Белый Шанхай Эльвира Валерьевна Барякина
        1922 год. Богатый полуколониальный Шанхай охвачен паникой: к гавани подошла военная эскадра - последний отряд разгромленной большевиками белой армии. Две тысячи русских просят разрешения сойти на берег.
        У Клима Рогова не осталось иного богатства, кроме остроумия и блестящего таланта к журналистике. Нина, жена, тайком сбегает от него в город. Ей требуется другой тип зубоскала: чтоб показывал клыки, а не смеялся - мужчина с арифмометром в голове и валютой под стельками ботинок.
        «Лукавая девочка, ты не знаешь Шанхая. Если Господь позволяет ему стоять, он должен извиниться за Содом и Гоморру. Здесь процветает дикий расизм, здесь самое выгодное дело - торговля опиумом, здесь большевики готовят новую пролетарскую революцию».
        Эльвира Валерьевна Барякина
        Белый Шанхай
        Павлу Мамаеву
        Глава 1
        1
        Декабрь 1922 года
        Отец Серафим имел рост медвежий, кулаки-гири и бороду богатую, серьезную - на два цвета от природы крашенную: вокруг губ светлые волоса, на щеках - темные. Служил он в церкви Святого Николая Чудотворца, что на углу Калашниковского проспекта.
        Явились большевики, растерзали Петроград. Отец Серафим с матушкой подались на восток, к адмиралу Колчаку, - молиться о победе белого воинства.
        Всякого натерпелись. Дырка на скуфье от пули-дуры - это под Ново-Николаевском. А рубец через всю спину - это сабля красного конника. Белая армия отступала с потерями. Императора замучили, Колчака убили, правительство во Владивостоке не знало, за что хвататься - то ли за винтовки, то ли за чемоданы.
        Матушка Наталья плакала. Свойство у нее такое - обо всех плакать.
        Проиграли Россию, проспорили на съездах да в штабах.
        Остатки белой армии погрузили на корабли - ржавые, из милости оставленные японцами после разгрома 1905 года. В трюмах тесно, как в трамвае. Бабы начали из одеял перегородки делать, чтоб каждой свое место застолбить. Кто знает, сколько плыть придется? А быт требует интимности.
        Отец Серафим вышел на корму. Посеревший российский флаг бился от ветра. В кильватере - буксиры, канонерки, ледоколы - все, что удалось собрать по акватории Владивостока.
        - Мы покидаем территориальные воды, - прокричал капитан в рупор.
        Мальчишки-кадеты, воробьята мерзлые, - губы дрожат, глаза отчаянные. Подняли руки к козырькам: честь отдали синим сопкам на горизонте. За ними и остальные военные. Казачий офицер снял фуражку, трижды перекрестился. Сестра милосердия в белой косынке рыдала, как по покойнику.
        - Куда ж мы теперь? - спросил отец Серафим.
        У капитана дернулось горло.
        - Старк даст знать.
        Контр-адмирал Старк - всему голова. Девять тысяч душ вывел из Владивостока - в полную неизвестность. Япония? Филиппины? Гавайские острова? У одного кадета был географический атлас: он показывал, где эти острова находятся. А что там за народ живет и какому богу молится?
        Зашли в корейский порт Гензан - просить милости у японцев.[1 - В описываемое время Корея была оккупирована Японией.] Днем старшие офицеры ехали переговариваться с властями: чтобы пустили русских беженцев жить свободно, вне разбитого на берегу лагеря. Остальные копали оросительные канавы - за это давали лепешки и японский суп с - прости господи! - водорослью.
        В бараках дружественного Красного Креста отец Серафим познакомился с Климом Роговым, бывшим репортером.
        - Особый человек, - сказала про него матушка Наталья. - Воодушевляющий.
        Наружность у него была такая: высотой почти до уха отца Серафима, плечи широкие, но костлявые. Лицо - как если бы князь обеднел да поизносился. Не настоящий, конечно, а из тех, что на плакатах рисуют и в синематографе показывают.
        Клим Рогов до революции в таких местах бывал, названий которых без бумажки не упомнишь. Каждый вечер он разводил перед бараком неположенный костер и рассказывал при большом стечении народа - когда про Америку, когда про Китай, когда про свое российское житье-бытье.
        В восемнадцатом году он с супругой удрал от большевиков из родного Нижнего Новгорода. Супругу его звали Нина Васильевна Купина. Клим возил с собой серебряного сатира, отпиливал от него кусочки и на хлеб менял. А чтоб пролетарии не польстились, выкрасил статуэтку черной краской и говорил, что это портрет явления природы: рогатого мужика из Смоленской губернии - для научного музея.
        Врал Клим, нет ли - бог его знает. Нина Васильевна кивала головой в каракулевой шапочке - подтверждала. Тоже особая женщина была. Пальто сиреневое, стройность фигуры показывающее. На ногах - балетные розовые туфли с лентами - это зимой-то! Лицо чернобровое, с приятностью. Хитра была - договорилась с японскими властями, что будет составлять и распространять листовки среди беженцев: «Русские! Возвращайтесь домой! В Корее и Японии вас никто не ждет…» Бумага для этих листовок была рисовая: мягкая и прочная - лучше не придумаешь для утепления шинелей и сапог. Многие потом Нине Васильевне спасибо сказали - без этих листовок как зимовать?
        В мятом ведре булькал кипяток, Нина Васильевна чай заваривала - зеленый, китайский. Клим показывал карточные фокусы и вынимал семерку червей из рукава полковника Терехова, а даму пик - из-под шляпки мадам Пановой. Раз в неделю танцы устраивал: военнопленный чех Иржи Лабуда на губной гармошке играл, ротмистр Митрохин - на двухрядке, еврей один на скрипке пиликал.
        Матушка Наталья пела про есаула и вольную степь - голос ей был даден необыкновенный. Все слушали, не смея вздохнуть. Клим Рогов слова на обороте листовки писал - для оглохшего от контузии урядника. Тот читал и светлел лицом.
        Японцы гнали русских беженцев. Инспектор прибыл на авто - навонял бензином. Переводчик разъяснил его слова:
        - Уезжайте куда хотите.
        Бабы снова реветь.
        Контр-адмирал Старк погрузил всех на корабли. Народу уже меньше было: кто-то помер, кто-то в Харбин подался, кого-то японцы разобрали - для строительных и землекопательных нужд.
        Вышли в море шестнадцать кораблей. До Китая добрались четырнадцать: «Лейтенант Дыдымов» и «Аякс» затонули во время шторма - никто не спасся.
        Воды Мирового океана были голубыми, а стали бурыми.
        - Здесь река Янцзы впадает, - сказал капитан. - По левую руку будет приток Хуанпу, по нему дойдем до Шанхая - может, там нас примут.
        В географическом атласе было сказано так:
        «Шанхай - главный пункт внешней торговли на Дальнем Востоке. Полтора миллиона жителей. Город поделен на три части: китайскую, французскую и международную. Архитектура двух последних - преимущественно европейского типа. Французская концессия подчиняется генерал-губернатору Индокитая, а через него - правительству в Париже. Международное поселение находится в совместном ведении Англии, Северо-Американских Соединенных Штатов, Японии и других Великих Держав. Общеупотребимый язык - английский. Местное население сообщается с иностранцами на пиджин - ломаном английском. Многие знают французский».
        Клим Рогов бывал и в Шанхае. Он объяснил, что белые господа хозяйничают там, как у себя дома, а китайцев и прочих цветных за людей не считают. Слуг, даже пожилых, называют «бой» - «мальчик». И дают им номера: бой номер один, номер два, номер три.
        Еще Клим сказал, что Шанхай - город солидный и деловой и в нем столько народов перемешано, что русских должны принять безболезненно.
        Предсказатель из Клима Рогова, как из отца Серафима - чекист. Флотилия Старка встала в устье реки Хуанпу. До Шанхая двенадцать миль вверх по течению, но дальше корабли не пустили. Две тысячи беженцев, большинство - солдаты и офицеры, никаким ремеслам не обученные. Два кадетских корпуса - Сибирский и Хабаровский: семьсот человек детей - от двенадцати до восемнадцати лет. В трюмах - военное имущество: гранаты, снаряды и прочее.
        - Нам лишней преступности в городе не надо, - сказал английский офицер, представитель Шанхая. - Вы жрать захотите и пойдете людей грабить. Просьба катиться к чертовой матери.
        Старк бахнул кулаком:
        - У нас запасов питьевой воды на две недели. Уголь есть только для приготовления пищи. Пароходы нуждаются в срочном ремонте. Не уйдем!
        Сторожить безумных русских прибыли два военных корабля.
        Потекли недели. Небо такое, что смотреть противно - сырая мгла. Снежок на антеннах, а на палубе лужи - все растаяло. Кормят присланной благотворителями едой - «батат» называется. Старк съездил на моторной лодке к властям и сказал, что во вверенной ему флотилии начался голод. Сжалились - сначала прислали инспекцию, а потом батат. Но на берег так и не пустили.
        Это по-христиански? С японцев спрос невелик - они в Господа Бога не веруют. А англичане-то с французами! Люди за двенадцать миль от них погибают, а им дела нет. Китайцам жить в Шанхае можно, а русскому белому воинству - нельзя. Видели мы ваших китайцев во Владивостоке: дрань косоглазая - на рынке ворованным тряпьем торгуют, лапшу палками едят. Они вам милее?
        Связь между кораблями - только сигнальными флагами. Электричество берегли. Иной раз шлюпку спускали - хоть новостями обменяться. Впрочем, какие у нас новости? Китайские благотворители вместо угля прислали угольную пыль - и здесь обжулили. Сами хотят, чтоб уехали, сами дерьмо подсовывают.
        Ох, тоска моя, тоска! Отец Серафим ночью глаз не мог сомкнуть: бродил среди спящих, молился, думал. Вышел воздухом подышать, сел на лафет орудия - кругом туман, на дальнем берегу - мутные огоньки крепости Усун. На задранном в небо дуле пеленки сушатся - у мадам Барановой младенчик народился.
        Луч карманного фонаря пробежал по палубе. Вроде голоса, вроде не по-русски. Отец Серафим спрятался за мадам-барановскую пеленку.
        Двое с великим бережением пронесли ящик, затем еще, еще… И все тихо, по-воровски. Отец Серафим хотел караул кричать, но вдруг увидел Нину Васильевну: луч фонаря осветил ее сиреневое пальто с каракулем. Рядом стоял Иржи Лабуда, военнопленный чех. Они что-то гово рили субъекту в белой фуражке. Чужой он был, не с ко рабля.
        Фонарь погас, и все исчезло. Отец Серафим подождал, послушал - голоса, плеск волн. На цыпках подкрался к борту. Большая китайская джонка без огней неслышно удалялась в сторону Шанхая.
        Утром, когда беженцы собрались на палубе получать батат, отец Серафим нашел Клима Рогова:
        - Что это было? Какие-то ящики, иноземцы… Жена твоя с ними разговаривала. Иржи Лабуда был с ней.
        Клим не смотрел на батюшку. Лицо у него было бескровным - как у раненого.
        - Какой-то тип из Шанхая выторговал у нашего капитана несколько ящиков с оружием, - сказал он. - Нина и Иржи Лабуда уехали с ним.
        Отец Серафим остолбенел:
        - Как? Она что, бросила тебя?
        Клим, не ответив, пошел в кают-компанию. Там, под столом, на зачехленных знаменах, было его место.
        Люди еще много дней обсуждали странное происшествие и гадали, имел капитан право продавать военное имущество или не имел. А если имел, то на что пойдут вырученные деньги? И с какой стати Нина Васильевна ушла от доброго и неунывающего мужа к бледному, как маргарин, Иржи Лабуде? По какому праву они первыми сошли на берег?
        2
        Нина Купина умна, тщеславна, деловита. В детстве хотела стать волшебной незнакомкой, как в стихотворении у Блока:
        И веют древними поверьями
        Ее упругие шелка,
        И шляпа с траурными перьями,
        И в кольцах узкая рука.
        Родители, ковалихинские мещане, немногое дали ей; все, что недоставало, Нина вычитывала в книгах: как держать себя, что говорить, кому улыбаться. Первого супруга, графа Одинцова - приличного человека с орденом, - умыкнула по-разбойничьи: задурила бедняге голову так, что ему пришлось жениться.
        - Ты любила его? - как-то спросил Клим.
        Нина кивнула:
        - Он меня спас. Вытащил из болота.
        Она стала сиятельством, обжилась в белом доме на Гребешке - оттуда, с высоты, был такой вид на Оку, что дух захватывало.
        Если б не мировая война, дослужилась бы Нина до губернаторши. Но графа ее прихлопнули на фронте, незнакомки вышли из моды, и Нина переродилась в лукавую женщину, хитрую лисичку из сказки, которая и песенку споет, и чужой рыбкой полакомится, и всех волков одурачит.
        Мужчин в присутствии Нины слегка знобило. С ней хотелось состязаться - в остроумии и ловкости. Но даже проигрыш ей был приятен - как в шахматной партии, когда играют для удовольствия.
        Нине все прощалось - за тонко сплетенную женственность, за предвкушение чего-то грешного и веселого. Она поднимала пыль, завихряла воздух, с ней было о чем вспомнить в конце дня.
        Клим всю жизнь бродяжничал: не окончив гимназии, сбежал из дому. Мама давно умерла, а с отцом-прокурором отношения не складывались.
        В Персии Клим служил телеграфистом. В Шанхае два года горбатился в чайной компании. Ох, Нина, Ниночка… Ты не знаешь этого города. Если Господь позволяет ему стоять, он должен извиниться за Содом и Гоморру.
        В Буэнос-Айресе Клим работал в газете - наловчился писать по-испански и каждую неделю публиковал сатирические заметки в «La Prensa».[2 - «La Prensa» - одна из крупнейших газет в Аргентине. Выходит с 1869 года.]
        Весной 1917 года он получил телеграмму о смерти отца и отправился домой принимать наследство. От Владивостока до Нижнего Новгорода добирался два месяца - поезда ходили по расписанию «когда у машиниста есть свободное время». В городах - тыловая скука пополам с революционным задором: на столбах плакаты, на каждом углу митинг. Клим чувствовал себя иностранцем: то ли он отвык от России и не узнавал ее, то ли она действительно переродилась.
        Он хотел продать отцовский дом и сразу вернуться в Аргентину - куда там! Увлекся молодой вдовушкой.
        Губернские сливки общества терпели Нину Васильевну, пока граф Одинцов был жив, а после выставили за дверь.
        «Ищите, мадам, компанию себе подобных». Это был удар, от которого она едва оправилась.
        Доходы с графских земель падали - мужики на войне, работать некому. Нина до дурноты боялась вновь оказаться без средств. Переступила через себя - завела отношения с начальником казенных складов. Он помог ей наладить поставки брезента для нужд Военно-промышленного комитета.
        Клим иронизировал, Нина краснела - ей хотелось, чтобы ее считали графиней, а не любовницей спекулянта и казнокрада.
        - Если я вам так не нравлюсь, зачем ходите ко мне? - возмущалась она.
        Клим отвечал со всей серьезностью:
        - Можно бесконечно смотреть на то, как течет вода, горит огонь и работают другие. Вы - идеальное сочетание.
        Грянула революция, начальник складов тут же испарился вместе с кассой, а Клим остался - следить за Нининой судьбой.
        В 1918 году советская власть под угрозой расстрела обязала губернские сливки общества выплатить пятьдесят миллионов рублей. Нина дождалась-таки: ее записали в благородные дамы - дом на Гребешке конфисковали, все имущество перевели в общенародное достояние.
        Клим вывез Нину из города. Наверное, она полюбила его из благодарности - как и первого мужа.
        Пьяные люди в вагонах говорили о пропавшей России; Нина с Климом тоже были пьяны. Она читала ему стихи Блока, а он пел ей кабацкие песни Буэнос-Айреса. Потом переводил на русский, и она смеялась.
        «Помнишь, как ехали через всю Сибирь? У них там, снаружи, пальба и революция, а у нас - чайник на спиртовке и засохший хлеб. Спали, накрывшись одной кофтой, боялись пошевелиться, чтобы друг друга не разбудить».
        Когда в последний раз разрешила себя поцеловать? В Харбине, русском городе на китайской территории. Вышли на перрон, радовались - наконец-то удрали от большевиков. А потом явились военные и всех загнали обратно в вагоны: в городе чума, карантин. От досады Нина чуть не плакала: она уж план составила, как откроет в Харбине дело и вновь встанет на ноги.
        Клим обнимал ее и врал о будущем счастье. Она притворялась, что верит.
        Во Владивостоке жили как на пороховой бочке: в городе японцы, на окраинах - партизаны. Клим знал, что жена уйдет от него. Ей требовался другой тип зубоскала: чтоб показывал клыки, а не улыбался. Мужчина с арифмометром в голове и валютой под стельками ботинок. Таких она уважала.
        А Клим был репортером и не собирался менять профессию. Потому что работа - это как пища: если ты голоден, нельзя подбирать дрянь со свалки - лучше перетерпеть, чем набить живот и отравиться.
        Нина сердилась:
        - Один цыган учил лошадь не есть. Почти выдрессировал, только она сдохла. Извини, но я так больше не могу.
        В Гензане Клим слонялся по корейскому рынку, смотрел на гребни и серьги. Безошибочным чутьем угадывал, что подойдет Нине. Представлял, как купит ей то и это… Баловство, развлечение.
        «Надо было пойти у нее на поводу? Записаться в контрразведку или куда она хотела? Извини, дорогая, но есть вещи, которые не тебе решать, - и это не умаляет моей любви. Не пытайся оседлать меня».
        У Нины порвались сапожки - Клим последний доллар поменял на балетные пуанты: другой обуви нельзя было достать. Нина приняла их, сказала спасибо. Он помог ей завязать ленты вокруг тонких щиколоток.
        Она проходила в этих пуантах целый месяц. В них же поднялась на борт корабля. Плавание по Японскому морю, дикий шторм - переборки дрожали, все залило, вещи и люди валились друг на друга. Клим побежал к капитану докладывать, что спасательную шлюпку смыло. И тут увидел Нину: она стояла у иллюминатора, вцепившись в поручень. Жалкая была, как брошенный ребенок.
        - Родная, ты как?
        Попытался ее обнять, но она не далась. И посмотрела как на врага.
        За что возненавидела? За то, что Клим ничего не планировал. За то, что надеялся на авось: «Подумаешь, эмиграция! Был я за границей - ничего страшного!» А ей казалось, что он переваливает всю ответственность на нее: думай сама, как заработать и как жить дальше.
        Клим лежал на знаменах - поверженный король. Ему тридцать три. Надо еще прожить лет сорок: думать, радоваться, надеяться. И все без Нины.
        Что ж, пусть остается в Шанхае, а Клим поедет на Филиппинские острова, в Аргентину или еще куда-нибудь. Ничего. Выживет.
        3
        Облезлый сампан покачивался на волнах. Клим перегнулся через борт, показал старику-лодочнику медный самовар - наследство умершего купца.
        - Меняемся? Мне надо в город! - крикнул он, старательно подбирая китайские слова. Шанхайский диалект уже подзабылся.
        - Что?
        - Мне надо в Шанхай! А это самовар - чай делать!
        - А?
        - Балда! Лови конец!
        Старик приплыл к эскадре на рассвете: пытался сбыть вяленую рыбу. Правительство и русские наконец договорились: беженцы сошли на берег, а корабли должны были покинуть территориальные воды Китая.
        Клим издали приметил старика и долго махал ему, прежде чем тот понял, что от него хотят.
        Черт с ними, с Филиппинами. Клим оправдывался перед собой: «Мне здесь будет лучше, может, найду кого-нибудь из знакомых…» Он привязал самовар к вещмешку и принялся спускаться по веревочной лестнице.
        - Подождите! - Над бортом показалось лицо девушки-подростка - темные волосы, заплаканные глаза. - Возьмите меня с собой!
        Клим спрыгнул в лодку.
        - Берем? - спросил старика.
        - У нее тоже есть самовар?
        Клим посмотрел вверх:
        - Чем расплачиваться будешь?
        - У меня есть американские деньги.
        - Сколько?
        - Двадцать долларов.
        - Самовар я оставлю себе, - сказал Клим торговцу. - Мы с тобой деньгами рассчитаемся.
        На девушке было короткое, не по росту, пальто. Через плечо - свернутое красное одеяло, в одной руке дамский саквояж, в другой - связка с книгами.
        - Тебя как зовут? - спросил Клим.
        - Ада.
        - А книжки про что?
        Девушка отвела глаза:
        - Про пиратов.
        Старик показал им место под тростниковым навесом. Ада покосилась на грязную циновку на дне лодки. Достала из саквояжа большой носовой платок, расстелила и села.
        Клим вспомнил эту девушку. Ее мать недавно умерла от пневмонии.
        - У тебя остались родственники?
        - Нет. То есть да… У меня есть тетя в Америке. Мама сказала, что мне надо ее найти.
        Еще одна потерянная душа.
        Глава 2
        1
        Раньше у Ады было множество имен. В особые минуты мама называла ее Аделаида Раиса Маршалл. А так, дома, - «Рая, девочка из рая». Папа смешно называл «Тыковка» - Pumpkin, его самого так звали в детстве - на ранчо под Хьюстоном. Бабушка говорила «Зайчик», гувернантка - «My dear»,[3 - Моя дорогая (англ.).] кухарка и дворник - «барышня».
        За пять лет войны Ада растеряла все имена и всех близких. В 1917 году погиб отец. Он прибыл на Ижевский завод из Америки - работать по контракту, женился, выучил русский. Его убили 9 ноября, когда власть перешла к Советам. Маме сказали: за то, что буржуй. Гувернантка испугалась революции и уехала домой в Англию. Потом исчезли кухарка и дворник.
        Поезд на Восток - голодно, страшно. Ада с бабушкой жались друг к другу, а мама ничего не боялась:
        - Не трусить - кому говорю! Выберемся!
        Маме можно было верить: она знала и умела все. Она рассказывала Аде о столетних кедрах, о малахите, о декабристах, сосланых в Сибирь. Она перетащила в купе дверь с надписью «Начальник станции» и маникюрными ножницами отковыривала от нее щепы. Разводила костер в сделанной из ведра печке, и все грелись. Гнутые ножницы до сих пор лежали у Ады в саквояже.
        Бабушка пропала в Гензане: отправилась на рынок и не вернулась. Соседки по бараку шептали: «Что делать - старуха! Небось дорогу назад забыла». Ада с мамой неделю искали ее.
        Мама была сильной, она не сдавалась, даже когда доктор сказал: «Не жилица». Ее колотило, и она все никак не могла выговорить имя дочери:
        - Аде… Аде… Аде…
        Потом ей на минуту полегчало.
        - Не бойся… Я не умру…
        В первый раз она не сдержала слова. Женщины замотали маму в мешок. Пришел отец Серафим - огромный, дикий, - что-то спросил.
        - Адой ее мать звала, - послышался чужой голос.
        - Жалко твою маму, Ада, - сказал батюшка.
        «Ада - девочка из ада».
        Маму выбросили за борт. Негодяй-матрос сказал, что мертвяков на корабле держать не станут.
        Ада целые сутки просидела на ящике со спасательными жилетами. Смотрела в стену, колупала ногтем краску. Мимо пробегали радостные люди: счастье привалило - на берег отправляют.
        - Пойдем, горемыка, с нами! - звал Аду отец Серафим.
        Она не ответила ему.
        На следующий день Ада очнулась от боли - ноги затекли. Она доковыляла до трапа, вышла на палубу. И тут поняла, что ей надо уезжать. Немедленно. Иначе она что-нибудь с собой сделает.
        2
        Все эти полуобморочные дни Ада думала: с кем ей дальше? куда? Ругала себя, что не пошла с отцом Серафимом. Теперь ухватилась за Клима, за первого встречного. Он вроде добрый человек - людей утешал, которым плохо.
        Как называть его? Дядей или по имени-отчеству? Надо ему понравиться, чтобы он позвал с собой. Ведь куда-то он едет?
        Черная куртка с обмахрившимися рукавами, на затылке кепка - такие во Владивостоке носили иностранные корреспонденты. Непонятный тип - темный, заросший. Губы обветренные. Синий шарф, битый молью.
        Лишь бы Клим не прогнал. Надо заговорить с ним, найти повод.
        Чем ближе подплывали к Шанхаю, тем больше лодок было кругом. Ада вытащила из саквояжа мамино пенсне - зрение от книг давно испортилось. Высунулась наружу и тайком нацепила. Клим не должен видеть, что шнурок оборвался, а одно стекло треснуло.
        Прошла огромная баржа. Речная мелочь расступилась перед ней и тут же сомкнула строй. Промчался на моторке полицейский в странной коричневой форме. Беззубый китаец, проплывая мимо, сунул Аде в лицо окровавленную рыбу. Она в ужасе отпрянула под навес. Пенсне упало на циновку.
        Клим усмехнулся:
        - Порт, что ты хочешь!
        Берега низкие. Разномастные дома как рассыпанные пуговицы. Над черепичными крышами - плакаты на английском: «Покупайте сигареты „Великая стена“!», «Лучшее средство от всех недугов - „Тигровый бальзам“!».
        Трубы, страшные заводские корпуса, военные корабли.
        - Банд - главная набережная, - произнес Клим.
        Ада вновь нацепила пенсне (бог с ним, с разбитым стеклом). Из тумана показались огромные здания - одно роскошнее другого. Ада в жизни не видела ничего подобного.
        Сампан причалил к берегу. Сердце у Ады забилось: возьмет Клим с собой или нет?
        - Давай доллар, - сказал он.
        Она торопливо вытащила деньги. Клим помахал бумажкой перед носом старика - тот замотал головой, заспорил. Клим не уступал. Наконец старик, ворча, отсчитал сдачу.
        - Пошли, - позвал Клим и сунул монеты в карман.
        Ада побежала за ним по сходням. Не прогнал - о, слава богу!
        - Сколько он с нас взял?
        - Двадцать центов.
        - Так мало?
        - Здесь все дешево стоит. Но заработать трудно.
        Клим шел быстро, и Ада едва поспевала за ним. Высокие европейские дома: внизу лавки, наверху - жилые комнаты. На стенах флаги с китайскими закорючками. Автомобили ехали по левой стороне. Между ними - люди, впряженные в коляски, рикши.
        Народищу! И все галдели, ели, тащили поклажу - кто на тачке, кто на коромысле. Мужчины в юбках, в коротких куртках, некоторые одеты по-человечески: в пальто и шляпы. Нищие - один страшнее другого: голые, безрукие, слепые. Женщины шли странной вывороченной походкой. Ада глянула в пенсне: бог ты мой! Почти у всех вместо ног - копытца.
        - Что у них со ступнями?
        Клим обернулся:
        - В Китае девочкам с детства бинтуют ноги. Притягивают пальцы к пятке, чтобы стопа не росла.
        - Зачем?
        - Чтоб от мужей не убегали.
        Трамваи, лошади, шум, вонь, столпотворение.
        - А куда мы сейчас?
        - В бордель.
        - А… как… то есть?
        - Нам надо осмотреться и узнать новости.
        Сбежать? Ада огляделась. На тротуаре стояла белая женщина - она плыла с ними на корабле. Женщина просила милостыню.
        3
        Клим долго барабанил в облупленную дверь. Красное кирпичное здание в два этажа, неказистый дворик. Из окна наверху кто-то выглянул и тут же спрятался за занавеской.
        - Martha, open the door![4 - Марта, открой дверь! (англ.).] - крикнул Клим.
        У стены - ржавый велосипед без колес, над головой - чьи-то подштанники на веревке. Сейчас Ада войдет в бордель.
        В смотровом окошке в двери появился голубой глаз.
        - Кто?
        - Марта, не узнаешь?
        - Ах, боже мой!
        Дверь распахнулась, и к Климу бросилась маленькая плотная женщина с папильотками в волосах. Какой у нее был халат! Ада в жизни не видала таких халатов: на спине драконы, рукава и подол на меху. Туфли без задников, все в бисере.
        Клим и Марта обнялись, расцеловались. Он держал ее за руки.
        - Ну, красотка! Дай-ка я посмотрю на тебя!
        И все по новой: восклицания и объятия.
        Никакой красоткой Марта не была: дебелое сорокалетнее лицо, нос - грушкой, губы - плюшкой.
        - Идемте - тут холодно! - сказала Марта.
        Ада вошла вслед за Климом в дом. Батюшки-светы… Лестница была застлана коврами. На стене - обои, картины в рамах. Люстра с висюльками!
        Наверху было еще наряднее, даже граммофон имелся. Марта показала на бархатные кресла:
        - Садитесь. Откуда ты явился, мистер Рогов? Из тюрьмы?
        - С войны.
        - Много наград принес?
        - А то! Орден Подвязки на голову, орден Почетного легиона беженцев и Пурпурное разбитое сердце.
        - Ты что, с русскими приехал?
        Клим рассказывал о себе, о войне, спрашивал Марту о каких-то людях. Ада сидела в обнимку с саквояжем и книгами.
        Вот они какие, бордели. Один рояль зеленый, наверное, тысячу долларов стоит. На столе - апельсины, печенье… Вдруг поесть предложат?
        - Я не знаю, куда катится этот мир, - распалялась Марта. - Раньше белую девочку за хорошую цену можно было продать. А сейчас подходи к русскому консульству - выбирай любую. Они там сотнями толкутся.
        Клим усмехнулся:
        - Тебе русские все дело загубили?
        - У меня клиентов вдвое меньше обычного. Последний кассир из универмага чувствует себя Рокфеллером: притащит перепуганную цыпочку в кафе, закажет ей кусок пирога, а она от счастья млеет: «Мой принц, мой принц…»
        - Мне бы работу найти, - произнес Клим. - Денег нет ни гроша.
        Марта покачала головой:
        - С работой трудно. Китайцы готовы на все ради десяти центов в день. А тут еще ваши русские… Легко устроиться только девочкой в заведение. - Она перевела взгляд на Аду: - А это кто с тобой?
        - Понятия не имею. Зовут Ада. Ей идти некуда.
        Марта внимательно посмотрела на нее:
        - Сколько тебе лет?
        - Пятнадцать.
        - На что ты собираешься жить?
        - Я могу давать уроки английского и французского.
        - Дай-ка я на тебя посмотрю. - Она протянула руку, чтобы расстегнуть пуговицу на Адином пальто.
        - Не трогайте меня!
        Марта засмеялась:
        - Уроки она будет давать! Кому?
        - Может, устроишь ее такси-гёрл в «Гавану»? - спросил Клим. - Она умеет танцевать, я видел.
        Ада побледнела:
        - Что такое «такси-гёрл»?
        - Платная партнерша для танцев, - объяснил Клим. - В Шанхае мужчин гораздо больше, чем женщин, и холостяки все вечера болтаются по ресторанам. Своих девушек у них нет, поэтому они танцуют с такси-гёрл. Это приличная работа - ничего общего с проституцией. - Клим скинул куртку и размотал шарф. - Снимай пальто. Покажем, на что ты способна.
        При виде Адиного платья - линялого, два раза перешитого - Марта прыснула. Ада уже ненавидела ее.
        - Иди сюда! - приказал Клим и, отодвинув в сторону стол и стулья, встал посреди комнаты. Трепеща, Ада приблизилась к нему. Марта поставила пластинку.
        - Давай-ка танго.
        Клим взял Аду за руку, обнял за талию и прижал к себе.
        Ненормальная близость взрослого мужчины. Дыхание слишком горячее, взгляд - как будто Клим взял и влюбился в нее: вот только что, минуту назад. Заразительное волшебство…
        Марта захлопала в ладоши:
        - О, девочка, браво, браво!
        - Бери ее на работу и придумай что-нибудь с платьем, - сказал Клим, выпустив Аду из объятий. - Она из своего выросла года три назад.
        Марта убежала в другую комнату.
        - Ну что, Ада, пойдешь в танцовщицы? - спросил Клим. Голос его был ровен, глаза поскучнели.
        А она все еще прерывисто дышала.
        - Я не знаю.
        - Будь я женщиной, я бы пошел. В танце ты можешь быть кем хочешь. Музыка кончится, все вернется на круги своя. Но у тебя есть несколько минут, понимаешь?
        Марта принесла два платья на вешалках:
        - Мерить не дам - ты ванну лет сто не принимала. Приложи к себе. Так, это пойдет, это тоже пойдет… Туфель у тебя нет?
        Ада покачала головой.
        - Покажи ногу.
        Марта принесла пару дорогих, но слегка поношенных туфель.
        - Будешь хорошо выступать - будешь получать деньги. Будешь сидеть по углам - выкину в два счета. За платья и туфли вычту из заработка. Даю полтора доллара в день, и то по знакомству. Идет?
        Ада кивнула.
        - Если надумаешь перейти сюда, в верхние комнаты, - это за ради бога. А с тебя, Клим, я три шкуры спущу, если она удерет с платьями.
        - Куда она удерет? Назад к большевикам?
        - Ты ее привел - ты за нее отвечаешь. Где вы остановились?
        - Нигде.
        - Попроситесь к Чэню - он сдает комнаты и говорит по-английски. - Марта написала на бумажке, как найти этого Чэня. - Все, идите отсюда - мне надо выспаться. Вечером, в семь часов, чтоб девка была в «Гаване».
        Клим поцеловал ее и пошел к лестнице.
        Апельсинов не дали. На прощание Марта успела шепнуть Аде:
        - Если ты девственница, я тебя умоляю: не спи ни с кем без моего ведома! Я тебе такого клиента на первую ночь подберу - пальчики оближешь!
        Глава 3
        1
        Двухэтажное здание буквой «П» - помесь европейской архитектуры и китайской нищеты. Вход с улицы прегражден железными воротами. Над ними вывеска - по-китайски и по-английски: «Дом надежды и зарождающейся карьеры».
        - Представляю, каких успехов мы тут достигнем, - хмыкнул Клим.
        Ада вошла вслед за ним во внутренний дворик. Серые стены, в окнах - клетки с птицами. Прямоугольник неба, бельевые веревки и, как везде, штаны, штаны, штаны на ветру.
        Клим оставил Аду сторожить самовар и вещмешок, а сам отправился договариваться с Чэнем.
        Шесть дверей друг напротив друга. Из одной вышла простоволосая женщина с тазом. Маленькая, смуглая, но вроде не китаянка. Посмотрела на Аду, сказала что-то и принялась снимать белье.
        Только бы удалось найти комнату! Работа и жилье в один день - необыкновенное везение. Жить придется с Климом и кормить его за свой счет - у него денег нет и не предвидится. Но это ладно. Главное - не остаться одной.
        Интересно, откуда Клим знает Марту? Неужели таскался к ее девкам, когда жил здесь?
        Ада вспомнила, как он танцевал танго, - мурашки побежали по спине. А вдруг он будет приставать?
        Клим появился из дверей:
        - Пошли. Вроде договорились: с нас восемь долларов в месяц, с хозяев - ключ от комнаты и кипяток в общей кухне. А там, глядишь, либо тебя в звании повысят, либо я приработок найду. Соседи у нас не буйные - филиппинцы из оркестра в «Гаване»: ночью играют, днем отсыпаются. Так что жить можно. Да, я сказал хозяину, что ты моя наложница, иначе бы нас не поселили вдвоем. У китайцев с моралью строго.
        Ада медленно кивнула. Клим рассмеялся:
        - Не беспокойся - проверять никто не будет. Здесь все выдают себя не за того, кем являются.
        Чэнь - сутулый китаец в синем халате и черной шапочке - повел их по рассохшимся ступеням наверх, но не в квартиру на втором этаже, а еще выше.
        - Он сдал нам что-то вроде голубятни, - объяснил Клим.
        Чэнь приставил лестницу к люку в потолке.
        - Прошу, прошу… - показал рукой.
        Клим помог Аде втянуть вещи наверх. Крохотная нетопленая комнатка - чуть больше железнодорожного купе. Запах отсыревшего дерева. В одном углу печка - здоровая жестянка с надписью «Kerosine», в другом - занавеска в цветочек.
        - Это что? - спросила Ада, заглядывая за нее. Там стоял бочонок с крышкой.
        - Отхожее место, - пояснил Клим. - В китайских домах нет канализации, поэтому все пользуются такими горшками.
        Ада попыталась взять себя в руки. Это ничего.
        - Ванной комнаты тоже нет?
        - Хочешь - таскай воду сюда, грей и мойся. Хочешь - в реке полощись. Но я не советую - там холера.
        - А вы будете таскать воду?
        - Я в баню пойду.
        Клим взял у Ады еще несколько центов и отправился за едой. Вернулся с кульком вареного риса и шестью палочками: на них было нанизано что-то коричневое.
        - Держи! Это лягушачий мозг - местный деликатес. - И тут же слопал один. - Да ладно, шучу. Я сам не знаю, что это.
        Китайская еда Аде не понравилась: жирно, несолено. Клим смотрел, как она кривится.
        - Обживемся. Купим угля, протопим здесь все. Я когда первый раз в Китай приехал, снял комнату на фанзе. А там клопы - звери. Пошел ночевать в сарай, всю ночь проспал на каком-то сундуке. Утром хозяин прибежал. «Ты нечестивец! - кричит. - Это гроб моей бабушки!»
        Ада улыбнулась. За один день устроилась в ресторан при публичном доме, записалась в наложницы и съела «лягушачий мозг». Рассказать девчонкам из Ижевска - ни за что б не поверили.
        2
        Клим отвел трепещущую Аду к гримерке, а сам вернулся в залу. Народу уже было полно: шум, дым, хохот. «Гавана» ничуть не изменилась: все те же стены с остатками фресок, официанты в белых передниках, филиппинский оркестр. Вечная попойка и карнавал.
        По дороге Клим объяснил Аде правила. Такси-гёрл сидят за особыми столиками, мужчины покупают в кассе билеты (каждый по пятьдесят центов) и выбирают девушку. Но прямо к даме никто не подходит. Надо сказать управляющему, он скажет такси-гёрл, а та решит, хочет она танцевать или нет. Но будешь особо придираться - ничего не заработаешь.
        - После танца подсаживайся к клиенту за столик и проси, чтоб он купил вина и закуски. Пусть тратит больше - тебе за это идет процент. Потом зови еще танцевать.
        - А если предложат выпить? - спросила Ада.
        - Ну глотни чуть-чуть. Только старайся особо не напиваться. Если совсем будет невмоготу - сними туфли. Это знак, что ты устала.
        - Откуда вы все знаете?
        - У меня подруга работала такси-гёрл.
        - А где она сейчас?
        - Вышла в люди… То есть замуж.
        Джя-Джя приехала в Шанхай из Кантона[5 - Кантон - старое название города Гуанчжоу в провинции Гуандун.] - на юге Китая девочкам не бинтовали ноги, и она могла танцевать. Клим встретил ее здесь же, в «Гаване». Влюблен был по уши: все деньги спускал на танцевальные билеты, дрался из-за нее с матросней. Вон за тем столиком она сидела: серьги до плеч, в волосах - алая лента. Странно, что уже не вспомнить ее лица.
        Хозяин чайной компании, где служил Клим, узнал, что тот собрался жениться на цветной. Шанхайские джентльмены скидывались деньгами, чтобы отправлять домой паршивых овец - джентльменов, забывших о чести белой расы. Клима скрутили и отвезли в порт. Но русский пароход уже ушел, и ренегата посадили на судно, следовавшее в Аргентину.
        Клим пытался отобрать у капитана револьвер - чтобы поубивать всех и самому застрелиться. Две недели просидел под арестом - остужал нервы. В Буэнос-Айресе работал как проклятый: сначала в типографии, потом в газете, - лишь бы скопить денег на обратный билет. Писал Джя-Джя страстные письма, обещал вернуться и увезти в Россию. А потом от Марты пришла телеграмма: Джя-Джя уехала домой, в Кантон, с каким-то купцом.
        Клим думал, что никогда ее не забудет. А вот поди ж ты, познакомился с Ниной, и опять все по новой: огонь в глазах, в голове - сладкая неразбериха. Дела не было до войн и революций… Лишь бы каждый день встречать ее, взволнованную, ждущую, целовать в губы и с восторгом думать: «Родная моя…»
        Все проходит. И это тоже пройдет.
        Из задних комнат вышли такси-гёрл и чинно направились к своим столикам. Публика засвистела, захлопала. Ада шла последней: брови намазанные, в волосах роза - уже нарядили, дурочку. Толстяк в полосатых штанах кинулся к ней, сунул билетик. Ада близоруко сощурилась, оглядывая залу: искала Клима. Он отвел взгляд.
        - Ну и девка! - захохотала Марта, подсаживаясь к нему. - Стреляет глазами, да не попадает.
        - Будь с ней помягче, - сказал Клим. - Ей трудно - в целом свете никого.
        - А ты? Она сказала, что вы вместе живете.
        Клим не ответил.
        3
        Светало. Над крышами поднимались дымы, кричали петухи. Ада брела, опираясь на руку Клима: новые туфли в кровь стерли ноги. Голова была пьяной - как откажешь, если клиент сует тебе бутылку?
        - Есть заведения высокого класса: туда надо приходить со своей дамой, - бормотала Ада. - Есть заведения низкого класса: там можно взять барышню в прокат. А есть заведения бесклассовые: там все женщины общие… Так что я не совсем опустилась.
        Веки закрывались, перед глазами крутились танцующие пары. Почему ей казалось, что в «Гаване» должно повториться волшебство - как тогда, с Климом? Нет никакого волшебства. Нет и не будет.
        По дороге ехала вонючая бочка на красных колесах. Тащивший ее китаец что-то кричал нараспев.
        - Почему он всех будит в такую рань? - спросила Ада.
        - Это золотарь, - объяснил Клим. - Люди платят ему, чтоб он горшки выносил.
        От холода и усталости у Ады стучали зубы.
        - Ненавижу… Ненавижу ваш Шанхай…
        4
        Она уснула, так и не раздевшись. Расстелила одеяло на полу и упала ничком.
        Клим подошел к окну. Комната с видом на небо. Когда-нибудь за одно это будут платить большие деньги.
        Сегодня ему показалось, что он видел Нину: в проехавшем мимо авто мелькнул силуэт в каракулевой шапочке. Конечно, обознался. Теперь ему во всех женщинах будут видеться кудри и острый подбородок.
        Клим вспомнил, как танцевал с Адой, как представлял на ее месте другую женщину. Чем-то они похожи - изгиб спины, тонкие запястья…
        Над дальними крышами поднялся воздушный змей, продержался секунду в воздухе и упал как подстреленный.
        Шанхай изменился так, что его не узнать. Новые дома, вывески, государственные флаги… Авто невиданных марок, люди другие. Раньше, до революции 1911 года, мужчины в Китае носили косы - знак верности маньчжурской династии. Сейчас все острижены, молодые богачи одеты по моде. Едут на рикшах, тросточки вертят, перед дамами шляпы-федоры снимают.
        Марта сказала, что американцы и японцы выстроили множество фабрик; со всего Китая понаехали мигранты - искать лучшую долю. В Шанхае трудно, но в других провинциях еще хуже: после свержения императора страна раскололась на феодальные княжества. У правительства в Пекине - ни денег, ни власти. В каждом городе свой воинский начальник; междоусобице конца-края не видать.
        Китайцы презирали белых как «больших волосатых варваров» - сильных, но грубых и невежественных. Однако воевать с ними - себе дороже. В портах стояли иностранные боевые корабли - охраняли права белых людей и японцев - единственной азиатской нации, с которой Запад был готов беседовать на равных.
        «Заморские дьяволы» прибирали к рукам Срединную империю. Китайский сапожник - не конкурент обувной фабрике, меняле в пыльной лавке не тягаться с международными банками. Белые люди жили как цари: налоги смешные, прислуга готова работать за еду, за двести долларов можно снять дворец.
        Клим вспомнил, как он девятнадцатилетним мальчиком приехал в Шанхай - тоже мечтал разбогатеть. Его первой коммерческой идеей было разведение ворон. Муниципальный совет объявил награду за каждую дохлую птицу - дамы возмущались, что в городском парке гулять невозможно: вороны гадят на шляпы. Но воронят стало жалко, и Клим отпустил их, а сам устроился в чайную фирму к негодяю Марку Донэллу - тому самому, что выслал его в Буэнос-Айрес.
        Здания, в котором помещалась его контора, уже нет - снесли. На его месте большой магазин с сияющими витринами. Нет и маленького дома с красной черепицей, где Клим когда-то снимал комнату.
        Прежний Шанхай исчез - надо начинать все заново.
        Адины книги, расставленные вдоль стены, завалились одна на другую. Если смотреть искоса, получается NIN.
        Наперед знаешь, что не найти ее здесь. Даже если случайно встретишь, что скажешь? Люблю? Новость давным-давно устарела. Тогда зачем остался в Шанхае?
        Ниночка-ниточка, Ни-на-шаг от тебя не отступить…
        Глава 4
        1
        По ночам Нине снился драчливый петух из детства. Желтоногий, с зеленым хвостом и бешеными глазами. Страшный, как василиск.
        Дед приехал из Растяпина.
        - Нинуль, поди выгони петуха из огорода. А то он все грядки разроет.
        Дед был храбрым, «Георгия» выслужил в Крымскую войну. Как сказать ему, что петух этот - хуже волка, хуже цыган? Он детей ест.
        Нина вытащила прут из веника, отворила тяжелую калитку в огород. Петух сидел на перевернутой бочке. Черные когти скребли по железу, перья на шее дыбом.
        - Поди вон… - проговорила Нина, сама себя не слыша.
        Петух раскинул крылья, полетел, заклекотал. Клювом - бах! - между глаз Нине. Кровь - струей.
        - Мамочка-а-а!!!
        Мама причитала: «Ох ты, господи! Да не трясись ты так!» Завязала лоб тряпкой. Дед взял топор и пошел петуха казнить. Нина заглянула в дверь сарая. Дед поставил чурбан, прижал к нему врага - желтые ноги с когтями бились в воздухе. Топор - тюк! Безголовый петух вырвался и побежал - прямо к Нине.
        Этот кошмар - окровавленная птица без головы летит ей мстить - преследовал Нину всю жизнь. Даже в теплой спальне дома на Гребешке, на подушках с графскими вензелями.
        Зловещий петух пропал, когда Нина познакомилась с Климом. Новая любовь заслонила все - вопросами, восклицательными знаками. Нина начинала сохнуть, если Клим задерживался где-то или слишком надолго уезжал. Нервничала, злилась, ревновала - просто потому, что кто-то другой проводил с ним время.
        Господи, как обрадовалась, когда он позвал замуж! Это случилось незадолго до отъезда из Нижнего Новгорода. Расписались в подвальном советском учреждении, в столовке съели праздничный суп с воблой. Нищие были, бесправные, никому, кроме друг друга, не нужные - но счастливые.
        Клим смотрел на нее с мальчишеским восторгом: «Меня распирает от гордости, когда мы кусаем от одного яблока».
        Он писал о ней заметки - для нее самой: задорные, грустные, лиричные, пафосные. Он по-всякому умел: хочешь - в стиле «горячий призыв», хочешь - «поздравительный адрес». Потом зачитывал вслух, чтобы рассмешить ее.
        Он был надежным, складывал к ее ногам все, что имел. Но в том-то и беда, что у него ничего не было. Даже аргентинский паспорт конфисковали комиссары. Это его не заботило: ему самому нужны были только приличный костюм, еда и мелочь на газету и трамвай.
        Он смеялся, когда у него отбирали, и чихать хотел на будущее. Он смотрел на жизнь как на фильм в синематографе: чем страшней - тем интересней. На войне так и надо - иначе свихнешься.
        Но Владивосток - почти мирный, почти торговый - не терпел подобного отношения. Нина ждала, что Клим возьмется за ум, будет искать хорошую должность. Раз нет способностей к коммерции, все равно можно неплохо устроиться. Но он предпочитал писать статьи и отдавать их за копейки в местные газеты. Приличные деньги заводились в его карманах лишь изредка - когда ему платили иностранные информагентства. Он растрачивал талант на усталых солдат и одичавших гимназисток. Его слушали, его шуткам смеялись - он был счастлив.
        Нина поняла, что Клим никогда не изменится. Хочешь отглаженных скатертей и креветок в белом вине - добивайся сама.
        Ее попытки спекулировать обернулись крахом - во Владивостоке никто не воспринимал ее всерьез: «дамочка», «барынька»… Покуда Нина была юной девушкой, мужчины старались ей помогать: это выглядело забавно - такая молоденькая берется за серьезные дела. В двадцать шесть лет ее уже не опекали.
        Клим раздражал ее одним своим видом. Он ставил ее перед выбором: либо живи со мной в облезлом подвале, либо тащи меня на себе. Он считал, что его любовь к репортерскому делу важнее того, что у нее нет теплых чулок.
        В последние дни во Владивостоке Нине начал сниться петух без головы.
        Прежняя Россия умирала на глазах. Чувство было - как в детстве: отец полгода пролежал прикованный к постели. Мама втайне ждала: ну когда? Отец умер - слава богу. Не надо горшки выносить и докторов звать. Терзания кончились, осталось горе.
        С Россией было все то же самое. Беженцы бодрились: «Мы еще вернемся! В Сибири непременно будет восстание!» Ну да, ну да… Встретимся на Небесах.
        Нина приняла решение: начать все заново, найти себе другую страну, другой дом, все другое. Она узнала, что в Шанхае говорят по-английски, и завела учителя - Иржи Лабуду, чеха из военнопленных.
        Он был ее ровесник; тонкий, невысокий, сероглазый. Смущался каждый раз чуть не до обморока. На правой руке у него не было трех пальцев.
        - В Праге я был виолончелистом, - говорил он о себе. - Люди предполагали, что я музыкальное чудовище… ох, нет… чудо! Вундеркинд - вот кто.
        «Если он по-русски так изъясняется, наверное, у него и английский корявый», - думала Нина. Но выбирать было не из кого: кроме Лабуды и Клима, английского никто не знал.
        2
        Иржи попал в армию летом 1914 года, когда Австро-Венгрия объявила войну России.[6 - До 1918 года Чехословакия входила в состав Австро-Венгрии.] Австрийский офицер не слушал ни импресарио, ни профессоров консерватории.
        - Какая виолончель?! - орал он. - Пусть идет служить!
        Чехи не желали воевать с братьями славянами и при первой возможности сдавались русским. Вместе со всей ротой Иржи очутился в лагере для военнопленных под Пензой. В 1917 году Временное правительство предложило чехам отправиться в Европу - воевать против угнетателей-немцев. Пленные, а их тогда было около сорока тысяч, с радостью согласились. Путь вновь сформированного Чехословацкого корпуса лежал через Сибирь, Дальний Восток и Америку, а там союзники должны были переправить их во Францию, на Западный фронт.
        Чехи получили винтовки и паек. Эшелоны растянулись от Поволжья до Японского моря. Но в октябре к власти пришли большевики и попытались разоружить корпус: сорок тысяч штыков, неподконтрольных советскому правительству, - не шутка. Чехи взбунтовались, и это послужило началом Гражданской войны в России.
        Восемь лет Иржи мотался по чужой стране: отморозил пальцы, отбился от своих, потерял веру в людей. Каким-то ветром его прибило к флотилии Старка. Куда ехал? Зачем? Ему было все равно.
        Нина презирала его - за то, что сдался. Опекала Иржи только для того, чтобы досадить Климу. Он исступленно ревновал, а она смеялась про себя: «Неужели он думает, что я влюбилась в эту полузадушенную овечку?»
        Ей хотелось наказать Клима: разочарование жгло ее изнутри.
        3
        Во время стоянки под Усуном Нина измаялась: Шанхай близко, рукой подать… Мерила шагами проржавевшую палубу, зубрила английские глаголы.
        Рано или поздно власти дадут разрешение на высадку - беженцы не могут уехать. Их слишком много, и они вооружены, так что сделать вид, что их не существует, нельзя. Когда эта косматая толпа хлынет в город, шанхайцы возненавидят русских - за бедность, за неустроенность. Нужно сойти на берег прежде остальных.
        К кораблям подплывали лодки. Китайцы били веслами по бортам и кричали: «Моя стирать, твоя платить!» - как будто у русских было во что переодеться!
        To come - «приходить»; to see - «увидеть»; to win - «победить»…
        - Missie! Guns! My wantchee guns![7 - Мисс! Оружие! Мне нужно оружие! (пиджин).]
        Нина перегнулась через борт: большой сампан, трое молодых китайцев, по-европейски одетых.
        - Что вам? - спросила она по-французски. - Я вас не понимаю.
        Один из китайцев сделал вид, будто стреляет из пальца, потом вытащил из кармана купюру.
        - Вы хотите купить оружие? Револьвер подойдет? У меня есть.
        Китаец растопырил пальцы и помахал ими.
        - Десять револьверов? Нет? Сколько?
        - More, more![8 - Больше, больше (англ.).]
        Нина перевела дух. Китаец хотел купить целый арсенал.
        - Мне надо посоветоваться с капитаном. Привезите кого-нибудь, кто говорит по-французски. French, understand?[9 - По-французски, понимаете? (англ.).]
        Китаец кивнул:
        - This b’long number one![10 - Очень хорошо! (пиджин).]
        Капитан поначалу и слышать ничего не хотел:
        - В Китае эмбарго на ввоз оружия. Поймают - я не знаю, что они с нами сделают.
        Нина старалась говорить спокойно:
        - Сколько у вас наличности? Не русских фантиков, а валюты? Контр-адмирал Старк хочет продать суда, а выручку разделить между героями Гражданской войны. Вы герой? Если нет, то у вас не будет ни корабля, ни денег.
        - Я не имею права торговать оружием. Оно мне не принадлежит.
        - Но вы имеете право списать то, что пришло в негодность.
        Покупатели явились поздно ночью, когда Нина уже отчаялась их дождаться. На палубу поднялся субъект в белой фуражке и с тяжелой тростью.
        - Мадам! - прошептал он по-французски. - Идите сюда, я вам ручку поцелую!
        Загорелое худое лицо, пьяные глаза и тщательно подстриженные усики.
        - Ну, где эта сволочь капитан? Доложите ему, что прибыл Поль Мари Лемуан собственной персоной.
        Он сильно хромал, и Нина догадалась, что он передвигается на протезах. Следом за Лемуаном появились давешние китайцы и еще один - огромный, страшный, с обожженным лицом и вытекшим глазом.
        Нину бил озноб. Она не понимала половины того, что говорил Лемуан, но, верно, даме этого и не следовало понимать.
        - Твою мать! - изумлялся он, оглядывая орудие на палубе. - Никак американцы поставили? Ну-ну, хорошая штука, если к ней боеприпасы есть.
        Капитан - сдержанный, хмурый - пригласил гостей к себе. Нина переводила:
        - У нас имеются винтовки российского производства, ручные гранаты типа «Mills bombs», наганы, прицелы для пушек, военные перископы…
        Торговались отчаянно. Лемуан делал страшные глаза и чесал стриженую голову - сразу двумя руками.
        - Слушайте, что вы мне зубы заговариваете? Берите, что дают, - и дело с концом.
        Он вытащил из кармана маленькие счеты и быстро защелкал костяшками:
        - Патроны - двадцать ящиков, винтовки Мосина - старое дерьмо, наверняка наполовину сломанное, - шестнадцать ящиков… Плюсуем гранаты… Тысяча шестьсот долларов - больше не дам, хоть лопните.
        Нина судорожно передохнула.
        - Петр Иванович, - сказала она капитану, - месье дает только тысячу.
        Нина до последнего момента боялась, что ее разоблачат. Но Лемуан отнесся к ней с пониманием:
        - Значит, договорились: я даю тысячу капитану, а шестьсот - вам и отвожу вас в Шанхай, чтобы вы положили эти деньги в банк. Так?
        - Да. - Сердце исступленно билось. - Но со мной поедет еще один человек, переводчик.
        - Ради бога.
        Нина побежала на камбуз. Нашла среди спящих Лабуду - ей нужен был кто-то, кто знает английский язык.
        - Вставайте и идите за мной. Только не шумите!
        - Вы отчаянная женщина, - сказал на прощание капитан. - Вас могут арестовать как нелегалов.
        Нина весело взглянула на него:
        - Мы еще посмотрим.
        - О чем это он? - спросил Поль Мари.
        - Капитан просит передать, что, если вы не доставите нас в целости и сохранности, он найдет вас и убьет.
        Светало. Джонка быстро плыла по реке. Запах угля, водорослей. Вода - цвета чая с молоком. Нина сидела на ящике с патронами. Иржи дул на озябшие пальцы.
        Хорошо, что взяла его с собой. Толку от него никакого, но одной ехать в чужой город страшно.
        - Идите сюда, мадам, - крикнул Лемуан из-под тростникового навеса. - Я, как последний рыцарь в Шанхае, буду честен с вами. Вот вам шестьсот долларов - ни одной фальшивой купюры.
        Нина спрятала деньги в муфту.
        - Паспорт купить не желаете? - спросил Лемуан. - Людям вашей профессии нужны документы.
        - Сколько стоит?
        - Триста.
        - Не валяйте дурака.
        - Вы все равно ко мне придете - рано или поздно. Как надумаете, спросите про кабак «Три удовольствия». Меня там знают.
        - Спасибо, не надо.
        Нина на секунду задумалась.
        - Месье Лемуан, как называется самая хорошая гостиница в Шанхае?
        - «Астор Хаус». А вам зачем?
        - Для общего развития.
        Глава 5
        1
        - Вы с ума ушли, - сказал Иржи, когда Нина объявила ему что они остановятся в «Астор Хаусе». - Нас сразу догонит полиция!
        - Ерунда. Дорогой отель - это последнее место, где будут искать нелегалов.
        Утреннее небо. Пар изо рта. Нина ехала на рикше по залитому солнцем городу. Главное - не трусить. Шестьсот долларов сделала из воздуха, будет и миллион.
        У дверей «Астор Хауса» - швейцар в алой куртке. В вестибюле - мраморные полы, яркие люстры. Нина уже забыла, что так бывает.
        К ним подлетел носильщик, оглядел недоуменным взглядом: белые люди, а вид потрепанный - как же так?
        Нина расправила плечи:
        - Иржи, отдайте ему мешок.
        Клерк за стойкой насторожился, когда Нина потребовала номер первого класса.
        - Вы хотите задаток? - спросила она по-французски. - Я готова.
        Вид пачки денег тут же рассеял сомнения.
        - Нет-нет, мадам. В Шанхае все расплачиваются расписками. Мы выставим счет позже.
        Окна с витражами, ковры, стены обшиты красным деревом. Носильщик выудил из кармана ключи и открыл номер:
        - Месье, мадам, прошу!
        Нина раздернула занавески на окне: вид на набережную, на мост.
        - Кажется, я люблю этот город.
        Иржи сел на край полосатого стула:
        - Много денег уйдет. Нам надо экономить.
        Нина посмотрела ему в глаза:
        - Если хотите быть королем, учитесь держать, а не подавать скипетр.
        Сидеть в белом халате с полотенцем на голове, пить кофе из золоченой чашки…
        - Иржи, идите помойтесь! Сейчас мы пойдем по магазинам. С нами никто не станет разговаривать, если мы будем выглядеть как бродяги. «Астор Хаус» и модные туфли - это лучшая визитная карточка.
        Выйдя из номера, они наткнулись на галерею, обрамляющую танцевальный зал с расписными сводчатыми потолками. Внизу играл оркестр, кружили пары.
        Нина смотрела на дам. Пояса нынче носят на бедрах, застегивают на боку, спина и плечи голые - ого!
        - Иржи, что это за музыка?
        - Не знаю. Я ранее такой не слышал.
        - А еще артист! - развеселилась Нина. - Эх, мы с вами безнадежно отстали от жизни.
        Иржи спросил у мальчика-лифтера, оказалось, что музыка называется «джаз», а происходящее внизу - «тиффин», завтрак с коктейлями и танцами.
        2
        Вечером Нина лежала в кровати и, как книжку, читала меню из французского ресторана:
        - Филе каплуна с пюре из каштанов. Жареный фазан на гренках с соусом из мяса вальдшнепа, бекона, анчоусов и трюфелей. Холодная рыба «Мандарин» с диким рисом, приправленным шафраном.
        Ноги гудели, голова кружилась от несуществующей корабельной качки. На полу валялись коробки с покупками - предметы первой женской необходимости, как сказал Иржи.
        До войны Нина была в Москве, потом в Париже и видела универсальные магазины в несколько этажей. Куда им до громад «Wing On» и «Sincere»! Американские фотокамеры, шотландский виски, английская кожа, самопишущие перья… Там же, над торговыми рядами, - синематограф, пекинская опера и рестораны. На крыше - зимний сад.
        В магазинах тоже не платили денег, достаточно было дать визитную карточку отеля и расписаться. Приказчики в длинных серых халатах валили на прилавок рулоны шелка, надрезали невесомую ткань и дальше разрывали руками.
        - Bye-bye makee pay. My send chit.[11 - Потом заплатите. Я пришлю счет (пиджин).]
        За обедом Лабуда все смотрел на нарядную Нину, на свое отражение в зеркальной стене - пиджак, сорочка, галстук. Волосы подстрижены и смазаны бриолином. Он не верил своим глазам.
        Нина вынула из сумки серебряный портсигар и положила перед ним:
        - Это вам.
        - Зачем? Я не умею курить.
        - Богатство - это возможность покупать ненужные вещи.
        Нине было смешно. Она таскала за собой Иржи и хвасталась Шанхаем, будто это был ее город.
        - А наши-то все сидят на кораблях, - сказала она, поднявшись в номер.
        Иржи онемел и оглох от Шанхая, Нина - опьянела. В раю на каникулах.
        Залезть в постель, как в нору, читать меню, изнемогать от чистоты и свежести. Иржи тихонько поскребся в дверь. В шелковом халате с пояском он выглядел как курортник.
        - Нина, я ненарочно тревожу вас. Но сомнения такие неприятные… Из какого места мы возьмем денег, чтобы расплатиться? - Он показал глазами на покупки.
        Нина пожала плечами:
        - Напечатаю в газетах объявления: «Поговорю об умном с умными людьми. Сто долларов в час». Это лучшее из удовольствий.
        - В Японии таких женщин называют «гэй-ся», гейша. Им два доллара дают.
        Глава 6
        1
        - Опять опоздала, - проворчал кассир, когда Ада протянула ему танцевальные билеты за прошлую ночь. - Марта сказала: если будешь приходить позже семи, билеты на деньги не менять.
        Такси-гёрл толпились в прокуренной гримерке - наряжались, подвивали челки. Черноглазая Бэтти - красивая и буйная - распахнула дверь:
        - Управляющий велел гардеробщику убирать под замок мое пальто, чтобы я не убегала раньше времени с «золотыми жилами».
        Ей посочувствовали:
        - Да, негативно…
        У девушек в «Гаване» был свой диалект английского языка. Богачей называли «золотыми жилами», а их партнерш - «старательницами». Скучный мужчина, не умеющий танцевать, - это «огурец»; мужчина без средств - «ложная тревога». «Слесарь» - тот, кто подкладывает в карман железки (чтобы они звенели и все думали, что у него много серебра). Самые лучшие - красавцы «ящеры»: молодые, наглые, белозубые. У них всегда есть доллары, но деньги для них - пыль.
        Бэтти никак не могла разобраться, кто она - такси-гёрл или проститутка. И танцы, и любовь обожала.
        Красное платье с бахромой. Алые губы. Ни стыда ни совести.
        Ада наблюдала за ней украдкой, восхищалась, но не подходила. Бэтти как-то вырвала у нее папиросу: «Брось каку! Мала еще!» А сама говорила, что курение - лучшее средство от ангины.
        В гримерку сунулся управляющий - без стука. Девушки завизжали, прикрываясь.
        - Эй ты, русская, тебя хозяйка зовет, - бросил он равнодушно.
        Марта сидела наверху, в маленьком кабинете. Все стены увешаны фарфоровыми тарелками с видами городов: Париж, Вена, Флоренция, - Марта их собирала.
        - Садись, - сказала она, показывая Аде на старинное, обитое парчой кресло. - Из муниципалитета опять прислали бумагу: хотят, чтобы я представила списки работающих в заведении. Как твое полное имя и адрес?
        Ада назвала.
        - Национальность?
        - Я американка.
        Ада три раза ходила в консульство, но злой морской пехотинец не пустил ее:
        - Паспорт есть? Нет? Ну и проваливай!
        - Но у меня папа из Техаса! И тетя Клэр!
        - Проваливай!
        В графе «национальность» Марта написала «русская».
        - Замужем? Напишем «да».
        - Мы с Климом просто снимаем комнату на двоих!
        - Не имеет значения. Иди работай.
        Ада медленно побрела вниз по лестнице.
        Клим не думал о ней, не считал ее женщиной. Он вставал рано, несколько раз отжимался - крест на тонкой цепочке тихонько звякал о дощатый пол.
        - Ада, в Сюйцзяхуэй есть детский дом - там живут русские девочки… Хочешь туда?
        Убила бы!
        - В детдоме тебя хоть вышивать научат. А в «Гаване» ты каждый день пьешь и табачищем дышишь.
        - Сами меня туда привели.
        Он надевал куртку и уходил. Куда - неизвестно.
        Другие взрослые в другой жизни видели в Аде сокровище.
        - Это необыкновенный ребенок, - говорила бабушка. - В четыре года читала, в пять - стихи писала и по-русски, и по-английски. Да еще красавица! Одна коса чего стоит - загляденье!
        Бэтти сказала, что Ада должна отрезать косу и сделать себе модную «волну».
        - А то выглядишь как китайская прачка.
        Ни Бэтти, ни Марте, ни Климу не было дела до ее талантов. Ада чувствовала себя золотом под ногами слепых.
        2
        Под утро нагрянули португальские моряки: выпили вина, потанцевали. Ада заработала шестнадцать билетов, и все с одним парнем. У него были страшные, точно гнилые, ногти. Аду в дрожь бросало, когда он касался ее: «Какая-нибудь болезнь - вдруг пристанет?»
        Посетители ушли. Официанты ставили на столы перевернутые стулья. Растрепавшаяся Бэтти спустилась в залу, кинула ключи от номера управляющему:
        - Теперь доволен?
        Иногда она так делала - забирала какого-нибудь «ящера» наверх и доводила его до бессилия. Стоило это очень дорого.
        Бэтти подошла к Марио - единственному платному танцору в «Гаване»:
        - Покружи меня.
        Марио называли «большевиком», потому что он никогда ни за что не платил. У него была работа в магазине «Музыка и техника», но он все равно приходил в «Гавану». Он жил танцами.
        Пластинка Карлоса Гарделя, великого аргентинца: «Mi noche triste» - «Моя грустная ночь».
        Ада сидела, уронив руки на стол, и смотрела, как Бэтти и Марио танцуют танго в полутьме. Красивые животные.
        - Твой муж придет сегодня за тобой? - спросил управляющий.
        Ада дернулась:
        - Он не муж… Он просто…
        - Но он тебя содержит?
        - Кто? Клим? Да это я его содержу!
        - А, сутенер, значит…
        В «Гаване» никто не думал о любви. Всех интересовали только деньги.
        Глава 7
        1
        Вот уже несколько недель Клим болтался без дела. Марта оказалась права: если ты не инженер, не плотник или не оперная звезда, работу в Шанхае не найти. Кому нужен репортер со слабым английским? Говорить - это одно, а писать - совсем другое. Нет документов - никто на тебя даже не посмотрит.
        Восстановить паспорт Клим не мог - между Китаем и Аргентиной не было дипломатических отношений. Ближайший аргентинский консул - через Тихий океан.
        Старые приятели разъехались, последней надеждой был Марк Донэлл, хозяин чайной компании, где когда-то служил Клим. Прийти с повинной, сказать, что начальство оказалось право насчет Джя-Джя?
        Когда-то Донэлл жил в «Палас-отеле» - так было и дешевле, и удобнее.
        Клим вошел в залитый электрическим светом вестибюль. Ковры, пальмы в кадках; солидные постояльцы в креслах дожидались отправки чемоданов.
        - Мистер Донэлл только вчера в Японию уехал, - сказал Климу портье за стойкой.
        Верх невезения.
        - А фирму кому он передал?
        - Никому. С ним несчастье произошло: он продал лошадь сыну военного губернатора Лу Юнсяна, а она взяла и скинула мальчишку, да еще копытом приложила. Ее, конечно, пристрелили, а Лу поклялся разделаться с Донэллом: он подумал, что ему специально подсунули норовистую скотину. Вы знаете китайцев - им везде мерещатся заговоры против их чести. С сыновьями губернатора не шутят, вот Донэлл и решил убраться из города, пока не поздно.
        - Спасибо, понятно, - отозвался Клим.
        Он направился к дверям, но его остановила молодая дама, сидевшая в кресле. Рыжая, в клетчатом костюме, на руках - широкие браслеты, на кофточке третья пуговица не застегнута.
        - Простите, вы русский? Я заметила по акценту.
        Клим кивнул. Ресницы у дамы были странные: светлые у основания и будто отделенные от век. Передние зубы чуть-чуть наезжали друг на друга.
        Дама протянула ладонь:
        - Меня зовут Эдна Бернар. Я работаю в англоязычной газете «Ежедневные новости Северного Китая».
        Клим приосанился:
        - Клим Рогов. Газета «Нижегородская коммуна» и другие примечательные издания.
        - Вы журналист?
        - Так точно. А вы американка?
        - Тоже слышно по акценту? - рассмеялась она. - Я из Сан-Франциско.
        Розовые кружева мелькнули между второй и третьей пуговками.
        - Мне надо написать заметку о беженцах, которые прибыли на кораблях Старка, - сказала Эдна. - Как они живут, на что надеются? Но я не знаю русского языка. Договорилась встретиться здесь с одним человеком, а он не пришел.
        У Клима забилось сердце.
        - Я расскажу вам все и обо всех.
        2
        Во время учебы Эдна была председателем дюжины студенческих комитетов и главным редактором либерального университетского журнала. Яростные диспуты о праве женщины голосовать, летние поездки в Вашингтон - чтобы стоять с плакатами у Белого дома и требовать свободы, равноправия и прекращения войны…
        - Но это… так неженственно! - изумлялись приятели.
        Эдна хохотала, а вслед за ней начинали улыбаться и бестактные друзья. Ее никак нельзя было упрекнуть в неженственности. Она была грациозна, как эльф из детской книжки. Рыжая, веснушчатая, громкая, знающая в двадцать раз больше девиц своего возраста - такой барышне полагалось иметь необычные убеждения.
        Над ее столом висела карта мира, на столе лежали книги Дарвина и автобиография Эммелин Панкхёрст.[12 - Эммелин Панкхёрст (1858 -1928) - политический деятель и лидер британских суфражисток. Во многом благодаря ее усилиям женщины Великобритании получили право голоса.]
        Эдна приехала в Шанхай в гости к сестре. Город показался ей яйцом доисторического чудовища, непонятно как сохранившимся до наших дней. Люди ездили на людях, при входе в парк висела табличка: «Цветы не рвать, деревья не ломать, собак не выгуливать. Китайцы, за исключением работающих кули,[13 - Кули - носильщики, грузчики, вообще чернорабочие в Китае, Японии, Индии и Индонезии.] не допускаются». Снаружи, за скорлупой, могло происходить все что угодно, но белых людей внутри «яйца» это не волновало. Они создали себе прекрасный мир: деньги лились рекой, кредит давался под честное слово белого человека. «Яйцо» высиживали метрополии, в казну которых Шанхай не платил ни цента.
        «Мужчины здесь целуют дамам руки, - писала Эдна матери. - Никаких рукопожатий. Они как будто заразились от китайцев презрением к женщине. Конечно, они не запирают их дома и не бинтуют им ноги, но предполагается, что идеальная супруга - это леди с хорошим вкусом, любящая детей и умеющая вести хозяйство. Ни о каком умственном развитии даже речи не идет.
        Дамы считают, что работать могут только те из них, кому не повезло с супругом. Они рожают детей, отдают их на попечение нянек, а сами сидят по клубам - играют в карты и обсуждают друг друга за глаза. Именно так проводит время наша Лиззи».
        - Неужели ты не скучаешь по дому? - спросила Эдна сестру.
        В ответ Лиззи таинственно улыбнулась:
        - Ты скоро сама поймешь. В Америке в твою необыкновенность верит только мама. А здесь, в Шанхае, ты необыкновенна уже потому, что ты белая. Нас мало - несколько десятков тысяч на миллионный город, - но мир вращается вокруг нас. Чтобы отпроситься на день, слуги врут о похоронах несуществующих родственников: им стыдно, что у них есть свои дела. Китайские воспитанницы монастырей просят у тебя автограф на память, ибо ты принадлежишь к высшей расе.
        Эдна решила, что отправится домой на первом же пароходе, но на балу у британского консула она познакомилась с Даниэлем Бернаром, хозяином чайной компании.
        Блестящий интеллектуал, спортсмен, коллекционер редкостей и толковый бизнесмен… Теперь Эдна и думать не могла об отъезде. Свадьбу справили в кратчайшие сроки, без родителей, - Даниэлю надо было в Европу по делам.
        Муж уехал, и Эдна сразу соскучилась. Посыльные тащили в дом свадебные дары от китайских знакомых Даниэля. Каждому надо было отправить благодарственную открытку: Эдна две недели не вставала из-за письменного стола.
        - Свитки - в кладовку, в медные тазы посадим герань, - распоряжалась она.
        Горничная пришла в ужас:
        - Что вы, мисси! Это для купания вашего первенца!
        - Я не хочу детей.
        - Как?!
        Весь вечер слуги перешептывались и глядели на хозяйку с беспокойством.
        Эдна маялась. Сестре было неинтересно слушать о ее любви. Лиззи получила свежий номер «Cosmopolitan» и не могла думать ни о чем, кроме платьев «под фараоншу».
        - Представляешь, в Египте нашли какую-то гробницу, я забыла какого царя… Тутунхамон или Тутанхамон - черт его знает… Открытие века, говорят, так что в этом сезоне самым модным будет египетский стиль.
        «Мне нужно какое-то дело, а то я сойду с ума», - подумала Эдна.
        Через две недели она опубликовала первую статью в местной газете.
        3
        Редакция «Ежедневных новостей Северного Китая» изумила Эдну: в ней не было и намека на шумную вольницу университетских изданий. Здесь ценили талант, но к нему полагались профессионализм, знание теории и истории журналистики, умение подавать конфликт, выстраивать композицию, составлять заголовки. Целая наука!
        - Я думала, у вас здесь что-то вроде провинциальной доски объявлений, - призналась Эдна мистеру Грину, главному редактору.
        Он засмеялся:
        - Мы - лучшее издание в этой части света.
        Ему льстил восторг Эдны.
        - Начните с заметок в рубрику «События и происшествия», - посоветовал он. - Не хватайтесь сразу за аналитику. Если пианист не может играть гаммы, то ему и с серьезной пьесой не справиться. А если двигаться постепенно, шаг за шагом, то со временем выйдет толк.
        Эдна внутренне сопротивлялась: ей не хотелось писать о тайфунах и залитых подвалах ткацких фабрик. Политика, дипломатия, общественные пороки и скрытые механизмы управления колониальным миром - вот что ее увлекало. Но мистер Грин был прав: любому искусству надо учиться с азов.
        Эдна остро завидовала лучшему журналисту Шанхая - Майклу Весборо. Они вместе играли в теннис.
        - У меня есть хобби, - как-то сказал он после очередного сета. - Я коллекционирую статьи, перепечатанные без моего разрешения в туземной прессе. Это верный признак успеха: если удачный материал - тут же передерут.
        Эдна отправляла матери денежные переводы и рассказывала ей о своих планах: «Вот увидите, мама, однажды я получу Пулицеровскую премию. Дорогу осилит идущий, но я надеюсь найти короткий путь, чтобы первой прийти к финишу».
        Чтобы добыть материал для одной статьи, Эдне приходилось целый день носиться по городу. Она работала медленно, тщательно взвешивая фразы даже в пустяковой заметке о драке нищих. Она училась играть словами, и ей было страшно жаль времени, потраченного на беготню.
        Клим Рогов подвернулся ей очень кстати. Он знал русский и испанский в совершенстве. Английский - достаточно, шанхайский диалект - прилично. У него был опыт репортерской работы - как раз то, что требуется. Если он будет поставлять материалы, а Эдна - писать, она продвинется наверх гораздо быстрее.
        Клим ей понравился - обаятельный, остроумный. Когда Эдна принялась его поучать, как устроена ее газета и какие материалы ей требуются, оказалось, что Клим разбирается в этом не хуже мистера Грина. Кроме того, он знал все и о других изданиях в Шанхае: каким тиражом они выходят, где печатаются, кто главные редакторы и ведущие колумнисты, кто кому конкурент.
        Все это не вязалось с его потрепанным видом и явным безденежьем. Эдна подумала, что, если бы он мог хорошо писать по-английски и имел рекомендации, он и дня не просидел бы без работы.
        - Меня в вашей газете на порог не пустили, - признался Клим. - Впрочем, в других редакциях тоже.
        - Принесите мне материалы о русских, а там посмотрим, что можно сделать, - сказала Эдна.
        Ей захотелось помочь ему.
        Глава 8
        1
        Хозяин антикварной лавки на улице Эдуарда VII рассказал Климу что шанхайские содержатели ломбардов озолотились на русских. Беженцы приносили камни, меха, даже иконы.
        - Плохи у них дела, - качал головой старый антиквар. - У соседа-кондитера женщина витрину разбила, он полицию вызвал, чтоб разобрались. Оказалось, у этой дамы двое маленьких детей. Они три дня ничего не ели. Мать увидела пирожные и за кирпич схватилась.
        У Богоявленской церкви[14 - Богоявленская церковь в Шанхае была построена в 1905 году на деньги русских купцов. В 1932 году она была разрушена японцами.] - грязь, шум, теснота. Заросший солдат, член Православной дружины, разливал суп из бадьи. Очередь с мисками тянулась через двор, конец ее исчезал на улице.
        - Нас тут уже шесть тысяч, - сказал пожилой ротмистр. Достал из сапога ложку, отер полой. - Поезда каждый день подвозят народ с севера.
        Обедать садились прямо на землю.
        - Говорят, в Австралию телеграмму послали - чтоб нас туда отправить.
        - Держи карман шире. У них специальный закон о переселенцах есть: лицам, не имеющим средств к существованию, въезд воспрещен.
        Мыло для стирки взвешивали на аптечных весах.
        - По одному куску в руки!
        Очередь за ведром - воды принести. Очередь на веревку - белье посушить.
        К ограде подкатила телега. Добротно одетый человек спрыгнул на мостовую:
        - Десять человек на бойню - кишки таскать. Есть желающие?
        Толпа всколыхнулась, кинулась к благодетелю.
        - Я! Я! Я готов!
        2
        В русском консульстве все то же самое: усталые казаки, раненые в грязных бинтах, мамочки с детьми.
        Клим поймал на лестнице растрепанную секретаршу.
        - Консульство закрыто! Нам денег не перечисляют с семнадцатого года. Чем можем, тем помогаем. Куда?! - рявкнула она, увидев, как двое солдат вошли в уборную. - Не сметь портянки в раковине полоскать! Замок повешу!
        Те стояли понурясь.
        - Да мы руки помыть…
        - Не сметь руки мыть! Здесь вам не баня!
        Секретарша убежала.
        - Вот злыдня какая, - покачал головой батюшка, сидевший на подоконнике. - Воды ей для православных жалко.
        - Отец Серафим? - удивился Клим. - И ты здесь?
        Батюшка встал - мятый подрясник, дырявые сапоги.
        - Беда нам в этом Шанхае. Сходил к епископу нашему, Симону: дайте, говорю, службу - пропадаю ведь. А он: «Могу только за штатом оставить». Мне хоть куда - хоть механиком, хоть электриком: я все умею, - лишь бы деньжат чуть-чуть заработать. - Отец Серафим закашлялся. - Лихорадит меня. Давеча пошел доски пилить - без благословения. Сказали, что булку с чаем дадут. А там дождь как из ведра. Просквозило…
        - Матушка твоя как? - спросил Клим.
        - Здорова. Нянькой устроилась. Дом чистый, хороший. Детки двух и трех лет. Ладно хоть Наташенька моя пристроена: жалованье платят и кормят. У ней даже комната своя под лестницей есть.
        - А ты где ночуешь?
        Отец Серафим только рукой махнул:
        - Тут типография недалече. У них на заднем дворе макулатура свалена - вот в нее и зарываюсь. - Он опять закашлялся.
        - Пойдем со мной, - сказал Клим. - Тебе переболеть надо.
        3
        Ада вбила каблуком два гвоздя, протянула проволоку и повесила оранжевую занавеску - отделиться от Клима. У нее свой мир: книги, хлебцы на листе из тетради, подушка с портретом аргентинского певца Карлоса Гарделя - нашла такое чудо на китайском рынке, потратила все чаевые.
        Письмо тете Клэр в Техас отправлено, надо дождаться ответа. Она подтвердит, что Ада Маршалл действительно американка по отцу. Пригласит в гости и вышлет денег. А Клим будет вечно сидеть в этой дыре.
        Люк в полу откинулся. Голос Клима:
        - Залезай сюда, батюшка. Сейчас я самовар поставлю.
        Ада отдернула занавеску:
        - Вы что, гостей решили пригласить?
        Отец Серафим - грязный, борода спутанная:
        - Здравствуй, девочка…
        Клим усадил его на циновку:
        - Ничего, отлежишься, выздоровеешь. Ада, он здесь переночует.
        Ада не могла выгнать Клима - он не уходил. Он распоряжался ее жизнью, ее деньгами. Он приводил в дом посторонних, ни о чем не спрашивая. Ада - пустое место для него.
        - Я плачу за комнату! Давайте всех приведем! Всю улицу!
        Отец Серафим шмыгнул носом:
        - Пойду я…
        - Сиди, батюшка! - Клим сжал его плечо. - Куда ты пойдешь с температурой? Ада, прекрати! Что ты как маленькая?
        - Я не позволю с собой так обращаться! Я вас кормлю за свой счет, а вы…
        Входной люк подпрыгнул от удара: Чэнь опять стучал снизу метлой.
        - Господин Клим, побейте вашу женщину! Ее крики мешают соседям!
        Ада задернула занавеску. Наплакалась, умылась, переоделась в танцевальное платье.
        - Не провожайте меня! - рявкнула, когда Клим принялся собираться. - Одна дойду!
        - Не валяй дурака.
        Шли как чужие. Ада молчала - руки в карманах. Первой не выдержала:
        - Ваш батюшка ест как слон! Кто кормить его будет?
        - Я работу нашел. Завтра принесу денег.
        - Вы хоть подумали, где будете спать? Батюшка полкомнаты занимает…
        - Слушай сказку, - перебил Клим. - Жил-был богатый купец. Половину дохода он тратил на соседей: кому избу построит, кому лошадь купит. Царь вызвал купца к себе. «Зачем, - спрашивает, - ты деньги раздаешь? Ведь тебе от этого один убыток». А купец ему: «Если я один буду богат, так у меня соседи воровать начнут. Если же всякий вокруг будет сыт и доволен, воровать ни к чему. И потом, государь, с богатым я дело могу завести, он мне при случае поможет. А с убогого что взять?»
        - Теперь я понимаю, почему от вас жена ушла, - зло фыркнула Ада. - Вам чужие всегда дороже своих.
        - По лбу получишь, - пообещал Клим.
        Лицо у него было растерянное. Будто застали его за неприличным.
        Глава 9
        1
        Феликс Семенов Родионов - кадет восемнадцати лет, русский, православный, сирота на попечении корпуса, - отбывал наказание в карцере.
        По распоряжению властей Хабаровский и Сибирский корпуса втиснули в особняк на Синза-роуд. Спали вповалку - даже на лестницах; под карцер выделили стенной шкап.
        Егорыч, дежурный дядька, разрешил Феликсу открыть дверь - чтоб не в темноте сидеть.
        - Эх, кадети, кадети, куды бы вас дети, - ворчал он, пришивая пуговицу к гимнастерке.
        Феликс вертел в руках оторванный шпингалет и передергивал его как винтовочный затвор.
        Его отправили в карцер за оскорбление дамы. Во время сидения на кораблях на борт поднялась супруга бывшего российского консула Гроссе - воздушная Элла Павловна.
        - Вам лучше вернуться в Россию, - сказала она. - Мы уже телеграфировали советскому правительству, чтобы вас приняли назад.
        Розовая, холеная, сроду не жравшая тухлой солонины и американских галет в намертво приставшей обертке, Гроссе всю войну просидела в Шанхае. Феликс нарушил строй и сказал непотребное: пусть она сама едет к большевикам, раз не понимает, что творится сейчас в России.
        Элла Павловна оскорбилась, нажаловалась директору.
        - Родионов, извинитесь, - потребовал тот.
        Феликс посмотрел ему прямо в глаза:
        - Нет.
        На корабельной гауптвахте ютилась купчиха с детьми, и наказание перенесли на потом. Когда корпуса сошли на берег, Феликс сам явился к директору:
        - Сажайте в карцер.
        Директор распорядился, но на прощание сжал руку кадета:
        - Молодец!
        2
        Феликс не помнил матери - она умерла, когда ему было два года. Говорили, что он очень похож на нее: смуглый, зеленоглазый, длинношеий. От отца ему достались горбатый нос и длинные кривые ноги.
        Отец сгинул во время наступления 1915 года, и сироту определили в Иркутский кадетский корпус - во второй класс.
        - Бить тебя будут, как бубен, - сказал дядька Егорыч.
        Феликс испугался:
        - За что?
        - А так… Чтобы кадета из тебя сделать. Тут, голубчик, шпаков не любят.
        Феликс помнил свой первый день в корпусе: гром барабанов, лавина мальчишек на лестнице. После занятий строем пошли в столовую. Хор ахнул молитву, зазвенела посуда.
        В классе Феликс чувствовал себя зверьком, брошенным на съедение. Шея чесалась - то ли от несмытых после бритья волосков, то ли от настороженных взглядов.
        - За двести лет существования кадетские корпуса дали России бесчисленное множество героев и выдающихся на всех поприщах государственных деятелей… - говорил офицер-преподаватель.
        Вечером в умывальне Феликс подрался с Башкировым - белобрысым сильным мальчиком из того же отделения. Они ринулись к одному крану, и никто не желал уступать. Сцепились, покатились по кафельному полу. Кадеты радостно улюлюкали.
        На следующий день воспитатель отправил обоих мыть окна во втором этаже (денег у корпуса не было, приходилось самим справляться):
        - Один моет - второй его за пояс держит. Плохо будете мыть - заставлю переделывать. Плохо будете держать - уроните товарища на мостовую. И потом вам с этим грехом жить.
        С этого дня Феликс и Башкиров стали друзьями. Жадно читали фронтовые сводки, по ночам шептались: вырастем и покажем проклятым немцам почем фунт лиха.
        Революция, смерть Государя. Советы решили сделать из корпуса «красную пролетарскую военную гимназию»: погоны спороть, знамена убрать, иконы - в печь. На общем собрании кадеты постановили: не подчиняться. Башкиров размазывал слезы по лицу:
        - Сволочи! Мы им покажем!
        Старшие удрали к белым партизанам, а малышню оставили на попечение семинаристов. Постепенно в город подтягивались кадеты из Омска, Ташкента, Оренбурга. Всех вместе теперь называли Сибирский корпус. В конце 1919 года офицеры-воспитатели решили эвакуировать кадетов и прибившихся к ним воспитанниц женских институтов. Тиф, вши, голод. На станции Слюдянка большевики организовали забастовку железнодорожников. На улице мороз - птицы дохли на лету, а в неподвижных вагонах - сотни детей, без топлива и продовольствия. У Феликса началось воспаление легких. Если бы рабочие не дали паровоз и уголь, не довезли бы до города - все, конец.
        Во время сибирского отхода Феликс убил человека. Красные разобрали пути и обстреляли поезд. Кадеты приняли бой. Пленных было пятьдесят три человека, их заставили починить полотно, а потом ликвидировали. Феликс целился комиссару между глаз. Попал.
        Добрались до Владивостока, разместились в казармах на острове Русский. Союзники подкармливали и одевали: японцы дали ботинки, французы - штаны, американцы - френчи.
        За каждую малость - тетрадки, карандаши, чернила - приходилось сражаться. Но было весело; когда в казармах отключали свет, пели на несколько голосов «Из-за леса копий и мечей» и «Ревела буря, дождь шумел». Летом катались на лодках, ходили на экскурсии по округе, собирали камни и гербарии для музея естественной истории. Во время каникул семиклассники отправлялись повоевать во всевозможные отряды, а потом возвращались. Их уважали.
        При эвакуации из Владивостока почти все кадеты-иркутцы оказались на «Лейтенанте Дыдымове». Туда же погрузили имущество корпуса и библиотеку. Только Феликса, Башкирова и дядьку Егорыча перевели на «Байкал» вместе с арсеналом.
        Феликс видел, как «Лейтенант Дыдымов» шел ко дну. «Байкал» потерял управление и не мог прийти на помощь. На «Дыдымове» плыли друзья, учителя - все, что было у Феликса дорогого.
        3
        - Выходи, арестант, - сказал Башкиров.
        Феликс вылез из шкапа, потянулся:
        - Что нового?
        - Приезжал французский консул. Он не знает, как нас прокормить. Русские купцы пообещали создать Комитет помощи сиротам. Первой роте дали по доллару, я за тебя расписался.
        Феликс посмотрел на монету с головой толстого китайца:
        - Небось дают деньги, а сами кривятся: явились, дармоеды.
        - Пусть думают что хотят, - беспечно отозвался Башкиров. - Ты что со своими деньгами сделаешь?
        - Пожру.
        - Дурак! Надо костюм выправить. Я все придумал: узнаем получше город, а потом будем ходить к океанским кораблям встречать туристов: «Мистер-дристер, хотите гида? Сувениры на любой вкус». Что скажешь?
        - Да ну к черту - противно унижаться.
        Башкиров насупился:
        - Придумай что-нибудь получше. Я на улице видел: некоторые из русских подрядились рикши таскать, так их китайцы бьют - не хотят терпеть конкурентов. По мне, лучше гидом у богатых иностранцев служить.
        - А язык?
        - Да знаем мы их язык. Si vivis Romae, romano vivito more![15 - Если живешь в Риме, живи по римским обычаям (лат.).]
        - Это латынь.
        - Без разницы. Консул обещал нам учителей прислать, чтобы мы в английском и французском поднаторели. О, смотри, смотри - девушка!
        Феликс выглянул в окно:
        - Где?
        - На скамейке. Небось англичанка или француженка. Стой здесь, я сейчас.
        Башкиров сходил, познакомился. Феликсу из окна было видно, как девушка убежала.
        - Вот дуреха, - сказал Башкиров, вернувшись. - Ну ничего, мы возьмем наши доллары, вложим в коммерцию - через год все девочки Шанхая будут нашими.
        4
        Занятия в кадетском корпусе продолжались, но по урезанной программе - не было ни тетрадей, ни учебников. Гимнастику проводили во дворе, иногда устраивали загородные прогулки. Кадеты, идущие строем, с песнями, наводили панику на жителей деревень: военных китайцы боялись. «Хорошее железо не идет на гвозди, хороший человек не идет в солдаты» - вот как о собственной армии отзывались. Местные бандюги набирали войско - голодных оборванцев, раздавали им купленные по случаю ружья и шли грабить. В города не совались, а деревни дочиста выметали.
        Постепенно кадеты обжились: один из купцов дал доски - в комнатах сделали нары в три яруса, теперь не приходилось спать по очереди. Мылись в китайских публичных банях. Первый этаж - для простого люда, второй этаж - для богатых. Слуги с бамбуковыми палками вешали одежду клиентов под потолок - чтоб карманники не достали.
        Начальство, благотворители и власти Французской концессии все пытались придумать, что делать с сотнями неприкаянных мальчишек. Кадетский корпус городу не нужен - слишком дорого содержать. Директор начал рассылать письма к европейским державам: корпус уже сформирован, преподаватели отличные, моральный дух высок. Как только в России вспыхнет восстание и большевиков скинут, кадеты вернутся на родину.
        Куда нас? К датчанам? Или, может, в Болгарию? Говорят, во Франции есть Иностранный легион - может, они захотят?
        - Только бы не туда! - говорил Башкиров. - Отправят нас по контракту в Африку - а ну как в это время красных погонят? В России наши будут кровь проливать, а мы - на солнышке греться?
        С продовольствием было туго. Первым ротам разрешили искать заработок. Но пока дело шло только у оркестра - их звали играть на свадьбы и в синематограф.
        Башкиров придумал, как нажиться на долларе. Серебряную монету обменять на медную мелочь, а потом - опять на серебро или бумажку, но с доплатой. Если знать, в каких лавках лучше курс, то всегда выиграешь центов двадцать. Только бегать надо по всему городу.
        Двадцать центов - уже богатство. Можно купить лапши или орехов в сахаре. Но смотреть надо в оба, а то торговцы добавляют в еду песок для весу.
        Пять медяков - крошки от булок, продаются с черного хода кондитерской «Da Bing». Там же дают стакан чая. Семь медяков - два соленых огурца. А можно подойти к уличному библиотекарю и за цент почитать учебник английского или французского, привязанный бечевкой к стойке, чтобы не унесли.
        - Мне тут еще отличный способ подсказали, - похвалялся Башкиров, - переодеться монахами и ходить в пять утра по дворам - звенеть в цимбалы. В два счета денег наберем, а если не дадут, мы и спеть можем.
        Феликса смешила его наивность - разбогатеет он, как же! Весь Шанхай так жил - случайными центами, беготней и мечтами. Если кто зарабатывал больше доллара в день, так преступлением. Кто квартиры обчищал, кто гонял мелких торговцев: платите, а то худо будет. А некоторые привозили детишек из деревень и продавали в рабство на фабрику. Мальчик стоил пять долларов, девочка - два.
        5
        Если особенно везло, Феликс с Башкировым выручали по сорок центов. Тогда они шли через железный мост в район текстильных фабрик и складов. Там, на берегу речки-вонючки, стоял кабак «Три удовольствия».
        Башкиров узнал о нем от пьяного матроса.
        - Это биржа наемников, - сказал тот. - Там любой может найти работу с приключениями.
        В «Трех удовольствиях» продавали не только выпивку, но и оружие. К вечеру за изрезанными столами собирался темный народ - военные моряки всех званий и национальностей, китайские милитаристы без армий, портовая шпана. Индийцы, греки, португальцы, монголы - дикий табор, вавилонское столпотворение.
        Феликс и Башкиров садились в дальний угол, заказывали пива и жадно прислушивались к разговорам. Благодаря урокам в корпусе, по-английски и французски понимали если не все, то многое.
        Иногда к ним подходили потные взлохмаченные девки и пытались сесть на колени.
        - Вон пошли, сучки! - шипел на них Феликс.
        Они кричали что-то обидное - каждая на своем языке.
        Из темноты появлялся карлик малаец и предлагал трубку опиума. Если молодые господа не хотят трубку, то можно купить опиумную воду за пять медяков. Ее очень просто делать: несгоревшие остатки опиума вычищаются из трубок и кипятятся в воде. Пробирает лучше кокаина.
        Шлепали карты, стучали кости маджонга.[16 - Китайская азартная игра с использованием фишек и игральных костей.] За соседним столом немцы через переводчика торговались с китайским офицером.
        - Что они говорят? - спросил Феликс, плохо знавший немецкий.
        Башкиров отмахнулся:
        - Погоди, дай разобрать…
        Феликс заметил невдалеке угрюмого человека в сером плаще и клетчатой кепке. Белый, надо лбом курчавые вихры, уши как от другого приставленные.
        - Странный тип, - сказал Феликс. - Его тут раньше не было.
        В дверь ввалился маньчжур со стеклянным глазом, покрутил башкой. За ним, опираясь на палку, вошел его господин.
        - Кого я вижу! - заорал хозяин. - Месье Лемуан!
        Приветствия, гогот, приглашения выпить со старыми друзьями. Этого субъекта Феликс уже видел: канадец Лемуан был известным на весь порт механиком, химиком и спецом по стрелковому оружию.
        Лемуан подошел к столу, где сидели немцы. Не обращая на них внимания, протянул руку китайскому офицеру.
        - Ну что, берешь мои маузеры? - спросил по-английски.
        Китаец отодвинулся:
        - Генерал Фэн Юйсян[17 - Фэн Юйсян (1882 -1948) - военный губернатор провинции Шэньси.] недоволен прошлой партией.
        - Ба! А в чем дело?
        - Пистолет не должен выворачивать руку стрелка.
        Все уставились на них, ожидая скандала. На всякий случай Феликс нащупал в кармане кастет.
        Лемуан поскучнел.
        - Эта мразь косорылая намекает, что я продаю некачественный товар. Что мы будем с ним делать? - обратился он к маньчжуру. Тот недобро усмехнулся. - Придется бить морду.
        Дверь снова распахнулась. Феликс подумал, что это дружки Лемуана, но в зал вошла женщина ослепительной красоты. Голоса стихли. Башкиров уронил папиросу себе на штаны.
        Дама - в белом костюме, в голубой шляпке, с сумочкой - подошла к Лемуану.
        - Нам надо поговорить, - произнесла она по-французски.
        Позабыв о китайском офицере, Лемуан развернулся к ней:
        - Мадам, да вас не узнать! Эй, хозяин, нам нужен отдельный кабинет!
        Они направились в задние комнаты.
        - Слушай, я ведь ее знаю, - сказал Феликс Башкирову. - Она была с нами в лагерях в Гензане. Гляди, как устроилась, даже туфли на каблуках!
        Башкиров заерзал на стуле:
        - Может, познакомимся? Как-никак соотечественники…
        Феликс отвел взгляд в сторону:
        - Если она разбогатела - это ее дело. И видать, нечестным путем: сюда порядочные не заглядывают.
        - Это связи! Ну как нам службу предложат?
        Феликс вытащил медяки, кинул на стол и направился к двери. И тут заметил на себе пристальный взгляд человека в плаще.
        Глава 10
        1
        По утрам в номер Нины стучались бойкие юноши - сборщики платежей из магазинов. Деньги Лемуана уходили, как камешки под воду. Месяцы беготни, суеты - и ничего. Доходов нет, друзей нет, что делать - непонятно.
        Когда Нина поступила в гимназию, было то же самое: лучезарные планы, форменное платье с белым воротничком, альбом с пряжками - для стихов и рисунков будущих подруг. Пришла в класс - и никто не захотел сидеть с ней за одной партой. Нина плакала маме в колени: «Ненавижу гимназию!»
        Она возненавидела и Шанхай.
        Иржи напрасно боялся, что их будут искать. Беспаспортные беженцы не интересовали полицию. Правило переполненного вагона: тот, кто ввинтился внутрь, уже свой; все, кто снаружи, - враги. В городе обитали сотни тысяч людей вообще без документов.
        Поначалу Шанхай закружил Нину: вокруг все новое, необычное. Эмоций было столько, что одно время она пыталась вести дневник - чтобы описать все увиденное и услышанное. Но потом наступило отрезвление. Как деревенская дурочка, Нина то и дело попадала впросак: она забывала, что в Шанхае левостороннее движение, - несколько раз едва не погибла под колесами. Она не знала, как оформлять платежи, как давать на чай, как разговаривать с прислугой - оказалось, что, обращаясь к китайцам, белые люди переходят на пиджин. Еще и этот диалект учить!
        На нее смотрели с недоумением, а временами - с насмешкой. Это изматывало Нину до того, что по утрам ей приходилось заставлять себя выходить из номера. Никого не видеть, ни с кем не встречаться, оставьте меня в покое…
        «Хочу домой!» - как лихорадка после неудачной операции. Пытаешься снять ее, лечишься то тем, то этим, а она горит внутри: «Не могу я тут!»
        А где могу? В Нижнем Новгороде? Его растерзали комиссары в расхристанных «польтах» и с кобурами на животах.
        Со всей Россией так, со всеми русскими. Скучаешь по «нашим»? Вот они, получите: на Северной Сычуань-роуд у благотворительной кухни семьсот человек с мисками стоят - в затылок друг другу. Китайцы на них пальцами показывают: как так - белые и бедные?
        Нина моментально вычисляла в толпе своих - оборванных, потерянных - и каждый раз отворачивалась и переходила на другую сторону улицы. Не дай бог кто-нибудь узнает. Она никогда не заговаривала на людях по-русски и Лабуде не позволяла.
        Жалость пополам с досадой и старанием отмежеваться: «Я не с вами».
        А других «наших» нет и, верно, никогда не будет. Стыдно за свою бестолковую нацию! Войну проиграли; в Китае, где белая кожа расценивается как дворянство, и то не устроились. Впрочем, Нина понимала, что она сама такая. Даже еще хуже: обокрала своих, убедила себя, что это было не мошенничество, а деловая хватка, умение воспользоваться шансом. Надулась спесью: я умнее всех. Где села - там и слезла.
        В Шанхае были деньги - везде краны, леса; каменщики работали с семи утра даже по выходным. Торговые корабли приходили стаями - не успевали выгружать товар. Когда люди пытаются добывать золото, лучше всех живут продавцы лопат. Надо придумать что-нибудь в этом духе. Может, краны поставлять в Шанхай?
        - Не выйдет, - качал головой Иржи. - Одной вам такое дело не потянуть, а у нас, к моему горю, нет друзей с финансами.
        Он не сомневался, что их ждет банкротство и постыдное изгнание из «Астор Хауса».
        - Нет друзей - познакомьтесь с кем-нибудь! - требовала Нина.
        Поначалу она все-таки надеялась, что Иржи будет ей помогать, хотя бы попытается. Какое там! Он не боялся бедности, он боялся подходить к людям. Что бы Нина ни предлагала, он во всем видел признаки неудачи.
        - Давайте откроем синематограф, - говорила она, - снимем помещение, возьмем в прокат скамьи и проектор.
        - Не получится, - отзывался Иржи. - Только вчера было в газете: люди сломали театр, потому что пленка изорвалась и оператор слишком долго склеивал ее. А еще цензурные комитеты: в Международном поселении свой, во Французской концессии свой, в Китайском городе свой. И каждый требует вырезать из фильма куски. Помните, мы с вами сидели на «Любовниках ночи» - ничего не понятно из того, что осталось.
        - Откроем ресторан?
        - Пани Нина, ну что вы умеете в ресторанах? Я умею только есть. А вы?
        Иржи всегда был прав, но такая правда подрезала крылья. Его Нина тоже ненавидела.
        Она не признавалась ему, что на самом деле отчаянно боится провала, что до немоты стесняется своего акцента - помеси английского с нижегородским.
        В «Астор Хаусе» Нина попыталась выйти к тиффину - никто даже не заговорил с ней. Она оскорбилась. Вечером все пыталась убедить Иржи, что сама не хотела танцевать «с торгашами».
        - Вы видели их дам? Лица узенькие, подбородки как у фельдфебелей и слюнявые ротики в середине.
        Нина не понимала, в чем дело: она выглядела лучше всех - платье, веер, жемчуг…
        - Вы смотрели так, будто выбирали жертву, - сказал Иржи. - Люди боятся: у вас вид, как у злой сосачки. Ой… То есть у сосульки. Нет, я неправильно по-русски говорю… Как называется тот, кто кровь из людей пьет?
        - Комар, - вздохнула Нина.
        Иржи смущенно улыбнулся:
        - Простите меня. Мне действительно жаль, что я не могу доставить вам помощь.
        Эта покорность обезоруживала Нину. Иногда она срывалась и кричала на Иржи. Каждый раз после этого просила прощения и давала себе невыполнимый зарок: «Не сметь мучить его!» Она сама взяла его с собой, и он все-таки учил ее английскому, переводил трудные места в газетах.
        Ему надо сочувствовать. Можно представить, что он испытал, когда его, деликатного воспитанника консерватории, бросили в окопы. Он страдал расстройством желудка после двух глотков солдатского супа и терял сознание при виде мертвых. Его бил австрийский офицер, если вовремя не получал жалованье, пополнение или письма из дома.
        Иржи будто собирал несчастья на свою голову. Стал вылезать из коляски - умудрился сломать здоровую руку. Проклиная все на свете, Нина потащила его к доктору. Сама с ним объяснилась - Иржи двух слов связать не мог: сидел на кушетке, дрожа всем телом.
        Доктор взял за прием столько, что у Нины сердце упало. На следующий день она отправилась в банк - просить о кредите. Но наглый юноша с челочкой на пробор сказал, что лицам без гражданства кредит не дают.
        Назад ехали по улицам Французской концессии: за высокими оградами - жизнь, смех, удовольствия…
        Нина вычитала, что большинство миллионных состояний в Шанхае нажиты преступлением. В начале прошлого века английские купцы завезли в Китай индийский опиум и сделали все, чтобы пристрастить местных жителей к зелью. Когда император попытался ввести запрет на торговлю наркотиками, англичане прислали флот и разгромили его армии. Китай был вынужден подписать неравноправные договоры: иностранцам позволялось ввозить опиум, устраивать концессии и управлять ими по собственному разумению. Так Шанхай из рыбачьей деревни превратился в богатую полуколонию. Запрет на опиум был введен только в 1917 году, когда пятая часть мужского населения Китая стала наркоманами.
        Совеститься в Шанхае было некого. Видит бог, Нина не хотела ввязываться в очередную аферу. Но у нее не оставалось выбора - ей нужен был кредит, а для получения кредита - документы.
        - Знаете, Иржи, я все-таки поговорю с Лемуаном, - сказала Нина. - Трехсот долларов у меня, конечно, нет, но вдруг он согласится помочь в долг?
        2
        В былые годы Поль Мари Лемуан был первым забиякой Королевского летного корпуса.[18 - Так назывались ВВС Великобритании во время Первой мировой войны.] Но в ноябре 1916 года, во время наступления при Сомме, он разбил свой аэроплан и потерял обе ноги.
        Была жена, но куда-то делась. Родители: «Да, наверно, померли». Братья-сестры: «На черта я им сдался, безногий?»
        Лемуан прибыл в Китай на роскошном пароходе, на новенькой коляске, с орденом на груди. Патриотки Монреаля затеяли лотерею в пользу инвалидов войны: Поль Мари получил главный приз - кругосветное путешествие.
        В Шанхае он завалился в опиекурильни. Лайнер уплыл в Гонконг, коляска, орден и чемоданы - в руки торговцев зельем.
        Пять лет Лемуан отирался по портовым кабакам, спекулировал контрабандой, торговал фальшивыми документами, вымогал у туристов деньги: «Мы за кого кровь проливали?!» Китайский плотник сделал ему протезы по картинке из журнала. Когда они слишком натирали, Лемуана носил на спине «бой» - одноглазый маньчжур с обгорелой рожей.
        Жили вдвоем, в вонючей дыре с пыльным окошком. Посреди комнаты - старый резной буфет, тяжелый, как скала. За буфетом спал Одноглазый. А если не спал, то молился прокопченному будде - громко мычал и скрипел зу бами.
        Китайцы рассказали Лемуану о русских кораблях под Усуном. У него сердце забухало, как отвязавшаяся ставня: вот он, шанс, другого не будет. Собрал деньги по друзьям-приятелям - клялся сгореть в аду, если не вернет долг.
        Лемуан все правильно рассчитал: русские увидели доллары - и в голове у них помутилось. Оружие продали в пять раз дешевле настоящей цены. Лемуан боялся дышать - ну как спугнешь счастье?
        Но повторить операцию не удалось. Как только в «Трех удовольствиях» узнали, что русские согласны торговать, к ним понеслись делегации ото всех окрестных князьков и генералов. У белогвардейцев было столько оружия - хоть вой ну начинай (что, собственно, и требовалось). Губернатор соседней провинции давно хотел отвоевать Шанхай: в иностранные концессии никто лезть не собирался, а вот Китайский город следовало прибрать к рукам. Шанхай - это таможня, порт, фабрики и, главное, подпольная торговля опиумом, на доходы от которой можно содержать войска.
        Лемуана не занимал этот мышиный цирк. Он купил себе новые, настоящие протезы, а для маньчжура - стеклянный глаз, снял дом на улице Короля Альбера и нанял двух горничных - японку семнадцати лет и белобрысую шведку с грудями, как тыквы. Начальный капитал - великое дело: Лемуан ввязался в опасный, волнующий бизнес - торговлю оружием. И преуспел.
        Но по вечерам его все равно тянуло в «Три удовольствия»: здесь он дрался, хватал девок за бока и жаловал доллар на опохмел пропойцам.
        3
        Нина понравилась Полю Мари. Он мог намекнуть русскому капитану, что она обжулила его на шестьсот долларов, но ведь дама только училась. С первой попытки ни в одном ремесле не добиться изящества.
        - Ничего, обкатается - поумнеет, - сказал он маньчжуру после того, как высадил Нину в Шанхае. - Глазки у нее блестят - может, толк будет.
        То, что она появилась в «Трех удовольствиях», обрадовало Лемуана. Красивая дама, да по нашу душу, да чтоб все видели - мило, мило…
        Лемуан кланялся, как в былые времена. Когда гостья прошла в кабинет за сценой, он велел Одноглазому прикрыть дверь: дама делала серьезное лицо - без тайн не обойдется.
        Лемуан как в воду глядел.
        - Я не хочу говорить при слуге, - сказала Нина. - Пусть он выйдет.
        Поль Мари покачал головой:
        - Одноглазый никому ничего не разболтает.
        - Он что, немой?
        - Говорят, ему отрезали язык. Хотите убедиться? Одноглазый, раскрой пасть!
        Смотреть Нина не стала - никакого любопытства к редкостям.
        - Как вам Шанхай? - вежливо спросил Лемуан. - Процветаете? Или еще не успели?
        Дама страдала - куда ее занесло? Поздно, милочка, пилюли от обмороков пить: раз пришла к Лемуану, значит, дело твое тухлое.
        - Вы были правы, - сказала она, глядя в стол. - Мне нужны документы.
        - Сделаем. Хотите испанский паспорт? Напечатают прямо здесь, в Чжабэе.
        - Меня не интересуют фальшивки, - перебила Нина. - Мне требуется удостоверение личности, с которым можно открыть дело и получать кредиты.
        - У-у-у, это триста долларов - не меньше.
        - Почему так дорого?
        - Потому что в Шанхае беженцев со всего мира - как крыс. Без паспорта ты никто, даже в библиотеку не запишут. Консулы рисковать не хотят. Выдашь паспорт какой-нибудь аферистке, она въедет в страну и натворит дел. А ему отвечать.
        Нина нахмурилась:
        - Значит, спрос на документы большой?
        Лемуан объяснил, что спрос есть только на бумаги приличных европейских и американских государств. Например, с бельгийским паспортом можно получить визу в любую страну мира. Но лучше всего быть гражданином одной из Великих Держав с правом экстерриториальности.
        - Что это такое? - не поняла Нина.
        Лемуан рассмеялся:
        - Права белого человека. Если вы, скажем, гражданка Великобритании, то китайские власти ничего вам сделать не могут - вас должен судить английский консул. То же самое касается французов, американцев и еще некоторых других. У русских раньше была экстерриториальность, но они ее проср… пардон… В общем, либо равенство и братство, либо права белого человека.
        Нина задумалась.
        - В Шанхае есть консульство Чехословакии?
        - Кого?
        - Чехословакии. Это новая страна - она раньше входила в состав Австро-Венгрии, но после войны объявила о независимости.
        Лемуан переглянулся с Одноглазым:
        - Первый раз слышу. Консульства наверняка нет. В этой Европе такая неразбериха, что у нее не скоро руки до Китая дойдут.
        - Я сама сделаю чехословацкое консульство в Шанхае, - медленно проговорила Нина. - И сама буду продавать паспорта. Что требуется, чтобы меня восприняли всерьез?
        Лемуан не сразу нашел нужные слова. Потом принялся чесать голову - сразу обеими руками.
        - Вы ведь шутите, так?
        - Нисколько. Если вы можете подделать паспорт, вы легко напечатаете и консульские бумаги. Сделаем честь по чести: маленькая республика желает охранять интересы своих граждан в Китае. Если здесь никто не знает о существовании Чехословакии, значит, никто не сможет оспорить подлинность моего учреждения. А настоящего чешского консула я им предоставлю: он вам и про политику, и про культуру, и про все, что хотите, расскажет.
        - Вас посадят в китайскую тюрьму… - выдохнул Лемуан. - Впрочем, знаете что? Дайте ручку поцеловать! Для начала вам надо поговорить с хорошим адвокатом. У меня есть знакомый - Тони Олман. Он меня много раз из дерьма вытаскивал.
        Нина усмехнулась:
        - Какого именно?
        - Уголовного, разумеется.
        - Ваш Олман разбирается в международном праве?
        - Местные юристы - как деревенские врачи: знают обо всем, но по чуть-чуть.
        4
        Нина понимала, что ее затея безумна. Пан Лабуда придет в ужас. Если полиция их поймает, то посадит в китайскую тюрьму - это верная смерть.
        Лемуан смотрел на нее, ухмыляясь.
        - Я всегда подозревал, что мужчины совершают большие поступки из храбрости, а женщины - от отчаяния. Хочешь стать свидетелем подвига - напугай даму до полусмерти.
        Маньчжур привез их к пятиэтажному зданию на Пекинроуд. Шикарный вестибюль, вазоны с цветами. Из лифта вышли три монахини.
        - Как здоровье папы Римского? - гаркнул Лемуан.
        Сестры шарахнулись от него. Он зачмокал губами.
        - Святые женщины! Тоже своего рода подвиг совершают: в эдаких белых чепчиках в китайское болото залезли. А все почему? Ужас как боятся, что им придется гореть в аду в компании с китайцами. Уж лучше покрестить их и отправить в рай. Самих-то все равно не пустят.
        Нина улыбнулась. Лемуан - грубиян, позер, но в нем чувствовалась сила.
        «Олман, Борман и Певзнер, адвокатская контора», - значилось на красивой медной табличке. Лемуан без стука ввалился в приемную. На столе стоял невысокий, ладно одетый господин с подкрученными усами и вешал на стену китайский свиток. То же самое делали еще два клерка.
        - Это же Лемуан! - с облегчением проговорил усатый и спрыгнул на пол. - Мистер Янг, мистер Хе, оставьте поэмы - можно не торопиться.
        Он представился Нине: «Тони Олман». Объяснил на хорошем французском, что китайцы дарят ему подарки за удачно проведенные дела - образцы каллиграфии, поэмы и прочее. Клиенты хотят, чтобы их дары были все время на виду, а в конторе уже нет места. Каждый день приходится все перевешивать - в зависимости от того, кому назначен прием.
        Лицо у Олмана некрасивое, но живое. Странно было видеть, как он обнимается с Лемуаном: благоухающий адвокат с портовым жуликом с немытыми волосами.
        Кабинет Олмана был наполнен книгами, спортивными кубками и охотничьими трофеями. У окна - подзорная труба на треноге, на стене - мишень для дротиков.
        - Это адвокаты развлекаются, - пояснил Лемуан. - Борман предсказывает котировки акций, подбрасывая монету, Певзнер кидает дротики, а Олман подглядывает за окнами брокерской конторы напротив.
        Тони закатил глаза:
        - Брокеры - жулье! Ни черта не знают, а советовать лезут. - Он сел за стол. - Чем могу быть полезен?
        Олман слушал внимательно, смотрел прямо и ничему не удивлялся. Профессиональный, спокойный, уверенный. Нина заметила на его руке обручальное кольцо - повезло же кому-то!
        - Неплохо придумано, - сказал он наконец. - Консульство сделать можно. Патент мы нарисуем, а экзекватура[19 - Консульский патент - документ, удостоверяющий полномочия консула. Экзекватура - разрешение принимающего государства на деятельность консула.] будет настоящая: оформим через Комиссариат по иностранным делам. Как долго вы думаете продержаться на плаву?
        - Как получится, - отозвалась Нина.
        Олман задумчиво подкрутил ус:
        - Вы покушаетесь на чужой кусок хлеба, так что другие консулы тут же начнут выяснять, кто вы и что из себя представляете. Я дам вам совет: не занимайтесь паспортами, займитесь шампанским.
        Лемуан хлопнул себя по ляжкам:
        - Точно!
        - Что вы имеете в виду? - нахмурилась Нина.
        - Таможенный сбор за ящик шампанского составляет девяносто пять долларов. Но консулы имеют право закупать спиртное беспошлинно - для представительских целей. Если вы закажете десять ящиков - хорошая экономия получится.
        - Таможенники наверняка заподозрят неладное. Десять ящиков даже за месяц не выпьешь.
        - В одиночку - безусловно. Но если чехословацкий консул будет устраивать небольшие приемы, то никто не станет считать, сколько именно выпили его гости.
        Лемуан принялся обмахиваться фуражкой.
        - Мадам, сбыт шампанского я вам организую. А балы и приемы - это по вашей части. Идет?
        Нина не ожидала такого поворота. Идея с консульством - это способ утонуть, подняв все флаги. Но если можно не тонуть…
        - Как я буду устраивать приемы? Ведь я никого не знаю. Ко мне никто не придет.
        Олман понимающе улыбнулся:
        - Если не возражаете, я познакомлю вас с моей женой - она тоже русская. Тамара научит вас всему.
        Они засиделись в конторе до полуночи. Предприятие решили делать на паях: Нина возьмет на себя переговоры с Иржи и всю представительскую часть, Лемуан наладит отношения с виноторговцами, а Олман оформит документы и обеспечит связь с китайскими чиновниками.
        - Через полгода потихоньку закроем консульство и отправим вашего Иржи домой, - подвел он итог. - Сделаем вид, что правительство отозвало его в Прагу.
        - Спасибо, что познакомили меня с Олманом, - сказала Нина Лемуану, когда они вышли на улицу. - Вы встречались с его женой?
        - Как я с ней встречусь? - рассмеялся Лемуан. - Тамара не выезжает из дому - у нее что-то не то с позвоночником. А в гости таких, как я, не зовут.
        5
        Нина сказала Иржи, что он будет фальшивым консулом.
        - А если не согласны, можете катиться к чертовой матери: я вас содержать не буду. Хватит блюсти чистоту за мой счет.
        Упрек был справедливым. Иржи догадывался, что Нина украла деньги, на которые они жили все это время. Совесть изводила его, но как отказаться от нежной чистоты постели? От завтраков в налитых солнцем кафе? Куда идти - учителем музыки? К кому?
        Иржи пытался представить, что сделал бы на его месте другой человек - более сильный, более мужественный. Такой, которого Нина могла бы уважать. Он ушел бы. Но как уйдешь со сломанной рукой, когда денег нет даже на то, чтобы гипс снять?
        Нина знала, что поймала его в ловушку.
        Иржи сказал ей:
        - Хорошо. Я буду консулом.
        За восемь лет чужой войны он так устал, что теперь радовался каждому дню, когда не надо ни с кем сражаться. Обувь, которая не трет, теплый душ вечером - вот он, смысл существования. А если Нина хочет сделать из него консула или китайского императора, ему все равно.
        Она отправилась к своему адвокату - обсуждать аферы. Иржи и не подумала позвать. Вот и хорошо: в ее присутствии он чувствовал себя под прицелом. Как просто было бы ненавидеть ее, если бы она не была такой… такой… Иржи не знал правильного слова ни по-чешски, ни по-русски. Каждый день смотрел на ее шею, на тень от серьги, на плечо, где родинки - созвездие Дракона, только двух звезд не хватает. Каждый вечер пристраивался в кресле, чтобы видеть застекленную дверь ванной. Откуда Нине было знать, что розовая тень ее, просвечивающая сквозь ребристую зеленую муть, настолько похожа на лучшие творения импрессионистов?
        Каждую ночь Иржи закрывал глаза и представлял, как спит она там, в соседней комнате, поджав коленки, словно девочка. Он входит, кладет ей руку на горло - чтоб не дернулась. Победить, сломать, а потом бросить бездыханной и скрыться. Пусть назавтра китайская горничная войдет, завизжит, пусть вызовет полицию и репортеров. Иржи Лабуда будет далеко. Вечером купит газету, прочитает жуткий заголовок и усмехнется.
        Рука с пальцами в гипсе, от руки без пальцев толку нет. Ни от чего нет толку.
        Нина специально его дразнила, точно так же, как фрау Штиц, строгая и великолепная, как шпиль на соборе Святого Вита. Фрау учила его музыке: сладко дышала в ухо, показывая, как держать смычок. Обмирая, Иржи считал дни, когда она снова придет, накричит на него, а потом будет сжимать его кулак в своей сухой, в серебряных кольцах руке.
        Нина ушла, лифт с гулом укатил вниз. Иржи захлопнул дверь.
        Вечер провел, перебирая Нинино белье. Гладил шелковую внутренность камисолей, расправлял ленты на сорочках и подносил к лицу нежно пахнущие панталоны. При малейшем шорохе в коридоре сердце его вздрагивало, и он в панике рассовывал все назад по ящикам, мучительно стараясь вспомнить, что где лежало.
        Глава 11
        1
        В тот день, 16 марта 1920 года, папа Бенедикт XV причислил Жанну д’Арк к лику святых; в электротеатре «Париж» показывали «Удовольствия дня» с Чарли Чаплином; Тамара Олман шла мимо магазина «Подарки».
        Лестница, забытая мойщиком витрин, упала и ударила ее по спине. Тамару отвезли в больницу, потом домой, в нарядный особняк с флюгером-дельфином. Доктор сказал посеревшему Тони, что его жена больше не сможет ходить.
        Удачливый адвокат в Шанхае имеет возможности. Тони Олман, как добычу, приносил Тамаре все, что ее забавляло: цветы, сплетни, гостей. Жена его была умницей: она продолжала смеяться и красить губы.
        Обеденный стол теперь накрывали в ее спальне. Сюда же перевезли рояль и диваны. К великому ужасу архитектора, Тони велел сломать восточную стену и вставить на ее место раздвижные стеклянные панели. Когда их раскрывали, Тамара попадала в сад.
        Так и стоял дом с дельфином - с нелепой дыркой в подбрюшье.
        Узнав о русских беженцах, Тамара сказала:
        - Хотелось бы мне на них посмотреть.
        Больше она к этой теме не возвращалась. Но Тони никогда не забывал о ее желаниях. Двенадцать лет назад он поклялся ей в этом.
        - Какая она? - спросила Тамара, когда муж пообещал ей Нину.
        Он описал женщину, которую привел к нему Лемуан. Рассказал, как она сидела на краешке стула и, пока говорила, переплетала пальцы цепочкой от сумки. Потом на коже остались следы.
        Тамара улыбалась, слушая Тони. Ей нравились люди, способные на поступки, пусть неразумные, но требующие силы воли. Ей нравилось то, что Нина - русская.
        2
        Отец Тамары прибыл в Шанхай, чтобы возглавить отделение Русско-Китайского банка.
        В тот год, 1910-й, Земля прошла через хвост кометы Галлея, Япония аннексировала Корейский полуостров, умерли Лев Толстой и Марк Твен. В тот год Тамаре исполнилось восемнадцать лет. Она носила бархатную шляпку, заказанную в Нью-Йорке, и чулки немыслимого бежевого оттенка - в них Тамара казалась голоногой.
        На концерте в городском парке она познакомилась с молодым американцем, Тони Олманом. Он сказал, что приехал в Шанхай через Европу, и в Париже видел Русские сезоны.[20 - Русские сезоны - ежегодные гастроли русского балета, с большим успехом проходившие в Париже.]
        - Я полюбил все русское, - сказал Тони.
        Тамара ответила, что из американского ей нравятся только вентиляторы: «У нас тут ужасная жара!» Мистер Олман показался ей совсем некрасивым.
        На следующий день он явился к ней с большим театральным веером:
        - Готов исполнять свой долг.
        Он служил в адвокатской конторе. Его наняли по объявлению, в котором значилось:
        «Соискатель должен знать английский и китайский языки, морское право, международное право, решения федеральных судов, право сорока восьми американских штатов, округа Колумбия и Филиппин. Для практики в судах Французской концессии желательно знать французский язык и Кодекс Наполеона. Умение ездить верхом - обязательно».
        Все белые адвокаты Шанхая увлекались конным поло, и если новичок не играл с ними, он вскоре ехал назад в метрополию.
        - Тамара, на сколько баллов из десяти вы оцениваете свои чувства ко мне?
        Она была молода, ей нравилось дразнить мужчин.
        - На пять.
        Она смотрела ему в глаза и ждала обиды и красных пятен на щеках. Олман действительно покраснел, но от счастья.
        - Целых пять? Расскажите скорей, за что вы любите меня наполовину!
        - Вы хороший, вы знаете Кодекс Наполеона…
        Отца свалил сердечный приступ, и Тамара осталась одна - матери у нее не было.
        Олман пришел, стал звонить из отцовского кабинета в банк. Тамара в соседней комнате снимала с гвоздя картину с видом Петербурга: хотела подарить Тони, раз он любит все русское. Тони с кем-то спорил, ударил по стене кулаком. Кусок кладки выпал: дома для иностранцев строили наспех - у многих такое случалось. Олман и Тамара глядели друг на друга сквозь пыль. Он с трубкой в руках, она - с картиной «Петербург».
        - Пойдете за меня замуж?
        - Да.
        3
        Никто - ни Иржи, ни Лемуан - не знал, что Нина умирала от стыда после разговора с Олманом. Он смотрел на нее, как смотрят на гимназиста, который убежал на фронт с рогаткой. Мягко пожурил, подсказал, как надо вести дела.
        Теперь Нина ехала веселить его жену: только за этим ее пригласили. Пусть Олман хихикает, пусть его Тамара развлекается… Нам только ногу в дверь просунуть, дальше разберемся. И споем вам, и станцуем, если надо.
        Электрический звонок на чугунных воротах. За ними - дорожки, посыпанные песком, пар над газонами, цветники. Слуга повел Нину вокруг дома. Птицы кричали среди деревьев; тяжелые капли падали с веток.
        Из-за кустов - хохот, шум.
        - Сюда, пожалуйста! - поклонился слуга.
        В комнате на первом этаже не было одной стены: вот сад - и сразу камин, рояль с нотами, узорчатые диваны. На ковре трое мальчишек в скаутской форме строили крепость из спичек. Голые ноги, обгоревшие на солнце носы. Все трое похожи на Олмана и друг на друга.
        - Куда ты суешься? - кричал один по-английски. - Это же крыша! Сейчас все из-за тебя упадет!
        - Ничего не упадет! Ма-а-ам! Ну скажи ему!
        Под роялем два гончих щенка глодали огромную кость - каждый со своей стороны.
        - Мы вас уже ждем, - сказал голос из глубины комнаты.
        Тамара сидела в нише - то ли на кресле, то ли на кровати. Вокруг горы разноцветных подушек с кисточками, на резном столе - китайский чайник.
        Не женщина, а флаг Российской империи - сине-бело-алый. Темно-голубое платье, белые волосы и губы карминно-красные. На груди - жабо, руки в атласных перчатках до локтя.
        - Нина Васильевна? Очень приятно. А меня называйте без отчества - я отвыкла, совсем обшанхаилась.
        Дети вскочили, поздоровались.
        - Брысь отсюда! - приказала Тамара. - И псов своих заберите - видеть их не могу! Выпьете со мной кофейку, Нина Васильевна?
        Тамара улыбалась. Спина ее была прямой и неподвижной.
        Нина рассказывала о себе, в меру подшучивала над бестолковыми белыми генералами, передразнивала судового повара, не умеющего варить батат. Она чувствовала: ее пробуют - так протыкают пирог лучиной: не сырой ли?
        Описала, как можно веселить гостей чехословацкого консула:
        - Обед и танцы будет снимать настоящий кинооператор.
        - Где мы его возьмем? - удивилась Тамара.
        - У китайцев. В Шанхае недавно открылась киностудия - я читала об этом в газете.
        У Тамары загорелись глаза.
        - Хорошо… Отлично, такого ни у кого не было! Надо еще подумать о безопасности: приглашать будем только тех, у кого нет связей с настоящими дипломатами. Я подготовлю список гостей. Идеальный вариант - богатая молодежь. Юноши и девушки будут заняты друг другом и вряд ли станут интересоваться происхождением вашего консульства. А мы все это подадим под соусом «знакомства с чехословацкой культурой».
        Тамара взяла блокнот и быстро подсчитала, во что обойдется прием и сколько ящиков шампанского можно на него списать.
        - Будем продавать билеты на фильм и копии пленки - на этом тоже заработаем. Бог мой, Нина Васильевна, как я рада, что вы здесь и что вы говорите по-русски!
        Они пили кофе и придумывали. Маскарад «Через сто лет» - знакомый Олмана привез в Шанхай чудесный материал под названием «целлофан». Сбыть его не получилось - никто не знал, что с ним делать. Надо купить несколько отрезов по дешевке и перепродать гостям на костюмы будущего.
        «Русские сезоны» - среди беженцев из России полно талантливых артистов. Можно кого-нибудь пригласить.
        «Олимпийские игры» - гости устраивают спортивные состязания, но в греческих костюмах…
        Тамара была умна и свободна. Она была взрослой, а этой взрослости Нине так не хватало! Когда-то давно, в детстве, мать велела ей отнести ведро вишни подруге. Нина думала, что кто-нибудь из девчонок во дворе поможет, - никто не помог. Она тащила ведро из последних сил и плакала, надрываясь.
        - Давай понесу, - сказала незнакомая женщина. - Куда идти?
        Нина искала слова благодарности - и не находила. Слишком мелкими казались просто «спасибо» и «слава богу» в обмен на то, что эта женщина взвалила на себя ее беду.
        То же чувство охватило Нину и сейчас.
        Лохматая голова одного из мальчишек сунулась в дверь.
        - Мам, там папа приехал! Он велел передать, что до смерти тебя любит!
        Потом был ужин. В мгновение ока накрыли стол, запустили детей. Тамара учила их делать катапульты из ложек и вязать морские узлы на салфетках. Ее муж, осипший после трехчасового выступления в суде, вкусно ел, больше всех смеялся и рассказывал о том, как на Янцзы поймали пиратов. Оказалось, что шайкой командовала молодая девица.
        Мальчишки слушали раскрыв рты, но Нина заметила, что все байки Олмана предназначались Тамаре. Он смотрел на нее и улыбался. Он целовал ей руку и произносил одними губами: «Я люблю тебя».
        Первый раз в жизни Нина видела мужчину - успешного, сильного, богатого, - который до самозабвения обожал калеку. Это было странно и восхитительно.
        - Вы уж простите - застольные манеры у нас не очень, - сказала Тамара, когда мальчишки и Олман умчались в детскую. - Но я специально ращу из сыновей оболтусов.
        - Зачем?
        - Чтобы им не пришло в голову страдать, когда я умру.
        Стемнело. Издалека доносились топот ног и голоса. Пахло влажной землей, ветер качал на деревьях китайские фонарики. Только что Нине казалось - вот наконец нашла удивительный счастливый дом, над которым не властны даже болезни. Но после слов Тамары ей стало жутко. Здесь все было временно, и каждый обитатель особняка знал это.
        - Я не лечусь, - добавила Тамара. - Доктора велят мне пить какую-то дрянь, а от нее в голове мутится. Ну ее к черту! Ко мне ходит китаянка - втыкает лечебные иглы, так что болей почти нет.
        - Вы не боитесь смерти? - проговорила Нина - и тут же замолчала, испугавшись своей бестактности (единственная ошибка за весь вечер!).
        Но Тамара не рассердилась:
        - Смерти боишься только тогда, когда думаешь, что это важно. Нет, не важно. Люди тысячи лет жили до нас и еще тысячи лет проживут. Мир не перевернется, когда я уйду.
        Глава 12
        1
        - Жаль, что у вас в английском столько ошибок, - сказала Эдна, прочитав материал Клима о русских беженцах. - Все есть, и детали, и чувства… Только текст надо переписывать.
        - Зато не надо передумывать, - отшутился Клим. Ему было не по себе: он знал, что в статье будут огрехи, но не догадывался, что так много. Разговорный английский - это ерунда, запомнишь несколько сотен фраз, и можно болтать. А литературный язык надо ставить годами: это традиция в несколько столетий - поговорки, аллюзии, идиомы…
        Грустное зрелище - журналист, который, как собака, все понимает, а сказать не может.
        Тем не менее Эдна заплатила Климу пять долларов.
        - Мы сделаем так: я буду исправлять огрехи, а вы смотрите и учитесь. Потом сами сможете писать для газеты.
        Он кивнул:
        - Я это проходил, когда жил в Аргентине.
        По утрам Клим являлся к Эдне с тремя-четырьмя заметками - о трамвайных воришках, о махинациях на лошадиных аукционах, о подпольных кулачных боях… Она приходила в восторг:
        - Как вы умудрились об этом узнать?
        - Поговорил с людьми.
        Климу постоянно казалось, что Эдна может взбрыкнуть и не заплатить: не важно, по какой причине - много ошибок, тема не подходит, объем не тот.
        Из-за того что между ними была такая пропасть - она жена чайного воротилы, он нищий эмигрант, - Клим подсознательно ждал от Эдны подвоха. Она работала в газете не за деньги, а из честолюбия, она не могла его понять, а он не мог жаловаться и объясняться.
