Чудесный мир Андрей Михайлович Батуев
        Рассказы и очерки о приручении зверей и птиц
        Андрей Батуев
        Чудесный мир
        Памяти моей матери Веры Матвеевны Батуевой
        Вместо предисловия
        С самого раннего детства, как только себя помню, я больше всего любил живую природу. Часами мог простаивать у цветника, любуясь, как порхают бабочки. Крошечная землеройка, угрюмый еж или веселая белка всегда радовали и волновали меня. Но главными моими любимцами были птицы. Сколько красоты, грации у этих маленьких пернатых созданий! А как замечательно звучат их песни среди зелени ветвей! Еще мальчиком я с восторгом слушал соловьиное пение, да и сейчас с тем же трепетом внимаю песне этого удивительного музыканта.
        Общение с живой природой наполняло мою душу большой и светлой радостью. Но в городе разве можно полно насытиться этой радостью? Ведь в лучшем случае я мог жить за городом не больше двух месяцев в году.
        И вот, чтобы не тосковать по своим любимцам, так оживляющим природу, я с детских лет стал держать дома насекомых, рыб, ящериц, змей, птиц и зверьков.
        В природе в большинстве случаев мы видим их всех на расстоянии: они не доверяют людям и при нашем приближении спешат спрятаться, убежать, улететь. Взятые в руки, кусаются, клюются и даже притворяются мертвыми. Они не верят в нашу дружбу и видят и нас опасных врагов.
        Прежде чем вы сумеете завоевать привязанность дикого животного, будьте осторожны. Даже небольшая обезьяна может в несколько секунд искалечить человека. Крупные птицы, такие как попугаи, и хищники представляют немалую опасность, а о змеях или крокодилах и говорить нечего. И тем не менее все они могут подружиться с человеком, и завоевать их доверие и дружбу удается тем, кто искренне любит все живое.
        Макака Тиша настолько хорошо воспитана, что ей разрешается обедать вместе со мной.
        А как было бы хорошо позвать ласточку, и она, прилетела бы из небесной синевы и доверчиво села на руку! Как радостно угощать рыженькую белку орехами или перебирать перышки на голове белобокой сороки. А разве не интересно выйти зимой в заснеженный сад, кликнуть синиц, дятлов, поползней, снегирей и свиристелей, чтобы нем эта нарядная пернатая компания слетела бы на протянутую тобой руку с кормом?
        Если бы эти мечты исполнились, сколько можно было бы узнать интересного, нового из жизни наших маленьких друзей!
        В сказках дикие звери и птицы часто служат людям, но это ведь в сказках. А разве нельзя сказку сделать действительностью? Уничтожить вековую недоверчивость животного, сделаться для него настоящим другом? Может быть, есть какое-нибудь «петушиное слово» или заклинание, вроде «сезам, отворись», и, зная его, мы сможем заслужить полное доверие и у пушистой белочки, и у быстрокрылой ласточки.
        Маленьким мальчиком я мечтал о таком чудесном заклинании; мне казалось, что я уже чувствую прикосновение крошечных лапок к моей ладони и ощущаю тепло, идущее от моих крылатых друзей.
        Глядя на нас, и Пиня научился подниматься по лестнице.
        Зеленая мартышка устрашающе обнажает клыки.
        Шли годы. Я научился читать, и самыми любимыми книгами стали книги о живой природе. Фабр, Брэм, Кайгородов, Лункевич, Богданов — вот мое любимое чтение детства.
        Дома у меня был маленький зоопарк, и мне открылось чудесное заклинание!
        Ко мне на руку прилетали стремительные касатки и роскошные золотистые щурки, по мне доверчиво бегали дятлы и поползни. Белка пряталась ко мне в карман, а сорока и попугаи целовались со мною.
        Впоследствии мне удалось завоевать дружбу и любовь даже таких строптивых созданий, как обезьяны. В жаркие летние дни я и мои ученики-юннаты берем с собой наших обезьянок в лес, и они имеете с нами гуляют, ловят бабочек, кузнечиков, собирают ягоды, с удовольствием едят листья и цветы одуванчика. И не было случая, чтобы какая-нибудь обезьянка попыталась убежать, настолько они привязаны ко мне и послушны.
        Какое же заклинание я узнал?
        Охотно открою свой секрет, чтобы и вы могли испытать радость дружбы этих очаровательных созданий. Конечно, это не заклинание, а знание и большая, большая любовь.
        Я уже говорил, что с детства мечтал иметь совсем ручных животных, и вот, занимаясь постоянно выкармливанием птенцов, приручением взрослых птиц и зверьков, я научился правильно их содержать и воспитывать. Опыт показал, что самые различные животные могут стать совершенно ручными и будут относиться к вам с полным доверием, а иногда и с настоящей привязанностью.
        В этой книжке мы познакомим вас с нашими необычными друзьями. Порой они бывают трогательны, порой забавны, смешны, по всегда остаются преданными и верными.
        Амурский полоз уже давно подружился с юннатами.
        Даже с крокодильчиком можно стать «своим человеком».
        Куси-куси
        Куси-куси — это башенный стриж. Птенцом он сорвался из гнезда под крышей и, беспомощно размахивая еще короткими слабыми крыльями, приземлился у самой морды свирепого боксера. Девушка, хозяйка собаки, подобрала малыша и взяла на воспитание.
        При первом же знакомстве со стрижом Леночка испытала остроту его коготков. Он так прочно вцепился ей в пальцы, что даже поранил их до крови. Стрижу повезло: это сыграло решающую роль в его дальнейшей судьбе. Леночка решила, что птенец — маленький соколенок, и стала кормить его сырым мясом. Выбор корма оказался удачным. Стриж глотал мясо большими кусками и спокойно сидел в коробочке, заменившей ему гнездо.
        Прошло четыре дня. Леночка устала возиться со своим черномазым питомцем. Просительное «куси-куси», извещавшее, что птенец хочет есть, раздавалось с рассвета и до одиннадцати часов вечера. Потеряв всякое терпение, измучившись, девушка позвонила в зоопарк. Там ей порекомендовали снести своего воспитанника в клуб юннатов Дома пионеров. Так попал ко мне Куси-куси.
        Теперь для стрижонка наступила кочевая жизнь: каждый день, уходя на работу, я захватывал с собой коробку, в которой сидел Куси-куси. Оставлять на длительное время не умеющих есть птенцов — нельзя: они требуют, чтобы их кормили каждый час, а то и чаще, и несоблюдение этого правила всегда кончается быстрой гибелью птичек. Правда, в холодную погоду маленькие стрижи впадают в оцепенение и выдерживают даже одиннадцатидневное голодание, но в теплой комнате их надо кормить, как и других птенцов.
        Я давал малышу сырое мясо и вареное яйцо. Хотя стриж чисто насекомоядная птица, но мух и мучных червей он выплевывал, а мясо и яйцо ел охотно. Кормление птенца сопровождалось всегда немалыми трудностями: он просил есть, не раскрывая рта, и мне приходилось насильно открывать ему клюв и вталкивать пишу, благо рот у стрижа огромный. Когда Куси-куси вырос, я продолжал его кормить, так как стрижи питаются только на лету и брать корм из кормушки научиться не могут.
        Большую часть своей жизни стрижи проводят в воздухе. Это великолепные летуны — они носятся с огромной скоростью и при этом часто пронзительно визжат.
        Рос Куси-куси медленно, и прошло немало времени, прежде чем его крылья окрепли. Но вот настал день вылета из гнезда, самый ответственный день, когда птенец впервые и навсегда должен покинуть свое гнездо, так долго служившее ему домом. Куси-куси с трудом вскарабкался на край коробочки.
        У стрижа все четыре пальца направлены вперед, и поэтому его легко отличить от любой другой птицы. Из-за отсутствия заднего пальца стриж не может сидеть на жердочке или ходить, а только ползает. Ноги ему нужны, чтобы цепляться за каменные выступы скал или карнизы высоких зданий, где он гнездится.
        Выбравшись из гнезда, Куси-куси впервые распустил длинные крылья и вдруг, взмахнув ими, полетел, но, сделав два круга, быстро потерял высоту и упал на пол. Стрижу необходимо большое пространство, где можно нестись по прямой с огромной скоростью. В тесной же комнате нужно было все время ловко рулить, летая по кругу, а этого Куси-куси еще не умел.
        И все же, повторяя свои попытки, стриж овладел искусством летать в закрытом помещении. Он делал до восьмидесяти кругов и садился на махровое полотенце, повешенное под потолком. Взрослые стрижи, выпущенные в комнате, всегда летят в окно и падают, ударившись о стекло, а Куси-куси никогда этого не делал.
        Хотя Куси-куси и вырос, но и теперь я возил его на работу, так как сам есть он так и не научился. И в кружке он так же летал по кругу, а прицеплялся всегда в определенном месте, на сетку вольера.
        Когда Куси-куси хотел есть, он издавал свои «позывные», и я знал, что сейчас стриж слетит ко мне. Описав по комнате круг, он ловко подвешивался к лацкану моего пиджака и просительно вздрагивал крыльями.
        Нелегко было вырастить стрижа, но он отплатил мне не только доверием, но и раскрытием одной маленькой тайны. Во многих книгах о птицах сказано, что стриж взлететь с плоскости не может, так как этому мешают его короткие ноги и длинные крылья. Но Куси-куси не раз опровергал это утверждение. Сидя на полу или столе, он распластывал крылья и, резко сдвинув их, подбрасывал себя и летел.
        Приближался конец августа. Дни стали заметно короче. Это был сигнал к началу перелета птиц, и в первую очередь — стрижей, которые покидают нас одними из первых. Надо было спешить с выпуском Куси-куси на волю. И вот мы поднимаемся на крышу Дома пионеров. В последний раз я несу в коробке своего Куси-куси.
        На крыше я взял его на руку. Вот он сидит — большеглазый, черный, с беловатым горлышком. Конечно, он не понимает, что мы сейчас расстанемся с ним навсегда, а для меня эта минута — нелегкая. Он медлит, но менять решения нельзя: дитя воздуха, в квартире он неминуемо погибнет. «Ну, лети!» — тихо говорю я и осторожно трогаю его за плечо, наклоняя руку. И вот он взвивается ввысь, чертит в небе замысловатые фигуры, все выше, все дальше и наконец скрывается из виду. Прощай, Куси-куси!
        Снежок
        Когда мне исполнилось одиннадцать лет, я получил подарок — трехнедельного голубенка-почтаря. Был он очень несуразный, с огромным клювом и коротким хвостом. Есть еще не умел, и я долго мучился, пока приноровился его кормить. Дело в том, что кормление голубиных птенцов особое. У певчих птиц родители погружают клюв с кормом в раскрытый рот птенца, а голубята наоборот — засовывают свой клюв в раскрытый рот родителей, и те отрыгивают пищу из зоба. При этом взрослый голубь таскает за клюв своего птенца и сильно содрогается. Насколько трогательна картина кормления певчих птенчиков, настолько неэстетично кормление голубят. У голубей бывает два птенца, реже — один. И вот можно наблюдать, как два прожорливых голубенка, одновременно засунув клювы в рот родителю, добывают там корм. При этом они все время пищат и хлопают своего кормильца крыльями.
        Мой Снежок ел очень много. Я научился схватывать его левой рукой за клюв и удерживал клюв в раскрытом состоянии, не обращая внимания на попытки голубенка вырваться, а правой впихивал глубоко в рот смоченные водой длинные пластинки вареного яйца и булки. Кормить зерном голубенка было слишком трудно и долго. А яйцо он глотал огромными кусками. В небольших количествах я давал ему еще яичную скорлупу, резаные листья салата и одуванчика, а для лучшего пищеварения — очень мелкие камешки. Кормление птенца всегда носило несколько насильственный характер, так как он не хотел держать клюв открытым, а пытался всунуть его мне между пальцами. Целую неделю мне пришлось исполнять роль папы-голубя, и я был очень рад, заметив, что птенец стал клевать сам. Сначала это были только попытки, и корм часто вываливался из клюва, но вскоре Снежок постиг премудрость самостоятельного питания. Пить он научился много раньше. Я совал его клюв в мисочку с водой, и голубенок быстро сообразил, что ему следует делать. Обычно птицы пьют, сопровождая каждый глоток плавным закидыванием головы, как, например, это делают курицы, голуби
же глубоко погружают клюв в воду и пьют не отрываясь.
        Сидел Снежок в папочной коробке, на подстилке из резаной мочалы. Голубенок оказался очень чистоплотным и в своем гнезде никогда не пачкал.
        Когда Снежку исполнилось сорок дней, он стал летать. Я поселил его в маленькой пустой комнате, а окно замазал мелом, чтобы он не интересовался сизаками, жившими во дворе. Голубенок был абсолютно ручной и прекрасно знал меня и свою кличку. Вскоре он перелинял. Белый, как снег, с могучей грудью и большим массивным клювом, составлявшим прямую линию со лбом, он был моим первым почтарем, и я очень им гордился.
        Однажды я принес Снежку зеркало. Увидев себя, он принял страшно важный вид, весь распушился и вдруг заворковал и стал вертеться, распустив крылья и метя по полу хвостом. Так выяснилось, что Снежок — самец. Где достать голубку-почтарьку, я не знал и поймал обыкновенную сизачку. Сначала Снежок то и дело ее поклевывал, но потом оказалось, что это — просто своеобразное ухаживание, и вскоре птицы уже обменивались нежностями. Забравшись в решето с сеном, Снежок начинал гукать, слегка вздрагивая концами крыльев, и голубка спешила в гнездо. Я научился подражать зову Снежка и, спрятав его в корзинку, звал голубку, а она взволнованно бежала за мной по всей квартире, не понимая, где же зовущий ее голубь. Я часто дурачил бедную птицу, заставляя ее по нескольку раз обойти всю квартиру. Но однажды, во время игры, к моему изумлению, неожиданно появился Снежок и с громким воркованием устремился к своей подруге. Оказывается, могучая птица научилась открывать корзинку: не желая сидеть в заточении, он подпрыгивал и, пользуясь моментом, когда крышка приоткрывалась, просовывал голову в щель — и вылезал. Я никогда бы
не поверил, что такое возможно, если бы не увидел этого своими глазами. Впоследствии я усаживал в эту корзину до десяти голубей, и ни разу им не удавалось из нее выйти.
        Как-то я отправился к своему школьному товарищу, захватив в коробке Снежка. На улице я столкнулся с соседом Ронькой — большим любителем всяких злых проказ. «Что это ты так бережно несешь?» — обратился он ко мне. «Своего почтаря!» — с гордостью ответил я. «Почтаря? — как бы заинтересовавшись, спросил он. — Покажи!»
        Ничего не подозревая, я слегка приподнял крышку. В то же мгновение Ронька сильно ударил по дну коробки и пустился наутек. Коробка выпала у меня из рук, а испуганная птица стремительно взвилась вверх. Я был потрясен. Ведь мой Снежок не только не вылетал за окно, но даже никогда не видел двора. Но самое ужасное это то, что он вылетел из коробки на улице. Дом наш большой шестиэтажный, а мы жили в четвертом этаже, так что я решил, что Снежок безвозвратно потерян. Я вернулся домой к осиротевшей голубке. Здесь меня поразило, что кто-то стучит в стекло. Еще не понимая, что это значит, я открыл форточку, и в комнату ворвался Снежок; громко хлопая крыльями, он слетел на пол и завертелся, радостно воркуя. С момента, как Снежок вылетел из коробки, прошло едва ли две минуты, а он не только сразу нашел свой двор, но даже и форточку! Наверное, ему помогло то, что окно было замазано мелом. Когда я пришел наконец в себя, я схватил белоснежную птицу и закружился с ней по комнате в какой-то пляске диких.
        Я часто подумывал раньше: а что, если выпустить Снежка? Ведь почтовые голуби хорошо находят свой дом. Но я читал, что их надо предварительно тренировать, и никак не мог отважиться на это, боясь потерять любимую птицу. Теперь же я твердо решил с наступлением тепла заняться тренировкой своего почтаря.
        Весной, в первый же теплый день, я, предварительно заперев голубку, открыл окно. Но Снежок не хотел вылетать. Я долго ждал и, потеряв терпение, взял птицу и выбросил в окно. Голубь, покружившись в шахте двора, вернулся домой. Первый опыт удался, и я стал повторять тренировки. Сначала я пускал его только в окно, затем стал выносить на улицу. Почтарь немедленно возвращался домой. Выпущенный, он высоко взмывал вверх и, сделав несколько кругов, нырял в наш двор. Постепенно я увеличивал расстояние. Особенно мне нравилось ждать возвращения Снежка. Я сажал его в коробку и просил брата отнести подальше от дома и выпустить. Сколько было радости, когда над двором появлялся белый голубь и летел прямо в открытое окно, на котором я ждал его с бьющимся сердцем!
        Кончалось лето. Мой почтарь неизменно возвращался с самых дальних расстояний. Теперь уже я увозил его в Сестрорецк, Пушкин, Песочную и, выпустив, спешил домой. Вернувшись я заставал Снежка уже на месте. Все жильцы нашего дома восхищались красивой, сильной и умной птицей. Лишь один человек сгорал от досады и зависти. Это был Ронька. Вскоре его семья должна была переехать в Москву, и он усиленно готовился к отъезду — тренировался в стрельбе из рогатки.
        В один погожий осенний день мы со Снежком отправились в Пушкин. Погуляв по парку, я открыл маленький чемоданчик, в котором возил голубя, и выпустил его. Набрав высоту и покружившись над подернутыми пурпуром и золотом деревьями парка, он лег на курс и, поблескивая под лучами уже холодного солнца ослепительно белыми крыльями, устремился к Ленинграду. Таким и запомнился он мне: белоснежный и быстрый, несущийся как стрела!
        Я не сразу пошел на вокзал и еще долго бродил по парку. Чувствовалось, что скоро придет серая мозглая пора с дождями и сорвет с деревьев все их великолепие. Парк станет пустым и печальным. Кто знает, может быть, это последний теплый день сезона. И я как бы прощался с красотой осеннего золота и с таким прозрачным и далеким небом.
        Дома меня ждало большое огорчение. Снежок не вернулся. Я ждал его на другой день, но прошла неделя, а его так и не было. И вдруг я получил письмо из Москвы от Роньки. Он писал, что перед отъездом убил Снежка из рогатки и отдал его кошке…
        Долго я не мог привыкнуть к гибели Снежка. Вид белого голубя вызывал у меня такую острую тоску, что мне казалось, я никогда не привыкну к своей потере. Голубка Снежка продолжала жить одна в маленькой комнате, расстаться с ней для меня значило предать память моего друга.
        Незаметно прошла зима, и вновь по-весеннему засветило солнце.
        Я долго гулял, наслаждаясь первым жарким майским днем. Вернувшись домой, я, как обычно, пошел навестить голубку; она уже дремала на своем насесте. Теплый воздух струился из открытого окна, и казалось, что даже здесь, во дворе, пахнет весной.
        И вдруг высоко в небе я заметил точку, блестевшую в лучах заходящего солнца. Она быстро росла, и вот над нашим двором закружилась серебристая птица. Секунда — и, сложив крылья, она устремилась к моему окну. Я не успел опомниться, как передо мной уже сидел Снежок и, тяжело переводя дыхание, подрагивал чуть приоткрытыми челюстями клюва. Схватив тазик с водой, я бросился к нему, и он долго, с жадностью пил, не отрываясь. Я смеялся и плакал. Ведь он отсутствовал более семи месяцев! Где он был столько времени? Как он нашел свой дом?
        Лишь два года спустя одному моему школьному товарищу, гостившему на каникулах в Москве, удалось узнать некоторые подробности. Ранив птицу в крыло, Ронька увез ее в Москву и там продал какому-то любителю-голубеводу. Попав к новому хозяину, Снежок, очевидно, содержался под замком, так как голубеводы хорошо знают верность почтарей своему дому. По-видимому, продержав птицу взаперти всю зиму, новый хозяин весной наконец решился выпустить Снежка. Что случилось дальше — вы уже знаете.
        С тех пор прошло сорок лет. Много у меня было и гонных и декоративных голубей, но никогда я не забуду могучей белоснежной птицы, нашедшей свой дом за 600 километров.
        Пиня
        У берегов Уругвая рыбачило советское судно. Когда трал подняли на палубу, в пульсирующей серебристой массе раздался громкий крик. Озадаченные рыбаки с тревогой смотрели на свой улов.
        Оказалось, в сеть вместе с рыбой попал молодой пингвин.
        Выбравшись из трала, черно-белое существо доверчиво смотрело на людей. Новый пассажир быстро завоевал всеобщую симпатию, благодаря своему добродушию и беззлобности. Возвратившись на родину, моряки подарили Пиню клубу юннатов.
        Пиня в детском наряде.
        Здесь он сменил свое скромное птенцовое оперение на наряд юного Магелланова пингвина. Но переодевание было не легким. 54 дня Пиня не ел, не пил и не купался! Он уныло лежал на песке в узком проходе между окном и ванной, безучастно глядя на все окружающее. Повинуясь мудрому инстинкту, пингвин экономил силы! Недаром перед линькой он съедал по два килограмма рыбы! накопленного жира должно было хватить почти на два месяца. Но линька кончилась, и раскатистое «о-о-о» возвестило, что Пиня хочет салаки.
        В бассейне увалень Пиня преображается. То он несется как торпеда, то переворачивается на спину, так что из воды забавно торчат перепончатые лапы, и трет себя до скрипа ластами. После купания пингвин отряхивается, изгибает шею дугой, словно в поклоне, и в заключение чихает. Стоит только Пине поклониться, как мы ему оказываем: «Чихни, не стесняйся», — и он тотчас чихает. «Какая умная птица», — поражаются не подозревающие подвоха гости, а юннаты смеются.
        Пиня взрослый.
        Пингвин оказался способным учеником и даже научился подниматься по лестнице. А недавно Пиня стал киноактером. Его не смущал ни яркий свет, ни стрекот аппарата. Позировал он с большим достоинством, словно понимал важность происходящего. Он очень привязался к людям, а обитателей зооуголка сторонится.
        Пинюся
        Случалось ли вам когда-нибудь видеть на берегу речки или ручья стройную беловато-серую птичку с черной шапочкой, с черным нагрудничком и длинным хвостиком, которым она непрестанно размахивает? Если вы хоть раз ее видели, то, безусловно, запомнили, с какой грацией и быстротой бегает эта птичка. Но лишь остановится — сразу замашет длинным черным с белыми краями хвостиком. Птичка эта называется белая трясогузка. Вот о ней я и хочу рассказать.
        В тот год, о котором пойдет речь, мы не поехали на дачу, так как нам предстояло переезжать на новую квартиру.
        Весна стояла холодная, и вдруг сразу наступила жара. Мы со школьным товарищем решили поехать на Волково кладбище. Запущенное с гражданской войны, оно тогда пришло в довольно первобытное состояние. Зелень буйно разрослась, и здесь была масса птиц и различных насекомых. Мы приехали в полдень, и прохлада, охватившая нас на кладбище, показалась нам раем. Цвела сирень и одуряюще пахли белые грозди цветов рябины. А желтовато-золотистые бутоны барбариса вот-вот собирались раскрыться и возвестить о наступлении лета.
        Мы поспешили в тень и стали присматриваться к тому, что делалось кругом. Вот на железную изгородь против нас порхнула прехорошенькая птичка: она все время встряхивала хвостиком и издавала отрывистое «уить-уить». Это был самец горихвостки. Где-то под крышей склепа у него были птенцы, и вскоре он нырнул туда, держа в клюве целый букет каких-то зеленых гусениц.
        Вот пролетел, деловито жужжа, шмель, а поодаль от нас раздавалось неистовое карканье грачей. Было отчетливо слышно, как грачата глотают принесенную родителями пищу, так как в этот момент их карканье переходило в какие-то булькающие звуки. Вдруг наше внимание привлек настойчивый писк, доносившийся из травы. Рядом с сетчатой стенкой склепа в густой траве барахтался пуховый птенец белой трясогузки. Как он попал сюда? Ясно, что он вывалился из гнезда. Он был совсем еще маленький; с желтым клювом, с большой головой, из которой во все стороны смешно торчал пух. «Надо скорее найти гнездо и посадить его обратно», — решили мы и принялись следить, не появится ли где-нибудь рядом трясогузка. Ждать пришлось недолго. Стройная птичка порхнула сквозь ячейку сетки и, покачав хвостиком, исчезла в металлическом венке, приставленном к стенке склепа. Немедленно оттуда раздался писк птенчиков, а еще через минуту мать уже гналась по дорожке, быстро перебирая высокими ножками, за какой-то мушкой. Я взял в руки птенчика и шагнул к склепу, но сразу остановился. На дверях висел огромный ржавый замок. Пришлось отказаться
от мысли вернуть птенца родителям.
        Дрозды в возрасте 12 -17 дней покидают гнездо, еще не умея летать, и, сидя в траве, издают позывные. Родители находят своих детей и кормят их. В случае опасности старые дрозды громко стрекочут и слетки немедленно замолкают и затаиваются. За таких «выпавших» из гнезда птенцов не беспокойтесь: они не пропадут! Но наш трясогузенок, конечно, был обречен. В период вывода птенцов птицы делают очень много «умного» и обнаруживают, казалось бы, поразительные знания и умение. Возьмите хотя бы гнездо той же трясогузки. Как оно искусно свито: нам двумя руками с десятью пальцами не сделать все так прочно и добротно, как это делает птица одним клювом.
        Но птицы не только мастерски строят гнезда, они умеют правильно насиживать яйца. Мать постоянно не просто переворачивает клювом яйца, она меняет их расположение в гнезде, то есть перекладывает лежащие в центре на край, а с краев — в центр. И так она меняет положение яиц много раз. Она знает, как и чем кормить своих крошек-птенцов, она закрывает их, распуская крылья, от зноя прямых солнечных лучей, вредных для птенцов. Да разве все перечислишь, что требуется знать пернатой «маме», чтобы успешно выкормить своих детей? Но все эти знания — не ум, не искусство, а врожденный инстинкт. Каждая птичка-мать делает то, что ей должно делать для продолжения своего рода, но не больше того, что она умеет делать бессознательно. Поэтому, если птенчик выпал из гнезда задолго до того момента, когда слетки оставляют гнездо, то родители не станут ни искать его, ни кормить. Закон природы действует правильно. Если бы наша трясогузка даже попыталась кормить своего пухового птенчика в траве, то это не спасло бы его, так как при первом дожде или даже сильной росе он бы намок и погиб.
        Я смотрел на пуховый комочек, лежавший на моей ладони. Птенчик жалобно пищал. Мы с товарищем наловили мух и стали кормить малютку. Когда мы сверху быстро подносили руку к птенцу, он широко разевал клюв и тряс куцыми крылышками. По-видимому, тень приближающейся руки вызывала ту же реакцию, что и прилет родителей. Ведь, влетая в гнездо, они так же заслоняли собой свет! Поев, птенчик заснул, а мы стали обсуждать, как нам быть с нашей находкой. Было решено, что я беру птенца себе на воспитание и везу его домой, а мой приятель немедленно отправится за свежими муравьиными яйцами в зоомагазин. Трясогузка — чисто насекомоядная птица, и выкормить птенчика трясогузки можно только насекомыми или муравьиными яйцами. Дроздят, скворчат можно выкармливать творогом, мясом, вареным яйцом, булкой, изюмом, но нежные трясогузки нуждаются в более деликатной пище.
        Вернувшись домой, я устроил Пинюсе (так назвали мы птенчика) гнездо из сена и тряпочек в коробке из-под торта. Муравьиные яйца по нескольку штук я набирал на смоченную водой спичку и осторожно совал в маленький ротик Пинюси. Не прошло и часа, как птичка считала уже коробку своим гнездом, а меня — не то папой, не то мамой. Стоило только подойти и сказать: «Пинюся!», — как головка с писком тянулась из гнезда, а крылышки просительно вздрагивали. Для меня настала «страдная» пора. С раннего утра и до вечера трясогузка поминутно требовала пищи. Мы с мамой кормили ее муравьиными яйцами с добавлением живых, слегка придавленных мух. Росла Пинюся очень быстро, и приблизительно через две недели она не только вполне оперилась, но уже и летала. К нам она относилась с безграничным доверием и отвечала на ласку лаской.
        Так, достаточно мне было только протянуть руку и позвать: «Пинюся!» — как она немедленно отвечала «пиить» и уже сидела на моей руке. «Хорошая моя, славная птичка!» — говорю я, а она в ответ тихо-тихо щебечет и трясет крылышками, выражая ласку на своем птичьем языке. Конечно, смысла слов Пинюся не понимала, а вот ласковую интонацию чувствовала прекрасно.
        Обращали ли вы когда-нибудь внимание, какими звуками птицы выражают свое настроение или отношение друг к другу? Я имею в виду не пение птиц, а лишь звуковые сигналы. Сигнал тревоги всегда бывает отрывистый, короткий. Когда птицы ссорятся, «ругают» друг друга, они издают неприятные, скрипучие, хриплые звуки, но нежность всегда выражается очень тихими, еле слышными мелодичными звуками.
        Интересно то, что признавала за своих она только меня и мою маму. Ко всем другим людям относилась с недоверием и держалась от них подальше. Стоило прийти кому-либо из знакомых, даже из тех, кто у нас бывал часто, и Пинюся сразу подберет перышки, сделается узенькая, длинненькая и тотчас упорхнет на шкаф.
        Трясогузка была очень чистоплотна. Каждый день она по нескольку раз купалась. До того наполощется в своей ванночке, что даже вода с нее течет, а потом разляжется на солнышке сохнуть, поворачиваясь с боку на бок и распуская то одно, то другое крыло. Как высохнет — давай летать и бегать. Целый день в движении. Жила она без клетки и чувствовала себя превосходно.
