«Вставайте, братья русские!» Быть или не быть Виктор Федорович Карпенко
        Русь изначальная
        «ВСТАВАЙТЕ, ЛЮДИ РУССКИЕ!» — откликнувшись на призыв Александра Невского, Русь разгромила «псов-рыцарей» в Ледовом побоище и отстояла свои западные рубежи. Но против угрозы с востока сил было явно недостаточно, а еще одного Батыева нашествия Русская Земля бы не пережила — и князю Александру пришлось скрепя сердце идти на поклон к Орде, смирившись с проклятым Игом. Мало того — когда его родной брат посмел подняться против «поганых», Александр Ярославич навел татар на Русь, а несколько лет спустя потопил в крови отказавшийся платить дань Новгород, заявив дружине: «Рубите непокорных, грех на мне!..» — «И текла кровь по щиколотку, и вода в Волхове стала красной…» Ради чего князь взвалил на свою совесть этот смертный грех? Правда ли, что тем самым он совершил высший подвиг, пожертвовав «за други своя» не только жизнью, но и спасением души? Зачем проливал братскую кровь — для укрепления личной власти или во имя родной земли?..
        Читайте новый роман от автора бестселлера «Брат на брата» — грандиозную эпопею о самой темной эпохе нашей истории и о страшной цене, которую пришлось заплатить за выживание Руси. Ибо вопрос тогда стоял так: быть или не быть Русскому народу…
        
        Виктор Федорович Карпенко
        «Вставайте, братья русские!» Быть или не быть
        Часть I
        КНЯЗЬ ЯРОСЛАВ
        1
        Весенняя распутица нагоняла тоску. Холодный, пронизывающий до костей ветер заставлял всадников кутаться в плащи, жаться друг к другу, насколько это было возможно в конном по трое в ряд строю, всяк в котором выгадывал себе место с подветренной стороны. Дорожная грязь под лошадиными копытами смачно чавкала, разлеталась по сторонам, нередко долетая до усталых и раздосадованных походом дружинников князя Ярослава. Сам же князь, погруженный в думы, словно не замечал непогоды, трудностей пути, недовольства ближних бояр, следовавших с Ярославом Всеволодовичем из Киева.
        Весть о разгроме княжеских дружин Северной Руси, гибели великого князя владимирского Юрия и его многочисленного семейства быстро долетела до замершей в тревожном ожидании Руси Киевской. Обессиленная набегами половцев, она не могла противостоять нашествию татаро-монгольской орды и уповала лишь на защиту Господа Бога, что отвратит он от куполов Святой Софии и белокаменных стен нашествие диких и безжалостных степняков.
        Ярослав знал, что татары остановились у Игнатьева креста в ста верстах от Великого Новгорода и, простояв неделю, не спеша двинулись к Волге. Но основные силы татарской конницы еще были под Смоленском, и возвращаться на Русь Белую, Русь Залесскую было смертельно опасно. Ярослав же, презрев опасность, объявил поход. Киевляне, хотя и не особо благоволили князю, вышли на улицы и площади стольного города проводить княжескую дружину.
        - А мы-то как?
        - Кто нас оборонит? — доносились до Ярослава выкрики, и уже у самых городских ворот, потрясая иссохшими от старости и хворобы руками, недужный, седовласый и белобородый простолюдин, кликушествуя, изрек:
        - Не ходи в Володимир, князь! Не будет счастья в земле северной! Ждет тебя там бесславье и смерть!
        Вздрогнул князь от услышанного и, бросив взгляд на старца, с раздражением выдохнул:
        - Уймите неразумного.
        Ближний к старику гридь походя махнул кистенем и, не оглядываясь, проехал в ворота, а старец, охнув, замертво повалился под лошадиные копыта.
        Как ни уговаривали ближние бояре повременить с отъездом из Киева, Ярослав был непреклонен. Терзаясь неизвестностью о жене и детях, оставленных в Переяславле, князь горячил коня, надеясь, что посланный им накануне нашествия татар гонец с письмом все-таки достиг отчины, и Ростислава, следуя его указаниям, увезла детей в Новгород Великий под защиту старшего из сыновей князя — Александра.
        Переночевав в малой крепостице Ромны, что на Псёле, последней на пути из Южной в Северную Русь, князь повел свою дружину сторожко, направляя во все стороны дозоры. Несмотря на весеннюю распутицу, непрекращающийся мокрый снег с дождем, на дневные стоянки уходили в лес или овраг, способный укрыть от посторонних глаз три с половиной сотни всадников. Нередко дозоры доносили об отрядах татар, но Бог миловал, враг проходил стороной.
        В начале апреля подошли к Москве. Больно было смотреть на пепелище, на руины некогда небольшого, но славного города. Снег под каплями дождя сел, оголив остовы разрушенных зданий и начинающие разлагаться трупы защитников города. Ярослав, может быть, и ушел бы от Москвы, но следовавший с ним епископ суздальский Алексий, упреждая решение князя, горестно произнес:
        - Предать земле по-христиански убиенных надобно. Бог не простит.
        Подозвав кивком боярина Сиворуча, князь приказал:
        - Пошли дружинников окрест, может, найдут кого. Да пусть приволокут лапника, чтобы было чем покойных укрыть. Остальным рыть ямы…
        Почти на неделю задержали дела скорбные князя в Москве. За эти дни он еще больше осунулся, почернел. Мог ли Ярослав оказать помощь воинской силой своему брату Юрию? Этот вопрос не давал ему покоя. Княжество Киевское большое войско выставить не могло: обезлюдели городки и деревеньки, запустошились земли, обеднел народ киевский… Да чего говорить — нерадостным было княжение Ярославово. Согласившись на уговоры князя Даниила Галицкого и старшего брата Юрия Всеволодовича, соблазнившись местом почетным, денежным — столом великокняжеским, он пожалел о том не единожды: неденежным оказался киевский великокняжеский стол, да и почета особого Ярославу оказано не было. Князь пришлый, а значит, временщик — рассудили киевляне.
        Поздно Ярослав, а по его разумению, и брат Юрий осознали необходимость единения всех сил против татаро-монголов. Надо было идти на помощь князю рязанскому Юрию Игоревичу, когда тот возопил о помощи ко всем князьям русским. Но всяк рассудил по-своему: поначалу князь рязанский за свои земли поборется, за ним великий князь владимирский за отчину постоит, а коли дойдет ворог до моих земель, тогда и ополчим народишко. Только хан Батый не дал времени Руси подняться. По разрозненной распрями, завистью, обидами русской земле прошлась огнем и кривым мечом татарская орда, оставляя за собой пустыню. Правда, великий князь Юрий Всеволодович направил воинскую силу во главе со старшим сыном Всеволодом и воеводой Еремием Глебовичем на помощь Рязани, но на границе княжества приняли владимирцы бой с татарами и полегли все. Только три десятка гридей привел Всеволод в стольный город. Сам же великий князь, оставив Владимир на среднего сына, ушел под Ярославль собирать войско, да так и не дождался прихода дружин княжеских, а позже сложил голову в битве на реке Сити.
        Ярослав обо всем этом знал. То, к чему он так стремился всю свою жизнь, — владимирский великокняжеский стол — свободен и по закону принадлежит ему, но радости от этого князь не испытывал.
        «Как-то все теперь сложится?! Уйдут ли татары в свои веси? А ну на Руси своих правителей поставят и часть туменов оставят… Мне ли с тремя сотнями воинов бороться за великокняжеский стол?!» — размышлял Ярослав, мерно покачиваясь в седле.
        - Князь, беда! — прервал размышления ехавший позади Ярослава Всеволодовича боярин Михаил Евстафьевич. Указав перстом в сторону чернеющего в полуверсте леса, воскликнул: — Татары!
        Ярослав повернул голову и обомлел: плотной серой волной, обтекая княжескую дружину по флангам, накатывалась татарская конница.
        - Сколько же их? — донесся до ушей князя изумленный возглас одного из ратников.
        Кто-то из ближних бояр выдохнул следом:
        - Вот и смертушка пришла! Супротив такой силы не выстоять.
        И правда, всадников на серо-рыжих низкорослых лошадях было много: не сотни — тысячи. Как не могли их обнаружить дозоры, следовавшие впереди и по флангам дружины, непонятно. Может, они и наткнулись на татар, да сообщить не успели? Все это было уже неважно. Вот он, враг. Стеной вырос на пути, и уйти от него по весенней хляби не представлялось никакой возможности.
        - К бою! — пронеслось от сотни к сотне.
        Дружина ощетинилась копьями, мечами, закрылась щитами…
        Всадники приблизились настолько, что стали различимы отдельные воины, и в них было что-то не так, что-то знакомое, виденное ранее.
        - Так то булгары, — произнес кто-то с облегчением. — Эти лютовать не будут.
        - Ага, обниматься с тобой полезут. Позабыл, как на Ошел ходил? Так они тебе напомнят.
        Ярослав и сам уже разглядел всадников. Это были булгары. Но он понял и то, что особой роли не играет, кто противник. В войске хана Бату были воины многих покоренных народов, в том числе и булгары, и они так же грабили и убивали, сжигали города и деревеньки…
        К Ярославу подъехал воевода Федор Ярунович, бывший с третьей сотней.
        - Что делать-то будем? — обратился он с вопросом. — Ворога, почитай, тысяч пять, а то и поболе будет!..
        - Пождем пока. Вишь, разом не пошли на нас, значит, животы им наши без надобы. А то бы уж стрелами засыпали, — рассудил Ярослав. — И дорогу не перекрыли…
        - И то верно, — повеселел воевода. — Может, обойдется…
        Вскоре от серой массы булгар отделился всадник. Двигался он не спеша, оберегая лошадь, проваливающуюся в рыхлый подтаявший снег. Подъехав совсем близко, смахнул с головы шапку с белым горностаевым околышем и, кивнув, рассмеялся.
        - Что, князь, али не признал? — И, глядя на сосредоточенно взиравшего Ярослава, продолжил: — Не трудись. Почитай, годков уж десять прошло с последней встречи. Никита я, из Новугорода, на Ильине улице дом стоит. Мастерил тебе кольчужную рубаху.
        Не вспомнив мастерового, князь произнес:
        - С чем пришел, Никита?
        - Прости, князь. От радости, что вижу тебя, совсем запамятовал.
        - Что за радость такая? — усмехнулся князь.
        - Почитай, пять ден тебя дожидаемось. Тревожились, не другой ли дорогой пошел. Ан нет. Вот он ты, — рассмеялся Никита и надел шапку. — Эмир Гази Барадж велел тебя встретить и к себе привести. Он здесь недалече, с десяток верст будет.
        - А коли не поеду? — сверкнул глазами князь.
        - Поедешь, — в очередной раз рассмеялся Никита. — Вон сколь уговорщиков, — показал он за спину и уже серьезно добавил: — Дружину и бояр оставь здесь. Они без надобности. Никто тебя, князь, не тронет и дружину твою.
        Стиснув зубы от досады, негодуя, что его, великого князя, какой-то мастеровой из Новгорода принуждает безропотно следовать за собой, Ярослав чуть было не выхватил меч. «Наказать наглеца, лишить его поганого языка, а заодно и головы, — вихрем пронеслась мысль, и рука потянулась к рукояти, но князь сдержался. — Неужто полон?»
        Ярослав Всеволодович, отдав распоряжения воеводе Федору Яруновичу, тронул поводья.
        - Поспешим, Никита. А то, поди, заждался твой хозяин, — недобро усмехнулся князь.
        - А мне эмир булгарский не указ, — боднул головой новгородец. — У меня свой князь — Александр Ярославич. Твой сын.
        - Ну и дела… — озадаченно протянул князь. — А как же ты у булгар на посылках оказался?
        - Князь Александр с обозом послал, да эмир меня придержал. Мне язык булгарский ведом… Потому здесь оказался, тебя дожидаясь.
        - Дела, — поскреб бороду Ярослав. — А скажи, Никита, что за дружба у князя Александра с эмиром? Не уразумею. Вроде как булгары с ханом Бату идут…
        - Оно-то так. Я и сам не пойму, — пожал плечами новгородец. — А только уж не один обоз с мясом да рыбой к татарве снаряжается. В этот же раз к булгарам…
        - А не тот ли это Гази Барадж, что в Новграде земли Низовой воеводствовал? — полюбопытствовал Ярослав.
        - Он, государь. Эмир войско послал тебя изловить и к нему привести. Велел своим башкортам, чтобы ни тебя, ни твоих бояр, ни дружинников не трогали. Тумен для сего отрядил. Все дороги из Киев-града закрыли нехристи.
        - Не врешь ли? — засомневался Ярослав. — Уж очень складно речь ведешь, как по-писаному.
        - Хошь верь, хошь не верь. Токмо темник Ягырды о том сказывал, а я подслушал: не хочет Гази Барадж, чтобы ты к татарве угодил.
        - Вона как, — повеселел Ярослав. — Тогда поспешим. — И он направил коня в самую гущу булгарских всадников. Те расступились, пропуская князя на уже утоптанную множеством лошадиных копыт лесную дорогу.
        Два могучего вида воина ввели князя Ярослава в шатер, в центре которого в обложенном камнем колодце горел огонь, и всполохи его метались тенями по завешанным яркими коврами стенам. Войдя со света и из-за притягивающего взгляд огня, Ярослав не сразу увидел булгарского эмира, возлежащего на атласных подушках у низенького столика, уставленного блюдами с едой. Гази Барадж почти не изменился с их последней встречи. Коренастый, широкоплечий, в темно-синем полукафтане и такого же цвета шароварах, он повел широким приглашающим жестом:
        - Проходи, князь. Садись. Ты мой гость, а потому раздели со мной трапезу.
        Ярослав приблизился, опустился на колени, долго умащивался и, не придумав ничего лучшего, подложил подлокотный валик себе под зад.
        - В последнюю нашу встречу за столом трапезничали… — и, сделав паузу, недовольно буркнул, — как люди…
        Хотя произнес он эти слова себе под нос, тем не менее Гази Барадж расслышал и рассмеялся:
        - Привыкай, князь. Коли жить хочешь, привыкай и детей своих приучай к таким застольям, к еде и питью монгольскому. Только смирение поможет выжить в империи Бату-хана. Не будет смирения — потеряешь голову. У хана суд скор. — Помолчав, эмир продолжил: — Что пить будешь? Есть медок… хорош, мордвы дань. А то могу угостить питьем монголов — кумыс называется.
        - Давай мед. Привычнее…
        Тенью метнулся слуга, и перед князем на столике появился кубок.
        - Пей, князь. Хмельной мед радость несет, — поднял свой кубок эмир.
        - Радость невелика в застолье с ворогом, — усмехнулся князь.
        - Почему с ворогом? Мы супротив друг друга не стояли. И, как помнится, на Липице в одном войске бой приняли.
        - Так то когда было… Ноне ты эмир, а я…
        - А ты великий князь володимирский, — подхватил Гази Барадж.
        - Ой ли? Один я и в твоей воле, что захочешь, то и сотворишь.
        - Что верно, то верно.
        Эмир поставил кубок, погладил коротко остриженную бороду и медленно, нараспев, произнес:
        - Хан Бату пришел и уйдет в свои степи, а то и в Китай. Только в Булгарии тумены оставит, не бросит Русь без присмотра. А как ты думаешь, кто теми туменами управлять будет? Я! — Эмир расправил плечи и гордо повел головой. — Твой сын Александр это понял, потому Новугород на копье не взят. — Помолчав, он продолжил: — Чтобы с делами покончить, скажу слово верное: дам тебе две сотни улан, сопроводят до Володимира. Сядешь на стол, окрепнешь, а к осени жду в Биляр… Да не скупись. Жизнь твоя дорого стоит. Теперь же пьем.
        Поняв, что он и в самом деле гость, а не пленник, князь Ярослав вздохнул с облегчением и поднял кубок:
        - Жизнь свою, и землю свою, и людишек своих ценю дорого. Будешь доволен, эмир. Я добро крепко помню.
        Заключив сделку, князь и эмир сдвинули кубки.
        - Во здравие!
        До позднего вечера длилось застолье. Эмир оставлял князя провести ночь в лагере, но Ярослав, хотя и был во хмелю изрядном, с благодарностью отказался, сославшись на то, что подморозило и он скорее доберется до своей дружины.
        Но обратный путь дался нелегко. Дорога схватилась ледком, лошади скользили и падали. Попробовали ехать по насту, но корка не держала всадника, рушилась под конскими копытами, рвала кожу ног до крови. Большую часть пути прошли пешком, ведя лошадей в поводу.
        Лишь с приходом двух сотен булгар шеститысячное войско, до того окружавшее княжескую дружину, сняло осаду и растворилось в ночи.
        - Слава тебе, Господи, — творили молитву дружинники и часто крестились, радуясь избавлению от напасти. — Отвел Всевышний беду. Ушли басурманы.
        И хотя до рассвета оставалось уже не так много времени, Ярослав Всеволодович распорядился ставить палатки.
        Приказав не тревожить, князь ушел в свой шатер и зарылся в медвежьи шкуры.
        «Напрасно братец Юрий ждал допомоги на Сити, — размышлял Ярослав. — Коли остался бы в стольном граде, за его стенами, да с дружиной, может, остался бы в живых. Хотя нет. Молва шла, что татарвя долгой осады вести не в силах: войско огромное, его кормить надо, лошадям зерно, сено… Но коли новгородские бояре обозами съестные припасы татарам возят, то никакому граду не устоять. Поди, не один Новугород переметнулся к ворогу, а значит, есть и такие князья, кои дружбу завели с татарами, на стол великокняжеский метят. Гази Барадж предложил дружбу. Но так ли он силен, как говорит? И так ли близок он к Бату-хану? Да и за дружбу эту много злата да серебра придется выложить. Что же делать? Вернуться в Киев? Уже, поди, поздно. До киевского великокняжеского стола охотников много, может, уже сел кто-нибудь. Нет. На Киев ежели татары не пошли в этот год, то еще пойдут. Не оставят они такой лакомый кусок без потребы. Дело времени. А здесь к лету, как заверил эмир, ворога не будет. Гази Барадж величает меня великим князем. Так оно и есть. Я старший в роду, и стол мой! Вот токмо с тремя сотнями дружинников стола
не удержать. Войско надобно. Хотя бы тысяч пять. Да где его взять? Конечно, можно нанять, но чем платить? Народец обеднел вконец, пашня разорена… Александр! Тот мог бы помочь. Поможет ли? А ну сам возжелает сесть на великокняжеский стол?! В возраст вошел, умен, хитер… и дружина у него поболе моей будет. Хотя нет. Сын ведь все-таки».
        Ярослав еще долго ворочался, пытаясь уснуть, изгонял думы, но они, словно змеи, вползали непрошено и терзали исстрадавшуюся от неведения душу.
        «Чем встретит стольный град? Неужто, как и Москва, сожжен? А жители? Уцелел ли кто?»
        После встречи с эмиром Булгарии Гази Бараджем Ярослав уже не спешил. Он предвидел, что его ждет во Владимире. Но реальность превзошла все ожидания: стольный град был мертв.
        - Что за народ такой — татары, что, не убоясь Господа, совершили сие разорение? — невольно вырвалось у князя.
        Стены крепости зияли прорехами, а некогда сияющие золочеными маковками и медными створками в позолоте ворота встретили Ярослава закопченными полуразрушенными башенками и черным провалом проезда. Запах гари доселе не выветрился и забивал дыхание, а когда дружина вступила на городские улицы, дышать стало совсем невозможно: человеческая плоть, поедаемая одичавшими, разжиревшими собаками и поклеванная воронами, источала такой смрад, что даже бывалые воины воротили взор и, не сдерживаясь, опорожняли желудки на лошадиные крупы впереди идущих.
        Всадники въехали на Соборную площадь. От некогда восхищавшего собой Успенского собора остались лишь полуразрушенные стены. Дмитриевский собор сохранился лучше. Даже крест главного купола стоял в гордом одиночестве, отсвечивая позолотой. Татары, выдавливаемые из города пожарами, то ли не успели, то ли не захотели за счет креста пополнить свою добычу. Так он и стоял, одинешенек, осеняя мертвый город. Княжеский терем был разграблен, зиял выбитыми окнами и дверьми, но всепожирающее пламя обошло его стороной.
        Перекрестясь на крест Дмитриевского собора, князь обреченно вздохнул и с каким-то ожесточением в голосе произнес:
        - Я с сотней гридей пойду к Новугороду. Вы же, — обвел он взглядом бояр, — с оставшимися воями здесь останетесь. Предадите земле убиенных.
        - Дозволь, князь, — из толпы ближних бояр выступил Яромир Глебович. — Здесь нам до тепла не управиться. Уже ноне дышать нет сил, а солнышко пригреет — совсем беда…
        - Вижу, — оборвал боярина Ярослав. — По пути всех встречных сюда направлять буду. А приду в Новград, людишек на подмогу пришлю сколь смогу и обоз немалый налажу с едой и питьем. Да и вы сиднем не сидите! — возвысил князь голос. — Поищите в округе людишек. Не всех же татарвя увела в полон, поди, попрятались по лесам немало. И еще, коли тела сыновцев моих отыщете или их женок, детишек, повелеваю похоронить в приделе собора Дмитрия Солунского. Тебе то доручаю, — кивнул он епископу Алексию. — С собой не беру. Обойдусь.
        Глядя на переминающихся с ноги на ногу воинов княжеской дружины, князь с раздражением выкрикнул:
        - Чего рты раззявили? Или на Москве на мертвяков не насмотрелись? Ноне для себя порадейте. Здесь нам жить. Отсюда, с этой площади, пойдет возрождение земли Русской! — и уже чуть тише добавил: — Тяжко… Горе великое, неутешное… Жизнь в тягость… Но жить надо.
        2
        Новгород Великий встретил князя Ярослава запертыми воротами, ратниками на стенах и сторожевых башнях. После коротких препирательств князь и его гриди были пропущены в город с Торговой стороны. Миновав торг, князь опять был остановлен запертыми воротами княжеского двора.
        - Да что с новгородцами такое содеялось? Ворог за тридевять земель, а они воротами от бела света отгородились! — сердито пробурчал в бороду боярин Михайло Евстафьевич. Он изрядно устал. В свои сорок шесть был молодцом, но длительный и трудный путь вымотал его вконец. — Доколе нас под стенами держать будут? А ну, Микола, — кивнул он широкоплечему и дородному дружиннику, — постучи в ворота, да так, чтобы и в Святой Софии слышно было.
        Молодец, спешившись, затарабанил в окованные железом ворота кистенем.
        Из окошка надвратной башенки показалась голова сердитого на вид мужика.
        - Чего озоруете? — затряс бородой воротник. — Вот кликну дружинников, они вам зададут!
        - Отворяй ворота! Великий князь Ярослав Всеволодович пожаловал.
        Приглядевшись к всадникам, мужик обмяк голосом.
        - Прости, князь, не признал, — и, оправдываясь, произнес: — Александр Ярославич приказал все ворота на запоре держать.
        - А как же народ в кремль проходит? — поинтересовался Ярослав.
        - Через другие ворота, те, что за торжищем.
        - Кого бережетесь-то?
        - Всех: и мунголов, и литвинов, и тевтонов… Всем вдруг землица новгородская занадобилась.
        Медленно, со скрипом поползли створки ворот.
        В открывшемся просвете князь увидел, как от парадного высокого резного крыльца терема наперегонки устремились его сыновья: Андрей, Константин, Ярослав, Даниил и младший Михаил. Следом, чуть отстав, спешили Александр и Ростислава с дочерьми — Ульяной и Евдокией. Александру очень хотелось догнать братьев, обнять отца, но не пристало князю бегать с малолетними братьями, и потому он повел себя сдержанно, как и следует вести хозяину, принимающему гостя.
        Ярослав поднятием руки остановил сотню и, спешившись, поспешил навстречу детям. Те облепили отца, затормошили, загалдели всяк о своем. Подошедшие следом Ростислава и Александр остановились чуть поодаль в ожидании своей очереди. Угомонив детвору, князь обнял старшего сына, расцеловал жену и дочерей. Растрогавшись столь горячей встречей, князь смахнул слезу и, оглядев разом притихшее семейство — им впервой было видеть слезы на глазах отца, — произнес:
        - Путь был труден, а посему воздадим Господу за труды его, что нас, грешных, от ворога оборонил.
        - В Святую Софию или в Борисоглебскую церковь пойти вознамерился? — поинтересовался Александр. — Куда скажешь, там и клир соберется.
        - Никого не надо. Я один… В Николо-Дворищенском соборе преклоню колени.
        - Может, умоешься с дороги, отдохнешь? — предложила Ростислава, но Ярослав Всеволодович коротко бросил:
        - Потом.
        Уж за полночь уединились сын с отцом в малой трапезной после сытного и длительного застолья. Сидя за дубовым столом, князья неспешно потягивали из кубков ядреный квас, подливая его время от времени из большой серебряной ендовы. Молчали. Каждый размышлял о своем. Александр боялся, что отец приехал сесть в Новгороде Великом на княжеский стол, потому и пришел из Киева. Ярослав же не знал, с чего начать разговор о неприятном для него деле: деньгах и войске, и потому, покряхтывая, цедил сквозь зубы холодную отрезвляющую влагу.
        Тем не менее первым нарушил молчание старший из князей.
        - Скажи, Александр, почто Торжок без помощи оставил? Во все годы Новугород за него стеной стоял!
        Александр, не ожидая подобного вопроса, даже растерялся. Он знал, что жители Торжка, имея Александра своим князем, ждали от него помощи, потому и сели в осаду. Иванко, посадник новоторжский, купцы Яким Влункович, Глеб Борисович да Михайло Моисеевич возглавили оборону. Две недели истекал кровью осажденный город. Когда же татары ворвались за его стены, то убили всех, не щадя ни женщин, ни детей, ни стариков, а Торжок разграбили и сожгли. Тех, кто смог покинуть город в стремлении найти спасение в Новгороде Великом, татары гнали селигерским путем до Игнатьева креста и посекли всех. Александр же и новгородские бояре, связанные по рукам и ногам Батыевой грамотой, чтобы уцелеть самим, отдали под заклание Торжок и иные малые городки земли Новгородской.
        Собравшись с мыслями, Александр с некоторым вызовом ответил:
        - Чтобы сохранить большее, порой нужно пожертвовать малым.
        - Мудрено говоришь… — покачал головой Ярослав. — Набрался книжной мудрости, не понять тебя. Брат Константин, царствие ему небесное, что монах, в харатейной годы проводил над свитками сидючи, потому и смерть его рано прибрала. А был бы воином, доселе жив был.
        - Одно другому не помеха.
        - Оно-то так, — согласился Ярослав. — Но я не о том. Слышал, ты дружбу с татарами завел? Так ли?
        - Так, отец, — спокойно произнес Александр.
        Он смотрел прямо, не отводя взгляда и, как показалось Ярославу, даже с некоторым вызовом.
        - Склоненную голову меч не сечет. Что толку запруду из глины лепить, коли поток камни ворочает…
        - Ладно, — со стуком поставил кубок с квасом на стол Ярослав. — Не укорять тебя пришел. Бог тебе судья за дела твои. Ты мне лучше вот что скажи: как бояре, в твоей ли власти? — понизил он голос.
        - В моей, — уверенно ответил Александр. — Страшатся за рухлядишку, за животы свои, потому норов уняли. Обозы к татарам снаряжают без понуждения…
        - А серебра тебе дадут?
        - Дадут. Только на что?
        - Деньги нужны мне, за тем и приехал. — Помолчав, князь продолжил: — Во Владимире пусто: ни жилищ, ни людишек. Все побрал ворог. Я намерен заново стольный град отстроить. Нужны люди, нужна дружина немалая, а значит, нужны деньги. Много денег.
        - А не рано ли стены возводить?.. Татары еще не ушли…
        - К лету уйдут, — уверенно произнес Ярослав. — Так что с серебром?
        - Серебро будет. Я поделюсь казной, бояр порастрясу, не обеднеют. Они ноне покладисты. И людишек дам. Моя дружина здесь надобна, а вот переяславцев, что со мной пришли, тебе передам — их шесть сотен, да сотни три-четыре охотников до ратного дела кликну, — обрадовавшись, что отец не претендует на Новгородский княжеский стол, горячо заверил Ярослава Александр. — Соберем и припас…
        - Погоди, — остановил сына князь. — Я не один из Киева пришел. Со мной дружина. Так что обоз с припасом надо отправить как можно быстрее. Раскиснут дороги — не скоро дойдут.
        - Через три-четыре дня отправлю первый, через десять дней еще, — заверил Александр. — Для своих, чай, не для чужих расстараемось.
        - Хорошо, — облегченно выдохнул Ярослав Всеволодович и, отхлебнув кваса, продолжил: — Не обессудь, но у тебя не задержусь. Пойду с первым обозом. Попервой возьму с собой только переяславцев. Остальных по теплу отправишь. Да, вот еще что: мать с братьями и сестрами на тебя оставлю. Некуда им ехать и жить пока негде. Коли что не так пойдет, не дай Бог, будь им вместо отца. Уразумел?
        - Не тревожься. Все сделаю, как велишь.
        3
        Ранним утром на седьмой день своего пребывания в Великом Новгороде князь Ярослав покинул город. Пять сотен переяславцев, сопровождая обоз, ушли на два дня раньше, и теперь Ярослав с сотней гридей, налегке, намеревался их настичь через три дневных перехода.
        Прощание с родными было тягостным, только старшие, Александр и Андрей, держались молодцами. Ростислава же, всегда рассудительная, спокойная, вдруг залилась слезами, по-бабьи запричитала, заохала. Ей вторили дочери, и даже младшие из сыновей не сдержали слез.
        - Вы что воете, словно хороните? — возмутился князь Ярослав. — Расстаемся-то только до осени. Отстроимся — призову.
        Но унять плачущих было не в его воле. Князь раздраженно окинул прощальным взглядом семейство, легко, несмотря на годы, взлетел в седло и ожег плетью круп лошади. Каурая вынесла его за ворота княжеского терема, где ожидали гриди охранной сотни.
        Александр, поднявшись в маленькую горенку под самой крышей, еще долго наблюдал за удаляющимися от города всадниками.
        Юный князь был доволен собой. Он помог отцу, дал ему все, что тот хотел, и больше того, обещал, как только позволят дороги, он сам приведет обозы и наемное войско во Владимир. Александр боялся, что приезд отца и его просьбы вызовут недовольство новгородцев, но Совет господ без особых возражений дал князю владимирскому денег, хотя в Новгороде его за крутой нрав не любили и боялись.
        «Да, не единожды отец вставал на защиту земли Новгородской, но и немало горя принес он новгородцам, когда обрек их на голод в тот далекий год противостояния князей. Дядька-то Константин, что на Липице сошелся с отцом да ныне покойным князем Юрием Всеволодовичем, писал о княжеской власти и деяниях все верно, только сам не следовал писаному».
        Александр вспомнил «Завет детям», написанный князем Константином в последний год жизни, слышанный им из уст отца, а впоследствии не единожды прочитанный им самим: «…у князя тягчайшая жизнь, ему не только о себе одному, но и обо всех во всякое время необходимо помышлять и печься. Да более всего о тех, кто сами о себе не помышляют, тех ему надо направлять, не дать никого обидеть и правильно судить, недужным помогать, войско обустраивать. А кто из вас более страждет и обо всех заботится, как подобает князю, который не имеет отдыха ни днем, ни ночью и все хлопочет, как бы ему все устроить, тот встанет в Судный день перед Богом и даст ему ответ и за себя, и за подвластных ему».
        «Вот она, доля княжеская, — размышлял Александр над словами князя Константина ростовского, — «за себя и за подвластных ему» в ответе. А за Торжок, за убиенных новоторжан кому отвечать? Мне? Бояре решение приняли не чинить татарам помех, сидеть за стенами Новугорода… Я противился, да, видно, слабо… Не захотел услышать на Совете господ: «Ты, князь, сам по себе, а мы сами по себе». Но иные города порушены и сожжены, а Великий Новгород стоит… и стоять будет. Так велика ли моя вина? — пытался он найти оправдание своей покладистости, когда на Совете господ решалась судьба Северной Руси. — «За себя и за подвластных…» А их вон сколь в моей власти! И за каждого в ответе перед Богом».
        С высоты птичьего полета, с самого высокого места Словенского холма, он медленно обвел взглядом пробуждающийся город.
        Новгород лежал перед ним как на ладони. Впервые он оказался в этом славном городе в 1226 году. Ярослава Всеволодовича в очередной раз призвали на княжеский стол в Новгород Великий. Княжеская семья поселилась на Ярославовом Городище, в трех верстах от города. Сам же князь со старшими сыновьями поселился в летнем княжеском тереме на Словенском холме. Впервые Александр увидел и поразился величию города, раскинувшегося по берегам Волхова: сторона Торговая и сторона Софийская.
        Сопровождаемые любопытствующими взглядами, князь Ярослав с сыновьями по Ильине улице, по Великому мосту через Волхов прошли на Софийскую сторону. Через ворота вошли в белокаменный кремль.
        - Вот он, храм Святой Софии Премудрости Божией, — простер руку в сторону пятиугольного собора князь Ярослав. — В нем казна новгородская, там же похоронены владыки и князья, верой и правдой служившие городу. А это архиепископские палаты, — показал князь на примыкающее к Святой Софии вытянутое белокаменное здание. — В них заседает Совет господ, и руководит им архиепископ Антоний.
        - А как же князь? — не утерпел с вопросом Александр. — Зачем новгородские бояре призвали тебя?
        Положив руку на плечо сыну, Ярослав с улыбкой ответил:
        - Много врагов и завистников у Новугорода. Сами-то бояре да купцы новгородские к ратному делу непривычны, им легче ополчить дружину для дел ратных. Во главе же войска поставить некого, вот и призывают князей. Твоего деда Мстислава Мстиславича призывали на княжеский стол не единожды.
        - А чего же он доселе не правит Новугородом?
        - Э-э, не все так просто. Князь призывается на два года, но если чем-то князь неугоден, вече решает: «Княже, ты — собе, а мы — собе».
        - И что, князь уезжает? — удивился Александр. — А как же честь княжеская?
        - Приходится иногда и честью поступиться…
        Князь Ярослав по характеру был несдержан, крут, скор на расправу, и потому новгородцы его побаивались и не любили. Но он был доблестным и умелым полководцем, который в трудную годину мог призвать и переяславскую дружину, и попросить помощи у своего старшего брата великого князя владимирского Юрия Всеволодовича. В первый раз новгородцы его пригласили на княжий стол в 1215 году. Князь обещал править и судить по «Правде Русской» и клялся в том на «Ярославлих грамотах», но правил по-переяславски — строго, не считаясь с новгородскими привилегиями бояр и купцов. 11 февраля 1216 года он был изгнан из Новгорода. Оскорбившись, князь занял Торжок и Волок и не пропустил ни одного обоза с товарами и хлебом в Новгород. В городе начался страшный голод. На защиту Новгорода был призван Мстислав Мстиславич Удалой. Спор между новгородцами и князем Ярославом разрешился в Липицком сражении.
        Во второй раз князя Ярослава новгородцы пригласили в 1222 году, когда город покинул малолетний князь Всеволод Юрьевич и некому было оборонять город от Литвы. Ярослав со своей дружиной пошел на литовцев, но не догнал. Они ушли за Усвят. Новгородцы же, перессорившись, не могли решить: нужен ли им князь, коль угрозы со стороны Литвы нет. Ярослав разрешил этот спор — он ушел сам. Но в 1223 году его опять пригласили, и только мольбы архиепископа Антония заставили его вернуться в строптивый и неугомонный город. Ярослав пришел с войском, покорил всю Чудскую землю и, взяв большой полон, вернулся с победой. В 1226 году князь Ярослав пришел в Новгород в очередной раз.
        - Отец, зачем тебе город, из которого изгоняют князей? — не унимался Александр, пытаясь сопоставить то, что рассказывал ему отец о княжеском долге и княжеской чести. Ответ же отца Александра немало удивил.
        - Не городу я служу, — чуть растягивая слова, произнес князь Ярослав, — а всей земле русской. Вот ноне немцы заняли Юрьев, заволновалась корела и емь. Ходил я на них. Ходил и побеждал. А боярам новгородским все мало. Им всегда будет мало. Речь не о них. Там, — показал князь Ярослав на запад, — ворог сильный и коварный — крестоносцы. И Юрьев — это только начало. Если их сегодня не остановить, завтра они город за городом будут воевать Русь.
        Почти два года княжичи прожили в Новгороде Великом. Они познали особенности управления Новгородской республикой, ее устройство и территорию, взаимоотношения с соседями. Познались с лучшими новгородскими людьми, мудрым архиепископом Антонием, который познакомил их с написанной им самим, когда он был еще боярином Добрыней Ядрейковичем, Софийской владыческой летописью.
        Но княжение Ярослава окончилось неожиданно. С войском он направился в поход на Ригу, где свили свое змеиное гнездо крестоносцы. В подвластном Новгороду Пскове он хотел пополнить ряды воинов и отдохнуть, но Псков ворота не открыл, хотя с ним находились в походе новгородский посадник Иванко и тысяцкий Вячеслав. Князь вернулся в Новгород и призвал переяславскую дружину, которая расположилась военным станом на Словенском холме. С приходом полков цены на продукты в Новгороде поднялись, что горожанам не понравилось. К тому времени Псков заключил союз с Ригой. Князь Ярослав расценил это как предательство и послал боярина Мишу к псковичам с предложением прекратить всякие сношения с крестоносцами и готовиться к совместному походу на Ригу. Но Псков ответил отказом. Мало того, псковичей поддержали новгородцы. На вече они провозгласили, что не пойдут без братьев-псковичей на крестоносцев, и потребовали увода переяславских полков. Князь с княгиней и дружиной ушли в Переяславль, оставив наместниками в Новгороде княжичей Федора и Александра.
        К осени положение в Новгороде осложнилось: голод, болезни… Недовольство боярами вывело народ на улицы, начался мятеж. Архиепископ Антоний был смещен, а позже сослан в Хутынский монастырь, дворы приверженцев князя Ярослава разграблены. 20 февраля 1229 года боярин Федор Данилович тайно вывез княжичей из мятежного города.
        Новгородцы призвали на княжение черниговского князя Михаила. Князь Ярослав, оскорбившись, начал готовить поход на Новгород, но прибывший из Киева митрополит Кирилл помирил Ольговичей с Мономашичами. Михаил уехал в Чернигов, оставив наместником в Новгороде пятилетнего сына Ростислава.
        В 1228 -1230 годах разразился страшный голод. В Новгороде люди умирали тысячами, и некому их было хоронить. Ростислав покинул вымирающий город, и взгляды новгородцев уже в который раз обратились в сторону Переяславля-Залесского. Посольство увенчалось успехом, и 30 декабря 1230 года князь Ярослав с сыновьями Федором и Александром прибыли в вольный город. Прожив в городе две недели, князь Ярослав возвратился в Переяславль, оставив в Новгороде наместниками сыновей.
        Александр принял самое деятельное участие в борьбе с голодом. Он помогал страждущим, заступался за сирот и вдовиц, никто не уходил из княжеского терема, не получив помощи. Но беда не приходит одна. Весной 1231 года на Новгород обрушились пожары — выгорел весь Словенский конец, тысячи новгородцев остались без крова. Александр вновь проявил сострадание и участие. Обозы с хлебным припасом из Переяславля-Залесского и Владимира помогли новгородцам выжить в это непростое время. 1232 год выдался богатым на урожай, голод прекратился.
        В этот год Александр на княжении в Новгороде остался один, а его брат Федор ушел со своим двоюродным братом Всеволодом Юрьевичем в поход на мордву. Поход был удачным. Княжича в Новгороде встречали как победителя колокольным звоном.
        Несмотря на то что Федору исполнилось лишь четырнадцать лет, князь Ярослав решил его женить. Невеста была сосватана — дочь черниговского князя Михаила Всеволодовича княжна Феодулия. Девушка была невиданной красоты, и молодые князья, кому посчастливилось ее лицезреть, хотели взять ее в жены. Но Феодулия всем отказывала. Она помнила о предсказании, услышанном ею в раннем детстве, которое гласило, что она станет монахиней. Когда же посватался Федор и родители дали согласие на брак, она смирилась и отправилась в Великий Новгород. И все готовились к свадебному пиру. Но накануне свадьбы Федор умер. Не возвращаясь домой, Феодулия явилась в Суздальский женский монастырь и была принята послушницей, а вскоре приняла постриг с именем Евфросиния.
        Александр очень сильно переживал смерть брата, ведь ушел из жизни его самый близкий человек — товарищ детских игр, друг и поверитель отроческих секретов и тайн. Александр как-то разом повзрослел, посуровел, стал более сдержан и рассудителен. Ему шел четырнадцатый год.
        В 1236 году Александр был призван новгородским вече в очередной раз. В тяжелую годину пришел он в Новгород Великий, но справился с делами насущными, и неплохо, как говорил не единожды епископ Антоний. Вот и сейчас, при расставании, отец похвалил его:
        - Вижу, сидишь ты крепко. Но боярам спуску не давай. Дружину люби, она тебя не предаст, а надо, и спасет.
        Александр в очередной раз рассматривал Новгород, и гордость распирала его: он — полновластный хозяин города, который под стать Владимиру и Киеву. «Хотя нет. Владимир разорен, а Киева, судя по всему, век короток. Остается лишь Великий Новгород!»
        ПОСОЛЬСКИЙ БОЯРИН РОМАН
        1
        За делами, заботами пролетело лето, наступила осень 1238 года. Владимир отстраивался медленно: не хватало людей, материалов, нечем было кормить дружину, работный люд. Хлеба, привозимого из Новгорода, хватало ненадолго, а свой хлебушко появится разве что через год. Ни о какой поездке в Биляр с дарами не могло быть и речи. Князь Ярослав страшился, что эмир Булгарии Гази Барадж пришлет за выкупом, а именно так воспринял князь пожелание эмира не скупиться при определении платы за жизнь, но ни посланников, ни войска с востока не пришло. И чтобы как-то оградить себя и возрождающийся город от посягательств татар, князь надумал послать доверенного человека в Булгарию, чтобы тот объяснил эмиру сложившееся положение на Руси и вымолил отсрочку платежа.
        Тогда-то и вспомнил Ярослав о посольском боярине великого князя владимирского Юрия Всеволодовича Романе Федоровиче. Именно этот человек ему был нужен. Насколько князю было известно, Роману был дан боярский чин на Руси и, как зятю царя Булгарии, чин княжеский в Волжской Булгарии. Даже земли он имел под Ошелом, и немалые.
        С возвращением в Новгород очередного обоза для Романа Федоровича было передано послание от великого князя владимирского. Тот призывал боярина на службу.
        Роман Федорович мог и не ехать во Владимир, не Ярославу служил — Юрию, но чувство долга оторвало его от Марии, детишек, от устоявшейся размеренной жизни.
        Во Владимир посольский боярин приехал лишь в конце февраля. Ярослав, хотя и был недоволен нерасторопностью Романа, принял его тотчас.
        Со времени последней их встречи прошло более четырех лет, и Ярослав с трудом узнал в дородном, широкоплечем, заросшем волосом сорокасемилетнем мужчине посольского боярина.
        - Заматерел! Встретил бы где, не узнал. Здоров ли? Как дети, поздорову ли жена? — вместо приветствия поинтересовался Ярослав.
        - В здравии, государь. Кланяются тебе. Князь Александр также здоров. Тебе, великий князь, от него послание.
        - Оставь на столе. Позже прочитаю, — отмахнулся князь. — Садись, — показал он на широкую скамью у стены. — У меня к тебе дело, и дело токмо тебя касаемо.
        Роман понимающе кивнул, не спеша подошел к лавке, сел, расправил плечи, разгладил усы и бороду.
        - Ты, насколько мне ведомо, знакомец булгарского эмира Гази Бараджа. Так ли?
        - Так, государь, — подтвердил Роман. — Знавал его в то время, когда Гази воеводой в Новграде земли Низовской поставлен был великим князем Юрием Всеволодовичем. Сам Гази царских кровей. Его дед Арбат Ос-Лодж был улукбеком города Булгара и города Учеля. Позже со своим сыном Азаном, будущим отцом Гази, был выдан князю Андрею Боголюбскому. Арбат стал воеводой Москвы, а его внук — воеводой Новугорода на Оке. Четыре года он воеводствовал, но когда царь Булгар почил, магистрат Биляра пригласил его в Булгарию. Князю Юрию столь много было уплачено подарков, что он согласился отпустить Гази Бараджа от себя.
        - Да-а, ведомо тебе то, что для других тайна великая, — удивленно протянул Ярослав. — А скажи-ка мне, Роман Федорович, почто мой брат благоволил Гази Бараджу? Насколько я знаю, он и другоряд поставил Гази на воеводство в Новугороде земли Низовской?
        - Видится мне, Гази по нраву пришелся князю, — согласился Роман и пояснил: — Он был смел, рассудителен, честен… и изворотлив.
        - Честен настолько, что вместо Новугорода Нижнего оказался в Сарае-Бату, — ухмыльнулся Ярослав Всеволодович.
        - Что верно, то верно. Гази Барадж ходил на булгар с князем Святославом Юрьевичем, не испросив на то разрешения у великого князя. Когда же поход завершился неудачей, то Гази побоялся возвращаться на воеводство в Новград Нижний и пошел не к Юрию Всеволодовичу с повинной, а к Бату-хану, а тот свел его с ханом Угедэем. Он-то и поставил Гази Бараджа на трон булгарских царей.
        - А скажи, земли под Ошелом в твоем праве или татары прибрали их к рукам?
        Теряясь в догадках об истинной цели его призыва во Владимир и странным вопросам, тем не менее Роман Федорович сказал, что земли за ним — татарам земель не надобно. И только после вопроса Ярослава: «А не хотел бы ты наведаться в свои земли?» — все стало на свои места.
        - Не просто ноне в Булгарии. Власть-то не у эмира, а у наместника Бату-хана Кутлу-Буга. Ему все подвластно в Булгарии, и Гази Барадж без наместника чихнуть не смеет.
        Ярослав от услышанного аж покривился. О наместнике он слышал впервые, и эта весть нарушала его планы.
        - Послушать тебя, так ты словно и не покидал Булгар — все-то тебе ведомо…
        - Сын у меня в Городце. А там до Ошела рукой подать, — пояснил Роман Федорович.
        - Это который? Не Андрей, случаем?
        - Он, государь.
        - Не простил я ему доноса на меня брату Юрию. Пусть бережется…
        Почувствовав угрозу в голосе князя, Роман поспешил сгладить вину сына:
        - Молод был, глуп.
        - Будет, — остановил боярина Ярослав. — Не о нем речь. Пусть живет… пока. — Сделав многозначительную паузу, Ярослав продолжил: — Задолжал я Гази Бараджу, и долг тот велик. Должок с меня эмир ждал по осени, да недосуг мне. Сам видел, дел во множестве. Но обидеться может эмир и послать войско или сам прийти за долгом. Не готовы мы силой мериться с татарами иль булгарами. Ни стен, ни войска… Коли придут татары, все труды насмарку. Вот по осени урожай снимем, пушного зверя за зиму набьем, золотишка да серебра накопим, тогда можно и в Биляр наведаться. А пока вся надежа на тебя.
        Но не просьба звучала в словах князя Ярослава, а угроза, и Роман понял почему: догадался, что связывает Ярослава и эмира некая тайна, и эта тайна стоит немало серебра и золота. А помимо того, Роман понял, что слишком много сказал князь ему, и если он откажется — в живых ему не быть: ни ему, ни его сыну Андрею.
        - Да! Я поеду в Булгарию и сделаю все, что в моих силах.
        Разом обмяк князь, просветлел взором, вздохнул с облегчением.
        - С тем тебя и позвал. Знал, что ты, Роман Федорович, славно служил брату моему, послужи и мне. Я добро помню. Сочтемся.
        - Когда выезжать? — спросил Роман, вставая с лавки. — Готов хоть сейчас.
        - Ноне отдыхай, а поутру в путь, с Богом. У меня все готово: дам полсотню дружинников, больше не могу, здесь надобны, подарков два воза.
        Федор осуждающе покачал головой.
        - Знаю, мало. Но больше нет. А потому подарки отдашь наместнику Кутлу-Бугу. Гази Бараджу же передашь письмо. Только ему и никому другому. Не дай Бог, если оно попадет к татарам — не сносить тебе головы.
        Роман Федорович с горькой усмешкой на устах произнес:
        - А удержится ли моя головушка на плечах, пока до Биляра добираться буду? Пять десятков дружинников — не защита. Одно скажу: будь в надеже, государь. Только Гази Барадж сломает печать княжескую на свитке.
        Поклонившись, посольский боярин Роман Федорович, тяжело ступая, вышел из горницы.
        2
        Маленький обоз, состоящий из шести саней с грузом, в сопровождении пяти десятков княжеских дружинников и боярина Романа Федоровича медленно продвигался к Новугороду Нижнему.
        Путь был безрадостен: пока шли по владимирской земле, только разорение и горе людское видели. Когда же стали попадаться деревеньки и починки, не разоренные татарами, вздохнули с облегчением — до города на Оке уже недалеко. Под солнечными лучами снег просел, и потому шли по окскому льду ходко, оставляя за собой версты нелегкого пути. К вечеру шестого дня пути за излучиной реки показался город, сползающий посадами к заснеженному речному берегу.
        - Вон он — крест на куполе собора Михаила Архангела. Сияет, как и хотел того покойный князь Юрий Всеволодович.
        Роман Федорович решил не спешить двигаться дальше, а дать отдохнуть дружинникам, да и самому погреться в жарко натопленной баньке, погорячить кровь березовым веником, потешить душу душистым хмельным медом.
        Воевода Новгорода на Оке был несказанно рад решению нежданного гостя.
        Распаренные и умиротворенные, в тонких льняных рубахах, ласкающих тело, боярин и воевода сидели за накрытым снедью столом и неспешно вели беседу.
        - Татарвя не наведывается? — поинтересовался Роман Федорович.
        - Бог отвел. Надысь мордву пошарпали. Говорят, что татарский отряд шел по Клязьме до Гороховца. Пожгли город и убрались восвояси.
        - Слыхал и я про то, — подтвердил Роман Федорович. — Видно, татар было немного, потому дальше не пошли. — И, отхлебнув меду из кубка, спросил: — А ты-то как, коли подступит ворог к городу, устоишь?
        Михайло Борисович пожал плечами.
        - Володимир, стенами каменными обнесенный, не устоял, а у нас-то… По бревнышку раскатают. Да и народишко не больно смел… Чует сердце, разбегутся мужики по лесам, только татары покажутся. Не приросли еще к землице, к городу… Пришлые все.
        - А Городец?
        - Стоит. Сынок твой, Андрей-то Романович, сам не спит и дружине спать не дает. Был по осени у меня в гостях. Орел! Город восстановил, на всех дорогах заставы. Молод, а дело справно ведет.
        Через три дня обоз продолжил путь. Идти по волжскому льду было опасно: поверху пошла вода, не глубоко, по щиколотки, но она съела снег, и под ней лед оголился.
        - Что за напасть? До ледохода еще, почитай, ден двадцать, а то и поболе, — недоумевал Роман Федорович, но кто-то из дружинников прояснил:
        - Где-то в верховьях снег потаял, вот вода и пошла верхом.
        - Нам на головы, — сострил кто-то из дружинников.
        Пришлось уйти с проторенного пути и искать путь другой. Вскоре наткнулись на лесной починок. Там отыскался проводник — парень лет двадцати. Он-то и повел обоз лесными, одному ему известными дорогами.
