драматической утробе.
        - Надеюсь, пациент Марков воздержался от коньячного соблазна?
        Голос Курилова прозвучал неожиданно близко. Кирилл вздрогнул и поднял глаза. В метре от скамейки стоял Анатолий Григорьевич, одетый в безукоризненно белый халат, а рядом с ним - гость из прошлого, Вадим Иволгин, покачивал одной рукой высокую детскую коляску на белых шинах.
        - Вы, уважаемый нарушитель режима, будьте добры, следуйте за мной, а вас, молодые люди, оставляю наедине. И знаете, Кирилл, если у вас сегодня не появится охоты для вечернего нашего разговора, не беспокойтесь. Просто не приходите, и все. Я пойму.
        Курилов бережно подхватил под руку быстро охмелевшего лицедея и, поддерживая шатающуюся фигуру, увлек его в направлении больничного корпуса.
        Улыбающийся Иволгин подкатил свое сокровище к самой скамейке.
        - Здравствуй, Кирилл!
        Выздоравливающий приветственно кивнул головой и тихо ответил:
        - Привет... Вадим.
        - Я ненадолго, нам с Верочкой еще домой добираться.- Домовой привстал и заглянул в коляску. Удостоверившись, что дочь спокойно спит, он понизил голос до полушепота, удачно попав в интонацию Кирилла: - Посмотреть не хочешь? - короткий кивок головой в сторону коляски.
        - Красивая,- равнодушно, не поднимая головы, ответил Кирилл.
        - Кто? - Классическое недоумение Иволгина: удивленный взгляд и часто моргающие ресницы.
        - Коляска...
        - Ты не хочешь разговаривать? Извини. Твой врач сказал мне, что без предупреждения приходить не стоило, но видишь,- Вадим вновь кивнул на коляску,- пошли на прогулку и - увлеклись.
        В этот момент Иволгина-младшая недовольно и капризно проплакала некую просьбу.
        Заботливый папаша тут же склонился над коляской, отработанным жестом служителя таможни ревизовал состояние пеленок и, убедившись в неверности своего предположения, приступил к успокоительному покачиванию гэдээровского чуда на пружинных рессорах.
        - Бубу-бубу-бу-бу-бу! - В исполнении Домового даже немудреная колыбельная классика звучала как "смерть меломанам".
        Кирилл поднял голову. Противостоящее солнце слепило глаза до слез, и даже низкий свод зеленого грота их нисколько не защищал. Видимая узнаваемость Вадима растворилась в подвижном и струящемся золоте солнечных лучей, на чьем фоне его фигура трансформировалась в черный силуэт, увенчанный стрельчатым готическим нимбом, свечение которого и было нестерпимым.
        Кирилл плотно смежил веки. Его внутреннее зрение без труда распознало знакомые виды перемещения: мириады крохотных фосфоресцирующих звезд-огоньков, рассыпающихся и уносящихся в абсолютную густую темноту; вязкое сопротивление встречного эфира, указывающее на происходящее движение; ставшее привычным ощущение невесомости собственного тела.
        Внезапно возникли мир и свет, лишенные предметной наполненности, четких контуров и красок. Неясный гул, слитый из огромного количества механических шумов и звуков, полностью блокировал слух, и только тело, продолжавшее ощущать свою невесомость, указывало на продолжение процесса перемещения.
        Резкая вспышка ярчайшего белого цвета и медленное, словно специально заторможенное, сравнение - огонь - возникли одновременно и полностью переключили внимание Кирилла на внешние процессы. Огонь становился менее ярким, на глазах превращаясь в шелковое, радужно переливающееся полотнище, заполняющее собой все видимое пространство. Но и это видение просуществовало недолго. Яркие цветовые растяжки стали сливаться в насыщенные краски существующей реальности, в бесчисленные, хаотически движущиеся цветные пятна, которые вскоре стали обретать узнаваемые формы. В постепенно сложившемся пазле Кирилл увидел перед собой залитый солнечным светом немощеный дворик провинциального городка. Юноша осмотрелся.
        Он стоял у раскрытого слухового окошка на чердаке трех- или четырехэтажного дома, и летнее солнце, проникающее через оконный проем, освещало сохнущее на веревках белье. И справа, и слева от Кирилла уходили в окна чердачного помещения шпалеры белоснежных простыней. Он посмотрел на лежащий внизу дворик. Свежая зелень лип, бешено промчавшаяся наискосок двора кошка. И... Ни единого звука. Как в немом кино - только пленка цветная да полное отсутствие публики, фоно, тапера и экранных титров. Распахнувшаяся, окрашенная зеленой краской дверь домового подъезда привлекла его внимание. Показалась широкая спина человека в черной, перетянутой кожаными ремнями форме, и буквально через мгновение он увидел, как двое светловолосых крепышей выводят в залитый солнцем дворик Дим-Вадима. Иволгин с понурой головой и заведенными за спину руками покорно следует за конвоирами.
        Ботинки на толстой подошве, трикотажные гетры и суконные штаны до колен - странный наряд - привлекли внимание Кирилла. Отсюда, с высоты чердака, невозможно рассмотреть выражение лица, но темные пятна - это, несомненно, следы побоев. К группе вышедших подъезжает камуфлированный смешной автомобиль, в котором Кирилл узнает знаменитый армейский вариант первого "фольксвагена", а дальше...
        Внезапно один из крепышей странно вскидывает руки и снопом валится на пятнистый, круто обрезанный автомобильный капот. И тут же, сначала чуть слышно, но с каждым мгновением нарастая все более и более, в этот странный мир солнечного провинциального дня, костюмированного Домового и клонированных эсэсовцев врываются звуки. Уши закладывает от близких снарядных разрывов, минного воя, сухого стрекота автоматных очередей. Вот водитель смешного автомобильчика ткнулся высоким арийским лбом в пластмассовую баранку руля, и визгливая нота клаксона добавилась к звукам невидимого боя.
        Вот уцелевший эсэсманн, не успевший добежать до спасительного дровяного штабеля, валится на охристую бархатистую землю двора, и желтые фонтанчики рикошетов отмечают пустую работу невидимого Кириллу ствола.
        Он видит, как некто, одетый как Домовой, перекинул за спину диковинный автомат с горизонтальной планкой магазина и помогает Вадиму освободить связанные руки. По их широко раскрывающимся ртам, нервным и торопливым движениям Кирилл понимает - они спешат, но куда, зачем, о чем перекрикиваются между собой эти двое - это останется неизвестным. Все покрывает шум ближнего боя. Наконец Иволгин свободен, растирает затекшие запястья и поднимает счастливо улыбающееся лицо к солнцу. Но залетная очередь вспарывает пиджак на освободителе Вадима, вырывая куски ткани и окровавленной ваты, и обладатель странного автомата кулем оседает у ног Домового.
        Лицо Вадима искажается гневной гримасой, он суетливо озирается и, сняв с завалившегося на капот убитого эсэсовца автомат, начинает длинными очередями строчить, выкрикивая нечто, по-прежнему неслышное Кириллу в этой разнокалиберной какофонии. В тяжелом, подпрыгивающем и неуклюжем беге продолжающего строчить из автомата друга Кирилл внезапно обнаруживает сходство со знаменитыми бондарчуковскими кадрами, когда сам маэстро, в роли Безухова, мечется по полю брани с замковым пистолетом в руке...
        И Кириллу становится спокойно. Он закрывает глаза, лицо приятно холодит свежий поток воздуха. Это ощущение - предупреждение, сигнал, знак. И он это не столько знает, сколько чувствует. Кирилл мысленно собирается и, готовый ни чему не удивляться, поднимает веки.
        Они стоят лицом к лицу, Марков и Невский.
        - Кирилл, ты знаешь этого человека?
        - Да.
        - Если сможешь, там, в вашем времени, огради его от участия в поисках, обещаешь?
        - Ты уже говоришь "в вашем"?
        - Сейчас речь идет не обо мне, а о твоем знакомом.
        - Ему грозит опасность?
        - Нет, только испытания, которых он не заслужил.
        - Вадима бывает порой очень сложно вести и контролировать, он по-своему непростой и упрямый человек. Я не совсем уверен, что найду возможности и силы удержать его. Женька, со мной сейчас происходят странные вещи. Я стал другим, абсолютно другим человеком. Во всем, в каждой мелочи, в каждом ощущении я чувствую новизну и необычность, даже тело будто заново привыкает к своему существованию. Но самое удивительное - это знание, что, пока не окончатся эти изменения, мне придется избегать и сторониться общения с людьми. Дурацкое получилось объяснение, но другого нет. И если с Иволгиным у меня ничего не получится, то, сам понимаешь... - Прошу тебя, постарайся...
        - ...Постарайся, очень тебя прошу! - просил, почти умолял Домовой.- Сейчас самое главное - понять, что все происходящее вокруг нас не является частным случаем конца света. Человеку свойственно ошибаться и заблуждаться, таков он от природы и в силу своих природных особенностей другим никогда не будет. Именно этим он выше всего остального.
        Начало пламенного пассажа Кирилл не слышал. Но, судя по виду оратора, по его алеющим щекам и горящему взору, Домовой о чем-то его очень просил.
        - Я же прекрасно понимаю, ты не пойдешь к своим,- страдальческая гримаска Вадима подсказала какую-то мысль. Что-то смутно связанное с визитами матери, грустными разговорами Курилова и не удивившим Кирилла внезапностью посещением друга. Но сосредоточиваться на этом, думать об этом продолжительное время не было ни малейшего желания.- А не пойдешь к своим, куда же ты пойдешь? Подумай, Кира! Двухкомнатная квартира и мы с Верочкой в качестве соседей - далеко не худший вариант. И что самое важное: ни нас, ни тебя никто не будет беспокоить. Мои после Натальиного финта с Англией отреклись от меня и внучки, собрали пожитки и переместились к тетке Станиславе навсегда.- Домовой осекся, встретив пристальный, тяжелый и немигающий взгляд Кирилла.- По крайней мере так мне сказал отец. Так что, согласен?
        - Я правильно понял, ты приглашаешь меня к себе жить?
        - Ну да! Прямо отсюда ты приедешь ко мне и живи сколько угодно, пока все не образуется!
        Кирилл задумался.
        - Вадим, я не уверен еще окончательно, но мне кажется, что я сильно изменился. Стал совсем другим человеком, которого ты не знаешь, и неизвестно, сможешь ли ты принять меня такого, каким я стал.
        - И это все?!
        - Разве этого недостаточно?
        - Кирилл! - На секунду даже показалось, что жизни Домового угрожает опасность от переполняющих его чувств.- Неужели ты такого невысокого мнения обо мне? Я ведь прекрасно понимаю, каким тяжелым для тебя стал этот год. Я много думал и думаю про тебя. Столько перенести, столько выдержать. Ты... Ты...- От волнения Иволгин не находил слов и достаточного количества превосходных степеней.- Ты - настоящий герой! Мы все: Костик, Кисс, другие ребята, все гордимся тобой!
        - Извини, Вадим,- Марков поднялся со скамейки,- я устал и пойду в палату. До свидания.
        - До свидания...- Изумленный Домовой протянул руку, но Кирилл уже повернулся к нему спиной и зашагал в сторону клиники.
        - Кира! - Но никакой реакции не последовало. Марков ровными шагами подходил к повороту аллеи.
        - Кира! - повторное обращение так же повисло в воздухе.- Запомни, я жду тебя. В любое время!
        Но выздоравливающий уже скрылся за поворотом.
        Заплакала Верочка, разбуженная родительскими криками. Вадим поспешил к дочке, поправил сбившиеся пинетки на пухлых ножках, укоризненно закудахтал, поправляя одеяльце и подстилку:
        - Да-да, и у нас характер! И у нас потребность в заботе и внимании! - Ребенок притих.- О, папа так и знал. Но ничего, у нас на этот случай найдется запасная пеленка, так что до дома - ни-ни! Только терпеть,- он устроил Верочку на согнутой в локте левой руке и принялся ловко менять пеленку в коляске.- Договорились?
        Забавная, как игрушечный пупс, Вера загукала в ответ на родительское обращение и розовыми ручонками, широко расставив пальцы, ухватила папашу за волосы.
        - Ох,- эмоциональной глубине вздоха, что в тот момент издал Домовой, позавидовал бы любой крепкий деревенский хозяин.- И что же мне со всеми вами делать?
        Выписка, как и ожидалось всеми, прошла спокойно и без задержек. Анатолий Григорьевич собрался было проводить бывшего пациента до ближайшей остановки, но в проходной Бехтеревки Кирилл, сначала согласившийся на предложение врача, переменил свое решение.
        - Спасибо, дальше я сам справлюсь.
        Курилов молча пожал юноше руку, ободряюще улыбнулся и ограничился кратким напутствием:
        - Если что, Кирилл, не стесняйтесь.
        За воротами клиники юношу встречала Большая Вольная Жизнь.
        Словно желая проверить готовность Кирилла к встрече с нею, она сразу же, как только мощная гидравлика вернула окованную железом дверь проходной на привычное место, обрушила на него учащенный ритм городских улиц, заполненных техногенными звуками и запахами строительства развитого социализма. Оценив обстановку и не найдя в хорошо знакомых видах улицы Седова особых изменений, он свернул направо и направился к метро.
        Через несколько шагов Кирилл остановился. Противоположная сторона улицы, укрытая спасительной тенью нарядных домиков, построенных пленными немецко-фашистскими захватчиками, притягивала к себе, как магнит, и казалась оазисом, полным прохладного блаженства, в отличие залитой солнцем и заставленной пыльными тополями, на которой он стоял.
        Кирилл подошел к ближнему переходу и замер у светофора.
        Он улыбался, узнавая вроде бы привычные и одновременно новые для его восприятия модели грузовиков и легковушек, автобусов и прочих обитателей автомобильного мира. Юркий "москвичонок-каблук" с эмблемой почтового ведомства на борту, хлебный фургон, блестящий новой краской, апельсиновая "татра". Сколько же времени он не видел обыкновенного такси? Юноша ухмыльнулся. Средневековая Англия, битвы и погони, сухие и вязкие ветры коридоров времени - вот они, привычные картинки его новой жизни. А обыкновенный ленинградский таксомотор, набитый пестрыми цыганками так, что задние рессоры основательно просели,- для него диковинка.
        Чуден, чуден белый свет.
        - Сын!
        Прямо на белых полосах пешеходной зебры остановилась черная "Волга". В первое мгновение Кирилл не узнал отца. Помолодевший, загорелый чуть ли не до угольной черноты, в модных импортных очках - солнцезащитных "хамелеонах" - Марков-старший больше походил на персонаж из заграничной жизни, чем на красного директора.
        - Кирилл, мы задерживаем движение.- Отец обернулся через спинку своего сиденья и распахнул заднюю дверь.- Мне кажется, нам есть о чем поговорить.
        Машинально отметив, что отец сменил шофера, Кирилл занял место в салоне "Волги". В машине было душно, приспущенные стекла не спасали положения.
        - Мать приготовила окрошку и еще чего-то там разэтакое,- отец заговорил быстро и нарочито бодро.- Ты ведь не откажешься пообедать с нами?
        Кирилл промолчал. В этой поспешной ссылке на мать, на окрошку, которую он действительно любил, проявился не прежний отец - категоричный, властный, привыкший принимать решения за других,- а новый, уставший и неуверенный в себе человек. Внутренне, как это стало ясно с первых же слов, совершенно противоположный своей "упакованной", эффектной внешности.
        - Ладно, не хочешь говорить... Я понимаю. Целый год по больницам - это не шутка. Но пока мы одни...- Отец посмотрел на Кирилла через обзорное зеркало.- Ты же понимаешь, при матери разговора не получится, так вот: пока мы одни, я скажу тебе, сын, как мужчина мужчине... Так было нужно. Ты еще не совсем понимаешь правила большой жизни, но они просты - сначала думай о Родине. Вот такое, брат, самое главное правило. Потому что Родина - всегда права, даже когда и не права. Поверь, все, что произошло,- только к лучшему. Конечно, твои друзья совершенно зря устроили всю эту шумиху с западными голосами и газетами, но, как говорится... Надо жить, и мы будем жить! - Он обернулся к Кириллу. В салоне машины линзы его "хамелеонов" стали немного прозрачнее, но все равно рассмотреть выражение отцовского взгляда Кирилл не смог. Он просто отвернулся.
        - Я надеюсь,- голос отца стал тверже, отдаленно напоминая прежний, категоричный и непреклонный. Но едва уловимая нота обиды, что оттенила шипящее "юссь", предательски выдала ощущаемый отцом конфуз.- Я надеюсь,- еще раз, уже громче, повторил он,- что при матери ты будешь вести себя по-человечески, без больничных закидонов?
        В этот момент Кириллу стало ясно, почему отец сменил шофера и поменял стиль в одежде. Отец пытался бежать от себя прошлого; он как бы отрекался от себя как от человека, поступившего так лишь потому, что тот, прежний, директор Марков не мог поступить иначе.
        В этот момент черная "Волга" судостроительного начальника остановилась перед светофором. Юноша спокойно открыл дверь и вышел из машины. Под клаксонную истерику крайнего левого ряда Кирилл добрался до тротуара и, не оборачиваясь, пошел вперед.
        Впоследствии Иволгин много раз заново прокручивал в памяти события того дня, когда Кирилл появился на пороге его квартиры. С самого утра Домовой испытывал тревожное беспокойство. Почти уверенный в отказе Кирилла принять его предложение, он ни о чем другом просто не мог думать, прикидывая то так, то эдак, где сейчас находится друг, и какие проблемы сейчас встают перед ним. Минорный настрой его представлений плохо влиял на исполнение ритуальных отцовских обязанностей, а упрямая обыденная жизнь папаши-одиночки жестоко и упрямо напоминала о своей приоритетности. Для начала предательски лопнули ручки полиэтиленового пакета, "фирменного", но ветхого. Лопнули в самый неподходящий момент, на улице, в трех шагах от дома, под тяжестью утренней ноши из молочной кухни. Осматривая место катастрофы, Иволгин с удивлением обнаружил, что по рассеянности загрузил в пакет чуть ли не тройную норму вместо положенной и подобный результат в общем-то был легко прогнозируем. Следом за потерей витаминов и минералов показала свое пренебрежение к Домовому ранее дисциплинированная пшенная каша, изловчившаяся сначала загасить
газ убежавшим молоком, а потом и вовсе - намертво пригореть к кастрюле. Заливая злаковые угольки водой, Вадим, опять же с удивлением, обнаружил, что против обыкновения взял для каши эмалированную кастрюльку, что в корне подрывало его авторитет как серьезного кулинара. Когда же он замешкался с ползунками и, разнервничавшись, обнаружил, что вместо цветастых панталончиков пытается натянуть на ребенка аналогичной расцветки распашонку, то решительно потребовал от себя выбросить из головы все, не относящееся к дочери и быту, сосредоточиться и - в его формулировке это звучало очень гордо - "наконец зажить своей жизнью".
        Достав из дальних углов обширной памяти некую медитативную присказку, что-то вроде: "На берегу Годэ мы сидим и провожаем желтые волны. Сначала одну, за ней - другую, за другой - следующую..." - он сидел в знаменитом кресле и рассеянно наблюдал, как дочь пытается позавтракать полимерной жирафой. Внезапный звонок, короткий и резкий, вывел Вадима из состояния организованной прострации, и он, категорично заступившись за жирафу, пошел открывать дверь.
        Бывают такие встречи старых друзей, в которых есть нечто знаковое, заметное сразу, что указывает на необычную, повышенную, выражаясь современным языком, "душевность" момента.
        Встреча ставшего свободным человеком Кирилла Маркова и готового предоставить ему кров Вадима Иволгина относилась к событиям именно такого рода.
        Хозяин удивленно хлопал глазами, сжимая в руке безжалостно изгрызенную режущимися зубами Верочки жирафу, а гость прижимал к груди обеими руками пакет с покупками. Наполненный всевозможными продуктами до самого верха, пакет был увенчан абсолютным двойником истерзанной жирафы, сразу приковавшим внимание Домового. "Такая же неубедительно желтая, но, в отличие от лишенной рожек нашей страдалицы, заключена в прозрачный полиэтиленовый пакет, как знаменитая пушкинская царевна в..." Додумать Вадим не успел.
        - Привет,- Марков улыбался, и на его щеках отчетливо были видны знаменитые "девичьи" ямочки.
        Что касается знакомства с малолетней обитательницей нового жилища Кирилла, то оно состоялось через непродолжительное время и заставило молодых людей изрядно призадуматься, правда, каждого о своем.
        Когда Марков молчаливо изучал пируэты чаинок, кружащих в чашке чая, заваренного Домовым, и выслушивал пространные рассуждения о роковой природе нынешнего дня, ополчившегося на независимого родителя, девочка напомнила о себе капризным плачем. Вынесенная к гостю и представленная ему по всем правилам этикета, она утвердительно гугукнула после "Веры Вадимовны Иволгиной", а будучи представлена Кириллу - "прошу любить и жаловать" - призывно протянула ручки к гостю.
        Пока смущенный своей забывчивостью родитель готовил второй, более удачный, завтрак, ребенок спокойно сидел на руках у Кирилла, время от времени поднимая крохотное личико и внимательно всматриваясь в его глаза.
        Кириллу хватило одной мимолетной встречи с удивительно серьезным детским взглядом, чтобы увидеть и узнать знакомое выражение. Так смотрят люди там, за коридорами времени, сосредоточенно и чуточку вопросительно. Будто бы не столько используют зрение для визуальной ориентировки в пространстве, сколько с помощью волшебно мерцающих в отраженном свете хрусталиков, буквально прожигающих своим свечением глазную радужку, передают и получают некую информацию и непременно хотят убедиться в ее получении и верном понимании. Так всегда смотрит на Кирилла Женька, такой взгляд был у Элис Рифы, когда она стояла на эшафоте в Кентербери.
        Даже у Домового, когда он, сжав в руках оружие, пошел в атаку на невидимого врага, был такой же взгляд. Верочка, словно прочитав мысли Кирилла и убедившись в получении своего послания, прислонила малюсенькую, покрытую нежнейшим шелком волос головку к груди гостя и тихонечко засопела во сне.
        - А как же...- Вадим с обреченным видом библейского Иова поставил на стол тарелку творожно-сметанной вкуснятины и, тяжело вздохнув, опустился на табурет.- Странно. Ты первый из посторонних, к кому она пошла на руки вот так, самостоятельно и без воплей. Даже к бабушке она так...- Домовой осекся.- Впрочем, это неинтересно. Кира, давай я сейчас переложу Верушку в постель и, пока она спит, быстренько сгоняю в аптеку. Ты покараулишь прекрасную сопящую царевну?