        Но вот настал день нашего переезда на другую квартиру. К вечеру все вещи увезли, а Пинюсю я оставил на ночь в прежней квартире. Надо было устроиться на новом месте, и я опасался, что птичка будет мешать. Погода стояла жаркая, все окна были открыты настежь, и только в комнате, где жила Пинюся, окна и двери были плотно закрыты. Оставив корм и воду и простившись с Пинюсей, я отправился на новоселье. Рано утром открываю старую квартиру. Вхожу в прихожую и вижу — все двери раскрыты настежь. Видимо, ночью кто-то здесь побывал.
        Я бросился в комнату Пинюси: ее там не было. Вот беда-то! «Конечно, она улетела», — и без всякой надежды окликнул: «Пинюся!» — «Пиить!» — раздалось в соседней комнате, и в ту же секунду птичка уже сидела у меня на плече. Словами трудно передать радость, которую испытал я тогда. Ведь Пинюся была моим маленьким пернатым другом — верным, ласковым. Не знаю, в каких словах я выражал ей свой восторг, но, когда я взял ее в руки, чтобы посадить в клетку, она очень обиделась и возмущенно защёлкала тоненьким клювиком. Накрыв клетку темной материей, чтобы птичка не начала биться, я поспешил домой.
        В распоряжение Пинюси была предоставлена столовая. Птичка быстро освоилась на новом месте, а высокий шкаф избрала местом отдыха и сна. Она всем интересовалась. Когда мама приносила провизию, Пинюся оказывалась тут как тут и засовывала свой успевший потемнеть клювик во все свертки. Она пробовала зелень, фарш, ягоды, даже селедку. Разумеется, она не ела, а только, так сказать, дегустировала. Ее пищей по-прежнему были муравьиные яйца: летом — свежие, а когда наступила осень — сухие, ошпаренные кипятком.
        Можно сказать, что Пинюся ела свой «хлеб» не даром. В то время в Ленинграде было много мух. Мусорные урны, ежедневно вывозимые специальными машинами в наши дни, тогда не существовали, из открытых помоек в окна летели мухи, разнося на своих лапках и хоботках миллионы микробов. Но у нас в квартире не было ни одной мухи. Пинюся расправлялась с ними с поразительной скоростью. Я часто наблюдал за ее охотой. Вот бежит она по столу и вдруг замечает, что на потолке притаилась муха. Повернув головку набок, она издает «пиить», взлёт по вертикали — и птичка уже снова на столе, а перед ней лежит задавленная муха. Вся операция заняла меньше секунды. С какой быстротой и грацией она «работала»! Ни одной мухе не удавалось избежать Пинюсиного клюва, а ведь муха — лучший летун среди насекомых. Кстати, мух Пинюся ела редко, а ловила их, так сказать, ради спортивного интереса: поймает, задавит и положит перед собой.
        Пришла зима, первая зима в жизни Пинюси.
        Давно уже ее «собратья по перу» греются в лучах тропического солнца. Кто в Южной Аравии, кто в Палестине, кто в Африке. У нас, в Ленинграде, дни стали короткие, в столовой теперь до ночи горел свет, и Пинюся ложилась спать вместе с нами. Для нее световой день длился как, прежде 14 -16 часов, и поэтому она питалась нормально.
        Перелетные насекомоядные птицы могут легко погибнуть от истощения, если им искусственно не удлинять короткие зимние дни. Хотя за окном трещали морозы, но в теплой комнате Пинюсе жилось отлично. Она стала как бы членом нашей семьи. Садимся обедать — она уже тут. Сядет на край моей тарелки и все норовит что-нибудь попробовать. Я замечал, что творог, крошки булки и яйца она даже глотала. Но являлась она на стол не ради еды, а просто потому, что ей нравилось быть в нашем обществе. Ее привязанность оставалась неизменной. Даже в глухую зимнюю ночь, если я окликал ее, она всегда сквозь сон отвечала «пиить».
        Как-то к нам в квартиру незаметно забежал с лестницы белый ангорский кот. Дверь в столовую была не закрыта, и Пинюся, увидев на пороге незнакомое существо, по своему врожденному любопытству слетела на пол и уселась перед самой усатой мордой пришельца. Чем-то кот ей не понравился, и, взъерошив перья и щелкая раскрытым клювом, она стала выражать ему свое неудовольствие. Будь это обычный Васька с черной лестницы, несдобровать бы Пинюсе, но кот был ангорский, и он лишь с удивлением смотрел на топорщившуюся перед ним крошку. Так я и застал эту пару. Пинюся «нападала» на кота, а тот озадаченно смотрел на забияку. С тех пор дверь в столовую всегда закрывалась плотно.
        Весной Пинюся перелиняла и надела наряд взрослой трясогузки. Теперь у нее на голове была черная шапочка, а на горлышке черный передничек.
        В конце июня мы поехали на дачу в Лугу. Везли Пинюсю в клетке, обернутой темной материей. Привыкшая жить вольно, птичка все время совала клюв между прутиками, пытаясь вылететь. Пока доехали, она успела до крови стереть края клюва. Наш дом стоял вблизи леса, а комнаты мы занимали во втором этаже. Я выпустил Пинюсю из клетки, и она сразу принялась обследовать новую квартиру. Разумеется, в первую очередь досталось мухам.
        Рано утром я был разбужен — кто-то щекотал мне нос. Оказывается, Пинюсе надоело, что я сплю, и она, усевшись на подушку, принялась теребить меня за нос. Пришлось вставать. О, тяжкая доля натуралиста! Все лето, даже во сне, я должен был помнить о своей крошечной приятельнице, чтобы не спутать ее с назойливой мухой и не отмахнуться! Мама накрыла стол к завтраку на открытом балконе, и Пинюся, как и в Ленинграде, разгуливала по столу, время от времени схватывая подлетавших мух. То, что балкон открыт, нас не смущало, так как Пинюся всегда прилетала на зов и садилась на руку. После завтрака Пинюся занялась обследованием балкона. Взлетев на перила, она увидела в саду крошечных желтых цыплят, гулявших с наседкой. Ничего подобного она никогда не встречала и, порхнув в сад, пошла знакомиться с желтыми пуховыми шариками, так занятно перекатывавшимися по усыпанной песком дорожке. Однако курица-мама оказалась решительно против этого знакомства и, грозно подняв перья и растопырив крылья, ринулась на непрошеную гостью. Пинюся, увидев несущееся на нее страшилище, так перетрусила, что задала стрекача. Я долго
следил за ней, пока она не превратилась в ныряющую точку, которая наконец растворилась вдали. Улетела!
        Птицы легко находят свой дом за тысячи километров. Так, ленинградские трясогузки, перезимовав в Африке, вернутся в Ленинград, а москвички — в Москву, но то — дикие птицы. Наконец, строго говоря, дом Пинюси — в Ленинграде, а здесь, в Луге, мы только первые сутки и находимся за 137 километров от ее родины. Сможет ли она, оказавшись впервые среди природы, найти наш дом, который даже не успела рассмотреть? «Пойду в лес, к реке, там всегда много трясогузок, наверное, она пристанет к ним, буду звать ее, она услышит и прилетит на мой зов», — решил я и бегом пустился по шоссе, в том направлении, куда она полетела.
        Долго бродил я по берегу реки, звал, но все было напрасно. Я видел много трясогузок, но Пинюси среди них не было. Может показаться странным то, что я сейчас говорю. «Позвольте, — скажете вы, — да все птицы одного вида имеют одинаковое оперение и как две капли воды похожи друг на друга!» Нет, мой дорогой читатель, если вы так думаете, то вы глубоко ошибаетесь и, значит, никогда не имели своей, по-настоящему ручной и привязанной к вам птицы. Да, они очень похожи и все же различны. И оперение у каждой из них чуть-чуть разнится. И голос, и походка, и полет — все имеет свои индивидуальные черточки. Вот по совокупности всех этих еле уловимых деталей настоящий любитель и узнает свою птицу и, запомните, узнает сразу, без колебаний.
        Пять часов пробродил я в безрезультатных поисках Пинюси. «А может быть, она уже давно прилетела? — утешал я себя. — Может быть, я зря так отчаиваюсь?» Наконец, усталый и охрипший, я побрел домой. Пинюся не возвращалась. Печальные сели мы за стол, но обед остался нетронутым, есть не хотелось. От огорчения мне стали приходить в голову совсем нелепые мысли. «Может быть, мне надо ехать в город? Ведь Пинюся полетела в сторону Ленинграда! А что, если она сейчас там, сидит на окне, безуспешно пытаясь проникнуть в свою комнату? Но ведь трясогузка — не голубь, — возражал я себе, — да и голубь без предварительного обучения, никогда не вылетая из комнаты, где он вырос, не найдет свой дом за 137 километров!» Мучительной дискуссии с самим собой, казалось, не будет конца.
        Солнце склонилось к западу, с момента бегства Пинюси прошло уже более семи часов. «Пойду еще поищу, — решил я. — Все легче, когда чем-то занят, чем вот так сидеть на месте и маяться!» Я не находил себе места…
        Но что это? Я слышу взволнованный голос мамы, она зовет меня! «Скорее! Скорее! — кричат наши соседи. — К нам в комнату прилетела какая-то птичка и ловит на окне мух!» Я опрометью бросился на балкон и позвал: «Пинюся, Пинюся!» — «Пиить!» — ответила она. Трудно сказать, кто из нас двоих был больше рад. Еще никогда Пинюся не выражала так свою нежность, как в этот раз. Я заметил, что она дрожит, видимо, ей пришлось немало пережить, прежде чем она нашла наш дом.
        С тех пор прошло более тридцати лет, но и сейчас я не понимаю, как ей удалось это сделать! Сущая загадка!
        После неудачного знакомства с цыплятами Пинюсю уже не пускали на улицу, да и она не стремилась к этому. По-видимому, злополучная экскурсия в живую природу оставила у нее не очень приятные воспоминания. Теперь, возвращаясь из леса, я всегда приносил ей лакомства — голых зеленых гусениц, бабочек и различных двукрылых.
        После описанных событий Пинюся прожила еще два года. Она легко линяла, была весела и выглядела так, будто только что прилетела из леса.
        Жизнь Пинюси оборвалась трагически.
        В тот год мы жили на даче в первом этаже. Хозяйский кот заметил, что в комнатах живет птичка, и стал выжидать удобный момент, чтобы поймать ее. Однажды сильный порыв ветра открыл наружную дверь, и кот скользнул в комнату. Выращенная людьми трясогузка не знала опасности и продолжала беспечно бегать по полу. Мы с криком бросились на кота, но опоздали. Он успел ударить Пинюсю лапой. Смертельно раненая птичка уже не могла летать. Она топорщила перышки, убирала клюв в плечевое оперение и так часами сидела, покачиваясь, как маленький пуховой шарик. Я не отходил от нее. Даже умирая, она тянулась ко мне. Забиралась на мой ботинок и дремала. Позову ее: «Пинюся!» — она ответит: «Пиить», — только теперь это «пиить» звучало тихо-тихо, еле слышно… Вечером она умерла.
        Много разных птиц жило у меня, но ни одна не была такой ручной и ласковой. И когда я встречаю на лесной опушке трясогузку, я всегда вспоминаю дни своей юности и маленького верного друга — Пинюсю.
        Говорящие птицы
        Обычно птицы, рассердившись, клюются, а попугай кусается. Сила клюва его такова, что молуккский какаду Джонни откусывает миллиметровое железо. Хорошо, что он добродушный и ласковый. Как трогательно и нежно он говорит: «Папа, папочка».
        А эта пара любит, чтобы их кормили и поили из рук. Поставили им банку с водой, а они ее подняли и бросили. Стал им выговаривать: «Зачем банку разбили?» А они в ответ: «Чего тебе, чего тебе?» Вот и договорись с такой публикой: бьют посуду, да еще дерзят!
        С ложки вкуснее.
        Многие птицы обладают замечательными способностями имитатора. Они не только могут в точности «кукарекнуть» петухом или залаять по-собачьи, но способны научиться говорить целые фразы. Эта пернатая компания не прочь обменяться любезностями. «Дурак», — заявляет какаду. «Сам шляпа», — отвечает его собеседник.
        «Молодой человек, кто здесь шумит?» — говорит повелительно женский голос. Это сказала майна Чика. По способности говорить майны не уступают попугаям, а порой превосходят их в этом искусстве. Чика может говорить не только высоким женским голосом, но и низким басом, и тогда кажется, что разговаривают два человека.
        Сорока Петька тоже любит поболтать: «Вовочка, Вовочка, что мне делать? Сообразим на троих?» Повезли ее как-то на выставку птиц. Сидит Петька в маленькой клетке, насупился — не хотел из своей вольеры уходить. Мы ему и говорим: «Что? Попался?» А он в ответ басом: «Ну и что ж?» И так важно, словно он и впрямь отвечает на вопрос.
        Перебранка.
        Таким клювом какаду может перекусить даже железо.
        «Дай червяка, дай червячка», — шепеляво просит скворка.
        Волнистый попугайчик Юрочка очень привязан к своей воспитательнице Гале. Есть у него и любимая игрушка, которую он таскает за собой и даже кормит. Это пластмассовый Буратино. Поставит он его перед собой и приговаривает: «Юрочка, куда пошел?»
        Амазон Нора умеет пользоваться ложкой и обязательно большой, маленькую бросит. Он очень сильный, а голос у него на редкость зычный. В клубе «Природа» на выставке говорящих птиц он был в центре внимания. Посетители толпятся, шумят. Тут не то что птицу — своего голоса не услышишь. Но выручал Нора. Он как рявкнет на весь зал: «Тамара!» — так сразу лица у всех и оттают. Шутка ли сказать, 200 человек перекричать. Вот это голос!
        Желтохохлый какаду Лада снимался в фильме «Каин XVIII». Пришлось давать подписку, что безопасность артистов гарантируется. Но, видимо, талант Эраста Гарина покорил Ладу, и на съемках попугай вел себя безукоризненно. В сцене игры в жмурки он говорил: «Ку-ку!»
        Куконя
        Из всех пернатых попугаи выделяются рядом ценных качеств для любителей птиц. Они очень красивы, хорошо привязываются к хозяину, умны, долговечны. Известны случаи, когда в семье жил как бы фамильный попугай, то есть приобретен он был бабушкой или дедушкой, а, доживал свой век уже у внуков. Таким долголетием славятся еще только вороны да крупные хищники, а большинство птиц живет в клетках от четырех до десяти лет.
        Но, пожалуй, самое ценное качество попугаев — это их способность говорить и имитировать различные звуки, как например лай собаки, ржание лошади, скрип двери и тому подобное. Правда, научиться говорить могут и другие птицы — вороны, сороки, майны, скворцы, но попугаи в искусстве подражания бесспорно занимают первое место. Я знал попугая, который пел куплеты Мефистофеля. На такой «номер», конечно, способен только попугай.
        Моя склонность к этим тропическим птицам постепенно сделала меня обладателем целой живой коллекции. Сейчас, когда я пишу эти строки, у меня живут 13 больших попугаев. Здесь и серые с красными хвостами жако, и зеленые с голубыми лбами амазоны, и белые и розовые какаду, у которых в минуты волнения на головах словно распускаются огромные диковинные цветы — это они поднимают свои хохлы. Но главная моя гордость — короткохвостый лори, Куконя. Вот о нем я и хочу вам рассказать подробно.
        В зоопарках мы почти не встречаем лори, так как эти нежные птицы в природе питаются соком цветов, они медососы. У них имеется специальное приспособление — кисточка на конце языка для добывания сока. В отличие от попугаев гладкоязычных, лори называются щеткоязычными. Я знал, что щеткоязычных короткохвостых лори сохранить в неволе очень трудно, и когда мне предложили приобрести Куконю, решил только посмотреть его, но не брать.
        В холодный декабрьский вечер я поехал на «смотрины». С первого взгляда на птицу я понял, что зря давал себе зарок, настолько это было красивое и веселое создание. Ярко-красный, с пурпурно-черной шапочкой на голове, штанишки синие, а крылья зеленые на сине-желтой подкладке. Только тропики могут создать такое богатство красок и оттенков. Попугай был очень смелый и, разгуливая по столу, «пугал» сидевших рядом на диване двух собачек той-терьеров, и те боязливо сторонились его большого красного клюва. Выяснилось, что и старый кот боится стремительного и дерзкого лори.
        Хозяин уверял, что попугай хорошо говорит несколько слов, но уговаривать меня было излишним, я и так понял, что Куконя именно та птица, которой мне как раз не хватает. И вот мы уже едем с ним в такси. Он сидит в своем спальном домике, который обернут газетами и большой тряпкой. Попугаи очень боятся простуды.
        Дома Куконя был водворен в просторную клетку, и я стал с нетерпением ждать, чтобы он что-нибудь сказал. Ведь я еще не слышал, как он говорит. Но мой новый питомец, по-видимому, не был расположен говорить и исполнял на жердочке какой-то своеобразный танец. Он высоко подпрыгивал так, что обе ноги отрывались от жердочки, и своими порывистыми движениями и скачками очень напоминал сороку. Я поставил ему корм — подсолнухи, овес и рисовую кашу. Попугай с аппетитом принялся есть кашу, а затем отдал дань и семечкам. Мандарин он ел с большим удовольствием и очень своеобразно: разгрызал кожицу и затем высасывал его так, что оставалась совсем пустая оболочка.
        Попугаи обычно спят, сидя на жердочке. Мои кольчатые попугаи часто спали, прицепившись за прутья вольеры. Но многие лори спят распластавшись на полу клетки, и я на ночь поставил Куконе его спальный домик — небольшой посылочный ящик, на дне которого была постелена «простынка». Увидев свою «постель», Куконя подошел к ящичку, заглянул внутрь, постучал по ящику клювом, словно проверяя, все ли в порядке, и вдруг низким мужским голосом сказал: «Спать, спать, Куконечка, спать, хороший, маленький». Разумеется, я был покорен таким началом.
        На другой день попугай, сидя на жердочке, громко зацокал, а затем стал говорить: «Куконя, Кукоша, Кукошенька, говори, говори, скажи что-нибудь. Леня, Ленечка, Леня, не кури, слышишь, что тебе говорят, понял, понял». Признаться, я был поражен. Говорить такие большие фразы могут научиться только жако и амазоны, да и то очень немногие. Первое время я стал записывать, что говорит мой талантливый лори. И чего только здесь не было: «Куконя, Куконечка, Кукошенька, хорошечка, славная тварь, хулиган, хулиганишка, что ты кричишь, ну что ты орешь, ну и вредный же ты, Кукошка, что ты хочешь, а? Кашки, кашки, ах, как вкусно, еще ложку, ха-ха-ха, ай-ай: ай, кто там? Тихо-тихо, чего-чего, что ты испугался, куда ты пошел, иди смотри телевизор» и так далее.
        Но вскоре я понял, что составить словесный репертуар Кукони невозможно, так как он запоминал и повторял слова часто с одного раза. Он говорил то, что не мог слышать у меня, и, видимо, помнил со времен своих первых хозяев. Как-то я сел пить чай рядом с клеткой, но не угостил, как обычно, Куконю. Ему это не понравилось, и походив вдоль клетки, он остановился и требовательным тоном сказал: «Чего ты жрешь, давай Кукошке кашки, картошки». Я сделал вид, что не слышу, и продолжал спокойно пить чай. Надо было видеть, как возмутился попугай. Уставившись на меня через решетку клетки и порывисто кланяясь, он закричал с запальчивой интонацией: «Давай мне кашки, слышишь, что тебе говорят». Это было так неожиданно и так по-человечески, что я тут же дал ему кусочек хлеба с маслом, и успокоившийся Куконя вспорхнул на жердочку со своим бутербродом. Больше всего меня поразило то, что слова, сказанные попугаем, имели чисто человеческий оборот: «Давай мне кашки» — и были употреблены вполне к месту.
        Обычно болтовня заменяет попугаям песню. Самое поразительное то, с какой точностью попугай не только произносит слова, но и воспроизводит человеческую интонацию! Так, однажды, когда я вернулся домой, мой Куконя сказал: «Ну расскажи мне, что ты сегодня делал, а?». Вопрос был задан настолько выразительно, что я поймал себя на том, что хотел ответить, а ведь он, конечно, ничего не спрашивал, а просто скопировал слышанную фразу. Мои попугаи не раз заставляли меня от души смеяться на неожиданную, удачно сказанную реплику. Так, однажды, потеряв терпение, я прикрикнул на гологлазого какаду, отчаянного крикуна, на что амазон важно заметил: «Спокойно, спокойно…» В другой раз один шахматист с увлечением рассказывал мне о своих турнирных успехах, и вот Куконя, внимательно слушавший рассказчика, неожиданно громко сказал: «Ну что ты врешь, ну что ты врешь, некрасиво, некрасиво…» Возможно, попугай попал не в бровь, а в глаз, во всяком случае получилось чрезвычайно комично. Попугая можно приучить говорить и к месту: например, уходя, говорить «до свиданья», а возвращаясь — «здравствуй», — и птица будет прощаться
и здороваться, создавая иллюзию, что она понимает смысл слов.
        С большинством птиц дружба устанавливается благодаря кормлению, а особенно при помощи лакомств. Но путь к сердцу попугая лежит через ласку. Попугаи очень любят, чтобы их ласкали, брали на руки, чесали им голову и шею, перебирали перья. Собак, кошек мы всегда гладим по шерсти, а попугаю нравится, когда ему ерошат перья в обратном направлении. Попугай может годами брать корм из рук, но если он не дает чесать себе голову — он остается чужим. Но стоит вам суметь его приласкать, и ваша дружба двинется вперед семимильными шагами.
        Приобретя Куконю, я решил форсировать события и с первого дня пытался приласкать его. Ну и попадало же мне! Четыре дня мои попытки оставались тщетными, а руки так были искусаны, точно я с котами воевал. Но к исходу четвертого дня мне удалось почесать ему голову, и покоренный лаской попугай сразу присмирел и разнежился. Вскоре мы крепко подружились и Куконя не только охотно давал ласкать себя, брать на руки и прочее, но и сам, взлетев ко мне на плечо, перебирал мои волосы или тянулся ко рту и лизал своим языком-щеточкой, приговаривая: «Давай поцелуемся, давай поцелуемся…»
        Мне часто приходилось слышать утверждение, что птицы ничего не понимают и вся их деятельность чисто рефлекторная, или, как любят говорить, — инстинктивная. Но это неверно. И у птиц есть свои друзья и недруги, свои радости и обиды. Я уже рассказал вам, как не щадя своих рук завоевывал расположение Кукони, а вот мой друг Галина Михайловна завоевала его сердце уже с первой встречи. У Кукони это была, так сказать, любовь с первого взгляда. Он сразу пошел к ней на руки и разрешил себе чесать голову, словно она долгое время уже была его хозяйкой. Встречая свою симпатию, Куконя всегда издавал пронзительный радостный крик и спешил к дверце клетки в ожидании, что его возьмут на руки. Словом, это была дружба — водой не разольешь. И вот однажды, когда Куконя гулял по комнате, Галина Михайловна, собираясь уходить, надела зимнее пальто и подошла попрощаться с Куконей. Увидев на рукавах меховую отделку, Куконя взлетел на руку и принялся выдирать мех. Разумеется, он был посажен в клетку. Ни я, ни Галина Михайловна не заметили, что попугай был страшно обижен столь бесцеремонным пресечением понравившегося ему
занятия.
        Куконя любит поболтать, сидя у меня на плече.
        Прошло три недели, и Галина Михайловна вновь навестила нас с Куконей. «Здравствуй, Кукошенька», — сказала она, но обычного радостного приветствия не последовало. Куконя сидел насупившись, молча. Ничего не подозревая, Галина Михайловна открыла клетку. Попугай не спеша вышел, взлетел на плечо и вдруг стремительно кинулся к ней на голову и стал яростно клевать. Я немедленно водворил его в клетку, и мы недоуменно переглянулись. В чем дело? Почему он, всегда так радовавшийся ее приходу, на этот раз так яростно напал на нее? Может быть, не узнал, перепутал? Решили проверить. Галина Михайловна спряталась за шкаф, а я открыл дверцу. Куконя вышел, поднялся на верх клетки, быстро оглядел комнату и, не колеблясь, полетел за шкаф и с остервенением опять кинулся на Галину Михайловну. Я бросился на выручку, но Куконя так рассердился, что в суматохе досталось и мне. Только теперь мы вспомнили последнее прощание Галины Михайловны с Куконей, и нам стало ясно, что попугай не только прекрасно узнал ее, но он помнит тот вечер и не простил ее. Стремясь к восстановлению добрых отношений с Куконей, Галина Михайловна
старалась задобрить птицу, принося ей различные лакомства. Куконя брал от нее бананы, мандарины, яблоки, но еще долго относился враждебно и только месяц спустя дружба была восстановлена.
        Куконя очень любит, чтобы им занимались, играли с ним. Он охотно позволяет брать себя на руки и даже лежит на ладони вверх ногами. Играя, он свистит, рычит и шипит, как змея, но все это вполне доброжелательно. Не было случая, чтобы он рассердился или укусил. Стоит свернуть журнал трубочкой, и Куконя ныряет в него, как в тоннель, и там грозно рычит. По клеенчатой скатерти он катается, как на коньках.
        Но, конечно, самое занимательное — это когда он начинает говорить. Обычно не так просто заставить говорить птицу, но Куконя всегда поддается на одну уловку. Лори нравится человеческое общество, и вот, если он упорно молчит, я обращаюсь к нему: «Не будешь говорить — ну, мы пошли», — и все присутствующие направляются к двери. И тогда хитрая птица немедленно начинает болтать. Интересно, что если хоть один человек из присутствующих останется, то Куконя продолжает упорствовать в своем молчании. Я знал немало говорящих птиц, но Куконя, безусловно, «рекордсмен» среди них. Как и все говорящие попугаи, Куконя любит иногда и покричать, но разве можно сердиться на птицу, которая целует вас, причесывает и говорит, больше ста слов…
        Чика
        Что попугаи могут говорить — общеизвестно. Но что говорят не только попугаи — для многих является полной неожиданностью. Среди пернатых, способных разговаривать, особенно выделяются майны. Родина их — южная Индия, Шри Ланка. Саранчевая майна гнездится у нас, в СССР, в бассейне Аму-Дарьи. За последние 40 лет эта птица сильно размножилась, и сейчас уже нередко ее можно встретить в окрестностях Душанбе, Самарканда. Молодые майны, взятые на воспитание человеком, могут научиться превосходно говорить, насвистывать песни, смеяться.
        У меня живет малайская майна, по кличке Чика. Немного меньше нашей галки, в шелковисто черном оперении, с темно-фиолетовым и зеленым металлическим отливом. Большой оранжевый клюв, позади глаз ярко-желтые кожистые выросты, которыми она встряхивает, как серьгами.
        Подвижная, веселая и предприимчивая, Чика способна болтать часами. Она говорит более двадцати слов, отлично имитирует человеческий смех и кашель, издает красивые свисты. Совершенно ручная, она охотно позволяет себя гладить: ласка доставляет ей удовольствие. Стоит мне погладить ее или спрыснуть из пульверизатора водой, и она сейчас же говорит свое имя.
        Как и все наши майны, Чика очень любит купаться. И вот ежедневно я беру Чику на руку и несу в кухню. Здесь уже открыт кран, и Чика сразу летит к раковине. Спрыгнув на дно, она сперва ловит воду клювом, приседает, топорщит перья и, наконец решившись, ныряет под струю. Окатившись с головы до ног, она выскакивает на минуту, чтобы перебрать мокрые перышки, и опять летит под кран. Сделав 5 -6 таких заходов и промокнув «до нитки», она взлетает на спинку стула, радостно кричит: «Чика, Чика-аня!» — и начинает заниматься своим туалетом.
        Я пользуюсь случаем поиграть с ней. Приготовив несколько шариков из булки или какие-либо ягоды (Чика любит все употребляемые нами в пищу ягоды, включая и виноград), я кричу: «Чика, оп-ля!» — и бросаю ей корм. С поразительной ловкостью птица хватает на лету угощение. Если я подброшу ягоду слишком высоко, то Чика взлетает и ловит ее с искусством мухоловки. Со стороны это может показаться фокусом, в действительности же это — врожденная способность.
        Майны являются как бы связующим звеном между скворцами и врановыми (вороны, сороки, грачи). Как и скворцы, они гнездятся в дуплах и скворечниках и откладывают голубые яйца, как и скворцы, во время пения топорщат перья, кланяются. Но моя Чика своими повадками гораздо больше напоминает сорок и ворон. Ведь она малайская майна. Она очень любопытна. Все ей надо посмотреть, потрогать, а если что блестящее, то и стащить. Она смело нападает на чужих людей и клюется весьма чувствительно. Не раз мне приходилось вступаться за своих друзей и утихомиривать дерзкую птицу.
        У Чики есть редкое, исключительное качество: в любой обстановке она чувствует себя как дома. Обычно птицы поют, говорят только в привычной для себя среде, но стоит их перенести в новое место, и они сразу замолкают. А Чика способна болтать без умолку. Даже в такси. Ее не смущает ни быстрая езда, ни шум большого города.
        На слете юннатов, в Ленинградской студии телевидения, в домах пионеров всегда Чика становится всеобщей любимицей и центром внимания, весело болтает и ничего не боится.
        Чика — это моя гордость, но однажды она меня здорово подвела.
        Как обычно, утром Чика принимала в кухне «ванну». Зазвонил телефон, и я ненадолго отлучился. Когда я вернулся, Чика весело прихорашивалась. Вскоре я унес ее к себе в комнату. Неожиданно меня позвала соседка. «Вы знаете, у нас появились крысы, — с испугом сказала она. — Я положила на полочке пакетик с маслом, и посмотрите, что они от него оставили!» Бумага была разодрана и изрядная часть масла исчезла. В первый момент я и сам почувствовал сильнейшее беспокойство. Крысы там, где живут птицы, — это ужасно! Они за одну ночь могут убить и перекалечить не один десяток птиц. Но рассматривая «изглоданное» масло, я вдруг все понял. Чувство тревоги сменилось ощущением неловкости и досады на Чику. Экий чертенок! Когда только она успела найти и так обработать масло! Теперь, во избежание расхищения чужого имущества, Чика без меня уже не гуляет.