        В ней тоже было кое-что от Нины: страстное желание всеобщей любви и восхищения. И она тоже жила в повелительном наклонении.
        Клим был с ней отстраненно любезен: хвалил ее браслеты, смешил ее, тактично помогал, когда видел, что в ее собственной статье можно кое-что поправить.
        - У нас неплохой дуэт получился, - говорила Эдна. - Я исправляю вам форму, а вы мне - содержание. Знаете, я все-таки хочу познакомить вас с мистером Грином. Я ему рассказывала о вас. Он, конечно, большой сноб и не верит, что из иностранца может выйти толковый репортер в английской газете, но я уговорила его, чтобы вас приняли в штат на должность курьера. Это не бог весть что, и обычно курьерами служат китайцы, но вам надо заводить связи среди журналистов. Не беспокойтесь, бумаги вам разносить не придется - вы будете работать на меня. Просто со следующего понедельника приходите к восьми в редакцию.
        Какое это счастье - постоянное жалованье! Клим не знал, как благодарить Эдну. А она была рада больше его:
        - Вы талантливый человек, мистер Рогов. У вас все получится - дайте срок!
        И хоть репортеры из «Ежедневных новостей» смотрели на него косо, а главный редактор бросал с утра «Здрасьте!» и потом весь день ходил как мимо пустого места, Клим был доволен. Вечерами он подолгу засиживался в редакции и листал подшивки старых газет. Ему надо было доказать мистеру Грину, что он может писать по-английски не просто хорошо, а блестяще. Он учился слогу, подмечал обороты, переписывал статьи - делал все, чтобы поскорее набить руку.
        Когда у ответственного секретаря сломалась пишущая машинка, Клим привел огромного попа и сказал, что тот может все починить. На следующий день отец Серафим поменял прокладки в кране в мужской уборной, подправил забухший от сырости косяк и спас мистера Грина от юного автора, который требовал напечатать рассказ о любви: он аккуратно поднял страдальца и вынес за дверь.
        Батюшке не платили жалованье - просто давали на чай, но отец Серафим не жаловался. После болезни он похудел, посерел; ходил во все том же подряснике и вытертой скуфье.
        - Слава тебе господи, матушка Наталья пристроена, - говорил он Климу, - одета, обута, детки ей достались хорошие - не озорничают. Вот получу благословение на приход, поселимся в тихом домике - и начнем жить.
        Каждый день отец Серафим ходил в Богоявленскую церковь, делал, что велели, и все ждал от владыки решения своей судьбы. Он был не один: в Шанхае томились несколько десятков православных священников, оставшихся не у дел.
        - Эх, что масоны с русскими людьми сделали! - сокрушался отец Серафим. - У нас на подворье тридцать семейств живут в палатках - как бродяги на улице. А ведь все уважаемые господа - попечители училищ, надзиратели акцизных управлений.
        В «Дом надежды» батюшка старался возвращаться попозже - он боялся Ады.
        - В Россию бы мне… Надоел этот Китай - мочи нет…
        Что творится в Союзе ССР, достоверно никто не знал. Из Харбина приходила пресса - с опозданием в несколько недель. Белогвардейские газеты писали про будущее восстание в Сибири и высокий моральный дух великих князей. Большевики - о новой экономической политике и крепнущем энтузиазме масс.
        Вечерами, когда Ада уходила танцевать, батюшка ложился на расстеленное одеяло, закидывал руки за голову:
        - Ты, Клим, чем займешься, когда вернемся в Россию?
        Клим говорил ему то, что требовалось: вспоминал грибные базары, крестные ходы, купание в проруби. Слушая его, Серафим вздыхал:
        - Хорошо-то как! Рассказывай еще!
        2
        Они пришли в редакцию затемно. Клим сел за печатную машинку - пока была свободна; отец Серафим принялся ковырять розетку - он предпочитал делать свою работу, пока «этих нехристей нету в конторе». Он стеснялся своего роста, непристроенности к духовному делу, незнания языков.
        - Все на соплях держится! - ворчал он. - Конечно, у них провода будут перегорать… Клим, а Клим? Про что хоть статью пишешь?
        Тот не успел ответить - на пороге появился взъерошенный мистер Грин. Он кинулся в свой кабинет, долго кричал что-то в телефон, потом вернулся:
        - Где миссис Бернар? Все еще в Кантоне?
        Клим кивнул. Неделю назад Эдна уехала на юг: она все-таки решила замахнуться на великое - интервью с доктором Сунь Ятсеном, отцом китайской революции. Он боролся против империализма, в 1911 году успел побывать президентом, но его вынудили отказаться от власти. В Кантоне неугомонный доктор организовал свое правительство и объявил о намерении объединить Китай и вышвырнуть из него иностранцев.
        Мистер Грин благословил Эдну на интервью при условии, что за билет на пароход и гостиницу она будет платить сама. Эдна не возражала.
        - Рогов, вы слышали новость? - произнес он. - «Голубой экспресс» вышел из Пекина в Шанхай, и на него напали бандиты. Триста пассажиров захвачено в плен, в том числе множество богатых и знатных иностранцев, - их увели в горы.
        Клим присвистнул.
        - Даниэль Бернар, муж Эдны, среди них, - добавил мистер Грин. - Бандиты уведомили власти, что если им не заплатят выкуп, то всех пленников перебьют.
        Он бегал по комнате, приглаживал пятерней редкие, мысиком выдающиеся на лоб волосы.
        - Я хочу послать корреспондента… Майкл Весборо сейчас в Сучжоу, Эдна - в Кантоне… Впрочем, от нее не было бы пользы… Остальные… - Он не договорил и снова скрылся в кабинете.
        - Что-то случилось? - громким шепотом спросил отец Серафим.
        Клим объяснил. Эдну было жалко: если ее супруга убьют, она помешается от горя.
        Даниэль заранее не нравился ему: то ли потому, что был чех, как Иржи Лабуда, то ли из-за бесконечных рассказов Эдны. Клима слегка раздражало то, что женщины могут любить с такой страстью, с такой преданностью. Эдна по рассеянности забывала, кому и что она говорила, и потому раз пять - с одинаковым восторгом - описывала Климу, как однажды китайчонок верхом на буйволе загнал английских туристов на дерево.
        - Дайте доллар, тогда я его уведу, - требовал вымогатель.
        Но у англичан не было денег - кто ж на пикник с бумажником ходит? И тогда из-за кустов появился Даниэль с охотничьим ружьем, подошел к буйволу и дал ему в нос. Когда тот с ревом ускакал, англичане спустились.
        - Спасибо, сэр. Почему вы не воспользовались оружием? Ведь он мог поднять вас на рога!
        - Этот буйвол - кормилец семьи, - сказал Даниэль. - Ему надо было показать, кто в доме хозяин.
        Фраза «Покажи, кто в доме хозяин» очень нравилась Эдне.
        - Даниэль знает пять языков, в том числе русский, - похвалялась она. - Это такой человек, который не тратит жизнь понапрасну. Понимаете, Клим, ему смешны люди, которые говорят «я не могу».
        Клим делал вид, что понимает.
        Из кабинета главного редактора доносились крики:
        - Что значит «вы не поедете»? Во всех газетах будут экстренные сообщения, а мы что поставим? Рассказ об обществе цветоводов? Не валяйте дурака - вы просто трус! Никакой опасности нет - бандиты уже захватили всех, кого им надо, а вы не настолько ценная персона, чтобы из-за вас останавливать поезда!
        Отец Серафим с опаской покосился на застекленную дверь:
        - Суровый какой наш начальник!
        Клим поднялся и направился в кабинет Грина. Возможно, мимо него проносился шанс, который не следовало упускать.
        3
        Скорый поезд шел на север. Клим смотрел на зеленые поля за окном и с удовольствием гладил себя по колену: часть денег, выделенных на поездку, была потрачена на новый костюм; под сиденьем стоял небольшой чемодан, на крючке висела шляпа, а в кармане лежали часы с надписью на крышке: «За отличный глазомер».
        Клим хоть и с трудом, но все-таки сумел убедить мистера Грина, что он справится с опасным заданием.
        - Я лучше всех в редакции говорю по-китайски - если, конечно, не считать курьеров и уборщиков. Кроме того, у меня нет жены, которая вцепится в меня с криком «Не пущу!».
        Мистер Грин согласился. Время поджимало: поезд уходил в час дня, - а других добровольцев не было.
        Клим уже набросал план будущей статьи - с кем поговорить и какие вопросы задать. Хорошо бы, Даниэль Бернар остался жив - во-первых, Эдна будет счастлива, а во-вторых, его историей можно будет украсить репортаж.
        Через несколько дней Клим планировал опубликовать в «Ежедневных новостях» первую самостоятельно написанную статью.
        Глава 13
        1
        Городок Линьчэн, рядом с которым произошло нападение на «Голубой экспресс», был окружен высокой крепостной стеной. По углам - башни с пулеметами и мощными прожекторами. Тьма бесприютных журналистов, солдат и чиновников. Все передавали друг другу новости - одна страшнее другой: пленников увели в горы и расстреляли; за них требуют выкуп в два миллиона долларов; на самом деле это не бандиты, а переодетые люди доктора Сунь Ятсена.
        Клим выяснил, что в Линьчэн прибыл Рой Андерсен, американец, посланный из Пекина для переговоров с похитителями. Так как приличных гостиниц в городе не было, он остановился в своем вагоне.
        Когда Клим вернулся на станцию, уже стемнело. Беседа с мистером Андерсеном переносилась на завтра. Надо было где-то переночевать, но все вагоны и платформы были забиты. Достав из чемодана фонарик, Клим пошел разыскивать место посуше - накануне прошел дождь и земля была в лужах. Пылали костры, шумели голоса, сновали крестьяне с бамбуковыми коромыслами - продавали вареные яйца и пампушки.
        Даже под вагонами кто-то сидел. Клим посветил фонариком: целый выводок ребятишек - прижались друг к другу, только черные глаза поблескивают. Луч скользнул по вагонной подножке. Дамские туфли, шелковый подол с маками…
        Господи боже мой, Нина!
        Она загородилась рукой от света.
        - Уберите фонарь, - произнесла по-английски.
        Словно удар невидимой, бесшумной бомбы по груди.
        - Хэлло, дорогая.
        Она вздрогнула:
        - Ты?
        Несколько секунд молчали.
        - У нас в вагоне электричество погасло, - сказала Нина. - Проводника нет, не знаю, куда убежал.
        На ней был халат, перевязанный широким поясом, волосы заколоты гребнем, глаза усталые. Клим предложил ей руку:
        - Пойдем искать проводника.
        Она не оттолкнула его. Взяла под локоть.
        - Как ты здесь очутился? - спросила.
        Клим рассказал о «Ежедневных новостях Северного Китая», о задании редактора.
        - Ты неплохо устроился.
        - А ты?
        - И я.
        Можно было не спрашивать: сладкие духи, длинные серьги, тонкие часики-браслет на запястье. Люди, сидевшие на платформе, провожали ее взглядами.
        Нина сказала, что живет в Шанхае, снимает особняк в Международном поселении.
        - Чем занимаешься?
        - Провожу балы.
        Нина хвасталась: маскарад двойников - каждый должен представить какую-нибудь знаменитость.
        - У нас было две Флоренс Миллз,[21 - Флоренс Миллз (1896 -1927) - американская певица, танцовщица и актриса, первая чернокожая суперзвезда.] три Томаса Бичема[22 - Томас Бичем (1879 -1961) - знаменитый британский дирижер и импресарио. Имел весьма выразительную внешность: пышные усы, бородку и гладко расчесанные на пробор волосы.] и четыре Джерси Лили.[23 - Джерси Лили (1853 -1929) - британская актриса, одна из самых знаменитых красавиц Викторианской эпохи.]
        Маскарад «Восточный базар» - очень смешно получилось: все нарядились в торговцев и продавали друг другу кто рыбу, кто орехи, кто хворост… Одна дама приехала на настоящем верблюде. Когда музыканты начали играть джаз, он перепугался и начал орать дурным голосом.
        «Рассказывай, дорогая. Говори со мной. Я все пойму. Буду идти с тобой вечно - вдоль поезда, вдоль блестящих рельс. Хочешь, заманю тебя и украду? Хочешь, угощу конфетой - у меня есть. Как гексаграмма „Цянь“ - каждая шестерка шпал (в „Книге перемен“ означает „небо“). Знаешь, родная, где бы я ни был, я никуда от тебя не уезжал…»
        2
        Нина прибыла сюда, потому что ее знакомый попал в заложники. Сердце дернулось - ехать в эту дыру ради какого-то знакомого?
        - Ты что-нибудь разузнала о нем?
        Нина покачала головой:
        - Пленников увели в горы. Войска идут по следу, но приблизиться не могут: главарь бандитов сказал, что иначе он прикажет расстрелять людей.
        - Этот знакомый - пан Лабуда? - не выдержал Клим.
        Нина рассмеялась:
        - Иржи спит у себя в купе. Я взяла его с собой, но толку от него мало.
        Камень с души упал. Значит, не любит Нина Лабуду. Так зачем она здесь? Зачем таскает с собой Иржи? Спрашивать нельзя, ревновать нельзя, можно только смотреть и не верить своим глазам: все-таки привела судьба встретиться.
        Нина взглянула на часы:
        - Бог с ним, с проводником. Хотела почитать - сейчас все равно поздно. Ты где остановился?
        - Нигде.
        - Хочешь, в мое купе пойдем? У меня верхняя полка свободна.
        3
        Великие звездные боги, Фу, Лу и Шу, спрячьте золотые монеты, свитки мудрости и персики долголетия, пустите меня к моей женщине, в темноту, заприте двери, завесьте окна.
        Уймите сердце мое, дайте вздохнуть свободно.
        Впрочем, знаете что? Пришлите мне прекрасную Гуань Инь, богиню милосердия. Говорят, к ней надо взывать в минуты опасности. А сейчас такая минута:
        женщина моя
        там,
        внизу,
        не спит.
        Клим молчал, прислушиваясь к ее дыханию. Столько месяцев не видел ее, а каждый вздох, каждый шорох знакомы. Над ухом звенел комар, луна просвечивала сквозь штору размазанным кругом.
        Эх, родная, родная… О чем ты думаешь сейчас? Лежишь, спрятав руку под подушку, - знаю, даже не видя тебя.
        Медленно, дюйм за дюймом, целую вечность двигаться к краю полки. Посмотреть вниз. Маки на твоем халате кажутся почти черными…
        Нина села.
        - Заели комары! - сказала в сердцах. - Откуда их столько?
        - Хочешь, выловим?
        Клим с готовностью спрыгнул вниз, вытащил из чемодана фонарик. Тусклый свет озарил купе, и луна за окном погасла.
        - Посвети мне: где-то тут пищали, - сказала Нина, оглядывая стену у изголовья. - Ага! Есть!
        От комара осталось мокрое место.
        - Тут еще две штуки сидят! Дай-ка мне газету.
        Клим, улыбаясь, следил за ней. Нина боролась с врагами: «Сюда посвети! И сюда! И сюда!»
        - Они наверняка под потолком затаились. Подержи меня.
        Не смея передохнуть, Клим взял ее за талию, подсадил, чтобы она могла дотянуться до верхних полок. Луч фонаря подсвечивал широкие рукава ее халата.
        Внезапно потеряв равновесие, Нина обхватила Клима за шею. Фонарь полетел под стол.
        - Ох, прости…
        Клим осторожно поставил ее на пол - напугавшуюся, тяжело дышащую. Обнял, поцеловал в губы. Думай что хочешь… но это невозможно: залететь сюда, как шальная пуля, и не…
        Нина ослабла, села на постель:
        - Ты что?
        Клим не отвечал. Встал перед ней на колени, раздвинул полы халата. Груди с темными сосками, черная родинка - как капля шоколада. Ткнулся лицом в нежность живота:
        - Делай что хочешь - люблю тебя.
        - Клим… не надо…
        Он отвел ее руки за спину. Контрабандист, нарушитель границ…
        Нелепейшее, восхитительное счастье: разбирать ночью перепутавшиеся цепочки нательных крестов.
        Глава 14
        1
        Клим даже во сне не отпускал Нину. Чудесный, родной…
        Физическая страсть бывает двух видов: когда тобой восхищаются, когда голова идет кругом от недоуменно-радостного «Господи, за что мне такое счастье?!» А бывает, тебя используют, как носовой платок: ты ценна и совершенно необходима для отправления естественной надобности.
        В этом вся разница между любовью и грубым скотством.
        Нина гладила запястье Клима. Он-то любил ее со всей нежностью, на которую был способен. Он ничего не забыл и ничуть не изменился. А она?
        Нина позвала его к себе в купе, потому что у нее были свои причины. Возможно, Клим не поймет, но, когда тебе одиноко, когда ты вконец запутываешься, тебе надо, чтобы кто-то оказался рядом. Кто-то, кому не все равно.
        Нина смотрела на своего мужа. Сердце тревожно екало в груди.
        Она использовала Клима - как носовой платок? Неужели он завтра проснется с тем чувством опустошенности, которое возникало у самой Нины когда-то давно - когда к ней захаживал начальник казенных складов?
        Клим удивил ее: хорошо одетый, хорошо пахнущий и - вопреки ее пророчествам - вполне успешный: «Ежедневные новости Северного Китая» - весьма солидное издание.
        Досада, что он прекрасно обошелся без нее, и острое желание присвоить его… Когда Нина привела Клима к себе в купе, то долго прислушивалась к шорохам наверху: «Неужели он уснет и даже не попытается?..» Сама все устроила.
        Бурная радость, счастье, которое не опишешь словами… В тот момент она его действительно любила, и он должен был это почувствовать.
        Нина тихонько поцеловала Клима в плечо. Он улыбнулся во сне.
        «Ты ничего не знаешь обо мне, да тебе и не нужно знать».
        Приподнялась - вдвоем на узкой полке было тесно. Но Клим, не просыпаясь, притянул ее к себе. Его сердце стучало гулко и ровно.
        2
        Олман был прав - оформить документы чехословацкого консульства оказалось не так сложно. Взятка и бумага, составленная им для Комиссариата по иностранным делам, решили дело. Через две недели Нина уже танцевала на первом балу в своем новом доме, снятом у Тамары за символическую плату. Китайская казна не досчиталась таможенных сборов на десять ящиков шампанского.
        - Заработать легко тому, кто по натуре торговец, - говорила Тамара. - Например, наш Лемуан нюхом чует, где лежат деньги. А вы, Нина Васильевна, правитель: куда ни придете, люди начинают подчиняться вам, ибо так должно быть.
        Нина смеялась:
        - Ах, если бы! Кто мне будет подчиняться?
        - Слушайте меня: я по натуре мудрец и знаю, что говорю. Мудрец, торговец и правитель - это самое удачное сочетание для любого предприятия. Поэтому у нас все получается.
        Все действительно выходило как надо, но тем не менее у Нины под кожей засел страх. Ее не покидало чувство, что она полностью зависит от Олманов и Лемуана и они могут погубить ее в любой момент. Тамара как будто насмехалась, когда говорила, что Нина - правитель. Они с Иржи были преступниками и большую часть времени тратили на заметание следов и на мысли о неизбежном наказании.
        Нина подыгрывала Тамаре, и если раньше она изображала других, то сейчас изображала другую себя - неустрашимую, спокойную и жизнерадостную. Нина нужна была мудрой миссис Олман, как актриса нужна драматургу: Тамара придумывала пьесу и прописывала в ней роли, а потом с нетерпением ждала представления и отзывов публики. После каждого бала она расспрашивала Нину, с кем та поговорила, кто и что сказал, - и все это с довольной, многознающей улыбкой. Ей доставляло удовольствие собирать сведения о знакомых и делать прогнозы, кто за кем будет ухаживать и кто с кем поругается. На этот счет Тамара никогда не ошибалась.
        Временами она просила Нину чуть-чуть «подправить действительность»: познакомить людей или ввернуть в разговор фразу, которая могла многое изменить. При этом она никого не посвящала в свои планы. Нина не сомневалась, что у Тамары есть знакомые, с помощью которых она точно так же управляет и ею самой - без ее ведома. Просчитать ходы миссис Олман было невозможно: она не искала выгоды - ей требовался увлекательный сюжет. Если ей покажется, что арест горе-консула - это любопытный поворот событий, она тут же разыграет эту карту.
        Нина чувствовала себя голым королем, идущим по улице с высоко поднятым подбородком, и каждую секунду ждала выкрика: «Эге, а величество - без штанов!» Ей требовалась защита: кто-то сильный и действительно неустрашимый.
        Но пока у нее был только Иржи. В его преданности она не сомневалась: они были повязаны, как каторжники парными кандалами. Нина сняла для него квартиру в Китайском городе - там и повесили табличку «Консульство Чехословакии» с гербом и весьма двусмысленным девизом: «Veritas Vincit» - «Правда побеждает». Своим гостям Нина представлялась кузиной чехословацкого консула, которая по его просьбе устраивает всевозможные развлечения.
        Тамара действительно подобрала для нее идеальную публику. Господа из высшего общества, конечно, не заглядывали к Нине: у нее собирались коммерсанты средней руки, девицы, подыскивающие женихов, и представители богемы с длинными волосами и неизменными разговорами о погибшей культуре. Часто к Нине заходили и вовсе незнакомые личности, которых приводили друзья друзей. Они не требовали роскошного угощения (в целях экономии Нина предлагала только коктейли и закуски), им достаточно было того, что в доме шумно, дымно и весело и что хозяйка соблюдала некие церемонии, которые позволяли гостям чувствовать себя недалеко от вершины мира.
        Поначалу Нина слегка побаивалась этого разудалого табора, но очень скоро поняла, что гости заинтересованы в ней куда больше, чем она в них. Всем им требовался повод, чтобы показать себя и посмотреть на других, им нужен был большой дом с лужайкой и атмосфера необязательности. У Нины не придирались к акценту и не задавали лишних вопросов.
        В короткое время она завела больше сотни знакомых, из которых никто не стал ее другом. Может быть, среди них и были интересные люди, но все складывалось так, что о серьезных вещах у Нины не говорили. Шутки, флирт, сплетни - никто не показывал своего истинного лица. Но так оно и должно было быть: Нина не хотела ни с кем сходиться. Дружба предполагает откровенность, а откровенность могла стоить ей очень дорого. Ее «семейный круг» оставался очень мал: Тони, Тамара и Иржи. Лемуана, хоть он и знал ее тайну, можно было не считать. Он примыкал к ее жизни с краю, который соприкасался с портовыми спекулянтами и виноторговцами, а от этого мира Нина хотела отгородиться самой высокой стеной.
        К Лабуде она испытывала теплую, но все же презрительную жалость. Нину трогало то, что он дал ей возможность заработать. Она берегла его и старалась не впутывать в отношения с Лемуаном и Олманом. Но сам Иржи не берег ее нервы.
        - Я знаю, что в Шанхае присутствуют чехи, - говорил он каждый раз. - Скоро нас выведут на прозрачную воду.
        Нина стискивала зубы. Она всеми силами пыталась забыть о своих страхах. Как только у нее появились деньги, она начала ходить по блошиным рынкам и антикварным магазинам, выискивая переливчатые муранские вазы и голландские серебряные черпаки с выпуклыми мельницами на дне. Обилие красивых вещей успокаивало ее: они были символом того, что ей многое позволено.
        Найти продавца, который не понимает, что за вещь попала ему в руки, долго прицениваться, торговаться и все-таки выкупить лампу Тиффани или статуэтку работы Лансере.[24 - Лансере Евгений Александрович (1848 -1887) - российский художник, мастер скульптуры малых форм.]
        Дом Нины начал напоминать белый особняк на Гребешке. Не видом - там все было другое. Скорее смыслом.
        Она не выносила темноты и после захода солнца во всех комнатах зажигала электричество. До рассвета читала - в основном по-английски. Ама,[25 - Ама - так в Китае называли женскую прислугу - горничных и нянек.] горничная по имени Чьинь, догадалась, что Нина боится кошмаров.
        - Где ваш муж, мисси? - спросила она. - Злые духи не дают вам спать, потому что вы беспокоитесь за мужа?
        Нина ничего не ответила. Она каждый день бывала в доме Олманов. Она видела, как Тони садится рядом с Тамарой и тихонько под столом держит ее за руку и вплетает свои пальцы в ее, обтянутые атласной перчаткой.
        А Нина думала о том, что у нее под ногами паркет, на стене - багет, на себе - жакет от дома Пату, - получи бесплатное приложение к покупке - одиночество высшего сор та. Носи его на шее, как лисий воротник, как пустую шкурку с болтающимися мертвыми лапами.
        «Я замучилась жить одна…» Нина всеми силами пыталась избавиться от этой мысли, разбирала ее, выискивая первопричины. Раньше у Нины была любовь, но она иссохла из-за того, что ей недоставало денег. Теперь у нее были деньги, но это не приносило ни малейшей радости.
        Клим был человеком, на которого можно было положиться, она могла рассказать ему все, и он вступился бы за нее, ни о чем не спрашивая и не требуя платы. Но как только сожаления о непоправимой ошибке закрадывались к ней в сердце, Нина гнала их. Она нарочно представляла, что Клим совсем опустился, размяк, может, уехал с контрадмиралом Старком на Филиппины, может, бродит где-нибудь по шанхайским подворотням вместе с остальным бородатым, вшивым белым воинством. Нина умом понимала, что этого быть не может - Клим не из тех людей, что опускаются, - но старательно убеждала себя в обратном.
        Нет-нет, в любом случае не Клим. Слов из песни не выкинешь - что сделано, то сделано. Ей нужна новая любовь. Мужчина, который будет намного умнее и сильнее ее. За чью спину можно спрятаться, как Тамара прячется за спину Тони.
        3
        У Олмана на полке стояла карточка - Тони и Даниэль Бернар на какой-то встрече. Нина разглядывала ее. Мистер Бернар был заснят в профиль, солнце падало на прямой нос и тонкое веко. Чуть заметная складка у рта. Стриженые виски, белый воротничок. Олман сидел рядом с Даниэлем, как доктор Ватсон рядом с Холмсом: хоть и на переднем плане, но главный герой - вот он, не ошибешься.
        - Это один из умнейших людей, что я знаю, - сказал Тони, заметив интерес Нины.
        Имя Даниэль Бернар словно витало в воздухе. Он уехал в Европу полгода назад, но о нем не забывали. Кто-то восхищался им как удачливым коммерсантом и благотворителем (команда по футболу при университете Святого Иоанна содержалась на его деньги), кто-то завидовал и придумывал мистеру Бернару неубедительные пороки.
        Поначалу Нина лишь рассеянно слушала эти разговоры, но постепенно они возбудили в ней любопытство. Олман часто вспоминал о своем приятеле - они были членами одного комитета в Шанхайском клубе. По словам Тони, выходило, что Даниэль - образец не только мужественности, но и добродетели.
        - Представляете, когда Китай объявил войну Германии и Австро-Венгрии и всех подданных этих стран решили депортировать, Даниэль за свой счет нанял им врачей и полностью оборудовал передвижной госпиталь. Прошу заметить, что это сделал чех - представитель народа, который немцы вечно угнетали.
        Ама Чьинь говорила, что судьба постоянно дает нам знаки, главное - уметь их распознавать. Все складывалось одно к одному: Нина придумала чехословацкое консульство - и Даниэль оказался чехом. Он отправился в Европу - чтобы дать Нине время встать на ноги. Он был приятелем Олмана - и Нина могла узнать о нем поподробнее.
        Когда Тони сказал, что мистера Бернара захватили бандиты, она не раздумывала ни секунды. Примчалась к Иржи на квартиру:
        - Собирайтесь, мы едем на север спасать вашего соотечественника.
        Псевдоконсул пришел в ужас:
        - Он отдаст нас полиции!
        Нина сузила глаза:
        - Собирайтесь, вам сказано!
        Иржи подчинился. Всю дорогу он донимал Нину расспросами:
        - Почему вы захотели отправиться в этот Линьчэн?
        Потому, что ей понравился освещенный солнцем профиль на фотокарточке.
        На станции - грязь и хаос, полная невозможность узнать хоть обрывки правды.
        Нина будто очнулась: «Куда я приехала? Зачем потащила с собой Иржи? Ему к доктору надо - снимать гипс. Нет никакого Даниэля - я все выдумала!»
        Солдаты принесли на станцию найденное в горах тело молодого китайца из числа пленных - он был заколот штыком. Его мать страшно голосила, катаясь по земле. Зеваки смотрели.
        Мест в гостиницах нет, ночевать надо в вагоне… Нине было так стыдно за себя, что хотелось плакать. И тут она встретила Клима.
        4
        Иржи влетел в вагон, чтобы поскорее сообщить новость; пронесся по залитому солнцем коридору, проскочил Нинино купе, вернулся. Дверь была не до конца прикрыта, изнутри доносился чужой голос.
        Иржи замер.
        На постели Нины сидел человек - в шляпе, в подтяжках на голое тело. Клим Рогов, муж.
        - Как думаешь, где твой трефовый король? - веселился он.
        Нины не было видно.
        - Снизу? - проговорила она.
        Клим торжествующе вытащил карту из-за уха:
        - Вот где!
        Солнечные пятна на скомканных простынях. Клим был бос, растрепан и счастлив. Рука Иржи заныла, зачесалась под гипсом. Он дернул дверь. Не смог открыть - что-то заело. Внутри купе завозились.
        - Подождите!
        Дверь отъехала в сторону. Нина - в халате, кудрявые волосы распущены по плечам.
        - Что вам?
        - Пан Даниэль только что прибыл, - сказал Иржи, ни на кого не глядя. - Бандиты его отправили вон, он сейчас посещает Роя Андерсена.
        Глава 15
        1
        Нина пыталась принять решение. Просчитывала, что будет, если они помирятся с Климом. Что он скажет, когда узнает, в какую аферу она впуталась? Что подумают Тамара и все остальные, когда узнают, что у Нины Купиной есть супруг - журналист, работающий в «Ежедневных новостях Северного Китая»?
        - Так в какой должности ты служишь? - спросила Нина.
        Клим рассмеялся:
        - В должности курьера. Но я надеюсь на скорое повышение.
        У Нины кровь отлила от сердца. Безнадежно. К ней на приемы ходят солидные люди. А встречать их будет курьер в смокинге и бабочке? А если не будет солидных людей - не будет денег. И тогда все по новой - черная нищета и бессильная ярость, которая все равно направится против Клима.
        Она постаралась не выдать разочарования. Когда Иржи объявил о прибытии Даниэля, Нина попросила Клима уйти:
        - Мне надо встретиться с мистером Бернаром. Извини, но тебе не стоило приходить сюда.
        Лицо его напряглось, будто он плохо расслышал.
        Нина нашарила под столом туфли, встала, раскрыла чемодан, разложила вещи. Грудь сдавило - дышала, словно всхлипывала. Не нужно ей никакого Даниэля Бернара… Клим действительно ничуть не изменился - любимый, родной… Но они не смогут дать друг другу то, что требуется, а это значит, что он все время будет смотреть на нее потемневшим, обвиняющим взглядом, а она подсознательно будет искать другой выход - другого мужчину.
        - Ты пришел ко мне, получил свое… - отрывисто проговорила Нина. - Все довольны, пора прощаться.
        Она специально била словами наотмашь. Пусть считает ее дурой, пусть обвиняет во всем - так ему легче будет пережить все это. Ох, зачем она позвала его к себе - растравила раны!
        Клим поднялся. Молча надел рубашку, натянул подтяжки.
        - Я как-то забыл, насколько серьезно ты относишься к своей персоне. - Уголки его губ опустились, челюсти сжались. - Если бы я сказал, что служу заместителем главного редактора или хотя бы колумнистом, у нас был бы совсем другой разговор, правда? А что, если я наврал тебе? Просто чтобы посмотреть, что ты ответишь, жадина моя?
        Он ушел, дверь купе лязгнула. Нина обхватила себя за локти. Только не плакать - глаза будут красные, а ей еще с Даниэлем Бернаром встречаться. Клим никогда не поймет, что дело не в ее скупердяйстве, а в том, что нельзя выдавать желаемое за действительное. Чтобы супруги были счастливы вместе, у них должны быть одинаковые мечты. Но Нине хотелось надежной крепости, а Климу - рая в шалаше.
        2
        Даниэль Бернар обгорел на солнце - настолько сильно, что лицо его стало похоже на красную шелушащуюся маску. Доктор, один из заложников, сказал бандитам, что это проказа, и Даниэля выгнали.
        Он приехал на станцию верхом на осле в сопровождении двух солдат-китайцев, которых он встретил по дороге. Из одежды - ночная пижама и самодельный тюрбан, на ногах - разбитые крестьянские сандалии.
        Появление Даниэля вызвало небывалый переполох. Им тут же занялись доктора и лично Рой Андерсен. Журналисты толпились перед окнами вагона - с блокнотами и фотоаппаратами наготове.
        Обедал Даниэль в вагоне-ресторане в окружении радостных чиновников. Он рассказал, что бандиты - их было больше сотни - атаковали «Голубой экспресс» ночью. Остановили паровоз, людей вывели наружу - кто в чем был. Багажные вагоны разграбили, у перепуганных пассажиров отобрали все ценное. Потом их выстроили в колонну и погнали в горы. Но оказалось, что триста пленников - это слишком крупный улов. Многие из них не могли идти - у них не было обуви. Кроме того, их надо было кормить, поить, охранять. Даниэль слышал, что главарь бандитов собирается отпустить женщин и детей - с ними больше всего мороки.
        - Дай-то Бог! - молитвенно сложил ладони Рой Андерсен.
        Нина настояла, чтобы и она и чехословацкий консул присутствовали на обеде. Она ожидала, что при виде Даниэля у нее по-особому стукнет сердце, что она признает в нем своего. Ничего подобного. «Господи, какой он страшный!» - думала Нина каждый раз, когда смотрела в его сторону.
        В голове вертелись обрывки разговора с Климом. Странное чувство, когда хочется быть менее живой, чем на самом деле, - чтобы притупить все, не так дергаться.
        Багаж Даниэля пропал, и он был одет в чужой костюм, отлично сшитый, но тесноватый в плечах. Обгорелое лицо - это не трагедия, все заживет. И то, что Даниэль не произвел особого впечатления, - это тоже ни о чем не говорит. Просто сегодня трудный день, все нервы напряжены, все мысли о другом.
        Забавно: Нина уговаривала себя полюбить мистера Бернара.
        - Мы собирали для заложников продуктовые передачи, вы получали их? - спросил Даниэля Рой Андерсен.
        Тот покачал головой:
        - Бандиты выкидывали все, кроме консервированной тушенки: боялись, что вы можете подсунуть в еду снотворное или яд. С нами был ювелир Лейба Гауф. Он говорил: «Что делать бедному еврею? Нам нужна еда, и добрые христиане присылают свинину. Нам нужна надежда, и они присылают Библию».
        Все рассмеялись. Иржи наклонился к Нининому уху:
        - Помните, я говорил вам, что звук виолончели ближе всего к людскому голосу? Как раз к такому, как у пана Бернара.
        Нина пожала плечами: голос как голос - ничего особенного. Вдруг Клим действительно обманул ее? Пиджак у него куплен не на курьерское жалованье. А если даже на курьерское, ведь Клим умный, талантливый и явно не будет до конца дней пакеты разносить. Ох, боже мой, боже мой…
        Нина повернулась к Даниэлю:
        - Как вы считаете, подобное нападение на поезд может повториться?
        На мгновение луч солнца очертил его профиль - совсем как на фотокарточке у Олмана.
        - Конечно может, - отозвался Даниэль. - Я немного разбираюсь в китайских диалектах: местные жители называли бандитов «патриотами» и «борцами с иностранными захватчиками». Им обидно, что богатства страны утекают к «белым дьяволам». Простому народу при любом раскладе ничего не достанется - даже если в Китае не будет ни одного иностранца, - но тут главную роль играет надежда. Азиату никогда не стать белым, а богатым - кто знает?
        - Вы не очень-то уважаете Китай, - сказал Рой Андерсен.
        - Я уважаю древнюю Поднебесную империю. А нынешний Китай утратил величие. Он винит в своих бедах иностранцев и ничего не делает для того, чтобы самому встать на ноги.
        - А как же китайский национализм? - удивилась Нина. - Все последние восстания китайцев - это движения патриотов.
        - О патриотизме больше всех кричат те, кто делает на нем деньги: торгует винтовками, шьет флаги и продает газеты. Я поверю в китайский патриотизм тогда, когда правительство откроет патентные бюро и будет поощрять не военных губернаторов, а национальных изобретателей. Существует четкая взаимосвязь между богатством страны и уважением к людям, которые придумывают всякие новшества. А покуда этого нет, Китай будет голодать, болеть и ежегодно страдать от наводнений.
        - Да уж, - кивнул Рой Андерсен, - ныне патриотами в Китае считают тех, кто перебьет больше сограждан из соседних провинций.
        - Они пытаются вырваться из исторической ловушки… как могут, - сказал Даниэль. - Неуважение к личности, незыблемые традиции плюс восточная деспотия, а также любовь ставить пафосные диагнозы, ни черта не понимая в болезнях, - вот вам рецепт того, что здесь происходит.
        Нина прыснула, догадавшись, что слова о диагнозе Даниэль адресовал сам себе. Но, кроме нее, этой иронии никто не заметил.
        Снаружи раздался выкрик:
        - Мистер Бернар! Пожалуйста, два слова для журналистов!
        Даниэль поднялся и, проходя мимо Нины, подмигнул ей, словно между ними установился молчаливый сговор понимания.
        - Вы уже дали телеграмму жене, что с вами все в порядке? - спросил Рой Андерсен.
        Нина изумилась: у Бернара есть жена?
        - Да, Эдна едет в Шанхай, - ответил Даниэль. - Благодарю за заботу.
        3
        Поезд шел на юг.
        Клим выволок Иржи из вагона-ресторана в последний тамбур, привалил к стене.
        - Я гений - вот в чем недоразумение… - бормотал пан Лабуда и стучал гипсом в грудь.
        Клим приоткрыл окошко. Банный ветер пахнул в лицо.
        - Мне было семь лет, - объяснял Иржи, - в ратуше человек играл на виолончели. Сердце мое на последней нитке держалось… Я потом всю жизнь старался - чтоб как тот музыкант, чтобы сердце в небо… Это пища моя… понимаешь? Только ее не купить в ресторане - надо самому готовить… - Иржи вытащил из кармана беспалую руку, прижал к губам. - А теперь я могу надеяться только на угощение.
        Клим смотрел, как рельсы убегают вдаль. В азбуке Морзе «ноль» - пять тире подряд. Рельсы - бесконечные слившиеся в два ряда ноли.
        У Нины новое чешское увлеченьице: пан Бернар. Этот вождь краснокожий сидит с ней в купе первого класса, беседует об инфляции в Германии: немцы деньгами печи топят - исторический анекдот.
        Любовь Клима тоже не имеет цены. Каждый день печатаешь ее, ставишь подпись, остерегайтесь подделки, говоришь… А ее используют на самокрутки - когда нет настоящих папирос.
        Нина процедила: «Ты получил свое». Он смотрел ей в лицо, в одну точку - между бровей. «Получил свое» - по заслугам. На что надеялся? Что она бросится за… А она бросила на…
        Иржи улыбался сочувственно, звал в вагон-ресторан виски пить.
        - Я тоже ее ненавистник, - сказал он, смущенно улыбаясь. - Никакой надежды теперь: нет музыки, нет Праги. Повесят меня по Нининой причине.
        Клим нахмурился:
        - Ты о чем?
        Иржи долго смеялся, стучал беспалой ладонью по скатерти.
        - Все вранье: я не консул, бумаги фальшивые, Олманы нас используют, чтобы нас - в тюрьму, а они - чистые. Лемуан-негодяй - тоже…
        Он рассказал, что Нина заставила его притвориться чехословацким консулом, а сама втихую дурила таможню.
        Клим молча смотрел себе в стакан. Господи, родная моя, ну завралась ты! Раз уж впуталась в эту историю, так сидела бы тихо, а тебе надо у Эдны мужа увести… Ты ведь это затеяла, правда?
        Рельсы тянулись среди холмов. «Где же вы, господа бандиты? В этом поезде много богатых людей… Я даже присоединюсь к вам, чтобы всласть поубивать и пограбить».
        Или лучше сразу крушение - чтобы все взорвать к чертовой матери.
        Глава 16
        1
        Клим подготовил статью о захвате поезда - с комментариями Роя Андерсена, военных советников и рассказом очевидца, Даниэля Бернара.
        За шоколадку секретарь исправила мелкие огрехи, и Клим отнес рукопись мистеру Грину. Тот пробежался глазами, поднял очки на лоб:
        - Эдна писала?
        Клим покачал головой. Мистер Грин скосил губы на сторону, побарабанил пальцами по столу.
        - Стало быть, вы сами?
        Клим кивнул.
        - И вы можете завтра сделать репортаж с американского крейсера - и он будет ничуть не хуже?
        - Скорее всего.
        - Вы или гений, или мошенник. Я жду вас сегодня на планерке. Боюсь, миссис Бернар придется искать себе другого курьера.
        Первый раз он пожал Климу руку.
        2
        Отец Серафим подсунул Аде обтрепанную брошюру:
        - На, ты же любишь читать.
        Ада надела пенсне, посмотрела на заглавие: «Об укрощении женами нрава своего и христианском смирении». Сказала батюшке, что она думает и о нем самом, и о его дурацких книжонках.
        Отец Серафим начал зачитывать вслух:
        - От чего рождается у жены недовольство своей участью? От неумеренных ожиданий, от неблагоразумного сравнения своей участи с участью других. Самолюбие жены, излишнее к самой себе уважение возрастает в душе при внимании к льстивым похвалам от людей; корень его - гордость, свойственная нашей поврежденной природе.
        - Да вы с ума спятили! - начала Ада, и тут в комнату поднялся Клим. Постоял, послушал отца Серафима.
        - Под таинственным и страшным влиянием дьявола все в женщине приняло превратный вид: деятельность сделалась суетливостью, наблюдательность перешла в любопытство, ум - в лукавство, проницательность - в дерзость, быстрота взгляда - в ветреность, нежность - в кокетство. И вот она уже не сомневается в своих познаниях и не терпит противоречий, переходя на путь гордости.
        - В точку, - сказал Клим. - Адочка, заучи это наизусть и повторяй три раза в день натощак.
        Ада швырнула в Клима подушкой с Карлосом Гарделем:
        - Вон! Оба! Ненавижу!
        Клим положил подушку на свою постель:
        - Вот что, отче Серафим, мне дуры бабы надоели. Меня повысили по службе - пошли обмывать событие.
        - Остынь головой, Ада, а потом вернемся к предмету, - сказал батюшка, поднимаясь.
        - Вон! - закричала она.
        Ада задернула оранжевую занавеску и заплакала. Что за жизнь? В «Гавану» повадились ходить молодые полукровки. Раньше охрана их шугала, а теперь Марта приказала принимать их, если они с деньгами.
        - Класс заведения падает, - сказала Бэтти и наотрез отказалась танцевать с ублюдками.
        Она была примадонной, и ей такие выходки позволялись. Остальным девочкам Марта велела не строить из себя английских графинь.
        Чаще всего полукровки выбирали Аду - брали ее за талию жесткими руками, не смотрели в глаза. Некоторые хорошо танцевали, но как бы не с ней. И постоянно оглядывались на своих дружков.
        Бэтти окрестила их грачами: за черную глянцевитость волос, за тщательно пошитые европейские костюмы. Они жадно присматривались к белым, копировали их во всем, но в то же время держались особняком.
        - Их никто не принимает, - говорила Аннетт, самая старшая из танцовщиц. - Полукровки всегда впитывают самое худшее от родительской расы: от китайских матерей-шлюх и пьяных белых матросов.
        У нее было что-то с ногой: несколько месяцев назад французский солдат в шутку подрезал ее ножом. Аннетт работала лишь два раза в неделю - чаще не получалось: у нее были боли.
        Ада боялась полукровок. Была в них какая-то затаенность - не разберешь, что у них на уме. Но отвратительней всего было то, что полукровки не уважали Аду. Они хлопали ее по спине и называли «курочка».
        Впрочем, ее никто не уважал, даже рикши норовили поизмываться. Наглые потные китайцы то везли ее кружным путем - специально, чтобы содрать еще несколько медяков, - то останавливались на полпути и говорили, что все, приехали. Если мисси надо дальше, пусть доплачивает.
        Ада могла сколько угодно кричать - они только посмеивались. У нее как на лбу было написано, что всякому дозволено ее обидеть. Один кули заявил, что она дала ему фальшивую монету, собрал вокруг толпу. Пришлось дать денег, иначе не пускал, хватал за край платья и подносил к лицу страшные кулаки с разбитыми костяшками.
        Тетя Клэр не отвечала на письма. То ли сменила адрес, то ли не пожелала связываться с племянницей. Морские пехотинцы, стоявшие у американского консульства, по-прежнему не пропускали Аду, хотя она знала их по именам: они приходили в «Гавану» и иногда танцевали с ней.
        - Мисс Ада, ну что ты врешь, что ты американка? - говорил лейтенант Маттисон. - Зачем тебе в США? Оставайся здесь, с нами. Разве тебе плохо в Шанхае?
        Аде было плохо.
        3
        Ада встала поздно - когда Клим и батюшка уже ушли. Умылась, поела и принялась наводить чистоту. В люк постучали.
        - Мисси Ада, записка для вас! - Это была китайская девочка, прислуживающая Марте. - Моя мадам говорить, вас срочно-срочно ждут в борделе. Очень надо бежать туда.
        На обратной стороне карточки, рекламировавшей «самых чистых девочек Шанхая», рукой Марты было написано: «Есть дело».
        Марта любила Аду. Иногда под настроение она платила ей за всю ночь и брала к себе наверх, в кабинет с расписными тарелками. Ада до утра сидела в парчовом кресле, пила холодный кофе и слушала рассуждения Марты о старых грымзах, засевших в Лиге морального благоденствия. Почтенные леди требовали от своих мужей, чтобы Совет налогоплательщиков запретил бордели.
        Временами Марта принималась за старое и уговаривала Аду перейти на верхний этаж:
        - Думаешь, ты найдешь себе принца? Допустим. Но он каждый день будет напоминать тебе, что взял тебя из кабака и ты по гроб жизни обязана ему за приставку «миссис» к имени. А когда тебе будет тридцать, он бросит тебя без средств к существованию и переметнется к семнадцатилетней потаскушке. Замуж выходить глупо! Я со своих девочек три шкуры не деру - сама была на вашем месте и понимаю, как важно скопить на старость. Выйдешь в отставку, откроешь собственное заведение или магазин. А замуж - это верный путь к самоубийству. Знаешь сколько я этого перевидала?
        Марио по секрету рассказал Аде, что мадам в молодости тоже «сходила замуж».
        - Он был джентльмен таких кровей, что нам и не снилось. Бросил ее. Потом мадам в газетах прочла - женился на графине. Она хотела судить его за двоеженство, да он откупился. Вот откуда у нее денежки на «Гавану» появились.
        При одной мысли о «верхнем этаже» Аде делалось дурно.
        - Я тебя понимаю, - кивала Марта. - Сейчас не лучшие времена для нашего дела. Раньше я как рекламировалась? Катала девушек в открытом авто или водила в дорогие рестораны. Дамы из Лиги морального благоденствия их ругали на чем свет стоит, пасквили в церковных листках печатали, а сами наши наряды в книжечки перерисовывали, чтобы своим портнихам заказать. Сейчас все не то: цены падают, конкуренток понаехало… Сейчас справку от доктора надо представить, плати ему, дармоеду, за еженедельный осмотр.
        Ада не понимала: как можно быть такой циничной? Ни на что не надеяться? Ни во что не верить?
        - Неужели вам не хотелось чего-то большего? - не удержавшись, спросила она.
        - Конечно хотелось! - отозвалась Марта. - Знаешь мисс Квэй? Такую карьеру женщина сделала - загляденье. Раньше имела бордель в Сучжоу, а сейчас живет во дворце, и в любовниках у нее - Рябой Хуан, глава китайских детективов Французской концессии. Она не дура за него выходить. Держит Хуана на крючке: он с ней во всем советуется.
        - Но она все-таки нашла себе мужчину, - возразила Ада.
        - Да я не про то! У нее свое дело - непотопляемое. Видела золотарей с бочками на красных колесах? Это ее люди. Они мешают дерьмо пополам с водой и продают крестьянам на удобрения. Шанхайское дерьмо - самое лучшее в Китае, потому что жратва тут богатая. Мисс Квэй собирает деньги и с крестьян, и с горожан. Вот это коммерция! Я поздновато начала: все, как ты, любовью грезила. Мне таких высот уже не достичь, а у тебя все впереди. Бросай Клима и переходи наверх.
        Ада в сотый раз объясняла, что между ней и Климом ничего нет, но Марта не слушала:
        - Зря ты за него цепляешься. Он актер - самая ненадежная порода. Когда он с тобой танцует, он в тебя влюблен, а потом смотришь - уж упорхнул куда-то. У него все - маска и нет своего лица.
        4
        В парчовом кресле сидел толстый белокурый человек, не принадлежащий этому миру: светлый костюм, шляпа-федора, трость с серебряным набалдашником в виде крокодильей головы. Он курил трубку, и клубы дыма - сладкого, дорогого - наполняли комнату.
        - У моей жены удар будет, если она узнает, что наша гувернантка - из публичного дома, - хохотал он, показывая два ряда золотых зубов.
        Мадам посмеивалась в ответ:
        - Не преувеличивай. Она честная девушка. - Заметив Аду, Марта поманила ее: - Иди сюда, дорогуша. Мы нашли тебе работу. Это мистер Уайер. Ему нужна порядочная, образованная барышня, чтобы присматривать за его дочерью. Ей пять лет.
        Ада глядела на нее, не зная, что сказать.
        - Сколько платить будут? - наконец вымолвила она.
        Мистер Уайер снова засмеялся:
        - Не беспокойтесь, не обидим. Два доллара в день и стол. Но спальни не будет - моя супруга не любит, чтобы в доме ночевали посторонние.
        Он поднялся - высокий, толстый, загораживающий собой полкомнаты.
        - Едем, я представлю вас жене. Если вы ей понравитесь, мы вас возьмем.
        Мистер Уайер направился к лестнице.
        - Он что, с ума сошел? - проговорила Ада.
        Марта подтолкнула ее к выходу:
        - Иди-иди, не проворонь свое счастье. И помни, что ты мне должна.
        У тротуара стоял большой красный «бьюик» с серебристыми фарами. Из него выскочил юркий, как обезьянка, шофер и открыл дверцу.
        Мистер Уайер тяжело повалился на сиденье.
        - Залезайте! - похлопал он по месту рядом с собой.
        «А вдруг украдет? - в страхе подумала Ада. - Завезет куда-нибудь и изнасилует?»
        Трепеща, она села рядом с ним. Мотор взревел.
        - Домой, - сказал мистер Уайер шоферу.
        Никакой дочери у него нет. Люди не нанимают гувернанток из заведений с сомнительной репутацией. Марта продала Аду с потрохами - а еще называла себя другом! Выпрыгнуть на ходу? Ада незаметно потрогала ручку двери, но та не поддалась.
        А если действительно будут платить по два доллара в день, да еще с кормежкой? Прибавить к ним заработки в «Гаване», и можно скопить на билет до Америки.
        Мистер Уайер сидел надвинув шляпу на глаза - может, дремал, может, притворялся. Ада не была уверена, но ей показалось, что шофер как-то недобро смотрел на нее в зеркальце заднего вида. Проклятая близорукость - ничего толком не разберешь!
        На всякий случай она нащупала в сумке мамины маникюрные ножницы. Бэтти рассказывала, что однажды ее изнасиловали пятеро мужчин. Поймали на улице и затащили в сарай. С тех пор Ада носила с собой «оружие».
        5
        Дом - огромный, розовый, как сливочный торт из детства. Вокруг стриженые кипарисы в виде лошадок и оленей. Дверь - как крепостные ворота, а внутри - добро, добро… В каждом углу - статуи, на стенах - картины, на полу - мозаики.
        Ада, прикусив губу, следовала за мистером Уайером по мягким коврам. За что людям такое богатство?
        Из дальней комнаты доносились звуки мандолины.
        - Дорогая, я дома! - заревел мистер Уайер.
        Мелодия прервалась.
        - Почему ты не в конторе?
        - Я привел тебе подарок.
        Мистер Уайер схватил Аду за локоть и втащил в налитую солнцем комнату. Все стены были увешаны акварелями - явно любительскими, но очень недурными. На диване лежала молодая черноволосая женщина изумительной красоты. Мама называла такие лица «яблоневый цвет» - что-то нежное, бело-розовое…
        Миссис Уайер отложила в сторону мандолину:
        - Это кто?
        - Гувернантка для Бриттани.
        Брови красавицы поднялись.
        - Да? Хорошо, ты ее выбрал без меня - тебе и карты в руки. Бриттани, иди сюда, детка! Вот тебе новая девушка… Как вас зовут?
        - Ада.
        - Иди поиграй с мисс Адой.
        Из-под дивана показалось пухлое личико ребенка: черные, как у матери, волосы, а лицо - вылитый папаша.
        - А мисс Ада не будет драться?
        - Если будет, уволь ее к чертям, - сказала миссис Уайер и снова взялась за мандолину. - Роберт, ты слышал? Даниэль вернулся из плена - живой и невредимый, если не считать солнечного ожога. А остальных пленников не отпустили. Моя сестрица примчалась из Кантона, решила в честь Даниэля банкет устроить.
        - Так Эдна взяла интервью у доктора Сунь Ятсена? - перебил мистер Уайер.
        Жена не ответила на его вопрос.
        - Я была сегодня у Бернаров: Даниэль выглядит так, будто его наждачной бумагой начистили.
        В этой семейке не слушали друг друга.
        Бриттани дернула Аду за рукав:
        - Пошли, я тебе кое-что покажу!
        6
        За целый день родители ни разу не зашли в детскую. Иногда из дальних комнат доносился звук мандолины или патефона. Бриттани прикладывала палец к губам:
        - Тихо! У мамочки вдохновение.
        Тут же забывала обо всем и вновь начинала прыгать по диванам, громыхать дверцами шкафов и петь.
        Под конец дня Ада валилась с ног: Бриттани ни на секунду не могла угомониться. Даже за ужином (куриное филе с розмарином, запеченная спаржа и вишневый компот) она требовала рисовать тигра из «Книги джунглей» и сердилась, что у Ады Шерхан походил на уличного кота.
        - Теперь играем в Белоснежку! - крикнула Бриттани, вскакивая из-за стола. - Ты будешь злой мачехой. Вели мне прясть!
        Ада растерянно моргала:
        - Что прясть?
        - Ну как ты не понимаешь?! Ты должна понимать! Ты должна! Должна!
        Слезы, крик… У Ады душа ушла в пятки: «Сейчас мать прибежит и выгонит меня».
        - Надо перематывать нитки с катушки на карандаш! - всхлипывая, объяснила Бриттани. - Ты что, не знаешь?
        Ада отправилась искать катушку, а когда вернулась, девчонка уже передумала играть.
        - Смотри, что у меня есть - сережка! Это мамина. Давай ее спрячем, а когда мама будет искать, скажем ей: «Пять долларов!»
        Ада была готова убить ее.
        В детскую вошла няня - странная женщина в европейском платье и с забинтованными ногами-копытцами:
        - Мисс Бриттани, пора спать.
        - Не хочу, не хочу, не хочу!
        - Шлепка дам, - пообещала няня.
        Ада остолбенела: так разговаривать с господскими детьми?! Но Бриттани ничуть не оскорбилась.
        - Я тебя очень-очень люблю! - закричала она и кинулась обнимать няньку. - Ты видела мою новую мисс Аду? Я ее уже замучила.
        Нянька мягко улыбнулась:
        - Меня зовут Хобу.
        От нее сильно пахло табаком, но она была аккуратной, маленькой и ладной, как китайская куколка-сувенир. Возраст не определить - то ли тридцать лет, то ли сорок.
        - Вы, мисс Ада, не стесняйтесь: если надо - накажите ее, - сказала Хобу.
        - А то я на голову сяду! - радостно подтвердила девчонка.
        Нянька поцеловала ее:
        - Идите, мисс Ада, к хозяйке: она вас зовет. А мою птичку я сама спатеньки уложу.
        Миссис Уайер - Лиззи, как она велела себя называть, - подробно расспросила Аду, кто она и откуда.
        - У меня три главных правила, - сказала она. - Первое: вы все дезинфицируете. В Шанхае дикая антисанитария. Средняя продолжительность жизни китайца - двадцать семь лет. То же самое было в Европе в Средние века. Второе: каждый день вы будете отводить Бриттани в парк. Моя дочь - непростой ребенок, и ей надо перебеситься. И третье: вы будете ее учить. Она до сих пор не знает букв. Ее папаша думает, что у нее плохая память. Ничего подобного! Стоит ему чертыхнуться, и она все за ним повторяет. К школе она должна уметь читать, писать и считать.
        Лиззи не потребовала рекомендательных писем. Ее не интересовало, работала ли Ада учительницей, знает ли, как обращаться с детьми.
        - Можете быть свободной, - сказала Лиззи. - Жалованье будете получать раз в неделю у меня.
        Ада добралась до дома. Она не спала предыдущую ночь, и сейчас ей опять нужно было собираться в «Гавану». Клима с батюшкой не было, на столе осталась грязная посуда.
        «Вот свиньи!» - подумала Ада. Тарелки мыть не стала: пускай все засохнет - сами будут отскребать.
        Глава 17
        1
        По пятницам американские морпехи - сама щедрость: у них получка. Высадившись на берег, они растекались по кабакам, угощали выпивкой, давали чаевые, танцевальные билеты скупали пачками. Но при этом были уверены: за деньги девушки готовы на все. Ага, как же!
        Американские матросы, а уж тем более солдаты-«пельмешки» - классом пониже. Они никогда не кричали: «Все пьют за мой счет!» С ними можно было работать только по четвергам, когда морпехи сидели на кораблях.
        Британцы все скупые, французы, говорят, поголовно имеют «болезни любви». Их недавно перевели из Тонкина,[26 - Тонкин - французская колония на территории современного Вьетнама.] а там сифилис и гонорея чуть ли не у каждой второй проститутки.
        По мнению Бэтти, самыми шикарными «ящерами» были итальянцы.
        - У них недавно к власти Муссолини пришел, - сказала она Аде. - Дуче не скупится на военных - у них и форма, и вид. А лучше всех - офицеры в этих шапочках набекрень.
        Всезнающий Марио сообщил Аде, что раньше Бэтти служила буфетчицей на мексиканском пароходе, но ее выгнали за приставание к пассажирам. Сойдя на берег, она сразу пошла искать самый богатый публичный дом. Явилась к Марте, грохнула чемоданом об пол: «Я буду лучшей девушкой в вашем заведении. Где моя ванная?»
        Марта посмеялась и отправила ее учиться к китаянкам. Сказала, что не собирается вкладываться в нее до тех пор, пока Бэтти не докажет, что она может продавать себя. Та обиделась и в первый же день буквально разорила двух голландских коммерсантов.
        Гибкая, веселая, драчливая, умеющая задирать ноги выше головы, Бэтти была королевой всей Киансе-роуд.
        - Моя маменька - прачка при монастыре, а отец - возчик, - говорила она. - Все сестры и братья - прачки и возчики. А я, глянь-ка, коньяк из чашек пью. Фарфор тонюсенький - сломать страшно. Верно, меня все-таки подкинули.
        Бэтти сдружилась с Адой, потому что та пересказывала ей вычитанные в книгах истории великих куртизанок.
        - Вот видишь, видишь! - хохотала она. - Я тоже найду себе итальянского «ящера».
        Итальянцы подтягивались ближе к полуночи, и, если дело происходило в пятницу, обстановка в «Гаване» становилась взрывоопасной. Американцы бросали на итальянских моряков дикие взгляды и бормотали под нос ругательства. Те, правда, не отвечали: по-английски из них никто не понимал.
        Аду подцепил бледный, заикающийся паренек - мял ее руку, заглядывал в глаза. Слава богу, танцевать он не умел и потому больше сидел за столом и что-то объяснял другим «огурцам» - то ли по-датски, то ли по-шведски.
        В середине зала Бэтти танцевала наимоднейший, только что появившийся в Шанхае танец чарльстон. Итальянский офицер крутил ее, длинная бисерная бахрома на платье разлеталась словно брызги. Сегодня Бэтти была темная, как негритянка, - перед работой два часа пролежала в ванне с йодом. Глаза у нее были подведены «по-египетски».
        Ада медленно цедила виски с содовой (чтобы выпить как можно меньше) и все поглядывала на американского капрала, развалившегося за соседним столиком. Он выбрал Бэтти в начале вечера, но, когда пришли итальянцы, она упорхнула к ним. Капрал был пьян, курил одну папиросу за другой и, если кто-нибудь обращался к нему, огрызался, как старый бульдог. Морпехи хохотали: верно, дразнили его из-за Бэтти.
        «Надо сказать управляющему, пусть охрана выпроводит его», - думала Ада.
        Сон слетел с нее, она сидела на краешке стула и всем сердцем желала, чтобы капрал куда-нибудь делся. Она чуяла беду.
        Официант пытался пройти между столами и нечаянно задел его локтем. Капрал вскочил, схватил беднягу за грудки и что есть силы толкнул к итальянцу. Девки завизжали, музыка оборвалась.
        Итальянский офицер оставил Бэтти и от души вмазал обидчику по роже. Морпехи кинулись их разнимать. С улицы прибежали еще несколько итальянцев. Кто-то пальнул из револьвера.
        Пригнувшись, Ада бросилась в задние комнаты. В гримерку уже набился десяток перепуганных девушек.
        - Надо загородить дверь! - тяжело дыша, проговорила Бэтти.
        Они сообща подвинули тяжелый шкап.
        - Дура ты! Все из-за тебя! - крикнула Аннетт.
        Бэтти отмахнулась:
        - Ничего, они не смогут сюда ворваться - окон-то нет.
        Снаружи доносились звуки битвы. Кто-то ударил в дверь кулаком.
        - Откройте! - крикнули по-английски.
        Бэтти подбоченилась:
        - Пошли вон, идиоты!
        Ругательства, пинки. Хлипкая дверь дрожала. Ада сидела в углу, обхватив голову руками.
        - Открой, сучка!
        - Только суньтесь - я буду стрелять! У меня револьвер!
        Голоса за дверью стихли. Потом послышался звук, будто волокли что-то тяжелое.
        - Ну так и не выйдешь отсюда, поняла?
        Девушки испуганно переглянулись:
        - Они что, забаррикадировали нас?
        Вдруг кто-то крикнул:
        - Пожар!
        Из щелей вокруг двери повалил дым. Девушки завизжали, заметались. Сознание Ады начало меркнуть. Последнее, что она видела, - Аннетт изо всех сил ударила Бэтти по лицу.
        2
        Ада очнулась - ее нес на руках человек во фраке.
        В небе полыхало зарево, свистели полицейские, пожарные тащили брезентовые шланги. Человек во фраке опустил Аду на землю. Лицо его было неестественно красным.
        - Жива? - спросил он по-английски.
        Она кивнула. Мужчина сунул ей в руки носовой платок: «На, утрись» - и отошел к толпе людей, одетых в запачканные смокинги. Видимо, они тоже принимали участие в тушении пожара.
        Мимо пробежали девушки в сорочках. Зеваки принялись хохотать:
        - Проститутки прямо из постелей в окна прыгали!
        - Вот и конец «Гаване», - сказал Марио, подойдя к Аде. - За сегодняшний день нам, понятное дело, не заплатят.
        Она мутно взглянула на него:
        - А где все?
        - Разбежались. Тебя последнюю из огня вынесли. Тут неподалеку господа на банкете веселились - праздновали возвращение мистера Бернара. Ты читала в газетах: китайские бандиты взяли его в плен, а потом отпустили? Когда начался пожар, гости сюда примчались. Тебя сам мистер Бернар спас.
        Ада посмотрела на него: средних лет, лицо красное, будто воспаленное. Он уже позабыл об Аде и разговаривал с усатым пожарным.
        - Проводи меня до дому, - попросила она Марио.
        Тот покачал головой:
        - Не, неохота.
        И ушел. Кому надо заботиться о девочке Аде?
        3
        Никто не ожидал от Клима, что он сумеет написать репортаж, достойный передовицы. Но его слава продержалась только два дня - пока не вернулась Эдна с интервью доктора Сунь Ятсена. Молодая женщина сама поехала в Кантон, в логово революционеров, достучалась до их предводителя - что-то неслыханное!
        Эдна была счастлива и растрогана: двойная, тройная удача - муж ее не пострадал во время нападения разбойников, ее статья получила большой резонанс в обществе, ее протеже, Клим, доказал, что она в нем не ошиблась.
        - А вы, старый зануда, не хотели мне верить! - посмеивалась она над мистером Грином. - Людям надо давать шанс.
        Главный редактор не спорил: в этом месяце продажи его газеты поднялись на семь процентов, - он был готов обниматься со всем миром.
        4
        - Раз вы будете зарабатывать больше денег, вы уедете из «Дома надежды»? - спросила Ада Клима. Она боялась, что ей снова придется платить не половину, а всю сумму аренды.
        - Мне лень искать новое жилье, - отмахнулся он.
        Но дело было не в этом. Клим представить себе не мог, как он станет жить один. Ему надо было чем-то наполнять свои вечера, заниматься чужими бедами, чтобы не думать о своих. Пусть даже ссориться с Адой или слушать отца Серафима.
        Нина так и не поверила в то, что Клим на многое способен. Бегать за ней, что-то униженно доказывать? Он знал, что Нина читает «Ежедневные новости». Узнает она его под псевдонимом - по стилю, по почерку? Каждый раз он вставлял в текст намеки, которые будут понятны только ей. Свои и ее любимые фразы, маленькие аллюзии. Опять же, на что надеялся? Что она поймет, как была неправа?
        После пожара в «Гаване» Клим привел Марту к себе. На следующий день сходил с ней на пепелище, нашел две тарелки: одну с Парижем - целую, другую с Венецией - с отбитым краем.
        Против Марты Ада возражать не посмела - все-таки мадам устроила ее гувернанткой к Уайерам. Без этой работы на что бы она жила?
        - Марта хорошая тетка, только совсем разуверившаяся, - сказал Клим, заглянув к Аде за оранжевую занавеску.
        - Без вас знаю.
        Марта пила чай и грозилась подать в суд и на американское, и на итальянское правительство.
        - Страховка и половины убытков не покроет, - горько вздыхала она. - У меня один рояль сколько стоил! А мебеля? А клиентура? Все, пропало дело.
        Отец Серафим не понимал ни слова, но утешал ее:
        - Ничего, барынька, образуется. Бог дал - Бог взял. А имущество - дело наживное.
        Клим сказал ему, что у Марты сгорел ресторан. Батюшке ни к чему были лишние подробности - ему и так жилось нелегко: хотел быть со своей супругой - не получалось, хотел Господу служить - не давали, хотел мыла купить - не на что. В китайской бане, как последний босяк, мылся водой, оставшейся от клиентов побогаче. Единственная отрада - разговоры с точно такими же горемыками. После обедни заштатные священники собирались на лавочке у церковной ограды, обсуждали вопросы веры, подлость большевиков и предательство Антанты. Нашумятся, навоюются - на сердце легче.
        Клим все еще чувствовал на себе отпечатки Нининых ладоней - как ссадины, когда крови нет, а больно.
        Любви надо бы развиваться наоборот: сначала слепое пятно в памяти, потом тоска, но с каждым днем на душе все яснее и радостнее. Потом удивление, открытие: твоя женщина прекрасна, - затем удар в сердце: «Вот она!» - и барышня исчезает. А ты весел и беззаботен.
        Иногда ночью Клим выбирался из жаркого марева комнаты и шел гулять.
        «Человек-невидимка» - так называлась одна из книг Ады. Человек-невидимка знал все обо всех, но никто не хотел знать о нем. Человек-невидимка нашел Нинин дом и вычислил, за какими окнами ее спальня.
        За что любить настолько чужую женщину? Во всем иностранку? «Белого дьявола», которого ненавидишь жестокой туземной ненавистью: ей плевать на твоих богов, она готова стрелять по тебе из тяжелых корабельных орудий только потому, что ей что-то недодали. И ты совершенно бессилен: ты не можешь противостоять ей, наглой колонизаторше, истребляющей все, чего она не понимает.
        Возможно, причина в особом законе природы, который иногда велит людям совершать глупейшие, бессмысленные действия. И вот лежишь на брюхе, как касатка, выбросившаяся на берег, и медленно погибаешь от собственной тяжести.
        А может, все гораздо проще: нет никакой графо-дракуловской магии, вечного зова и вечной любви. Все дело в том, что ты не желаешь быть отвергнутым. Не хочешь принять тот факт, что женщина взвесила твое сердце на ладони и сунула в мусорный бак. Силишься разъяснить, показать ей, насколько она ошиблась… Кому это надо?
        Интересно, изменяет Даниэль Бернар супруге? Если да, то с кем? Он уехал от Эдны сразу после свадьбы - на полгода! Клим бы ни за что не бросил свою жену по доброй воле.
        Глава 18
        1
        Тамара Олман научилась жить вне времени. Если думать о завтра, то всегда думаешь о смерти. Если думать о вчера, терзаешься бесконечными «За что?!». Если думать только о сегодняшнем дне, можно решать алгебраические уравнения и восхищаться изысканной гармонией результата. В дне сегодняшнем можно читать стихи Хафиза,[27 - Хафиз Ширази (1320 -1390) - персидский лирический поэт.] кормить птиц и слушать Нину Васильевну, женщину с глазами-авантюринами, которая так уморительно передразнивает Лемуана:
        - Мадам, я опять со всеми переругался и уехал на маньчжуре злоупотреблять рисовой водкой. Бегите за мной и умоляйте вернуться! Скажите мне, что я великий человек и скоро достигну больших высот - хотя бы на виселице!
        Эта женщина нравилась Тамаре. Как уравнение, как строки Хафиза о вине и чернобровых прелестницах.
        Ей чуть-чуть не хватало лоска, колониальной ленцы, безмятежной уверенности в своем значении. Впрочем, Нине Васильевне все прощалось за ее неправильную, большеглазую красоту. За то, что с ней всегда было весело и свежо.
        - Ты влюбилась в нее, - улыбался Олман.
        - Скорее удочерила.
        Нина Васильевна была молодым, здоровым хищным зверьком. Такого хочется принести из леса, спрятав за пазухой. От него ничего не требуется - ни преданности, ни способностей к дрессировке. Пусть просто будет. А если начнет драть мебель - ну что ж, купим новый диван.
        - Вы куда-то уезжали, Нина Васильевна? - спросила Тамара. - Вас не было в городе несколько дней.
        Честные глаза.
        - Я сидела дома. У меня пропал голос, поэтому я не отвечала на телефонные звонки.
        В другой ситуации Тамара позволила бы ей вывернуться. Но сейчас на кон было поставлено слишком многое.
        - Сегодня с утра ко мне заходил сотрудник американского посольства в Пекине - Рой Андерсен. Вы, верно, его знаете?
        Нина Васильевна опустила взгляд и ничего не ответила.
        - Мистер Андерсен сказал, что вы ездили в Линьчэн - ради Даниэля Бернара.
        Торопливой скороговоркой:
        - Я подумала, что мы должны позаботиться о гражданине Чехословакии.
        Тамара нахмурилась:
        - Полноте. Вы не из тех, кто будет спасать всех чехов, занесенных в Китай. Вам что-то понадобилось от мистера Бернара. Могу я узнать что?
        - Нет.
        Они обе понимали, сколь многим Нина Васильевна обязана семейству Олманов. Тамаре вечно хотелось предъявить права на благодарность («Вы не можете мне отказывать!»), но Нина Васильевна упрямилась изо всех сил. Она не признавала вассальных отношений.
        Тамару бесила эта несговорчивость, но будь Нина Васильевна послушной левреткой - она бы давно выставила ее за дверь.
        - Мой муж ходил на банкет в честь возвращения мистера Бернара, - произнесла Тамара, стараясь не опускаться до тона классной наставницы. - Почему вас туда не пригласили? Хотя бы из любезности…
        Секундное смущение, потом хмурый взгляд - почти ненавидящий.
        - Я не знаю. Возможно, Даниэль не хотел, чтобы его жена видела нас вместе.
        Тамара всплеснула руками:
        - Не пугайте меня!
        - Ничего не было. Мы просто понравились друг другу.
        - Я думаю, что вы действительно понравились мистеру Бернару, - медленно произнесла Тамара. - Но вас и Иржи не пригласили на банкет потому, что он догадался, кто вы такие. Он решил не заострять внимание на чехословацком консульстве. На банкете была вся элита - от генерального консула Британии до японского принца. Захват «Голубого экспресса» - это международный скандал, о котором писала мировая печать… - Как Тамара ни сдерживалась, все же досада вскипела в ней. - Вы понимаете, как вы рисковали, отправляясь на встречу с человеком, который водит дружбу с дипломатами и раз в полгода ездит в Европу? Он наверняка в курсе, что никакого консула Чехословакии в Шанхае быть не должно!
        - Даниэль не выдаст меня! Я абсолютно уверена - он порядочный человек!
        - В том-то и дело, что порядочный человек должен был сразу позвонить в полицию.
        Тамара лихорадочно соображала: что может спасти ее неразумную девочку? Поговорить с Даниэлем? Они с Тони приятели… Нет, нельзя, чтобы кто-то знал, что супруги Олман впутаны в это дело.
        - Ох, Нина Васильевна, я предупреждала вас, чтобы вы сидели тише воды ниже травы! Никакой политики!
        - Я клянусь вам, он никому не скажет! Я… я слишком вскружила ему голову.
        Тамара остолбенела. Вот как? Нина Васильевна решила прибрать к рукам чужого супруга.
        2
        Во время путешествия из Линьчэна в Шанхай Нина укрылась в купе мистера Бернара. Чтобы не видеть Клима, не встречаться с Иржи с его неизменным «Вы с ума ушли!».
        Даниэль был рад Нине. Она поняла, что несмотря на небрежно-ироничное отношение к своему пленению (как и подобает истинному джентльмену), оно далось ему нелегко. У Даниэля болело плечо - один из бандитов ударил его прикладом. Он стеснялся своего воспаленного лица. Ему до зубовного скрежета надоели журналисты, Рой Андерсен и его коллеги. Но Даниэль не мог сидеть в одиночестве. Ему надо было выговориться - не для того, чтобы расписать, что именно с ним произошло: он даже думать не хотел о бандитах и многочасовом марше через горы, - а чтобы осознать, что все вернулось на круги своя. Теперь можно сидеть на бархатном диване, пить кофе, рассказывать что-то - и тебе будут внимать и улыбаться.
        Нина - единственная из всех - догадалась об этом. Мужчине всегда труднее: ему нельзя бояться и искать сочувствия. Ему нельзя приходить в ужас от того, что еще вчера дикарь с револьвером мог оборвать его жизнь, а потом спокойно доесть рис и завалиться спать - нечесаной башкой в попону.
        Колыхались занавески, по насыпи бежала тень от поезда, а в небе неподвижно стояли перистые облака - до самого горизонта.
        Даниэль отлично говорил по-русски - господи, какая прелесть!
        - Где вы выучили язык? - спросила Нина.
        - В Петербурге. Когда я окончил гимназию, отец дал мне денег и отправил путешествовать. Я поехал в Россию.
        - Понравилось?
        - Мне было интересно. Наверное, нигде в мире не было такого удивительного сочетания раннего Средневековья и высочайшей цивилизации.
        Нина вздохнула:
        - После большевиков от цивилизации не осталось камня на камне.
        - Не соглашусь. Советский строй - это новый виток развития. Его можно оценивать по-разному, но это отнюдь не деградация. Я возвращался в Китай через Россию, на несколько дней останавливался в Москве, - и знаете, что показалось мне любопытным? Главная особенность большевиков - это стремление не к деньгам, а к власти в чистом виде. Поэтому они будут сильнее тех, кто стремится и к власти, и к деньгам: одной точкой давления меньше. Такие люди хотят изменить общество и мечтают не о сундуке с золотом, а о памятнике на главной площади. Это особая порода - вожаки, готовые на собственном горбе тащить народ к счастью, если понадобится - силой. Согласитесь, это что-то новенькое.
        - Не соглашусь. То же самое вытворяли все религиозные фанатики - от крестоносцев до пуритан.
        Они спорили с горящими глазами. Даниэль был человеком много и жадно читающим. Он испытывал удовольствие от совместного думания. Его волновали политика, философия, история. Торговля чаем была для него искусством, приносящим доход.
        - Пятьдесят лет назад почти весь чай, поставляемый в Британию, шел из Китая, - рассказывал Даниэль. - Большие фирмы скупали урожай на корню, без проб, и мелкие торговцы, лишившись заработка, незаконно вывезли чайные деревья в Индию. Доставка оттуда обходится дешевле, поэтому китайский импорт сократился до трех процентов. Но в эти проценты входят такие сорта, которые невозможно вырастить больше нигде.
        - Научите меня пить чай? - спрашивала Нина.
        - Непременно.
        Даниэль знал невероятно много об искусстве Китая и Японии. Он мог часами рассказывать о способах выделки фарфора, о разведении садов, о древней поэзии и рисунках тушью. Он был человеком настолько редкой породы, что Нине хотелось одернуть себя: так не бывает.
        Если ей доводилось встретиться с Климом в вагоне-ресторане или в коридоре, она торопливо отводила глаза и пыталась как можно скорее исчезнуть.
        Перед сном по привычке Нина надевала шелковый халат с маками - чтобы идти умываться, но тут же снимала его. Это была улика, которую следовало убрать с глаз долой.
        Ложилась в скользкую от крахмала постель, долго прислушивалась к стуку колес. Счастье духовной близости сменялось физической тоской. Нине хотелось, чтобы ее целовали, - ощущение было настолько ярким, что она переносила его как боль.
        Представить своим любовником Даниэля с его обгорелым лицом было невозможно.
        Клим… Нина не подозревала, насколько она соскучилась по нему. По сладкому обмиранию, когда он касался губами кромки волос на затылке. Сердце ухало, как в шахту, от одного воспоминания. В груди - хрустальная пустота.
        Если позвать его, он придет, будет сидеть в углу со скрещенными руками, жгуче смотреть из-под челки, а потом, конечно, не выдержит. И все будет так, как надо.
        Нельзя использовать человека, а утром бросать его ради роскошного мудрого чудовища.
        Нина вспоминала рассказы Даниэля. Ей казалось, что она знает его очень давно - настолько им было легко друг с другом. Мистер Бернар был лучшим из собеседников, а разговор с умным человеком - одно из высших наслаждений на земле.
        Двойственность, в которой стыдно признаться самой себе. Мучительная, не дающая уснуть страсть к мужу и злодейские мечты о чужаке, лицо которого скоро станет таким, как на фотокарточке в конторе Тони Олмана.
        «Мистер Бернар несвободен. У него есть жена. Помни об этом».
        Когда поезд подъехал к Северному вокзалу, Нина была уверена, что Даниэль дал ей карт-бланш на все: за два дня пути они стали друзьями, ценящими и понимающими друг друга. Волнение, как перед битвой: хочется пританцовывать, гусарствовать, щеголять остроумием…
        Даниэль сказал: «Надеюсь, мы скоро встретимся» - у Нины мурашки пошли по коже. Она помахала ему рукой, пошла, покачивая бедрами, по платформе, зная, что он смотрит ей вслед. И тут же заметила в толпе Клима.
        Он все понял.
        Не надо сочувствовать, утешать и объясняться: этим сделаешь только хуже. «Я больше не буду тебя мучить. Я тебя отпускаю».
        3
        Когда Нина сказала Тамаре, что вскружила Даниэлю голову, она выдала желаемое за действительное.
        Бернар не позвонил ей ни на следующий день, ни через неделю. В газете Нина прочитала о банкете в его честь, на который их с Иржи не позвали.
        Даниэль использовал ее как носовой платок? Для отправления вполне естественной надобности: отвлечься от неприятных воспоминаний и развеять дорожную скуку?
        Нина встретила его в кафе рядом с теннисным кортом. С ним была Эдна, мистер Бернар представил их друг другу.
        Сухая, веснушчатая, с ракеткой под мышкой, Эдна смотрела на мужа влюбленными глазами. А он держал ее за руку чуть повыше запястья. Нина думала, что он попросит официанта накрыть общий стол, чтобы они могли сесть все вместе, но Бернары ушли обедать на террасу. Нина глядела сквозь раскрытое окно в спину Даниэлю, но он ни разу не обернулся. Эдна пила вино и смеялась его шуткам.
        Догадка Тамары ошеломила Нину: неужели мистер Бернар действительно понял, что они с Иржи самозванцы, и решил отойти в сторону?
        Ярость - но не против Даниэля, а против всезнающей миссис Олман. Она трагически поднимала брови: «Ах, вам грозит опасность! Что же теперь делать?» Это было еще одно развлечение для нее.
        - Я сама заварила эту кашу, сама буду расхлебывать, - жестко сказала Нина. - А вас очень прошу никому ничего не говорить.
        Тамара пообещала. Удобно расположилась в кресле и приготовилась смотреть новый акт драмы.
        От Тамары Нина поехала в контору к Олману - с утра звонил Лемуан, просил выяснить одно обстоятельство.
        Новый, только что купленный «форд» - скрипучая кожа, темный лак.
        - Мисси, моя взять лицензию для авто, - сказал шофер. - Теперь можно ездить в иностранных концессиях. Но если мисси желает кататься по китайской территории, надо брать другая лицензия.
        Нина слушала его вполуха. Тревога вытягивала нервы по ниточке. Даниэль отказался от нее… Буйные страсти, когда от любви бросаются в реку, - это удел семнадцатилетних мальчиков, которым нечего терять, кроме гимназической фуражки. Дорожное знакомство - слишком слабый повод, чтобы сломать жизнь и себе, и Эдне.
        Мимо проносились китайские вывески, зарешеченные красными рейками окна. Напряжение такое, словно в каждом доме заложена бомба.
        Нина должна влюбить в себя Даниэля - надеяться на его великодушие нельзя. Пусть сама мысль о том, чтобы навредить ей, покажется ему бредом.
        Нина вспомнила свою первую любовь - графа Одинцова. Она воевала за него, как маленький Наполеон, мечтавший покорить сначала Францию, а потом весь мир. Родня Одинцова была в ужасе, друзья говорили, что неравный брак принесет ему несчастье. Нина одолела их всех. И с Бернаром она тоже справится.
        Шофер мурлыкал песенку - на каком-то своем наречии, - и в его словах Нине слышалось: «Да-ни-эль… Да-ни-эль…»
        4
        Кабинет Олмана был заставлен картонными коробками.
        - Что это? - спросила Нина.
        Тони смутился:
        - Да так… Один из клиентов назначил меня душеприказчиком, а в награду завещал коллекцию азиатского искусства.
        - Можно посмотреть?
        Олман сморщился, покраснел:
        - Как-нибудь потом. У вас ко мне дело?
        Нина закрыла дверь поплотнее:
        - Виноторговцы спрашивают, нельзя ли им получать, помимо шампанского, еще коньяк и виски. Но по бумагам и так выходит, что мои гости упиваются до бессознания.
        Тони огладил подбородок. Обручальное кольцо на его пальце сверкнуло тусклым золотом.
        - Мне кажется, стоит попробовать. Таможенникам все равно, кто сколько пьет: мы же подкармливаем их.
        - А вдруг какой-нибудь патриот решит, что мы объедаем китайскую казну?
        Олман покачал головой:
        - Доходы от таможни почти целиком идут на погашение внешних долгов пекинского правительства. Поверьте мне, китайцы будут только рады, если английские и французские банки недополучат пару-тройку тысяч.
        - Значит, сказать Иржи, чтобы оформлял новые заявки?
        - Пусть оформляет.
        Порыв ветра раскрыл окно, рама ударилась о коробку, и та упала. Тони вскочил из-за стола, но Нина уже подняла с ковра шелковый веер: мужчина и женщина… обнаженные… на постели.
        Она в изумлении посмотрела на Тони:
        - Что это?
        Олман покраснел:
        - Если бы я знал, что за искусство подсунул мне проклятый Мэнфилд, я бы в жизни не взялся за его дела! Продать эту дрянь невозможно - меня лицензии лишат, а то и посадят за распространение порнографии. Домой не принесешь - у меня дети. Тамара говорит: «Выкинь или уничтожь». А как уничтожишь? Некоторым рисункам по триста лет, это бесценный антиквариат!
        Нина передала Тони веер, и он поспешно сунул его в ящик стола.
        - Если хотите, я могу забрать ваши коробки, - сказала она. - Пусть лежат у меня, а вы пока думайте, что с ними делать.
        Тони опешил:
        - Вы действительно согласны? Ох, спасибо! Но Тамара меня убьет, если узнает. Она подумает, что я вас растлеваю.
        - Мы ей ничего не скажем, а я и смотреть не буду, что в этих коробках. Вы мне помогаете, и я обязана отплатить вам добром.
        5
        Нина велела врезать в дверь гардеробной замок. Вечером носильщики приволокли тридцать две коробки. Прислуге было сказано, что в них хозяйкин багаж из России.
        Нина отпустила Чьинь и задернула на окнах портьеры. Любопытство переполняло ее. Олман всю дорогу умолял ее не открывать крышки: «Там хранятся ужасные вещи. Мэнфилд был безумным эротоманом, это и свело его в могилу». Нина поклялась всем святым.
        Потихоньку, как вор-домушник, она открыла дверь гардеробной.
        Лампочка в спальне вспыхнула и погасла - перегорела.
        - Вот дьявол!
        Свет ночника не доходил до гардеробной. В досаде и нетерпении, Нина побежала на кухню, поискала в кладовой новую лампочку - не нашла, попыталась вывернуть старую из торшера - резьбу заело. Перенесла торшер в спальню - провод короткий, до гардеробной не дотягивается.
        Наконец Нина разыскала в комоде церковную свечу, поставила ее в стакан и вернулась назад. Спичка с шипением вспыхнула и озарила серые бока коробок. Пламя затрепетало на фитиле.
        Нина разбирала в ночи преступный клад.
        Первая коробка: футляр, обитый шелковой тканью. Внутри - завернутый в папиросную бумагу маленький диск из слоновой кости с отверстием в середине: хризантема с девятью лепестками, а на ней - прекрасная обнаженная женщина. Тело ее чуть поблескивало, глаза были закрыты, на губах - улыбка.
        Браслет из фарфоровых пластин: на каждой - контур сада, пагоды, моста. Девушка раздвинула колени. Пояс от ее халата красной змейкой скользил по животу.
        Свиток - кажется, японский. Дама в богатых шелках. Самурай с выбритым теменем выводил на ее обнаженном бедре тонкие столбики иероглифов.
        К свитку была прикреплена записка - перевод:
        Уснуть на рукаве твоем,
        Хранящем тонкий аромат.
        Перед рассветом
        Качнулся полог на двери.
        В сырой траве едва видны следы.
        Пламя на фитиле колебалось, бумага просвечивала, и по ней двигались огненные тени.
        Нина села на пол. Растерянность. Смущение. Желание подолгу разглядывать вывороченные наружу, тщательно выписанные… - господи, как назвать? органы?
        Может, она зря согласилась взять эти коробки? Что, если однажды полиция нагрянет к ней с обыском и найдет их? Впрочем, если полиция придет сюда, Нине уже будет все равно: ей останется только выпрыгнуть из окна.
        Она достала тяжелый альбом с медными уголками. Гравюры… Пряный запах - от красок ли? от бумаги? В европейской традиции обнаженная натура либо стерильна, как у античных богов, либо слащава, как у пышнобедрых графинь, стремившихся запечатлеть себя в игривых позах. Или вовсе похабна, как у некрасивых толстых баб на срамных открытках.
        А здесь было что-то другое. Естественность и простота.
        Альбом соскользнул на пол, одна из страниц загнулась, но Нина не стала ее поправлять. Грудь медленно наливалась ровным, густым теплом. Художники, рисовавшие все это, имели в виду любовь, от которой замирает душа. Они не умели изображать тела так правдиво, как великие европейские живописцы, их не смущали нарушенные пропорции и неправильные черты лица. Но у них отчего-то получалось показать восторг сопричастности - все то, что просвещенные европейцы столетиями прятали от себя и друг от друга и карали законом, чтобы никто не узнал, как оно должно быть - естественно и просто.
        Нина закрыла ладонями глаза.
        «Я хочу, чтобы у меня появился любовник. Мне требуется мужчина, которого я буду любить».
        В самой большой коробке она нашла седло с острым колом, торчащим посередине. Прежний хозяин снабдил его запиской: «Данное седло привязывали на ослиную спину и сажали на него неверную жену - чтоб кол был там, чем согрешила. Потом пускали осла вскачь».
        Глава 19
        1
        Флаги на ветру, ревущий оркестр.
        Солнце сворачивалось причудливыми кренделями в медных трубах, огненные зигзаги - по пряжкам, пуговицам и бляхам на мундирах. Лица распаренные и счастливые.
        Четвертое июля - американская колония в Шанхае отмечала День независимости США со всей возможной помпой. В городском парке установили навесы, под ними - длинные столы с белыми скатертями. Здесь же палатки с сувенирами, дымные жаровни, карусели для детей, разукрашенные бумажными цветами пони и огромная сцена с кафедрой, приготовленной для выступлений генерального консула США и председателя Муниципального совета.
        Жара такая, что воздух слоится и дрожит. Над толпой - аромат ванильного мороженого вперемешку с мясным духом и горьким запахом пороха.
        В тире - грохот выстрелов и одобрительные выкрики. Внутри палатки еще бльшая жара. На налитом солнцем брезенте - тени от веток. Выстрел, еще, еще… Нина отняла приклад от плеча:
        - В десятку.
        Хозяин тира с благоговением взглянул на нее, потом на столпившихся зевак:
        - В первый раз вижу такое, мадам!
        Нина улыбнулась. Передав карабин хозяину, она пошла сквозь расступившуюся толпу, каждым нервом чувствуя: Даниэль Бернар смотрит ей вслед.
        Он должен был сдаться первым. И Даниэль, и Нина знали, что между ними что-то происходит: они постоянно встречались - у общих знакомых, на улице, в кафе. Они кивали друг другу, но никогда не заговаривали. И уже по этому признаку, по явной намеренной отстраненности, Нина догадывалась, что дело идет на лад. Даниэль Бернар всеми силами пытался избежать разговоров с ней, но допускал саму их возможность.
        Нина пребывала в состоянии взвинченного до предела азарта. Она перестала ездить к Тамаре, к своим маскарадно-бальным делам относилась с прохладцей - все душевные и физические силы забирала война против совести мистера Бернара.
        Его мир лишь отчасти пересекался с миром Нины, и лишь в тех областях, которые не требовали высокого социального положения: театр, спортивные состязания, некоторые дома, хозяева которых были достаточно влиятельны, чтобы приглашать людей вроде Бернаров, но недостаточно самолюбивы, чтобы отказаться от компании нуворишей.
        Несколько раз Нина встречалась с Эдной. Миссис Бернар была весела и доброжелательна, но при этом чувствовалось, что гости, разговоры и приятельские отношения - это лишь малая часть ее жизни. Эдна была одним из тех счастливчиков, которые находят себе цель и знают, как ее достичь. Она страстно любила свою работу, но не любовью пустоголовой девицы, хватающейся за все, что теоретически может ее прославить, а сильной, мощной любовью умного и ответственного человека.
        Нина сравнивала себя с миссис Бернар - и понимала, что в очень многом ей никогда не перещеголять ее. Эдна была демократична, не придавала значения внешнему блеску, одевалась с изысканной простотой женщины, привыкшей к доступности всех благ. В ней чувствовался высокий класс, которым она не гордилась; скорее всего, она даже не замечала его, как воздух, которым дышит.
        И тем не менее Даниэль Бернар поглядывал на сторону. Что-то заставляло его вскидывать глаза, когда Нина входила в комнату. Она-то как раз не обладала ни врожденным чувством собственного достоинства, ни умением носить льняные кофточки так, чтобы казаться в них дамой из высшего общества. Нина понимала, что красота ее, созданная с помощью модных журналов, криклива и потому слегка вульгарна. Что в стремлении изумить она часто перегибает палку. Что в отличие от Эдны ей приходится требовать уважения к себе, буквально заставлять считаться с собой.
        У Нины было только одно преимущество перед миссис Бернар - то самое, которым обладали кочевники, внезапно наваливавшиеся на безмятежные города. Эдна не готовилась к войне. Она была уверена, что цивилизованность и университетское образование защитят ее от любых напастей.
        Нина говорила себе, что не сомневается в успехе. Неправда, она постоянно терзала себя вопросами: да или нет? получится или не получится? То, что Даниэль, скорее всего, знал ее тайну, только подхлестывало ее. Но мистер Бернар должен был сам переступить черту.
        Лицо его зажило; он оказался не таким красавцем, как на фотокарточке в кабинете Олмана, - бывают люди, которые на портретах выглядят лучше, чем в жизни. Но Нина уже решила, что ей необходим этот спокойный, мудрый человек. Ей хотелось присвоить его точно так, как она присвоила коробки Тони Олмана. Инстинкт собственника: красоту надо притащить к себе в дом. Яркую бабочку - поймать, цветы - сорвать и поставить в вазу, закат - нарисовать, шляпку - купить, сделать все, что возможно, чтобы удержать в руках ускользающее чувство восхищения.
        Нина, как хитрый лазутчик, собрала о мистере Бернаре все доступные сведения. Его образованность и утонченность уживались с мужскими страстями: оружие, спорт, политика, - это придавало ему особую привлекательность. Даниэль был человеком, который мог ценить и понимать и в то же время защитить.
        Он был так давно и так несокрушимо богат, что его не интересовали мелкие подлости, которые совершаются ради куска торта на празднике жизни. Он не считал нужным доказывать превосходство (разве что иногда, на дружеском матче по теннису). И при этом он не скучал, не пресыщался и не искал алкогольного или наркотического забвения. По натуре он был исследователь и меценат. Человек, ищущий знания и возможности. Любая женщина могла чувствовать себя рядом с ним как за каменной стеной. Нина понимала, что это иллюзия: опыт научил ее, что надеяться можно только на себя и что каменные стены иногда рушатся в самый неподходящий момент. Но она готова была отдать все, чтобы получить хотя бы эту иллюзию.
        Нина вела наступление по всем правилам: она давала понять противнику, что совсем близко от его штаб-квартиры имеются неисчислимые богатства, нужно лишь отважиться на вылазку. Путь безопасен, ворота будут открыты, а жители встретят освободителя буйным ликованием.
        Главное - не спугнуть и не проворонить.
        Нина во множестве читала книги о чае, и по обрывкам разговоров, которые долетали до мистера Бернара, он должен был понять, что во всем городе не сыщется другой белой женщины, знающей столько о китайской чайной церемонии.
        Нина рассказала Эдне легенду о Наследственной печати царств, надеясь, что та передаст ее мужу и тем самым невзначай намекнет на общность интересов мисс Купиной и мистера Бернара.
        - Я познакомилась с одним стариком, - говорила Нина тихим, таинственным голосом, - он вычерчивал мелком иероглифы на асфальте. Такая у него работа: писать истории на дороге, - если прохожий человек оценит их, он кинет ему монету. Старик говорил по-английски, и я попросила перевести написанное. Это было сказание о священном белом нефрите, из-за которого рождались и погибали древние царства. Человек по имени Биань Хэ нашел среди холмов кусок нефритовой породы и отнес ее князю. Но князь не поверил в ее ценность и приказал отрубить Биань Хэ ногу за то, что тот напрасно потревожил господина. Когда князь умер и трон перешел к его брату, Биань Хэ снова понес находку ко двору. Ему отрубили вторую ногу. И только третий князь распознал, что имеет дело с великим сокровищем. Из нефрита сделали ритуальный диск «би» - символ неба, настолько прекрасный, что слава о нем разнеслась по всему свету. Через много сотен лет он оказался в руках Цинь Шихуанди,[28 - Цинь Шихуанди (259 -210 гг. до н. э.) - правитель первого централизованного китайского государства.] великого императора, объединившего Китай. Он повелел
вырезать из него Наследственную печать царств. Тот, кто обладал ею, получал мандат Небес на правление империей. Печать переходила от династии к династии, за нее давали города и армии, из-за нее велись бесчисленные войны.
        - Что случилось с ней потом? - спросила Эдна.
        - Никто не знает. Точно известно, что у последних двух династий не было Печати и божественного права управлять Поднебесной.
        Если Эдна передала эту историю Даниэлю, он должен был понять намек: в неприглядном куске породы может заключаться великое сокровище. Главное - разглядеть его.
        Нина вышла из тира. На ней была шляпка с алым пером - чтобы мистеру Бернару было проще разглядеть ее в толпе.
        - Нина, постойте!
        Она оглянулась. По пальцам, по всему телу прошел электрический разряд. Вот оно…
        Усилием воли сдерживать улыбку победителя. Проявить великодушие. Джигу будем отплясывать дома, при свете ночника - когда никто не видит.
        На Даниэле рубашка с короткими рукавами, светлые брюки, широкополая шляпа. Руки загорели, у манжета - полоска светлой, нетронутой солнцем кожи.
        Он приблизился. Толпа обтекала их с двух сторон.
        - Вы отлично управляетесь с карабином. Где вы научились стрелять?
        Нина смотрела ему в глаза:
        - На войне.
        - И что, применяли свое искусство на практике?
        - А как же.
        Даниэль не знал, то ли верить ей, то ли нет.
        - Не волнуйтесь, в людей я ни разу не стреляла, - произнесла Нина. - Когда в течение многих недель едешь через тайгу, а в поезде нет вагона-ресторана, приходится как-то выживать - охотиться на все, что пролетает мимо.
        - А сейчас вы охотитесь на меня? Зачем?
        Он решил идти ва-банк. Ну что ж…
        - Вы раздразнили мой аппетит. Приманили интересными разговорами, а потом бросили. Мое самолюбие было оскорблено: вы решили, что я недостойна вашего общества.
        Он взял ее за руку - чуть повыше запястья:
        - Дело не в вас…
        Нина подмечала малейшие детали: как Даниэль смотрит, с каким чувством говорит. Так «да» или «нет»? Поддастся или ускользнет?
        К ним подбежала Эдна - хлопотливая, пестренькая, как куропатка, со своими веснушками и шелковым платьем в мелкий цветочек.
        - День добрый! Извините, ради бога… Даниэль, мистер Фессенден хочет с тобой поговорить. Он ждет тебя в палатке организаторов.
        - Председатель Муниципального совета? - переспросила Нина.
        - Да. - Даниэль приподнял шляпу: - Прошу прощения.
        Раздосадованная, обозленная, Нина смотрела им вслед. Даниэль сорвался с крючка, но он клюнул! Он держал ее за руку - чуть повыше запястья: этот жест предназначался у него для супруги. Он был смущен, он пошел напролом - признался, что разгадал ее игру. В таких случаях либо стыдят и устраивают скандал, либо поддаются соблазнам. Ох, чертова Эдна, принесло же ее!
        В палатку организаторов не пойдешь. Там собрались птицы самого высокого полета: мистер Фессенден и консулы Великих Держав готовились выступать с поздравительными речами. В который раз Нину больно кольнула мысль о собственной непричастности к этому кругу. Мистер и миссис Бернар были в него вхожи, а Нине полагалось веселить мелкую шушеру, которая до смерти ей надоела.
        2
        Когда раздался телефонный звонок, она еще спала. Накануне был испанский маскарад: до трех часов ночи танцевали фламенко, пели романсы и пили херес.
        - Это мистер Бернар, - шепнула Чьинь, постучавшись в дверь.
        Нина села на постели, схватила трубку:
        - Алло!
        - Доброе утро, Нина. Я могу пригласить вас на завтрак?
        Голова после вчерашнего тяжело гудела.
        - Да… Конечно…
        - Я заеду за вами. Будьте готовы через час.
        Нина повесила трубку, посмотрелась в зеркало на противоположной стене. Господи помилуй, краска под глазами, цвет лица ни на что не похож. Волосы, убранные «под испанку», растрепались. Да еще голова ноет с похмелья. Хороша - нечего сказать.
        - Чьинь, - позвала Нина слабым голосом, - приготовь мне ванну. И еще стакан сельтерской воды со льдом.
        Даниэль сам вел автомобиль. Ветер теребил угол его воротника, солнце подсвечивало золотые волоски на загорелом предплечье.
        Нина была бы счастлива, если б виски не разламывались от тупой боли. Она смотрела в окно. Уличные цирюльники чистили уши клиентов ватой на палочке; носильщики тащили вазы, покрывала и гусей вслед свадебному паланкину.
        Даниэль остановил автомобиль напротив китайского ресторана:
        - Вы любите местную кухню?
        От одной мысли о еде Нину замутило.
        - Не знаю.
        - Ну, раз вы когда-то питались всем, что пролетало мимо, вам должно понравиться.
        Темные коридоры, узкая лестница на второй этаж. Время от времени окно в кабинете закрывало полотнище флага, хлопавшего на ветру, - на алом фоне золотые иероглифы. Солнце просвечивало сквозь него, и комната наполнялась красным светом.
        Сели за стол. Даниэль что-то приказал слуге по-китайски, и тот принес поднос с маленьким чайником и несколькими пиалами.
        - Китайский философ Лао-цзы говорил, что чай входит в состав эликсира жизни, - сказал Даниэль. Он подал Нине керамическую колбу толщиной в палец: - Это нюхательный сосуд. Накройте его пиалой, переверните - чай выльется. Теперь вдыхайте аромат из нюхательного сосуда. Хорошо?
        Чай пах странно - дымной травой.
        Нина обозлилась. Неужели Даниэль не видит, что ей плохо? Не понимает, что в таком состоянии любой новый запах вызывает тошноту?
        - В шанхайском кулинарном искусстве очень много заимствований от соседей, - сказал Даниэль, - но главная особенность местной кухни - это использование соевого соуса, сахара и алкоголя. Креветки, рыба, курица - здесь все бывает сладкое и пьяное.
        - Ясно, - проговорила Нина, глядя перед собой.
        - Я не буду потчевать вас такой экзотикой, как «тысячелетние яйца» или «вонючий тофу», но кое-что вам следует попробовать.
        Вошел слуга и поставил перед Ниной тарелку, на которой сидели шесть здоровых крабов с волосатыми ногами. Глаза их смотрели на нее с укоризной.
        Нина почувствовала, как черная дурнота заполняет ей голову. Свет в комнате погас, и она потеряла сознание.
        3
        Испуганный голос Чьинь:
        - Я не знаю, где у нее лекарства: она никогда не болела.
        Мужской голос:
        - Ну должно же что-то быть у вас в доме?
        - Посмотрите в гардеробной, только она заперта. А ключ у мисси в сумке.
        Щелкнул замок, зашуршала папиросная бумага.
        - Чьинь, сходи… м-м-м… сходи в аптеку и спроси каких-нибудь порошков для поднятия кровяного давления. Пусть запишут на мой счет.
        - Слушаю, мастер.
        Нина повернула голову:
        - Даниэль?
        Он подошел к ней, сел рядом на кровати:
        - Надо было отвезти вас в больницу. Извините, я никак не думал, что…
        Дверь гардеробной открыта. Даниэль понял, что хранится в коробках. Нина в испуге приподнялась:
        - Вы не должны были…
        Чтобы удержать равновесие, она схватилась за спинку кровати. От стыда, от тупой боли в висках Нина заплакала.
        Даниэль обнял ее:
        - Ну же… Что вы? Все будет хорошо…
        - Это не мое! - всхлипывала Нина. - Просто один человек попросил меня спрятать это… У него дома дети… Вы не думайте, я не падшая женщина! А впрочем, падшая, конечно… Я вас обманула - нет никакого чехословацкого консульства.
        - Я знаю, - мягко сказал Даниэль.
        - Ничего вы не знаете!
        В припадке самоуничижения она рассказала ему все: как они с Иржи остались без средств, как один знакомый помог ей оформить бумаги.
        Даниэль обнимал ее, Нина прижалась щекой к его воротнику. «Ох, что я делаю?» - но ей было все равно. Она слишком устала притворяться. Ей хотелось хоть несколько минут побыть самой собой: слабой, испуганной и отчаянно нуждающейся в защите.
        - Все будет хорошо, - повторял Даниэль.
        Боль утихла, слезы высохли, и даже стыд прошел. Нина сидела на ковре напротив Даниэля и показывала ему коллекцию Олмана.
        Он не смутился, не выказал ни брезгливости, ни осуждения - только любопытство искусствоведа. То, что еще вчера казалось Нине верхом неприличия, в его руках превратилось в изысканный, но совершенно бесполый антиквариат. Так беспола и бесплотна нагота Адама и Евы на иконах.
        Даниэль говорил о технике, в которой исполнены гравюры, о составе туши, о методах шлифовки нефрита, и древние изображения теряли всякий непристойный смысл, который был в них заложен - не художниками, а самой Ниной. Даниэль снял заклятие, и теперь она могла смотреть на них, не чувствуя вины и не связывая себя с ними в одно порочное целое.
        Даниэль вертел в руках зуб мамонта, на котором было вырезано что-то вроде «Сада земных наслаждений».[29 - «Сад земных наслаждений» - знаменитый триптих нидерландского художника Иеронима Босха (1450 -1516), получивший свое название по теме центральной части, которая посвящена греху сладострастия.]
        - Вы ведь не знаете, сколько это стоит, не так ли?
        Нина покачала головой:
        - Понятия не имею.
        - И что вы собираетесь делать с этими вещами?
        - Было бы неплохо продать.
        Даниэль взял ее за руку чуть повыше запястья:
        - Продать, но не здесь, а в Европе.
        - Но их невозможно вывезти за границу!
        - Возможно - как дипломатическую почту. Если хотите, я помогу вам обстряпать дельце.
        В устах приличного Даниэля эти слова прозвучали настолько странно, что Нина рассмеялась:
        - Я так и знала, что в тихом омуте черти водятся.
        - Это какая-то русская поговорка? - спросил он. - Что она значит?
        - Что вы, как и я, не тот, за кого себя выдаете.
        Даниэль улыбнулся:
        - Скорее, я не тот, кем меня привыкли считать другие. Но это не моя беда, правда?
        «А все-таки я заполучила тебя», - подумала Нина, проводив его до калитки. Даниэль попросил ее составить опись всех предметов и поговорить с владельцем, на каких условиях он согласен расстаться с коллекцией.
        Теперь у Нины и мистера Бернара была общая тайна: распространение порнографии. Лишь бы Тони Олман не проболтался, что это его вещи, и не договорился с Даниэлем напрямую.
        Нина закрыла калитку и вернулась в дом. Все свершилось гораздо проще и быстрее, чем она ожидала. Что теперь? Закрепить достигнутый успех и дальше в наступление?
        Как там, интересно, Клим поживает? Тоже нашел себе кого-нибудь?
        Глава 20
        1
        Бриттани:
        - Не хочу купаться! Отпустите ребенка! А-а-а! Вода кусается!
        Хобу:
        - Ничего она не кусается. Это же глицерин - чтобы никакая зараза к тебе не пристала. Видишь, я совсем чуть-чуть добавила.
        - Тогда розового масла побольше. Оно пахучее.
        Ада достала флакон:
        - Обещай из ванны не пить.
        - А я буду! Буду! Буду!
        Из кабинета миссис Уайер через весь дом:
        - Да уймите вы ее!
        Бриттани, Хобу и Ада переглянулись.
        - Мы будем тихонечко-тихонечко, - прошептала Бриттани и полезла в воду.
        Ада сразу догадалась, что миссис Уайер не любит дочь. Лиззи стеснялась этого, вымучивала из себя ласковые слова; когда приходила сестра Эдна, говорила ей, что это ненормально - не желать и не любить детей. Она как будто заклинала себя, но ничего не могла поделать со своим недугом.
        Ада вспоминала маму и бабушку: ее саму лелеяли, разговаривали с ней о будущем, хвалили ее ум. Бриттани слышала от матери только одно: «Помолчи, ради бога!» Мистер Уайер из конторы сразу ехал на конюшни. Все его разговоры были о лошадях; Бриттани думала, что ее отец работает «игроком в поло».
        «И она все равно любит таких родителей», - удивлялась Ада. Эта безответная детская любовь трогала ее до слез. Бриттани была ласковой, шумной, прилипчивой. Бездумно отдавалась любому чувству.
        Почесала голову - под ногтями перхоть. Полный ужас: «А-а-а! У меня кусок головы отвалился!»
        Всем старалась услужить: «Я сегодня ехала в авто и помогала шоферу смотреть на дорогу».
        Обнимала Аду за колени: «Я тебя обожаю сильно-пресильно, как мороженое!»
        Ада не знала, что ей делать с этим ребенком: играть, учить - это все понятно… Но как относиться к ней? Любить? А вдруг уволят? Тогда придется отдирать от себя Бриттани. А если не любить? Но как это можно, чтобы маленькая девочка была совсем нелюбимой? Никем, кроме китайской няньки?
        Ада хотела осуждать Лиззи, но не могла. Наблюдала за ней, как та сидит за столом - одна нога поджата, вышитая туфля без задника болтается на большом пальце; витая цепочка пропадает в ложбинке между грудей. Чуть выпуклый лоб в золотинках пудры. В черных волосах - роза, на плечах - шелковый шарф.
        Ада не сразу поняла, что в ней не так, и только потом догадалась: у Лиззи не было ни одной привязанности, никакой страсти. Но при этом она постоянно искала, за что зацепиться: рисовала этюды, жадно читала модных писателей, потом с тем же пылом ударялась в гороскопы. Но и они не помогали.
        Единственной ценностью, которой она обладала, была красота. Лиззи ужасно боялась потерять ее, именно поэтому она требовала все дезинфицировать - не дай бог пристанет инфекция. Именно поэтому она каждый день разминала талию шумным электромассажером, купленным в Америке.
        - Как бы ни было жарко, не купайся, - поучала она Аду. - Будет тайфун, улицы зальет - не ходи босиком: чесотку можно подхватить в два счета. Мясо покупай только с официальным штампом: первый сорт помечается фиолетовыми чернилами, второй - синими. Овощи и фрукты стерилизуй кипятком.
        Ада была гораздо счастливее своей хозяйки: у нее была цель, она понимала, на что тратила свои дни. А Лиззи уже все испробовала: замужество, ребенок, дом, путешествия, богатство…
        Иногда на нее находила тоска. Она обматывала голову шарфом и целыми днями лежала на диване в обществе папирос и мандолины.
        - Дорогая, женщине неприлично столько курить, - качал головой мистер Уайер.
        Лиззи скребла ногтем по струне.
        - По-твоему, быть женственной - это каждый раз притворяться, что я ничего не чувствую? Нет, милый мой, я буду вести себя так, как мне нравится. А если это тебя не устраивает, иди к черту.
        Раз в две недели Лиззи получала письма от Франсин, подруги из Иллинойса.
        - Вот послушай, я тебе сейчас прочитаю, - звала она Аду, - «Мы стали настоящими флэпперс…» Ты знаешь, кто такие флэпперс?
        Ада пыталась догадаться: «fl apper» по-английски - птенец-слеток, отчаянно хлопающий крыльями в попытке научиться летать.
        - Нет, не знаю.
        - Это современные девушки. Они носят плиссированные юбки, свитера и шляпки-клош - колокольчиком. Стригут волосы: длинные лохмы - это прошлый век. Курят, занимаются спортом. Это девушки новой эры.
        Письма Франсин звучали для Лиззи как поэма.
        - «Нас страшно ругают и в газетах, и на церковных собраниях, но нам плевать. Мы не собираемся повторять судьбу наших мамочек. Мы дерзки не по годам, мы водим автомобили и танцуем всю ночь напролет». Каково? - Лиззи смотрела на Аду расширенными зрачками. - Слушай дальше: «Весь Чикаго сходит с ума от джаза. Лучший оркестр играет в ресторане „Линкольн Гарденс“: Луи Армстронг, корнетист, просто великолепен! Мы с моим Стивом совершаем всевозможные безумства, напиваемся до потери сознания - представь меня, покупающую бутылку контрабандного виски! У нас „сухой закон“, и спиртное можно приобрести только из-под полы. Мы залезаем на флагштоки перед мэрией и фотографируемся. У нас есть план пролететь над городом, привязав себя к крыльям аэроплана».
        - Дорогая, у моей гончей блохи! - кричал мистер Уайер из своей комнаты. - Чем бы их вывести?
        - А все, что надо моему мужу, - горько шептала Лиззи, - это рецепт выведения блох.
        Она начала покровительствовать Аде назло супругу. Мистер Уайер рассказал за обедом, что в ресторане Бегового клуба один молодой человек появился с русской девушкой.
        - Мы встретили его очень холодно, - сообщил он. - Этот субъект работает в банке, и я бы не советовал ему жениться на беженке. Иначе он сразу потеряет место.
        - Неужели? - Миссис Уайер сощурила глаза.
        - Жениться на русской, пусть очень милой, - это как жениться на китаянке. Хотя кто знает? Если она забудет свой язык и перестанет видеться с прежними друзьями…
        - Ада, идите сюда! - приказала Лиззи.
        Ада, потупив взгляд, поднялась из-за стола.
        - Скажите мистеру Уайеру, что он негодяй. Ну же, не стесняйтесь! Пусть он знает, что он не имеет права оскорблять вас и вашу нацию.
        Роберт растерянно смотрел на нее:
        - Лиззи, ну я…
        - Проси прощения немедленно! - рявкнула она. - Иначе, клянусь, я с тобой больше за стол не сяду!
        Уайер извинился и сбежал к себе в кабинет.
        - Не ревите, Ада! - велела Лиззи. Она все еще пылала гневом. - Это свинство! Что они себе позволяют в этих клубах?
        Ада спрятала лицо в ладонях:
        - Я знаю… Быть белой и бедной - немыслимое сочетание. Но что я могу поделать?
        - А у моей подруги Генриетты есть русская няня, - подала голос Бриттани. - Она смешная: у нее волосы двух цветов. На концах оранжевые, а у головы седые. Ужас, правда?
        - Неправда, - отрезала Лиззи. - Твоя мама была раньше бедной. И это не вина женщины, что она может заработать себе на жизнь только няней или учительницей. Такие, как твой папочка, не принимают нас за равных. У тебя может быть не тот пол, не та национальность, неправильный вид… Так что зарубите себе на носу, мисс, в моем доме я не потерплю шовинизма.
        - Шови… что? - не поняла Бриттани.
        Бриттани утащила обертку от мыла и сунула себе в ноздрю.
        - Мисс Ада, гляди, у меня синие козявки!
        - Дай сюда! Все, накупалась - вылезай!
        На полу лужи - как всегда расплескала воду.
        - Смотри! У меня рога! - Мокрые пряди торчат в разные стороны. - Я дррррракон!
        Полотенце, пижама, чулки. Доехать на Адиных плечах до спальни.
        - Спать не буду. Вообще-то нет… Буду! Но ты мне расскажешь про… Как эту ведьму звали? Баба-нога? Нет… Бабарука?
        - Баба-яга.
        - А… вот-вот.
        Бриттани всем говорила, что теперь у нее есть не только няня Хобу, но и сказочница мисс Ада. Сказочница - вот на какую должность устроилась!
        - Когда Хобу рассказывает, я не люблю, - говорила Бриттани. - У нее все истории про то, как бедным людям плохо живется и им отрубают головы. А русская Баба с рукой и ногой очень хорошая. Только ты про нее подольше говори. Пусть она будет доброй-предоброй и дает детям настоящие яблоки. Это значит - необваренные кипятком.
        2
        Шофер высадил Аду и Бриттани у ворот городского парка.
        - Не пойду туда, - тихо сказала Бриттани. - Ни за что!
        С этого начиналась каждая прогулка.
        - Ну почему?
        - В парке скучно!
        - А где не скучно?
        Бриттани искоса взглянула на Аду:
        - Ты умеешь хранить тайну? Если ты обещаешь никому-никому не говорить, я тебе покажу одно очень интересное место. Меня туда Хобу водила: у нее ножки забинтованные, она не могла за мной по парку бегать, и мы с ней не слушались маму.
        Бриттани велела нанять рикшу и сказала ему что-то по-китайски. Тот изумился не меньше Ады: белый ребенок знает местный диалект? Но все же подхватил оглобли и быстро засеменил в сторону Французского Банда.
        Это был Старый город. Кривые улицы, одноэтажные хибары. На пороге каждой - торговец. Озираясь по сторонам, Ада шла за Бриттани. На них смотрели как на духов из другого мира; какая-то шавка погналась, облаяла.
        - Я тут все знаю, - сказала Бриттани. - Меня Хобу брала сюда почти каждый день. У нее здесь родственники живут. Сестра ее знаешь какие тапочки шьет! Потом продает их на базаре. А муж у нее - дурак. Курит опиум и валяется на постели. Ей, чтоб заработать, приходится одежду кули чинить, потому что сами они не умеют.
        - А ты что делала? - все еще не веря своим ушам, спросила Ада.
        - Как что? Играла. У сестры Хобу есть семь мальчиков и три девочки. Хобу переодевала меня, чтобы я платье не испачкала, и мы на улицу бежали. Только ты, мисс Ада, маме ни слова не говори, а то она меня кипятком будет обдавать.
        За высоким забором - школа. Галдящие мальчишки высыпали на улицу. Тут же продавцы сластей и игрушек, глотатели шпаг, укротители змей.
        - Они специально ждут, когда дети выйдут после уроков, - объяснила Бриттани. - У тех, кто учится, деньги есть. Ой, смотри! Дядя кобру целует!
        - Бриттани, пойдем отсюда! - взмолилась Ада.
        - Погоди, я тебе сейчас одного чудесного мальчика покажу! - Бриттани сияла. - Сяо Сэн! Сяо Сэн!
        Бритоголовый монашек, сидевший под монастырской стеной, оглянулся. У Ады дар речи пропал: мальчик был белым - нос-курнос, светлые ресницы, глаза голубые. На вид - лет пятнадцать-шестнадцать. У ног его стоял низкий столик с письменными принадлежностями.
        Они с Бриттани заговорили по-китайски.
        - Мисс Ада, знаешь кто Сяо Сэн? Кал-ли-граф и гадальщик! - объявила Бриттани и что-то сказала мальчику.
        Тот светло посмотрел на Аду и нарисовал на клочке бумаги иероглиф. Бриттани передала его Аде:
        - Держи, это тебе на счастье. Сяо Сэн сказал, что ты красивая, как я.
        Ада прижала ладонь к губам.
        - Боже мой, - прошептала она по-русски.
        Мальчик вздрогнул:
        - Ты из России?
        3
        Весь вечер Ада была сама не своя: готовила вместе с Мартой - порезала палец, утюг с углями грохнула чуть ли не на ногу отцу Серафиму; тащила ведро с водой - все разлила на лестнице.
        Клим вынес ей тряпку:
        - Рассказывай, что случилось.
        Ада рассказала. Монашек из Старого города оказался русским, но родной язык почти забыл и считал себя китайцем.
        - В идолов верит! - воскликнула Ада, взмахнув мокрой тряпкой. - И будущее предсказывает. Я своими глазами видела - к нему люди идут: он им по руке гадает или по специальным палочкам.
        Клим задумчиво поскреб небритую щеку:
        - Как он там оказался?
        - Понятия не имею. Я его спрашивала - он не знает ни о революции, ни о войне.
        - Отведи меня к нему.
        - А не боитесь? Вдруг он вам холеру нагадает?
        Клим покачал головой:
        - Он мне должен нагадать статью на четвертую полосу. Иначе нам на следующей неделе нечем будет платить за комнату.
        Глава 21
        1
        Как звали-то раньше? Митькой. Но эти времена такие далекие, словно и не было их вовсе. Все, что было до Побоища, в памяти выело. По ночам нет-нет да проявятся образы, но с усилием, будто давнее перерождение вспоминаешь.
        Был дом: три окна спереди, наличники на них синей краской покрашены - и с узором. Мамка узор любила: у нее на каждом полотенце петухи крестом вышивались. Печь опять же расписной была. Митя, покуда совсем маленький был, любил мамкины цветы на печных боках разглядывать. Вот так голову повернешь - вроде цветок, а глаза скосишь или зажмуришься покрепче, потом глянешь - вроде лик чей-то.
        Коза еще была - серая. Собака, куры, поленница у забора. От нее дух шел особенный… Хороший, одно слово. Спрячешься за поленницу, сядешь на карачки и ждешь, когда мамка искать начнет. Выйдет на крыльцо и кричит:
        - Митенька, обедать!
        А ты сидишь, уши торчком. Щепкой землю ковыряешь, ждешь, когда еще звать будут.
        - Митенька! Ты где, золотенький мой?
        Сидишь.
        - Митька, поганец, я вот сейчас хворостину возьму!
        Вот тут надо вылезать, а то мамка и впрямь рассердиться может. Она поругается, потом схватит поперек живота, вскинет на плечо и заговорит мужичьим голосом:
        - Вот кому барана на продажу?
        Ты хохочешь, с плеча у нее съезжаешь, цепляешься за рубаху, а она тебе:
        - Ну, не озоруй! - И в нос целует.
        Тятя с большим братом Андрейкой придут из тайги - ружья на стену повесят, портянки размотают. Смеются, рассказывают, какого зверя видали. На залавке битая птица, иногда заяц, а иногда и кабанчик. Трогаешь пахучую шерсть - чудно тебе.
        А потом было Побоище. Тятя сказал, что надо бежать из деревни, а то придет какая-то власть и все отнимет. Закроешь глаза: ночь, сани скрипят полозьями, а потом крик, пальба…
        Все остальное - со слов мастера Суна. Он сказал, что нашел странного мальчика в тайге: с желтыми волосами и голубыми глазами. Мальчик не говорил, а только мычал, худой был, как весенний барсук.
        Сун принес мальчика в свой монастырь и определил жить с послушниками. Имя мальчику дали Сяо Сэн.
        В монастыре шесть человек: Сун - настоятель, Лян - второй по старшинству, три послушника и самый младший - Сяо Сэн.
        Лян поднимался рано утром, еще до рассвета. Бил в «деревянную рыбу» и пел. Молитва, послушание и опять молитва, но не такая, как у мамки. У мастера Суна все было по-другому: есть - палками; думать - о Трех Драгоценностях: Будде, Дхарме и Сангхе; дышать и то выучил наново. И говорить, и писать, и ученые тексты разбирать, и гадать по ладони, лицу и палочкам в бамбуковом стакане.
        Иногда мастер Сун про былое рассказывал. Сам он был из города Шанхая, что на юге. Учился там разным наукам, но разочаровался и ушел в монахи. Лян и послушники - все его родственники: кто двоюродный, кто троюродный. Все одна семья.
        Они и померли в один день. Прибился к монастырю человек - больной, горячий. Мастер Сун отпаивал его хитрыми настоями, человек выздоровел, а хворь перекинулась на монахов.
        - Иди в Шанхай, - сказал мастер перед смертью. - Ищи учителя. В Шанхае много мудрых людей.
        Сяо Сэн долго жил в монастыре один. Как уйти, если тут всё - столько лет пробыл в этих стенах: вырос, начал постигать мудрость. Ночью ему во сне явился мастер Сун и повторил приказ: «Иди в Шанхай».
        Сяо Сэн надел сандалии, взял в руки посох и пошел.
        2
        Клим и Лиззи Уайер сидели в гостях у Эдны. Вентилятор раскачивал бамбуковые жалюзи. Полосатые тени гуляли по стенам, увешанным резными деревянными панно.
        Эдна пила чай со льдом и говорила о поездке в Циндао, город, в котором некогда была богатая немецкая колония.
        - Мы совершили великую подлость, изгнав немцев из Китая, - говорила Эдна. Лоб ее был нахмурен, зубы влажно поблескивали в полумраке. - Я понимаю: война, врага следовало лишить всех концессий… Но немцев депортировали из Китая уже после заключения перемирия, и только затем, чтобы присвоить их компании. Во время эпидемии испанки[30 - Испанка - самая страшная пандемия гриппа за историю человечества. В 1918 -1919 годах за 18 месяцев от испанки умерло более 50 миллионов человек.] немецких врачей не допускали к больным, а заболевших граждан Германии не принимал никто - наши патриоты-доктора отказывали им в элементарной помощи.
        - Кто тебе сказал? - не поверила миссис Уайер.
        - Даниэль. Англичане и американцы закрывали на это глаза, а у них под боком умирали тысячи людей. Даниэль говорит, что мы сами вскормили правительство Сунь Ятсена. Тот объездил весь мир, доказывая, что Китай - это огромный рынок сбыта, четверть населения Земли. «Дайте нам встать на ноги, не стравливайте нас друг с другом - пусть мир продержится хотя бы десять лет». Его послушали только немцы и дали деньги на создание правительства в Кантоне. Но Германия проиграла мировую войну, и теперь мы имеем то, что имеем: японцы прибирают к рукам Северный Китай, а Сунь Ятсен связался с большевиками. Они - единственные из всех - предложили ему помощь.
        - С чего ты взяла? - фыркнула Лиззи.
        - Мне Даниэль рассказал.
        Сестры не ладили друг с другом, хотя сохраняли внешние приличия. Эдна призналась Климу, что виной тому - застарелое детское соперничество. Ей хотелось быть во всем первой, и она с удовольствием обыгрывала Лиззи, даже не думая о том, что это нечестно - соревноваться с тем, кто на два года младше.
        Мать поощряла Эдну: она не особо любила маленьких детей, и ей было интересней со старшей дочкой. Так и повелось: Эдне - все лавры, Лиззи - попреки и советы: «Бери пример с сестры!» Повзрослев, Эдна и рада была помириться с ней, но неизменно наталкивалась на недоверие. Иногда ей казалось, что Лиззи безнадежна: легкомысленная, тщеславная, суеверная, она окружила себя такими людьми, что Эдна за голову хваталась. В достойное общество ее почти невозможно было заманить. «Не буду я среди вас, заумных, сидеть, - говорила Лиззи. - Я там со скуки умру».
        - Она не дура, совсем не дура! - восклицала Эдна. - Просто она ощетинилась иглами со всех сторон.
        Миссис Бернар то ругала Лиззи, то пыталась что-то для нее сделать, чем-то увлечь. Именно поэтому она завела сейчас речь о политике.
        Клима разбирала досада: Эдна предлагала сестре свой вариант счастья, совсем неподходящий для Лиззи. А когда та отказывалась, миссис Бернар недоумевала: «Она ничем не интересуется!»
        Климу нравилось рассматривать Лиззи: она была необыкновенно красива, но в то же время резка до грубости. Ее честность подкупала. Эдна сглаживала углы, обходила конфликты, старалась быть приятной для каждого. Лиззи всегда говорила то, что думала.
        - Эдна на самом деле очень слабая, - как-то бросила она, когда Клим стал невольным свидетелем очередной стычки. - Она петушится, пока думает, что ей гарантирована медаль чемпиона. Но проигрыш убьет ее.
        - Почему вы так думаете? - удивился Клим.
        - Вы заметили, что она никогда не снимает браслеты? Знаете почему? Когда ей было тринадцать лет, она провалила экзамен и вскрыла себе вены. Доктора едва выходили ее.
        После этого разговора Клим начал по-другому смотреть на Эдну. Она действительно придавала слишком большое значение успеху - в этом был какой-то изъян. Впрочем, ее все любили и уважали; мистер Грин, главный редактор «Ежедневных новостей», души в ней не чаял. А вот от мужа - Даниэля Бернара - исходила опасность.
        Клим не мог объяснить, почему у него возникла такая резкая антипатия к этому человеку. Возможно, из-за того, что когда-то Нина предпочла его общество. Клим так и не узнал, был ли у них роман, но, судя по вечно серьезной физиономии обвиняемого, ничего хорошего в его жизни не происходило.
        Из-за окна доносились короткие выкрики, топот ног и удары дерева о дерево.
        Эдна подняла жалюзи. На лужайке перед домом мистер Бернар - в куртке с широкими рукавами и в коротких штанах - нападал с палкой на седобородого старца. Дед ловко отбивался. Даниэль несколько раз получил бамбуковым шестом по голове, а потом и вовсе согнулся пополам от удара под дых.
        Эдна поморщилась:
        - Он ненормальный. Зачем он разрешает бить себя?
        Старик произнес что-то наставительное, мистер Бернар изобразил бодрость духа.
        Клим подумал, что Эдне надо продавать билеты на это шоу.
        - В прошлом номере вы напечатали статью о белом гадальщике… - произнесла Лиззи. - Я хотела бы с ним встретиться. И не только я - все дамы клуба «Колумбия».
        - Сяо Сэн не знает английского, - отозвался Клим. - Только китайский и русский.
        - Но вы могли бы нам перевести. Я могу попросить о такой услуге?
        Клим пожал плечами:
        - Да, конечно.
        3
        Садовники в широкополых соломенных шляпах стригли деревья. Белые стены, красная крыша - загородный клуб «Колумбия». В специальном ящике на входе - брошюры для гостей: адрес, дом № 301 по Грейт-Вестерн-роуд, фотографические портреты председательницы и чемпионок клуба по гольфу. На развороте - подробный план: бассейн, теннисный корт, ресторан, читальня и все прочее, что может интересовать современную леди.
        Клим и Сяо Сэн (он же Митя с утраченной фамилией) прошли через это великолепие. Митя косился по сторонам и потихоньку изумлялся. На выбритой башке свежий порез; на костлявом плечике - пыльный мешок с гадательным оборудованием.
        Женщины - в коротких теннисных юбках, в махровых халатах без единой застежки: потяни за пояс - и все, караул. Некоторые показывали обнаженные спины и призывно двигали лопатками. Клим едва удерживался от смеха - Митя совсем ошалел от подобного зрелища.
        Увитая плющом терраса, на столах винные бокалы, серебро, тарелки с вензелями клуба. Лиззи сидела в компании девиц - все с мокрыми волосами, только что из бассейна. Официант разливал по бокалам воду со льдом и лимоном.
        - Русские девушки разбивают крепкие британские семьи, - рассказывала одна из дам. - Если бы у этих женщин была своя страна, англичане непременно объявили бы ей войну. На прошлой неделе в Английском клубе собирали подписи - чтобы выгнать всех русских из Китая. Основание - низкая мораль.
        - Тогда уж и британских мужей надо выгонять, - улыбнулась Лиззи. - Их мораль тоже не отличается особой крепостью.
        Дамы рассмеялись. Лиззи поднялась навстречу Климу и Мите:
        - А вот и наш сюрприз.
        Митю усадили за стол и велели еще раз пересказать историю его жизни. Клим переводил. Дамы совали ему деньги на прокорм несчастного подростка.
        Потом гостей пригласили обедать. Митя вытащил из мешка бамбуковую флягу и рисовую лепешку. Дамы снова умилились и велели официанту тащить все самое вкусное.
        Гадальщик и переводчик работали не покладая дамских рук. Митя разглядывал ладони:
        - Серьезная болезнь, возможно, ранение. Денежная потеря…
        Клим с каменным лицом переводил:
        - Крепкое здоровье, нечаянная радость и важное письмо.
        Дама ахала:
        - Я так и знала… Спасибо!
        Женщины приводили подруг. Вокруг Мити собралась толпа - все слушали, улыбались. Отпустив последнюю клиентку, Митя приложился к фляге с водой, вытер губы ладонью:
        - Очень странно. Почти у всех печальное будущее. Что-то произойдет в Шанхае. Белые женщины совсем не похожи на китайских: они не боятся судьбы.
        - А мне можете погадать? - спросила Лиззи, когда Митя с Климом собрались уходить. - Только пойдемте куда-нибудь в сторонку: я не хочу, чтобы остальные слышали.
        Они закрылись в бильярдной, и Митя нагадал Лиззи насильственную смерть, а Клим - большую любовь. Лиззи скривилась:
        - К кому, интересно? - Муж у нее имелся, но не считался. - А можно погадать о бизнесе? Я хочу открыть женский журнал, но чтобы все было по-настоящему, как в Америке: с модными фотографиями и репортажами.
        Клим толкнул Митю в бок:
        - Нагадай ей что-нибудь хорошее.
        Тот в недоумении посмотрел на него:
        - То есть как?
        - Сделай просветленное лицо и скажи: «О-о-о!»
        - О-о-о!..
        Клим повернулся так, чтобы загородить Митю:
        - Миссис Уайер, вас ждет успех, если вы наймете способных людей.
        Лиззи помолчала.
        - Например, таких, как вы? Эдна очень вас хвалит.
        - Вроде того.
        Лиззи протянула ему руку:
        - Я подумаю. И вы подумайте.
        У выхода Клим и Митя наткнулись на растерянного китайца в форме уборщика. У его ног стоял сверкающий медный цилиндр: сверху резиновый хобот, снизу колесики.
