Библиотека / История / Салиас Де Турнемир Елизавета : " Семейство Шалонскихъ Изъ Семейной Хроники " - читать онлайн

Сохранить .
Семейство Шалонскихъ (изъ семейной хроники) Елизавета Васильевна Салиас-де-Турнемир
        В повести популярной писательницы XIX века Евгении Тур рассказывается о жизни большой дворянской семьи Шалонских. О том, что претерпела она в страшный для нашего отечества 1812 год. Семейные предания столь знаменательного времени в истории земли нашей не должны пропадать бесследно. Книга Е. Тур, выдержавшая до революции многочисленные переиздания, была рекомендована Министерством народного просвещения для чтения учениками средних и старших классов.
        
        Семейство Шалонскихъ (изъ семейной хроники)
        Внуку моему Гр. Георгiю Салиасъ
        Родная моя тетка Любовь Григорьевна, рожденная Шалонская, въ замужеств? за отставнымъ полковникомъ ?едоромъ ?едоровичемъ Семигорскимъ, оставшись безд?тною вдовою, особенно любила меня, своего племянника, сына своего меньшаго брата Николая Григорьевича Шалонскаго. Часто разсказывала она мн? о своей молодости, о своемъ отц?, моемъ дяд? Григорі? Алекс?евич? Шалонскомъ, и о томъ, что претерп?ла она и все ея семейство въ страшный для нашего отечества 1812 годъ. Посл? ея смерти, по зав?щанію, я оказался единственнымъ ея насл?дникомъ. Переселясь на житье въ ея любимую усадьбу Ярославской губерніи, въ село Приволье, я нашелъ въ ея старомъ бюро отрывочныя записки и дневникъ, во многихъ м?стахъ съ затерянными листами, но веденный въ продолженіе н?сколькихъ л?тъ. Эти записки и дневникъ показались мн? нелишенными интереса; я собралъ ихъ, привелъ въ порядокъ и пополнилъ проб?лы по памяти изъ ея разсказовъ. Семейныя преданія столь знаменательнаго года въ исторіи земли нашей не должны, по моему мн?нію, пропадать безсл?дно.
        Отставной поручикъ
        Григорій Шалонскій.
        Глава I
        Мы жили весну и л?то въ подмосковной батюшкиной деревн?, осенью ?зжали къ бабушк? въ ея им?ніе Щеглово, Калужской губерніи, и тамъ проводили всю осень, а по первому пути отправлялись зимовать въ Москву. Эта бабушка наша была мать нашей матери, очень богатая и по фамиліи Кременева. Она безвы?здно жила въ своемъ большомъ им?ніи, недалеко отъ города Алексина. Объ ней и ея жить?-быть? я буду говорить впосл?дствіи подробн?е, а теперь скажу, изъ кого состояло наше семейство.
        Батюшка, Григорій Алекс?евичъ Шалонской, какъ я его запомню въ раннемъ д?тств?, былъ высокій, сильный брюнетъ, степенный и важный, съ оливковымъ цв?томъ лица и большими черными, выразительными и огневыми глазами. Онъ служилъ въ военной служб? и вышелъ въ чин? бригадира въ отставку. Въ д?лахъ по служб?, какъ говорили его сослуживцы и родные, онъ былъ ревностный, см?тливый, исполнительный челов?къ, нрава незаносчиваго и невздорнаго, непритязательнаго, но былъ гордъ и спины гнуть не могъ. Начальникъ не поладилъ съ нимъ, и отецъ мой вышелъ въ отставку 32 л?тъ. Онъ встр?тилъ мать мою у своей близкой родственницы, влюбился въ нее, женился и, им?я прекрасное состояніе, поселился на зиму въ Москв?. Вскор? посл? женитьбы, занявшись своими пом?стьями, онъ сд?лался отличнымъ агрономомъ, домос?домъ и мало-по-малу, занимаясь духовнымъ чтеніемъ по преимуществу, предался религіозному настроенію. Никогда не пропускалъ онъ об?дни въ воскресенье, ни даже заутрени и вечерни; приходилъ въ церковь прежде священника, становился на клиросъ, п?лъ сильнымъ, но пріятнымъ баритономъ. Онъ зналъ наизустъ всю церковную службу,
превеликій былъ знатокъ въ св. писаніи, зналъ псалмы, ирмосы и кондаки наизустъ и могъ бы поспорить съ любымъ духовнымъ лицомъ по этой части. Четьи-Минеи, Камень В?ры, Подражаніе Христу ?омы Кемпійскаго, пропов?ди Боссюэта, Массильона, Августина и Платона были его любимымъ чтеніемъ. Каждый день, л?томъ въ шесть часовъ, зимою въ восемь, собиралъ онъ насъ, д?тей своихъ, читалъ намъ самъ одну главу Евангелія, а потомъ каждаго изъ насъ заставлялъ при себ? молиться Богу. Мы должны были прочесть: „Отче нашъ", „B?рую", „Милосердія двери", „Царю небесный" и „Богородицу"; потомъ каждаго изъ насъ благословлялъ и отпускалъ пить чай и учиться. По воскресеньямъ собиралъ онъ насъ и шелъ съ нами въ церковь. Не малое испытаніе было для насъ стоять смирно, не шевелясь, долгую об?дню въ сырой, нетопленной поздней осенью, деревенской церкви. Я помню до сихъ поръ, какъ жестоко озябали мои ноги и съ какимъ удовольствіемъ помышляла я объ отъ?зд? въ Москву, гд? церкви были теплыя. Обращеніе отца нашего съ нами, д?тьми, было важное, серьезное, но не суровое, и мы его не боялись, мы чувствовали, что сердце его мягко, что онъ
добръ и чувствителенъ, несмотря на свой громкій голосъ и всегда задумчиво-строгое лицо. Матушку мы боялись больше, хотя она была нрава веселаго, любила см?яться и шутить, когда была въ дух?. Матушка ни въ чемъ, ни во вкусахъ, ни въ привычкахъ, ни въ мн?ніяхъ не сходилась съ батюшкой. Она была учена, воспитана на французскій ладъ французской гувернанткой и великая охотница до чтенія, но совс?мъ другаго, ч?мъ батюшка. Она любила поэзію, романы, а бол?е всего трагедіи. Память ея была изумительна. Она знала наизустъ Оды Руссо (не Жанъ-Жака, конечно, а Жана-Баптиста Руссо), ц?лые монологи изъ трагедій Вольтера, Корнеля и Расина, зачитывалась Жанъ-Жакомъ Руссо, Августомъ Лафонтеномъ (въ перевод? съ н?мецкаго), и вообще была пристрастна къ французской литератур?. Она влад?ла въ совершенств? французскимъ языкомъ и, читая и перечитывая письма г-жи Севинье, сама писала по-французски такимъ безукоризненно прекраснымъ слогомъ, хотя и очень высокимъ, что ея письма къ знакомымъ ходили по рукамъ и возбуждали всеобщее удивленіе и восторгъ. Это не мало радовало матушку, и она сама ц?нила высоко свои познанія и талантъ
писать письма. При этомъ образованіи, по тогдашнему времени зам?чательномъ, она была отличная хозяйка и знатокъ въ садоводств?. Цв?ты им?ла она р?дкіе, ум?ла засадить клумбы изящно, а въ теплицахъ, построенныхъ по ея желанію, развела множество тропическихъ растеній. Нельзя описать ея радость, когда разцв?талъ пышный южный цв?токъ; его тотчасъ изъ теплицы приносили въ покои и ставили на деревянныя полки, горкою украшавшія углы залы и снизу до верху уставленныя цв?тами. Букетовъ она не любила, говоря: „зач?мъ рвать цв?ты, ими надо любоваться живыми, а не мертвыми, умирающими въ вазахъ". Отецъ относился ко вкусамъ матери со вниманіемъ, но не разд?лялъ ихъ. Въ особенности не могъ онъ примириться съ ея пристрастіемъ къ французскимъ книгамъ и французскому языку. Онъ почиталъ вс?хъ вообще французовъ вольнодумцами, а книги французскія безнравственными, и считалъ, что вс? он? написаны подъ вліяніемъ Вольтера, котораго ненавид?лъ и о которомъ говорить спокойно не могъ. Матушка ему не прекословила, такъ что, несмотря на разницу мн?ній и вкусовъ, они жили дружно и любили другъ друга. Спорили они зачастую, но
ссоръ не запомню. Матушка им?ла большое вліяніе на отца во всемъ, что не касалось религіи, церкви, богослуженія и духовныхъ лицъ. Въ этомъ она должна была пасовать, какъ она сама выражалась, и предоставить насъ, д?тей, отцу; но за то во всемъ прочемъ она была полная и самовластная хозяйка. Она желала намъ дать отличное образованіе, и потому, несмотря на косые взгляды отца и его подчасъ р?зкія зам?чанія, у насъ жили француженка гувернантка и н?мецъ, не то гувернеръ, не то дядька. Богъ его знаетъ, что онъ былъ такое; его познанія ограничивались знаніемъ безконечнаго количества арій, которыя онъ расп?валъ по-н?мецки, гуляя съ нами по полямъ нашего дорогаго Воздвиженскаго. Батюшка говаривалъ, см?ясь:
        - Какой онъ гувернеръ! Я ув?ренъ, что онъ былъ актеръ, п?вецъ въ какомъ-нибудь н?мецкомъ городишк?. Откуда бы ему знать столько арій и расп?вать ихъ, размахивая руками.
        - Можетъ быть, отв?чала матушка, — но в?дь я взяла его не д?тей воспитывать; я сама ихъ воспитаю. Пусть онъ только выучитъ ихъ по-н?мецки. Ты всегда на нихъ нападаешь!
        - На кого? спрашивалъ отецъ.
        - Да на иностранцевъ, вотъ хотя бы на m-lle Rosine; у нея р?дкій французскій выговоръ, парижскій, чистый, чист?йшій.
        - Да зач?мъ онъ?
        - Какъ зач?мъ? Нельзя же языковъ не знать.
        - Пусть учатся, я не м?шаю, только не знаю, зач?мъ имъ чистый парижскій выговоръ.
        - Такъ по твоему ломанымъ французскимъ языкомъ говорить?
        Но батюшка не продолжалъ такого разговора и уходилъ по хозяйству, а такіе разговоры бывали часто.
        Такъ мы и жили между отцемъ, только-что не русскимъ старов?ромъ, и матерью, умною, но на заморскій ладъ воспитанною женщиной. Серьезныя, духовныя книги отца не привлекали насъ, а французскія книги матушки намъ были какъ-то чужды, не доросли мы до нихъ, или намъ наскучило слышать чтеніе того, чего мы не понимали хорошо. Въ особенности надо?дало намъ приказаніе не говорить по-русски. Вотъ это было горе нашего д?тства. „Parlez francais"! кричала m-lle Rosine, которой нравъ не отличался кротостью. „Sprechen sie deutsch"! басилъ н?мецъ, а мы только того и чаяли, чтобы урваться, уб?жать въ садъ и поболтать по-русски. Чего, чего не придумывала m-lle Rosine. Однажды она явилась съ дощечкой на красномъ шнурк?; на дощечк? былъ изображенъ оселъ съ длинными ушами, и она предназначала его для того изъ насъ, кто первый заговоритъ по-русски. Но, увы, оселъ въ первые три дня утратилъ всякое значеніе. Мы передавали его одинъ другому съ неописаннымъ рвеніемъ и вм?сто наказанія и стыда, на которые разсчитывала француженка, оселъ на дощечк? сд?лался нашею любимою игрою. Француженка пришла въ негодованіе.
        - Mais ces enfants n'ont aucun amour propre, on ne sait par quoi les prendre.
        - Прекрасный, благородный д?ти! Восклицалъ въ комическомъ негодованіи н?мецъ. Онъ въ особенности не могъ вид?ть спокойно, когда мы ?ли тюрю, то-есть черный хл?бъ, накрошенный въ квасъ. Видъ этого спартанскаго блюда вызывалъ его гн?вное презр?ніе, и ироническое его восклицаніе: прекрасный, благородный д?ти! только увеличивало нашъ аппетитъ и нашу веселость. Мы буквально, бывало, умирали со см?ху. В насъ было пятеро. Старшій братъ мой Сереженька, потомъ я, Люба, годомъ меньшая брата, а потомъ, двумя годами моложе меня, сестрица Милочка (Арина), за нею сестрица Наденька, а потомъ меньшой братецъ Николаша. Сереженька, Николаша и Милочка считались красавцами; они уродились, говорила матушка, въ ея породу, въ Кремневыхъ, славившуюся своею красотой. Сама матушка была зам?чательной красоты. И матушка, и Сереженька, и Милочка им?ли русые вившіеся волосы, темнос?рые, прекрасные, глубокіе, съ св?томъ и блескомъ глаза и цв?тъ лица зам?чательной б?лизны и н?жности. Сереженька, Николаша и Милочка были любимцами матери, а я и Наденька — мы походили на отца, смуглые, какъ цыганки, и не могли похвастаться
правильностью чертъ лица. Матушка очень сокрушалась нашими носами и всегда говаривала съ прискорбіемъ:
        - Боже мой! Какіе носы — в?дь это ужасно! У нихъ носъ Шалонскихъ. Вс?хъ Шалонскихъ Господь наградилъ ужасными носами.
        Носикъ матушки былъ небольшой, съ небольшимъ горбикомъ и безукоризненныхъ линій, а у отца и у меня съ сестрицей носы были не изъ маленькихъ, хотя и не уродливые, какъ скорб?ла о томъ матушка.
        Въ семейств? нашемъ пользовалась особеннымъ почетомъ наша няня Марья Семеновна, которая вс?хъ насъ выходила и выняньчила. Она была московская, небогатая купчиха, оставшаяся одна изъ многочисленнаго семейства, которое вымерло во время московской чумы. Няня не любила говорить о чум? этой, а мы любили слушать и непрем?нно заставляли ее разсказывать. Б?дная няня! При этомъ нашемъ неотвязномъ требованіи и вопросахъ, она крестилась, вспоминая страшное время. Она была старшая дочь у отца и матери и осталась сиротою съ меньшимъ братомъ; отецъ и мать, и 7 д?тей ихъ умерли, другъ за другомъ, во время чумы. Няня не могла безъ трепета вспоминать о черныхъ людяхъ, од?тыхъ въ черныя кожи, которые появлялись въ небольшой домикъ ея родителей и длинными крюками вытаскивали только-что умершихъ родныхъ ея. Въ живыхъ осталась она одна по 16-му году съ меньшимъ братомъ л?тъ 8. Они вдвоемъ заперлись въ заднюю комнатку домика, и въ маленькое окошечко добрые люди подавали имъ на палк? хл?бъ и воду. Когда чума въ Москв? миновала, Марью Семеновну выпустили изъ ея затворнической кельи, гд? натерп?лась она такихъ страховъ.
Оказалось, что въ маленькой лавочк? ея отца ничего не уц?л?ло: она была разграблена во время мятежа. Ее и брата ея пріютилъ у себя двоюродный дядя; братъ ея служилъ у него на поб?гушкахъ, а потомъ сталъ прикащикомъ, и умеръ, не доживъ до 18 л?тъ. Марью Семеновну въ 18 л?тъ отдали замужъ за купца, который оставилъ ее вдовою безъ всякаго состоянія. У ней были д?ти, но, какъ она говаривала: Господь ихъ прибралъ. И вотъ пришлось Марь? Семеновн? идти въ услуженіе. Она, потерявъ родныхъ д?тей, поступила въ нашъ домъ, когда родился братъ Сережа. И любила же она его! Больше вс?хъ насъ, взятыхъ вм?ст?. Она, какъ говорится, нагляд?ться на него не могла, и эта любовь ея къ своему воспитаннику въ особенности сблизила ее съ матушкой. Матушка любила безъ ума своего красавца и кроткаго, какъ ягненокъ, сына-первенца. Вс? мы это знали я не завидовали, потому что ужъ очень добръ былъ этотъ братъ нашъ, и сами мы его много любили. Всеобщій онъ былъ любимецъ. Только батюшка гляд?лъ не совс?мъ спокойно на это предпочтеніе. Онъ не одобрялъ его и поставлялъ себ? за долгъ не оказывать предпочтенія никому изъ д?тей. Мы это
вид?ли, знали на этотъ счетъ его мысли, но д?тскій глазъ зорокъ и д?тское сердце чутко, мы смутно понимали, что ближе другихъ стоятъ къ нему дочери, а ближе вс?хъ дочерей, я, старшая изъ нихъ. И однако я не могла похвалиться т?мъ, чтобъ отецъ баловалъ меня, какъ баловали, миловали и ласкали Сереженьку матушка и Марья Семеновна.
        Онъ заслуживалъ любовь матери по своей доброт? и кротости нрава и особенному свойству вс?мъ нравиться, ко вс?мъ быть внимательнымъ и любезнымъ, Онъ былъ въ полномъ смыл? слова ласковое, милое, добросердечное дітя, а впосл?дствіи добрый юноша. Русые его волосы вились отъ природы въ глянцовитыя кольца, с?рые большіе, св?тлые глаза гляд?ли добродушно, толстоватыя, но пунцовыя, какъ малина, губы улыбались охотно и часто. Объ немъ нельзя было сказать, что онъ уменъ, но такъ ужъ милъ и пригожъ! Въ дом? вс? его любили отъ судомойки до первой горничной и отъ дворника до дворецкаго. Для вс?хъ у него было доброе слово и прив?тъ.
        - Деньги, говаривала матушка, — не держутся въ его карман?, текутъ, какъ вода. Сереженька до т?хъ поръ спокойствія не им?етъ, пока не раздастъ ихъ.
        - Безсребренникъ, говорила няня, — не даромъ онъ родился наканун? св. Кузьмы и Демьяна безсребренниковъ.
        Марья Семеновна не могла нагляд?ться на него; она по ц?лымъ часамъ сиживала съ чулкомъ около него, когда онъ учился, и не мало забавляла насъ своими причитаніями и с?тованіями.
        - И что это васъ, д?точекъ, мучатъ, говаривала она. — Разв? вамъ пить-?сть нечего. Слава Богу, всего вдоволь. Жили бы, поживали. И зач?мъ это?
        - Какъ, няня, зач?мъ? Все знать надо. Ну, вотъ, няня, скажи-ка, какъ ты думаешь — велико солнце?
        - Что мн? думать. Богъ глаза далъ. Оно отсюда, снизу, кажется маленькимъ, а должно-быть велико-таки. Я полагаю больше будетъ задняго колеса нашей большой кареты.
        - Ну вотъ и ошиблась, восклицалъ Сережа: — оно, солнце-то, очень, очень велико, больше земнаго шара.
        - Какого земнаго шара?
        - Нашей земли, на которой мы живемъ.
        - Такъ говори путно, какой такой шаръ поминаешь, надъ старухой не см?йся гр?шно. Я не дура какая, либо юродивая, чтобы такому вздору пов?рить. Вишь ты! У тебя еще молоко на губахъ не обсохло! Туда же, см?яться надъ старухой, кропоталась не на шутку обид?вшаяся няня.
        - Вотъ-те крестъ, говорилъ братъ серьезно, которому упреки няни дошли до сердца, — я не см?юсь надъ тобою, нянечка. Солнце больше земли. Вотъ тутъ, я учу, изм?рено. — И онъ показывалъ ей на свой учебникъ.
        - Изм?рено! повторяла няня съ негодованіемъ. — а кто м?рилъ? Кто тамъ былъ? Подлинно у баръ либо денегъ много, либо ума мало, что за такія-то сказки они деньги платятъ. Этому-то д?тей учить, на этой-то пустяковин? ихъ моромъ морить! До полночи просиживаетъ, голубчикъ, дребедень-то эту заучивать! и!.. и!.. и!..
        И няня качала головою, возмущенная и озадаченная.
        - Няня, говорилъ братъ не безъ лукавства, — а знаешь ли, во сколько минутъ летитъ къ намъ лучъ св?та отъ солнца!
        - Не знаю и знать не хочу. Да что ты это, сударь, насм?хаться надо мною не походя вздумалъ. Лучъ, св?та и его м?рять! Ужъ лучше, какъ въ сказк?, веревку изъ песку свить, Уменъ сталъ больно.
        Братъ, видя, что няня не нашутку сердится. бросался ей на шею и душилъ ее поц?луями, приговаривая:
        - Не буду, не буду, не сердись Христа ради!
        - То-то же, отв?чала, растроганная его ласкою, няня, и грозилась на него, а зат?мъ крестила его, ц?ловала; онъ принимался нехотя за книгу, а она за чулокъ.
        - Что ты м?няешь книжку? Другое, что ли, твердить будешь?
        - Да, няня, грамматику.
        - Что оно такое? Ты толкомъ говори, а мудреныхъ словъ ты мн? не тычь. Я в?дь ихъ не испугаюсь, да и не удивлюсь.
        - Грамматика — наука правильно писать и говорить.
        - Тьфу, дурь какая! отплевывалась няня. — Да ты, чай, и такъ прирожденный русскій, такъ по-русски говорить знаешь. Чему жъ учиться-то?
        - Разнымъ правиламъ, какъ и почему.
        - Ну да, да, опять деньги даромъ давать. Я вотъ до 50 л?тъ дожила, говорю, слава Богу, вс? меня понимаютъ; а тебя, пожалуй, такъ заучатъ, что будешь говорить, какъ сынъ нашего дьячка. Слушаю я его намедни, сидя у его матери, слушаю, говоритъ онъ по-русски и вс? слова его наши, русскія слова, а понять ничего не могу. Еще въ отд?льности почти такое слово понять можно, а вм?ст?, н?тъ, никакъ не сообразить. Вотъ и говорю я его матери: „Что онъ это у васъ какъ мудрено разговариваетъ?" а она въ отв?тъ: „онъ у насъ ученый". а ты этому не учись, Теб? неприлично. Ты дворянинъ, столбовой россійскій дворянинъ, а онъ что? Семинаристъ, кутейникъ. Отецъ-то съ косицей на крилос? баситъ.
        - Что жъ, няня, что баситъ, онъ челов?къ хорошій, я съ нимъ стр?лять хожу; очень хорошо стр?ляетъ. Онъ мн? сказывалъ, что сынъ его ученый. Сама ты слышала, что красно говоритъ.
        - Это ему и къ лицу, Ему надо же ч?мъ-нибудь себ? отличіе им?ть, а теб? не нужно, у тебя рожденіе твое, отличіе.
        - Однако, няня, вступилась я, — если онъ останется при одномъ рожденіи, д?ло выйдетъ плохое. Неграмотныхъ, да неученыхъ и въ службу не берутъ.
        - Такъ вотъ оно что, я теперь за книжку, говорилъ братъ весело и принимался за учебникъ.
        Но брату наука давалась трудно. Училъ онъ часами то, что я выучивала въ полчаса. Няня безотлучно сид?ла около него, съ собол?знованіемъ качала головою, а иногда и бормотала что-то себ? подъ носъ. Между нею и братомъ образовалась т?сн?йшая связь и любовь. Никогда онъ не ложился спать, не простившись съ нею, она крестила его, а онъ, хотя никто его тому не училъ, ц?ловалъ у нея руку; она, сознавая, в?роятно, свою чисто-материнскую къ нему любовь и н?жность, не противилась тому и съ умиленіемъ гляд?ла на него. Матушка ц?нила любовь няни ко вс?мъ намъ, но въ особенности къ брату, и обходилась съ ней совс?мъ иначе, ч?мъ тогда обходились съ нянями, какъ бы ихъ ни любили. Матушка относилась къ нян? скор?е, какъ къ близкой родственниц?, ч?мъ къ лицу подчиненному и служащему въ дом?. Она съ ней сиживала вечеромъ, пивала съ ней чай, а въ отсутствіи отца сажала ее об?дать съ собою, и разсуждали он? о хозяйств?, д?тяхъ, ихъ состояніи и будущности. Словомъ, Марья Семеновна была членомъ нашего семейства и им?ла свой голосъ. Во всемъ. что касалось вседневной жизни, она была сов?тница разумная, ревнивая
блюстительница интересовъ дома и нашего благосостоянія. Одинъ батюшка гляд?лъ неодобрительно на постоянное присутствіе няни при дракахъ, играхъ и чтеніяхъ Сережи, и еще больше порицалъ матушку за ея предпочтеніе къ старшему сыну. Когда матушка говаривала, что какая-либо вещь или домъ, или им?ніе будутъ Сереженькины, батюшка останавливалъ ее словомъ:
        - Не знаю; у насъ еще, кром? его, четверо д?тей.
        - То д?вочки, возражала мать, — выйдутъ замужъ — отр?занный ломоть, а сыновей у насъ двое.
        - а потому, что д?вочка, такъ мн? ее по міру пустить? говорилъ отецъ съ досадой: — отд?лить ее, потому что ей ни въ службу, ни въ должность идти нельзя! Н?тъ, это д?ло гр?шное, несправедливое.
        - Съ тобою не сговоришь, отв?чала матушка, весьма недовольная, и умолкала.
        Глава II
        Вообще строй семьи нашей сложился странно. Вліяніе и направленіе матери было французское, вліяніе и направленіе батюшки русское, скажу — старов?рческое, а мы, д?ти, росли между двухъ, не поддаваясь ни тому, ни другому. Могу сказать, что мы росли индифферентами, между этихъ двухъ теченій. Въ моей памяти уц?л?ли кое-какіе разговоры н семейныя картины, которыя я и разскажу, какъ помню.
        Осенью сиживали мы въ нашей круглой небольшой гостиной. Матушка пом?щалась на диван?, полукругомъ занимавшемъ всю ст?ну, батюшка сиживалъ въ большихъ креслахъ и курилъ длинную трубку, такую длинную, что она лежала на полу. Около играли сестра Милочка и братъ Николаша, няня держала на рукахъ полуторагодовалую Надю, а я сид?ла подл? матушки. Она вязала на длинныхъ спицахъ какую-то фуфайку, которой не суждено было быть оконченной; по крайней м?р? я помню только процессъ этого вязанія въ продолженіе н?сколькихъ л?тъ. Плохо подвигалась фуфайка: то возьметъ матушка книгу, то пойдетъ по хозяйству. а фуфайка лежитъ на стол?. Плохая была она рукод?льница, но работать желала по принципу и пріучала меня. Когда она вязала фуфайку, я должна была вязать чулокъ изъ очень толстыхъ нитокъ. Вязанье чулка почитала я тяжкимъ наказаніемъ и поглядывала на матушку: авось встанетъ, авось уйдетъ, авось возьмется за книжку, а лишь только наставало это счастливое мгновеніе, какъ и мой чулокъ соединялся съ фуфайкой и покоился на стол? часами, днями и… годами. У?демъ къ бабушк? или въ Москву, оставимъ въ Воздвиженскомъ
фуфайку и чулокъ, прі?демъ на зиму домой, опять появляется фуфайка и ненавистный мн? чулокъ. Этотъ-то чулокъ вязала я, однажды, въ скучный вечеръ, сидя около матушки, когда разыгравшіяся д?ти толкнули трубку отца, Онъ всегда этого боялся, мал?йшій толчокъ трубки отзывался очень сильно на чубук? и грозилъ зубамъ его.
        - Тише! зубы мн? вышибите. Арина, ужъ ты не маленькая, можешь остеречься.
        - Не называй ты ее такъ, сказала матушка, — сколько разъ просила я тебя.
        Батюшка былъ не въ дух?.
        - Безразсудно просила. Арина, имя христіанское, имя моей матушки.
        - Знаю, сказала мать съ досадою. — Неужели бы я согласилась назвать мою дочь такимъ именемъ, еслибы оно не было имя твоей матери. Конечно, сд?лала теб? въ угоду, — а ты ее зови Милочкой.
        - Милочка не имя, а кличка. У моего товарища была борзая, ее звали Милка.
        - То Милка, а то Милочка. Не хочу я дочери Арины.
        - Ну, зови Аришей.
        - Фу, какая гадость: Арина, Ариша. Не хочу я и слышать этого.
        - Что-жь, ее и знакомые, и лакеи буду звать Милочкой до 50 л?тъ.
        - Родные будутъ звать Милочкой, а лакей Ириной.
        Отецъ покачалъ головой и замолчалъ. И я съ т?хъ поръ зам?тила, что вс? слуги звали сестру Милочку Ириной. Сохрани Боже, если бы кто назвалъ Ариной — непрем?нно получилъ бы нагоняй.
        Старшій братъ мой Сереженька строгалъ и клеилъ, для чего былъ ему купленъ инструментъ и стоялъ станокъ въ углу залы. Посл? я ужъ узнала, что матушка, всл?дствіе чтенія не одинъ разъ Эмиля Руссо, вс?хъ д?тей кормила сама, и пожелала, чтобы братъ мой зналъ какое-либо ремесло. Ремеслу братъ не выучился, но станокъ любилъ, и какъ-то, съ помощію плотника Власа, соорудилъ матушк? скамеечку подъ ноги. Сгрогалъ однажды онъ немилосердно и надо?далъ батюшк?, который читалъ огромную книгу въ кожаномъ переплет?.
        - Погоди, не стучи, сказалъ батюшка, и Сереженька примолкъ, а мы насторожили уши, такъ какъ вечера осенніе тянулись долго и немного было у насъ развлеченій.
        - А вотъ въ Англіи, продолжалъ отецъ, обращаясь къ матушк?, — не по нашему. Это я одобряю, хотя къ англичанамъ пристрастія особеннаго не им?ю.
        - За что ихъ любить? Нація коварная, однимъ словомъ: perfide Albion. а ты о чемъ говоришь?
        - О томъ, что у нихъ званіе священника весьма почетно. Оно такъ и быть должно. Служитель алтаря — лучшее назначеніе для челов?ка богобоязливаго и нравственнаго. Въ Англіи меньшіе сыновья знатныхъ фамилій принимаютъ священство.
        - Дворянинъ, да въ священники! Не дворянское это д?ло.
        - а почему? Самое почтенное д?ло. Подавать прим?ръ прихожанамъ, жить строго, по запов?дямъ, поучать паству свою прим?ромъ и словомъ, что этого почтенн?е!
        - Чтобы быть священникомъ, возразила недовольная матушка, — надо знать богословіе и стало быть учиться въ семинаріи.
        - Что-жь такое? Въ Англіи есть школы, гд? преподаютъ богословіе.
        - Школы! школы! воскликнула мать съ жаромъ, — какъ ты ни называй такую школу, все выйдетъ семинарія и семинаристъ. Blanc bonnet, bonnet blanc.
        - А я терп?ть не могу французской болтовни. Толку въ ней н?тъ — и народъ пустой, вздорный и безбожный.
        - Не вс? французы — безбожники. Ты самъ читаешь пропов?ди Массильона и хвалишь.
        - Быть можетъ, и не вс? они безбожники, только я ихъ терп?ть не могу. Кром? б?дъ, ничего они не над?лаютъ, да ужъ и не мало над?лали. Короля законнаго умертвили, храмы поругали, проходимца корсиканскаго взяли теперь въ императоры. Того и гляди накажетъ насъ Господь за то, что мы этихъ безбожниковъ и вольнодумовъ чтимъ и во всемъ имъ подражать стремимся. Но не о томъ я р?чь повелъ теперь. Я говорю, что почелъ бы себя счастливымъ, если бы сынъ мой, какъ въ Англіи, поступилъ въ священники.
        - Что ты, батюшка мой, рехнулся, что ли? Опомнись, сказала матушка съ досадою. — Да я и слышать такихъ словъ не хочу. Мой сынъ дворянинъ, царскій слуга, а не пономарь съ косицей.