        Чика и на голове чувствует себя как дома.
        Ни с одной говорящей птицей у меня не было столько курьезов, как с ней. Как-то, возвращаясь домой, сталкиваюсь в дверях с двумя незнакомыми людьми. Оказывается, они приходили посмотреть моих птиц. Охотно приглашаю их, но вижу, что они явно чем-то смущены и хотят уйти. «Мы лучше в другой раз зайдем, — ваша хозяйка, кажется, не в духе!» Теперь уже заинтригован я — какая хозяйка? У меня никакой хозяйки нет. Посетители выразительно переглянулись и как-то нехотя последовали за мной. Когда я после длительного отсутствия возвращаюсь домой, все мои питомцы встречают меня оглушительным приветствием. Так было и на этот раз. Но вот разноголосица смолкла. Увидев новых людей, Чика вскочила на жердочку и громко сказала: «Кто пришел?» Я заметил, что мои новые знакомые вздрогнули. Ведь майны говорят не раскрывая клюва и тем не менее настолько отчетливо и ясно, что при записи на ленту магнитофона сотрудники Ленинградского радио боялись, сумеют ли они отличить — где говорит Чика, где я! Гости явно не поняли, что это говорит птица, и стали с опаской оглядываться. Только когда я взял Чику на руки и она отчетливо
сказала: «Алло, алло, кто здесь шумит?» — мои посетители просветлели, и от их принужденности и смущения не осталось следа. Оказывается, в мое отсутствие они постучали ко мне в комнату. «Кто пришел?» — раздалось из-за двери. «Разрешите посмотреть ваших птиц!» — «Идите к черту!» — последовало после некоторой паузы. Разумеется, бедняги поспешили ретироваться, даже не подозревая, что говорили с птицей.
        В другой раз в поезде меня приняли за чревовещателя и даже стали объяснять друг другу, как это делается, пока я не показал им Чику. Смеялись все, но больше всех Чика, что вызывало новую цепную реакцию смеха.
        После выступления в Ленинградской студии телевидения нам с Чикой пришлось долго ждать, пока подадут машину. В вестибюле телецентра в этот день можно было видеть интересных «артистов» — львенок по кличке Лайма улегся недалеко от вахтера, несколько поодаль верхом на собаке сидела маленькая обезьянка капуцин и жалобно поскуливала. Но всеобщее внимание было привлечено к небольшой клетке с Чикой. «Алло, алло, молодой человек, кто здесь шумит? Тетя Шура, как дела? Кто пришел? Чика маленькая, Таня, пошел к себе. Ха-ха-ха», — непрерывно неслось из обернутой бумагой клетки. Чика говорила то альтом, то дискантом, то басом. Голос звучал то повелительно, то укоризненно, то иронически, и толпа людей все увеличивалась. Всем хотелось посмотреть разноголосого пернатого оратора. Люди садились на корточки, заглядывали под газету. Удачные реплики Чики сопровождались дружными взрывами хохота. Почти час не расходилась толпа и, когда пришла машина, Чику провожали как настоящую артистку, а лев и обезьянка уехали, никем не замеченные. Неведомо для себя Чика стала знаменитостью, ее записывают на магнитофонную ленту для
радио, ее снимает телевидение, ее фотографируют корреспонденты, и все лишь потому, что она так хорошо и охотно говорит.
        Скворка
        Гуляя с братом в саду, мы нашли слетка-скворчонка. Он был совсем еще маленький и, широко раскрывая желтый клюв, требовал, чтобы его накормили. Весь день с рассвета и до вечера мы только и делали, что совали своему скворке в рот то муху, то кусочек вареного мяса, творог и булку. Все это мгновенно проглатывалось, но только при одном условии: если пища чуть-чуть смочена водой. Иначе скворка как тряхнет длинным клювом, да и выплюнет сухой корм! Потом мы сообразили, что ведь родители, давая корм птенцам, смачивают его своей слюной. Значит, так привык кушать и наш скворец.
        Скворчонок быстро рос, и кличку свою знал превосходно. Стоило только сказать: «Скворка», как в корзиночке, где он сидел, раздавалось нетерпеливое верещание. Снимешь покрывало с корзинки, а скворец уже вертится во все стороны, трясет крылышками, кричит и широко разевает рот.
        Но вот Скворка стал летать. Сперва он не умел рулить коротким хвостом. Полетит и на что-нибудь обязательно наткнется. Но это продолжалось всего несколько дней, и вскоре слеток летал по всем правилам скворчиного летного искусства. Оставлять Скворку-пачкуна в своей комнате было нельзя, и его поселили в небольшой свободной комнатке без мебели. Здесь была укреплена жердочка, на которой он обычно спал, а на небольшом столике, покрытом клеенкой, стояла вместительная ванночка. Купаться Скворка очень любил. Хоть десять раз в день будет полоскаться в ванночке, лишь бы была налита свежая вода. Войдет в ванночку, окунется несколько раз, побьет по воде крылышками и хвостом и ну бежать из воды, а через секунду опять лезет в ванну. Вымоется и давай отряхиваться, чиститься и перебирать перышки. Таких «заходов» он делал по 5 -6, а то и больше. Чтобы Скворка не отвык от нас и остался ручным и доверчивым, мы старались кормить его из рук. Только когда мы с братом должны были отлучиться надолго, Скворке ставилась кормушка с едой. Он ел буквально все: каши, булку, вареное мясо, яйцо, салат, морковь, наскобленную
ножом; не отказывался и от нарезанного яблока, а мелкие виноградины глотал целиком. Хотя скворец — птица насекомоядная, но он охотно ел цельную овсянку, а коноплю даже считал за лакомство.
        В комнате, где жил скворец, висел на длинном металлическом стержне колокольчик — звонок с черного хода. С некоторого времени рано по утрам звонок стал звонить. Пойдешь открывать — никого нет. Мы уже заподозрили, что это кто-то со злым умыслом безобразничает, но неожиданно все разъяснилось. Как-то утром опять неистово зазвонил колокольчик, и я, не обуваясь, побежал к двери, чтобы выяснить, кто озорничает. Вбегаю в комнату к Скворке и что же вижу? Наш выкормыш сидит на стержне от звонка и звонит вовсю! «Ах ты, бездельник! — возмутился я. — Так вот кто не дает нам с братом спать по утрам?» Пришлось подвязать язычок колокольчика.
        Хотя мы и бранили Скворку за его выдумку, но надо отдать должное, что связь между звонком и нашим появлением он усвоил правильно. Скворка заметил, что стоит зазвонить колокольчику, как немедленно я или брат входим в комнату. И вот, когда рано просыпавшийся скворец хотел есть, он взлетал на стержень колокольчика и звонил до тех пор, пока не услышит наши шаги; тогда он летел встречать нас, а мы терялись в догадках о «таинственном звонаре». Последний раз я шел босиком, скворец, не слыша моих шагов, продолжал звонить и попался на месте преступления.
        Доверчивость Скворка удивительна.
        Известно, что скворцы прекрасно подражают голосам других птиц и воспроизводят различные слышанные ими звуки. Так, например, во время войны скворцы научились имитировать свист мин. Молодые скворцы могут научиться и говорить. Мне как-то пришлось слышать скворца, который произносил не один десяток слов. Наш Скворка отчетливо выговаривал «Скворка», «на, миленький, на», «лети скорей». Интересно, что он знал только эти слова в различных комбинациях и, прожив у нас годы, больше не прибавил ни одного слова к своему разговорному репертуару. Однако и этого запаса слов оказалось достаточно для трагикомического случая.
        Как-то мы, живя на даче, позвали старушку помыть полы. Чтобы птица не боялась чужого человека, клетку поставили на шкаф и накрыли полотенцем. В разгар уборки из комнаты, где жил скворец, неожиданно выскочила старушка и заявила, что убирать отказывается. «У вас в квартире нечисто!» — заявила она и как-то вся съежилась.
        Только после долгого и бестолкового препирательства выяснилось, что старушка слышала «голоса», и мы сразу все поняли. «Так это скворец у нас ручной говорит!» — пытались мы успокоить старушку, но она упорно порывалась уйти. С большим трудом удалось уговорить её войти вместе с нами в комнату. Я снял с клетки полотенце, но скворец, как назло, ничего не говорил. Тогда я высыпал из баночки себе на ладонь мучных червей. Увидев любимое лакомство, Скворка засуетился на жердочке и проговорил скороговоркой: «Скворка, на, лети, миленький!» Какая «гамма» различных чувств мгновенно отразилась на лице старушки! Здесь были и удивление, и страх, и отвращение. Эффект получился самый неожиданный.
        - Экая нечисть! Да озолотите меня, чтобы я здесь стала убирать!
        После этого происшествия мы не раз замечали, как суеверные бабки стороной обходят нашу дачу.
        Катя
        Юннаты принесли мне сорочонка. Обычная история — хочешь не хочешь, а бери на воспитание: не пропадать же малышке!
        Назвал я сороку «Катя», так как, выпрашивая корм, она издавала звук, напоминающий это слово. С момента водворения в моей комнате Кати я совершенно потерял покой. Целый день ее надо было кормить, а уходя на работу, брать с собой.
        К счастью, подошел отпуск, и я смог без помех заниматься ее воспитанием. В первые дни Катя большую часть времени спала, оживляясь только в те короткие минуты, когда чувствовала голод. Но через неделю она уже стала активным слетком, проявлявшим ко всему живейший интерес. Жила Катя в большом садке. Вскоре она научилась открывать клетку, и дверь пришлось завязывать проволокой. Однажды ей удалось развязать и проволоку. Возвращаюсь домой, а моя Катя радостно приветствует меня, сидя на шкафу. «Это уже нахальство!» — рассердился я и водворил беглянку в ее дом. Такое непослушание могло плохо кончиться для сорочонка, так как у меня в комнате вольно жил синелобый амазон Лора, обладатель могучего клюва. Надо видеть, с какой легкостью амазон крошит в мелкие щепки толстую палку, чтобы оценить его силу. Правда, Лора был хорошо воспитан и, летая по комнате, садился только на три предмета: на картину, печку и свою клетку, куда ему ставился корм. За долгие годы жизни у меня он ни разу не изменил этой привычке, и было бы невероятным событием, если бы он сел на стол, буфет или на пол. Поэтому нападать на Катю на
«чужой» территории он и не стал, но что стоило любопытной сороке сунуться к его клетке или залететь на картину?! Здесь ей была бы дана такая трепка, что только держись!
        Вскоре, после водворения Кати в клетку я заметил отсутствие ряда вещей. Исчезла чайная ложка, вечное перо, маленькие ножницы и, наконец, самое досадное — часы. Сначала я даже не поставил эту пропажу в связь с прогулкой Кати — ведь она была на воле никак не больше часа. И только увидев разбросанные по кровати исковерканные папиросы, понял, чья это «работа». Катя была неравнодушна к папиросам и иногда ухитрялась выхватить папиросу у меня изо рта, даже сквозь решетку клетки. Ну, конечно, ведь сороки любят блестящие предметы, и негодница успела все куда-то запрятать. Теперь уже я стал искать свои вещи в самых невероятных местах. Часы нашел на шкафу, вечное перо и ложку — на окне под шторой, а ножницы, ложась спать, я обнаружил у себя под подушкой. С тех пор я особенно тщательно завязывал дверь клетки.
        Катя быстро росла и уже вполне научилась есть сама, но я упорно продолжал кормить ее только из рук, не ставя кормушку. Воспитав на своем веку немало птенцов, я знал, что только в этом случае она останется абсолютно ручной и привязанной ко мне. Выкармливание птенцов — дело очень хлопотное и трудоемкое. Неудивительно поэтому, что, когда птица начинает брать корм сама, обрадованный воспитатель ставит ей кормушку и считает, что его функции закончены. И вот неожиданно вскоре он замечает, что его ручной птенец начинает все больше дичиться и наконец становится совсем диким. «Вот глупое создание! — решает он. — Чего он меня боится? Ведь я же его выкормил!» Не спешите бранить птенца. Если бы вы, когда птица научилась есть, еще недельки две помучились и продолжали кормить ее из рук, заставляя прилетать к вам, она навсегда бы осталась совершенно ручной. Но вы этого не сделали, и в результате восторжествовал врожденный инстинкт, заставляющий птицу бояться человека. Предоставленная самой себе, она стала дикой.
        Катя разговаривает.
        Каждый раз перед тем, как кормить, я звал Катю и ждал, пока птица взлетит мне на руку. Училась летать Катя в коридоре. Я выносил ее клетку и открывал дверцу. «Катя, гулять!» — говорил я, и сорока весело выскакивала из клетки. Здесь же она и купалась. Сначала Катя страшилась идти в воду и, сидя на краю большого рукомойного таза, окунала только голову, но вскоре, войдя во вкус, так неистово плескалась, что выполаскивала на себя всю воду. Только промокнув до того, что с нее текли струйки, она с трудом взлетала на клетку и начинала прихорашиваться.
        Когда у сороки вырос длинный хвост, садок, в котором она жила, стал уже мал для нее. Пришло время переводить Катю в кружок. Я утешал себя мыслью, что ей будет лучше на балконе, затянутом сеткой, в «наружной вольере». Я думал, что Катя обрадуется, попав в просторную, залитую солнцем вольеру. Но произошло обратное. Сорока не хотела уходить с моих рук, жалобно скулила, а посаженная на жердочку, жалась в угол. «Боится новой обстановки», — понял я. Пришлось ехать домой за ее клеткой. Только нырнув к себе «домой», Катя успокоилась и стала просить есть. Два дня она жила в клетке, лишь изредка выбегая наружу, а при малейшем шуме спешила назад. На третий день я застал ее в вольере. Она уверенно разгуливала по полу, то и дело задирала своих соседей — сойку и галчонка. С этого дня Катя перестала дичиться новой обстановки, и клетку убрали.
        Поселившись в кружке, Катя стала питаться самостоятельно, но ее привязанность ко мне нисколько не ослабла. Она так же радостно встречала меня и сразу летела на руки. Я никогда не забывал захватывать с собой что-нибудь лакомое, и наша дружба оставалась неизменной. Жившая в вольере вместе с сорокой галка, ужасная дикарка, следуя примеру Кати, постепенно стала ручной, но, конечно, не в такой степени, как сорока.
        Незаметно подошла осень, и птицы были переведены в комнатную вольеру. Вскоре Катя перелиняла и стала совсем взрослой. Ее иссиня-черные перья с зеленым отливом приобрели блеск, а длинный хвост она то и дело кокетливо вскидывала, точно сама любовалась, какая она теперь красавица. Рядом в вольерах жили египетские горлицы и коршун Пифка. Коршун считал ниже своего достоинства обращать внимание на врановое семейство. Что же касается самих врановых, то даже забияка Катя относилась к коршуну с уважением. Зато бедных горлиц пришлось переселять, так как Катя повыдергала у них через решетку хвосты. С каждым днем сорока все сильнее обижала своих мирных сожителей. Прогоняла их от кормушки, часто ни с того ни с сего выдергивала у них перья. В конце концов пришлось забияку поселить в вольеру, где раньше жили египетские горлицы. Так Катя получила отдельную жилплощадь. Оставшись в одиночестве, лишившись возможности кого-либо тиранить, Катя неожиданно порадовала нас проявлением новых талантов.
        Однажды, придя рано утром в кружок, я услышал в соседней комнате, где жили врановые, крик попугая. «Опять мошенники удрали!» — подумал я и посмотрел на их клетку. Оба представителя тропической фауны мирно восседали у себя на жердочке. «Что же это за фантасмагория такая? — удивился я. — Только что кричали в соседней комнате, а сейчас как ни в чем не бывало сидят у себя дома!» — «Катя, Катерина! Здравствуй, здравствуй!» — послышалось за дверью. Я так и остолбенел. Да ведь это моя проказница Катя говорит! Конечно, и попугаем кричала она! Я осторожно заглянул в другую комнату. То и дело кланяясь и закатывая глаза, Катя разгуливала по вольере, произнося время от времени свое имя.
        Когда ребята узнали, что Катя говорит, все наперебой принялись учить ее. Уроки не прошли напрасно: вскоре Катя говорила уже больше двенадцати слов. Одно было досадно — Катя говорила только по настроению и вызвать ее на разговор не удавалось. Способность птицы разговаривать послужила причиной забавного эпизода.
        В Дом пионеров был назначен новый директор — Антонина Ивановна. Как-то вечером, делая обход, она услышала в зоокружке разговор. «Странно, — подумала Антонина Ивановна, — кто же может быть так поздно в кружке?» — и постучала. Никто не ответил, но разговор за дверью продолжался. «Леша, Леша!» — явственно услышала она, и кто-то закашлял. Антонина Ивановна постучала сильнее, но дверь оставалась запертой. «Безобразие! — возмутилась директор. — Что они — глухие или нарочно не открывают? Ну и порядки, нечего сказать!» — и пошла звать завхоза. Встревоженный завхоз не замедлил явиться. «Михаил Васильевич, — обратилась директор к завхозу, — у вас есть ключи от зоокружка?» — «Нет, — последовал ответ. — Ключи у руководителя». — «Но в кружке кто-то разговаривает, я стучала, никто не открывает! Послушайте сами!» — «Граня, Маня, на!» — отчетливо послышалось из-за двери. «Слышали?» — вскинулась Антонина Ивановна. К ее удивлению, лицо завхоза расплылось в неуместной улыбке. «Так это Катя разговаривает!» — ответил он. «Что она делает в кружке так поздно?» — «Но она же там живет, где же ей быть?» — удивился
завхоз. «Я вас не понимаю!» — теряя терпение, рассердилась Антонина Ивановна. «Так ведь это птица — сорока! Звать, значит, ее Катей». — «Вы хотите сказать, что это говорит сорока?» — опешила вконец сбитая с толку директриса.
        На другой день я был вызван к директору. «Скажите, это правда, что в кружке у вас живет говорящая сорока? Я хорошо знаю сорок, они у нас на даче не раз малых цыплят таскали, и стрекотание их я много раз слышала, но чтобы сорока разговаривала или кашляла, как человек, — это что-то новое!» — «И все-таки завхоз сказал правильно, — улыбнулся я. — Наша Катя очень чисто говорит и не уступит в этом деле заморскому попугаю!» — «Так это верно? — оживилась Антонина Ивановна и как-то вся потеплела. — А я уж бог знает, что подумала…» — И она рассказала мне о вчерашнем происшествии.
        Живя в кружке, Катя научилась разным штукам. Она очень любит поиграть. Стащит ключ и давай носиться с ним по вольере. «Отдавай сейчас же ключ!» — говорю я ей, а она отскочит в сторону, положит ключ на пол и ждет. Только протянешь руку, а она цап ключ и опять давай с ним летать, и так без конца, — видно, что эта игра с ключом ей страшно нравится. Выросшая дома, Катя никогда не издает сорочьих звуков: ни стрекотания, ни весенней песни.
        И вот что интересно: ведь ухаживают за ней и кормят ее юннаты, она идет к ним даже на руки, но ласки или нежности к ним не выказывает. Только доверие и не больше. Сорока отлично различает людей и чужих она боится так же, как и дикие птицы.
        Не раз мне случалось уезжать по делам работы, и я подолгу не видал Катю, но стоит мне, возвратившись после длительного отсутствия, войти в вольеру, как Катя, словно в былые дни, радостно встречает меня. Я протягиваю ей губы и говорю: «Ну, поцелуй меня, Катя!». И слегка раскрыв клюв, она нежно водит им по моему лицу.
        Страх
        Самый противный страх — это страх неведомого, непонятного, и такой страх мне довелось испытать в детстве.
        Был у меня дядя. В нашей семьей его недолюбливали за чудаковатость, а мне — восьмилетнему мальчишке — он очень нравился. Дядя рассказывал, как охотился на львов. Я до сих пор не знаю, действительно он на них охотился или просто хотел нам, ребятам, своими рассказами доставить удовольствие. Но в Африке он был и африканских животных знал не по книжкам, а видел их на воле.
        Мальчики всегда мечтают быть военными, и я не избежал этого увлечения и очень гордился своими эполетами, аксельбантами и саблей, подаренными мне на день рождения. Дядя часто подтрунивал над нами, ребятами, и увидев меня во всем блеске моих военных доспехов, стал подшучивать: «Что и говорить, офицер хоть куда, а только я боюсь, что самой надежной крепостью его благородия является мамина юбка!»
        Для меня ничего не могло быть обиднее, чем обвинение в трусости. Я из кожи лез, доказывая, что ничего не боюсь. «Ив темной комнате тебе одному не бывает страшно? — не унимался дядя. — А если ты совсем один в квартире?» Говоря по совести, он метил не в бровь, а в глаз. И в пустой квартире, и в темной комнате бывало страшновато, но я даже себе не хотел в этом сознаваться, а не то что насмешнику дяде.
        И вот однажды дядя повез меня к себе. Я никогда у него не был, и его квартира мне представлялась какой-то таинственной и загадочной. Там должны были висеть на стенах длинные ружья и кривые охотничьи ножи, а полы устилать львиные шкуры с огромными клыкастыми головами. Но квартира оказалась самой обыкновенной, и я даже был разочарован полным отсутствием какой-либо экзотики.
        За ужином дядя стал рассказывать всякие истории из африканской жизни. Жирафы, зебры, страусы неслись, преследуемые львами, реки кишели огромными бегемотами и чудовищными крокодилами. Из кустарников, словно артиллерийский снаряд, летел на охотника свирепый носорог, а отважные крошечные пигмеи убивали великана слона. Я с восхищением слушал дядю и чуть было не раскапризничался, когда он объявил, что пора ложиться спать. В то время еще не было электрического света и вечера проводили с керосиновыми лампами или свечами. Провожая меня со свечой в приготовленную мне для ночлега комнату, дядя дал мне на всякий случай коробок спичек, предупредив, чтобы я их зря не жег и не наделал пожара. «Надеюсь, что ты достаточно большой и не будешь бояться один в комнате, — сказал он, отворяя дверь. В это время внизу зазвонил телефон. — Если что — позови меня, — крикнул дядя, спускаясь по лестнице, — я сплю рядом!»
        Когда я вошел в приготовленную для меня комнату, дверь с шумом захлопнулась от сквозняка: там было открыто окно. Я попытался сориентироваться. Справа мне почудился огромный шкаф, а слева белела кровать. Не успел я сделать и двух шагов, как откуда-то сверху, словно с потолка, послышался хрипловатый голос: «Кто там?» Это было так неожиданно, что кровь застыла у меня в жилах. Я знал, что дядя живет совсем один, и, услышав вопрос, окаменел от страха. «Что ты молчишь, болван?» — повторил невидимка и закашлялся. Я вдруг подумал, что это дядя дурачит меня, так как голос чем-то напоминал дядин, и дрожащей рукой чиркнул спичку. В то же мгновение я увидел протянувшуюся ко мне крошечную коричневую ручку. Словно стальные пальцы схватили меня, спичка погасла, а коробок бесследно исчез.
        «Ха-ха-ха!» — раздалось под потолком. Я почувствовал, что волосы у меня на голове встали дыбом, а все тело покрылось испариной. Парализованный ужасом, я не мог кричать, а когда оцепенение прошло, бросился на кровать и укрылся с головой одеялом. Удары сердца буквально оглушили меня. Сколько я так пролежал — не знаю, мне чудились какие-то звуки, может быть, это к двери подходил дядя. В конце концов, подавленный пережитым потрясением, я незаметно заснул в своем убежище.
        Разбудил меня пронзительный свист. Солнце уже встало. То, что ночью я принял за шкаф, оказалось огромной клеткой, точнее, стальной вольерой. На трапеции раскачивалась рыже-белая обезьяна и, глядя на меня, раскрывала рот и мрачно хмурила брови. Мне отчетливо запомнились светлые бакенбарды и черный, треугольничком, нос. Она была очень изящная и, я бы сказал, симпатичная. Под куполом высокой клетки, по кольцу, лазал серый с красным хвостом попугай и пронзительно свистел. Так вот кто так напугал меня ночью! Я читал, что африканские серые попугаи жако отлично говорят. Теперь мне стало ясно, почему мне почудилось сходство с дядиной интонацией. Конечно, Птица имитировала своего хозяина. Сейчас, при свете дня, мой ночной кошмар показался мне непростительной трусостью.
        «Хороший я тебе сюрприз приготовил? — спросил утром дядя, лаская обезьяну. — Засыпал в Европе, а проснулся в Африке! Ведь это — мои старые африканские друзья! Признаться, я боялся, как бы они тебя ночью не напугали. Спал-то как, хорошо?» Мгновенно мне вспомнилось все пережитое, но, сделав равнодушное лицо, я непринужденно ответил: «Неплохо!»
        Так добряк никогда и не узнал, чем для меня обернулся его «африканский сюрприз».
        Конечно, все, что произошло, было чистой случайностью: не хлопни я дверью, животные бы спали; но именно в эту ночь я испытал настоящий панический страх неведомого.

* * *
        Не правда ли, какой грозный хищник?
        Не правда ли, какой грозный хищник? Но его любимая пища — ягоды, помидоры, виноград, а также осы. Это осоед.
        Ося не является исключением среди своих собратьев. Все осоеды на редкость мирные и быстро приручающиеся птицы, но благодаря своей внешности они часто становятся жертвами невежественных охотников.
        А ведь осоед приносит огромную пользу, уничтожая вредных насекомых.
        У молодых птиц, первогодков, глаза карие, у взрослых — желтые. И окраска оперения у осоедов так варьируется и резко меняется, что определить эту своеобразную птицу совсем непросто.
        Неожиданная привязанность
        Леонид Александрович считал себя человеком суровым, и когда ему попадались какие-нибудь трогательные рассказы из жизни животных, он снисходительно просматривал их, словно это были занимательные пустячки.
        Как-то летом, возвращаясь с прогулки из леса, два друга чуть не наступили на сидящую в траве крупную птицу. «Да это птенец какого-то хищника! — объявил Леонид Александрович, беря в руки желторотого великана. — Нельзя его оставить умирать с голоду, ясно, что он выпал из гнезда или потерял своих родителей!» — «Но это же сентименты! — подтрунивал приятель. — Тоже мне, врожденная склонность к орнитологии!» — «Причем тут это? — обиделся Леонид Александрович. — Хищные птицы истребляют мышей, они полезны!» — неожиданно вспомнил он какой-то плакат по охране природы. «Хотел бы я посмотреть, как ты будешь ловить ему мышей! Знаешь, что я тебе посоветую, — поезжай на мельницу и попроси разрешения ночевать — наловишь не одну дюжину, и им выгода, и птенец будет сыт!»
        Всю обратную дорогу приятель не переставал поддразнивать своего друга. Птенец сидел тихо, и его большие темные глаза смотрели на людей с полным доверием.
        Приехав в Ленинград, Леонид Александрович побежал за фаршем. «Накормлю, а завтра свезу в зоопарк», — решил он. Но в зоопарке ему ответили, что птенцов хищных птиц они не берут. «Вот оказия! — размышлял инженер, старательно запихивая мясо в клюв своему воспитаннику, но тот ел явно неохотно, и Леониду Александровичу становилось не по себе. — И впрямь, хоть на мельницу за мышами поезжай! — сердился он. — Да и будь мышь — как ее давать? Неужели резать на мелкие кусочки?»
        Надо было спешить на работу, но завтракать Леонид Александрович не стал: при мысли о мышах пропадал аппетит.
        Вернувшись с работы, инженер поспешил к пернатому питомцу. Назвал он его Кузей. Увидя своего кормильца, тот стал жалобно пищать и скулил так настойчиво, словно не ел целую вечность. «Может быть, пить хочет?» — подумал Леонид Александрович, но птенец тряс головой, разбрызгивая предлагаемую воду. Накормив птицу фаршем, Леонид Александрович позвонил в клуб юннатов Дома пионеров. «Мне надо определить хищную птицу и узнать, чем ее кормить», — объяснил инженер. Через минуту довольный Леонид Александрович вернулся к своему питомцу. Сам руководитель прийти не мог, но вскоре обещал прислать специалиста по хищным птицам.
        Когда зазвонил звонок, Леонид Александрович поправил галстук и пошел открывать «высокому гостю».
        На пороге стоял молоденький паренек в ковбойке с пышной белокурой шевелюрой. «Вам кого?» — опешил Леонид Александрович. «Я насчет птицы, из ДПШ», — ответил юноша. «Безобразие! — подумал инженер. — Тоже мне, клуб юннатов! Обещали специалиста, а прислали какого-то мальчугана!»
        - Вы — специалист по хищным птицам?
        - Ну какой же я специалист? — просто ответил юноша. — Ведь хищных птиц, не считая сов, на земле двести шестьдесят пять видов! Только в нашем Союзе их сорок четыре!
        - Я тоже так думаю, — неопределенно отозвался инженер, и было неясно, что он думает: что хищников очень много, или что его юный посетитель не годится в специалисты. — Может быть, это сокол, может быть — коршун, — объяснял Леонид Александрович, провожая юнната в свою комнату. — Я кормлю его мясом.
        Увидя Кузю, «специалист» улыбнулся.
        - Это — осоед, — быстро сказал он. — Кормить его надо ягодами, помидорами, а мяса давать немного, и то смешивая его с булкой, яйцом, кашей и зеленью. А придет осень — давайте ему виноград. — Увидев поилку, юннат заметил: — Поить птенца не надо — он еще мал, а пищу, перед тем, как давать, слегка смачивайте водой.
