Эволюция Кэлпурнии Тейт Жаклин Келли
        Кэлпурния Тейт #1
        Кэлпурния Тейт живет в Техасе. Ей только одиннадцать, но она мечтает стать ученым. Свое первое научное открытие она совершила жарким засушливым летом. «Почему желтые кузнечики гораздо крупнее зеленых?» - задумалась Кэлпурния. С помощью дедушки, натуралиста-самоучки, девочка принимается исследовать мир природы. Дружба с дедушкой помогает ей, единственной сестре шести братьев, понять, что приближение нового, двадцатого века открывает новые возможности и перед девочками.
        Жаклин Келли
        Эволюция Кэлпурнии Тейт
        Моей маме, Ноэлайн Келли.
        Моему папе, Брайану Келли.
        Моему мужу, Роберту Дункану.
        Глава 1
        Происхождение видов
        Когда молодой натуралист приступает к изучению совершенно незнакомой ему группы организмов, на первых порах его ставит в тупик, какие различия признавать за видовые… так как он не знает ничего о размерах и характере вариации, свойственной этой группе…
        Чарлз Дарвин. «Происхождение видов»[1 - Этот эпиграф, как и все остальные, взят из книги Чарлза Дарвина «О происхождении видов путем естественного отбора, или Сохранение благоприятствуемых пород в борьбе за жизнь» (пер. с англ. К. А. Тимирязева).]
        Тогда, в 1899 году, мы научились справляться с темнотой, но не с техасской жарой. Поднимались задолго до рассвета, когда небо было чёрным как смоль и только полоска на востоке казалась чуть-чуть светлее. Зажигали керосиновые лампы и несли их во тьму как крохотные колеблющиеся солнышки. Дневную работу надо было закончить к полудню, потому что в полдень убийственная жара загоняла нас в дома, за закрытые ставни, где мы лежали в полумраке комнат с высокими потолками, страдали и потели. Мамино излюбленное средство - освежать простыни одеколоном - помогало лишь на минуту. В три часа, когда наступало время вставать, жара по-прежнему была убийственной.
        В Фентрессе всем приходилось тяжко, но особенно страдали женщины, ведь они носили корсеты и нижние юбки. (Я тогда ещё немного не доросла до этой непременной женской пытки.) Женщины распускали корсеты и часами вздыхали, проклиная жару, а кстати и своих мужей, притащивших их в округ Колдуэлл, чтобы выращивать хлопок и орех пекан да разводить скот. Мама на время избавлялась от шиньонов - и от вьющейся накладной чёлки, и от валика из конского волоса, на основе которого она ежедневно сооружала замысловатую башню из собственных волос. В такие дни, конечно если не было гостей, она даже подставляла голову под струю воды, пока Виола, наша кухарка-квартеронка, усердно качала кухонный насос. Нам было строго-настрого запрещено смеяться над этим поразительным зрелищем. Мы (в том числе и папа) давно поняли: когда мамино чувство собственного достоинства мало-помалу отступает перед жарой, лучше ей под руку не попадаться.
        Тем летом мне исполнилось одиннадцать. Из семерых детей я была единственной девочкой. Что может быть хуже? Меня зовут Кэлпурния Вирджиния Тейт, но все звали меня Кэлли Ви. У меня три старших брата - Гарри, Сэм Хьюстон и Ламар - и три младших - Тревис, Сал Росс и малыш Джим Боуи, которого мы называли попросту Джей Би. А я как раз посерединке. Младшие как-то ухитрялись спать днём, иногда даже сбиваясь в кучу, как потные щенки. Мужчины, работавшие всё утро в поле, засыпали тоже. Папа возвращался из своей конторы - он был владельцем единственной в городке машины по очистке хлопка. Обливался на заднем крыльце тепловатой колодезной водой из жестяного ведра и, как подкошенный, валился в гамак.
        Да, жара была сущим мучением, но она же давала мне свободу. Домашние забывались беспокойным сном, и я могла тайком улизнуть на берег реки Сан-Маркос. Ни уроков, ни надоедливых братьев, ни мамы! Мне никто не разрешал убегать на реку, но ведь никто и не запрещал. Удрать удавалось незаметно, потому что у меня была своя собственная комнатушка в дальнем конце коридора, а братья жили все вместе - в секунду кто-нибудь донесёт. Плохо быть единственной девочкой, одно утешение - никто за тобой не следит.
        Наш дом отделяли от реки пять акров густых зарослей, вытянувшихся полумесяцем. Продраться через них нелегко, но, к счастью, постоянные посетители речных берегов - собаки, олени, братья - протоптали узкий проход через коварные колючие кусты выше моего роста. Шипы цеплялись за волосы и передник, пока я, сжавшись в комочек, пробиралась сквозь заросли. На берегу я сбрасывала одежду и в одной рубашке заходила в воду. И вот я лежу на спине, прохладная вода нежно обтекает тело, сорочка легонько колышется вокруг меня. Я - облачко, плывущее по реке, и течение тихонько кружит меня. Я гляжу наверх, на тонкую паутину высоко в пышных кронах дубов, склонившихся над водой, - это гусеницы белых бабочек сплели свои огромные гнёзда. Гусеницы, словно моё отражение, парят в своих марлевых шарах на фоне бледно-бирюзового неба.
        Тем летом все мужчины кроме дедушки, Уолтера Тейта, коротко постриглись, сбрили густые бороды и усы и стали похожи на голых ящериц. Я целую неделю или даже больше не могла привыкнуть к виду вялых незагорелых подбородков. Странно, но дед не страдал от жары. Даже густая белая борода, спадающая на грудь, ему не мешала. Дед утверждал: это оттого что он - человек строгих правил, скромный и никогда не пьёт виски до полудня. Его вонючий старый сюртук безнадёжно вышел из моды, но дедушка и слышать не хотел о том, чтобы с ним расстаться. Наша горничная Сан-Хуана постоянно оттирала сюртук бензолом, но он всё равно припахивал плесенью, да и цвета стал какого-то неопределённого - то ли чёрный, то ли зелёный.
        Дедушка жил с нами под одной крышей, но сам по себе. Давным-давно он передал дела единственному сыну - моему отцу Альфреду Тейту, а сам погрузился в «эксперименты в лаборатории» на заднем дворе. Собственно говоря, лаборатория - это просто старый сарай, где когда-то ютились жившие на плантации рабы. Когда дед не торчал в лаборатории, он уходил собирать образцы или зарывался в ветхие книги в тускло освещённом углу библиотеки, где его никому не разрешалось беспокоить.
        Я попросила у мамы позволения укоротить волосы - очень уж жарко шее и спине. Мама запретила - нечего бегать как стриженая овца. Мне это показалось ужасно несправедливым, и я разработала план. Раз в неделю я буду обрезать волосы на дюйм - всего лишь на жалкий дюйм. Мама ничего не заметит. Она ничего не заметит, потому что я буду вести себя безупречно. Я притворюсь благовоспитанной юной леди, и мама не станет за мной так строго следить. Мама была полностью погружена в домашние хлопоты и непрестанно озабочена поведением сыновей. Вы и представить себе не можете, какой шум, какую суматоху способны поднять шестеро мальчишек. К тому же жара усиливала её головные боли, так что приходилось принимать по полной столовой ложке «Растительной микстуры Лидии Пинхем» - несомненно, лучшей кровоочищающей микстуры для женщин.
        Однажды вечером я взяла ножницы и с бьющимся сердцем отрезала первую прядь волос. Взволнованно я глядела на клок волос у себя на ладони. Несколько месяцев пролетят быстро - и да здравствует новая жизнь! Это был великий момент. Я плохо спала той ночью. Что-то будет завтра?
        Едва дыша, я спустилась утром к завтраку. Пекановый пирог на вкус был как картон. И знаете, что случилось? Ровно ничего. Вообще никто ничего не заметил! Мне полегчало, но всё-таки я подумала: «Что взять с этой семейки?». Никто ничего не замечал, только через четыре недели и четыре дюйма наша кухарка Виола как-то странно на меня посмотрела, но не сказала ни слова.
        В конце июня наступила такая жара, что мама впервые в жизни оставила свечи в подсвечниках незажжёнными во время ужина. Она даже разрешила мне и Гарри две недели не заниматься музыкой. Это тоже было здорово. Когда Гарри играл, пот капал прямо на клавиатуру. Пока он разучивал менуэт ре мажор, клавиши становились такими влажными, что ни у мамы, ни у Сан-Хуаны никакими силами не получалось снова навести блеск. К тому же старушке мисс Браун, нашей учительнице музыки, приходилось трястись три мили от Прейри Ли в двуколке, запряжённой дряхлой лошадкой. Они обе не выдержали бы дороги. Рухнули бы прямо у нас на пороге. Заманчивая перспектива, между прочим.
        Папа, узнав, что мы пропускаем уроки музыки, изрёк: «Вот и отлично. Мальчику нужно фортепьяно, как рыбке зонтик».
        Мама даже слушать не хотела. Она мечтала, чтобы семнадцатилетний Гарри, её первенец, рос джентльменом. В восемнадцать она собиралась послать Гарри в университет в Остине, в пятидесяти милях от дома. Она вычитала в газете, что там учатся пятьсот студентов, в том числе на гуманитарном факультете - семнадцать девушек с компаньонками. Они изучают музыку, английский и латынь. У папы были другие планы. Гарри будет бизнесменом, вступит во владение пекановым садом и машиной по очистке хлопка и вслед за отцом станет франкмасоном. Видимо, папа не возражал, чтобы музыке учили меня. Не уверена, задумывался ли он вообще об этом.
        В конце июня «Фентресский Обозреватель» сообщил, что температура воздуха посреди улицы напротив редакции достигла 41 градуса. Температуру в тени газета не сообщала. Интересно почему? Никто в здравом уме и твёрдой памяти не стал бы проводить на солнце больше пары секунд. Люди рывком перебегали от одной тени до другой - от дерева до сарая, от сарая до упряжки лошадей. Так что температура в тени была бы более полезна для жителей нашего города. Я долго пыхтела над письмом в редакцию и страшно удивилась, когда на следующей неделе моё письмо опубликовали. Мои домашние изумились, что газета начала сообщать и температуру в тени. Приятно читать про 35 градусов в тени, прямо веет прохладой.
        Кому жара пошла на пользу, так это насекомым - и дома, и везде. Кузнечики клубились под копытами лошадей. Светлячков расплодилось необыкновенно много. Никто не помнил такой красоты, как этим летом. По вечерам мы с братьями, усевшись на веранде, соревновались, кто первый заметит огонёк. Очень захватывающее занятие, а как приятно выиграть! Особенно после того как мама отыскала в корзинке для рукоделия обрывок синего шёлка и сделала красивый медальон с длинными ленточками. В перерывах между приступами головной боли она вышила золотыми нитками по шёлку надпись: «Светлячок Фентресса». Это был прекрасный, желанный приз. Победитель носил его до следующего вечера.
        Муравьи заполонили кухню и совсем измучили Виолу. Они строем маршировали вдоль плинтусов и подоконников прямиком к раковине. Виола пыталась воевать с ними, но безуспешно. Они отчаянно стремились к воде, и ничто не могло их остановить. Мы считали светлячков благословением, а муравьёв чумой. Мне вдруг пришло на ум: а в чём, собственно, разница? Насекомые - просто живые существа, которые пытаются уцелеть в жару. Как и мы. Я надеялась, что Виола оставит муравьёв в покое, пока не обнаружила, что чёрный перец в яичном салате - вовсе не перец.
        Если насекомые заполонили всё вокруг, то другие постоянные обитатели нашего двора, например земляные черви, почти совсем исчезли. Братьям вечно не хватало червей для рыбалки. Сухая, твёрдая земля не поддавалась - как их накопаешь? Оказалось, что червей можно выдрессировать. Не верите? Так я вам расскажу, что я придумала. Это же очевидно. Червяки любят дождь, так? Так давайте устроим им дождь. Я пару раз в день притаскивала по ведру воды и выливала на одно и то же место в тенёчке под кустами. На шестой день червяки, едва заслышав мои шаги, сами выползали на поверхность в ожидании воды. Я их выкапывала и сбывала Ламару по пенни за дюжину. Ламар приставал, чтобы я сказала, где беру червей, но я молчала. Правда, я проговорилась Гарри, моему любимому брату. От него я ничего не могла скрыть. (Ну, почти ничего.)
        Он достал из ящика письменного стола красную кожаную записную книжку с надписью на обложке: «Привет из Остина».
        - Кэлли Ви, - сказал он, - у меня для тебя кое-что есть. Глянь, совсем новенькая. Начинай вести Дневник научных наблюдений. Ты становишься заправским натуралистом.
        Что такое натуралист? Я точно не знала, но решила посвятить остаток лета тому, чтобы им стать. Если надо просто записывать всё, что видишь вокруг, то я справлюсь. Теперь, когда у меня появился Дневник, я стала многое замечать.
        Мой первый отчёт был о собаках. В жару они валялись в грязи, не подавая признаков жизни. Когда мои младшие братишки от скуки принимались тыкать в них палками, они даже головы не поднимали. Их хватало только на то, чтобы полакать воды из корыта и плюхнуться, поднимая клубы пыли, обратно в неглубокую ложбинку в тени. Папиного лучшего охотничьего пса Аякса не разбудил бы даже ружейный выстрел над самым ухом. Аякс спал, вывалив наружу язык. Я даже смогла пересчитать все зубы у него в пасти и обнаружила, что собачье нёбо прорезает глубокая складка, уходящая в глотку. Без сомнения, охотничья добыча, если попадает в пасть, становится обедом и движется только в одном направлении. Я занесла это в свой Дневник.
        Еще я заметила, что выражение собачьей морды во многом определяется движением бровей. Я записала: «Почему у собак есть брови? Зачем собакам брови?»
        Спросила Гарри, но он не знал. Посоветовал узнать у деда - он понимает в такого рода вещах.
        Но я не стану спрашивать дедушку. У него у самого густые лохматые брови, как у дракона. Дедушка ужасно важный; кто я такая, чтобы к нему приставать? Кажется, он со мной вообще ни разу не разговаривал. Не вполне уверена, что он знает, как меня зовут.
        Займусь лучше птицами. Почему-то в этом году у нас полно кардиналов. Гарри заставил меня задуматься, когда сказал, что в этом году отличный урожай кардиналов. Мы же никак не можем их использовать, разве что развесить их яркие тушки по деревьям вдоль дороги вместо рождественских украшений. Из-за засухи количество обычного корма - семян и ягод - сильно уменьшилось, так что самцы яростно ссорились за каждое дерево. Я нашла в кустах мёртвого покалеченного самца - удивительное и печальное зрелище. А однажды утром прямо рядом со мной на спинку плетёного стула на нашей веранде уселась самочка. Я боялась пошевелиться. Так близко, что можно дотронуться. Серо-коричневый комок свисал из её оранжево-розового клюва. Похоже, это был крошечный, размером с напёрсток, полумёртвый мышонок.
        Я рассказала об этом за ужином.
        - Кардиналы не ловят мышей, Кэлпурния, - отозвался отец. - Они едят растительную пищу. Сэм Хьюстон, передай-ка мне картофель.
        - Я просто рассказываю, что случилось, сэр, - запинаясь, ответила я и сама на себя разозлилась: почему не смогла отстоять то, что видела собственными глазами?
        Мне претила сама мысль о том, что кардиналы пытаются выжить таким неестественным способом. Так и до каннибализма дойти можно. Перед сном я взяла овса из конюшни и рассыпала по дорожке. И записала в Дневнике: «Сколько кардиналов останется к следующему году при такой нехватке пищи? Не забыть посчитать».
        Ещё я написала, что видела этим летом два совсем разных вида кузнечиков. Обычно у нас встречались проворные маленькие изумрудно-зелёные кузнечики в чёрную крапинку. А теперь появились гигантские ярко-жёлтые, раза в два крупнее зелёных, довольно вялые и такие толстые, что под их тяжестью пригибалась трава. Я таких раньше никогда не видела. Я опросила всех в доме (кроме деда), откуда взялись эти странные жёлтые насекомые, но никто не знал. И никого это не интересовало.
        Оставалось одно. Я собралась с духом и пошла в дедушкину лабораторию. Я отодвинула мешковину, служившую дверью, и, дрожа, замерла на пороге. Дед удивлённо взглянул на меня поверх стола. Он как раз разливал грязно-коричневую жидкость по разным мензуркам и ретортам. Он не пригласил меня войти. Запинаясь, я пробормотала свой вопрос про кузнечиков. Дедушка смотрел на меня, словно не понимая, откуда я взялась.
        - Так, - неторопливо произнёс он наконец. - Думаю, такая умница-девочка, как ты, разберётся сама. Возвращайся, когда догадаешься.
        Он отвернулся и начал что-то писать в большой тетради. Так-то. Похоже на разговор с драконом? Толку мало. С одной стороны, он не пыхнул в меня огнём, с другой стороны, ничем не помог. Вдруг он разозлился, что я прервала его работу? Нет, говорил вполне вежливо. Надо было пойти с Гарри, он бы обратил на нас больше внимания. Я-то знала, над чем он работает. Почему-то дед вбил себе в голову, что из пекановых орехов можно гнать виски. Он, вероятно, считал, что раз из простецкой кукурузы и скромной картошки можно получить спиртное, то из благородного пекана и подавно. Бог свидетель, пекана у нас было сколько угодно, целых шестьдесят акров.
        Я ушла к себе в комнату размышлять над загадкой кузнечиков. На столике возле кровати у меня стояла банка с одним из мелких зелёных кузнечиков. Я уставилась на банку в ожидании вдохновения. Я так и не смогла поймать большого жёлтого, хотя они и двигались медленнее.
        - Почему вы такие разные? - спросила я, но кузнечик не ответил.
        Назавтра я проснулась от привычного шебуршания за стенкой. Это опоссум возвращался в своё логово, как всегда в это время. Вскоре захлопали тяжёлые створки - это Сан-Хуана открывала окна в гостиной прямо под моей комнатой. Я села в своей высокой латунной кровати, и тут мне пришло в голову, что жирные жёлтые кузнечики - совершенно новый вид, отличный от зелёных, и я - Кэлпурния Тейт - этот новый вид открыла. А разве первооткрыватели не дают своё имя новым видам? Я стану знаменитой! Моё имя прозвучит повсюду, губернатор пожмёт мне руку, а университет выдаст диплом.
        Но что делать сейчас? Как научный мир узнает о моих заслугах? Как застолбить моё открытие? У меня мелькнула мысль: надо написать кому-нибудь, какому-нибудь официальному лицу в Вашингтоне.
        Я вспомнила, что как-то за ужином дедушка обсуждал с нашим священником, мистером Баркером, книгу мистера Чарлза Дарвина «Происхождение видов». Если в Колорадо откопали динозавров, как это соотнести с Книгой Бытия? Они толковали о том, что Природа избавляется от слабых, а сильным позволяет продолжать себя в потомстве. Наша учительница, мисс Харботтл, всегда смущалась, если приходилось упоминать о мистере Дарвине. Конечно, книга, изучающая происхождение видов, подскажет мне, что делать. Но где же мне раздобыть эту книгу? Ведь в нашем захолустье по-прежнему яростно спорят о таких вещах. А в Сан-Антонио даже есть местное отделение общества «Плоская земля».
        К счастью, я вспомнила: Гарри собирается в Локхарт за припасами. А Локхарт - центр округа Колдуэлл, и там есть библиотека. А в библиотеке есть книги! Значит, надо упросить Гарри взять меня с собой. А Гарри - единственный брат, который ни в чём не может мне отказать.
        В Локхарте, закончив наши дела, Гарри замешкался на углу, любуясь на гуляющих дам в новеньких нарядах от местных модисток. Я пробормотала, что сейчас вернусь, и быстро перебежала площадь перед зданием суда. В библиотеке было темно и прохладно. Я подошла к стойке, где пожилая библиотекарша показывала книги толстяку в белом полотняном костюме. Наконец настала и моя очередь. Но тут в библиотеку вошла мамаша с малышом. Это была миссис Оглетри с шестилетним Джорджи. У нас с Джорджи общая учительница музыки. Мама Джорджи знает мою маму.
        О нет! Только свидетелей мне не хватало.
        - Здравствуй, Кэлли. Ты тут с мамой?
        - Нет, она дома, миссис Оглетри. Привет, Джорджи!
        - Привет! - ответил Джорджи. - Ты чего тут делаешь?
        - Просто смотрю на книги. Пожалуйста, выбирайте вы первые. Я подожду.
        Я отступила и приветливо помахала рукой.
        - Спасибо, Кэлли, - сказала миссис Оглетри. - У тебя прекрасные манеры. Непременно упомяну об этом твоей маме, как только её увижу.
        Прошла вечность, пока они убрались. Я оглянулась - кажется, больше никого. Библиотекарша взглянула на меня вопросительно. Я наклонилась над стойкой и прошептала:
        - Извините, мэм, у вас есть книга мистера Дарвина?
        - Какая книга?
        - Мистера Дарвина. «Происхождение видов».
        - Говори громче! - она даже поднесла ладонь к уху.
        - Книга мистера Дарвина. Прошу вас, - повторила я дрожащим голосом.
        Взглядом она пригвоздила меня к месту.
        - Конечно же, у нас её нет, - буркнула библиотекарша. - Не держу подобных книг в библиотеке. В Остине, кажется, есть экземпляр. Можно выписать по почте. Это стоит пятьдесят центов. Есть у тебя пятьдесят центов?
        - Нет, мэм.
        Я залилась краской. В жизни у меня не было таких денег.
        - И ещё требуется письменное разрешение от твоей матери, что тебе можно прочесть эту книгу. Есть у тебя разрешение?
        - Нет, мэм.
        Сколько можно меня унижать? Зачесалась шея, предательски предвещая начало крапивницы.
        Библиотекарша фыркнула:
        - Так я и думала. Ну, мне пора, нужно расставить книги по местам.
        Я чуть не плакала от злости. Но не реветь же перед этой старой крысой! Вся кипя, я гордо покинула библиотеку и нашла Гарри возле магазина. Кажется, мой вид ему не понравился. Шея чесалась всё сильнее.
        - Какой смысл в библиотеке, если тебе не дают книг? - вырвалось у меня.
        - Ты о чём?
        - Некоторых нельзя на пушечный выстрел подпускать к библиотекам. Гарри, поехали домой.
        Нам предстоял жаркий, долгий путь домой в повозке, заваленной покупками.
        - Что всё-таки случилось, детка?
        - Ровно ничего, - огрызнулась я.
        Совсем ничего! Я давилась горечью и желчью и совершенно не желала этого обсуждать. Хорошо ещё, что мама заставила меня надеть шляпку - от веснушек. За широкими полями лица не видно.
        - Знаешь, что в этом ящике? - спросил Гарри. - Прямо за тобой.
        Я не удостоила его ответом. Не знаю и знать не хочу. Всех ненавижу.
        - Это машина, которая делает ветер. Для мамы.
        Будь это не Гарри, я бы просто отмахнулась.
        - Да ладно, такого не бывает.
        - Ещё как бывает. Сама увидишь.
        Наконец доехали! Не в силах выносить шумной суматохи при разборке покупок, я сбежала на реку. Содрала с себя шляпку, передник, платье и кинулась в воду, сея ужас в сердцах местных головастиков и черепашек. Так им и надо! Дура-библиотекарша меня доконала, так зачем жалеть других! Я опустила голову в воду и издала долгий протяжный вопль. Не очень-то громко получилось. Я вдохнула воздуху и ещё раз повторила свой подводный крик. Сказать по правде, ещё два раза. Прохладная вода понемногу успокаивала меня. Что такое одна-единственная книга? Какое она имеет значение? Наступит день, и у меня будут все книги в мире, полки и полки книг. Я буду жить в башне из книг. Буду читать весь день напролёт, читать и есть персики. А если юные рыцари в доспехах и на белых конях осмелятся явиться ко мне, чтобы умолять спустить вниз мои длинные косы, я буду пуляться в них косточками, пока они не уберутся подобру-поздорову.
        Я лежала на спине и следила за парой ласточек в небе. Они то взмывали вверх, то спускались к самой воде, кувыркались, как акробаты, преследуя невидимых мошек. Несмотря на часы свободы, лето оказалось не таким, как я надеялась. Никто не интересовался великими вопросами, которые я записывала в Дневник. Никто не помогал мне искать ответы. Жара иссушила всех и вся. Я подумала о нашем милом, старом, огромном доме. Как печально он выглядит на фоне жёлтого, высохшего газона. Обычно мягкая, сочная, зелёная лужайка перед домом так и манила разуться и пробежаться босиком, сыграть в «Фигура, замри», а теперь осталась только выжженная до соломенной желтизны трава, колючая как стерня. В жёлтой траве не разглядишь моё новое открытие - жёлтых кузнечиков. Их видно, только если подойдёшь вплотную. Они подскакивают, тяжело взлетают, треща крылышками, шлёпаются на траву и исчезают из вида. Поэтому их так трудно ловить, хотя они крупные и неповоротливые. Даже странно, как просто ловить куда меньших, куда более проворных зелёных кузнечиков. Их так легко обнаружить! Птицы то и дело их склёвывают, а жёлтых не замечают.
Жёлтые кузнечики притаились неподалёку и смеются над неудачливыми собратьями. И тут я поняла! Это не новый вид. Это одни и те же кузнечики. Тот, кто уродился чуть желтее остальных, в засуху доживает до старости. Птицы не видят его на фоне сухой травы. А зелёненького съедают, он так и не успевает вырасти. Только жёлтые кузнечики выживают, потому что лучше приспособлены к жаре. Мистер Чарлз Дарвин совершенно прав. Надо же, доказательство нашлось прямо у меня во дворе. Я плыла на спине и смотрела в небо. Искала недочёты в своих умозаключениях, упущения в своих выводах и не могла найти ни одного. Я прошлёпала к берегу, ухватилась за широкие стебли ближайшего кустика, вылезла, обтёрлась передником, быстренько натянула платье и побежала домой.
        Всё семейство толпилось в передней возле вскрытого ящика. В куче опилок стояла приземистая металлическая штуковина с четырьмя лопастями спереди и стеклянной банкой сзади. Папа наливал в банку керосин. В самой серединке, между лопастями, виднелась медная нашлёпка с надписью по кругу: «Лучший чикагский вентилятор».
        - Все назад, - скомандовал папа и поднёс спичку.
        Запахло машинным маслом и сильно задуло. Братья закричали: «Ура!» Я тоже ликовала, но по совсем другой причине.
        Жизнь действительно стала полегче. Мама обычно включала вентилятор в полдень. Нам тоже перепадало, особенно папе, которого она частенько приглашала отдохнуть под вентилятором.
        Я целую неделю собиралась с духом. Наконец пошла к дедушке в лабораторию. Он сидел в продавленном, изъеденном мышами кожаном кресле.
        - Я знаю, почему большие кузнечики жёлтые, а маленькие - зелёные.
        Я рассказала дедушке о своём открытии. Подробно доложила, как пришла к этому выводу. Я переминалась с ноги на ногу, а он молча смотрел на меня. Потом спросил:
        - Сама догадалась? Никто не помогал?
        - Сама.
        Я рассказала и о своём неудачном походе в локхартскую библиотеку. Он как-то странно глянул на меня - то ли удивился, то ли ужаснулся. Словно я была новым, никогда не встречавшимся экземпляром.
        - Пошли.
        Ни слова не говоря, он повёл меня в дом. Господи, что я наделала! Оторвала дедушку от работы, да не один раз, а дважды. Куда он меня ведёт? Прямо к маме - выслушивать очередную нотацию о хороших манерах? Но он привёл меня в библиотеку, куда детям вообще запрещалось входить. Решил сам устроить разнос? Что он со мной сделает? Отругает за дурацкую теорию о кузнечиках? Надаёт по рукам? Я была в ужасе. Кто я такая - Кэлли Ви Тейт из Фентресса, - чтобы рассуждать о подобных материях? Никто и звать никак.
        Несмотря на весь мой страх, я огляделась вокруг - может, я больше никогда сюда не попаду. В библиотеке темновато, хотя тёмно-зелёные бархатные портьеры на высоком двойном окне не задёрнуты. Справа от окна - большое потрескавшееся кожаное кресло и столик с лампой. На полу возле кресла - книги, а ещё больше книг навалено на высоких стеллажах из нашей же пекановой древесины (нельзя отрицать факт постоянного присутствия пекана в нашей жизни). Подальше - большой дубовый стол и на нём странные, заманчивые предметы: пустое страусиное яйцо на резной деревянной подставке; микроскоп в футляре из шагреневой кожи; бивень нарвала с выгравированной пышногрудой красоткой, не вполне прикрытой корсетом. Семейная Библия соседствует с большим словарём, увеличительным стеклом и красным плюшевым альбомом с фотопортретами моих предков. Ну и ну. Что я сейчас услышу? «Почитала бы Библию» или «Предков бы постыдилась»? Я ждала, пока он примет решение. Разглядывала стены, где в неглубоких ящичках располагались коллекции насаженных на булавки устрашающего вида насекомых и ярких разноцветных бабочек. Под каждой
красавицей-бабочкой - научное наименование. Дедушкин каллиграфический почерк. Я забыла обо всём и шагнула, чтобы рассмотреть получше.
        - Медведь! - сказал дедушка.
        Эх, какой ещё медведь?
        - Осторожно, медведь.
        Действительно, я чуть не споткнулась о шкуру чёрного медведя с оскаленной клыкастой пастью. Чуть зазеваешься в полумраке - угодишь ему прямо в зубы, как в капкан.
        - Конечно, сэр, медведь.
        Дед отстегнул маленький ключик с часовой цепочки. Отпер высокий застеклённый шкаф, набитый книгами, чучелами птиц, заспиртованными зверюшками и другими диковинами. Потрясающе! Я придвинулась ближе. На глаза мне попался уродливый броненосец - изогнутый, покоробленный, весь в буграх. Чучело явно делал неумелый любитель. Зачем дедушке такой? Я бы сама сделала лучше. А рядом - пятнадцатилитровая бутыль толстого стекла, а в ней кто-то очень странный. Я такого никогда не видела. Толстое округлое туловище, множество рук, два блестящих круглых глаза размером с блюдце. Чудовище из ночного кошмара! Кто же это может быть? Я подобралась ближе. Дедушка потянулся к стопке книг. Я заметила «Ад» Данте, а рядом - «Теорию полётов на воздушном шаре, наполненном горячим воздухом». Ещё здесь были «Размножение млекопитающих» и «Курс рисования обнажённой женской натуры». Дед вытащил книгу в роскошном сафьяновом переплёте, зелёном с золотом. Долго протирал её рукавом, пока не стёр всю пыль. Церемонно поклонившись, протянул книгу мне. Я прочла название. Это же «Происхождение видов»! Здесь, в моём собственном доме! Я
взяла книгу обеими руками. Дед улыбнулся.
        Так началась моя дружба с дедушкой.
        Глава 2
        Одним прекрасным утром
        Законы, управляющие наследственностью, по большей части неизвестны. Никто не может сказать, почему… у ребёнка часто наблюдается возврат к некоторым признакам деда…
        Через три дня я выбралась из дома рано утром. Братья ещё спят, кругом царят мир и покой. Прошла шагов тридцать по дорожке, разбросала пригоршню семечек для птиц, уселась на ступеньки веранды, подложив старую рваную подушку, которую откопала в кладовой. Открыла красный кожаный Дневник, приготовилась описывать всё, что вижу вокруг. Разве не так поступают настоящие натуралисты?
        Семечко подсолнуха вдруг подпрыгнуло на шиферных плитках дорожки. Очень странно! При ближайшем рассмотрении это оказалась крошечная жабка в четверть дюйма длиной, энергично преследующая тонюсенькую сороконожку. Обе торопились изо всех сил и скоро пропали в траве. Потом на дорожке мелькнул огромный волосатый паук. Интересно, он гонится за кем-то помельче или удирает от кого-то побольше? Полагаю, вокруг непрерывно разыгрываются миллионы подобных незаметных трагедий. Я - всего лишь праздный наблюдатель, а для участников погони это вопрос жизни и смерти. Они бегут всерьёз.
        Вот колибри вылетела из-за угла дома и нырнула в чашечку поникшей от жары лилии в двух шагах от меня. Не найдя там ничего по своему вкусу, быстренько перелетела на соседний цветок. Я сидела как заворожённая и слушала низкое, сердитое жужжание её крылышек. Не таких звуков ожидаешь от изящнейшей, похожей на драгоценный камень птички. Колибри замерла на краешке цветка. И вдруг заметила меня. Она взлетела в воздух и метнулась прямо ко мне. Я замерла. Честное слово, она зависла в воздухе в четырёх дюймах от моего лица. Я почувствовала ветерок от её крылышек и зажмурилась. Как бы я хотела не закрывать глаза, но это была непроизвольная реакция, я ничего не могла поделать. Через мгновение я открыла глаза, но колибри уже упорхнула. Размером она была с пекан, только с крылышками. Что гнало её - воинственный дух или любопытство? Она даже не подумала, что я могла бы легко её прихлопнуть.
        Один раз я видела, как Аякс, любимый папин пёс, вступил в конфликт с колибри и проиграл. Колибри кружила над ним и дразнилась, пока он сконфуженно не убрался на веранду. (Да, знаете ли, собаки иногда выглядят ужасно сконфуженно. Аякс изогнулся и стал вылизывать у себя под хвостом - верный признак смущения. Пёс явно пытался скрыть свои истинные чувства.)
        Открылась дверь, и дедушка вышел на веранду. За плечами - старый кожаный ранец, в одной руке - сачок для ловли бабочек, в другой - ротанговая трость.
        - Доброе утро, Кэлпурния.
        Всё-таки знает, как меня зовут!
        - Доброе утро, дедушка.
        - Что это у тебя, осмелюсь спросить?
        Я вскочила на ноги.
        - Это мой Дневник научных наблюдений. Подарок Гарри. Я записываю всё, что наблюдаю. Посмотрите, вот что я успела записать сегодня утром.
        Согласна, «научные наблюдения» - не совсем обычное выражение в разговоре дедушки и внучки. Просто мне хотелось показать, какая я умная. Дед снял ранец, одобрительно хмыкнул, достал очки. Вот что он прочёл:
        кардиналы, самцы и самки
        колибри и некоторые другие птицы (?)
        кролики, немного
        кошки, несколько
        ящерица, зелёная
        насекомые, разные
        кузнечики, открытые К. В. Тейт, большие жёлтые и маленькие зелёные (это один и тот же вид).
        Дедушка снял очки и вернул мне Дневник.
        - Прекрасное начало!
        Я обиделась.
        - Начало? Я думала, на сегодня хватит.
        - Сколько тебе лет, Кэлпурния?
        - Двенадцать.
        - В самом деле?
        - Ну, одиннадцать лет и девять месяцев, - поправилась я. - Практически двенадцать. Какая разница?
        - Как продвигается плавание мистера Дарвина на славном корабле «Бигль»?
        - О, потрясающе! Да, совершенно потрясающе! Конечно, я ещё не всю книгу прочла. На это нужно время. Если честно, я перечла первую главу несколько раз, но поняла далеко не всё. Тогда я долистала до главы «Естественный отбор», но и там не всё понятно. Очень сложный язык.
        - Мистер Дарвин не рассчитывал на читателей одиннадцати лет и девяти месяцев, даже почти двенадцати, - серьёзно ответил дедушка. - Может быть, мы как-нибудь обсудим его идеи. Согласна?
        - Да! Конечно, сэр.
        - Я собираюсь на реку за образцами для коллекции. Отряд Odonata. Это стрекозы. Составишь мне компанию?
        - Спасибо, с удовольствием.
        - Прихватим и твой Дневник.
        Дедушка открыл ранец, и я увидала стеклянные пузырьки, «Полевой справочник по насекомым», пакет с завтраком и маленькую серебряную фляжку. Дед положил туда же и мой красный Дневник, и карандаш. Я подняла сачок и закинула на плечо.
        - Позвольте мне? - дедушка предложил мне руку, как кавалер, приглашающий даму к столу. Я взяла его под руку. Он настолько выше меня, что мы чуть не свалились со ступенек. Я высвободилась и взяла деда за руку. Ладонь обветренная и загрубевшая, а ногти твёрдые и коротко стриженные. Удивительно, кожа на руках не мягче ногтей. Дед сначала удивился, а потом, кажется, обрадовался. Не знаю наверняка, но он крепко взял меня за руку.
        Мы выбрали путь через невозделанное поле. Дед время от времени останавливается и рассматривает то листок, то камешек, то холмик земли. Я бы на такую ерунду и внимания не обратила. А вот за дедом наблюдать страшно интересно - как он останавливается, внимательно вглядывается в каждый предмет, прежде чем медленно, осторожно протянуть руку. Он заботливо водворяет обратно каждого жучка, аккуратно возвращает на место каждый потревоженный комок грязи. Я держу сачок наготове - мне уже не терпится кого-нибудь поймать.
        - Известно ли тебе, Кэлпурния, что класс насекомых содержит самое большое число известных человеку живых организмов?
        - Дедушка, никто не зовет меня Кэлпурния. Только мама, когда сердится.
        - Это ещё почему? Прекрасное имя. Четвёртую жену Плиния Младшего, ту, на которой он женился по любви, звали Кэлпурния. Он оставил несколько адресованных ей любовных писем. Замечательных писем. Ещё есть акация рода Кэлпурния, она же «золотой дождь», по большей части произрастающая на Африканском континенте. Кроме того, Кэлпурнию, жену Юлия Цезаря, упоминает Шекспир. Я мог бы и продолжить.
        - Я не знала…
        Почему мне никогда этого не рассказывали? Всех моих братьев, кроме Гарри, назвали в честь героев Техаса, павших в битве за Аламо во время войны с Мексикой. (Гарри получил своё имя в честь богатого и неженатого двоюродного дедушки. Что-то там с наследством.) Меня назвали в честь маминой старшей сестры. Вообще-то могло быть и хуже - маминых младших сестер звали Агата, Софрония и Вонзетта. Могло быть даже гораздо хуже - дочь губернатора Хогга звали Има. С ума сойти, Има Хогг. Можете себе представить? Её жизнь, наверно, настоящая пытка, несмотря на прекрасную внешность и немаленькое состояние. Хотя над богатыми никто не смеется. А я - Кэлпурния. Я это имя ненавидела всю свою жизнь, а собственно, почему? Красивое имя… звучное, поэтичное. Очень досадно, что никто не удосужился рассказать мне об этом раньше. Ну и ладно. Теперь я знаю. Да здравствует Кэлпурния!
        Мы продрались сквозь кустарник. Несмотря на очки и почтенный возраст, дед оказался куда зорче меня. Там, где я видела только опавшие листья и сухие ветки, он обнаруживал замаскировавшихся жуков, застывших ящериц, незаметных паучков.
        - Взгляни на этого жука, - сказал дед. - Семейство пластинчатоусых. Возможно, это Cotinus texana - фиговый жук. Не ожидал встретить его в такую засуху. Пожалуйста, поймай его, только осторожно.
        Я взмахнула сачком - и он мой. Дед достал жука и положил на ладонь. Мы оба склонились над жуком. Дюйм в длину, зелёный, в общем, ничего особенного. Дедушка перевернул жука, и я увидела, что жучиное брюшко сияет и переливается синим, зелёным, пурпурным. Цвета менялись, пока жук в испуге корчился у дедушки на ладони. Это напомнило мне мамину перламутровую брошку, необычную и прекрасную.
        - До чего же красиво!
        - Он в родстве со скарабеями. В Древнем Египте их почитали как символ восходящего солнца и загробной жизни. Иногда даже носили как украшение.
        - Правда?
        Я задумалась: как это - носить жука на платье? Приколоть булавкой? Приклеить? Ни то ни другое как-то не вдохновляло.
        - Держи.
        Дед положил жука мне на ладонь, и - говорю с гордостью - я даже не вздрогнула. Жук щекотно пополз по руке.
        - Мы его заберём, дедушка?
        - У меня в коллекции уже есть один. Давай его отпустим.
        Я опустила руку, и жук - ах, простите, Cotinus texana - сперва помедлил, а потом убежал без оглядки.
        - Что тебе известно о Научном Методе, Кэлпурния?
        Каждое слово дед произнёс с большой буквы.
        - Ну, не очень много.
        - Что ты изучаешь в школе? Ты ведь ходишь в школу, не так ли?
        - Конечно. Мы проходим чтение, письмо, арифметику, чистописание. Да, ещё нас учат хорошим манерам. У меня «удовлетворительно» за осанку и «неуд» за носовой платок и напёрсток. Мама очень переживает по этому поводу.
        - Боже мой! Даже хуже, чем я думал.
        Интригующее заявление! Но я ещё ничего не понимала.
        - А естественные науки? Физика?
        - У нас была ботаника. А что такое физика?
        - И ты никогда не слышала о сэре Исааке Ньютоне? О сэре Фрэнсисе Бэконе?
        - Нет.
        Имена показались мне ужасно смешными, но я удержалась от смеха. Дедушка говорил серьёзно, и что-то подсказало мне: он будет разочарован, если я начну хихикать.
        - Подозреваю, вас учат, что земля плоская? И драконы пожирают корабли, которые падают через край? - он внимательно вглядывался в меня. - Нам есть о чём поговорить. Надеюсь, ещё не всё потеряно. Давай найдём место, где можно сесть.
        Мы продолжили путь к реке и скоро отыскали тенистое местечко под гостеприимной сенью пеканового дерева. Дедушка рассказал много интересного. Он учил меня, как можно отыскать истину. Надо не просто сидеть и рассуждать, как Аристотель (умный, но сбитый с толку древний грек), но и стараться наблюдать самому. Надо выдвигать гипотезы, ставить опыты, проводить наблюдения и только тогда делать выводы. И снова и снова эти выводы перепроверять. Дедушка рассказывал о бритве Оккама, о Птолемее и гармонии сфер. Ещё о том, как долгое время ошибочно считалось, что Солнце и планеты вращаются вокруг Земли. Я узнала о Линнее и его классификации растений и животных. Оказывается, мы по-прежнему следуем его системе, называя новые виды. Дед упомянул Коперника и Кеплера; объяснил, почему яблоко Ньютона падает вниз, а не вверх, и почему Луна вращается вокруг Земли. Мы поговорили о различии между дедуктивным и индуктивным умозаключением и о том, как сэр Фрэнсис Бэкон (смешное имя, не правда ли?) обосновал индуктивный метод. Дедушка рассказал о своей поездке в Вашингтон в 1888 году. Тамошние джентльмены основали новую
организацию, которую назвали Национальное географическое общество, и дед в него вступил. Они объединились, чтобы заполнить белые пятна на глобусе и вытянуть страну из трясины суеверия и устаревших взглядов, в которой она барахтается со времён Гражданской войны. От новой информации у меня закружилась голова. Мир стремительно расширялся - это вам не платочки с напёрстками. Сидя под деревом, дедушка неутомимо вёл свой рассказ, а вокруг, навевая дрёму, жужжали пчёлы да кивали головками цветы. Шли часы, в небе над нами плыло солнце (правильнее будет сказать: мы проплывали под ним, медленно перемещаясь от дня к ночи). Мы разделили большой сэндвич с сыром и луком, ломоть пеканового пирога и флягу воды, а дедушка пару раз глотнул из маленькой серебряной фляжки. Потом мы немножко вздремнули в кружевной тени под гудение и жужжание насекомых.
        Мы проснулись, намочили носовые платки в реке, чтобы немного освежиться, и побрели вдоль берега. Я ловила разных ползающих, плавающих и летающих существ, но дедушка всех, кроме одного, выпустил. Насекомое, которое он решил сохранить, дед опустил в стеклянную банку с проделанными в крышке отверстиями. Я знала: эта банка - с нашей кухни. (Виола постоянно жаловалась маме, что у неё пропадают банки, мама ругала всех сыновей по очереди, а оказалось - впервые за всю историю - что они не виноваты.) На банку был приклеен бумажный ярлык. Я записала дату и время поимки в соответствующие графы, но задумалась, что написать о местоположении.
        - Посмотри, где мы находимся, - посоветовал дедушка. - Опиши это место кратко, но так, чтобы снова найти его, если понадобится.
        Я прикинула, под каким углом видно солнце. Сколько мы прошли?
        - Можно написать «полмили к западу от дома Тейтов, возле дуба с тремя стволами»?
        Дедушка одобрил. Мы отправились дальше и отыскали одну из оленьих троп - её легко было узнать по оставленному помёту. Мы устроились неподалёку и молча стали ждать. Мимо нас бесшумно прошла белохвостая самка. Так близко, что почти можно дотронуться. Как такое большое животное может так тихо передвигаться по шуршащему подлеску? Олениха повернула голову на длинной шее и взглянула прямо на меня. В первый раз в жизни я поняла, что значит выражение «оленьи глаза». Огромные карие глаза. Глубокий, нежный, кроткий взгляд. Олениха прядала ушами, и они двигались независимо одно от другого. Солнечный луч окрасил большие уши в розовый цвет - наверно, кровеносные сосуды расположены совсем близко от кожи. Я думала, что ничего прекраснее в жизни не видела, пока через пару секунд не появился оленёнок. О, пятнистый оленёночек разбил мне сердце! Чудная мордочка, невероятно хрупкие ножки, пушистая шкурка. Я хочу его обнять, защитить от неизбежных опасностей: от койотов, от голода, от охотников. Как вообще можно стрелять в такую красоту? И тут произошло чудо. Оленёнок подогнул передние ножки, потом задние, припал к
земле и… исчез. Белые пятнышки, притворяясь пятнышками света, скрыли очертания коричневой спинки. Только что был оленёнок, а теперь - никого.
        Мы с дедушкой застыли на добрых пять минут, а потом тихонько собрались и ушли. Мы брели вдоль реки, пока тени не стали совсем длинными. Тогда мы свернули в кусты и напрямик вышли к дому. На обратном пути дедушка нашёл самую редкостную и изысканную вещь в дикой природе - покинутое гнёздышко колибри, хрупкое, искусно свитое, размером меньше, чем яичная скорлупка.
        - Необыкновенная удача! - воскликнул дедушка. - Береги его, Кэлпурния. Такое везение бывает раз в жизни.
        Похоже, замысловатое гнёздышко сплели феи из волшебной сказки. Я почти сказала это вслух, но вовремя удержалась. Членам научного сообщества не пристало говорить о детских сказках.
        - Как мы его донесём?
        Я боялась прикоснуться к гнезду.
        - Пока положим в банку. В библиотеке найдётся стеклянный ящичек подходящего размера. Поставишь в своей комнате, будешь любоваться на такую красоту.
        Библиотека была исключительно дедушкиной территорией, даже папа с мамой редко туда заходили. Сан-Хуане было позволено вытирать там пыль только раз в три месяца. Дедушка обычно запирал библиотеку. Правда, он и не подозревал, что иногда, в отсутствие взрослых, мои братья, помогая друг другу, пролезали в форточку. Сэм Хьюстон, следующий по возрасту за Гарри, однажды долго листал альбом Мэттью Брэди, а потом, едва дыша, описывал нам фотографии с поля боя - мёртвые лошади валяются в грязи, убитые солдаты без сапог уставились в небо пустыми глазами.
        Мы вернулись домой около пяти. Джим Боуи и Аякс выбежали нас встречать.
        - Плохи твои дела, Кэлли! - выкрикнул Джей Би, не обращая никакого внимания на дедушку. - Мама с ума сходит. Ты пропустила урок музыки.
        Он был прав: наши уроки как раз возобновились. Я знала, что придётся упражняться вместо пропущенного урока и ещё полчаса в наказание - так у нас было принято, - но сейчас мне было всё равно. Дело того стоило. За сегодняшний день можно было играть на пианино хоть тысячу лишних часов.
        Дома дедушка переложил гнёздышко колибри в маленький стеклянный ящик и отдал мне. Дед остался возиться в библиотеке, а я, не ожидая пощады, отправилась сдаваться маме.
        Я успела отбарабанить положенное наказание ещё до ужина. Играла я с лёгким сердцем, уверенно, ярко, если так позволено говорить о себе. И спать пошла уставшая, но в прекрасном настроении. Гнёздышко колибри в стеклянном ящичке утвердилось на комоде рядом со шпильками и лентами.
        На следующей неделе моя утренняя запись в Дневнике выглядела так:
        6.15 утра, ясно, ветер южный
        8 кроликов (7 кроликов, 1 заяц)
        1 скунс (молодой, наверно, потерялся)
        1 опоссум (повреждено левое ухо)
        5 кошек (3 наших, 2 диких)
        1 змея (уж, неядовитый)
        1 ящерица (зелёная, такого же цвета, как листья лилейника, оч. трудно разглядеть)
        2 краснохвостых сарыча
        1 канюк
        3 жабы
        2 колибри (Rufous?)
        несчетное количество Odonata, Hymenoptera, Arachnidae.
        Я показала записи дедушке, он кивнул в знак одобрения.
        - Удивительно, как много можно увидеть, если просто спокойно сидеть и наблюдать.
        Глава 3
        Битвы с опоссумом
        Иногда резко выраженные различия появляются даже у молоди одного помёта и у семян из одной и той же коробочки… выращенных в одной и той же стране почти на одинаковой пище…
        На заднем крыльце снова бушевала война, если слово «бушевать» подходит к полному отсутствию всяческого действия. Мне открывалась превосходная возможность для изучения повадок опоссума, ведь «битвы» всегда происходили примерно одинаково. Толстый серый опоссум вылезает из-под дома, чтобы разжиться кухонными объедками или чем придётся для позднего ужина. Его неизменно засекает одна из наших кошек, охраняющая заднее крыльцо - свою законную территорию. Кошка и опоссум застывают в испуге, таращатся друг на друга одинаково огромными круглыми глазами. Опоссум не выдерживает первым. Он с рычаньем валится на бок, неподвижный, с разинутой пастью, так что видны мелкие остренькие зубы. Остекленевший взгляд, усы не шелохнутся - классическая картина «Смерть опоссума».
        Кошка изумляется, как в первый раз. Глядит недоверчиво. Осторожно подходит к телу, неуверенно принюхивается. По-кошачьи сворачивается клубком. Внимательно, самодовольно разглядывает поверженного врага. Она выполнила свой долг. Насмотревшись, отправляется к кухонной двери, надеясь выклянчить у Виолы подачку. Дохлый опоссум валяется ещё минут пять, потом без предупреждения поднимается на ноги и непринуждённо удаляется на поиски ужина. Эта сцена повторяется всё лето, вечер за вечером. Ни мне, ни кошке, ни опоссуму не надоедает. Приятно видеть бескровную войну, в которой каждая сторона уверена, что победила.
        Каждое утро, ровно в пять часов, опоссум возвращается. Он шмыгает под дом и карабкается наверх. Шебуршится за стенкой прямо возле моей кровати. Будит меня, как самый надёжный будильник, мой собственный пятичасовой опоссум. Я никому о нём не рассказывала: если мама узнает, то велит Альберто, мужу Сан-Хуаны, залезть под дом, найти дыру и поставить капкан. А мне не жалко - пусть опоссум считает наш дом своим. (Вопрос для Дневника: как опоссум определяет время?)
        Я спросила дедушку. Он совершенно серьёзно ответил: «Может быть, он носит в кармане часы, как кролик, которого встретила Алиса?» Я постаралась не рассмеяться, но это же не ответ! Я записала наш разговор в Дневник, чтобы потом рассказать Луле, моей лучшей подруге.
        Однажды вечером дедушка мудрил над рецептом изготовления спиртного из пекановых орехов, а я сидела рядом на высокой табуретке и наблюдала. С потолка хижины, где когда-то жили рабы, свисают керосиновые лампы - дюжина или даже больше. Лампы висят на разной высоте, одни выше, другие ниже (берегите голову!), и над столом пляшет жёлтый свет. Мама до смерти боится пожара, поэтому велела Альберту расставить по углам вёдра с влажным речным песком. Стёкол в окнах нет, только занавески из мешковины - бесполезная попытка защититься от насекомых. То-то раздолье ночным бабочкам и прочим мошкам!
        Дед уже давно трудится над перегонкой пекана. Сами по себе эти эксперименты меня не интересуют, но дедушкино общество никогда не надоедает. Работа не мешает дедушке со мной разговаривать. Я подаю ему нужные предметы, точу карандаши, стоящие в старой треснутой кружке с ободком засохшей мыльной пены. Когда работа шла, дед напевал весёлые мотивчики из Вивальди, когда не шла - грустно насвистывал в густые усы. Я улучила момент, когда он пел в мажоре, и спросила:
        - Дедушка, а вы всегда были натуралистом?
        - А?
        Он довёл до кипения грязно-коричневую жидкость в мензурке, легонько встряхнул, надел очки, и стал вглядываться в густой осадок на дне, похожий на речной ил, и наконец ответил:
        - Нет, не всегда.
        - А ваш дедушка тоже был натуралистом?
        - Понятия не имею. Я его совсем не знал. Когда он умер, я был ещё маленьким.
        Дедушка попробовал темноватую жидкость и поморщился.
        - Какая гадость!
        Видимо, опять ничего не получилось.
        - А сколько вам было, когда он умер?
        - Лет пять, наверно.
        И, предваряя мой следующий вопрос:
        - Он умер от ран, полученных в бою с команчами на индейской территории в Оклахоме.
        - А наукой он интересовался?
        - Да вряд ли. Он торговал бобровыми шкурками и буйволовой кожей, и сомневаюсь, чтобы у него были другие интересы, кроме чисто коммерческих. Процеди это, пожалуйста. Теперь перелей в бутылку и надпиши сегодняшнюю дату. Может быть, со временем эта дрянь улучшится. Хуже она точно не станет.
        Я взяла мензурку и процедила жидкость через марлю в одну из бутылочек из-под маминой микстуры. Мама иногда принимала это снадобье, особенно когда мои братья действовали ей на нервы (то есть почти всё время). Я закупорила бутылку и сделала пометку красным восковым карандашом: «1 июля 1889». Потом поставила бутылку на полку, к остальным неудавшимся собратьям.
        - Как же тогда вы увлеклись наукой, сэр?
        Он поставил мензурку на стол и отвернулся к окну. Как будто вечером через мешковину что-нибудь можно разглядеть. Разве что смотришь снаружи. Помолчав, дедушка ответил:
        - Это случилось в сумерки. В 1865м. Я помню всё, как будто это было вчера. Да что там, я помню вчерашний день куда хуже. Старость - ужасная вещь, Кэлпурния. Не позволяй такому случиться с тобой.
        - Да, сэр. Не позволю.
        - Я был командиром отряда мальчишек, собранных со всего Техаса. Отличные наездники, выросли в седле. Они мечтали о кавалерии, но так случилось, что их послали в пехоту. Марши целыми днями. Боже, какие начались бесконечные жалобы, когда они разобрались, что к чему. В жизни не слышал такой замысловатой ругани. Они презирали даже прогулки пешком, не говоря уж о пеших переходах. Но, несмотря на протесты, надёжней ребят я не встречал.
        Солнце садилось. Это было в апреле. Мы разбили временный лагерь на реке Сабин. Разведчики как раз возвращались, и я вскинул руку, подавая сигнал. И тут случилась удивительная вещь - что-то ткнулось мне в ладонь. Я непроизвольно сжал руку и ухватил что-то маленькое, тёплое, меховое. Это была летучая мышь. Оглушённая, лежала она у меня на ладони.
        - Не может быть! - выдохнула я.
        - Так всё и было. Я был потрясён почти так же, как бедное животное.