        - Я теб? не о пономарств? говорю, хотя и пономарь церковно-служитель. Я теб? говорю о священств?. Это санъ. Ужели ты сочтешь за стыдъ, еслибы уродила сына, какъ митрополитъ Филиппъ, либо блаженный Августинъ?
        - Это совс?мъ не то. То люди святые, куда намъ до святыхъ. Дай намъ Богъ воспитать людей честныхъ, образованныхъ, в?рныхъ слуг царю и отечеству.
        - Одно другому не м?шаетъ. Одного сына въ воины христолюбивые, а другаго въ священники благочестивые.
        - Да что жъ ты самъ въ попы-то не шелъ? сказала матушка съ ироніей.
        - Зач?мъ служилъ и дослужился до бригадира? Зач?мъ женился?
        - Зач?мъ? Служилъ я моему законному царю и моему отечеству — тогда призванія не им?лъ идти по духовной части… въ монахи… Обычай не дозволяетъ идти въ священники.
        - Призванія не было — а отъ чего же у сына твоего призваніе будетъ? И у сына не будетъ!
        - Очень жаль, особенно жаль, если ты будешь внушать ему съ д?тства такія мысли. Ты бы ужъ ему Вольтера почитала.
        - Я сама читаю только трагедіи Вольтера, сказала матушка. всегда обижавшаяся, когда говорили объ Вольтер? безъ восхищенія, но вм?ст? съ т?мъ опасавшаяся прослыть вольнодумкой. — а трагедіи его безподобны. Въ семинаристы же сына пихать не буду, воля твоя! По твоему д?вочекъ од?ть въ темныя платья, лифъ по горло, не учить языкамъ. не вывозить никуда и прямо въ монастырь отдать по 20-му году. Н?тъ, воля твоя, этого не будетъ, пока я жива. Д?ти твои — также и мои д?ти, Я не согласна.
        И мать моя положила свою фуфайку на столъ (а я скор?й туда же бросила свой чулокъ) и вышла изъ комнаты, вспыхнувъ лицомъ. Батюшка посмотр?лъ на нее очень какъ-то невесело и молча принялся читать книгу.
        Матушка не безъ нам?ренія упомянула о платьяхъ по горло. Батюшк? было непріятно, когда она од?вала насъ по мод?, съ открытымъ воротомъ и короткими рукавами. Онъ считалъ гр?хомъ од?ваться нарядно, -здить въ театръ, а пуще всего носить платья, открывая шею, плечи и руки. а матушка, напротивъ, любила од?ваться по мод?, танцовала зам?чательно прелестно, по тогдашнему выд?лывая мудреныя па и антреша, любила театръ и не упускала случая потанцовать и взять ложу. Она была еще очень красива; красот? ея удивлялись вс?, и она невинно гордилась этимъ. Отецъ терп?лъ, покорялся, любя матушку очень н?жно, — но не оправдывалъ ея склонности къ св?тскимъ удовольствіямъ. Онъ называлъ это суетою, это означало: т?шить дьявола.
        — Дьявола, говорила матушка, — а гд? ты видалъ дьявола? я его нигд?, никогда не видала.
        - А кто же нашептываетъ суету всякую, какъ не дьяволъ? Его т?шутъ, когда бросають деньги зря, и вм?сто того, чтобы въ церкви подавать, нищую братію од?лять, — рядятся, да ?здять по баламъ да театрамъ.
        - Не говори пустаго, вступалась матушка, — мы съ тобою живемъ и такъ не по-людски, гостей не принимаемъ, не тратимъ на наряды и театры. Когда, когда, разв? изр?дка придется повеселиться… а про нищихъ и про церкви я ничего не говорю — ты не мало роздалъ. Вишь, какую церковь выстроилъ, что денегъ извелъ.
        Постройка церкви весьма роскошная не нравилась матери, но она не вступала въ открытую борьбу, хотя боялась, что батюшка тратитъ на все слишкомъ много, не по состоянію. Отецъ достроилъ церковь и освятилъ ее уже посл? пожара Москвы, и приказывалъ себя похоронить въ ней, что однако мы не могли исполнить, ибо вышло запрещеніе хоронить въ церквахъ.

* * *
        Радости и развлеченья нашей однообразной и тихой жизни ограничивались по?здками къ бабушк? всякую осень къ ея имянинамъ. Ее звали Любовь Петровна, и къ 17 сентября съ?зжались къ ней вс? ея родные, дочери съ мужьями и д?тьми, племянницы и племянники тоже съ д?тьми. Бабушка въ молодости славилась красотою, часть которой передала и матушк?. Она осталась вдовою еще въ молодыхъ л?тахъ и была уважаема вс?ми за кротость нрава, ясность характера в чрезм?рную доброту. Она слыла за самую почтенную и во вс?хъ отношеніяхъ пріятную и прив?тливую старушку. Мать наша считалась ея любимою дочерью, а я любимою внучкою; я была названа въ ея честь: Любовью, и наши имянины, конечно, праздновались вм?ст?. Я знала, отправляясь въ Щеглово (такъ называлось им?ніе бабушки), что меня ждутъ тамъ и угощенія, и подарки, и поц?луи, и ласки, и чай съ топлеными сливками, покрытыми золочеными п?нками, и ухаживанье вс?хъ горничныхъ, и поклоны всей дворни. Лишь только кончился августъ м?сяцъ, какъ у насъ въ Воздвиженскомъ начинались сборы. Какіе это были веселые сборы! Сколько б?готни, хохоту и болтовни. Домъ оживалъ. Горничныя
б?гали, б?гали слуги и дворовые, и вс? укладывали и свой, и барскій скарбъ. Даже прачки, и т? мечтали, и гадали о томъ, которую изъ нихъ возьмутъ къ „старой барын?", такъ вс? он? звали бабушку. Вс? знали, что бабушка никого не отпуститъ изъ Щеглова безъ добраго слова, привольныхъ угощеній, а иногда и подарка. а сборы были не малые. ?здили мы къ бабушк? на „своихъ" (т. е. на своихъ лошадяхъ) съ ц?лымъ обозомъ и, такъ сказать, караваномъ. Отъ насъ до Щеглова считалось 200 слишкомъ верстъ и не по большой столбовой дорог?; а частію проселкомъ. Тогда на почтовыхъ ?зжали чиновные люди да вельможи знатн?йшіе, а дворянство, даже весьма богатое и старинныхъ родовъ, -зжало на своихъ лошадяхъ; когда же предстояла ?зда сп?шная, по неотлагательному д?лу, бол?зни или иной б?д?, то нанимали извощиковъ и ?здили на сдачу. Батюшка всегда ?зжалъ на своихъ, любилъ лошадей и им?лъ свой собственный конный заводъ.
        Путешествіе наше всегда совершалось сл?дующимъ образомъ и порядкомъ. Впереди вс?хъ, въ коляск? четверней, -халъ батюшка со мною и старшимъ братомъ; за коляской ?хала тяжелая четвером?стная карета, зааряженная шестерикомъ съ форейторомъ, гд? сид?ла матушка, няня Марья Семеновна, братъ Николаша и сестры, Милочка и Надя. За каретой ?хали бричка тройкой съ горничными, зa бричкой кибитка съ прачками, тоже тройкой. Рядомъ съ кучеромъ сид?ли: на коляск? батюшки — его камердинеръ; на козлахъ кареты — высочайшаго роста лакей Андрей; на козлахъ брички — ?едоръ, башмачникъ, который шилъ башмаки и сапоги на вс?хъ насъ и на всю нашу прислугу. Въ кибитк? возс?далъ очень важно поваръ Евграфъ, чрезвычайно искусный въ своемъ д?л? и крайне непріятнаго нрава. Вы?зжали мы въ 5 часовъ утра. Батюшка требовалъ пунктуальной аккуратности, и матушка ему покорялась. Въ 5 часовъ ровно вл?зала она въ карету, и по?здъ нашъ двигался крупною рысью, по слову батюшки: съ Богомъ! Колокольчики заливались, и кучера весело покрикивали особеннымъ покрикомъ; „Эй вы! Голубчики! вали!" или: „Соколики, выноси!" Въ 10 часовъ утра
останавливались всегда въ заран?е назначенной деревн?, всегда почти у знакомаго мужика. Въ избу выносили погребцы, ковры; сперва пили чай, потомъ часа въ два об?дали, потомъ собирались опять и вы?зжали въ 4 часа, -хали до 8 и ночевали. Въ избу приносили огромныя охабки с?на, стлали его на полъ, накрывали коврами и б?льемъ, и укладывались вс?, кто гд? попало, не разд?ваясь вполн?, а накидывая халаты и капоты. Матушка не очень любила этихъ импровизированныхъ первобытныхъ ночлеговъ и часто уходила спать въ карету. На четвертый день достигали мы наконецъ Щеглова. Какая радость охватывала меня, когда мы подъ?зжали къ перевозу, когда перевозились на паром? черезъ р?ку, которая текла 1/2 версты отъ Щегловской усадьбы. Какъ билось томительно и страстно мое сердце, когда мы сворачивали направо, и я, бывало, завижу гумно, садъ, ограду садовую съ б?лыми вязами и, наконецъ, ворота большаго бабушкина двора. Между т?мъ бабушка, зная аккуратность батюшки, который всегда прі?зжалъ въ первыхъ числахъ сентября, ждала насъ съ нетерп?ніемъ, приказывала мыть, чистить и мести флигель своего дома, въ которомъ мы всегда
пом?щались и который назывался флигелемъ Шалонскихъ. Онъ соединялся съ домомъ крытой, съ огромными окнами галлереей. Бабушка жила въ большомъ старомъ деревянномъ дом? съ двумя своими незамужними дочерьми и двумя племянницами, тоже д?вицами. Старшая — Наталья Дмитріевна, им?ла уже около 50 л?тъ и страстно любила меньшую сестру свою Сашеньку и двоюродную сестру Оленьку, которыхъ, въ особенности первую, считала ребенкомъ, хотя ей было бол?е 26 л?тъ. Она звала ее Сашей, а тетя Саша звала свою старшую сестру просто сестрицей или Натальей Дмитріевной и говорила ей: вы. Во всемъ слушалась она ея безпрекословно. Домъ бабушки былъ громадный, съ большой залой и хорами, откуда въ имянины и праздники грем?ла музыка, съ большой и малой гостиными, съ бильярдной залой и мужскимъ кабинетомъ, гд? никто не жилъ посл? кончины д?душки. Въ кабинет? стояли чудныя раковины, большіе часы съ курантами и китайскій фарфоръ, въ гостиной вис?ли въ золоченыхъ рамахъ картины, вывезенныя изъ Петербурга однимъ изъ дядей бабушки. Одна из нихъ представляла испанца въ черномъ бархатномъ плать? съ огромнымъ воротникомъ изъ великол?пнаго
кружева, другая — красавицу съ в?тками сирени у корсажа и въ черныхъ кудряхъ. Была и вакханка съ тирсомъ въ рукахъ, и амуръ съ колчаномъ и стр?лами. Домъ стоялъ въ глубин? огромнаго двора, отъ котораго тянулись сады обширные и т?нистые, верхній и нижній. Верхній садъ состоялъ изъ старыхъ липовыхъ аллей и кончался плодовымъ садомъ, а нижній шелъ уступами подъ гору къ оранжереямъ, вишневому грунту и пруду, обсаженному елями. За оранжереями текла, извиваясь между зелен?ющихъ полей, небольшая р?ченка. Для насъ, д?тей, Щеглово представлялось раемъ земнымъ. Любящая, балующая бабушка, въ волю гулянья, катанья, всякія лакомства и услужливость многочисленной дворни. Дворня бабушки жила въ довольств?, свобод? и праздности и относилась къ намъ, внучкамъ, съ любовью и уваженіемъ. Самая наша жизнь, дома крайне монотонная и отчасти суровая, изм?нялась совершенно въ Щеглов?. Ни длинныхъ молитвъ по утру, ни слишкомъ длинныхъ службъ въ домовой церкви, ни длинныхъ вечеровъ въ молчаніи, матушка за книжкой, а я за чулкомъ. — Напротивъ того, разговоры многочисленной семьи, гости, вы?зды — словомъ, мы вы?зжали въ Щеглово
съ замирающимъ отъ радости сердцемъ и покидали его съ горькими слезами.
        Подходило 17 сентября, и бабушка, поджидая дочь, зятя и внучатъ волновалась по своему, тихохонько, но зам?тно. Вм?сто того, чтобы сид?ть въ диванной за вязаньемъ кошельковъ изъ бисера, она переходила галлерею, осматривала флигель Шалонскихъ, приказывала кое-что дворецкому Петру Иванову, ходившему за нею по пятамъ, заложивъ руки за спину, и отв?чавшаго на всякое слово ея: „слушаю-съ". Посл? об?да бабушка выходила на балконъ, гляд?ла вдоль къ перевозу и приказывала позвать ребятъ. Ихъ являлась толпа не малая, вс?хъ возрастовъ, начиная съ 15 до 5 л?тъ.
        - Слушайте, д?ти, говорила бабушка, — жду я своихъ; кто первый изъ васъ приб?житъ сказать мн?, что они ?дутъ, получитъ пригоршню пряниковъ и новенькій, съ иголочки, св?тлый гривенникъ.
        Ребятишки б?жали въ-запуски, выслушавъ такiя р?чи; быстроногіе опережали другихъ, взл?зали на колокольню и, зас?въ въ ней, удержавали м?ста за собою съ необыкновеннымъ упорствомъ; ходили об?дать домой по-очереди, и ночевывали на колокольн?.
        - ?дутъ! ?дутъ! закричали однажды два-три мальчугана, вб?гая на широкій дворъ.
        Посп?шно положила бабушка свою работу и посп?шила сойти длинную парадную л?стницу. Остановясь на крыльц?, она ждала, им?я по правую руку старшую дочь, а по л?вую — меньшую, а сзади двухъ племянницъ. М?ста эти были не назначены, но такъ ужъ случалось, что он? всегда стояли въ этомъ порядк?.
        Къ крыльцу подъ?зжала карета.
        - Чтой-то будто не наши! свазала бабушка.
        - Да и то не наши, не ихъ карета, и кучеръ не ихъ и лакей чужой.
        Изъ кареты выл?зъ сос?дъ съ женою и д?тьми и недоум?валъ, отчего это обезпокоилъ онъ Любовь Петровну, и почему она встр?чаетъ его на крыльц?.
        - Батюшка, Захаръ Ивановичъ, это вы, и вы Анфиса Никифоровна. Рада васъ вид?ть и у себя прив?тствовать, только не хочу правды таить, встр?чать вышли мы не васъ. Кричатъ ребята — ?детъ зять мой Григорій Алекс?евичъ съ моею Варенькой и ея д?точками, вотъ я и вышла.
        - А вы, постр?лята, смотри, я васъ ужо, пригрозилась на д?тей старшая тетка наша Наталья Дмитріевна, — матушку смутили, обезпокоили. Чего зря орете, лучше бы смотр?ли въ оба!
        Глава III
        Ho вотъ, наконецъ, и въ самомъ д?л?: гурьбою б?гутъ мальчишки и кричатъ: „?дутъ! ?дутъ!" и топотъ копытъ, звуки заливающихся колокольчиковъ, пыль столбомъ по дорог?. И вотъ на вс?хъ рысяхъ легкихъ коней катитъ къ подъ?зду коляска батюшки и карета матушки. Еще издали я высовываю изъ крытой коляски мою нетерп?ливую голову и, завид?въ на крыльц? маленькую, худенькую въ черное од?тую фигурку нашей добр?йшей бабушки, чувствую такое учащенное біенiе сердца, что духъ у меня захватываетъ. Забывая все, приличіе, чинопочитаніе, чопорностъ, л?зу я черезъ кол?на батюшки, скачу изъ коляски и обвиваю шею милой бабушки рученками, покрываю ее въ попыхахъ д?тскими горячими поц?луями и слезами радости — т?ми слезами, т?ми поц?луями, которыхъ люди зр?лыхъ л?тъ уже не знаютъ. Бабушка съ усиліемъ отрывалась отъ меня и обнимала батюшку, котораго н?жно любила, потомъ матушку, и вс? мы шли наверхъ по широкой, липовой, развалистой л?стниц?. Тетки страшно любили насъ, какъ любятъ племянниковъ и племянницъ незамужнія, пожилыя, добрыя женщины, но мы, неблагодарные, любили только бабушку, милую, ненаглядную, и терп?ли ласки
тетокъ, принимая ихъ подарки и услужливое вниманіе, какъ н?что обыкновенное и должное.
        Въ Щеглов? жизнь наша текла, какъ говорится, млекомъ и медомъ. Чего хочешь, того просишь. а то и просить не ум?ешь, все является не по желанію, а прежде желанія. Я поселяюсь въ комнат? бабушки; мн? ставится кровать противъ ея кровати, самый толстый и мягкій пуховикъ, и вынимаютъ самое тонкое голландское б?лье. О б?ль? я не заботилась, но пуховикъ мн? весьма былъ пріятенъ, такъ какъ въ Воздвиженскомъ я спала (в?роятно тоже всл?дствіе чтенія Эмиля Руссо) на ковр?, положенномъ на голыя доски кровати. Въ Щеглов? спала я вволю, никто не приходилъ будить меня. Иногда я проснусь, а бабушка встаетъ и, полагая что я сплю (милая старушка!), осторожно на цыпочкахъ, на босую ногу, крадется около моей кровати. Я щурюсь, прикидываюсь спящей, и душа моя радуется и ликуетъ, когда бабушка останавливается у моей кровати и смотритъ на меня н?сколько мгновеній. Губы ея шевелятся, или молится она обо мн?, или благословляетъ меня и проходитъ тихо въ свою уборную, которую зовутъ оранжерейной, в?роятно потому, что въ ней есть большое окно и не единаго горшка цв?товъ. Я не выдерживаю.
        - Бабушка, я не сплю! восклицаю я съ тріумфомъ. Бабушка возвращается, присаживается на минутку на конц? моей постели. Я бросаюсь ей на шею, ц?лую ея милое, сморщенное лицо, ея небольшую, с?дую, съ короткими волосами, голову, а она перебираетъ мои, какъ смоль, черныя косы, гладитъ ихъ и говоритъ:
        - Пора. Пробило 8. Чай простынетъ. Вставай, Люба. П?нки ?едосья натопила теб?. Пора од?ваться.
        И я вскакиваю. Начинается чай съ п?нками, и зат?мъ весь день идетъ гулянье въ рощахъ и л?сахъ, съ огромной свитой горничныхъ д?вушекъ, которыя забавляютъ насъ и зат?ваютъ игры, и гор?лки, я гулючки, и веревочку. Дворовые зазываютъ насъ къ себ? въ гости и подчуютъ сдобными лепешками и круглыми пирогами съ яйцами и курицей.
        A то идемъ мы въ подкл?ть[1 - Въ большіхъ барскихъ домахъ такъ назывался нижній этажъ дома, вырытый въ земл?, въ фундамент?, обложенный деревомъ, но безъ пола и съ грунтомъ вм?сто пола. Онъ былъ сухъ и просторенъ, и ц?лая семья прислуги жила тамъ.], гд? съ одной стороны живутъ старые слуги, ребята и жены лакеевъ, а съ другой — журавли, павы, козы, цецарки и прелестные маленькіе п?тушки и курочки, называемые „корольками”. Ихъ выпускаютъ гулять съ восходомъ солнца и загоняютъ на ночь въ подкл?ть, зимою же имъ тутъ приходится и дневать, я ночевать. Въ другой половин? подкл?ти, перегороженной на небольшія комнаты и представлявшейся мн?, еще маленькой д?вочк?, городкомъ съ узкими улицами и переходами, гд? можно заплутаться, ст?ны оклеены разными картинками. Тутъ познакомилась я впервые съ картинкой: „Мыши кота хоронятъ", и многими другими изображеніями и святыхъ, и богатырей, и выслушивала длинныя о томъ сказанія отъ обитателей подкл?ти. Къ сожал?нію вскор?, неизв?стно почему, намъ строго запрещено было ходить въ подкл?ть; исторіи остались недосказанными, а подкл?ть въ моей памяти и воображеніи
осталась сказочнымъ городкомъ, населеннымъ людьми и животными особаго, необыкновеннаго рода. Разсказчикъ житія святыхъ или похожденій богатыря сливался самъ съ разсказомъ, — онъ, казалось мн?, вид?лъ самъ все то, что разсказывалъ, и его прозаическая фигура окрашивалась фантастическимъ св?томъ.
        Чудное было житье наше! Отецъ не выговариваетъ, мать не журитъ, уроки прерваны, мы предоставлены бабушк? и теткамъ, и сама наша m-lle Rosine возс?даетъ въ диванной, кушаетъ на славу, нанизываетъ бисеръ и разсказываетъ тетямъ о belle France. Ихъ любопытство льститъ ей, льститъ т?мъ бол?е, что батюшка никогда не слушалъ ея болтовни, матушка, очень умная и любознательная, тоже не любила пустой болтовни, а мы относились не только холодно, но даже враждебно, къ la belle France, языкъ которой намъ навязывали насильно.
        Вотъ наступали имянины бабушки, имянины торжественныя, о которыхъ мы мечтали ц?лые полгода и вспоминали другіе полгода. По утру просыпались мы рано и од?вались — бабушка и я — въ нарядныя платья. Она над?ваетъ шелковое пюсовое платье, чепецъ съ такими же лентами, и турецкую, б?лую шаль. Я также въ новомъ б?ломъ декосовомъ плать?, съ розовыми лентами. Вм?ст? сходили мы изъ оранжерейки н?сколько ступенекъ и шли черезъ корридоръ въ домовую церковь. Въ правомъ углу церкви была ступенька, обшитая зеленымъ сукномъ. Это м?сто бабушки и ея дочерей. Я съ бабушкой становилась рядомъ, и мы слушали литургію и молебенъ. Потомъ вс? шли въ диванную и домашніе поздравляли бабушку; съ ранняго утра уже на?зжали гости. Небогатые сос?ди и сос?дки, стряпчіе и всякаго рода люди изъ Алексина и даже изъ Калуги изъ Тулы прі?зжали прежде вс?хъ. Вс?хъ равно мило и любезно бабушка прив?тствовала. Потомъ докладывали, что собралась дворня. Бабушка брала меня за руку и выходила въ переднюю.
        - Много л?тъ здравствовать! Матушка, барыня, дай вамъ Богъ всякаго счастія! шелъ гулъ въ передней и дал?е въ корридоръ и буфетъ.
        - Благодарствуйте, отв?чала бабушка, кланяясь на вс? стороны; ближайшіе и сл?дственно самые главные и старшіе слуги ц?ловали у ней руку. — Вотъ и мою внучку поздравьте. Привелъ мн? Богъ опять увид?ть у меня въ дом? д?тей и внуковъ.
        - Слава Богу, матушка, слава Богу! а внучка-то ваша, Любовь Григорьевна, ужъ почитай нев?ста, говоритъ старикъ ?едоръ.
        - Ну гд? еще, отв?чала бабушка, — наши времена другія. Ей еще учиться надо, 15 л?тъ ей только-что минуло. Вотъ годовъ черезъ 5 увидимъ. Да я не доживу.
        - И, что вы это! Сто л?тъ вамъ жить по вашей доброд?тели, по вашей доброт?.
        - Спасибо, говорила бабушка. — Ну, зайдите къ Анн? ?едоровн?, она васъ угоститъ чаемъ, и ч?мъ Богъ послалъ.
        И вся дворня валила къ Анн? ?едоровн? — экономк?, лицу почетному, загадочному и чудному. Въ будни она постоянно лежала на перин?, на площадк? внутренней л?стницы и курила короткую трубку. Въ праздникъ она сл?зала съ своей площадки и садилась на диванъ. Подл? нея визжала, лаяла и старалась укусить всякаго проходящаго маленькая болонка, красноглазая и красноносая, по имени Нарциска.
        Принявъ и отпустивъ дворню, бабушка шла мимо своей спальни и вдругъ, какъ бы невзначай, останавливалась.
        - Люба! говорила она.
        - Что прикажите, бабушка, говорила я.
        - Поди ко мн?.
        Мы входили въ спальню. На моей памяти эта самая остановка у дверей спальни и это самое восклицаніе: Люба, повторялись всякій годъ въ ея имянины въ одинъ и тотъ же часъ, въ продолженіе л?тъ десяти, и должны были повторяться столько л?тъ, сколько прожила бабушка. Въ спальн?, на стол?, обыкновенно стояла шкатулка; бабушка шарила въ карман?[2 - Карманы глубокіе и широкіе носили тогда старушки въ своей нижней юбк?, и для того, чтобы достать изъ него что-либо, должны были поднимать верхнюю юбку. Оттого при гостяхъ, при семейств?, изъ кармана достать что-либо было неудобно, и надо было выдти въ другую комнату для такой операціи.], грем?ла ключами и вытаскивала крупную связку, отпирала шкатулку и вынимала три какія-нибудь вещицы. Она клала ихъ передо мною и говорила:
        - Выбирай, моя имянинница, любую. Одна теб?, одна твоей меньшой сестр?, одна моей другой внучк?, Люб?.
        У бабушки была другая замужняя дочь, которая въ ту пору жила далеко, ибо мужъ ея находился на служб? за Ураломъ. У ней было много д?тей, а старшая дочь называлась, какъ я, Любой.
        - Я не см?ю выбирать, подарите мн?, что вамъ угодно.
        - Я не знаю, что теб? нравится больше.
        - То нравится, что вы сами выберете.
        Можно подумать, что это происходили китайскія церемоніи. а между т?мъ, напротивъ, то были не церемоніи, а деликатность и сердечность отношеній. Бабушку и меня связывала н?жн?йшая любовь, и, конечно, та вещь была мн? дороже вс?хъ, которую бы она дала мн? своею рукою.
        Но бабушка настаивала, и я должна была выбирать. Я робко указывала на вещицу, бабушка брала ее и вручала мн?. Въ т? ея имянины, о которыхъ я разсказываю, она не предложила мн? н?сколькихъ вещей на выборъ, а вынула изъ шкатулки небольшое жемчужное ожерелье, съ фермуаромъ изъ аметиста, осыпаннымъ розами, зам?чательно тонкой работы, и над?ла его мн? на шею. Въ восторг? отъ нечаяннаго, прелестнаго подарка, пылая лицемъ, вышла я изъ спальни рука объ руку съ бабушкой, а мн? на-встр?чу попалась тетя Наталья Дмитріевна и над?ла мн? на руку кольцо съ яхонтами и двумя брилліантами, а тамъ за нею и тетя Саша подарила другое колечко съ алмазомъ. Я себя не помнила отъ радости, и мы вс? вошли въ диванную. Тамъ на стол? уже приготовлены были подарки для самой бабушки. И батюшка, и матушка, и дочери, и отсутствующая дочь Катерина Дмитріевна, и домашніе, и сос?ди, всякій сд?лалъ или прислалъ ей свое маленькое приношеніе. Я вышила ей подушку, и эту подушку взяла бабушка бережно и положила на свой диванъ. Матушка, усмотр?въ на мн? жемчугъ, сказала бабушк?:
        - Ахъ, маменька, какъ вы ее балуете! Она еще д?вочка, что ее рядить въ жемчуги, учиться ей надо.
        - Мн? жить недолго, отв?тила бабушка, — дай мн? повеселить внучку. Молода-то она, молода, а глядь черезъ пару годовъ подъ в?нецъ везти надо.
        - Что вы это, маменька, я и слышать не хочу отдавать ее замужъ спозаранку.
        - И я слышать не хочу, шепчу я, прижимаясь головой къ кол?нямъ бабушки, ибо я сижу у ногъ ея, на чугунной скамеечк?, покрытой краснымъ сафьяномъ.
        Она гладитъ меня задумчиво по голов? и говоритъ тихо:
        - Да, теперь времена другія, а меня отдали замужъ 15-ти л?тъ.
        Вс? молчатъ. Молчитъ матушка, молчатъ тети, молчитъ батюшка. Вс? знаютъ, что не легка была жизнь бабушки, хотя она была красавица, скромница и доброты ангельской. Вздыхаетъ бабушка глубокимъ, но тихимъ вздохомъ, и въ этомъ вздох? мн? слышится что-то нев?домое, таинственное и даже страшное. Сердце чуетъ, что не всегда живется такъ на св?т?, какъ живется мн? теперь въ семь?, въ хол?, въ любви и мир?!..
        Но не время задумываться. Къ крыльцу катятъ кибитки, одноколки, кареты, брички, и наполняется большой Щегловскій домъ. Сама губернаторша прі?зжаетъ, прі?зжаетъ и жена предводителя съ красавицей дочкой, прі?зжаетъ и полковникъ, командиръ полка, который стоитъ въ Мещовск?, и об?дъ обильный, хотя и незат?йливый, оглашается полковой музыкой. Это сюрпризъ полковаго командира. Посл? об?да вс? разъ?зжаются, оставляя насъ довольными и утомленными. Разговоровъ хватаетъ на дв? нед?ли, и воспоминаній — на ц?лые м?сяцы.
        Незам?тно подходитъ осень, начинаются туманные и пасмурные дни, дождь мороситъ, и нельзя сказать, чтобы было особенно весело. Тетушки прилежн?е прежняго нижутъ бисеръ, бабушка беретъ эти нитки, нанизанныя по узору, и вяжетъ кошельки. Работаютъ молча. Иногда бабушка скажетъ:
        - Сашенька, поди-ка сюда, рядъ не выходитъ: ошибка.
        Тетя Саша подходитъ къ матери, считаетъ и говоритъ:
        - Да, ошибка, но это ничего — лишняя бисеринка; я ее сейчасъ расколю.
        Она беретъ большую булавку, вкалываетъ ее, и бисеринка лопается.
        - A вотъ б?да, когда одной бисеринкой меньше, тогда весь рядъ перенизывать надо.
        Опять молчаніе, покуда тетя Саша не встанетъ.
        - Ты куда? спрашиваетъ тетушка Наталья Дмитріевна.
        - Я, сестрица, въ оранжерейку. Моя Mimi (тетина любимая канарейка) в?рно уже скучаетъ. Пора ее выпустить.
        И тетя Саша возвращается съ канарейкой на плеч?, которая чирикаетъ, и скоро задаетъ круги по всей комнат?, къ общему удовольствію, и наконецъ садится бабушк? на чепчикъ. Милая наша старушка улыбается. Черезъ часъ Mimi уносятъ въ ея комнатку.
        - Вы слышали, маменька, о новой штук? Филата, говоритъ тетушка Наталья Дмитріевна.
        - Что такое? спрашиваетъ бабушка, затыкая свой тамбурный крючекъ въ складки своего б?лаго чепца.
        - Вообразите себ?, привезъ онъ изъ Вологодской губерніи провизію Пелаге? Евсеевн? и сдаетъ ее, а вм?ст? съ провизіей два десятка куръ. Считаетъ она куръ. Онъ изъ с?ней несетъ одну, показываетъ ее хвостомъ и считаетъ: с?ренькая, разъ; потомъ несетъ будто другую, кажетъ головкой: пестренькая, два: потомъ несетъ еще, кажетъ брюшкомъ: б?ленькая, три. Такимъ-то манеромъ насчиталъ онъ ей два десятка куръ, взялъ ихъ, заперъ въ чуланъ и у?халъ, а хватились посмотр?ть, что же вы думаете? вм?сто двухъ десятковъ куръ всего-на-всего оказалось полдюжины. Вотъ такъ мошенникъ!
