Библиотека / История / Турмов Геннадий : " На Сибирской Флотилии " - читать онлайн

Сохранить .
На Сибирской флотилии Геннадий Петрович Турмов
        Датой рождения Сибирской военной флотилии принято считать 21 мая 1731 года. Тогда она была названа Охотской, по месту базирования. С тех пор не раз менялось ее название и состав кораблей. На счету флотилии множество славных дел, военных походов и побед. Именно ее корабли участвовали в Первой и Второй сибирских экспедициях Витуса Беринга, именно ее корабли защищали Камчатку во время Крымской войны и держали оборону Порт-Артура в 1905 году, сражались в боях против войск Дальневосточной республики в 1922 году.
        В 2012 году исполнилось 90 лет со дня последнего «русского исхода» - перехода кораблей Сибирской военной флотилии из Владивостока в Манилу. О трагической судьбе русского морского офицерства во время войн начала XX века и рассказывает новый роман известного сибирского писателя.
        Геннадий Турмов
        На Сибирской флотилии
        Пролог
        Революционные события 1917 года и Гражданская война резко разделили Россию на два цвета: белый и красный. Советская Россия много десятилетий жила только красным цветом, который преобладал не только в праздничных событиях и в буднях, но и окрасил всю нашу историю.
        Но совершенно невозможно в живом историческом сообществе, каким всегда была Россия, официальными директивами или «фигурой умолчания» стереть живую память или исказить совершенно суть происшедших событий. В середине 1950-х и 1960-х годов советское киноискусство неожиданно для самого себя выдало образ «Их благородия» - белогвардейского офицера - искреннего, самоотверженного, обреченного, но не изменившего своим убеждениям. Вспомним такие известные фильмы, как «Хождение по мукам», «Адъютант его превосходительства», «Белое солнце пустыни»… Последний фильм, как известно, смотрят по традиции космонавты перед стартом.
        Сегодня, вглядываясь беспристрастно в послереволюционное прошлое России, мы видим много талантливых, выдающихся людей, которые иначе, по-другому, видели революционные события и непоколебимо выполняли свой патриотический долг перед Родиной. Это о них сказал дальневосточный поэт-эмигрант А. Ачаир:
        Не сломала судьба нас, не выгнула.
        Хоть пригнула до самой земли.
        А за то, что нас Родина выгнала,
        Мы по свету Ее разнесли…
        Волна белой эмиграции докатилась до Владивостока в 1918 году, а когда схлынула в 1920-е годы, то на «берегу» оказались офицеры, служившие в царской, белой и Красной армиях.
        Многие из них составили костяк профессорско-преподавательских кадров владивостокских вузов.
        Они были инженерами, офицерами, педагогами. Судьба их трагична. Почти каждого из них настигли репрессии 1930-х годов. Кто-то успел эмигрировать, кого-то выслали, кто-то попал под жернова ГУЛАГа…
        Крайне скупыми оказались и сведения об этих людях. Чудом сохранившиеся личные дела в вузовских архивах, газетные заметки да научные труды…
        А в личных делах пробелы за один и тот же период от 1918 до 1922гг.
        Река времен в своем стремлении
        уносит все дела людей…
        Из воспоминаний профессора
        В.Д. Мацкевича
        Глава 1
        Инженер-механик, поручик корпуса корабельных инженеров
        Получив звание младшего инженер-механика, Дмитрий Мацкевич был определен «в плавание» на транспорт «Хабаровск», на котором прибыл во Владивосток в октябре 1903 года и был назначен минным механиком на крейсер «Громобой».
        Поначалу Владивосток Мацкевичу не показался. Грязноватый город с двумя-тремя мощенными булыжником улицами. Дома в основном деревянные, дощатые мостовые с проваливающимися под ногами досками… Выделялась, правда, Светланская улица, на которой стояли каменные постройки о двух-трех этажах, да привлекала архитектура Торгового дома Кунст и Альберс, здания почтово-телеграфной конторы, Главного морского штаба…
        В общем, город, по сравнению с солнечной Феодосией, где прошло детство Дмитрия, а тем более с блестящим Санкт-Петербургом, где пролетели годы учебы в Инженерном училище, здорово проигрывал.