        - А дальше?
        - Пару минут мы внимательно разглядывали друг друга. У летучей мыши были умные глазки и нежный мех. Она была похожа на крошечную лисичку. Крылья кожистые, да, но не жёсткие, не холодные. Мягкие, как лайковые перчатки на тёплой девичьей ручке.
        Интересно, что бы я сделала, если бы летучая мышь приземлилась мне на ладонь? Завизжала и отбросила её? Упала в обморок? Может быть. Никогда ещё не падала в обморок, был бы интересный жизненный опыт.
        - Я завернул её в последний оставшийся носовой платок и сунул под рубашку, чтобы согреть. Она не протестовала. Перед тем как лечь спать, я раскутал мою летучую мышь, повернул её вниз головой и прижал лапками к верёвке, натянутой поперёк палатки, чтобы сушить одежду. Хотя это не слишком походило на естественную среду, она рефлекторно уцепилась лапками за верёвку, тщательно свернула крылья и повисла так же, как это делают все летучие мыши на свете. Получился аккуратный, удивительно красивый свёрточек. Несмотря на холод, я оставил вход в палатку открытым и лёг спать. Не знаю, в какой момент я проснулся. Воздух вокруг меня вибрировал, не подберу лучшего слова. Летучая мышь облетела вокруг моей головы и исчезла в ночи. Я шёпотом пожелал ей удачи.
        Слушая дедушку, я не знала, плакать или смеяться.
        - Но это ещё не конец. Подай мне тот кусок резиновой трубки, пожалуйста. Я проснулся ещё до рассвета. Мы не разжигали огня. Денщик принёс мне холодной воды. Я умылся, оделся и уже собирался выйти из палатки, как что-то с шумом пронеслось мимо моего лица. Моя подружка вернулась и как ни в чём не бывало устроилась на бельевой верёвке.
        - Она вернулась?! - закричала я.
        - Моя собственная летучая мышь. Во всяком случае, предполагаю, что это была она. Для неопытного человека все летучие мыши на одно лицо. Она висела вниз головой и спокойно посматривала на меня, а потом заснула. Я всё время говорю «она», но это только предположение, не основанное на фактах. Оказывается, определить пол молодой летучей мыши не так уж и трудно, но тогда я этого не знал.
        - Вы её приручили? Правда приручили?
        - Она весь день гостила в моей палатке.
        Даже в мерцающем свете ламп я видела, что дедушка улыбается. Он погрузился в приятные воспоминания. Потом выражение его лица изменилось.
        - Никогда не забуду этот день. Северяне напали на нас через два часа после рассвета. Бой длился до заката. Они притащили две двенадцатифунтовые пушки, те, у которых каждый снаряд весит двенадцать фунтов. Это был ад кромешный. Мы оглохли от грохота и ослепли от порохового дыма. Винтовочные пули нанесли ужасные потери. Мы были окружены. Весь день я метался вдоль оборонительных сооружений, подбадривая и утешая моих мальчиков. Я послал одного, потом другого вниз по реке с донесением майору Дункану.
        Дедушка оттёр лоб.
        - Никогда я больше не видел никого из моих бойцов. Каждый раз, проходя мимо палатки, я не мог удержаться, чтобы не заглянуть внутрь. Понимаешь, я волновался за летучую мышь. Боялся, что шум и дым её напугают, что она попадёт под обстрел. Это же была моя летучая мышь.
        Я кивнула. Конечно, я понимала.
        - Пороховой дым заслонял солнце. Видимость - не больше пяти ярдов. К закату вражеский натиск ослаб. Я понадеялся, что северяне решили прерваться на ужин. Мои бойцы, не покидая позиций, пожевали галеты. Те, у кого нашлись перо и бумага, писали прощальные письма родным. Этими письмами нагрузили меня, умоляя доставить по назначению. Если, конечно, я выживу. Они пожимали мне руку, прощались, просили помолиться за них и за оставшихся дома. Один неграмотный мальчик пошёл за мной в палатку, уговаривая написать письмо за него. Полный мрачных предчувствий я откинул полог. Я был уверен - моя летучая мышь запаниковала и улетела. Застыл как статуя, не в силах вздохнуть. Но нет, она была здесь! По-прежнему крепко спала. По-моему, она так весь день и провисела вниз головой. Не знаю, заметил ли мальчик маленький коричневый свёрточек, во всяком случае, он ничего не сказал. Мыслями он был далеко отсюда, дома, с семьёй. Я написал для него письмо матери и сёстрам в Элгин. Он просил их не оплакивать его слишком долго и постараться управиться с посевом до июня. Мне он сказал, что дома не осталось мужчин и он не
представляет, как женщины сдюжат без него. Мальчик чуть не плакал, вспоминая маму и сестёр. Себя он не жалел. Я пожал ему руку и пообещал в любом случае поддержать его семью. Он обнял меня. Теперь он спокоен и может умереть без страха. Потом он вернулся на позиции.
        Дед достал большой белый носовой платок и утёр лицо.
        - Я обернулся к летучей мыши. Подвинул стул и уселся в паре дюймов от неё. Она была прекрасна. Да, прекрасна. Наверно, почувствовала моё присутствие, потому что открыла глаза и взглянула прямо на меня. Она была совершенно спокойна. Шум сражения её не обеспокоил. Она расправила крылья, зевнула, потом свернулась и снова заснула. Если бы я мог никогда не покидать палатку! Но бой разгорелся снова. Меня позвали. Как мне не хотелось уходить…
        Мы посидели молча. Потом я спросила:
        - А этот, из Элгина?
        - Нет. Он не умер в тот день. Его ранило в колено. Он лежал на земле среди мёртвых и умирающих. Они просили воды, звали маму, молили о милосердии. Их стоны становились всё слабее. Наконец, к полуночи, можно уже было подобраться и перетащить их в безопасное место. Наш доктор трудился всю ночь, а мы держали фонари. Если рана была лёгкая, солдата перевязывали. Если ранение было слишком тяжёлым - просто укладывали в сторонке, давали гран или два морфия, оставляли фляжку воды и звали капеллана для ободрения и поддержки. Те, у кого были раздроблены руки или ноги, нуждались в срочной ампутации, потому что могли умереть от потери крови, гангрены или нагноения. К восходу дошла очередь и до мальчика из Элгина. Он был страшно слаб. Мы подняли его на стол. Он был липкий от крови. Я дал ему хлороформ. Когда я клал тряпку ему на лицо, он вдруг взглянул прямо на меня и прошептал: «Не тревожьтесь за меня. Я в порядке». Я изо всех сил удерживал его ногу, пока хирург обрабатывал рану и пилил кость. И вдруг нога осталась у меня в руках. Я прижал её к груди как ребёнка. Удивительное дело - нога оказалась очень
тяжёлой. Так я и стоял с этой ногой в руках. Не хотел бросать её в кучу к остальным. Но в конце концов пришлось.
        - Вы спасли его, правда?
        Дедушка ответил не сразу.
        - Он так и не проснулся.
        Дедушка отвернулся и долго молчал.
        - Через два дня мы получили известие, что война окончена. Нам велели отправляться по домам. Захватить всё продовольствие и оружие. Всё, что можем унести. Немного и оставалось. Горстка патронов, фунт-другой бобов, полусгнившее одеяло - вот и всё. Без всякой надежды я поплёлся в палатку. Но моя летучая мышь была там! Я не знал, что делать. Оставить её тут? Взять с собой? В результате я отправился в докторскую палатку и украл Жёлтый Джек из чемодана. Ты знаешь, что такое Жёлтый Джек?
        - Нет, сэр, - прошептала я.
        - Это карантинный флаг - он означает жёлтую лихорадку. Знак держаться подальше. Жёлтая лихорадка косила тысячами, целыми полками. Погибло от неё не меньше, чем от огня северян. Я повесил флаг на мою палатку на кожаном ремешке. Потом я прорезал отверстие в крыше. На какое-то время этого должно было хватить. Никто не потревожит мою летучую мышь, она будет в безопасности. Больше я ничего придумать не мог. Печально прощался я с летучей мышью. Я ничего не чувствовал, когда дотронулся до трупа мальчика из Элгина, ничего не чувствовал, когда опустил его в могилу к остальным погибшим. Ничего не чувствовал, когда мы сжигали кучу ампутированных конечностей. Я добрался до Элгина за восемнадцать дней, нашёл дом погибшего мальчика и в парадной гостиной сообщил печальные вести его матери и сёстрам. Сказал, что он погиб как герой. Я не сказал, что его смерть оказалась бесполезной. Они считали, что я оказываю им честь своим приездом. Я прожил у них три месяца - помог со вспашкой и посевом, помог как-то наладить жизнь. Твоей бабушке я послал весточку, что вернусь позже, - боюсь, она меня так за это и не
простила. Она считала, что я должен был ехать прямо домой. Мы справились. Все по очереди управлялись с мулом, даже самая младшая.
        Дедушка глянул на меня с удивлением.
        - А ведь вы ровесницы.
        Я попыталась представить себе, как это - управляться с мулом. Наши полевые работники были взрослыми мускулистыми мужчинами с большими потрескавшимися руками. Запылённые или все в грязи - в зависимости от сезона. Но девочка?
        - Не надо было тебе рассказывать, - дед вытер лицо. - Ты слишком мала.
        Сейчас он казался таким старым. Мне было очень его жалко.
        Я подошла поближе, наклонилась, и дедушка обнял меня одной рукой. Мы застыли на минуту, потом он поцеловал меня в лоб.
        - Так на чём мы остановились? Ах да. Подай мне тот фильтр, пожалуйста. Да.
        Я принесла фильтр, и мы молча продолжили работу.
        Горсточка трясущихся от старости ветеранов проводила дни на галерее перед машиной по очистке хлопка. Они жевали табак, сплёвывали коричневую жижу и надоедали всем и каждому историями, которые рассказывали уже не первый десяток лет. Даже собственные внуки их давно перестали слушать. Я видела их каждый день.
        Ошалевшие насекомые всевозможных размеров пролетали мимо нас, чтобы снова и снова кружиться вокруг горящих ламп. Одна ворсистая бабочка запуталась у меня в чёлке. Невыносимо щекотно! Я выпутала её из волос, отодвинула занавеску из мешковины и выпустила бабочку в окно. Она сразу же влетела обратно, словно принесённая порывом ветра, и радостно уселась мне на щеку. Класс Insecta, отряд Lepidoptera переупрямить невозможно.
        Нам, мне и дедушке, не мешало бы заняться изучением этого феномена.
        Глава 4
        Виола
        …Мы вправе заключить, что всякое изменение относительной численности одних обитателей глубоко воздействует на других обитателей независимо от перемен в самом климате.
        Мне бы обратить внимание, что всякий раз, как я иду к дедушке в лабораторию, Виола подозрительно смотрит вслед. Виола жила с нами всю жизнь, даже до рождения Гарри. Она звонила в колокольчик на заднем крыльце, созывая к ужину тех, кто работал снаружи, и она же била в маленький медный гонг у подножья лестницы, оповещая тех, кто оказался дома (мама считала, что в помещении колокольчик звучит слишком грубо). Мама предпочла бы совсем не использовать колокольчик, но мы с братьями могли оказаться в любом месте - от хлопкоочистительной машины до реки, - и гонга вообще не услышать. А к ужину полагалось являться вовремя - умытыми и причёсанными.
        Я никогда не задумывалась, откуда у нас появилась Виола. Она просто была: месила тесто, чистила яблоки, запекала огромные куски мяса зимой, жарила горы цыплят летом. Кухня была её царством, это признавала даже мама. Перед трапезами Виола сновала между курятником, загоном для свиней или грядками - она обдумывала очередное меню. Иногда она просто сидела за кухонным столом, попивая кофе из щербатой кружки, - отдыхала перед следующим грандиозным пиром.
        Лет ей было сорок с небольшим. Красивая, подвижная, всегда в ситцевом платье и длинном фартуке, на голове повязан чистый платок. Она была худой, но на удивление сильной - так и вцеплялась в человека, если хотела привлечь его внимание. Жила она сама по себе, в старой хижине за дедушкиной лабораторией, где как раз хватало места для одного, хотя раньше там ютилось не меньше дюжины рабов. Вместо земляного пола настелили дощатый, поставили печку - зимой холодно - и цинковую раковину с отдельным насосом.
        Кожа Виолы была не темней моей в конце лета - хотя она избегала солнца, а я нет. Она была негритянкой только на четверть, но это не имело значения - негритянка есть негритянка. Наверно, в Остине она бы могла сойти за белую, но это было рискованно. Если негра, выдающего себя за белого, разоблачат, дело может закончиться плохо. Могут избить, засадить в тюрьму или того хуже. Одна женщина в Бастропе всего с восьмушкой негритянской крови вышла замуж за фермера, белую голытьбу, беднее некуда. Через три года он нашёл в сундучке её свидетельство о рождении и заколол жену вилами до смерти. Отсидел десять месяцев в местной тюрьме, и всё. У мамы и Виолы всегда были хорошие отношения, я никогда не видела, чтобы мама помыкала Виолой. Она, наверно, понимала, как трудно три раза в день готовить еду на такую ораву голодных парней. Мама знала: без Виолы наша семейная лодка пойдёт ко дну. Дверь между кухней и столовой всегда стояла настежь и закрывалась только при гостях. По тому, как Виола гремит кастрюлями, можно оценить, скоро ли будет готово следующее блюдо и заодно в каком она сама настроении.
        Иногда мама с Виолой уединялись в кухне - обсудить готовку и проверить хозяйственные счета. Мама всегда следила, чтобы Виола вовремя получала отрез ситца летом и фланели зимой сверх обычной еженедельной платы. И всегда делилась с Виолой экземплярами «Журнала для домохозяек». Хотя Виола не умела читать, она с удовольствием пролистывала свежий номер, причитая над шокирующими парижскими модами. В день рождения она всегда получала серебряный доллар, на Рождество - табак. Виола не часто нюхала табак, но нуждалась в изрядной понюшке, прежде чем приняться за свой знаменитый лимонный пирог с меренгами - настоящее чудо из лимонного крема и пышных белков, которые она взбивала в пену деревянной ложкой. Изнуряющее действо - десять минут, и бедняжка задыхается без сил. Изредка я заставала её за понюшкой, и тогда Виола говорила: «Это дурная привычка, дочка. Будешь повторять за мной - шкуру спущу». В других случаях она мне никогда не грозила, мы прекрасно ладили, но Гарри она любила больше. Да, Гарри был её любимчиком. Он у нас всегда был самым красивым, самым очаровательным, самым-рассамым.
        Ещё она привечала одну из наших домашних кошек. Идабель отвечала за кухню, кладовую и прачечную, в её обязанности входило не подпускать мышей к мучному ларю. Виола души не чаяла в этой кошке. Странно, конечно: других кошек, особенно дворовых, она терпеть не могла и гоняла их с крыльца веником. Идабель, толстая, спокойная полосатая кошка, отлично ловила мышей. У неё была своя корзинка возле плиты, но иногда она пробиралась наверх и устраивалась у кого-нибудь на подушке. Сворачивалась вокруг головы как меховая мурчащая шапка. Приятно зимой, но летом - невыносимо. Летом её часто выставляли из дома - к безумной радости дворовых кошек.
        Дворовые собаки почти всегда валялись на веранде - или их запирали в сарае, если они особенно путались под ногами. Их вожак Аякс, вполне довольный своей участью, целыми днями дрых на веранде, просыпаясь лишь изредка, когда его донимали блохи. Поймав блоху, он глубоко вздыхал и снова радостно валился на пол. Мне нравилось думать, что он мечтает о голубях и утках и с нетерпением ждет охотничьего сезона - пару недель можно бегать и трудиться как настоящая собака.
        Да, Аяксу есть за что благодарить судьбу. Его, единственного из всех собак, пускают в дом. Другие - Гомер, Герой и Зевс - дворовые собаки. Они это отлично знают, но это не мешает им буквально каждый раз нестись к двери, стоит её открыть. То, что в дом попасть никак не удаётся, их не смущает. Мне нравится это особое свойство собак: несмотря на все запреты, в их сердцах всегда живёт надежда. Без сомнения, дворовые собаки считали, что Аякс ведёт жизнь балованной комнатной собачки, раз ему позволено пройти через волшебную дверь. Они не понимали, что даже в тех редких случаях, когда Аякс оказывался достаточно чистым, достаточно сухим и почти без блох, его допускали только в дальний угол прихожей, а в гостиную или на лестницу ему хода не было. На этом и держалась жёсткая иерархия, Аякс знал своё место, зато важничал перед другими. Все наши собаки были мирными и добродушными (иначе папа не стал бы их держать), так что мои младшие братья могли возиться с ними день-деньской, лишь бы не слишком дёргали за уши. Когда приставали невыносимо, они - собаки - скромно исчезали со сцены и прятались под
крыльцом, вне пределов досягаемости. Иногда они поднимали шум возле лаборатории, но дедушка их внутрь не впускал, хотя собаки ему явно нравились. Если подумать, он и людей в лабораторию не пускал - кроме меня.
        Глава 5
        Перегонка
        Мы видели, что посредством отбора человек достигает великих результатов и может приспособлять органические существа на пользу самому себе… Но Естественный отбор… - сила, постоянно готовая действовать и столь же неизмеримо превосходящая слабые усилия человека, как произведения Природы превосходят произведения Искусства.
        В один прекрасный день в изготовлении спиртных напитков наметился прорыв. Дедушка поднёс бутылочку к свету и внимательно вгляделся в жидкость на дне.
        - Кэлпурния, - провозгласил он, - кажется, это почти приемлемо! Пойми меня правильно, я пока не утверждаю, что это можно пить, но это уже не тошнотворно. Насколько я могу судить, другие годятся только грязь с днища лодки оттирать.
        Он небрежно махнул рукой в сторону множества закупоренных пузырьков.
        - Пока ещё не совсем то, что надо, но…
        - Дедушка, а почему вышло лучше?
        - После четвёртой перегонки я профильтровал жидкость через смесь древесного угля, яичной скорлупы, кожуры пекана и молотого кофе. Подержим теперь немного в дубовом бочонке и поглядим, что получится.
        Предыдущие образцы дедушка и не думал сохранять таким образом, так что это был большой шаг вперёд. Он перелил жидкость в маленький дубовый бочонок, размером не больше буханки хлеба.
        - Прошу прощения, - произнес дед, поворачиваясь ко мне. - Забыл предложить тебе попробовать. Не откажешься выразить своё мнение?
        Он предложил мне совсем немножко, на один глоток. Я осторожно понюхала. Пахло пекановыми орехами, это успокаивало, и совсем чуть-чуть керосином, а вот это настораживало. Думаю, дедушка забыл, что мне и двенадцати нет.
        - Думаю, лучше зажать нос и выпить залпом, - посоветовал дед.
        Я защемила нос и разом проглотила напиток.
        Позвольте вам сказать, эту штуку не зря называют огненной водой. Жидкость прожгла мне дыру в пищеводе, у меня начался сильнейший приступ кашля, я вся словно пылала огнем. Думала, на ногах не устою, ничего не соображала из-за кашля. Помню только, как дедушка усадил меня на ручку своего кресла и несколько минут колотил по спине, пока я снова не смогла вздохнуть. Он в ужасе смотрел на меня, пока кашель не пошёл на убыль, сменившись мучительной икотой.
        - Полегчало? - спросил дедушка. - Вижу, ты ещё не умеешь пить. Вот. Это пойдёт тебе на пользу.
        И он достал из жилетного кармана мятный леденец.
        Я кивнула, икнула, положила леденец в рот, но слёзы так и текли по лицу, и из носа тоже текло.
        - Бедняжка! - дед достал из кармана огромный белоснежный носовой платок и приложил мне к носу. - Высморкайся.
        Я высморкалась, и мне немножко полегчало. Дед налил мне воды из графина. Воду он всегда держал под рукой, чтобы смывать вкус очередного эксперимента.
        - Ну, ну, - он погладил меня по спине. - Надо внести записи в журнал. И ты, как мой соавтор, тоже опиши этот памятный день.
        Он подтянул поближе лампу и начал писать в большой разграфлённой тетради. Стальное перо царапало бумагу. Гроссбух был полон подробностей предыдущих провалившихся опытов. Кончив записывать, дед протянул перо мне.
        - Запиши дату и время, свои наблюдения и внизу подпишись.
        В школе на чистописании мы только-только перешли от карандаша к чернилам. Я опасалась поставить кляксу, но справилась не так уж плохо, особенно учитывая, как я пострадала.
        «Образец № 437. 21 июля 1899 года. Очень хорошо.
        Кэлпурния Вирджиния Тейт».
        Дедушка глянул в мои записи. Я снова икнула.
        - Кэлпурния, - сказал он, глядя мне прямо в глаза, - настоящий учёный должен быть объективным.
        Он снова подал мне перо. Я дописала:
        «Может вызывать кашляние».
        Признаю, не очень вдохновляющий комментарий. Эта дрянь чуть меня не прикончила, но не могла же я так написать. Дед повернул книгу и с улыбкой прочёл последнюю запись.
        - Конечно, это моя вина. Думаю, лучше будет, если мы договоримся не упоминать о нашем эксперименте Маргарет и Альфреду. Они, к сожалению, не понимают ни принципов научных исследований, ни того, что иногда наука требует жертв.
        Я вытаращила глаза. Сказать родителям? Он что, с ума сошел? Да я лучше выпью целый галлон этой дряни.
        На заднем крыльце Виола зазвонила в колокольчик. Пора умываться к ужину. У меня всё ещё кружилась голова, и икота не проходила. Мы посмотрели друг на друга.
        - Возьми ещё леденец, - предложил дедушка.
        Мы пошли в дом, я умылась и сменила фартук, стараясь не попадаться никому на глаза. Один за другим мы прошли в столовую, папа подвинул маме стул. Мы расселись. Сан-Хуана осталась стоять в дверях, чтобы подать ужин. Папа начал молитву, все склонили головы.
        - Отец небесный, благодарим Тебя…
        Я икнула.
        Негромко, никто бы и не заметил, если бы не подлые братья. Тревис и Ламар заволновались, начали подталкивать друг друга локтями, а Джим Боуи, умильно сложивший ладошки, так и косился на меня. Мама метнула грозный взгляд, и они утихомирились.
        - За щедрый урожай и за пищу…
        Ик.
        Братья захихикали.
        - Кэлпурния! Мальчики! Немедленно прекратите!
        - Прости, мама, - прошептала я, уже чувствуя приближение нового приступа икоты. Что я могу поделать? Я задержала дыхание и вся напряглась.
        - Посланную нам по милости Господа нашего…
        Напрасно. На этот раз - громче.
        Ик.
        Братья чуть со стульев не попадали. Дедушка внимательно изучал потолок.
        - Иисуса Христа! - закончил в замешательстве папа.
        Мама швырнула салфетку на стол.
        - Это ещё что? Где ты воспитывалась? В хлеву? Марш в свою комнату. Остальным немедленно взять себя в руки или тоже марш из-за стола. В жизни не видела такого чудовищного поведения во время молитвы. В моей семье!
        Я хотела объяснить, что не могу остановиться. Я же не нарочно! Но это значило выдать дедушку, выдать наш секрет. Нет, лучше умереть на дыбе. Я встала из-за стола. Дедушка теперь изучал люстру и поглаживал указательным пальцем усы.
        - Чем от тебя пахнет? - спросила мама, когда я проходила мимо.
        - Мятой, - буркнула я, не останавливаясь.
        Я чувствовала себя как-то странно. Очень хотелось спать, даже по лестнице поднялась с трудом. Папа в столовой начал молитву сначала. Я закрылась в комнате, вскарабкалась на свою высокую медную кровать.
        Наверно, я сразу уснула. Разбудил меня собственный громкий храп. Солнце село, я слышала, как младшие братья укладываются спать. Было, наверно, часов восемь. Пожар в желудке утих. Я спустила ноги с кровати и вдруг поняла, что ужасно хочу есть. Обычно я ложусь в девять, значит оставался ещё целый час. Как бы пробраться в кладовую, чтобы мама не застукала? Это будет нелегко. Если увидит кто-нибудь из братьев, это ещё ничего, они не выдадут. Сами знают, я им пригожусь. Сейчас они не наябедничают на меня - в следующий раз я промолчу про их проделки.
        Тихий стук в дверь прервал мои размышления. Мама пришла меня ругать? Или Гарри решил меня спасти? Ни то ни другое. Это оказался десятилетний Тревис с котёнком из нового помёта. Всем котятам мой братец давал имена гангстеров, преступников и других отбросов общества.
        - Гляди! - он сунул мне в руки меховой комок. - Это Джесси Джеймс. Он составит тебе компанию.
        С этими словами он удрал вниз по лестнице, пока не застукали с осуждённым узником.
        С Джесси Джеймсом стало как-то уютнее. Я снова улеглась, а котёнок замурлыкал у меня на груди и стал тереться о плечо. Только я начала снова задрёмывать, как в дверь опять постучали. Это дедушка принёс две толстые книги.
        - Будет что почитать, пока длится ссылка, - произнёс он торжественно.
        - Спасибо!
        Я закрыла за дедом дверь. Зачем мне среди ночи книги? Есть хочется ужасно, настроение - хуже некуда, в общем, не до чтения. Хотя название одной из книг - «Большие надежды» - звучит заманчиво. Вторая называется «Основы сельского хозяйства на Юге». Скучища! Почему она такая странная на ощупь? Да это же вовсе не книга! Это деревянная коробочка, искусно сделанная и раскрашенная, не отличишь от книги в кожаном переплёте. Повозившись немного, я нашла защёлку, и коробка открылась. Внутри обнаружился толстенный сэндвич с мясом, завёрнутый в вощёную бумагу. Я роскошно устроилась на кровати с книжкой и сэндвичем. Ах! Постель, книга, котёнок, еда - что ещё нужно человеку для счастья?
        Примерно через полчаса в дверь постучался папа и тихонько позвал:
        - Кэлли!
        Я не хотела расставаться с Пипом, поэтому сунула книжку под одеяло - Джесси Джеймс протестующе замяукал, - отвернулась к стенке и притворилась спящей. Мне показалось, он хочет что-то сказать, может быть, что-нибудь важное. Странное ощущение! Но папа молча вышел, предварительно погасив лампу. Вот тут я действительно разозлилась - никому, кроме Гарри, не разрешалось держать спички в спальнях. Нечего делать, придётся спать. Оно и к лучшему: завтра - урок музыки. Буду в хорошей форме - не дам мисс Браун повода на меня сердиться.
        Засыпая, я вспоминала сегодняшний день. Горло ещё саднило, но я была полна гордости. Столько сыновей в семье, а я первая попробовала спиртное. Так я тогда думала. Позже обнаружилось, что в маминой «Растительной микстуре Лидии Пинхем» было почти сорок градусов.
        Глава 6
        Уроки музыки
        Трудно постоянно помнить, что возрастание численности каждого существа постоянно задерживается незаметными враждебными причинами…
        Лето тянулось бесконечно. О жаре помогали забыть только прохлада реки и полумрак дедушкиной лаборатории. Дневник пополнялся всё новыми и новыми записями. На каждой странице - множество вопросов, изредка ответы да неумелые зарисовки растений и животных. Несмотря на новые интересы, уроков музыки тоже никто не отменял.
        Наша учительница мисс Браун - тощая высохшая жердь, а линейкой по пальцам может стукнуть от души. Иногда так ударит, что пальцы срываются, клавиши грохочут и резкий некрасивый аккорд взрывает плавное течение музыки. Странно, что мама никак не реагирует на этот страшный шум. А ведь она сидит с шитьём прямо за дверью. Почему-то, сама не знаю почему, я никогда не жаловалась маме на атаки мисс Браун. Наверно, думала: что-то постыдное в моём собственном поведении провоцирует мисс Браун на такие дикие воспитательные меры. Сказать по правде, сердилась она всегда по делу. Она кипела от ярости, если я путалась в нотах и не могла сыграть то, что без ошибок играла всю неделю. (К сожалению, угрожающе поднятая линейка совершенно не помогала.) В одном отношении я была трусихой - переживала всё в себе, никому ничего не говорила. За что нам с Гарри эта еженедельная мука? Чем мы заслужили дополнительную культурную нагрузку? Другие-то братья свободны как ветер.
        Для папы я разучивала мистера Стивена Фостера, а для дедушки - Вивальди, хотя Моцарта он тоже любил. Обычно дедушка устраивался в гостиной. Иногда с книгой, иногда просто сидел, прикрыв глаза, пока я играла. Мама предпочитала Шопена, а мисс Браун - гаммы. Потом я выучила то, что нравилось мне самой, - регтаймы мистера Скотта Джоплина. Маме регтайм действовал на нервы, но мне было всё равно. Лучше музыки мы в жизни не слышали - эффектный каскад аккордов, наэлектризованный, рваный ритм, заставляющий слушателей вскакивать с места и пускаться в пляс. Все братья сбегались, заслышав начальные такты «Регтайма кленового листа». Они дико скакали по гостиной, мама даже опасалась за картины на стенах. Когда у нас появился граммофон, и я смогла танцевать вместе со всеми. Младшие братья обожали граммофон и дрались за право его завести. Но за ними надо было приглядывать, а то перестараются и сломают завод.
        Джим Боуи изображал то, что у него называлось «Котёнок на клавишах». Он сажал первого подвернувшегося котёнка на клавиатуру, махал у него перед носом кусочком ветчины и так заставлял двигаться взад и вперёд. Джей Би считал это страшно остроумным. Для пяти лет - пожалуй. Главное удовольствие - мама, как и следовало ожидать, просто на стенку лезла (да и я тоже, просто виду не подавала). Часто даже приходилось прибегать к патентованной микстуре. Пары столовых ложек обычно хватало. Сал Росс однажды спросил, буду ли я тоже принимать микстуру, когда вырасту и стану леди. Мама ответила загадочно: «Быть может, Кэлли это не понадобится».
        Виола с кухни приятным контральто подпевала «Тяжёлые времена больше не наступят» Стивена Фостера, но Скотта Джоплина слушать наотрез отказывалась.
        - Дикарская музыка, - фыркала Виола, чем ставила меня в тупик.
        Раз в году мисс Браун представляла своих учеников на концерте в Зале героев-конфедератов в Локхарте. Этим летом она впервые включила меня в программу. Сказать по правде, в этом году у меня просто кончились отговорки. Гарри участвовал уже шесть лет подряд и говорил, что это проще простого. Главное - не глядеть на огни рампы: газовый свет ослепляет, можно даже со сцены свалиться. Ещё пришлось учить наизусть музыкальный отрывок. Мисс Браун выбрала для меня экосезы Бетховена. Удивительно: аккорды немножко похожи на регтайм. Мисс Браун в гневе то и дело пускала в ход линейку. «Запястье ниже! Пальцы выше! Держи ритм!» И по рукам! Я разучила отрывок за рекордное время, скоро могла во и сне сыграть. Как же я ненавидела Бетховена! Моя подруга Лула Гейтс управилась бы в два раза быстрее, но она играет в десять раз лучше меня.
        По такому торжественному случаю я получила новое белое платье с вышивкой ришелье и с кучей кусачих, негнущихся нижних юбок. Корсет не предполагался, но всё равно это было орудие пытки. Да ещё и слишком длинное, в ногах путается. Мне купили новёхонькие светло-жёлтые кожаные ботиночки на крючках. Застёгивать - умаешься, но очень уж они были красивые, я ими втайне гордилась.
        Мисс Браун научила меня, как делать реверанс, как приподнимать края платья и сгибать ноги в коленях.
        - Нет, нет, - ворчала она. - Не задирай юбку, как деревенщина. Вообрази, что это крылья ангела. Вот так. Теперь опускайся в реверансе. Медленнее! Не так быстро, детка. И не шатайся!
        Она долго меня натаскивала, пока наконец не осталась довольна результатом.
        Потом пришлось решать проблему волос. Мама наконец заметила, что волос стало меньше. Я объяснила, что летом цепляется ужасно колючий репейник, волосы запутываются, вот и пришлось состричь колтуны, а потом подровнять. Мама скривилась, но промолчала и позвала Виолу на помощь. Вдвоём они целый час расчёсывали и укладывали, а разговоры вели, как будто меня не было в комнате. Как можно тратить столько времени на причёску? Хотя мы все понимали - это вполне заслуженное наказание за то, что срезала волосы.
        Потом они намазали меня «Лучшим питательным средством для укладки волос Пибоди (Гарантируем блестящие локоны)» и оставили на целый час сушиться на солнышке с этой жирной серной гадостью на голове. Неужели все настоящие леди должны через такое пройти?
        Дедушка проникся жалостью к моему бедственному положению и принёс одну из своих книг. «Необычайная флора и фауна антиподов» помогла вынести пытку. На картинке детёныш кенгуру высовывается у мамы из сумки. (Вопрос для Дневника: Почему у людей нет сумок на животе? Это удобнее, чем таскать младенцев на руках. Я попыталась вообразить маму с Джей Би в сумке. Ответ: Он не поместится под корсетом.) Вот бы увидеть кенгуру! Или утконоса - странное млекопитающее, похожее сразу и на выдру, и на утку.
        С тех пор как в Остине, в бродячем цирке мне посчастливилось увидеть бегемота, мои мечты не устремлялись так далеко. Я оценивала свои шансы, и слабая надежда разгоралась в груди. Так я и сидела на солнце, воняя как гигантская серная спичка.
        В конце концов они засунули меня в сидячую ванну и начали по очереди лить на меня воду из ведёр. Они вымыли мне голову и накрутили волосы на тряпочки. Получилось, будто вся голова в перевязках. Я всё ещё пахла серой и выглядела как жертва войны или как призрак из преисподней.
        Джим Боуи расплакался при виде меня, пришлось посадить его на колени и долго убеждать, что я не ранена. Сал Росс обзывал меня вороньим пугалом, пока я его не поймала. Ламар хихикал, даже Гарри улыбался. Что может быть приятнее, чем служить источником развлечения для своих братьев?
        С торчащими во все стороны тряпочками в волосах плохо спалось. Утром я встала злая и невыспавшаяся. Мама решила, что имеет смысл закончить причёску уже в Локхарте, так что пришлось вынести ещё одно унижение. Я поехала в гофрированном чепце, полностью закрывающем волосы. Голова казалась огромной, уродливой. Я была похожа на Тодди Гейтса, Лулиного слабоумного брата - у бедняги была водянка мозга. (Вопрос для Дневника: Откуда в мозгах у Тодди взялась вода? Может быть, миссис Гейтс слишком много пила, когда ждала сына?) Я помолилась, чтоб нам не встретить никого из знакомых, а потом пожалела, что беспокою Бога такими пустяками, отрывая от серьёзных дел. Чем ближе мы подъезжали к Локхарту, тем больше я волновалась, хоть Гарри и уверял, что выступление - это пара пустяков.
        Лошади ещё даже не остановились, а я уже выпрыгнула из повозки и, пока никто не видел, побежала к задней двери. Мама и Виола шли следом с корзиночкой, в которой лежали шпильки, ленты и щипцы для завивки. Меня усадили на табурет и принялись выдёргивать из волос тряпочки. Всё оказалось не так страшно, как я боялась, потому что неподалёку мучили ещё нескольких девочек и даже малыша Джорджи. Миссис Оглетри нарядила сына в зелёный бархатный костюмчик с батистовым воротничком, как у маленького лорда Фаунтлероя. Джорджи нетерпеливо вертелся на табуретке, разметав крутые белокурые локоны.
        Лула вся тряслась и прижимала к груди жестяное ведёрко. Похоже, её могло стошнить в любой момент. Близнецы Хейзел и Ханна Дэнси были совершенно одинакового зелёного цвета. При виде чужих мучений я немного приободрилась. В комнату влетела мисс Браун в новом жёлтом платье, которое ей совершенно не шло. Она хлопнула в ладоши.
        - Дети! Мамочки! Прошу внимания, s’ilvous plat[2 - Пожалуйста (фр.)].
        Внезапно наступила тишина. Ни писка, ни скрипа, ни шороха. Даже Джорджи не слышно. Я поняла, что мисс Браун держит в страхе всех учеников, не только меня. Спорим, она колотит линейкой нас всех. Ну, может быть, кроме Гарри. Значит, не я одна такое чудовище. Это радует.
        - Через десять минут строимся, - продолжала мисс Браун. - Сначала младшие, потом старшие. Дисциплинированно, повторяю - дисциплинированно проходим за мной в зал. Садимся на стулья в глубине сцены и ждём своей очереди. Не болтать! Не ёрзать! Не толкаться! Всем ясно?
        Все молча закивали.
        - Когда вас вызовут, не забудьте поклониться или сделать реверанс. Десять минут!
        Она вышла, привычным движением подтянув шлейф платья. Мама и Виола вновь остервенело набросились на меня со щётками и щипцами. Они рвали и тянули мои волосы. Потом отступили назад, чтобы полюбоваться своей работой.
        - Ты просто картинка! - воскликнула мама. - Прямо не узнать! Сама посмотри.
        Мама протянула мне зеркало.
        Я тоже себя не узнаю. На голове - замысловатое сооружение из волос. Надо лбом возвышается крутой валик, на макушке волосы собраны в корону, на висках по три завитых пряди, а сзади целый водопад кудрей. Это великолепие увенчано самым большим в мире розовым атласным ободком. Мама с Виолой в восторге от своей работы. Они не удосужились узнать моё мнение, и я не стану говорить, что выгляжу… ужасающе.
        - Какая же ты хорошенькая! - говорит мама.
        Моя рука сама собой потянулась к причёске.
        - Не смей! - кричит Виола. - Испортишь!
        Она собирает орудия пытки, пока мама беседует с миссис Гейтс.
        Я подошла к Луле.
        - Привет, ты как?
        Лула глянула на меня и молча кивнула. Говорить явно не может. Я с завистью отметила, что подруга благополучно избежала радикальных изменений причёски. Её светлые, серебристые волосы заплетены в две аккуратные косички. Я хотела ободрить её, развеселить. Подтолкнула локтем и прошептала:
        - Лула, глянь, что со мной сделали. Хуже не придумаешь.
        Она только губы стиснула и судорожно втянула носом воздух. Похоже, совсем разучилась разговаривать.
        - Лула! Не бойся! Ты это играла тысячу раз. Сделай глубокий вздох. Если не поможет, всегда остаётся ведёрко.
        Я огляделась. Гарри перед зеркалом наносил на волосы лавандовую помаду и старательно причёсывался. Никогда не замечала, чтобы он так прихорашивался. Как самый старший ученик он должен был выступать последним. Всё равно ему придётся сидеть на сцене и слушать музыку, пока не наступит его очередь.
        Мисс Браун вернулась. Мы выслушали последние материнские наставления, и мамы поспешили в зал. Виола успела шепнуть: «Не смей трогать причёску!» Мы молча построились. Никто не болтал, не толкался, не переминался с ноги на ногу. Гарри подмигнул мне из конца строя. Лула стояла прямо передо мной и дрожала всем телом, даже косички тряслись.
        - Лула! - прикрикнула мисс Браун. - Поставь ведро на место.
        Лула не шелохнулась.
        - Кэлпурния, забери у неё ведро!
        Я легонько стукнула подругу по плечу.
        - Поставь ведро, Лула. Пора.
        Она умоляюще на меня посмотрела. Пришлось самой забрать ведёрко. Руки у Лулы были совсем влажные.
        Мисс Браун скомандовала:
        - Пора! Держаться прямо, не горбиться, подбородок вверх!
        Она распахнула двери в зал, мы двинулись за ней. Шум получился, как от ливня по жестяной крыше. Раздались аплодисменты, Лула вздрагивала как испуганный олень - вот-вот бросится бежать. Я произвела всесторонний анализ и быстренько прикинула, чем мне грозит её бегство, но старая добрая Лула взяла себя в руки и осталась в строю.
        Внезапно мисс Браун, величаво шествующая впереди, стала выше. Почему? Как? Что случилось? А, она дошла до лестницы, ведущей на сцену. Там, кажется, двенадцать ступенек.
        Ступеньки! Совсем про них забыла. Сотни и сотни ступеней. Я видела их и раньше, но мне до них дела не было. Я совершенно к ним не подготовилась. Колени подгибаются, меня бросает то в жар, то в холод. А Лула плавно скользит впереди меня без видимых усилий. Я в ужасе спешу за ней и лишь каким-то чудом преодолеваю лестницу не споткнувшись. Я притормаживаю перед ослепительными огнями рампы. Дальше - пропасть. Мы рассаживаемся, буря аплодисментов постепенно стихает.
        Мисс Браун выходит вперёд, делает реверанс перед публикой. Произносит маленькую речь. Такой замечательный момент, возможность донести Культуру до округа Колдуэлл, о да, юным умам и пальцам, несомненно, полезно прикоснуться к Великим Композиторам, а она сама надеется, что родители оценят её старания по формированию у их детей вкуса к Высокому, хотя все мы по-прежнему живём почти на самой границе Дикого Запада. Вот она уже села на своё место под громкие аплодисменты, и концерт начался. Один за другим выходим мы вперёд - кто с дерзкой верой в свои силы, кто еле живой от ужаса.
        Надо ли говорить, что случилось дальше? Это было избиение младенцев. Джорджи упал с вращающейся табуретки, не сыграв ни одной ноты, заревел во весь голос, и мама унесла его со сцены на руках. Лула играла безупречно, но её стошнило, как только она закончила. У Хейзел Дэнси нога соскользнула с педали, и зал огласило низкое раскатистое р-р-р-р-р-р. Гарри играл прекрасно, но по непонятной причине всё время не сводил глаз с одного из углов зала. Я играла как заведённая, пальцы деревянные, про реверанс забыла, мисс Браун даже на меня шикнула. Я смутно помню этот день. Его лучше стереть из памяти. Одно я помню отчётливо - на обратном пути я поклялась себе, что больше в концертах не участвую. Я объявила об этом маме и папе, и они, видимо, что-то поняли. На следующий год, несмотря на все уговоры мисс Браун, мы с Лулой просто раздавали программки. Моей подруге навсегда запретили выступать.
        Глава 7
        Гарри заводит подружку
        Домашние расы часто носят до некоторой степени характер уродств…они часто очень резко различаются в одной какой-нибудь части…
        Вскоре после концерта над нашим домом нависла опасность.
        Я смутно подозревала, что однажды Гарри захочет жениться и зажить своей семьёй. Но я рассчитывала, что у меня в запасе не один десяток лет. Ведь у Гарри есть семья - это мы, особенно я. Его любимица.
        Через пару дней после ужасного концерта в Локхарте брат начал как-то странно себя вести. Сидит, уставившись в пространство, молчит как идиот, прямо стукнуть хочется. Не отвечает на вопросы, как будто его тут нет. Я не знала, что и подумать. Нет, это не мой любимый, умный Гарри. Это его бледная тень.
        Я не выдержала, спросила прямо:
        - Гарри!
        - А?
        - Что с тобой? Ты не заболел? Что случилось?
        Он только улыбнулся.
        - Тебе надо к доктору!
        - Да не волнуйся ты так. Всё в порядке. Я великолепно себя чувствую.
        - Тогда почему ты себя так ведёшь?
        Он таинственно улыбнулся и достал из кармана захватанную визитку. На новый манер, с фотографией. (Верх пошлости, по мнению мамы.) Это была Она. Молодая женщина (далеко не девочка) с большими выпуклыми глазами, поджатыми губками, стройной длиной шеей и массой пушистых волос - вылитый одуванчик, дунешь - и облетит.
        - Ну разве не лапочка? - произнес Гарри с чувством.
        Никогда не слышала у него такого противного голоса. Ненавижу! И её ненавижу! Я тебя раскусила! Ведьма, горбатая гарпия, пожирательница любимых братьев. Разрушительница семейного счастья. И моего счастья. Я не могла оторваться от фотографии.
        - Лапочка? - переспросила я, дрожа от возмущения.
        Брата похищали прямо у меня на глазах, я должна была остановить это безобразие. Мысли метались во всех направлениях, как необученные солдаты в первом бою. Требовалось время, чтобы привести их в порядок. Перед атакой надо включить мозги.
        - Где ты её встретил, Гарри? - спросила я как бы между прочим.
        Его глаза погасли, он запнулся. Я задела больное место, но не поняла сразу, почему это так важно.
        - Понимаешь, я просто остановился перекусить в Прейри Ли, и меня пригласили на службу.
        Ага. В Прейри Ли - две церкви. Баптистская - это ещё ничего. Независимая церковь - куда хуже: за то, как они проводят службу, их прозвали Прыгунами. Многие, в том числе и папа с мамой, убеждённые методисты, считали местных Прыгунов сборищем негодяев и всякой швали. (Дедушка заявлял, что за свою долгую жизнь наслушался достаточно проповедей и теперь предпочитает проводить воскресные утра на природе. Преподобный Баркер, очень ценивший дедову компанию, не обращал на это внимания, а маме это было явно не по вкусу.) Хотя кого-то из Прыгунов пару раз даже приглашали к нам домой, мама склонна была считать всех их чохом, справедливо или нет, такими же выходящими за общепринятые рамки, как укротители змей, кающиеся грешники, бесноватые и остальные доморощенные сектанты.
        Вот оно! Я, как великий генерал, подтянула войска. Оружие приведено в боевую готовность, территория разведана, цели намечены. Я представляла грядущее сражение во всех подробностях. Я - генерал Томас Джонатан Джексон по прозвищу Каменная Стена. Я - генерал Ли собственной персоной!
        - Это была баптистская церковь? - нежно спросила я.
        - Нет, - ответил Гарри после паузы. - Независимая церковь Прейри Ли.
        Можно расслабиться. Победа у нас в кармане.
        - Но Гарри… - Я вся - сестринское участие. - Так она из Прыгунов?
        - Ну и что? - упрямо возразил брат. - И не называй их так, они - Независимые.
        - Ты родителям уже рассказывал?
        - Пока нет.
        Он занервничал. Удар попал в цель. Гарри снова склонился над фотографией - лицезрение возлюбленной явно придавало ему сил.
        - Сколько ей лет? - пошла я в наступление. - Она кажется совсем взрослой.
        - Не говори глупостей! - возмутился Гарри. - Она всего пять лет как выезжает.
        Я прибавила пять к восемнадцати - обычному возрасту выхода в свет.
        - Ей двадцать три! - воскликнула я в ужасе, а втайне ликуя. - Она же старая дева! А тебе всего семнадцать.
        - Какая разница! - Гарри вырвал карточку у меня из рук и гордо удалился.
        За ужином он упомянул, что собирается запрячь Улисса в двуколку и съездить прогуляться.
        - Почему не верхом? - удивился папа. - Зачем тебе двуколка?
        - Он давно не ходил в упряжи, это пойдёт ему на пользу.
        Пришло время для следующего залпа.
        - Навестишь её? - громко спросила я.
        Все за столом сочли, что вопрос интересный. Наступила тишина. Все, кроме дедушки, оторвались от еды и уставились на Гарри, даже малыши. Хотя они, конечно, не поняли, о чём речь. Мама глянула на меня, потом на Гарри. Дедушка невозмутимо жевал свой бифштекс.
        Гари покраснел. Взгляд, брошенный на меня, без слов говорил: «С тобой я разберусь позже». Никогда он раньше так на меня не смотрел. Почти с ненавистью. Меня пронзил страх. Кожу как иголками закололо.
        - Кого её? - спросила мама.
        Дедушкин нож с противным звуком проехался по тарелке. Он вытер усы большой льняной салфеткой, заправленной за воротник, и мягко произнёс, обращаясь к своей единственной невестке:
        - Господи, Маргарет, «кто она», а не «кого её». Так правильнее, пора бы знать.
        Он внимательно поглядел на маму.
        - Кстати, Маргарет, сколько тебе лет? Полагаю, около тридцати? Достаточно взрослая, чтобы говорить правильно.
        С этими словами дедушка продолжил ужин. Мама, которой стукнуло сорок один, не обратила на эту речь никакого внимания.
        - Гарри! - мама сверлила взглядом старшего сына.
        Иголки под кожей слились в зудящее розовое пятно. Будущее нашей семьи повисло на волоске.
        - Это девушка… юная леди… гостит в Прейри Ли, я просто хотел её покатать. Совсем недолго.
        - Так-так, - мамин голос стал ледяным. - Объясни толком, кто эта юная леди. Мы её знаем? Из какой она семьи?
        - Её зовут Минерва Гудекер, она из Остина. Сейчас гостит в Прейри Ли у дяди и тёти.
        - Кто они?
        - Преподобный Гудекер и миссис Гудекер.
        - Ты имеешь в виду преподобного Гудекера из Независимой церкви в Прейри Ли?
        Волосок с треском лопнул.
        Гарри покраснел ещё гуще. Он выскочил из-за стола и рванул к двери.
        - Ну да, - бросил он на ходу. - Значит, всё нормально? Я ненадолго.
        Голос какой-то неестественно бодренький.
        - О чём, собственно, речь? - спросил папа.
        Мама заметила, что мы все застыли с открытыми ртами.
        - Ты иногда бываешь таким невнимательным, Альфред. Поговорим об этом позже.
        Сал Росс, неплохо соображавший для своего возраста, затянул нараспев: «У Гарри есть подружка, у Гарри есть подруж…»
        Мама уже начинала закипать.
        - Заткнись, Салли, - прошипела я и злобно ткнула его локтем в бок.
        Неожиданно дед произнёс:
        - Чертовски давно пора. Я уже начинал беспокоиться за нашего мальчика. Что сегодня на третье?
        У дедушки никогда не поймёшь, слушает он или нет.
        Ужин длился вечность. Не помню, что мы ели - я словно опилки жевала. Когда Сан-Хуана начала убирать посуду, мама скомандовала:
        - Все, кроме Кэлпурнии, могут встать из-за стола.
        Братья убежали, а я так и застыла на стуле. Папа раскурил сигару и налил себе больше портвейна, чем обычно. Мама потёрла виски. Пожалуй, она тоже не отказалась бы от стаканчика.
        - Скажи, Кэлпурния, что ты знаешь об этой девушке?
        Я вспомнила, как Гарри смотрел на меня.
        - Ничего я не знаю.
        Я сыграла отбой и поспешно отвела войска.
        - Он что-нибудь рассказывал?
        - Понятия не имею.
        - Прекрати, Кэлпурния. Откуда-то ты о ней узнала? Да что это с тобой? Почему ты такая красная?
        - Гарри показал мне её визитную карточку, вот и всё.
        - У неё есть визитная карточка? - мама почти кричала. - Да сколько же ей лет?
        - Не знаю.
        - Альфред, у неё есть визитная карточка!
        Папа заинтересовался, но не встревожился. Значение этого факта явно от него ускользнуло.
        Мама вскочила с места.
        - Альфред, она достаточно взрослая, чтобы иметь собственную визитку. Гарри тайком встречается с ней. Мой сын ухаживает за девушкой, а мы её в глаза не видели! Она из Прыгунов… из Независимых.
        Мама обернулась ко мне.
        - Она из Независимых? Да, Кэлпурния?
        - Не знаю я ничего.
        - От тебя толку не добьёшься! Ступай в свою комнату и ни с кем об этом не болтай. Почему ты такая красная? Опять угодила в крапиву? Возьми соду и сделай компресс.
        Я поплелась на кухню. Виола праздно сидела за столом, а Сан-Хуана качала воду для мытья посуды. Гора тарелок уже ждала в раковине.
        - Мама послала меня за содой.
        - Господи! - Виола заметила мою крапивницу. - Да что это с тобой?
        - Просто раздражение. Сделаю компресс.
        Виола глянула на меня, открыла было рот, но передумала. Она молча насыпала соды на влажную тряпочку и протянула мне. Сан-Хуана пялилась на меня, как на заразную.
        С лестницы я слышала голоса родителей в столовой - мамин негодующий, папин успокаивающий.
        Сал Росс и Ламар ждали меня наверху.
        - Скажи, что случилось с Гарри? А что у тебя с лицом?
        Прижимая к щеке холодящий компресс, я проскочила мимо них в комнату. Что я наделала! И ничего уже не поправишь. Я - неопытный командир, не предполагавший, какие разрушения принесёт его армия.
        Я лежала без сна, дожидаясь возвращения Гарри. Луна уже взошла, когда наконец послышалось шуршание колёс по гравию и звяканье сбруи. Я прислушалась. Дом подозрительно притих. Мама с папой, наверно, уже лежат на своей широкой кровати красного дерева с вырезанными на спинке фруктами и херувимчиками. Наверно, ещё не спят. По крайней мере, мама не спит.
        Я вылезла из постели, нашарила тапки и прокралась к двери. Главное - идти вдоль стенки, а то доска в центре комнаты страшно скрипит. По лестнице тоже бесшумно не пройдёшь, так что я подобрала ночную рубашку и съехала по перилам. Всю жизнь так делаю. В темноте промахнулась, затормозила слишком поздно и налетела на квадратную стойку. Теперь синяк на заду обеспечен. Недели на две. Луна освещала путь к конюшне. Я подкралась к двери и заглянула внутрь. При свете фонаря Гарри чистил Улисса и напевал песенку. Что-то знакомое. Ага, «Я так тебя люблю». На вид такой счастливый. Никогда я его таким счастливым не видела.
        - Гарри, - прошептала я.
        Его лицо окаменело.
        - Ты что тут делаешь? Убирайся. Ступай спать.
        Отвернувшись, он продолжал чистить лошадь.
        Этот взгляд!
        У нас и раньше случались ссоры, это было неприятно, но мы всегда мирились. Я купалась в его любви, я знала: это навсегда. Я принимала его любовь на веру, куталась в неё, как в одеяло. А сейчас всё было иначе. Я страшно подвела его, а ведь я просто хотела защитить нас обоих. Нет. Я хотела защитить себя. Сердце впервые в жизни сжалось от горя.
        Ошеломлённая, вышла я из круга света и осталась стоять в одиночестве под луной. Икнула - нет, скорее всхлипнула. Повернулась и поплелась к дому на ватных ногах. Вошла через парадную дверь, но у лестницы осела на пол. Тут Гарри и нашёл меня полчаса спустя. Свернувшаяся калачиком жалкая фигурка в белой хлопковой ночнушке, всхлипывающая в темноте, слишком несчастная, чтобы шевелиться. Только Идабель меня пожалела - пришла из кухни и устроилась рядом. Гарри встал надо мною - руки в боки.
        - Гарри, прости.
        - Дети не должны встревать в дела взрослых, - ответил брат.
        Никогда я не думала о нём как о взрослом. Мы оба были детьми. Но он так это сказал, что я поняла: вот сейчас, в эту самую минуту брат пересёк невидимую границу чужой страны, страны взрослых. Он никогда не вернётся в детство.
        - Я не хотела тебя подводить, - простонала я.
        - А по-моему, хотела! Я только не понимаю, ради чего.
        «Ради семьи! Ради тебя!» - хотелось мне крикнуть. Но глубоко внутри я со стыдом понимала: ради себя.
        Напольные часы пробили три.
        - Тебе давно пора спать, - спокойно сказал брат.
        Несмотря на холодность тона, Гарри говорил со мной не так грубо, как на конюшне. Это меня приободрило. Всё наладится. Сейчас он обнимет меня, отведёт наверх, уложит, подоткнёт одеяло.
        Но нет. Вместо этого он прошипел: «Зря ты это затеяла» - и прошёл мимо на лестницу, оставив меня созерцать разгром, учинённый моим слабым войском. Я выиграла, но победа стоила мне брата. Только когда часы пробили четыре, я смогла добраться до постели.