        Но движение замедлилось. Приходилось проминать набрякший влагой снег для саней, иначе полозья проваливались настолько глубоко, что лошади выбивались из сил, вставали и не хотели идти дальше.
        «В Городце дождемся чистой воды, а там на лодиях пойдем в Биляр», — решил Роман Федорович, глядя на то, как упираются дружинники, силясь сдвинуть провалившиеся в очередной раз в рыхлый снег сани.
        Ночевали на снегу, навалив валежника, грелись у костров.
        Под утро боярина Романа растолкал сотник Еремей.
        - Дозорные сполох подняли. Видели человек сорок. Кто такие — в темноте не разобрать. Затаились. Видно, ждут рассвета.
        - Поднимай дружинников. Да тихо! У костров с десяток оставь, остальных отведи в ельник. Сообразил, для чего?
        Еремей кивнул и уточнил:
        - Бить или вязать будем?
        - Там видно будет. Да в ельник уводи не всем скопом, а по одному-два дружинника, — предостерег Роман Федорович.
        «По-видимому, втае сидят, не татары. Те леса боятся и в лес ночью не сунутся, — размышлял Роман Федорович. — Значит, лихие людишки надумали обоз пошарпать. И так как их под сорок человек, то ватажка не одна. Для одной многовато. Видно, проваливающиеся полозья саней ввели мужиков в соблазн: раз сани проваливаются в снег, значит, нагружены добром. Нас, по-видимому, не видели, а то бы не рискнули. Ништо, еще увидят».
        Роман Федорович с неохотой вылез из-под овчинного тулупа, огляделся: тенями скользили дружинники в ельник, до которого было шагов пятьдесят — шестьдесят. Передвигались дружинники осторожно: ни мечом не звякнули, ни доспехом не брякнули. Тихо.
        «Неплохо Еремей своих ратников выучил, — отметил для себя Роман Федорович. — Поди, и в деле себя покажут молодцами».
        Вскоре небо высветлилось, посерели обступавшие лесную поляну кусты, деревья. День обещал быть солнечным.
        Неожиданно тишину разорвал отчаянный разбойничий посвист. Из-за прилегающих к поляне кустов начали вываливаться люди. Проваливаясь в снегу, они устремились к уже чадящим кострам.
        Дружинники, расположившиеся у костров, саней, лошадей, разом вскочили и ощетинились копьями, мечами. Нападавшие, надеясь, что застанут обозников спящими, увидев воинов, замедлили движение, а в десяти-пятнадцати шагах и вовсе встали. Когда со всех сторон, а не только из ельника, на поляну вышла дружина, нападавшие застыли точно каменья.
        Роман Федорович разглядывал нападавших не без интереса. Мужиков было человек сорок: обросших волосом, в тулупах и армяках, с дубинами и кольями в руках. Только у некоторых боярин увидел мечи кривые татарские и наши — прямые и плоские, кое у кого — луки.
        - Что приуныли, горе-воины? — рассмеялся боярин. Лица у мужиков вытянулись от удивления. — А ну, бросай в снег у кого что в руках есть! — распорядился Роман Федорович. И когда требование было выполнено, он приказал: — Кто старшой? Выходи держать ответ!
        От толпы мужиков отделился один, подал голос:
        - Кузьма Пруток. Я — старшой над воинством. Прости, государь, не ведаю твово звания.
        - Боярин я, из Володимира. А ты почто вознамерился обоз мой пошарпать? Ответствуй!
        - Винюсь, боярин. Шли на ворога. Думали, что татары с награбленным добром идут. Видели-то токмо следы…
        - А этого разве мало? Следы… Да следы все должны были рассказать: сколь человек прошло, саней, лошадей… А что не татары идут, так то по копытам определить надобно было: у наших-то — подковы. Эх вы, воины! Чьи же вы будете?
        - Городецкие мы. Воеводы Андрея Романовича люди — дозор, — не без гордости ответил Кузьма Пруток. — А что промашка вышла, прости, обознались малость.
        - Что-то вы на воинов не похожи…
        - Так в дозоре нас пятеро, а эти, — кивнул он за спину, — мужики из Савеловки. Я-то двоих из дозора к воеводе направил, упредить, стало быть. Пока до Городца доберутся, пока с дружиной воевода приспеет, уйдет ворог. А тут мужики савеловские разохотились татарве помститься…
        - Ясно. Пускаю мужиков вольно. Дубины свои тоже пусть забирают. Может, сгодятся еще. Ты же, Кузьма, с нами пойдешь. Тебе, поди, здесь все ведомо?
        - А то! К вечеру в Городце будем, не сомневайся на сей счет, боярин.
        Кузьма Пруток не обманул. Ближе к вечеру вышли к Федоровскому монастырю, а это уже Городец.
        3
        В воротах, выходящих к пристани, княжеский обоз встречал городецкий воевода Андрей Романович. Не в отца пошел молодец. И если бы кто сравнил отца и сына со стороны, то не ошибся бы. Роман Федорович был высок, могуч, дороден, Андрей же ростом не вышел, но крепок в кости. Спешившегося отца Андрей встретил не по-семейному — поклоном, а как воевода — крепкими мужскими объятиями.
        - Тише ты, нагулял силушку на домашних харчах, похваляешься… Сгреб, что медведь-трехлеток, — улыбнулся в бороду довольный встречей Роман Федорович. — А что сноха не встречает, внуки где?
        - Цветана на сносях, скоро разрешится дитем, а сыновей в тереме не удержишь. Заигрались, поди, — рассмеялся Андрей. По его лицу было видно, насколько он рад встрече с отцом. — Прошу в терем. О воинах не тревожься, обогреем, накормим, без кубка медовухи спать не уложим… Евсей, — кивнул он одному из сотников своей дружины, — устрой молодцов. — И, увидев среди обозников Кузьму Прутка, уже строже добавил: — А ты зайдешь утром. Разговор к тебе есть.
        В тереме на Княжей горе царила праздничная суета. Как же, самый дорогой гость пожаловал. Цветана, налившись силой и женской красотой, несмотря на выпирающий живот, бойко распоряжалась в тереме: споро готовили опочивальню для тестя, трапезную, растопили баню.
        От бани, как ни хотелось понежиться на пару, Роман Федорович отказался.
        - Завтра, — сказал боярин. — А вот за стол сяду с превеликим удовольствием. Чем потчуешь, сношенька? — полуобнял он зардевшуюся Цветану.
        - Все лучшее на столе для желанного гостя. Отведай хлеб-соль, батюшка, — поклонилась она, насколь позволял живот.
        Не успели выпить по первой чарке, как в трапезную вихрем влетели двое мальчишек. С криком «Деда!» они устремились к незнакомому бородатому мужику, большому, но не страшному. Братьям-близнецам было по три года. Они были любознательными не в меру, бесстрашными и проворными. Роман Федорович подхватил внуков на руки, осторожно прижал к груди.
        - А ты, деда, ворога побил? — тут же последовал вопрос от того малыша, что был слева. А тот, что справа, добавил:
        - Или нам с Ромкой татар добивать?
        - Деда, а ты мечи нам привез? Мне мамка сказывала, что и меч, и комоней нам подаришь, как приедешь.
        - Ты приехал. Давай меч!
        - …и коней, — добавил Роман. — Татка обещал взять в поход на ворога, коли оружны будем.
        - Так что ты, деда, с комонями-то не тяни! — погрозил перстом Святослав.
        Роман Федорович рассмеялся и поставил внуков на пол.
        - Порадовали меня от души, аж слеза прошибла. Хороши у меня внуки, в деда. А коней я вам подарю, и мечи, и сулицы. Вы только растите побыстрее. А на татар идти не спешите, сил наберитесь, ворога и на вас достанет.
        Попав в руки Цветаны, мальчишки заканючили:
        - Мам, можно мы посидим с дедом? Мы тихонечко… с краечку…
        Но Цветана была непреклонна и увела сыновей из трапезной.
        Роман Федорович, сияя глазами, поднял кубок.
        - Выпьем за моих внуков, за их здоровье. Чтоб росли они воинами, достойными своего отца, не посрамили бы чести… деда, — Роман испытующе посмотрел в глаза Андрею и неожиданно закончил: —…и за Цветану, родившую таких богатырей. Сношенька, ты где? Покажись! За тебя пьем, — кивнул он зардевшейся от внимания молодой женщине, стоявшей в дверях трапезной.
        Много было в застолье сказано слов, выпито хмельного меда и заморского вина, привезенного в Городец арабскими купцами, немало провозглашено здравиц. Из-за стола встали за полночь. Проводив отца в опочивальню, Андрей спросил:
        - Ноне разговор поведем или на утро оставим?
        - Наговоримся еще, — устало проронил Роман Федорович. — Время будет. Я у тебя до ледохода погощу. Что касаемо дружины, то моя сотня городчан не объест: с припасом идем, а коли не хватит, так куплю, серебро есть.
        Лед на Волге пошел двадцать восьмого апреля в ночь. Треск стоял, аж в окнах терема слюда дребезжала.
        Роман Федорович, хотя и не раз наблюдал ледоход, не вытерпел и в сопровождении сотника Семена поднялся в сторожевую башенку. Река перед ним была во всей красе. Льдины казались черными. Только иногда, блеснув боком вставшей на дыбы ледяной махины, отсвечивали тусклым лунным светом.
        - Дней через десять вода очистится, и можно будет продолжить путь, — со вздохом произнес Роман Федорович. Посольство к Гази Бараджу было ему не по душе. Идти с пустыми руками туда, где подношение подарков — часть ритуала, равносильно оскорблению, и все это посольство может закончиться для посольского боярина лишением головы.
        - Струги видел? — не поворачивая головы, спросил Роман Федорович сотника.
        - Лодии неплохи, — отозвался Семен. — Проконопачены, просмолены, паруса крепкие, но… малы суденышки.
        - Это неважно. Стольный град булгар стоит в устье Камы. Так что водой до самого места дойдем. Другое меня тревожит: как Гази примет посольство?
        - Как примет? Хорошо. Вона князь Ярослав Всеволодович встречался с ним, и ништо…
        - Когда? — удивленно воскликнул Роман.
        Поняв, что проговорился, сотник нехотя ответил:
        - Так это… ну, когда мы из Киева шли. Шли, значит-то… и попали в засаду. Думали, что пришел конец нам. Ан нет. Токмо князя Ярослава увели, а ночью он вернулся. Поговаривали, что встречался с Гази Бараджем. О чем говорили, никто не знает, но до самого Володимира с нами шли булгарские уланы. Вроде как охраняли нас от татар.
        - Вон оно что, — удивленно протянул посольский боярин, — а почему раньше не сказался?
        - Не смел. Князь смертью грозил, если кто языком трепать начнет. И ты уж, Роман Федорович, меня не выдай.
        - Не тревожься. Ты этим рассказом такой груз с души снял… Я-то думал, что назад для нас нет пути, а ноне вижу — поживем еще. Ты, Семен, вот что: иди-ка почивать. Я тут еще малость постою, на реку полюбуюсь да подумаю о насущном.
        Оставшись в одиночестве, Роман Федорович не без удивления и удовольствия взирал на ледоход, но тревожные мысли вернули его на несколько часов к разговору с Андреем.
        - Как ты не поймешь, — давил голосом Роман Федорович, — в одиночку с татарами не справиться. Даже если у тебя было бы не три сотни молодцов, а три тысячи. Татар что мошкары… Не передавить.
        - А мне тысячу не надо. С тысячей одна морока. Ноне татары ушли с Руси, сели где-то в низовьях Волги, а часть — в Булгарии. Волга же, что дорога между ними. И ездить по этой дороге спокойно я им не дам, — горячился Андрей.
        - Городец чудом не разорен, а ты своими укусами только раззадоришь татар, и тогда они камня на камне от Радилова не оставят, по бревнышку раскатают город, а жителей побьют или уведут в полон. Ты этого хочешь?
        - Не хочу, но и сидеть сложа руки не могу. Насмотрелся я на ворога, на детишек, татарами убиенных, женок поруганных, дома разоренные. Кровь закипает, как вспомню все это. И не я один хочу помститься татарве. Таких ватаг скоро множество на Руси будет…
        - Может, оно и так. Только плохо все это. — Помолчав, Роман Федорович пояснил: — Обезлюдела Русь, обессилела. Не один десяток лет нужен, чтобы накопить сил. А ноне нужно терпеть. Вон, князь Ярослав, гонору на десятерых князей достанет, а и тот к татарам на поклон пошел. Меня вот к булгарам с заверениями в дружбе направил. Пойми! Мир Руси нужен, не война!
        - Прости, отец, но ты с князем сам по себе, а я сам по себе. Одно обещать могу, что под Городцом татар бить не буду, но под Ошелом жизни не дам!
        - Ошел — не ближний свет. Городец-то на кого оставишь? Дружину уведешь, а ну ворог подступится! Кто сыновей твоих и жену защищать станет? Мужики, что нас в лесу встретили?
        Не смог Роман Федорович остепенить сына. «Горяч, норовист, до безрассудства смел. Видно, пошел в родного отца. Юрий Всеволодович по молодости таким же был — никого не слушал, делал все по-своему, даже епископ Симон не всегда его унять мог».
        4
        Город Биляр стал неузнаваем: где былое великолепие дворцов и минаретов, фонтанов и бань, роскошных и ухоженных домов богатых и знатных? Везде царили грязь и запустение. Часть городских стен разрушена, и в город можно было войти во многих местах, но Роман Федорович в сопровождении трех десятков дружинников, тащивших на себе подарки татарскому наместнику, предпочел войти в распахнутые главные ворота булгарской столицы.
        Старшему воротного наряда он назвал себя и цель прибытия. Наудачу, воротник узнал «князя Романа», которого не только уважали в столице за доблесть и силу, но и любили за добрый нрав и отзывчивость на чужую беду, и это решило много проблем с размещением и встречей посольства с наместником Бату-хана в Булгарии Кутлу-Бугом.
        Уже на следующее утро посольский боярин был приглашен во дворец. Ханский наместник восседал на троне булгарских царей в зале приемов. Когда Роман Федорович в сопровождении сотника Семена приблизился к трону, Кутлу-Буг принял горделивую позу и поднял глаза к потолку, выказывая своим видом величие и недоступность. Все эти ухищрения были знакомы посольскому боярину, и потому он, отвесив поясной поклон, замер в ожидании разрешения говорить.
        Молчание длилось довольно-таки долго. Но вот наместник удостоил своим вниманием посла: кивнул толмачу, и тот произнес:
        - Говори.
        Еще раз отвесив поясной поклон, Роман Федорович заговорил на булгарском языке, чем немало удивил и ханского наместника, и находящихся в зале татарских сановников:
        - Ярослав Всеволодович, великий князь володимирский, челом бьет и желает здоровья, многих лет жизни и процветания великому Бату-хану и его наместнику, мудрейшему из мудрых, справедливейшему из справедливых Кутлу-Бугу.
        Роман Федорович в очередной раз отвесил поясной поклон. Стоявший позади него Семен действовал так же, как и посольский боярин, — кланялся одновременно с ним.
        - Чего хочет Ярослав? — через толмача задал вопрос Кутлу-Буг.
        - Князь Ярослав выражает свою покорность и шлет посулы.
        По знаку Романа Федоровича в зал вошли два десятка воинов, неся на вытянутых руках связки пушнины, подносы с золотыми и серебряными кубками, украшенное драгоценными камнями оружие, куски заморских тканей. Подарки были аккуратно разложены перед нижней ступенькой тронного возвышения.
        Обозрев дары, ханский наместник спросил:
        - Чего просит русский князь?
        - Просит разрешения предстать пред очи великого Кутлу-Буга нынешней осенью, — с поклоном ответил посольский боярин.
        Было видно, что ханский наместник не ожидал подобной просьбы. Он надолго задумался и, видимо, осознав услышанное, сказал:
        - Повелеваю князю Ярославу прибыть в Булгар до первого снега.
        Кутлу-Буг благосклонно кивнул. Прием окончен. Пятясь, посольский боярин и сопровождавший его сотник Семен вышли из зала.
        - Фу, — смахнул Роман Федорович капли пота со лба. — Видно, наместник еще не избалован посулами. Вдругоряд и на порог не допустят с этакой бедностью.
        - Как бедностью? — изумился Семен. — Дружинники еле принесли посулы…
        Посольский боярин рассмеялся:
        - Поверь, повидал я в посольствах немало, и если чего хочешь добиться, то посулы везут возами, а не несут в руках.
        Из дворца посольство вышло в сопровождении охраны, состоящей из татарских воинов. Проводив до ворот дворца, пустили вольно.
        Роман Федорович немало удивился этому и несказанно обрадовался: уж очень хотелось попасть в дом, еще недавно принадлежавший ему.
        Ворота оказались запертыми. Постучав рукоятью плети в калитку, Роман прислушался.
        - Кого там леший принес? — раздалось бурчание, и в приоткрывшуюся дверь просунулась голова воротника.
        - Акимка! Акимушка, родной! Жив! Не узнал меня?
        Воротный сторож неожиданно обмяк телом и вывалился за калитку. Но Роман Федорович не дал ему упасть и подхватил на руки.
        - Что с тобой, Акимушка?
        Тот растер кулаком набежавшие слезы и, всхлипнув, произнес:
        - Оголодал маненько. Ноги-то и не держат. Не чаял тебя, князь Роман Федорович, увидеть.
        - Это я, я, Акимушка. Жив-здоров. А кто еще из наших уцелел?
        - Да, почитай, все: и Мирон, и Кирюха, и Марья… Проходи, князь.
        Двор был все так же чисто выметен, деревянное крыльцо, ведущее в каменный с башенками дом, было выскоблено и отсвечивало желтизной кедра. Одно смущало Романа — тишина. Было непривычно тихо.
        - А где Мирон, остальные-то где?
        - Сейчас появятся. Да вот и он.
        На крыльцо вышел Мирон, друг, товарищ молодецких потех и ближайший советник в годы проживания Романа в булгарской столице. Но Роман Федорович с трудом узнал в изможденном человеке своего побратима.
        Обнялись.
        - Что содеялось? — невольно вырвалось у Романа.
        - Голодаем. Татары, как пришли в Биляр, никого не тронули из наших, но выгребли все: и припасы, и рухлядишку, и коней увели. Я предлагал мужикам и бабам уйти в Русь, но все остались, уверены были, что ты возвернешься.
        - Родные вы мои, — расчувствовался Роман Федорович. — Берегли дом. Я же сказал, если татары подойдут к столице, чтобы уходили за Волгу. Теперь ваши страдания окончены. Все будет хорошо. Ты мне скажи, в Булгаре еще торг сохранился?
        - Есть торг, и товары есть, токмо серебро надобно.
        - Серебро — не твоя забота. Дай кого-нибудь из мужиков в провожатые. Семен, — подозвал Роман Федорович сотника. — Бери десяток дружинников и поспеши на торг. Купи еды, вина… Радость у меня великая: родных встретил.
        Два дня прожил Роман Федорович в своем доме и только на третий был допущен к Гази Бараджу. Ближе к ночи пришел человек от эмира и проводил посольского боярина во дворец брата царя Алтынбека. Эмир встретил Романа Федоровича в горенке, в которой стояли лишь стол и лавки. На столе светец с толстой свечой.
        Посольский боярин отметил, что Гази Барадж располнел, лицо красно, оплыло, некогда пушистая окладистая борода коротко острижена, усы на татарский манер сосульками свисают по сторонам. Движения замедлились, как и слова, которыми он встретил ночного гостя.
        - Здрав будь, князь Роман Федорович. Садись к столу. Прости, что ждать пришлось. Ездил в Сарай, что Бату-хан воздвиг между Волгой и Ахтубой. Большой город, очень большой. Садись, садись, — показал он место рукой. — И давай уж без этих посольских заморочек. Мы с тобой давние знакомцы, так что выкладывай, с чем пожаловал.
        - Приехал я к тебе с письмом от князя Ярослава. Вот оно, — положил боярин на стол свиток с княжеской печатью. — Прочти, не ведаю, что в нем, — схитрил Роман Федорович.
        Сломав печать, эмир углубился в чтение.
        - Хитер князь Ярослав. Хитер, — усмехнулся в бороду Гази Барадж. — Твою голову вместо своей подставил… и все напрасно. Не надобны мне его посулы. Много мне добра сделал князь Юрий Всеволодович. Я его должник. И пусть он ушел к своим предкам, долг я свой перед ним помню. Ты не смотри, что я под татарами, им служу. И ты служить будешь, коли жить захочешь. Татары — страшная сила. Видел их кочевья и станы, дымы от костров от края земли и до края, и нет им счета. Бату-хан сказал, что в зиму поход на Русь будет. Как пойдет, не ведаю, но поберечься следует. На север татары вряд ли пойдут, брать в землях нечего, а вот на Южную Русь навалятся.
        Эмир с пренебрежением швырнул послание князя на стол.
        - Татары пойдут не только на Русь. Бату-хан сказал, что пойдет до моря. А раз сказал, то сделает. Я тебе, князь Роман, вот что скажу: с ханом надо идти. Сильный ветер огромную и гордую ель с корнем выворачивает, а березка под ветром лишь гнется. Передай князю Ярославу мои слова — гибче надо быть. Для того чтобы и Булгария, и Русь крепко на ноги встали, нужно время. — Помолчав, он с раздражением добавил: — Быть гибким — не значит быть униженным. Ярослав же такое слезливое письмо написал, что у меня сомнение возникло — от князя ли оно. Гордым и непреклонным татары головы рубят, а слезливых попирают ногами. — Встав из-за стола, Гази Барадж продолжил: — Что услышал здесь, передай князю. Писать не буду, недосуг. Захочет приехать — пусть приезжает. Не неволю! Что до тебя, князь Роман, то земли под Ошелом за тобой оставлены, дом здесь, в Булгаре, у тебя есть — волен остаться. Воин ты знатный — найдется дело и для тебя. Уйдешь к князю Ярославу, не неволю, так тому и быть, тебе виднее.
        Этот короткий разговор многое прояснил, но обязывал тоже ко многому.
        «Возвратиться во Владимир надобно. Но где я больше пользы Руси принесу: у князя Ярослава или здесь? Жить в Булгаре… А как же Мария, сыновья? Брать их сюда нельзя, но и оставлять в Новугороде опасно. Сказаться князю Александру? Да надолго ли он? Бояре, что луна на небе — не постоянны, а призовут нового князя — беда! На жене и детях отольется мое служение Руси. Думать! Надобно крепко думать, как поступить!»
        С этими непростыми мыслями и пошел Роман Федорович в обратный путь. Но людей своих, многих из которых он выкупил в свое время из полона, оставил в Булгаре, дав им денег и наказ: беречь дом. Мирона же отрядил в Ошел с грамотой, дающей ему право распоряжаться землей и всеми теми, кто на ней сидит.
        АЛЕКСАНДР ЯРОСЛАВИЧ — КНЯЗЬ НОВГОРОДСКИЙ
        1
        Весна поздно пришла в Новгород Великий. Волхов от притока талой воды набычился, вспучил лед и понес глыбы в Ладогу. Вместе с льдинами уходили тревоги прошедшей зимы: о татарах доносились лишь отголоски. Поговаривали, что Бату-хан насытился кровью, награбленным добром и сел в низовьях Волги.
        Только через год от обещанного Александр пришел во Владимир, и то если бы не нужда: надумал жениться. За благословением отца отправился в стольный город.
        Ярослав пытался отговорить сына. Ведь посвататься он решил к дочери полоцкого князя Брячеслава Васильковича, изгнанного из Полоцка и нашедшего приют в Торопце. Во время похода на Литву русские полки останавливались на отдых в Торопце. Здесь-то Александр и познакомился со взрослой не по годам, четырнадцатилетней красавицей Александрой. Голубые глаза княжны запали в душу шестнадцатилетнего князя. И вот в свои девятнадцать Александр решил заслать сватов. Доводы отца, что с женой он получит войну с Литвой, на него не подействовали. Благословив с условием, что сын не будет втягивать отца в свои отношения с тевтонами и Литвой, великий князь занялся подготовкой похода на Каменец, а Александр вернулся в Новгород. В тот же день в Торопец отправился боярин Федор Данилович, бывший воспитателем и наставником юного князя, с подарками и представительной свитой.
        Князь Брячеслав Василькович сватовство принял благосклонно, и сговор состоялся.
        Через месяц прошло венчание в храме Святого Георгия в Торопце. Венчал молодых смоленский епископ Меркурий. На свадебную кашу-пир князь Александр пригласил всех оставшихся в живых после нашествия татар князей Северной Руси. Прибыли князья и бояре полоцкие, смоленские, псковские, новгородские и суздальские. С богатыми подарками приехали поздравить племянника дядья: Святослав суздальский и Иван стародубский. На свадебный пир поспешила из Новгорода матушка Ростислава с братьями и сестрами. Только князя Ярослава Всеволодовича на пиру не было. Он воевал Каменец.
        Свадебный пир удался. Все любовались красавицей-невестой и славили жениха. Александр — высок, строен, плечист, русые волосы кудрями падают на плечи, мягкая, еще юношеская бородка и усы. Голосом Бог одарил щедро — зычен, будто сполошный колокол. Александра также стройна, горделива, высокий лоб, нос тонкий прямой, губы в меру полны и улыбчивы, голубоглаза, гордость девичья — коса русая — до пят, голос мягкий, певучий.
        В застолье желали здоровья, счастья и деток полон дом. От пожеланий Александра краснела и стыдливо опускала глаза. Александр же глядел соколом и опрокидывал чарку за чаркой.
        Из Торопца свадебный пир плавно перетек в Новгород Великий. Любили попировать новгородцы.
        Но не только для гуляния или оказать честь созвал Александр князей и бояр на пир. Он понимал, что другого такого повода созвать съезд скоро не представится. Потому в один из дней незаметно для остальных гостей в трапезной оказались только князья, бояре и воеводы порубежных городков.
        Пока еще хмель не затуманил головы, Александр предложил обсудить дела насущные. Возражений не последовало. Все понимали, что пришло время, когда в одиночку прожить трудно.
        - Простите гоя князья и бояре, что не по чину говорить буду. Великого князя Ярослава Всеволодовича нет на пиру, и потому говорить он будет моими устами. Господь за грехи наши прогневался. Наслал кару страшную, необоримую. Сколь народу полегло — не счесть, да и еще немало поляжет. Видно, не все грехи мы искупили кровью, коль опять татары прошли по Руси, грабя и убивая. Пока мы медом хмельным веселили сердца, ворог пожег города наши. Нет больше родного моему сердцу Переяславля, разорен Гороховец, Муром, множество сел и деревень, жители которых вернулись в обжитые места. Уходя, татары пограбили мордву.
        Ропотом возмущения и негодования отозвались князья и бояре на услышанную речь.
        - Это еще не все, — продолжил Александр. — Новая напасть объявилась: Тевтонский и Ливонский ордена меченосцев объединились. Гроссмейстер крестоносцев Герман фон Зальц и папа римский Георгий Девятый объявили крестовый поход на восток. Ноне они воюют ижору, вожан, карелу. Скоро вступят в земли Новгорода Великого. Крестоносцы убивают всех, кто не принимает их веры. Кому вера Христова дорога, зову на тевтонов!
        Вновь шум заполонил трапезную. Однако эту весть князья и бояре восприняли спокойнее. Их отчины далеко от крестоносцев, а что до новгородских земель, то бояре, коли не одолеют тевтонов, так откупятся.
        Из-за стола встал князь Святослав Всеволодович. На правах старшего на пиру он поднял руку, призывая ко вниманию:
        - Я вот что скажу: бить татар надобно! Не пускать на Русь! А то скоро ни одного мужика, ни одной бабы на земле нашей не останется. Всех татары повыведут.
        - Верно! Верно говоришь! — поддержали Святослава князья.
        Когда шум немного поутих, со скамьи поднялся князь полоцкий Михаил. Крякнув в кулак, он вкрадчивым голосом спросил:
        - А скажи мне, князь Александр, почто татары Русь пожгли, а твоей земли сия участь минула? Уж не оттого ли, что бояре новгородские откупились серебром да хлебом? И ноне зовешь ты нас не на татар, а землю свою от тевтонов заслонить.
        - Неправда твоя, князь, — вспылил Александр. — Татары от земель наших далече, а те, что пожгли Муром и Переяславль, лишь толика малая. Думаю, что они от Булгар пришли. Крестоносцы же рядом. От них надо заслон ставить, их беречься. А что Новугород на их пути, так то вина не моя. Богу так угодно было.
        Александр отчаянно махнул рукой и опустился на скамью. Князь Михаил своей речью внес раскол в наметившееся единение.
        Князья и бояре заспорили, послышались взаимные обвинения… и Александр понял, что помощи ему против крестоносцев не будет. Еще долго ругались, размахивали руками… кое-кто потихоньку под шумок вышел из трапезной, а оставшиеся не находили взаимопонимания. С тем и разошлись. Пир как-то сам собой окончился, гости разъехались по домам.
        Александр сильно переживал неудачу. Даже горячие объятия молодой жены были ему не в радость. Он понимал, что только великий князь мог привести князей и бояр к единению, а он лишь тень великого князя. «Значит, чтобы меня слушали и слушались, надо стать великим князем!» — решил Александр. Это его несколько успокоило, а там навалились дела насущные, и от уныния не осталось и следа.
        2
        - Любушка, ясный мой сокол, не бережешь ты себя. Лицо черно, и руки, что у мужика, корявые, — мягко укоряла княгиня Александра, расчесывая костяным гребнем непослушные кудри своего молодого мужа. — Вона, матушка Ростислава собралась во Владимир…
        - Знаю, потому и приехал раньше срока, дела не завершив. Матушку, братьев и сестер провожу и опять уеду.
        - Да как же так? — всплеснула руками княгиня. — Только приехал и опять меня покидаешь…
        - Не сразу, побуду денька два-три.
        - Неужто не мила я тебе? — начала было Александра, но князь ее оборвал:
        - Опять! — возвысил он голос. — Меня Новугород не на перинах спать позвал, рубежи крепить, ворога бить! А ворог ноне к самой земле новгородской подступился. Того и гляди попрет. Потому я крепость ставлю. Чтобы на пути литовцев и тевтонов линия крепостей стояла: Псков — Шелонь — Селигер — Торжок — Торопец — Старая Русса, — провел он рукой прямую линию. — По всем крепостям и городкам заставы денно и нощно службу несут. Упредят, коли что. Засечные полосы возвожу. С карелами и ижорами дружбу налаживаю, опять же чтобы упредили вовремя. Помнишь, я тебе сказывал, что в Новугород наведывался как-то рыцарь Ливонского ордена Андреас фон Вельфен. Высматривал, выведывал… Неспроста все это. Голос-то у него елейный, а глаза что у коршуна.
        Александр поймал руку Александры с гребнем и привлек молодую княгиню.
        - А ты говоришь: «Не успел приехать, а покидаешь». Дел у меня во множестве, успеть бы до срока.
        - Труженик ты мой, — обвила белыми руками загорелую шею князя Александра. — А без тебя никак?.. Вон сколь воевод под началом. Поручил бы кому, пусть по заставам наведываются.
        - Поручил бы, но все самому надо, — освобождаясь, осторожно убрал от себя князь руки Александры.
        Пытаясь удержать подле себя мужа подольше, княжна как бы между прочим проговорила:
        - А пока тебя не было, лада мой, приезжал боярин от князя Ярослава. Владыка Спиридон собирал Совет господ. Говорят, что шум стоял, аж на площади слышно было. Ссорились бояре…
        - О чем речь-то шла? — заинтересовался Александр.
        - Надумал Ярослав Всеволодович в Булгарию ехать по осени, денег требовал, пушнину, меду…
        - И много?
        - Того не ведаю. Но бояре заупрямились… Верно, немало.
        Александр задумался. Княгиня, довольная собой, что удержала мужа в светелке, принялась примерять новую жемчугом украшенную кику, чтобы похвастать перед Александром. Но тот через некоторое время встал и решительно произнес:
        - Завтра еду с матушкой в Володимир. Надо с отцом поговорить!
        - Как? — задрожали у Александры губы. — А как же я, ты сказал, что дня через два-три в путь отправишься?
        - Не до времени. Видишь, как дело оборачивается. Ехать надо в стольный град. Пойду, отдам распоряжения, — поднялся со стольца князь и стремительно вышел за дверь.
        - Так всегда… Только для меня нет времени, — залилась слезами княгиня и уже сквозь всхлипы проронила: — Так и не сказалась, что на сносях…
        3
        Обоз под охраной малой княжеской дружины медленно двигался к Владимиру. Александр ехал в глубокой задумчивости, и даже детвора — его младшие братья и сестры, для которых поездка в возках была очередной забавой, — не могла его отвлечь от тягостных мыслей. Перед отъездом Александр посетил епископа Спиридона — главу Совета господ, и тот ему поведал, что князь Ярослав потребовал от Новгорода Великого долю откупа от татарских набегов, равную восьмидесяти бочонкам серебра и пушнины сорок сороков.
        «Зачем так много? — недоумевал Александр. — Что задумал отец? Может, он хочет на новгородское серебро стольный град укрепить, нанять войско? Но, насколько сведущ был епископ, подобные требования он отправил во все княжества Северной Руси и все князья и бояре получили свой наказ. Не минула сия чаша даже тех, от городков которых одни головешки остались. Но Новугород уже дал отцу серебра, дал хлеба и людей… Что делать? Ведь невыполнение требований великого князя равносильно объявлению войны. Не воевать же с родным отцом! А как быть? Не отстоять интересов Новугорода — значит потерять княжеский стол… А что потом? Получить от отца какой-нибудь захудалый городишко в кормление… Ну нет! Я князь, не княжич, чтобы получать от кого бы то ни было кусок хлеба!»
        Александр силился понять отца и не мог. Сам-то он понимал, что нельзя стричь овцу дважды, если шерсть не отросла. А отец, он-то понимает? Если понимает, то зачем озлобляет против себя новгородских бояр? Восемьдесят бочонков с серебром — плата большая, вот только за что?
        Терзаясь думами, он не заметил, как поравнялся с возком, в котором ехала жена посольского боярина Романа Федоровича Мария с сыновьями: Хасаном и Федором. Подростки не единожды порывались пересесть на коней, чтобы продолжить путь верхом, но мать всякий раз их останавливала. В обозе семья посольского боярина оказалась не случайно: великий князь приказал доставить жену и детей боярина Романа Федоровича во Владимир. Собраться толком не успели — ехали налегке. Мария терзалась мыслями: как-то там, во Владимире? Где жить, чем кормить сыновей. А главное, где Роман. Почему он сам не приехал за ними?
        Порывался ехать с обозом и епископ Спиридон. Совет господ не принял никакого решения, и все теперь зависело от Александра — сумеет ли он убедить отца не трогать Новгорода.
        Дорога выматывала своим однообразием и видом разоренных деревень. Даже малышня, утомившись к концу пути, затихла. Последние версты были самыми тяжелыми: пошел дождь, и дорога, напитавшись водой, захлюпала, поглощая колеса по ступицы. Ратники спешились и, обступив телеги и возки, помогали лошадям справиться с грязью.
        4
        Стольный город Владимир встретил обоз перестуком топоров, веселым говором мужиков, щебетанием малышни, мелькающей между строителями. Казалось бы, вымерший город, как Феникс, возродился из пепла. За прошедший год было сделано немало: стены восстановлены полностью, ров местами чернел свежими отвалами, заборала[1 - ЗАБОРАЛА — деревянный навес, установленный по верхнему боевому ходу оборонительной стены.] на стенах белели новизной.
        Обоз проследовал через Золотые ворота. Золотыми их называли по старинке — не до украшательств было, выглядели же дубовые створки, обитые листовым железом, добротно и внушительно. За воротами следы пожарищ видны повсюду, но и изб, больших купеческих и боярских домов уже было поставлено немало. Александру не довелось видеть Владимира после разорения его татарами, но то, что предстало его взору, удивляло и поражало. В условиях трудной зимы и голодной весны князю Ярославу удалось немыслимое: он вдохнул жизнь в, казалось бы, умерший город.
        Великий князь встретил семью у ворот княжеского терема. Он отметил, как за год подросли дети, как возмужал Александр и еще больше похорошела Ростислава. За объятиями и радостью встречи он не забыл о семье боярина Романа Федоровича. Кивком подозвав огнищанина, князь Ярослав распорядился поселить семью посольского боярина в тереме. Самого же Романа Федоровича он отправил обратно в Булгарию. Посольский боярин даже не противился, понимал, что в это трудное время его глаза и уши принесут большую пользу Руси, нежели чем его меч на службе у великого князя. Одно тревожило Романа Федоровича: дети, Мария. Но князь Ярослав заверил:
        - Не тревожься. Жить будут по-княжески, не зная нужды, а сыновья будут ратной науке обучаться вместе с княжичами.
        Как ни спешил Александр в обратный путь, трудный для себя разговор он завел лишь на третий день своего пребывания во Владимире, когда после осмотра городских стен и сторожевых башен князья — отец и сын — присели отдохнуть на ошкуренных и сложенных в тени под навесом бревнах. Распустив пояс, князь Ярослав снял летний кафтан, повел, расправляя, плечами.
        - Хорошо-то как, — вздохнул он полной грудью. — Душа радуется от вида этого, — повел князь рукой в сторону возводимого на месте сожженного татарами Успенского собора. — От старого-то только стены остались, а теперь, глянь-ка, еще год-два, и засияет собор золотыми куполами, порадует колокольным перезвоном.
        - Все так, отец, и я радуюсь на дело твоих рук, но приехал я в стольный град не только ради встречи с тобой, но и по велению дел новгородских.
        Александр замолчал, подбирая слова помягче, чтобы ненароком не обидеть отца. Он, как никто, знал и на себе не раз изведал его вспыльчивый характер.
        - Совет господ и владыка Спиридон считают, что не дело ты замыслил. Умастить татар новгородской казной они не позволят. Совет костьми ляжет, а серебра не даст.
        - Вона как! — возвысил голос князь Ярослав. — Животов им не жаль своих, коли рухлядишко пожалели.
        - Не в добре дело, — возразил Александр. — Хотят знать бояре, на что пойдет их серебро. Татары Русь оставили, данью не обложили… Тогда куда?..
        Ярослав молчал, тяжело глядя на сына.
        - На моей свадьбе все князья и бояре ратовали за объединение сил, чтобы не дать татарам воевать Русь набегами.
        - Глупцы! — вспылил Ярослав. — Объединяться надо было раньше, когда ворог еще не нарушал вежи Руси. А ноне надо думать, как жить, имея угрозу вторжения татар. Как отвести от Руси беду.
        - Я, грешным делом, подумал, что ты хочешь на эти деньги нанять войско, чтобы воевать татар, а ты решил поклониться им таким количеством добра, что только глупый не поймет: Русь богата и с нее можно брать и брать… Ты же этим только привлечешь татар, а не откупишься.
        Ярослав вскочил и с раздражением швырнул кафтан на бревна.
        - Молод ты еще меня учить! Поживи с мое! Что же касаемо Новугорода, то бояре новгородские дадут столько, сколько я скажу. Не дадут добром, возьму силой! Так и передай им. А коли сам супротив меня пойдешь, не посмотрю, что сын… Не достанет своих воинов идти на Новугород, эмира Булгарии Гази Бараджа попрошу. Он даст! — Помолчав, уже спокойнее добавил: — Не хотел говорить, но тебе скажу: это не только откуп от татарских набегов, но и выкуп за мою жизнь. Так что посиди и подумай: много это или мало… а у меня еще дел ноне много, недосуг.
        Князь Ярослав поднял с бревен кафтан, отряхнул его от прилепившихся щепок и не спеша накинул на плечи.
        - Знаю твои опасения за княжеский стол… Поверь, хотя бояре новгородские спесивы и прижимисты, но страх лишиться всего у них сильнее. Так что возвращайся в Новгород без опаски.
        Но не только стены крепил князь Ярослав, но стремился укрепить дух владимирцев. Потому в годовщину битвы на Сити, 4 марта 1239 года, по приказу великого князя из Ростова во Владимир доставили мощи великого князя Юрия Всеволодовича и его племянника ростовского князя Василька Константиновича. Торжественную процессию, во главе которой шел епископ ростовский Кирилл, князь Ярослав и весь владимирский люд встречали на суздальской дороге за две версты от Владимира. Святые мощи князей-страдальцев отпели в соборной златоверхой церкви Успения и поместили в каменные гробы в притворах церкви.
        ВОЛЖСКАЯ БУЛГАРИЯ
        1
        Как ни противились новгородские бояре требованию великого князя владимирского Ярослава Всеволодовича, но и серебро, и пушнину во Владимир привезли. Расстарались и другие князья и бояре — исполнили свою долю наказа. Только бояре смоленские замешкались и впали в немилость у великого князя.
        В конце августа обоз с собранным богатством под охраной трех сотен переяславцев и сотни княжеских гридей проследовал через Золотые ворота Владимира и направился на восток. Почти месяц добирались до Новграда Нижнего. Город, стоящий на двух великих реках — Оке и Волге, встречал великого князя колокольным перезвоном. Его не коснулась рука Бату-хана, и потому Новград радовал глаз своими стенами, куполами церквей и соборов, крепкими, добротными домами бояр и купцов.
        Дав отдохнуть дружине всего день, князь Ярослав проследовал дальше. Под небольшим селением Лысково обоз переправился на пологий волжский берег. Если до Новграда дорога — плохонькая, местами заболоченная, заросшая мелколесьем — все-таки была, то на левобережье ее приходилось пробивать.
        - И что это князь решил пешим ходом двигаться, водой сподручнее было бы, — недоумевали переяславские дружинники. — Ползем ведь, не едем.
        И правда, продвигались медленно, с большим трудом преодолевая по семь-десять верст за день. По территории Волжской Булгарии идти стало легче: здесь были проложены дороги, действовали переправы через реки и речушки. И хотя на всем пути обоз неоднократно встречался с татарскими и булгарскими отрядами, никто их не остановил. Даже нередко всадники уступали дорогу обозу, видя, как тяжело нагружены телеги. Лишь на въезде в столицу Волжской Булгарии воротная стража преградила обозу путь. Ворота города распахнулись перед великим князем владимирским лишь тогда, когда среди стражников появился Роман Федорович. Посольского боярина князь Ярослав узнал с трудом: одетый в богатые булгарские одежды, с отделанным драгоценными каменьями оружием, на горячем аргамаке, коротко остриженный, он, казалось, даже помолодел. Хитро поглядывая на изумленно взиравшего на него князя, Роман Федорович сказал:
        - Вижу, не признал. Одежка новая, непривычная глазу, оттого и сомнения. А что делать? Я ведь князь булгарский и одеваться должен по-княжески.
        - С одежкой басурманской корней-то родимых не утратил? — усмехнулся Ярослав, разглядывая чудесное превращение Романа Федоровича. — Что эмир? В столице? А ханский наместник?
        - Живы-здоровы. О тебе, великий князь, упреждены. Когда примут посольство, не ведаю, но в прежние времена неделю-две приходилось послам ожидать.
        - Где же нам расположиться?
        - Допреж посольства во дворце Надира располагались, да теперь дворец пришел в запустение. Потому, великий князь, приглашаю тебя в свой дом. За каменными стенами оно как-то спокойнее. А двор у меня большой, место сыщется и для телег, и для лошадей, и для твоей дружины. А коли места недостанет, так сосед со мной в дружбе, сыщется место и у него.
        Ближе к вечеру от ханского наместника пришли оценщики. Князь Ярослав распорядился показать им все дары, ничего не скрывая. До глубокой ночи оценщики пересчитывали и записывали в книгу привезенное, довольно покачивая головами и изумленно цокая языками. Роман Федорович, оглядев возы, тоже немало удивился: откуда столько взялось серебра, когда всего полгода назад князь с трудом набрал подарков, уместившихся на руках двадцати воинов. Подивился посольский боярин, но ничего не сказал князю.
        Когда утром оценщики доложили наместнику Бату-хана о количестве привезенного добра русским князем, он был поражен не менее посольского боярина. Уже через час после доклада во дворе Романа Федоровича появился ханский вельможа с приглашением князю Ярославу явиться во дворец булгарских царей вечером. Когда эту весть принесли князю, тот обрадовался и не без гордости сказал:
        - Ты говорил, неделю-две ожидать придется. Ан нет! Имя мое везде двери откроет.
        Роман Федорович, не скрывая горестной усмешки, заметил:
        - Не имя, а серебро, что покоится на телегах, дорогу во дворец торит. Будь осторожен, князь. Татары алчны. Им сколько ни дай, всегда будет мало!
        - Даю столько, сколько сам решил, и мне никто не указ!
        - Я это к тому говорю, что в следующий раз Кутлу-Буг большего истребует…
        - Там видно будет, — отмахнулся от Романа Федоровича князь.
        После трапезы князь и посольский боярин уединились в одной из горниц.
        - Рассказывай, что здесь и как?.. И сам садись. Разговор будет долгим, — усаживаясь в резное кресло, покрытое пестрым арабским ковром, благодушно разрешил князь.
        Роман Федорович, расположившись напротив, повел обстоятельную речь:
        - Ты, поди, уже знаешь, князь, что Бату-хан свой город ставит в низовьях Волги, а значит, он не уйдет в свои вежи.
        - Так что с того? Были в соседях булгары, будут еще и татары, — пренебрежительно произнес Ярослав. — Ты дело говори.
        - А соль здесь вот в чем: булгары — народ оседлый, у них города, деревни… У татар же дом — конь, на котором он сидит, и кибитка на колесах, где живет его семья. Я все это вот к чему говорю: этим летом походом на Южную Русь ходил племянник Бату-хана Менухан. Он разорил Переяславль-Южный и подошел к Песчаному городку, что напротив Киева. Князю киевскому Михаилу Всеволодовичу он отправил послов с требованием покориться Бату-хану. Но князь приказал схватить послов. Им отрубили головы. Менухан на Киев не пошел, сил мало, но сколь богат и красив город — поведал Бату-хану. Поверь, князь, хан не простит Киеву убиенных послов.
        - Так ты что, хочешь сказать, что Бату-хан снова пойдет на Русь? — встревожился Ярослав.
        - Пойдет! Уже отдал приказ готовить тумены к походу. Судя по всему, войско будет огромным. Только Булгария выставит семьдесят тысяч воинов.
        - Неужто все труды напрасны и татары пожгут Володимир?
        - По тому, что Бату-хан приказал Гази Бараджу привести булгарское войско в низовье Дона, пойдет он на Южную Русь.
        - И скоро?
        - В следующем году. Хан пожелал поначалу свою столицу поставить…
        Много еще вопросов было у князя Ярослава к Роману Федоровичу, но главное он выяснил: есть еще год спокойной жизни, а за год можно многое сделать. В завершение разговора князь спросил посольского боярина:
        - Ты, Роман Федорович, в посольствах не раз бывал, скажи, как следует вести себя ноне перед Кутлу-Бугом, чтобы чести не уронить или неосторожным словом или действием наместника не оскорбить?
        Роман озадаченно поскреб затылок и задумчиво произнес:
        - Если бы Русь не была под татарами, то вести себя великому князю пристало бы достойно, не роняя чести, не сгибая спины. Но Русь под татарами, и наместник хана властен над жизнями и над всем, что есть в Руси.
        - Но Кутлу-Буг наместник в Булгарии, а не на Руси…
        - За Русь хан с наместника спросит и еще… с Гази Бараджа, — чуть помедлив, добавил Роман Федорович.
        - А булгарин-то тут при чем? — удивился князь.
        - Хан Батый высоко поставил эмира над всеми, он приравнял его даже со своими племянниками. Так что власти у него что у чингизидов.
        - Понятно. Но ты мне так и не ответил: как вести-то себя перед ханским наместником?
        - Как сердце велит, князь, — Роман Федорович встал. — Я тебя оставлю одного. Мне пора во дворец. Ноне Кутлу-Буг принимать посольство будет торжественно, для чего приказал собрать всю знать: и татарскую, и булгарскую. И принимать будет не по татарским обычаям, а по булгарским. Булгары же принимают по чести, с великим почетом.
        Как только дверь закрылась за Романом Федоровичем, князь позвал брадобрея: надо было и самому приготовиться к приему во дворце булгарских царей.
        2
        Прием великого князя владимирского проходил по правилам, установленным при дворе булгарских царей. Зал приема посольств был заполнен татарской и булгарской знатью, сановниками и военачальниками. На троне восседал ханский наместник Кутлу-Буг, а на троне, занимаемом ранее царицей Волжской Булгарии, расположился эмир Гази Барадж. И хотя знатных и именитых булгар было немало, слева от трона эмира стоял Роман Федорович — князь булгарский, боярин русский. Роман Федорович был одет в богатую одежду и при оружии, причем единственный из всех присутствовавших в зале приемов, исключая охрану татарского наместника.
        Как только пропели трубы, возвестившие о начале посольства, толпа знати расступилась, образовав широкий коридор, посередине которого остался только князь Рашид Барак, ведающий посольскими делами.
        Зычным густым голосом он прогудел:
        - Посол Руси князь Ярослав!
        Двери зала приемов распахнулись, и вдоль живого коридора пошел Ярослав Всеволодович. Он ступал в полной тишине, и его шаги эхом отдавались в мраморных колоннах зала. Князь был одет в зеленого цвета кафтан, перехваченный поясом, отсвечивающим золотыми нитями, темно-синие порты, обут в чедыги[2 - ЧЕДЫГИ — сапоги.] из тисненой кожи. Но что это?! Князь обрил голову и бороду, лишь усы топорщились жалко и нелепо. Не доходя двух десятков шагов до тронного возвышения, князь Ярослав опустился на колени. Не поднимая головы, ждал милостивого разрешения говорить.
        Пауза затягивалась.
        Чтобы прекратить это добровольное унижение, Гази Барадж в нарушение правил подал знак толмачу.
        - С чем пришел ты, рус-посол? — тут же раздался голос толмача.
        Князь Ярослав, все так же не поднимая головы, дрожащим от волнения голосом произнес:
        - Я пришел к тебе, великий и непобедимый Кутлу-Буг, с покорностью. Жизнь свою и землю свою кладу у ног непобедимого Бату-хана и твоих ног.
        Толмач перевел ответ князя, который понравился ханскому наместнику. Кутлу-Буг благосклонно кивнул и жестом показал, чтобы Ярослав Всеволодович встал с колен.
        - Чем докажешь свою покорность и верность, князь Руси? — спросил ханский посол через переводчика.
        - Жизнь моя во власти твоей, а земля Руси дань за три года дает. Разреши, Кутлу-Буг, мои гриди внесут посулы к твоим ногам?
        Ханский посол разрешающе кивнул, створки дверей распахнулись, пропуская в зал молодцов княжеской личной охраны. Они вошли по два в ряд, шумно ступая и тяжело дыша. Левая колонна гридей катила бочонки с серебром, правая — несла связки пушнины, украшенное драгоценными камнями оружие, серебряные и золотые кубки. Бочонки ставили на попа, и гриди ударами кулака выбивали верхнюю крышку, открывая взглядам тусклое серебро, а в отдельных бочонках — сияющие маленькими солнышками золотые кругляши.
        Горка подарков росла, превращаясь во внушительных размеров гору. В зале стоял шум: татарские и булгарские вельможи и сановники не скрывали своего восхищения, хотя и знали, что им из этой кучи не достанется ничего.
        Гази Барадж повернулся к Роману Федоровичу.