        Митя приблизился:
        - Это что?
        - Пылесос - ковры чистить, - отозвался уборщик. - Опять сломался, управляющий убьет меня.
        Митя потыкал пальцем медный бок:
        - Ничего, как-нибудь исправится. У меня предчувствие такое.
        4
        Клим взобрался по лестнице и отворил люк в свою обитель:
        - Пожалуйте в гости.
        Митя сунул голову внутрь, посмотрел на Адины книжки, на вещмешок Серафима, на платье Марты, висевшее на гвозде:
        - Хорошее место. Только жаркое.
        - Сейчас окно откроем, - отозвался Клим.
        Он велел хозяйскому мальчишке сбегать в харчевню и принести чего-нибудь поесть. Поставил самовар, заварил чаю.
        - Ты давно в Шанхае? - спросил он у Мити.
        - Не очень. Две луны.
        - А живешь где?
        - Там дерево хорошее на улице растет: под ним не жарко.
        Клим вытащил купюры, полученные от дам, и отсчитал Мите половину:
        - Если будешь меня слушать, всегда будешь при деньгах. Ты работаешь лицом, я - мозгом, понятно?
        - Как это - работать мозгом?
        - Я тебя потом научу.
        Лестница снаружи заскрипела под тяжелыми шагами. Люк распахнулся - щеколда повисла на одном гвозде.
        - Ой, простите Христа ради, - ахнул отец Серафим.
        Попытался прилепить щеколду обратно, ничего не вышло. Положил рядом на пол.
        - Знакомься, - сказал Клим, показывая на гостя, - представитель смежной конфессии.
        Отец Серафим в растерянности посмотрел на Митю.
        - Язычник, что ли?
        - Буддийский монах. Или послушник… я еще не разобрался. Наш, кстати, человек, из России. Прибыл в Шанхай искать учителя. Может, это ты и есть?
        Отец Серафим снял скуфью, расчесал волосы пятерней:
        - Какой из меня учитель? Сегодня пошел в гараж на Вэйхайвэй-роуд - думал, моторы возьмут чинить. Хозяин говорит: «Приму тебя на испытательный срок. Вот тебе первое задание…» Харкнул на пол и велел подтереть.
        - Ну и где он? В больнице? - сочувственно произнес Клим.
        - Ох, гордыня моя… - застонал отец Серафим, схватившись за голову. - Я ему всю морду набок свез.
        Клим подвинул батюшке миску с остывшей лапшой:
        - На, перекуси.
        Отец Серафим отмахнулся:
        - Только и знаю, что других объедать!
        - Гнев плохо влияет на печень и потому расстраивает твою ци, - тихо сказал Митя.
        - Чего?
        Клим всеми силами старался не смеяться.
        - Батюшка, не спрашивай его про ци, тебе это знать не нужно.
        - Нет, пусть он скажет!
        - Это святой дух в твоей печени, - охотно объяснил Митя.
        Батюшка поворотился к Климу:
        - Ты где его взял?
        - Это непростой мальчик, - отозвался тот, чуть не всхлипывая, - он предсказывает дамам будущее и творит чудеса каллиграфии.
        - Все от лукавого… - начал грозно отец Серафим, но пресекся. - Ну что он без дела сидит? Пусть показывает чудеса - а мы посмотрим!
        - Отправляйся в клуб «Колумбия» на Грейт-Вестерн-роуд, - сказал Митя, - и почини им пылесос.
        - Вот тебе и чудо! - обрадовался Клим. - Он дело говорит - там действительно нужен ремонтник. Я тебе сейчас записку по-английски напишу, чтобы ты мог объяснить управляющему, кто ты такой.
        Серафим вновь полез в люк. Крышка хлопнула.
        - Спасибо, век не забуду! - крикнул он уже со двора.
        Глава 22
        1
        Лиззи приехала в Шанхай искать себе мужа: газеты писали, что в иностранных концессиях полно богатых холостяков, а девушек из приличных семейств не хватает. Ее познакомили с Робертом Уайером - директором страховой компании. Через полгода после свадьбы она выяснила, что у него не было ни гроша: деньги принадлежали его отцу - старому хаму, заместителю комиссара полиции. Муж Лиззи даже не управлял фирмой - за него все делал один китаец.
        Шесть лет брака - шесть лет каторги, с которой некуда бежать. В Роберте не было ни тени изящества, он ничего не понимал в моде, в музыке, в искусстве. Танцевал так… ох, лучше бы он вовсе не танцевал! Но Лиззи надо было улыбаться: Эдна, мать и все оставшиеся в Сан-Франциско подруги должны были думать, что она абсолютно счастлива.
        Кто бы знал, с каким интересом Лиззи просматривала газеты с новостями о великосветских разводах! Она знала все о семейном законодательстве Великобритании и штата Калифорния, она жадно глотала романы о загадочных убийствах.
        Но, освободившись от мужа, Лиззи при любом раскладе оставалась без средств к существованию.
        Роберт любил ее - чтоб ему пропасть с этой любовью! Поначалу он лез с «нежностями», но Лиззи забеременела, и это на несколько месяцев избавило ее от приставаний супруга. Роды были настолько мучительными, что она с ужасом думала о втором ребенке.
        - Пользуйся презервативами, - потребовала она и выложила перед Робертом коробку с надписью «Веселые вдовицы. Продается для предотвращения болезней».
        Он остолбенел:
        - Откуда ты взяла эту гадость? Тебе Франсин прислала?
        Лиззи расхохоталась:
        - Франсин не дура. В Штатах запрещено пересылать по почте любые вещи или сведения, которые помогают предотвратить беременность, - за это в тюрьму сажают. Наши законодатели предпочитают не знать, что из-за этого миллионы женщин делают подпольные аборты.
        Роберт отказывался ее слушать. Хобу передала Лиззи, что он звонил доктору и спрашивал: может, интерес его жены к пикантной теме - это что-то нездоровое? После этого Лиззи велела устроить себе отдельную спальню.
        - Пока я была беременна, ты удовлетворял похоть с проститутками, - заявила она Роберту. - Продолжай в том же духе.
        Если бы он оскорбился! Если бы Лиззи могла вести полноценную войну - ненавидеть врага, считать себя жертвой… Роберт сказал, что понимает ее чувства и что он действительно заслужил ее недоверие. Более он не притрагивался к ней и лишь издали смотрел обожающим взглядом.
        Лиззи понимала, что сама раскачивает семейную лодку, но ежедневное притворство бесило ее. Пусть все летит к черту!
        Единственное, что ее сдерживало, - это дочь. Толстая, некрасивая, родившаяся от нелюбимого мужчины и напоминавшая его во всем. Самым большим несчастьем для Бриттани были ссоры родителей: она болела, закатывала истерики - делала все, чтобы напугать их и заставить помириться хотя бы для виду.
        «Она не виновата», - шептала Лиззи и рисовала в альбоме портрет маленькой девочки, очень сильно напоминавшей ее саму и лишь отдаленно - Бриттани.
        Из-за дочери скандалы в семействе Уайеров превратились в партизанскую войну. Отец Роберта постарался, чтобы его дети были воспитаны занудами и консерваторами. «Неуважение к традициям» звучало для них так же дико, как «неуважение к Великобритании» или «неуважение к собственности». Лиззи потешалась и над тем, и над другим, и над третьим. Она красила губы на людях, высмеивала британский акцент и тратила огромные суммы. Роберт понятия не имел, что на самом деле Лиззи скупа, как китайский меняла. Ее проигрыши в карты и благотворительные пожертвования были лишь предлогом, чтобы обменять шанхайские доллары на американские и запереть их в банковскую ячейку. Даже некоторые камни из фамильных драгоценностей Уайеров были вынуты и заменены на фальшивые. Лиззи знала, что однажды наступит «тот день» - и она исчезнет из Шанхая, быстро и бесследно.
        Когда в банковской ячейке скопилась порядочная сумма, ею овладело беспокойство: деньги лежали просто так и не приносили дохода. В биржевой игре Лиззи ничего не смыслила, к маклерам обращаться боялась: они могли выдать ее тайну. Попробовала делать ставки на тотализаторе - парусные регаты, скачки монгольских пони и собачьи бега, - но дело не пошло.
        Когда Эдна устроилась в газету и начала терзать ее рассказами о передовицах и тиражах, Лиззи буквально заболела идеей открыть свой журнал. Она с детства вела дневник и писала рассказы, но ужасно стеснялась показывать их людям. Когда ей было четырнадцать лет, Эдна нашла ее тетрадь, прочитала и исправила красным карандашом орфографические ошибки.
        - Мило, но слабовато, - сказала она, сунув дневник сестре. У Лиззи было чувство, будто ее высекли.
        Надо преодолевать себя, публиковаться. Денег на открытие журнала у нее хватит, но как не прогореть? В случае неудачи каждая собака узнает, что миссис Уайер взялась не за свое дело.
        А уж как будет ухмыляться свекр!
        - Вы бы, милочка, платки вышивали - толку было бы больше.
        Старший Уайер ненавидел ее мрачной стариковской ненавистью - за то, что она, единственная из всех, смела посылать его к черту.
        Слова мальчика-предсказателя вселили в Лиззи надежду. «У меня будет свой журнал», - твердила она, бегая с записной книжкой по спальне. На первой странице был начертан план, что и как нужно сделать. Первый пункт гласил: «Заполучить Клима Рогова».
        2
        Отец Серафим устроился электромонтером и «за всё про всё» в клуб «Колумбия». Переживал очень: как так - без благословения владыки деньги зарабатывать? Но владыка пока ничего не знал: отец Серафим каждый день собирался пойти к нему и все откладывал. Матушка впервые со дня приезда в Шанхай была довольна: с получки отец Серафим купил ей отрез ситцу на передник.
        Он снял комнату на окраине - поближе к службе, но одному было скучно, и он то и дело ходил в гости к Климу. Напивался чаю и в десятый раз рассказывал историю о том, как у них в клубе к бассейну выскочили два оленя и принялись бодаться - девки визжали, половина в воду попрыгала. Батюшка насилу этих оленей метлой разнял.
        Клим смеялся, Митя тихонечко сидел у стенки - медитировал, Ада пряталась за занавеской. Она не могла простить Климу еще одного «временного гостя».
        - Плати деньги за постой! - требовала она у Мити.
        Тот доставал мешочек, высыпал на ладонь мелкие монеты.
        - Почти три доллара… - удивлялась Ада. - Это что же - за каллиграфию и гадание?
        - Это милостыня. Миряне подают мне, чтобы я мог полностью сосредоточиться на учении и служил образцом добродетели.
        - У него профессия - быть образцом! - усмехалась Ада. - Клим, он больной или сумасшедший! Я не потерплю его в моей комнате!
        Но Клим заявил, что Митя им очень нужен и всем здешним обитателям надо брать с него пример.
        - Я в жизни не видел более счастливого человека.
        Климу нравилась атмосфера театрального буфета, когда все вкусно едят, пьют и делятся впечатлениями. Чтобы задобрить Аду, он предложил купить три меры угля и один раз подмести пол, но она отказалась с ним разговаривать.
        - Ну и напрасно, - сказал Клим. - Я, между прочим, вчера стал завидным женихом. Со скандалом уволился из «Ежедневных новостей» и переметнулся в журнал «Флэпперс» на должность главного редактора и «за всё про всё» первого ранга.
        Решение это было не из простых.
        Лиззи Уайер рассказала сестре о своем намерении открыть журнал и спросила, можно ли ей забрать Клима Рогова. Эдна не знала, что и думать: ей не хотелось расставаться со своим протеже. Она была уверена, что главред «Ежедневных новостей» устроит Климу обструкцию, если тот решит уйти: мистер Грин не терпел перебежчиков.
        - Ты уверена, что люди захотят читать твой журнал? - спросила она сестру.
        - Уверена! - кипятилась Лиззи. - Модные журналы приходят к нам с опозданием в шесть недель, а новые идеи - в несколько лет. Америка и Европа на пороге новой эры: молодые женщины больше не согласны быть приложением к мужчине.
        Для Эдны это был шанс наконец помириться с сестрой - помочь ей встать на ноги, найти себя.
        Вместе они сделали все расчеты, набросали график выхода номеров и переговорили с распространителями. Вызвав Клима на переговоры, Эдна показала ему план.
        - Сразу предупреждаю: вы сильно рискуете, если примете наше предложение, - сказала она. - Вам придется образовывать читателя, а это весьма непросто. Далеко не все женщины в Шанхае способны воспринять идеологию флэпперс. Кроме того, если журнал прогорит, вам будет трудно устроиться на работу: мистер Грин обидится на вас, обвинит в неблагодарности и еще долго будет портить вам репутацию.
        Клим покосился на Лиззи. Она сидела в углу дивана, обхватив себя за локти. Брови ее были нахмурены, плечи сжались. Она не смотрела на него - видимо, очень боялась отказа.
        - Так я буду редактировать журнал для суфражисток? - переспросил Клим.
        - При чем тут суфражистки? - вскипела Лиззи, но Эдна остановила ее:
        - Вы будете редактировать издание для самостоятельных женщин, которые уважают себя.
        Клим усмехнулся: м-да, журнал для Нины Купиной.
        - Но в случае успеха, - продолжила Эдна, - вы сделаете большой скачок в карьере. Вы понимаете, что дослужиться до главного редактора существующих англоязычных изданий вам будет очень сложно?
        Обсудили финансовые условия - весьма недурные.
        - Согласен, - кивнул Клим.
        Эдна сжала ему руку:
        - Я рада.
        На прощание Лиззи подарила Климу фотокарточку, на которой была изображена какая-то артистка:
        - Это Олив Томас. Три года назад она сыграла роль озорной девчонки в фильме «Флэппер». После этого всех самостоятельных, свободолюбивых девушек стали называть именно так.
        3
        Люк откинулся, и над входом показалась шляпа Марты.
        - Клим, идем поговорим: дело есть.
        Они вышли во двор и сели на крыльцо соседки-филиппинки. Она одна не боялась воров и оставляла на ступеньках драный коврик.
        - Я собираюсь открыть новое заведение, - сказала Марта. - Не здесь, а в Китайском городе, за Северной Сычуань-роуд. Надо все делать быстро - пока стоит жара. Клиент сейчас хорошо пойдет: жены и дети по морским курортам разъехались, а мужья остались в Шанхае. Куда они ходят по вечерам? В бордели, разумеется. Мне нужно, чтобы ты пошел со мной к дону Фернандо: я хочу попросить у него денег, а одной идти… Ну, сам понимаешь.
        - Так дон жив еще? - изумился Клим.
        Он помнил Фернандо еще по старым временам: познакомились как-то за карточным столом. Клим был любимчиком дона, и тот пророчил ему большую карьеру шулера.
        Дон Фернандо прибыл в город верхом на слоне. Играл оркестр, громко кричал глашатай, извивались танцовщицы в красных шароварах. Дети выбегали из подворотен и, разинув рты, смотрели на дона Фернандо и его свиту. «Едет! Едет!» - неслось по улице. В Шанхай прибыл знаменитый цирк «Александрия».
        Труппа уже который месяц гастролировала по китайскому побережью и все никак не могла скопить денег, чтобы податься дальше, в Австралию. Хозяин был человеком слабым, и весь сбор шел на услуги его любовниц.
        Кто зазывал публику на двенадцати языках? Кто вел представление? Кто пел песни в антрактах? Кто был главным счетоводом и укротителем пьяниц разнорабочих? Кто делал лучшие на свете леденцы на палочках, чтобы продавать их перед началом представления?
        Дон Фернандо.
        И такому человеку хозяин не платил жалованье. Фернандо долго не бил ему морду, но и терпению святых приходит конец. Он сделал, что должно: плюнул в хозяйское мурло и ушел. Следом ушли силачи, фокусники и заклинатели змей. Слона, к сожалению, с ними не было - он сдох от тоски по Австралии.
        Поначалу бездомные циркачи ходили по базарам и удивляли китайских женщин своим искусством. Но вскоре дон Фернандо обнаружил, что с помощью фокусов можно доставать деньги из карманов прохожих, а силачи могут так припугнуть узкоглазого лавочника, что тот сам побежит откапывать котелок с серебряными таэлями.
        Через год дон Фернандо был королем портовых кварталов, но в подданные к себе брал не каждого. «Китайцы нас не касаются», - говорил он. А бордели для иностранных матросов, игорные дома, белые карманники и скупщики краденого - это была его вотчина. Дон Фернандо правил своим народом железной рукой и, если надо, умел разобраться и с бандитами, и с полицией.
        - Я сама буду разговаривать с ним, - сказала Марта. - А ты просто стой рядом: мне так спокойнее будет.
        Клим пожал плечами:
        - Да ладно, чего его бояться? Или он совсем совесть потерял, пока меня не было в городе?
        Марта ничего не ответила и побежала ловить рикшу.
        Как на грех проехали мимо дома Нины. Клим отвернулся, нахмурился.
        - Марта, чем проститутка отличается от куртизанки? - спросил он тихо.
        - Проститутку берут напрокат, а куртизанку покупают. Ее потом могут передарить, потерять или убрать на чердак, но это именно покупка. У проститутки столько же шансов перерасти в куртизанку, сколько у свадебного платья из проката попасть в универмаг «Wing On». Но наоборот, конечно, бывает.
        Паршиво, когда женщину можно купить. Она, бывает, и довольна своим положением, но все равно есть в этом что-то мерзкое.
        4
        Ресторан дона Фернандо - как нутро затонувшего корабля. Мебель ушедших времен, пропащие люди с пропавшими деньгами. Табачный дым колыхался, голоса - как из-под воды. И название у ресторана подходящее: «Летучий голландец».
        - Вон он! - шепнула Марта и показала на толстого смуглого человека на сцене. Лакированный корпус гитары на коленях, на голове шляпа, рубаха расстегнута, в черных зарослях на груди - золотая цепь.
        - Дон Фернандо! Спой про Мариэтту! - кричали из зала.
        Он подкрутил колки, взял аккорд и тихо запел. Публика замерла, все глаза - на дона Фернандо.
        - Мариэтта, моя красавица, как же мне с любовью справиться? - выводил он, и голос его звучал волшебно.
        - Ну дает! - удивился Клим. - Вот уж не думал, что он на старости лет петь выучится.
        - Очень это дело любит, - отозвалась Марта. - Тысячами долларов ворочает, а когда ему в шляпу мелочи накидают - радуется.
        Марта надеялась поговорить с доном после выступления, но его успела перехватить коротконогая темноволосая женщина, по виду мексиканка. Он передал телохранителю гитару и ушел в задние комнаты.
        - Все еще спасает землячек? - спросил Клим.
        Марта кивнула. Во время строительства Южной тихоокеанской дороги в Мексику прибыло несколько тысяч китайских рабочих, там они обзавелись женами и детьми, а потом вместе с семьями поехали назад. Только на месте добрые католички узнали, что у мужей в Китае остались другие дети и другие супруги. Их самих закон приравнивал к наложницам. Развестись было непросто: дети должны были остаться с отцами. А какая мать пойдет на это? Несчастные сеньоры бежали к дону Фернандо и умоляли что-нибудь сделать. Обычно хмурого взгляда и обещания «Убью паразита!» было достаточно. Слава о благодетеле мексиканских женщин гремела по всему Шанхаю.
        Марта повела Клима через кухню на второй этаж, где располагались казино и личные апартаменты дона.
        На голубой двери - серебряная звезда, поперек - алая надпись: «Дон Фернандо Хосе Бурбано». В коридоре томились охранники.
        - Дон Фернандо у себя? - сладко спросила Марта.
        Из-за двери донесся громкий голос - по-испански:
        - Скажи своему мачо, что ты согласна: мальчики остаются с отцом, а девчонки едут с тобой в Мексику. Тебе на одну больше достанется. Ну чего реветь-то? Все, поди прочь! Скажи своему, чтоб пришел ко мне, а то я ему ампутацию нефритового стержня сделаю.
        Дверь распахнулась, и в коридор вылетела заплаканная женщина. Клим с Мартой посторонились, пропуская ее.
        - О, кого я вижу! - заорал дон Фернандо, увидев их. - Клим, сукин сын, ты где был? Тебя за папиросами отправили - ты где их покупал? В Корее, что ли?
        - В Аргентине, - ответил Клим.
        Фернандо слушал его историю и радостно гоготал.
        - Ба! И по-нашему научился говорить! А живешь ты где?
        Клим хотел рассказать о «Доме надежды», но Марта его перебила:
        - Мы по делу…
        Ее план не произвел на дона впечатления.
        - Прогоришь, - сказал он мрачно. - Борделей и так в городе полно: чуть ли не каждый день открывают новые.
        - А Клим в меня верит и дает половину суммы.
        - Откуда у него деньги? - усмехнулся дон Фернандо.
        Марта незаметно наступила Климу на ногу: «Молчи, ради бога!»
        - Он заработал.
        - Как заработал? - не унимался дон.
        Марта повернулась к Климу:
        - Я ему расскажу, ладно? - и, не дожидаясь ответа, зачастила: - Он обдурил парочку купцов из Шаньдуна.
        Клим узнал о себе много нового. Оказалось, что он предложил доверчивым купцам выбить лицензию на казино во Французской концессии - всего за десять тысяч. Шаньдунцы сказали, что сами передадут деньги. Явились в назначенный день в консульство, навстречу им из кабинета с надписью «О. Вильден, генеральный консул Франции» вышел солидный молодой человек.
        Клим представил купцов:
        - Месье Вильден, вот мои друзья.
        Получив пакет с деньгами, молодой человек пообещал, что все бумаги пришлет по почте.
        Купцы ждали две недели, а когда примчались в консульство разбираться, их тут же арестовали за дачу взятки - вернее, за попытку. При этом выяснилось, что солидный молодой человек никогда не работал в консульстве. Забрел в кабинет Вильдена «по ошибке», а потом вышел навстречу китайцам.
        - Ловко! - захохотал дон Фернандо и повернулся к Климу: - И что, ты решил вложить заработанное в дело Марты?
        Клим хмыкнул:
        - Вроде того.
        Дон Фернандо принялся раскачиваться на стуле.
        - Надо какую-то особенность придумать, иначе клиент не пойдет. Марта - хорошая фирма, у нее репутация, но сейчас времена такие - на одной репутации не выедешь. В «Виктории» девочки в балерин наряжаются, в «Черных глазах» - в цыганок, в «Спортивном баре» - в футболисток или жокеев. У нас тоже должно быть что-то эдакое.
        - А у нас будут девушки-флэпперс, - сказал Клим и достал из кармана фотографию, подаренную Лиззи.
        Дон Фернандо и Марта переглянулись.
        - Что-то непонятное… Это что за юбка?
        - Такие сейчас носят все модные американки, - заявил Клим. - Мы стоим на пороге новой эры, где женщина будет свободна от порабощения. Пусть девушки Марты будут наряжаться во флэпперс. А публике все разъясним - я буду издавать специальный журнал.
        Дон Фернандо согласился дать половину суммы, но при условии, что в задних комнатах устроят казино.
        - На кой черт ты выставила меня мошенником? - спросил Клим, когда они с Мартой вышли на улицу.
        Она поцеловала его в щеку:
        - Мне надо было убедить Дона, что дело стоящее. Деньги всегда легче получить, если у тебя уже кто-то есть в доле.
        А мне как раз эту историю один знакомый рассказал - по-моему, звучало убедительно. Ты не беспокойся, я тебя отблагодарю: поставлю на пожизненное бесплатное обслуживание в моем борделе.
        Клим вздохнул:
        - Где ты возьмешь оставшуюся сумму?
        - У меня есть знакомые.
        Домой опять ехали мимо Нининого дома.
        «Как ты там, моя Золушка? Не тесны ли хрустальные башмаки? Не жмет ли принц по ночам? О чем ты мечтаешь теперь? Найти пещеру Али-Бабы? Провалиться в кроличью нору, долететь до центра Земли и все там как следует изучить?
        Наверное, тебе странно, что когда-то ты приняла Кота в сапогах за сказочного короля».
        Глава 23
        1
        В июне в кадетском корпусе был сделан очередной выпуск. Феликс с Башкировым отмаршировали на скромном параде, погуляли на балу.
        Выпускники остались при корпусе - жилья нет, идти некуда. Деньги на прокорм мальчиков добывались через лотерею, в виде исключения разрешенную на территории Французской концессии. Ни одно европейское правительство не брало кадетов. Ходили слухи, что их раздадут по семьям и частным пансионам.
        - Не бывать этому! - кричал Башкиров с верхних нар. Размахивал фуражкой и пел «Когда наш корпус основался».
        Феликс мрачно смотрел на галдящих друзей. Выросли детины, все морды в щетине, а сами живут из милости.
        - У служивших офицеров хотя бы великое Белое дело за плечами, а у нас ничего! - зло говорил Башкиров. - Живем, как отбросы истории…
        - Не завидуй им, - глухо проговорил Феликс. - Они письма протеста рассылают, все ждут чего-то от мировой общественности. А она на них чихать хотела. Я тут одного подхорунжего встретил: бегает с тетрадкой по издательствам: «Это мои мемуары, это история…» Кому, к черту, он нужен? Смотреть противно…
        Кадеты притихли.
        - Но-но! - сказал Борька Марухин. - Язык прикуси! Должно у тебя быть хоть что-то святое?
        Легли спать. Каждый думал: «Куда мне? С кем? Чем заниматься в жизни?»
        Преподаватель алгебры отправил Башкирова с запиской на Рубикон-роуд к английскому инженеру. Англичанин попался душевный, расспросил о делах в корпусе, посочувствовал.
        - Вот тебе книги по инженерному делу, - сказал, - разберешься в них - возьму тебя помощником.
        Башкиров сунулся - ничего не понял, но через месяц снова пришел к англичанину: терять-то нечего.
        - Разобрался!
        Инженер задал ему вопрос, Башкиров понес околесицу - русский пополам с английским и латынью. Нагло смотрел в глаза и водил пальцем по картинке в учебнике: делал вид, что все знает, только объяснить толком не может.
        Англичанин отвез его на завод и представил директору. «Вот юноша-вундеркинд. Специалист по паровым котлам». Директор и рад. Выдал чертежи, сводил в цех, а там топка размером с бальную залу в отеле «Астор Хаус». У Башкирова чуть слезы не потекли: работа денежная и платить будут исправно - а не получится ничего.
        Когда вышли за проходную, Башкиров повинился, рассказал англичанину, что очень хочет работать, но ни дьявола в топках не смыслит.
        Англичанин ухмыльнулся:
        - Будь у меня к семи утра в субботу - я тебе помогу с чертежами. А в понедельник выходи на службу. Главное, помни, что ты начальник. У тебя заместитель - китаец, он на этих котлах собаку съел. Ходи за ним и молчи. Он подумает, что ты его проверяешь, и еще больше стараться будет. А принимать котел приеду я. Ты, главное, учись и щеки надувай - через год будешь спецом. Тут все белые так делают.
        Получив место, Башкиров съехал на частную квартиру, но в корпусе появлялся ежедневно: угощал друзей и рассказывал о себе. Справил гардероб, завел подругу-блондинку. Кадеты, глядя на него, воспрянули духом: значит, может русский человек устроиться!
        Однажды Башкиров притащил в портфеле длинную трубку, а в тряпочке - комок липкой грязи.
        - Кто хочет разделить с вождем трубку мира? - спросил.
        Это был опиум. Башкирова избили так, как не били коммунистов. За поруганную мечту. За трухлявую душу. Выкинули на улицу вместе со сломанной трубкой и всем барахлом. Феликс видел из окна, как к лежащему на тротуаре Башкирову подошел китаец и стал рыться в его портфеле.
        Через месяц Борька Марухин сказал, что видел Башкирова в Нантао - полуголого, потерявшего человеческий облик. Больше кадеты о нем не вспоминали.
        Феликс остался совсем один. Служба подворачивалась паршивая: пилил доски, рыл могилы на кладбище. Столоваться в корпусе он не смел - чтобы младших не объедать, раз в день ходил на авеню Дюбаи, где католические монашки давали морковный суп. Но сестры были хитрющими: звали к себе на службы - все мечтали переманить в свою веру.
        Вечерами, когда спадала жара, кадеты-выпускники собирались во дворе, курили самокрутки и рассказывали друг другу про хлебные места. Сашка Симонов по протекции сестер попал во французскую полицию. Чуть не провалил медкомиссию - уж больно худой был, но ничего, обошлось. Явился в корпус - в новой форме, бритый, надушенный, как сукин сын. Сказал, что жалованье в полиции отличное и начальство ничего себе - отставной моряк Гренар, из бретонцев.
        - Там наших - целая толпа. И все, кроме меня, с боевым опытом. Гренар говорит: «Нашьем вам на рукава красные звезды, чтобы было понятно, что вы русские». Наши молчат - ни гугу. А я встал: пропади оно пропадом, это жалованье! «Нельзя нам звезды! - говорю. - Это большевистское дело. А наши символы - двуглавый орел, меч и терновый венец». Думал, погонит меня Гренар за наглость, а ничего… Сказал, что уважает чувства солдата. Так без звезд и ходим.
        Феликс слушал, хмурился.
        - Мне пора, - сказал и пошел на склад на Тибет-роуд, куда его приняли ночным сторожем.
        Тибет-роуд с восьми вечера до четырех утра заполнялась крашеными девками. Китайские старухи, их прислужницы, хватали мужчин за полы и тащили к себе. Сунешься за гнилую дверь - считай, пропал. Там их еще полдюжины прячется. Вцепятся, посулами и угрозами заставят пойти с девкой в сарай.
        К Феликсу всегда приставали.
        - Идем, красавец, здесь недалеко… Или ты немощный? Инструмент твой в порядке?
        Он грубо отталкивал старух. Один раз его остановила русская женщина - неряшлива была, как чумичка. Сказала, что она из Благовещенска, что переправилась с мужем через реку Амур: сил не было жить под большевиками.
        Феликс смотрел на нее, морщась от жалости:
        - А где муж-то?
        Она махнула рукой. Феликс дал ей папирос.
        2
        По складу шныряли крысы. Иные выбегали в светлый круг от лампы - ничего не боялись, заразы. Феликс топал на них ногой. Страсть не любил крыс - хуже твари не придумаешь.
        Часов нет - надо слушать, когда золотарь поедет. Чтобы сторожа по ночам не спали, хозяин отобрал у них и лавку, и стол. Сиди на трехногом табурете - смотри на лампу под потолком, как вокруг нее мошкара бьется. Пол земляной - на него не ляжешь: брюхо можно простудить и штаны испортить. Феликс бродил по складу, тер слипающиеся глаза, выходил на крылечко постоять.
        Наконец прошел золотарь с тележкой, монахи потянулись в кумирню. Сменщик, пожилой турок в засаленной феске, появился, когда на дорогу уже высыпали фабричные. Худые полуголые мужики везли громадные тачки, на которых, как куры на насесте, сидели бабы, по три с каждой стороны. Ноги у них искалеченные, самим до фабрики не дойти, вот и нанимали кули.
        - Гюнайдын,[31 - Доброе утро (тур.).] - сказал турок, тяжело опускаясь на табурет.
        На висячих усах его застыла капля яичного желтка. Феликс показал рукой, чтоб утерся, но турок ничего не понял.
        - Счастливо, - буркнул Феликс.
        Небо над крышами было желто-розовым, в платанах суетились воробьи.
        - Эй, красавец! - закричали по-английски.
        Феликс оглянулся. К нему, спотыкаясь, бежала девка. Краска размазана вокруг глаз, будто побил ее кто.
        - Стой, красавец! Поговорить надо!
        Феликс прибавил шагу, но девка не отставала:
        - Я недорого возьму!
        Он свернул в проулок, подтянувшись на руках, перемахнул через ограду. Девкин голос затих вдали.
        Немощеная улица, вдоль дороги - канава, по сторонам - горы тухлого мусора. Низкие лачуги, крытые тростником, будто собраны из разных частей: стена от одного дома, дверь от другого. Окна картоном забиты - с разными надписями: «Пейте кока-колу!», «Нестле - настоящее молоко из Швейцарии!» Несмотря на ранний час, на крылечках сидели старики, в грязи копошились дети. И все таращились на Феликса, будто впервые видели белого человека.
        Улица петляла, народу становилось все больше. Черные головы, яркие зонты, китайские портки на бамбуковых шестах.
        Дорога вывела Феликса к мосту через ручей. Двое молодцов в европейских шляпах, но в китайских куртках и юбках держали за ноги мальчишку и макали головой в грязную воду. Третий топтал расписные чашки, принесенные на продажу. Зеваки смеялись, мальчишка ревел и брыкался.
        Феликс не утерпел:
        - А ну не балуй!
        Завидев его, китайцы в шляпах выпустили мальчишку. Тот чурбаном полетел в воду.
        - Не сметь, понял? - рявкнул Феликс, хватая одного за грудки.
        Кровь кипела, сам не понимал, что говорит по-русски. Китаец вытащил нож, заверещал что-то, Феликс приподнял его и швырнул так, что он вместе с дружками покатился на землю.
        Трясущийся мальчик вылез из воды. Феликс показал ему на остатки чашек:
        - Иди забирай свой товар. Они что, денег от тебя хотели?
        Тот хлопал глазами, ничего не понимая.
        С другой стороны ручья раздался свисток, и через минуту в толпу врезались китайские полицейские:
        - Ты, белый, руки вверх!
        Феликс от неожиданности позабыл все английские слова. На него надели наручники, толкнули в спину:
        - Иди!
        Это развеселило толпу еще больше. Камень, пущенный чей-то рукой, сильно ударил Феликса по затылку.
        3
        Черный фургон с зарешеченными окнами привез его в отделение. Рабочий день уже начался: сновали посыльные, трещали телефоны. Между столами бродили два здоровых барсука - хрюкали, тыкались носами под коленки: видно, жрать просили.
        За решеткой сидели нарушители, выловленные за ночь: высокий китаец в дорогом, запачканном кровью костюме, баба непонятного происхождения и кореяночка с выбеленным лицом.
        От бессонной ночи, от удара камнем у Феликса раскалывалась голова. Он сжал виски, оперся локтями о колени: тащите куда хотите, делайте, что вам надобно.
        Явился китайский полицейский, показал на Феликса пальцем:
        - Идем.
        За грязной ширмой с обрывками вышивки стоял письменный стол, а за столом… Это был тот самый тип, которого Феликс видел в «Трех удовольствиях». Тогда на нем были мятый плащ и клетчатая кепка.
        - Садись, - буркнул он по-английски и поднял глаза на дежурного: - Что с ним?
        - Вот рапорт, мистер Коллор.
        Тот пробежался глазами:
        - Это что еще? «Швырял прохожих, особенно китайцев, так, что они валились друг на друга и стонали…» Когда вы, бестолочи, научитесь правильно писать?
        Дежурный торопливо объяснил, что он тут ни при чем, что преступника привезли другие люди и рапорт тоже составляли они.
        - Иди отсюда! - буркнул Коллор.
        Когда дежурный исчез, он встал, засунул большие пальцы за ремни подтяжек.
        - С этими узкоглазыми так и надо поступать, - проворчал он. - Ну, из-за чего подрался?
        От досады на себя, на тупую боль в затылке Феликс еще больше смутился.
        - Из-за бабы подрался? - спросил Коллор.
        Феликс помотал головой.
        - Да ладно, можешь не отвечать. Знаю я этих мерзавцев: они друг друга покрывают. Полезут грабить белого человека, а если он им отпор даст, зовут своих дружков из полиции. По бумагам и выходит, что ты сам драку затеял.
        Коллор разорвал рапорт, вытащил из стола ключ и отомкнул наручники Феликса.
        - Пойдем со мной выпьем, - сказал он. - А то у меня ночное дежурство - с вечера в глотке ничего не было.
        Не веря своему счастью, Феликс пошел за ним; служащие проводили их косыми взглядами.
        - Таращьтесь, братцы, не таращьтесь, а все равно будет по-моему, - усмехнулся Коллор. - Я у Питера в заведении, - гаркнул он в лицо дежурному. - Будет что срочное - пришли сказать.
        Коллор завел Феликса за угол, где в полутемном подвале располагался бар с истертым прилавком и высокими табуретами. Сел боком, достал из кармана платок и обтер сначала руки, потом столешницу перед собой.
        - Пива на две персоны, но только из бутылок.
        Бармен кивнул, мелькнули белые нарукавники, и через миг перед Феликсом появилась запотевшая кружка.
        Коллор сунул нос в пену, потянул ноздрями воздух.
        - Больше всего этот запах люблю - никаких роз мне не надо. Но пиво, брат, нужно брать бутылочное. А то в бочки одно дерьмо наливают.
        Он жадно глотал, кадык двигался на его сизом от бритья горле. Напившись, Коллор вновь уставился на Феликса:
        - Тебя как звать?
        - Кадет Родионов.
        - Русский… А чего тебя занесло в эти трущобы? Эй, еще пива! - крикнул Коллор, не дожидаясь ответа. - Ненавижу, брат, ночные дежурства. Люди - идиоты: один веник потеряет, у другого канарейка не поет - и всем в полицию нужно звонить.
        Феликс ухмыльнулся.
        - Я тоже не люблю ночные дежурства, - сказал, тщательно подбирая английские слова.
        Коллор подпер щеку ладонью:
        - А ты кем служишь?
        - Сторожем.
        - Дрянная работа. У нас хоть скучать не дадут. Значит, возвращался ты домой, к тебе пристала пара узкоглазых - думали: идет белый человек небось с танцев, небось пьяный… А ты им по морде. Так? Ну-ка покажи кулаки!
        Коллор осмотрел руки Феликса, как знатоки осматривают лошадиные копыта. Пощупал бицепсы. Феликс покраснел, не знал, куда глаза девать.
        Коллор еще долго говорил, перескакивая с одного на другое. Рассказал о квартирных кражах, о барсуках, что живут при участке. Комиссар Макэуэн привез их с охоты - еще маленьких, - да так и оставил.
        С улицы в бар ворвался посыльный:
        - Мистер Джонни Коллор! Мистер Джонни Коллор! Только что звонили - ограбление!
        Коллор вскочил.
        - Питер, запиши на мой счет! Идем, - крикнул он Феликсу. - Поедешь со мной - мне твоя рожа понравилась. В штат я тебя не возьму - не имею права. Но будешь проходить как осведомитель - на пиво себе заработаешь.
        Глава 24
        1
        Вторую часть денег Марта хотела получить с Роберта Уайера, давнего друга и подопечного.
        Они договорились встретиться на конюшне. Там, среди запахов сена, упряжи и опилок, на Роберта находило особое состояние восторженной деятельности. Конюхи, обычно презрительно-вежливые с белыми господами, разговаривали с ним как с человеком понимающим. Роберт слушал их рассказы о лошадиной жизни, о табунах, перегоняемых из Монголии, о нечистых на руку барышниках, а потом приказывал шоферу достать из авто мешок яблок, большим перочинным ножом резал их на дольки и по очереди обходил стойла.
        - Красавица моя лупоглазенькая, - шептал он, поглаживая теплую кобылью щеку.
        Все лошади в его конюшне носили серьезные имена: Сталин, Гардинг,[32 - Уоррен Гардинг (1865 -1923) - президент США.] Эберт,[33 - Фридрих Эберт (1871 -1925) - президент Германии.] Болдуин.[34 - Стэнли Болдуин (1867 -1947) - премьер-министр Великобритании.] Для кобыл женских имен не хватало, и их звали Италия, Испания и Япония. Когда они побеждали на скачках, Роберт, шутя, делал политические прогнозы. Джентльмены из Шанхайского клуба смеялись так, что звякали бокалы, развешанные над знаменитым Длинным баром - самым большим в Азии.
        Роберт проскакал три мили. Разгоряченный, взволнованный, как после драки, он вошел в конюшню:
        - Ба, Марта! Ты уже здесь!
        Она обняла его, но к делу переходить не стала, давая Уайеру выговориться.
        - Я поражаюсь выносливости этой породы! - кричал он. - При весе в семьсот пятьдесят фунтов Сталин может таскать на себе человека моей комплекции по два чаккера[35 - Чаккер - период игры в конном поло. Длится семь минут. Всего в матче шесть чаккеров.] в день три-четыре раза в неделю. И при этом он будет здоров как бык. Знаешь, где разводят монгольских пони? В Монголии! Там степь, и ни черта больше нет. Все, что жрут местные лошади, - это палки и сухая трава. И когда их привозят сюда, им требуется четыре месяца, чтобы привыкнуть к нормальному сену.
        Марта слушала его, улыбаясь.
        Они знали друг друга еще с тех пор, когда Роберт был кудрявым розовощеким птенчиком. Он был таким нескладным и стеснительным, что в первый день в борделе даже не посмел выбрать девицу. По брюкам с отворотами и наимоднейшему воротничку «Санта-Круз» Марта вычислила в нем человека состоятельного. Но за ним явно никто не присматривал: шляпа его не подходила к пальто, перчатки были одного цвета, но разных фасонов, а зонт - отличный английский зонт, с перламутровой кнопкой и ручкой красного дерева, - находился в самом безобразном состоянии: одна спица выбилась из гнезда, а по материи шли ржавые потеки, как будто хозяин никогда не сушил его и кидал как попало.
        Марта взялась за Роберта, как сестра милосердия за больного. Девицы, следуя ее приказам, были с ним особенно нежны: заговаривали и трепали по плечу, но так, чтобы счастье его не перегорало. Молодой Уайер стал ходить к Марте как домой: они обсуждали бизнес, женщин и монгольских пони.
        Когда Роберт женился, Марта оказала ему неоценимую услугу. Его дура жена, молоденькая американка, понятия не имела, чем занимаются супруги по ночам, и две недели после свадьбы целовала Роберта в щеку, желала ему спокойной ночи и запиралась в спальне.
        Роберт не смел ничего сказать Лиззи. Мать ее осталась в Америке, так что единственным человеком, которому Уайер мог доверить образование жены, оказалась Марта.
        Он привел ее в дом, сказал, что это старая подруга, и исчез, сославшись на дела. Марта оглядела сидевшую за чайным столиком Лиззи - именно от таких мужья уходили к ней: из огромных ледяных домов в ее теплую, веселую «Гавану».
        Через час умелой беседы они стали друзьями.
        - Дорогая, мужчина ждет от брака не только накрахмаленных рубашек, - сказала Марта, когда представился случай.
        - Да, я знаю, - кивнула Лиззи. - Он любит, чтобы его жена умела готовить. Но я считаю это лишним, если в доме полно слуг.
        Тогда Марта достала из-под стола бутылку виски и упоила бедняжку так, что она упала без чувств на диван.
        Роберт ждал в соседней комнате, накурил - не продохнуть.
        - Иди, пользуйся своим сокровищем, - сказала Марта, надевая шляпку.
        Как она и предполагала, Роберт ненадолго задержался в спальне Лиззи. Через месяц он опять появился в верхнем этаже ее заведения.
        - Я думаю взять Италию на игру в поло, - болтал Роберт, подставляя руки груму, чтобы тот полил ему из кувшина. - Если что, продам ее Олману: она его скинет в два счета. То-то смеху будет!
        - Мистер Уайер, мне нужна помощь, - мягко сказала Марта.
        Оказалось, что Роберт не слыхал о пожаре в «Гаване». В день, когда случилось несчастье, ему привезли нового пони, и он все время проводил с ним - даже газет не читал.
        - Дотла все сгорело? - изумился он. Брови его нахмурились, шея побагровела. - Это свинство, Марта! Почему ты сразу ко мне не пришла? Ты где сейчас живешь?
        Марта достала из сумки калькуляцию:
        - Не важно. Вот смотри, у меня все подсчитано: помещение, отделка, кухня… Я нашла половину денег - не хотела тебя разорять: тебе же придется просить деньги у отца и как-то объясняться с ним. Сорок процентов с дохода тебя устроят?
        Роберт сжал ее руку:
        - Я был в городе, ты знала, где меня найти… Ты что ж, мне совсем не доверяешь?
        - Я просто люблю тебя! - засмеялась Марта. - Тех, кого любят, стараются уберечь от всего этого…
        - О господи! Насчет отца не беспокойся: я заложу моих пони. Он ни о чем не узнает.
        Марта ахнула:
        - Заложишь ради меня?
        - Тем, кого любишь, надо помогать.
        2
        В день, когда Роберт появился на свет, отец купил всем слугам лотерейные билеты, и один из них оказался выигрышным - сто тысяч серебром. Чудеса на этом не кончились. Мать заметила, что Роберт наделен волшебным даром: все его желания исполнялись.
        Один раз он рассердился на боя номер четыре и сказал ему: «Чтоб ты сдох!» Мать напугалась: «Возьми свои слова назад!» Роберт отказался, и новый лифт, на котором бой поднимался наверх, упал с третьего этажа.
        Роберт поклялся, что никогда не будет вредить людям - ни словом, ни делом. Гнев - вот что заставило его пожелать несчастья, и гнев надо было убрать из своей жизни, как мама убрала арбузы, узнав, что китайцы для весу накачивают их сырой водой.
        Гнев правил в доме Уайеров. Папа лупил Роберта много чаще, чем старших детей - Дэниса и Лору. Младший сын никогда не плакал и ни о чем не просил.
        - Как ты можешь его любить? - негодовала Лора, тоненькая девочка с красным бантом на длинных волосах. - Ведь он изверг, садист! Он каждый день унижает тебя.
        - Это не так, - отзывался Роберт. - Ему плохо, он не знает, что с собой делать, поэтому кричит и дерется.
        - Мне плевать, почему он это делает! Когда мне будет восемнадцать лет, я уйду из дому. Дэнис сказал, что поедет со мной. Я не позволю, чтобы об меня вытирали ноги!
        Когда отец бушевал, у него на виске проступала вена, похожая на Янцзы. Настоящая река - с излучинами и притоками. Иногда на виске наступала зима: кожа становилась белой, как снег; иногда - багряная осень, иногда - горячее влажное лето.
        Лора и Дэнис сбежали, отец вычеркнул их из завещания и запретил упоминать их имена. Где они были сейчас - бог весть.
        Роберт замечал то, что другие не видели. Ему нравилось, как двигаются уши Лиззи, когда она ест или говорит: едва приметно - на миллиметр, может быть, два. Она замечала его взгляд, сердилась:
        - Чего ты уставился?
        - Просто так.
        Лиззи восхищала его - ее пальцы на ногах походили на шахматные фигуры искусной работы; у нее была изумительная привычка вертеть карандаш перед тем, как взяться за рисование: в этом мастерстве ей не было равных.
        Когда Роберт впервые увидел Лиззи, он словно узнал ее: «Моя супруга». Так и случилось. Даже после того, как она выгнала его из спальни, он был благодарен судьбе за возможность смотреть на ее рот: белоснежный ряд зубов и ярко-алые губы. В памяти всплывал образ: благородный фрукт мангустин. Мама рассказывала, что королева Виктория так ценила эту диковинку, что готова была отдать меру золота за меру мангустинов.
        Если бы Лиззи захотела, Роберт сделал бы ее счастливой - все его желания исполнялись, достаточно сказать: «Будь!» Но нельзя вмешиваться в судьбу без позволения. Когда мать умирала от пневмонии, он заколдовал ее: «Излечись!» И вместо быстрой смерти в забытьи она получила медленное угасание от рака. Только потом Роберт понял, что мать хотела уйти: она устала. Старшие дети бросили ее, и она поняла, что была нужна им как хозяйственная вещь - полезная, но заменимая. Мать старалась освободиться, а Роберт не пустил ее.
        Тем, кто желал себе счастья, было очень легко помогать. Роберт слушал крики отца, смотрел ему в глаза и мысленно говорил: «Это не твоя вина». И грозный Хью Уайер затихал.
        Бриттани переставала плакать, как только Роберт шептал ей: «Все будет хорошо».
        Сикх-полицейский,[36 - В Международном поселении полицейскими служили индийцы из Пенджаба, исповедующие религию сикхизма. Они носили пышные бороды и яркие тюрбаны.] стоявший на перекрестке на Кантон-роуд, излечивался от насморка.
        Шао, слуга, выигрывал в карты десять долларов.
        Друзья, коллеги и родня получали от Роберта благословение, и у них все складывалось как надо, если они того хотели.
        Роберт Уайер был счастливым человеком. Он вставал до рассвета, говорил себе: «Радости мне!» - и целый час скакал на пони. Потом возвращался домой и спрашивал слугу:
        - Сколько градусов на улице?
        - Семьдесят восемь,[37 - 25 °C.] - гудел Шао и доставал из гардеробной костюм с биркой «78», полностью готовый для такой погоды.
        Лиззи сама подбирала мужу сорочки и галстуки, каждый раз сверяясь с рубрикой «Хорошо одетые мужчины» в журнале «Vanity Fair». Она научила его, что кепка - это для занятий спортом, а фетровая шляпа - для костюма, при этом шляпу нельзя носить с фраком. Приветствуя даму, шляпу надо приподнимать, а кепку снимать.
        Роберт брился, втирал в щеки «Крем-Симон», завтракал, выкуривал филиппинскую сигару и ехал благословлять служащих своей фирмы.
        Вечером он направлялся в Шанхайский клуб - есть, пить и рассказывать гостям историю боя номер один:
        - Шао клялся, что целый год прослужил у одного полковника и знает европейскую кухню. Но когда я взял его к себе, он изо дня в день подавал мне консервы и портвейн. Его прежний хозяин боялся дизентерии: ел исключительно тушенку и промывал желудок спиртным. Шао думал, это и есть европейская кухня! Пришлось перевести его из поваров в камердинеры.
        Гости хохотали, и Роберт благословлял их.
        3
        Заместитель комиссара полиции капитан Хью Уайер вошел в дом сына ровно в восемь утра. Завидев его пробковый шлем, слуга, болтавшийся у ворот, понесся докладывать о госте. Дом зашевелился. Звук тяжелых подкованных башмаков по ступенькам крыльца; в высоком зеркале прихожей на мгновение показалась высокая прямая фигура в мундире с медалями. Заботливые руки приняли шлем и трость, двери в столовую распахнулись.
        - Завтрак! - велел Хью. - И скажите хозяевам, чтобы спускались. Я жду.
        В кухне поднялась испуганная суета, зазвенела посуда. Через десять минут на столе появились шипящая яичница желтком вверх, две полоски бекона, жареные томаты и картофельные пирожки. В расписном кофейнике подали гавайский кофе. Все было сделано так, чтобы не огорчить Хью.
        Пока молодые собиралась, он призвал к себе боя номер один и расспросил о внучке. Шао трепетал и старался не встречаться взглядом со старым капитаном. Услышав, что Бриттани полюбила русскую гувернантку, Хью скривил губы и хрустнул пальцами. Шао склонился до самой неудобной позы.
        - Все им баловство, - проворчал Хью. - Сделают из девчонки кокетку вроде матери.
        Шао поддакнул, но так, чтобы впоследствии никто - ни гость, ни хозяйка - не мог его упрекнуть. Наконец его мучения закончились: в столовую вошел Роберт.
        - А-а, явился! - закричал капитан, протягивая ему сухую желтую руку. - За кого будешь голосовать сегодня: за Америку или Японию? - Хью хотел обсудить с сыном готовящееся в Шанхайском клубе заседание Комитета по иностранным делам. - Япония - вот наш партнер на Дальнем Востоке! - говорил он и так грохал ладонью по столу, что крышка на кофейнике вздрагивала, а Шао испуганно втягивал живот.
        Роберт не возражал против Японии. Сигара его мирно курилась, лицо выказывало неподдельное уважение.
        - Америка прикрывает свое ничтожество христианским милосердием и хочет передать Шанхай китайцам! - гремел Хью. - Валяйте! Отдайте все узкоглазым! Через месяц от города не останется камня на камне: все превратится в зверинец. Где только американцы будут продавать свои товары - мне неизвестно.
        Британское правительство никак не могло определиться, кого брать в союзники, чтобы положить конец дальневосточному бардаку, и резолюция Шанхайского клуба могла стать серьезным политическим козырем как для прояпонской, так и проамериканской партии.
        В столовую вошла Лиззи. Встала в дверях, раскрыла веер и долго обмахивалась им, насмешливо глядя на капитана.
        - А вас не смущает, что ваши любимые японцы тоже до некоторой степени узкоглазые? - спросила она.
        Челюсть капитана задвигалась, будто он пытался раскусить что-то твердое. Он сделал вид, что не расслышал сноху:
        - Мы должны брать в союзники не виляющих социалистов, а империю, способную задать китайцам хорошую трепку. Мы отдадим север Китая Японии, а Великобритании достанется центр и юг.
        Лиззи уселась боком на стул, заложила ногу за ногу. Ее вышитая туфля без задника покачивалась на большом пальце. Время от времени она зевала, чем еще больше распаляла капитана.
        Покончив с завтраком, Роберт посмотрел на часы и сказал, что его ждут в конторе, а на заседание Комитета он непременно поедет во втором часу.
        - Так не голосуй же за Америку! - в который раз велел капитан. - А проголосуешь - я тебя знать не желаю!
        - Голосуй, голосуй, - со сладкой усмешкой проговорила Лиззи.
        Когда Роберт вышел, она приказала налить себе кофе. Между нею и Хью затеялся молчаливый спор: кто кого пересидит за столом?
        Капитан первым не выдержал:
        - Я думаю, вам надо знать, что вчера я переписал завещание.
        Лиззи даже не повернула голову.
        - Участок земли во Французской концессии, акции «British American Tobacco» и «Bentley Motors Limited», - смаковал Хью, - конюшня на тридцать голов, два производителя-чемпиона…
        Он еще долго перебирал то, что ему удалось нажить. Богатство его было не фантастическим, но значительным. Краем глаза Хью следил за Лиззи, но без очков не мог сказать наверное, какой эффект произвели его слова.
        - В Лондоне у меня имеется дом на сорок квартир, доход с которого ежемесячно вкладывается в шестипроцентные серебряные облигации, - забил он последний гвоздь. - Так вот, милая моя, вы из этого не получите ничего.
        Потянувшись через стол, Лиззи сняла с мундира Хью седой волос.
        - Что-то вы лысеть начали, - добродушно сказала она. - Попейте молочка - оно полезное.
        - Вы мне зубы не заговаривайте! - потерял терпение Хью, но тут же усилием воли осадил себя. - Вы знаете, милочка, я человек добрый и справедливый. Пока я жив, я буду содержать вас - все-таки у бедняги Роберта нет ни пенни за душой. Но ни он, ни вы, ни, к сожалению, моя внучка Бриттани не получите наследства. И это целиком ваша вина.
        Лиззи взяла яблоко и с хрустом надкусила его.
        - Знаете, в чем ваша беда, сэр? - произнесла она с набитым ртом. - У вас плохо с фантазией. Вам кажется, что в этом мире все можно приобрести за деньги. Вы пришли сюда с заготовленной речью, с утра в медальки нарядились, как пудель на выставке. Ну и что вы можете купить в обмен на свое богатство? Мое уважение? Или, может, чью-то любовь? Вы помрете, и горевать по вашей светлой улыбке будет только зубной протезист. Кстати, не ходите к нему больше - у вас челюсти скрипят как заржавленные.
        Хью поднялся:
        - Простите меня, старика, но я скажу откровенно: вы должны показаться хорошему доктору, а потом съездить на воды. Я поговорю с вашим мужем.
        И он чуть торопливее, чем пристало, вышел из столовой.
        4
        У Ады было чувство, что Хью Уайер портит все, до чего дотрагивается. Пришел, напачкал собой - теперь у всех до вечера будет муторно на душе, как от несвежей рыбы.
        Дождавшись, когда он уйдет, Ада спустилась вниз, чтобы забрать из прихожей сумочку - до этого не решалась, чтобы не встретиться с Хью один на один.
        Сквозь узкое окно у двери она заметила человека, спешащего к крыльцу, - в элегантном костюме, с тростью под мышкой. Он поднялся по ступенькам, позвонил.
        Ада открыла дверь:
        - Доброе утро, сэр. Чем могу… - И осеклась на полуслове. Это был тот самый джентльмен, что вынес ее из горящей «Гаваны».
        Она изредка думала о нем, когда ей хотелось помечтать о ком-то сильном и мужественном, готовом кинуться за ней в пламя. Но ее спаситель вряд ли вспоминал об Аде Маршалл - скорее всего, он решил, что спас из огня обычную проститутку, которая не стоит и минуты внимания.
        Но джентльмен тоже узнал ее:
        - Здравствуйте, мисс. Доложите хозяину, что пришел Даниэль Бернар.
        - Он уже уехал.
        - Вот как? Передайте ему, что я заходил попрощаться: я снова уезжаю в Европу.
        Мистер Бернар повернулся, чтобы идти, но задержался.
        - Как вы сюда попали - из публичного заведения? - спросил он веселым шепотом.
        Ада покраснела:
        - Я пытаюсь встать на путь добродетели. Надеюсь, вы не против.
        Мистер Бернар дотронулся до котелка:
        - Снимаю шляпу перед такой силой воли!
        Он спустился с крыльца и помахал Аде.
        Она вернулась в детскую. Там шла игра в принцессу и дракона: Хобу сидела в заточении на подоконнике, а Бриттани выдувала на нее мыльные пузыри, что означало огненное дыхание.
        В доме было тихо, только из комнаты Лиззи доносились звуки мандолины.
        Ада отчаянно боялась увольнения. Она понимала, что ей далеко до настоящей учительницы - она скорее занимала Бриттани, нежели занималась с нею. Если Лиззи проверит ее ученость, она в ужас придет.
        Вдруг Даниэль Бернар разболтает, что Ада работала в «Гаване»? Увольнение могло означать только одно: ей придется снова стать такси-гёрл. Но она уже не могла без содрогания вспоминать тот дымный похотливый мир - слишком далек он был от уюта детской спальни с розовыми цветочками на обоях.
        Лишь бы Даниэль не выдал ее! Господи, спаси и помилуй нас, грешных.
        Глава 25
        1
        Перекрестившись, Иржи вошел в церковь. Запах ладана, пустые скамьи, свет витражей. Он встал на колени перед главным алтарем, сложил руки.
        - Под Твою защиту прибегаем, Святая Богородица… Не презри молений наших в скорбях наших, но от всех опасностей избавляй нас всегда…
        Нина крутила дела за спиной Иржи, была деятельна и бойка. Сердилась на каких-то неведомых Антуана и Патрика:
        - Им не нужны деньги! Им хоть сколько плати, они все делают спустя рукава. Пан Лабуда, скажите, они не слушают меня, потому что я женщина? Или они просто дураки? Или я не умею выбирать работников?
        Иржи не знал, что ответить. Он вообще не понимал, что происходит.
        Нина велела ему подписывать бумаги на вывоз дипломатической почты. Кого за это посадят? Сама-то Нина отвертится: она хитрая - наверняка придумала, как в последний момент удрать с чемоданом денег.
        Время от времени она совестилась:
        - Вы простите меня за все. Так вышло… Хотите, я вам виолончель куплю?
        - Какой смысл?
        - Ну… Будете композитором. У вас же талант к музыке…
        Ей хотелось облагодетельствовать Иржи и за счет этого самой стать добрее и благороднее.
        - У меня есть друг, - рассказывала она. - Вы его знаете: Даниэль Бернар. Он говорит: «Куда бы я ни пришел, мир должен становиться лучше. Если я зайду в клубную уборную и увижу бумагу на полу, я подниму, чтобы после меня было чище». Здорово, правда?
        Нина встречалась с Даниэлем почти каждый день: у них были какие-то дела. Она даже познакомила его с Лемуаном. Знал ли пан Бернар о том, что чехословацкое консульство - золотая обманка? Бог весть.
        Если Даниэль приглашал Нину в ресторан, она брала с собой Иржи - для отвода глаз. Пан Бернар был женат, и она не хотела подавать повод для сплетен. Иржи был им удобен.
        Они разговаривали об освобождении заложников с «Голубого экспресса» - их все-таки выпустили за выкуп в восемьдесят тысяч долларов; обсуждали японские легенды, корейскую кухню и особенности чайной церемонии в восточных провинциях. На «чехословацкого консула» они обращали не больше внимания, чем на щенка бассета Муху, которого пан Бернар везде таскал с собой.
        Иржи удивляло то, что Даниэль никогда не заговаривал с ним по-чешски, хотя, без сомнения, знал этот язык.
        Намолившись, Иржи долго стоял на занемевших коленях, смотрел на свою искалеченную руку. Ведь мог же спасти ее - и тогда все пошло бы по-другому. Во время отступления из-под Омска поезд встал, и дальше пришлось ехать на санях. До конца дней не забыть черную колонну беженцев, оставлявшую после себя грязный снег, тряпье и мертвых. Иржи увидел потерявшуюся девочку: привалилась к сугробу, у шапки одно ухо оторвано - висит на нитке. А в глазах детский непередаваемый ужас.
        - Пан Ворличек! Пан Ворличек! - затормошил Иржи уснувшего офицера. - Давайте возьмем ее: она умрет здесь.
        Пан Ворличек сказал, что лошадь выбилась из сил и, если Лабуда так хочет заботиться о русских детях, пусть слезает с саней и идет пешком. А ребенка сажает на свое место.
        Иржи уступил девочке место, а через несколько дней ошалевший от бессонницы врач ампутировал ему съеденные морозом пальцы.
        2
        Тамара смотрела на свою возбужденную подружку, на Нину Васильевну. Она ускользала от нее тополиным пухом - потянешься к ней, и она улетает от движения воздуха у ладони. У Нины Васильевны появились дела, о которых Тамаре не полагалось знать. У нее появился Даниэль.
        Она читала трактаты Сунь-цзы[38 - Сунь-цзы (6 -5 вв. до н. э.) - древнекитайский полководец и военный теоретик.] и Макиавелли,[39 - Макиавелли, Никколо (1469 -1527) - итальянский политический мыслитель и военный теоретик.] даже цитировала что-то. Мистер Бернар вживлял в нее инородные слова, вливал чужую кровь.
        Тамара медленно дышала, как учила ее китаянка, умеющая вкалывать иглы и снимать боль. Собраться. Успокоиться. Быть мудрее и безмятежнее.
        Нина Васильевна сидела на низкой скамеечке у ее ног. Загорелые тонкие руки плотно обхватили колени. Ключицы, впадинка под горлом, низко опущенное лицо - отрада для глаз… Все напряжено, будто она того и гляди сорвется с места и побежит. Что-то у нее не складывалось.
        - Тамара, скажите, что такое любовь? - Взгляд исподлобья - горячий, болезненный.
        - Есть растение с прекрасными цветами - орхидея. Долгие годы его пытались выращивать искусственно - ничего не выходило. А потом оказалось, что, если на корнях орхидеи не будет особого гриба, она умрет. Даже семена ее не прорастут. Прекрасные цветы - это результат сожительства растения и гриба, так что главное - найти подходящий вид…
        - Я думаю, я уже научилась отличать своих людей от чужих, - перебила Нина Васильевна. - Мой человек, если выиграет сто тысяч, будет продолжать делать свое дело, но на более высоком уровне. А не мой ляжет на диван и до конца дней будет читать о жизни актрисок.
        Вот они, следы Даниэля Бернара. Три дня назад он был в гостях у Олманов и говорил то же самое.
        - Что между вами происходит? - спросила Тамара.
        Нина Васильевна побледнела:
        - Ничего.
        Тамара давно уже научилась разбираться в ее шифрах. «Ничего» означало следующее: Даниэль Бернар не готов бросить свою жену.
        Бедная девочка, Нина Васильевна! Недоверие - это яд, хуже опиума. Она пыталась сохранить в тайне отношения с Даниэлем Бернаром, но то и дело выдавала себя. Ни сочувствие, ни дельные советы не могли убедить ее в том, что Тамара не желает ей зла. Ей все время казалось, что ее хотят заманить в ловушку.
        Когда Нина Васильевна думала, что у нее все хорошо, она на минуту заглядывала к Тамаре, обсуждала маскарадно-бальные дела и тут же исчезала. В дни сомнений она засиживалась у нее дотемна - робкая и пристыженная. Так блудные дети являются в родительский дом, когда у них кончаются деньги и душевные силы. Они знают, что их не прогонят.
        Тамара была всего на несколько лет старше Нины Васильевны, но разница между ними казалась огромной - в целое поколение. Дело было не в возрасте. Тамара принадлежала к спокойному довоенному классу, она верила в разум, она умела строить планы. А Нину Васильевну война обкатала так, что она не верила никому и ничему. Какие планы, какое доверие, если на ее глазах мир разнесло в щепы и те, кто еще вчера казались ей добрыми соседями, на следующий день охотились на нее, как на зверя, с полным осознанием собственной правоты?
        Нина Васильевна казалась Тамаре подростком. Неуважение к властям, упрямство, страсть к показухе, острая зависимость от мнения общества и постоянные сомнения в своих силах - это все оттуда, из детства, застывшего на излете. Она выскочила замуж совсем юной, а когда ее супруг отбыл на фронт, рядом не оказалось никого, кто мог научить ее взрослому великодушию. Она, как беспризорница, была предоставлена самой себе и думала лишь об одном - как выжить? Научилась ловко уворачиваться от полиции, выжимать сочувствие, зарабатывать, воевать, выигрывать. Отважная девочка со стальной волей, умненькая, но почти совсем беспомощная в том, что касается сердечных и душевных дел. Не от бездарности, а по неумению.
        У нее и мечты были подростковые: влюбить в себя самого видного мужчину. А как и зачем - дело десятое. Ведь все обзавидуются, когда она предъявит его друзьям.
        Тамара хотела помочь, но подростки не слушают старших. Без толку говорить Нине Васильевне, что нельзя разрушать чужой брак. Она и на это смотрела не с человеческой, а с военной точки зрения: другая женщина оккупировала то, что необходимо ей самой. И плевать хотела Нина Васильевна на историю, право и прочую ерунду.
        Будь на ее месте кто угодно другой, Тамара бы возмутилась. Но тем, кого мы любим, прощается все. Любовь - это желание понимать. А когда понимаешь, осуждать не получается.
        Она часто размышляла о Даниэле Бернаре - фасад у него великолепен, но что он за человек? Ревность мешала ей быть беспристрастной - Тамара осознавала это. Ей хотелось, чтобы ее девочка была счастлива, но, если все сложится так, как мечтает Нина Васильевна, она исчезнет из Шанхая: закроет консульство и умчится с Даниэлем в Европу. А если он ее отвергнет? Возмущение переполняло Тамару - надо быть слепым, глухим и умственно отсталым, чтобы не ценить эту хрупкую кудрявую красоту.
        Интересно, что думает о Нине Васильевне мистер Бернар? Тамара несколько раз приглашала его с супругой на ужин и внимательно следила за обоими.
        Если бы Эдна не была естественным врагом Нины Васильевны, она понравилась бы Тамаре - настолько, чтобы звать ее на торжественные обеды, но не до такой степени, чтобы звонить в середине дня: «У меня есть кофе и пирожные. Приходите сплетничать».
        Эдна - барышня-отличница, положительный герой. Она слишком напоминала Тамаре добродетельных Амелий и Эльонор из иллюстрированных романов. Совесть у них чиста, глаза кротки, волосы шелковисты. Все их любят за веселый нрав. А Тамаре постоянно хотелось, чтобы злодей, вместо того чтобы дьявольски хохотать и раскрывать коварные планы, треснул Амелию-Эльонору по голове.
        Эдна ничуть не сомневалась, что супруг ее любит. Даниэль профессионально играл роль образцового мужа. Умелое лицемерие говорит о большом опыте - нехороший знак. Ох, если бы не треклятый позвоночник, если бы Тамара могла передвигаться по городу, она мигом бы навела нужные справки!
        Нина Васильевна совершила немыслимое: сама во всем призналась.
        - Кажется, все кончено, - сказала она.
        Тамара посмотрела на нее с удивлением:
        - С кем? С Даниэлем?
        Нина Васильевна кивнула.
        - Объясните?
        Она нахмурилась, между бровей обозначилась морщинка - как будто она нечаянно царапнула лоб карандашом.
        - Даниэль отправился в Европу.
        - С Эдной?
        - Нет, один. Он прислал мне записку. Сослался на срочные дела и не предложил поехать с ним.
        Нина Васильевна говорила с вызовом - будто обнажалась на сцене: нате, глазейте на здоровье.
        - Он каждый день звонил мне, он был явно влюблен… Но… Тамара, он ни разу не попытался поцеловать меня!
        Она сжала плечи. Переплела руки так, словно хотела сцепить их покрепче.
        Месяцы дружбы и внезапный отъезд… Даниэль понял, что за птица Нина Васильевна, и сбежал не от нее, а от себя.
        - Возможно, я догадываюсь, в чем дело, - мягко сказала Тамара. - Знаете, когда туристы приезжают к египетским гробницам, каждый из них норовит увезти камешек на память - чтобы дома предъявить доказательство: «Я там был». Тем самым они разрушают пирамиды. Точно так же слишком умных, красивых и богатых людей часто разбирают на призы и сувениры. А это весьма неприятное чувство.
        - Что вы имеете в виду? - оскорбилась Нина Васильевна.
        - Вы гоняетесь за Даниэлем не потому, что он вам нужен, а потому, что у вас все должно быть самое лучшее.
        Девочка выпрямила спину, морщинка между бровей разгладилась.
        - Это не так, - произнесла она с достоинством.
        3
        Нина приближалась к цели шаг за шагом - как в испанском фламенко. Даниэль звонил ей и рассказывал, что нашел удивительную фразу у Андре Жида. Знал, что она поймет и оценит. Он тайком провел ее в святая святых - библиотеку Шанхайского клуба, куда еще не входила ни одна женщина. Он советовал ей, как получше замаскировать чехословацкое консульство, чтобы никто ни о чем не догадался. Он брал ее за руку чуть выше запястья.
        Нина терпеливо ждала.
        Их застал вместе уже третий тайфун: они прятались от дождя в автомобиле, в пустом кафе, в лавочке продавца специй. Запах имбиря и корицы, чувство опасности и счастья, на дощатом полу - мокрые следы. Даниэль снимал с себя нагретый пиджак и накидывал озябшей Нине на плечи.
        Но им все еще требовался официальный повод для встреч: коллекция искусства, которую можно продать за сумасшедшие деньги.
        Даниэль был в этом уверен. Он сфотографировал каждый предмет и разослал фотокарточки своим друзьям в Европе - собирателям древностей, директорам музеев и галерей.
        - Я взбаламутил все искусствоведческое болотце, будем ждать волны предложений, - сказал он Нине. - А там повезем наше добро на торги.
        Даниэль говорил во множественном числе: «мы повезем», «наша коллекция». Нина и минуты не сомневалась, что они поедут вместе. У нее все было готово: разрешения получены, бумаги подписаны. Когда она спросила Тони, что он намерен делать с коллекцией, тот отмахнулся: «Делайте что хотите - мне все равно». Нина посчитала это подарком.
        Через Лемуана она купила латвийский паспорт искусной работы. Дело оставалось за малым: как только Даниэль скажет, в какую страну они поедут, она отправит поверенного в Нагасаки, где ее никто не знал. Там есть консульства почти всех европейских держав, за один день можно получить визу - только предъявите деловое письмо от солидной фирмы («Необходимо ваше присутствие для решения вопросов о поставках…»).
        Отъезд Даниэля был необъясним. Он словно поддался внезапному наваждению, прислал дурацкую записку: «Я вынужден уехать. Извините, что не попрощался».
        Неужели Тамара права и Даниэль подумал, что Нина ценит в нем только внешнюю оболочку? Но ведь это совсем не так! Или дело в Эдне? Даниэль не стеснялся упоминать имя жены; он постоянно доказывал то ли Нине, то ли самому себе, что их связывает только дружба. Как бы она ни пыталась устроить, чтобы он физически закрепил давно свершившийся факт духовной измены, Даниэль всегда оставлял себе пути к отступлению.
        Иногда Нина думала, что он наслаждается этой игрой - ведь это так приятно, когда женщина выказывает тебе свою страсть. Но может, он не понял ее намеков? Не осознал, насколько унижает Нину тем, что изящно раз за разом отвергает ее? Если же он все понял, то как честный человек он должен был объясниться с нею: сказать либо «да», либо «нет».
        Впрочем, отъезд Даниэля и был ответом. Он отказался от Нины.
        Одиночество - это уродство. Ты таскаешь его на себе как горб, тебе стыдно, что в двадцать семь лет ты никому не нужна, что у тебя в сердце пусто, как в отцепленном вагоне.
        От Тамары Нина поехала к Иржи. Он-то любил ее - она точно знала.
        Открыла дверь своим ключом. В квартире было тихо. Иржи лежал на диване и что-то читал. Завидев Нину, он резко вскочил, сунул книгу под подушку.
        - Вечер добрый, - сказала она. - Пойдемте гулять?
        Он помотал головой:
        - Не имею права. Я занят… Нет, не пойду.
        Нина и здесь была не нужна.
        Чьинь приготовила ей ванну. Нина опустилась в теплую воду. Запах лавандового мыла, над зеркалом - голубой фонарь, его отражение дробилось в бесчисленных пузырьках пены.
        Чьинь подала Нине шпильку, чтобы повыше заколоть волосы.
        - Я сегодня ходила в храм на Бабблинг-Вэлл-роуд, - сказала она. - Зажгла красные свечи и ароматические палочки перед богиней Гуань Инь. Все ради вас.
        - Ради меня? - удивилась Нина.
        - А как же, мисси! Чтобы вы удачно разрешились от бремени и чтобы Гуань Инь послала вам сыночка.
        Нина прижала руку - всю в мыльной пене - ко лбу. Хотела что-то сказать и не смогла.
        Глава 26
        1
        Полицейские подъехали на Кантон-роуд тайно - все в штатском. Окружили дом с аптекою в нижнем этаже. Там, по верным сведениям, полученным за большие деньги, находился склад опиума.
        - Держись позади меня, - сказал Феликсу Джонни Коллор. - Обычные торговцы все трусы: им только пригрози чуть-чуть. А вот на контрабандиста лучше не нарываться. Это народ такой: пулю всадят - и не моргнут.
        Феликс слушал, кивая. Вот уже третий месяц он состоял при Коллоре - помощником и собутыльником. Жалованья ему не платили, но Джонни не забывал о нем: воровал премиальные деньги у китайских агентов и отдавал Феликсу.
        - Нечего этих тварей баловать… Тебе пальто на зиму надо справить. А то ходишь, как цыган.
        Феликс смотрел на Джонни влюбленными глазами. Небольшой, плотный, через всю кудреватую голову - шрам от удара саблей.
        - Это моя единственная извилина, - говорил Коллор.
        Он воевал во Франции, вернулся в родной Манчестер, поболтался без дела. Знакомый подсунул ему объявление в газете: «Для службы в полиции Международного поселения Шанхая требуются здоровые мужчины, годные к строевой службе». Вскоре Джонни сидел в каюте второго класса на пароходе «Blue Funnel Line».
        По участку о Коллоре ходили темные слухи: что во время войны он самолично расстреливал дезертиров, что он незаконнорожденный сын какого-то лорда и папенька отправил его служить в колонии за провинность. Уж очень странный он был: держал в ящике стола мыло и мыл руки по десять раз на дню. Жил в чистенькой квартире в бординг-хаусе.[40 - Бординг-хаус (от англ. boarding house) - дом, в котором хозяева сдают комнаты жильцам.] Но при этом отлично стрелял и имел награды как лучший боксер во всех четырнадцати полицейских участках Международного поселения.
        Один раз Феликс был у него дома. На белой двери на обойных гвоздях - плащ и кепка. На выскобленных полах - коврики. Кровать с блестящими шарами на спинке. Подушки сложены пирамидой - мал мала меньше, - наверху кружевная накидка.
        - Гляди-ка, кто к нам прилетел! - воскликнул Коллор, распахивая окно. На подоконник села большая ворона. - Ну что, Бастер, как дела?
        Феликс с изумлением смотрел, как Джонни крошил для вороны булку, как аккуратно, двумя пальцами, приглаживал ей перья.
        - Если тебя кто обидит, - говорил он, - ты мне только скажи… Мы ему быстро ноги обломаем.
        Он пел себе под нос, задирал ноги на стол и читал книги о мотоциклах.
        - Я, брат, все хочу о них знать.
        Феликс спрашивал зачем, Коллор пожимал плечами:
        - Интересно.
        Друзей у него не было.
        - На черта они мне? К ним с визитами надо ходить. На черта мне визиты?
        Феликса он за друга не признавал («Ты, брат, мне в сынки годишься»), но почти каждый вечер сажал его позади себя на мотоцикл и гнал куда-нибудь во весь дух.
        Он любил Шанхай и знал бесчисленное множество мест, где можно посидеть с бутылкой пива. Особенно ему нравились крыши. Если надо, он показывал хозяину дома удостоверение и говорил, что ведет расследование. А сам забирался на самую высоту, расстилал специально принесенное одеяло и смотрел на город.
        - Видишь, какой закат сегодня, - говорил он, открывая для Феликса бутылку. - Не закат, а фейерверк на день рождения Его Величества.
        Феликс пил пиво, смотрел на облака - хорошо, господи… Хорошо.
        Летом 1923 года Муниципальный совет решил раз и навсегда покончить с опиумом. Заместитель комиссара полиции Хью Уайер вызвал к себе Коллора и предложил ему возглавить отдел по борьбе с наркоторговлей. Джонни набрал себе команду: только белые, только молодые, отслужившие в армии и без опыта работы в полиции.
        - А то знаю я их, дьяволов… Стоит им устроиться в этот гадюшник - сразу взятки начинают брать, знакомства заводят…
        Он сказал начальству, что согласится на должность, если ему выдадут пачку ордеров на обыск с подписью главного магистрата Смешанного суда.
        - Графу с адресом оставьте пустой: я сам впишу что надо. А если все делать по форме, так судейские крысы быстро сдадут меня наркоторговцам. Те им специально взятки дают, чтобы точно знать, когда и где будет следующий обыск.
        Арестованных было столько, что в городской тюрьме хватались за голову: куда их девать? Впрочем, толку от этого было немного. Потихоньку наркоторговцы перебирались на соседние улицы - во Французскую концессию или Китайский город, - и там все начиналось по новой.
        Хью Уайер бушевал на заседаниях Муниципального совета:
        - Почему мои люди должны рисковать жизнями, тогда как все, в том числе французская полиция, не говоря о китайцах, в открытую наживаются на опиуме?
        - Он делает вид, что сам наркотики в глаза не видал, - говорил потом Коллор Феликсу. - Сам двадцать лет пас опиекурильни; думаешь, откуда у него деньги на особняк и прочее?
        Коллор рассказывал, что поначалу опиум считался постыдной заразой - чем-то из мира кули и дешевых публичных домов. Но в 1870-х опиум завезли в Америку, и к зелью стали привыкать белые - для них это была экзотика. Постепенно опиум превратился в модную забаву аристократии.
        - Теперь каждая дура в песцах приезжает в Шанхай и первым делом спрашивает, где можно выкурить трубку с «настоящим опием», - усмехался Коллор. - У нашего врага серьезные покровители - и не только здесь, но и в любом приличном обществе Европы и Америки. Может, хоть передхнут они от этого - все дышать легче будет.
        Смеркалось. На улицах зажгли фонари. Коллор посмотрел на часы и перевел взгляд на окна аптеки:
        - Приготовьтесь.
        Это была первая операция Феликса. Коллор дал ему свою портупею с кобурой - слишком большую и потому топорщившуюся, как плохо пригнанная сбруя. Феликс волновался, хотелось курить, но Джонни строго-настрого запретил.
        - Пора! - скомандовал он.
        Феликс помчался вслед за остальными, влетел в комнату и встал, щурясь от яркого света лампочки. Аптекарь валялся на полу и тонко пищал по-китайски. Еще трое парней стояли мордами к стене со сложенными на затылках руками. Полицейские ловко, будто на тренировке, проводили обыск. Хрустело стекло под каблуками, летал пепел из разворошенной печи.
        С лестницы, ведущей на верхний этаж, послышался стук шагов.
        - Там в спальне сейф, сэр!
        Коллор поднял за грудки аптекаря, посмотрел в глаза.
        - Спроси его, где ключи, - негромко приказал он переводчику.
        Тот спросил. Аптекарь заметался, принялся тарахтеть что-то. Брызги слюны попали на Коллора, и тот с отвращением оттолкнул его:
        - Что он говорит?
        - Что ничего не понимает, что он из другой провинции и шанхайским не владеет.
        - Врет, сволочь.
        Коллор достал из кобуры револьвер и пальнул в зеркало за спиной аптекаря. Тот сдавленно охнул и, помертвев, упал ничком.
        - Хлипкий народ, - сквозь зубы процедил Феликс. Ему было жарко, и он скинул куртку на стул.
        Джонни обшарил карманы аптекаря:
        - Вот ключи! Идем.
        Они поднялись наверх. В комнате стояла большая кровать с алым пологом, на ней, забившись в дальний угол, сидела женщина с двумя насмерть перепуганными детьми.
        - Уберите, - поморщился Коллор, и полицейские живо вытолкали их.
        За кроватью находился огромный железный ящик, накрытый расписным покрывалом. Наверху - бронзовые будды и свечи. Коллор сдернул покрывало на пол, ругнулся (будда зашиб ему ногу) и, повозившись с ключами, открыл сейф.
        Феликс потянулся смотреть.
        - Ничего себе… - присвистнул кто-то.
        Пакеты - штук пятьдесят, не меньше, какие-то бумаги.
        - Индийский опиум, - сказал один из полицейских, вскрыв обертку. - И кокаин.
        - Иди-ка сюда, - позвал Джонни переводчика. - Что это за бумаги?
        Тот пробежался взглядом:
        - Сэр, это списки поставщиков… и время…
        Глаза Коллора загорелись.
        - Ого! - Он начал рыться в бумагах. - Да тут и по-английски, и по-французски есть. Ну, аптекарь наш сядет…
        На лестнице опять послышался топот. Феликс выглянул наружу - на него чуть не налетел мальчишка лет четырнадцати. Под его зеленой рубахой было что-то спрятано.
        - Держи! - завопили снизу.
        Сержант Тротс схватил пацаненка за штаны, но тот развернулся и два раза выстрелил в него. Сержант, обливаясь кровью, повалился на ступени, а мальчишка поднырнул у Феликса под рукой и ловко перебрался через окно на крышу, только босые ноги мелькнули. Феликс кинулся за ним.
        Наверху никого не было. Перед крыльцом уже стояли полицейские фургоны - увозить задержанных. Толпились зеваки. Сбоку послышался шорох, Феликс оглянулся и увидел, как мальчишка с разбега перепрыгнул на соседнюю крышу. Зеленая рубаха мелькнула над коньком и исчезла.
        Кое-как Феликс перебрался на другой скат; черепица скользила под ногами, руки дрожали.
        Надо прыгать. «Шею сломаю, как пить дать». Феликс вздохнул глубоко, оттолкнулся. Ему не хватило пары вершков. Больно ударившись животом о карниз, он пытался ухватиться за влажную черепицу. Сорвался, заорал, но тут же повис, зацепившись портупеей за ставню. Узкие ремни врезались в тело, ставня поехала, и Феликс влетел головой в жалюзи на окне.
        Это было казино. Сидевшие за столом мужчины в изумлении смотрели на Феликса, позабыв о картах. Вскочив на ноги, он выхватил револьвер:
        - Руки вверх! Азартные игры на территории Международного поселения запрещены!
        2
        Казино принадлежало известному на весь город дону Фернандо Хосе Бурбано, толстому мексиканцу, постоянному фигуранту уголовной хроники. Урожай был богатый: двенадцать игроков и полный набор оборудования - от игральных столов до рулетки.
        Коллор ухмылялся от уха до уха:
        - Ну молодец, брат Феликс! Я этого тебе не забуду. Завтра же поговорю с Хью Уайером, чтобы тебя зачислили на службу.
        К Феликсу подходили, хлопали по плечу: шутка ли, в одиночку целое преступное гнездо накрыл!
        Приезжали детективы, репортеры, фотографы. Долго составлялись протоколы.
        Садясь на мотоциклетку, Коллор поманил Феликса:
        - Только ты имей в виду, что дона твоего завтра же выпустят.
        - Почему?
        - Потому что полиция Международного поселения существует не для того, чтобы бороться с преступностью, а для того, чтобы успокаивать нервы населения. Большие начальники расстроятся, если дон сядет.
        Феликс проследил, как полицейские вывели Фернандо из ворот. На его сытом лице не было и тени страха. Он спокойно забрался в фургон и помахал Коллору, насколько позволяли наручники.
        - Мексика обладает правом экстерриториальности, - сказал Джонни. - Поэтому судить дона станут по мексиканским законам. Будь он подданным Великобритании или хотя бы Китая, мы бы его на пару лет посадили. А так самое большее, что ему грозит, - это штраф в пятьсот песо. Чихал он на нас.
        - А с аптекарем и остальными что будет? - спросил Феликс.
        - Игроков оштрафуют. А тех, кого взяли у аптекаря, посадят в тюрьму на трое суток. У наркоманов через сорок восемь часов начинается реакция, так что сразу разберем, кто из них клиент, а кто продавец. Ну а потом продавцов будем разрабатывать.
        Коллор завел мотор.
        - Да, а мальчишку этого, который ранил Тротса, мы поймали. Его передадут китайским властям - на казнь.
        Глава 27
        1
        Митя куда-то пропал. Марта сняла помещение под бордель и перебралась туда - лично приглядывать за ремонтом (с открытием к лету она, конечно, погорячилась). Клим и Ада вновь остались вдвоем в комнате в «Доме надежды».
        - И не стыдно вам жить в этой дыре? - подначивала его Ада. - Вы главный редактор как-никак. Неужели вам не хочется устроиться по-человечески?
        - А кто будет приглядывать за тобой? - отзывался Клим.
        Ему не хотелось ничего устраивать. «Дом надежды» был временным пристанищем, а если снимать хорошую квартиру, обставлять ее, это будет символом того, что его жизнь наладилась и так, как есть, будет всегда.
        Клим пытался понять, а чего он, собственно, ждет. Ответа не было. Иногда он представлял себя в роли нормального человека: дом, автомобиль, членство в каком-нибудь клубе. Аду можно позвать замуж: она будет идеальной матерью и супругой - чистоплотной и в меру ворчливой. Влюбить ее в себя - пара пустяков. Она ведь тоже живет этой временной, вокзальной жизнью в нетерпеливом ожидании перемен. Заманить Аду, а потом до конца дней представлять на ее месте другую женщину? Лишить ее шанса на настоящую любовь ради того, чтобы создать себе суррогатное счастье? Нет, конечно.
        После работы Клим наведывался к дону Фернандо в «Летучий голландец». Хвалил его пение, играл с ним в карты и пересказывал статьи о новинках прогресса. Дон обожал науку будущего: на галошах у него были застежки-молнии, он пил растворимый кофе «Фауст» (военная технология!), а под штанами носил особые подтяжки «Shir Gar», скрепляющие верх носков и низ сорочки - первые не сползают, вторая не морщится.
        У Дона Фернандо было хорошо - Клим словно окунался в тот старый, довоенный мир, когда ему не о чем было сожалеть. Но «Летучий голландец» временно затонул во время полицейской облавы. Так что из развлечений у Клима осталась только работа.
        Лиззи сняла для редакции помещение на Хонан-роуд и повесила на стену портрет актрисы Олив Томас. Наняла штат: секретарь мисс Арабелла Доусон отвечала на телефонные звонки и правила статьи; бессовестный ирландец О’Дулл воплощал художественные замыслы. Целыми днями он рисовал большеглазых леди в спортивных костюмах или вечерних платьях, а когда хозяйки не было в конторе - саму Лиззи в неприличных позах и непременно голую. Выходило так похоже, что мисс Арабелла закрывала лицо руками и обещала все рассказать начальству.
        - Наябедничаешь - я тебя саму изображу, - хохотал О’Дулл и посылал Арабелле воздушный поцелуй.
        Климу пришлось заниматься всем, чем не хотела заниматься Лиззи: искать типографию, разговаривать с наборщиками, командовать десятком внештатных журналистов и рекламных агентов.
        Подписывать контракт на аренду - Клим; получать разрешение в Муниципальном совете - Клим; выкидывать дохлую крысу, попавшую в мышеловку, - Клим.
        Половину текстов тоже писал он - от обращения редактора до «рассказов наших читательниц».
        Лиззи занималась идеологическим руководством.
        - Нам нужна статья про танцевальные туфли! - кричала она, подсмотрев в «Cosmopolitan» новую тему, и Клим отправлялся к знаменитому учителю танцев месье Бессони, приставал к обувщикам в салоне на Нанкин-роуд, потом добавлял рекомендации «известной танцовщицы мадемуазель Пайно», которой вовсе не существовало на свете.
        Первый номер «Флэпперс» довольно быстро разошелся по книжным лавкам. Клим придумал обклеить рекламными плакатами трамваи, и, хотя их быстро оборвали мальчишки, это дало отличный результат. У журнала появились подписчики и враги.
        Климу было интересно писать для женщин и нередко - от лица женщин: эдакая попытка осознать, что находится за пределами твоего понимания.
        Когда у него не получалось, Лиззи приходила в неистовство:
        - Вы издеваетесь, что ли? С чего вы взяли, что все женщины любят ходить по магазинам? Мы разные! Как вообще можно стричь всех под одну гребенку?
        Клим обещал исправиться. Он подружился с Лиззи - точно так же, как в свое время нашел общий язык с ее сестрой. Миссис Уайер не умела сдерживать свой темперамент. Она инстинктивно искала, с кем бы помериться силой, но победа вызывала у нее досаду и презрение к сопернику, а поражение - острое желание отыграться. Клим - один из немногих - умел сохранять шаткий баланс, при котором обе стороны признавались равными.
        По вечерам, когда все сотрудники уходили домой, они садились у окна и болтали. Лиззи рассказывала о своих отношениях с Эдной:
        - Однажды я подсунула ей в ридикюль сосиску, чтобы она там стухла. А Эдна вернула ее мне по почте - в красивой коробке с бантом; я подумала, что это подарок от поклонника. Правда, сосиска к тому времени засохла. Мы ее до сих пор подсовываем друг другу. То в комод с бельем, то в туфли.
        - А сейчас сосиска у кого? - спросил Клим.
        - У меня. Но еще не все потеряно.
        Лиззи трудно было смириться с мыслью, что и старшая сестра, и она сама изменились и нужда в мести давно отпала.
        - Я знаю, Эдна помогла мне открыть журнал, спасибо ей за это… - проговорила Лиззи. - Но она все равно смотрит на меня сверху вниз: она-то освещает землетрясение в Японии, а я - маскарад в доме Нины Купиной. Эдне кажется, что ее новости важнее.
        Клим напрягся:
        - Вы сказали - Нина Купина?
        - Я была у нее в прошлую субботу, и мне показалось, что все устроено с большим вкусом. Кстати, эта дама подходит нам для интервью, пусть она расскажет о себе. - Лиззи достала телефонный справочник, полистала. - Вот ее номер, позвоните и договоритесь о встрече. Она русская, как и вы. А вопросы сейчас придумаем.
        2
        Клим как будто наблюдал за собой с театральной галерки. Лицо героя-любовника трагично, сердце - полуспущенный мячик со вдавленным внутрь боком: следствие неудачного полета в окно - разбил стекло и сам сдулся.
        Лиззи курила, сидя в кресле.
        - Ну же, звоните! Она наверняка сейчас дома.
        Клим снял трубку.
        - Алло! - Нинин голос.
        Скороговоркой объяснил ей - интервью, вопросы…
        - Конечно, приезжай.
        В трубке треск - будто лопались собственные капилляры. Взгляд - бессмысленный - в стену, на Лиззи, на портрет Олив Томас у нее над головой.
        - Заходи ко мне, - проговорила Нина. - Завтра часов в десять.
        «Родная моя… Стоять одним коленом на стуле, прижимать трубку к пылающему уху. Командир партизан идет на переговоры во дворец. Это, конечно, ловушка. Тюрьма, кандалы, приговор на всех заборах. А, черт, плевать! Зато пожмем царевне руку».
        - Возьмите с собой Назара, фотографа, - велела Лиззи. - Пусть сделает несколько снимков.
        3
        Лиззи отыскала Назара на Банде - он предлагал прохожим фотографироваться и в качестве образца показывал карточку дамы в белом платье.
        Назар приехал в Шанхай месяц назад. Он был родом из Владивостока и служил мальчиком в фотоателье на Светланской улице. Мамка, вокзальная буфетчица, выгнала его из дому, когда нашла в кармане сына папиросы. По недоразумению Назар попал в толпу беженцев, и его занесло на «Монгугай» (один из кораблей адмирала Старка). С тех пор мальчик болтался между небом и землей.
        Когда эскадра вышла из Гензана, четыре парохода остались в гавани - под командованием казачьего генерала Глебова. Японцы дали его людям работу - делать железнодорожные насыпи. Через полгода «Охотск», «Монгугай», «Защитник» и «Эльдорадо» последовали за остальными, но власти Шанхая категорически запретили казакам высаживаться в городе. Восемьсот пятьдесят мужчин - почти все молодые, несемейные, вооруженные, - куда их девать? Пароходы стояли напротив крепости Усун - без топлива и продовольствия; и точно так же, как Клим, Назар сбежал в город на китайской джонке.
        У него не было ни друзей, ни родных. Языков он не знал. Все богатство - потрепанный фотографический аппарат.
        - Как же ты снимал прохожих на Банде, если у тебя ни магния, ни реактивов? - удивился Клим.
        Мальчик обиделся:
        - Что ты пристал, как акула империализма? Они сами виноватые: нет чтобы побольше заплатить человеку…
        Назар брал доллар, обещал принести снимки на следующий день и не приносил, а задаток проедал в столовой «Наяда», где «скатерти такие, как дамская юбка с кружевами». Жизнь мальчика протекала в поиске денег и спасения от разгневанных клиентов.
        Каким-то образом Назар сумел объясниться с Лиззи, и она дала ему шанс проявить себя. К великому удивлению Клима, мальчик оказался весьма неплохим фотографом.
        В девять Назар вместе с аппаратом и треногой был у «Дома надежды». Шляпа-канотье, куцый пиджачишко, китайские сандалии на босу ногу.
        - А куда мы едем? - спросил Назар, втискиваясь вслед за Климом в переполненный трамвай. - К женщине? А какая она из себя? Я страсть как обожаю хорошеньких. А если ты уродина или хромая какая-нибудь - это нет, ко мне такая и не подходи…
        Климу хотелось думать о Нине, но фотоаппарат больно тыкался ему в спину, а сзади звучал надрывный голос:
        - Бывший российский консул - немец и жид: Гроссе его фамилия! Китайцы попросили его из здания консульства, так он сдал им все, включая портреты августейших особ. А у самого касса прикарманена - сто шестьдесят тыщ золотых рублев, может, с копейками. Мы тут в нужде и отчаянии ходим, а он что? Отослал деньги во Францию - каким-то князьям! Может, они и не великие вовсе? Может, дрянь какая-то со Змеинки?
        Назар тщательно следил за политической жизнью русской эмиграции и изводил Клима подробностями: какие собрания проводились и что на них постановили.
        Китаец в форме трамвайной компании потребовал у Назара билет.
        - Что ты пристал ко мне, чурка узкоглазая? - орал мальчик. - И что - что ты контролер? Я, может, тоже контролер - поважнее вашего!
        Клим извинился перед китайцем.
        - Я тебе деньги на билет дал, ты куда их дел? - тихим голосом спросил он Назара.
        Тот вытаращил честные глаза:
        - Это он украл! - И ткнул пальцем куда-то в толпу.
        - Назар, ты дурак?
        - Я?! Да я…
        - Выходи из трамвая.
        - Ничего себе окрестности! - присвистнул Назар, когда они подошли к Нининому дому. - Значит, наша ля фам тут живет? Да она, поди, с нами и разговаривать не будет - у ней, чай, гонор комендантский. Еще собак спустит.
        Клим не слушал его. Дверь открыла горничная.
        - Мать честная! - восторгался Назар. - Живут же люди! Лестница-то, поди, из гранитного мрамору, не иначе. А ковер…
        - Обувной рожок - на место, - цыкнул на него Клим. - Не смей воровать!
        Он волновался так, что его знобило. Нина всегда хотела такой дом: с белыми занавесками-парусами, тянущимися в окна, с едва уловимым запахом камина, который разжигают не для тепла, а для того, чтобы сидеть перед ним с книжкой.
        - Прошу пройти, - сказала горничная, доложив хозяйке о прибытии гостей.
        - Они тут прям дрессированные! - с уважением сказал Назар.
        Нина вышла из комнаты - в голубом платье с белым воротничком. Слегка запнулась за край ковра, потеряла туфлю и тут же снова надела. Клим напрягся - запоминал ее всю, пока она радостная и светлая.
        - Ну, здравствуй… - сказала. - О, да ты не один!
        Клим не мог допустить, чтобы Назар все испортил.
        - Это фотограф, - быстро заговорил он по-английски (специально, чтобы мальчик ничего не понял). - Отошли его в людскую или куда-нибудь.
        Нина кивнула:
        - Хорошо.
        Клим хотел быть свободным и деловым, и вот, пожалуйста: с порога потребовал интимности.
        Назара отправили в кухню.
        - А фотографировать когда? - спросил он.
        - После! - ответили хором. Переглянулись, смутились, сделали вид, что ничего не произошло.
        Завтракали на террасе. Остроконечная тень кипариса тянулась через весь стол и указывала на Нину, как стрелка компаса. Она сидела в плетеном кресле, горничная подложила ей под спину мягкий валик. Нина чуть-чуть располнела, но выглядела красавицей. Из нового - слишком часто пожимала плечами, раньше так не делала.
        - Как ты живешь? - спросила.
        - Работаю в журнале.
        - Курьером?
        - Главным редактором. Ну и писателем на все случаи жизни.
        - Вот как?
        Нина - душиста, кудрява, румяна - смотрела с безопасного расстояния, отгороженная от Клима столом и вежливостью. Он болтал о заседаниях редакции, о статьях и интервью. Опять скользил по мокрой глине к пропасти: пытался увлечь, удивить, приковать к себе. Не нужно ей все это…
        Клим пресекся, отвел глаза:
        - Ладно, давай к делу.
        Быстро задал вопросы, сочиненные миссис Уайер. Нина ответила: стерильная полуправда о себе, где лишнее выдавалось за главное.
        Клим позвал фотографа.
        - Ваше сиятельство, извольте головку вбок, - хлопотал Назар. - Внимание! Сейчас вылетит птичка!
        Распрощались сухо.
        - Ну что ж, рада, что у тебя все хорошо, - сказала Нина.
        Клим пожал ей руку и вдруг понял: Нина беременна - месяц четвертый-пятый.
        Вышел на крыльцо, направился к воротам. Назар семенил рядом.
        - Ты видал ейные бусы? Небось не на рынке куплены… Магазин «Кун и компания», а то бери выше. Я как поглядел на эту мадам, у меня сразу трепетание в горле сделалось. Я вообще к изящным манерам очень неравнодушный. Влюблюсь в нее, честно-благородное слово!
        - Заткнись! - рявкнул Клим.
        С мая, с той встречи под Линьчэном, прошло пять месяцев. Возможно ли?
        - А что сразу «заткнись»? - ворчал Назар. - Если женщины русских мужчин не признают, нам и любить их нельзя? Им, конечно, паспорт подавай - американский или еще какой. А без паспорта на тебя никто не посмотрит…
        - Я забыл кое-что, - сказал Клим и быстро направился к дому.
        Дверь открыла Нина - будто ждала, что он вернется.
        - В чем дело?
        Клим не сразу нашел слова.
        - Кто отец? - спросил грубо.
        На лице ее - непонятная, непроницаемая улыбка.
        - Ты.
        - Точно?
        Она рассмеялась:
        - Варианта два: либо ты, либо Святой Дух.
        - Нина… - Рванулся обнять, передумал - стоял, не зная, как быть.
        - Иди домой, - сказала она.
        Взял ее руку, поцеловал.
        - О чем говорили? - спросил Назар, когда Клим нагнал его.
        В руках у него был обувной рожок, таки свиснутый из прихожей.
        - Дай сюда! - рявкнул Клим.
        Положил его в карман и потом еще много дней носил с собой - как добычу.
        Глава 28
        1
        Поначалу Нина не могла поверить, что у нее будет ребенок.
        - С чего ты взяла? - сердилась она на Чьинь.
        Та понимающе улыбалась:
        - Я что, не видела беременных?
        Когда доктор подтвердил ее слова, Нину охватил ужас. Как объяснить людям, откуда взялся этот младенец? Как рожать, если тебя в любой момент могут посадить в тюрьму? Что скажет Даниэль, когда вернется? Впрочем, плевать, что он скажет - ей нет дела. Пусть беспокоится о своей драгоценной Эдне.
        Нина извелась, пытаясь найти выход, ругала себя: зачем позвала Клима в купе?
        В отчаянии она поехала к Тамаре:
        - Вы всех знаете… Моя подруга забеременела, но она не хочет детей. Может, у вас есть знакомый врач? Ну, который…
        - Подойдите ко мне, - велела Тамара.
        Нина приблизилась на ослабевших ногах. Лицо Тамары было бесстрастно.
        - Это был мистер Бернар?
        Нина покачала головой:
        - Мой бывший муж. Мы случайно встретились…
        - Тогда не морочьте мне голову. Рожайте ребенка - другого совета я вам дать не могу. Дети - это самое лучшее, что есть на свете.
        Нина вернулась домой, села на кровать, чуть живая от беспомощной злости: «Все против меня!» Проплакала до темноты, уснула прямо в платье и туфлях.
        С той ночи ей ни разу не снился безголовый петух.
        Тамара говорила, что, если ты не предашь своего ребенка, он никогда тебя не предаст. Если у тебя есть дети, ты уже никогда не будешь одна, даже если захочешь.
        Нина постепенно училась жить с мыслью, что у нее родится малыш. Думала - сказать Климу или нет?
        Балы она больше не проводила и велела Иржи сократить заявки на спиртное до минимума: ящик в неделю, не больше. Деньги у нее пока имелись - до конца года точно хватит. А потом она что-нибудь придумает - например, продаст коллекцию азиатского искусства.
        На всякий случай Нина решила перепрятать ее. Даниэль оказался предателем, ему нельзя доверять: кто знает, может, он проболтался кому-нибудь? Не ровен час грабители залезут в дом, да и слуги могли сунуться в гардеробную. Нина тщательно запечатала каждую коробку и перевезла их к знакомому китайцу-мебельщику. За небольшую мзду он согласился предоставить ей чулан над своей лавкой.
        Надо было искать покупателей, но на это у Нины не было ни сил, ни времени. Необходимость заниматься делами вызывала мучительную досаду. Лемуан как-то явился к ней:
        - Генерал Глебов продает «Aвро-504» в разобранном виде. Давайте купим?
        - Что? - не поняла Нина.
        - «Авро» - двухместный аэроплан! Максимальная скорость - девяносто миль в час, двигатель - восемьдесят лошадиных сил.
        Лемуан долго расписывал чудеса авиации. Нина смотрела на него непонимающим взглядом. Какие аэропланы? Какие двигатели? Он что, с ума сошел?
        - Не хотите «Авро» - давайте займемся металлоломом, - предложил Лемуан. - Глебов хочет продать один из кораблей на лом.
        Нина выгнала его.
        С ней происходило нечто невероятное и масштабное. Какой-то тектонический сдвиг, природный катаклизм. Сама мысль о том, чтобы расходовать себя на какой-то металлолом, казалась Нине чудовищной.
        Слуги разболтали Иржи о ребенке, он примчался к ней:
        - Люди обязательно подумают, что это мое! А это не мое!
        Нина сначала не поняла, о чем он.
        - Удалите его, пока не поздно!
        Кровь бросилась Нине в лицо. Она вскочила, сжала кулаки:
        - Если вы еще раз посмеете… Только ляпните что-нибудь про моего ребенка - и я пристрелю вас!
        Иржи вылетел из комнаты, а Нина еще долго металась по кабинету, разъяренная, как медведица. Ее вырвало.
        Отдышавшись, она сбежала вниз, нашла Иржи и влепила ему пощечину:
        - Вы мне ответите, если из-за вас что-нибудь случится!
        Рана, нанесенная Даниэлем, внезапно затянулась. Мир менялся на глазах. Уличные запахи - бензина, табака и арахисового масла - вызывали тошноту. Нищие матери с детьми наводили ужас. Нина не могла ни о чем думать, кроме своего ребенка. Величайшее удовольствие - набег на игрушечную лавку или мастерскую, где шьют приданое для младенцев. Величайшее горе - мысли о гражданстве: родится малыш - ему документы надо выправлять. А как? Неужели придется делать фальшивые? В его жизни ничего не должно быть фальшивым!
        Беременные сны: Лемуан с накрашенными глазами, разговор с мамой - по кокосу. Приложишь половину скорлупы к уху и говоришь - все отлично слышно.
        Как ей не хватало матери! Мама принадлежала к тем женщинам, смысл существования которых заключался в детях. Она ничего не требовала для себя: покупая яблоко, она разрезала его не на три, а на две части - Нине и Жоре, ее младшему брату. Сама ходила бог весть в чем, но у ее детей всегда имелись обновки. Маленькая, сутулая, незаметная, она была удивительно сильной. Только потом Нина осознала, чего маме стоило одной поднять двоих детей, дать им образование.
        Выйдя замуж за Одинцова и получив доступ к деньгам, Нина пыталась отблагодарить маму. Но все ее подарки неизменно оказывались у родственников и знакомых. Чтобы не расстраивать дочь, мама тайком переправляла им и только что пошитые наряды, и безделушки, и провизию. Когда Нина уличала ее в этом, она смущалась, как нашкодившая девчонка:
        - У Веры Семеновны очень тяжелое положение, у нее сын запил…
        Нина изо всех сил пыталась вытянуть маму из затхлого мира «вер семеновн» с их пьющими сыновьями и дураками-мужьями, ей хотелось, чтобы она наконец поняла, что ее тоже надо баловать и лелеять, хотя бы на старости лет. Бесполезно, мама была как нищий сапожник, который не может купить сапоги: она не давала себе наслаждаться благодарностью детей.
        Летом 1914 года Нина отправила маму в Германию - на курорт в Баден-Баден. Объявили войну, и фронт отрезал их друг от друга. Спустя несколько месяцев Нина получила письмо: незнакомый человек сообщил, что мама умерла от какой-то болезни.
        Никто не видел, как горько Нина оплакивала ее. Ладно хоть мама не узнала, что ее младший сын тоже погиб. В 1918 году большевики расстреляли Жору за подготовку антисоветского переворота.
        Нине хотелось, чтобы появление на свет ее ребенка было важным не только для нее самой. Теперь она целые дни проводила в доме у Олманов. Тамара знала толк в материнстве: ее мальчишки были здоровы, бойки и задиристы, как молодые волчата. Тамара ими гордилась и могла бесконечно обсуждать вопросы кормления и воспитания.
        И все же иногда она становилась несносной: «Так где ваш супруг? Вы ему признаетесь, что ждете ребенка?»
        Нина не знала, что отвечать. Клим не был блестящим джентльменом вроде Даниэля Бернара, он занимал самую низшую ступень в иерархии белого общества, его нельзя было привести в дом даже к Тамаре, что уж говорить об остальных? Но Клим любил бы ее ребенка. Нина по себе знала, что для детей самое важное - это любовь и их не интересует, кем служат их родители.
        Когда Клим позвонил и напросился в гости, Нина была сама не своя от радости. Она решила, что пожертвует своей гордостью ради счастья малыша: пусть у него будет отец.
        Но Клим пришел, и вдруг оказалось, что ему не нужны ее снисходительные милости. Он был обаятелен - как всегда. И родной - как всегда. Но если раньше Нину восхищало, раздражало, пугало все это - в зависимости от обстоятельств, - то сейчас она онемела: будто расколотила что-то хрупкое и дорогое и вдруг осознала, насколько это непоправимо.
        «Я предатель. Я бросила его в беде - тогда, когда ему больше всего требовалась моя поддержка. Я променяла его на Даниэля Бернара, который ни во что меня не ставил».
        Нина смотрела на Клима с застывшей вежливой улыбкой и молилась, чтобы он поскорее ушел. Чувство вины было непереносимым. Когда Клим наконец прекратил пытку, закрыл за собой дверь, Нина едва не застонала от боли. Слава богу, он не понял, что она беременна, слава богу, все это кончилось.
        Клим вернулся через минуту: он все же догадался о ребенке. Нина сказала ему, кто отец: ее слова звучали как попытка преступницы вымолить снисхождение - защититься и оправдаться своей беременностью.
        Дверь снова захлопнулась, и Нина, вконец истерзанная, побрела к себе в спальню: плакать, молотить кулаком подушку и шептать: «Я тебя ненавижу» - то ли себе, то ли Климу.
        2
        Те, кто твердит, что счастье нельзя купить за деньги, просто не знают, где оно продается. Ада знала: в маленьком, узком, как трамвай, магазине с красной вывеской «Техника и музыка».
        Две ступеньки крыльца, мокрый зонт - в подставку, дождевик - на вешалку, вот теперь можно ходить между полок и перебирать сокровища.
        Телефоны для дома и для заведений (с отверстием наверху, чтобы опускать монеты), патефоны в черных кожаных кейсах, граммофоны с сияющими трубами, электрические чайники, пишущие машинки, пылесосы, тостеры…
        Марио - юркий, изящный, в белых нарукавниках - выхватывал с полки то одну, то другую пластинку. Ставил иглу патефона и смотрел на Аду восторженными глазами:
        - Каково, а?
        Ада приходила сюда каждую неделю.
        - Вчера к нам завезли новые «Виктролы»,[41 - «Виктрола» - тип граммофона, выпускавшегося американской фирмой Victor Talking Machine Company с 1906 года до конца 1920-х годов. Больше походил на предмет мебели, чем на технику, так как его рупор и все устройство были спрятаны в деревянном шкафчике с дверцами.] - сообщил Марио с заговорщическим видом. - Модель 215, прямо из Нью-Джерси. Все детали - чистый никель. Ты посмотри на клеймо! Мотор на двух пружинах! Продается вместе с запасом стальных игл и инструкцией: «Как добиться наилучшего результата от вашей „Виктролы“». - Он поставил танго «La Mariposa». - Как звучит, а?
        Сердце Ады не выдержало.
        Пыхтящий кули втащил коробку в комнату, постоял, надеясь на чаевые.
        - Иди-иди! - замахала на него Ада.
        Закрыв люк, она принялась распаковывать коробку. Безумие - потратить почти все накопления на игрушку, безумие - привезти ее в «Дом надежды». А вдруг украдут? Замок побольше привесить?
        С великой бережностью Ада поставила пластинку. Взяла подушку с Карлосом Гарделем, обняла ее, как любимого мужчину.
        No es que est arrepentido
        de haberte querido tanto,
        lo que me apena es tu olvido
        y tu traicin
        me sume en amargo llanto.[42 - Аргентинское танго «Бабочка» на слова Селедонио Флорес: «Не то чтобы я жалел о любви, меня убивает забвение, и твое предательство доводит меня до слез…»]
        Боже, храни танго! Храни Аргентину, ее поэтов и музыкантов - это прекрасно! Если на свете есть танго, то можно пережить все.
        Даниэль Бернар больше не появлялся в доме Уайеров, непрошеные гости съехали, и жизнь Ады потекла спокойно - как загнанный в трубы ручей, никому не мешающий на поверхности.
        Она отказалась водить Бриттани в Китайский город и вообще приструнила девчонку: оказалось, это совсем не трудно. Скажешь ей удивленным тоном: «Эй, мисс, ты же умная барышня - ты забыла?» Бриттани была готова на все, лишь бы не запятнать свою репутацию.
        Клим приходил и тут же исчезал, оставив после себя беспорядок и запах оскорбительно дорогого одеколона. Где шлялся? Почему не хотел расставаться с Адой? Зачем будто случайно, на ходу, обнимал за талию? Смешил? Поздравлял с днем рождения и дарил розы? Они до сих пор стояли на столе - с поникшими, будто подстреленными головками.
        Лестница заскрипела под чьими-то шагами. Ада испуганно бросила подушку, выключила «Виктролу» и накрыла ее одеялом.
        Клим вошел, и Ада сразу поняла, что он пьян. Ничего не замечая, прошел к своей постели, сел, обхватив голову. Ада взяла книгу, раскрыла на середине, но глаза не видели строк.
        - Ада, - тихо позвал Клим, - мы все наркоманы.
        - Что?
        - Мы живем от трубки до трубки. Только у нас это называется не опиум, а любовь. Когда в первый раз пробуешь вдохнуть, кажется, все держишь под контролем: захочешь - бросишь в любой момент.
        Ада затаила дыхание.
        - Но попробуй бросить, - глухо продолжал Клим, - скрутит - мало не покажется. И самое страшное - тебе надо увеличивать дозу, а это невозможно. И бросить никак…
        Он встал, подошел к самовару, налил себе воды. Выпил, стуча зубами о край стакана.
        - Сегодня читаю газету: какой-то студент застрелился от любви. Завидую: мне бы так… Ан нет, смелости не хватает.
        Ада не верила своим ушам - чтоб Клим говорил такие вещи? «Он актер», - вспомнились слова Марты.
        Он сел рядом и принялся гладить ее по волосам. Ада ждала страшного.
        - Хочешь, все тебе расскажу?
        Глаза у него блестели. Внезапно он ткнулся растрепанной головой ей в плечо.
        - Полечи меня, Ада. Я, как напьюсь, совсем дурной - она не отпускает меня.
        - «Она»? Кто «она»?
        - Жена моя… Я сегодня был у нее.
        Кожа его была горяча, щетина колола руку.
        - Нина консульскими делами занимается - паспорта разные, документы… А я как дурак…
        Бессмысленные подробности чужой страсти.
        - Отстаньте вы от меня! - отодвинулась Ада.
        Клим выпрямился, будто враз протрезвел:
        - Извини.
        Подобрал с полу шляпу и выбрался из комнаты. Ада захлопнула за ним люк, повалилась на одеяло. Придавленный край занавески натянулся, гвоздь вылетел из стены, и ее с головой накрыло пыльной тканью.
        Как это унизительно, когда кто-то любит так сильно - и не тебя.
        Глава 29
        1
        Счастье пришло к Феликсу Родионову - будто с неба в руки упало. Коллор сдержал обещание: представил его начальству рассказал о подвиге - о том, как русский кадет в одиночку всю шайку дона Фернандо арестовал.
        Феликса приняли на службу. Жалованье - 105 долларов в месяц:
        еда - 28,
        стирка - 2,
        одежда - 23,
        лавочка - 15,
        прочее - 25.
        Двенадцать долларов уходило на комнату в бординг-хаусе полячки Катажины. У хозяйки раньше имелся любовник, но он уехал в метрополию и оставил ей дом, чтобы она сдавала комнаты. Катажина потихоньку торговала краденым барахлом. Когда Феликс узнал об этом, она потащила его в постель, а потом всю ночь не давала уснуть: ласкалась и шептала что-то по-польски.
        Коллор потребовал, чтобы Феликса сразу перевели в детективы и отдали ему под начало.
        - Слушай меня, брат, - говорил он, прихлебывая пиво из бутылки, - записывайся на курсы по-китайскому - за это полагается надбавка к жалованью. И за сыскную работу тоже.
        Феликс боготворил Коллора. В жизни он не встречал такого человека: бессребреник, чистая душа. У него даже любовницы не было - не считал нужным заводить.
        Сидя в пивной, Коллор провожал взглядом автомобили:
        - Мы тут как собаки работаем, а они разъезжают в тысячных шубах. Глянь, глянь, какая! Губы намазала - думает, ей все позволено.
        Феликс кивал: его тоже выводили из себя богатые шлюхи.
        - Никому, брат, не доверяй, - поучал его Коллор. - В полиции все поголовно сволочи: пьют, гуляют, а потом берут взятки от уголовников, чтобы покрыть долги. А если ты не берешь - так у тебя с головой не в порядке: контузия после войны или еще что. Но особенно берегись цветных - эти всегда сговорятся за твоей спиной.
        Начальство соглашалось с Коллором. Хью Уайер прямо говорил, что преступность в Международном поселении будет процветать до тех пор, пока в полиции работают цветные. Но как обойтись без них? Больше двух третей личного состава - китайцы и сикхи. И во Французской концессии та же картина, только у них вместо сикхов - тонкинийцы.
        - Узкоглазые обвиняют белых людей: мы их закабалили, - ворчал Коллор. - А кто пытает арестованных? Мы по морде пару раз съездим, и все. А ты зайди в китайский полицейский участок - они там шкуру живьем снимают. По уши будут жить в грязи и свинстве, а начни их вытаскивать, тут же вой поднимут: караул, это наши традиции! За всю историю ни черта путного не создали, кроме боевых искусств.
        Уильям Фэйербэйн, офицер с соседнего участка, придумал целую систему, как с помощью японской борьбы джиу-джитсу и китайского ушу противостоять уличным бандитам. Начальство посмотрело на его успехи и велело всем детективам записываться к нему на курсы.
        Феликс научился стрельбе с бедра и рукопашному бою. Дважды ему удавалось выбить нож у самого Фэйербэйна. Коллор, наблюдавший за схваткой, сказал:
        - Ты, брат, далеко пойдешь.
        Его похвала была лучше всякой награды. Феликс, сам того не замечая, подражал Коллору: мыл руки, носил серый плащ и кепку. Мотоцикл бы купить, но с каких шишей? Разве что мотоциклетные очки. Феликс записал их в графу «одежда» и вычеркнул оттуда запланированные подштанники.
        По окончании рабочего дня он выходил на улицу и свистом подзывал рикшу, на услуги которого тратилось семь долларов из графы «прочее». Парень этот ни слова не знал по-английски, но чутьем угадывал, куда «мастер» приказывает себя везти. Феликс велел ему не брать других седоков, сидеть у забора и ждать, когда позовут. Так у него появился слуга. Он отдал ему свою одежду, которую носил еще в кадетские времена.
        - Самый нарядный рикша в городе, - смеялись полицейские. - Японские ботинки, французские штаны, американский френч и соломенная шляпа.
        Феликс заботился о рикше, как Коллор заботился о нем, - не опускаясь до панибратства. Он даже не знал, как зовут его слугу, - тот всегда откликался на свист. Веселые глаза, крепкие руки, черные, коротко стриженные волосы. Так хотелось думать о нем: «Предан, как пес», - но на ум шли слова Коллора: «Никогда не доверяй китайцам».
        Службой Феликс был доволен, а опасность лишь подзадоривала его. Налеты на опиекурильни назначались на два, на три часа ночи. Однажды засаду устроили на пристани в бочках, а там - дождевая вода и тьма комаров. Потом вся команда ходила с соплями и распухшими мордами.
        Наркоманов ловить - как лосося на нересте: бери голыми руками. Влетишь в комнату: «Руки вверх!» А они валяются на лежанках, глаза - как пуговицы. «Господин, я болен. Я должен курить опиум - мне доктор прописал».
        Доктора этого мы знаем. Живет, сволочь, в дорогой квартире на Бабблинг-Вэлл-роуд, пациентов принимает по записи. И всем дает одно и то же: трубку с зельем. Сам тоже курит, и обезьяна его, макака на цепочке, тоже курит: Феликс своими глазами видел.
        Коллор говорил, что правительство дурака сваляло, запретив опиум.
        - Когда дело такое прибыльное, а закон не позволяет наживаться, все кончится одним: организованной преступностью. В Американских Штатах сухой закон с тысяча девятьсот девятнадцатого года - полюбуйтесь на их гангстеров: никакая полиция с ними не справится. Торговлю опиумом, брат, не запрещать, а лицензировать надо. Черт с ними, с наркоманами! Пусть изводят себя - это естественный отбор.
        Если бы с ним можно было дружить! Но Коллор не подпускал к себе.
        На обед Феликс ходил с Умберто, молодым итальянцем, служившим в отделе дорожного движения. Тот прибыл в Шанхай, надеясь заняться коммерцией, но прогорел и пошел в полицейские. Сначала гонял разносчиков, чтоб не приставали к белым туристам, потом стоял на посту у Шанхайского клуба. Туда на праздники съезжалось до трехсот авто, и Умберто командовал, где высаживать гостей и где ждать шоферам. Вскоре его сделали главным над всеми дорожными постами в порту.
        Умберто тоже переселился в дом к Катажине, и Феликс стал проводить вечера в его компании. Они пили пиво из бутылок и обсуждали ненавистных богачей, большевиков и намазанных баб.
        В родном корпусе Феликс появлялся все реже. Стоило ему переступить порог, как на него наваливались тоска и стыд. В России деньги на содержание корпуса выделялись казной - чтобы растить воинов, защитников Отечества. А за границей кадет - это попрошайка, вроде китайчат, что стоят у ресторанов: «Нет мамы, нет папы, нет виски с содой».
        Из Белграда пришел ответ: монарх Королевства сербов, хорватов и словенцев[43 - Королевство сербов, хорватов и словенцев (1918 -1929) - официальное название Югославии.] Александр I готов принять на себя заботу о сиротах и обеспечить их жильем, пайком и должным образованием. Корпус залихорадило: стали думать, где выклянчить денег на переправку в Европу.
        Пусть у Феликса не было мотоциклетки, пусть ему приходилось спать с Катажиной и ездить на рикше без имени, но все это было его собственное, высиженное в бочках с комарами и выбитое в честном бою у инструктора Фэйербэйна. Феликс Родионов никому не был должен.
        2
        Весь день он сверял описи имущества, изъятого из мастерской часовщика. Клиенты ходили к нему как бы за ремонтом (для того носили в кармане битые «омеги» и «зениты»), на самом деле часовщик продавал опиум, и не какой-нибудь дрянной, выращенный в провинции Сычуань, а лучшие сорта из индийских городов Патна и Бенарес.
        Обыск производили китайцы под началом английского офицера, и по одним бумагам выходило, что в мастерской было найдено десять фунтов зелья, по другим - двенадцать, а свидетели говорили, что в тайнике под прилавком было никак не меньше тридцати фунтов опиума.
        По распоряжению Коллора Феликс приглашал к себе китайцев и задавал им вопросы. Они делали вид, что не разбирают его акцента, а сами чуть заметно усмехались: сопляк, строит из себя борца с пороком. Англичанин и вовсе послал его к черту.
        От ярости у Феликса тряслись руки. Ведь ясно, что ворует, тварь, но ничего с ним не сделаешь: он из другого отдела, любимчик комиссара. Тут даже Коллор бессилен.
        Феликс долго бился над докладной запиской: перепечатывал ее одним пальцем. На две страницы целый день потратил.
        Злой, голодный, он вышел на улицу. Рикша сунулся к нему, залопотал что-то.
        - Отстань! - ругнул его Феликс. - Сам дойду.
        Смеркалось. Пахло кондитерской: на углу стоял фургон, откуда рабочие выгружали коробки с конфетами. Одна конфета в магазине мадам Галларт - тридцать центов. Гладкий шарик белого шоколада, наверху кругляшок молочного, а сверху - черного. Внутри - коньяк. Молодые люди, идущие на свидания, всегда у Галларт отовариваются.
        Издалека несся колокольный звон - скоро вечерняя служба. Феликс брел по улице, руки в карманах. В голове строились планы: поймать англичанина да повышибать ему зубы. Он и пикнуть не успеет.
        Рикша почтительно бежал следом - вдруг хозяин передумает? Феликс остановился, чтобы гаркнуть на него, сорвать зло, и вдруг увидел впереди мальчишку в зеленой рубахе, того самого, что ранил Тротса.
        Феликс с Коллором ходили к сержанту в госпиталь: доктора сказали, что Тротс не жилец.
        - Поймайте этого… который меня… - задыхаясь, просил он.
        Коллор сжал его руку:
        - Вчера осудили и передали китайским властям. Ему уже отрубили голову.
        И вот, полюбуйтесь: убийца бегает по городу, и башка на месте.
        Прячась за чужими спинами, Феликс кинулся за ним. Рикша тоже. «Спугнет, сукин сын!» Останавливаться и ругаться было недосуг.
        Когда выбрались к складам Нантао, уже стемнело. Феликс заметил, как зеленая рубашка нырнула в черный проем двери. Кругом ни души. Только сторожевые псы где-то лаяли. С реки тянуло затхлым воздухом. Феликс обернулся и знаком велел рикше молчать и не приближаться. Тот кивнул, завернул оглобли кверху и уселся под забор.
        Вынув из кобуры револьвер, Феликс двинулся вперед. Ну как обознался? Сунешься на склад, а там перепуганные беженцы - залезли погреться.
        Дверь была закрыта. Послышались голоса - говорили по-французски. Феликс прижался к стене. Мимо прошли три человека. Один, хромоногий, шепотом чертыхался:
        - Выставь караульного, а то не ровен час…
        Не заметили. Феликс глянул на то место, где сидел рикша: убрался, слава богу, а то выдал бы с потрохами. Внутри склада что-то повалилось, из стены ударил луч света, и только тут Феликс заметил, что стоит рядом с окном, закрытым ставнями. Присел на корточки, заглянул в щель.
        Горы ящиков. Между ними ходили молодые люди, все белые, по выправке - военные. Двое держали в руках электрические фонари. Один - в фуражке яхтсмена - достал лом и вскрыл ящик. Там лежало что-то длинное, завернутое в брезент. Винтовки!
        Феликс смахнул пот со лба. Кто эти люди? Контрабандисты?
        Дверь хлопнула, и на улицу снова выскочил мальчишка в зеленой рубахе. Огляделся и зашагал прочь. Феликс за ним. Догнал на Рю дю Консула, одним ударом свалил на землю, вывернул руку - даром что не имел права задержания во Французской концессии.
        Рикша вынырнул из толпы.
        - В участок! - рявкнул Феликс, закидывая арестованного на сиденье.
        3
        - Ну что, обычное дело, - сказал Коллор, изучив отпечатки пальцев мальчишки. - Вот бумага о его казни, а вот он сам - живой, как воскресший Лазарь.
        Арестованный сидел в углу, держался скованными руками за голову и тихо выл.
        - Вместо него казнили другого, - продолжил Коллор. - Никто не будет разбирать, кому именно срубили башку. Вот бумага, вот могила: хотите проверять - раскапывайте.
        - Так это важная птица? - спросил Феликс.
        - Цена китайской жизни - пять медяков. Мальчишка этот - член Зеленой банды. Тюремщики тоже в ней состоят. Он шепнул им пароль - и дело сделано: они своих не выдают.
        Феликс ходил на лекцию об организованной преступности Китая. Ученый профессор рассказывал, что Зеленая банда существует уже несколько веков. Начиналось все мирно: лодочники, живущие вдоль Янцзы, создали гильдию. В каждой деревне у них имелись свои люди, у которых можно было поесть и переночевать. Когда восстание тайпинов[44 - Тайпинское восстание (1850 -1864) - крестьянская война в Китае против маньчжурской династии и иностранных колонизаторов. Тайпины пытались проводить радикальные социальные реформы, что привело к катастрофическим последствиям. Экономика страны была разрушена, погибло более 25 миллионов человек.] докатилось до Янцзы, товары стали возить морем, к тому же река изменила русло, и лодочники остались не у дел. Чтобы прокормиться, они посягнули на святое: императорское право соляной торговли. Но завезенный британцами опиум оказался куда прибыльнее. Зеленая банда наладила сбыт зелья от Шанхая до верхнего течения Янцзы.
        - Кто у них самый главный? - спросил Феликс.
        - У них несколько самых главных, - отозвался профессор. - Зеленая банда - это не полиция, где у всех есть звание и должность. Это землячество. Приезжает крестьянский парень в Шанхай - куда он пойдет, чтобы устроиться? К землякам. Они дадут ему работу и жилье, а за это потребуют беспрекословного подчинения. Вот это и есть Зеленая банда.
        Феликс смотрел на всхлипывающего мальчишку:
        - Куда теперь его? Опять передадим китайцам?
        Коллор покачал головой:
        - Ни за что. По бумагам его нет в живых, значит, мы будем держать его, пока всех не выдаст.
        Мальчишка замолчал на секунду. Коллор рассмеялся:
        - Гляди-ка, он и по-английски понимает. Ты, Родионов, сбегай за сэндвичами, а я с ним поговорю.
        Когда Феликс вернулся, мальчишки за ширмой уже не было.
        - Ну как?
        Коллор листал толстую папку с личным делом:
        - Вот он, красавец. Поль Мари Лемуан собственной персоной. Ему и принадлежат винтовки, которые ты видел. Только мы с ним ничего поделать не можем - склад на китайской территории.
        Феликс вгляделся в лицо на фотографии:
        - Я его знаю. Он в «Трех удовольствиях» чуть не каждый день бывал. Инвалид на протезах.
        Коллор кивнул.
        - Знаешь, как я твоего пленника расколол? - Он показал на цветной фантик с надписью «Мадам Галларт». - Я ему конфету сунул. «Это, - говорю, - вареный глаз китайского мальчика». Кусаю - коньяк брызнул, течет у меня по роже. Парень в обморок хлопнулся. Когда я его растолкал, он все выложил.
        Глава 30
        1
        В первую неделю ноября улицы иностранных концессий пустели: все от мала до велика устремлялись на ипподром - играть на скачках. Главный приз шанхайского Бегового клуба - сто двадцать пять тысяч долларов.
        Шум, толкотня, выкрики торговцев. У входа на ипподром растрепанная женщина колотила мужа зонтом:
        - Опять все деньги просадил, негодяй!
        Зеваки хохотали и делали ставки: повалит она его или не повалит?
        Чуть в стороне - группа туристов в пробковых шлемах.
        - Монгольских лошадей здесь называют «пони», - кричал в рупор экскурсовод. - Когда они попадают в Шанхай, они совершенно необъезженные. Такой пони стоит двадцать пять фунтов, содержание его обходится в пять фунтов в месяц.
        Иржи оглядел в бинокль места для членов Бегового клуба и их семейств. Дамы в новых, специально пошитых на День чемпиона платьях; мужчины с толстыми сигарами в зубах. Официанты в белых куртках ловко ввертывались в ликующую толпу.
        Полгода назад Иржи познакомился с итальянцем Умберто. Тот работал в полиции, в отделе дорожного движения. Умберто завел разговор о Бенито Муссолини:
        - Дуче обещал очистить страну от коммунистов и масонов и сурово наказывать всякого, кто посмеет оскорблять религию. Он создал Национальную фашистскую партию, и долг каждого честного гражданина Италии - присоединиться к ней.
        Оказалось, что в Шанхае действуют несколько кружков правого толка - из отставных военных. Эти люди понимали, что мировая война и европейские революции были прямым следствием гнилого либерализма. Слова «порядок», «семья», «дисциплина» и «долг» уже ничего не значили. Свобода личности, столь дорогая Нине Купиной и ей подобным, выливалась в чудовищный эгоизм и полную моральную деградацию: делай что хочешь, а на других плевать.
        Умберто познакомил Иржи с Марьей Заборовой, молодой руководительницей славянского кружка. Она приехала в Шанхай из Харбина, работала в госпитале. У нее были связи с боевыми организациями на севере, и вокруг нее тут же сплотилась небольшая, но деятельная группа русских офицеров. Задачи ставились грандиозные: создание Славии - великой страны, объединяющей народы от Праги до Владивостока.
        В Шанхае Марья занималась пропагандой и вербовкой новых членов движения. Время от времени офицеры громили «редисок» - снаружи красных, а изнутри белых: тех, кто ради большевистского рубля шел в услужение Советам. Особенно ненавистны были «благотворители», собиравшие деньги на отправку беженцев назад в Россию. Несколько сотен простаков уже попались в их сети.
        Иржи примкнул к славянскому кружку. «Фашизм очищает человека от страха и неуверенности, он дает ему цель в жизни - большую, чем он сам, - говорили докладчики на собраниях. - Это защита от большевистского варварства и демократического разложения».
        Мир фашизма - суровый, духовный - заслонил собой все. Несмотря на приказ Нины, Иржи не уменьшил объем заявок на беспошлинное спиртное. Он знал, что первая проверка выведет его на чистую воду: нет балов-маскарадов, нет отчетов о них в газетах, следовательно, шампанское продается на сторону. Но великая цель оправдывала средства.
        Лемуан был «за» - он не собирался терять деньги только потому, что Нина забеременела. А Тони Олману никто ничего не сказал.
        Утаенная прибыль шла в Харбин и Тяньцзинь, где верные люди печатали прокламации. Если бы не бедность фашистских активистов! Если бы не огромные расстояния, отделявшие их друг от друга! Борьба требовала времени и невероятного напряжения сил, но почти у каждого фашиста были семья и служба, и все дела совершались крайне медленно.
        «Народ - это не раса и не география, - писал Иржи в конспектах. - Это исторически длящаяся группа людей, объединенная волей к существованию и господству…
        Мы не любим евреев, потому что они не верят в Христа и претендуют на избранность. Они хотят руководить духовным развитием народов, отсюда их революционность, то есть желание разрушить испокон веков заведенные порядки».