        - Конечно, мошенникъ, да и она-то порядочная простофиля. Какъ же это не видать, что одну и ту же курицу ей кажутъ и хвостомъ, и головой, и брюшкомъ? Малое дитя и то догадается.
        - Ну н?тъ, не говорите, возражаетъ тетушка Наталья Дмитріевна. — теперь-то вамъ въ домёкъ, а пожалуй онъ и васъ бы на эту штуку подд?лъ.
        - Меня бы непрем?нно обманулъ, говоритъ простодушно тетя Саша.
        - Да тебя немудрено, ты что еще смыслишь, ты д?вушка молодая, ни къ чему не пріучена, знай, чай кушай, да нижи кошелекъ, говоритъ тетушка, глядя съ любовью на младшую сестру.
        Меня однако удивляло, что сама тетя Саша считаетъ себя только-что не ребенкомъ и безъ согласія сестры не выходить гулять даже въ садъ. Ея первое и посл?днее слово всегда одно: „а вотъ что скажетъ сестрица", или „какъ р?шитъ сестрица".
        - Отъ Волчененовой есть отв?тъ? спрашиваетъ бабушка посл? н?котораго молчанія.
        - Н?тъ еще; да какое же можетъ быть сомн?ніе. Это чистое благод?яніе. Одинъ сынъ больной, другой горбатый, четыре дочери и 6 душъ крестьянъ, ч?мъ жить, кормиться, не говоря уже о воспитаніи дочерей.
        - Только не было бы хлопотъ да непріятностей.
        - Какія же? Я беру дочку старшую на свое попеченіе, буду од?вать, буду ее учить грамот?, закону Божьему, ари?метик?, всякимъ рукод?ліямъ, словомъ, выучимъ ее, чему можно и нужно, а тамъ какъ Богъ дастъ.
        - А я буду радехонька давать ей уроки, говоритъ тетя Саша съ удовольствіемъ.
        - Гд? теб?, ты устанешь.
        - Право, н?тъ, н?тъ, сестрица.
        - Ну хорошо, хорошо, увидимъ.
        Опять молчаніе.
        - Чтожъ вы примолкли, д?вочки? говоритъ бабушка, обращаясь къ игравшимъ около лежанки внучкамъ, — чай, ужъ Аркадскія яблочки посп?ли, маленькія, б?ленькія, хорошенькія такія. Пойдите къ садовнику Спиридону, попросите, чай собраны. Эй! ?едосья, приготовь д?тямъ сливокъ и сахару, они принесутъ яблоковъ изъ саду; накроши ихъ въ сливки, посыпь сахаромъ, и пусть кушаютъ на здоровье.
        Суетится ?едосья, калмычка, добрая и безобразная, съ которою всякій годъ мы м?римся, кто и сколько до нея не доросъ, и кто ее переросъ. И вс? мы, кром? сестрицы Нади, переросли ужъ ее, къ великому нашему торжеству и ея добродушному удовольствію. Суетится ?едосья, а мы б?жимъ въ садъ, но Спиридонъ не скоро отыскивается, онъ ушелъ къ себ?. Мы распоряжаемся р?шительно, меньшія д?ти вл?заютъ въ маленькое и т?сное окно избушки, выстроенной посреди куртины для храненія яблокъ, разобранныхъ тщательно по полкамъ и по сортамъ. Братья родные и двоюродные и д?вочки сгребаютъ яблоки въ шапки, сыплютъ ихъ какъ попало; хохочутъ, передаютъ ихъ намъ въ окно. Внутри темной избушки хохотъ, грохотъ и говоръ: яблоки катятся съ полки на полку и, какъ градъ, падаютъ на полъ. Наконецъ, нат?шившись вдоволь, вс? д?ти выл?заютъ оттуда и мчатся съ добычей домой. Радость несказанная охватила насъ, и веселье наше безм?рно. Въ довершеніе всего на дорог? стоитъ, окамен?въ на м?ст?, Спиридонъ, шедшій, не торопясь, съ ключами изъ избушки. При вид? яблокъ онъ вслескиваеть руками.
        - Д?точки! Барышни, вопитъ онъ отчаянно, — что-жь вы это? Ахъ! батюшки св?ты! Проказники! Не дождались-таки! На полкахъ яблоки по сортамъ лежатъ, счетомъ лежатъ, а вы что? Перепутали, помяли, чай, разбросали. Гр?ховодники, право! Вотъ вамъ крестъ, бабушк? пожалуюсь!
        Но мы ужъ далеко, несемся какъ вихрь по холодному воздуху въ широкіе темные покои и см?емся при одной мысли, что на насъ Спиридонъ будетъ жаловаться бабушк?. Мы ужь обступили ?едосью, которая у лежанки приготовила миски со сливками, и смотримъ, какъ она крошитъ б?лыя яблоки въ желтыя сливки и посыпаетъ ихъ сахаромъ.
        Вдругъ въ дверяхъ выростаетъ худая и высокая фигура Спиридона. Онъ стоитъ молча, заложивъ руки за спину.
        - Что такое? Что теб?? говоритъ бабушка своимъ обычнымъ добрымъ голосомъ.
        - Воля ваша, матушка Любовь Петровна. Отъ внучковъ вашихъ житья н?тъ.
        Бабушка глядитъ удивленно, Спиридонъ продолжаетъ:
        - М?сяцъ тому назадъ не хот?лъ я безпокоить васъ, скрылъ; они, внучки ваши, приб?жали въ грунтъ, да не черезъ двери, а прямо въ с?ти, и совс?мъ изорвали; не то что чинить, а, почитай, новыя плести надо. А теперь вл?зли въ сторожку, и опять не дверью, а въ окно.
        - Да в?дь это не окно, а, почитай. отдушина.
        - Отдушина, матушка, отдушина, они въ нее-то и вл?зли, и, полагать надо, попадали, потому вс? полки передъ отдушиной чисты. Яблоки валяются на полу, много ихъ помято, раздавлено; въ темнот? они возились, а съ другихъ полокъ яблоки взяты безъ порядку, и вс? сорта перем?шаны. Барское ли это д?ло? И теперь все надо сызнова устраивать, укладывать,
        - Хорошо, ступай себ?, Спиридонъ. Этого впередь не будетъ.
        Спиридонъ поклонился и вышелъ.
        Бабушка обратилась къ намъ (а мы стояли вс? около миски яблоковъ и сливокъ смущенные и пристыженные). Голосъ ея звучалъ серьезно, и лицо ея было недовольное.
        - Д?ти, сказала она, — это нехорошо, очень нехорошо. Челов?къ трудится, работаетъ, а вы отъ безд?лья и шаловливо его работу портите. Непохвально. Я отъ васъ этого не чаяла. Люба, поди сюда.
        Я подошла, сгорая отъ стыда.
        - Теб? сколько л?тъ?
        Я молчала.
        - Ты уже не маленькая. Теб? 15 минуло, а ты ребенокъ, какъ вс? они. Бабушка показала на внуковъ и д?тей племянницъ. — Ты не понимаешь, что это не только непригоже въ твои л?та, но даже дурно не уважать труды людскіе. Что объ васъ слуги думать будутъ, говорить будутъ? Барчата-де, куролесы!
        - Маменька, вступилась Наталья Дмитріевна, — в?дь это д?тская шалость, а вы такъ гн?ваетесь; посмотрите — на Люб? лица н?тъ.
        - Шалость, да не хорошая. Безпорядка я не люблю, а пуще всего не люблю, когда работой люди брезгаютъ иди ее уничтожаютъ изъ глупаго легкомыслія. Слушайте, д?ти, чтобы этого въ другой разъ не было.
        Вс? мы примолкли. Я ц?лый день молча просид?ла у ногъ бабушки, а эта шалость наша осталась неизгладимой въ моей памяти — она была посл?дняя. Ею распростилась я съ моимъ д?тствомъ.
        Глава IV
        Въ ту осень, о которой я разсказываю, батюшка долженъ былъ по д?ламъ хозяйства ?хать въ свое орловское им?ніе, а матушка, не желая пере?зжать въ Москву безъ него, р?шила остаться у своей матери въ Щегловк? до его возвращенія, которое предполагалось не ближе перваго зимняго пути. Наша, и, въ особенности моя, радость, что мы остаемся у бабушки, была безпред?льна. Мы вс? перец?ловались и только что не расплакались. Однако осень глухая, холодная не позволяла пользоваться сельскими удовольствіями, и матушка поговаривала серьезно о бол?е посл?довательныхъ занятіяхъ, ч?мъ уроки французскаго языка съ m-lle Rosine, которая мало-по-малу больше; справляла должность приживалки у тетушекъ, ч?мъ гувернантки у насъ. Я начинала скучать. На двор? грязь, въ аллеяхъ такая слякоть, что башмаки увязаютъ въ рыхлую почву; все, припряталось. Ни журавлей, ни куръ, ни павлиновъ; листья упали желтые и мертвые на холодную мокрую землю. Мороситъ мелкій дождикъ, кажется ему и конца не будетъ, не будетъ и конца вязанью бисера, которымъ заняты тетушки, не будетъ конца вязанью бабушки. Все пріумолкло, пріутихло. Сос?ди на?зжаютъ
р?же, да и т?, которые прі?зжаютъ, прискучили мн?. Разговоры ихъ однообразны. Я ихъ ужъ наизустъ знаю, такъ что могу впередъ сказать, что кто скажетъ. Вечера наступили длинные, предлинные; ч?мъ коротать ихъ? Тетушка на длинныхъ спицахъ начала мн? косынку, но эти длинныя спицы и сама эта пунцовая косынка наводятъ на меня еще большую скуку.
        Однажды вечеромъ къ бабушкиной племянниц?, Ольг? А?анасьевн?, которая жила какъ-то особнякомъ въ семейств?, привезли съ почты объявленіе.
        - Что такое, Оленька? спросила бабушка.
        - Братъ мой Ильюша прислалъ новыя книги изъ Москвы.
        - Какъ вы оба много денегъ тратите ва книги, зам?тила Наталья Дмитріевна.
        - Много, сестрица, но это мое лучшее, скажу, единственное удовольствіе.
        Вечеромъ тетя Оленька сидитъ за книгами въ углу гостиной. Смуглое, пресмуглое лицо ея склонилось надъ развернутой книгой, и длинныя, черныя, глянцовитыя, какъ атласъ, букли ея окаймляютъ его. Черные ея глаза какъ-то хорошо св?тятся и блестятъ.
        - Тетя Оля, подлетаю я къ ней.
        - Что, Люба?
        - Вы что д?лаете?
        Оля улыбается.
        - Видишь, читаю.
        - Вижу я, что вы читаете?
        - Прелестную книжку. Хочешь, я съ тобою почитаю?
        - Очень была бы рада, но смерть боюсь скучныхъ книгъ.
        - Да разв? есть скучныя книги?
        - Есть, тетя, почти вс? скучныя. Вотъ мн? приказали читать письма г-жи Севинье. Страсть скучно. Я даже не знаю, про что она пишетъ.
        - Французской исторіи не знаешь?
        - Н?тъ, знаю, да у нея не французская исторія, а Богъ в?сть что. Говоритъ она о какихъ-то людяхъ, и ничего забавнаго или интереснаго н?тъ.
        - Не одна Севинье на св?т?. Ты что еще читала?
        - „Исторію аббата Милота", страсть какъ скучно; а то еще: „Музеумъ для д?тей” — сперва было пріятно, а потомъ прискучило три раза перечитывать. а то вотъ “Исторія Карла XII” Вольтера — ну это не то чтобы весело.
        - Ну почитаемъ вм?ст? кое-что другое, говоритъ тетя Оля; — и мы читаемъ съ ней вм?ст? трагедію Озерова: „Дмитрій Донской". Я слушаю съ восхищеніемъ и многое выучиваю наизустъ. Какъ мн? кажется чудно, хорошо и занимательно, что Дмитрій Донской является самъ, говоритъ самъ отъ себя, будто онъ живъ еще и передо мною, воочію происходитъ все то, что тогда случилось. Бабушка, зам?тивъ мои восторги и мои слезы, шаритъ въ своихъ большихъ, глубокихъ карманахъ, гремитъ ключами и, отвязавъ одинъ ключъ, даетъ мн?.
        - Люба, возьми это отъ шкапа съ книгами — тотъ, что стоитъ въ моей спальн? съ м?дными четыреугольниками и зеленой тафтой, знаешь? Тамъ множество книгъ, все книги твоей матери. Она была охотница читать съизмала. Читай и ты, умница будешь.
        - Маменька, зам?тила тетушка Наталья Дмитріевна, которая любила ставить свое veto, — не молода ли она? Можетъ ли она читать вс? ваши книги?
        - Отчего? у насъ дурныхъ книгъ н?тъ. Мать ея вс? ихъ читала до замужества, отчего же ей не читать? Разв? вс? вы не читали ихъ?
        - Я кое-что читала, но тамъ есть романы…
        - Что жъ такое? Вс? вы хорошія женщины, и никому книги вреда не принесли. Пусть читаетъ.
        Я ц?лую ручку у бабушки и въ тотъ же день разбираю шкафъ съ книгами, Ну, скажу я, такого удовольствія, такого наслажденія не испытать никому во в?ки. У васъ теперь и книжки и иллюстраціи — читай не хочу, а у насъ, гр?шныхъ, въ т? поры, когда заведется книжка, такъ и то въ род? исторіи аббата Милота, либо Precisde l'histoire ancienne, отъ которой со скуки заснешь да и будешь спать двое сутокъ непробудно, либо всякую охоту къ чтенію отобьетъ навсегда. Насъ морили моромъ въ т? поры надъ грамматиками, спряженіями, хронологіей, надъ первыми правилами ари?метики, надъ дробями и хріями, и называли это ученіемъ и образованіемъ, ну а между уроками почитать занимательную книгу, да не тяжелов?сную — это н?тъ!.. Откуда ее достанешь, да и кто доставать ее будетъ? Выучили урокъ наизустъ — поняли ли, н?тъ ли, ладно, возьми чулокъ да свяжи рядовъ 15, а связала, поди сд?лай задачу ари?метики столбцовъ въ десять, а ошиблась цифрою — сотрутъ все, считай снова. Не мало д?тскихъ слезъ лилось тогда на грифельныя доски и толстыя грамматики. Вотъ и поймите, каково было мое счастіе, когда, отеревъ слои пыли и выложивъ
множество книгъ на полъ, я начала перелистывать ихъ, и что строчку не прочтешь, то любопытство возрастаетъ. Одна книга занимательн?е другой. Богатство несм?тное лежало на полу, и, какъ Крезъ, я не могла надивиться, налюбоваться ему. Тутъ были розовыя тоненькія книжки „В?стника Европы”, пов?сти Карамзина и письма русскаго путешественника его же; тутъ было путешествіе въ Японію и пл?нъ тамъ Головина, анекдоты о Петр? Великомъ, прелестные, простодушные и сердечные романы Августа Лафонтена, переводъ съ н?мецкаго, одинъ изъ нихъ остался до сихъ поръ въ моей памяти: „Елисавета, дочь полковника"; а ужъ что лучше всего, вс?, вс?, какія есть трагедіи Озерова, Княжнина, Сумарокова, комедіи фонъ-Визина, романы и пасторали Геснера и Флоріани, такъ же какъ и похожденія Донъ-Кихота Ламанчскаго, „Освобожденный Ерусалимъ" Тасса, и Иліада Гомера по-французски. Да всего и не перечтешь, кажется, И однако я читала, читала безъ устали, перечитывала со слезами умиленія и восторженнымъ упоеніемъ. И какія это были хорошія слезы, сердце смягчающія и просв?тляющія умъ. Многое поняла я, многое сильно почувствовала. Поняла
прелесть любви семейной, сладость согласной жизни, дружбу, высоту любви къ отечеству, величіе героизма, самоотверженія и преданности — словомъ, великость души челов?ческой, когда она подвизается въ высшихъ сферахъ духовной жизни; я сознала силы, вложенныя провид?ніемъ въ душу челов?ка, и изм?рила, что духъ совершить можетъ. Я вдругъ стала взрослой д?вушкой. Безсознательное житье кончалось, начиналась иная жизнь въ мір? фантазіи. Идиллія д?тства окончилась, и я достигла такимъ образомъ 17 л?тъ. Двери жизни, уже не книжной, распахнулись передо мною, но распахнулись не радостно, такъ какъ въ это самое время семейная жизнь наша омрачилась. Разница мн?ній, всегда существовавшая между батюшкой и матушкой, сказывалась все р?зче и р?зче, и несогласіе ихъ росло. Поводомъ къ этому служили въ особенности мы, д?ти ихъ. Старшему брату моему минуло 18 л?тъ, и матушка желала, чтобы онъ вступилъ въ министерство иностранныхъ д?лъ, а отецъ мой и слышать о томъ не хот?лъ.
        - Жить въ чужихъ краяхъ, говорилъ онъ, — отвыкнуть отъ своей земли и семьи, заразиться пороками и въ особенности безв?ріемъ иностранцевъ, погубить свою душу — н?тъ, я и слышать о томъ не хочу.
        - Куда же ты хочешь опред?лить его? спрашивала матушка.
        - Мало ли куда. Еслибы онъ не былъ л?нивъ и безпеченъ, то могъ бы служить по духовному в?домству.
        - Ну такъ, съ попами.
        - Одинъ изъ моихъ дядей былъ прокуроромъ свят?йшаго синода, собралъ множество любопытныхъ рукописей, старинныхъ документовъ, полезный и почтенный трудъ… Но нашъ Серг?й къ этому не способенъ. Онъ склоненъ къ т?леснымъ упражненіямъ. Пусть идетъ въ военную службу.
        - Ни за что! восклицала матушка.
        - Варвара Дмитріевна, возражалъ батюшка, a когда онъ называлъ ее по имени и отечеству, мы вс? знали, что онъ очень раздраженъ, — вспомни, что когда онъ былъ ребенкомъ, ты всегда говаривала о военной для него служб?.
        - Да, тогда это казалось какъ-то далеко, да и времена были не такія смутныя. Теперь все войны, того и гляди грянетъ опять война. Я умру съ горя, зная, что онъ на войн?.
        - Нельзя же его держать у своей юбки, какъ дочь. Онъ не баба.
        - Слышать не хочу, говорила матушка.
        Батюшка махалъ рукою и выходилъ изъ комнаты, Братъ всегда молчалъ и оставался, повидимому, безучастнымъ. Онъ не см?лъ сказать своего мн?нія, а старался уйти и, ос?длавъ лошадь, у?зжалъ въ поле. Онъ былъ лихой на?здникъ, ловкій и красивый всадникъ. Его веселость, кротость нрава и доброта закупали вс?хъ въ семейств?, кром? батюшки, который относился къ нему холодно. Именно эти свойства его характера не были ему симпатичны, а его недостатки онъ конечно преувеличивалъ.
        - Баба! говорилъ онъ часто объ немъ, оскорбляя этимъ словомъ матушку.
        Не меньше неудовольствій возникало между ними по поводу моихъ предполагаемыхъ матерью вы?здовъ въ св?тъ. Тогда устраивался въ Москв? большой карусель, который зат?яла графиня Орлова, искусная на?здница, единственная дочь графа Алекс?я Григорьевича Орлова. Онъ принималъ въ своемъ большомъ дом?-дворц? рядомъ съ Нескучнымъ садомъ, и все московское общество считало за честь бывать на его балахъ, пріемахъ и праздникахъ. Батюшка не хот?лъ слышать искать съ нимъ знакомства, и на вс? просьбы матушки отв?чалъ:
        - Я челов?къ пожилой, поздно мн? заискивать знакомства вельможъ. Спина моя и смолоду не гнулась, а подъ старость стада еще прям?й.
        - Зач?мъ спину гнуть — просто познакомься.
        - Мн? графъ Орловъ не ровня.
        - Чтожъ ты, мелкопом?стный?
        - Н?тъ. Но всякъ сверчокъ знай свой шестокъ. Я столбовой дворянинъ, а онъ вельможа. Искать въ немъ не хочу. Б?ды большой въ томъ не вижу, что Люба не будетъ скакать на лошадяхъ въ каруселяхъ и на паркетахъ въ экоссезахъ.
        - Загубить ея молодые годы, оставить ее старою д?вицей?
        - Зач?мъ же? Найдется хорошій челов?къ — женится, а не найдется, на то воля Божія.
        - Такъ запри ужъ ее въ теремъ.
        - Пустое говоришь ты. Запирать незач?мъ, a на-показъ выставлять, суетой всякой голову ея набивать, да съ зари до зари мыкаться по пріемамъ и праздникамъ — не мое д?ло, да и не мое желаніе. Я теб? не м?шаю. Д?лай, какъ знаешь.
        - Что же я буду, жена безъ мужа, вы?зжать одна, вс? засм?ютъ.
        - Какъ знаешь.
        И отецъ опять уходилъ, прекращая т?мъ всякія пренія. Матушка плакала или вздыхала, и ц?лый день была не въ дух?. Между ею и батюшкой установилось мало-по-малу отчужденіе, холодность отношеній, намъ вс?мъ весьма прискорбная. Матушка сд?лалась раздражительна, батюшка суровъ и мраченъ. Я сносила это печальное положеніе, д?лая видъ, что ничего не зам?чаю. По ц?лымъ часамъ сид?ла я молча, раздумывая, и пришла къ заключенію, что, любя ихъ обоихъ, помочь не могу ни тому, ни другому. Изъ міра семейныхъ несогласій уходила я съ наслажденіемъ въ міръ фантазіи. Я жила въ немъ окруженная героями и героинями. Прекрасная Ксенія, н?жная Антигона:
        Опора слабая несчастнаго отца —
        рыцарь Гонзальвъ Кордуанскій, милосердая дочь Пилата и несчастная Ифигенія, Гекторъ объ руку съ Фіеско и съ Малекъ-Аделемъ зам?няли мн? всякое общество. Я слышу теперь, что вс? эти герои не суть изображенія людей, а куклы, т?ни; пусть такъ, но они сд?лали свое д?ло. Они образовали ц?лое покол?ніе и заставили его любить высокое и восхищаться лучшими и прекрасн?йшими свойствами души челов?ческой.
        Скоро этой замкнутой, но полной чаръ, жизни наступилъ конецъ. Суровая д?йствительность, готовя не мн? одной жестокій ударъ, должна была разс?ять образы, съ которыми я сжилась и сроднилась. Страшныя напасти, ужасъ и смятеніе разразились не только надъ моимъ семействомъ, но и надъ всею нашею страной.
        Это было л?томъ. Слухъ ходилъ, что д?ла неладны. Задумывался отецъ. Поговаривали, что Наполеонъ ищетъ предлога, чтобъ объявить намъ войну. Но это были слухи, и въ нихъ плохо в?рилось, особенно живя въ деревн?, вдали отъ всего и вс?хъ. Батюшк? съ матушкой понадобилось ?хать въ Москву; они взяли съ собою, по желанію матушки, Сережу, а мн?, какъ старшей, приказано было смотр?ть за меньшими д?тьми, заниматься хозяйствомъ, приказывать об?дъ и выдавать дневную провизію. Вставъ рано поутру, я аккуратно исполняла вс? эти обязанности и потомъ уже, разсадивъ д?тей за уроки, принималась за чтеніе.
        Однажды сидя за чтеніемъ Мессіады, которую я читать любила, но читала съ большимъ трудомъ по-н?мецки, я услышала тяжелую поступь нашего пожилаго дворецкаго Николая Филиппова. Онъ появился въ дверяхъ, заложилъ, по тогдашнему обыкновенію, об? руки за спину и произнесъ взволнованнымъ голосомъ:
        - Барышня!
        - Что съ тобой, Николай Филипповъ, воскликнула я, испугавшись его бл?днаго, смущеннаго лица. — Что случилось? Пожаръ?
        - Кабы пожаръ, такъ слава Богу, затушить можно. Отъ огня есть вода, а для погор?лыхъ есть деньги. Д?ло наживное. Хуже пожара, много хуже.
        - Моровая язва, чума! воскликнула я съ ужасомъ, вспоминая разсказы Марьи Семеновны, поразившіе мое д?тское воображеніе.
        - И того хуже!
        - Да не пугай ты меня, не мучь, говори скор?е.
        - Чего не пугать, самъ перепуганъ, души н?тъ, право н?тъ. Богъ отступился отъ насъ, по гр?хамъ нашимъ. Перекреститесь, барышня, да Богу молитесь. Сію минуту прі?халъ изъ Москвы плотникъ нашъ, Власъ, сказываетъ, будто врагъ нашъ Бонопартъ съ несм?тными полчищами перешелъ наши пред?лы.
        - Что ты это? можетъ ли быть?
        - В?рно. Власъ сказываетъ, что и манифестъ нашего царя-батюшки появился. Вс?хъ призываетъ защищать, значитъ, землю нашу, храмы наши святые отъ нашествія басурманскаго. Вотъ оно что.
        - A манифеста не привезъ?
        - Не привезъ, а сказываетъ, при немъ въ лавочк? читали.
        - A гд? же батюшка? Что не ?детъ? Куда идетъ Бонопартъ? Батюшка, коли такъ, уйдетъ въ военную службу. а братецъ? И братецъ уйдетъ! Что это съ нами будетъ?
        - Будетъ то, что Богъ велитъ. Батюшка вашъ прибыть не замедлитъ, полагать надо. Онъ хоша и военный, но ему, сударю, далеко за 50 хватило. A вотъ Серг?ю Григорьевичу придется, ему не миновать, да и не сл?дъ ему дома сид?ть въ б?ду такую.
        - Господи! воскликнула я сплеснувъ руками. — Что д?лать?
        - Намъ Богу молиться да батюшки ожидать, какъ онъ пор?шитъ. Малодушествовать непригоже теперь, положиться надо на волю создавшаго насъ, Творца Всевышняго, сказалъ внушительно, почти строго, бл?дный лицомъ Николай.
        Взглянувъ на него. я почувствовала, что слезы мои внезапно изсякли, будто застыли, и во мн? поднялось что-то, чего описать или объяснить я не въ состояніи. Кровь бросилась мн? въ голову и прошла по всему т?лу огнемъ какимъ-то.
        - Гд? онъ, Бонопартъ?
        - A Богъ в?сть, гд? теперь. Пред?лы наши перешелъ, Власъ сказываетъ.
        - Дай мн? карту, лежитъ въ классной на стол?, посмотримъ.
        - Да что карту-то смотр?ть. пустое д?ло. Перешелъ, сказываетъ Власъ, наши пред?лы.
        Не слушая больше дворецкаго, я бросилась въ классную, отыскала границы наши, но толку отъ этого было мало. Приходилось терп?ливо ждать прі?зда родителей и отъ нихъ узнать въ чемъ д?ло. Уложивъ сестеръ и брата, я с?ла одна въ нашей гостиной. Домъ, обыкновенно тихій и сонный въ 10 часовъ вечера, не спалъ въ эту ночь. Слышались шаги по л?стниц?, въ корридор?; отъ буфета доносился звукъ голосовъ, въ д?вичьей шушукали горничныя. Полночь. Я задремала, какъ вдругъ послышались вдали звуки колокольчика, a зат?мъ топотъ коней и грохотъ колесъ нашей тяжелой коляски.
        Я вскочила, но прежде меня вскочили дремавшіе слуги; я поб?жала къ л?стниц?, гд? ужъ раздавался шумъ шаговъ. Я остановилась на верхней площадк? л?стницы. Грузно, медленно, тяжело, будто грозно входилъ по ней отецъ мой. За нимъ торопливо сп?шила матушка, а за ней н?сколько слугъ, вс? перепуганные и бл?дные. Я подошла къ батюшк? съ замиравшимъ сердцемъ и молча поц?ловала его руку, не р?шаясь сказать слова. Лицо его все сказало мн?, оно было мрачно, и р?шимость окамен?ла на немъ. Губы его были сжаты и бл?дны. Матушка не то робко, не то потерянно шла за нимъ, и на ней, какъ говорится. лица не было. Краше въ гробъ кладутъ. Я взглянула на двери внизу, тамъ никого не было, прислушалась, никто не шелъ по л?стниц?.
        - Братецъ! гд? братъ? воскликнула я съ невольнымъ ужасомъ. Матушка молча, судорожно сжала руки, но молчала.
        - Братъ твой, сказалъ отецъ, — д?лаетъ свое д?ло, то, что ему долгъ повел?ваетъ, и, скажу съ отрадой, оказался настоящимъ дворяниномъ, слугою царя и отечества. Онъ вступилъ въ военную службу и остался въ город? для обмундировки.
        См?шанныя чувства овлад?ли мною. Я была рада и испугана, но, взглянувъ на матушку, воскликнула:
        - Боже милостивый!
        - Люба, сказалъ батюшка серьезно, — я иначе разум?лъ о теб?. Д?ло женщинъ въ годину б?ды семейной, т?мъ бол?е общей, поддерживать слабыхъ, услаждать путь сильныхъ и кр?пкихъ и разум?ть, гд? есть долгъ мущины, Враги ужъ перешли наши границы, вся земля Русская подымается на защиту родины, в?ры и царя. Прилично ли брату твоему оставаться со мною, старикомъ, мало пригоднымъ теперь для военнаго д?ла. Стыдись слезъ своихъ, ум?й молиться, не ум?й плакать.
        Я сочувствовала тому, что сказалъ отецъ, мало того, я сознавала, что будь я мущина, я ушла бы сейчасъ въ ряды солдатъ; но потерянный, страдающій видъ матери угнеталъ меня. Я подошла къ ней и поц?ловала ея холодную, какъ ледъ руку.
        Въ эту минуту показалась няня Марья Семеновна. Она, очевидно, была разбужена домашними. С?дые ея волосы выбились изъ-подъ ночнаго чепца; на ней над?та была юбка и кофта; она, б?гавшими, какъ у пойманнаго зв?рка, глазами окинула всю комнату и, не видя брата, всплеснула руками.
        - Батюшка! Григорій Алекс?евичъ, что они врутъ? Гд? Сереженька? Не томи, говори.
        - Французы вторглись въ наше отечество. Серг?й вступилъ въ военную службу.
        Няня, какъ снопъ, ничкомъ упала на полъ безъ слезъ и крика. Мы бросились къ ней. Она лежала безъ памяти. Матушка, батюшка и я, мы старались привести ее въ чувство. Когда она опомнилась, такъ долго не могла сообразить, гд? она и что съ ней, но вдругъ какъ-то жалостно застонала и проговорила:
        - Сереженька! И не простился, и не перекрестила я его, моего роднаго.
        - Няня, успокойся, сказала матушка, обливаясь слезами. — Онъ прі?детъ проститься дня черезъ три. Онъ за?детъ къ намъ прежде… ч?мъ…
        Голосъ матушки оборвался, она не могла договорить и вымолвить слово: война. Мы вс? плакали. Отецъ погляд?лъ на насъ, изм?нился лицомъ, махнулъ слабо рукою и медленно вышелъ изъ комнаты.
        Долго сид?ли матушка и няня вм?ст? рядомъ. Я чувствовала, что я лишняя, и пошла къ отцу. Тутъ сид?ли и д?лили скорбь дв? матери, забывъ разность состояній и положенія — это были не барыня и не няня, а два друга. Отецъ же оставался одинъ, но напрасно толкнулась я въ дверь его кабинета; она была заперта на ключъ. Я приставила ухо къ щели и услышала его голосъ. Онъ молился.