        Но Леонид Александрович уже не слушал, а смотрел куда-то в пространство со скучающим видом: его возмущали рекомендации юнната. Хищника кормить ягодами, виноградом, яйцами, помидорами! «Воображаю, как у них мрут птицы в их юннатском клубе!» — подумал он, с сожалением глядя на паренька.
        - Ну и на этом спасибо! — с трудом выдавил из себя Леонид Александрович и простился с юннатом. Птенец опять принялся скулить, но предлагаемый фарш выплевывал. И вдруг инженера осенило: ведь в их доме живет учительница биологии! Посадив птенца в торбочку, Леонид Александрович поспешил к ней.
        - Простите за беспокойство! — представился инженер. — У меня с некоторого времени живет этот «пассажир»! — И он открыл торбочку. Пожилая женщина долго рассматривала птицу.
        - Это, кажется, канюк! — сказала она. — Родители их кормят мышами.
        - А мясом нельзя? — робко спросил он.
        - Мясо надо валять в нарезанных перьях!
        - А где же взять перья? — недоуменно спросил инженер.
        - Знаете что, — сказала учительница, — я не специалист по хищным птицам, а здесь, рядом, живет молодой человек, Валерий, вот он — знаток настоящий, он уж вам все скажет: и как кормить, и как содержать.
        Обрадованный Леонид Александрович поспешил по указанному адресу. «Посидите, пожалуйста! — сказала приветливая женщина. — Валерик сейчас вернется».
        Инженера заинтересовали фотографии, разложенные на столе. Здесь были совы, разные хищные птицы, цапля и даже обезьяны. «Порядок! — мысленно решил инженер. — Попал, куда надо!» Но когда в дверях появился уже знакомый ему паренек, несчастный инженер заерзал на стуле, решительно утратив дар речи.
        «Здравствуйте, — сказал юннат, — что-нибудь случилось с птенцом'?» Бедняга, не зная, как выпутаться из нелегкого положения, решил соврать. «Да, заболел, понимаете, какой-то не такой, невеселый, все скулит, мясо выбрасывает. Мне советовали давать зарезанных, то есть, простите, резаных мышей…» — «Одну минуточку!» — сказал Валерик и вышел. Вернулся он с клубникой, и здесь Леонид Александрович увидел чудо. Его воспитанник с жадностью ел клубнику! «Птица совсем здорова, — заметил юннат, накормив Кузю. — Давайте побольше ягод, я вам сейчас напишу его рацион».
        Покоренный инженер почувствовал безграничное доверие к этому серьезному юноше. «Мне одна женщина сказала, что это — канюк и что его надо кормить мышами! Хорошо, что я с вами познакомился, а то бы мог погубить птицу!» — «Осоеда легко узнать, — сказал Валерик. — Видите, у него на затылке перья ланцетовидной формы и когти малоизогнутые, а окраска у хищников действительно так сильно варьируется, что ошибки бывают нередко». Простились инженер и юннат друзьями.
        Вскоре Кузя стал летать. Он очень привязался к хозяину и всегда встречал его радостным писком. Леонид Александрович неожиданно для себя так полюбил своего воспитанника, что стоически сносил все неудобства совместной жизни в одной комнате с крупной хищной птицей. Все, что уцелело из всяких статуэток, было спрятано, на книгах красовались газеты. Скромное обиталище инженера перестало походить на жилую комнату.
        В августе инженер поехал на дачу. Хозяйка категорически воспротивилась тому, чтобы Кузя жил в комнате, и его поселили на чердаке. Первое время Леонид Александрович закрывал окно чердака, но днем там становилось так душно, что осоед часами сидел с открытым клювом, и тогда Леонид Александрович решился.
        Впервые птица, почувствовав волю, взмыла в небесную синь, а расстроенный инженер с бьющимся сердцем следил за ее полетом. Но вот осоед пошел на снижение и опустился на сосну. Сколько волнений выпало инженеру после предоставления Кузе свободы! То осоед надолго улетал, и Леонид Александрович считал его навсегда потерянным. То он зарывался под кустом в землю, не обращая внимания на мечущихся кругом ос, и громил их гнезда. Привязанность к человеку, воспитавшему его, не ослабевала. Он также летел к нему на плечо, ласкался и радовался, когда был с Леонидом Александровичем.
        Лето подходило к концу. Кончался отпуск, и инженеру надо было выезжать в длительную командировку. «Как быть с Кузей?» — мучился он. Но судьба птицы решилась совсем неожиданно. Леонид Александрович пошел в лес. Кузя, как всегда, сопровождал своего хозяина, словно воздушный эскорт. Какой-то горе-охотник, увидев летящую большую птицу, выстрелил, и осоед, загребая одним крылом, стал падать, ударяясь о ветки чуть тронутой желтизной березы. Когда инженер подбежал, охотник уже исчез, а его окровавленный пернатый друг лежал распростертым на земле. Бережно взяв на руки своего воспитанника и пачкая кровью костюм, инженер понуро зашагал домой. Обмыв раненую птицу, Леонид Александрович уложил осоеда в корзинку. До вечера Кузя не притронулся к пище и только пил с жадностью. Его темные глаза поминутно закрывались. Он заметно слабел и все время прятал клюв в плечевое оперение. Инженер сидел возле умирающего, ожидая с минуты на минуту роковой развязки, но наступила ночь, а птица все еще жила. Она дышала как будто с трудом, но жизнь теплилась в этом комке взъерошенных перьев. Измученный инженер вышел из дома и
побрел в лес. Он не замечал ни звездного полога ночи, ни смолистого аромата леса. Перед глазами стоял распростертый на земле Кузя, и вспоминалось, как он нашел своего воспитанника ещё птенцом в лесу.
        Разбитый и усталый, инженер вернулся домой и лег спать, но сон не шел… Наутро Кузя был еще жив, он по-прежнему только пил и впадал в забытье. Леонид Александрович решил ехать с ним в Ленинград. Рано утром он уже звонил в квартиру Валерика. Юннат внимательно осмотрел птицу и ободряюще улыбнулся. «Кости целы, — сказал он, — так что, если не будет заражения, то птица сможет летать. Да вы не падайте духом, хищники выносливы!» Оказалось, что повреждена и правая нога. Леонид Александрович с надеждой смотрел на Валерика. Сейчас он казался ему настоящим ученым, способным исцелить умирающую птицу. «А вы бы не взялись его лечить?» — неуверенно спросил инженер. «Охотно, — согласился Валерик. — Я как раз сейчас в отпуске».
        Через три дня Леонид Александрович уехал в командировку. Новая обстановка, работа отвлекли его, но и там, вдали от Ленинграда, он часто вспоминал своего большеглазого пернатого друга.
        Прошел месяц. Прямо с вокзала Леонид Александрович побежал к Валерику, но здесь его ждало разочарование. «В армии наш Валерик!» — сказала мать и погрустнела. «А что птица — погибла?» — дрогнувшим голосом спросил Леонид Александрович. «Как можно? Поправился ваш Кузя, летает! Он здесь, рядом, в Доме пионеров. — И, взглянув на часы, она добавила: — Сейчас у них как раз кормят животных, так что можете повидать его».
        Инженер пошел в клуб юннатов. На сетке вольеры грациозно бегали белки, прямо в упор на него смотрела какая-то черная с белой грудью элегантная обезьяна. И вдруг Леонид Александрович увидел Кузю. Он сидел на жердочке в просторной вольере, а юннатка угощала его виноградом. Мелкие ягоды осоед глотал целиком, а крупные брал в лапу и, словно смакуя, ел, отрывая клювом по кусочку. И Леонид Александрович вспомнил слова Валерика: «А придет осень — давайте ему виноград». Неуверенно инженер подошел к вольере. «Разрешите мне», — обратился он к юннатке. «Конечно», — улыбнулась девочка и передала Леониду Александровичу виноградную гроздь. «Кузя!» — позвал инженер. Осоед взлетел на плечо своего хозяина, словно они и не расставались, и доверчиво потянулся за виноградом. Долго не мог уйти Леонид Александрович от своего пернатого друга. Теперь он стал частым посетителем клуба юннатов, и уже рассказы о животных не кажутся ему больше пустым сентиментальным вымыслом.
        Ушастая сова Чим
        Ее вынули маленьким пуховым птенцом из дупла — странное крючконосое существо, покрытое белым пухом. Птенец был очень прожорливый и жалобно пищал, поминутно требуя пищи. Кормили его мясом и мышами, которых Чим глотал целиком. Сыт ли совенок, проверяют не по зобу, а по плотности живота. Только набив себе живот до твердости камня, Чим успокаивался и засыпал.
        Когда Чим вырос и стал летать, он буквально не давал прохода своим воспитателям. Даже домашние птицы никогда не бывают такими ручными, какой стала эта сова. Ее огромные янтарные глаза всегда привлекают внимание посетителей зоокружка, и как правило, все от мала до велика задают один и тот же вопрос: «А днем ведь сова не видит?» Трудно объяснить причину столь массового заблуждения, но совы отлично видят и в дневные часы.
        Домовой сыч Миша
        Привезенный с Украины домовый сыч Миша тоже выкормыш. У сов замечательный слух, и Миша убедительно доказал это. По ночам ему нравится гулять по комнате. Летает он, как и его родственники, бесшумно, а когда бегает по полу, то топочет не хуже ежа. Он всем интересуется, все исследует. Заглядывает под дверь, во все укромные уголки.
        Как-то ночью Миша сидел высоко на окне и таращил оттуда зеленовато-желтые глаза. Вдруг он застыл неподвижно, к чему-то прислушиваясь. Бесшумный взлет, и сыч уже на полу у шкафа. Пригнувшись к полу, он застывает в напряженной выжидательной позе. Ночью полная тишина, что же привлекло так сильно его внимание? Вдруг молниеносный бросок, и в лапах у сыча бьется крошечный мышонок. Казалось, что мышонок ничем не выдал своего присутствия, но это верно только для нашего несовершенного уха, а хищник слышал его еще сидя на окне.
        Чим подмигивает.
        Мишенька услышал шорох мышонка.
        Любимое лакомство Мишеньки — майские жуки, их он ест с жадностью. Даже если сыч дремлет, достаточно ему показать майского жука, как Мишенька начинает крутить головой, словно она на шарнирах. В следующее мгновение он бесцеремонно выхватывает жука из рук и съедает. Голос у домового сыча громкий и странный, напоминающий одновременно и кудахтанье курицы и визг щенка.
        Совушка
        В то лето мы, несколько педагогов, с группой ребят выехали в коммуну Кудрово. Мы помогали коммуне в сельскохозяйственных работах, а нам предоставляли жилье и питание. Как-то два наших воспитателя отправились поохотиться. Им повезло. Высоко на дереве, у самого ствола сидели две крупные птицы с желтовато-коричневым оперением. Грянул выстрел, и на землю упали… две болотные совы. Одна оказалась убитой, а у другой прострелено навылет крыло. Сконфуженные охотники принесли раненую птицу мне.
        Промыв крыло раствором марганцовки, я посадил свою новую знакомую в большой ящик, предварительно укрепив в нем толстую палку, на которой сове было бы удобно сидеть.
        Сначала сова боялась меня, злобно топорщила перья, шипела и норовила цапнуть когтистой лапой, щелкала клювом, но вскоре сменила гнев на милость. Кормил я ее сырым мясом и белком крутого яйца. Бывало, скажешь ей: «Совушка!», а она отвечает: «ууу» — и так и следит за моей рукой, в которой я держу мясо.
        Через две недели крыло зажило, и Совушка стала летать. Я пристроил ей под потолком насест, постелил под ним бумагу, а на стене, рядом с насестом, прикрепил мисочку с водой. Хотя считается, что совы не пьют, но жившие у меня совы всегда пили воду.
        Совушка все больше привыкала ко мне. Она уже совсем не боялась, хорошо знала свою кличку, охотно шла на руки и заметно радовалась, когда я возвращался домой.
        И вот случилась беда. Сестра-хозяйка, меняя белье, нашла, что в комнате душно, и распахнула окно. О сове она, разумеется, не подумала. Вернувшись поздно вечером домой, я не нашел своей Совушки. Хотя было ясно, что сова улетела, я долго и бессмысленно обшаривал все уголки. Расстроенный, я поздно лег и никак не мог заснуть. Только под утро, когда стало светать, я задремал. И вдруг сквозь сон чувствую: кто-то медленно тянет у меня из-под головы подушку. Спросонья я даже растерялся. Открываю с опаской глаза и вижу прямо у своего лица два огромных янтарных глаза. Смотрю и себе не верю: ведь это Совушка вернулась! То-то была радость!
        Влетев в комнату, сова села на край моей подушки-думки, и та под тяжестью птицы стала двигаться.
        Я поспешил закрыть окно и стал угощать свою любимицу мясом. Но Совушка даже не взглянула на мясо. Лишь утром, найдя на газете под насестом погадку, я понял, что моя Совушка не зря потеряла время, отсутствуя из дома. Основной пищей болотных сов являются мыши. Непереваренные остатки шерсти, зубов или когтей совы отрыгивают в виде небольшого комка, называемого погадкой. Вот эта погадка и объяснила мне, чем занималась Совушка ночью.
        «А что, если и сегодня оставить открытым окно?» Но уж очень ярко было в памяти ощущение горечи утраты и радости возвращения Совушки. Целый день я мучился в противоречиях: а если не вернется? Но любопытство биолога подзадоривало: где ты найдешь еще такой случай проверить привязанность птицы к человеку? Ведь не в Ленинграде. Там столько домов и окон! Действительно, домик, в котором я жил, стоял на опушке леса, и раз сова сама вернулась, почему она покинет меня в другой раз? Принять решение мне помогла Совушка.
        Вечером, придя домой, я застал ее сидящей на подоконнике. Птица явно стремилась на улицу. «Совушка!» — позвал я. Она повернула ко мне голову, и я почесал ее около клюва. Обычно ей это нравилось. И на этот раз она нежно-нежно запищала, выражая свое удовольствие, но уже через минуту опять вернулась к окну. Я предложил ей вареное яйцо. Нехотя поковыряв его, сова решительно подошла к стеклу и толкнула его головой. Весь ее вид как бы говорил: «Ну, выпусти же меня! Ведь мыши куда вкусней того, чем ты меня здесь кормишь!» Я решился и тихо отворил раму. Совушка шагнула вперед и вдруг бесшумно нырнула огромной тенью за окно. Я видел, как она, словно призрак, пронеслась над освещенной луной поляной и исчезла в направлении овощехранилища. Опять опустела моя комната! Я вышел на улицу. Ночь была лунная, теплая. Кругом неистовствовали зеленые кузнечики. Казалось, это стрекочут сами кусты. Бесшумно трепеща крыльями, проносились летучие мыши. Я долго бродил, а на душе было нехорошо.
        «Вернется или не вернется?» — неотступно сверлила мысль.
        Стало светать. В воздухе повеяло свежестью; как-то незаметно исчезли летучие мыши, а со стороны леса еще доносился голос козодоя.
        «Надо ложиться!» — решил я и, еще раз посмотрев в сторону овощехранилища, куда полетела Совушка, пошел домой.
        Проснулся я поздно. Солнце уже заглядывало ко мне в окошко, а на насесте, глубоко втянув голову в плечи, спала Совушка. Совы, как и голуби, не убирают во время сна клюв в плечевое оперение.
        Я уже собирался все рассказать своим ученикам, но ребята опередили меня и сами рассказали о виденном ими под утро интересном случае. На их крыльце спал кот. Неожиданно с воздуха на кота бросилась какая-то большая птица и, ударив его лапами в затылок, взмыла вверх. Ошеломленный внезапным нападением, кот поспешил укрыться под домом.
        Ребята были очень заинтересованы происшествием. Пришлось объяснить им, что совы иногда нападают на кошек, так как, питаясь мышами, видят в них конкурента.
        Свыше тысячи мышей уничтожает сова в год, сберегая нам наше зерно. Можно ли после этого не охранять ее?
        Убедившись, что Совушка признала мою комнату своим домом, я теперь каждый вечер выпускал ее на охоту. Но, бывая дома, старался возможно больше заниматься птицей, чтобы она не отвыкла от меня. Если ребята убивали полевку или находили мертвого птенца, я угощал ими свою воспитанницу, стремясь поддерживать ее привязанность ко мне.
        Настал день возвращения в Ленинград. Вместе с нами в большой папочной коробке на новое место жительства ехала и Совушка. Я поселил ее в своей комнате в большой открытой клетке. Днем она обычно дремала, а когда наступала ночь и я гасил свет, вылетала «на охоту». Правда, мышей у меня не было и охотиться было не на кого, но такова уже сила привычки, и Совушка всю ночь бодрствовала. Как ни странно это может показаться, но птицы тоже скучают без общества, и Совушка не раз мне это доказала. Часто под утро она усаживалась на краю моего дивана и махала крыльями до тех пор, пока я не открывал глаза. «Ах ты, безобразница!» — бранил я свою пернатую приятельницу, а она довольно урчала и шла ко мне на руки.
        Постепенно с годами Совушка подстроилась под режим моей жизни и стала дневной птицей. Теперь она часто сидела на стенных часах, причем так неподвижно, что один мой знакомый принял ее за чучело: «Как же оно у вас без подставки держится и не падает?» — спросил он. «Это же живая сова!» — ответил я и, видя на его лице недоверие, постучал по столу рукой и позвал: «Совушка!» И в то же мгновение мнимое чучело бесшумно слетело, громко стукнув по столу огромными когтями. С какой поспешностью мой приятель отдернул руку! «Ну и ну!» — только и смог сказать он, внимательно рассматривая мощные когтистые лапы.
        Пять лет прожила у меня Совушка. Она была все такая же нарядная, доверчивая и ласковая, но, постоянно получая корм от человека, утратила свою прежнюю стремительность хищницы. Известно, что сова, сидящая на высоком дереве, слышит мышь, идущую во влажной траве, и бьет ее на слух без промаха. А Совушка, когда ей принесли в мышеловке попавшуюся за хвост мышь, сперва подбежала к ней, но, увидев, что мышь живая, стала удивленно крутить головой и отступать. Тогда, на даче, она бы мгновенно скогтила мышь, а сейчас не знала, как ей поступить с живой добычей. Даже могучий врожденный инстинкт под влиянием новой среды претерпел изменения!
        Однажды я тяжело заболел, и мне было уже не до совы. Когда температура спала, наступило облегчение, я позвал Совушку, но она не откликнулась, не зашевелилась. Я встал и заглянул в клетку, где ее обычно кормили. На полу лежала моя Совушка, уже совсем остывшая.
        Когда так долго с вами живет ручное животное, потеря его воспринимается очень тяжело. Я никак не мог привыкнуть к отсутствию Совушки и часто ловил себя на том, что взглядываю на стенные часы не потому, что мне надо узнать время, а потому, что там, на часах, всегда сидела она.
        Но почему же она умерла?
        Голодная сова не рвет свою добычу на части, как это делают дневные хищники — соколы, коршуны, а глотает ее целиком, всегда по шерсти, то есть заглатывает с головы. У сов очень большой рот, и они могут глотать огромные куски. Так, например, филин может проглотить целого ежа.
        Когда я заболел, то женщина, приходившая готовить мне обед, решила сама позаботиться о сове и дала ей кусок солонины. Проголодавшаяся сова проглотила большой кусок целиком, и этого было достаточно. Для птиц соль в большом количестве смертельна. Так не стало моей Совушки. Но она жила у меня не напрасно. Я хорошо узнал, какой понятливой и доверчивой может стать даже взрослая болотная сова при внимательном и чутком уходе.
        Странная пара
        В конце июля моя ученица-юннатка привезла мне из пионерлагеря двух птенцов — кукушку и зеленушку.
        Кукушонок был еще совсем маленький, он только что оперился, зеленушонок — постарше, но оба ни летать, ни есть не умели. Сидели они вместе в клетке и то и дело попрошайничали друг у друга. Кукушонок издавал тихое стрекотанье, словно сверчок, и, встряхивая рябым крылышком, разевал огромный огненный рот. Зеленушонок громко верещал, тряс крылышками и тянулся разинутым клювиком к своему рябому соседу. Оба были еще совершенно несмышленными и принимали друг друга за родителей, и это было вполне естественно: ведь для маленькой зеленушки кукушонок казался большой птицей, а кукушек вскармливают всегда мелкие певчие птицы, и по размерам зеленушонок вполне соответствовал славке, так часто принимающей на себя воспитание кукушат.
        Зеленушка — очень обыкновенная зерноядная птичка. В клетке она всегда немножко пуглива, но у нее есть интересная особенность: чаще каких-либо других диких птиц она гнездится в неволе. У меня не раз зеленушки выводили детей, в период гнездования самочки делались совершенно ручными и, сидя на гнезде, даже позволяли трогать себя руками.
        Насколько обычна зеленушка, настолько своеобразна кукушка. Эта большая насекомоядная птица (размер взрослой кукушки от кончика клюва до конца хвоста 40 сантиметров) и по внешнему облику, и по своим повадкам не имеет среди наших пернатых себе подобной. Все знают кукушку, все не раз слышали ее кукование, но мало кто видел ее, настолько это осторожная птица. Пойманная взрослой, она отказывается брать пищу и быстро погибает. По-видимому, близость человека так страшит ее, что даже потребность в пище совершенно подавляется. Взрослую кукушку надо длительный промежуток времени кормить насильно, и в конце концов она привыкает и начинает есть сама. Мне не раз удавалось так сохранить пойманных кукушек.
        Сверчок волнуется, и его хвост раскрыт веером.
        Кукушка — красивая птица с длинным рябым хвостом и пестрой «ястребиной» грудью. Желтые веки придают глазам какое-то рыбье выражение. Ноги короткие, и когда птица сидит на ветке, то кажется, что она лежит. Как у дятлов и попугаев, у кукушки два пальца направлены вперед, а два — назад. Движения порывистые, она часто вскидывает крылья, кланяется, по земле движется скачками.
        Хотя ее тропическая родня вьет гнезда, но наша кукушка подбрасывает свои поразительно маленькие яйца в гнезда певчих птиц. Цвет яиц кукушки обычно соответствует цвету яиц той птицы, которой оно подбрасывается. Природа позаботилась, чтобы надувательство не бросалось в глаза. Кукушка-мать следит за снесенным яйцом, и если гнездо потревожат, то она переносит его в другое место.
        Вылупившийся кукушонок выбрасывает своих соседей из гнезда, подбирая их на спину и стряхивая за борт. Если в гнезде оказалось два кукушонка, что случается крайне редко, то между ними будет схватка не на жизнь, а на смерть, пока сильнейший не победит. Приемные родители не смогли бы выкормить двух кукушат, ввиду их чудовищной прожорливости.
        Мелкие птицы ненавидят кукушку за ее нелегальные действия в их гнездах и всегда преследуют ее шумливой гурьбой. По-видимому, превратности судьбы закалили кукушку. Она проявляет завидное присутствие духа. Я наблюдал такую картину: на окне, в зоокружке, сидит раненая кукушка. Вдруг прилетели два сизых голубя. Кукушка угрожающе подняла оперение и с силой стукнула клювом в стекло. Два сизака со страхом поспешили улететь.
        Но вернемся к моим воспитанникам. Назвал я их Сверчок и Дружок. Кукушонок — Сверчок — чуть ли не каждые полчаса разевал рот, безмолвно требуя еды. Если его просьба не удовлетворялась, он издавал тихое стрекотанье, казавшееся странным при его внушительных размерах. Зато Дружок верещал за двоих и, выпрашивая корм, норовил вскочить мне на руку. Насколько удобно было кормить Сверчка, настолько сложно Дружка. Клювик крошечный, малыш все время вертится и долго рот открытым не держит. Вот и попробуй попасть в этот крошечный, на секунду приоткрывающийся клюв!
        Кормил я обоих вареным яйцом с микроскопической добавкой пенициллина как стимулятора роста птенцов. Сверчок хорошо ел и сырое мясо. Дружок быстро привязался ко мне и всячески выражал мне свою симпатию, а Сверчок только просил есть, не обнаруживая каких-либо «возвышенных» чувств, и чуть ли не с каждым днем заметно увеличивался в размерах. Он флегматично сидел на жердочке, а зеленушонок целый день суетился, вскакивал на спину своего огромного приятеля, дергал его за перья. Кукушонок в ответ угрожающе разевал рот, протестуя, начинал поклевывать непоседу, но до настоящей ссоры никогда не доходило, и птенцы продолжали жить мирно.
        Прошла неделя, оба стали летать. Теперь уже кукушонок не хотел сидеть в клетке, и его поселили между окон.
        Стоило только выпустить Дружка из клетки, Сверчок начинал стучаться в стекло и проситься в комнату. Дружок летел на окно, выразительно заглядывая к своему приятелю. Кукушонка выпускали, и вот тут можно было наблюдать интересные сцены.
        Сверчок, увидев, что я мою стакан, бесцеремонно уселся мне на руку и, свесив оба крыла и распустив веером хвост, подставился под струю воды. Намокнув так, что его кремово-коричневое оперение стало черным, он забрался на клетку и стал чиститься. Немедленно туда же явился Дружок и с любопытством начал дергать своего приятеля за мокрый хвост. Конечно, кукушонок протестовал, но Дружок был слишком проворен для флегматика Сверчка, и непочтительное подергивание хвоста продолжалось.
        Оба мои воспитанника часто засыпали днем, и Дружок обязательно устраивался спать бок о бок с кукушонком. Кукушка спит, опустив голову на грудь, а зеленушка убирает клюв в плечевое оперение. Я часто заставал такую картину: на клетке лежит, развалившись, Сверчок, а прижавшись к его крылу и чуть вздрагивая, словно маленький зеленый безголовый комочек, спит Дружок. Но вот мертвый час окончен. Друзья усаживаются друг против друга, безмолвно разевают клювы, осторожно сближают их в легком касании: то ли это ласка, то ли попрошайничанье! Возможно, что Дружок и выражает какую-то нежность, но от Сверчка этого ожидать трудно: он и ко мне-то совершенно равнодушен и вспоминает меня только тогда, когда захочет есть. Дружок уже ест сам: легко лущит зерна конопли, проса, канареечного семени, но продолжает прилетать ко мне на руку за лакомством — желтком вареного яйца, а Сверчок по-прежнему иждивенец и требует, чтобы его кормили, ест сам он только мучных червей.
        Тот, кто выкармливал птенцов или наблюдал за гнездами в природе, знает, что птицы могут вести себя сперва очень доверчиво и тянутся к руке человека, но наступает день, когда они резко меняют свое поведение и при приближении человека затаиваются и даже выбрасываются из гнезда. Их никто не напугал: это действует в них программа, заложенная природой, то есть то, что раньше называли инстинктом. Я знал, что и мой Сверчок обязательно в какой-то день испугается меня. С Дружком было проще: он уже прилетал на руку за кормом, и программный страх у него был погашен навсегда, а взрослая кукушка умирает с голоду перед кормушкой, полной еды, подавленная страхом. Значит, как сильна в ней эта программа, этот приказ природы бояться человека.
        Прошли три недели. Вчера еще Сверчок был ручной, а сегодня все изменилось. Он издавал свое просительное «цы» и раскрывал рот, но в последний момент при моем приближении обращался в бегство. Конечно, дело было не в глупости кукушки, а в своеобразности ее биологии. Надо было подавить проснувшуюся дикость птенца, как бы второй раз его приручить, пользуясь тем, что он все же издали признавал меня за своего кормильца. Приходилось ловить беглеца. В руках кукушонок сразу успокаивался, клюв просительно раскрывался, и Сверчок с жадностью глотал пищу. Около двух недель мне пришлось бороться с проснувшимся мощным инстинктом. Настойчивость и терпение победили, и теперь у меня живет ручная кукушка. Дружок и Сверчок по-прежнему всегда вместе, и похоже, что эта странная пара не собирается нарушать «традиции» своего детства.

* * *
        Эльфа попрошайничает.
        В сильную непогоду в пионерском лагере из-под крыши дома упало гнездо городской ласточки. Из четырех птенцов остался жив только один. Он был еще совсем маленьким. Всем лагерем ребята ловили мух, и Эльфа росла как на дрожжах. Когда ласточка научилась летать, она не покинула своих друзей, а так и осталась жить в юннатском кружке, но признает она только тех, кто ее кормил. К ним она охотно летит на руки и даже выражает свою симпатию нежным щебетанием и встряхиванием крылышек.
        Городская ласточка-воронок исключительно нежная птичка. Если у нее хотя бы слегка намокают крылья, она уже не может летать. Мы убедились в этом в пионерлагере, когда наша Эльфа на какую-то минуту попала под сильный дождь.
        Любимое лакомство Эльфы — мучные черви, она их может есть десятками, хотя в природе ласточка разумеется не может «встретить» такой корм, так как ловит насекомых на лету.
        Несмотря на то, что Эльфа уже взрослая, она попрошайничает, как маленький птенец.
        Касаточка
        На даче мне принесли птенца деревенской ласточки. Он был еще совсем маленький и не только не умел летать, но и есть. Я взял Касаточку, но не собирался везти ее в город, так как там мне не удалось бы ее сохранить. «Вот выкормлю и пусть летит к своим быстрокрылым подругам!» — думал я, глядя на маленького желторотого, покрытого синеватыми перышками птенчика.