        - Зачем? Зачем все это? Ничего не понимаю… Я с великим трудом уговорил Кутлу-Буга принимать князя по булгарскому обычаю, чтобы не подвергать Ярослава унизительному стоянию на коленях, но он сам… А голову-то для чего обрил? В Булгарии так поступают только с приговоренными к смерти… Чтобы вымолить прощение, им обривают голову. — В голосе Гази Бараджа слышались недоумение и раздражение. — Никакого золота и серебра не хватит, чтобы насытить империю монголов! А уж бедной Руси это подавно не по силам!
        А гриди все вносили и вносили кубки, посуду, меха, и, казалось, не будет им конца.
        Роман Федорович перевел взгляд на ханского наместника. От его былого величия не осталось и следа. Кутлу-Буг наклонился вперед и с вожделением взирал на растущую гору добра, не веря, что это все его.
        Когда последний из гридей положил к ногам ханского наместника сияющую рубинами конскую упряжь, Кутлу-Буг откинулся на спинку трона. Его лоб увлажнился, а по лицу пошли красные пятна.
        - Я донесу твою верность и покорность до великого хана. Ты хороший правитель своей земли. Я отпускаю тебя на Русь. Через год ты опять придешь и принесешь дань за себя и за свой народ. А теперь иди! — Кутлу-Буг указал перстом на дверь.
        Князь, уже по русскому обычаю, поклонился поясно и вышел из зала.
        Был пир, затянувшийся до утра. Но великого князя владимирского на него не пригласили. Через день княжеский обоз двинулся в обратный путь.
        Роман Федорович провожал Ярослава Всеволодовича до Ошела, до своих земель. Весь путь ехали молча. Хотя и тягостным было молчание, но ни князь, ни посольский боярин его не нарушили.
        Прощаясь, князь Ярослав, глядя в сторону, произнес:
        - Жена твоя с сыновьями у меня в тереме. Захочешь взять в Булгар, перечить не стану. Вернешься во Владимир — приму.
        Роман Федорович еще долго смотрел вслед удаляющемуся обозу, и тоска сжимала сердце, и было пусто, словно вынули душу.
        А серебро и иную рухлядь, привезенную князем Ярославом из Руси, поделили ханский наместник и булгарский эмир между собой: две части взял себе Кутлу-Буг, а третью перевез на свой двор Гази Барадж.
        DRANG NACH OSTEN[DRANG NACH OSTEN — поход на Восток.]
        1
        По весне княгиня Александра родила сына. При крещении младенца назвали Василием. Беря в руки маленький красный живой комочек, князь Александр радовался словно дитя.
        Александра после рождения сына округлилась, зарумянилась, похорошела. Князь души в ней не чаял. Как и малыша, он нянчил ее на руках, одаривал подарками.
        Но счастье омрачало одно: вести, приходящие с запада. Шведы захватили финские племена суми и еми и вплотную приблизились к Новгородским землям. Доверенный человек доносил из Швеции, что готовится войско во главе с ярлом Ульфом фон Фаси для похода против еми, живущих в устье Невы, и ижоры. Истинной же целью похода должен стать Новгород Великий.
        Чтобы ворог не застал врасплох, князь Александр выставил заставы в устье Невы и на берегу Финского залива.
        Шведы не заставили себя ждать: их шнеки — небольшие суда под парусом — вошли в устье Невы в начале июля. Они тут же были обнаружены морским дозором под командованием старшины Ижорской земли Пелгуя. Он отправил посыльного с вестью о приходе шведов в Новгород, а сам со своими людьми проследовал за шведскими шнеками, которые вел ярл Ульф фон Фаси и зять короля Эрика XI Биргер из рода Фолькунгов. На ста шнеках разместились пять тысяч воинов.
        У Александра под рукой было всего три сотни дружинников. В течение нескольких дней он спешно сформировал полк из пятисот всадников и пяти сотен пешцев из новгородских ополченцев. Пешую рать князь отправил на стругах по Неве. Сам же с конным войском направился к Ладоге.
        Накануне ухода из Новгорода в город прибыл шведский посол. Он на словах передал князю требование короля Швеции, считавшего, что дни Новгорода Великого сочтены.
        «Если можешь, то сопротивляйся мне — я уже здесь и беру в плен землю твою», — дословно передал слова короля Эдуарда XI посол.
        Александр возмутился наглости шведского короля. Он был в ярости. Не удостоив ответом шведского посла, он устремился в Святую Софию. Упав на колени перед алтарем, зашептал:
        - Боже славный, праведный, Боже великий, крепкий, Боже превечный, сотворивший небо и землю и поставивший пределы народам. Ты повелел жить, не вступая в чужие пределы! Суди, Господи, обидящим меня и побори борющихся со мной, возьми оружие и щит, восстань на помощь мне.
        Князь молился истово, кладя поклоны и крестясь. Он не заметил, как в собор вошел епископ Спиридон. Увидев князя в молитве, тоже стал на колени перед образом святой Софии.
        С колен встали одновременно.
        - Благослови мя, отче, — обратился князь к епископу. — Ибо смирил я обуревающую меня злость, остался лишь праведный гнев. С ним и пойду на ворога.
        Выйдя из Святой Софии с просветленным взором, князь Александр с паперти собора обратился к стоявшим в готовности всадникам:
        - Братья мои! Не в силе Бог, а в Правде! Помянем Песнотворца, который сказал: «Иные с оружием, а иные на конях, а мы ныне Господа Бога нашего призовем. Они поколебались и пали, мы же восстали и стоим крепко». Ворог пришел на Новгородскую землю большой силой. Но не сила главное, а главное — правота нашего дела. Побьем ворога! Не пустим шведов на Новгородскую землю!
        - Побьем! Веди, княже! — выдохнули дружинники в едином порыве.
        Преодолев свыше ста верст, новгородцы подошли к Ладоге. Здесь к конному войску присоединились полторы сотни всадников-ладожан и пятьдесят ижорцев. У невских порогов к Александру присоединилась пешая рать. Итого: полторы тысячи воинов против пятитысячного войска шведов. Но Александра это заботило мало: он верил в своих воинов, верил, что они не посрамят могил своих пращуров, не раз ходивших и против финнов, и против шведов, и против немцев, и бивших их не единожды.
        При подходе к Неве войско встретила морская застава. Старшина ижорцев Пелгуй поведал, что шведы расположились лагерем на отдых, свои шнеки они поставили на плесе Невы. Нападения не ждут.
        - Веди к лагерю шведов, хочу сам все увидеть, — распорядился князь Александр.
        Пелгуй провел князя Александра по одному ему ведомому пути прямо к расположению шведов.
        Противник был как на ладони. В центре лагеря возвышалось несколько шатров. «По-видимому, тот, что поскромнее, — ярла, а златоверхий — королевского зятя», — решил Александр. Было еще несколько шатров, как выяснилось позже, они принадлежали рижскому епископу и племяннику короля Вальдемару. Рыцари и кнехты[4 - КНЕХТЫ — пешие воины.] расположились у костров: готовили пищу, грелись на солнышке, играли в кости. Ни на ком из шведов князь не увидел доспехов, а мечи, копья, луки лежали поодаль от костров. «Глупцы! Они считают, что уже победили, ничего не сделав для этого, — презрительно поджал губы Александр. — Даже дозоров не выставили! Самое время нанести удар!»
        Князь спешно вернулся к войску. Воеводы его ждали.
        Александр сдвинул сапогом мох и на проплешине подвернувшейся под руку палкой быстро провел несколько линий.
        - Это — Нева. Вот лагерь шведов. Ты, Миша, — обратился он к воеводе новгородского ополчения, — со своими пешцами обойдешь лагерь шведов слева. Здесь, на плесе, стоят их шнеки. Руби сходни, борта, днища. Получится — сожги их корабли, не дай уйти. Твоя же задача, Збыслав Якунович, иная. Ты пойдешь справа. Вот так, — прочертил князь линию. — Возьми с собой ладожан. Они хорошо рубятся в пешем строю и мечами, и топорами. Поставь молодцов в центре. Я же с конной ратью ударю в лоб. Ворог нападения не ждет. Наваливаемся на шведов одновременно. В быстроте наша сила!
        Полторы версты преодолели споро и вышли на опушку плотной массой. Шведы подняли сполох лишь тогда, когда новгородцы, ведомые Мишей, уже крушили на плесе сходни, шнеки, а когда на опушке леса показались всадники, загалдели, заметались по лагерю в поисках своего оружия, доспехов, своих десятников и сотников. Слишком вольготно они провели в лагере шесть дней и теперь пожинали плоды своей беспечности.
        Шведы падали, сраженные мечами, копьями, ловили своими незащищенными телами смертоносные стрелы. А когда рухнул шатер королевского зятя, опорный столб которого подрубил молодой дружинник Савва, шведы ударились в панику. Они ринулись к своим кораблям, но там вовсю хозяйничали Миша с новгородцами. Три корабля с прорубленными днищами уже затонули.
        Князь Александр врубился в мечущуюся толпу шведов, словно клин в еловый пенек. Позади него, справа и слева, расходясь крыльями, рубились воины его личной охраны. Александр заметил, что от шатров на вороном под красной попоной коне, сияя доспехами, с копьем наперевес в его сторону устремился рыцарь. Князь принял вызов. Дав волю своему беломастному жеребцу, он ринулся навстречу поединщику. Всадники стремительно сближались. Еще мгновение… Александр в последний момент уклонился от молнией промелькнувшего острия копья шведского рыцаря, а сам нанес ему удар в голову. Позже выяснилось, что противником князя Александра был королевский зять Биргер.
        Несмотря на захватившее его сражение, Александр видел не только врагов перед собой, но и то, как сражаются воеводы, дружинники, ополченцы. Вот воевода Збыслав рубится топором, нанося направо и налево всесокрушающие удары, от которых нет спасения. А вот и княжеский любимец — ловчий Яков Полочанин, отбросив щит, крушит мечом головы шведов. Александр отметил, что всадники тоже пробились к шнекам и воевода Гаврило Олексич прямо по сходням ворвался на корабль. Но что это? Он сброшен в воду? Погиб? Нет! Он снова на коне и снова ведет бой. А это Ратмир, его молодой гридь. Он выбился вперед и вот теперь ведет бой в окружении. Ратмир ранен. Видно, что он с большим трудом отмахивается мечом от наседавших на него кнехтов. Князь устремился к нему на помощь, но, увы, поздно… Ратмир падает под ударами шведских мечей.
        Бой затихал. Еще слышался звон и крики нападавших и оборонявшихся, но со шведами покончено: победа была полной.
        Позже летописец новгородский напишет, что новгородцев и ладожан погибло всего двадцать человек и среди павших Горята Пинещинич, Намест, сын кожевника Дрочило Нездылов, Константин Луготин, а ниже кратко сообщит: «Победи их на реке Неве, и от того прозван бысть великий князь Александр Невский».
        Лишь немногим из шведов удалось избежать смерти или плена. Лишь три сотни из пяти тысяч нашли спасение на кораблях. Они отошли на середину Невы и там ожидали ухода новгородского войска. Александр в знак доброй воли приказал раненых не брать. «Не ради добычи пришли мы сюда и не ради того, чтобы получить выкуп с раненых и пленных. Мы пришли отстоять свои вежи от ворога!» — пояснил Александр свое распоряжение. Утром шведы похоронили убитых и, взяв на борт раненых, убрались восвояси.
        Планы шведов устроить форпост на Неве и оттуда повести завоевание новгородских земель потерпели крах. Мало того, король Швеции, потеряв пять тысяч воинов и своего ближайшего родственника, был настолько напуган, что приказал всем шведским рыцарям выйти из Ливонского ордена и вернуться в родные пределы. Это заметно ослабило орден и отодвинуло экспансию немцев на Русь.
        2
        Малиновым перезвоном встречал Господин Великий Новгород победителей. Новгородцы ликовали. Совет господ расщедрился, и на улицы и площади города выкатили бочки с заморским вином, хмельным медом, выставили лотки с рыбой, мясом, хлебом… Князя Александра славили, надрывая глотки, новгородцы выкрикивали здравицы:
        - Слава Александру Невскому! Слава князю!
        С той поры за ним навечно закрепилось звание «Невский».
        Бояре на радостях устраивали пиры.
        Празднование победы затянулось на две недели. Князь Александр везде был желанным гостем. Во время одного из пиров бояре заспорили и, как это часто бывает, задрались. Князь Александр, пытаясь унять разбушевавшихся, применил силу, а попросту говоря, треснул одного по затылку, второму выбил зубы. «Спор» затих, но бояре оскорбились и затаили злобу.
        И месяца не прошло, как Новгород загудел вечевым колоколом. Бояре обвинили князя в нарушении Ярославовых грамот. Под горячую руку припомнили Александру призывы идти против татар, и серебро, переданное князю Ярославу Всеволодовичу, и угрозы великого князя силой взять, коли добром новгородцы не дадут денег, и даже голодную зиму двухгодичной давности и то вменили в вину Александру.
        Князь не оправдывался. Он слушал молча, набычась, нервно постукивая рукоятью плети по голенищу сапога. Когда Совет господ удалился в покои приболевшего епископа Спиридона для принятия решения, Александр тоже покинул площадь.
        Обида сжимала горло, затрудняя дыхание.
        Влетев в горницу, где за шитьем коротала время княгиня Александра, князь упал перед ней на колени, зарылся лицом в подол платья и разрыдался. Александра впервые видела мужа в подобном состоянии. Еще не зная причины потрясения, вкладывая в слова всю свою нежность, она тихо произнесла:
        - А ты прости прегрешения. Прости и отпусти. Господь прощал… и на Голгофу взошел за людские страдания, а народ бежал, кидая в него камни, и кричал: «Распни его! Распни!»
        - Как простить? Я Новугород от шведов отстоял, а меня — вон! За что? Серебро не для себя брал, для отца…
        - Так тебя отрешили от княжеского стола? — осторожно спросила Александра.
        - Не ведаю. Совет еще решает.
        - А ты не жди решения. Уезжай. Прямо сейчас…
        - Нет. Без тебя не поеду.
        - И я с тобой, куда же я без тебя, — проводя рукой по кудрям Александра, ласково ворковала княгиня. — Ты двор оставь на Збыслава Окуновича. Он мужик разумный, сделает все по чести, по совести.
        - И то дело, — встрепенулся Александр. Он поднял голову с колен жены и просветленным взором посмотрел в ее синь-глаза. — Ты, люба моя, что свет в оконце. За то и люблю.
        Александр встал, поцеловал жену в лоб и порывисто вышел из горницы.
        Вскоре от княжеского терема отъехал возок, в котором находились княгиня Александра с сыном Василием. Александр же в сопровождении сотни гридей следовал на своем белогривом коне следом.
        Ближе к вечеру к крыльцу княжеского терема подошла толпа бояр. Старший из бояр Фрол Игнатьевич потребовал у огнещанина позвать князя. Но на зов бояр, посланных Советом господ, вышел воевода Збыслав Окунович. Подбоченясь, он с вызовом бросил:
        - Чего надобно?
        - Князь надобен. Волю Господина Великого Новгорода довести, — не увидев Александра на крыльце, возмущенно пробасил Фрол Игнатьевич.
        - Зови князя! — выкрикнул кто-то из бояр. — Отказ ему в столе княжеском!
        - Ан нет князя, — невозмутимо произнес воевода и демонстративно уселся на перила резного крыльца. — Уехал князь. А перед отъездом сказал, чтобы вы свое решение засунули себе в… — поняв, что несколько превышает данные ему князем наставления, уже мягче закончил: —…в общем, кто куда надумает, пусть туда и сует.
        - Как же так? — не ожидав такого поворота дела, растерянно произнес Фрол Игнатьевич.
        - А вот так! Обидели вы князя, он и уехал. От ворога теперь сами обороняйтесь. Завтра и дружина княжеская уйдет, — не без злорадства выкрикнул воевода и, соскочив с перил, ушел в терем.
        - Весь в батюшку своего. Ярослав, тот також своенравен и горяч. Что не по нему, на коня… и вон из города. Чего епископу Спиридону скажем? — развел руками боярин Фрол. — Он упреждал, что Александр обидчив и горд.
        - То-то и оно, что горд. А все Федька с Семкой, язви их в душу. Прогнать князя! Прогнать, а он и сам ушел, — сокрушенно махнул рукой боярин Ермила Глебович.
        - А может, это и хорошо, что сам… что не мы его… А, бояре? Решение Совета князю неведомо. А что на вече народ кричал «Мы — собе, а ты — собе!», так то еще не все. Пошли-ка, бояре, к Спиридону, помозгуем, посоветуемся, кого на стол княжеский звать, — предложил Фрол Игнатьевич и первым повернул с княжеского двора. За ним потянулись и остальные бояре.
        3
        2 августа 1240 года в Риге состоялся военный совет Ливонского ордена. Кроме руководителей Ордена на совете присутствовали духовные отцы: епископ Рижский Николай, епископ Дерптский Герман, епископ Езельский Генрих, прелаты округов Ливонии.
        Магистр Ордена Дитрих фон Грюнинген обратился к собравшимся с речью:
        - Братья мои! Крестовый поход против язычников созрел. Мы, Орден христовых воинов, избранные, и нам предстоит биться с язычниками: и будь то ливы, или эсты, или литовцы, или славяне, мы должны быть безжалостными. Самый опасный враг — русские. Они сильны, жалостливы и склонны помогать и эстам, и ливам, и литовцам. А посему нам надо сокрушить их оплот — русские крепости на границе с Ливонией. Это Изборск и Псков. Сокрушив их, мы пойдем в глубь земель русских, возведем крепости, замки. Мы добьемся этого мечом и крестом. В сердцах наших Господь, а на плащах и щитах наших крест. Мы непобедимы!
        Вице-магистр Ордена Андреас фон Фельвен, взяв слово, добавил:
        - Рыцарям Ордена будут помогать епископы. Они пойдут с нами. А кроме того, под свои знамена мы поставили покоренных крещеных язычников. Их бросим против русских первыми. Новокрещенцам должно быть за счастье принять смерть под знаменами Ордена! И еще, — Андреас фон Фельвен, выдержав многозначительную паузу, произнес: — Новгород не вступится за приграничные города. Некому вступаться: бояре новгородские трусливы и продажны, а князь Александр, что побил шведов на Неве, ушел из Великого Новгорода и сидит в своем Переяславле.
        Гулом одобрения были встречены слова вице-магистра Ордена. Имя Александра Невского они знали, его слава в день победы над шведами достигла Ливонии.
        Из трех городов — Дерпта, Оденпэ и Феллина — ливонские рыцари двинулись на Изборск и Псков. Вели крестоносцев дерптский епископ Герман фон Аппельдерн и вице-магистр Ливонского ордена Андреас фон Фельвен. По дороге к ним присоединился бывший псковский князь Ярослав Владимирович. Потомок смоленских князей Ростиславичей, он давно покинул родные пределы и находился на службе у немецкого Ордена. Приняв католичество, князь женился на немке Гертруде. При встрече он заявил вице-магистру, что, будучи псковским князем, дарит Псков Ордену.
        Первым на пути крестоносцев встал Изборск. Это была небольшая деревянная крепость, опоясанная рвом. Жители города не ожидали нападения и лишь в последний момент успели поднять мост через ров, запереть ворота. Рыцари потребовали впустить их в город, но изборчане ответили отказом. Только после третьего приступа крестоносцы вошли в город. Того, кто был с мечом в руке, убивали на месте, остальных увели в полон. Вывезя из города награбленное добро и выведя лошадей, нападавшие город сожгли.
        4
        Весть о приходе рыцарей-крестоносцев в русские земли достигла Пскова.
        В доме боярина Твердилы Иванковича собрались единомышленники, те, кто предпочитал мир с западом, ибо их торговля шла через Ригу.
        - Что нам Новугород? — распаляясь, кричал Твердила. — Наши товары идут к эстам, литовцам, ливам… Сколь мы теряем на въездной пошлине! А станем под ливонцев, только выиграем с того.
        - Так крестоносцы потребуют сменить веру, — подал голос кто-то из присутствовавших на тайном совете.
        - Так что с того. Бог — он один: и у нас, и у них… А где молиться: в церкви ли, в костеле ли, какая разница.
        Спорили еще долго, но сошлись в одном: уговорить вече не противиться Ливонскому ордену, открыть ворота крестоносцам, встречать хлебом-солью, и тогда город будет пощажен.
        Но на следующий день вече не пошло за боярами-изменниками. В едином порыве псковичи проголосовали за оказание помощи Изборску.
        - Изгнать псов-рыцарей из русского города! Пустить кровь крестоносцам! — кричали жители Пскова.
        - Четвертовать изменника Ярослава!
        По решению вече было собрано пятитысячное ополчение во главе с воеводой Гаврилой Гориславичем. Вооружившись кто топором, кто рогатиной, ополченцы, горя желанием изгнать крестоносцев из Руси, двинулись в Изборск.
        Боярин Твердила отправил в Изборск к Андреасу фон Вельфену, которого он знал ранее, послание, в котором извещал о решении веча, о численности ополчения и вооружении.
        Епископ Герман фон Аппельдерн и вице-магистр, упрежденные боярином Твердилой, решили не идти на Псков, а встретить псковское ополчение под Изборском. Изготовившись, они построили рыцарей клином и стали ждать. Ополченцы не знали, что рыцарей в два раза больше, чем их, и они закованы в броню. Рогатина против меча, холщовая рубаха против лат…
        Как только псковское ополчение из колонны перестроилось по фронту, крестоносцы нанесли удар. Клином они раскололи ряды ополченцев и начали уничтожать по частям. Воевода Гаврила Гориславич пал в самом начале сражения. Не выдержав натиска закованных в железо рыцарей, ополченцы побежали, скрываясь в лесах. Крестоносцы их не преследовали. На поле брани осталось восемьсот ополченцев. Пленных не было, раненых кнехты тут же добили.
        Рыцари на плечах бежавших чуть было не вошли во Псков. Воротные сторожа, ожидая псковичей с победой, ничего не зная о разгроме, чудом успели запереть ворота под самым носом крестоносцев.
        Когда подошли основные силы, ливонцы приступили к осаде. Штурмы крепости следовали один за другим. На нападавших обрушивалась лавина стрел, на головы штурмующих падали камни, бревна, лилась кипящая смола. Неделю простояли тевтоны под городом, но псковской твердыни взять не смогли. Силы же обороняющихся не беспредельны, они таяли день ото дня, а помощи ждать было неоткуда. Бояре-изменники и посадник Твердила Иванкович все настойчивее уговаривали народ покориться крестоносцам, отдать детей в заложники, открыть ворота, откупиться серебром… И уговорили. Кто из защитников Пскова был не согласен, ночью, спустившись со стен, ушел в Новгород Великий, а слабые духом покорились Судьбе, открыли ворота.
        16 сентября крестоносцы вошли в город с развернутыми знаменами, как победители. С приходом немцев городом управляли два фогта[5 - ФОГТ — правитель части территории в системе военно-административного управления Ордена меченосцев и Ливонского ордена.]. Начались массовые перекрещивания, кто же противился принятию католичества, лишался жизни. Грабежи домов, изнасилования женщин, насильное изъятие детей из семей стали обыденным делом. Твердила и его единомышленники отыгрались на беззащитных горожанах, тех, кто когда-нибудь хотя бы посмотрел косо в их сторону: кого на виселицу, кого в костер, а кого на чужбину… Стоны и слезы заполонили псковскую землю, разделенную между братьями-крестоносцами.
        5
        Но не только север Руси подвергся нападению, но и юг. Осенью 1240 года тумены татар, ведомые ханом Батыем, вошли в русские пределы. Вместе с татарами шло немало воинов подвластных народов, в том числе и булгар. Вел булгарское войско Гази Барадж. Среди советников эмира Булгарии был и булгарский князь с русскими корнями Роман Федорович, влившийся в булгарское войско тысячей воинов из ошельских земель.
        В конце 1239 года тумены Бату-хана подошли к Киеву. Татары не спешили. Они установили осадные орудия перед Лядскими воротами Киева и день за днем били тараном в ворота.
        Булгарское войско стояло перед Медными воротами. Гази Барадж, зная, что Батый не пощадит не открывших ему ворот жителей, попытался помочь обреченным. Подозвав князя Романа Федоровича, он приказал:
        - Езжай к воротам. Пусть не страшатся. Выходят. Мы пропустим народишко через свои порядки.
        Роман Федорович поскакал к воротам.
        - Кияне, верьте мне, — кричал он. — Сейчас будет штурм. Монголы никого не пощадят. Выходите, пока есть возможность. Перед воротами не монголы. Это булгары. Они не причинят вам зла. Спешите! Киевляне поверили. От ворот бежали женщины, дети… Их было много. Перед ними расступались ряды булгарских воинов, и казалось, что мирные жители поглощались огромным войском.
        Видя, что перед Медными воротами Киева творится что-то непонятное, к булгарам подъехал принц Гуюк. Он оторопел от увиденного. Но князь Роман, поняв, что поступок Гази Бараджа хан Батый может расценить как предательство, бросил булгарский стяг на стену. Его подхватил один из защитников и принялся им размахивать. На вопрос Гуюка, что происходит, Гази Барадж невозмутимо ответил:
        - Мои воины захватили ворота, и из них выходят пленные.
        Не поверив эмиру, но и не найдя, в чем его обвинить, Гуюк приказал:
        - Воинов отведи от стен. Здесь станет хан Менгу.
        Пока подходили монгольские тумены, из Киева вышло более пяти тысяч жителей. Ворота закрылись, а монгол встретили тучи стрел защитников города.
        На восьмой день непрерывного штурма татары ворвались в город. Свыше суток защитники Киева сражались на улицах и площадях города, в домах и даже соборах. Последние защитники матери городов русских сражались в самом центре города у русской святыни Десятинной церкви. Не выдержав натиска, они заперлись в церкви. Татары подкатили пороки и разрушили толстые стены. Последние защитники города были погребены под ее развалинами.
        Киев горел. Много защитников и горожан было взято в плен. Среди них был пленен и тысяцкий Дмитр. Он возглавлял оборону города, так как захвативший великокняжеский киевский стол Даниил Романович галицкий накануне нашествия татар ушел из Киева в Галич, оставив в качестве своего наместника тысяцкого Дмитра.
        Князья юга Руси не на шутку встревожились. Они понимали, что Бату-хан не ограничится взятием Киева. Поэтому черниговский князь Михаил Всеволодович с сыном Ростиславом побежал в Польшу под крыло князя Конрада Мазовецкого, Даниил Романович галицкий, несмотря на то что имел многочисленную дружину, бежал с сыном Львом в Венгрию. Большое количество жителей Юго-Западной Руси, пытаясь найти спасение от татар, устремились в Венгрию и Мазовию.
        После взятия Киева монголо-татары пошли по Волыни. Город Ладыжин, что на Буге, первым встал на их пути. Ладыжане стойко сражались с татарами, и те ничего не смогли сделать с защитниками города, хотя ежеминутно двенадцать пороков долбили стены города. И тогда татары пошли на хитрость: они уговорили жителей сдать город. Те согласились при условии сохранения им жизни. Но как только ворота отворились и татары вошли, обещания были забыты — все ладыжане были перебиты: не пощадили ни женщин, ни стариков, ни детей.
        Один за другим пали Каменец, Владимир-Волынский, Галич. Только крепость Кременец татары не смогли осилить. Прекратив бесплодные попытки овладеть твердыней, они, оставив под стенами Кременца две тысячи воинов, пошли дальше на запад.
        После Кременца армада хана Батыя разделилась: большая часть туменов осталась с великим ханом, меньшую Бату-хан поручил царевичам Орду и Байдару. С ними шли булгары во главе с эмиром Булгарии Гази Бараджем, а следовательно, и Роман Федорович, князь ошельский, был в том войске.
        6
        Зимой крестоносцы вошли в Новгородские земли. Они захватили часть чудских и водских племен. На Водской пятине крестоносцы спешно возвели крепость Копорье. Далее они пошли по Луге, захватывая и разоряя деревеньки и городки. Недолго продержался городок Ям-Тесово, а это в тридцати верстах от Новгорода Великого. Забили тревогу новгородские бояре. В который раз, смирив гордыню, они пошли на поклон к Ярославу Всеволодовичу — великому князю Владимирскому.
        Ярослав выслушал новгородских бояр с вниманием. Но на просьбу дать Новгороду князя Александра ответил отказом:
        - Не вы ли целовали крест и кричали Александру «Ты наш князь»? Не ваш ли епископ Спиридон, возложив руки на главу Александра, благословил его именем Господа нашего быть защитником Святой Софии, и он был им! Разве не он оборонил Новгородские земли от шведов? А вы? Что сделали вы? Вы указали ему на дверь! Да! Обидели вы князя Александра. Крепко обидели. Не могу я и не хочу неволить его.
        - Помилосердствуй, батюшка, оборони. Загинем под тевтонами! — возопили бояре новгородские. — Ополченцы без дружины княжеской — что овцы неразумные. Не дай погибнуть земле Новгородской!
        Ярослав Всеволодович, у которого к Великому Новгороду и новгородскому вече тоже накопилось обид немало, тем не менее решил помочь против крестоносцев.
        - Дам я Новугороду своего сына Андрея с дружиной и воевод опытных ему в подспорье. Да не перечить ему! Он хотя и молод, да разумен не по летам.
        Князь Андрей, еще не сев на княжеский стол и не приняв клятву на Ярославовых грамотах, был поставлен в затруднительное положение: от Яма подпирали крестоносцы, а с северо-запада полезли в новгородские пределы литовцы и эсты, почувствовав слабость Господина Великого Новгорода. Видя, что князь Андрей в растерянности и не принимает ответных мер, вече снарядило новое посольство во главе с епископом Спиридоном в Переяславль к князю Александру Невскому.
        Переяславский огнищанин проводил бояр в большую светлую горницу, вдоль стен которой стояли лавки, а у противоположной от входа стены возвышалось кресло под висящей шкурой огромного бурого медведя, добытого князем Александром на охоте. Бояре чинно расселись по лавкам, епископ Спиридон остался стоять, опираясь на посох.
        Перед выходом к новгородскому посольству князь зашел в светлицу к княгине Александре. Та, счастливая новой беременностью, светилась радостью. Упрежденная о приезде новгородских бояр и понимая, что согласие князя вернуться на новгородский стол сулит разлуку и страх за жизнь любимого, тем не менее напутствовала мужа словами:
        - Будь великодушен в прощении. Не держи обиду на неразумных. Вон что вершат крестоносцы во Пскове — кровь стынет в жилах. Ты уж, любый мой, особо не жури посыльщиков. Они, поди, и сами не рады, что погнали тебя.
        Александр не сказал ни слова, лишь прижал дорогое ему сердце к груди.
        Когда князь вошел в горницу, где томились ожиданием новгородские бояре и сам глава Совета господ епископ Спиридон, все встали с лавок и согнули спины в поклоне. Лишь владыка не шелохнулся, стоял прямо, опирался на посох и, гордо вознеся голову, ждал, что князь подойдет под благословение. Но Александр, коротко кивнув, сел в кресло с высокой спинкой.
        - С чем пожаловали, бояре? — громыхнул голосом переяславский князь.
        Епископ Спиридон, раздосадованный поведением князя, стукнул посохом об пол и с укоризной в голосе начал:
        - Нехорошо ты поступил, князь Александр. Оставил город без защиты: сам ушел и дружину увел!
        - Не блажи, владыка, — перебил его князь. — Неужто ты запамятовал, что послужило причиной моего отъезда из Новугорода? Я могу напомнить.
        - Не стоит ворошить старое, князь, — примирительно вошел в разговор боярин Фрол Игнатьевич. — Кто старое помянет — тому глаз вон.
        - А кто забудет — тому оба долой! — с усмешкой добавил Александр. — Так с чем пришли-то?
        - Ты и сам, поди, уже все понял, князь Александр, — уже спокойнее произнес епископ Спиридон. — Пришли звать тебя на княжеский стол.
        - Никак припекло?
        - Чего лукавить, припекло, князь. Крестоносцы в тридцати верстах от Новугорода, литовцы да эсты поганят на порубежье, жгут деревеньки и погосты.
        - Так отец дал вам князя. Чем плох Андрей?
        - Да всем хорош братец твой. Одно плохо — молод. Не сладить ему с тевтонами. А они совсем озверели: народ губят почем зря, перекрещивают, землю Псковскую меж собой поделили и замки ставят. Так что прости ты нас, князь, вины свои на твой суд принесли. Суди, только вернись в Новугород.
        Александр был готов к такому разговору и потому решительно произнес:
        - Коли Господин Великий Новгород челом бьет, вернусь на стол княжеский, но Совет господ мне выдаст изменщиков-бояр, кто супротив меня вече подбивал, а также всех тех, кого укажу.
        Видимо, и бояре были готовы к подобному требованию, потому тут же согласились с условиями, выдвинутыми Александром.
        В марте 1241 года князь Александр с дружиной въехал в Великий Новгород. Новгородцы встретили князя ликованием.
        «Кто же кричал тогда «Долой князя!»? Радуются, словно дети малые, моему приходу…» — недоумевал Александр, проезжая по Ильине улице на Софийскую сторону.
        В храме Святой Софии Премудрости Божией князь Александр на Ярославовых грамотах в очередной раз поклялся верой и правдой служить Господину Великому Новгороду, не нарушая привилегий новгородских бояр.
        7
        В январе 1241 года тумены Орду, разделившись, пошли на Люблин и Берстье и далее к Мариенбургу, в пределы Ливонского ордена.
        Люблин пал, почти не сопротивляясь, та же участь постигла и Сандомир. Малопольские князья объединились и двинулись навстречу татарам. Под Турском состоялось сражение, закончившееся полным разгромом объединенных войск.
        В марте татары переправились через Вислу и направились через Ленчицы к Кракову. Под Хмельницком польские войска под командованием воеводы Владимежа и сандомирского воеводы Паковлава попытались остановить татар, но потерпели поражение. Владимеж был убит.
        28 марта татары штурмом взяли Краков. Накануне краковский князь Болеслав Стыдливый с матерью и домочадцами бежал в Венгрию, оставив город на растерзание врагу.
        Потеряв немало городов и земель, поляки поняли, что только объединившись, можно остановить татар. Под знамена нижнесилезского князя Генриха Набожного встали воевода Судислав, приведший войско из Малой и Великой Польши, опольский князь Мешко с дружиной, Болеслав — сын маркграфа Дильди с отрядом немецких и чешских рыцарей и даже отряд рыцарей-тамплиеров, пришедших из Франции.
        Генрих Набожный, собрав немалое войско, тем не менее не рискнул идти на татар. Он не стал защищать свою столицу Вроцлав, которую татарам так и не удалось взять, а пошел навстречу чешскому войску.
        Татары, которых вел Гази Барадж, узнав про этот маневр, опередили Генриха Набожного и, не дав ему объединиться с чехами, у города Летницы навязали сражение.
        «Просвещенная Европа», наводненная слухами, что монголо-татары наступают лавой и давят исключительно численным превосходством, вдруг увидели перед собой не диких кочевников, а строго выстроенное, дисциплинированное, хорошо вооруженное войско. Гази Барадж свои тумены построил углом, в острие которого была тысяча воинов-рыцарей-бахадиров. Они имели тяжелые доспехи, вооружены обоюдоострыми мечами, боевыми топорами, луками и копьями. Булгары их называли барынджалами, то есть победителями.
        За острием клина следовали две тысячи средне вооруженных воинов — башкортов-улан. Далее был размещен лагерь, состоящий из трех полных кругов, выстроенных из возов. Внутри кругов находились три тысячи воинов, и по флангам еще по две тысячи. За лагерем следовала третья линия, состоящая из трех тысяч воинов. Далее шли тумены легковооруженной татарской конницы и десять тысяч пешцев-смолян.
        Ранним утром девятого апреля пошли в наступление польские, чешские, немецкие и французские рыцари. На подходе к клину булгарского войска они были осыпаны тучей стрел, которые не принесли сколько-нибудь значительного урона рядам наступающих. Стрелы отскакивали от закованных в броню рыцарей. Это произвело тягостное впечатление на татарские тумены. Полководцы Байдар и Харду-Ичан, увидев надвигающуюся железную лавину, увели своих воинов с поля боя, поставив Гази Бараджа в критическое положение. Фланги булгарских войск остались оголенными. Этим тут же воспользовались рыцари объединенного войска и ударили во фланг.
        Гази Барадж, находясь в центре сражения, оказался в окружении семи рыцарей. Он был уже дважды ранен, терял силы, и если бы не Роман Федорович и два его телохранителя, Аблас Хин и Нарык, это сражение было бы для него последним. Орудуя огромным двуручным мечом, князь Роман буквально прорубался сквозь ряды поляков. За ним неотступно следовали телохранители эмира, работая боевыми топорами. Польские рыцари надеялись пленить Гази Бараджа и потому действовали осмотрительно, сжимая круг, выбирая момент для нанесения удара, способного обездвижить булгарского полководца. Словно смерч налетел Роман Федорович на уже празднующих победу рыцарей. Двое из семи пали под всесокрушающими ударами князя Романа, остальные благоразумно отступили. Аблас Хин и Нарык, подхватив эмира под руки, вынесли его в военно-полевой лагерь. Князь Роман своим мечом прикрывал отступление.
        Раненый Гази Барадж продолжал руководить сражением. Он приказал первой и второй линиям отступить к лагерю. Бахадиры заняли центр перед заслоном из телег, а уланы разместились на флангах.
        Рыцари приближались к линии обороны булгар медленно, тяжело ступая в доспехах. Они обрушились на центр. Бахадиры расступились под их напором. Когда рыцари наткнулись на тройной ряд телег, было уже поздно, ибо уланы ударом во фланги погнали их в ловушку. С трудом преодолев заслон из сцепленных телег, рыцари встретили новую преграду, состоящую из трех тысяч воинов, еще не участвовавших в сражении и потому полных сил. В этот напряженный момент сражения на поле боя вернулись отряды кыргызов и туркмен, ранее ушедших с татарскими туменами. Гази Барадж приказал им занять позиции на флангах, а уланам нанести копейный удар. Этот маневр решил исход сражения. Уланы опрокинули наступавшие ряды рыцарей, вынудив их к отступлению. И только тогда на поле сражения вернулись наблюдавшие доселе со стороны ход битвы тумены монголов Байдара и Хорду-Ичана. Они принялись добивать бегущих.
        Гази Барадж, опираясь на плечо князя Романа, увидел возвратившиеся татарские тумены и сквозь зубы процедил:
        - Прилетели коршуны на мертвечину! — и, сжав ладонью плечо Романа Федоровича, сказал: — Тебе же, князь, низкий мой поклон. Жизнью обязан. Приведется случай, отплачу сполна!
        8
        Полководец Байдар по приказу хана Батыя, находившегося все это время в Венгрии, выдвинулся от Рацибужа в Моравию, чтобы отрезать возможный путь отступления чешского войска. Его тумены остановились в окрестностях города Ольмюца, расположенного на берегу реки Моравы. Внезапно ночью чешско-немецкое войско под командованием воевод Иосифа и Ярослава из Штернберга напало на монголо-татар. Удар был настолько сильным, а главное, неожиданным для расположившихся на отдых воинов, что в конечном счете привел к большим потерям. Целый тумен, свыше десяти тысяч монголов и кипчаков, потерял Орду. Но гибель татарского тумена дала возможность булгарам и смолянам вооружиться, сомкнуть ряды и нанести ответный удар, заставивший рыцарей отступить. На поле брани осталось двенадцать тысяч чехов и немцев.
        Далее тумены Орду продолжили путь к Дунаю, где стояла армия Бату-хана. Но на правом берегу реки, там, где находилась переправа, венгры устроили засаду из семи тысяч воинов. Головные дозоры донесли Гази Бараджу о засаде, и тогда тот пошел на хитрость: две сотни добровольцев начали переправляться на виду у засевших венгров и, как только вышли на берег, тут же были перебиты. А в это время основные силы булгар и смолян переправились через Дунай ниже по течению. На рассвете они напали на венгров и немцев и полностью их истребили. Путь на Балатон был открыт. Там их ждал Бату-хан, пришедший туда несколько раньше. После разделения с армией Орду в апреле 1241 года Бату-хан вошел в Венгрию. В первом же сражении монголо-татары разгромили отряды под командованием Диониция и через Манкачский и Унгварский проходы Карпатского хребта вышли на Венгерскую равнину.
        Король Венгрии Бела IV, собрав шестидесятипятитысячное войско, выступил из Пешта навстречу хану Батыю. Сражение произошло 12 апреля 1241 года у реки Шайо. Татары ударили во фланги хорвато-венгерских войск, вынудив их к отступлению. Король Бела IV бежал в Хорватию, куда на его поимку Батыем был направлен царевич Кодан.
        Два дня монголо-татары гнали венгерское войско до Пешта, и весь путь был устлан их телами.
        Отряд Кодана, занимая города, прошел Словению и Хорватию и вышел к побережью Адриатического моря.
        Но на этом нашествие монголо-татар в Европу закончилось.
        11 ноября 1241 года великий монгольский хан Угедэй умер. Временно правительницей империи стала его старшая жена Туракина-хатун. Батый получил это известие в марте 1242 года, находясь в городе Джуре. На военном совете было принято решение прекратить поход. Несколькими колоннами через Венгрию, Сербию и Болгарию тумены двинулись к месту сбора в Нижнедунайскую низменность, а далее через причерноморские степи — к Волге. Осенью 1242 года царевичи-чингизиды отправились в Каракорум, а Батый, сославшись на болезнь ног, со своим войском остался на Волге. На самом деле у него были плохие взаимоотношения с Туракиной, стремящейся возвести на престол своего сына Гуюка, и с Гуюком у Батыя тоже отношения не сложились. Хан остался в своем только что построенном городе Сарай-Бату.
        ЛЕДОВОЕ ПОБОИЩЕ
        1
        Придя в Великий Новгород, князь Александр приступил к созданию дружины. Помимо приведенных им владимирцев и переяславцев, он добавил новгородских ополченцев, карел, ижорцев, псковичей, которые спаслись от крестоносцев. К концу марта дружина насчитывала десять тысяч человек.
        Совет господ раскошелился, и дружина ни в чем не знала нужды: ни в оружии, ни в доспехах, ни в лошадях.
        Когда войско было готово, князь Александр повел его в Водскую пятину к крепости Копорье. Князю уже доводилось видеть орденские замки-крепости. Копорье сооруженное в короткие сроки, уступало им во многом, но это была крепость с высокими стенами, башнями, рвом. Александр приступил к осаде, используя знания, почерпнутые из книг. Он окружил крепость войском и, подведя к стенам пороки, принялся методично разрушать их. Защитники крепости хотя и осыпали осаждающих стрелами, но те, укрытые навесами, почти не несли потерь. Первыми под ударами упали окованные железом въездные ворота. Через них княжеская дружина ворвалась в крепость. Немецкие рыцари и их прислужники сопротивлялись недолго. В стенах же города их преимущества были сведены на нет: узкие улицы не позволили использовать тяжелую конницу по прямому назначению. Княжеские дружинники, действуя быстро и решительно, подавили отдельные очаги сопротивления, побили многих, а более пятидесяти рыцарей взяли в плен.
        Пройдя вдоль понуро склонивших головы пленных, Александр распорядился:
        - Рыцарей отпустить, взяв с них клятву на кресте не воевать с Русью.
        - Да как же так, князь? Они над нашими людьми изгаляются, а мы их пускаем вольно?! — Из толпы победителей неслись крики возмущения. — В Пскове за малую провинность жизни лишают!
        - Я так решил! — сурово сдвинул брови князь и уже мягче, с улыбкой добавил: — Рыбак, поймав первую рыбину, бросает ее в воду. Для чего? — и, не дождавшись ответа, пояснил сам: — Чтобы была удача. Вот и мы первых пленных пустим вольно, чтоб в дальнейшем удача нам сопутствовала.
        Дружинники заулыбались, стали податливей, напряжение спало.
        - Учудил князь. Это, значит, чтобы в дальнейшем рыцарей побольше в наши сети попало.
        - А этих, — указал перстом Александр на изменников-вожан и эстов, — повесить! Старост же водских взять в заложники. Это послужит предостережением для других. Крепость Копорье срыть до основания, чтобы место сие поросло травой!
        Разгромив орденскую крепость, князь Александр вернулся в Новгород. Он понимал, что воевать Псков и Изборск с имеющимися силами нельзя. Только княжеские дружинники вели себя осмысленно, со знанием дела во время штурма. Остальные же ратники сильны лишь духом, но умения вести бой у них нет. Идти на Псков — значит обречь себя на поражение. Князь Александр этого допустить не мог. А значит, надо серьезно готовиться.
        Лето пролетело незаметно. Александр побывал во Владимире, рассказал великому князю о планах, возможностях и возникших в связи с этим проблемах. Ярослав Всеволодович обещал помочь. Там же, в стольном граде, он присутствовал при обряде крещения своего младшего брата. Младенца назвали Василием.
        - А мой-то Василий на год старше, — не без гордости заметил князь Александр. — Вот потеха-то будет, когда мальчишки подрастут, — дядька моложе племянника!
        - Ништо… Главное, чтобы здоровыми росли. А то твоя-то Александра, я слышал, неживого родила? — сочувственно произнес Ярослав.
        - Да. Так угодно было Господу, — перекрестился Александр.
        - Ты особо-то не печалься и княгине Александре не давай. У меня сыновей семеро, и у тебя чтобы было не меньше, — шутливо погрозил перстом князь Александр. В свои пятьдесят он выглядел молодцом, только седые пряди в волосах и бороде выдавали возраст.
        В январе 1242 года в Новгород Великий пришел князь Андрей с конными полками. Князь Ярослав не забыл своего обещания и собрал восемь тысяч всадников из Городца, Новграда Нижнего, Суздаля. Во главе городчан стоял воевода Андрей — сын посольского боярина Романа Федоровича, и только сам Роман Федорович да еще ростовский епископ Кирилл знали о его истинном родителе — великом князе Владимирском Юрии Всеволодовиче.
        Встреча братьев была радостной. Погодки, их детские игры и шалости сблизили и сдружили. Только последние годы они виделись нечасто: у каждого были свои дела и проблемы — дела княжеские и проблемы тоже княжеские.
        - Подрос-то как, возмужал, — тиская брата в своих объятиях, гудел голосом Александр. — Смотри, Александра, каков молодец! Женить пора!
        - Да уж скоро свадьбе быть, — смущенно произнес Андрей. — Батюшка присмотрел невесту, и мне она глянется…
        - Кто же такая? — лукаво глянув на Андрея, поинтересовалась княгиня.
        - Пока это тайна. Вот сватов батюшка зашлет, все и узнают, — рассмеялся Андрей. — А где же мой сыновец? Я ему посулов привез и от себя, и от матушки, и великий князь расщедрился.
        - Спит еще. Проснется, увидишь. Лопотун еще тот. Ему только два, но лепечет — не остановить, — радостно сообщила Александра.
        Когда братья остались одни, Александр, положив руки на плечи Андрея, спросил:
        - Вовремя ты со своими полками. Скоро на Псков идти. Не подведешь?
        - Верь, брат, не подведу, — твердо ответил князь Андрей.
        2
        Александр повел на Псков семнадцать тысяч воинов. Он шел скрытно и осторожно. Загодя отправив три конных отряда, которые перекрыли дороги, ведущие из Пскова на Ливонию, Юрьев, Медвежью Голову и Феллину. От случайных нежелательных встреч войско оберегали дозоры и охранение. Подойдя к Пскову на полверсты, князь Александр отправил в город бывших в войске жителей Пскова с тем, чтобы они открыли ворота. Весть о том, что под городом стоит Александр с дружиной, мгновенно разлетелась среди псковичей. Западные ворота были распахнуты и удерживались до подхода дружины жителями Пскова.
        Конные полки ворвались в город. Немецкий гарнизон не ожидал нападения, и потому штурм Пскова был почти бескровным со стороны нападавших. Обороняющиеся же потеряли семьдесят рыцарей, а кнехтов погибло без счета. Пленных рыцарей, а их оказалось одиннадцать, князь Александр приказал отпустить:
        - Идите и передайте, что идет князь Александр и пощады не будет!
        На княжеский суд приволокли упирающегося и вопящего князя-изменника Ярослава Владимировича. Тот отрицал измену, но под давлением неопровержимых свидетельств сознался в предательстве и был повешен. Затихли под перекладиной и шесть немецких чиновников, которые угнетали и глумились над жителями Пскова. Не избежали земляной тюрьмы и католические священники, кои перекрещивали православных. Народ требовал их также повесить, но Александр не дал. Успокаивая особо ретивых, князь пояснил свое решение:
        - Предать их смерти просто. Но зачем попов делать мучениками? Ведь немцы будут кричать, что мы священников-католиков лишили жизни за веру.
        В пылу сражения Александр потерял из виду Андрея и теперь, забеспокоившись, взглядом отыскал его в рядах суздальского конного полка. Нагрудник у Андрея был погнут, на щеке запеклась кровь.
        «Уж не ранен ли?» — встревожился Александр. Он поманил рукой брата, показав его место рядом с собой. Когда Андрей подъехал, Александр участливо спросил:
        - Не ранен ли?
        - Бог миловал, — сияя взором, ответил князь Андрей.
        - А пошто кровь на щеке?
        - То не моя. Рыцаря. Он меня копьем достал. Во, — показал Андрей на вмятину, — а я его мечом. Ударил, правда, плашмя, но крепко. До сих пор ничего не соображает. С ним мой лекарь. Придет в себя рыцарь, что мне с ним делать?
        - А что хочешь! Он — твой пленник. Хочешь — за выкуп отпусти, а хочешь — вольно.
        Пленным рыцарем оказался шведский ярл Ульрих Янцен — знатный, богатый владетель родовых земель. Он предложил за себя большой выкуп, но князь Андрей отпустил его вольно. Позже, сидя за ендовой с хмельным медом, ярл признался, что в Пскове оказался случайно. Ехал он к великому князю владимирскому Ярославу Всеволодовичу с поручением от своего короля. Да из-за сильных холодов и мартовских метелей задержался в Пскове.
        - А теперь, когда рыцари Ордена изгнаны из города, ехать мне во Владимир не резон. Так что вернусь домой, — решительно грохнул кубком об стол запьяневший от медовухи ярл.
        С тем и расстались. Но ни ярл Ульрих Янцен, ни князь Андрей не знали и даже не могли себе представить, что судьба их сведет еще не раз в непростые времена.
        3
        Окрыленные успехами, братья Ярославичи повели войско в Чудскую землю. Их целью был Юрьев. Впереди двигался разведывательный полк, ведомый братом новгородского посадника Домашем Твердиславичем. Всадники шли, уверенные в своих силах, в своей непобедимости. Домаш даже не выставил дозоров: ни головного, ни боковых. Он посчитал, что ни к чему — немцы напуганы и сидят по своим замкам. А вот епископ и ландмейстер поступили как и положено на войне: они выслали лазутчиков, и те донесли, что всадников не более трех сотен и движутся они в отрыве от основного войска. У местечка Моосте, что близ речки Лутсу, крестоносцы устроили засаду и разгромили разведывательный полк. Немногим удалось спастись. Домаш был убит. Дмитровский наместник Кербет с боем вырвался из окружения и сообщил о случившемся князю Александру. Тот был вне себя:
        - Я же предупреждал Домаша не ввязываться в сражение! Уйти! Отступить! Сберечь людей! — кричал он в бешенстве. — А теперь что делать? Идти на Юрьев? Да нас, поди, весь Орден уже дожидается…
        - Да чего ты так распалился? Ну, потеряли мы три сотни воев. Жаль. Но ведь и они не стояли сложивши руки. Тоже, верно, положили рыцарей немало, — пытался успокоить Александра Андрей.