        Марков кивнул.
        Они вместе уложили ребенка, и Иволгин, шепотом дав несколько ценных советов на всякий экстренный случай, на цыпочках выбрался из комнаты. Оставшись один, Кирилл просмотрел книги, стоящие на полках, выбрал кожаный томик "Спасение затонувших кораблей" и погрузился в чтение. Коллектив британских авторов отличался не только образностью литературного изложения, но и несколько странной для сугубо технической темы склонностью к смакованию садистских подробностей в умозрительном воссоздании обстоятельств случившихся кораблекрушений. С таких, небольшого объема, описаний начиналась каждая глава. Прочитав один из подобных пассажей, Кирилл почувствовал все признаки приближения очередного вояжа во времени. Он отложил книгу, закрыл глаза и стал ждать.
        ...В пронзительно апельсиновой робе спасателя он метался по юту небольшого портового судна под огромными, как дома, ледяными волнами. Меж волн, будто испуганные овцы, сбивались в кучки клочья тяжелого, грязно-серого тумана, и он с трудом различал происходящее вокруг.
        - Йоринсенн,- раздался рядом простуженный сиплый голос,- мы не сможем подойти к парому под борт. Спускайтесь к Пер-Олафу и выволакивайте все плоты, какие есть. Сейчас главное - скорость, скидывайте их за борт, а я все же попробую подобраться к нему! - Говоривший кивком указал через плечо, и в секундном разрыве туманных ошметков туч Кирилл увидел громаду судового борта. Она под неестественным углом высилась над водой, но этот страшный крен был различим только по косой строчке бортовых иллюминаторов, настолько большим было тонущее судно.
        - В темпе, Йоринсенн, в темпе! Аврал! Слыхал такое слово?!
        Кирилл бросился по скользкому и крутому трапу вниз, в теплое, пахнущее соляркой чрево суденышка...
        Потом был берег, где люди в таких же ярких прорезиненных куртках стаскивали выловленные на акватории аварийные плотики и помогали бригадам "скорой помощи" извлекать тех пассажиров, кто смог или догадался воспользоваться ими, то есть тех, кому просто повезло. В паре с Пер-Олафом они отбуксировали три плотика к берегу. Сейчас они вытащили на мокрую обледенелую гальку последний, третий по счету. Напарник побежал звать медиков, а Кирилл остался на месте. Он осторожно приблизился к последней находке и, отогнув клапан шатра, заглянул внутрь. Под низким куполом плотика, прижав к груди маленького, тихо скулящего ребенка, без движения лежала молодая женщина. Йоренсенн, вернее Кирилл Марков, принял решение моментально. Он распахнул ветровку, поддетую под нее куртку и, решительно отняв ребенка от материнской груди, поместил малыша за пазуху. Потом осторожно присел на круглый борт плотика и попытался определить состояние женщины. Увидев лицо несчастной, Кирилл замер. Оно было на удивление знакомым, неоднократно виденным... Он напряг память, и единственное, что смог выдать соответствующий отдел его мозга,
было: зима, вокзал, девушка в красных сапожках и ее прохладный поцелуй. Кирилл еще раз вгляделся в лицо молодой женщины. Нет, это была не Наташа. Но очень, очень на нее похожая особа. Сестра? Но, кажется, у Натальи не было сестры. Простое совпадение или...
        И здесь вновь приблизилось ставшее уже таким привычным и обыкновенным сопротивление неживого воздуха временных коридоров, а вместе с этим - мириады мерцающих огней, увлекавшие его в полет сквозь счастливые и не очень миры.
        Кирилл ощутил полноту своего веса, рука почувствовала кожаный томик "Спасения затонувших кораблей", а вспотевшая спина - пружинные подушки кресла. Кирилл открыл глаза, и первое, что он увидел,- Верочка, внимательно и сосредоточенно смотрящая прямо на него. "Это была она, я видел взрослую Веру и ее ребенка..." В этот момент девчушка тихонько перекатилась на бок, и мгновение спустя в комнате послышалось уже знакомое тихое сопение. Так уж устроены чадолюбивые родители: возбужденно успокоив случившуюся с оказией подмену, скороговоркой сообщив: "Я быстренько, до аптеки, туда и обратно",- в большинстве случаев они совершенно против своей воли вводят добровольных помощников в заблуждение. И первая, ближняя к дому, аптека, и вторая, и третья не удовлетворяли своим ассортиментом отца-одиночку, поскольку отсутствовал в них самый что ни на есть тривиальный перманганат калия. Вместе с провизорами Дим-Вадим качал головой и сокрушался, что существует ажиотажный спрос на копеечный товар, вызванный летним сезоном. Спешно чередуя троллейбусы с пешей ходьбой и не всегда вспоминая об обязательных пятачках за проезд,
Вадим добрался до Московского проспекта, где недалеко от станции метро "Электросила" была расположена очередная аптека.
        Быстро закупив необходимые пурпурные кристаллы, Иволгин поспешил в обратном направлении. От троллейбуса, с разворота подходившего к кольцевой остановке, удачливого добытчика отделяли какие-то сто пятьдесят метров. Оперативно оценив ситуацию - троллейбус, расстояние, Кирилл, ждущий его подле Верочки, и свое обещание,- Домовой решил поднажать и успеть на подъезжающий электротранспорт. Он прямо через газон выскочил на проезжую часть проспекта, резонно решив реализовать свои спринтерские качества на открытой дорожке, лишенной препятствий в виде отдельных пешеходов, мешающих стихийному бегуну. Тяжелая рысь Иволгина, прижимающего к груди пузырек с марганцовкой, была зрелищем привлекательным для тех немногих прохожих, кто понимал толк в лошадях для тяжелой кавалерии.
        Но Иволгин не успел на троллейбус. Двери последнего злорадно закрылись перед самым носом бегуна, и рогатый аквариум на колесах медленно отвалил от остановки.
        Раздосадованный Домовой замер на полушаге с высоко поднятым бедром, его нижняя челюсть медленно и удивленно отвисла, и наш спринтер, напуганный внезапным клаксоном какого-то шутника на легковушке, потерял равновесие и рухнул на асфальт.
        Раздался визг тормозов, и мгновение спустя над поверженным жизненными обстоятельствами Вадимом склонились парень и девушка, буквально выпрыгнувшие из красных "Жигулей" третьей модели.
        - Вам плохо?! - с искренней тревогой спросила девушка.
        - Вроде бы живой,- отметил ее спутник.- Товарищ, вы самостоятельно сможете подняться?
        Иволгину было стыдно. Стыдно, что бежал и не догнал; стыдно, что развалился на асфальте, действительно напуганный внезапным сигналом; стыдно, что такая симпатичная девушка и ее спутник переживают за его состояние, которое... А что, собственно, такое его состояние? Ну, упал молодой человек, с кем не бывает! А отчего, да почему - это, извините, мое дело!
        - Ничего, все в порядке. Я сейчас, сам...- Вадим оперся на локоть, разобрался в спутанных ногах и только сейчас заметил лихие и разлетистые усы шнурка на правом ботинке. Лавина дурацких, совершенно неуместных сейчас соображений заблокировала позитивный мыслительный процесс. Сосуществование великого и смешного как вариант пожизненного соседства в современных мегаполисах; внимание к мелочам как важнейший элемент науки выживать; середина неудачного дня как естественное продолжение такого же утра и периферийные боли над копчиком. Что это, ушиб? Более серьезная травма?
        - Давайте руку!
        Один вид протянутой незнакомцем руки заставил Домового смутиться еще больше. Жгуты загорелых мышц, скульптурное запястье и крупная кисть. Но помощь он принял, поднялся на ноги и смущенно забормотал слова благодарности. Симпатичная спутница атлета-спасителя о чем-то коротко спросила его, настолько тихо, что Вадим не смог разобрать ее слов, и тут же предложила незадачливому бегуну:
        - Если вам не очень далеко, то мы с удовольствием подкинем вас до дома.
        Первая мысль - благородно и снисходительно отказаться - довольно быстро уступила место великодушному согласию, оправдавшему Иволгина по всем статьям, как присяжный поверенный Кони революционерку Засулич. Ожидающие его возвращения Кирилл и Верочка - это похлеще светлого будущего для народных масс, и он был просто обязан спешить.
        Сообщив адрес своего местожительства, Иволгин узнал, что для автолюбителя, воспитанного родиной и ДОСААФ, это считается "недалеко", а также выслушал дружеский совет не пренебречь визитом в травматологический пункт.
        - Понимаете,- смущенно объяснял Вадим с заднего сиденья "Жигулей",- меня дома ждет товарищ, согласившийся посидеть с моей маленькой дочерью, и мне не совсем удобно оставлять их одних надолго...
        - У вас дочь? - у пассажирки "Жигуленка" было открытое, располагающее к беседе лицо.- И сколько же ей лет? - "Жигули" миновали границу Московского и Невского районов.
        - Лет еще нисколько, всего девять месяцев, десятый пошел,- Вадим пытался шутить, не очень уверенный в своем успехе.
        Но девушка рассмеялась:
        - Нисколько лет! Олег, ты слышал? Представляешь, а ведь нам всем когда-то тоже было "нисколько лет"! Прекрасное было время!
        - Ты его, что, до сих пор помнишь? - Богатырь-водитель с деланой ленцой в голосе подыграл девушке.
        - Как сейчас! Все обо мне заботятся, все для меня делают, прямо как вы,- она повернулась к Вадиму.- Извините, мы же забыли познакомиться! Меня зовут Альбина, а капитана и штурмана этого экипажа величают Олегом. А вас?
        - Вадим. Вадим Иволгин.
        - А, официальничаете?! Хорошо! У нас с Олегом тоже есть фамилии. Я - Вихорева, а он - Швецов. Теперь мы знакомы?
        Смутившийся Домовой кивнул.
        - Подъезжаем, Вадим Иволгин. Командуйте, как здесь лучше заходить на швартовку...
        Красный "жигуленок" совершил положенное количество маневров, поскольку в заветный купчинский тупичок вел лишь один разрешенный госавтоинспекцией поворот, и устремился к конечной цели.
        - Постойте, остановитесь, пожалуйста, Олег!
        - Что-то случилось?
        - Нет, просто меня не дождались и вышли на прогулку.
        - О, товарищ Иволгин! - Альбина обратилась к нему с шутливой мольбой.- Неужели вы не познакомите своих спасителей с дочерью?
        Домовой растерялся.
        - Да... Конечно же, конечно же... Как-то сразу и не сообразил. Может быть, вы не откажетесь и от чашки чаю?
        - Может быть, и не откажемся. Ты как, Олег? Я так точно не откажусь, особенно если чай со льдом и лимоном.
        - Тогда милости прошу! Кирилл! - выбравшись из машины, крикнул Дим-Вадим и поспешил навстречу Маркову.- Я так долго прокатался, да?
        - Да нет, просто...
        - Как Верочка?
        - Да нормально...
        - Ты сообразил, что к чему? - Домовой энергично ревизовал ребенка - подстилку, подгузник и прочее.- Слушай, Марков, а ты опытный специалист, никогда бы не подумал.
        Но Кирилл не обращал на суетящегося папашу никакого внимания. В подходившей к ним паре он без труда узнал Альбину Вихореву и сейчас, по мере сближения, находил девушку сильно изменившейся. Он помнил встречу с Альбиной в первые дни ее новой, трудовой, жизни - уставшую, задумчивую, гордую своей принадлежностью к таинствам производства элегантной одежды. Так он сам, дурачась и шутя, определил ее состояние тогда, в аллейке у Николы Морского. Девушки набросились на него, укоряя за неуместную иронию, и ему пришлось пространно оправдываться перед ними, но и Джейн, и Альбина были сурово непреклонны: "На колени, негодяй, на колени!"
        Джейн... Думать о ней у него не получалось. Со времени перевода в клинику Бехтерева она лишь на минуту возникала в памяти, как персонаж второго плана, и не более того. К тому же пришлось отметить удивительную странность происходящего - в нем полностью отсутствовало вновь обретенное равнодушие к встречаемым людям. Он с интересом наблюдал за приближающейся Альбиной, отчетливо видел, насколько она стала женственней, насколько изменились ее походка, жесты и даже посадка головы. Но, несмотря на все это, по купчинскому тупичку шла легкоузнаваемая Альбина Вихорева. И Кирилл понял: нынешняя встреча - это знак. Знак быстро меняющегося времени, и изменения, наблюдаемые со стороны, как в случае с Альбиной, ставшей за прошедший период элегантной и уверенной в себе женщиной, своим масштабом и глубиной указывают на изменения, одновременно произошедшие и в нем самом. Это напоминало некую игру - посмотри, насколько изменился симпатичный тебе человек, и ты поймешь, насколько изменился ты сам.
        - Кирилл?!
        - Да, это я...
        - Неожиданно...
        - Как есть...
        А Олег и Иволгин, пока старые знакомые приходили в себя от неожиданной встречи, играли массовку из гоголевского "Ревизора".
        * * *
        Основа самостоятельности Маркова - двести одиннадцать рублей в купюрах различного достоинства и семьдесят восемь копеек мелкой монетой - вполне серьезная по ленинградским меркам сумма, была частично истрачена на гостинцы, и остаток ее не гарантировал безмятежного будущего.
        И хотя добрейший Домовой утверждал, что его финансы, формировавшиеся из так до конца и не израсходованного свадебного подарка, а также из систематических пополнений со стороны дальневосточной родни, всегда к услугам Кирилла, всерьез воспринимать слова друга не хотелось. Не оттого, что Вадим первым заговорил о деньгах, а по причине более серьезной. Располагая в избытке свободным временем, Кирилл как-то незаметно для себя самого стал равноправным участником воспитательного процесса. Упрекнуть Домового было не в чем. Он не перекладывал на друга ни многочасовых прогулок, ни походов в магазины или аптеки. Просто объединенный быт требовал от хозяина большего внимания в связи с появлением за обеденным столом еще одного едока. К тому же извечная склонность Вадима к столу не простому, а кулинарно неординарному, добавляла к традиционному времени хозяйской занятости еще пару часов. Так что Кириллу ничего другого не оставалось, как проводить в компании с ребенком большую часть дня.
        За какие-то три неполные недели контакт Кирилла с ребенком стал настолько плотным, что девочка охотнее принимала немудреные знаки внимания от гостя, нежели от родителя. Особенно заметным это становилось в моменты присутствия при Верочке обоих воспитателей. Оказавшись на руках у отца, она тянула ручонки к Кириллу, беспокойно ерзала на родительских коленях, а добившись желаемого, увлекалась чем-нибудь посторонним, никак не реагируя на заигрывания отца. Иволгин, следовало отдать ему должное, никак не показывал, что его это расстраивает и беспокоит, но про себя глубоко переживал такие изменения. Кирилл видел это,- ведь они были знакомы достаточно долго, чтобы чувствовать подобные вещи,- и понимал: долго так продолжаться не может.
        Он несколько раз уже собирался начать разговор на эту тему, но Домовой, не то в силу собственных размышлений, не то еще по каким-то иным причинам, именно в такие моменты всегда оказывался занят, спешил, и весь его вид как бы говорил: "Не время сейчас для серьезного разговора". Кирилл откладывал беседу на неопределенное "другое" время, а потом сам же досадовал на свою нерешительность.
        Но подобная досада не являлась обязательным атрибутом его и Верочкиных прогулок. Разнообразие выбираемых для прогулки маршрутов, въедливая придирчивость в выборе места гуляний, творческое уклонение от досужих разговоров с праздными прохожими и коллегами по прогулочному цеху, а также исполнение хозяйственных поручений - вот далеко не полный круг вопросов, которые приходилось решать Кириллу практически ежедневно по семь-восемь часов кряду. Помимо этого, каждый раз сознание юноши выбирало новую тему для размышлений, отчего прогулки становились "тематическими", как мысленно Кирилл определил для себя это их свойство. Иногда тему подсказывали какие-то внешние события, иногда она спонтанно приходила на ум, как сегодня, когда, провожая друга и дочь на прогулку, Вадим напомнил, что вечером у них будут гости - Альбина и Олег, с памятного дня посещавшие коммуну холостяков.
        Ставшие ритуальными визиты молодой пары вносили необходимое разнообразие в монастырский уклад этого социально-педагогического эксперимента.
        Кирилл легко общался с Олегом, как оказалось, знакомым со многими людьми из его прошлой, дискотечной жизни. Швецов вообще был интересен Кириллу. Внешне открытый, спокойный, излучающий уверенность Олег производил первое впечатление не очень хитро устроенного человека, довольствующегося в этом мире общепринятыми внешними символами мужского достатка и успеха - машиной, достаточным количеством денег, красивой спутницей из приличной семьи. Но Кирилл, глядя на внешне невозмутимого спутника Альбины, все же физически ощущал беспокойство последнего. И вот здесь, на этом самом месте, обрывалась его всегда присутствующая логика. Он чувствовал, что двойственное состояние Олега каким-то образом связано с ним, Кириллом, и с Альбиной. Именно так, именно в такой очередности. Хотя, и в этом Кирилл был предельно честен с самим собой, поводов к подобному беспокойству абсолютно не существовало. Ему было приятно общество Альбины, он по достоинству мог оценить продуманность ее туалета, ухоженную, несмотря на тяжелый ручной труд закройщицы, внешность, но не более того. Женщиной, способной смутить его вынужденный
сексуальный покой, он Альбину себе просто не представлял. Впрочем, его вообще не интересовало сейчас все, что так или иначе было связано с сексом. Это не доставляло никаких неудобств, не вызывало никаких тревог, но оттого, что в стройной картине нынешней жизни могло появиться нечто дискомфортное, относящееся к возможной ревности Олега Швецова, и этот дискомфорт мог быть связан с его персоной, Кириллу становилось досадно.
        Верочка, словно почувствовав, что Кирилл изрядно углубился в дремучее самокопание, загукала. Кирилл отвлекся и, как оказалось, в самое время. Еще немного, и проснувшийся ребенок выпал бы из синей гэдээровской коляски, поскольку внимание девочки привлекли парковые аттракционы.
        - О, собрат по несчастью, вы ли это?
        Кирилл оглянулся и увидел своего знакомца по Бехтеревке - театрально-звездного нарушителя больничного режима. Юноша вежливо кивнул.
        - Н-нет, уважаемый, так дело не пойдет! - Легкий аромат хорошего коньяка выдавал его привычное состояние.- Не обращайте внимания, это дальше не продолжится, сегодня спектакль. Вы так неожиданно пропали из клиники, а ведь мне хотелось сойтись с вами поближе. Верите ли, вы единственный из всех... тамошних постояльцев, кто вызывал у меня интерес. Я даже специально выслеживал вас по дороге к той скамейке,- он обаятельно и смущенно улыбнулся.- Вы уж извините. Впрочем, какие извинения, вы ничего не знали, да и все дело осталось там,- он плавно помахал высоко поднятой кистью: - Там, за облаками, там, там-тарам, там-тарам! Ваше чадо? - Рука актера легла на ручку коляски.
        Кирилл отрицательно покачал головой.
        - Сразу заметно,- неожиданно продолжил актер.- Обычно собственные дети показательно капризны рядом с родителями.- Он выдержал некоторую паузу и добавил: - В любом возрасте.
        - Юра! Ты задерживаешь взлет! - капризно сказала какая-то из сопровождавших звезду дам.
        - Летите, лебеди, без меня! - не оборачиваясь, отозвался тот.- Вы не против, если я немного прогуляюсь в компании с вами и этим очаровательным юным созданием?
        - Нет.
        - Тогда - прошу! - И вельможным жестом актер указал на широкую аллею.
        Они разговорились как-то сразу. Кирилл увидел совсем другого человека, во многом отличного от того, которого встречал на прогулках в клинике. Возможно, это было обусловлено отсутствием больничной одежды; возможно, у Кирилла уже созрела потребность к продолжительному разговору, обмену репликами и мнениями с неглупым собеседником, не обремененным различными обстоятельствами близости с Кириллом. Они достаточно живо обсудили всевозможные достоинства периодического впадания в детство; причем и с той, и с другой стороны были высказаны довольно остроумные замечания по этому поводу.
        - Послушайте, Кирилл. Не сочтите меня чрезмерно любопытным, но если это допустимо... Чем вы в нашей бренной занимаетесь?
        - Пока ничем,- ответил Марков.
        - Это не связано с этим? - собеседник указал на засыпающую Верочку. Вопрос сопровождался богатой мимикой лицедея, и Кирилл рассмеялся.
        - Нисколько. Но начинаю над этим думать.
        - Так это же прекрасно! Мой друг, извините, что так быстро называю вас другом, но, поверьте, у меня дар дружить. Хоть это и нескромно. Так вот, когда я в первый раз увидел ваше лицо, меня сразу посетила мысль: "Вот тот, кто просто обязан стать моим партнером в спектакле!" По этой-то причине я и пытался с вами познакомиться. Что вы скажете о работе в театре?
        - Я - в актеры? Честно сказать, даже не представляю, как это возможно. Ведь у меня ни образования, ни талантов...
        - Таланты! Образование! Все вздор! Театр - это мир! Мир, в котором способны существовать не специально обученные люди - это к семейству Дуровых, извините за резкость,- а только немногие избранные, рожденные для существования, нет, для настоящей жизни в этом загадочном мире, вы уж простите мне эту невольную выспренность. Ну так что, пойдете ко мне в партнеры?
        Кириллу это предложение показалось интересным.
        - И кого я должен буду представлять на сцене? Так, кажется, нужно правильно говорить о профессии актера?
        - Именно так! А играть мы с вами будем знаменитого Гамлета. Я - его земную ипостась, а вы - инфернальную, параллельно существующую в невидимом эфире. Согласны?
        - Сразу не ответишь. Насколько я понял, мне придется исполнять роль без слов? Что-то вроде театрального эксперимента?
        - Совершенно верно!
        - Но ведь мы не похожи внешне, чтобы в восприятии зрителя оставаться частями одного целого - человека.
        - Театр, Кирилл,- искусство условное. Впрочем, как и любой другой род искусства. Но мыслите вы верно и в нужном направлении, я не ошибся и просто уверен, что все у нас получится. Но сейчас,- актер посмотрел на часы,- к сожалению, мне нужно спешить. Хотя с бoльшим удовольствием я провел бы остаток дня с вами. Однако спектакль - дело святое! Давайте договоримся так,- он протянул Кириллу визитную карточку.- Звоните в любой удобный для вас день, и мы встретимся, обсудим все более детально. Договорились?
        - Да.
        - Обещаете? Впрочем, я не имею права брать с вас слово. Просто позвоните мне в любом случае, хорошо?