        Но однажды, когда Дмитрий, любопытствуя, взобрался на Орлиную сопку и взглянул на город и его окрестности с большой высоты, в его душе что-то дрогнуло. Солнце еще только всходило и, несмотря на поздний октябрь, было тепло как летом. По левую руку раскинулся Уссурийский залив, по правую - жался к сопкам Амурский. Деревья на Русском острове полыхали осенним буйством всех цветов радуги. Внизу, в бухте Золотого Рога, застыли крейсера, миноносцы, торговые суда, сновали туда-сюда китайские джонки и шампуньки. Мыс Чуркин еще был не заселен, шероховатился крышами частных домиков Эгершельд, а Гнилой угол таковым совсем не казался. Дмитрий даже задохнулся от восторга от такой первозданной красоты окружающего его мира.
        Месяца через два после начала службы на «Громобое» Дмитрий получил большое удовольствие от спектакля, который поставили нижние чины крейсера, конечно же, не без помощи офицеров. На спектакль, а это была комедия Н.В. Гоголя «Женитьба», прибыло человек сто гостей, приглашенных офицерами корабля. Из десяти матросов, которые исполняли различные роли в спектакле, четверо успешно сыграли женщин. Театр был устроен между палубами, а занавес, расписанный одним из матросов, представлял собой морской пейзаж с «Громобоем» и «Ретвизаном» на переднем плане.
        После окончания спектакля и перехода в кают-компанию судовой врач «Громобоя» доктор Штейн познакомил Мацкевича с гостьей, которую сам же и пригласил на корабль, американкой Элеонорой Прей. Она жила во Владивостоке вместе с мужем уже лет десять и содержала небольшой магазинчик, который приносил им довольно приличный доход и располагался чуть выше здания почтово-телеграфной конторы.
        Кроме того, Прей давала уроки английского языка офицерам Владивостокской эскадры, в том числе и с крейсера «Громобой»: тому же Штейну, мичману Дьячкову, лейтенанту Вилькену.
        Дмитрию, неплохо знавшему английский язык, уроки были ни к чему, но он был не прочь поболтать с симпатичной носительницей языка. Он заметил ее еще во время спектакля, когда она вдруг непроизвольно прикрыла рот рукой. Дмитрий проследил за ее взглядом и увидел, как по подпалубному стрингеру резво пробежала внушительных размеров крыса. Дмитрий отметил про себя выдержку американки, которая даже не пискнула, а потом и вообще не обсуждала ни с кем увиденное.
        Прей была знакома с членами многих семей во Владивостоке, с офицерами базирущихся в бухте кораблей и поэтому находилась в курсе всех мало-мальских интересных городских событий.
        Владивосток в то время был небольшим провинциальным городом и на его улицах всегда можно было встретить старых или новых знакомых. Вот и Дмитрий, бывая на берегу, неоднократно мимоходом виделся с Элеонорой, вежливо раскланивался, а иногда и обменивался с ней несколькими фразами на английском.
        Дмитрий посещал одну и ту же цирюльню на Светланской, которую содержал моложавый, улыбчивый японец, почти до пола склонявшийся в поклоне, встречая очередного клиента. Через некоторое время он уже приветствовал Дмитрия как хорошего знакомого:
        -Э-э-э… Здрастуйте, Митя-сан. Как поживаете?
        Однажды в цирюльню зашли два пехотных офицера и, сидя в смежных креслах, оживленно переговаривались, называя номера прибывших воинских эшелонов и обсуждая другие, не предназначавшиеся для чужих ушей вопросы.
        Дмитрий вспомнил, как недавно в кают-компании «Громобоя» офицеры шутили о том, что очень уж японские парикмахеры и фотографы во Владивостоке своей выправкой напоминают офицеров генерального штаба Микадо. Он почувствовал и то, как напрягся обслуживающий его японец, прислушиваясь к разговору военных.
        -Попридержите языки, много болтаете, господа офицеры, - сделал он им замечание.
        Офицеры примолкли, бросая на Дмитрия недружелюбные взгляды. Когда Дмитрий, рассчитавшись, поблагодарил японца:
        -Дому-дому, Мори-сан, - и вышел на улицу, за ним поспешили получившие замечание офицеры, намереваясь, по-видимому, устроить скандал.
        Но в это время к Дмитрию подошли, приветствуя его, матросы с «Громобоя», и пехотинцы ретировались.
        Не думал, не гадал Дмитрий, что впереди его ждет не одна встреча с японским цирюльником.
        Во Владивостоке февраль, как и январь 1904 года, выдался снежным. Для местного климата довольно редкое явление. С утра искрились под лучами восходящего солнца сопки, укутанные снегом, словно белым ватным одеялом. По обочинам тротуаров высились почти метровые сугробы, скользили по расчищенной от снега, но покрытой наледью Светланской улице легкие сани-кошовки, запряженные заиндевелыми лошадьми. Минный механик Дмитрий Мацкевич выглянул в иллюминатор своей каюты. День обещал был ясным и, может быть, даже теплым. Температура воздуха за бортом крейсера «Громобой» опустилась до 14°C ниже ноля.