        И потекли безконечно тоскливые, мрачные дни. Никто не могъ приняться за обычную работу, ни за хозяйственныя хлопоты, ни даже за обыкновенный семейный разговоръ. Вс? бродили, какъ т?ни, или сид?ли по угламъ. Меньшія д?ти пріутихли и, какъ запуганныя, сид?ли тихо, и даже между собою говорили шопотомъ. Сходились къ об?ду; матушка едва дотрогивалась до блюдъ и только д?лала видъ, что кушаетъ — об?дали скор?е, какъ будто эта семейная трапеза тяготила вс?хъ. Матушка вздрагивала при всякомъ шум?, няня вязала чулокъ у окна и все вглядывалась вдаль своими отцв?тшими, большими, с?рыми, слезящимися глазами. Батюшка оставался больше одинъ и мало выходилъ изъ кабинета. Меня удивляло, что въ такую тяжкую для нашей матери минуту, онъ не выказывалъ къ ней особой н?жности; каждый изъ нихъ мучился, раздумывалъ и страдалъ въ одиночку, а не вм?ст?. Онъ былъ крайне тревоженъ и озабоченъ, будто воображалъ или обдумывалъ что. Большую карту Россіи перенесъ онъ изъ классной и положилъ на большой столъ въ своемъ кабинет?, ходилъ по ц?лымъ часамъ взадъ и впередъ по комнат?, потомъ останавливался и гляд?лъ на карту, будто
пресл?дуемый неотвязною думой. Онъ, очевидно, что-то обдумывалъ и на что-то р?шался.
        Глава V
        На четвертый день посл? возвращенія изъ Москвы нашихъ родителей, въ 9 часовъ утра послышался колокольчикъ, и лихая тройка въ грязи и п?н? подкатила перекладную къ широкому крыльцу нашего дома. Изъ нея живо выскочилъ красивый мальчикъ, нашъ Сереженька, въ новой военной форм?, взб?жалъ единымъ духомъ на верхъ и бросился на шею къ матери. Какъ онъ перем?нился, какъ похорош?лъ, хотя его густыя кудри были острижены почти подъ гребенку. Мать и няня гляд?ли на него съ умиленіемъ и несказанною н?жностью, см?шанную съ испугомъ, а отецъ съ удовольствіемъ.
        - Я боюсь спросить у тебя: надолго-ли? сказала ему матушка, обвивъ его шею рукой.
        - Да в?дь это все равно, что долго, что коротко. ?хать надо.
        - Однако?
        - До вечера. Я м?шкать не могу. Мн? приказано ?хать въ Смоленскъ и оттуда выступать съ полкомъ дальше.
        - До вечера! воскликнула матушка.
        - До вечера, родимый ты мой, и няня заплакала.
        И какъ долго длился и какъ страшно скоро прошелъ этотъ день. Ему, казалось, конца не было, а вм?ст? съ т?мъ онъ мелькнулъ мгновеніемъ. Кто испыталъ въ жизни радость свиданія, томленіе разлуки, раздираніе грядущихъ, сію минуту наступающихъ прощаній, прощаній торжественныхъ, при которыхъ присутствуетъ грозный призракъ смерти, тотъ знаетъ, какъ долго тянется ужасный, посл?дній день, а вм?ст? съ т?мъ испыталъ, что онъ пролетаетъ, какъ метеоръ или молнія. Страданіе такъ сильно, что мать, жена, сестра чувствуютъ, что он? отуп?ли, что все помрачилось внутри ихъ, и какой-то безсознательный трепетъ объялъ все ихъ существо. Вотъ ужъ и пооб?дали. Встали изъ-за стола, поц?ловались. Ужъ не въ посл?дній ли разъ? Будемъ ли опять об?дать вм?ст?? Что-то страшно! и какъ тяжко.
        Въ нашей церкви, которую пристроилъ и обновилъ батюшка, издавна чтился образъ Грузинской Божіей Матери. Въ округ? его считали чудотворнымъ; батюшка украсилъ дорогими камнями ризу этой иконы. Теперь онъ просилъ священника поднять икону, принести ее въ домъ и отслужить молебенъ. Мы вс? вышли на крыльцо, вс? на кол?няхъ съ мольбою и слезами встр?тили икону Царицы Небесной. Отецъ взялъ ее изъ рукъ причетника и отдалъ меньшой сестр?; она понесла ее по л?стниц? и поставила на столъ, накрытый б?лой скатертью въ переднемъ углу залы. Засв?тили св?чи, начали молебенъ. Батюшка, по обыкновенію, п?лъ вм?ст? съ церковно-служителями; и его прекрасный голосъ былъ преисполненъ такого выраженія, такой глубины чувства, что не забыть мн? никогда этихъ потрясающихъ звуковъ:
        - Пресвятая Богородица, спаси насъ.
        И вс? мы, лежа ницъ, орошали половицы залы жгучими слезами, и изъ сердецъ вс?хъ насъ съ болію и скорбію лет?ла молитва: Спаси насъ!
        Зат?мъ конецъ; вс? подошли и приложились къ кресту и икон?. Священникъ, почтенный старикъ, простой, неученый, но, жизни строгой, обращаясь къ брату, сказалъ:
        - Да даруетъ вамъ Господь оружіе непоб?димое на защиту церкви, отечества и царя, да поможетъ вамъ совершить долгъ христіанина, в?рноподданнаго и дворянина. Да благословить Онъ васъ!
        Смущенно слушалъ Сережа слова старика и, нагнувшись, поц?ловалъ его руку.
        Т?мъ же порядкомъ сестрица снесла внизъ икону Богоматери, и вс? мы, семья, слуги, дворня, сошедшіеся крестьяне, узнавшіе объ отъ?зд? брата въ армію, проводили ее до церкви. Когда икону поставили на м?сто, и мы уже собирались уйти, батюшка взялъ брата за руку.
        - Помни, что я скажу теб? теперь, сказалъ онъ ему вполголоса, но твердо и пламенно, — не жал?й себя, сражаясь. Умри за мать нашу Пресвятую Богородицу и за мать нашу землю Русскую. Если всякій изъ васъ, не помышляя о себ?, исполнитъ долгъ свой, несм?тные враги наши найдутъ себ? могилу въ земл? нашей. Помни, что тотъ, кто положитъ животъ свой на пол? брани за в?ру и отечество, удостоится в?нца небеснаго. Поди, приложись еще.
        Стемн?ло. Одна св?ча гор?ла въ большой зал? и тускло осв?щала, не проникая въ углы, гд? сгустилась тьма. Мы сид?ли вс? вокругъ стола, молчали, тоскливо ждали роковой минуты прощанья. Изр?дка кто-нибудь изъ насъ спрашивалъ, не забылъ ли братъ той иди другой нужной въ дорог? и поход? вещи. — „Не забылъ! Взялъ!" отв?чалъ онъ отрывисто. Рука его сжимала руку б?дной матушки, не спускавшей съ него глазъ сухихъ и блестящихъ, и не произнесшей ни слова. Сзади его стула, сложивъ руки, стояла няня, и слезы ея лились р?кой неслышно, незам?чаемыя ей самой, и капали он? и на грудь ей, и на его русую, курчавую голову! Но вотъ шумъ колесъ… Звонъ колокольчика… Топотъ лошадей и — молчаніе. Вс? вздрогнули, вс? встали, сердце захолонуло и замерло. Вс? бросились къ нему, и замкнулся около него т?сный, полный любви и муки семейный кругъ.
        - Присядемъ по обычаю отцевъ, сказалъ батюшка, — и благословимъ сына, Варенька.
        Вс? с?ли. С?ли и слуги, кто гд? стоялъ, многіе прис?ли на полу. Водворилось молчаніе. Всякій читалъ про себя краткую молитву, а кто не читалъ, тотъ ее мыслилъ или чувствовалъ.
        Отецъ всталъ первый, крестясь, взялъ образъ, и братъ опустился передъ нимъ на кол?ни, поклонился въ землю, приложился къ образу и съ рыданіемъ упалъ на грудь отца. Руки батюшки дрожали. Онъ взялъ въ об? руки голову сына и поц?ловалъ ее, зат?мъ передалъ образъ матери нашей. Б?дная, б?дная матушка! Бл?дн?е своего б?лаго платья, дрожа, какъ листъ, шевеля поб?л?вшими губами, стояла она, прямая и неподвижная, предъ лежавшимъ передъ образомъ и ею сыномъ. Но вотъ онъ поднялся, торопливо приложился къ образу и замеръ на груди, его кормившей. Одно громкое рыданіе огласило залу. Рыдали вс?, кром? обезум?вшей отъ горя матери. Онъ оторвался отъ нея и искалъ глазами свою старую няню, которую заслонили т?снившіеся вокругъ него. Матушка угадала его взоръ, поняла желаніе и сказала внятно съ какимъ-то страннымъ спокойствіемъ:
        - Няня, Марья Семеновна, благослови его, ты вторая мать.
        Няня взяла образъ. Никогда не видала я ее такою. Некрасивое лицо ея изм?нилось; глаза блест?ли, лицо просв?тл?ло и преобразилось. Она молилась восторженно.
        Поц?луи, слезы, прерывистыя слова… Вс? сошли за нимъ на крыльцо. И на крыльц? т? же объятія, рыданія, та же мука разставанія. Онъ вырвался изъ нашихъ объятій и прыгнулъ въ тел?гу; Сидоръ, его молодой камердинеръ, утирая слезы кулаками, вскочилъ на облучекъ; ямщикъ взмахнулъ возжами. Но вотъ раздался ужасъ внушающій стонъ, и лихорадочно-быстро бросилась мать къ тел?г?. Рука ея схватила руку брата.
        Онъ покрылъ ее поц?луями, но она не хот?ла отпускать и все сильн?е сжимала его руку. Батюшка подошелъ, положивъ свою руку на ихъ сжатыя руки, — он? разомкнулись, и рука матушки осталась въ рук? отца.
        - Съ Богомъ! пошелъ! сказалъ батюшка; ямщикъ взмахнулъ возжами, и тройка съ м?ста приняла во всю прыть. Колокольчикъ залился, будто заплакалъ; не забыть мн? никогда этого щемящаго звука; и тел?га, тройка, братъ исчезли мгновенно во мрак? осенней ночи, а матушка все стояла, все гляд?ла въ эту ночь, въ эту мглу, гд? ужъ н?тъ ничего, гд? уже и звуки удалявшейся перекладной тройки мало-по-малу исчезаютъ, замираютъ.
        - Пойдемъ домой, Варенька, сказалъ батюшка, второй разъ называя ее такъ.
        Она вздрогнула, будто пришла въ себя, сд?лала два неровныхъ шага и упала бы несомн?нно на крутыя каменныя ступени высокаго крыльца, если бы онъ не поддержалъ ее. Она опустилась на его руки; онъ поднялъ ее, какъ перо, и понесъ вверхъ по л?стниц?. Мы пошли за ними, горько плача и держась за руки, сестра съ братомъ и сестра съ сестрою, но когда мы вошли на верхъ, отца и матери не было ни въ столовой, ни въ гостиной. Дверь ихъ спальни была заперта; и что онъ говорилъ ей, какъ ут?шалъ, плакалъ ли съ ней, молился ли, знаетъ одинъ Богъ да она сама. Она о томъ никому не говорила, но мы вс? зам?тили, что ихъ отношенія совершенно изм?нились съ этого вечера. Она почти не оставалась съ нами, льнула къ нему, къ нему одному, ища въ немъ опоры, силы, ут?шенія!.. Они казались мн? не пожилыхъ л?тъ супругами, а молодою, любящею другъ друга, четою.
        Какая тяжелая жизнь настала для нашего cемейства, и, скажу, для вс?хъ насъ окружавшихъ, ибо и слуги наши, и вся дворня были погружены въ уныніе. Вс? бродили, какъ т?ни, не слышно было веселаго шопота въ д?вичьей и хохота въ буфет?, а ужъ больше вс?хъ мучилась матушка. И утромъ, и вечеромъ, днемъ и ночью неотвязная мысль о сын?, тоска и тревога грызли ее. Она мало спала, мало кушала, не хлопотала по хозяйству, книги въ руки не брала, а безпомощно сид?ла у окна, опустивъ руки съ вязаньемъ на кол?няхъ и часами гляд?ла куда-то вдаль. Мысленныя очи ея гляд?ли въ непроглядное будущее, а т?лесныя были открыты и гляд?ли, ничего не видя. Если входилъ батюшка, она торопливо принималась вязать и д?лала видъ, что занята работою. Онъ в?роятно все вид?лъ, ибо ничего у нея не спрашивалъ, а ц?ловалъ ее и уходилъ къ себ?. Если мы что у ней спрашивали, приказаній ли по хозяйству или позволенія сд?лать что-нибудь, она заставляла повторять вопросъ, вслушивалась съ напряженіемъ, иногда отв?чала невпопадъ, а чаще говорила:
        - Д?лайте, какъ знаете.
        Очевидно ей было все — все равно. Она ушла въ себя, въ свою скорбь и свой смертельный страхъ. Она даже перестала говорить съ няней, и когда та подсаживалась къ ней и зам?чала:
        - Гд?-то теперь Сереженька? Чай ужь прi?халъ. Напишетъ намъ, дастъ в?сточку.
        - Съ к?мъ? не съ к?мъ, отв?чала матушка отрывисто. — Да и что радости въ в?сточк?, писалъ, a черезъ минуту…
        Она не кончала и м?нялась въ лиц?.
        - A гд?, слышно, войска-то наши? допрашивала няня.
        - У Смоленска, отв?чала черезъ силу матушка. И об? умолкали. Батюшка былъ сраженъ в?стями изъ арміи. Онъ не могъ понять, почему наша армія не идетъ навстр?чу къ врагу, почему не дерется, а отступила къ Смоленску и стоитъ, и стоитъ недвижима.
        - Не изм?на ли? глухо проговорилъ онъ однажды, прочитавъ письма, присланныя изъ Москвы. Одно изъ нихъ было отъ нашего дяди, двоюроднаго брата нашей матери, Димитрія ?едоровича Кременева. Онъ любилъ все наше семейство, былъ уже въ большихъ чинахъ и командовалъ гвардейскимъ полкомъ. В?роятно в?сти были нерадостныя, ибо батюшка тотъ же день собрался и по?халъ въ Москву, отъ которой наше Воздвиженское было за 60 верстъ. Во время его отсутствія матушка мучилась больше прежняго; мал?йшiй шумъ въ дом?, отворенная невзначай дверь, громкое слово въ сос?дней комнат? заставляли ее бл?дн?ть и дрожать. Вс? мои усилія клонились, къ тому, чтобы меньшія д?ти не шум?ли и чтобы кто изъ домашнихъ не вошелъ къ ней, не испугалъ ея. Наконецъ на четвертый день батюшка возвратился.
        - Что новаго другъ мой? спросила у него матушка, обнимая его.
        - Н?тъ ли в?сточки отъ Сереженьки?
        - Не привелъ ли Богъ одержать поб?ду? сыпались вопросы наши.
        - Поб?дъ н?тъ, а отступленіе продолжается. Вс? войска стянуты къ Смоленску. Вс? недоум?ваютъ, а я сужу по своему, и многіе со мною согласны, хотя громко говорить это опасно, изм?на. При такой б?д? и при такихъ порядкахъ царю нужны старый и малый. Вс? годятся.
        И я, и матушка, мы гляд?ли на него зорко. Я поняла его тотчасъ. Онъ продолжалъ:
        - Я подалъ прошеніе вступить въ военную службу — и съ сыномъ.
        - Съ сыномъ? Да в?дь сынъ ужъ въ полку!
        - Съ другимъ, съ Николаемъ.
        - Съ Николашей! воскликнула мать и быстро встала со стула, будто жизнь возвратилась к ней. — Да в?дь онъ; ребенокъ?
        - Какой онъ ребенокъ? Ему минетъ 15 л?тъ черезъ два м?сяца. Я старъ, а онъ малъ, а вдвоемъ мы еще службу сослужимъ. Онъ ?здитъ верхомъ бойко, его куда ни пошли, все довезетъ и толкомь передастъ; стр?ляетъ хорошо, ястребовъ на-лету убиваетъ, какъ же ему француза не подстр?лить.
        - И отчего же и французу его не застр?лить, произнесла матушка съ ужасомъ; мальчикъ! ребенокъ!
        - На это воля Божiя; пришелъ часъ вставать поголовно и старому, и малому. Врагъ въ земл? нашей, въ арміи неладно, значитъ, всякій честный и усердный служивый, старъ ли, молодъ ли пригодится.
        - Да его не возьмутъ.
        - Кого?
        - Николашу, ребенка.
        - Не намъ судить о томъ, мой другъ, просьба подана, принята и пошла куда сл?дуетъ. Резолюція по ней выйдетъ въ скорости. Надо готовиться, Ты бы собрала насъ; такъ-то, милая.
        Отецъ подошелъ къ ней и н?жно обнялъ ее. Она сид?ла, опустивъ голову, и больше не противор?чила, поняла ли, что противиться нельзя, а быть можетъ и не должна; она покорилась. Встр?тивъ Марью Семеновну въ с?няхъ (а я ходила за матушкой по пятамъ, такъ мн? было жаль ее), она на вопросъ няни: „правда-ли, что Николаша тоже у?зжаетъ, и самъ баринъ идетъ на службу", отв?чала: „Правда." Перебьютъ д?тей моихъ и его убьютъ. Воля Божія. Двухъ смертей не бывать, а одной не миновать, а мн? ихъ не пережить. Да и то сказать, враги близехонько, къ Смоленску подходятъ, не сид?ть же мужчинамъ, поклавши руки, за спиной женъ и матерей. Надо идти. Пусть идутъ. И да будетъ надъ ними воля Создателя".
        Новый толчекъ изм?нилъ нравственное состояніе матушки. Предстоявшая разлука съ мужемъ и меньшимъ сыномъ пробудила въ ней лихорадочную д?ятельность. Изъ апатіи она перешла въ усиленныя занятія. Съ утра до вечера она кроила и шила. Она не только заботилась о снаряженіи отца и брата, но и вс?хъ т?хъ, которыхъ отецъ нам?ревался взять съ собою, обмундировавъ ихъ на свой счетъ. Молодые парни изъ мужиковъ и изъ дворни шли за нимъ, но куда, никто еще не зналъ.
        Однажды вечеромъ, когда мы вс? сид?ли за работой въ зал? вокругъ длиннаго об?деннаго стола, заваленнаго холстиной, полотнами и сукномъ, явился изъ Москвы нашъ домашній почтарь и привезъ почту и письма. Мы вс? поднялись съ м?стъ въ великомъ смятеніи и обступили его. Онъ разсказывалъ прерывавшимся голосомъ, что подъ Смоленскомъ была битва, что Смоленскъ сгор?лъ, а наши войска отступаютъ.
        Матушка дрожала съ головы до ногъ. Олово „битва" сразило ее. Батюшка распечаталъ письмо и дрожащею рукой подалъ матери записку, писанную рукой брата. Оба они проб?жали ее глазами, оба перекрестились и кр?пко обнялись. Братъ писалъ н?сколько словъ. Онъ участвовалъ въ сраженіи, остался невредимъ и отступалъ съ полкомъ своимъ. При записк? брата было н?сколько словъ отъ дяди. Онъ писалъ, что братъ заслужилъ любовь товарищей и бился храбро. Эта в?сть оживила матушку, но не отца. Казалось, что сердце его закрыто для любви семейной и принадлежитъ неразд?льно родин? и арміи. В?сть о продолжавшемся отступленіи приводила его въ негодованіе, см?шанное съ ужасомъ, а неполученіе отв?та на просьбу вступить въ службу б?сило его. Ему страстно хот?лось ?хать тотчасъ въ армію, служить хотя простымъ солдатомъ, лишь бы биться съ врагомъ.
        - О чинахъ не помышляютъ, говорилъ онъ, — я не командовать хочу, сохрани Боже, а защищать отечество и животъ свой положить за него. Что же они со мной д?лаютъ! Кончил онъ восклицанiемъ съ такимъ отчаянiемъ въ голос?, что я и матушка, мы бросились къ нему и сказали:
        - Подождите. Ответъ придетъ, непрем?нно придетъ, Царю нужны теперь в?рные слуги.
        - Въ Цар? нашемъ я не сомн?ваюсь, не сомн?ваюсь въ доблести и сил? сыновъ земли нашей, но сомн?ваюсь в начальств?. Оно-то плохо мн? кажется. Особенно эти бумажники и канцелярскiе писаки.
        Отецъ мой всегда питалъ недов?рiе и н?которое презр?нiе военнаго ко всякимъ д?лопроизводителямъ по штатской части.
        Глава VI
        Прошло еще много времени въ неизв?стности, въ тоск? и тревогахъ. Шумъ на двор?, скрипъ про?зжавшей тел?ги, топотъ конскiй въ ночной тиши — все заставляло насъ трепетно прислушиваться и ожидать съ замирающимъ сердцемъ и в?стей, и приказаній. Наконецъ однажды утромъ прі?халъ нарочный изъ нашего московскаго дома и подалъ батюшк? большой пакетъ, запечатанный казенною печатью. Отецъ разломилъ большую печать и развернулъ бумагу. Съ первыхъ же строкъ лицо его прояснилось, глаза вспыхнули и загор?лись. Онъ обернулся къ матушк?, стоявшей за его плечами и читавшей черезъ него бумагу и обнялъ ее.
        - Радуйся жена! Радуйтесь д?ти. И сынъ твой, и мужъ твой годятся защищать отечество, сказалъ онъ торжественно, съ неподд?льнымъ энтузiазмомъ. — Государь милостиво принялъ просьбу мою и приказываетъ мн? взять начальство надъ формирующимся калужскимъ ополченiемъ, а сына моего приказываетъ, по его малол?тству, зачислить при мн?. Укладывайтесь. Посл? завтра мы вы?демъ въ Калугу. Ты можешь жить у матушки въ Щеглов?, Варенька, пока я сформирую ополченіе. Я буду на?зжать къ вамъ изр?дка.
        Мать заплакала и прижалась лицомъ къ его груди, держа сына за руку. Николаша, съ блиставшими отъ радости глазами, съ пылавшимъ, какъ зарево, лицомъ, стоялъ тихо, но гордо. Батюшка гладилъ рукой голову матери. Она мало-по-малу стихла и отерла слезы.
        Ц?лый день этотъ, весьма мн? памятный, мы провели въ заботахъ и хлопотахъ. Мы убирали все въ дом? и укладывали то, что брали съ собою. Помню, какъ матушка вошла со мною въ образную, гд? при св?т? лампады, въ золоченыхъ ризахъ сіяли старинныя иконы нашего семейства. Тутъ, въ двухъ старинныхъ кіотахъ хранились благословенiя отцевъ, д?довъ и прад?довъ. Матушка положила три земные поклона, перекрестилась, отворила кіотъ и стала снимать образа.
        - Держи, Люба, и укладывай. Образовъ я зд?сь не оставлю.
        - Но, матушка, сказала я со страхомъ, — неужели вы думаете, что французы придутъ сюда.
        - Ничего я не думаю и ничего не знаю, но въ такое смутное время не оставлю я видимое благословеніе моихъ и его родителей. Бери, Люба. Вотъ образъ Покрова Божіей Матери, которымъ благословила меня бабушка-свекровь, твоя бабушка, когда я вошла въ первый разъ нев?стой въ домъ. А вотъ Богородица Милующая, которою моя бабушка благословила меня при рожденіи. A вотъ, возьми бережно, это икона Знаменія Божіей Матери, подъ которою родилась моя матушка, и она благословила ею твоего брата, моего Сереженьку. Милочка, помоги сестр? укладывать иконы, чтобы не погнуть в?нцовъ и не потереть лика, да помните, что я говорю вамъ. Когда я умру, скажите вашимъ д?тямъ и храните святыню семейства, запомните, кто кого и когда благословилъ. Придерживайтесь обычаевъ, помните семейныя преданія, съ ними соединяются семейная любовь и родственныя связи. Вотъ благословляющій Спаситель и крестъ съ мощами; имъ благословили меня къ в?нцу, а крестъ съ мощами три покол?нія над?валъ на себя женихъ въ день свадьбы. Этотъ крестъ былъ над?тъ на вашего отца его матерью, когда онъ шелъ къ в?нцу. Вс? его и мои родители, кром? маменьки,
скончались и остались съ нами ихъ благословенія въ вид? иконъ. Я дорожу ими больше всего и увезу съ собою.
        - Прикажете укладывать серебро и какое? спросила, входя, первая горничная матушки, Катерина.
        - На что серебро! Не пиры давать, не то время.
        - Бери серебро, жена, бери золотыя и брилліантовыя вещи; не пиры давать, а ополченцевъ од?вать надо. Денегъ не хватитъ, все пригодится. Благо есть что отдать, сказалъ отецъ.
        - Укладывай все серебро, приказала матушка Катерин?, — а брилліанты въ шкатулк?; возьми ее и поставь мн? подъ ноги въ карету.
        Въ матушк? совершилась большая перем?на. Никогда до той поры на слыхивала я отъ нея, чтобы она дорожила своими образами въ кіотахъ. Она никогда о нихъ не говаривала. Всегда слыхала я, напротивъ того, что она дорожитъ своимъ стариннымъ серебромъ и брилліантами. Она часто намъ ихъ показывала и говаривала, кому и что отдастъ, когда мы будемъ вы?зжать въ св?тъ и выйдемъ замужъ. А теперь она, повидимому, охотно соглашалась отдать серебро и бриллiанты и дорожила иконами, называя ихъ видимымъ благословенiемъ предковъ. Отецъ чтилъ иконы, какъ святыню, а мать, конечно, признавая ихъ святынею, дорожила ими по воспоминанiю о важныхъ эпохахъ въ жизни семейства, и какъ благословенiе родныхъ, съ нимъ сопряженное.
        Къ крыльцу подвезены были экипажи и нагружались тел?ги сундуками, ибо ?хали мы на долгое, неопред?ленное время. Вс? мы въ этотъ день утомились до-нельзя хлопотами, укладкою и беготнею и легли спать раньше обыкновеннаго. Я, какъ другія, устала, и лишь только опустила голову на подушку, какъ заснула кр?пкимъ сномъ.
        Ночью мн? приснился страшный сонъ: я вид?ла моего брата Сережу среди большаго воинства; и спереди, и сзади его падали на землю сраженные люди, а онъ стоялъ невредимо посреди ихъ. Вдругъ увид?ла я за нимъ страшную, темную, почти черную фигуру, на которой было накинуто черное, укутывавшее ее съ головы до ногъ покрывало. У этой высокой фигуры была въ рукахъ коса, она ходила около брата и косила, косила, косила. Со всякимъ взмахомъ косы валились воины, но брата она не касалась, и стоялъ онъ бодро и невредимо посреди груды т?лъ.
        - Смерть коситъ! закричала я въ ужас? и проснулась отъ звуковъ собственнаго голоса.
        Св?тало. Я еще не опомнилась отъ сна, какъ раздался гулъ, сперва глухой, потомъ громче и громче.
        Окна задребезжали. Этот несся издалека и походилъ и на вой, и на грохотъ; земля дрожала, дрожали ст?ны дома, и душа моя замерла отъ ужаса. Я вскочила, накинула наскоро платье и выб?жала на дворъ. Тамъ уже стояли толпы домашнихъ и вс? они, как испуганное стадо, жались другъ къ другу. Малыя д?ти и дряхлые старики выл?зли изъ своихъ избенокъ и стояли тутъ, точно окам?неные. Батюшка стоялъ съ матушкой и держалъ ее за руку.
        - Господи! Что это? закричала я, подб?гая к нимъ.
        - Молись Богу, Люба, это сраженіе. Наши бьются, наши бьются!
        - Но гд? это, Боже милостивый!
        - Гд?? Должно быть r] Смоленкой дорог?, гулъ идетъ оттуда. Верстъ за 60 или 80, туда к Тарутину должно быть, сказалъ намъ бургомистръ, поднимаясь с земли, къ которой онъ приложилъ голову, стараясь разслышать, откуда несся грохотъ и гулъ.
        - Господи, спаси люди Твоя, произнесъ отецъ, и упалъ на кол?ни въ молитв? и скорби.
        Как вамъ разсказать этотъ ужасный день. Долго стояли мы въ тоск? неописанной и ужас?, угнетавшемъ душу. У многихъ изъ стоявшихъ были въ арміи сыновья, братья, мужья, у вс?хъ было сознаніе, что бились свои, наши, противъ многочисленнаго и страшнаго, наступавшаго на насъ врага. Наконецъ, первый изъ вс?хъ, опомнился отецъ.
        - Нечего стоять зд?сь, сложа руки. Этимъ не поможешь. Либо драться надо, либо молиться. Пойдемте въ церковь просить Господа помиловать и спасти насъ и нашихъ.
        Онъ взялъ матушку за руку и пошелъ по алле? въ церковь; за нимъ двинулись мы и вся толпа слугъ, дворни и крестьянъ, сб?жавшихся на господскій дворъ. Вызвали стараго священника. Вышелъ онъ въ б?дномъ подрясник?, бл?дный какъ полотно, дрожавшими руками отперъ самъ церковь, возложилъ на себя ризы и началъ молебенъ съ водосвятіемъ. Когда дьячки и хоръ нашихъ домашнихъ, обученныхъ отцомъ церковному п?нію, зап?лъ:
        „Поб?ды благов?рному императору нашему на сопротивныя даруий"… вс?, кто былъ въ церкви, упали ницъ и ручьи слезъ оросили каменныя плиты храма.
        - Какъ молиться, сказала мн? матушка шопотомъ, выходя изъ церкви, когда я подошла къ ней и, горько плача, молча поц?ловала ея б?лую, безжизненную руку, — какъ молиться? За него, живаго, или за него… убитаго? Пролепетала она чуть слышно.
        - За живаго, матушка, за живаго. Онъ живъ и невредимъ — я знаю.
        И я резсказала ей мой страшный сонъ, въ эту самую ночь, передъ самымъ сраженіемъ приснившійся мн?. Она слушала меня, вздрагивая, но мн? показалось, что она становилась спокойн?е, хотя и сказала мн?:
        - Какъ мн? в?рить сну въ такую ужасную минуту. Сонъ — ночное мечтаніе.
        - Или вид?ніе, мамочка моя милая. Это душа смущенная видитъ. Это благость Божія. Его милосердіе, Его даръ.
        Отецъ вслушался въ разговоръ нашъ.
        - Въ св. писаніи, сказалъ онъ. — говорится о снахъ. Ихъ не отвергаютъ преданія нашей церкви. Пророки, праведники видали вид?нія, а мы гр?шные ихъ недостойны, но сны могутъ быть у невинныхъ или у в?рующихъ, и ниспосланы имъ свыше. Ободрись, жена. Дочь наша д?вушка, зла не знающая! быть можеть ей посланъ сонъ в?щій на ут?шеніе.
        A гулъ не умолкалъ; напротивъ, онъ стоялъ и земля дрожала. Казалось, онъ росъ и ширился. Итакъ до самаго вечера — и вдругъ все смолкло. Ночная тишина посл? этого гула и грома казалась грозн?е и ужасн?е. Ночь стала тихая, но темная, какъ яма. Ни зв?зды на неб?, ни м?сяца, одн? темныя, черныя тучи на свинцовомъ неб? ползли медленно.