        - Обещаю...
        Провожая торопливо уходящего актера взглядом, Кирилл понял: во время этого разговора были решены все его проблемы. Когда и как расплетутся узелки пестрых нитей его жизни, он сейчас не смог бы объяснить четко, с точностью до конкретных сроков и форм, которые должно принять его грядущее существование; но в том, что это обязательно произойдет, он уже не сомневался.
        Глава 4
        С самого раннего детства сэр Арчибальд Сэсил Кроу не выносил длинных монологов, какими бы конструктивными и важными они ни были. В монотонном выступлении госпожи премьер-министра ему слышалась заунывная колыбельная мелодия, содержание которой при такой форме изложения становилось совершенно несущественным. С его точки зрения, все можно было донести до аудитории короче и яснее - наступив на фолклендскую мозоль аргентинцам, Британия не должна останавливаться на совершенном, а должна с удвоенной энергией продолжать славное дело уязвления своих врагов на всех фронтах. Только таким образом можно заткнуть глотки недовольным и обиженным, боящимся и сомневающимся. И, как бы ни было это печально и прискорбно, монотонные установки главы правительства противоречат его, Арчибальда Сэсила Кроу, планам и желаниям.
        В первую очередь это касается перебежчика Курбатова. Изящный пируэт - выдачу русским их бывшего спортивного бонзы - придется отменить. Шумный скандал с участием советского бюрократа-уголовника, руководившего у большевиков бандой рэкетиров, не состоится. И коль так - уйдет господин Курбатов не только от советского закона, но и от справедливого возмездия за гибель Норвежца и за испорченную жизнь девочки-гимнастки, с которой, кстати, надо тоже что-то решать. Роль обличающей свидетельницы - теперь не ее роль. А жаль... Через верного посредника из румынской контрразведки Кроу знал, что заинтересованный русский чин был готов обменять на Курбатова информацию об обстоятельствах засветки Джейн. Он усмехнулся: "Британия! Британия - превыше всего!" Так сосуществуют в вечном антагонизме "личное" и "общественное".
        - Не стоит испытывать терпение русских и во второстепенных вопросах, особенно с перебежчиками и внешнеторговыми контрактами. Это в первую очередь относится к ткацким станкам "Ниттинг Луттона". Я думаю, что далее препятствовать этой сделке не стоит. А шум в прессе вокруг гимнастки и ее тренера должен немедленно утихнуть. Сэр Арчибальд,- леди Тэтчер взглядом отыскала Кроу среди собравшихся,- если потребуются дополнительные ресурсы, можете рассчитывать на мои личные фонды. Далее...
        Вот так-так! Уже и деньги предлагают ему, сэру Арчибальду Сэсилу Кроу, душителю свободной британской прессы! Он с тоской посмотрел на соседа - Виктора Брэдли, черт его знает какого по счету барона Веруламского. Алчный соседский взгляд красноречив: личные премьерские фонды!.. Мысли сэра Арчибальда вновь вернулись к Джейн и ее русским знакомцам. Сами по себе многочисленные накладки и совпадения, что возникали в этой истории на каждом шагу, не вызывали у него любопытства. Даже подробности гибели Норвежца, открытые его последним контактом в России - подпольным миллионером Дахьей, Кроу принял хладнокровно. Правда, сам прискорбный факт - гибель разведчика от случайной уголовной финки - несколько отдавал фарсом. Особенно в свете тех открытий, что убийца входил в шайку курбатовских молодцов.
        Он слишком много времени провел на разведывательной работе и в подобного рода обстоятельствах усматривал лишь характерные признаки изощренной интриги, очевидные доказательства существования некоей многоходовой комбинации. И здесь интересы Кроу-разведчика и Кроу-единственного родственника пересекались. Кто и, самое главное, зачем стал перекидывать коклюшки, сплетая зловещий кружевной узор паутины для Джейн Болтон? Кто тот таинственный мастер-виртуоз, что смог растянуть шелковинки от советского Ленинграда до тэтчеровского Лондона? Нынешний вечер должен ответить на многие вопросы. "Должен" или "должен был"? Сегодня на вечер запланирована встреча с румыном. Ничего существенного, необходимая формальность - посмотреть предлагаемый для обмена товар. Вернее - некую его часть, позволяющую объективно судить о содержании целого. Подразумевается, что далее все произойдет согласно предварительным договоренностям. Но сейчас так считают только посредник и неизвестный русский партнер. Госпожа премьер-министр и высшие государственные интересы пoходя амнистировали Курбатова, спасая бывшего функционера от неизбежной
выдачи Советам и лишив Кроу единственной козырной карты в намечавшейся было партии...
        - В завершение нашей встречи, джентльмены, я попрошу всех в трехдневный срок предоставить в распоряжение моего секретариата докладные записки, включающие оперативные планы и перечень лиц, ответственных за их реализацию. У меня все, господа. Все свободны...
        До встречи с посредником оставалось почти два часа. Сэр Арчибальд несколько задержался в вестибюле, наблюдая за разъездом коллег, и последним покинул резиденцию премьера. Рассеянно кивнул козырнувшему констеблю на воротах, не торопясь вышел на Даунинг-стрит и, не оглядываясь, пошел вверх по улице. Служебную машину он отпустил, а такси в этой части города, да еще в это время найти довольно трудно. К тому же пешая прогулка и имеющийся запас времени как нельзя лучше способствовали нахождению верного решения в создавшейся ситуации.
        Он еще раз вспомнил свою последнюю встречу с Курбатовым. Именно тогда он счел нужным показать, что знает всю подноготную предпринимательской деятельности перебежчика, а внезапностью, с которой была представлена эта осведомленность, он попытался выбить Курбатова из колеи, лишить его нагловатой уверенности в собственной безопасности. Он со злорадным удовлетворением вспомнил нервное волнение русского:
        - Я могу только повторить сказанное ранее: я не знаю никакого вашего человека и не имею никакого отношения к его гибели.
        - Товарищ Курбатов! Про белого бычка будете рассказывать на Лубянке. Вам что-нибудь говорят фамилии Дахья и Нудилин, человек по кличке Толя Мурманский?
        - Да. Дахья - один из самых известных деловых людей в Ленинграде, но лично мы знакомы не были. Боксер Анатолий Нудилин работал у меня помощником, неофициальным, как вы понимаете. Спортсмену нужно много денег на специальные диеты, поэтому я давал парню возможность подзаработать, давал кое-какие разовые поручения.
        - Например, прирезать английского разведчика в кабаре "Тройка"?
        - Этого не может...
        - Может, товарищ Курбатов, еще как может! Факты - упрямая вещь! Ознакомьтесь, любопытное сообщение.
        - Что это?
        - Показания того самого, "одного из самых известных деловых людей в Ленинграде", записанные верным человеком. В них подробно сообщается, как вы пытались обложить его налогом, неофициальным, разумеется. Как ваши люди в течение долгого времени преследовали его. Там же изложен и печальный итог этого преследования: гибель нашего человека, помешавшего вашим дуболомам и вступившегося за Дахью. Ведь он был его агентом и партнером...
        - Дахья - английский шпион?! Вы шутите! - От недавних курбатовских переживаний не осталось и следа.
        - Нисколько. Послушайте, Курбатов, настоящая беседа начинает меня утомлять. Вы улыбаетесь?! Прекрасно! Может быть, поделитесь причиной своего тихого веселья?
        - Вы говорите как советский чиновник, мистер Кроу.
        - Сэр. Я предпочитаю, чтобы ко мне обращались именно так.
        - Сэр...- Русский словно попробовал слово на вкус.- Звучит.
        - Еще как звучит! Так что вы говорили про советских чиновников?
        - Ваш оборот, "настоящая беседа". Так говорят канцеляристы, привыкшие к бумажным бюрократическим штампам.
        - М-да... Чем больше мне приходится с вами общаться, товарищ Курбатов,- Кроу сделал ударение на слове "товарищ",- тем сильнее хочется поступить по отношению к вам так: в официальном порядке конфисковать ваши капиталы как ввезенные на территорию королевства с нарушением положений валютного регулирования, а вас выдать советской власти, снабдив полной информацией о ваших уголовных подвигах. Заметьте, самолично рассказанных представителям британских властей. Как вам такой оборот дела? Это, как мне помнится, тоже из репертуара советских канцеляристов и должно быть смешно?
        - Сэр, мы с вами взрослые люди и прекрасно понимаем, что из СССР легально вывезти большие деньги невозможно. Так же невозможно, как и заработать их легальным путем. Любое предпринимательство - незаконно. Там нет свободы и нет настоящей демократии, поэтому люди из-за "железного занавеса" и бегут к вам, на Запад. Конфискация моих денег и выдача меня Советам - самая плохая реклама, какую только можно придумать. Ваши вездесущие газеты поднимут такой крик, что всем тошно станет. И никому не будет никакого дела до тонкостей - занимался Курбатов рэкетом, как вы это называете, или же был компаньоном у цеховиков и получал свою долю прибыли. Документальных доказательств нет.
        - Замечательная логика. Вы, товарищ Курбатов, модное явление. Сейчас весь Лондон с ума сходит от аналогичных штучек. Чиновник от спорта, уголовный лидер, перебежчик и одновременно пламенный борец за свободу предпринимательства! Только я - не доверчивая девочкагимнастка, а лицо, представляющее интересы короны и нации. Меня на ...- сэр Арчибальд с видимым усилием поискал необходимые слова,- на подобную туфту не купишь. Да! - Довольный собой и произведенным впечатлением, он поудобнее устроился в своем знаменитом кресле.- Так что давайте, коротко и ясно излагайте обстоятельства, при которых погиб наш человек, и постарайтесь убедить меня, что КГБ не имел к этому никакого отношения. Иначе - вы же сам старый аппаратчик и понимаете - демократия, не демократия, все это слова. Существует система, а у нее свои правила. Незваным гостям в ней места нет, а вы, к вашему недальновидному сожалению, персона незваная, да еще с явной склонностью к асоциальному авантюризму. Убедил?
        Курбатов сник.
        - Сэр, даже принимая во внимание этот неожиданный поворот с Дахьей, я все равно не могу добавить никаких значимых подробностей. Я никогда не сотрудничал с КГБ вне формальных рамок, ограниченных процедурами оформления заграничных поездок.
        - Значимые подробности, процедуры, формальные рамки... Чем вы думали заниматься на Западе, Курбатов?
        Русский неопределенно пожал плечами.
        - Впрочем, это неважно. Даже самые скромные ваши планы выглядят сейчас практически неосуществимыми. Слишком много совпадений. Но вот что самое удивительное, Курбатов... Ваша активность вокруг капиталов Дахьи поразительно возросла летом прошлого года. Не объясните ли, по какой такой причине?..
        Случайная истерика автомобильного клаксона прервала воспоминания Кроу. Сэр Арчибальд посмотрел на часы. До встречи оставалось еще целых полтора часа, а четкого плана действий как не было, так и нет. Блефовать с посредником он не собирается - это недостойно джентльмена, да и по-человечески недальновидно. Что интересует русских в Курбатове? Он сам или вывезенные им деньги? Согласятся ли они передать информацию о провале Джейн, если Курбатов окажется на Западе без прикрытия английской разведки? Какое-то смутное и тревожное чувство принудило его ускорить шаг и покинуть Бейсуотерское шоссе. Незаметно он оказался здесь, возле мраморной арки, и, для того чтобы двигаться в нужном направлении, ему было необходимо пройти по Парк-Лейн в сторону Пикадилли, повернуть направо к Веллингтон-плейс и Конститьюшн-хилл, а затем проследовать к Мэйлу мимо Букингемского дворца.
        Осилив сложную трассу намеченного маршрута, сэр Арчибальд направился к Темзе. До него уже доносился запах соли и илистой маслянистой грязи, смешанный с выхлопными газами автомобилей. Упорядоченные мысли покинули его, и разведчик Ее Величества, отбросив тщетные попытки найти красивое решение проблемы, просто мерил шагами лондонские мостовые. Маршрут вывел его на Нортумберленд-авеню и, пройдя положенное, Кроу повернул к реке. В опустившихся на город сумерках было что-то театральное, нарочито и неожиданно ноябрьское: небо, нависшее над головой, было сердитым, как называют его шотландцы, и темнота быстро затягивала окружающий городской пейзаж. Серебристые вспышки автомобильных фар на Хангерфордском мосту мелькали непрерывно, одна за другой. Кроу вышел на набережную Виктории, свернул налево. Достигнув Замковой лестницы, остановился и, облокотившись о перила, начал разглядывать оживленную гладь реки. Он находился в месте, которое называлось Королевский плес. Этакий праздный наблюдатель за буксирами, толкающими баржи вверх и вниз по течению.
        - Извините,- обратился к нему голос с заметным акцентом,- вы, случайно, не обратили внимания: не пробегал ли тут карликовый пинчер в красной шлейке?
        - Послушайте, Рару, это экспромт или заимствование из какой-нибудь оперетки?
        - Не обижайтесь, сэр Арчибальд. Так действует ваша погода на мою натуру. Не хватает солнца, красок, экспрессии.
        - А у вашего Чаушеску, надо понимать, всего этого добра в изрядных количествах припасено?
        Румын облокотился на перила рядом с Кроу. Широкая улыбка, открывающая безупречно белоснежные зубы, не сходила с его смуглого лица.
        - Эх, дорогой Кроу! Если бы вы только представляли себе румынское лето! Бухарест, утопающий в зелени, наливающийся солнечным светом виноград Тарнавы и освежающую прохладу Трансильванских Альп!
        - По которым бродит неприкаянный граф Дракула,- мрачно перебил собеседника Кроу.
        - Господарь Влад если где и бродит, то только по съемочным площадкам ваших друзей-американцев, дорогой Арчибальд. И раз уж речь зашла о них, держите.- Рару достал из кармана небольшой конверт.
        - Что здесь?
        - Всего лишь фотография, но говорящая понимающему человеку о многом.
        Сэр Арчибальд нерешительно повертел конверт в руках.
        - Что-то не так, сэр?
        - Видите ли, Рару... Мне нет нужды вводить вас в заблуждение. Но изменившиеся обстоятельства не оставляют мне возможности выполнять обязательства, которые открываются после моего ознакомления с содержимым этого конверта. Мне очень жаль, дорогой Рару, но получается, что я совершенно зря беспокоил и вас, и себя.
        - Неужели господин Курбатов стал ценным приобретением для английского правительства?
        - Мы не станем это обсуждать, дорогой Рару. Если это в какой-то степени сможет утешить вас и извинить меня, то считайте, что личный интерес Арчибальда Кроу вошел в противоречие с интересами короны и нации. Можете так и передать своему московскому другу.
        - Нечто подобное допускалось изначально. Поэтому мои полномочия позволяют...- Рару решительно взял конверт из рук англичанина и столь же энергичным жестом профессионального фокусника извлек из конверта фотоснимок. В неверных огнях лондонского вечера глянцевая поверхность сверкнула, как драгоценность сомнительного качества.- Узнаете, сэр Арчибальд?
        Одного мимолетного взгляда было достаточно. Все подозрения и сомнения, что в течение последних трех лет отравляли покой его души, разом получили почти документальное подтверждение. "Почти"... Кроу был профессиональным разведчиком и прекрасно понимал, насколько выгодно "красным" вбить клин между англичанами и американцами. Тем более что запечатленный на снимке мистер Болтон являлся для него не совсем посторонним человеком. Но сейчас важным было не откровение сделанного где-то на Востоке снимка, а сам факт снисходительной щедрости, с которой русские руками Рару подставляли Болтона.
        - Вы правильно оценили мои слова, Рару? Я не считаю себя обязанным выполнять какие-либо обещания, связанные с Курбатовым...
        - Этого совершенно не требуется, сэр Арчибальд. Считайте, что это просто жест доброй воли.
        Кроу задумчиво посмотрел на реку. Мимо Королевского плеса проходила древняя на вид крутобокая баржа с голландским торговым флагом на корме. По палубе, заливаясь тонким лаем, метался карликовый пинчер в еле различимой с берега, но, несомненно, алой шлейке. Сэр Арчибальд усмехнулся.
        - Не ваша ли пропажа, Рару?
        Румын звонко цокнул языком.
        - Что наша жизнь, дорогой Кроу? Череда бесконечных совпадений и парадоксальных случайностей.
        - А жизнь этого песика? Что вы скажете о ней?
        - А что особенного можно сказать о собачьей жизни?
        * * *
        Требовательный сигнал будильника возвестил о наступлении очередного английского утра. Джейн с трудом открыла глаза. Наступивший день встретил ее косой серебряной сеткой дождя. Живое полотно из капель завесило снаружи окна квартиры, а тихий ритм, отбиваемый теми же каплями, навевал непроизвольную дремоту.
        Это был первый лондонский дождь после возвращения Джейн из России. Она улыбнулась и вспомнила себя, прежнюю Джейн Болтон. Дисциплинированную резвушку, покидавшую уютную и теплую постель по первому требованию механического Цербера, маленького и стойкого солдатика из рода Глазго-Фаррагутов, искренне верившего в необходимость строгого соблюдения режима с самого раннего детства. Так было заведено в пыльном викторианском позавчера, так продолжается в приличных домах и по сей день... Джейн хмыкнула, на мгновение открыла глаза и обвела взглядом комнату. Смешанная обстановка: колониальная мебель красного дерева и модные шведские трансформеры из полиэфира, фарфоровая антикварная мелочь и космический на вид автоответчик, электрическая печатная машинка и футуристическая настольная лампа никак не подходили девушке, воспитанной в лучших традициях. Слишком быстро меняется жизнь, и человек пытается изменяться вместе с ней. Раньше... При чем тут раньше?! Теперь! Теперь умудренная непродолжительным, но серьезным жизненным опытом Джейн Болтон не торопится покидать тепло одинокой постели, пусть хоть все королевские
службы мира в нетерпении ожидают ее присутствия! Она будет слушать музыку дождя, грустить о вещах, известных только ей одной, и никуда, совершенно никуда не будет торопиться!
        Гонг на входной двери и телефонный звонок раздались одновременно. Джейн замерла, даже придержала дыхание. "Если никого в доме нет, то кто тогда разговаривает со мной?" - строчка из милновского Пуха пришла на память мгновенно. А никто ни с кем и не разговаривает! Девушка закрыла глаза, но телефон был удивительно настойчив, а гонг у дверей повторился.
        Джейн рывком села на постели. Гладкий шелк пижамы мгновенно стал холодным. Халат! Халатик! Стеганое чудо, усыпанное, как горохом, крошечными мишками, согрел моментально, а вот домашние меховые тапки подвели. Так что к телефону пришлось прямо-таки "подскочить":
        - Хелло, это Джейн Болтон, которая проснулась!
        - Джейн, это я, Наташа! Представляешь...
        Гонг у входных дверей вновь напомнил о раннем посетителе.
        - Наташа, мне нужно открыть дверь, ты сможешь подождать или перезвонишь?
        - Если недолго, то подожду.
        - Быстро, я обещаю.
        Джейн быстро спустилась по узкой лестнице вниз. В холле, вытянутом двусветном пенале, обшитом панелями из канадского клена, было сумрачно, влажно и прохладно. Звуки дождя здесь были слышны громче, а общее их звучание было менее стройным.
        - Гуд монинг, мисс Болтон!
        - Гроций? Проходите, у меня телефонный звонок, так что сами, сами. Мне некогда вас провожать в комнаты.- Джейн белкой взлетела на второй этаж и с площадки крикнула гостю: - Мистер Эймс, если будете делать чай, позаботьтесь и обо мне!.. Наташа?
        - Да, я здесь. Ты представляешь,- голос русской звучал возбужденно,- они меня отпустили! Отпустили на все четыре стороны! Убрали надзирательницу, дали кучу денег и британский паспорт!
        - Я рада за тебя, поздравляю с началом новой жизни!
        - Джейн, все произошло так внезапно, неожиданно... Мне просто не верится! И я совершенно не знаю, что мне делать! Куда идти, чем заняться? Я не знаю Лондона, у меня здесь никого нет, кроме тебя! Может быть, мы смогли бы встретиться?
        - Мне сложно сказать что-то определенное. У меня работа, сама понимаешь. Но я обещаю, как только станет известным дневное расписание, я обязательно тебе позвоню. Ты в "Далайле" или в другом месте?
        - Конечно, в "Далайле"! Куда же я денусь?!
        - Тебе нужно поискать другое место, Наташа, в "Далайле" очень дорого...
        - Но они мне дали кучу денег!
        Джейн рассмеялась:
        - Наташа, не сочти мой вопрос нескромным, но "куча", это сколько?
        - Двадцать тысяч фунтов!
        - В купюрах?
        - Да! Да-да-да! В самых настоящих ваших паундах!
        - Хорошо, тогда будем считать, что мы обо всем договорились. Жди моего звонка.
        - А это долго?
        - Я еще дома, и чем дольше мы говорим по телефону...
        - Все-все-все! Я закругляюсь! Пока!
        Джейн медленно положила трубку на рычаги. Двадцать тысяч фунтов! Цифра впечатляющая, но с чего бы это правительству быть таким щедрым? Тихий стук в дверь прервал ход ее мыслей.
        - Мисс Болтон, чай готов.
        - Эймс, вы просто прелесть! Я не нарушу ваше душевное равновесие, если выйду к чаю прямо так, в пижаме и халате?
        - Нисколько, мисс Болтон. К тому же наш разговор будет сугубо деловым.
        Чай был накрыт в крохотной столовой, отделенной от такой же крохотной кухоньки П-образной аркой.
        - Вы выбрали зеленый, мистер Эймс? Попробуем. Кажется, будто целых сто лет не пила зеленого чаю. Мм! Чудесный напиток, Гроций, правда, несколько необычный.
        - Это китайский сорт "Пороховая смесь", мисс Джейн. Что же касается его необычности, это настоящий чай для буднего утра, бодрит лучше любого кофе.
        - Никогда не думала, что в моих запасах найдется настоящая "Пороховая смесь". Где вы ее раскопали?
        - У себя в кармане, мисс Болтон. Я всегда ношу с собой этот сорт, на всякий пожарный случай.
        - Вы просто Гай Фокс какой-то! "Пороховая смесь" на всякий пожарный случай! - Они весело рассмеялись.
        - Мисс Джейн, меня ждут на службе, поэтому позвольте...- Эймс отставил чашку и поднял на колени небольшой коричневый дипломат.