        Мы быстро подружились. При моем приближении Касаточка раскрывала клюв, трясла крылышками и просительно пищала. С утра до вечера я был занят ее кормлением. Росла Касаточка не по дням, а по часам. На десятый день, увлеченная попрошайничеством, она вдруг выпорхнула на бортик коробочки, заменявшей ей гнездо. А назавтра уже стала перепархивать по комнате. Что это было за очаровательное создание! Почти синяя сверху и белая снизу, с буровато-рыжим горлышком. Глаза как бусинки. Длинные острые крылья, а хвост — вилочкой с глубоким вырезом. Помню, сколько было волнений, когда я впервые раскрыл перед нею окно. Только тот, кто выкормил и воспитал птенчика, кто узнал привязанность и ласку этих милых существ, поймет мою тревогу и сомнения. А что, если Касаточка, выпорхнув за окно, испугается новой обстановки и улетит? Ведь, может, вот сейчас, сию минуту, я прощаюсь с ней навсегда! Я знал, что проститься придется, но пусть это будет позднее, когда уже кончится лето, и ласточки полетят на юг, а только не теперь!
        И вот она на воле. Затаив дыхание, я слежу за ней. Сколько граций, изящества в каждом ее движении! Ласточка быстро освоилась в новой обстановке. С каким изумительным проворством она то описывала круги, то стрелой неслась у самой земли. Касаточка летала то прямо, то боком. Неожиданные повороты были полны очарования. Недаром ласточку зовут «дитя эфира». Птичка даже пила и купалась на лету, слегка задевая крыльями поверхность воды.
        Вначале Касаточка далеко не улетала. Я приучил ее прилетать на свист. Давая корм, я всегда слегка подсвистывал, и она реагировала на этот сигнал даже лучше, чем на кличку, которую тоже хорошо знала. Дело в том, что таким способом гораздо удобнее подзывать к себе птицу, жившую вольно, чем звать по имени, привлекая досадное внимание зевак.
        Когда Касаточка стала летать на улицу, заботы об ее кормлении сами собой отпали, но я продолжал иногда угощать свою воспитанницу то мухой, то муравьиными яйцами или мучными червями, и она никогда от угощения не отказывалась. В жаркие полуденные часы Касаточка «загорала» у нас на крыше. Это было весьма любопытное зрелище: распластает свои вороные крылышки и блаженствует в полной истоме. Но стоит мне подсвистнуть, и она тут как тут, уже сидит у меня на плече или на голове. Каждый вечер она неизменно возвращалась домой и всегда спала на крюке, вбитом над окном. Редкая привязанность птички была немалым препятствием к осуществлению моего замысла — присоединить ее в конце августа к стае своих сородичей. Мне тяжело вспоминать это время. Я надолго уходил в лес за грибами, перестал угощать свою любимицу и, наконец, стал закрывать к вечеру окно, вынуждая ее ночевать на улице. Ласточки начали собираться в большие стаи и по вечерам усаживались на ночлег в кустарнике на небольшом островке, недалеко от моего дома. С большим трудом мне удалось присоединить Касаточку к стае, улетавшей на юг. Долго, долго я скучал
по своему крошечному пернатому другу и сейчас, когда, бывая за городом, я вижу стремительно несущуюся деревенскую ласточку, мне хочется подсвистнуть, а губы шепчут: «Касаточка».

* * *
        Мурзилка в приятном ожидании.
        Горихвост Мурзилка весь день в движении. Он непрестанно встряхивает своим красновато-рыжим хвостиком. Попробовали поселить Мурзилку в общую вольеру с другими мелкими птичками, но здесь он сразу превратился в настоящую фурию и кидался даже на птиц значительно сильнее себя, навязывая им воздушный бой. За несколько часов маленький тиран терроризировал целую вольеру, где жило около двадцати птиц, и пришлось выделить Мурзилке отдельную жилплощадь. Так и живет Мурзилка в одиночестве, распевая нехитрую мелодичную песенку. Во время прогулки по комнате он любит сидеть на будильнике, так как здесь получает свое любимое лакомство — мучных червей.
        В пионерлагере
        Директор пионерлагеря очень любил животных, и кружку юннатов, как говорится, «были созданы все условия». Беседку застеклили, навесили двери, заготовили корма. Ребята с нетерпением ждали приезда зверьков и птиц и задолго до прибытия машины толпились около беседки. Особенно волновались опытные юннаты — Наташа и Юра. Уже к вечеру наш крытый брезентом грузовик, до отказа уставленный клетками, террариумами, всевозможными коробками и ящиками, подрулил к беседке. Пока шла разгрузка и рассадка животных, то и дело слышались восторженные возгласы ребят: «Смотрите, смотрите, какие маленькие белочки! А вон какая розовенькая птичка! А голубей видели? У них индюшиные хвосты!..»
        Тут и там слышались споры: «А я тебе говорю, что это не орел! — говорил один белобрысый паренек, напирая на букву „о“. — Настоящий орел — он и тебя унести может! Он — во какой!» И мальчик широко раскинул руки, показывая, каким должен быть орел. Наташа и Юра, как «специалисты», были допущены к разгрузке и помогали мне.
        Пионерский лагерь был расположен в сосновом лесу, и на его территории гнездилось много разных птиц. В первый день приезда я заметил, что под крышей домика, где я поселился, живут серые мухоловки. Они то и дело, издавая свое тихое «цт-цт», появлялись на телеграфных проводах и, характерно вскидывая хвосты и крылья, точно поправляя неудачно легшее оперение, заглядывали в мое окно. Птицы часто срывались с провода и, легко поймав на лету муху, исчезали под крышей, откуда раздавалось верещание птенцов.
        На рассвете я вышел из дома. Мухоловки уже вылетели из гнезда. Пройдя несколько шагов, я услышал жалобный писк. Раздвинув под кустами траву, увидел слетка серой мухоловки, облепленного муравьями. Видимо, это был самый младший и слабый птенец: сорвавшись с куста, он не смог выбраться из травы, и муравьи напали на него. Обычно по-настоящему насиживать кладку птица начинает не с первого яйца, и малыши вылупляются дружно. Но бывает, что из последнего яйца птенец выходит с опозданием, и тогда он растет слабым, так как более сильные собратья оттесняют его при прилете родителей, и он получает меньше корма. Нередки случаи, когда такие «опоздавшие» даже гибнут в гнезде.
        Я очистил птенчика от муравьев. Оказалось, что я поспел вовремя, так как муравьи только что напали на него и еще не успели причинить ему вреда. Опоздай я на несколько минут — и все было бы кончено. Если бросить на муравейник змею, лягушку или птицу, то очень быстро от нее останется только скелет.
        Что мне было делать с птенцом? Семья его улетела. Есть он сам не умел, и ему еще предстояло долго учиться этому хитрому делу, но он был уже настолько большой, что боялся человека. Я перепробовал все известные мне приемы, чтобы заставить его раскрыть рот, но ничего не получалось, а кормить такую маленькую нежную птичку насильно было слишком сложно. «Вот что, — решил я, — посажу-ка его в клетку и привешу ее на стене дома. Серые мухоловки охотятся в радиусе пятнадцати метров от гнезда. Наверное, вся семья где-нибудь недалеко — и родители найдут своего малыша». Я так и сделал, а сам отошел подальше и стал наблюдать.
        Птенец время от времени издавал «позывные». По этим крикам родители всегда находят своих слетков, покинувших гнездо, но еще не умеющих летать. Прошло минут двадцать, и вдруг на проводах появилась серая мухоловка с мухой в клюве. Порхнув на клетку, она пыталась сунуть муху в рот птенцу, но не могла дотянуться до него через решетку. Увидев мать, малыш громко запищал и затряс крылышками, но не сделал ни шагу ей навстречу. Так продолжалось довольно долго, прежде чем, побуждаемый голодом, он догадался, наконец, приблизиться к решетке. В то же мгновение он получил корм, и мать улетела, но ненадолго. Пока птенец сидел у передней стенки, кормление совершалось без помех, но стоило ему отойти вглубь — все начиналось сначала. Опять мать старалась проникнуть в клетку, а ее несмышленый младенец неистово кричал, сидя на месте. В конце концов он усвоил простую связь действий и при появлении родителей спешил им навстречу. Итак, мой опыт пока удался. Вместо того, чтобы самому ловить целый день мух и совать их малютке в рот, я передал попечение о нем в верные материнские крылья и клюв. Слеток был устроен, и я
поспешил в зоокружок.
        Как всегда, первые дни работы бывают очень хлопотными. Большинство ребят не знало, что в кружке надо ходить тихо, осторожно, не делая резких движений, чтобы, не пугать своих воспитанников. Нужно было научить ребят, как и чем кормить животных. Пришлось все начинать «с азов».
        Моими лучшими помощниками сразу оказались Наташа и Юра. Часть юннатов отправилась за зеленью, другая готовила корм, пока шла уборка в вольерах и клетках. Когда работа была закончена, а животные накормлены и я уже собрался идти навестить свою мухоловку, принесли маленького слетка-горихвостку. Птенчик еще не летал и, сидя в коробке, широко расставив лапки, таращил на нас свои черные бусинки-глаза. «Не было печали! — подумал я. — Только что пристроил одного, теперь второй!»
        - Откуда вы его взяли?
        Меня свели на место, где был найден птенец, но сколько я ни искал — ни гнезда, ни самих горихвосток не было видно. «Будь что будет!» — решил я и, придя домой, посадил горихвостика в компанию к мухоловке. Малыши не обращали внимания друг на друга. Родители мухоловки кормили только своего птенца, и как горихвостик ни надрывался, ему не доставалось ничего. Так продолжалось около часа. Я уже стал беспокоиться за судьбу своего второго приемыша, как вдруг неожиданно на проводе появился красавец самец горихвостки-лысушки. Черное горло, ржаво-красные грудь и брюшко, на голове — беловатая шапочка и огненно-ржавый хвостик. Настоящий франт! Недолго думая, он порхнул на клетку и — о, радость! — корм получили оба птенца! Горихвостик оказался смышленее мухолова и не заставил долго приглашать себя к решетке клетки. Возможно, здесь сыграло роль то, что он видел, как родители кормят его соседа. «Посаженный папа» улетел, а через минуту явилась мухоловка, и опять корм получил только один птенец. Вскоре на проводах произошла встреча обеих птичек: мухоловка держала в клюве мух, а горихвост — пучок гусениц.
Одновременно порхнув на клетку и отдав корм птенцам, они вернулись на проволоку и угрожающе повернулись друг к другу.
        «Уить-тэк-тэк» — отрывисто заявил горихвост и, не долго думая, ринулся на свою противницу. Сбитая с проводов, мухоловка попыталась вернуться, но горихвост кидался на нее так стремительно и злобно, что той пришлось удирать. В дальнейшем, после нескольких неудачных попыток заявить свои родительские права, мухоловка вынуждена была покинуть район дома, на котором висела клетка, и выкармливанием птенцов всецело завладел горихвост. Интересно, что он был один, самки я ни разу не видел.
        С рассвета и до одиннадцати часов вечера он усердно кормил обоих птенчиков. Однажды ночью пошел дождь, и я вышел накрыть клетку дощечкой, чтобы птенцы не промокли. Как только я взобрался по лесенке, к клетке, с сосны, стоявшей у дома, раздалось предостерегающее «уить-тэк-тэк». Оказалось, что приемный папаша и ночью заботится о детях и предупреждает их об опасности.
        Прошла только неделя, и оба птенчика заметно выросли и окрепли. Теперь уже они сидели на жердочке, и их куцые хвостики отросли. И вдруг… из-под нашего крыльца вылез кот. Там, где появился кот, птицам беда! Хоть и высоко висит клетка, но что ни придумает усатый разбойник, чтобы поймать птицу?! Известен случай, когда один кот, заметив, что на выбрасываемые из окна крошки слетаются воробьи, затаивался неподалеку в кустах, ожидая птиц, и нападал на них из своей засады. Однажды пошел снег и засыпал хлебные крошки. Тогда кот тихонько вышел из кустов, сгреб снег с крошек и спрятался в ожидании воробьев. Нет, с этими бестиями шутки плохие! Если до клетки не доберется — отца съест, и тогда — возись с птенцами!
        Я позвал Юру, и мы решили поймать горихвоста и всю семью отправить в свой зоокружок. Посадив птенцов на «шпорок» (ниточка, привязанная к ноге птицы, чтобы она не могла улететь), я открыл клетку и так подвязал длинную тонкую бечевку, чтобы достаточно было слегка потянуть за нее — и дверь клетки закроется. Взяв конец бечевки в руку, мы отошли на почтительное расстояние и принялись ждать. Горихвост долго не являлся. Мы уже стали опасаться, что он заметил наши приготовления и вообще не подлетит к клетке, пока не будет убрана веревка, но опасения оказались напрасными. Горихвост появился и, несколько помедлив, порхнул на клетку, но подвязанные к задней стенке клетки птенцы не могли приблизиться, и горихвост впорхнул внутрь. Я так волновался, что даже не заметил, как рука сама дернула веревку. Все вышло настолько тихо и аккуратно, что горихвост забился, только когда мы подошли. Быстро накрыв клетку темной материей, мы отнесли в кружок все семейство, где для них была заранее приготовлена вольера. Там уже стояли кормушки со свежими муравьиными яйцами и мелко рубленным вареным куриным яйцом.
        Птички быстро освоились в новом помещении, и горихвост продолжал усердно кормить своих приемных детей. Позднее в эту вольеру были посажены еще три слетка: овсянка, лесной конек и великан дрозд-рябинник. И что же вы думаете? Этот отец-молодец взялся кормить всю ораву в пять ртов! Особенно занятно было наблюдать, как маленький горихвостик кормит огромного дрозденка. «Папаша» только потому мог дотянуться до клюва «сынка», что дрозденок, попрошайничая, приседал. Поразительно, насколько у некоторых птиц силен инстинкт кормления птенцов. Известен случай, когда один жаворонок, держа в клюве муху, сел на край водоема, где жили золотые рыбки. Подплывшая рыбка раскрыла рот, и жаворонок, не долго думая, сунул ей в рот муху и улетел. Через некоторое время он явился снова и опять угостил рыбу мухой. Так он стал летать регулярно и все лето кормил рыб.
        Эта история, несмотря на внешнюю несообразность, имеет простое объяснение. Жаворонок потерял свою семью как раз в тот момент, когда у всех птиц должны быть дети. Потребность кормить птенцов случайно нашла свое удовлетворение у водоема с рыбками. И, бессознательно повинуясь инстинкту, жаворонок стал кормить рыб.
        С нашим горихвостом, по-видимому, было то же самое. Я ведь говорил, что птенцов кормил только он, а самки не было. Видимо, и он потерял свою семью, и приемные дети заменили ему своих птенцов. Только не думайте, что это доброта или участие к сиротам. Здесь нет даже тени чего-либо подобного. Просто птица, подчиняясь могучему инстинкту, делает то, что она должна делать в период гнездования. Но пройдет это время, и «добрый» родитель так начнет воевать со своими воспитанниками, что пух и перья полетят! А пока старший горихвост был для нас настоящей находкой, так как мы могли не беспокоиться о несмышленых птенцах, не умевших есть.
        Ухаживать за этой вольерой было поручено Наташе. Вскоре птенчики стали есть сами, хотя и продолжали попрошайничать у своего посаженого папаши-горихвоста, и он еще долгое время продолжал подкармливать то одного, то другого из своих бывших воспитанников.
        Особенно полюбила Наташа молодого горихвостика, которого назвала Хвостик. Птичка быстро привязалась к девочке. Стоило Наташе войти в вольеру и позвать: «Хвостик!» — как он уже сидел у нее на руке. Часами Наташа занималась со своим любимцем и добилась того, что птичка стала не только совершенно ручной, но даже проявляла к девочке нежность, выражая свои чувства тихим мелодичным писком и легким трепетанием крыльев.
        Наступал радостный день. В воскресенье должны были приехать папы и мамы.
        Наташа встала задолго до подъема и, наскоро умывшись, побежала к своим питомцам. Больше всего Наташа хотела, чтобы маме понравился зоокружок. А о том, как она будет поражена доверчивостью Хвостика, Наташа думала не без гордости. «Уж Хвостик обязательно покорит маму!» Не успела Наташа открыть дверь, как ее пернатые и четвероногие друзья подняли такой концерт, что хоть уши затыкай. Морские свинки пищали, поднимаясь на задние ножки, незамедлительно требуя свежей травы, вороны каркали, дрозд скороговоркой произносил свое «чак-чак-чак», а коршун Пифка жалобно скулил, будто он был не огромный хищник, а пуховый цыпленочек. «Катя, Катя!» — кричала сорока, кокетливо закатывая глаза и то и дело поклевывая себе зачем-то лапки. «Ну, раскричались», — делая вид, что недовольна, сказала Наташа, хотя в душе была в восторге от такого приема.
        Надо было спешить. А что, если мама приедет рано? Быстро и умело Наташа принялась за работу, и вскоре все крикуны угомонились, занятые вкусным завтраком. Свидание с Хвостиком сегодня Наташа отложила напоследок. В кармане у нее лежала коробочка с наловленными накануне насекомыми.
        Заиграл горн. Наташа подошла к своей вольере — и вдруг заветная коробочка с гостинцами выпала из ее рук. Крупные слезы быстро-быстро закапали из глаз. На полу вольеры, растопырив крылья, с вытянутыми ножками лежал мертвый Хвостик. Куда девалась радость солнечного утра? Этот маленький комочек перьев наполнил душу девочки невыносимой скорбью. Как горько, что он погиб именно в тот день, о котором Наташа так долго мечтала! Как она хотела показать его маме… И слезы вновь застилали глаза.
        Наташа долго не находила задвижку вольеры. Она аккуратно подняла мертвую птичку, точно и сейчас та нуждалась в осторожном прикосновении, и положила ее на ладонь. «Хвостик, Хвостик, что ты наделал!» — вырвалось у нее. Но что это? В ту же секунду она почувствовала на своей руке знакомые крошечные коготки и сквозь застилавшие глаза слезы увидела своего любимца, весело встряхивающего огненным хвостиком. Еще не веря себе, Наташа протерла глаза и с замиранием сердца посмотрела на свою руку. На ладони лежал мертвый Хвостик, а рядом, на пальце, сидел живой и выжидательно посматривал на Наташу. Ошеломленная, она смотрела на непонятное явление. Убрав мертвую птичку, Наташа вернулась к Хвостику с заветной коробочкой. «Кушай, мой хороший!» — говорила она, осторожно вынимая кобылок, гусениц, пядениц. Хвостик не заставлял себя долго упрашивать и, внимательно следя за рукой, быстро схватывал предлагаемые лакомства.
        Так и застала Наташина мама обоих друзей, всецело занятых друг другом. Девочка угощала своего любимца, расточая ему нежности, а ее пернатый друг, преспокойно усевшись на ее ладони, с аппетитом завтракал, время от времени потряхивая хвостиком. В этот день Хвостик даже не подходил к кормушке, столько раз Наташа показывала маме, как он ее знает.
        Проводив мать, девочка вспомнила о загадочном мертвом двойнике Хвостика. Она рассказала о «сверхъестественном» случае Юре. И Юра все объяснил. Накануне вечером он увидел горихвостку, убегавшую от кошки. Да, она именно убегала, а не улетала, и кошка, сделав большой прыжок, схватила птицу. «Я отнял ее у кошки и пустил в вольеру», — закончил свой рассказ Юра. «Так это она и умерла! — воскликнула Наташа. — А я-то приняла ее за Хвостика!»
        Случалось ли вам, бродя по лесу или в парке, вспугнуть птичку, которая почему-то не улетает, а, волоча крылья, точно с трудом, перескакивает с ветки на ветку? Увлечённые погоней, вы не замечаете, как далеко отошли от того места, где встретили не то больную, не то раненую птичку. И вот она неожиданно вспархивает и улетает! Не удивляйтесь. Вы подошли близко к гнезду, и обеспокоенная мать, притворившись раненой, отвлекала на себя ваше внимание и увела вас подальше от своих птенчиков. С человеком это притворство — пустячная забава, а вот с кошкой или змеей — дело посложнее. Тут многие птицы гибнут. Инстинкт защиты птенцов заставляет родителей совершать поистине героические поступки. Я видел однажды, как охотничий щенок схватил слетка-воробья. В ту же секунду воробей-отец камнем упал с дерева на морду собаки и стал ее отчаянно клевать. Разумеется, и он погиб.
        Но проходит гнездовой период, вырастают птенцы, улетают из гнезда, и родители о них даже никогда и не вспоминают. Вот какая хитрая штука — инстинкт!
        «Да, кстати, — сказал я Наташе. — Пора готовить для Хвостика и горихвоста-отца отдельные садки. Сейчас они живут мирно, но скоро настанет время линьки, гнездовой инстинкт затухнет — и тогда драчливые горихвостки не только друг друга покалечат, но и остальным выкормышам несдобровать!»
        Жора
        Жора может съесть столько муравьиных куколок, рубленого яйца, резаной зелени, мотыля и бузины, что даже непонятно, как он не лопнет. Словом, он ужасный обжора, но такая кличка для маленькой мухоловки как-то не подходит, и я решил звать его сокращенно. Он не клюет, как, например, воробьи или голуби, а хватает из кормушки, словно ворует. Схватит, отскочит и только тогда проглотит. Мух, бабочек, кузнечиков, прежде чем съесть, Жора обязательно несколько раз стукнет обо что-нибудь твердое. Он и докторскую колбасу «убивает», да так здорово, что всю сперва размочалит, а потом глотнет да еще клювом от удовольствия прищелкнет. То же самое проделывается и с лоскутком бумаги, но это уже игра. Сперва мухолов крутит головой, напряженно следя за бумажкой в моей руке, потом как кинется. Хвать ее на лету — и ну гонять по столу. Бьет ее, валяет и, в спортивном азарте взмахивая крыльями, гонит к краю стола. Только бумажка упадет, он стремительно пикирует и успевает схватить ее, прежде чем она долетит до пола. И так — пока не надоест.
        У Жоры много черт, напоминающих сову: он превосходный охотник, около клюва у него пучки волосовидных осязательных перьев, он так же, как и сова, в виде погадки отрыгивает непереваренные части съеденных насекомых. Так же в момент возбуждения щелкает клювом и, наконец, перелеты совершает ночью, хотя и дневная птица. Если вылетит из клетки зерноядная птичка, достаточно погасить свет — и ее можно взять свободно рукой, а мухоловка и в темноте видит руку и улетит. Недаром у нее такие большие глаза.
        Серых мухоловок не держат в клетках. Песни настоящей у них нет, да и не живут они в неволе. Во всяком случае почти в любой книжке о певчих птицах так сказано, и обычно практика подтверждает это. И я не собирался заводить серую мухоловку, но вот принесли мне ребята в пионерлагере маленького птенца. Из головы пух торчит, совсем еще беспомощный и такой доверчивый — все время разевает клюв — есть просит. Ну что тут делать? И хлопотно, и муторно с маленьким возиться, да ведь жаль — погибнет. «Ладно, — думаю, — помучаюсь недельку, а там пусть летит сам мух ловить». Целый день, как в прорву какую, сую в раскрытый рот мух, кузнечиков, муравьиное яйцо. Только утихомирится, не пройдет и полчаса — опять пищит, даже перед соседями стыдно — небось подумают, что я ленюсь и голодом птицу морю.
        В одиннадцать вечера наступала передышка, но в четыре утра я опять уже макал в воду кузнечиков, перед тем как отправить в ненасытный разинутый клюв Жоры. Накормлю и только усну — опять орет. Приходится вставать — и так до шести утра, а там уж и сон пропал. Днем, когда у ребят был мертвый час, я досыпал «столбиком» на футбольном поле, благо там стояли сбитые ряды откидных кресел. Это были блаженные минуты!
        Когда я, возвращаясь домой, вставлял ключ в замочную скважину, занавеска на двери начинала колыхаться. Это Жора «повисал» в воздухе в ожидании, когда откроется дверь. Домик был летний, никаких сеней не было, и мухолов вылетал прямо в лес, но его посадочной площадкой неизменно оставалась моя персона. На деревья он вообще не обращал никакого внимания.
        Однажды я привел ребят посмотреть Жору. Он вылетел, покружился у меня над головой и… исчез. Оглядываюсь, ищу его, а ребята хохочут. Оказывается, он у меня на спине сидит, да еще комаров ловит. Не странно ли — маленькая птичка и не хочет расставаться с человеком? Не улетает, когда кругом лес. А объяснение вот какое. Замечено, что если в момент появления на свет животное (например, ягненок) увидит человека, то происходит запечатление, и ягненок всегда будет бегать за этим человеком, а другие люди, овцы и даже мать ему будут безразличны. У певчих птиц запечатление возможно до вылета птенцов из гнезда. Очевидно, что и Жора запечатлел меня и его уже нельзя было отпустить на волю: пришлось везти с собой в Ленинград.
        У Жоры завидный аппетит.
        У меня в комнате Жора сразу облюбовал карниз от шторы и, с головокружительной скоростью сделав пять — семь кругов, приземлялся на него.
        Жора постоянно с чем-нибудь воюет. То налетает на занавеску и норовит выдернуть из нее нитку, то бесстрашно поддает зажимы на шторе, так что только звон идет, то атакует металлического дутого олененка. Кончилось тем, что я нашел олешка на полу без уха. Я долго искал отбитое ухо. Оказалось, Жора загнал его под комод совсем в другой части комнаты.
        В конце сентября Жора собрался в дальние края. Видимо, у мухоловок начался отлет.
        Спал мухолов в клетке, которая на ночь закрывалась, и вот теперь, как только я гасил свет, он начинал мельтешиться около боковой двери. Но почему ему нужна именно эта дверь? Оказывается, там юг. За сорок лет я ни разу не задумался, где в моей комнате юг, а Жора сразу безошибочно определил нужное направление. Пришлось купить ночник и выпускать Жору на ночь. До самого утра я слышал, как он «улетает в Африку». Через две недели миграционный позыв ослаб, и Жора стал спать в клетке, но обязательно при свете ночника.
        Присутствие Жоры несколько изменило мою жизнь: зеркало повернуто тыльной стороной, чтобы мухолов не ударился в него с размаху (непроходимость оконных стекол он знает). Никаких сосудов с водой, где можно утонуть. Ничего соленого, чем птица может отравиться. Даже гимнастику нельзя спокойно делать. Только выброшу руки вперед, а он воображает, что это приглашение посидеть у меня на руках. Начну приседать, он опять тут как тут. Просто наказание — того и гляди задавишь.
        Поесть и то нормально не дает — лезет в тарелку, все пробует, таскает. Только и следи, чтобы не обжегся, не съел чего не надо. А уж как возьмусь читать или писать, он так и норовит на книгу или бумагу сесть и еще обижается, если я его сгоняю, клювом, безобразник, щелкает.
        Первое время, поселившись у меня, Жора садился на люстру, и мне приходилось его прогонять, а теперь, если он когда и сядет, мне достаточно прикрикнуть, и мухолов немедленно слетит.
        Гуляя по комнате, мухолов прилетает в свою клетку поесть и попить. Он умеет есть с маленькой, «своей» ложечки и знает, что в спичечных коробках сидят мухи — его лакомство. Поймать насекомое в конце октября не просто. И вот я, словно синица, выискиваю «добычу»: пауков-сенокосцев, уховерток, бабочек-пядениц. Но основная добыча — мухи мясоедки. 28 октября я поймал 31 муху! Вот это улов! Увидев спичечную коробку, Жора с просительным «цы-ы» летит ко мне на руки в ожидании лакомства. Одна отогревшаяся муха вылетела, мухолов метнулся за ней, мгновенно поймал — и победоносный щелчок возвестил, что муха съедена.
        Понимаем мы друг друга неплохо. Вот только, прежде чем прилечь днем отдохнуть, приходится Жору запирать в клетку. Не ровен час, полезет ко мне со своими нежностями. Долго ли до беды, ведь его и одеялом задавить можно.
        Доверие или нахальство?
        Проходя по переулку, я заметил на асфальте крошечный пуховый комочек: это был слеток-воробей. Он еще не умел летать и только слегка перепархивал. В любую минуту малыша могли раздавить, да и кошки не обошли бы его своим вниманием.
        Я взял птенца в руки. Ай-ай-ай! Какой шум подняли воробьи. Один самец, видимо, папа младенца, даже задел меня по лицу крыльями, пытаясь устрашить своей отчаянной атакой. Не желая обижать воробьев, я посадил птенца высоко на карниз, но через секунду дурашка опять оказался на асфальте. Пришлось взять его домой.
        «Начнет летать, тогда пусть возвращается к своим», — думал я, но Дурашка решил иначе. Он очень быстро не только привык, но и привязался ко мне. Кличку знал отлично и по первому зову летел на руку. Живя в клетке, которая не запиралась, воробей мог свободно гулять по кухне. Стоило кому-либо прийти, как Дурашка немедленно скрывался в клетку и ни за что не решался выйти. Не помогало даже его самое любимое лакомство — мучной червь. Ночевал он всегда клетке.
        Когда прошла неделя, я выпустил Дурашку на открытое окно. Воробей долго не решался выйти на внешний подоконник. Он принимал солнечные ванны, что-то склевывал, но оставался на окне. Прошло не менее часа, прежде чем он отважился выйти за раму. «Ну, сейчас улетит!» — думал я, и не без сожаления, но Дурашка заглядывал с железки во двор, чистился, охорашивался, но не улетал.
        Когда я вернулся с работы домой, Дурашка сидел в своей клетке. Это решило его судьбу. Больше я уже не выпускал его гулять при открытых окнах.
        Своей привязанностью воробей покорил меня, и я решил с ним не расставаться. Теперь я даже сожалел о столь поспешно данном ему имени, настолько он был сообразительной пичугой.
        Так и жил Дурашка: при мне он гулял по кухне, а когда я уходил, то запирал его в клетку и ставил на открытое окно. Вот с этого и начались необычайные события, которых я даже не мог предположить.
        Известно, что воробьи — очень осторожные птицы. Это и неудивительно. Живя все время бок о бок с человеком и не пользуясь его расположением, воробей должен был многому научиться, чтобы не быть истребленным. Уже одно название «вора-бей» не сулит бедняге ничего хорошего.