        Вс? мы въ эту злополучную ночь не смыкали глазъ. Каждый изъ насъ забился въ свой уголъ. Я ушла къ себ?, оставивъ батюшку и матушку вм?ст?, сид?вшихъ рядомъ въ молчаніи. Подл? меня рядомъ, жила Марья Семеновна, и всю ночь я слышала, какъ она читала молитвы и клала земные поклоны. Подъ ея монотонный шопот я задремала. Вдругъ услышала я топотъ коня; гулко раздавался онъ въ этой ночной тиши. Я прислушалась, едва переводя духъ. Вотъ онъ ближе и ближе. Да, это скачетъ верховой, и какъ скачетъ! Во тьме ничего не видно, только слышно. Я сб?жала на крыльцо. Все ближе и ближе, и въ воротахъ двора, сквозь мглу разсв?та мелькнулъ темный образъ всадника — на дворъ прискакалъ онъ; его тонкая фигурка нагнулась впередъ на шею измученнаго коня. И вотъ он ужъ у крыльца, и съ коня взмыленнаго, испачканнаго грязью, забрызганнаго п?ной, соскочилъ онъ, братъ мой, милый братъ мой. Я бросилась на него и обвила его шею моими, замиравшими отъ радости и испуга, руками. Онъ посп?шно поц?ловалъ меня, но отстранилъ и ринулся въ домъ. Громко стучали шаги его, когда онъ бежалъ стремглавъ по л?стниц?. Раздался крикъ, страшный
крикъ матери — и все замерло. Когда я наконецъ могла вб?жать на л?стницу, то увид?ла брата посреди нашего семейства, т?снившагося вокругъ него. Мы вошли въ гостиную; братъ заперъ дверь за мною, не впуская меньшихъ д?тей. Мы остались въ четверомъ — батюшка, матушка, братъ и я.
        - Батюшка, св?жую, сильную лошадь! Я долженъ сейчасъ ?хать назадъ. Прикажите ос?длать. Моя лошадь, почитай, загнана.
        - Сейчасъ ос?длать Лебедя и подвести къ крыльцу.
        Онъ обратился къ сыну.
        - Ну, говори.
        - Было большое сраженіе.
        - Знаю.
        - Мы не поб?ждены (отецъ перекрестился), но намъ приказано отступать. Дядя Дмитрій ?едоровичъ выхлопоталъ мн? позволеніе отлучиться на н?сколько часовъ и приказалъ мн? за?хать къ вамъ, и сказалъ, чтобы вы у?зжали тотчасъ. Зд?сь небезопасно. Французы идутъ за нами сл?домъ.
        - А Москва? Москва!
        - Не знаю, батюшка; никто ничего не знаетъ. Предполагаютъ, что передъ Москвой будетъ другое сраженіе, что ее отстоятъ… Мы отстоимъ ее, батюшка, продолжалъ братъ съ жаромъ, — отстоимъ или вс? ляжемъ на м?ст?. Но вамъ оставаться зд?сь нельзя. Матушка, сестры… тутъ невдалек? потянется Бонапартова армія. У?зжайте немедля, тотчасъ.
        - Но куда?
        - Армія идетъ на Москву. Ступайте на югъ, въ Алексинъ, черезъ Малый Ярославецъ. Тамъ н?тъ непріятеля, онъ идетъ съ другой стороны. А теперь прощайте. Мн? пора. Благословите.
        Братъ опустился на кол?ни; и родители благословили его. Прощаніе не длилось. Онъ сп?шилъ, ему надо было скакать 60 верстъ до Москвы. Онъ с?лъ на лошадь, и она вынесла его во весь опоръ изъ родительскаго дома. Въ мигъ исчезъ онъ изъ глазъ нашихъ за деревьями аллеи. Его прі?здъ, свиданіе, отрывистыя р?чи — все произошло такъ быстро, что намъ казалось это сномъ, бредомъ больнаго воображенія.
        Какъ мы ни сп?шили, а ближе вечера выбраться не могли, ибо пришлось, въ виду возможности непріятельскаго нашествія, многое брать съ собою, а оставшееся сносить въ подвалы дома, въ кладовые, закладывать двери камнями и замуравывать ихъ. На б?ду вышло новое затрудненіе — не хватило лошадей для лишнихъ подводъ. Ихъ давно искали въ табунахъ и въ поляхъ, гд? паслись он?. Перепуганные слуги б?гали зря, д?ло не спорилось въ ихъ рукахъ, и только энергія батюшки и его разумныя и строгія приказанія могли водворить н?который порядокъ. Совс?мъ смерклось, когда наконецъ запрягли лошадей. Темная осенняя ночь стояла, когда мы вс?, помолясь, вышли изъ дому. большая толпа собравшихся крестьянъ и дворовыхъ собралась на двор?. Начались прощанія и общія слезы. Бабы выли и причитали, мужики стояли мрачные и суровые.
        - Ну, православные, сказалъ отецъ громко, — слушайте, что я скажу вамъ. Бабы! не голосить, уймитесь, причитаньемъ не поможете. Молодые ребята записывайтесь въ ополченія, кого не возьмутъ въ солдаты. Бурмистръ и міръ распорядится. Надо вс?мъ идти и класть голову за наше правое д?ло. Я тоже поступаю на службу и съ меньшимъ сыномъ. Жену и дочерей везу къ родн?; будутъ молиться Богу за вс?хъ насъ. А вы, старики съ бабами и д?тьми, соберите пожитки, припрячьте, что можно, заройте въ землю и не оставайтесь въ деревн?. Возьмите хл?бъ, ступайте въ л?съ, выройте землянки и схоронитесь, пока холода не настали, а тамъ, что Богъ дастъ. Быть можетъ, мы съ врагами и управимся. Въ деревню нав?рно придетъ онъ, если, какъ въ томъ сомн?ваться нельзя, его отобьютъ отъ Москвы. Нельзя знать, по какой дорог? онъ отступитъ или разбредется. Ну, прощайте, братцы! Прощайте, д?ти! Дастъ Богъ — увидимся, а не увидимся, не поминайте меня лихомъ и простите, въ чемъ я согр?шилъ передъ вами, или кого обид?лъ. Если я буду убитъ, помяните душу мою въ вашихъ молитвахъ; счастливо оставаться. Господь съ вами; на него одного
над?яться надо, и не оставитъ Онъ насъ во дни скорби.
        Отецъ поклонился на вс? стороны, и бл?дный, но спокойный, сошелъ съ крыльца, провожаемый, напутственный желаніями и благословеніями растроганнаго и смущеннаго люда. Онъ с?лъ въ коляску. Стали усаживаться въ экипажи, и вс? мы тронулись въ путь.
        - Стой! закричалъ вдругъ батюшка не своимъ голосомъ и выпрыгнулъ изъ коляски съ пыломъ молодости. Его окружили крестьяне и дворня.
        - Забылъ. Тутъ большіе у меня запасы хл?ба, с?на и овса. Не хочу я кормить врага добромъ нашимъ.
        - Эй, бурмистръ, сюда, живо. За мною, православные.
        Отецъ пошелъ за рощу; тамъ, въ под?, недалече отъ дому, вдали отъ строеній усадьбы, стояла рига, стоги с?на, овса и еще немолоченой ржи.
        Издали намъ видно было, какъ при св?т? многихъ факеловъ, наскоро свитыхъ изъ соломы, суетились вокругъ риги и стоговъ черныя фигуры, киш?ли, какъ муравьи, б?гали и скучивались крестьяне. Вдругъ показался густой, черный дымъ; онъ повалилъ густымъ слоемъ и тяжело поползъ но земл?, будто страшное невиданное чудовище, безпрестанно изм?нявшее форму. Но вотъ черный дымъ побагров?лъ, и края волнующихся клубовъ его вдругъ подернулись позолотой и од?лись яркимъ огнемъ. Еще минута, и высоко взвился столбъ пламени, за нимъ другой, третій, и стояли они, колеблясь и зыблясь, и пылая въ черномъ под?. Скоро и поле, и л?са, и деревня, и усадьба осв?тились и окрасились багровою краскою. Мы съ ужасомъ гляд?ли на пламя, на высокіе столпы огня, которые искрились, сыпались зв?здами и блестками и разсыпались во вс? стороны. Столпы лет?ли все выше и выше, бросали изъ себя горячія массы, полыхали, сверкали и снова од?вались багровыми клубами дыма, и изъ него высились, опять сверкая осл?пительнымъ блескомъ. Домъ стоялъ облитый кровавымъ св?томъ; поднялся в?теръ, деревья зашум?ли и закачали черными головами. Было очень
страшно.
        Наконецъ отецъ воротился, провожаемый толпою; она была возбуждена и гуляла, но разобрать слова было невозможно.
        Отецъ обратился къ ней.
        - Въ амбарахъ много прошлогодняго, непроданнаго хл?ба. Что можно — заройте, чего нельзя зарыть, — увезите въ л?съ, но не оставляйте ничего въ усадьб?. Распорядись, бурмистръ. Прощайте еще разъ, съ Богомъ, пошелъ!
        Крупной рысью по накатанной дорог? б?жали лошади. Пожаръ ярко осв?щалъ путь нашъ, золотилъ вившуюся между полей и луговъ проселочную дорогу, осв?щалъ всю окрестность; только л?съ стоялъ черный и мрачный, еще черн?е, еще мрачн?е отъ яркости поля, дороги и пунцоваго неба. Черные сучья деревьевъ, красно-бурые стволы опушки л?са принимали фантастическія очертанія. Казалось, то стоялъ не л?съ, а страшные великаны, которые грозились на насъ своими уродливыми членами. Шатался и хруст?лъ л?съ, и мракъ его чащи наводилъ на душу ужасъ. Пугливо настроенному воображенію мерещилось въ этомъ мрак?, Богъ в?сть, что…
        Зарево долго провожало васъ. Поднявшійся сильный и порывистый в?теръ завывалъ не жалобно, а злобно. Казалось, онъ сулилъ что-то страшное, грозное и неизб?жное, какъ кара Господня!
        Глава VII
        Когда мы прі?хали къ бабушк?, не походилъ этотъ прі?здъ нашъ на вс? другіе прошлые прі?зды къ ней. Старушка не вышла встр?чать насъ, она не ждала насъ и была испугана, когда мы вошли въ диванную. О внук? она не могла говорить безъ слезъ и обнимала матушку, об? вм?ст? плакали он? горько. Тетки были перепуганы. Вс? обращались съ батюшк? съ вопросами, но онъ мало зналъ и могъ повторить только то, что сказалъ нашъ Сереженька. На другой-же день, по прі?зд?, батюшка у?халъ въ Калугу и занялся тамъ формированіемъ ополченія. Онъ прислалъ въ Щеглово большое количество холста и сукна съ просьбою кроить и шить по образцамъ нужныя вещи для ополченцевъ. Весь домъ зас?лъ за работу. Тетушки и бабушка, побросавъ кошельки, вязанья, вышиванья, кроили и шили б?лье, также и вс? горничныя д?вушки и дворовыя женщины. Между тетушками и дворнею произошло сближеніе и водворились отношенія, бол?е близкія. Казалось, что за кройкой и шитьемъ забыли опасаться, забыли плакать и печалиться, забыли, что р?шается участь всей земли подъ Москвою — по крайней м?р? не говорили о томъ, но я полагаю, что каждый изъ насъ стремился
произнести о томъ хотя слово. Это слово не заставило ждать себя.
        Однажды, во время молчаливаго и грустнаго об?да нашего, прикащикъ Иванъ Алекс?евичъ словно выросъ на порог? залы, худой, высокій, и въ эту минуту изм?нился лицомъ; онъ глухо произнесъ:
        - Матушка, Любовь Петровна.
        - Что ты, Иванъ? Да на теб? лица н?тъ! Что случилось, говори ради Создателя.
        - Матушка, Любовь Петровна, б?да великая, страшно вымолвить.
        Матушка встала. Она была бл?дна, какъ полотно, и дрожала. Старшая сестра ея, тетушка Наталья Дмитріевна, схватила ее за руки.
        - Варенька! Варенька! Онъ о Сереженьк? знать ничего не можетъ. Это что-то другое. Не мори ты насъ, говори, сказала она Ивану.
        - Въ Москву французъ вступилъ.
        - Быть не можетъ! Пустое.
        - Не пустое. Истинная правда. Вчера въ Калуг? получено изв?стіе, и Григорій Алекс?евичъ въ дворянскомъ собраніи читалъ письмо, присланное ему съ нарочнымъ отъ нашего генерала, братца вашего двоюроднаго.
        - Дмитрія ?едоровича Кременева?
        - Точно такъ.
        - Да теб? кто сказалъ?
        - Ипатъ. Ипатъ самъ слышалъ. Вечеромъ у барина у Григорія Алекс?евича было собраніе дворянъ. На барин?, сказываютъ, лица н?тъ. Многіе даже прослезились, господа-то, да слуги тоже.
        - Гд? Ипатъ? Позвать его!
        Пришелъ Ипатъ и подтвердилъ слова управляющаго. Сомн?нія быть не могло.
        - Что же это? Что же это? говорила бабушка, кр?пко сжимая свои руки, — стало быть сраженіе-то наши потеряли.
        - Сраженія не было. Москву отдали.
        - Невозможно это, невозможно. Оставить Москву безъ боя, отдать, столицу отдать, святыню отдать! Господи, что же это! Да быть этого не можетъ!
        - Самъ слышалъ своими ушами, матушка-барыня. Григорій-то Алекс?евичъ такъ и затрясся, а другіе господа даже прослезились, самъ я вид?лъ, самъ плакалъ.
        Но вся семья отказывалась в?рить такому ужасу — армія наша прошла черезъ Москву и Москву оставила. Невозможно! Р?шили послать нарочнаго въ городъ съ письмомъ къ батюшк?. Всю эту ночь мы почти что не спали. Кто бродилъ въ большой зал?, кто сид?лъ въ углу, кто пытался шить, но бросалъ работу, кто отъ усталости и потрясенія дремалъ на большомъ полукругломъ диван?; только далеко за полночь вс? мы разбрелись по своимъ комнатамъ, но и тамъ не пос?тилъ насъ сонъ. Поутру посланный возвратился съ краткой запиской отъ батюшки. Я и теперь почти наизустъ помню эти строки, только разъ прочитанныя и перечитанныя.
        "Всё правда. Москва оставлена безъ бою, и въ нее вступилъ непріятель. Вс?мъ намъ поголовно надо умереть или выгнать врага".
        Когда матушка прочла записку прерывавшимся отъ волненія голосомъ, въ диванной поднялись глухія рыданія и вскор?, какъ эхо, разошлись по дому, и отовсюду послышался плачъ и стонъ. Плакали горничныя, слуги, плакали въ кухн?, въ прачешной, подкл?т?; весь домъ былъ объятъ скорбію и погруженъ въ отчаяніе. Потянулись жестокіе дни, въ продолженіе которыхъ забыты были вс? порядки дома бабушки. Самое распред?леніе дня, до т?хъ поръ наблюдаемое нерушимо, совершенно спуталось. Завтракали когда придется, даже об?дали не вс? сполна, особливо матушка, часто неприходившая къ об?ду; безъ доклада входили въ домъ дворовые мужики, часто, приходя въ диванную, передавали в?сти, либо осв?домлялись, н?тъ ли чего новаго, либо спрашивали сов?та и просили помощи для уходившихъ въ солдаты сыновей и внуковъ. Много было всякихъ разсказовъ, но одинъ противор?чилъ другому, а настоящаго положенія д?лъ никто не зналъ, не знали даже, гд? находится наша армія и почему безд?йствуетъ. Разсказовъ было много. Знали в?рно одно: Москва оставлена, французъ въ Москв?. Много было предположеній.
        - А что если французъ пойдетъ дальше?
        - Ну, и мы уберемся дальше. У?демъ — не съ нимъ же, не съ нимъ же оставаться. Земля наша велика, не дойдетъ онъ до конца.
        - А если онъ дойдетъ?
        - Пусть идетъ. Наши соберутъ большую силу, окружатъ — тутъ ему и конецъ.
        - А я у?ду въ Вологодское им?ніе, говорила бабушка. — Туда не дойдетъ.
        За этими р?чами сл?довало общее молчаніе. Каждый думалъ свою думу. Моя душа скорб?ла о матушк?. Я знала, что братъ д?лаетъ свое д?ло и знала также, что помимо нашего, вс?мъ общаго горя, ее сокрушаетъ мучительная тревога о сыновьяхъ и муж?. Николашу взялъ съ собою батюшка, а ему только-что минуло 15 л?тъ. Онъ былъ чрезвычайно малъ ростомъ, худъ и щедушенъ. Матушка боялась за него и все твердила: ребенокъ!
        - Оба сына и мужъ… сказала однажды матушка старшей сестр? своей, когда та зашла къ ней въ комнату ночью и застала ее сидящею на постели, съ головой, подпертою об?ими руками.
        - Ты бы заснула, потушила бы св?чку.
        - Не могу.
        Однажды дней черезъ семь посл? того, какъ мы узнали о занятіи Москвы, мы какъ-то раньше обыкновеннаго разошлись по своимъ комнатамъ. Вс? мы были нравственно и физически измучены и начинали спать отъ утомленія. Мн? хот?лось зайти къ матушк?, но я не посм?ла. Ея печаль и порою отчаяніе были свойства суроваго. Она не любила, чтобы къ ней входили, чтобы говорили съ ней или ц?ловали ее. Она выносила нетерп?ливо не только наши ласки, но даже заботливость и ласки матери. Все ей было въ тягость, все раздражало ее, хотя она силилась подавить въ себ? это раздраженіе. Другимъ было легче. Бабушка, кроткая и богомольная, неустанно молилась. Многія тетушки, добрыя и безхарактерныя, покорялись, старшая тетка безустанно поносила французовъ и т?мъ отводила душу; но вс? он? въ усиленномъ труд?, шить?, кройк? искали хотя минутнаго развлеченія. Матушка не могла д?лать ни того, ни другаго — сердце ея ожесточилось и одеревен?ло.
        Раздумывая обо всемъ этомъ, я разд?лась и легла въ постель, но сонъ б?жалъ отъ глазъ моихъ. Я потушила св?чи. Лампада гор?ла передъ кіотами, и огонекъ ея игралъ и переливался на позолоченныхъ ризахъ и в?нцахъ. Темные лики иконъ выдавались р?зко изъ блестящихъ окладовъ, украшенныхъ каменьями. Тишина была полная; только сердце мое билось мучительно.
        "И что я тутъ д?лаю? И для кого нужна я?" думалось мн?. "Помочь я никому не могу, ни для кого не нужна, и во времена такихъ б?дствій нич?мъ не могу потрудиться. Зач?мъ я не мужчина! Ушла бы я за братомъ, ни на шагъ бы не отстала отъ него, были бы вм?ст? съ нимъ и умерла бы вм?ст? съ нимъ, или бы поб?дили мы… что теперь? И зач?мъ мн? моя молодость, здоровье и сила?… "
        И горько мн? сд?лалось, такъ горько и тяжко, что я и сказать не могу… Не знаю, долго ли лежала я подъ гнётомъ моего безсилія помочь кому бы то ни было, но вдругъ отъ глубины души моей, безъ звука и безъ словъ, поднялась мысль и полет?ла, понеслась въ иной нев?домый край, прося помощи, защиты, спасенія отъ этой гнетущей муки. Часто заставлялъ меня батюшка читать наизусть молитвы, но то были слова, и не знала я, что есть молитва; а въ эту минуту сильное, неудержимое чувство объяло мою душу. Я поняла, что вотъ она и есть настоящая молитва, это унесеніе, это стремленіе души. Словъ я не говорила, я не могла бы сказать ихъ, ибо не было ихъ у меня для выраженія объявшаго меня чувства. Обильныя слезы лились изъ глазъ моихъ, лились безъ конца, горячія, невольныя. И я вскочила съ постели и, движимая неудержимымъ порывомъ, бросилась къ кіоту и упада передъ святыней отцевъ моихъ. Долго ли, мало ли лежала я, какъ бы въ самозабвеніи, я не знаю; знаю только, что, когда я очнулась и пришла въ себя, легко было у меня на сердц? и я ув?ровала въ помощь и спасеніе. Заснула я безмятежно, въ первый разъ тихо посл?
столькихъ мучительныхъ дней, въ первый разъ посл? разлуки съ братомъ. Въ эту ночь я познакомилась впервые съ счастіемъ, до т?хъ поръ мн? нев?домымъ — ум?ть молиться всею душою и вс?мъ сердцемъ, а не умомъ однимъ и не словами.
        Я была внезапно пробуждена изъ глубокаго сна. Кто-то сильно толкалъ меня и трясъ за руку.
        - Кто это? Гд? я? Что такое? воскликнула я спросонокъ.
        Была еще глубокая ночь. Лампадка тускло гор?ла. Передо мною полуод?тая стояла моя молодая горничная Маша, проводившая жениха на войну и часто приходившая пов?рять свое горе и плакать подл? меня.
        - Барышня, сказала она, — скор?е, скор?е од?вайтесь. Выходите во дворъ. Вс? тамъ, вс?!
        - Да что такое, что случилось опять? сказала я съ ужасомъ, од?ваясь второпяхъ. — Конца б?дамъ не будетъ. Сердце дрожитъ!
        - Ничего не случилось, то-есть у насъ въ дом? все благополучно пока, но я, право, не знаю… На неб? что-то страшно…
        Я выб?жала на широкій дворъ бабушкинаго дома.
        Онъ былъ биткомъ набитъ народомъ. Вс? были тутъ, — и слуги, и мастеровые, и крестьяне, и женщины, и д?ти; пугливо жались они къ матерямъ и завертывались въ ихъ юпки и панёвы. Вс? стояли тихо, молча, не шевелясь и, какъ околдованные, гляд?ли на небо. На двор? было св?тло, какъ днемъ. Глянула и я вверхъ. Господи! страшно-то какъ! Все небо, сплошь все небо, весь горизонтъ справа нал?во и сверху внизъ пылалъ багровымъ отливомъ. Залито было небо огненною, м?стами кровавою краскою. Будто багровая пелена застилала его. Темная, осенняя, безлунная ночь превратилась въ яркій день.
        - Да это зарево! воскликнула я съ ужасомъ, — зарево огромное, невиданное.
        - Москва горитъ, матушка-Москва горитъ, послышалось въ толп?, будто ропотъ или стонъ.
        И вдругъ, при этомъ слов?, толпа колыхнулась и внезапно упала на землю. Вс? — и малые, и большіе, прильнули къ земл?, и лились на эту холодную, на эту родную землю слезы сыновъ ея. Плачъ ноющій, хватающій за душу плачъ, неудержимый и внезапный, вырвавшійся изъ множества сердецъ, преисполненныхъ однимъ чувствомъ скорби, огласилъ тишину ночную. Страшная ночь! Никогда я ея не забуду.
        На другой день прі?халъ батюшка. Когда онъ вошелъ и молча обнялъ матушку, мы вс? испугались. На себя не былъ онъ похожъ. Черты лица его какъ-то осунулись, линіи сжатаго рта казались выр?занными на камн?, такъ жестоко и неумолимо въ?лось въ нихъ отчаяніе. Цв?тъ лица желто-черный, глаза гор?ли, судорожныя движенія рукъ обличали нестерпимую внутреннюю боль. Онъ страшно похуд?лъ и сгорбился.
        Онъ с?лъ. Его обступили. Вопросы посыпались.
        - Все правда, сказалъ онъ медленно, надорваннымъ голосомъ. — Москва давно въ ихъ власти. Армія безд?йствуетъ, отступила, стоить. Москва горитъ. Супостаты и богохульники зажгли ее со вс?хъ сторонъ. Храмы осквернены. Святыня наша поругана. Въ соборахъ Кремля стоятъ лошади, на престолахъ, ободранныхъ и ограбленныхъ, пируютъ эти изверги…
        Онъ замолчалъ, и дрожь проб?жала по всему его т?лу.
        - Ты боленъ, сказала матушка.
        - Н?тъ, усталъ. Д?ла много, надо сп?шить, сп?шить, выступать… Всякая минута дорога… Прі?халъ проститься, завтра выступаемъ… Я переночую.
        Но не суждено ему было выступать и со славою умереть за отечество. Въ ту же ночь батюшка занемогъ тяжко нервной горячкой. Матушка мгновенно вышла изъ апатіи, ее объявшей. Она безустанно ходила за больнымъ, днемъ и ночью; двадцать ночей она не разд?валась, не ложилась и не позволяла никому ухаживать за батюшкой. Она одна, сама, давала ему л?карства, не спускала глазъ съ его бл?днаго, изнуреннаго лица, старалась успокоить его во время страшнаго бреда. На 21-й день онъ успокоился и впалъ въ тихое забытье. Мы ждали доктора съ нетерп?ніемъ и проснувшейся надеждой. Докторъ прі?халъ, онъ ?здилъ каждый день.
        - Ну что? Какъ вы его находите? Кажется лучше. Это кризисъ. Онъ спитъ, спросила доктора тетушка Наталья Дмитріевна.
        - Да, кризисъ; только вы приготовьте сестрицу и матушку. Отъ этого сна онъ не проснется.
        - Докторъ! Докторъ! воскликнула тетушка съ ужасомъ. — Какъ мн? готовить? Что я скажу? Онъ жизнь ея жизни, а матушк? сынъ родной. Ужели н?тъ надежды? Никакой?…
        - Думаю, никакой. Помолитесь Богу, быть-можетъ, Онъ спасетъ его.
        Къ вечеру, безъ страданій, безъ сознанія, безъ прощаній съ столькими милыми, не благословивъ д?тей, не поц?ловавъ жены, скончался батюшка, убитый нашею отечественною б?дою.
        Не стану говорить о горести семейства и моей горести. Она была велика, а матушкина скорбь поистин? сокрушительна. Посл? похоронъ матушка слегла въ постель и была больна около м?сяца. Когда она стала поправляться, то часто говаривала намъ такія слова, которыхъ я во всю мою жизнь не забывала и помню теперь.
        - Р?дкій былъ челов?къ отецъ вашъ, говаривала намъ матушка. — Ц?нить я его не ум?ла. Я на него с?товала за его наружную суровость, за его излишнюю, какъ мн? казалось, ревность къ церковнослуженію. Я не одобряла его пристрастія къ обрядамъ нашей церкви. За мое осл?пленіе наказалъ меня Богъ. Посл? отъ?зда Сереженьки, душа его мн? открылась вся, вся эта прекрасная, великая любовью, силой и высотой душа. Сказался онъ весь. Сколько любви къ Богу, къ родин?, сколько н?жности ко мн? выяснилось. Какія слова говорились, истинно-трогательныя и высокія! Ни женихомъ, ни молодымъ мужемъ не знавала я его такимъ. Долгъ ставилъ выше всего, исполнялъ его, себя забылъ, а обо мн? помнилъ, и что онъ мн? выказалъ, когда мы нашего сына, нашего первенца проводили… И поняла я его, всего до глуби узнала, моего дорогаго… А тутъ Богъ я отнялъ его у меня. Наказалъ меня за мое малодушіе, суетность, за мое неум?ніе благодарить Его за то сокровище, которое послалъ мн? въ муж?. Горько мн?, горько… А вы, д?ти, запомните и учитесь на мн?; въ счастіи ум?йте ц?нить счастіе, не пренебрегайте; счастіе отымается у неблагодарныхъ,
нев?дущихъ, у сухихъ сердцемъ.
        - Матушка, сказала я, осм?лившись прервать ее и ц?луя ея руки, — не клепите на себя. Когда же сердце ваше было сухо?
        - Быть можетъ не была суха, но была строптива, суетна, попустила себя. Равнодушіе было у меня ко многому, къ чему сл?довало быть пристрастной. А его я любила, но не такъ… не такъ… любила, не понимая его доброд?тели, не ц?ня… а когда поняла, оц?нила — лишилась.
        И горько плакала матушка, но уже не отстранялась отъ насъ, не оставалась безучастной къ нашимъ ласкамъ, напротивъ того, принимала ихъ съ признательностью и въ особенности стала н?жна къ матери.
        Дни шли за днями, безконечные, тяжкіе дни. Бабушка исхудала, ослаб?ла и вдругъ опустилась, казалось, на 10 л?тъ въ эти два м?сяца состарилась. Она мало говорила, сид?ла съ вязаньемъ въ рукахъ, а вязала мало, а такъ только держала работу въ рукахъ. Но такова была ясность и кротость ея нрава, что въ ней не только незам?тно было раздраженія, такъ часто являющагося всл?дствіе несчастія, но, напротивъ того, никогда не была она добр?е и не казалась такой прив?тливою. Она выказывала сердечное участіе ко всякому горю, постигавшему ее окружавшихъ. Когда она узнавала о томъ, что кто-либо изъ сос?дей, изъ дворовыхъ или крестьянъ лишился на войн? одного изъ своихъ, то ?здила и ходила нав?щать родныхъ погибшаго и старалась всячески и словами ут?шенія, и матеріальной помощью умалить ихъ горесть. Всякій день, несмотря на старые свои годы, ей было уже 75 л?тъ, она входила по крутой л?стниц? во второй этажъ, куда переселилась матушка посл? кончины отца нашего, и просиживала съ нею столько, сколько ей казалось это возможнымъ, не утомляя и не ст?сняя матушку. А между т?мъ в?сти шли хорошія. Въ первыхъ числахъ
октября французы оставили Москву, и ихъ б?гство, и гибель восхищали вс?хъ, посл? столькихъ слезъ и негодованія за сожженіе Москвы и оскверненіе святыни. Видъ несчастныхъ, безъ м?ры страдавшихъ пл?нныхъ партій, которыхъ голодными, холодными и нагими гнали, какъ стадо, мимо нашего Щеглова, не возбуждали ни въ комъ жалости. Тогда никто и не воображалъ, что Москва сгор?ла и отъ руки своихъ и отъ неосторожности. Пожаръ приписывали остервененію врага, его ярости и его жадности къ добыч?. Отъ брата нер?дко получали мы письма. Онъ могъ писать ихъ черезъ нашего дядю, генерала Дмитрія ?едоровича Кременева. Генералъ-дядя былъ очень богатый челов?къ. Оставшись сиротою, онъ выросъ въ дом? бабушки съ ея старшей дочерью, съ тетушкой Натальей Дмитріевной, съ которой и сохранилъ самую близкую родственную связь. Они были ровесники, и тетушка любила его, какъ роднаго брата. Онъ находился съ нею въ переписк? и постоянно ув?домлялъ ее о брат? нашемъ, о томъ, гд? онъ находится. Въ своихъ письмахъ онъ пересылалъ намъ отъ него когда письмо, а когда и коротенькую записочку. Эти письма и записки оживляли матушку. Всякій разъ,
какъ приходила в?сточка о Сереженьк?, матушка почерпала силы и сходила об?дать съ нами, разговаривала и оживлялась. Посл? сраженія при Маломъ Ярославц? и потомъ у Березины братъ писалъ намъ н?сколько словъ. Онъ остался ц?лъ и невредимъ.
        Прошла осень, наступила зима. Наша армія остановилась на границ?, но о мир? не было и помину. Прошло л?то, наступила осень, мы жили уединенно, тихо, однообразно, оправляясь мало-по-малу отъ сразившаго насъ удара. Въ Германіи и Саксоніи начались битвы. Подъ Дрезденомъ братъ съ полкомъ своимъ участвовалъ въ отбитіи непріятельской пушки, подъ Бауценомъ опять отличился и получилъ чинъ и другія награды. Матушка съ гордостью говорила о немъ.