        Джейн сосредоточенно наблюдала за его действиями. Слова гостя четко указали: "Из нас двоих, присутствующих в этой комнате, только одного ждет служба". Он сказал это просто так или же существует нечто, о чем она еще не знает?.. И это неизвестное "нечто", как всегда, связано с тайнами разведывательной работы и касается именно ее? "А зеленый на люстре качается. Ничего себе - день начинается"! - любимый стишок Кирилла выплыл из мгновенно сгустившегося тумана смутных недоразумений и внезапных тревог. Джейн замерла с поднесенной ко рту чашкой, и ее сознание словно раздвоилось. Она видела Эймса и его чемоданчик, стол, сервированный к завтраку, но изображение не было четким, а цвета - насыщенными. "Красный сын сидит в графине, по буфету скачет синий, а зеленый..." - рефреном звучал голос Кирилла, и портрет юноши чудесным образом спроецировался на расплывчатом заднике стены, за спиной Эймса и высокой спинкой колониального стула. Так же, как и все, что окружало ее в данный момент, портрет был лишен четких линий и верных красок, но оставался узнаваемым и неожиданным.
        - Это временный, но необходимый перевод в резерв, мисс Болтон. Сэр Арчибальд, к сожалению, нынешней ночью покинул Лондон, поэтому с вами разговариваю я. С сего дня вам нет необходимости посещать службу, вплоть до особых распоряжений. Единственная просьба, которую можно трактовать как служебное задание, заключается в следующем.- Эймс сделал многозначительную паузу и раскрыл кейс.- Мы были вынуждены отпустить Курбатова и Иволгину, что совершенно не означает умаления нашего интереса к этим персонам. Курбатову, для его же безопасности и спокойствия, было рекомендовано покинуть Лондон и поселиться в более тихом месте, а также пожертвовать половину капитала в пользу русской гимнастки и отказаться от малейших попыток поддерживать с ней какие бы то ни было контакты. Это он исполнил и сейчас пребывает в состоянии относительного душевного равновесия в одном из уютнейших уголков Девоншира. С девушкой все несколько сложнее. Поэтому мы просим вас, мисс Джейн, в ближайшее время взять ее под свою опеку. К тому же вы единственный ее знакомый человек в Лондоне. Мисс Джейн?
        - Да... Что?
        - Вы слушаете меня?
        Джейн с большим трудом удалось собраться с мыслями. Рифмованное наваждение упрямо цеплялось за малейшие выступы памяти и неровности сознания.
        - Да. Курбатов, Наташа, деньги...
        - Все так. В конверте,- он положил на стол плотный голубой конверт и матовое черное портмоне,- вы найдете инструкции, связанные с этим поручением. Мы не исключаем нештатных ситуаций и постарались кое-что предусмотреть. Оперативные расходы прилагаются, а это,- Эймс добавил к выложенным на стол предметам небольших размеров пистолет,- необходимое средство самообороны.
        - Обороны? - Джейн окончательно пришла в себя.- Угроза касается Наташи?
        Мужчина отвел взгляд и сделал вид, что сосредоточенно проверяет содержимое дипломата.
        - Самообороны. В последнее время Лондон стал очень беспокойным местом, мисс Болтон. Все, что касается пистолета, рекомендовано сэром Арчибальдом, и, я думаю, он более полно удовлетворит ваше любопытство, когда вернется.
        - Дядя уехал надолго?
        - Нет. Думаю, завтра он вновь будет с нами. А теперь, извините, мне нужно спешить. Не провожайте...
        Маршрут, или обзорная экскурсия по Лондону, как, ностальгируя по советской организованности, назвала свою первую прогулку по городу Наташа, не имел конкретной цели и четкого плана. Они встретились с Джейн в кофейне при книжном магазине издательства "Темз энд Гудзон" и за фруктовым десертом договорились о стихийной природе предстоящей прогулки. Русская идиома "куда глаза глядят" очень понравилась англичанке, и некоторое время девушки просто болтали о тонкостях русской устной речи, искренне забавляясь обескураженным видом соседа по столику - тихого очкарика, изумленно слушающего диковинную русскую речь.
        - Русский язык для англичан - темный лес! - нараспев проговорила Джейн, с выражением притворного призыва и приторной нежности глядя на соседа.
        - Еще бы, он дальше Киева не водит! - поддержала ее Наташа и медленным, эротичным движением языка сняла с губ пушинки взбитых сливок.
        Очкарик, окончательно сбитый с толку поведением симпатичных незнакомок, привстал и пробормотал нечто неразборчивое. Девушки прыснули в кулачки, и Джейн, первой поднявшись с места, увлекла подругу за собой:
        - Пойдем скорее, пока тебе не предложили руку и сердце!
        - Мне?! Он же на тебя глаз положил!
        - О! Положить глаз! Как это романтично!
        Некоторая заминка после выхода из кофейни была обусловлена непременным желанием Наташи взять такси, и Джейн стоило огромного труда объяснить несовместимость их целей с перманентными пробками на лондонских улицах. Сломив сопротивление русской приятельницы, она повела ее в сторону Пэлл-Мэлл, правда, так и не сумев убедить Наташу воздержаться от посещения самых дорогих магазинов английской столицы.
        - Наташа, там астрономические цены,- по дороге Джейн не оставляла попыток образумить новоиспеченную британскую подданную, но подобные резоны оказались несущественными:
        - А это что?! - Наташа выхватила из сумочки толстую пачку кредиток и, потрясая ею в воздухе, остановилась посреди уличной толпы.- Это же мои деньги, с которыми я могу делать все, что хочу, так? А вокруг,- она изящным жестом развела обеими руками, задев при этом какого-то долговязого типа в пальто, надетом на голое тело,- самый настоящий свободный мир, так?
        Джейн не оставалось ничего другого, как согласно кивнуть.
        - Вот видишь,- Наташа убрала деньги, показала язык двум старушкам у киоска с газетами, неодобрительно наблюдавшим за ней, и пай-девочкой засеменила рядом с провожатой.- Значит, я могу идти, куда хочу, и тратить свои деньги, как хочу!..
        - Как тебе блузка? - Наташа беззаботно рассматривала фирменный пакет от "Шанель".
        - Триста фунтов - большие деньги. Боюсь, что с такими темпами тебе ненадолго хватит двадцати тысяч,- Джейн не считала нужным скрывать своего раздражения.
        - Ха, триста фунтов! Да это самая дешевая вещь в этой лавочке! Я и так не надеялась найти там что-нибудь приемлемое!
        - Значит, нужно было разворачиваться и уходить.
        - Уходить?! Да я бы со стыда сгорела: прийти, покрасоваться, наделать столько шуму и уйти с пустыми руками! Не-е-ет, такое не по мне.
        - Получилось не лучше.- Наташины слова откровенно разозлили Джейн.
        - Что значит - "получилось"?
        - Ты сама как считаешь, что ты сейчас купила: блузку в одном из самых дорогих магазинов на планете или пакет картошки на колхозном рынке?!
        - При чем здесь картошка?
        - Да при том,- Джейн в раздражении повысила голос: - Существуют неписаные правила поведения. Одно дело - толкаться на распродажах и хватать, что дают, и совсем другое - прийти в солидное заведение, а вести себя так же!
        - Ты поэтому не хотела идти со мной в дорогие магазины? - Смирение и покаяние русской были настолько трогательны и убедительны, что Джейн в недолгий миг отошла сердцем.
        - Нет! - коротко отрезала она и улыбнулась.
        - Тогда мир? - Наташа протянула руку.
        - Мир...- согласилась Джейн, отвечая на рукопожатие под быструю русскую скороговорку:
        - Я теперь всегда-всегда буду слушаться твоих советов! Честное слово!
        Торжественное закрепление достигнутых мирных договоренностей произошло в небольшом итальянском ресторанчике в районе Стрэнда. Креветочное суфле, настоящие спагетти-болоньез и бутылка "Кьянти" появились на столе в результате компромиссного решения - Джейн пришлось уступить желанию подопечной. И дело было не столько в отсутствии у Джейн привычки брать вино целыми бутылками, к тому же в месте, где подача винных порций - дело обыкновенное, сколько в абсолютном нежелании портить себе нервы в пустых препирательствах на почве насаждения цивилизованных нравов. "Всего и сразу не переделаешь",- запоздало посетила ее голову фатальная житейская мудрость, так что пусть все идет, как идет.
        За дружеским обедом последовал визит в кинематограф, в темном зале которого русская девушка впала в состояние полной прострации, ошеломленная количеством голливудских спецэффектов. На экране полыхали звездные войны, далекие миры сотрясались от взрывов, а отважные джедаи невозмутимо бились на лучевых мечах.
        После сеанса девушки вновь почувствовали себя голодными, но, к великому облегчению Джейн, все обошлось малой кровью. Китайский ресторанчик на самой границе Сохо атаковал девичьи аппетиты разнообразием своего ассортимента, и гостеприимный шеф, много и с удовольствием готовивший в зале на глазах у изумленных посетителей, лишил странниц возможности свободного выбора и, щебеча что-то на своем птичьем языке, увел их в увлекательное путешествие по необъятным просторам китайской кулинарии.
        Выйдя на улицу, Наталья обнаружила в рекламной витринке плакат, с которого смотрела на прохожих чуть лукавая улыбка "самого Криса Нормана". Джейн, правда, не испытывала столь восторженного отношения к "мужу самой Сюзи Кватро", но клуб "Орго", где девушки намечали провести вечер, был ей хорошо знаком и вполне удовлетворял требованиям строгих инструкций, полученных от Эймса. Решено было разъехаться по домам, надеть вечерние туалеты, и в двадцать часов ровно Джейн заедет за Натальей в "Далайлу", поскольку от отеля добираться до "Орго" ближе, чем от квартиры Джейн.
        Впечатления от путешествия по вечернему Лондону, возбужденное ожидание предстоящей встречи с кумиром изрядно подняли настроение участниц культпохода, и у дверей "Орго" из такси вышли две молодые, вполне светские дамы, готовые к сюрпризам и блеску вечерней жизни одной из крупнейших европейских столиц.
        Наташа с восторгом впитывала необычную для себя атмосферу ночного клуба: свободное перемещение людей, резкую смену интимного приглушенного освещения барных стоек безостановочным бегом разноцветных огней и непривычно громкое, по сравнению с ленинградскими дискотеками, звучание музыки. На разогреве публики работала смешная команда смуглых молодых людей, успевавших не только воспроизводить заводной регги, но и жонглировать инструментами, микрофонами и даже предметами собственного гардероба. Наталья освоилась довольно быстро, с ходу вошла в общее настроение вечера и передвигалась только в легком ритмичном танцевальном шаге, вызывая восхищенные взгляды и восторженные приветствия. Для Джейн, не любившей шумных сборищ, совершенно неожиданной оказалась собственная заторможенная реакция на обилие молодых людей, наполнявших залы "Орго" шумными компаниями или просто, в одиночестве, глазевших по сторонам. Флер чувственного поиска царил здесь повсеместно, и неготовность встретить вполне прогнозируемую, но полностью упущенную из внимания специфику клубной обстановки несколько изменила расслабленное состояние
Джейн. Наташа, по-женски верно угадав причину напряжения подруги, весело предложила, пренебрежительно махнув рукой в сторону зала:
        - Не обращай внимания, это же клуб! Давай лучше закажем коктейли, а все остальное образуется само собой.
        Все дальнейшее - выступление Нормана, коктейли, которые с исполнительностью артиллерийской прислуги подносили официанты, бесконечные знакомства с молодыми людьми, предлагавшими составить компанию,- слилось в представлении Джейн в один бесконечный фейерверк огней и лиц, сопровождаемый полифоническим водопадом звуков.
        В этом же круговороте пропало ощущение времени, и внезапно Джейн обнаружила себя на темном тротуаре, слабо освещенном недалекими огнями клубного входа. Свежий воздух не облегчал, а только подчеркивал степень ее опьянения, а дремлющая, положив голову ей на плечо Наталья, зыбко волнующаяся на высоких каблуках, иллюстрировала возможную неприглядность внешнего вида их обеих. Джейн почувствовала мышечные боли в плече, свободном от горячей Натальиной щеки, и с удивлением обнаружила, что ее собственная рука вытянута в голосующем жесте.
        Разбираться что к чему не было ни малейшего желания. Хотелось только одного - домой, как можно скорее, и спать, спать, спать! Редкие водители равнодушно проезжали мимо, будто бы весь шоферский Лондон решил нынешним вечером бойкотировать клубный разъезд в "Орго". Некоторые притормаживали, но тут же срывались с места. Джейн начинала тихо ругаться, но быстро оставляла это занятие - сил хватало только поддерживать спутницу, которая все глубже погружалась в состояние сна и норовила сползти с плеча подруги на тротуар.
        Джейн, в очередной раз собрав все свои невеликие силы, подхватила оседающую на неверных ногах Наташу, когда в уличной темноте послышался звук приближающегося автомобиля. Но тут Наталья, как нарочно, неожиданно покачнулась и резко устремилась вниз, навстречу асфальту. Джейн в отчаянии бросила сумочку на мостовую, попыталась нагнуться, чтобы снова подхватить падающую приятельницу, но высокие каблуки предали ее. Она потеряла равновесие и, даже не успев приготовить тело к падению, как это положено тренированной разведчице Ее Величества, кулем рухнула на мирно сопящую Наталью.
        Наверное, именно это и спасло Джейн. Огромный черный автомобиль с ревом пронесся буквально в миллиметре от ее ног, и спавшие с них в момент падения туфли были расплющены под его широкими колесами.
        Джейн моментально отрезвела, но тело ее оставалось абсолютно безвольным и вялым. Она полными ужаса глазами наблюдала, как огромный, идущий без огней автомобиль съехал с тротуара, погасил скорость, как он замер метрах в двадцати от нее и Натальи, как широко распахнулась дверь машины, и черный силуэт отделился от мрачного кузова автоубийцы.
        Убийцы? С чего ты взяла, что это убийство? Но ощущение опасности только нарастало по мере приближения таинственного незнакомца, и волна холодной агрессии, что шла с его стороны, не оставляла Джейн никаких сомнений - это покушение. Она слишком поздно вспомнила про пистолет. Красный кожаный бок сумочки всего лишь в полуметре от ее руки. Но... Она не помнит - НЕ ПОМНИТ! - взяла ли оружие с собой. Шаги незнакомца стали слышны. Джейн подняла голову и увидела жирный блеск вороненой стали. Удлиненное глушителем пистолетное дуло, словно изготовившаяся к атаке змея, медленно искало цель и жертву. В этот момент адреналин ударил по жилам, и Джейн молнией метнулась к сумочке.
        На фоне отдаленных уличных шумов шипящие плевки выстрелов прозвучали как-то отдельно и очень громко. В том, что это были выстрелы, Джейн нисколько не сомневалась. Звуки были знакомыми, только непривычно громкими. У нее сжалось сердце, но никаких болезненных ощущений не последовало. Джейн тут же подумала о Наталье и быстрым, тренированным движением перекатилась на спину.
        Незнакомец в длинном черном плаще уткнулся лицом в асфальт. Он лежал, широко раскинув руки, а в метре от тела по-прежнему жирно блестел отлетевший к старой водосточной трубе пистолет. Джейн испуганно огляделась.
        - Страховка, мисс Болтон, в нашей работе - всенепременное условие,- из темноты, с противоположной стороны улицы, к ней подходил Эймс. Обстоятельно, не спеша, Гроций стал свинчивать глушитель со своего пистолета и ровным голосом продолжал успокаивать Джейн: - Наши люди займутся и водителем, и автомобилем. А я тем временем доставлю домой вас и миссис Иволгину. Вы не против? - Он протянул Джейн руку и помог подняться.
        В служебном автомобиле было тепло и спокойно. Правда, пришедшая в себя Наташа закричала, обнаружив за рулем Эймса. В ее короткой истерике заключалось категоричное утверждение, что она ни за что не вернется обратно под его опеку. Пришлось рассказать о произошедшем, и, к удивлению уже успокоившейся Джейн, на Иволгину-Забугу страшилка не произвела особого впечатления. Лишь у самой "Далайлы" Наталья тихо спросила у Гроция:
        - Мистер Эймс, как вы думаете, это КГБ? Это по мою душу приходили?
        - Зачем вы им нужны, миссис Иволгина?
        - Ну... Мало ли зачем! Запугать, заставить вернуться или сделать так, чтобы вы сами отправили меня обратно...
        - Сомнительные заключения. Поводов для тревоги я не нахожу. По крайней мере здесь,- он кивнул на фасад отеля.- И позвольте мне на прощание успокоить ваши страхи одним несколько видоизмененным старым девизом, который должен быть вам, как природной русской, хорошо известен: "С Темзы выдачи нет!"
        Автомобиль Эймса остановился перед домом Джейн.
        - Гроций...
        - Да, мисс Болтон?
        - Скажите, можно ли организовать доставку письма в Ленинград, но... Лично адресату?
        - Мисс Болтон, если вы обращаетесь ко мне как к лицу официальному, то я скажу вам категорическое "нет". И в этом случае вам лучше обратиться за помощью к сэру Арчибальду. Но если ваш вопрос адресован Гроцию Эймсу как человеку, испытывающему по отношению к вам дружеские чувства, то я отвечаю "да".
        - Спасибо...
        - Погодите с благодарностями, Джейн. Проблема не в моих возможностях, а в том, насколько целесообразно и необходимо посылать письмо. Не кажется ли вам, что для всех участников ленинградских событий было бы лучше оставить все на своих местах?
        - Хорошо, Гроций, я отвечу вам по-дружески откровенно. Дело не в том, что лучше, а что хуже. Мне это просто НАДО!
        Джейн выскочила из машины и на цыпочках, чуть касаясь остывающего асфальта пальцами босых ног, взбежала на крыльцо. У освещенных дверей она обернулась и послала провожатому изящный воздушный поцелуй...
        - Как себя чувствует мисс Болтон, Гроций?
        - Я прямо от нее, сэр. Все в порядке,- Эймс выложил перед шефом пачку поляроидных снимков.
        - А русская?
        - Легкая истерика, сэр. Но все уже позади, и я думаю, что миссис Иволгина преспокойно досматривает второй сон.
        - Второй, не третий? - Кроу внимательно рассматривал глянцевые фотографии и не обратил внимания на оставленный без ответа вопрос.- Идентификация, Гроций?
        - Это простые уголовники, сэр. Как мы и предполагали. Мистер Болтон играет свою игру, как всегда, в дурной компании. Убитый,- он выбрал один из снимков, еще не знакомый Кроу,- вот здесь, сэр, он выглядит получше. Так вот, убитый - некто Перси Одун, гаитянец, бывший торговец живым товаром. Что-то там не поделил с тонтон-макутами, поставлявшими ему девушек, и был вынужден бежать в Америку. Водитель наш, из бывших торговцев наркотиками. Эрик Палп, двадцати восьми лет, готов сотрудничать.
        - Кто работает с Палпом?
        - Элис, сэр.
        - Показания против Болтона получены?
        - Извините, я провожал мисс Болтон и русскую.
        - Тогда едем в контору.- Сэр Арчибальд тяжело поднялся с места и достал из выдвижного ящика стола вороненый полицейский "питон".- Поедем на моей машине,- он ловко выкинул револьверный барабан, удовлетворенно хмыкнул и с грохотом задвинул ящик.- Но за руль сядете вы, Гроций...
        Китообразный "бентли" Кроу остановился неподалеку от офиса "Восточно-Индийской компании", на Тредниддл-стрит, в том месте, где Барт-Лейн пересекает Лоудберри. Буквально в тот же момент дверь конторы беззвучно отворилась и выпустила в ночную тишину спящего Сити фигурку-призрак с развевающимися на бегу пышными волосами цвета меди. Ночная фея быстро добежала до машины, вспыхнули фары, и "бентли", утробно рыкнув мотором, сорвался с места.
        - Куда? - коротко спросил Эймс, лишь только Элис захлопнула за собой дверь авто.
        - Загородная ферма "Джигзз", что-то вроде мотеля на шоссе между Эшли и Мюрреем, он там единственный постоялец, хозяева на ночь уезжают.
        - Как высоко вы оцениваете мистера Палпа в качестве рассказчика, Элис?
        - Не Чосер, но кое-что поведал.
        - Про себя или про Болтона?
        - Про всех. В Англию они прибыли неделю назад из Марокко. В Рабате мистер Болтон закупает все необходимое для своих кочевых друзей и с караванами отправляет в Сахару. Одун и Палп были у него на подхвате - черный сопровождал грузы до места на территории Африки, а наш говорун был сюрвейером на судах, доставлявших оружие в Марокко.
        - Странный человек этот Дэннис Болтон.- Кроу обернулся к Элис.- Никогда не ищет легких путей! Впрочем, он известный любитель экзотики и не нам оценивать его профессиональные качества. План операции прост. Вы, Элис, пойдете первой и изобразите что-нибудь в духе "ночь застала в дороге, нуждаюсь в пристанище". Чем проще и безыскусней, тем лучше. Эймс и я находимся снаружи. Машина Палпа должна подъехать через двенадцать минут после проникновения Элис на ферму, а там, господа, действуем по обстановке. В любом случае будем надеяться на возбужденное состояние мистера Болтона и его природную нетерпеливость. И самое главное - при первой же возможности стреляйте, не раздумывая. Эймс, свяжитесь с оперативной группой...
        * * *
        Дэннис Болтон курил на крыльце главного здания фермы "Джигзз" и наблюдал за безлюдным шоссе. Со стороны Лондона показались огни большой машины, и американец, быстро потушив сигарету, вошел в дом. Слева от входных дверей имелось простое, но верное укрытие - французское окно, занавешенное плотными гардинами и сеткой из органзы. Это был идеальный вариант оставаться незамеченным в вестибюле фермы.
        Звук автомобильного мотора был незнакомым. Болтон скрылся в своем убежище и весь превратился в напряженное ожидание. Вот машина остановилась на парковочной площадке. Хлопнула дверца, раздались одинокие шаги. Болтон немного расслабился и через воздушную органзу попытался рассмотреть визитера. Что-то смутно знакомое привиделось ему в женской фигуре, медленно поднимавшейся на крыльцо фермы. Но вот что именно? Быстрого ответа не находилось.
        Женщина прошла в дом и громко позвала хозяев. Может быть, голос? Но никаких особенностей или знакомых интонаций он разобрать не смог. И все же... Рост - сто семьдесят, плюс-минус три сантиметра, размер - сорок восьмой, волосы... Волосы! Тицианова медь! Эта сучка Элис, подстилка дражайшего сэра Арчибальда Сэсила Кроу! Значит, и сам старый котяра укрылся где-то поблизости. Неужели эти остолопы провалили все дело? Болтон усилил контроль за дыханием.
