Марселино Хлеб-и-Вино Хосе Мария Санчес-Сильва
        «Моя история — она коротенькая совсем. Родителей у меня не было, и монахи меня подобрали, когда я маленький был, и выкормили молоком старой козы и кашками, которые варил мне брат Кашка, и мне пять с половиной лет… и мамы у меня нет. А какие они, мамы?»
        Так уж вышло, что и друзей у Марселино нет. Просто потому, что рядом нет других детей. Зато монахи, которые приютили маленького подкидыша, разрешают ему почти всё, — вот разве что на чердак по старой скрипучей лестнице залезать нельзя. Или всё-таки можно, если никто не видит, а заглянуть туда, ну очень хочется?.. Так Марселино и сделал, и неожиданно встретил там Друга на всю жизнь — и на земле, и в вечности.
        Хосе Мария Санчес-Сильва, единственный из испанских писателей удостоился Золотой медали Ханса Кристиана Андерсена — высшей награды в детской литературе.
        Хосе Мария Санчес-Сильва
        Марселино Хлеб-и-Вино
        Марселино стал моей жизнью…
        Посвящаю эту книгу моей дочери Саре,
        монахине Общества Марии в монастыре в Ла Риохе
        Хосе Мария Санчес-Сильва родился в Мадриде. Ему досталась очень красивая дата рождения — одиннадцатое число одиннадцатого месяца 1911 года. Мальчик с самого начала рос среди книг, и в четыре года уже бегло читал (а в шесть — проглотил даже «Графа Монте-Кристо»[1 - Двухтомный приключенческий роман Александра Дюма, классика французской литературы, написан в 1844 -1845 годах]. Но семья была бедной, работали в ней все, — так что маленькому Хосе Марии тоже вскоре пришлось зарабатывать: его взял к себе в помощники парикмахер. Мальчик был ещё так мал, что ему приходилось взбираться на табуретку, чтобы почистить пальто очередного клиента.
        По вечерам мама рассказывала своему сыну сказки, и была среди них такая: жил-был мальчик, который каждый день проходил по одной и той же улице, мимо статуи Девы Марии с Младенцем Христом на руках. Каждый день этот мальчик делился с Младенцем Иисусом тем, что мама ему дала с собой на обед. И вот однажды Младенец Иисус позвал его в гости, пообедать с Ним вместе в раю. Видимо, повесть о Марселино выросла тридцать лет спустя именно из этой истории.
        Когда Хосе Марии было десять лет, он остался сиротой. После многих приключений, о которых читать куда приятнее, чем переживать их самому, он оказался в очередном приюте, где ему наконец-то повезло: мальчика назначили библиотекарем. Конечно, он заполнял карточки и выдавал книги, но главное — мог и сам читать, сколько захочет. Постепенно Хосе Мария стал пробовать себя и как писатель: сочинял то пьесы для приютского театрального кружка, то рассказы для своих приятелей.
        В приюте Санчес Сильва научился быстро печатать на машинке и выучил стенографию, так что после окончания школы молодого выпускника устроили в ратушу секретарём. Но вообще-то он больше всего хотел стать журналистом. Однажды юноша прочёл в газете, что объявлен конкурс на получение стипендии — именно для того, чтобы учиться журналистике. Стипендий было всего шесть, а желающих — восемьдесят, и среди них оказалось много взрослых, солидных людей… Но никому неизвестный сирота конкурс выиграл.
        Впоследствии он не просто стал журналистом, но даже сам основал газету, а потом был редактором нескольких других. Даже его спортивные хроники стоит читать через много десятилетий после того, как завершены чемпионаты, о которых они написаны. «Что делать, — посмеивался сам автор, — я куда лучше разбираюсь в писательстве, чем в футболе…»
        Одну за другой Санчес-Сильва получает престижные журналистские и литературные премии. Он пишет сказки и рассказы для взрослых, пьесы, сценарии для кинофильмов… а ещё — вместе со своей женой Кармен растит детей. Старшая их дочь — та самая Сара, будущая монахиня, которой отец посвятит первую часть «Марселино». «Дети отнюдь не идиоты, как нам то и дело внушают, — уже в глубокой старости скажет он в одном из многочисленных интервью, — просто надо уметь их слушать. А ещё — люди никогда не прекращают быть детьми. Можно нарядиться судьёй, генералом или ещё кем-нибудь ужасно серьёзным, — но в глубине души знаешь, что ты ребёнок».
        Книгу, прославившую его по всему миру, Санчес-Сильва написал в 1952 году. Успех был немедленным и огромным. Уже за первые три года «Марселино» переиздали в разных странах больше ста раз и перевели на несколько языков (в общей сложности их станет со временем больше тридцати). В Англии и в Италии книгу немедленно снабдили комментариями для изучающих испанский.
        Уже на следующий год после выхода в свет истории мальчика, тайком пробиравшегося на чердак к своему Другу, автор издал сборник рассказов с тем же главным героем. В предисловии он признался: дети и взрослые постоянно жалуются ему, что Марселино слишком уж быстро умирает. Ещё через год вышла книга под названием «Приключения на небе» — о том, как Марселино рука об руку со своим Ангелом-хранителем добрался до рая и увидел там тех, кого так долго хотел встретить: свою маму и Матерь Божью. У этой книги тоже есть предисловие, и в конце его автор заверяет читателя, что тут-то история Марселино и заканчивается навеки, что больше он о нём ничего писать не будет, потому что ведь незачем…
        Ещё в 1954 году был снят первый фильм о Марселино, причём сценарий Санчес-Сильва написал сам. Потом были и другие экранизации, — но вот их уже делали без согласия с автором, и почему-то они всё дальше и дальше отходили от оригинала…
        Со временем Санчес-Сильва переработал «Приключения на небе» и в той или иной степени включил в них большинство рассказов. Так и появилось «Большое путешествие Марселино», увидевшее наконец-то свет в 1982 году.
        Санчес-Сильва написал ещё много книг для детей и взрослых. Из детских можно назвать, например, «Прощай, Хосефина» — поэтичную и немного печальную историю мальчика, носившего в кармане воображаемого кита. Но Марселино навсегда остался самым любимым из его героев, а его приключения — наверное, самой известной детской книгой, когда-либо написанной на испанском. На родине автора почтили за неё Национальной литературной премией (Национальную журналистскую он получил ещё раньше), а в 1968 году «Марселино» была присуждена высшая награда, какая только бывает для детских книг — Золотая медаль Ханса Кристиана Андерсена.
        Санчес-Сильва дожил до девяноста лет и умер в 2001 году.
        «Марселино стал моей жизнью», — повторял он в различных интервью.
        На русский язык книги про Марселино не переводились, но в 1997 году в Санкт-Петербурге, в издательстве «Запад-Восток» вышел сокращённый пересказ, он назывался «Марселино-Пан-и-вино» и перевёл его с итальянского краевед и специалист по русско-итальянским культурным и религиозным связям М. Г. Талалай.
        Анна Розенблюм
        Глава первая
        Почти сто лет назад три францисканца[2 - Францисканцы («ordo fratrum minorum», «минориты», «меньшие братья») — нищенствующий монашеский орден, был основан св. Франциском Ассизским (Джованни Бернардоне, 1182 -1226) близ Сполето в 1208 г. и с тех пор распространился по всему миру. Для францисканцев очень важны бедность и любовь ко всему Божьему творению.] попросили мэра одной маленькой деревушки, чтобы тот позволил им, Христа ради, поселиться в заброшенном полуразвалившемся здании лигах[3 - Лига — старинная мера длины, обозначает расстояние, которое можно пройти за час. В разных странах и в разное время она была неодинаковой. Испанская лига, которую имеет в виду автор, составляет чуть больше четырёх километров.]в двух от села, на землях, принадлежащих сельской общине. Мэр, человек благочестивый, согласился на это под свою ответственность, ни о чём не посоветовавшись с управой. Братья ушли, благословив своего благодетеля, и, поравнявшись с уже знакомыми им развалинами, принялись размышлять, как бы устроить там укрытие, чтобы провести ночь.
        Когда-то здесь был хутор, но потом, после войны с французами[4 - … после войны с французами — речь идёт об испано-французской войне (1808 -1814), для Испании это была война за независимость.], когда жители деревушки попытались тут обороняться, от строений мало что осталось. Среди монахов был молодой, ловкий и находчивый брат, он сразу увидел, с чего следовало начать. Тут и там лежали большие камни — пусть даже не все они были целы, но на постройку дома сгодились бы. Можно было использовать для строительства и росшие вблизи деревья, а журчавшая неподалеку речка внушала бедным братьям надежду, что от жажды они не умрут. Но день уже клонился к вечеру, хоть они и вышли из села до рассвета, — ведь один из них был стар и ходил с большим трудом. Так что наш монашек начал с того, что нашёл несколько жердей и растянул на них принесённое с собой старое одеяло, установив среди камней что-то вроде маленькой палатки. Затем он разжёг костер, устроил поудобнее старого собрата, второго послал за водой, а сам пока испёк в костре картошку, что подала им вместо милостыни какая-то добрая женщина. Наступила ночь, и
братья, помолившись и покончив со скудным ужином, уснули, а на следующее утро, по-прежнему под руководством находчивого юноши, принялись за работу.
        Так постепенно бывший хутор начал меняться, и пятьдесят лет спустя, когда и начинается наш рассказ, его уже не узнать. Дом вышел простой, без излишеств, но зато надёжный, так что пастухи или просто путники порой просятся переждать в нём грозу. Над первым этажом надстроили второй; позади дома, за каменной оградой — сад и огород, они обеспечивают братию частью продуктов. На первом этаже у братьев маленькая часовня, кельи, трапезная и кухня с кладовой; наверху остальные кельи и большой чулан, где хранятся вещи крупные и не часто используемые, а направо от него, у самой изъеденной древоточцами лестницы, по которой туда и поднимаются, — маленький чердак, куда сквозь узенькое окошко проникает дневной свет.
        Монахов уже не трое, а двенадцать. Из тех, первых трёх, двое умерли, а третий, очень старый и больной, и есть тот находчивый брат, которого мы помним ловким юношей. За огородом устроили кладбище. Община живёт молитвой и трудом. В ней пятеро священников, а это очень полезно для округи: они служат Мессу[5 - Месса — главное богослужение Римско-католической церкви, литургия, где совершается таинство Евхаристии — претворение хлеба и вина в Тело и Кровь Иисуса Христа.] по воскресеньям и праздникам в окрестных деревнях, где своего священника нет, могут окрестить новорождённого, обвенчать молодожёнов, похоронить умершего старика, устроить крестный ход[6 - Крестный ход — торжественная процессия с молитвами и песнопениями; традиционно её устраивают, например, в засуху, чтобы помолиться о дожде, поскольку засуха в Испании частая гостья.], когда положено, и каждому готовы дать совет, утешить и выслушать исповедь.