        - Дело не в трех сотнях, — уже спокойнее продолжал Александр. — Крестоносцы знают, что мы идем. И, может быть, ведают, сколько нас. А мы по вине Домаша слепы и не знаем сил крестоносцев.
        - Может, отойдем к Пскову. Если что, сядем в осаду, — предложил Андрей, но князь Александр лишь отмахнулся.
        - Рано нам еще об отходе помышлять. Мы крестоносцев подождем в таком месте, где перевес в людях особой роли иметь не будет.
        Александр повел войско к селению Мехикорма, где находились пути из Дерпта на восточный берег Чудского озера, между Узменью и устьем реки Желчи. Рать остановилась на мелководье, промерзшем до дна. Новгородский князь построил полки в три линии. В центре первой линии, перед «челом», находился растянутый по фронту передовой полк пехоты, первые ряды которого составляли лучники, а на флангах стояли усиленные пешие полки правой и левой руки. За ними расположилась конница, разделенная надвое. В центре, позади «чела», Александр поставил немногочисленную тяжелую конницу своей княжеской дружины. Вес всадника в доспехах достигал ста двадцати килограммов, и воины уже имели опыт сражений с рыцарями-крестоносцами. На них у князя была большая надежда: он был уверен, что эти не подведут и малым числом выстоят. Конное же войско князя Андрея Александр укрыл на северной стороне Вороньего камня, решив использовать его как резерв в самом крайнем случае.
        5 апреля 1242 года на ледяной глади реки Узмени показалось войско крестоносцев. В версте от передней линии русской рати оно остановилось.
        - Чегой-то немцы встали? Неужто нас напужались? — с усмешкой выкрикнул княжий дружинник Семен Погота, по молодости впервые принимавший участие в сражении.
        Стоявший рядом с ним сотник переяславской дружины Пимен Ухо, не раз ходивший на волжских булгар и с князем Юрием, и с князем Васильком Константиновичем, пояснил:
        - Это они рыло выстраивают…
        - Как это — «рыло»?
        - Ну… свиньей. Или, проще говоря, клином. На острие — четыре самых лучших рыцаря, в следующей шеренге уже семь рыцарей, следом — девять, одиннадцать. Потом кнехты идут — это у них пешцы так зовутся, и опять рыцари.
        - И откуда ты все это знаешь? — удивленно протянул Семен.
        - Знаю. Александр Ярославич сказывал. Немцы завсегда так свое войско ставят, чтобы клином разрубить войско надвое и потом по частям изничтожить.
        - Оно что удумали, песьи головы! Рылом… А мы их по рылу-то кулаком! — погрозил в сторону перестраивающихся крестоносцев Семен.
        - Уймись ты, тарахтелка. Чего раскудахтался?! — выкрикнул кто-то из дружинников, стоявших позади суздальцев.
        - Это у него поджилки трясутся, оттого и язык мелет без умолку! — подхватил кто-то из строя, и мужики зашлись смехом.
        Князь Александр, возвышающийся на своем беломастном жеребце над пешей ратью, подумал: «Это хорошо, что дружинники трясутся от хохота, а не от страха. Немцы — не шведы, с ними с наскоку нельзя. Знать бы, сколько их… Не прогадал ли я, убрав конные полки…»
        Не знал Александр, да и откуда ему было знать, что магистр Ордена собрал под свои знамена около двадцати тысяч воинов. Ядром войска были рыцари — закованные в железо всадники, имевшие опыт сражений в Европе. Среди них были датские рыцари из Таллина. Их привели принцы Кнут и Абель. В рядах рыцарей находилось немало шведов и французов.
        Но вот построение закончилось, взревели трубы, и клин крестоносцев устремился на затихших в ожидании дружинников.
        - Братья мои! — прокричал князь Александр во всю мощь своих легких. — Не посрамим Руси! Умрем за Святую Софию и Святую Троицу!
        Войско всколыхнулось и откликнулось в едином порыве тысячами голосов:
        - За Русь!
        - За Святую Софию!
        - Умрем, не уроним чести!
        Александр, отдав последние распоряжения воеводам, поскакал к Вороньему камню. С него он решил наблюдать за полем битвы, и если настанет такая необходимость, то и самому вмешаться в сражение.
        Клин рыцарей-крестоносцев неумолимо приближался, и казалось, что никакая сила не сможет сдержать этот железный кулак, ощетинившийся длинными тяжелыми копьями.
        На подходе к первой линии рыцарей обстреляли лучники, но, не причинив вреда рыцарям, отошли за пехотные полки. Пешцы встретили железную лавину частоколом копий, упертых в землю и выставленных под определенным углом. Но рыцари своей массой смели копейщиков… и воткнулись в «чело». Движение замедлилось, а когда острие клина прорезало «чело» и уперлось в полк тяжелой конницы, патриций ордена Зигфрид фон Марбург, ведший «свинью», понял, что это конец. С флангов напирали пешцы. Они срывали крючьями рыцарей с седел и молотили их мечами, кастетами, топорами. «Свинью» разорвали на части. Но крестоносцы были еще сильны, и клин подпирали кнехты, которые только приблизились к передовой линии и вступили в сражение. Создалось очень шаткое положение. С Вороньего камня князю Александру было хорошо видно, что крестоносцев больше и основные силы только вступили в сражение, и тогда он подал знак коннице князя Андрея. Всадники выступили из-за перелеска и устремились к месту сражения. Удар конницы пришелся в тыл кнехтам. Те не выдержали удара и побежали, увлекая за собой все больше и больше рыцарей. Вице-магистр
Ордена Андреас фон Фельвен пытался сдержать бегущих, но тщетно. Конница князя Андрея, не давая немцам остановиться, била и крушила. Рыцари десятками сдавались в плен. Одно за другим падали орденские знамена. Битва Орденом была проиграна.
        Семь верст гнали городецкий, суздальский и нижегородский полки орденцев. Нещадно избивая их мечами, теснили бегущих рыцарей и кнехтов до Суболического берега, где лед был тонок и чернели блюдцами полыньи. В этом месте впадали в озеро речки Желча и Саполва, по весне полноводны и быстры. Рыцари и кнехты, оказавшись на рыхлом, с промоинами льду, проваливались и, цепляясь друг за друга под тяжестью оружия и доспехов, тонули.
        Когда подсчитали потери со стороны Ордена, то не поверили — пятьсот тридцать один рыцарь пал на поле брани, пятьдесят взято в плен, множество ушло под лед Чудского озера. Сколько было побито кнехтов, выяснить не удалось.
        В знак унижения рыцарей разули, и они босыми шли возле своих боевых коней.
        Княжеская дружина, новгородское ополчение и конные полки из Суздаля, Городца и Новграда Нижнего подошли к Пскову. Из городских ворот навстречу победителям вышла торжественная процессия священнослужителей с хоругвями, крестами и иконами, псковитяне в праздничных одеждах. Под колокольный звон, радостные крики жителей города дружина вошла в город.
        На главной площади города у храма Святой Троицы собрались жители города и часть войска. Сюда же привели пленных рыцарей. Обращаясь к горожанам, Александр предостерег:
        - О, неразумные псковичи! Если забудете обо всем этом и до правнуков моих, то уподобитесь тем иудеям, которых накормил Господь в пустыне манною и жареными перепелами и которые обо всем этом забыли, как забыли и Бога, освободившего их из египетской неволи. А если кто из самых дальних потомков моих приедет к вам жить во Псков и вы не примете его, то наречетесь второе жидовье! А вы, — обратился князь к пленным крестоносцам, — запомните сами и внукам своим передайте: мы не ищем земли в чужих пределах, но и своей земли не отдадим. Кто с мечом к нам придет, от меча и погибнет!
        Разгром рыцарского войска на Чудском озере потряс Европу. При королевских дворах заговорили об Александре Невском как о сказочном богатыре, не знающем поражений. Магистр Ливонского ордена Дитрих фон Грюнинген со страхом ждал прихода русских под стены Риги, но князь Александр, следуя правилу «чужих земель не домогаться», вернулся в Новгород Великий.
        На следующий год магистр Ордена прислал в Новгород посольство с предложением мира на всей воле новгородской. Мир был подписан. Орден вернул все захваченные земли, даже уступил часть Латгалии Новгородской республике, и, конечно же, обменялись пленными. Александр в то время отсутствовал в Новгороде, и «вечный мир» подписали два посадника и епископ Спиридон, а со стороны Ордена под договором поставил подпись сам магистр Дитрих фон Грюнинген.
        Подробности битвы скоро забылись. Прославляли лишь князя Александра, забыв о том, что победную точку в битве на Чудском озере поставили конные полки, ведомые князем Андреем Ярославичем.
        4
        Но и после разгрома крестоносцев мира и спокойствия для новгородского князя не наступило… Плачевный пример немцев не возымел никакого действия на литовцев. Они продолжали входить в новгородские пределы, грабить и разорять деревеньки и починки. Когда чаша терпения Александра переполнилась, он лишь с одним полком своих гридей разгромил семь литовских отрядов. А затем, чтобы отвадить литовцев от русских земель, князь приказал:
        - Пленных литовцев привязать к хвостам коней дружинников и так водить их повсеместно!
        Большего унижения для воина невозможно было придумать. И в Литве об этом новшестве новгородского князя скоро узнали. Александра Невского не только зауважали, но и стали остерегаться: не дай Бог попасть в плен и провести не один месяц, следуя за хвостом лошади.
        РУСЬ И ОРДА
        1
        За короткий срок князь Ярослав Всеволодович смог возродить Северо-Восточную Русь. Занятым борьбой за великий ханский стол в Каракоруме чингизидам было не до Руси. Бату-хан, сидя в Сарае, выжидал, чем закончится борьба за власть в империи монголов, и не возобновлял походов в Европу, которая ему нужна была для обогащения и расширения своего улуса. Побывав в Юго-Восточной Европе, Батый для себя определил, что ему не нужна империя монголов, погрязшая в заговорах и крови. Он создаст свою империю Бату-хана. К тому времени он уже слышал о князе новгородском Александре Невском и его отце великом князе владимирском Ярославе Всеволодовиче, сумевших не сломиться под тяжестью невзгод, и они его заинтересовали. «В моем улусе нужны умные, сильные и преданные управители, получившие власть от меня. На наместников из империи надежда слабая. Они продажны и алчны и думают прежде всего о себе, своем роде, а не об интересах улуса, — размышлял хан Батый. — А вот наместники подвластных земель будут думать о том, как обогатить хана, чтобы уберечь свой народ от моих баскаков[6 - БАСКАК — сборщик дани.]».
        В начале 1243 года во Владимир приехал посол Бату-хана. Князю Ярославу он объявил: «Сын Неба, великий хан Бату зовет тебя к себе на поклон. Быть тебе в Сарае не позднее как земля очистится».
        Это было не приглашение, а скорее приказ.
        Сборы были недолги. Великий князь Ярослав Всеволодович ждал нечто подобного и исподволь готовился к поездке в Сарай-Бату.
        Водным путем по Волге, а затем на лошадях русское посольство достигло столицы города-ставки хана Батыя.
        Ханская ставка князю не глянулась. Огромная, насколько видит глаз, степь заполонена кибитками, шатрами, небольшими палатками, здесь же среди жилья пасется скот, в котлах на кострах варится еда, среди всего этого хаоса копошится детвора, везде грязь, смрад от костров и запаха бараньего жира, роями летающие насекомые, шум, гам, крики… рев верблюдов, лошадиное ржание. Кое-где встречались шатры побольше и почище, с охраной, видно, ханских сановников и вельмож.
        Посольство встало на постой в отведенном месте, поставили княжеский шатер и палатки воинов охраны. Лошадей отогнали в степь.
        Ханский чиновник, что встречал посольство и выделил ему место в городе, наведывался часто, бывало, по нескольку раз в день. Всякий раз он требовал подарки, а взамен поучал князя, как нужно вести себя в ханской ставке, кому надо дать и сколько, чтобы ускорить встречу с ханом.
        Почти месяц прожил князь Ярослав в Сарае в ожидании. Наконец день приема был назначен. Прежде чем войти в шатер хана, князь должен был пройти обряд очищения.
        Помолившись накануне и испросив прощения у Господа Бога за прегрешения во имя Руси, князь в сопровождении двух десятков татарских воинов и полсотни гридей с подарками направился к ханскому шатру. На дорожку очищения вступил он один. Ярослав уже знал, как нужно себя вести, и потому смело пошел вперед. Он прошел меж двух огней, затем поклонился солнцу и кусту, каким-то безликим, наряженным в пестрые лохмотья куклам-онгонам, олицетворявшим умерших великих ханов, а затем через восточный вход, осторожно переступив через высокий порог, прошел в шатер. Сделав три шага, упал ниц. Так лежал, распростершись на земле, не поднимая головы, довольно долго, пока к нему не подошел толмач и тихо произнес:
        - Сын Неба великий хан Бату разрешает тебе поднять лик и сесть.
        Князь привстал на коленях. Перед ним лежал коврик, на который он торопливо переместился. Огляделся. К противоположной стороне шатра тянулась дорожка, выстланная яркими арабскими коврами. Она пролегла до возвышения, на котором на троне восседал Бату-хан, на другом поменьше — одна из его многочисленных жен. Справа вдоль стены на лавках, а то и на земле сидели ханские братья, сыновья, родственники и ханские вельможи — мужчины, слева от трона расположились женщины. Играла музыка.
        Хан был тучен, красное обветренное лицо лоснилось, губы презрительно поджаты, отчего лицо выражало неприязнь. Через толмача хан обратился к князю Ярославу. Речь была высокопарна, в ней он называл себя Сыном Неба, великим и мудрым правителем, непобедимым полководцем, покорившим полмира.
        Князь Ярослав был краток. Он, назвав обязательные титулы и велеречивые сравнения, сказал, что явился по зову хана с поклоном и подарками.
        По знаку хана в шатер через западный вход ханские слуги вкатили бочонки с золотом и подарки для его двадцати пяти жен и сыновей. Это были венгерские скакуны, немецкие и шведские мечи и кинжалы, рукояти и ножны которых были искусно отделаны драгоценными камнями, щиты, рыцарские доспехи.
        Хан остался доволен подарками. Он жестом разрешил князю подняться с колен и приблизиться к трону. Перед князем появился слуга с золотым подносом, на котором стоял кубок. Толмач перевел слова хана, обращенные к Ярославу Всеволодовичу:
        - Выпей, князь, кумыса. Великий хан Батый жалует. — Когда же кубок оказался пуст, толмач продолжил: — Князь Ярослав, будь старшим над всеми князьями Руси!
        Прием завершился пиром. Перед князем поставили низенький столик, и ему пришлось опять опуститься на колени. Но столик стоял напротив ханского трона, а это было великой честью по меркам монгольского этикета. Из-за этого князь Ярослав приобрел немало недоброжелателей среди ханского окружения.
        Князь Ярослав был оставлен в ставке Бату-хана, а прибывший с ним шестнадцатилетний сын Константин был отправлен в Каракорум, в ставку великих ханов.
        До глубокой осени оставался князь Ярослав в Сарае. Хан Бату отпустил его на Русь только после того, как из Владимира в Сарай привезли пятнадцатилетнего сына Ярослава и оставили в качестве заложника.
        Великому князю владимирскому Батый выдал символ власти — ханский ярлык на коже и золотую дощечку-пайцзу с выцарапанной на ней непонятной надписью иероглифами.
        В конце 1243 года князь Ярослав Всеволодович вернулся во Владимир. Княгиня Ростислава сильно горевала об оставленных на чужбине сыновьях: Константине и Ярославе. Считая, что потеряла их навсегда, она заболела. Почувствовав кончину, она постриглась в монахини с именем Евфросиния, а в начале зимы отошла в мир иной. По ее просьбе тело было положено в усыпальнице Юрьевского монастыря в Новгороде рядом с телом ее старшего сына Федора.
        Горе было невосполнимым. Князь заливался слезами, ночи простаивал в церкви перед иконами, потерял интерес к делам, переложив заботы Северной Руси на бояр и воевод. Князья, почувствовав слабину, устремились в Сарай-Бату за милостями: Владимир Константинович — князь угличский, Борис Василькович ростовский, Глеб Василькович белозерский, Василий Всеволодович… Они ехали в степь с подарками в надежде на ярлык, но возвращались ни с чем, а на следующий год опять с надеждами устремлялись в Сарай к хану Батыю.
        В 1245 году из Каракорума вернулся сын Константин с грамотой от великого хана Гуюка. Хан требовал великого князя владимирского к себе.
        Путь до Каракорума неблизок — целых семь тысяч верст. Потому, кроме множества подарков, без которых в степи ни шагу нельзя сделать, надо было подумать об охране, еде для людей, кормах для лошадей.
        В разгар подготовки из Булгарии приехал Роман Федорович. Он приехал за женой и сыновьями, которых не видел четыре года. Ярослав Всеволодович тут же пригласил его к себе на разговор. Вел себя князь с Романом Федоровичем не как с посольским боярином, а как с равным себе. Да и как иначе: князь знал, что Роман стал правой рукой булгарского эмира и от него теперь многое зависело. За эти годы Роман Федорович не раз побывал в Сарай-Бату и в Каракоруме. Это и интересовало владимирского князя больше всего.
        За прошедшие со дня последней встречи годы Роман Федорович еще больше заматерел, стал степеннее, солиднее. Обнявшись, сели на поставленные друг против друга скамьи.
        - Стареем, — горестно качнул головой князь Ярослав.
        - Становимся мудрее, — поддержал его Роман Федорович. — А старость — она в седине да в морщинах. Главное, чтобы здесь, — показал он на лоб, — мы оставались молодыми и горячими.
        - Так-то оно так, — согласился князь. — Только ты, как я посмотрю, молодцом, а у меня годы берут свое. Да еще Ростиславушка меня покинула, царствие ей небесное, — перекрестился князь, — совсем худо без княгини.
        Помолчали, каждый думал о своем.
        - Вовремя ты приехал, Роман Федорович. Хан Гуюк меня к себе требует. Просвети, будь добр, что там, в Монголии, делается, к чему готовиться? — положив руку на колено Романа Федоровича, попросил Ярослав Всеволодович.
        На пороге вырос гридь с подносом в руках. Кивнув на стоящие на подносе кубки, князь предложил:
        - Выпьем вина ромейского. Оно бодрит. Я-то уж от хмельного меда отвыкать стал. Выпью, и сердце заходится.
        Брякнув кубками, неспешно выпили.
        - Так что в Каракоруме?
        Роман Федорович, покачав головой, начал разговор, ради которого оторвал его князь от радостной встречи с родными.
        - Не в простое время путь твой в Каракорум. Ой, не в простое! Гуюк, хотя и взошел на великий ханский стол по решению хурала, сидит на нем шатко. Великим ханом его признали не все чингизиды, а многие из потомков Чингисхана сами метят на его место. Бату-хан на место великого хана не метит, ему и своего улуса хватает, потому и не присягнул Гуюку. Но дело даже не в самом хане, а в его матери. Ханша Туракина — женщина коварная и злая. Поговаривают, что она извела своего мужа — великого хана Угедэя, чтобы возвести на трон своего сына. Гуюк Батыя ненавидит, и он, по-видимому, знает, что хан дал тебе ярлык на правление русскими землями.
        - Может, не ехать?
        - Ехать надо. Отказ хан может расценить как неповиновение. А с бунтовщиками Гуюк крут. Коли сам на Русь не пойдет, чтобы наказать тебя, пошлет Бату-хана. Тот ноне не осмелится перечить великому хану, не захочет. Ему идти супротив Каракорума не след. У Батыя туменов много, но они ему надобны для другого дела: он намеревается еще пойти в Европу.
        - Так как мне поступить?
        - Идти в Каракорум. Ублажить Туракину, а через нее получить у великого хана ярлык на Русь.
        - Кому же тогда дань платить?
        - Обоим… или никому.
        - Как это? — удивленно протянул князь Ярослав.
        - Гуюку говорить, что дань взял Батый, а Батыю — что Гуюк.
        - Но так долго продолжаться не сможет… Прознают, и что тогда?
        - А ничего! Ждать, пока один из них покинет этот мир. А кто иной придет на ханский трон, с ним и решать, как жить.
        - Мудрено все, Роман Федорович. Но путь до Каракорума долог, обмозгую, — решительно тряхнул головой князь Ярослав Всеволодович.
        2
        1245 год для князя Александра выдался сложным. Литва вновь подняла голову. Литовский князь Миндовг, прознав, что великий князь Ярослав Всеволодович уехал в Каракорум и его долго не будет, а значит, и защищать Белую Русь некому, двинул свои полки на Торжок и Бежицу. Захватив городки-крепости, литовцы увели в полон многих жителей, разграбили дома, угнали скот. Но они не учли урок, преподнесенный им ранее новгородским князем Александром. Он расценил действия князя Миндовга как разбойный набег. Со своей дружиной он настиг литовских разбойников, вернул полон и награбленное. Но этим не ограничился. Князь гнал литовцев до самого Жижина, окружил и всех не сдавшихся в плен уничтожил.
        Литовцы запаниковали. Князь Миндовг думал, что новгородская дружина пойдет по литовским землям, и спешно стал готовить войско. Но князь Александр вернулся в Новгород, где его уже ожидал посол Литвы. Князь Миндовг приглашал князя новгородского в Кернов-град, что на Вилии.
        Александр откликнулся на приглашение литовского князя и прибыл в Кернов, но не с посольством, а с княжеской дружиной.
        Князь Миндовг торжественно встретил новгородского князя, посетовав, что Александр привел с собой дружину, на что Александр только рассмеялся, сказав:
        - Береженого Бог бережет! Не в свои пределы пришел, потому и берегусь. У вас что ни куст, то разбойник. Немало людишек от шишей литовских претерпело.
        - Что верно, то верно, — согласился Миндовг, отделяя себя от похода на Торжок и Бежицу. — Земель-то у Литвы много, за всем не уследишь.
        Дворец литовского князя был невелик, но роскошен. Александр же отнесся к увиденному холодно, выказав некоторое пренебрежение богатству, чем немало удивил литовского князя и его ближних бояр.
        В честь новгородского князя и его дружины был учинен пир. Поднимали чаши с вином за здоровье, за дружбу и добрососедские отношения. Здесь же, на пиру, князь Миндовг, не утерпев до утра, громко, чтобы слышали все в зале, сказал:
        - Слава невского героя докатилась до Немана. Ливонский орден, потерпев поражение на Чудском озере, не смирился. Рыцари копят силы и выжидают подходящего момента. Папа Иннокентий Четвертый объявил крестовый поход на восток. Но Литва ближе к Ливонии, чем Русь Белая, а значит, мы первыми встретим удар Ордена. Я зову тебя, князь Александр Ярославич, объединиться! Союз против крестоносцев!
        Зал замер в ожидании ответа, лица пирующих обратились в сторону Александра Невского. Тот встал, поправил пояс и спокойным, размеренным голосом произнес:
        - Союз — это хорошо. Ливонский орден и вам враг, и нам. Мы бивали тевтонов, побили ливонцев, полезут в наши пределы — побьем еще. Ибо сила наша в правде, в правоте, сила наша в вере. Бог ведет нас к победе. Креститесь. Крестись ты, князь Миндовг, вы — князья и бояре, народ литовский. И тогда мы, единоверцы, пойдем вместе супротив крестоносцев. Вера — это сильное оружие.
        Предложение Александра крестить Литву как непременное условие оказания военной помощи против Ордена поразило князя Миндовга и его окружение. Понимая, что для принятия подобного шага нужно время, Александр не торопил князя Миндовга с ответом и, чтобы сгладить категоричность своего призыва, с улыбкой предложил:
        - Крещение — дело непростое. А пока первым шагом навстречу друг другу может стать обмен пленными. Пленных литовцев я привел с собой и отдаю их вольно, без выкупа.
        Слова Александра были встречены криками ликования.
        Князь Миндовг тоже поднялся, поднял руку, призывая к тишине.
        - Я благодарен тебе, князь Александр, за столь щедрый подарок. Я не могу вернуть сейчас всех пленных, но клянусь, что очень скоро они сядут у родных очагов, даже если за каждого придется заплатить из собственной казны.
        Его последние слова потонули в восторженных криках литовской знати. Князь Миндовг был прижимист, и это знали все.
        На следующий день, прощаясь у стен Кернов-града, князь Миндовг заверил Александра:
        - Литва будет православной, и я покажу в этом всем пример!
        3
        Путь в Каракорум был долгим, утомительным, тяжелым, сопряженным с риском для жизни. Езда в седле стала испытанием и мукой для приболевшего князя Ярослава. Как ни противился великий князь обстоятельствам, но пришлось пересесть в кибитку. По безводной степи, через земли кипчаков, карлунов, народа каганлы медленно продвигалось посольство русского князя. С великим трудом добрались до озера Байкал, но впереди им предстоял еще более трудный путь: через пустыню Гоби к истокам реки Амур. Именно там, на исторической родине монголов, в двадцатые годы XIII столетия была построена столица огромной империи.
        Князь Ярослав наравне со всеми переносил тяготы и лишения пути. Сколь много ни взято было в путь воды, еды, корма для лошадей, тянувших подводы и кибитки, нагруженные добром, их все равно не хватило. Было золото, но не у кого было купить еду. Начался голод. Путники то изнывали от жары, то корчились от стужи. Почти все сопровождавшие князя бояре умерли, не выдержав трудностей пути. Даже закаленные в сражениях воины не выдерживали лишений, и посольство могильными холмиками отмечало пройденные версты.
        Князь Ярослав поражался жизни народов, через земли которых проходило посольство. Они не пахали, не сеяли, не строили городов. Одевались в шкуры животных, жили в войлочных шатрах, палатках, кибитках, разводили скот, охотились, ловили рыбу. Лишь в немногих селениях можно было купить рис, молоко, мясо, сыр. Но их хватало ненадолго, ибо селения были малы и съестные припасы их были невелики.
        Наконец, вышли к реке Орхон. До столицы уже было рукой подать. Дружина повеселела, приободрился и князь.
        На подходе к Каракоруму посольство встретили монгольские чиновники, посланные ханшей Туракиной. Для размещения русскому посольству отвели несколько шатров вне города. На следующий день прибыли уже другие чиновники и предложили князю Ярославу осмотреть город, на что тот охотно согласился, хотя испытывал недомогание — тяготы пути сказались на здоровье.
        Каракорум был огромен. Опоясанный высокой глиняной стеной, разрезанной четырьмя въездными воротами, он простирался от края до края, и конца ему не было видно.
        Столица монголов была одноэтажной, состоящей из тысяч и тысяч шатров. Они тянулись ровными рядами к центру города. Здесь возвышались роскошные огромные шатры вельмож, чиновников, мурз, темников. Стояли шатры попроще, победнее — для прислуги, работного люда. Однообразием цвета и покроя выделялись шатры воинские и купеческие. Казалось, что разговаривали в Каракоруме на всех языках мира: на монгольском, татарском, китайском, хивинском, персидском, уйгурском, маньчжурском, арабском… Можно было услышать немецкую, французскую, булгарскую речь. Представители этих народов за деньги служили в войске и при дворе великого хана. Отдельными глиняными или каменными островками поднимались над шатрами православные и католические церкви, буддистские храмы, мусульманские мечети, языческие кумирни различных азиатских народов. Князя поразил размерами и многообразием товаров каракорумский базар. Кого тут только не было и чего только не продавалось в палатках, шатрах, на лотках, помостах, в загонах… Болью резанул князя по сердцу вид невольничьего рынка, где было немало выставлено для продажи славян. Видимо, кто-то из
полонян видел или знал князя раньше, и потому, выделив его из толпы покупателей, мужчины и женщины заголосили:
        - Выкупи, князь!
        - Отец родной, не оставь!
        - Помоги, князь! Христа ради, умоляю! Помоги!
        Но Ярослав Всеволодович лишь скривился болезненно и, словно не слыша криков о помощи, удалился.
        Улицы Каракорума, словно солнечные лучи, сходились в центре города. Князь думал, что там окажется дворец великого хана Гуюка, и был разочарован, увидев огромный валун. На его вопрос «Что это?» сопровождавший его сановник кратко ответил: «Пуп Земли!»
        - А где же дворец хана? — удивленно воскликнул князь Ярослав.
        - За городом. Ты его увидишь, но позже, — был ответ.
        Шло время. Русского князя словно забыли. Нет, каждое утро в шатре появлялся чиновник и спрашивал, что необходимо русскому посольству. По просьбе князя незамедлительно доставлялись еда, вода, корм для лошадей, и не более того. Позже князь выяснил, что приглашен в числе четырех тысяч гостей, приехавших со всего света, чтобы лицезреть и поздравить хана Гуюка с избранием на престол.
        Князь изнывал от безделья: ел, спал, гулял в сопровождении приставленного к нему толмача по огромному городу и даже как-то раз видел походную резиденцию хана Гуюка. Хан время от времени менял место расположения в пределах города. Перевозился его огромный, покоящийся на четырех столбах, обшитых золотыми листами, шатер. Следом тянулся обоз с его несметными богатствами, снедью, водой, вином… и все это сопровождало огромное количество слуг, домочадцев, воинов охраны. Тут же неподалеку паслись ханские табуны, верблюды, скот. И все это находилось в пределах города!
        Наконец о русском князе вспомнили. Его удостоила приемом ханша.
        Князя провели в большой, увешанный и устланный коврами шатер, где на троне, сделанном из золота и инкрустированном драгоценными камнями, сидела в дорогих одеждах пожилая женщина. Полная, страдающая одышкой, Туракина не произвела на князя никакого впечатления. Женщина-монголка, которых он повидал немало за время своего пребывания в Каракоруме. Князь, помня наказ Романа Федоровича, вел себя приниженно, говорил ласково, вкрадчиво. Подарков принес много. Ханше это понравилось. Она удостоила его беседой, в завершение которой заверила:
        - Если ты, урусский князь, будешь верен мне и моему сыну и народ твой будет служить нам, как и ты, то будешь один управлять Русью. А Бату не слушай. Он — змея, и мой сын его раздавит!
        На вопрос, когда же его примет великий хан Гуюк, Туракина ответила:
        - Он еще не великий хан. Избрание длится четыре года. Но скоро он станет великим. Ты узнаешь об этом, и тебе посчастливится поздравить его.
        Ханша не обманула князя. 26 мая 1246 года процедура избрания завершилась. Сын великого хана Угедэя Гуюк занял престол великой монгольской империи. Туракина сдержала слово, и очень скоро великий хан принял русского князя из далекой северной страны.
        Сопровождать русское посольство во дворец великого хана прибыла кавалькада всадников в одинаковых голубого цвета одеждах числом более полусотни. Как оказалось, до дворца ехать было недалеко: каких-то шесть-семь верст.
        Дворец появился неожиданно. Он был в два этажа, но отличался от всего виденного князем Ярославом за его жизнь. С чем его можно было сравнить? Да ни с чем. Подобного Ярославу Всеволодовичу не приходилось видеть. Дворец был великолепен. Огромный, из резного белого камня, украшенный майоликовыми плитками в позолоте на арабский манер, он, словно огромный корабль под белыми парусами, плыл над желто-зеленой степью. Перед дворцом вымощена каменными плитами площадь с взметающимися к небу и искрящимися на солнце струями фонтанами, уставленная позолоченными и посеребренными статуями, фигурами диковинных зверей и птиц. По площади прогуливались пешком или на великолепных арабских скакунах монгольские вельможи. И что поразило Ярослава Всеволодовича: одежда разная, а цвет один — голубой.
        Князь даже не удержался и спросил одного из сопровождавших его чиновников, отчего так. Тот ответил:
        - Сегодня день голубой, а завтра будет золотистый, и еще через день — красный. Есть еще день белый, есть желтый.
        Посольство принималось в тронном зале, отделанном розовым мрамором. Великий хан восседал на огромном троне, вырезанном из слоновой кости и украшенном вязью листочков и цветов из золота с искринками драгоценных камней. Великий хан Гуюк был молод, круглолиц, подвижен. Его глаза-бусинки недобро поблескивали в узких щелочках век, губы, несмотря на полноту, точно узкие ленточки, сжаты в презрительной улыбке.
        После обряда очищения, вручения подарков и высокопарных речей хан через вельможу вручил князю Ярославу ярлык на княжение и пайцзу. Русский князь с поклоном принял дары, но неожиданно для хана обратился с просьбой:
        - Прости, Сын Неба, великий и непобедимый. Я прошу за своего сына новгородского князя Александра и за ростовских князей Бориса Васильковича и Глеба Васильковича. Будь им отцом, дай уделы в кормление.
        - Каких же ты земель для них просишь? — удивленно вскинул брови хан.
        - Ростовских…
        - Где князья те, почему не явились пред мои очи?
        - По малолетству не взял их с собой. Труден путь. Ты уж прости, великий хан.
        - Пусть будет как просишь. А что для сына своего? Знаю о нем, Невский, — чуть растягивая слова, произнес хан Гуюк. — Славен трудами воинскими. Беру к себе на службу. Пусть правит Новгородской землей. Ярлык ему дам!
        - Большего и не надобно, — склонился в очередной раз князь Ярослав.
        Прием завершился. Посольство оказалось удачным. Князь Ярослав получил все, о чем просил. На обратный путь выдали провиант, воды и, что особенно поразило князя Ярослава, передали ответные подарки от хана Гуюка: табун в три десятка кобылиц, десяток арабских скакунов и три верблюда — белых, двугорбых с погонщиками в придачу.
        Перед отъездом ханша Туракина пригласила русского князя на ужин. Речь пошла о сыновьях князя. Ее интересовал не только Александр, но и Андрей, а также находившийся в Сарае под залог княжич Ярослав. Ханше очень не понравилось влияние на русских князей Батыя. Она от злости, душившей ее, аж шипела, когда произносила ненавистное ей имя.
        - Ярлык, что дал тебе Батый, выбрось и пайцзу тоже!
        Прощаясь, она поднесла князю кубок вина. И после того, как он осушил его, сказала:
        - Этот кубок твой. Пусть он напоминает о твоем пребывании в Каракоруме и обещаниях, данных тобой. Напоминает тебе, твоим сыновьям и твоим внукам.
        Придя в шатер, князь почувствовал себя плохо. Тошнота подступала к горлу. Почистив желудок, он успокоился. «Съел чего-нибудь», — решил князь. Но вечером стало хуже, тело сжигал внутренний огонь, и никаким питьем его было не остудить. Тем не менее князь дал распоряжение трогаться в путь. Ехать верхом не было сил. Князь лежал в кибитке и смотрел в голубое небо.
        «Как хорошо прошло посольство, — теплилось в душе от мысли. — И хан благоволит, и ханша… Хотя нет. Не зря она выспрашивала про Бату-хана. Враг он ее… и все, кто рядом с ним, враги. Но я не рядом с ним… А ярлык получил из рук Батыя… Ярлык! Вот что ее так разозлило. Не зря Роман Федорович предостерегал: подлая баба, хитрая и мстительная. Неужто подсыпала чего в вино? Ей станется. Травить меня, зачем? — внутри все похолодело. — Я же пришел с поклоном…»
        С каждым днем становилось все хуже. На седьмой день пути князь понял, что времени у него осталось мало. Он приказал остановиться. Позвав писца, князь Ярослав распорядился:
        - Пиши слово мое. Потом напишешь с него еще список, чтобы не утратить. Записывай, — и он начал размеренно, четко выговаривая слова: — Благословения чадам, моим шести сыновьям. О, возлюбленные мои сыновья! Плод чрева моего — храбрый и мудрый Александр, быстрый и ловкий Андрей, удалые Константин и Ярослав, милый моему сердцу Даниил и добрый Михаил. Будьте благочестию истинные поборники и величию державы Русской, Богом данной, защитники. Божия же благодать, и милость, и благословение на вас да в земле Суздальской умножится в роды и роды в веках. Я уже к тому времени не увижу вас, ибо сила моя истекает и кончина жизни моей приближается. Вы же не презрите двоих моих дочерей — Евдокию и Ульяну, сестер ваших, им в настоящее время горче желчи и полыни, потерявшим мать и лишившимся отца. Изнемогаю от многих болезней и нужд и душу свою передаю в руки Бога в иноплеменных землях. Месяца сентября в тридцатый день. Лета 1246-го. Аминь.
        Ярослав Всеволодович подозвал боярина и, передав ему свиток, строго наказал:
        - Старшему из сыновей — Александру передай. А теперь зови священника. Время пришло.
        Князь Ярослав скончался в тот же день.
        Скорбным и еще более длительным было возвращение посольства во Владимир. Тело князя, опущенное в долбленку, заполненную медом, следовало к месту захоронения.
        Но людская молва принесла эту весть ранее, и во Владимир собралось все семейство Ярославичей. Из Новгорода Великого приехал князь Александр, из Сарая вернулся княжич Ярослав, из Москвы — Михаил. Приехали и братья великого князя — Святослав и Иван Всеволодовичи. На похороны приехали князья ростовские, обязанные князю Ярославу своим столом.
        Отпевали великого князя в Успенском соборе. После отпевания у гробницы епископ ростовский Кирилл сказал похвальное слово, сочиненное им самим:
        - Братья и сестры! Сей великий князь владимирский Ярослав Всеволодович, доброплодная отрасль князей Мономашичей, был в той Орде, в пагубной земле татарской, и все беззаконное их неправедное умышление на благочестие узнал и сердцем разгорелся по Бозе, божественной ревностью преисполнился, не стерпев зреть людей земли своей погибающими душою и телом, за них он не пожалел дорогой своей жизни ради истинного благочестия, а более всего, зная исконное отеческое благородие великих князей Рюриковичей и Богом им данной страны трепетали от их Имен — Владимира, Ярослава, Владимира Мономаха, Юрия Долгорукого, Всеволода Большое Гнездо — не только ближние, но и дальние земли и царства, и даже греческие цари, и как повсюду в Русской земле, процвела православная вера христианская, в той Русской земле, какая исполнена всякой божественной благодати и всего земного доброплодия и изобилия, и не было там тогда у великих князей Киевских ничего ущербного, когда нам присягали и повиновались многие страны и дань давали от моря до моря: и угры, и чехи, и поляки, и ятвиги, и литва, и немцы, и чудь, и корела, и устюг, и двое
булгар, и буртасы, и черкасы, и мордва, и черемисы, и сами половцы дань давали, и мосты мостили, литва же тогда из лесов боялась выходить, о татарах же и слуха совсем не было.
        А в нынешние дни Божиим гневом за грехи наши было Русской земле пленение от безбожных татар не только телесное, но и духовное.
        И того ради Богу подражающий самодержец, храбрый душой и телом, великий князь Ярослав во второй раз пришел к Орде к беззаконному царю Батыю. А тот послал его к Кановичам. И там он смертную чашу от Канович испил, и пострадал крепко за веру и землю Святорусскую, и стал Божиим угодником. Слава Богу Творцу, Отцу и Сыну и Святому Духу. Ныне и присно и во веки веков. Аминь.
        - Буди тебе, Ярославе, Царствие небесное! Аминь! — откликнулась паства на речь владыки.
        Так как никаких указаний насчет места упокоения Ярослав Всеволодович не дал, его тело положили рядом со старшим братом в приделе златоверхой церкви Успения.
        Княжич Ярослав, приехавший на похороны отца, и бывшие в залоге вместе с ним воспитатели и его слуги, рассказали страшную историю. Князь черниговский Михаил Всеволодович, призванный Батыем в Сарай, отказался проходить обряд очищения. Тогда хан, рассвирепев, приказал привести его силой. Черниговский князь предстал перед Бату-ханом. На вопрос, почему тот отвергает обычаи и правила, установленные ханом для всех иноверцев, Михаил Всеволодович с вызовом ответил:
        - Я готов поклониться тебе, великий хан, но я христианин, и мне не пристало кланяться идолам и тварям!
        Князя вытолкали из ханского шатра и отвели к месту казни. Туда же привели и приехавших с ним боярина Федора и ростовского князя Бориса Васильковича. Вскоре пришли татарские мурзы. Удивляясь упорству русского князя, один из них предложил:
        - Хан отходчив. Склони голову, пройди обряд очищения и останешься жив.
        Но князь Михаил отказался, и тогда палачи забили его палками.
        Путь очищения мурзы предложили пройти боярину Федору.
        - Тебя хан поставит правителем Чернигова, покорись!
        Но боярин, следуя своему господину, отверг заманчивое предложение.
        - Христос страдал за веру, и я пострадаю, но твари кланяться не буду.
        Боярина долго мучили, а потом убили.
        Это произошло 20 сентября 1246 года. Истерзанные тела мучеников позже были привезены в Чернигов и погребены в притворе собора Святого Спаса.
        Князя же ростовского Бориса, не удостоив приема, хан отпустил на Русь вольно.
        Борис Василькович привез князю Александру грамоту от Романа Федоровича, бывшего в то время в Сарае. Тот писал, что великий князь Ярослав Всеволодович умер не своей смертью, а был отравлен. Черниговский боярин Федор Ярунович, бывший, видимо, соглядатаем монголов в Южной Руси, донес в ставку, что князь владимирский Ярослав в присутствии рыцаря Жемера пообещал папскому легату Иоанну дель Плано Карпини перейти в католическую веру и привести в лоно католической церкви свой народ. Этот навет был доставлен в Каракорум и доложен ханше Туракине. Союз Руси и Европы был опасен, и она подмешала яд в вино, которое князь выпил. Вот почему ханша так интересовалась сыновьями князя Ярослава, вот почему к Александру отнеслись благосклонно и выдали ему ярлык на новгородский стол.
        С кем поделился этой вестью князь Александр, неведомо, но в день похорон князя Ярослава в толпе боярин Федор Ярунович был кем-то заколот кинжалом.
        Часть II
        АЛЕКСАНДР И АНДРЕЙ ЯРОСЛАВИЧИ
        1
        Весна 1247 года. Еще не ушла горечь утраты, а Александр спешит в родовое гнездо — Переяславль. Если с малыми городами, данными ему великим князем владимирским Святославом Всеволодовичем, было просто: довели указ на площадях Зубцова, Нерехты, Торжка и Волока Ламского об объявлении нового господина, и все встало на свои места, то с Переяславлем так поступить было нельзя. По прибытии в город Александр собрал вече. Давно в Переяславле князья не обращались к народу с чем-либо, а тут сам Александр Невский собрал всю землю переяславскую.
        С паперти Спасского собора он обратился к народу:
        - Братья переяславцы! Бог призвал к себе моего отца, а вас передал мне, так скажите, братья, хотите ли вы меня иметь вместо отца моего и готовы ли вы головы свои сложить за меня?
        Площадь перед собором, заполненная народом, замерла на мгновение, а потом взорвалась криками:
        - Да! Князь!
        - Ты наш!
        - Мы за тебя горой!
        Переяславцы по устоявшемуся обычаю прошли обряд целования креста. Они и так бы признали Александра своим князем, но он им выказал почет, и тому переяславцы были рады и горды безмерно.
        Князь Александр решил еще больше связать себя с переяславской землей. На Ярилиной горе, на северо-восточном берегу Плещеева озера, в трех верстах от города, он поставил терем. В нем он жил с княгиней и детьми в дни, когда его не занимали дела владимирские или новгородские.
        Александр любил своего отца, уважал, во многом подражал ему. И потому желание увековечить память о нем было выстрадано, выношено. Он решил украсить фресками церковь в Спасо-Нередицком монастыре близ новгородского Городища. Монах-ризограф, выполняя волю князя, изобразил Ярослава Всеволодовича в полный рост. В правой руке тот держал церковь, которую протягивал сидящему напротив него Христу. Между двумя фигурами золотом сияли слова: «О, боголюбивый князь, Второй Всеволод! Злых обличал, добрых любил, живых кормил. О, милостивец, кто может воспеть твои добродетели!»
        На стол владимирский сел старший из Всеволодовичей князь Святослав. Александр, казалось, смирился с уготованной ему судьбой быть новгородским князем. И потому от дел новгородских он переходил к делам Суздальской земли и обратно. Проходили недели, месяцы, годы…
        Из Литвы прибыло посольство. Князья Миндовг, Войшелк, бояре и часть народа литовского приняли православие. Но Александр, зная изменнический характер Миндовга, не спешил заключить военный союз с Литвой против Ордена. Втягиваться в новую войну князь новгородский не хотел. Руси нужна мирная передышка — слишком многого она лишилась в год нашествия монголо-татар.
        Александр не хотел встревать и в дела владимирские. Его младшие братья, посчитав себя обделенными, остались недовольны дележом земель и городов, который провел князь Святослав. Каждый из них помышлял о великокняжеском столе. А тут еще и Святослав оказался правителем слабым, безвольным, а может, просто, заняв стол по установившемуся старинному обычаю, он в свои шестьдесят тяготился ношей великокняжеской? Михаил же в свои двадцать был полон сил, амбициозен и горяч. Он изгнал своего миролюбивого и боготерпимого дядю. Но у князя Святослава был сын Дмитрий, и о его будущем надо было думать. Потому князь Святослав со своим сыном в конце лета 1247 года отправился в Сарай искать у Бату-хана справедливости и защиты.
        Оскорбленный тем, что младший брат Михаил занял великокняжеский стол, за ярлыком в Орду отправился и князь Андрей, а последним в Сарай осенью 1247 года вынужден был последовать князь Александр. В августе из Сарая приехал гонец с двумя грамотами — хан Бату требовал незамедлительного приезда новгородского князя к себе. «Александр! Знаешь ли ты, что Бог покорил мне многие страны и народы? — писал хан. — Разве ты можешь не покориться мне? Но если ты хочешь сохранить землю свою, то поскорее приезжай ко мне, чтобы увидеть честь и славу царства моего».
        Из Каракорума требование прибыть Александру в столицу монгольской империи было жестким и категоричным. Великий хан Гуюк не забыл, что полгода тому его мать ханша Туракина уже звала Александра в Каракорум. Но новгородский князь не последовал на ее зов. Ныне хан Гуюк сидел на монгольском престоле крепко, правил уверенно. Он писал кратко: «Хочешь в дар княжество новгородское, приезжай. Увидишь мой дворец, прикоснешься к славе моей».
        Игнорировать послания Александр не мог, и осенью 1247 года с малой дружиной он отправляется в Сарай к Бату-хану.
        По пути он заехал во Владимир. Брата Михаила не было в княжеском тереме, да он ему был и не нужен. Его целью была встреча с епископом ростовским Кириллом, местоблюстителем митрополита Северо-Восточной Руси.
        Разговор для Александра был трудным, но, по его замыслам, необходимым. Кирилл был недоволен сложившейся ситуацией с великокняжеским столом и потому начал с укора:
        - Ты как старший в роду Ярославичей должен во власти своей держать молодших, не давать им своевольничать! Вон что Михаил вытворил: дядья с престола согнал.
        - Потому, отче, и приехал я к тебе за благословением. Хочу учинить порядок на Руси, — смиренно произнес князь Александр.
        - Это хорошо. Князя Святослава надо вернуть во Владимир. Негоже порядки старые рушить. Вон князь Всеволод поставил Юрия допреж Константина, а в какую распрю вверг детей своих.
        Александр немного замялся, но, пересилив смущение, сказал:
        - Я, владыка, в Сарай еду не князя Святослава на великокняжеский стол ставить. Слаб он. Не удержать ему Русь в руке. Сам хочу сесть во Владимире. Силу в себе чувствую. Благослови, владыка.
        Решение Александра было для епископа неожиданным. Проведя в раздумьях немало времени, он спросил тихо сидящего перед ним новгородского князя:
        - Почему ты, Александр, решил, что достойнее других? И стать тебе великим князем есть наилучшее для Руси?
        - Я старший в роду. Князь Иван отошел в мир иной. О Святославе я сказал. По твоим, владыка, словам, взойдя на великокняжеский стол, я не нарушу порядка приятия власти на Руси, — спокойно, с достоинством ответил Александр.
        На что епископ Кирилл покачал головой и с горечью в голосе произнес:
        - По праву власти дети князя Юрия Всеволодовича великими князьями быть должны, а потом уж Ярославичи.
        - Так нет же никого из Юрьевичей, все загинули под татарами, — с возмущением воскликнул Александр.
        - То-то и оно, что не все. Есть в роду Юрьевичей преемник, князя Юрия сын. Волей князя старшинство ему передано. На то есть грамота. Я храню ее.
        - Кто таков? — невольно вырвалось у Александра. — Почему доселе таится?
        - Потому, как и тебе, для него Русь дорога. Не хочет распрей меж князьями.
        - Да кто же он? Ведом ли? — еще не веря в услышанное, воскликнул новгородский князь.
        - Тебе он ведом, князь Александр.
        Нарушив затянувшееся молчание, Александр спросил:
        - Так что же делать, владыка, посоветуй? В Орду не ехать не могу, зван грозно. Русь оставить на Михаила тоже не могу.
        - Молись, и Бог не оставит тебя. Он и поможет принять правильное решение.
        - Кто еще знает о сыне Юрия Всеволодовича?
        - Посольский боярин Роман Федорович, более никто.
        Князь Александр медленно поднялся с лавки, поклонился.
        - Прощай, владыка. Путь в Сарай долгий. Обо всем есть время подумать. Поспешности в решении моем не будет. А как там, в Сарае, сложится — один Бог знает.
        С тем и вышел из горницы.
        Дождавшись брата Андрея из Суздаля, в декабре 1247 года Александр покинул стольный город. Обоз набрался немалый. Помимо дружины, братьев-князей сопровождали бояре, священники, слуги, с собой везли припасы, подарки. До Рязани, несмотря на морозы и обильные снегопады, дошли споро, а вот путь на юг, через Половецкую степь, по безжизненному пустынному пространству, продуваемому ветрами, был долог и тосклив. Наконец достигли границ половецких земель, обозначенных каменными бабами-истуканами. Начали встречаться татарские разъезды, гоночные ямы, заставы. Ехать стало спокойнее, так как гонцы ямской службы то ли вызвались сами, то ли получили указание сопроводить новгородского князя в Сарай.
        Братьев-князей и их свиту расположили в больших дорогих шатрах, слуги и дружинники расположились в своих палатках. На вопрос князя Александра, где Бату-хан, сопровождавший русское посольство с последнего яма ханский чиновник ответил:
        - Сына Неба, великого хана Бату в Сарае нет. Он в своей зимней ставке.
        - А где она, эта зимняя ставка?
        - Везде, — развел руки чиновник. — Куда великий хан перстом укажет, там и ставка.
        На следующий день братья-князья пошли осматривать город. Сарай поражал размерами: тридцать верст от края и до края. Но город преобразился. Те, кто приезжал в Сарай-Бату с князем Ярославом, глядели и не узнавали ханской столицы. Несколько лет тому это был город, состоящий из кибиток, палаток, шатров, юрт, ныне же взгляду предстали широкие, прямые улицы, дома глиняные, каменные, видимо, по достатку, огромные площади, большие красочные базары. Как выяснилось, в Сарае проживало свыше ста тысяч жителей: монголы, булгары, половцы, русские, черкесы, аланы, арабы… На пути князей встречалось немало церквей, храмов иных религий. За городом на десятки верст расползались шатры, кибитки, огромные стада скота, табуны лошадей и верблюдов. На удивление, как позже узнал князь Александр, кочевники стали заниматься земледелием, распахивать степь и выращивать хлеб.