        Все становилось на свои места. Евреи и их прихлебатели развязали мировую войну с единственной целью: чтобы самые храбрые, талантливые и умные люди перебили друг друга. Под «прекрасными лозунгами демократии» они приходили на освободившиеся места в правительства, армии и организации. Россия была первой страной, которую им удалось завоевать. Теперь они жаждали распространить свою власть на весь мир. Если их не остановить, все будет кончено.
        - Мы пойдем на любые жертвы! - говорила Марья Заборова. - Наши боевые друзья проливают кровь на советско-китайской границе. Они устраивают рейды на большевистскую территорию и уничтожают врага. Каждый истинный фашист должен искать возможности для беспощадной борьбы.
        Иржи сказал ей, что у него есть связи с таможенниками и Комиссариатом по иностранным делам и что он может отправлять на север оружие под видом дипломатической почты. Марья с радостью согласилась.
        Риск был велик: груз надо было пересылать по железной дороге, через заставы китайских провинций. Лемуан за большие деньги пообещал собрать купленные по частям пулеметы и изготовить бомбы. Коробка «сардин» его работы взрывала до пятидесяти футов железнодорожного полотна; для мостов применялись «ананасы» - в банках по фунту; но самыми ценными были десятифунтовые «маринованные огурцы»: после них от коммунистических штабов и казарм оставались одни щепы.
        Но связь с Лемуаном оказалась ужасной ошибкой.
        Лемуан наблюдал за скачками из собственной ложи: он не был членом Бегового клуба и выкупил ее у разорившегося маклера. Завидев Иржи, он цыкнул на двух разряженных девиц, стоявших за его креслом:
        - А ну, кукушки, брысь отсюда! Мне поговорить надо.
        Девки надули губы и удалились.
        - Ну что, готов товар? - спросил Иржи, стараясь не выдавать нетерпения.
        Лемуан сплюнул жвачку в платок и сунул его в ридикюль одной из девиц.
        - Ну… скоро будет готов…
        - Месье, люди ждут товар, вы получили предоплату.
        - А вы сегодня делали ставки? Я лично ставлю на Черного Грома. Низкорослая каналья всех обгонит - даю слово.
        Если бы его слово хоть что-нибудь значило! Благородные чувства казались Лемуану проявлением слабости, и он беззастенчиво играл на них: иногда с пользой для себя, иногда - для забавы.
        Иржи сузил глаза:
        - Прекратите паясничать. У вас есть срок - до конца недели. Если я не получу товар, я сдам вас полиции.
        - Не сдадите, - добродушно рассмеялся Лемуан. - У вас на руках беременная дама. Вы о ней подумали?
        Иржи едва сдерживался, чтобы не ударить его по лицу.
        - Послушайте, вы! Я отказываюсь участвовать в ваших махинациях с алкоголем, если вы до конца недели не сделаете то, что должны!
        - Ой-ой, какие мы нежные! - проворчал Лемуан, когда Иржи направился к выходу. - Совсем шуток не понимаем. Будут вам «маринованные огурцы», будут…
        Лемуан был инвалидом не только физически, но и морально.
        2
        Хью Уайер вызвал к себе Джонни Коллора и велел ему собираться в Гонконг:
        - У местной полиции большой опыт в борьбе с наркоторговлей. Поедете перенимать.
        Коллор вернулся в участок, спрятался за ширму; Феликс понял - лезть к нему не надо. Но Джонни сам его позвал.
        - Слушай, брат… Я передал дело с оружием китайской полиции, а теперь меня на два месяца высылают из Шанхая. Наши, видать, в сговоре с контрабандистами.
        Феликс не верил своим ушам. Уайер сам принял его рапорт, похвалил за бдительность, обещал повысить по службе. Он что, заодно с контрабандистами?
        Вечером Феликса вызвал начальник участка.
        - Сейчас многие ушли в отпуск, - сказал он, скучающе глядя в окно. - Так что мы вас временно переведем из детективов в охрану.
        - Охрану чего?
        - Тюрьмы. Там людей не хватает. Надо помогать.
        Феликс не произнес ни слова - подавил в себе ярость. Начальник говорил о том, что это лишь временная мера, что без Коллора все равно нечем будет заняться. На прощание как кость бросил:
        - Вы не беспокойтесь, Родионов, вам выпишут премиальные.
        Каменные стены, гулкие коридоры, лязг решеток. Тысяча девятьсот китайских заключенных и десяток белых, ждущих депортации. Все были пристроены к делу: кто циновки плел, кто форму шил для полицейских. В одной из камер сидел резчик по дереву, уток-манков делал - не отличишь от настоящих. Охотники в очередь записывались, чтоб купить их. Начальник тюрьмы ласково обращался с мастером и каждую неделю присылал ему булку с кунжутом, но не говорил, что бумаги его давно затерялись. Мастер два года ждал суда.
        Работа Феликса - гонять китайцев на пруд. Работа заключенных - стирать скатерти из ресторанов. Целый день проторчишь на холоде, задубеешь, а кому жаловаться? Хорошо еще, когда ветра нет и солнце припекает: можно хоть почитать.
        Феликс покупал ворох русских газет, садился под дерево, клал револьвер на колени. Китайцы били вальками скатерти, звенели кандалами.
        «Великий князь Николай Николаевич проел деньги, которые ему послали на подрывную работу против большевиков…» Начитаешься такой дряни - в глазах темнеет.
        Феликс вырвал листок из блокнота, написал печатными буквами: «Жидовский коллектив! Если будете оскорблять императорскую фамилию, то не сносить вам головы». Подпись: «Мистер Белогвардейцев. Обратный адрес: 117 Рут дэ Зи Ка Вэй». Там размещались сто двадцать человек Союза военнослужащих - поди догадайся, кто писал.
        Чтобы не тратиться на конверт и марку, Феликс велел рикше отнести листок в редакцию и сунуть в ящик для писем. Он толковый парнишка - все понимал.
        Дело сделано, можно в тюрьму возвращаться. Не служба, а тоска. И завтра будет все то же самое, и послезавтра.
        Скорее бы Коллор приехал.
        3
        Феликс сразу узнал китайчонка: сидя на корточках, тот мыл полы в тюремном коридоре. Зеленая рубаха - грязная, в пятнах крови - была разодрана до пупа. Феликс сделал знак охраннику:
        - Иди перекуси, я его покараулю.
        Китайчонок возил тряпкой по полу, стараясь повернуться к Феликсу спиной. Тот подошел, одной рукой поставил его на ноги - пацаненок был легкий, как пустой мешок.
        - Помнишь меня?
        Китайчонок пискнул. На роже у него был синяк размером с блюдце.
        - Для чего Лемуан готовил оружие? - страшным шепотом спросил Феликс.
        - Я не знать…
        Он тряхнул его, швырнул об пол. Ведро с водой опрокинулось.
        - Последний раз спрашиваю: для чего?
        Китайчонок сидел в луже, вытирая разбитый нос рукавом.
        - Для войны-ы-ы…
        - С кем?
        - Я не знать… Но скоро будет война. Очень сильная война.
        Больше Феликс ничего не добился.
        4
        Вечером он позвал Умберто в свою комнату. Тот вошел, пошаркал ботинком по полу:
        - У тебя песку - как на пляже. Ты хоть женщину найми, чтоб прибралась.
        Но Феликсу было не до этого. Он ходил в клубах табачного дыма. Война, стало быть… Может, оно и к лучшему. Этому нас и учили.
        Он передал Умберто слова китайчонка.
        - С кем воевать-то будут?
        Тот пожал плечом:
        - Черт его знает. Наверное, опять китайцы между собой. Но оружия в городе тьма - в порту можно купить все, что хочешь. Вчера в Нантао пришел японский пароход с пулеметами…
        - А ты откуда знаешь? - перебил Феликс.
        Умберто засмеялся:
        - Всем начальникам дорожных постов от Нантао до Янцзепу заплатили, чтобы мы не досматривали их грузовик.
        Глава 31
        1
        Медам и месье, а также почтенные джентльмены, приезжающие в Шанхайский клуб на автомобилях 1922 года выпуска! Вы помните Поля Мари Лемуана? Того самого, без ног, что катался на спине одноглазого маньчжура и просил у вас денег в минуты трудностей?
        Вы смеялись над ним, медам и месье. Вы думали, что Поль Мари отжил свой век и превратился в несмешную карикатуру на последней странице жизни. Подойдите к окну и посмотрите на него. Пусть ваши воротнички отсыреют от завистливого пота.
        Поль Мари Лемуан едет на «кадиллаке» 1923 года выпуска. Такого авто нет даже у хлопкового богача Спанта. А какие протезы у Поля Мари! Если бы вы видели его протезы и сравнили их со своими опухшими ногами, вы бы поняли, что Бог уже наказал вас.
        А вы догадываетесь, куда ездит Лемуан? Впрочем, вам, милые джентльмены, этого никто не скажет, и только ваши внуки узнают из исторических романов, что это был за человек.
        Чехословацкий консул, пан Иржи Лабуда, фальшивый, как средство от облысения, заказал Лемуану бомбы и пулеметы. Это мелкая работа, которой серьезные люди балуются от великой бедности или любви. Лемуан не спросил, кого собирается убивать пан Иржи - не его это дело. Но он потребовал взамен подпись - черную и витиеватую, как усы постового на Сычуань-роуд.
        Подпись консула и пачка денег, завернутая в газету, могут творить чудеса. Пароход под чехословацким флагом привез в Шанхай немецкое и австрийское оружие, сворованное с трофейных складов в Европе. Днем пароход стоял будто вымерший, вахтенный со скуки козы из носа доставал. А ночью по палубам скользили обмотанные рогожей ботинки, крепкие руки подавали ящики и начальственные голоса ругали кого-то во тьме, но эдак шепотом, с пониманием.
        По соседним улицам слонялись пьяные матросы, вдоль стен дрыхли кули с шапками на глазах - переодетая охрана. Если появлялся незваный человек, они устраивали безобразную сцену с мордобоем.
        В тишине склада, среди пыли и опилок, высились ящики для упаковки роялей. В их огромных чревах - винтовки «Гевер-88», пулеметы «Машиненгевер-08», изящные маузеры С96 и браунинги № 2. В жестянках с надписью «Консервированные ананасы» - патроны.
        Анансы и рояли уйдут на север - к славному маршалу Фэн Юйсяну по прозвищу Христианин. Маршал этот занимается святым делом: когда воюет, когда готовится к войне. Охране на пути следования заплачено, таможенный инспектор тоже получил свое и потому будет вскрывать и досматривать лишь помеченные ящики.
        На складе трудились десятки рабочих. Двое представителей Фэн Юйсяна, англичане, наблюдали, чтобы все было как надо. Оба в робах, в картузах, а ботинки лаковые. Англичане жили в отеле, вечером выходили при параде и наручных часах, чтобы консьерж думал, что они направляются в публичный дом. На складе англичане переодевались, только следили, чтобы лаковым ботинком в плевок не встать.
        Рабочие уважали и боялись Лемуана и оттого слушали с двойным почтением.
        - Месье Лемуан, часть патронов без упаковки - навалены россыпью.
        - В канистры из-под бензина их.
        Люди кивали, и работа вновь закипала. Принесли канистры, засыпали патроны вперемешку с опилками. Вес получился тот, что надо.
        Одноглазый передал Лемуану записку от Иржи. Псевдоконсул требовал, чтобы ему немедля предоставили бомбы и пулеметы: «Если вы не намерены выполнять свои обещания, я тут же аннулирую все бумаги».
        Лемуан наморщил нос, поскреб подбородок. Бомбы сделать можно, а вот пулеметы он уже продал: китайцы с Нантао предложили хорошую цену.
        В дверях появились матросы и не дали додумать мысль. Они позвали Лемуана на улицу: там, на дороге, в круге света от фонаря лежал парень - битый, будто по нему конница проскакала.
        - Подсматривал, - сказали матросы.
        Парень охнул, поднял голову.
        - Я ошибся складом, мне надо туда, где японцы… - произнес он с сильным русским акцентом.
        - Какие, к дьяволу, японцы?!
        - Они привезли контрабандные пулеметы, «гочкинсы».
        - Врешь!
        - Не вру! Я хотел купить для себя… Можешь проверить. Пароход «Сакура», стоит у четвертого причала…
        Лемуан видел этот пароход сегодня. Люди доложили, что японцы привезли из Нагасаки фарфор и зеркала. Стало быть, конкуренты пожаловали?
        - Они завтра будут вывозить пулеметы, - торопливо продолжил парень. - Всем постовым заплачено, чтобы они не задерживали грузовик.
        Лемуан узнал развороченную морду.
        - А я тебя видел… Ты в «Трех удовольствиях» бывал. Вот что, - сказал он матросам, - отведите его в контору да свяжите как следует, чтоб не сбежал. Сейчас разберемся.
        2
        Лемуан отправил людей посмотреть, что творится у четвертого причала. Через два часа они вернулись: «Сакуру» разгрузили прошлой ночью, что за товар - неизвестно, сторож думает, что посуда. За порцию опиума в бумажке он рассказал, что хозяин склада - японец и что завтра посуду отправят в магазин.
        Лемуан устал бегать на протезах, и Одноглазый пересадил его в коляску. Сиденье на ней - из алого бархата, а спицы колес закрывали рыцарские щиты с львиными мордами. Поль Мари, француз по крови, любил рыцарство.
        Он опять думал и цокал языком. Хорошо бы украсть пулеметы у японцев: одним махом убрать конкурентов и расплатиться с псевдоконсулом. Избитый пленник словно читал его мысли.
        - Лемуан, тебе всегда пригодится оружие, - сказал он. - Его заберут со склада в пять утра; кроме шофера и сопровождающего, никого не будет. Их легко можно перехватить по дороге.
        Лемуан почесал голову:
        - Кто ты такой?
        - Феликс Родионов.
        - Откуда ты столько знаешь?
        - От друзей.
        Лемуан поднял руку, и Одноглазый подвез его к пленнику.
        - Если в ящиках будет посуда, я разобью ее о твою голову, а потом заставлю жрать осколки. Ты понял меня?
        - Я понял. Нужно найти грузовик - и тогда мы перехватим их.
        Нашли и грузовик, и все, что требовалось для дела. Без четверти пять люди, выставленные на дорогу, доложили, что к японскому складу подъехал мотор.
        Феликс Родионов, переодетый в чистую куртку и штаны, сел в кабину грузовика рядом с шофером-китайцем. В руках у него была монтировка. Лемуан смотрел на него со своей коляски, как хозяин на молодого бойцового петуха.
        - Если добудешь пулеметы - награжу.
        Феликс скривил разбитые губы, ухмыльнулся, но не стал ничего обещать. Это понравилось Лемуану.
        Дозорный с биноклем подал знак с крыши, что мотор выехал с японского склада. Феликс закрыл дверцу, и грузовик помчался на перехват.
        - Если он обманет нас или попробует удрать, мы его накажем, - сказал Лемуан Одноглазому. Тот кивнул и отправился следом на мотоцикле. Карман его куртки оттопыривался, будто там лежали миллионы. Но там лежал кольт М1911.
        Одноглазому не пришлось применять его. Феликс Родионов сделал, что обещал. Его грузовик ехал впереди японского, на узкой улице перегородил дорогу и встал. Шофер высунулся из окна:
        - Сломался, извините.
        Оба японца выпрыгнули из кабины - хотели его бить. Одноглазый видел, как Феликс, поигрывая монтировкой, подошел к ним и через две секунды уложил их в грязь. Люди, прятавшиеся в кузове, живо перетащили товар. Японцев взяли с собой. Феликс сказал, что их грузовик надо оставить на дороге, ведущей в провинцию Фуцзянь: пусть думают на тамошнего губернатора.
        3
        В ящиках действительно оказались «гочкинсы». Проверили - все исправные, даже боеприпасы имеются. Лемуан вызвал Феликса в контору при складе.
        - Я люблю русских женщин, а про мужчин думаю, что они пьяницы и хамы, - сказал он. - Если ты докажешь обратное, я возьму тебя на службу.
        Феликс дернул ноздрями:
        - Я никому не служу. А сработаться вместе можем.
        Это понравилось Лемуану.
        - Хорошо.
        Он дал русскому денег и по лицу его понял, что тот не ожидал награды. И это понравилось Лемуану. Он хотел расспросить Феликса о его жизни, но тут в контору ворвался пан Лабуда, растрепанный, как после ночи любви.
        - Где мои пулеметы, месье? - закричал он голосом, каким бабы ругаются с бабами.
        Лемуан был само спокойствие. Он объяснил, что пан консул может забрать свои «гочкинсы» и подавиться ими. А «маринованные огурцы» будут на следующей неделе. Иржи выпучил глаза и затряс кулачками:
        - Вы негодяй и вор!
        Лемуан подобного отношения не терпел. Он сказал, что пан Лабуда надоел ему хуже клопов. Что он не консул, а дерьмо и за хамство Лемуан лично сдаст его в полицию вместе с его брюхатой бабой. Пусть судья разбирает, откуда у него консульская экзекватура.
        Щеки псевдоконсула стали белыми, как рыбье брюхо.
        - Здесь же посторонние! - сказал он, показав на Феликса Родионова.
        - А мне дела нет! - рявкнул Поль Мари.
        Застегнув пальто не на ту пуговицу, Лабуда пошел к двери:
        - Это вам даром не пройдет!
        - Сейчас утоплюсь от ужаса!
        Лемуан еще долго чертыхался и негодовал, потом велел Феликсу катиться к чертовой матери и прийти завтра. Или вообще провалиться сквозь землю.
        4
        У вора есть шанс выйти из тюрьмы, у охранника, что сидит на жалованье, - нет шанса. Пройдет молодая жизнь в тюремных стенах - не воротишь.
        Феликс брел, прихрамывая, по корявым улицам. Теребил в кармане полученные от Лемуана деньги. Никому твое геройство и честность не нужны. Будешь честным - будешь как Коллор: одинокий, гордый и подневольный. Всякая мразь, вроде Хью Уайера, в любой момент отправит тебя в Гонконг или еще куда подальше.
        Будешь наглым и изворотливым - за одну ночь заработаешь тридцать долларов. А то бери выше: этот пан Лабуда на корабле был тише воды ниже травы. А гляди, как устроился: фальшивое консульство организовал, теперь пальто с тюленьим воротником носит.
        Умберто однажды сказал:
        - Сестренка мне пишет: «Ты в полиции служишь, ты такой смелый!» Ни черта! Не бояться смерти очень просто, а вот как не бояться жизни? Каждый день думаешь: «Вдруг уволят? Вдруг завтра Уайер вызовет к себе и наорет?» Смешно, да? А ты, Феликс, чего боишься?
        - Что я не смогу.
        Умберто, дурак, свел все на женщин:
        - Тебе рано еще такого бояться.
        Феликс не стал объяснять, что его до стылого ужаса пугает бессилие. Он поставил себя так, что другие люди решают, чем ему заниматься и сколько получать денег. Лемуан и Иржи небось никогда не сомневались: «А выйдет ли у меня?» Брали и делали.
        Чем они лучше Феликса? Тем, что они пойдут сейчас заниматься своими делами, а Феликс пойдет охранять каторжников.
        Он остановился посреди улицы. Не возьмешь судьбу в свои руки, не отважишься - будешь вечно сидеть в тюрьме и копить то на мотоциклетные очки, то еще на какую-нибудь дрянь.
        Феликс развернулся и побежал в сторону участка. Вошел, поднялся по лестнице и, не слушая воплей секретаря, ввалился в кабинет к Хью Уайеру:
        - У меня есть срочная информация. Консул Чехословакии является самозванцем.
        Глава 32
        1
        В Берлине американский доллар стоил 4,2 триллиона немецких марок.
        В Кантоне доктор Сунь Ятсен провозгласил три главных принципа своей политики: национализм, народовластие и народное благосостояние. Молодежь бурно ему рукоплескала.
        В Шанхае Тамара Олман ждала Нину Васильевну Купину. Она приходила к ней, садилась в кресло и гладила свой живот - естественным и привычным, как дыхание, жестом. Смеялась над собой:
        - Я пирожок с начинкой. Я фаршированная женщина.
        Нина Васильевна обо всем забывала, все просыпала. Как знакомо! Во время беременности Тамара тоже уставала от того, что цветы ставила в вазу.
        Бесконечные разговоры, чаи.
        - Мне помогают, я делами вообще не занимаюсь, - говорила Нина Васильевна, отрезая от булки маковую верхушку (больше все равно не съесть). - А скольким женщинам никто не поможет? Беременная, не беременная - марш в поле работать. Ведь это ужас - в таком состоянии и за скотиной ходить, и белье стирать, и в огороде возиться. Как человечество не вымерло - непонятно.
        Тамаре хотелось в магазины - выбирать приданое для младенца.
        - Я поеду на Ятс-роуд, - сказала она Тони.
        Он в ужас пришел:
        - У тебя может смещение произойти!
        Тамара надула губы:
        - Я в этой комнате три года сижу!
        Олман заказал особый паланкин, положил на сиденье яйцо и долго гонял носильщиков вокруг дома: яйцо не выпало и не разбилось.
        Когда слуги в первый раз вынесли Тамару на улицу, шел снег. Она жмурилась и, смеясь, подставляла лицо низким тучам.
        Англичане называли Ятс-роуд улицей тысяч ночнушек, американцы - Штановой аллеей.
        - Едем к мистеру Букерсу! - кричала Тамара из своего паланкина. Шофер Нины кивал и двигался следом.
        Тамара вплыла в лавку «Букерс и К^о^». Хозяин кинулся ей навстречу:
        - Миссис Олман! Это вы?! Господи, радость какая!
        Атласные одеяла, пологи на кроватку, белье с нежной вышивкой - из монастырей Сиккавэя. Рожки для кормления, серебряные погремушки - тысячи прелестных вещей, при виде которых тает материнское сердце.
        Нина потерянно ходила вокруг прилавков, кутала живот в лисью шубу:
        - Не могу выбирать. Глаза разбегаются.
        - Сидите и отдыхайте, - приказала Тамара. - Я сама.
        Приказчики разложили перед ней кипы детского платья, но она не успела ничего посмотреть. Нина ахнула - подол ее платья был мокрым, на пол натекла неприличная лужа.
        - Что это?
        Сердце Тамары забилось.
        - У вас воды отошли! Быстро в авто!
        Добраться до дома они не успели. На углу Вэйхайвэй-роуд столкнулись два грузовика, движение остановилось, и полсотни автомобилей оказались в пробке. Девочка Нины родилась на заднем сиденье «форда». Шофер принимал роды, Тамара руководила из своего паланкина, носильщики гнали прочь любопытных.
        2
        Марта поместила объявление в газетах: «Всем любителям природы! Открывается клуб изучения ночных бабочек. Занятия ведет опытный специалист, мадам Марта Спенсер. Заседания проводятся каждый вечер с семи часов. Предоставляется отборный, здоровый материал для опытов. Также имеется буфет с выпивкой».
        Клим сходил полюбоваться.
        С «буфетом» Марта поскромничала: на первом этаже был устроен шикарный ресторан со сценой и площадкой для танцев. Девки отплясывали чарльстон - самый модный танец на пяти континентах. Брови выщипаны в прямую линию, краска на лицах как у японских гейш, чулки перекручены согласно моде.
        - Нас уже пытались травить конкуренты, - сообщил Климу бармен. - Мы у них всю клиентуру перетянули. Три дня назад кто-то принес в зал мешок со змеями да и выпустил их под столом. Визгу было! А дела у нас идут прекрасно - с этим не поспоришь. Думаем в Кантоне филиал открыть - там американский флот стоит: очень выгодные клиенты.
        Клим хотел поговорить с Мартой, но к ней было не подступиться. Она летала по ресторану, что-то устраивала. Оставалось одно - сидеть в углу и наблюдать за спасением утопающих водами, коктейлями и джином с тоником.
        Прочитав интервью с Ниной, Лиззи сказала:
        - Шанхай идет в ногу со временем: есть и у нас своя маркиза Казати.[45 - Луиза Казати (1881 -1957) - итальянская светская львица, знаменитая своими роскошными балами, связями с деятелями искусств и скандальными выходками. В начале ХХ века постоянно фигурировала в светской хронике.]
        Клим удивился:
        - Кто это?
        - Как? Вы не знаете? По ней весь Париж с ума сходит. У маркизы вместо кошек по комнатам разгуливают гепарды, она покровительствует поэтам и тратит на балы тысячи франков.
        Лиззи не понимала, что умные женщины зарабатывают, а не тратят. И покровительствуют не поэтам, а членам правлений. Где уж маркизе Казати угнаться за Ниной!
        Клим несколько раз набирал ее номер - отчего-то надеялся, что она позовет его. Горничная каждый раз отвечала, что мисси нет дома.
        - Передать что-нибудь?
        - Нет, спасибо.
        Нина не верила в вечную любовь. Давно, еще во время плавания на корабле Старка, она сказала:
        - Мы постоянно меняемся и вырастаем из старой любви. Так что не надо строить иллюзий.
        Вырасти из любви могут только дети, взрослые ее снашивают, если не берегут. Нина стоптала свою любовь, как подметку; Клим свою хранил у сердца.
        Скоро у них родится ребенок. В голове не укладывалось. Если Нина не пустит его к малышу - смириться? Или требовать, чтоб делилась счастьем?
        Любить - это все время чего-то ждать: удел пассажиров - тех, кого везут от остановки до остановки. Бессердечный машинист распоряжается твоей жизнью: захочет - прибудет в назначенное место по расписанию, захочет - пустит состав под откос.
        - Привет! - сказала Марта, подсаживаясь к Климу за стойку. - Эй, Уолтер, налей-ка мне содовой! Нет, виски не надо, а то я свалюсь до конца ночи.
        Бармен подал ей стакан. Марта выпила, промокнула губы платочком.
        - Слышал новость? - тронула она Клима за плечо. - Оказывается, чешский консул был вовсе не консул, а самозванец. Он прикрывался дипломатическим статусом и торговал оружием и вином - мне только что рассказали. Полиция хотела арестовать его - прямо в ресторане на Нанкин-роуд, - а он со страху помер. Говорят, инфаркт. Его сообщницу посадили под домашний арест - она только-только родила.
        3
        В Нинином доме горело лишь два окна: одно наверху, другое на первом этаже. У ворот скучал полицейский. Клим смотрел на него, тяжело дыша. Всю дорогу бежал бегом - трамваи уже не ходили.
        - Мне надо повидаться с арестованной, - сказал он, предъявив репортерское удостоверение.
        Полицейский покачал головой:
        - Ночью никого не пускаем.
        - У нас номер верстается, и нам срочно нужно интервью с мисс Ниной. Это дело международного значения.
        Полицейский ничего не понял, да и не хотел понимать. Препирались долго, пока на шум не явился другой китаец - начальство.
        - Не велено!
        - Велено!
        Клим сунул ему в руку часы «За отличный глазомер». Начальник взвесил их на ладони:
        - Проходите, но она с вами не будет говорить: она дикая.
        В разоренной обыском гостиной сидели младшие чины и резались в карты. При виде начальника они поднялись:
        - Мисси у себя, никаких происшествий не было.
        Из комнат второго этажа донесся детский плач. Сердце у Клима оборвалось.
        Он поднялся по лестнице. Тонкий крик резал уши. Клим постучал в дверь, вошел, не дожидаясь ответа.
        Нина стояла посреди комнаты. Свет ночника, на полу какие-то тряпки, бумаги, сломанный стул: полицейские и здесь все перевернули вверх дном.
        - Ну что вам еще надо? - простонала Нина. На руках у нее лежал ребенок - голый, с перекошенным от писка лицом.
        Она была в панике. Не спала две ночи, горничную выгнала:
        - Чьинь ходит, и за ней холодный воздух завихряется! Ну как ты не понимаешь? Ведь можно простудить ребенка!
        В ней ничего не осталось от гордой дамы. Клим видел перед собой перепуганную самку - молодую, неопытную, всеми силами пытавшуюся защитить свое дитя.
        - Это девочка? - спросил он.
        Нина отодвинулась, будто опасалась, что Клим отберет у нее ребенка:
        - Она есть хочет.
        Села на диван, высвободила неестественно большую грудь; девочка ухватила сосок. После крика тишина показалась оглушающей.
        - Что случилось с Иржи? - спросил Клим.
        Нина отмахнулась:
        - Не знаю… Мне не до него было. - Прикрыла глаза, но тут же встрепенулась: - Если меня арестуют, ты позаботишься о Кате? Это ведь и твоя дочь.
        - Позабочусь.
        Клим сидел - растерянный, ничего не понимающий. Его дочь, его жена… Внизу полицейские…
        - Ты назвала ее Екатериной?
        - Да. Ее надо покрестить. Ты можешь найти священника?
        - Найду.
        Явился начальник караула:
        - Сейчас сменщики придут. Уходите.
        Клим поднялся, дотронуться до ребенка так и не посмел. «Неужели моя дочь? Невозможно…»
        - Обо мне не беспокойся, - быстро проговорила Нина. - У меня очень толковый адвокат, он вытащит меня. Приходи завтра и приводи батюшку.
        Клим шел по черно-белому городу: пар изо рта, на тротуаре - снег, цепочка следов. Нина, дочка Катя… Страх за них такой, будто кто-то продел раскаленную проволоку между лопаток.
        Клим свернул к «Дому надежды». Поднял глаза на тихое небо. Каждая звезда - как зритель в Колизее, ждущий исхода боя.
        4
        С утра в дом Нины явился Олман и привел с собой китаянку с улыбчивым морщинистым лицом.
        - Это няня, - сказал он зевающему начальнику караула. - Она будет помогать с ребенком.
        Нина и слышать не хотела о том, чтобы доверить Катю чужой тетке, но Олман настоял:
        - Если вы будете ходить чумная от недосыпа, вы наговорите глупостей - и вас посадят. Делайте, что вам велят: отдыхайте.
        Страдая, Нина разрешила няне взять девочку. Приход Олмана и вчерашний визит Клима немного взбодрили ее. Все эти дни она жила как в бреду: ей казалось, что целый мир ополчился против нее.
        - Главное - все отрицать, - сказал Олман, когда няня с девочкой вышла из комнаты. - Вы ничего не знали, Лабуда не посвящал вас в свои махинации.
        Нина медленно кивнула. Она погубила Иржи. Убила своими руками. Еще посмеялась за день до его смерти:
        - Что вы вечно трясетесь, как овца? Мы маленькое скромное консульство, никому нет до нас дела.
        - Рано или поздно полиция раскроет нас, - произнес Иржи.
        Как в воду глядел.
        Слава богу, Клим пришел. Пусть он думает о Нине все что хочет, главное, Катя не останется одна, если произойдет что-нибудь ужасное.
        - Наша задача - перевести вас из подозреваемых в свидетели, - сказал Олман. - Лемуан не появлялся?
        Нина слабо улыбнулась:
        - Конечно нет. Такие, как он, во время бури всегда зарываются в песок.
        Олман пообещал взять на себя хлопоты по похоронам Иржи.
        - Тамара передает вам привет и просит, чтобы вы ей сразу позвонили, как только вам разрешат пользоваться телефоном. Она уже разработала план спасения вашей репутации: к нам на обед созваны все кумушки Французской концессии. Тамара готовит речь о несчастной молодой матери - жертве злодеев и обстоятельств.
        - Спасибо… Я сама виновата - заварила эту кашу, втянула вас всех.
        Олман поцеловал ей руку:
        - Расхлебывать каши - моя профессия. И это дело - пустяки по сравнению с тем, чем я сегодня занимался. Мои клиенты, две знатные китайские семьи, десять лет назад решили поженить своих детей. Ребятишки выросли и заявили, что не хотят друг друга. Теперь надо возвращать все подарки по списку - на пятнадцать тысяч долларов. Знаете, что меня больше всего потрясло? Десять лет назад родители невесты подарили будущему зятю настоящий трон! Я не шучу - из слоновой кости!
        5
        Несмотря на хлопоты Олмана, домашний арест Нины не был отменен, но ей разрешили принимать гостей.
        Клим привел отца Серафима и будущих крестных: Аду и Митю.
        - Больше никого не нашел, - сказал он Нине. - А на Митькину бритую башку ты не смотри, он православный, только увлекается восточной… э-э… философией.
        Отец Серафим не одобрил его выбора:
        - Да это ж еретик! Вероотступник!
        - Митя, ты крещеный? - строго спросил Клим.
        - Да.
        - Ты веруешь во Христа?
        - Я во всех верую.
        - Вот видишь!
        Отец Серафим не стал спорить: у него была великая радость - умер Ленин, и великое горе - Британия признала СССР.
        - Что ж это делается? - говорил он, доставая из мешка крест и епитрахиль. - Большевики того гляди рухнут, аки овцы без пастыря, а эти ироды английские в ножки им кланяются!
        Ада смотрела на Клима круглыми глазами: как же так - у него родилась дочь, его супруга живет в богатом особняке и находится под следствием?
        - Почему вы к ней не переехали? - шепотом спросила она у Клима. - У вас ребенок… Но ваша жена тут, а вы - в «Доме надежды».
        - Недостоин, - весело ответил Клим. - Рад бы в рай, да грехи не пускают.
        6
        Отец Серафим пел: «Крещается раба Божия…», Нина косилась на торжественное, сосредоточенное лицо Клима.
        Не бросил, несмотря ни на что. Пришел в самую трудную минуту.
        Он смотрел на Катю - с готовностью любить, заботиться. Как было странно, что она принадлежала не только Нине. Но это хорошо: у нее будет еще одна родная душа.
        Пусть Клим будет приходящим отцом. Репутации все одно конец - после уголовного дела не отмоешься.
        Когда Катю макнули в воду, она даже не пискнула, лишь водила вокруг недоуменным взглядом и зевала ротиком-треугольничком. Обтерли, нарядили в рубашку.
        - Ну, поздравляю! - сказал отец Серафим. - Пусть растет послушной.
        - Вот уж спасибо, - проворчала Нина, но так, чтобы батюшка не разобрал. - Она будет самостоятельной девочкой с железной волей. А вырастет - пусть деньги зарабатывает, чтобы ни от кого не зависеть.
        Клим наклонился к ее уху:
        - А я ее научу, чтобы она никогда не работала ради денег.
        Нина сердито взглянула на него:
        - А ради чего надо работать?
        - Ради удовольствия. Если ты потратила время на то, что не радует, ты прожила его напрасно. И никакие миллионы этого не исправят.
        Опять чуть не поругались, но Клим первый признал свою неправоту.
        - Ты деспотична, как царь Ирод, - сказал он Нине на прощание. - Будь у тебя хотя бы резиновая воля, а не железная, я бы к тебе вернулся. А так дудки.
        Катя проснулась ночью, запросила есть. Нина взяла ее на руки.
        Золотистый вихор надо лбом, розовые щечки, теплая ладошка - и такое сокровище в полуразграбленном доме.
        Нина укачивала Катю и вспоминала своего первого, неродившегося ребенка - она потеряла его в тот день, когда получила известие о смерти Одинцова.
        Она отмахивалась от тяжких мыслей, но они надвигались на нее, загоняли в угол. Что ни день - в газетах новости: кто-то мучает, похищает или бросает детей. Китаянки рожают в год по ребенку, а они все мрут и мрут - от голода, от болезней, от дурной воды.
        «А вдруг и с моей деточкой?..» Нина зажмуривалась: «Ох, нет, нет!» Крестила Катю вздрагивающей рукой: «Господи, спаси, сохрани и помилуй мою дочь!»
        В который раз подумала: слава богу, Клим пришел. У нее не было сил мучиться еще и совестью. Если он вернулся к ней, значит, так надо. Значит, он не держит зла и понимает, что по-другому Нина поступить не могла - в то время и в тех обстоятельствах.
        Катя наелась и заснула. Что ей мамины испуганные мысли? Пока она умеет только доверять. Бояться потом научится.
        7
        Каждый день после работы Клим ходил к Нине. Носил Катю по дому, показывал ей всякие интересные штуки: вентиляторы, дверные ручки, кокарды на фуражках полицейских. Объяснял ей, что этих дяденек наградили за верную службу: прислали в приличный дом. Что они в своем участке видели? Морду дежурного да щит «Разыскиваются опасные преступники». А тут хоть на мягких стульях посидят.
        Нину каждый день таскали к следователю. Она возвращалась, кормила Катю, рассказывала о ходе дела:
        - Они ничего не могут доказать. Судья пообещал Олману, что через пару дней меня выпустят из-под домашнего ареста.
        За окнами, как гроза, гремел фейерверк - китайцы праздновали Новый год; искры вспыхивали в Нининых зрачках и гасли. Клим прощался, целовал Катю в лоб и шел домой.
        Ада ждала его:
        - Лиззи вами недовольна. Вы поставили рекламу «Братьев Симмонс» рядом со статьей «Братья готовы перестрелять друг друга». Она сказала, что уволит вас.
        Клим не оправдывался. Умывался, ложился спать, натягивал одеяло. Перед глазами стояло Нинино лицо.
        «Если тебе так легче, представь, что я не с тобой, а нам просто по пути. Это тоже причина, чтобы быть рядом…»
        Глава 33
        1
        Лиззи устроила ему разнос:
        - Где ваша голова? Вы о чем вообще думаете?
        Клим обещал принести материал о конькобежном спорте, но забыл. Вчера он купил для Кати коляску: снаружи - плетенка из ивовых прутьев, внутри - розовый шелк. Нина была в восторге: «Теперь будем гулять!»
        - Слушайте, Клим, я вас не узнаю! - кипятилась Лиззи. - Может, вам нездоровится? Или у вас какие-то личные дела?
        Клим смотрел поверх ее плеча. За окном хлестал дождь, тротуары блестели, в цветочном киоске напротив все стекла были в мелких каплях, сквозь них неровными пятнами просвечивали гвоздики.
        - Мне такой сотрудник не нужен! Убирайтесь из конторы!
        Клим молча надел пальто, накрутил шарф и вышел в коридор.
        - Даже не извинился! - донесся голос Лиззи.
        Трамвай, переполненный вымокшими пассажирами, серое небо. Клим на ходу спрыгнул с подножки. С голых веток слетали крупные капли и падали на шляпу.
        На перекрестке Клим увидел большую толпу: все на что-то смотрели, мальчишки забрались на фонарные столбы и перекликались:
        - О, ничего себе! Видал? Видал?
        На асфальте - длинный черный след шин, на мокром газоне - искореженная коляска: с плетенкой из ивовых прутьев и кровавым пятном на розовом шелке.
        Из-за угла вывернул полицейский фургон. Офицер в дождевике врезался в толпу:
        - Есть свидетели?
        Народ загомонил:
        - Здесь вся улица свидетели.
        - Их сбил красный «бьюик», на таком мистер Роберт Уайер катается.
        - Уехал и даже не остановился. А няньку с ребеночком - сразу насмерть.
        2
        Лиззи вошла в дом: парадная дверь была открыта - странно. Поставила мокрый зонт у стены, он упал, очертив темный полукруг на обоях.
        - Хэлло!
        Было тихо, дом словно вымер.
        - Хэлло! - нетерпеливо повторила Лиззи. - Кто-нибудь!
        Послышались шаги, и в передней показалась Хобу. Лицо ее было перекошено.
        - Мисси, мисси… Такое несчастье!
        - Что-то с Бриттани?!
        - Нет, нет! Это мистер Роберт… Такое несчастье! Он убил женщину с маленькой беби!
        Свет померк в глазах Лиззи. Из верхних комнат донесся жалобный вой:
        - О-о-о…
        - Мистер Роберт как приехал домой, свалился прямо здесь, на ковер, - всхлипывала Хобу. - Я никогда такого не видела, мисс Лиззи! Он говорил: «Я наехал на них автомобилем! Мне лучше умереть!»
        - Где Бриттани? - прошептала Лиззи.
        - Она наверху, с Адой. У доченьки вашей с утра лихорадка, мы доктора вызывали.
        - Не надо, чтобы Бриттани знала…
        Лиззи медленно стянула перчатки. Из темного проема двери снова:
        - О-о-о…
        - Пусть заткнется… Я ему скажу, чтоб заткнулся…
        Она принялась подниматься по лестнице. Хобу ковыляла следом.
        - Я отправила Шао к мистеру Хью и мисс Эдне. Я думаю, они сейчас приедут.
        - О-о-о…
        Мир разлетелся на части, как яблоко, пробитое пулей. Что теперь делать? Убил женщину и ребенка… Пьян небось был, скотина!
        - Китайцы совсем-совсем не умеют переходить дорогу, - говорила Хобу. - Очень много деревенских приезжает в большой город - никогда не видели авто, не умеют на улице…
        Лиззи сжала ее руку:
        - Молчи.
        3
        Роберт заперся у себя и не откликался на стук, но стоны прекратились. Шао сказал, что принес ему бутылку виски:
        - Он, наверное, упился там.
        Лиззи замахнулась на него:
        - Убирайся, дурак!
        Пришли свекор и сестра. Эдна бегала по комнате.
        - А может, ему показалось? А может, они живы? - Потом умчалась в кабинет Лиззи - звонить в редакцию. Вернулась, упала без сил в кресло. - Наши уже в курсе… Свидетелей полтора десятка.
        Пальцы Хью едва слышно постукивали по деревянному подлокотнику.
        - Что грозит моему мужу? - спросила Лиззи. - Вы полицейский, вы должны знать.
        Хью помолчал, пожевал губами. Лиззи видела, как у него под набрякшим веком пульсирует жилка.
        - По китайскому закону вождение в пьяном виде влечет за собой штраф от пяти до десяти долларов; американский суд приговорил бы его к штрафу в пятьдесят долларов и шести месяцам тюрьмы… Но это если не доказан наезд на пешехода. Британский суд…
        - Вы о чем?! - закричала Лиззи. - Люди видели, как Роберт сбил людей. Его машину ни с какой другой не перепутаешь.
        - Вот я и говорю, Роберту не отделаться штрафом. Кто пострадавшие?
        - Погибла китайская няня и белый ребенок, - сказала Эдна.
        - Ну так родители нас с потрохами съедят. Мы, конечно, можем с ними поработать, но Роберту и его жене лучше скрыться, пока все не уляжется.
        - То есть как? - выдохнула Лиззи. - Я не могу уехать: у меня журнал!
        - Забудьте про журнал, - рявкнул Хью. - Вам нужно исчезнуть на год. А я позабочусь, чтобы об этой истории не вспоминали.
        Эдна опять забегала по комнате.
        - Тогда уезжать надо немедленно. Я узнаю, когда отправляется пароход.
        - Но Бриттани болеет, ее нельзя брать с собой, - ослабевшим голосом проговорила Лиззи.
        - Ребенка с гувернанткой оставишь мне.
        - О-о-о… - опять донеслось из комнаты Роберта.
        Лиззи скрестила руки на груди:
        - Пусть Роберт едет один. Я останусь.
        Эдна нервно усмехнулась:
        - А репортеры будут тебя донимать: «Куда делся ваш муж-убийца? Это вы помогли ему избежать правосудия? Каково чувствовать себя женой подл…»
        - Прекрати! - взмолилась Лиззи.
        - Собирайтесь! - прикрикнул на нее Хью. - Велите Шао складывать вещи. Я сам отвезу вас в порт.
        4
        Нина неистовствовала, искала виновных. Олман прислал дуру-няню, которая не знала, как переходить улицу, Клим подарил коляску, она сама отпустила Катю гулять.
        - Я убью Уайера!
        Но подлые Уайеры сразу исчезли из города.
        Клим окаменел: мышцы, мысли - все застыло хрупкими соляными кристаллами. Что-то делал и говорил, потом валил себя на постель и выключал сознание.
        Судья отменил домашний арест, чтобы Нина могла похоронить ребенка. С кладбища Клим забрал ее к себе: слишком много вокруг было любопытных и сочувствующих.
        Нина вошла в «Дом надежды», поднялась в комнату, села на стул. Ада налила ей чаю, стала что-то рассказывать о своей матери, но ее никто не слушал, и она замолкла.
        Клим тоже молчал. Сидел, прислонившись затылком к холодной, непротопленной стене.
        В углу качнулась Митина фигура. Клим не заметил, что и он тут. Не сказав ни слова, Митя вышел.
        Клим чувствовал, что ему надо что-то сделать: обнять Нину, что-то ей пообещать. Упадок сил: вдыхаешь воздух - выдыхаешь унылую ненависть к человечеству.
        - Я всегда подозревала, что мистер Уайер - мерзавец и трус, - вновь подала голос Ада. - Хорошо, что он совсем не занимается воспитанием Бриттани… Ой, а что это у вас на груди? - спросила она, заметив, как по черному платью Нины расплываются два лоснящихся пятна.
        Она посмотрела непонимающим взглядом:
        - Это? Молоко для моей дочери.
        Лучше бы она плакала.
        Сгустились сумерки. Ада зажгла лампу.
        - Хотите, я вам за ужином сбегаю? - Ей надо было чем-то себя занять.
        Внизу хлопнула дверь, послышался скрип ступеней, детский крик. Нина и Клим вздрогнули одновременно.
        - Нате, это вам, - сказал запыхавшийся Митя. В руках у него был грязный сверток - живой, вертящийся, голосистый.
        - Что ты принес? - испугалась Нина.
        - Душа вашей дочки переселилась. Я просил богов, чтобы они послали мне знак. Я пошел к храму, и тут она кричит, девочка. Ее кто-то выкинул - специально для вас.
        - Ты хоть соображаешь, что говоришь?! - заорал Клим.
        Проститутки и нищенки выкидывали нежеланных детей на улицу - авось кто-нибудь подберет. А если нет - ну и ладно. Сколько младенец промучается? Час, два - и сразу на небо.
        Не слушая Клима, Митя положил ребенка на пол, развернул тряпку:
        - Она вся мокрая! Ада, дай что-нибудь переменить. Ишь развопилась! Небось есть хочет.
        Нина с ужасом смотрела на смуглое, большеголовое существо, извивающееся на полу. Уши красные, глаза-щелочки, на голове - черная грива.
        - Унесите ее!
        Митя подошел к ней, сел на корточки, заглянул в глаза:
        - Смерть - это правильно: все смертны. Если тебе некого любить - люби эту девочку. Какая тебе разница?
        - Ой, дурак! - простонала Ада.
        - Нина, я не могу отнести ребенка назад, - сказал Митя. - В Китае так: если ты спас чью-то душу, ты обязан заботиться о ней до самой смерти. У меня нет женского молока - у тебя есть, и твои груди болят от него. Дай моему ребенку поесть, и вам обеим станет хорошо.
        - Она, наверное, вшивая, - плакала Нина, беря девочку на руки.
        - Ну вот, ты тоже о ней позаботилась! - улыбнулся Митя.
        - Я не могу взять ее с собой, - сказала Нина, когда девочка уснула. - Это оскорбительно для памяти моей дочери. Ее никто не заменит. - Она переложила ребенка на постель Клима. - Мне надо домой.
        Клим поднялся. Решение было принято.
        - Я оставлю эту девочку себе.
        - Ты?
        - Это же китайский ребенок! - возмутилась Ада. - Кто за ним присматривать будет? Его надо отнести в приют к монашкам!
        Клим покачал головой:
        - Моя будет.
        - Как знаешь, - проговорила Нина и принялась спускаться по лестнице.
        Ада постучала себя кулаком по лбу:
        - Клим, послушайте! Чем вы будете ее кормить? У вас ни работы теперь, ни денег. Если вы думаете, что я потерплю в своей комнате орущего младенца, вы глубоко заблуждаетесь. Я…
        Люк распахнулся - Нина вновь поднялась в комнату:
        - Я не знаю, что мне делать с молоком - грудь будет ломить. Пусть девочка пока останется со мной.
        Глава 34
        1
        Ада поняла, что она бессердечная особа. Когда Нина Васильевна сидела у нее в комнате после похорон, она думала не о том, какое горе случилось у этой женщины, а об американском паспорте. Клим говорил, что его жена занимается паспортами. Как бы узнать, есть у нее связи с консульством Американских Штатов?
        Конечно, всех жалко: и Клима с его женой, и Лиззи, и Бриттани, оставленную на милость равнодушной тетки. Но больше всего Аде было жалко себя. Ну что за невезение! Если бы не простуда Бриттани, Ада плыла бы сейчас в Калифорнию: Уайеры наверняка взяли бы ее с собой - их дочка слишком любила свою бедную гувернантку.
        Вместо этого Аде пришлось ходить на службу в особняк мистера Бернара - человека, который знал о ее темном прошлом. Бриттани поселили на втором этаже, в крошечной спальне. Пока она болела, Ада кормила ее с ложки, читала ей книги и ждала: вот хлопнет парадная дверь и слуга объявит, что мистер Бернар вернулся.
        Потерпит он ее в своем доме? Расскажет ли обо всем жене?
        Эдна не нравилась Аде: она считала себя самой умной, она не любила детей, она с нетерпением поджидала супруга. Она рассказала, что Лиззи напоследок подложила ей в сумку высохшую сосиску.
        - Вот мерзавка! - рассмеялась Эдна, показывая мелкие, чуть наезжавшие друг на друга зубы.
        Ей не сосиску, а дохлую крысу надо было подложить.
        Бриттани, Хобу и Ада часто сидели на кухне, где правил Юнь, повар с медным лицом и редкой седой бородой, которую он заправлял за воротник куртки.
        Юнь служил не Бернарам, а дому, и заводил в нем свои порядки. Сразу после свадьбы Эдна заказала для кухни самые современные шкапы, посуду и плиту - десять огромных коробок пришли из Европы. Она водила гостей полюбоваться на обновки. Потом кто-то спросил Юня, как он умудряется готовить на двадцать человек и при этом сохранять музейную чистоту.
        - Мисси не любит, чтобы на кухне были мои горшки и приправы, - сказал Юнь. - Поэтому я готовлю у себя в комнате.
        Что бы ему ни говорили, он все равно выдавливал крем на торт из старой китайской газеты, розочки делал индюшачьим пером, а если у соседей намечалось торжество, давал им хозяйские серебряные вилки - попользоваться.
        Эдна сердилась, Юнь слушал ее с закрытыми глазами, потом кланялся и говорил:
        - Близкие соседи важнее дальних родственников.
        На этом разговор заканчивался.
        - Я не могу его прогнать! - вздыхала Эдна. - Его стряпня нравится Даниэлю.
        Бриттани влюбилась в Юня с первого взгляда. Она могла бесконечно смотреть, как он ловко рубит лук или в один прием снимает кожу с куриной тушки. Хобу подсаживалась к ней с вязаньем, Ада - с книжкой. Но читать в царстве Юня не полагалась: он беспрестанно говорил и требовал к себе внимания. Когда он был в духе, он рассказывал о боге Цао Ване, чей большой портрет висел в нише на стене:
        - Он хозяин печи: он запоминает хорошие и плохие дела семьи. Будет Новый год - он поедет на Небо и все про вас доложит Небесному императору.
        В плохом настроении Юнь ругал белых людей:
        - Нанимают толпу слуг на малейшую работу, а сами целый день скачут на конях или гоняют мячики по жаре, «гольф» это у них называется. Где смысл? А еще какое варварство - в чай молоко лить! Женщинам своим не дают сидеть дома, таскают по разным местам, непотребным для бабьего ума.
        Наслушавшись его, Бриттани рассаживала кукол вдоль стены и объясняла им, что «девкам надо знать меру».
        Однажды она объявила Аде, что у нее завелось двенадцать новых друзей.
        - Откуда?
        - С заднего двора. Там у Юня школа для поварят, но это тайна! Никому-никому не говори, а то тетя Эдна их выгонит.
        Мальчики от десяти до пятнадцати лет каждый день пролезали в дырку в заборе и приходили к Юню учиться кулинарному мастерству.
        - Видишь, видишь, они ему деньги суют! - возбужденно шептала Бриттани. Они с Адой сидели в засаде за гаражом и подглядывали, как ученики с поклонами вручают старому повару маленькие конверты.
        Эдна считала себя умнее всех и ничего не знала о том, что происходит в ее собственном доме.
        2
        Нина Васильевна ходила по комнате Тамары. Конец шали волочился за ней по ковру.
        - Хью Уайер предложил замять дело Иржи, если я сделаю вид, что у меня не было дочери.
        Ее спокойствие смущало Тамару. Женщина не должна так говорить, когда у нее все пропало.
        - Что вы ему ответили? - спросила она.
        Нина Васильевна остановилась, взглянула жестко:
        - Я сказала, что подлежу китайской юрисдикции - ведь у меня нет гражданства. А полиция Международного поселения вообще не имеет права вести дело Лабуды: на ее территории никаких преступлений не совершалось.
        - А что, если Уайер передаст вас китайцам?
        - Они не тронут меня, иначе всплывут любопытные факты из биографий некоторых чиновников. В деле не фигурирует Лемуан, а без этого свидетеля ничего у них не выйдет. На всех бумагах стоят подписи Иржи - с него и спрос, а я ничего не знаю. Я так и сказала Уайеру: если он попытается на меня надавить, я напишу в газеты, как именно он выгораживает своего сына. Но деньги я все потеряла - они арестовали счета.
        Тамаре оставалось только удивляться ее мужеству.
        Как бы она сама поступила, осиротев, разорившись, оставшись один на один со змеем Уайером?
        - Приведите ко мне своего мужа, - попросила она.
        - Нет.
        - И девочку не покажете?
        - Нет. Она мне не дочь. Я располнела, мне надо похудеть, поэтому я кормлю ее грудью - это лучший способ. А потом Клим может делать с ней что хочет.
        Тамара знала, что Нина Васильевна ненавидит их обоих. Клим променял своего ребенка на черномазого подкидыша; он покрестил ее и тоже назвал Екатериной. Предатель, что и говорить.
        Тамара думала, как помочь.
        - Вам надо вернуться в общество. Мы составим легенду: вы пострадали от…
        - Не надо, - перебила Нина Васильевна. - Я не хочу, чтобы меня жалели.
        Она ушла. Тамара сидела в своем гнезде: подушки, шелка, ароматные свечи.
        Все мы друг для друга - отражение потаенных страхов. Тамара смотрела на Нину Васильевну и думала: «Я б умерла, если бы кто-нибудь раздавил моего ребенка». Нина смотрела на Тамару: «Я б умерла, окажись я калекой». Они смотрели на Хью Уайера, на его сына Роберта, на всех тех, кто проходил перед глазами: «Я б умерла, если бы была тобою… Если бы у меня был твой нрав, твоя семья, твоя работа, твои ошибки, твое прошлое…»
        И каждый человек доказывал, что умирать не обязательно, кем бы ты ни был и что бы ни случилось.
        Явился Тони, принес орхидею в пузатом горшке:
        - Это тебе! Целуй быстрей своего победоносного мужа - я выиграл в суде, в поло и на бирже!
        У его головы особый запах - настолько тонкий, что он чувствуется только при первом вдохе.
        - Нина Васильевна приходила, - сказала Тамара. - Что ты думаешь о ней?
        Тони поднял смеющиеся глаза:
        - Она милая. Давай после ужина сразимся в шахматы? Если ты меня сегодня обыграешь, я буду удивляться до конца недели. Сегодня я удачлив и хитроумен, как Одиссей!
        Нежность. Любовь. Все-таки это приятно, когда лучший из мужей абсолютно равнодушен к интереснейшей из женщин.
        3
        Нина зарастала горем, как сорной травой. Так невозможно жить - не видно солнца. Она гоняла мысли по кругу. Откуда полицейские пронюхали о консульстве? Кто предал? Дурак Иржи сболтнул? Подлый Лемуан? Она тщетно звонила ему по телефону - он не отвечал. Ходила к нему домой - Одноглазый не пустил ее на порог: месье Лемуан не интересовался побежденными.
        Вытащить из себя тоску, как занозу, как кусок шрапнели, зачитать книгами, замолить.
        Нина пошла в церковь. Нацарапала имя в книге у причетника, взяла свечку. В детстве после литургии она ощущала себя легкой, вымытой. Невзгоды снимались с плеч, как приставшие нитки с чужого платья. Теперь все было по-другому.
        «За что мне все это?»
        Впрочем, Нина знала за что. Она слишком долго оставалась безнаказанной - теперь ей прислали счет: за Клима, Иржи Лабуду и Эдну Бернар.
        Так что же теперь делать?
        Разговоры с Тамарой не помогали: она жалела Нину, а этого она не могла выносить. Бывшие знакомые - те, кого она принимала в своем доме, - либо шарахались от нее, либо лезли с расспросами.
        Клим не понимал, почему она не может принять китайского младенца. У мужчин никогда не бывает кровной, мистической связи с ребенком, такой, какая была у Нины с мамой, а потом с дочерью. Новая Катька казалась ей уродливым щелкунчиком, насмешкой над ее материнством.
        Кроме того, Нина ревновала. Ей самой требовалась поддержка Клима, его страсть, его забота, а он растачал их на крикливое неродное существо. Иногда Нине казалось, что муж вовсе разлюбил ее. Что ж, она могла его понять: кто угодно устанет от вечно хмурой, потерянной женщины.
        «Я запуталась. Я никого не люблю. Я не знаю, чего мне хотеть».
        Глава 35
        1
        Олману все-таки удалось отвоевать Нинин счет - у банка не было доказательств, что ее деньги были нажиты преступным путем. Он позвонил Нине:
        - Я снял остатки, тысячу двести долларов. Приходите и забирайте. Дело сделано: счет закрыт.
        В его приемной сидели два десятка молодых китайцев. Остальные выстроились в очередь на лестнице до первого этажа.
        - Кто это такие? - удивилась Нина.
        Олман только рукой махнул:
        - Актеры.
        Он объяснил, что кинокомпания «Метро-Голдвин-Майер» обратилась в его контору с просьбой добыть двух буйволов для фильма в китайских декорациях. Но оказалось, что буйволов нельзя вывозить из Китая, и тогда съемки перенесли в Шанхай. Прибыл режиссер и потребовал найти аборигенов - юношу и девушку для главных ролей.
        Олман долго сопротивлялся: «Я не бюро по найму актеров!» - но ему обещали права на прокат в Китае, и он уступил: за пределами Америки Шанхай - самый крупный рынок сбыта для кинопродукции.
        - Сил моих нет с этими актерами! - пожаловался он, выкладывая перед Ниной пачку денег. - Мы дали объявления в китайских газетах: «Требуются абсолютно здоровые особы двадцати лет, с приятной внешностью, отлично говорящие по-английски». И что вы думаете? Приходят старые, прыщавые, с забинтованными ногами, по-английски ни слова не понимают. На что надеются?
        Зазвонил телефон, Тони схватил трубку:
        - Алло! Это не мое дело, что буйволы вам больше не нужны! Они куплены и сейчас находятся у меня в саду. Они жуют траву на моем газоне, и я прошу вас забрать их!
        Нина сложила купюры в сумку, помахала Тони и вышла. Слава богу, теперь у нее была наличность: долгов за эти месяцы набралось уйма, а она так и не придумала, где брать деньги. На Клима надеяться не приходилось: он остался без работы и проедал накопленное.
        У подъезда стояла тележка с мелочным товаром: папиросы, карандаши, рекламные календари с томными блондинками. Продавщица - русская: кто еще из белых станет торговать на улице?
        - Дайте пачку «Ruby Queen».
        В последнее время Нина начала курить - обряд самосожжения, когда медленно убиваешь себя и краем глаза следишь за публикой: ну что, кто-нибудь остановит?
        - А календарь взять не хотите? - спросила продавщица. - Эх, никто их не берет! Китайцам белые девушки кажутся некрасивыми, а туземки тоже никому не интересны: они сидят, завернутые в халаты, одна голова да руки торчат. На что там смотреть?
        К подъезду подкатил рикша и высадил на тротуар китаянку: модная шляпка, подвитые волосы, на шее - длинные бусы. Она достала из сумки круглое зеркало и, поправив челку, направилась к подъезду. Ноги у нее были в порядке, не искалеченные.
        Продавщица хмыкнула:
        - Знаете, сударыня, кто это? Хуа Бинбин, актриса. У меня муж в синематографе работает - фильмы крутит. Мисс Хуа - большая знаменитость. Первая картина - и такая удача.
        - А что за фильм? - спросила Нина.
        - Смысл такой: отец хочет выдать девицу замуж за богатого чиновника, а она не покоряется и убегает в Шанхай с молодым студентом. Это китайцам в диковинку: у них все браки без любви, по родительскому сговору. Они по сто раз на эту картину ходят. Очень прибыльная оказалась.
        Нина сунула ей в руку мелочь:
        - Дайте-ка мне по одной штуке каждого календаря. И подпишите, какие лучше продаются, а какие совсем не берут.
        2
        Придя домой, Нина разложила календари на полу в гостиной. Долго стояла, вглядываясь в розовощекие лица.
        Вернулся Клим с девочкой:
        - Это что за конкурс красоты? Ты что-то затеяла?
        Нина кивнула:
        - Я буду печатать календари с женщинами.
        - Хм… Фривольные?
        - Частично. Но мне потребуются художники-китайцы, которые знают, что хочет местное население.
        Клим задумался.
        - Поезжай в Сиккавэй к иезуитам. При монастыре есть живописная мастерская - туда направляют талантливых подкидышей. Они святых рисуют - очень неплохо.
        Нина достала с этажерки адресный справочник.
        - Меня в долю возьмешь? - спросил Клим.
        - У тебя нет способностей к коммерции.
        - А вот и есть. Я как-то нашел дохлого кита на пляже. Дал объявление в газетах: «Чудо света - морское чудовище». Организовал экскурсии. Правда, кит скоро протух и распугал всех, но около сотни я заработал.
        Нина посмотрела ему в глаза:
        - Ты правда будешь мне помогать? Одной мне будет трудно - я ничего не понимаю в типографиях. А ты печатал журнал, ты знаешь эту кухню…
        Клим улыбнулся:
        - Конечно, буду. Куда я денусь?
        3
        Клим удивлялся, каким образом потеря ребенка, человеческого существа, которого они знали всего несколько дней, могла так опустошить их.
        Климу было проще, у него сразу нашлось лекарство - Екатерина Вторая: сильная, буйная, голосистая. А Нина не желала лечить свою рану. Клим не смел утешать ее; умом понимал, что она никогда первой не начнет разговор о том, как им жить дальше, как относиться к приемной девочке и друг к другу. Но пересилить себя не мог. Быть рядом с Ниной - все равно что ходить по минному полю: никогда не знаешь, где рванет. Он держался обыденных тем, нейтральных расстояний. Нина считала его равнодушным - раз он никогда не заговаривает о смерти дочери, значит, давно о ней позабыл.
        Найти постоянный заработок не получалось. Эдна была права: мистер Грин только расхохотался, когда Клим пришел к нему:
        - А я вам говорил: не надо было от нас увольняться! Вините теперь себя.
        Попросить помощи у Эдны? Невозможно: ее зять, Роберт Уайер, был убийцей его дочери. Приходилось перебиваться случайными статьями - то в русских эмигрантских изданиях, то в дешевых английских газетенках. Но и там и там платили мало.
        Клим хотел верить Мите - души переселяются: его дочь не умерла, просто стала другой. Иначе голова шла кругом - Уайер на красной машине, коляска с кровавым пятном. Сколько раз Клим приходил в дом к Лиззи, здоровался с ее мужем и не предполагал, что сделает этот человек.
        На Нину было больно смотреть. Клим готов был печатать календари, искать художников, сам позировать им - что она ни попросит, лишь бы ей полегчало. У нее как дыра была в груди, сквозь которую свищет ветер.
        Чем ее заделывать, а, Бог?
        4
        Нина отправилась в Сиккавэй к иезуитам - искать художника.
        Острые шпили собора Святого Игнатия, приземистая башня обсерватории, библиотека. Мальчик-послушник проводил Нину к отцу Николя, благостному старцу в темной рясе.
        - Страшно рад, что вас заинтересовали таланты учеников миссии, - сказал он, но прямо на вопрос, есть ли у него подходящий художник, не ответил.
        Он повел Нину в музей со скелетами и чучелами, показал научные лаборатории и заставил ее посмотреть в микроскоп на распластанное тело червяка. Потом они пошли в зал, где в стеклянных витринах были выставлены изумительной красоты вышивки и картины. Здесь же продавались плакаты на религиозную тему.
        - Видите, каких вершин мы достигли! - повторял отец Николя. - Все стараниями бедных сирот. Их работы находят большой спрос в Европе, и мы часто устраиваем благотворительные распродажи. Но чтобы вырастить настоящего мастера, нужны колоссальные затраты, и если бы не пожертвования…
        Проклятый иезуит хотел денег, но, когда Нина протянула ему пять долларов, он посмотрел на нее так, будто она оскорбила святую Католическую церковь.
        - Послушайте, - сказала Нина, - я могу предоставить работу одному из учеников-сирот, и, если вы поможете отыскать нужного человека, я обещаю дать деньги на ваше святое дело, но после того, как разбогатею.
        В ответ отец Николя рассказал притчу о купце, который накопил земные богатства и не запасся духовными сокровищами.
        - В дом этого господина ворвались разбойники, убили его и, разграбив амбары, сожгли то, что осталось, - кротко вздохнул он.
        5
        Вернувшись, Нина нажаловалась Климу на отца Николя. Тот расхохотался:
        - Католическая церковь - самая прибыльная фирма в мире. Святые отцы приехали сюда в надежде продать местным жителям спасение души. Но паства ходила к ним большей частью за благотворительным рисом, и монахи стали продавать спасение китайцев европейским и американским христианам.
        Клим объяснил, что пожертвования собираются в церквях по всему миру. В бесчисленных религиозных журналах публикуются призывы: «Один франк способен изменить судьбу туземца, пропадающего в невежестве», и добрые христиане верят. Цена сходная - отчего не попробовать?
        - Все игровые автоматы в барах и ресторанах Шанхая принадлежат миссии Общества Святого Франциска Сальского, - сказал Клим. - Основная цель общества - воспитание молодежи и помощь сиротам. Августинцы делают фальшивые духи; в других миссиях «перерабатывают» суммы, присланные Муссолини на пропаганду итальянского языка и католицизма: их вкладывают в недвижимость, благо цены в Шанхае постоянно растут. Так что святые отцы занимаются всем на свете - от театральной рекламы до колбасных кишок…
        Клим достал из книжного шкапа справочник «Сто лет на службе Господу в Китае», подаренный Нине кем-то из знакомых.
        - Вот, полюбуйся: за истекшее столетие в стране побывали восемь тысяч миссионеров. В результате христианами стали восемьсот тысяч человек. Получается, что каждый миссионер обращал в христианство одного китайца в год. Между тем только Америка ежегодно тратит на миссии двадцать миллионов долларов. Две с половиной тысячи за одну спасенную душу - не дороговато ли?
        Нина напряженно думала. Ей потребуется не один художник, а несколько, иначе у нее будут слишком маленькие объемы. Если дело пойдет, большие издательства тут же украдут у нее идею и наводнят город своими календарями. И еще ей потребуется типография с самым современным оборудованием - как раз такая, как у иезуитов. Нина внимательно просмотрела картинки с изображением Девы Марии и Иисуса, которые продавались в музее. Качество было отменное.
        Миссия занималась продажей работ учеников - значит, связи с любителями искусства у иезуитов имелись. И кажется, святые отцы не были особо щепетильны в выборе источников дохода.
        Нина поднялась:
        - Клим, мне надо тебе кое-что показать. Поехали со мной.
        Они вошли в лавку мебельщика, поднялись на второй этаж в загроможденную нераспроданными шкапами комнату. Нина велела хозяину не путаться под ногами и, дождавшись его ухода, открыла чулан. Клим с любопытством смотрел на пыльные серые коробки:
        - Что это?
        - Наше будущее.
        Клим не особо разбирался в азиатском искусстве, но он сразу понял, что содержимое чулана стоит больших денег. Листая альбом с рисунками, он то и дело хмыкал:
        - Ничего себе… - На лице его было написано полное изумление. - Откуда у тебя это?
        - Олман подарил. Один клиент всучил ему эту коллекцию в качестве гонорара, и Тони совершенно не знал, что с ней делать. Как думаешь, можно продать иезуитам такие вещи? Вернее, пожертвовать. А в ответ я хочу, чтобы они помогли мне наладить дело с календарями.
        Клим не смог сдержать улыбки.
        - Что? - забеспокоилась Нина.
        - Я представил, как ты будешь предлагать святым отцам заведомую порнографию.
        Она сникла:
        - Сама не знаю. У меня в жизни отваги не хватит. Отец Николя запросто может сдать меня полиции, и тогда все конфискуют.
        Клим положил альбом на стол и приблизился к Нине:
        - Я съезжу в Сиккавэй и переговорю с иезуитами.
        Она посмотрела на него:
        - Правда? - И, не удержавшись, поцеловала в губы.
        Глава 36
        1
        Клим шел по улице - разбитый счастьем и усталостью. В голове крутилось только что пережитое: тесная комната, резное пятно света на полу на столе - раскрытый посередине альбом с гравюрами. В окно залетела бабочка и села на край страницы. Клим с Ниной были неаккуратны и спугнули ее.
        Под платьем у Нины - алая сорочка: что-то яркое, неожиданное. Впрочем, все было таким: ее внезапная страстность, отчаянность - «Плевать на хозяина!» - и тихое, едва слышно сказанное Климу в плечо «Люблю тебя».
        Спускался вечер, мимо пронесся пустой трамвай, залитый электрическим светом. Из буддийского храма слышались низкие голоса и размеренный бой барабана.
        - О, кого я вижу! - окликнули Клима по-испански.
        Он обернулся. Дон Фернандо высунулся из окна притормозившего автомобиля. Он был пьян и весел.
        - Поди-ка, любезный, вон, - сказал он молодому китайцу, сидевшему рядом с ним. - Я встретил дорогого друга и хочу провести с ним время. Поехали!
        - Куда? - не понял Клим.
        - Увидишь.
        Дон Фернандо выскочил на тротуар и чуть не силой усадил Клима в авто.
        - Видал такую штуку? - спросил он и вытащил из кармана розовый тюбик. - Это зубной крем «Колгейт»! Выходит наружу в виде плоской ленты, имеет приятный мятный вкус.
        Клим восхитился зубным кремом.
        - А «Летучий голландец» как? Закрыли?
        Дон Фернандо расхохотался:
        - Кто меня закроет, родной мой? Я же деньги даю отцам города - на молоко их детям! Все работает, новое помещение - лучше прежнего.
        Автомобиль остановился у китайского театра. Дон Фернандо надвинул шляпу на лоб.
        - Ты понимаешь по-шанхайски, да? Будешь сидеть рядом и слушать, что говорит Рябой. Хорошо, что я тебя встретил, а то китайские переводчики покрывают своих: никогда правды от них не дождешься.
        - Кто такой Рябой?
        - Начальник китайских детективов во Французской концессии - это по профессии. А по призванию, конечно, бандит. Больша-а-ая шишка! Но ты не трусь - он на людей не бросается. Главное - не суйся ни во что и будь внимателен.
        Клим усмехнулся: приключения - это неприятности, от которых ты не сумел вовремя отвертеться.
        Двери театра сторожили каменные львы. Даже на улице слышались частые звуки цимбал и неестественно высокие голоса актеров. В красно-золотой зале, украшенной расписными панелями и гирляндами фонарей, шло представление. На сцене воины в богатых одеждах кружились, изображая бой на пиках. За столами сидели зрители и пили чай.
        - Ну что вытаращились? - ворчал дон Фернандо, пробираясь в другой конец залы. - Белого человека ни разу не видали?
        Встреча была назначена в отдельном кабинете. Дон остановился перед резной дверью, оглянулся на Клима:
        - Все, что здесь услышишь, останется между нами, понял?
        - Э-э… я не особый знаток шанхайского, - начал Клим, но дон Фернандо грозно нахмурил брови:
        - Не огорчай меня.
        Два рослых охранника обыскали их и впустили внутрь. Диваны, низкий столик с чайным прибором, на стенах - оперные маски.
        Вскоре появился Рябой, жирный китаец с непроницаемым лицом в крупных оспинах. Дон Фернандо представил ему Клима:
        - Это мой компаньон. Он мечтает вложиться в новое казино. - И тут же сделал тайный знак Климу: «Помалкивай!»
        Климу было смешно. Надо публиковать в газетах объявления: «Молодой человек с внешностью подпольного дельца готов быть свадебным генералом на мероприятиях любой важности». Спрос определенно есть. Надо содрать что-нибудь с дона за услуги, а то Марта в свое время отделалась сердечной благодарностью.
        Говорили по-английски. Дон Фернандо собрался открыть во Французской концессии не одно, а полдюжины заведений. Привозить-увозить клиентов будут на лимузинах, выпивка бесплатно, девки-официантки в платьях с разрезами чуть не до подмышек… Но для такой затеи нужен серьезный покровитель.
        Считали деньги, спорили. Дон Фернандо напрасно волновался: ничего страшнее «Еще чаю» и «Закрой дверь, болван» Рябой не сказал слугам.
        Обо всем договорились, раскланялись. Рябой предложил досмотреть оперу.
        - Мы посидим, потрафим хозяину, - шепнул Фернандо Климу. - Рябой - большой любитель этих кошачьих концертов, так что надо разделить его увлечение.
        Официанты тут же накрыли для них стол в зрительном зале.
        На сцене сидел актер с приклеенной бородой. Под звуки двуструнной скрипки перед ним приседала мадам с двумя мечами.
        - Это переодетый мужик, - сказал дон Фернандо. - У них в опере все мужики. Что вытворяет, подлец! Вот, ей-ей, спутал бы его с бабой, особенно в темноте.
        К их столу нетвердой походкой подошел молодой китаец в военном мундире. Следом подтянулись его дружки. Рябой помрачнел, но все же представил гостей друг другу:
        - Это мистер Лу, сынок нашего губернатора Лу Юнсяна. Это дон Фернандо Бурбано и Клим Рогов.
        Парень был в стельку пьян. Красу аксельбантов дополняла зацепившаяся за пуговицу лапша.
        - А чем занимаются твои белые дьяволы? - спросил он по-шанхайски.
        Рябой смотрел на него с мрачной ненавистью:
        - Иди домой.
        Парень взял папиросу из пачки Рябого, прикурил, долго размахивал потухшей спичкой:
        - Белые дьяволы кровь из нас сосут. Их мало в Шанхае, и, если бы не такие, как ты, мы бы давно раздавили им панцирь, как подлым черепахам!
        - Что он говорит? - забеспокоился дон Фернандо.
        Клим поднялся из-за стола. Бог с ними, с китайскими церемониями.
        - Нам пора.
        Лу схватил его за руку:
        - Сиди! Фернандо Бурбано и Клим Рогов, - перешел он на английский, - я вас ни в чем не обвиняю. Я даже не обвиняю вашего слугу - Рябого. Он почтенный человек… Но что действительно меня бесит, так это бездарная сволочь на сцене!
        Он схватил со стола горячий чайник и швырнул его в артистов. Музыка замерла. В неестественной, враз повисшей тишине долго слышалось дребезжание покатившейся крышки.
        Рябой вскочил из-за стола:
        - Выкиньте эту мразь на улицу!
        Телохранители бросились к парню, повалили его. Никто из друзей не вступился, пока Лу молотили ногами. Его выволокли из зала, официант быстро убрал кровь с пола. Через минуту на сцене вновь шло представление.
        - А опера у Рябого оказалась занятнее, чем я ожидал, - сказал дон Фернандо, когда они с Климом сели в автомобиль. - Не будь Лу губернаторским сыном, его бы убили на месте. Рябой - человек серьезный, главарь Зеленой банды, если тебе это о чем-нибудь говорит. Папаша-губернатор сейчас в Ханчжоу… интересно, договорятся они с Рябым или перестреляют друг друга?
        Клим не ответил. Портье в гостинице «Палас-отель» рассказывал об этом мальчишке Лу: как тот обиделся на Марка Донэлла и его норовистую лошадь. Зря Рябой представил ему Клима и дона Фернандо. Если между Зеленой бандой и губернаторской семейкой разгорится война, черт знает, что взбредет в голову этому Лу. Китайские самодуры вырезают не только врагов, но и всех их родных и друзей.
        Не надо было ехать с доном Фернандо.
        2
        Клим добрался до дома за полночь. Ада уже спала. Окно было распахнуто, на подоконнике сидел Митя.
        - Уходи отсюда, - сказал он тихо.
        - Что?
        Митя поднял на Клима блеснувшие в лунном свете глаза:
        - Тебя сейчас будут резать.
        - Кто?
        - А вон те солдаты, которые пришли.
        По улице бежали шестеро в китайской военной форме. Они приблизились к запертым воротам и что есть силы замолотили в створку:
        - Откройте немедленно!
        - Беги! - шепнул Митя Климу. - Пока хозяин будет им отворять, ты успеешь перебраться через забор. Там во дворе сосед бельевую веревку натягивал и лестницу оставил.
        3
        Клим быстро шел по темной дороге. Это наверняка были люди Лу. Ох, черт, черт… надо же во что вляпался!
        Предупредить дона Фернандо - он, верно, ничего не знает.
        У «Летучего голландца» стояли грузовики. Витрины и вывеска разбиты, солдаты волокли кого-то под руки.
        Клим попятился, надвинул шляпу на глаза. Поздно: дона наверняка уже схватили.
        В заведении Марты гремело веселье, но самой хозяйки нигде не было видно. Клим протиснулся к бару:
        - Где мадам?
        - Наверху.
        Он столкнулся с ней в коридоре.
        - Ты как тут очутился? - испуганно озираясь, проговорила Марта. - Пять минут назад сюда приходили…
        - Кто?!
        - Китайские солдаты. Спрашивали Фернандо и тебя, и явно не для того, чтобы передать поклон. Я в эту историю ввязываться не хочу. Пожалуйста, уходи!
        Клим выскочил на улицу. Что делать - непонятно. К Нине нельзя - еще навлечешь на нее беду. А Ада как? Вдруг солдаты с ней что-нибудь сделали?
        Он брел не разбирая дороги. Впереди неоновым огнем вспыхнула вывеска: «Фотографические услуги».
        Назар! Он, кажется, снимал квартиру на Бродвее. Надо его разыскать, а там будет видно.
        Глава 37
        1
        Правду говорил Коллор: борьба с преступностью никому не нужна в Шанхае. Каждый полицейский либо в сговоре с бандитами, либо сам бандит. Лемуана опять никто не тронул, дело чехословацкого консула закрыли как не относящееся к юрисдикции властей Международного поселения. А в китайской полиции его даже не открывали. Феликсу выдали премию в двадцать долларов - за служебное рвение, - и на этом все кончилось.
        В начале июля Хью Уайер вызвал его к себе и предложил место в политическом отделе:
        - Нам нужны сотрудники, знающие русский язык и ненавидящие Советы.
        Несколько месяцев назад Москва и Пекин заключили первый в истории Китая равноправный договор. Здание российского консульства в Шанхае передали СССР: Феликс своими глазами видел, как с фронтона был снят двуглавый орел.
        Уайер рассказал то, о чем не писали в газетах. Пока в Пекине радовались первому равноправному международному договору, Сталин тайком направил в Кантон опытных революционеров, чтобы подготовить свержение пекинского правительства руками доктора Сунь Ятсена. Главный политический советник Михаил Бородин должен был реорганизовать его партию Гоминьдан и сделать из нее мощную организацию наподобие ВКП(б). Красный командир Василий Блюхер готовил армию кантонцев для наступления на север. На острове Вампу была открыта военная школа для подготовки кадрового офицерства.
        - Большевики через Коминтерн[46 - Коминтерн (Коммунистический интернационал) (1919 -1943) - международная организация, объединяющая коммунистические партии разных стран. Основана В. И. Лениным для развития и распространения идей революционного интернационального социализма.] поставляют на юг оружие и деньги - все, что требуется для начала большой гражданской войны, - сказал Уайер. - И главный перевалочный пункт у них здесь, в Шанхае. Европейские правительства не понимают, насколько ситуация серьезна. Москва грезит о мировой революции, большевики решили сделать из Китая еще одну советскую республику.
        - Я готов работать в политотделе, - кивнул Феликс.
        В кармане у него лежала газета с описанием страшного голода в Поволжье.[47 - Массовый голод в РСФСР в 1921 -1923 годах, вызванный засухой, деградацией сельского хозяйства во время Гражданской войны и радикальными реформами советского правительства. От голода и его последствий погибло не менее 5 миллионов человек.] Большевики раздавали деньги китайским революционерам, а у самих крестьяне мерли как мухи.
        Феликс получил из архива двенадцать пухлых папок - донесения, фотографии, стенограммы.
        Коминтерн поставил дело на широкую ногу: под прикрытием экспортно-импортной компании «Метрополитен-Трейдинг Ко» распространялась большевистская литература, переправлялись люди и фальшивые документы, перегонялись деньги.
        У полиции был наблюдательный пункт напротив дома, где помещался штаб коминтерновцев. Если спросить у соседей, каждый скажет, что в маленькой квартире с ситцевыми занавесками живет портной. Феликс приходил к нему, доставал бинокль и часами следил за тем, что происходит во вражеском логове.
        Портной, старый эстонец Урмас, вдевал нитку в иголку:
        - Терпение у вас, молодой человек, как у санитара из дурдома… - И пускался в длинные рассказы о своей молодости и о службе в ревельской лечебнице для душевнобольных.
        Теперь Феликс ездил на службу в полицейский участок на Нанкин-роуд. Через месяц он столкнулся в коридоре с Джонни Коллором - тот вернулся из Гонконга.
        - Я уже в курсе твоего назначения, - сказал он. - Жаль, брат, жаль, что ты ушел из уголовки. Я понимаю, работа собачья. Ну да у тебя тоже дело полезное, и платят в политотделе побольше. - Он помолчал, глядя себе под ноги. - Слыхал, какое горе приключилось? Наняли нового охранника и забыли предупредить, что у нас барсуки по участку бродят. Он подумал, что они дикие, и пристрелил их.
        Феликс посочувствовал и заторопился домой. На душе было пасмурно - будто предал хорошего друга. Дело было не в том, что в политотделе платили больше, и не в борьбе с большевиками. После сделки с Лемуаном, когда Феликс обменял свою жизнь на пулеметы, когда проломил голову японскому водителю, он сам стал бандитом.
        А быть бандитом и работать с Джонни Коллором невозможно.
        2
        Парад союзных сил в Шанхае был приурочен к десятилетию начала мировой войны. На набережной Хуанпу установили скульптуру: ангел склонился над плачущей женщиной. Вокруг памятника - флаги Великих Держав.
        Русских кадетов и выпускников корпуса тоже позвали - олицетворять Российскую империю. Английский адмирал оказался старше всех по рангу - ему принимать парад. А если бы среди союзников нашелся другой адмирал, англичанину наверняка присвоили бы следующее звание. Англичане при любых обстоятельствах оказывались наверху.
        На рассвете прошел дождь, улицы блестели, словно вымытые. В десять часов утра первые четыре взвода кадетов с винтовками при штыках двинулись по Бабблинг-Вэлл-роуд. Вторая рота с частью третьей шли без оружия. Феликс отбивал шаг в особом взводе выпускников.
        Сикхи-полицейские верхом на конях стояли шпалерами, перекрывая боковые улицы. Громыхала румяная морская пехота США в полном боевом снаряжении. Тянулись батальоны аннамитов[48 - Аннамиты - устаревшее название вьетнамцев.] из французского Индокитая - конусообразные шляпы, голые ноги в сандалиях. Шли японцы в черных мундирах.
        Оркестр грянул «Выход гладиаторов». На Банде развернулись повзводно.
        - Во-о-оль-на!
        Флаги у подножия памятника бились на ветру.
        - Господа, - позвал Борька Марухин, - а где наш флаг?!
        Феликс потянулся смотреть: британский Юнион Джек, американский звездно-полосатый, японское солнце на белом фоне… Италия, Франция, Бельгия… Российского триколора не было.
        - Они забыли о нас! - пронеслось возмущенно по ротам.
        - Домой, в корпус! Пошли они к чертовой матери!
        Два русских полковника бросились к командующему.
        - Если они не поднимут наш флаг… - шептал Борька Марухин. - Если не поднимут…
        Феликс напряженно следил за стоявшими на трибуне. Что, если опять плюнут в лицо? Да ничего, утремся.
        Командующий решил не раздувать скандал и отправил автомобиль за российским флагом.
        - Он обещал, что все будет, - сказал, вернувшись, полковник Езерский, бледный от гнева.
        Прибыл британский адмирал со свитой. Запели сигнальные рожки.
        Где флаг? Где они найдут его сейчас?
        Адмирал поднялся на трибуну и заговорил о доблести союзников:
        - Мы понесли тяжелейшие потери… Потомки никогда не забудут славных подвигов…
        Где флаг?
        Наконец к памятнику подбежал взмыленный адъютант со свертком в руках, заметался, выискивая свободный флагшток.
        - Что ж он без всяких церемоний, как будто это тряпка какая… - стонал Марухин.
        Свободного флагштока не было, и адъютант велел повесить русский триколор под пятицветным китайским флагом. Огромное полотнище заплескалось на ветру.
        Кадеты молчали.
        - А наш-то флаг самый большой, - проговорил Феликс. - И вроде шелковый. Небось побежали в лавку на Нанкин-роуд да приказали сшить. Теперь хозяин счет пришлет на имя командующего.
        Кадеты кривили губы, стараясь не смеяться.
        Оркестры по очереди заиграли гимны. Издалека - от крепости Усун - донесся залп пушек.
        - Церемониальным маршем… Равнение напра-а-аво… Первый Сибирский кадетский корпус… Первая рота… Первый взвод… Шагом марш!
        Феликс шел, высоко подняв голову. Да, парад… В этом параде все, как в зеркале, отразилось: они о нас не помнят и приглашают только ради приличия. А мы над ними потешаемся.
        3
        Китайские солдаты долго выспрашивали у домохозяина, куда делся Клим Рогов. Потом ворвались к Аде:
        - Где он?
        Ада на них наорала. Потом сама не могла понять - как мужества хватило? Спросонья не поняла, что они и избить, и пристрелить могли.
        - Пошли вон! Я мистеру Уайеру нажалуюсь! Я гувернантка его внучки!
        Солдаты ничего не поняли, но Митя им перевел и что-то от себя добавил. Они ушли, стуча каблуками.
        - Я рад, что эти люди никому не сделали зла, - сказал Митя. - Я буду молиться за тебя и за Клима.
        Только когда он исчез, до Ады дошло - Митька забрался к ней в комнату, пока она спала. Как? Ведь люк был закрыт!
        Ада осталась одна - хозяйкой четырех стен, самовара и горшка за занавеской. Первые дни ждала, что Клим вернется, потом все переделала в комнате по-своему, вымыла пол, поставила в стакан три белые гортензии.
        Небо за окном наливалось чернильной синевой, потом гасло, но Ада долго не ложилась спать. Ей было одиноко: в комнате не хватало еще одного дыхания.
        Куда Клим делся? Во что-то вляпался и удрал, не захватив ни вещей, ни денег, спрятанных под циновкой? На всякий случай Ада убрала их к себе, а то мало ли?.. Или он ушел к своей Нине Васильевне? Мог бы предупредить, чтобы его не ждали.
        А если он шею где-нибудь свернул, это совсем плохо… Ада надеялась поговорить с его женой насчет паспорта. Может, зайти к ней и спросить? Ой, нет, страшно. Она злая.
        Глава 38
        1
        У Нины было предчувствие, что на Клима нельзя надеяться. А ведь тогда, в лавке мебельщика, ей показалось, что все может встать на свои места. Но Клим наобещал с три короба и исчез. Даже Катя номер два теперь не интересовала его.
        Нина отправила шофера в «Дом надежды». Хозяин сказал: «Мастер Клим ушел, я ничего не знаю, отстаньте». Ну что ж… Обойдемся своими силами.
        Отец Николя не удивился, когда Нина рассказала ему о своем предложении. Свет из окна падал на его длинное, чисто выбритое лицо с крупным носом и высоким лбом. Широкие седые брови слегка поднимались у переносицы, и это придавало ему трагическое выражение.
        - Я могу посмотреть на предметы, о которых вы говорите?
        Нина положила на стол тяжелый сверток, развернула бумагу и подала отцу Николя зуб мамонта с тонкой резьбой.
        Иезуит долго рассматривал его через лупу.
        - У вас есть опись коллекции?
        - Да.
        Он не торопясь прочитал все десять листов.
        - Я должен посоветоваться с братьями. Вы сами понимаете, дело непростое. Но если остальные артефакты под стать этому, то, возможно, мы придем к соглашению.
        Два дня Нина жила как в угаре: что решат иезуиты? Пойдут на сделку? Откажутся? Или уведомят власти?
        На третий день отец Николя позвонил:
        - Мы можем принять ваш дар. Приходите - обсудим условия.
        Он сводил Нину в мастерские: там, в небольших светлых комнатах, пропахших красками, трудились десятки молодых художников-китайцев. Только часть из них занималась изображением святых. Многие рисовали эскизы вывесок, виньетки к меню и киноафиши.
        Отец Николя заметил Нинин недоуменный взгляд:
        - Содержание сиротских приютов, школ и больниц - это огромные расходы. Мы должны зарабатывать деньги всеми доступными для христиан средствами.
        Отец Николя разрешил Нине выбрать пятерых художников.
        - Они будут работать на вас в течение года без оплаты - в счет нашей договоренности.
        Она кивнула:
        - А как насчет типографии?
        - Будет и типография. Мы подпишем контракт.
        В мастерскую вошел невысокий кривоногий китаец, явно старше всех остальных. Нина сначала подумала, что это начальник, но тот, как и все, встал к мольберту. Она посмотрела на его холст: на картине (почти законченной) был изображен китайский генерал - как живой!
        - Что это за художник? - шепотом спросила Нина у отца Николя.
        - Его имя Го. Он взял у нас крупную сумму и оставил в залог дом своих родителей. Денег у него нет, поэтому нам приходится подыскивать ему заказы, чтобы он мог отработать долг.
        - Отдайте мне его, и мы будем в расчете, - сказала Нина.
        - Согласен.
        2
        Оставалось самое сложное - найти моделей.
        Давать объявление в китайских газетах Нина побоялась: прибегут неумехи, надеющиеся неизвестно на что, - только зря время потратишь. Олман посоветовал ей поговорить с Хуа Бинбин, актрисой.
        - Она вращается в богемных кругах и знает многих симпатичных девушек: певиц, танцовщиц и прочих.
        Нина вспомнила молодую китаянку, на которую ей указала торговка календарями.
        - Она хотела сниматься в голливудском фильме? Я видела, как она направлялась к вам в контору.
        Олман покачал головой:
        - У нее уже подписан контракт с китайской студией. Бинбин - моя давняя клиентка. Я ей помогаю чем могу.
        Тони сказал, что она из очень знатной семьи. Ее отец был прогрессивным человеком: отправил Бинбин в дорогую школу, выучил говорить на иностранных языках. Но когда ей исполнилось шестнадцать лет, он умер. Главой клана стал старший брат; он считал, что образование девушке ни к чему, и ее выдали замуж за управляющего угольными шахтами - далеко на севере.
        У него было еще две жены, и они возненавидели Бинбин - за «огромные лапы», за отчаянную тоску по школе и друзьям. Она не ценила то, что было смыслом их существования, - милость господина, и каждый раз плакала, когда он даровал ей счастье, оставаясь на ночь в ее покоях.
        Через месяц Бинбин совершила преступление: удрала назад в Шанхай. Брат отказался принять ее; мать кричала, что она навеки опозорила семью. От мужа приходили грозные телеграммы: «Если ты не вернешься, ты пожалеешь, что родилась на свет».
        Бинбин остановилась у дальней родственницы. Зарабатывала уроками, переводила статьи из зарубежной прессы. У нее появились друзья среди художников и писателей.
        - Мы тут вертимся в своей крошечной иностранной вселенной и не замечаем, что творится под нашим носом, - сказал Олман Нине. - В Шанхае собрался цвет китайской нации, интеллектуалы. Одних литературных обществ - великое множество. Здесь все есть - науки, искусства… Мы приехали со своей спесью учить уму-разуму дикарей - в цивилизацию, которой пять тысяч лет! Наши с вами предки в шкурах ходили, челюстью дикобраза размахивали, а здесь уже носили шелка и слагали поэмы.
        Директор киностудии «Белая звезда» увидел Бинбин на вечеринке и предложил ей роль в новом фильме. Собственно, киностудии еще не было - так, пустой склад, режиссер, оператор и десяток актеров-любителей.
        Бинбин долго сомневалась: играть на потеху публике - ниже пасть некуда. Но деньги были нужны, и она подписала контракт. Успех обернулся для нее бедой. Брат подал на Бинбин в суд: своим фиглярством она опорочила честь семьи и оскорбила память предков.
        Если бы Олман не отстоял ее, Бинбин передали бы родственникам для расправы.
        - Статус женщины в Китае настолько низкий, что родня может убить ее за нарушение традиций, - пояснил Тони. - Но мы договорились: Бинбин сменила настоящую фамилию на Хуа и поклялась, что никогда не будет упоминать о своих родственных связях.
        - А как у нее с деньгами?
        - Плохо. Проценты за фильм ей не платят.
        - Я позову ее позировать для моих календарей, - объявила Нина.
        3
        Она долго думала, где бы ей переговорить с Бинбин. Звать к себе домой не хотелось: она до сих пор не навела там порядок после налета полиции. В ресторане? Нет, сначала будем зарабатывать деньги, а потом тратить.
        По телефону договорились встретиться на Банде.
        Нина пришла раньше, волновалась, ходила мимо стоявших у причала автомобилей. Как вести себя с Бинбин? Как с ровней? Или не терять достоинства белой леди? Уму непостижимо: она полтора года жила в Шанхае и ни разу не разговаривала с китайской женщиной, если не считать слуг.
        На пристани кули выгружали бочки, на стройке нового здания таможни забивали сваи. Полицейский поймал на бегу оборванного китайчонка, который хотел сунуться к Нине с чашкой для милостыни, дал ему щелчка и велел убираться вон.
        Солнце палило нещадно. Нина вертела на плече большой китайский зонт.
        - Здравствуйте, - окликнул ее женский голос.
        Бинбин не была красива в европейском смысле, но китайцы бросали на нее восхищенные взгляды. Грузчики толкали друг друга в бока и показывали на нее: «Смотри, смотри!»
        Бинбин этого не замечала. На ней было зеленое шелковое платье с воротником-стойкой и застежкой набок, вроде китайское, но сшитое на западный манер - по фигуре. Две черные пряди завивались в колечки на щеках. Круглое лицо, тонкий рисунок бровей, тонкий разрез глаз с яркими белками.
        Нина не знала, то ли подавать ей руку, то ли нет. Может, у них это не принято? Олман говорил, что китайцы не терпят прикосновений чужих людей.
        - Может, пойдем в парк, там и обсудим наши дела? - предложила Нина.
        Бинбин посмотрела на нее с удивлением:
        - Вы что, забыли? Собакам и китайцам вход в городской парк воспрещен.
        4
        Когда Бинбин исполнилось четыре года, мать сказала:
        - Пора тебе становиться взрослой.
        С утра в женской половине началась суета, как перед праздником. Служанки смотрели на Бинбин, улыбаясь.
        - Она будет знаменитой красавицей, - говорили они. - Выйдет замуж за достойного человека с большими деньгами и прекрасным лицом и родит множество сыновей - продолжателей рода.
        Бинбин сидела на камне у пруда и бросала пучеглазым карпам остатки рисового пирожка. Кормилица заслоняла ее от солнца - чтобы белые щечки не стали похожи на бурую крестьянскую шкуру.
        - Пора, - сказала мать, появившись в дверях.
        - Почему темно? - спросила Бинбин, когда кормилица ввела ее в дом. Все окна были занавешаны.
        - Так надо.
        Бинбин привели в комнату, где собралось много женщин - мать, родственницы, прислуга. Ей расчесали волосы и, посадив на высокий стол, сняли башмачки. Какая-то тетя - Бинбин ее не знала - принялась гладить и мять ее ступни. Бинбин смеялась от щекотки.
        Мать наблюдала за ней. Руки ее были сложены на красивом толстом животе. Она опять сказала:
        - Пора.
        Тетя резко согнула ступню так, что все пальчики, кроме большого, оказались притянуты вниз, к самой пятке, и ловко перевязала их длинной лентой.
        - Не надо! - орала Бинбин от боли. - Пустите меня! Пустите!
        Сильные руки держали ее, распластанную, на столе.
        - Мама! Спаси! Мамочка!
        Мать смотрела и улыбалась:
        - Нужно потерпеть, иначе тебя никто не возьмет замуж. Давайте другую ногу.
        - Папа-а-а!
        Тетя схватила вторую ступню. Двери распахнулись. Отец - весь красный, в раскрытом на груди халате - ворвался в комнату:
        - Прекратить!
        Толкнул тетю, вырвал Бинбин из страшных рук.
        - Папа! Забери! Забери меня!!!
        Женщины визжали и выли, пока отец срывал со ступни Бинбин длинный бинт. Он швырнул его в лицо матери:
        - Дикари!
        Отец забрал Бинбин на свою половину и долго носил на руках, укачивал и шепотом рассказывал о Нефритовом императоре, который победил могущественных демонов и стал правителем Неба и Земли.
        Ночью мать явилась к отцу:
        - Ты погубишь свою дочь! Если не перебинтовать ноги сейчас, будет поздно: она всю жизнь будет ходить на толстых, плоских, уродливых лапах, похожих на черепашьи!
        Отец показал на ее крошечные «золотые лилии», на палку, без которой она не могла и шагу ступить:
        - Неужели ты хочешь для Бинбин такой же судьбы?
        - А какой судьбы хочешь для нее ты? Она станет позором семьи! Она будет изгоем!
        Мать оказалась права. Свахе пришлось заплатить двойную цену, чтобы та согласилась заняться поиском жениха для несчастной большеногой девушки. Бинбин помнила, как она сокрушалась:
        - Такое лицо, такое белое тело и такой страшный изъян в ногах!
        Мать слушала ее, морщась от стыда. Бинбин была побегом, который не принесет плодов.
        - Гнид нет, - сказала сваха, порывшись в волосах Бинбин. - Открой, детка, рот. Так, зубы чистые. Встань! Груди маленькие и упругие - не разрастутся, как коровье вымя. Дай мне руки.
        Сваха долго разглядывала ладони Бинбин.
        - Что? Что там сказано? - волновалась мать.
        Сваха тяжело вздохнула:
        - Трудно выдать такую девицу замуж. Слишком много инь: у нее не будет сыновей. Но мы посмотрим: возможно, какой-нибудь почтенный господин, у которого уже есть сыновья, захочет взять ее за миловидность.
        - Будь проклят день, когда я тебя родила! - сказала мать Бинбин, когда они сели в паланкин.
        От отца Бинбин знала, что в древние времена в Китае не бинтовали женщинам ноги. В древние времена женщины совершали славные подвиги, как Хуа Мулан,[49 - Хуа Мулан - героиня древней китайской баллады о девушке, которая отправилась на войну вместо отца и совершила много подвигов.] чью фамилию Бинбин взяла себе псевдонимом. Она читала книги: в других странах девушка могла сама выбрать себе мужа; если она была умна, ее уважали; у нее могло быть иное предназначение, кроме рождения сыновей.
        Когда-то Бинбин ненавидела свои большие ступни - из-за них мать разочаровалась в ней. Она готова была сносить боль, даже пыталась сама прибинтовать пальцы к ступне, чтобы сделать «золотые лилии». Слишком поздно - ступня уже не гнулась.
        Пастор из школы Святой Марии сказал, что любовь человека невозможно заслужить, если он не готов впустить ее в свою душу. Но любовь Бога - совсем иное дело: Его сердце всегда открыто, и Он любит всех Своих детей, будь они китайцы или белые, с большими ногами или с «золотыми лилиями».
        - Соблюдение обычая не всегда есть благо, - проповедовал пастор. - Иные обычаи преисполнены жестокости, и задача христианина - исправлять их, утешать страждущих, просвещать невежественных и взывать к справедливости.
        Бинбин не стала христианкой, но слова пастора об исправлении жестоких обычаев запали ей в душу. До выхода своего фильма Бинбин была уверена, что история простой девушки не может быть интересна: у всех дома такое кино. Но в синематографе люди смотрели на героев и узнавали в них себя. Те, кто никогда никому не сочувствовал, никогда никого не жалел, вдруг начинали понимать, каково это - быть вещью с живым сердцем. Люди плакали навзрыд, хлопали в ладоши и выходили из зала с просветленными лицами.
        - Жестокость - это неумение поставить себя на место другого человека, - говорила Бинбин на литературных собраниях. - Из века в век нас учили соблюдать традиции, но не учили понимать чужую боль. А без этого не может быть улучшения нравов. Искусство - это единственное, что может заставить тирана посмотреть на мир глазами жертвы, посмотреть - и усомниться в своей правоте.
        Новый фильм Бинбин хотела снять сама - о девушке, в детстве просватанной за парня из другой деревни. Он умер, и его родители потребовали, чтобы им отдали невесту. Девушку обвенчали с поминальной дощечкой, на которой было написано имя покойного. До конца дней она должна была оставаться вдовой человека, которого никогда не видела.
        Нужны были деньги. Бинбин просила в долг у всех знакомых, но кино - дело ненадежное: сегодня картина пошла, завтра провалилась. Владельцы синематографов не любили китайские фильмы. Голливуд - вот их источник дохода, а если первый фильм Бинбин принес прибыль, это ничего не значит - может, повезло.
        Нина Купина, белая женщина, была похожа на демона; в детстве кормилица пугала Бинбин светлоглазыми духами с волосами, закручивающимися, как змеи. Верить Нине было нельзя, но у белых людей всегда имелись деньги, к тому же идея печатать календари с красивыми девушками показалась Бинбин интересной. Цветной календарь-плакат - единственное украшение в доме бедняка, а сколько этих бедняков в Шанхае?
        Художник Го сказал Бинбин, что десять лет назад кто-то пытался продавать календари с китайскими девушками, нарисованными на европейский лад, но дело не пошло. Покупателям было стыдно даже смотреть в их сторону. Он не верил в затею Нины Купиной.
        - Времена меняются, - не соглашалась Бинбин. - На премьеру моего фильма людей заманивали без денег - в жару обещали полотенца, смоченные в ведре со льдом. И даже когда в «Шен бао»[50 - «Шен бао» - влиятельная китайская газета, выходившая в Шанхае с 1872 по 1949 год.] написали хвалебную рецензию, первую катушку все равно крутили бесплатно, а билеты продавали уже тем, кто хотел досмотреть фильм до конца. Правда, хотел весь зал. У нас не было репутации - никто до нас не делал ничего подобного. Но мы попробовали - и добились успеха.
        Нина Купина сняла под мастерскую небольшой дом с пристройкой - там она собиралась хранить отпечатанные календари. Бинбин привела своих подруг - таких же бедных актрис, как она сама. Вместе с Ниной они придумывали, во что их одеть и как накрасить.
        Портрет Бинбин писал Го. Когда-то он рисовал миниатюры на крышках ларцов, но они продавались плохо: работа дорогая, ларцы - вещь не особо нужная. Го перешел на рекламные листовки для жемчужного крема и портреты знатных господ, желающих обставить комнаты на европейский лад. Но дела снова не заладились: он связался с проституткой из «Дома волшебных мечтаний», заведения с клопами и дурной славой. Пошли слухи о его непорядочности, со службы его погнали, и богатые заказчики отказали ему от дома. С голодухи Го брался за любую работу - от этикеток к поддельному аспирину до вывесок брадобреев - и вскоре дошел до того, что продался иезуитам.
        Нина Купина не переставала восхищаться им:
        - Как надо любить европейских художников, чтобы самому выучиться так рисовать!
        Бинбин переводила Го комплименты хозяйки.
        - Передай ей, что я люблю только мертвых европейских художников, - ворчал он. Го сочувствовал партии Гоминьдан и ненавидел оккупантов-иностранцев. После работы он ездил в Чжабэй, где в заводском подвале собиралась молодежь, чтобы учиться у одного монаха древнему боевому искусству ушу.
        Нина поторапливала художников. Торговцы календарями съезжались в Шанхай в ноябре. Собирались в чайной «Павильон зеленого лотоса», смотрели образцы и назначали цены, исходя из продаж предыдущего года.
        Нина приходила в мастерскую, смотрела на эскизы, хмурилась:
        - Бинбин, вы сидите, как в церкви. Хоть руки за голову закиньте.
        Она не соглашалась:
        - Нельзя. Иначе ваши календари будут покупать только пьяные солдаты. Соблюдение приличий - это важно, и если поза будет вульгарной, все пропало.
        - Руки за головой - это вульгарно?
        - Конечно. Это приглашающий жест.
        Нина вздыхала:
        - Делайте как знаете.
        На Праздник середины осени Бинбин принесла ей лунные пряники с начинкой из семян лотоса. Нина с опаской посмотрела на них:
        - Что это?
        - Сегодня ночью надо выйти на улицу, съесть пряник и полюбоваться полной луной. Вообще-то это положено делать в кругу семьи, но ни у вас, ни у меня семьи нет…
        - У меня есть дочь.
        Бинбин не могла поверить, что Нина удочерила китайского ребенка.
        - Хотите я вас познакомлю? - спросила хозяйка.
        Вечером они поехали к ней домой. На улицах было полно народа. Под звуки барабанов парни тащили на шестах изображение дракона. Его длинное тело извивалось, чешуя блестела, высокий гребень на спине трепетал. Дети размахивали цветными фонариками на палочках.
        Дом у Нины был большим и красиво обставленным. Бинбин было чудно - она никогда раньше не была в гостях у европейцев. Няня - высокая русская женщина по имени Валентина - сказала, что девочка уже спит. Хозяйка приоткрыла дверь детской и поманила Бинбин:
        - Идите сюда!
        Бинбин заглянула в кроватку - так странно было видеть китайского ребенка, одетого в европейскую ночную одежду!
        - Как ее зовут?
        Нина с запинкой произнесла имя, но Бинбин плохо расслышала:
        - Китти?
        - Да. Пусть будет Китти.
        Нина приказала служанке вынести кресла в сад. Луна высоко стояла над городом, а над кронами черных деревьев двигались огни: соседи запускали в небо бумажные колпачки с крошечными светильниками внутри. Подожжешь фитиль, воздух внутри нагреется, и колпачок поплывет вверх. Очень красиво.
        - Что еще положено делать в Праздник середины осени? - спросила Нина, отламывая кусок лунного пряника.
        - Ставить алтарь и раздувать курильницы для Чан-э, женщины, унесенной на Луну.
        - Кто она такая?
        Бинбин рассказала, что давным-давно на свете случилось несчастье: в небе появились десять солнц. Они испепелили землю, и тогда лучник Хоу-и сбил девять солнц стрелами. За великий подвиг Западная богиня подарила ему пилюлю бессмертия. Хоу-и отнес ее домой и спрятал, чтобы потом разделить с красавицей женой Чан-э. Но Чан-э нашла тайник и сама проглотила пилюлю: она думала, что половины ей будет недостаточно.
        Она вдруг почувствовала, как ее тело стало легким-прелегким, - и неведомые силы понесли ее на Луну. Напрасно Хоу-и звал ее - Чан-э не могла вернуться. Она поселилась в прекрасном лунном дворце, где ее единственным другом стал белый кролик.
        - Видите, вон его силуэт. - Бинбин показала на лунный диск. - Кролик склонился над большой ступкой, в которой он толчет травы для эликсира бессмертия.
        Нина засмеялась:
        - И правда! Я никогда раньше не замечала. А что случилось дальше с Чан-э?
        - Она осталась в лунном дворце. Каждый год во время Праздника середины осени, когда Луна светит ярче всего, она смотрит на землю и ищет своего мужа.
        - И не находит?
        - Нет.
        Они проговорили до рассвета. Бинбин рассказывала о себе, о фильме, в котором снимается, о планах на будущее. Нина слушала.
        - Я хотела бы предложить вам долю в моем предприятии, - произнесла она. - Я думаю, вместе у нас больше шансов разбогатеть.
        Глава 39
        1
        Даниэль привез Эдне золотую сумочку, похожую на портсигар. Застежка с тусклым сапфиром, внутри блокнот и карандаш с выдвигающимся стержнем.
        Даниэль не привез себя. Он по-прежнему был восхитителен, умен и элегантен, но, когда Эдна смотрела, как он в некоторой растерянности стоит перед гардеробной, как ищет и не может найти в столе суконку для вытирания перьев, ей казалось, что Даниэль приехал не домой.
        Он взял с собой в путешествие бассета Муху, который вырос в огромного вислоухого пса с короткими кривыми ногами и стариковскими слезливыми веками. Даниэль четыре раза присылал Эдне телеграммы: «Вынужден задержаться» - в Вене, в Праге, в Берлине, в Москве.
        Она пыталась представить, что не пускало его домой: может, долги? Нет, счета были в полном порядке. В существование другой женщины Эдна не верила. На кого Даниэль мог променять свою умницу жену?
        Как всегда в минуты сомнений, Эдна села писать матери, но не смогла выдавить из себя ни строчки. Маму нельзя волновать. Может, этот едва заметный холодок - всего лишь естественное отчуждение, которое возникает между людьми, которые не видели друг друга десять месяцев?
        За ужином Эдна игриво спросила:
        - Как ты мог все это время обходиться без меня?
        Даниэль сказал:
        - Я постоянно думал о тебе.
        И она поняла, что это правда.
        Пока Даниэля не было, Эдна стала знаменитостью. Она исколесила все побережье Китая, ее знали как при дворах военных губернаторов, так и в Посольском квартале Пекина.
        У нее остался один соперник - Майкл Весборо. Но если в сфере политики Эдна могла соревноваться с ним (ей удавался образ отчаянной хрупкой женщины, лезущей в пекло и разбирающей самые хитрые интриги), то в экономике Весборо брал верх - у него было больше связей, с ним охотнее разговаривали. Эдна могла иметь какие угодно регалии и репутацию, но люди считали, что железнодорожные тарифы и налоговое регулирование - это не дамского ума дело.
        Мистер Грин, главный редактор, вызвал Эдну к себе:
        - Губернатор провинции Цзянсу - Ци Сеюань по прозвищу Ученый - объявил, что хочет отбить у нашего губернатора китайскую часть Шанхая: она исторически принадлежит его вотчине. И тот и другой срочно вооружают армии. Вопрос - откуда у них деньги на войну? Налоги с крестьян собраны на десять лет вперед, и это не преувеличение. Статья нужна послезавтра. Справитесь или мне Весборо позвонить?
        Грин прекрасно знал, что творится в его редакции, и нарочно поощрял конкурентную борьбу. Спортивная злость обходилась ему дешевле премиальных.
        - Шанхайский клуб?
        - Да, мисси.
        - Мой муж у вас?
        - Нет, мисси.
        - Я вам даже не назвала его фамилию!
        - У нас ничьих мужей никогда не бывает, мисси.
        - Не смейте хамить! Вас уволят!
        - Сомневаюсь, мисси. Хорошего дня.
        С этим ничего нельзя было поделать: Шанхайский клуб - оплот мужского шовинизма. Портье отлично знал, что его не только не уволят за наглость, но еще и похвалят.
        Эдна могла бы позвонить в десятки других мест и найти нужные сведения о китайских милитаристах, но она тянула до вечера, убеждая себя, что лучше Даниэля ей никто не разъяснит ситуацию.
        Спать она легла не в свою постель, а в его. Простыни показались ей ледяными. Она возилась, пытаясь устроиться поудобнее. Представляла, как Даниэль войдет в спальню, как улыбнется, разгадав ее намек.
        Но его все не было и не было.
        Эдна поднялась, одернула закатавшуюся до подмышек сорочку. Босая, вздрагивающая, спустилась по тускло освещенной лестнице в кухню, чтобы налить себе воды, попыталась нашарить на стене выключатель - и вдруг заметила Даниэля, сидевшего с папиросой у раскрытого окна.
        Пахло влажной травой и табачным дымом.
        Эдна приблизилась, села рядом на табурет.
        - Что не спишь? - спросил Даниэль.
        Эдне хотелось рассказать о своих опасениях, о том, как она скучала по нему, а потом с удивлением обнаружила, что с его приездом ее тоска ничуть не уменьшилась. Он был рядом, но их словно разделяло непреодолимое пространство.
        Эдна вспомнила одно из писем матери: «Я не доверяю людям, у которых с виду все слишком гладко. Такую отлакированную маску натягивают на себя те, кому есть что прятать».
        Неужели мама права и Даниэль что-то скрывает? Может, он ездит в Европу вовсе не для того, чтобы договориться о поставках чая?
        Но завести речь о своих страхах - это поставить под вопрос его честность. Эдна не знала, как объясниться с мужем: они никогда не упоминали о слабостях друг друга, не признавались в чувствах. Само собой разумелось, что пошлая сентиментальность - это не для них. Они оба - взрослые и сильные люди, которым смешны бессмысленные церемонии, связанные с отношениями супругов. Их любовь проста и разумна. Сомневаться в ней - значит, разрушить основу основ, показать, что спокойная, уравновешенная Эдна не отличается от других женщин, которые ревнуют, подозревают и в болезненном нетерпении ждут знака, символа: «Я люблю тебя».
        Она так и не решилась. Задала вопросы, которые можно обсудить безболезненно, - о милитаристах. Свет из коридора падал косым четырехугольником на истертый деревянный пол с выпуклыми глазками. Воздух был неподвижен и сыр. За окном кричала птица.
        - Войны в Китае - это попытки контролировать единственные стабильные источники финансов в государстве: таможню и железные дороги, - объяснил Даниэль. - А Великие Державы, само собой, хотят, чтобы все деньги текли в их карманы.
        У Даниэля самый красивый голос на свете. Пусть просто говорит - уже счастье.
        - Доходы от таможни составляют около шестидесяти миллионов долларов в год. Из них выплачиваются проценты по внешнему долгу, а на долю пекинского правительства почти ничего не остается. Не имея финансов, оно не может контролировать страну. Как только президент или кто-нибудь из губернаторов пытается прибрать к рукам таможню, иностранные банки дают кредит соседнему милитаристу - на войну против ослушника. И заодно опутывают его новыми долгами.
        Даниэль достал папиросу.
        - Но отдать доходы с таможни в руки китайцев - значит финансировать политический сыск, полубандитские армии и гаремы. Когда китайские правители берут кредит, никто не задумывается, нужны ли эти долги стране. Они нужны милитаристам - здесь и сейчас. А проценты повесят на крестьян - пусть они расплачиваются.
        Свет спички озарил грустное лицо Даниэля. В гостиной часы пробили полночь.
        - Каждая сторона в китайской заварухе находится в безвыходном положении. Если уступят иностранцы, они потеряют все, что удалось построить и заработать. Если уступят милитаристы, они потеряют власть; если уступит доктор Сунь Ятсен, рухнет дело его жизни.
        - Значит, будет война? - спросила Эдна и почувствовала, как по спине вдоль позвоночника прокатилась холодная капля пота.
        - И гораздо более серьезная, чем ты думаешь, - отозвался Даниэль. - Ссора Ученого и шанхайского губернатора - это только начало.
        - Но ведь можно как-то предотвратить войну! Надо писать об этом, изобличать негодяев, которые стравливают людей друг с другом!
        Даниэль засмеялся:
        - Ты действительно думаешь, что войны возникают потому, что кто-то хочет воевать? Никакая пропаганда мира и добра не отменит существующих проблем. Они решаются через кризисы в форме войн и революций - по-другому не бывает. А выигрывает та сторона, которая вступает в сражение на лучших условиях.
        - Ты так говоришь, как будто война возникает по воле богов. Люди подписывают распоряжения о закупке оружия, люди ведут человеконенавистническую пропаганду, люди отдают приказ о наступлении…
        - И если всего этого не сделать, то враги придут в твой дом и убьют тебя. Конфликт - это естественное состояние. Например, «борьба за мир» - это тоже война: пацифисты пытаются одолеть милитаристов. Между ними существует противоречие, и они преодолевают его по мере сил. Но исход не настолько важен для обеих сторон, чтобы браться за оружие. Когда ставки действительно высоки и победить надо во что бы то ни стало, тут без пушек не обойдется. Наш спор - это тоже война. Мы не можем поступиться своими принципами, значит, мы будем жить в мире до тех пор, пока наши интересы не пересекутся. А потом выиграет сильнейший. Если людям свойственно воевать, они будут воевать.
        - О каком споре ты говоришь? - удивилась Эдна.
        Ей показалось, что Даниэль смутился. Он не ответил, затушил недокуренную папиросу. Эдна сидела не двигаясь. Он имел в виду их разногласия насчет пацифизма или их отношения в целом?
        - Хорошо, - тихо произнесла она. - Бог с ней, с политикой, с интересами держав… Спроси себя: а ты готов быть негодяем и убийцей только потому, что окружающие таковы? Пусть мир несовершенен и ты не в состоянии его исправить, но ты можешь отвечать сам за себя. Любой человек может, если захочет.
        Даниэль вздохнул:
        - Эдна, я реалист. Меня не очень интересуют идеалистические умственные построения. В жизни бывают обстоятельства, когда и ты, и я, и любой другой человек может оказаться негодяем или убийцей. Это называется «непреодолимая сила».
        - Неправда! - воскликнула Эдна. - Лично я никогда не пойду на фронт, чтобы стрелять в людей, которые не сделали мне ничего плохого!
        - Ну так они сделают, не беспокойся. И ты погибнешь, потому что окажешься неготовой к обороне.
        Заметив, что Эдна с трудом сдерживает ярость, Даниэль притянул ее к себе:
        - Ладно, не будем об этом. Это вечный спор мальчика и девочки о войне.
        Но она уже не могла остановиться.
        - А знаешь, о чем думаю я? - произнесла Эдна сухо. - Все войны развязываются мужчинами. Они решают судьбы мира, даже не спрашивая мнения половины человечества: вы ведь нас не пускаете в свои закрытые клубы, на свои закрытые должности… Вы делаете все, что вам вздумается, а нас ставите перед фактом.
        Даниэль взглянул на нее с удивлением:
        - Как говорил великий бунтовщик Ганди, «не англичане завоевали Индию, а мы подарили им нашу страну». Женщины сами отдали нам власть над собой.
        - А как насчет бойкота по примеру Ганди? - с вызовом спросила Эдна.
        - Знаешь, дорогая, у англичан нет другой Индии. Но здесь иная ситуация - на свете полно других женщин. - Он поднялся и подал руку Эдне: - Пойдем спать. Ты ведь понимаешь, что я шучу, правда?
        2
        Нине надо было бежать по делам, но Китти (так теперь звали китайскую девочку) не отпускала ее, орала. Няня Валентина пыталась дать ей соску:
        - Тихо, тихо, маменька скоро вернется.
        Китти бросила соску на пол.
        Нина растерянно стояла на пороге. В который раз она подумала, что живет в перевернутом мире, где у китайской девочки, подобранной на улице, белая няня, лучшие платья и игрушки. Китти настойчиво перекраивала жизнь под себя: она считала, что Нина - ее мать, и не терпела возражений. Подменить себя Валентиной удавалось только на несколько часов.
        Повесила хомут на шею… Но если бы не повесила, что бы ждало Китти? Приют? Нина насмотрелась на монастырские приюты в Сиккавэе. С детства на казарменном положении: считают по головам, водят строем в столовку. Научили бы Китти кружева плести или еще чему-нибудь, если б она вовремя не умерла от бесконечных детских болезней. А потом душная мастерская на сто человек, супруг - такой же подкидыш со специальностью «столяр». И каждый год по ребенку. Две трети из них не дожили бы до семи лет.
        Нина оглянулась на поджидающий ее автомобиль, перевела взгляд на ревущую Китти:
        - Валентина, дайте ее мне.
        Та с облегчением передала ей ребенка. Китти - тяжелая, сил нет! - обняла Нину, нащупала бусы и, вмиг успокоившись, потянула их в рот.
        Каждый раз, когда Нина брала ее на руки, она проклинала Клима. Он, верно, не понял, что натворил, удочерив Китти. Однажды она узнает, что ее нашли на помойке. Она всю жизнь будет как зебра в конском табуне. Она не станет китаянкой, а белые ее не примут - в школе задразнят «узкоглазой», она с этим клеймом до конца дней будет ходить.
        Бинбин рассказывала, как один белый господин отказался ехать вместе с ней в лифте - устроил скандал, вызвал администратора: «Пусть цветные по лестнице поднимаются!» Дурак и хам, а вот поди ж ты, считает себя выше Бинбин.
        С Китти будет та же история.
        Тамара говорила, что все это не важно.
        - Китти - лучшее утешение, которое вы могли получить после смерти дочери. Вы сами это понимаете, но вам стыдно признаться. Вы почему-то думаете, что если вы будете в открытую любить Китти, то это как-то уязвит память о вашей девочке. Поверьте, вы не обязаны быть несчастной всю жизнь.
        Тамара полагала, что выучила Нину наизусть, как своего ненаглядного Хафиза. Легко философствовать и давать советы, если ты ни о чем не должна заботиться: у тебя есть прекрасный муж и здоровые, умные родные дети.
        Да, Китти перестала быть заменителем, номером два, но, когда она начинала орать, Нина не могла удержаться от раздраженной мысли: «Зачем я согласилась взять ее?» А орала Китти постоянно. Нина пыталась отлучить ее от груди, но ребенок брал ее измором: если надо, Китти могла верещать часами.
        Нина не высыпалась, злилась, даже пыталась найти кормилицу, но Китти никого не признавала. Эта изматывающая, страстная потребность в матери и умиляла Нину, и вытягивала из нее все соки.
        - Ничего, - говорила Валентина, - вот барышня станет постарше, и вам сразу свободнее будет.
        Днем Нина не думала ни о чем, кроме ротационных печатных машин и цен на бумагу. Иезуиты водили ее за нос: коллекция искусства давно продана, деньги за нее получены, и их не особо заботило выполнение договора с Ниной. Они прекрасно знали, что она никогда не пойдет в суд - куда уж дамочке без гражданства тягаться с орденом, обладающим правом экстерриториальности!
        Сроки поджимали, но иезуиты все никак не ставили заказ Нины на очередь в типографию. У них всегда находились более важные клиенты - платящие деньги здесь и сейчас. Каждый день она ездила в Сиккавэй - биться с отцом Николя, его помощниками и начальником типографского производства, тощим равнодушным монахом с каменным лицом.
        Просить помощи у Олманов Нина не осмеливалась; иногда ей казалось, что она приняла желаемое за действительное и Тони вовсе не дарил ей коллекцию, а просто сказал, что ему все равно, где она будет ее хранить. Если привлечь его к делам типографии, то этот вопрос всплывет, и чем все кончится - одному Богу известно.
        - Вы понимаете, что я разорюсь, если не успею отпечатать пробные тиражи к съезду распространителей? - теребила Нина отца Николя.
        Она договорилась с несколькими фирмами о рекламе: по углам календарей располагались виньетки с изображением лавандового мыла, гребней и зубного порошка. Не будет календарей в срок - придется возвращать аванс, полученный за рекламу. А это означало одно - банкротство и опись имущества.
        Отец Николя сочувствовал и обещал «посмотреть, что можно сделать». Он ссылался на нерадивых исполнителей, исполнители - на дурное начальство. Если бы не Бинбин, которая взяла на себя управление студией, Нина бы ни за что не справилась.
        Вечерами они ехали к ней домой, брали Китти, шли во двор, где было не так душно, и до темноты обсуждали дела.
        - Нам нужна другая типография, - вздыхала Нина. Но работать без предоплаты никто не хотел, а денег не было.
        Как и раньше в трудные минуты, в ней пробуждался инстинкт - найти мужчину, который решит за нее все проблемы. Спрятаться за его спиной, ни о чем не заботиться и только ради развлечения, как Тамара, устраивать какие-нибудь балы или раздавать советы менее удачливым подругам.
        Только где взять этого мужчину? Ох, Клим, мерзавец, хоть бы записку прислал! В «Доме надежды» он так и не появился - Нина каждую неделю посылала туда шофера. На всякий случай велела ему справиться в городских больницах, моргах и полицейских участках. Со страхом ждала вестей.
        - Его нигде нет, мисси. Моя везде-везде искал, - докладывал шофер.
        Нина кусала губы. Клим либо сбежал, либо его где-нибудь прибили. В любом случае, ждать его не имело смысла. Да и что он мог сделать? Миллионов у него нет, и кредит ему никто не даст.
        Она перебирала в памяти знакомых. У кого попросить в долг?
        Нина поцеловала Китти в макушку:
        - Все, мне надо идти. Валентина, расстегните застежку на бусах, пусть она с ними поиграет. Только смотрите, чтобы она их не порвала.
        Замок был тугой.
        - Не получается, барыня.
        - День добрый! - раздался голос за спиной.
        Нина обернулась. Даниэль Бернар стоял на пороге и смотрел на нее, на ее нелепую Китти, на бусы в ее кулаке. Сердце медленно поехало вниз, как на лифте, в котором не должно быть китайцев, приблудных детей, всего того, что случилось с ней за последнее время.
        - Давайте я попробую расстегнуть, - сказал Даниэль.
        Его пальцы коснулись Нининой шеи, выбившихся из прически волосков.
        - Вы собрались куда-то? - спросил он.
        Нина торопливо сунула ребенка няне:
        - Нет, я не…
        Будто с разбегу споткнулась о его незаметную элегантность в костюме, жестах, словах. Приросла к месту, не зная, что говорить.
        - Я на минуту, - произнес Даниэль. - Пойдемте, я провожу вас до автомобиля.
        Нина направилась за ним. Что он тут делает? Чего ему надо? Ее бил озноб. Враз припомнилась тяжелая обида, даже ненависть к нему, стыд за себя - как глупо было возлагать на него надежды! Он не способен на сильный поступок, он сбежал от Нины из страха, что не сможет устоять перед ней и тогда начнутся семейные драмы и объяснения.
        Они подошли к автомобилю. Шофер распахнул дверцу, но Нина не садилась.
        - Как у вас дела? - спросил Даниэль.
        Она с вызовом посмотрела на него:
        - Дела хорошо. Я завела себе китайского ребенка. Мою дочь убил ваш свояк, Иржи умер, а меня чуть не посадили.
        - Да, я знаю, - мягко ответил Даниэль и внезапно взял ее руку и поцеловал.
        Нина дернулась, взглянула непонимающе.
        - Вы обиделись на меня? - спросил Даниэль. - Простите, я обещал вам помочь с коллекцией, но…
        - Я прекрасно обошлась без вашей помощи, - перебила Нина.
        - Я рад. У меня возникли неотложные дела. - Даниэль вынул из кармана жестянку с надписью: «Государственный трест „Чаеуправление“». - Это сувенир для вас - из России. Загляните под крышку.
        Внутри лежал отпечатанный на серой бумаге вкладыш со стихами:
        Царь
        и буржуй
        с облаков глядят,
        что рабочие
        пьют и едят.
        С грустью
        таращат
        глаза свои:
        рабочие
        лучшие пьют чаи.
        (В. Маяковский)
        Нина нахмурилась. Для Даниэля это был всего лишь забавный сувенир. А для нее - послание с того света. Она долго разглядывала счастливого рабочего на обороте. В голове не укладывалось: те хамы, пролетарская дрянь, для которой нет ничего святого, преспокойно жили себе в России, строили социализм и чайком баловались.
        - Как там? - наконец выговорила Нина.
        - Это удивительная страна, - отозвался Даниэль, - за гранью понимания. В газетах и головах такое, что диву даешься. Я бы советовал вам съездить при случае в СССР: чрезвычайно познавательно.
        Нина отвернулась:
        - Для меня Россия - как потерянный мужчина. У нас была любовь, теперь все кончено.
        Она села в машину, шофер закрыл дверцу.
        Расстались с Даниэлем не попрощавшись.
        3
        Когда Даниэль первый раз увидел Эдну, она сразу заинтересовала его. С ней можно было обсуждать ереси, она искала, сражалась, горела - жила той яркой жизнью, наполненной людьми и событиями, которой так не хватало Даниэлю на четвертом году его унылого существования в Шанхае.
        У Эдны были глаза цвета темного верескового меда. Когда Даниэль женился на ней, из его гостиной исчез запах брошенного жилья.
        Фу Цзы-цян, учитель, сказал: «Тщеславная женщина - горе в доме». Даниэль только плечами пожал. Когда он вернулся в Шанхай после освобождения из плена, он понял, насколько старик был прав.
        Эдна любила мужа, но очень странной, непонятной ему любовью. Ей достаточно было его теоретического присутствия. Целыми днями она пропадала в редакции, гонялась за какими-то людьми, с кем-то завтракала и обедала, а вечерами закрывалась у себя в кабинете и грохотала на печатной машинке.
        Если они разговаривали, то Эдна сводила все на свои темы, держала карандаш наготове и восклицала: «Ах, как я удачно вышла замуж!», когда Даниэль делился с ней важными подробностями. У него постоянно было чувство, что его используют.
        Он понимал, что это глупости, и это хорошо, что он может помочь Эдне в работе. Но она так очевидно была влюблена в журналистику, а не в него, что у Даниэля опускались руки.
        У него болело плечо - во время нападения на поезд китайский бандит ударил его прикладом. Эдна сказала: «Сходи к доктору» - и тут же принялась рассказывать об очередном законопроекте в собрании налогоплательщиков. Она полагала, что это как раз то, что Даниэль хочет услышать, вернувшись из конторы.
        Она не бежала встречать Даниэля, когда он приезжал домой. Он заглядывал в ее кабинет - Эдна сидела в обществе газетных вырезок и телеграмм. На коленях большой блокнот, в зубах - карандаш, на лбу - очки.
        - Привет! Я пару строк допишу и спущусь к тебе.
        Даниэль ужинал в одиночестве. Эдна забывала о своих обещаниях так же легко, как и давала их. Для того чтобы готовить, убрать-подать-принести, есть прислуга. Она считала лишним заваривать мужу чай, если с этим легко справлялся бой номер три.
        Даниэль каждый день пропускал мимо себя не один десяток людей. Вечером ложился спать с горьким ощущением истоптанности, будто по нему прошла базарная толпа - наследила, напачкала. Возвращался все позже, все чаще ссылался на дела. Эдна не возражала: у него имелось право быть занятым человеком.
        Почему он сразу не разгадал ее характера - до свадьбы? Ответ был прост: тогда она еще не выучилась говорить: «Новости - моя работа». Ее работой было завоевание Даниэля. Она ее завершила и принялась за следующую.
        Смешно - обычно такие жалобы возникают у женщин на втором-третьем году семейной жизни, но Даниэль с самого начала допустил, чтобы в их отношениях первую скрипку играла Эдна. Сперва она ухаживала за ним, а потом занялась газетой и друзьями. Даниэль понимал, что никто не замечает этого нюанса, но его мужское самолюбие было уязвлено, и он воспринял свой отъезд в Европу как спасение.
        Второе возвращение в Шанхай было мучительным. Когда он был в Праге, в родительском доме, насколько бросалась в глаза разница между его семьей и тем недоразумением, которое они выстроили с Эдной! Мама - нежная, светлая - всю себя посвятила мужу и детям. Она умела понимать без слов. Она подарила Даниэлю роман сэра Артура Конан Дойла «Белый отряд». На странице с закладкой одна фраза была подчеркнута: «Делай, что должен, и будь что будет. Вот повеление, данное рыцарю».
        Но понять, что именно надо делать, было не просто.
        Даниэль вспоминал Нину Купину, которая тоже решила его прикарманить. Она напоминала ему хитрую лисичку кицунэ из японских легенд.
        Кицунэ умеют принимать женский облик. Они дурачат мужчин, сбивают с пути, влюбляют в себя… Горе тому, кто не разглядит лисий хвост под шелковым кимоно. Даже если кицунэ сама полюбит простого смертного, она рано или поздно обнаружит свою сущность.
        Даниэлю нравилось подмечать в Нине верные признаки лисьего духа. Острый подбородок, высокие скулы; довольно легкомысленное отношение к человеческим законам. Обаяния и ума - куда больше, чем положено обычной женщине.
        Шутки ради Даниэль рассказал ей о своих догадках:
        - Я абсолютно уверен, что по ночам вы превращаетесь в лисицу. Вы называете моего бассета «страшилищем», а кицунэ терпеть не могут собак.
        - Мне нравятся красивые псы, - засмеялась Нина, - а Муха - это какое-то недоразумение.
        Даниэль показал на жемчужину, которую она носила на шее на тонкой цепочке:
        - А это что? У любой кицунэ есть особый звездный шарик, дающий ей способность к волшебству.
        Когда кицунэ изранены или истощены, они вселяются в людей, чтобы восстановить силы, - и тогда человек сходит с ума. Нина как раз этим и занималась: в России она потеряла все и вся, и ей нужен был временный покровитель.