        Живут они по-прежнему подаянием, и несколько лет назад мы их чуть было не потеряли из виду, поскольку прежний мэр довольно скоро умер, и однажды на своём осле в монастырь заявился новый и спросил монахов, по какому, собственно, праву они тут живут. Но те отвечали кротко и очень смиренно, что, если надо, немедленно оставят дом, который сами же и подняли из руин, а некоторые уже принялись собираться в дорогу; тогда мэр передумал и позволил им пока оставаться на месте.
        Спустя годы умер и этот мэр, а новый, внук того, первого, продолжал все начинания своего деда и добился согласия сельской управы, так что участок монахам оставили. Каждые десять лет власти возобновляли своё разрешение, и столько пользы было от этого окрестным деревням, что однажды отцу-настоятелю сообщили о решении подарить монахам на вечные времена и землю, и здание на ней. На это настоятель любезно и твёрдо ответил, что таким способом его с собратьями неизбежно принудят покинуть дом — для них ведь непозволительно иметь собственность и жить чем-то помимо подаяния.
        Монахи трудились усердно и с любовью, и со временем их монастырь сделался зданием не только крепким, но даже красивым. До воды было недалеко, и монахи постарались вырастить кое-какие деревья и цветы. Огород у них был ухоженный, чистый и аккуратный. И вот тогда, — а почти уже наступил век, в котором мы с вами живём[7 - … наступил век, в котором мы с вами живём — то есть двадцатый, век, когда была написана эта книга.], — однажды очень рано, пока даже петухи ещё спали, брат привратник[8 - Привратник — монах, который встречает приходящих в монастырь, открывает им ворота и в немалой степени отвечает за связь монастыря с внешним миром.] услышал что-то вроде плача за слегка прикрытой дверью. Он прислушался внимательнее и в конце концов вышел посмотреть, что же это такое. Далеко на востоке, казалось, уже занимался рассвет, но вообще-то была ещё ночь. Привратник прошёл на звук несколько шагов и увидел шевелящийся свёрток. Он приблизился; именно из свёртка и доносились звуки, бывшие не чем иным, как плачем новорождённого, — видимо, кто-то оставил его на пороге несколько часов назад. Добрый брат подобрал
младенца и вошёл с ним в монастырь. Чтобы не разбудить спящих, — ведь монахи очень уставали за день, а ночи в монастыре короткие, — он постарался занять малыша, чем мог, и, не придумав ничего лучшего, намочил водой белую тряпочку и дал её пососать младенцу. Тот остался доволен и действительно замолчал.
        Где-то очень далеко закричал первый петух, и монах с ребёнком на руках услышал, как тихо выбирается наружу кот (он всегда выходил в сад в этот час, чтобы поохотиться на каких-нибудь ещё сонных зверюшек). Уже было время звонить в колокол и сообщать братии о найдёныше. Малыш давно закрыл глазки и заснул, согретый грубой рясой[9 - Ряса (греч. «рваная одежда») — верхняя одежда монахов, длинная, просторная, с широкими рукавами, у францисканцев она обычно коричневая и подпоясана верёвкой.] доброго монаха. Хорошо хоть была весна и морозы уже прошли, иначе бедный крошка мог бы и не пережить холодной ночи.
        Прозвонил колокол, и тут же слышно стало, что проснулся весь дом. Когда брат предъявил ребенка отцу-настоятелю[10 - Настоятель (греч. «предводительствующий») — глава монастыря, который отвечает за всё, что там происходит.], тот не мог скрыть удивления. Вместе с ним ахали и охали остальные монахи, что сбежались, услышав недоуменные восклицания. Брат привратник снова и снова рассказывал, как всё произошло, а остальные каждый раз улыбались и сочувственно качали головами. Действительно, задача была не из лёгких. Что делать с ребёнком бедным монахам, которым и кормить его нечем, и заботиться о нём почти что некогда? Отец-настоятель распорядился было, чтобы один из братьев, что собирались идти в какое-нибудь село, взял с собой малыша и сдал его властям. Но брату привратнику и некоторым монахам помоложе такое намерение совсем не понравилось, и брат Бернард возразил первым:
        - Отче, — сказал он настоятелю, — а не стоит ли сначала окрестить его?
        Эта мысль понравилась всем. Настоятель согласился и решил, что малыш задержится в монастыре до тех пор, пока хотя бы не сделается христианином. Все уже направлялись в монастырскую часовенку, когда брат Хиль остановил процессию новым вопросом:
        - А как мы его назовём?
        У нескольких братьев одновременно уже вертелось на языке имя святого Франциска, когда, должно быть, несколько легкомысленно, их опередил брат привратник, сказавший:
        - Как вам кажется, отче, а не назвать ли его именем сегодняшнего святого?
        Был конец апреля, и в тот день как раз праздновали память святого Марселино[11 - Св. Марселино — святых с таким именем в церковном календаре несколько, здесь имеется в виду св. Маркелл Римский, Папа и мученик, живший в конце 3 — начале 4 века, чью память празднуют 26 апреля.]. Это имя и выбрали, и вскоре уже новый христианин Марселино плакал под крещальной водой, как перед тем молчал, попробовав соли[12 - … попробовав соли — по старой латинской традиции крещаемому клали на язык чуть-чуть освящённой соли в знак того, что теперь вера и благодать сохранят его от греха, как соль сохраняет продукты.]. Всем братьям очень понравился мальчик, и было им жалко расставаться с малышом, которого воля Божья оставила у их ворот. Некоторые из них должны были уходить с самого утра, а остальные бродили по монастырю какие-то задумчивые. В огороде, где работали вместе двое братьев, один из них внезапно остановился и сказал:
        - Я бы за ним присматривал, если б разрешили.
        Другой рассмеялся и спросил, чем же тот собрался кормить младенца.
        - Козьим молоком, — немедленно ответил первый.
        Незадолго до того монастырю как раз подарили козу, чьё молоко в основном доставалось старенькому и больному брату, последнему из основателей монастыря.
        Пока суд да дело, отец-настоятель времени не терял. Каждый монах, собиравшийся в деревню, должен был поспрашивать там, чей же всё-таки мальчик и что может сделать для него сельская управа. Решено было отдать малыша туда, где ему будет как можно лучше — тем, кто признает его роднёй или же властям той деревни, в которой возьмутся заботиться о нём, как подобает. Так прошло утро, и настоятель уже решил, что мальчик останется в доме, по крайней мере, на этот первый день. Но, чтобы проверить своих монахов, сделал вид, что поручает одному из них отнести ребёнка в село; тогда к нему смиренно приблизились несколько братьев сразу и стали умолять не делать так, а оставить его хотя бы до следующего утра, потому что дело-де шло к вечеру, и малыш мог простудиться в дороге. Настоятель очень порадовался такому сопротивлению и согласился оставить малютку до следующего дня.
        В час вечерней молитвы вернулись братья, ушедшие утром, и пересказали настоятелю, как прошёл их день; словно сговорившись, они с сомнением качали головами, описывая свои переговоры с управами окрестных сёл. Всюду отвечали, что село у них бедное, неизвестно, кто мог оставить малыша, и надо бы, конечно, пообещать материальную помощь семье, которая решится взять его, вот только вряд ли такая семья найдётся… Сомневаться в сказанном не приходилось: местность и правда была небогатой, а незадолго до того пострадала от долгой засухи, разорившей большинство семей. Получалось, что отцу-настоятелю досталась нелёгкая задача поговорить с мэром, которому он доверял больше других, и с семьями знакомых благотворителей. Он даже сказал братьям, что собирается написать в какой-нибудь из монастырей их ордена, расположенных по большим городам. Так что, добрые братья увидели, что пока мальчик остаётся у них, и тихо радовались весь вечер. Марселино поручили заботам брата привратника, и в установленный час все, за исключением этого брата, отправились отдыхать, предварительно произведя несколько опытов с козьим молоком,
слегка разбавленным водой, которое вполне пришлось малышу по вкусу.
        Так наступил следующий день, а за ним много других, потому что, несмотря на благие намерения отца-настоятеля, неизвестно почему всегда что-то случалось — и Марселино оставляли в монастыре ещё на чуть-чуть. Порой кто-то из братьев приносил известие, что почти уже решили, какая семья возьмёт младенца; или же какой-нибудь житель одного из окрестных сёл, узнав от братьев о существовании мальчика, заходил в монастырь и, раз такое дело, старался помочь им продуктами.
        Потом заболел и умер брат привратник, на прощание упрашивая братьев оставить мальчика себе, воспитать его в любви Божьей и сделать из него хорошего францисканца. Наконец, как сперва проходили дни, стали проходить недели и даже месяцы. Марселино становился всё умнее, веселее и красивее, и так и оставался в монастыре, уплетая козье молоко и вкусные кашки, изобретённые братом поваром.
        Прошёл год, и отец-настоятель, воспользовавшись случаем, добился разрешения настоятеля орденской провинции[13 - Орденская провинция — объединение монастырей какого-либо ордена в той или иной стране.], чтобы Марселино, так сказать, официально смог принадлежать к общине. Уже никто не мог забрать его оттуда, кроме, конечно, родителей, если бы они вдруг объявились. Итак, мальчик рос, всему монастырю на радость, потому что был он очень хорошим, хотя то, что он делал, хорошим было не всегда. Его набеги на фрукты в саду или шалости в часовне и на кухне основательно прибавляли забот бедным братьям. Тем не менее все его любили как сына и брата одновременно, и малыш тоже по-своему обожал их всех.
        Глава вторая
        К тому времени, как Марселино почти исполнилось пять лет, он был крепким и смышлёным мальчиком и прекрасно разбирался во всём, что движется, и даже в том, что тихонечко себе лежит. Он знал, как живут и ведут себя все полевые звери, не говоря уже о братьях, с каждым из которых у него были особые отношения, а некоторым он даже дал другие имена. Так, отец-настоятель был для него просто «отцом», больного старика он звал «брат Негодный», нового привратника — «брат Ворота», а брат Бернард, который предложил настоятелю окрестить мальчика, с тех самых пор, как Марселино об этом узнал, сделался «братом Крёстным». Брат повар стал «братом Кашкой», в память о первых протёртых супчиках, которые давали малышу. Братья не могли сердиться на Марселино, и не только потому, что любили его, как мы уже сказали. Просто их очень веселили выдумки мальчика, от которых весь монастырь порой так и покатывался со смеху. Особенно больной монах любил, чтоб его называли «брат Негодный», и в святости своей приговаривал, что не просто здоровье у него совершенно негодное, но что он и сам по себе ни к чему не пригоден, и что с
болезнью своей он теперь и вовсе получился вроде Иуды в компании Христа и апостолов[14 - … в компании Христа и апостолов — апостолов у Христа было как раз двенадцать, и один из них, Иуда, Его предал. Об этом можно прочитать в Евангелии от Луки, глава 6, стихи 12 -16.], — потому что монахов двенадцать, а от него собратьям одни заботы и беспокойство. Надо сказать, что на самом-то деле брат Негодный был почти святой, все его почитали, и иногда даже сам отец-настоятель в трудных случаях шёл к нему за советом.