        Во Владивостоке уже знали о войне с Японией, о подбитых на рейде Порт-Артура кораблях, о печальной участи «Варяга» и «Корейца».
        Дмитрий подумал о первых жертвах войны, о неизбежных потерях в будущем. Отогнал черные мысли о своей судьбе: ведь ничего не случилось, когда владивостокские крейсера под командованием капитана 1-го ранга Н.К. Рейценштейна выступили в свой первый боевой поход с 27 января по 1 февраля.
        Главной задачей тогда ставилось нападение на Гензан - порт на восточном побережье Корейского полуострова, использовавшийся японцами для переброски сухопутных войск. Сложные погодные условия заставили отряд отказаться от намеченной цели. Не пройдя и трети пути, корабли вернулись во Владивосток. В ходе крейсерства был потоплен небольшой японский пароход.
        Несмотря на молодость и отсутствие боевого опыта Дмитрий не разделял «шапкозакидательские» настроения некоторых молодых офицеров. Пока именно японцы наносили ощутимый урон русскому флоту, а не наоборот. И хотя он был механиком, просчеты российского правительства и командования флота не на шутку его беспокоили.
        Как можно было не принять никаких дополнительных мер по обороне Порт-Артура после разрыва Японией дипломатических отношений с Россией? Оставить на произвол судьбы два боевых корабля в Корее? Становилось ясно даже простому обывателю, что война неминуема и счет времени измеряется даже не сутками, а часами.
        Мацкевич находился на вокзальной площади 25 января, когда во Владивосток со всего Приамурья прибывали поезда, переполненные японскими гражданами, убывающими на родину, а днем раньше более двух тысяч японцев покинули Владивосток на пароходе «Афридис», а вместе с ними и знакомый Дмитрию цирюльник Мори-сан.
        В ночь с 26 на 27 января японские миноносцы почти безнаказанно атаковали Порт-Артурскую эскадру и в результате этой атаки броненосцы «Ретвизан» и «Цесаревич», крейсер «Паллада» получили тяжелые повреждения. Ответным огнем были повреждены только два японских миноносца - «Акасуки» и «Сиракумо».
        В этот же день разгорелась артиллерийская дуэль японской и Порт-Артурской эскадр, а в корейском порту Чемульпо пошли в бой и погибли, не сдавших врагу, «Варяг» и «Кореец».
        В ночь на 27 января в крепости Владивосток было объявлено военное положение.
        Дмитрий отмахнулся от дум о войне и переключился на семейные проблемы. Недавно он получил письмо от младшей сестры, Валерии, которую все в семье звали Лерой. Она была младше Дмитрия на два года. Окончив еще до войны курсы медсестер, Лера всерьез намеревалась приехать во Владивосток.
        Дмитрий отправил ей письмо, где советовал отказаться от этой затеи. Но зная ее твердый характер, он понимал, что никакие увещевания вроде «не женское это дело - война» не повлияют на ее решение. Внутренне смирившись с неизбежным, он уже был готов встречать Леру во Владивостоке.
        Вестовой постучал в дверь каюты, приглашая на завтрак. К кают-компании что-то бубнил корабельный любимец попугай Васька, и стояла, как всегда, теплая дружеская обстановка, будто никакой войны не было и в помине.
        Вошедший старший офицер поприветствовал вставших привычным «Господа офицеры!», священник прочитал молитву, дружно застучали о тарелки ножи и вилки.
        Попугая купил кто-то из мичманов, кажется, артиллерист, во время захода в один из африканских портов на переходе «Громобоя» из Либавы во Владивосток в 1902 году.
        Когда попугая принесли в кают-компанию, кто-то из вестовых восхитился:
        -Смотри, какой баский!
        Глуховатый артиллерист согласился:
        -Ну, Васька, так Васька…
        Попугай быстро вписался в корабельную жизнь. Командир смотрел на нарушение корабельного порядка сквозь пальцы, понимая, что для офицеров, да и для матросов присутствие Васьки как-то скрадывает тяготы тяжелого перехода.
        Во время плохой погоды, когда клетка с попугаем раскачивалась на подвеске под подволоком, Васька выкрикивал «Полундра!» и «Ура!». Этим словам его научили буквально на второй-третий день после появления на корабле.