        Утром у меня не было сил встать. Я притворилась больной, сказала, что плохо спала. Маму было нетрудно убедить - крапивница ещё не прошла, я действительно не выспалась. Мама и Виола без конца таскали мне то крепкий бульон, то содовые припарки. Позже зашла речь об укрепляющих средствах, потом о слабительном, потом о рыбьем жире. Тут мне резко стало лучше, и я попросила варёной курочки, чтобы предотвратить столь сильнодействующие меры. В нашем доме ребёнка обязательно пичкали рыбьим жиром, если он лежал в постели больше одного дня. Простое знание этого факта часто творило чудеса.
        Тревис притащил мне в утешение котёнка по имени Док Холлидей (Джесси Джеймс не дался). Джей Би залез ко мне на кровать и долго обнимал, чтобы я выздоровела. Сал Росс поставил на тумбочку помятый букетик полевых цветов и гордо продемонстрировал след от моего локтя на боку. Я не стала показывать свой куда более внушительный синяк - уж больно место было нескромное. Гарри даже не зашёл.
        На следующее утро я выползла к завтраку, потому что надеялась увидеть Гарри. Прежде чем мы встали из-за стола, чтобы разбежаться в разные стороны, мама объявила:
        - В пятницу у нас гости. В четверть седьмого будьте готовы, я проверю.
        - Пропади всё пропадом, - буркнул дед. - Кто на этот раз?
        - Дедушка, - провозгласила мама, - мы и не думали навязываться, если у вас другие планы.
        Какие ещё планы? Мама прекрасно знала: деда просто тянет в библиотеку и в лабораторию. На это и надежда. Мама не слишком одобряла присутствие дедушки на её приёмах, или «суаре», как она называла эти вечеринки. Несмотря на старомодные манеры, он мог внезапно заговорить о странных, хотя и интересных вещах, что не всегда уместно в изысканной компании. Об ископаемых, к примеру, и о том, что их существование опровергает Книгу Бытия; об опытах монаха Менделя по половому размножению душистого горошка; об обманчивости доброкачественного гноя при ампутациях конечностей. Однажды я видела, как маму буквально бросает в дрожь - дедушка рассказывал нескольким маминым приятельницам, настоящим леди, о брачных позах пауков отряда Opiliones, попросту говоря, долгоножек. А ещё его прогнозы на будущее - однажды люди построят летающие машины и отправятся на Луну. Эти предсказания сочли болтовнёй выжившего из ума старика, а я втайне согласилась с дедом и вполне могла представить себе путешествие на Луну - скажем, через десять тысяч лет.
        - А кто придёт? - спросил Сэм Хьюстон.
        - Локеты, Лонгоры, мисс Браун, преподобный Гудекер, миссис Гудекер. И мисс Минерва Гудекер, - ответила мама, не отрывая взгляда от ножа для масла.
        Ой! Гарри тоже внезапно заинтересовался ножами. Он изучал свой нож, как будто никогда не видел ничего подобного. Я затаила дыхание. Что же делать? Осталось три дня. Придумаю что-нибудь, успокаивала я себя. Буду размышлять, как Наполеон в походной палатке перед битвой.
        На следующий день, сталкиваясь с Гарри на лестнице, я натянуто улыбалась. Он оставался невозмутим. Не сердится больше? Я решила считать это добрым знаком.
        Наступила пятница, а у меня всё ещё не было плана. Зато я помыла голову. Когда волосы высохли, я уселась перед зеркалом и принялась уныло отсчитывать сто взмахов щёткой. Потом надела батистовое платье - самое нарядное. Ботинки, в которых я выступала на музыкальном вечере. Повязала голубую ленточку - Гарри всегда говорил, что мне идёт этот цвет. Спустилась вниз. Гарри выглядел молодцом и благоухал сразу и лавандовой помадой, и гвоздичной туалетной водой. Радость кипела в нём, он даже соизволил мне улыбнуться. Мы выстроились в холле по росту. Сэм Хьюстон поморщился, когда учуял ароматы, исходящие от старшего брата. Тут появилась мама в своём лучшем платье - зелёном, шёлковом, с небольшим шлейфом. Шлейф тихонько шуршал при каждом шаге. Мама внимательно осмотрела нашу обувь, наши зубы и ногти.
        - Ради бога, Кэлпурния! Стой прямо, не горбись. Джим Боуи, с такими ногтями гостей не встречают. Ты что, в земле ковырялся? Кэлпурния, отведи его вымыть руки.
        Я отвела младшего братишку в ванную, довольная, что нашла себе занятие. Пока я оттирала ему руки, Джей Би вдруг спросил:
        - Гарри женится?
        Я вздрогнула и уронила щётку.
        - С чего ты взял?
        - Слышал, как мама так сказала. Он теперь уедет?
        - Надеюсь, что нет.
        - Я тоже.
        Я возилась с ним, пока не пришли первые гости. Мы снова выстроились в шеренгу перед входной дверью. Вошла мисс Браун, я пожала ей руку и нырнула в преувеличенно глубоком реверансе. Похоже, я перестаралась, старая перечница фальшиво улыбнулась и сказала:
        - Здравствуй, Кэлпурния. Ты как всегда очаровательна.
        Она так сжала мне руку своей мускулистой клешнёй, что я взвизгнула, как щенок, которому наступили на лапу.
        Чудесное начало вечера, а ведь мисс Минерва Гудекер ещё даже не появилась.
        Я обносила гостей копчёными устрицами на серебряном блюде. Виола велела мне считать, сколько съедят братья. Это оказалось нетрудно - младшие взяли по одному лоснящемуся серому комочку и в ужасе отбросили. Ни за какие деньги они это в рот не возьмут. Гарри неотрывно наблюдал за входной дверью из укромного местечка между гостиной и прихожей. Как же можно пропустить появление главных гостей! А вот и дедушка. Борода подстрижена, волосы напомажены. В бутоньерке - красная роза. Выглядит безукоризненно, если не считать побитый молью сюртук.
        Появилось семейство Лонгоров, и Тревис сразу же потащил детей на конюшню показывать новых котят. Я оглянулась на свою собственную семью, и меня затопила волна нежности. Простодушно, ничего не подозревая, играли они свои роли. Я бы хотела остановить это мгновение, сложить, запечатать, спрятать, навсегда сохранить в памяти. В любую секунду всё может измениться.
        Гарри в сотый раз проверял причёску и галстук перед зеркалом. Я глянула в окно. Мистер Гудекер как раз привязывал лошадей. Гарри кинулся к двери, чтобы помочь двум женщинам выйти из коляски. Одна дородная, другая худая. Гарри предложил руку худой - гарпии. Они шли, склонившись друг к другу, о чём-то говорили, чему-то улыбались. Между ними была тайна, в которой никому из нас не было места. Родители встречали гостей в дверях. Я услышала лёгкий светский разговор, взаимные представления. Потом мама пригласила всех в гостиную. Надо отдать маме должное: держалась она на удивление спокойно и бодро, лучше, чем можно было ожидать в таких обстоятельствах. Может, выпила лишнюю ложку тонизирующего средства.
        Вот и Она! Выше, чем я думала, и стройнее. В вычурном розовом платье с бесчисленными гагатовыми пуговицами. Длинная шея, надутые губки, глаза навыкате, пышные волосы. Знакомясь, она с показным треском раскрыла розовый с блёстками веер.
        Я собиралась сбежать на кухню, но Гарри заметил меня и поманил к себе.
        - Мисс Гудекер, могу я представить вам мою сестру Кэлпурнию Вирджинию Тейт? Кэлли, это мисс Минерва Гудекер.
        Розовый веер рассекал воздух, как крылья гигантской бабочки. Она взглянула на меня и залилась смехом.
        - Ты прелестная девочка, Кэлпурния. И очень талантливая. Я слышала твоё выступление на концерте.
        Она игриво ткнула меня в щёку сложенным веером. Капельку слишком сильно. Это мне в наказание? Теперь целый вечер терпеть?
        - Здравствуйте, мисс Гудекер, приятно познакомиться, - только и сумела я выдавить.
        - О, я уверена, мы станем друзьями. Гарри, где trs amusant grand-pre[3 - Очень забавный дедушка (фр.)], я так много о нём слышала.
        Ха! Ещё и по-французски разговаривает. Гарри повёл её знакомиться с дедушкой. Дед склонился над её рукой, пощекотал бородой и провозгласил: «Enchant, mademoiselle»[4 - Мадмуазель, вы очаровательны (фр.)]. Кажется, даже каблуками прищёлкнул. Она разразилась смехом, который, наверно, считала мелодичным.
        - О Боже, сэр, вы тоже очень, очень милы.
        Как говорится, ни убавить, ни прибавить. Больше она не обращала на меня внимания. Они с Гарри кружили по гостиной. Я таскалась за ними с подносами и стаканами.
        Она слишком много играла веером. Она болтала о парижских модах, о нью-йоркских модах, и не правда ли, ужасное платье жены губернатора Калберсона, которое она надевала на инаугурацию в Остине, - это стыд и позор, при таких-то деньгах можно было бы купить и получше или хотя бы найти модистку со вкусом. Вкус чрезвычайно важен, n’estce pas?[5 - Не так ли? (фр.)] И говоря о хорошем вкусе, заметили ли вы, какую ужасную безвкусицу надевали такие-то на такой-то бал?..
        Мама пыталась вовлечь её в разговор о музыке, но не преуспела. Папа хотел выяснить её мнение по поводу телефонной линии, которую собирались провести в наш город, но это её не интересовало. Она только жеманилась, болтала ерунду и гоняла Гарри туда-сюда. Меня от неё тошнило.
        Вечер всё тянулся. Как-то мы пережили бесконечный ужин. Чтобы развлечь присутствующих, мисс Браун уселась за фортепьяно и выбрала из своего обычного набора для вечеринок «Вальс-минутку» Шопена. Уложилась она ровно в пятьдесят две секунды по папиным карманным часам. Потом мисс Гудекер пела, а мисс Браун аккомпанировала. Пела она безо всякого выражения, но глазами стреляла в Гарри не переставая.
        До дна очами пей меня,
        Как я тебя - до дна.
        Иль поцелуй бокал, чтоб я
        Не возжелал вина.[6 - Бен Джонсон, пер. В. Лунина.]
        Во время этого отвратительного представления я заметила, что дедушка смотрит на неё как загипнотизированный. Это страшно меня расстроило. Мало ей Гарри, так надо пленить всех, кто для меня важен.
        Потом Гарри исполнил «Проснись, красавица», а мисс Гудекер строила ему глазки. Гнусная мисс Браун вытащила меня к фортепьяно и заставила играть пьесу с концерта. У меня разболелась голова, и я с застывшей улыбкой кое-как отбарабанила положенное и сбежала на кухню, чтобы выпросить у Виолы таблетку от головной боли.
        - Как она тебе? - спросила Виола. - Из кухни не разберёшь. Вроде не очень. Зато мистер Гарри-то как хорош!
        - Это кошмар, Виола. Говорит только о тряпках.
        - Это всегда интересно, - возразила Виола.
        - Нет, если ты не можешь говорить ни о чём другом.
        - И то правда. И поёт не очень. Как твоя мама это выдерживает?
        - Старается.
        - Ну и хорошо. Вот, возьми таблетку. Обнесёшь всех шоколадными конфетами. И не забудь считать.
        Я вернулась к гостям, предлагая конфеты всем, кроме братьев. Сан-Хуана повела младших спать. Преподобный Гудекер обсуждал с папой скачки цен на рынке хлопка. Дедушка загнал Гарри и мисс Гудекер в угол и втолковывал им разницу между самцами и самками Deinacrida или гигантской саранчи.
        - Нам лучше пройти в библиотеку, - обратился дед к мисс Гудекер. - У меня есть несколько прекрасных образцов, вы ясно увидите различие.
        Дед взял её под локоток и повёл из комнаты.
        - Возвращайтесь поскорее! - крикнул вдогонку Гарри. - Не лишайте нас столь приятного общества. Ха-ха!
        Гарри просто лучился дружелюбием. Я протянула ему трюфель. Мне любой ценой нужно было вернуть любовь старшего брата. Дрожащим голосом я, величайшая обманщица в мире, пролепетала:
        - Она очень милая, Гарри.
        Шею закололо. Теперь крапивница начиналась от вранья.
        - О да! Она потрясающая девушка. Я так и знал, что ты её полюбишь. Вкусная конфета. Дай-ка ещё одну.
        Слепец, жалкий слепец.
        В этот момент в гостиную ворвалась вся красная, страшно взволнованная мисс Гудекер и что-то торопливо, возбуждённо зашептала на ухо тётушке. Миссис Гудекер обратилась ко всем присутствующим:
        - У Минервы разболелась голова. Боюсь, нам придётся вернуться домой. Не хочется покидать столь приятное общество, но мать Минервы доверила её мне. Надеюсь, вы нас извините.
        Они собирали свои шали и торопливо прощались, пока Гарри с мистером Гудекером запрягали лошадь в коляску. Гудекеры горячо благодарили маму за гостеприимство, но не выражали желания увидеться снова. Наконец они отбыли.
        Гарри, кажется, загрустил.
        - Дедушка, - спросил он, - что-нибудь случилось в библиотеке?
        - Всё шло прекрасно. Она заинтересовалась бабочками, особенно голубянками, и я решил показать ей коллекцию препарированных жуков. Исключительно удачные образцы, - дедушка закурил сигару. - Мы мило побеседовали, я бы сказал, очень содержательно.
        Назавтра маме доставили с посыльным благодарственные письма от наших гостей. Мама оставила письма на обеденном столе, чтобы преподать нам очередной урок хороших манер. Благодарности были бурными и цветистыми, только не у мисс Гудекер. Её письмо, хотя и вполне вежливое, было до неприличия кратким.
        Через пару дней Гарри решил её навестить. Миссис Гудекер сказала, что племянницы нет дома. Ещё через три дня мисс Гудекер, ничего не говоря Гарри, вернулась в Остин. Гарри узнал об этом от служанки, когда снова заехал к Гудекерам. Вернувшись домой, он заперся у себя в комнате. Сэм Хьюстон и Ламар терялись в догадках: будут ли Гарри давать рыбий жир? А если нет, то с какого возраста рыбий жир уже не полагается? С шестнадцати? А может, с четырнадцати? Серьёзный вопрос!
        Гарри не пичкали ненавистным рыбьим жиром. Он достаточно страдал от горя и разочарования. Его письма к мисс Гудекер возвращались нераспечатанными. Он целыми днями слонялся по дому, как помешанный. Жалко было смотреть. Мой собственный кошмарный синяк из фиолетового стал жёлтым, и я дала себе клятву больше никогда ни во что не вмешиваться.
        Глава 8
        Микроскоп
        Земная кора - обширный музей…
        После мимолётного знакомства с этой жеманницей, мисс Гудекер, в доме всё пошло наперекосяк. Гарри не первую неделю пребывал в тоске и апатии. Я твёрдо помнила своё обещание и ни во что не вмешивалась, только один раз не удержалась, подслушала у замочной скважины. Дедушка с Гарри разговаривали в библиотеке спустя пару дней после визита. Дед что-то объяснял про законы естественного отбора - про то, что в природе они всегда выполняются, а в случае людей иногда почему-то не срабатывают. Гарри от разговора немножко полегчало, но он ещё долго не мог прийти в себя. Интересно, Гарри сердится на дедушку? Не надо было показывать мисс Гудекер коллекцию препарированных жуков. Но если это так её испугало, грош ей цена, недостойна она нашего Гарри.
        Уверена, что у мамы отлегло от сердца, когда эта мерзкая девица исчезла. Обычно мама обращается со свёкром вежливо, но с прохладцей, а теперь в её голосе звучала благодарность, переходящая в нежность. За обедом она заботливо расспрашивала дедушку о здоровье, подкладывала ему на тарелку самые лакомые кусочки. По-моему, он и внимания не обратил.
        Меня Гарри простил. Не я же всё-таки лишила его последней надежды поладить с мисс Гудекер. Я вела себя наидостойнейшим образом, так что меня ругать не за что. Уж не знаю, от кого она с такой скоростью убежала, но только не от меня. А я всегда была любимицей Гарри, его верным хвостиком. Вечно за ним таскалась. До чего же здорово, я снова в любимчиках!
        Лето подходило к концу. Папа иногда спрашивал дедушкиного совета по поводу дел на ферме или по поводу хлопкоочистительной машины. Но папе с трудом удавалось отвлечь дедушку от науки - дед упорно не желал сосредотачиваться на хозяйственных вопросах. Он начал дело, добился немалого успеха, но теперь не желал об этом думать. Странно, что родители не понимают, почему дедушку больше не волнует его прежняя жизнь. Я всё сразу поняла, как только он мне рассказал про летучую мышь.
        - Мне и так немного осталось, - объяснил он, когда мы устроились в библиотеке. - Зачем ещё тратить время на обсуждения дренажных канав и неоплаченных счетов? Хочется каждый оставшийся час провести с толком. Жалко, что я до этого додумался только, когда мне стукнуло пятьдесят. Тебе, Кэлпурния, нужно научиться беречь время с молодых лет. Не трать время по пустякам.
        - Да, сэр. Постараюсь.
        В библиотеке нет стула для посетителей, поэтому я усаживаюсь на скамеечке для ног. Кажется, это бывшее верблюжье седло. Совершенно не похоже на седло, а уж я седла видала. Пахнет оно странно и сплошь покрыто короткой коричневатой шерстью, как у собачек чихуахуа. Так что, наверно, оно и впрямь верблюжье. Я снова и снова разглядываю дедушкины вещи. Медный, оставшийся с войны бинокль. Широкие, плоские ящики с образцами - засушенными ящерицами, пауками и стрекозами. Резные чёрные часы с кукушкой, которые объявляют каждые четверть часа смешным надтреснутым голосом. Обтрёпанная по краям голубая розетка с выцветшими буквами: «Самый лучший скот. Сельскохозяйственная ярмарка. Фентресс, 1877». Толстые, кремовые, наверно, пергаментные конверты из Национального географического общества с красными сургучными печатями. Вырезанная из дерева русалка - подставка для трубок. И, конечно же, медвежья шкура с открытой пастью. (Уж не знаю, сколько раз я совала в эту пасть ногу.) В запертом шкафчике над полкой с наградами хранится страшненькое чучело броненосца - отвратительно набитое. Зачем его тут держать, когда
каждый экспонат дедушкиной коллекции - образец совершенства?
        - А почему вы не выкинете этого броненосца? Можно же купить чучело получше.
        - Ты права, я оставил его на память. Это самое первое чучело, которое я сам набил. Я учился на курсах по переписке. Никому такого не посоветую. Если решишь овладеть этим ремеслом, поступай в ученики к мастеру. В искусстве таксидермии столько важных мелочей, что чтение брошюры делу не поможет.
        - Мне что-то неохота становиться таксидермистом. - Я копалась на полке, заставленной окаменелостями и обломками старых костей.
        - Мудро. Один запах чего стоит, многих новичков оттолкнул. Но хочу заметить, что мой следующий броненосец вышел значительно удачней. Так хорошо получился, что я его послал одному великому человеку - в знак величайшего уважения.
        Слушая вполуха, я вытащила ископаемого трилобита. Меня привёл в восторг гладкий жёсткий камень, который когда-то был мягким телом подводного существа.
        - Он изучал южноамериканских броненосцев, так что я подумал: надо послать ему североамериканский экземпляр. А после чучела броненосца я принялся за рысь - слишком амбициозная идея. Особенно трудно набивать морду. Мне хотелось, чтобы рысь огрызалась и показывала зубы, как будто её вспугнули. А вышло, что бедняжка больна свинкой.
        Сколько же миллионов лет трилобиту, лежащему у меня на ладони? В каких древних морях он плавал? Я никогда не видела океана, только воображала себе волны, ветер, солёную пену.
        - А он в благодарность послал мне заспиртованный образец. Взгляни, там, на полке рядом с броненосцем. Самая большая моя драгоценность.
        - Что? - я всё ещё не могла оторваться от окаменелости.
        - Чудище в бутылке.
        Я взглянула на тварюгу в толстенной стеклянной бутыли. Ну и страхолюдина. Нелепые глазищи и множество ног.
        - Это Sepia officinalis. Он нашёл этот экземпляр у мыса Доброй Надежды.
        - Кто нашёл?
        - Мы говорим о Чарлзе Дарвине.
        - Быть не может! Он вам это прислал?
        - Именно. За свою долгую жизнь он переписывался с множеством натуралистов по всему миру и со многими обменивался образцами фауны.
        - Дедушка, не валяйте дурака.
        - Кэлпурния, я никогда не «валяю дурака». Кроме того, мы с твоей матерью безусловно сходимся в одном: использование вульгарных выражений - признак невысокого интеллекта и ограниченного запаса слов.
        Я не могла поверить своим ушам. У нас в доме не просто есть его книга, у нас есть чудище, которое он сам препарировал! Я не могла отвести глаз от бутыли. Зачем этому созданию столько ног?
        - А это кто?
        - А ты как думаешь?
        Я скорчила рожу.
        - Вы прямо как мама. Она всегда велит мне посмотреть в словаре, если я не знаю, как писать какое-то слово.
        - Вот и правильно. И в этом мы с ней сходимся.
        Я подобралась поближе к бутыли и попыталась прочесть маленькую этикетку, привязанную к горлышку. Старинный почерк, выцветшие буквы. Разобрать надпись мне не удалось, но всё равно было здорово - написано пером самого Чарлза Дарвина, его собственной рукой.
        - А можно вынуть эту штуку из бутыли? А то трудно разобрать, уж больно там тесно.
        - Этому экземпляру почти семьдесят лет, и он заспиртован. Боюсь, если вынуть, он просто-напросто развалится.
        Я уставилась на бутыль. Суша? Море? Воздух? Ног много, но они какие-то вялые, веса тела не выдержат. Значит, они для плаванья. Тогда в море. Но плавников нет. Как же можно плавать без плавников? Проблема, ничего не скажешь. И жабр нет. Ещё одна проблема. Глаза как огромные блюдца. Зачем такие здоровенные глаза? Понятно, чтобы видеть в темноте. Значит, он живёт там, где мало света, глубоко в воде.
        - Похоже на рыбу и живёт на дне океана. Но я таких рыб никогда не видела. Не могу понять, как он передвигается и как дышит.
        - Неплохо для начала. Странно было бы ожидать, что ты сама сможешь догадаться. Это каракатица. Ты права, она едва помещается в бутыль. Семейство Sepiida, род Sepia. Передвигается, засасывая воду в полость под мантией и выталкивая её через воронку-сифон. Жабры тоже прячутся под мантией. Когда на неё нападают, выбрасывает облако коричневато-чёрных чернил. Внутри раковина, её можно использовать вместо наждака. Те, кто держат птиц в клетках, вешают птицам эти раковины для чистки клюва.
        Потрясающая штука. Диковинка. И к тому же с историческим значением. Я потрогала пальцем прохладное стекло.
        Я рассказала Гарри об этом чуде в бутылке. Он удивлённо поднял глаза от книжки, которую читал.
        - Ты была в библиотеке?
        - Ага. Дедушка позвал.
        - Тогда ладно. Заметила корабль в бутылке? По-моему, самая интересная штука. Но у меня не было времени всё подробно рассмотреть. Он его получил от добровольной пожарной дружины, когда много лет назад пожертвовал им деньги на новый насос. Хорошо бы, чтоб он мне его завещал. А ты вроде много времени с дедом проводишь.
        - Ну да.
        - О чём ты можешь говорить с таким стариком?
        Я заволновалась. Гарри - это ещё не страшно. А вдруг младшие братья узнают, что дедушка - кладезь странных и удивительных историй о битвах с индейцами, с огромными зверями, историй о полётах на воздушном шаре? Тогда мне ничего не достанется. Дедушка - мой!
        - Да так, о всяком разном.
        Ненавижу врать Гарри. Он снова уткнулся в книгу, и я поцеловала его в щёку. Он рассеянно погладил меня по голове.
        - Ты же всё равно моя малышка.
        - Ну конечно же, - подтвердила я.
        Мне даже в голову не пришло, что ещё кто-то в доме замечает мои частые походы к дедушке в библиотеку, пока Джей Би не сказал:
        - Чего это ты теперь играешь с дедушкой куда чаще, чем со мной, Кэлли?
        - Да что ты, Джей Би. Я же часто с тобой играю. А с дедушкой я вовсе не играю. Мы занимаемся наукой, - важно добавила я.
        - Чем?
        - Ну, изучаем мир вокруг и пытаемся понять, как он устроен.
        - А мне можно?
        - Вот дорастёшь до моих лет…
        Джей Би задумался:
        - Не хочу. Он страшный. Даже не улыбается. И пахнет как-то странно.
        Верно, дедушка пах шерстяной тканью, табаком, нафталином и мятой. И ещё виски иногда.
        - Совсем не весёлый. У Фредди вот дедушка весёлый. А где наш другой дедушка? У Фредди их два. А у нас только один?
        - Второй дедушка умер ещё до твоего рождения. У него был тиф, и он умер.
        - А нового нельзя завести?
        - Нет, нельзя. Он был мамин папа, а потом заболел тифом и умер.
        Джей Би никак не мог представить себе, что наша мама тоже была ребёнком.
        - Так почему нельзя завести нового?
        - Ну, как тебе объяснить… Вырастешь - поймёшь.
        - Хорошо.
        В отличие от Сала Росса, который всегда злится, если такое слышит, Джей Би верит мне на слово. Теперь он потянулся ко мне за поцелуем.
        - Кто твоя любимая сестра?
        - Ты, Кэлли Ви, - хихикнул он.
        Я обняла братишку, вдохнула запах шелковистых волос. Какой же он всё-таки милый.
        - Ты чего?
        - Ничего. Буду играть с тобой почаще, обещаю.
        Честное слово, буду.
        - Ага.
        Хотя где взять время? Работы стало невпроворот. Озарение настигло меня, когда я лежала на спине в воде и смотрела в небо. С того дня я всё поняла про кузнечиков. По правде сказать, и про устройство целого мира. Едва выкарабкавшись на берег, я превратилась в исследователя и тут же обнаружила интересного представителя своего собственного, весьма странного вида. Он жил прямо тут, под боком. Такое сокровище в нашем доме, и никто из братьев его даже не замечает.
        - Идёшь, Кэлпурния? - позвал дедушка.
        - Да, сэр, уже иду! - и я галопом помчалась в библиотеку, таща рыбацкую корзинку с крышкой. Это была старая дедушкина соломенная корзинка, она ещё чуть попахивала рыбой. В ней лежали: Дневник, банки для сбора коллекций, бутерброд с сыром, заткнутая пробкой бутылка с лимонадом и бумажный кулёк с пекановыми орехами.
        - Сегодня мы возьмём с собой микроскоп, - объявил дедушка, осторожно упаковывая прибор в футляр, а сам футляр - в полевой ранец. - Старый уже, но в хорошем состоянии, и линзы отличные. Наверно, у вас в школе есть поновее.
        Микроскоп был немалой редкостью и стоил больших денег. В школе у нас его не было. Могу поспорить, что сейчас гляжу на единственный микроскоп между Остином и Сан-Антонио.
        - У нас в школе нет микроскопа, дедушка.
        Он даже сразу не ответил.
        - Нет микроскопа? Не понимаю я современную систему образования.
        - Я тоже. Нас учат шить и вязать. И ещё хорошим манерам - заставляют нас вышагивать по комнате с книгой на голове.
        - А я-то думал, что книги лучше усваиваются при чтении.
        Я расхохоталась. Только не забыть Луле рассказать.
        - А что мы сегодня будем изучать?
        - Давай займёмся водорослями. То, что ты скоро увидишь, до Левенгука не видел никто. Он был торговец шерстью, а я вот торговал хлопком. Любители тоже кое на что годятся, если берутся за дело серьёзно. До Левенгука никто даже не мог себе такого вообразить. Я всё ещё помню, как первый раз посмотрел в микроскоп. Словно попадаешь в совершенно другой мир. Захватила Дневник? Придётся много записывать.
        - Конечно.
        Мы пошли к реке, по дороге спугнув стаю оленей. Они нырнули в заросли и тут же скрылись из вида. Что привело нас к разговору об оленях и пищевой цепи, как назвал её дедушка, - у каждого животного своё место в естественном порядке вещей.
        Мы дошли до мелководной заводи, окружённой густой бахромой зелёного мха. Прохладный воздух и затхлая вода попахивали тиной и гнилью. Испуганные головастики бросились врассыпную, стоило нашим теням упасть на воду. Выше по течению с громким всплеском нырнул кто-то покрупнее - выдра или речная крыса. Ласточки носились низко над водой, ловили насекомых.
        Мы положили сумки, и дедушка принялся распаковывать микроскоп, части которого уютно покоились в бархатном футляре. Он достал зрительную трубу и показал, как навинчивать линзы.
        - Давай сама, - скомандовал он. Тяжёлый медный цилиндр приятно холодил руки. Я знала, что мне доверили настоящую драгоценность. Дедушка поставил футляр на плоский камень, а на футляре утвердил микроскоп.
        - Нам нужна капля воды, - он протянул мне два тоненьких стёклышка.
        - Любая капля?
        - Сгодится любая.
        - Столько капель, трудно выбрать.
        Он усмехнулся.
        - Будет интереснее, если возьмёшь образец поближе к водяным растениям.
        Я наклонилась и тронула пальцем воду, сбросила каплю на одно из стёклышек. Дедушка объяснил, что второе стекло надо положить сверху.
        - Теперь помести его на предметный столик. Вот так. Самое трудное - это повернуть отражающее зеркало так, чтобы солнечный свет оказался под правильным углом. Чтобы осветить образец, надо много света, но при слишком ярком свете детали смазываются.
        Я повертела зеркало и заглянула в окуляр, готовая к потрясающему зрелищу. Но там был только серый туман, и больше ничего. Ужасное разочарование.
        - Дедушка. Там… там ничего нет.
        - Надо подкрутить фокусировку, - он положил мою руку на винт. - От себя и медленно. Нет, не смотри на винт. Гляди в объектив и поворачивай.
        Ужасно неудобно.
        - Света достаточно? Не забывай о зеркале.
        И тут это случилось! Целый мир огромных, подвижных, кишмя кишащих, извивающихся существ открылся моим глазам, до смерти меня испугав.
        - Ааа! - я отпрыгнула и чуть не уронила микроскоп. - Ууу.
        Убедилась, что аппарат не пострадал, и взглянула на деда.
        - Надо понимать, что ты познакомилась с микроскопическими созданиями, - улыбнулся он. - Платон утверждал, что наука начинается с удивления.
        Я снова прильнула к окуляру. Нечто волосатое с бешеной скоростью пронеслось мимо. А этот так и хлещет хвостом туда-сюда. Крутящийся шар с шипами, похожий на средневековую булаву, тихонько, словно еле различимый призрак, то вплывает в поле зрения, то уплывает. Хаотичный, дикий мир… ничего подобного я раньше не видела.
        - И в этом я купаюсь? - право же, лучше не знать. - Как они называются?
        - Это нам ещё предстоит узнать. Сумеешь их зарисовать? Потом посмотрим в книге, кто есть кто.
        - Зарисовать? Они так быстро мечутся.
        - Да, нелегко. Держи карандаш.
        Я примостилась рядом с микроскопом, смотрела, рисовала, снова смотрела, снова рисовала. Старалась изо всех сил. Постепенно я стала различать старых знакомцев, теперь рисовать стало легче. Дедушка, мурлыча что-то из Вивальди, прогуливался поблизости с сачком. Я грызла карандаш и хмурилась - никудышные рисунки, какие-то невнятные очертания разбросаны по всей странице.
        - Не очень-то хорошо получилось, - я протянула Дневник дедушке.
        - С точки зрения искусства ты совершенно права. Но дело не в этом. Они срисованы с натуры, и мы сможем найти их в атласе, как только вернёмся в библиотеку. С этой точки зрения совсем неплохо.
        - Может, в атласе мы их и найдём, но в реке я точно купаться больше не буду.
        - Все они совершенно безобидны и обитают в этой речке уже многие тысячелетия. Куда дольше, чем ты, Кэлпурния. Утешься, ты плаваешь там, где есть течение. А эти создания неуютно чувствуют себя в проточной воде.
        - Ну, ладно тогда.
        Но дедушка меня не убедил.
        В камышах что-то зашуршало, и оттуда показался папин пёс Аякс. Он радостно бросился к нам. Наверно, бегал поухаживать за Матильдой, пегой гончей, принадлежащей мистеру Гейтсу, той самой, чей уникальный переливчатый вой разносился по всему городку. Аякс поздоровался и с дедушкой, и со мной, потыкался носом, надеясь на ласку, потом кинулся в заводь и зашлёпал лапами по мелководью. Маленькая черепашка плюхнулась обратно в воду с полусгнившего бревна, и собака неуклюже бросилась за ней. Аякс обожал гоняться за черепахами и другими мелкими речными существами, но обычно ничего земноводного поймать не мог. Он был, можно сказать, специалист по пернатым. Но на этот раз он, к моему удивлению, сунул-таки морду в воду. И сам изумился, когда оказалось, что у него в пасти не менее изумлённая черепаха.
        - Аякс! - скомандовала я. - Фу! Прекрати. Положи на место.
        Он подбежал к нам, страшно довольный положил черепашку к моим ногам и стал отряхиваться. Потом сел, преданно заглядывая мне в глаза.
        - Он считает, что всё сделал правильно, - сказал дедушка. - Лучше похвали его, а то все старания твоего отца по дрессировке пойдут насмарку.
        - Ну, так и быть. Аякс - хороший пёс, - я потрепала его по загривку. - А что делать с черепахой? У Тревиса уже есть одна, боюсь, мама двух не выдержит. Придержите Аякса, а я отнесу черепашку в воду.
        - Пойду прогуляюсь по бережку. Нечего ему видеть, как ты её выпускаешь. А то он начнёт во всём сомневаться, глядишь, и команды перестанет выполнять.
        Он повёл собаку вдоль берега. Когда они скрылись из виду, я осмотрела черепашку. Как это она ухитрилась попасться в зубы здоровому, неуклюжему сухопутному зверю? Старая? Больная? На вид с ней всё в порядке. Такая же, как все речные черепашки. Может, просто глупая? Может, лучше ей умереть и не плодить таких же глупых черепашек? Поздно, я уже вмешалась, теперь я за неё отвечаю. Интересно, помогаю ли я выживанию неприспособленных? Я бросила черепаху обратно в воду, и она моментально исчезла из виду.
        - Готово! - заорала я. - Можно отпускать.
        Я взобралась на крутой берег, и Аякс помчался мне навстречу. Он обнюхал мои ладони, ища черепаху.
        - Нету, - я показала ему пустые руки. - Видишь?
        Клянусь, пёс всё понял - уши поникли, и он отвернулся от меня.
        - Всё, нету, прости, Аякс. Иди сюда, мой хороший.
        Я погладила собаку, почесала ему бока - он это любит. Теперь я до вечера буду пахнуть мокрой псиной.
        - Хорошая собачка, ты хорошая собачка.
        Он немного развеселился и, похоже, простил меня. Мы вместе вернулись к дедушке. Аякс наткнулся на огромную нору. Давно таких не видела. Похожа на барсучью, пахнет как барсучья, но барсуки в этих краях теперь редкость. Аякс радостно засунул нос прямо в нору - запах-то какой.
        - А что там? - крикнула я дедушке, который уставился на маленький, ничем не примечательный кустик. - Пошли, Аякс.
        Я потянула собаку за ошейник, а не то достанется его носу от разгневанного обитателя норы.
        - Горошек, - отозвался дедушка. - Похоже на волосатый горошек, но может быть и мутант. Посмотри, тут непарный листочек у основания.
        Он отщипнул веточку и протянул мне.
        - Давай сохраним.
        Скучное растение. Но я положила его в банку и надписала: «Волосатый горошек (мумутан?)».
        - Смотри, вот гусеница. Никогда не выводила бабочку из гусеницы?
        Дедушка подцепил прутиком извивающуюся толстенную мохнатую гусеницу. Никогда таких здоровых не видела. Два дюйма, не меньше. (Вернее, пять сантиметров. Дедушка сказал, что настоящие учёные пользуются европейской метрической системой и скоро все в Америке на неё перейдут.) Гусеница была покрыта толстым мехом и казалась плюшевой. Так и хотелось погладить ее, как кошку. Но я учёная, мне всю жизнь говорили, что мохнатые гусеницы больно жалятся. Только я не знала, просто больно или очень больно.
        - Как она называется? - спросила я дедушку.
        - Не знаю точно. Их несколько видов, и они похожи. Невооружённым взглядом не различишь. Надо ждать, пока она не превратится в бабочку.
        - А они сильно жалятся?
        - Потрогай, тогда узнаешь. Возникает интересный вопрос. Как далеко ты способна зайти ради любви к науке? Есть над чем задуматься.
        Может быть, может быть. Или лучше дать кому-то из мальчишек пенни, пусть они трогают. Но тогда придётся расплачиваться ещё раз - точно попадёт от мамы. Не стоит того.
        - Давайте заберём его домой, я его выращу. Назову Пити.
        - Кэлпурния, ты скоро убедишься, что не стоит давать имена подопытным объектам.
        - Почему? - я засунула Пити вместе с веточкой в самую большую банку, литровую, с дырочками в крышке.
        - Это мешает полной объективности наблюдения.
        - Мешает чему, дедушка?
        Но дед уже отвлёкся, разглядывая какие-то следы.
        - Лиса, наверно, - пробормотал он. - И, похоже, пара лисят. Это хорошо. Я боялся, что их всех уже выжили койоты.
        Когда мы вернулись домой, обнаружилось, что Сэм Хьюстон и Ламар притащили домой огроменного сома. Они его уже взвесили, сом потянул на сорок пять фунтов. Огромный разинутый рыбий рот окружён торчащими усами с карандаш толщиной. Страшный до ужаса. Но даже самые крупные сомы не особо пытаются сорваться с крючка. Так что не такое уж это достижение. Самое трудное - вытащить его из воды и дотащить до дома, не задев ядовитые шипы на плавниках.
        На ужин были огромные ломти рыбы, обвалянные в кукурузной муке и зажаренные до хруста. Мне казалось, что рыба всё равно подванивает тиной, но всем остальным на это явно было наплевать. Мне есть не хотелось. Мне не хотелось даже глядеть на рыбу. Она же такая огромная, ростом почти с младшего братишку. Такая здоровая, что может ухватить меня за ногу, а я плаваю в реке каждый день. Я представила себе, как она меня хватает и тащит прямо на дно. И держит там долго-долго или просто долго, зависит от того, с какой стороны посмотреть - с моей или с рыбьей.
        И потом меня найдут, волосы змеятся в воде, как у Офелии. А может, и не найдут ни кусочка, нечего будет хоронить. Может, только рубашку найдут. Можно разве, чтобы были гроб и похороны, когда осталась одна рубашка? Наверно, нет. А если рука или нога? Похоронили же они руку генерала Джексона. А если только голова? Голова, наверно, сойдёт.
        Тут я решила, что довольно уже размышлять на эту тему и лучше об этом вообще не думать. Но ещё долго, купаясь в реке, я вспоминала то рыбьего Левиафана, готового растерзать меня на части, то всяких микроскопических существ, так и кишащих вокруг. Жуть какая-то. Иногда знание убивает всю радость или, по крайней мере, её притупляет.
        Глава 9
        Пити
        Особенности шелковичного червя, как известно, появляются на соответствующих стадиях гусеницы или кокона.
        Лето шло к концу, а я всё больше времени проводила, занимаясь наукой, и всё реже садилась за фортепьяно. В конечном счёте это было глупо: пропустишь занятия музыкой - заставят навёрстывать время и играть лишних полчаса. В субботу я играла целых два часа (!), а потом сбежала. Захватила Дневник и постучалась в библиотеку.
        - Входи, коли не шутишь, - отозвался дедушка.
        Он изучал иллюстрации в «Атласе водяных микроскопических организмов».
        - Культурные обязательства на сегодня выполнены? - он даже головы не поднял, и я вдруг сообразила, что с открытой фрамугой над дверью он прекрасно слышит, как я стучу по клавишам в гостиной. - «Музыка на воде» Генделя мне понравилась. Надеюсь, что тебе не надоест учиться и ты не забросишь музыку до конца жизни. Такое случается, если перезанимаешься. Надеюсь, Маргарет это понимает.
        - Мама сказала, что с завтрашнего дня я могу заниматься по полчаса, и всё.
        Я разглядывала иллюстрацию через плечо деда.
        - Похоже на тех, что я нарисовала, да? - открыв Дневник, я продемонстрировала вчерашний рисунок микроскопических речных существ. Точно такая же булава. - Volvox. Правильно я произношу? Вольвокс?
        - Правильно. Смотри, какая чудесная форма. Честно говоря, у меня к ним слабость, самые мои любимые из отдела Chlorophyta.
        - А вот ещё одна.
        Всё-таки я их здорово зарисовала. Есть чем гордиться.
        - Пометь каждый рисунок в Дневнике, - предложил дед. - И запиши страницу атласа, чтобы легко было снова найти.
        Я решила писать чернилами, а не карандашом, и страшно нервничала, что всё испорчу, но посадила только одну крошечную кляксу.
        - Дедушка, а чем кормить Пити?
        - Кого-кого?
        - Пити, гусеницу.
        - Кэлпурния, почему я должен тебе всё разжёвывать? Постарайся сама сообразить. Сформулируй проблему. Помнишь, где мы её нашли? На каких деревьях они живут?
        - Аа-аа! - и я направилась искать дерево, с которого мы похитили Пити.
        Дедушка, как всегда, прав. Дело гусеницы - кормиться. Вряд ли гусеница будет тратить время на то, чтобы сидеть на дереве с несъедобными листочками.
        Пити свернулся в банке мохнатой запятой. Я сунула ему листья, поменяла веточку на ветку побольше - пусть будет хоть какое-то разнообразие. Вдруг ему захочется полазить. Поставила банку на комод. Многовато всего на комоде - и гнёздышко колибри, и полная воды миска с головастиками, за которыми я вела наблюдение.
        Заглянула в комнату через полчаса. Пити довольно хрустел листиками. Впрочем, можно ли точно знать про гусеницу, довольна она или нет?
        Вечером я снова проверила, как поживает Пити. Он без движения лежал рядом с веточкой. Наверно, спит. Надеюсь, что спит. Я пыталась найти глаза и проверить, закрыты ли они. Но оба конца были совершенно одинаковые. Я поглядела на него через увеличительное стекло и обнаружила две чёрные блестящие точечки, глубоко зарывшиеся в мех. Наверно, глаза. Только век нет.
        Вопрос для Дневника: почему у гусениц нет век? Они им, наверно, нужны, ведь гусеницы проводят много времени на солнце.
        Тревис пришёл утром поглядеть на Пити и задал вопрос, который мне самой в голову не пришёл.
        - А почему ты его назвала Пити? Ты уверена, что он мальчик?
        - Неа. Может, поймём, когда вылупится. Я даже не знаю, в какую бабочку он превратится.
        Снова вопросы для Дневника: а гусеницы бывают мужского и женского пола? Или куколка приобретает пол, пока спит в своём коконе? Дедушка рассказывал, что осы могут выбрать, кем стать, пока они ещё личинки. Жалко, что человеческим детям не дают права выбора - мальчик или девочка - в личиночном состоянии, скажем, пока не исполнится пять лет. Посмотришь, как живут мальчики и девочки, точно выберешь быть мальчиком.
        Маме Пити по вкусу не пришёлся, но она решила терпеть - в конце концов он превратится в прекрасную бабочку. А маму всегда тянуло к прекрасному. Она жертвовала деньги на Локхартский камерный оркестр и раз в год возила нас на балет в Остин. Целый день на поезде, а потом ночёвка в гостинице «Дрискилл». Там подают мороженое с крем-содой из автомата, а в пять часов пьют чай в Хрустальной комнате.
        Каждый месяц мама пролистывала журналы, приходившие по почте, - «Журнал для домохозяек» и «Выкройки». Вырезала оттуда образцы, мастерила шёлковые цветы и расставляла в вазах - украшала гостиную. За домом полным-полно полевых цветов, каждую весну расцветают, но их в вазы никто не ставит. Я иногда набираю букет и сую его в кувшин для умывания. Очень красиво, но через день-два они не то чтобы вянут - просто исчезают. Остаётся только кувшин с вонючей водой.
        Пити ни на что не обращал внимания, ничего его не волновало, кроме листьев, которые я ему усердно подкладывала. Он ел и спал, ел и спал, а в промежутках между едой и сном извергал маленькие зелёные шарики из заднего конца. Значит, приходилось каждый день чистить его жилище. Так мы не договаривались, мне скоро надоело убираться. Но я себя утешала, что он вот-вот превратится в прекрасную бабочку. Он всё толстел и толстел и стал похож на сардельку. Как-то раз я принесла неправильные листики, он обиделся и не стал есть. Я была готова выкинуть его из дома, слишком уж много с ним хлопот. Какой-то он скучный, не то что другие домашние животные.
        Я пожаловалась дедушке, а он меня пожурил:
        - Кэлпурния, заруби себе на носу: Пити - не домашнее животное, он - часть естественного порядка вещей. Те, кто в этом порядке стоят выше, куда интересней, конечно. Признаюсь честно, мне они тоже больше нравятся. Но это не значит, что мы не должны изучать существ низшего порядка. Иначе мы окажемся никуда не годными учёными.
        Итак, ради науки я убирала какашки за гусеницей. В один прекрасный день Пити перестал есть. Безо всякой на то причины. Я проверила листики - правильные. Но он к ним даже не притронулся. Избаловала я тебя, вот ты и кочевряжишься. Выброшу тебя из дома, мистер, посмотрим, понравится ли тебе от птиц уворачиваться.
        Как же я удивилась, когда наутро обнаружила, что он начал прясть кокон. Значит, он не просто надулся - он отдыхал и планировал новое дело. А я чуть не выкинула ни в чём не повинную гусеницу.
        Целый день Пити прял сероватую тонкую нить. Она выходила с головного (не вполне в этом уверена) конца. Конструкция становилась всё запутанней и запутанней, превращаясь в кокон, притом весьма неаккуратный. То там, то тут из кокона торчали ниточки. Крайне небрежная работа. Ничуть не лучше моего вязания. Всё же мы с ним родственные души. Пити медленно закутывался в кокон наподобие гусеницы в рассказе «Сфинкс» Эдгара По.
        - Спокойной ночи, Пити. Хороших снов.
        Пити всё ворочался, пока наконец не затих, спрятавшись в самодельную тюрьму. Две недели кокон лежал без движения. Пити спал, а в нём происходило волшебное преображение разных частей тела. Было в этом что-то таинственное, и грандиозное, и в то же время ужасно противное, если начинаешь вдумываться в подробности. Начинаешь размышлять о Жизни. И о Смерти.
        Я никогда не видела умершего человека. Дагерротип в библиотеке - мой дядюшка Кроуфорд Стил, умерший от дифтерита в трёхлетнем возрасте, завернутый в белый кружевной саван, - вряд ли считается. На снимке видны белки закатившихся глаз, значит, он не спит, в нормальном сне так не бывает. Я отправилась на поиски Гарри.
        - Гарри, а ты видел мёртвого человека?
        - А что такое?
        - Да ничего, просто так.
        - Чего тебе только в голову не приходит. Ты меня иногда пугаешь.
        Как я могу испугать такого большого и сильного старшего брата? Смехота, да и только!
        - Я? Пугаю тебя? Просто думала о том, как внутри Пити меняются все органы, и потом стала думать о всяких живых вещах, а потом и о мёртвых. Когда в следующий раз в городе будут похороны, возьмёшь меня?
        - Кэлли Ви!
        - Что тут такого? Просто научный интерес. Бак Медлин что-то не слишком хорошо выглядит. Сколько ему лет?
        - Пойди посмотри ему в зубы.
        - Классная шуточка. Но он, наверно, уже все потерял. Как ты думаешь, он скоро умрёт?
        Я видела Бака Медлина каждый день, когда возвращалась из школы домой. Он вместе с остальными стариками сидел на терраске, неподалёку от машины по очистке хлопка. Они устраивались в креслах-качалках, жевали табак и наперебой рассказывали друг другу истории про войну. Нет, дело было так, врёшь ты всё, совсем не так. И так далее, и тому подобное. Бак отличался тем, что без перерыва плевался табаком и никак не мог попасть в плевательницу. (Поэтому его и прозвали Табак, сокращённо Бак.) Отвратительные коричневые брызги летели во все стороны - только уворачивайся. Зазеваешься - пеняй на себя. Никто на этих стариков внимания не обращал. Иногда они уставали от собственной пустой болтовни и садились за партию в домино. Набор костяшек был такой старый, что от долгого употребления почти нельзя было разобрать, где какие точки. Но стучали они замечательно, и то и дело один из стариков издавал громкое восклицание - значит, сделал удачный ход.
        - Так возьмёшь меня на похороны, когда Бак помрёт?
        - Кэлли, пойми, нехорошо так говорить.
        - Не то что я ему желаю смерти. Просто любопытно. Дедушка сказал, что любознательный ум - пред… прод…
        - Предпосылка?
        - Ага. Научного понимания мира.
        - Ну хорошо. А ты сегодня уже занималась музыкой? Мисс Браун придёт завтра.
        - Ты прям как мама. Нет, сегодня ещё не занималась, да, сейчас начну. Гарри, сколько ещё лет нам заниматься? Я уже так устала. Почему больше ни к кому не пристают с музыкой? Лично у меня нашлись бы дела поинтересней.
        - Торчать у дедушки в библиотеке?
        - Ну да.
        - Я тебя уже спрашивал, и ты так и не ответила. О чём вы с ним разговариваете?
        - О куче всяких вещей, понимаешь. О жуках и змеях, кошках и койотах, о деревьях, бабочках и колибри. А ещё о погоде, облаках и ветре. О медведях и выдрах, хотя они теперь тут редко встречаются. О китобойных судах и о…
        - Всё понятно.
        - О южных морях и о Гранд-Каньоне. О планетах и звёздах.
        - Ладно, ладно.
        - О перегонке. Знаешь, он пытается гнать спирт из пекановых орехов. Пока плохо получается, но не говори, что я так сказала.
        - Замётано.
        - О законах Ньютона, о призмах и микроскопах и о…
        - Да понял я, понял.
        - Притяжении, трении, линзах и призмах…
        - Хватит уже.
        - О пищевых цепях, о периодах дождей и о естественном отборе. Гарри, ты куда? О головастиках и жабах, ящерицах и лягушках. Не уходи. А ещё о, как их, микробах и бактериях. Я их видела под микроскопом. Ну да, и о бабочках и гусеницах, значит, и о Пити. Гарри, куда ты?
        Я проснулась от тихого шуршания, словно мышка в стене завелась. Ага, из банки с Пити. Слишком темно, пришлось отдёрнуть занавеску и переставить банку на подоконник. Кокон немножко растрепался. Постепенно светлело. Теперь он дёргал и жевал кокон изнутри. Он, наверно, не видел моего лица прямо у банки. А может, ему было всё равно. В конце концов он проделал огромную дыру в мешанине нитей, и бывший Пити медленно, с трудом стал выдираться из кокона.
        Показалась странная толстенькая бабочка с плотно прижатыми к тельцу крылышками, а совсем не то красивое яркое создание, которое я себе навоображала. Бабочка отряхнулась, попыталась расправить крылья. Это уже не Пити. Нужно новое имя. Чтобы отражало долгожданную красоту. Может быть… Цветочек… Бабочки же питаются нектаром. Или Сапфир, а ещё лучше Рубин. Надо посмотреть, какого цвета будут крылья. Скоро увидим.
        И я пошла завтракать.
        - Пити вылупился, - объявила я за столом. - Сушит крылышки.
        - Замечательно, - отозвалась мама. - А какого он цвета?
        - Пока не знаю, он ещё весь свернутый. Но ему точно нужно новое имя. Нельзя же его звать Гусеница Пити.
        - Дети, - спросила мама, - какие будут предложения?
        - Надо его назвать… - начал семилетний Сал Росс, - надо его назвать… Бабочка.
        - Отлично, дорогой, - одобрила мама.
        - А может, Красотка? - предложил Гарри.
        - Хорошая идея, Гарри. Есть ещё предложения?
        - Может, стоит подождать и посмотреть, как он выглядит? - заметил дедушка.
        Да, если кто разбирается в бабочках, так это дед. Уж он, наверно, знает, о чём говорит.
        - Хорошо, давайте на него сначала посмотрим, а потом будем называть. Хотя мне нравится Красотка.
        Сал Росс тут же расстроился, и я добавила:
        - И Бабочка очень хорошо, Сал. Буду его называть Бабочка-Красотка.
        - А это он или она? - поинтересовался Тревис.
        - Понятия не имею, - я засунула в рот огромную оладью.
        - Пожалуйста, не разговаривай с набитым ртом, - тут же одёрнула мама.
        После завтрака я помчалась в комнату, за мной неслись три младших брата, продолжая обсуждать, как нам окрестить нашего нового питомца. И вот перед нами предстал Пити, он же Красотка. Сидит себе на веточке, огромные крылья развёрнуты, еле в банке умещаются. До чего же большой, бледный, мохнатый. Это самая громадная бабочка на свете.
        - Какая смешная бабочка, - удивился Сал Росс. - С ней что-то не в порядке?
        - Это не обыкновенная бабочка, - объяснил Тревис, - а ночная. Кэлли, ты знала, что выведется ночная бабочка?
        - Ну, вроде нет.
        До чего же она всё-таки здоровая.
        - Никогда такой громадины не видал, - заявил Тревис.
        - Я тоже. Прям жуть! - фыркнул Сал Росс.
        Ну да, немножко жутковато, но я в жизни в этом не признаюсь. Представления не имела, что ночные бабочки бывают такого размера. А ведь только-только вылупилась.
        - А что ты с ней будешь делать? - спросил Тревис.
        - Изучать, чего же ещё.
        Понятия не имею, что можно делать с таким чудовищем.
        - А что ты будешь изучать?
        - Ну, что она ест, как размножается. Ну, и где её территория. Какой размах крыльев. Всякое такое.
        - И тебе придётся её трогать? - спросил Сал Росс. - Ни за что бы не дотронулся.
        - Зачем её сразу трогать? Она только родилась. Пусть попривыкнет.
        - Поищи банку побольше, Кэлли. А то эта треснет.
        - Больше не бывает - куда уж больше?
        - Выпустишь её полетать по комнате? - поинтересовался Тревис.
        Вряд ли.
        - Мне пора, - Сал Росс попятился к двери.
        - Мне тоже, - буркнул Тревис. - В школу надо.
        - Эй! - закричала я вслед. - Не бойтесь, я её не выпущу.
        И что теперь? Красотка, она же Пити, шелестела крыльями в банке. Сухой, страшный, зловещий звук. Я собиралась в школу и старалась на неё не смотреть. Только вздрагивала, стоило ей пошевелиться. Придётся выпустить её из банки, но думать об этом не хочется. Пока шли уроки в школе, я только и старалась, что об этом не думать.
        Вернулась домой, застряла внизу, позанималась музыкой, и тут мама велела мне сменить передник. Я потащилась в комнату и с тревожным чувством в животе взялась за ручку двери.