        Без ущерба для любви братьев к Господу Богу нашему и их послушания настоятелю монастыря, Марселино был в доме королём. Ограду и окрестности монастыря он покидал очень редко, и всегда в связи с неустанным расследованием братьями обстоятельств его рождения и появления на их пороге. Так Марселино то с одними, то с другими монахами узнавал понемногу окрестные сёла, к большому своему восхищению и удовольствию, но без малейшего практического результата, поскольку его родители так и не появились, и не нашлось никого, кто бы их знал. Братья всё больше убеждались в том, что мальчика оставил у ворот их монастыря какой-нибудь пришлый человек, проходивший мимо, подумав, должно быть, что раз сам он о ребёнке заботиться не может, добрые братья это сделают Христа ради.
        Таким образом, Марселино большую часть дня проводил в одиночестве, играя и думая о своём, если не помогал братьям в тех мелочах, которые были ему по силам. Брат Крёстный сделал ему маленькую тачку, и она стала первой и главной игрушкой Марселино, с которой он действительно порой помогал в огороде, перевозя то дыню — больше в тачку не помещалось, — то горку картофелин, то даже несколько виноградных гроздьев. Но настоящими игрушками Марселино были животные. Старую козу, бывшую его кормилицей, он особенно любил, и порой они даже разговаривали по-своему.
        - Опять у меня жаба сбежала, а ведь я её в банке с водой оставил и камнем банку накрыл!
        Коза же философски кивала головой, очень близко от лица Марселино, говоря, что ей тоже жаль, и что бывают же с жабами такие странные происшествия.
        Со временем маленький сад монастыря обзавёлся глинобитной изгородью. В определённые часы там можно было видеть, как Марселино преследовал ящериц или просто смотрел, как они изящно движутся в лучах солнца, какие у них яркие спинки, светлые животики и замечательные сияющие глазки, размером с булавочные головки. Марселино не всегда был хорошим мальчиком и иногда развлекался, отрывая у ящерицы хвост и глядя, как он, даже отделённый от тела, долго ещё продолжает шевелиться. Стрижи и другие птицы тоже ему нравились, и брат ризничий[15 - Ризничий — тот, кто отвечает за порядок в ризнице, особом помещении при храме, обычно сбоку от алтаря, где хранится всё, что нужно для литургии — богослужебные книги, облачения священников и церковная утварь.] — «брат Бим-Бом», потому что это он бил в колокол над часовней[16 - Часовня — в католической практике так называют церковь (обычно небольшую), при которой нет своего прихода.], — научил его мастерить западни и ловушки для всевозможных зверюшек. Большие безвредные пауки, каких много в тех местах, просто мухи, разнообразные стрекозы, бабочки, жуки, кузнечики и даже
скорпионы, у которых он очень ловко умел отрывать ядовитое жало, — все они становились его жертвами. Как-то его укусил скорпион, и он до сих пор помнил, как ужасно болела потом правая нога, хотя брат Ворота вроде бы сразу высосал яд. С тех пор Марселино поклялся мстить этим тварям. Расспросив крестьянина, зашедшего в монастырь одолжить тяпку, он выяснил, что в тех местах водилось много скорпионов, а поскольку они такие опасные, их обычно приговаривали к смерти под лучами солнца, которого скорпионы видеть не могут, — живут-то они всегда между растениями и под камнями, в сырых и тёмных местах. Порой Марселино, втайне от монахов, убегал охотиться на скорпионов: он поднимал камни и палкой ворошил траву; когда же выползала отвратительная тварь, похожая на странного светлого рака, он одним ударом лишал ее ядовитого жала, а потом протыкал посередине другой, острой палочкой, и так, пронзённого, оставлял умирать на солнце. Но почему-то братья за подобные подвиги его хорошенько ругали и нещадно драли за уши.
        Возвращаясь с охоты, Марселино очень старался сохранить свою добычу и держал её в банках с водой, если речь шла о лягушках и жабах, или в коробках с дырочками, если это были жуки или кузнечики. К великому его удивлению, каждое утро, когда он просыпался, банки и коробки оказывались пустыми: за ночь пленники успевали сбежать. Марселино так и не узнал, что добрые братья, которые знали все его повадки, поздно вечером отпускали на свободу бедных созданий Божьих, пока он спал.
        Но Марселино вовсе не всегда был жесток к животным. Иногда он помогал ловить мышей старому Муру, монастырскому коту. Тот был уже наполовину слеп, и одного уха, потерянного в юности в страшной битве с большим псом, у него тоже не хватало. Кота этого практически можно было считать вегетарианцем: мясо в том святом и бедном доме водилось редко, и Мур ел, что давали, будь то бобы или картошка с морковью.
        - Да не так же! — говорил ему Марселино, когда они вместе выходили на охоту. Вооружённый палкой или камнями, чтобы затыкать ими норы, Марселино был ценным подспорьем для Мура. Но когда тому попадалась мышь, мальчик приходил в отчаяние, глядя, как кот спокойно и увлечённо играет с мышонком, преграждая ему путь и толкая лапами, но не пускает в ход ни зубы, ни когти.
        - Так ты только больше их мучаешь, — говорил Марселино, подражая тому, что ему самому говаривали монахи, и вмешивался со своей дубинкой, убивая мышь одним ударом. — Вот, теперь-то можешь есть.
        Но Мур не был сторонником кровавых расправ. Убедившись, что мышь больше не движется, он смотрел на Марселино грустными полуслепыми глазами, как бы говоря:
        - Зачем же ты её испортил? Разве ты не видел, что я с ней играл?
        Иногда братья, наблюдая за тем, как Марселино подолгу беседовал сам с собой или с полевыми зверюшками, удивлённо говорили друг другу:
        - Как же малыш похож на святого Франциска!
        Да уж, тоже мне, святой Франциск! Марселино был вполне способен отнести нагруженного муравья туда, куда тот направлялся, — или закидать муравейник землёй, чтобы посмотреть, как бросают работу и мечутся взад и вперёд его растерявшиеся жители.
        Во всех играх Марселино участвовал его невидимый приятель. Это был первый мальчик, которого он увидел в жизни. Как-то отец-настоятель позволил крестьянской семье, переселявшейся из одной деревни в другую, разбить лагерь возле монастыря, чтобы запастись водой и всем необходимым. Их младшего сына звали Мануэль. Так Марселино впервые познакомился с ровесником, похожим на него самого. Они едва обменялись с этим мальчиком несколькими словами во время игры; но Марселино никогда его не забывал. С тех пор воображаемый Мануэль всегда был с ним рядом, и так живо видел его Марселино, со светлой чёлкой над глазами и вздёрнутым не-отмытым носом, что порой даже говорил ему:
        - Ну Мануэль, отойди же отсюда. Ты разве не видишь, что мешаешь мне?
        Иногда Марселино задумывался о своём происхождении и семье, о маме, об отце и даже о братьях и сестрах, потому что он знал, что почти у всех детей они есть. Он задавал о них вопросы тем монахам, с кем больше всех дружил; но не получал иного ответа, кроме истории про то, как его нашли у ворот монастыря. Если же он настаивал, а особенно если расспрашивал про маму, ответом был какой-то неопределённый жест и слова:
        - На небе, сынок, она на небе.
        Марселино понимал, что взрослые всё умеют и знают, но так как был очень наблюдателен, знал, что и взрослые иногда ошибаются. Почему бы им не ошибиться и в этом деле — про маму и про небо, куда он так часто смотрел, пытаясь её разглядеть? Марселино вообще был очень хитрым мальчиком и, поскольку проводил большую часть времени один, научился быть внимательным сам и пользоваться невнимательностью братьев, чтобы незаметно таскать что-нибудь сладкое из сада — других сладостей в бедной общине не было — или увильнуть от какой-нибудь порученной работы.
        В этом раю, которым были для Марселино монастырь, сад и поля вокруг, имелось одно-единственное древо познания добра и зла[17 - … древо познания добра и зла — об этом единственном дереве в раю, плоды которого Бог запретил есть первым людям, рассказывается в начале Библии, в книге Бытия, в главе 2, стихах 9, 16 и 17, и потом — в 3-й главе.]. Только один запрет и существовал для мальчика, а именно — подниматься в чулан и на чердак по старой, кривой лестнице, опасной для такого малыша. Сперва добрые братья пугали его крысами, которых-де на чердаке дюжины, больших и чёрных, с длиннющими хвостами, усатых и ужасно острозубых. Но вскоре Марселино уже знал о крысах больше, чем сами монахи, и тогда, чтобы сдержать его любопытство, ему рассказали, что там спрятался большой-пребольшой человек, который обязательно его поймает, если увидит, и унесёт с собой насовсем. Но всё же Марселино задумчиво смотрел на запретную лестницу, и не проходило дня, чтобы он не собирался непременно подняться по ней на следующее утро, когда братия уйдёт из монастыря, и останутся только повар, привратник и садовники, занятые своими
делами. Так или иначе, Марселино всё никак не мог привести в исполнение свой смелый план, особенно с тех пор, как попытался поставить ногу на вторую ступеньку, и та заскрипела так, что у шалуна волосы дыбом встали.
        После длительных раздумий Марселино усовершенствовал свой план: он вознамерился подняться босиком, оставив сандалии под лестницей, и, прежде чем встать на ступеньку, пробовать каждую палкой, чтобы проверить, где они скрипят, а где нет. Самое трудное — подняться на первые пятнадцать ступенек, потому что его ещё могли бы заметить снизу, но, завернув за угол, он будет уже в безопасности и сможет спокойно продолжать исследование.
        Сказано — сделано. Марселино воспользовался спокойным днём, когда почти вся братия разошлась по делам. Оставался только садовник, повар, то есть брат Кашка, который в тот день был ещё и привратником, потому что брат Ворота тоже ушёл, — и старенький брат Негодный в своей келье. Марселино запасся хорошей палкой, разулся, как задумал, и, с сандалиями в одной руке и палкой в другой, медленно и осторожно направился вверх по лестнице. Наступал он только на те ступеньки, которые не скрипели, когда он пробовал их палкой. Марселино поднимался медленно, а сердце его билось очень быстро; он знал, что поступает нехорошо, но всё-таки не мог спуститься и заняться тем, чем было ему велено. Добравшись до угла, он вздохнул с облегчением. Там, наверху, в пределах досягаемости, были чердак и чулан. Но в этот миг из сада послышался голос:
        - Марселино, Марселино!