        Она упорно пыталась завоевать его. Даниэль не вполне отдавал себе отчет, почему он каждый раз уклоняется от искушения. Возможно, потому, что от таких женщин не отказываются, если они позовут, за ними следуют, ибо так должно быть. Но роль безвольной жертвы не подходила Даниэлю. В этом и заключалась прелесть их игры: ему нравилось, что кицунэ выбрала его объектом для своих чар, и еще больше радовало, что он ей не поддается.
        Но удержаться было невероятно трудно. Нина умела волновать случайно оброненным словом, изгибом бровей, движением подола с длиной шелковой бахромой, обвивающей икры при каждом шаге.
        Она по очереди пробовала на нем все лисьи уловки. Ее коллекция эротического искусства, спрятанная в темноте гардеробной, была грозным оружием. Даниэль разглядывал рисунки и всем телом ощущал напряжение кицунэ: «Опять не сработает?»
        Отказаться от общества Нины было невозможно - эту часть колдовства не разрушишь ни усилием воли, ни заклинаниями. В какой-то момент Даниэль понял, что она добьется своего: он постоянно думал о ней, внутренний накал достигал такой силы, будто он действительно сходил с ума.
        Одному ему было не справиться, и боги послали к нему Шанталь.
        Плечо Даниэля все болело, и Роберт Уайер посоветовал ему массажистку. Она была совсем молоденькой - смуглая кожа, светлые раскосые глаза и негритянские кудряшки удивительного, почти белого цвета. Бог весть какие расы в ней перемешались.
        Даниэль лег на кушетку, подставил ноющее плечо. Шанталь работала молча, словно стесняясь. А потом вдруг скользнула маленькой теплой ладошкой под его брюки. Массаж закончился весьма неожиданно.
        Даниэль стал ходить к Шанталь после каждого свидания с Ниной. Они никогда не разговаривали. Он лежал, прикрыв горячие веки, и старался ни о чем не думать. Потом, после бурного и кратковременного счастья, шел расплачиваться с хозяйкой заведения, молодящейся бабой, от которой нестерпимо воняло дешевыми духами.
        Однажды она объявила, что Шанталь уволилась: обычное дело - вышла замуж за матроса.
        - Они все либо опускаются на самое дно, либо выходят замуж. Хотите новую девочку, дорогой сэр?
        «Дорогой сэр» ничего не хотел. Он вышел на улицу, упал на сиденье авто и застыл, глядя на руль невидящим взглядом. Ему казалось невероятным, что у Шанталь был другой мужчина.
        Смешно! Обиделся, как мальчик, что его чаевые променяли на сытую жизнь супруги моряка.
        Срочный вызов в Европу был поистине спасением для Даниэля. Ему надо было отдышаться, разобраться в себе и хотя бы на время забыть о женщинах, которые захватили над ним власть.
        Будь его воля, Даниэль вовсе не возвращался бы в Шанхай. Он думал, что десятимесячная передышка поможет ему разрешить все вопросы, но не тут-то было.
        Эдна поняла, что их семейная жизнь не заладилась. Ее испуганное кокетство доводило Даниэля до бешенства. Но как прекратить это никому не нужное взаимное издевательство, он понятия не имел. Развод, скандал, дележ имущества? Адвокаты будут совать нос в его дела - и тогда кто знает, что они могут отыскать?
        О Нине Даниэль решил не вспоминать, но знакомые рассказали ему о крушении чехословацкого консульства и об автомобильной аварии. Сначала Даниэль не поверил: у Нины был ребенок? От кого? Очередной удар ревности, жажда объяснений.
        Разумеется, он не выдержал. Лисичка кицунэ манила его, как в ночи манят прохожего огоньки звездных шариков и далекие звуки барабанов. Он знает, что нельзя сворачивать с дороги, что там, на холмах, живет лесной народец с пушистыми хвостами. Водить дружбу с лисами опасно. Но что может сделать человек, однажды попавший под обаяние кицунэ?
        Даниэль не думал, что Нина откажется с ним разговаривать. Так не бывает, чтобы страсть лисицы и простого смертного окончилась взаимной утратой интереса.
        Он снова явился к ней без приглашения. На этот раз у нее сидела молодая китаянка. На руках она держала приемную дочь Нины.
        Кицунэ опять растерялась, заметалась между гостями. Наконец китаянка ушла, няня забрала ребенка. Даниэль опустился рядом с Ниной на диван:
        - Расскажите мне все.
        Она рассказала. Жалость, тревога, острое желание помочь. Даниэль несколько раз едва удержался, чтобы не обнять ее, не поцеловать в губы. «Это она нарочно подстраивает», - мелькнула мысль, и Даниэль невольно рассмеялся. Он сам нарочно все подстраивал, сам хотел возобновления сладкой пытки.
        Нина не щадила его чувств: про мужа рассказала все как есть, но Даниэль не опасался таких соперников. Нина говорила о супруге как о пьянице, который клянется бросить пить и в тот же вечер надирается.
        Узнав, что Нина на грани разорения из-за жуликов иезуитов, он позвонил французскому консулу и попросил уладить дело. На следующий день календари ушли в печать.
        - Все-таки вы зря продали свою коллекцию, - сказал Даниэль. - Иезуиты дали вам цену раз в двадцать меньшую, чем полагается. Я бы сам купил ее.
        Нина вышла и вскоре вернулась, держа на ладони небольшой диск из слоновой кости.
        - Это единственная вещь, которую я оставила себе. Я не включила ее в опись и, кажется, раньше не показывала вам.
        Мне понравилась эта женщина, спящая на хризантеме. Хотите, я подарю ее?
        Даниэль почувствовал, как сердце жарко стукнуло у него в груди. Сомнений быть не могло: это была кицунэ. То, что Нина приняла за лепестки хризантемы, на самом деле являлось девятью хвостами - знаком наивысшей мудрости и магической силы лисицы.
        - Знаете, что это такое? - спросил Даниэль.
        Нина покачала головой. Он взял фигурку в руки:
        - Это нэцке, в Японии с его помощью крепят к поясу специальные коробочки для всякой всячины. В кимоно ведь нет карманов.
        Даниэль не стал говорить Нине, что нэцке могут быть еще и амулетами. И тут все совпало: у кицунэ нельзя просить материальные блага - она в любом случае подсунет вместо монет камни или древесную кору. Но в ответ на услугу кицунэ может сделать куда более ценный подарок: амулет, дарующий счастье в любви и умение читать мысли.
        Домой он ехал со смешанными чувствами. Он держал нэцке на ладони, поглаживал кончиками пальцев матово поблескивающую фигурку. Нина все-таки овладевала его разумом. Медленно подтачивала его волю. Ему нужно было противоядие - и чем скорее, тем лучше.
        Глава 40
        1
        Наврал Назар - жил он вовсе не в квартире, а в крохотном чулане, в котором хозяйка, запойная старуха из Одессы, хранила корыта и пальто, завернутые в марлю.
        Одна стена в жилище Назара была «блондиночная»: над топчаном, закрытым лоскутным одеялком, висели портреты Мэри Пикфорд,[51 - Мэри Пикфорд (1892 -1979) - знаменитая американская киноактриса, игравшая наивных девушек.] вырезанные из журналов. На «брюнеточной» стене было всего пять фотографий, и Клим донельзя удивился, узнав на них собственную жену.
        - Эта Нина Васильевна - прелесть, а не женщина! - кричал Назар и быстро, как ящерица, облизывал тонкие губы.
        Он с радостью принял Клима и тут же попросил у него взаймы:
        - Папиросы все вышли, а проклятая старуха кредиту не дает.
        Сказал, что после бегства Лиззи сотрудники еще несколько дней приходили в редакцию, но платить им никто не собирался, и они разбежались. Назар опять остался без работы. На Банд соваться было страшно - там его поджидал полицейский, которому обманутые клиенты нажаловались на мошенника-фотографа.
        - Я бы отдал им деньги, - ворчал Назар. - Но мне ж надо заработать. Дай ты мне постоять у городского парка! Не-е-ет, у него все места своим фотографам розданы. У одного гада попугай на цепочке имеется, а у другого - китайская доска для преступников: знаешь, какую вешают на шею? Туристы без ума от нее - очень любят запечатлеваться. Была б у меня такая доска!
        Старуха держала Назара потому, что он бегал ей за опохмелкой и помогал доставать с полок кастрюли. Она приехала в Шанхай во время Русско-японской войны к сыну-офицеру, который находился в госпитале на излечении. Но сын умер, и бедная женщина спилась.
        - Ты не думай, что она такая несчастная, - говорил Назар, хихикая. - У ней в комнате под кроватью сундук, а в нем денежки припрятаны.
        Впоследствии он признался, что как-то взломал сокровищницу и обнаружил, что большая часть старухиных денег ненастоящие - из тех, что китайцы сжигают в храмах и называют «молельными». Бабка была почти слепой, и каждый, кто про это знал, обманывал ее - в том числе Назар.
        - А, ей помирать скоро, - отмахивался он. - На что ей доллары?
        Назар отнесся к беде Клима с пониманием и тут же рассказал, как он однажды всю ночь просидел в собачьей конуре после неудачного налета на сады.
        - Сторож там был злющий, с ружьем, а псина у него добрая, пустила меня к себе. Я тебя тоже пущу.
        Клим нервничал. Он послал Назара купить на оставшуюся мелочь газет, но тот потратил все на тянучки.
        - Вот еще глупости - газеты покупать! Люди в них рыбу заворачивают да кульки для семечек вертят, а ты - деньги платить. Тянучки вкуснее.
        О том, что творится в городе, Назар понятия не имел. Его гораздо больше занимал другой вопрос - где бы ему достать гавайскую гитару? Он знал американского матроса, который бойко тренчал на маленьком, почти игрушечном инструменте.
        - Мне здоровой гитары не надо, - говорил Назар. - На ней, поди, сложно учиться. А вот маленькая мне страсть как нужна! Девушки музыку любят и всецело предпочитают. Надо соответствовать.
        Назар позабыл про свой фотоаппарат и целыми днями слонялся по магазинам и барахолкам: выискивал гитары, приценивался, отчаянно торговался, а потом уходил, обидевшись на невежливость продавца.
        - Сукин сын! Тыкал в меня пальцем! Разве благородные люди тычут? Сам по-русски ни бум-бум, а лезет!
        Клим попытался отправить его к Нине с запиской, но Назар застеснялся:
        - Не пойду я в дамский дом грязный, как сволочь! У меня ботинки каши просят и на бритье денег нет.
        Пользы от мальчика не было, если не считать советов о том, как прятаться от властей, - по этой части Назар был большой специалист.
        - Да не будет тебя никто искать! - говорил он Климу. - Что ты ищейкам - любимая девушка или Мэри Пикфорд? Пересидишь, а там у них столько нового народу в розыск попадет, что они о тебе и не вспомнят.
        Назар был абсолютно убежден в тупоумии людей в форме - это доказывалось тем, что его еще ни разу ни привлекли к суду. В участок приводили - было дело, но каждый раз мальчику удавалось вывернуться.
        - Главное - не встречайся ни с кем из близких друзей - их опросят. И возможно, установят за ними слежку. Я-то тебя не выдам, но другие могут запросто. А чтобы тебя на улице не узнали, тебе надо башку обрить и пенсне на нос нацепить. - И Назар попытался продать Климу старухины очки.
        2
        За окном бушевал тайфун, за стеной пела пьяненькая старуха. Клим лежал на лоскутном одеяле и смотрел на фотографии Нины. Как она там? Как Катя?
        Ему осточертело вынужденное безделье. Хуже всего было полное отсутствие новостей. Может, Клима никто и не ищет? Кому он нужен? Но с другой стороны, ищейки Лу не постеснялись вломиться в «Летучий голландец». И чихать они хотели на местную полицию и даже на Рябого. Если Лу задался целью перебить всех свидетелей, он ни перед чем не остановится.
        Хлопнула дверь, и в комнату ввалился Назар - мокрый, с раскисшим канотье в руках:
        - Они там все с ума посходили!
        - Кто?
        - Скоро будет война! Губернатор Лу и этот… как его?.. Ци Сеюань друг на друга бомбы решили с аэропланов кидать. Совсем сдурели! Шанхай приступом брать будут. - Назар заметался по комнате. - Надо бежать, пока не поздно. Война такое дело - видел я войну… Нет, здесь я не останусь…
        Клим усадил его на топчан:
        - Да погоди ты! Объясни толком.
        Назар трясся всем телом, прятал ладони между коленок и твердил:
        - Уеду, уеду!
        Клим принял решение. Если действительно дело идет к войне, вряд ли Лу будет искать его. Сразу идти домой или к Нине не стоит, а вот отца Серафима можно навестить. Он наверняка в курсе событий.
        Через два часа Клим был у батюшки. Добрался без приключений - на улицах никого, только окна светились сквозь стену дождя.
        - Ты где пропадал? - закричал отец Серафим, обнимая Клима. - Ада сказала, что ты насовсем уехал. Я уж не знал, что и думать. Ох ты, курица мокрая, смотри, что на улице делается. Это разве погода?
        Он зажег спиртовку и поставил чайник. В комнате было почти темно, и Клим не сразу заметил огромный синяк на лице батюшки.
        - Ты что, дрался?
        Отец Серафим только рукой махнул:
        - Деньги, будь они неладны… Мы тут объяснились с одним китайцем, садовником при клубе, - он уговорил меня пойти в «Большой мир». Знаешь такой балаган многоэтажный? Синематографы там, магазины, опера… «Ты, - говорит, - человек громадный, силы в тебе много: выступи на поединке против китайского бойца - будет тебе прибыль». Ну, уложил я его, сердечного. Дали мне десятку и сводили в пельменную. Зрители в «Большом мире» азартные: в ладоши хлопают, кричат. У меня самого кровь разыгралась. Хожу теперь через день… Деньги для матушки зарабатываю.
        - А что владыка? - изумился Клим. - Он знает?
        Отец Серафим только рукой махнул:
        - Отправил меня в запрет. Я ему объяснял: как без денег кормить семейство? Заработка в клубе только-только на комнату хватает… СССР амнистию объявил для белогвардейцев, теперь даже благотворительные кухни закрыли. Это намек нам: возвращайтесь к большевикам - они вам ничего не сделают.
        Клим сочувственно потрепал его по плечу:
        - Так ты теперь боксер? И что, побеждаешь?
        - Ну, ежели поймаю китайчонка, значит, того… свалю его. А ежели не поймаю - трудно с ним совладать. Они шустрые, черти, измотать могут. Три раунда продержусь, а там ладно уж - мне все равно заплатят.
        - Обо мне никто не спрашивал?
        - Нет. А что?
        Клим облегченно вздохнул: значит, действительно пронесло.
        - Слыхал, Петроград-то наш именем Ленина назвали, - скорбно произнес Серафим. - Вот как это понимать, а? Мы-то все ждем, когда светлые силы переворот в России начнут, а они… Неужто народ потерпит, чтоб столицу царя Петра Ленинградом называли? А Москва у них Троцкоградом будет? Валяйте - все равно прежняя Россия пропала! Нечего пролетарским гнездам святые имена носить.
        Клим перебил его:
        - Что слышно про войну?
        - Готовятся. По китайскому городу патрули шастают день и ночь. А в иностранных концессиях тихо. Если что, говорят, военных моряков с кораблей спустят - чтоб нас, стало быть, охранять.
        Клим поднялся:
        - Чай пить не буду, извини. Идти надо.
        - Да куда ж ты? Про себя ничего не рассказал. Как девочка твоя?
        Клим не ответил и вышел на улицу.
        3
        Дождь кончился, сквозь сизые облака пробивались лучи закатного солнца. Красные черепичные крыши, умытая зелень, пар над лужами.
        Тротуар у ворот «Дома надежды» залило - не подступиться. Клим огляделся, чтобы найти доску или пару кирпичей, чтобы перейти во двор.
        Кто-то изнутри открыл калитку. Трое белых парней вышли наружу - прямо по воде. Посмотрели на Клима, переглянулись.
        - Идем с нами, - сказал один из них на плохом английском.
        Клим попятился. Черт! Надо было сидеть у Назара и не высовываться!
        Он метнулся в сторону.
        - Стой, стрелять буду!
        Грохнул выстрел. Клим остановился и медленно поднял руки.
        Его обыскали, скрутили проволокой запястья. Из-за поворота показался автомобиль.
        - Садись. И только попробуй дернуться.
        Машина понеслась, разбрызгивая лужи.
        Клим в тоске смотрел на похитителей. Кто они? Люди Лу? Бандиты Рябого? Непохоже.
        - Вы уверены, что арестовали того, кого вам надо? - спросил он.
        - Заткнись.
        Сидевший рядом с шофером парень с бритой головой сделал знак, и Климу завязали глаза тряпкой. Похитители молчали и только изредка переговаривались на непонятном языке.
        Автомобиль остановился.
        - Выходи.
        Клима вытолкнули наружу. Двое схватили его за плечи и повели куда-то вниз, кажется по сходням. Пахло рекой. Утопить решили?
        - Слушайте, я не тот, за кого вы меня приняли. Я вас не знаю.
        Удар под дых был такой силы, что на мгновение Клим потерял сознание. Он закашлялся, упал на колени. Его потащили и бросили на дно лодки. Сквозь сползшую повязку Клим видел ноги в тяжелых армейских ботинках и мокрый канат.
        Отчалили. Скрипел руль, на ветру хлопал парус. Клим медленно повернулся так, чтобы спрятать под собой связанные руки. Тянулся изо всех сил пальцами, стараясь раскрутить узел на проволоке. «Если развяжусь, прыгну в воду. Уже стемнело: стрелять будут - не попадут».
        Плыли долго, но развязаться Климу не удалось. Лодка ткнулась носом в песок. Клима подняли, потащили куда-то. Высокая мокрая трава хлестала по ногам. Шаги - будто по доскам, запах китайского жилья, свет.
        - О, кого я вижу! - заорал дон Фернандо, снимая с Клима повязку. - Вы, идиоты, - накинулся он на похитителей, - вы зачем его скрутили?
        - Он хотел удрать, - отозвался бритоголовый. - А вы сами велели привезти его живым или мертвым.
        Китайская хибара, печь, над ней - закопченный бог.
        - Где мы? - спросил Клим.
        Дон Фернандо развязал ему руки:
        - Да тут, на острове, на Янцзы. Струхнул, а? Подумал, что тебя сейчас резать будут? Ну ничего, ничего… Мне тут, понимаешь, скучно одному. Эти болваны даже в карты не играют. Баски - что с них возьмешь? Но зато преданны. Где они тебя поймали?
        Бритоголовый объяснил.
        - Бандитов боишься - вот в лачуге и живешь? - засмеялся дон Фернандо. - Это умно, умно… А то Марта хорошие дивиденды платит, ради таких денег могут и прибить. А я уж лучше на телохранителей разорюсь, на басков этих…
        Фернандо чудом избежал ареста, когда губернатор Лу прислал из Ханчжоу телеграмму и приказал найти обидчиков сына.
        - Рябого выкрали из его собственного театра, - рассказывал дон, - избили и посадили в тюрьму как государственного преступника. Зелендая банда отправила к Лу переговорщиков, и тот сказал, что продаст Рябого за кругленькую сумму. Продаст, понимаешь? Как раба.
        Дон Фернандо курил сигару, и кольца дыма медленно уплывали к черному потолку.
        - Но Бог все видит: Ученый Ци Сеюань разгромит армию Лу, попомни мое слово. А мы спокойно посидим здесь и подождем, когда наш губернатор отчалит в Японию. У китайских генералов так заведено: чуть что - сразу драпают в Нагасаки.
        Клим молча слушал его, не зная, что думать и как быть. Сбежать? Но если дон Фернандо предпочитает пока не соваться в город, наверное, лучше сидеть на острове.
        Надо отправить записку Нине, хотя нет, это может быть опасно. Пока никто не должен знать об их связи.
        Солнечное сплетение болело от удара. Черт бы побрал этих басков!
        Из темноты вынырнул пожилой китаец в драной куртке - принес рис, лепешки, немного овощей. Попятился, кланяясь.
        Дон Фернандо ковырнул палочками рис, плюнул в сердцах и стал есть руками.
        - Даже ложек нет в этой дыре! Эй, кто там?
        В светлый круг, очерченный лампой, шагнул бритоголовый.
        - Чтоб завтра привезли посуду, - сказал дон, вытирая пальцы о штаны. - В покер играть будешь? - повернулся он к Климу. Вытащил из-за пазухи колоду карт. - Я рад, что мои баски тебя дома застали. А то просто погибал здесь. Ты, может, газеты какие-нибудь читал? Что нового на свете делается?
        Они просидели за картами до утра. Клим рассказал дону о жевательной резинке доктора Бимана, помогающей от бессонницы и несварения желудка, о кухонных плитах, работающих одновременно на угле и газе, об удивительном устройстве «хаш-фон»: навинчиваешь на телефон эмалированную воронку, прикладываешь ко рту и говори о чем угодно - никто не услышит. Об этих чудесах Клим прочитал на оборотах фотографий Мэри Пикфорд из коллекции Назара.
        Глава 41
        1
        Даниэль очень удивился, обнаружив в своем доме девушку, которую он вынес из горящего борделя, а потом встретил у Уайеров.
        Ада приходила в ужас всякий раз, когда сталкивалась с ним. Этот детский страх наказания за пустяковую, никому не интересную провинность умилял Даниэля.
        Он как-то шепнул ей:
        - Если бы я хотел вас погубить, я бы давно это сделал.
        Ада покраснела и убежала в детскую.
        Сколько ей лет? Шестнадцать? Семнадцать? Девочки ее возраста абсолютно уверены, что всем есть до них дело. Человечество приглядывается к их торчащим ключицам, прыщичкам на лбу, порам на подбородке. Юные девицы думают, что слово «равнодушие» придумано исключительно для того, чтобы описывать их собственные чувства по отношению к навязчивым поклонникам.
        Даниэль увидел из окна, как Ада вышла из дома и направилась к воротам. Грация жирафенка, острый выступ локтя, на сгибе дешевая сумка, собственноручно переделанная в недешевую. Сам не зная зачем, Даниэль сел в автомобиль и поехал вслед за Адой.
        Она шла, ничего не замечая, - была близорука, а очки носить стеснялась. Подбородок вздернут, цыплячьи бедрышки раскачивают перелицованную юбку. Машины, скопившиеся за автомобилем Даниэля, то и дело сигналили, прежде чем обогнать его, и Ада принимала звуки клаксонов на свой счет.
        Даниэль вспомнил сегодняшнюю встречу с Ниной - он заходил к ней в студию полюбоваться на только что отпечатанные календари. Вновь разговоры, не имеющие отношения к тому, что оба держали в уме, постепенное накаливание изнутри, безупречная внешняя вежливость. Даниэль смаковал подробности и в то же время не спускал цепкого взгляда с тонкой фигурки, двигающейся вдоль тротуара.
        К Аде привязался китайчонок. Даниэль слышал, как он канючит: «Нет мамы, нет папы, нет виски с содой» - боевой клич шанхайских попрошаек. Грязные пальцы тянулись к Адиному подолу, она уворачивалась: «Отвяжись!»
        Даниэль поравнялся с ней.
        - Садитесь, я вас подвезу.
        Узнав его, Ада остановилась в испуге. Нищий вцепился ей в руку:
        - Нет мамы, нет папы…
        - Отпусти ее! - по-китайски приказал Даниэль.
        Ада поспешно юркнула в машину и захлопнула дверцу:
        - Ох, я думала, он никогда от меня не отстанет.
        - Куда вам? - спросил Даниэль.
        - На Вард-роуд. А дальше я сама.
        Ада сняла шляпку и положила ее на колени. Круглое большеглазое личико с тонким носом и маленьким ртом - она была похожа на милого, но не очень породистого котенка.
        Два дня назад Даниэль видел сон: темная комната массажного салона, подогретые простыни на кушетке, но вместо бело-курчавой Шанталь была эта Ада.
        - Вы все еще боитесь меня? - спросил Даниэль.
        Она то и дело поправляла юбку на коленях.
        - Не боюсь, - ответила Ада так тихо, что он едва разобрал.
        - Вас кто-то ждет дома?
        - Нет.
        - Вы живете одна?
        - А вам что за дело?
        - Просто интересно. Снимаете квартиру с подругой?
        Ада ничего не ответила.
        - Расскажите о себе, - попросил Даниэль и тут же добавил: - Впрочем, не надо. Истории всех русских женщин одинаковы: каждая была графиней, потеряла все и теперь вынуждена зарабатывать тяжелым трудом проститутки, торговки или - при счастливом стечении обстоятельств - гувернантки.
        Ада покраснела и еще ниже склонила голову:
        - Остановитесь, я хочу выйти.
        Даниэль в удивлении посмотрел на нее:
        - Извините, я не хотел вас обидеть. Я просто вспомнил…
        - Остановитесь! Иначе я все мисс Эдне расскажу!
        Он притормозил у обочины. Ада спрыгнула на землю:
        - Запомните: я не дам с собой так обращаться! Вы можете меня уволить, но вы не имеете права меня унижать! Я никогда не работала проституткой!
        Дверца хлопнула. Даниэль высунулся из окна:
        - Ада, постойте!
        Но она не обернулась.
        «Мисс Эдне расскажу!» - Даниэль расхохотался. Боже мой, девочка решила, что он в нее влюбился.
        2
        Говорят, рынок Хонкью - самый большой на Дальнем Востоке. Да что там - во всей Азии!
        За Садовым мостом, на той стороне Сучжоу Крик, - пестрые кварталы, где обитают португальцы, японцы и полукровки всех мастей. На углу Бун и Усун-роуд - торговые ряды под черепичной крышей. Сотни босоногих рыбаков, мясников в заляпанных фартуках, крестьянских девчонок с туго заплетенными блестящими косами.
        Полицейские прохаживаются между торговцами, смотрят на клетки с утками, пирамиды овощей и яиц. Направо - подвешенные за ноги фазаны, бекасы и дрофы, налево - распластанная на льду рыба, лиловые кальмары и усатые креветки. От блеска чешуи, льда и разделочных ножей рябит в глазах.
        - Дорогу! Расступитесь! - под навес вносят завернутого в шелка господина. Губернатор Лу Юнсян прибыл в Шанхай, чтобы воевать с Ученым Ци Сеюанем; его личный повар - самый важный посетитель рынка.
        Мясники суетятся, показывают лучшие куски. Господин повар не смотрит на них и тихо переговаривается со слугой. Потом показывает длинным ногтем на будущую покупку. Товар заворачивают в бумагу; кули поднимают паланкин. Цветной зонт и черная шапочка господина плывут дальше над толпой.
        - Разойдитесь! Дорогу! Дорогу! - Слуги тащат корзины, свертки и клетки с живностью.
        Ветер теребил флаги и вывески, толпа месила грязь между торговых рядов.
        Ада набрала столько, что едва могла тащить корзину. Мизинец на ноге ныл - зашибла о высокий порог, когда выходила из кондитерской лавки. У китайцев везде высокие пороги.
        Народу на рынке в два раза больше обычного. Беженцы с запада хлынули в город. Вокруг иностранных концессий поставили блокпосты, накрутили колючую проволоку, но толку от этого никакого. В газетах писали: каждый день пять - семь тысяч человек приходят.
        Шанхай был объявлен нейтральной зоной. Бои велись западнее и южнее города. Великие Державы объявили пекинскому правительству, что, если война перекатится в Шанхай, они потребуют возместить всякий ущерб, нанесенный их подданным. Батальон индийцев, полк тонкинийцев и несколько рот американской морской пехоты высадились на берег, чтобы охранять иностранные концессии. Итальянский крейсер «Либия» встал на страже Хуанпу.
        Ада протолкалась к выходу с рынка. Вдоль стены - лохматые беженки с голопузыми детьми. Черные ноги, тряпье, худые лица и безнадежный взгляд в никуда. Все они поголовно истощены и больны. Их нельзя выгнать - это смерть; нельзя оставить - кто будет их кормить?
        Бэтти сказала, что жалость здесь неуместна. Она встретила Аду на улице и позвала в кафе - пить горячий шоколад. Аде было неловко - вдруг кто-нибудь увидит ее в дурной компании? - но отказать не посмела.
        Бэтти вновь работала у Марты.
        - Сколько ты получаешь гувернанткой? - спросила она, прикуривая от поднесенной официантом спички. - Два доллара в день? Дура. Пока молода, надо брать от жизни все. Если повезет, сама потом гувернантку наймешь.
        Бэтти говорила, что быть дорогой «старательницей» - самое выгодное дело. Всегда сыта, богата, а если правильно себя поставить, то идешь в номер только с приятным мужчиной, который ни битья, ни грубостей себе не позволяет.
        - Выбирай не самых красивых «ящеров», а самых умных. Особенно привечай офицеров - в наше время нужно знать, что они затевают. А то начнут из пушек по городу лупить, а ты и смыться вовремя не успеешь.
        Ада и так жила как на иголках, а Бэтти еще больше напугала ее.
        Из офицеров она знала только Даниэля, да и тот служил добровольцем. Многие белые мужчины записались в волонтерский полк: после работы ехали на плацы, учились стрелять и маршировать, а ночами патрулировали улицы. Ада почти не встречалась с мистером Бернаром, впрочем, ей и не хотелось его видеть. Даниэль был очень странным: он как будто нарочно изводил Аду - заговаривал с ней, делал гадкие намеки.
        Ох, поскорей бы кончилась война и поскорей бы вернулись Уайеры.
        Нести корзину было тяжело, и Ада решила проехаться на трамвае. Места первого класса - для пассажиров в чистой одежде. Для них удобные плетеные сиденья вдоль стенок. В третьем классе едут голодранцы - с тележками и коробками; иногда какой-нибудь дурень козу затащит в вагон.
        Ада ездила только первым классом за двенадцать центов - бог с ней, с экономией! - а то вшей нахватаешься от китайцев - дороже выводить.
        - Здравствуйте! - крикнул кто-то по-русски через весь вагон.
        Ада оглянулась. Это был Митя - все та же затасканная роба, мешок.
        - Куда? Куда в первый класс лезешь? - закричал на него кондуктор.
        - Я за него заплачу, - откликнулась Ада.
        Как хорошо встретить хоть кого-то знакомого!
        - Ты куда пропал? - спросила она.
        Митя смотрел на нее: улыбка - до ушей.
        - Никуда.
        Оказалось, что он с утра ездит на трамвае - очень нравится.
        - Понимаешь, тут звонок есть особенный - его пяткой надо жать, тогда вагон остановится.
        Аде было смешно: вот дурак - удивляется давно известным вещам.
        - Поедешь со мной - поможешь мне корзину до дому донести, - сказала она.
        Митя кивнул.
        - Как ты живешь? Надеюсь, у тебя солнечно на душе?
        Ада опять рассмеялась. Дожила: единственный человек, которому интересно, как у нее на душе, - полоумный монашек.
        Когда они пришли домой, она велела Мите остаться на ночь - чтобы не быть одной.
        - Не бойся: с тобой ничего не случится, - серьезно сказал он. - Я каждый день молюсь за тебя.
        3
        Вот уже больше месяца Клим и дон Фернандо со свитой жили в изгнании. Удили рыбу, кормили комаров, играли в карты.
        Несколько раз Клим пытался уехать, но дон Фернандо не пускал его:
        - Не огорчай меня!
        Он страдал: в Шанхае творились великие дела (о том ежедневно докладывал верный лазутчик), а сам дон Фернандо сидел на острове, всеми покинутый и забытый.
        Когда к нему приезжали гости, он выгонял Клима из рыбачьей хибары, но новости так его возбуждали, что он долго не мог успокоиться. По обрывкам проклятий Клим догадался, что бандиты договорились с губернатором: Рябой был выпущен на свободу.
        - А нам-то что делать? - сердился дон Фернандо. - Тут сидеть или в Шанхай возвращаться? М-да… Теперь вся власть в Зеленой банде перейдет к Большеухому Ду, помощнику Рябого. Рябой после этой истории «потерял лицо», а Зеленая банда - это тебе не армия: тут не звания, а авторитет нужен. Большеухий выкупил учителя, теперь будет держать его рядом, будет кланяться ему, а все дела приберет к рукам. Кто знает, может, он сам и подстроил арест Рябого.
        Ночью Рубен (так звали бритоголового баска) разбудил Клима:
        - Вставай. Едем в Шанхай - Лу сбежал в Нагасаки, в Китайский город вошли войска Ученого Ци Сеюаня.
        Фернандо сидел на корме лодки, дрожал щеками и ругался. Дона не радовало, что его предсказания сбылись. Верный человек шепнул ему, что перед отъездом губернатор продал свои запасы опиума по бросовой цене. На складе в Нантао у дона Фернандо лежала крупная партия, за которую он надеялся выручить большие деньги. Но опиум Лу наводнил город, и стоимость зелья упала.
        Высадились у доков в Китайском городе. Дона Фернандо ждал автомобиль.
        - Сейчас едем в «Летучий голландец», - сказал он Климу. - Там, правда, неприютно, солдаты все разгромили, ну да плевать… Одному по темноте ходить опасно, так что переночуешь у меня, а утром отправишься, куда тебе надо.
        4
        Клим проснулся от боли в спине - отлежал: спал на чехле контрабаса в ресторанном зале. Сквозь заколоченные витрины пробивалось солнце. Пыль, сломанная мебель, на полу - битые тарелки.
        Рубен сбежал вниз по лестнице:
        - Иди, тебя дон зовет.
        Кабинет с серебряной звездой на двери тоже был разграблен. Дон Фернандо восседал на кресле с оторванной спинкой, перед ним стоял толстый китаец-военный.
        - Переведи, чего ему надо, - велел дон Фернандо.
        Клим выслушал гостя.
        - Это Сю, бывший полковник на службе губернатора, - объяснил он. - У него под началом батальон экипированных и обученных солдат. У них есть оружие, но нет пайка. Сидят в отцепленных вагонах на Северном вокзале. В плен их не берут. Сю хочет продать и себя, и батальон. Его солдаты готовы служить за еду.
        Фернандо поскреб заросший подбородок. Сю следил за ними беспокойным взглядом.
        - Это ведь сила, - задумчиво сказал дон. - И с такой силой мы можем горы свернуть.
        - У тебя есть деньги, чтобы содержать батальон солдат? - спросил Клим. - Прибыли от них никакой.
        - Как знать, как знать… Но Большеухий не потерпит в городе такую силу, значит, будет война за территорию. Мы его можем потрепать, но выиграть, конечно, не выиграем. Вот что, сейчас едем к Большеухому и предложим ему сделку: он дает мне кредит на казино, а я ему организую охрану опиумных складов. После ареста Рябого у него с этим проблемы: не все командиры хотят, чтобы он был главой Зеленой банды. Умой рожу и поехали - будешь переводить.
        - Дон, я…
        - Не огорчай меня!
        Все разместились в одной машине. Рубен сел за руль.
        - Дом номер сорок на Рут-Валлон, - назвал адрес дон Фернандо.
        Клим сделал безразличное лицо. Смотрел в окно на школьниц, на мороженщика с тележкой, на нищего солдата у дороги - в военной форме, с протянутой рукой. Жизнь кипит и, может, еще не кончится к обеду.
        У пропускного пункта на Северной Сычуань-роуд стояла очередь из нескольких автомобилей. Улица была перегорожена мешками с песком. За ними мелькали каски американской морской пехоты.
        Высокий горбоносый лейтенант проверял документы.
        - Сидите тут, - сказал дон Фернандо, выбираясь из автомобиля.
        Клим напряженно прислушивался к переговорам, но ничего не мог разобрать. Дон Фернандо улыбался, тыча в свои бумаги. Офицер вытянул шею, что-то сказал своим, и в ту же минуту к автомобилю подбежали несколько солдат:
        - Всем выйти! Руки за голову!
        Проклиная все на свете, Клим вылез наружу. Его поставили носом к стене, обыскали.
        - Эге, какую птицу мы выловили! - сказал кто-то.
        Клим вздрогнул и только через секунду догадался, что речь не о нем, а о полковнике Сю.
        - Стоять, я сказал! Этот Сю, сэр, персона нон грата в Международном поселении. Он военный преступник, сэр, - послужной список, как у Чингисхана.
        - Вы уверены, что это он?
        - Офицер-волонтер опознал его, сэр.
        Арестованных посадили в военный фургон, отвезли в центральный полицейский участок и заперли в переполненном изоляторе.
        - Я - подданный Мексики! - кричал дон Фернандо и яростно тряс решетку. - Я обладаю правом экстерриториальности!
        К двери подошел следователь - совсем мальчишка.
        - Еще одно слово, и вас посадят в карцер, - произнес он с сильным русским акцентом.
        5
        Крутился вентилятор на столе, от движения воздуха колыхались жалюзи. Феликс покачивался на стуле, курил и слушал адвоката Олмана. Когда началась война и была объявлена чрезвычайная ситуация, ему и другим сотрудникам политотдела велели допрашивать арестованных. Рук не хватало, вызвали даже тех, кто был в отпуске.
        Олман - чистенький, свежий - трогал подкрученные усы и вежливо объяснял, что мексиканский подданный Фернандо Хосе Бурбано не подлежит аресту.
        - Ваш подопечный давно состоит на учете в полиции, - буркнул Феликс.
        Олман придвинулся ближе, сложил ладони домиком:
        - Дон Фернандо не делает ничего плохого по законам своей страны - казино в Мексике разрешены.
        - Он бандит! - перебил Феликс.
        - Нет-нет. Дон Фернандо всего лишь хочет вести бизнес. Не его вина, что в Шанхае это невозможно без участия покровителей. А если вы беспокоитесь из-за ничейных солдат, то проблема улажена. Ученый Ци Сеюань согласился принять их в свою армию. Завтра Северный вокзал будет очищен и поезда вновь начнут ходить. - Олман встал, показывая, что разговор окончен. - Всего хорошего. Надеюсь, сегодня мой клиент будет ужинать дома.
        - Рогова сюда! - крикнул Феликс, когда Олман вышел из кабинета.
        На Клима Рогова досье не было. Его привели - коротко остриженная башка, пальцы в чернилах после снятия отпечатков. Феликс долго смотрел на него в упор. Этого субъекта он помнил: во время сидения в Гензане тот каждый вечер устраивал карнавал у бараков. Рядом, в двух шагах, умирали в тифу мальчики-кадеты, а ему хоть бы хны. Феликс слушал гогот у костра - кулаки сжимались от ненависти.
        - Выбор у тебя простой, - сказал он по-русски, - либо депортация вместе с полковником Сю, либо служба на благо полиции.
        Рогов пытался вилять:
        - Разве вы имеете право депортировать Сю из собственной страны? Он гражданин Китая…
        - Имеем, имеем… - сказал Феликс. - А уж тебя, беспаспортного, мы вообще можем выслать в любой момент. Например, в Советскую Россию. Ты ведь белый офицер?
        - Нет.
        - Не ври. В любом случае, либо ты соглашаешься на нас работать, либо…
        - Я отказываюсь.
        - Замечательно, я сажаю тебя на пароход до Владивостока, а в сопроводиловке пишу, что ты каратель из отряда атамана Семенова.[52 - Семенов Григорий Михайлович (1890 -1946) - казачий атаман, деятель Белого движения в Забайкалье и на Дальнем Востоке. Прославился крайней жестокостью.] И пусть ОГПУ с тобой разбирается.
        Есть в полицейской работе своя доля удовольствия. Заглянешь в лицо мрази, которой все нипочем, которая готова служить и мексиканским бандитам, и китайским военным преступникам, заглянешь - и увидишь забавное недоуменьице: «Как так, граждане? Меня, такого хитроумного, и в угол загнали?»
        Глава 42
        1
        Эдна паковала чемодан. Мятежные генералы заняли Пекин и вынудили президента уйти в отставку - мистер Грин требовал репортаж. Все знакомые говорили, что Эдна сошла с ума: во время войны ехать через всю страну. Она только отмахивалась: «Новости - это моя работа».
        Если бы Даниэль остановил ее! Но он спокойно помог ей собраться, сам застегнул замок на портативной пишущей машинке. Его совершенно не беспокоило то, что Эдну могут убить.
        Она искала причины и не могла понять: почему он разлюбил ее? Эдна перебирала в памяти их разговоры: да, они ссорились по мелочам, но она никогда не унижала и не оскорбляла его; она не располнела, не опустилась; ее было за что уважать…
        Эдна хотела уехать еще и потому, что она начала выпрашивать у мужа знаки внимания, задавала вопросы, на которые нет других ответов, кроме «я люблю тебя». Но Даниэль уклонялся от них со своей обычной элегантностью. Эдна чувствовала, что ему просто неинтересно с ней.
        - Я не знаю, когда вернусь, - сказала она, садясь в автомобиль.
        Даниэль поцеловал ей руку:
        - Дай мне телеграмму, когда доберешься до Пекина.
        На вокзал он не поехал. Сказал, что у него дела.
        2
        Какой, к черту, вокзал? Тихо ступая по ковру, подкрасться к детской, заглянуть в приоткрытые двери.
        Вот она. Солнце разложило на полу ярко-желтые квадраты, и один из них пришелся точно на Аду. Она сидела на нем, как на парадном блюде. На голове - самодельная корона из фольги. Волосы, перевязанные разноцветными шерстяными нитками, торчали во все стороны.
        - Нужно, чтобы было раз, два, три… много косичек, - говорила Бриттани. - А у тебя только раз, два, три… мало!
        Половица скрипнула под ногой Даниэля.
        - Кто там?
        Он с фальшивой беззаботностью вошел в детскую.
        - А мы опять играем в принцесс! - сказала Бриттани и сунула Даниэлю тяжелую книгу с картинками. - Вот в этих.
        - И что, мисс Ада у тебя принцесса? - спросил он.
        Ада покачала головой:
        - Нет, я злая королева-мачеха. Сейчас Белоснежка нарядит меня для бала, и я начну ее терзать.
        Она схватила Бриттани и принялась щекотать ее. Та хохотала; ноги в белых чулках мельтешили в воздухе.
        - А-а-а! Пусти меня, злая мачеха!
        Вечером, когда Ада собралась домой, Даниэль, как всегда, подкараулил ее в прихожей. Сделал вид, что поднимается к себе и встреча абсолютно случайна.
        - Всего хорошего, - бросила Ада, вприпрыжку спускаясь с крыльца.
        Даниэль смотрел ей вслед.
        - Ада!
        - Что?
        Остановилась. Он подошел к ней:
        - Ада, я готовлю новую партию чая для отправки в Европу. Чай называется «Принцесса». Хотите, ваш портрет будет на каждой пачке?
        - Не хочу.
        Она повернулась, чтобы идти, но Даниэль просительно взял ее за руку - чуть выше запястья:
        - Ада, я заплачу вам. Сколько вы хотите?
        Секунда на вычисления.
        - Пятьдесят… пять долларов. - Но, увидев его готовность, она тут же добавила: - Это вперед. И еще столько же после.
        Даниэль достал из кармана бумажник:
        - Вот держите. У меня нет пятерки.
        Она показала на десятидолларовую купюру:
        - Я вам завтра принесу сдачу.
        - Не надо сдачи. Так вы согласны?
        - Пожалуй.
        - Я направлю вас в фирму моей подруги. Нина Купина занимается рекламой, она тоже русская…
        - Я ее знаю. Мы приплыли в Шанхай на одном пароходе.
        Ада спрятала деньги в сумочку, но потом переложила в карман.
        - Сумку вырвать могут, - пояснила она и, помахав Даниэлю, пошла к калитке.
        Он не выдержал и рассмеялся: девочки, скрывающие неуверенность за нахальством, - это такая прелесть! Интересно, сколько потребуется денег, времени и комплиментов, чтобы влюбить ее в себя?
        Вернувшись в дом, Даниэль позвонил Нине:
        - У вас есть на примете художник, который мог бы нарисовать этикетку к чаю?
        - Конечно. А что именно надо изобразить?
        - Одну девицу. Я пришлю ее вам, хорошо?
        - Разумеется.
        3
        Ада торжествовала: все складывалось замечательно - война кончилась, Шанхай остался невредим, Митя ушел. Он до смерти надоел ей глупыми вопросами: «А что такое „Виктрола“? А что за дух там внутри сидит и поет?»
        Но самая главная удача - сто пятнадцать долларов ни за что ни про что. При мысли о том, что мистер Бернар в нее влюбился, Ада едва могла удержаться от хохота. Самое главное - не терять голову: он женат, и рассчитывать на что-то серьезное не стоит. Держать его на расстоянии и постараться вытянуть из него как можно больше. Только бы Эдна ничего не узнала!
        Хорошо бы скопить на билет в Америку. Но говорят, там приняли новый закон и теперь нельзя, как раньше, приехать и пройти регистрацию. Введены специальные квоты на эмигрантов каждой национальности. Если не проходишь по квоте - поворачивай назад. Так что все равно надо прорваться в американское консульство и потребовать, чтобы они выправили паспорт - как дочке американского гражданина.
        Какое счастье, что мистер Бернар направил ее к Нине Купиной! Надо спросить, во сколько обойдутся ее услуги.
        Ада подвила плойкой волосы, отгладила платье, пришила сначала один воротничок - отпорола: недостаточно наряден. Пришила второй - глупо: как гимназистка. Третий порвался. В результате пошла вообще без воротничка, только косынку накинула на плечи и в волосы астру воткнула. Даниэль тоже хорош - отправил делать портрет, а денег на новое платье не дал. Ну и будет ему чай «Нищая принцесса».
        Мастерская Нины Купиной помещалась в одноэтажном доме. За ним тянулось серое здание без окон - склад.
        Ада объяснила привратнику, что у нее встреча с хозяйкой, и ее проводили внутрь. Коридор, выщербленная плитка на полу. Одна дверь была раскрыта, там за мольбертами сидели китайцы - как в художественной школе.
        В кабинете Нины Васильевны пахло типографской краской. Все стены были увешаны пестрыми картинками: азиатские девушки - с веерами, кошками и всевозможными пузырьками в руках.
        Нина Васильевна рассматривала папку с рисунками. Рядом с ней сидела модно одетая китаянка.
        - Этот парень работал на «British American Tobacco», - объясняла она по-английски, - занимался сигаретными пачками и вкладышами.
        - А почему оттуда ушел?
        - Его выгнали. Начальник подумал, что он продает их секреты то ли китайской табачной фабрике, то ли одной из независимых студий. Сейчас каждый второй использует их технику «втирай и расписывай».[53 - Техника rub-and-paint - сначала растирается пятно краски, чтобы создать цветовое облако, потом его расписывают более четкими линиями.]
        Нина Васильевна усмехнулась:
        - Думаю, его надо брать, но сажать отдельно от всех. Или пусть дома работает, а нам приносит готовые плакаты.
        Ада в смущении стояла на пороге. Тут серьезные дела делаются, каких-то художников нанимают. Ей вновь стало стыдно за свое бедное платье.
        Нина Васильевна подняла глаза. Встала и поманила Аду за собой:
        - Идем.
        Даже не поздоровалась.
        «Я ей не нравлюсь, - в испуге подумала Ада. - Наверное, потому, что ее Клим так долго жил в моей комнате. Она хоть и не любит его, но ей все равно обидно. Эх, не будет она мне паспорт выправлять!»
        В большой комнате, загроможденной мебелью и вешалками с платьем, их ждал вертлявый смуглый парень с лоснящимися мелкими кудрями.
        - Разберись с ней, - велела Нина Васильевна и вышла.
        Брис - так звали парня - несколько раз обошел вокруг Ады, поцокал языком и потащил ее к большому зеркалу вроде тех, что бывают в театральных гримерках.
        - Садись на стул и повернись ко мне. Будем делать из тебя лебедя.
        На его переднике имелось множество карманов, откуда он ловко выхватывал то кисточку для пудры, то карандаш для глаз.
        - Посмотри наверх… Так, теперь вот сюда, мне на ухо. Отлично!
        Ада настолько оробела, что не смела пошевелиться. Спина у нее затекла, нос чесался. Борис провел пуховкой по ее лицу и развернул стул к зеркалу:
        - Хороша? А?
        Ада сощурилась, чтобы получше рассмотреть себя. Из зеркала на нее глядела киноартистка.
        - Это вроде и не я совсем.
        Борис расхохотался:
        - А нам не нужна ты, нам нужна принцесса. Теперь будем фотографироваться.
        Когда Ада вернулась назад в контору, был уже полдень. Нина Васильевна говорила по телефону:
        - Календари уже пришли. - Она сделала знак Аде подождать. - Да, вся партия тут, на складе. - Нажав на рычаг, снова с кем-то соединилась: - Как Китти? Хорошо? Живот не болит? Отлично. Дома буду к ужину.
        Нина Васильевна повесила трубку. Теперь она уже не казалась такой суровой.
        - Закончили?
        Ада принялась рассказывать, как Борис терзал ее целый час. Он сделал снимков тридцать, не меньше. Это сколько денег потребуется, чтобы их все проявить и распечатать?
        В коридоре послышался шум.
        - Нельзя туда! - заорал кто-то.
        Дверь распахнулась, и в кабинет ввалились пятеро мужчин. Все драные, выцветшие, словно из дикого леса вышли. А один ну просто урод: что-то с лицом у него не то.
        Нина Васильевна нахмурилась:
        - Чем обязана, господа?
        Вперед выдвинулся молодой человек в помятой шляпе-канотье.
        - Мадам, вы уже получали от нас грозное предупреждение, - сказал он по-русски. В руках у него был нож. - Мы хотим от вас денег.
        «Вымогатели!» - с ужасом поняла Ада. Нина Васильевна быстро взглянула на нее:
        - Выйди.
        Ада метнулась к двери, но здоровый бородатый детина преградил ей дорогу:
        - Пусть останется здесь.
        Окна закрыты - не вырваться.
        - Ваш покойный кузен должен нам пятьсот долларов, - продолжал парень. - Мы вас честью попросили вернуть долги. А то начнутся меры.
        Нина Васильевна посмотрела ему в глаза:
        - Вы полагаете, что вам позволено грабить меня?
        - Послушайте, мадамочка… - Бородатый цапнул Нину Васильевну за руку, но она схватила пресс-папье и ударила его в лицо. Парень с ножом бросился к ней.
        - А-а-а! - взвизгнула Ада.
        Грохнул выстрел, кто-то завопил; Ада упала ничком, прикрыв голову руками, - ей показалось, что бандиты выстрелили в нее.
        Из-за сейфа показалась китаянка с револьвером в руках.
        - Пошли вон! - тихо сказала она по-английски.
        Парень в канотье сидел на полу и зажимал ладонью кровавое пятно на штанине.
        - Тварь узкоглазая! - голосил он. - Смотри, что наделала!
        - Вон! - повторила китаянка, целясь в голову бородатому.
        Тот сунулся к двери, но Нина Васильевна показала ему на раненого:
        - Забирайте… это…
        Парня подхватили под мышки и вытащили из кабинета. Кровавый след тянулся за ним по полу.
        Нина Васильевна захлопнула дверь.
        - Надо в полицию сообщить! - воскликнула Ада.
        - Помолчи.
        Китаянка сквозь жалюзи смотрела на двор.
        - Они уходят.
        Ада без сил повалилась на стул. По щекам катились слезы, она вытирала их рукавом, и на манжете оставались черные следы.
        - Почему вы не хотите позвонить в полицию? Ведь эти люди могут вернуться!
        Ее не слушали. Нина Васильевна сунула ей доллар:
        - Иди домой.
        Руки ее были холодны как лед.
        4
        Рикша катил Аду в коляске.
        - Быстрее! Быстрее! - кричала она и тыкала ему в спину туфлей. Ей казалось, что бандиты могут подскочить сзади и полоснуть ножом по горлу.
        Наконец коляска подъехала к дому Бернаров. Ада спрыгнула на землю, кинула рикше монету.
        Дверь открыла Хобу.
        - У нас гости, - проговорила она шепотом.
        - Кто?
        Хобу не успела ответить. На лестнице показалась Нина Васильевна. Лицо ее было бледно и расстроенно. Вслед за ней вышел Даниэль:
        - Дайте мне знать, если я могу вам чем-то помочь.
        - Не надо! - бросила она через плечо и выбежала на улицу.
        Даниэль перевел взгляд на Аду:
        - Зайдите ко мне.
        У Ады сжалось сердце. Как Нина Васильевна оказалась здесь? Приехала на автомобиле раньше ее? Что ей надо от мистера Бернара?
        Даниэль усадил Аду на диван, налил ей коньяка:
        - Пейте - вам полегче станет.
        Ада подчинилась, но допить не смогла - закашлялась. Даниэль сжал ее руку:
        - Сильно напугались?
        Ада кивнула:
        - Я не знаю, кто эти люди и почему они нападают на беззащитных женщин.
        - Это фашисты, - проговорил Даниэль. - У Геродота есть рассказ: отец призвал сыновей и сказал им, что по отдельности каждый из них - тонкий прутик: любой может его сломать. Но все вместе, в связке, они непобедимы. Пучки таких прутьев по-латыни называются «fasces». В древние времена они являлись символом власти римского магистрата, а сейчас - знаком единства ультраправых националистов.
        Ада ничего не поняла. Ей хотелось участия, доброго слова, а мистер Бернар рассказывал ей про какие-то прутья.
        - Такие люди, как мы, Ада, распознают своих на уровне идей: «Веришь ли ты в то, во что верю я?», «Разделяешь ли мою систему взглядов?» Нам безразличны национальность и раса, нам важна духовная близость. А фашисты считают своими только тех, кто принадлежит к их народу.
        - Так они бандиты? - спросила Ада. - Чего они хотели от Нины Васильевны?
        - Они пытаются сплотить свою нацию и считают, что каждый должен помогать этому «святому делу»: деньгами, делами - кто чем может.
        - Значит, они могут и ко мне вломиться? - ужаснулась Ада.
        Мистер Бернар с улыбкой покачал головой:
        - К вам они не посмеют прийти. Я сумею вас защитить.
        5
        Даниэль усмехнулся: Ада не дала обнять себя. Выскользнула из-под его локтя и на прощание наградила театральным взглядом: «Не смейте распускать руки!» Сказала, что пойдет в детскую и проверит, как поживает ее пустоголовая воспитанница.
        В застекленной дверце книжного шкапа она увидела свое лицо в потеках черной краски, смущенно ахнула и выбежала из кабинета.
        Даниэль заметил на полу обтянутый материей серый кружок - пуговицу от Нининой перчатки. Поднял ее. Нина ушла, раскаленная от гнева. Она, кажется, что-то поняла насчет Ады.
        - Я глазам своим не поверила, узнав, что вы прислали ко мне гувернантку. Вы что, считаете ее красавицей?
        Даниэль поспешно сменил тему и потребовал, чтобы Нина в подробностях рассказала ему о нападении фашистов.
        Она уже несколько раз получала от них письма с требованием денег. Один раз звонил какой-то негодяй - видимо, из кафе (на том конце провода слышались голоса и звон тарелок). Заявил, что им надо побеседовать насчет патриотизма.
        - Это все из-за Иржи! - в сердцах проговорила Нина. - Я-то думала, что он ходит в кружок историков-любителей. Одного из нападавших я, кстати, знаю - это фотограф из «Флэпперс»: он делал мой портрет. Бинбин подстрелила его - ранила в ногу.
        - Откуда у нее оружие? - спросил Даниэль.
        - Она носит револьвер в сумке, потому что боится мести родственников.
        - Вам тоже не мешает обзавестись револьвером. Или нанять телохранителей. Сходите на сенную площадь в Китайском городе - там полно безработных русских. Многие из них имеют боевой опыт.
        - Мне не охрана, а управа нужна! - воскликнула Нина. - Я не хочу брать с собой телохранителей в магазин, когда мне хочется купить булавки! Мне надо, чтобы эти фашисты исчезли из моей жизни! А я даже не могу обратиться в полицию: Хью Уайер только рад будет, если меня убьют. Ну что вы уставились на меня?!
        Даниэль думал об Аде, которая могла случайно попасть под нож или пулю.
        Нина долго смотрела на него выжидающим взглядом, потом поднялась и молча вышла.
        Даниэль снял трубку с телефонного аппарата. Лемуан был дома. Нина и не догадывалась, с каким выдающимся человеком она познакомила Даниэля полтора года назад.
        Он объяснил Лемуану, в чем дело.
        - Я бы привлек полицию, - сказал Поль Мари. - Ты знаешь, у меня есть нужный кадр: незаконные политические организации - это по его части. О Хью Уайере не беспокойся: он не узнает, что дамы замешаны в деле.
        Глава 43
        1
        Выпускники Сибирского и Хабаровского корпусов провожали в Европу пароход «Портос». Таскали чемоданы, мебель, книги - за время шанхайского сидения кадеты успели обрасти имуществом. Пятьсот мальчишек - раскрасневшихся, возбужденных. Новенькая форма - последний подарок благотворителей. Опять переезд на другой край света. Эх, что ждет вас, ребятки?
        Дамы-благотворительницы совали кадетам сдобные булки, махали платками, крестили. Многие плакали.
        - К сожалению, сохранить корпуса в изначальном виде не удается, - сказал в прощальной речи директор, генерал-майор Корнилов. - Мы войдем в состав Русского и Донского кадетских корпусов, а позже всем воспитанникам будет предоставлена возможность вступить в ряды армии Королевства сербов, хорватов и словенцев.
        Оркестр играл марши, ветер трепал флаги.
        - Изгнание… - вздыхал дядька Егорыч. - Нигде, кроме России, приюта не будет.
        Феликс молчал, вертел в руках новые, недавно купленные мотоциклетные очки. В который раз в душе всколыхнулись чувства - кадеты, братья! Столько лет учили, что один в поле не воин, а жизнь показала обратное. Одному еще можно устроиться: если забыть прошлое, затоптать в себе русское. Один - воин; все вместе - толпа беженцев.
        Было три часа пополудни, когда Феликс добрался до участка. Лемуан, старый знакомец, попросил об услуге:
        - Выручи мою любимую женщину. Нехорошо, когда даму оскорбляют насилием.
        Лемуан сразу догадался, что это Феликс виновен в закрытии чехословацкого консульства. На следующий день он вместе с Одноглазым появился в его комнате.
        - Стало быть, в полиции служишь? - сказал он, недобро прищурившись. - Мы за тобой проследили.
        Феликс ринулся к двери, но Лемуан бахнул ладонью по столу:
        - Стоять! - И тут же спокойно добавил: - Ты подумай, мальчик: куда ты сбежишь от Поля Мари? Давай лучше поговорим.
        С того дня они начали помогать друг другу. Феликс решал для Лемуана вопросы, связанные с полицией, Лемуан делился с ним слухами: какой пароход привез контрабанду из России и в каких количествах; кто является получателем груза на бумаге, а кто на деле.
        Чтобы доказать Феликсу свое расположение, Лемуан надоумил его взять под крыло капитана сторожевого катера и его приятеля из таможни. Феликс явился к ним с обыском: мол, поступил сигнал о наличии нелегальной литературы на борту. Вместо листовок в тайнике был обнаружен опиум. Капитан и таможенник умоляли не сдавать их в участок; договорились на триста долларов ежемесячно. До покупки мотоцикла оставалось совсем недолго.
        Дело Нины Купиной было пустое. Секретарь архива положил Феликсу на стол тонкую папку с надписью «Русские националисты»: три агентурных донесения, одно анонимное письмо, список фамилий и адресов.
        Феликс снял трубку:
        - Пусть участковые выяснят по больницам, не поступал ли к ним русский лет семнадцати - двадцати с огнестрельным ранением в ногу.
        Через час телефон зазвонил: раненый нашелся в Шанхайском всеобщем госпитале на Северной Сучжоу-роуд.
        2
        Черное небо в окошке. Госпиталь, храп пациентов, запах этот противоестественный - медицинский. Назар лежал на боку, прислушиваясь к боли в лодыжке.
        Курва китайская! За что погубила? Вдруг теперь охромеешь на всю жизнь? Слава богу, хоть вовремя привезли в больницу, а то всякое могло случиться: потеря крови, заражение. Доктор сказал: кость не задета. А может, наврал? Лицо у него паскудное - как будто он тут не лечит, а режет, чтоб работы поменьше было.
        Больно-то как, граждане! Попросить морфию? А ну как его в счет запишут? И так, верно, сумма гигантская натикала: койка, постель, забота. Узнают, что у Назара денег - ни гроша, разбинтуют и выкинут на улицу: иди помирай к китайцам.
        Надо представиться сыном миллионщика. Сказать, что путешествуешь по миру, а в проклятом Шанхае ограбили и чуть не убили. Обещать, что папенька из Парижа скоро денег пришлет.
        Все из-за Марьи Заборовой, дылды проклятой. Назар отправился на заседание благотворительного в помощь русским эмигрантам общества: надеялся среди богатеев клиентов найти - фотографироваться. Марья с краешку на табуретке сидела: тощая, сухая, головенка маленькая. Подошла и сказала в нос:
        - Я вас, молодой человек, давно наблюдаю. Думаю, вам не хватает истинного дела.
        Назар и купился. Пошел с ней к кому-то на квартиру - там тайное собрание при свечах. Говорили красиво - о Родине, о нации:
        - Наши планы: захват власти в России. Потом временная диктатура, а когда политическая ситуация стабилизируется и все враги будут вычищены - правление Всероссийского Земского собора.
        Назар сидел и возбуждался. Третьего дня в синематографе видел картину - как император въезжал в Рим. Красота! Девушки ликуют, кругом розовые лепестки. Вот бы так в Москву въехать! Пусть не на колеснице, а хотя бы на броневой машине «танк».
        Слушали - постановили: тайной организации остро не хватает финансов. Раньше за все платил чехословацкий консул, но теперь он скопытился. Марья предложила привлечь его кузину - чтобы она проявила гражданскую сознательность.
        У Назара сладко запело сердце: ах, ах, Нина Васильевна - вот бы прийти к вам с визитом, в совместной борьбе поучаствовать… Написал ей три письма - ни на одно не ответила. Марья стояла над душой:
        - Что вы ей пишете, будто в чувстве признаетесь? Надо построже: деньги на стол или будут последствия.
        Она вновь созвала собрание. Назар объявил, что готов пойти к Нине Васильевне и поговорить с ней о долге: ну, пугнуть как следует, ножик к теплому бочку приставить или еще чего. Но одного его Марья не пустила.
        Вот лежи теперь, растерзанный, на койке, кусай простыню, чтобы не плакать от боли. Ни одна сука не пожалеет: двадцать человек в палате - все дрыхнут.
        Надо морфию спросить - пусть какие угодно счета выставляют, пусть снимают последнюю рубаху.
        В щели под дверью заметался свет, загремели шаги. Назар приподнялся на локте:
        - Сестра…
        В палату вошли пятеро сикхов-полицейских.
        - Вот он, - показал на Назара доктор.
        Сикхи взялись за койку, приподняли. Назар хотел орать, но ему сунули в нос револьвер:
        - Молчи.
        Как в беспамятстве он поехал по коридору, по лестнице, а потом… в мертвецкую. Запах такой, что убиться можно. И чьи-то ноги на столе.
        - А-а-а… - тонко завопил Назар. - Не трогайте меня!
        Из темноты к нему придвинулась тень. Свет фонаря ударил в глаза.
        - Ну, выкладывай, - произнес кто-то по-русски. - Кто организовал налет и с какой целью?
        Назар закрылся руками, заплакал:
        - Все скажу… Тайная организация… Возрождение России, чтоб против большевиков… Денег хотели достать на благие цели… - Назвал им какие-то фамилии, но не все: вовремя язык прикусил.
        - Ну, не хочешь говорить - здесь посидишь до утра, - усмехнулся русский. - Охладишься немного. А завтра мы с тобой еще побеседуем.
        Он что-то сказал сикхам, и они вышли. Один остался сторожить - тюрбан его видно было сквозь окошко на двери.
        Назар приподнялся на локтях: на столе и вправду лежал мертвяк. Граждане, да что же это? Да какие они моральные права имеют человека к покойникам подкладывать? Назар сел на койке, хотел ступить на больную ногу - ой, нет!
        - Тсс! Не шуми!
        Услышав голос за спиной, Назар обмер. Теплый ручеек потек по ляжке.
        - Это я, Марья Заборова. Я в этом госпитале служу. Тут дверь с другой стороны - пойдем, я тебя выведу.
        От боли, от потрясения Назар опять заплакал. Марья подставила ему плечо, и он запрыгал вслед за ней.
        3
        Все-таки Китай в ноябре - дело хорошее, хотя, конечно, не как август в Москве. Выглянешь в окно - небо пронзительное, в лужах облака плывут, а поверх листок красный - то ли каштана, то ли платана. В общем, смотреть на ликование природы везде неплохо.
        Макар Заборов, бывший артиллерист, бывший верноподданный Российской империи, собрался с дочкой в гости и ждал, покуда она шляпку на голову присобачит.
        Дочка, Марья Макаровна, сказала, что на сборище будут господа-офицеры - сыновья Отечества, преданные до последней капли крови. Марья Макаровна - ох, строгая! Драться, положим, не будет, как матерь, - у ней образование, но чуть что не по-ихнему - всем в укрытие.
        Как ее замуж выдавать при таком характере? Да еще ростом выдалась - колокольня. На лицо-то ничего - терпимая, но то, что девка выше всех на голову, - это какое-то упущение природы.
        Покуда маленькой была, гаркнешь на нее: «Машка, подай молока!» или «Машка, закрой фортку - дует!» - все делала как положено. А потом… «Вы, - говорит, - папаша, невежественный, хуже китайца-кули. Нате вам газету - ознакомиться».
        Возьмешь очки, начнешь читать - диву даешься: Британия опять войну затевает. Ей все державы советуют: «Уймитесь!» - а они там, в Лондоне своем, слушать никого не хотят.
        Макар Заборов знал англичан. Как приехал в Харбин, устроился в паровозное депо при КВЖД.[54 - КВЖД - Китайско-Восточная железная дорога, железнодорожная магистраль в Северо-Восточном Китае, проходившая по территории Маньчжурии и соединявшая Читу с Владивостоком и Порт-Артуром. Построена в 1897 -1903 годах как южная ветка Транссибирской магистрали. Принадлежала России и обслуживалась ее подданными.] Там инженер был английский - очень хороший человек. Бывало, зайдет в мастерскую, вежливо по плечу стукнет: что, мол, труженик Заборов, как твои обстоятельства? Ты ему мигаешь и знаки показываешь: «Все хорошо, благодарствуем». Он по-русски только одно слово знает: «оштрафую» - надо к нему с сочувствием относиться. Англичанин посмотрит на твою работу и идет дальше по плечам стукать.
        Марью Макаровну надо слушаться - она и себе уровень соображения повышает, и младшим сестрам, двойнятам Паше и Глаше. Танечку, среднюю сестру, правда, не уберегли. Большевики, как договор подписали с китайцами, стали делить КВЖД. Всем работникам велели принимать подданство - либо китайское, либо советское. А кто без гражданства намерен жить, тому шиш, а не работа.
        Марья Макаровна по столу стукнула: «Не буду ни китайкой, ни большевичкой. Я русская женщина, ей и помру». А Танечка - святая простота - спорить вздумала: «Если народ наш выбрал Советы, то и я с ним». Такой шум подняли - чуть не подрались, хоть обе в гимназиях отучились. Младшие, Паша и Глаша, к соседям убежали - прятаться, а отцу что делать? Была бы матерь ихняя жива, она бы надавала им подзатыльников. Только нету больше солнца нашего, Зои Буянчаевны, - злая чахотка прибрала.
        Макар женился на ней вопреки родительской воле: вся улица шумела - Заборов калмычку за себя берет. А и что, что калмычку? Зато хозяйственней Зоечки никого во всей Москве не было. Лепешки ее на бараньем сале помните? А пирог со смородиной? То-то же. А фельдшерицей она какой была! К ней даже один доктор за советом ходил.
        Дочек родила - загляденье. Не помри Зоя Буянчаевна во цвете лет - вот бы радовалась! Старшая, Марья Макаровна, - сестра милосердия. Всю Гражданскую войну прошла, в Харбине в городской больнице за страждущими ходила, потом в Шанхай приехала - зачем-то оно ей потребовалось. И сразу при деле оказалась - в Шанхайском всеобщем госпитале. Если б не собачилась она с Танечкой по политическим соображениям - цены б девке не было. Ну и росту ей убавить - хотя это никак невозможно.
        Танечка - тоже умнейшая голова. Получила советский паспорт - служит стенографисткой при пароходстве. А пароходство - при КВЖД. В Шанхай переезжать отказалась, ибо от Родины далеко. Снимает теперь в Модягоу угол с кипятком. У ней и жених имеется.
        Марье Макаровне она ничего не пишет, отцу тоже, а с младшими сестрами еженедельно переписывается. Ну да Паша и Глаша - добрые девочки: все, что надо, рассказывают родительскому сердцу.
        Жених Танечкин - из боевой комсомольской дружины. Что это за комсомол такой - нам неведомо, но задание у них такое: охранять советские учреждения от белогвардейской сволочи. Только где они эту сволочь берут - непонятно. Харбинцы много судачат о политике - обид у людей накопилось на многие годы. Ну что они супротив Союза сделают? Сравнить тоже - этакую страну-махину и город Харбин, где лишь сердцевинка русская, а кругом одни китайцы.
        Да русские и не живут миром: поделились на партии, отгородились друг от друга. Здесь «совы» - советские служащие, здесь «киты» - те, кто принял китайское подданство, а здесь «квиты», живущие по временным квитанциям.
        Вот пойдет Танечка замуж, неужто родного отца не позовет на свадьбу? Приехать Макар не приедет - денег нету, - но все равно хочется. Самая красивая - Танька-то. Младшие дочки в мать-калмычку удались, Марья Макаровна - в предка-драгуна какого-нибудь, а Танечка - загляденье.
        Когда Макара уволили из депо за беспаспортность, дочь старшая прислала письмо: приезжай с девочками в Шанхай, тут сознательные люди живут и Белое дело процветает. Будем вместе готовить отпор большевикам.
        Танечка в крик: «Ни за что своего жениха не брошу!» Младшие тоже реветь, а потом ничего, согласились.
        Приехали - и что же? Русских людей на Бродвее - как песку в море, а Белого дела не видать. Кто им будет заниматься, если кругом нищета и сплошное страдание? Нет на чужбине почета русскому человеку. В газетах пишут, бельгийским участникам войны назначили пенсион за их раны и геройство. А русским кто назначит? Бельгия эта - козявочная страна, на карте ее только с лупой для чтения найдешь, а деньги на справедливость у ней имеются. А в России - этакой махине! - совести вообще нет.
        Танечка звала сестер в Союз: «Будем делать социализм. Вы в этом Китае лишь даром молодость растрачиваете, а в СССР пойдете в институт - вас там на фельдшеров или зубных техников научат».
        Это, положим, сказки, а вот замуж девкам надо. В Шанхае для них мало женихов. Свои, русские, все больше безработные или вечно выпимши, а не за своих Макар Заборов дочерей не отдаст. Знаем мы этих англичан и прочих союзников: наобещают с три короба, а потом драпанут. Вон они как с государь-императором поступили - бросили на съедение.
        Большевики, конечно, тоже сволочи, но если какой порядочный из них попадется - чтоб водки в рот не брал и с ремеслом надежным, скажем сапожницким или слесарным, - то отчего с ним не породниться? Только пусть он нам наперед уважение покажет: пришлет сватов, как полагается, сам явится, поговорит о восстании в Бессарабии или еще на какие умные темы. А там и по рукам ударим: «Выбирай, мил человек, любую дочку - какая больше нравится. Вот тебе мое родительское благословение».
        Марья Макаровна даже думать не хотела о возвращении. И никто ее ослушаться не мог, потому что у нее характер в Зою Буянчаевну, Царствие ей Небесное. Так и жило семейство Заборовых помаленьку. Макар оборудование налаживал на холодильной фабрике «Hazelwood», что на Чусян-роуд. Дочкам гостинцы приносил - мороженое имбирное, пломбирное, с орехом или фруктовым сиропом. Паша и Глаша поступили в чайную контору - это им Танечка устроила через рекомендательное письмо.
        Марья Макаровна чуть не каждый день по собраниям шастала. Оно и понятно: туда иной раз такие женихи приходят - хоть во фрунт перед ними становись. Все о государственном толкуют, и не просто так, а со смыслом.
        Один скажет:
        - До нас эмиграция была пассивной. Все, что ждало ее, - это позорная ассимиляция с местным населением.
        Второй скажет:
        - Нам нужно зрить в корни! При царе Алексее Михайловиче было корпоративное фашистское государство, замкнутое на интересах нации.
        А Марья Макаровна поднимется во весь рост, поглядит эдак, огненно:
        - Мы будем вести борьбу по следующим направлениям: врагов разделить, поссорить, создать у них ложное представление об организации. Вселить страх и мысль о поражении - тем самым враги превратятся в нейтральных граждан. Нейтральных превратить в сочувствующих, а тех - в фашистов. Работа среди фашистов - создать чувство спайки и уверенности в победе.
        Господа офицеры от уважения захлопают. Вот ведь какая дочка выросла! Но все равно одну ее отпускать к женихам нельзя. Пусть, если хочет, с отцом ходит.
        4
        Перед новым собранием Марья Макаровна сказала:
        - Вы, папаша, сидите дома. У вас язык без костей: что где услышите - тут же и растреплете. А у нас дело опасное.
        Ах, доченька, с кем в нашем бординг-хаусе трепаться? Сбоку - китайцы, наверху - японцы, хозяйка, мадам Пенелопа, - то ли гречанка, то ли цыганка, то ли еще какая национальность. Ты им «здрасьте» говоришь, а они тебе «хэлло» или еще что похуже скажут.
        А насчет опасности - станет из-за тебя полиция керосин жечь, чтоб по твою душу на мотоциклетке ехать! Это говорится не для того, чтобы тебя принизить, а для того, чтобы ты головой своей умной подумала.
        Все же на собрание пошли вместе. Хозяин квартиры - его благородие штабс-капитан Просилкин. Человек стройный, бородатый и с пониманием юмора.
        - Я нынче в кладбищенских сторожах хожу, - пояснил. - По молодости мечтал дослужиться до генерал-полковника. А теперь стал генерал-покойник. Доволен: подчиненные у меня тихие.
        Кто ему, интересно, шишку на лбу поставил? Но спросить неудобно: вдруг это дело интимное?
        Пришел полковник Горохов - тоже отличный человек, но с такой мордой, что прости господи! То ли шрапнелью его изувечило, то ли в застенках пытали. Одним словом, не жених.
        Горохов сказал, что разносит русские газеты, и даже присказку смешную придумал: «Новости дня, новости дня: скоро Троцкий станет, как я». Люди сочувствуют - торговля идет.
        Потом явились еще двое - один телефонист Кобец, другой барон Шерих. Правда, барон не работал по специальности - служил фармацевтом в аптеке на авеню Фош. Всего пришли двенадцать человек, если считать хозяина.
        Штабс-капитан усадил соратников пить чай без сахара. Марья Макаровна поднялась - ну такая важная, прямо министр.
        - Наши ряды понесли невосполнимую утрату, - сказала она. - Назарчик получил боевое крещение в ногу. К нему в госпиталь приходила полиция, но он никого не выдал. Мы успели его вывезти в безопасное место.
        О ком это она? Лица у гостей суровые, как на похоронах, - нехороший знак.
        Марья Макаровна перешла к повестке дня. Сначала отчиталась по важной идеологической акции: разгроме мастерской скульптора Карсицкого, который вероломно начал делать барельеф на советское консульство. Потом по тетрадке рассказала о царе Иване Калите, родоначальнике национальной русской идеи. Затем перешла к великодержавности и богоносности. Господа офицеры слушали и курили самокрутки.
        Спели тихонько песню:
        Золотой сигнал над нами,
        Милой нацией он дан!
        Наша вера - это знамя,
        Наше сердце - барабан!
        Макар тоже пел, хотя очень боялся забыть слова. Но ничего, справился. Барон Шерих даже похвалил его и сделал Марье Макаровне комплимент:
        - Это очень хорошо, что вы привлекли к делу папашу. Нам надо разворачивать агитационную работу среди населения.
        Целый час спорили, что делать с какой-то женщиной - то ли Ниной, то ли Нюрой. Из разговоров Макар понял, что она виновна в том, что Назарчик попал в госпиталь. Так ничего и не придумали.
        - Кипяток весь вышел - чаю не заварить, - сказала Марья Макаровна. - Папаша, пойдемте принесем из трактира.
        Штабс-капитан начал протестовать:
        - Я сам, вы гости.
        Но Марья Макаровна не поддалась:
        - Все что-то принесли на стол, а мы порожняком явились.
        Сходили за кипятком, хозяин долго не хотел давать чайник: просил что-нибудь в залог. А когда вернулись, никого в квартире не было. Соседский мальчик, тоже из русских, сказал, что приехала полиция и всех арестовала.
        5
        Хью Уайер шел по мрачному тюремному коридору, трость его гулко стучала по каменным плитам. За ним следовали два помощника, рядом, беспрерывно кланяясь, бежал главный надзиратель.
        - Объявили голодовку, - докладывал он. - Требуют рассмотрения дела.
        - Русские? - переспросил, морщась, Хью.
        Тюремные запахи: немытых тел, параши, дурной еды.
        Дни, когда ему приходилось наведываться в камеры, всегда заканчивались мигренью.
        - Да, русские, - отозвался главный надзиратель. - Протокол о задержании был подписан Феликсом Родионовым, тоже русским.
        Хью получил записку от верного человека: Муниципальный совет намерен устроить проверку в тюрьмах - чтобы сократить издержки на пенитенциарные учреждения. Главный надзиратель поднял панику: за казенный счет содержалось немало арестантов, посаженных по просьбам чиновников и коммерсантов. Китайцев можно было не опасаться - они не знали английского, так что вряд ли могли нажаловаться инспекторам. А вот с белыми следовало быть аккуратнее.
        Хью заглянул через смотровое окошко в камеру:
        - Сколько их?
        - Десять человек, сэр.
        - За что арестованы?
        Главный надзиратель достал из кармана бумаги:
        - Здесь что-то непонятное. Вроде они политические, а тут написано «попытка шантажа». Но следствие по делу не начиналось.
        Хью повернулся к помощникам:
        - Допросить. Разобраться. Через час представить доклад.
        Феликс Родионов объяснил ситуацию: да, задержал за дело - господа фашиствующие офицеры совершили налет на контору Нины Купиной. Требовали денег: один из членов банды, некто Назар, долгое время выслеживал ее и выяснил, что у нее на складе лежит крупная партия товара - китайские календари. То есть средства у дамы имеются. Он также сообщил, что это далеко не первая операция фашистов, но раньше они специализировались на русских, которых считали предателями Белого дела. Например, они разгромили мастерскую скульптора Карсицкого. Жертвы никогда не поднимали шума, потому что боялись обвинений в связях с большевиками - как правило, обоснованных. Ну и потом следствие, допросы, суд - это большая морока, если у тебя нет паспорта. Назар, к сожалению, сбежал, и найти его не удалось.
        - Почему вы не оформили бумаги как полагается? - заревел Хью.
        Родионов нагло смотрел в глаза:
        - Не успел. Вы сами говорили, что приоритетным направлением является слежка за коминтерновцами и вербовка новых агентов.
        - Так какого черта вы вообще ввязались в уголовное дело? Если вам стало известно о правонарушении, вы должны были передать его в соответствующий отдел, а не…
        Хью осекся. На столе лежала телеграмма, только сегодня полученная от сына. Он был уже в Гонконге и через пару недель собирался вернуться в Шанхай.
        - Идите, Родионов, - проговорил он изменившимся голосом. - И запомните: это последнее предупреждение в ваш адрес.
        Через пятнадцать минут в его кабинете появился один из инспекторов отдела по борьбе с наркоторговлей. Хью расспросил его об успехах и как бы невзначай заметил:
        - У меня есть сведения, что крупная партия опиума может находиться на складе, арендуемом Ниной Купиной. Отправьте своих ребят к ней, пусть проведут обыск.
        - Я должен у нее что-то найти? - спросил инспектор.
        Хью взвесил все «за» и «против»:
        - Необязательно. Но ищите внимательно. Там бумажная продукция - может, между листами что-то спрятано. И не церемоньтесь особо. Если не найдете, извинитесь за учиненный разгром. - Хью сделал особое ударение на этом слове. - И пригласите даму ко мне - пожаловаться.
        Когда инспектор ушел, Хью распорядился, чтобы против задержанных фашистов возбудили уголовное дело за нападение на мастерскую скульптора. А то они шум могли поднять, что их напрасно продержали столько дней.
        Глава 44
        1
        Клим нажал на кнопку электрического звонка.
        - Открыто!
        Нина стояла в прихожей у телефона - в зеленом шелковом платье с золотыми кистями на поясе.
        - Ты? - ахнула она при виде Клима, но тут же переключилась на голос в трубке: - Алло, я слушаю!
        Клим смотрел на нее - как солдат, вернувшийся с фронта.
        - Алло! Мне плохо слышно - повторите!
        «Ты бы знала, как я скучал».
        Нина неловко повернулась и задела полку с телефонным справочником.
        - Ох, черт! Да… Да… - И вдруг испуганно: - Ничего не предпринимайте без меня! Я сейчас буду!
        Лицо растерянное, непонимающее.
        - Что-то случилось? - спросил Клим.
        Нина медленно села на подзеркальный столик. Лежавшая на нем связка ключей упала на пол.
        - Они устроили у меня обыск…
        Слезы вдруг покатились у Нины по щекам. Клим шагнул к ней, хотел обнять, но она не далась.
        - Зачем ты явился?! - Ее трясло, пальцы судорожно рвали золотую кисть. - Сбежал - так мог бы не возвращаться!
        Он присел рядом с ней, взял ее за руку:
        - Ты сейчас злишься не на меня.
        Она выдернула ладонь и изо всех сил ударила его по щеке. Острые ногти полоснули по коже.
        Клим встал и вышел.
        2
        Ада резала баклажаны. На примусе стояла сковорода со шкворчащим постным маслом. Нажарить, съесть самой, пока гости не пришли. То Митька явится, то соседские ребятишки, то Серафим. Войдет - с порога начнет рассказывать о боксе, будто это хоть кому-нибудь интересно. А пока сидит, весь чай выпьет и сахар съест.
        Чай у Ады самый лучший - с ее портретом на упаковке: мистер Бернар семь пачек подарил. Правда, Ада на этикетке на себя не похожа, но все равно приятно.
        Люк скрипнул, и в комнату поднялся Клим. Вот новости!
        - Вы где пропадали?
        Он не ответил. Прошел в комнату, не снимая ботинок; отодвинув Аду, полез под стол, где хранились съестные припасы. Ничего не нашел.
        - Ада, давай напьемся, а?
        Лицо бледное, на щеке - смазанные следы крови. Небось подрался, сейчас с горя съест все баклажаны.
        - Идите лучше к отцу Серафиму, - произнесла Ада. - Батюшка вас и напоит, и исповедует.
        - А тебе моя исповедь неинтересна?
        Ада вытерла руки передником:
        - Как будто вы можете сообщить мне что-то новое: денег нет, работы нет, женщины не любят.
        - Ну ты-то меня любишь…
        - Я?! На что вы мне сдались?
        - Полиция считает, что из меня может получиться дивный шпион, а это довольно героическая профессия. Скоро о моих подвигах будут слагать киносценарии.
        - Не врите.
        Масло прогорало. Сейчас бросить баклажаны на сковородку или подождать? Вдруг Клим обидится и уйдет?
        - Ада, скажи, а тебя кто-нибудь любит?
        - Конечно.
        - А за что?
        - Не ваше дело.
        Клим со вздохом опустился на табурет:
        - Знаешь, иногда я думаю - не будь мы с тобой дураки, мы вполне могли бы быть счастливы. Но нам подавай луну с неба. Ты мечтаешь о принце, который отвезет тебя в Америку на белом пароходе. Я бы хотел… Ладно, не важно. А ведь черта с два. Мы застряли в «Доме надежды», потому что мы принадлежим этому миру. А принцы, принцессы и их пароходы - не про нашу честь.
        - Я сейчас на вас масло вылью!
        - Жизнь наша кончится бытовой уголовщиной и заметкой в газете: «Девушка семнадцати лет обварила сожителя. Пострадавший скончался на месте».
        - Или вы заткнетесь, или я вам баклажанов не дам - так и знайте! - закричала Ада.
        «Сожитель» - тоже выдумал! Небось опять поссорился с супругой. А вдруг мистер Бернар узнает, что Ада живет в одной комнате с Климом? Вдруг ревновать начнет? Возьмет и уволит ее.
        А если намекнуть, что у нее совершенно невыносимые жилищные условия? Может он снять ей новую квартиру, получше? Наверное, может. Но вдруг он захочет туда приходить? Ну, в смысле с ночевкой?
        Надо все обдумать.
        3
        Эдна возвращалась домой из столицы: маршал Чжан Цзолинь, правитель Маньчжурии, а теперь и Пекина, дал ей интервью.
        Все эти дни она думала о муже. В пекинской гостинице трое молодых людей махали ей из окна напротив. Они улыбались и звали ее к себе. Шофер таксомотора пытался развлекать: «Почему мадам такая печальная?»
        Потому что при мысли о других мужчинах ей становилось плохо. Потому что день и ночь в мозгу крутилась одна и та же мысль: «А вдруг мне показалось? Вдруг Даниэль все-таки любит меня?»
        В поезде Эдна познакомилась с женщиной. Они напились, а потом до полуночи сидели в купе и разговаривали.
        - Мой супруг на меня не смотрит, - жаловалась Эдна. - Как будто я пустое место! Говорить с ним об этом я боюсь: вдруг он признается, что у него есть любовница или что он вообще хочет развестись? У меня такое чувство, что он пресытился. Как быть? Я до конца дней должна играть роль надоевшей куклы? Наверное, мы должны все-таки объясниться.
        Попутчица подлила ей виски.
        - У вас есть свои деньги? - спросила она.
        - При чем тут это? - удивилась Эдна.
        - Стало быть, муж вас содержит? Понимаете, дорогая, за все надо платить. У вас честная сделка: он дает вам деньги за то, чтобы вы пускали пыль в глаза его друзьям. У него все хорошо - милая супруга, приятный дом, статус успешного человека. Ему от вас нужны стабильность и покой. Если вы нарушите эту часть договора, он снимет вас с довольствия. А вы себя вряд ли прокормите на гонорары репортерши: во всяком случае, об автомобилях и яхтах придется забыть.
        Эдна уронила лицо в ладони. Да, все так. В случае развода она не сможет помогать родителям, ей придется заниматься сотнями вопросов, в которых она ничего не смыслит. Она никогда не оформляла бумаг, никого не нанимала (если не считать Клима Рогова), не покупала ничего дороже браслетов. Все это делал Даниэль, а Эдна упивалась творчеством, совершенно не заботясь о деньгах.
        - Но я молода! - всхлипнула она. - Неужели я должна отказаться от любви?
        - Это все равно случится рано или поздно, даже если вы полюбите кого-то другого. Вам и в пятьдесят лет будет хотеться, чтобы кто-то восхищался вами, целовал вас, а это - увы и ах! - невозможно. Вам придется искать забвения в детях, религии или в чем-то другом. Мужчина не в состоянии долго испытывать страсть к женщине, если ничто этому не препятствует. Год-два - и пылкая любовь перерастает либо в дружбу, либо во вражду, либо в полное равнодушие.
        - А как же семейное счастье?
        - А кто вам сказал, что оно вообще должно быть? Любовь - сказка с несчастливым концом. Свадьба - это кульминация, а не финал. Развязка будет потом: погасший взгляд, разлука, предательство или смерть одного из героев. От этого не надо приходить в ужас - это закон природы.
        Попутчица сошла на одной из полутемных станций, а Эдна поехала дальше - раздавленная ее словами.
        Когда поезд остановился у платформы на Северном вокзале, она была ни жива ни мертва. Еще в Пекине Эдна загадала: если Даниэль не придет ее встречать, значит, все кончено.
        Но он приехал. Она сразу заметила его, хотя он был одет очень странно - в куртку с меховыми отворотами, ватные штаны и высокие сапоги со шнуровкой. На голове у него был кожаный шлем, как у авиатора.
        - Ты на маскарад собрался? - сияя, спросила Эдна. - Ты ведь никогда их не любил.
        Даниэль обнял ее, поцеловал в щеку:
        - Да нет… Это так…
        Он расспрашивал ее о делах в Пекине, сказал, что из редакции уже три раза звонили. Он был радостным и возбужденным - как будто и вправду страшно соскучился.
        Носильщики уложили чемоданы. Даниэль открыл перед Эдной дверь автомобиля, сам сел за руль.
        - Знаешь, китайцы под Кантоном создают авиационную школу, - сказал он. - Говорят, инструкторы там - русские коммунисты. И авиационный ремонтный завод построили - уже сделали несколько двухместных аэропланов. Я не говорил тебе, что купил «Авро»?
        - Что? - не поняла Эдна.
        - Аэроплан. Я хотел его перепродать, он несколько месяцев стоял на аэродроме, но, пока тебя не было, я нанял пилота и полетал с ним над городом. Эдна, ты не представляешь, что это такое! Я беру у него уроки. Я хочу сам научиться.
        Сердце Эдны упало. Восторг Даниэля предназначался не ей. Он рассказывал о двигателях, о керосине, о поставщиках каких-то деталей.
        - Это военный аэроплан? - сухо спросила Эдна. - Как ты получил разрешение на его ввоз?
        Даниэль осекся на полуслове, наморщил лоб:
        - Если честно, я не получал. Его в разобранном виде привезли русские - казаки генерала Глебова. Мой друг, бывший канадский авиатор, собрал его и отладил. Хочешь, я прокачу тебя?
        - Ты забыл: я боюсь высоты.
        Глаза Даниэля потухли.
        - Прости, я не подумал.
        Не думать - это и есть нелюбовь.
        Эдна вошла в дом, поздоровалась с прислугой, отдала Бриттани купленную в Пекине музыкальную шкатулку.
        Внутри все окаменело. Как жить с Даниэлем под одной крышей? Терпеть его равнодушие?
        «Я никого больше не полюблю… Просто не смогу…» Эдна перебирала лица и фамилии… Кто может сравниться с Даниэлем? Как вообще можно кого-то приблизить к себе после него?
        Он не остался ужинать. Посоветовал ей отдохнуть: «У тебя замученный вид». Эдна долго сидела в гостиной перед погасшим камином.
        - Миссис Бернар?
        Вошла гувернантка Бриттани, но Эдна не дала ей сказать ни слова:
        - Вас не учили, что невежливо врываться без стука?
        Она кричала, обвиняя ее в неблагодарности. Кровь прилила к щекам, пальцы скрючились, как у ведьмы. Бедная девочка лепетала что-то.
        Эдна закрыла лицо руками:
        - Простите меня.
        Гувернантка исчезла. Эдна смотрела на свое отражение в зеркале над камином: «Я не должна ненавидеть людей». Но ненависть - единственное чувство, которое Эдна испытывала теперь. Даниэль отсадил ее от счастливых здоровых женщин, как отсаживают в отдельную лохань больного карпа. Ты можешь открывать рот в беззвучном крике, бить плавниками по воде, проситься назад в свой родной пруд, к которому так привыкла, - никто не услышит.
        Глава 45
        1
        Нина не дала Климу шанса. Ни о чем не спросила - где он был, что с ним произошло? Он первым делом помчался к ней, чтобы узнать, как она. Все это время думал: лишь бы по неосторожности не навлечь на нее беду. Ждал того дня, когда можно будет прийти, обнять ее и почувствовать, что все самое страшное позади.
        А она выставила за дверь.
        Зло срывают на тех, кто никуда не денется, вернется побитым псом, когда разрешат вернуться.
        «Извини, дорогая, но я не вернусь. Хватит».
        Она все-таки окрутила мужа Эдны. Ада рассказала Климу про нападение фашистов и про то, что после этого Нина побежала утешаться к мистеру Бернару. Об обыске, проведенном в ее конторе, Ада не знала. Клим не стал вникать в подробности: раз Нина выбрала Даниэля, пусть он и занимается ее делами.
        Надо придумать, как быть с Феликсом Родионовым: неужели придется стать полицейским осведомителем? Но чтобы уехать из Шанхая, нужны деньги. И как быть с Катей? Нельзя же бросить ее.
        Когда Феликс вызвал Клима в участок, он решил пойти. Какая разница, кем работать? Главное - договориться на оплату, скопить денег и уехать с Катей в Аргентину. Буэнос-Айрес - отличное место, само название его переводится как город «добрых ветров». Там по роскошным авенидам гуляют самые чудесые девушки на свете; там в кафе «Тортони», в залах с витражными потолками, собираются великие остряки, там на улицах в тени сейб и лаконосов пары танцуют танго.
        У Феликса Родионова был отдельный кабинет со стеклянной дверью и вентилятором на столе.
        - Так в чем вы меня обвиняете? - спросил Клим. - Вы пригрозили меня выслать, а единственный мой грех - это поездка в одном автомобиле с полковником Сю. Дон Фернандо обошелся без последствий?
        - Ты тоже обойдешься, когда у тебя будет мексиканский паспорт, - усмехнулся Феликс. - А так я в любой момент могу написать в деле, что ты правая рука Сю. Он возражать не будет - его уже депортировали.
        Феликса Родионова, без сомнения, ждало великое полицейское будущее.
        - Слушай меня внимательно, - сказал он. - В городе действуют большевики, которые агитируют за советскую власть.
        Феликс показал Климу листовку с усатым казаком. В ней объяснялось, что бывшие белогвардейцы смогут вернуться в Россию, если кровью искупят свои преступления перед Родиной. Искупить грехи можно в русском отряде при армии Христианина Фэн Юйсяна, владевшего северо-западными провинциями Китая.
        - Большевики уже обработали доктора Сунь Ятсена, теперь принялись за этого орла, - пояснил Феликс. - Обещают деньги, советников и вооружение, если он начнет строить социализм. А Христианин и рад - он кому хочешь продастся, лишь бы ему помогли свалить маньчжурского правителя Чжан Цзолиня.
        По словам Феликса, милитаристы сообразили, что белогвардейцы - это высокопрофессиональные военные, знающие технику и современное оружие. Русские готовы служить за низкое жалованье и даже за его посулы. Но как только белые отряды стали появляться в китайских армиях, большевики развели бешеную деятельность по их уничтожению.
        Москва видела угрозу в любой организованной эмигрантской силе. По слухам, в Союзе было далеко не так спокойно, как хотелось большевикам, и если белогвардейцам удастся создать мощную военную силу, кто знает, чем дело кончится: вдруг Россия сдетонирует так же, как в 1918 году от восстания Чехословацкого корпуса?
        - Большевики действуют осторожно, - сказал Феликс. - Заманивают белогвардейцев к Христианину, а тот направляет их в самое пекло, чтобы проблема устранилась сама собой. Оставшихся в живых в скором времени «простят» и пригласят вернуться в СССР. Не на пикник, разумеется.
        Феликс велел Климу прикинуться офицером, мечтающим пробраться к Христианину.
        - Наведи справки, выясни, кто именно вербует белогвардейцев. Узнай все - где живут эти люди, с кем общаются, кто их друзья и враги?
        - Я уже говорил вам, я не офицер, - сказал Клим. - У меня нет знакомых в этой среде.
        - Знакомые - не беда. На следующей неделе в одном из синематографов на авеню Жоффр покажут кинохронику о царской семье. Можешь быть уверен: все места будут забиты белогвардейцами.
        - Вы организовали показ?
        Феликс ухмыльнулся:
        - Догадливость - это большой талант.
        - Если полиция не будет платить мне жалованье, мой талант тут же иссякнет.
        Клим выторговал себе ежемесячные сорок долларов и полный комплект обмундирования - от фуражки до сапог.
        2
        Днем Нина была у Хью Уайера. Он не отрицал, что нарочно подослал полицейских, чтобы те загубили ее календари.
        - Подавайте на меня в суд, если хотите, - улыбался Хью, показывая желтые зубы. - Судить нас будет английский консул, мой добрый друг. Вот вам совет, дорогуша: исчезните из Шанхая. Я и так проявил гуманность, а мог бы поступить иначе. Мне жаль вас, и, чтобы вы могли спокойно удалиться, я приказал арестовать ваших врагов-налетчиков. Распродавайте имущество и уезжайте в Циндао или Тяньцзинь. И все будет хорошо.
        Нине вновь дали понять, насколько она далека от истинных хозяев жизни.
        Беспомощность - страшное чувство. Ты можешь терпеливо выстраивать свое дело, а потом явятся сильные люди и все растопчут. Пока шла война губернатора Лу с Ученым Ци Сеюанем, Нина дрожала: вдруг боевые действия перекатятся в город? Вдруг мародеры разграбят склад? Вдруг у людей будет настолько туго с деньгами, что никто не станет покупать ее календари?
        Война кончилась, а тут русские бандиты. Если бы не Бинбин, страшно представить, что они могли сделать. И заключительный аккорд - обыск.
        За Нину никто не собирался вступаться, даже Даниэль. Ему было некогда - дела, война, служба в волонтерском полку. Он действительно беспокоился о Нине, но она чувствовала, что ему не нужны ее заботы. Иногда ей казалось, что Даниэль общается с ней только ради интеллектуального развлечения, своеобразной игры, правил которой она не понимала.
        Нина попросила у него помощи по обузданию фашистов - он посоветовал ей нанять телохранителей.
        Она передала ему разговор с Хью Уайером, и он спокойно сказал, что коммерция - это всегда риск и никто не застрахован от падений.
        Они сидели в баре, Даниэль потягивал мартини. Он был чист, загорел и свеж.
        - Если я могу вам помочь, дайте мне знать.
        Даниэль не хотел думать о том, как Нине выкрутиться из беды. Он был готов сделать что-то несложное - позвонить, поговорить, дать ей в долг, но не взвалить на себя ее ношу.
        Распространители календарей приняли ее товар благосклонно. Отгрузив первую часть тиража, Нина сразу заплатила Бинбин ее проценты. Та очень просила: ей надо было приступать к съемкам фильма. Узнав о налете полиции, Бинбин проплакала целый день. Нина была уверена, что она предложит вернуть хотя бы половину денег. Но Бинбин предпочла, чтобы ей досталась вся прибыль, а Нине - все убытки. Они столько раз говорили о том, что студия - это их общее детище, что они идеальные компаньоны, которые будут честны друг с другом до конца… Все оказалось ложью.
        - Как вы не понимаете? - удивилась Бинбин. - Если я вложу деньги в ваши календари и опять что-нибудь пойдет не так, у меня не будет другого шанса заработать на фильм!
        Нина сказала, что прекрасно ее понимает.
        Она пыталась прижать соломинкой лед ко дну стакана - ничего не выходило.
        - Нина, у вас слишком серьезный вид, - улыбнулся Даниэль. - Расскажите, отчего вы бываете счастливой?
        Она расправила плечи.
        - Я бываю счастлива от мороженого с орехами и клюквой.
        - Как просто вас порадовать! Еще?
        - Люблю пить кофе по утрам на балконе. И чтобы на мне был белый махровый халат - я его выкупила в гостинице «Астор Хаус». Он был мой, для меня изначально сшитый, просто там об этом не знали.
        - Что еще?
        - Если приказчики в лавках не путаются под ногами, мне уже хорошо.
        - Это действительно большая удача.
        Нина посмотрела Даниэлю в глаза: он старается отвлечь ее от грустных мыслей или ему просто неохота говорить о серьезных вещах?
        - А вы, мистер Бернар, что любите больше всего?
        - Никогда не спрашивайте об этом эгоиста и циника. Он опозорит себя и поставит в неудобное положение вас.
        - Если хотите польстить мне, скажите, что любите меня.
        - А вы будете любить махровый халат? Нет уж, увольте, а то я с ума сойду от отчаяния.
        Даниэль все-таки сумел развеселить ее. В этом искусстве ему не было равных. Они устроили задорную перепалку: Нина сказала, что ужасно ревнует его к гувернантке Аде, которую он прислал к ней в студию.
        - Признавайтесь - что вы в ней нашли?
        - Я не виноват, что такой тип женщины считается модным. Она большеглаза и худа, как зубочистка.
        - Лучше бы вы меня взяли на роль принцессы.
        - Э, нет. - Он вытащил из кармана диск из слоновой кости, подаренный Ниной, и ловко подкинул его на ладони. - Лисички кицунэ в наше время - это музейная редкость. Их нельзя тиражировать: это сведет на нет их ценность.
        Даниэль даже отказывать умел в форме комплимента.
        3
        Вернувшись домой, Нина снова впала в тоску. Бродила по комнатам, то и дело вспоминая Клима: зачем он приходил?
        Хотя какая разница? Вот уж на кого нельзя полагаться, так это на него.
        Перед сном она пошла в ванную, взялась за щетку, чтобы расчесать волосы, но вновь положила ее на туалетный столик. Скинула пеньюар. Она так боялась, что кормление испортит ей форму грудей, но они, напротив, стали полнее. Талия не была такой тонкой, как раньше, но это было почти незаметно.
        Тип женщины, который был моден лет двадцать назад, во времена блоковских незнакомок. Тогда еще носили корсеты, а на обложках журналов печатали не худосочных лыжниц, а оперных примадонн. Даниэль как-то в шутку назвал Нину «девушкой Гибсона»; он сказал, что до войны в Америке был очень популярен художник Чарльз Дана Гибсон, который создал икону стиля - женственную, немного грустную даму с фигурой, похожей на песочные часы.
        Красота, вышедшая из моды и потому ненужная.
        Видит Бог, Нина хотела бы вечно жить в том времени. Что, если бы не было ни мировой войны, ни революции? Ее первый муж был бы жив, у них бы родились дети. Летом - поездки в Крым, зимой - рождественская кутерьма. Не вспоминать о деньгах, заниматься благотворительностью ради собственного удовольствия… Когда Нина думала об этом, у нее перехватывало горло от жалости к себе.
        Она подняла с пола пеньюар, сунула руки в рукава.
        У нее никого не осталось, кроме крикливой китайской девочки, которая выучилась говорить: «Мама, иди ко мне!»
        Занятая календарями, Нина почти не бывала у Тамары. Сначала было некогда, потом стало стыдно за собственную невежливость.
        Нина легла в постель, взяла с тумбочки телефон и набрала номер Олманов. Тамара еще не спала.
        - Я ужасно рада, что вы позвонили! Как дела?
        Нина начала с извинений, сослалась на Китти, соврала, что та долго болела. Но Тамара сразу ее раскусила:
        - У вас что-то случилось?
        Нина рассказала ей про Уайера.
        - Тамара, у меня руки опускаются…
        - Начинайте все заново.
        - Как?! Уайер меня разорит! Мне и вправду бежать из Шанхая?
        - Если уж на то пошло, переезжайте на соседнюю улицу, во Французскую концессию. Там вам Уайер ничего не сделает.
        - Он подошлет ко мне бандитов!
        - Наймите телохранителей. И подумайте: возможно, вам следует открыть дело, которое не отнимет никто - ни Уайер, ни налетчики. Никаких товаров: их можно похитить или испортить, - только работа с людьми.
        Нине захотелось все бросить и поехать к ней, уткнуться носом в сухую теплую ладонь и хотя бы недолго побыть в доме, где все друг друга любят, где все предсказуемо. Но как напроситься в гости после стольких недель беспардонного отсутствия?
        - Приезжайте завтра, - словно угадав ее мысли, сказала Тамара. - Мы все обсудим.
        - Хорошо.
        Нина повесила трубку. А что, если и вправду открыть новое дело? Календарей безумно жаль - столько сил было потрачено на них! - но какой смысл биться головой об стену, если все равно ничего не выходит? Если риски велики и слишком многое может пойти наперекосяк?
        Тамара и Даниэль посоветовали ей завести охрану…
        Сейчас все, у кого есть деньги, боятся похитителей. В особенности китайские богатеи, приехавшие из разоренных войной провинций. Они совершенно беззащитны - в Шанхае у них ни друзей, ни родственников, которые могут порекомендовать надежных людей. Наймешь человека - а он окажется членом банды.
        Нина натянула одеяло до подбородка.
        Если она пригласит русских офицеров и предложит их услуги богатым китайцам, то дело пойдет. Эти ребята сумеют защитить ее саму - и от Уайера, и от кого бы то ни было. И ей действительно нужно переехать во Французскую концессию: там проще получить разрешение. А первых клиентов можно найти через Бинбин.
        Нина не спала до рассвета: ворочалась, думала. «Девушка Гибсона» - владелица охранного агентства: несусветная дикость… Однажды Даниэль показал ей очень хорошую цитату у сэра Артура Конан Дойла: «Делай, что должен, и будь, что будет. Вот повеление, данное рыцарю».
        Все правильно: будь, что будет.
        Глава 46
        1
        Всех господ офицеров как ветром сдуло в тюрьму. Марья Макаровна страшно о них горевала, хотела идти сдаваться полиции, но потом подумала, что без нее дело славянского фашизма совсем захиреет.
        Макар ночами не мог спать - все боялся: сейчас явятся усатые сикхи и уведут родную кровиночку. Марья Макаровна утешала его: «Вы, папаша, ужас какой малодушный. Мои соратники - люди проверенные. Они ни слова не скажут сатрапам обо мне». Он просил ее уехать к сестре в Харбин - пересидеть страшные времена, - но и тут она не послушалась.
        Видно было, как горевало ее сердце по пропавшим друзьям. Через знакомых она отправляла им передачки, пыталась найти адвоката. Так где его возьмешь? Он денег стоит.
        Из парней теперь захаживал только Назар - тот самый, раненный в ногу. Марья Макаровна ругала женщин, что его подстрелили, клялась отомстить, но Назар сказал, что к тем, у кого есть револьверы, лучше не соваться.
        Младшие дочки - Паша и Глаша - поселили его у знакомых. Отбили соплюхи парня у Марьи Макаровны: теперь он с ними на крыльце сидел, колол им орехи и рассказывал о всяких геройствах.
        Снова затеплилась надежда в отцовском сердце. Назарка - явление природы бестолковое, ремесло у него несерьезное, фотографическое, да и нога может криво срастись - будет хромым как черт. И все же Макар приносил молодежи гостинцы с фабрики - мороженое имбирное и пломбирное. Авось детушки до чего-нибудь договорятся, на крылечке сидючи. Макара поймали на воровстве продукции и выгнали взашей, не отдав недельного заработка.
        Горемыки русские - те, которые без службы, - ехали на трудовой рынок на сенной площади в Китайском городе. Тащили клочья сена, оставшиеся от буйволиного и лошадиного кормления, валили все в кучу и укладывались отдыхать на свежем воздухе. На подошвах ботинок писали мелками цену за поденный труд: те, кто послабее и без специальности, - двадцать пять центов, молодые и мастеровитые аж на доллар замахивались. Китайские подрядчики ходили между вытянутых ног и после нещадной торговли уводили с собой рабочую силу.
        Макар не знал, как объяснить им, что он наладчик. Поначалу тоже хотел доллар попросить, но его не взяли ни на первый день, ни на второй - всю неделю только даром на трамвай тратился, у дочек брал взаймы.
        Только когда он скинул цену до того, что сказать смешно, его взяли на кожевенный завод - таскать крючьями шкуры из известковых бассейнов и соскабливать с них шерсть.
        Кругом грязища первобытная, пыль, вонь и ужас. После смены Макар вышел из цеха; рабочие-китайцы расселись на корточках вдоль стен - рис палками лопать; посмотрели на Макара и загоготали.
        - Чего ржете, дьяволы? - буркнул он.
        Те еще пуще развеселились.
        - Они, верно, говорят, что теперь вы наконец стали белым человеком, - сказал кто-то по-русски. - У вас все лицо в известковой пыли.
        Макар изумился. Посмотрел - а это его напарник, с которым он целый день шкуры ворочал: тоже весь как в муке обваленный.
        - Я думал, вы китаец! - ахнул Макар. - Знал бы, что вы свой, родной, так я б не молчал всю дорогу!
        Представились друг другу. То был полковник Лазарев, бывший командир Сибирского стрелкового полка. Услышав это, Макар оробел.
        - Отставить церемонии, - усмехнулся господин полковник. - Мы все тут подневольный люд. Вы, Макар, как знаете, а я в эту дыру больше не полезу. Чахотку здесь подхватим - и поминай как звали.
        Макар сказал, что полностью согласен.
        На следующий день они лежали рядом на сенной площади - с надписью «пятьдесят центов» на ботинках. Лазарев кутался в латаную шинель офицерского кроя, самокрутку держал по-благородному - между двух пальцев.
        - У меня во Французской концессии супруга с маленьким сыном живут. Работы нет, хозяин скоро из квартиры погонит…
        Макар рассказал ему о своих девицах. Лазарев слушал, качая головой.
        - Молодежи труднее всего, - проговорил он. - Не знают, куда приткнуться, хватаются то за одно, то за другое. Я их не осуждаю, Макар. Без надежды нельзя… А все эти большевизмы, фашизмы, китайские национализмы суть надежда на хорошую жизнь в будущем. Если наше поколение не сумело дать детям ни дома, ни пропитания, что еще у них остается?
        Умнейшая голова был этот полковник. И к тому же благородный до изумления. Один человек рассказал Макару, что в 1923 году Лазарев получил от контр-адмирала Старка денежную премию - за ведение переговоров с Муниципальным советом о высадке беженцев в Шанхае.
        - Ничего не взял себе, все отдал в фонд больных и раненых. «Я, - говорит, - здоров, как-нибудь выкручусь. А этим людям без лекарств конец».
        Вот какой замечательный человек! А уж как трудно ему приходилось, Макар своими глазами видел.
        - Вот заработаем, господин полковник, на трамвай, вы с женой и сыночком к нам в гости приезжайте, - говорил он. - Посидим, чайком побалуемся.
        Лазарев улыбался:
        - Спасибо, Макар.
        То, что казалось несбыточным, вдруг свершилось само собой: на сенную площадь приехал автомобиль с белой дамой. Она вышла, покрутила головой в шляпке с перьями и направилась прямо к полковнику - он как раз встал, чтобы косточки размять.
        Макар не слыхал, о чем они разговаривали (дама отвела Лазарева в сторонку), только видел, что лицо его просветлело.
        - Идемте! - крикнул он Макару и направился вслед за дамой.
        Ему и полковнику велели садиться в автомобиль - Макар сроду не ездил в автомобилях. Сиденья кожаные, ручки на дверцах - чистый хром. А шофер - китаец с усиками.
        Дама оказалась русской, звали ее Нина Васильевна. Она привезла их в контору, усадила на стулья и подробно расспросила - кто да что. Деньги предлагала - больше, чем на холодильной фабрике. Но за это велела набрать людей, обучить их и всесторонне подготовить к охране личности и имущества.
        - Вот так дамы теперь пошли! - сказал Макар, когда они вышли за дверь.
        Господин полковник обнял его:
        - Эх, друг вы мой сердечный! Вот и у нас появилась надежда. А я уж думал - все, так и буду до конца дней шкуры скоблить.
        Дома Макар ничего не сказал: побоялся сглазить.
        2
        Клим доехал до авеню Жоффр во Французской концессии. Тут и там вывески на русском языке: «Аптека», «Модные шляпы», «Сувениры». И публика соответствующая: русых-сероглазых чуть ли не половина; даже цыганки откуда-то взялись.
        Феликс утверждал, что соотечественников в Шанхае уже более десяти тысяч. Полиции можно верить, когда она ничего не имеет с вранья.
        С афиши перед синематографом печально смотрел Николай II. Народу в вестибюле - тьма, и все русские. Когда привыкаешь, что вокруг одни иностранцы, кажется, что земляки подслушивают твои мысли и видят тебя насквозь - сквозь шинель с чужого плеча.
        Над папахами и фуражками стоял махорочный дым, голоса заглушали оркестр.
        - Слыхали, в Китайском городе опять власть переменилась - Собачье Мясо высадил десант.
        - Это кто ж такой будет? Еще один генерал?
        - Чжан Цзучан, губернатор провинции Шаньдун. А Собачье Мясо - потому что любит азартную игру: она так и называется «Бросание собачьего мяса».
        - Что ж, и вправду собачатиной кидаются?
        - В карты дуются. Хотя генерал - зверь еще тот.
        Двери в зал открылись, и толпа устремилась к скамейкам - занимать лучшие места. Клим сел у прохода. Мимо него пробежала девушка со шрамом через лицо, сунула рекламку: «Конкурс „Шанхайская красавица“! Главный приз - поездка в Америку и автомобиль». Аде, что ли, предложить?
        Клим сунул бумажку в карман, поискал глазами большевистских провокаторов - не нашел.
        Погасили свет, зарядили киноаппарат. Императорская фамилия побежала к автомобилю: дамы с зонтиками, государь при орденах. Клим оглянулся на зрителей - таких просветленных лиц он давно не видел. Многие плакали.
        Император что-то говорил публике - беззвучно и горячо.
        - Оркестр! Играйте «Боже, царя храни!», - закричал надрывный голос.
        Задвигались лавки, все встали. Пели истово, со слезами на глазах. Хроника закончилась, оператор вставил другую пленку - с кадрами мировой войны.
        Какой-то человек на костылях подскочил к Климу:
        - Пропустите инвалида!
        Клим сдвинул колени в сторону:
        - Назар, ты?
        - Ой! А я тебя не узнал!
        Клим освободил ему место:
        - Что у тебя с ногой?
        - Бандиты напали… Я девушку спасал.
        На них зашикали:
        - Идите отсюда! Что людям мешаете?
        Они выбрались на улицу. Клим оглядел Назара - мальчик приоделся: новый костюм, на голове берет с красным помпоном, как у французского моряка.
        - Как дела?
        Назар беспокойно огляделся:
        - Никому ни слова! Клим, мы все ошибались - и белые, и красные. Но цель у нас одна - Россия, и ей мы обязаны служить! Очень хорошо, что я тебя встретил. Я хочу вернуться домой, но одному страшно. Поехали со мной, а? У меня есть знакомые, которые все устроят.
        Клим сдвинул фуражку на затылок. Вот тебе и большевистский агитатор.
        3
        Назар заявил, что дело нельзя откладывать - нужно немедленно куда-то идти и с кем-то поговорить.
        - Как я рад, что тебя встретил! - ахал он. - Я хотел на комедию в синематограф сходить, а там царя покойного показывают. Уж расстроился до припадков - назад, что ли, на костылях переть? А тут ты! Недаром мне шоколад сегодня снился!
        Клим рассмеялся. Ему ночью снился небольшой резвый таракан.
        Назар недавно встретился с девушками - Глашей и Пашей Заборовыми: они Советам сочувствуют и вернуться хотят.
        - Живут вместе с папенькой и старшей сестрицей. Папенька - тряпка, а вот Марья - ой лютая! К ней каждую неделю господа офицеры захаживали, некоторые даже бароны, и она им все про нацию и славянские корни…
        - Погоди, - не понял Клим, - так они за Белое дело или за то, чтобы вернуться в Россию?
        Назар засмеялся:
        - Всяк в свою сторону тянет. Марья - она за офицеров, а Паша и Глаша - за СССР. А еще у них есть Таня, но она в Харбине работает на совучреждение.
        - А папенька за кого?
        - Он за Лигу Наций - чтоб войны не было.
        Назар утверждал, что барышни Заборовы помогут им вернуться в Россию: они его решительно обожают и ни в какой просьбе отказать не смеют.
        Слово за слово, Клим выяснил, как обстоят дела: Назар поначалу примкнул к офицерской группе Марьи Макаровны, но потом устал от борьбы и потихоньку переметнулся к младшим сестрам. Они не стращали трудностями и не требовали членских взносов.
        - Здесь русскому человеку нечего ловить, - с воодушевлением говорил Назар. - А там поступим в институт, выучимся, будем строить прекрасное будущее.
        Прибился куда-то, как ничейный щенок к буфету: крутился под ногами, за корочку хлеба каждого готов был лобызать.
        - Куда мы идем? - спросил Клим.
        - На лекцию к товарищу Соколову: он у моих барышень начальник. Только ты не называй его «товарищ» - это конспирация. Все совершенно секретно.
        Глава 47
        1
        На конспиративной квартире собралась молодежь. Теодор Соколов - в галстуке-бабочке, в круглых серебристых очках - громил белогвардейскую эмиграцию:
        - Ваши матери носят в карманах платки для слез. Ваши отцы спорят о том, кому из немощных потомков московских царей должна достаться Россия. Смешные люди! Им ли, погрязшим в старье и убожестве, распоряжаться судьбами миллионов? Они проиграли все что можно. Они бились «за счастье своих детей»? Посмотрите, во что они вас втянули! Вы, девушки, танцуете в барах с потными матросами, вы, парни, торгуете шнурками вразнос. Вас привели сюда ваши друзья, потому что здесь вы услышите правду, здесь вы опьянеете не от водки, а от чувства расправленных крыльев. Вас учили копить деньги - я научу вас смеяться опасности в лицо. Мы пришли в этот мир завоевывать царства!
        Назар шепнул Климу, что коммунистически настроенная молодежь расклеивает по городу листовки, организовывает агитбригады, идет на китайские фабрики и заводы - будить рабочих от тысячелетнего сна.
        - Вы хотите дотянуть до трухлявой старости? - гремел Соколов. - Зачем вам нужна жизнь - бесцветная, как протертые штаны чиновника, - если после вашей смерти никто не споет о вас песню у походного костра? Нас мало, но так и должно быть. Героями становятся единицы, но именно герои поднимают запачканные кровью знамена, именно они несут новую веру!
        2
        Теодор Соколов вытер вспревший лоб. Слушатели подходили с вопросами, девушки сердечно благодарили, интересовались, когда будет очередное собрание. Соколов смотрел поверх голов на темноволосого человека в шинели без знаков различия. Этого он раньше не встречал.
        Он подошел к нему:
        - Вы давно в Шанхае?
        - С января двадцать третьего года.
        - Ну и как? Паршиво? А все потому, что у вас, бывших офицеров, нет цели в жизни. И голод, и холод, и все на свете можно перенести, если ты понимаешь ради чего. За кого вы кровь проливали? За генерала Глебова? Он продал военный транспорт «Защитник», а сам купил себе дом и автомобиль. Хорош патриот! Теперь российское судно будет служить не Отечеству, а китайским бандитам.
        Назар - милый мальчик на костылях - представил Соколову друга:
        - Это Клим. Я давно ему говорю: здесь ловить нечего. Генерал Анисимов намерен отвести «Монгугай» во Владивосток, а то Глебов и его китайцам продаст.
        - Откуда ты знаешь про Анисимова? - удивился Клим.
        - Я сам сюда на «Монгугае» приплыл, у меня есть знакомые. Казаки в Россию рвутся, а Глебов их не пускает: приказал открыть огонь, если они попытаются угнать судно. Но мы все равно улизнем. Верь мне, через пару месяцев мы уже дома будем, на русской земле.
        3
        Клим сидел в кабинете у Феликса, как доктор на консилиуме. Обсуждалась история болезни товарища Соколова.
        - По-моему, картина ясная, - сказал Клим. - Его в детстве недолюбили: маменька ремешком хлестала, папенька пьяный храпел на кровати. Отсюда полное неуважение к дому, к семье, к мещанскому уюту. У пациента развилось недержание слюны: ему хочется захватить мир.
        Феликс слушал Клима, посмеиваясь.
        - Это, конечно, не совсем то, что нам требовалось: я тебя за вербовщиками в армию Христианина посылал. Но этого типа мы тоже разработаем. У него только молодежь собирается?
        - Соколов обещает им, что коммунизм наступит сам собой, когда старый строй будет полностью разрушен. Дети в шестнадцать - двадцать лет, - Клим многозначительно посмотрел на начальника, - действительно умеют только ломать и бунтовать, а славы и признания хочется уже сейчас. Соколов создает в их воображении мир, в котором прыщавый сопляк с револьвером значит больше, чем профессор или журналист. Юность, когда ты веришь, что можешь что-то изменить молодецким ударом, хроническая бедность, невостребованность в настоящем и отсутствие перспектив в будущем - вот вам питательная среда для таких, как Теодор Соколов.
        - Ты уже составил список тех, кто ходит на его собрания? - спросил Феликс.
        Клим вспомнил девчонок - Пашу и Глашу Заборовых: хохотушки, активистки, они взяли его под опеку. Он слушал их страстные речи о коммунизме, поддакивал и обещал подумать насчет вступления в партию.
        - Я не буду составлять никакие списки, - покачал головой Клим. - Фанатикам нужны жертвы - это позволяет сплотить народ вокруг вождя. Если вы арестуете пару десятков юнцов, это сыграет на руку Соколову.
        - Философ выискался! - проворчал Феликс. - Они собираются в Китайском городе - что мы им сделаем? Соколова тебе тоже жаль?
        - Нет. Он кормит людей сказками, а по сути, чужими руками выполняет задания Коминтерна. Рано или поздно Собачье Мясо поймет, что с большевизмом шутки плохи, - и тогда начнутся аресты и казни. Юные герои отправятся в тюрьму, а Соколов - в Москву: давать интервью газетам.
        - Юные герои уже сделали свой выбор, - усмехнулся Феликс и сменил тему: - Что по поводу генерала Анисимова?
        Положение казаков, вот уже полтора года сидевших на кораблях, было отчаянным. Анисимов решил, что Глебов нарочно затягивает переговоры с властями, чтобы под шумок продать суда и прикарманить деньги. Он связался с советским консульством и от имени экипажа предложил передать «Монгугай» СССР, если его людям будет позволено вернуться в Россию.
        В «Ежедневные новости» пришло письмо от монгугаевцев. Они протестовали против разбазаривания военного имущества, принадлежащего России, и призывали всех белых солдат и офицеров ехать домой, чтобы упорным трудом искупить вину перед Родиной.
        Феликс выслушал Клима с кислым видом:
        - Все это я и так знаю… Ты, Рогов, работал в «Ежедневных новостях», так? - Заметив удивленный взгляд Клима, он усмехнулся: - Нам все про тебя известно: и под какими псевдонимами ты писал, и где ты живешь, и что у тебя есть малолетняя любовница.
        - Она моя соседка.
        - Без разницы. Состряпай-ка мне интервью с генералом Глебовым, пусть он расскажет о своих намерениях. Представишься сотрудником «Ежедневных новостей».
        - Мистер Грин не возьмет от меня материал.
        - Возьмет - мы с ним договоримся. Но сначала интервью принесешь нам - на предварительный просмотр.
        Клим связался со штабом Глебова, адъютант - смуглый молодой человек в бурке - передал, что генерал согласен побеседовать с представителем прессы:
        - Встречаемся в ресторане «Бактрия» в девять утра.
        Феликс дал Климу денег, чтобы было на что угостить генерала.
        4
        Посетителей в ресторане не было. У окон и дверей - охрана: на Глебова уже несколько раз совершали покушения.
        Худое усталое лицо, бритый череп, светлые брови и узкая щеточка усов - генерал-лейтенант производил впечатление совершенно измученного человека.
        От угощения он отказался.
        - Передайте своей газете, что мы поставлены в безвыходное положение, - сказал он Климу. - Сорок человек умерло от болезней, суда приходят в негодность. Я продаю винтовки, потому что мне надо кормить людей. Продаю тем, кто покупает, - бандитам. Замкнутый круг - как только я завожу речь о том, чтобы казаков пустили в город, начинаются вопли: «Вы торгуете оружием, вы там озверели от долгого сидения на кораблях». Заработать нам не дают, благотворители от нас отказываются, всем было бы проще, чтобы мои казаки с голоду перемерли.
        Ладони у Глебова тяжелые, крестьянские.
        - Мы - последний отряд белой армии, сохранивший дисциплину и знамена. Как это объяснить англичанам и французам? Нам предлагают разоружиться и потерять все: воинскую честь, средства к существованию, гарантии свободы. Моим людям трудно… Я понимаю: многие ищут виноватых. Я снимаю квартиру в городе, чтобы было где отлеживаться больным, - меня обвиняют в том, что я разбазариваю средства для личных нужд. Один раз проехался на автомобиле до Муниципального совета - пошли слухи, что я купил себе авто. Перед каждым оправдываться - жизни не хватит. А этот подлец Анисимов за моей спиной интриги плетет: ему советские шпионы обещали блага, если он переправит «Монгугай» во Владивосток. Не понимает человек, что это все равно что сдать и себя, и своих людей в плен - противнику подлому и беспощадному. Не сдержат большевики слова: мы для них - классовые враги, а врагам можно лгать - это у них военной хитростью называется. Анисимов письмо написал в Комиссариат по иностранным делам, попросил перевести «Монгугай» в речной док Гаочаньмяо - вроде для ремонта. Знаю, зачем ему этот ремонт потребовался! Но ничего… Выкинем
всю сволочь с кораблей, оставим только самых надежных…
        Сизым расслоившимся ногтем Глебов поскреб бровь.
        - Вот скажите мне, господин журналист, почему иностранцы видят в нас преступников? Китайцы, которые их ненавидят, их не пугают, а мы, союзники, вместе на фронтах мировой войны бились…
        Клим задумался.
        - Потому что Китай для них чужой - и с этим все ясно. А Россия - это потерянный в детстве брат-близнец. Вот представьте: идете вы по улице, а вам навстречу - ваша точная копия, но оборванная, страшная, избитая. Вам жутко, вы не понимаете, как это может быть. Вы не хотите иметь с таким братом ничего общего, даже если он предъявит все доказательства, что вы - кровная родня.
        Глебов хмыкнул:
        - Ладно, наплевать - насильно мил не будешь. Вы пропечатайте в своей газете: мы, казаки Шанхая, учреждаем свой союз. Наша цель - объединение казачьих войск для взаимной духовной и материальной поддержки. И вот еще что: скажите всем, что я не отступлюсь - буду до последнего биться, но ребята мои сойдут с кораблей. И не как преступники или беженцы, а как оно подобает воинам союзной державы.
        Генерал закашлялся.
        - Велите подать воды! - крикнул, подбежав к нему, адъютант.
        Официантов в зале не было, и Клим заглянул на кухню.
        - Дайте что-нибудь попить, - попросил он повара, возившегося у раковины.
        Тот повернулся - это был Теодор Соколов.
        - Что вы тут делаете? - нахмурился Клим.
        Соколов прижал палец к губам:
        - Тс-с!
        Клим бросился в зал. Адъютанта уже не было. Глебов, красный, с надувшимися на висках венами, жадно пил воду.
        Клим выхватил у него стакан.
        - Уходите немедленно, - шепнул он.
        Генерал встревоженно посмотрел ему в глаза:
        - В чем дело?
        - Уходите!
        И Клим первым метнулся к выходу.
        Глава 48
        1
        Поначалу Ада стеснялась гонять Митю по своим делам, но он готов был идти с ней хоть на встречу с Бэтти, хоть на рынок, хоть в синематограф. Велишь ему: «Посиди у входа» - он будет сидеть.
        Ада рассказывала ему о невыносимом Климе, о надеждах на то, что Даниэль снимет ей квартиру. У нее все не было случая намекнуть мистеру Бернару на свои жилищные обстоятельства: в волонтерском полку затеяли учения, и из конторы Даниэль сразу ехал по военным делам. Ада начала беспокоиться: вдруг его страсть подутихла?
        Мите все можно было рассказать. Европейские церемонии и нормы морали были ему неведомы. Он давал такие советы, что Ада со смеху покатывалась:
        - Тебе надо поехать в Шаньдун к одному моему знакомому. Он очень богатый купец.
        - Зачем?
        - Он недавно был в Шанхае, заглянул в кабар… кабэр… Не знаю как…
        - Кабаре?
        - Да. И ему так понравились русские девушки, что он все это кабаре забрал к себе в гарем. Это очень хорошо - теперь им не придется работать.
        Митя все понимал буквально. Приходил к Аде:
        - Мыла дай. Мне постирать надо.
        Она совала ему десять центов, но он не брал:
        - Зачем мне центы? Дай мыла.
        Ада велела принести ей пирожное. Митя явился и с пирожным, и с деньгами.
        - Ты не сказала «купи», ты сказала «принеси».
        - Так ты что, обокрал кого-то?
        - Нет. Я зашел в кондитерскую и попросил. Мне дали.
        Почему-то Митю везде пускали и все ему давали.
        Митя обзавелся новеньким велосипедом: сказал, что это подарок Небес. Ада позвала его с собой в книжный магазин на Фучоу-роуд. Он привязал ее покупки к багажнику, а сам пошел рядом, держа велосипед за руль.
        Вечерело. Слуги несли гирлянды красных фонарей на бамбуковых шестах и развешивали их над входами в лавки.
        - Мить, поедешь со мной в Америку? - спросила Ада.
        - Поеду. А это где? В Японии?
        Она рассмеялась. Правду говорил Клим: Митя - самый счастливый человек на свете: он не умел мечтать и не знал о существовании Нью-Йорка и Сан-Франциско.
        А Ада была несчастна - даже новая книжка Агаты Кристи не радовала. Деньги, полученные от Даниэля, таяли: она хотела их сэкономить, но ей так надоело отказывать себе во всем!
        - С монетами надо расставаться легко, - учила ее Бэтти. - Если ты сейчас не прибарахлишься чулками «кроссворд» в клеточку, значит, в твоей молодости их не будет.
        У Ады было чувство, что Шанхай взял ее в тиски, загнал в душную комнату в «Доме надежды», где действительно не было места ничему, кроме бесплодных надежд.
        - Я ненавижу Шанхай, - проговорила она, глядя на раскачивающиеся на ветру фонари.
        Митя удивился:
        - Почему? Шанхай - это такой поэтичный город. Видишь надпись? Там сказано: «Дом превосходных ароматов - музыкальные пиршества с вином для маньчжурских и китайских гостей». А вон там: «Облако радости» - часовая мастерская. А дальше - «Сад вечной весны - душистое зерно и все виды сушеных овощей». Это очень красивые слова.
        Ада засмеялась:
        - Но я же не понимаю по-китайски.
        - Я тебе объясню. Смотри, лавка угольщика - «Небесная вышивка». Аптека - «Благополучный союз всех добродетелей»
        - А вот там, над чайным домом?
        - «Храм счастливой середины - продается полуденный чай, пилюли „Белого феникса“, помогающие женщинам, глазные примочки из восьми драгоценных веществ и верные средства против соблазнительных последствий опиекурения».
        - А что написано над рестораном?
        Митя вздохнул:
        - «Таверна пьяной луны: мясо черных кошек - излюбленное лакомство кантонцев».
        Некоторое время шли молча.
        - Ты меня любишь? - тихо спросила Ада.
        - Конечно. Ты хорошая.
        Ее все любили: Клим, Даниэль, Митя - каждый по-сво ему и совершенно бестолково. И что делать с этим - неизвестно.
        Когда они вернулись домой, хозяин передал Аде записку.
        «Мистер и миссис Уайер вернулись, - было написано рукой Эдны. - Бриттани уже у родителей. Завтра тебя ждут к восьми утра».
        2
        Лиззи не могла поверить, что она дома. Кругосветное путешествие заняло год, а ей казалось - всю жизнь. Кто бы мог подумать, что она будет так исступленно скучать по Шанхаю!
        Комната ее была заставлена чемоданами, Бриттани копалась в их лилово-шелковом нутре, доставая проспекты выставки Британской империи, чулки, блузки, плюшевого пингвина.
        - Какой хорошенький! Мама, а можно я с ним поиграю?
        - Можно, можно.
        За время путешествия Лиззи окончательно возненавидела Роберта. Всю дорогу он терзал ее рассказами о той злополучной аварии и клятвами больше не брать в рот спиртного. Он сокрушался о своих пони, которых заложил и не успел выкупить до отъезда. Он мешал ей жить, как камень, попавший в туфлю.
        - В марте начинается сезон лошадиных аукционов, - бубнил он. - Из Монголии привезут сотню голов - будет из чего выбрать. Я бы купил пяток…
        Лиззи смотрела на его оплывшую фигуру: Роберт так растолстел, что проломил бы спину любому пони. Он заставил ее разделить с ним позор и изгнание; во время плавания от Бомбея до Шанхая Лиззи изменяла ему с красавцем первым помощником - не столько из страсти, сколько из желания иметь свою частную жизнь, отдельную от супруга.
        Лиззи до слез тронул радостный вопль Бриттани: «Мама вернулась!», но уже через десять минут громкий голос дочери стал действовать ей на нервы.
        - Солнышко, пойди поиграй в свою комнату!
        Но Бриттани вертелась вокруг как привязанная.
        - Мам, а папа сказал, что вы видели принца Уэльского.
        - Папа наврал.
        - Нет, правда! Он сказал, что на выставке в Англии был принц Уэльский, сделанный из масла. Мам, а потом люди его съели?
        - Не знаю, радость моя.
        Главным сокровищем, добытым Лиззи, были европейские модные журналы. Пока Роберт грезил о лошадях, она придумывала, рисовала, писала очерки. «Флэпперс» должен был подняться на новый уровень. Как ни жаль было времени, проведенного в изгнании, этот год не пропал даром - Лиззи столько всего узнала, столькому научилась!
        - Мама, ма-а-ам!
        - Ну что?