        Голуби, синицы часто влетают в окна, но воробьи — никогда. Они кормятся вместе с голубями на наружном подоконнике, но войти за окно? Ни в коем случае! За пятьдесят лет я видел только одного воробья, влетевшего в застекленную беседку, и тот был полевой, а не городской. Однако присутствие Дурашки в кухне нарушило воробьиные традиции. По-видимому, лицезрение своего собрата, спокойно уплетающего вкусный корм, заставило живших под крышей нашего дома воробьев пересмотреть свое отношение к человеческому жилью. Теперь я часто находил их «визитные карточки» то на кухонном столе, то на газовой плите.
        С каждым днем воробьи становились все смелее. Не смущаясь моим присутствием, они прыгали по столу, склевывали крошки, а один нахал даже напился чаю из моего стакана. Дело дошло до того, что два воробья выкупались в тарелке, где была налита вода. Теперь, входя в кухню, я постоянно спугивал воробьев, бесцеремонно там разгуливавших. Я никогда не подумал бы, что может быть что-либо подобное, если бы сам не стал свидетелем этой дерзкой оккупации. У меня на глазах они расклевывали бумагу, в которую был завернут фарш, и, набив рты мясом, спешили под крышу. Они ощипывали стоявший в стакане салат. Раньше, зажигая газ, я всегда открывал окно, теперь же, наоборот, приходилось его закрывать во избежание несчастных случаев. В общем, воробьи внесли в мою жизнь свои поправки.
        С некоторых пор я стал замечать, что одна воробьиха постоянно присаживается на клетку Дурашки. Вначале он гонял ее, а потом привык и перестал сердиться. Так как молодые воробьи все окрашены как самки, то я не знал пола своего воспитанника, но в сентябре он перелинял и оказался «мужчиной». «Так вот в чем дело!» — догадался я.
        Наступила холодная осень. Окна часто оставались закрытыми, и только одна воробьиха неизменно прилетала на наш подоконник. Осенним вечером увидел я ее, заглядывающую через стекло, и осторожно приоткрыл окно. Не колеблясь, она шмыгнула между рам. Тогда я затворил окно, поймал ее и посадил к Дурашке в клетку. Вскоре я отнес их в зоокружок и выпустил в вольеру. На следующую весну они устроили в скворечнике гнездо и вывели четырех детей.
        «Заколдованный» альбинос
        Старый птицелов Демьяныч нервничал. Уже конец июня, а все дожди и дожди. Давно уже пора за муравьиным яйцом в лес отправляться, да в дождь его не возьмешь. Соловьям и славкам вот как нужен этот бесценный корм. Без яйца песни не жди! Наконец небо скинуло полог низких туч, и солнце рано разбудило пернатых певцов и их хозяина. Старик наскоро собрался и поспешил на вокзал.
        Лес встретил его как старого друга. Пересвистывались птицы, проносились, словно любуясь своим полетом, стройные стрекозы. Не раз бывал Демьяныч в этом лесу, и теперь уверенно спешил вглубь, к большому муравейнику. Ежегодно берет он дань с этого муравейника и каждый год — все больше.
        Старик берег лесные богатства, он знал, что нельзя оставлять потревоженный муравейник, не поправив его: пойдет дождь — и тогда муравьям беда.
        Вот и знакомый пригорок. Около высокой ели, словно изнемогая от собственной тяжести, опираясь на ствол дерева, стоит курган-муравейник. В его верхнем ярусе, прикрытые редким слоем хвои, лежат муравьиные куколки, или, как их обычно называют, муравьиные яйца. Тысячи муравьев вынесли их сюда, под живительные лучи солнца. Но стоит подуть холодному ветру, появиться туче — и шестиногие няньки в минуту упрячут свои сокровища в недрах огромного жилища.
        Демьяныч не спеша опустил на землю торбочку с едой и свою нехитрую снасть для сбора муравьиного яйца. Солнце уже начинало припекать. «Самое время начинать, — подумал старик и вдруг заметил поодаль, на куче хвороста, что-то белое. — Никак цыпленок? Но как же он сюда попал? Ведь до ближайшего жилья километра два, не меньше!» Птицелов стал осторожно подходить. Короткохвостая белая птица сидела неподвижно. Никогда старик еще не видел такой. В волнении он сделал неверный шаг и громко хрустнул веткой. «Чак, чак, чак!» — закричал «таинственный блондин» и, пролетев низко над землей, нырнул в траву. «Дрозд-альбинос!» — сообразил старик и с проворством школьника кинулся в погоню. Через минуту, накрытый кепкой, дрозд пронзительно заверещал. Дрожащей рукой Демьяныч достал редкостную птицу и посадил ее в торбочку. «Вот это удача! — радовался птицелов. — На миллионы попадается один такой красноглазый! Жизнь прожил и ни разу еще не встречал!»
        Однако надо и за дело приниматься. Из мешка вынут брезент, бидон и лабазный совок. Осторожно и ловко старик сбросил верхний слой хвои с макушки муравейника и обнажил целый склад муравьиных яиц. Словно в муравейник кто-то насыпал рису. Совок за совком быстро высыпается в мешок. Муравьи неистовствуют: одни с поразительным проворством утаскивают куколок, другие атакуют человека. Сколько их? Сотни, тысячи, сотни тысяч?! В минуту руки Демьяныча по локоть оделись в колючие перчатки: это муравьи, они щекочут, кусают, вгрызаются в кожу, прыскают муравьиной кислотой, лезут под одежду. Трудно долго выдержать натиск шестиногих фанатиков. Демьяныч быстро заравнивает вершину муравейника на конус и спешит прочь. Он прыгает, энергично встряхивая руками. Со стороны может показаться, что исполняется какой-то шаманский танец.
        Стряхнув полчища мучителей, старик расстелил брезент на солнечной полянке, нарезал еловых веток и, загнув края брезента, подложил под них еловые ветки. На середину этой «ватрушки» он высыпал из мешка часть содержимого. До сих пор муравьи мешали человеку, а теперь они помогут ему очистить яйцо от хвои и другого мусора. Прямые солнечные лучи губительны для муравьиных куколок, и поэтому муравьи взапуски начали их таскать под загнутые края брезента. Старик только разравнивал засыпанное на середине «ватрушки» да отбрасывал сор, уже лишенный куколок.
        Пока муравьи перетаскивали куколок, старик успел дважды покормить дрозденка. Этот короткохвостый диковинный альбинос совсем лишил птицелова душевного равновесия. Старик представлял, как будут поражены не только любители, но и специалисты, и ему уже рисовалась выставка птиц, люди, толпящиеся у клетки с белым дроздом, щелкающие фотоаппараты, осаждающие его биологи и корреспонденты.
        Прошло часа два. Муравьи закончили свою работу — все куколки были «эвакуированы» из губительной зоны. Тогда старик взял бидон, совок и отбросил один край «ватрушки». Там белой горкой лежали муравьиные яйца без единой соринки. Демьяныч быстро подхватил их совком и высыпал в бидон. Опять муравьи кидались на выручку, хватали, тащили, но только человек опережал их.
        Покончив со сбором муравьиных яиц, Демьяныч осторожно заглянул в торбочку. Она была пуста. Старик с досады трахнул торбочкой о землю. Кто теперь поверит, что он держал в руках белого дрозда и так нелепо его упустил? Сначала бедняга от огорчения бестолково метался, пытаясь найти беглеца, но вскоре овладел собой. Дрозд почти не летал, еще полчаса назад он был в торбочке. Далеко ему не уйти, надо только спокойно обследовать ближайшие кусты и подлесок.
        Демьяныч приступил к поиску. Прошел час, другой, третий. Старик не замечал ни укусов комаров, ни назойливой мошкары, он весь был в паутине, кожа зудела, тело покрылось испариной, но все усилия найти беглеца оставались тщетными. Надо идти домой.
        Вот он, удивительный блондин!
        Измученный и разбитый, уже на выходе из леса, Демьяныч услышал громкое стрекотанье дроздов. «Наверное, где-то тут их птенцы». И по привычке, выработанной годами, старик устало оглянулся.
        Прямо против него, на кусте, сидел белый дрозденок и смотрел на него своим красным глазом, вспыхивающим по временам опаловым блеском. «Не может быть! — сказал старик, словно увидел привидение. — За семьдесят лет — ни одного и в один день — два?!» Но дрозденок продолжал сидеть, перебирая желтым клювом белые перья. Тогда Демьяныч, не отрывая глаз от птенца, бесшумно опустил вещи на землю и двинулся к кусту. «Сиди, сиди!» — шептал он, неслышно подходя к птице. Он весь напрягся до предела: только бы не упустить во второй раз. Вот уже дрозденок совсем рядом. Птицелов осторожно протягивает руку. Птенец не движется. Рука все ближе, ближе, еще секунда — и птенец в руке!
        Куда девалась усталость! Старик ног под собой не чувствовал.
        Дома он посадил дрозденка в соловьиную клетку с мягким верхом, предварительно накормив его свежими муравьиными яйцами.
        Наутро оказалось, что дрозденок решительно не желает сидеть в клетке. Он метался, совал клюв между прутьями клетки, подпрыгивал, ударяясь о мягкий верх своего жилья и уже размочалил концы куцего хвоста. «Так дело не пойдет!» — понял старик и посадил дрозденка между окон. Убедившись вскоре, что стекло непроницаемо, альбинос успокоился и сел на укрепленную для него палку.
        Первый, кому Демьяныч сообщил о своей находке, был юннат Валерик, живший с птицеловом на одной лестнице. Он прибежал сразу. «Ты здесь с ним посиди, а я только на минуту отлучусь, поставлю в духовку муравьиное яйцо, иначе вместо куколок скоро одни мураши получатся!»
        Когда старик вернулся, два друга долго обсуждали, сколько шуму наделает белый дрозд.
        Прошло три дня, дрозденок стал уже прилично летать и сам клевал корм. И вот, вернувшись из садоводства, Демьяныч не нашел между окнами дрозденка. В стекле зияла большая дыра. Пришел Валерик. «Дедушка, а я вам сюрприз приготовил!» — «Мне вот сюрприз дворовые футболисты устроили! — мрачно ответил старик, подводя Валерку к окну. — Нет больше нашего красноглазого! Второй раз ушел — словно заколдованный! Ты теперь и ребятам не рассказывай, а то лгуном прослывешь, не поверят». — «А я докажу!» — «Как?» — «А вот как!» — И Валерка положил на стол черный конверт. «Когда же ты успел? — не отрываясь от фото, тихо промолвил птицелов и вдруг, обернувшись, порывисто обнял мальчика. — Спасибо тебе, Валерка, ты сохранил мою находку!»
        Черный коршун
        Черный коршун Пифка выкормлен из птенца юннатами пионерского лагеря. Уже став достаточно взрослым, он часто сидел на спинке стула у входа в зоокружок, словно исполняющий обязанности дневального. Кругом был лес, но коршун ни разу не попытался воспользоваться своими крыльями.
        В солнечные дни он охотно «загорал», а в дождь с явным удовольствием «принимал душ».
        Черный коршун Пифка.
        Однажды его испугали. Расправив огромные крылья, Пифка тяжело полетел над землей и вдруг стал набирать высоту. И вот он уже далеко-далеко парит в голубом просторе над лесом. Теперь он казался не больше вороны. Ребята считали, что птица навсегда потеряна, но коршун не захотел расставаться со своими друзьями и неожиданно стал снижаться. Все ближе и ближе, и вот уже шумят тормозящие крылья, а через секунду Пифка бежал вперевалочку по дорожке, ведущей в зоокружок. На радостях юннаты наловили в этот день для своего любимца рекордное количество рыбы.
        Уже 14 лет живет Пифка в зоокружке. Он по-прежнему добродушен и никогда не обижает живущих с ним в одной вольере осоеда и сову неясыть, а к юннатам летит с полным доверием и попрошайничает, как в дни своей юности.
        Неясыть Матрешка
        Зимой, поздно вечером, милиционер, проходивший через ботанический сад, увидел сидящую на скамейке большую серую птицу. Она не улетала. Вероятно, от бескормицы и сильного мороза птица ослабела. Ее огромные черные глаза смотрели на подходившего человека вопросительно-тревожно. «Замерзнет», — решил милиционер и сунул птицу за борт шинели. Сова не сопротивлялась. Свою находку милиционер подарил юннатскому кружку. Первое время Матрешка дичилась людей, но потом привыкла; как и коршун Пифка, она уже отпраздновала свое пятнадцатилетнее житье в кружке.
        Неясыть Матрешка.
        Ушан-кожан
        Мне подарили летучую мышь. Несмотря на предвзятое отношение у большинства людей к наружности летучей мыши, мне очень нравятся эти крошечные зверьки, единственные из млекопитающих, обладающие способностью летать. Наша летяга хотя и может перелетать с дерева на дерево на расстояние до 50 метров, но это все-таки не полет, а только прыжок, удлиненный особым устройством летяги. Совсем другое дело — летучая мышь. Она проносится в вечерних сумерках с удивительной легкостью, бесшумно, поражая нас внезапными поворотами, будто фигурами высшего пилотажа.
        Главная трудность содержания летучей мыши дома — научить ее брать корм из кормушки. Обычно они охотятся во время полета, а на деревьях — и тем более на земле — корм не берут. Они слышат, как летит жук или бабочка, и без труда ловят насекомое. Зрение здесь почти не участвует, так как даже вблизи видит летучая мышь плохо. Зато слух у нее — замечательный. У летучих мышей есть специальное приспособление — козелок, предохраняющий нежное и чувствительное ухо от особенно резких звуков.
        Летучая мышь может за один раз съесть десяток майских жуков, но это сезонная пища, и я решил кормить ее мучными червями, так как этот корм можно доставать круглый год. И вот я приступил к «обучению» своего питомца. Надрезав мучного червя, я быстро приближал его к мордочке зверька. Сразу срабатывал оборонительный рефлекс. Зверек оскаливал зубы и издавал стрекотание. Оно настолько характерно, что по этому звуку всегда можно узнать летучую мышь. Я старался сунуть в приоткрытый рот зверька мучного червя, и летучая мышь невольно слизывала лакомую для нее гемолимфу, то есть кровь насекомого. Так повторялось несколько раз, до тех пор, пока возбужденный аппетит не заставлял летучую мышь схватить мучного червя. Своими крошечными, как бисеринки, белыми зубами она сжевывала его в несколько секунд. Каждый раз, давая червя, я в шутку приговаривал: «Ушан-кожан» — и протягивал лакомство. Эта шуточная кличка так и утвердилась за летучей мышью.
        Достаточно было только сказать: «Ушан-кожан» — и летучая мышь, обычно висевшая вниз головой, прицепившись задними лапками к потолку, моментально слетала на пол своей клетки.
        Первые дни я кормил летучую мышь из рук, а затем стал класть кучку червей в маленькую кормушку и совать ее к самому носу своей воспитанницы. Вскоре летучая мышь стала сама брать мучных червей из мисочки — и трудная задача была решена. Мой Ушан-кожан хорошо научился узнавать свою кормушку и проворно гонялся за ней, если я начинал ею водить в разные стороны.
        Представление, что летучие мыши совершенно беспомощны на земле, ошибочно. Они бегают, и бегают очень проворно, так что схватить убегающую летучую мышь совсем не простое, дело. Неверно и другое распространенное мнение, что днем летучая мышь не может летать, так как ее ослепляет дневной свет. Являясь ночным, или можно сказать, сумеречным животным, летучая мышь днем спит, но, если ее потревожить, она обязательно взлетит, даже с плоскости, несмотря на свои короткие, слабые ноги и огромные крылья.
        Летучие мыши с наступлением холодов впадают в спячку, некоторые же виды совершают перелеты вместе с птицами. Считается, что если летучая мышь зимой не будет спать, она погибнет. Но пришла осень, а мой Ушан-кожан продолжал ежедневно съедать по 30 -40 мучных червей и, живя в теплой комнате, и не помышлял о спячке. Теперь он был уже совершенно ручной и часто сидел у меня на ладони, поводя в разные стороны своей курносой ушастой мордочкой.
        Вы, наверное, не раз слышали рассказы о том, что летучие мыши вцепляются в волосы и любят садиться на белое, а вот чтобы летучая мышь вцепилась кому-либо в лысину, — об этом ничего не известно. Только недавно ученые открыли, что во время полета летучая мышь издает ультразвуки, неуловимые для человеческого несовершенного уха. Эти ультразвуки, отраженные твердыми предметами, предупреждают летучую мышь о препятствии на ее пути. В старину женщины носили пышные прически. Стоило летучей мыши, пролетая, прикоснуться к волосам, как она в испуге немедленно «приземлялась», так как поглощенный мягкими волосами ультразвук делал это прикосновение неожиданным. Конечно, оправившись от неожиданности, малютка немедленно улетала, но если коготки запутывались в волосах? Так и появилась эта басня, дожившая до наших дней.
        А на что же белое может садиться летучая мышь? Вероятно, это белье, развешанное на улице для просушки. Конечно, оно тоже плохо отражает ультразвук. Возможна и другая причина: влажная поверхность белья привлекает ночных насекомых, и летучие мыши охотятся на них. Во всяком случае, жившие у меня летучие мыши при посадке никогда не руководствовались каким-либо цветом.
        Прошло три года. Ушан-кожан так ни разу и не впадал в спячку. Бывало, что в сентябре или в октябре он по два-три дня не шел на зов и продолжал сидеть неподвижно, забившись в уголок клетки. Но уже на четвертый день я заставал его у кормушки. Схватив мучного червя, куколку или жука, он каждый раз отбегал от кормушки и, странно подгибая голову под себя, спешил его сжевать, громко хрустя хитиновым покровом насекомого. По-прежнему он часто сидел у меня на ладони, когда я читал, и вот однажды стряслась беда. Соскочив с руки, он быстро добежал до края стола и спланировал на пол. Не видя, где опустился зверек, боясь случайно наступить на него, я замешкался, а когда стал искать — он бесследно исчез. За плинтусами в некоторых местах были щели, и я боялся, что если он забрался туда, то вряд ли сумеет найти дорогу назад.
        Ругая себя за свою оплошность, я облазал всю комнату, но мои попытки найти беглеца оказались тщетными. Открыв клетку, я положил в кормушку удвоенную порцию мучных червей, поставил поилку с водой и с тяжелым чувством лег спать. Но сон бежал от меня, я то и дело прислушивался к малейшему шороху, а летучей мыши не было слышно. Как же можно слышать бесшумную летучую мышь? Все зависит от привычки и умения слушать. В моей комнате с раннего детства всегда жили разные обитатели, и, лежа с закрытыми глазами, я мог точно сказать, кто с кем ссорится, кто кому расточает нежности и тому подобное. Язык животных ограничивается сигнальными звуками. И если вы с интересом и любовью наблюдаете за своими питомцами и научились понимать их язык, то, даже не видя животного, вы будете знать о происходящих событиях.
        Перебирая перья, каждая птица издает звуки, свойственные только ей; слетая на плоскость, летучая мышь производит характерный стук, подвешиваясь на проводах, шторе или выступе обоев, издает еле уловимый скребущий звук. Наконец, даже сам полет в комнате бывает слышен, когда летучая мышь пролетает близко от вас.
        Наутро я убедился, что корм не тронут. По вечерам, когда наступал обычный час кормления, я звал беглеца, постукивая по дну его клетки кормушкой, но он не появлялся.
        Прошла неделя, корм оставался нетронутым, и я решил, что мой зверек потерян навсегда. Я знал, что летучие мыши могут подолгу голодать без особого вреда. Ведь в природе в дождливые холодные вечера они не летают. Этим и объясняется чудовищная прожорливость летучей мыши: она должна наедаться впрок, на случай ненастья и на долгую зимнюю спячку. Но мой Ушан-кожан привык на протяжении трех лет регулярно получать корм в определенные часы; раз он не вылетал на кличку именно в это время, значит, в моей комнате его нет и он заблудился где-то в подполье…
        И вот как-то под утро, когда в комнате чуть брезжил свет через задернутые оконные шторы, я внезапно проснулся: что-то разбудило меня. Я заметил, что оба жившие у меня попугаи-амазоны тоже не спят и чем-то встревожены. Они резко наклоняли головы и издавали угрожающее ворчание. И вдруг я понял, что меня разбудило. Теперь мне показалось, что я почувствовал на своем лице веянье воздуха от крыльев летучей мыши. Вскоре я услышал на печке еле уловимый шорох. Включив свет, я, рискуя сломать себе шею, забрался на печку, но летучей мыши там не было. Обескураженный, я лег и, погасив свет, долго прислушивался. Было еще рано, и постепенно я стал дремать. Но что это? Вблизи печки, за обоями, отчетливо послышался шорох. Сна как не бывало. Не зажигая света, я впился глазами в тот угол комнаты, откуда слышался шорох. Мое напряжение все возрастало. Так шелестеть, да еще под потолком комнаты, мог только мой Ушан-кожан! И вдруг он вылетел! Три года он прожил в клетке, но это нисколько не отразилось на его способности летать. С каким поистине виртуозным мастерством он проносился по комнате, не задев ни одного
предмета! Я невольно залюбовался его полетом, и только тогда, когда он внезапно сел на стенку, я включил свет и осторожно направился к нему. Помню, я так был взволнован, что, подходя к летучей мыши, почему-то старался не дышать. «Только бы не улетел!» — думал я, приближаясь к беглецу, а он как ни в чем не бывало крутил головой и совсем не собирался улетать. Я осторожно взял его и посадил в клетку. Не долго думая, он побежал к кормушке и принялся за мучных червей. Я смотрел на своего любимца и не верил, что он опять со мной.
        Прошли годы. Теперь я кормлю Ушана-кожана утром и вечером: так как прожорливый зверек перестал довольствоваться одноразовым питанием. Хотя он живет уже десятый год, он совершенно не изменился, и так же стремительно летит на мой зов, как в былые дни.
        Алиса
        Ее вынули из шоры охотники семидневным щеночком. Алиса была еще слепая, с короткими ушами и хвостом и совсем курносая. Шерстка дымчатая, и только кончик хвоста словно с белым наперстком на конце. Ничего лисьего в ее наружности не было, и однажды ее приняли даже за обезьянку.
        Алиса поминутно скулила и требовала, чтобы ей дали рожок с теплым молоком.
        Только в трехнедельном возрасте у Алисы стали с поразительной скоростью вытягиваться уши, нос и хвост. Они росли словно сами по себе, не обращая внимания на размеры своей хозяйки, и вскоре Алиса превратилась в настоящего лисенка с острой мордочкой, длинными ушами и пушистым хвостом.
        Лисица — хищник, но любимое лакомство Алисы — свежий огурец.
        Любопытство и наблюдательность — главные черты характера Алисы.
        Играет в мяч Алиса не хуже котенка, даже на шумной улице, доставляя огромное удовольствие окружающим.
        Можно и так гулять, если тебя держит твоя подруга.
        Золотистый хомячок и ушастый ежик — соседи Алисы, но лисица ими не интересуется — она привыкла к ним с детства и инстинкт хищника молчит.
        Можно и так гулять.
        Ежик
        Нашел Коля в лесу ежика.
        Такой носатенький, ходит не спеша, а чуть тронешь — и сразу свернется клубочком, совсем круглый станет, как футбольный мяч, и тут уже «держи ухо востро» — засопит да как поддаст иголками — так и наколет!
        Решил Коля ежика дома держать, а чем кормить — не знает. Спросил нянечку из главного корпуса пионерлагеря, что ежи едят. «Мышей», — говорит нянечка. Покрутил Коля головой: ну где же мышей ему взять? А тут воспитательница идет. Он к ней: «Что ежики едят?» — «Насекомых разных, а еще ядовитых змей!» Совсем Коля приуныл. Ядовитых змей! Это никак невозможно, — надо ежика выпускать. Понес его назад в лес, а навстречу ему Катя из младшей группы девчачьего корпуса, маленькая, худенькая, ребята ее Кнопкой зовут. Увидела она ежика и вся просияла: «Какой хорошенький, миленький, отдай мне!» — «Да он у тебя умрет, его надо мышами и ядовитыми змеями кормить!» Кнопка как прыснет! «Пошли, — говорит, — на кухню, я покажу тебе ядовитых змей. Думаешь, я зря в юннатском кружке целый год занималась!» Коля уже в третий класс перешел, а Кнопка — малявка, да так уверенно говорит, может быть и вправду знает?
        Побежала Кнопка к старшей поварихе, что-то ей шептала, шептала, а потом они обе куда-то исчезли. «Дурочка она маленькая, откуда ей знать, — думает Коля, — чем диких зверей кормить, эка невидаль — юннатка! От горшка три вершка, а шустрая какая!» И вдруг видит: идет Катя с тарелочкой, а на тарелочке манная каша! «Это кому?» — удивился Коля. «Ежику! Давай выпускай!»
        Вытряхнул Коля ежика из корзинки, а Катя поставила перед ним блюдечко с едой. Ежик полежал клубочком, потом осторожно развернулся да прямо к блюдечку — и нюхать! Не успел Коля оглянуться, как ежик все уписал и давай носом блюдечко вертеть. Смотрит Коля и глазам не верит.
        «А как же воспитательница и тетя Настя говорили, что он мышей да змей ест?» — «Это он в лесу так ест, — важно говорит Кнопка, — а у нас в юннатском кружке ежики едят и рыбу, и кашу, и пирожные; они как люди — все едят», — с достоинством заключила Катя.
        Так и остался ежик жить в пионерлагере до осени, а потом Коля и Катя свезли его в юннатский кружок — и Коля тоже стал юннатом.
        Гришка и Тишка
        У второклассника Саши жила белая крыса по кличке Гришка. Саша каждый день менял опилки на поддоне клетки, ставил чистую воду, но больше всего нравилось ему кормить Гришку. Он составлял самые фантастические меню. Хотя крысы и относятся к отряду грызунов, но фактически они едят все. Гришка ел всевозможное зерно, овощи, фрукты, зелень, хлеб, булку, но особенно любил вареные яйца и мороженую рыбу.
        Пока Саша был в школе, Гришка преспокойно дремал в своей металлической клетке на подстилке из сена. Но как только Саша возвращался домой, Гришка спешил к дверце, явно давая понять своему другу, что он хочет гулять. Саша делал уроки, а Гришка свободно гулял по комнате. У него были свои любимые места: особенно ему нравилось забираться за печку, где он был недосягаем для Сашиных рук, и потому возвращался в клетку не иначе как по собственному желанию.
        В семье уже привыкли, что Гришка пользуется такой самостоятельностью, как вдруг произошло ЧП. Сашина мама накануне праздников отправилась в парикмахерскую. Сидя в кресле во время укладки волос, она услышала странный разговор. Оказывается, в пальто одной клиентки забралась крыса. «Безобразие! Ну и порядки! — подумала Сашина мама. — Крысы в парикмахерской! Что же они здесь едят, мыло, что ли?»
        В гардеробе толпился народ. Здесь царило веселое оживление, смешанное с опаской. К своему ужасу, Сашина мама увидела Гришку, выглядывавшего из-под подкладки ее нового пальто. Не смущаясь присутствием незнакомых людей, он крутил усатой мордой, не собираясь, по-видимому, покидать свое убежище.
        Щадя привязанность сына, Сашина мама никогда не показывала, какое непреодолимое отвращение она испытывала к крысам. Особенно ее приводили в отчаяние их голые хвосты. Надеть пальто с крысой под подкладкой — это было выше ее сил. Словно в оцепенении, смотрела она на Гришку и вдруг решительно открыла выходную дверь и побежала домой. Она не замечала ни холода, ни удивленных взглядов прохожих.
        Сообщение, что Гришка находится в парикмахерской, произвело дома угнетающее впечатление. Саша с папой поспешили на выручку пальто.
        В гардеробе парикмахерской было не протолкнуться. Мастера, маникюрши, клиенты, — один даже был с намыленным лицом. Сашин отец с трудом протиснулся к вешалке и подал номерок. Наступила тишина. Саша бесцеремонно схватил Гришку и сунул к себе за пазуху, а папа взял пальто, и они поспешили домой.
        На семейном совете было постановлено Гришку из клетки не выпускать. Сашины просьбы не помогли, решение было окончательное.
        Теперь, возвращаясь из школы, Саша с грустью смотрел на своего усатого приятеля, тщетно ожидающего, когда же его выпустят погулять. «Так он с тоски помрет! — решил Саша. — Надо ему найти кого-нибудь, чтобы он не скучал!»
        В зоомагазине были только белые мыши. «Вот-то Гришка обрадуется!» — думал Саша, неся в баночке белого мышонка. Саша еще не знал нравы грызунов. Джунгарские хомячки, пеструшки могут жить большими группами, когда они выросли вместе, но если к ним пустить чужака, даже того же вида, то его наверняка немедленно загрызут. Где водятся крысы, не бывает мышей, потому что крысы их съедают. Если бы Саша посоветовался со специалистами, то ему объяснили бы, что ждет маленького мышонка в крысиной клетке, и, конечно, он не стал бы рисковать. Саша не учел еще одного обстоятельства: там, где не может пройти крыса, свободно пролезет мышь. Значит, или мышонок будет убит крысой, или он успеет убежать, протиснувшись между редкими прутьями клетки.
        Два неразлучных друга.
        Саша ничего этого не думал и, придя домой, пустил мышонка к крысе в клетку. «Вот тебе, Гришка, приятель — Тришка!» — радостно сообщил он, закрывая дверцу.
        И тут случилось то, чего не бывает: словно поняв доброе намерение Саши, Гришка не только не тронул мышонка, но принял его со всем расположением. Крыса и мышь, как это ни странно, подружились. Маленькому Тришке было не дотянуться до края кормушки, и он залезал в нее весь, угощаясь самым лакомым, но Гришка никогда не обижал своего маленького друга, а терпеливо ждал, когда он насытится. Среди животных даже самые преданные друзья нередко ссорятся у кормушки, а Гришка и Тришка и тут являли пример редкого согласия. Спали они всегда вместе: маленький Тришка находил теплое местечко под боком своего великана приятеля. И вот что удивительно: уже два года длится эта необычная дружба, а маленький Тришка ни разу не воспользовался возможностью вылезти на волю между редкими прутьями клетки.