        А вдруг она вылезла из банки? А я плотно банку закрыла, когда в последний раз открывала? А вдруг она по всей комнате летает? Пришлось скомандовать самой себе: Кэлпурния Вирджиния Тейт, просто смешно на тебя глядеть. Какой из тебя в таком случае учёный? Это! Просто! Бабочка! Хоть и ночная.
        Чуть-чуть полегчало. Раскрыла дверь. Сидит в банке, никуда не делась. И как же ей тут тесно: чуть повернулась - и крылья сразу задели стекло.
        - Что же мне с тобой делать, Пити? Для начала определим твой вид. А потом найдём тебе жилище побольше.
        Я вытащила с полки дедушкин «Определитель насекомых». Ага, отряд Lepidoptera - Чешуекрылые. Судя по цвету и этому жуткому размеру - Saturniidae, Павлиноглазка. Какая именно - для этого надо посмотреть на развёрнутые крылья, но в банке нет места. Надо искать жилище побольше или выпускать на волю. Вообще-то она миленькая, если не обращать внимания на гигантский размер. Такие симпатичные перистые усики. Я ей помогла вылупиться, из-за меня она в этой банке застряла, нечего делать вид, что её не существует в природе.
        - Ну что, Пити, пошли проведаем дедушку, посмотрим, что он скажет, - я несла банку на вытянутой руке, а бедное создание трепыхалось при каждом шаге.
        Навстречу попался Гарри. Один только взгляд на Пити и…
        - Боже милостивый, так это твоя бабочка? Больше похожа на альбатроса.
        - Ха-ха-ха, - только и оставалось сказать мне.
        - А ты знала, что гусеница превратится в такое страшилище?
        - Конечно, - ответила я небрежно.
        Гарри перевёл взгляд с меня на банку.
        - Ну и ну. Если бы на Фентресской ярмарке был конкурс на лучшую ночную бабочку, она бы точно заняла первое место.
        Интересная идея. Конкурс на лучшую свинью, корову и домашнее варенье. Ну, и на лучшую бабочку. Постойте, на ярмарке есть детский конкурс домашних любимцев. Дети показывают кошек, собак и попугайчиков, скучных, обычных домашних животных. Гигантская ночная бабочка - это поинтереснее будет.
        - Ну что, Гарри, может, мне выставить Пити на конкурс?
        - Не очень-то он похож на домашнее животное, - расхохотался брат.
        - Ну и что. Дови Медлин в прошлом году принесла золотую рыбку, тоже ничего особенного, никаких интересных трюков не знает. Все они просто там сидят, а судьи решают, кого наградить. Может, Пити получит премию, он ни на кого не похож.
        - Может, и получит, но до ярмарки ещё далеко. Сколько они живут? Не будешь же ты его держать в этой банке.
        - Нет, конечно, я пытаюсь найти ему новое жилище. Понятия не имею, сколько они живут.
        - И я не знаю. Это ты у нас натуралист. Пару недель от силы.
        Мама вышла из кухни и в ужасе уставилась на Пити в банке.
        - Что это у тебя, Кэлпурния?
        - Это Пити, мама, - вздохнула я и фальшивым голосом добавила: - Можешь называть его Красоткой, если хочешь.
        Словно прекрасное имя могло как-то прикрыть ужасающее уродство. Пити зашуршал крыльями, а мама в испуге попятилась. Она просто не могла от него глаз отвести.
        - А что случилось с твоей… с твоей прекрасной бабочкой?
        - Оказалось, что это ночная бабочка, - я подняла банку, чтобы мама могла получше рассмотреть Пити. Мама снова попятилась.
        - Немедленно убери её отсюда. Это же гигантская моль! Вдруг она доберётся до шерстяных вещей?
        Я совсем позабыла, что мама и Сан-Хуана непрестанно борются с маленькой коричневатой молью, которая то и дело норовит добраться до наших одеял и зимней одежды. Основным оружием в борьбе с натиском Природы служат кедровая стружка и лавандовое масло.
        - Пити не ест шерсть. По-моему, не ест. Он только нектаром питается, а может быть, вообще ничего не ест, у разных видов по-разному. Есть виды, где взрослая особь вообще не питается. Я точно ещё не знаю.
        Мама всплеснула руками.
        - Ни в коем случае не выпускай эту штуку в доме. Не желаю её тут видеть. Ясно?
        - Да-да.
        Она сжала виски, повернулась и пошла наверх.
        - Жалко, не попасть ему на выставку, - сказал Гарри. - То-то было бы весело. «Подходите посмотрите на Кэлпурнию Вирджинию Тейт и её гигантскую ручную бабочку!»
        - Очень смешно. Теперь придётся её выпускать. Но сначала надо дедушке показать.
        Я пошла в библиотеку, но деда там не было. Можно обойди вокруг дома, чтобы попасть к нему в лабораторию, а можно быстренько проскочить через кухню. Но там снова посыплются вопросы. Я зажала банку под мышкой и пошла через кухню.
        - Что это у тебя? - Виола подозрительно на меня поглядела.
        - Так, ничего, - я выскочила через заднюю дверь. Пити зашевелился в банке. Не может тихо посидеть. Я уже привыкла к его виду. Но этот шелест… В нём было что-то устрашающее и доисторическое, прямо мурашки по коже.
        Дедушка изучал гроссбух.
        - Привет, вот поглядите, что тут у меня, - я протянула ему банку.
        - Ну и ну, до чего огромный экземпляр. Никогда такого большого не видел. Ты уже определила семейство?
        - Мне кажется, либо Saturniidae, либо Sphingidae, - я очень гордилась своим произношением.
        - Что ты теперь будешь делать?
        - Я подумывала, не выставить ли Пити на конкурс, но Гарри боится, что до ярмарки он не доживёт, а вы мне много раз повторяли, что это не домашнее животное. Мама велела, чтобы духу его в доме не было. Значит, я должна либо убить его и засушить для коллекции, либо выпустить.
        Дедушка поглядел на меня, потом мы оба уставились на Пити в тесной в банке.
        - Очень красивый экземпляр, другого такого тебе может и не попасться.
        - Я знаю, вы меня предупреждали, чтобы я ему не давала имени. Но я же его вырастила. Не могу я его убить.
        В сумерках мы обычно собирались на лужайке поглядеть на светлячков. Братья столпились на веранде. Я поставила банку с Пити на траву. Дедушка, потягивая покупной виски, наблюдал за нами с кресла-качалки.
        Сначала Пити даже не пошевелился, потом перевалился через край банки, выполз из своего стеклянного кокона и вывалился на траву. Вдруг из-за угла дома показался Аякс. Пити расправил крылья. Я не сразу заметила, что пёс приготовился к прыжку, уши торчком - такая заманчивая добыча. Пити неуклюже поднялся в воздух и тут же снова приземлился. Аякс был уже совсем близко. Этот противный пёс проглотит мой лучший экземпляр, мой научный проект, моего Пити! Кипя от ярости, я с воплями помчалась наперерез собаке. Аякс! Я сама не ожидала такого громкого крика. Голуби взлетели с деревьев, а Аякс слегка притормозил. Я схватила его за ошейник, но он вырвался, в восторге от новой игры. Пёс прыгнул снова, но Пити уже взлетел, на этот раз повыше, неуклюже хлопая крыльями, словно курица.
        - Нельзя! - заорала я, и на этот раз Аякс послушался. Это слово он знал. Пити был прямо у него под носом. Пёс недоумённо взглянул на меня. Это же его дело: ловить, что летит? Я снова рванулась к собаке, а Пити вдруг стремительно взлетел и в то же мгновенье преобразился. Из неловкого жителя земли он стал грациозным обитателем воздуха.
        Красота какая! Как будто он всю жизнь летал. Аякс рвал ошейник, и я его отпустила. Теперь ему Пити ни за что не поймать.
        Братья были в восторге.
        - Ура!
        - Ну, ты даёшь, Кэлли.
        - Я-то думал, этой бабочке конец.
        Дедушка поднял стакан, приветствуя Пити, исчезающего в кустарнике.
        Я сидела на веранде в полном одиночестве. Уже почти стемнело. Очень не хотелось идти спать. Вот уже совсем темно, только лилии вдоль дорожки белеют. Сияют, словно маленькие звёздочки, упавшие прямо с неба. Тут что-то промелькнуло мимо, полетело прямо к лилиям. Цветы закачались, один за другим, один за другим. Колибри? Но разве колибри в темноте летают? Нет, не летают. Может, летучая мышь охотится за нектаром? Не похоже. Кто знает, но мне так хотелось, чтобы это был Пити. Я без труда убедила себя, что это он. Пусть будет история со счастливым концом.
        Глава 10
        Как Лула, сама того не ведая, заварила кашу
        У гвианского горного дрозда, райской птицы и у некоторых других птиц самцы и самки слетаются в одно место; самцы по очереди тщательно распускают напоказ свои ярко окрашенные перья и проделывают странные телодвижения перед самками, которые остаются зрительницами, пока не выберут себе самого привлекательного партнёра.
        Моя лучшая подруга Лула Гейтс долго переживала свой публичный позор - её при всём честном народе стошнило на концерте. Она потом пару месяцев ни о чём другом говорить не могла. Мне это надоело, и я ей сказала, что бывает и хуже - маэстро Фредерика Шопена, например, вырвало, когда он играл не для кого-нибудь, а для самих короля и королевы Пруссии.
        - Правда? - Лула сразу повеселела.
        Нет. Я это выдумала. Но ей сразу полегчало, и она перестала непрерывно обсуждать эту тему.
        Лула, как я теперь понимаю, была красавицей, но тогда мне это в голову не приходило. Длинная белокурая коса - медово-серебристая - спускалась пониже спины и качалась как заведённая, когда Лула играла какой-нибудь особенно энергичный пассаж. Странные светлые глаза - голубовато-зелёные - меняли оттенок в зависимости от цвета банта. Ещё одна странность меня постоянно изумляла: у Лулы всегда, зимой и летом, на носу были мелкие капельки пота. Тронешь пальцем - мокро, сотрёшь - появляются через минуту. Непонятно, что в этом красивого, по почему-то совсем не противно, наоборот, меня это почему-то развлекало. Я, как маленькая, то и дело - сколько Лула позволяла - стирала капельки пота и смотрела, как они возвращаются. И понять не могла, откуда они берутся.
        Легко понять, какое утешение - иметь подругу при таком изобилии братьев. Оно конечно, но иногда Лула вела себя уж слишком по-девчоночьи. Отказывалась собирать образцы у запруды (змеи). Не желала ходить к старому военному лагерю южан (стёртые ноги и змеи). Не купалась со мной в речке (надо раздеваться и змеи). Но в школе мы как сели за одну парту, так всегда и сидели. Вот и подружились, и продолжали дружить. Ну, и её мама весьма одобряла нашу дружбу. Ей, наверно, казалось, что дружба с нашим семейством повысит социальное положение Лулы. А может, мама надеялась, что Лула рано или поздно залучит одного из юных Тейтов себе в мужья. Я уже тогда догадывалась, что мы значительно богаче всех остальных в округе. Семья Лулы тоже жила неплохо. Отец владел конюшнями, и на уроки музыки им хватало. Они держали служанку, а кухарки не было. Тодди, единственный брат Лулы, был слабоумным. Тодди в школу не ходил, сидел весь день, забившись в угол комнаты, в руках - остатки старого одеяла. Тодди то и дело начинал раскачиваться и остановиться уже не мог. Вообще-то он был тихий, но, если у него забирали одеяло,
расстраивался и начинал мычать громко и пронзительно. Вот у него никто это одеяло и не забирал. И не стирал - не хотели связываться. Теперь оно пахло соответственно - просто ужасно. Но вообще-то в доме у Лулы было куда тише, чем у нас.
        Лула получала награды за шитьё и вязанье, а мои попытки шить всегда кончались катастрофой. Как она только может весь урок терпеливо вышивать гладью или плести кружевные воротнички?
        - Это как новую пьесу на фортепьяно разучивать, Кэлли. Ты же играешь, и даже неплохо. Упражняешься снова и снова, пока не получится.
        Я обдумала её слова и признала правоту подруги. Но почему музыка так отличается от шитья? Когда играешь, звук тает через мгновенье, и ничего не остается. И всё равно ужасно весело. Когда наяриваешь регтайм, все в гостиной так и пускаются в пляс. А какой толк в вышивании? Получается красиво и остаётся надолго. Иногда даже пользу приносит, и всё равно скучища смертная, годится только на дождливую погоду. Сидишь в гостиной и тыкаешь иголкой в такт тиканью часов. Мышиная возня.
        Я уговорила Лулу сыграть со мной марш Сузы в четыре руки. У нас на удивление неплохо получилось, громко и энергично, чёткий темп марша только выиграл от удвоения.
        После обеда я сидела на крыльце и считала, сколько пролетит мимо бабочек Lepidoptera.
        - Кэлли, - позвал меня Ламар.
        - Чего тебе?
        - А я нравлюсь Луле?
        - Конечно.
        - Ну, ты знаешь, что я имею в виду… Я ей нравлюсь?
        Удивительно. Тринадцатилетний Ламар раньше на девчонок внимания не обращал.
        - Что меня спрашивать? Спроси у неё.
        - Не могу, - он пришёл в полный ужас.
        - Чего так?
        - Ну… не знаю, - робко сказал братишка.
        - Ну и я не знаю, что тебе сказать… - и тут меня осенило: - Может, поговоришь об этом с Гарри?
        - Да, отличная идея, - ему явно полегчало. - Но ты Луле не говори, хорошо?
        - Не скажу.
        - И остальным не говори, ладно.
        - Никому не скажу.
        - Спасибо, Кэлли.
        Я и думать об этом забыла, пока Сэм Хьюстон, четырнадцати лет, не поймал меня в коридоре.
        - Кэлли, мне надо с тобой поговорить, - прошептал он. - Как ты думаешь, я нравлюсь Луле Гейтс?
        - Что?
        - Чего ты орёшь? - нахмурился он. - Я просто спросил, нравлюсь ли я ей.
        - Лучше сам спроси.
        Что это с ними со всеми?
        - Не могу, - в ужасе пробормотал брат.
        - Тогда пойди поговори с Гарри, он в этих делах разбирается.
        Кто это утверждает, что вдохновение не приходит дважды?
        - Спасибо, Кэлли, я с ним поговорю. Но ты Луле ничего не скажешь?
        - Нет.
        - Ни за что?
        - Ни за что?
        - Крест на пузе, проболтаюсь - помру?
        - Крест на пузе, проболтаюсь - помру.
        - Честное индейское, братья навек, кровь твоя - моя, проболтаюсь - помру?
        - Честное индейское.
        - Не считается, если всё не скажешь.
        - Сээ-эм!
        - Ну пожалуйста, скажи.
        - Честное индейское, братья навек, кровь твоя - моя, проболтаюсь - помру. А теперь пошёл вон.
        - Ну ладно, не вредничай.
        И он отправился, без сомнения, на поиски Гарри, а я тёрла виски, стараясь избавиться от начинающейся головной боли.
        Дня через два я сидела и читала, уютно устроившись в тихом уголке. И тут ко мне пришёл мой десятилетний братишка Тревис. Весьма странное выражение на лице. Я оглядела его с ног до головы и прошипела:
        - Чего тебе?
        - Просто спросить кой-чего, - обиженно ответил он.
        - Небось хочешь спросить, нравишься ли ты Луле Гейтс?
        - Ты чего?! - заорал он в панике. - Нет, конечно. Я просто хотел узнать, любит ли она котят.
        - Понятия не имею, любит ли она котят. Я вообще ничего не знаю. Устала я от вас. Пойди спроси Гарри, - я закрыла книжку и потопала в комнату, бормоча: - Ну и развелось вас тут.
        - От чего ты устала? О чём это ты? Чего развелось?
        Я не удостоила его ответом. Наверно, в нашем городе ни один мальчишка не пристаёт к сестре, не спрашивает, нравится ли он Кэлли Ви. Ну и плевать. Какая разница. Мне всё равно. Всё! Равно!
        Через час Гарри зашёл ко мне, сгибаясь от хохота.
        - Перестань посылать их всех ко мне. Они меня уже замучили. Ни минуты свободной. Ты что, сама не можешь дать мудрый совет?
        - Понятия не имею, что им сказать. Это всего лишь Лула. Какая муха их укусила?
        - Это эпидемия влюблённости. Такой возраст.
        - Нечего тут. Пусть прекратят.
        - Увы, не прекратят. Только хуже будет. А что, они ей нравятся?
        - Точно не скажу. Что, спросить её?
        - Если хочешь оказаться между двух огней - вперёд. Но я бы на твоём месте держался подальше от всего этого.
        - Ну да, - ясное дело, он прав. - Так и поступим. Буду притворяться, что вообще не в курсе.
        - Не перестарайся! - он выскочил за дверь.
        - Очень остроумно! - заорала я вслед и хотела бросить в него чем-нибудь тяжеленным, но под руку подвернулся только мой ненаглядный Дневник, а такой чести брат не заслужил.
        Назавтра я, как обычно, встретилась с Лулой на главной улице, и мы вместе прошли последние пару кварталов до школы, болтая о всяких пустяках. Ненароком обернувшись, я увидела трёх своих братишек, идущих, один за другим, за нами следом. Все трое глаз не сводили с Лулы. Ну и дела. Хуже не бывает. Что с ними всеми приключилось? Слишком они ещё молоды для этого. Почему у нас всё не как у людей? Сумасшедшая семейка. Как их угораздило всех разом?
        На большой перемене трое братьев под каким-то предлогом устроились прямо рядом с невидимым водоразделом посреди школьного двора - направо мальчики, налево девочки.
        Все трое как ни в чём не бывало привалились к деревьям, но глаза выдают их с головой: то, будто невзначай, пламенный взор на Лулу, то убийственный взгляд в сторону брата-соперника.
        Мы с Лулой играли в классики. Её серебристая коса подпрыгивала как живая. Платье взметалось до колен, и каждый раз Ламар подавлял вздох. Я поглядела на брата. Месяц назад Лула могла пройтись по двору в сорочке - он бы и глазом не моргнул. Сейчас он вздыхает, но такими темпами неизвестно до чего дойдёт.
        - Лула. - Я бросила камешек-биту.
        - Что?
        - Да ничего, просто так.
        - Что с тобой, Кэлли?
        - А ты…
        Нет, я поклялась, что не скажу. Никогда не слышала, чтобы кто-то умер, нарушив эту клятву, но что-то не хочется быть первой.
        - Что я? - спросила Лула.
        - Как ты думаешь, может, позвать Дови поиграть? - нашлась я.
        - Я думала, ты её не любишь.
        - Ничего такого я не говорила. - Я перепрыгнула на следующую клетку.
        - Нет, говорила. На прошлой неделе. Именно так и сказала.
        - Это было бы по-христиански - пригласить её поиграть.
        - Если хочешь. - Лула явно была удивлена.
        Я не хотела. Я Дови на дух не переношу. Но пришлось. Только я собралась пригласить её в компанию, как мисс Харботтл дала звонок. Дови бросила на меня подозрительный взгляд. Что-то последнее время все на меня глядят подозрительно. С чего бы это?
        Мы вернулись в школу, девочки слева, мальчики справа. Интересно, как мы пойдём домой? Хорошо бы от всех улизнуть. Мисс Харботтл сразу заметила мой отсутствующий взгляд и вызвала к доске. На меня посыпались вопросы по истории Техаса, а я понятия не имела, что отвечать. В классе царило тихое веселье.
        - Кэлпурния Тейт, похоже, мы тебе мешаем, - сказала учительница.
        - Мешаете? Я ничего не делаю.
        - Вот именно! Где сегодня твоя голова?
        - Наверно, забыла дома, мисс Харботтл.
        Класс давился от смеха.
        - Без сомнения. Не дерзи, Кэлпурния. В угол! На час. Ещё раз состришь - отведаешь розги.
        Я простояла в позорном углу лицом к стене целый час, обдумывая, что делать с братьями, и до самой большой перемены так ни до чего и не додумалась.
        Наконец завтрак. Ученики, каждый со своим ведёрком, расселись под деревьями. У Ламара была своя компания, и у Сэма Хьюстона тоже, а вот на Тревиса, самого младшего и чувствительного, было жалко смотреть. Он сидел в полном одиночестве, бросая жалобные, мечтательные взгляды на Лулу.
        - Что это с Тревисом? - забеспокоилась Лула. - Заболел?
        - Весенняя лихорадка, наверно.
        - Но сейчас не весна, - ещё один подозрительный взгляд. - Позовём его? Он такой одинокий.
        - Лучше не стоит, Лула.
        - Почему? Ты сегодня очень странная, Кэлли.
        Я? Странная? Если бы она только знала!
        - Не беспокойся, он в полном порядке. Просто оставь его в покое.
        Не тут-то было. Она отправилась прямиком к Тревису. А у того глаза с каждым шагом Лулы раскрывались всё шире и шире, а щёки разгорались всё ярче и ярче. Ламар и Сэм Хьюстон, наоборот, хмурились и отворачивались.
        Лула заговорила с Тревисом. Слов не слышно, но он вскочил на ноги и пошёл за ней. Старших братьев прямо скрутило. Тревис, сияя от счастья, уселся рядом со мной.
        - Привет, Кэлли, Лула меня пригласила в компанию.
        - Да уж, Тревис.
        - Отличное местечко для обеда. Вы прямо роскошное место нашли. Лула, хочешь половинку моего бутерброда? Виола сегодня приготовила мясо, очень вкусно. Я с удовольствием с тобой поделюсь. У меня ещё пирог есть. Хочешь половинку пирога, Лула? Или даже целый кусок, если хочешь. С персиками, кажется. Сейчас посмотрю. Ага, с персиками.
        - Спасибо, Тревис, - мило улыбнулась Лула, - у меня всего хватает.
        - Лула, а ты кошек любишь? Мышинда, наша старая кошка, которая живёт в амбаре, у неё котята, я сам за ними присматриваю. Мама разрешила. Я сам всем им клички дал. Хочешь узнать какие?
        Я вздохнула. Эти десятилетки такие зануды.
        - Один Джесси Джеймс, другой Билли Кид, и ещё есть Док Холлидей, и ещё… - забубнил он.
        Котят было восемь, все в честь знаменитых бандитов с Дикого Запада. Но Луле, похоже, и вправду было интересно.
        - Джесси Джеймс - самый классный. Полосатый, только лапки беленькие, словно на нем чулки, - хихикнул братишка. - Такой милый, я его повсюду за собой таскаю. Придёшь посмотреть на котят, Лула?
        - С удовольствием. Я люблю кошек. У нас была кошка, но мама не пускала её в дом. Она убежала и так и не вернулась.
        Я сразу поняла, что у братишки на уме.
        - А может… ты хочешь котёнка, Лула? - тихонько сказал он. - Одного из этих.
        - Ой, Тревис, правда? - она ужасно обрадовалась. - Очень хочу.
        Тревис не мог глаз отвести от её улыбающегося лица.
        - Только маму надо спросить. Может, завтра после школы посмотрим котят?
        - Давай, - он так и захлебнулся от восторга.
        Вот те на, мой десятилетний братишка назначил свидание. Я обернулась и поймала свирепые взгляды его старших братьев.
        Ну и ну.
        Уроки тянулись медленно. Я чувствовала себя как кошка, в которую каждый норовит швырнуть камнем. После школы мы с Лулой встретились на обычном месте. Там уже стоял Тревис, лицо светилось надеждой. А неподалёку неприкаянно бродили обиженные старшие братья.
        - Привет, Лула, привет, Кэлли, - сказал Тревис. - Можно я с вами?
        Я только хмыкнула. Тревис счёл это согласием и пошёл рядом с нами. Они с Лулой не переставая болтали о котятах. Сзади тащились братья, явно замышляя недоброе.
        - Чего молчишь, Кэлли? - спросила Лула.
        - Я? Думаю, какую книгу выбрать по внеклассному чтению.
        И ещё о том, как предупредить убийство - одного брата двумя другими. Может, с Гарри посоветоваться, хотя на самом деле я не сильно ему доверяла в любовных делах с тех пор, как он запутался в сетях этой отвратительной мисс Минервы Гудекер. Мне хотелось поскорее убежать и от Тревиса, и от Лулы, и от их идиотской беседы, но нельзя же бросать братца на произвол судьбы, когда вокруг бродят разбойники с большой дороги.
        - Решила, какую книжку? - спросила Лула.
        - А? Книжку? Да. Ещё не решила. Наверно, «Похищенный». Или «Таинственный остров». А ты?
        - Наверно, выберу «Последнюю розу лета». Или «Любви старинный напев». - Уж такой теперь у Лулы литературный вкус - старые добрые истории забыты, настало время сладенькой романтической поэзии. Тревис с нетерпением ждал возможности вставить в разговор своё слово, но на эту тему ему сказать было нечего.
        После некоторого размышления он выдавил из себя:
        - А о чём эти книги, Лула?
        Молодец братишка, отлично разыгрывает свою партию. Теперь придётся выслушивать длинное цветистое описание несчастной любовной истории и сложнейшего самопожертвования. Наконец мы дошли до главной улицы. Здесь Луле надо сворачивать к дому. Тревис усердно махал ей на прощание и кричал «пока». Мы пошли дальше, и брат вдруг погрустнел. На горизонте счастья вдруг появилось облачко.
        - А если мне придётся отдать ей Джесси Джеймса? Он мой самый любимый. Может, сказать ей, чтобы она выбирала из всех, кроме него? Сказать ей?
        - Не волнуйся, Лула его не возьмёт.
        - Ты уверена? Откуда ты знаешь?
        - Не возьмёт она твоего любимца. Она не такая.
        Он ещё несколько раз меня переспросил, пока наконец не успокоился, а я каждые пять минут оглядывалась - как там Ламар и Сэм Хьюстон, не подобрались ли поближе.
        - А почему они с нами не пошли? - спросил Тревис, когда мы свернули к дому.
        У меня сердце сжалось от боли. Бедный братишка, не понимает, что родные братья - старше, сильнее, здоровее, умнее - ничуть не меньше него мечтают о Луле. От него же мокрое место останется, по сравнению с ними он просто цыплёнок - каждый может обидеть. Что же делать? Как уберечь его от неприятностей?
        За ужином Ламар сидел с каменным лицом, а Сэм Хьюстон хранил гробовое молчание. Я всё ждала, что они начнут цепляться к Тревису. Брат без умолку трещал о том, как он шёл домой вместе с Лулой. Папа смеялся, а мама хмурилась - очевидно, по её мнению, Тревис ещё мал для таких глупостей. Дедушка, как всегда, ни на что не обращал внимания. Застольная беседа его ничуть не занимала. Мне почему-то казалось, что он был бы рад ужинать один в библиотеке. Мама, наверно, тоже бы не возражала; тем не менее всё оставалось по-старому. Мы ели в семейном кругу, и всем (кроме деда) полагалось вносить посильную лепту в общую беседу.
        - Кэлли, - обратилась ко мне мама, - что сегодня было в школе?
        - Ничего особенного.
        - Кэлли сегодня поставили в угол, - поспешил сообщить Ламар.
        Ябеда!
        Мама положила вилку и осведомилась:
        - Это правда?
        - Да, мамочка.
        - Мисс Харботтл поставила тебя в угол?
        - Да, мамочка.
        - За что?
        - Сама не знаю.
        - Так не бывает, - голос мамы звучал угрожающе.
        - Она не слушала учительницу, - наябедничал Ламар.
        Ненавижу его!
        - Я прошу прощения, мама. Я… я задумалась о книге по внеклассному чтению и прослушала вопрос учительницы.
        - Чтобы больше такого не было, Кэлпурния. Понимаю ещё, мальчишки. Но ты! Такое поведение - пятно на репутации семьи.
        - Это несправедливо, - выпалила я.
        Тяжёлое молчание. Ой. Все смотрят на меня, даже дедушка. Вдруг дед откинул голову назад и расхохотался. Вот так сюрприз! Теперь все глядят на него. Громкий, весёлый хохот, не какое-то там старческое хихиканье. Только что подвески в люстре не звенят. Я чуть тоже не засмеялась.
        - Девочка права, Маргарет, - сказал дед. - Передай, пожалуйста, соус.
        Напряжение спало, теперь мне вряд ли грозит наказание. Гарри подмигнул, а Ламар показал мне язык. Но, конечно же, блюстители дисциплины за столом этого даже не заметили.
        После ужина я попросила Тревиса снова показать мне котят, и мы отправились в сарай, где усталая Мышинда, устроившись на соломе, караулила своё пушистое семейство. Котята ползали по ней, натыкались друг на друга.
        - Понимаешь, Кэлли, Джесси Джеймс - самый лучший. И урчит громче всех. Его издалека слышно.
        Тревис поднял котёнка, сунул его за клапан комбинезона. Уютно устроившись, котёнок громко-громко заурчал. Небывалая сила звука для такого размера.
        - Ты уверена, что Лула его не выберет?
        - Конечно нет, Тревис, она не такая.
        - Правда она милая?
        - Послушай, Тревис, - вздохнула я. - Ты же знаешь, что Ламар и Сэм Хьюстон тоже на неё заглядываются?
        - Да ну?
        - Просто хотела тебя предупредить.
        - Небось на неё многие заглядываются.
        Интересная мысль. Я присела на солому и погладила Мышинду. Ей, наверно, приятно.
        - Тревис, а ты-то на неё заглядываешься?
        - Выходит так.
        - И тебя не огорчает?..
        - Что? - Он почесал котёнку шейку.
        - Что Ламар и Сэм Хьюстон…
        - А чего тут огорчаться. - Он снова уставился на котят. - Если не считать Джесси Джеймса, какой из них самый лучший? Бэт Мастерсон, да? Как ты думаешь?
        - Это который?
        - Рыженький. У него глаза, как у Лулы. Вроде зелёные, а вроде и голубые. Видишь? Хорошо бы она его выбрала.
        Он протянул мне протестующего котёнка. Правда, глазки у него - а может, у неё - такого же цвета, как у Лулы.
        - Тревис, а тебе Лула нравится, потому что у неё глаза как у кошки?
        - Что ты, Кэлли, какая глупость.
        - Так что насчёт Сэма Хьюстона? И насчёт Ламара?
        Он только взглянул удивлённо, ясно, что понятия не имеет, о чём это я. Ничего, подрастёт - поймёт.
        - Не бери в голову, - успокоила я брата. - Всё равно твои котята лучше всех.
        Утром я пошла в школу с Тревисом, подождав, пока братья уйдут вперёд. Лула встретила нас на мосту. На ней был белый передничек и тёмно-зелёный бант. Теперь глаза у неё были совсем как у Бэта Мастерсона. Она, похоже, искренне обрадовалась моему братишке. Они снова принялись болтать о кошках, собаках, лошадях, школе, Хеллоуине, Рождестве и тому подобном. Подумать только, что у двенадцатилетней девочки может быть общего с десятилетним мальчиком? Никогда бы не подумала. К моему немалому облегчению, братья к Тревису больше не приставали.
        Но после школы всё пошло из рук вон плохо. Тревис снова пристроился рядом с Лулой, но на этот раз рядом оказался и Ламар. Я шла чуть впереди, но затылком чувствовала угрозу.
        - Привет, Лула, - сумел наконец вставить слово Ламар. - Хочешь, понесу твои книжки?
        И Лула, и Тревис покраснели.
        - Спасибо, Ламар, - она протянула ему связку книжек.
        - Зачем ты якшаешься с младенцами? Куда лучше компания настоящего мужчины вроде меня, - и он показал ей мускулы. - Во, потрогай.
        Ох, Ламар. Зачем же так? Бедный Тревис, бедная Лула.
        - Я не младенец, - Тревис сорвался на визг, и сразу стало понятно: младенец и есть.
        - «Я не младенец», - передразнил Ламар.
        - Оставь его в покое, Ламар, - вмешалась я. - Зачем ты к нему пристаёшь?
        - Точно, младенчик, за тебя сестричка заступается. Сосунок.
        Это уж слишком. Тревис, всегда самый мирный из братьев, уронил книжки, бросился на Ламара и что было силы его толкнул. Ламар покачнулся, книжки Лулы и ведёрко из-под завтрака упали на землю, но на ногах он удержался, хотя зашатался, как пьяный матадор. Он опешил от такого неожиданного нападения, но нисколько не пострадал. И снова заорал:
        - Младенец!
        Тревис уже чуть не плакал. Он развернулся и со всех ног помчался домой, поднимая клубы пыли.
        - Младенчик! Трусишка! - орал ему вслед Ламар.
        Но я знала, что Тревис бежит не потому, что испугался. Нельзя же опозориться и заплакать перед Лулой. Как младенец.
        Повисло неловкое молчание. Я подобрала книжки Тревиса.
        Лула кашлянула и пробормотала:
        - Я домой. Пока.
        И, прежде чем Ламар успел ей помочь, она собрала свои учебники и побежала. Длиннющая коса так и моталась по спине.
        - Эй, Лула! - кричал вслед Ламар. - Эй, Лула!
        Но она даже не обернулась.
        - Ламар, - сказала я, - ты иногда просто невыносим.
        - О чём это ты? Он на меня напал. Толкнул, ударил.
        - Ничего подобного. Я всё скажу маме.
        - Доносчица.
        - Гадина.
        - Ябеда-корябеда.
        - Подлый тип.
        - Не хочу с тобой идти.
        - Ну и не надо. Я тоже не хочу.
        - Я пойду первый.
        - Нет, я первая.
        - Ну и вали!
        Но мы уже, сами того не заметив в пылу ссоры, дошли до дома.
        В нашей семье ябед и доносчиков не жаловали. Уж не знаю почему. Я вошла в дом, обдумывая, что лучше - сказать или не сказать. Но решать не пришлось - мама позвала меня из гостиной.
        - Кэлпурния, пойди сюда и объясни, что приключилось с Тревисом.
        - Может, лучше Ламара спросить?
        Брат как раз пытался проскользнуть мимо незамеченным.
        - Ламар, пойди сюда и объясни, в чём дело, - потребовала мама.
        Тревис сидел на ковре у маминых ног. Лицо зарёванное и красное. Он бросил на Ламара уничтожающий взгляд.
        - Что случилось в школе? - мама кивнула на Тревиса. - Он ничего не говорит.
        Ламар удивился. Такого он не ожидал.
        - Ламар!
        Молчание. Ламар смотрел себе под ноги и ковырял ботинком ковёр.
        - Кэлпурния, в чём дело? - Я глянула на Тревиса - говорить, не говорить - но подсказки не нашла. - Кэлпурния, немедленно объясни, что происходит. Это не просьба, а приказ. Сию минуту.
        Пришлось рассказать. Я только надеялась, что братья поймут - приказ есть приказ, выбора нет. Мама молча выслушала весь рассказ, начиная с Лулы. Удивительно: она уже не сердилась. Скорее расстраивалась. И наказания назначила лёгкие - немного дополнительной домашней работы. Мы понадеялись, что на этом всё и кончится.
        Но не тут-то было: мальчики есть мальчики, а Лула не перестала быть красавицей.
        Я продолжала нервничать, и Тревис, похоже, тоже. Лула пришла выбирать котёнка. Я предварительно убедилась в том, что старших братьев нет дома. К моему глубокому облегчению она выбрала Белль Старр - королеву бандитов.
        Я всё время была настороже. Следила за Ламаром и Сэмом Хьюстоном, пока мы шли в школу и обратно, и уже немного приустала. Когда мне всё это смертельно надоело, я собрала всех троих после ужина на крыльце и выступила со следующим заявлением:
        - Перестаньте пасти нас, словно овец. Вы у меня уже поперёк горла. Оставьте нас в покое. И друг друга оставьте в покое. Если не перестанете драться и ссориться, я уж постараюсь, чтобы Лула вам и словечка не сказала. До конца вашей жизни.
        Как я собиралась этого добиться, не знаю, но я считалась местным экспертом по Луле, лучшим другом их драгоценной красотки, и говорила так убедительно, что им ничего не оставалось, как поверить мне на слово.
        - Вот что мы сделаем. Каждый из вас будет провожать нас раз в неделю. Тревис по понедельникам, Ламар по средам, а Сэм Хьюстон по пятницам. И всё.
        - А вторники и четверги? Они кому? - спросил Сэм Хьюстон.
        - Никому. Оставьте нас в покое. Я не шучу. Есть вопросы?
        К моему глубокому удовлетворению, вопросов не последовало.
        Глава 11
        Уроки вязания
        Естественный отбор будет модифицировать строение детёнышей сравнительно с родителями и родителей сравнительно с детёнышами.
        Пару недель моё расписание работало бесперебойно. На радостях я позвала Лулу в гости поиграть на фортепьяно в четыре руки. По настоянию обеих мам мы разучили пару популярных дуэтов. Мы-то знали, что на концерте исполнять их не придётся. Ни на одном. Потом я сдуру пригласила её снова, и мы занялись домашним заданием по вязанию. Тут-то мама и разглядела хорошенько, как Лула вяжет. Как я могла оказаться такой идиоткой!
        И вот через пару дней началось.
        - Кэлпурния! - как же я ненавижу этот мамин тон. - Пора тебе уже вырасти из вязки шарфов и взяться за носки. Ничто не сравнится с парой тёплых шерстяных носков, связанных любящими руками. Если начнёшь прямо сейчас, подаришь братьям по паре носков на Рождество. И, может быть, даже папе и дедушке. Отличная идея. Принеси корзинку для вязания в гостиную.
        Теперь никуда не деться.
        Я вздохнула и отложила лупу. Я как раз собиралась засушить изумительный экземпляр бабочки Viceroy. Мне хотелось повесить её в рамке в библиотеке, рядом с такой же, сделанной дедом. Всё равно дождь, а тонкую работу не сделаешь без яркого света.
        В маминой корзинке полно спиц и крючков всех размеров. Мама достаёт шерсть цвета густого шоколада и с удовольствием на неё поглядывает. Потом надевает на руки толстый пушистый моток. Она сидит, расставив руки, а я сматываю нитку в плотный клубок. Я не горю желанием вязать носки, но ритмическое движение нитки взад-вперёд действует на меня гипнотически. Приходится признать, что бывают и более скучные дождливые деньки. Не так уж плохо. Мама такая спокойная и довольная, ей нравятся мелкие домашние дела. Вязанье облегчает головную боль, и ей не приходится слишком часто глотать «Патентованную микстуру Лидии Пинхем». Стало немножко прохладней. В камине уже лежит охапка пока ещё не нужных пекановых полешек: создаёт иллюзию, что лето прошло. Тревис принёс в гостиную Джесси Джеймса и Билли Кида и дразнит котят клубочком шерсти. Они гоняются за клубком по всему ковру. Вошёл Ламар, мама велела ему завести граммофон и поставить пластинку с песнями Шуберта.
        - Свяжем носочки для Джима Боуи, - предложила мама. - Маленькие и простые. Узоры выучишь позже. Набери ряд, скажем, сорок петель, и начнём сверху.
        Она протянула мне четыре тоненькие спицы.
        - Четыре? Зачем мне четыре?
        - Для того чтобы идти по кругу, а не поворачивать каждый раз.
        На помощь! Я и с двумя спицами еле-еле управляюсь. Такого ужаса я себе и представить не могла. Мама подбадривающе мурлычет, пока я набираю первый ряд петель первого в жизни носка. Спицы такие колючие и торчат в разные стороны - всё равно что дикобраза в руках держать.
        - Если обернуть нитку вокруг безымянного пальца, натяжение будет одинаковым и петли лягут ровнее.
        Я старалась следовать маминым указаниям, и, честно говоря, второй ряд получился куда лучше. И третий. Если войти в ритм, петли сами соскакивают и сами собой провязываются.
        - Теперь попробуем сбросить петли, чтобы у лодыжки было поуже. Вот так.
        Медленно - невероятно медленно - эта беспорядочная куча шерсти приобретает форму. Текут часы. Весёлым времяпрепровождением это не назовёшь, но вязать носки совсем не так противно. В конце концов у меня в руках оказалась маленькая смешная коричневая вязаная вещица. Я внимательно её осмотрела и пришла к выводу, что в ней есть некоторая доля схожести с носком. Мама была явно довольна.
        - В твоём возрасте я связала совершенно такой же.
        - Отлично, - я начала складывать вязанье в корзинку. - Дело сделано.
        - Что сделано? Куда это ты?
        О чём она? Ума не приложу?
        - Теперь начинай второй.
        - Второй?! - завопила я.
        Она что, с ума сошла? Я уже и так потратила уйму времени на первый.
        - Конечно второй. И, пожалуйста, нельзя ли чуть потише? Что, по-твоему, Джиму Боуи делать с одним носком?
        - Не знаю.
        И знать не хочу, чуть не вырвалось у меня. Пусть наденет на палец, как куклу.
        - А остальные братья? И папа? И дедушка? - напомнила мама.
        Я принялась считать. Шесть братьев, плюс папа, плюс дедушка - куча ног получается. Значит, придётся сидеть и вязать завтра, и послезавтра, и послепослезавтра. Ужас какой. Моя жизнь предстала передо мной в виде вереницы носков - и так до горизонта, шерстяная долина вязаной скуки. Меня чуть не затошнило.
        - Мама, - жалобно начала я. - Я завтра доделаю. У меня ужасно устали глаза.
        По её реакции я догадалась, что это правильный ход. Представить себе, что её и так не слишком многообещающая по части красоты дочка будет ещё и в очках! Это уже слишком. Полезный фактик, надо запомнить на будущее. Может, обзавестись мигренями?
        - Хорошо, - согласилась мама, - на сегодня достаточно.
        Я схватила корзинку для шитья и спешно покинула гостиную, пока маме не пришло в голову поучить меня ещё чему-нибудь полезному. Закинула корзинку в комнату и помчалась вниз. Забежала в тёмную лабораторию, но дедушки там не было. Наверно, собирает растения. Дождливый день - подходящее время для сбора растительных образцов. Это хорошо, поскольку животных или насекомых всё равно не найдёшь - они попрятались и не появятся до тех пор, пока не пробьётся солнце. Я зажгла одну из ламп и уселась в старое, обтрёпанное кресло. Перед глазами поблёскивает ряд бутылочек. Дождь стучит по крыше, баюкает.
        Я проснулась, когда дедушка вешал насквозь промокший дождевик на крючок.
        - Добрый вечер, Кэлпурния. Как дела?
        - Хорошо, сэр, только устала - весь день сегодня вязала.
        - И как тебе вязание?
        - Не самое плохое занятие на свете, - честно призналась я, - но слишком длинное. Я должна связать к Рождеству носки для всей семьи, а это ужас сколько носков. Надеюсь, вам нравятся простые носки, узоры вывязывать я всё равно не умею.
        - Мне нравятся простые носки. Я тоже не научился вывязывать узоры.
        - Вы? Умеете? Вязать? - изумилась я.
        - И вязать, и штопать. В моём полку немало было прекрасных вязальщиков.
        Видя моё изумление, он продолжал:
        - Когда ты в походе, самообеспечение - первое дело. Всё приходится делать самому. Нужны новые носки - свяжи сам. Там нет ни жён, ни сестёр, ни даже внучек. Некому за тобой ухаживать, посылки из дома приходят редко. Один сержант на Рождество написал домой, попросил жену прислать пару тёплых перчаток. Получил их к середине лета и уже отморозил к тому времени два пальца. Но большие пальцы уцелели. И он не унывал. Но что делать с пустыми пальцами в перчатках? Неудобно держать ружьё. Пришлось ему их отрезать, а дырки зашить. Очень аккуратно сделал.
        «Самообеспечение». Новая идея. Если солдаты, совсем ещё мальчики, смогли научиться вязать, если дедушка научился, значит, и я переживу.
        - Мама, верно, тебя и готовить учит? Нам в полку приходилось готовить самим.
        - Дедушка, вы что, утешить меня хотите?
        - Не без того, - улыбнулся он.
        - Мама грозится выучить меня готовить. По новому блюду в неделю. Наверно, неплохо, но готовишь три часа, а съедают всё за пятнадцать минут. А потом ещё подметать кухню, протирать столы, и так без передышки. Какой толк? Как это Виола выдерживает?
        - Виола ничего другого не знает. Привычка - вторая натура. Не кухня, так полевые работы. Это куда тяжелее. А она домашняя прислуга, в поле не работает. Её тётушки и дядюшки в Бастропе работают в поле. Их удел - мотыга с короткой ручкой да мешок для сбора хлопка.
        - Папа запретил мотыги с короткими ручками.
        - А знаешь почему?
        - Нет, сэр.
        - Потому что я предоставил ему прекрасную возможность провести целый день в поле с такой мотыгой. Примерно в твоём возрасте. Надеюсь, он и братьям твоим даст шанс попробовать.
        - А мне он разрешит?
        - Вряд ли ему захочется, чтобы дочь работала в поле.
        - Ну да. А что вы сегодня нашли?
        Он вытащил из кармана очки и положил ранец на стол.
        - Пара экземпляров sangre de drago, или драконьей крови. Индейцы её используют, чтобы лечить воспаление десён. Видел Oxalis violacea, но кислицы у нас и так немало. А вот посмотри на Croton fruticulosus: никогда не видел такого позднего цветения. Эту травку ещё называют молочай. Давай попробуем его посадить.
        Мне гораздо меньше нравились растения, чем насекомые, а насекомые - меньше, чем животные, но дедушка всегда объяснял, как они все зависят друг от друга и что для того, чтобы понять один из видов, надо внимательно изучать все. Так что я принялась разглядывать слегка привядшие под руками у дедушки листики.
        - Помнишь тот горошек, который мы нашли довольно давно? Возможного мутанта?
        Скучнейшее растение, но я его почему-то запомнила.
        - Найди его, пожалуйста. Должен быть где-то тут. Я не успел его засушить.
        Я поискала в банках и обнаружила не слишком интересную сухую коричневатую веточку.
        - Вот он. Мумутан.
        - Правильно говорить «мутант».
        - А как это пишется? И пожалуйста, не заставляйте меня проверять в словаре.
        - Ну, уж так и быть. МУ-Т-А-НТ.
        - Мне кажется, у меня звучит лучше. Мумутан. А что это, собственно, значит?
        - У Дарвина об этом немало. Ещё не дочитала до нужной главы?
        Пришлось признаться, что чтение идёт не так уж легко и быстро.
        - Я всё ещё на главе об искусственном отборе. Двигаюсь медленнее, чем хотелось бы. Сложно он пишет.
        - Для твоих младых лет, пожалуй, сложновато, - задумчиво согласился дедушка, с интересом рассматривая содержимое банки. Он вынул растеньице и поместил его на чистый лист промокательной бумаги. - Подай мне лупу, пожалуйста.
        Целую минуту он глядел на мумутана, а потом что-то промычал. Странно. Мой дедушка обычно выражается полными предложениями.
        - Чего-чего?
        - Давай посмотрим на него при свете дня.
        Несмотря на облака, снаружи было явно светлее, чем в темноватой лаборатории. Мы вышли, и он продолжал рассматривать образец в лупу. Я всё ждала и ждала, но и у меня лопнуло терпение.
        - Что там, дедушка?
        - Я не знаю, - рассеянно ответил он.
        Ещё страннее. Он всегда всё знает.
        - Видишь маленький загнутый листок? Почти засохший. Не помню, чтобы в описании был такой лист. И на рисунке его нет, а в Атласе Маллона зарисовки прекрасные.
        - И что это значит?
        - Он слишком сухой, непонятно. Может быть, отклонение от нормы, может быть, вообще ничего. Или… или мы нашли совершенно новый вид.
        - Не может быть, - выдохнула я.
        - Иногда случается. Давай посидим, выпьем по рюмочке и обдумаем ситуацию.
        Мы вернулись в лабораторию, он поместил растеньице на почётное место на столе и опустился в старое кресло. Обычно звон пружин меня смешил, но не сегодня… Дедушка глаз не сводил с этого горошка.
        - По такому случаю достанем с верхней полки припрятанную бутылку. Сними её, будь добра. Ну, молодец.
        Тяжёлая, зелёного стекла бутылка была покрыта пылью веков. Этикетка гласила: «Отборный кентуккийский виски». И нарисована чистокровная лошадь, берущая препятствие.
        Дедушка налил себе добрую порцию и залпом выпил. Повторил. Налил в третий раз и протянул стакан мне. Я содрогнулась от воспоминания о первом в жизни глотке виски (вызывает кашляние - кто бы сомневался).
        Дедушка так задумался, что не обратил внимания на мои сомнения. Я взяла стакан и поставила на стол. Затаив дыхание, ждала, пока он заговорит.
        Прошло немало времени, и дед наконец прошептал:
        - Как же долго я ждал этого дня. И вот он настал.
        - Вы уверены? - тоже почему-то шёпотом. - А как узнать наверняка?
        - Надо найти и выкопать свежий экземпляр. Сделать подробную зарисовку. Обозначить на карте точное место находки. Сфотографировать экземпляр и отослать в Смитсоновский институт. И само растение тоже, наверно, засушить и послать. И ждать, - он тяжело вздохнул. - Ещё налить?
        - Нет, спасибо, дедушка, лучше вы, - и я вернула ему полный стакан.
        - Я не против, да. Я не против.
        Он выпил, мы обменялись взглядами.
        - Теперь за работу. Надо найти свежий образец и сделать описание. Лучше несколько экземпляров, чтобы было из чего выбрать. Где мы его отыскали?
        Я взяла банку и посмотрела на этикетку. Там должно быть место находки. Сколько раз меня дедушка учил, как записывать. Но под словом «мумутан» ничего не было! Земля разверзлась у меня под ногами. Я дышать перестала. В глазах почернело. Помедлила ещё мгновенье. Может, обманулась в тусклом свете, может, там сказано, где мы его нашли. Моргнула, снова взглянула на этикетку. Пустота.
        С трудом выдохнула.
        - Кэлпурния, что с тобой?
        Я пыхтела, как вытащенная на берег рыба.
        - Я понимаю, волнующий момент. Присядь, отдышись, - он встал и подвинул мне стул. - Позвать маму? - забеспокоился он.
        - Нет, сэр, - я мотнула головой.
        Дыхание вернулось.
        - Немножко виски?
        - Нет, сэр! - в испуге заорала я.
        - Успокойся и объясни, в чём дело.
        - Этот горошек, - зарыдала я. - Я не записала. Ничего не записала.
        Дедушка взял у меня из рук банку.
        - Ох, Кэлпурния, - тихо сказал он. - Ох, Кэлпурния.
        Так спокойно. Лучше бы он меня ударил.
        - Простите меня, - рыдала я, уткнувшись носом в ладони. - Я его найду, я его найду.
        - Как же так получилось?
        - Вы мне много раз объясняли, - я никак не могла успокоиться. - Много раз. Мы возвращались с реки. Я всё думала об этой черепахе, которую поймал Аякс. О выживании приспособленных.
        Я вытащила из кармана носовой платок.
        - Я его найду, обязательно найду. Не сердитесь на меня, пожалуйста. Я его найду.
        - Конечно найдёшь, - спокойно ответил он.
        - Прямо сейчас и пойду.
        - Кэлпурния, уже темнеет.
        - Надо торопиться! - завопила я, вскочила и схватила банку. - Где карандаш, мне нужен карандаш. Он же был тут.
        - Стоп! Сейчас слишком поздно. Мы с тобой завтра пойдём. Сядь и успокойся. Подумай. Ты сказала, что мы возвращались с реки, - напомнил он.
        Я снова села на стул.
        - Закрой глаза и вспоминай.
        Я закрыла глаза, но никак не могла успокоиться. Пришлось взять себя в руки. Постепенно я стала вслушиваться в его слова, попыталась дышать ровнее.
        - Мы взяли микроскоп. Пошли к заводи.
        - Я помню. Дыши глубже. Думай. Мы возвращались с реки.
        - Мы возвращались с реки, - повторила я. - Именно. Аякс поймал черепаху - единственный раз, когда ему это удалось. Я её отняла. Вы увели собаку, чтобы я могла выпустить черепаху. Там было что-то ещё, связанное с Аяксом, но я не могу вспомнить.
        - Уверен, сейчас вспомнишь, - его голос успокаивал меня.
        Аякс и мумутан. Мумутан и Аякс. Горячо, горячо. Они как-то связаны. Но как? Я, словно охотничий пёс, мчалась по тропинкам памяти, стараясь взять потерянный след. Туда, сюда, всё без толку. Что Аякс делал? Что-то, что меня раздражало, но вместе с тем довольно обычное, меня всегда немножко злили его глуповато-игривые манеры. Он сбежал поухаживать за Матильдой. А что потом?
        - Не могу сообразить, - простонала я. - Там было что-то… Никак не ухватить, - я стукнула себя по лбу.
        - Знаешь, Кэлпурния, утро вечера мудреней. Мы найдём это растение. Мы его найдём. Даже если придётся обыскать каждый зелёный кустик поблизости.
        Дедушка с мрачной решимостью поглядел на банку с мумутаном. Он вздохнул, и я знала: он старается меня не винить. Всё равно у меня сердце чуть не разорвалось от этого вздоха. И я приняла решение: пусть придётся ползать на коленках с лупой по всей округе, сколько бы это ни заняло, я своего добьюсь. Мы заперли лабораторию и в молчании вернулись домой. В жизни не была так несчастна.
        Думаете, я заснула? Лежала на кровати как мёртвая - не было сил шевелиться. Вопрос для Дневника: как Кэлпурния Вирджиния Тейт могла оказаться такой дурой? Отличный вопрос, ничего не скажешь. Дедушка много раз мне повторял, как важно записывать место, где найден образец, и я всегда записывала. А в самый важный момент опростоволосилась. Ещё вопрос для Дневника: с чего я взяла, что он меня простит? Ещё один отличный вопрос, Кэлпурния. А вдруг он тебя не простит?
        Может, он больше не захочет тебя видеть. В таком случае твоя песенка спета.
        Утром я встала, под глазами мешки. Мама даже заволновалась. За завтраком я не решалась поднять глаза на дедушку.
        В школе я с трудом могла усидеть за партой. Я чуть снова не сцепилась с мисс Харботтл. Мне явно грозило простоять в углу до конца жизни. Она меня вызвала к доске решать задачку на деление в столбик. Конечно, я всё переврала.
        - Кэлли, что с тобой творится? - спросила Лула на большой перемене.
        - Всё в порядке, Лула, всё в порядке, - рявкнула я. Она так и отпрыгнула и пошла играть с этой противной Дови Медлин. Оставалась только крикнуть вслед: - Лула, прости, не убегай!
        Но было уже поздно - мисс Харботтл только что дала звонок.
        Я медленно тащилась домой, далеко отстав от братьев, которые уже бросили все попытки меня развеселить. Я не могла выкинуть Аякса из головы. Мне бы отдохнуть, чуть-чуть сосредоточиться. Всё дело в этом глупом псе. Я отняла у него черепаху. Мы отошли от реки. Я держала его за ошейник. Потому что. Потому что. Потому что он тыкался носом в огромную нору.
        - Ура! - заорала я так громко, что братья обернулись. Я скакала на одной ножке и вопила: - Ура! Барсук! Барсук! Я знаю, где это! Я найду этот горошек!
        Я побежала за Ламаром и Сэмом Хьюстоном и сунула им книжки.
        - Отнесите домой, мне надо искать мумутана!
        И рванула в заросли, туда, где олени проложили тропу.
        - Куда это ты? - кричал мне вслед Ламар. - Кто такой мумутан?
        Но я ломилась сквозь заросли, а сердце так и ухало: да! да! да!
        Это же была огромная барсучья нора. Я ещё решила, что надо вернуться и хорошенько поисследовать. Дедушка нашёл горошек где-то неподалёку. Я найду его, обязательно найду. Всё будет в порядке. Дедушка перестанет на меня сердиться.