        - А я могу дорожные знаки придумывать! Давай я тебе скажу какие, а ты нарисуешь, и мы их в саду развесим, чтобы все соблюдали.
        - Какие еще знаки, прости господи?
        - «Нельзя бить лопатой червяков» - это очень важный знак, а то как дождь - они выползают, и садовник их казнит.
        - Иди попроси папу.
        - Но папа не умеет рисовать, как ты!
        - Потом… Иди поиграй.
        На следующее утро к завтраку явился Хью; он постарел, кожа на горле отвисла, как у индюка.
        - Все, что ни делается, к лучшему, - говорил он, пихая сына локтем. - Людская память коротка: все уже забыли о том происшествии.
        Роберт вымученно смотрел на него. «Какой Хью болван! - насмешливо подумала Лиззи. - Неужели он не понимает, что его утешительные слова - это соль на рану?»
        - Эта женщина, Нина Купина… Она здесь? - спросил Роберт.
        - Об этом не беспокойся. Я ее вот где держу! - И Хью показал костлявый, с выпуклыми венами кулак.
        - Не надо, - поморщился Роберт. - Я и так виноват перед ней.
        Он смотрел в тарелку, а Хью еще долго разглагольствовал о праве сильного, о том, что природа не терпит слюнтяйства и каждый разумный человек имеет право пользоваться возможностями, данными его нацией и общественным положением.
        Чтобы сменить тему, Роберт начал расспрашивать старика о службе.
        - Все в порядке, - отозвался Хью. - Только с русскими казаками надо что-то делать. Они наводнили город контрабандным оружием, и в трюмах у них взрывчатки - пол-Шанхая можно снести. Я уж подумывал, как им устроить несчастный случай, да мистер Бернар подал идею получше.
        - Вот как? - произнес Роберт с набитым ртом.
        - Мы отправим казаков обратно в Россию. Главное - убрать генерала Глебова, а то он не отпускает их.
        Роберт поднялся и совсем невежливо заявил:
        - Я хочу съездить на конюшню. - Чмокнул Лиззи жирными губами. - Вечером буду поздно - заеду в клуб.
        Лиззи брезгливо отерлась салфеткой.
        - Нервы, нервы… Я понимаю, - сказал Хью, когда дверь за Робертом закрылась. - Ну а вы, милая моя, чем намерены заниматься?
        - Буду издавать журнал.
        - Этот… что-то там про пустышек? Про глупеньких дурочек, которых никто замуж не берет? - Хью достал из кармана бархатную коробку, повертел ее в руках и протянул Лиззи: - Это вам, если будете умницей.
        Лиззи открыла крышку. На белом шелке лежал браслет шириной в два дюйма.
        - Бриллианты и сапфиры, - небрежно произнес Хью. - Мамаша Роберта носила: я ей из Индии привез. Занимайтесь тем, что положено скромной молодой особе: ведите хозяйство, воспитывайте дочку - ей ведь скоро в школу.
        Лиззи отодвинула коробку:
        - Мне это не нужно.
        Лицо Хью потемнело.
        - Вы понимаете, что больше не увидите этот браслет? У вас есть семья, и вы не имеете права всех нас позорить!
        Мне стыдно людям в глаза смотреть: моя сноха издает какую-то чушь! Да я закрою вас!
        - Руки коротки, - насмешливо отозвалась Лиззи. - Слава богу, в Шанхае существует не только наш продажный муниципалитет. Я без труда получу разрешение во Французской концессии, а если понадобится - и в Китайском городе. Вы, сэр, настолько отстали от жизни, что даже не осознаете этого. Ваше мнение давно никого не интересует: вы устарели, как прошлогодняя газета.
        Хью побагровел, схватил со стола графин, замахнулся…
        Удар пришелся по руке Хобу. Она кинулась вперед и заслонила собой хозяйку. Вскрикнув, Хобу упала на колени, прижала руку к груди.
        - Пошел вон, кретин! - Лиззи затопала ногами на свекра. - Шао! Выстави его отсюда! Хобу, дорогая… Тебе больно?
        Хью положил коробку с браслетом в карман и вышел; плечи его были сгорблены, волосы на затылке встали дыбом.
        - Никогда, слышите? Никогда не впускать этого человека в дом! - кричала Лиззи сбежавшимся слугам. - Хобу… Ну не молчи ты… Он что, руку тебе сломал?
        3
        Лиззи приехала в редакцию «Ежедневных новостей» к Эдне.
        - Роберт отказался поддержать меня, - дрожащим голосом произнесла она. - Мой супруг по-прежнему собирается работать на отца, на его страховую фирму. Я умоляла найти другое место, ведь у нас полно знакомых в городе, кто-нибудь его бы взял… в банк или еще куда… Но Роберт боится, что ему припомнят ту сбитую девочку.
        - У вас нет денег? - спросила Эдна.
        Лиззи покачала головой:
        - В том-то и беда. Хью нарочно подстроил все так, чтобы мы шагу не могли ступить без него. А мои личные сбережения пропали - я их вложила в журнал.
        Эдна обняла ее, сама чуть не плача.
        - Мне надо уйти от них, - тихо сказала Лиззи. - Если бы у меня были деньги, я бы возродила «Флэпперс», но мне никто не даст кредита без гарантий мужа. А Хью запретил Роберту помогать. Он не посмеет ослушаться.
        - Мы с Даниэлем дадим тебе в долг, - отозвалась Эдна. - У тебя все получится: ты сильная девочка. Надо разыскать Клима Рогова - он поможет тебе встать на ноги.
        Лиззи поцеловала ее:
        - Спасибо… Ты бы знала… Прости, что я подсунула тебе сосиску.
        Они рассмеялись.
        - Ладно, пустое, - сказала Эдна. - Я ее уже выкинула.
        Глава 49
        1
        Назар скакал по улице, махал костылями, как веслами. Только бы успеть!
        Будь у него хоть мелкая монета в кармане - отправил бы китайчонка с записками к Климу и барышням Заборовым. А так самому пришлось тащиться.
        Назар вошел в «Дом надежды», сунулся в пахнущий влажным деревом коридор, постучал костылем в люк:
        - Эй, Клим, ты тут? Я к тебе залазить не буду - мне несподручно.
        Тот спустился: босой, в майке, на штанах - чернильные пятна.
        - Статейки кропаешь? - засмеялся Назар. - Бросай все: мы домой едем!
        - В смысле?
        - От Соколова пришла записка: генерал Глебов лежит при смерти. Это сигнал нам, чтобы мы быстро сматывались из Китая. Мамка-то моя, поди, думает, что ее сына в живых нет, а я как явлюсь, да еще с боевым ранением! Мальчишки во дворе глаза вылупят: «Где был? Чего видел?» О, братцы мои, вам такое и не снилось!
        Клим нахмурился:
        - Что случилось с Глебовым?
        - Отравлен неизвестной науке химией.
        Клим ругнулся сквозь зубы:
        - Черт, они же на меня подумают…
        - Да пусть думают на кого хотят! - затормошил его Назар. - Мы сегодня уезжаем!
        Клим не смотрел на него:
        - Извини, я не могу. У меня дочь…
        - Ну как знаешь… - Назар пожал ему руку. - Всем привет, а мне еще надо к девушкам заскочить.
        Добираясь до бординг-хауса, где проживало семейство Заборовых, Назар семь потов с себя согнал. Барышни, слава богу, оказались у окошка - сидели грызли семечки.
        - Едем! - завопил Назар.
        Они повскакали, шелуху рассыпали:
        - Когда? Куда?
        Назар хотел войти в дом, но Марья не открыла ему.
        - Не пущу! Он вас, дур, продал большевикам! - кричала она.
        Барышни принялись плакать. Назар опять вышел к окну:
        - Чего вы ее боитесь? Если она хочет оставаться - пусть гниет здесь, а мы в Россию поедем.
        В ответ Марья выплеснула на Назара ковш воды:
        - Убирайся отсюда!
        В окне показалась голова то ли Паши, то ли Глаши.
        - Она все вещи в сундук заперла! Салтычиха! Ты не смеешь нам указывать!
        - Еще как смею! Вы дочери белогвардейца - вас в тот же день расстреляют.
        - За что?
        - Там найдут за что.
        Назар уже собрался уходить, как вдруг Марья показалась на пороге.
        - Хорошо, - произнесла она, скрестив руки на груди. - Хорошо, будь по-вашему, я отпущу их. Но только после того, как вы сами обживетесь во Владивостоке и пришлете нам подробное письмо - как там и что? Впрочем нет, письма не надо. Вас могут принудить составить фальшивку. Давайте между собой сговоримся: вы отправите нам фотокарточку. Если вы будете стоять - значит, все у вас хорошо. А если будете сидеть на стуле - значит, вы не в восторге от социалистического строя.
        Ждать было некогда.
        - Ради бога, - пожал плечами Назар. - Только, Марьюшка, персик, душенька, дайте мне хоть двадцать центов - сил моих больше нет на костылях! Не успею ведь…
        Назар смутно помнил, как несся на рикше до пристани, как обещал проломить китайскую голову, если его вовремя не доставят. Отчаянный торг с лодочником («Ох, опоздаю!») - денег не хватало. Назар обещал отдать ему костыли - только довези, голубчик, до русского корабля.
        Река, скрип уключин. Неужели домой? Неужели отмучился? Дома мамка небось заплачет, кинется тесто разводить, блины делать…
        Вот они - «Охотник» и «Монгугай», тросами связанные. Пока ехали, Назар ногти до крови обглодал, не замечая боли.
        - Туда рули, дурья твоя башка! - кричал он лодочнику. - Эй, на «Монгугае»! Я приехал! Поднимайте меня скорей!
        Над бортом показалась папаха.
        - Ты, что ли, Назар? Ах, сукин сын, а мы уж тебя потеряли!
        - Я, я! Господи, ребятки, я ж по вам скучал, как по маме!
        2
        Феликс - усталый, до плеч забрызганный грязью - вернулся в участок.
        Было одиннадцать утра. Перед воротами митинговали бездельники-студенты: опять требовали освободить политических заключенных. Феликс растолкал их, ввалился в душный сумрак приемной.
        Увидев его, дежурный сикх приподнял косматые брови:
        - Где это вы были?
        Феликс не ответил.
        Вот уже два дня он сидел с биноклем на берегу Хуанпу - наблюдал за русскими судами. Сегодня рано утром между ними произошел бой. Генерал Анисимов приказал рубить трос на «Монгугае», с «Охотска» открыли пулеметный огонь. Двое раненых, один убитый. К «Монгугаю» подошел английский катер и вывел его из-под обстрела.
        Феликс ничего не понимал: на кой ляд англичане помогают казакам Анисимова? Ведь те собрались бежать к большевикам!
        Он вошел в свой кабинет, стащил намокшие обмотки: на дорогах - грязь непролазная.
        Надо думать, как преподнести новости Хью Уайеру. Никогда не знаешь, что у старика на уме. Доложишь как есть - он, чего доброго, разорется: скажет, что Феликс должен был не допустить увода «Монгугая» со стоянки. А как не допустишь? Ему ни людей не выделили, ни оружия. Велели следить за судами - он следил.
        Феликс снял телефонную трубку - хотел набрать номер Уайера, но передумал. Что-то в этой истории было не так…
        Дверь открылась, и в кабинет без стука вошел Клим Рогов:
        - Поговорить надо. - Он был бледен, глаза горели яростью. - Зачем вы подстроили это?
        - Подстроили что?
        - Вы бывший кадет, черт бы вас подрал! Нельзя же быть таким подлецом! - Рогов вытащил из кармана несколько исписанных листов и швырнул их Феликсу в лицо: - Держите свое интервью. Ладно вы меня выставили отравителем… Но Глебова за что убивать? Он ведь людей спасает - наших, русских… А, да что с вами говорить! - Он махнул рукой и направился к двери, но Феликс его остановил:
        - Глебова отравили?!
        Они сидели друг напротив друга - злые, напряженные. Феликс ушам своим не верил: по словам Рогова выходило, что интервью было затеяно с одной целью - убрать генерала, чтобы большевики смогли увести «Монгугай» в Россию.
        - Вы хотите сказать, что вы этого не знали? - недоверчиво произнес Рогов.
        Феликс покачал головой:
        - Я получил приказ от Хью Уайера устроить твою встречу с Глебовым. Он сам переговорил с главным редактором «Ежедневных новостей».
        - Как вы сказали? Уайера? Заместителя комиссара? - Рогов потер виски. - Единственное, что непонятно, как Уайер спелся с Соколовым? Или он идейный борец за победу коммунизма? В любом случае, я в эти игры играть не собираюсь. Всего хорошего.
        - Погоди!
        Феликс не знал, что предпринять: отпустить Рогова с миром? пригрозить высылкой? То, что Клим посчитал его предателем Белого дела, оскорбило его хуже пощечины.
        - Ты не можешь так просто уйти от нас… - начал он.
        Рогов взглянул на него исподлобья:
        - Еще как могу. Мне нечего терять: если генерал умрет, глебовцы захотят отомстить, и первый подозреваемый у них - это я. Так что депортация для меня не самый плохой вариант.
        Тяжелый камень ударил в окно, стекла посыпались. Феликс инстинктивно упал на пол - как во время артобстрела. С улицы донесся бешеный рев толпы. Когда Феликс обернулся, Рогова уже не было в кабинете.
        Глава 50
        1
        Эдна медленно вела машину по Нанкин-роуд. Десятки автомобилей, толпы китайской молодежи - парни в длинных шелковых робах, девушки в рубахах и штанах. Многие несли флаги и транспаранты.
        - Чего они хотят? - спросила Лиззи.
        - Они требуют выпустить политзаключенных, - отозвалась Эдна. - Администрация японской прядильной фабрики повздорила с рабочими, и дело кончилось стрельбой и арестами. Мне об этом сегодня в редакции рассказали.
        - А что на транспарантах?
        - Я не знаю иероглифов. Наверное, как обычно: «Долой иностранный империализм!» и «Граждане, проснитесь!»
        На углу Тибет-роуд движение остановилось: студенты перекрыли улицу. Развернуться невозможно: сзади и по бокам выстроились гудящие автомобили. Эдна раскрыла дверь и привстала на подножке.
        - Что там? - спросила Лиззи.
        - Перед полицейским участком толпа.
        Между автомобилями и колясками рикш протискивались зеваки.
        - Дай мне блокнот и карандаш, - попросила Эдна. - Они там, в кармане сиденья. Может, заметка получится.
        Один из студентов взобрался на деревянный ящик. Эдне хорошо было видно его лицо: совсем мальчишка - тощий, заморенный. Рубаха болталась на нем как на жерди. Толпа бурно приветствовала его слова.
        Из ворот выбежали полицейские. Студент с отчаянным ужасом смотрел на них, но не двигался с места. Над улицей зазвенели девчоночьи голоса - они пели на высоких нотах, повторяя один и тот же мотив.
        - О чем они поют? - испуганно спросила Лиззи. Она тоже встала на подножку.
        Эдна отмахнулась:
        - А я откуда знаю?
        Теперь пели все, даже зеваки. Эдна видела, как полицейские стащили оратора на землю. Он поклонился им и тут же упал, сваленный тяжелым ударом.
        У ворот завязалась драка. Студента отбили, подняли над толпой. Появился новый отряд полицейских: несколько китайских констеблей, сикхов и двое белых. Один из них, офицер, что-то кричал, но Эдна не могла разобрать слов из-за рева толпы.
        Полицейские выстроились перед воротами и прикрепили штыки к карабинам. Ветер донес крик офицера:
        - Последнее предупреждение! Если вы не разойдетесь…
        - Что толку объяснять им? Они все равно не понимают по-английски, - произнесла Эдна.
        И тут раздался залп. Внезапная тишина оглушила ее. Несколько человек упали на землю. Над улицей раздался животный вой.
        - Быстро в машину! - заорала Эдна сестре. - Закрой дверь и пригнись!
        Мимо неслась обезумевшая толпа. Эдна и Лиззи сползли на пол и закрыли головы руками. Автомобиль раскачивался из стороны в сторону от сильных толчков. Какой-то человек вскочил внутрь, Лиззи завизжала.
        - Заводите мотор! - гаркнул он по-английски.
        Эдна приподнялась: это был Клим Рогов. Она поспешно села на водительское сиденье. Руки тряслись.
        - Куда ехать?
        - Вперед!
        Булыжник, пущенный чьей-то рукой, разнес ветровое стекло.
        2
        У автомобиля лопнуло колесо, и Клим сказал, что надо заехать в гараж на Ллойд-роуд. Хозяин-американец принес спирт, чтобы Эдна и Лиззи могли промыть царапины: у них все руки были в мелких порезах. Клим отделался разбитым коленом.
        Они сидели на диване для посетителей. Из гаража несло машинным маслом и бензином. У Эдны перед глазами все еще стояли изуродованные ужасом лица, взбесившиеся лошади и перевернутые автомобили.
        Хозяйская дочка подала ей кофе. Эдна отхлебнула, обожгла язык и отставила чашку.
        - Как вы оказались в этой толпе? - спросила она Клима.
        Тот рассказал, что во время его интервью с Глебовым коммунисты подсунули генералу яд. Действовали они по наводке полиции, в частности Хью Уайера.
        - Я заглянул в участок… переговорить с одним человеком, - произнес Клим, - надо было расставить точки над «i». Вышел за ворота, и тут началась пальба.
        - Хью травит людей? Быть не может! - изумилась Эдна.
        - Еще как может, - подтвердила Лиззи. - Я слышала, как он похвалялся убрать генерала и выслать казаков в Россию. Он сказал, что это идея твоего мужа.
        Эдна ничего не понимала. А Даниэль как впутался в эту историю?
        - Послушайте, Клим, - встрепенулась Лиззи. - Может, сейчас не самый удобный момент для делового разговора, но я все-таки хотела спросить вас: вы бы согласились работать на меня? Мне надо возобновить выпуск «Флэпперс».
        Клим опустил глаза.
        - Понимаете, миссис Уайер, девочка, которую задавил Роберт, была моей дочерью.
        Эдна прижала ладони к щекам:
        - О господи…
        Лиззи говорила ей, что дамы в клубе «Колумбия» с ума сходили от любопытства: от кого забеременела Нина Купина? Многие бывали у нее на балах, знали ее лично, но она никогда не упоминала своего мужа. Все сходились на мысли, что это был внебрачный ребенок.
        Эдна посмотрела на сестру. Лиззи кусала губы.
        - Я не виновата в той аварии! - проговорила она.
        Клим не ответил. Эдна вспомнила Нину Купину: представить их вместе было невозможно.
        - Нина - ваша супруга?
        Он кивнул:
        - Но мы разошлись.
        Хозяин вернулся и сказал, что автомобиль готов.
        - Поехали ко мне, - предложила Эдна. - Нам всем троим надо напиться.
        3
        У лисички кицунэ печальный взгляд. Она смотрела перед собой на дорогу, вздрагивала всякий раз, когда автомобиль подбрасывало на ухабе, хваталась за дверцу.
        А по дороге туда она держалась за локоть Даниэля.
        Он пригласил ее смотреть регату на Янцзы. Они выехали в шесть утра, добрались до местечка Хен-ли, где служащие Гребного клуба уже установили трибуны для зрителей. Послонялись пятнадцать минут, обсудили тех, кто обсуждал их, а потом сбежали.
        Шли вдоль берега. Сняли туфли. Нина большим пальцем ноги начертила что-то на влажном песке и тут же стерла. Даниэль рассказывал ей о птичьих стаях - что они удивительно похожи на людей в толпе: у них нет вожака, но они двигаются, будто подчиняясь единой команде.
        Нина смотрела из-под ладони на чаек.
        - Главные правила стаи - держаться подальше от чужих и делать то же, что и ближайшие собратья, - сказал Даниэль.
        Нина кивнула:
        - А мы с вами - одиночки и не выносим стай, в которых больше двух особей.
        Она предложила ему долю в своем охранном агентстве. Сказала, что ей требуется компаньон. Даниэль подыскивал слова, чтобы не обидеть ее. Она приняла это за сомнения и начала убеждать: у нее все готово - полковник Лазарев набрал сотрудников, Бинбин помогла найти клиентов, Тамара Олман ссудила деньгами.
        «Так зачем вам я?» - хотел спросить Даниэль. Впрочем, все было понятно: Нине хотелось прикрепить его к себе - хоть так, хоть узами партнерства. Чтобы иметь право встречаться с ним, оставаться наедине, иметь приличное объяснение для любого негодяя, посмевшего косо взглянуть на них.
        Нежная, сильная, несносная, ослепительная. Как объяснить ей, что ему не надо в ту сторону, в которую она увлекает его? Ей только кажется, что она живет вне стаи: она стремится к тому же, что и ее собратья слева и справа. А Даниэль не принадлежит к ним: он существо другой породы.
        Он сказал ей, что скоро опять уедет - надолго.
        - Возьмите меня с собой!
        - Нет.
        - Почему?
        Потому что кицунэ - это всегда суккуб, женщина-демон, которая окрыляет, восхищает, но высасывает душу и подчиняет своей воле.
        Нина Купина опустила голову:
        - Пойдемте назад.
        Она сидела на пассажирском сиденье. Злое китайское солнце било ее по рукам, по щекам. Кудри выбились из-под шляпы и рассыпались по спине кручеными змейками.
        Даниэль чувствовал: она уходит от него, выскальзывает из пальцев. Вспоминал об Аде - чудесной девочке, о которой так хорошо грезится наяву. Но Нина своей энергией, едва сдерживаемым бешенством сминала ее образ.
        Даниэль поступил правильно. Он давно сделал выбор: с Адой возможно счастье, она гибкая, податливая, из нее можно слепить то, что требуется.
        А кицунэ сейчас выйдет из машины и исчезнет навсегда.
        Нина приносила ему сборники поэзии; она устраивала для него театр теней: сама ловко делала фигурки из того, что под руку попадется, и рассказывала старые легенды: русские, китайские - все вперемешку, но очень смешно. Она подарила ему японскую куклу Даруму для загадывания желаний - без рук, без ног, с белыми глазами. У Нины был точно такой же кукленок на столе; она нарисовала ему правый зрачок - значит, что-то загадала. Если желание сбудется к Новому году, значит, у Дарумы появится второй глаз. Если нет - его сожгут в храме и купят нового.
        Даниэль пожелал, чтобы у Нины все было хорошо.
        Она пела русские песни, командовала охранниками, носила за ухом сложный гребешок из бисерных цветов; бретельки ее камисоли просвечивали сквозь шелк платья. Ничего этого больше не будет.
        - Отвезите меня домой, - потребовала Нина.
        Он быстро взглянул на нее, сжал зубы:
        - Сейчас едем ко мне.
        Она все поняла, испугалась, притихла.
        Помешательство, полное безумие - вот оно… Даниэль остановил автомобиль на подъездной аллее, вышел, схватил Нину за руку, почти силком повел к задней калитке. Открыл входную дверь.
        - Идемте!
        Нина застыла, глядя через его плечо в коридор. Там стояли Эдна, ее сестра Лиззи и этот… русский журналист… Даниэль не помнил его фамилии.
        4
        Здравствуй, мама! Это твой сын Клим.
        Я подглядел у Эдны: когда ей не с кем поговорить, а поговорить надо, она пишет письма матери. Я тоже пишу.
        Знаешь, где я? Знаешь, с кем?
        Нина спит за моей спиною. Москитная сетка вокруг нее - как разводы тумана. Я оглядываюсь - мне не видно лица моей женщины, только темный силуэт на белой простыне. Проталина в снегу. Вырезанная бумага, когда рисунок создается тем, чего нет, - отсутствующими деталями.
        Мама, у меня разбито колено, сердце, планы. Я вернулся к Нине. Теперь я сижу за ее столом, пишу письмо на обороте ее бумаг и сторожу мою добычу.
        Мама, я расскажу тебе все, как было: сестры по журналистике, Эдна и Лиззи, привезли меня к Бернарам. Мы вошли в дом, а там - Нина в обществе мистера Даниэля.
        Я вспоминаю наши лица: Эдна с вытаращенными глазами; ее муж, смущенный, как гимназистка; бедная Лиззи и мы с Ниной. Она первой пришла в себя и сказала:
        - У тебя колено в крови. Поехали ко мне зализывать раны.
        У нее новый дом во Французской концессии. Все попроще, без отпечатка того старого чехословацкого вранья. Я сказал ей, что уезжаю. Полиция, большевики и бандиты мне надоели. Безответная любовь тоже.
        Мама, я до сих пор не верю тому, что случилось. Я ведь застал ее у Бернара.
        - Тебе не надо уезжать, - сказала она. - Между мной и Даниэлем ничего нет и не будет. Я хотела пригласить его в компаньоны, но он не согласился: он отправляется по делам - надолго.
        Мама, мы проговорили до вечера, как в старые добрые времена. Нина сумела продать порнографические рисунки Католической церкви. Она стала шефом телосберегательного полка. Ее молодцы охраняют покой киностудий и сопровождают высокопоставленных детей в школу.
        Она щедро одаривает своих подданных: сто долларов в месяц - это тебе не коза чихнула! Клиенты-китайцы дают им чаевые: по пять долларов за каждый день, проведенный на свадьбе в трезвом виде. То же самое касается похорон и съездов торговых гильдий.
        Раньше у нас не было будущего, теперь нет прошлого. Мы, старые ветераны, вели позиционные бои, а потом в одном окопе заиграли на гармошке, в другом - подхватили, и оказалось, что все, что мы делали друг с другом в последние годы, совершенно не нужно. Ты знаешь, как происходит братание солдат, - об этом писали в газетах.
        - Мы - гриб и орхидея, - сказала Нина. - Нам надо принять, что мы не должны быть одинаковыми. Два гриба или два цветка не составляют пары.
        Я не знаю, что с ней случилось, откуда у нее такие мысли, но я согласился быть орхидеей. Мы приняли декларацию независимости. Мы не планируем друг другу карьеру и распорядок дня. Нам плевать, что о нас подумают окружающие. Мы согласны быть непрестижными и смешными. Мы понимаем, что личное счастье не свалится нам на голову: его надо выстроить по кирпичику.
        Мама, Катю теперь зовут Китти! Она приняла меня благосклонно. Может, узнала? Ей год и три месяца, она не любит пенки от молока.
        Мама, у нас все будет хорошо. Я засыпаю. Я иду спать со свой женой. Встретишь Господа там, на Небесах, обними его и поцелуй в бороду.
        Глава 51
        1
        После расстрела студенческой демонстрации в Шанхае была объявлена всеобщая забастовка. Газеты не выходили: китайские служащие - от курьеров до начальников типографий - отказались работать.
        На дверях редакций вывешивали отпечатанные на машинках новости:
        «Во время расстрела демонстрации на Нанкин-роуд погибли тринадцать студентов, несколько десятков ранены».
        «Бастуют более двухсот тысяч человек»
        «В иностранных концессиях нет ни электричества, ни телефонной связи».
        «На берег сошли военные моряки. Объявлена мобилизация волонтерского полка».
        Даниэль облетел город на аэроплане.
        - Шанхай вымер, - сказал он Эдне. - Фантастическое зрелище: кружишь над улицами, а там никого.
        У Эдны в душе тоже все было выморено. Даниэль заявил, что Нина Купина приходила к нему по делу. Так ли это? Эдне хотелось поговорить с Климом: он, наверное, знал правду. Но как добраться до него? Китайские хозяева гаражей не продавали бензин, трамваи не ходили, рикши отказывались возить белых.
        Все сидели дома и томились от неизвестности.
        Мистер Грин зашел к Эдне - они были соседями. Он сказал, что забастовка планировалась давно, расстрел студентов - это только повод. Деньги в забастовочный фонд собирали по всему Китаю: чтобы принудить шанхайцев отказаться от работы, нужна была огромная сумма. Взносы делали и милитаристы, и купцы, и правительственные чиновники, разбогатевшие на взятках. Все вдруг стали патриотами, и это несмотря на то, что богатство каждого второго держалось на сотрудничестве с иностранцами.
        Из дома в дом кочевали дикие слухи: крестьяне забили камнями белых охотников.
        - Муж моей подруги, военный доктор, был вызван на освидетельствование трупов, - говорила соседка. - В каждой деревне по агитатору, у них есть и брошюры, и плакаты. Русские снабдили их всем необходимым.
        Эдне было бы легче, будь рядом с нею сестра, но Даниэль отказался дать деньги на «Флэпперс», и Лиззи вернулась к мужу. С тех пор от нее не было известий.
        - Почему ты не помог ей? - кричала Эдна на Даниэля. - Я же тебе объяснила: у нее дома невыносимая обстановка!
        - Если бы ей грозила физическая опасность, я бы помог. А невыносимая обстановка у Лиззи вот тут, - показал он на лоб.
        Даниэль разрешил прислуге привезти в дом родных. В Китайском городе было неспокойно: революционеры (или бандиты - кто их разберет?) врывались в дома и вытворяли все, что им заблагорассудится.
        В кухне у Юня в каждом углу сверкало по дюжине детских глаз; рядом сидели матери, некоторые - совсем девчонки. При виде Эдны они вскакивали и кланялись, складывая руки на груди.
        - Это мои племянницы, - говорил Юнь и каждую представлял хозяйке.
        Эдна смотрела на блестящие черные косы, высокие воротники-стойки на застегнутых набок рубахах, на крошечные ступни-копытца.
        - Где ваши мужья?
        Одна из женщин - беременная - говорила по-английски.
        - Мужья в армии.
        Эдна чувствовала себя неуютно: на нее смотрели как на заморскую птицу. Она велела подать чаю:
        - Я хочу с вами побыть.
        Все-таки здесь было не так пусто, как наверху, в жилых комнатах.
        Все женщины работали на спичечной фабрике; в цеха не вышли, потому что никто не вышел - чего там делать? Забастовку поддержали - вдруг мастер подобрее будет?
        - Мы к добрым иностранцам хорошо относимся, вы не думайте, - сказала беременная Цю Цзюй. - Просто… - Она смутилась и покраснела.
        - Вы спросите ее, мисс Эдна, про Ли Лисаня, - проворчал Юнь. - Он у них главный по профсоюзам. Что замолчала, Цю Цзюй? Небось грамотная - два года в университете родительские деньги проедала. Что вам этот негодный Ли обещал?
        На губах Цю Цзюй появилась жалобная улыбка. Она и ее сестры принадлежали к другому миру, который враждовал с миром Эдны. Никто никому не хотел зла - все желали добра себе и своей семье. Именно поэтому Цю Цзюй и ее сестры прятались в доме врага.
        - Вы из Америки? - спросила она.
        Эдна кивнула:
        - Из Сан-Франциско.
        - А у вас там есть фабрики?
        - Есть. Есть и район, где живут китайцы.
        Женщины собрались вокруг стола. Цю Цзюй переводила.
        - А правда, что в Европе и Америке есть всякие штуки, чтобы не рожать детей, если не хочешь?
        - Как по-вашему, что лучше - иметь официальных наложниц, как у нас, или тайных любовниц, как у иностранцев?
        - А почему иностранцам нравятся огромные страшные псы, когда на свете существуют певчие птицы и маленькие красивые собачки?
        2
        На нижней полке шкапа у Даниэля был тайник, который запирался якобы от шустрой племянницы. Там лежало все, что требовалось для завтрашнего дела. Ада снисходительно сказала «да» и обещала ничему не удивляться.
        Даниэль еще раз перебрал вещи, упакованные в желтый саквояж, убедился, что ничто не забыто, запер дверцу и улегся на диван. Муха подошел, стуча когтями по паркету, ткнулся мокрым носом в ладонь. Даниэль погладил выпуклую косточку у него на затылке.
        В дверь постучал слуга:
        - Хозяин! Мисси зовет вас.
        - Скажи ей, я сплю.
        Даниэль намеревался провести ночь один на один со своими предвкушениями, и духота супружеской спальни не должна была осквернять их.
        Он вертел в пальцах амулет, подаренный Ниной. Все-таки он уберег его, не дал совершить запретное. Беги, лисичка кицунэ, заметай след хвостом. У тебя своя сказочная жизнь, у Даниэля Бернара - своя.
        Утром, как и было условлено, он подъехал к дому Ады и три раза просигналил. Через пять томительных минут она вышла. Старухи филиппинки, сидевшие в глубине двора, проводили ее изумленными взглядами.
        Даниэль завел мотор.
        - Куда мы едем? - спросила Ада.
        - Увидите.
        Она достала из кармана леденец и сунула за щеку. Даниэль косился на острые коленки, обозначившиеся под слегка помявшейся юбочкой, на оттопыренную конфетой нежно-персиковую щеку, на гладкую, будто полированную ушную раковину, видневшуюся между прядями волос. Левой ладонью Ада поддерживала локоть поднятой правой руки, и Даниэль не смог удержаться от смеха: так она была похожа на кошку Манэки-нэко,[55 - Манэки-нэко в японской традиции - небольшая скульптура кошки с поднятой вверх лапой. Символизирует богатство и удачу.] приглашающую удачу.
        «Два дня назад на этом самом месте сидела лисичка кицунэ, - подумал Даниэль. - А я для них для всех - трехлапая Денежная жаба.[56 - Чан-Чу в традиции фэн-шуй - небольшая скульптура трехлапой жабы, которая символизирует богатство.] Стоит взять меня в дом, и на хозяйку свалится богатство. У нас тут лавка азиатских сувениров».
        - Чему вы смеетесь? - удивилась Ада.
        - Да так…
        Ее смущала таинственность поездки. Она вертелась, беспокойно оглядывалась и теребила шейный платок.
        - Как вы думаете, долго продлится забастовка? - спросила Ада, когда они остановились на перекрестке. На заборе висели десятки самодельных карикатур: толстый англичанин в цилиндре приказывал полицейским стрелять в толпу рабочих. Рядом хитрый господин с раскосыми глазами (по всей видимости, японец) дергал за ниточки марионеток - китайских милитаристов.
        Постовой махнул бамбуковым жезлом, и Даниэль нажал на педаль:
        - Какая вам разница, сколько продлится забастовка?
        Ада недоверчиво посмотрела на него:
        - Неужели вы сами ни о чем таком не думаете?
        - Я думаю о вас.
        Она собралась сказать колкость, но так и не смогла придумать ничего остроумного.
        Колеса зашуршали по гравию. За живой изгородью мелькнуло крыло аэроплана.
        - Что это? - удивилась Ада.
        Даниэль свернул к воротам.
        - Открывай! - крикнул он вытянувшемуся сторожу.
        Автомобиль проехал вдоль летного поля и остановился возле ряда накрытых брезентом аэропланов. Даниэль помог Аде выйти - у нее были глаза ребенка, попавшего за кулисы цирка.
        - Мы что, будем смотреть аэропланы? - прошептала она.
        Даниэль изо всех сил пытался сохранять серьезность:
        - Вы в детстве хотели научиться летать?
        - А вы умеете? Да? Прямо умеете водить аэроплан? Мы что, полетим?
        Она семенила за ним, то и дело увязая каблуками во влажной земле.
        - А он не упадет? А с какой скоростью он летает?
        Сторожа сняли брезент с «Авро» и, поднатужившись, выкатили его к взлетной полосе.
        - Погода сегодня отличная, - сказал один из них, весело глядя на Аду.
        Она аж пританцовывала на месте. Трогала фюзеляж: «Какой горячий - нагрелся на солнце!» Бедная, но гордая девочка уже позабыла о маменькиных словах «все они такие» и о собственном намерении «показать этому распутнику его место».
        - А мне не во что переодеться… Я читала в одной книге, что там, наверху, может быть холодно: горло простудить - раз плюнуть. Ой, вы все приготовили! - воскликнула Ада, когда Даниэль вытащил из саквояжа кожаный плащ и шлем.
        Он помог Аде забраться в кабину.
        - Ну что, я похожа на пришельца с Марса? - спросила она, нацепив очки. - О, боже мой! Я сейчас полечу в небо!
        Живущим внизу не понять, что на самом деле синевы и солнца в разы больше, чем плоской пыльной земли, что это и есть реальный мир.
        Город лежал в смоге, как курильщик в опиумном дыму: он видел сны, которые казались ему явью, а на самом деле не было ничего - ни войны, ни забастовок. Ветер и синева обливали лицо Даниэля, а за его спиной, неслышимая в гуле мотора, хохотала счастливая девочка Ада.
        3
        Сучжоу. Каналы с черно-зеленой водой, горбатые мосты, плакучие ивы и древние крыши с поднятыми к небу острыми углами.
        Ада ослабела от восторга и тихо сидела рядом с Даниэлем на носу лодки.
        Они смотрели на белые стены домов, на ступеньки, сбегающие от дверей прямо к воде. На корме стоял лодочник и легко, почти без усилий, греб отполированным веслом.
        - Этот город - ровесник Конфуция: ему две с половиной тысячи лет, - рассказывал Даниэль. - Когда-то он был столицей княжества У, испокон веков славящегося красавицами.
        Ада заметила старую женщину, полоскавшую в канале белье:
        - Такими?
        Даниэль, улыбаясь, покачал головой:
        - Не совсем. - Он показал на отражение Ады в воде: - Что-то в этом духе.
        Она засмеялась:
        - Ну я ведь не китаянка!
        - Это не важно. Знаете, Ада, есть одно стихотворение:
        Далекий колокол, на лодках - фонари,
        Лиловый вечер - нестерпимо длинный.
        Опять не спать сегодня до зари,
        Смотреть на крыши пагоды вдали
        И вспоминать черты моей любимой.
        Ада отмахнулась:
        - Не говорите ерунды! Вы не бросите ради меня жену и дело - это деньги, в конце концов!
        - Когда-нибудь вы поймете, что все это можно с радостью променять на… - Даниэль не договорил.
        - Даже аэроплан? - подзадоривала Ада.
        - Хотите, я подарю его вам? Я научу вас летать. - Даниэль взял ее за руку. - Знаете, что такое свобода? Это возможность улететь оттуда, где вас ничто не держит.
        Она нахмурилась:
        - Ой, да перестаньте!
        - Я завтра оформлю на вас дарственную.
        - И ничего не потребуете взамен?
        - Ничего. Только дождитесь моего возвращения - я скоро уеду по делам.
        - Вы или врун, каких свет не видывал, либо совсем из ума выжили.
        Даниэль поцеловал ее ладонь:
        - Я выжил из ума. И очень доволен этим.
        Глава 52
        1
        Полковник Лазарев оказался настоящей находкой для Нины. В темных подворотнях, в диких углах он отыскивал бывших белогвардейцев: голодных, потерявших всякую надежду. На заброшенной ткацкой фабрике он устроил учебный лагерь: здесь отрабатывали приемы рукопашного боя. В цеху, приспособленном под тир, с утра до вечера гремела стрельба.
        - Если риск высок, клиент не должен выезжать из дому без сопровождения двух бронированных автомобилей с охраной, - объяснял Лазарев новичкам. - Когда клиент прибывает на место, охрана выстраивается в шеренгу и образует живой коридор - от автомобиля до крыльца. Особо следует опасаться членов Зеленой банды и других преступных групп. Бандиты любят тайные знаки и всевозможные ритуалы - это их слабое место. Если человек заламывает шляпу на одну сторону - это плохой знак. Или закатывает рукава шелкового халата и выставляет манжеты. Внимательный телохранитель всегда заметит китайца, который обмахивается веером необычным способом или по-особому двигает папиросу на губе.
        Лазарев был офицером старой закалки: он относился к Нине с галантностью хорошо воспитанного человека. Но с ним можно было разговаривать лишь наедине: при посторонних он цепенел, замыкался и смотрел поверх Нининой головы. Мысль о том, что им командует женщина, была для него непереносима.
        О своем доме, жене и сыне он никогда не упоминал, приглашения прийти в гости отклонял вежливо, но неуклонно.
        Нина слегка презирала его за старомодность и неумение приспосабливаться. Разве не мог он сам учредить охранное агентство? Тут ни особых денег, ни особого ума не надо. Но он предпочел скоблить кожи на китайском заводе. Впрочем, ей как раз требовался человек, который будет держать в кулаке ее охранное воинство и не полезет в конторские дела.
        Лазарев был одним из самых активных деятелей русской эмиграции в Шанхае. Он все время кому-то помогал, что-то организовывал, но эта часть его жизни была скрыта от Нины. Она не интересовалась подробностями, а Лазарев не пытался привлекать ее к своим бесконечным заседаниям, сборам пожертвований и празднованиям годовщин.
        Забастовка была на руку Нине. Китайские купцы боялись как разгулявшейся черни, так и иностранных солдат и охотно нанимали телохранителей. Русские не были для них врагами вроде японцев и англосаксов, и в то же время они не могли принадлежать к Зеленой банде, от которой в Шанхае не было спасения: один раз попадешь на крючок к Большеухому Ду - будешь всю жизнь на него работать.
        Дела охранного агентства настолько поглотили Нину, что она вовсе забросила студию. Теперь там правила Бинбин. Она посоветовала Нине снять новое помещение во Французской концессии и выкупить у иезуитов Го и остальных художников.
        Бинбин полдня проводила на съемочной площадке, а потом до ночи сидела в студии. Как Нина и думала, другие издатели передрали ее идею, лишь только обнаружили, что календари с китайскими красавицами в модных платьях хорошо разошлись в прошлом году. Бинбин опасалась, что к ноябрю распространителей завалят подделками. Выход был только один: рисовать знаменитых актрис и подписывать с ними контракты, чтобы они позировали лишь для ее студии. Но барышни быстро смекнули, что на их услуги есть спрос, и подняли цены.
        Бинбин просила у Нины денег:
        - Если мы им не заплатим, это сделают другие!
        Нина сомневалась: охранное агентство приносило ей стабильный доход, а от студии прибыль была грошовой. Бог его знает, окупятся ли расходы на актрис… Конкуренты возьмут и нарисуют их по фотографии. Судиться с ними бесполезно, в таких делах надо либо бандитов звать на помощь, либо заставлять своих охранников выкручивать руки. На это Нина не могла пойти.
        Бросать студию на произвол судьбы она тоже не хотела - это значило бы, что Хью Уайер ее победил. Нина понимала, что он и думать забыл о ней - у него своих бед по горло, но последнее слово должно было остаться за ней.
        Дела Уайеров были плохи: клиентами их страховой фирмы являлись английские экспортно-импортные компании. Именно они больше всех пострадали от забастовки, и, чтобы компенсировать потери, они одновременно потребовали выплаты страховых сумм.
        Кроме того, Генеральный профсоюз настойчиво добивался наказания Хью как человека, ответственного за гибель студентов. Китайцы весь город обклеили плакатами: «Смерть преступникам: комиссару полиции Макэуэну, его заместителю Уайеру и инспектору Эверсону, отдавшему приказ о расстреле!»
        Нина с упоением следила за ходом событий. Казнить Уайера, конечно, не казнят, даже не посадят, но так просто он не отделается. При этом в день трагедии его вообще не было в участке - он ездил на охоту. Но кого в Шанхае волнуют вопросы вины?
        Верно, Хью первый раз в жизни оказался в ситуации, когда его обвиняли в том, чего он не совершал.
        2
        Нина почти забыла, как это восхитительно, когда тебя обнимает любящий мужчина, когда утром под одеялом натыкаешься на его руку и тихонько гладишь ее - просто так. Она приподнималась на локте, смотрела на спящего Клима. Густая бровь. Под закрытым веком быстро двигается зрачок. Горько-сладкая нежность.
        Примирение с Климом было неожиданным. Нина так мечтала о Даниэле Бернаре - всего несколько дней назад, - а теперь она дотрагивалась до жестких волос Клима - легко-легко, только подушечками пальцев, - и каждый раз по нервам пробегал горячий разряд - а-ах!
        Было в этом что-то животное, земное, но Нина настолько истерзала себя сложными чувствами, что ей хотелось именно простоты. Встретились два человека без прошлого и будущего и стали жить вместе, потому что им хорошо друг с другом здесь и сейчас.
        Они как будто существовали в пузырьке воздуха, куда не было доступа никаким явлениям внешнего мира. Впервые за много лет Нина ощутила покой - пусть временный, пусть незаслуженный.
        О Даниэле она старалась не думать. Он слишком больно ранил ее гордость; она слишком напугалась, когда их почти застали на месте преступления.
        Единственное, что Нина себе позволила, - это расспросить Клима об Аде. Даниэль отзывался о ней пренебрежительно, но что-то не давало Нине покоя, как будто эта девушка могла ей угрожать.
        - Расскажи мне о ней, - попросила она Клима. - Вы почти два с половиной года спали в одной комнате, неужели между вами не вспыхнула искра?
        Он рассмеялся:
        - Это еще что! Однажды я целую неделю спал на артиллерийских снарядах - и тоже, представь себе, обошлось без искр.
        Когда Ада приходила фотографироваться, Нина тайком подглядывала за ней в приоткрытую дверь. Ей показалось, что она похожа на «Девочку на шаре» работы Пикассо. Худенькая, изломанная до неестественности, в волосах нищенский цветочек. Она не ожидала от Даниэля подобной безвкусицы.
        Впрочем, ее Клим тоже был - ни дать ни взять - произведение кубиста: широкие угловатые плечи, треугольное лицо.
        Клим подрядился делать репортажи для агентства «Рейтер» - газеты всего мира писали о шанхайской забастовке, и спрос на новости был высок. Он возвращался под вечер - усталый и переполненный впечатлениями. Подкидывал Китти к потолку, целовал ее в смуглый живот. Делал вид, что рассказывает ей, а не Нине о том, как ходил в университет - смотреть на студентов, которые рисуют патриотические плакаты и варят особый лак, намертво приклеивающий бумагу к стенам.
        Все было как восемь лет назад, когда Клим пришел к Нине жить в дом на Гребешке. В стране происходило черт-те что: безумные большевистские декреты, разгон Учредительного собрания, война, митинги, - а они наблюдали за этим, будто зрители в театре, смешили друг друга и целовались.
        То счастье тоже было внезапным, и точно так же Нина забыла о своих планах и убеждениях. Просто попросила Клима остаться. «Я же говорил тебе, что будет хорошо, - смеялся он. - А ты не верила».
        Кто бы мог подумать, что их ждет…
        Наученная горьким опытом, Нина инстинктивно оглядывалась по сторонам, пытаясь предугадать, с какой стороны ждать беды. Следователь пригрозил Климу депортацией, а генерал Глебов, хоть он и выжил после покушения, мог заподозрить его в связях с большевиками. Казаки - народ горячий…
        - Я смогу постоять за себя, - пообещал Клим, когда Нина рассказала ему о своих страхах.
        Но она сама решила кое-что предпринять.
        3
        Дом Тамары стоял тих и черен - электричества нет. Прислуга с тысячами извинений упорхнула бастовать:
        - Мистер, мисси, все ушли, вся улица ушла. Мы - тоже…
        Монашенка-кореянка, которую Тони пригласил в помощь жене, не могла оставаться на ночь, и после ее ухода Тамара и дети сидели одни при свечах и ждали возвращения Олмана. Он служил в волонтерском полку и вечерами патрулировал город.
        В Американских Штатах судили учителя Джона Скоупса - за то, что он преподавал в школе теорию эволюции.
        В Японии для мужчин ввели всеобщее избирательное право.
        В Германии вышел первый том книги бунтовщика Адольфа Гитлера «Майн Кампф».
        Нина Васильевна приехала - серьезная и деловитая. Принесла керосинку:
        - Я так и подумала, что у вас даже чайник вскипятить не на чем.
        Она ловко управлялась с кастрюлями и ложками. Мальчики смотрели на нее во все глаза: оказалось, они ни разу не видели, чтобы белая женщина сама готовила еду.
        - Это что же, гречневая каша? - удивилась Тамара. Запах стоял необыкновенный - из детства.
        - Через пять минут будет готово, - объявила Нина Васильевна. - Томас, неси тарелки.
        Пир во время забастовочной чумы.
        Мальчишки хихикали. Для них все происходящее было приключением. В школе не работал звонок, и с уроков их отпускали пораньше. На учебу детей доставлял автобус: возить каждого по отдельности - непозволительное баловство.
        - А все-таки жизнь не лишена иронии, - сказала Тамара. - Белые люди назначили себя хозяевами Китая, но на свете нет более жалкого зрелища, чем хозяин, брошенный слугами. Грузчики в порту, наверное, до сих пор не могут опомниться: столько лет пытались изгнать иностранцев из страны, а оказалось, все, что требуется, - это не разгружать их корабли. Они сами уплывают, если товар в трюмах начинает гнить.
        Нина Васильевна смотрела на нее, улыбаясь. Мысли ее были далеко.
        - Что-то случилось? - спросила Тамара.
        Она кивнула:
        - Я помирилась с Климом.
        Это была новость поважнее всеобщей забастовки.
        - А как же Даниэль Бернар?
        - Я подумала, что не хочу повторять ошибки Эдны. Она выбрала самый большой бриллиант, украсилась им, но потом оказалось, что таскать его неудобно: шею оттягивает. Да и боязно: вдруг украдут, вдруг потеряешь?
        Вот как, теперь Нина Васильевна на свой лад повторяла Тамарины слова.
        Когда-то Тамара в шутку поучала ее: влюбляться надо в умного, талантливого, сильного духом и некрасивого. Во-первых, на него никто не польстится - а это важно, когда тебе не двадцать лет. Во-вторых, ему в голову не придет самому за кем-нибудь приударить - он с детства привык, что девушки не обращают на него внимания. А в-третьих, если ты станешь его лучшим другом, он не будет представлять жизни без тебя. Он многого добьется и сложит все трофеи к твоим ногам. Мужчинам по большому счету нужно только одно: чтобы их ценили и уважали.
        Тамару очень интересовал Клим Рогов: все, что Нина Васильевна рассказывала о нем, выдавало человека незаурядного. Но та опять отказалась привести его в гости.
        - Почему? - удивилась Тамара.
        - Я боюсь. Слишком хрупко все, понимаете?
        Тамара понимала: когда-то давно она испытала подобное чувство. После долгих месяцев истерики («Как так, я не смогу ходить?») она вдруг успокоилась. Внутри словно перекрыли вентиль, и сердце перестало кровоточить. Странное, противоестественное ощущение, когда ты за один день становишься кем-то другим. Тамара в ужасе оглядывалась назад, в дни черной, беспросветной тоски, и ей было страшно, что чье-то слово или взгляд столкнет ее обратно. Шаткое, случайно найденное равновесие на острие иглы.
        - А что сказал мистер Бернар, когда узнал, что у вас есть муж?
        Нина Васильевна пожала плечами:
        - Я не знаю. Даниэль опять уехал.
        4
        Олман влетел в дом - и сразу запахло конюшнями, кострами и сладкой помадой для усов.
        - Здравствуйте, леди! Держите печенье: благотворительницы из антизабастовочного комитета сегодня одаривали всех волонтеров.
        Он переоделся к ужину, вышел весь свежий и благоухающий; разложив салфетку на коленях, отведал гречневой каши.
        - Китайцы бастуют во всех крупных городах - от Гонконга до Пекина, - делился он новостями. - Врываются на иностранные предприятия и ломают оборудование, так что, мисс Нина, готовьте новые подразделения своих бойцов.
        Сил волонтеров и десанта точно не хватит, чтобы охранять каждую фабрику. Забастовщики требуют наказания полицейских. Возможно, сейчас, пока Хью Уайер занят спасением собственной шкуры, как раз удобный момент, чтобы подать прошение насчет лицензии в Международном поселении.
        - Я хотела поговорить с вами на эту тему, - отозвалась Нина. - Вы можете свести меня с председателем Муниципального совета?
        - Со Стерлингом Фессенденом? Дело можно решить гораздо проще - с начальником департамента.
        - Я хочу предложить Фессендену соглашение. В городе тысячи русских, которым плевать на китайскую забастовку. Им не давали работать, потому что это позор для белых - горбатиться в цехах. Но сейчас у Международного совета нет других людей для обслуживания электростанции и водопровода.
        Тони отложил салфетку:
        - А вы уверены, что сможете быстро их собрать?
        - Я не смогу, но полковник Лазарев сможет - он знает очень многих русских.
        - Взамен вы хотите потребовать у Фессендена лицензию?
        - Не только. Я хочу, чтобы из полицейского архива исчезло дело моего мужа. И еще мне необходимо американское гражданство.
        Олман вскочил из-за стола, подлетел к Тамаре и поцеловал ее в щеку:
        - Дорогая, нам надо срочно переговорить со Стерлингом. Томас, присмотри за мамой, мы скоро вернемся!
        Глава 53
        1
        В полиции Международного поселения объявили мобилизацию. Рук не хватало, сто с лишним констеблей-китайцев уволили - в связи с забастовкой они отказались выходить на службу. Начальство вновь принялось тасовать отделы.
        Джонни Коллор явился к Феликсу в кабинет, сел на край стола:
        - Ну, брат, опять нам работать вместе: будем вылавливать большевистских агитаторов. Что у вас слышно?
        Феликс думал, что уже никогда они с Коллором не будут говорить по душам. Но как-то само получилось: он рассказал ему историю с отравлением генерала Глебова.
        - Подло это, понимаешь? - воскликнул Феликс, разгорячась. - Генконсулу Озарину было подано прошение о принятии «Монгугая» под советский флаг. Пока Глебов лежал при смерти, они устроили торжественный митинг и уплыли в Россию. Под крики «ура!»…
        Коллор все понял как надо. Потрепал Феликса по плечу:
        - Что Глебов, выжил?
        Феликс кивнул:
        - Я ему хотел табаку послать - не знал, что еще сделать… Он не принял: теперь с любой стороны ждет подвоха. Казаки затаились: никого, кроме доверенных людей, к себе не пускают.
        - Кого они винят в отравлении? - спросил Коллор. - Твоего агента?
        Феликс пожал плечами:
        - Не знаю.
        - А где он сейчас?
        - Нигде. Уайер вчера меня вызвал - вместе с его делом. Велел уничтожить все бумаги: нет больше Рогова и никогда не было.
        Джонни молчал. Феликс сам не знал, чего ждет от него: совета? доброго слова? Он извел себя: ему все чудилось, что он мог вовремя разгадать планы Уайера и не допустить случившегося.
        - Джонни, - тихо позвал Феликс, - как служить в полиции, если твой начальник заодно с красными? Если он твоими руками убивает твоих же боевых товарищей? Получается, я продал себя за паршивое жалованье!
        - Ты славный парень, Феликс, - сказал Коллор, вздохнув. - Не вини себя. Впредь будь осторожнее и умнее. Пошли работать: китайцам нельзя потрафлять. Мы, брат, тут как в осажденной крепости: чуть брешь в стене образуется - почитай, пропали.
        «Славный парень»… Коллор там, в своем отделе, за опиумом охотился, а Феликс им торговал, да еще помогал Лемуану с переправкой оружия. А кто знает - куда оно шло? Может, китайцам-забастовщикам, а может, Теодору Соколову.
        После провала дела Нины Купиной Лемуан смотрел на Феликса с едва скрытым презрением.
        - Что ж ты даму мою начальству выдал? Ведь просили тебя обстряпать все потихоньку, чтобы Уайер ничего не пронюхал о налете фашистов! Теперь мне перед людьми краснеть по твоей милости.
        Лемуан держал Феликса на крючке: одно слово - и его посадят, если не казнят. Феликс оправдывался, извинялся, перекладывал вину на кого-то другого. Не расскажешь же, что он струхнул тогда, в кабинете у Уайера. Что кругом был виноват - не продумал, как сделать все шито-крыто, а потом замотался… Уайер смотрел на него змеиными глазами, орал так, что на улице было слыхать, а у Феликса все поджилки тряслись: «Если уволит - куда мне? В налетчики или воры?»
        - На этот раз я тебя прощаю, - сказал Лемуан. - Ты молодой и глупый. Но если это повторится - пеняй на себя.
        Феликс сидел перед ним как оплеванный.
        Положи хорошее яблоко в корзину с гнильем, оно тут же плесенью покроется. Надо уходить из полиции - а куда уйдешь?
        2
        Ну, богат дом у Роберта Уайера!
        Феликс и Коллор хоть и напустили на себя равнодушный вид, а все равно поглядывали на портреты, на бронзы. Стол в гостиной - резной, с цветными вставками - небось из Европы. На столе две вазы с лошадиную голову - серебро. Ковер от стены до стены - ноги по щиколотку утопают.
        - Вот сукины дети! - не удержался Коллор.
        Появилась хозяйка - Лиззи Уайер. Джонни поперхнулся на полуслове - такая красавица. Поздоровалась вежливо. Расправив складки белого платья, села.
        Коллор нахмурился: не привык он с такими дамочками разговаривать. Показал ей удостоверение:
        - В вашем доме служит женщина по имени Хобу…
        Миссис Уайер перебила его:
        - Мой свекор знает, что вы здесь?
        Коллор покачал головой:
        - Нет. Мы пришли неофициально. У нас есть сведения, что Хобу из той же деревни, что и опасный коммунист Ли Тянбао. Мы не стали говорить мистеру Уайеру, что хотим побеседовать с вами. В его положении человек нервно реагирует на «вмешательство в частную жизнь».
        Миссис Уайер наклонила голову:
        - Я понимаю.
        - Сейчас белые люди должны действовать заодно, иначе забастовка разорит нас всех. Хобу тоже бастует?
        - Нет, она здесь.
        В дверях показалась девушка с темными, коротко остриженными волосами. Миссис Уайер поманила ее:
        - Ада, позовите, пожалуйста, Хобу из детской.
        Девушка кивнула и исчезла. Феликс узнал ее: видел в Гензане среди беженцев. Гляди, в какой дом устроилась, шельма!
        Через минуту Ада вернулась, и следом за ней в гостиную вошла китаянка. На ней было европейское серое платье, черные волосы забраны в пучок и заколоты деревянными шпильками.
        - Хобу, эти джентльмены хотят с тобой поговорить, - сказала миссис Уайер. - А ты, Ада, ступай присмотри за ребенком.
        Коллор задавал Хобу вопросы и что-то помечал в бумагах. Она рассматривала свои ногти:
        - Нет, я не знаю человека по имени Ли Тянбао. Нет, я не имею родных. Я никогда не была в деревне: меня воспитывали в монастыре.
        - У вас перебинтованные ноги, - сказал Коллор. - Никак монашки постарались?
        - Я осиротела, когда мне было пять лет - ноги уже были перебинтованы. Потом меня отправили в монастырский приют.
        Миссис Уайер курила. На стене чернела ее тень - длинный мундштук походил на дудочку.
        - Вы можете подтвердить слова этой женщины? - обратился к ней Коллор.
        Миссис Уайер кивнула:
        - Да, конечно. Я хотела, чтобы няня моей дочери была христианкой. Хобу очень набожна и никакого отношения к коммунистам не имеет.
        Джонни поднялся.
        - Пойдем, - позвал он Феликса. - Спасибо, что уделили нам время.
        Выходя из гостиной, он уронил папку, бумаги разлетелись, и Хобу помогла их собрать:
        - Вот ваши записи, сэр.
        3
        На улице Коллор долго возился с мотоциклом - тот никак не заводился. Пнул колесо в сердцах, сел на землю.
        - Что думаешь? - спросил, помолчав.
        - О ком? - Феликс все еще вспоминал ту девушку, Аду.
        - О миссис Уайер. Леди покрывает свою служанку. Готов спорить, что ни в каком монастыре Хобу не была. Видел у нее на шее шнурок?
        - Нет…
        - Обычно на таких шнурках китайцы носят нефритовых богов - Будду или Гуань Инь. Я специально уронил папку. Хобу стала собирать бумаги, и кулон вывалился у нее из-под платья. Она буддистка.
        Феликс сел на свою мотоциклетку (купил недавно, а рикшу, отзывавшегося на свист, передал девчонкам из машинописного бюро):
        - Но это еще не говорит о том, что Хобу связана с коммунистами.
        - Это говорит о том, что Хобу и ее хозяйка врут. Интересно - почему? Может, не хотят неприятностей: думают, отбрешутся от полиции - и дело с концом. А может, не все так просто…
        4
        Лиззи долго стояла у открытого окна и смотрела, как Хобу играет с Бриттани в песочнице.
        - Не стану я, мисси, надевать вашу панаму, - доносился голос няньки. - Я буду в ней как дура.
        Боязнь выглядеть нелепо - это так по-человечески. Насколько трудно принять, что китайская прислуга - это тоже люди со своей гордостью, интересами и тайной жизнью, которая спрятана от глаз хозяев. Умом понимаешь, что это так, но сердце не верит. Сочувствовать получается только тем, кто похож на тебя, кто может испытывать чувства, подобные твоим. Наверное, из-за этого новости о наводнениях и массовых эпидемиях в китайских городах пролетают мимо ушей, как будто речь идет о муравьях.
        Лиззи не сомневалась, что Хобу знает того коммуниста - слишком неумело она врала. Эта женщина преданно любила Бриттани, подставила себя под удар, защищая хозяйку от Хью, она не пошла бастовать вместе со всеми. Но можно ли доверять ей? Что Лиззи знает о Хобу?
        Что она вообще знает о людях? Клим оказался отцом девочки, которую сбил Роберт. Конечно, он не стал бы помогать Лиззи, даже если бы у нее были деньги на журнал. Мистер Бернар - благородный человек, который раздал на благотворительность больше всех в Шанхае, - отказался помогать ей. Куда делось его добросердечие? А может, все дело в Эдне и она нарочно наговорила Даниэлю бог весть что? Маленькая месть - ткнуть сестру носом: «У тебя ничего не выйдет». Она всегда так поступала в детстве.
        Роберт возвращался из конторы поздно, и временами Лиззи казалось, что от него пахнет опиумным дымом. Раньше он много и жадно ел, сейчас уныло ковырялся в тарелке, думая о своем.
        - К нам приходили из полиции, - сказала Лиззи. - Детективы подозревают, что Хобу связана с коммунистами.
        Роберт молчал. Соус стекал по его ножу и капал на скатерть.
        - Ты все-таки зря поссорилась с отцом, - произнес он глухо. - У нас… как бы это сказать?.. могут быть неприятности. Если бы ты приняла браслет, мы могли бы заложить его. Ты бы дорого продала свой несуществующий журнал.
        Внесли десерт.
        - Я встретил на улице Нину Купину, - продолжал Роберт. - Она теперь под защитой Фессендена, даже отец ничего не может сделать. Эта леди выручила нас всех: устроила русских на муниципальные предприятия - больше девятисот человек. Господь мне свидетель, я не желаю ей зла, но… Она везде мне мерещится.
        Роберт даже не слышал того, что говорила ему Лиззи.
        - Я хочу уйти от тебя, - твердо сказала она.
        В ответ Роберт лишь улыбнулся:
        - Ты не сможешь: грузчики бастуют, шоферы бастуют. И к матери тебе не вернуться: капитаны транспортных катеров не берут белых пассажиров, - ты не доберешься до парохода. Муниципальный совет задирает нос, но нам придется проглотить свою гордость и расшаркиваться перед китайцами. Так что будь повежливей с прислугой. Если начнется революция, кто знает, может, Хобу спрячет нас от разъяренной толпы.
        Глава 54
        1
        В кабинете председателя Муниципального совета длинный стол, карта мира во всю стену. На книжных полках, словно в шкапчиках в хорошей аптеке, можно найти средство от любого политического недуга. Три телефонных аппарата. Портреты американского президента, английского короля, итальянского дуче и японского императора.
        Глава Муниципального совета Стерлинг Фессенден был прост и любезен с теми, кого считал людьми своего круга. Несколько дней назад Нина была бесконечно далека от него, хоть и общалась с его приятелями Тони Олманом и Даниэлем Бернаром. Теперь она каждый день бывала у мистера Фессендена в кабинете. Бурные обсуждения «русского вопроса», организация бирж труда, встречи с руководителями предприятий.
        Объявился бывший российский консул Гроссе, сказал, что именно он, как председатель Комитета по защите прав и интересов русских эмигрантов в Шанхае, должен вести переговоры насчет трудоустройства беженцев.
        Нина не сопротивлялась. Она свое получила: ей нужны были не безработные голодранцы, а Стерлинг Фессенден, человек, который мог решить вопрос с лицензией. Человек, который мог уничтожить досье на Клима в полиции. Человек, который пообещал Нине выяснить в Иммиграционном бюро, может ли она в виде исключения получить американское гражданство вне квот и не въезжая в США.
        Тонкая игра на одинаковости: «Я, Стерлинг, верю в то же, что и вы». Раньше Нина придумывала сценарии балов и маскарадов, теперь - деловых свиданий с мистером Фессенденом.
        - Он любит американский футбол, - рассказывала она Климу, - и я, кажется, единственная женщина во всем Шанхае, с кем он может обсудить игру «Чикаго Кардиналз». Я прочитала все, что возможно, об этой команде.
        Клим недоумевал:
        - По-моему, у вас с мистером Фессенденом новое увлечение: ему льстит, что ты за ним ухаживаешь, а тебе льстит, что он позволяет это делать.
        - Неблагодарный зануда! - веселилась Нина и целовала его в губы.
        2
        Ей принесли двух щенков русской борзой. Она поднимала их к лицу, их длинные лапы болтались, хвосты молотили воздух, глаза смотрели умильно. Хозяин, старый егерь, некогда служивший у князей Голицыных, утверждал, что без собак барский дом - не дом.
        Нина думала, кого из щенков взять. Или сразу обоих? Представляла, как будет водить их на коротком двойном поводке.
        Пришла Бинбин. Дожидаясь, пока уйдет собачник, сдергивала за пальцы перчатку и вновь натягивала ее.
        - Нам надо кое-что обсудить, - произнесла она.
        - Говорите. Этот человек не понимает по-английски.
        - Вы помогли Фессендену нанять русских штрейкбрехеров? Мне все рассказали…
        - Кто?
        - Вы, белые, не замечаете китайских слуг. А они замечают все.
        Такой гнев, такая серьезность, будто Бинбин сама работала на электростанции и ее лишили места.
        - Я помогла своим соотечественникам найти работу. Это что-то меняет? - спросила Нина.
        Бинбин бросила перчатку на пол:
        - Это меняет все! Убили студентов, и никто за это не наказан. У нас осталась только одна возможность повлиять на империалистов - это забастовка! А вы… У вас нет совести!
        Один из щенков зарычал на Бинбин. Нина погладила его по холке:
        - Тихо, малыш, тихо…
        Собачник натужно улыбался - как человек, не желающий быть свидетелем ссоры.
        Нина повернулась к Бинбин. Хотела бросить: «Да кто вы такая, чтобы указывать мне?», но осеклась. Бинбин одна управлялась со студией, когда Нина с головой ушла в дела охранного агентства. Она позировала, переводила, размещала рекламу в китайских газетах. Она познакомила Нину с первыми клиентами, нуждающимися в охране. Она защитила ее, когда в контору вломились бандиты.
        Но Бинбин сняла сливки с продажи календарей и оставила Нину без средств. И теперь она вдруг заговорила о совести.
        - Так что вы хотите от меня? - сухо произнесла Нина.
        - Когда началась забастовка, я уговорила наших художников выйти на работу: все-таки вы не англичанка и не американка. Но раз такое дело…
        - То есть вам можно вступаться за своих, а мне - нет?
        Бинбин поднялась. Брезгливо поджала губы:
        - Значит, наши интересы разошлись. Я увольняюсь. И Го тоже. Думаю, остальные нас поддержат.
        - Ради бога.
        Щенков Нина не взяла.
        - Бинбин использовала меня! - жаловалась она Климу вечером. - Получила деньги, а потом изобрела предлог, чтобы удрать. Она прекрасно знает, что мне нет дела до политики! Мне нужны были лицензия и гражданство.
        Нина чувствовала себя преданной. Она простила Бинбин гораздо большую вину, а та не захотела ее понять.
        - Я не удивлюсь, если в бухгалтерии обнаружится недостача, - повторяла Нина. - Бинбин наверняка прикарманила деньги, которые выпросила на актрис.
        Она целый день разбирала гроссбухи, сличала подписи на расписках - все было в порядке.
        Студию пришлось закрыть: заниматься ею у Нины не было ни сил, ни желания.
        3
        - Я бы не судила Бинбин строго, - произнесла Тамара. - У китайцев чувство коллективизма гораздо больше развито, чем у нас. А в особенности - у вас. Вы законченная индивидуалистка, поэтому вам непонятны ее патриотические порывы. Слово «нация» для Бинбин всегда будет значить больше, чем слово «дружба».
        Нина Васильевна злилась:
        - Что эта нация дала ей? По ее законам она должна была быть младшей женой у толстопузого хама. Все, что у нее есть, все, что она из себя представляет как личность, - это дар нашей цивилизации!
        Тамара погладила ее по руке - сухой, горячей:
        - Хотите новость? Тони назначили консулом Мексики. Смешно, правда? Ведь он гражданин Американских Штатов. Мексиканское правительство заинтересовано в поставках свиного сала из Китая, и ему требуется кто-то, кто будет присматривать за исполнением сделок.
        - Теперь вы сами будете торговать шампанским? - усмехнулась Нина Васильевна.
        - Вряд ли. Но я рада, что у нас появился консульский статус. Это может пригодиться по нынешним временам.
        Нина Васильевна поздравила ее и заторопилась домой:
        - Я обещала Климу вернуться в пять.
        - Передавайте ему привет. У вас все хорошо?
        - Да.
        Нина Васильевна потянулась за лежащей на полу сумкой. Тамара задумалась: говорить или не говорить? Ей хотелось, чтобы у ее девочки все было хорошо и чтобы, оглядываясь назад, она не прощала только те грехи, которые действительно нельзя простить.
        - Я чуть не забыла выдать вам один секрет.
        Нина Васильевна вопросительно посмотрела на нее:
        - Какой?
        - Перед отъездом Даниэль Бернар попросил моего мужа помочь с оформлением документов. Он подарил аэроплан Аделаиде Раисе Маршалл, гувернантке своей племянницы.
        Молчание.
        - Что за аэроплан? - наконец выговорила Нина Васильевна.
        - «Авро-504».
        То, что Тамара увидела в серо-зеленых авантюриновых глазах, испугало ее.
        - Всего доброго, - сказала Нина Васильевна, едва сдерживая ледяную ярость.
        4
        Здравствуй, мама!
        Это опять я, твой сын Клим.
        Нина пришла и спросила, где сейчас Ада. Заявила, что Даниэль Бернар взял ее в любовницы и подарил ей аэроплан. Оказалось, что Ада все-таки нашла своего принца.
        Нина была в «Доме надежды», но никого там не застала. Бедная Адочка! Случись ей быть у себя, ее бы убили.
        Мама, моя жена отчаянно ревнует другого мужчину. Она кинула в печь фигурку Дарумы с закрашенным глазом - верно, ее желание не сбылось.
        Она не считает нужным таиться от меня. Ее оскорбило, что абсолютно ненужный ей подарок достался другой женщине.
        Мама, что делать? Выкрасть Китти и уехать? Попытка номер сто пятьдесят? Или я должен в чем-то убеждать Нину? Доказывать ей, что если она приберет к рукам мистера Бернара, то ее судьба вряд ли будет отличаться от судьбы Эдны? Ведь он точно так же предаст ее, потому что способен на предательство.
        Господи, о чем я? Ведь тут все ясно: мистер Бернар дарит аэропланы, и это совершенно заслоняет тот факт, что он изменяет своей жене и совращает малолетних дурочек. Масштаб всегда искажает смысл. Убийство миллионов - это не убийство, а великое деяние: бездарщина, написанная аршинными буквами, да еще высеченная в камне, в любом случае достойна прочтения. Великосветский подлец достоин любви, и пылкие чувства к нему - это не благоглупость, а высокая страсть.
        Все это старо как мир, а я изумляюсь, будто мне только что открыли глаза.
        А может, оно и к лучшему? Помнишь, когда поезд шел через тайгу, путейцы то и дело шантажировали нас: «Достанете водки - поедем. Не достанете - будем стоять». Пока я бегал - искал им самогон, - мимо прошел другой поезд. Потом оказалось, что от частых дождей размыло пути, паровоз въехал на мост через горную реку, и состав упал вниз. Почти все пассажиры погибли.
        Понимаешь, о чем я, мама? Может, мне только кажется, что все пропало?
        Глава 55
        1
        Клим вошел в «Дом надежды». Еще во дворе он услышал глухой, лишенный всякой музыкальности скрип «Виктролы», а поверх него - тонкий голосок Ады: она подпевала.
        Увлеченная музыкой и, как оказалось, танцем, она не сразу заметила, что из приоткрытого люка в полу за ней наблюдают.
        - Клим, вы?
        Ада бросила подушку с Карлосом Гарделем и поспешно подняла иглу «Виктролы». С тихим шуршанием пластинка крутилась на холостом ходу.
        Клим поднялся в комнату.
        - Решили все-таки навестить меня? - стараясь побороть смущение, произнесла Ада.
        Клим только сейчас понял, насколько она повзрослела. Очень худая, но грациозная маленькая женщина, почти безгрудая, с круглым личиком, большими глазами и припухлым, будто зацелованным ртом. Шея ее была длинна и тонка, как у птенца, еще не успевшего обзавестись положенным оперением.
        Клим не знал, с чего начать. К боли за Нину - разъедающей, доводящий мозг до распада - прибавилось усталое недоумение: «И эта тоже…»
        Ада что-то спрашивала, улыбаясь. Ее слова долетали до сознания обрывками, смысла которых Клим не очень понимал:
        - Вы говорили, что ваша жена занимается документами… Она может сделать американский паспорт? Сколько это будет стоить?
        Клим перебил:
        - Ты стала любовницей Даниэля Бернара?
        Ада онемела.
        - Вы мне не папочка, чтобы следить за моей нравственностью, - медленно выговорила она.
        Клим схватил ее за руку, силой усадил на табурет:
        - Ты хоть понимаешь, во что он тебя вовлек?!
        Ада пыталась вырваться; они кричали друг на друга, мгновенно разъярившись, и только стук метлы Чэня («Уймите вашу женщину!») заставил их, тяжело дышащих, умолкнуть.
        Ада сказала, что Клим не имеет права вмешиваться в ее дела. Он никогда о ней не заботился, он отвел ее в «Гавану», он жил за ее счет, он бросил ее и приходил к ней только тогда, когда ему негде было ночевать, - десятки справедливых обвинений.
        - И после этого вы хотите, чтобы я перед вами отчитывалась?
        Клим выпустил ее руку. На запястье Ады остались белые следы от его пальцев.
        - Вы дурак! - шмыгнула она носом. - Если бы я стала любовницей мистера Даниэля, я бы, наверное, не жила в «Доме надежды»!
        - Но он подарил тебе аэроплан!
        - И что?
        - А то, что он стоит многие тысячи, и за эти деньги Бернар мог бы скупить половину женщин в Шанхае.
        - Может, он влюблен в меня?
        - Так почему он не развелся с Эдной и не женился на тебе? Этот подарок - фикция чистой воды: ты не умеешь управлять аэропланом, ты даже понятия не имеешь, кому и как его можно продать. С тем же успехом Бернар мог подарить тебе луну. Что он потребовал взамен?
        Ада испуганно взглянула на него. Вид у нее был жалкий.
        - Он хотел, чтобы я дождалась его.
        - Ада, прости меня… - Клим обнял ее, прижал ее голову к себе. - Обещай, что будешь очень осторожна. И постарайся держаться подальше от мистера Бернара: этот человек не тот, за кого он себя выдает.
        - Откуда вы знаете?
        - Поверь мне, я знаю.
        2
        С Эдной Клим созвонился (телефон наконец заработал):
        - Нам надо поговорить.
        Она пригласила его к себе. Как в старые добрые времена, они сидели в ее кабинете.
        - Так что, у нас конференция обманутых супругов? - с усмешкой проговорила Эдна.
        Она подурнела. Волосы надо лбом выгорели до неестественного апельсинового оттенка. Веснушки размывали черты лица.
        - Нина изменяет вам с моим мужем? - спросила Эдна.
        Клим отвел взгляд:
        - Не знаю. Собственно, поэтому я и пришел: я должен понять, что происходит.
        Он не мог быть до конца откровенен с Эдной. Измученной любовью женщине нельзя говорить, что от предмета ее страсти, как жар от паровозной топки, исходит опасность. Клим чуял ее, но не мог объяснить.
        Эдна сказала, что тоже понятия не имеет, что связывает Нину и Даниэля. Она вообще мало что знала о своем супруге.
        - Чем он занимался до приезда в Шанхай? - спросил Клим.
        - Я никогда не расспрашивала. Он скрытный человек, и я подумала, что ему будет неприятно, если я полезу к нему в душу.
        - Куда он уехал?
        - В провинцию Гуандун - за чаем.
        - Точно?
        - Я сама посадила его на пароход, следующий в Кантон. Там выращивают какой-то редкий сорт улуна:[57 - Улун - разновидность чая с пряным, чуть сладковатым ароматом.] Даниэль сказал, что клиенты в Европе очень заинтересованы в этих поставках.
        Клим ушел, недовольный собой, Эдной, всем на свете. Разговор получился бессмысленный, как допрос свидетеля на суде, когда все и так давно запротоколировано. К чему эти розыски? Нину не переделаешь - даже если она выяснит, что ее Даниэль пьет людскую кровь и ночует в гробу.
        Можно, конечно, сказать ей, что мистер Бернар всем наврал: уехал в Кантон, но вовсе не за чаем - закупки делаются в апреле и мае, а сейчас июль. Но эта таинственность лишь распалит ее воображение.
        3
        Нина потушила лампу, прижалась к Климу, поцеловала его в ямку у ключицы. Он лежал, закрытый до пояса шелковой простыней; дыхание ровное, спокойное.
        Она провела пальцами по его груди. Клим снял с себя ее ладонь.
        Все молча.
        В первый раз в жизни он отказался от нее.
        - Клим?
        - Что?
        Ей хотелось сочувствия, лишнего подтверждения, что она любима. Нина сама не ожидала, насколько больно ее ранит известие о том, что Даниэль предпочел ей гувернантку. Дело было не столько в ревности, сколько в недоумении: как он мог польститься на это малолетнее ничтожество?
        Несколько дней Нина изводила себя мыслями: почему? Что в ней такого, в этой Аде? Молодость? Тощие тараканьи ляжечки? Сейчас, когда у Нины был Клим, когда у нее все наладилось, она вспоминала о своей страсти к Бернару со стыдливой досадой. Это была даже не влюбленность, а исступленная надежда на счастье, подпорка, которая помогала ей не упасть, когда она чувствовала себя совсем одинокой.
        Нина вспомнила свой припадок бешенства, когда Тамара рассказала ей об аэроплане. Зря Климу рассказала. Уж сколько раз твердила себе: если сомневаешься, говорить или не говорить, - молчи. Но он когда-то уверял ее, что ему можно рассказывать все что угодно: «Я пойму». Понял ли?
        - Клим, обними меня.
        Он поднялся. Нина испуганно села на кровати:
        - Ты куда?
        - Горло болит. Пойду что-нибудь приму.
        Нина по шагам поняла, что он направился не в ванную, где висел аптечный шкапчик, а в детскую. Она ждала его десять минут, двадцать…
        В детской горел ночник, на ковре валялись плюшевые звери. Клим сидел в изножье кроватки: спина сгорблена, локти уперты в колени, пальцы сцеплены. В абажуре ночника были пробиты звезды, их отсветы горели на плече у Клима.
        - Папа, накрой меня, - проговорила Китти во сне.
        Клим укрыл смуглые ножки.
        - И зайца дай.
        Дал зайца.
        Нина открыла пошире дверь, хотела войти, но Клим замахал на нее рукой:
        - Иди, иди - разбудишь.
        4
        Клим отвел Серафима к полковнику Лазареву. Давеча встретил его на улице - батюшка имел вид помятый, одно ухо распухло.
        - Ну что, уволили меня из «Колумбии» за вечно расквашенную рожу, - вздохнул он. - Так что я в «Большом мире» обретаюсь. А там бьют, конечно. Не успею отлежаться - опять зовут. Китайцам счастье, когда ихний боец укладывает белого человека. Особенно здорового, вроде меня. Одному казаку нашему, тоже боксеру, ребро сломали, так оно ему печенку насквозь пробило.
        - Не ходи больше на ринг, - сказал Клим. - Я тебе другую работу подыщу.
        Лазарев поговорил с Серафимом. Узнав, что он расстрига, поморщился, но обещал взять на испытательный срок. Когда Клим собрался уходить, он поманил его в сторону.
        - Помните генерала Глебова? - спросил он. - Он хотел встретиться с вами.
        Клим нахмурился:
        - Зачем?
        - Чтобы поблагодарить: вы ему жизнь спасли.
        - Не все так просто. Так уж получилось, что я заманил его в ловушку, сам того не ведая.
        Лазарев кивнул:
        - Мы знаем. Приходите ко мне домой - только один. Мы с Федор Львовичем большие друзья, но не надо, чтобы люди знали, что он у меня появляется.
        - Хорошо, я приду.
        Клим взглянул на полковника. Может, зря согласился? Вдруг Глебов решил, что Клим виновен в его отравлении? Но в последнее время ему совсем не хотелось беречь себя.
        5
        Полковник Лазарев снимал небольшой чистый дом на Рю-Буржа во Французской концессии. Генерал Глебов уже был там. Анна Михайловна, супруга Лазарева, полная, красивая женщина с русой косой, обернутой вокруг головы, накрыла во дворе стол, принесла черную сковороду с жаренной на сале картошкой, миски с солеными огурцами и кислой капустой.
        - У нас все по-русски, - сказал Лазарев, откупоривая бутылку водки.
        Клим чувствовал себя неуютно. Ему не нравились условности, принятые в этом доме. Здесь каждый сверчок знал свой шесток: муж - добытчик, высшая власть, жена - хранительница очага, сын - будущий вояка. Суровый бледный мальчик сидел в отдалении под деревом и ковырял ножом палку. Время от времени он поглядывал на отца и гостей: было видно, что ему очень хотелось подойти и послушать, о чем говорят. Но он не смел.
        Анна Михайловна появилась в дверях, проверила, не нужно ли чего. Ей даже в голову не приходило сесть за стол. Ее удел - служить главе семьи. А Лазарев убил бы ее, наверное, если бы она хоть раз взглянула на другого мужчину.
        Полковник разлил водку по стаканам:
        - Ну, за Белое дело!
        Выпили. Генерал Глебов поставил стопку на скатерть, протянул Климу руку:
        - Я поблагодарить вас хотел.
        Клим пожал его шершавую ладонь:
        - Не за что.
        - Ребята мои дознались, как все вышло. Помните адъютанта моего? Молодой такой был, резвый, черную бурку носил. Он посоветовал мне назначить интервью в ресторане «Бактрия». Поначалу отпирался, говорил, что выбрал место наугад, да у него доллары нашли - он все и выложил. Сказал, что его нанял один человек: посулил денег, если парнишка приведет меня в нужное место.
        - Кто это был? - спросил Клим.
        - Его фамилия Соколов. Он был переводчиком у безногого канадца Лемуана, который покупал у нас оружие. Они приезжали к нам чуть ли не каждую неделю. Соколов узнал, что я собрался интервью дать газете, и подбил моего адъютанта на предательство. Я у вас хотел спросить: как вы поняли, что они мне яд в стакан подмешали?
        Клим соврал, что познакомился с Соколовым по журналистской работе.
        - Я примерно представлял, что он за птица. Когда увидел его на кухне, сразу понял, что дело нечисто. Вы его поймали?
        - Нет. Убег сукин сын.
        - Будьте покойны, этого большевичка мы достанем, - сказал Лазарев. - Если он в городе, никуда не денется.
        Они до вечера просидели за столом. Глебов с полковником ударились в воспоминания, потом Анна Михайловна принесла патефон и пластинки с записями казачьего хора. Слушали музыку.
        Клим кивал, где надо, вставлял нужные слова, а сам неотступно думал: Даниэль Бернар посоветовал Хью убрать Глебова, Уайер организовал интервью, но отравлением занялись большевики. Полицейских и коммунистов надо было как-то связать друг с другом. Кто этим занимался?
        Была еще одна цепочка: у Нины Клим выяснил, что Бернар знал Лемуана. Вполне вероятно, что через него Даниэль познакомился и с Соколовым. А раз так, все сходится: это Бернар стоял за покушением на Глебова.
        Неужели он работал на Москву? Вполне возможно, что он ездил не столько в Европу, сколько в Советский Союз к начальству. И сейчас Даниэль укатил в Кантон - в столицу китайской революции.
        Если это так - о, девочки, Эдна, Нина и Ада, - вам можно только посочувствовать.
        6
        Клим не искал общества Нины, не пытался развеселить ее; по ночам он подолгу работал и ложился, когда она уже спала. Нина не знала, что и думать. Он все еще ревновал к Даниэлю? Но это глупо! Она с самого начала сказала, что это был удар по самолюбию, только и всего.
        Клим дал понять, что не хочет обсуждать эту тему.
        Однажды, когда он отправился в душ, Нина обыскала его вещи. Во внутреннем кармане пиджака была спрятана пачка писем. Они были написаны почерком Клима и адресовались его давно умершей матери.
        Нина каждый день улучала минуту и по-воровски, дрожа от страха быть пойманной, проверяла, не появилось ли в кармане новое письмо. Обнаружив очередной листок, она не смела развернуть его сразу. Ей надо было собраться с духом.
        Нина читает «Блеск и нищету куртизанок». Устала, как после боя, - сил ни на что нет. Постоянно, будто Иаков, борется с кем-то невидимым. Я смотрю, как она жмурит веки, как расширяется и убывает зубчатая тень от ее ресниц, как тусклым бежевым перламутром отливает ее рука в свете лампы. Смотрю и погибаю.
        Завтра Нине снова идти на войну.
        Я ей не союзник, не генерал. Я звездочет, который предсказал, что его жизнь будет связана с Царь-девицей. Как я могу не исполнить собственного пророчества?
        Если бы не эти признания, написанные торопливым почерком на вырванных из блокнота листах, Нина подумала бы, что муж охладел к ней.
        Поговорить она не осмеливалась. Как признаться, что она замечает его внешнее равнодушие и копается в его вещах? Но больше всего ее пугало, что Клим может отнять у нее последнее доказательство своей любви: будет тщательнее прятать письма или вовсе бросит их писать.
        Глава 56
        1
        В комнате Марты все было как прежде: тарелки на стенах, парчовые кресла. Только часы были другими - в виде кошки с двигающимися глазами и хвостом-маятником.
        Марта взглянула на Роберта поверх очков:
        - Зачем ты куришь опиум?
        Он зажигал спички и держал их, пока они не догорали до пальцев. На столе перед ним валялся целый ворох съежившихся, изломанных остатков.
        - Нина Купина меня так и не простила, - мягко произнес Роберт. - Я сам благословил ее на это: в тот день, когда девочка погибла, сказал, что она может взять все что угодно. Она и берет.
        Марта нахмурилась:
        - Ты, милый мой, не переваливай все на нее. Никто не заставляет тебя становиться наркоманом.
        Ничего не ответив, Роберт перевел взгляд на окно. За кружевной занавеской темнели фабричные трубы - без единого дымка.
        Марта взяла его за руку.
        - Забастовка скоро выдохнется, - убежденно сказала она. - Японские фабрики уже начали работу, через неделю-другую то же будет и с английскими предприятиями. Как только у забастовщиков кончились деньги, они переругались между собой. Вы выкарабкаетесь!
        Роберт махнул ладонью:
        - Ни отцу, ни мне уже ничем не поможешь.
        - Не преувеличивай. Подумаешь, банкротство! Моя-то фирма приносит тебе доход: по миру не пойдешь. Я грешным делом подумала, что это ты наколдовал нам эту забастовку: пожелал процветания моему бизнесу.
        Дела у нее шли замечательно: иностранных солдат и моряков в городе - тысячи, им скучно, китайские заведения закрыты - где им еще тратить жалованье?
        - Не надо меня жалеть, - произнес Роберт. - Деньги - ерунда, не в этом дело.
        - А в чем? Не беспокойся, если тебе мало доходов от моего заведения, мы что-нибудь еще придумаем! Китайцы хоть и злятся на нас, но они с ума сходят по всему западному. Это золотое дно! Хочешь, займемся электрическими фарами для рикш? Я думаю, дело пойдет…
        - Послушай меня, - перебил ее Роберт, - что должен делать мужчина, когда он вынужден продать свой дом, свою конюшню? Его отец под следствием, жена его не любит, а на сердце грех - убийство. Как думаешь - мне следует застрелиться?
        - Ты дурак, Роберт Уайер! - прикрикнула Марта. - Благослови себя, скажи: «У меня на сердце мир и покой…»
        Роберт сгреб в ладонь остатки спичек, раздавил их в кулаке:
        - Черта с два. Отец отмыл меня от тюрьмы. Но я убил двух человек, и я за это буду сидеть.
        - Где? - не поняла Марта.
        Роберт обхватил пальцами голову:
        - Здесь.
        На висках и на лбу его остались черные угольные следы.
        2
        Уайеры продали особняк, а сами переехали в маленький дом с серыми стенами и черной черепицей на крыше. Аде там не нравилось: комнаты-кладовки, вентиляторов нет и до службы в полтора раза дольше идти.
        Клим напугал ее. Раз он пронюхал о подарке Даниэля, стало быть, об аэроплане знали и другие. Мистер Бернар наверняка что-то задумал. Но что? И почему он втянул в эту историю Аду, не спросив ее позволения? Он намекал на свои чувства, но разве любящий человек бросит девушку на такой долгий срок? Разве он уедет, не оставив ей денег? Ведь если Эдна узнает обо всем, она скажет Лиззи, и Аду уволят. На что ей тогда жить?
        А вдруг мистер Бернар - преступник? Вдруг он нарочно пытается заманить ее в ловушку? Ада так распаляла воображение, что иногда ей начинало казаться несусветное: «На самом деле Даниэль безумный ученый, и он ставит опыты над молодыми женщинами» или «Он хочет продать меня в гарем китайскому мандарину».
        Она жаловалась Мите:
        - Мне страшно! Он какой-нибудь Джек-Потрошитель.
        Митька-дурак светло улыбался:
        - Потрошитель - это очень хорошая профессия. Я знаю одного парня: он кого хочешь в пять минут выпотрошит - хоть буйвола, хоть собаку. Много денег зарабатывает.
        Еще на Чапу-роуд Ада заметила, что за ней следит хулиган. Достала пенсне, посмотрела - точно: серый плащ, кепка, планшет. Вид очень подозрительный. Прибавила шагу - он не отставал; заскочила в пекарню, спряталась за корзинами с хлебом - серый плащ ждал ее на противоположной стороне улицы.
        Сердце у Ады дрожало, как заячий хвост. А что, если мистер Бернар и вправду уголовник? А этот шпик - его подручный?
        Ада выглянула из пекарни. На всякий случай нащупала в кармане маникюрные ножницы. «Если кто полезет грабить, - говорила Бэтти, - бей в руку, в ногу или в зад. Так до смерти не убьешь, а смотаться успеешь».
        Хулиган нагнал Аду почти у самого дома. Сначала она увидела его тень на стене, вскрикнула, обернулась. Это был парень из полиции, что приходил к Уайерам насчет Хобу.
        - Что вам? - пролепетала она, попятившись.
        Парень снял кепку:
        - Вы помните меня? Я Феликс Родионов. Мы в Гензане встречались. - Он вынул из-за пазухи мятый конверт: - Вот, это вам.
        На конверте была золоченая надпись: «Приглашение на ежегодный бал Кадетского общества в Шанхае».
        Ножницы выпали из рук Ады и со звоном ударились о мостовую. Феликс подобрал их:
        - Вы потеряли.
        Румянец во всю щеку, чуть кривоватый нос, один передний зуб темнее другого. Ада в растерянности смотрела на Феликса, не зная, что отвечать.
        Он вертел ножницы в руках:
        - Бывшие кадеты скинулись деньгами: сняли зал, пригласили оркестр.
        - У меня платья нет, - пролепетала Ада.
        Этот парень, верно, приметил ее в доме Уайеров. Она улыбнулась, но улыбка вышла кривая и слабая.
        - Ну, проводите меня, раз на бал пригласили.
        Как он просиял! Ада подумала, что было бы неплохо завести ухажера-полицейского: если что, он поможет ей отвадить Даниэля Бернара.
        3
        На следующий день Феликс прикатил к дому Уайеров на мотоцикле. Дождался, когда Ада выйдет за ворота:
        - Садитесь, прокачу.
        Она с ужасом покосилась на вонючую, забрызганную грязью машину:
        - Нет, спасибо. Мне не нравится, как она гремит.
        Феликс изумился, но спорить не стал.
        Каждый день он провожал Аду до дому. Ехали на трамвае - забастовка, слава богу, кончилась. Толпа припечатывала их друг к другу; Ада и смущалась, и радовалась этой вынужденной близости. Феликс ей нравился: он был из тех, с кем даже в полночь не страшно выйти на улицу.
        Но в разговорах с девушками он был не силен.
        - Что ваши хозяева болтают? Уволят старика Хью или нет? - спрашивал Феликс, нависая над Адой (она была ему по плечо).
        - Не хочу даже думать о нем, - морщилась Ада. - Он противный. Лучше расскажите о себе. О чем вы мечтаете?
        - Ну… Э-э…
        Признается или нет, что давно хочет поцеловать ее?
        - А вы смеяться не будете? - спросил Феликс, краснея.
        - Не буду.
        Он держался за кожаную петлю под потолком вагона, голова в истертой кепке загораживала лампу.
        - Я еще мальцом читал одну книгу…
        - О, вы читаете?
        - Редко… В той книжке было про необитаемый остров и моряка.
        - «Робинзон Крузо»?
        - Кажется… Не помню названия. Я бы один хотел пожить - испытать себя. Знаете, кругом никого на тысячу миль. Смогу пожрать добыть - выживу, не смогу - сдохну. Я думаю, я бы смог - хоть бы мышами питался.
        Ада смотрела на него во все глаза. Необитаемый остров? Мыши? А как же она?
        Ей было странно, что он робел перед ней - такой высокий, плечистый и сильный. Уважал, относился с бережностью, как будто она была не гувернантка, а княгиня. С тех пор как мама умерла, никто не смотрел на Аду как на чудо. Даже мистер Бернар. Хоть он и спас ее во время пожара и всячески баловал, она была для него низшим существом. А Феликс говорил, что запомнил ее с первого взгляда.
        - Вы с маменькой стояли на пристани - вот так она, а вот так вы. У меня… ну… не знаю… в зобу дыханье сперло.
        Аду завораживало то, что Феликс не боялся насилия, не думал о справедливости и считал себя вправе судить и наказывать. Он был прямолинеен и несгибаем, ни в чем не сомневался - верный признак «дубовой головы», как говорила мама. И в то же время была в этом какая-то романтичная сладость: приручить зверюгу, сделать так, чтобы он ел с ладони.
        Иногда Феликс пугал Аду:
        - Во Владивостоке мы оставили о себе память - там нас не скоро забудут! Вы бывали в кафе «Би-Ба-Бо» на Светланской улице?
        - Мы по кафе не ходили.
        - Ну как же! Там по четвергам было сборище кокаинистов-футуристов. В мае тысяча девятьсот двадцать первого года, двадцатого числа, мы посетили этих гурманов-эротоманов в воспитательных целях. Нас было человек пятьдесят кадетов. Разгромили очаг культуры. Их главного, короля русского футуризма, Давидку Бурлюка, выпороли розгами, а Варьку Статную, поэтессочку, измазали дегтем да вываляли в перьях.
        - Зачем же? - ахнула Ада.
        - А чтоб воздух во Владивостоке стал чище.
        Случись что, Феликс не стал бы колоть врага ножницами, а сразу убил - без раздумий и сожалений.
        «А ведь он герой, как в книжках, - думала Ада, - д’Артаньян или капитан Блад».
        Феликс выбрал ее дамой сердца и готов был ей служить.
        4
        Ада думала: что ей делать, когда приедет Даниэль? Сразу сказать, что она больше не желает слушать его дурацкие стишки? А вдруг он захочет отомстить? Отберет аэроплан? Впрочем, пусть забирает - не очень-то он ей нужен. После отъезда Даниэля Ада ни разу не была на летном поле. Аэроплан, конечно, денег стоит, ну да ладно.
        Только бы Феликс сделал ей предложение! Полицейские зарабатывают неплохо, а если он будет на хорошем счету, то его и повысить могут.
        Всю дорогу от Уайеров до остановки Феликс молчал. Ада сразу поняла, что что-то не так.
        - Как ваша служба? - спросила она, когда они втиснулись на подножку трамвая.
        - В Китайском городе опять сменилась власть, - буркнул Феликс. - Теперь всем заправляет Сунь Чуаньфан, губернатор провинции Фуцзянь. Этот сразу взялся за коммунистов: кого пересажал, кого расстрелял.
        - Это хорошо или плохо?
        - Очень хорошо. Раньше мы бились как рыба об лед: что мы могли сделать большевикам, если они сразу в Китайский город удирали? А теперь у нас пойдут серьезные дела.
        Серьезные дела - это меньше времени на Аду. А вдруг Феликса убьют? Интересно, вдовам полицейских большая пенсия полагается? Ох, надо срочно дело к свадьбе подводить, и лучше всего до возвращения Даниэля.
        Они дошли до «Дома надежды». Феликс никогда не поднимался к Аде. Она и не приглашала его, стыдясь собственной бедности. Но может быть, напрасно? Кого она пыталась обмануть? Будто Феликс не знает, как живут одинокие гувернантки.
        - Пойдемте ко мне, я вас чаем напою, - произнесла Ада.
        Феликс бросил на нее хмурый взгляд:
        - А ваш сожитель не будет против?
        - Какой сожитель? - не поняла Ада. - Клим, что ли?
        Феликс задышал, раздувая ноздри:
        - Что ж вы мне голову морочили? Я думал, вы честная барышня… Я проверил ваш адресок… знаю я этого Клима Рогова. Встречались уже… И с домохозяином вашим поговорил: он мне все выложил.
        У Ады потемнело в глазах.
        - Побеседовали с домохозяином, а меня расспросить забыли? Ну так и водитесь с ним! Он вам много чего расскажет: ко мне еще ходят филиппинские дети, поп-расстрига и юродивый мальчишка. Кстати, Чэнь тоже поднимается в мою комнату - он об этом забыл упомянуть?
        Феликс стоял бледный, растерянный. Ада с силой захлопнула за собой калитку: железный звон прокатился по двору.
        - Ада! - позвал Феликс, но она не обернулась.
        Мерзавец, негодяй, полицейская морда! А этот Чэнь - старый сплетник…
        На нижней ступеньке лестницы сидел Митя.
        - Пойдем, - сказал он. - Серафим очень плох.
        - Что с ним? - проговорила Ада. Она кипела от возмущения.
        - Подстрелили его. Он записался в телохранители. Жена Клима взяла его на работу, чтобы он не подпускал бандитов к хозяину-китайцу. Серафим большой - вот в него пуля и попала. Идем, его спасать надо, а то помрет.
        - Идем!
        Ада схватила Митю за руку и вытащила его на улицу. Феликс все еще стоял у ворот.
        - Идем, - повторила Ада и прошла мимо, даже не посмотрев в его сторону.
        5
        Серафим лежал на топчане: голова обвязана тряпкой, рубаха в крови. Он не стонал, ничего не говорил, только дышал со свистом.
        Митя порылся в мешке, достал вонючие палочки:
        - Молиться буду.
        Ада вцепилась ему в руку:
        - Какое «молиться»?! Надо в больницу ехать!
        Митя покачал головой:
        - Деньги нужны. Денег нет.
        - Матушку позовите, - прошептал Серафим. - Скажите ей, пусть придет…
        Ада бросилась к нему, упала на колени рядом с топчаном:
        - Миленький, голубчик… Только не умирайте… Я сейчас доктора приглашу! - Обернулась к Мите: - Он что же, сам до дома добрался?
        - Отчего сам? Хозяин сказал, принесли его. А я как раз мимо шел, увидел.
        - Матушку позовите… - вновь застонал Серафим.
        Ада расстегнула ворот платья, достала из лифа свернутые купюры - все деньги, что удалось скопить на билет до Америки.
        - Митя, беги к доктору Болдуину - он самый лучший, он моих Уайеров лечит.
        Доктор приехал через час, когда Серафима уже начало трясти.
        - Немедленно в больницу! - приказал он.
        - Матушке скажи, погибаю я… - шептал Серафим, хватаясь за подол Адиного платья. - Обещай, что скажешь… Адресок ее возьми… На бумажке на гвозде…
        В больнице его сразу отправили в операционную. Клерк с морщинистым лицом протянул Аде счет:
        - Если вы не можете оплатить, вашего родственника поставят на очередь. Но он до этого, боюсь, не доживет.
        - Я заплачу, - глухо отозвалась Ада.
        Кассир выдал ей чек и сдачу: один доллар двадцать пять центов.
        - Это были твои сбережения? - спросил Митя, когда они вышли из больницы.
        Ада кивнула. Денег было жалко до слез.
        - Пойдем к матушке. Серафим ей всю получку относил. Пусть хотя бы часть возместит.
        Стемнело. Накрапывал дождь, мимо катили коляски рикш с поднятым верхом; Ада и Митя бежали под одним зонтом.
        Серафим часто бахвалился: каждый выигранный бой приносил ему по пятнадцать - двадцать долларов: «Матушке моей радость будет - она дом купить мечтает».
        А вдруг матушка не отдаст деньги? Она заранее представлялась Аде злобной, некрасивой теткой с длинным лицом и поджатыми губами. Серафима уже прооперировали - иди стребуй с нее долг!
        Шестиэтажный дом, крутая лестница, на полу желтые и коричневые плитки, как на шахматной доске. Ада сверилась с бумажкой и отыскала номер квартиры. Почтовый ящик был битком забит письмами и рекламными объявлениями.
        - Давно не вынимали, - сказал Митя.
        Ада минут десять давила на кнопку звонка. Дверь соседней квартиры приоткрылась.
        - А их нет никого, - сказала нарядная горничная в кружевной наколке. - Еще неделю назад уехали.
        - Куда? - выдохнула Ада.
        - В Манилу. Хозяин получил новое назначение.
        - А няня где?
        - С ними поехала - как им без няни? Двое детей, матери одной не справиться. Да и привыкли они к няне…
        Ада медленно побрела вниз по лестнице.
        - А батюшка-то наш как дурак ждет ее, - проговорила она сквозь зубы.
        - Сволочь какая его жена, - сказал Митя. Первый раз он плохо отозвался о человеке.
        Глава 57
        1
        В парки Французской концессии китайцы допускались, но только в опрятной, европейского покроя одежде. За порядком следил полицейский с пистолетом.
        Клим привел Китти на детскую площадку, но стоило ей появиться у качелей, как белые мамаши подхватили детей и унесли подальше. Грозная Китти с хохотом погналась за ними.
        Вернулась победителем:
        - Папа! Идем камешки в пруд кидать!
        Это лучшее из развлечений. Нет предела восторгу, когда плоский голыш подпрыгивает над водой и исчезает под ветвями ив.
        Нина не любила Китти. Заботилась о ней, покупала все что надо. Даже книги ей читала. Но одна оброненная фраза перечеркивала все: «Я ее стесняюсь».
        Ей были важны не собственные чувства, а оценки других. Ей были неприятны люди и вещи, которыми нельзя прихвастнуть на тиффине. Только поэтому Нина не замечала, что на волосах вокруг макушки Китти всегда горит северное сияние - перламутрово-сизый отблеск. Что Китти вся карамельно-ягодная: чистые цвета - блеск белков, свежесть щек, глаза-смородины. Не ребенок, а фруктовый десерт.
        Нина выпроводила Аду, когда та попросила вернуть деньги за лечение Серафима. Все было по закону: вот контракт, вот пункт, где сказано, что по окончании рабочего дня фирма не несет ответственности за работника. Серафима подстрелили, когда он самовольно вечером поехал с клиентом в магазин и напоролся на грабителей. Если клиент пожелает, он может компенсировать затраты на операцию. Так что обращайтесь к нему.
        Ада слушала, понурив голову. Когда она ушла, Клим чуть не силком вытащил Нину на лестницу, чтобы Китти с няней не слышали его слов.
        - Зачем ты это делаешь с собой? - в ярости спросил он. - Зачем ты делаешь все, чтобы любить тебя было невозможно?
        Нина побледнела, вскинула тонкие брови:
        - С какой стати я должна тратить деньги на эту девицу? Если ей захотелось оплачивать лечение Серафима, я тут при чем?
        - Он крестил твою дочь.
        - Он расстрига. Ничего священного в его особе я не вижу… Он предпочел стать боксером и охранником, он знал, на что идет. А если ему все мозги отбили, так это не моя вина.
        Клим смотрел на нее и думал: чего добивается эта женщина?
        - Дело не в Серафиме, а в Аде. Ты ей до сих пор не можешь простить Даниэля Бернара. Ты даже на подлость готова пойти, чтобы ей отомстить.
        Нина передернула плечами:
        - Можешь возвращаться к ней - я тебя не держу.
        - Папа! - закричала Китти. - Н тебе жука! Смотри, он дохлый!
        Розовое платье в грязи - Нина в ужасе будет.
        - О, кого я вижу! - раздался голос Фернандо Бурбано.
        Не веря своим ушам, Клим повернулся. Неувядаемый дон шел к нему, раскрыв объятия: в одной руке шляпа, в другой - мороженое на палочке. Следом трусили Рубен и остальные телохранители.
        - Клим, дорогой мой! Сколько лет, сколько зим! Я уж думал, тебя посадили.
        Китти спряталась за отцовскую ногу.
        - Ба! - воскликнул Фернандо. - Это что за прелестное создание? Ты что, женился на какой-нибудь китайской вертихвостке? У ты какая! - Дон показал Китти козу. - Ну, чего боишься? Дядя Фернандо добрый, он тебе жениха найдет - потом, когда вырастешь. Раз уж я тебя встретил, давай поговорим, - сказал он, увлекая Клима к ближайшей скамейке.
        Телохранители встали в отдалении.
        Клим взял Китти на руки. Каждый раз, когда Фернандо появлялся в его жизни, дело кончалось неприятностями.
        - Знаешь, кто такая мадам Нелли Мелба? - сладко спросил дон. - Всемирно известное сопрано! Раньше эту Мелбу только в театрах слыхали, куда билетов не достать, а теперь ее пением каждый дурак может наслаждаться. Понимаешь, куда я клоню?
        Клим исподлобья смотрел на него. Черт знает, что за идеи гуляют в этой безумной башке.
        - Нам радио нужно - вот что! - захохотал дон Фернандо. - Здесь, в Шанхае! И знаешь, кто его будет делать? Ты! Я уже помещение снял и передатчик поставил. Техники тоже есть. А ты у нас как раз болтун-разговорник. Как тебе работенка, а?
        - У меня уже есть…
        - Не огорчай меня! Клим, это ведь чудо какое-то - беспроводная телепатия!
        2
        Двадцать третьего декабря 1925 года в иностранных газетах появилось объявление о том, что, к сожалению, комиссар полиции Макэуэн, его заместитель Уайер и инспектор Эверсон, по чьему приказу была расстреляна демонстрация студентов, вынуждены оставить свои посты.
        Китайская пресса была возмущена: «Убийцам - смертная казнь!», «Муниципальный совет только на словах осуждает преступников: каждому из них выделена огромная пенсия!»
        От греха подальше Фессенден попросил уволенных полицейских покинуть Шанхай.
        Проводы были пышными: банкет с памятными подарками, речами и клятвами. Отцы города говорили, что Эверсон поступил, как подобает истинному англичанину: он до конца выполнил долг, защищая вверенный ему участок.
        Фессенден жал руки Макэуэну и Уайеру:
        - Джентльмены, у меня нет слов, чтобы передать мои соболезнования. Вы стали заложниками большой политики. К сожалению, мы должны сейчас заигрывать с аборигенами, иначе могут возникнуть стихийные бунты. Если я могу что-то сделать для вас…
        Уайер склонился к его уху:
        - Возьмите на службу моего сына. У вас открылась вакансия помощника… Роберт легко справится с этой работой.
        Фессенден заверил его, что все будет сделано в наилучшем виде.
        3
        Грозный Хью Уайер, старый Хью Уайер сел на катер, чтобы добраться до парохода и уплыть в Англию. Люди на пристани махали ему вслед. Он ни на кого не смотрел. Наверное, догадывался, что махать ему - это тоже часть политики.
        Мотор катера заревел, бурая вода вскипела за кормой. Когда Хью сорвал с себя шлем и бросил его за борт, Роберту показалось, будто отец снял с себя голову.
        Опиум часто вытворял с ним забавные штуки, если не считать вечного насморка и слезливости в глазах.
        Иногда он слышал, как разговаривают между собой его пальцы. Они могли обсуждать законопроект о введении в Муниципальный совет трех представителей местного населения или же дрались из-за ерунды: кому держать ложку или кому первому идти мыться.
        Лиззи временами становилась похожей на даму пик. Голос ее звучал как песня.
        - Что ты намерен предпринять? Мы продали свой дом и переехали в этот сарай, мы живем в кредит…
        Что это за песня? Какой-нибудь марш?
        - По твоей вине я потеряла журнал…
        Нет, вероятно, элегия. Лиззи говорила, что играет на мандолине элегии - «жалобные песни» по-гречески.
        - Ты будешь ухмыляться мне в лицо или все-таки ответишь? На что ты собираешься содержать семью?
        - У меня есть доля в публичном доме.
        - Прекрати издеваться! Я серьезно спрашиваю!
        Двойка пик, Шао, сунулась в дверь. Ее тут же побили:
        - Подите вон! Вы не видите, мы разговариваем? Роберт, у меня нет денег платить жалованье прислуге. Ты не хочешь касаться этого вопроса, а мне совестно людям в глаза смотреть.
        - У тебя козырная масть - ты все можешь.
        - Хорошо! Прекрасно! Но ты сам скажешь им об этом. Это твое решение.
        Если Лиззи - пиковая дама, то кто же сам Роберт? А он не из этой игры, он - воздушный змей, сделанный из тонкой бумаги и шелковых лент.
        4
        Роберт ничего не сказал слугам. Притворился, что забыл, и Лиззи опять пришлось все делать самой. Она вызвала Хобу и Аду и передала им разговор с мужем.
        - Я очень люблю вас обеих. Но вы знаете, в каком стесненном положении мы находимся. Двух человек нам не потянуть.
        Ада быстро взглянула на няню.
        - Кого вы намерены уволить? - спросила она.
        Лиззи прикурила, поперхнулась дымом, закашлялась так, что слезы выступили.
        - Не знаю.
        - Ада, уйдите, пожалуйста, - сухо произнесла Хобу.
        - Будете уговаривать, чтобы оставили именно вас? Вам деньги нужнее?
        - Уйдите! - прикрикнула Хобу.
        Лиззи никак не ожидала услышать от нее такое.
        - Мисси, если вам очень нужны деньги, я помогу, - сказала Хобу, когда они остались вдвоем. - Но только если у вас нет другого выхода и без денег хоть топись.
        Вечером Хобу и Лиззи вышли на улицу: обе в дождевиках с капюшонами, надвинутыми на самые глаза. Наняли рикшу и покатили в сторону Чжабэя, в Китайский город.
        Грохот колес по брусчатке, серые стены, мокрая черепица, за радужными окнами в красных рамах - чужая непонятная жизнь.
        Хобу провела Лиззи по узкой, в два шага, улице, увешанной застиранным тряпьем. Остановилась у облезлой двери, постучала условным стуком. Их впустила девочка лет десяти, с круглыми очками на плоском носике. Ничего не спросила, будто не раз уже видела Хобу.
        Лиззи перешагнула через высокий порог - теснота, полумрак, запах съестного. Стены некрашеные, а мебель с дорогой резьбой.
        - Идите сюда, мисси, - позвала Хобу, приглашая ее в комнату с окном, выходящим в крохотный дворик-колодец. Свет едва пробивался сюда, на дне колодца - чахлое дерево в горшке: три листка на каждой ветке.
        - Добрый вечер, миссис Уайер, - произнес изящный человек средних лет, тоже в круглых очках. Он сидел в китайском кресле. Хороший костюм, галстук-бабочка. Сильный русский акцент, но речь не исковеркана. «Похож на жука», - подумала Лиззи с опаской.
        Хобу поклонилась и вышла.
        - Присаживайтесь, - сказал человек и представился: - Моя фамилия Соколов.
        Он начал издалека. Сказал, что всеобщая забастовка - это только начало. Иностранцы, как всегда, обманули народ, натравили нового правителя Китайского города на коммунистов, перессорили между собой профсоюзных лидеров.
        Лиззи нетерпеливо слушала, постукивая носком туфли по деревянном полу. Она промочила ноги, ссаживаясь с коляски.
        Наконец Соколов перешел к делу:
        - Мы готовы платить, если вы будете передавать нам слова вашего супруга.
        - В смысле? - не поняла Лиззи.
        - Ваш муж, Роберт Уайер, назначен помощником Фессендена. Мы хотим знать, что происходит на заседаниях Муниципального совета, что говорит председатель в приватных беседах.
        - Вы хотите, чтобы я шпионила? - испуганно спросила Лиззи.
        Она не могла разглядеть глаза Соколова - стекла очков отражали свет из окна.
        - Если мое предложение вам не подходит, прошу извинить за беспокойство.
        - Сколько? - выговорила Лиззи.
        Он назвал сумму. Денег должно было хватить на все: на долги, на дом, на школу для Бриттани.
        - Я буду работать на коммунистов?
        - Вы будете работать на меня.
        - А вы не боитесь, что я вас выдам?
        Соколов отодвинулся в полумрак, и блики в его очках погасли.
        - Тогда с вами приключится несчастный случай.
        - Я согласна, - сказала Лиззи. Отступать было некуда.
        Назад ехали молча. Рикша поднял кожаный верх над коляской и покрыл колени Лиззи и Хобу пологом. Брызги с его драных ботинок летели во все стороны.
        Лиззи тайком ощупывала в кармане купюры, полученные от Соколова в качестве аванса.
        - Хобу, - наконец произнесла она, - откуда у… у ваших столько денег, чтобы платить мне?
        - С севера, - коротко отозвалась та.
        Из России. Сердце Лиззи тоскливо сжалось. Зачем она позволила втянуть себя в это? Полиция… разведка… Вдруг арестуют? Хотя за что? Роберт никогда не говорил ей, что его слова - это государственная тайна. Соколов - ее друг, и она болтает с ним о политике. Если спросят, откуда деньги, всегда можно сказать, что ей дали взаймы.
        Лиззи немного успокоилась. Если коммунисты хотят получать сведения о Муниципальном совете, они найдут, как это сделать. Подкупят уборщиков или трубочистов. А если в Китае начнется революция, как в России, значит, так надо. Лиззи не станет по нему плакать - к тому времени она уже будет далеко: в Чикаго у Франсин. Она недавно получила от нее письмо: «Бросай мужа, приезжай с дочерью к нам. Здесь у меня много друзей, что-нибудь придумаем».
        Глава 58
        1
        Феликс долго вымаливал прощение. Ада давно не сердилась - господи, да у нее никого больше не было, кроме этого долговязого парня, - но она все равно оттягивала момент примирения. Слишком уж сладко звучали его покаянные слова.
        От нахлынувших чувств, от жалости к себе Ада расплакалась. Рассказала Феликсу все: они с Климом никогда не были не то что любовниками, а даже друзьями. Просто занесло людей в одну комнату - так было проще жить. Она потеряла все деньги, Нина Купина - свинья такая! - отказалась платить. Хозяйка того гляди уволит…
        Ада украдкой посмотрела на Феликса: если бы он сделал предложение, всем ее бедам настал бы конец. Но он думал о другом.
        - Этот Серафим - здоровый такой?
        Ада кивнула.
        - Он служил в часовне при корпусе, покуда наш священник болел, - сказал Феликс. - Где он сейчас? В госпитале?
        - У себя. Его матушка бросила. Лекарства ему Клим купил, они старые друзья, но Серафим ничего принимать не хочет.
        - Стало быть, Рогов не подлец?
        - Подлец, конечно, раз женился на Нинке Купиной. Климу совестно за нее, но приказать, чтобы она вернула мне деньги, он не может. Только пообещал, что сам постепенно отдаст.
        - Ада, отведите меня к Серафиму. Поговорить надо.
        Феликс сказал, что попробует выхлопотать ему место охранника в тюрьме. Должность непыльная, только скучно очень. Ну да Серафиму с его ранениями самое то.
        - Там ему и кров, и стол, и жалованье будет. Ничего, оклемается.
        Аде казалось, что она с каждым днем все сильнее любит Феликса. Пусть он был неопрятен, нетерпим, прямолинеен… Он притаскивал ей ножи и арбалеты, показывал, как все работает; один раз принес сушеную голову обезьяны - китайский оберег от злой судьбы.
        Воин - этим все сказано. Ему необходимо служить кому-то. У него не было ни родины, ни государя, ни семьи, и он выбрал Аду, чтобы защищать ее.
        - Вы - настоящая, - говорил Феликс. - Кругом видишь одну человеческую падаль: все только стулья выдирают из-под чужих задниц… А вы, Ада… Даже не знаю, как сказать… Вот дайте мне тысячу долларов - а вы все равно лучше!
        О Даниэле Ада вспоминала со снисходительным презрением. Он был намного образованнее, возможно, умнее, но Феликс был чист душой, а душа мистера Бернара состояла из темных закоулков и потайных ловушек.
        На кадетском балу Феликс ни разу не танцевал с Адой, только хмуро смотрел, как она вальсировала с другими. Пожалев его, она попросила отвести ее домой.
        - Что ж вы меня ни разу не пригласили? - спросила Ада, когда они вышли на улицу.
        Феликс смутился, покраснел:
        - Я танцам не обучен. Учитель в корпусе от холеры помер, а после никого не нашли: жалованье нечем платить было.
        - Но другие выпускники танцевали.
        - У них способности имеются. Я для вас билеты взял. Вы, женщины, это дело любите.
        Ада смотрела на его горбоносый профиль, на кривой шрам на подбородке. Да, воин. От такого и детей не страшно родить.
        2
        Уайеры уехали к знакомым. Слуги получили отпуск - во всем доме никого, кроме Шао, да и тот спит в пристройке.
        Ада потихоньку открыла заднюю дверь, ключ лежал под бочкой для дождевой воды. Повернулась к Феликсу:
        - Сейчас покажу вам, где я служу. Только тихо - нам здесь нельзя находиться…
        Было жутко и весело ходить по полутемному дому, шепотом объяснять, что где находится:
        - Вот здесь кабинет мистера Уайера. Видите, у него ружья по стене развешаны? Он охотник, у него раньше была своя конюшня, а сейчас все, конечно, продали.
        Скрип половиц, грохот пепельницы, упавшей с туалетного столика (Феликс задел ее планшеткой). Замирание сердца - разбудили Шао? Нет?
        - Работает прибор? - спросил Феликс, нажимая на кнопку Лиззиного электромассажера.
        - Ой, не трогайте! Хозяйка убьет меня, если заметит.
        Феликс рассмеялся:
        - Да ладно, станем мы бояться всяких!
        Аде самой было смешно.
        - Мы как домушники! Хотите, я вам сейф покажу? Там замок с музыкой. Лиззи говорит, что, когда у них были деньги, там иногда по две-три тысячи лежало. Хотела бы я посмотреть на такую уйму деньжищ!
        Феликс повернул включатель настольной лампы.
        - Нас сейчас обнаружат! - зашептала Ада и поперхнулась на полуслове.
        Феликс вытряхнул из планшета толстые пачки долларов, и все крупными купюрами.
        - Что это? Откуда? - пролепетала она.
        Феликс сгреб деньги в кучу и аккуратно переложил назад в планшет:
        - Не думайте, что ваши Уайеры - такие богачи.
        Ада вконец растерялась и села на диван:
        - Вы не боитесь таскать такую сумму? А вдруг грабители?
        Феликс похлопал себя по боку, где под пиджаком был спрятан револьвер.
        - Вот скинут большевиков, - сказал он, - вернусь в Россию, открою дело.
        - Какое? - слабым голосом произнесла Ада.
        - Ну, собак бойцовых можно разводить. Или еще что.
        Феликс не понимал, каким сокровищем обладает. Он ходил в мятом плаще и кепке с истертыми краями. Он покупал Аде одеколон за пятьдесят центов не потому, что ему было жалко денег на «Coty», а потому, что он понятия не имел, что вообще можно дарить девушке.
        Его семья была бедной, потом война, голод, нищета - никто не учил его ценить красоту и удобства. Деньги для Феликса значили не больше, чем военный трофей, который можно сунуть в планшет.
        Интересно, как он их заработал? Неужели на взятках? Впрочем, какая разница?
        - Уже поздно, - ласково сказала Ада. - Пойдемте домой.
        По дороге она все обдумала. Ей надо убедить Феликса поехать в Америку. А там уж она сумеет воспользоваться его богатством. Ему самому много не надо - хороший обед, чистая постель да обычные мужские развлечения: пальба из пистолетов, мотоциклы и прочее. Только надо все это поскорее устроить - до того, как вернется Даниэль.
        «А аэроплан я продам, - решила Ада. - За него, наверное, тоже кучу денег можно выручить».
        Феликс довел ее до «Дома надежды», пожал на прощание руку:
        - Счастливо.
        - И вам тоже.
        Ада повернулась, чтобы идти домой - в свою нетопленую комнатку с оранжевой занавеской.
        - Постойте! - проговорил Феликс.
        Ада вопросительно посмотрела на него:
        - Что?
        Он снял кепку с головы:
        - Адочка… - И вдруг схватил ее за плечи и поцеловал - жадно и неумело. Планшет с деньгами впился ей в бок. - Не сердитесь на меня, Адочка! - Глаза Феликса были пьяны то ли от радости, то ли от смущения. - Я не знаю, что на меня нашло. Я дурак, верно, но…
        Ада потянулась и поцеловала его в щеку:
        - Я не сержусь. - И побежала к себе.
        Во внутреннем дворике никого не было. Ада запрокинула голову. Между сохнущими штанами и рубахами сияли звезды. Она округлила руки, будто обнимала кого-то, и, танцуя, прошлась до самой двери.
        - Любит ведь! - сказала она громким шепотом и тихо рассмеялась.
        Глава 59
        1
        Стерлинг Фессенден нравился Нине - спокойный и благодушный, как удачливый кот-разбойник. Он страстно любил Шанхай в пределах Международного поселения, почитал конгрессмена Альберта Джонсона[58 - Альберт Джонсон (1869 -1957) - американский конгрессмен, видный идеолог расизма и один из авторов Иммиграционного закона 1924 года, призванного охранять расовую и религиозную чистоту США.] и почитывал «Великую гонку, или Расовые основы истории Европы» Мэдисона Гранта.[59 - Мэдисон Грант (1865 -1937) - американский юрист, историк и антрополог-любитель, опубликовавший ряд «научных» работ по евгенике. Его «Нордическая теория» о превосходстве выходцев с севера Европы над всеми остальными людьми имела большое влияние на американское общество в первой половине XX века.] Толстяк, холостяк, гурман, сноб.
        Нина почти всегда угадывала, чем его можно приятно изумить. Подсмеивалась над сенатором Бора с его антиимпериалистическими принципами, изображала начальника французской полиции.
        - Мы разворовали бюджет, поэтому не можем купить себе гольфы и нашивки, - как без этого следить за порядком? - говорила Нина с вычурным французским акцентом. - Пусть Зеленая банда поделится с нами опиумными доходами, и мы тут же начнем бороться с преступностью.
        Фессенден улыбался.
        - Я пасу его, как корову, - рассказывала Нина Климу. - Сегодня еще надоила «молока»: получила контракт на охрану стоянки муниципальных рикш. Фессенден мне объяснил, как работает это предприятие: коляска стоит сто долларов и служит пять лет. Аренда коляски - доллар в сутки; если она поломается, за ремонт платит кули. Чистая прибыль - больше тысячи семисот процентов, ибо налогов нет.
        Но Клим не мог оценить красоты схемы:
        - А рикша при этом бегает в любую погоду по двенадцать часов и зарабатывает двадцать центов в день. Мало кто из них доживает до сорока лет.
        - Кто не может работать головой, пусть работает ногами, - фыркала Нина. - Я тоже приехала в Шанхай без цента в кармане.
        - Ты бы еще с китайским губернатором подружилась. И с его палачами: они такие остроумные схемы придумывают - именины сердца, да и только.
        Клим перестал писать письма о любви к Нине. Он больше не целовал ее на прощание; иногда проходили недели, и они ни разу не касались друг друга.
        Нина не понимала, что происходит. Почему он вдруг отказался от нее? Все видимые причины - ссоры, недомолвки - были слишком малы и нелепы, ведь его любовь переживала и не такое.
        Он разочаровался? Но почему все еще живет с ней?
        Он заполучил то, к чему стремился, и успокоился? Но тогда какой смысл было стремиться?
        Неужели он сам не вспоминает, как был счастлив - абсолютно счастлив! - и ему не хочется вернуть все на круги своя?
        Нина знала, что отец Клима был человеком сухим и проявления нежности считал чем-то постыдным. Может, спустя столько лет наставления папеньки-прокурора дали плоды?
        Она пыталась объясниться с Климом, но каждый раз ей казалось, что он просто издевается.
        - Тебе что, не хватает интимных отношений? - спрашивал он с самым серьезным видом.
        Она еле сдерживала ярость:
        - Мне не хватает любви.
        - Моя дорогая, куда уж больше? Ты и так совершенно залюбила себя.
        Сначала страстное самоистязание: что со мной не так? почему он отворачивается от меня? Потом взрыв ненависти к Климу. Потом желание все крушить. Он хочет видеть в ней холодную, злобную, расчетливую женщину? Он ее получит.
        Клим устроился на радио - курам на смех! Ну что это за дело - болтать в микрофон?
        - Ты полагаешь, что я должен заниматься тем, от чего меня тошнит? - спросил Клим. - И все ради того, чтобы ты могла без стеснения показать меня Фессендену? Извини, моя дорогая, но на такие жертвы я не способен.
        Тамаре было бесполезно жаловаться.
        - А я все больше его уважаю, - сказала она. - Немногие люди на этом свете готовы жить так, как им нравится, а не так, как положено. Для этого немалая смелость нужна.
        Нина вдруг поймала себя на нелепой мысли, что она опять скучает по Даниэлю, по их прежним разговорам. Плохое выветрилось из памяти, осталось чувство родственности душ. Даниэль бы оценил, сколь многого она достигла. Он любит свою Аду? Бог с ней, пусть любит кого хочет. Это никогда не помешает ему дружить с Ниной - к их огромному взаимному удовольствию.
        Секретарь Фессендена позвонил Нине в контору:
        - Вас ждут. Из Вашингтона прислали бумагу.
        Всю дорогу Нина гнала шофера. От волнения у нее пересохли губы. Что ответили в Иммиграционном бюро? Да или нет? Дадут гражданство?
        У Фессендена были посетители, и Нине долго пришлось ждать в приемной. Секретарь принес ей свежий номер газеты и чашку чаю. Гражданство! Какое это счастье - иметь судебную защиту! Тот, кто получает это по праву рождения, никогда не поймет, что значит бумага с разрешением быть человеком.
        Наконец Фессенден освободился. Нина вошла в кабинет. Стерлинг поднялся ей навстречу:
        - Ну, могу вас поздравить: ваш вопрос решен положительно.
        У Нины отлегло от сердца.
        - Только… - Фессенден нахмурился. - Есть одно «но». Вы подали заявление на себя, на мужа и приемную дочь. Согласно Иммиграционному закону тысяча девятьсот двадцать четвертого года лица китайского происхождения не имеют права на получение гражданства. И с этим, боюсь, я ничего не могу поделать. Если вы хотите перебраться в Америку, ребенка придется оставить здесь.
        Нина ехала домой, сжимала в руках серый конверт с заветными бумагами. Ладно, не все так плохо… У нее в Шанхае процветающая фирма, переезжать в США она не намерена. Ей просто хотелось получить право экстерриториальности.
        Клима не было дома - он ушел на радио. В детской Валентина и Китти рисовали зайцев.
        - Мама!
        Она подбежала, обняла Нину за колени.
        Клим говорил, что любить - это заботиться. Нина делала все, чтобы Китти была счастлива, только ее муж предпочитал этого не замечать. Стоило ей один раз ляпнуть, что она стесняется Китти, и Клим воспринял это как убеждение, а не сказанную в сердцах глупость. Он действительно хотел видеть в Нине мегеру: это многое объясняло и к тому же позволяло ему считать себя выше и чище. Он не давал ей права на ошибки.
        Бинбин рассказывала, как это страшно, когда мать не любит тебя. Нина спросила:
        - Когда вы это поняли?
        - Я всегда это знала.
        «У Китти не будет такого, - твердо решила Нина. - И она никогда не будет страдать из-за своей расы. Я придумаю, как выбить для нее гражданство».
        2
        Весь вечер перед Пасхой Нина крутилась по дому, накрывала столы, готовила куличи и крашеные яйца. Клим хмуро следил за ее перемещениями. Нина показала ему полученные от Фессендена бумаги. Ей хотелось рассказать о своем решении не бросать Китти, что бы ни случилось. Но Клим не дал ей говорить:
        - Ну что ж, теперь у тебя есть все, что ты хотела. Счастливого пути. О нас с Китти можешь не беспокоиться.
        Он даже не спросил: «Что ты намерена делать?» У него не было никаких сомнений, что Нина соберет чемоданы и махнет в Америку.
        Пасха. Всепрощение. Радость. А их трясло от взаимной ненависти.
        Недо-верие.
        Недо-понимание.
        Недо-умение.
        Нина искоса поглядывала на Клима: он сидел в кресле, подкидывал и ловил взятый с ее туалетного столика флакон с духами.
        - Положи на место - разобьешь.
        Клим встал, сунул Нине флакон:
        - Забирай.
        Хотел выйти, но она остановила его:
        - Ко мне сегодня придут важные гости. Пожалуйста, веди себя прилично. Чужим вовсе не обязательно знать, что тут происходит.
        - Как скажешь, моя дорогая.
        Нина чуть не плакала. Ей хотелось накричать на него, выгнать. Слова уже были наготове: «Ты сам вернулся ко мне! Ты сам хотел начать сначала, и делаешь все, чтобы обидеть меня! Какого черта ты вообще живешь со мной?»
        В комнату вошла Валентина с заспанной Китти. Та зажмурилась от электрического света.
        - Иди ко мне! - позвал Клим. Голос у него был совсем иной. Но Китти потянулась к Нине:
        - Хочу к мамочке!
        Нина с усмешкой посмотрела на Клима и взяла ее на руки. «Извини, но я ее тебе не отдам. Мать ребенку всегда нужней. Особенно девочке».
        Ехали по спящему городу. Кругом мрак, тишина. Китти прижалась щекой к Нининой груди: ночные фонари отражались в ее глазах.
        - Мы, когда были детьми, очень боялись Пасху пропустить, - рассказывала Валентина. - Ночью вскакивали, дома холодно - зимние рамы уже выставлены, - трясемся, как мыши…
        Нина то и дело поглядывала на часы: не опоздать бы. Клим молча смотрел в окно.
        Шофер высадил их на углу Баошань-роуд.
        Потоки людей двигались к русской церкви - молча, быстро. Кружили автомобили в поисках места для стоянки.
        - Давай я понесу Китти, - сказал Клим.
        Нина хотела отказаться, но сил тащить ребенка не было.
        - Сколько наших, сколько наших! - ахала Валентина.
        В церковь, конечно, не попали: и паперть, и подворье были запружены народом.
        Ночь была жаркая, безветренная. По карнизам горели огоньки в разноцветных плошках. На колокольне мерцали искры - звонари ждали сигнала.
        В толпе - притихшей, ждущей - читали Деяния апостолов. Кто-то нечаянно толкнул Нину, и она на мгновение прижалась к плечу Клима. Он отодвинулся, как чужой.
        По телу пронеслась судорога. Хотелось смять себя - пустой фантик, невыигрышный билет.
        Из дверей церкви вынесли иконы и хоругви, показалось духовенство в торжественных облачениях.
        Ударил колокол - голос его пронесся над спящим городом. Второй удар и дружный перезвон больших и малых колоколов. Китти встрепенулась и, вытянув шею, с удивлением смотрела на людей.
        Нина слышала, как она громко шепнула Климу:
        - Мама плачет…
        Крестный ход пошел вокруг церкви.
        - Воскресение Твое, Христе Спасе, Ангели поют на Небеси…
        Люди зажигали друг от друга свечи, и вскоре вся улица перед храмом осветилась сотнями колеблющихся огоньков. Нина передала Китти свечку:
        - Держи, солнышко…
        Фейерверки со свистом улетали в небо и разрывались с оглушительным грохотом.
        - Христос воскрес!
        - Воистину воскрес!
        Нина целовалась с кем-то, ощущала прикосновение щек, запах духов и табака. Лица то появлялись, то исчезали в неверном свете. Где-то невдалеке мелькнула фигура конного сикха-полицейского, столь неуместная здесь.
        - Христос воскрес!