        Гомзик
        Утром зазвонил телефон. Я торопился ехать за город и нехотя взял трубку. Послышался умильный голос одной из моих юннаток: «Здесь продают маленького енотика! Давайте купим его!» — «Какого енотика? Енотовидную собаку, что ли?» — «Да, такой черноносенький!» — «Никаких черноносеньких! — отрезал я. — У нас и так в кружке тесно!» И, посоветовав не чудить, повесил трубку. «Эк, что выдумали! — мысленно горячился я. — Куда его садить? Ведь это хищник! Удерет, так половину обитателей кружка передушит, да и самих ребят может покусать. У енотовидной собаки мертвая хватка!»
        Совсем недавно мне пришлось читать о том, какой это угрюмый, злобный и неприручающийся зверь. Что ни говори, а родня волка! «Никаких енотиков!» — мысленно подтвердил я.
        Но тут опять зазвонил телефон. Это были те же юннаты. «Мы рядом с вами, можно, мы приведем его к вам, только показать? Он такой ласковый, ну, пожалуйста!» Хитрецы знали, как действовать, и я сдался, а через несколько минут ко мне в квартиру явились юннаты и с ними — незнакомая женщина. За ней на веревочке, словно щенок, шел Гомзик, так звали енотика. Что это была за фигура! Точно его всего укоротили! Тело длинное, грузное, а ножки такие коротенькие, что, казалось, ему трудно носить себя. Короткий пушистый хвост, короткая шея, короткая узкая головка, острая лисья мордочка, короткие широкие, почти спрятанные в густом мехе уши, глаза как пуговки, щеки — будто сажей намазаны. Не будь этот увалень таким пушистым, он был бы просто уродцем. Но его выручал густой серовато-бурый мех, переходящий местами в желто-серый, превращавший это забавное создание в какую-то живую меховую игрушку.
        Увидав неуклюжего зверька, действительно ласкового и ручного, охотно позволяющего гладить себя и даже брать на руки, я не мог уже отказаться от искушения и приобрел его. Но когда женщина ушла, сразу встал вопрос: а где же он будет жить? «Пусть он поживет у меня, пока мы подготовим ему место в кружке!» — стала просить юннатка Юля. Я согласился. Но уже на другой день Гомзик оказался у меня. Юлина мама категорически отказалась от нового квартиранта.
        Пришлось везти его на такси в ДПШ. Гомзик сидел у меня на коленях и с доверчивостью смотрел в открытое окно. Прохожие с недоумением оглядывались на диковинного пассажира, а шофер сострил: «В первый раз везу живой воротник!». Поместили Гомзика в высокую узкую клетку. Рядом с обезьяной. Нахмурив брови, она стала гримасничать и ругать на обезьяньем языке своего пушистого «соседа». Но Гомзик держался с достоинством и не обращал внимания на жесты и мимику резуса. Юннаты принесли сладкую манную кашу — любимое блюдо Гомзика, но енотик исчез. Что за фокус? Дверь заперта, а клетка пустая. Куда он девался? Я уже было начал проверять прутья клетки и вдруг обнаружил зверя. Высоко на решетке была прибита полочка, так вот на ней спокойно спал Гомзик. Такой увалень, а куда забрался! Как ему это удалось? Но оказалось, что Гомзик своими короткими и с виду слабыми лапками очень искусно цепляется. Лазить на полочку для него не составляло никакого труда. Юннаты сделали ему ременную шлейку с двумя застежками, одна надевалась вокруг шеи, а другая охватывала туловище за передними лапками, и так водили Гомзика гулять. Он
охотно отправлялся на прогулку в сад. Очень занятно Гомзик ходил по лестнице. Толстый, пушистый, на коротеньких ножках, он почти полз по крутым ступенькам, переваливаясь с боку на бок.
        В саду он гулял степенно, никого не трогал, на кошек не обращал внимания, но кошки его очень боялись. Выйдет Гомзик в сад и все нюхает землю, иногда начинает рыть ее лапами или жует какую-нибудь травинку. Вокруг него всегда собирались ребятишки. «Что это за зверек? Лисица? Барсук? Он не кусается? Его можно погладить?» Гомзик был мирным покладистым щенком, и прогулки проходили без происшествий, но как-то ему удалось скинуть с себя шлейку. Юннаты испугались и слишком поспешно бросились его ловить. Решив, что с ним играют (в кружке ребята часто бегали с ним наперегонки, и енотику это очень нравилось), он и здесь помчался во всю прыть. Навстречу шла какая-то мамаша с малышом; ребенок, увидев несущегося на него пушистого увальня, заревел; испугалась и мамаша. В тот момент, когда Гомзик был схвачен и ребята стали надевать ему ременную сбрую, словно из-под земли вырос милиционер. «Это что за зверя вы тут ловите? — спросил он строго. — Нельзя диких зверей на улицу пускать!» Юннаты растерялись, но бойкая Юля нашлась. «Какой же это зверь, это же собака!» — «Собака?» — опешил милиционер. «Ну да,
голландский шпиц», — невозмутимо ответила она. «В первый раз вижу такую собаку, — сказал с сомнением милиционер. — Голландский!» Но было видно, что поле боя оставалось за находчивой юннаткой; взглянув мельком на енотика, блюститель порядка удалился. «Как это ты догадалась соврать, что это собака?» — спросила взволнованная Юлина подруга. «Так я же не соврала, ты же знаешь, что это действительно енотовидная собака!» После этого случая «одевание» Гомзика проводилось особенно тщательно.
        К ноябрю енотик оброс такой густой и длинной шерстью, что стал поперек себя толще. У него выросли большие светло-серые бакенбарды; кормился он превосходно. Помимо того что он каждый день съедал полкилограмма свежей рыбы и хорошую порцию моркови, юннаты приносили ему пряники, конфеты, печенье, и лакомка все уничтожал без остатка.
        Енотовидная собака — единственный представитель псовых, впадающих в зимнюю спячку. Но, несмотря на необычайную дородность, Гомзик и не думал засыпать. Ведь в кружке было тепло, как летом. Во время работы юннатов Гомзика выпускали из клетки, и он свободно гулял по комнате. Но надо было за ним следить, так как он научился открывать дверь, наваливаясь на нее своим солидным весом. Стоило только юннатам зазеваться, как Гомзик подбегал к двери, вставал на задние лапы и с силой толкал дверь передними ногами и мордой. Пришлось сделать задвижку. Став взрослым, он начал «пошаливать». Мы замечали, что если кто-нибудь боялся Гомзика, то он, словно угадывая это, иногда пытался таких робких хватать за ноги, хотя с нами оставался по-прежнему добродушным и ласковым. Он все так же играл с мячом, делая уморительные прыжки, встряхивая головой и подняв хвост торчком. Интересно, что когда ему дали убитого на улице машиной голубя, он, прежде чем съесть, так же трепал его, как мяч, и лишь затем съел без остатка.
        Прошло девять лет, Гомзик уже давно живет в большой просторной, специально сделанной для него клетке; не раз его снимало телевидение, он — неизменный участник юннатских праздников и даже «выезжал» на слет юннатов во Дворец пионеров. Ежедневно ребята водят его на прогулку, и за свой добрый нрав и покладистость он пользуется особой любовью ребят. Теперь, гладя пушистую голову, доверчиво уткнувшуюся черным носиком в белой манжетке мне в колени, я вспоминаю характеристику енотовидной собаки: «Угрюмое, злобное, неприручающееся животное» — да полноте, есть ли такие?
        Обезьяны
        Обезьяны! Быстрые, ловкие, сильные, дерзкие, легко возбудимые, с могучими и острыми клыками! Казалось бы, как можно отважиться на дружбу с ними? Ведь от резуса бежит даже медведь! Несмотря на колоссальную силу ему не одолеть четверорукого противника, так стремительна обезьяна в нападении и неуловима, благодаря своей ловкости и быстроте. Вот они перед вами — виртуоз акробатики гиббон, быстрая как молния голуболицая мартышка и солидный неторопливый черный павиан.
        Сколько напряженного внимания и любопытства в их взгляде. Никогда не обижайте, не дразните их! Будьте с ними внимательны, спокойны, ласковы, и они ответят вам самой нежной привязанностью и дружбой.
        Голуболицая мартышка.
        Черный павиан.
        Гиббон.
        Мартика привезли из Сингапура. Это был настоящий маленький «человечек» с печальными карими глазами и необыкновенно нежными ладонями рук. Очень пугливый, он при малейшем шуме спешил куда-нибудь спрятаться. Но постепенно, благодаря спокойному заботливому обращению, Мартик перестал бояться и сделался на редкость ласковым и добродушным.
        Мало кто отважится держать обезьяну дома. В короткий срок маленькое четверорукое способно учинить такой разгром, что сразу пропадает желание иметь у себя подобного иждивенца.
        Но Мартик оказался редчайшим исключением. Он не питал склонности к озорству, битью посуды и поломке вещей. Правда, и у него бывали проказы, но самого невинного характера.
        Как-то одна знакомая сняла с пальца кольцо и за разговором машинально положила его на стол. Уже собираясь уходить, она вспомнила о кольце, но оно исчезло. И вдруг мы заметили, что Мартик вынул что-то блестящее изо рта и быстро опять спрятал в защечный мешок. Ах ты, плутишка! Так вот кто у нас в доме занимается мелкими кражами! Разумеется, кольцо было немедленно изъято и вручено его обладательнице, а Мартик состроил ей в знак протеста уморительную рожицу и как ни в чем не бывало принялся щелкать кедровые орешки, лежавшие в защечном мешке.
        В другой раз Мартик отличился в трамвае. Мы возвращались домой с прогулки, и он, угнездившись у меня под пиджаком, мирно спал. В вагоне было мало народу, и только возле меня стояли два ремесленника. Уверенный, что Мартик спит, я просматривал газету. Стоявшие около меня ремесленники о чем-то шептались. Я взглянул на говоривших. Они смотрели на меня с выражением какого-то обожания и восторга. Мне и в голову не приходило, что ребята говорят обо мне, и нарочно так громко, чтобы я слышал.
        В это время в вагон вошел контролер. Я было вновь взялся за газету, но ребята переглянулись, и один обратился ко мне: «Товарищ артист, верните, пожалуйста, наши билеты». — «Какие билеты?» — удивился я. «Те, что вы у нас взяли, мы понимаем, вы тренируетесь, наверное, перед выступлением. Здорово у вас это получается». — «Перед выступлением?» И я, ничего не понимая, уставился на ребят. Вероятно, вид у меня был самый нелепый. В это время я почувствовал движение под пиджаком и мгновенно все понял. Конечно, это «работа» Мартика, и, сунув руку под пиджак, я поймал маленькую ручку, державшую какие-то бумажки. Это были трамвайные билеты. «Ваши?» — протянул я билеты ремесленникам. «Ага, — ответили восхищенные ребята. — Но как вы это делаете?». «Черт знает что», — подумал я и, чтобы покончить с нелепым положением, показал обезьянку. Эффект был грандиозный. Не только ребята рты разинули, но и сидящие пассажиры повскакали с мест, желая посмотреть диковинного «человечка» в красном комбинезоне. «Гражданин, не нарушайте! — послышался голос контролера. — Нельзя хищных зверей в трамвае возить». Пассажиры
энергично вступились за моего питомца, но я уже не слушал, с меня было вполне достаточно — и на первой же остановке мы с Мартиком вышли. После этого случая я не решаюсь ездить с ним в трамвае.
        Мартик настолько привязался к людям, что очень скучает, если остается один, и, вытянув губы трубочкой, громко скулит, сидя в одиночестве. Обычно ручные обезьяны признают только своего хозяина, а чужих бьют и кусают. Но Мартик охотно идет к большинству людей, хотя явно выделяет меня, выказывая особые знаки любви и преданности. Особенно ему нравится сидеть у меня на плече и разбирать волосы. Так мы с ним и гуляем. Если его что-нибудь смущает, он соскакивает ко мне на грудь и прячется под пиджак.
        Но, пожалуй, самой трогательной особенностью Мартика является его привычка спать вместе со мной. Бывает, я засижусь поздно, а он уже трет себе глазки совсем так, как это делают маленькие дети — когда хотят спать. Стоит мне только начать стелить постель, а он уже тут как тут и ждет, когда я лягу. Тогда он быстро вспрыгивает на кровать, откидывает одеяло и укладывается у меня на груди. Спит он крепко, не просыпаясь, и может проспать чуть ли не десять часов кряду. Но если я встаю среди ночи, то, возвращаясь, всегда застаю крошечную фигурку, печально сидящую в ожидании у подушки. К чести маленького Мартика, ведет он себя в постели безукоризненно чистоплотно. По ночам он особенно трогательно нежен и ласков.
        Мартик не доверяет фотографу.
        А как он радуется, когда я возвращаюсь с работы и наступает конец столь ненавистному для него одиночеству. Он издает громкое стрекотание или скорее свист и, растягивая губы, показывает весь ряд верхних зубов, что является проявлением особенной симпатии и расположения. У обезьян довольно разнообразный язык звуков и очень выразительная мимика лица. Если обезьяна сердится, она приседает и, делая порывистые движения головой вперед, приоткрывает рот, при этом она хмурит брови и сдвигает шерсть с головы на лоб. Сильное раздражение сопровождается отрывистыми цокающими звуками часто очень низкого тона. Наоборот, выражая нежность, обезьяны вытягивают губы вперед трубочкой и причмокивают. Уши прижимаются плотно к голове, а шерсть на границе лба отходит назад, натягивая кожу на лбу.
        У большинства мелких обезьян настроение резко меняется, и то, что Мартик такой спокойный и как-то по-человечески разумный, вызывало у меня тревогу. Да здоров ли он? И вот его уже осматривает ветеринар. Даже он, всю жизнь имевший дело с обезьянами, был поражен послушанием и доверчивостью крошечной макаки. «Все в порядке, — сказал мне врач, тщательно выслушав и исследовав обезьянку. — Это редкий пациент, — с такими дело иметь приятно…»
        Только один раз я видел своего мирного Мартика в крайне воинственном и возбужденном состоянии. А случилось это так.
        Мои ученики-юннаты привели ко мне в гости живущего в нашем зоокружке Гомзика — енотовидную собаку. Гомзика выкормили из крошечного щеночка, и он был покладистым и ласковым зверем.
        Когда Мартик увидел Гомзика, вся шерсть у него стала дыбом. Он мгновенно вскочил на стол и, издавая резкое цоканье, оскалил зубы. Его кроткие и печальные глаза впервые засветились злобой при виде дальнего родственника волка. Пришлось Гомзика спешно увести.
        Игрушки — это всегда интересно.
        Макака-резус угрожает.
        Обычно обезьяны весь день находятся в движении. Они настолько сильны, быстры и так точно рассчитывают свои движения, что могут пробежать по отвесной гладкой стене, не теряя высоты, расстояние до двух метров, используя инерцию прыжка и трение. Мартик никогда не отваживался на большие прыжки. Живя дома с людьми, он утратил обычную стремительность обезьяны, но зато его понятливость порой просто удивляет. Он легко отпирает ключом замок. Открыть дверь или окно для него не представляет никакого труда.
        Если Мартик сидел пристегнутый к ножке стола и запутывал ремень, то распутывал его всегда сам, сделав необходимое количество поворотов. У него есть маленькая чайная ложечка, которой он ест свое любимое кушанье — кисель. Мартик очень любит свежие овощи: помидоры, огурцы, салат, всевозможные фрукты и в первую очередь — бананы и виноград. А орешки и семечки может грызть целый день.
        Когда мои друзья узнали, что я собираюсь дома держать обезьяну, то большинство мне заявило, что отныне мы будем встречаться только на их территории, так как в обезьянник они ходить не отважатся. Но получилось совсем наоборот. В короткий срок Мартик сумел так очаровать всех своим добродушием и понятливостью, что мои друзья стали навещать меня значительно чаще, чем в былые времена, и теперь я даже твердо не знаю, к кому они приходят в гости — ко мне или к Мартику?

* * *
        Черный павиан Мишенька на редкость понятлив и умен. Как-то заболел он вирусным гриппом. Температура 41°. Пришлось делать уколы. Какая обезьяна не рассердится на такое мучительное лечение? А Мишенька не только не скандалил, но даже пожимал на прощанье руку врачу. Давно это было, но дружба между врачом и сознательным пациентом сохранилась и по сей день.
        А однажды Мишенька заинтересовался игрой на барабане. И с тех пор это стало его любимым занятием.

* * *
        Крошечной, беспомощной попала макака Тиша на воспитание к людям, но зато, став взрослой, она оказалась настолько сообразительной, что ей разрешается свободно гулять по квартире. За девять лет ни одной поломанной или разбитой вещи — это своеобразный рекорд для обезьяны! Предложите ей открыть шкаф, дверь, окно — и она сделает это немедленно, но без разрешения — ни в коем случае!
        Первые шаги на поприще ударника.
        Закурить — это интересно.
        «Безобразие, зачем отняли папиросу?»
        «Я больше не буду» — извиняется Тиша.
        Мир восстановлен, и Тиша улыбается.
        Не раз обезьянку снимали в кино, и всегда она послушно выполняла все, что ей предлагалось, и с таким серьезным и деловитым видом, словно понимала, что играет роль. При этом ей очень помогала природная мимика.
        Страшное происшествие
        (Рассказ юннатки)
        Валерка у нас председатель. Он все знает, все умеет, он даже к Яшеньке ходит.
        Яшенька — это обезьяна-резус. Живет он в отдельной комнате. Там на двух столах у стены стоит большая клетка со спальным домиком. Но Яшенька только спит в нем, а так целый день гуляет по комнате. Я часто наблюдаю, как он глядит в смотровое окошечко под потолком. Раньше там окно было. Яшенька его разбил, забрался в соседнее помещение, взял ведро с водой и тряпку и давай пол мыть. Ну и «уборочку» сделал! Такой свинушник развел, что мы потом всем кружком два часа за ним убирали. С тех пор окно забили досками и оставили только смотровое окошечко, в которое ему не пролезть. Он все через него за нами, юннатами, подглядывает. Ох и свирепый! Мохнатый с огромными клыками, а сильный какой! Как затрясет свою клетку, так по всему дому грохот пойдет! А вот Валерку любит, ласкается к нему. Тот у него и убирает, и кормит его, даже на руках носит. Недаром Валерку председателем клуба юннатов выбрали.
        Я иногда отваживаюсь страшному Яшеньке дать конфетку, а он выхватит леденец из рук, да еще так сердито посмотрит: ну, никакой благодарности, даже обидно!
        Сегодня мы с Валеркой вдвоем остались мыть аквариумы. В доме — никого, только мы одни. Вот это здорово!
        Валерка уже в десятом классе, и ему дают ключи не только от кружка, но и от всего Дома пионеров… Помыли мы аквариумы, все убрали, и вспомнила я, что сегодня у своих бельчат не была, а они такие забавные — рыженькие, мягкие, пушистые! Кедровые орешки любят просто ужасно!
        Я и говорю: «Давай, Валерик, еще побудем хоть немножко, я к Чуку и Геку заскочу», — это я так своих бельчат назвала. «Нет, — говорит, — меня мама ждет».
        Пошли мы уже вниз (наш КЮН на третьем этаже помещается), а мне так уходить не хочется, ну просто ни в какую! Валерка хоть и серьезный, и деловой, но добрый. Стал он ключи доставать, а я ему: «Валерочка, позволь я еще останусь! Не беспокойся! Свет, где надо, выключу, двери запру, ключи тете Наташе снесу! Ты ей скажи, что я осталась бельчат покормить! Вот, честное пионерское, — говорю, — все будет в порядке, я только у бельчат посижу полчасика!»
        Уговорила. Закрыла за ним дверь, бегу в кружок, настроение — хоть пой, я даже в коридоре сплясала немножко.
        Комнаты все солнцем залиты — у нас окна на запад. Набрала я в карман передника кедровых орешков — и к бельчатам. Как они услышали мой голос — вылезли из домика, потягиваются, зевают, ну совсем еще маленькие дурашки! Прибежали ко мне на колени и все носиками вынюхивают: чуют орехи. Взрослые белки и те у нас не кусаются, а уж эти — делай с ними, что хочешь. Вот я и не заметила, как солнце ушло, спохватилась и пошла смотреть время (часы у нас в канцелярии, в первом этаже). В коридорах и на лестнице — полумрак, по углам — тени, и как-то мне не по себе сделалось, все-таки совсем одна! Шаги звучат гулко, и от этого еще тревожнее. Даже противно: ведь в кружке и мыслей таких не было, чего же трусить? Это же мой Дом пионеров, и ключи от него у меня в кармане. Валерик сколько раз один оставался — и ничего! И как вспомнила Валерку, сразу успокоилась.
        Спустилась, подхожу к канцелярии и вдруг вижу: под лестницей, в мастерской, что рядом с выходной дверью, свет горит! Кто же это его зажег? Жутко так стало. Стою и не могу двинуться с места. Ведь обещала же я Валерику свет везде погасить, а тут боюсь: вдруг кто-нибудь чужой забрался? И вот здесь… даже вспомнить страшно… из дверей мастерской выходит огромный дядька! Я ему: «Кто вы?» А он молчит и идет прямо ко мне. Тут я сразу почему-то маму вспомнила. Вот кошмар! С глазу на глаз с бандитом в пустом доме! Может быть, я даже закричала. Уж не помню, как, а только одним духом добежала до кружка — и к Яшеньке! Из всех зверей только он и мог защитить, — он самый сильный, самый злой! Влетела к нему и сразу за клетку, а он брови нахмурил и только было ко мне пошел, как вдруг прислушался и — прыг на свое смотровое окошко! Тут и я услышала шаги.
        Вдруг дверь распахнулась, а на пороге — дядька, огромный, страшный! Да только не успел он шагу сделать, как Яшенька бухнулся ему на плечи и ну вокруг головы кружить, а сам зубы оскалил и цокает (это он всегда так, когда злится).
        Как мой бандит шарахнется назад, и тут такое началось! Стук, ругань, слышу — грохнулось что-то тяжелое, дзинь, бам! Что-то разбили вдребезги и вдруг: бах! бах! бах! — один выстрел за другим, а потом — тишина! И от этой тишины еще страшнее стало. Руки и ноги затекли, платье к спине прилипло, и шелохнуться боюсь.
        Неожиданно в дверях появляется Яшенька, такой важный, как наш школьный бухгалтер, в руках у него что-то зеленое. Он несколько раз понюхал это зеленое — да и в рот.
        Смотрю — глазам не верю: Яшенька, живой, невредимый, в такой свалке одолел — и кого? Прыгнул он ко мне на колени, нахально обшарил мои карманы, перегрузил все кедровые орешки себе в защечные мешки (сразу у него надулись две груши). Потом спокойно махнул на клетку, сидит, орешки лузгает и скорлупой плюется. «Вот герой», — думаю и сама приободрилась. Вылезла из-за клетки, дверь шваброй подперла на всякий случай. Да, положение! Окно не открыть — в нишу окна сетчатая рама врезана, кричать — никого не дозовешься, а выйти — кажется, ни за какие коврижки я не согласилась бы выйти! Буду так сидеть до утра, пока наши юннаты придут, у тети Наташи вторые ключи от дома есть. Вот только мама будет очень беспокоиться, да ведь и мама поймет, когда все узнает… А Яшенька-то молодец: меня не тронул, а бандита — прогнал! Теперь каждый день буду к нему ходить, то-то Валерка удивится!..
        Но что это? Опять шаги, только такие тихие, несмелые. В коридоре скрипнула дверь, и вдруг послышался голос тети Наташи, меня зовет: «Люся! Люся!» Я ей кричу: «Я здесь!» — «А обезьяна где?» — «Со мной», — отвечаю, а она: «Иди сюда скорей, да смотри своего лешего не выпусти!» Уж как я обрадовалась тете Наташе, обнимаю ее и все ей про бандита и про их схватку с Яшенькой рассказываю, да только она как-то странно смотрит на меня, да так строго, мне даже обидно стало. «Вот честное пионерское, не вру!» — говорю, а она мне: «Бандит, говоришь? Да это — наш столяр. Он мебель в мастерской чинил, только собрался домой идти, а тут — ты. Чего же ты от него как коза понеслась? Да еще визжала дурным голосом. Он хотел тебя успокоить, а ты на него своего Яшку напустила. Этот леший ему ворот от рубахи оторвал и руку прокусил!» — «Зачем же, — говорю, — если он столяр, он в Яшеньку стрелял?» Тут тетя Наташа совсем рассердилась: «Бандит, — говорит, — твой Яшенька, полюбуйся на его работу!» — и показала мне на аквариумы, что мы с Валеркой мыли. Глянула я — ну и разгром! Стекла на аквариумах разбиты, все
перевернуто, раскидано и три патрона от лампочек пустые болтаются. Вот так бах, бах, бах! В луже на полу пучок водорослей. Посмотрела я на них и вспомнила про «зеленое», это Яшенька принес, а потом съел. Нечего сказать, герой!
        Эх, что за человек этот столяр оказался: и стеклорез, и монтер, да быстрый такой, даром что с прокушенной рукой! Мы с тетей Наташей только стекла из аквариумов повыбирали, глядим, — а у него уже все готово. А я-то перетрусила: бандит!
        Зато теперь я всегда к Яшеньке хожу, и, странное дело, хоть и знаю, что он тогда только шкоду в коридоре устроил, но в душе живет такое чувство, точно он меня спас когда-то.
        Нападение
        Теплый вечер был на исходе. По пустынной улице шла хрупкая девушка-школьница с маленьким чемоданчиком в руке. Сегодня у нее был замечательный день: она впервые выступала по телевидению. Возвращаясь, девушка забежала к подруге, которая смотрела передачу, и засиделась там допоздна.
        Подходя к дому, она невольно взглянула на часы. «Скоро двенадцать; мама, наверное, уже волнуется, что я так задержалась». И она ускорила шаги. Неожиданно, словно из-под земли, перед нею выросла широкоплечая фигура и загородила дорогу. «Спокойно!» — сказал хрипловатый голос, и перед ее лицом сверкнул нож. От неожиданности нападения девушка почувствовала болезненную слабость во всем теле и какой-то противный, медный вкус во рту. «Часы и чемоданчик сюда, да тихо, а то…» — И парень картинно поиграл ножом. Только теперь девушка рассмотрела гнусное, наглое лицо. Маленькие белесоватые, близко посаженные глаза смотрели жестко и глумливо, на верхней губе топорщилась щеточка рыжих усов. «Отдать часы — мамин подарок — этому гаду?» И, как-то вся внутренне напрягаясь, она сказала возможно спокойнее, открывая замочек чемодана: «Может быть, вам и этого хватит?» Тонкая рука скользнула под крышку, и в то же мгновение чемодан упал на панель, а в лицо бандиту метнулись две огромные змеи. Ничего подобного не ожидавший негодяй выронил нож и пустился наутек; он летел словно заяц, преследуемый сворой гончих, а
потрясенная девушка, схватив чемоданчик, финку и прижимая к себе змей, побежала домой.
        И теперь, когда ее знакомые спрашивают, откуда у нее финский нож, она отвечает, загадочно улыбаясь: «Это мы с двумя друзьями обезоружили бандита!» И никому в голову не приходит, что друзья — это два амурских полоза, которых воспитала юннатка.
        У змей дурная репутация, и редко можно встретить змею в квартире. Но в Москве у одного любителя живут даже гюрза и кобра, а ведь их укус смертелен! Думаете, у них удалены ядовитые зубы? Нет! Просто они настолько привыкли к своему воспитателю, что их смертоносное оружие не грозит человеку. А вот эпизод, снятый в ленинградской квартире. Котенку очень хочется познакомиться с ананасной змеей.
        Котенку очень хочется познакомиться с ананасной змеей.

* * *
        «Увиденный хамелеон — погибший хамелеон» — гласит испанская пословица. И действительно, хамелеон начисто лишен средств самообороны. Он не может ни бежать, ни кусаться. Но природа наделила хамелеона замечательным даром маскировки. Замаскировавшись посредством покровительственной окраски в ветвях тропического леса, хамелеон часами сидит неподвижно и только глазами следит за окружающим его миром. А глаза у него удивительные! Каждый глаз «работает» самостоятельно — один смотрит вперед, другой — назад. Ну, а если все же хамелеон будет обнаружен, тогда он прибегнет к последнему средству — он постарается отпугнуть от себя.
        Хамелеон ведет наблюдение.
        Недаром у него такая устрашающая наружность. Он весь надуется, резко изменит окраску и станет неузнаваем.
        Увидев такое превращение, неискушенный противник нередко и впрямь капитулирует.

* * *
        Даже кровожадное чудовище крокодил может подружиться с человеком. Этот маленький крокодильчик совсем безобидный, и сейчас самое время заняться его воспитанием.
        Известно много случаев, когда выращенные человеком крокодилы настолько привязывались к своему воспитателю, что сопровождали его на прогулках и купании. В тропиках одному местному жителю удалось приручить дикого крокодила, жившего недалеко от его хижины в реке. Крокодил приплывал на зов и получал пищу.
        Прошло много лет. Уже давно нет в живых человека, приручившего рептилию, но теперь его внук дружит с крокодилом, и стоит мальчику покликать закованного в броню друга, как из воды появляется огромная зубастая пасть. Крокодил выходит на берег и позволяет своему маленькому приятелю трогать и ласкать себя.
        Сейчас самое время завоевать его доверие.