        Иногда в хорошую погоду клетку с попугаем выносили на палубу подышать свежим воздухом. Если кто-нибудь из молодых матросов, проходя мимо клетки, пытался произнести «попка-дурак», то незамедлительно получал необидную оплеуху от старослужащего, а попугай поворачивался спиной к обидчику, выражая таким образом презрение: «Сам дурак!»
        День 22 февраля действительно выдался по-весеннему теплым. Владивостокцы, истосковавшиеся по ласковым солнечным лучам, покидали свои дома и гуляли по воскресным улицам. Ничто не предвещало беды.
        Для вице-адмирала Камимуры и его эскадры в составе броненосных крейсеров «Адзума», «Асама», «Ивате», «Идзумо», «Токива» и двух легких крейсеров «Касаги» и «Иосино» это был третий день первого боевого похода к русским берегам. Получив приказ «предпринять немедленно решительные действия против Владивостока, послав туда часть сил для демонстрации и устрашения флота неприятеля», Камимура начал экспедицию от корейских берегов, где неделей ранее были обнаружены корабли Рейценштейна. На вторые сутки корабли попали в шторм. При сильном ветре и морозе началось обледенение, причинившее массу хлопот. В довершение неприятностей на «Асаме» был смыт волной матрос.
        Оставив легкие крейсера у острова Аскольд, к одиннадцати часам утра японская эскадра проследовала в глубь Уссурийского залива, встречая лед толщиной в 45см, и в восьми километрах от полуострова Басаргина легла на боевой курс. Через два с половиной часа раздался первый выстрел. Продвигаясь вдоль берега, крейсера вели перекидной огонь орудиями левого борта. Обстрелу подверглись форты Линевича и Суворова, строящаяся береговая батарея в бухте Соболь, 15-я Уссурийская батарея на горе Монастырской. В городе снаряды ложились на рейде бухты Золотой Рог, в районе флотского экипажа, рвались в долине речки Объяснения и Матросской слободе.
        С началом обстрела многие горожане, вооружившись биноклями и подзорными трубами, стали подниматься на сопки для наблюдения. На батареях и укреплениях, где, несмотря на обстрел, работы продолжались, потерь не было. Потери были в городе. На Вороновской улице снаряд пробил домик мастера Кондакова, убив его беременную жену, мать четверых детей.
        В долине речки Объяснения снаряд пробил дом командира 30-го Восточносибирского полка полковника Жукова. Стрелок Шилов, стоя часовым, был контужен взрывной волной, но, не покидая поста, согласно Уставу, крикнул разводящего. Находившиеся рядом супруга командира полка и ефрейтор Детиненко бросились в кабинет и вынесли полковое знамя. (16 марта Шилов и Детиненко были награждены Знаком отличия Военного ордена 4-й степени, став первыми во Владивостоке георгиевскими кавалерами в этой войне.)
        Перед казармами Сибирского экипажа разорвавшийся снаряд легко ранил пятерых матросов. Крепость на бомбардировку не ответила ни одним выстрелом из-за неготовности одних и недостаточной дальности огня других батарей. Выпустив около 200 снарядов, в 14ч 20мин японские корабли прекратили огонь и стали уходить к югу. В 17ч 30мин в надвигавшихся сумерках они скрылись из виду обнаруживших их еще утром наблюдателей с острова Аскольд и мыса Майдель.
        Капитан 1-го ранга Рейценштейн получил сообщение о подходе японской эскадры к городу в 10.00. Он тотчас же отдал команду готовить корабли к бою и походу.
        На крейсерах отрепетовали команду, в машинных отделениях стали поднимать давление пара в котлах. Как всегда, задерживал крейсер «Рюрик» - его котлы не могли быстро набрать нужного давления. Вокруг крейсеров ледокол «Надежный» обкалывал лед.
        Мацкевич, ответственный за работу динамо-машин №3 и №4 и кормовые минные (торпедные) аппараты, сразу же после сигнала тревоги бросился к своему заведованию.
        Отношения с командой у него складывались неплохие. Электрики относились к корабельной «элите», были грамотными и хорошо разбирались в технике, непростой даже для того времени.
        Выслушав доклады о готовности к выходу, Дмитрий приказал ожидать дальнейших команд. Развернуться в сплошном льду было затруднительно. Ко всему прочему «Громобой» под напором льда навалился на «Россию».
        Пока отводили эти корабли друг от друга и вытягивали из ледяного плена, прошел не один час.
        Команда «Сниматься с бочек» последовала уже после того, когда японская эскадра закончила обстрел и направилась в открытое море.
        Владивостокские крейсера вышли с большим запозданием, боевого соприкосновения с противником не имели и вернулись на рейд в 17.00.