        Нина замерла - нечаянно поцеловалась с Адой. Она - вся нарядная, сияющая - смотрела на нее ошалевшими глазами.
        - Воистину воскрес…
        К ней тут же подошел Клим, о чем-то заговорил. Потом сказал:
        - Поехали к нам разговляться.
        3
        Ада сидела за пасхальным столом в доме Нины Васильевны. Кругом много народа, полно военных, вернее охранников, одетых на военный лад. Карманы их галифе были заметно оттянуты. «Пистолеты», - догадалась Ада.
        Феликс был на дежурстве, Митя - бог весть где: на пасхальную службу пришлось идти одной. Когда Клим пригласил ее разговляться, Ада не знала, то ли ехать, то ли нет. Заходить в дом женщины, которая тебя ограбила? Но с другой стороны, Клим отдал деньги за лечение Серафима, - правда, не по распоряжению супруги, а из собственного кармана: он теперь работал на радио.
        Все-таки Ада согласилась - очень уж хотелось посмотреть, как живет Нина Васильевна.
        В автомобиле ее посадили рядом с няней. Машина была вместительная - больше, чем у Уайеров. Все молчали, и Ада извелась: думала, что это из-за нее. Только когда подъехали к воротам, Нина Васильевна заговорила с Климом. Ада разобрала: «Я получила американский паспорт». Значит, она все-таки занимается паспортами!
        Клим привел Аду в дом и тут же исчез. Длинные столы разбегались по комнатам. На блюдах окорока, куличи, бесчисленная пасхальная снедь.
        Рядом с Адой сидела чистенькая старушка с крупными серьгами и бусами в два ряда. Она что-то рассказывала о Марии Магдалине и римском сенаторе. Ада кивала, ни слова не понимая.
        Священник отслужил краткий молебен. Все пели, обменивались яйцами, христосовались.
        Ада достала пенсне и быстро взглянула на хозяйку. Красивая, суровая… если бы Нина Васильевна хоть раз посмотрела на нее, Ада бы умерла от страха.
        Ей не верилось, что русский дом может быть так роскошен, не верилось, что Климу ни за что ни про что досталось такое богатство. Что Нина Васильевна в нем нашла?
        Бэтти говорила, что иногда женщина тянется к мужчине, потому что он хороший любовник. Бэтти так прикипела к одному арабу с серьгой. Безденежный дармоед, под горячую руку побьет, потом со скуки приласкает, а все равно нет спасения.
        У Клима широкие плечи и хитрая улыбка, как у карточного джокера, за это его и любят? Если бы Нина Васильевна не любила, давно бы отвязалась от него. А вот поди ж ты, столько лет вместе.
        За окном послышался звук мотора, и хозяйка вышла встречать гостей. Сама ввезла в дом худую, очень бледную женщину на кресле-каталке. Ее посадили на самое почетное место.
        - Видите, я совсем расхрабрилась, - сказала она Нине Васильевне. - Теперь езжу на автомобилях.
        - Это Тамара Олман, супруга лучшего шанхайского адвоката и мексиканского консула, - объяснила Аде старушка.
        Вот бы познакомиться! Ада пыталась собраться с духом: спрятала пенсне в карман, долго перекатывала крашеное яичко с ладони на ладонь. Когда Нина Васильевна отлучилась, тихонько подошла, чтобы похристосоваться с Тамарой. Но к ней уже подсел Клим.
        - Ну вот наконец я с вами встретилась! - сказала она, протягивая ему руку. - Ваша супруга бережет вас, как секрет фирмы.
        - Скорее как историю болезни.
        Он начал рассказывать о своем радио, Ада стояла неподалеку и слушала. Вещание - два часа в день на английском языке: новости, музыка и развлекательная программа. Пока Клим все ведет сам, но ему нужен помощник. Может, Тамара кого-нибудь посоветует?
        Об Аде Клим даже не вспомнил. А кто хвалил ее голос, говорил, что он очень приятный? Понятное дело, что ему хочется подластиться к этой консульше. Попросишь совета, а там и в друзья набьешься.
        Ада стояла со своим яичком, никому не интересная. Зачем пришла сюда? Надо было после службы домой ехать. Хоть бы выспалась.
        Она вышла из столовой, стала искать выход, не нашла, сунулась в какую-то дверь. В полутемной комнате у книжного шкапа стояла дама. Ада сощурилась, чтобы получше разглядеть, кто это.
        Нина Васильевна. Отсвет от маленькой лампы делал ее лицо еще более красивым и жутковатым.
        - Вы кого-то ищете? - удивилась она.
        У Ады перехватило дыхание. Они одни, другого случая может и не быть.
        - Да, ищу… Нина Васильевна, я давно хотела вас спросить: а вы можете раздобыть американский паспорт? Вернее, два.
        Она внимательно посмотрела на нее:
        - Для кого?
        - Для меня и моего жениха. Он тоже русский.
        - Почему же он не пошел с вами на пасхальную службу?
        - Он работает в полиции Международного поселения. У него сегодня дежурство. Его Феликс Родионов зовут - может, вы с ним встречались?
        Нина Васильевна оказалась вовсе не злой. Сказала, что самый простой способ - это купить чужие документы: они стоят всего пятьдесят долларов. Внутри страны американцы паспорта не используют, и моряки скупают их у путешественников, которые вернулись домой и не планируют в скором времени ехать за границу.
        - Но с таким паспортом прямо в Штаты ехать не стоит - поймают, - добавила Нина. - Лучше отсюда добраться до Панамы, а оттуда - на север до границы. В Латинской Америке никто подлинность ваших документов проверять не будет, так что с этой бумажкой вам все дороги открыты. А в Мексике откроете контору в пограничном городке - любую, хоть по скупке куриных мозгов. Получите справку, что вы живете рядом с границей, и можете пересекать ее сколько угодно.
        Это были какие-то запредельные приключения: Панама, Мексика, поддельные документы. Нина Васильевна так свободно говорила об этом, будто сама чуть ли не каждый день нелегально переходила границу. Впрочем, с нее станется. Откуда, спрашивается, у нее такое богатство? С трудов праведных не наживешь палат каменных. Работников своих обманывает, с консульшами дружит, друзей полон дом, и все небось преступники.
        - Спасибо, - тихо прошептала Ада.
        Только выйдя из дома, она вспомнила, что не спросила, где же продаются эти чужие паспорта.
        4
        Во время пасхальной службы на Клима снизошла благодать: он вспомнил, что все горести в этом мире происходят от чрезвычайно серьезного отношения к себе. Подумаешь, жена-мегера, зато какова порода, экстерьер! Сам председатель Муниципального совета наверняка влюбился. Ищите себе, господин градоначальник, свободный экземпляр, а эта дамочка занята.
        Клим пригласил к себе Аду - поговорить, как она без Даниэля Бернара справляется. Но та куда-то исчезла, а вместо нее появилась таинственная миссис Олман.
        Нина не хотела знакомить Клима с подругой:
        - Тамара не будет с тобой общаться. Ты человек не ее круга.
        Ну-ну… Они болтали до рассвета: о радиовещании в Шанхае, о новых горизонтах. Нина несколько раз подходила, пыталась ревниво оттереть их друг от друга. Не вышло.
        Тамара позвала Клима к себе на завтрак:
        - У вас разговелись, поехали теперь к нам - познакомлю вас с моим мужем и сыновьями.
        Нина вспылила, но вовремя спохватилась:
        - Я тоже с вами поеду! - Хотя ее никто не звал.
        - А на вас я обиделась, - сказала Тамара, когда они сели в автомобиль. - Вы так долго скрывали от меня своего мужа! Это было крайне эгоистично с вашей стороны.
        Нина выдавила из себя улыбку.
        Тамара повернулась к Климу.
        - На нас на всех надеты доспехи, - продолжила она разговор. - Если броня сплошная, она не пропускает ни света, ни воздуха - ничего! - под ней все преет и гниет. Есть кольчуга плотная, через нее пробивается только пыль. Открыться страшно: вдруг в бок пырнут? А не открываться - значит всегда таскать на плечах непомерную тяжесть, глядеть через щелочку в забрале и думать, что это и есть весь мир, а дальше ничего нет и быть не может.
        Клим видел, как Нина иронично кривила губы. Наверное, думала: «Это вы меня так деликатно осуждаете?»
        Тебя, тебя, дорогая моя. У тебя забрало не то что закрыто, но и заклепано. Ты не хочешь пускать в сердце ничего инакового, ничего, что не имеет фирменного ярлыка и не схоже с картинками в британских журнальчиках.
        Ты хочешь соответствовать, а не изобретать что-то свое. Ты думаешь, что, когда ты дотянешься до этой, кем-то другим установленной планки, все пойдет по-другому: люди начнут тебя уважать. Не начнут. И счастливей ты не будешь, потому что гоняешься не за своим, а за чужим счастьем.
        Ты изо всех сил пытаешься избавиться от Клима: тебе кажется, что любить другого мужчину будет проще или достойнее.
        Ты отказываешься от Китти потому, что ею нельзя прихвастнуть в избранном обществе. Ты веришь, что с твоей родной дочерью было бы все по-другому. Нет, дорогая моя. Ты бы точно так же искала в ней пользу. А польза в твоем мире выражается в чужом страхе и зависти. Завидуют и боятся - значит, жизнь удалась.
        Поэтому ты никогда не заметишь, как красиво разлетаются волосы у Китти, когда она вертит головой. Угол зрения не тот.
        5
        За завтраком договорились до того, что Клим пригласил Тамару к себе на станцию:
        - У вас отличный голос, акцент в Шанхае смущает только мистера Фессендена и его друзей, - а нам на них плевать. Радио - демократичная штука.
        Тамара зарумянилась, смущенно посмотрела на Тони:
        - Я бы хотела попробовать.
        Он махнул рукой:
        - Ты что! Ездить куда-то - это такие нагрузки!
        Но все - и Клим, и дети - принялись его увещевать.
        - Папочка, ну разреши! - вопил Томас. - Все мальчишки умрут с зависти, если узнают, что мама на радио выступает!
        - Как будто у них есть приемники! - фыркал Тони.
        - Сейчас у всех есть, только слушать особо нечего. Так, любители балуются.
        - А, делайте что хотите!
        Нина не проронила ни слова. По дороге домой тоже молчала, думая о своем. Потом резким движением начала крутить ручку, чтобы опустить стекло. Пальцы срывались. Клим перегнулся через ее колени, чтобы помочь, она оттолкнула его руку:
        - Я сама.
        Достала из сумки пачку папирос, спички.
        - Не кури, - сказал Клим, - легкие изнутри черными будут.
        Нина посмотрела на него в упор:
        - У меня уже давно все изнутри черное, и тебя это не смущает.
        Спички гасли одна за другой.
        - Ну-ка остановись! - внезапно сказала Нина шоферу. На лице ее заиграла улыбка. Она повернулась к Климу: - Даниэль вернулся! Видишь, его автомобиль перед подъездом?
        На вывеске была надпись: «Д. Бернар. Чайная компания».
        - Я пойду поздороваюсь. Ждите меня тут.
        Словно оборвали высоковольтный провод: один конец упал и пробил током все вокруг. Обуглил до мяса. Клим вышел из автомобиля, медленно поднялся на крыльцо. У двери на щите - бесчисленные объявления на китайском и английском. Бронзовая ручка - длинная и гладкая, как берцовая кость. Ступени, отполированные людским прибоем. Запах мытых полов.
        Дверь направо. Табличка «Д. Бернар. Чайная компания». Из-за двери - пулеметный грохот пишущих машинок.
        - О, вот так гость! - закричали Паша и Глаша Заборовы, вскакивая навстречу Климу. - Вы тут какими судьбами?
        Он тупо смотрел на них:
        - А вы что тут делаете?
        Девчонки переглянулись, прыснули:
        - Мы служим! Помните, мы вам говорили, что нас сестра сюда устроила?
        Так и есть, Даниэль Бернар связан с коммунистами.
        Клим оглядел контору: ничего особенного - папки, каталоги, вентилятор. На подоконнике - аптекарские весы и мешочки с чаем.
        - А что вас на собраниях не видно? - спросили девушки. - Приходите обязательно! Только мы теперь собираемся в другом месте: старое беляки разгромили. Дайте нам свой адрес - мы пришлем сказать, когда будет новая лекция.
        Клим сказал им, как найти «Дом надежды»: так барышни дают неправильный адрес, когда не хотят знакомиться с ухажерами.
        Послышался стук каблуков, дверь распахнулась. Нина - бледная, торжествующая - стояла на пороге.
        - Пойдем, - позвала она Клима.
        - Что, уже наговорилась?
        - Я сказала Даниэлю, что он зря разбрасывается аэропланами. Его Ада собралась удрать в Америку с полицейским.
        Глава 60
        1
        Даниэль убедил и себя, и других, что никакое несчастье не свалит его с ног. Он считал, что он смотрит на мир со снисходительной улыбкой отставного судьи, который видел все-все… И вот полюбуйтесь на него, на этого псевдоэлегантного джентльмена: он пьет виски, пытаясь вековечным плебейским способом залить рану на сердце.
        Его пальцы дрожат, глаза полны мути.
        Даниэль из порта поехал к Аде, считал повороты, ругал медлительные трамваи и негодяев возчиков, перегородивших улицу. Бассет Муха лежал у него в ногах и зевал, показывая розовую глянцевитую пасть с ослепительно-белыми кривыми зубами.
        Но в «Доме надежды» Ады не оказалось. Даниэль постоял у ворот. В окнах напротив отражалось праздничное небо.
        Он направился к себе. Дома переполох, растрепанная супруга, от которой хотелось поскорее сбежать в контору.
        Сбежал.
        Нина, ревнивая Нина… Вы же знаете: гонцам, принесшим дурную весть, так хочется отрубить голову! Зачем же вы?..
        Даниэль так долго готовился к тому, чтобы можно было уехать! Вернулся, чтобы забрать Аду, увезти ее на аэроплане - ведь она так любила летать!
        Горе перетекало в удушливую, как иприт, злобу. Как она могла? Феликс Родионов - взяточник, продажная шкура, дрянь! Лемуан тысячу раз проделывал через него мелкие полицейские делишки. Подсадил его на торговлю опиумом: чтобы рыльце у него было в пушку и чтобы его всегда можно было приструнить.
        Феликс Родионов умом не отличался и сразу клюнул на приманку.
        Ада, господи! Неужели и ты - просто глупая, жадная самочка? Просто дура?
        Даниэль Бернар был по рождению немец. Вырос в Праге, учился в Массачусетском технологическом институте, потом служил на одном из военных заводов Круппа.
        Второго февраля 1917 года он сел в Триесте на пароход «Королева София» и выехал в Шанхай. Там Даниэля ждала импортно-экспортная фирма, чьей эмблемой был кипящий чайник. Но чай, фарфор и прочие экзотические товары были лишь прикрытием для деятельности герра Шваба, лысого человека, похожего на гнома. В ящиках с надписью «Осторожно, сыпучий товар» в Германию шли всевозможные ингредиенты, крайне необходимые для производства артиллерийских снарядов.
        Путешествие Даниэля затянулось: в районе Суэцкого канала «Королеву Софию» арестовали британские власти - по подозрению в пособничестве врагу. Несколько месяцев - пока капитан доказывал чиновникам свою невиновность - пассажиры томились под прицелом пушек английского сторожевого катера. За это время Китай успел объявить Германии войну - для того, чтобы отобрать немецкие концессии на своей территории. Окруженная со всех сторон фронтами, Германия не могла послать войска на помощь соотечественникам.
        Вырвавшись на свободу, «Королева София» отправилась прежним курсом. Однако острый аппендицит вкупе с лихорадкой заставили Даниэля сойти в Сингапуре. Добрый капитан, с которым он подружился, представил его как чеха, ибо британские доктора отказывались принимать вражеских пациентов.
        В Шанхай Даниэль прибыл через год после начала путешествия: первого февраля 1918 года. За день до этого китайское правительство выпустило постановление о принудительной депортации немцев. Местом ссылки назначили австралийские пустыни.
        Ватикан и король Испании просили воздержаться от депортации во имя человеколюбия: старики, женщины и дети могли не перенести длительного путешествия. Но Франция и Великобритания настаивали: если Китай не вышлет врагов и - главное! - не отберет у них собственность, то Пекин вряд ли сможет рассчитывать на долю в пироге по окончании мировой войны.
        Чтобы спасти фирму от конфискации, Шваб поспешно переписал все бумаги на имя Даниэля. Справка капитана о том, что господин Бернар является чехом, избавила его от высылки.
        Депортация то и дело откладывалась - все свободные пароходы использовались для перевозки американских солдат во Францию. В декабре в Пекине получили депешу из британского МИД: крайне важно выслать немцев до того, как будет подписан мирный договор. Война в Европе закончилась, но это никого не волновало. Немцы были соблазнительно богаты: их новые, отлично устроенные грузовые пароходы, станки и машины подрывали экономическое влияние конкурентов в Китае. Раньше с этим ничего нельзя было поделать, в 1918 году настал час расплаты.
        Здания, фирмы, суда - все было разделено между победителями. Даже знаменитая Немецкая аптека на Нанкин-роуд и та перешла американцам.
        Когда выяснилось, что после подписания Версальского договора Китай не получил ничего, Даниэль хохотал как безумный. Бюрократы так старались, мучили неповинных людей ради будущей прибыли - и все напрасно.
        Даниэль помогал разоренным соотечественникам: кому выправлял фальшивые документы, кому давал деньги на билет в Европу. Он надел на себя маску. Стал своим среди грабителей и убийц.
        Вечная тоска по аристократизму снедала буржуа с потными ладошками, и Даниэля приняли как любимца публики - чтобы восхищаться, подражать и ставить в пример бездельникам-сыновьям. Людям всегда нужны кумиры, особенно те из них, кто умеет сочетать изящество наездника, эксцентричность богатого чудака и деловую хватку бизнесмена.
        Как человек умный, Даниэль понимал, что ненависть к врагам - это верный путь к саморазрушению. Как человек злопамятный, он все же ненавидел их. На балах в честь дня рождения Георга V или взятия Бастилии он смотрел на расфранченных «коллег» и «друзей»: этот голосовал за высылку немцев на заседании Муниципального совета, этот уворовал половину денег, выделенных на питание депортируемых, этот наложил лапу на счета Немецкого банка…
        Иногда его просили рассказать, как он, чех, «страдал под австрийским игом». Даниэль говорил скупо и неохотно, и общество сделало вывод, что в юности мистер Бернар натерпелся от угнетателей.
        Если маску носить годами, она врастает в кожу. Даниэль говорил не то, что думал, и делал не то, что говорил.
        Первой отчаянной попыткой выйти из этого заколдованного круга была женитьба на Эдне.
        Второй - инстинктивное сближение с Ниной Купиной.
        Третьей - любовь к Аде Маршалл.
        Разоренная войной и репарациями Германия нуждалась в союзниках. Таким союзником стал недавний враг - Советская Россия. У русских после войны остались две-три сотни устаревших аэропланов, около шестидесяти разбитых танков и сотня бронеавтомобилей: с таким арсеналом не повоюешь против империалистов. А у немцев были патенты, технологии и инженеры.
        На советской территории один за другим открывались засекреченные военные заводы с немецкими специалистами во главе. Оружие продавалось по всему миру: Даниэль наладил его поставки в Китай.
        Бесценную помощь ему оказал Лемуан: это был человек редкостного таланта - он понимал внутреннюю природу техники и людей. Кроме того, он обладал удивительной храбростью и живучестью - качествами, которые всегда восхищали Даниэля.
        Поль Мари и он были настолько разными людьми, насколько это вообще возможно, но тем не менее они стали друзьями. Их роднило то, что оба были отщепенцами без прошлого.
        Когда в Кантоне партия Гоминьдан приступила к созданию Народной революционной армии, Даниэль с Лемуаном поняли, что настало время перемен: грядет большая война. Большевики щедро финансировали закупки немецкого оружия, но при условии, что китайским милитаристам, против которых затевался Северный поход, ничего не достанется.
        Руководство заводов Круппа согласилось и потребовало от Даниэля, чтобы он по возможности помогал коммунистам: не потому, что оно разделяло идеологию Советов, а потому, что у них был общий враг - победители.
        С помощью Лемуана Даниэль скупал на черном рынке старое оружие и передавал его подпольщикам. По иронии судьбы большая его часть шла с кораблей белогвардейцев. Советский консул попросил Даниэля решить проблему с «Монгугаем». Организованные белые отряды были как бельмо в глазу у большевиков - их надо было уничтожить любым способом: создать невыносимые условия, не дать договориться с иностранными властями, а лучше всего - отправить назад в Россию.
        Даниэль сделал все что мог. Хью Уайер нередко просил его помочь с устройством финансовых дел в Европе: старик мог испепелять взглядом своих дуболомов-полицейских, но в налогах и банковских процентах он был не силен. В качестве ответной любезности он делал так, чтобы полиция не замечала ни Лемуана, ни Соколова, ни других полезных людей. Если требовалось, Хью отправлял в отпуск излишне ретивых детективов или вовсе смещал их с должности.
        Капитан Уайер приводил Даниэля в изумление: столько пылкости на политических собраниях - «Вышвырнем коммунистов из Китая!», «Мы должны размозжить голову красной гидре!», - а как доходило до личного интереса, у Хью возникали провалы в памяти. Он считал, что от него не зависит ход истории: большого зла не будет, если он чуть-чуть поможет революционерам, наркоторговцам или контрабандистам. Хью полагал, что он не несет ответственности ни за что.
        Даниэль устал от людей, которые не заслуживали ничего, кроме презрения. Все, что его окружало, было переполнено фальшью: фальшивые друзья, фальшивые убеждения, фальшивая любовь, успех, сила. Фальшивый смысл.
        Иногда ему казалось, что единственное бескорыстное существо рядом с ним - это печальный бассет Муха.
        - Доктор Сунь Ятсен помер, и вместо него теперь генерал Чан Кайши, - говорил Даниэлю Лемуан. - Давай все бросим и поедем к нему на службу. Он примет нас с распростертыми объятиями.
        Даниэль сомневался. Его останавливала не столько перспектива погибнуть на туземной войне, сколько привычки денди и страх потерять финансовую свободу.
        - Поехали! - настаивал Лемуан. - Здесь нас ничто не держит, а там мы еще покуролесим на прощание. Будем совершать подвиги - разве ты не об этом мечтал всю жизнь?
        Поль Мари не интересовался ни идеологией, ни справедливостью. Он любил азарт, опасность, первобытную игру, в которой мужчина в состоянии быть мужчиной.
        Он заражал Даниэля своим безрассудством.
        Народную революционную армию муштровали русские и немецкие инструкторы. Даниэль присутствовал на учениях: результаты были поразительными. Чан Кайши удалось создать самую боеспособную армию в Китае: если хватит денег и патронов, он должен был победить. Но и то и другое приходилось ввозить из-за границы.
        Чан Кайши понимал, что его политическое будущее всецело зависит от союзников. Его армии остро не хватало людей, разбирающихся в современной боевой технике, в особенности в аэропланах. Советским инструкторам он не доверял: эти люди сражались не за него, не за освобождение Китая, а за мировую революцию, а по сути, за власть Москвы. Пока их цели совпадали, но они в любой момент могли разменять Чан Кайши на более удобную фигуру. Вот почему он стремился, чтобы среди его советников были люди, далекие от большевиков. Вот почему он сам предложил Даниэлю поступить к нему на службу.
        - Мне требуется человек, который будет заведовать техническим обеспечением нашей авиации. Если у вас есть на примете толковые механики-иностранцы, дайте мне знать.
        - Едем! - взмолился Лемуан, когда Даниэль рассказал ему о предложении генерала.
        Трудно было решиться. Во время последней встречи с Ниной Даниэль смотрел на нее: вот и все, кончится это наваждение. Но так будет лучше им обоим: лисичка кицунэ никогда не поедет с ним на войну, она любит свою теплую нору и бережет пушистый хвост. Она никогда не поймет, что заставило его сорваться с места и присоединиться к армии, которая воюет за чуждые ему идеалы.
        Ада бы поняла. Даниэль знал, что сможет ей все объяснить. Славная девочка, тонкий росток. Они нуждались друг в друге - так он думал, возвращаясь в Шанхай. Предвкушал, как изумит ее, выведет из затхлой комнатушки и покажет весь мир - во всем его прекрасном безумии.
        Но она не захотела его дождаться.
        Возможно, Нина что-то напутала или нарочно солгала.
        С бьющимся сердцем Даниэль сел за руль, помчался по улице. Голуби в испуге разлетались из-под колес. Добравшись до «Дома надежды», он выскочил, не заглушив двигателя, кинулся во двор, к лестнице. Нос к носу столкнулся с Адой - она несла таз мокрого белья.
        Она быстро юркнула назад, на улицу. В два хищных прыжка Даниэль нагнал ее, схватил за руку:
        - Это правда, да? Он тебя прямо здесь, в этом сарае, лапает?
        Удар мокрой тряпкой пришелся по лицу. Ада, гибкая и неожиданно сильная, отпихнула Даниэля:
        - Не смейте за мной таскаться! Я вам ничего не обещала. Еще сунетесь, я позову полицию.
        Любовника своего позовет… Чтобы приехал разбираться - засучивал рукава и напирал грудью.
        2
        Сидеть перед камином, смотреть неподвижным взглядом на огонь и подкладывать все новые и новые поленья - как жертвоприношение. Муха пытался подластиться, робко стучал хвостом по ковру. Дурак, ты-то что можешь сделать? Ада выбрала себе молодого поджарого полицейского с уголовным прошлым и будущим. Женатый торговец чаем ее не вдохновил.
        Вошла супруга:
        - У тебя натоплено, как в аду.
        О, Эдна, Эдна, красноголовая женщина, чтоб тебе провалиться… Впрочем, что это изменит? Ты была послана в этот мир, чтобы отмечать собою ошибки Даниэля Бернара, как красный учительский карандаш.
        Она встала, скрестила руки на груди:
        - Даниэль, что с тобой происходит?
        Он засмеялся. Муха вскочил, припал на передние лапы и хрипло, испуганно залаял.
        - Эдна, прости… Я дурак, я сам ничего не понимаю… И ты тоже не поймешь. - Он встал, поднял с пола шляпу. - Я как-нибудь расскажу тебе все. Сейчас мне надо идти. Муха, за мной!
        Через час он был в доме нового комиссара полиции. Тот выслушал историю о русском детективе, продающем опиум при содействии таможни.
        - Здесь дерьмо три года надо разгребать, - проворчал он в прокуренные усы. - Ну ничего: я их живо приструню.
        От комиссара Даниэль направился к Лемуану.
        Поль Мари встретил его в столовой. Прелестная картина: интерьеры Art Nouveau,[60 - Ар-нуво - направление в искусстве, популярное на рубеже XIX -XX веков.] инвалидное кресло, помесь трона и танкетки, и безногий контрабандист, поедающий апельсиновый джем.
        - Я уезжаю в Кантон, - сказал Даниэль. - Ты со мной?
        Лемуан облизал ложку:
        - Ну что ж, едем в Кантон. Здесь по нам горевать никто не будет.
        3
        За Хуанпу, на другой стороне, отгородили двор. Все утро полицейские на катере перевозили туда ящики с конфискованным опиумом - чтобы сжечь.
        На берегу собралась толпа любопытных кули - полицейские из оцепления едва сдерживали их:
        - Не напирай! Не напирай!
        Сидя на корме, Феликс наблюдал, как грузчики затаскивали на палубу последнюю партию. Вместо двенадцати ящиков опиума сожгут мастику. А зелье пойдет Феликсу Родионову - в оплату за слепоту и немоту.
        Он томился от нехорошего предчувствия: в прошлый раз его обманули - самому подсунули два ящика с мастикой. Долго извинялись, сказали, что ошибка вышла. Кто-нибудь из грузчиков упер. За всем нужно самому следить.
        Толпа действовала на нервы. Ну как взбесится и отобьет товар?
        Стоило катеру отчалить, китайцы повалили к сампанам на берегу. Садились по двадцать человек за раз: борта едва выступали из воды.
        Молодой офицер из отдела по борьбе с наркоторговлей растерянно оглянулся на Феликса:
        - Чего им надо? Дымом, что ли, хотят подышать?
        Феликс не ответил. От воды несло затхлостью. Капитан катера, малаец с торчащими, как у моржа, усами, сказал, что дело на мази: офицер распишется в ведомости, свой человек из таможенников примет под видом опиума мастику, а Феликс сможет забрать все, что останется в трюме.
        Катер подошел к пристани. Подали трап. Босые пятки грузчиков застучали по палубе.
        Феликс снова взглянул на китайцев. Они держались на почтительном расстоянии. Высадились далеко, встали кучками - ждали.
        Через полчаса все ящики, кроме той дюжины, погрузили в поджидавшую машину. Везти было недалеко - за склады. В кабину и кузов сели вооруженные полицейские, грохнули борта, лязгнули задвижки.
        Феликс нетерпеливо поглядел на часы: таможенника не было. Капитан-малаец тоже нервничал:
        - Не нравится мне это, сэр.
        С пристанью поравнялся автомобиль («Наконец-то!»), оттуда выпрыгнули трое молодых людей в штатском и направились к катеру. Феликс вышел им навстречу:
        - Доброе утро!
        И тут же согнулся пополам от страшного удара. Ему завернули локти, надели наручники.
        - Феликс Родионов, по приказу Смешанного суда вы арестованы.
        Рядом стонал капитан с разбитой мордой:
        - Чертов опиум! Чертов опиум!
        Глава 61
        1
        - Ада, расскажите мне про Россию, - велела Лиззи.
        Она каждый день донимала ее расспросами. Откуда такой интерес к чужой стране?
        С Лиззи происходило что-то странное: она вновь, как в «журнальные времена», стала деятельной и смешливой.
        Ада не знала, что рассказывать: катание на санях, бани и сенокосы - теперь все это казалось ей далеким, будто вычитанным в чужих мемуарах. «Я ничего не помню, кроме войны», - с удивлением думала она. Вопросы Лиззи ее раздражали.
        Феликс пропал: вот уже несколько дней он не приходил встречать ее после службы. Ада нашла в справочнике телефон полиции и позвонила.
        - Родионова нет, - грубо ответили ей.
        - А когда он будет?
        - Никогда.
        Даниэль тоже не появлялся. Ада приходила домой, в душную, раскаленную от зноя комнату, брала подушку с Карлосом Гарделем и сидела до ночи у раскрытого окна. Мысли - одна страшнее другой: с Феликсом что-то случилось. Но что? Где его искать? Ада не знала даже его адреса.
        Она съездила на летное поле - проверить свой аэроплан. Он так и стоял на месте, в запыленном брезентовом чехле. Охранник напомнил ей, что скоро платить за следующий месяц. Чем? Опять залезать в свои сбережения? Да пропади она пропадом, эта дурацкая машина!
        Лиззи медленно ходила по комнате, пепел с ее папиросы летел на ковер.
        - Ты слышала новость? Муж моей сестры исчез. Его повсюду ищут, но ни в конторе, ни в клубах не знают, где он. Я думаю, оно и к лучшему. Даниэль никогда не любил Эдну, только она отказывалась это замечать. А так она богата и свободна. Если Даниэль не объявится, я, может, у нее взаймы попрошу и снова открою «Флэпперс».
        Ада почувствовала, как тяжелая дурнота подступила к горлу: «Он поехал к Феликсу разбираться, и они поубивали друг друга».
        Лиззи внимательно посмотрела на нее:
        - Что с тобой? Ты заболела?
        Ада кивнула, едва сдерживаясь, чтобы не зарыдать.
        - У тебя… эти самые дни? Ну так что ж ты мне сразу не сказала? Иди домой, а за Бриттани Хобу посмотрит.
        Ада велела рикше везти себя в центральный полицейский участок на Фучоу-роуд. Феликс говорил, что там служит его друг.
        Дежурный усадил Аду на скамейку для посетителей, а сам все звонил кому-то, писал, болтал с курьером.
        - Я и забыл про вас, - сказал он, когда Ада вновь подошла к конторке. - Так кого вы хотите видеть? Коллора? Идите прямо и направо, там увидите ширму.
        Общая комната, загроможденная столами, прокуренный воздух, на полу - скомканная бумага.
        - Вам кого? - окликнул ее мужчина со стаканом в руке. - Коллора? Это я и есть. Вы что же, не узнали меня? Мы встречались в доме вашей хозяйки.
        Ада взглянула на него полными слез глазами:
        - Где Феликс?
        Коллор отвел ее к своему столу, за ширму. Сунул в руки стакан:
        - Нате попейте.
        - Где Феликс? - напряженно повторила Ада.
        - Арестован. И черта с два этого дурака выпустят! - рявкнул Коллор. - Его поймали на торговле опиумом.
        - Как?..
        - А вот так! И меня взгрели: «Это ты его в полицию устроил!» Скажите спасибо, что не уволили. А впрочем, черт с ними - пусть увольняют… Я сыскное агентство открою: ревнивцев на этом свете хватает, без клиентуры не останусь.
        Ада терзала шейный платок: вот, значит, откуда у Феликса деньги.
        Коллор ругал его на чем свет стоит:
        - Я этому сукину сыну верил как самому себе. Вот, думал, нашел человека - одного на миллион…
        - Я могу повидаться с Феликсом? - перебила Ада.
        Коллор в удивлении посмотрел на нее:
        - Вы же ему никто.
        - Я невеста.
        - О господи… Вашего Феликса посадили в одиночку. У нас новый начальник, и он хочет устроить показательную порку - чтобы все знали, что с ним шутки плохи.
        - И ничего нельзя сделать?
        Коллор нахмурился:
        - Главное, чтобы Феликса судили до того, как собрание налогоплательщиков вернет Смешанный суд китайцам.
        - В смысле? - не поняла Ада.
        - На территории Международного поселения дела лиц без гражданства рассматривает Смешанный суд. Китайские судьи там только для декорации сидят, все решает иностранный эксперт-консультант, и, разумеется, к белым людям он относится снисходительней. Но Смешанный суд скоро передадут китайцам - это было одно из условий прекращения забастовки.
        - И что тогда? - ахнула Ада.
        - По закону торговцам наркотиками полагается смертная казнь. И китайский судья уж наверняка отыграется на белом человеке.
        2
        Клим, единственный из всех, не жалел Тамару, не считал своим долгом развлекать ее и совершать все те ритуальные действия, которыми окружают неизлечимо больных.
        У него были любопытные птичьи глаза, птичья живость и любовь к праздничной трескотне. Он приносил с собой не цветы и книги, не все эти госпитальные подарки, а пропитанный талантом и энергией воздух.
        Клим привез Тамару на станцию, до потолка заполненную фантастическими приборами. Он был здесь правителем. Бойко переговаривался по-китайски с техниками, гонял охрану за пирожками, писал новые скетчи, грыз карандаш или бездумно, по привычке, жонглировал яблоками, принесенными секретаршей. Когда он включал микрофон, работники собирались перед стеклом, отделявшим эфирную от коридора, и с нетерпением ждали веселья.
        Даже хозяин станции, толстый дон Фернандо, втягивался в этот карнавал.
        - Герой! - кричал он, потрясая очередной газетой с хвалебной статьей. - Я люблю тебя, чтоб ты знал!
        Поначалу эфиры доводили Тамару до животного озноба. Клим в наушниках сидел рядом и делал ободряющие знаки.
        Дикое чувство: перед тобой микрофон, провода, пюпитр с текстом, но ты не знаешь, сколько тысяч людей собрались сейчас перед раструбами радиоприемников. А может, и нет там никого, и все это - даром потраченные нервы.
        В первый раз Тамара пересказала историю, услышанную от Тони. Один из его товарищей по волонтерском полку заснул в церкви во время вечерней службы. Ночью пробудился - двери заперты. Стал кричать:
        - Эй! Откройте!
        Пришел сторож:
        - Кто там?
        - Это я, Сен-Люк! - Фамилия у него была такая.
        Сторож подумал, что это Святой Лука объявился в церкви. Помчался по улице:
        - Вставайте! Все вставайте! Там в храме явление чуда Господня!
        Домой Тамара ехала триумфатором. Дети встретили ее, наперебой начали поздравлять. Даже скептик Тони и тот расчувствовался:
        - Ты не представляешь, как я горд!
        В Берлине между СССР и Германией был подписан договор о ненападении и нейтралитете.
        В Париже Коко Шанель представила миру маленькое черное платье - «униформу для женщин со вкусом». Черный цвет более не являлся символом траура.
        В Лондоне Джон Байрд продемонстрировал журналистам первую телевизионную систему, которая могла передавать движущиеся изображения.
        В Шанхае у Тамары Олман появился новый друг.
        Они с Климом сразу стали откровенничать. Обсуждали новости, радио, Нину Васильевну: Тамара - серьезно, Клим - с усмешкой. Она диву давалась: как Нина Васильевна могла не любить своего мужа? Иметь такое сокровище и совершенно не ценить его?
        - Она пыталась - ничего не вышло, - отозвался Клим. - У нее другое представление о сокровищах.
        - Деньги?
        Он покачал головой:
        - Неопалимость. Моя жена - Неопалимая Купина. Она постоянно горит, постоянно проигрывает - и никогда не сгорает. А я не могу, обжегшись, совать руки в печку. Если у меня что-то не выходит, я начинаю жалеть себя, думать, что у меня нет способностей… У Нины упорства, как у дятла, она не боится потерь. Ей бы хотелось, чтобы я добивался ее после всего, что между нами произошло. Она сама всегда так поступает: Даниэль Бернар ее отверг - наплевать, зайдем с другой стороны. А мою гордость она считает слабостью - вроде ширмы, которой я прикрываю неспособность возрождаться из пепла. И скорее всего, она права.
        - Вы ее любите? - спросила Тамара.
        Клим едва заметно двинул плечом:
        - Вероятно.
        - И на что-то надеетесь?
        - Нет.
        Тамара смотрела на своего друга - ироничный жизнелюб, сильный, добрый, верный. Такие, как он, не должны быть несчастными. И все-таки вот оно - скрытый надлом, усталое неверие, что может быть по-другому. Он принял поражение и решил, что на самом деле у него все хорошо, как у миллионов нелюбимых мужчин, у которых есть дети, работа, газета и чашка кофе по утрам.
        А Нина Васильевна к Тамаре больше не приходила.
        3
        Коллор похлопотал, и Аде разрешили увидеться с Феликсом. На свидание она пошла с Митей. Ночью ей приснился сон, что ее не выпустили из тюрьмы и посадили за соучастие. Защитник из Мити никакой, но с ним все же было спокойнее.
        Тюремная ограда, скорбная очередь перед зарешеченным окном, солдаты, колючая проволока. Ада шла со сдавленным сердцем; когда ворота закрылись за ней - вздрогнула всем телом.
        Ее отвели в комнату с синими стенами. Охранник, пожилой коротконосый ирландец, смотрел на Аду, будто она ему страшно надоела.
        - Сидите здесь, - буркнул он и вышел в коридор.
        - У него зуб болит, - тихо сказал Митя.
        Ада в раздражении повернулась к нему:
        - Ты-то откуда знаешь?
        Охранник вернулся, и следом за ним в синюю комнату шагнул Феликс. Он был худ, небрит, запястья и лодыжки скованы цепью.
        - Ада?
        Она не выдержала, бросилась к нему, но охранник схватил ее за руку:
        - Нельзя, мисс! Садитесь за стол и говорите. А слуга ваш пусть вон там, на лавке, дожидается.
        Аду колотил озноб.
        - Как вы? - проговорил Феликс. Кандалы его звенели при каждом движении.
        - Говорить по-английски! - рявкнул ирландец. - У вас одна минута.
        Но Феликс не обратил на него внимания:
        - Вот холера… У него всю неделю зуб ноет, так он проходу никому не дает. Вы за меня, Ада, не беспокойтесь, у меня все хорошо…
        - Да как же? Они убьют вас!
        - Тогда надо перебить всю полицию и весь Муниципальный совет в придачу.
        Голос у Феликса был спокойный, а в глазах - затравленная тоска. Ада смотрела на его руки с черными полосками на запястьях.
        - Они вас в кандалах держат?
        Он усмехнулся:
        - Когда как.
        Все было очень-очень плохо, но воины не жалуются. Слезы потекли по щекам Ады.
        - Я сам совершил то, что совершил, и сам буду за все отвечать, - глухо сказал Феликс. - Вам вряд ли позволят навестить меня еще раз. Если у вас будет в чем-то нужда, попросите помощи у Коллора или Умберто - он итальянец, но тоже ничего себе парень.
        - А вы? Ведь с вами могут…
        - Я не дам им убить меня! - Феликс хотел утереть ей слезы, но цепь не позволила. - Идите домой и ни о чем не беспокойтесь. И вот еще что… - Он замолчал, будто искал, но не мог подобрать нужные слова. - Спасибо, что пришли ко мне.
        - Я дождусь вас, - дрожащим голосом проговорила Ада.
        Она перекрестила его и, вскочив из-за стола, обняла и поцеловала в губы.
        - Нельзя! - закричал тюремщик. Все это время он был словно в забытьи, а сейчас очнулся. - Все, свидание окончено! Арестованный, назад!
        Выйдя за ограду, Ада остановилась, пытаясь отдышаться. Солнце, облака, небо такое, что утонуть можно… А Феликс там - в тюрьме…
        - У охранника больше не будут болеть зубы, - тихо сказал Митя.
        - Что?
        - Я сделал так, чтобы зубы его не болели, - повторил он. - Ему было очень больно, так нельзя.
        - А мне? А нам? - Отчаяние с новой силой нахлынуло на Аду, и она уже не понимала, что говорит. - Ты об охраннике заботишься, а о нас ты подумал? Разве Феликсу не было больно?
        - Нет, - покачал головой Митя. - Он был счастлив, увидев тебя.
        - Правда?
        - Правда.
        4
        Извечное утешение - книжные лавки на Фучоу-роуд.
        Ада хитрила: делала вид, что рассматривает новинки и выбирает, что купить, а на самом деле торопливо читала. Ворованное счастье, третий сорт, но книги у Ады кончались слишком быстро - никаких денег не напасешься.
        Мистер Даглас, желтоглазый приказчик, любил повторять, что его магазин - не библиотека. Он следил за посетителями через круглые зеркала под потолком. Если какой-нибудь прохвост попадался на нелегальном чтении, его тут же выгоняли на улицу. Попасться мистеру Дагласу было очень страшно.
        Но Ада была умелым конспиратором. Она потихоньку утащила с полки «Джентльмены предпочитают блондинок» и прикрыла их «Справочником коневода». Потом бочком, бочком передвинулась в угол, где пылились мемуары. Если спрятаться за тумбочку, то мистеру Дагласу ничего не будет видно.
        Ада попятилась и больно ударилась о стремянку. Подняла глаза. На верхней ступеньке стояла Нина Васильевна Купина. Белое платье с цветным платком вместо пояса, резной испанский гребень на затылке.
        Она посмотрела на Аду сверху вниз:
        - Добрый вечер.
        Ада беззвучно поздоровалась. Смущение опять одолело ее: она не знала, то ли уйти, то ли о чем-то заговорить. И вдруг вспомнила женщину, бывшую в доме Нины Васильевны, - ту самую, супругу известного адвоката. Вот кто мог помочь Феликсу!
        - Как хорошо, что я вас встретила! - воскликнула Ада. - Мой жених попал в беду, ему нужен защитник, юрист. Познакомьте меня с мужем Тамары Олман! Ведь он хороший адвокат, правда?
        - Хороший адвокат стоит денег, - холодно отозвалась Нина Васильевна.
        - У меня есть деньги! Вернее, не деньги, а аэроплан. Я отдам его, если вы поможете спасти Феликса!
        5
        Что бы Нина ни предпринимала, она оставалась в одиночестве. Люди всегда сбивались в стаи за ее спиной; она подозревала, что дело кончится именно этим, если она познакомит Клима с Тамарой. Так и вышло.
        Клим занимался радио, дружил с Тамарой и любил Китти. А Нина была для него чем-то вроде безвредного привидения, к которому все давно привыкли.
        Он не хотел разбираться в их отношениях - возможно, потому, что опасался услышать в свой адрес нечто справедливое и нелицеприятное.
        - Дорогая моя, мы ведь все друг о друге уже выяснили.
        Он все чаще обращался к ней с ироничным «дорогая моя». Он не верил ни единому ее слову.
        Нина вернулась из учебного лагеря злой и расстроенной. Каждый раз, когда она входила в увешанную картами штаб-квартиру Лазарева, у нее было чувство, что она неуместна там, как дамский пистолетик на войне. Все люди, толпившиеся у полковника, были ее служащими, но они стеснялись этого и предпочитали считать своим командиром кого угодно, но не хозяйку фирмы. Она не сомневалась, что за глаза над ней смеются, вероятно, даже придумали ей оскорбительную кличку.
        Нине хотелось пожаловаться, обнять кого-нибудь, почувствовать свою нужность. Из спальни доносились веселые голоса Китти и Клима.
        Подушки валялись на полу, покрывало было смято, на кровати разыгрывалась нешуточная борьба.
        - Китти, иди к маме! - позвала Нина.
        Но та даже не обернулась. Запыхавшаяся, красная, с горящими глазами, она нападала на Клима, а он с хохотом защищался.
        Нина взяла Китти на руки, но та принялась дрыгать ногами и вопить:
        - Пусти, пусти меня!
        - Оставь ее в покое, - сказал Клим.
        - Что значит «оставь»? Смотри, что вы наделали: перья по всей комнате летают!
        Клим с Китти переглянулись, как заговорщики, и прыснули.
        - Малыш, пойдем, тебе есть пора.
        Китти вдруг извернулась и больно укусила Нину за палец.
        - Ах ты, дрянь! Да я тебя сейчас отшлепаю!
        Китти сама испугалась содеянного и с ревом бросилась к Климу. Он обнял ее, как будто это ей нужно было сочувствовать.
        - Это твоя вина! - набросилась на него Нина. - Пока ты не появился, у нас с Китти были прекрасные отношения. Ты все портишь, к чему прикасаешься! Ты украл у меня друзей…
        Клим смерил ее взглядом:
        - Нет, дорогая моя. Просто никто не хочет дружить с человеком, которого заботят лишь деньги и собственное величие.
        - Я кормлю десятки человек! Я тебя…
        - …нашла на помойке, - подсказал Клим. - Беда в том, что тебе ничего не стоит предать. Ты требуешь, чтобы тебя ценили за милости. Ты и рада бы предложить что-то еще, да в карманах пусто.
        Нина хотела его ударить, но он перехватил ее руку.
        - Мама! - завизжала Китти. - Мама, я не буду тебя кусать! Я не буду! Не буду! Не обижай папу! - Она начала колотить себя по щекам.
        Клим прижал ее к себе:
        - Ну что ты, маленькая? Перестань.
        - Я не люблю себя! Я плохая! Мама из-за меня…
        Клим свирепо посмотрел на Нину, поднялся и вместе с Китти вышел из комнаты.
        Нина захлопнула дверь. Долго сидела в кресле. Плакала, брела в уборную умываться, опять плакала. Клим был прав: она предательница.
        Она сломала ему жизнь - а ведь когда-то он так любил ее!
        Она сломала жизнь Даниэлю - он уехал из Шанхая навсегда. «Теперь ты довольна?»
        Она сломала жизнь Аде. Наверняка Феликса посадили по наводке Даниэля - слишком уж очевидно совпадение.
        Надо помочь им: сама заварила кашу - сама расхлебывай.
        6
        - Давайте женим вашего Феликса на мексиканке, - сказал Олман, когда Нина объяснила ему ситуацию. - Он получит право экстерриториальности, и я осужу его на отбывание наказания в Мексике. А там пусть сам разбирается: дает взятку капитану или прыгает за борт и доплывает до ближайшего острова. У вас есть знакомая незамужняя мексиканка?
        - Найдем, - отозвалась Нина.
        Глава 62
        1
        Бэтти лежала на диване и курила. Ада исподлобья глядела на нее:
        - Его убьют, понимаешь?
        Бэтти села, поправила растрепавшиеся волосы. Без привычной краски лицо ее было похоже на эскиз с едва прорисованными контурами. Она была единственной надеждой Ады: у Бэтти имелся мексиканский паспорт.
        - Я дам тебе двести три доллара, - проговорила Ада едва слышно.
        Это все, что у нее осталось. Аэроплан забрала Нина - ей пришлось еще заплатить долги охране на летном поле. А куда делся планшет Феликса с деньгами - неизвестно. Впрочем, Ада ни о чем не жалела.
        - Дурная ты, - усмехнулась Бэтти. - Так втрескалась в своего Феликса, что готова отдать его другой?
        - Феликс нужен мне живым - только это имеет значение.
        - Ну хорошо, хорошо… Мне без разницы.
        Ада выдохнула с облегчением. Бэтти была все той же - доброй и великодушной.
        2
        Бэтти потребовала, чтобы Феликс перешел в католическую веру: «Я за еретика не пойду!» Феликс отказался. Джонни Коллор пришел к нему на свидание:
        - Сволочь! Ада из-за тебя весь город вверх тормашками поставила, где-то эту шлюху мексиканскую разыскала…
        Феликс пытался оправдываться, но тут же получил в ухо.
        - Мало тебя здесь бьют, - проворчал Коллор, потирая зашибленный кулак.
        Феликс поднялся с пола, вытер кровь ладонью:
        - Это Ада все устроила?
        - Нет, папа Римский! - рявкнул Коллор. - Он так жаждет спасти твой зад, что заплатил мексиканскому консулу и священнику, который будет тебя венчать.
        - Хуже нет - жениться на шлюхе… - тихо проговорил Феликс.
        - Хуже нет - быть идиотом, - отозвался Коллор. - Чего тебе не хватало? Зачем ты сунулся в эту опиумную яму? Ведь мог быть достойным человеком!
        Феликс мучительно скривился:
        - Как там дела в участке?
        - Меня перевели в отдел разведки. Гоняемся за китайскими большевиками - их тучи приезжают с Явы и из Гонконга. Туземные власти ожесточились против коммунистов. Выедешь в Китайский город: на столбах - клетки с отрубленными головами… Феликс, женись ты на этой девице! Обещаешь?
        - Обещаю.
        3
        Коллор сказал Аде, с какого причала будет отправляться пароход на Нагасаки, и они с Бэтти помчались в порт.
        - Что ты трепыхаешься, как курица? - ворчала Бэтти. - Посмотри на меня: вышла замуж - ни свадьбы, ни цацек в подарок, ни первой брачной ночи… Моего благоверного высылают на каторгу - а я ничего: не горюю!
        Ада выспрашивала у нее подробности венчания: как Феликс? что он сказал? Но Бэтти лишь отмахивалась: вчера клиент обманул ее - подсунул фальшивую купюру, и это заботило ее куда больше.
        - Какой хам - три года ходил ко мне, в ногах валялся, руки целовал! И вот, пожалуйста, человеческая благодарность!
        - Бэтти, - стонала Ада, - скажи мне - он здоров?
        - Надеюсь. Я к доктору пойду - он посмотрит. Только бы сифилис не подхватить: лечить замучаешься.
        - Я о Феликсе!
        Аде не разрешили попрощаться с ним, но Бэтти как жену допустили за ограду. Пароход был грузовым - на палубе под брезентом лежали громадные ящики; арестантов всех мастей брали за компанию - каждого со своим конвоиром. Из Нагасаки их отправляли дальше: американцев - на Филиппины, европейцев - в Индокитай.
        Ада приподнималась на цыпочки в надежде увидеть Феликса в толпе. Тщетно. Наконец вернулась Бэтти. Достав из сумки платок, начала брезгливо вытирать руки.
        - Весь пароход как помойка. За поручень схватилась - в соплю вляпалась.
        Бэтти находила забавным нарочно не рассказывать Аде о Феликсе.
        - Поехали по домам.
        Она направилась к стоянке рикш, села в коляску, раскрыла зонтик.
        - Трогай! - приказала она. Кули взялся за оглобли.
        - Стойте! - крикнула Ада.
        Бледная, с безумными глазами, она вцепилась в борт:
        - Ты видела Феликса?
        - Видела. Муженька ты мне сосватала - форменный «огурец». К тому же худой, как глиста.
        - Он что-нибудь передал мне?
        - Нет. Ничего.
        У Ады упало сердце.
        - Впрочем, нет. Я забыла - вот депеша.
        Ада выхватила из рук Бэтти мятый клочок бумаги. «Все будет хорошо. Со мной - отец С. Ждите», - было написано по-русски.
        Ада прижала записку к губам.
        - Мой муж признается в чувствах другой женщине, - насмешливо произнесла Бэтти. - Как вам это нравится?
        - Ты не понимаешь! - воскликнула Ада. - Ему конвойным назначили Серафима. Он в тюрьме охранником служит! Это Коллор устроил! Господи, спасибо, спасибо!
        4
        Нагасаки - горы и море, туча мелких лодчонок и океанские лайнеры. На пологих склонах - дома, дома: не город, а птичье гнездовье.
        Феликс с Серафимом, скованные одной цепью, вышли на пристань. Жара, рыбная вонь. Полуголые нищие, ребятня, матросы, работники в соломенных шляпах, белые туристы с очумевшими глазами. Девки в высоко подвязанных халатах равнодушно оглядывали толпу из-под расписных зонтов.
        - Куда теперь? - спросил Феликс.
        Серафим мрачно посмотрел на него:
        - Будем ждать пароход на Манилу.
        Никто не знал, когда придет этот пароход. Серафим бестолково совался то к одному служащему, то к другому. Феликс ходил за ним, не вмешиваясь в переговоры.
        Наконец Серафим совсем запарился. Пот лил с него ручьями, форменная рубаха потемнела под мышками и на спине.
        - Эх, бусурмане… - вздыхал он и брел дальше.
        Феликс потянул его за цепь:
        - Пошли пиво пить. У меня деньги есть - угощаю.
        Под вентиляторами английской пивной Серафим совсем ослаб. Феликс заказал ему третью кружку. Бармен - плешивый толстогубый парень - с любопытством прислушивался к чужому разговору.
        - Откуда вы?
        - Из Шанхая, - отозвался Феликс.
        Поговорили, где лучше жить, где какие цены.
        - В Японии сейчас несладко, - сказал бармен, протирая кружку. - Думаю в Австралию податься - все понадежнее будет. Там, говорят, опять золото нашли. Хотя, может, врут.
        - Здоров ты по-английски трепаться, - произнес Серафим, когда бармен отошел к другим клиентам.
        Феликс усмехнулся:
        - Поработай с мое в полиции - не так заговоришь.
        - А я все по китайцам - охранником то тут, то там. Надоело.
        Помолчали. Серафим допил пиво, отерся ладонью.
        - Вот позвали бы меня сейчас на русский пароход - хоть кочегаром, хоть последним поваренком, - не раздумывая бы пошел! Пусть арестуют, пусть вешают… Лишь бы домой, в Россию, довезли. Не могу я среди этих… - Он показал глазами на шумную компанию американских матросов.
        Феликс наклонился к нему пониже:
        - Ты ключ достань и сними с меня наручники.
        Серафим отпрянул.
        - Слушай, что говорю! - рявкнул Феликс. - Поедем сейчас обратно, но не в Шанхай, а на север, в армию генерала Собачье Мясо. При ней организован отряд под командованием Нечаева. Там свои, русские. Платят жалованье, дают отпуск и кормят - все как положено.
        Серафим только рукой махнул:
        - Куда там!
        - Ты не отворачивайся. Что ты в своей тюрьме не видел? Ну сдашь меня на пароход, вернешься в Шанхай… И опять в казематы? Тебе ж там словом не с кем перекинуться.
        Серафим, набычась, смотрел в пол:
        - А потом что?
        - Потом в Россию воевать. Нам нужно силу готовить: Нечаев собирает вокруг себя всех, кто готов с большевизмом сражаться. Собачье Мясо и другие союзники нам помогут.
        - Едем! - Серафим бахнул кулаком по столу. - Едем, Родионов, голубчик! Мне терять нечего, я человек пропащий, а для русского дела, может, еще и сгожусь.
        Глава 63
        1
        Эдна вновь ехала в Кантон - брать интервью у генерала Чан Кайши.
        - Мы должны выяснить все о новом лидере Гоминьдана, - сказал мистер Грин на редакционном совете. - Кто он такой - крестьянский вожак или очередной милитарист? Я слышал, он выпустил манифест, в котором пообещал покончить и с губернаторской вольницей, и с иностранцами. Поход на север - дело решенное.
        Он хотел отправить в Кантон Майкла Весборо, но тот вывихнул плечо на теннисном корте.
        - Я поеду вместо него, - объявила Эдна.
        Вот уже несколько недель она жила в доме одна и ненавидела каждый свой день. Даниэль ушел. Все было кончено.
        Лиззи отговаривала ее:
        - Бог с ними, с нашими мужьями! Давай сделаем журнал, начнем все сначала! Зачем тебе лезть в осиное гнездо?
        - Новости - моя работа, - покачала головой Эдна. - Я должна ехать.
        - По-моему, ты просто хочешь перерезать себе вены. Как тогда…
        Может быть, Лиззи была права. Но в словах «отчаянная храбрость» заключалось хоть какое-то подобие смысла жизни. А без смысла Эдна не могла. Ей было даже некого ненавидеть: поначалу она думала, что Даниэль увлекся Ниной Купиной, но нет - он уехал и от нее.
        Маленький пароход «Сучжоу». На грязной палубе - козы; в трюме - серебряные слитки. Слухи об этом разносил веселый мальчик, сын американцев Джона и Маргарет Праттов. Он целый день крутился на палубе и громко восхищался то стаями летучих рыб, то раскрашенными драконами на носах китайских джонок.
        Мальчика звали Влади - в честь Владимира Ленина: Джон и Маргарет были поклонниками русской революции.
        - Мама и папа никогда не были в Советском Союзе, - рассказывал Влади, - но они все про него знают. У нас дома, в Нью-Йорке, сто тысяч книг о России. А еще папа может говорить: «Сволоч нэдорэзана». Знаете, что это, миссис Бернар? Это угнетатели трудового народа! Мой папа сам выучил русский язык.
        Эдна смотрела на золотистую голову Влади, на его бескозырку - точь-в-точь как у цесаревича Алексея, убитого большевиками.
        - Серебро очень нужно Кантонскому правительству! - кричал Влади, перекрывая шум винтов. - Оно собирает стотысячную армию, чтобы идти на север и покончить с беззаконием.
        Влади размахивал игрушечной саблей; козы в ужасе шарахались от него.
        Эдна хотела уклониться от встречи с поклонниками Ленина, но они были единственными пассажирами первого класса, и обед им подали за одним столом.
        Маргарет оказалась маленькой некрасивой женщиной со слишком длинной челкой, которую она все время сдувала набок. Джон был выше ее на две головы, носил очки в черепаховой оправе и большой перстень с розовым камнем.
        Пратты лучились здоровьем и спокойной доброжелательностью, и Эдна не смогла устоять: она слишком соскучилась по людям, у которых все хорошо.
        Мистер Пратт жил в Китае около полугода и работал переводчиком в газете «Народная трибуна». А Маргарет с Влади только-только приехали. Джон встретил их в Шанхае и теперь вез в Кантон.
        Как только Пратты узнали, что Эдна является корреспондентом, восторгу их не было предела.
        - О, это моя мечта - ездить по разным странам, знакомиться со всеми и рассказывать людям правду! - кричала Маргарет. - Но я не в ладах с буквами. Записку мужу - чтобы купил масла к обеду, - и то с четырьмя ошибками напишу. - И она расхохоталась, подмигивая Джону.
        - Наша редакция, кстати, помещается в одном доме с квартирой Бородина. Я молиться готов на этого святого человека, - сказал Джон.
        Эдна напряглась. Бородин был главным политическим советником партии Гоминьдан.
        - А вы могли бы нас познакомить?
        Джон покачал головой:
        - Сейчас он в Пекине - на севере тоже полно работы. Подлый Чан Кайши воспользовался его отсутствием и арестовал нескольких советников из России. Он сказал, что вместо империалистов посадил себе на шею новых узурпаторов, которых интересуют их собственные цели, а не счастье китайского народа. Если бы Бородин не вмешался, союзу России и Гоминьдана пришел бы конец. Там все очень и очень ненадежно.
        Эдна не верила своим ушам - в Шанхае ничего не знали об этом расколе.
        - И что сделал Бородин? - осторожно спросила она.
        - Это изумительный человек! - воскликнул Джон. - Он сказал Чан Кайши, что те люди действительно зарвались, и пообещал, что Москва пришлет новых советников, более профессиональных.
        Пратт еще долго говорил о подкупающей внешности Бородина, о его неизлечимой малярии, которую тот переносит с невиданной стойкостью, о его большом опыте и политической мудрости…
        «Ничего не поменялось, - думала Эдна. - Белые люди свято верят в то, что приведут Китай в Царствие Божье. Миссионеры, капиталисты, коммунисты - никакой разницы нет. Они приезжают в страну, объявляют себя вождями и воюют не столько за просвещение китайцев, сколько за то, чтобы другие просветители не покусились на их место».
        2
        Пароход поднялся по Жемчужной реке до Кантона. Зелень, бесчисленные острова, жара - задохнуться можно.
        - Белому человеку в Кантоне лучше носить на рукаве повязку, - сказал мистер Пратт, возбужденно обмахиваясь веером. - Если ты русский - то с красной звездой, если немец - то с китайской надписью «Я немец». Немцев тут любят - они пострадали от Великих Держав.
        - А если ничего не надевать? - спросила Эдна.
        Джон покачал головой:
        - Будут гнать по улице и орать: «Белый дьявол!» Наши соотечественники успели тут набедокурить, так что лучше не говорить, откуда мы родом.
        Со звездной повязкой, с чемоданом в ногах, Эдна катила на рикше по узким улицам.
        - Правда, здесь сам воздух другой? - кричала из соседней коляски Маргарет.
        Солнце село, и город был залит электрическим светом. В горячем мареве колыхались изображения доктора Сунь Ятсена и Ленина. Маршировали солдаты - маленькие, темнокожие, в коротких штанах. На головах фуражки, за спиной - широкополые соломенные шляпы.
        Отель «Виктория» на острове Шамиан, где раньше была иностранная концессия. Башня со шпилем, вестибюль с сияющими полами, услужливые портье. Будто и не было никакой революции.
        «Зазеркалье», - подумала Эдна, спускаясь в ресторан.
        Влади крутился на стуле - он в жизни не видел таких резных потолков, таких портьер и мебели. Маргарет подавленно моргала.
        - А здесь не слишком дорого? - спросила она мужа.
        Джон рассмеялся:
        - В Кантоне все дешево, особенно сейчас, когда многие иностранцы уехали. Хозяева из кожи вон лезут, чтобы привлечь гостей.
        Во время ужина он говорил о том, что вскоре каждый рабочий сможет есть и пить в таком ресторане.
        - У вас нет связей в штабе Чан Кайши? - спросила Эдна, когда они отправились наверх спать.
        Джон задумался.
        - Я могу познакомить вас с нашими авиаторами. Поговорите с ними, многие из них лично знают генерала. Он в них души не чает: все-таки авиация - это будущее войны.
        - Когда начнется Северный поход? - спросила Эдна.
        - Скоро. Сейчас Народная революционная армия проедает пять шестых бюджета провинции. Так долго продолжаться не будет.
        3
        Моторная лодка быстро неслась по волнам. Вдоль берега - рисовые поля, банановые деревья и плакучие ивы. На горизонте - утопающие в зелени холмы, а дальше - горы.
        Джон Пратт снял очки - брызги то и дело попадали ему на стекла; без них его лицо казалось осиротевшим.
        Лодка ткнулась носом в берег. Сопровождающий - высокий молчаливый китаец в военной форме - помог Эдне выбраться на берег.
        - Сюда, пожалуйста, - произнес он по-английски.
        Плацы, казармы - все чисто и ухоженно. Курсанты с деревянными ружьями - совсем юные, руки - как прутики.
        - Почти дети! - шепнула Эдна Джону.
        Он улыбнулся:
        - А кого вы думали увидеть?
        - Не знаю… Крестьян, батраков…
        - У крестьянина семья, голодные рты - ему нельзя на войну. Да он и не верит ни во что. А молодежь - это совсем другая публика. Раньше солдаты воевали за интересы князей и помещиков, а сейчас у них появился шанс воевать за свою свободу - за право принимать решения, за право быть равным с другим человеческим существом… со мной, с вами…
        - Вы действительно считаете, что неграмотный крестьянский парнишка - вам ровня? - удивилась Эдна. - Разве его можно поставить на ваше место?
        - А сам-то я откуда? - рассмеялся Пратт. - Точно таким же крестьянским мальчиком и был: батрачил, на заводе работал. Коммунисты дали мне шанс, и я хочу, чтобы этот шанс появился у каждого.
        На утоптанной площадке стояли аэропланы, вокруг суетились рабочие в комбинезонах.
        - Я вас сейчас познакомлю с лучшими в мире людьми, - сказал Джон. - Один - безногий канадец, ветеран войны, гениальный химик и механик. Второй - Даниэль Бернар, на нем держится весь аэродром, все поставки запчастей и оружия. Он абсолютно влюблен в авиацию, сам тоже летает. Третий…
        - Как вы сказали? Даниэль Бернар? - ахнула Эдна.
        - Да, он немец, раньше жил в Шанхае, даже занимался бизнесом, но потом присоединился к революции. Золотая душа у человека!
        В небе затарахтело, тень на секунду закрыла солнце, и небольшой аэроплан зашел на посадку. Откуда-то выскочил огромный бассет, залаял, припадая на толстые передние лапы.
        Эдна смотрела на аэроплан. Сердце ее билось. Она уже знала, кто будет в кабине.
        - Пойдемте! - потянул ее за руку Джон.
        Эдна отмахнулась от него.
        Летный шлем, очки, парусиновая куртка… Даниэль - ее Даниэль! - спрыгнул на землю. К нему подбежали люди, он повернулся, и Эдна поняла, что он узнал ее.
        4
        Авиаторы встретили ее как родную.
        - Пойдемте с нами чай пить! - приставал к Эдне кудрявый Пьер, бельгиец. - Иначе мы вас не отпустим!
        И Эдна и Даниэль сделали вид, что они незнакомы.
        Под «чаем» подразумевался целый обед, сервированный под навесом из пальмовых листьев. Маленькие слуги приносили одну плошку за другой - с рисом, с разжаренной тушенкой, с овощами.
        Из уважения к даме все перешли на английский язык.
        - Питаемся скромно, но здорво, - сказал болгарин Константин. - Хотя от мороженого я бы не отказался. Мы тут скоро совсем одичаем.
        Пьер перебил его:
        - Мисс Эдна, вы ведь журналистка, да? Что творится на «материке»?
        Она рассказывала, стараясь не встречаться глазами с Даниэлем. Он сильно похудел, загорел, коротко постригся. Комбинезон его был в масле, на рукаве - аккуратная штопка. И все равно в нем проглядывался безукоризненный джентльмен - то, перед чем Эдна никогда не могла устоять.
        За все время он не проронил ни слова; Эдне мучительно хотелось упрекнуть его, растормошить, но она продолжала болтать с авиаторами.
        Они не скрывали, что скоро начнется наступление.
        - Карт нет, план перелета не разработан, единственный ориентир - железная дорога, а дальше лети как знаешь, - весело говорил чернобровый Сергей, из русских.
        - И вам не страшно? - удивилась Эдна.
        Сергей хлопнул по плечу соседа, блондина с выгоревшими на солнце волосами:
        - Ничего, у нас есть Тальберг! Он рисует, как Леонардо да Винчи! Прямо в воздухе умудряется начертить схемы. По ним и будем летать.
        Это были сумасшедшие люди. Все фронтовики, все молодые. Даниэль и сидевший рядом с ним механик Лемуан - тот самый, безногий, - были самыми старшими.
        - Что я не видел дома? - усмехался Пьер. - Кому я там нужен? А здесь все кипит. Летишь по воздуху, смотришь вниз - и понимаешь, что вот отсюда, от реки с островами, расходятся лучи новой жизни.
        Они делали то, что считали нужным, и ничего не боялись. Они не ждали, что их мечты осуществит кто-то другой. А что до риска - да черт с ним!
        Метеоданных нет и не будет, погода меняется каждые тридцать минут - ничего, выдюжим. Вместо аэродромов - поля. Боезапас, горючее и запчасти перетаскивают по земле кули. «Зазеркалье, - вновь подумала Эдна. - Средневековье пополам с двадцатым столетием».
        Может быть, в этом и было дело? Они собрались здесь, чтобы поиграть в средневековых рыцарей и робин-гудов? Где еще они найдут доступных королей, готовых озолотить победителей, и чернь, которую можно защитить от злого шерифа?
        Сейчас они наперебой ухаживали за «прекрасной дамой» - это тоже вписывалось в сюжет пьесы.
        «А ведь ни с одним из них нельзя быть счастливой, - с горечью подумала Эдна. - В их постановке есть только один главный герой, а роль женщины сводится к крикам „Спасите!“ и благодарному поцелую в финале».
        После обеда она все-таки подошла к Даниэлю.
        - Товарищ Бернар, я могу взять у вас интервью?
        Он переменился в лице:
        - Разумеется. Пойдемте в ангар.
        Здесь было жарко и душно, столб света падал из открытой двери на крыло нового аэроплана.
        Даниэль указал Эдне на перевернутый ящик:
        - Садись.
        Но она осталась стоять:
        - Даниэль, мне нужен развод.
        - Да, конечно.
        Он был спокоен и тих, и уже за это Эдна готова была убить его. В ангар вошел Муха. Посмотрел исподлобья и сел у ног хозяина - как часовой.
        - Даниэль, мне сказали, что ты поставляешь кантонцам оружие, - дрогнувшим голосом проговорила Эдна. - Ты не боишься, что их армия уничтожит все, что нам дорого?
        - Ты переоцениваешь китайцев, - отозвался он. - Их солдаты - это нищая голытьба, нанятая по деревням за шесть - десять долларов в месяц. А офицеры почти поголовно - дети помещиков. Коммунисты хотят национализировать землю, иначе Россия не даст денег на войну. Но если Чан Кайши заикнется о переделе земельной собственности, китайские офицеры прирежут его. У них нет идеологии, только лозунги, за которыми не стоит конкретной программы. Причина этой войны в том, что китайцы не хотят жить, как раньше…
        - Так почему ты с ними?! - перебила Эдна.
        - Потому что я тоже не хочу жить, как раньше.
        Эдна молчала.
        - Не возвращайся в Шанхай, - наконец сказала она. - Я сделаю все, чтобы тебя расстреляли как изменника.
        - Я не присягал ни одной из Великих Держав, - усмехнулся Даниэль.
        - Но ты присягал мне! А с предателями на войне разговор короткий.
        - Извини, я не хотел сделать тебе больно, - сказал он и пошел к выходу. Пес потрусил следом.
        5
        Поль Мари сидел в ангаре за ящиками, и они не видели его. А он слышал каждое слово.
        Вечером Лемуан нашел Даниэля в мастерских и сказал, что он думает: если его жена исполнит угрозу, могут быть большие неприятности. Возможно, ему скоро придется ехать в Шанхай - и там его арестуют.
        - Принес же ее черт! - в сердцах выругался Даниэль, но предпринимать ничего не стал.
        Лемуан послал мальчика, чтобы тот проследил за Эдной. Мальчик сказал, что мисси купила билет на пароход, следующий до Гонконга, и собирается уезжать завтра. Джон Пратт, который ее привел, очень этому удивился - ведь она хотела взять интервью у Чан Кайши.
        Весь вечер Лемуан сидел на пороге своего дома, чесал голову и думал. А потом призвал к себе Одноглазого:
        - Сделай так, чтобы эта женщина нам не мешала.
        Глава 64
        1
        В клубе шла лекция о текущем положении в стране. Лиззи сидела в третьем ряду и обмахивалась платком - солнце палило вовсю, и от него не спасали ни жалюзи, ни вентиляторы.
        - …армия Гоминьдана захватила провинцию Хунань и двинулась к Янцзы, - говорил лектор, молодой военный корреспондент. На лбу его блестели мелкие бисерины пота; длинная указка бойко перемещалась вдоль огромной карты Китая.
        В зале были преимущественно дамы. Лиззи смотрела на их лица: тревожные глаза, прикушенные губы.
        - За последние месяцы в Шанхай вошло около ста тысяч беженцев, - продолжал лектор. - Они опасаются не столько Народной революционной армии, сколько отступающих северян. Из-за страшной засухи цены на рис выросли на девяносто процентов… В августе в водопроводе Чжабэя была обнаружена холера, результатом чего стала смерть более двух тысяч аборигенов.
        - Этим и кончится, если допустить китайцев к управлению городом, - сказала сидевшая рядом с Лиззи пожилая англичанка.
        Лиззи посмотрела на часы: полдень. Через час ей надо быть у Соколова.
        Она поднялась и вышла из зала.
        Роберт безропотно отвечал на любые вопросы. Лиззи больше не испытывала к нему ненависти, скорее брезгливую жалость. Она таки смогла сделать его кормильцем семьи.
        О встречах с Соколовым Лиззи договаривалась через Хобу. Она подъезжала на автомобиле к развлекательному центру «Большой мир», выходила через черный ход и на соседней улице нанимала рикшу. Меньше чем через час возвращалась и покупала какую-нибудь безделушку. Шофер все это время спал на заднем сиденье.
        Лиззи ничего не забывала - ни цифр, ни фамилий. Соколов светлел лицом, слушая ее отчеты, и, когда она попросила прибавку, сразу же согласился.
        - Мы не скупимся в отношении агентов, работающих на совесть.
        Роберт исправно ездил на службу, посещал все клубные мероприятия, но теперь его не волновали даже лошади. Когда Лиззи объявила ему, что Бриттани идет в школу, он несказанно удивился:
        - Разве она такая большая?
        В его комнате всегда пахло опиумом, и если раньше он стыдливо прятал трубку, то теперь она валялась на ночном столике у кровати.
        «Интересно, сколько живут наркоманы?» - думала Лиззи.
        На этот раз рикша попался тощий, заморенный, будто только что из тюрьмы вышел. Его все обгоняли, даже кули с доверху нагруженными тачками, но Лиззи не решалась его понукать.
        На Татунь-роуд он и вовсе встал - замер, тяжело дыша и утирая пот драной шапкой.
        - Послушайте, я тороплюсь… - начала Лиззи и тут заметила, что и другие рикши остановились.
        Китаец обернулся к ней, показывая, что не может проехать. Она кинула ему монету и спрыгнула на мостовую.
        На проезжей части собрался народ. Мальчишки протискивались сквозь толпу.
        Увидев Лиззи, китайцы расступились. Перед мясной лавкой стояли на коленях какие-то люди со связанными руками. Человек с красной повязкой выхватил из ножен меч, махнул… В воздух взметнулись две струи крови, и к ногам Лиззи подкатилось что-то круглое.
        Это была голова Хобу.
        2
        Бриттани было трудно в школе. Учитель говорил, что она страшно невнимательная и ленивая. Ада по сто раз заставляла ее переписывать урок по чистописанию. Буквы наезжали друг на друга, кляксы расплывались… Бриттани рыдала. С арифметикой дела обстояли совсем безнадежно.
        «Может, Бриттани умственно отсталая? - с ужасом думала Ада. - Или это я ничего не понимаю в педагогике? Запустила ребенка, и теперь она учится хуже всех в классе».
        Коллор сказал, что последний раз Феликса и Серафима видели в Нагасаки. Куда они делись потом, никто не знал. Ада считала дни: «Я не видела его месяц», «Я не видела его полгода»…
        Ночами она представляла, как они встретятся с Феликсом: она придет от Уайеров - а он тут, во дворе, ее поджидает. Эти мысли не давали ей спать - сначала полночи, затем час, десять минут…
        Когда Бриттани отправили в школу, Лиззи урезала Аде жалованье - теперь копить совсем не получалось. Аэроплан забрала Нина Васильевна, сбережения - Бэтти, Феликс украл сердце. Ада вглядывалась в свое будущее: она станет худой, бедной тридцатилетней старой девой, красота ее пропадет, и все, что останется, - это воспоминания о напрасных жертвах и «моментах богатства», перепавших от Даниэля Бернара.
        Ада заглянула в тетрадь Бриттани:
        - Я тебе что диктую? «Автомобиль остановился на Эвкалиптовой улице». А ты что написала? Откуда у тебя взялась «Дубовая улица»?
        - «Дубовая» проще писать. Пусть автомобиль туда едет.
        Сил никаких нет с этим ребенком!
        Дверной звонок отчаянно затрещал. Ада пошла открывать. Лиззи - взъерошенная, с потеками черной краски под глазами - ворвалась в прихожую:
        - Где Хобу?
        - Я не знаю. Ее и вчера не было.
        Лиззи побледнела:
        - Почему вы мне не сказали?
        - Я думала, у нее выходной.
        Лиззи посмотрела на Аду блуждающим взглядом. Послышались шаги, чья-то тень загородила солнце в дверях.
        - Добрый день, миссис Уайер. Нам надо поговорить.
        На крыльце стоял Джонни Коллор.
        3
        Он был похож на гробовщика - худой, мрачный, холодный. Лиззи повела его в свой кабинет. Страх сверлил ей затылок, как нацеленное винтовочное дуло.
        «Он все знает», - догадалась она.
        Показала Коллору на кресло:
        - Прошу.
        Села на подлокотник дивана. Потянулась за папиросами, достала одну из пачки и тут же сломала, просыпав табак себе на колени:
        - Черт…
        Коллор спокойно наблюдал за ней.
        - Миссис Уайер, - наконец произнес он. - У меня есть ордер на ваш арест.
        Вторая папироса выпала изо рта Лиззи.
        - Вы там, в полиции, совсем сдурели?
        Коллор достал из кармана бумагу и передал ей.
        - Даже смотреть не хочу! - закричала она и разорвала ордер на мелкие клочки. - Подите вон! Плевать я на вас хотела!
        Лицо Коллора не дрогнуло. Он снял бумажку со своего плеча:
        - Вот уже несколько месяцев вы сотрудничаете с коммунистами. Вас завербовала прислуга, соблазнив большими деньгами. Хобу вчера арестовала китайская полиция - вы об этом знаете?
        У Лиззи затряслась челюсть.
        - Вы не смеете… Мой супруг служит в Муниципальном совете - он меня защитит!
        - Не думаю.
        Лиззи вдруг поняла, что Коллор пришел сюда не для того, чтобы арестовать ее. Один, вежливый, насмешливый - никакой полицейской помпы. Она выглянула в окно: Коллор приехал на мотоцикле, - не на нем же он повезет ее в тюрьму?
        - Что вы хотите? - произнесла Лиззи и сама удивилась, как по-деловому прозвучал ее голос.
        - Чтобы вы стали пламенной революционеркой. Проявите инициативу, почитайте труды Маркса, покажите своим русским хозяевам, что вы готовы служить не только за деньги, но и за идею.
        Лиззи молча проглотила его слова.
        - Вам надо поближе познакомиться с товарищем Соколовым и его коллегами.
        - Сколько вы готовы платить?
        Коллор рассмеялся:
        - Моя дорогая миссис Уайер, это не мы, а вы должны платить нам за возможность спасти ваш прелестный зад.
        - Как вы смеете оскорблять меня!
        Внезапно Коллор переменился в лице:
        - Слушайте, леди, комедию будете ломать перед своим мужем, понятно? Сегодня вы найдете Соколова и расскажете ему об исчезновении няньки. А потом засядете за уроки. - Он вытащил из планшета толстую потрепанную книгу. - Русские должны поверить, что вы искренне интересуетесь их делами.
        Лиззи покосилась на обложку: «К. Маркс. Капитал»:
        - Спасибо, что не заставляете меня учить иероглифы.
        - И не вздумайте бежать, - добавил Коллор. - Портовым и железнодорожным служащим разосланы ориентировки - они не выпустят вас. Так что единственный вариант - это вглубь страны, по проселочным дорогам, к китайцам. Каждую неделю вы будете делать доклад о том, что вам удалось узнать. И запомните: как только вы перестанете приносить пользу, мы отправим вас под суд.
        - Скотина, - прошептала Лиззи.
        Коллор встал и раскланялся:
        - Я вам позвоню.
        Он закрыл за собой дверь. Из прихожей донесся голос Ады - она о чем-то его спрашивала. Потом шаги, осторожный стук в дверь.
        - Миссис Уайер, вот ваша почта.
        Лиззи бешено повернулась к Аде:
        - Отстаньте от меня все!
        Ада положила конверты на журнальный столик и выскочила в коридор.
        Первое письмо было от Эдны - синяя пятицентовая марка, круглые штампы. Отправлено из Кантона. Трясущимися руками Лиззи надорвала мятый конверт.
        Дорогая сестра!
        Я не вернусь в Шанхай. Сейчас пароходом отправляюсь в Гонконг, а потом сразу в Америку. Я в отчаянном положении, и у меня не хватает духу приехать. Мне надо собраться с мыслями, чтобы понять, как жить дальше. Мой муж не тот, за кого себя выдавал. Я встретила его здесь, в Кантоне. Даниэль Бернар - коммунист. Он служит в армии Гоминьдана и занимается контрабандой оружия. Я напишу тебе, когда приеду в США.
        Твоя Эдна.
        Второе письмо было от управляющего гостиницы «Виктория» в Кантоне. Он писал, что его вызвали в полицию на опознание трупа. К сожалению, сомнений быть не может: дама со следами удушья - это миссис Эдна Бернар. В день смерти она попросила консьержа отправить письмо, потом вышла из гостиницы, и больше ее никто не видел живой.
        Управляющий позволил себе написать по адресу, указанному на конверте миссис Бернар, предполагая, что таким образом о несчастье будут извещены ее родные и близкие.
        Минут пять Лиззи тупо смотрела на ровные, написанные красивым канцелярским почерком строки.
        Эдна умерла.
        И убил ее, по всей видимости, муж, с которым она так некстати повстречалась.
        Глава 65
        1
        Ада медленно шла по улице. Коллор сказал, что о Феликсе по-прежнему ничего не известно.
        Шанхай готовился к обороне: маршировали волонтеры, то и дело проносились грузовики с пулеметами. Полицейские вели арестованных, связанных одной веревкой.
        Во дворе «Дома надежды» соседка чистила рыбу.
        - Вас там гости поджидают, - сказала она.
        У Ады забилось сердце. Она распахнула дверь. На лестнице сидел Митя, а рядом - две девушки-близняшки со светлыми волосами и раскосыми глазами. Сразу видно - полукровки.
        - Здравствуйте! Вы не знаете, где Клим? - спросила одна из них по-русски.
        Разочарованная Ада протиснулась между ними:
        - Не знаю. Он давно тут не живет.
        Откинула люк, поднялась в комнату; девушки полезли следом:
        - Постойте! Нам надо поговорить!
        - О чем?
        - Мы друзья Клима - Паша и Глаша Заборовы… Мы…
        - Впусти их, - попросил Митя. - Они хорошие.
        Ада бросила на него злобный взгляд:
        - А мне какое дело?
        Но все же позволила девушкам войти. Одна из них неловко наклонилась, чтобы прикрыть люк, и из ее сумки вывалилась пачка грязной бумаги.
        Это были листовки. На русском, французском и английском языках рассказывалось о добрых намерениях СССР.
        - Что это? - нахмурилась Ада.
        Паша и Глаша переглянулись, покраснели:
        - Мы должны были отнести их в советское консульство, а на улицах патрули: всех с большими сумками останавливают и обыскивают. Мы думали у Клима переждать…
        - Меня это не касается! - рявкнула Ада.
        Митя выглянул в окно:
        - Перед домом стоит полицейский.
        - О господи! - ахнула одна из сестер.
        Ада не знала, что предпринять. Выгнать их - они скандал поднимут, тогда полиция точно прибежит.
        Девчонки были ее ровесницы. Чего они в политику лезут? А с другой стороны - куда им еще лезть? Обе белесые, тощие, папиросами пахнут, как два окурка.
        - Чем вы занимаетесь? - дружелюбно спросила одна Заборова.
        - Служу.
        - Где?
        - В одном доме.
        Аде хотелось есть, у нее под столом были припасены хлеб и повидло, но если достать - придется делиться с гостями. Интересно, они до ночи собираются тут сидеть?
        Заборовы как будто не замечали ее недовольства. Они трещали о клубах и лекциях, звали Аду куда-то.
        - Обязательно к нам приходите - у нас весело! И парней много. - Они вновь переглянулись и захихикали.
        Ада поджала губы. Как будто ей нужны их безработные мальчишки. За ней сам Даниэль Бернар ухаживал, на аэроплане ее катал.
        Ада почувствовала на себе Митин взгляд. «Я сейчас уведу их», - то ли услышала, то ли по губам поняла она.
        - Принеси воды, - сказал Митя, доставая из мешка бритву. - И еще мне потребуется твоя оранжевая занавеска.
        Через час в комнате Ады сидели три молоденьких монашка. Обритые под ноль Заборовы трогали друг другу головы:
        - Ой, какие мы смешные!
        Из оранжевой занавески получились две робы. Теперь барышни-пропагандистки и вовсе были неотличимы друг от друга.
        - Точно не видно, что мы девки? - спросила то ли Паша, то ли Глаша.
        - Точно, - сказала Ада.
        Митя отер бритву тряпицей:
        - Я отведу их в советское консульство.
        Они попрощались, поблагодарили. Ада закрыла за ними люк.
        С лестницы доносились голоса:
        - Приходите к нам на собрание, Митя! Это ничего, что вы монах. За год у нас в партию вступили десять тысяч человек, и каждого надо было убедить, наставить. Вы же знаете китайский, вы могли бы переводить революционные песни.
        - Я, к сожалению, не поэт, - отозвался Митя.
        Ада проследила, как они вышли за ворота. Полицейский не обратил на них никакого внимания.
        Она достала хлеб, повидло, сделала себе долгожданный бутерброд. Кто бы знал, что Митька окажется таким резвым. Обрил девчонок, повел их через город… Ада думала, он только поклоны класть может.
        Правда, волосы за своими коммунистками Митя не догадался убрать.
        2
        Макар Заборов вернулся со службы домой. В кармане - получка за две недели, еще газета «Вера и жизнь» - чтоб ознакомиться.
        Служба у Макара - лучше не придумаешь: охрана трамвайного депо. Охранников - три человека, все наши, российские, один даже с собакой Шариком. Собака, правда, китайская, но на морде у ней это не написано.
        Как придешь на службу - в тетрадке отметься, потом ходи с фонарем, смотри, чтоб мальчишки тайком не свинтили чего у трамваев. Эта шпана косоглазая нарочно всякие хитрости придумывает, чтобы в заблуждение ввести. Устроят шум в одном конце - кинешься туда с ружьем, пальнешь для острастки, а они тишком дверь из вагона унесут. Зачем она им?
        Митрофаныч, коллега, говорил, что китайцы эти двери в своих домах приколачивают. С шиком, значит, живут.
        Еще, бывает, стекло вынут или плетеное кресло первого класса утащат. Трамвайной компании от этого большой убыток.
        Макар однажды поймал китайчонка, притащил его в караулку - хотел вздуть как следует. Снял ремень - портки падают. Натурально, стоишь, а они на коленках висят. Конфуз.
        А полковник Лазарев до каких высот добрался! У него теперь штаны с лампасами, усы в фабре. Расчесывается на пробор и автомобиль имеет (хоть и подержанный). Он у хозяйки Нины Васильевны правая рука, если не сказать больше. Китайцы крадут друг друга, как с цепи сорвались. У одного воротилы, говорят, четырех жен украли, одна из которых была нужная, любимая. Так он к Нине Васильевне на поклон примчался: спасай, говорит, а то от любви помираю.
        Спасли.
        Митрофаныч говорит, что хозяйка небось с китайскими бандитами дружбу водит, чтобы они нарочно людей похищали. Выкуп потом пополам. Но Митрофаныча слушать не надо: он человек злой, контуженный, а иногда - запойный.
        Под дверью Макара ждало письмо; конверт в уборную на гвоздь не повесишь - очень уж грязный. Макар прошел в комнату, нацепил очки:
        - Батюшки, никак от Назарки весточка пришла… Марья!
        За раскрытым окном показалась Марья Макаровна - она колола лучину во дворе.
        - Чего вы орете как зарезанный?
        - Марья, погляди!
        Дочь перегнулась через подоконник, взяла письмо, распечатала.
        - Что там?
        Ответить она не успела. Во двор вошел худенький паренек с бритой головой. Белый, а одетый как китайчонок. Сложил руки по-молитвенному:
        - Здравствуйте. Я хочу рассказать вам о ваших девочках.
        Макар снял очки:
        - А ты кто?
        - Митя. - Он подошел поближе: - Они должны ехать в Ханькоу. В советском консульстве сказали, что они не могут оставаться в Шанхае - их в любой момент могут посадить в тюрьму. Я поеду с ними и прослежу, чтобы их никто не обидел.
        - В Ханькоу? Так его захватили кантонцы! - ахнула Марья Макаровна.
        Митя поклонился:
        - До свидания.
        - Да что ж вы стоите, папаша? - закричала Марья Макаровна, когда паренек исчез за воротами. - Бегите за ним! Воротите!
        Макар выскочил из дому, но мальчик уже исчез.
        В какую такую Ханькоу уехали дочки? Где она хоть на карте находится?
        Он побежал в одну сторону, метнулся в другую… Забывшись, начал спрашивать прохожих по-русски: не видал ли кто белого паренька, обряженного китайцем?
        Споткнулся, чуть не упал. Ох, Боже мой! За что караешь нас, грешных? Вот и младшие упорхнули неведомо куда. Сестра их, Танечка, написала, что ее почти зарезали в Харбине. Маршал Чжан Цзолинь забрал себе ее пароходство, а чтоб Советский Союз не протестовал, начал злодействовать: кого избил до полусмерти, кого и вовсе… Танечкин жених, комсомолец который, погиб от провокаций.
        - Папаша, я вам говорила!
        Марья Макаровна выбежала из ворот. В руке письмо, на лице - страшная бледность. Сунула отцу фотографическую карточку:
        - Смотрите, это Назар прислал!
        Тот не стоял и не сидел на стуле, как обещал. Он лежал на полу.
        Марья Макаровна схватила отца за плечи:
        - В России все очень-очень плохо… Нельзя девочек отпускать туда!
        Макар закрыл лицо руками: что он мог сделать?
        Глава 66
        1
        Голоногие солдаты на марше, солнце, холмы, тропа настолько узкая, что никакой повозке не пройти. Все переносилось на руках. Каждая пушка разбиралась на шесть частей, на каждую часть - по четыре кули. Следом - пятьсот снарядов в разномастных ящиках. Бурые пятки месили грязь, пот тек ручьями. Колонны растягивались на десятки миль.
        Летчики рвались в бой, Даниэль кричал на них, ходил к главному военному советнику Блюхеру ругаться: аэродромов нет, от компаса без карты никакого толку. «Загубите машины!» И ведь действительно губили: один аэроплан посадили на речную отмель, другой - на заболоченное рисовое поле. Вытаскивай как хочешь.
        В последний день лета началась осада древней крепости Учан. Обстрел не принес результатов - гранаты отскакивали от стен.
        Даниэль следил в бинокль за штурмовыми колоннами. Пехота лезла вверх по бамбуковым лестницам, защитники лили на них смолу, валили камни и бревна.
        На рассвете Блюхер и Даниэль поднялись в воздух, чтобы осмотреть позиции. Море черепичных крыш, серое кольцо стены. Солдаты внизу заметались, увидев аэроплан. Послышались хлопки выстрелов.
        - Будем бомбить, - сказал Блюхер. - Мы не вегетарианцы.
        Войскам нужна была победа, нужно было продовольствие; раненых столько - куда их девать?
        Осада тянулась месяц. Дикое зрелище: штурм по всем правилам средневековой науки, а в небе - аэропланы с бомбами.
        2
        В старинной усадьбе гул, как от мух. Двери распахнуты, по дому и саду расставлены столы, на них - предметы искусства, брошенные У Пэйфу[61 - У Пэйфу (1878 -1939) - один из китайских милитаристов; контролировал провинции Хунань и Хубэй.] при бегстве из города. Госпитали были переполнены, медикаментов не хватало, и командование распорядилось продать часть захваченных трофеев на аукционе. Вся выручка - Красному Кресту.
        Даниэль Бернар ничего не собирался покупать. Тот, кто хоть раз держал в руках тонкостенные чашки сунского фарфора или бледно-голубые вазы цвета «неба после дождя», понял бы, зачем он пришел сюда. Легкие, как дыхание, вышивки; древние лаковые шкатулки, прятавшие тайны многих поколений красавиц; картины на рисовой бумаге - «Шум тени, колеблемой ветром». Нефритовый скипетр - мужское начало, молния, божественная сила знаний. Женское начало - колокольчик.
        Рядом слонялся тощий солдат, внимательно следил за руками: вдруг посетитель сунет что-нибудь в карман? Даниэль страдал от его присутствия, поворачивался спиной, но это только настораживало охранника.
        Рядом стоял монах и рассматривал образцы каллиграфии. Глаза у него были голубыми, а ресницы - белыми. Заинтересовавшись, Даниэль придвинулся к нему.
        - Это очень красиво, - сказал монах по-русски, будто знал, что Даниэль поймет его. - Мастер Сун рассказывал мне о каллиграфе: он годами упражнялся в искусстве, но не мог постичь его. Но однажды на горной тропинке он увидел двух ставших на хвосты змей. Они хотели убить друг друга, но это было как танец. Вот она - суть.
        - Ты понимаешь, что здесь написано? - спросил Даниэль, показывая на рисунок.
        Монах кивнул:
        - Красота.
        Он рассказал, что привел двух девушек - они хотят работать на благо революции.
        - Где они? - спросил Даниэль.
        - Вон на крыльце. Они не любят китайские красивые вещи.
        - Пойдемте, я провожу вас, - предложил Даниэль.
        На крыльце сидели барышни Заборовы, одетые в рванину, волосы коротко острижены.
        - Мистер Даниэль! - закричали они. - Вот так встреча! А нас сюда послал Соколов. Нам в Шанхае нельзя было оставаться: полиция села на хвост. Соколов сказал, что у вас острая нехватка машинисток, знающих по-русски и по-английски. Митька нас весь день по городу таскал, привел на эту дурацкую выставку…
        По дороге они рассказали, как прятались у одной девушки и как Митя помог им обдурить полицию. Даниэль смотрел на него как на пришельца с того света: это был тот самый мальчик-монах, о котором ему говорила Ада.
        - Она замуж не вышла? - спросил он, когда Заборовы отвлеклись - остановились погладить кошку.
        Митя сразу понял, о ком идет речь.
        - Аде трудно выйти замуж: за бедняка она не хочет, а богатые ее не берут - нет приданого.
        Даниэль пытался выяснить, что стало с ее ухажером Феликсом, но Митя ничего не знал.
        Заборовых пристроили в гостинице. Митя сказал, что не будет ночевать:
        - Мне надо в обратный путь. Я Аде нужен.
        Даниэль попросил его передать письмо. Митя спрятал конверт в складках робы.
        - Твоя жена умерла, - сказал он на прощание. - Я тебе очень сочувствую.
        3
        Митя вернулся в середине ноября. Роба его была прожжена в нескольких местах, одна сандалия перевязана телефонным проводом. Он прошел в комнату, достал флягу с водой, жадно напился.
        Ада смотрела на его бурую от загара шею, на покрытые золотистой порослью руки: он повзрослел лет на пять.
        - Ты был на войне? - спросила она.
        - Угу.
        - И как там?
        - Плохо. Но девушки в безопасности - я их отвел, куда им хотелось. А тебе письмо.
        - От кого?
        Митя достал конверт. Ада сразу узнала почерк Даниэля.
        Дорогая Ада!
        Я оказался в странной ситуации, которую и представить себе не мог…
        Ада не могла читать. Она стеснялась присутствия Мити, боялась его расспросов. Ей казалось, что он осудит ее, ведь ему известно, как она любит Феликса! Но выкинуть письмо было выше ее сил.
        Ада сунула его в карман - равнодушно, будто ее вовсе не интересовало, что там.
        - Есть хочешь? - спросила Митю.
        - Угу.
        Она сделала ему бутерброд.
        - Даниэль - очень хороший человек, - сказал Митя, жуя хлеб с повидлом. - Он служит коммунистам и летает на аэропланах. Его все очень уважают.
        - Сиди здесь, я сейчас за водой схожу.
        Ада взяла ведро и выбралась из комнаты. Кровь прилила к щекам, уши пылали. Она достала из кармана письмо:
        Северяне воюют по старинке: людей не берегут, лезут с мечами на пулеметы. Ночью У Пэйфу пустил на нас стадо баранов с привязанными горящими факелами - верно, хотел испугать. Мы отправили ему благодарственную записку: «Спасибо за бесплатную еду»…
        Или еще:
        Есть целые поселки, жители которых поголовно заражены болезнями, неизвестными европейской медицине. Кожа то высыхает и превращается в роговую чешую, то покрывается опухолями в куриное яйцо. Сплошь все тело!
        Когда эти чудовища приближались к нашей колонне, мне казалось, что они могут заразить даже грязь под ногами…
        И так далее на пяти листах, ни слова о любви. Но все-таки Даниэль ее не забыл. Миссис Уайер сказала, что армия Гоминьдана через несколько месяцев возьмет Шанхай - иностранцы в состоянии оборонять только свои концессии, но не весь город. Рабочие могут в любой момент взбунтоваться и выйти навстречу кантонцам.
        Если будут погромы, всегда лучше держаться победителей.
        Феликс пропал, неизвестно, жив ли он. А Даниэль теперь вдовец, и если он действительно влюблен в Аду, кто знает, чем все кончится.
        Ада набрала воды и вернулась в комнату.
        - Как думаешь, - спросила она Митю, - я могу написать Даниэлю ответ? Письмо дойдет?
        - Думаю, нет. - Он смотрел на нее без тени насмешки или осуждения.
        Глава 67
        1
        Доктор сказал: так не бывает. Нельзя одновременно смертельно болеть и при этом жить, будто ничего не случилось.
        Новый приступ настиг Тамару в эфире. В глазах потемнело, в спину воткнулся железный прут. Клим первым заметил, что что-то произошло. Как-то вывернулся, поставил пластинку, чтобы забить паузу. У Тамары в сумке, в пустой пудренице, лежал морфий. Но никто не понял ее отчаянных хрипов. Так и доволокли до дома - растерзанную, обезумевшую от боли колоду.
        Все вернулось на круги своя: комната с выломанной стеной, вид на голые кусты. Садовник нес лопату, из-за забора, от соседей, доносился смех. Чужая жизнь текла мимо, своя остановилась.
        Доктор начал с угроз: сказал, что, если Тамара будет ездить на радиостанцию, он отказывается ее лечить. Тони строго-настрого приказал слугам: ни за что не выносить хозяйку из дома, что бы она ни сулила.
        - И ты, Брут! - криво улыбнулась она.
        Тони плакал, спрятав лицо в ее одеяло:
        - Ты не имеешь права себя убивать!
        Это значило: «Ты не имеешь права жить». Будь мумией - запеленутой, неподвижной. Сохранись на века для других.
        Морфий и сны - тяжелый полонез. Доктор сказал, что надежды на выздоровление нет: позвонки окончательно деформировались.
        Тамара знала, что муж ее то и дело звонит кому-то, хватается за медицинские справочники, в которых все равно не найти ответа. Осторожно расспрашивает знакомых о целителях и колдунах. Он все никак не мог смириться с неизбежным.
        Садовник сгребал листья. Кухарка несла с рынка уток; они висели, связанные лапками. Выражение их мертвых глаз - как у великомучеников.
        Дверь скрипнула. Тамара повернула голову. В комнату тихонько скользнула галлюцинация: паренек - буддийское одеяние, бритая голова.
        - Здравствуй.
        2
        Митя сел на скамеечку, поджал ноги. Хозяйка смотрела на него: никак не могла взять в толк, что за гость к ней пожаловал. Сияние над ней беловатое, как туман над рекой, - значит, жизненный сок выходит.
        Клим нашел Митю в Старом городе, под монастырской стеной. С ним был еще один человек, из себя видный, усы, пуговицы красивые. А сияние над ним сине-серое, тяжелое. Значит, боится он очень.
        - У него жена болеет, помолись за нее, как ты за Серафима молился, - сказал Клим.
        Они привезли Митю в дом, спросили, не надобно ли чего. А потом повели в хозяйкины покои.
        Рука у хозяйки - тонкая, белая. Линии, как на листке дерева каштан, - каждую жилочку видать. Вот и болезнь: перебит канал, по которому движется ци.
        Митя все хозяйке сказал - что у нее есть особый дар. Называется выбор. А работает он так. Скажем, выйдешь ты в город, на рынок или на улицу Наньцзин-дун-лу, а по-вашему Нанкин-роуд. Кругом народищу, товару, сора на тротуарах! Глаза видят все, каждый окурок папиросный, а помнят только лицо знакомого или вывеску какую, ибо всего упомнить нельзя.
        Что в твоей памяти осело, то и есть твоя жизнь. Выключи память - и будто ты не человек вовсе, а так, трава или козявка какая. А прямо перед памятью у каждого решето: что-то впускает в нее, что-то нет. Дырочки у всех разные: у одного такие, что только деньги пролазят, у другого - только обиды, у третьего - только радость и счастье.
        Если человек говорит: «Мир жесток», он прав. У него есть тысяча справедливых причин для этого. Если человек говорит: «Мир прекрасен», он тоже прав, он тоже найдет тысячу справедливых причин.
        Хозяйка глаза подняла (боль ее унялась).
        - Чему же, - говорит, - мне радоваться, когда я такая? - И показала на усохшие ноги и все прочее ниже пупа. Это она про других людей вспомнила, что они ходят и прыгают.
        - Птицы летают в небе и смотрят на нас: экие люди калеки, крыльев у них нет. А тебе не завидно совсем, ну разве иногда, от полноты чувства. Рыбы жабры имеют, тараканы по потолку вниз головой ходят… У них своя жизнь, у тебя своя, - что тебе на них равняться? Разве мало того, что глаза твои видят эту красоту? - Митя показал на волшебный цветок в пузатом горшке. - Разве мало того, что ты дышишь? Ведь это чудо какое-то неземное! Тебе столько дадено! Будешь благодарна за каждый вздох, каждый отблеск красоты - и будешь самой счастливой на свете. Будешь завидовать тараканам, ходящим по потолку, - и каждый твой день превратится в ад. Вот это и есть выбор.
        Хозяйка помолчала.
        - Я смерти боюсь, - шепнула она тихо-тихо. - Понимаешь, боюсь небытия!
        Митя встал со скамеечки:
        - А куда ты денешься? - Подошел к застекленной двери, показал на улицу: - Видишь, сугробчик намело и тут же разбило? Не думай о себе как о целом, думай о себе как о снежинках малых, в единое тело сцепившихся. Разлетятся они по ветру - что с того? Разве они исчезнут с лица земли? Они до тебя были тысячью вещей и существ и после тебя будут бесконечно перемешиваться и перевоплощаться. Жизнь в том и состоит, чтобы все успело побыть всем. Вот она где - красота!
        Глава 68
        1
        С утра с окраин начали доноситься выстрелы. В госпиталь прибывали раненые. Никто толком не мог сказать, что делается в Китайском городе; ясно было одно: коммунисты устроили бунт.
        Сестры милосердия метались по коридорам, кричали на пациентов и друг на друга. Коек не хватало, и раненых укладывали прямо на пол.
        Марья Заборова бежала впереди китайцев-санитаров:
        - Заносите в смотровую! В смотровую, кому говорят!
        Раненый в разодранном мундире французской полиции приподнял голову.
        - Сестрица, родная… Водички бы мне… - прошептал он по-русски.
        Марья помчалась за кружкой. Вернулась, приподняв голову раненому, напоила его:
        - Что слышно?
        - Коммуняки хотели выступить навстречу Народной революционной армии, - проговорил он, стуча зубами. - Губернатор Сунь Чуаньфан бросил против них войска, мы тоже пособили… И видишь, ногу оцарапало.
        Марья покосилась на окровавленную простыню, закрывавшую его до пояса:
        - Сейчас вас доктор посмотрит.
        - Ничего, ничего… Эх, проиграли Шанхай! Рабочие теперь вооружены - им и винтовки, и пистолеты большевики поставили. У нашего губернатора не армия, а шайка бродяг. Вот попомните мои слова, сестрица, в Китае будет то же, что и в России. У коммунистов шпионы везде, даже в консульствах. Они баб используют - на них меньше подозрений.
        Раненый откинулся, губы его посерели.
        - Вам худо? - прошептала Марья.
        - Дай передохнуть… Маникюршу одну поймал - она господам офицерам ногти полировала и сведения вынюхивала. Начальству говорю: надо следить, кто выезжает за пределы концессий и с какой целью. А оно все отмахивается… Маникюрша эта встречалась в Нантао с представителем советского консульства и все ему выкладывала: о численности наших войск, о том, в каких казармах они располагаются… Мы ее поймали да башку скрутили, чтоб не вредила. Комиссару полиции плевать на Шанхай, он, если что, чемоданы соберет да махнет в Париж. А нам отступать некуда.
        Явился доктор и послал Марью за камфорой. Она вышла в белый коридор, наполненный людьми. Застыла, не зная, куда бежать.
        Годы борьбы, столько жертв, столько смертей… А красная зараза все одно расползается по миру. Паша с Глашей - дуры, ослихи! Будет вам, голубушки, социализм, хлебнете полной мерой.
        2
        После войны, после бесконечной стирки бинтов - пять лет Марья отдирала засохшую кровь! - после того, как сменяла нательный крест на консервную банку - чтобы раненым в санитарном вагоне было куда справить малую нужду, - после всего этого ей хотелось лишь одного - отдать жизнь борьбе с большевизмом.
        Папаша говорил:
        - Нет в тебе, Марья, страха смерти. Ни собственной, ни чужой. А для женщины это плохо.
        Да, страха не было. Марья блюла себя чисто, ела экономно, все, что зарабатывала, вносила в кассу кружка.
        После ареста соратников она долго не могла прийти в себя, а потом все же оправилась и начала все наново: тайные собрания, распространение литературы.
        На этот раз действовали много осторожней. Радовало то, что на севере, в Харбине, поднималось национальное самосознание. При юридическом факультете появилась группа Русского фашистского движения, читались лекции на тему «О роли иудомасонства в гибели России». Верные друзья конспектировали их и рассылали по всем городам, где имелись патриотические кружки.
        Марья читала и умилялась: будущее казалось ей трудным и лучезарным.
        «Либерализм ведет к классовой борьбе, социализм ведет к уничтожению классов, а фашизм стремится к классовой солидарности…»
        Белые проиграли из-за отсутствия единства и общей идеологии. Им нечего было предложить крестьянству - основной массе народа. Белые боролись штыками, а красные - пропагандой и обещаниями. И чем невыполнимее они были, тем больше народу шло за ними: московское начальство как-нибудь разберется, как превращать воду в вино.
        Что белые могли противопоставить им? Другое вранье - позаковыристей? Но тогда чем они лучше коммунистов? В том и трагедия белых армий: они сражались за правду, которую никто не хотел знать.
        Папаша был примером той бездеятельной, равнодушной массы, которой ничего не надо, кроме теплых носков на зиму.
        - Ты, Марья, говоришь: «Активизм и жертвенность - вот база для фашизма». Так все, чем вы занимаетесь, - это истребление активных и жертвенных: одного посадят, другого вы в советские тылы отправите, и его там прибьют.
        Марья стискивала зубы:
        - На смену павшим придут новые бойцы.
        - Э-э, милая, их еще родить да воспитать надо. Ты сама замуж не хочешь, тебе бы все за благо Отечества воевать. А что есть это благо? Кто его определяет?
        - Мы, партия!
        Папаша не понимал, что национальный интерес должен быть превыше всего. В борьбе побеждает сильнейший, поэтому русскому народу необходимо освободиться от балласта: изжить из своей среды слабых, сытых, довольных людей с их мещанским благодушием.
        - Так, может, это не враги, а те, кто уже спасен? - разводил руками папаша. - Они счастливы, и чем их больше, тем вам менее хлопот.
        Как с таким необразованным человеком говорить? Марья пыталась сдерживаться, подавляла в себе гнев:
        - Свиньи тоже всем довольны, дайте им корыто и грязь погуще.
        - Ну, пусть свиньи они, а тебе что за дело? С чего ты взялась их в кроликов превращать? Тем более против их воли. Ты, голубушка, в госпитале своем занимаешься праведным делом: лечишь всех без разбору. А от собраний твоих один шум в голове.
        Вот он враг - косность и невосприимчивость. Большевики - это всего лишь нарост на больном теле. Если такие, как папаша, однажды встанут под знамена национальной идеи, если у них загорятся глаза, стало быть, жизнь прожита не зря. Лишь бы успеть. Лишь бы всю эту нерадивую, ленивую массу прежде не сагитировали коммунисты.
        Вечером в госпиталь принесли газеты: восстание рабочих подавлено, зачинщикам отрублены головы.
        Марья спешно собрала свой кружок.
        - Большевики не отступятся, - сказала она. - Либо они нас, либо мы их. В городе действуют шпионы, сообщающие им важные сведения. Полиция бездействует, поэтому мы должны сами следить за подозрительными личностями, пересекающими границу иностранных поселений. Смерть шпионам!
        - Смерть! - постановили соратники.
        3
        Лиззи - голая, но в туфлях и бусах - сидела на постели и рисовала взлохмаченную голову Джонни Коллора. Его штаны и ее платье валялись на полу и словно обнимали друг друга.
        Коллор заглянул в блокнот Лиззи:
        - Тебе бы преступников, кто в розыске, малевать.
        Коллор нравился Лиззи - своей уверенностью, скрытой силой, брутальностью. Он мог грубо зашвырнуть ее на кровать, раздвинуть колени.
        С того дня как Коллор объявился в доме Лиззи, они встречались еженедельно - на улице или в синематографе. К каждому свиданию она готовилась словно к балу. Сперва Коллор делал вид, что не замечает ни ее взглядов, ни края чулка, мелькнувшего в разрезе платья. Однажды он велел ей прийти на «конспиративную квартиру» - в обставленную как попало комнатушку с нежилым запахом. Лиззи отбарабанила новые сведения: Центральный политический комитет Гоминьдана решил передвинуть столицу в Ханькоу, чтобы быть поближе к театру военных действий.
        Она ходила из угла в угол, покачивая бедрами. Коллор смотрел на нее злыми глазами. Конечно, он все понимал; конечно, думал сейчас не о столицах и политических комитетах. Лиззи встала напротив окна, чтобы Коллору был виден ее силуэт в обрамлении полупрозрачного платья.
        - Соколов мной очень доволен. Вчера взял на собрание профсоюзной ячейки на фабрике. Только велел одеться попроще. Пожаловался, кстати, на отвратительную связь с Москвой. Телеграммы очень дороги - бюджет выделен на пятнадцать страниц текста в год. Курьеры добираются две-три недели. Иногда местные большевики месяцами не получают директив из центра.
        Коллор подошел к ней, схватил за талию, развернул к себе:
        - Что ж, у них и прямого телеграфного провода[62 - Прямой телеграфный провод - способ связи, при котором в определенное время на всех промежуточных телеграфных станциях приостанавливались прием и отправка других сообщений. Соответственно, появлялась возможность относительно быстро передать ту или иную информацию на значительные расстояния.] нет?
        Лиззи чувствовала его горячее дыхание на своей щеке.
        - Норма прямых переговоров с Москвой - двадцать четыре часа в год.
        Она расцарапала ему спину, а он наставил ей синяков на груди.
        - Никому ни слова, поняла? - грозно сказал Коллор.
        Лиззи улыбнулась. Она знала, что поймает его.
        Через месяц Коллар начал платить ей деньги: она сказала, что не будет работать бесплатно.
        - Мы тебя посадим.
        - Надеюсь, ты будешь приходить ко мне в тюрьму?
        Коллор ругался, грозил:
        - В жизни не встречал такой продажной твари!
        Каждый раз после этого дела он шел в ванную и долго мылся. Лиззи веселилась: о боже, ее считают грязной!
        Она стала циничной и перестала воспринимать жизнь всерьез - после смерти Эдны у нее что-то повернулось в голове. Лиззи сама это знала, но ничего не могла и не хотела менять: ведь это весело, господа, - заниматься любовью, считать деньги, играть в политику и плевать на смерть.
        Соколову Лиззи сказала, что полиция на всякий случай уничтожила постановление об аресте Чан Кайши, подписанное в 1924 году. Кто его знает - вдруг он все-таки займет Шанхай?
        - Сейчас иностранные концессии патрулируют пять тысяч триста человек: англичане, американцы, французы, итальянцы и японцы, - перечисляла Лиззи. - Этого явно недостаточно, чтобы противостоять силам Гоминьдана. Муниципальный совет вызвал помощь из метрополий: с января по март ожидается прибытие около сорока военных кораблей. Общее число военнослужащих будет доведено до тринадцати тысяч. Единственное, чего опасаются в Муниципальном совете, - что подкрепление не успеет прийти и Народная революционная армия раньше доберется до Шанхая.
        Соколов считал, что обратил Лиззи в свою веру, таскал ее на собрания, где она развлекалась тем, что запоминала до мельчайших деталей лица присутствующих (при желании она могла нарисовать их - не идеально, но вполне похоже). Соколов был прав: Лиззи действительно обладала большим талантом к шпионской работе.
        Сунь Чуаньфан, военный губернатор Китайского города, зверствовал вовсю. Публичные казни устраивались каждый день: выведут связанного человека на улицу, махнут мечом - и готово дело.
        Лиззи равнодушно смотрела на кровавые головы на телеграфных столбах.
        - Я знаю, что умру молодой, - говорила она Коллору. - Вот и хорошо: я не собираюсь превращаться в больную развалину.
        Джонни качал головой:
        - Ты уже больная.
        Дурак! Лиззи стала умнее и добрее. Когда Роберт зачитывал вслух письма отца - о лондонских забастовках и конференции премьер-министров Британской империи, - она уже не пророчила Хью смерть в сумасшедшем доме, как оно бывало ранее.
        Даже мать была прощена. Впервые за много лет Лиззи получила от нее письмо - мама узнала о смерти Эдны и просила рассказать, как это случилось. Застарелое чувство ревности толкнулось в груди («Я живая интересую тебя гораздо меньше ее, мертвой!»), но Лиззи погасила его. Отправила маме вырезанный из газеты некролог и письмо от управляющего гостиницы «Виктория». О том, что в смерти Эдны виноват ее муж, Лиззи умолчала.
        Глава 69
        1
        Дон Фернандо - бульдог. Ввалился в дом Нины с немытыми лапами, со слюнявой пастью. Сел боком на стул, вытащил сигару, угостился.
        - Извините, что в контору не заехал, тут у вас дела семейные, я понимаю. Но чужие уши нам без надобности. Я, знаете, по поручению.
        - От кого?
        - От одного важного китайского человека. Пожалуй, самого важного сейчас в Шанхае.
        - Большеухого Ду?
        Дон Фернандо поиграл бровями:
        - Допустим. Вы дама, приближенная к Фессендену. Нам желательно знать, о чем думают тамошние господа. Не сегодня завтра армия Гоминьдана войдет в Шанхай. Дела наши серьезно поменяются. Как действовать будем, а?
        - Ду ищет выходы на Фессендена? - спросила Нина.
        - И у вас, и у нас общие интересы. Мы хотим и дальше вести свой бизнес. И чтобы все оставалось по-прежнему.
        Нина усмехнулась. Сегодня за завтраком в «Палас-отеле» Стерлинг Фессенден намекнул, что иностранцам нужно искать союзников среди сильных китайских партий.
        - В Шанхае есть только одна сильная китайская партия - это бандиты, - сказала Нина.
        Фессенден обвел глазами присутствующих: хлопкового магната Спанта, толстощекого банкира Элли Кадури, финансового гения Виктора Сассуна, затеявшего в разгар войны строительство тринадцатиэтажной гостиницы «Катей» (стройка шумела через дорогу).
        - Ну что ж, если у нас нет альтернативы… - произнес Фессенден. Собравшиеся не возразили, и это означало согласие.
        Обсудили Рождественский меморандум британского МИД: Англия готова пересмотреть неравноправные договоры, если Китай будет представлен легитимным правительством. Это был намек Чан Кайши: мы готовы признать вас и даже поможем вам стать национальным героем, если вы дадите определенные гарантии иностранному бизнесу.
        Дон Фернандо был в курсе происходящего:
        - Между Чан Кайши и коммунистами давно назревает раскол: Михаил Бородин и левое крыло Гоминьдана засели в Ханькоу и сформировали там свое правительство. По их мнению, генерал слишком буржуазен и его надо удалить от дел. Так что Чан Кайши ответил бы на предложение иностранцев, но он не может расстаться с коммунистами до тех пор, пока они финансируют его армию. А если у него найдется другой источник доходов, то… Ну, вы сами понимаете.
        - Ду хочет выступить посредником в переговорах между Чан Кайши и Муниципальным советом? - спросила Нина.
        Дон Фернандо сладко заулыбался:
        - Чан Кайши по молодости был членом Зеленой банды, так что связь с ним имеется. Но поймите меня правильно, мисси, нам нужно действовать быстро. Большеухому Ду тоже непросто пойти на союз с иностранцами: далеко не все братья поддерживают его. Многие опасаются, что Чан Кайши сговорится с «белыми дьяволами» и прикроет торговлю опиумом. Этот вопрос, скажем прямо, больше всего нас беспокоит. Но если мы объединим наши силы: вы обеспечите политическую сторону дела, а мы - силовую, - то все у нас получится. А денежки на такое благое дело сыщутся, правда же?
        - Так что вы хотите от меня? - спросила Нина.
        - Наведите мосты. Устройте встречу Большеухого Ду с мистером Фессенденом. В случае успеха мы вас, разумеется, не забудем. Ваши клиенты будут спать спокойно, как дети в кроватках, - никто их пальцем не тронет.
        - Я дам вам знать, - сказала Нина.
        Дон Фернандо взялся за шляпу:
        - Уважаю, уважаю… Недаром ваш супруг говорит, что у вас светлая голова. Будьте здоровы.
        2
        Откуда дон Фернандо знал, что Нина вхожа в дом к Фессендену? Клим рассказал? Ну конечно. У них там, на станции, посиделки допоздна: карты, сплетни, мечты о том, что их радио когда-нибудь превратится в серьезную фирму. Тамару они уже довели - сидит дома чуть живая.
        Нина позвонила в Муниципальный совет - Стерлинг был занят.
        - Он сейчас с мистером Уайером беседует, - любезно сообщил секретарь.
        Фессенден все еще держал этого наркомана у себя - из чувства долга перед Хью. Роберт Уайер давно не занимался делами. Нина видела его: худой стал, как китайский военнопленный, полысел, поблек, только золотые зубы блестят.
        Она велела секретарю соединить ее с Фессенденом, когда тот освободится. Взяла гроссбух, раскрыла и снова положила на стол. Вот уже несколько месяцев привычные дела тяготили ее, на звонки не хотелось отвечать. Но если не тянуть лямку, все бросить, то чем заполнять свои дни?
        Даже кантонцы не пугали ее - гори оно все огнем! Нина сама не узнавала себя: откуда такая апатия, равнодушие к собственной судьбе? Клим как-то спросил: не хочет ли она уехать - переждать войну в северных провинциях? Нина обозвала его трусом:
        - Поезжай сам, если хочешь.
        Но он тоже остался: сказал, что в такое время нельзя бросать радио.
        За дело Феликса Родионова Нина заплатила Тони из своих денег, а аэроплан оставила себе. Время от времени она давала зарок нанять инструктора и научиться летать. Но с тех пор как Ада подписала бумаги, она ни разу не появилась на летном поле. Слишком уж тягостны были воспоминания о Даниэле и его подарке любимой.
        Нина прошла в комнату Клима, постояла, послушала, не идет ли кто из слуг. Тихонько скользнула внутрь. Здесь было холодно - окно нараспашку, ветер трепал на столе бумаги, придавленные тарелкой с засохшими бутербродами. Клим, как всегда, разводил беспорядок, где бы ни появлялся.
        Нина открыла дверь гардеробной, сунула вороватую руку в карман пиджака - новых писем по-прежнему не было.
        Клим растрачивал свои таланты на кого-то другого: рассказывал анекдоты не ей, а радиослушателям; удивлял не ее, а поклонников. Их было столько, что дон Фернандо распорядился поставить охрану у входа на станцию: чтобы люди, мечтающие познакомиться с Климом, не мешали работе.
        Нина и Клим больше не сердились друг на друга, ничего не требовали; у каждого - свое дело. Они жили в одном доме, как соседи в бординг-хаусе; попеременно занимались Китти (но никогда не гуляли все втроем), иногда ужинали вместе. Клим читал за столом газету, а Нина смотрела на него в упор - напряженная и несчастная.
        Он очень изменился, хотя был все так же по-мальчишески поджар, слегка угловат. Отросшая челка распадалась надо лбом на две пряди. Он выглядел на свои тридцать семь, у крыльев носа появились первые морщинки.
        Нина вторгалась утром в его ванную за какой-нибудь мелочью, но, найдя то, что нужно, не уходила.
        Клим брился: одна щека в мыле, другая - гладкая, чистая. Взгляд в зеркале сосредоточенный. Усеянная родинками спина. Коротко постриженный затылок с двумя дорожками волосков, сбегающими на шею. За ухом - несмытый клочок пены.
        Нина замечала маленькие подробности: когда Клим нагибался над раковиной, на его тощем смуглом животе появлялась тонкая складка; когда он поднимал руку с бритвой, впадина у ключицы становилась глубокой, а на предплечье выделялись голубые вены. Грудные мышцы, покрытые темной шерстью. Грубый белый шрам с левой стороны - военный трофей. Тускло поблескивающая цепочка с нательным крестом, накрученное вокруг бедер полотенце.
        Клим замечал Нинин взгляд:
        - Что?
        - Ничего.
        Она смущалась и отступала. Полная безысходность: ты можешь мечтать о нем, любоваться принадлежащей тебе красотой и в то же время понимать, что она тебе недоступна. Не помогут никакие ухищрения: наряжайся в роскошные платья, распускай кудри…
        Клим глядел на нее отсутствующим взглядом.
        Завести любовника? Страстного двадцатилетнего мальчика с золотистым телом? Или азиата - чтобы нарочно пасть ниже некуда? Нина как-то встретила на Нанкин-роуд высокого, модно одетого узкоглазого красавца. Оба приметили друг друга и, разойдясь, оглянулись. Упаси господь.
        Неужели Клим не понимает, что он вынуждает ее думать о других мужчинах? Что так нельзя жить вечно?
        А с другой стороны, ничего не получится из этой затеи. Она была счастлива с Климом лишь потому, что у них была любовь, пусть дурная, пусть изломанная. А если Нина подцепит себе кого-нибудь, то дело кончится лишь тем, что ее… На этот случай есть матерное, весьма точное слово.
        Выход один: идти в аптеку и просить каких-нибудь успокоительных, заранее старящих сердце порошков, чтобы обо всем забыть раз и навсегда.
        Нина то и дело вспоминала мелочи из прошлого: как они с Климом ехали на крыше вагона и целовались на ветру; вместе сочиняли глупейшие стихи для газеты - на годовщину революции, пекли в углях полученную за это картошку, и Клим жонглировал ею, остужая.
        Нине казалось, что голодной зимой 1918 -1919 года она была в тысячу раз счастливее, чем теперь. Новой любви у нее не будет - где она ее возьмет?
        Клим знал, что Нина ревнует и обижается, но не собирался ничего менять.
        «Он переболел мной, как оспой. Шрамы остались, но у него теперь все в порядке».
        Это «в порядке» было особенно невыносимым.
        Нина съездила к Фессендену, рассказала ему о предложении дона Фернандо.
        - Очень хорошо, что Большеухий Ду первым проявил инициативу, - задумчиво сказал Стерлинг. - Передайте ему, что мы готовы к переговорам.
        Нина заметила, что в углу его кабинета стоит птичья клетка, накрытая цветной шалью:
        - Что это?
        - Мой попугай. Ветеринар сказал, что он страдает от одиночества и потому выщипывает себе перья. Я перенес его сюда.
        Нина отодвинула край шали. Внутри клетки сидела жуткая птица, похожая на куриную тушку с попугайской головой. Лиловая кожа просвечивала сквозь редкий красноватый пух.
        - Мистер Фессенден - мой друг! - завопил попугай. - Я умный, быстрый и хищный! Я всех заклюю!
        Он громко захохотал и полез по решетке вверх, перебирая серыми когтистыми лапами.
        Ночью Нине приснилось, что она сама превратилась в ощипанного попугая в клетке. Этот кошмар был куда хуже того старого, почти забытого сна, в котором за ней гонялся безголовый петух.
        3
        Аэропланы для Народной революционной армии скупались по всему миру. Пока штаб находился в Кантоне, пароходы везли их разобранными на части до Гонконга, а дальше - вверх по Жемчужной реке. Теперь, когда штаб передвинулся в Ханькоу, груз надо было принимать в стане врага - в Шанхае, а дальше отправлять на дружественном советском пароходе вверх по Янцзы. Благо дело, за взятку решались любые вопросы на таможне и в службе охраны порта.
        Лемуан настаивал, чтобы за британским аэропланом «Сопвит Снайп» ехал кто угодно, но не Даниэль. Слишком опасное это было занятие: Эдна перед смертью могла отправить телеграмму или написать письмо родственникам. Узнают Даниэля - посадят. Или поступят еще хуже - по законам военного времени.
        Но Бернар никого не слушал. Тогда Поль Мари сказал ему:
        - Я и Одноглазый поедем с тобой.
        Даниэль отшучивался:
        - Кто присмотрит за моим Мухой?
        - Пусть барышни из канцелярии смотрят за собаками. Я буду присматривать за тобой, ибо ты мой друг. И я слышать ничего не хочу, если ты не согласен.
        Сели на дружественный советский пароход, доехали до Шанхая. Враги суетились: вокруг иностранных концессий вновь выросла стена из баррикад и колючей проволоки. Солдаты курили у пулеметных гнезд и с подозрением смотрели на китайских беженцев, люто ненавидящих «белых дьяволов» и рвущихся под их защиту от своей узкоглазой родни.
        Но Даниэль так и не дождался парохода с аэропланом на борту. Шторм застиг его в море и потопил вместе со всем содержимым.
        Бернар не хотел возвращаться с пустыми руками. Он решил спросить у знакомых людей, если в городе можно достать запчасти для авиационного двигателя BMW IV. Они вместе - Даниэль, Лемуан и Одноглазый - сели в таксомотор и поехали на летное поле. Там, сверкая на солнце крыльями, стоял старый знакомый - «Авро-504». А рядом - в низко надвинутой на глаза шляпке, в шикарных мехах и глянцевитых ботиках - прекрасная Нина Купина. Ладонью в рыжей перчатке она касалась фюзеляжа и гладила его, будто снимала невидимую паутину.
        Когда она увидела их - Даниэля, Лемуана и Одноглазого, - она в изумлении чуть не упала. Ей-богу, не подвернись ей под спину крыло аэроплана, непонятно, что могло сделаться с этой милой женщиной.
        Даниэль приблизился к ней, коснулся руки чуть выше запястья. Лемуан опять удивился, как некоторые могут обращаться с дамами. Она волновалась и просила у Даниэля прощения. Из деликатности Поль Мари отошел подальше - осматривать «Авро», который он сам когда-то собрал из кучи разбитого хлама.
        Но он не упустил главного. Мадам сказала Даниэлю:
        - Я подарю вам этот аэроплан. Ведь это было ошибкой - и то, что сделали вы, и то, что сделала я. Он принадлежит вам, так что можете забрать его в любой момент. Хотите, я дам вам сопровождающих, чтобы его благополучно довезли до места?
        Лемуан почесал голову, поцокал языком. Ах, Даниэль, где ты учился искусству обольщения? Отправь на эти курсы Поля Мари - он даже деньги вперед внесет.
        4
        Такие чудные дела творились в Шанхае, что Макар Заборов не переставал удивляться. Иностранцы вдруг одумались. Когда стало ясно, что помощь из метрополий не поспеет, Муниципальный совет постановил бежать до русских генералов и привести их с почетом.
        Разговаривали с ними вежливо:
        - Сделайте отряд для защиты нашей собственности от китайских обормотов. А то по ночам спать страшно.
        Генералы за дело взялись, только условие иностранцам поставили: уж коль скоро мы будем защищать ваши превосходительства, извольте всем харчи выдать, жалованье по три доллара в день на брата, оружие, и чтоб от болезней лечить, какие ни заведутся.
        Наши тут же записались в Русский волонтерский отряд - две роты по триста человек как из-под земли выросли. В награду иностранные власти разрешили всем, даже казакам Глебова, жить в Шанхае сколько влезет. И в виде исключения позволили отряду иметь российский триколор в качестве знамени.
        Хозяйка Нина Васильевна вызвала служащих к себе в контору: «Надо груз вверх по Янцзы сопровождать». Никто не согласился. Нет, матушка, раз мы тут осели, в городе Шанхае, стало быть, это наш дом. Его защищать надобно, поэтому мы пойдем в волонтерский отряд, а не в сторону засевших в Ханькоу коммунистов.
        Сколько Нина Васильевна глазами ни сверкала, сколько ножкой ни топала, ничего у нее не вышло. Макар, конечно, ей посочувствовал: женщина все-таки, - но тоже записался добровольцем. Гори оно огнем, трамвайное депо.
        Жаль, конечно, что опять война. Да и младшие дочки - за коммунистов. Но одно дело собрания устраивать да газеты печатать (тут вам никто слова поперек не скажет), а другое - нападать на город. Тут хочешь не хочешь, а надо вставать под ружье.
        Маршируешь в строю после обеда - красота невозможная. Все русские - орлы, хоть и в заплатанном обмундировании. Веселье, смех - первый раз такой парад, да еще с винтовочками.
        Мимо коляски едут - везут иностранных волонтеров к стратегическим пунктам. Сзади еще рикши чешут - со слугами, ружьями и боеприпасами. Во как люди на войну собираются! Не боись, братишки, не выдадим. Русский отряд идет!
        - Запевай! - велит полковник Лазарев.
        - «Скажи-ка, дядя, ведь недаром…» - Да все с гиканьем, со свистом.
        Китайцы повылазили в окна - таращатся. Чай, ни разу не слыхали русских песен.
        Левой! Левой! - разбитые ботинки, рыжие сапоги. Ну, пойдет потеха! Марья Макаровна, дочка, как в воду глядела. «Мы еще повоюем!» - сказала. Все-таки правильная девушка растет, сознательная. Они с господами офицерами учредили какой-то съезд или просто комиссию, чтобы бороться с коммунистическими шпионами. Все у них по-научному: тайно подсматривают, кто ходит в советское консульство, на многих предателей завели досье, но в полиции их не показывают, потому что и там у большевиков свои люди.
        - Сами справимся, - говорит Марья Макаровна.
        Левой! Левой! Свернули к ипподрому, где размещены временные плацы.
        - Ро-о-ота… - оттягивает паузу полковник Лазарев.
        - Тпру! - кричит кто-то из середины колонны.
        Встают на «раз-два». Полковник бегает, ищет виновника, а сам смеется.
        Макар Заборов стоит во фрунт, грудь колесом, глаза смотрят весело, как и положено. Жива еще слава русского оружия - еще повоюем!
        Глава 70
        1
        Магазины на Нанкин-роуд сияли рождественскими огнями. Продавцы пытались сбыть товар до того, как война докатится до Шанхая. В каждой витрине - елки, цветные лампочки, муляжи подарков в серебристой бумаге. Универмаг «Sincere» за две недели до праздника объявил о грандиозной распродаже. У входа - детский базар, на втором этаже - палатки с пирогами, калифорнийскими мандаринами и французским вином. Барышни в красных платьях совали в руки открытки: «Каждому покупателю - изумительная вышитая скатерть». Ниже мелким шрифтом пояснялось, что скатерти даются тем, кто потратит в универмаге более десяти долларов.
        Ада до ужаса боялась вторжения. Робко спрашивала Лиззи: может, им стоит эвакуироваться на север? Но в хозяйку как бес вселился: она смаковала фронтовые сводки, смеялась над беженцами и говорила, что с удовольствием будет смотреть, как делается история.
        - Не паникуйте, Ада. Вы все равно умрете - если не сейчас, то через пятьдесят лет. Походите по магазинам, выберите подарки. Наслаждайтесь жизнью!
        Ада с Бриттани поплелись в универмаг. Сперва сделали фотоснимок на фоне снежных гор и избушки, нарисованных на куске холста. Потом Бриттани помчалась искать подарки для подруг: Мэри - куклу в шляпе, Ребекке - брошку в виде стрекозы, а Генриетте ничего, потому что не заслужила. Себе Бриттани отыскала большой паровоз с машинистом и тремя вагонами.