        Павлиночка
        Кто в раннем детстве не следил с волнением за нарядной непоседливой бабочкой, перепархивающей с цветка на цветок? И чем крупнее и ярче бабочка, тем сильнее дрожит ваша рука с сачком: только бы не промахнуться! Конечно, все это пережил и я, и скажу по секрету, что и сейчас, полвека спустя, я испытываю трепет в груди при виде бархатной траурницы или огромного хвостатого махаона. Но теперь этот мир нежных и пестрых созданий не таит уже для меня тех сюрпризов и чудес, которые поражали мое детское воображение. В те далекие дни детства мне казалось, что в наш сад обязательно прилетит огромная бабочка, такая, какой еще я не видел ни на одной картинке, я мечтал об этой сказочной гостье. В большом саду летало множество бабочек, мама подарила мне определитель, и я радовался, когда узнавал ту или иную из них.
        Конечно, это были главным образом дневницы с тонким тельцем, булавовидными сяжками и широкими крыльями. Сумеречных; и ночных бабочек я не знал, и когда впервые вечером увидел над разноцветными граммофончиками петуний огромные силуэты с массивными, веретенообразными туловищами, словно стоящими в воздухе и запускающими в цветы длинные изогнутые хоботки, я даже не понял, что это — бабочки. Бражники с поразительной скоростью машут длинными узкими крыльями и, словно окутанные облачком, толчками перемещаются над цветочной клумбой, издавая глухое гудение. Бабочка сосет сок не садясь на цветы — под тяжестью бражника цветок сломался бы.
        Сумеречные бабочки лишены легкости и грации дневных, да и окраска их, как правило, не может соперничать с яркостью дневниц. Дневные бабочки такие нарядные, воздушные. Но все они боятся человека, и стоит протянуть руку, как они улетают.
        Я быстро убедился, что бабочки настолько нежны, что достаточно их взять за крылышки, как разноцветная пыльца, покрывавшая крылья, мгновенно стирается — и красавица не только теряет свой наряд, но зачастую и способность летать. «Вот если бы можно было приручить бабочку!» — мечтал я. Но все мои попытки оставались тщетными. Бабочки не хотели приручаться!
        Как-то в саду на заборе я увидел странный предмет: на тоненькой короткой паутинке висел крошечный рогатый бочоночек, покрытый золотыми пятнышками. Я тронул его, он резко задергался, стукнув меня рогульками. Я невольно отдернул палец: а вдруг ужалит? Долго не решался я снова тронуть загадочный предмет, ведь в шесть лет многое кажется страшным! Но любопытство победило осторожность, и через несколько минут я уже с гордостью нес домой снятый с забора бочоночек. Он то неподвижно лежал у меня на ладони, то начинал приплясывать и вертеться в разные стороны. Кто знает все секреты жизни? Конечно, мама. И я побежал к ней. «Это — куколка бабочки, — сказала мама, — ты подвесь ее, как она висела, на стене в своей комнате, и у тебя выйдет бабочка!» Мы воткнули в стену иголку и ниточкой привязали за паутинку к ней куколку. Каждый день, просыпаясь, я первым делом смотрел на стену, где висела рогатая, в золотых пуговках куколка, но бабочки не было.
        Прошла неделя, вторая, и вот я заметил, что куколка потемнела и через тонкую оболочку явственно проступил рисунок крыльев, но какие это были крошечные крылья! Никогда я не видел таких бабочек. Большое тело и малюсенькие крылья! И вот что еще меня удивило: куколка висела вниз головой! Теперь уже были отчетливо видны глаза будущей бабочки и лапки, сложенные между крыльями.
        Как я волновался, ожидая выхода моей первой бабочки! Прошел день, а куколка продолжала неподвижно висеть. Проснувшись, когда все еще спали, я побежал к своей куколке. Рисунок крыльев стал еще ярче, но бабочка продолжала оставаться внутри. Я чуть тронул куколку — она не шевельнулась. Вспомнив наказ мамы — не трогать ее руками, я пожалел о своей неосторожности: а вдруг я повредил ей прикосновением? И я с тревогой смотрел на неподвижную куколку. Время шло медленно. Стенные часы пробили семь, и в окно моей комнаты скользнул золотой солнечный луч, осветив стенку, на которой висела куколка. Вдруг она дрогнула, треугольничек между крыльями отломился, в него просунулись ножки, затем головка, и бабочка, схватившись за освобождающийся чехол куколки, стала карабкаться вверх по нитке. Но какая это была странная бабочка! Тело, голова, ножки — все как обычно, а крылышки — крошечные, плотно прижатые к телу. «Как обидно, — подумал я, — что родился такой уродец!» Вот бабочка перестала карабкаться и неподвижно замерла на месте. Теперь она сидела головой вверх, а туловище свешивалось вниз. У новорожденной было
только четыре лапки; я тогда не знал еще, что у бабочек этой группы передняя пара ног недоразвита. Через некоторое время прижатые к телу крылышки отогнулись назад, и здесь начались настоящие чудеса — они стали расти у меня на глазах. Пока куколка висела в моей комнате, я не переставал задавать себе вопрос: где же там прячутся такие большие крылья? И вот теперь происходила разгадка тайны. С каждой минутой крылья все больше вытягивались, но их рост шел неодновременно. Одно крыло было длиннее, другое короче. Их вершины были слегка стянуты, и там образовались словно кулечки. Крылья коробились и покрывались какими-то выступами и впадинами. Мне казалось, что бабочка останется уродцем, но прошло еще несколько минут — и все «кулечки» и «выступы» пропали. Крылья вытянулись и сравнялись по величине. Они были сложены, и я видел только их нижнюю сторону, напоминавшую по цвету засохший лист. Окрыление кончилось, но бабочка продолжала сидеть неподвижно. Я не смог удержаться и слегка тронул пальцем крылья. Что за чудеса! Они были мягкие, словно сделанные из тончайших тряпочек, а при прикосновении загибались.
Зачарованный происходящим, я продолжал наблюдать. Часы пробили половину, и вот постепенно из совсем плоских крылья как-то изменили свою форму и у основания чуть-чуть разошлись. Бабочка дрогнула и вдруг резким движением раскрыла их, ослепив меня красотой и яркостью окраски. Какая это была красавица! Яркая, красновато-коричневая, с большими, словно из павлиньего хвоста, фиолетово-желтыми глазками! Я смотрел и не мог наглядеться на атласные крылья, отороченные у основания золотистыми волосками. Словно роскошный цветок распустился на месте рогатого бочоночка и сразу украсил мою комнату.
        За завтраком только и разговора было, что о родившейся бабочке. Выяснилось, что она называется «ванесса ио», или «дневной павлиний глаз». Ее гусеница так же, как гусеница крапивницы и адмирала, живет на крапиве. Я не мог долго усидеть за столом и, наскоро позавтракав, схватил грушу и побежал смотреть свою Павлиночку. Она сидела на том же месте, сложив крылья, и теперь напоминала сухой лист. Не беспокоить свою воспитанницу, я разрезал грушу и только поднес ее к губам, как около моего лица послышался шелест крыльев — и Павлиночка бесцеремонно уселась на мою грушу. Я затаил дыхание. Вот она развернула длинный тоненький хоботок и, погрузив его в мякоть груши, начала сосать сладкий сок. Я опустил руку с грушей, бабочка продолжала лакомиться, не проявляя никакого беспокойства. Она раскрывала и складывала крылья и, видимо, испытывала большое удовольствие. Наконец, насытившись, Павлиночка вынула хоботок и, свернув его в спираль, Спрятала на нижней части головы. Мгновение — и она порхнула ко мне на плечо. Я подставил ей палец — и что же?! Решительно это был день чудес! Осторожно потрогав палец лапкой,
бабочка перебралась ко мне на руку и как ни в чем не бывало продолжала то складывать, то раскрывать крылья. Моей радости не было границ, у меня была своя, ручная бабочка! «Мама, мама, — позвал я, — иди скорей сюда, моя Павлиночка меня знает, она сидит у меня на руке, а только что ела со мной грушу!» Бабочка пошла на палец и к моей маме.
        Впоследствии я убедился, что все бабочки, выведенные из куколки дома, как правило, не боятся человека и при приближении руки не улетают, но тогда я этого не знал и радовался, что мне удалось приручить Павлиночку.
        В природе бабочка боится не человека, а всего движущегося; если вы захотите поймать сидящее на цветке насекомое и будете очень медленно приближать руку, не наводя тень, то бабочка не заметит опасности и будет поймана. Но если она увидит движение хотя бы вашей тени, этого будет достаточно, и она немедленно взлетит. Все это я узнал много позже, а тогда я был по-настоящему счастлив и даже верил, что Павлиночка знает свое имя. На время сад был забыт: я целый день проводил возле своей воспитанницы.
        Стояли последние дни августа. Погода вскоре испортилась, солнце скрылось, моросил мелкий холодный дождь. Павлиночка часами сидела неподвижно, сложив крылья, и не реагировала на подносимые фрукты. Боясь, чтобы она не погибла от голода, я, по совету мамы, смачивал сладким сиропом кусочек марли и, положив его на руку, сажал рядом Павлиночку, а затем, осторожно раскрутив свернутый в спираль хоботок тонкой булавкой, опускал кончик хоботка на марлю — и бабочка принималась сосать сладкий сироп. Обычно, насытившись, словно в благодарность, она раскрывала крылья и, сделав несколько грациозных взмахов, опять складывала их и затихала. Так как Павлиночка мало летала, то окраска ее оставалась по-прежнему яркой и нарядной.
        В середине сентября выдался чудный, почти летний день. Солнце весело заглядывало в комнату, и я побежал в сад. Надо было осмотреть все знакомые места, побывать во всех заветных уголках. Когда я вернулся к обеду домой, Павлиночки не было. Я обшарил всю комнату, но тщетно! Бабочка исчезла. Это было мое первое детское горе, я долго не мог привыкнуть к своей утрате. Лишь когда за окном закружились белые мухи, а стекла окон разрисовал замысловатыми узорами дед-мороз, я перестал искать Павлиночку.
        Наступал Новый год. У нас в семье этот праздник всегда отмечался очень торжественно. Готовились всякие вкусные кушанья, наряжалась большая красавица елка, я и брат получали подарки. Вечером на елке зажглись свечи. Мы любовались нарядной елкой, осыпанной золотым дождем, украшенной гирляндами бус, разноцветными шариками и всевозможными игрушками. И вот неожиданно наше внимание привлекла тень, мелькнувшая под потолком. Что бы это могло быть? И вдруг на золотую звезду, венчавшую елку, опустилась бабочка; словно нежась под лучами солнца, она распахнула нарядные крылья, и мы узнали Павлиночку! «Вернулась! Вернулась!» — закричали мы, и в честь Павлиночки грянуло оглушительное приветствие. По-видимому, наш восторг заметно превосходил рамки обычного, так как в комнату поспешно вбежала испуганная мама. Она подумала, что, по крайней мере, горит елка. Узнав, в чем дело, мама немедленно стала гасить свечи; только теперь мы поняли, какой опасности подвергалась Павлиночка на елке с зажженными свечами, и принялись усердно помогать маме.
        Возвращение Павлиночки казалось мне сном наяву, сказкой. Посудите сами, зимой, в январскую ночь, она вернулась к нам, точно желая поздравить нас с Новым годом! В действительности все было проще и вполне естественно: осеннее поколение бабочек группы ванесс зимует и с наступлением первых теплых дней вылетает из своих зимних укрытий. Крапивница, адмирал, павлиний глаз, которых мы видим в первые весенние дни, — это не вновь вышедшие из куколок бабочки, а зимовавшие с прошлой осени. Я ведь говорил, что Павлиночка исчезла в теплый сентябрьский день. Видимо, в мою комнату забыли закрыть дверь. Ожившая под лучами солнца, бабочка выпорхнула в сени. В сенях было темно и прохладно. Повинуясь инстинкту, она нашла какую-то щелочку и там схоронилась. Под влиянием низкой температуры она впала в зимнюю спячку. В канун Нового года долго топилась плита; разбуженная теплом бабочка выпорхнула из своего убежища и полетела на свет в комнаты, приняв нашу елку за весеннее солнце. Как видите, все просто, но просто для того, кто знает, а ведь мне тогда только что исполнилось семь лет, и для меня появление Павлиночки
казалось волшебством.
        Много раз я потом встречал Новый год, но, пожалуй, не получал в жизни лучшего подарка, чем в ту новогоднюю ночь.
        Лесник-снайпер
        В тот день я долго бродил по лесу и заплутал. Короткий вечер сменила ночь, вызвездило, а я все упорно продолжал «выходить».
        Неожиданно невдалеке на берегу реки я увидел костер. Около костра временами поднималась человеческая фигура, отбрасывая огромную тень.
        Четверо рыбаков горячо о чем-то спорили. Когда я вышел из леса, разговор оборвался. Сидевший у костра старик с редкой бородкой сказал: «Садитесь гостевать. Откуда будете?» Я объяснил, что заплутал. «Ночуйте с нами, а как рассветет, мы вам дорогу покажем», — предложили рыбаки. Я поблагодарил и прилег в стороне. Надо мной простирался необъятный звездный полог, языки огня, вспыхивая, выхватывали из темноты лица сидевших вокруг костра людей. Кругом была тишина, и только ночные насекомые, очарованные светом нашего костра, внезапно появлялись и, покружившись в освещенном пространстве, уносились в сторону реки.
        Прерванный моим появлением разговор вскоре возобновился. «Ты говоришь, Кузьмич, — обратился молодой парень к старику с редкой бородкой, — что Петр Пантелеич промахнулся, а я этому не верю! В нашей округе на тыщу километров нет такого стрелка, как Пантелеич! Мне рассказывали, что он в гражданскую на полном ходу ссадил белогвардейский броневик, а там знаешь, в какую щелочку надо угодить? А ты говоришь — в медведя промазал. Быть того не может! Стрелок он классный, одно слово — снайпер!» — «Точно, что снайпер!» — подтвердили двое, молчавшие до этого. «А ты молод, да горяч, — возразил Кузьмич. — И я ведь знаю, что наш лесник — стрелок отменный, а только недаром говорят, что и на старуху бывает проруха! А было это вот как: пошел я, значит, за белкой. Иду, все по деревьям глазами шарю, а на дорогу-то и не взгляну, ни к чему мне. А как глянул, так и обмер: свежие медвежьи следы, агромадные, а рядом — махонькие. Знать, медведица с дитенком тут недавно прошла. Ну, думаю, айда, вертай отседова! Хоть и говорят, что медведь на человека первый не нападет, а только в молодые годы я видел одного мужичка,
которого медведь так разукрасил, что и глядеть было страшно! Стал этот мужичок медведя по следу скрадывать, вышел на полянку да присел на поваленное дерево, а медведь за тем деревом сам охотника скрадывал да как мазанет его лапищей по голове, так всю кожу с головы на лицо и надернул! Уж почему он его совсем не пришиб — неизвестно. Нет, с медведем шутки плохи. Силища страшенная! Ну, тут бы мне и повернуть, а я еще маленько вперед прошел. Смотрю: что за оказия! Медведицы след дальше идет, а маленький пропал: куды ж он девался? Мать, что ли, его за ворот взяла, или он сам на нее забрался? Остановился и стою в раздумье, и вдруг вижу — на суку дерева лежит медвежонок, прижался к ветке и таращит на меня глазки-пуговки. Не знаю, откуда и смелость взялась, разобрал меня охотничий задор. Полез я за ним на дерево, а дело страшное: как вдруг матка вернется — пропала моя головушка! И жуть берет, а все за ним лезу. А он, чертяка, все выше да выше! Насилу его стащил: хоть и маленький, а подрал меня изрядно. Принес его домой, ну тут соседи собрались, всем интересно занятного зверя посмотреть. А наш столяр и говорит:
„Экая тебе, Кузьмич, удача, ведь мать за сыном обязательно воротится! Тут ее проще пареной репы повалить!“ Ну, вы знаете, я охотник по мелкой дичи: белка, заяц, разная там птица, а медведь — не мой зверь! Тут надо охотника на большого зверя.
        Пошел я к леснику: мол, так и так, помоги, а он поначалу заартачился. „Пусти ты, — говорит, — малыша в лес, на что тебе эта медведица?“ — „Как, — говорю, — на что? А шкура? А мясо? Я, тогда, — говорю, — к Егору-охотнику пойду!“ — „Ну, ладно, — отвечает, — идем!“
        Пришли мы в лес, привязал я медвежонка на цепочку, а сами на дереве засидку из ветвей сделали и ждем. Пантелеич ружье так укрепил, чтобы удобно было сделать выстрел, когда медведица подойдет; на всякий случай взяли фонарик ручной, сидим, ждем, а жутко! Малыш на цепи рвется, скулит, а матка все окрест ходит, а подойти не решается: людей чует.
        Совсем стемнело, ноги затекли, сидеть неудобно, холодно, а медведица не подходит. Только слышно, как в ближних кустах ворочается. Натерпелся я тогда и уже мысленно себя ругал, зачем затеял все это дело. Наконец луна взошла: и вдруг видим — идет! Ночью медведица еще страшнее кажется: огромная, мохнатая, а идет тихо, без звука. Подошла и давай свое дитятко лизать, а он подлез под нее и сосет, да так громко, слышно, как губами причмокивает. Начал Пантелеич выцеливать, долго ладил ружье, да вдруг как ахнул выстрел! Медвежонок подпрыгнул, перекувырнулся — и только кусты затрещали, медведей и след простыл. Я говорю: „Что ж это ты, Пантелеич, обмишурился, никак промазал?“ А он в ответ: „Не всякая пуля, попавшая в цель, убивает“, — да и прыгнул на землю. Там он что-то долго возился, должно быть, следы крови искал, а я и слезать боюсь. Наконец спустился. Цепочки — и той нет!
        На другой день я с Егором-охотником ходил и нигде кровинки не нашел. Вот так-то! — заключил рассказчик. — В шляпку гвоздя попадает, а в медвежий бок — промазал!»
        У костра воцарилась тишина. Было слышно, как мурлычет козодой. «Ты уж, Кузьмич, не обижайся, — сказал молодой парень, — а тут что-то не так! Не мог Пантелеич промазать, разве что руки застыли!»
        Вскоре я задремал. Разбудил меня Кузьмич. Солнце уже встало, лес звенел от птичьего разноголосья. Куковала кукушка.
        Возвращаться домой пришлось незнакомой дорогой, указанной Кузьмичом. Я изрядно проголодался, и когда на моем пути встретился небольшой веселенький домик, не колеблясь постучал. Дверь открыл высокий старик. Узнав, в чем дело, он радушно предложил мне зайти и кликнул дочь, чтобы она собрала на стол. «Петр Пантелеевич! — послышалось за окном. — Вам письмо!» — «Да это — тот самый лесник-снайпер!» — мелькнуло у меня в голове.
        И я рассказал леснику о слышанном у костра споре. Все время, пока рассказывал, в его глазах поблескивали как бы искорки иронии. «Одну минуточку!» — попросил старик и вышел. Заинтригованный, я ждал, чувствуя, что сейчас узнаю что-то интересное. Вскоре лесник вернулся. «Посмотрите!» — протянул он мне обрывок цепочки; одно из звеньев было перерублено. Еще не понимая, но уже о чем-то смутно догадываясь, я вопросительно смотрел на лесника. Лицо его стало серьезным. «Я — охотник! И не раз стрелял в зверя, но убить мать, кормящую своего детеныша!..» — И он покачал головой. И тут я понял. Да, снайпер не промахнулся. Своей пулей он перебил цепь и спас жизнь медведице и ее медвежонку.
        Вожаки
        В конце июня установилась жаркая летняя погода, и в небольшую деревушку Наволок стали приезжать дачники. Мамы, бабушки и папы устанавливали местные контакты — где можно достать парное молоко, яйца, свежие овощи, а ребята изучали топографию местности и заводили новые знакомства. Самым популярным из «следопытов» Наволока был сын егеря — Валерик. Он знал, где летом можно найти съедобные грибы, где много земляники, когда и на что клюет рыба, а по части птичьих гнезд, жуков и бабочек был таким специалистом, что и взрослые признавали его первенство. Держался он скромно, но с достоинством. Никогда не спорил, лишнего не говорил, но все ребята его слушались. В нескольких километрах от Наволока жил его дядя — лесничий, и Валерик, к огорчению товарищей, иногда исчезал на неделю-другую к таинственному дяде. И то, что он не водил никого к нему и не рассказывал, что он делает в свои долгие отлучки, окутывало Валерика какой-то тайной. Приезжие городские ребята тоже искали его дружбы, но вдруг все изменилось.
        В деревню приехали на своей машине Гера с мамой. Гере было уже пятнадцать лет. Он умел водить машину и стрелять из мелкокалиберного ружья. Держался Гера несколько свысока, часто покрикивал на товарищей, но притягательная сила ружья и машины была так велика, что в короткий срок он стал всеобщим кумиром. Один только Валерик не проявлял к Гере никакого интереса. А когда Гера ранил из ружья зайчонка и тот с громким воплем стал уходить в чащу, оставляя на траве кровавый след, Валерик пригрозил Гере, что дядя оштрафует его за браконьерство. С тех пор между мальчиками установились отношения отчужденности и неприязни.
        Вскоре Валерик опять надолго ушел к дяде. Теперь прогулки сменились для мальчишек поездками на машине, стрельбой в цель, а то и по живой мишени. Когда вожаком был Валерик, обитателям леса не грозила никакая опасность. «Вот здесь гнездо дрозда, а там — дятла, — показывал юный следопыт. — Идите тихо, да не пяльте глаза, а наблюдайте украдкой, чтобы не беспокоить птицу!» — поучал он, и ребята благоговейно затихали, слушая своего предводителя. Теперь все изменилось. Гера видел в природе только то, что могло доставить ему развлечение или удовольствие. Он мог спокойно разорить гнездо, сбить палкой стройную большеглазую стрекозу, свалить машиной молоденькую березку или елочку, а мальчишки слепо подражали своему новому вожаку.
        В пяти километрах от деревни расположился пионерский лагерь. Там было много интересного, но самое заманчивое — это пионерские костры-карнавалы. Вот на один такой костер и решили ехать всей компанией.
        К вечеру Гера собрал ребят и заявил, что в восемь часов они выезжают в лагерь. «А как же Валерик? — вспомнили они о своем бывшем вожаке. — Надо бы и его взять!» — «Нет уж, увольте, — отрезал Гера, — нам с ним не по пути! — И, усмехнувшись, добавил: — Два генерала в одном штабе не командуют!» — «Тоже еще, нашелся генерал! — послышался голос подошедшего Валерика. — Пока вы будете на своей технике по бездорожью ползти через лес, я раньше вас доберусь!» — спокойно закончил он и, закинув удочки на плечо, пошел к реке. «Ишь ты, какой скороход, — усмехнулся Гера. — Ему уже пора топать, чтобы хоть к девяти поспеть, а он еще рыбачить пошел — пижон!»
        В восемь часов Гера отдавал последние распоряжения. Места заняты, и, торжественно просигналив, машина выехала за околицу. Здесь они увидели шедшего не спеша Валерика. «А как же пионерский карнавал? — окликнул его Гера, притормаживая машину. — Эх ты, зайцелюб! — сказал он насмешливо. — Уж так и быть, лезь в машину, на этот раз прощаю! Но помни, чтоб больше штрафами мне не грозить!» — «А я тебя не простил, и дядя еще будет говорить с твоей мамой, — твердо отрезал Валерик. — На карнавал я и без тебя успею, а ты — зайцегуб! Большой вырос, а ума не вынес!!» — «Ну, ты у меня смотри!» — крикнул Гера, давая газ. Клубы дыма окутали стоявшего у дороги Валерика.
        И, странное дело, впервые мальчишки почувствовали, что Валерик был их настоящим другом, а Гера — как бы благодетелем, и настроение испортилось. До лагеря ехали молча. Раздосадованный Гера сначала повел машину молодецки-лихо, но чуть не угодил в кювет, после чего скорость была значительно снижена.
        Но вот замелькали в отдалении строения лагеря. Машина громко просигналила и, въехав в разукрашенные ветками ворота с надписью «Добро пожаловать!», круто затормозила. Все высыпали из машины и окружили дневального. «Где будет костер?» — посыпались вопросы. «А вот направо по дороге пойдете, там у озера», — ответил рослый дневальный в пионерском галстуке. «А машина там пройдет?» — небрежно спросил Гера. «Нет, это надо пешком, здесь узкая тропка. Да вы торопитесь, сейчас зажигают!»
        Вся компания поспешила к озеру. На берегу был сложен огромный костер, и с двух сторон его уже поджигали. Каково же было удивление ребят, когда в одном зажигающем они узнали Валерика. «Послушай, — подошел к. Валерику насупившийся Гера, — ты что, решил нам голову морочить? Наверное, у твоего дяди есть мотоцикл?» — «Экое у тебя низкопоклонство перед техникой, — неожиданно съязвил Валерик. — Лес надо не разорять, а любить, и он лучше этой твоей техники в другой раз выручит!»
        Огонь ярко вспыхнул, и сразу лес на берегу озера отступил и окутался тайной. Заиграл аккордеон, грянула пионерская песня. А потом начались пляски, игры, время летело быстро, и когда протрубил горн, возвещая конец праздника, всем не хотелось расходиться. Но вот костер погашен, и пионеры с песней возвращаются в лагерь. Взошла луна, лес стоит таинственный, загадочный, полный неведомого.
        «Валерик, едем с нами! Куда же ты ночью один пойдешь?» — «Почему один, я здесь с другом! Вы выезжайте, а мы вас сейчас догоним. Только я не домой, а к дяде». И он пошел, посвистывая, куда-то в темноту леса, по только ему ведомой какой-то тропочке. «С другом, — повторил Гера. — С каким другом? Темнит что-то егерский сын!» — в раздумье проговорил он, и впервые ребята почувствовали, что сказал он это не тем небрежным своим обычным тоном, а как-то совсем по-новому. Видимо, и ему Валерик показался загадочным и достойным уважения.
        Когда все разместились в машине, Гера, ни к кому не обращаясь, сказал: «Как он мог попасть в лагерь раньше нас, ведь мы ехали на машине, а он шел пешком?» — «А может, он, как в сказке, на сером волке?» — несмело высказал предположение самый младший. «Ты еще скажи — на помеле!» — ответил Гера, включая мотор. Вспыхнули фары, и машина медленно выехала из лагеря.
        Гера вел машину осторожно, и вдруг в свете фар на дороге метнулся заяц. Ему бы прыгнуть вбок с дороги — и был таков! Но он, заложив уши, продолжал скакать впереди машины. Гера уже хотел дать газ, но почему-то вспомнил слова: «А ты — зайцегуб» — и, даже не отдавая себе отчета, почему это делает, затормозил машину и погасил фары. Когда он опять включил свет, зайца на дороге уже не было. «Вот за это — хвалю!» — послышался откуда-то сверху голос Валерика. Ребята повернулись и обмерли. Рядом с машиной стоял огромный лобастый зверь, а верхом на нем сидел Валерик. «Вот мы вас и догнали!» — весело сказал юный следопыт, любовно поглаживая гладкую шерсть животного. «Валерик, а можно нам выйти, он нас не тронет?» — взмолились мальчишки. «Конечно, можно, он смирный!»
        Первым выскочил Гера. «Слушай, Валерка, так у тебя ручной лось!» — воскликнул он, восхищенно рассматривая лесного великана. «Он самый! — последовал ответ. — Как видишь, он вполне может заменить технику, а в наших условиях — так даже лучше, он шутя пройдет по любому бездорожью». Все как зачарованные смотрели на прекрасное животное, а Гера протянул лесному гиганту осиновую веточку.
        «Ну, нам пора! — сказал Валерик. — А то дядя будет волноваться. Эй, Осенька, домой!» — скомандовал он и, отсалютовав весело рукой, исчез в лесной чаще. Долго ребята не могли прийти в себя. На обратном пути только и разговоров было про лося и Валерку, но Гера молчал. Он впервые почувствовал какое-то новое отношение к лесу, и ему почему-то вспомнилась слышанная по радио шуточная песня: «Паровоз — хорошо, самолет — ничего, а олени — лучше!» Гера невольно подумал, как приятно, должно быть, сидеть на спине друга-великана, ничего не бояться в лесной чаще и ехать по любому бездорожью.
        Когда через три дня Валерик вернулся, мальчишки отправили к нему Геру с просьбой свести их к дяде и еще раз показать Осеньку. Былая натянутость и отчужденность между двумя вожаками исчезла, и было решено утром следующего дня идти к лесничему. На этот раз Гера не предложил машину, но взял с собой ружье. «А ружье зачем?» — насторожился Валерик. «А вот увидишь!» — уклончиво ответил Гера, и все тронулись в путь.
        Лось жил в большом загоне, но вольно, то есть его не запирали: он мог спокойно уходить в лес и сам возвращался домой. Сначала ребята боялись забираться на спину могучего зверя, а потом осмелели, и Осенька под руководством Валерика катал всю компанию по очереди. Когда вернулся дядя-лесничий, Гера торжественно подошел к нему с ружьем и сказал: «Валерик хотел просить вас поговорить с моей мамой, чтобы я не занимался браконьерством, но с этим покончено навсегда, и в доказательство я передаю вам это ружье!» — «Ну что же! — улыбнулся старик. — Буду хранить как память о хорошем порыве, а если захочешь взять ружье назад — оно всегда твое». — «Нет, нет, — ответил Гера, — я хочу быть другом Валерика, а он не любит вооруженных друзей». — «Значит, дружба и мир? — заключил старик. — А знаете, кому вы обязаны дружбой? Не племяннику, а моему воспитаннику — Оське! Значит, угощайте его хлебом с солью!» — «И не только ему! — добавил Валерик. — А еще тому маленькому зайчишке! Когда ты, Гера, затормозил машину и выключил фары, я понял, что мы будем друзьями!»