        Это кричал брат Хиль. Наверное, он нашёл жабу и звал мальчика, чтоб тот взял её себе. Марселино остановился в испуге; но тут же сообразил, что у него есть время подняться до конца, посмотреть одним глазком и потом спуститься, как если бы он не сразу расслышал.
        - Пошли, Мануэль, — сказал он сам себе.
        Итак, он продолжил подниматься и добрался на самый верх. Он осторожно открыл дверь чулана. Как он и думал, это был настоящий рай: с сухим хворостом, пустыми ящиками, кирками, лопатами и битой посудой. Великолепное место, чтобы играть там зимой, когда на улице слишком холодно. Потом, со всей осторожностью, мальчик направился к чердачной двери. Сперва он заглянул в щель, но увидел только чёрную темноту. Он толкнул дверь, и дерево резко заскрипело. Марселино продолжил толкать и, когда дверь достаточно приоткрылась, просунул в щель голову и огляделся. Чердак был меньше чулана, оконце, и без того крохотное, было закрыто, так что свет в него почти не проникал. Понемногу глаза Марселино привыкли к темноте, и он смог различить очертания предметов.
        Было там несколько сломанных стульев, столов, каких-то досок и другой ерунды, хоть и в большем порядке, чем в чулане. Справа у стены виднелись ряды полок с книгами и пачками бумаг, — всё покрытое толстенным слоем пыли. Напротив них было окно, а под ним — сваленная в кучу мебель. Когда же Марселино повернул голову, почти зажатую между дверью и косяком, и посмотрел налево, то сперва не понял, что там. Понемногу он смог разглядеть что-то вроде фигуры очень высокого мужчины; тот был полугол, стоял, раскинув руки и смотрел прямо на него. Марселино чуть не завопил от ужаса. Значит, братья не наврали! На чердаке и правда был человек, который его сейчас, скорее всего, унесёт насовсем. Марселино выдернул голову из дверного проема, поцарапав при этом ухо, и дверь захлопнул. Босиком, забыв про палку, про Мануэля и про то, что шуметь нельзя, он кубарем слетел с лестницы. Выбежав в коридор, а оттуда наружу, он свалился под деревом. Испугался он ужасно. Оказалось, это правда: на чердаке сидит жуткий человек. Марселино обул сандалии и вышел в сад, всё ещё дрожа.
        Во всяком случае, об этом увиденном им человеке теперь тоже можно было размышлять в любое время. Вот только рассказать о нём кому-нибудь он никак не мог. Братья наказали бы его, и он понимал, что на сей раз они были бы правы.
        Глава третья
        С самого рассвета небо затянуло облаками, и наконец разразилась гроза. Марселино влез было на дерево, пытаясь достать гнездо; но как только небо почернело и первый раз прогремел гром, он слез и под дождём побежал укрыться в монастыре. Марселино не любил грозу и предпочитал, чтобы она прошла хотя бы днём, а не ночью. По ночам грозы казались ему куда страшнее. Молнии освещали комнатку, где он спал на единственной в доме кровати, — монахи, для покаяния и так далее спали на каких-то досках, положенных прямо на пол. Большие сентябрьские грозы будили Марселино по ночам, и ему приходилось совсем несладко из-за грома, молний, а прежде всего — из-за бесконечного шума дождя на крыше. Марселино совсем не нравилась зима; гулять можно было гораздо меньше, в монастыре он скучал, а, что ещё хуже, братья принимались его учить. С прошлой зимы он уже знал буквы. Отец-настоятель сказал, что в эту, грядущую зиму ему надо будет научиться читать. Марселино не был особенно учёным: молиться он, конечно, умел, и знал кое-что из катехизиса[18 - Катехизис — (греч. «поучение, наставление») — учебник по исповеданию
христианской веры, для детей его писали в виде вопросов и ответов, которые полагалось заучивать наизусть.], но братья, по совету настоятеля, решили пока не требовать от него больше необходимого.
        Марселино смотрел из дверей монастыря, как идёт дождь, и думал о приближающейся зиме, наступления которой он совсем не хотел. Зимой всё становилось таким унылым! Птицы в большинстве своём исчезали, животные прятались по норам. У Марселино оставался только Мур, но тот был уже стар, играть не любил и порой только фыркал на своего друга. Размышляя таким образом, Марселино вспомнил о человеке с чердака. Прошло уже несколько дней с тех пор, как он впервые его увидел. Марселино подумал, что с приходом зимы подняться туда уже не сможет, потому что монахи будут чаще находиться в доме, чем вне его, хоть они и не боятся ни грозы, ни дождя, ни мороза, и каждый день выходят по своим делам. Но возвращаться они начнут раньше, а в доме станет тише, и его смогут услышать. Марселино решил снова подняться наверх и посмотреть на человека на чердаке, прежде чем наступит зима.
        Он много думал о нём и строил самые разнообразные предположения. Во-первых, слезал ли тот человек когда-нибудь с чердака или всегда там и оставался, разведя руки и опершись о стену, как на протяжении стольких лет оставался в постели брат Негодный? Может быть, человек с чердака тоже болен? С одной стороны, Марселино с ужасом вспоминал тот миг, когда увидел его; с другой, ему было очень жалко, что тот человек совсем один и почти голый там, наверху, да, может быть, ещё и болен. От всего этого ему намного сильнее хотелось подняться и посмотреть получше. Конечно, братья говорили, что тот человек может унести его насовсем. Но если бы он хотел, — думал Марселино, — то мог бы сделать это уже давно. Сколько раз он оставался почти один в монастыре, в саду или в поле. Взрослому он не смог бы сопротивляться, и ему пришлось бы волей-неволей дать себя унести.
        Когда закончился дождь и прошла гроза, Марселино уже решился. У него был план, и в плане этом нашлось место как для невидимого приятеля Мануэля, так и для Мура, который щурил полуслепые глаза возле самого очага на кухне.
        - Слушай, Мануэль, нам надо наверх. Я всё сделаю, как в тот раз: пойду с палкой и с сандалиями в руке. Как дойду до двери, приоткрою её чуть-чуть и буду долго смотреть, не пошевелится ли этот. Если пошевелится — убежим. Если нет, я палкой открою ставни, и мы на него поглядим. А пока я всё это делаю, присмотри за лестницей, идёт? А то ещё вернутся братья и нас поймают.
        Марселино ждал подходящего момента. Каждый раз, как он думал об этом, у него перехватывало дыхание. Но понемногу он привык и только внимательно вслушивался в разговоры братьев, чтобы лучше выбрать день своего следующего приключения.
        Наконец этот день настал. Гроз больше не было, и монахи, как всегда по осени, были по горло заняты разнообразными приготовлениями к надвигавшейся зиме и прилагали, по повелению отца-настоятеля, все усилия, чтобы привести в должный порядок дом и собрать всё возможное подаяние. Зимы продолжались долго, и дороги, если не везло, становились совершенно непроходимыми. Случались годы, когда монахи оставались отрезанными от мира в своём монастыре по месяцу и даже больше, из-за снега, ветра, страшного холода и тому подобных причин, — и всё это время, конечно, никто не мог принести им ничего съестного. Таким образом, пришло время борьбы с приближающейся зимой. Братия чаще бывала вне монастыря, так что наступило благоприятное время для планов Марселино. Жди он дольше, братья, чего доброго, начали бы ремонтировать монастырь, чинить крыши, утеплять окна и заделывать все остальные лазейки, куда мог бы проникнуть мороз.
        Однажды, в довольно уже прохладный и хмурый день, Марселино воспользовался отсутствием большинства братьев. Как обычно, дома оставались, не считая брата Негодного, брат Хиль в саду да брат Кашка в кухне, которому велено было приглядывать и за воротами. Марселино загодя припас длинную палку, чтобы ощупывать ступеньки и, если до этого дойдёт, открыть с её помощью ставни на чердаке. Очень тихо и осторожно (но не прекращая разговор со своим приятелем Мануэлем) он поднялся по лестнице. На четвёртой или пятой ступеньке доска громко скрипнула под его босыми ногами; мальчик очень испугался, — а ведь и так сердце чуть не выпрыгивало у него из груди!
        - Мануэль, осторожно! — сказал он своему невидимому другу и продолжил путь наверх.
        На этот раз мальчик не стал тратить время на чулан, а направился прямо на чердак. Он осторожно толкнул дверь, уже зная, что, открываясь, она страшно скрипит, и замер, пытаясь услышать хотя бы дыхание того человека внутри. Но нет: молчавший Марселино только и слышал, что стук собственного сердца, которое билось всё быстрее. Приоткрыв дверь ещё немного, он, как в прошлый раз, просунул в неё голову и внимательно всматривался, а слышать мог даже тихие-тихие звуки в деревянной стене, какие издают жучки-древоточцы. Наконец ему удалось различить очертания большого человека — всё там же, где в прошлый раз; никакого дыхания, однако, по-прежнему не было слышно. Казалось, человек смотрит на Марселино; но глаз его мальчик не видел, очень уж было темно. Чтобы проверить, что тот будет делать, Марселино просунул палку в щель и принялся двигать её в направлении человека. Ему было очень страшно, но хотелось знать, что же будет. Палка ткнулась человеку в ноги, и ничего не случилось. Уж конечно, этот человек болен или, может быть, мёртв. Марселино решил войти, но перед этим обернулся к лестнице и сказал тихо-тихо:
        - Обязательно предупреди меня, Мануэль, если придёт кто из монахов.
        Он весь дрожал, когда думал, что брат Кашка или брат Хиль, или, может, брат Бим-Бом, который всегда возвращался первым, хоть ноги его и были короче, чем у всех остальных, могут застать его там. Но больше всего он боялся отца-настоятеля, хотя и любил его тоже больше всех. Думая об этом, он сумел наконец протиснуть в щель ногу, потом туловище и под конец вторую ногу. Марселино был на чердаке. Пройдя немного вперёд, он споткнулся обо что-то невидимое, и грохот показался ему не тише грома. Он перестал дышать и весь сжался, — так замирают испуганные жуки. Сердце у него колотилось ужасно. Вот теперь-то человек проснётся от шума, схватит его и унесёт насовсем! А ему и шести-то нет, так что он и сделать ничего не сможет. У Марселино от страха стучали зубы; однако, по прошествии некоторого времени, он убедился, что ничего не случилось: ни братья не пришли, ни человек не проснулся, ничто другое не шевельнулось. Набравшись храбрости и осторожно передвигая ноги, стараясь не издавать больше ни звука, Марселино приблизился к окошку, с палкой наизготовку, и при слабом свете, пробивавшемся в щели, разглядел, как
оно открывается. Оказалось, открыть его нелегко, — должно быть, этого давно уже никто не делал. Неожиданно Марселино услышал знакомый звук и рассмеялся про себя: просто испуганная крыса бросилась в свою нору. Наконец он сумел приоткрыть ставень и тут же взглянул туда, где был человек.