        Наутро следующего дня Камимура произвел разведку в заливах Америка и Стрелок, затем вернулся к Владивостоку, демонстративно маневрируя в Уссурийском заливе, а в полдень ушел на юг.
        Из-за минной опасности и отсутствия во Владивостоке тральных сил капитан 1-го ранга Рейценштейн доложил, что не может выполнить приказ только что назначенного командующего флотом Тихого океана вице-адмирала Макарова - послать один из крейсеров на разведку к островам.
        -Адмирал во Владивостоке нужен, - вскинулся командующий и приказал тут же отправить доклад главнокомандующему Алексееву.
        Уже 25 февраля 1904 года начальником отряда стал контр-адмирал Иессен, который командовал крейсером «Громобой» до 1902 года и совершил на нем переход из Либавы во Владивосток. Минный механик Дмитрий Мацкевич слышал об адмирале только хорошие отзывы.
        -Наш, крейсерский, - подчеркивали знакомые офицеры, когда речь заходила о новом начальнике отряда.
        А во Владивостоке в эти дни горожане обсуждали, с какой целью эскадра Камимуры явилась бомбардировать город. И все приходили к единому мнению: «Ради устрашения!» Жители с прибаутками приобретали за копеечную плату осколки японских снарядов у вездесущих мальчишек, которые носились по улицам с возгласами: «Купите японские гостинцы!»
        Неразорвавшиеся японские снаряды находили в городе на Гайдамакской, Никифоровской, Вороновской улицах и близ детского приюта Матросской слободы вплоть до самого лета.
        Месяца через два после бомбардировки Владивостока Дмитрий получил от Леры интересную почтовую открытку. Интересную вдвойне. Во-первых, на обороте открытки четким каллиграфическим почерком было написано: «Встречай, приезжаю. Получила направление в Морской госпиталь. Лера».
        Во-вторых, открытка была французская, изготовлена в Париже и изображала женщину со знаменем в руках, за спиной которой падал раненый солдат, рушились от взрыва какие-то строения…
        Дмитрий быстро перевел с французского заглавие: «Жукова спасает полковое знамя». И текст: «Бомбардировка Владивостока японцами. Бомбардировка нанесла только небольшой ущерб и кроме пяти раненых солдат, других жертв не было.
        Артиллерийский снаряд, взорвавший в доме полковника Жукова, ранил осколками часового, который крикнул, чтобы помогли жене полковника, спасавшей знамя полка».
        «Ай да журналисты! - подумал Дмитрий. - Быстро отреагировали».
        За свой подвиг Жукова поощрения не получила, а командир 30-го Восточносибирского стрелкового полка полковник Жуков в мае 1904 года за отличие по службе Высочайшим указом был произведен в генерал-майоры и назначен на должность коменданта Николаевска-на-Амуре и его укреплений.
        В одном из своих писем в Америку знакомая Мацкевича, Элеонора Прей, писала:
        «Вообразите себе снаряд, выпущенный [во время обстрела] с корабля на расстоянии, по крайней мере, десяти миль, который вошел в верхний угол помещения, где сидели две женщины и трое детей… рассек тело одной из женщин надвое, разнес по пути стол, затем пробил стену и разорвался во дворе, и ни у одного из других людей не было даже царапины…Более ста пятидесяти снарядов было выпущено по городу, и каждый стоит не менее пятисот долларов золотом, так что обстрел должен был обойтись примерно в сто тысяч, и все это за жизнь единственной бедной женщины. Воистину, война ужасна!..
        Третьего дня, к моему величайшему удивлению и удовольствию, ко мне пришел лейтенант Каган - впервые за два месяца. Был его день рождения, и он находился в городе. Они дислоцированы в форте Линевича, что в нескольких верстах от города, и там во время обстрела разорвалось четыре снаряда, не причинивших вреда, за исключением крыши одного дома. Он прислал мне осколок одного из них, и я была так рада, ибо Тед (муж Элеоноры. - Прим. авт.), так старался раздобыть такой осколок, но не смог».
        Проходя по Пушкинской от дома, где он снимал комнату, до Адмиральской пристани, Дмитрий всегда любовался домиком необычной архитектуры, прилепившимся к сопке, словно ласточкино гнездо, в самом углу улицы. Однажды он остановился около домика как раз в то время, когда из него выходил его хозяин, среднего роста, крепкий на вид мужчина с черной, как смоль, бородой.