        Город Сарай был настолько большим, что как-то Александр с Андреем, решив его пересечь, выехали на лошадях утром, а на противоположной окраине города оказались только после полудня. Видимо, поэтому братья-князья с князем Святославом и его сыном в Сарае не встретились ни разу. Да и был ли князь в городе, никто из ханских чиновников не знал. По-видимому, он находился в ставке Бату-хана.
        Почти месяц прожили князья в столице улуса хана Батыя. Ежедневно русскому посольству доставлялись кумыс, вино, соль, зерно, мясо, иногда рыба. Безделье наскучило. Шум города давил и раздражал. Как-то Александр спросил прикрепленного к посольству ханского чиновника:
        - Скажи, где хан Бату?
        - Там, — показал он на север.
        - А можно нам к нему?
        - Ты волен, князь, в своих поступках. Хочешь, я сопровожу тебя в ставку. И тебя, и твоего брата, и весь твой обоз.
        - А не много ли всех-то?
        Чиновник рассмеялся.
        - Ставка Бату-хана на десятки верст тянется. И людей там многие тысячи!
        Свернули палатки быстро и восход солнца встречали уже в пути. На четвертый день на горизонте показалось много столбов дыма, уходящих в небо.
        - Что это? — удивился Александр.
        - Ставка Бату-хана! — ответил чиновник. — Место тебе, князь, определили. Хорошее место, почетное.
        - Откуда знаешь, ведь ты был все эти дни с нами?
        - А ночи на что…
        Все ближе и ближе ставка — серая полоска у горизонта, состоящая из множества шатров, палаток, кибиток.
        - А где же ханский шатер? — не утерпел с вопросом князь Андрей.
        - Там, — показал чиновник на восток. — Недалеко. Но без разрешения туда нельзя. Там хан Бату, его жены, дети, слуги и охрана. Остальные здесь. И мы будем здесь. Пока хан не позовет.
        - А скоро? — спросил Александр.
        - Один хан Бату знает, — хитро усмехнулся чиновник, — и беглярибек[7 - БЕГЛЯРИБЕК — смотритель ханского двора.]. Дай подарков ему, потом старшей жене Бату-хана, потом любимой жене Бату-хана и еще кое-кому. Я потом скажу… а то долго ждать придется. Бывало, что от весны до весны ждали…
        - Чего же ты раньше не сказал? — возмутился Александр.
        - Ты не спрашивал. Теперь ты спросил. Я ответил, — рассмеялся чиновник, довольный собой.
        Так же как и в Сарае, в ставке жило много народов, огромный базар, только вместо домов здесь повсюду были круглые кибитки из войлока, поставленные на колеса из плетеных прутьев. Размер кибиток тоже определялся по достатку. Этот кибиточный лагерь простирался на десятки верст и двигался вслед за ордой — центром поселения, где стоял ханский двор.
        Александр поступил так, как его научил прикрепленный к посольству ханский чиновник: завалил подарками смотрителя ханского двора. Подарки сделали свое дело: не прошло и двух недель, как беглярибек пригласил князя на ханский двор. Его поставили перед дорожкой очищения. Справа и слева от нее горели костры, ближе к входу в шатер стояли какие-то тряпичные куклы. Александр, склонив голову, в глубокой задумчивости замер у ее начала.
        Неоднократно к нему подходили ханские сановники, наставляли его, как идти и где кланяться, но князь не тронулся с места. Когда хану доложили о непокорстве новгородского князя, Батый рассмеялся:
        - Хитрый урус! Князь и не идет по пути назначенному, и не отказывается по нему следовать. Не ждать же мне его вечно. Ведите князя Невского через западный вход.
        В шатер вошел высокий широкоплечий русоволосый молодец в темно-синей парчи кафтане. Увидев сидящего на троне хана Батыя, он четырежды, как это делали монголы, пал на колени. Не поднимая головы, Александр пророкотал:
        - Тебе кланяюсь, царь Батый, ибо Бог почтил тебя царством. Твоим же идолам кланяться не могу. Поклоняюсь одному Богу. Ему служу и его чту.
        Хан развеселился, глядя, как нескладно падает ниц этот громадный русский князь, как он неспешно поднимается, без суеты, степенно, словно делает тяжелую, но необходимую работу. А голос Александра его потряс. Хан благосклонно разрешил подняться князю с колен. Когда же внесли в шатер подарки, а это три бочки золота, двенадцать мешков серебра, гора украшений для двадцати шести ханских жен, Батый проникся уважением к русскому князю.
        - Говорили мне, что князь Невский всем хорош и нет его лучше на Руси. А теперь сам вижу: правду гласит народная молва. Иди ко мне на службу, князь. У меня много темников из подвластного мне народа. Будешь богато жить, сладко пить, есть, у тебя будет много жен, красивых наложниц.
        Князь уже по-русски отдал поясной поклон и спокойно ответил:
        - Благодарю тебя, великий хан, что не обошел меня своей милостью. Но я — князь новгородский, и быть темником не пристало мне. Я водил войско и поболее. А служить тебе не могу: у тебя свой Бог, у меня свой. Ему и служу.
        Подивившись мудрости молодого новгородского князя, хан спросил:
        - Чего просишь, князь Александр?
        - Великий хан. Я — старший в роду. И по старшинству должен править землей владимирской.
        - Тебе мало земли новгородской? Земля богата, — кивнул хан на груду разложенных подарков.
        - Ты прозорлив и умен, великий хан, но дело не в богатстве и славе, а в установившемся веками порядке на Руси: от брата к брату, от отца к сыну по старшинству передается власть, — пояснил Александр.
        Хан призадумался.
        - Ярлыка не дам. Многие домогаются великокняжеского владимирского стола. У меня уже был князь Святослав. Просит защиты. Да и братья твои хотят власти над всей землей русской. Потому езжай в Каракорум. Пусть там рассудят, кому Русью владеть.
        На прощание хан Батый снял с пальца массивный перстень с большим изумрудом и подарил его князю Александру.
        В этот же день хан принял и князя Андрея. Только тому пришлось пройти дорожку очищения от начала и до конца. Суздальский князь просил того же, что и старший брат, и получил такой же ответ.
        Братья-князья выехали в дальний путь вместе. Хан дал провожатых, и потому путь был несколько короче: через кипчакскую степь к городу Сычнак, мимо Аральского моря к Хорезму и в страну карлуков. Далее через горные перевалы в Кара-Китай, где живут уйгуры, и через пустыню Гоби на северо-восток к устью Амура.
        Каракорум к тому времени разросся до пятидесяти верст в диаметре. Братьям-князьям подобного видеть не доводилось. Поражало все: и размеры города, и дома, и жители. Казалось, что можно потратить всю свою жизнь и не осмотреть в Каракоруме всего.
        Огромный город был обнесен высоким валом с четырьмя въездными воротами.
        Так как посольство русских князей сопровождали чиновники хана Бату, то досмотр прошли быстро. Через южные ворота проехали в город и оказались на Сарацинской улице, прорезавшей Каракорум до Северных въездных ворот. На этой улице стояли ханский дворец, дворцы вельмож, посольские дворы, дома чиновников, купцов, здесь же располагались огромные базары, храмы, соборы, напротив дворца вознеслась в синь-небо золоченым крестом православная церковь. Параллельно Сарацинской идет Китайская улица, на которой также огромные базары, но на ней стоят дома попроще, победнее, и живут в них ремесленники, слуги, воины, обеспечивающие порядок в городе, мелкие чиновники…
        Хан любил хорошо поесть, выпить, но не в одиночестве, конечно. Поэтому пиры в Каракоруме были частым явлением. На один из пиров, устроенный великим судьей и высшим воеводой ханского войска Мангусаром, были приглашены русские князья.
        Трудно описать дворец, состоящий из множества залов, отделанных различного цвета мрамором, сияющих позолотой, устланных приковывающими взгляды коврами, заставленных статуями диковинных зверей и птиц.
        Князей провели по недавно построенной балюстраде, завешанной картинами и заставленной мраморными скульптурами из Европы. Князь Александр впервые увидел греческих и римских богов и богинь, прекрасных нимф и причудливых сатиров, изготовленных из белого и розового мрамора. Его до глубины души поразило мастерство рук человеческих. Некоторые скульптуры привели его в трепет и вогнали в краску — князь никогда не видел столь совершенное и прекрасное обнаженное женское тело. Разве что тела половецких баб-идолов. Но более всего князя поразило серебряное дерево, стоящее корнями на четырех серебряных львах. Это чудо-дерево сделал для хана золотых дел мастер из Парижа Гильом. Скульптуры серебряных львов служили во время пиров чанами. К ним были подведены трубы, идущие с вершины дерева, по которым в чаны лились напитки: вино, хмельной мед, кумыс, пиво. Причем трубки заканчивались вызолоченными драконами, из распахнутых пастей которых и лилось вино. На дереве стоял серебряный ангел и гудел в трубу. Звук трубы служил сигналом гостям, что надо наполнить кубки и выпить. Отовсюду звучала музыка, раздавалось пение,
хотя ни певцов, ни музыкантов видно не было.
        Уже позже, когда Александр возвращался на Русь, он неожиданно для себя с сожалением отметил: как бедна ты, Русь!
        Чтобы обратиться с просьбой к хану, надо было пройти целую цепочку ханских чиновников и каждого из них, изложив цель приезда и просьбу, одарить подарками. И чем выше чиновник, тем богаче должен быть дар.
        Как-то после посещения очередного чиновника Александр с возмущением пожаловался брату:
        - Если мы еще месяц проживем в Каракоруме, то дарить хану будет нечего.
        - А ему ничего дарить и не надо, — рассмеялся Андрей. — Хана-то нет. Помер Гуюк. А другие ханы обойдутся. Вот кому надо дарить подарки, так это его вдове Огуль-Гамиш. Говорят, что она красавица.
        - Говорят, — согласился князь Александр. — Только по мне, краше моей Александры во всем свете нет. А ты женись на ханше. Жить будешь во дворце и мед изо льва серебряного пить вволю, — рассмеялся Александр, глядя на насупленного брата. — А если серьезно, то с Огуль-Гамиш повидаться надо. Потому подарки этим ненасытным дворцовым служителям и ношу. А без этого не видать нам ханши.
        - Брат, скажи, что деется в Каракоруме? — спросил Андрей. — Вчера на площади казнили семьдесят приверженцев мурзы Ширанона. И все знатные, богатые…
        - Это так, брат. У них тут свара еще та, — подтвердил Александр. — Монголы готовятся избрать великого хана, вот супротив друг друга козни и строят. Судя по вчерашнему, внук Чингисхана Мункэ посильнее будет Ширанона, вот головы людей мурзы и летят. Как бы нам в их замятню не угодить. Видел я хана Мункэ — нелюдим, угрюм, но большой друг хана Бату…
        - А как же Огуль-Гамиш?
        - До выборов ханша правит, и она принимает решения.
        Подарки и ходьба по ханским чиновникам Александром принесли плоды: первым к ханше был приглашен князь Андрей. О чем говорил с ханшей, он не рассказывал, но от нее был в восторге:
        - Она и вправду красавица! Молода, глазищи во…
        - Как «во»? — не поверил Александр. — У монголок глазки-щелочки, там и зрачков-то не видно.
        - А у этой очи-омуты, нос тонкий, ноздри трепещут, губы что яхонты…
        - И губы разглядел? — удивился Александр. — Знать, приглянулась женка. А ты ей глянулся ли? — чуть сдерживая смех, спросил Александр.
        - Глянулся. Вот те крест, — вполне серьезно ответил Андрей и перекрестился.
        - Так что, сватов засылать? — все так же подсмеиваясь, спросил Александр брата, на что Андрей твердо и как-то обреченно ответил:
        - Мне отец жену выбрал, да благословить не успел. Вернемся на Русь, сватов в Галич зашлю, дочь князя Даниила сватать, — и, чуть помедлив, добавил: — А ханша что луна на небе — сияет, глаз радует, но не греет.
        Через неделю во дворец пригласили князя Александра. Как ни хотелось князю, а тропой очищения он все же прошел и выполнил все монгольские обряды, прежде чем встать пред очи ханши. Андрей был прав. Огуль-Гамиш была и вправду хороша, но красота ее была какая-то темная, побуждающая томление, греховные мысли. Голос у ханши был мягким, певучим, и говорила она ласково, сожалея, что хан Гаюк не встретился в этом мире со знаменитым воином Александром, победителем железных рыцарей. На просьбу новгородского князя ханша ответ не дала.
        Через неделю великий судья и воевода Мангусар объявил ханскую волю и вручил ярлыки: Александру — на великое Киевское княжество и Новгород Великий, Андрею — на великое княжество Владимирское.
        Сердце тревожно екнуло при объявлении ханской воли, и князь Александр невольно подумал: «И верно, глянулся Андрей ханше… и не только ханше».
        Огорчения своего князь Александр не показал и на всем протяжении долгого пути до Сарая ни словом не обмолвился о странности и двусмысленности решения Огуль-Гамиш. Как князь киевский, Александр стоял выше Андрея, а как князь новгородский ему подчинялся. Но Южной Русью правил Даниил Романович — князь галицкий. Киев же был разрушен татарами, и еще нужен был не один год, чтобы он восстановился. Княжество киевское было разорено. Так чем же властвовать поставлен был Александр?
        Батый, узнав о решении Огуль-Гамиш поделить Русь на две части, выдав два ярлыка, пришел в бешенство. Ему не нужна была свара меж князьями. В его улусе должно быть спокойно, только тогда он сможет регулярно получать дань.
        Хан, расспросив чиновников, сопровождавших братьев-князей в Каракорум, понял, откуда ветер дует, и потому с князем Андреем обошелся мягко, говорил ласково, а при расставании напутствовал по-отечески:
        - Иди на Русь и садись во Владимире.
        - А как же брат Михаил?
        - О Михаиле не тревожься. Принесли весть с Руси — убит твой младший брат. Пошел на голядь, что живет по рекам Москве и Протве, да и загинул. От тебя хочу одного: будь верен мне, и я тебя не оставлю. С братом Александром не ссорься, князей, бояр, народ держи в строгости. Придет нужда, приведешь войско ко мне, — чуть подумав, сказал: — Пять туменов.
        Князя Александра хан Бату удостоил длительной беседы. Прощаясь, заверил:
        - Пройдут выборы великого хана, быть тебе старшим над Русью. Я могу тебе дать ярлык, да не хочу войны с Каракорумом. Несмотря на молодость, ты умен и видел, что делается в столице Монголии. Ханы грызутся за первенство. Сейчас они разрозненны, а появится общий враг, и станут едины. Война примиряет всех. Говорю тебе это потому, что не завершил я своих дел в Европе и в новом походе ты мне будешь нужен.
        Вернувшись во Владимир, Александр не поехал в Киев. Для чего? Даже княжескую дружину киевская земля не прокормит, а тут еще дань платить надо. Полгода он прожил в стольном городе.
        В эту зиму Владимир собрал многих русских князей: князь угличский Владимир Константинович, князь ярославский Владимир Всеволодович, князь белозерский Глеб Василькович, князь ростовский Борис Василькович со своей матерью княгиней Марией Михайловной. Из Переяславля приехала княгиня Александра с сыном Василием. Всем хватило места, всем нашлось дело.
        Зима выдалась мягкой, снежной. Князья часто выезжали на заячьи и волчьи гоны.
        Андрей, хотя и получил ярлык на Владимирское княжество, вел себя скромно, к старшим князьям относился с уважением и должным почтением.
        Все шло хорошо, и вдруг как гром среди ясного неба: князь Владимир Константинович умер. Лег почивать… и не проснулся. Легкая смерть, завидная. Не успели сороковины справить, как новые похороны — Владимир Всеволодович скончался. И болел-то всего неделю… В княжеском тереме, в городе начали перешептываться: жди третьего покойника… Но князья ждать не стали, а разъехались по домам. Уехал в Новгород Великий и князь Александр с семьей.
        Вновь оказался новгородский князь во Владимире только через три года, приехав на свадьбу князя Андрея. Как тот и говорил ранее в Каракоруме, засватал дочь галицкого князя Даниила Романовича Доброславу.
        Всего три года прошло, а Александр с трудом узнал своего младшего брата: князь Андрей раздался в плечах, возмужал, смотрит соколом, говорит властно. На свадебный пир съехались не только князья Северной Руси, но и с иных мест тоже пожаловали. Не приехал самый важный гость — князь галицкий Даниил Романович. Очередная свара с Литвой помешала попировать на свадьбе дочери, но и без него пир удался на славу. Радовались за молодых, поднимали заздравные чаши часто, и за князя Андрея, и за его молодую красавицу жену. Александр сидел на почетном месте, был вместо отца, как старший в роду.
        Андрей тоже выпил хмельного немало, и оно, коварное, ударило ему в голову. Князь стал не только восхвалять свой дом, жену, но и бахвалиться своим местом.
        - Вот ты, Александр, почему в Киев не едешь? Молчишь, а я скажу: хочешь на великокняжеский стол сесть. Ан нет! Я сижу на владимирском столе. Я — великий князь! Это раньше по старшинству власть брали, а ноне монголы порядок свой установили: у кого ярлык, тот и велик!
        Александр, с трудом сдерживая закипавший гнев, тем не менее спокойно ответил:
        - Порядок на Руси испокон веков идет, его в одночасье ханским ярлыком не сковырнуть. Поживем — увидим. Придет время, я напомню тебе речи твои, а ноне свадебная каша.
        Александр поднялся с лавки и, приглашая жестом последовать ему, крикнул:
        - За молодых! Лета многие в любви и счастье жить! Род продолжать!
        Он прильнул к кубку и одним глотком опорожнил его.
        Пир продолжился и длился три дня и три ночи. Сразу же по окончании торжества князь Александр, сославшись на дела, уехал в Новгород. Его и правда ждали дела. Еще в начале зимы он направил посольство в Норвегию к конунгу Хакону IV Старому, чтобы решить спорные вопросы, а также обговорить сватовство. Князь Александр решил женить своего сына Василия на дочери конунга Кристине. Посольство возглавлял боярин Михаил. Ему-то князь и поручил поглядеть на Кристину попристальней: не коса ли, не хрома, дородна иль худа и сколько от роду лет. Любил князь своего первенца и хотел дать ему жену достойную и лицом, и телом, и умом. Теперь же он спешил со свадебного пира, так как гонец принес из Новгорода радостную весть: посольство удалось, конунг не против породниться, а Кристина молода и хороша собой.
        Норвежцев в Новгороде принимали хорошо… хлебосольно и хмельно, скучать не давали. Князь Александр, встретившись с послами, сел составлять договор, названный «Разграничительной грамотой». По ней были определены границы сбора дани с саамов норвежцами и карелами, с одной стороны, и русскими — с другой. За Новгородом закреплялось право сбора дани до западной границы народа саами — реки Ингвей и Люнген-фьорда. А также были определены нормы дани — брать не более пяти беличьих шкурок с каждого лука. Что касается сватовства, то конунг Хакон не склонен был тянуть с выгодным для него делом и наметил свадьбу на лето 1252 года. Александр согласился.
        Обласканные, с богатыми подарками норвежские послы отбыли в Трондхейм.
        Василий, которому исполнилось одиннадцать лет, воспринял предстоящее сватовство как должное, одно смущало — невесте шестнадцать и, как сказал боярин Михаил, девка и статью вышла, и лицом красна.
        - Ничего, сынок, — утешил Василия князь Александр, — ты вырастешь с меня, а она такой и останется.
        Владыка Кирилл, приехавший в Новгород ставить на новгородскую кафедру архиепископа Долмата, не одобрил выбора князя Александра.
        - Не мог найти невесту в православных землях. Норвежка-то чудищам поклоняется…
        - Ничего, владыка, девица примет православие. Норвежский конунг тому не противится.
        - Не дело, князь, ты затеял. Не дело. Бог накажет.
        Как предрек беду владыка Кирилл. Обрушилась на Новгород болезнь непонятная, страшная. Сгорал человек от внутреннего огня. Многие новгородцы отошли в мир иной. Не минула сия напасть и княжеского терема. Слегла княгиня Александра. Князь не отходил от постели жены ни днем, ни ночью. Но болезнь пожирала жизненную силу, княгиня угасала на глазах.
        Прошло всего несколько дней, как отпели княгиню, свалился в жару и сам Александр. Князь десять дней метался в бреду, пролежал несколько дней недвижен, но могучий организм победил хворобу, и Александр выздоровел.
        Только с одной напастью справились новгородцы, как пришла другая. Пошли сильные дожди. Вода залила поля, пастбища, в Волхове напор воды был таким сильным, что снес Великий мост.
        Приближалась осень, за ней неминуемо шла зима, и неотвратимо надвигался голод. Александр сделал все, чтобы этого не случилось. Чтобы привлечь купцов с иных земель в Новгород, он разрешил торговать беспошлинно.
        2
        В конце февраля 1252 года в Новгород приехал булгарский князь Роман Федорович. Уже мало кто помнил его как посольского боярина великого князя Юрия Всеволодовича. Да и разве можно было предположить, что этот богатый и статный князь, которого сопровождало только три сотни всадников охраны и до сотни слуг, мог быть когда-то безызвестным даже не боярином, а простым княжеским гридем. Вести, что принес князь Роман, были тревожными и не сулили ничего хорошего.
        - В Каракоруме прошел курултай. Великим ханом избрали двоюродного брата Батыя, внука Чингиза и сына хана Тулуя Мункэ. Ты с ним встречался в столице монголов. Как он тебе? — спросил Роман Федорович князя Александра.
        - Похож на волка и повадки волчьи, — ответил князь.
        - Этот волк теперь во главе стаи и намерился идти на запад. Вернее, его хан Бату направил. После смерти князя Святослава ты, князь Александр, старший в роду, и тебе ответ держать за всю Русь… и за князя Андрея тоже. Хан Бату недоволен родством князя с Даниилом Романовичем. Тот с папой Иннокентием якшается, против Орды копят силы. Эмир Гази Барадж говорил, что как-то хан Бату упомянул князя Андрея, что вопреки его воле дан князю ярлык, а значит, в его власти забрать тот ярлык и отдать другому.
        - Мне!
        - Может, и тебе. Не ведаю.
        - Хитришь, князь Роман Федорович. Ой, лукавишь. Уж не сына ли Юрия Всеволодовича вознамерился посадить на великокняжеский стол? — Роман Федорович удивленно вскинул брови. — Да, да! Мне владыка Кирилл о том поведал.
        - Не след ему… — угрюмо проронил Роман Федорович. — К тебе же, князь Александр, пришел я не по своей воле. Послан эмиром булгарским. Гази Барадж велел передать, что хан Мункэ учредил выплатить во всех улусах денежную дань — туску[8 - ТУСКУ — денежный налог, взимаемый с каждого жителя империи монголов.]. В улусе Джучи дань будет собирать хан Бату, вернее, не он, а его сын Сартак. Сартак сам собирать деньги не будет, а поручит князю Андрею. Князь горяч, своенравен, как бы дров не наломал. Гази Барадж сказал: не хочешь допустить крови на Руси — удержи князя Андрея от опрометчивых поступков. Что же касаемо сына князя Юрия Всеволодовича, забудь, как я забыл.
        - Забуду, коли скажешь, кто он.
        - Не скажу. Не моя то тайна… Да и не хочу тебя, князь Александр, в грех вводить. Прознаешь — убьешь. Я это по твоим глазам вижу.
        С тем и расстались.
        3
        Заволновалась Русь. Ханские гонцы разнесли весть о сборе денежного налога. Волю хана князья довели до народа.
        Прибыл гонец и в Новгород Великий. Для князя Александра эта новость была не нова, но новгородские бояре, зажиточные ремесленники, купцы были недовольны требованием Орды. На площадях, торгу, в лавках — везде только и говорили о туску. Денег отдавать было жаль. Прошел слух, что князь Александр в сговоре с татарами и эти деньги нужны ему, а не хану. Назревал мятеж. Князь Александр, зная бунтарский характер новгородцев, принял меры: на его зов из Ростова князь Борис Василькович пришел с дружиной. И когда новгородцы ударили в вечевой колокол, у князя Александра было под рукой более тысячи дружинников.
        - Александр продался Батыю! — кричал кто-то истошно из толпы.
        - Долой изменника!
        - Не хотим Александра!
        Архиепископ Долмат пытался урезонить вече, но новгородцы не слушали недавно избранного главу Совета господ.
        И, пожалуй, докричались бы новгородцы до кровопролития, если бы не князь Борис Василькович. Он вышел на паперть Святой Софии, говорил страстно, убедительно, призывая к совести и памяти новгородцев.
        - Новгородцы! — во всю мощь своих легких кричал князь Борис. — Разве мы не дети одной матери, что зовется Русской землей? Разве не Пресвятая Богородица нам Покров и Заступница? Разве не Святая София, Премудрость Божия одинаково простирает свои крылья над Новгородом, Полоцком и Киевом? Не отличаюсь я ничем от вас, новгородцы, так как душа моя русская, чистая, вольная бьется, как голубица в груди! Любим мы все свои города святорусские, как каждый палец на двух руках! Который-то из них нам люб более? Разве достойно обижаться на своих князей, а поганые тогда будут нести Русскую землю розно! Не вечно поганым быть на Руси! Но не настало еще время на подвиг свержения ига татарского, хотя на развалинах городов на Суздальщине уже разгорается другое пламя. Это пламя любви к Отечеству! Разве князь Александр Ярославич не показал нам подвиг служения, побив на Неве и льду Чудского озера шведских и немецких рыцарей, отразил набеги ратей литовских, страдая за Новгород и Русскую землю в Орде как страстотерпец? Разве отец его великий князь Ярослав не принял там мученический венец? Подождите, братья, накопите сил,
поострите сердца мужеством, соберите полки и оружие! Тогда настанет час Господина Великого Новгорода и всей земли Святорусской, когда укажет Бог!
        Зажгли сердца новгородцев слова ростовского князя, нашли отклик в уголках душ. Единым криком отозвалось вече:
        - Живи сто лет, славный князь Александр Ярославич, храбрый Невский! Живи сто лет и ты, князь Борис Василькович, верный сподвижник его! Все пойдем за вами и умрем за Святую Софию!
        4
        Князю Александру доносили доглядчики из Владимира, что в стольном городе неспокойно. Его младшие братья Андрей и Ярослав вместо того чтобы собирать деньги, дабы исполнить волю хана Мункэ, будоражат народ речами неразумными, призывают выступить против татар.
        Князь Андрей исподволь начал собирать дружину. Ему во всем следовал брат Ярослав.
        «Что делать? Не готова Русь избавиться от татар. Даже если все князья поднимутся, и то сил недостанет, — размышлял Александр после очередного известия из Владимира. — О чем думает брат Андрей? Ладно Ярослав — молод и несведущ, а Андрей-то бывал в Каракоруме, видел монголов, и какое они могут выставить войско, тоже знает. Неужто прав Гази Барадж и Андрей заключил союз с князем галицким Даниилом Романовичем? А если это так, то против татар пойдут рыцари Ливонского ордена и Ордена тамплиеров. Но если татары проиграют сражение, во что верится с трудом, то папа перекрестит Русь. Что же делать? — мучился мыслями князь Александр. — Была бы жива Александрушка, она что-нибудь присоветовала бы. А так… Э-эх, жизнь! Почто Господь не прибрал меня вместе с ней?»
        Но сколько ни думай, а дела с места не стронешь. И Александр решил: надо ехать на Дон к Сартаку. Хан молод, и он не Бату, с ним полюбовно можно решить вопрос и о денежном налоге, и о власти.
        Сборы были недолги.
        В начале июля 1252 года князь Александр в сопровождении многочисленной свиты, состоящей из бояр, священников, слуг и малой княжеской дружины, прибыл в ставку хана Сартака.
        Сартак являлся соуправителем своего отца хана Батыя и его преемником. Хан Бату, будучи очень больным — у него отнялись ноги, все больше и больше передоверял управление улусом Джучи своему старшему сыну.
        Обилие подарков, а одного серебра было привезено пять больших мешков, сократило процесс ожидания, его практически не было, но и сблизило новгородского князя с ханом Сартаком. Мало того, во время одного из пиров в честь новгородского князя Сартак предложил стать побратимами. Князь согласился. Видимо, это предложение было обдумано заранее, потому что тут же по зову хана появился старейший волхв с подносом в руках, на котором стояла золотая чаша, наполненная кумысом, и золотой нож.
        Хан Сартак, оголив руку по локоть, медленно провел лезвием ножа по внутренней ее части, кровь змейкой заструилась в чашу. Стоявший рядом с ханом лекарь тут же обернул кровоточащую руку полоской материи. Волхв подошел с подносом к Александру. Тот так же чиркнул ножом по руке, и капли крови упали в чашу. Волхв ножом перемешал содержимое и с поклоном протянул чашу хану Сартаку. Тот отпил половину и протянул чашу князю. Выпив до капли, князь перевернул чашу вверх дном.
        - Теперь мы с тобой, князь Александр, кунаки — кровные братья. Наши души слились, и теперь какая бы опасность ни возникла пред тобой, я приду на помощь. Но и ты придешь по моему зову.
        Побратимы в знак закрепления обряда обменялись подарками: хан подарил князю изогнутый дугой меч отменной работы, рукоять которого сияла драгоценными камнями, а князь одарил хана кольчужной рубахой и шеломом с бармицей[9 - БАРМИЦА — кольчужный доспех, прикреплявшийся к основанию шелома и защищавший лицо, плечи воина.] и яловцем[10 - ЯЛОВЕЦ — острие конического шелома.].
        Пир продолжился, но теперь Сартак и Александр сидели не напротив друг друга, как это было раньше, а рядом. Еду брали с одного столика, а напитки наливались из одного кувшина.
        Памятуя о цели своего приезда, князь Александр поведал о делах владимирских.
        - Ты прости меня, брат, может, и не ко времени скажу, но душа болит за Русь. Неспокойно мне. Князь Андрей, поставленный великим ханом Мункэ на Владимирское княжество, справляет обязанности свои плохо. Сел на великокняжеский стол и взял под себя города многие князь Андрей не по праву. Я старший в роду, и не пристало мне ходить под молодшим.
        - Брат мой князь Александр. Мне ведомо, что делается на Руси, и о деяниях братьев твоих Ярослава и Андрея тоже ведомо. Хан Батый сердит на князей, приказал наказать их за измену, и я накажу. Ты же, князь, побудь со мной, отдохни душой… и телом. У тебя умерла жена. Я печалюсь вместе с тобой, но я дам тебе молодых, красивых наложниц, и они утешат тебя. Здесь много зайцев и лис. Я знаю, ты любишь соколиную охоту. Посмотришь, какие у меня соколы. Не спеши на Русь. Поедешь, как я скажу.
        Александр не знал, что уже стоят тумены наготове к походу, уже намечен путь движения войска и татарские дозоры ушли по пути набега. Хан Батый, а следовательно, и хан Сартак решили одним ударом покончить с вольнодумством и непослушанием на Руси. Шесть туменов, ведомые ханом Хуррумшой, устремились в галицкие земли. А десять туменов хан Алекса Неврюй повел в Русь Северную, Русь Белую, Владимиро-Суздальское княжество. Сартак приказал не трогать Владимир, остальные же города взять на копье.
        23 июля, переправившись через Клязьму, татары подошли к Переяславлю-Залесскому, где в то время находился князь Андрей. Как ни таились татары, но случайного взгляда не минули, а молва людская — она подобно ветру. Так что князь смог подготовиться и привести под город тридцать пять тысяч воинов. 24 июля, в Борисов день, князь Андрей вывел свое войско против татар. Было видно, что силы неравны, но неоткуда было ждать помощи.
        - Как же мы супротив татар стоять-то будем? Ни кольев, ни ям не приготовили, и конницы совсем мало… — сетовал князь Ярослав, обозревая вышедшее на поле брани войско. — Может, не давая сражения, уйдем во Владимир и отсидимся за его стенами? — предложил он.
        - Можно бы было, да не прокормит Володимир такое войско. А татары смогут стоять в осаде столько, сколько захотят, — рассудил князь Андрей. — Да и поздно уже. Как татарвя из леса выползет, так и пойдет лавой. Тогда только держись!
        - Простимся, брат. Господь, чай, не оставит своих детей, укрепит силы, придаст веры…
        Князья обнялись, троекратно расцеловались.
        - Прощай, брат, и береги себя. На рожон не лезь, — как старший, предостерег Ярослава князь Андрей. — Ежели что со мной содеется, не дай Бог, не оставь мою жену. На сносях она.
        - Да и ты, коли чего, жену мою и сыновей возьми в семью. Будь им вместо отца. Ну да ладно, — отчаянно махнул рукой князь Ярослав. — Мы еще живы и постоим за Русь. Я — к переяславцам, заждались, поди, меня. Ну а мы, коли до ночи простоим, то ночью уйдем в Новугород или во Владимир.
        Но хан Неврюй не дал им выстоять и часа. Двумя колоннами, ведомыми темниками Котыем и Алабугой, обрушились татары на полки владимирцев, суздальцев, переяславцев. Они словно мечом рассекли ряды русских воинов и принялись неистово избивать по частям, тысяча за тысячей.
        Сражение было проиграно, едва начавшись. Князья бежали с поля боя, оставив остатки своего войска на волю победителя. Пленных было столько много, что они задержали Неврюя до глубокой ночи.
        После полудня следующего за сражением дня князь Андрей в сопровождении двух десятков гридей прискакал в Переяславль. Жены — и его, и князя Яро-слава — с тревогой ожидали известий и были напуганы случившимся.
        Князь Андрей, забрав жену, ближних бояр, оставил Переяславль на воеводу Гостомысла, сам ночью бежал в Новгород. Звал с собой жену Ярослава, но та отказалась, сказав, что будет ждать мужа. Не дала она забрать князю сыновей князя Ярослава. «Будут со мной. Моя судьба и их тоже», — заявила она решительно.
        Утром тумены татар стояли под стенами Переяславля-Залесского. Руководство обороной города взял на себя оказавшийся в Переяславле тверской князь Жидислав. Несмотря на предпринимаемые усилия, переяславцы продержались недолго. Ворота под ударами порока упали, и татары ворвались в город. Началась резня. Убивали и старого, и малого. Молодых женщин, мужчин-ремесленников брали в полон, другим же рубили головы. Дворы ограбили, дома сожгли. Пал с мечом в руке тверской князь, жена князя Ярослава и двое его сыновей были убиты.
        Захватив родовое гнездо Ярославичей и разорив его, татары расползлись по Северной Руси. Один за другим падали под татарами города. Защитники, посмевшие поднять оружие, убивались на месте, уводились в полон тысячи: молодые, красивые, сильные… Были сожжены Москва, Коломна, Волок Ламский, Суздаль, Новград земли Низовской, Городец-Радилов и еще немало городов и селений. Даже во время нашествия хана Батыя так не пострадала Северная Русь, как во время похода Неврюевой рати.
        Князь Андрей, приехав в Новгород Великий, поселился в княжеском тереме, хозяином которого в отсутствие Александра Невского был его двенадцатилетний сын Василий. На следующий день князя Андрея пригласил Совет господ. Архиепископ Долмат был строг. Вопросы задавал прямо и требовал такого же правдивого ответа. Князь Андрей поначалу пытался оправдывать свои деяния, но очень скоро понял, что Новгород уже решил его судьбу и пристанища ему не предоставит. А когда он заявил, что князь Александр Ярославич предал Русь и привел татар во Владимиро-Суздальское княжество, Совет господ разразился «праведным» гневом. Только архиепископу удалось унять возмущавшихся новгородских бояр. Андрей не стал дожидаться, когда ему укажут на дверь, и ушел сам.
        На прощание с какой-то отчаянной решимостью он выкрикнул слова, оказавшиеся пророческими:
        - Не вам меня судить, бояре! Свою вину я знаю, и Господь мне судья. Но вы еще кровавые слезы лить будете. Минула вас в который раз пята татарская, да от длани Александровой вам никуда не деться. Войдет во власть, и жить Великий Новгород будет не по Ярославовым грамотам, а по воле князя Невского. Помяните мое слово. Ждать вам, бояре новгородские, осталось недолго.
        Тряхнув кудрями, князь Андрей вышел из зала заседания Совета господ.
        Лишь затворилась за ним дверь, слово попросил посадник Ананий.
        - Горд князь Андрей безмерно, возомнил себя великим, потому и побит татарами. Но в одном он прав: князь Александр поехал в Орду за ярлыком. Получит его, и в этом нет сомнений. Ярлык дорого стоит. Чем будет расплачиваться? Где ему выход взять? Русь разорена! Только Господин Великий Новгород да Псков в силе стоят. С Новгорода и потянет, а противиться начнем — силой возьмет. Нет, господа бояре, прав князь Андрей: братец его старший еще покажет себя… Но Андрею Новгород не защита. Ни ему, ни князю Ярославу. Гнев хана на них может лечь и на нас.
        - Гнать его взашей!
        - Вон! Долой князя! — послышались возмущенные крики бояр.
        - А Ваську, Александрова выкормыша, гнать!
        Архиепископ Долмат, не поддавшись общему настрою, предостерег:
        - Прогнать княжича Василия просто. Но, изгнав его, мы изгоняем князя Александра, а тот исполнит волю Совета?
        - Мы Ярослава не раз гнали, а князь Ярослав Всеволодович, чай, не чета Александру. Решителен и жесток был, — выкрикнул кто-то из бояр.
        - И великому князю Мстиславу Мстиславичу Удалому на дверь указывали, и ничего, смирялся, — небрежно проронил боярин Никита Твердохлеб.
        - За князем Мстиславом только его дружина стояла. А за Александром, коли получит он ярлык, Орда стоять будет. Тут, бояре, думать надобно. И думать крепко, — сказал весомо боярин Колыван Щус. — На Советах он говорил мало, редко, но толково, и к его мнению прислушивались.
        Еще долго бояре спорили, но судьбу сына Александра решили: ежели татары не пойдут на Новгород, то гнать Василия, а коли пойдут, слать гонцов к князю Александру на Дон.
        Князь Андрей приехал во Псков, но и там долго не задержался. Как только в городе узнали о решении Совета господ, тут же отказали в защите князю и его жене. Андрей выехал в Колывань, а оттуда в Швецию, где был принят, обласкан шведским ярлом Биргером, недавно породнившимся с норвежским ярлом Хаконом. Там-то, в Швеции, князь Андрей и встретился со своим бывшим пленником ярлом Ульрихом Янценом. Тот, помня о бескорыстии русского князя, одарил его серебром, на которое можно было нанять войско, и не одну тысячу.
        Князь Ярослав Ярославич укрылся вначале на Ладоге, а после ухода из Северной Руси Неврюевой рати осел во Пскове. Потеря жены и детей сильно сказалась на здоровье двадцативосьмилетнего князя: он хандрил, стал замкнут, угрюм, топил горе в хмельном меде и заморских винах. Во всех бедах своих винил Андрея. Во Пскове жил тихо, затаив обиду и злобу на весь мир.
        5
        Князь Александр возвращался во Владимир. Бродом, охраняемым татарской заставой, переправился через Дон и пошел к городищу Казар, далее к реке Воронеж и на север — к Рязани. Вскоре князь Александр Ярославич вступил в земли Владимиро-Суздальского княжества. Коломна встретила его головешками от пожарища, Москва тоже. Сердце невского героя оборвалось. Он получил ярлык на Северную Русь, но чего это стоило, стояло перед глазами. Владимиро-Суздальское княжество было разорено, разграблено, обезлюдело. Лишь стольный город Владимир в страхе и смятении ожидал прихода князя Александра Невского. В городе уже знали, что князь едет с ярлыком.
        1 сентября 1252 года князь въехал во Владимир. У Золотых ворот его встречали митрополит Кирилл с епископами, игумнами, монахами, мирянами — боярами и простым людом. Под колокольный перезвон колыхались хоругви, плыли иконы, лилось песнопение… Праздник.
        Князь вышел из возка и опустился на колени перед митрополитом.
        - Благословляю тебя, чадо мое: во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа. Аминь! Взойди на стол своих предков, правь мудро, будь защитником земли русской!
        После чего митрополит осенил крестом князя Александра и дал приложиться к кресту.
        Обряд посажения на великокняжеский стол прошел в Успенском соборе. Митрополит возложил на голову князя Александра великокняжеский венец, дал в руку скипетр и помазал его чело миром.
        - Великий князь Александр, будь здрав многие лета и правь землей Владимирской, как правили ею отец твой и дед Всеволод Большое Гнездо.
        В венце, со скипетром в руке князь Александр вышел на паперть Успенского собора.
        - Будь здрав, великий князь Александр!
        - Многие лета! — ликовал народ владимирский, приветствуя своего князя.
        По поводу своего восшествия на великокняжеский стол князь Александр устроил пир. Народ пил, а веселья не было. Да и как веселиться, коли вся Северная Русь залита кровью и слезами?!
        Правление свое великий князь Александр начал с устройства личного дела. С благословения митрополита Кирилла он заслал сватов в Рязань, и вскоре в княжеский терем въехала новая хозяйка княжна Дарья Изяславна — молодая, дородная, крепкая, вся в отца. Уже через год она родила Александру сына. Назвали Димитрием.
        6
        В конце декабря 1252 года во Владимир прибыли послы от Римского папы Иннокентия IV. Кардиналы Галд и Гемонд привезли послание. В нем папа обращался к «герцогу Суздальскому» с предложением ознакомиться с учением католической церкви. Иннокентий IV уверял, что только под сенью Римской католической церкви Русь обретет спокойствие. Отец князя Александра великий князь Ярослав Всеволодович понял это и дал обещание ученому монаху Иоанну дель Плано Карпини, находясь в Каракоруме, принять католичество и перекрестить Русь. Папа Иннокентий требовал, чтобы Александр как истый христианин упредил магистра Тевтонского ордена в Ливонии, если татары вновь пойдут на христиан Европы. Также Римский папа потребовал от князя владимирского построить католический храм в Пскове для иноземных купцов и пригласить к себе в гости епископа Прусского для умных бесед и глубокого познания католического учения.
        Князь доброжелательно побеседовал с послами и, одарив подарками, отправил восвояси, пообещав подумать и дать ответ.
        После отъезда кардиналов-послов папы Иннокентия IV князь Александр имел длительную беседу с митрополитом Кириллом, которого он почитал вместо отца и часто советовался с ним. Подумать стоило… Уже не в первый раз папа Иннокентий IV засылал послов и на Русь, и в Орду. Цель одна: руками татар ослабить Русь и потом спокойно прибрать к рукам Псков и Великий Новгород. Для этого он трижды отправлял послов в Каракорум: в 1245 году — францисканского монаха Иоанна дель Плано Карпини; в 1247 году — доминиканца Асцелина; и в 1252 году от французского короля Людовика IX было послано посольство во главе с Вильгельмом де Рубриком. В этих посольствах князь Александр разглядел угрозу и Руси, и Русской православной церкви.
        Посоветовавшись еще и с ближними боярами, князь Александр сел за ответ, который был передан через папских легатов Римскому папе Иннокентию IV.
        «От Адама до потопа, — писал великий князь, — от потопа до разделения народов, от смешения народов до Авраама, от Авраама до прохода Израиля сквозь Красное море, от исхода сынов Израилевых до смерти Давида-царя, от Давида до начала царствования Соломона, от Соломона до Августа-кесаря, от власти Августа и до Христова Рождества, от Рождества Христова до Страдания и Воскресения Господня, от Воскресения же Его и до Восшествия Константинова, от начала царствования Константинова до первого собора, от первого собора до седьмого — обо всем этом хорошо знаем и от вас учения не приемлем».
        Вечером того же дня в храме Успения Пресвятой Богородицы князь Александр объявил владимирцам об отказе от веры латинян. Он произнес пространную и горячую речь:
        - Вера наша есть Отец, Сын и Святой Дух, Троица во единстве и единство в Троице. Не в три ведь Бога мы веруем, но в единого Бога в едином существе и Божестве. Божество — это и есть Троица, и Троица — единое Божество. Разделяем же мы Троицу на три переходящие одно в другое нераздельные и слитные в единстве ипостаси, не созданные и не смешавшиеся, но божественные и сверхбожественные, видимые всеми, а отнюдь не нарочито созданные, непостижимые и непонятные, творящие, а не сотворенные, живые сами по себе, самобытные, безначальные, всегда сущие, бесконечные. Всему творению, видимому и невидимому, мы поклоняемся. От него же все и происходит и в него все входит: тождество ведь и единство мы исповедуем в Троице и Троицу славим в тождестве и в единстве, Отца же не прежде Сына разумеем: ведь не было Отца, когда не было Сына, и, наоборот, не было Сына, когда не было ни Отца, ни Сына без Духа Святого. Но все вместе они есть: Отец и Сын, и Святой Дух.
        Слушал народ и удивлялся.
        - Умен князь, говорит мудрено, а все не понять, — чесал озадаченно затылок мастеровой из кожевенной мастерской Фрол Мята. Он пришел в храм Успения Пресвятой Богородицы давно, отстоял службу, а теперь еще и князя слушал. Домой надо, а не выйдешь, народу наперло — не вздохнуть. На него шикнули, и Фрол притих.
        - …Отец, родивший Сына, не есть рожденный Сын, от Отца родившийся безначально, а не рожденный, — продолжал развивать мысль князь Александр. — Дух же Святой, исходящий от Отца и в Сыне опочивший, не является только родившимся или рожденным. Тремя составами, считающимися нераздельными, исповедуем мы Божество торжественно, равноценно, самовластно и единовластно, в ипостасях Его славим. Веруем же без сомнений в единство Единосущной Троицы, и не из того же естества появившегося Сына Божия, а не из иного, в Того, который от Приснодевы Марии ради нас родился неизреченно и в нашу плоть совершенно облекся, исповедуем истинно, одушевленно, умно, словесно.
        - Эко ввернул… Родился… не рожденный… Как тут понять, — опять заговорил Фрол. — Есть Господь, и мы ему молимся. Чего еще?
        Но его никто не слушал, стараясь уловить нить сказанного великим князем. Ведь он латинскую веру отринул, а православную защищает.
        - …Человеком же совершенным и истинным считаем его, состоящего из двух естеств и в двух волях, обладающего двумя желаниями и действиями, нераздельного от Отца и Святого Духа, который на этой земле во плоти пожил, но вместе с тем Отцом и Святым Духом и на небе, и на земле, не отступив от Них, если бы Он был, но принят Ими, если бы Он не был, пребывает же Он в них обоих совершенно, в Божестве, говорю, и в человечестве. Единое сыновство принял, а не двойственное: ведь он единственный Сын Божий и Богородицы. Принял по своей воле и пострадал плотью, а не Божеством ради нас, согрешивших, на кресте от жидов кровью своей очистив нас от греховной скверны. Не только он весьма доволен был человеколюбия ради милостью своей, когда на кресте распят был нас ради, но и смертью своей Он доволен был ради нашего спасения. И в ад Он сошел и там отступившего дьявола вместе с его отступной силой неразрывными узами повязал и ад пленил, и смерть победил и испокон веков там спящих, Адама, всех пророков и праведных, оттуда вывел вместе с Собою, воскрес на третий день. Сам же он воскрес в той же плоти, которую от нас
принял, и не оставил ее в аде и не другую принял, как думают еретики, но в той же самой воскрес, в нашей, говорю, в которой родился от Богородицы, и в ней же на небеса вознесся и сел справа от Отца, рядом со святым Духом.
        - Вот это верно, — одобрительно крякнул в кулак Фрол Мята, — это по-нашенски! И дьявола повязал, и на стол сел княжеский рядом с отцом.
        - Дубина! — ткнул в бок кулаком Фрола стоящий позади него мужик. — Это князь Александр на княжеском столе сидит, а Сын Божий на небесах сидит и на тебя, глупого, смотрит!
        - Ты, умник. Сам, поди, не разумеешь. А Сын Божий-то посидит рядом с Отцом, да и на Землю сойдет Страшный Суд вершить. Что князь Александр говорит: «…придет судить живых и мертвых, и воздаст кому что положено по его делам». Я-то кожу добро выделываю, и в церковь хожу справно, а ты, надысь, опять к соседской бабе ходил…
        - И что с того. Может, я ейную облагодетельствовал и мне зачтется на Страшном Суде.
        - Тише, вы, — зашипела стоявшая поблизости от заспоривших мужиков дородная купчиха. — Чай, в храме Божием, а все о греховном!
        - И то верно, — перекрестился Фрол. — Прости, Господи, рабов твоих грешных.
        - …Приснодеву же Марию, Матерь Его Богородицу, называем истинной подобно тому, как от Той Сына, родившегося Бога, открыто исповедуем, так и Эту, родившую Того, Богородицей, без сомнения, зовем. По-божескому ведь Она — Богородица, а по-царски — Царица, а по владычному — Владычица. По Его воле и желанию Отца, того Сына Отца и Богородицы, действием Святого Духа породил без участия мужчины, неизреченно и неведомо, и недоуменно, но только для нас, земных людей, что недостижимо и непонятно даже небесным существам, то есть ангелам, херувимам и серафимам. Это одному только известно Родившемуся от Нее.
        Александр остановился, строго поглядел в сторону стоявших особняком и перешептывающихся бояр и продолжил:
        - …Храним мы с великим тщанием честным иконам поклонение. Храним не просто то, что видим на доске, изображенное красками, но образу честно поклоняемся, как говорят, первообразному лицу: чей образ написан, тому воздаем поклонение. Христову же Богоначертанному изображению поклоняемся как образу Божию Сына Божьего, принимая во внимание милосердное Того к нам с неба сошествие, воплощение и жизнь на земле, и на кресте страдание ради нас, грешных, и в ад сошествие, и смерти вкушение, и тридневное из мертвых Воскресение, и на небеса преславное Его Вознесение, на престоле с Отцом и Святым Духом во плоти Его сидение, и избавление нас от смерти, и всеми милостями от Него нам, людям согрешающим, благоволение. Всемудрой же премилостивой Богородицы, Матери Его, честно чтим образ Ее святой, как будто бы сами Ее умственно воображаем, честное поклонение образу Ее святому творим, за то, что Та сына Божия и Бога плотью своей нам породила, а мы, земные, к Богу присоединяемся и с ангелами вместе хотим жить. Это Она с земли на небо показала нам путь, древом жизни напитала нас, и хлебом небесным утробы наши насытила, и
от смерти нас избавила, и прощение грехов нам даровала, и в рай себе жить пригласила, царство нам открыла, и все блага небесные и земные вместе с Сыном нам даровала.
        - Слава тебе, Господи и пресвятой Богородицы, — прошелестело по рядам прихожан. Мужики и бабы перекрестились трижды и затихли, вслушиваясь в речь княжескую.
        - …Святых же угодников мы чтим как святых Божиих угодников, так как они всему миру наставники благодати являются. Они на земле своей небесной жизнью стали ангелам сопричастники, и о нас к Богу ходатаями, и искренними молитвенниками, и христианскими заступниками от всяких зол. Мы придерживаемся честно поучений святых апостолов и святых вселенских и поместных соборов честно храним жития прочих святых отцов. Это и есть наша вера. А кто не верует, и не поклоняется образам святых, и не почитает написанных нами первообразных и честных икон, как это делают преокаянные латиняне, мы проклянем! Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь.
        Князь трижды перекрестился и вышел из собора.
        Владимирцы, пришедшие на вечернюю службу, еще долго стояли в храме, крестясь и шепча молитвы. Речь князя произвела на них странное впечатление: одни ничего не поняли из сказанного и только удивлялись, как долго и гладко говорил Александр; другие же, знакомые с канонами Русской православной церкви, усмотрели в речи князя его озабоченность устоями православия и угрозу со стороны католицизма.