        Марселино никогда ещё не видел такого большого распятия, чтоб совсем как настоящее, с Христом ростом со взрослого мужчину, прибитого к кресту размером с дерево. Мальчик подошёл к подножию креста, и когда старательно рассматривал лик Христа и кровь, каплями выступавшую у Него на лбу из-под тернового венца, руки и ноги, прибитые к дереву, и большую рану в боку, то почувствовал, что плачет. Глаза Христа были открыты, но голову Он слегка наклонил к правому плечу и не смог бы видеть Марселино. Мальчик стал осторожно подвигаться в сторону, пока не встал там, куда смотрел Иисус. Распятый был очень худ, подбородок Он опустил на грудь; щёки запали, а когда Марселино смотрел Ему в глаза, то начинал ужасно Его жалеть. Вообще-то Марселино уже много раз видел Иисуса — нарисованного на картине над алтарём в часовне, или на маленьких, почти игрушечных распятиях у братьев. Но никогда ещё он не видел распятия «взаправдашнего», как сейчас, которое он мог бы обнять двумя руками. И тогда, проведя рукой по худым ногам Господа, Марселино поднял к Нему глаза и честно сказал:
        - Ты, наверное, голодный.
        Господь не пошевелился и ничего не ответил. Тут Марселино пришла в голову неожиданная мысль, и, встав на цыпочки, чтобы Иисус его услышал, он шепнул Ему: «Ты подожди, я сейчас!», направился к двери и вышел на лестницу. Он был так взволнован увиденным, что даже не старался вести себя тихо. По дороге Марселино думал, как бы обмануть брата Кашку. И вместо того, чтобы отправиться прямо на кухню, он подошёл к дальнему окну, выходившему на огород. И там, убедившись сперва, что брат Хиль вдалеке трудится над своими грядками, закричал:
        - Брат Кашка, ой брат Кашка, идите, смотрите, какая она большущая!
        Едва прокричав это, Марселино побежал прятаться за дровяным ящиком, совсем рядом с дверью на кухню. Почти сразу он увидел, как вышел брат Кашка, бормоча что-то себе под нос. Тут Марселино со скоростью молнии бросился в кухню, схватил первое, что увидел из еды и побежал вверх по лестнице. Одним духом он влетел на чердак и, подойдя к большому распятию, протянул руку, предлагая Христу то, что принёс.
        - Понимаешь, это только хлеб, — объяснил он, вытягивая руку так высоко, как только мог. — Больше ничего не нашёл, так торопился.
        Тогда Господь опустил одну руку и взял хлеб. И прямо там, где висел, начал есть. Марселино поднял палку и сандалии, толкнул ставень и осторожно вышел, сказав тихонько Господу:
        - Понимаешь, мне идти надо, а то я обманул брата Кашку. Но завтра я Тебе ещё принесу.
        И, закрыв дверь, он бросился вниз по лестнице в поисках монаха. Марселино был доволен. Да, теперь у него был ещё один друг, кроме Мура, козы и — увы! — воображаемого Мануэля.
        Глава четвёртая
        Тут как раз подоспело время, когда Марселино стало трудно навещать нового друга: началась новенна[19 - Новенна — (лат. Novem — девять) — традиционная католическая молитвенная практика, состоящая в чтении определённых молитв девять дней подряд. Новенну часто читают при подготовке к празднику — это восходит к евангельским временам, когда после Вознесения Христа апостолы девять дней подряд «единодушно пребывали в молитве и молении, с некоторыми женами и Мариею, Материю Иисуса, и с братьями Его», как написано в Книге Деяний святых апостолов (глава 1, стих 14).]святому Франциску и приближался большой праздник[20 - … приближался большой праздник — день церковной памяти св. Франциска Ассизского 4 октября.]. Монахи раньше возвращались домой, а еда стала хуже, потому что все они были очень заняты молитвой. Для Марселино святой Франциск Ассизский тоже был добрым другом, с которым его давно познакомили братья, и мальчик знал об этом святом гораздо больше, чем многие взрослые. (Единственно в чём Марселино никак не мог согласиться с Франциском — что тот продал свою лошадь[21 - Фома Челанский (?-1255) —
францисканец, один из первых биографов святого, написал книгу «Жизнь св. Франциска», где рассказал, как Франциск поехал продавать дорогие ткани, чтобы раздать выручку бедным, и добавил, что в конце продал даже и лошадь, на которой приехал сам и привёз свой товар.]. Лошади — они же такие громадные и красивые! Иногда жандармы, смотревшие в округе за порядком, привязывали таких у монастырских ворот). Марселино был обязан присутствовать день за днём на молитвах новенны вместе с монахами и проводил время, рассматривая большой образ святого в алтаре[22 - Алтарь — часть христианского храма (как правило, восточная), отделённая алтарной преградой; в алтаре находится престол, на котором совершается таинство Евхаристии — претворение хлеба и вина в Тело и Кровь Христовы.], который братья, понятное дело, в эти дни украсили наряднее, чем всегда.
        Однажды ночью опять началась гроза, и нашему Марселино, который то дрожал от страха, то вспоминал своего друга с чердака, пришлось гораздо тяжелее, чем всегда. Он чуть было не решился пойти наверх, несмотря на страх и молнии, чтобы укрыть Господа одеялом, — Тот ведь совсем раздет и обречён мёрзнуть от холодного ветра и дождя, залетающего на чердак через едва прикрытое окошко!
        Наконец гроза закончилась, а вместе с ней как раз подошла к концу новенна, и наступил великий день святого Франциска. Братья, покончив со своими каждодневными обязанностями в монастыре и за его пределами, торжественно отмечали праздник своего покровителя. Они даже ели немного подаренного мяса и открыли пару бутылок местного красного вина, хранимого для особых случаев.
        В этом году им привезли на телеге, великого праздника ради, больше половины коровьей туши. Ни Марселино, ни Мур не отказались от нежного и жирного мяса, какого никогда ещё не видели. Но потом, когда Марселино отпустили погулять в поле после обеда, ему, при мысли о Человеке наверху, поперёк горла встало с таким удовольствием съеденное мясо. У Того-то не было ни мяса, ни хлеба, и даже нисколечко воды, и Марселино ломал голову, как же Он, собственно, живёт столько времени на той краюшке хлеба, что он сам Ему отнёс самое меньшее две недели назад. Думая об этом, Марселино вернулся на кухню и увидел, что там оставалось ещё очень много принесённого мяса. Он сразу понял, что и назавтра, и несколько дней спустя мясо не кончится. Эта мысль так его утешила, что остаток дня он посвятил любимым своим проделкам, и не было никакого покоя от его шалостей ни старому Муру, ни самой козе-кормилице, ни мирным ящеркам с монастырской стены.
        По завершении новенны и праздника святого Франциска в монастыре возобновилась повседневная жизнь. Братья вновь предались заботам о приближающейся зиме. Они часто уходили и возвращались, а кладовая, по милости Господней, постепенно наполнялась, как всегда в это время года. Вышло так, что мясо на монастырском столе продержалось дольше, чем в памяти Марселино задержалась мысль о его несчастном друге с чердака. Прошло немало дней, и как-то Марселино с неожиданным страхом заметил, что оставшегося мяса едва-едва хватало, чтобы ещё раз поесть всем вместе, и совесть стала укорять его при мысли о голодном бедняге, таком бледном и слабом, прибитом ко кресту. Он решил навестить его в тот же день, несмотря ни на что, подхватил свою длинную палку и стал ждать возможности уйти не с пустыми руками. Брат Кашка ни на минуту не покидал кухни, и Марселино опять пришлось нелегко, пока, улучив минутку, он не сумел припрятать в карман здоровый кусок жареного мяса, а потом большой ломоть хлеба, того самого, какой особенно охотно ели братья, когда он им доставался. Запасшись провизией, Марселино набрался храбрости и,
привыкнув к благополучному исходу своих затей, взобрался по лестнице, не снимая сандалий, хоть и стараясь шагать осторожно, чтоб не производить подозрительных звуков. Он уже не боялся входить на чердак, так что направился прямо к окну, открыл его, сразу увидел, что человек пребывает во всегдашней своей позе, подошел к нему вплотную и заговорил так:
        - Сегодня на обед мясо было, вот я и пришёл.
        А про себя подумал: «Хорошо ещё, Он не знает, что мясо было столько дней подряд, а не только сегодня!» Но Господь промолчал, да и Марселино не придал этому молчанию значения. Он просто достал мясо и хлеб из кармана, положил их на стол, который чудом держался на ножках, и сказал, не глядя на собеседника:
        - Ты мог бы сегодня спуститься оттуда и съесть всё это сидя.
        Сказано — сделано: мальчик пододвинул к столу стоявшее неподалёку старое кресло, ужасно тяжёлое и слегка кривое.
        Тогда Господь поднял голову и посмотрел на него очень ласково. А потом спустился с креста и встал у стола, не сводя с Марселино глаз.
        - Не боишься? — спросил Господь.
        Но Марселино думал о другом и, в свою очередь, спросил:
        - Ты не замёрз в ту ночь, когда была гроза? Господь улыбнулся и повторил:
        - Ты совсем Меня не боишься?
        - Нет, — заверил Его мальчик, глядя совершенно спокойно.
        - Так ты знаешь, кто Я? — настаивал Господь.
        - Да, — ответил Марселино, — Ты Бог. Тогда Господь сел за стол и принялся есть хлеб и мясо, разломив их сперва тем особым движением, как только Он умеет[23 - … как только Он умеет — в Евангелии от Луки есть рассказ о том, как ученики Христовы, шедшие в Эммаус, встретили на пути воскресшего Господа, но сперва не поняли, что это Он, а узнали Его только «в преломлении хлеба». См. глава 24, стихи 13 -35.]. Марселино дружески положил руку на Его голое плечо.
        - Ты голодный? — спросил он.
        - Очень, — ответил Господь.
        Доев мясо и хлеб, Иисус снова посмотрел на Марселино и сказал:
        - Ты добрый мальчик, спасибо тебе. Марселино живо возразил:
        - Я с Муром так же делаю, и с другими со всеми.
        Но он опять подумал о другом и задал новый вопрос:
        - Слушай, у Тебя много крови на лице, и на руках и ногах. Тебе больно?
        Господь снова улыбнулся и тихо спросил, кладя, в Свою очередь, руку на голову собеседника:
        - Знаешь, кто нанёс Мне эти раны? Марселино подумал и сказал:
        - Да. Это сделали плохие люди. Господь опустил голову[24 - … Господь опустил голову — когда Иисуса распинали, Он говорил: «…Отче! прости им, ибо не знают, что делают». См. Евангелие от Луки, глава 23, стих 34.], и тут Марселино, улучив момент, осторожно снял с Него терновый венец[25 - Терновый венец — перед казнью Иисуса римские солдаты, насмехаясь над Ним, сплели венец из колючего терновника и надели Ему на голову. См. Евангелие от Матфея, глава 27, стих 29.]и положил на стол. Господь не противился и смотрел на него с такой любовью, какой Марселино никогда ещё не видел ни в чьих глазах. И неожиданно Марселино заговорил, показывая на раны:
        - А давай я Тебя вылечу! Бывает такая шипучая вода, ею помажешь — и всё проходит. Меня всегда так лечат.