        Раскланявшись, они познакомились и разговорились. Хозяин домика на Пушкинской оказался весьма любознательным человеком. Ну, а каким же быть пионеру дальневосточной журналистики, одному из первых поэтов Владивостока, издателю и писателю Николаю Петровичу Матвееву (Амурскому)?
        Николай Петрович пригласил Дмитрия в дом, но тот вежливо отказался, сославшись на то, что ему срочно надо быть на корабле.
        После этого случая Мацкевич несколько раз все-таки заходил в гостеприимный дом Матвеева и познакомился с многочисленными членами его семьи (жена, 12 сыновей и три дочери).
        К пятидесятилетию города, а это будет к 1910 году, Матвеев издаст книгу «Краткий исторический очерк г. Владивостока», в которой коротко опишет события Русско-японской войны.
        «1904 год был одним из тяжелых годов за все существование города.
        Он весь был наполнен войною и ее последствиями.
        Тотчас же по получении о нападении японцев на Порт-Артур и о гибели «Варяга» с «Корейцем» было объявлено военное положение.
        Вместе с тем большинству учреждений было предложено эвакуироваться отсюда, а желающим жителям выезжать, семьям служащих и чиновников были выданы пособия на выезд. Жители стали выезжать. Учреждения, в которых не было неизбежной надобности, переселялись в Хабаровск и Никольск-Уссурийский. Дома многих оставались брошенными и сданными остающимся за ничтожную плату или только за то, чтобы их охраняли.
        22 февраля 1904 года произошло событие, которое будет долго памятно Владивостоку - его бомбардировали японские суда.
        Обстреляна ими была восточная часть города, так как бомбардировка производилась из Уссурийского залива, причем одно ядро попало в дом рабочего Кондракова и, разорвавшись, убило его беременную жену.
        Японцами было выпущено в город около 130 снарядов. Стоявшие на рейде в канале во льду суда наши: «Россия», «Громобой», «Богатырь» и «Рюрик», вышли для преследования японской эскадры лишь по уходе ее и столкновения с нею не имели.
        Командовали нашими крейсерами адмиралы Иессен и Безобразов.
        Эскадра в течение года несколько раз выходила в море, делая набеги на берега Японии.
        Иногда выходили для этой же цели на них отряды миноносцев. Во время набегов наших судов ими было утоплено немало японских и иностранных судов. Из Японии транспортов, шедший на театр военных действий, особенно геройски погиб «Киншиу-Мару» с полком солдат.
        Солдаты отказались сдаться в плен и погибли на судне. Некоторая часть снятых с судов офицеров и нижних чинов была привезена во Владивосток и отсюда отправлена в европейскую Россию, куда были отправлены также и все не успевшие выехать до войны японцы».
        Дмитрий Мацкевич этой книги не увидит, но станет свидетелем случая с семьей, с которой он был знаком по месту жительства на Пушкинской улице.
        В феврале 1904 года среди населения города был распространен приказ Владивостокского полицмейстера: «В виду того, что между Россией и Японией война уже открылась, и во Владивостоке как крепости по закону воспрещается проживать японцам, то японцев постепенно всех отправили на родину. Однако существует слух, что не все японцы покинули Владивосток и, переодетые в китайский костюм с поддельными косами, тайно скрываются в китайских и корейских домах. Если подобный слух верен, то советую китайцам и корейцам немедленно же сообщить о скрывающихся в ближайшее полицейское управление, которое вышлет полицию для ареста японцев или же представит японцев полиции. И в том, и в другом случае открывший японца получит хорошее денежное вознаграждение. В противном случае, если кто-либо скрывает японца и не сообщает и не представляет его полиции, а русские власти сами откроют, то наравне с японцем будет арестован и укрыватель и предан военному суду по всей строгости».
        Вопреки предписанию, во Владивостоке осталась семья, главой которой был православный японец Тешино (русское имя - Тимофей), он в течение 11 лет был женат на русской казачке Дарье из Приамурья, все время проживал во Владивостоке, занимаясь здесь торговлей в разнос. В семье было двое детей.
        Их домишко стоял недалеко от дома, в котором Дмитрий снимал комнату. Кто-то донес в полицию об этой семье, и власти отреагировали мгновенно. Тешино, не покинувший крепость, был причислен к разряду пленных и отправлен этапом в назначенный для поселения поселок Чердынь. Его русская жена с детьми последовала за ним. Около четырех месяцев длилось вынужденное путешествие пленных из Владивостока и других российских городов Дальнего Востока до Цицикара на подводах, далее до Томска и Тюмени речным пароходом, от Тюмени до Чердыни - железной дорогой.