        Когда Фрол Мята наконец-то выбрался из собора, на улице стемнело. Он шел медленно, прислушиваясь к поскрипывающему под ногами снегу, и думал: «Князь грамоте обучен и потому говорит складно. Вот только Бог — он един для всех… а как же татары? У них Бога нет, но над ними он есть и все видит. Говорят, что татары пришли в наказание за грехи наши… А кто их прислал? Господь Бог?» От этаких греховных мыслей Фрола аж передернуло. Он скоро перекрестился на кресты собора Успения Пресвятой Богородицы и быстрым шагом направился к дому, где жарко натоплена печь, где гомонят дети и ждет пышнотелая, бойкая на язык жена.
        7
        То ли отказ Александра от католической веры, то ли огромное желание Ливонского ордена расширить свое влияние на восток, но в 1253 году немецкие рыцари вновь появились под стенами Пскова. Они пожгли посады, убили многих жителей и уже готовились штурмовать крепость, как неожиданно пришла подмога из Новгорода. И только дружина княжича Василия Александровича и отряд карел появились у Пскова, рыцари бежали. Дружинники преследовали рыцарей-грабителей и убили всех.
        Приход рыцарей на русские земли был прямым нарушением договора, заключенного в 1243 году. Александр воспринял действия Ордена как личное оскорбление и уже помышлял об ответном ударе на Ригу, но магистр Ордена Андреас Стирланд лично приехал в Новгород, чтобы уладить «недоразумение». Князь Александр тоже приехал в Новгород и встретился с магистром. После длительных и трудных переговоров было заключено докончание, то есть договор, согласно которому были забыты прошлые обиды, стороны обязались торговать, кроме того, князь Александр пообещал построить в Пскове католический храм для иноземных купцов.
        ВОЕВОДА ГОРОДЕЦКИЙ АНДРЕЙ РОМАНОВИЧ
        1
        Как стал лед на Волге, Андрей заторопился домой в Городец. Роман Федорович его не удерживал, понимая, что нет ничего дороже семьи. Навалив подарков для внуков, он проводил из Ошела санный обоз с хлебом и солью. Чтобы избежать голодной зимы, Андрей обратился к отцу за помощью. Хотя Новград Нижний был гораздо ближе, но и там голодовали. По устоявшемуся льду, покрытому тонким слоем снега, ехать было приятно. Мороз стоял небольшой, полозья скользили легко — чего еще надо для скорого возвращения домой. Но какая-то тяжесть мешала радости пути, тревога не покидала Андрея. Он готов был оставить обоз и верхом безостановочно спешить в Городец, но ответственность за людей и груз пересилили.
        - Ты чего мечешься, Андрей Романович? То вперед уйдешь, то вернешься… — забеспокоился за друга и военачальника сотник Ярема Лакун. Были они одногодки, многое за последние полтора десятка лет пережили, не раз спасали друг друга от смерти и потому доверяли друг другу всецело.
        - Тревожно мне. Я уж какую ночь не сплю. Сон нейдет.
        - С чего бы это? Мы вроде молодцы. Вон какой обоз везем… Месяца, почитай, на два хлеба хватит. Да я к тебе не с этим: давно спросить хочу — это правда, что твой отец царю Ошела голову срубил? Мне о том его огнищанин сказывал.
        - Было дело, — не без гордости за Романа Федоровича ответил Андрей. — Мне о том Мария рассказывала, она-то врать не будет. Как-никак дочь царя Волжской Булгарии!
        - Да ну! — не поверил Ярема. — Это тетка Мария самого царя дочь?
        - Да, и что с того? А до крещения ее звали Зора. Ее отец царь Алтынбек дал ей в приданое земли под Ошелом, да и часть земель царя Росу перешли к Роману Федоровичу. А князем-то он уж стал потом.
        - Ну, дела! — не без восхищения воскликнул Ярема. — Так это все к тебе перейдет… Ну, потом, как отца не станет.
        - Зачем? — усмехнулся Андрей. — Там наследники есть, двое, если ты заметил… Да и не отец он мне вовсе. Вернее, отец, но не по крови.
        - Вот те раз! А кто же твой истинный отец? — не унимался Ярема.
        - Был, да помер. Погиб под татарами.
        - А жена твоя не царских, случаем, кровей? Имя-то какое у нее… не наше…
        - Наше имя! И она наша, из-под Новугорода Низовского. Да уймись ты наконец, — с раздражением воскликнул Андрей. — Чтобы языком молоть попусту, лучше бы поехал в конец обоза да подогнал нерадивых. Вона как возы растянулись. Не дай Бог, черемисы нагрянут иль мордва белоглазая.
        Сотник ускакал в конец обоза, а Андрей стал перебирать в памяти разговоры с отцом в последний день пребывания в Ошеле. Роман Федорович что-то знал, но скрывал. То тянул с обозом, а то в два дня возы были увязаны и готовы в путь. Неужто татары? Коли так, то сказался бы Роман Федорович. Хотя при прощании как-то мельком проронил: я скоро буду, я следом… Что за этим кроется? — терялся в догадках Андрей.
        Последний день пути был самым трудным: запуржило, заметелило. День превратился в ночь. Лошади устали и не хотели идти. И рядом был дом, а пришлось сделать привал и переждать непогоду.
        А утром оказалось, что до Городца не дошли всего две версты. Но радость предстоящей встречи с родными была омрачена рыбаком, долбившим лунки под сети в затоне. На вопрос «Как там Городец?» — он угрюмо ответил:
        - Нет Городца! Раскатала татарвя по бревнышкам…
        - Как это? — вырвалось у кого-то из ездовых.
        - А вот так!.. Еще по осени пришли. Налетели яко коршуны. Наши даже ворота не успели запереть. Кто с мечом был взят — побили, остальных в полон увели. Мало кто спасся.
        Последних слов Андрей уже не слышал. Обжигая лошадь плетью, он понесся к городу.
        Андрея встретил занесенный снегом распахнутый зев ворот, и лишь протоптанная тропинка говорила, что в Городце еще теплится жизнь.
        Оставшиеся жители стекались к подошедшему под стены города обозу. Слез не было, они были выплаканы раньше, и лишь ждущие, голодные, наполненные тоской глаза взирали на городецкого воеводу.
        - Спаситель ты наш. Мы уж думали, что сгинул в чужой земле или позабыл нас, горемычных.
        - Не пережить нам зимы, коли бы ты не пришел, — раздавались то тут, то там выкрики горожан.
        Андрей взобрался на ближайшие сани и, обозрев всех, спросил:
        - Кто пришел во главе татар?
        - Темник Котый, — выкрикнул кто-то из сгрудившихся у обоза горожан.
        - Точно он, собака! Темник Котый! — подтвердил стоявший ближе всех к Андрею рыбак, что встретился при подходе к городу.
        Андрей кивнул и чуть тише спросил:
        - Понимаю, у всех горе. Но хочу знать: что с Цветаной и мальчишками?
        Молчание было ему в ответ.
        - Кто что знает, не таись. Может, кто видел что?
        Из толпы городчан выступил мужик в добротном заячьем тулупе, поярковой шапке. В заросшем волосом горожанине Андрей с трудом признал купца Артемия Кучку.
        - Ты уж прости нас, Андрей Романович, но здесь собрались те, кто мало что видел. Потому и живы остались. Одно скажу: среди тех, кого земле предавали, ни жены твоей, ни детишек не было. Видно, увели басурманы в полон. Надысь из Володимира человек был, говорит, что хан Неврюй с Дона приходил. Туда и ушел. Туда и полон увели.
        Это уже было что-то, и это что-то давало надежду. Андрей еще раз оглядел толпу горожан и медленно проговорил:
        - Что же, други мои, надо жить. Пройдет время, и татарам отольются ваши слезы. Я был в княжьем тереме — разорен, но стоит цел. Туда обоз приведем. Ноне устраиваться будем, возы разгружать, а завтра поутру приходите. Все получат долю, никого не обидим.
        Но никто из горожан не ушел от обоза. Дорогу до терема очищали от снега всем миром. В кладовые княжеские перетаскивали привезенный груз. Во дворе терема разожгли большой костер, возле него и скоротали ночь. Утром, раздав часть зерна и соли, дружинники занялись устройством жилья. Как ни рвался Андрей сердцем на Дон, здравый смысл заставлял думать об оставшихся в живых городчанах, а кроме того, зимой идти в Орду, не зная пути, не подготовившись, — обречь себя на неудачу и, возможно, смерть.
        Не прошло и десяти дней, как в Городце объявился Роман Федорович. С ним было три сотни воинов, большей частью булгары.
        Роман Федорович все понял по запавшим глазам, черному, исхудавшему за короткий срок лицу. Андрей поведал о случившемся. Первая горячка потери спала, теперь же он говорил спокойно, рассудительно. Но заявления Андрея, что, как только подготовится, пойдет на Дон, Роман Федорович не одобрил.
        - Даже если Господу будет угодно, ты дойдешь до ставки хана Неврюя, и если сразу тебя не убьют, то на одного полонянина у хана станет больше. Я завтра возвращаюсь в Булгарию. Заручившись грамотами Гази Бараджа, а он мне не откажет, пойду на Дон. Ты жди. Я найду и Цветану, и внуков. Не найду у Неврюя, пойду в Сарай. Обязательно их отыщу. И вот еще что, — Роман Федорович немного помялся, подбирая слова, — мог в Ошеле сказать, да не решился. Может, и ноне твое спокойствие нарушу напрасно, но умолчать не могу. На великокняжеский стол во Владимире сел князь Александр. Он знает, что у князя Юрия Всеволодовича был еще один сын и он должен был унаследовать великокняжеский стол. Но кто он, того Александр не знает. А коли узнает, тебе не жить!
        - Я — твой сын и о столе княжеском не помышляю…
        - О том, что ты сын Юрия, знает митрополит Кирилл, у него и грамоты от великого князя Юрия Всеволодовича. Ноне он дружен с Александром, а не дай Бог, дружба та пойдет прахом, вот тогда митрополит может явить народу грамоты… Так что поберегись. И еще, через неделю придет еще обоз с мясом, рыбой, хлебом. В феврале еще обоз направлю. Так что перезимуете. По весне присмотри место тайное в лесах, за болотами, и поставь там крепостицу, чтобы в тяжелую годину народ мог спастись. Ноне сражаться с татарами — смерти подобно. Их много, они оружны и крепки родственными узами и… страхом. Я видел, как за трусость одного воина убивали весь десяток, в который тот входил. Главное — выжить и копить силы.
        Роман Федорович спешил и уже на следующий день прощался с Андреем.
        - Оставляю тебе пять десятков молодцов. Воины отменной выучки. Были в полоне, да я их выкупил еще детьми. Теперь мне служат. Кроме меня, у них нет родственников. Будь им вместо отца, а они за тебя жизни положат, но не предадут. От меня жди вестей: коли на Дону твоих не найду, пришлю весточку, а коли отыщу, то сам приеду. Прощай, сын. И бережись.
        2
        Новгород опять напомнил о себе, своем буйном, безудержном характере. Воцарившееся с приходом на княжеский стол Василия Александровича спокойствие вновь было нарушено приверженцами жить по старине. Они посчитали, что Василий стал на княжеский стол не по решению веча, а по воле Александра Ярославича. И посадник Степан Твердиславич занял место тоже по княжеской воле.
        Вечевой колокол гудел ежедневно, собирая толпы новгородцев. Споры о нарушении вечевых вольностей доходили до мордобоя, и только вмешательство епископа Далмата разводило непримиримых противников. В конечном счете приверженцы старины одержали верх над стремившимися к дружбе с Владимиро-Суздальским княжеством, и княжич Василий со своей малой дружиной был изгнан из Новгорода, а на его место вече пригласило младшего брата великого князя Ярослава Ярославича, считавшего себя обделенным и хитростью, а больше силой завладевшего псковским княжеским столом.
        Князь Ярослав въехал в Новгород Великий под звон колоколов. Правда, поправить городом не успел. Великий князь Александр Ярославич пошел с дружиной в Торжок, где находился Василий, и, присоединив малую дружину сына, устремился к Новгороду. Узнав об этом, Ярослав спешно покинул город и ушел во Псков. В Новгороде же разгорелись нешуточные страсти: приверженцы старины, а это все больше бедный ремесленный люд, мелкие купцы, служилые люди, собрали свое вече на Торговой стороне у Дворищенского собора на Ярославовом дворе. Горластые сторонники «Правды новгородской» сместили посадника Сбыслава Якуновича. Князь Александр, став у Городища, прислал на Торговую сторону грамоту с требованием выдать зачинщиков, на что мятежники ответили избранием посадником извечного врага Александра Невского Ананию — человека, не единожды высказывавшегося против князя на вече. Это было прямым вызовом князю Александру. Вечники Торговой стороны поклялись на иконе Пресвятой Богородицы стоять за Святую Софию и Правду новгородскую насмерть. Софийская сторона тоже провела свое вече и выбрала посадником Михалку Степановича, внука
Твердислава. И та, и другая сторона стали собирать войско. Вечники Торговой стороны поставили свою конную рать у церкви Рождества, а пешцев — у церкви Святого Ильи. Вечники Софийской стороны свое войско поставили у Юрьева монастыря, напротив Городища, и только Волхов разделял непримиримых противников.
        Александр, видя серьезность положения, колебался. Он не хотел кровопролития в городе, которому было отдано так много лет жизни. Князь сделал попытку мирного разрешения разногласий. К вечникам Торговой стороны он отправил боярина Бориса с посланием. С паперти Святого Ильи старшина кожевенной сотни Иван Пророк старательно читал: «Дети мои, новгородцы! Не по злобе пришел я к вам, а в великой печали, что вы горячностью своей и неразумностью принудили меня прийти к вам с дружиной. Выдайте мне Ананию-посадника, и я вас прощу. А коли не выдадите, то я вам не князь и иду на город ратью!»
        - Как это ратью? — произнес Иван Пророк растерянно. — Мы супротив бояр да торгашей поднялись, а не супротив великого князя.
        Расталкивая вечников локтями, на паперть церкви поднялся кузнец Данила. Погрозив кулаком, словно кувалдой, в сторону Городища, он проревел:
        - Ананий для князя Александра что красная тряпка для быка. Небось не раз видели, что с быком деется. Он свирепеет и все крушит на своем пути. Не дай Бог, князь Александр уподобится тому быку, мало не покажется!
        - Делать-то что?
        - Что делать, говори! А то бык да бык! — слышались крики из толпы.
        - Идти к архиепископу Далмату. Просить его вступиться за Новгород! — решительно рубанул кулаком Данила. Кузнецу нелегко далось обращение к вечникам, лицо налилось кровью, и голос дрожал. — А коли дело не сладится, то отдать князю Ананию.
        Крики негодования, угрозы понеслись в сторону кузнеца. Но он только еще раз погрозил кулаком неизвестно кому и сошел с паперти.
        Спорили долго. Крикуны сменяли друг друга, но ничего нового предложить не смогли. Долго выбирали посольство, а выбрав, направили его к епископу. Тот, прочитав послание великого князя и выслушав вечников, взял с собой тысяцкого и отправился к Городищу, где стоял князь с дружиной.
        Владыка, не понимая, что Александр уже не новгородский князь, повел себя требовательно, поучая великого князя, словно нашкодившего кутенка.
        - Ты, князь, пришел в Новгород Великий непрошено. Грозишь мечом. Требуешь Ананию тебе выдать. А Анания — слуга народный, народом поставлен. Ананию не замай и злодеев не слушай.
        Пытался еще что-то добавить к сказанному архиепископом новгородский тысяцкий, но Александр прервал его на полуслове:
        - Я много терпел от Новугорода, от крикунов новгородских, у коих ум короток. Забыли, видно, кто от шведа, и от немца, и от норвежца, и от финна землю Новгородскую уберег, кто от голода не единожды спасал горожан, кто татар отвел. Теперь же мне Господин Великий Новгород не указ. Не исполните мою волю, город возьму на копье, а Софийская сторона мне в этом поможет!
        Видя, сколь решителен великий князь, архиепископ, сменив гнев на милость, уже спокойнее и просительно сказал:
        - Не серчай, князь Александр, на мужиков торговых. Обид на них не держи — глупы, задиристы, что с них взять… Не проливай крови христианской. Ее и так немало татарами пролито. Побереги людишек. А Анания… Пусть живет. Не он подбил Совет изгнать Василия. Не его то вина.
        У Александра было большое желание показать власть новгородцам, но здравый смысл одержал верх, и он сказал посланникам новгородского веча:
        - Прощу Новгород, коли Анания не будет на посадничестве!
        Три дня продолжалось противостояние. На четвертый день князь вывел полки из Городища и вошел в город. У Прикуновичева двора его встретил архиепископ Далмат со священниками и народом.
        - Мы в твоей воле, князь, — зычно произнес архиепископ. — Анания сам сложил с себя посадничество и покинул город. Новгород подтвердил место посадника Софийской стороны — Михалки Степановича. Ему верим!
        - Хорошо, Господин Великий Новгород. Господь Бог вразумил неразумных. Я прощаю обиды и оставляю наместником своим на княжеском столе сына Василия. Ему нужды свои несите, ему и ответ передо мной держать. А коли бунтовать вздумаете, не посмотрю, что кресты кладем едино, — кровью заплатите за обиды.
        3
        Как ни спешил Роман Федорович в ставку хана Сартака, но опоздал. Сын хана Батыя уехал в Сарай на похороны своего отца. Великий Бату-хан умер. Измученное болезнью бренное тело оставил могучий неуемный дух. Улус Джучи наследовал болезненный сын Батыя хан Сартак. Жалкий и жадный, он не знал, что делать с тем богатством, что досталось ему от отца. Самым приятным для себя времяпрепровождением теперь для него было время, проведенное в сокровищнице. Золото, драгоценные камни, кубки, посуду он мог, любуясь, перебирать часами.
        Женщины его не интересовали, пиры тоже, так как из-за чрезмерной полноты он ел мало, охота тоже мало прельщала, а вот золото манило и доставляло радость.
        Князь Роман на месте ставки Сартака обнаружил лишь кострища и загаженное огромное поле. Тумены ушли в низовье Волги. За ними ушел и обоз, а следовательно, и полон, если не был продан арабским купцам, так охочим до живого товара.
        В конце апреля князь Роман был в столице улуса Джучи городе Сарае. Город еще больше разросся, на многие версты раскинув ставки ханов поменьше, темников, ханских вельмож. Искать среди этого скопища молодую мать с двумя мальчишками — напрасно терять время. И Роман Федорович, прожив две недели в Сарае, понял это. А также понял и то, что только хан может помочь, только ханский приказ будет исполнен. Умелец на все руки и грамотей Спирька Хват сумел незаметно в письме Гази Бараджа к хану Сартаку с просьбой помочь князю Роману Федоровичу разыскать родственников, дописать слова «великому», а также «Сыну Неба, непобедимому и мудрому». Изведя немало золота, Роман Федорович добился встречи с великим ханом Сартаком и изложил ему свою просьбу. Хан был удивлен мелочности просьбы и обилию подарков, доставленных булгарским князем. Отдав распоряжение визирю о поиске, Сартак заверил:
        - Еще солнце не сделает круг, а ты получишь своих родственников. И вот еще что: будешь на Руси, передай этот кубок, — показал он на большой массивный золотой кубок, украшенный рубинами, — моему побратиму великому князю Александру. У него сын родился.
        Князь Роман с поклоном принял подарок для Александра Невского. Кубок был тяжел и вместителен.
        - Скажешь, что я испил кумыс из этого кубка во здравие его сына.
        Князь Роман еще раз поклонился и, пятясь, покинул зал приемов.
        Он не спал ночь, а утро встретил с надеждой, что все будет хорошо и дети, Цветана найдутся и обретут свободу. Ближе к полудню к дому, в котором разместился Роман Федорович с воинами и слугами, подъехал гонец ханского дворца. Он сказал, что детей нашли и везут в Сарай. Женщина же была продана купцу из Хорезма, а тот перепродал ее еще кому-то. Если бы она находилась в Сарае, ее непременно нашли бы. Но женщины нет в столице. На вопрос, где же искать полонянку, гонец ответил:
        - Если она молода и красива, то ей уготована судьба стать наложницей, если нет — то ее купил какой-нибудь воин и ей уготована судьба чистить от сажи котлы, готовить пищу, ублажать мужчину. Но найти ее ты не сможешь. В обозе туменов тысячи и тысячи женщин.
        Князь Роман понимал это и сам, но как сказать об этом Андрею, чтобы тот понял и смирился с утратой. «Главное — дети. Их нашли, но тех ли?» — тревога холодной змейкой вползла в душу.
        Вечером во двор дома въехала кибитка в сопровождении двух воинов. Когда откинули полог, взору Романа Федоровича предстало зрелище, наполнившее его душу жалостью и негодованием. На камышовой дерюге, прижимаясь друг к другу, сидели двое чумазых, одетых в какую-то рваную грязную одежду, исхудавших двенадцатилетних подростков, в которых он признал Романа и Святослава. Те с криками «Деда!» бросились ему на шею.
        Роман Федорович не сдерживал слез. Плакали и мальчишки.
        - Матери вот только вашей не нашел, — сквозь всхлипы произнес он.
        Роман-младший, отстранившись от деда, радостно воскликнул:
        - Так мы знаем, где она! Видели и даже говорили.
        Утерев лицо рукавом, Роман Федорович спросил:
        - Давно?
        - Два дня тому.
        - Где?
        - Так в том же селении. У сотника Хитура. Злющий, как собака. Коли увидит нас подле кибиток своих, норовит плетью… Во, — приподнял Святослав рубаху, если можно так назвать тряпку на плечах, и показал багровую полосу. — Ан ничего, пройдет.
        - А ты сможешь показать дорогу в то селение? — все еще не веря в удачу, спросил Роман Федорович.
        - Покажу. Дорогу запомнил, — уверенно ответил Святослав. — Пока нас везли, я в щелочку подсматривал.
        Только теперь князь обратил внимание, что стоит в окружении воинов и слуг, и застыдился слез. Нахмурив брови, он распорядился:
        - Мальцов помыть, одеть, накормить. Дружине собираться в дорогу. Под плащи надеть брони, проверить оружие, быть готовым к бою. Воду и еду переложить в две кибитки, остальное добро бросить.
        - А лошадей обозных? — спросил кто-то из дружинников.
        - И лошадей оставить. Нужны будут, купим.
        Очень скоро двор опустел, и только хозяин дома, в котором останавливалось булгарское посольство, сожалел об их уходе: щедр был князь Роман, щедр и дружелюбен.
        Святослав не обманул. Он запомнил путь не только через город, но и в степи.
        Стоянка сотника Хитура располагалась недалеко, верстах в десяти от столицы. Видно, он был не последним человеком в тумене темника Котыя, раз ему разрешили ставить шатры и палатки вблизи города. Среди полусотни шатров и стольких же кибиток князь Роман высмотрел один — как ему показалось, самый большой и с бунчуком на шпиле.
        «Сотник, не иначе», — решил Роман Федорович и уверенно направил коня к шатру. За ним последовали только два десятка воинов, остальные остались у линии сторожевых костров.
        Справа от входа в шатер на плетенной из тростника подстилке сидел полуголый монгол и грелся на солнышке. Его внушительных размеров живот мерно вздымался, а лоснящееся от пота лицо выражало внеземное блаженство. Видно, сотник Хитур недавно поел и теперь предавался отдыху.
        Топот копыт подъехавших всадников нарушил его сытое полусонное состояние. Он открыл глаза и, увидев перед собой всадника в богатой одежде, пренебрежительно сказал:
        - Ты без разрешения пришел в мой стан и закрыл солнце. Уйди!
        Спирька Хват, возмущенный наглостью сотника, рванул поводья лошади и, оказавшись рядом с Романом Федоровичем, угрожающе воскликнул:
        - Ты, сын дикой собаки! Как смеешь говорить непочтительно с князем?! Головы лишиться хочешь?
        Сотник хотя и поднялся с земли, но тона не изменил. Все так же выплевывая слова через губу, произнес:
        - На своей земле я сам князь. А твой князь пусть выйдет за линию костров, назовет свое имя, с чем пришел. Тогда я буду с ним говорить как с князем. А пока он для меня чужеземец, вторгшийся в мои пределы.
        Роман Федорович, с трудом сдерживаясь, чтобы не отдать своим воинам команду «Руби!», медленно подбирая монгольские слова, сказал:
        - Я — князь булгарский и большой друг великого хана Сартака. Я мог бы сказать слово, и хан от твоей сотни оставит лишь конские хвосты. Но мне дорого время, и я не хочу крови. Я приехал забрать у тебя полонянку, что привел ты из Руси.
        Роман Федорович поманил взглядом Святослава. Сотник Хитур не признал бывшего раба в одетом по-княжески, сидящем на тонконогом жеребце отроке. Святослав показал рукой в сторону стоявшего чуть поодаль небольшого шатра.
        - Там.
        Сотник посмотрел в сторону жилища, указанного отроком, и несколько забеспокоился.
        - Зачем тебе моя рабыня? Я купил ее, и теперь она мой скот!
        - Я пришел забрать ее, — твердо произнес князь Роман. — Выбирай: или ты отдаешь женщину сам и я в благодарность возмещаю убыток; или я возьму рабыню силой, и тогда не великий хан, а я вырежу твою сотню.
        Привлеченный приездом незнакомых всадников, из ближайших шатров и кибиток высыпал народ — мужчины, женщины, и даже кое у кого в ногах мелькали любопытные детские мордочки, но как только князь Роман пригрозил, мужчины исчезли и очень скоро вернулись с луками и мечами в руках.
        Обстановка накалялась.
        С двумя десятками булгарских воинов сотня монголов еще потягалась бы, но когда ставку окружило несколько сотен всадников, боевой настрой у Хитура угас, и он, хитро сощурив веки, заявил:
        - Для меня слово друга великого хана — закон. Рабыню я тебе отдам. Только зачем тебе порченый товар. У меня много рабынь с Руси. Бери любую. А эта строптива. Я наказал ее.
        - Мне нужна она!
        - Бери.
        Щелкнув пальцами, сотник подозвал здоровенного слугу и выплюнул через губу:
        - Притащи рабыню!
        Но Роман Федорович, спрыгнув с лошади, резко бросил:
        - Я сам! — и стремительно направился к шатру. За ним, опережая его, метнулись Святослав и Роман.
        Роман Федорович, со свету попав в темноту шатра, поначалу ничего не увидел, но по тому, как замерли внуки, понял — беда.
        Цветана лежала на куче тряпья без одежды. Спина и ягодицы были иссечены и кровоточили. Молодая женщина дышала тяжело, с надрывом.
        - Доченька, Цветанушка, как же это? — растерянно шептал князь Роман, поглаживая сноху по слипшимся от пота и крови волосам. — Не убереглась, птаха малая.
        Он снял с себя плащ, осторожно завернул в него безвольное тело. Вышел из шатра.
        - Диво! Князь рабу на руках носит, — усмехнулся сотник. — Ты обещал возместить ущерб, — напомнил Хитур.
        - Товар порченый! — сквозь зубы прорычал Роман Федорович. Передав Цветану на руки Спирьке, наказал: — Вези осторожно. Святослав! Роман! — подозвал оторопевших от увиденного внуков. — Поезжайте с ним. Проводи, — кивнул он одному из воинов охраны.
        Как только четверка всадников удалилась, князь повернулся к сотнику со словами:
        - Сколько я тебе должен?
        В вопросе князя Романа сотник уловил угрозу и потому, осклабившись, заявил:
        - Бери так. Сам сказал, товар порченый.
        - А за всех рабов с Руси сколько хочешь?
        Вопрос булгарского князя сбил сотника с толку и усыпил бдительность. Торговаться он любил и умел.
        - У меня два раба и двенадцать рабынь. За всех цена двух лошадей.
        - Дорого просишь!
        - Моя добыча, я и цену назначаю.
        - А сколько всего в сотне полона?
        - Немного. Шесть десятков. Но самые молодые, самые красивые рабыни у меня. Только эту, — кивнул он на шатер, в котором ранее находилась Цветана, — купил. С ней два крысеныша были. Плодовита. Думал, что много мне работников нарожает, да оказалась непокорна. Укусила, — показал сотник на завязанную тряпицей руку. — Зубы я ей выбил и поучил немного.
        Роман Федорович скривил лицо, словно не Цветане, а ему этот оплывший жиром, разнеженный на солнце кабан выбил зубы, спокойно сказал стоявшим в напряженном ожидании воинам:
        - Сотню посечь! — И уже не сдерживаясь, крикнул: — Всех! До последнего! А этого, — показал он на сотника, — разорвать лошадьми!
        От стоянки сотника Хитура отошли не более чем на десяток верст. Погони Роман Федорович не боялся. Слишком дерзко, слишком близко к столице вырезана сотня. Женщины, что не попали под горячую руку, могут сказать лишь одно — нападавшими были булгары. Но булгарских отрядов по степи было немало. Два тумена булгарских улан постоянно находились вблизи ханской ставки. Сартак, боясь измены, доверял больше булгарам, чем монголам, и держал тумены под рукой.
        Княжеский лекарь грек Симеон, которого Роман Федорович купил на невольничьем базаре в Каракоруме, обмыл раны, перевязал молодую женщину, дал питье.
        - Женщина пришла в себя, но я дал ей настой мака. Она спит, — и чуть тише, чтобы не слышали Роман и Святослав, сидящие у постели матери, добавил: — Я осмотрел ее. У женщины сломаны два ребра. Если кости не повредили внутренние органы, то будет жить, а если… то только Бог знает, сколько ей отмерено.
        - И ничем нельзя ей помочь? — с надеждой спросил Роман Федорович.
        - Все, что мог, я сделал. Ей сейчас хорошо. Она спит и не чувствует боли, — и с сочувствием глядя на князя, сказал: — Не терзай себя понапрасну. Теперь все в руках Божиих. А спать она будет долго.
        Наступило утро.
        Прошел день.
        Только поздним вечером Цветана открыла глаза. Она ничего не говорила. Не могла, лишь взглядом ласкала сыновей, благодарила за избавление Романа Федоровича. Слезы собирались в уголках ее глаз и сбегали струйками по щекам.
        Лекарь, отведя князя чуть в сторону, тихо сообщил:
        - Беда, господин! Ее чрево заполняет кровь. Жизненная сила уходит. Господь скоро призовет ее.
        - Когда?
        - Скоро, князь. У нее щеки зарозовели, а значит, смерть уже стоит рядом, — скорбно проронил Симеон.
        - Может, ты ошибаешься? — все еще не веря в предстоящее, выдохнул князь Роман.
        - Зови священника. Самое время.
        Но лекарь ошибся. Цветана умерла рано утром, с первыми лучами солнца. Последние часы ее жизни омрачала боль, страшная боль. Как ни старалась она ее скрыть, боль вырывалась стонами. Грек неоднократно предлагал облегчить страдания маковым отваром, но Цветана отрицательно покачивала головой. Всю свою жизнь, последние мгновения она отдала детям и ушла в мир иной со счастливой улыбкой.
        Оставив внуков оплакивать мать, а войско — на воеводу Рудака, Роман Федорович с десятком улан и Спирькой Хватом вернулся в Сарай. Чтобы довезти тело Цветаны до Городца, нужен был мед, много меда. Найти его в таком огромном городе оказалось непросто. Хмельного меда Роман Федорович нашел быстро, медовой браги — тоже, а вот меда в чистом виде у торговцев на базаре не оказалось. Поиски затягивались, и тогда князь Роман вернулся в дом, где до того временно размещался. Хозяин был несказанно рад возвращению булгар. Выслушав просьбу Романа Федоровича, он заверил, что к утру мед будет.
        - Мой брат торгует медом. Он возит его от вас, из Булгарии.
        Оставаться до утра было опасно. Уже весь город гудел о нападении на сотню Хитура. Слухи обрастали подробностями, домыслами: и нападавших было несколько тысяч, и сотня дралась отчаянно и многих положила, но одно было неизменным — нападавшие были булгарами.
        Известие это долетело и до ушей хана Сартака. Он был возмущен и приказал найти дерзкий отряд. Тумены легковооруженных быстрых всадников, разделенные на тысячи, ринулись на перехват к Волге, Ахтубе, на запад в сторону Дона. И никто не мог представить, что отряд искомых булгар находится под боком, недалеко от столицы.
        Хан Сартак, вспомнив булгарского князя со странной просьбой, поинтересовался у визиря:
        - А что, князь булгарский, который ищет родственников, еще в столице? Или ушел в Булгарию?
        Через какое-то время визирь доложил:
        - Булгарский князь Роман в Сарае, стоит на дворе купца Бамота. С гонцом, что я послал, передал просьбу.
        - Еще одну? — сурово сдвинул брови хан. — Не много ли?
        - Просьба малая: дать грамоту на Русь, чтобы со стороны разъездов и застав не чинить ему препятствий.
        - А на Русь-то ему зачем? Он из Булгарии, князь булгарский.
        - Говорит, что подарки от тебя, великий хан, везет князю Александру Невскому.
        - Ах, да, — вспомнил хан. — Выдай князю грамоту на Русь. Пусть едет!
        4
        Отпевали Цветану в церкви Спаса Преображения. Хоронили всем миром.
        Андрей ходил по терему словно больной, никого не видел, ничего не слышал. Даже обращение к нему сыновей оставалось без ответа. Утрата была настолько тяжела для него, а переживания столь глубоки, что Роман Федорович встревожился: не свихнулся бы названый сын от горя.
        Прошли недели, и Андрей понемногу стал приходить в себя, во взоре появилась осмысленность, он начал вникать в дела городские. Городец возрождался, все больше людей выходило из лесов на прежние места жительства. Князь Роман решил, что уже может оставить сына и внуков одних, и засобирался в путь-дорогу.
        Вечером накануне отъезда состоялся разговор отца с сыном, в ходе которого Андрей неожиданно попросил:
        - Забери Ромку и Святослава с собой в Булгарию. На Руси опасно. Я лишился жены, не хочу потерять и сыновей.
        - Ты хорошо подумал об этом? — еще не веря в просьбу, спросил Роман Федорович.
        - Да. Не одну ночь провел в бессоннице. Знаю, что тяжело мне без них будет, но зато у тебя в Ошеле их татарам не достать.
        - Хорошо. Я заберу их, но не сейчас, а ближе к осени. Ноне же я еду во Владимир. Надо подарок ханский передать, повидать Александра Ярославича. Хочешь, внуков возьму с собой в стольный град? Тебя не зову, опасаюсь за твою жизнь.
        - Что моя жизнь, если в ней нет Цветаны! Я часто оставлял ее одну. О чем сожалею, но былого не вернуть. Только когда ее не стало, я понял, что Цветана для меня значила. И сыновья… Отдаю тебе, словно куски тела от себя отрываю. Больно, но я так решил.
        - Никак надумал что? — встревожился Роман Федорович.
        - Надумал. Соберу ватажку конную в сотни две-три. И татарам житья спокойного не дам. С твоими молодцами, что ты мне оставил, поговорил, они готовы постоять за Русь. У меня сотня отчаянных, ловких и умелых воинов. Всех обучил метать стрелы: и на скаку, и из засады.
        - Как бы хуже не было. Татары мстительны… а скоро их будет много на Руси.
        - Прости, отец, но не могу смотреть, как гибнет Русь под татарами, — твердо произнес Андрей. — Потому и отдаю тебе сыновей, потому и прошу быть им вместо отца.
        Голос дрогнул, и Андрей, стыдясь слабости, вышел из горницы, где шел разговор.
        Ранним утром, когда солнечные лучи лишь коснулись верхушек сосен, обступавших Городец, из городских ворот выехал конный отряд. Во главе всадников следовал князь Роман Федорович с внуками Романом и Святославом. Мальчишки еще долго оборачивались в сторону Городца, в воротах которого стоял их отец Андрей Романович — воевода городецкий.
        И Андрей, и Роман Федорович понимали, что это утро скорое, скупое по-мужски прощание уже разделило живых и мертвых. Хотя ни один, ни второй не знали, сколько им отпущено судьбой времени и кто уйдет из этого мира первым.
        СЕВЕРНЫЙ ВИТЯЗЬ
        1
        Север Европы, не познавший нашествия татаро-монголов, жил прежними устремлениями и интересами. И Швецию, и Норвегию, и Ливонию манили богатые новгородские и псковские земли. В феврале 1256 года рыцарь Дитрих фон Кивелем, собрав под свои знамена шведов, датчан, суми, еми, вторгся в земли Новгородской республики и встал на реке Нарове. Он решил действовать не спеша, основательно и потому, поставив корабли в устье реки, занялся строительством крепости. Дитрих не скрывал своих намерений — овладеть Водской, Ижорской и Карельской землями. Папа Римский Александр IV, благословляя рыцарей в очередной поход на Русь, поставил задачу крестить иноверцев на завоеванных землях, закладывать города, ставить крепости, не пускать русских в Финский залив.
        Новгородцы в очередной раз обратились за помощью к Александру Невскому, сами же стали собирать ополчение. Александр, понимая всю серьезность возникновения крепости на Нарове, собрал дружину и поспешил в Новгород. В этот раз с ним в поход отправился митрополит Кирилл.
        Присоединив новгородское ополчение и дружину Василия, он стремительно направился к устью Наровы. Рыцари, наученные горьким опытом на Неве и Ладоге, покинули недостроенную крепость и, сев на корабли, уплыли за море. Александр, подойдя к крепости и осмотрев ее, приказал:
        - Стены разрушить, бревна растащить и сбросить в реку, ров засыпать! Через год здесь все зарастет травой, а через десять — лесом.
        Спустя два дня войско пошло на Копорье. Здесь митрополит Кирилл благословил воинов на поход, а Александр указал цель — земли еми и южные земли финнов. Только сейчас до воинов дошло, зачем на санях сложены снегоступы и новгородские лыжи.
        Лошади остались в Копорье, а воины пошли на север через наледь, торосы Финского залива, преодолевая пургу, снежные заносы, леденящие душу ветры. Войско шло в Тавастландию, которую в 1250 году захватил шведский ярл Биргер из рода Фолькетингов. В центре завоеванных земель он заложил крепость-столицу Тавастхус. Население было обложено тяжелой непосильной данью. Через новгородцев емчане не единожды приглашали великого князя Александра Невского прийти и освободить их от шведов. Причем они заверяли, что как только князь подойдет к землям еми, то население Нюландии и Тавастландии восстанет.
        Александр подошел к Тавастхусу и осадил крепость, которая, отбив несколько приступов, открыла ворота на милость победителя. Со шведскими колонистами, расселившимися на берегу озера Ваная, справились воинственные еми.
        Захватив много пленных, нагрузив возы добычей, Александр вернулся в Новгород. Горожане встретили князя ликованием, криками восторга и, конечно же, колокольным звоном. Во главе новгородцев, встречающих победителей шведов, стоял митрополит Кирилл.
        Перекрестив князя, он громко, чтобы слышало как можно больше народа, сказал:
        - Ты, князь Александр, не только шведов побил, ты бивал их и раньше, но ересь не пустил на Русь, а это страшнее, потому что ересь губит не только тело, но и душу.
        2
        Роман Федорович приехал во Владимир в июле. Доложившись огнищанину, он тут же был допущен в покои великого князя. Александр находился в трапезной. Роман Федорович впервые видел княгиню Дарью Изяславну. Он отметил, что та была полной противоположностью покойной княгине Александре. Если первая жена князя была мягка, приветлива, то лицо Дарьи Изяславны дышало высокомерием и властностью. Поклонившись князю и княгине, Роман Федорович поставил на стол великолепной работы кубок.
        - Хан Сартак желает здоровья и князю, и княгине, и новорожденному сыну.
        Александр неожиданно рассмеялся. Посмотрев еще раз на недоумевающего Романа Федоровича, уже расхохотался до слез.
        - Долгонько же ты, князь, вез подарок от хана, — утирая слезы платком, проговорил князь Александр. — Хана-то Сартака уже нет. Помер. Отравлен родным дядей. Не угодил, чай, племянничек-то. Да ты не смущайся. Присаживайся, князь. Отведай с нами ушицы. Медка выпей. Хорошо с дороги-то. — И пока Роман Федорович усаживался за стол, Александр спросил: — Ты в Орде, чай, из наших, из князей, никого не встречал?
        - Да разве ж кого встретишь… Город на десятки верст раскинулся. Не ведая пути, заблудиться можно.
        - Знаю, знаю. Бывал и в Каракоруме, и в Сарае. Да чего я тебе-то говорю, ты и так знаешь. Когда ожидать нового хана?
        - В Сарае быстро дела вершатся. К зиме новый великий хан о себе заявит, — уверенно произнес Роман Федорович. — Но я приехал к тебе не только из-за подарка хана Сартака, но известить о грядущих бедах.
        - Ты уже как ворон-вещун плохие вести на Русь приносишь! — скривился, как от кислого, великий князь. — Что на этот раз? — и, склонившись к княгине, негромко сказал: — Ты бы, Дарьюшка, пошла к себе, а мы тут о делах поговорим.
        Княгиня, важно кивнув на прощание Роману Федоровичу, неспешно, плавно покачивая бедрами, степенно удалилась.
        - Так что еще татары удумали?
        - Великий хан Мункэ решил содрать семь шкур с покоренных народов. В Суздаль, Ярославль, Ростов, Углич, Кострому, Переяславль, Тверь, Рязань, Муром, Курск, Смоленск назначены баскаки — ханские чиновники для сбора дани. Во Владимир назначен великий баскак Китата — жадный, жестокий и коварный. Каждый баскак будет иметь несколько воинских отрядов. Они-то и будут собирать дань, а по сути, опять грабить и убивать…
        - Откуда знаешь?
        - Гази Барадж сказал.
        - Не пойму я булгарского визиря. То он на Русь войско свое ведет, то Руси помогает! — зло бросил князь Александр, переосмысливая услышанное.
        - Помогает потому, что и ему татары не в радость, а что на Русь тумены водил, так здесь все просто: жить захочешь, и не то сделаешь.
        - А ты? Кому служишь ты? Татарам? Булгарам? Или все же Руси? — все так же отрывисто, с плохо скрытой неприязнью спросил Александр. Его раздражал хорошо осведомленный, умный, рассудительный и независимый человек.
        Роман Федорович, не понимая причины открыто-враждебного к нему отношения владимирского князя, тем не менее твердо ответил:
        - Я служу Руси! А живу в Булгарии, отвечая просьбе Юрия Всеволодовича и отца твоего — Ярослава Всеволодовича. Они посчитали, что, живя среди врагов Руси, я принесу большую пользу отчине! К тебе, князь, приехал, чтобы народ знал, что его ожидает, и принял меры.
        - Какие? Взбунтовался? А мне головой ответствовать?
        - Нет, князь…
        - Великий князь! — выкрикнул Александр. — Не забывай! Великий князь!
        - Прости, великий князь. Народ может укрыться в лесах и уберечься от разорения и полона.
        - А мне что посоветуешь? Тоже в леса податься?
        - Ты в своей воле, великий князь.
        - Тут ты прав, князь Роман… или боярин Роман?
        - Как тебе будет угодно, великий князь, — спокойно ответил Роман Федорович.
        - Я догадался, кто сын Юрия Всеволодовича, — резко перевел разговор Александр. — Поспрашивал кое-кого, сопоставил время… Но ты не надейся его возвысить. Татарам не нужен безвестный князь! И Русь его не примет.
        - В прошлую нашу встречу я сказал тебе, что человек этот, дабы не допустить смуты на Руси, никогда не заявит о себе как о претенденте на великокняжеский стол. Ему это не нужно.
        - А что ему нужно? Золото? Я дам. Ты спроси у него.
        Все так же спокойно, сдержанно ответил Роман Федорович:
        - Тебе он знаком, великий князь. Спроси его сам.
        Князь Роман встал, отвесил поясной поклон и вышел из трапезной.
        Александр с трудом сдержал себя, чтобы не приказать гридям охраны: «Взять его!»
        3
        Не прошло и месяца, как из Орды приехал гонец: хан Улагчи, сменивший на ханском столе Сартака, вызывал князей улуса Джучи в Сарай, чтобы они подтвердили свою покорность новому хану и получили ярлыки из его рук. Вместе с Александром в Орду отправились его младшие братья: Андрей суздальский и Ярослав тверской, а также Борис Василькович ростовский и Глеб Василькович белозерский.
        Упрежденный Романом Федоровичем, князь Александр знал, что их ожидает в Орде, но князьям не сказался, а лишь предупредил, чтобы везли больше подарков.
        Путь в Орду уже был известен, и потому князья двигались намного быстрее. В Сарае великого хана не было. Он в очередной раз сменил свою ставку, правда, не в пределах города, а более чем в ста верстах на Ахтубе.
        После месяца ожидания, пройдя обряд очищения огнем, князья предстали перед великим ханом. Третий сын Бату хан Улагчи был молод, подвижен, в его движениях чувствовались сила и какая-то звериная ловкость, лицо же, смуглое, типичное монгольское, имело хищное выражение. Приподнятые скулы и лепестки ноздрей, загнутые вверх, создавали подобное ощущение.
        Князья завалили хана мешками с серебром, золотыми кубками, золотыми подносами, на которых искрились гранями драгоценные камни.
        - Вижу, что земля ваша богата и может дать многое. Я подтверждаю полученные ранее ярлыки. Но свою преданность мне вам предстоит еще доказать. Для сбора дани я решил направить в улус Джучи баскаков — сборщиков дани. Вместе с тобой, князь Александр, в стольном городе сядет великий баскак Китата. К вам в улус я направляю переписчиков. Вы должны принять чиновников и представить им каждый двор, каждого человека, каждую лошадь. Когда перепишут Русь, я назначу для улуса Джучи тамгу и туска. Своевременно поставляя выставленные налоги, вы докажете свою преданность мне. Тот же, кому дань окажется не под силу, ярлыка лишится.
        Взмахом руки великий хан отпустил русских князей вольно.
        - Что такое тамга и туска? — не утерпел с вопросом Андрей, как только князья вышли из огромного ханского шатра.
        - Тамга — это денежный налог на лошадь. Считается, что все лошади на Руси принадлежат хану. Хочешь ездить на лошади или пахать, плати деньги. А туска — это просто налог на каждого живущего в улусе Джучи. Платить можно деньгами, съестными припасами, пушниной, скотом…
        - Вот это да-а, — присвистнул князь Андрей. — И много платить?
        - Немало.
        Князья не знали еще того, что на Русь им предстоит возвращаться с ханскими переписчиками и баскаками, а также воинскими отрядами, призванными обеспечить перепись, или «число», как это прозвучало на Руси.
        4
        4 марта 1257 года ханские чиновники приступили к переписи населения в Ростовском, Суздальском, Рязанском и Муромском княжествах. Люди сопротивления не оказывали, многие даже не понимали, зачем татарин в сопровождении княжеских дружинников приходил во двор: выискивал, вынюхивал и что-то записывал на покрытых воском дощечках. А позже княжьи люди назначили из их числа десятников и сотских, а над тысячами появились темники и татарские мурзы. Когда же выяснилось, что это делалось, чтобы полнее собирать дань, было поздно что-либо предпринимать. Со слезами, криками, стенаниями начался сбор дани на Руси.
        Но не все были так покорны. Ярославский князь Константин Всеволодович заявил о своем несогласии с Ярославичами. Он изгнал из княжества переписчиков и конный отряд татар. Тогда главный баскак Китата послал в Ярославль конный отряд в несколько тысяч всадников. Сражение между княжеской дружиной и татарами произошло 3 июля 1257 года на Туговой горе, близ Ярославля. В яростном сражении князь Константин был убит. Лишившись князя, ярославцы пали духом и были разбиты. Кое-кто спасся, укрывшись в лесах. Но большинство легло костьми, не склонив головы перед татарами.
        Дорога в Орду скоро оказалась не только натоптанной, но и наезженной. Сотни и сотни телег, наполненных добром, в сопровождении охраны из татар катили в город Сарай, заполняя ханские склады и сокровищницы, чтобы затем часть их перекочевала в сокровищницы великого хана Мункэ.
        ГОРОДЕЦКИЕ ЯСТРЕБЫ
        1
        В затерявшийся в лесных дебрях лагерь прибежал дозорный с муромской дороги.
        - Едут, — выпалил он, едва переведя дух. — Сорок телег и пять десятков татар. Телеги порожние. Видно, только направляются за данью.
        Андрей, дав дозорному передохнуть, переспросил:
        - Так сколько ты телег видел?
        - Сорок.
        - А татарских всадников?
        - Пять десятков, сам считал, — уверенно произнес дозорный Клим Голова.
        - Пять десятков?
        - Вот те крест, пять, — перекрестился дозорный.
        - А на телегах сколько?
        - На телегах?.. — Клим призадумался. — Человек шестьдесят. Где один возница, где сидят по двое.
        - Значит, уже в обозе не пятьдесят?
        - Так то наши мужики, — отмахнулся Клим.
        - Наши-то наши… а ну за топоры возьмутся? Тогда что? Э-эх, горе-вояки! Учу вас, учу уму-разуму, а все попусту.
        Стоявший рядом с Андреем Ярема Лакун, не выдержав, вступил в разговор:
        - Скликай народ! Уйдут ведь татары!
        - Погоди, — сердито посмотрел Андрей на своего друга и помощника и продолжил расспрос: — Куда же обоз направился — на Муром или Новград земли Низовской?
        - На Новград. Верь мне, воевода. Мы с Федором-гончаром и Первуном обоз до развилки довели. На Новград направились.
        - Вот теперь можно и народ скликать. Ярема, займись. А ты, Клим, скажи, где же твои товарищи?
        - Э-э, Андрей Романович, ты меня на мякине не проведешь. Я сделал так, как ты учил: Федор с лошадьми, а Первун следом за обозом идет…
        - Хорошо, — улыбнулся Андрей. — Сходи за Федором, и отдыхайте. За нами не ходите. Обойдемся без вас. Ешьте, спите. Вам дело будет.
        Клим попытался возразить, но когда услышал, что предстоит дело, смирился.
        Вскоре на поляне собрались до сотни заспанных, со всклоченными бородами, недовольных, ворчащих мужиков.
        Андрей, оглядев свое воинство, рассмеялся:
        - Видел бы вас хан Улагчи, со смеху помер бы.
        - С рассветом токмо угомонились, — недовольно пробурчал стоящий поблизости парень в синей рубахе, штанах, но босой. — Первый сон — он самый сладкий…
        - Потом доспите. Как ворога с земли нашей прогоним, — все еще улыбаясь, сказал Андрей и, указав перстом на босые ноги, добавил: — А ты чего без сапог?
        - Так сушатся. Вчера по темени в болотину угодил, во… — показал парень, до какого уровня провалился. — Если бы не Алексей, утоп.
        Андрей понимающе кивнул и, запрыгнув на поваленное дерево, обратился к заполнившим поляну мужикам:
        - Вы уж простите, мужики. Не до сна нам ноне. Понимаю, что устали, что две ночи подряд вылавливали татар, ударившихся в бега после налета на обоз. Но опять ворог объявился на муромской дороге, числом пятьдесят. Идут татары на Новград при сорока телегах. Неспешно, словно у себя дома. На свою погибель идут. Потому всем скоро одеться, обуться, — показал он на босоногого парня, — и быть готовыми к выходу. Лошадей приведут к дороге, ведущей на Новград земли Низовской. Обоз порожний, так что управимся быстро. Со сборами поспешите, чтобы татар не догонять. Я жду!
        Поляна опустела, но вскоре заполнилась, казалось бы, теми же мужиками, но каков вид: сияя бронями, при оружии, и стали ровными рядами по десяткам. Войско — любо-дорого глянуть, а уж в деле не раз побывали.