        - Я всегда знала, что мой Сережа чудесный челов?къ будетъ, говорила матушка. — Его многіе считали за простофилю, потому что онъ былъ мальчикомъ заст?нчивымъ и скромнымъ, а вотъ вышелъ храбрый офицеръ и отличился. Материнское сердце чутко, оно дальнозорко. Никогда я въ немъ не усомнилась. Вотъ, и покойникъ мужъ мой прежде несправедливъ былъ къ Сереж?, а потомъ, когда онъ съ такою горячностью и, можно сказать, геройскою отвагой рвался въ военную службу, онъ оц?нилъ его и говаривалъ мн?, что ошибся и виноватъ передъ нимъ. Голубчикъ мой, онъ всегда сознавался въ своихъ ошибкахъ, признавалъ ихъ и винился передо мною. "Прости меня, говаривалъ онъ мн?, что я почиталъ Серг?я пустымъ, вижу, что онъ молодецъ, и винюсь передъ тобой. Огорчалъ тебя моимъ недов?ріемъ. Самомн?ніе наше. Думаемъ судъ нашъ праведенъ, а выходитъ одно наше сомн?ніе. Прости меня." И ц?ловалъ онъ меня — и самое это лучшее время было нашего согласія и любви посреди ужасовъ т?хъ дней… И еслибъ онъ только дожилъ, продолжала матушка, помолчавъ, — еслибы только дожилъ! какъ были бы счастливы. Враги наши истреблены, слава наша великая, и
сыномъ Богъ благословилъ — и сынъ помогъ земл? нашей, служилъ, служилъ ей честью и правдой! Б?житъ врагъ, казнитъ его наше храброе, христолюбивое воинство!
        И глаза матушки гор?ли; она какъ-то неразрывно соединяла армію и сына, поб?ды наши и почести, заслуженныя сыномъ.
        Сережа удостоился солдатскаго георгіевскаго креста, двухъ чиновъ и владимірскаго креста, говорила она съ гордостью прі?зжавшимъ нав?стить бабушку сос?дямъ.
        Глава VIII
        Проходила зима тихо, однообразно; время л?чило раны, и вс? мы оправлялись отъ тяжкой потери нашей, и все больше и больше сердца наши, наши надежды и думы принадлежали брату. Меньшой братъ, посл? смерти отца, былъ отосланъ въ Петербургъ (по малол?тству) и отданъ въ военную школу, по его настоятельной просьб?. Отъ него весьма часто приходили изв?стія — онъ рвался въ военную службу и писалъ съ восторгомъ объ усп?хахъ и воинскихъ подвигахъ брата, о слав? и торжествахъ нашей арміи. Но матушка вся отдалась старшему сыну, жила мыслію о немъ, читала и перечитывала его письма, и, получивъ одно, ждала другаго. Наступилъ февраль. Однажды намъ привезли письмо отъ брата. Оно было длинное, радостное и начиналось какъ-то восторженно, будто онъ, взявъ перо въ руки, не помнилъ себя отъ радости. Оно сохранилось у меня до сей поры.
        "Милая матушка, дорогая бабушка, добрыя тёти и вс? вы, мои милыя, любимыя сестра и сестрёнки, и добрая моя няня! еслибы вы знали, какою радостію бьется мое сердце и какъ оно хочетъ выпрыгнуть! Оно летитъ къ вамъ. Конецъ нашимъ б?дамъ и вашему горю. Наши храбрыя войска везд? одерживаютъ поб?ды, отовсюду идутъ торжественно и поб?доносно въ столицу враговъ. Несомн?нно, что на дняхъ Парижъ будетъ взятъ, но мы его не разграбимъ, не сожжемъ, но заключимъ славный миръ и дадимъ великодушно не токмо благоденствіе всей Европ?, но и самую Францію избавимъ отъ тиранніи и зв?рства корсиканскаго выходца, Бонапарта. Онъ побитъ везд? и б?житъ. Куда, еще неизв?стно, да и все равно, лишь бы Европа была освобождена отъ сего ига, а мы могли бы вкуситъ плоды нашихъ трудовъ и лишеній. Какъ только миръ будетъ объявленъ, а говорятъ это будетъ весьма скоро, я возьму отпускъ. Дядя, Дмитрій ?едоровичъ, по любви своей ко вс?мъ намъ, а въ особенности къ тетушк? Наталь? Дмитріевн?, об?щалъ мн? выхлопотать отпускъ немедленно; т?мъ бол?е им?ю я основаніе над?яться, что мн? оказано будетъ предпочтеніе передъ другими, въ виду
того, что мы понесли тяжкую потерю, лишившись добраго и почтеннаго отца. Итакъ, скоро, очень скоро, милыя мои и дорогія матушка и бабушка, я буду съ вами, у васъ! Какое счастіе — я себ? не в?рю. Замолили вы за меня Бога — остался я живъ, невредимъ; изъ вс?хъ сраженій вышелъ безъ царапины и полечу къ вамъ, какъ на крыльяхъ. Нашъ полкъ стоитъ теперь, или лучше идетъ по Шампаніи. Какая это прелестная и богатая сторона! Везд? виноградники, и хотя л?совъ немного, но м?стоположеніе миловидное. Зд?сь уже весна наступаетъ. Зелень въ пол? и деревья уже распускаются. Одно только вид?ть, право, жаль — это ихнія деревни. В?рите ли, кром? старухъ-женщинъ и д?тей, никого встр?тить нельзя. Ни одного мужчины, разв? мальчики, л?тъ 13, а вс? постарше забраны въ солдаты. И, почитай, вс? погибли на поляхъ нашей матушки Россіи и въ Германіи. Недавно, разскажу я вамъ, случилось курьезное происшествіе, самъ ему былъ очевидцемъ. Нашъ гвардейскій п?хотный полкъ шелъ. Все богатыри, молодецъ къ молодцу, любо посмотр?ть. Противъ него изъ л?су и выступилъ небольшой непріятельскій отрядъ. Глянули наши солдаты: выскочили это изъ-за
л?су мальчишки, маленькіе, да худенькіе, иные л?тъ 18, а то и 15-л?тнія д?ти, и начали стр?лять, только все мимо, да мимо, видно и стр?льб? обучены не были. Солдаты наши на стр?льбу не отв?чали, а оперлись на ружья, да какъ захохочутъ. Да, такъ залпомъ хохота ихъ и встр?тили. Ударились французы назадъ, да и то сказать — было ихъ мало и все, почитай, д?ти. "Что же д?тей-то стр?лять — не пригоже воину", говорили солдаты, и командиры не перечили имъ. А ужъ въ деревняхъ женщины, и особенно старухи, какъ клянутъ этого Бонапарта! И не мудрено: у каждой либо мужъ, либо сынъ убитъ, а часто два, три сына. Брали вс?хъ до посл?дняго, и очереди ужъ не было — вс? пригодны, только бы пополнить убыль. А убыль великая. Остатки армій Наполеоновыхъ держатся еще около Парижа, скоро либо сдадутся, либо будутъ уничтожены — полагаю сдадутся — имъ уже кром? д?лать нечего. Все это я пишу вамъ и себ? твержу для того, чтобы ув?рить и васъ, и себя, что конецъ войны близокъ и, стало быть, близко наше свиданіе. Кажется, не доживу я до этой великой радости, такой великой радости, что я въ страхъ впадаю. Посл? такой разлуки, такихъ
неслыханныхъ б?дствій, взятія, разграбленія и пожара Москвы, столькихъ ужасовъ битвъ отчаянныхъ, холоду и, что всего хуже, сердечной муки, виденъ счастливый конецъ. Мы приближаемся къ столиц? Франціи, войдемъ… и я полечу къ вамъ. Ц?лую и обнимаю вс?хъ сестрицъ, а у васъ, дорогая матушка и дорогая бабушка и добрыя тетушки ц?лую почтительно ручки и прошу вашего благословенія.
        "Покорный сынъ и внукъ
        Серг?й Шалонскій.
        "Скажите милой моей нян?, что я не забылъ ея и, будучи съ полкомъ въ город? Труа, купилъ ей отличный французскій платокъ, по темному полю букетами. Ей не стыдно будетъ показаться въ немъ въ люди, и вотъ она у меня, на старости л?тъ, принарядится, идя къ об?дн?. Вм?ст? пойдемъ, А что я купилъ сестр? Люб? и сестренкамъ, о томъ — молчокъ. Доживемъ — увидимъ. Лицомъ въ грязь не ударимъ. А вамъ, милая матушка, я знаю какой подарокъ всего дороже, я себя вамъ привезу, и если достоинъ вашей любви, то потому, что люблю и почитаю васъ такъ, что выразить того не ум?ю. Ваши драгоц?нныя письма составляли мою отраду, и всегда одно изъ нихъ ношу я на груди, не разстаюсь съ нимъ. Скоро, скоро расц?лую я ваши ручки и ножки, дорогая матушка."
        Трудно описать наше общее восхищеніе при чтеніи этого письма. Сперва матушка прочла его про себя, потомъ прочла вс?мъ намъ, потомъ пошла читать его съ няней, а потомъ сама одна его перечитывала.
        - Милый, безц?нный, сказала матушка, свертывая письмо и бережно укладывая его въ свой ридикюль[3 - Ридикюлемъ назывался бархатный или изъ бисера вывязанный м?шочекъ, куда клали носовой платокъ, и который носили на рук?, на шнурк? и ц?почк?.], котораго никогда не покидала, нося его на ц?почк?, навитой на руку.
        - Добрый, почтительный, и никого-то не забылъ, экое золотое сердце, сказала бабушка.
        - Господь-то Богъ какъ милостивъ, сказала торжественно няня, стоявшая поодаль и не зам?чавшая, какъ крупныя слезы капаютъ медленно на ея желтыя, морщинистыя руки, сложенныя одна на другую.
        На другой день, желая обмануть наше нетерп?ніе, мы принялись устраивать комнату для брата. Это былъ большой кабинетъ съ большимъ полукруглымъ итальянскимъ окномъ, выходившимъ въ нижній садъ. Яркое, уже весеннее февральское солнце входило въ него и золотило б?лый, чистый, какъ скатерть, лаковый полъ комнаты. Въ прежнее время это былъ кабинетъ батюшки, когда онъ гостилъ въ Щеглов?. Въ свой посл?дній прі?здъ батюшка не жилъ въ Щеглов?, а когда онъ занемогъ, то лежалъ и скончался въ спальн?, находившейся на другой половин? флигеля. По единодушному желанію всего семейства кабинетъ р?шили отдать брату, а для удаленія печальныхъ воспоминаній вынесли прежнюю мебель и купили новую. Для этихъ закупокъ мы отправились въ Тулу съ матушкой и не мало хлопотали, закупая все нужное и даже излишнее. Матушка не жал?ла денегъ и, несмотря на дороговизну посл? пожара Москвы, купила все, что нашла лучшаго. Я какъ теперь помню зеленую матерію, называемую, не знаю почему, бомба, похожую на шерстяной муаръ, которую она выбрала для обивки мебели. Мебель, конечно, обивали дома свои люди, а мы присутствовали, помогали и, быть
можетъ, помогая, м?шали людямъ работать. За то, какъ весело, какъ неумолчно болтали мы, щебетали, какъ птички, выпущенныя на волю. Болтали съ нами и дворовые люди, обивавшіе мебель, разспрашивали, дивились и радовались и своей, и нашей радости. Тогда въ домахъ добрыхъ пом?щиковъ, а бабушка, конечно, была не только добрая госпожа, но мать своихъ слугъ по своей о нихъ заботливости, господствовали чисто патріархальные нравы. Слуги разговаривали свободно, хотя и почтительно, съ господами и обращались безцеремонно, но ласково и любовно съ молодыми госпожами. Бабушка приказала отпереть свои обширныя кладовыя и сошла въ нихъ, од?вшись потепл?е, такъ какъ холодъ въ подвальномъ этаж? былъ нестерпимый. Напрасно уговаривали ее не ходить, она никого не хот?ла слушать. Долго она перебирала свои вещи и наконецъ вышла оттуда, сопровождаемая ц?лою свитой слугъ, которые несли всякую всячину.
        - Варенька, сказала она, входя въ кабинетъ, гд? матушка хлопотала около обойщиковъ и мебели, — возьми для Сереженьки. Вотъ два персидскихъ ковра, ихъ привезъ мн? покойный батюшка изъ Астрахани, когда былъ тамъ нам?стникомъ. А вотъ китайскаго лаку столикъ и ларецъ — тоже батюшкинъ подарокъ. Вотъ од?яло изъ шемахинскихъ шелковъ для постели. А вотъ эти ковры попроще, ихъ послать можно въ передней комнат?; они изъ моего вологодскаго им?нія, нашего собственнаго изд?лія. Мои ткачи ткали ихъ, гляди, какъ искусно. А это шандалы изъ Кенигсберга, дядя покойный подарилъ мн?, прі?хавъ изъ чужихъ краевъ. А тутъ еще всякія безд?лушки, разставь на столахъ — вазы китайскія, японскія чашки и идолы ихніе, говорилъ мн? дядюшка.
        - Что это, маменька, сказала матушка, ц?луя ея руки, — чего-чего не набрали вы. Вы в?дь такъ берегли эти вещи, сами не употребляли?
        - Куда мн? ихъ, и кому же отдать, если не нашему храброму воину.
        Я не могла насмотр?ться на все, что приказала принести бабушка. Такихъ вещей, скажу, вы и не видывали. Персидскіе ковры, что твое поле, покрытое муравой и ус?янное цв?тами. Яркіе, мягкіе, какъ бархатъ, нога въ нихъ такъ и тонетъ, прелесть, а не ковры! А что за шандалы! Амуръ б?житъ съ колчаномъ, а въ колчан? н?тъ уже стр?лъ, онъ вс? ихъ разстр?лялъ, а въ рукахъ несетъ факелъ — этотъ-то факелъ и есть шандалъ. А потомъ втащили огромный столпъ, старинные часы съ курантами. Завели ихъ, — сперва играютъ они, а потомъ отворяется дверь, выходитъ левъ, водитъ большими круглыми глазами, озирается и бьетъ ногой о камни: что ни ударъ ногой, то ударъ часовъ, и бьютъ они тотъ часъ, который наступилъ. Левъ пробьетъ и уходитъ въ дверь, дверь щелкаетъ и затворяется, а куранты опять играютъ — потомъ щелкъ — и все смолкло до сл?дующаго часа. Мы залюбовались львомъ и его большими желтыми круглыми глазами, которыми онъ водилъ, когда часы били 12. Тутъ бывало на него въ волю наглядишься — а когда бьетъ часъ — выскочитъ, и глядь ужь и н?тъ его. А какъ хорошо было од?яло изъ шемахинскаго шелка, алое съ лазоревыми
каймами, такое глянцовитое, яркое и шуршало оно какъ-то особенно подъ рукой. И какіе китайскіе лаки, черные съ золотомъ! Па горбатой крышк? ларца изображены были золотыя высокія горы, золотыя птицы. Китаецъ съ попугаемъ на рук?, китайскій домъ, дерево тоже китайское, чудное какое-то, уродливое, но такое красивое, вода и мостикъ, такой зат?йливый, а по бокамъ ларца все золотые цв?ты, тоже какіе-то чудные. А столикъ весь разноцв?тный, съ цв?тами вс?хъ красокъ и съ множествомъ ящиковъ. Не усп?ли еще налюбоваться и надивиться подарками бабушки, какъ пришли тёти, каждая съ своей горничной, съ подносомъ! Тетушка Наталья Дмитріевна взяла съ подноса чернильницу и поставила ее на письменный столъ. Она представляла Римлянина въ горестной поз?, опиравшагося на тумбу, въ тумб?-то и налиты были чернила, а въ урн?, стоявшей по другую сторону Римлянина, песокъ, но не простой, а золотой песокъ. Она также принесла и прессъ-папье. Казакъ съ большимъ султаномъ на шапк? сид?лъ на камн?, а у ногъ его лежали сабля, ружье и пика. Около него стоялъ конь, котораго онъ держалъ за узду. Тётя Ольга приказала принести свою
библіотеку изъ какого-то очень красиваго палеваго дерева, съ золочеными, по бокамъ сфинксами, съ новенькими, зелеными въ складку сложенными тафтяными заборами, которыми были подложены стекла шкафчика. Тётя Саша, не зная ч?мъ угодить, ч?мъ порадовать, принесла свою любимицу, канарейку Mimi, п?вунью и ручную.
        - Все вы повытаскали, сказала матушка, тронутая вниманіемъ матери и сестеръ, — и когда ему будетъ время книги читать? Самъ онъ станетъ для насъ живая книга и какая интересная! То-то разскажетъ, то-то будетъ чего послушать, чему порадоваться, о чемъ поплакать!
        - Что за слезы, одна радость, сказала тетушка Наталья Дмитріевна.
        - Самъ онъ теперь герой, молвила тётя Ольга, — Димитрій Донской, который освобождалъ отечество. Тотъ — отъ татарскаго ига, а нашъ — отъ корсиканскаго разбойника.
        Матушка улыбнулась.
        - Димитрій Донской былъ вождь, а мой Сереженька въ чинахъ маленькихъ.
        - А бился, чай, также, зам?тила бабушка.
        - А моя Mimi расп?вать будетъ, его слушая, сказала тётя Саша.
        - И заглушитъ, перекричитъ и насъ вс?хъ, сказала я, см?ясь.
        - А когда она пронзительно поетъ, ты только ее выпусти, сказала тётя Саша серьезно; она жила въ такой непосредственной близости съ Mimi, что знала вс? ея обычаи, прихоти и зат?и. — Какъ ее выпустишь, она сядетъ на плечо и смолкнетъ. Преумная птичка!
        И такъ-то въ незат?йливыхъ разговорахъ и въ убираніи комнатъ проходили дни наши. Кроили, шили, чистили. Окна вымыли, словно зеркало стали; къ Св?тлому воскресенію такой чистки и стирки не бываетъ, какая шла у насъ въ ожиданіи Сереженьки. Когда все, наконецъ, окончили, матушк? показалось, что надо еще кое-что устроить, еще кое-что прибавить; но прошелъ еще м?сяцъ и при всемъ ея желаніи найти еще что-нибудь, ч?мъ бы позаняться въ комнатахъ, предназначенныхъ брату, ничего не нашлось. Все было готово — прелесть посмотр?ть. Спальня чистенькая, маленькая, кровать новенькая, покрытая яркихъ цв?товъ изъ шемахинскаго шелку од?яломъ, а сверху турецкою матушкиной шалью, подаренной отцомъ, когда онъ былъ женихомъ. Кабинетъ — на диво. Столы и диваны съ полукруглыми изъ краснаго дерева, спинками, точно римскія колесницы, столы вс? новенькіе — такъ и блестятъ, а письменный столъ уставленъ драгоц?нными безд?лками. Тогда он? казались драгоц?нными, — мы не были ни избалованы, ни заражены страстью роскоши. "Не только поручику, такой кабинетъ годится генералу", твердили мы. Мы едва ли не каждый день ходили
любоваться этимъ кабинетомъ, и вс? вм?ст?, и поочередно. Тянуло насъ туда, будто дорогой нашъ ужъ прі?халъ и живетъ тамъ. Всякая изъ насъ принялась за рукод?лье. Няня неустанно вязала чулки для своего любимца, бабушка зат?яла вязать кошелекъ изъ бисера, и мы вс? по узору нанизывали бисеръ на длинныя шелковинки. Матушка, сгорая отъ нетерп?нія, мало работала, не могла и читать, но впадала въ раздумье, полное умиленія, либо разговаривала вполголоса съ няней и бабушкой. Всякій день ждали мы письма, ожидали почтаря (всякій день посылали въ Алексинъ нашего кучера за письмами и звали его почтаремъ) и, издали завидя его, кричали ему:
        - Письма есть?
        - Никакъ н?тъ, отв?чалъ онъ, и мы медленно входили по л?стниц?, и по выраженію нашихъ лицъ матушка отгадывала, что надо взять терп?ніе и ждать сл?дующей почты.
        Однажды утромъ вм?сто столько разъ слышаннаго отв?та: "никакъ н?тъ", Иванъ сказалъ:
        - Писемъ н?тъ, а посылка есть.
        - Гд? она?
        - А вотъ въ тел?г?, сейчасъ выну; куда прикажете?
        - Неси въ диванную.
        Ящикъ небольшихъ разм?ровъ, зашитый въ какую-то ужъ слишкомъ красивую клеенку, внесли въ комнату и поставили на столъ. Вс? мы столпились вокругъ.
        - Отъ кого? Кому? Откуда?
        Клейма почтоваго не было. Р?шились распечатать. Лишь только отворили крышку, какъ оказалось письмо на имя тетушки Натальи Дмитріевны. Она взяла его, посмотр?ла и сказала:
        - Отъ братца-генерала.
        Такъ звала она, не безъ гордости, Димитрія ?едоровича, своего двоюроднаго брата и друга.
        - Читай скор?е, сестрица, сказала матушка, изм?нившись въ лиц?.
        Тетушка взглянула на нее и сказала:
        - Господь, съ тобою, что ты!
        Она распечатала письмо посп?шно, проб?жала его глазами, улыбнулась и сказала:
        - Братецъ здоровъ, пишетъ н?сколько строчекъ, чтобы сказать, что посылаетъ намъ гостинцевъ.
        - Объ Сереж? не пишетъ?
        - Да приписка — вотъ гляди, внизу: "Сережу не видалъ, но слышалъ, что здоровъ. У прі?зжаго изъ ихъ полка офицера справлялся."
        Никто, несмотря на любопытство, не прикасался къ открытому ящику съ гостинцами, сама бабушка, узнавъ, что ящикъ присланъ тетушк? отъ братца, отошла и с?ла на свое обыкновенное м?сто. Мы вс? стояли около тетушки, не спуская глазъ съ ящика. Тетушка, не торопясь, стала выкладывать. Прежде всего лежалъ четырехъугольный французскій б?лый платокъ, буръ-де-суа, съ широкою каймою на турецкій манеръ и съ букетами въ углахъ. Онъ былъ присланъ бабушк?. Пекинетовая косынка, шитая золотомъ, для тёти Саши. Она такъ и заахала, взяла ее двумя пальцами, высоко подняла надъ головою и въ восторг? воскликнула:
        - Глядите, паутина, паутина! Тонина-то какая! Прелесть-то какая! Милый братецъ: благодарю васъ, сестрица.
        - А меня-то за что?
        - В?дь это онъ, все васъ любя, насъ не забываетъ…
        Зат?мъ вынутъ былъ токъ изъ пикинета, шитый б?лыми и золотыми бусами, для матушки. Она взяла его и отложила къ сторон? безучастно.
        - Мн? ужъ не рядиться, сказала она грустно. — Я и траура-то никогда не сниму.
        - Ну ужъ н?тъ, прі?детъ сынокъ, не надо его встр?чать въ траур?, сказала бабушка. Въ старое, очень недавнее время, матушка залюбовалась бы токомъ, но теперь, посл? своей скорби объ отц? и тревог? о сын?, наряды не шли ей на умъ и опостыл?ли; въ ней совершилась большая перем?на. На дн? ящика лежалъ небольшой, красный, сафьянный футляръ, тетушка открыла его и, несмотря на свою чинность, важность и сдержанность, ахнула.
        - Маменька, посмотрите, сказала она, — в?дь это подлинно сокровище!
        Она вынула небольшіе часы, по ребру осыпанные однимъ рядомъ бирюзы и двумя рядами жемчугу; на эмалевой крышечк?, цв?ту лазурнаго, изображена была головка херувима съ двумя маленькими, прелестными крылышками. Ц?почка часовъ была изъ бирюзы и золотыхъ зв?здочекъ. И часы, и ц?почка были прелестны.
        - Онъ пишетъ, что купилъ ихъ для меня въ город? Франкфурт?-на-Майн? и проситъ носить ихъ. Но какъ буду я носить такую дорогую и прелестную вещь, сказала тетушка.
        - По праздникамъ, Наташа, зам?тила бабушка, — бережно да аккуратно, такъ и будутъ ц?лы.
        И сколько было восклицаній, удивленія и радости! И кто ни прі?зжалъ, вс?мъ показывали гостинцы братца-генерала. Вс? дивились и разсказывали знакомымъ, а эти знакомые, любопытствуя, прі?зжали оглядывать гостинцы братца-генерала и дивиться имъ.
        - А вотъ, Богъ дастъ, и Сереженька навезетъ гостинцевъ, сказала тетушка. — Тогда, Люба, будетъ твой чередъ. Братцы сестрицъ не забываютъ, какъ видишь.
        - Лишь бы скор?е, вздохнувъ, зам?тила матушка.
        Глава IX
        Вскор? посл? этого прі?хала сос?дка наша, мелкопом?стная дворянка, пос?щавшая бабушку очень часто и гостившая по н?скольку нед?ль у насъ то съ одною, то съ другою дочерью, и н?сколькими сыновьями; она, почитай, полгода живьмя-жила у бабушки, кормилась, од?валась и учила д?тей у нашего дьякона, на бабушкинъ счетъ. Катерина Трофимовна Волгина была любима въ Щеглов? за свою неподд?льную оригинальность и природный умъ. Поздоровавшись со вс?ми, поц?ловавъ въ плечо бабушку, которую звала она не иначе, какъ матушка моя, сокровище мое безц?нное, перец?ловавъ тетушекъ и насъ вс?хъ, ус?лась она на большой полукруглый диван?, стоявшій въ глубин? комнаты, поодаль отъ бабушки и тетушекъ. Она вязала чулокъ такъ быстро что спицы мелькали молніей, да и языкъ ея работалъ также быстро. Она принялась разсказывать намъ новости сос?дскія, какъ вдругъ прервала свои разсказы вопросомъ:
        - А гд? же Наталья Дмитріевна? Я ее, сударыню, не вижу.
        - Дня три назадъ у?хала въ Грамово (Грамово были им?ніе бабушки, верстъ за 70 отъ Щеглова). Я просила ее съ?здить туда; управляющій писалъ, что л?съ торгуютъ. Она у меня хозяйка, во всемъ толкъ знаетъ.
        - Какъ толку не знать при ихъ ум? и, можно сказать, степенств?.
        - Что это, зам?тила обид?вшись тетя Саша. — Это о купцахъ говорятъ: Его степенство.
        - Разница, матушка Александра Дмитріевна, разница великая. Его степенство одно, а степенство ея другое — означаетъ ея солидную проницательность. А разв? я приравняю столбовую-то дворянку, да еще Кременеву, къ купцу — чтой-то! Обижаете меня, сударыня.
        - Что за обида, сказала бабушка, — н?тъ никакой обиды. Не взыщи на слов?, Сашенька пошутила.
        - А когда будетъ Наталья Дмитріевна?
        - Нынче ждали; нав?рно завтра прі?детъ.
        - Вотъ что? А я имъ письмецо привезла.
        - Какое такое письмо?
        - Вотъ оно, сударыня, доставая изъ м?шка, письмо, сказала Волгина. — Была я намедни въ Тул?, а почтмейстеръ, хорошій мой знакомый, говоритъ мн?: взяли бы, сударыня, письмо. Когда еще оказія будетъ въ Щеглово, — неизв?стно, а посылать въ Алексинъ — не затерялось бы какъ. Что-жъ ему, говоритъ, письму-то, лежать; вы сос?дка имъ, отвезли бы въ Щеглово. Я письмо и взяла.
        Матушка быстро встала, взяла большое письмо изъ рукъ Волгиной и перем?нилась въ лиц?.
        - Маменька, сказала она, обращаясь къ бабушк?, — это письмо отъ братца Дмитрія ?едоровича.
        - Ну, что жь такое, отв?тила бабушка спокойно, — онъ ей часто пишетъ.
        Матушка верт?ла письмо въ рукахъ.
        - Ужь не слишкомъ ли часто? Нед?лю назадъ пришелъ отъ него ящикъ съ подарками и письмомъ, а теперь опять письмо.
        - Ты, Варенька, стада ужь не въ м?ру тревожиться. Ящикъ пришелъ по оказіи, какъ онъ самъ писалъ, съ гостинцами изъ города Франкфурта-на-Майн?.
        - Маменька, я распечатаю письмо; в?дь у сестрицы секретовъ никакихъ н?тъ.
        - Конечно, н?тъ, но чужое письмо распечатывать непригоже, сказала бабушка.
        - Разв? это чужое — сестрино!
        - Старшей сестры, сказала бабушка серьезно.
        - Мн? страшно, маменька: не пишетъ ли онъ чего объ…
        - Объ Сереженьк?? Господь съ тобой. Чего ты не придумаешь. Племянникъ Дмитрій подъ Парижемъ, какъ изъ газетъ видно, онъ въ государевой свит?, а Сереженька идетъ съ полкомъ по Франціи. Разв? ты не читала въ намеднишнемъ письм?, что онъ его не видалъ, почитай, во время всей компаніи и им?етъ объ немъ в?сти черезъ другихъ. Да теперь ужь и сраженій н?тъ.
        - Право, я распечатаю,
        - Не д?лай ты этого, нехорошо, да и Наташа смерть не любитъ этого. Я никогда до ея писемъ не дотрогиваюсь. Получить, сперва сама прочтетъ, а потомъ и намъ всегда читаетъ.
        - Да, сказала я, — преинтересное письмо, съ описаніемъ городовъ, читала она мн?.
        - Кто — она?
        - Тетушка.
        - Такъ ты и говори, Люба; тетушка, говори, а не она; что такое: она? нев?жливо!
        Я смутилась зам?чаніемъ бабушки; не зам?тила я, что оно было сд?лано для того, чтобы положить конецъ разговору съ матушкой, который, видимо, бабушк? не нравился. Вечеръ прошелъ, по обыкновенію, въ рукод?ль? и домашнихъ разговорахъ. Волгина говорила больше вс?хъ и старалась заставить насъ см?яться, передавая алексинскія в?сти. Пробило 10 часовъ, Бабушка встала.
        - Ну, прощайте, д?ти и д?вочки, прощайте племянницы; спокойной ночи, Катерина Трофимовна.
        Вс? поднялись, подошли, по обыкновенію, ц?ловать бабушкину ручку. Она вс?хъ насъ перекрестила, тоже по обыкновенію, и пошла въ свою спальню, но воротилась.
        - Варенька, отошли письмо въ комнату Наташи, вели положить его и оставить въ ея спальн?. Прі?детъ нав?рно завтра; быть можетъ, и миръ заключенъ.
        - Слушаю маменька, сказала матушка и отдала письмо Волгиной. которая отнесла его въ комнату тетушки.
        Я пришла къ себ?; я жила въ мезонин?, и внутренняя небольшая л?стница изъ зады вела въ наши комнаты. Спать мн? не хот?лось; я разд?лась, над?ла ночную кофту и юбку и с?ла читать привезенныя съ почты газеты. Не знаю, какъ долго я читала, какъ вдругъ услышала какой-то протяжный, ужасный стонъ, отъ котораго замерло мое сердце и кровь остыла. Я бросилась внизъ, сб?жала по л?стниц? и ринулась въ залу полутемную, едва осв?щенную одною лампой. По ней б?жала матушка; я бросилась къ ней и схватила ее за талію. Она билась въ рукахъ моихъ, съ безумнымъ лицомъ, и кричала страшнымъ голосомъ:
        - Убитъ! убитъ! убитъ!
        - Кто убитъ? Что съ вами? Бога ради, что съ вами?
        Но она не узнавала меня, продолжала отчаянно биться въ рукахъ моихъ, порываясь впередъ и все твердила, но тише и тише:
        - Убитъ! Убитъ!
        Я громко звала на помощь; приб?жали горничныя; матушка гляд?ла на верхъ безумными глазами и все шептала одно слово: "убитъ!"
        Принесли св?чи, приб?жали тетушки; мы зам?тили, что въ рук? матушки кр?пко сжато смятое письмо. Когда тетушка хот?ла разжать руку матушки и отнять письмо, она пронзительно вскрикнула и упала безъ памяти.