        Иисус покачал головой:
        - Ты можешь Меня вылечить, но только если будешь вести себя очень хорошо.
        - А я уже, — быстро сказал Марселино. Сам того не желая, он прикасался к ранам Христа, и на его пальцах оставались следы крови.
        - Слушай, — сказал мальчик, — а что, если я Тебе и гвозди выну?
        - Тогда Я не удержусь на кресте, — ответил Господь.
        А потом Он спросил Марселино, хорошо ли тот помнит Его историю, и Марселино сказал, что вообще-то да, но лучше бы теперь услышать её от Самого Христа, чтобы знать, правда ли это. Тогда Иисус начал рассказывать, как был мальчиком и помогал отцу-плотнику. И как однажды потерялся, и как Его нашли беседующим с городскими старейшинами[26 - … беседующим с городскими старейшинами — это было, когда 12-летний Иисус с Марией и Иосифом ходили в Иерусалим на Праздник Пасхи. См. Евангелие от Луки, глава 2, стихи 41 -49.]. И как Он вырос, и что тогда делал, и о чём проповедовал, и какие у Него были ученики и друзья, и как Его потом избили, оплевали и распяли на глазах у Матери[27 - … распяли на глазах у Матери — см. Евангелие от Иоанна, глава 19, стихи 1 -30.]. Становилось поздно, темнело, и наконец Марселино попрощался и сказал, что назавтра непременно придёт. Глаза у него были заплаканные, и Иисус Сам провёл пальцами по его щекам, чтобы братья не заметили слезинок. Марселино спросил ещё:
        - Ты хочешь, чтоб я завтра пришёл, или Тебе все равно?
        Иисус, поднимаясь, чтобы вернуться на Свой крест, ответил:
        - Очень хочу. Обязательно приходи завтра, Марселино.
        С чердака Марселино спустился в некотором ошеломлении, размышляя, как это Господь знает, что его зовут именно Марселино, а не как-нибудь иначе, как, скажем, брата Хиля или брата Кашку, или вовсе даже как Мура. И ещё думал о том, как это у него сами по себе исчезли с пальцев пятна крови.
        Марселино отлично выспался, и ничего ему не снилось, ни букашки, ни гроза, ни даже вкусное мясо, которое было на обед. Назавтра он проснулся и тут же вспомнил, что обещал Человеку на чердаке, и всё утро раздумывал, как бы взять столько всего и остаться при этом незамеченным, и какую еду он может сегодня принести, чтобы накормить своего Друга.
        Неожиданно всё сложилось исключительно удачно, а именно, в один из походов на кухню он обнаружил, что она пуста. Как правило, брат Кашка встречал его там не очень-то дружелюбно, прекрасно зная по опыту, что Марселино никогда не приходил просто так, а всегда пробовал унести чего-нибудь съестного. Но в этот раз на кухне никого не было, и Марселино спокойно засунул в карман большой кусок хлеба, а потом принялся осматриваться — что бы такое взять в придачу. Правда, ничего он не увидел, кроме большого котла над огнём, да ещё нашёл бутылку вина, полную почти до половины, и безусловно, оставшуюся от прошедших праздников. Тогда мальчик быстро ухватил жестяной стакан, наполнил его доверху и уверенно направился к лестнице — он уже привык к ней и подниматься теперь не боялся. По дороге он вспомнил, что по счастью оставил свою палку на чердаке, — значит, будет чем открыть окно, — и смело вошёл. В темноте он поздоровался, и Господь со Своего креста ответил:
        - Добрый день, милый Марселино.
        Свет проник на чердак через узкое окошко. Марселино подошёл к столу и поставил на него сперва вино, которое всё-таки немножко пролилось, а потом и хлеб. Господь уже молча спустился с креста и теперь просто стоял рядом с ним.
        - Слушай, — сказал Ему Марселино, слизывая с пальцев капли вина, — не знаю, понравится ли Тебе вино, но монахи говорят, что от него теплее делается. Да, и кстати, — продолжил он, не дав Господу ответить, — я подумал, что снова будет зима, как в том году, и что… — тут он замолчал, внимательно глядя на Господа.
        - И что, Марселино? — ободрил его Иисус.
        - Ну… — замялся Марселино, — в общем, я Тебе одеяло принесу, чтоб Ты накрываться мог хоть немножко и не мёрз бы тут так, вот только не знаю, не воровство ли это.
        Господь уже сел, а Марселино стоял рядом с Ним и смотрел, как Тот ест хлеб и время от времени подносит к губам жестяной стаканчик. Потом Христос заговорил:
        - Вчера Я рассказал тебе Мою историю, а ты Мне всё никак не расскажешь свою.
        - Моя история, — начал мальчик, — она коротенькая совсем. Родителей у меня не было, и монахи меня подобрали, когда я маленький был, и выкормили молоком старой козы и кашками, которые варил мне брат Кашка, и мне пять с половиной лет, — потом смолк и вновь продолжил, в то время как Господь по-прежнему глядел на него:
        - Мамы у меня нет… — и прервав рассказ, спросил Господа:
        - У Тебя есть мама, правда?
        - Да, — ответил Тот.
        - А где она? — спросил Марселино.
        - С твоей, — ответил Иисус.
        - А какие они, мамы? — стал выспрашивать мальчик. — Я всё время думал про мою, и больше-больше всего на свете хотел бы её увидеть, ну хоть на минуточку.
        И тогда Господь рассказал ему, какие бывают мамы, что они ласковые и красивые. И всегда любят своих детей, и отказывают себе в пище, питье и одежде, чтобы отдать всё это детям. Когда Марселино слушал Господа, глаза его наполнялись слезами, и он думал о своей незнакомой маме и представлял, что волосы у нее мягче, чем шерсть Мура, а глаза гораздо больше, чем у козы, и ещё ласковее, и думал о Мануэле, — у него была мама, и он звал её «мамочка», когда заплакал, оттого что Марселино сильно потянул его за нос бельевой прищепкой.
        Наконец Марселино настало время уходить — колокол зазвонил к обеду, и Господь вернулся на Свой крест. Мальчика так захватил рассказ о мамах, что он забыл снять с Иисуса терновый венец, но дал себе слово впредь не забывать, и даже сломать его раз и навсегда, чтобы он больше не мучил Христа.
        Что-то странное творилось с Марселино: когда он не мог подняться к своему Другу, хоть и думал о Нём всегда, он шёл в часовню и там, на большом образе святого Франциска, на кресте, который был в руках святого, узнавал черты Человека с чердака и вспоминал, что Тот говорил ему. От этого Марселино становилось легче, но братьям такое поведение казалось несколько подозрительным, — они совсем не привыкли видеть мальчика в часовне.
        - Ты что тут делаешь? — недовольно спросил его как-то ризничий, брат Бим-Бом.
        Ещё много раз Марселино лазил на чердак и иногда приносил Господу самые странные угощения, от орехов до слегка подгнивших виноградин и чёрных хлебных корок. Однажды он даже пришёл с куском рыбы, слегка припорошенным землёй, потому что уронил его; но Иисус совершенно не капризничал и всё съедал, к величайшему удовольствию Марселино. Но чаще всего мальчик приносил Ему хлеб и вино. Он заметил, что их заполучить легче всего (ему удалось открыть несколько бутылок из непочатых ящиков, стоявших в чулане); кроме того, Господь более всего радовался именно этой еде. Однажды Иисус даже сказал ему, широко улыбаясь:
        - Теперь тебя будут звать Марселино Хлеб-и-Вино.
        Марселино имя понравилось, а Господь объяснил ему, как Он Сам, чтобы остаться с людьми и после распятия, пообещал всегда быть среди них под видом хлеба и вина на алтаре[28 - … под видом хлеба и вина на алтаре — см. Евангелие от Матфея, 26 глава, 26 -28 стихи: «И когда они ели, Иисус взял хлеб и, благословив, преломил и, раздавая ученикам, сказал: примите, ядите: сие есть Тело Мое. И, взяв чашу и благодарив, подал им и сказал: пейте из неё все, ибо сие есть Кровь Моя Нового Завета, за многих изливаемая во оставление грехов».]. Эти-то хлеб и вино — а на самом деле Тело и Кровь Христовы — священники раздают на Мессе. Марселино гордился тем, что его уже звали не просто Марселино, а Марселино Хлеб-и-Вино, и даже как-то сообщил во время обеда, в тишине монастырской трапезной, очень громко, чтобы услышали все:
        - А меня зовут Марселино Хлеб-и-Вино!
        Одни монахи посмотрели на него с улыбкой, а другие — сердито: ведь в монастырях, в присутствии отца-настоятеля и всё такое, за едой не разговаривают. А сам настоятель о чём-то задумался и так внимательно посмотрел на Марселино, что тот задрожал, потому что этот взгляд, казалось, проникал внутрь и достигал его самых тайных мыслей и воспоминаний.
        Марселино беспрепятственно продолжал дружить с Иисусом и по-прежнему носил Ему на чердак еду, и даже смог принести обещанное одеяло, уже не беспокоясь о том, не краденое ли оно. Он гораздо меньше возился с ползучими тварями, а старому Муру теперь самому приходилось искать его. Охоту на мелких зверюшек мальчик забросил, и все его банки с водой и коробки с дырочками валялись по углам. Со стороны Марселино выглядел задумчивым и немного грустным, он привык заходить в часовню… В общем, братья обратили внимание, что мальчик разительно изменился, начали что-то подозревать и принялись наблюдать за ним гораздо внимательнее, хотя сам он ничего не замечал. Марселино размышлял о таинственных вещах, и совсем позабыл про Мануэля, и уже неделю не навещал ни козу, свою кормилицу, ни брата Негодного, и не разыгрывал брата Кашку… Отец-настоятель беспокоился за мальчика и всем братьям советовал присматривать за ним; тут-то и начались кухонные происшествия.
        Глава пятая
        Отец-настоятель всё больше беспокоился за Марселино. Брат Негодный жаловался, что Марселино уже никогда не заходит к нему в гости. Коза места себе не находила, а Мур неожиданно умер, и Марселино похоронил его, как велели монахи, в углу огорода, не пролив ни одной слезинки. Брата Ворота и брата Крестного он вдруг стал называть их настоящими именами, а брату Бим-Бому вызвался помогать в ризнице, — ничего подобного не случалось с тех пор, как началась история Марселино. Добрый же брат повар, по прозванию Кашка, совсем, видимо, поглупел и потерял память, если судить по тому, что каждый день у него пропадала одна порция из двенадцати, или тринадцати с учётом Марселино, которые он стряпал на обед. Другим братьям тоже казалось, что Марселино сильно изменился, и всё в монастыре с некоторых пор шло из-за этого кувырком.