        Андрей еще раз осмотрел воинов и, перекрестясь, сказал:
        - С Богом!
        Обоз растянулся на добрую версту. Впереди обоза ехали трое татар — дозор, остальные же следовали в конце. Обойдя обоз по окской косе, Андрей со товарищи оказался на облюбованном заранее месте. Здесь дорога подходила к окской крутизне, отойдя от леса на полсотни метров. Расставив вдоль опушки пять десятков лучников, остальных ватажников он разделил, направив десяток в голову колонны, часть же оставил подле себя.
        Как только весь обоз вытянулся из леса на открытое место, Андрей подал сигнал. Так пронзительно свистел, наверное, только Соловей-разбойник. Татарский дозор даже не успел обернуться на свист. По две-три стрелы впились в тела, освобождая лошадиные крупы от лишнего веса. В татар, что были в конце обоза и ехали кучно, тоже полетели стрелы. С близкого расстояния они ранили и убивали. Не более десятка, осознав, откуда летит смерть, устремились в сторону леса, и тут же на дорогу высыпали всадники, ведомые городецким воеводой. Стычка была скоротечной: восемь кривых мечей против сорока прямых!
        - Никто не уязвлен! — доложил Андрею сотник Лука Ухо. — Раненых татар было двое — добили. А возниц сбили в кучу, тебя дожидаются.
        Андрей, раздосадованный, что не скрестил с врагом меча, быстрым шагом направился к скученному на окском берегу обозу.
        Оглядев напуганных до смерти возниц, спросил:
        - Кто старшой?
        Перед городецким воеводой стал коренастый чернявый мужик.
        - Откуда вы?
        - Из-под Рязани. Сотник Филька Пустобрех согнал с двух деревень мужиков с лошадками… Уже, почитай, второй месяц дороги топчем под татарвой.
        - Вот что, мужики! — обращаясь ко всем, возвысил голос Андрей. — Отпускаем вас вольно в рязанские земли. Но допреж вы этих, — кивнул он в сторону поверженных всадников, — закопайте!
        - Так нечем земельку копать, — развел руками старшой.
        - Тогда в воду побросайте. С татар ничего не берите. Коли возьмете что — себе на погибель. Лошадей мы уведем с собой.
        - Может, нам оставишь с десяток лошадок, в хозяйстве ой как сгодятся, — попросил старшой, на что Андрей, сдвинув брови, сердито спросил:
        - Ты видел на ушах у лошадей метки?
        Мужик кивнул.
        - Чего же ты тогда для себя смерть выпрашиваешь? Все татарские лошади меченые. Увидит такую лошадь татарин и отхватит твою дурную голову своим кривым мечом. Да и непривычны они к крестьянской работе, землю на них не вспашешь. Все, мужики, прощайте. Да помалкивайте, что здесь произошло. Себе же во благо помалкивайте.
        Вскоре дорога опустела. Рязанские мужики потолковали и решили: чего воду окскую поганить. Стащили тела татар в овраг и завалили ветками. Но не послушались совета Андрея, пересилила хозяйская жилка здравый смысл, и мужики, таясь друг от друга, обшарили тела воинов: кто нож засапожный прихватил, кому посчастливилось мешочек с серебром из-за пояса вытащить, кому шапка с куньей опушкой приглянулась…
        Муром рязанцы прошли, но, наткнувшись на первый же воинский отряд татар, за свою жадность поплатились головами.
        Многие просились в ватагу Андрея, но он брал только молодых, сильных, ловких. Полторы сотни ватажников — это все, чем он располагал. Андрей мог бы набрать в ватагу и больше, но необходимости в этом не было. Оседлав дороги на Рязань, Муром, Новград Низовской, Владимир, он не давал татарским отрядам свободно, без опаски передвигаться по землям городецкой, низовской, частично мордовской. Нападал, отбирал вывозимое в Орду награбленное или собранное князьями и баскаками добро. Часть ватажники прятали в лесных тайниках, большую часть возвращали пострадавшим от татар. Татары несколько раз посылали конные отряды на поимку дерзких ватажников, прозванных в народе «городецкими ястребами», но безуспешно. Будучи местными, они хорошо знали дороги, потаенные тропинки, проходы в болотах, речные броды и спокойно уходили от преследователей. А тех с приходом баскаков на Русь становилось все больше и больше. Временами Андрею казалось, что Орда словно Змей-Горыныч из сказов воеводы городецкого Устина Микулича. Срубишь одну голову, а на ее месте у чудища вырастает две.
        Роман Федорович через суздальских купцов передал для Андрея весточку. Писал, что с внуками все хорошо и чтобы берегся Александра. По детям Андрей тосковал, а Александра Невского не боялся. Зачем? Жизнью своей предводитель «городецких ястребов» не дорожил, и лишь одно его удерживало в этом мире — это месть монголо-татарам за горе и страдания, принесенные Руси и лично ему.
        Близилась осень, а за ней не за горами зима со снегопадами, морозом, метелями. Чтобы пережить зиму, можно бы было нарыть в лесных дебрях землянки, заготовить еды и отсидеться до весны. Но Андрей не смог бы, словно медведь, отлеживаться на лапнике до весеннего тепла. Потому, как только стаи птиц устремились на юг, вслед им по левому берегу Волги пошла ватага «городецких ястребов». Поначалу шли осторожно, но чем ближе к устью опускался конный отряд, тем дерзновеннее и безумнее становился городецкий воевода. Подходя к заставам, поставленным татарами, как правило, в местах слияния малых рек с Волгой или в местах перевозов, Андрей назывался дубецким князем, ехавшим в Орду, выказать хану Улугчи свою покорность. Если татар было больше, чем в отряде Андрея, ехали дальше, если меньше — убивали всех. Придерживаясь этого золотого правила, ватажники потерь почти не несли. Разве что случайная гибель от слепой стрелы или при переправе от неумения плавать сокращали отряд. Как-то сотник Лука Ухо — самый уважаемый, самый опытный и самый зрелый — поинтересовался у Андрея о конечной цели похода, городецкий воевода
ответил:
        - Цель одна — крошить татарские головы. Но есть еще одна: поклялся я именем Господа, что пущу кровь обидчику земли городецкой темнику Котыю.
        - А где же его сыскать? Орда большая…
        - Он в ставке хана Неврюя, а Неврюй — в ставке великого хана.
        - Так мы идем в Сарай?
        - Да, — был ответ.
        Сотник больше ничего не спросил, но осуждающе покачал головой, и Андрей понял.
        - Сегодня я скажу всем о цели похода. И даже если никто не пойдет со мной, я пойду один.
        А ночью при свете костров Андрей сказал своим воинам:
        - За тем перелеском заканчиваются русские пределы и начинается земля половецкая, а это уже Орда. Я иду в Сарай. Зову с собой охочих. Кто не пожелает, не неволю, оставайтесь здесь или идите в муромские леса. Там укроетесь. Везде ноне на ваши мечи татар достанет.
        Только четверо из пришедших в ватагу последними остались на месте ночевки, остальные же последовали за своим вожаком — городецким воеводой Андреем Романовичем.
        2
        Подойдя к местечку Рагу, «городецкие ястребы» остановились на ночевку. Не успев поставить палатки и шатер для Андрея Романовича, ватажники были вынуждены вновь надеть брони и сесть на лошадей. По докладу дозора, впереди, менее чем за версту, расположился военный отряд числом до трех сотен, по говору русские. Подкравшись к стоянке и окружив ее, по команде Андрея ватажники, словно тени, выступили из темноты в полосу света от костров. Сидящие и лежащие у костров воины повскакивали со своих мест, ощетинились сулицами[11 - СУЛИЦА — короткое копье.] и мечами.
        - Что мечи под руками — это неплохо, а вот дозоры не выставили… — улыбаясь, осуждающе покачал головой Андрей. Он не спеша подошел к костру, у которого сидели пятеро в зрелом возрасте мужей, в добротной одежде.
        - Кто вы и что это значит? — выступил один из пяти, смуглый, чернобородый, в зеленого цвета легком кафтане и тонкой выделки кожаных штанах, заправленных в тисненой кожи чедыги.
        - Судя по говору, вы из-под Ростова, а мы городецкие. Зовут меня Андреем Романовичем, а это моя дружина, — повел он рукой из стороны в сторону.
        - Я — боярин князя Глеба Васильковича Дмитрий Фролович. По поручению князя направляюсь в Сарай сватать татарскую царевну.
        - В Сарай? — переспросил Андрей.
        - В Сарай, — утвердительно кивнул боярин.
        - И мы в ханскую ставку. Может, вместе добираться будем? Татары, они разные бывают. И каждый за своего хана стоит. А ханы друг с другом не ладят…
        - Что же, пока садитесь к кострам, мы охотно поделимся с вами пищей и вином, а завтра посмотрим…
        - Благодарю, — в полупоклоне склонил голову Андрей, — но мы и сами с усами. Это я к тому, что едой и водой мы тоже охотно поделимся. — Он подал знак, и воины уже без опаски приблизились к кострам. — Ты уж, боярин, не серчай, но я дозоры выставлю. Мы привыкли просыпаться стольким количеством, сколь ложились почивать.
        Когда оживление у костров, вызванное приходом новых людей, знакомством, стихло, не спеша приступили к трапезе.
        - Кого же сватать намерены? — чтобы поддержать разговор, поинтересовался Андрей.
        - Царевну Газель, дочь хана Неврюя…
        - Вот те раз, — присвистнул Андрей. — Хан Неврюй всю Северную Русь разорил, а вы к нему родниться намерились!
        Потускнел взором боярин Дмитрий Фролович, словно тень легла на чело.
        - Не лежит сердце к сватовству, а надо. Сам великий князь Александр Ярославич в прошлый свой приезд в Орду обговорил с ханом сватовство. Мы и свататься, и за невестой одним разом.
        - А как же Глеб Василькович? Татары батюшку его Василька Константиновича головы лишили…
        - Князь Глеб во власти великого князя, из его рук стол белозерский принял. Да что супротив воли князя Александра скажешь, коли за ним Орда стоит, — тяжело вздохнул боярин Дмитрий. — Давай-ка лучше выпьем медка хмельного, нашего, ростовского, из погреба матушки княгини Марии Михайловны.
        - А невеста-то хоть хороша?
        - Князь Глеб говорит, что молода очень. Четырнадцать от роду, отроковица… А лицом? Не мне с ней жить. По мне так все татарки на одно лицо.
        Мед разлили в оловянные кубки.
        - За что пьем? — спросил Андрей.
        - За здоровье, конечно, — решительно тряхнул смоляными кудрями боярин.
        Кубки глухо брякнули. Сотрапезники крякнули и одновременно отерли усы.
        - Как медок княгинюшки?
        - Хорош! Давно не пивал такого, — похвалил Андрей. — А что, княгиня благословила сына?
        - И она, и епископ Кирилл одобрили выбор князя.
        - Дела-а, — удивленно протянул Андрей. — Наливай, Дмитрий Фролыч, еще, а то понять не в силах князей наших. Их татары бьют, а они к ним на поклон да еще и в родственники просятся.
        Выпили еще по одной, а потом еще… На душе потеплело, не такой уж дикой и далекой казалась степь, и поездка в далекий город Сарай не казалась опасной… Потрескивал костер, гомонел народ за трапезой.
        - А тебя на кой ляд к бусурманам потянуло? — в свою очередь поинтересовался боярин Дмитрий.
        Андрей, чуть помявшись, ответил:
        - Своей волей еду. Кровник мой в Сарае обретается. Пока его жизнь не возьму, своя жизнь не в милость.
        Помолчали.
        - Я твоего отца Романа Федоровича знавал. Жив-здоров ли? — нарушил молчание боярин Дмитрий.
        - Здоров, виделись недавно…
        - Слышал, он в князья вышел. Правой рукой эмира Булгарии стал.
        - Чести много, да забот во множестве, — нехотя ответил Андрей.
        - Так и ты теперь князь…
        - Я — воевода городецкий, им и останусь, — с раздражением отозвался Андрей. Он опрокинул чашу с вином, крякнул и, обрывая разговор, предложил: — А давай-ка, боярин, почивать. Ночи коротки, а сил поднабраться надобно.
        Дмитрий Фролович понимающе кивнул. Он завернулся в плащ и, положив голову на седло, быстро забылся сном. А Андрей еще долго сидел у затухающего костра, глядя на яркие и такие близкие звезды, и размышлял. Он не мог понять, почему князья русские так льнут к Орде. Одаривают ханов, позволяют безнаказанно разорять Русь, да еще и пытаются породниться. «Может, смерть Цветаны застит глаза и я чего-то не вижу? Отец тоже призывает смириться… Ну, нет! Я не склоню головы пред татарским мечом, как не склонил ее кровный отец мой — великий князь Юрий Всеволодович!»
        3
        Хан Неврюй оказался низеньким, толстеньким, смуглым, улыбчивым человеком. Ходил он важно, возложив руки на солидный живот, говорил быстро, и разобрать слова, сказанные им, было сложно. Толмач боярина Дмитрия Фроловича часто путался в них и изрядно перевирал. Но общий смысл был ясен: хан отдает свою дочь Газель за князя Глеба Васильковича. Калым за невесту хан назначил умеренный, сам же в приданое, и это уже по русскому обычаю, дал немало: одних чистокровных арабских скакунов выделил семь десятков, посуды, мехов, одежды всякой женской нагрузил пять возов, а также слуг, все больше русских полонянок, три десятка и сотню нукеров личной охраны.
        Сговор отпраздновали кумысом, хмельным медом и ромейским красным вином. Невеста так ни разу не появилась.
        - Только мужу откроет лик, — пояснил хан, — а там уж князь Глеб решит, с открытым ей лицом ходить или прикрываться.
        На пиру по поводу сговора присутствовал в составе своеобразной свиты боярина Дмитрия и Андрей. Темника Котыя ему показали. В отличие от многих окружавших хана Неврюя монголов он был высок, грузен, налит недюжинной силой. Небольшая обритая голова его была крепко посажена на бычью шею. Глазки маленькие, быстрые, настороженно смотрят из-под нависающих бровей. Темник Котый медлителен, но эта медлительность кажущаяся, и Андрей распознал это.
        «Темник силен и опасен, и взять его будет непросто», — размышлял Андрей, разглядывая своего врага. Пожалуй, он был единственным из пирующих, который пил лишь воду. А когда гости начали расходиться, Андрей проследил дом темника Котыя.
        Отъезд на Русь был назначен через седьмицу. Хан для гостей устроил соколиную охоту, а через два дня — охоту на волков. Сам-то он не очень любил гоняться по степи за волками, но для гостей нукеры согнали в ложбину до трех десятков серых, пресекая любые их попытки вырваться из кольца всадников.
        - Оставим эту забаву молодым, — предложил хан, и боярин Дмитрий охотно согласился. Убить волка плеткой, в кончик которой вплетен острый железный шип, на скаку было непросто. Монголы этому учились с детства, и соперничать с ними на Руси мог не каждый, тем более боярин Дмитрий, который волков-то видел лишь издали да уже остывшего зверя среди трофеев удачливых охотников.
        Андрей в волчьих гонах ранее не участвовал. Но от ханской охоты не отказался. Его интересовал не волк, а волчище о двух ногах, возвышающийся словно скала, на низкорослой монгольской лошадке. Темник Котый бахвалился, всем показывая пять растопыренных пальцев, мол, за ним пять волков.
        Медленно, разворачиваясь в лаву, более сотни охотников и их слуг направились к ложбинке. При их приближении нукеры разорвали круг, выпуская волчью стаю. Три десятка серых устремились в образовавшийся проход. Охотники, увидев добычу, оглашая степь улюлюканьем и свистом, обгоняя ветер, кинулись вдогон зверям.
        Волчья стая растекалась по степи, и так же охотничья лава дробилась на несколько групп преследователей, которые тоже делились, увлекаемые волчьими хвостами.
        Андрей, чуть отстав, не теряя из виду темника Котыя, не без интереса наблюдал за охотой.
        Охотник гнал волка довольно долго и, даже настигнув его, не сразу наносил удар. Смертельный удар плетью был всего один. Нанеся его, он или оставался возле поверженного зверя, или гнался за следующим серым, а трофей забирали следовавшие за охотником слуги.
        Темник Котый был умелым охотником. Уже три волка остались лежать на его пути, но он показал пять. Котыю повезло. Стая из пяти серых, за которыми он гнался, не разделилась, а следовала монолитно. Впереди стелился по степи самый большой, матерый волчище, четверо попарно следовали за вожаком. Темник уже настиг стаю, еще мгновение — и будет нанесен смертельный удар, но волки повели себя странно: вожак продолжал, не снижая бега, следовать по прямой, а его собратья неожиданно ушли вправо и влево. Темник видел вожака, большого, почти черного, со вздыбленной на холке жесткой шерстью, и следовал за ним. Увлекшись гоном, он не заметил, как четыре серых собрата, описав дуги, вернулись, и уже они гнались за охотником. Настигнув темника, они с обеих сторон прыгнули на него. Удар волка, что шел слева, был настолько силен, что сбил Котыя с лошади. Только сейчас, оказавшись на земле со вцепившимся в бок волком, темник понял, что произошло. Вожак вернулся и, чуть припадая на левую переднюю лапу, пошел по кругу, сужая его и приноравливаясь к прыжку. Темник увидел подъезжавшего Андрея и закричал. Даже не зная языка,
было понятно, чего хочет темник. Но Андрей лишь покачал головой и, развернув коня, медленно поехал в сторону начала гона. И это послужило своеобразной командой для волчьей стаи. До Андрея донесся дикий животный крик темника Котыя… Последний предсмертный крик!
        Враг, за жизнью которого он приехал, умер страшной смертью. Но радости от этого не было. Пустота, заполнившая его сердце, стала еще более глубокой. В Сарае его больше ничто не удерживало, можно было возвращаться на Русь.
        На следующий день Андрей рассказал боярину Дмитрию о том, кто являлся его кровным врагом и что произошло на охоте.
        - Господь рассудил верно: волк от волков и смерть принял. Куда же ты теперь? — спросил боярин Андрея.
        - Вернусь в Городец-Радилов. Коли позволишь, вернусь на Русь с тобой.
        - Буду только рад. Лучшего товарища в дальнюю дорогу не сыскать. И воины твои хороши. Путь долог, всяко может быть, а тут полторы сотни мечей…
        - Спасибо тебе, Дмитрий Фролыч. Будь в надеже, до Рязани располагай и мной, и моими людьми как мыслишь.
        О смерти темника Котыя Андрей рассказал своей ватаге. Выслушали молча, с пониманием. Только самый молодой из ватажников с сожалением произнес:
        - Привести бы злодея в Городец да отдать бабам в закланье… Но чего уж тут, Господь рассудил по-своему.
        - Куда же мы теперь? — спросил кто-то из ватажников.
        - Домой, — был ответ.
        4
        Андрей со своими молодцами не покинул боярина Дмитрия в Рязани, а пошел с ним дальше в Ростов. Более чем за двухмесячный совместный путь Андрей и Дмитрий сдружились. И когда боярин предложил продолжить совместный путь до Ростова, Андрей согласился. Причиной тому была не только возникшая дружба, но и то, что, дабы не распускать ватажников по домам на зиму, ему надо было продержаться до весны. А тут случай свел его с Дмитрием Фроловичем — человеком открытым, честным, на взгляд Андрея, излишне доверчивым и очень искренним.
        За время пути Андрею так и не удалось посмотреть на невесту ростовского князя. Ее везли в большой войлочной кибитке в окружении воинов охраны.
        - Словно драгоценность какую берегут, — удивлялись ватажники и боярские дружинники. — Боярину, и тому нет хода в кибитку.
        В Ростове свадебный обоз встречали всем городом, с иконами, крестами, хоругвями. И ничего, что среди полутысячного конного отряда встречались смуглые монгольские лица, епископ Кирилл осенял крестом всех направо и налево.
        Андрей с ватажниками разместился на дворе боярина Дмитрия, было тесновато, но сытно и уютно. В день приезда он был приведен к князю Глебу Васильковичу. Князь Андрею глянулся: молодой, спокойный, рассудительный. Еще мальчишкой он несколько лет прожил заложником в Сарае и потому в совершенстве говорил на монгольском и языках подвластных им иных народов, хорошо знал их обычаи и верования.
        - Я благодарен тебе за помощь моему боярину, — вместо приветствия крепко, по-мужски князь Глеб обнял Андрея. — Не откажи, будь гостем на моей свадьбе. Я пригласил также и твоего отца Романа Федоровича, не знаю вот только, приедет ли.
        Накануне венчания царевну Газель крестили, дав ей имя Феодора. Здесь, в храме Успения Пресвятой Богородицы, Андрей впервые увидел ее лицо. Круглое, смуглое, улыбчивое, обрамленные тонкими луками бровей любопытные черные глаза под густыми длинными ресницами, узкий разрез век придавал ей некую таинственность. Молодое личико светилось радостью и счастьем: князь Глеб Василькович пришелся Феодоре по сердцу.
        На свадебную кашу великий князь владимирский не приехал. Прислал боярина с подарками для молодых. А вот князь Роман Федорович приехал, да не один, а с внуками, словно знал, что встретит в Ростове Андрея. Роман и Святослав за год еще больше вытянулись, повзрослели. Большего Андрей и пожелать не мог…
        Всего неделю побыл Андрей с сыновьями. Роман и Святослав звали отца в Ошел, но он коротко сказал, словно отрезал:
        - Не время еще!
        В один из дней Андрей рассказал Роману Федоровичу о поездке в Сарай и о темнике Котые, но отца больше интересовал сменивший Сартака на ханском столе хан Берке. Андрей знал о нем мало, но даже по тому, что он увидел и услышал при ставке хана Неврюя и в самой столице, Роман Федорович сделал вывод: новый хан готовит поход. Вот только куда? И еще одно обстоятельство удивило и поразило князя Романа — в Сарае Андрей видел священников ростовских и владимирских церквей и от них узнал, что в ставке хана не единожды бывал владыка ростовский Кирилл.
        - Тот-то чего потерял в Сарае? — удивился Роман Федорович. — С князьями все понятно — им власть надобна, но что священникам в ставке хана занадобилось?
        - Поговаривают, что в столице улуса Джучи церковь православную возводить будут.
        - Если так, то это неплохо. Может, татары к православной вере ближе станут, креститься начнут…
        - Это вряд ли, — возразил Андрей. — У татар, или правильнее их называть монголами, — поправился Андрей, — в войске много иных народов со своими верованиями и богами, и всем им в Сарае соборы стоят. А только сами монголы как были нехристи, так ими и остались. Церковь же нужна полоняникам, что у них маются. Много их у татар, сам видел.
        - И я видел, — согласился с доводами сына Роман Федорович. — И не только видел, но и выкупил немало. Освободил бы больше, да денег на это дело надобно много.
        - Я дам тебе денег. Много. Сам-то я не могу бывать в Орде, а ты, как я понимаю, частый гость в ставке хана. Выкупи, сколь сможешь… и побольше детишек, глядючи на них, сердце разрывается. До Городца вас провожу, там и денег дам.
        Роман Федорович не спрашивал, откуда у сына серебро, догадался.
        - Поездку в Орду не одобряю. Из-за одного татарина мог потерять всех молодцов и сам сгинуть в чужой земле. Ты впредь будь осторожнее, — попросил он сына. — У тебя же Роман и Святослав. Роднее тебя у них никого нет.
        - Я постараюсь, — ответил Андрей и отвел взгляд. — А там как Господь положит.
        НОВГОРОДСКАЯ ТРАГЕДИЯ
        1
        Хан Мункэ готовился к очередному походу, и ему нужны были деньги, много денег. Подвластные улусы приносили немало, но многочисленные чиновники, многотысячное войско требовало немало средств. А кроме того, львиную долю золота и серебра надо было отправлять в Каракорум.
        К походу на запад не были готовы ни великий хан Мункэ, ни хан Улагчи, а вот пройтись по Руси в целях обогащения можно было бы. Но эмир Булгарии — верный и преданный слуга и полководец — отговорил. Он посоветовал не идти на голодную и малолюдную Русь, что приведет к еще большему ее обнищанию, а обложить налогом вольные земли новгородские и псковские. Хан согласился, и во Владимир отправился гонец с требованием прибыть князьям Северной Руси в Орду.
        Князь Александр недоумевал: налоги взимаются в полной мере, обозы с данью уходят в Орду без промедления, и вдруг требование «прибыть», да не одному, а с князьями.
        С пустыми руками к хану не поедешь. Опять князья потрясли казной, пощипали бояр, купцов, ремесленный люд.
        В марте 1258 года князья Ярославичи: Александр, Андрей, Ярослав и братья Борис и Глеб Васильковичи приехали в Сарай. И недели не прошло, как хан принял русских князей. Улагчи объявил князьям волю великого хана Мункэ.
        - Новгород и Псков должны платить дань, как и все города улуса Джучи. Посему земли эти должны дать «число»! С тобой на Русь, князь Александр, поедут переписчики. После того как людишек перепишут, дашь в Орду дань!
        Александру, немало лет защищавшему вольные новгородские и псковские земли, самому надеть татарский хомут на новгородцев было тяжело. Зная буйный нрав новгородцев, он понимал, что сделать это было непросто. Но не пустить переписчиков в новгородские и псковские пределы — это не исполнить волю великого хана и навлечь татар на Русь. Александр только вспомнил, какими его встретили города русские после Неврюева нашествия, и содрогнулся.
        - Что делать-то будешь? Новгородцы строптивы. Им хан не указ. Привыкли своим умом жить, — как-то в пути завел разговор Андрей, видя угнетенного думами старшего брата.
        - Не ведаю. А только дать «число» новгородцам придется, — откликнулся Александр. — Покричать покричат, да смирятся.
        - А коли нет?
        - Тогда быть замятне, крови быть великой! — жестко ответил великий князь.
        Возвращение во Владимир было тягостным.
        Обуреваемый черными думами, князь поделился тревогой с княгиней. Дарья Изяславна, выслушав мужа, пренебрежительно заметила:
        - А чего их жалеть, купчишек да строптивых бояр? Сколь от них отец твой Ярослав Всеволодович претерпел унижения, и сам ты тоже не раз, смирив гордость княжескую, потакал их крикливому вече. Все дань дают, одни они торгуют и богатеют день ото дня. Порастрясти кошели новгородские разве не дело? Глядишь, и иным будет полегче.
        - Легче-то не будет: татары с «числа» налог берут, а вот оглядываться в Руси не на кого будет. Все равны: и в горе, и в радости, — рассудил Александр.
        2
        Весть о том, что великий князь Александр с дружиной, с большим татарским отрядом и многочисленными переписчиками движется на Новгород, чтобы взять «число», долетела быстрее птицы. Загудел вечевой колокол, созывая новгородцев, и вскоре площадь перед Святой Софией гомонела и бурлила.
        На паперть собора из ворот Святой Софии вышел архиепископ Далмат в окружении бояр — членов Совета господ. Осенив крестом вечников, глава Совета зычно выкрикнул:
        - Господин Великий Новгород! Князь Александр Ярославич идет взять «число»! С ним ханские воины и переписчики. Что делать будем, Господин Великий Новгород?
        Поднялся гвалт. Новгородцы криками изливали свое негодование.
        На паперть поднялся посадник Михалка.
        - Новгородцы! — простер он руку к толпе. — Тяжелая година выпала на нашу землю. Русь обложили татары данью, пришел и наш черед. Чай, не обеднеем от десятой доли… Дадим «число»! Лучше смириться и жить спокойно, нежели накликать на Новгород беду!
        - Долой! Долой посадника! — вопили вечники, надрывая глотки.
        - Неугоден!
        - Князя Александра ставленник!
        - Долой!
        Михалку сбили с паперти и тут же у ступеней собора Святой Софии убили.
        Новый посадник нашелся скоро: им стал Михайла Федорович из Ладоги. Чем приглянулся новгородцам пришлый человек, неизвестно, да и никто бы не ответил на этот вопрос. Просто выкрикнул кто-то из толпы, его и поддержали.
        Тысяцкий оказался более благоразумным, чем посадник. Он еще до начала веча сбежал из города, наскоро собрав скарб и забрав жену и детей. Новым тысяцким выбрали Жироху — крикливого и задиристого.
        Но вот на паперть Святой Софии поднялся наместник князя Александра в Великом Новгороде его старший сын Василий. Оглядев притихшую площадь, он ломающимся голосом прокричал:
        - Я отрекаюсь от своего отца князя Александра Ярославича. Он предал клятву, данную на Ярославовых грамотах, защищать новгородские вольности. Сам ведет татар в новгородские пределы. «Число» — это оковы для каждого новгородца. Не пускать переписчиков в новгородскую землю! Не давать «число» татарским баскакам!
        - А коли отец прикажет, ты с кем будешь? С нами? Или с великим князем? — выкрикнул кто-то из толпы.
        - Господин Великий Новгород, тебе служу! Я с тобой! — прокричал юный князь, и тысячи глоток в едином порыве ему ответили:
        - Ты наш князь!
        - Здоровья тебе!
        - Слава!
        В августе 1258 года князь Александр с войском подошел к Великому Новгороду. Князь Василий, испугавшись расплаты за своеволие и дерзкие речи, благоразумно уехал в Псков.
        Оставив дружину и татарский конный отряд за городом, князь Александр в сопровождении воеводы Гаврилы Олексича и нескольких ханских чиновников приехал на вече.
        С паперти собора Святой Софии он видел лишь устремленные на него ненавидящие, презирающие его взгляды новгородцев. Князь чуть вышел вперед и, будто нависнув над толпой, заговорил:
        - Здрав будь, Господин Великий Новгород! Как ни прискорбно говорить мне это, но «числу» быть!
        Вече всколыхнулось криками негодования. Но князь Александр, выдержав паузу, продолжил:
        - Я всегда защищал Новгород от ворога, не щадил ни себя, ни дружины своей. И богатела земля Новгородская, и слава ее шла по всей Руси и за Русское море. Теперь же призываю вас к благоразумию. Монголы покорили много земель, и воинам их нет числа. Хан Мункэ повелел переписать Новгород и Псков, и взять дань, и этому воспротивиться — значит вызвать его гнев. А ханский гнев поглотит и Новгород, и Псков. Не оставит от Святой Софии ни камня! В Великом Новгороде немало накоплено злата да серебра и добра всякого. Часть отдать вольно — значит оставить себе остальное, не дать «выход» — лишиться всего. Потому «числу» быть!
        Долго взирали ханские чиновники на новгородцев, кричавших и размахивавших руками с паперти Святой Софии. Смотрели, молчали и лишь осуждающе покачивали головами: такого им еще не приходилось видеть. К вечеру вече решило: переписчиков на Новгородскую землю не пускать, а хану Мункэ отправить подарки.
        Когда решение веча озвучили ханским чиновникам, те оскорбились: воля хана не исполнена, а это неповиновение. Что за этим могло последовать, князь Александр представлял, и потому он заверил ханских переписчиков, что уговорит новгородцев не противиться. Дав князю Александру семь дней на усмирение непокорных новгородцев, в сопровождении конного отряда переписчики уехали во Владимир. Александр же со своей дружиной остался в Новгороде.
        Переговорив с архиепископом Далматом и самыми богатыми и уважаемыми в Совете господ боярами, князь убедился, что ни Совет, ни вече от своего решения не отступят. И тогда он ввел дружину в город. Началась расправа над непокорными.
        Бояре, призывавшие народ к неповиновению, были схвачены и обезглавлены, иные ослеплены, третьим в назидание обрезали носы. Голытьбу на Торговой стороне, что нападала на княжеских дружинников, рубили без числа во множестве, и кровь текла по улицам города по щиколотку, а вода в Волхове стала красной. По приказу князя язык вечевого колокола был отнят и потоплен в Волхове, а сам колокол сброшен со станины.
        Город затих, зализывая раны, лишь по улицам его и площадям разъезжали княжеские дружинники, задирая редких прохожих. Через седмицу в Новгороде появился новгородский посол с низовий Волги Мишка Панещинич. Он принес страшную весть: татарские полки уже в Низовской земле и идут на Новгород Великий карать за неповиновение ханской воле.
        В последний раз собралось вече. Решили дать «число» и послать посольство во Владимир с тем, чтобы пригласить ханских переписчиков в Новгородскую землю. Но как только в Новгород приехали татарские численники Бецик-Берке и Касачик со слугами, женами, детьми и множеством чиновников рангом ниже и начали переписывать население пригорода и брать дань, Новгород вновь заволновался. Татарские численники забеспокоились и потребовали у князя Александра дать им охрану. Получив желаемое, переписчики продолжили работу. Новгородцы вновь заартачились. Они всячески уклонялись от переписи, скрывали детей, скотину, грозили чиновникам. Тогда Бецик-Берке заявил на Совете господ: «Или вы даете «число», или мы бежим прочь!» Весть об этом разлетелась по городу в мгновение ока. Новгородцы, вооружившись кто чем смог, вышли на улицы, площади города. Понимая, что пролитая кровь ничему не научила строптивых новгородцев, князь вывел дружину из города и вместе с ханскими чиновниками направился во Владимир.
        «Пусть теперь татары сами разбираются со строптивцами», — решил князь Александр.
        Новгородцы, одумавшись, с полпути вернули ханских численников.
        Те, закончив перепись, собрали налог и, нагрузив возы серебром, мехами, изделиями кузнецов, гончаров, кожевников, удалились в низовье Волги. Новгород вздохнул полной грудью. Сетовала о потерях лишь чернь да ремесленники, бояре же и купцы даже не заметили уплаты налога. Для татар было все едино: что богач, что бедняк — налог платили не по доходу, а с души поровну.
        Князь Александр, прежде чем уйти из Новгорода, заключил новый ряд[12 - РЯД (УРЯД) — договор.] с новгородцами, по которому Великий Новгород обязался в согласии с «числом» платить «выход». Наместником в Новгороде он оставил своего шестилетнего сына Димитрия. Старший же сын Василий был схвачен в Пскове и в цепях привезен в Суздаль. Суд великого князя владимирского был суров: воеводу Александра, возглавлявшего дружину князя Василия, обезглавить, самого же князя изгнать из владимиро-суздальских земель до скончания века. Василий больше так и не появится во Владимире и умрет в Суздале, в безвестности и забвении, в возрасте тридцати одного года.
        БОГОМОЛЬЕ
        1
        Расправа над новгородцами тяготила князя Александра. Скольких детей он осиротил, скольких жен сделал вдовами… Кому они теперь без кормильца нужны, многие по миру пойдут… Но даже осознание необходимости этого шага не ослабляло боли душевной. Перед тем как отдать приказ своим дружинникам, он сказал: «Не жалеть никого! Кровь убиенных на мне, с меня спрос!»
        Дружина верила в князя, дружина верила князю и потому действовала сурово, кровью залив бунтовавший город.
        Во Владимир ехать не хотелось. Там снова плач, стенания по убиенным на улицах Новгорода дружинникам, а оных легло немало. И Александр решил ехать в Ростов. С женой, сыном и домочадцами весной 1259 года он направился в город, почти не пострадавший от татаро-монгольского нашествия и ставший родовым гнездом для Мономашичей. Здесь жила старшая в роду княгиня Мария Михайловна. Коротали век вдовы князей-страстотерпцев — Василия Константиновича ростовского и Константина Всеволодовича ярославского. Здесь жили верные единомышленники и помощники великого князя Александра в делах его — князья Глеб и Борис Васильковичи. Оба ростовских князя были умны, сдержанны, интересные собеседники, ибо немало времени проводили за книгами и свитками в харатейной — гордости деда князя Константина Всеволодовича и отца князя Василька Константиновича, а главное, открыты и хлебосольны. Там же, в Ростове, окормлял паству епископ Кирилл, с которым Александра немалое связывало. Владыка все поймет, утешит, простит. Именно в утешении нуждался сейчас Александр Невский больше всего.
        Великий князь стремился поспеть в Ростов к Вербному воскресенью, но весенняя распутица, хлябь не позволила ему свершить задуманное. Потому приехал позже, о чем немало сожалел.
        На суздальской дороге великокняжеское семейство встречали епископ Кирилл с клиром, князья Борис Василькович и Дмитрий Борисович, вдовствующая княгиня Марина, а также любопытствующие ростовчане. Как же, не каждый день посещает Ростов великий князь владимирский!
        Встав под благословение, Александр чуть слышно сказал:
        - Владыка! Грешен я. Дело миром в Новугороде уладить не удалось. Кровь пролилась немалая.
        - Ты молись, княже. Бог великодушен. Он простит.
        - Для того и приехал, отче.
        - Двери храма для тебя всегда открыты, княже. Иди, возблагодари Господа за то, что жив-здоров, что чада в здравии, что жена при тебе… А о делах потом.
        Великий князь устремился в храм Успения Пресвятой Богородицы. За ним направились было князья Борис и Дмитрий, но владыка их остановил:
        - Не надо мешать князю Александру говорить с Богом. Молитва в тишине да в одиночестве во благо.
        Александр истово молился Спасу и Пресвятой Богородице. Горячие слова жгли душу и изливались слезами. Сколько времени прошло — не ведал, когда же вышел из храма, на дворе стояла ночь. На паперти сидели двое гридей с факелами. Увидев князя, они спешно поднялись, подобрались.
        - Давно ждете? — спросил Александр одного из них.
        - Не ведаю, государь.
        2
        На Святую Пасху, 12 апреля 1259 года, князь Александр не остался в Ростове. Шум праздника, ликования, застолья ему были не по душе, и он с княгиней Марией Михайловной, княгиней Мариной, князьями Глебом и Дмитрием, а также княгиней Дарьей Изяславной уехал в село Угожь, где в местной маленькой церкви Богоявления Господня предался молитве.
        Лишь 3 мая великий князь с женой и сыном Андреем выехали из Ростова. Перед отъездом он зашел проститься с епископом Кириллом.
        - Нашел ли ты облегчение душе своей? — спросил владыка, возложив крест на чело князя.
        - Нет, отче! Видно, ношу принял не по силам. Умом понимаю, что иного пути не было и, не сломив норов новгородский силой, навлек бы на Русь новую беду. Хан своеволия новгородцам не простил бы. А они, когда идут походом, все сметают на своем пути. Но душа моя, она не приемлет оправданий… Закрою глаза и вижу новгородцев убиенных…
        - Ты, князь Александр, не очерствел душой и боль людскую принимаешь близко к сердцу. Но ты — великий князь и поставлен над всеми управлять землей и людьми, на ней живущими. И не татарами поставлен, родом княжеским, десятками пращуров своих, что сидели на великокняжеском столе до тебя. Потому помни, что пролитая тобой кровь сотен новгородцев во благо тысячам, а суд Господен… Господь, он всеведущ и разберется во всем.
        Возложив вторично серебряный крест на чело, владыка сказал:
        - Именем Господа нашего благословляю тебя, раб Божий Александр! Будь здрав, живи долго, правь мудро!
        С тем и расстались.
        Князья же Глеб и Дмитрий проводили князя Александра с семейством по суздальской дороге верст на пять. Прощаясь, Глеб Василькович заверил:
        - Будь в надеже, великий князь, и словом, и делом я с тобой. Только позови…
        - Я знаю, Глебушко. Отец твой, Василько Константинович, верно служил Руси, и ты в отца.
        Обнялись крепко, по-мужски. Наклонившись к самому уху Глеба, князь Александр тихо произнес:
        - А за Феодору прости. Так надо…
        Александр сел в возок. Княгиня Дарья Изяславна, прижавшись к плечу мужа, со слезливой дрожью в голосе проронила:
        - Эти четыре седьмицы были самыми счастливыми в моей жизни. Спасибо тебе!
        3
        Чего угодно ожидал Александр от Владимира, но только не этого: весь город вышел встречать своего князя. Во главе мирян стоял митрополит Кирилл со всем освященным собором, с черноризцами, боярами, лучшими градскими людьми, державшими в руках иконы, хоругви, под колокольный перезвон. Словно победителя встречали владимирцы великого князя Александра Невского, и от этого ему было еще больней и горше.
        Но настоящим испытанием для него стала речь митрополита Кирилла, которую тот произнес после литургии с амвона Спасо-Преображенского собора:
        - Слава тебе, великий князь Александр Ярославич! Ты ведь уподобился святому Константину Великому, лесть агарянскую преодолевшему! Не преступай, княже, завета, что положили свои пращуры — святой Владимир, богоизбранный Ярослав, мудрый Владимир Мономах и другие иже с ними добрые отпрыски благородного корня славных Рюриковичей, ибо ты стяжал Константинову доблесть, Владимирову веру, Ярославле мужество. Помни, что заповедал царь Соломон Премудрый: «Золото не в сокровищнице познается, но когда помогает сирому и вдовице, когда хранишь Правду и завет нищелюбия».
        Князь Александр понял слова митрополита и решил: «Все силы положу, все серебро, но из полона верну на Русь страдальцев, восполню урон, нанесенный в Новугороде Великом отчине!»
        И в очередную поездку в Орду ростовского епископа Кирилла князь передал с ним письмо хану Берке и серебро для выкупа пленных. Впоследствии он это делал при каждом удобном случае, с любой оказией…
        ПОСЛЕДНЯЯ КАПЛЯ
        1
        Прошел год.
        Гордая свободолюбивая Русь, что стало с тобой? Вместо песен слышны лишь стоны, вместо детского смеха — крики насилуемых женщин и истязаемых мужчин, вместо радости труда — труд до изнеможения с единственной целью выплатить налог. Не было на Руси еще такого, чтобы отец отдавал своих детей за долги в рабство ханским откупщикам, а жен — на поругание татарским баскакам. Не было на Руси такого, чтобы князь проходил мимо, отворачивая лик от чинимых над подвластными ему людьми издевательств и пыток с целью получения дани. Особо зверствовали хивинские, хорезмские, персидские откупщики-бесермены, что выкупили у баскаков право взимать дань. Они придумали особый порядок закабаления крестьян и ремесленников: уплата налога откладывалась на определенный срок под «резы»[13 - РЕЗЫ — проценты.]. Долг рос, и вскоре крестьянин становился кабальным, зависимым, бесправным. У него забирали все: жену, детей, скотину и в конечном счете самого угоняли на рабские рынки Хорезма, Сарая, Каракорума…
        Сотнями на рабских рынках покупались мужчины из Руси египетскими купцами, чтобы потом перепродать их египетским султанам. Самые молодые и сильные из русоволосых и голубоглазых рабов попадали в гвардию и становили воинами. Русские красавицы-полонянки становили наложницами царей, султанов, правителей, купцов и простых воинов… Русские дети стали ходовым товаром на восточных рынках — покупались и продавались за гроши…
        В 1262 году чаша народного терпения переполнилась. Загудели сполошные колокола, вызывая народ на улицы и площади городов.
        Начали ярославцы. Первой жертвой их гнева пал монах Изосима. Изменивший православной вере, он принял мусульманство, ходил по городу и хулил Христа, но славил пророка Мухаммеда. Возмущенные горожане забили его до смерти, а тело бросили собакам. Всех откупщиков и их слуг выгнали из города, а дворы разорили.
        Весть о событиях в Ярославле быстро разлетелась по Северной Руси. Поднялся Ростов. Даже княгиня Мария Михайловна не смогла удержать горожан от кровопролития. Баскак Гази-Бабу был убит, а хивинских и персидских купцов, разорив их дворы, изгнали из города.
        Против ханских баскаков и откупщиков поднялись Суздаль, Владимир, Переяславль-Залесский, Великий Устюг…
        «Как же так? — недоумевали новгородцы. — Еще два года тому великий князь Александр утопил в крови Великий Новгород лишь за то, что воспротивились новгородцы приезду ханских переписчиков в родные пределы, а ноне половина Руси поднялась супротив ханских баскаков и откупщиков-бесерменов. Мало того, поговаривают, что в Великом Устюге на торгу читали грамоту от великого князя, в которой он призывал народ гнать сборщиков дани с родной земли. Но даже если и не призывал, то уж ничего не делал для усмирения городов, это точно».
        И что удивительно, откупщиков и баскаков гнали, даже убивали, но ни один татарин во время народных возмущений не пострадал.
        Видя, как страдает народ, Александр принял опасное, рискованное решение: сыграть на том, что хан Берке стремится к разрыву с Каракорумом. Великий баскак на Руси монгол Кубилая был поставлен великим ханом Мункэ, а после его смерти полномочия его были подтверждены следующим ханом — Арик-Буком. Хана Берке не устраивало, что львиная доля богатств, получаемых из улуса Джучи, уходит в Каракорум. Берке перестал делиться богатством с великим ханом. Когда же золотоносный источник иссяк, Арик-Бука забеспокоился. А когда в Каракорум приехал бежавший из Руси баскак Кубилая и обратился с жалобой на князя Александра Ярославича, великий хан приказал хану Берке вернуть баскака на Русь, а князей и народ улуса Джучи наказать за неповиновение.
        Хан Берке лишь посмеялся, получив приказ из Каракорума. Ему, затеявшему войну на Кавказе и в Азербайджане против хана Хулагу за расширение улуса, заниматься возвращением Кубилая во Владимир, чтобы тот богател на его землях… Ну нет! Что же касается наказать Русь, то это следует сделать. Вот только как, хан еще не решил, но князя Александра приказал вызвать в Орду.
        2
        Князь Александр, несмотря на бушевавшие в городах волнения, которые могли навлечь гнев с востока, смотрел в противоположную сторону — на запад. Он готовил поход на Юрьев, названный позже Дерптом. Город, основанный в 1030 году Ярославом Мудрым, был захвачен в 1224 году меченосцами. С тех пор обладание этим городом-крепостью стало одним из направлений деятельности всех великих князей.
        Для похода на Юрьев великий князь Александр собрал много сил. Он заключил договор с Литвой, призвал дружины князей полоцких, витебских, ополчил новгородцев, с пятьюстами всадниками пришел литовский князь Тройнатой. Но уже с пути на Юрьев князь Александр должен был оставить войско, чтобы ехать в Орду. Помимо грамоты хана Берке с верными людьми пришла весточка от епископа ростовского Кирилла, находившегося в Сарае. Владыка писал, что хан собрал большое войско. Куда он его поведет — держит в тайне. Может, на Русь, а может, и нет. Кроме того, владыка сообщал, что, по словам хана Неврюя, Берке будет требовать от Руси вспомогательное войско.
        Ехать в Орду надо было незамедлительно. Великий князь оставил войско на своего девятилетнего сына Димитрия, дав ему в помощники своего младшего брата Ярослава Ярославича тверского, полоцкого князя Товтивила Ердзивиловича и своего зятя, витебского князя Константина-Августа Товтивиловича. Сам же вернулся во Владимир.
        Огромное войско подошло к Дерпту. Многие видели город впервые и удивились: крепость окружали три ряда стен, перед которыми чернели провалами рвы, заполненные водой, далее шел город с узкими улочками, каменными домами, каждый из которых мог стать маленькой крепостью, а на самом высоком месте стоял неприступный замок на Тоомемяги. Осмотрев крепость, союзники приняли решение идти на приступ. Наступательный порыв был настолько велик, что ни стены, ни защитники крепости не смогли остановить воинов. Дерпт был взят на щит первым приступом. Воины-союзники не смогли лишь захватить замок, где укрылось немало немецких рыцарей. В Дерпте было захвачено немало пленных, вывезен не один десяток подвод с добром. Защитников крепости полегло немало, а вот потери нападавших оказались незначительными, и союзный военный совет принял решение взять замок осадой. Но пришла невесть откуда и неизвестно от кого весть, что на выручку осажденным в замке рыцарям движется ливонское войско во главе с магистром Ордена Вернером фон Брейтгаузеном. Союзный совет русско-литовского войска решил отступить, довольствуясь тем, что взято в
городе. Возможно, этого им не пришлось бы делать, но один из союзников — король Миндовг не пришел в назначенный срок к месту встречи, чтобы совместно идти на Ригу. Король, осадив крепость Венден, так и не смог ее взять. Время было упущено. Поход на Ригу откладывался.
        Князей Димитрия Александровича и Ярослава Ярославича с новгородским ополчением и владимирскими полками Великий Новгород встречал колокольным звоном. Еще бы, ополчение новгородское вернулось из похода почти без потерь и с большой добычей. Будет купцам и перекупщикам чем поживиться.
        Не прошло и двух недель со дня триумфального возвращения из похода, как в Новгород заявились послы из Риги: немецкий — Шивард, любецкий — Тидрик и готландец Ольстенем. Послы долго охали и ахали по поводу того, что в Новгороде нет великого князя Александра, приниженно заглядывали в глаза новгородским боярам, умащивали подарками князя Димитрия Александровича. Итогом переговоров явилось «Докончание». Договор подписали князь Димитрий, посадник новгородский Михалка, тысяцкий Жирослав, с одной стороны, и Шиворд, Тидрик и Ольстенем — с другой. По договору все многолетние тяжбы и разногласия оставались в прошлом, а вот торговля становилась свободной на всей Балтике. Гарантом договора становился Любек — столица торговых городов Ганзейского союза. Наибольшую прибыль от этого договора получили купеческие подворья в Новгороде: Ивановский стан, Готландский и Немецкий дворы.
        3
        По приказу хана Берке эмир Волжской Булгарии Гази Барадж готовил пять туменов для похода в Азербайджан. Эмир понимал, что Берке по уже укоренившейся традиции пошлет булгар в самое пекло, впереди монгольских туменов, а значит, уланы и бахадиры должны быть хорошо вооружены и защищены. Приход туменов в Сарай был назначен на осень 1262 года.
        В самый разгар подготовки из Орды вернулся князь Роман Федорович, посланный Гази Бараджем в ханскую столицу для изучения целей и планов хана Берке. Не дав князю отдохнуть с дороги, эмир позвал его к себе.
        - Ты уж прости меня, Роман Федорович, мое нетерпение, — по-дружески обнимая князя за плечи, произнес Гази Барадж. — Нет сил находиться в неведении. Слухи из Орды приходят разные, но верить им не в моих правилах. Потому жду твоего рассказа.
        Роман Федорович за годы, проведенные вместе, хорошо узнал своего покровителя, ставшего другом, и потому, усевшись на столец, приступил к рассказу:
        - Хан Берке, что змея, мудр, хитер, изворотлив и вероломен. В последнее время он зачастил в Хорезм. Там принял мусульманство, и потому опорой своей хан сделал ордынских мусульман, а в доказательство приверженности принятой религии он приказал вырезать всех христиан-несториан в Самарканде.
        - А как же Боракчин? Неужто она позволила Берке безраздельно властвовать в Орде? — с возмущением воскликнул Гази Барадж.
        - Хан отравил вдову брата Бату. Ее и двух своих племянников, чтобы они не мешали ему улус Джучи превратить в мусульманскую империю. Великий хан Кубилай из-за этого рассорился с Берке, но наказать за его деяния не смог. Ты же, эмир, поди, знаешь, что он перенес столицу Кыпчак-Йорты из Каракорума в Бейпин. Увлекшись древней китайской культурой, великий хан решил государство монгольское превратить в государство с китайской культурой.
        - Да. Я знаю об этом, — кивнул Гази Барадж. — Отказавшись от религии и языка, великий хан Кубилай сильно ослабил империю. Только нам от этого не легче. Хан Берке только усилился.
        - Ты прав. Берке рассорился с великим ханом и отказался делиться с ним данью с улуса Джучи. Заключив договор с сирийско-египетским султаном Байбарсом, он еще больше усилился и с помощью султана попытался захватить Азербайджан. Но хан Хулугу, стремясь опередить события, разбил войско султана, и теперь за Азербайджан хан Берке будет биться один. Вот почему ему понадобились тумены Булгарии. Но хан еще не решил, идти ли ему в Азербайджан или повести трехсоттысячное войско на Русь.