        Въ эту минуту вб?жала Марья Семеновна, няня.
        - Кто убитъ? спросила она, не своимъ голосомъ. — Я слышала, она кричала: убитъ?
        - Не знаю няня, сказала я; —молчи, ради Бота не испугай бабушку, она легла почивать.
        - Заприте двери, чтобы маменька ничего не слыхала, распорядилась одна изъ тетушекъ, — и чтобы никто не см?лъ сказать ей ни слова. Слышите? Въ ея л?та испугъ — это смерть.
        Пока оттирали матушку, я старалась потихоньку вынуть письмо изъ ея руки, кр?пко сомкнутой; мн? удалось это, и когда матушку положили въ постель, все еще безъ чувствъ, я отдала письмо тетушк?.
        Вс? мы обступили тетушку и черезъ плечо ея читали письмо. Съ первыхъ строкъ вс? мы зарыдали, но старались заглушить свои рыданія, чтобы не испугать матушки. Марья Семеновна подошла ко мн? и кр?пко схватила меня за руку, дико блуждали глаза ея отъ одной къ другой.
        - Говори, произнесла она неистово, — кто убитъ?
        - Что ее мучить! сказала сквозь рыданія тетушка, и прибавила — молись Богу, няня, Его святая воля. Сереженька убитъ.
        Марья Семеновна не вымолвила ни слова; она упала замертво, будто скошенный снопъ.
        Письмо было отъ Дмитрія ?едоровича Кременева къ тетушк? Наталь? Дмитріевн?, другое отъ незнакомаго намъ господина Семигорскаго. Оба письма сохранились у меня. Вотъ они:
        "Милая сестрица, писалъ онъ, — очень прискорбно и тяжко мн? писать къ теб?, чтобы изв?стить тебя о новомъ постигшемъ наше семейство несчастіи. Изъ прилагаемаго письма подполковника Cемигорскаго ты увидишь, что добрый и милый племянникъ нашъ Серг?й былъ убитъ наповалъ при стычк?, происходившей въ поляхъ Шампаніи между нашими войсками и французскимъ авангардомъ. Приготовь къ этому новому и жестокому испытанію сестрицу Вареньку и почтенную тетушку мою, мать твою. На все воля Божія, а наше д?ло воинское таково, что мы должны быть готовы ежечасно положить животъ нашъ за престолъ и отечество. Конечно, тяжело это матери и бабушк?, а еще тяжел?е потому, что Серг?й палъ посл?дней жертвой великой и славной отечественной войны. Пишу теб? изъ Парижа, мы вошли въ него. Миръ заключенъ. Прошу Бога поддержать вс?хъ васъ въ столь великой скорби, въ особенности мать и бабушку покойнаго Серг?я. Если что можетъ ут?шить васъ, то, конечно, мысль, что онъ исполнилъ долгъ сына къ отечеству и палъ за него въ бою. Господь помянетъ его въ царствіи небесномъ, какъ падшаго за отечество воина, а мы помянемъ его добрымъ
словомъ. Прекрасн?йшій былъ молодой челов?къ и храбрый офицеръ. Сердечно скорблю о немъ. Ц?лую ручки тетушки и вс?хъ васъ, милыя сестрицы, заочно ц?лую. Не убивайтесь безм?рно и покоритесь вол? Божіей.
        "Остаюсь твой навсегда в?рный другъ и братъ
        Дмитрій Кременевъ."
        Вотъ другое письмо:
        "Ваше Превосходительство,
        Милостивый Государь
        Дмитрій ?едоровичъ!
        "Извините великодушно, что, не им?я чести быть знакомъ съ вами, нахожусь въ необходимости писать вамъ. Считаю моимъ долгомъ сообщить вамъ прискорбное изв?стіе. Вашъ племянникъ, а мой пріятель и другъ, Серг?й Григорьевичъ Шалонскій, убитъ вчера наповалъ при незначительной стычк? между нашимъ полкомъ и отрядами французскаго авангарда.
        "Я сд?лалъ всю кампанію съ Серг?емъ Григорьевичемъ Шалонскимъ, и по истин? долженъ сказать: мило встр?чалъ столь добрыхъ, честныхъ, храбрыхъ людей, какимъ былъ вашъ покойный племянникъ и, горжусь сказать, мой другъ и пріятель. Онъ исполнялъ строго свой служебный долгъ и вышелъ невредимъ изъ вс?хъ сраженій, сказать по домашнему, безъ царапины. Вм?ст? стояли мы при Бородин?, Маломъ Ярославц?, Березин?; вм?ст? били французовъ при Лейпциг?, Бауцен? и Дрезден?, и въ ту минуту, какъ почитали себя, такъ сказать, на порог? родительскаго дома, въ объятіяхъ семейства, онъ палъ отъ французской пули при незначительной стычк?. Еще наканун? мы, поздно вечеромъ, разговаривали о нашихъ родителяхъ, и онъ разсказалъ мн? много подробностей о семейств? своемъ, которое над?ялся вскор? увид?ть, такъ какъ ему былъ об?щанъ отпускъ тотчасъ по заключеніи мира. Въ посл?днее время: онъ чаще прежняго говаривалъ о своей матери, старшей сестр? и нянюшк?, и когда начиналъ свои о нихъ мн? разсказы, то они текли, не прерываясь, далеко за полночь, Въ самый день смерти поутру онъ укладывалъ вновь купленныя для нихъ обновы и
показывалъ ихъ мн?. Внезапное нападеніе непріятеля застало насъ среди сего мирнаго и, такъ сказать, семейственнаго занятія. Мы оба выб?жали, застегивая мундиры; полкъ нашъ ужъ строился. Мы заняли м?ста наши. Французская кавалерія аттаковала насъ, но мы сдержали ее, и она посп?шно отступила, посл? минутной свалки. Когда я могъ огляд?ться, то увидалъ кучку около лежавшаго офицера. Я подошелъ, и узналъ Серг?я; но онъ ужъ былъ мертвъ. Французская пуля убила его на повалъ, попавъ въ самое сердце. Кром? него раненыхъ не было, но былъ убитъ рядовой Кузьма Савеловъ. Въ тотъ же день, такъ какъ намъ приказано было выступать, Серг?я Григорьевича и рядоваго Савелова похоронили съ воинскими почестями близъ католической церкви, той деревни, гд? мы стояли. Искреннія слезы: пролились на могилу Серг?я Григорьевича, ибо онъ былъ любимъ и товарищами, и подчиненными. Зная, что семейство Серг?я Григорьевича еще недавно оплакивало потерю супруга и отца, я не см?ю быть в?стникомъ новаго, роковаго удара, и беру см?лость отнестись къ вамъ, какъ къ близкому родственнику. Вамъ подобаетъ изв?стить ихъ о постигшемъ ихъ несчастіи.
Ваше Превосходительство, не пос?туете на меня, что я счелъ своимъ долгомъ почтенн?йше изв?стить васъ о семъ для васъ и, см?ю сказать, для меня горестномъ событіи. Конечно, мое дружеское чувство мало значитъ передъ горестью родныхъ, но могу васъ ув?рить, что такова была моя дружба и уваженіе къ покойному Серг?ю Григорьевичу, что и мое сердце уязвлено чувствительно сею потерей.
        "Съ истиннымъ почтеніемъ и таковою же преданностью, им?ю честь быть,
        Вашего Превосходительства
        Милостивый Государь,
        покорн?йшимъ слугою
        Петромъ Семигорскимъ."
        Пришедши въ себя, матушка, по милости Божіей, не потеряла разсудка, чего мы очень страшились, но потеряла силы свои. Она не могла подняться съ постели, и лежала недвижимо, закрывъ глаза. Поутру надо было объявить бабушк? ужасную в?сть. Мы такъ боялись этой минуты, что забыли о своей собственной горести, въ особенности я боялась за бабушку, любя ее горячо. Она встала рано и, по обыкновенію, вышла въ диванную. Тамъ никого еще не было. Ей подали чай.
        - Что съ тобою, -едосья, спросила она у своей калмычки, смущенное лицо которой зам?тила,
        - Ничего, отв?тила та довольно твердо, и бабушка, покачавъ головой, принялась за вязанье. своего кошелька. Какъ тяжело мн? было вид?ть этотъ кошелекъ въ ея рукахъ, — она вязала его брату; я стояла за дверью, не им?я духу войти. Пришли тетушки, и вс? мы вошли вм?ст?. Тетушка Наталья Дмитріевна прі?хала рано утромъ.
        - Что такъ поздно нынче, сказала бабушка, не спуская глазъ съ работы, — ты в?рно устала съ дороги, Наташа. Гд? нитки бисера? дайте, вы знаете, я сп?шу.
        Тетушка подошла здороваться, ц?ловать ея руку, бабушка взглянула на нее, и кошелекъ упалъ на ея кол?ни.
        - Что съ тобою? Что съ вами? воскликнула она, испуганно оглядывая насъ.
        Мы молчали.
        - Говорите скор?е, не мучьте меня. Случилось что?…
        - Варенька больна, сказала тетушка.
        - Варенька! и растерянная бабушка встала. — Варенька! что съ ней, гд? она?
        Бабушка посп?шно пошла въ комнату матушки.
        - Боже мой, сказала мн? тетушка, идя за бабушкой, — маменьку туда допустить нельзя, но какъ я скажу ей, какъ? Въ ея л?та, такъ, вдругъ… и тетушка съ отчаяніемъ схватила себя за голову. Я не помню, что со мною сталось, но съ р?шимостью до т?хъ поръ мн? неизв?стной, я бросилась къ бабушк? и остановила ее.
        - Туда нельзя войти, бабушка, сказала я твердо.
        Но бабушка отстранила меня рукою и хот?ла пройти. Я упала передъ ней на кол?ни, заграждая ей дорогу, и обняла ее. Она остановилась, побл?дн?ла какъ полотно, и сказала тихо, прерывавшимся голосомъ.
        - Она… жива, или ум…
        - Н?тъ, н?тъ, жива… но братъ… Сереженька…
        - Боже, Господи! Что?
        - Умеръ, убить.
        Бабушка опустилась въ близъ стоящее кресло. Вс? молчали. Тишина мертвая. Наконецъ бабушка перекрестилась, и съ восклицаніемъ:
        - Матерь Божія, помоги несчастной матери; Ты мать, помоги ей! опустилась на кол?ни.
        Первые дни отчаянной скорби ужасны, но за ними наступаютъ дни слезъ и страданій, еще бол?е тягостныхъ. Въ эти тяжкіе дни мы могли изм?рить всю любовь бабушки къ дочери, но матушка не была въ состояніи ни вид?ть, ни чувствовать, она была погружена въ страшную апатію и лежала недвижимо въ постели, закрывъ глаза, не произнося ни слова, и почти не прикасаясь къ пищ?. Она почти не спала, а только забывалась ненадолго.
        Даже смерть Марьи Семеновны не удивила и не опечалила ее, сердце ея окамен?ло. При в?сти о смерти брата, няню расшибъ параличъ, она прожила три нед?ли, не приходя въ память, и умерла мгновенно отъ вторичнаго удара. Въ день ея погребенія матушка въ первый разъ встала съ постели, над?ла мною приготовленное ей траурное платье и, опираясь на насъ, сошла въ домовую церковь. Она поклонилась умершей, поц?ловала ея руки, безъ всякаго видимаго горя, безъ слезинки, и едва добралась до своей постели, въ которую мы опять уложили ее.
        - Счастливая, сказала она тихо, — ушла къ нему, а я, мать, умереть не ум?ла.
        - Варенька, у тебя четверо д?тей, сказала бабушка такимъ голосомъ, что я вздрогнула, — о себ? я не говорю, прибавила она, помолчавъ.
        Мать моя при этихъ словахъ, сказанныхъ съ трогательною кротостью и глубокимъ чувствомъ, залилась слезами и долго плакала въ объятіяхъ своей матери. Это были первыя ея слезы посл? удара, ее сразившаго. Понимаю всю великость этой минуты, когда мать наша возвращалась вновь къ жизни при голос? родной матери, мы потихоньку вышли изъ комнаты, оставивъ ихъ вдвоемъ,
        Старость не плачетъ такими обильными, горячими слезами, какъ молодость, ни такими горькими и тяжкими слезами, какія льются въ зр?лыя л?та. Старость проживъ долгіе годы, научилась покоряться и смиряться; притомъ она знаетъ, что скоро, очень скоро, настанетъ конецъ всякому горю и всякимъ волненіямъ. В?рующіе над?ятся свид?ться съ милыми, отошедшими къ иной жизни, въ лучшемъ мір?; нев?рующіе глядятъ на смерть какъ на уничтоженіе всякихъ страданій. Бабушка, богомольная и глубоко в?ровавшая, смирялась съ любовью и благословляла Создателя во вся дни, какъ говорила она, во дни радости, какъ и во дни печали. Она не ут?шала матушку, но такъ трогательно ум?ла высказывать ей всю свою любовь, гораздо мен?е говорила съ ней о сын?, ч?мъ о муж?. Она какъ бы хот?ла отвлечь ея мысли отъ одной утраты, говоря о другой. Она открывала ей свое сердце и часто, очень часто возвращалась къ тому времени, когда отецъ нашъ былъ молодъ, а Сережа еще ребенокъ, она говорила, что любила отца нашего столько же, сколько и родныхъ д?тей. Она разсказывала матушк? о томъ, какъ его почтеніе, любовь, постоянная къ ней внимательность,
мало-по-малу привязывали ее къ нему, и какъ, наконецъ, она полюбила его такъ горячо, что не могла въ душ? своей почитать его иначе, какъ роднымъ сыномъ. Она съ восторгомъ, до т?хъ поръ намъ незнакомымъ въ ней, говорила о высот? его духа и чистот? сов?сти и красот? души его, о его суровости, вытекавшей изъ его доброд?тели. То были ея подлинныя слова. Случалось, что матушка слушала ее безъ особеннаго чувства, вся поглощенная горемъ, но иногда вдругъ на нее находили порывы н?жности. Мы вид?ли, что съ теченіемъ времени матушка усиливалась поб?дить свою скорбь ради матери, и ихъ обоюдная, н?жность явилась спасительною для об?ихъ. Когда матушка раздражалась, бабушка говорила такъ кротко, что ея слова производили осв?жающее впечатл?ніе. Послушавъ ее, д?лалось на сердц? легче. Въ самомъ звук? ея голоса звучало что-то особенное, чего я объяснить не ум?ю. Всякое слово было отъ сердца и шло въ сердце.
        Однажды матушка посл? горькихъ слезъ пришла въ возбужденное и страстное состояніе. Она кр?пко сжала свои руки, окинула насъ вс?хъ гор?вшими высохшими глазами, и произнесла съ горестью:
        - И за ч?мъ родилась я для такихъ б?дъ? Какая женщина несчастн?е меня?
        - Ты очень несчастна, сказала бабушка. — Какъ не плакать, не мучиться въ такомъ тяжеломъ гор?!
        - У меня и слезъ н?тъ. И ч?мъ я заслужила такое несчастіе? Сперва мужъ, потомъ сынъ. Никого у меня не осталось, Одна! Одна!
        - Милая моя, дочка ты моя любимая, да, очень мы несчастны, но, гр?хъ сказать, что ты одна и несчастн?е другихъ. Посмотри вокругъ, кто не потерялъ сына, мужа, отца, во время нашихъ б?дствій.
        - Ахъ, маменька, не могу я разсуждать.
        - Да и я не разсуждаю: я чувствую, что Богъ былъ къ намъ еще милостивъ. У тебя сынъ и дочери, а у другихъ никого и ничего не осталось, куска хл?ба н?тъ.
        - А мн? отъ этого не легче.
        - Теперь не легче, но будетъ легче: у тебя д?ти, ты можешь жить безъ нужды и воспитать ихъ.
        - Это мн? все равно.
        - Все равно, если бы я на старости д?ть и дочь твоя, нев?ста, и д?ти твои малол?тнія не им?ли крова и должны бы были разстаться съ тобою и идти въ чужіе люди, въ услуженіе изъ-за куска хл?ба, какъ наша сос?дка Корохтина. Сынъ былъ ея единственной опорой; онъ служилъ счастливо, содержалъ мать, сестру, а теперь, когда онъ погибъ при Березин?, мать его пошла въ экономки, а сестра въ няньки. Легко бы теб? было, еслибы я должна была идти въ люди изъ-за куска хл?ба, да и Люба тоже, да и маленькихъ раздать бы надо было. Ну а легко Сорокиной? Она лишилась двухъ сыновей при Бородин? и осталась какъ перстъ одна, безъ д?тей, и вдовою. Состояніе не поможетъ ей жить одной-одинешенькой, въ кругломъ сиротств?. Не гр?ши, благодари Бога.
        Мы вс? молчали, чувствуя справедливость словъ бабушки.
        - Б?да наша въ томъ, продолжала она тихо, — что мы никогда не сравниваемъ себя съ бол?е несчастными, ч?мъ мы сами, а всегда сравниваемъ себя съ счастливыми; мы не думаемъ, что на всякаго счастливаго приходитъ рано или поздно черный день. Мы не ум?емъ благодарить Бога за дарованныя намъ блага, а ропщемъ и раздражаемся. Вотъ и ты. У тебя добрыя д?ти, благодари за ихъ Бога.
        - Не зам?нятъ они мн? сына, воскликнула матушка, въ припадк? горькой скорби.
        - Конечно, не зам?нятъ. Разв? одинъ челов?къ можетъ зам?нить другого? Ут?шать будутъ.
        - Меня никто не ут?шитъ, сказала матушка, начиная плакать, но глаза ея уже не блуждали и не гляд?ли безсмысленно. Сердце ея отошло, растаяло. Бабушка тотчасъ зам?тила это, встала и обняла дочь.
        Однажды вечеромъ бабушка пришла къ матушк? и с?ла у ея постели.
        - Варенька, сказала она, — намъ бы надо было узнать, откуда тотъ солдатъ Савеловъ, который былъ убитъ подл? Сережи. У него, в?роятно, осталась семья. Теб? бы прибрать ихъ, успокоить. Можетъ быть, у него осталась мать?…
        Матушка отв?чала, помолчавъ, съ усиліемъ:
        - Я этихъ писемъ не читала и порядкомъ ничего не знаю. Я еще силы не им?ю прочитать письма. Какой-такой солдатъ? Богъ съ нимъ.
        - Ужъ конечно, Богъ съ нимъ, сказала бабушка, — убитые за отечество и правое д?ло — съ Богомъ. Это праведные. Твой мужъ говаривалъ: получатъ в?нецъ мученическій. Вотъ хоть бы и этотъ Савеловъ, погибъ, сердечный, и дойдетъ в?сть о его смерти до матери, жены, въ какомъ-нибудь приказ?, что выбылъ изъ строя такой-то. Чай и у него остались дорогіе, сиротъ, быть можетъ, оставилъ. Я не знаю, какъ ты, а я такъ часто думаю, что въ память Сережи…
        - Написать братцу, Дмитрію ?еодоровичу, чтобы узналъ, откуда былъ солдатъ. Если онъ оставилъ семейство, я позабочусь. Если Богъ судилъ ему умереть съ моимъ сыномъ, пусть его сироты и мать доживаютъ свой в?къ у меня. Ваша мысль хорошая, маменька. У меня, благодаря Бога, деньги есть, больше ч?мъ собственно мн? нужно. Мн? теперь ничего не нужно.
        Матушка прил?пилась къ этой мысли и спрашивала: писали ли къ братцу-генералу. Это было первымъ знакомъ, что она возвращалась къ жизни. Время шло, она встала съ постели худая, какъ скелетъ, желтая, какъ воскъ, и едва передвигая ноги, бродила по зал?. Когда ей зам?тили, что лучше бы ей гулять на другой сторон? дома, она внезапно залилась слезами и сказала,
        - Тамъ солнце! Вид?ть не могу солнца!..
        Глава X
        Весна наступила, везд? журчали ручьи и сб?гали шумными, мутными струями подъ гору въ нашу р?ченку Щегловку, которая вдругъ разшалилась, понеслась и залила дуга. Од?лись лужайки нашихъ садовъ, едва освободившись отъ сн?га, он? покрылись зеленою, короткою травкою, которая такъ дорога взору, утомленному б?лыми пеленами сн?га и бурыми сугробами около дорогъ; весна на с?вер? им?етъ свою поэзію, свою прелесть. Журчанье воды, посл? окамен?лыхъ льдовъ, краснота песку, чернота полей, и зелен?нье луговинъ, посл? однообразія сн?говаго савана, прельщаетъ взоръ; самый воздухъ въ начал? апр?ля и конц? марта содержитъ въ себ? н?что опьяняющее, возбуждающее, живительное. И такъ хочется выйдти изъ дому и дышать этимъ воздухомъ! посл? затворнической жизни въ продолженіе всей зимы, я над?вала громадные сапоги (тогда калошъ не знали женщины) и отправлялась въ верхній садъ. Ноги мои увязали въ размокшей едва оттаявшей земл?; липы стояли голыя, черныя, съ темными стволами и в?твями, но вокругъ ихъ уже все начинало оживать, и надъ ними бл?дно-голубое весеннее небо и яркое, весеннее солнце радовало сердце. Не взирая на
столько б?дъ, столько потерь и недавнюю, сокрушившую вс?хъ насъ, смерть брата, помимо желанія я чувствовала, что оживляюсь. Но вотъ наступила и настоящая весна съ первыми цв?тами, первыми теплыми, сквозь солнце, дождями, точно на землю падаютъ сверкающіе алмазы, съ первымъ чириканьемъ птичекъ и шумомъ од?вшихся въ новый уборъ деревьевъ. Солнце гр?ло, даже пекло, в?терокъ несся изъ рощи теплый и благовонный, вода р?ченки, вошедшей въ берега, ужъ не катила мутныхъ волнъ, а лила прозрачныя, какъ хрусталь, струйки, и наше родное, любезное Щеглово пріод?лось въ пышное праздничное платье. Какъ было оно красиво! Какъ бы хорошо было жить, еслибы въ дом? не сид?ло-сиднемъ жестокое горе, насъ постигшее. Окна были отворены, дверь на балконъ раскрыта настежъ, но никого нельзя было увид?ть на балкон? за чашкой вечерняго или утренняго чая. Мал?йшее нарушеніе будничнаго порядка казалось праздничною зат?ей, неприличною и боль причиняющею. Бабушка совс?мъ не покидала своего м?ста, и ея прим?ру сл?довали тетушки; матушка и въ окно не глянула — все было ей постыло и тяжко. Только меня и д?тей своихъ меньшихъ посылала
она гулять, зам?чая, что на мн? лица н?тъ, что я побл?дн?ла, похуд?ла и похожа не на девятнадцатил?тнюю д?вушку, а на перестарокъ, отказавшійся помимо воли отъ замужества.
        - Je ne yeux pas qu'elle coiffe Sainte Catherine, сказала однажды матушка, говоря по старой привычк? по-французски, хотя со времени войны она питала ко всему французскому чувство ненависти, похожее на то чувство, которое челов?къ испытываетъ, поссорившись съ другомъ. Но привычка сильна и, забываясь, матушка говаривала по-французски.
        И меня посылали гулять, не смотря на мои просьбы позволить мн? остаться — но въ т? поры мы не слишкомъ могли предъявлять свою волю, а должны были повиноваться. Жизнь, не взирая на мое горе, брала свое. Время текло, и молодость моя, придавленная столькими б?дами, мало-по-малу расправляла крылышки. Сама того не зам?чая, гуляя съ сестрами, я начинала см?яться и шутитъ, какъ ум?етъ см?яться и шутитъ одна юность. Ужъ наступило жаркое л?то, и мы часто уходили въ сос?дній л?съ за грибами, ягодами, купались въ быстрой и глубокой Угр?, которая протекала за версту отъ бабушкиной усадьбы. Но возвращаясь домой, вдругъ переставали болтать. Сердце наше замирало, когда мы подходили къ дому — тамъ все еще сидитъ, мы знали, укоряя себя на минутное удовольствіе, тяжкое горе.
        Однажды въ очень душный, л?тній день, исполняя приказаніе матушки, я отправилась съ сестрами и двумя горничными въ большой л?съ за р?ку. Мы пере?хали на паром? на ту сторону Угры и увид?ли, что на берегу стоитъ бричка, запряженная ямской тройкой, а у брички, дожидаясь парома, стоитъ молодой офицеръ. Когда мы сходили съ парома, онъ пристально посмотр?лъ на насъ. Мы вс? были въ глубокомъ траур? и, не смотря на жаркій іюльскій день, въ тяжелыхъ черныхъ суконныхъ платьяхъ и креп?. Въ старые годы носили трауръ долго и строго. Минуло уже 4 м?сяца, какъ мы лишились брата, а мы и не помышляли снимать траура первыхъ дней, да если бы подумали, то не осм?лились бы вымолвить слова, боясь оскорбить т?мъ семейство. Я вид?ла, что офицеръ спросилъ что-то у перевозчика, но пошла своей дорогою, не считая приличнымъ гляд?ть на про?зжающихъ. Едва сд?лала я н?сколько шаговъ въ гору, взбираясь на крутой берегъ р?ки, какъ сзади меня послышались быстрые шаги и раздался незнакомый мн? голосъ.
        - Извините меня, если я осм?люсь рекомендовать себя самъ. Я полковникъ Семигорскій, Знаю, что им?ю честь говорить съ Любовію Григорьевною Шалонской.
        Я остановилась, пораженная именемъ его.
        - Я догадался тотчасъ, что это именно вы, по вашему трауру… — онъ см?шался и прибавилъ — я ?ду къ вашей матушк?.
        - Ахъ, сказала я едва внятно, почти шопотомъ, — вы… пріятель моего брата… вы…
        Я не договорила: слезы душили меня, и я усиливалась сдержать свое волненіе и подавить ихъ. Тогда при чужомъ стыдились всякаго необычнаго движенія души и старались не выдавать ихъ. Я стыдилась слезъ, которыя готовы были хлынуть изъ моихъ глазъ. Онъ продолжалъ:
        - Возвратясь изъ Франціи и повидавшись съ семействомъ, я счелъ долгомъ пос?тить вашу матушку, ибо им?ю обязанность вручить ей оставшіяся вещи вашего… онъ прервалъ свою фразу, зам?тивъ мое волненіе, и продолжалъ — я опасался прі?хать… неожиданный случай помогъ мн?, я им?лъ счастіе встр?тить васъ. Не будете ли вы столь благосклонны, не возьмете ли на себя приготовить вашу матушку къ моему пос?щенію? Ей будетъ прискорбно вид?ть меня…
        Я все стояла и силилась одол?ть свое волненіе, наконецъ мн? удалось сдержатъ слезы, и я сказала нетвердымъ голосомъ:
        - Намъ надо опять пере?хать р?ку — я пойду впередъ и приготовлю матушку, а васъ проводитъ вотъ эта д?вушка (я указала на мою горничную Машу) садами до флигеля.
        - Не лучше ли мн? остаться зд?сь, въ этой деревушк?, а вы пришлете за мною, когда угодно будетъ вашей матушк? принять меня.
        - Нельзя, сказала я. — Матушка и бабушка осудятъ меня за такое невниманіе; вы должны быть приняты въ нашемъ дом?. Не бойтесь, матушка не увидитъ васъ, она и къ окну никогда не подходитъ, къ тому же васъ проведутъ садами во флигель. Тамъ были приготовлены комнаты для брата — теперь онъ пустой.
        При этихъ словахъ я заплакала такъ горько, что никакія усилія не могли прервать слезъ моихъ, и лишь только паромъ причалилъ, какъ я взяла сестеръ за руку и посп?шно, но горько плача, пошла назадъ домой. Сестры тоже плакали. Семигорскій шелъ съ моей горничной, отставъ отъ насъ, скоро скрылся въ аллеяхъ сада, Я вошла во дворъ, и прямо къ бабушк?.
        - Бабушка милая, не пугайтесь, ничего н?тъ такого.
        - Да ты вся въ слезахъ.
        - Это такъ, ничего. Прі?зжій зд?сь изъ арміи… служилъ съ братомъ. Его пріятель. Желаетъ вид?ть матушку. Ей будетъ такъ тяжко, а сказать ей надо.
        - Кто онъ такой?
        Я сказала. Бабушка смутилась, но немедленно встала и отправилась въ комнаты матушки. Черезъ полчаса во флигель б?жалъ стремглавъ нашъ лакей Алекс?й, и я вид?ла, какъ ?едоръ ?едоровичъ Семигорской прошелъ черезъ заду и направился въ ея комнату. Онъ былъ высокій, стройный, смуглый и красивый молодой челов?къ л?тъ 28. Проходя, онъ почтительно и низко поклонился мн?.
        Черезъ часъ онъ вышелъ отъ матушки, и по это покрасн?вшимъ глазамъ видно было, что и онъ плакалъ. Бабушка приняла его не только радушно, но родственно, отрекомендовала ему дочерей, и началось потчиваніе. Не желаетъ ли кушать? Об?далъ ли? Иди быть можетъ, если об?далъ, не угодно ли пополдничать, иди чаю откушать — словомъ, бабушка и тетушки наперерывъ запотчивали гостя. Матушка просила его пробыть н?сколько дней и пом?стила его въ комнатахъ, которыя были приготовлены для брата.
        Посл? ранняго ужина, онъ простился со вс?ми, подходя, по тогдашнему обычаю, къ ручк? вс?хъ дамъ и д?вушекъ (взрослыхъ). Проходя большую гостиную, гд? я сид?ла одна, онъ подошелъ ко мн?.
        - Я долженъ завтра отдать вашей матушк? шкатулку, я не желалъ бы отдать ее самъ, чтобы не ст?снить ее. Кому я могу?
        - Мн?, сказала я, не размысливъ. — Это шкатулка брата?
        - Н?тъ, но въ ней его мелкія вещи вс?, бережно собраны… я думалъ… и мундиръ, въ которомъ онъ уб… въ которомъ онъ скончался. Гд? же я могу отдать, вамъ ее завтра?
        - Вынесите въ садъ, я гуляю въ 9 часовъ съ сестрами и прохожу мимо вашего флигеля, идя въ оранжерею.
        Лишь только я произнесла эти слова, какъ смутилась и застыдилась — но было уже поздно, онъ поклонился, поц?ловалъ у меня, оффиціяльно прощаясь, руку, и вышелъ. Я воротилась въ диванную. Тамъ бабушка и тетушки продолжали разговоръ о гост? и осыпали его похвалами.
        - И уменъ, и в?жливъ, и начитанъ, и много вид?лъ, и какъ хорошо разсказываетъ, и собою красавецъ… Какое вниманіе, собралъ вс? вещи Сережи и самъ привезъ ихъ. Словомъ он? превозносили его.
        На другой день лишь только я открыла калитку нижняго сада и должна была пройдти мимо его оконъ, какъ онъ вышелъ ко мн? на-встр?чу; онъ очевидно, ждалъ меня; въ рукахъ его была шкатулка, которую онъ поставилъ на скамейку, стоявшую подъ балкономъ. Тяжкое было это свиданіе; я ужъ ни о чемъ не помышляла, кром? убитаго брата, и слезы мои текли на крышку черной шкатулки. Онъ стоялъ подл? меня и говорилъ о Сереж?, а я сид?ла я плакала. Когда наконецъ, я вспомнила, что матушка проснулась, встала и взяла шкатулку. Онъ почтительно проводилъ меня до параднаго входа и отворилъ мн? калитку и большую дверь крыльца съ низкимъ поклономъ.