        Ночная посетительница тем временем отыскала лампу, и холл заведения залил уютный, приглушенный свет. Болтон, боясь пошевелиться, с досады кусал губы. А если это не она? Но ни малейшей возможности вести наблюдение за гостьей! Как же он не предусмотрел такой поворот дела?! Трогать же гардину - чревато. Послышались женские шаги на лестнице, ведущей на второй этаж. Восемнадцать ступенек - девятнадцать шагов. Болтон мысленно фиксировал их счет. Семнадцать, восемнадцать...
        Увлеченный счетом он чуть было не пропустил подъезжающий автомобиль. Судя по звуку мотора - приехали его люди. Он немного расслабился. Мало ли в Англии рыжих девок! Сейчас все разъяснится, но он все равно готов к любому повороту событий.
        - Смотри-ка, Перси, кто-то еще приехал!
        Через молочную сетку легкой занавески Болтон видел только Палпа. Что касается Одуна, скрытого за углом здания, то здесь зрение Болтона было бессильно. А на слух... Проклятые кафры были для него все на один манер - и по тяжелым, резким запахам тела, и по старательному выговору английских слов.
        - Крутая тачка, брат! Мне бы такую!
        - Да ты знаешь, сколько она стоит?!
        - Наплевать, главное, чтобы Болтон заплатил положенное, а машинку эту и угнать можно!
        Дегенераты! Болтона перекосило от гнева. Выходить или подождать? Что они там застряли у этой машины и что там за машина такая?
        - Как ты думаешь, Болтон сегодня заплатит или как всегда растянет удовольствие?
        - Не выйдет с рассрочками, мокруха - это святое!
        Дэннис медленно отвел полу пиджака и, стараясь не касаться гардины, переместился поближе к входу. Сейчас будет вам полный расчет. А девка? Если спустится, то и ей не повезет. Звук шагов на крыльце. Открываемая дверь.
        - Свет горит, значит, нас ждут. Наверное, и выпивка приготовлена для славных тружеников, а, как ты думаешь?
        Дэннис аккуратно прихватил край гардины двумя пальцами. Свинчатка в нижний угол была зашита заранее, и он был уверен, что тяжелое полотно послушно отойдет в сторону не хуже деревянной двери. Потом быстрый поиск цели, два контрольных, и все, Дэннис Болтон растворится в синем космосе английской ночи.
        Дыхание чуть сбилось, и он замешкался на несколько мгновений, чтобы его восстановить. Раз, два, три!
        Рука резко отмахнула штапельную занавесь, и с одновременным полушагом вперед он поднял пистолет.
        Но чужая пуля первой ударила Болтона в плечо. Он вскрикнул, отвлекая противника и запоминая, куда упал пистолет, и сразу же нырнул за гардину.
        Одновременно с этим огромный негр, исполнявший роль Одуна, закрыл собой предателя Палпа и оттеснил опекаемого в дальний сумрак холла.
        Элис, Эймс и Кроу в наступившей секундной тишине увидели, как из-под украшенного бахромой гардинного среза показалась смуглая мужская кисть и потянулась к лежащему на полу оружию.
        - Господа,- тихий, сухой голос Кроу нарушил молчание, и тут же, словно по команде, громкая работа трех пистолетных стволов наполнила батальными звуками холл фермы "Джигзз". Едкий пороховой дым казенных боеприпасов резал глаза и першил в носоглотке.
        Стрельба стихла так же дружно, как и началась. Вхолостую цокнули бойки, и стрелки выщелкнули пустые магазины. Сэр Арчибальд положил свой "питон" на стойку портье и медленно подошел к изорванной пулями занавеси.
        Он аккуратно разобрал окровавленные обрывки ткани и увидел белое лицо тяжело, с хрипом, дышащего Болтона.
        - Это была жадность, Дэннис, только жадность. Джейн я тебе не отдал бы ни за что...
        Американец конвульсивно задергал головой, в уголках его рта выступили кровавые пузыри.
        - У меня есть... Я куплю... Жизнь... Ключи... Перстни...
        Но предсмертные хрипы мешали ему говорить. Болтон попытался ухватить Кроу за штанину, но смуглая рука с широко расставленными пальцами не нашла намеченной цели. Он в последний раз дернул головой и затих.
        Глава 5
        Второй год подряд лето становилось наиболее событийной порой в семействе Вихоревых. К завершению периода белых ночей подходили первые поминальные годовщины Эльжбеты Станиславовны и Ванды, а сразу за ними последовало окончание Альбининого ученичества и совпавшее с ним по времени официальное сватовство Олега Швецова. Это были события из тех, что вносятся семейными биографами в фамильные летописи и далее передаются из поколения в поколение.
        Что касается памятных траурных дат, то и отец, и дочь одинаково готовились к их приближению, временно отложив все прочие дела и обязательства. Коллеги, круг знакомых и прочие окружающие, если и напоминали о себе и своих соболезнованиях, то только вечерами, по телефону.
        Единственное исключение составлял Олег Швецов. На правах близкого друга Альбины и ее "официального молодого человека" он постоянно сопровождал девушку. Много времени проводя в дороге, Альбина однажды почувствовала себя готовой к самостоятельному управлению автотранспортным средством, а ее друг и спутник охотно предложил свои услуги в качестве первого инструктора и свой автомобиль - в качестве учебной машины.
        Для уроков вождения молодые использовали не только вечера, но и утренние часы, особенно в те дни, когда ночевали за городом, на даче Олега, расположенной в живописной излучине Оредежи. Как раз по окончании одного из первых занятий "Жигули" Швецова уткнулись бампером в лежавшего на асфальте Иволгина, что повлекло за собой известное знакомство и встречу Альбины с бывшим одноклассником. Девушка в разговорах с Олегом стала часто вспоминать школьные годы и подолгу рассказывать всевозможные случаи из своего детства. Затрагивалась и тема Жени Невского. Но не по инициативе Альбины, а как ответная реакция на вопрос Олега о первой школьной любви. Несколько позднее, во время повторного визита в коммуну имени Отцовского подвига Вадима Иволгина Альбина, слегка возбужденная поданным к обеду "Саперави", поведала собравшимся об обстоятельствах своего частного расследования и в красках живописала сцену с Муранец. Больше этот вопрос не обсуждался, но рассказчица несколько дней подряд была против обыкновения задумчива и рассеянна.
        Во время очередного урока вождения, когда в светлых летних сумерках растворялись без остатка все треволнения дня, Олег попросил Альбину стать его женой. Предложение Олега не являлось для девушки полной неожиданностью, но время, выбранное им для обращения с просьбой руки и сердца, позволило Альбине уйти от прямого ответа, а также сослаться на туманную и неопределенную необходимость обсудить столь серьезный вопрос с отцом.
        - Мне, конечно, трудно говорить о любви, это очень интимное и индивидуальное дело, но... Дочь, ты уверена в существенности всех этих рассуждений про глубину испытываемых чувств и так далее?
        Разговор отца и дочери традиционно проходил за завтраком. Марлен Андреевич выглядел усталым, что всегда случалось с ним в дни, следовавшие за бессонными ночами, когда воспоминания о покойной жене целиком овладевали им.
        - Пап, ну о чем ты говоришь?!
        - Гм, как о чем? О самых простых вещах. Всем известно, что молодым девушкам свойственно впадать в крайности - либо все, либо ничего, и так далее. А потом оказывается: гонялся человек всю жизнь за призраками, а своего, простого и доступного, счастья разглядеть не смог.
        - Это ты серьезно говоришь?
        - В каком смысле - "серьезно"?
        - В самом прямом! Ты пойми, прошел целый год, как мы стали встречаться с Олегом. И ни разу за все это время с его стороны не было ни единого намека на возможную семейную жизнь! Ни единого! И вдруг - нате, хочу жениться!
        - Это вполне естественно, человек проверил свои чувства и...
        - То есть он свои чувства проверил, и к нему у тебя претензий нет. Замечательно! Но я-то такой же живой человек, как и ты, и он. И если мне не дают даже намека на возможные перспективы, то как я могу думать о ком-то как о будущем муже? А, пап? Мне, наверное, также необходимо время, чтобы проверить свои чувства? Или я не права?
        - Ну-у... с формальной стороны все выглядит справедливым. Хотя, как мне казалось...
        - Что тебе казалось?
        - Только не нужно повышать голос, очень тебя прошу. Ну... А что мне может казаться, когда дочь не приходит домой ночевать или ее молодой человек утром, как ни в чем не бывало, выходит из ее комнаты и преспокойно проходит в ванную?
        - Ты об этом! Папа, какой век на дворе!
        - Не самый лучший. Ты знаешь, я тебе не враг, не строгая дуэнья, но если тебе по-прежнему важно мое мнение, то я считаю, что Олег вполне достойный молодой человек. По крайней мере его несомненное преимущество в том, что, если со мной что-нибудь случится, он сможет о тебе позаботиться.
        - Папуль, ты ли это? Откуда все эти миноры?
        - Не хотелось говорить раньше времени, но вопрос о моей отправке с полевым госпиталем в Афганистан практически решен. Поверь, после того как Олег побывал у меня с просьбой оказать на тебя воздействие...
        - Олег? Просил тебя?
        - Извини, кажется, я проговорился. Но ничего дурного я в этом не вижу.
        - Зато я вижу!
        - Альбина, сейчас в тебе говорит дух противоречия и отчасти - неосознанная ревность. Это естественная реакция на вторжение в нашу с тобой, подчеркиваю, в нашу жизнь постороннего человека. Но пойми, дочь, даже твоя самостоятельная жизнь не является полностью самостоятельной. Есть огромное количество вопросов, о существовании которых ты даже не догадываешься. Не перебивай, это не быт, не количество денег и способы их добычи. Просто мы живем в такое время, когда существование человека вне определенной системы - невозможно. Это определенные связи, иерархия, защищенность в некоторых ситуациях и многое другое. Ты только начинаешь жизнь, и у тебя ничего этого нет. А у Олега есть, и мне было бы спокойней знать, что даже в мое отсутствие с тобой не произойдет ничего непоправимого.
        - Папа, это же... Это...
        - Не говори ничего и не пытайся меня ни в чем обвинять. Я не давлю на тебя, а просто высказываю свою точку зрения. Скажу больше, может быть, именно я сейчас неправ и вся правда на твоей стороне, но все равно прошу тебя, подумай о замужестве поскорее.
        - Папа, но ты даже не знаешь, чем занимается Олег, а возлагаешь на него такие надежды!
        - Я все знаю с его же слов. И не вижу в его деятельности ничего из ряда вон выходящего. Деловые люди были всегда, во все времена и при всех режимах. Не их вина, что общество в основной массе думает иначе и сомневается в их полезности. Ты же сама участвуешь в подобных делах и должна все понимать.
        - Да, я участница, но я ничего не понимаю! Если ты хочешь всю правду, то я скажу тебе просто: даже Наппельбаум, с которым Олег давно ведет дела, не советовал мне строить жизнь в расчете на Олега! Что ты на это скажешь?
        - Тогда я скажу тебе, что ты совершила большую ошибку, допустив этого человека так близко. Еще скажу, что не смог верно оценить ситуацию раньше, когда у вас все только начиналось. Так было бы лучше. Я же помню твои счастливые глаза, помню, сколько веселой энергии проснулось в тебе, когда появился Олег. Не мне судить про его дела с Наппельбаумом, но, если ты считаешь, что это все так серьезно, я готов навести справки.
        - Не нужно. Я во всем разберусь сама.
        - Уверена?
        - Да.
        - Хорошо. Но обещай мне, дочь, что впредь всегда будешь ставить меня в известность о своих непростых делах раньше, чем это сделают другие. Договорились?
        - Договорились...
        - А теперь, извини, но мне нужно спешить. Сегодня в городе проездом Глебов, главный кадровый инспектор из министерства, и мне назначено ровно на десять ноль-ноль...
        Каждый из Вихоревых остался недоволен утренним разговором. И в обоих случаях реакция, обнаружившая это недовольство, была запоздалой.
        Совещание у Глебова началось с капитального разноса и, вместо вынесенных в повестку дня кадровых вопросов и утверждения в должностях подобранных Марленом Андреевичем специалистов, касалось абсолютной неготовности материально-технической базы госпиталя, предполагаемого к отправке в Афганистан. Московские гости, которых оказалось гораздо больше ожидаемого количества, давили авторитетом своих больших звезд и откровенно хамским отношением к представителям Военно-медицинской академии. Генерал-майор Вихорев попытался отключиться от происходящего в кабинете окружного начмеда и с удивлением поймал себя на мысли, что дочь поразительно равнодушно отнеслась к известию о его афганской командировке. Он попытался припомнить подробности утренней беседы, и настроение у него окончательно испортилось. Марлен Андреевич достаточно резонно укорил себя за то, что такое важное известие, как свой отъезд, довел до дочери между делом, и она, что вполне справедливо, могла даже и не заметить столь существенной новости, находясь в возбужденном состоянии. Далее недовольство собою стало расти, как снежный ком. Все сказанное
казалось ему эгоистическим, смешным и нелепым. В каждом своем утверждении он находил малодушное желание уклониться от важности дочерних проблем, ловил себя на преувеличенно пафосных, а от этого совершенно неискренних фразах, прикрывающих его нежелание участвовать в жизни Альбины.
        С совещания Марлен Андреевич вышел полностью готовый бросить все дела и, немедленно разыскав дочь, повиниться перед ней; а все, о чем было говорено с утра на кухне, обстоятельно и подробно обсудить вновь. Однако сделанные московскими гостями оргвыводы не потерпели возможного уклонения генерал-майора Вихорева от исполнения служебных обязанностей, и ему пришлось вместе с коллегами выехать в Сертоловский автомобильный батальон, где, собственно, и происходило формирование госпитальной колонны. Из Сертолова Марлен Андреевич несколько раз пытался дозвониться до дочери по домашнему и рабочему телефонам, но, к его досаде, оба номера не отвечали.
        Что же касается Альбины, то и ее день, начавшийся с сюрпризов, продолжался в том же ключе. Выездное заседание квалификационной комиссии по случаю летнего сезона отпусков в очередной раз было перенесено. Старый Наппельбаум встретил девушку перед входом в ателье и поведал ей об этом нарочито веселым голосом, всем своим видом показывая, что именно искренняя забота о душевном покое ученицы выгнала его на улицу.
        - Чтобы так жили все советские люди и уходили только в июльские отпуска! Но это,- он устремил в небо свой палец,- совершенно не повод плохо проводить время, и без того не предназначенное для работы. Что я имею сказать вам, Альбиночка, так это о моем желании угостить вас мороженым. Что вы мне ответите?
        Альбина не решилась обидеть старика.
        - Конечно, "да"! Куда же мы пойдем?
        - О, мы пойдем в сквер на Тургеневской площади! И пойдем с таким видом, будто, кроме нас, никто в этом городе не знает, что там,- старик указал в сторону пышной зелени в обрамлении сверкающих трамвайных рельсов,- находится лучшее место, в котором можно наслаждаться пломбиром!
        - Но я больше люблю крем-брюле!
        - Пусть будет так! Тогда я скажу по-другому - наслаждаться пломбиром и крем-брюле!
        Скамейка, выбранная ими, предоставляла всем желающим возможность полюбоваться солнечной перспективой Садовой улицы, выходящей к Калинкину мосту. Старик и девушка расположились на нагретых солнцем рейках, и каждый приступил к поеданию выбранного лакомства.
        - Эй, жидяра, канай в свой Израиль!
        Старик от неожиданности выронил стаканчик пломбира из рук. Тут же тусклый ботинок на толстой подошве лихим футбольным ударом послал мороженое в кусты. Альбина привстала со своего места, но чьи-то грубые руки толчком, предательски, со спины, усадили ее на место.
        - Сиди, жидовская подстилка,- раздалось у самого уха зловещее шипение.
        Старик и девушка испуганно оглядывались. Со всех сторон скамейку плотно обступила компания подвыпивших юнцов крайне небрежного внешнего вида. Предводительствовал, судя по всему, приземистый крепыш в широченных техасских клешах, это он первым подал голос, оскорбляя Наппельбаума.
        - Ах ты падло! Мусорить в Ленинграде! - продолжал гнусавить предводитель.- Ты видишь, я об твой мусор ботинки испачкал! - Подонок резким взмахом поднял ногу, и измазанный пломбиром ботинок ткнулся старику прямо в лицо.- И кто рабочему человеку будет теперь этот ботинок чистить? - Нестройный хохот компании придал говорившему куража.- А, я тибе испрашиваю, жидовская морда!
        Старый закройщик ссутулился, и все его тело содрогалось от беззвучных рыданий. Альбина ощущала тяжелое давление на плечи сильных и грубых рук, лихорадочно соображая, чем она может помочь старику
        - Подонок! - крикнула она изо всех сил, искренне надеясь, что таким образом сможет привлечь внимание прохожих.- Ты не смеешь оскорблять старого человека!
        - Оскор... чего там дальше? Выражаться нехорошо, вас в школе этому не учили? - Главарь дышал Альбине прямо в лицо. Дух от него шел тяжелый, спертый и гнилостный.- Или вы желаете получить урок хороших манер в отдельном кабинете, а?
        И вся кодла вновь заржала.
        Гнев переполнил все естество девушки. Альбина удивительно метко плюнула главарю в лицо, тут же ящеркой вывернулась из стального зажима, предварительно со всей силы вцепившись зубами в волосатую грязную кисть, сжимавшую правое плечо. Рев и отборные матюги сопровождали ее легкий прыжок на скамейку и истошное "Помогите!", с которым она обратилась в сторону находящихся в сквере людей.
        Кто-то из гуляющих мужчин тяжелой рысцой устремился на ее призыв, и компания хулиганов прыснула в разные стороны, увлеченная чьим-то визгливым криком: "Атас, пацаны!"
        Альбина, успокоенная видом приближающейся подмоги, поспешила к Моисею Соломоновичу, резко повернулась, чтобы спуститься со скамейки, и оказалась лицом к яркому солнцу, мгновенно ослепившему ее. Страшной силы удар обрушился прямо в лицо девушки, сознание сразу затуманилось, и единственным звуком, который достигал ее слуха, было раскатистое эхо:
        - Жидовская курва-рва-рва-рва...
        Сотрясение мозга было диагностировано неподалеку от места происшествия, во флотском госпитале имени Чудновского, тем самым грузным мужчиной, что первым устремился на призыв о помощи. Наппельбаума Альбина увидела в дверях ординаторской, куда старик протиснулся бочком, облаченный в огромную белую хламиду, в которой девушка с трудом узнала штатный медицинский халат.
        Она улыбнулась мастеру. И улыбка, давшаяся ей с таким трудом, поскольку непроходившее головокружение сопровождалось сильными шумами и мышечной болью, произвела настоящее чудо. Скорбное и посеревшее лицо Наппельбаума прямо на глазах обретало привычный вид, и губы старика складывались в его вечную, чуть лукавую улыбку.
        - Вы очень отважный человек, Альбина,- сухая и жилистая ладонь крепко сжала горячие пальцы девушки.- Я знаю, что сейчас не время и не место говорить высокие слова, но вы должны знать, что Моисей Наппельбаум отныне - ваш вечный должник и что не существует такой вашей просьбы, на которую бы он ответил отказом.
        - Моисей Сол...
        - Тихо, тихо! Этот замечательный военный врач сказал, что вам трудно разговаривать и что, вообще, некоторое время вас нельзя беспокоить. Но,- старый закройщик широко развел руками, и великанские рукава халата хлопнули как исполинские крылья,- приехал Олег и очень сильно переживает. К сожалению, они,- он кивком указал в сторону суетящихся у процедурного поста сестер,- его не пускают. А вот мне, как это ни странно, удалось проникнуть к вам. Вы нуждаетесь в чем-нибудь прямо сейчас? Говорите, я все исполню.
        - Помогите мне подняться.
        - Что вы, что вы!
        - Я хочу к Олегу...
        - Дедушка! Я же просил вас,- полное, загорелое лицо морского медика появилось перед Альбиной на одном уровне с седой головой Наппельбаума.
        - Я только на минуточку,- засуетился старик, но не двинулся со своего места на прикроватной банкетке.
        - Ладно уж, сидите. Ну-с, находчивая и отважная барышня, как мы себя чувствуем?
        - Доктор, мне нужно идти...
        - А голосочек тихонький-тихонький! Неужели так невтерпеж? Или новые приключения зовут?
        Наппельбаум потянул медика за рукав и что-то быстро зашептал ему на ухо. Выражение лица доктора стало меняться и из благодушно-улыбчивого сделалось сосредоточенно-серьезным.
        - Хорошо. Но только под личную ответственность молодого человека и с обязательным условием,- он строго взглянул на Альбину: - Завтра, не позднее десяти утра вы вновь покажетесь мне.- И вновь вернув своему лицу благодушное выражение, добавил: - Договорились?
        Альбина согласно кивнула.
        Олег в сопровождении Моисея Соломоновича поднялся на отделение, где сестры передали ему с рук на руки ослабевшую Альбину. Старый наставник откуда-то раздобыл две казенные подушки с чернильными штампами и, помогая Альбининому устройству в автомобиле Швецова, всячески превозносил достоинства мягкой езды. Наконец со сборами было покончено, и Олег, так и не уговорив старика воспользоваться транспортной оказией, осторожно вывел "жигуленок" с Чудновского подворья на Фонтанку.
        Дома Альбина уснула мгновенно, лишь только шумящая голова коснулась подушки.
        Самостоятельно определить, какое количество времени она провела во сне, Альбина не смогла. Будильник стоял на письменном столе, повернувшись в ее сторону винтовым тылом, а Олег, устроившийся по соседству в кресле, крепко спал. Она чуть повернула голову, чтобы получше рассмотреть спящего Швецова, и щека коснулась какогото твердого предмета. Девушка попыталась приподняться на согнутой в локте руке. Слабость в теле ощущалась чрезвычайная, и несложный в иное время маневр дался ей с изрядным трудом. Предмет, привлекший ее внимание, оказался ювелирной коробочкой под приподнятую крышку которой, будто талон в компостер, был вложен белый бумажный листок. Альбина с осторожностью и любопытством потянула листок на себя, стараясь не раскрыть раньше времени тайну бархатного темно-синего футляра. Как и ожидалось, листок оказался посланием:
        "Альбина!
        Я не знаю, какой силы и убедительности нужно привести аргументы, чтобы ты согласилась стать моей женой. Но я точно знаю, насколько сильно люблю тебя и насколько велико мое желание быть всегда только с тобою. И еще я знаю, что нет такой силы и таких обстоятельств, которые заставили бы меня изменить принятое решение.