        Три часа спустя, умирая от жажды, вся расцарапанная, стерев ноги, я наступила прямо в вышеупомянутую нору и чуть не поломала лодыжку. И барсука разбудила. Он раздражённо зашипел и зашевелился в норе. Пришлось, забыв про боль, со страшной скоростью выдёргивать ногу.
        Оставалось мало времени. Скоро стемнеет, и к тому же барсук рано или поздно вылезет наружу и отправится наводить ужас на местных кротов и сусликов. Не очень-то охота встречаться с раздражённым барсуком. Я, прихрамывая, отошла на пару шагов и задумалась. Мы шли от реки. В сторону дома. Значит, у нас была такая траектория… вот сюда… Я похромала дальше, не сводя глаз с земли. И вот - прямо тут - маленький кустик. Он? Горошек? Я упала на колени, молясь только о том, чтобы это был он. Ну пусть это будет он, ну пожалуйста. Я разрывала сухую твёрдую землю ногтями, разрыхляла её, чтобы вытянуть корни неповреждёнными. Почему я сдуру не захватила лопатку и бутылку воды?
        После добрых пяти минут работы я, пыхтя от напряжения, вытащила растеньице из земли. Корень почти не повреждён. Присела на корточки, выдохнула, стараясь не обращать внимания на боль в лодыжке. Мне бы отдохнуть подольше, но кто это так громко сопит прямо рядом со мной? И чудовищный запах. Я повернулась и увидела барсука.
        Для девочки с больной ногой, несущей бесценное сокровище, я побила все рекорды бега.
        Когда я домчалась до дома, Виола как раз вышла на веранду и звонила в колокольчик - ужин готов. У меня будут неприятности: мало того что опаздываю к ужину, ещё вся извозюкалась в земле. Опоздать к ужину - немалое преступление в нашем доме, но, если пойти в столовую не переодевшись, придётся объясняться и всё равно переодеваться, умываться и всё такое прочее. А горошек надо сразу же поставить в воду. Я нырнула обратно под деревья, обежала дом - и в лабораторию. Теперь точно опоздаю, от объяснений и наказаний не отвертеться.
        В лаборатории было темно. Я нашла пустую банку и кувшин с водой. Наполнила банку, сунула туда горошек, от всей души надеясь: это он, тот, что нужно. Если не он, жить незачем. Может, сбегу из дома. Я вышла, стараясь припомнить, сколько денег у меня в жестянке под кроватью. Когда я последний раз считала, было двадцать семь центов - копила на ярмарку. На двадцать семь центов далеко не убежишь. Не поддавайся унынию, Кэлпурния. Это он, точно он.
        Я открыла кухонную дверь. Виола как раз вынимала жаркое из печки. Сан-Хуана стояла наготове, чтобы отнести блюдо в столовую.
        - Опоздала, - сказала Виола. - Мойся уж тут.
        - Прости. Мама рассердилась?
        - А то.
        Я умылась в кухне под краном, стараясь щёткой оттереть землю из-под ногтей.
        - Прости.
        - Это ты уже говорила.
        Я оглядела порванный, заляпанный грязью передник.
        - Снимай, - скомандовала Виола. - Ничего не поделаешь. Ну, иди уж.
        Я сняла передник и повесила его на крючок рядом с раковиной. Похромала в столовую, прячась за спиной у Сан-Хуаны. Я, кажется, даже постаралась хромать чуть-чуть сильней. Разговор за столом прекратился. Я, не поднимая глаз, пробормотала «простите» и села на место. Братья переводили взгляд с мамы на меня, с меня на маму - сейчас начнётся.
        - Кэлпурния, ты опоздала. И почему хромаешь?
        - Я провалилась в самую большую в мире барсучью нору. Похоже, повредила ногу. Простите за опоздание. Пожалуйста, простите. Еле-еле доковыляла, так болит.
        - Поговорим после ужина.
        Старшие братья занялись едой - теперь нет надежды на то, что мне хорошенько достанется у всех на глазах. Только Джим Боуи сказал:
        - Привет, Кэлли, где ты пропадала? Я по тебе соскучился.
        - Собирала растения, Джей Би, - я говорила так громко и весело, что и мама, и дедушка подняли головы. - А потом провалилась в барсучью нору. Может, даже сломала лодыжку.
        - Дашь посмотреть? Я никогда не видел сломанной лодыжки.
        - Потом, - пробормотала я.
        Мама принялась за еду, но дедушка по-прежнему не сводил с меня глаз. Я чуть не расхохоталась.
        - Джей Би, - обратилась я к братишке, - я нашла такое особое, совершенно особое растение. Да-да, особое. Оно теперь в лаборатории. Я тебе его потом покажу, если захочешь. И перестань играть с горошинами, когда ешь.
        Краем глаза я следила за дедом. Он смотрел на меня не отрываясь. Мы приступили к жаркому. До бутылки портвейна оставалось ещё добрых полчаса, но дедушка совершил поступок, не имеющий прецедентов в Истории домашних ужинов. Он встал из-за стола, не дожидаясь портвейна. Вскочил, вытер бороду салфеткой и сказал:
        - Прекрасный ужин, Маргарет, просто прекрасный. Прости меня великодушно.
        Вышел через кухню, оставив всех в полном изумлении. Я услышала, как хлопнула кухонная дверь, прогрохотали по ступеням ботинки. В жизни такого ещё не было. Мама не могла понять, что происходит.
        - Это твои затеи? - она строго глянула на меня.
        - Я тут ни при чём, - и опустила глаза в тарелку.
        - Альфред, - спросила она у папы, - дедушка Уолтер хорошо себя чувствует?
        - Вроде да, - папа тоже не скрывал своего удивления.
        Джим Боуи, пользуясь моментом, играл с горошинами, вместо того чтобы их есть, а потом сказал:
        - Мама, пожалуйста, а мне можно выйти из-за…
        - Конечно нет. Что за глупости.
        - Но дедушка вышел из-за…
        - Сейчас же прекрати, Джей Би.
        Остаток ужина прошёл в молчании. В наказание меня оставили ещё битый час сидеть за столом. Все ушли, даже Сан-Хуана закончила уборку. Я пропустила светлячковое соревнование. Ну и ладно, не велика радость. Но и в лабораторию пойти нельзя - вот что меня убивало. Я вдруг осознала, что заламываю руки, а я-то считала, что такое бывает только в толстенных сентиментальных романах. Я вскочила на ноги и похромала на кухню прежде, чем затих бой часов. Виола кормила нашу домашнюю кошку Идабель, а Сан-Хуана мыла посуду.
        - Эй! - крикнула мне вслед Виола, когда я грохнула кухонной дверью и выскочила наружу. На заднем крыльце, глядя в небо, сидел дедушка, покуривая сигару и поглаживая одну из тех кошек, что жили во дворе. Из кухни доносились знакомые звуки - Сан-Хуана грохотала посудой. Из темноты послышался крик неизвестной ночной птицы. Я замерла - вся моя жизнь висела на волоске.
        - Кэлпурния, - позвал дедушка. - Какой чудный вечер. Посидишь со мной?
        И я поняла, что теперь всё будет в порядке.
        Глава 12
        Научные изыскания
        Найдётся немного людей, которые стали бы тщательно изучать внутренние и существенные органы и сравнивать их у многих особей одного и того же вида.
        В субботу мы с дедушкой отправились в Локхарт. В двуколке. Я объяснила родителям, что мне надо в библиотеку, а дедушка ничего не объяснял, только велел Альберто запрягать. Несмотря на то что он больше не вмешивался в дела плантации, все к нему относились с невероятным почтением. Дедушкиным именем, как золотым ключиком, открывались многие двери, которые в противном случае для меня наверняка были бы закрыты.
        Драгоценный образец покоился в картонной коробке у меня на коленях, а дедушка держал вожжи. День был пасмурный, но я на всякий случай прикрывала себя и Растение маминым старым зонтиком от солнца. Растение уютно устроилось в маленьком глиняном горшочке для цветов. Дедушка сделал карандашом дырку в земле и поместил хрупкий зелёный стебелёк в новый дом. Мы полили его свежей колодезной водой. Как же я гордилась, что мне доверили его держать.
        Я в ужасе заметила, что чем дольше мы едем, тем хуже выглядит наше Растеньице.
        - Дедушка, оно… оно чуть-чуть… устало.
        - Немудрено, - он, похоже, не особенно заволновался. - Бывает, мы же его выдернули из родной среды. Добавь немножко воды. Правда чудесный день для поездки?
        День был и вправду чудесный. Я слегка успокоилась. Дед насвистывал что-то из Моцарта, потом запел грубоватую песню о пьяном матросе и о том, что с ним приключилось. Чтобы убить время, он разучил со мной слова.
        В Локхарте мы подъехали к Фотографическому салону Хофера. Вывеска гласила: «Замечательные фотографии знаменательных событий». Мы вошли внутрь, и дедушка принялся втолковывать мистеру Хоферу, что нам, собственно говоря, нужно.
        - Вы хотите, чтобы я сфотографировал растение? - недоумённо повторял мистер Хофер. Надеюсь, он умеет обращаться с камерой - уж больно медленно соображает. Дедушка снова объяснил, что мы хотим. Мистер Хофер недоумённо пожал плечами.
        - Всё равно придётся взять с вас обычную плату. Каждый портрет - доллар.
        - Идёт, - сразу же согласился дед. Мистер Хофер даже приуныл - небось сразу же пожалел, что не заломил особую цену за фотографию растений.
        - Договорились. Проходите в студию. А ты, девочка, подожди тут.
        - Ну нет, - возразил дедушка, - она неотъемлемая часть операции.
        И мистер Хофер покорно повёл нас в помещение за плотными занавесями.
        В задней комнате стояло несколько кресел и плетёная этажерка. Какие они все знакомые, мне даже жутко стало, но тут я сообразила, где уже видела все эти кресла - на многочисленных семейных фотографиях во множестве домов. Все же ходят к одному и тому же фотографу. Мистер Хофер порылся в ящике, и оттуда на свет появился гладкий белый бумажный лист. Потом он открыл другой ящик, нашёл там фотоальбом и вытащил из него лист шероховатой чёрной бумаги.
        - Так? - спросил он дедушку. - Один снимок на белом фоне, другой на чёрном?
        - Отлично.
        - Хорошо, - мистер Хофер никак не мог осмыслить происходящее. - Это ваши деньги.
        - Да, сэр, и скоро будут ваши, - весело пошутил дедушка.
        Никогда ещё не видела его в таком хорошем настроении. И никакого виски, насколько мне известно. Он подмигнул, и я попыталась подмигнуть в ответ, но у меня никак не получалось подмигивать одним глазом, а мигать обоими очень глупо. Непременно надо научиться.
        Мистер Хофер пришпилил белый лист бумаги к стене и поставил Растение на деревянный ящик. Он придвинул камеру и стал что-то подкручивать.
        - Поближе, - скомандовал дедушка. - Все детали должны быть видны. Особенно этот листик, вот тот, что сбоку свисает.
        - Этот? - удивился мистер Хофер. - Так вы его хотите снять?
        - Именно-именно.
        - Если я придвину камеру поближе, - нахмурился мистер Хофер, - резкости не будет. Дайте подумать!
        Он посмотрел на Растение с одного боку, потом с другого.
        - Нужно прибавить света с этой стороны. Тогда деталь будет на самом виду. И вспышка ещё подсветит ваш листочек.
        Он подкатил прямо к Растению целую кучу соединённых между собой ламп и зажёг их, все девять разом. Поворачивал их так и сяк, пока не добился желаемого эффекта - свет шёл под нужным углом.
        Он приник к объективу.
        - Лучше не получится, - поглядел в объектив. - Но я заранее предупреждаю, вам придётся платить, даже если ничего хорошего не выйдет.
        - Конечно, сэр, я понимаю.
        По-моему, несправедливо, но дедушка на всё согласен.
        - Даже если эта… висячая штука не выйдет.
        - Договорились, - и дед полез в карман. - Давайте прямо сейчас заплачу.
        - Ну нет, нет, я просто хотел предупредить.
        Он наполнил лоток магниевым порошком и нырнул под чёрную накидку. Раздался тихий хлопок, и вся комната будто взорвалась ярким белым светом. На пару бесконечных секунд я словно ослепла.
        - Не двигайтесь, пока зрение не вернётся, - предупредил фотограф, показываясь из-под накидки. - Одна леди споткнулась и чуть, чёрт её побери, не сломала ногу.
        Он вынул пластину из камеры, обернулся и заметил меня.
        - Простите, юная леди, мои выражения. Сделайте вид, что вы их не слышали, и, пожалуйста, не говорите вашей досточтимой матушке. Я сейчас вернусь.
        Он взял пластинку и исчез в тёмной комнате. Мы слышали, как он там чем-то позвякивает и шуршит. Скоро он показался, держа деревянными щипцами непросохшую фотографию.
        - Обычно я их мокрыми не показываю, но мне кажется, вам понравится, как получилось. Только не трогайте.
        Мы посмотрели. Вот оно - Растение во всей своей красе, а у основания стебля - этот самый Чрезвычайно Важный Листик.
        - Отлично, - улыбнулся дедушка. - Превосходная работа.
        Мистер Хофер покраснел от удовольствия и скромно поклонился. Клянусь, будь он один, пустился бы в пляс.
        - Вам понравилось? - смущённо пробормотал фотограф.
        - Изумительно. Премного вам благодарен.
        - Листик вышел невероятно чётко.
        - Лучше быть не может. Давайте сделаем ещё один снимок.
        Сдаётся мне, что мистер Хофер так бы и стоял тут весь день, упиваясь заслуженной похвалой за самый странный снимок в его жизни. Наконец он поместил горшок с Растением на фоне чёрной бумаги и повторил всё ещё раз. Я успела закрыть глаза перед вспышкой магния, но и под закрытыми веками всё равно взорвались искры фейерверка. Мистер Хофер, ожидая новых похвал, тут же принёс вторую фотографию. Теперь он чувствовал себя частью научного проекта и забросал дедушку вопросами о новых видах, Смитсоновском институте, Вашингтоне и тому подобном.
        Я поставила Растение обратно в картонную коробку и уже собралась выходить.
        - Подожди, - остановил меня дедушка. - Ещё одно фото, мистер Хофер, как вы думаете?
        Он поставил Растение на затейливую плетёную этажерку.
        - Кэлпурния, стань тут, а я стану с другой стороны.
        Я расправила фартук, он пригладил бороду. Я выпрямилась и застыла в горделивой позе.
        - Не дышите, - велел мистер Хофер. - Совсем не дышите. Раз, два, три.
        На этот раз свет ударил нам прямо в лицо. Так и носорога можно с ног сбить. Весь мир стал белым-белым. Наверно, снег именно такой. Моё зрение вернулось в норму, как раз когда мистер Хофер вынырнул из тёмной комнаты. Он положил все три фотографии на стойку и уже хотел шлёпнуть в левом нижнем углу свой штамп «Замечательные портреты Хофера», как дедушка его остановил.
        - Пожалуйста, поставьте штамп на обороте. Эти фотографии сделаны в научных целях, и на них не должно быть ничего лишнего, - и, глядя на расстроенное лицо фотографа, добавил: - На нашу с внучкой фотографию ставьте штамп как обычно, она на память об этом дне.
        И протянул ему три серебряных доллара.
        Фотограф упаковал снимки в обёрточную бумагу и перевязал бечёвкой. Пора было уходить, но он никак не хотел нас отпускать. Болтая без умолку, он даже проводил нас до двуколки и настоял, что подержит Растение в коробке, пока я залезу на козлы. Он не сводил с Растения глаз, словно оно могло с ним заговорить. Я забрала у него коробку, поставила себе на колени и открыла зонтик. Дедушка тронул вожжи. Мистер Хофер стоял на дороге и махал не переставая.
        - До свидания, до свидания. Приходите ещё. До свидания, и обязательно расскажите мне, когда получите ответ. Не забудьте мне рассказать, как им понравились мои снимки.
        - Как вернёмся домой, - пообещал дедушка, - сразу напишу письмо и отошлю фотографии. А потом придётся ждать, а ждать труднее всего. Полей-ка наш горошек ещё разок.
        Долгую дорогу домой мы с дедушкой никак не могли угомониться. Мы распевали старые матросские баллады и пиратские песни - весьма неприличные, между прочим. Правда, завидев встречных, мы предусмотрительно переходили на гимны. Вернулись мы прямо к ужину, пропылённые и усталые, но весьма довольные собой. Оставили Растение отдыхать в лаборатории и отправились в столовую.
        Ужин длился бесконечно.
        - Что нового в Локхарте? - спросил папа.
        - Цены на хлопок, кажется, растут, - ответил дедушка. - И мы с Кэлпурнией сфотографировались.
        - Сфотографировались? - Сал Росс был явно недоволен. - С чего это тебя понадобилось фотографировать?
        - Мы решили отметить красный день календаря, - дедушка оглядел собравшихся за столом. - Мы с Кэлпурнией, кажется, открыли новый вид.
        - Очень мило, - невпопад ответила мама.
        - Какой вид? - поинтересовался Гарри.
        - Передайте мне картофель, - потребовал Ламар.
        - Это может быть новый вид горошка, - объяснил дед.
        - А, горошек, - протянул Сэм Хьюстон.
        А, горошек! Что он понимает! Мне хотелось его убить. Кинуться на брата, и дело с концом. Но я хранила мрачное молчание, пока длилась эта нескончаемая трапеза. Никогда ещё обязательная беседа за столом не казалось мне такой идиотской. До чего же они глупы. Деревенщина, дурачьё. Только папа что-то умное сказал: как владелец скота он сразу поинтересовался, какая польза может быть от этого нового вида «а, горошка». Годится ли он на корм? Но я настолько обозлилась, что перестала слушать.
        Ужин наконец закончился, мы с дедушкой удалились в библиотеку и закрыли дверь. Маленьким ключиком с цепочки от часов он открыл всегда запертый ящик стола и вынул несколько листов плотной кремовой бумаги.
        - Зажги лампу, Кэлпурния. Давай осветим самые тёмные уголки Terra Incognita. Подымем повыше свет знания и сотрём с карты ещё одного дракона.
        Я зажгла растопку в камине, помчалась за лампами и расставила их по периметру письменного стола - получилось маленькое созвездие. Дедушка окунул перо в чернила, помедлил, посмотрел в пространство и снова окунул перо в чернила. И написал старомодным почерком:
        Сентябрь 1899 года
        Уважаемые господа,
        Хотим довести до вашего сведения, что в процессе регулярных прогулок по нашему небольшому уголку округа Колдуэлл, расположенного в центре штата Техас, в сорока пяти (приблизительно) милях к югу от Остина, столицы штата, нам удалось обнаружить экземпляр, который может оказаться новым видом горошка, коий мы и хотим предложить вашему, джентльмены, вниманию. На первый взгляд это растение должно быть отнесено к широко распространённому виду кормового Vicia villosa, обыкновенно называемого горошком волосатым. Однако, как видно из нижеследующего описания, а также на прилагаемых фотографиях…
        Подробное описание Растения и его Чрезвычайно Важного Листика заняло не менее двух страниц. Я заглядывала дедушке через плечо, а в конце он поставил вот такую подпись:
        С глубоким уважением, Уолтер Тейт и Кэлпурния Вирджиния Тейт.
        Дед довольно откинулся в кресле.
        - Дело сделано. Посмотрим, что получится. Теперь остаётся только ждать.
        Я погладила его по плечу. Он глубоко вздохнул:
        - Я уж думал, что этот день никогда не настанет, девочка моя. Я уж боялся, что умру прежде, чем он придёт.
        Вот так. Новый вид. Фотография. И я, его девочка.
        Глава 13
        Учёная переписка
        Когда раса растения хорошо установилась, семеноводы уже не выбирают лучшие экземпляры, а только просматривают свои гряды и выпалывают примеси («бродяг»), как они называют все растения, уклоняющиеся от установленного стандарта.
        Растение поселилось на подоконнике на южном окне лаборатории. Я очень за него волновалась, но скоро стало понятно, что оно неплохо прижилось. Мы его проверяли по несколько раз в день, боялись, что поливаем слишком часто или слишком редко, что солнца слишком много или слишком мало, что пауки отложили яйца, что его продуло на сквозняке, что к нему привязался хлороз или какая другая болезнь. Каждый раз, когда я обнаруживала божью коровку, я сажала её на Растение - пусть ест личинок. Но красные в крапинку часовые всё норовили куда-то уползти. Мы вели журнал с ежедневными записями, специально купили для этого новую тетрадь с разводами под мрамор на обложке. От страха, что кто-нибудь в припадке неподобающей страсти к уборке случайно выбросит Растение, я пришпилила к цветочному горшку записку:
        ИДЁТ ЭКСПЕРИМЕНТ. НЕ СМЕТЬ ТРОГАТЬ ЭТО РАСТЕНИЕ. ПОСЛЕДНЕЕ И СЕРЬЁЗНОЕ ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ.
        Кэлпурния Вирджиния Тейт (Кэлли Ви).
        Прошло двенадцать дней, и нам пришло первое письмо, касающееся Растения. От мистера Хофера. Он интересовался, не получен ли уже ответ из Смитсоновского института. Он упомянул, что выставил в витрине, рядом со снимками невест и голеньких младенчиков на белых пушистых ковриках, одну из фотографий и к нему часто теперь заходят новые клиенты - всем любопытно, почему в витрине красуется снимок какого-то сорняка.
        - Кэлпурния, - сказал дед, - тебя это касается не меньше, чем меня, будь любезна отписать мистеру Хоферу, что ответ никак не может прийти так скоро. Я ожидаю его в лучшем случае через несколько месяцев. Но энтузиазм непрофессионалов всегда неплохо подогреть.
        Ага! Новое задание - вступить в учёную переписку… или что-то в этом роде, к тому же с взрослым человеком. Черновик был написан карандашом, и, достигнув удовлетворительного результата, я постучалась в дверь библиотеки и услышала обычное «Входи, коли не шутишь». Дедушка рылся в многочисленных ящиках с засушенными ящерицами и бормотал что-то о пропавшем экземпляре.
        - Кэлпурния, тебе не попадался сцинк с пятью полосками? Должен быть здесь - между сцинком с четырьмя полосками и полосатым гекконом. Куда же я его задевал?
        - Нет, сэр, я его не видала, но я написала письмо мистеру Хоферу. Не могли бы вы взглянуть?
        - Мистеру Хо…? - Он продолжал судорожно рыться в ящике.
        - Фотографу. Помните? Из Локхарта.
        - Да-да, - отмахнулся он. - Уверен, прекрасное получилось письмо. Да-да, отправляй. Вот тритоны. Вот саламандры. Но где же остальные сцинки?
        Я была в полнейшем восторге. Чуть не выскочила из комнаты, но тут вспомнила ещё об одной проблеме.
        - Дедушка, у меня нет марок.
        - А? Вот тебе, - он выудил из кармана монетку в десять центов. Я помчалась к себе наверх, нашла новое перо и набор хорошей гладкой бумаги большого формата, которую держала для особых случаев. Разложила всё необходимое на столике и села. Не такое уж длинное письмо, но у меня ушёл целый час, пока переписывала набело - так боялась поставить кляксу.
        Сентябрь 1899 года.
        Уважаемый сэр.
        Мы получили ваше письмо, посланное в среду. Мой дедушка, капитан Уолтер Тейт, попросил меня известить вас, что Ответ из Смитсоновского института ещё не получен. Мой дедушка, капитан Уолтер Тейт, также просил известить вас, что он сообщит вам сразу же, как только получит Ответ. Мой дедушка передаёт свою благодарность за ваш интерес к данному Предмету. Остаюсь вашей оч. преданной слугой,
        Кэлпурния Вирджиния Тейт (внучка капитана Уолтера Тейта).
        Я положила письмо в красивый плотный конверт и помчалась вниз - хорошо бы отправить его прямо сегодня.
        Тревис и Ламар на веранде пуляли друг в друга из пробковых ружей - играли в ковбоев и индейцев. Я проскочила мимо, не обращая внимания на их вопли: «Эй, Кэлли! Куда это ты?» Не хотелось ничего объяснять. У них своя жизнь, у меня своя. Здорово-то как!
        Еле дыша, вся в пыли, я домчалась до почты в рекордное время. Мистер Грассел, наш почтмейстер, стоял за стойкой. Что-то в нём было странное, только никак не поймёшь, что именно. Он всегда был чрезвычайно вежлив с представителями семейства Тейт, он просто стелился от вежливости перед моими родителями и всегда делал вид, что обожает детей, особенно тех, кто носит фамилию Тейт. Но я знала, что это неправда.
        Он болтал с мамой Лулы Гейтс - она пришла за посылкой. Я, как вежливая девочка, ждала своей очереди.
        - Добрый день, Кэлли, - заметила меня миссис Гейтс. - Как твои родные? Головные боли не слишком беспокоят твою матушку?
        - Здрасьте, миссис Гейтс. Всё в порядке, спасибо. А как вы?
        - Всё хорошо, благодарение Господу.
        Ещё немного вежливых слов и заверений, что я непременно передам поклон моей матушке, и она отбыла. Я положила конверт на стойку, чтобы не отдавать почтмейстеру прямо в руки.
        - А, юная леди пишет в Локхарт, - он взглянул на конверт.
        - Мне нужна марка, - вежливость давалась мне нелегко.
        Мистер Грассел нахмурился. Похоже, прозвучало грубо.
        - Пожалуйста, сэр, - добавила я, чуть-чуть затянув паузу.
        Мистер Грассел прочёл адрес.
        - Собираешься сфа… сфатаграфироваться?
        Он часто спрашивал, кому ты пишешь и зачем. Мама как-то сказала, что это верх грубости для должностного лица - совать нос в чужие дела. В кои-то веки я с ней была согласна.
        - Да, - пауза. - Сэр.
        Преисполненная собственной важности, я добавила сладеньким детским голоском:
        - Я собираюсь сфотографироваться.
        Он набычился. Ну и пусть! Я подвинула монетку поближе. Он взял марку, смочил её маленькой губкой и с размаху припечатал к конверту.
        - Особый повод?
        - Нет. Сэр.
        Он с важным видом отсчитал восемь центов сдачи, но сразу мне их не отдал. Пришлось самой протянуть руку.
        - Вся семья? - Какая противная мокрая ладонь.
        - Что? - Я сунула мелочь в карман.
        - Вся семья поедет фатаграфироваться, о, простите, фотографироваться? Или только юная леди? Ты сама просто картинка.
        - Да, сэр. - И я рванула с почты.
        Не желаю говорить ему о моём драгоценном сокровище. Ни за что не расскажу ему о Растении, он же всему городу разболтает.
        А вдруг окажется, что дедушка - чур меня, чур меня - неправ? Я - что, я переживу. Но пережить, что над ним будут смеяться другие? Ни за что. Его всё ещё уважают за прошлое, потому что он построил хлопкоочистительную машину и всегда умело вёл свои дела. Но при этом немножко над ним посмеиваются. Я слышала, как его обзывали «профессором» всякие полуграмотные невежды. Издевательским таким тоном. Дедушке всё равно, что о нём думают, а вот мне не всё равно. Но я отбросила все свои сомнения. Ведь он прав? Конечно же прав. Наверняка прав. За всё время нашего общения он ни разу ни в чём не ошибся. Может, иногда не сразу находит сцинка с пятью полосками (с кем не случается), но никогда не ошибается в фактах.
        Я прекрасно понимала, что ждать придётся долго, не один месяц. Какая мука! Главное, нельзя ждать без дела - так ещё хуже. Пора всерьёз заняться сбором коллекций, наукой, учёбой - любыми делами, - тогда время пройдёт быстрее.
        Одного я не предвидела - дел домашних.
        Глава 14
        Мотыга с короткой ручкой
        Природа… заботится о внешних признаках лишь в той мере, в какой они полезны какому-нибудь существу.
        Мы с дедушкой продолжали пестовать Растение. К большому моему облегчению, оно расцветало в лучах нашей заботы. Сначала пустилось в рост, потом поползло по подоконнику. Дедушка называл его Пробандом. Так ученые называют экземпляр, первым привлёкший внимание исследователей каким-нибудь новым свойством. Каждый день я на несколько минут выносила Растение в сад - пусть его опыляют пчёлы. Я стояла на страже и отгоняла всяких там кузнечиков и других пожирателей растений, которые осмеливались приблизиться к нашему сокровищу.
        Мне пришли в голову кое-какие эксперименты - что бы ни делать, лишь бы не вязать носки к Рождеству. Впереди сбор хлопка, и я всё размышляла о мотыге с короткой ручкой - их было ещё полно в нашей части света. Дедушка всегда говорил, что лучший способ что-нибудь понять - это попробовать на себе или самой поставить эксперимент. Дедушка дал папе поработать мотыгой с короткой ручкой, когда тот был молодым, - целый день в поле. Моя новая кампания по ускорению течения времени начнётся экспериментом с мотыгой. Впрочем, мотыг с короткой ручкой в сарае не нашлось, их у нас не держали. Пришлось взять мотыгу с длинной ручкой. Я сообразила, что для точности эксперимента можно ухватиться за середину ручки. Направилась к ближайшему хлопковому полю - добрых пятьдесят ярдов от заднего крыльца. Мама всегда подчёркивает, что у настоящей леди есть лужайка и сад, а те, кто не настоящие леди, - у них хлопковое поле начинается прямо под окном.
        С хлопком уже происходило таинственное превращение. Жёсткие зелёные коробочки становились мягкими белыми ватными шариками. Чистые деньги, прямо из земли растут.
        Замахнулась мотыгой.
        Да, нелёгкая работа, скажу я вам. И ещё не так уж жарко. И мне не надо этим заниматься по многу часов в день, чтобы заработать на хлеб. И я не старик какой-нибудь, ревматизма, как у многих полевых работников, у меня пока нет. Я потихоньку обо всём об этом размышляла, и тут из дома раздался пронзительный вопль. Похоже на крик сипухи, только ещё хуже. У меня чуть сердце не остановилось.
        - Что ты делаешь? - Виола неслась ко мне с заднего крыльца. В жизни не видела её такой сердитой.
        - Мотыжу хлопок, не видишь, что ли?
        - Милостивый Боже, немедленно домой, пока никто не увидел. Спаси и помилуй! - она выхватила мотыгу у меня из рук и потащила меня к дому. - Что на тебя нашло? - шипела она. - Совсем разума нет? Играешь в негритянку?
        - Я просто хотела понять, на что это похоже. Дедушка сказал…
        - Слушать о старике не желаю. Совсем из ума выжил, теперь и ты последнее соображение потеряла, - ругалась Виола, таща меня домой. - Ребёнок собирает хлопок. Белый ребёнок мотыжит хлопок. Ребёнок из семьи Тейт мотыжит хлопок. Спаси нас и помилуй.
        Мы добрались до кухни, никем не замеченные. Она всё оглядывалась вокруг и держала меня мёртвой хваткой.
        - Дай сюда фартук. Пойди переоденься. Мама с ума сойдёт, если узнает. Никому не говори. Ни в коем случае.
        - А почему? Почему ты так сердишься? Я просто хотела попробовать.
        - Боже милостивый, дай мне силы.
        - Не сердись на меня, Виола.
        - Мне надо сесть на минутку.
        - Садись скорее. Я тебе налью лимонаду.
        Она присела у кухонного стола, обмахиваясь картонным веером, а я побежала в кладовку. Там стоял керамический кувшин с крепким сидром. Может, ей сидра налить? А то никак не успокоится.
        - Вот, попробуй, полегчает.
        Она опорожнила стакан и продолжала сидеть, уставившись в пространство. Только веером обмахивалась. Я принесла ещё один стакан. Она вздохнула. Почему это последнее время вокруг меня все либо пьют, либо вздыхают?
        - Кэлли, вдруг бы тебя кто увидал?
        - Ну и что?
        - У твоей матушки на тебя планы, известно это тебе? Она как раз недавно говорила, что тебя пора выводить в свет. А тут такое. Куда это годится? Негоже дебютантке мотыжить хлопок.
        - Меня? Выводить в свет? Зачем?
        - Ты же Тейт. А у папы твоего хлопковые поля. И машина хлопковая.
        - Кажется, они дедушкины.
        - Ты понимаешь, о чём я, мисс Ума Палата. Ты что, не хочешь быть дебютанткой?
        - Я не очень-то знаю, что это такое. Но если все дебютантки вроде той курицы, которую приводил Гарри, то увольте.
        - Да уж, это была из куриц курица. Но она тут ни при чём. У тебя будет куча вечеринок и куча юных джентльменов. В общем, куча ухажёров.
        - А зачем мне куча ухажёров?
        - Это ты сейчас так говоришь. Посмотрим, что потом запоёшь.
        - Нет, правда, на кой это сдалось?
        - Чтобы маме угодить, вот зачем.
        - Аа-аа.
        - Экая себялюбица.
        - Да нет же!
        - Была пугалом гороховым, а станешь леди из общества.
        Последнюю грубость я пропустила мимо ушей.
        - А маму тоже выводили в свет?
        - Собирались. Но не получилось.
        - Почему?
        - Ты лучше у неё спрашивай.
        - Война? - наверно, в этом дело.
        Виола только кивнула.
        - Но она уже кончилась тогда. Маме же было… - я принялась считать на пальцах.
        - Денег совсем не осталось. А потом её папа умер от тифа. И тут уж было не до того.
        - И теперь меня надо выводить в свет? Потому что ей не удалось?
        - Лучше её саму спрашивай, говорю я тебе. А теперь марш мыться. Такая чумазая. Дай мне немножко покоя - сердце так и бьётся. Спаси нас и помилуй.
        Ну ладно, пусть отдохнёт.
        У мамы семеро детей, а дочка только одна. Она, наверно, совсем другую дочку хотела, нежную девочку, чтобы не всё вокруг захлестнуло мальчишеской энергией. Ей, наверно, хотелось союзницу. А не вышло. Со мной же не поговоришь об узорах и рецептах, и разливать чай в гостиной я не умею. Я что, эгоистка? Или совсем чудная? А вдруг я для неё ужасное разочарование? Эгоистка или чудная - это не так уж страшно, можно пережить. Но разочарованием быть совсем не хочется. Я пыталась выкинуть всё это из головы, но засевшая мысль весь вечер бродила за мной по дому, словно вонючая-приставучая псина.
        Я сидела у окна в комнате и разглядывала деревья, но думала совсем не о них. Зачем маму огорчать? Я же не нарочно. Кто виноват, что я такая? Горбатого могила исправит? Ну, и в чём же мой горб? Полная неразбериха. Так ничего не поняла, но голова разболелась отчаянно. Может, принять мамину «Патентованную микстуру»? Похоже, мы с мамой не такие уж разные.
        А вдруг ничего плохого в этом нет? Вдруг мне даже понравится, когда меня вывезут в свет? Когда-нибудь потом. В любом случае надо разузнать, что это значит.
        Дедушка меня учил: если хочешь получить ответ на важный вопрос, нужно приложить усилия. Изучить всё как следует, рассмотреть все за и против. У меня ещё лет шесть или семь на изучение. Наверно, хватит. А пока кроме мамы спросить некого. Но она может неправильно понять, если я начну приставать к ней с вопросами. Вдруг решит, что я только об этом и мечтаю? Пойди потом объясни. Голова раскалывается, шея чешется. Опять крапивница?
        Утром я нашла маму на огороде - она осматривала грядки. Широкополая соломенная шляпа прикрывает лицо от солнца, на руках - белые нитяные перчатки. Настоящая леди всегда должна укрывать от солнца руки и лицо. Я осторожненько подобралась поближе - а вдруг Виола ей всё-таки рассказала, чем я занималась? Маме мои эксперименты на глазах у всей честной публики по вкусу не придутся. Нет, всё как всегда, глядит явно с осуждением, но это в пределах нормы.
        - Где твоя шляпка? Вернись и надень её немедленно.
        Я бегом помчалась в дом. Не начинать же важный разговор с левой ноги. Сняла шляпку с крючка и вышла снова.
        - Так-то лучше. Поможешь мне с цветами?
        - Я хотела тебя спросить. Мне Виола сказала… Она сказала, что тебя должны были вывести в свет, но не вышло. Да?
        Тень скользнула по маминому лицу. Что это - удивление, раздражение, сожаление? Она срезала розу.
        - Да. Так уж получилось.
        - А почему?
        - Это всё из-за войны. Не было средств. Люди голодали. Выводить девушку в свет… было совершенно немыслимо.
        - Но ты же всё равно встретила папу.
        - Да, - улыбнулась мама. - Мне повезло. А вот твоей тёте Агги не так повезло.
        Мамина сестра Агата была старой девой и жила в Харвуде, совсем одна, в доме, насквозь пропахшем кошками и плесенью.
        - Значит, не обязательно быть дебютанткой. - Я выдернула какой-то сорняк.
        - Ну, наверно, не обязательно. Но многих девушек по-прежнему выводят в свет.
        - Значит, мне тоже придётся? - больше нельзя ходить вокруг да около.
        - Ты - моя единственная дочь, Кэлпурния.
        Наверно, невежливо говорить маме, что это не ответ на вопрос.
        - А что это, в сущности, такое? Выводить в свет?
        - Когда девушка из хорошей семьи готова стать юной леди, её выводят в свет. Так она может занять положенное ей место в обществе. Её знакомят с молодыми людьми из хороших семей. И ещё устраивают танцы, развлечения, шьют новое платье на каждый случай, - у мамы засияли глаза.
        - И сколько это длится?
        - Год.
        - Целый год? - в моём голосе неприкрытый ужас. - А потом что?
        - Что ты имеешь в виду?
        - Ты говоришь, год всё это длится, а что потом?
        - Обычно к этому времени молодая особа уже выходит замуж.
        - Значит, все эти вечеринки - для того, чтобы выдавать девушек замуж.
        - Ну, я бы выразилась иначе, - усмехнулась мама.
        Чего уж иначе? Как ни назови, суть не меняется.
        - Мама?
        - Да, дорогая?
        - Значит… мне придётся выйти в свет.
        Она сразу нахмурилась, и я побыстрее добавила:
        - Ты бы хотела, чтобы я вышла в свет?
        - Кэлли, - она не спускала с меня глаз. - У нас ещё много времени впереди. Но, конечно, я была бы очень рада. Пусть тебе достанется то, чего я лишилась. Многие девушки были бы рады такой возможности.
        - А что папа думает? Это же дорого. Всё время новые платья и всё такое.
        - Тебе не подобает говорить о деньгах, - она всё ещё хмурилась. - Твой отец прекрасно обеспечивает семью. Я думаю, он будет очень рад вывести тебя в свет.
        Ну всё, больше вопросов нет. По крайней мере прямо сейчас.
        Потом я подумала, что неплохо было бы спросить дедушку, что он думает. Нет, не стоит, я и так знаю, что он ответит.
        Глава 15
        Море хлопка
        Линней высчитал, что если бы какое-нибудь однолетнее растение производило только по два семени… и их сеянцы произвели бы в ближайший год по два семени и так далее, то через 20 лет было бы миллион растений.
        Через пару недель отец и другие крупные землевладельцы встретились в Лосином Клубе и объявили начало сбора хлопка. Это был самый-самый важный день в году.
        Работники из трёх ближайших округов сошлись к нашим полям. Они собирали хлопок от зари до зари - мужчины, женщины, дети. Только в полдень перерыв на обед. И во время обеда один из них, проповедник, читает вслух Библию.
        Виоле в помощь наняли ещё трёх женщин. Они день-деньской готовили в старой каменной пристройке-кухне. Море кукурузной каши, острова свиного сала и бобов, рассыпчатый хлеб и реки сиропа - всё это огромными котлами грузили на открытую повозку и везли в поле. Туда же доставляли бочки свежей воды и чаны кофе. Готовить для нас теперь пришлось маме.
        А ещё она то и дело перевязывала порезы и натёртые мозоли - не беспокоить же по таким пустякам доктора Уокера.
        Гарри каждый день гонял фургон в лавку за кукурузной и пшеничной мукой, сахаром и другими припасами. Сэм Хьюстон и Ламар носились с записками - от весов, где велась приёмка хлопка, до огромной доски для записей и обратно. Иногда им перепадал за работу пенни-другой - а один пенни равняется десяти леденцам или новому карандашу в лавке. Очень выгодная должность - посыльный.
        Отец допоздна оставался в конторе при машине по очистке хлопка и возвращался, когда мы давно уже были в постелях. Только дедушку никто не трогал. Он в своё время сам построил эту машину и тридцать лет каждый год с головой погружался в сезонное сумасшествие. Теперь он не желал об этом даже слышать. Всё, никаких обязанностей. У него есть лаборатория, а ещё лучше с утра пораньше уйти из дома с ранцем через плечо.
        Машина по очистке хлопка работала день и ночь. Кузнец и плотник дни и ночи напролёт следили за тем, чтобы всё шло без перебоев. Огромные горы хлопка загружались в агрегат, а оттуда выходили плотные кипы, которые потом везли в Остин, Галвестон или Новый Орлеан. Кипы такие тяжёлые и высокие, что с ними нелегко управляться. Погрузка кип - настоящее искусство. На Юге каждый год кого-нибудь до смерти придавливает свалившейся кипой хлопка.
        Приводные ремни машины ритмично скрежещут. Их слышно даже в доме, за четверть мили от машины. Две-три ночи, и к звуку привыкаешь. Я никогда не слышала океанского прибоя, но этот механический шум в отдалении вызывал у меня ощущение, будто я засыпаю под мерный шум океанской волны. По крайней мере, именно таким я его себе воображала. Только вокруг не вода, а высоченные кипы хлопка.
        Занятия в школе отменили на десять дней. Во многих семьях не было денег на сезонных работников, и все, включая детей, до изнеможения собирали хлопок. На меня свалились кухонные обязанности - надо было помогать маме. Целое утро я просеивала мешок муки, и на следующий день руки так болели, что я не могла даже держать карандаш и сделать запись в Дневнике. Я так горько жаловалась, что меня поставили на другую работу.
        Мне поручили приглядывать за десятком-другим младенцев - их матери работали в поле. Детишек надо было охранять от острых клювов кур и петухов, страшно недовольных таким наплывом посетителей в обычно тихом уголке двора. Неоплачиваемый труд радости не вызывал, особенно при виде Ламара с Сэмом Хьюстоном, которые весело носились туда-сюда и возвращались домой с деньгами. Я провела целый день, сгоняя в кучу малолеток и обдумывая свою тяжкую долю и упущенные пенни, поэтому за ужином поставила вопрос ребром.
        - Почему я должна возиться с младенцами? - спросила я папу.
        - Потому что ты девчонка, - тут же выпалил Ламар.
        Что на него внимание обращать?
        - Почему меня приставили к младенцам? Я тоже могу бегать с поручениями. Почему бы мне тоже не заработать?
        - Потому что ты девчонка, - Ламар носом чуял потенциального конкурента.
        - И что с того?
        - Девчонкам не платят, - хихикнул Ламар. - Девчонки не голосуют, и им не платят. Девчонки сидят дома.
        - Не забудь об этом рассказать в школе, - я очень гордилась своим ответом. - Мисс Харботтл же платят.
        - Это совсем другое дело, - фыркнул Ламар.
        - Чем оно другое?
        - Ну, просто другое.
        - Чем другое, чем? А, Ламар?
        Я выкрикнула последние слова так громко, что усталый отец в надежде обрести наконец минутку покоя сказал:
        - Ну, хорошо, Кэлли, я буду платить тебе никель в день.
        Я тут же заткнулась - в полном восторге. Ламар тоже был доволен - у него работу не отняли. Тогда три младших брата обиженным хором завопили, что это несправедливо и им-то никто не платит. Маме пришлось даже прикрикнуть на них, чтобы угомонились. Они замкнулись в мрачном молчании до конца ужина, а я продолжала подобающую юным леди лёгкую и непринуждённую беседу о том о сём - о погоде и о текущих делах. Дедушку всё это явно веселило. У мамы, кажется, началась очередная головная боль, но она изо всех сил старалась поддерживать светский разговор.
        Назавтра я уселась на заднем крыльце с намереньем не сводить глаз с двадцати девяти крошечных подопечных. Мне за это платят, значит, надо работать на совесть. Я то и дело пересчитывала их по головам. Большая часть детишек даже ходить ещё не умели, они радостно возились в пыли. Но то и дело какой-нибудь малыш пытался подняться на ноги и, повизгивая от удовольствия, ковылял вслед за забежавшей во двор собакой или кошкой. Тогда их приходилось тащить обратно к крыльцу. Они беспрерывно засовывали в рот всё, до чего могли дотянуться. Мне удалось спасти жизнь нескольким жукам и парочке растерянных дождевых червей. Я захватила с собой книгу, но за этими младенцами нужен глаз да глаз. Вроде маленькие и только-только ползать научились, а не догонишь. К тому же куры так и норовят залезть в самую кучу-малу и кудахчут истошно. Приходится швырять в них камешками, чтобы отогнать.
        Сал Росс с восторгом наблюдал за тем, как метко я кидаюсь в кур. Тоже мне, нашёлся; наверно, думает, что я тут удовольствие получаю. Я хотела его прогнать, но он, похоже, всерьёз заинтересовался. Тут-то мне пришла в голову отличная идея.
        - Уж поверь, это классное занятие.
        - Ага, а меня вечно ругают, когда я кидаюсь в кур.
        - Вот жалость какая. Отменное удовольствие, - никакая я не Бекки Тэтчер, я самый настоящий старина Том Сойер.
        Через пару минут я уже неслась вслед за дедушкой, который только что отправился на прогулку.
        - Подождите меня, подождите! - орала я. Он уже почти скрылся в тени пекана и с удивлением обернулся.
        - Всегда рад компании, но что ты тут делаешь? Я думал, что ты, как все, работаешь и даже зарабатываешь.
        - Я поменялась с Салом Россом.
        - Поменялась?
        - Ну, не вполне поменялась. Я его наняла. За пенни. Поручила приглядывать за младенцами. И разрешила кидаться в кур. Но только маленькими камешками, не больше ногтя, - поспешила я добавить. - Он доволен. Выходит, я заработаю четыре цента и смогу провести время с вами.
        - Понятно. Ну ты и деловая. Собираешься заняться коммерцией, когда вырастешь?
        Вроде хвалит, а в то же время в голосе что-то ещё - разочарование, что ли?
        - Ну, нет, - я на минуту задумалась и взяла деда за руку. - Вряд ли. Как вы думаете, найдём мы сегодня что-нибудь новенькое?
        Он радостно улыбнулся:
        - Наверняка найдём.
        И мы отправились к реке.
        Глава 16
        Явление телефона
        Хотя в настоящее время численность некоторых видов и может увеличиваться более или менее быстро, но для всех видов это невозможно, так как земля не вместила бы их.
        Наша жизнь изменилась в одночасье - и моя маленькая жизнь, и жизнь всего города. Телефонная компания Белла протянула провода от самого Остина до Локхарта. И теперь - потрясающее достижение - с помощью тонких проводков можно поговорить с человеком, живущим за тридцать миль. (Не вполне поговорить, скорее поорать. Тихо разговаривать не получалось.) Двадцать лет назад дорога до Остина занимала три дня - в крытой повозке. Десять лет назад - полдня на поезде. А теперь сообщить в Остин что-нибудь новенькое - раз плюнуть.
        У нас в Фентрессе долго обсуждали, где разместить коммутатор и телефон (пока один-единственный). Одни стояли за контору - всё-таки центр торговли, другие - за почту. Наконец мэр мистер Аксельрод распорядился, чтобы телефон установили в помещении редакции газеты - горячего сердца Фентресса. Редакция газеты помещалась прямо напротив машины по очистке хлопка: по телефону будет удобно получать заказы на хлопок и справляться о рыночных ценах.
        Дедушка пришёл в полный восторг, когда узнал о телефоне. В тот день он шагал за образцами особенно бодро.
        - Боже мой, прогресс - чудесная штука. Этот парень Алекс всё-таки добился своего.
        - Алекс? Мистер Белл?
        - Он самый. Именно он.
        - Так вы его знаете?
        - Прекрасный юноша. Много лет с ним знаком через Географическое общество. Я тебе об этом не говорил? Странно. Я ему даже ссудил немного денег, когда он только начинал. У меня есть несколько акций компании - не забыть бы их проверить, когда буду в Остине в следующий раз. Теперь они, наверно, поднялись в цене, - он задумался на минутку. - Боже мой, мне же не надо ехать в Остин, я могу туда позвонить.
        Шли дни, а разговоры в городе всё не утихали. Телефонная компания Белла поместила объявление в газете. Требуется телефонистка, надёжная, трезвая, трудолюбивая молодая особа в возрасте от семнадцати до двадцати четырёх лет. У компании явно был немалый опыт никуда не годных сотрудников - телефонистов обычно набирали из телеграфистов, известных своей грубостью, неаккуратностью и склонностью к выпивке. И даже соединить толком не могут.
        В объявлении также было указано, что эта леди должна быть высокого роста - факт, вызвавший немалые пересуды, вежливые и не очень. Невероятное жалование - шесть долларов в неделю с полным пансионом. Шесть долларов - девушке! Не кучеру, не кузнецу, а девушке! И работа в помещении. Неслыханное дело! Деньги, почёт, независимость. Что может быть лучше?
        Я спросила первого подвернувшегося под руку братца (это оказался Джей Би):
        - Потяну я на семнадцать?
        Он осмотрел меня с головы до пят и чрезвычайно серьёзно (рот набит тянучкой) объявил:
        - Ты на вид ужасно старая, Кэлли.
        Приятно слышать, но ему только пять, вряд ли на него можно положиться. Я отправилась на поиски Гарри. Нашла его на конюшне, занятого починкой упряжи.
        - Гарри, мне можно дать семнадцать?
        - С ума сошла? - он даже головы не поднял.
        - Нет. Вот, посмотри, если я так причешусь, - я закрутила волосы в две, как мне казалось, страшно привлекательные баранки за ушами. - Правда я на вид тяну на семнадцать?
        - Ты на вид чистый спаниель. Отвечаю: нет, не тянешь, - тут он оторвался от упряжи и поглядел на меня повнимательней. - В чём дело? Что ты задумала?
        - Ничего такого… - дайте мне хоть минутку побыть мисс Тейт, телефонисткой, одетой в модное платье с поясом. Вот я сижу на высоком стуле, отвечаю на телефонные звонки, работаю прекрасно, не теряю хладнокровия, произношу выразительно: «Алло, Центральная. Пожалуйста, номер…»
        Я была готова на всё - соврать про возраст, ради грядущего величия утащить платье и шляпку из маминого шкафа. Я уже всё продумала, но тут мне пришла в голову страшная мысль. Половина города знает меня по имени, а вторая половина - ещё и в лицо. Слава Богу, я сразу сообразила, как это глупо и опасно. Но всё же…
        В назначенный день высокие и не слишком высокие молодые особы в самых что ни на есть скромных шляпках, с рекомендательными письмами, зажатыми в чистых-пречистых белых перчатках, выстроились вдоль деревянного тротуара у редакции газеты. Они простояли там много часов, некоторые на цыпочках, чтобы казаться повыше. Входили по одной, и их сразу просили встать спиной к стене и расставить руки, чтобы измерить расстояние между кончиками пальцев. Искали телефонистку с длинными руками, чтобы хватило на всю ширину коммутатора. К концу дня объявили, что нанята мисс Гонория Гоатс из Стейплса. Она будет новой телефонисткой. Жители Фентресса заворчали. Она, конечно, высокая, и у неё руки, наверно, длинные, но у нас и своих девушек хватает, так? Телефон же в Фентрессе, так? Зачем нанимать кого-то из Стейплса, до него четыре мили? Она что, переедет или будет каждый день туда-сюда мотаться? А если погода испортится? И так далее, и тому подобное.
        Два дня спустя Гонория Гоатс прибыла с дорожным сундучком и поселилась в малюсенькой, размером со шкаф комнатушке - там были и коммутатор, и топчан. Теперь она сможет отвечать на звонки в любое время суток. Еду ей будут приносить из пансиона Элси Белл дальше по улице. Неслыханное мотовство!
        В конце концов оказалось, что проблема не в местожительстве и не в длине рук. Телефонная компания была не в курсе (но мы все знали), что её дядюшку, Гомера Рея Гоатса, ударило молнией, когда он вспахивал поле. И обнаружила его как раз эта самая Гонория. Он почернел и слегка дымился. Мистер Гоатс выжил, но почти полностью потерял слух и теперь таскал за собой огромный рупор, который приставлял к уху. Иногда на него безо всякого повода нападал смех. Это немножко пугало, но в то же время немало веселило публику.
        Бедная Гонория с той поры начала панически бояться электричества. И кто бы на её месте не боялся? Итак, когда инструктор в первый раз велел ей воткнуть штекер в гнездо, она взвизгнула и опрометью бросилась наутёк. Испугалась, наверно, что из проводов посыплются дьявольские искры и её сейчас поджарят, как дядюшку. Она рванула через мост, забыв о своих вещах, и всю дорогу домой рыдала, бедняжка. Её папаша послал за сундуком на следующий день.
        Место телефонистки получила Мэгги Медлин, внучатая племянница Бака Медлина. Мэгги была ниже Гонории, но держалась уверенней. Дови, её противная младшая сестрица, просто купалась в чужой славе и ни одной фразы не начинала без «Моя сестра-телефонистка считает…».
        Уж как мы её за это ненавидели!
        И вот телефонная компания дотянула наконец провод до Фентресса. Настал долгожданный момент. Представитель компании прибыл на поезде из Остина. Понятно, что торжественное открытие не могло состояться в редакции газеты - там просто не было места. Все столпились снаружи. Мужской духовой оркестр сыграл пару-тройку мелодий. Оркестр Лосиного Клуба поиграл подольше, а Оркестр страховой компании - совсем маленький - играл долго и без устали. Мэр с представителем компании произнесли каждый по длинной, скучной речи о значении этого дня в жизни города. Мэр Аксельрод перерезал красную ленточку огромными бутафорскими картонными ножницами и сим официально открыл Фентресское отделение Телефонной компании Белла. Публика зааплодировала, важные люди пожали друг другу руки, потом появились бесплатный лимонад и бочковое пиво для всех присутствующих. Сэм Хьюстон попытался попробовать пива, но был пойман с поличным.
        Ровно в полдень с боем часов раздался первый звонок. Резкий дребезжащий звук ворвался в атмосферу всеобщего ожидания. Толпа разразилась ахами и охами. На линии был сенатор штата. Он позвонил из Остина поздравить наш город с вхождением в двадцатый век. Мэгги Медлин соединила, наш мэр вошёл в комнатушку и принялся орать на сенатора, а тот - на него. Сорок пять миль не помеха. Сенатор сообщил утренние цены на хлопок на остинской бирже.
        - Понимаешь всю важность момента, Кэлпурния? - шепнул мне дедушка. - Дни китового жира и угольной пыли миновали. Старое столетие умирает на глазах. Запомни этот день.
        Мистер Хофер из Фотографического салона Хофера («Замечательные фотографии знаменательных событий») приволок свой фотоаппарат с гармошкой. Надо же запечатлеть торжественный момент. Он хотел поговорить с дедушкой о Растении и очень расстроился, узнав, что никаких новостей пока нет. Он готов был болтать весь день, но тут мэр напомнил ему об обязанностях официального фотографа. Мы все сбились в кучу, на тротуаре и на улице. Мистер Хофер установил камеру. Дедушка взял меня за руку. Мистер Хофер нырнул под чёрное покрывало и поднял лоток с магниевым порошком для вспышки.