        Наконец в один прекрасный день отец-настоятель собрал всю братию, кроме одного брата Хиля, которому было велено пойти с Марселино в деревню под предлогом покупки учебников, потому что приближалась зима. Настоятель изложил все свои сомнения и попросил совета, потому что, скорее всего, не ему одному были видны перемены в Марселино.
        - Мне кажется, он стал серьёзнее, почти как взрослый, — сказал брат Крёстный.
        - Мне кажется, он стал добрее и меньше шалит, — сказал брат Ворота.
        - Мне показалось, он молится старательнее, — сказал брат Бим-Бом.
        Последним заговорил отец-настоятель.
        - Наш Марселино уже не тот, что прежде, — заключил он.
        - Его баночки с коробочками теперь всегда пустуют, — сказал ещё один монах.
        - На днях я видел, как он молился возле ограды, где раньше ловил ящериц, — вспомнил брат, которого звали Пио[29 - Pio-pio — по-испански то же, что по-русски «чик-чирик»: подражание птичьему свисту. А имя Пио — испанский вариант имени Пий («благочестивый»).], что очень смешило Марселино.
        - Молился? — заинтересованно переспросил отец-настоятель.
        - Ну, — слегка замялся брат Пио, — говорил он про Христа, и вроде как бы с Ним, — тут брат Пио зачем-то потуже затянул на поясе верёвку. — Наверное, я дурно поступил, но я спрятался за деревом и услышал, как он сказал: «Слушай, я не хочу, чтобы Ты носил эту корону, и поломаю её прямо сейчас».
        Глубокое молчание воцарилось среди братии, а настоятель неожиданно обернулся к брату Кашке, который за всё время не проронил ни слова:
        - Послушайте, брат, — сказал он, — как вы думаете, не может ли быть, чтобы порцию, которая пропадает у вас каждый день, потихоньку уносил Марселино, а вы этого не замечали?
        Брат молча кивнул, и настоятель завершил совет:
        - Давайте еще внимательнее смотреть за мальчиком, и пусть так поступают все. Вы же, брат, следите за вашей кухней и не позволяйте такому малышу обводить себя вокруг пальца.
        Настоятель наметил план самого внимательного наблюдения, и все монахи загрустили, размышляя, не захворал ли мальчик чем-то странным, будучи лишён общения с ровесниками. Если это и вправду так — как бы не пришлось вскоре, для его же блага, пойти на болезненное, но необходимое расставание…
        После отца-настоятеля, — а он был святой, — и старенького брата Негодного, который давно уже вроде бы лежал при смерти и очень от этого уставал, брат Кашка был, наверное, самым лучшим. Эти трое больше всех любили Марселино. С того самого дня, как настоятель собрал всю общину, брат Кашка решил следить за мальчиком, и не было случая, чтобы тот вошёл в его владения, а брата при этом бы не было. История с ежедневно пропадавшим обедом изрядно беспокоила брата Кашку: он был твёрдо уверен, что хлеб приготовлял для тринадцати, мясо или рыбу — для тринадцати, суп или олью[30 - Олья — испанское национальное блюдо из красной фасоли, овощей и разных сортов мяса.] — для тринадцати, фрукты, если было им время, — тоже на тринадцать человек. Всегда тринадцать: двенадцать братьев да Марселино.
        - Двенадцать братьев да Марселино, — приговаривал добрый брат Кашка.
        И однажды его бдительность принесла плоды. Мальчик крутился рядом, когда брат повар в очередной раз сосчитал приготовленные порции, и получилось их, как и положено, тринадцать. Только он вышел — а порций-то двенадцать! Значит, Марселино это и был. Повар недосчитался хлеба и рыбы. Он принялся искать Марселино, обошёл весь монастырь, но не нашёл и следа. В обед же мальчик сел за стол со всегдашним аппетитом; как-то не верилось, чтобы он недавно съел большой кусок хлеба и целую рыбину. Брат Кашка решил усилить наблюдение, — и на следующий день история повторилась. Вернее, на сей раз пропал только хлеб, потому что единственным блюдом были тушёные овощи, а они продолжали тушиться. И хлеб исчез как раз тогда, когда Марселино вышел из кухни. Впервые брат Кашка решил рассказать о своём открытии отцу-настоятелю.
        - Теперь надо узнать, что же он делает со съестными припасами, — решил настоятель. — Когда в следующий раз заметите мальчика с едой, последуйте незаметно за ним.
        Брат Кашка послушался, и в один прекрасный день с удивлением заметил, как мальчик, хорошенько набив карманы, направился к чердачной лестнице, невзирая на давно известный запрет. Добрый брат в недоумении последовал за ним и остановился перед дверью. Сквозь щели он увидел, как осветился чердак, когда мальчик открыл, как обычно, ставни. Но больше он ничего увидеть не смог: внезапно у него так закружилась голова, что он почти потерял сознание и чуть не грохнулся на пол. Брат Кашка, человек уже старый, на ощупь спустился по лестнице и вернулся на свою кухню. Неизвестно, почему добрый брат заподозрил в происходившем какое-то искушение, но на следующий день он провёл в молитве куда больше времени, чем обычно. «Помилуй меня, Господи, — просил он, — не допусти, чтобы такой старый монах оказался совсем уж старым дурнем, таким глупцом, и не сумел уследить за маленьким мальчиком!»
        Марселино не заставил себя долго ждать. В тот день снова были тушёные овощи, и стянуть удалось только большой кусок хлеба. Монах начал преследование, но в этот раз чуть не попался, так как мальчик прямо направился в чулан, и брат Кашка увидел, как он склонился над одним из ящиков, в которых монахи хранили вино для особых случаев. Поскольку мальчик, наполнив стакан, вернулся на лестничную площадку, монах был вынужден спуститься, чтобы тот его не увидел, и снова случай пропал даром.
        Но в книгах обычно на третий раз всё получается; так же произошло и в нашей истории не далее как на следующий день. На обед у монахов было, кроме хлеба и горячего бульона, штук тридцать печёных яблок, и брат Кашка, заметив всегдашнюю недостачу куска хлеба и двух яблок, тут же пустился вслед воришке, дошёл за ним до чердачной двери и остался там наблюдать, сам находясь в укрытии. О том, что видел брат Кашка сквозь щели, и как голова у него закружилась от увиденного, сказать можно немногое. Вот разве только вспомнил добрый брат, несколько часов спустя, как однажды мальчик неожиданно спросил его:
        - А ты тоже с Богом разговариваешь?
        Сильно удивился тогда брат, но всё же смог ответить, что это с ним случалось в молитве, — а только таким способом люди и могут говорить с Богом, если они, конечно, не святые.
        В большом волнении брат спустился по лестнице и заперся немедленно в часовне, но ничего пока не рассказал об увиденном и бодрствовал всю ночь, каясь в грехах своих: так боялся повар, что это дьявол искушает его каким-то наваждением.
        Тем не менее он продолжил свои исследования с удвоенным рвением, и таким образом узнал, что происходило каждый день между мальчиком и образом распятого Христа. Это распятие братья держали на чердаке, потому что слишком уж оно было большое, и никак невозможно было поместить его в часовню, пока ту не перестроят, как желали отец-настоятель и вся братия. На третий же день, желая убедиться, что ему не мерещится, брат Кашка набрался смелости и обратился к брату Ворота, а перед этим ещё и на исповеди рассказал одному из собратьев-священников о том, что видел и слышал сквозь чердачную дверь. Брат же Ворота, старый и добрый, как и сам брат Кашка, предложил сопровождать его, чтобы положить конец странным видениям.
        Таким образом, на следующий день, как раз во время большой грозы из тех, что прежде заставляли Марселино искать защиты у монахов, эти двое стояли вместе за чердачной дверью; брат Кашка принялся усердно молиться, а привратник наблюдал за происходящим внутри. Он тоже глазам своим не поверил и, когда спустился, наконец заговорил с братом Кашкой о каком-то колдовстве, которому отец-настоятель должен бы положить конец, а потом вспомнил о том мальчике, что видел, как святой Франциск говорил с Богом, незаметно для самого святого, и в конце концов сделался монахом, причем одним из лучших[31 - … в конце концов сделался монахом, причём одним из лучших — эта история описана в «Цветочках св. Франциска Ассизского», в 17 главе.]. Брат Кашка принялся упрашивать его повременить денёк; лучше бы им вместе подняться ещё раз, а потом — тоже вместе — оповестить обо всём отца-настоятеля. Собрат пообещал так и сделать. Настала ночь, и успокоилась большая гроза, но теперь уже два монаха не спали до самого утра, молясь и прося Бога просветить их, чтоб они смогли разобраться в столь таинственном деле.
        Глава шестая
        Марселино жил в те дни в каком-то счастливом сне. Скажем так, он не помнил ни о чём и полностью уходил в свои мысли. Ни зверюшки, ни старые друзья монахи, ни даже коза, которая была его кормилицей, а в эти дни угасала в сарае от глубокой старости, ни грозы, которые то и дело разражались теперь над монастырём, — ничто не отвлекало его от дружбы с Человеком на чердаке, от разговоров с Ним и от новой склонности — приходить в часовню и засыпать там — по-настоящему, — глядя на крест с образа святого Франциска; как-то его даже пришлось отнести в постель прямо оттуда. Мальчик приходил на кухню, уже не думая о том, как обмануть брата Кашку, а перед самым его носом брал свою порцию. И на чердак он поднимался, совершенно не заботясь о шуме и не боясь, что кто-то может пойти за ним.
        В тот день его приношение было самым что ни на есть привычным, тем самым, от чего произошло имя, которое дал ему Иисус: просто хлеб и вино. Иисус, как обычно, спустился с креста и, как всегда, съел хлеб и выпил вино; в конце же Он подозвал к Себе мальчика, который был совершенно погружен в созерцание Христа, но из почтения и любви не решался уже к Нему прикоснуться, взял его за худые плечи и сказал:
        - Хорошо, Марселино. Ты добрый мальчик, и Я хочу дать тебе в награду то, что ты больше всего хочешь.
        Марселино смотрел на него и не знал, что ответить. Но Господь, Который видел его сердце точно так же, как Он видит и наши, ласково настаивал, удерживая его Своими длинными пальцами:
        - Скажи мне, хочешь стать монахом, как те, что вырастили тебя? Хочешь, чтобы к тебе вернулся Мур, или чтобы никогда не умерла твоя коза? Хочешь игрушки, какие бывают у городских и деревенских ребят? Или больше хочешь лошадь святого Франциска? Хочешь, чтобы к тебе пришёл Мануэль?