        Олег"
        Альбина положила матерчатую коробочку на ладонь и осторожно подняла крышку. Мерцающий зеленый огонь старинного изумруда в какое-то мгновенье заворожил ее взгляд. Но слабые пальцы не смогли удержать крышки футляра, она самопроизвольно и тихонько опустилась на место, после чего волшебный огонек погас. Альбина устало закрыла глаза и прислонилась к изголовью кровати.
        Она вспомнила утренний разговор, который в свете последующих событий дня выглядел более убедительным и резонным. Это все, что касается слов отца, его доводов. Но что касается самой Альбины... Да, она очень хорошо относится к Олегу, и он пока единственный настоящий мужчина в ее жизни. Пока? Это словцо самостоятельно влезло в ее рассуждения, она хотела выразить свою мысль иначе. Или же все обстоит именно так - "пока"? Ведь она же искренне убеждена, что где-то в глубине физически ощущаемой ею плоти скрыта еще одна Альбина, знающая про эту жизнь гораздо больше и чувствующая ритмы бытия намного тоньше, чем эта взбалмошная девчонка, способная нападать в подъездах на медсестер и плевать в лицо подонкам. Как ей правильнее поступить сейчас, когда все вокруг толкает ее к принятию решения, которое повлияет на всю ее дальнейшую жизнь? Поддаться? Сопротивляться? И если решение, то или иное, будет принято, все равно непонятно: поддаваться чужой воле сразу или же медленно сдавать свои позиции? А если сопротивляться, то как долго и как яростно? За-му-жест-во. Как ей не хочется понимать это слово буквально! Как ей
хочется знать, чем, какими изменениями и жертвами придется платить за принятое под давлением решение!
        Альбина открыла глаза. Лучики июльского солнца весело бликовали на рамочных стеклах фотографий, развешенных над столом. Она ищет взглядом одну фотографию и не находит ее. Беспокойный взгляд снова проходит по стене и натыкается на небольшой выцветший прямоугольник, в самой середине нижнего ряда. Как же она могла забыть, что сама сняла эту фотографию в тот вечер, когда Олег впервые остался у нее ночевать! Альбина почувствовала в себе силы подняться и на удивление легко покинула постель. Она сразу вспомнила, куда убрала снимок. Верхний ящик, старый альбом с марками. Быстрые движения рук, обретших былую силу, и вот она, фотография из далекого детства - шестиклашки Вихорева и Невский, в школьном дворе, на кипованном кирпиче старых газет...
        Альбина осторожно выскользнула из комнаты и прошла в гостиную. Она сидела и смотрела на этот старый снимок. Без единой четко оформленной мысли, без единого конкретного воспоминания. Девушка даже не старалась упорядочить хаотическое движение ярких лоскутков-изображений, обрывков фраз и всевозможных звуков, тяготевших, несмотря ни на что, к воссозданию неких картин. Или картины? Это была первая отчетливая мысль. И пришла она не со стороны, а именно от... От кого, Альбина?! Все мучившие ее вопросы оставались без ответов. Альбина безумно усталым взглядом обвела комнату. Телевизор, торшер, телефон.
        И тут, словно кто-то подсказал ей: Марков! Она сразу почувствовала, встретившись с Кириллом, что у него имеется некое знание, необходимое ей как воздух. Что именно Кирилл обладает некоей информацией, которая способна в корне изменить все ее существование. Вернее, не так. Только сейчас ее смутные и неясные, почти тревожные ощущения, которые и влекли ее в последнее время к общению с Кириллом, окончательно оформились надлежащим образом и указывают на Маркова как на возможного избавителя от мучительных сомнений. ТЕЛЕФОН. Сейчас она позвонит ему... И что будет дальше? Телефонный разговор? В несусветную рань она будет лепетать неизвестно что? Ведь она не может даже самой себе объяснить, какие слова ей сейчас необходимы. Кирилл просто посчитает ее сумасшедшей. Ехать к нему самой? Увидеть его глаза и попытаться прочитать в них то, что, как ей казалось, заключено в этом темном и малоподвижном после больниц взгляде бывшего одноклассника? Все это бред и не то! Тихая истерика...
        Голова девушки склонилась к плечу, веки медленно сомкнулись, и, измученная треволнениями белой ночи, она заснула...
        Марлен Андреевич на все лады костерил организационный уровень АХО и строевиков, а кое-кого из коллег по академии - персонально, за то, что было устроено ему в прошедшие вечер и ночь. Он спешил домой, тер красные от бессонной ночи глаза и молил всех военных богов, чтобы помогли ему успеть застать дочь дома. Он уже все решил и знал, с чего начнет разговор и какими словами объяснит Альбине, что торопиться с замужеством действительно не стоит. Подлый лифт предавался летнему отдыху, и наверх пришлось подниматься своим ходом. Стараясь особо не шуметь, он отпер дверь и сразу увидел белые кроссовки Олега с синим медведем-карху на заднике. Некая пружина, ответственная за решимость и последовательность, с противным визгом лопнула, и Вихорев понял, что от недавней его решительности не осталось и следа. Только усталость. Обыкновенная человеческая усталость. Хотелось только одного - спать. Он, скорее для проформы, нежели по необходимости или надобности, заглянул в гостиную и увидел дочь, спящую в финском кресле-раковине. Изменившееся состояние увлекало его прочь, в кабинет, к дивану; отсутствовало малейшее
желание беспокоить Альбину, поскольку все слова, которые он так старательно приготавливал по дороге домой, остались там, в коридоре, подле белых кроссовок. Но, сопротивляясь собственному малодушию и усталости, он все же захотел подойти и просто дотронуться до своей девочки. Просто так, легонько-легонько, чтобы убедиться - с ней все в порядке. Марлен Андреевич тихо подошел к креслу и осторожно, практически невесомым движением, погладил дочернее плечо.
        - Папка?!
        Видавшего те еще виды военного хирурга кинуло в холодный пот. Сонная дочь, улыбаясь, смотрела на блудного родителя, а вокруг ее правого глаза лиловел огромный, упруго налитой, жирный синячище.
        - А-а...- только и смог промычать Марлен Андреевич, пальцем указывая на дочернее лицо. Но Альбина продолжала улыбаться и часто моргать.- Э-эт-то что?
        Счастливый и не понимающий отца ребенок смущенно пошевелил выступающими ключицами:
        - Пап, я все решила. Я выйду за Олега...
        * * *
        Репетиции, на которые был приглашен Кирилл, устраивались на огромнейшей даче в Комарово, принадлежащей одному из самых известных и маститых литераторов страны.
        Дом был открытым и шумным, там собирлось ежевечерне, особенно по летнему времени, чрезвычайное количество народу. В бесчисленных зальцах, комнатах и клетушках, на всех верандах и верандочках, в мезонинах и беседках, предусмотренных архитектурным замыслом для всех трех жилых зданий литературной усадьбы, круглосуточно звучала музыка, живая и воспроизводимая всевозможными устройствами; слышались возбужденные, веселые голоса, взрывы дружного смеха, а вокруг курящихся дымками мангалов, рассредоточенных по немалой территории, сновали знатоки шашлычных дел.
        Все это нисколько не мешало глухому перестуку ракеток на рыжих теннисных кортах, скрипу уключин подле древней пристани в усадебной рукотворной заводи, соединенной с Маркизовой лужей кривой протокой, поросшей тростником. Отдельно, но уже ближе к сумеркам звучало над усадебными просторами костяное клацанье бильярдных баталий, и стук шаров, подхваченный восходящими потоками ночного воздуха, отчетливым эхом зависал над прибрежной водой, окутанной легкой туманной дымкой.
        Точно определить, что же влекло в этот уголок Карельского перешейка многочисленных гостей и посетителей, не взялся бы никто. И уж сам хозяин - совершенно точно. Его фигура возникала то тут, то там, он разнообразно всех приветствовал, но подолгу не оставался ни в одной компании и никого не приближал к своей персоне в приватных комнатах. Так родоначальник, основоположник и живой классик, удовлетворял свой интерес в проходящей жизни - "наблюдение за живыми человеками", совершенно трезво рассуждая, что отнюдь не желание стать прототипом очередного литературного персонажа, а вещи более приземленные, а оттого лично ему безразличные, привлекали сюда каждого из этих людей.
        - Юра-Юрочка-Юрашка! - приятным баском распевал хозяин, встретив на дорожке, ведущей к главному дому, молодую звезду ленинградской сцены в компании с Кириллом.- Все же собрался! Молодчина, дай на тебя посмотреть! Посвежел, посвежел, орлом стал! - Льняная холстинка на долговязой фигуре классика в положенных местах замялась гармошечкой, в прочих же - стояла, как шкура на барабане.
        - А ведь сколько нам с Фаней, с Григорьевной твоей, пришлось бехтеревцев упрашивать, чтобы приступили к тебе, приняли под свою лекарскую руку! Даже иконостас пришлось надевать. Но, видно, не зря старались, приятно видеть! Почто пожаловал и кто сей вьюнош скромный подле тебя?
        Актер с некоторым напряжением в голосе представил Кирилла и в двух словах напомнил хозяину о ранее существовавшей договоренности, которая предусматривала предоставление сцены здешнего домашнего театра в качестве репетиционной базы для небывалого после триумфа рецепторовских моноспектаклей театрального эксперимента.
        - Как же, как же,- прямоходящий монумент эпохе крепко пожал руку Кириллу и коротко представился по фамилии.- Так, надо понимать, ты сразу к делам норовишь, без чаев-кофеев и прочего? - И на утвердительный кивок экспериментатора совсем другим, помягчевшим, голосом добавил: - Тогда прошу!
        Домашний театр оказался старинным, финской постройки, лодочным сараем с немудреной сценой и рамповыми огнями шекспировских времен.
        Громоздившиеся вдоль стен плоские примитивные декорации, исполненные, однако, с изрядным живописным мастерством: лоскутный занавес на немудреных блоках и разнокалиберные причудливые стулья - все напрашивалось на сравнение с земскими театрами начала века, хорошо знакомыми Кириллу по книгам Чехова, Бунина и Куприна.
        Хозяин в скором времени оставил экспериментаторов наедине, предварительно взяв с них слово, что по окончании первого репетиционного дня они всенепременно будут к ужину в его личных апартаментах.
        Первое знакомство Кирилла со сценическим движением и первичным замыслом предполагающейся постановки породило в нем твердую уверенность в собственной неспособности справиться с возлагаемой на него задачей.
        - Понимаете, Юрий,- Кирилл с удивлением прислушивался к собственным словам, настолько неожиданно для себя самого, теперешнего, легко находились они, убедительно складываясь в монолог,- я уверен, что никакой неловкости или смущения у меня от присутствия на сцене в качестве актера-мима не возникнет. Но отсутствие привычки к лицедейству, отсутствие школы сценического движения и многого другого из профессионального актерского арсенала наверняка поставит всю затею с моим участием на грань заведомого провала.
        - У вас, Кирилл, есть какое-нибудь более краткое и более конкретное объяснение своему скепсису? - Вблизи пусть и скромной, но сцены актер выглядел совершенно непривычно.- Отважитесь озвучить?
        - Мне кажется, что мой дилетантизм на фоне ваших уверенных действий будет выглядеть как пародия. К тому же наша разница во внешности... И это только усугубит комический эффект. Тем более что "Гамлет", особенно после экранизации Козинцева, стал вещью, породившей очень много высоких, но устойчивых стереотипов. И то, что, как мне кажется, получится у нас, будет больше походить на ярмарочные фарсы.
        - Ого! Вы тонко понимаете мир театра, но... Вот вы упомянули ярмарочные фарсы. Замечательно! Ведь это именно то, что необходимо для, пускай это и прозвучит кощунственно, реалистичного представления пьесы, написанной в шестнадцатом столетии. Ведь театр времен Шекспира и Марло,- тут актер смущенно улыбнулся,- простите, правильнее Марло и Шекспира, это ведь самый настоящий раешник, где мужчины часто вынуждены исполнять женские роли и тому подобное! Настоящее пиршество дилетантизма, голый энтузиазм и полное отсутствие мертвой формы. Мой замысел как раз в том и заключается, что ваш образ - в меньшей степени образ души Гамлета, его инферно-сопроводителя. Это выполнит программка, объясняющая ваше присутствие на сцене на параллельных курсах со мной. Фактическое содержание вашей роли - оно все там, в театре этого времени,- он по-балетному легко переместился к пахнущим керосином плошкам рампы.- Вы не столько драматический персонаж, заявленный автором, сколько вновь поступивший в труппу молодой человек, скажем, из приличной семьи, в силу неких обстоятельств вынужденный порвать со своим кругом и искать
пристанища среди гаерской и шумной актерской среды. Это типичная ситуация для того времени, да и сами Марло и Шекспир недалеки от подобного рода пути на сцену... Позвольте, я покажу несколько ваших проходов, какими я их вижу, и после мы обсудим все еще раз...
        Они провели в пыльном и нагретом чухонским солнцем театральном сарае почти пять часов и к назначенному ужину не вышли бы совсем, продолжая скорее не репетицию, а удивительно захвативший обоих диспут. Но сначала многочисленные гонцы сбили партнеров с вольного диалогового ритма, а потом и "сам", брюзжа делано-недовольно, явился по их души:
        - Гм,- раздался из темноты знакомый басок.- Я тут послушал за стеночкой - аз грешен, каюсь. Любопытно рассуждаете, но, Юра, уважить хозяина - долг гостя. К тому же спутник твой заинтересовал меня изрядно, просто горю желанием узнать его покороче, как нетипичного младшего современника. Так что не испытывайте моего терпения, молодые люди...
        В представлении Кирилла намечавшийся ужин в апартаментах хозяина должен был стать своего рода продолжением того эстетического азимута, что задавал направление всем впечатлениям от пребывания на территории усадьбы. Нечто среднее между дворцовым приемом и описанным у Михаила Афанасьевича Булгакова дружеским ужином за гостеприимным столом Воланда. Но, вопреки ожиданиям, ничего помпезного, по-русски обильного и по-барски хлебосольного в зале, куда провел живой классик своих гостей, не наблюдалось. Да и само помещение мало подходило под статус загородной трапезной в состоятельном доме. Барная стойка протянулась от стены до стены по меньшей стороне периметра, и сочетание дикого камня, мореного дерева и тусклой бронзы придавало помещению вид, скорее напоминающий рижское "Под дубом" или таллинскую "Лисью нору". Личных гостей хозяина здесь собралось человек пятнадцать, и все они в ожидании первоприсутствующего лица оживленно переговаривались подле трех шведских столов, стоявших вдоль стен.
        Ужин состоял исключительно из всевозможных канапе, или "канапешек", как называл их сам хозяин, а также тарталеток с брусникой и дичиным ассорти, изготовляемым специально прибывающим для этой цели шефом знаменитого ленинградского ресторана "Лесной". Из напитков, отпускаемых очаровательной барышней в кружевной наколке, присутствовали удивительного вкуса чай, аромат которого распространялся довольно широко, несмотря на раскрытые окна, и рекомендованный хозяином коктейль из сухого вина, вишневого сока и содовой воды, производимой уже упомянутой барышней в высоких сифонах казенно-общепитовского вида.
        Появление хозяина стало сигналом к дружной атаке присутствующих на фуршетные столы. В недолгом времени основоположник составил центр небольшого кружка, в который также вошли Кирилл и его партнер по эксперименту. Говорил в основном хозяин, пространно рассуждавший о преждевременности театральных экспериментов, но не забывавший при этом отдавать должное тарталеткам, "канапушкам" и чаю в стоявшем подле него стакане с вычурным серебряным подстаканником. Под преждевременностью он понимал главным образом обнародование выбранных форм и полученных результатов, а не собственно факт творческого поиска, а также остроумно аргументировал ситуацию в целом верно подмеченными примерами из реальной жизни, каковые указывали на всеядную готовность театральной публики принимать за творческий эксперимент любую халтуру.
        - Но! Прошу учитывать, что именно такая форма поиска наиболее благосклонно принимается недремлющим оком партийной цензуры и обеспечивает горе-новаторам устойчивый успех. И в этом,- он выдержал некоторую паузу,- я вижу главное доказательство своей мысли о преждевременности театральных новаций. Не публика, не парткомы и управления культуры, а коллеги-халтурщики задушат любое доброе и неординарное начинание в зародыше. Правда, посредством всех выше упомянутых органов, в чем они изрядно поднаторели в последнее время.- Он громко и заразительно рассмеялся. Ближний круг тут же подхватил его смех.
        Единственным человеком, не поддержавшим всеобщий приступ веселья, оказался Кирилл, потерявший нить хозяйских рассуждений практически сразу вслед за их началом. В соседнем кружке, небольшой группе молодых людей, стоявших непосредственно у барной стойки, где верховодила одна из известных центровых девиц Ленинграда, поэтесса, эпатажная модница и просто бесшабашная сорвиголова, он с удивлением обнаружил Альбину и Швецова. Задумчивый вид Вихоревой диссонировал с всеобщим возбужденным поведением окружающей ее молодежи, а если уж говорить начистоту, то девушка была откровенно грустна и задумчива. Ее спутник, наоборот, был оживлен и весел и чаще всех первым реагировал на некий юморной рассказ в исполнении звезды Невского проспекта.
        Кириллу удалось незамеченным выскользнуть за пределы своего кружка, и когда он, пристроив тарелку и стакан, направился в сторону Альбины, то увидел, что та сама спешит навстречу.
        - Привет, никак не ожидал встретить тебя тут,- Кириллу пришлось говорить громче обыкновенного; окружающие голоса создавали слишком шумный фон,- почти две недели о вас ни слуху ни духу. А я со своими проблемами вконец закрутился. Вспоминаю, что мог бы позвонить, да на часы посмотрю и понимаю - порядочные люди в такое время не звонят.
        - Да?! - Вопрос-восклицание, коротко произнесенный Альбиной, показался юноше странным. Обрадованным? Ожидаемым? Он не смог сразу определиться с искомым словом, настолько весь вид Альбины говорил о том, что девушка сейчас находится в состоянии, требующем дружеского участия. Какого именно - неясно, но то, что оно действительно необходимо,- сомнений не вызывало.
        - Что-то случилось? - Кирилл, будто от зубной боли, скривил лицо, настолько вылетевшие слова показались ему неестественными. Почему-то сразу вспомнилось странное поведение Швецова, его мрачная реакция на общение Альбины и Кирилла, отчего он окончательно почувствовал себя смущенным.- Извини, я совсем не это хотел сказать...
        - Кирилл, может быть, мы сможем выйти отсюда на воздух и поговорить спокойно? - Альбина произнесла эту фразу ровным, лишенным эмоциональной окраски тоном.- Это очень важно.
        - Да, конечно.- Он вдруг разозлился на самого себя: "Черт! Не стоило так резко и сразу нырять в большую жизнь. Это ты стал другим человеком, а все остальные живут в продолжении своих прежних событий и связей".
        - Тогда пойдем...- Альбина энергично взяла юношу за руку. Вся ее фигура выражала готовность к поступку. Кирилл на минуту ощутил прохладу девичьей ладони, быстро увлекавшей его вон из шумного зала.
        Они уединились в беседке, составленной из куртин диковинного для этих широт кизила, несколько удаленной от освещенных дорожек усадьбы.
        - Кирилл, дело в том, что я выхожу замуж,- девушка присела на прикрытое тощим матрасом решетчатое сиденье шезлонга.
        - Поздравляю,- Кирилл плохо понимал происходящее, в голове роились отрывочные мысли: "При чем здесь я, необходимость серьезного разговора и это неожиданное заявление... Неожиданное?" Но Альбина прервала нестройный ход его мыслей:
        - Я давно собиралась поговорить с тобой, Кирилл. Но поговорить без свидетелей, а там, у Вадима, это невозможно.- Ее голос был по-прежнему ровным и без малейшей тени эмоций.- Понимаешь, мне очень нелегко сейчас...
        - Ты не хочешь выходить за Швецова? - спросил он и в тот же момент испугался сказанного. Но не оттого, что услышал себя как будто со стороны, его поразила мгновенная реакция Альбины: девушка вздрогнула, как от удара, и в упор, не мигая, тяжелым пристальным взглядом посмотрела на собеседника.
        - Ты почти угадал. Инициатива исходит не от меня, и мое мнение - мнение меньшинства. Вопрос "хочу - не хочу" не стоит. Мне просто кажется, что, принимая сейчас решение выйти за Олега, я лишаю себя каких-то других, неизвестных мне возможностей устроить свою жизнь.
        - Я не совсем понимаю... Вернее - мне понятно твое сомнение, но я не понимаю, при чем тут я?
        - Кирилл, скажи честно...- Взгляд девушки был беззащитным и почти умоляющим.- Мне все последнее время, с той поры, как мы встретились в этом году, кажется, что ты знаешь нечто... Нет, наверное, я не смогу объяснить этого.
        Кирилл с замершим сердцем слушал Альбину. "Она чувствует, она все чувствует! И все эти невысказанные вопросы - ее догадки, ее ощущения и сомнения касаются только Женьки..." Имеет ли право он, недавний выпускник "дурки", смутить сейчас эту девушку еще в большей степени, чем это уже произошло без его участия?
        - Вы ничего не хотите мне объяснить? - Кирилл и Альбина вздрогнули почти одновременно от неожиданно прозвучавшего вопроса. На пороге беседки стоял Швецов. Весь его вид говорил о крайней степени раздражения и уязвленном самолюбии.
        Альбина полными слез глазами посмотрела на молчащего Кирилла, избегавшего ее взгляда, затем медленно поднялась и подошла к Олегу:
        - Поедем домой...
        - Вот так просто "поедем"? Без каких-либо объяснений?
        - Кирилл здесь ни при чем, все дело во мне,- под легким ветерком, набегающим с залива, слезинки быстро высохли, от них не осталось и следа.- И если тебе завтра все еще будут нужны объяснения, то ты их получишь.- Не дожидаясь Швецова, девушка двинулась в сторону дома.
        Олег некоторое время постоял в нерешительности, но потом бегом бросился догонять Альбину. Кирилл слышал его удаляющийся голос:
        - Альбина, сразу мы уехать не сможем. У меня есть незаконченные дела с хозяином...
        - Тогда я поеду одна, на электричке,- слова Альбины были едва слышны, но возмущенный голос Швецова звучал громко и четко:
        - Какая электричка?! Ты, может быть, посмотришь на часы?
        И дальше их разговор слился с карнавальной какофонией бессонной усадьбы.
        Марков покинул беседку и медленно побрел к старой заводи, где на приколе стояли неуклюжие деревянные лодки, рассчитанные на усилия пары гребцов. Он занял место на корме самого дальнего суденышка, практически неразличимого с ветхого скрипучего пирса в низко стелющейся молочной дымке тумана.