        - А почему на Русь? — удивленно вскинул брови Гази Барадж. — Князь Александр держит Русь в узде крепко…
        - Держал… Города Руси поднялись супротив татарских баскаков.
        - Рано! Рано поднялась Русь, — сокрушенно воскликнул эмир. — Хан Берке сегодня силен как никогда. Потопит Русь в крови!
        - Он еще не решил, куда идти. Вот если бы ему посоветовать…
        - Что? — перебил речь Романа Федоровича эмир. — Посоветовать ему идти на Азербайджан?! Но хан Берке не хан Мункэ, советов не принимает.
        - Тогда одна надежда на князя Александра. Хан вызвал его в Орду на правеж. Непросто князю будет с ханом. Более лживого и вероломного человека я не встречал. Ты знаешь, за монгольскую речь в ставке хана можно поплатиться головой. Там сейчас говорят на тюркском, то есть татарском.
        - Это на каком? — не понял Гази Барадж.
        - На половецком…
        - А-а, вон оно что. Хитер хан. Сохранив монгольский образ жизни, он отказался от богов, от языка исконных монголов. Большинство его туменов сегодня составляют воины из покоренных народов. Они-то, если надо будет, пойдут против империи. — Помолчав, эмир глубокомысленно произнес: — То, о чем хан Бату лишь мечтал, хан Берке сделал. Он создал новое государство. Вот только какое место в нем он отвел нам, Булгарии и моему народу?
        Гази Барадж вздохнул и, положив ладонь на колено князя Романа, доверительно сказал:
        - Отдыхай. День-два… Потом поезжай в Ошел и уйми своего сына. Разошелся не в меру, рубит татарские головы без разбора. Седьмицу тому чуть было отряд булгар не перебил, еле ушли.
        - Прости, эмир, но почему ты решил, что это мой сын татар изводит?
        Гази Барадж улыбнулся.
        - Твой… Про воеводу городецкого в народе уже сказы складывают. Сказы — это хорошо. Вот только хан Берке потребовал его изловить и в Орду доставить. Так что ехать тебе в Ошел, а может, и в Городец надобно. Так?
        Роман Федорович понимающе кивнул и, ничего не ответив, вышел из харатейной, где беседовал с эмиром Булгарии.
        4
        Раннее утро. Солнце лишь коснулось лучами сосен, горделиво вознесшихся в небо зелеными кронами. Ветер стих, и вдоль речного простора заструилась пелена тумана. Андрей вдыхал полной грудью утреннюю свежесть и любовался волжской ширью. Боль утраты Цветаны отступила, остались лишь грусть и какая-то щемящая тоска. Одно радовало — сыновья. Они заметно повзрослели, хорошо читали, писали, разговаривали на булгарском, монгольском, осваивали татарский язык. А так как Роман Федорович часто был в отъезде, их воспитанием занялась Мария. Мальчишки овладевали не только грамотой, но и ратную науку познавали охотно и с большим старанием, а наставников Роман Федорович нашел достойных.
        Ватажка Андрея разрослась, и это добавило еще больше хлопот. Пять сотен ратников надо накормить, одеть, обуть, вооружить, научить умело драться копьем, мечом, секирой, метко метать стрелы… Но беспокоило Андрея не это. Недавно был гонец из Владимира от князя Александра. Великий князь запретил под страхом смерти убивать татар! Ну, это бы еще ничего — князь ему не указ, а вот с отцом дело обстояло хуже. Он приехал сам и настоятельно потребовал не убивать татар на территории Волжской Булгарии. «На Руси нельзя! В Булгарии тоже! А где же можно? В самой Орде? — размышлял Андрей. — А почему бы и нет… Переодеться в одежонку татарскую, благо штанов и курток кожаных в достатке, оружия всякого по тайникам запрятано не на пять сотен, пожалуй, на пять тысяч будет. Подойти незаметно можно к любому татарскому стану. Бей, круши… Да, наверное, это было бы неплохо. Но что получается: из мстителей ватажники превращаются в шайку шишей. Те грабят и убивают, и мы… Только мы вначале убиваем, а потом грабим. На родной земле вроде с ворогом сражаемся, а в земле булгар или в Орде… Всех татар не перебить! Что же делать?
Распустить ватагу и податься к отцу? Примет. Но чем заниматься в Булгарах или Ошеле? Осесть в Городце, но князь Александр не даст спокойно жить. Можно бы было прийти в Ростов под защиту князя Глеба Васильковича, ему служить…»
        Внимание Андрея привлек караван насадов под пестрыми лоскутными парусами.
        «Хорезмские или арабские купцы домой плывут. Награбили на Руси. Эх, жаль, нет лодок, а то бы здесь им и конец!»
        С берега было видно, что паруса в безветренную погоду слабые помощники гребцам, в такт ударов бубна вспенивающим веслами волжскую воду. Вот один из них по левому борту на мгновение упустил весло и тут же получил удар кнута. Андрей дернулся, словно это его обожгла сыромятная кожа.
        - Вот песьи дети! Измываются над народом! — послышался позади голос.
        Андрей обернулся. Десяток молодцов его личной охраны, переминаясь с ноги на ногу, понуро склонив головы, стояли в двадцати шагах.
        - Я же вам запретил за мной ходить! — сдвинул брови Андрей.
        - А мы и не ходили, — скорчил невинное лицо Евсей — сотник первой сотни. — Тут дозорный говорит: караван на Волге. Караван… Ну, мы и пошли посмотреть. А тут ты стоишь. Не уходить же. О! Вон что-то содеялось, — показал он пальцем в сторону проплывающих стругов.
        И правда, шедший последним вдруг начал забирать вправо.
        - Чего это он? — недоуменно вытаращил глаза Евсей.
        - Гляди левее, — выкрикнул кто-то из молодцов охраны. — Кто-то сбежал с лодии. Вон голова из воды виднеется.
        - А ведь догонят, вражье отродье!
        Андрей, приняв решение, повернулся к охране.
        - Луки с собой?
        - А то как же. Вона, рядышком лежат, — показал рукой Евсей.
        - Быстро к берегу! Отсеките лодию от беглеца! — распорядился Андрей.
        Остерегаясь попасть в гребцов-невольников, ватажники принялись метать стрелы в борта струга, дырявить парус. Это быстро охладило преследователей, и судно резко повернуло на середину реки.
        Вскоре на высокий волжский берег пред очи Андрея Романовича молодцы охраны поставили беглеца. Вернее, беглянку. Отважным пловцом оказалась девушка, на вид лет пятнадцати, невысокая, худенькая, с длинной русой косой. Голубые глаза смотрели испуганно, как у загнанного зверька. Льняная рубаха прилипла к телу. Девушку бил озноб.
        - Прикройте чем-либо отроковицу, озябла, чай, — распорядился Андрей и, обращаясь к девушке, спросил: — Зовут-то как?
        - Родимной.
        - И откуда же ты такая смелая?
        - Из Великого Устюга.
        - А на Волге как оказалась?
        - За долги имали у батюшки. Купец Ибрагим сказал, что какому-нибудь татарскому воину продаст. А я не хочу к воину. Они грязные, воняют и плетками дерутся, — губы у Родимны задрожали, и она расплакалась.
        Оборачивая девушку принесенным одним из ватажников плащом, Андрей как мог успокоил:
        - Теперь тебя никто не обидит. Обсохнешь. Ушицы с нами поешь, а там будем думать, как тебя к батюшке с матушкой возвернуть.
        - Нет у меня ни батюшки, ни матушки, — сквозь слезы проронила девушка. — Одна я.
        - Как же так? Ты сказала, что тебя у отца за долги забрали? — с возмущением воскликнул Евсей.
        Девушка кивнула и разрыдалась еще сильнее.
        Позже она рассказала, что вначале за долги хорезмский купец Ибрагим забрал мать, потом ее. Но отец не хотел отдавать Родимны, воспротивился, и купец запорол его до смерти.
        Что делать с девчонкой, Андрей не знал. Оставить ее в лагере среди полутысячи мужиков и парней нельзя, отправить в Булгарию к отцу — тоже не дело. Хватит и того, что родных сыновей ему на руки передал. «А отправлю-ка я ее в Ростов к боярину Дмитрию Фроловичу, чай, не объест одна-то, да и сама не в тягость будет — рукодельница».
        Так Андрей и поступил. В Городце задержался из-за болезни суздальский купец Афанасий. К нему-то и обратился Андрей с просьбой. Купец охотно согласился взять Родимну до Суздали, а когда городецкий воевода отсыпал ему серебра, то купец заверил, что девушку доставит до Ростова и передаст из рук в руки боярину Дмитрию Фроловичу. Прощаясь, Андрей показал Родимне мешочек с золотыми монетами.
        - Это твое приданое. Афанасий передаст мешочек боярину Дмитрию. Я ему про тебя отписал. Встретишь доброго парня…
        - Я уже встретила, — зардевшись, тихо произнесла Родимна. — И буду его ждать. Ты не думай… Это я с виду такая, а на самом деле мне уже семнадцать…
        - Я чего-то не пойму, ты что, за меня замуж собралась? — затряс головой Андрей.
        - За тебя, — отчаянно выдохнула Родимна. — Ты же вдовый…
        - Так что с того. Ты же мне в дочери годишься.
        - Вон сколь молодцов в твоем войске, а глянулся ты мне один. Люб ты мне, и без тебя я умру. Я это знаю… — теребя кончик косы, тихо говорила девушка. — Ты умный, добрый, сильный, и я буду тебе хорошей женой, — с твердой решимостью произнесла Родимна и отчаянно посмотрела Андрею в глаза.
        Городецкий воевода был озадачен и немного растерян. Поначалу он хотел высмеять девчонку и тем самым отбить ее охоту к замужеству. Но увидев чистый взгляд голубых глаз, замерших в ожидании, передумал. Чего-чего, а столь откровенного признания от Родимны он не ожидал.
        Проведя ладонью по ее русой головке, он сколь можно мягче сказал:
        - Поезжай, Родимнушка, с Богом. Там видно будет, — а сам подумал: «Душа ты трепетная. Это в тебе не любовь говорит, а чувство благодарности за избавление от страшной судьбы на чужбине. Поживет в боярской семье, встретит кого, и загорится сердечко девичье!»
        Как уезжал Афанасий с Родимной из Городца, Андрей не видел. Он покинул город раньше. О Родимне воевода вспоминал часто, ее искренняя исповедь волновала его. Но всякий раз Андрей отгонял всплывавший образ девушки усмешками: седа борода, а туда же… в женихи!
        СЛУЖЕНИЕ
        1
        В первые дни января 1263 года посольство великого князя Александра Невского прибыло в столицу Золотой Орды город Сарай. Путь был долгим, трудным. Когда вступили в монгольские пределы, столкнулись с пугающим и неизвестным доселе природным явлением — пылевыми бурями. Огромной силы ветер нес пыль и песок, затмив белый свет, заставив остановиться и конного, и пешего. Вслед за стеной пыли на путников обрушился мокрый снег, и все это при непрекращающемся леденящем душу ветре. Видавшие виды дружинники истово крестились и говорили:
        - Неспроста это! Бусурманские боги не хотят нас пускать в свои пределы.
        Наконец путь пройден. Впереди столица Орды, но и здесь не повезло: ханский чиновник, встретивший посольство за версту от столицы, сообщил, что великого хана Берке в Сарае нет. Он в своих дальних становищах за Ахтубой.
        Но и это препятствие было преодолено.
        Посольство разместилось в приготовленных двух больших шатрах, застланных кошмами, коврами, для князя было приготовлено ложе из множества одеял и подушек. В центре шатра стояла печь для обогрева, дым от которой выходил в отверстие в вершине шатра, а перед входом в шатры горели негаснущие костры, отгоняющие злых духов. С момента прихода в ханскую ставку посольство бралось на обеспечение Ордой: еда, вода, кумыс для людей, овес и сено для лошадей поставлялись ежедневно в одно и то же время в расчете на одну голову.
        Потянулось, казалось, нескончаемое время ожидания. День за днем, неделя за неделей… Хан не спешил принять посольство: во-первых, в Орде все делалось не спеша, размеренно, и ожидание входило в ритуал приема; а во-вторых, хан Берке был сердит на подвластного правителя покоренных земель, не сумевшего удержать свой народ от бунта.
        Князь Александр мог покидать шатер, прогуливаться по ставке, даже выезжать в степь, но в сопровождении одного из ханских чиновников.
        Выехав из Руси в неспокойное время, князь, находясь в неведении, пребывал в тревоге и раздражении. Молитва не помогала, беседы с ближними боярами тоже. В конце февраля в его шатре появился гость — булгарский князь Роман Федорович. По тому, как он выглядел, было видно, что путь в Орде ему дался нелегко: щеки запали, под глазами пролегла чернота, если в последнюю встречу седина лишь посеребрила виски, то сегодня обсыпала и голову, и бороду, и усы.
        Князь Александр был рад появлению Романа Федоровича. Он поспешил навстречу гостю, обнял его, усадил на подушки.
        - Не чаял увидеть тебя, князь Роман, здесь. Вот уже, почитай, восемь седьмиц ни одного родного лица, все желтые да узкоглазые… Девок прислали развлечь, да и те все больше низкорослые, колченогие… Прогнал! Ты сам-то откуда? Случаем, не из Руси? — засыпал вопросами Романа Федоровича князь Александр. — Что во Владимире, Ростове?
        - Из Булгарии я, но был и на Руси. Правда, токмо в Городце и Новграде Низовском.
        - И что говорят? Что Русь?
        - Затихла. Угомонился народ. Как баскаков татарских да откупщиков прогнали, так и успокоились.
        - Слава Богу, — перекрестился князь Александр. — Я тут извелся думами: а ну вгорячах начнут татарам головы рубить! Тогда все! Хан Берке орду на Русь поведет!
        - Чтобы хану повести войско на Русь, повода не надобно, — горестно усмехнулся Роман Федорович. — Ноне под ним тридцать туменов. С таким войском от моря до моря пройти можно. А на Русь он может и булгар направить. У Гази Бараджа в готовности к походу семь туменов стоят. Сможешь ты собрать подобное войско, чтобы противостоять булгарам?
        Не зная, что ответить, Александр Ярославич спросил:
        - А… может направить?
        - Хан может все, никто ему не указ. Но я помогу тебе, князь Александр, сократить срок ожидания. Думаю, ты не с пустыми руками в Орду приехал? А как хан поступит с Русью, будет зависеть только от тебя. Позже я расскажу тебе, что хан любит и как с ним нужно вести разговор, — поднимаясь с подушек, сказал Роман Федорович. — Завтра ближе к вечеру я зайду к тебе, князь Александр Ярославич.
        - А как же медку с дороги-то, не помешает… за встречу?
        - Завтра и попотчуешь, князь, а ноне недосуг. Мне в Сарае побывать надобно. Так что прощай. Свидимся еще…
        Но ни завтра, ни в последующие дни Роман Федорович не появился. Позже Александр узнал, что булгарский князь по приказу хана был взят под стражу и брошен в земляную яму в Сарае, а прибывшие с ним люди перебиты.
        2
        Только в конце марта 1263 года князь Александр Невский был допущен в шатер хана Берке.
        На возвышении на троне, вырезанном из белой кости с позолотой, с вкраплениями драгоценных камней, восседал пятидесятишестилетний хан Берке. Большеголовый, скуластый, с оплывшим желтокожим лицом, явно оберегаемым от солнца и ветра, одетый в роскошные одежды, он глазами-щелочками разглядывал именитого князя. Про победы князя Александра он был наслышан и был крайне удивлен, как мог прославиться полководец, водивший меньше тумена.
        Александр, в своем темно-красном княжеском плаще, заколотом на левом плече золотой фабулой в виде головы льва, темно-синем кафтане, подпоясанном поясом, отделанном алыми рубинами, и красной кожи сапогах, казался еще шире в плечах и выше ростом. Шапку, отделанную горностаем, он держал в руках. Опустив глаза долу, Александр Ярославич замер в ожидании.
        Краем глаза князь увидел, что хан кивнул, и тут же перед ним появился придворный с золотым подносом, на котором стоял большой золотой кубок с арабской вязью по верхнему срезу. Сделав глоток, хан протянул кубок князю. За ханским троном, где стояли пятьдесят младших ханов и мурз, послышался ропот изумления. Русский князь был удостоен высшей чести: разделить вино с ханом.
        Князь Александр с поклоном принял из рук хана кубок и опорожнил его содержимое одним большим глотком. Хан одобрительно кивнул.
        - Говори, — разрешил Берке.
        Назвав все титулы великого хана, князь Александр, не прибегая к услугам толмача, спокойным, без заискивания, тоном сказал на монгольском:
        - За неразумное поведение твоих данников на Руси я поклонился подарками, что сложены у входа в твой шатер, великий хан. Если позволишь, то слуги внесут их.
        Хан разрешающе кивнул, и вскоре у подножия трона выросла гора бочонков с серебром и золотом, шкатулок с драгоценными камнями, украшениями, купы пушнины, дорогой искусно изготовленной посуды, оружия, украшенная золотыми бляшками конская упряжь, в клетках — охотничьи соколы. Последними вошли два дюжих воина, втащивших посаженного на железный ошейник бурого медведя и удерживаемого цепями.
        Подарки хану понравились.
        - Чего просишь? — спросил он, уже благосклонно взирая на русского князя.
        Князь еще раз поклонился и своим громоподобным голосом начал:
        - Я знаю, что любая война требует много воинов и немало денег. У такого великого полководца, как ты, великий хан, много воинов. Что тебе русские мужики, которые умеют только землю пахать да горшки глиняные лепить… Они не умеют воевать. Если бы они умели это делать, то хан Бату не покорил бы Руси. Твои воины обучены, они сильны, отважны и без труда одолеют иль-хана Хулагу. Русские же мужики пусть работают. Они будут хорошо работать, даже лучше, чем сейчас, и «выход» Руси будет больше, намного больше, — заверил князь.
        Хан понял уловку князя, оценил ее и, усмехнувшись, сказал:
        - Ты умен и хитер, урусский князь. Я подумаю над твоими словами и решу. Иди. Я позову тебя.
        Через несколько дней хан Берке пригласил князя Александра к себе и уже без многочисленной свиты удостоил длительной беседы. Начал ее совершенно неожиданным для князя Александра вопросом:
        - Как ты думаешь, князь Александр, почему император Михаил ищет родства в Орде? Свою дочь Евфросинью он выдал замуж за хана Ногая — подвластного мне младшего хана. Неужто в Европе нет достойного рода, чтобы не зазорно было породниться императору?
        - В Европе много богатых и достойных правителей. Но никейский император Михаил VIII Палеолог завладел Константинополем. Он ищет союзников против латинян, а следовательно, его интересуют православная Русь и Орда, где тоже православие пробивает себе дорогу.
        - Да, я разрешил строить церкви в своих пределах и крестить тех, кто пожелает. Православие проповедует смирение, а мне нужны смирные народы. Оно провозглашает власть от Бога, то есть боги решают, кому сесть на трон, и это меня устраивает. Ты ведь знаешь, я не беру налог с ваших попов…
        - Да, великий хан. И я благодарен тебе за это, вся Русь благодарна. Но надо идти дальше. Ноне Золотая Орда вступила в союз с Сирией и Египтом против хана Хулагу, и это дает возможность организовать торговый путь из Руси и Сарая через Константинополь в Египет, а из Египта, морским путем следуя, можно торговать со всем Средиземноморьем.
        Хан Берке призадумался.
        - Вон ты куда повернул, урусский князь. А скажи, как торговать мне с тобой, моим данником? Я могу взять и так что захочу, — усмехнулся хан.
        - Так-то оно так, — согласился князь Александр. — Только любое государство, воюя, и тебе это известно, великий хан, беднеет, торгуя же — богатеет…
        - Любое, но не мое, — прервал князя хан Берке. — Мои воины из похода ведут толпы пленниц и пленников, возы, нагруженные добром, гонят скот без счета!
        - Да, но это все богатство оказывается в руках скупщиков, купцов и утекает в Каракорум, Хорезм, Бейпин… А надо, чтобы были свои купцы, монгольские, тогда и добро будет оставаться в Орде, а купцы будут торговать с Египтом, Сирией, Европой, Русью…
        Хан опять надолго замолчал, задумался. Через какое-то время поманил князя Александра пальцем и, когда тот приблизился, тихо сказал:
        - Торговля — это хорошо. Торговать надо, но не с Европой. Европу я и так возьму… и разорю. Не с кем в Европе торговать будет.
        Хану нравилось беседовать с умным и знающим человеком, и он оставил князя Александра при себе.
        Прошло полгода.
        Хан Берке не вернулся на лето в Сарай, а блуждал со своей ставкой вдоль Ахтубы. Как-то августовским ранним утром в шатер князя Александра заглянул ханский вельможа Улук. Хорошо зная русскую речь, он частенько являлся посланцем хана к русскому князю. На этот раз Улук был нетерпелив и настойчив. Когда разбуженный по его требованию князь вышел из занавешенной коврами ложницы, вельможа не терпящим отказа тоном приказал:
        - Великий хан зовет тебя. Сядь на коня и следуй за мной. Не медли, — подчеркнул Улук. — Хан не любит ждать!
        Александр это знал, а также за эти полгода он не раз видел, каков хан Берке в гневе. И потому, быстро одевшись, князь отправился за Улуком. Вскоре они уже догоняли кавалькаду всадников. Но что немало удивило Александра: хан был без своих многочисленных родственников, младших ханов и эмиров, всегда сопровождавших его в любой поездке. Только охрана следовала с ним.
        Поманив князя пальцем, хан спросил:
        - Ты много городов построил?
        Услышать подобный вопрос для Александра было большой неожиданностью и вызвало даже некоторое недоумение.
        - Города заложить не привелось, а вот крепостицы, бывало, строил.
        - Крепостицы… — рассмеялся хан. — Крепостицы у меня темники ставят. А вот город… Ты бывал в Каракоруме?
        - Приходилось, — склонил голову князь.
        - А в Сарае?
        - Конечно же, великий хан.
        - А как называется Сарай?
        - Сарай-Бату…
        - Вот то-то и оно! Бату! Бату его строил. И я воздвиг столицу — Сарай-Берке! В ней уже сейчас проживает семьдесят тысяч человек, а будет больше. Это будет самый большой и красивый город в моем государстве!
        - Прости, великий хан, но я не знал о Сарай-Берке…
        Хан рассмеялся.
        - Ты видишь, как обширны мои земли. Целый город затерялся в них… и не один. Ты слышал о таком городе, как Ас-Тархан?
        - Да, великий хан. Он стоит на правом берегу Волги. Это город купцов и ремесленников. Но я не посещал его. Торопился к тебе, великий хан Синего и Чистого Неба.
        Хан снова рассмеялся.
        - Я умею не только разрушать, но и строить. И доказательством тому служит мой город, моя столица — Сарай-Джедид! После полудня ты увидишь ее. — Стегнув своего иноходца плетью, хан Берке устремился встреч восходящему солнцу.
        Ближе к полудню стали встречаться усадьбы знати за высокими глинобитными заборами, утопающими в садах, где сквозь изумрудную зелень с трудом просматривались дворцы из камня и кирпича.
        Видя недоумение на лице князя Александра, хан пояснил:
        - Это городища моих полководцев, младших ханов и моих родственников. Они ходили походом и на север, и на юг. Многое видели… Они уже не хотят жить в юртах и шатрах, под ветром и солнцем, среди степи, табунов лошадей и скота. Кроме виденных тобой городищ, мои полководцы имеют и дома в Сарае.
        - Прости, великий хан, за мой вопрос, но не могу не спросить: почему ты живешь в шатре, а не в таком вот городище — среди роскоши и богатства, среди садов…
        Хан усмехнулся и, возвысив голос, сказал:
        - Я — монгол. И живу я так, как жили мои предки! Но в Сарай-Джедиде у меня есть дворец, и он лучше, чем в Сарай-Бату. Его возводили арабы, а они умеют строить, — не без гордости изрек хан.
        Александр даже не заметил, как, обогнув одно из городищ, всадники въехали в город. Стен не было. Они только возводились, но прямая широкая улица убегала вдаль.
        Дома, построенные из камня и кирпича, смыкались, образуя ломаную линию этажей, по фронту же они составляли прямую линию. Многие из домов были отделаны изразцами голубого и розового цвета.
        С правой стороны потянулись дома с арочными ходами, за которыми просматривались большие дворы.
        - Это мои мастерские, — повел рукой хан Берке. — Умелые работники: свободные и рабы делают все, что необходимо двору и моему дворцу. Ты, князь Александр, его еще увидишь.
        - А это что? — удивленно воскликнул Александр, увидев огромную площадь, состоящую из вытянувшихся более чем на версту легких навесов и каменных открытых галерей, заполненных гомонящим народом.
        - Это рынок Сарай-Джедида. Ты, князь, только говорил о торговле с Европой и Египтом, а у меня весь мир здесь: русские и булгарские купцы торгуют хлебом, кожами, шерстью, пушниной; из-за холодного моря везут солнечный камень[14 - СОЛНЕЧНЫЙ камень — янтарь.], клыки морских чудищ[15 - КЛЫКИ морских чудищ — моржовый клык.], из Европы, Египта и Сирии — вино, стекло, оружие; из Китая — шелк, хлопок; из Аравии — пряности. Базаров в моей новой столице шесть, а будет еще больше.
        Всадники выехали на огромную площадь.
        - А это мой дворец! Смотри, разве он не похож на степного орла? — воскликнул хан Берке.
        Александр оторопел: в центре площади стояло большое высокое здание, украшенное колоннадой, от которого справа и слева, словно крылья птицы, дугами расходились арочные сооружения — легкие, изящные, словно воздушные.
        - Доводилось ли тебе нечто подобное видеть? — впился взглядом хан Берке.
        - Нет, великий хан. Это чудо! — восхищенно воскликнул князь Александр.
        - Строили арабы, а украшали египтяне, сирийцы и генуэзцы… Многие народы вложили в эти стены свое умение.
        - Я не понимаю тебя, великий хан. Иметь такое чудо и жить в походном шатре…
        Берке рассмеялся.
        - Тебе не дано меня понять, князь. Ты заперт в стенах своего города, я же вольно живу в степи. А Сарай-Джедид для меня — что пирамиды для фараонов Египта. Я бывал в Долине мертвых и видел эти странные каменные горы. Каменные глыбы — это память о жизни и деяниях фараонов. Их нет, а память жива. Мой город — это моя пирамида. Мой дворец — вершина пирамиды. Во дворце столько золота и серебра, сколько тебе никогда не приходилось видеть. В нем много красивых залов, фонтанов, дворов… Вода подается по трубам, и не только во дворец, но и в город, а согреваются стены горячим воздухом, что течет по пустотам внутри стен. Я буду в столице пять дней. Ты еще многое увидишь, князь Александр, в моем дворце и моем городе.
        Через пять дней хан Берке и его сопровождение покинули столицу. В свите находился и князь Александр Невский.
        - Я хочу, чтобы ты, князь Александр, посмотрел мои города Бельджиман и Укек. Они не столь велики, как Сарай-Джедид, но такой красоты минаретов и бань нет даже в Хорезме.
        - Великий хан, прости мне мою настойчивость… Отпусти меня на Русь. Я знаю, твои города хороши. Они богаты и многолюдны. Но на Руси свои города, и они мне дороги. Меня ждет семья, мой народ.
        Хан недовольно посмотрел на князя и отрывисто бросил:
        - Вернемся в ставку, решу!
        Через десять дней ханский вельможа Улук сообщил князю, чтобы тот готовился к отъезду.
        - Хан отпускает тебя в отчину. Завтра хан Берке дает пир в твою честь. Не забудь о прощальном подарке, — напомнил вельможа.
        Пир как пир, которых было немало за время, проведенное в Орде. Столик князя Александра был поставлен напротив столика хана Берке.
        - Отпускаю тебя, князь Александр, хотя и не след, — покачал головой Берке. — Ты долго жил рядом со мной, многое видел, слышал, многое знаешь… Но ты мне друг.
        На слова хана Александр привстал и, приложив руку к сердцу, склонил голову.
        - Я узнал тебя и полюбил. Много правителей в моем улусе, преданных мне и моей воле. Но ты умен, и преданность твоя не на страхе стоит. Ты видел моих воинов и знаешь, что им противостоять может только глупый и упертый человек.
        Хан поднял кубок с вином.
        - Тебя, князь Александр, многие знают как победителя северных народов, железных воинов с крестами на плащах. Я пью за тебя, чтобы твоя слава и твои дела впредь свершались на благо улуса Джучи.
        Опорожнив кубок, хан как бы походя произнес:
        - Что же до воинов с твоих земель, то я не возьму их в поход. Воинов у меня вдосталь, но им нужен хлеб, лошади, оружие… и ты дашь их мне!
        Александр встал во весь свой богатырский рост.
        - Великий хан Синего и Чистого Неба, я благодарен тебе за доброе ко мне отношение и к моему народу. Будь для нас отцом, а мы, как кровь от крови, плоть от плоти, будем тебя любить и служить тебе. В знак верности и преданности прими от меня подарок.
        Князь подал знак, и в шатер два боярина внесли золотой поднос, на котором стояла чаша изумительной работы.
        - Этому сосуду много лет. Она из государства, стоящего на теплых морях. Ее владелец — спартанский царь Леонид, который, не убоясь персидского войска в тысячу туменов, выступил против этого огромного войска с тремя сотнями воинов.
        - Это безумие! — вырвалось у кого-то из родственников хана.
        - Нет, это бесстрашие и безумная храбрость. Три сотни воинов ценой своей жизни сдерживали натиск огромного войска в течение многих дней.
        Хан поднял чашу с подноса.
        - Хороша и вместительна. Видно, спартанский царь знал толк в вине и выпить мог много. Я тоже хочу подарить тебе, князь Александр, чашу. Она поменьше и не так много драгоценных камней украшают ее. Но из нее пил кумыс Чингисхан, а его слава затмит любого. Я знаю, что, живя в Орде, ты так и не понял вкуса напитка степей, потому в чаше вино. Я дарю тебе ее, и пусть она напоминает и тебе, и твоим детям, и твоим внукам о величии чингизидов, об их непобедимости.
        Александр с поклоном принял золотую чашу.
        - Я желаю тебе, великий хан, только побед. Я благодарен за время, что уделял ты мне, за твою благосклонность и ко мне, и к моему народу.
        Александр выпил содержимое чаши до капли.
        Пир продолжался до утра.
        Несмотря на то что великий князь почувствовал тошноту и недомогание, он отдал приказ отправиться в путь.
        3
        Князю Александру становилось все хуже и хуже. Он ничего не ел, только пил можжевеловый или клюквенный квас, травяные настои, что готовил лекарь, но питье почти не приносило облегчения. Внутренний жар истощал силы. Князь торопил воинов, бояр, спешил в русские земли, надеясь, что родная земля-матушка придаст сил и исцелит.
        Вот уж и Городец скоро, а значит, земля Владимиро-Суздальского княжества. И это уже совсем рядом с домом.
        Александр лежал на медвежьих шкурах в возке и, глядя в насупленное октябрьское небо, размышлял. Он не сомневался, что хан Берке с прощальной чашей преподнес отраву и что жить ему осталось немного, но надежда малой толикой теплилась в душе: а вдруг!
        «Рано еще уходить в мир иной. На земле Володимирской не все улажено и дел множество. Зыбок мир и на востоке, и на юге, и на западе. Немцы и литвины выжидают — лишь только качнется Русь, и они, как голодные псы, набросятся на родные пределы. Булгары вроде и оказывают дружелюбие, но в любой момент могут обрушиться туменами на русские земли. И татары… Берке, несмотря на оказанную мне честь, решил поставить на Руси нового князя. Кого? Андрея? Ярослава? А может, кого из Васильковичей? Знакомы они хану. Жаль, сыновья еще малы: что Димитрий, что Андрей. Есть Василий… Но хан ему ярлыка не даст, скорее, лишит головы. На кого Русь оставлю?» — мучился вопросами князь, обреченно взирая на угасающие краски осени.
        В начале ноября княжеский обоз подошел к Городцу-Радилову. Встречали великого князя воевода городецкий Андрей Романович и игумен Федоровского монастыря Пафнутий. Благословив князя прямо в возке, он не терпящим возражения тоном приказал княжеским гридям:
        - Несите князя в монастырь. Не след ему в такой слабости перед народом представать. Молва, она легка… Вмиг по Руси разлетится. А негоже христиан последней радости и надежды лишать. Чего встали дубьем? — прикрикнул он на гридей. — Несите князя!
        Александр не возражал.
        Его внесли в игуменский покой, уложили на ложе, укрыли медвежьей шкурой.
        - Не чаял, что доеду до родимых пределов, — облегченно выдохнул великий князь. — Сподобил Господь на родной земле смерть принять.
        - Эко ты, князь, заговорил как… Рано еще о смерти помышлять. Среди монастырской братии есть искусный лекарь, будет на то Господня воля, вмиг тебя на ноги поставит, — уверенно произнес игумен Пафнутий. — Сейчас братья-монахи обмоют тело твое горячей водицей, переоденут. Брат Алексий настой из трав готовит, выпьешь и… полегчает. Поговорим же завтра.
        Выпив лечебный настой, Александр забылся сном. Спал недолго, но крепко. Проснулся же от жестокой боли в животе: словно мечом раскаленным переворошили внутренности. Вскрикнув, он размежил веки.
        У постели князя стоял Пафнутий и еще один монах — худощавый, с пронзительным взором холодных глаз. Наклонившись к немощному, он размеренно произнес:
        - Пока ты почивал, князь Александр, я осмотрел твое тело: не смею лукавить — осталось тебе немного… Лекарства уже не помогут.
        - Когда? — с трудом размежил запекшиеся губы князь.
        - Скоро уже.
        - Позовите городецкого воеводу, слово к нему.
        Когда в покои вошел Андрей Романович, великий князь распорядился:
        - Выйдите все. Позову после.
        Дверь затворилась за последним, и Александр тихо произнес:
        - Знаю, ты брат мне. Прости, что супротив тебя замыслил нехорошее…
        - Бог простит…
        - Погоди, — остановил Андрея великий князь. — Не о тебе речь. В Орде я виделся с Романом Федоровичем. Перед отъездом узнал, что по приказу хана Берке он взят в железа и томится в земляной тюрьме. За что взят, того не ведаю. Теперь же иди. Позови игумена. Хочу принять схиму.
        Андрей поклонился поясно и, не сказав ни слова, вышел из покоев.
        Обряд пострижения прошел споро. На Александра возложили клобук[16 - КЛОБУК — покрывало монашествующих.] и переодели в иноческую одежду. Со словами: «Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа! Аминь!» перестал существовать великий князь Александр Ярославич Невский, а появился в миру монах Алексий.
        Под утро 14 ноября 1263 года сердце сорокатрехлетнего князя-полководца-политика-монаха перестало биться. Это случилось в день памяти святого апостола Филиппа Аравийского.
        4
        Когда прибыл из Городца во Владимир скоротеча[17 - СКОРОТЕЧА — гонец.] со скорбной вестью, митрополит Киевский и Владимирский Кирилл служил обедню в Успенском соборе. Приняв весть от гонца, он вышел к народу. С паперти собора Кирилл провозгласил:
        - Чада мои! Разумейте, яко уже заиде солнце земли Суздальской. Уже не живет оный князь в земле Суздальской! Преставился князь Александр, надежа наша, заступник всей земли Русской и Православной церкви!
        В декабре стояли крепкие морозы, но владимирцы вышли встречать тело своего князя к Боголюбову. Митрополит Кирилл со всем причтом[18 - ПРИЧТ — церковно- и священнослужители одного прихода.] церковным, с кадильницами и горящими свечами встречал траурный поезд у Спасского Златовратского монастыря. Когда показался княжеский обоз, поднялся душераздирающий вой, словно каждый из пришедших потерял самого близкого человека.
        - Уже погибли! — кричали владимирцы.
        - Закатилось солнце красное! Во тьме живем!
        По живому коридору от Боголюбова до Владимира следовал гроб с телом князя, и каждый стоявший у дороги норовил дотронуться если не до гроба, то хотя бы до саней, на которых он стоял: проститься с князем, коснуться его благодати, принять на себя чуточку его святости…
        23 ноября во Владимире в храме Рождества Пресвятой Богородицы состоялся обряд погребения.
        5
        - Покажись! Хорош молодец! Весь в отца. Только помельче… Отец-то — богатырь! — Разглядывая Андрея, Гази Барадж поглаживал между ушей огромного черного гладкошерстного пса, сидящего подле кресла своего хозяина. — Я только подумывал, как изловить тебя и тем исполнить приказ великого хана, а ты сам пришел. Чудно… Смел городецкий воевода, но глуп! — усмехнулся эмир. — Ты что, не знал, тебя же по всей Руси ханские баскаки разыскивают, да и князья, чтобы хан заметил их усердие, не прочь изловить и выдать тебя с головой?
        Андрей поднял склоненную голову и, устремив взгляд на всесильного эмира Волжской Булгарии, с горечью произнес:
        - Ведомо мне это. Пришел же я к тебе вольно, и ты можешь взять мою жизнь. Но прежде исполни мою просьбу: вызволи из темницы князя Романа Федоровича.
        - Как? — подался вперед Гази Барадж. — Из какой темницы?
        - По приказу хана Берке отец был схвачен и брошен в земляную тюрьму.
        - Вон оно что… А я-то думаю, куда запропастился князь. По времени возвернуться должен был из Орды, — и чуть поразмыслив, спросил: — А тебе откуда то ведомо?
        - Князь Александр владимирский перед смертью сказывал, — тихо проронил Андрей.
        - За что взят, ведаешь?
        - Нет, государь, не ведаю. Есть догадка, да боюсь ошибиться…
        - Договаривай, коли начал.
        - Может, и говорил тебе о том князь, но он в Орде сотню татар перебил. Они мою жену и сыновей в полон увели. Сыновей-то отец вызволил, а жену не успел, сотник неврюевский сгубил…
        Горло перехватило, и Андрей замолчал.
        Эмир встал, взмахом руки показал, чтобы все присутствовавшие в зале вышли, и, подойдя вплотную к Андрею, Гази Барадж тихо сказал:
        - Следовало бы тебя головой хану выдать, но я тебе помогу. Не могу не помочь — я твоему отцу жизнью обязан. И если он жив, то вызволю из темницы. Но за кровь сотни татар заплатить придется, и немало…
        - Я привез много серебра и злата. Недостанет, еще привезу. Только ты, государь, порадей. Отец ведь, — с надеждой в голосе горячо воскликнул Андрей.
        - Не спеши… Не хватит твоего золота, свое отдам. Моя жизнь того стоит. Ты вот что мне скажи: почему ко мне пришел? Неужто жизнью не дорожишь? — сдвинул брови эмир.
        Андрей, глядя в глаза Гази Бараджу, твердо произнес:
        - Шел к тебе, государь, без опаски. Князь Роман не единожды говаривал, что в тяжелую годину ты в помощи не откажешь. А что до меня, то с уходом жены и жизнь ушла. Живу, а будто и не живу…
        Эмир не без интереса посмотрел на городецкого воеводу. «Вот тебе и злодей, разбойник городецкий. Сколько татарских голов порубил! А все из-за чего? Из-за бабы! Сказал бы кто — не поверил». Откинувшись в кресле, не терпящим возражения тоном Гази Барадж произнес:
        - Ты вот что, молодец. Дождись меня. По Биляру не шастай! Сиди на дворе князя Романа тихо. Я слышал, твои сыновья здесь?
        Андрей кивнул.
        - Побудь с сыновьями. Если князь сгинул в Орде, то тебе не только о своих думать придется, но и о младших братьях, о Марии. Я же и так собирался в Орду — хан зовет. Два моих тумена уже на полпути к Сарай-Бату…
        - Хан Берке в своей новой столице. Там же и Роман Федорович.
        - Все-то ты знаешь, — сузил веки эмир. — Словно сам только что из Орды прибыл. Но то дела твои. Мне же завтра поутру выкуп за князя привезешь, сюда, на мой двор, — уточнил эмир. — Да не сам, пошли кого-нибудь. А то ханских ушей полон двор. Прознает хан Берке про тебя, и дело не сладится, и я головы лишиться могу. Строг хан: ему что простой воин, что эмир… А теперь ступай! Да сиди тихо!
        Андрей сделал все как велел эмир. Оставалось самое трудное — ждать.
        6
        Романа Федоровича привели в зал и поставили перед великим ханом Берке, который о чем-то оживленно разговаривал с ханом Неврюем. Прославившись походом на Русь, тот был приближен великим ханом к трону, и теперь Неврюй часто лицезрел Сына Неба и удостаивался чести беседовать с ним. Звон цепей, в кои был закован булгарский князь, отвлек великого хана от беседы. Обратив свой взор на узника, Берке воскликнул:
        - А я помню тебя! Ты просил за своих родственников.
        - Так, великий хан, — спокойно, чуть хрипловатым от простуды голосом произнес Роман Федорович.
        - Я разве не вернул тебе твоих родственников, как обещал? — сдвинул брови хан Берке.
        - Да, великий хан, и я благодарен тебе за это, — склонил голову князь Роман.
        - Тогда ответь, зачем ты убил моих воинов? В знак благодарности? — возвысил голос хан Берке.
        - Прости, великий хан, но по-иному я поступить не мог. Тебе знаком закон кровной мести? Твой сотник убил жену моего сына. На нем кровь моего рода, и только его смерть уравновесит чашу справедливости.
        - Но ты вырезал всю сотню! Всех мужчин стана и даже некоторых женщин! — выкрикнул, негодуя, хан Неврюй.
        - Все так. Я это сделал. Но и ты, хан, пройдя с мечом по Руси, не щадил ни старого, ни малого… Нам ли обвинять друг друга в жестокости?
        Останавливая перебранку, великий хан поднял руку.
        - Что тебе до Руси? Ты же булгарский князь! — возвысил голос хан Берке.
        - Да, великий хан. Ты как всегда прозорлив и умен. Князь-то я булгарский, да боярин русский из Владимир-града, — повел плечами Роман Федорович.
        Хан Берке, выплевывая слова через губу, произнес:
        - Тебе ведомо, князь, что всех людей, прибывших с тобой, лишили жизни и тебя ждет топор палача?
        - Ведомо, великий хан, и я приму смерть как должно булгарскому князю и русскому боярину.
        Хану нравился этот широкоплечий седовласый богатырь. Перед лицом смерти он был спокоен, не умолял оставить ему жизнь. В нем чувствовалась сила. А такие сильные духом воины ему были нужны. Именно такие: верные и преданные. Хан не сомневался, что узник предан и эмиру Булгарии, и князю владимирскому, так неожиданно ушедшему из жизни. Но хан также понимал, что перед ним враг, а врагов Берке уничтожал. И Роману Федоровичу не миновать палача, если бы… Если бы не помощь эмира Булгарии.
        - Ты заслуживаешь смерти, но я дарю тебе жизнь! — громко произнес хан Берке. — И… свободу!
        От услышанного кровь прилила к голове хана Неврюя. Не помня себя, он возопил:
        - А как же моя сотня? Сто воинов!!!
        Великий хан, нахмурив брови, медленно произнес:
        - Ступай, князь… и благодари Гази Бараджа. Твоя жизнь принадлежит ему. А ты, хан Неврюй, назови цену своих воинов и получишь в десять раз больше!
        Послесловие
        Умирая, великий князь Александр Невский не оставил завещания и тем вверг Русь Белую в хаос и еще большую зависимость от Орды. Развернулась борьба между сыновьями Александра и его братьями.
        Шли годы. Но русские князья не только не помышляли о том, как бы сбросить татарское ярмо, а и стремились с помощью Орды обогатиться. В 1277 году князья Федор Ростиславич ярославский, Андрей Александрович городецкий, Глеб Василькович ростовский и его сын Михаил отправляются в Золотую Орду, чтобы вместе с татарами отправиться в поход на осетин. Был взят и разграблен город Татян. На следующий год уже князья Федор Чермный, Андрей городецкий и Михаил белозерский по указанию хана Менгу-Тимура отправляются в Волжскую Булгарию и разоряют сорок городов и шестьсот селений. Даже татары, завоевывая это государство, не вели себя столь жестоко.
        Грабеж и стяжательство настолько понравились русским князьям, что они пошли против своего народа. Вместе с князем Федором Ростиславичем Чермным, бывшим в услужении у хана Менгу-Тимура и поставленным ханом во главе большого татарского отряда, присоединившимися к нему князьями Андреем городецким, Константином Борисовичем ростовским и стародубским князем Михаилом Ивановичем с их дружинами пошли грабить и разорять Русь. Разорив районы Мурома, Переяславля, Владимира, Юрьева-Польского, Суздаля, татаро-русское войско пошло на Тверь и Торжок. Князь Дмитрий Александрович бежал в Швецию, а его брат Андрей Александрович городецкий сел на владимирский великокняжеский стол. Помимо награбленного в ходе похода по Руси, князь Андрей щедро одарил князей Федора и Михаила, а также следовавших с ним золотоордынских военачальников. Но князь Дмитрий не смирился с участью изгнанника. Он привел шведских наемников и, набрав войско, из Переяславля двинул на Владимир. Андрей бежал в Орду и, получив большое войско от хана, пошел на Русь, сжигая, грабя, убивая… Шведские наемники не пошли против татар, и тогда Дмитрий бежит
уже на юг, в ногайскую Орду. В 1284 году он возвращается в Русь Белую с ногайской ратью и воцаряется на владимирском великокняжеском столе. Князь Андрей снова бежит в Золотую Орду и вновь с татарским войском возвращается на Русь. Но татарам не интересны выяснения взаимоотношений между Александровичами, им нужны серебро, скот, лошади, полон. Татары разбредаются по Руси Белой для грабежа и становятся легкой добычей владимирской дружины.
        В 1291 году на золотоордынский трон возводится хан Тохта. К нему-то и направляются недовольные властью князя Дмитрия Александровича князья: Андрей Александрович городецкий, Дмитрий ростовский, Константин углицкий, Михаил белозерский, Федор Ростиславич ярославский, а также епископ Ростовский Тарасий. Хан послал огромное войско на Русь во главе со своим братом Дюденей. Татары, ведомые князьями Андреем и Федором, разорили и сожгли Суздаль, Владимир, Муром, Углич, Москву, Коломну, Юрьев-Польский, Можайск, Дмитров, Волок Ламский. Новгород и Псков, почуяв угрозу, как всегда откупились богатыми дарами. Князья-«победители» поделили земли меж собой. Андрей сел на владимирский великокняжеский стол. Но очень скоро уже бывшие союзники обнажили мечи друг против друга. Только со смертью Ивана Дмитриевича переяславского, Даниила московского и Андрея Александровича городецкого распри меж князьями на время затихают. С уходом из жизни последнего Александровича, проклятого народом, заканчивается и XIII век — время расцвета и угасания Руси Белой, Руси Залесской, Владимиро-Суздальского княжества.
        А Орда еще два столетия брала дань с Руси. Даже Иван III платил дань, и только Иван IV покончил с Казанским, Астраханским и Сибирским ханствами, окончательно завершив длившееся три столетия противостояние Руси и Дикого поля.
        
        Приложение
        Великие князья владимирские в XIII веке
        Всеволод III Юрьевич Большое Гнездо 1176 -1212 св. Юрий II Всеволодович 1212 -1216
        Константин Всеволодович ростовский 1216 -1220
        Ярослав Всеволодович 1238 -1246
        Святослав VI Всеволодович 1247 -1248
        Михаил Ярославич Хоробрит 1248
        Андрей II Ярославич 1249 -1252 св. Александр Ярославич Невский 1252 -1263
        Ярослав III Ярославич тверской 1263 -1272
        Василий I Ярославич костромской 1272 -1276
        Дмитрий Александрович переяславский 1276 -1281, 1283 -1294
        Андрей III Александрович городецкий 1281 -1282, 1294 -1301
        Ханы Золотой Орды (династия Джучи, столица ханства Сарай-Бату и Сарай-Берке)
        Бату, второй сын Джучи, внук Чингисхана 1236 -1255
        Сартак, первый сын Бату 1255
        Улагчи, третий сын Бату 1255
        Берке, третий сын Джучи 1256 -1266
        Менгу-Темур (Мансу Темир), внук Бату 1266 -1282
        Туда-Мангу, внук Бату 1282 -1287
        Телебута, правнук Бату 1287 -1312
        Тохта, правнук Бату 1291 -1312
        Ханы Великой Монгольской империи со столицей Каракорум
        Чингисхан. Тенгрин Огюгсен Темуджин, сын Есукая, родоначальник династии чингизидов 1206 -1227
        Тулуй, четвертый сын Чингисхана 1227 -1229
        Угедэй, третий сын Чингисхана 1229 -1241
        Туракин, регентша, вдова Угедэя 1242 -1246
        Гуюк, первый сын Угедэя 1246 -1248
        Огуль-Гамиш, регентша, вдова Гуюка 1248 -1251
        Мункэ, первый сын Тулуя 1251 -1259
        Арик-Бука, четвертый сын Тулуя 1260 -1264
        Кубилай-Шицзу, второй сын Тулуя 1260 -1294
        Об авторе
        КАРПЕНКО ВИКТОР ФЕДОРОВИЧ
        Родился 8 сентября 1951 г. в г. Чулым Новосибирской области. После окончания средней школы продолжил обучение в Ставропольском высшем военном командном училище и тридцать лет прослужил в Ракетных войсках стратегического назначения. Подполковник запаса. Заочно окончил исторический факультет Киевского государственного университета. После выхода в запас работал в Нижегородской областной администрации — заместитель министра, директор департамента культуры и искусства Нижегородской области. Сейчас занимается издательской деятельностью.
        Первая публикация вышла в 1976 году. Сегодня Виктор Федорович — автор 44 книг прозы и публицистики, в том числе романов и повестей: «Алена Арзамасская», «Александр Македонский», «Братья», «Узники крепости Бадабера», «Дитя греха», «Уренский мятеж», «Войсковая стажировка» и др. Член Союза писателей России.
        Лауреат пяти литературных премий.
        notes
        Примечания
        1
        ЗАБОРАЛА — деревянный навес, установленный по верхнему боевому ходу оборонительной стены.
        2
        ЧЕДЫГИ — сапоги.
        3
        DRANG NACH OSTEN — поход на Восток.
        4
        КНЕХТЫ — пешие воины.
        5
        ФОГТ — правитель части территории в системе военно-административного управления Ордена меченосцев и Ливонского ордена.
        6
        БАСКАК — сборщик дани.
        7
        БЕГЛЯРИБЕК — смотритель ханского двора.
        8
        ТУСКУ — денежный налог, взимаемый с каждого жителя империи монголов.
        9
        БАРМИЦА — кольчужный доспех, прикреплявшийся к основанию шелома и защищавший лицо, плечи воина.
        10
        ЯЛОВЕЦ — острие конического шелома.
        11
        СУЛИЦА — короткое копье.
        12
        РЯД (УРЯД) — договор.
        13
        РЕЗЫ — проценты.
        14
        СОЛНЕЧНЫЙ камень — янтарь.
        15
        КЛЫКИ морских чудищ — моржовый клык.
        16
        КЛОБУК — покрывало монашествующих.
        17
        СКОРОТЕЧА — гонец.
        18
        ПРИЧТ — церковно- и священнослужители одного прихода.