        Не хочу входить въ подробности и разсказывать, какимъ приливомъ новой горести наполнилось сердце матушки при вид? вещей убитаго сына. Долго она гляд?ла на нихъ страшась до нихъ дотронуться. Когда же она разобрала шкатулку и раздала намъ вещи, имъ для насъ купленныя, это усиліе надъ собою сломило ее. Она опять расхворалась и слегла въ постель. Всякій день просила она ?едора ?едоровича Семигорскаго войти къ ней и заставляла его разсказывать и повторять мал?йшія подробности о Сереженьк?. Она слушала его жадно. Когда, пробывъ у насъ н?сколько дней, онъ пришелъ проститься, матушка была поражена и умоляла его прі?хать опять и скор?е.
        - Я ожила, пока вы зд?сь гостили; одна моя отрада вид?ть и слышать разсказы друга моего сына. Не откажите матери, прі?зжайте опять и ужъ погостите у насъ подольше.
        - Какъ прикажете, такъ и сд?лаю, отв?чалъ онъ, — я почитаю себя слишкомъ счастливымъ, что могъ заслужить ваше благорасположеніе.
        Прощаясь съ нимъ, матушка взяла его голову въ об? руки, нагнула ее и поц?ловала его волосы. Онъ былъ, повидимому, такъ тронутъ, что со слезами на глазахъ поц?ловалъ ея руку, кланяясь низко. Въ то время такое отступленіе отъ обыкновеній и принятыхъ формъ было очень знаменательно, и онъ безмолвно благодарилъ матушку за выказанную ему н?жность. Онъ стоилъ ея; все, что онъ говорилъ, какъ относился къ матушк?, и самая заботливость о собраніи вещей брата, прелестная траурная изъ чернаго дерева шкатулка, заказанная имъ въ Париж?, — все это свид?тельствовало о чуткости и деликатности его сердца. если онъ произвелъ на вс?хъ насъ хорошее впечатл?ніе, то надо думать, что и мы ему понравились. Онъ прі?халъ опять черезъ шесть нед?ль и былъ принятъ, какъ близкій родственникъ.
        - Теперь, сказала ему матушка, — я васъ такъ скоро не выпущу.
        - Какъ прикажете, я въ вашей вол?, отв?чалъ онъ кратко и просто.
        Глава XI
        Если Семигорской понравился вс?мъ съ перваго раза, но теперь это впечатл?ніе перешло въ положительную къ нему любовь — да и нельзя было не любить его. Онъ былъ начитанъ, говорилъ красно, разсказывалъ интересно, отличался особенною в?жливостью, но вм?ст? съ т?мъ откровенностью. Прямота его была неподкупна. Такъ, наприм?ръ, его мн?нія часто противор?чили мн?ніямъ тетушки Натальи Дмитріевны, и онъ, не смущаясь, это высказывалъ. Однажды тетушка, говоря о войн?, очень негодовала на французовъ и тутъ же на н?мцевъ; она выразила мысль, что только Россія и русскіе велики и сравнить ихъ ни съ к?мъ невозможно.
        Онъ возсталъ противъ такого мн?нія.
        - Я самъ русскій, сказалъ онъ, — люблю мою землю, и конечно въ дни опасности готовъ положить за нее мою голову; я им?лъ честь сражаться за мое отечество и старался д?лать свое д?ло; но см?ю васъ ув?рить, что ни Франція, ни Германія не могутъ сравниться по благосостоянію съ нашимъ отечествомъ.
        - Какъ такъ? воскликнули тетушки.
        - Образованн?е они насъ, да и живутъ иначе. Благосостояніе большое, во всякой деревн? чистота, опрятность, трезвость, изобиліе, а пуще всего чистота. У всякой избёнки деревья или садикъ. Пьяныхъ я не видалъ. Трудолюбіе, порядокъ особенно въ Германіи.
        - Но вотъ Сереженька писалъ, что во Франціи остались въ деревняхъ одн? бабы.
        - Это правда; Гишпанія и Россія обезлюдили Францію, но убыль народа поправима. Черезъ 20 л?тъ сл?да не будетъ, а ихъ порядокъ и трудолюбіе обогатятъ ихъ снова, ибо теперь отъ постоянныхъ войнъ они зам?тно обнищали.
        - Сережа писалъ, что малорослы они, что наши гвардейскіе молодцы и бить ихъ не хот?ли, а хохотали.
        - Да, знаю, тогда это наши разсказывали, сами очевидцы разсказывали, но д?ло это не мудрое, простое. Мущинъ не было — набрали д?тей пятнадцатил?тнихъ, и эти д?ти, одержимыя любовью къ отечеству, бросались храбро на нашихъ молодцовъ. В?дь это пигмеи только по росту и по л?тамъ. Духу то у нихъ было много, у д?тей у этихъ. Сожал?ть надо о земл?, гд? вс? взрослые погибли, и одни д?ти остались для защиты отечества. Говорили тогда, что наши солдаты расхохотались, но это см?хъ былъ добродушный, а не злой. Солдатъ, и всякій простой челов?къ, чуетъ доблесть врага и не оскорбитъ его нам?ренно. Пов?рьте, что таково благосостояніе т?хъ странъ, что были бы мы счастливы, если бы могли отъ нихъ позаимствоваться многимъ.
        - А вотъ вы все же къ себ? сп?шили, сказала тетушка не безъ ироніи, — тамъ не остались.
        - Я русскій, и мн? у себя лучше. Тутъ моя родина, мои родители, мои им?нія, — что-жъ мн? тамъ д?лать, — а все-таки скажу: ихъ устройство лучше.
        - Я всегда это говорила, не бывши тамъ, сказала матушка, — судила только по книжкамъ и вижу, что не ошиблась.
        - Что книжка и что есть въ самомъ д?л? — великая разница, сказала тетушка. — Вотъ Малекъ-Адель прелестный рыцарь — найди-ка его на самомъ д?л?.
        - И найдете, Наталья Дмитріевна, найдете, конечно на иной ладъ, но право, во время войны такіе-то рыцари были, что до нихъ куда и Малекъ-Аделю. Все въ томъ, чтобы ум?ть оц?нить товарища, начальника и подчиненнаго. Какіе есть герои, дивиться надо.
        - Милый вы мой, любезный вы мой, сказала матушка съ порывомъ. — Благодарю васъ — говорите вы то, что я столько л?тъ думаю, и въ чемъ никто не только согласиться со мною не хочетъ, но и осм?ивали меня всегда.
        Между матушкой и имъ установились особыя отношенія. Они уважали и любили другъ друга, а что главное, понимали другъ друга. Онъ выказывалъ къ ней особенное, почтительное вниманіе, съ прим?сью какъ бы сыновней н?жности, а она просто души въ немъ не чаяла. Его мн?нія подходили подъ ея мн?нія, но не будь этого, матушка во всякомъ случа? полюбила бы его. Онъ, помимо мн?ній, нравился ей лично — манерами, лицомъ и въ особенности т?мъ, что любилъ брата и былъ любимъ имъ. Я зам?тила, что онъ совс?мъ иначе, по своему, глядитъ на вещи и не покоряется принятымъ обычаямъ во многомъ. Такъ, наприм?ръ, у бабушки былъ страшный баловень, мальчикъ изъ дворни, л?тъ четырнадцати для поб?гушекъ. Его звали Ванькой, не изъ презр?нія, — бабушка никого не презирала, да и тетушки, не смотря на р?шительныя мн?нія старшей тетки, были крайн? добры и не обид?ли бы мухи, — звали его Ванькой просто такъ, по обычаю, по привычк?. Никто не думалъ обижать Ваньку, и самъ Ванька не обижался. Я зам?тила, что одинъ ?едоръ ?едоровичъ звалъ его Ваней, и въ разговорахъ не ускользнуло отъ меня, что онъ многое усвоилъ себ?, чего у насъ не
было. Когда я о немъ думала, — а думала я о немъ часто, посл? того, какъ слушала это разсказы по ц?лымъ вечерамъ, — онъ какъ-то чудно сливался въ моемъ воображеніи съ авторами писемъ "Русскаго путешественника". Я возым?ла одно впечатл?ніе, какъ изъ чтенія этой прелестной книги, такъ изъ его интересныхъ разсказовъ и завлекательныхъ разговоровъ. Обычаи того времени не позволяли мн? близко сойдтись съ нимъ; тогдашнія понятія о приличіяхъ не дозволяли близости между д?вушкой, молодой женщиной и молодымъ мужчиною. Я сид?ла около бабушки, слушала разговор? старшихъ, но вступать въ него не могла, и отв?чала тогда только, когда ко мн? обращался кто-либо изъ старшихъ. Но я не проронила ни единаго слова изъ всего того, о чемъ онъ говорилъ. Разсказы его о Дрезден? приводили меня въ восторгъ, но восторгъ этотъ я должна была хранить въ глубин? души, ибо я не могла, да и постыдилась бы его выразить, но онъ т?мъ сильн?е охватывать мою душу. Даже встр?чаясь съ ?едорь ?едоровичемъ наедин?, мн? и въ помышленіе не входило открыть ему мои мысли и сказать, что я чувствую, слушая его разсказы. А наедин? вид?ла я его
часто. Вотъ какъ это случилось — безъ нам?ренія съ моей стороны всеконечно. Я продолжала гулять съ сестрами. Обыкновенно он? выходили изъ дома со мною, но вскор? уб?гали, а я проходила мимо флигеля по дорожк? внизъ, достигала нижней аллеи и обходила прудъ, потомъ подымалась въ верхній садъ и обходила его по липовымъ густымъ аллеямъ. Съ самаго перваго дня своего вторичнаго прі?зда, онъ встр?чалъ васъ на дорожк?, и всякій день выходилъ къ намъ на встр?чу; мы останавливались, разговаривали и потомъ расходились въ разныя стороны. Однажды онъ попросилъ у меня позволенія идти со мною. Я вспыхнула, но ничего не отв?тила; но онъ принялъ молчаніе за знакъ согласія и пошелъ за мною. Въ этотъ первый разъ я сократила свою прогулку. Но впосл?дствіи желаніе его послушать заглушило во мн? страхъ, который я испытывала. Часто я просила сестрицу идти рядомъ со мною, но ей наскучали наши разговоры, и она уб?гала къ меньшой сестр? и ея нян?, оставляя меня одну съ нимъ. Малу-по-малу я привыкла и уже не сокращала своей прогулки: мы обходили оба сада и не видали, по, крайней м?р? я не видала, какъ лет?ло время. Конечно, я
совс?мъ не говорила о себ?, но мы много говорили о книгахъ, о иныхъ земляхъ, о брат?, о войн?, о моемъ покойномъ отц?, котораго онъ называлъ спартанцемъ и рыцаремъ, слушая мои разсказы. Ему повидимому, очень нравилась моя любовь въ чтенію и моя начитанность. Первымъ его воспитателемъ былъ эмигрантъ, французъ, аббатъ, и онъ говорилъ, что многимъ обязанъ ему, особенно въ отношеніи формъ въ общежитіи. Потомъ, ужъ будучи молодымъ челов?комъ, онъ былъ знакомъ съ массонами, и они внушили ему христіанскія чувства, вниманіе и любовное отношеніе къ низшимъ и въ особенности слугамъ. Отличительной чертой его характера было чувство милосердія — не только страданія людей были ему несносны, но онъ не любилъ вид?ть, если мучили иди жестоко обращались съ животными… Я была очарована его бес?дами, и уже не дичилась его. О брат? я говорила часто, и съ перваго дня нашего знакомства онъ сд?лался звеномъ, его и меня соединявшимъ. Открывая глаза по утру, я думала съ восхищеніемъ, что вотъ од?нусь, выйду въ садъ, что онъ встр?титъ меня и пойдемъ мы по алле?, бес?дуя тихо и радушно. Вечеромъ, ложась спать, я вспоминала всякое
его слово, и всякое его слово было хорошо, пріятно, или казалось мн? поучительнымъ и значительнымъ. Такъ прошло нед?ль пять. Онъ поговаривалъ объ отъ?зд?: его удерживали, но ему надо же было у?хать. При одной мысли о его отъ?зд?, сердце мое замирало.
        Однажды возвратясь съ прогулки, я нашла тетушку въ цв?тник? на давк?. Она подозвала меня и приказала идти за собою. Въ тон? ея голоса было что-то особенно серьёзное, даже строгое, что смутило меня, и я пошла за нею, какъ виноватая не зная, однако, никакой вины за собою. Но тутъ я вдругъ вспомнила, что гуляла въ саду не одна, и сердце мое мучительно забилось.
        Тетушка направилась не въ диванную, а въ образную, находившуюся около спальни бабушки, всегда пустую. Кіоты стояли по ст?намъ, передъ ними теплились лампады; мебели не было, только два забытые стула стояли въ углу. Тетушка с?ла на одинъ изъ нихъ и указала мн? другой. Я с?ла, не см?я взглянуть, и потупила голову.
        - Вотъ оно что, Люба, нехорошо! сказала строго тетушка, — я еще теб? ничего не сказала, слова не вымолвила, а ты горишь отъ стыда.
        - Но что я сд?лала такого, тетушка? едва выговорила я.
        - Какъ будто ты не знаешь. Не хитри. Не усугубляй вины своей. Стыдно, очень стыдно, я не ждала отъ тебя такого пассажа.
        - Но право…
        - Не хитри, говорю я, повинись лучше. Неприлично, даже предосудительно назначать свиданія въ саду.
        - Свиданія! воскликнула я вдругъ съ негодованіемъ, которое см?нило мгновенно мой испугъ и стыдъ. — Н?тъ, я не назначала свиданій и даже никогда о томъ и не думала, не помышляла. Могла ли я даже подумать о такой…
        И я вдругъ заплакала, очень оскорбленная.
        - Нечего плакать. Повинись лучше, говорю я, — сказывай правду истинную.
        - Вы меня обижаете, тетушка, мн? разсказывать нечего.
        - Такъ вотъ какъ! Что бы сказалъ твой покойный отецъ, еслибы узналъ, что, пользуясь горемъ убитой матери, которая теперь не въ состояніи наблюдать за вами, ты попустила себя на такіе неприличные д?виц? поступки!.. Вотъ куда повело тебя чтеніе всякихъ поэмъ и романовъ. Я не разъ говорила объ этомъ, меня не хот?ли слушать, а вотъ теперь и завелась своя героиня романа. Хорошо!
        - Воля ваша, тетушка, сказала я съ сильно проснувшимся чувствомъ собственнаго достоинства и невиновности, — свиданій я не назначала и мн? въ голову не входило, что это есть свиданіе. Я просто гуляла, встр?чала его…
        - Его!.. Вотъ какъ! его…
        - ?едора ?едоровича, и ни о чемъ мы не говорили, ни единаго слова, котораго вы бы не желали слышать.
        Тетушка р?зко посмотр?ла на меня своими большими, умными, но отчасти суровыми глазами.
        - Пусть такъ. Я теб? в?рю, но въ такомъ случа? ты поступила неосторожно, предосудительно. Скажу теб?, что ?едоръ ?едоровичъ, видя такое твое поведеніе, не можетъ уважать тебя. Конечно, всякому молодому мужчин? весело гулять и любезничать съ хорошенькой д?вушкой, но уважать ее онъ не можетъ.
        По боли, которая сказалась въ моемъ сердц?, при мысли, что онъ можетъ не уважать меня, я бы должна была понять, какъ я ужъ привязалась къ нему, но я не разсуждала. а только плакала. Тетушка говорила еще довольно долго, но я ужъ не прерывала ея; я слушала, не понимая ни слова, и сокрушалась, что потеряла уваженіе челов?ка, которымъ дорожила.
        Тетушка встала.
        - Чтобы не было ни встр?чъ, ни прогулокъ, ни раннихъ выходовъ въ садъ! Это не д?лается, не годится. Не заставь меня огорчить мать, разсказавъ ей, какъ ты ведешь себя. Стыдно!
        Какой это былъ печальный для меня день! Подавленная стыдомъ и тревогою, я не см?ла поднять глазъ ни на кого и, сидя въ диванной около бабушки, прилежно вязала косынку, шевеля длинными спицами. Бабушка тотчасъ зам?тила, что со мною что-то случилось и спросила. Я отв?чала: "ничего не случилось'', и вспыхнула, какъ зарево. Бабушка посмотр?ла, не пов?рила, но не повторила вопроса, а, по своему обыкновенію, когда не в?рила, покачала головою.
        Прошло н?сколько дней. Я никуда не выходила и неотлучно сид?ла около бабушки. Два-три раза пыталась я все сказать матушк?, но не см?ла, видя ея постоянную печаль. Я зам?тила, что ?едоръ ?едоровичъ сд?лался тоже печаленъ и объявилъ, что долженъ у?хать завтра. Это изв?стіе было мн? крайне прискорбно.
        Насталъ день его отъ?зда. Мн? было такъ грустно сид?ть въ диванной, что посл? об?да я ушла въ бильярдную, гд? всегда играли д?ти. Испугъ мой былъ великъ, когда вскор? туда же пришелъ и онъ.
        Боже мой! подумала я, — скажутъ опять, что это свиданіе. И зач?мъ онъ пришелъ, онъ и въ правду видно не уважаетъ меня.
        Онъ подошелъ и с?лъ рядомъ со мною. Я встала и хот?ла уйти.
        - Любовь Григорьевна, сказалъ онъ, — позвольте мн? попросить васъ выслушать меня. Я не долго буду удерживать васъ. Я зам?тилъ въ васъ большую для меня перем?ну; вы изб?гаете разговора со мною. Ч?мъ я могъ заслужить ваше неудовольствіе? Осм?люсь ли я спросить васъ о причин? вашего нерасположенія ко мн??
        Я молчала, совершенно потерянная, и желала одного: уйти, уб?жать. Я силилась не заплакать, считая это верхомъ неприличія.
        - Ужели я такъ противенъ вамъ, что вы не удостоиваете меня отв?томъ? Я см?лъ над?яться, что, во время столь дорогихъ сердцу моему нашихъ прогулокъ, я усп?лъ заслужить ваше уваженіе и дов?ренность.
        Слово "прогулка" сразило меня. Я вспыхнула и опять хот?ла уйти; но онъ угадалъ мое нам?реніе и продолжалъ, преграждая мн? дорогу:
        - Одно слово, только одно слово, и я у?ду сейчасъ, сію минуту, и никогда не покажусь на глаза ваши. Но я не могу, не хочу, продолжалъ онъ съ жаромъ и р?шимостью, у?хать, не сказавъ вамъ того, что такъ давно, съ нашего перваго почти свиданія, наполняетъ мое сердце. Я любилъ вашего брата, какъ своего собственнаго брата, я почитаю вашу матушку и все ваше прекрасн?йшее семейство. Васъ я уважаю и люблю съ первой встр?чи, съ перваго разговора, тамъ, на скамейк?, въ саду, когда ваша прекрасная душа и чувствительное сердце открылись мн?;
        Слезы мои хлынула, я закрыла лицо платкомъ, задушая свои рыданія. Онъ продолжалъ:
        - Вашъ братъ часто говорилъ о васъ съ н?жн?йшею дружбою, но его слова далеко не дали мн? о васъ того понятія, которое я теперь им?ю. Не повергайте меня въ отчаяніе, я уважаю и люблю васъ. Осчастливьте меня своимъ согласіемъ.
        - Но что вамъ угодно? проговорила я недоум?вая. — Его слова "уважаю васъ" возвратили мн? бодрость. "Тетушка ошиблась, сказала я себ? мысленно, — слава Богу!"
        - Неужели вы не хотите понять меня? Я уважаю и н?жн?йше люблю васъ. Позвольте мн? просить руки вашей.
        Я обмерла, но обрадовалась. Сердце мое билось, какъ пойманная птичка. Я хот?ла говорить — и не могла.
        - Вся жизнь моя будетъ посвящена вамъ и до гроба я поставлю моимъ священн?йшимъ долгомъ лел?ять васъ и сд?лать жизнь вашу счастливой и пріятной.
        - Какъ угодно матушк?, вымолвила я.
        - Но вы, вы сами согласны?
        - Да, сказала я шопотомъ.
        Онъ взялъ мою руку и прижалъ ее къ груди. Сердце его билось такъ же сильно, какъ и мое. Я чувствовала его ускоренное біеніе подъ рукой моей.
        - Сердце мое принадлежитъ вамъ и всегда вамъ одной принадлежать будетъ.
        Я взглянула на него, освободила свою руку и, уб?жавъ къ себ?, бросилась на постель. Я плакала, плакала… но это были слезы радости и счастія. Я любила его всею душею, вс?мъ сердцемъ.
        Матушка вошла въ мою комнату.
        - Люба, сказала она, н?жно ц?луя меня, — ?едоръ ?едоровичъ Семигорской сд?лалъ мн? предложеніе. Онъ проситъ руки твоей. Это будетъ для меня счастіе. Согласна ли ты? Я вижу, что ты согласна, прибавила она, взглянувъ на меня. — Я люблю его, какъ сына, ув?рена, что онъ будетъ теб? хорошимъ мужемъ.
        Я бросилась въ ея объятія и, прерывая мой разсказъ слезами и поц?луями, не утаила отъ нея ни нашихъ прогулокъ, ни выговора тетушки, ни моего смущенія, ни моей радости, ни моей любви къ нему. Она слушала меня молча, съ умиленіемъ, и гладила меня по голов?.
        - Зач?мъ же ты не сказала мн? прежде, что ты любишь его?
        - Я сама не знала, матушка, клянусь вамъ, не звала. Мн? было пріятно гулять съ нимъ, разговаривать… Я ничего не таила отъ васъ.
        - В?рю, в?рю! Ну, полно, не плачь. Я этого желала въ посл?днее время. Господь, благослови васъ!..
        Въ тотъ же день вечеромъ я сняла свое траурное платье и од?лась въ б?лое. Обычай строго запрещалъ нев?ст? носить трауръ. Бабушка была въ восторг?. Вс? осыпали меня ласками. Праздникъ насталъ для семьи нашей. Нынче ужъ не ум?ютъ такъ праздновать и такъ радоваться, такъ умиляться въ важныхъ случаяхъ семейной жизни. Чинности нынче много не кстати, а задушевности меньше.
        На другой день мы вс? отправились къ об?дн?. Даже матушка сняла трауръ и над?ла декосовое платье. Бабушка и тетушки нарядились въ парадныя платья. Въ церкви женихъ мой сталъ рядомъ со мною. посл? об?дни, безъ гостей, безъ чужихъ, меня благословили образами и обручили. Я, не смотря на отсутствіе гостей, од?лась, по желанію матушки, въ б?лое кисейное платье, съ розами въ моихъ черныхъ волосахъ. Никогда я не помышляла о красот? и была очень удивлена, что не только женихъ мой, но и все семейство говорило, что я од?та къ лицу и хороша собою. Матушка желала вид?ть меня нарядною, какъ прилично нев?ст?, и говорила, что нарядъ придаетъ торжественность важнымъ эпохамъ въ жизни. Женихъ подарилъ мн? кольцо съ брилліантомъ на тоненькомъ ободочк?, которое называли тогда супиромъ.
        "J'ai bien soupire apres ce bonheur", сказалъ онъ мн?, над?вая кольцо на мой палецъ, и н?сколько разъ поц?ловалъ мою руку, прибавивъ: "je suis le plus heureux des hommes".
        Глава XII
        Всю осень я наслаждалась полн?йшимъ счастіемъ, которое разд?ляло все мое семейство. ?едоръ ?едоровичъ им?лъ родство, почтенное и хорошее состояніе. Я по обычаю написала письма ко вс?мъ роднымъ его и получила самые любезные и лестные отв?ты, въ особенности отъ матушки-свекрови, которая души не слыхала въ единственномъ сын?.
        Матушку пугала мысль, что я должна была жить всегда съ свекровью и свекромъ, но я не опасалась будущаго, мн? казалось большимъ счастіемъ стать дочерью родныхъ моего жениха, и я р?шилась пріобр?сть любовь ихъ. Моя будущая свекровь осыпала меня подарками и переслала мн? мало-по-малу свои семейные брилліанты. Сперва я подучила прекрасный брилліантовый гребень, потомъ пряжку для пояса, тоже брилліантовую, значительной ц?ны. Съ какимъ удовольствіемъ приносилъ мн? женихъ вс? эти подарки и расточалъ мн? вниманіе и н?жность, которыми я дорожила бол?е всего. Наконецъ, поздней осенью, прі?хали его родные. Съ какимъ страхомъ не понравиться встр?тила я его мать, но вышло иначе. Съ перваго взгляда я ей приглянулась, а поздн?е она полюбила меня. Мои родные старались на перерывъ принять и угостить на славу родныхъ жениха. Нашъ большой Щегловскій домъ былъ полнехонекъ и, казалось, раздвинулся, чтобы вм?стить его родныхъ, тетокъ, кузинъ и дядей. Братъ Николаша тоже прі?халъ изъ Петербурга; онъ ужъ вышелъ изъ школы юнкеромъ и долженъ былъ быть скоро произведенъ въ офицеры. Онъ былъ милъ, веселъ и любезенъ со вс?ми.
Его встр?ча съ моимъ женихомъ была трогательна. Еще не зная другъ друга, они встр?тились по-дружески, и каждый изъ нихъ, ради меня, гор?лъ желаніемъ стать другому братомъ. Къ счастію, впосл?дствіи, жизнь не развела ихъ, напротивъ, т?сн?е соединила. Они всю жизнь любили другъ друга и почитались братьями и искренними друзьями.
        Д?вичникъ справили по уставу старины; мое приданое было разложено въ зал?; призванный священникъ благословилъ его и окропилъ святою водою, зат?мъ вс? д?вицы и мои сестры принялись помогать горничнымъ укладывать его въ красные сафьянные, кованные жестью, сундуки. Его закупорили тотчасъ, но такъ какъ я осталась гостить въ Щеглов?, то перенесли во флигель, который былъ назначенъ для молодыхъ, и который бабушка отд?лала чрезвычайно богато по тогдашнему времени. Что было хохота, говора и веселости на д?вичник?! Николаша прельстилъ вс?хъ своею добродушною веселостью и любезностью съ д?вицами. На другой день онъ обувалъ меня, по обычаю, къ в?нцу и, прощаясь со мною, положилъ червонецъ въ башмакъ мой. Н?жно ц?луя меня, онъ сказалъ:
        "Ходить теб? на золот? всю жизнь!" И ходила я всю жизнь, если не на золот? по богатству, то въ богатств? несм?тномъ, любви и н?жности ко мн? мужа.
        Свадьбу мою сыграли пышно, не забывъ ни одного обычая, ни одного пов?рья. Она произошла вечеромъ, какъ вс? дворянскія свадьбы того времени, при роскошномъ осв?щеніи дома, церкви и всей усадьбы, при большомъ стеченіи народа со вс?хъ окружныхъ селъ и съ?зд? сос?дей. На широкомъ двор? угощали крестьянъ съ ранняго утра, въ подкл?т? и въ заднихъ комнатахъ Анна ?едоровна, разряженная въ пухъ, важно угощала дворовыхъ, а ?едосья-калмычка, съ прыгавшими отъ радости маленькими глазами, обила вс? пятки, какъ сама говорила, угощая б?дныхъ мелкопом?стныхъ сос?дей, прі?хавшихъ на свадьбу. Словомъ, вс? безъ исключенія и наб?гались, и навеселились въ день моей свадьбы, и нарадовались великою радостью. Когда я вошла въ бабушкину домовую церковь, въ пышномъ наряд?, ведомая посаженымъ отцомъ, дядей генераломъ Дмитріемъ ?едоровичемъ Кременевымъ въ полной форм? и во вс?хъ орденахъ, то увид?ла правую сторону церкви, наполненную родными жениха, стоявшими позади его. При первыхъ звукахъ концерта: "Ce грядетъ голубица", онъ отд?лился отъ своей семьи, пошелъ мн? на встр?чу, на самомъ порог? церкви взялъ мою руку изъ руки
посаженаго отца и повелъ къ аналою, отд?ливъ, такимъ образомъ, меня отъ семьи моей. Матушка говорила мн? посл?, что это была жестокая для нея минута, что ей показалось, что дочь уведена отъ нея безвозвратно, а для меня это была торжественная, поэтическая минута. Въ этомъ обыкновеніи встр?чать нев?сту у порога и уводить ее къ аналою заключался смыслъ и указаніе — мы оба оторвались отъ нашихъ семей и должны были, какъ мужъ и жена, составить новый центръ, новую семью. Но Богъ судилъ иначе. Мы жили счастливо, неописанно счастливо другъ для друга и другъ въ друг?, но Богъ благословилъ насъ д?тьми, чтобы вскор? отнять ихъ. Счастіе мое было такъ велико, что я перенесла безропотно это испытаніе. Мой дорогой мужъ наполнилъ мое сердце, и любовь его зал?чила материнскую рану.
        Посл? свадьбы мы погостили въ Щеглов? около двухъ нед?ль и жили во флигел?; часто матушка приходила вечеркомъ посид?ть съ нами и, къ великой моей радости, я вид?ла что она переноситъ часть любви своей къ Сереж? на моего мужа. Однажды она сказала мн?:
        - Ты не вышла замужъ, а ты привела мн? въ домъ милаго сына.
        Съ своей стороны мужъ мой старался всячески пріобр?сть любовь моего семейства, въ чемъ и усп?лъ совершенно.
        Потомъ отправились мы къ роднымъ мужа моего и поселились съ его родителями въ Ярославской губерніи въ сел? Приволь?. Матушка-свекровь полюбила меня и баловала всячески. Жизнь моя подлинно текла "млекомъ и медомъ". Посл? смерти его родителей мы часто ?зжали въ Москву и всякій годъ нав?щали матушку, до дня ея кончины.
        Такъ, въ р?дкомъ согласіи, прожила я съ мужемъ 32 года. Я была уже старухою, а онъ любилъ меня, пожалуй, больше, ч?мъ въ первые годы, и лел?ялъ меня все также. Когда мужъ мой 60 л?тъ отъ роду почувствовалъ приближающуюся смерть, то, подозвавъ меня, взялъ мою руку, положилъ ее на грудь свою и сказалъ чуть слышно:
        - Сердце мое принадлежитъ и всегда принадлежало теб? одной.
        Это были посл?днія слова его. Онъ отошелъ, держа руку мою на сердц? своемъ, и сказалъ мн?, умирая, т? же самыя слова, какія говорилъ, признаваясь мн? въ любви своей и прося моей руки. Такимъ образомъ, мы начали нашу жизнь вм?ст? и окончили ее при однихъ и т?хъ же словахъ, сказанныхъ имъ мн? и выражавшихъ искреннее, простое, но глубокое чувство.
        К О Н Е Ц Ъ
        notes
        Примечания
        1
        Въ большіхъ барскихъ домахъ такъ назывался нижній этажъ дома, вырытый въ земл?, въ фундамент?, обложенный деревомъ, но безъ пола и съ грунтомъ вм?сто пола. Онъ былъ сухъ и просторенъ, и ц?лая семья прислуги жила тамъ.
        2
        Карманы глубокіе и широкіе носили тогда старушки въ своей нижней юбк?, и для того, чтобы достать изъ него что-либо, должны были поднимать верхнюю юбку. Оттого при гостяхъ, при семейств?, изъ кармана достать что-либо было неудобно, и надо было выдти въ другую комнату для такой операціи.
        3
        Ридикюлемъ назывался бархатный или изъ бисера вывязанный м?шочекъ, куда клали носовой платокъ, и который носили на рук?, на шнурк? и ц?почк?.

 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к