        Но Марселино на всё говорил «нет», всё шире раскрывая глаза, и он уже не видел Господа, потому что всматривался в Него так сильно и был так близко к Нему.
        - Что же ты хочешь? — спрашивал его Господь.
        И тогда Марселино сказал медленно и серьёзно, глядя Господу прямо в глаза:
        - Я только хочу видеть маму, — мою, а потом Твою.
        Тут Господь притянул его к Себе и посадил на колени. Потом Он прикрыл его глаза рукой и ласково сказал:
        - Если так, спи, Марселино.
        И тут за дверью чердака, на лестнице, одиннадцать голосов закричали: «Чудо!». Дверь неожиданно распахнулась и вся братия, кроме брата Негодного, ворвалась в маленькое помещение — столько народу сразу поместилось там с трудом. «Чудо, чудо!» — кричали монахи и отец-настоятель. Но всё уже было неподвижно, и при свете, падавшем из открытого окошка, виднелись те же, что и всегда, полки с книгами и запылённые стопки бумаг, да груды поломанной мебели, да Господь на Своём кресте, изнурённый предсмертной мукой и неподвижный, как всегда. Только Марселино покоился на старом кресле и, казалось, спал. Братья упали на колени, да так и оставались, пока не поняли окончательно, что Марселино не проснётся. Тогда отец-настоятель подошёл ближе и, прикоснувшись к нему рукой, дал братьям знак спускаться вниз, сказав только:
        - Господь забрал его с Собою, да будет имя Господне благословенно!
        Братья собрались в часовне и всю ночь плакали от радости над телом Марселино, лежавшим на ступенях алтаря. Напротив же главного алтаря братья поставили большое распятие с чердака, — наклонно, иначе оно не помещалось из-за низкого потолка. Марселино почивал в Господе и, несомненно, уже видел свою незнакомую маму лицом к лицу.
        Ещё до рассвета младшие из братьев отправились в окрестные деревни, чтобы рассказать соседям о случившемся, и пополудни начали появляться первые телеги с теми, кто хотел удостовериться в чуде сам. Марселино, улыбающийся и румяный, спал в своем гробике из светлого дерева. Весь вечер прибывали новые паломники, на телегах и пешком. По всем деревням разнеслась весть о чуде, и все знали, как счастливо умер монастырский мальчик. В ту же ночь умерла и коза Марселино, а вот брат Негодный вдруг почувствовал себя настолько лучше, что попросил отвести себя в часовню, чтобы поклониться распятию и попрощаться со своим маленьким другом.
        - Я живу, — приговаривал, плача, добрый брат, — а он здесь!
        На другой день похороны переросли в настоящую процессию. Мальчика полагалось похоронить на кладбище ближайшей деревни, жителем которой он считался по бумагам, хоть братья и предпочли бы оставить его у себя, на маленьком кладбище в огороде. Но раз это было невозможно по действовавшему в те времена закону, да и по конституциям самого ордена[32 - Орденские конституции — основные правила устройства и жизни каждого монашеского ордена.], ближе к вечеру шествие тронулось в путь. Вместе с братией в процессии шли члены управ окрестных сёл и большая часть их жителей, в том числе и семья Мануэля вместе с самим Мануэлем, который почти не помнил мальчика, с которым и знаком-то был всего полдня. Управа самого зажиточного села прислала настоящий оркестр, игравший очень медленный и печальный траурный марш. Играли музыканты как-то рывками, потому что в ногу идти у них не получалось. Если бы Марселино был жив и увидел подобные похороны, то заметил бы, что музыкант с самым большим барабаном исключительно худ, и барабан его вот-вот перевесит, а кларнетист напротив — огромный толстяк, и тоненькая дудочка в его руках
кажется чем-то вроде сигары в мундштуке.
        Братья пели, оркестр играл траурный марш. Народ молился вслух, и только дети смеялись и прыгали по дороге, но не нарочно, а просто так получалось. День был замечательный, из тех, которые нравились Марселино-Хлеб-и-Вино до того, как у него появился Друг на чердаке. Телеги и всадники следовали за процессией. И тогда, неожиданно, несколько своенравных коз, пасшихся неподалёку и явно привлечённых музыкой и пением, последовали за погребальной процессией и дошли с ней до самых кладбищенских ворот. Если бы смогла, к ним присоединилась бы и коза-кормилица Марселино и жевала бы травинки, пока тело мальчика опускали в землю. Только тело, потому что душа уже поднялась к маме, к небесам, о которых так часто рассказывали монахи, к Господу, Которому Марселино столько раз носил еду и питьё на чердак.
        notes
        Примечания
        1
        Двухтомный приключенческий роман Александра Дюма, классика французской литературы, написан в 1844 -1845 годах
        2
        Францисканцы («ordo fratrum minorum», «минориты», «меньшие братья») — нищенствующий монашеский орден, был основан св. Франциском Ассизским (Джованни Бернардоне, 1182 -1226) близ Сполето в 1208 г. и с тех пор распространился по всему миру. Для францисканцев очень важны бедность и любовь ко всему Божьему творению.
        3
        Лига — старинная мера длины, обозначает расстояние, которое можно пройти за час. В разных странах и в разное время она была неодинаковой. Испанская лига, которую имеет в виду автор, составляет чуть больше четырёх километров.
        4
        … после войны с французами — речь идёт об испано-французской войне (1808 -1814), для Испании это была война за независимость.
        5
        Месса — главное богослужение Римско-католической церкви, литургия, где совершается таинство Евхаристии — претворение хлеба и вина в Тело и Кровь Иисуса Христа.
        6
        Крестный ход — торжественная процессия с молитвами и песнопениями; традиционно её устраивают, например, в засуху, чтобы помолиться о дожде, поскольку засуха в Испании частая гостья.
        7
        … наступил век, в котором мы с вами живём — то есть двадцатый, век, когда была написана эта книга.
        8
        Привратник — монах, который встречает приходящих в монастырь, открывает им ворота и в немалой степени отвечает за связь монастыря с внешним миром.
        9
        Ряса (греч. «рваная одежда») — верхняя одежда монахов, длинная, просторная, с широкими рукавами, у францисканцев она обычно коричневая и подпоясана верёвкой.
        10
        Настоятель (греч. «предводительствующий») — глава монастыря, который отвечает за всё, что там происходит.
        11
        Св. Марселино — святых с таким именем в церковном календаре несколько, здесь имеется в виду св. Маркелл Римский, Папа и мученик, живший в конце 3 — начале 4 века, чью память празднуют 26 апреля.
        12
        … попробовав соли — по старой латинской традиции крещаемому клали на язык чуть-чуть освящённой соли в знак того, что теперь вера и благодать сохранят его от греха, как соль сохраняет продукты.
        13
        Орденская провинция — объединение монастырей какого-либо ордена в той или иной стране.
        14
        … в компании Христа и апостолов — апостолов у Христа было как раз двенадцать, и один из них, Иуда, Его предал. Об этом можно прочитать в Евангелии от Луки, глава 6, стихи 12 -16.
        15
        Ризничий — тот, кто отвечает за порядок в ризнице, особом помещении при храме, обычно сбоку от алтаря, где хранится всё, что нужно для литургии — богослужебные книги, облачения священников и церковная утварь.
        16
        Часовня — в католической практике так называют церковь (обычно небольшую), при которой нет своего прихода.
        17
        … древо познания добра и зла — об этом единственном дереве в раю, плоды которого Бог запретил есть первым людям, рассказывается в начале Библии, в книге Бытия, в главе 2, стихах 9, 16 и 17, и потом — в 3-й главе.
        18
        Катехизис — (греч. «поучение, наставление») — учебник по исповеданию христианской веры, для детей его писали в виде вопросов и ответов, которые полагалось заучивать наизусть.
        19
        Новенна — (лат. Novem — девять) — традиционная католическая молитвенная практика, состоящая в чтении определённых молитв девять дней подряд. Новенну часто читают при подготовке к празднику — это восходит к евангельским временам, когда после Вознесения Христа апостолы девять дней подряд «единодушно пребывали в молитве и молении, с некоторыми женами и Мариею, Материю Иисуса, и с братьями Его», как написано в Книге Деяний святых апостолов (глава 1, стих 14).
        20
        … приближался большой праздник — день церковной памяти св. Франциска Ассизского 4 октября.
        21
        Фома Челанский (?-1255) — францисканец, один из первых биографов святого, написал книгу «Жизнь св. Франциска», где рассказал, как Франциск поехал продавать дорогие ткани, чтобы раздать выручку бедным, и добавил, что в конце продал даже и лошадь, на которой приехал сам и привёз свой товар.
        22
        Алтарь — часть христианского храма (как правило, восточная), отделённая алтарной преградой; в алтаре находится престол, на котором совершается таинство Евхаристии — претворение хлеба и вина в Тело и Кровь Христовы.
        23
        … как только Он умеет — в Евангелии от Луки есть рассказ о том, как ученики Христовы, шедшие в Эммаус, встретили на пути воскресшего Господа, но сперва не поняли, что это Он, а узнали Его только «в преломлении хлеба». См. глава 24, стихи 13 -35.
        24
        … Господь опустил голову — когда Иисуса распинали, Он говорил: «…Отче! прости им, ибо не знают, что делают». См. Евангелие от Луки, глава 23, стих 34.
        25
        Терновый венец — перед казнью Иисуса римские солдаты, насмехаясь над Ним, сплели венец из колючего терновника и надели Ему на голову. См. Евангелие от Матфея, глава 27, стих 29.
        26
        … беседующим с городскими старейшинами — это было, когда 12-летний Иисус с Марией и Иосифом ходили в Иерусалим на Праздник Пасхи. См. Евангелие от Луки, глава 2, стихи 41 -49.
        27
        … распяли на глазах у Матери — см. Евангелие от Иоанна, глава 19, стихи 1 -30.
        28
        … под видом хлеба и вина на алтаре — см. Евангелие от Матфея, 26 глава, 26 -28 стихи: «И когда они ели, Иисус взял хлеб и, благословив, преломил и, раздавая ученикам, сказал: примите, ядите: сие есть Тело Мое. И, взяв чашу и благодарив, подал им и сказал: пейте из неё все, ибо сие есть Кровь Моя Нового Завета, за многих изливаемая во оставление грехов».
        29
        Pio-pio — по-испански то же, что по-русски «чик-чирик»: подражание птичьему свисту. А имя Пио — испанский вариант имени Пий («благочестивый»).
        30
        Олья — испанское национальное блюдо из красной фасоли, овощей и разных сортов мяса.
        31
        … в конце концов сделался монахом, причём одним из лучших — эта история описана в «Цветочках св. Франциска Ассизского», в 17 главе.
        32
        Орденские конституции — основные правила устройства и жизни каждого монашеского ордена.