        Ада повела ее, нагруженную подарками, на второй этаж: Лиззи велела купить бутылку шартреза.
        Полки с ликерами - от пола до потолка, как ущелья с узкими проходами. Приказчики в длинных передниках:
        - Чем могу служить?
        - Спасибо, я сама выберу.
        Ада брала в руки то одну бутылку, то другую: бог его ведает - может, подделка?
        - Я устала… Домой хочу… - канючила Бриттани.
        Ада цыкнула на нее:
        - Не вертись под ногами! Сядь вот здесь, на скамеечку, и жди, пока я найду подарок для мамы.
        С Бриттани было трудно. Она скучала по Хобу, думала, что нянька испугалась войны и уехала к родственникам. Истерики, скандалы - каждый день.
        Ада дошла до самого конца винного ущелья. Взяла две бутыли: в одной зеленый ликер, в другой желтый - какой лучше? И вдруг краем глаза заметила, что с другой стороны сквозной полки - в просвет между бутылочными боками - на нее смотрит человек.
        Даниэль Бернар.
        Коротко стриженный, похудевший, на висках - седина.
        - Вы вернулись? - в изумлении проговорила Ада.
        Он грустно улыбнулся:
        - Оказалось, я не могу без вас жить.
        Она покраснела.
        - Поедете со мной? - спросил Даниэль.
        - Куда?
        - А вам не все равно? Я остановился в гостинице «Синяя луна». Завтра уезжаю. - Он протянул ей ладонь. - Вы со мной?
        Ада нерешительно коснулась его пальцев:
        - Да…
        - Я жду вас завтра в вестибюле - в семь утра. И пожалуйста, никому ни слова.
        Он ушел. Ада еще долго смотрела в пустой проем между бутылок. Сквозь него виднелся рекламный плакат, приклеенный к противоположной полке: девушка в купальном костюме готовилась нырнуть в бокал с вермутом.
        - Мисс Ада, я хочу домой! - Бриттани, надув губы, дергала ее за пояс.
        - Да-да… Пойдем…
        Ада чувствовала себя испуганным низколобым дикаренком, потерявшим своих и готовым прибиться к любому охотнику, который позовет ее. И будь что будет: пусть возьмет в помощники или попутчики, пусть съест, если сильно оголодает.
        2
        Ада выкупала Бриттани, прочитала ей книжку. Бедная девочка, теперь у нее никого не останется, кроме вечно занятой матери. Отец - конченый человек.
        - Спокойной ночи! Я тебя очень люблю. - Ада поцеловала Бриттани, погасила лампу.
        «Надо попрощаться с прислугой», - подумала она, спускаясь вниз.
        На душе было тревожно и грустно. Ада провела в доме Уайеров четыре года: столько всего произошло - хорошего, страшного, удивительного! Теперь она отдавала себя в руки человека, которого почти не знала. У нее не было иной защиты, кроме его любви: Даниэль мог сделать с ней все что угодно.
        Несколько дней назад Ада попросила Митю погадать ей: он сказал, что ее ждет большая перемена.
        - Хорошая или плохая?
        - Это ты сама решишь. Мы не в силах выбирать события, но мы можем изменить свое отношение к ним.
        Тусклая лампа над лестницей чуть покачивалась на длинном шнуре. На дне абажура - побитая мушиная рать.
        Написать миссис Уайер записку? Верно, не стоит. Считайте Аду пропавшей без вести.
        На верхней площадке показалась Лиззи.
        - Идите сюда, - поманила она Аду.
        В ее комнате горел ночник, постель была смята. Лиззи с заговорщическим видом показала на кресло:
        - Садитесь. - И закрыла дверь на ключ. - Дорогая Ада… - Глаза ее странно мерцали в полумраке. - Вы никуда не едете.
        Ада дернулась, но чья-то тяжелая ладонь вдавила ее в кресло.
        - Сидеть.
        Это был Джонни Коллор - откуда он взялся?
        - Бриттани мне все рассказала, - продолжила Лиззи. - Она слышала, как вы договорились сбежать с мистером Бернаром. Понимаете, в чем дело… Мистер Бернар - военный преступник, он работает на коммунистов. Он погубил Эдну, и я не хочу, чтобы вы попали в его руки.
        Коллор поморщился:
        - Лиззи, не надо ломать комедию.
        - Нет, я хочу, чтобы она знала! - Внезапно Лиззи наотмашь ударила Аду по лицу. - Я тебе доверила своего ребенка! Я тебя кормила! И после этого ты решила сбежать с убийцей моей сестры! - Она хотела вновь залепить ей пощечину.
        - А-а-а!
        Коллор зажал Аде рот:
        - Молчи - весь дом разбудишь! - Он приблизил к ней страшные глаза, усмехнулся криво: - Так-то ты хранишь верность Феликсу? М-да…
        Через минуту Ада - связанная поясами от халатов, с заткнутым полотенцем ртом - лежала на полу гардеробной. Она не могла дышать: нос был забит от слез и крови. Голоса из спальни доносились как сквозь вату:
        - На черта надо было устраивать истерику?
        - Я не устраивала!
        - Сиди здесь и карауль, чтобы она не сбежала. Я поехал - возьмем Бернара тепленьким.
        Послышался звук поцелуя («Они что, любовники?!»), потом короткий смешок.
        - А девочка шустрой оказалась! Сначала моего друга окрутила, теперь собралась бежать с Бернаром - тем самым, что сделал донос на Феликса.
        Сознание Ады померкло.
        На рассвете Лиззи растолкала ее, вытащила из дома и, надавав оплеух, велела катиться к дьяволу.
        3
        В иностранных концессиях праздновали новый, 1927 год. Ада сидела в своей комнате и боялась зажечь лампу. За ней наверняка придет полиция - будет допрашивать насчет Даниэля. Ни работы, ни денег, ни друзей, ни родных.
        Ада хотела пойти к Климу - попросить помощи или хотя бы совета, - но на радиостанцию ее не пустили.
        - Он вас приглашал? - спросил охранник.
        - Нет.
        - Ну и идите отсюда.
        - Я его знакомая!
        - Все вы поклонницы, знакомые… Не велено пускать.
        Идти к Климу домой Ада не решилась. Митя исчез. На следующей неделе платить за комнату. Сначала Ада продаст вещи - книги, «Виктролу», самовар. Останется в одной рубахе, и ее выгонят на улицу. Голод - пневмония - смерть.
        За стеной слышались смех и бренчание гитары. Ада видела, как утром соседка несла с рынка провизию. В каждом доме сегодня гульба до утра.
        Она схватила пальто, намотала шарф: надо идти к Бэтти. Она наверняка работает - ну и пусть. Марта не прогонит - разрешит подождать в уголке.
        Лишь бы к людям. Лишь бы не сидеть одной в темноте.
        Шел снег и тут же таял, едва долетев до земли. На тротуарах - жидкие отблески фонарей, тени деревьев вперехлест. Озябшие рикши курили одну папиросу на троих.
        Из подворотни вывернули две японки: лица как белые маски, на ногах деревянные сандалии - стук-стук по тротуару.
        - Эй, девчонки! Пойдем с нами! - Гогочущая ма тросня. Чем ближе к Северной Сычуань-роуд, тем гуще толпа.
        Пьяные плясали прямо на улице. «Боксерское кафе-буфет», «Хрустальный сад», «Эльдорадо» - из каждой двери музыка, звон посуды. Девушка кинулась мимо Ады к прохожему:
        - Купите для бедной Сони вина!
        У Марты было полно народу - все в масках, в свернутых из золоченой бумаги колпаках. На плечах и волосах - завитки серпантина.
        По сцене бегал клоун, за ним - обезьяна в рыжем парике. Публика умирала со смеху.
        Ада протолкалась к бару:
        - Где Бэтти?
        Бармен смерил ее взглядом:
        - Наверху, с клиентом.
        - А мадам?
        - У себя.
        Ада сама не знала, зачем идет к Марте. Жаловаться на жизнь? В новогоднюю ночь?
        Лестница, засыпанная конфетти. Где-то стрельнула пробка от шампанского.
        - Привет! - Марта смотрела на Аду сквозь раскрытую дверь кабинета. - Ну что? Заходи.
        Перед ней стояла бутылка коньяка. Она потянулась к стеклянном шкапчику, вытащила оттуда рюмку и наполнила ее до краев:
        - На, запивай свое горе. Экие у тебя пальцы холодные - лягушка.
        - Откуда вы знаете, что у меня горе?
        - Здрасьте! Пришла ко мне ночью - глаза на мокром месте, юбка до колен в грязи. - Марта тяжело поднялась и распахнула створки гардеробной. - Держи платье, держи туфли. Переодевайся и иди вниз. А чтобы рожу твою зареванную никто не видел, надень маску. Напейся в хлам: завтра голова начнет трещать - тебе не до горестей будет.
        Ада подчинилась. Не стесняясь, прямо при Марте, разделась, натянула на себя платье - ярко-красное, с бантом на бедре.
        - Иди, я тебе губы накрашу, а то бледная, как плесень.
        Из зеркала на Аду смотрела женщина в черной маске: худые плечи и вульгарное платье со слишком глубоким вырезом; волосы на косой пробор, дешевая заколка.
        - Налейте мне еще коньяку, - попросила Ада.
        Залпом выпила и, пошатываясь, побрела вниз по лестнице.
        - Улыбайся! - крикнула ей вслед Марта.
        - Что?
        - Улыбайся! Мужчины здесь платят не за постель и вино, а за то, что у нас нет проблем, которые им надо решать.
        Ада нацепила на себя и улыбку.
        4
        Роберт Уайер сидел на постели и смотрел на свое отражение в зеркале. Марта каждую комнату устраивала по-особенному: французский будуар, каюта на пароходе, конюшня с хомутами на стенах и охапкой сена на полу…
        В этой комнате все было оклеено театральными афишами. В сундуках - костюмы, парики и шляпы. Кровать - будто сцена с тяжелым бархатным занавесом.
        Девушка все еще лежала, спрятав нос в подушку. В зеркале Роберту был виден ее затылок, перетянутый завязками от маски. Ему раньше никогда не приходилось заниматься любовью с женщиной, лица которой он не видел.
        На нем тоже была маска - кто-то нацепил ее на Роберта, когда он вместе со всеми пел «Счастливые времена». Он потянулся, чтобы ее снять, но девушка не дала.
        - Не надо, - проговорила она едва слышно.
        Роберт подчинился. Эта деточка нравилась ему. Крепкий живот с выступающими по бокам косточками. Талии никакой, грудь едва-едва намечалась - так трогательно! «Ребеночек… Беби…» - с нежностью думал Роберт. Краска размазалась вокруг ее губ, будто малышка взяла мамину помаду и неумело намазалась. «Хочет казаться взрослой… Делает взрослые вещи… А сама растерялась: села на край кровати и коленки сжала».
        Роберт любил ее нежно. Смотрел в ее расширенные зрачки сквозь прорези маски, целовал в темную прядку, прилипшую ко лбу.
        - Вы мною довольны? - произнесла она. Ее позвоночник выступал на сгорбленной спине, будто кто-то заплел под кожей тугую косичку.
        - Я вами очень доволен, - сказал Роберт. - Вы чудесная.
        Потом он смотрел, как она одевается - все эти милые подробности женского туалета: панталоны, рубашка, чулки. Платье ее было нарядное, бальное, а бельишко - истертое от бесконечной стирки. Словно эта девушка и не собиралась сегодня работать и пришла в дом Марты просто повеселиться.
        Ох, сколь мудры и изобретательны женщины! Им нет равных в составлении прекрасных иллюзий.
        Глава 71
        1
        Лемуан видел жизнь и потому предугадывал ее события, как опытный повар предугадывает вкус супа. Он знал, что дело кончится именно этим: мистера Бернара арестовали. Пришли полицейские, устроили скандал, постреляли немного. Даниэль ранил одного.
        Что оставалось делать Полю Мари? Надо было сматываться, пока не поздно.
        Аэроплан «Авро-504» был разобран и рассован по ящикам, сверткам и прочей таре, которая придала ему вид фабричных железок и деревяшек. Нина Купина требовала предоставить ей мистера Бернара - она хотела видеть его благодарные глаза. В газетах о его аресте не писали (видимо, в интересах следствия), так что она ничего не знала.
        Лемуан сказал настырной женщине, что мистер Бернар спешно уехал в Ханькоу, потому как в Шанхае ему грозит опасность. Доставку аэроплана он поручил своему другу Полю Мари, а ей передал тысячу комплиментов и воздушный поцелуй.
        Но Нину это не устроило.
        - Я поеду с вами, - сказала она.
        Это не устроило Поля Мари. Он хотел продать «Авро-504» правительству в Ханькоу, и эта мысленная картина согревала его сердце.
        Одноглазый маньчжур показал на пальцах, что скрутить даме голову - это плевое дело, и если что, он всегда готов.
        Но Нина Купина нравилась Лемуану - жалко губить ее из-за такой ерунды, как деньги. Он отговаривал ее, художественно описывал трудность и бесполезность поездки. Она лишь сердилась:
        - Что вы морочите мне голову? Пароход довезет нас. А в Шанхае мне все равно делать нечего, пока мои служащие выполняют волонтерский долг.
        Что мог поделать Лемуан? Только вздохнуть. Все-таки главная причина смертности на земле - не голод и не войны. Глупость - вот бич божий, одиннадцатая казнь египетская.
        2
        Нина сама укладывала чемодан. Клим наблюдал:
        - Уезжаешь?
        - Да.
        - В каком направлении?
        - В Ханькоу.
        - Решила заранее сдаться в плен?
        Презрительное молчание. Супруга сложила рубашки, чулки, теплое шерстяное платье.
        - Ты в чемодане место под сухари оставь, - сказал Клим. - Коммунисты в первый же день посадят тебя как врага трудового народа, а в тюрьме всегда кормежка плохая. И папиросами запасись: это первая валюта в местах заключения.
        Нина - бледная, разъяренная - повернулась к нему:
        - Армия Гоминьдана воюет не с иностранцами, а с милитаристами, раздробившими страну. Чан Кайши уже ведет переговоры с Фессенденом о том, чтобы разрешить конфликт миром. Никто не желает нам зла.
        - А военные моряки со всех концов света прибывают сюда на зимние каникулы. - Клим поднялся. - Дорогая моя, кажется, ты хочешь, чтобы я тебя отговаривал… Да ты все равно слушать не будешь. Давай я тебя перекрещу, поцелую, а в воскресенье мы с Китти в церковь сходим - свечку за тебя поставим.
        Нина с грохотом захлопнула крышку чемодана, затянула ремни. В дверях показался слуга.
        - Отнеси вещи, - приказала она.
        - Так зачем ты едешь? - все-таки спросил Клим.
        - Хочу посмотреть, как живут люди, которым все это ни к чему. - Нина обвела рукой и комнату, и Клима.
        Он уважительно присвистнул:
        - А зачем в такую даль тащиться? В Шанхае полно опиекурилен - там эдакие мудрецы десятками на нарах лежат.
        В комнате громко тикали часы. Клим приоткрыл жалюзи. Нина села в автомобиль, потом вышла, что-то приказала шоферу. Пока он бегал туда-сюда, она не сводила глаз с окон во втором этаже.
        «А ведь она к Бернару поехала, - подумал Клим. - Он сейчас наверняка там, в Ханькоу, со своими коммунистами».
        Стоял, бессмысленно глядя на лаковый зад «форда», на черное облако дыма, вырвавшееся из выхлопной трубы.
        Нина уехала.
        3
        Автомобиль несся по улицам. Нина смотрела на низкие облака, на флаги, трепещущие на ветру. Стая голубей сорвалась с карниза на церкви Пресвятой Троицы и исчезла из виду.
        «Я не вернусь в Шанхай».
        Нине казалось, что это не она уезжает, а сам город, как Атлантида, медленно оседает на дно. Скоро он пропадет из виду и от него не останется ничего, кроме обросших небылицами воспоминаний.
        Когда-то Тамара сказала, что Шанхай - это испытательный полигон, на котором люди, сами того не замечая, отрабатывают свое будущее.
        - Народы, сословия и цивилизации постепенно перемешаются, но им уже сейчас необходимо учиться жить друг с другом. Задача совсем непростая, поэтому в Шанхае все испещрено помарками. Но без черновиков, без эскизов не создашь ничего достойного.
        - Жаль, что черновики рано или поздно оказываются в мусорном баке, - рассмеялась Нина.
        Тамара кивнула:
        - Скорее всего, наш Шанхай действительно исчезнет, и на его месте возникнет что-то иное. Но так и должно быть.
        Да, так должно быть. Нинин Шанхай опустился под воду - вместе с Климом и Китти, с охранным агентством, со всем, что было ей дорого. Жалеть ни о чем не надо.
        Нина привычно рассердилась на ласковую язвительность мужа. Он нарастил ее на себе, как ледяной накат: все, что ни дашь, ни бросишь, соскальзывает. Растопить его не удалось - Нина пробовала. Все ее робкие попытки Клим встречал неизменным смешком: «Дорогая моя…»
        Да, сама виновата. Да, ему есть за что ее ненавидеть.
        Зима в Шанхае - что-то от русской весны. Воздух такой особенный, переменчивый. Ехавший мимо автомобиль плеснул в окно водой из лужи. Шофер ругнулся, а Нина рассмеялась. Повертела ручку, опустила стекло и снова подняла - вот почти и не осталось грязи.
        У безумных поступков есть своя прелесть. Даниэль рассказал Нине о Народной революционной армии, об иностранных советниках Чан Кайши - одно сплошное циничное, романтическое безумие. Если Даниэлю хорошо с такими коммунистами, то и Нина там приживется. Они ведь очень похожи.
        Не делать планов, не ставить целей, жить сегодняшним днем и совершать подвиги - не ради высших идеалов, а ради удовольствия.
        Лемуан встретил Нину на пристани:
        - Ну что, не передумали ехать? Вот попомните мое слово: я вас честно предупреждал!
        Она представила себе, как вернется домой со своим чемоданом. Клим поднимет брови: «Дорогая моя, что случилось? Дорогой ошиблась и свернула не туда? Порт - это прямо и налево!»
        - Я решила, что поеду, - значит поеду, - сказала она Лемуану.
        Тот только рукой махнул:
        - Ну как знаете.
        Советский пароход «Память Ленина». Закопченные трубы, сырая от тумана палуба, вдоль бортов - стальные щиты на случай обстрела. Война - всякое может случиться.
        Матросы подняли трап. Странно было слышать, как они говорили по-русски. Странно вдвойне, что пару недель назад они были в России. Это совсем другой мир - за пределами понимания.
        Гудок. Другой. Пароход начал медленно разворачиваться. Вот и все.
        4
        Нина до вечера просидела в каюте. Читала журнал «Всемирный следопыт» за прошлый год - роман «Голова профессора Доуэля». Вот бы дать Тамаре - она б оценила!
        Из-за перегородки слышался громкий голос Лемуана: он ругал Одноглазого.
        Гул двигателя, плеск волн, за иллюминатором в синих сумерках исчезали голые поля и мрачные темные деревни. Занавеска была странная - с тракторами, снопами и надписью «Слава труду!».
        - Эй, мадам Купина! - стукнул в перегородку Лемуан. - Ужин принесли! Я велел все подать в мою каюту. Будем вместе питаться, чтоб нескучно было.
        Одноглазый посторонился, пропуская Нину в узкую дверь. Лемуан (без протезов, с подвязанными штанинами) сидел на койке и чистил апельсин. На губе висела потухшая папироса.
        - Что же вы не пошли ужинать в кают-компанию? - спросила Нина, садясь на жесткий, привинченный к полу стул.
        - А ну их к черту! - фыркнул Лемуан. - Знаете, кто с нами едет? Я вам скажу: Фаня Бородина, старая свинья… Жена главного политического советника.
        - Чем же она вам не угодила?
        - Свинья потому что! Всюду нос сует. Притащилась к нам на аэродром, стала вопросы задавать.
        Лемуан долго рассказывал с набитым ртом о визите Бородиной, из чего Нина поняла только одно: Фаня обозвала его вором и спекулянтом.
        - Она тоже в Ханькоу к мужу пробирается, - сказал Лемуан, почесываясь. - А с ней дипломатические курьеры. Знаем мы их: небось давешнее восстание рабочих - их рук дело. Бородин специально засылает в Шанхай активистов, чтобы они мутили население. Правда, ни черта у них не вышло, вот они теперь назад и едут.
        Нину снедало любопытство: ей хотелось посмотреть на большевиков. До Ханькоу плыть несколько дней - наверняка с ними можно будет познакомиться. А что, если они действительно распознают в ней «буржуйку»? Надо было попроще пальто взять: каракулевая шуба - не самое пролетарское одеяние.
        После ужина Нина вышла на палубу. Сыро, промозгло. Прошлась несколько раз от носа до кормы. Вахтенный матрос провожал ее взглядом, но ничего не говорил.
        Большой иллюминатор кают-компании был ярко освещен. Внезапно он раскрылся, и оттуда пахнуло табачным дымом.
        - Дайте глотнуть свежего воздуха, а то накурили - хоть топор вешай! - послышался веселый женский голос.
        Нина встала на цыпочки, чтобы получше разглядеть, что там происходит. Вокруг стола сидели трое мужчин и толстая темноволосая женщина лет тридцати пяти.
        - Ну, что петь будем? - спросил бледный очкарик с гитарой.
        Фаня Бородина (верно, это была она) затушила окурок в консервной банке:
        - Давай «Марш дальневосточных партизан». - И первая затянула, отбивая такт на колене:
        По долинам и по взгорьям
        Шла дивизия вперед,
        Чтобы с боем взять Приморье —
        Белой армии оплот.
        Нина изумилась. Песню на ту же мелодию пели белогвардейцы - еще в 1919 году:
        Из Р умынии походом
        Шел Дроздовский славный полк,
        Во спасение народа
        Исполняя тяжкий долг.
        Надо же - музыку передрали. Но коммунисты пели хорошо, дружно.
        Как давно Нина не была на таких посиделках - с гитарой, с чаем в граненых стаканах и узорчатых подстаканниках, с пиленым сахаром на блюдце!
        Фаня подошла к иллюминатору.
        - Что вы там стоите одна? - произнесла она на хорошем английском.
        Нина смутилась, отпрянула.
        - Идемте к нам!
        - Я русская.
        Мужчины в кают-компании переглянулись.
        - Из белых эмигрантов? - спросил тот, что с гитарой.
        - Да.
        - Ну тем более идите сюда, - махнула рукой Фаня. - И вам, и нам интересно поглядеть друг на друга. Чай пить будете?
        Глава 72
        1
        Феликс - в шинели, в офицерской фуражке - сидел на бревне и смотрел, как солдаты переправляются на южный берег Янцзы.
        Сегодня с утра из штаба русской группы войск прислали бумагу: «Обращать внимание на жителей в тылу, особенно на рабочих и женщин». И здесь же: «Строго воспрещено вступать в сношения с женщинами, так как они распущенны, что может привести к плохому концу».
        Офицеры целый день потешались: «Близко подходить не будем, но без внимания не оставим».
        «Сами как шлюхи подзаборные, - думал Феликс. - Служим паршивым китаезам, погибаем черт знает за что».
        Белогвардейцы прибывали в армию генерала Собачье Мясо из Маньчжурии, из Пекина, из Тяньцзиня. Ехали с одной мыслью: «Возродим белое воинство, побьем китайских большевиков, потом за своих примемся». Какое там! В мае 1926 года командиру отряда Нечаеву оторвало ногу. Пока он лежал в госпитале, офицеры перегрызлись между собой. Многие пили: на поставках спиртного адмирал Трухачев, советник Меркулов и командир 65-й дивизии генерал Чжао делали большие деньги.
        С харчами беда: интенданты нарочно закупали продукты у спекулянтов - за взятки. Оружие разнокалиберное, из четырех горных орудий два негодных, из шестнадцати пулеметов семь можно отправлять на свалку. Все изношено, прицельного огня достичь невозможно.
        Повезло в том, что генерал-майор Костров, командир броневого дивизиона, знал Серафима по прежним временам. Он добился, чтобы его восстановили в сане и назначили к нему иереем. Феликс тоже напросился на бронепоезд «Великая стена» - в отряд прикрытия.
        Пять вагонов-платформ, обсаженных стальными плитами. На каждом - дальнобойные орудия и пулеметы. Только здесь еще сохранялось подобие порядка; в китайских частях вовсе царил развал. Офицеры интересовались не тем, где находится противник, а тем, где, по данным разведки, хранились запасы продовольствия. Впрочем, с той, гоминьдановской стороны творилось почти то же самое.
        Истоптанный берег, суета. Китайцы давились за право сесть в джонки. Прискакал отряд конников, командир стал лаяться с пехотинцами - ему лошадей надо было переправлять.
        Феликс раздавил каблуком окурок. Отец Серафим - заросший до самых глаз, в ватнике, с повязкой Красного Креста на рукаве - подошел к нему:
        - Ну, что слышно? Денег дадут или как? Пять месяцев задолженность - не шутка.
        Феликс сунул руки в рукава - замерз на ветру.
        - Собачье Мясо, верно, думает, что нам деваться некуда, - проговорил он зло. - Будем, как его узкоглазые, служить за еду.
        Деваться действительно было некуда. Дрались не из-за денег, а чтобы протянуть еще один день. Тех, кто попадал в плен, перед смертью страшно пытали.
        Раздался далекий пушечный выстрел. Феликс поднял голову: из-за излучины показался небольшой пароход.
        2
        Все пошло бы по-другому, если б на переправе случайно не оказался китайский адмирал Ху. До того как податься в адмиралы, он служил агентом Доброфлота в Шанхае и знал все русские пароходы на Дальнем Востоке.
        Он первым по силуэту опознал «Память Ленина». Побежал, задыхаясь:
        - Там советский пароход! Капитан Гроссберг - старый большевик, он прорывал топливную блокаду в Кантоне: возил туда нефть и уголь! А сейчас наверняка с грузом оружия идет!
        Артиллеристы дали предупредительный выстрел, пароход встал на якорь. Проводить досмотр вызвался Феликс Родионов.
        Поднявшись на борт, он допросил капитана и его помощников, полистал транспортные накладные: по бумагам выходило, что «Память Ленина» идет в Ханькоу за чаем, а в трюмах у него - запчасти для электростанции.
        - Они в угольной яме прячут контрабанду, - подсказал адмирал Ху.
        Феликс бросил накладные на пол.
        - Седых, Неверов, начинайте обыск. Команду под арест, всех пассажиров собрать в кают-компании.
        3
        Лемуан наотрез отказался выходить из каюты.
        - Я подданный Его Величества! - орал он из-за двери. - У меня право экстерриториальности!
        Дела были плохи. Если белогвардейцы обнаружат, что он служит в армии Гоминьдана, - все: отдадут китайцам, а там порежут на кусочки. Фаня Бородина запросто могла выдать Лемуана.
        В дверь молотили прикладами. Черт! И Одноглазого нет - помочь некому. Поль Мари дотянулся до иллюминатора, достал револьвер из кармана и выкинул за борт.
        Задрал штанины, чтобы сразу увидели - беспомощный инвалид, никакого вреда от него не будет.
        Дверь повисла на одной петле. Лемуан сделал страдающее лицо:
        - Извините, господа, не мог открыть вам - ног нет… - И тут же замолчал, наткнувшись на суровый взгляд Феликса Родионова.
        - Петренко, допросите остальных пассажиров. С этим я сам разберусь, - проговорил он.
        У Лемуана отлегло от сердца. Феликс сел рядом на койку, злой, с губами, изъеденными болячками:
        - Что ты делаешь на советском пароходе?
        Лемуан повел плечом, посмотрел искоса:
        - Меня заставили. Похитили прямо из дому - сказали, чтоб я собрал им аэроплан, а то худо будет.
        - Какой аэроплан? - не понял Феликс.
        - Фаня Бородина, жена главного политического советника, купила в Шанхае разобранный аэроплан и теперь везет его в Ханькоу, к своим. Я так рад, что вы спасли меня! - Лемуан схватил руку Феликса и бешено затряс. - В благодарность я готов собрать аэроплан для вашей армии. Его никто, кроме меня, не соберет и не отладит. У Собачьего Мяса нет таких специалистов.
        Глава 73
        1
        Елка в гостиной почти осыпалась. Ветки-палки, а на них - обгоревшие свечи и гирлянды из разноцветной бумаги. Клим приказал слуге все убрать.
        «Только бы Китти не разревелась!»
        Он помнил себя в детстве. За несколько дней до Рождества дворник протаскивал сквозь узкие двери красавицу елку, всю в мелких каплях от растаявшего снега. Климу не позволяли приближаться к ней («Она с мороза - простудишься!»), и он изнывал от страстного томления.
        В сочельник вход в гостиную был строго воспрещен. Няня отгоняла Клима от замочной скважины. Наконец двери раскрывались, и он с остановившимся сердцем входил в залу. Сверкание свечей, бенгальский огонь, стеклянные бусы. На тонких ниточках вертелись посеребренные орехи и яблоки.
        Восторг был такой, что невозможно описать. Клим с трепетом разворачивал подарки, потом носился по всему дому, не умея выразить счастье иначе как громким ликующим криком. Все, что было связано с елкой, казалось волшебным.
        А после Крещения дворник уносил ее и кидал в сугроб на заднем дворе. Клим приближался к ней, неповоротливый в своей шубейке, закутанный до самых глаз, пытался счистить лопаткой налипший на мертвые ветки снег и тихо просил прощения за то, что не спас, проворонил.
        Бессилие и обреченность: праздник прошел, ничего нельзя сделать.
        После отъезда Нины было точно такое же чувство.
        Клим ходил на радио, отшучивал свое, сообщал гражданам, что военный губернатор Сунь Чуаньфан разуверился в победе и, чтобы сохранить армию, отвел ее на север. В Шанхай вернулись войска генерала Собачье Мясо: именно они будут оборонять город от Народной революционной армии.
        - А где мама? - спрашивала Китти. - Пап, ты по ней скучаешь?
        Что можно ответить?
        Любовь моя похожа на угли. Тронешь их - всполохи, мелкие искры, и вновь все потухает. Ада как-то сказала, что, когда любишь, ты неспособен жить без человека. Жить невозможно только без себя. Без остальных можно. Хотя иногда совсем невесело.
        Дураки учатся на своих ошибках, умные - на чужих. Так что извлекай уроки, ребенок.
        Твоя мама разлюбила папу потому, что он не был идеалом - и, самое ужасное, не хотел им быть. Не граф, не начальник, не миллионщик. Она считала, что с ним стыдно показываться на людях, которые сами всю жизнь врали при поступлении на службу: «Я активный, инициативный, легко схожусь с людьми…»
        Понимаешь, дочь, наше общество полагает, что счастья достоин только один тип людей - тот самый, вышеупомянутый. Если ты не попадаешь под стандарт, то тебе надо либо всю жизнь притворяться, либо ставить себе на лоб клеймо «неудачник» и ни на что не претендовать.
        Ерунда все это!
        Никогда не суди по одному признаку: карьера, внешность, ум, национальность - что угодно. Иначе проморгаешь самое главное. Люди - существа многогранные. Умник может оказаться подлецом, а у неудачника может оказаться золотое сердце.
        В общем, Китти, не отвергай сразу… И никогда не гоняйся за идеалом. Во-первых, ты его не найдешь. Идеальных людей, как и дистиллированной воды, в природе не существует. А во-вторых, не верь тем, кто пытается доказать тебе обратное: это означает, что человек выдает себя за манекен.
        - Пап, где мама?
        - Не знаю, малыш.
        - А когда она вернется?
        - Не знаю.
        2
        Тамара улыбнулась, когда в ее комнату зашел Клим. Отложила начатый роман Вирджинии Вульф.
        - Можете не рассказывать, как дела: я постоянно слушаю вас по радио, - сказала она, показав на большой полированный ящик у своего кресла.
        - Единственная новость, которую вы не знаете: Нина ушла от меня, - отозвался Клим и сел на скамеечку у ее ног.
        Они долго говорили о постороннем - радиостанции, новых программах, о том, что дон Фернандо купил себе чудо военной технологии - парашют и теперь думает, откуда бы ему спрыгнуть так, чтоб не убиться.
        Тамаре очень хотелось взять руку Клима и прижать ее к губам. Но расстояние в три фута было непреодолимым.
        - Знаете, чему меня научил один мальчик? - произнесла она, перебив себя на остроумной фразе.
        Клим вскинул глаза, будто ждал этого.
        - Совершенно не важно, что из себя представляют люди вокруг нас, - сказала Тамара. - Их бесполезно винить: мы их не переделаем. Но мы можем переделать собственное сознание. Это великий дар: нам дано придумывать себя - добрыми, благородными, мудрыми…
        - И счастливыми?
        Тамара кивнула:
        - Весь остальной мир - это только отражение в наших глазах. Человек сам решает, на что он способен, а на что - нет; кто имеет над ним власть, а кто не имеет. Главные вопросы мироздания: «Кто я?», «Какой я?»
        Клим усмехнулся.
        - Наверное, мстительный прокурорский сынок, который почему-то решил, что выиграет процесс, если добьется максимального наказания подсудимой.
        - Не вините себя! - горячо воскликнула Тамара. - Еще не все потеряно…
        Она не успела договорить: в комнату вошел Тони - он только что вернулся из конторы.
        - Привет, дорогая! Я прерву вас, мне нужно поговорить с мистером Роговым. Пойдемте ко мне в кабинет, пожалуйста.
        3
        Олман был бледен, зрачки его нетерпеливо перебегали с лица Клима на бумагу, лежавшую на столе.
        - Скажите мне, что это фальшивка.
        Клим посмотрел.
        Дорогой Тони!
        Я в Нанкине. Меня арестовали и держат по подозрению в помощи коммунистам. Пожалуйста, помогите мне.
        Нина.
        - Откуда взялась эта записка? - похолодев, спросил Клим.
        - Это Нинин почерк?
        - Да.
        - Записку подкинули мне в почтовый ящик, - сказал Тони. - Но не дома, а в конторе. Почему Нина не написала вам? Как она вообще оказалась в Нанкине?
        Клим молчал: слова не шли.
        - Я ее предупреждал, но она никогда меня не слушала, - наконец выговорил он. - Вы… вы поедете со мной в Нанкин?
        Тони забарабанил пальцами по столу:
        - Сейчас там войска Собачьего Мяса… Но, с другой стороны, Янцзы патрулируют британские корабли, так что ничего особо страшного произойти не может.
        - Вы поедете? - с усилием повторил Клим.
        Олман развел руками:
        - Ну да… У меня тут свой интерес. Ваша супруга взяла у меня на хранение несколько коробок с ценным имуществом. И я даже не знаю, куда она их дела.
        Нина говорила, что Тони подарил ей коллекцию эротического искусства. Вот мерзавка - продала чужое добро! Лишь бы он ничего не узнал раньше времени.
        Олман наклонился к уху Клима:
        - Только не говорите Тамаре о том, куда и зачем мы едем. Скажем, что меня срочно вызвали в Циндао.
        4
        Переполненный поезд кое-как добрался до Нанкина. Дорогой солдаты прицепились к Олману и Климу, но быстро отстали, когда они в два голоса начали орать на них по-китайски.
        Зеленые холмы, река цвета жидкого чая с молоком. В синеватом тумане - резной профиль далекой пагоды.
        - Древняя столица - очаг культуры, - сказал Олман, когда рикша вывез их к огромной мрачной городской крепости.
        У стены сидели два десятка преступников с деревянными колодками на шеях.
        Клим был сух, глух, бессловесен: все чувства притуплены. Взгляд выхватывал раздражающие подробности: Тони засмеялся, и у него от верхних зубов к нижним протянулась ниточка слюны. Из корзины в ногах нестерпимо пахло копченой колбасой. Тюремная передача: теплое шерстяное одеяло, три пары чулок, средство от клопов, англо-китайский разговорник и антисептики - господи, как это все неприменимо к Нине!
        Полное одеревенение. Сидишь в коляске, подпрыгиваешь на ухабах; руки как лишние - не знаешь, чем занять.
        Начальник тюрьмы сказал, что Нина плыла на советском пароходе «Память Ленина» вместе со своей родственницей Фаней Бородиной и тремя дипкурьерами. Их арестовали за попытку свержения правительства и нелегальный провоз боевой техники. Они сначала содержались под домашним арестом, потом их перевели сюда, в Нанкинский острог, а теперь отправили в Пекин - на суд. Генерал Собачье Мясо передал их своему союзнику - маньчжурскому маршалу Чжан Цзолиню.
        - Фаня Бородина - это супруга главного советника при Гоминьдане? - уточнил Олман.
        - Именно.
        Клим с Тони переглянулись.
        - Почему они решили, что Нина ее родственница? - шепотом спросил Клим.
        Тони незаметно наступил ему на ногу: так надо.
        - А команда парохода где? - вновь обратился он к начальнику тюрьмы.
        - Их в кандалах отправили в Сучжоу. Они небольшие люди - никто с ними церемониться не будет. А жена советника - все-таки величина.
        - Большое вам спасибо! - вежливо раскланялся Тони и сунул начальнику сверток из купюр.
        - Нина специально назвалась родственницей Бородиной, - сказал он Климу, когда они вышли на улицу. - Иначе бы с ней обошлись весьма сурово. Я думаю, Чжан Цзолинь имеет большие планы на Фаню: он наверняка будет разыгрывать эту карту, чтобы повлиять на ее мужа.
        Тони поманил рикшу:
        - Ну что, здесь нам делать нечего, поехали назад в Шанхай.
        Клим молчал всю дорогу. Молчал, пока Олман бегал по вокзалу: все кассы закрыты - опять забастовка, внезапная, как приступ эпилепсии. Молчал в порту - следующий пароход будет послезавтра. Единственная европейская гостиница, «Бридж Хаус», оказалась занятой офицерами кавалерийского полка.
        - Вы как? - спросил Олман, участливо заглянув Климу в глаза.
        - В порядке.
        Они поехали назад в тюрьму, и Олман попросил начальника, чтобы им выделили камеру с печкой и желательно без клопов.
        - Все безопаснее, чем в гостинице, - сказал он, расстилая одеяло на нарах. - Видели, как на нас на улицах смотрели?
        Клим не заметил.
        Поужинали копченой колбасой и прочими припасами из корзины. Тони лег и сразу засвистел носом, а Клим еще долго не мог уснуть.
        Странное это чувство, когда самое дорогое, что у тебя есть, в глазах других не стоит ни гроша.
        Странное это чувство, когда ты вдруг осознаешь, чт у тебя самое дорогое. Причем не умом, а каким-то звериным инстинктом. Так ощущают внезапную нехватку воздуха.
        Раньше, когда Нина уходила, когда Клим сам уходил, всегда имелся подстрочник: я могу вернуть и вернуться. Сейчас - беспомощность раненного в живот. Болевой шок, острое понимание, что из тебя вырвали кусок плоти и это необратимо. Учись, дорогой мой, жить с ампутированной сердцевиной.
        Утром они проснулись от пальбы. Олман в одних кальсонах вылетел в коридор. Навстречу ему бежал начальник тюрьмы.
        - Не выходите на улицу! - вопил он. Глаза его были полны ужаса. - Кантонцы ворвались в город!
        Глава 74
        1
        Стоило новому человеку прийти к Марте, как она тут же отводила его в сторону и сообщала новость: ночью в ее заведение приходит девушка в маске - она никому не показывает своего лица, но сразу видно, что красавица. Фигурка - умереть можно! Платья все заграничные, из Европы, в ушах - бриллианты. А как танцует!
        - И кто она? - заинтересованно спрашивал клиент.
        - Аристократка! Даму из общества всегда по манерам видно. Она, представьте, сама выбирает себе мужчину.
        - Неужели?
        - Истинная правда! И уж если выберет - тому счастье. Танцует с ним, заказывает шампанского, а потом они уходят наверх…
        - Ого!
        - У богатых свои причуды. Она никому не говорит своего имени, и мы зовем ее Мессалина.[63 - Мессалина (ок. 17 -20 —48 г. н. э.) - жена римского императора Клавдия. По свидетельству Ювенала, она переодевалась в проститутку и под именем Лициска обслуживала клиентов.]
        Клиенты были уверены, что мадам нарочно придумала эту историю, но все равно приходили посмотреть на девушку в маске. Она появлялась в полночь: бледная, с кроваво-красными губами, в платье с разрезом до середины бедра. На груди - цепочка с таинственным оберегом. За ней следовал негр в тюрбане и с кривой саблей в ножнах.
        Оркестр замолкал, все взгляды устремлялись на Мессалину. А она словно ничего не замечала: шла между столиками, - и у каждого посетителя билось сердце: «Неужели я?» Наконец она останавливалась, протягивала растерявшемуся счастливчику руку:
        - Добрый вечер.
        Марта ревниво оберегала ее тайну: такси-гёрл и обслуге строго-настрого запрещалось знакомиться с ней. Клиентов тоже предупреждали: если кто попытается сорвать маску Мессалины - тому голова с плеч. Когда незнакомка запиралась с клиентом в номере, у дверей вставал ее телохранитель с обнаженной саблей в руках.
        Перед рассветом Мессалина исчезала, а Марта запирала в сейф мятые купюры и думала, что девушка в маске - это гениально. Если одна барышня выскочит замуж или - не дай бог! - вскроет себе вены, ее всегда можно заменить другой.
        2
        - Феликс жив! - объявила Ада, врываясь в квартиру Бэтти. Она тяжело осела на стул и закрыла лицо руками. - Вдруг ему расскажут… обо мне?
        Бэтти была единственным человеком, помимо Марты, кто знал ее тайну. Полицейский Умберто пообещал увезти ее в Италию, она отошла от дел и охотно обучала Аду теории своего ремесла.
        - Моему «ящеру» наплевать на мое прошлое, - сказала Бэтти, улыбаясь.
        Она уже приобрела для будущего дома кофейные чашки в виде цветков тюльпана, а для будущего младенца - крохотные вязаные носки.
        Бэтти поставила на стол зеркало и принялась массировать лоб и подбородок:
        - Что там с моим непутевым супругом?
        - Я получила записку… не знаю, кто подкинул ее. Феликс служит на бронепоезде «Великая стена», и он скоро будет здесь, чтобы оборонять Шанхай.
        - А… так он с русскими наемниками Собачьего Мяса? Прихлопнут его. Умберто говорит, что китайские генералы посылают их в самое пекло. А я, как овдовею, замуж выйду. Мы с Умберто хотим отчалить в конце марта. Ты тоже подумай, куда податься. А то здесь скоро резать начнут.
        - Я дождусь Феликса, - тихо произнесла Ада.
        - Учу тебя, учу, а ты как была дурой, так и осталась, - засмеялась Бэтти.
        3
        - Там, на Бродвее, гвардейцы полка «Колдстрим» маршируют! С оркестром! - крикнула третьеклассница, всунувшись в школьные ворота.
        Бриттани закинула ранец на спину и помчалась вслед за остальными девочками. Классная дама пыталась их остановить:
        - Назад! Не сметь покидать школьную территорию!
        Куда там! Неслись, расталкивая прохожих.
        - А они в красных мундирах и медвежьих шапках? - спрашивала Бриттани на бегу.
        Ей никто не отвечал. Несколько недель весь Шанхай трясся от страха: а что, если помощь не успеет прийти? А что, если войска Чан Кайши займут город? Многие уезжали: у самой Бриттани сначала сбежала няня, потом мисс Ада. Мама сказала, что они испугались войны.
        - Мама, а мы тоже уедем? - робко спрашивала Бриттани (по ночам ей было страшно засыпать - все казалось, что сейчас начнется обстрел, дом загорится и они не успеют выбежать на улицу).
        Мама сердилась:
        - Не говори глупостей! Войны быть не может - это никому не выгодно. Ничего, договорятся миром, поделят должности и акции… - Но в ее бодром голосе тоже слышался страх.
        Помощь все-таки поспела: теперь на улицах было полно солдат. Бриттани больше не рисовала сказочных принцесс: все стены в ее детской были увешаны портретами смуглолицых индийцев, суровых японцев и американцев из морской пехоты, которых все почему-то называли «дьявольские псы».[64 - Прозвище американских морских пехотинцев.]
        Бриттани даже научилась разбираться в военных знаках различия. В первом классе школы мисс Фэнн все девочки увлекались этим: не дай бог спутать капрала с сержантом. На переменах из уст в уста передавались сведения:
        - Полк индийцев разместили в конюшнях на ипподроме… А там плохо топят, холодно.
        - Американцы опять вернулись на корабли…
        У каждого полка были свои поклонники и враги.
        - У наших оркестр в семьдесят девять инструментов!
        - И чем они будут отбиваться от китайцев? Дудками? Они даже город не патрулируют.
        На общей молитве перед началом занятий все дружно просили Господа не допустить вторжения. Учителя перешептывались в коридорах:
        - Штаты предают нас. Они думают, что местные китайцы похожи на очкариков-студентов из американских колледжей. Чтобы привести их в чувство, должна произойти катастрофа.
        - Она уже произошла. Напрасно вы думаете, что американцы такие дураки. Я слышала, что неофициально нашим генералам разрешено действовать по обстоятельствам, если битва за Шанхай все-таки состоится.
        «Битва за Шанхай» - эти слова звучали величественно и жутко.
        Папы почти всех девочек служили в волонтерском полку. Мамы думали о том, как еще продемонстрировать свое расположение защитникам города.
        - Наши доблестные воины не должны скучать, - заявила леди Бартон, жена английского консула и мамина подруга. - Пусть они полюбят Шанхай и его жителей, только тогда они станут биться за нас с должным рвением.
        Сэр Элли Кадури превратил свой Мраморный дворец в центр развлечений. Ассоциация британских женщин устроила там буфет, комнаты для игр и библиотеку. В церкви Пресвятой Троицы читались лекции по истории Британской империи. Офицеров приглашали на балы во Французский спортивный клуб, в «Маджестик» и «Астор Хаус». В Американском клубе для них был открыт круглосуточно работающий ресторан, где самые лучшие блюда продавались за центы.
        Мама тоже принимала участие в этих мероприятиях, и, разумеется, многие мужчины влюбились в нее без памяти. Бриттани очень гордилась ею. Особенно сильно маму обожал один дядя, который приезжал к ней на мотоцикле. Он не заходил в дом, а поджидал ее за поворотом.
        Бриттани рассказала о нем подруге Генриетте.
        - Не знаю, хорошо ли это. У нас все-таки есть папа.
        - Да это просто поклонник! - рассмеялась Генриетта. - У всех красивых леди есть поклонники.
        - А кто это?
        - Ну, это мужчины, которые тебя боготворят и дарят разные подарки, чтобы ты на них обращала внимание. Мы вырастем - у нас тоже так будет.
        В тот вечер Бриттани нарисовала себе поклонника - на мотоцикле и с карабином. А спустя неделю добавила еще двоих, они стояли на противоположной стороне улицы и смотрели на ее окна.
        Мамины уличные поклонники были плохо одеты, но они были очень верные: куда бы она ни ехала, они всегда следовали за ней.
        Бриттани пробралась сквозь толпу, растянувшуюся вдоль Бродвея. Мимо, чеканя шаг, маршировали британские гвардейцы. Они были вовсе не в красных мундирах, а в обыкновенном хаки. Бриттани смотрела на запыленные фуражки, на ботинки с обмотками. Примкнутые штыки сверкали на солнце, на древке колыхалось расшитое знамя: Юнион Джек, корона и сфинкс.
        Молодые, тщательно выбритые лица, сильные руки, широкие плечи - такие люди должны были спасти Шанхай.
        Бриттани приложила руку к сердцу и тоненько запела:
        When Britain first, at heaven’s command,
        Arose from out the azure main,
        Arose, arose, arose from out the azure main,
        This was the charter, the charter of the land,
        And guardian angels sang this strain:
        И стоявшие рядом девчонки, а потом и взрослые подхватили:
        Rule Britania!
        Britannia rule the waves.
        Britons never, never, never shall be slaves.[65 - «Правь, Британия!» - английская патриотическая песня. Перевод: «Когда земля Британии по велению Небес поднялась из лазурного океана и была дарована нам, ангел-хранитель пропел эти строки: „Правь, Британия! Британия, повелевай морями. Британцы никогда не станут рабами“».]
        4
        После того как иностранный Шанхай перешел на осадное положение, Лиззи не осмеливалась выбираться в Китайский город. Да и сам Соколов переехал во Французскую концессию.
        - У коммунистов так заведено, - объяснила Лиззи Коллору, - они подбивают чернь на бунт, мечтают об изгнании иностранцев, но чуть что - сами бегут под защиту наших солдат.
        В эти дни Соколов встречался с Лиззи чуть ли не каждый день. Курил, нервничал, требовал подробных отчетов, и уже по этому признаку она догадалась, что коммунисты опять что-то готовят.
        Ради конспирации Соколов устроился в ресторан официантом. В назначенное время Лиззи ждала его в тупике недалеко от черного входа. Здесь, у вонючих мусорных баков, шныряли крысы, но сколько Лиззи ни просила перенести место встречи, Соколов только отмахивался:
        - Тут нас никто не увидит: все окна выходят на другую сторону.
        Ночь была ясная. Лиззи огляделась - никого - и торопливо пошла по узкому проходу, разделявшему дворовые фасады и кирпичную ограду.
        Соколов ждал ее в тупике.
        - Где вы пропадали?
        Лиззи подошла к нему:
        - Слушайте внимательно. Два батальона английской пехоты прибыли на транспорте «Мегантик». Еще четыреста пятьдесят морских пехотинцев прислали из Японии - чтобы охранять правопорядок на текстильных фабриках…
        Лиззи заметила, что Соколов смотрит поверх ее плеча. Глаза его расширились, лицо окаменело. В испуге Лиззи обернулась: у стены стояли четверо мужчин в рабочих блузах и высокая женщина. Она что-то произнесла на непонятном языке. Лиззи попятилась и наткнулась спиной на Соколова.
        В руке женщины блеснул револьвер.
        У Лиззи перехватило дыхание. Она хотела прошмыгнуть к выходу, но один из мужчин так ударил ее, что она упала на заплеванную мостовую. Женщина вновь обратилась к своим, и Лиззи расслышала слово «коммунист».
        - Что вы хотите? Деньги? - Она торопливо сунула руку в карман. - Вот, возьмите! Здесь двести долларов…
        Смятые купюры разлетелись в разные стороны.
        - Помогите! - закричала Лиззи.
        Соколов метнулся к стене, ловко подтянулся на руках и перемахнул на другую сторону. Раздались выстрелы: один, другой.
        Что-то горячее воткнулось Лиззи в грудь, и, уже теряя сознание, она различила, как женщина сказала по-английски:
        - Это тебе за предательство.
        Глава 75
        1
        Светало. Марта выключила настольную лампу и принялась отсчитывать Аде гонорар:
        - Двадцать, тридцать, сорок…
        Пухлые руки ловко раскладывали купюры: портретом наверх, рубашкой вниз.
        - Видала этого дьявола безногого, Лемуана? - ворчала Марта. - Он опять в городе. Принесла его нелегкая: всех девчонок мне перепугал.
        - Неужели? - безучастно спросила Ада.
        Она не находила себе места: со стороны Северного вокзала всю ночь били пушки. Кто это был - подошедшие кантонцы? Или рабочие опять подняли мятеж? Ничего неизвестно.
        - Лемуан сказал, что это бронепоезд «Великая стена» воюет с восставшими красногвардейцами, - сказала Марта, прислушиваясь к далекому гулу канонады. - Он попал в ловушку: пути разобрали и спереди, и сзади. Все начальство давно сбежало, а эти застряли. Лемуан хвастался, что совершит сделку века: когда они капитулируют, останется много бесхозного оружия. Главное, его вовремя подобрать.
        - Как вы сказали? «Великая стена»? - перебила Ада. Она сгребла деньги в сумку. - Мне надо идти.
        - Куда? Вернись! - крикнула ей вслед Марта.
        Ада выскочила на улицу. Кругом беженцы, солдаты, полицейские… Полнеба загораживало огромное облако дыма.
        Ада заметила пустую коляску рикши:
        - Ты говоришь по-английски? Мне надо к Северному вокзалу.
        Кули зыркнул на нее:
        - Не пойду.
        - То есть как? Тебе деньги не нужны?
        - К вокзалу не пойду - там стреляют.
        - Ада!
        Она обернулась. Митя подкатил к ней на велосипеде, спрыгнул с седла:
        - В Чжабэе ужас что творится - я только что оттуда. Автобусы не ходят, ничего не ходит… Электричества во всем районе нет. Я как раз к тебе собирался.
        Ада схватила его за руку:
        - Митя, продай мне велосипед! Сколько ты хочешь?
        Она открыла сумку, показывая деньги.
        - Да я тебя так довезу, садись на раму.
        - Мне нужно к Северному вокзалу. Там бронепоезд «Великая стена»… Там Феликс!
        Митя смотрел ей прямо в глаза:
        - Одна ты пропадешь. Там все оцеплено рабочими дружинами - убьют по дороге. Я тебя через склады провезу.
        2
        Полковник китайской службы Котляров, начальник «Великой стены», созвал офицеров на совещание. Мерно постукивали колеса, сквозь смотровые щели бронированного вагона пробивался серый свет. Пахло гарью.
        - В Китайском городе пожары, резня и грабеж, - докладывал только что вернувшийся лазутчик. - Рабочая гвардия захватила полицейские участки и, раздобыв оружие, оцепила весь район Северного вокзала. Армия кантонцев может подойти в любую минуту.
        Котляров склонился над картой железной дороги Шанхай - Нанкин. Поверх иероглифов химическим карандашом были написаны русские названия.
        - Теперь они вряд ли осмелятся атаковать, - задумчиво произнес он. - Будут ждать, пока у нас кончатся боеприпасы. Ну что, господа, делать будем?
        - Будем расходовать то, что есть, - отозвался Феликс Родионов, заросший черной щетиной, с кругами под глазами. Недавно его назначили начальником отряда прикрытия вместо погибшего капитана Арфеева.
        Красногвардейцы пытались обстреливать бронепоезд, прячась в домах вдоль железнодорожного полотна. Котляров приказал ответить артиллерийским огнем. Тяжелые морские орудия «Великой стены» разносили дома в щепы, пожары горели всю ночь.
        - Нам бы до сумерек продержаться, а как стемнеет, будем уходить небольшими группами в направлении иностранных концессий, - сказал Котляров. Он промокнул лоб рукавом. - Борисов, вам сформировать группу добровольцев, которая будет прикрывать отход. Без Родионова - он нам нужен для других целей.
        - Слушаю, господин полковник.
        - Пирогов, скажите своим людям, пусть будут готовы. Выдать всем паек на два дня и провести инструктаж. Родионов, вам поручается выйти первым - связаться с командованием союзников и договориться, чтобы наших ребят пустили за оцепление.
        - Слушаю, господин полковник.
        Феликс вышел из вагона и ступил на платформу, обшитую тяжелой корабельной броней. Пользуясь передышкой, солдаты из пулеметного расчета жевали сухари. Завидев Феликса, они вскочили:
        - Разрешите обратиться, господин капитан! Что говорят-то?
        - Будем пробиваться.
        От дыма пожарищ небо стало кирпично-бурым. Хлопья пепла оседали на плечах, на фуражках, на волосах.
        По платформе загрохотали сапоги. Отец Серафим - борода растрепанная, на горле шарф (ангину где-то подхватил):
        - Феликс! Здесь Ада! И Митька с нею!
        - Что?!
        Ада не могла объяснить, как они очутились на бронепоезде. Ее трясло. Перепачканная, в изорванном бальном платье, с лисой на плечах, она будто с луны свалилась. Она держала Феликса за руку и, смеясь и плача, все повторяла его имя.
        - Митька, дурак! Ой, дурак! - шептал отец Серафим. - Ты зачем ее сюда привел?
        Митя пожал плечами:
        - Она попросила.
        - Я смотрю, двое к платформе бегут, - сказал часовой. - Думал шпионы, хотел этому в бритую башку стрелять, потом гляжу - ба! - дамочка на каблуках. Да еще по-русски кричит.
        Феликс растерянно перебирал пальчики Ады:
        - Глупая, что же мне теперь с вами делать?
        - Я не могла без вас… Я как только услышала, что ваш бронепоезд здесь, все бросила…
        Феликс оглядел столпившихся товарищей, психанул:
        - Уйдите все! Не стойте над душой!
        Они сидели на мешке с песком и говорили: Феликс - о смерти, Ада - о любви.
        - Почему вы не писали мне? Я так ждала! Так ждала!
        - А зачем вас волновать? Я человек военный - прихлопнуть могли в любой момент. А не убили бы - вернулся б к вам. Я попросил Лемуана черкнуть вам пару строк, что я жив-здоров. Вы получили его записку?
        - Да, получила.
        Ударило орудие, еще одно, еще… в броню заколотили пули.
        - В укрытие! - заорал Феликс.
        3
        Стемнело. Прыгали на ходу, машинист лишь слегка сбавил скорость. Первым Митя, затем Феликс, последней - Ада. Отец Серафим вызвался добровольцем - оборонять бронепоезд до последнего.
        Ада упала на насыпь, скатилась вниз. Что-то холодное полоснуло по руке, и она вскрикнула от боли. Феликс зажал ей рот:
        - Молчите!
        Спрятались в обгорелом доме - угли под ногами еще дымились.
        - Здесь раньше жил стрелочник, - тихо сказал Митя. - Очень хороший человек. Шляпы соломенные умел плести.
        Феликс погрозил ему кулаком («Заткнись!») и наклонился к Аде:
        - Слушайте меня внимательно. Берите мой планшет - там деньги. Я их спрятал в тайнике перед тем, как меня арестовали, а потом забрал. Мы будем богатыми людьми. Я разведусь с Бэтти: скажу, что она гулящая, - это хорошая причина для развода. Вы… ты пойдешь за меня?
        - Да. Я люблю тебя…
        - Потом… - Феликс приложил палец к губам Ады. - Главное, береги планшет.
        4
        Даниэль Бернар стоял посреди улицы, вдыхал дрожащими ноздрями ароматы: мыла - из бани, благовоний - из кумирни… Бензина, масла, людей, земли, собак… Он давно смирился с мыслью, что его расстреляют, но вдруг сторожа открыли тюрьму, побросали ключи и спрятались кто куда.
        Его так и не судили - некогда было: следователи и прокуроры целыми днями маршировали на учениях волонтерского полка. Даниэль подозревал, что против него не так много улик - только письмо жены. Лемуан, вероятно, остался на свободе. К волоките и хаосу добавилась вечная проблема подсудности: кто и за что должен судить мистера Бернара? Если бы он не оказал сопротивления при аресте, не ранил полицейского, его бы даже выпустили под залог.
        Даниэля перевели в Китайский город, чтобы там быстро разобрались и казнили военного преступника. И вот, пожалуйста, тюремные ворота распахнулись - добро пожаловать то ли в рай, то ли в ад.
        Знамена на ветру - в каждом окне, в каждой витрине. Толпа идет - у всех флаги: белое солнце на голубом фоне и красном поле. Лица молодые, счастливые.
        Один из русских авиаторов, Сергей, говорил, что самое светлое время в его жизни - это первые дни после революции в Петрограде. Он с товарищами гонял в грузовиках, закрывал министерства, открывал комиссариаты, выпускал из тюрем друзей и сажал врагов.
        Китайские рабочие тоже чувствовали себя творцами истории.
        Иногда Даниэля окликали, даже пытались дразнить «белым дьяволом», но быстро отставали. Он был грязен, истощен, небрит, на лице его светилась растерянно-счастливая улыбка - он был своим в этой толпе.
        На углу девчонка бойко торговала папиросами, и Даниэль с удивлением заметил на пачках знак Гоминьдана: надо же, фабриканты подсуетились - заранее подготовили продукт.
        Опять демонстрация. Выкрики: «Долой милитаристов!», «Да здравствует единый Китай!»
        За месяцы, проведенные в одиночке, Даниэль многое передумал. Сначала была дикая злоба: на себя, дурака, на Аду - он почти не сомневался, что она была повинна в его аресте. Потом на жену, когда выяснилось, что его арестовали из-за письма Эдны.
        Затем пришел страх смерти - не той бесшабашно-геройской на войне, о которой Даниэль даже мечтал, а страх мучительного подыхания в камере. Даниэль отравился дурной пищей, и его несколько дней беспрерывно рвало. Врача, лекарств, простой человеческой жалости ему не полагалось.
        При обыске у Даниэля не отобрали нэцке с изображением лисички кицунэ: невежды полицейские решили, что это один из грошовых амулетов, которые во множестве продаются в Старом городе. Даниэль попросил охранника отнести нэцке в японский квартал, в лавку знакомого аптекаря - любителя древностей. Тот сразу все понял: в свое время он долго упрашивал Даниэля продать ему женщину-лисичку с девятью хвостами. Охранник получил свою мзду, а арестант - облатки с порошками, которые спасли его - до суда и расстрела. Нина действительно сделала ему бесценный подарок.
        В ожидании казни Даниэль все чаще вспоминал Эдну. После свадьбы он отвез ее в Ханчжоу - любоваться древними храмами в бамбуковых зарослях.
        Они сидели на камне, смотрели на залитую солнцем долину, и Даниэль пересказывал Эдне «Путешествие на Запад» - китайский роман, созданный в шестнадцатом веке великим книжником У Чэнъэнем:
        - Это история о Царе Обезьян, бесстрашном воине: он летал на облаке и своим волшебным посохом побивал демонов. Он провозгласил себя Мудрецом, Равным Небу, но при этом был большим негодяем.
        Эдна рассмеялась:
        - Тут уж надо выбирать: либо мудрость, либо подлость. Умный человек не может быть мерзавцем - ведь это ужасно глупо: если ты вредишь людям, они отвернутся от тебя.
        Когда-то Даниэль говорил: «Куда бы я ни пришел, мир должен становиться лучше». Он подбирал бумагу с пола уборной - ради чистоты; занимался поставками оружия - ради возрождения Германии; бомбил города - ради иллюзии вседозволенности и могущества. Человек, сеющий огонь с неба, - это ведь почти бог.
        Даниэль Бернар был Царем Обезьян, которому по недоразумению досталось слишком много силы, и он пользовался ею как… обезьяна. Куда бы Даниэль ни приходил, он оставлял после себя несчастье. Он был главным героем сказки, а кому какое дело, что чувствуют третьестепенные демонята, которых он так эффектно бьет посохом?
        Великий Мудрец, Равный Небу, боролся за справедливость и наконец получил ее - в камере смертников. В деле улучшения мира ему следовало ограничиться уборными.
        Боги сжалились над Царем Обезьян и дали ему второй шанс.
        Иди теперь по городу с полными ладонями жидкого, горячего, дымящегося счастья. Как им распорядиться? Как не упустить сквозь пальцы?
        Ты не знаешь.
        Ты привык бить по головам, корчить рожи и награждать себя цветистыми титулами.
        Учись, Мудрец, Равный Небу. И помни, что небо - это всего лишь воздух.
        5
        Холодный дождь - лучший полицейский на свете. Еще вчера город кипел от демонстраций; утром двадцать третьего марта на улицах не было никого, если не считать патрульных и очереди у газетных стендов, где вывешивали списки убитых.
        Полторы тысячи домов сгорело. На улицах валялись серая форма армии северян и красные повязки палачей. Ветер трепал мокрые знамена.
        Пропускной пункт на Баундэри-роуд вторые сутки осаждала толпа. Поникшие шляпы, военные фуражки, унылые зонты. Британский офицер забрался на броневик, охраняющий ворота в Международное поселение.
        - Китайским полицейским и солдатам входить на территорию иностранных концессий не разрешается, - кричал он в рупор. - Запрещено носить флаги, транспаранты и любые вещи агитационного характера на любом языке. Запрещена любая военная форма, кроме перечисленных ниже…
        Митя и Ада стояли, накрывшись одним куском картона на двоих. Оба были перемазаны с головы до пят; чернобурка Ады где-то потерялась, один каблук сломался.
        Феликса пропустили за заграждение - переговорить с начальником поста.
        Два дня они метались вдоль оцепления. Заслышав русский акцент, их гнали и грозили пристрелить, если они не отойдут. «Большевики! Коммунисты!» Точно так же от одного пропускного пункта к другому бегали солдаты армии северян - без знаков различия, босые, многие в бинтах.
        На Баундэри-роуд Феликс встретил трех офицеров с «Великой стены».
        - Все кончено, - сказали они. - Тех, кто не ушел, перебили.
        - А отец Серафим? - спросила Ада.
        - Получил пулю в голову.
        Феликса не было больше часа.
        - Он не вернется, - прошептала Ада. Она вконец измучилась, на руке от локтя до запястья горел вспухший порез.
        Митя погладил ее по плечу:
        - Феликс вернется. Он хороший человек.
        Вдруг Ада заметила в толпе Даниэля. Он стоял совсем рядом - бородатый, в драной куртке.
        - Мистер Бернар, вы? - ахнула она.
        Он не успел ответить. Англичанину на броневике передали бумагу, тот пробежался по ней глазами и поднял рупор:
        - Представители белой расы, в том числе русские военные, могут войти на территорию Международного поселения.
        Толпа всколыхнулась; китайцы, знающие английский язык, начали переводить.
        В воротах появился Феликс.
        - Ада! - позвал он. - Иди сюда!
        Она кинулась к нему, но стоявший рядом китайский офицер схватил ее за руку.
        - Все вместе пойдем! - крикнул он злобно. - Одних вас мы не пустим!
        Митя заспорил с ним. Тот его ударил. Кровь, визг, давка.
        - Ада!
        Она видела, как Даниэль бросился к ней. Обернулась - Феликс рвался с другой стороны, десятки рук хватали его, оттаскивали в сторону. Китайский офицер вытянул из ножен саблю, взмахнул - что-то горячее брызнуло Аде на щеку. Толпа, взвыв, отпрянула. Даниэль упал с разрубленной шеей.
        - К воротам! - закричали русские офицеры, кто-то поволок Аду за собой.
        Громко застучал пулемет.
        Начальник пропускного пункта велел стрелять поверх голов, чтобы разогнать толпу. Но несколько пуль срикошетили, и на перекрестке остались лежать двое. Одного из них, Феликса Родионова, русские офицеры вынесли за ограждение. Через час он умер.
        Глава 76
        1
        Народная революционная армия ворвалась в город со стороны Лунхуа, предместья, знаменитого своей пагодой, арсеналом и местом для казней. Над Северным вокзалом все еще стоял дым.
        Двадцать шестого марта к Банду подошел военный корабль Чан Кайши. Пушки не стреляли: Большеухий Ду убедил союзников, что с командующим можно договориться миром.
        Чан Кайши получил пропуск, по которому он мог въезжать на территорию Международного поселения в любое время, с вооруженной охраной.
        По городу понеслись слухи: Чан Кайши пригласил к себе китайских купцов и намекнул, что разрыв с Россией и местными коммунистами возможен, если Гоминьдан найдет иные источники финансирования.
        Генерал Баи, новый военный комендант Китайского города, выступил с заявлением: дальнейшая судьба иностранных концессий и неравноправных договоров будет решаться дипломатами. А рабочим надо набраться терпения - великие дела сразу не делаются. Надо вернуться на фабрики: хозяева предприятий тоже страдают от империалистической эксплуатации, и если они обанкротятся, то всем будет хуже.
        Тем временем профсоюзные, коммунистические и студенческие лидеры избрали свое собственное правительство Шанхая - Комитет девятнадцати. Кроме Бородина в Ханькоу, его никто не признал, но у Комитета под ружьем были несколько тысяч красногвардейцев. С ними нужно было что-то делать.
        2
        Люди говорили, что по реке Хуанпу на полторы мили растянулась непрерывная мрачная линия военных кораблей: французский «Жюль Мишле», американский «Питсбург», английский «Аргус». Суда из Японии, Италии, Испании, Нидерландов.
        Люди говорили, что двадцать пятого марта в Нанкине произошла катастрофа. Ворвавшиеся в город кантонцы разграбили иностранную концессию, убили вице-президента Нанкинского университета и ранили британского консула.
        Белый Шанхай замер в ужасе: вот оно, началось. Никто не знал, что правда, а что нет: морское радио было единственным средством связи. Теперь даже те, кто не хотел верить в худшее, паковали чемоданы.
        Люди говорили, что за один день были скуплены все билеты на пароходы, отправлявшиеся в Европу и Америку.
        Тамара целыми днями слушала радиоприемник.
        - Нанкинские события послужили сигналом к массовому исходу белых из китайских провинций, - говорил незнакомый диктор.
        Клим уже несколько дней не появлялся в эфире. Тамара скучала по нему. Она звонила ему домой, но никто не брал трубку.
        - …беженцев более двадцати тысяч. Большинство из них - американские миссионеры, прожившие в Китае не один десяток лет. Туземцы, которых они крестили, грабят их дома.
        - Вероятно, все это время они ждали прихода кантонцев, а не Спасителя, - послышался голос Клима.
        Тамара встрепенулась: вернулся-таки! Интересно - где его носило?
        - Расскажите, что случилось в Нанкине? - попросил диктор. («Клим попал в эту заваруху?!»)
        Он ответил не сразу:
        - Случилось то, что я растерял все иллюзии. Мы с Тони Олманом прибыли в Нанкин за день до резни. Ночевали в городском остроге: оказалось, что солдаты северян ненавидят нас ничуть не меньше, чем кантонцы, - так что в тюрьме было безопасней. Когда начался погром, все иностранцы собрались в доме мистера Хобарта на вершине Сокони Хилл. Нас было около тридцати человек.
        Тамара слушала и чувствовала, как все в ней - душа, мысли, сердце - окостенело. Она глядела на полированный бок радио, на круглые ручки настройки… Тони был там, в Нанкине. Но он ведь сказал ей, что поехал в Циндао!
        - К нам начали ломиться мародеры, - продолжал Клим. - Мы выкинули из окон все ценные вещи - пока солдаты дрались из-за них, мы могли оттянуть время. Дома у мистера Хобарта был радиопередатчик, и мы послали сигнал бедствия. Американские и британские корабли открыли огонь по городу, чтобы нам позволили уйти. Я не знаю, сколько при этом погибло китайцев, мне известны только наши потери…
        Тамаре никогда не приходило в голову, что Тони может умереть раньше нее.
        - Мы сделали веревки из простыней и перебрались через городскую стену. Сначала мужчины с оружием, потом женщины и дети. На берегу нас ждали шлюпки британского десанта.
        - Вы уверены, что вас преследовали солдаты Чан Кайши, а не коммунисты? - спросил диктор. - Ведь между нами установлено перемирие.
        - Вы считаете, что командующий полностью контролирует свои войска? - отозвался Клим. - Они делают что хотят. Это гражданская война: граждане убивают граждан потому, что им так хочется.
        - Стало быть, обстрел Нанкина был оправдан?
        Молчание.
        - Я, знаете ли, счастлив, что сижу здесь и разговариваю с вами. А мог бы валяться в канаве с дыркой в голове.
        «Скажи мне: Тони жив?! Скажи!» - молила Тамара.
        - Я должен попрощаться со слушателями, - произнес Клим. - Сожалею, но это мой последний эфир. Я отправляюсь в Пекин по личным делам.
        Зазвучала песня в исполнении гавайского трио.
        Скрип половиц, скрип двери. В комнату вошел Тони с обвязанной головой:
        - Шалтай-Болтай сидел на стене, Шалтай-Болтай свалился… потому что не выдержала веревка из простыни. Клим и британский лейтенант доволокли меня до шлюпки. А то бы не добрался.
        - Это ничего, - проговорила Тамара плача. - Будем сидеть тут вдвоем, выздоравливать и слушать радио.
        3
        Возвращаясь на британском крейсере в Шанхай, Клим думал о том, что жизнь его - как индейское разноцветное ожерелье. Нанизал на шнурок события, города, знакомых, а потом за что-то зацепился, и бусины полетели в разные стороны. Сиди теперь, растерянный, и думай - как быть? Собирать все, лезть в дальние углы, - или черт с ними, пусть валяются как есть?
        Нина при любом раскладе не вернется к нему: она была настолько несчастна в браке, что попросила помощи не у мужа, а у Тони Олмана.
        «Эта женщина не для тебя - прими это, наконец».
        Клим бросился в Нанкин, потому что испугался за Нину. Но главное - в душе вспыхнула подсознательная надежда: «Я выручу тебя, и ты расплатишься за свободу любовью».
        Не будет этого. Все эти годы Клим любил не Нину Купину, а другую, выдуманную женщину. Он, как шаман, пытался изгнать «злого духа» из тела жены, не осознавая, что этот дух и есть ее суть. Глупо ждать, что Нина превратится в идеал из благодарности.
        Она предложила ему единственную форму брака, которая ее устраивала: мы дружим, мы растим дочь, мы радуем друг друга в постели, но мы не принадлежим друг другу. Климу было мало этого: «Дайте либо все, либо ничего не надо». Он отдалился от Нины не потому, что хотел наказать ее, а потому, что не мог любить ее настоящую. Если отойти чуть в сторону, тогда видно лишь то, что восхищает: сила духа, острый ум, изящество и женственность. А другую сторону медали можно вовсе не замечать или подсмеиваться над ней, как над чем-то неважным.
        Так ради чего все это? Ради чего надо было подставляться под пули и рисковать своей жизнью и жизнью дочери? Во время осады в Нанкине мародеры палили по окнам из винтовок. Клим думал: что будет с Китти, если его убьют? Валентина - старательная, но равнодушная - тут же бросит ее.
        «Приза в любом случае не будет. Если ты спасешь Нину, то спасешь не для себя».
        Сырое, промозглое утро. Клим сидел на носу корабля, слушал гул двигателя, смотрел на силуэты кранов и пристаней на берегу. Электрические фонари в тумане - как россыпь далеких звезд.
        Надо придумывать себя заново. Решать: «Кто я?», «Какой я?»
        Человек, который подстроится под требования Нины к «настоящему мужчине»? Переломится пополам, чтобы ей было удобно с ним? Закроет глаза на то, что ее мысли вечно крутятся вокруг трех «Б»: «богатство», «бахвальство» и «Бернар»?
        Нет, конечно.
        «Но я человек, который не бросит жену в беде - вот на этом надо стоять до конца».
        А награда… Ну что ж - будем считать, что Клим ее уже получил. Десять лет страстной любви - не так мало.
        4
        Дон Фернандо перехватил Клима у лифта:
        - Куда? Что это еще за мода - сначала пропасть, как сукин сын, потом объявления об уходе на весь Шанхай делать?
        Клим сунул ему в руки длинный темный предмет:
        - Это тебе - японский боевой веер тессен. Извини, вещь не новая, даже скорее древняя, но в хозяйстве пригодится.
        Дон Фернандо раскрыл веер, пластины его были сделаны из металла.
        - Говорят, удобная штука для отбивания стрел и нанесения колющих ран, - произнес Клим. - Ну или если сигналы войскам подавать надумаешь…
        Дон Фернандо взглянул на него исподлобья:
        - Ты что задумал?
        - Я откупаюсь от тебя. В Нанкине во время осады мы вооружались, кто чем мог. У мистера Хобарта была коллекция японского оружия, мне достался веер. Самому Хобарту он уже не понадобится.
        - Нет, ты мне объясни, - перебил дон Фернандо, - на кой черт ты едешь в Пекин?
        Клим рассказал, что случилось с Ниной.
        - И ты надеешься в одиночку спасти ее? - удивился дон. - Если дело политическое, то тебя даже не пустят к ней. Да и адвокатов, скорее всего, тоже.
        - Мне нужно связаться с советским посольством в Пекине, - сказал Клим. - Посол наверняка сделает все, чтобы вызволить Фаню Бородину: все-таки она жена главного политического советника. Я надеюсь, что Нина будет с ней.
        - Как ты выйдешь на посла? У тебя есть знакомые среди русских коммунистов?
        - Есть один - здесь, в Шанхае. Невелика шишка, но все-таки. Он из агитаторов.
        - А-а… ну ищи его в консульстве. Они сейчас там прячутся: ваши белогвардейцы взяли их в осаду. Вообще, дела коммунистов плохи. Чан Кайши открестился от них; в Ханькоу голод: все фабрики и лавки позакрывались. Жрать нечего, зато никакой эксплуатации. Последняя надежда - шанхайский пролетариат с Генеральным профсоюзом во главе. В Китайском городе четыре тысячи бойцов красной гвардии, но этого мало, чтобы совладать с Народной революционной армией. Они окопались в опорных пунктах - в Восточном библиотечном здании, в «Коммерческой прессе»… Коммунисты все двенадцать тысяч поставили бы под ружье - только ружья нет. На черном рынке патрона не достать ни за какие деньги.
        - Кто-то все скупил?
        Дон Фернандо многозначительно поиграл бровями.
        Подошел лифт, мальчик в шапочке с галунами открыл дверь. Клим обнял Фернандо:
        - Счастливо.
        - Постарайся, чтобы тебя не прихлопнули! - крикнул дон и помахал боевым веером вслед уплывающему лифту.
        5
        Китти вылетела навстречу Климу:
        - Папа! - С радостным воплем подбежала, уткнулась в колени.
        Черные восторженные глаза, на щеке - след от наслюнявленного карандаша. Сколько раз говорил ей, чтобы не таскала его в рот!
        Валентина что-то спрашивала. Клим отвечал невпопад: да… нет… Китти показала ему игрушечного утенка:
        - Один мальчик подарил.
        Вот те на, женихи объявились!
        - Что за мальчик?
        - Ну я говорю тебе - беленький. Он все время ждет, когда я на улицу гулять выйду. Сидит в окне и смотрит. Я ему язык показывала, а вчера не показала, и он мне утенка отдал.
        Клим взял Китти на руки. Беленький мальчик влюбился в нее… Дурак не влюбится в такую красотку! Ох, солнце мое, как бы сделать, чтобы все у тебя было хорошо?
        - К вам гостья, - сказала Чьинь, появляясь в дверях.
        Клим нахмурился:
        - Кто?
        - Хуа Бинбин.
        Клим направился в гостиную. Чьинь семенила рядом:
        - Мисс Хуа такая замечательная! Я видела ее новый фильм - ох, сердце разрывалось!
        Бинбин была в шелковом синем платье с короткими рукавами. Что на свете делается - китайские женщины начали руки выше локтя показывать! Она протянула Климу маленькую ладонь:
        - Вы, наверное, не помните меня. Два года назад я работала на вашу супругу.
        - Я помню.
        Бинбин смотрела на Клима снизу вверх. Тень от надвинутой на лоб шляпки делила ее лицо надвое: яркие губы и нежный подбородок освещены, а глаза спрятаны.
        - Я только что вернулась из Пекина, мы отвезли туда мой фильм. В столице все газеты пишут о процессе над Бородиной, ее кузиной и тремя дипкурьерами…
        - Суда еще не было? - помолчав, спросил Клим.
        - Чжан Цзолинь затягивал дело, надеясь выторговать у Михаила Бородина побольше. Но тот отказался идти на переговоры ради спасения своей жены. Сказал, что если он объявит перемирие, то получится, что жена значит для него больше, чем мировая революция.
        Клим провел ладонями по лицу:
        - Что им грозит?
        - Либо смертная казнь, либо пожизненное заключение. Я сегодня слышала по радио, что вы собрались в Пекин. Вы едете из-за Нины?
        Клим кивнул.
        - Я пришла спросить: могу я что-нибудь для вас сделать? - проговорила Бинбин. - Мы повздорили с вашей женой, но я умею быть благодарной. Она помогла мне заработать деньги на фильм.
        - Вы знаете кого-нибудь из чиновников в Пекине? - спросил Клим.
        - Нет. Но здесь, в партии Гоминьдан, у меня много друзей.
        - С кем именно вы знакомы?
        - Помните Го, художника, который рисовал плакаты для мисс Нины? Все переговоры между Генеральным профсоюзом и штабом Гоминьдана ведутся через него. Есть еще…
        - Погодите, - перебил Клим. - Он знает, как выглядит печать лидера Генерального профсоюза?
        - Ван Шоухуа? Скорее всего.
        Клим сжал ее руку:
        - Познакомьте меня с ним.
        6
        Осада советского консульства продолжалась. Теодор Соколов смотрел в окно. Враг - Лазарев, полковник ничейных войск, - лупцевал по морде какого-то типа в гражданском. Вокруг толпились довольные зрители - белогвардейцы.
        Соколов щурил близорукие глаза, стараясь разглядеть, кто на этот раз попался им в руки. Беляки не то чтобы никого не пускали в консульство, они делали невозможной его работу. Умно, умно… Обыскать, поставить к стенке и по всем правилам расстрела сфотографировать. Или спровоцировать драку. Властям жаловаться бесполезно - там один ответ: белогвардейцы патрулируют вверенную им территорию и, согласно директиве, обыскивают всех подозрительных. Если есть жалобы, после как-нибудь разберемся.
        Предатели из Гоминьдана что-то затевали. Нескольким агентам удалось прорваться через белогвардейский кордон; они сказали, что военный губернатор требует разоружить рабочую гвардию. Предлог такой: под видом революционных отрядов в городе формируются шайки, которые грабят население. Отличить революционера от бандита невозможно, поэтому оружие будут изымать у всех.
        Если это случится, революция умрет. Перетянуть солдат на свою сторону не выйдет. Им, набранным из деревень, невозможно объяснить, что такое социализм, им для начала надо пообкататься в городе. А это время - чертово время!
        Телефон не работал - белогвардейцы оборвали провод. Связь с китайскими товарищами только через курьеров.
        Тот, которого били, ловко влепил Лазареву между глаз, отскочил и побежал в сторону консульства.
        Это был Клим Рогов.
        Красноармейцы, охранявшие консульство, сначала не хотели пускать его, но он устроил скандал и потребовал немедленно позвать Теодора Соколова.
        Кровь сочилась у него из рассеченной брови. Он тяжело дышал, скалил зубы:
        - Слабоваты оказались господа офицеры. Не думали, что им сдачи дадут.
        Соколов очень удивился, когда узнал, что Клим все эти дни провел в штаб-квартире Генерального профсоюза: служил переводчиком. В свое время он показался ему довольно жалким типом, неспособным на серьезные дела. Но, видимо, революция и его захватила.
        - Против нас что-то затевается, - сказал Клим, вытирая кровь рукавом. - Ребята готовятся к обороне: запасают продукты и бинты на опорных пунктах.
        - Почему вы вызвали меня? - спросил Соколов. - У вас ко мне какое-то поручение?
        Клим быстро взглянул на стоявших рядом красноармейцев:
        - Я сказал Ван Шоухуа, что лично вас знаю и что вам можно доверять. Он опасается за архив: если враги захватят нашу финансовую отчетность, то сразу будет понятно, кто платил за революцию в Китае. Уничтожить бумаги мы не имеем права: Гоминьдан и так распускает слухи, что фонды разбазариваются. У нас должны быть доказательства, что все до последнего цента было потрачено на дело.
        Мы приняли решение вывезти архив в надежное место - в советское посольство в Пекине.
        Соколов кивнул:
        - Это разумно.
        - Вот доверенность от Ван Шоухуа. - Клим вытащил из нагрудного кармана бумагу. - Он хочет, чтобы я доставил архив до места назначения, только скажите, кому его передать.
        Соколов пробежался глазами по доверенности: она была написана по-китайски. Внизу - печать Генерального профсоюза.
        - Посидите, я сейчас, - сказал он. - Мне надо показать это переводчику.
        Соколов вернулся через пятнадцать минут:
        - Вот вам адрес и записка. В Пекине поедете не в посольство, а к нашим девочкам - Паше и Глаше Заборовым. Вы их помните? Они сейчас работают в столице. Передайте бумаги им. Как вы собрались возвращаться назад? Белогвардейцы вас не пропустят.
        Клим покосился за окно:
        - Ничего, сейчас стемнеет, прорвусь как-нибудь.
        Глава 77
        1
        Странно было видеть Большеухого Ду в кабинете Стерлинга Фессендена. Вот радиоприемник, электрические лампы, самопишущее перо на столе. А вот Ду - существо из другого мира, из другого столетия. Высокий, сутулый, с двухдюймовыми ногтями. Шелковый балахон - чуть ли не до земли. Только ботинки европейские.
        Тони Олман переводил тихую речь Ду:
        - Коммунистам нужно время. Они ждут корабли из Владивостока, которые привезут им новую партию оружия.
        - У нас есть договоренность с военным комендантом Китайского города, - сказал Фессенден. - Он не допустит нового восстания.
        Ду опустил набрякшие веки:
        - Я бы на вашем месте не особо рассчитывал на него. В этой игре у всех свои интересы. Гоминьдан начал Северный поход под лозунгом «Вышвырнем „белых дьяволов“ из Китая!» Если коммунисты двинутся на иностранные концессии, кантонцы будут только рады.
        Олман смотрел в глаза Фессендену. Все, кто мог, бежали из Шанхая, остальные отправили семьи в Японию или Корею - переждать войну. Вчера у Тамары опять был приступ, переезд означал для нее смерть. Сыновья отказались уезжать без нее: «Мы будем защищать мамочку!»
        - Так что вы предлагаете? - проговорил Фессенден.
        Глаза Ду на мгновение блеснули.
        - Мы не предлагаем - мы действуем. Если вы пошлете своих людей по дороге в Лунхуа, они найдут у брошенной крестьянской хижины труп. И возможно, признают главу Генерального профсоюза.
        - Вы убили его?
        - Он хотел, чтобы в Шанхае началась большая война. Мы предпочитаем маленькую.
        Большеухий был спокоен, но он торопился. Если победят коммунисты, его опиумной торговле придет конец. Резня в концессиях приведет к полномасштабной интервенции - и тогда власть в городе захватят иностранные генералы, которые вряд ли потерпят Зеленую банду на территории Шанхая.
        - Мы ударим сегодня перед рассветом, - сказал Ду. - Вы с нами или нет?
        Выпуклый лоб Фессендена блестел в свете лампы. Он по очереди дергал себя за пальцы, и было слышно, как хрустят его суставы.
        - Какая помощь вам потребуется?
        - Пять тысяч винтовок и боеприпасы к ним. Грузовики для переправки наших людей. Пропуска: чтобы нападение было внезапным, мы должны переправить наших бойцов через территорию Международного поселения.
        - Вы получите все, что вам надо, - проговорил Фессенден.
        Олман выдохнул с облегчением. Если с коммунистами будет покончено, значит, Тамара проживет еще несколько дней.
        2
        В четыре часа утра завыли сирены с военных кораблей. По улицам неслись армейские грузовики, полные людей с белыми повязками на рукавах. Жители вскакивали с постелей, приникали к окнам: кто это? кого едут убивать? Но грузовики исчезли так же внезапно, как и появились.
        Вскоре на северных окраинах загремели выстрелы.
        Люди Большеухого врывались в дома и резали спящих. За несколько часов рабочая гвардия была полностью перебита. Теперь армейские грузовики вывозили трупы, а дворники торопливо смывали с асфальта кровь.
        С утра газеты и информагентства опубликовали сообщение: «Профсоюзы необходимо было очистить от коммунистов. Теперь они будут реорганизованы согласно заветам доктора Сунь Ятсена».
        Тринадцатого апреля собрание налогоплательщиков Международного поселения вынесло резолюцию: отныне китайцы могут свободно посещать городские парки. Справедливость восторжествовала.
        3
        Дверь Марте открыла не прислуга, а девочка, Бриттани. Волосы ее были нечесаны, платье измято - верно, она спала не раздеваясь. Под мышкой Бриттани держала плюшевого пингвина с оторванным глазом.
        - А где все? - удивилась Марта.
        - Разбежались, - сказала Бриттани и ушла в задние комнаты.
        В доме пахло опиумом. На ковре валялись шкурки от колбасы и огрызок яблока. Откуда-то донесся звук мандолины - резкий, неприятный, будто кто-то пытался играть неумеючи.
        Роберт не заходил к Марте вот уже несколько недель; она убеждала себя, что у него все в порядке, просто он занят - дела, военные приготовления.
        Вчера к ней явился детектив из полиции, Джонни Коллор:
        - Вы знаете, что миссис Уайер погибла?
        - А что с ней случилось?
        - Ее застрелили. Мы ищем того, кто мог это сделать.
        Коллор задал Марте несколько вопросов. Он не смотрел ей в глаза и постоянно шарил взглядом по комнате, как вор, который подумывает, что бы украсть.
        - Мы знаем, что Роберт Уайер был постоянным клиентом вашего заведения, - сказал он. - Семейная жизнь его не задалась. Как думаете, мог он быть причастен к убийству жены?
        Марта горячо возражала - пожалуй, слишком горячо. Коллор кривил губы: он был из тех людей, кто скорее верит равнодушной реплике, чем страстным восклицаниям.
        Он попрощался и велел никому не рассказывать об их беседе - обычная полицейская формальность.
        Марта догадывалась, что она может увидеть в доме Уайеров. Роберт был не первым, кто на ее глазах сгорел от опиума.
        Комната с закрытыми шторами, на подносе у прикроватного столика - маленькая лампа со стеклянным колпачком. Густой запах остывшего дыма.
        Роберт сидел на постели, подобрав под себя босые ноги в грязных кальсонах. На подушке темнел гриф мандолины. Корпус ее был прикрыт одеялом - так кутают больного ребенка.
        Роберт не обернулся на звук шагов. В руке - тонкое шильце, на конце которого дымился маленький темный комок. Роберт переложил его в длинную трубку с чашкой в серебристой оправе. Затянулся и лег рядом с мандолиной.
        Марта тихо вышла и прикрыла за собой двери. Она ничего не могла сделать: Роберт проклял себя.
        4
        Бриттани прыгала на диване, мама бы в обморок упала, если б увидела. Но мама тоже испугалась войны и уехала к родственникам. Остались только Бриттани и папа.
        Часы на стене пробили два часа. Прошлой ночью было слышно, как стреляют. Бриттани лежала под одеялом с плюшевым пингвином и рассказывала ему сказку, чтобы он не боялся. Сказка была о Винни-Пухе: мисс Ада читала ей эту книжку перед тем, как уехать.
        Дверь отворилась, и в комнату вошла дама в шляпе с цветком. Платье на ней было смешное (мама называла такие «вульгарность»).
        - Меня зовут Марта, - сказала она. - Я старый друг твоего отца. Он попросил, чтобы я присмотрела за тобой. Собери вещи.
        Бриттани с размаху села на диванную подушку:
        - Я не хочу…
        - Пойдем, - настойчиво позвала Марта. - Тебе нельзя оставаться одной. Будешь жить у меня: половина моего дела принадлежит тебе.
        Через час на улице показались две фигуры: женщина несла плохо застегнутый чемодан, из которого торчал конец скакалки; рядом шла девочка с плюшевым пингвином в руках.
        5
        Джонни Коллор смотрел на северо-запад. Сидел на крыше таможенного здания на Банде (еще недостроенного), пил пиво из бутылки и старался держать плечо прямо, чтобы Бастеру, вороне, было поудобнее.
        Закат. В небе желто-алые мармеладные слои мешались со столбами дыма.
        - Демонстрация сегодня была, слышь, Бастер? - говорил Джонни. - Требовали разыскать тех, кто перебил рабочую гвардию. А военные по ним - из пулеметов. Шестьдесят шесть покойников, триста шестнадцать раненых.
        Ветер теребил вороньи перышки.
        - Победили мы их - теперь не скоро оправятся.
        Раньше Коллор часто разговаривал с Бастером, но потом появилась миссис Уайер. Он торопился к ней, ругал себя; краем глаза глядел на небо, где маячил одинокий вороний силуэт: «Эх, прости, брат!»
        Все вернулось на круги своя: крыша, пиво, закат и длинные рассказы о том о сем.
        - Чан Кайши теперь «просвещенный, решительный и дальновидный политик» - так во всех газетах пишут. А совсем недавно наши разве что зад его портретом не подтирали. Они ему - деньги, он им - гарантии, что ни черта в Китае не поменяется для белых людей. Он свое Национальное правительство организовал, и старушка Англия с США его поддержали. Учись, брат, политику делать!
        Коллор помолчал, потом вспомнил, что принес Бастеру гостинец. Лиззи как-то сунула ему в карман печенье.
        - На-ка, брат, поклюй. Вкусно? Вот видишь, и тебе от миссис Уайер кое-что перепало.
        Глава 78
        1
        Нина не верила в пользу радио, а зря: если бы Бинбин не услышала прощальные слова Клима, не уговорила Го подделать доверенность Ван Шоухуа, все сложилось бы иначе. Полковник Лазарев тоже помог: спланировал и разыграл выступление перед советским консульством, чтобы показать большевикам, что Клим для них - свой.
        Клим не решился оставлять Китти в Шанхае, взял ее и Валентину с собой. С горем пополам добрались до Пекина, поселились в гостинице рядом с Посольским кварталом.
        Жара, пылища. Китайцы смотрели неприветливо. Белые люди - враги: хоть из Советской России, хоть с Запада. Приказчики в лавках отводили взгляд - притворялись, что не замечают. Не грубили, но старательно презирали.
        Пекин - город стен. Все - от крошечных домиков до императорского дворца - обнесено высокими заборами. Только глянцевитая черепица мелькает сквозь ветви деревьев.
        Клим постоял перед черной дверью в ограде: растрескавшееся дерево, позеленевшие бронзовые ручки.
        Плана у него не было. Имелась лишь подправленная Го записка от Теодора Соколова. В ней значилось, что Клим командируется в Пекин, чтобы помочь спасти видного советского работника Нину Купину.
        Он взялся за тяжелый молоток, висевший на цепочке, и постучал в дверь. Открыл белый парень, похожий на студента.
        - Вам кого? - спросил по-английски.
        Клим объяснил, что ищет Заборовых.
        - Погодите.
        Парень затворил дверь и ушел. Клим ждал минут десять. Наконец послышались шаги, лязгнул засов.
        - Клим, вы?! - То ли Паша, то ли Глаша кинулась ему на шею. - Какими судьбами? Вот уж не ожидала! Пойдемте, пойдемте… мы вас сейчас завтраком накормим.
        Одноэтажный дом, выстроенный вокруг внутреннего дворика. Раскидистое дерево, пруд размером чуть больше ванной. В тени - стол с самоваром.
        Седовласый мужчина в вышитой рубахе поднялся навстречу Климу, поглядел серьезно.
        - Все свои! - закричала вторая мисс Заборова. - Это товарищ из Шанхая.
        Девчонки ничуть не изменились - были порывисты и горласты. Только стрижки у них другие - покороче.
        Клим был любезен и в меру сдержан. Объяснил, что готов идти в советское посольство и приступить к работе. Хозяева переглянулись. (Переиграл? Или начал распинаться не перед теми людьми?)
        - Вы ничего не знаете? - спросил Валерий, парень, похожий на студента. - Наше политическое представительство разгромили. Маршал Чжан Цзолинь велел солдатам расстрелять китайских служащих, а советских держат в тюрьме по обвинению в подрывной работе. Мы тут отсиживаемся на полулегальном положении. В посольство даже не суемся, чтобы не провоцировать китайцев.
        Подул ветер, и с дерева на скатерть упала тонкая ветка с шишечками.
        - Так что же?.. Как же теперь?.. - проговорил Клим и не закончил вопроса.
        Ты пытаешься сделать все, что в твоих силах, чтобы отвести свою маленькую беду. А для них это - муравьиные страсти. У них если беда - так в сверхтяжелом весе, в мировом масштабе. Рубцов (седой мужчина в вышитой рубахе) говорил, что военачальники Гоминьдана клялись в верности идеям ленинизма, но, как только Чан Кайши взял верх, тут же переметнулись к нему. Советские инструкторы один за другим уезжали домой. Оставаться в Китае было опасно.
        - Они ведут наступление на нас по всем фронтам, - сказал Рубцов. - Английская полиция устроила налет на наше торговое представительство в Лондоне. В Варшаве убили советского полпреда, на китайской границе что ни день - провокации.
        - Империалисты всего мира сговорились между собой… - подхватил Валерий.
        У него на запястьях был длинный черный пух, так не вязавшийся с его полудетским лицом. Барышни Заборовы смотрели на Валерия с обожанием - наверное, вечерами, после партийной работы, здесь крутился партийный роман.
        - Мне нужно составить отчет о ходе дела Бородиной, - произнес Клим. - С кем мне поговорить на этот счет?
        Ему не ответили. Рубцов в который раз прочитал письмо от товарища Соколова. Поднял глаза на Клима:
        - Здесь написано, что вы владеете китайским языком, в частности шанхайским диалектом. Это так?
        Клим кивнул:
        - Да.
        - Хорошо.
        Рубцов поднялся и пошел к дому. Клим проводил его взглядом.
        - Очень хорошо, - повторил Валерий. - Вы прибыли как раз вовремя.
        2
        Нина пыталась предложить Феликсу Родионову выкуп за себя, объяснила, что если он ее отпустит, то станет богатым человеком.
        - Я не имею никакого отношения к коммунистам!
        Он только обматерил ее. Все припомнил - и отказ платить за отца Серафима, и девушку Аду, оставшуюся без средств.
        Пока на «Памяти Ленина» шел обыск, пассажиров и команду держали на пароходе. Ни в трюме, ни в багаже дипкурьеров ничего не нашли. Единственной уликой был разобранный аэроплан: люди Собачьего Мяса решили, что он принадлежит Фане Бородиной, хотя по бумагам его хозяином значился Поль Мари Лемуан.
        Бородина успела шепнуть Нине:
        - Когда нас снова будут допрашивать, скажите, что вы моя двоюродная сестра, я подтвержу. Иначе вас могут посадить в яму.
        Феликс Родионов велел пассажирам собрать вещи и выйти на палубу. Нина вернулась в свою каюту - там ее ждал Лемуан.
        - Ну, я говорил вам, что ехать со мной не надо? Меня-то выпустят, а вас отвезут в тюрьму в Нанкин.
        - Что вы наврали Родионову? - спросила Нина.
        - Не ваше дело. Я в скором времени буду в Шанхае. У вас есть хоть один человек, кого вы можете попросить о помощи? Я передам записку.
        Нина закрыла лицо руками. Клим? Он никогда не простит ее. Полковник Лазарев? У него есть дела поважнее - маршировать в волонтерском полку. Фессенден? Друзья-приятели, знакомые по его приемной? Они носа не покажут за пределами иностранных концессий.
        - Я напишу Тони Олману, - сказала Нина.
        - Валяйте.
        Лемуан взял записку и спрятал ее в карман.
        - Вы сможете дать телеграмму Даниэлю? - спросила Нина.
        Лемуан посмотрел на нее с укоризной:
        - Мистер Бернар вступился бы за вас по дружбе. Но чтобы вытащить вас из этого дерьма, вас надо крепко любить. Так что не ждите от него слишком многого. Ну, прощайте.
        Тамара говорила, что мы получаем то, о чем больше всего думаем. В свое время Нина так боялась ареста, так часто представляла, что она будет делать, когда к ней в дом вломится полиция, что, наверное, сама себя сглазила.
        Сначала их держали в доме чиновника. Никаких новостей с воли не поступало, мир сжался до размеров крохотного дворика, где гуляли заключенные. Страстное желание вырваться на волю сменилось апатией.
        - Всю жизнь живешь с уверенностью, что ты пуп земли, а поди ж ты, всем на нас плевать, - вздыхала Фаня.
        Они с Ниной подружились. Им выделили одну комнату на двоих - спальню на женской половине дома. Фаня отдала Нине кровать, а сама укладывалась на длинном сундуке: то ли хотела доказать, что привыкла к походной жизни, то ли действительно ей там было удобнее.
        - Как думаете, ваш муж вступится за нас? - спросила Нина.
        Фаня покачала головой:
        - Жалко, что Собачье Мясо этого не понимает. Есть вещи поважнее любви супругов.
        Нина тоже не понимала. Когда Клим любил ее, он готов был на все ради ее счастья. Фаня только посмеялась:
        - Это потому, что он негосударственный человек.
        Она говорила свысока, но не для того, чтобы уязвить Нину, а чтобы оправдать своего Михаила. Ей хотелось, чтобы у его поступков было достойное объяснение.
        Собачье Мясо все никак не мог решить, что с ними делать. Приходили и уходили следователи, переводчики и военные, что-то обещали. Но день за днем конвойные играли в карты, сидя в тени ворот. День за днем повар готовил лапшу и китайские пельмени. День за днем дипкурьер Грейбус пел песни - уже без гитары: ее пришлось оставить на пароходе.
        По ночам Фане не спалось. Она ворочалась, и крышка сундука скрипела под ее грузным телом.
        - Нина, вы спите? А почему вы уехали из России? Вы не жалеете?
        В глубине души она считала Нину запутавшейся дурочкой. Нина не вдавалась в подробности своей жизни: сказала, что в Шанхае работала в издательстве.
        Когда Фане было особенно тоскливо, она пыталась направить Нину на путь истинный: убеждала, что счастье - это борьба и что страдания закаляют человека.
        - Рабочие - это все. Не будь их, не было бы никаких предметов потребления…
        Иногда Нина спорила с ней:
        - А без инженеров не было бы заводов, и рабочим пришлось бы возвращаться в деревню - пасти коров. Без фабрикантов не было бы фабрик, без банкиров - кредита.
        Но спорить не имело смысла, и Нина затихала. Одержав очередную победу, Фаня принималась за длинные лекции по истории революционных движений. Нина думала о своем.
        Лемуан был прав: Даниэль никогда бы не сделал ради нее то, что делается из любви. Олман не приехал: с какой стати он будет рисковать ради чужой женщины? Раньше у Нины был Клим, но она так долго топтала его чувства, что в конце концов добилась своего. У Фани было достойное объяснение, почему за нее никто не вступится. У Нины не было и этого.
        Это ошеломляло ее: как так получилось, что ее судьба никого не волнует? И ведь все было! Любовь, дружба… Просто она сама запустила в себе часовую бомбу - механизм медленного самоуничтожения.
        - Главное - что ты считаешь нормой, к этому ты и стремишься, - с воодушевлением рассказывала Фаня. - Норма в понимании коммунистов - это…
        Да, все верно. Нина считала нормой то, что у нее должны быть деньги. И она сделала так, чтобы они появились: исправила досадные неполадки в реальности. В то же время она считала нормой вечные душевные страдания. В этом и заключалась ее личная жизнь - драма, приятное ноющее чувство жалости к себе, к Климу, к Даниэлю, даже к бестолковому пану Лабуде.
        Как только у Нины хоть что-то налаживалось, она возвращала все в «нормальное состояние» той самой борьбы, в которой теоретически должно было заключаться счастье.
        Она получила ровно то, что заказывала, - классическую трагедию: в Древней Греции так называли ритуальные пляски с последующим убиением жертвенного козла.
        3
        Когда Собачье Мясо понял, что шантажировать Михаила Бородина бесполезно, он отдал пленников Чжан Цзолиню. На несколько дней их перевели в городской острог, а потом посадили на поезд и отправили в Пекин.
        Там, перед входом в тюрьму, Нина виделась с Фаней и дипкурьерами в последний раз.
        Ее ввели в камеру-одиночку - железная кровать, керосиновая лампа, вонь лизола. Потом пришла надзирательница, лысая старуха с гнилыми зубами и когтями непомерной длины. Кожа у нее была как у перезрелого банана - желтая, в коричневых пятнах.
        Старуха чуть-чуть говорила по-английски.
        - Обыск, обыск…
        Нина хотела раздеться, но тюремщица объяснила, что сама снимет с нее одежду. Холодные когти двигались по телу (закрыть глаза, шептать себе: «Сейчас все кончится»). Другие тюремщицы проверяли вещи: разодрали каждую пуговицу на жакете - они были обтянуты материей. Оставили юбку и кофту, все остальное унесли.
        Ночью Нину отвели на допрос. В закопченной комнате сидели трое.
        - Встаньте в центр квадрата, - сказал узколобый переводчик с худенькими длиннопалыми лапками.
        На полу было очерчено место для преступников.
        Следователь спрашивал, писец быстро вычерчивал на бумаге столбики иероглифов.
        - Кем вы приходитесь Михаилу Бородину? Какова ваша цель пребывания в Китае? От кого вы получаете жалованье?
        Скажешь правду - убьют здесь же, в камере, чтобы избежать «потери лица». Столько времени кормили пельменями, содержали под домашним арестом - и все зря? Нина повторила то, что уже говорилось сто раз: да, я прихожусь родственницей Бородину, в Шанхае живу четыре с лишним года, революционной деятельности не вела, ехала в Ханькоу навестить дорогого Мишу.
        Бесконечные иероглифы - как крошечные паутинки. Нина чувствовала себя неопытной ведьмой на суде инквизиции.
        Ночью - клопы. Днем - зной и вытягивающее силы ожидание. Встречи с «подельниками» запрещены, будь благодарна за то, что выводят на прогулку.
        Белый каменный двор огорожен стенами с узкими окошками. В каждой камере - десятки копошащихся тел. Кашель, смрад, детский плач. Здесь содержали уголовных.
        Нина нашла у стены растение, пробившееся между плитами. Принесла воды, полила, помыла чахлые листочки. Через несколько дней росток окреп, но его кто-то вырвал. Жалко было - словно убили птичку.
        Утро - еще до рассвета - самые лучшие часы. Нина вставала, подходила к окну и долго смотрела на крыши Посольского квартала. Совсем рядом жили люди, не осознающие своего счастья.
        Однажды они с Климом попали в грозу. Сначала было страшно: гром, молния, дождь стеной; они вымокли до нитки, развеселились и принялись танцевали танго под «трам-пам-пам» посреди дороги. С волос стекали капли, Нина, босоногая, прыгала по лужам, в руках - разбитые туфли. Клим хохотал и кружил ее, а на сухом крылечке под крышей сидел кот и смотрел на них с оторопелым удивлением.
        Или вот еще одно воспоминание: Клим лежал на кровати, она встала рядом на колени, наклонилась к нему, чтобы поцеловать, а он вытащил из подушки белое перо, дунул, и оно пролетело сквозь вырез ее короткой кофточки, между грудями, и выскользнуло ему на живот. Глупости, но так смешно было!
        Помнит ли Клим об этом? Вряд ли.
        Теперь Нина каждое утро смаковала эти подробности. Днем старалась занять себя чем-то другим, чтобы не растратить их на жару и духоту. Поначалу ей казалось, что она быстро истощит запас воспоминаний, но за десять лет знакомства с Климом таких крошечных историй накопилось невероятно много.
        Нина пыталась отыскать в памяти нечто подобное, связанное с Даниэлем. Пусто… Идеи, концепции, цитаты - этого добра сколько угодно. Но Даниэль никогда не стал бы прыгать с ней по лужам или вызывать эхо в горах: «Эге-гей! Лешие, вы где? Ой, нет, лешие - это в лесу… А здесь кто? Красные партизаны? Эге-гей, партизаны! Все, молчу, молчу…»
        4
        Старуха с когтями отвела ее в комнату для свиданий. Там Нину ждал хорошо одетый молодой человек с большой родинкой на щеке. Он поздоровался, сжал ее руку.
        - Моя фамилия Канторович, - сказал он по-русски. - Я буду вашим защитником на суде.
        - То есть? - не поняла Нина.
        - Следствие по вашему делу закончено и передано в предварительный суд. Вас обвиняют по сто первой статье: приговор - или пожизненное заключение, или смертная казнь. Присаживайтесь.
        Он светился от радости, как начинающий хирург, который наконец дорвался до самостоятельной операции.
        - Вы, наверное, хотите узнать, что с Фаней? Она в полном порядке, передает вам привет.
        Нина едва понимала, о чем он говорит. Господи боже мой, смертная казнь! За что?
        - Обвинительный акт составлен нелепо и совершенно бездоказательно, поэтому, я думаю, до открытого суда дело не дойдет, - болтал Канторович. - Мы пригласили нескольких китайских адвокатов: судья будет охотнее прислушиваться к их доводам. Мне нужно, чтобы вы подписали доверенности на меня, на господина Ма Дэчжэна и Го Тингбао. Это очень хорошо, что они согласились представлять ваши интересы - они никогда не берутся за дела, которые нельзя выиграть.
        - Все мои деньги в Шанхае… как я им буду платить? - произнесла Нина.
        Канторович с удивлением посмотрел на нее:
        - Вы что, с ума сошли? За все платит советская сторона.
        После свидания с адвокатом старуха вновь обыскала Нину.
        - Это мои самые счастливые часы - приходить к вам, - сказала она. - Вы вся такая беленькая, свежая…
        Нина не испытывала уже ничего, кроме приглушенного страдания.
        Ночь, клопы, духота. Направо пойдешь - шею свернешь, налево пойдешь - всю жизнь здесь проведешь, прямо - заставят служить большевикам. Они ведь не просто так ее вызволяют. Они захотят что-то взамен.
        Решение - яростное, упрямое: «Черта с два, товарищи! Когдя я выйду отсюда, я уеду в Шанхай - мириться со своим мужем».
        А вдруг Клим уже здесь? Несмотря ни на что, разузнал, где она, отправился следом.
        Чем больше Нина об этом думала, тем вернее чувствовала: да, он тут, в Пекине. По-другому и быть не могло.
        Глава 79
        1
        На улице ждала черная карета.
        - Залезай, - сказал конвойный.
        Там, на деревянных скамьях, сидели Бородина и дипкурьеры.
        - Ниночка! - Фаня ухватила ее за руки и заплакала.
        - Товарищи женщины, крепитесь, - призывал дипкурьер Грейбус, но тоже расчувствовался и отвернулся к зарешеченному окну.
        В карету сели двое солдат с ружьями:
        - Прекратить разговоры!
        - То, что нас повезли на суд всех вместе, - это хороший знак, - успел шепнул Грейбус Нине. У самого зубы стучали от волнения.
        Большой светлый зал. На возвышении стол и три кресла. На местах для публики никого: заседание закрытое.
        Канторович дал последние наставления:
        - Главное, держите себя в руках. А мы, - он оглянулся на степенных китайских коллег, - все устроим.
        Переводчик:
        - Всем встать!
        У судьи не лицо, а посмертная маска.
        - Садитесь.
        Духота, скрип скамьи. Поднимали по очереди, допрашивали через переводчика:
        - Назовите свое имя. Сколько времени вы прожили в Китае?
        Часы на стене - стрелки замерли. Нина извелась, глядя на них. Только потом догадалась, что механизм сломан.
        Фаня обмахивалась ладонью, ерзала. Нине казалось, что она сейчас вытворит что-нибудь и все испортит. Пожизненное заключение или смертный приговор… А если приговорят к смерти, что сделают? Голову отрубят?
        Фаня только однажды повысила голос: когда обвинитель сказал, что она ввезла в страну семьдесят миллионов серебряных долларов - на дело революции.
        - Да вы хоть представляете себе, сколько это - семьдесят миллионов? Я что, под юбкой их притащила?
        Канторович метнул на нее умоляющий взгляд, и Фаня замолкла.
        Сколько времени прошло - бог весть. Защитники спокойно говорили по-китайски: возможно, о том, что к подсудимым нельзя применять сто первую статью, да и вообще никакую.
        За окном на карнизе сидел голубь. Игра света и тени: одна лапа красная, другая черная.
        Судья объявил перерыв.
        - Он вроде прислушивался к Ма Дэчжэну, - сказал Грейбус.
        Нина кивнула: Ма был похож на китайского мудреца.
        Первого июля маршал Чжан Цзолинь стал генералиссимусом и объявил амнистию.
        - Золотой халат себе сделал - на восемьдесят восемь тысяч! - сообщил Канторович на свидании. - Верно, прочит себя в новые императоры.
        Тюрьма ликовала. Каждый день во дворе выстраивали заключенных из нижних этажей, и представитель администрации кричал тонким голосом что-то вроде «Ты свободна!». Восторженный вопль, аплодисменты.
        Нину не приглашали спуститься вниз. Вскоре она поняла: тюрьма опустела. Иногда ей казалось, что она осталась здесь единственной арестанткой.
        Второе заседание: защитники доказывали, что подсудимые подлежат амнистии; судья едва заметно усмехался. Нина не выдержала, попросила слова:
        - Вызовите капитана «Памяти Ленина» и тех, кто обыскивал нас! Они вам скажут - мы не везли ни оружия, ни подрывной литературы.
        Судья уставился на нее, произнес что-то. Переводчик помотал головой:
        - Капитана здесь нет, так что это невыгодно для вас, иначе дело затянется на несколько недель.
        Что он имел в виду? Что он, господи помилуй, имел в виду?!
        Нина встретилась взглядом с Бородиной, с дипкурьерами. Никто не понял значения этих слов: то ли судья хотел побыстрее разделаться с ними, то ли и вправду желал им добра.
        В ночь перед последним заседанием Нина не могла уснуть. «Я себя доведу…» - но именно этого и хотелось: сердечного приступа, инсульта, чего-нибудь такого, чтобы уснуть и не проснуться. Впрочем, ждать осталось недолго: завтра приговор, а потом выведут на площадь, поставят перед толпой…
        Когда Нине было десять лет, уличная цыганка нагадала ей троих сыновей и долгую спокойную жизнь. Мама дала лгунье рубль. Если бы цыганка сказала правду, ей бы и копейки не досталось. Ведь это дичь какая-то:
        …Ты переживешь мировую и Гражданскую войну в России, потом - гражданскую войну в Китае. Первым браком сочетаешься с графом, но все потеряешь. Потом выйдешь за нищего журналиста - и снова все потеряешь. Твой ребенок погибнет, но у тебя будет много денег. Когда тебе исполнится тридцать лет, тебя казнят китайцы за попытку государственного переворота.
        Наверное, когда рубят голову - это не так страшно: ничего не успеешь почувствовать.
        Столько раз Нине снился безголовый петух: она заглядывала в сонники, спрашивала врачей и гадалок - никто не мог дать объяснения. А все оказалось просто.
        2
        Снова зал заседаний, снова голуби в окне. Секретарь читал протокол; переводчик, зевая, переводил.
        Нина не сводила тяжелого взгляда с судьи. Что приказал ему Чжан Цзолинь? Судебные слушания - только фарс, каждый охранник знает это. Если все известно, зачем мучить? Или это часть наказания - прелюдия к китайским пыткам?
        Судья долго писал, кисточка его постукивала о край банки с тушью.
        «Они сейчас будут меня убивать…»
        Судья ударил печатью по бумаге, сказал что-то - тихо и бесстрастно. Вот оно…
        Переводчик поскреб щеку.
        - Судья Хо Цун от имени Республики провозглашает…
        3
        Посольский квартал - высокая стена, особняки, магазины и сады. Чистота и сытость, покой и богатство.
        Клим встретился с судьей Хо Цуном в маленьком ресторане «Золотая пагода», в отдельном кабинете.
        Судья - невысокий, с гладко зачесанными назад волосами - сидел перед Климом, сложив руки на животе.
        - Очень приятно, что вы знаете шанхайский диалект. Здесь, в Пекине, это редкость. А мне, признаться, иногда хочется поговорить на родном языке.
        Клим пытался не выказывать нетерпения.
        - Двести тысяч серебряных долларов, - наконец произнес Хо Цун. - Вы должны понимать: если я освобожу Бородину и ее людей, меня объявят государственным преступником. Я потеряю все, что нажил годами непосильной службы.
        - Я понимаю.
        - Пусть ваши люди принесут половину суммы до объявления приговора. А другую - сразу после освобождения заключенных. У меня будет не больше часа, чтобы скрыться из города.
        - Хорошо, - отозвался Клим.
        Двести тысяч. Жизнь Нины стоила двести тысяч кусочков серебра. И единственный человек, который мог дать их, - товарищ Сталин.
        4
        Рубцов обманул: приговор огласили утром, а не в два часа пополудни.
        Когда Клим примчался к зданию суда, там уже стояло оцепление и метались журналисты в надежде разузнать подробности.
        - Судья был подкуплен! - неслось по толпе. - Сразу после заседания он сел в автомобиль и уехал.
        - Чжан Цзолинь в ярости. Жену, брата и детей судьи уже арестовали.
        Клим бросился к советскому посольству, там тоже была толпа: репортеры, зеваки, много русских. У входа появился человек во френче:
        - Товарищ Бородина и ее спутники были здесь, но они уже уехали из посольства.
        - Куда они направились? - выкрикнул Клим.
        - Сожалею, я не в курсе.
        Он до вечера колесил по городу, был в доме у Рубцова: сколько ни колотил в калитку, никто не открывал. Перелез через забор - пусто, на двери висячий замок. В адвокатской конторе - только насмерть перепуганная секретарша.
        - Канторович не появлялся сегодня. Приходили солдаты и полицейские, они тоже его спрашивали.
        Опять посольство, здание суда, тюрьма, редакции газет…
        Бесполезно. Нина исчезла.
        Клим вернулся в гостиницу. Китти повисла у него на шее:
        - Папа пришел! Я сегодня была неумницей, но недолго: я хотела подметать, но няня Валя не дала. А еще я тебя люблю-прелюблю и заобнимаю всего насквозь. Ну что ты не смеешься, когда щекотят?!
        Клим прижал ее к себе:
        - Я буду смеяться. Честно, буду.
        Глава 80
        1
        Дон Фернандо пел на весь Шанхай о любви. Голос его доносился из распахнутых окон, из ресторанов и уличных репродукторов:
        - Огню уже не разгореться,
        Не вспоминай прошедших дней…
        Нет в мире ничего страшней,
        Чем спазмы умершего сердца.
        Дон Фернандо откинулся на спинку стула. Лицо его было красным, от виска до ворота тянулась дорожка пота, глаза сияли торжествующим блеском.
        - В эфире был дон Фернандо Бурбано, - сказал Клим, - а я прощаюсь с вами. Встретимся завтра в одиннадцать утра на той же волне. Счастливо.
        Дон Фернандо промокнул лоб платком:
        - Слышал, что Марта учудила? Какой-то тип ходил к ней в бордель, пользовался девочками в кредит, а платить не платил. В прошлое воскресенье она явилась на мессу в церковь, а когда стали собирать пожертвования, опустила в корзину его расписки: «Подателю сего уплатить в счет долга в публичном доме…» Скандал был дикий!
        Клим рассмеялся:
        - Прелесть какая! - И тут заметил, что сидевший за стеклом техник отчаянно машет руками. - Ой, кажется, мы микрофон забыли выключить!
        Дон Фернандо сначала хохотал, потом ругался, а потом решил, что так и надо: теперь о его оплошности будут говорить в каждом трамвае. Бесплатная реклама!
        Постучав, в эфирную студию заглянула секретарша Оленька. В руках у нее была русская газета.
        - Клим, посмотрите, тут перепечатка из «Правды»: Фаня Бородина уже в Москве, а Чжан Цзолинь ее до сих пор в Пекине ищет, награду объявил в тридцать тысяч долларов. Вот, - Оленька ткнула ногтем в заголовок, - у нее интервью брали.
        Дон Фернандо насплетничал всем кому ни попадя об истории с Ниной, и теперь каждый считал своим долгом хотя бы посочувствовать Климу.
        Он взял газету.
        Бородина рассказывала, что примерно месяц она и ее товарищи жили у одного ученого-востоковеда. Выезжать из столицы было опасно - все вокзалы и дороги перекрыли.
        «К нашему хозяину-ученому нередко наведывались гости, - говорилось в интервью, - поэтому соседи не обратили внимания на подъехавший к воротам автомобиль. Меня и мою двоюродную сестру нарядили в монашек - скромные платья, огромные белые чепцы. На той же машине мы выехали за город».
        Далее рассказывалось, как беглянки по верблюжьим тропам пересекли границу. На советской стороне их ждали и сразу посадили на поезд.
        Клим передохнул. Значит, Нина в Москве.
        Он поднялся:
        - Все, я поехал.
        Дон Фернандо схватил его за рукав:
        - Куда?
        - В Россию.
        - Прямо сейчас?
        - Да.
        2
        Пароход «Товарищ Володарский» отходил в четыре часа. Клим - американский гражданин, в паспорт которого художник Го вписал дочь. Светло-серое пальто, шляпа-хомбург и трость красного дерева. Носильщики волокли по сходням дюжину новых чемоданов.
        - Папа, смотри! Дядя Тони! - закричала Китти.
        Олман тоже их заметил, помахал рукой. Рядом с ним стояли какие-то русские - обтрепанные, бородатые. Олман проводил их до трапа, показал дежурному офицеру бумаги.
        - Все-таки едете в Россию? - спросил он, подойдя к Климу. - Ну, составите компанию моим клиентам. Я как дурак взялся за дело моряков с «Памяти Ленина» - полгода к ним в тюрьму мотался. В Шанхайском клубе мне теперь руки не подают: считают, что я продался большевикам. А как я откажусь, если люди заживо гнили в яме без суда и следствия? Состава преступления нет, зацепиться не за что, едва уговорил китайцев, чтобы их депортировали в СССР.
        - Как Тамара? - спросил Клим.
        - Лучше. - Глаза Олмана потеплели. - Много лучше. Она каждый день встречается с Митей. Это какой-то кудесник: он разговаривает с ней, и все. Я боюсь спугнуть счастье - суеверный стал, как китайская бабка.
        Они обменялись рукопожатиями.
        - На самом деле вы не представляете, как вам повезло, - сказал Тони. - Вам есть на что надеяться - это самое главное. Вы вернете Нину.
        Клим отвел взгляд. Олман улыбнулся:
        - Желаю удачи.
        Его вновь позвали, и он побежал устраивать своих подопечных.
        - Клим!
        Сквозь толпу к нему пробралась Ада - в дорожном костюме, на боку - потертый планшет. За ней следом шел Митя с двумя узлами.
        - А мы в Панаму собрались!
        - Мечта наполовину сбылась? - удивился Клим.
        Ада задрала нос, взглянула гордо:
        - У меня всегда все сбывается.
        Клим покосился на Митю:
        - И ты едешь? А как же Тамара?
        - Я больше ей не нужен. Аде нужен.
        С катера, доставлявшего пассажиров на океанские суда, раздался гудок. Ада перекрестилась:
        - Ну все, мы отплываем. Даст Бог - свидимся.
        Митя поднял узлы:
        - Куда идти?
        - За мной.
        В глазах его читалось: люблю, люблю, люблю.
        Лэйквуд, Калифорния,
        США
        2008 -2010 гг.
        Хронология исторических событий
        1922 год
        23 октября - флотилия контр-адмирала Старка вышла из Владивостока.
        21 ноября - прибытие флотилии в корейский порт Гензан (ныне Вонсан).
        5 —19 декабря - прибытие кораблей Старка в Шанхай.
        1923 год
        10 января - высадив беженцев в Шанхае, корабли Старка направляются в Манилу.
        27 января - СССР заключает тайный договор с Сунь Ятсеном. Компартия Китая вступает в альянс с партией Гоминьдан.
        5 мая - захват бандитами поезда «Голубой экспресс».
        14 сентября - прибытие в Шанхай кораблей генерала Глебова.
        1924 год
        31 мая - между Пекином и Москвой заключен первый равноправный договор. Восстановлены дипломатические отношения между Китаем и СССР.
        3 сентября - начало войны за Шанхай между губернатором провинции Цзянсу Ци Сеюанем и губернатором провинции Чжэцзян Лу Юнсяном.
        9 сентября - в иностранных концессиях объявлено военное положение.
        Конец сентября - начало октября - Сунь Ятсен получает от советского правительства заем в 10 миллионов юаней; из СССР в Кантон прибывают военные советники.
        13 октября - губернатор Лу Юнсян бежит из Шанхая.
        1925 год
        12 марта - смерть Сунь Ятсена.
        30 мая - расстрел студенческой демонстрации в Шанхае.
        1 июня - начало всеобщей забастовки.
        1 июля - руководство Гоминьдана провозглашает кантонское правительство Национальным правительством Китая.
        12 августа - 30 сентября - постепенное прекращение всеобщей забастовки в Шанхае.
        23 декабря - высылка из Шанхая полицейских, обвиненных в расстреле студенческой демонстрации.
        1926 год
        20 марта - первый конфликт между Чан Кайши и военными советниками из СССР.
        1 июля - Чан Кайши отдает приказ о начале Северного похода.
        10 октября - Народная революционная армия занимает Учан.
        1927 год
        21 января - сформирован Русский волонтерский отряд для защиты Шанхая.
        22 февраля - неудачная попытка шанхайских рабочих поднять в городе восстание.
        28 февраля - русские офицеры на службе Чжан Цзучана (генерала Собачье Мясо) арестовывают советский пароход «Память Ленина».
        25 марта - Народная революционная армия захватывает Нанкин.
        27 марта - Народная революционная армия входит в Шанхай.
        6 апреля - разгром советского полпредства в Пекине.
        12 апреля - Зеленая банда с благословения иностранцев уничтожает шанхайскую красную гвардию.
        13 апреля - расстрел демонстрации рабочих, протестующих против уничтожения красной гвардии.
        12 июля - освобождение Фани Бородиной и ее спутников.
        notes
        Примечания
        1
        В описываемое время Корея была оккупирована Японией.
        2
        «La Prensa» - одна из крупнейших газет в Аргентине. Выходит с 1869 года.
        3
        Моя дорогая (англ.).
        4
        Марта, открой дверь! (англ.).
        5
        Кантон - старое название города Гуанчжоу в провинции Гуандун.
        6
        До 1918 года Чехословакия входила в состав Австро-Венгрии.
        7
        Мисс! Оружие! Мне нужно оружие! (пиджин).
        8
        Больше, больше (англ.).
        9
        По-французски, понимаете? (англ.).
        10
        Очень хорошо! (пиджин).
        11
        Потом заплатите. Я пришлю счет (пиджин).
        12
        Эммелин Панкхёрст (1858 -1928) - политический деятель и лидер британских суфражисток. Во многом благодаря ее усилиям женщины Великобритании получили право голоса.
        13
        Кули - носильщики, грузчики, вообще чернорабочие в Китае, Японии, Индии и Индонезии.
        14
        Богоявленская церковь в Шанхае была построена в 1905 году на деньги русских купцов. В 1932 году она была разрушена японцами.
        15
        Если живешь в Риме, живи по римским обычаям (лат.).
        16
        Китайская азартная игра с использованием фишек и игральных костей.
        17
        Фэн Юйсян (1882 -1948) - военный губернатор провинции Шэньси.
        18
        Так назывались ВВС Великобритании во время Первой мировой войны.
        19
        Консульский патент - документ, удостоверяющий полномочия консула. Экзекватура - разрешение принимающего государства на деятельность консула.
        20
        Русские сезоны - ежегодные гастроли русского балета, с большим успехом проходившие в Париже.
        21
        Флоренс Миллз (1896 -1927) - американская певица, танцовщица и актриса, первая чернокожая суперзвезда.
        22
        Томас Бичем (1879 -1961) - знаменитый британский дирижер и импресарио. Имел весьма выразительную внешность: пышные усы, бородку и гладко расчесанные на пробор волосы.
        23
        Джерси Лили (1853 -1929) - британская актриса, одна из самых знаменитых красавиц Викторианской эпохи.
        24
        Лансере Евгений Александрович (1848 -1887) - российский художник, мастер скульптуры малых форм.
        25
        Ама - так в Китае называли женскую прислугу - горничных и нянек.
        26
        Тонкин - французская колония на территории современного Вьетнама.
        27
        Хафиз Ширази (1320 -1390) - персидский лирический поэт.
        28
        Цинь Шихуанди (259 -210 гг. до н. э.) - правитель первого централизованного китайского государства.
        29
        «Сад земных наслаждений» - знаменитый триптих нидерландского художника Иеронима Босха (1450 -1516), получивший свое название по теме центральной части, которая посвящена греху сладострастия.
        30
        Испанка - самая страшная пандемия гриппа за историю человечества. В 1918 -1919 годах за 18 месяцев от испанки умерло более 50 миллионов человек.
        31
        Доброе утро (тур.).
        32
        Уоррен Гардинг (1865 -1923) - президент США.
        33
        Фридрих Эберт (1871 -1925) - президент Германии.
        34
        Стэнли Болдуин (1867 -1947) - премьер-министр Великобритании.
        35
        Чаккер - период игры в конном поло. Длится семь минут. Всего в матче шесть чаккеров.
        36
        В Международном поселении полицейскими служили индийцы из Пенджаба, исповедующие религию сикхизма. Они носили пышные бороды и яркие тюрбаны.
        37
        25 °C.
        38
        Сунь-цзы (6 -5 вв. до н. э.) - древнекитайский полководец и военный теоретик.
        39
        Макиавелли, Никколо (1469 -1527) - итальянский политический мыслитель и военный теоретик.
        40
        Бординг-хаус (от англ. boarding house) - дом, в котором хозяева сдают комнаты жильцам.
        41
        «Виктрола» - тип граммофона, выпускавшегося американской фирмой Victor Talking Machine Company с 1906 года до конца 1920-х годов. Больше походил на предмет мебели, чем на технику, так как его рупор и все устройство были спрятаны в деревянном шкафчике с дверцами.
        42
        Аргентинское танго «Бабочка» на слова Селедонио Флорес: «Не то чтобы я жалел о любви, меня убивает забвение, и твое предательство доводит меня до слез…»
        43
        Королевство сербов, хорватов и словенцев (1918 -1929) - официальное название Югославии.
        44
        Тайпинское восстание (1850 -1864) - крестьянская война в Китае против маньчжурской династии и иностранных колонизаторов. Тайпины пытались проводить радикальные социальные реформы, что привело к катастрофическим последствиям. Экономика страны была разрушена, погибло более 25 миллионов человек.
        45
        Луиза Казати (1881 -1957) - итальянская светская львица, знаменитая своими роскошными балами, связями с деятелями искусств и скандальными выходками. В начале ХХ века постоянно фигурировала в светской хронике.
        46
        Коминтерн (Коммунистический интернационал) (1919 -1943) - международная организация, объединяющая коммунистические партии разных стран. Основана В. И. Лениным для развития и распространения идей революционного интернационального социализма.
        47
        Массовый голод в РСФСР в 1921 -1923 годах, вызванный засухой, деградацией сельского хозяйства во время Гражданской войны и радикальными реформами советского правительства. От голода и его последствий погибло не менее 5 миллионов человек.
        48
        Аннамиты - устаревшее название вьетнамцев.
        49
        Хуа Мулан - героиня древней китайской баллады о девушке, которая отправилась на войну вместо отца и совершила много подвигов.
        50
        «Шен бао» - влиятельная китайская газета, выходившая в Шанхае с 1872 по 1949 год.
        51
        Мэри Пикфорд (1892 -1979) - знаменитая американская киноактриса, игравшая наивных девушек.
        52
        Семенов Григорий Михайлович (1890 -1946) - казачий атаман, деятель Белого движения в Забайкалье и на Дальнем Востоке. Прославился крайней жестокостью.
        53
        Техника rub-and-paint - сначала растирается пятно краски, чтобы создать цветовое облако, потом его расписывают более четкими линиями.
        54
        КВЖД - Китайско-Восточная железная дорога, железнодорожная магистраль в Северо-Восточном Китае, проходившая по территории Маньчжурии и соединявшая Читу с Владивостоком и Порт-Артуром. Построена в 1897 -1903 годах как южная ветка Транссибирской магистрали. Принадлежала России и обслуживалась ее подданными.
        55
        Манэки-нэко в японской традиции - небольшая скульптура кошки с поднятой вверх лапой. Символизирует богатство и удачу.
        56
        Чан-Чу в традиции фэн-шуй - небольшая скульптура трехлапой жабы, которая символизирует богатство.
        57
        Улун - разновидность чая с пряным, чуть сладковатым ароматом.
        58
        Альберт Джонсон (1869 -1957) - американский конгрессмен, видный идеолог расизма и один из авторов Иммиграционного закона 1924 года, призванного охранять расовую и религиозную чистоту США.
        59
        Мэдисон Грант (1865 -1937) - американский юрист, историк и антрополог-любитель, опубликовавший ряд «научных» работ по евгенике. Его «Нордическая теория» о превосходстве выходцев с севера Европы над всеми остальными людьми имела большое влияние на американское общество в первой половине XX века.
        60
        Ар-нуво - направление в искусстве, популярное на рубеже XIX -XX веков.
        61
        У Пэйфу (1878 -1939) - один из китайских милитаристов; контролировал провинции Хунань и Хубэй.
        62
        Прямой телеграфный провод - способ связи, при котором в определенное время на всех промежуточных телеграфных станциях приостанавливались прием и отправка других сообщений. Соответственно, появлялась возможность относительно быстро передать ту или иную информацию на значительные расстояния.
        63
        Мессалина (ок. 17 -20 —48 г. н. э.) - жена римского императора Клавдия. По свидетельству Ювенала, она переодевалась в проститутку и под именем Лициска обслуживала клиентов.
        64
        Прозвище американских морских пехотинцев.
        65
        «Правь, Британия!» - английская патриотическая песня. Перевод: «Когда земля Британии по велению Небес поднялась из лазурного океана и была дарована нам, ангел-хранитель пропел эти строки: „Правь, Британия! Британия, повелевай морями. Британцы никогда не станут рабами“».