        Взгляд Кирилла рассеянно блуждал вокруг, не находя ни одного четко узнаваемого предмета, если не считать уключин, весельных лопастей и противовесов, а также ближней банки, до блеска отполированной многочисленными седалищами гребцов. Мысли вольно перескакивали с Альбины на Женьку и далее, на кровавые сцены кентерберийской свадьбы, на отношения Вадима и Натальи; на Джейн, способность вспоминать про которую он обрел только сейчас, вспоминать не просто как о ярком, жизненном, но все-таки эпизоде, как, например, мгновение назад он вспомнил о рыдавшей у него на груди Кисе, а как о неотъемлемой частичке себя самого... До полного физического ощущения сердечных спазмов и дикой, невыносимой, щемящей тоски...
        Диск встающего на покатом северном небе солнца был хорошо виден, когда Кирилл, пошатываясь после бессонной ночи, опустошенный ночными, изнуряющими своей глубиной и четкостью воспоминаниями, шел по мощеной дорожке к главному зданию усадьбы.
        - Господин Марков? - Незнакомый человек с холеной и безупречной внешностью иностранного гостя, выдававшей его возможную принадлежность к дипкорпусу, внезапно возник рядом.- Вас непросто было разыскать на борту этого "Ковчега",- у незнакомца была не только безупречная внешность, но и обаятельнейшая улыбка. Только сейчас, отметив ее открытость, Кирилл обратил внимание и на покрасневшие, видно, так же, как и у него, от бессонной ночи, глаза иностранца.- Но я все-таки разыскал вас. Мои друзья в Лондоне,- последовала небольшая пауза, в течение которой человек явно пытался оценить реакцию Кирилла на сказанные слова.- Так вот,- продолжил он, по всей видимости, удовлетворенный своими наблюдениями,- мои друзья в Лондоне просили передать вам письмо...
        Кирилл стоял посреди прохладной утренней аллеи, и лучи летнего солнца, стремительно набиравшие жар, согревали его иззябшее за ночь тело. Он улыбался, разглядывая необычный, узкий и длинный, конверт из непривычно голубой бумаги, кратко надписанный таким знакомым ему почерком: "Кириллу М.". Его состояние было сравнимо с состоянием человека, обретшего полное блаженство.
        "О чем бы ни говорилось в этом письме - это настоящее чудо! Дома... читать только дома!" - в тот момент это была единственная мысль. Он улыбнулся: "Альба, утренняя песнь трубадуров, воспевающая красоту возлюбленных и благородных дам! Встреча с Альбиной стала добрым знаком!" Юноша убрал письмо за пазуху и поспешил к дому.
        У парадного крыльца величественный хозяин разговаривал с Олегом:
        - И вы уверены, что такие большие деньги будут потрачены не зря?
        - Абсолютно. Это лучший котел, все финские коттеджи оборудованы именно этой системой, и монтаж производится всего за несколько часов.
        Живой классик протянул Швецову конверт:
        - Ну что же, положусь на ваши рекомендации и вашу репутацию. Когда прикажете ждать?
        - Примерно через неделю.
        - Отлично! Позвоните предварительно и,- он широким жестом указал на перспективу подъездной аллеи,- не смею вас задерживать.
        Олег поспешил к своему "жигуленку", в котором Кирилл различил сидящую Альбину. "Значит, она оставалась здесь..." - И легкое напряжение, возникшее одновременно с появлением Олега Швецова в этом безмятежном и счастливом дне, отпустило.
        - О, мой юный друг! - Кирилл вздрогнул.- Простите, я, кажется, нарушил ваши утренние размышления? А мы вас вчера в ночи просто-таки обыскались. Юрий уехал в Ленинград. А каковы ваши планы?
        * * *
        Ночь не была белой.
        Была она какого-то неприлично телесного цвета, как бюстгальтер отечественного производства. На фоне поросячьего неба все еще по-ночному темнели кроны деревьев. С одной стороны расстилалось Марсово поле. С другой - Летний сад.
        Совиные глаза светофоров подмигивали желтым.
        Под громадным рекламным плакатом прохладительного напитка шевелились кусты.
        - Тебя не было тогда. Ты вышла куда-то. Ты бы видела, как он на нее смотрел. На эту рекламу. А потом на всех нас. А потом на весь зал как заорал - да здесь, типа, приглашать-то некого! Где девки-то? Уродище... Я еле удержалась, чтоб не накатить на него. Деньги только зря потратили.- Мелированная в честь окончания школы Кристина взмахнула розовой юбкой и выбралась из кустов.- Че ты думаешь, он понял, что это намек? Ни фига. Ты прикинь - как с гуся вода. Даже не сомневается, что это приз такой мы ему придумали, как секс-символу школы.
        - Да чего ты переживаешь. Ему надо было на выпускной не резиновую бабу дарить, а плакат этот рекламный в полный рост вырезать и на картон наклеить, раз он от него так тащится.- Изящная Саня в голубеньком брючном костюмчике появилась в зарослях, разводя ветки руками.- Толщина пять миллиметров. Доска и два соска, как он и любит.
        - И ноги не раздвигаются,- сказала Кристина без лишних сомнений. И отставив руку, как пафосный горнист, поднесла к губам бутылку кока-колы.- Не переживай. Мы - лучше!
        Саня, прищурившись, смерила подругу взглядом. Нет, сама-то она на рекламную девушку не тянула, как ни крути.
        - Ну, в общем, то, что у тебя ноги раздвигаются,- это твое неоспоримое преимущество перед рекламным плакатом.
        - Ага... У тебя зато срослись...- Кристина прыснула, светло-коричневая пена брызнула из бутылки прямо на ее розовую юбку. Она сложилась пополам и от смеха пошла на полусогнутых, поливая из бутылки висящий на шнурке мобильник.
        - Я же говорила, что надо было брать без газа. Здоровый образ жизни, он и после водки здоровый. А то посмотри на себя - жуть-то какая. Это все пузырьки... Весь алкоголь в тебе всколыхнули...
        - Замолчи...- простонала Кристина, размазывая по лицу кока-колу.- Отстань.
        - Фу, какая ты вульгарная. На полусогнутых. Тебя бы сейчас увидел твой Пономарев... А вот и он. Как кстати... Пономарев! Эй! Мы тут тебя с Кристиной ждем. Все говорим - если бы Пономарев увидел, если бы Пономарев увидел. А вот и ты!
        Пономарев эффектно сплюнул и тяжелой походкой направился к кустам, из которых выглядывали девчонки.
        - Чего вы здесь сидите-то? Лучше места не нашли? А тебе Криська, вообще, щас в глаз дам, поняла? Полчаса ищу.
        - Что за пугалки бандитские? Не понимаю! Не фиг время засекать, когда любимая в кусты отходит. Естественная надобность. А ты сразу в глаз. Репутация у тебя какая-то, Пономарев, подмаченная.
        - Нее, Криська, подкаченная. Он не мачо, он качо. И это принципиально!
        - Да какой качо... Мачок просто. Русская версия.
        - Но-но, утихомирься.- Пономарев растопырил пальцы в национальном рогатом жесте и поднес их к Кристининым глазам.
        - Чего ты мне тут козу делаешь, Пономарев?! - Она звонко треснула его по пальцам. Пономарев в замешательстве почесал за ухом и не ко времени призадумался, отчего лоб у него сократился до двух сантиметров в ширину.
        - Не морщи лоб,- машинально сказала Кристина, как всегда говорила всем в таких случаях.
        - Мн-да... Морщины мыслителя тебе явно не к лицу,- добавила Саня.
        - Прикалывай трамвай на поворотах,- огрызнулся Пономарев, по-самбистски припадая всей тяжестью на каждую ногу.
        - Да иди ты... Лучше скажи, куда наши подевались.- Саня озиралась по сторонам.
        - Ага... Я-то пойду... Только вот без меня вам - только по домам баиньки. Так что ведите себя скромнее, барышни, тогда дорогу покажу.
        Пономарев, наконец, перелез через ограду Летнего сада. Там, напротив Михайловского замка, есть чудесный лаз в сад. Возле самой границы решетки и перил моста через Фонтанку. Надо только набраться смелости и сделать один небольшой шаг наискосок - с перил над водой прямо на мягкую траву.
        Пономарев прыгнул первым. А потом протянул обеим девчонкам руки. Все получилось просто. И никакого экстрима.
        Было часов пять утра. Их класс уже вернулся из заплыва до Ладоги и обратно. По дороге на теплоходике была станцована сотня медляков, выпито из пластмассовых стаканчиков море "отвертки". Все эмоции были растрачены. Все общие воспоминания перебраны. Выжатые как лимоны и даже, кажется, постаревшие за эту безумную ночь, все они, наконец, распрощались друг с другом, обнимаясь и целуясь на манер американских тинейджерских сериалов. И только самые неразлучные все еще никак не хотели расходиться.
        Теперь все они умещались на скамейке, сокрытой от посторонних глаз густыми кустами. Да никаких посторонних глаз вроде бы и не было. И как это только им пришла в голову такая чудесная мысль - забраться в закрытый на ночь Летний сад?
        Скамейка была использована максимально практично. Сидели и на спинке, и внизу.
        Пономарев втиснулся между ребятами и усадил себе на колени Кристину.
        - А я уеду. Послезавтра. Завтра спать буду весь день. Ни за что не останусь в городе. Что лето-то пропускать? Год впереди тяжелый. Буду на даче готовиться. Утречком часиков в шесть буду вставать. Сначала в озере купаться. Потом бегать в лесу. А потом уже - заниматься. Я пока к этим, к школьным, экзаменам готовилась, на два килограмма потолстела. И окно не открыть - такое душилово на Московском. Кошмар.
        - А у меня хорошо. Перед окнами сирень. Трава по пояс. Первый этаж. Если руки домиком сделать, то кажется, что на даче.
        - А руки-то зачем домиком делать. Крыша, что ли?
        - Да нет. Просто чтоб дома вокруг не видны были.
        - А ты куда будешь поступать?
        - В медицинский.
        - Да ну... Гадость какая. И платят мало.
        - Да почему гадость-то? Небось, сам когда болеешь, врачей вызываешь, а не электриков.
        - А я, блин, все думаю, что это за маршрутка такая по городу ездит - "ноль-три"? Никак маршрут не просчитать. То там, то здесь.
        - Я на "скорой" не хочу. Собачья работа. Я на третьем курсе специализацию возьму. Пластическим хирургом стану.
        - К тому времени все мы хорошенько поистаскаемся. И все к тебе придем делать подтяжку,- оптимистично сказал Пономарев, придирчиво оглядывая Кристину.- Некоторым, кстати, я бы уже рекомендовал.
        - Тебе, Пономарев, как убогому, все сделают первому и бесплатно,- сказала Саня.- На твоей морде Оля как раз руку и набьет. Будешь служить науке.
        - Нет, Саня,- серьезно ответила Кристина.- Я против экспериментов на животных.
        Они засмеялись. А Пономарев оскорбленно передернул плечами и стал смотреть в сторону.
        - Хм, Пономарев, держись. Во попал...- проявил мужскую солидарность коротышка Парецкий.- На свадьбу-то нас пригласить не забудете?
        - Если она состоится, конечно.- Кристина взбалмошно вскинула бровь.
        - Да куды ты денесся! - Парецкий доброжелательно похлопал ее по плечу.
        - А я замуж никогда не выйду,- спокойно сказала Саня, глядя вверх, на листья деревьев.
        - Чего это ты, Сашка? Кто бы говорил, вообще...- усмехнулась Нина и крикнула, не оборачиваясь: - Вовк! Вы тут самое интресное пропустите с вашей лирикой!
        Ей не ответили.
        Сима Иванцова и Вова Вертлиб стояли в десяти шагах от скамейки. Под кленом. Нина посмотрела и махнула рукой.
        - Нехай наговорятся,- и добавила: - В последний раз.
        - Да? Ну ты даешь... Не боишься?
        - Да чего бояться-то? Нет. Я для него все равно что дрессировщица. А он кобель. Так что ж ему, с сучкой не дам понюхаться, что ли?
        - Это еще большой вопрос, Нинель, кто из вас сучка...- вполголоса попытался урезонить ее Макс.- Я бы воздержался от аналогий.
        - Вот и воздержись. Воздержание облагораживает,- отрезала Нина.
        Невысокая плотненькая Симочка смотрела на черную кору клена и сосредоточенно отрывала от нее кусочки. Глаза у нее были как зеленые виноградины, в абсолютно прямых черных ресницах с пшеничными наконечниками. И все у нее было таким же прямолинейным, как стрельчатые ресницы,- мысли, стремление к правде, жизненные идеалы и бестактные слова.
        Вертлиб смотрел на нее с сожалением. Она тоньше, возвышенней и ближе ему, чем Нина. Но лучше им расстаться на выпускном и писать друг другу длинные письма по электронной почте. Ведь все равно они с Ниной уедут отсюда в Америку. У Нины там родственники. Может быть, когда-нибудь, совершенно неожиданно для себя и Нины, он все-таки создаст что-то гениальное, а не просто торговые комплексы, о перспективности которых все время говорит Нина. И тогда ему не стыдно будет вернуться.
        Но только он об этом подумал, как опять стало тяжело на душе от предчувствия того усилия, которое надо будет совершить.
        У Симы была особая манера говорить. И она всегда вызывала в нем противоречивые чувства. Когда они были наедине, он не обращал на это внимания. Но когда появлялся кто-то третий, ему становилось неудобно. А неудобство он ощущал кожей. Его просто ломало. Она говорила, как будто читала нараспев стихи, как поэтесса в экстазе. Белла Ахмадулина. И концы ее фраз зависали с неправдоподобной интонацией, как пророчества Кассандры. Эта манера проявлялась только тогда, когда она говорила о сокровенном - своем или Володькином. А в остальном она была совершенно нормальной. Веселой и компанейской. И даже следа этой распевности не прослеживалось.
        - Я не понимаю, Володька. Как же ты собираешься жизнь провести с человеком, который тебя абсолютно не понимает? Мне кажется, это так ясно. Ведь она же о тебе ничего не знает. И мне это так странно.- Сима говорила убежденно, но при этом у нее временами пропадал голос, потому что обида сжимала горло. И чуть странно двигались бледные тонкие губы. Только усилием воли она не позволяла им расползтись уголками книзу.- Мне казалось, что вот мы-то как раз с тобой прекрасно понимаем друг друга. Столько сил было потрачено, ты же не мог этого забыть, на то, чтобы сверить все наши слова, что это значит вот это. Мне кажется, ты сам не понимаешь, что так ты угробишь свою жизнь. Просто угробишь... Будешь есть, спать и работать в каком-нибудь американском офисе. Тоска...
        - Ну, до американского офиса еще столько всего надо сделать... Сим... Все не так. Ты говоришь, что она меня не понимает. А мне не надо, чтобы она меня понимала. Мне трудно объяснить... Ну, это... Не знаю... Она делает меня... Ну, вот как хочешь к этому относись, но она делает меня нормальным человеком. Ты делаешь меня больным! Ну не смотри на меня так, Симка! Ну мы же договаривались - только правду. Я только недавно понял - ты холишь во мне те черты, которые сам я в себе ненавижу... Мы не смогли бы жить вместе. Точно тебе говорю.
        - Я делаю тебя больным? - Она задохнулась. Но никаких слез себе не позволила. Ей все казалось, что сейчас она, как всегда, его уговорит. Достучится до его сердца.- Я просто люблю твой талант, верю в него и не хочу, чтобы ты подстраивал свой дар под низкопробный спрос. А она именно к этому тебя приведет. Мне больно смотреть, как она отмахивается от тебя именно тогда, когда ты говоришь особенные вещи. Она же примитивная. И тебя хочет обрезать под трафарет. И ты на это согласен? Скажи мне. Да? Ты согласен?
        - Она не примитивная. Зря ты так. Ты ее совсем не знаешь. Просто она твердо стоит на земле. И знает, как надо. И потом... Мне так легче. Рядом с ней я нормален и здоров. И не впадаю в депрессию. Она вообще говорит, что у меня нет никакого таланта. А просто способности, которые надо использовать.
        - А я считаю, что у тебя талант. Эти твои идеи про природный город, про дома-норки и гнезда. Это так трогательно! Так пронзительно! А этого ничего не будет, если она будет давить. А депрессии... Знаешь, это просто признак таланта. У людей примитивных депрессий не бывает. Им все хорошо. Все нравится. Так что, Володька, это просто груз таланта. Понимаешь? Ты ощущаешь за него ответственность. Так и должно быть. А она с тебя эту ответственность снимает. Конечно, так легче. Но это неверный путь, какой-то порочный. Все равно что совесть жидким азотом изводить, чтоб не беспокоила.
        - Ну, Сим... Знаешь... Любовь тоже по-разному проявляется. Тебе нравится, когда я мучаюсь. А ей нравится, когда я не мучаюсь. И я выбираю второй вариант. Это если честно. Как мы и договаривались.
        - Не знаю...- Сима как будто бы начала какой-то высокопарный стих.- Так не должно быть. Не знаю, Володя. Но если ты считаешь, что так тебе лучше... Хорошо. Пусть. Забудем. Но знай, что ты всегда сможешь прийти ко мне. И я пойму тебя.
        Володе казалось, что он даже ощущает ритм выдаваемых ею строк. "Хорошо. Пусть. Забудем". Жаль, что у нее в характере совсем нет цинизма. В жизни без него так сложно, когда все вот так, "взаправду". То ли дело Нина.
        - Вовк! - вновь позвала Нина, не оборачиваясь.- Вовк, иди к нам! Чего ты так долго? Я уже тут замерзла без тебя.
        - Пойдем! - Он тронул Симу за плечо.- Нас уже зовут, неудобно...
        - Это тебя зовут. Ты иди. Мне надо сейчас побыть одной.- И она улыбнулась ему вымученной и жалкой улыбкой, скрывая готовые вскипеть слезы. Шантажировать мужчин она категорически не умела.
        - Ладно... Я пойду... Ты давай...
        Он пошел к скамейке, обсаженной сверху донизу бывшими одноклассниками. И, как всегда, возвращаясь от Симы к Нине, словно оборотень, почувствовал болезненное перерождение. То клыки прорезались, то убирались...
        А Сима осталась стоять у клена. Вздохнула. И поняла, что не хочет возвращаться ко всем. Ни сейчас. Ни позже. Не хочет видеть самодовольное личико хорошенькой Нины, не хочет страдать от грубого лексикона мальчишек и девчонок. Зачем здесь, в таком месте, говорить такие пустые слова?..
        Она медленно пошла по аллее, дотрагиваясь руками до гладких мраморных тумб. Ее никто не окликнул.
        И кто это назвал ночь белой? Совсем она не белая. Вон как вокруг темно. Ветви деревьев сплелись в вышине, и весь сад был как будто под крышей. И только белые статуи маячили вдалеке, как привидения.
        Ее манил сумрак аллеи. Ей вообще захотелось подняться к ближайшей мраморной статуе и безмятежно окаменеть с ней в обнимку на долгие века. Или до тех пор, пока Вова Вертлиб не вернется из своей Америки и не расскажет ей о том, что построил в центре Нью-Йорка гениальное архитектурное сооружение.
        А пока ведь все равно ждать. Так какая разница где: на факультете культурологии или в обнимку с холодным камнем? А зимой их закроют зеленым ящиком. И замороженная Сима будет стоять и ждать весны. "А они ведь такие же несчастные, как я",- подумала она вдруг с удивлением. Подошла к трагической женской фигуре, встала на железную трубу газонной ограды, схватилась за мраморный посох и поставила колено рядом с босыми ногами статуи.
        А когда встала рядом с ней в полный свой маленький росточек, то замерла...
        - Ой, ребята! Идите скорей сюда! Что я тут нашла, вы только посмотрите! Эй! Слышите меня! Алло!
        На каменном пальце у статуи посверкивал удивительной красоты старинный перстень с черным, выпуклым, как глаз араба, камнем. Сима просто не поверила своим глазам. Она прикоснулась к перстню и попыталась снять.
        Но в этот момент ей показалось, что статуя резко покачнулась. Она взвизгнула, потеряла равновесие и спрыгнула вниз, упав на колено и запачкав белые брюки песком.
        К ней уже деревянными шагами приближались потрепанные бесконечной ночью друзья.
        - Чего у тебя тут, Серафима?
        Она горящими глазами посмотрела на одноклассников.
        - Смотрите, что нашла...- Она показала на статую.
        - Стоит стат{2/Accent}уя в лучах заката,- тупо отозвался Пономарев.- Да.
        - Ну, на руки-то внимание обратите.
        - Руки как руки. Вот пальчик один отломан когда-то был. Надставили. Ну и что такого? Мы бежали, думали, тебя насилуют. Посмотреть хотели...
        - Как что? А перстень какой красивый! - удивилась их равнодушию Сима.
        - Какой перстень? Нет тут никакого перстня. Ну, ты напилась, Серафима! Во даешь! - с восхищением посмотрел на нее Парецкий.
        - Что значит нет? А это что? - Сима взяла ветку, указала ею на перстень и торжественно оглянулась.
        На нее смотрели с недоумением.
        - Нет, Симочка, ты не напилась. Ты, скорее всего, обкурилась. И капитально,- обходя ее по кругу и разглядывая с любопытством, проговорила Нина.
        - А я вижу! - вдруг раздался позади них голос Сани.- Вот же оно, кольцо!
        - Да где?! С ума вы, что ли, все посходили!
        Саня подбежала к статуе, ловко забралась и стала снимать перстень с пальца. Но в этот момент кто-то из девчонок громко завизжал. Стало как будто темнее. Саня оглянулась и готова была потом поклясться, что увидела позади, на аллее, какую-то рябь и промелькнувшее, как рыба на мелководье, чье-то лицо и длинный силуэт. Перехватив ее остановившийся взгляд, назад тут же обернулись и все остальные.
        Через минуту они, как рекордсмены мира, один за другим перелетали через ограду и летели без оглядки вон из сада.
        Наступал рассвет. Но утро огибало Летний сад, как остров. В нем, казалось, с восходом стало только темнее.
        * * *
        Небо было ослепительно-белым. Нереально белым. Будто бы над Манхэттеном расстелили исполинский лист гоcзнаковой бумаги. И ему, русскому мальчишке, увлеченному бесконечно изменяющимися архитектурными формами, казалось, что именно в этой точке планеты невидимый искуситель предлагает любому желающему продолжить, увеличить до бесконечности стремительные вертикали островных башен.