        - Не двигаться! - завопил он.
        Мы окаменели. Вспышка осветила толпу ярче летнего солнца. В этот момент нас и щёлкнули. На фотографии у всех лица торжественные и застывшие. У меня прямо-таки задумчивое. Улыбается - улыбкой Чеширского Кота - один дедушка.
        Глава 17
        Домоводство
        Поэтому, так как производится более особей, чем может выжить, в каждом случае должна вестись борьба за существование либо между особями того же вида, либо между особями различных видов, либо с физическими условиями жизни.
        Я вошла в возраст, когда юные особы должны учиться содержать дом в порядке. Противно, но что поделаешь. После замужества пригодится. Девушкам полагается выходить замуж. Все и выходят, исключение составляют только страшно богатые - им необязательно - или уж такие страшненькие, что никто на них жениться не хочет. Есть девушки, которым удалось поработать учительницами или медицинскими сёстрами до того, как выйти замуж. Счастливицы. Теперь ещё Мэгги Медлин, телефонистка, независимая женщина с хорошим заработком, над ней не властен ни один мужчина, кроме лично мистера Белла. Сначала в городе был только один телефон, так что ей не приходилось надрываться на работе. Сидит себе перед коммутатором с наушниками на шее, грызет яблоки и читает газету. Когда раздаётся звонок, втыкает штекер в гнездо и произносит - всегда чётким и звонким голосом: «Алло, Центральная, ваш номер, пожалуйста». Так полагается, хотя номер пока только один. Девочки в школе её обожают. Мы играем в телефонисток - мастерим коммутатор из картона и длинных верёвочек. Вот это жизнь! Но очень скоро все захотели завести свои телефоны.
Теперь Мэгги ни на минуту не могла отойти от коммутатора и превратилась в настоящую рабыню телефонной компании.
        Растение росло как на дрожжах, а из Вашингтона по-прежнему не было никаких известий. Дедушка трудился не покладая рук, и я присоединялась, как только удавалось увильнуть от домашних обязанностей.
        Утро субботы. Мама сидит за шитьём. Я мчусь к двери со старым дедушкиным сачком для бабочек и его же старой корзинкой.
        - Постой, постой, - не успела я коснуться дверной ручки, как раздался мамин голос. Ох, не нравится мне это. - Куда ты направилась?
        - На речку, собирать образцы, - а сама бочком-бочком к двери.
        - Пойди сюда. Образцы - это прекрасно, но ты совсем запустила домашние дела. В твоём возрасте я уже умела вышивать, штопать и готовить простые блюда.
        - Я умею готовить, - уверенно заявила я.
        - И что ты умеешь готовить?
        - Могу сделать бутерброд с сыром. Сварить яйцо. В мешочек, - подумала и добавила самодовольно: - И вкрутую.
        - Боже всемогущий, ещё хуже, чем я опасалась.
        - Что хуже?
        - Твоё кулинарное невежество.
        - Зачем мне готовить? А Виола на что?
        - А потом? Когда вырастешь и заведёшь свою собственную семью. Как будешь их кормить?
        Виола всегда готовила для нас, ещё до моего рождения. Ещё до того, как Гарри родился. И так до скончания века. А теперь получается, что это не так, - мой мир рушится на глазах.
        - Тогда пусть и для моей семьи готовит Виола.
        Молчание.
        - Хорошо, иди пока, - наконец выдавила из себя мама. - Мы ещё поговорим.
        Я пулей выскочила из дома и постаралась выкинуть этот разговор из головы. Но не тут-то было: он засел в мозгу и ныл, как разболевшийся зуб. Удовольствие отравлено, утро испорчено. Мама наконец заметила: бисквиты у меня твёрдые как камень, вышивки перекошены, швы кривые. А если посмотреть на мамину жизнь - корзинка с шитьём всегда полна штопки; простыни, воротнички и манжеты надо перелицовывать; каждую неделю нужно испечь двадцать буханок хлеба. Да, конечно, уборкой она почти не занимается, на это есть Сан-Хуана. По понедельникам приходит прачка и день-деньской кипятит бельё в сарайчике, приспособленном под прачечную. Цыплят убивает и ощипывает Виола, она же их и готовит. Альберто забивает и разделывает свиней. Но мамина круговерть по хозяйству никогда не кончается. Только одно закончится, сразу надо браться за другое, и так каждый день, каждую неделю, каждый год. Ужас, скука какая!
        День пошёл на поправку, когда удалось поймать редкую бабочку - красную шашечницу. Они увёртливые и быстрые, поймать их нелегко. Я знала, что дедушка обрадуется. Готовка и штопка на время выскочили из головы. Вернулась домой, провозилась целый час, пока удалось разгладить изящные крылышки. Теперь оставалось повесить бабочку на стену в спальне. К тому времени я совсем позабыла о том, какая я невежественная особа. Я не знала и знать не желала, что кампания по приучению меня к домашнему хозяйству уже несётся вперёд на полных парах.
        Первый звонок прозвенел, когда мисс Харботтл решила, что все девочки в классе должны выставить своё рукоделие на ярмарке. Ужас! По мне, вязание - это пустая трата времени, и подолгу я им не занималась. Результаты плачевные, работа небрежная, и это ещё мягко сказано. Петли набраны как попало. Кокон у Пити и то вышел лучше. Длинный полосатый шарф пузырится посередине, как питон, пообедавший кроликом. Я воображала, что злобный карлик Румпельштильцхен с прялкой, которая крутится задом наперёд, прокрался ночью в спальню и распустил моё вязание, обратив рукотворную красоту в жалкую мешанину ниток.
        Мама всегда инспектировала моё вязание, но тут она давно не заглядывала в мою рабочую корзинку. Теперь настал момент предъявить ей работу. Я неуверенно протянула корзинку для осмотра.
        - Это ты связала?
        - Да, мама.
        - Есть чем гордиться?
        Гордиться? Я задумалась. Вопрос с подковыркой? Не понимаю, куда она клонит.
        - Я тебя спрашиваю, Кэлпурния.
        - Нет, гордиться тут особенно нечем.
        - Так почему ты не можешь работать так, чтобы можно было гордиться результатом?
        Я снова задумалась. Ничего умного в голову не приходит. Придётся отвечать честно.
        - Потому что это скукотища.
        Правдивый ответ, но я ещё рта не закрыла, как поняла, какая я дура.
        - Ааа. Скукотища, значит?
        Нехороший знак - мама, как попугай, повторяет мои слова. Ага, попугаи. Очень интересные птицы, живут долго-долго, так что их можно даже завещать потомкам. Дедушка рассказывал мне о попугае, который жил больше ста лет и выучил четыреста фраз. Он их произносил не хуже любого человека…
        - Кэлпурния, ты…
        Вряд ли мне разрешат держать большого попугая (дедушка сказал, что они очень дорогие), но, может быть, можно завести птичку поменьше, ну, скажем, какаду или волнистого попугайчика… Мама что-то говорит… Что надо побольше упражняться…
        - Надо больше трудиться…
        Волнистый попугайчик, на худой конец. Их, кажется, тоже можно выучить разговаривать.
        - Когда я была в твоём возрасте…
        Если бы у меня был волнистый попугайчик, я бы ему разрешала летать по всему дому? Нет, наверно. Вдруг парадная мебель покроется помётом, словно белым чехлом? Ему тогда точно не поздоровится. Да ещё и Идабель, кошка, которая спит в корзинке на кухне. Пусть лучше летает в моей комнате. Пусть сидит на спинке кровати и чирикает мне в ухо, такой приятный звук…
        - Кэлпурния!
        Я прямо вздрогнула.
        - Да, мама!
        - Ты не слышала ни одного слова!
        Откуда она знает?
        - Последний раз повторяю, слушай внимательно. Ситуация из рук вон. Рукоделие ужасающее. Придется исправляться. Уверена, ты способна на большее. Понятно? Удивительно, что мисс Харботтл не прислала мне ни одной записки.
        Прислала. По правде говоря, даже две.
        - Будешь готовиться к ярмарке и каждый вечер показывать мне свою работу.
        Придётся подзаняться рукоделием. Какая невероятная тоска. Но ничего, нас семеро, мама подчас забывает, что она кому сказала. Иногда можно затеряться в толпе, и тебя не заметят, если ведёшь себя тихо и сливаешься с окружающей средой, как хамелеон. Иногда можно нырнуть поглубже, и мама перестаёт обращать на тебя внимание, особенно если не грубить и не делать резких движений. Но на этот раз надежды мало. Теперь она с меня глаз не спустит. Я единственная девочка - девочка на выданье.
        День шёл своим чередом. Я уже переделала невероятную кучу домашних заданий - совершенно несправедливо столько задавать. Но ещё пару часов будет светло и можно заняться настоящим делом. Я на полных парах рванула к двери. Мама в гостиной проверяла счета.
        - Кэлпурния, - позвала она. - Опять на речку?
        Ну всё, поймали.
        - Да, мамочка.
        Я - самая послушная в мире пай-девочка.
        - Сначала принеси мне свою вышивку.
        - Чего?
        - Что за тон? Да, детка. Сначала покажи вышивку, потом посмотрим про речку. И где твоя шляпка? У тебя будут веснушки.
        Веснушки? Откуда? Уже почти стемнело. Я поплелась наверх, неся на плечах все горести мира.
        - И нечего топать, как будто несёшь на плечах все горести мира.
        Я сразу подтянулась. С ума сойти, откуда она знает, что у меня в голове? Я на цыпочках поднялась наверх и закрыла дверь. Вытянула моё художество из корзинки и уставилась на него. Задуманный поначалу идеальный квадрат вылился в неровный ромб, все буквы перекосило на правую сторону. Почему не получаются стежки одного размера? Как их сделать одинаковыми? Ну не все, но хотя бы почти все. И вообще, кому какое дело до моего рукоделия?
        На последний вопрос ответить легко. Маме до всего есть дело, да и всем остальным, похоже, тоже, только непонятно почему. А мне дела нет, но меня заставляют. Глупость какая. Я отшвырнула пяльцы.
        Два часа спустя я вернулась в гостиную. Задано было вышить узорчатую надпись «Добро пожаловать». Я уже добралась до «Добр», но буквы шатались, как пьяные, пришлось всё распороть и вышить для мамы новую букву «Д».
        - И это всё?
        - Это большая буква! Заглавная!
        - Хорошо, хорошо, только не кричи. Получилось очень аккуратно, значит, можешь, если постараешься.
        Как же мы с братьями ненавидим это слово - «постараешься».
        - Можно идти?
        - Да, конечно. Не опаздывай к ужину.
        Мама зажгла в гостиной лампу, а я, отшвырнув вышивку, опрометью выскочила из дома. Света совсем уже нет. Дожили! Слишком поздно, чтобы собирать дневные образцы. Мне сразу представилась статья в газете: «Юная натуралистка потратила всё время на дурацкую вышивку. Невероятная потеря для научного сообщества. Всё научное сообщество в глубоком трауре».
        Я понеслась к реке, и, пока добралась, совсем стемнело. И тут Виола позвонила в колокольчик.
        Я заскочила в кухню, чтобы умыться, и спросила Виолу:
        - Зачем мне шить и готовить? Зачем? Объясни ты мне.
        Конечно, нехорошо к ней приставать в такую минуту. Она мешает соус в кастрюльке, чтобы не было комков. Виола удивлённо глядит на меня, словно я обратилась к ней по-древнегречески.
        - Что за вопрос? - И снова принимается неистово мешать пахучий, дымящийся соус.
        Это не ответ. Получается, что ответ самоочевиден, стал частью нашей жизни, и никто даже не удосуживается задуматься над вопросом. И если никто не понимает вопроса, как тогда на него ответить? И если ответа нет, я обречена на вечную женскую долю. Боже, какая тоска.
        После ужина я удалилась к себе в комнату, надела ночнушку и устроилась с книжкой. Я с огромным удовольствием вгрызалась, если так можно выразиться, во все тома дедушкиного Диккенса по очереди и уже добралась до «Оливера Твиста». Пожалуйста, сэр, можно добавки? У этого бедняги жизнь точно уж была похуже моей.
        Я спустилась вниз за стаканом воды. Папа с мамой сидели в гостиной. Дверь была приоткрыта.
        - Ну что с ней делать? - вздохнула мама.
        Я замерла. Если это «она», значит, речь обо мне. Других девочек тут нет.
        - Мальчишки сами разберутся, как жить, но с ней-то как быть? Твой отец кормит её крутой смесью Диккенса и Дарвина. Обилие книг может плохо повлиять на человека. Особенно на ребёнка. На молодую девушку.
        Я чуть ни завопила: «Мы занимаемся важной работой! У нас Растение!» Но тогда они поймут, что я подслушиваю.
        - Не вижу тут большой беды, - возразил отец.
        - Носится день-деньской с сачком для бабочек. Не умеет шить, не умеет готовить.
        - Многие девочки в её возрасте этого ещё не умеют. Правда ведь?
        - Она даже каши не сварит. А её бисквиты… они… они… прямо не знаю, на что они похожи.
        На камень. Вот подходящее слово?
        - Ну, научится ещё.
        - Альфред, у неё в комнате лягушки.
        - Лягушки?
        «Какая ложь! - чуть ни крикнула я. - Вовсе не лягушки, а всего лишь головастики».
        Это была последняя капля. Отец замолчал. Молчание длилось долго-долго. Он переваривал информацию, и молчание разливалось по дому. Сердце моё ушло в пятки, я даже дышать перестала. Ну, не похожа я на остальных девчонок. Я совсем другая, другой вид. Не собираюсь быть как они. Но, выходит дело, придётся. Занимайся домом, мужем, детьми. И думать забудь о том, чтобы стать натуралистом. Откажись от Дневника, не ходи на любимую речку. И тогда останутся только шитьё и готовка, всё то, что они меня заставляют делать, все занудные занятия, которых я пока ловко избегаю. Меня бросало то в жар, то в холод. И не будет никакого Растения. Жизнь летит под откос. Как я раньше не догадалась. Меня поймали в ловушку. Прищемили койоту лапу.
        Прошла вечность, прежде чем отец ответил:
        - Понятно. Лягушки. Что будем делать, Маргарет?
        - Ей нужно поменьше времени проводить с твоим отцом и побольше со мной и Виолой. Я уже сказала ей, что буду учить её шитью и готовке. Особенно готовке. Каждую неделю новое блюдо.
        - А нам придётся их есть? Ну и ну.
        - Вот именно, Альфред.
        У меня слёзы брызнули из глаз. Собственный отец смеётся, когда единственную дочь продают в рабство.
        - Я тебе полностью доверяю, Маргарет. Всё в твоих надёжных руках. Тяжёлое бремя, невероятно тяжёлое. Головная боль не беспокоит, дорогая?
        - Не очень, Альфред, не очень.
        Отец встал, подошел к матери, поцеловал её в лоб.
        - Рад слышать. Принести микстуру?
        - Нет, спасибо, не надо.
        Отец уселся обратно, зашелестел газетой. Вот так был оглашён мой пожизненный приговор.
        Я прислонилась к стене, долго стояла, не в силах пошевельнуться. На душе пустота. Полная пустота. Я теперь пустой сосуд для полезных дел, ждущий наполнения - рецептами и узорами для вязания.
        Джим Боуи прошлёпал босыми ногами по лестнице. Не говоря ни слова, обнял меня и долго не выпускал из объятий.
        - Спасибо, Джей Би, - прошептала я, и мы, держась за руки, отправились наверх.
        - Ты заболела, Кэлли Ви?
        - Похоже на то.
        - Мне всегда видно.
        - Правда. Тебе всегда видно.
        - Не болей. Ты моя самая лучшая сестра, Кэлли.
        Мы забрались в мою кровать, и он свернулся клубочком рядом со мной.
        - Ты обещала, что будешь почаще со мной играть.
        - Прости, пожалуйста, я была занята с дедушкой.
        А скоро уже не буду.
        - А он знает про Уоллеса Большая Нога?
        - Знает.
        - А он мне расскажет про Уоллеса Большая Нога?
        - Ты его спроси. Наверно, расскажет. Но он очень занят.
        Теперь уже без меня.
        - Я бы спросил, - шепнул братишка. - Но я его боюсь. Ну, я пошёл. Спокойной ночи, Кэлли. Не болей.
        Он тихо прикрыл дверь. Перед тем как окончательно провалиться в сон, я снова подумала о койоте. Только бы сообразить, как отгрызть себе лапу.
        Глава 18
        Я учусь готовить
        Столкновения за столкновениями непрерывно повторяются с переменным успехом…
        Совсем не удавалось побыть с дедушкой - жернова домашних дел медленно, но верно перемалывали зерно - вернее, меня - даже не в муку, в пыль.
        - Кэлпурния, - раздавался снизу мамин голос - как же я ненавижу этот тон. - Мы уже на кухне.
        Я в комнате, читаю дедушкин экземпляр «Повести о двух городах». Откладываю книжку, но голоса не подаю.
        - Я знаю, что ты там. И что ты меня слышала. Спускайся немедленно.
        Вздохнув, закладываю книгу старой ленточкой для волос и тащусь вниз. Я приговорённая к смерти аристократка, надо держать голову высоко, даже если тебя везут на повозке к месту казни. Лучше уж гильотина…
        - И незачем корчить такую физиономию, - говорит мама, когда я вхожу в кухню. Они с Виолой уже ждут меня у выскобленного до блеска соснового стола. - Это всего лишь приготовление пищи.
        На столе мраморная разделочная доска, жестянка с сахаром, скалка, огромная миска зелёных яблок и ярко-жёлтый лимон. И книга. При виде книги я даже чуть-чуть приободряюсь. Пока не вижу название.
        - Моя собственная поваренная книга, её написала Фанни Фармер. Пока пользуйся этой, потом купим тебе собственный экземпляр. Тут всё, что тебе нужно.
        Ну уж это вряд ли. Мама вручает мне книгу, тожественно, как дедушка. Он несколько месяцев назад вручил мне совсем другой фолиант. Мама улыбается, Виола делает вид, что она тут ни при чём.
        - Начнём с яблочного пирога. Секрет в том, чтобы добавить туда чуть-чуть лимонного сока и немножко цедры, получается очень нежный вкус, - она улыбается, кивает головой и чуть ли не воркует, как над капризным младенцем.
        Я вымученно улыбаюсь в ответ. Наверно, выгляжу ужасно - мама смотрит на меня с подозрением, а Виола отводит глаза.
        - Тебе понравится, - не оставляет попыток мама.
        - Наверно.
        - Виола научит тебя делать тесто, это её конёк.
        - Две чашки муки из ларя, мисс Кэлли.
        Ужас, Виола никогда раньше не звала меня мисс.
        - Пересыпь в эту миску.
        Мама листает поваренную книгу в поисках вдохновения для воскресного ужина, а Виола пытается провести меня по тернистому пути приготовления теста. Я миллион раз видела, как она печёт пироги, я всё время шастаю через кухню. На вид - проще простого. Виола ничего никогда не измеряет, всё на глаз, на ощупь, по вдохновению, добавит щепотку муки или ложечку лярда, сбрызнет водой, холодной или не очень. Вот и всё. Любой дурак за пять минут научится.
        Прошёл час; я, пыхтя, замешиваю третью миску теста, две предыдущих уже отправились в помойку. Мама и Виола вот-вот потеряют терпение. Первая попытка - тесто водянистое и комковатое, вторая - такое тугое, что не раскатать. Отвратительное на вид тесто липнет к скалке не хуже обойного клея. Фартук, руки и волосы сплошь заляпаны тестом, тесто на столе и даже на ручке насоса. Один кусочек приклеился к липкой полоске от мух, свисающей с потолка высоко над головой. Как он туда попал - ума не приложу.
        - В следующий раз наденем косынку, - вздыхает мама.
        - Угу, - бормочет Виола.
        - Давай так: пусть Виола доделает тесто, а ты займёшься яблоками. Из них надо вырезать сердцевинку. Держи яблоко в одной руке, а нож в другой. Осторожно, не порежься.
        Я взяла в руки нож и яблоко, как мне было велено, и сразу же полоснула себя по большому пальцу. К счастью, кровь попала только на пару яблок. Виола их помыла, но они всё равно розоватые. Мы все сделали вид, что так и надо. Мама отправилась искать пластырь. Мы с Виолой молча сели друг напротив друга. Я вздохнула и уронила голову на руки. Мне хотелось положить голову на стол, но тогда в волосах будет ещё больше теста. Идабель, почуяв мои горести, вылезла из корзинки и потёрлась лбом о мою ногу. Не могу её даже погладить - такие грязные у меня руки. Виола не глядя побросала в миску муку, воду и лярд и тут же раскатала идеальное, не прилипающее, не водянистое тесто. Потом она очистила лимон - то ли пожалела мои раны, то ли не хотела дополнительной крови на фруктах, сказать не берусь.
        Вернулась мама, заклеила порез.
        - Мисс Кэлли, теперь надо проверить температуру в печке, - скомандовала Виола.
        - А как?
        - Сунь туда руку: если через секунду уже слишком горячо, значит, печка нагрелась до средней температуры.
        - Смеешься надо мной? Так прямо и совать?
        - Так прямо и совать.
        - А как определить, когда высокая температура?
        - Ну, это когда совсем не можешь туда руку сунуть. Так горячо.
        - А как насчёт термометра? - буркнула я.
        Обе рассмеялись, будто я невесть какую шутку отмочила. Смешно, конечно. Я открыла духовку, оттуда пахнуло жаром, как из пещеры дракона.
        - Ну давай, - подбодрила Виола. - Ну давай же.
        Если она от этого ещё не померла, значит, и со мной всё будет в порядке. Я набрала побольше воздуха и сунула руку в печь. И тут же обратно - жарко!
        - Ага, - пришлось помахать рукой, чтобы остыть. - Точно средняя температура. Может, даже высокая.
        - Сложи порезанные яблоки в форму, добавь сахару, вот столько, - она зачерпнула ладошку сахара. - Посыпь поверх яблок, не надо размешивать. Вот так. И сверху раскатанное тесто.
        Она протянула мне лопатку, чтобы поддеть тесто. Легче сказать, чем сделать. Непослушное тесто расползается, прилипает к рукам, а стоит его отодрать - скукоживается. Добрых десять минут ушло на то, чтобы сделать три пирога. Посмотрела на них - какое жалкое зрелище.
        - Как-то не очень, - вздохнула я.
        - Защипни края большими пальцами, вот так. Будет красивей. Давай, попробуй.
        Я защипывала края пирогов ещё не порезанным большим пальцем. И правда они получшали, но никого не обманешь - сразу ясно, что не Виолина работа.
        - Ну, теперь только одно осталось, - сказала Виола.
        - Что еще? - я уже еле дышала.
        - Слепи букву К - Кэлли - и укрась пироги. Прямо из теста. Прилепи в самую серёдку, чтобы все видели, кто их сделал. И смажь яичным желтком, чтобы корочка блестела.
        Я скатала три тестяных червячка, прилепила к каждому по два червячка покороче и пристроила, как велели, на пироги. Смазала желтком. И мы все оглядели результат.
        - Готово, - сказала Виола.
        - Прекрасно, - сказала мама.
        - Ну-ну, - сказала я.
        После того как Сан-Хуана унесла грязные тарелки и принесла десерт, мама потребовала тишины и объявила:
        - Дети, у меня хорошая новость. Сегодня яблочные пироги испечены вашей сестрой. Надеюсь, они всем придутся по вкусу.
        - Мама, я тоже хочу печь пироги! - закричал Джим Боуи.
        - Мальчики пирогов не пекут.
        - А почему?
        - Им пекут пироги жёны.
        - А если у меня нет жены?
        - Дорогой мой, будет у тебя отличная жёнушка, когда вырастешь, будет печь тебе прекрасные пироги. Кэлпурния, пожалуйста, порежь пирог.
        А если и мне завести жену? Неплохая идея. Я принялась резать прямо по подрумянившейся букве К. Тут же обрушилась вся корочка. Хотелось нарезать пирог аккуратными кусочками, но не тут-то было: он развалился, и пришлось накладывать ложкой. Отец улыбался, переводя взгляд с пирога на маму, с мамы на меня. Братья вопили от восторга и смели пирог, как стая бродячих собак. Пекла пироги полдня, результат был уничтожен за четыре минуты ровно. И даже комплименты меня не утешили - полдня потеряно, ни Дневника, ни реки, ни образцов, ни дедушки. Дедушка задумчиво жевал пирог.
        Глава 19
        Самогоноварение с переменным успехом
        Мы видели, что посредством отбора человек достигает великих результатов и может приспособлять органические существа на пользу самому себе…
        - Кэлпурния, - позвал дедушка, - не зайдёшь ли в лабораторию? Мне нужна твоя помощь, если ты ничем другим не занята.
        Со вступления в силу приговора к домоводству настроение у меня совершенно испортилось, да и характер тоже. Я старалась держаться подальше от людей и настолько в этом преуспела, что периодически даже возникали разговоры, а не попробовать ли рыбий жир. Но чем поможет рыбий жир, если лапа попала в стальной капкан?
        Дедушка позвал меня в тот момент, когда я печально вязала очередной носок из бесконечной череды носков к Рождеству. Но разве это достойное занятие, которое нельзя отложить, если дедушка предлагает временное избавление от домашней тирании? Я бросила спицы, выскочила из комнаты и съехала вниз по перилам.
        - Отличный способ передвижения, - улыбнулся дед. - Похоже, пора поговорить о законах Ньютона и об их связи с возможностью съехать вниз по перилам.
        - А чем вы - чем мы - сегодня займёмся?
        - Помнишь пробу виски, которую мы залили в дубовый бочонок в июле? По-моему, пора посмотреть, как она поживает.
        Мы проследовали через кухню, где Виола просеивала муку, а Идабель составляла ей компанию. На столе высились белые холмики. Виола глянула на нас краем глаза и напомнила:
        - Ужин через час.
        Полки в лаборатории были заставлены бутылками - вдохновляющими или обескураживающими - как посмотреть - результатами многих лет работы. Растение дало семена. Мы собрали крошечные горошинки в конверт, сделали соответствующую надпись, конверт поместили в банку, банку снабдили ярлыком, отнесли в библиотеку и заперли в шкаф. Лаборатория пахла пекановыми орехами, плесенью и мышами. Пора призвать одну из дворовых кошек, пусть займётся мышиным вопросом. Дедушка открыл гроссбух и угрюмо просматривал записи, водя жёлтым ногтем по колонкам цифр.
        - Вот, смотри, твоя запись. Номер 437, 10 июля. Куда же мы бочонок засунули?
        Казалось бы, нелегко потерять дубовый бочонок, даже маленький, но всё так завалено неудавшимися образцами и остатками многочисленных, старых и новых экспериментов, что пришлось хорошенько порыться. Бочонок обнаружился под одним из столов.
        - Осторожно, не взболтай осадок. Ну, давай поглядим, что получилось.
        Я зажгла все лампы, а дедушка расчистил местечко на столе и аккуратно поставил туда бочонок. Он вынул деревянную затычку и налил чуток густой золотисто-коричневой жидкости в чистый стакан. Поднял стакан, поднёс к самой яркой лампе, держа его, словно это была взрывчатая смесь. Поглядел сквозь очки, потом без очков. Стакан сиял. Но я знала, что даже самый превосходный виски для тех, кому почти двенадцать, равносилен смерти.
        - Практически нет осадка.
        - А это хорошо?
        - Думаю, что да. Мне ещё не попадался порядочный виски, в котором бы плавала всякая дрянь. А как тебе нравится этот цвет?
        - Красивый. У мамы такие янтарные бусы. А какой он должен быть?
        - Трудно сказать. Теперь мы переходим в область неизведанного.
        Дедушка пытался сохранять спокойствие, но в глазах светился восторг естествоиспытателя.
        - Надо понюхать, - он поднял стакан к носу и осторожно вдохнул, словно это было ядовитое вещество. Потом вдохнул поглубже. Ему явно понравилось. Он протянул стакан мне, и я дёрнулась, как норовистая лошадка. Он уже один раз чуть не убил меня виски и опять забыл. Я даже обиделась немножко.
        - Но пить вы меня не заставите, нет? Помните, что случилось?
        - О да, ты права. Это было ужасно. Больше не повторится. Не смей пить. Только понюхай.
        Я взяла стакан и уткнулась в него. В нос ударил сильный запах пекановых орехов. Не так уж противно, хотя пеканы мне до смерти надоели.
        - Пахнет как пекановый пирог.
        - Ну, а теперь настоящая проба, - он поднял стакан, будто собирался произнести тост. - За твоё здоровье, Кэлпурния, мой товарищ по плаванью в неведомых водах.
        И хлебнул из стакана.
        Помню выражение его лица, словно это было вчера. Невероятное изумление. Глубокая задумчивость. И наконец улыбка.
        - Удивительно, как мне это удалось.
        - Что, дедушка, что? - выдохнула я.
        - Вряд ли кто ещё достиг таких высот.
        - Ну же, - простонала я.
        И он тихо и спокойно произнёс:
        - Я умудрился превратить прекрасные во всех отношениях пекановые орехи в жидкость, по вкусу напоминающую кошачью мочу.
        Я так и застыла с открытым ртом.
        - И какой мы из этого извлечём урок?
        Я хранила молчание.
        - Сегодняшний урок - лучше продолжать путешествие с надеждой в сердце, чем приплыть в надёжную гавань. Ты понимаешь, что я имею в виду?
        - Нет, сэр.
        - Это значит, что мы должны радоваться сегодняшней неудаче, она - явное свидетельство того, что наш поиск ещё не завершён. День удачного эксперимента - день окончания эксперимента. И грусть разлуки всегда перевешивает радость успеха, по крайней мере у меня.
        - Записать в гроссбух? - спросила я. - Ну, про кошачью мочу?
        Дедушка от души расхохотался:
        - Отличная идея. Нужна предельная честность. Давай, бери перо и окажи мне честь, запиши, девочка моя.
        День в любом случае заслуживал красных чернил, так что я отставила баночку чёрных и потянулась к красным. Дедушка одобрительно кивнул. Я обмакнула перо в кроваво-красную жидкость и сделала аккуратную, красивую запись. Показала дедушке.
        - Отлично, но сдаётся мне, что слово «моча» пишется через «о», а не через «а».
        Глава 20
        Большой день рождения
        Индивидуальными могут быть названы многочисленные незначительные различия, обнаруживающиеся между потомками от общих родителей… Никто, конечно, не считает, что все особи одного вида отлиты как бы в одну форму.
        Прошло немало времени, но у нас всё ещё не было новостей о Растении. Дни состояли из домашних заданий, уроков музыки и кулинарных изысков с Виолой. Хочешь не хочешь, пришлось выучиться готовить говядину в тесте и запечённую баранину. Я овладела секретом жарки цыплят, рыбы и окры. Пекла белый хлеб, чёрный хлеб, кукурузный хлеб, кукурузные оладьи.
        Виола уже изнемогала от моего присутствия на кухне. Я тоже. Если выдавалась свободная минутка, бежала к дедушке.
        Настал октябрь. Ах, октябрь. Прекрасное время - для меня и троих братишек. У всех нас дни рождения в октябре. А потом ещё и Хеллоуин. В этом году оказалось, что мама не в силах вынести четыре дня рождения подряд. Она вызвала меня, Ламара, Сала Росса и Сэма Хьюстона на серьёзный разговор.
        - Дети, - решительно заявила мама. - В этом году у нас будет один большой праздник на всех. Будем праздновать все дни рождения вместе, а не поодиночке. Правда весело будет? Каждый пригласит своих друзей, будет большой-пребольшой праздник.
        - Что?
        - Несправедливо!
        - Как это так!
        - Мамааааа!
        Чего она ждала? Всеобщего ликования? Ну уж нет. Громкий хор страдальческих голосов не прекращался так долго, что я подумала - она пойдёт на попятный. Но не тут-то было.
        - Хватит уже, - приказала мама. - Четыре дня рождения - это чересчур. У нас с Виолой сил не хватит. Если придётся готовить четыре праздничных обеда в один месяц, она от нас уйдёт. Точно уйдёт. И не смейте к ней приставать, это не её идея.
        - Кэлли Ви может помочь с готовкой, - услужливо предложил Ламар. - Она же научилась. Вот пусть и помогает. Я хочу мой собственный день рождения.
        Он прямо шарахнулся от моего злобного взгляда.
        Мама, конечно, победила. К торжественному событию готовились целую неделю. Мама, Виола и Сан-Хуана совершенно сбились с ног (поскольку это был и мой день рождения, меня временно оставили в покое, несмотря на предложение моего противного братца). Мы четверо старались не попадаться никому под руку и жаловались на нашу горькую долю только друг другу. И вот в первую субботу октября настал день нашего совместного дня рождения. Было одновременно и весело, и обидно.
        Виола наготовила горы еды, Сан-Хуана подносила всё новые и новые блюда. Альберто поставил большую палатку на случай дождя и катал вокруг неё всех желающих на старом кусачем шетлендском пони по кличке Солнышко. Поводья Альберто из рук не выпускал, потому что пони так и норовил изогнуть шею и цапнуть седока за икру.
        Стоило празднику начаться, как обида и раздражение сразу прошли. Чего тут обижаться - такого праздника Фентресс ещё не видал. Были приглашены все дети городка, да и взрослых хватало. Катание на пони, бенгальские огни, хлопушки, тянучки, яблоки на верёвочке, крокет, метание подковы. А ещё призы, бумажные короны и разноцветные флажки.
        Столы ломились от рулетов и тартинок. Холодное заливное мясо и горячий окорок с абрикосовой глазурью, тоненькие ломтики холодного мяса со жгучим хреном - явно не для детей, булочки с вареньем и мороженое сколько душе угодно, пекановые пироги и лимонные пироги с меренгами. А над всем этим возвышался огромный четырёхслойный шоколадный торт. Имена четырёх именинников, причудливо написанные кремом, красовались с каждого боку. Сверху свечи на всех нас - всего сорок девять свечей. Двенадцать для меня, четырнадцать для Ламара, пятнадцать для Сэма Хьюстона и восемь для Сала Росса. Они все разом загорелись - прямо стена огня. Если и дальше праздновать четыре дня рождения вместе, придётся придумывать другую систему или печь торт побольше.
        Поначалу всё было красиво и благопристойно, но постепенно начался чистый хаос. Аякс стащил сосиску и умудрился заглотить свою добычу в один присест, пока со страшной скоростью удирал от толпы орущих детей.
        Моей единственной обязанностью в тот день было приглядывать за Салом Россом, чтобы он не объелся до умопомрачения. Невыполнимая задача. Сал Росс всегда обжирался, когда дело доходило до торта, приглядывай за ним или нет.
        Мама с папой изображали гостеприимных хозяев. Дедушка беседовал с взрослыми гостями за кружкой пива. Он объявил, что наш подарок заказан в Остине, но произошла неожиданная задержка, и он прибудет только через неделю. Мы немножко погадали, что это может быть, но дедушка стойко хранил секрет. А потом он удалился в библиотеку слегка вздремнуть.
        Тревис, Ламар и Сэм Хьюстон кружили вокруг Лулы Гейтс, словно планеты вокруг Солнца, и приставали с вопросами: «Ещё немножко мороженого, Лула?», «Хочешь ещё чуть-чуть торта, Лула?», «Тебе весело, Лула?»
        Меня никто не спросил, хочу ли я чего. Но, с другой стороны, я и сама могу взять свой кусок торта. Без проблем. Уж на это у меня сил хватит.
        Лула разговаривала со своей мамой, на носу - малюсенькие капельки пота, каскад распущенных волос отливает на солнце серебром и золотом.
        Миссис Гейтс улыбалась и Тревису, и Ламару. Ну, ясно: она не прочь, чтобы один из моих братьев достался Луле, но ей совершенно всё равно какой.
        - Кэлли, - завела разговор миссис Гейтс, - как насчёт ярмарки? Как продвигается работа? Лула меня просто удивляет своей сноровкой, если мне дозволено петь хвалу собственной дочери.
        - Ааа…
        Что я ещё могла ответить?
        - Надеюсь, она получит приз за вышивку, хотя её кружева тоже очень неплохо смотрятся.
        - Ага, - я не знаю, как поддерживать разговор на эту тему, честное слово, не знаю. Молчание длилось слишком долго, но тут меня спас подоспевший Тревис.
        - А Кэлли Ви вяжет мне носки к Рождеству, миссис Гейтс. Правда, Кэлли?
        - Да. Конечно. Носки.
        - Приятно, когда у тебя есть тёплые носки в холодную погоду. Надеюсь, ты успеешь до зимы.
        - Конечно, Тревис, - рассмеялась миссис Гейтс. - Уверена, что всё будет сделано к Рождеству. Да, Кэлли? Носки связать недолго.
        Ну, тут я с вами могу поспорить.
        - Лула вяжет пару носков за полдня, - похвасталась миссис Гейтс.
        - Правда? - Тревис с недоумением глянул на меня.
        Всё, довольно, больше нет моих сил.
        - Лула, - позвала я, - не хочешь покататься на пони? Не бойся, Альберто его подержит, он не сможет кусаться. Если боишься, я могу прокатиться первой.
        - Давай, Кэлли, пойдём, - и мы с Лулой испарились.
        Тревис - удивительная сообразительность в таком нежном возрасте - проводил Лулу взглядом, но не покинул миссис Гейтс. Он-то понимает, кого надо улещивать. Парнишка не промах.
        Когда мы прошли мимо столов с горами еды, я заметила, что Сал Росс крадётся в укромный уголок с двумя огромными кусками торта. Я совершенно забыла, что должна была охранять его от собственной жадности. Нехорошо, конечно, но в восемь лет пора уже и самому соображать. И вообще, у меня сегодня тоже день рождения.
        Дальше была площадка для метания подков. Там за порядком следил Гарри. А не то Сэм Хьюстон запустит подкову неизвестно куда. Но вообще-то он куда больше был занят кузиной Лулы, Ферн Спитти, которая лебёдушкой прохаживалась рядом, вертя в руках белый кружевной зонтик от солнца.
        - Кэлли, - неуверенно начала Лула, - ты чего-то не в настроении. Заболела?
        Мне страшно хотелось объяснить ей, в чём дело. Но разве эта королева пряжи и кружев сумеет понять мои страдания? Сколько лет мы дружим, но в последнее время мы совсем разучились понимать друг друга. Как же грустно, когда не можешь объяснить лучшей подруге, что твоя лапа попала в капкан. Я набралась смелости и промямлила:
        - Я… я совсем не люблю шить и вязать. И вообще у меня плохо получается. Не собираюсь я этим всю жизнь заниматься.
        - А чем тогда?
        - Сама не знаю.
        - Хочешь быть учительницей? Как мисс Харботтл? Но тогда у тебя семьи не будет. А как же без семьи?
        - Не знаю.
        - У всех же есть семьи. Правда? - она задумалась. - Или ты хочешь стать телефонисткой, как Мэгги Медлин? У неё тоже нет семьи. Зато она получает деньги, и немаленькие. Неплохо иметь свои собственные денежки…
        - Не знаю я, чего хочу, Лула.
        И тут в один момент, словно солнце внезапно прорвало горизонт и показало свой сияющий диск, я поняла, чего хочу. Как же я раньше не сообразила? Это же очевидно. Надо только произнести эти слова вслух. Решиться сказать их всему миру. Может, начать с Лулы?
        - Мне кажется… - и я остановилась. - Мне кажется, я хочу пойти в университет.
        - Да? - Это восхищение или возмущение? - Я никого не знаю, кто был в университете. Постой, а мисс Харботтл?
        - Нет, она в училище была, там только сертификат дают.
        - А что делают в университете?
        - Учатся.
        - Чему?
        - Всему на свете, - с невероятной важностью ответила я. Понятия не имею, что делают в университете, просто сочиняю на ходу, но не объяснять же это Луле. - Учатся разным наукам и всякому такому. И специальный диплом дают тем, кто там учился.
        Вдруг она меня спросит, какой прок в дипломе, а я понятия не имею. И тут меня вдруг охватил суеверный, глупый страх - если она сейчас спросит, и я не отвечу, то и потом ничего не получится.
        - Пошли кататься, Лула, - я потянула её за руку. - Пошли уже.
        Она улыбнулась и смахнула с носа капельки пота, похожие на веснушки. И мы побежали искать норовистого пони. А у площадки для метания подковы Гарри вовсю любезничал с Ферн, и я сразу поняла, что у нас назревает новый период любовной лихорадки.
        Накатавшись на пони, целая группа ребят затеяла игру в войну. Мы разыгрывали знаменитые битвы Гражданской войны, сражения при Фредериксберге и Чанселорсвилле, размахивали деревянными саблями и стреляли из пушек-полешек. Все мои братья жаловались, что им не досталось боевой славы и военной романтики. Все, кроме Сэма Хьюстона. Тот видел страшные фотографии Мэттью Брэди в библиотеке и знал, что в войне нет ни славы, ни романтики. Кому быть северянами, определялось строго по очереди, потому что никому не хотелось играть за них. Мы попытались вообще обойтись без северян, но это было так скучно, что мы скоро забросили игру.
        Потом мы затеяли плеваться арбузными семечками на дальность. Выиграл Ламар, здоровый лоб с сильной дыхалкой. Тут настало время подарков. Я получила крошечный пакетик лакричных конфет от трёх младших братьев - им пришлось скидываться на подарок. Сэм Хьюстон подарил мне крючок - застёгивать пуговицы на ботинках, а Ламар - подушечку для булавок в виде пухлого красного помидора. Гарри - ноты для игры на пианино «Весёлые песни для всей семьи». Родители подарили белое батистовое платье, отделанное кружевами, и пару новых тапочек из кроличьего пуха на зиму - из старых я выросла. От меня братьям досталось по закладке для книг - на каждой флаг Техаса. Я сама их нарисовала и раскрасила.
        Когда дошло дело до фейерверка, мы уже валились с ног. Не обошлось без слёз и обид, было много смеха и немало шишек и ссадин - всё, что положено на настоящем празднике. Дови заехали кулаком в глаз (не моим, честное слово, но я бы не отказалась). Так ей и надо. А нечего задаваться и корчить из себя недотрогу. Это ей пойдёт на пользу.
        Вечером мама удалилась в спальню с огромной бутылкой успокоительной микстуры. Виола слегла с холодным компрессом, предварительно наглотавшись порошков от головной боли. Ей дали два выходных - никогда ещё такого не случалось. На Сан-Хуану и Альберто свалилась вся уборка. Альберто доложил, что, когда он вёл Солнышко обратно на конюшню, пони от усталости даже не попытался его укусить.
        К концу недели подоспел подарок от дедушки. Поначалу мы пришли в восторг, но только поначалу. Подарок прибыл в огромном ящике с дырками для вентиляции - хороший знак. Мы собрались на веранде и наблюдали, как Гарри пытается открыть ящик. В нём оказалась проволочная клетка, а в ней - попугай невиданной красы. Как дедушка догадался - ума не приложу.
        Не просто какой-то там попугай. Громадный взрослый амазонский попугай, трёх футов (простите, одного метра) в длину - от гребешка до кончиков хвостовых перьев. Грудка золотистая, спинка лазоревая, крылья ярко-алые - аж глаза болят. Восхищению нашему не было конца. Дедушка прочёл в остинской газете о распродаже имения, попугай пережил своего владельца. Ничего прекраснее я никогда не видела. И клюв такой, что глаз выклюет, не задумываясь.
        Пока мы его разглядывали, попугай просунул клюв сквозь прутья и осторожно открыл щеколду. Привычным движением он взлетел на верхушку клетки, и даже тоненькая серебряная цепочка, которая тянулась от лапки до насеста, ему не помешала. Он почистил длинные разноцветные перья, отряхнулся и пару раз со слегка угрожающим видом взъерошил хохолок. Потом повернул голову набок. На нас глядел идеально круглый жёлтый глаз.
        Все оцепенели. Никто такого в жизни не видел. Мама смотрела на прекрасное создание с немалым беспокойством, но тут птица словно почувствовала, что её будущее висит на волоске, присвистнула и весьма музыкально исполнила песенку «Как молоды мы были, Мэгги». Под конец попугай рассыпался уже совсем небывалыми трелями и каденциями. Что это - случайное совпадение? Или какой-то нездешней силой эта птица знала, что маму зовут Маргарет и это её любимая песня? Жёлтый глаз смотрел умно и сурово. Вдруг он и вправду догадался, и, может, хорошо, что на лапке цепочка? Звали его, как водится, Полли, он и был нашим общим подарком на день рождения. Что маме оставалось делать?
        Попугай поселился в доме, по крайней мере временно. Злобный и раздражительный не только с виду: страшный клюв и огромные чёрные когти - никто даже подумать не мог о том, чтобы снять цепочку. Он терроризировал всех: родителей, детей, собак, кошек. Всяк обходил его за версту, приближаясь только по необходимости - подсыпать корма, налить воды или сменить бумагу в клетке. У него была собственная овальная раковина, о которую он точил клюв с обеих сторон, как на точильном круге. Мне страшно хотелось поближе посмотреть на раковину, но я так и не решилась. Полли явно не волновало, что у него нет друзей. Эта птица проводила дни, что-то уныло бормоча или насвистывая малоприличные морские песенки. Иногда из клетки вдруг раздавались режущие уши резкие звуки, от которых по телу пробегала дрожь.
        Всё чаще и чаще мы накидывали на клетку одеяло - всем хотелось немного покоя. Подозреваю, что обитатели дома давно мечтали, чтобы попугай сквозь землю провалился, но ни у кого не хватало духу признаться в этом вслух - как-никак Подарок на День Рождения. Оставалась надежда, что достойный повод от него избавиться появится сам собой.
        Достойный повод не заставил себя ждать. Во время одного из маминых приёмов попугай умудрился нежно посоветовать зашедшей на чаёк миссис Пертл «пойти куда подальше». Понятия не имею, куда он её послал, но мама и миссис Пертл, очевидно, были в курсе. Через час Альберто оттащил Полли в контору и отдал мистеру О’Фланагану.
        Мистер О’Фланаган, помощник управляющего, бывший моряк торгового флота, обожал огромных птиц. Когда-то у него был древний ворон, которого он окрестил Эдгар Аллан и много лет подряд пытался научить каркать «Никогда». Но тот играл в молчанку и только однажды что-то пискнул и тут же свалился с жёрдочки - умер от старости. Когда мистер О’Фланаган узнал, что у него будет настоящий говорящий попугай, он пришёл в полный восторг. Он сам просолен насквозь, его не смутить солёными шуточками. Выяснилось, что они с Полли знают множество песен - причём одних и тех же, и, если клиентов не было, они весело проводили время, распевая хором - естественно, за плотно закрытой дверью.
        Думаю, даже дедушка не скучал по Полли.
        Глава 21
        Всесильный инстинкт размножения
        Отбор может быть применён к семье, так же как и к отдельной особи, и привести к желательной цели.
        Кто бы сомневался, что Гарри вскорости сведут с Ферн Спитти. Впрочем, всё не так явно. Его пригласили на ужин к Гейтсам, а кузина Ферн ненароком заехала погостить недельки на две. Всего пара месяцев прошла после полного провала знакомства с Минервой Гудекер, но, похоже, разбитое сердце Гарри уже склеилось. Ферн только что вывели в свет в Локхарте, и теперь самое время знакомить её со всеми подходящими холостяками. Локхарт, конечно, по сравнению с Остином малюсенький городишко, но в этом году в первый раз там объявилось целых пять зажиточных семейств, которые (силами любящих мамаш) стремились удачно выдать дочек замуж. Другими словами, продать их с молотка. Мама прочла об этом в локхартской газете, и в её глазах появился особый блеск, имеющий, как я догадывалась, отношение к её собственной дочери.
        Гарри снова принялся мазать волосы маслом и помадой. Он начистил сапоги для верховой езды - хоть смотрись в них, как в зеркало, - стряхнул с костюма все пылинки и отправился на ужин. Наш Гарри - парень хоть куда, ей не устоять.
        На следующий день Лула доложила, что после ужина Гарри с Ферн устроились на подвесном диванчике-качелях на веранде. Они сидели там в полной темноте ну никак не менее получаса. И за ними никто не приглядывал, разве что комары.
        - Обжимались? - я сама не на сто процентов понимала, что это значит, но надеялась, что Лула знает.
        - О чём это ты?
        - Всякую ерунду нашёптывал?
        - Какую ещё ерунду?
        - Проехали. А за руку её держал?
        - Я не видела.
        - Целовались? - пришлось пойти в открытую.
        - О чём ты говоришь? Они совсем друг друга не знают.
        - Конечно, Лула, но люди иногда целуются. Просто спрашиваю, что ты видела. Вот и всё.
        Она покраснела, и на носу снова выступили капельки пота. (Вопрос для Дневника: почему у Лулы потеет именно нос? Ни у кого другого не потеет.) Она вытащила платочек из кармана и утёрлась.
        - Как ты можешь так говорить?
        - Он мой брат, и я пытаюсь понять, собирается ли он сбежать с Ферн. Она, между прочим, твоя кузина, так что мы можем породниться. Будет это считаться родством, как ты думаешь?
        Я знала, что нужно держаться подальше от любовных дел Гарри, мне дважды повторять не надо. Но если кто-то что-то увидит и мне расскажет, тогда…
        - Лула, а ты замуж собираешься?
        - Наверно. Все замуж выходят.
        - Придётся тогда терпеть поцелуи мужа. И самой его целовать.
        - Нет, ни за что.
        - Да-да, непременно, - будто я и впрямь всё на свете знаю о супружеских поцелуях.
        - Обязательно?
        - Совершенно обязательно. По закону.
        - Никогда не слышала о таком законе, - в голосе сомнение.
        - Как же так, известный техасский закон. Да, кстати, ты знаешь, что куча моих братьев к тебе неровно дышит?
        И стоило этой волнующей новости слететь с языка, как я вспомнила, что обещала всем троим молчать.
        - Чтоб мне провалиться! Совершенно забыла, что нельзя тебе говорить.
        - Кэлли, перестань ругаться.
        Лула была в ужасе.
        - Прости. Это секрет. Забудь немедленно!
        - Который? - задумчиво спросила она.
        - Что который?
        - Ну, ты сказала… неровно дышит.
        - Угадай. Не надо было тебе говорить, - но у меня уже сил нет хранить их секреты. Пусть уж лучше Лула знает. - Ну ладно. Ламар, Сэм Хьюстон и Тревис.
        - Боже мой! - Лула страшно покраснела.
        - Выбирай. Какой тебе больше нравится?
        - Я… я не знаю.
        - Ни одного не хочешь? Понимаю, я на твоём месте, пожалуй, тоже бы не хотела. Который из них самый симпатичный? Безусловно, Гарри, но его в списке нет.
        - Они все симпатичные мальчики, - и её снова бросило в краску.
        - Они ничего. Так какой из них тебе нравится?
        - Они все хорошие мальчики.
        - Ну да, но тебе-то какой нравится?
        Ответа не последовало, она снова смущённо смахнула пот с переносицы.
        - На твоём месте я бы выбрала Тревиса. Он самый милый. Может, и целоваться с ним не так противно. Наверно, это вообще приятно, иначе с чего бы все целовались?
        - Маме с папой, наверно, не нравится, - задумалась Лула. - Никогда не видела, чтобы они целовались.
        Мои родители целуются каждое Рождество. А однажды я видела, как папа обнял маму за талию и притянул к себе в тёмном углу коридора - они в спальню шли. Когда живёшь на ферме и вокруг куры, свиньи, коровы и кошки, каждую минуту кто-нибудь рождается. К определённому возрасту начинаешь понимать, откуда взялась вся эта бурлящая жизнь. Я видела случку собак и как-то раз споткнулась о двух кошек в темноте. Потрясающее зрелище. Не знаю, кто больше смутился - я или кошки.
        Ответ Лулы я не расслышала.
        - Что?
        Она отвернулась.
        - Так… Тревис ко мне… неровно дышит?
        - Ага. Давай, давай. Он лучший из помёта.
        - Но он такой молодой. Мне уже двенадцать, а ему только одиннадцать.
        - Вроде того.
        На самом деле ему десять, но не разбивать же последние надежды младшего брата. Всё-таки первая любовь.
        - Только помни, Лула: ты ничего не знаешь, я тебе ничего не говорила. Не выдашь?
        Она торжественно произнесла: «Честное индейское, клятва на крови, жизнью клянусь». Я ещё предложила три раза плюнуть, но это уже было слишком.
        Вечером я заметила, что Гарри пишет письмо.
        - Привет, малышка.
        - Гарри, а ты когда-нибудь целовался?
        - С чего это ты?
        - Просто хочу узнать.
        - Один раз, - улыбнулся брат. - Дело хорошее.
        - И что в этом такого хорошего?
        - Подожди, сама узнаешь.
        - А с кем ты целовался?
        - Кэлли, не могу тебе сказать. Это не по-джентльменски.
        - Почему нет? Мне можно, я умею хранить секреты, - не вполне в этом уверена, впрочем. - С Минервой Гудекер?
        - Нет, не с ней. Но она мне позволила взять её за руку.
        - Тебе понравилось?
        - Очень. А теперь убирайся.
        - А в этом что хорошего?
        - Отстань, малыш-плохиш, - он, казалось, погрузился в воспоминания.
        - Ты по ней сохнешь? Вздыхаешь по ней? - если мы навсегда избавились от этой противной Минервы, томные вздохи - просто дань романтике.
        - Одно время вздыхал.
        - А теперь?
        - Больше не вздыхаю. Может, ты теперь оставишь меня в покое?
        Я уж собралась уходить, но он меня окликнул. И глянул хитро.
        - Откуда такое любопытство? Мальчик завёлся? Первая любовь? А чего секретничаешь?
        - Нет, нет, нет, - я подавилась смешком. - Нет.
        - Почему бы и нет? Придёт день, и за тобой явится прекрасный принц с хрустальным башмачком.
        - Ни за что! - я бросилась брату на шею. Даже плакать почему-то захотелось. - А зачем вообще люди женятся? Зачем мне выходить замуж? Почему мы не можем все остаться дома?
        - Не плачь, сестрёнка. Придёт время, и ты начнёшь мечтать о своей собственной семье.
        Я уткнулась в его жилетку.
        - Мне все говорят «придёт время». Надоело, хуже горькой редьки.
        - Мне тоже так говорили в своё время.
        - Тебе тоже?
        - Раздражает ужасно. Так всем говорят, и я вот тебе повторяю. Ну, давай причешемся. Смотри, как растрепалась.
        - Гарри, - я тщательно подбирала слова. - Как ты думаешь… я смогу стать учительницей?
        - Учительницей? Ты правда хочешь? - Он всё возился с бантом.
        Нет, но даже ему я боялась сказать, чего хочу.
        - Получится у меня, Гарри?
        - Почему бы и нет. А ты с мамой и папой разговаривала?
        Я предпочла не ответить.
        - Может, мне лучше стать… ну, не знаю, телефонисткой?
        - Почему бы и нет. Если руки вырастут длинные. Стой смирно, дай завязать ленту. Готово.
        - Гарри, а я могла бы быть, - я замолчала, потом начала снова, стараясь говорить как можно спокойней: - А учёный бы из меня получился?
        - Учёный? Ну, это немножко труднее себе представить, как тебе кажется?
        Я поглядела ему прямо в глаза. Важный вопрос, важный ответ, глаз отводить нельзя.