        Тешино как заботливый семьянин был очень озабочен будущей жизнью в Чердыни, где летом часты продолжительные дожди, а зимой - суровые зимы. На вопрос корреспондента «Биржевых Ведомостей» Кагаевского: «Почему он не просил оставить его с семьей во Владивостоке?» ответил, что остаться было разрешено только жене. Семья не сочла возможным расстаться и отправилась по этапу в числе пленных.
        Дарья предпочла тяготы плена и неизвестность будущего ради сохранения семьи. По-видимому, это была не единственная владивостокская семья, пострадавшая от войны. Всем жителям Владивостока пришлось испытать сложности и трудности военного времени, многие из них принимали непосредственное участие к подготовке обороны крепости. Мужчины служили в добровольных конных и пеших дружинах, входили в состав отрядов при пожарных дружинах, звеньев охранителей домов, работали санитарами, рассыльными и на строительстве укреплений; жительницы Владивостока работали на разных должностях в госпиталях, вели активную благотворительную деятельность в пользу раненых воинов, семей погибших нижних чинов.
        Общее настроение в городе было оптимистически-боевое, население готовилось, в случае необходимости, защитить свой город.
        Дмитрий сумел встретить сестру, отпросившись у старшего офицера на «пару часиков».
        -Так уж и сестру? - полувопросительно ухмыльнулся капитан 2-го ранга.
        -Сестру, сестру… - даже не покраснев, ответил Дмитрий. И получив «Добро!» опрометью бросился к трапу.
        Он успел к самому приходу поезда и отвез Леру в свою комнату, которую снимал в доме на Пушкинской улице. Легко договорился с хозяйкой о том, что вместо него будет жить сестра. Хозяйка согласилась, вежливо покачав головой: эти постояльцы ей хлопот не доставили. И действительно, Дмитрий все время был на корабле, а Лера пропадала в госпитале.
        А в ту встречу они устроили вечер воспоминаний за зеленым китайским чаем, которым так восхищалась Лера, восклицая:
        -Ах! Какая прелесть.
        Большая семья Мацкевичей жила в Феодосии, снимая квартиру в глубине двора дома художника Айвазовского.
        Всего детей было шестеро, по старшинству: Александр, Дмитрий, Валерия, Ипполит, Петр и Инна. Жили крайне бедно: Шуре и Мите приходилось поочередно ходить в гимназию в одной паре ботинок. Их отец, штабс-капитан 52-го Виленского пехотного полка Александр Дмитриевич Мацкевич, был добрым, но безвольным человеком. Чин штабс-капитана был невысок, как и денежное содержание, к тому же отец пил, постоянно оставляя семью без средств к существованию, отчего и сам страдал безмерно. Главным кормильцем семьи являлась мама, энергичная Юлия Васильевна.
        Энергию матери из всей семьи унаследовали только Митя и Лера. Да и дружили они, как это часто бывает у детей-погодков, делясь друг с другом всеми счастливыми и горестными событиями и детской, и взрослой жизнью.
        Жизнь в провинциальной Феодосии была, хотя материально тяжелой, но привольной. Дмитрий и Лера с удовольствием вспоминали Черное море, шалости и вольные забавы. Дима отлично плавал, что помогло ему в морской службе. Лера любила смотреть на бронзового от загара брата, когда он вытворял в воде всякие диковинные штуки.
        Мать постаралась определить мальчиков на военную службу, чтобы они имели какое-никакое государственное обеспечение.
        Шура поступил в Михайловское артиллерийское училище, но его исключили за неуспеваемость. Он, к удивлению, не пропал, заработав впоследствии звание ученого виноградаря.
        Дмитрий поступил в морское инженерное училище.
        Ипполит, как и старший брат, - в Михайловское артиллерийское. После его окончания он изобрел гранату или снаряд под названием «шрапнель системы Мацкевича», принятую на вооружение в Российской армии.
        Еще в детстве Дмитрий стал собирать почтовые открытки.
        Толчком к этому послужили открытки с репродукциями картин Айвазовского. Сначала это было бессистемное собирательство, причастность к великому художнику (ведь жили они в его доме!). Затем пришло понимание, что означают для истории эти черно-белые и цветные прямоугольные кусочки картона или плотной бумаги.
        Это увлечение сопровождало Дмитрия и в годы учебы в Инженерном училище, и даже на флоте.
        Перебирая и систематизируя открытки, выпущенные в России издательствами Апостоли, Ришар, общины Святой Евгении, открытки зарубежных издательств, Дмитрий погружался в особый мир детального познавания истории. И в гимназии, и в училище он поражал учителей знанием исторических событий, о которых нельзя было прочитать ни в одном учебнике.