        Вова Вертлиб стоял перед знаменитыми на весь мир небоскребами Всемирного торгового центра и завороженно впитывал волшебный отблеск исполинских стеклянных граней.
        "Сбылась-ась-ась-ась, сбылась-ась-ась-ась идиота мечта-та-та-та!" - напевал про себя будущий известный американский архитектор русского происхождения по фамилии Вертлиб. Вибрирующий сигнал тысячного GLOBO удачно попал в ритм его песенки:
        - Хэллоу! - "Ну не адвокат дьявола, но все равно Манхэттен кругом, понимашь..."
        - Ты нормально добрался?
        - Итс олл райт, дарлинг!
        - Вовка, не дурачься! Ты знаешь, что будет, если ты провалишь это интервью? - Он ловко протиснулся между двумя арабками, пискнув: "Пардон, мадам!" - Я серьезно! Дядя Слава очень беспокоится. Этот Коралис - большая шишка, и дяде Славе стоило большого труда...
        - Нинуль, я взрослый мальчик! Я уже в холле и в самом боевом настроении...
        - Остается надеяться. Мы все очень волнуемся за тебя! Обязательно позвони сразу после интервью!
        - Обязательно!
        Юноша быстро миновал справочное и оперативно сориентировался в холле у многочисленных лифтов. Ожидание кабины затягивалось. "И кто-о-о ска-а-зал-ал, что лифты скоростны-ы-ы-е?" - Ожидание не совпадало с его возбужденным состоянием, и песенка обрела печальный фольклорный мотив. "Нужно... Нужно-нужно-нужно нам кому-то позвонить! Едь же ты, скорее!" - И тут же, отвечая на его просьбу, музыкально брякнули сигнальные колокольцы лифтов. Несмотря на кондиционированный воздух, путешествие оказалось так себе, как в родном, питерском "Отисе". Время тянулось подобно изрядно пережеванному "Диролу". Возникшее было желание позвонить кому-нибудь прямо отсюда, из кабины скоростного лифта Всемирного торгового центра, вместе с ощущаемой перегрузкой перемещалось все ниже по телу и вовсе ушло в виниловый пол кабины. А еще слишком серьезные лица попутчиков. "М-да, это явно не голливудская массовка..." - но несмотря ни на что, ощущение Большой Жизни присутствовало.
        Присутствовало даже тогда, когда блеклая крыска, сидящая за офисным пультом, обнажая несоразмерные с кукольным личиком резцы, сообщила "мистеру Вертлибу", что "мистер Коралис задерживается, но, помня о назначенной встрече, просил извиниться и подождать его в холле. Не более четверти часа".
        - Сорри, мистер Вертлиб! - пискнула "крыска Холли", кокетливо оправляя именной бедж.
        - Владимир,- по-своему понял ее юноша и протянул руку через стойку. Лапка Холли полностью соответствовала первому впечатлению. "Может, там, за стойкой, еще и хвост имеется?" - Он попытался перегнуться через барьер, но росту не хватило.
        - Вам что-нибудь предложить? Чай, кофе, вода?
        - Воды, если можно.
        - Справа по коридору - аппарат,- коготок грызуна указал направление движения. "Нет, прав был дед: Америка - страна не совсем вменяемая".
        Вова Вертлиб быстро освоился в гостевом предбаннике "М. Дж. Коралис Девелопмент инк" и с пластиковым стаканчиком ледяной воды в руке расположился перед огромным панорамным окном холла. Внизу лежал самый настоящий Нью-Йорк. Он медленно и с нарочитым достоинством поставил воду на стеклянную столешницу комнаты для гостей, так же, не торопясь, извлек из кармана свадебный подарок новой "американской" родни - спутниковый телефон GLOBO и, разыскав в памяти номер Макса Парецкого, небрежно нажал на вызов.
        - Парецкий экут-ву!
        - Здорово, Макс, ты как, ты где?
        - А, мсье Вертлиб! Я - нормально. Вокруг меня бульвар Круазетт, передо мной тащится в открытой "альфе" дедушка Бельмондо и собирает улыбки поклонниц. Мне не перестроиться, а у него тщеславие заело! Ладно, продолжаю: рядом со мной какая-то испаноговорящая телка, от которой мне не отделаться уже вторые сутки, поэтому торчу с ней здесь, нарезаю круги по набережной и выслушиваю папашины матюги из Монако по телефону. Думал, это опять он звонит.
        - Круто! А что, бабец-то хороша?
        - Вы - женатый человек, мсье Вертлиб! Ай-ай-ай! Но, по старой дружбе, так уж и быть, доложу: клевая бабешка, прыткая и гибкая. Только вот не понимает текущего исторического момента.
        - А может, это любовь?
        - Скорее, к моей машине. Ладно, ты лучше про себя расскажи. Как вы там с Нинкой, устроились?
        - Почти. Сейчас сижу в холле на сорок седьмом этаже Всемирного торгового центра и дожидаюсь встречи с мистером Коралисом.
        - Серьезный мальчик! Про центр знаю, слышал, а что за перец твой мистер Коралис?
        - Крутой делец, по всему миру строит торговую недвижимость.
        - Ну ты даешь! Слушай, ладно Коралис, он уже строит, а ты-то ему на кой сдался со своим первым курсом?
        - Рекомендации, Максик! Америка - страна рекомендаций! Если я ему понравлюсь и произведу должное впечатление, то мистер Коралис станет моим будущим боссом и спонсором на весь период обучения. Опа!
        - Н-да, брат, завидую! Ну, а как там вообще?
        - Где именно?
        - Ну где-где, на сорок седьмом этаже! Веришь-нет, но еще ни разу на такой верхотуре не был.
        - Мечта идиота, Макс! Внизу - Нью-Йорк, вокруг - небоскребы, все сверкает, все блестит! Оба-на! Даже кино снимают!
        - Какое кино?
        - Черт его знает, но прямо на меня летит самолет! Самый настоящий "боинг"!
        - Как это, прямо на тебя?
        - ...
        - Алло! Вовка, так что там с "боингом"? Алло! Алло! - Но наушники не выдавали ничего, кроме эфирных шумов, а потом и вовсе замолчали.
        - Нью-Йорк, Нью-Йорк...- Парецкий передразнил Синатру,- а связи человеческой наладить не могут!
        Он с досадой ударил обеими руками по рулю. Наушники хенд-фри неожиданно не то просипели, не то прохрипели, но очень коротко и невнятно. И снова - тишина. Спутница вопросительно смотрела на Макса.
        - Ну, чего ты пялишься, Кармен-сюита?! У них там,- он выразительно махнул рукой в сторону моря,- в НьюЙорке, кино снимают!
        - О, Нью-Йорк! - И иберийская шалава, встав во весь рост в белоснежном "мерседесе" Парецкого-младшего, удивительно сильным и чистым голосом запела знаменитую песенку. Макс восхищенно смотрел на нее.
        - Ну ты даешь, Кармен! Миннелли отдыхает! - А про себя подумал: "Может, прихватить ее с собой? Затереть родителю, что таланты для нашего кабаре искал?"
        С самого раннего утра Сима Иванцова ощущала беспокойство. Оно появилось сразу, стоило только солнечному лучу прервать сладкий утренний сон. Поначалу смутное и непонятное, это состояние все четче проявляло свой тревожный характер, и Симочка мучительно искала объяснений.
        Прибирая локоны под резинку купальной шапочки, она набралась мужества и спросила себя: "Вовка?" Задумалась и, не обращая внимания на брызги холодного душа, обжигавшие плечи и острые лопатки, медленно присела на краешек ванны. "Нет, прошло еще очень мало времени. Он же такой восторженный и открытый для новых впечатлений, да и Нинка совсем не дура, не будет она с самого начала давить чугунным прессом на молодого мужа. Все, это не мое дело, пусть будут счастливы! Америка - страна для счастливых людей!" Симочка резко поднялась и смело вступила под холодный утренний душ.
        Но и под обжигающими струями воды, и потом, когда растиралась мохнатым полотенцем, она все равно думала о Вертлибе. Не в развитие неких своих рассуждений, а просто так. Даже не столько думала, сколько вспоминала: Вовкину улыбку, походку, те словечки, из которых состоял тайный язык их общения. Повесив махровое чудо сушиться и закутавшись в халат, Симочка решила, что беспокойство ушло, но стоило ей только покинуть ванную, как тысячи невидимых игл кольнули внутри, под левой грудью, и она бессильно прислонилась к стене. "Нет, нет, нет! С ним ничего не может произойти! Ни-че-го!" Симочка глубоко вздохнула, собралась и вышла на кухню.
        - Тебе нездоровится или что-то не так с учебой? - спросила мама обеспокоенно, подавая завтрак. Сама будучи натурой впечатлительной, она обладала удивительной способностью улавливать чужие тревоги и беспокойства и активно сопереживать им.
        - Нет, нет, мам... Все нормально. Просто...- И серьезная девушка Серафима Иванцова, будущая звезда отечественной культурологии, совсем было решила ввести любимую маму в заблуждение, но не смогла найти необходимых слов.
        - Серафима! Я тебя прошу, не скрывай ничего! Мы живем в такое время! - И мама решила ограничиться подобным кратким внушением.- Все, Симка, мне пора бежать, целую! - Иванцова-старшая мягко чмокнула любимое чадо в щечку и, передвинув на ходу красный бегунок настенного календаря, растворилась в полусумраке коридора и шуме наступившего дня.
        Завтрак у Иванцовых был традиционно плотный - народ в семье работящий и большую часть суток проводит вне дома. Оттого перед Симой стояла традиционная утренняя задача: креветочно-творожный мусс, пара "утомленных" в духовке бутербродов с чеддером и две длинные венские сосиски. Против обыкновения Симочка не стала задумываться над вечным вопросом "С чего начнем трапезу?" и машинально, в силу привычки и недавнего холодного душа, энергично принялась за первое попавшееся блюдо. Мысли ее витали где-то далеко от семейной гастрономии - между обидой на себя за неуклюжую попытку соврать и семейством молодых Вертлибов в далекой Америке.
        Серафима очень уважала себя за спокойствие, с которым приняла окончательное и бесповоротное решение Володьки жениться на другой. Сейчас она чаще всего вспоминала, как согласилась прийти на свадьбу только из упрямой и наивной уверенности, что именно сегодня ее любовь поможет ей найти те самые слова, услышав которые, Вовка изменит свой выбор. Но, увидев удивительно счастливого, даже необыкновенно просветленного в своем счастье жениха, Серафима отложила последнюю попытку и постаралась вместе со всеми гостями разделить радость праздника. Что самое удивительное - все получилось без мучительной и все уничижающей ревности, без досадной и бессильной злости, даже без глупых двусмысленностей, на которые ее так и подбивали одноклассницы, заранее подготовив для Симы специальный тост - "со смыслом".
        Но сегодня все было одновременно так и не так. И возникло это "не так" буквально в последние минуты, после душа, а сейчас окончательно оформилось в понимание: ей плохо, ей очень плохо, грустно и одиноко без Вовки. Как бы она ни храбрилась и в какие бы спартанские режимы себя ни загоняла.
        Сима нахмурилась, но изменить хода своих мыслей не могла - прямо за этим столом, напротив, будто настоящий, сидел Вовка и широко улыбался. Симочка резко встряхнула головой, отгоняя прочь мечтательный мираж.
        "Бывают же у человека не его дни. Может быть, все беспокойство от этого? Или, как назло, нынче выдался какойнибудь коварный лунный денек..." Со своего места Сима не видела календаря, заботливо предупреждавшего в числе прочего и о лунных обстоятельствах наступившего дня. Она торопливо отпила кофе и подошла к настеннику. "Одиннадцатое сентября. Обыкновенный лунный день. Мимо, подружка, мимо..." Симочка вернулась к столу. Большая белая тарелка, на ней две "венские" сосиски лежали параллельно, вытянувшиеся, как барабанные палочки. "Барабанные палочки! Одиннадцать - барабанные палочки!" - ей сразу вспомнились вечерние посиделки за бочоночками русского лото на бабушкиной веранде в Тайцах. Огромный абажур, покрытый шалью, взрослые и дети за необъятно круглым столом, веселые выкрики и шуточные вопросы: "Барабанные палочки! Кочережечка! Лебединые шейки! Дед, дед, сколько тебе лет?"
        Взгляд случайно упал на наручные часы: "Боже! Прозавтракалась!" Симочка решительно сунула сосиски в холодильник и, на ходу снимая халат, кинулась собираться.
        - О, Симка-дымка-невидимка! Слыхала про Америку? Раскрутилася веревочка, показался ей конец! - Прыщавый Губкин, прибывший учиться из далекого Забайкалья чуть ли не с рыбным обозом, был записным патриотом и чего-только-возможно-фобом: от нацизма и сионизма до трусиков-танго и стриптиза включительно. Идеалисткескромняге Иванцовой он пытался покровительствовать.
        - Какая веревочка, ты о чем?!
        - Гы! Тайга в твоей голове! - Он по-простецки ткнул потными пальцами прямо в лоб чистоплотной Симочке.- Как в старом анекдоте: "Мистер, у нас в Америке... Америке! Капец твоей Америке! Кто, гады, ботинок на пульт бросил?!" А, не слыхала, что ли? - И Губкин оторопело замолчал.
        Непривычно взволнованная Сима, такой он ее никогда не видел, раскрасневшаяся, с крепко сжатыми кулачками, явно хотела ему возразить. Но решительность сокурсницы выглядела странно: вся ее ладная, собранная фигурка, готовая к физическому отпору, контрастировала с растерянностью и тревогой, ясно читавшихся в смятенном взгляде.
        - Ты че, Иванцова?!
        - Через плечо, придурок! - И острый Симочкин кулачок больно ткнул Губкина в прыщавую бурят-монгольскую скулу.- Еще раз дотронешься до меня своими лапами - всю морду разворочу! - Серафима половчей перехватила лямки рюкзака и, дробно стуча каблучками, устремилась вниз.
        - Симка! Вот ужас-то, ты слыхала?! - Через старинный холл университета к девушке спешила еще школьная подруга - Саша Ратнер. Поняв по Симочкиному виду, что она не обладает всей полнотой информации, Саня затараторила:
        - Короче, как там наши, я не знаю, но в Нью-Йорке и еще где-то, не запомнила где, арабы самолеты рейсовые направили прямо на небоскребы! Прикинь, да?! С пассажирами! А там же люди!
        - Где там? - непонимающе спросила Сима, и все тревоги утра, до сего момента тлевшие в ее сердечке, моментально увеличились многократно.
        - Хо! Подруга, в небоскребах, где! Ты представляешь, если бы Нинка с твоим Вовкой там оказались, а?
        Побледневшая Симочка замерла, крепко ухватив Саню за руку. Все звуки и краски мгновенно померкли, уступив место хаотическому движению цветовых пятен и тишине...
        - Иванцова, отпусти, говорю, и так синяки останутся! - Сима очнулась и разжала руку.
        - Ну ты глянь, а?! - близорукая Ратнер рассматривала места будущих синяков. Симочкины пальцы четко отпечатались на ее руке чуть выше запястья.- Да успокойся ты, чума! Нинка с Вовкой в Атлантик-Сити, там, где дядюшка Нинкин дерьмо качает, им до этого Нью-Йорка, как нам с тобой сейчас до Парижа. Правду тебе говорю, подружка! Сама прикинь?! Да расслабься ты!
        Но Симочка, казалось, совсем не слышала грубоватых ратнеровских утешений. Она сомнамбулой вышла на набережную, свернула направо, к Лебяжьей канавке, и медленно двинулась навстречу сверкающему потоку автомобилей, полностью погруженная в свои мысли.
        Все они были обрывочны и больше представляли собою картинки из прошлого. Школа и знакомство с Володей; какие-то загородные поездки всем классом; тяжело гриппующая Серафима и рядом с ней улыбающийся Вертлиб с дурманящей мимозой в руках... Потом - наоборот: Вовка в больнице, загипсованная нога на растяжке; Сима, скромно не решающаяся войти в палату, и пожилая медсестра, подталкивающая ее в двери с замазанными белой краской стеклами. Их первый и последний поцелуй на новогодней дискотеке в девятом классе, а потом сразу же - свадьба. Огромный американский дядюшка, руководящий жилкомхозом Атлантик-Сити, сверкает золотом, словно новогодняя елка, находясь в изрядном подпитии, приглашает всех на первую годовщину к молодым в Америку...
        И где-то вокруг всего этого кромешный мрак уверенности: Володьку она больше не увидит. Никогда.
        На этом фоне - абсолютной пустоты - и кружили свой бешеный хоровод Симочкины воспоминания. Но все-таки маленькая отважная душа не желала этого внезапного и сокрушительного поражения своих надежд. Тонюсенький, самый последний золотой лучик, Серафима ясно и четко разглядела его стремительный полет в абсолютном мраке вселенской неотвратимости, ринулся отстаивать ее последнее желание: "Только не с ним! Пусть лучше несчастье случится со мною..."
        - Проходите, проходите быстрее! - Громкий шепот вывел Симочку из состояния транса. Она, не выбирая дороги и совершенно не стремясь туда, добралась до входа в Летний сад. Реальность медленно, но все же - возвращалась: ворота со стороны Пантелеймоновского моста, плакат, предупреждающий о пятирублевой плате за вход, и опрятная пожилая женщина рядом с кассовой конуркой.
        - Проходите же скорее,- повторяет женщина, и ничего не понимающая Симочка ступает сначала на мощенный булыжником скат, а затем - на шуршащий гравийный круг. Она достает кошелек, но женщина, сдвинув брови домиком, дает понять, что у Серафимы денег не возьмет: - Без вас найдется кому заплатить...
        Это несколько отвлекает девушку от собственных невеселых размышлений, и она полностью сосредотачивается на личности и фигуре садовой привратницы. Эта пожилая опрятная женщина кажется Серафиме очень знакомой, и она пытается припомнить: где и при каких обстоятельствах могла произойти их встреча?
        Под неспокойной и тенистой листвой липовой аллеи, когда напряженное сознание перебрало в памяти сотни, если не тысячи женских лиц, вдруг приходит озарение: "Капельдинерша!"
        Сима отчетливо вспоминает свой первый самостоятельный поход в театр и досаднейшую утрату билета по дороге. Она стояла и беззвучно рыдала перед ступеньками, ведущими в фойе, и... Да, это была та самая женщина-капельдинер из областного театра. Та самая, что, не сказав ни слова, спустилась в вестибюль, взяла несчастную, плачущую растеряшку за руку и, проведя в шумящий зал, усадила в огромное, тяжело и непривычно пахнущее плюшевое кресло.
        В уголочках глаз выступили слезы, что-то предательски потекло из ноздрей, и Серафима резко подняла голову, желая предотвратить возможный конфуз.
        Прямо перед ней стояла статуя из их выпускной ночи - трагичная фигура женщины, опирающейся на мраморный резной посох. И так же, как в ту давнюю белую ночь, на руке статуи, резко выделяясь на фоне серого мрамора, покрытого трещинами, горит темным рубиновым светом старинное кольцо.
        Серафима медленно подняла руку и кончиками пальцев дотронулась до мерцающего камня. Он был холоден как лед. В одно мгновение все вокруг изменилось, липы исчезли. Прямо перед собой Серафима увидела Вовку, оживленно общающегося с кем-то по трубе. В то же самое мгновение там, впереди, за тонированной панорамой стекла появился огромный, стремительно приближающийся фюзеляж самолета. Серафима кинулась к Володьке, желая только одного - быть сейчас рядом с ним, чем бы все ни закончилось, но натолкнулась на невидимое препятствие. Оно спружинило под напором Симочкиных рук и властно отбросило девушку назад...
        - Симка! Симка, вставай!
        Серафима сидела на шершавом песке аллеи, и ее правую руку изо всех сил тянула на себя Саша Ратнер.
        - Ну же! Ну ты, подруга, и коровища! А с виду и не скажешь! - Сашкины усилия наконец увенчались успехом, и она деловито принялась отряхивать костюмчик подруги.- Хорошо не в траву, тогда бы так уделалась... Я почему-то сразу поняла, куда ты двинешь. На Неву выскочила, а тебя уже нет. Ну, думаю, направо пошла... Вон оно, колечко треклятое! Блестит-мерцает. Ладно, бери пример с меня, потомственной материалистки, которая тебе ясно скажет: "Стоит статуя, на ней кольцо. Ты его надевала? Не надевала. Значит, гуляй себе, девушка, мимо и не лезь, куда не просят, на твой век заморочечек припасено еще утютюшеньки сколько!" - Обыкновенная Сашкина скороговорка слышалась Симочке далекими-далекими звуками, схожими с "шумом волн" в опустевшей раковине.- А догнать тебя на моих каблуках, прикинь, да? - Ратнер в подтверждение своих слов высоко вскинула ногу.- Сама понимаешь. Хорошо, бабка на входе подсказала, куда ты двинулась.
        - Женщина,- слабо возразила подруге Сима.
        - Что?! Кто?! Говори яснее!
        - Там, на входе... Женщина...
        - Как скажешь, подруга. Ну а в аллее уже смотрю, а ты рукой за статую держишься, и в том месте, прикинь, где твоя рука, яркий огонек горит. Опаньки, думаю, рулить нужно энергичней. Вдруг - стоп-ин! - подругу как отшвырнуло от статуйки! У меня аж мурашки по телу...
        ...Серафима позволила Александре увлечь себя прочь от статуи. На ближайшей скамейке, куда подруга усадила ее для окончательного возвращения в сознательное состояние, Симочка, утомленная ратнеровским бубнежом, на секунду опустила пушистые ресницы и во второй раз увидела, как тает в оранжево-чадных клубах взрывной вспышки элегантная фигура молодого человека в светло-сером костюме и с рогатым мобильником в руке...
        Оглавление
        - Пролог
        - Часть первая Самоубийца
        -   Глава 1
        -   Глава 2
        -   Глава 3
        -   Глава 4
        -   Глава 5
        -   Глава 6
        -   Глава 7
        -   Глава 8
        -   Глава 9
        - Часть вторая Сумасшедший
        -   Глава 1
        -   Глава 2
        -   Глава 3
        -   Глава 4
        -   Глава 5
        -   Глава 6
        -   Глава 7
        -   Глава 8
        -   Глава 9
        -   Глава 10
        -   Глава 11
        -   Глава 12
        - Часть третья Иностранка
        -   Глава 1
        -   Глава 2
        -   Глава 3
        -   Глава 4
        -   Глава 5
        -   Глава 6
        -   Глава 7
        -   Глава 8
        - Часть четвертая Предательница
        -   Глава 1
        -   Глава 2
        -   Глава 3
        -   Глава 4
        -   Глава 5