        - А, понятно. Дедушкино влияние. Это он тебе голову морочит? Ты его больше слушай. Не торчи у него всё время. Сама понимаешь, Кэлли, такое даже вообразить трудно.
        - Почему? - голос ровный-ровный. - Что тут такого невообразимого?
        - Потому что я не знаю ни одной женщины-учёного. На что ты будешь жить? Где работать? Выйдешь замуж, заведёшь кучу детей и забудешь про эти глупости. Представляешь, жить в собственном доме…
        - Я и так живу в собственном доме.
        - Ты же понимаешь, что я имею в виду.
        Я снова взглянула ему в глаза и сказала:
        - Гарри, если я решу быть учёным, ты будешь мне помогать?
        - В чём помогать?
        - Ещё не знаю, - плана-то у меня пока не было. - Просто помогать. Если понадобится.
        - Не знаю даже, что сказать, малышка. Я не говорю «нет», - поправился он, взглянув на меня. - Я просто не понимаю, чего ты хочешь.
        - Это для меня очень важно…
        - Чем смогу - помогу. Ты же знаешь. Хотя ты этого не заслуживаешь. Наябедничать маме про мисс Гудекер! А теперь проваливай. Мне надо дописать письмо.
        Я с удовольствием поменяла тему.
        - Любовное письмо?
        - Не твоего ума дело.
        - Ты пишешь Ферн Спитти?
        - Убирайся.
        Приятно поболтали. Не то чтобы он обещал мне помогать, но и не отказался наотрез. Теперь пора поговорить с дедушкой. Лула и Гарри - просто репетиция. Нельзя вечно откладывать.
        Я чмокнула Гарри в макушку и вышла на веранду. Все уже собрались в ожидании первого светлячка. Стало прохладно, и куда меньше мошкары. Скоро все насекомые попрячутся. Пора уже, потому что «Светлячок Фентресса» совсем запачкался и истрепался.
        Дедушка сидел в плетёном кресле-качалке на дальнем конце веранды. Хорошо, что он сам по себе. Я взяла Дневник и карандаш и устроилась на стуле рядом. Когда дедушка затягивается, кончик его сигары вспыхивает, как большой, жирный светлячок. Вот-вот прилетят остальные и закружатся вокруг, посылая любовные сигналы. (Вопрос для Дневника: а что, если светлячки перепутают сигару с представителем своего вида? Страшная, если не роковая ошибка.) Мы сидели в молчании, пока дедушка вдруг не сказал:
        - Кэлпурния, что ты имеешь против этого кресла?
        Только тут я сообразила, что проковыряла карандашом дырку в ручке кресла.
        - Давненько я тебя не видел, - заметил дедушка.
        - Меня натаскивают на повариху. Вернее, на жену.
        - О да, и мы все наслаждаемся плодами твоих трудов.
        - Я на комплимент не напрашивалась, - мне стало грустно.
        Мы ещё посидели в молчании. Комар жадно пил кровь из моей лодыжки, и это только добавляло мне скорби. Я его не заметила, и он втихомолку напился крови и превратился в летающую кровавую - моя кровь - капельку. Комар приземлился на пол, и я топнула на него ногой. Он попытался взлететь, но слишком отяжелел от крови. Я его придавила краем башмака, кровь брызнула на серую краску пола. Эх, комар, тебя сгубила жадность. Я поразмышляла на эту тему. И хорошего может быть слишком много. Вот доказательство - прямо на полу. Комар (вернее, комариха) был весьма успешен в деле добычи пропитания, но до глубокой старости не дожил и тихой кончины в окружении множества внуков не сподобился. Приспособлен он или неприспособлен? Может, это и не имеет значения вообще, может, обо всём надо забыть, - посмотрим, что сейчас дедушка скажет. Может, он тоже скажет, что надо до конца жизни заниматься тягомотным домашним хозяйством.
        На другом конце веранды Тревис заметил первого светлячка и получил приз. Я откашлялась:
        - Дедушка…
        И голос пропал.
        - Да, Кэлпурния?
        - А девочки… девочки могут стать учёными? - мы оба сделали вид, что не замечаем дрожи в моём голосе. - Или не могут?
        Он затянулся сигарой, а потом стряхнул пепел.
        - А маму ты спрашивала? Или папу?
        - Конечно, нет. С чего бы? Мне и в голову не пришло.
        - У них тоже может быть мнение по этому поводу? Как ты думаешь?
        - Я знаю, что они скажут, - в голосе нескрываемая горечь. - Вы ещё не догадались, отчего я теперь не выхожу из кухни? Поэтому я спрашиваю вас.
        - Понятно. Помнишь, как мы сидели у реки и говорили о Копернике и Ньютоне?
        - Конечно, - такое не забывается.
        - Разве мы не говорили о новом элементе, открытом миссис Кюри? И о сипухах, которых изучала миссис Максвелл?
        - Нет.
        - И об уравнениях мисс Ковалевской? И о путешествии мисс Бёрд на Сандвичевы острова?
        - Нет.
        - Какое упущение, - пробормотал он.
        Мои глаза наполнились слезами. Что я упустила?
        - Прости, пожалуйста, моё упущение, Кэлпурния, - продолжал он. - Ты мне немало рассказывала о примитивном состоянии школьной системы. Я бы мог догадаться, что тебя оставят в полном неведении относительно определённых аспектов науки. Давай поговорим об этих женщинах.
        Я впитывала его рассказы как губка. Они как будто снова возвращали меня к жизни. Но в дедушкином голосе слышались нотки сомнения, какая-то неуверенность, которой раньше не было. Или мне это только почудилось? В конце концов мама принялась загонять нас спать. Почему мне кажется, что нас с дедушкой всё время прерывают? Совсем не дают побыть вместе.
        Светлячок, замеченный в ту ночь Тревисом, оказался единственным. Я, конечно, знала, что светлячки вернутся на следующий год, но всё равно казалось, что вымер целый вид. Наверно, грустно быть самым последним в роду - мигаешь фонариком в темноте совсем один, и никто не отзывается. Но я ведь не одна. Другие, такие, как я, тоже существуют где-то там.
        Братья и я единогласно решили отправить «Светлячок Фентресса» на покой. Сезон 1899 года был официально закрыт.
        Глава 22
        День благодарения
        Одна из самых замечательных особенностей наших домашних рас заключается в том, что мы видим у них адаптацию, конечно, не на пользу самого животного или растения, а к потребностям или прихотям человека.
        На следующее утро я проснулась раньше обычного. Ещё не совсем очнувшись от сна, я поняла: что-то изменилось. Что же это такое? Ага, я замёрзла. Замёрзла! Температура за ночь резко упала. С северо-запада пришёл один из непредсказуемых атмосферных фронтов. Я поискала одеяло, а одеяла-то нету. Мы не подготовились к холоду - казалось, удушающая жара никогда не кончится. Я откинула тонкую простыню, потянулась. Наконец-то прохлада. Даже на руках мурашки. Интересно, если лежать долго-долго, начнётся холодная дрожь? Но нечего разлёживаться. Впереди чудесный день!
        Я спустилась вниз в летнем платьице, потому что в шкафу не нашлось никакой тёплой одежды. Виола растапливала плиту и распевала: «Ивушка склоняет ветви надо мной». Идабель клубочком свернулась в своей корзинке. Мама явилась в парадной кашемировой шали поверх халата. От шали страшно несло камфарой. Папа подарил ей шаль во время медового месяца в Галвестоне, где, как говорят, можно купить что угодно и поток изумительных товаров никогда не иссякает.
        - Мягонькая, как детская попка, - всегда повторяет папа, стоит маме надеть эту шаль. И подмигивает. А мама краснеет. Мама постоянно сражается с мышами и молью - им тоже очень нравится эта шаль. Поэтому шаль усердно прокладывают шариками от моли, и запах стоит такой, будто пролили бутылку протухших духов. К весне аромат слегка выветривается, но на лето мама шаль снова убирает.
        Виола испекла сладкие пекановые булочки с горячим сиропом, и мы накинулись на них, как голодные псы. Дедушка отпраздновал наступление холодов, отдав видавшее виды зимнее пальто Сан-Хуане - почистить. Напрасные хлопоты: чище пальто не стало, а дед теперь пах как ходячая лаборатория.
        На заднем крыльце лежали, свернувшись в клубок, дворовые кошки. Аякс и остальные собаки весело носились по двору. Все были счастливы, никто не ворчал и не сердился. Отличный денёк!
        В школу мы с братьями бежали наперегонки - в первый раз за много месяцев. Мисс Харботтл была в таком прекрасном настроении, что забыла о розгах и позорном угле. Мы с Лулой Гейтс по дороге домой взялись за прыгалки. В жаркие дни о прыгалках даже думать не хотелось. Я споткнулась и поняла, что выросла за лето.
        Пришлось заглянуть к папе в контору. Папа был занят важным деловым разговором, так что я отправилась к мистеру О’Фланагану и попросила отрезать мне верёвку подлиннее.
        - Конечно, конечно. Заходи поздоровайся с Полли, - он вышел из-за конторки. Полли явно повеселел и поздоровел, но всё равно глядел злобно.
        - Старина Полли - хорошая птичка, - мистер О’Фланаган любовно взъерошил попугаю перья. Я встревожилась, но Полли, вместо того чтобы вцепиться когтём в руку, блаженно закатил глаза и подставил голову.
        - Полли - хороший мальчик, - хрипло произнесла птица почти человеческим голосом.
        - Хороший, хороший, - ворковал мистер О’Фланаган. - Можешь погладить его, Кэлпурния, пока я принесу верёвку.
        Ни за что. Я поглядывала на Полли. А он на меня. Хохолок то топорщился, то опадал, и клянусь, он даже разок зашипел на меня, как дикая кошка. Я отступила поближе к двери, но тут вернулся мистер О’Фланаган с длинной верёвкой.
        - Сколько тебе отрезать?
        Хорошо, что он вернулся. Я рада за Полли, он обрёл родной дом, но ещё больше я рада, что мы с ним расстались.
        Я пришла домой и принялась вместе с братьями, Сан-Хуаной и Альберто выносить одеяла и зимнюю одежду для просушки. Лёгкие лоскутные одеяла висели на бельевой веревке, и нам поручили их выбивать. Мы уж постарались. Буйство у нас в доме вообще-то не поощряется, а тут такой случай подвернулся. Тяжёлые пуховые перины, разложенные на чистых простынях, прожаривались на солнце, и мы по очереди отгоняли любопытных собак, кошек и кур. Мама налила слабый раствор уксуса в пульверизатор и старательно обрызгивала одеяла. Она твёрдо верила, что уксус и солнце справятся с любой заразой. И кто бы мог ей возразить? Ничего другого у нас не было. Дифтерия, полиомиелит и тиф царили повсюду, защиты от них не было. Хотя, конечно, жить в маленьком городке, а не в Остине куда безопасней.
        Перемена погоды напомнила о том, что приближается День благодарения. Пока было жарко, о празднике никто и не вспоминал. К сожалению, в этом году кормить индюшек поручили Тревису. Их было немного (точнее, всего три штуки). Одна индюшка для нашего обеда, другая для работников и третья для бедных на другом конце города. Такая уж у нас была традиция. Только мы не учли, что в этом году кормить индюшек поручили самому мягкосердечному члену семьи.
        Тревис тут же придумал им имена - Реджи, Том Турка и Лавиния. Он часы напролет проводил с индюшками, чистил им перья палочкой, общался с ними, сидя в пыли, лопотал что-то по-индюшиному. И они к нему привязались, в своём загончике ходили за ним по пятам.
        Слепоглухонемая Хелен Келлер сообразила бы, к чему дело идёт, а вот родителям было невдомёк.
        Тревис ни о чём таком даже не думал, пока в начале ноября мы с Виолой не пришли посмотреть, как поживает будущий ужин. Тревис сидел на пеньке с Реджи на коленях, о чем-то с ним болтал и кормил его кукурузными зёрнами прямо изо рта. Брат поднял голову и увидал Виолу.
        - Что ты тут делаешь?
        - Радость моя, надо глядеть правде в глаза. Где там остальные, мне надо на них полюбоваться.
        - Уходи отсюда, - голос тоненький, но решительный. Никогда не слышала у него такого тона. - Уходи немедленно.
        Виола отправилась прямо к маме.
        - С мальчиком надо что-то делать. Он к этим индюшкам не на шутку привязался.
        Мама отправилась к папе и сказала:
        - Может быть, стоит перепоручить индюшек Альберто?
        Папа вызвал Тревиса на разговор:
        - Малыш, нельзя так привязываться к домашним животным. Мы живём на ферме, и ты уже слишком большой для таких глупостей.
        Тревис отправился ко мне.
        - Они мои друзья, Кэлли. Как же их можно есть?
        - Тревис, мы всегда едим индюшек на День благодарения. Их для этого и растят. Ты же знаешь.
        Он уже чуть не плакал.
        - Друзей есть нельзя. Что я скажу Реджи?
        - Наверно, не стоит обсуждать это с Реджи. Так будет лучше.
        - Наверно, - голосок такой грустный-грустный.
        Наутро я сидела на кухне с Виолой и смотрела, как она месит тесто для хлеба. Мускулы так и ходят, работа кипит.
        - Ну, давай вываливай, - вдруг сказала она. - Что у тебя на уме?
        - Ты это о чём?
        - У тебя всё на физиономии написано. Прямо на лбу.
        Неужели все на свете могут читать мои мысли?
        - Виола, я про День благодарения. И про Тревиса. Что с ним делать? Он этого не вынесет.
        - Я поговорила с твоей мамой. - Она досыпала муки в тесто. - Она поговорила с твоим папой. Моё дело сделано. Если у тебя есть план, давай вываливай.
        - Зачем ему поручили ухаживать за птицей? Полная глупость.
        - Не моя идея.
        - Разве его очередь? - я пересчитала братьев на пальцах. - Смотри, в прошлом году это был Сэм Хьюстон, за год до того Ламар, значит, в этом году была очередь… была моя очередь.
        - Именно так, малышка.
        Я подумала, подумала и пришла к выводу, что не надо было меня пропускать. Лучше я, чем Тревис - теперь, когда я перегорела в горниле Научного Метода. Иногда живые существа умирают ради науки, чтобы она двигалась вперёд, иногда они умирают ради Дня благодарения. Я это знала. У меня бы получилось.
        Наверно, получилось бы.
        На следующий день я поймала Тревиса, когда он, покормив птичек, спешил домой.
        - Представь себе, что это куры. Мы же всё время едим кур, так что вообрази, что они не индюшки, а куры. Ты же за кур не переживаешь.
        - Никакие они не куры. Они отзываются на имена. Они меня ждут каждое утро.
        - Я знаю, что они не куры, но, если ты будешь думать о них, как о курах, станет легче.
        Взгляд, полный сомнения.
        - Или представь себе, что это Полли. Ты же не любишь Полли. (Никто не любит Полли.)
        - Я боюсь Полли. А индюшек не боюсь. Они ручные.
        - Тревис, пойми, пожалуйста. И перестань всё время с ними играть. Я не шучу.
        Два дня спустя Реджи сбежал из загончика, каким-то образом протолкнув свою жирную тушку через маленькую дырочку в углу.
        Трудно поверить в счастливую случайность, но Тревис стоял на своём и категорически отрицал соучастие в побеге. К несчастью для брата и для Реджи, на следующий день ранним утром глупая птица была тут как тут, ждала у загородки - завтрака и долгожданной встречи с другом. Я сама не видела, но Ламар утверждал, что Тревис разревелся и попытался прогнать индюка в близлежащие кусты. Но Реджи желал сладкой жизни и вовсе не помышлял о свободе. Альберто было поручено заделать дыру, папа лично осмотрел загон, после чего последовал второй разговор с Тревисом, на этот раз за закрытыми дверями.
        Праздники приближались, и на братишке лица не было.
        В полном отчаянье я пошла к Гарри - всё без толку.
        - Мы все через это прошли, - только и сказал старший брат.
        - Да, но никто им не давал имён. Ты же видишь, как ему плохо.
        - Ты понимаешь, что мы пропустили твою очередь.
        - Ага.
        - Это я уговорил папу.
        - Ты? Зачем?
        - Нам обоим казалось, что тебе будет тяжело.
        - Глупость какая. Бедный Тревис с ума сходит, а до этого никому нет дела.
        - Ну и что ты предлагаешь? - вздохнул Гарри.
        - Ничего не предлагаю. Вот тебя и спрашиваю.
        - А с дедушкой ты не говорила?
        - Немножко боюсь. Он верит в выживание приспособленных. А эти индюки, кажется, приспособлены только к ужину на День благодарения.
        Уж кто только не пытался с Тревисом поговорить, но он проводил всё больше и больше времени с индюками.
        Через пару дней я зашла в гостиную, где шила мама, и объявила:
        - У меня есть идея. Гениальная. Как насчёт окорока на День благодарения?
        - Окорок - на Рождество. - И она оглядела потрёпанный манжет.
        - А почему не съесть окорок дважды? Что тут плохого?
        Тревис поросят тоже любил, но, к счастью, никто из последнего помёта не удостоился собственного имени.
        - Я не собираюсь портить праздник из-за того, что Тревису слишком полюбились какие-то птицы.
        В домашних делах последнее слово всегда за мамой, и обжалованию оно не подлежит, но я всё равно внесла следующее, довольно-таки жалкое предложение.
        - Может, обменять наших индюшек на какихто других? В таком случае ему не придётся есть свою птицу.
        - Слишком много от него хлопот, - вздохнула мама. - Хорошо, но они должны быть такого же веса, ни фунтом меньше. Пришли его ко мне, я ему сама скажу.
        Я обнаружила, что Тревис снова сидит в пыли, а рядом Реджи, Том Турка и Лавиния.
        - Иди сюда, мама зовёт.
        - Хочет про птичек поговорить? - он прямо засиял. - Про моих птичек? Разрешит мне их оставить? Правда разрешит?
        И он вприпрыжку побежал к дому.
        - Тревис, День благодарения у нас будет в любом случае. Но Кэлли кое-что пришло в голову, и я готова с этим согласиться. Мы поменяем твоих птиц на других, если вы найдёте, с кем поменяться. Но на точно таких же.
        - Как это - поменяем?
        - Отдадим твоих индюшек кому-нибудь другому и возьмём себе их птиц.
        - И я смогу их навещать? Правда?
        - Нет, дорогой, не сможешь.
        - Тогда зачем это делать?
        - Мы съедим на День благодарения чужую индюшку. Не нашу. Тебе не придётся смотреть, как все едят Рональда.
        - Реджи, - всхлипнул брат.
        - Ну хорошо, Реджи. И ты сам сможешь поесть индюшку на День благодарения. Договорились?
        - Нет, не договорились, - зарыдал Тревис.
        - Хватит уже. Вытри нос и успокойся.
        Почему его не освободят от кормления индюшек? Дали бы ему какое-нибудь другое дело. Но мы живём на ферме. Дали тебе поручение - выполняй. Здесь каждый день кто-то рождается и умирает, пора привыкнуть - по крайней мере, мальчикам полагается привыкать. Чувствительности тут не место, жизнь вообще тяжела, но жизнь животных на ферме особенно. И весьма коротка.
        Я уговорила братьев, и мы стали подыскивать замену. Почти все в городке держали кур, индюки попадались реже. Они здоровые и довольно противные, если, конечно, не считать птичек Тревиса. Мы поговорили со всеми в школе, спросили у мэра и даже у Альберто - у него огромная семья с кучей братьев, сестёр и кузенов на другом конце города. Мы написали маленькое объявление, повесили на почте и убедились, что старый сплетник Бак Медлин, вечно околачивающийся у конторы, знает, что мы ищем. Я даже подкупила Ламара, чтобы он сходил на почту и поговорил с почтмейстером Грасселом - видеть его не могу.
        Грандиозный план; ну, скажем, неплохой план. И никакого результата. Праздник на носу, Тревис ходит совершенно убитый. Пришлось отправиться к дедушке в библиотеку и рассказать ему обо всём.
        - Который из них Тревис? - переспросил он.
        - Ему десять лет. Тот, который теперь всё время плачет.
        - То-то я никак не мог понять, что с ним. Думал, глисты.
        - Вряд ли. Мама регулярно даёт нам глистогонную микстуру. Как бы ему помочь, дедушка?
        - Кэлпурния, жизнь и смерть - части естественного цикла. Это факт. И цикл не остановить.
        - Вы не хотите помочь, - я собралась уходить. - Ваша летучая мышь - это, конечно, другое дело. Вот мы бы съели вашу летучую мышь на День благодарения, как бы вам это понравилось?
        - Кэлпурния, тебе это очень важно?
        - Мне - нет. Но Тревису - очень. Значит, и мне важно.
        - Ну хорошо.
        Приближался роковой день, и я пришла к брату.
        - Тревис, мы нашли трёх индюшек на замену. Но тебя даже близко быть не должно. Попрощаешься с ними накануне. Так будет лучше, поверь мне.
        - Ничего не лучше, - брат был безутешен. - Всё равно ужасно.
        - Так надо. Ты уж мне поверь.
        Тревис сидел в загоне до самых сумерек. Я смотрела в окно со второго этажа. В конце концов он обнял каждую птичку, зарылся лицом в перья, а потом помчался в дом. Пробежал, рыдая, мимо меня и хлопнул дверью.
        Наутро в загончике сидели три новых птицы. Совсем другого цвета, и перьев в хвосте не так много, словно они с кем-то только что подрались, но мама была довольна - по весу и по размеру точно такие же, как старые. Альберто с утра пораньше скрутил им головы, а Сан-Хуана общипала дочиста. Я заметила, что они о чём-то шепчутся по-испански, разглядывая мёртвые тушки.
        К полудню настал черёд Виолы выбрать птицу для нашего обеда.
        Сан-Хуана и я полировали в кладовке столовое серебро. Потом мы вытащили парадный сервиз в розовый цветочек, доставшийся маме от её матери. Он хранился в ящике, переложенный соломой. Мы протёрли тарелки. Виола в клубах пара носилась по кухне, непрерывно жуя табак, - готовила торжественный ужин. Тревис весь день не выходил из комнаты. У всех хватило ума оставить его в покое.
        К шести часам дом благоухал едой. Виола позвонила в колокольчик у задней двери и ударила в гонг. Тревис вышел из комнаты и вместе со всеми потопал в столовую. На него никто не глядел.
        Отец произнёс бесконечную благодарственную молитву и принялся разрезать громадную птицу. Я разглядывала узор из роз на тарелке. Тревис не поднимал головы. Он не произнёс ни слова, но не плакал. Мы передавали блюдо с индюшатиной, изо всех сил притворяясь, что он не испортил нам аппетит. Мама разрешила ему не принимать участие в застольной беседе. Он так и не заметил, что у меня все руки расцарапаны, а у дедушки под ногтями следы краски.
        Мы торжественно ели индюшку, фаршированную кукурузным хлебом с сухофруктами и копчёными устрицами, жареные почки и острые колбаски из дичи. А ещё сладкий картофель, печёную картошку, зелёные бобы, стручковую фасоль, тающий на языке кукурузный пудинг, тушёные помидоры с окрой, капусту со сладкой свининой, маринованную свёклу, шпинат с луком и сливками. А на сладкое - пекановый пирог, лимонный пирог, кекс с сухофруктами, пирог из кислых яблок (мой единственный вклад, испечённый позавчера, чтобы в последний день не путаться у Виолы под ногами). Пироги стояли в ряд на буфете. Несмотря на слегка омрачённую атмосферу вечера, то тут, то там раздавались смешки и взрывы хохота.
        Гарри попалась индюшачья дужка - загадать желание, и пока Сан-Хуана резала пироги, он обошёл стол, чтобы потянуть дужку с Тревисом. Я думала, Тревис откажется, но не тут-то было. Тревису достался длинный конец. Мы стали к нему приставать - какое у него желание, а он поглядел в пространство и тихо сказал:
        - Я хочу ослика. Маленького ослика. С маленькой тележкой. Я назову его ослик Осси. И всё.
        - А зачем тебе ослик? - поинтересовался Гарри.
        - Потому что люди осликов не едят. Правда ведь?
        - Да, милый, насколько я знаю, не едят, - было видно, что мама совсем расстроилась.
        - Значит, с Осси ничего не случится. Это всё, чего я хочу.
        За столом воцарилось молчание. Только мой пятилетний братишка вдруг встревоженно спросил:
        - А мы что, едим ослика? Не хочу есть ослика. У них глаза красивые.
        - Нет, Джей Би, никто ослика не ест, - откликнулась мама. - Это индюшка. А теперь доедай побыстрей, а то останешься без сладкого.
        - А мы едим индюшку Тревиса? - спросил Джей Би.
        - Нет, это чужая индюшка, - быстро ответила я. - Мы же поменялись, помнишь?
        - Хорошо, тогда можно я буду кормить индюшек в следующий раз? - спросил невинный младенец.
        Ну что на это скажешь?
        - Нет, - отозвалась мама, - следующий Сал Росс.
        - А вот и нет, это моя очередь, - заявила я.
        Как же я буду жалеть, что вызвалась! Я планировала решительное заявление, но тон явно подкачал, разговоры тут же прекратились, и все члены семейства, включая Тревиса, уставились на меня. Ничего не поделаешь, у нас с дедушкой договор, и теперь он поглядывает на меня с другой стороны стола и одобрительно кивает.
        Глава 23
        Фентресская ярмарка
        Как мимолётны желания и усилия человека! Как кратки его дни! И, следовательно, как жалки его результаты в сравнении с теми, которые кумулировала Природа…
        Выбора не было. Мисс Харботтл ратовала за то, чтобы все девочки в школе выставили свои работы на ярмарке, и мама горячо одобрила это предложение. Мама с Виолой поднялись ко мне и стали перебирать шедевры, которые я разложила на кровати. Три пары коричневых шерстяных носков для братьев, вязаная кофточка для младенца - отдать бедным, несимметричный кружевной воротничок, с одной стороны - там, где я начинала, - кривоватый, зато с другой - довольно-таки аккуратный. Ещё я начала шить лоскутное одеяло. Жалкое зрелище; Тодди Гейтс, слабоумный брат Лулы, и то справился бы лучше. Одеяло мама сразу отвергла, и теперь они с Виолой перебирали остальную продукцию. Вздыхали, прищёлкивали языками и наконец сошлись на кружевном воротничке.
        Заворачивая воротничок в тонкую бумагу, мама о чём-то мучительно размышляла.
        - Придётся подписывать фамилию, - на наших лицах отразился ужас. - Конечно, придётся.
        - Может, выступить анонимно? - анонимность меня вполне устраивала. - По мне, так даже лучше.
        - Об этом надо было беспокоиться заранее, когда ты плела кружева, дорогая моя, - мама даже покраснела. - Конечно, тут будет твоя фамилия - наша фамилия. Не говори глупостей.
        Но она явно задумалась. Может, узнает у мисс Харботтл? Хотя какая разница: что бы там ни сказала учительница, мне не отвертеться, моя фамилия будет пришпилена к экспонату. Ну что же, послужит мне уроком.
        Мальчишек никто не заставлял участвовать в выставке, Тревис вызвался сам. Он решил выставить Банни, крупного белого ангорского кролика, смышлёного и ужасно пушистого. Тревис регулярно вычёсывал ему шелковистую шёрстку и пух отдавал местной прядильщице, а та пряла для мамы невероятно мягкую шерсть. Тревис подумывал о том, чтобы отправить на выставку годовалого бычка, но, к счастью, Гарри вовремя сообразил ему напомнить, какая участь ждёт призовых телят. В результате Тревис сводил с ума всю семью и устроителей выставки, ежеминутно проверяя, что Банни проходит по категории «Кролики (шерсть)», а не по категории «Кролики (мясо)».
        Сэм Хьюстон вырезал из твёрдого пеканового дерева довольно-таки узнаваемый профиль президента Мак-Кинли и собирался выставляться в категории «Детская резьба по дереву».
        Если не считать моего жалкого воротничка, день начался многообещающе. Все мы сэкономили немного денег, заработанных во время сбора урожая. Даже после дележки с Салом Россом у меня ещё оставалось двадцать центов, полученных за детей. Я планировала потратить часть денег на новомодный напиток «Кока-Кола» - надо же его попробовать.
        День обещал быть ясным, и, хотя до ярмарки было не больше мили, вся семья, включая деда, устроилась в фургоне. Тревис держал на коленях клетку для кур. Банни клетка была маловата. Кроличья шерсть торчала во все стороны, и белые клочки пуха уплывали в небо маленькими облачками. Мы поставили фургон на травянистом поле, рядом с многочисленными ярмарочными шатрами. Там в полнейшем беспорядке теснилось огромное скопление разномастных телег, двуколок и повозок.
        Мама дала нам последние наставления. Теперь можно идти. Тревис понёс Банни на выставку мелких животных, а я поплелась к палатке «Домоводство» - воротничок плотно завернут в обёрточную бумагу, чтобы никто его не увидел.
        Я прошла мимо выставки тортов. От мух торты защищали гирлянды липкой бумаги. Ещё там присутствовали юные особы с корзинками для пикника. Кто даст больше всех, сможет позавтракать с избранной леди и насладиться как её обществом, так и изысканным угощением. Все деньги - в пользу добровольной пожарной дружины. Что-то вроде деревенского варианта выхода в свет, как я понимаю.
        Я поспешно отдала свой горе-экспонат и отправилась бродить между палатками. Наяривал оркестр, непрерывные вальсы и марши разносились по всей ярмарке. Я то и дело натыкалась на братьев и друзей из школы. Сэм Хьюстон бросал кольца и выиграл жестяную свистульку, потом я заметила у Лулы точно такую же. Не похоже, чтобы Лула была от неё в восторге.
        Я добралась до шатра с вывеской «Замечательные фотографии знаменательных событий». Мистер Хофер был тут как тут, зазывал посетителей ярмарки во временную мастерскую. В самый раз - кругом полно разряженного народу с денежками в карманах. Мистер Хофер был ужасно занят, фотографируя какую-то молодую пару, и меня не заметил. Вот повезло! Я недавно - ещё не успев ответить на предыдущее - получила от него очередное письмо с вопросами о судьбе Растения. Мне всё это порядком поднадоело, романтические представления об учёной переписке исчезли довольно быстро.
        Я вернулась к «Домоводству». Там пахло всякими вкусностями. С помоста мэр Аксельрод объявлял в мегафон победителей. Начал он с младших. Сначала простой хлеб, потом выпечка, потом фруктовые пироги, потом остальные пироги. Настал черёд рукоделия.
        Мэр посмотрел в список и громко объявил:
        - Плетение кружев. Начинающие. Третье место - мисс Кэлпурния Вирджиния Тейт!
        Что? Что?
        - Кэлпурния Тейт, где ты? Поднимись сюда, - позвал он.
        Ничего себе! Я пробралась сквозь толпу и влезла на помост. Жиденькие аплодисменты и неожиданно громкие вопли восторга откуда-то из-за палатки - там явно куча моих братьев. Мистер Аксельрод приколол мне к платью белую розетку. Мамы нигде не было видно.
        - Второе место - мисс Дови Медлин!
        Дови, улыбаясь, поднялась на помост и стала рядом со мной. Мэр приколол ей красную розетку. Дови хихикала и в восторге не сводила глаз с приза. Хорошо ещё не первое место - и так её вынести почти невозможно. Казалось, она вот-вот повернётся и покажет мне язык. Она может, она такая.
        - Леди и джентльмены, мальчики и девочки! Первое место за плетение кружев получает… мисс Лула Гейтс! Дружное «ура» в честь мисс Лулы Гейтс!
        Лула поднялась на помост. Мне хотелось, чтобы она стала рядом со мной, но она остановилась рядом с Дови, и мэр приколол ей голубую розетку. Я никак не могла прийти в себя и всё глядела вниз, выискивая родных. Как это меня угораздило получить приз? Мои кружева того не стоили. Ещё один взрыв аплодисментов, и я сошла с помоста. Меня то и дело похлопывали по спине, со всех сторон звучали поздравления.
        - Ты молодец, Лула, - я не завистливая, особенно когда точно знаю, что шансов на победу никаких. - Ты заслужила награду, твои кружева - лучше не бывает.
        - С чего ты взяла? - сердито бросила Дови. Я бы её ущипнула, но вокруг слишком много народа.
        - Спасибо, Кэлли, - ласково ответила Лула. - Ты, я уверена, тоже заслужила награду.
        - Боюсь, что нет.
        Я уж точно ничего такого не заслужила. Мама, когда узнает, наверно, в обморок упадёт от счастья.
        К нам подошла миссис Гейтс.
        - Молодцы, девочки, хорошо постарались.
        - Здравствуйте, миссис Гейтс. Это Лула молодец. Она заслужила награду.
        - Спасибо, Кэлпурния, я уверена, ты тоже.
        - Даже и не знаю. А вы видели мою работу? Хотите пойти посмотреть?
        - С удовольствием, но не могу. У Лулы ещё конкурс вязания и вышивки.
        Я пожелала им удачи и отправилась смотреть на работы. Пробилась сквозь толпу к столу с кружевами. Каждая вещь приколота к чёрному бархату, так легче разглядеть сложный узор. Кружева взрослых - чудо красоты, воротнички и салфеточки, тоненькие как паутинка. Рядом детские работы - совсем мало. Я пробралась поближе и посмотрела на свой перекошенный воротничок, чёрный фон прекрасно подчёркивал каждую пропущенную петлю. И моё имя полностью написано красивым почерком на карточке - пусть весь мир знает, кто сделал этот кошмар.
        Я подозрительно оглядывала работы. Ага, их только три. Да, я, конечно, знаю, как ужасно моё рукоделие, но весьма неприятно осознавать, что другие тоже в курсе. Ну всё, прощай, карьера кружевницы. Я, правда, и не собиралась посвящать себя именно этому занятию, но когда стало понятно, что мне в нём нет успеха, почему-то взгрустнулось. Если мне не дано заниматься наукой и в домоводстве тоже удачи нет, чему тогда себя посвятить? Где моё место в этом мире? Вопрос важный, только думать об этом страшно. Чтобы утешиться, вспомнила дедушкины слова о динозаврах и Книге Бытия: важнее понимать, чем любить. В науке необязательно любить предмет изучения, любовь к делу не относится.
        Я отошла от палатки. Снять, что ли, розетку? Если меня не волнует работа, значит, не должна волновать и награда. Я взялась за ленточку, да так и застыла. Умом понимаю: надо снять, - а руки не двигаются. Так и шла, не в силах разрешить это противоречие, пока не добралась до палатки с прохладительными напитками. Хорошо, порадую себя стаканчиком кока-колы, а потом решу, что делать. Самое время для «необычайно вкусного и освежающего напитка». От моральных вопросов так устаёшь.
        Длинная очередь желающих отведать новинку. У меня окончательно испортилось настроение - прямо передо мной в очереди оказался мистер Грассел.
        - Привет, Кэлли, - весело начал он. - Получила приз, я вижу.
        И чуть не ткнул пальцем в розетку, я едва успела отпрянуть.
        - Это за кружева, - мне хотелось поскорее от него отделаться. - Сэр.
        - А как поживает твоя семья?
        - Спасибо, хорошо.
        К нам подбежал сияющий Тревис - давно его таким довольным не видела. На груди - огромная голубая розетка. Он пришёл похвастаться, и я втянула его в очередь перед собой.
        - О, какая лента, парень, - тут же завёлся мистер Грассел. - За что? «Лучший ангорский кролик». Выгодное дельце - ангорская шерсть. Молодец, рано начинаешь, сынок.
        - Спасибо, сэр. - Тревис не ожидал таких бурных похвал. - Банни - мой любимчик, я не собираюсь его продавать. Он самый большой и самый пушистый кролик на свете.
        - Зачем продавать? - согласился мистер Грассел. - Владелец кролика-производителя тоже может неплохо заработать.
        На лице Тревиса отразился живой интерес. Он больше имел дело с кошками и не подозревал, что Джесси Джеймс или Бэт Мастерсон могут чего-то стоить.
        - И продавать не придётся?
        - Конечно нет. Люди будут брать Банни напрокат, ну, скажем, на час, чтобы у их крольчих родились от него детки.
        - А потом вернут?
        - Конечно вернут.
        - И заплатят?
        - Наличными, даже не сомневайся.
        - Надо же! А как вам кажется, Банни возражать не будет?
        - Уверяю тебя, Банни будет в восторге, - мистер Грассел подмигнул с противной усмешечкой. - Поскачет на работу, только пятки засверкают.
        Тревис глубоко задумался - перед ним явно открывался новый мир. Мы медленно продвигались к прилавку.
        Я повернулась к мистеру Грасселу спиной, сделала вид, что рассматриваю красно-белую рекламу над киоском. Наконец-то он отстал от нас и углубился в разговор со стоящими позади. Подошла наша очередь, мы протянули по пять центов и осторожно вынесли шипучие напитки наружу. Тревис глотнул.
        - Ой! Щекотно!
        Я подняла стакан, пузырьки пощекотали губы. Отпила. В гортани - обжигающая сладость. Потрясающе! Как теперь пить молоко или воду? Невозможно. Мы жадно выдули полные стаканы и тут же помчались становиться в хвост очереди. На это раз мы купили сразу по два стакана, сколько денег хватило. Теперь мы пили медленно, разглядывали пузырьки, растягивали удовольствие. Весело было необычайно, не говоря уже о невероятном чувстве свежести. Под конец Тревис громко рыгнул, и мы оба страшно расхихикались.
        - Только при маме так не делай, - посоветовала я.
        - Нет, нет! - и снова рыгнул. - Никогда.
        Мимо прошли Лула и миссис Гейтс; на Луле столько розеток, словно она ходячая ёлка. Они с Тревисом помахали друг другу, и он помчался её догонять.
        Плевать, что у меня третье место из трёх, думать об этом не хочу. Интересно, где дедушка, чем он занимается, пока я переживаю по поводу кружев? Тут показался Ламар, он явно выискивал Лулу.
        - Ламар, дедушку не видел?
        - Он был в шатре со всякими машинами. По-моему, он там весь день торчит. Это рядом с коровами. Слушай, Кэлли, не одолжишь пять центов?
        - У самой ни цента не осталось.
        - А приз тебе не дали? - удивился Ламар.
        - Приз? Ну насмешил. Это просто ленточки, и всё.
        - Что проку в ленточках? И чего ты смеёшься? Лучше бы дали денег. Хочется пострелять в тире, а денег нет.
        - Но ты же заработал кучу денег, куда ты их дел?
        - Никуда, - надулся Ламар.
        - Всё потратил? На леденцы?
        Он не удостоил меня ответом. Ну что же, пусть горюет, мне нет дела до его финансовых проблем. Я отправилась к машинам. Конечно, дедушка там. Как я сама не догадалась? Скот и хлопок его больше не волнуют. Чем ближе я подходила к палатке, тем сильнее ощущался запах табака. Отовсюду, даже сквозь швы, вырывались клубы табачного дыма - все мужчины курили, и казалось, что палатка горит.
        Я закашлялась, но всё-таки вошла, пробилась сквозь густую толпу мужчин и парней - они с восторгом разглядывали новые модели плугов и молотилок. Но больше всего народу оказалось в самом дальнем углу. Пробираясь туда, бросая «простите» налево и направо, я наткнулась на Гарри, который помогал Ферн Спитти выбраться из палатки.
        - Гарри! Дедушку не видел?
        - Там он, целый день стоит как приклеенный.
        - А что там?
        - Авто-мобиль!
        Ферн и я помахали друг другу - привет, пока. Надо же, Гарри взял её под ручку.
        Яблоку негде упасть. У меня ушло пять минут, чтобы протолкаться в дальний угол, и я чуть не задохнулась от дыма - столько тут было сигар и трубок. Хорошо, что я ниже их, на моём уровне воздух почище. Над головами плавают клубы дыма, так что верха палатки не видно. Наконец мне удалось подобраться поближе, и вот у меня перед глазами предстало сияющее, невиданное чудо - повозка без лошади.
        Как его описать? Воплощённая скорость, каждая поверхность будто овеяна ветром. Сверкающие медные части, грациозно изогнутое крыло, чёрное сидение из плетёной кожи. А на нём - мой собственный дедушка, пялится на руль как загипнотизированный. Рядом высокий мужчина, он что-то кричит дедушке в ухо и показывает на разные рычажки. Оказалось, это владелец машины. Дедушка уже успел предложить за автомобиль кучу наличных - в два раза больше его стоимости, в три раза, в пять. Владелец отказался наотрез. Вылез из машины и заявил:
        - Прошу прощения! Она не продаётся.
        Я подобралась поближе, потянула дедушку за рукав пальто.
        Дед заметил меня, сказал что-то владельцу, уж не знаю что. Наверно, что я с ним. Владелец поднял меня в воздух и усадил рядом с дедушкой. Всем понравилось, толпа разразилась довольными криками, шум стоял уже совершенно невыносимый. Оглушённая и парализованная, я думала только о том, что ноги сразу прилипли к кожаному сидению и надо одёрнуть платье. Но тут меня выдернули из машины, и я снова оказалась на земле. Дедушка выбрался с другой стороны, и по кивку владельца ещё два счастливчика залезли в машину. Понятно, что никто не надеялся проехаться в этой штуке. Посидеть в автомобиле, поглядеть на него, потрогать своими руками - уже счастье.
        Дедушка взял меня за руку, и мы стали пробираться к выходу. От шума, дыма и обилия людей я чуть не потеряла сознание. Отлично, наконец узнаю, как это - упасть в обморок. Но падать было некуда, так плотно стояли люди. Упасть в обморок стоя! И когда уже больше не было сил терпеть, мы пробились наружу, на свежий воздух.
        - Дедушка, вы хотели купить машину?
        - Он наотрез отказался продавать, и я его не виню. Надо вернуться домой поскорее, я должен написать…нет, позвонить на фабрику Дьюри в Массачусетсе и заказать такую же. Двигатель внутреннего сгорания! Ты только представь себе! Четыре лошадиные силы.
        - Мне что-то нехорошо. Вы идите. А я отдохну.
        - Ты вся красная. Что с тобой?
        - Это от дыма. Сейчас пройдёт, - еле слышно пробормотала я, и тут всё вокруг почернело, и я рухнула на землю.
        Ну вот, потеряла сознание. Мне всегда было интересно, как это бывает. В книгах героини теряют сознание, оседая на удачно подвернувшуюся мягкую кушетку или на заботливо подставленные руки возлюбленного. В книгах героини всегда такие субтильные и лежат на кушетке в изящной позе. Им суют под нос красивый флакон с нюхательными солями, и они тут же приходят в сознание.
        Я же свалилась как подрубленная; мне ещё повезло, что приземлилась на траву и не разбила голову. И в чувство меня привели не нюхательные соли, а полведра холодной воды. Я открыла глаза и взглянула на небо. Вокруг кольцо лиц. Небо такое голубое. И маленькое облачко, словно клочок кроличьего пуха. И вся моя семья глядит на меня. Интересно, который из идиотов-братьев вылил на меня воду?
        - Малыш, малыш, ты меня слышишь? - голос Гарри будто издалека.
        Я узнала его лицо, оно почему-то качалось.
        - Конечно, слышу, Гарри, - просипела я.
        Рядом с братом стоит Ферн. Она тоже качается из стороны в сторону, и её огромная шляпа загораживает полгоризонта. Я её раз десять видела, но почему-то пробормотала:
        - Очень рада с вами познакомиться.
        И тут кто-то обрушил на меня оставшуюся воду.
        Довольно уже! Я привстала, отряхнулась как собака. Оглядела собравшихся. Дедушка держит меня за руку, проверяет пульс.
        - Кэлпурния, к какому отряду относятся пауки, обычно называемые сенокосцами?
        - Opiliones.
        Что они ко мне пристают?
        - Отлично, она уже пришла в себя.
        - Перестаньте меня поливать! - потребовала я.
        Рядом с дедушкой стоят Тревис и Сэм Хьюстон. Ведра не видно. Наверно, у одного из братцев за спиной. Тут поднялась буча - все бросились поднимать меня с земли, поить лимонадом, усаживать в одолженную у кого-то двуколку. До дома совсем близко, но вдруг я не дойду.
        Маму с папой так и не нашли, и домой меня повёз Гарри. Ферн увязалась за нами.
        Свежий ветер быстренько привёл меня в чувство. Сначала было приятно, что все мною занимаются, но стоило прийти в себя, как мне это надоело.
        Дома нас встретила Виола, глянула на меня и сразу завопила:
        - Боже ты мой, мистер Гарри, что случилось?
        Всё уже в порядке, не надо так, мы же с гостьей.
        - Всё нормально, Виола, - я была полна собственного достоинства. - Сомлела, вот и всё. Ты не волнуйся, пожалуйста.
        - Всё уже прошло, - объяснил Гарри. - В палатке было жарко и накурено. Пожалуйста, присядьте, мисс Спитти. Чашечку чая? Холодного лимонада?
        Мисс Спитти с восторгом согласилась выпить чаю, и Виола отправилась на кухню. Мы с Ферн уселись в гостиной. Я оглядела её с ног до головы. Не похожа на хищницу, не то что Минерва Гудекер. Рыжеватая блондинка, цвет немодный, но мне нравится. Личико бледно-розовое, глазки голубые, бледненькая и субтильная, но черты лица подвижные и взгляд оживлённый, так что скучной преснятиной её не назовёшь. Куда лучше мерзкой мисс Гудекер. Может быть, придётся всё-таки одобрить выбор брата. То-то все обрадуются.
        Она улыбнулась. Я улыбнулась в ответ. На камине тикали часы.
        Вошла Виола. На подносе - парадный сервиз. Глянула на меня.
        - Мисс Кэлли.
        - Что?
        - Может, тебе лучше прилечь? После обморока-то.
        - Всё давно прошло.
        - Сдаётся мне, что лучше прилечь.
        - Я чаю хочу.
        - Лучше. Прилечь. Прямо сейчас.
        - Аа-аа.
        - А чай я принесу тебе в комнату.
        Снова я никому не нужна. Но, с другой стороны, полежать с «Островом сокровищ» и холодным компрессом не так уж плохо. Я вышла из гостиной под звон посуды и стук чайных ложечек. Сан-Хуана принесла кувшин холодной воды и полотенце. Виола пришла попозже. На подносе - чашка из сервиза попроще, но всё равно из парадного - словно прощения попросила за то, что выставила меня из гостиной.
        - Ты поосторожнее. Если разобьёшь…
        - Знаю, знаю.
        Виола поставила поднос, поглядела на розетку на комоде.
        - Ты получила приз? Как это так?
        - Сама догадайся, - угрюмо пробормотала я.
        - Судьи все были слепые?
        - Очень смешно.
        - Понятно, всего три и было, да?
        - Угу.
        - Ну, об этом никому не обязательно докладывать. И смотри у меня, разобьёшь чего…
        Она закрыла за собой дверь. Я любовалась на розовые с золотом узоры полупрозрачного фарфора и наслаждалась прелестями цивилизации. Потягивала чай и прекрасно проводила время в компании пиратов, попугаев и солёного моря.
        Глава 24
        У Гарри снова любовь
        Если слабый человек мог достигнуть таких значительных результатов путём производимого им отбора…
        Рыбий жир. Угрюмый призрак столовой ложки с отвратительной жидкостью возник у меня перед глазами - через пару часов я услышала стук колёс фургона. Это вернулись с ярмарки папа, мама и младшие братья. Если мама решит, что я упала в обморок, потому что заболела, от рыбьего жира не отвертеться. Гарри потом рассказал, что они с Ферн вернулись на ярмарку и он всё доложил маме, напирая на жару и клубы дыма - только так можно было избавить меня от маминого излюбленного лекарства. Похоже, он её убедил. Я сбежала вниз, чтобы встретить их на крыльце, и теперь стояла там, сияющая и бодрая, с наградой на груди, истинное воплощение здоровья и веселья.
        - Посмотрите, меня наградили, правда здорово? - я радостно ткнула в розетку.
        Ни стыда ни совести, но чего только не сделаешь под угрозой самой противной жидкости в мире.
        - Вот это да! Приз!
        Крики восторга. Мама в недоумении, но довольна. Рыбий жир не упомянут, но она всё равно волнуется:
        - Как ты себя чувствуешь? Ты вся раскраснелась. Альфред, может быть, послать за доктором Уокером?
        - По-моему, она в полном порядке, но если ты беспокоишься…
        - Я совсем здорова, мама. Просто радуюсь, что получила приз.
        - А почему у тебя белая розетка, а у Тревиса голубая? - перебил нас Джим Боуи.
        - Это значит, что я важнее, Джей Би.
        - Правда? Ну ты даёшь, Кэлли.
        - Нет, неправда, я просто дурака валяю. Голубая лента лучше, чем белая. Тревис и Банни получили первый приз.
        Я всё боялась, что мама меня разоблачит, но она продолжала любоваться моей розеткой. Странно. Явно не догадалась. Или не заметила, или просто не пошла смотреть. А может, Лула и Дови сразу забрали свои экспонаты. Мама на вид такая довольная. Что же мне теперь, разочаровывать её?
        - Понимаешь, Джей Би, - намеренно громко начала я, - в этом году было не так много кружев.
        - И что?
        Я глянула на маму - полностью занята Тревисом.
        - Участники. С кружевами. Не такие хорошие, - я уже почти кричала.
        - Что?
        - Любой бы приз получил, понимаешь, Джей Би?
        - А чего ты кричишь? Можно мне твою розетку? Я ещё ни разу не выиграл «Светлячка Фентресса». Я тоже хочу награду.
        Мама даже не обернулась - явно не слышала. Тут моя храбрость окончательно испарилась. Я сняла свой приз - да можно ли его так назвать? - и приколола на грудь брату. Он убежал, чтобы полюбоваться на себя в большом зеркале у вешалки. Мама пошла наверх снять шляпку.
        - Мама, а где Гарри?
        Она остановилась наверху лестницы, одна рука на перилах, другая уже откалывает шляпную булавку.
        - Пошёл провожать Ферн Спитти.
        Непонятно, довольна она или нет.
        - И?..
        - О чём это ты? И ничего.
        - Просто мне любопытно…
        Надо же знать, хорошо это или плохо. Но встревать я совершенно не собираюсь.
        - Не суйся, куда не просят, Кэлпурния. Любопытство до добра не доведёт, - и уже почти из спальни. - Пожалуйста, не встревай.
        Мама исчезла за дверью. Ну вот, опять читает мои мысли. Даже страшно. Любопытство до добра не доведёт? О чём это она? Право, смешно. Теперь я знаю, что Ферн - хорошая новость. Но если она одобряет ухаживания Гарри за Ферн, как тогда с её мечтой послать брата учиться в университет? Ничего не понятно.
        Через пару дней Гарри отправился на ужин к родителям Ферн, они жили довольно далеко. Он вернулся так поздно, что все уже спали. И за завтраком никто его ни о чём не расспрашивал. У меня на языке вертелась пара вопросов, но и я сочла за лучшее промолчать. В воскресенье Ферн и её родители приехали на чай. Непонятно, кому нужны эти формальности, наши семьи давно знакомы. И почему на чай, а не на ужин? Наверно потому, что детей к изысканному чаю с гостями не допускают. Или потому, что дедушку на чай никакими коврижками не заманишь?
        Прежде чем нас всех отправили поиграть во двор (читай: выставили из дома), я успела разглядеть Ферн. Платье розовое, шляпка прелестная, украшена пёрышками и ленточками из тончайшего шёлка под цвет платья. Куда привлекательней, чем эта противная Гудекер.
        Я пошла в кухню. Виола горбатилась над сложносочинённым тортом и, стараясь не дышать, наводила последний блеск - украшала его такими съедобными блестящими шариками, которые хрустят на зубах. Сан-Хуана раскладывала маленькие бутербродики и засахаренные цветы на огромном серебряном подносе. На меня они даже не взглянули. В воздухе пахло грозой. На обеих - парадные тёмные платья и белоснежные накрахмаленные передники, оборки топорщатся на плечах, как крылья. Я тихонько вышла во двор и направилась прямиком в лабораторию. Что мне, и вправду «играть», как приказано? Я же могу с толком провести время у дедушки. Он не считает, что моё любопытство до добра не доведёт. Наоборот, всячески поощряет мою любознательность.
        - Добрый день, Кэлпурния. Ты сегодня на чай не звана?
        - Мама велела нам убраться из дома, подальше от гостей. Боится, наверно, что я их спугну.
        - Наверно, - согласился дедушка. - Хотя понять не могу, что такого страшного нашла в тебе Маргарет.
        - Спасибо, сэр. Я тоже никак не пойму.
        - Вот и договорились. Не поможешь ли мне приготовить эту мензурку для нового опыта?
        В нашей скромной лаборатории мы занялись делом, а в парадной гостиной тем временем разыгрывался брачный танец.
        - Смешно, что девушкам полагается быть красавицами, - заметила я. - У животных красоту наводят мальчики. Посмотрите на кардинала. Или на павлина. Почему у людей совсем не так?
        - Потому что в природе обычно выбирает самка. Вот самцу и приходится наряжаться в самые яркие перья, чтобы привлечь её внимание. А здесь твой брат выбирает среди девушек, вот они и наряжаются, чтобы он их заметил.
        - Столько работы! Все эти платья, шляпки. И ещё причёски. Когда мама меня причёсывала перед концертом, уйма времени ушла. И корсеты! Миссис Парсонс то и дело летом теряет сознание, и всё из-за корсета. Не знаю, как дамы их выносят.
        - Мне тоже не понять. Дурацкая идея. Твоя бабушка такой чепухой не занималась.
        - Дедушка…
        - Что?
        - Расскажите про неё. Про бабушку.
        - Что тебе рассказать?
        - Всё. Я никогда никаких историй о ней не слышала. Она умерла ещё до моего рождения.
        - Да? Верно, ты права. С годами характер у неё начал портиться. Я вернулся с войны поздно - задержался в Элгине, помочь с весенней вспашкой семье того солдата.
        - А она наукой интересовалась?
        - Не особенно. Понимаешь, мы старались оправиться после войны. Кругом царила разруха. Я пытался наладить хозяйство, тогда у меня просто не было времени на изучение естественной истории. Ни на что времени не хватало. Передай мне эту мензурку, пожалуйста. Она хорошо шила и вышивала. И на досуге любила читать романы.
        - А я получила приз за кружева, - буркнула я.
        - Неужели? Ты же вроде рукоделием не интересуешься.
        - Совершенно не интересуюсь. И кружева у меня отвратные. Я не сказала маме, что это было третье место из трёх.
        - Забудь об этом. Я тоже не слишком силён в плетении кружев.
        Смеётся он надо мной? Вот уж не знаю. Сидя рядышком, мы мирно занимались делом, покуда Виола не позвала ужинать. Чудесные часы, давно мне не выпадало такого счастья.
        Глава 25
        Канун Рождества
        Я мог бы почти с таким же успехом согласиться с невежественными творцами древних космогоний в том, что ископаемые раковины никогда не были живыми, но созданы из камня в подражание моллюскам, живущим на морском берегу.
        С дедушкой побыть удаётся нечасто, но как же это приятно. Неумолимо надвигалось Рождество, и времени становилось всё меньше. Я трудилась на кухне бок о бок с Виолой, от чего она, как мне кажется, раздражалась в эту пору ещё больше обычного. Ей же приходилось одновременно и готовить, и учить меня.
        А тут ещё и Джей Би пристает с вопросами.
        - Кэлли, а когда Рождество?
        - Вот смотри, - я пыталась показать ему на пальцах. - Вот этот палец - сегодня, этот - завтра, а вот этот - послезавтра, и это и есть Рождество. Видишь?
        - Ага.
        - Теперь понял?
        - Ага.
        - Ну и хорошо.
        - И когда же Рождество, Кэлли?
        Вопрос для Дневника: когда подрастающий человеческий организм начинает разбираться во времени? Мой пятичасовой опоссум прекрасно разбирается во времени, а Джей Би никак не научится. Я от него с ума сойду.
        Я перечитала последнюю фразу. Дедушка всегда меня учил, что в научных записях должны быть только факты, мнения записывать не надо. Пришлось стереть. Хорошо ещё, что я писала карандашом.
        Отец и Альберто принесли низкорослую сосенку, которая росла посреди дубовой рощи (хвойные вообще плохо приживаются в наших местах). Джей Би пришёл в неописуемый восторг:
        - Кэлли, смотри, Кэлли, ёлка, ёлка! Значит, будет Рождество.
        Теперь надо делать ёлочные украшения из цветной бумаги, крепить крошечные свечки в малюсеньких подсвечниках к веткам. Гарри вырезал сверкающую серебристую звезду, укрепил её на самой верхушке. Ему даже лестница не понадобилась - такое тщедушное было деревце. На нижние ветки набросали катышки хлопка - пусть изображает снег. О настоящем снеге мы знали только понаслышке, никто из нас его в глаза не видал.
        Фентресские методисты придерживались разных традиций: в одних семьях подарками обмениваются в канун Рождества, в других - в сам рождественский день. К счастью, в нашей семье предпочитали канун Рождества. Пастор мистер Корнелиус Баркер утверждал, что в подарках нет никакого смысла, это пустая трата денег и языческий обряд. Но попробуй убедить в этом семерых детей сразу. Нашей маме не удалось, и даже преподобный Баркер особенно не старался. Его раз в месяц приглашали на ужин, и, как мне кажется, он был единственным гостем, которому радовался дедушка. Они звали друг друга по именам - Уолтер и Корнелиус (мама от этого приходила в ужас) - и без конца спорили об ископаемых и Книге Бытия. Мама ради соблюдения приличий пригласила пастора на ужин после вечерней рождественской службы.
        Весь день прошёл в бесконечном мытье - нелёгкая задача, требующая невероятного количества горячей воды. Потом мы собрались в прихожей, и мама устроила тщательную проверку. Редкий случай, но никого не отправили обратно в ванную: ни мальчиков - отмывать грязные шеи, ни девочку - избавиться от грязи под ногтями.
        Ночь была ясной и холодной, мы закутались в тёплые пальто и шарфы. Гарри запер собак, чтобы не увязались за нами, и все, кроме дедушки, пустились в путь. Дедушка остался дома - поддерживать огонь в камине и наслаждаться тишиной и покоем. Альберто и Сан-Хуана запрягли фургон и покатили в католический храм Гваделупской Божьей Матери в Мартиндейле. Виола отправилась на службу в свою общину, в Церковь Всех Детей Господних. Мне ужасно хотелось как-нибудь пойти с ней, но мама не разрешала. Я не раз проходила мимо их церкви. Ветхое здание еле держится, зато песнопения радостные и возвышенные. По-моему, остальные церкви им и в подмётки не годятся.
        Мы зажгли фонари и по дороге пели рождественские колядки. Я вела Джима Боуи за руку и показывала ему разные созвездия на небе.
        - Смотри, вот Canis Major и Canis Minor. Это значит Большой Пёс и Малый Пёс.
        - Но в небе нет никаких собак, - забеспокоился Джей Би. - Это же не собаки, а звёзды.
        - В древности люди думали, что они похожи на собак.
        - Они на Аякса совсем не похожи. И на Матильду. Ты, наверно, всё сочиняешь. Мама говорит, что сочинять нехорошо.
        У меня самой эти светящиеся точечки никак не складывались ни в собаку, ни в буйвола, ни во льва. Какая же неудержимая фантазия была у этих древних людей.
        Мы завернули за угол и подошли к методисткой церкви, освещённой множеством ламп. У нас там своя скамья. Все расселись, а Гарри отправился помогать учительнице музыки мисс Браун. Она играла на органе. Энергично ударяла по клавишам, одним махом переключала регистры, давила, как сумасшедшая, на ножные педали. Гарри едва успевал ноты переворачивать. Мы спели рождественский гимн «Вести ангельской внемли», и мои чувства к мисс Браун потеплели - самую чуточку.
        После службы преподобный Баркер отправился с нами. Воспользовавшись тем, что взрослые ушли вперёд, Сэм Хьюстон меня ущипнул. В отместку я толкнула его в лужу. Мокрые ботинки научат его хорошим манерам.
        Из нашей трубы шёл ароматный дымок. Виола уже вернулась со службы, они с дедушкой встречали нас на пороге. Мы зашли в гостиную. На ёлке, словно огоньки фей, сияли десятки маленьких свечек. В камине пылал огонь. На буфете посверкивала хрустальная чаша с пуншем из подогретого вина с гвоздикой. Рядом стоял серебряный кувшин с горячим сидром для детей - конечно, без алкоголя. Ещё одна новость - в этом году Гарри в первый раз удостоился стакана рождественского пунша.
        Родители обычно обменивались рождественским поцелуем. Мы, дети, видели, как они целуются, только раз в году. Но тут мама вспомнила про пастора и отвернулась в смущении. Папа поцеловал ей руку и нежно шепнул: «Маргарет».
        Пастор осведомился у дедушки, нет ли каких-нибудь новостей о Растении. Непритворный интерес, почти как у неугомонного мистера Хофера.
        - Нет, Корнелиус, пока ни слова, - дедушка раскурил сигару и вежливо выдохнул дым в потолок. - Науку торопить нельзя. Это дело медленное.
        На ужин был свиной окорок, но мы, дети, не переставая вертелись на стульях. Наконец родители сжалились, и настало время подарков. Что бы там мистер Баркер ни думал о пользе и вреде подарков, он остался и с удовольствием наблюдал за каждым новым доказательством того, как нас невероятно балуют.
        Подарком для всей семьи оказался новый стереоскоп: предполагалось, что все дети будут пользоваться им по очереди (весьма и весьма маловероятно). К нему прилагались картинки: «Большой египетский сфинкс», «Белый город - парк аттракционов в Чикаго» и «Необычайная жизнь эскимосов». Каждый получил в подарок по крупному ярко-оранжевому апельсину, редкому и дорогому зимнему лакомству. Я свой сразу есть не стала.
        Джей Би досталась новая деревянная лошадка-качалка, потому что старая практически развалилась. Лошадка была покрыта выделанной коровьей шкурой, хвост у неё был из настоящего конского волоса, а седло - кожаное. Сал Росс получил новые деревянные игрушки на колёсиках и волчок. Тревис - книгу о том, как выращивать кроликов для удовольствия и на продажу и щётку - вычёсывать кроличью шерсть. Я знала, что он мечтал об ослике, но подарки ему понравились. Ламару подарили стальную линейку с транспортиром и компас. Сэму Хьюстону - «Приключения Шерлока Холмса». Гарри - новый костюм из тёмно-синей шерсти, самое то для молодого человека, который хочет произвести приятное впечатление. Конечно же, все получили по паре коричневых шерстяных носков, связанных лично мной. Их качество было весьма неоднородным. Первые носочки - для самого младшего брата - перекошены и кое-где пузырятся. К тому времени, как я добралась до старших братьев, носки уже приобрели вполне приличный вид. В папиных и дедушкиных появились даже простенькие узоры. О моём рукоделии было много разговоров; конечно, стыдиться уже не приходится,
но и таких бешеных похвал оно тоже не заслуживает. (По-моему, все эти похвалы - сплошное притворство.)
        Маме я подарила засушенные цветы в рамочке. От папы она получила пару серёжек, гранатовых с чёрным янтарём, а ему подарила ярко-зелёный в клеточку жилет - ездить по делам в Остин.
        Виола хлопотала на кухне, но и ей достался подарок - нюхательный табак и плотная фланелевая нижняя юбка красного цвета.
        Дедушка получил красивую коробку сигар - они приехали издалека, из места под названием Куба. На крышке - картинка с танцующей женщиной в длинной развевающейся юбке. Чудная коробка, идеальный размер для сундучка с сокровищами. У Ламара по лицу видно, как ему такую хочется, но он слишком боится дедушки, чтобы выпрашивать.
        - Давай, - шепнула я брату, - попроси его. Он не кусается.
        - Тебя-то он не укусит. А меня вполне может.
        - Ну ты трусишка, Ламар, - так его можно на всё что угодно, подначить. Срабатывает безотказно.
        Он вскочил и промаршировал к дедушке.
        - Сэр, а вы не отдадите мне коробку? Когда она будет пустая.
        - Конечно, дам… Тревис, - удивлению дедушки не было предела.
        - Благодарю вас, сэр, - Ламар быстро ретировался на своё место.
        - Видишь? Он вполне милый, если с ним поближе познакомиться, - шепнула я.
        - Он меня Тревисом назвал, - прошипел Ламар.
        Я хихикнула.
        - Зато коробка тебе достанется.
        - А с чего ты такая добрая? Тебе самой не нужна?
        - У меня уже есть две, нет, три таких.
        - Везуха тебе.
        До чего же он всё-таки противный.
        А как насчёт моих подарков? Младшие братья подарили мятый пакетик с леденцами, старшие - новые ленты в волосы. Родители вручили очаровательный серебряный медальон с выгравированными инициалами - моими. И ещё один подарок в обёрточной бумаге. Знаю, знаю, это книга. Ура, книга! Ценное прибавление к моей маленькой библиотеке на полочке у кровати. Книга толстая и тяжёлая, похоже, что-то типа словаря. Может быть, даже энциклопедия. Я разорвала упаковку, и на обложке показалось напечатанное замысловатым шрифтом слово «Наука».
        Вот здорово! Чудеса, да и только! Мало того что я держу в руках новою книгу; больше всего меня радует тот факт, что папа с мамой наконец поняли, что мне нужнее всего, без чего жизнь не в жизнь. Я с восторгом поглядела на родителей. Они улыбнулись в ответ. Я сняла остатки упаковки и увидела название книги целиком - «Наука домоводства».
        Я в полном недоумении уставилась на книгу. Что это такое? На каком языке? «Наука домоводства», автор миссис Джосайя Джарвис. Что это значит? Тут что-то не так. Руки словно одеревенели. Я с трудом открыла книгу на странице с оглавлением и прочла: «Кушанья для больных», «Самые лучшие соленья и маринады», «Как избавиться от пятен». Ужас какой!
        Разговор вдруг умолк, слышно было только монотонное поскрипывание лошадки-качалки в углу. Все уставились на меня. Я посмотрела на маму. Она нахмурилась - дочь явно собирается опозорить её перед пастором.
        - Что скажешь, Кэлпурния?
        Что Кэлпурнии остаётся сказать? Что тут скажешь? Больше всего мне хотелось швырнуть книгу в камин - она годится только на растопку. Ещё мне хотелось во весь голос заорать: «Это несправедливо!» Мне хотелось драться и кусаться, мне хотелось убежать от всех. Даже от дедушки. Да, даже от него. Обнадёживал, а сам знал, что новый век для меня не наступит, у девочек новой жизни нет и не будет. Я своими ушами слышала, как родители вынесли мне пожизненный приговор, без обжалования и досрочного освобождения. Никто не поможет, ни дедушка, ни кто другой. Верёвка уже затянута на шее.
        - Кэлпурния?
        На меня навалилась такая страшная усталость, что даже злости не осталось. Не могу больше сражаться. Тяжёлое это дело, тяжелее не придумаешь. Собрала последние остатки сил и выдавила из себя подобие жалкой улыбки.
        - Спасибо, - прошептала я. Одно слово, одно жалкое слово, которое произнесли мои лживые уста. К глазам подкатили слёзы. Больше всего хотелось исчезнуть с лица земли.
        В этот момент Джей Би издал отчаянный вопль - он свалился с лошади. Воспользовавшись суматохой, я собрала свои подарки и выскользнула из гостиной. Наверху, в спальне, я уселась у окна и уставилась в темноту. Через пару минут я заметила фонарь - это пастор возвращается домой. Огонь мерцает словно светлячок. Сал Росс и Джей Би смеются и болтают на лестнице. Я переоделась в ночнушку и легла в постель. Посмотрела на ленты, на медальон, на книгу, аккуратно разложенные на комоде рядом с гнездом колибри в стеклянном ящичке. Закрыла глаза. Даже плакать уже не было сил.
        Глава 26
        Хорошие новости
        Хотя клювы и ноги птиц обыкновенно бывают чисты, однако земля иногда пристаёт к ним: в одном случае я снял 22 грана сухой глинистой земли с ноги куропатки, и в этой земле были камешки величиной с семя вики.
        Несколько месяцев я жадно высматривала долгожданное письмо среди кучи счетов и скучных записок на столе в холле. И каждый день отходила разочарованная. Известие пришло на третий день Рождества, но это было не письмо, а телеграмма. Телеграмма - это всегда страшно. Деловые люди извещают телеграммами о продажах и покупках, но если обычному человеку приходит телеграмма, это означает одно - кто-то в семье умер. Телеграфист мистер Флеминг подъехал к нашему дому на велосипеде. На войне он был рядовым и, хотя не служил под командой дедушки, высоко его ценил и всегда был рад услужить. Я встретила мистера Флеминга в конце подъездной дорожки, где уныло слонялась среди дренажных канавок, выискивая водомерок. Никаких водомерок не было, но всё лучше, чем торчать в своей комнате и читать подаренную на Рождество «Науку домоводства».
        Телеграфист слез с велосипеда.
        - Кэлли Ви, я принёс телеграмму для мистера Тейта.
        Значит, для папы. Кто же умер? Я задумалась. Наверно, его престарелая тетушка в Вичите, которую я ни разу в жизни не видела.
        - Телеграмма из Вичиты?
        - Я вообще-то не должен говорить… но если ты настаиваешь… из Вашингтона.
        - Что?
        - Откуда-то из Вашингтона.
        - Да папа никого не знает в Вашингтоне.
        - Это не твоему отцу, это капитану Тейту.
        - Кому?
        - Твоему дедушке.
        Я потеряла дар речи.
        - Думаю, её надо вручить немедленно, - сказал мистер Флеминг.
        - Дайте её мне!
        Он взглянул на меня с ужасом.
        - О чём ты говоришь? Я не могу тебе её отдать!
        - Отдайте немедленно!
        - Да что это с тобой? Ты же воспитанная девочка! Телеграмму полагается вручать взрослым, тем, кому не меньше восемнадцати, таково требование компании.
        - О, простите, простите!
        - Я серьёзно отношусь к своим обязанностям.
        Сердце бухало о рёбра - вот-вот выскочит.
        - Идёмте, мистер Флеминг! Скорее, пожалуйста!
        Я потянула его за рукав, но он запыхался, к тому же вёл за собой велосипед. Проклятые пятьдесят ярдов до дома заняли целую вечность. Как в страшном сне; меня словно затягивало в зыбучий песок.
        На крыльце мистер Флеминг стряхнул мою руку и поправил фуражку. Я ворвалась в дом с криком:
        - Дедушка, где вы?
        Мама отозвалась из гостиной:
        - Не надо так кричать, детка. У нас миссис Пертл, зайди и поздоровайся.
        В обычное время я бы не осмелилась спорить с мамой, но сейчас кроме закрытой двери библиотеки ничего не существовало. Что делать? Куда бежать? Я завертелась как волчок.
        Мама заметила за моей спиной мистера Флеминга. Она тоже знала, зачем посылают телеграммы. Мистер Флеминг дотронулся до фуражки.
        - Здравствуйте, миссис Тейт. Извините, если помешал, мэм, у меня телеграмма для капитана Тейта. Из Вашингтона.
        - Откуда? Из Вашингтона?
        - Надо же! - воскликнула миссис Пертл.
        - Входите, мистер Флеминг. Капитан вышел на прогулку, он сейчас где-то на реке, собирает образцы для своей коллекции. Право, не знаю, где его искать.
        - Я, я знаю!
        Я выскочила из дома. Прежде чем дверь за мной захлопнулась, успела услышать только: «Вы уж извините мою дочь…»
        Мигом проскочив дорожку, я свернула на оленью тропу в густом кустарнике. Она вела прямо к реке. Я скакала как олень и петляла как лиса. Никогда я не бегала так быстро.
        - Пришло! - орала я. - Дедушка, пришло! Из Вашингтона!
        Его не было в бухточке. Где же он? Куда делся? Я побежала вдоль реки на юг, выкрикивая его имя. Добежала до скалы напротив острова, где он тоже часто бывал. Никого. Ринулась к плотине возле машины по очистке хлопка - до неё никак не меньше пяти минут. Я чуть не плакала от отчаяния. Я же всегда знала, где его искать. А вот сегодня - нет.
        Я вспугнула краснохвостого сарыча на дубу, он пронзительно закричал. Дыхание сбилось, я перестала звать деда, только повторяла про себя в такт шагам: «Де-душ-ка, де-душ-ка, де-душ-ка». Под пекановым деревом паслось кабанье семейство. Я их возмущённо растолкала - нечего путаться под ногами.
        Скоро я наткнулась на мистера О’Фланагана, который вытащил клетку с Полли наружу, чтобы они оба могли подышать воздухом. Мистер О’Фланаган стоял на крутом берегу прямо над колёсами плотины, удовлетворённо попыхивая сигарой, и поглядывал на реку поверх своего внушительного животика. Полли распушил хохолок и злобно уставился на меня.
        - Дедушку видели? - выкрикнула я, задыхаясь.
        По лицу мистера О’Фланагана было понятно: нет, не видел.
        - Что случилось? - встревожился он.
        Я кинулась через дорогу в редакцию газеты, рывком распахнула дверь и ввалилась в контору. Мэгги Медлин сидела за коммутатором и ела сандвич. Кажется, я её напугала.
        - Дедушку не видели?
        Она чуть не подавилась.
        - Сегодня не видела. А что случилось?
        Я стремительно развернулась и упёрлась прямо в живот мистера О’Фланагана. Оказывается, он шёл за мной.
        - Кэлпурния, что стряслось? Кто-то заболел?
        - Вызвать доктора? - спросила Мэгги.
        Я пыталась обойти мистера О'Фланагана справа, проскользнуть слева, но он оказался проворнее. Даже странно для такого толстяка. Он схватил меня за плечи и потряс.
        - Кэлпурния, что с тобой? Ты заболела? Кто заболел?
        Я едва переводила дыхание. Сил больше нет. Всё. Надежды рухнули. Никому я не нужна. Раньше мы всегда были вместе. А теперь… Как так получилось? Почему я не боролась? Где же он сегодня, в этот великий день? Я всегда могла его отыскать, а сегодня почему-то не могу. Собирает коллекцию в новом, незнакомом месте? Там, где мне его не найти. В секретном месте. Только для него одного. Без меня.
        Вопрос для Дневника: почему? Ответ: потому что ему надоела Кэлпурния и хочется побыть одному. Он устал с ней нянчиться. Так, Кэлпурния? Так? Точно?
        - Нет, сэр, никто не заболел, - только и сумела я выдавить.
        В голове засела страшная мысль. Не мелькнула ли на дедушкином лице тень неудовольствия, когда я на днях заявилась в библиотеку и помешала ему читать? А может, мама с папой с ним побеседовали? Сказали, что он оказывает на меня дурное влияние, и посоветовали переключиться с внучки на внуков? А печальная история с потерянным горошком? Конечно, я его в конце концов обнаружила, но простил ли меня дедушка за то, что я была такой дурой и умудрилась потерять место находки? Почему он похваливал мои попытки научиться вязать и готовить, когда мама накинулась на меня с домашними делами? И не утешил, увидев «Науку домоводства». Он всегда знал: настоящая наука не для меня. И вот домашняя западня захлопнулась навсегда. Я разрыдалась.
        - Господи, детка, что с тобой? - мистер О’Фланаган неуклюже погладил меня по голове. - Ну, ну, не плачь. Я отведу тебя домой к мамочке.
        - Спасибо, мистер О’Фланаган, со мной всё в порядке, - прорыдала я в ответ.
        - Ты уверена? Выглядишь неважно.
        Он вдруг помрачнел.
        - К тебе… к тебе кто-нибудь приставал?
        - Нет, ничего такого, я просто ищу дедушку.
        Кажется, я его не убедила. Я достала платок из кармана фартука, платок моментально промок насквозь. Я плакала и никак не могла остановиться.
        - Возьми, - мистер О’Фланаган протянул мне свой носовой платок. - Тебе он сейчас нужнее. Можешь оставить себе. А теперь пойдём домой к маме.
        Он не оставит меня в покое, пока я не перестану плакать. Я высморкалась и с невероятным усилием постаралась взять себя в руки.
        - Всё нормально, мистер О’Фланаган. Я пойду домой. Спасибо. До свидания.
        Неохотно он отпустил меня. Я выбралась на улицу и потащилась домой.
        Дедушка дал мне сочинение мистера Дарвина. Дал мне возможность совсем иной жизни. Ни то ни другое, оказывается, не имело значения. Мне остаётся только «Наука домоводства». Какая же я жалкая дура. Пусть все вступают в новый век, да только моя ничтожная жизнь от этого не переменится. Моя жалкая, ничтожная жизнь. Пора бы уже понять. Слёзы снова брызнули фонтаном. Платок мистера О’Фланагана промок от слёз и соплей. Оставался последний вопрос для Дневника, а потом я его закрою навсегда: что в телеграмме? Да? Нет? Дедушке придётся ответить. Я его заставлю. Он просто обязан мне сказать.
        Я вытерла лицо последним сухим уголком платка мистера О’Фланагана и обернулась. Он по-прежнему смотрел мне вслед. Присматривал, чтобы я добралась до дома. Старался казаться спокойным. Хоть кому-то есть до меня дело.
        Он следил за мной до угла. Я постаралась взять себя в руки, чтобы избежать дальнейших расспросов.
        Мама и миссис Пертл всё ещё в гостиной. Мама разливает чай, Виола в свежем белом переднике как раз вносит лимонный кекс на серебряном блюде. Мистер Флеминг с чашкой из парадного сервиза на коленях, у ног - почтовая сумка. Кажется, он твёрдо решил не двигаться с места, пока не узнает, что написано в единственной в его жизни телеграмме из Вашингтона.
        Мама подняла голову.
        - Кэлпурния, что с тобой? Нашла дедушку?
        - Со мной ничего. Нет, не нашла.
        - Простите, мэм, - вмешалась Виола. - Мне кажется, капитан Тейт в сарае на заднем дворе.
        Виола упорно не желала называть место, где работает дедушка, ни лабораторией, ни хижиной, где раньше жили рабы.
        В сарае? То есть в лаборатории?
        Мама нахмурилась.
        - Я была уверена, что он отправился на реку. Кэлпурния, сходи за ним. Мы не можем заставлять мистера Флеминга ждать весь день.
        - Не беспокойтесь, мэм, - возразил телеграфист и слегка подтолкнул свою чашку по направлению к чайнику.
        Не на реке?
        - Хотите ещё чаю, мистер Флеминг?
        - Спасибо, мэм, не откажусь.
        Он не ушёл на реку без меня. Он пошёл без меня в лабораторию.
        - Кэлпурния! Ты меня слышишь? Ступай приведи дедушку. Миссис Пертл, попробуйте кусочек кекса. Очень вкусный, у Виолы свой особый рецепт.
        Я растерянно кивнула.
        - Сейчас приведу.
        Я прошла через кухню. Виола занималась ужином.
        - Что случилось? Как-то ты странно выглядишь.
        - Просто не выспалась.
        Я намочила платок мистера О’Фланагана под струёй холодной воды. Прижала к лицу.
        - Я вообще странная, - пробормотала я сквозь ткань платка. - Поэтому так и выгляжу.
        - С чего это ты? - Виола повысила голос, потому что как раз закипел чайник.
        Я утёрлась концом полотенца, погляделась в надтреснутое зеркало на задней двери. Лицо красное, опухшее, но взгляд уже не такой безумный. Я внимательно всматривалась в своё отражение. Кто я - надоедливая девчонка, пристающая к взрослым, или идиотка, делающая слишком поспешные выводы?
        - Как ты считаешь, Виола, кто я - дура или надоеда?
        - Ну, про тебя много чего можно сказать, детка. Но ты явно не дура. И совсем не надоеда. Ничего подобного.
        - Ты серьёзно?
        - Брось пороть чепуху.
        - Виола, это важно.
        - Ничего подобного, - твёрдо сказала она и вернулась к готовке.
        Я смотрела на её узкие плечи и крепкие руки. На Виолу можно положиться, и вкусная еда тут ни при чём. Виола никогда меня не обманывала. И сейчас не обманывает. Я подошла сзади и обняла её за талию. Как в первый раз ощутила, какая она худенькая, косточки как у птички. Как только в таком маленьком теле помещается такая большая душа?
        - Иди уже, - проворчала Виола. - Некогда мне с тобой.
        - Слушаюсь, мэм!
        И ворчит как всегда! Это меня окончательно успокоило.
        - Сколько можно повторять: какая я тебе мэм? Не смей звать меня «мэм» в этом доме, - крикнула она мне вслед.
        Дворовые кошки разлеглись на заднем крыльце. Пробралась мимо них и потащилась в лабораторию. Ноги - как свинцовые гири. Короткая дорога заняла целую вечность.
        Я откинула занавеску из мешковины в дверном проёме. Он сидел в продавленном кресле и разглядывал колбу с какой-то жидкостью на столе. Взгляд непроницаемый.
        - Дедушка, пришло!
        - Пришло?
        - Известие о нашем Растении.
        Он молчал.
        - Телеграмма из Вашингтона.
        Он поднял глаза к потолку и спокойно спросил:
        - Ну и что там?
        Я просто остолбенела.
        - Не знаю, не читала. Телеграмма адресована вам.
        - Бог с тобой, Кэлпурния! Мы же коллеги. Работаем вместе. Могла бы и прочесть.
        Я кивнула, не в силах произнести ни слова.
        - Когда получаешь телеграмму из Вашингтона, надо выглядеть соответствующе.
        Он поднялся, одёрнул потрёпанный сюртук. Потом пригладил мне волосы и поправил бант.
        - Готова?
        Я снова кивнула. Он протянул руку.
        - Пошли?
        Я взяла деда за руку, и мы молча двинулись к дому. Почти дошли до заднего крыльца, когда я остановилась.
        - Подождите, дедушка.
        - Что, Кэлпурния?
        - Может, лучше войти через парадную дверь? - мой голос задрожал. - Как вы думаете?
        - Ты совершенно права.
        Мы медленно обошли вокруг дома. Миновали окно гостиной. Три головы удивлённо повернулись нам вслед. Я замечала каждую мелочь. Лилии поникли до земли, на кустах индийской сирени потрескалась кора, в небе кучерявились облачка.
        Даже в воздухе чувствовалась торжественность момента. Меня пробирала дрожь. Сердце бешено колотилось в груди. Рука в руке, поднялись мы по широким ступеням веранды, дедушка открыл передо мною дверь и с поклоном пропустил вперёд.
        - Капитан Тейт!
        Мистер Флеминг вскочил и вытянулся по стойке смирно.
        - Рад видеть вас, сэр. Вам телеграмма из самого Вашингтона. Из округа Колумбия, сэр.
        - Спасибо, мистер Флеминг. Премного благодарен.
        - Я подумал, что это может быть важно, и сразу же поспешил сюда.
        - Благодарю вас, мистер Флеминг.
        - Не смог доверить телеграмму никому из разносчиков.
        - Спасибо, мистер Флеминг.
        - Не поймите меня неправильно, они хорошие ребята, иначе я не стал бы держать их на службе, но иногда они могут отвлечься, вот я и решил…
        Тут вмешалась мама:
        - Мистер Флеминг, может, вы наконец отдадите телеграмму капитану Тейту?
        - Да, мэм, конечно, мэм.
        Он запустил руку в сумку и извлёк телеграмму.
        - Вот она. Из самого Вашингтона. Да, сэр. Не ближний свет.
        Миссис Пертл легонько вскрикнула и схватилась за грудь. Мы все смотрели на конверт как загипнотизированные. Дедушка выступил вперёд, и телеграфист отдал ему конверт.
        - Благодарю за труды, мистер Флеминг.
        Дедушка пошарил в жилетном кармане в поисках монетки, но телеграфист её отверг.
        - Я не приму от вас вознаграждения, капитан Тейт. Нет, сэр. Всегда к вашим услугам, сэр.
        Он лихо отдал честь и прищёлкнул каблуками.
        - Очень любезно с вашей стороны, - отвечал дед и, увидев, что мистер Флеминг всё ещё стоит навытяжку, скомандовал: - Вольно.
        Это слегка разрядило обстановку. Мы смотрели на дедушку, дедушка смотрел на телеграмму.
        - Ещё раз спасибо, мистер Флеминг! До свидания, дамы!
        Дедушка отвесил поклон маме и миссис Пертл. Зажав телеграмму в руке, он повернулся и вышел. Мы, все четверо как один, так и застыли с открытыми ртами. Возмутительно! Несправедливо! Такая телеграмма раз в жизни бывает, и мы не узнаем, что в ней? Невыносимо! Как дедушка мог так поступить с нами? Особенно со мной.
        - Кэлпурния, - позвал он из коридора, - ты идёшь?
        Секунду я не могла двинуться с места, потом, собравшись с силами, рванула за ним - и плевать на хорошие манеры. Я догнала его у двери в библиотеку. Дедушка молча отпер дверь, и мы вошли. Камин не горит, в комнате зябковато. Зелёные бархатные портьеры раздвинуты, чтобы впустить неяркое зимнее солнце. Дедушка садится за стол. Смотрит торжественно и одновременно нетерпеливо.
        - Принеси-ка лампу.
        Дрожащими руками я зажигаю лампу. Что, если ответ - «нет»? Кто мы тогда? Выживший из ума старик и глупая девчонка. А если да? Мы станем знаменитыми? Известными? Нас ждёт успех? Нас причислят к бессмертным? Что лучше - знать или не знать? Он всё равно меня не разлюбит. Правда ведь? Я сидела на верблюжьем седле и мечтала, чтобы дедушка вообще не читал телеграмму.
        Он внимательно рассмотрел белый конверт. Взял нож из слоновой кости и аккуратно вскрыл конверт. Телеграмма - просто сложенный лист бумаги. Дедушка протянул его мне.
        - Прочти вслух, дитя моё.
        Руки трясутся. Разворачиваю и читаю, запинаясь на длинных словах.
        Уважаемые профессор Тейт и мисс Тейт! Мы, члены Комитета по систематике растений Смитсоновского института, рады сообщить, что после долгих исследований и тщательной проверки мы пришли к выводу, что вы выделили новый, ранее неизвестный вид горошка. Класс Dicotyledon; порядок Fabales; семейство Fabaceae; род Vicia. Как правило, виду присваивается название по имени того, кто первым его описал, или любое название по его выбору, если только это название уже не используется. Можем ли мы, в согласии с обычными правилами систематики, порекомендовать название Vicia tateii? Вы, впрочем, можете предложить иное название. Выбор за вами. Институт поздравляет вас с замечательным открытием. С научным приветом, всегда ваш, et cetera, Генри С. Лариви, Председатель Комитета по систематике растений.
        Я бережно сложила листок и подняла глаза на деда. Он сидел совершенно неподвижно и смотрел в пространство. Надо срочно что-нибудь сказать, но что? В комнате было тихо, только вдалеке выла собака. Это Матильда демонстрировала свой уникальный переливчатый зов. Странно, что в такую минуту я обратила внимание на собаку. В кухне грохотали кастрюли, хлопнула деревянная рама сетчатой двери, два брата устроили потасовку в прихожей. Из гостиной послышались звуки фортепьяно - простой, привязчивый мотив. Это Гарри засадили сыграть гостям. Музыка вернула дедушку обратно на землю. Какой у него грустный, задумчивый взгляд.
        - Да, - произнёс он.
        - Да? - я не знала, что ещё сказать.
        Через минуту он продолжил:
        - Это Шопен. Всегда любил эту вещь. Знаешь, Кэлпурния…
        Он замолчал.
        - Да, дедушка?
        - Знаешь…
        - Да, дедушка?
        - Всегда любил. Больше всего остального.
        - Я не знала.
        - Называется «Капли дождя».
        - Я этого не знала.
        На заднем крыльце Виола звонила в колокольчик. Скоро она ударит в гонг в прихожей.
        Дедушка не обратил внимания на призыв к ужину.
        - Остаётся решить одно - как прожить недолгий срок, который нам выпал.
        Интересно, почему он ничего не говорит о телеграмме? Жалко, что сейчас зазвучит гонг. Ужин - это просто ужин. Ужин может и подождать. По правде говоря, мы имеем право сидеть тут хоть до завтра. Я оглядела библиотеку. Книги, броненосец, заспиртованные животные.
        - Дедушка!
        - Что?
        - А телеграмма?
        - Что телеграмма?
        - Ну…
        Виола ударила в гонг. Всегда не вовремя. Ненавижу!
        - Ты хочешь что-нибудь спросить?
        - Нет, - тихо сказала я, - наверно, ничего.
        - Что тебя беспокоит?
        - Ничего, но…
        - В мире так много вещей, которые надо узнать, а нам отпущено так мало времени. Я уже стар. Думал, вообще не доживу.
        Я подошла к нему. Хотела отдать телеграмму, но он возразил:
        - Оставь у себя. Вложи в Дневник.
        Я сунула листок в карман передника и обняла дедушку. Он тоже меня обнял и поцеловал. Мы немножко постояли, прижавшись друг к другу, пока не раздался неотвратимый стук в дверь.
        Я-то надеялась на праздник. Флаги, угощение, конфетти. Я ждала, что нас будут носить на руках. Но дед не сказал ни слова. Весь ужин я сидела ни жива ни мертва. Что со мной не так? Почему я не радуюсь в счастливейший день моей жизни? Да и в жизни дедушки тоже.
        Мама то и дело поглядывала на деда, улыбалась, поощрительно кивала, стоило ему поднять голову от тарелки. Предоставляла ему все возможности рассказать о редкостном известии. Но он только еду себе подкладывал. Перешёптывание, понимающие взгляды - братья поняли, что дело нечисто.
        Ужин заканчивался. Сан-Хуана убирала десертные тарелки. Дедушка подошёл к буфету и плеснул себе добрую порцию портвейна. Он поднял стакан и подождал, пока все не успокоятся и не посмотрят на него. В бокале отразился свет свечи, и рубиново-красный отблеск пробежал по дедушкиной бороде.
        Он посмотрел на сидящих за столом, потом повернулся в сторону кухни и позвал Виолу. Она нахмурилась и поспешила в столовую, на ходу вытирая руки о фартук.
        - Леди и джентльмены! - дедушка отвесил общий поклон. - Разрешите предложить тост. Произошло знаменательное событие. Сегодня я получил телеграмму из Вашингтона. Смитсоновский институт извещает меня и Кэлпурнию, что мы открыли новый вид горошка. Доселе неизвестный. С этого момента он будет называться Vicia tateii.
        - Замечательно! - отозвался папа.
        Мама озадаченно разглядывала деда, потом повернулась ко мне.
        Гарри сказал:
        - Дедушка, вы вписали наше имя в историю.
        - Ты выиграла приз, Кэлли? - спросил Джим Боуи. - А какой?
        - Наш приз - упоминание в научных трудах.
        - В каких трудах? Что это значит? Мы их увидим?
        - В один прекрасный день увидишь, Джей Би.
        Папа начал аплодировать, остальные подхватили, захлопали в ладоши, прокричали: «Ура!» Этого я и ждала и немного повеселела, но не так сильно, как вы, наверно, подумали. Папа подошёл к буфету, щедро налил себе портвейна и спросил:
        - Присоединишься, Маргарет?
        Мама всё сверлила меня глазами.
        - Маргарет!
        - Что? - она повернулась к папе. - Налей немножечко. Раз уж такой случай.
        - Виола, прошу тебя, - сказал дед.
        - Нет, нет, мистер Тейт, я не могу, - ответила Виола, поймав мамин взгляд.
        Дед, не обращая внимания на протесты, сунул ей в руки бокал, другой вручил Сан-Хуане - она даже испугалась. Все подняли бокалы. Мы в подражание взрослым подняли свои чашки с молоком.
        Папа произнёс:
        - За наше здоровье и процветание! За дедушку и его научные достижения! Должен признаться, иногда я не совсем понимаю, на что ты тратишь время, но сегодня мне стало ясно: игра стоит свеч! Вся семья тобою гордится.
        Гарри затянул «Такой уж он славный парень», и все братья трижды прокричали: «Ура!»
        - И не забудьте Кэлпурнию и её Дневник. Я требую своей доли славы, детка, - это же я подарил тебе записную книжку. Ты молодец!
        Новое «Ура!», на этот раз в честь меня. Приятно было видеть сияющие мордашки братьев.
        - Это правда, - сказал дедушка. - Без помощи Кэлпурнии у меня ничего бы не вышло. Альфред, твой единственный ребёнок - просто сокровище.
        Он невозмутимо поднял бокал и выпил.
        Единственный ребёнок? Все ошеломлённо замолчали, потом братья начали возмущённо перешёптываться.
        - Прошу прощения, - дед понял свою ошибку. - Я просто оговорился. Конечно же, я имел в виду, что Кэлпурния - единственная дочь моего сына и моя единственная внучка.
        Он допил свой бокал и сел на место. Пусть братья злятся, мне всё равно. Во мне всё просто бурлило от счастья. Он любит меня больше всех, разве не так? И я тоже люблю его больше всех на свете.
        Глава 27
        Канун Нового года
        Человек почти не в состоянии или только с большим трудом может отбирать какие-либо уклонения в строении, не обнаруживающиеся чем-нибудь внешне, да и в редких случаях заботится он о внутреннем строении.
        В этом году в первый раз всем нам, от Гарри до Джима Боуи, позволили не ложиться спать до полуночи, чтобы мы могли сосчитать удары часов. Прекрасное, волнующее событие, по крайней мере в теории. На самом деле все страшно нервничали. В некоторых религиозных общинах поговаривали, что в первый день нового тысячелетия наступит конец света. В газетах писали о диких бородатых людях в длинных рубахах, марширующих по улицам Остина с воззваниями: покайтесь, конец близок. Папа легкомысленно считал их шайкой психов, а Тревис, наоборот, принял всерьёз и даже спросил меня после долгих раздумий:
        - Как ты думаешь, Кэлли, конец света действительно наступит?
        - Нет, глупенький. Мне дедушка объяснил. Века просто отмечают течение времени. Их придумали люди. Наш календарь пришёл из Англии.
        - А вдруг правда? Кто тогда присмотрит за Джесси Джеймсом? Кто покормит Банни?
        Только одна возможность прекратить дискуссию.
        - Не волнуйся, Тревис. Я это сделаю.
        - Тогда ладно. Спасибо, Кэлли.
        В шесть часов нас ждал обильный ужин. День был ненастный, но в каждой комнате весело трещал огонь. Мама выглядела спокойной и довольной. Она выпила немного шипучего вина, и это явно пошло ей на пользу. Папа произнёс множество тостов и заверил нас, что мир не идёт к концу, что в кругу любящей семьи - отца, жены и деток - он счастливейший человек на свете. От этих слов у него явно перехватило горло.
        Потом мы разошлись по спальням - отдохнуть перед вечером, прочесть молитвы, обдумать свои обещания на будущий год. По традиции, каждый из нас по очереди вставал и перечислял свои обещания. Мама всё записывала и вкладывала листочки в Библию, где они лежали до следующего Нового года.
        Я лежала на кровати и смотрела в темнеющее небо. С одной стороны, мне хотелось, чтобы наша жизнь шла по-прежнему, чтобы мы все вместе продолжали жить в нашем полном людей доме. С другой стороны, я мечтала о переменах, мечтала избавиться от Фентресса навсегда. Вот бы случилось что-нибудь необыкновенное, из ряда вон выходящее. Бессмысленно называть горохового мумутана в честь меня, если я всю жизнь проторчу в округе Колдуэлл, зажатом между Локхартом и Сан-Маркосом, и до самой смерти буду глядеть только на пекановые деревья да на хлопок. Дедушка говорит, что я смогу добиться всего, чего захочу. Иногда я ему верю, иногда нет. В такой хмурый, унылый день, как сегодня, в последний день уходящего века в перемены верится с трудом.
        Столько всего хочется увидеть, так много сделать. И что на самом деле удастся? Я написала длинный список на последней странице Дневника. Красная кожаная обложка покоробилась, краешки страниц замахрились. Мой Дневник, мой верный друг уже полгода. Я отложила его в сторону, и меня сморил сон. Мне приснилось, что я плыву по реке. Но река какая-то странная, не похожая на нашу. Вода не голубая, а светло-зелёная, берега песчаные.
        Меня разбудил удар гонга. Девять часов! Внизу нас ждали миски с обжигающе-горячей «Красоткой Бетти» - хлебным пудингом с яблоками. Каждый получил по хлопушке. Внутри обнаружились: бумажная корона, дуделка и крохотная жестяная игрушка. Сразу же начались оживлённые торговля и обмен. Потом оставалось только ждать. Младшие, не привыкшие так поздно не спать, почуяв ослабление дисциплины, носились вверх-вниз по лестнице или же засыпали прямо на ковре в гостиной.
        Я съела половинку полученного на Рождество апельсина, изображая несказанное удовольствие. Скорее всего, мне просто хотелось подразнить тех, кто свой апельсин уже прикончил. Другую половинку решила сберечь на следующий век. Интересно, каков на вкус апельсин 1899 года в 1900 году?
        К десяти часам мы выдохлись. Хотелось спать, но ведь нам разрешили не ложиться до полуночи. В одиннадцать наступило время новогодних обещаний. Мама достала из Библии прошлогодние листочки. Под громкий смех она зачитывала наши послания вслух и бросала в огонь.
        Только представьте себе - в прошлом году я написала, что хочу научиться прясть шерсть и штопать. Это было в другой жизни, раньше, чем наступило жаркое лето, когда я подружилась с дедушкой.
        Мы пытались объяснить Джиму Боуи смысл листков с обещаниями, но не сумели. Он слишком маленький. Мама придумала за него: за год выучить буквы. Сал Росс загадал всегда вовремя сдавать школьные задания. Тревис планировал проводить больше времени с Джесси Джеймсом. Желание невыполнимое - он и так всё время таскал этого котяру за клапаном комбинезона.
        Моя очередь. Я встала, достала из кармана Дневник, раскрыла на последней странице.
        - Это не одно обещание, а целый список желаний. Пока я жива, хочу увидеть: северное сияние; Гарри Гудини; Тихий океан или Атлантический, всё равно, любой океан; Ниагарский водопад; Кони-Айленд; кенгуру; утконоса; Эйфелеву башню; Гранд-Каньон; снег.
        Я села на место. Все молчали.
        - Прекрасно, детка, - сказал Гарри и зааплодировал, братья за ним. Мама и папа тоже пару раз хлопнули в ладоши. Мне почему-то стало грустно.
        Ламар объявил:
        - Хочу подтянуться по геометрии.
        Он целыми днями носился по дому, измеряя углы новым стальным транспортиром.
        Сэм Хьюстон сказал:
        - Лула Гейтс не позволяет мне нести её книжки после школы, поэтому я обещаю провожать Эффи Престон, даже если она тоже не захочет. Клянусь, так и будет.
        Смех и крики «ура!».
        Гарри - следующий. Но он только улыбнулся.
        - Это секрет.
        Общий протест. Так нечестно.
        - Скажи нам, Гарри, - попросила я. - Тайное обещание не считается.
        Наконец он согласился, наверно, чтобы отстали, и, глядя на маму, промямлил:
        - Хочу прилежно учиться, чтобы поступить в университет.
        Мама просияла; этого он и добивался. Уверена, совсем не это его заветное желание, просто он хочет задобрить маму. Что же у него на уме? Подозреваю, что Ферн Спитти.
        Мама пожелала, чтобы все дети до единого ходили в церковь не реже двух раз в неделю. В рядах этих самых детей было немало охов и ахов, но спорить с мамой никто не решился.
        Папа обещал перестать жевать табак. Дома жевать табак ему не разрешали, вот он и решил, что ежедневное мучение перед парадной дверью - надо же выплюнуть - перевешивает наслаждение на работе. Мама с довольным видом потягивала шипучку.
        Мы все немножко поприставали к дедушке, но он не рассердился и весело начал:
        - В моём возрасте поздно загадывать. Раньше надо было думать. Но есть одна вещь…
        Я ломала голову. Улучшить наш новый вид? Перегнать наконец что-нибудь путное из пекана? Невозможно догадаться.
        - Я хочу прокатиться в авто-мобиле. Слышал, в Остине есть один.
        - Это же ужасные машины! - воскликнула мама. - Такие опасные! Говорят, они могут взорваться в любую минуту. А заводной ручкой недолго и руку сломать!
        Дедушка только мечтательно улыбался.
        - Ну и что?
        Он как будто глядел вдаль, но я знала - он смотрит в будущее.
        Оставалось ждать ещё час. Мама и папа негромко разговаривали, дедушка курил сигару и читал журнал Национального географического общества, мы с братьями то упрямо таращили глаза, то вдруг проваливались в глубокий сон. Наконец - наконец-то - часы пробили полночь. С последним ударом на улице началась какофония звуков: весь город колотил по кастрюлькам и сковородкам. Мы взялись за руки, встали в круг и спели «За дружбу старую - до дна!». Много непонятных слов, зато музыка чудесная. Я вглядывалась в родные лица, вспоминала всё, что принёс прошлый год. Вот мама и папа - держатся за руки, усталые и счастливые. Мамины виски посеребрила седина - как я раньше этого не замечала? Вот Гарри - высокий, красивый, держится с достоинством. Настоящий джентльмен в безукоризненном воротничке и галстуке. Вот Сэм Хьюстон и Ламар. Вот Тревис с котом на руках. Сал Росс зевает, а Джей Би, самый младший, едва стоит на ногах, но храбро решил увидеть Новый год.
        И дедушкин бас вливается в печальную, нежную мелодию. Седая борода блестит в свете камина. Мы чуть не разминулись в этой жизни, дедушка и я. Он - мой самый главный подарок.
        Шум за окнами утих, песня допета. Все, кроме мамы с папой, отправились спать. Родители остались посидеть ещё немножко.
        Я надела самую тёплую красную фланелевую ночную рубашку и нырнула в постель. Добрая Сан-Хуана не забыла про грелку, простыни согрелись. Я собиралась полежать немного перед сном и заново оценить события своей жизни. Этим и полагается заниматься, когда начинается новый век, не так ли? Кажется, я заснула в ту же минуту, так что необходимость всё разложить по полочкам мне, наверное, просто приснилась.
        Глава 28
        1900 год
        Действие климата на первых порах может показаться совершенно независимым от борьбы за существование; но, поскольку климат уменьшает количество пищи, он вызывает самую жестокую борьбу между особями…
        Я проснулась от страха. Дыхание перехватило. Я нутром чуяла - что-то не так, ночью произошла катастрофа. Лишь через несколько секунд я поняла, в чём дело. И в доме, и за окном царила полная, неправдоподобная тишина. Кажется, весь мир хорошенько упаковали и куда-то отправили. Что случилось? Конец света всё-таки наступил? Что теперь - падать на колени и молиться? И восход какой-то неправильный. Через занавески пробивается скорее не свет, а отсутствие света. Все предметы в комнате кажутся тусклыми и серыми.
        И тут залаял Аякс. Залаял и сразу же замолчал, но я поняла, что звуки не исчезли, хотя и сделались глухими и тусклыми, как свет.
        Я почти забыла о страхе, когда поняла, что ужасно хочу писать. Ненавижу писать на горшок. Но снаружи поджидает какой-то непонятный ужас. Я хорошенько обдумала эту возможность. Нет, если уж встречаться с чудовищами, гораздо лучше сначала пописать. С другой стороны, фарфоровый ночной горшок, наверно, очень холодный, просто ледяной. Я взвесила все обстоятельства, нащупала под кроватью горшок, присела и ухитрилась пописать, не прикасаясь к нему. Так-то лучше. Теперь и чудовища не страшны.
        Я решительно направилась к окну. Расправила плечи, как солдат на параде, глубоко вдохнула и отдёрнула занавеску.
        Идеально-ровное белое одеяло накрыло траву, деревья, улицу. Всюду, куда хватало глаз, расстилалось сплошное, нетронутое, неподвижное белое покрывало. Это он! Снег. Что же ещё? Конечно, снег.
        Это не конец света. Скорее, начало.
        Я оглядела комнату. Привычные предметы в странном освещении: стеклянный ящичек с гнёздышком колибри, Дневник в красной обложке, коллекция бабочек.
        Я влезла в пуховые тапочки, натянула тёплый халат прямо на ночнушку. Обошла скрипящую половицу, осторожно открыла дверь, но она всё равно громко скрипнула в тишине. Прежде чем спуститься, подождала, не выглянет ли кто. Ни звука. Вот и хорошо.
        Весь снег - только для меня.
        Я вышла на веранду. Поплотнее запахнула халат. Неужели может быть так холодно? Я глубоко вдохнула. Воздух резал, как нож. Изо рта вырвалось облачко пара. Я попыталась его схватить, но не успела, облачко растаяло. Тишина вокруг. Слышно только, как воздух со свистом вырывается из лёгких да как колотится сердце. В серебристом небе не видно птиц, на деревьях нет белок, нет ни собак, ни опоссумов. Куда исчезло всё живое? Безжизненный пейзаж кажется одновременно и прекрасным, и зловещим.
        Вдруг из-за дерева показался молодой койот. Он мягко поднимал каждую лапу и стряхивал снег, прежде чем осторожно поставить её обратно. Шаг, взмах, пауза… шаг, взмах, пауза… И на морде написано такое отвращение, что я расхохоталась. Он вздрогнул, заметил меня, и, клянусь, ему тоже стало смешно. Он медленно повернулся и пошёл обратно, стараясь ступать след в след. Так же - шаг, взмах, пауза.
        Ну если койот может пройти по снегу, то и я смогу. Я начала спускаться с крыльца. Снег оказался рыхлым, а не твёрдым, как лёд. Он поддавался под ногами и скрипел при каждом шаге. Тапки сейчас же промокли, пару раз я поскользнулась и чуть не упала, но всё это ерунда. Я протоптала дорожку вниз по ступенькам и оглянулась на свои следы. Они на глазах превращались в лужицы с водой. Предо мной расстилался нетронутый снег. Смею ли я нарушить это совершенство? Осквернить его своим присутствием?
        Думаю, да. Я принимаю великий дар нового века - чудо этого мгновения. Ещё минута, ещё несколько драгоценных секунд, и начнётся суматоха, крики вдребезги разобьют тишину, на снегу появятся новые следы. Подобрав рубашку, я бегу бегом по дорожке, скольжу, чуть не падаю, радуюсь, как сумасшедшая. И плевать, как я при этом выгляжу. Я бегу по улице, где ещё нет ни одного следа от колёс, продираюсь через присыпанные белым кусты, сворачиваю к реке. Бегу мимо пеканового дерева под снегом. Розовато-коричневая сердцевина дупла - единственный цвет, оставшийся в чёрно-белом мире.
        Замечаю лёгкие следы птиц. Не сомневаюсь: птицы, как и я, сбиты с толку новым, бесшумным, белым миром. Как же иначе - последний снег здесь был несколько десятков лет назад. Если зяблик живёт два года, как может он донести информацию о том, чего никогда не видел, до следующих поколений? Само слово исчезло из языка птичьего сообщества. И зяблики, и другие птицы оказались не готовы к снегу. Надо будет насыпать побольше семян, положить им сала, ветчины, сена. Ни одно звено пищевой цепочки не должно пропасть.
        Я выбилась из сил, ноги превратились в две ледышки. Пора домой. Вот оно - первое утро первого дня нового века. Землю укрыл снег. Значит, в жизни возможно всё.
        Дом начал подавать первые признаки жизни. В окне на втором этаже я заметила дедушку. Он поднял руку, приветствуя меня. Я ответила тем же. На минуту мы застыли, глядя друг на друга. Потом я побежала домой, в тепло.
        Благодарности
        Дорогие читатели, ради занимательности я несколько вольно обращаюсь с историей Техаса. Прошу прощения у тех, кто заметил, как я свободно манипулирую фактами. Также ради занимательности я не совсем точно описываю сезоны цветения некоторых растений и систематику видов горошка (род Vicia). Прошу прощения у ботаников и садоводов, которые лучше меня в этом разбираются. Все ошибки в научных вопросах - исключительно моя вина.
        Выражаю благодарность следующим организациям за их помощь и поддержку во время работы над книгой: журналу «Обозреватель Миссисипи»; Техасскому комитету искусств; Союзу писателей Техаса; Музею искусств Далласа. Благодарю Барбару Френч из Комиссии по охране летучих мышей и доктора Диану Санчес-Бушонг из Объединенной Методистской церкви Уэстлейка за их экспертную помощь.
        Особая благодарность Лу Энн и Джиму Бредли за то, что позволили пожить в их летнем домике, когда я так в этом нуждалась. Благодарю профессора Роберту Уолкер из Техасского университета в Эль-Пасо, которая и камень научит писать. Я благодарна за помощь, которую оказали Ли К. Эббот и Грейс Пейли; Шелли Уильямс Остин; доктор Майкл Гласскок; Карен Штольц; Роберт Престон Пасдрел; Герри Бекман; Робин Аллен и Кэтрин Тэнни.
        Огромная благодарность Майку Робинсону, его дочери Кэлли, а также Филу и Джинни Тейтам за имя нашей героини.
        Благодарю Союз писателей Остина за их безграничную поддержку. Это Пэнси Флик, Грациела Флеминг, Нэнси Гор, Гейлон Грир, Джим Хоу, Сесилия Джонс, Ким Кронзер, Лаура ван Ландуит, Диана Оуэнс и Лотти Шапиро. Благодарю Хьюстона Уайта, Дина Доннела и Чарли Причарда за старый дом, который я купила; покойного Джона «Сэнди» Локетта за историю о летучей мыши. Он клялся, что это случилось с ним в Остине. Да, история невероятная, но у меня нет оснований сомневаться в её правдивости. Очень поддержали меня первые читатели этой книги: Джо Калхеви, Уэйн Прайс, Роксана Хейл Дролет, Кэрол Джервис и Ноэлин Томпсон, а также моя закадычная подруга Вэл Браун, заботливая и сердечная преподавательница музыки, ничуть не похожая на мисс Браун. Благодарю моего литературного агента Марси Познер, которая заметила мою книгу. Очень помогли улучшить эту книгу Лаура Годвин, Ноа Вилер, Ана Дебу, Марианна Коэн и все остальные сотрудники издательства «Холт».
        И особенная благодарность Гвен Мур Эрвин. После всех этих лет.
        notes
        Примечания
        1
        Этот эпиграф, как и все остальные, взят из книги Чарлза Дарвина «О происхождении видов путем естественного отбора, или Сохранение благоприятствуемых пород в борьбе за жизнь» (пер. с англ. К. А. Тимирязева).
        2
        Пожалуйста (фр.)
        3
        Очень забавный дедушка (фр.)
        4
        Мадмуазель, вы очаровательны (фр.)
        5
        Не так ли? (фр.)
        6
        Бен Джонсон, пер. В. Лунина.