        Лера сначала подшучивала над братом, который делился с ней новоприобретениями и демонстрировал ей свои сокровища, а потом и сама увлеклась и приобретала или выпрашивала у знакомых открытки для Дмитрия.
        Вот и сегодня она спросила у него:
        -Ну, как твоя коллекция?
        Дмитрий сразу загорелся и бросился к заветной шкатулке, где у него хранились почтовые карточки. Он всегда хранил их на берегу, опасаясь подтруниваний и насмешек со стороны знакомых. А ему было что показать… Издательства Англии, США, Японии и особенно России и Франции буквально «засыпали» почтовый рынок открытками о кораблях императорского флота России и событиях Русско-японской войны.
        Лера передала ему как подарок с десяток открыток, приобретенных в Санкт-Петербурге и на станциях самой длинной в мире железной дороги по пути следования поезда во Владивосток.
        Уже перед самым расставанием (Дмитрий торопился на корабль и ожидал получить разнос от старшего офицера за опоздание) Лера, заглядывая брату в глаза, лукаво спросила:
        -Ну, а как поживает Мария Степановна?
        Дмитрий смешался и покраснел.
        -Небось ей пишешь чаще, чем мне? - добавила сестра. Не отвечая, Дмитрий торопливо чмокнул Леру в щечку и поспешил к стоянке крейсера.
        По дороге он вспоминал годы учебы в Кронштадтском морском инженерном училище имени императора Николая I, которое окончил в 1903 году. Учебное дело в этом прославленном училище было поставлено, как тогда говорили, на «отлично». Училище размещалось в престижном здании Кронштадтского футштока, стоящего у парка, у «рогатки». Возглавлял училище генерал-майор Пароменский, читавший курс высшей математики. Начальника училища воспитанники любили. В значительной мере благодаря его усилиям училище стало образцовым.
        Дмитрий вспоминал хорошо поставленный голос генерал-майора и его наставление: «Употребление водки может быть допускаемо как лекарство лишь в исключительных случаях, обыденное же употребление недопустимо для интеллигентного и благородного человека. Если и случается, что некоторые благородные люди по своей слабовольности позволяют себе обыденное употребление водки, то они употребляют ее как прилагательное к еде, а не наоборот. Правда, есть и такие люди, называемые алкоголиками, которые водку ничем не закусывают. Для этих людей вкус водки столь приятен, что они не имеют нужды уничтожать его при помощи закуски. Пиво же есть напиток для утоления жажды и в публичном месте должен быть употребляем, как квас и вода, а выставлять перед собой на столике одну или несколько бутылок и потихоньку высасывать из них в течение нескольких часов - неприлично и даже цинично».
        Но Дмитрию напоминать о вреде алкоголя не было необходимости, перед глазами всегда вставал пример собственного отца, спившегося пехотного офицера, обремененного к тому же большим семейством.
        В каюте Дмитрий, счастливо избежавший встречи с начальством, достал групповую фотографию, на которой позировали воспитанники Морского инженерного училища, одетые в шинели с башлыками, где он стоял рядом с Иосифом Василевским. Как-то Иосиф пригласил Дмитрия в свой дом, где он познакомился с его сестрой Марией.
        Простое знакомство быстро переросло в большое чувство, к счастью, взаимное. Дмитрий действительно часто писал Марии, обращаясь к ней официально и чопорно: «Дорогая Мария Степановна!»
        Вспомнился выпуск из училища. Производство в звание младшего инженер-механика проходило в торжественной обстановке в «царский день» 6 мая[1 - Царский день - день рождения императора или членов его семьи.]. Присутствовал сам государь. Выпускникам вручались узкие серебряные погоны с одной звездочкой. Звание младший инженер-механик соответствовало чину мичмана флотских офицеров. Император, проходя вдоль строя выпускников, беседовал с каждым из них. Узнав, что Дмитрий направлен в Сибирскую флотилию, государь пожелал удачи и обронил:
        -Наверно, там скоро будет жарко…
        На балу по случаю очередного выпуска Мария была просто обворожительна, Дмитрий не отпускал ее от себя ни на минуту, и она виновато улыбалась, отказывая в танце очередному воздыхателю. А разве забудешь волшебные мгновения первого поцелуя?
        Дмитрий неожиданно вспомнил встречи с воспитанником первого курса Виктором Вологдиным. Несмотря на разницу в возрасте и в положении их объединяла любовь к технике. Особой дружбы не было, да и не могло быть, но вот поди же ты - запомнилось! Кто мог тогда знать, что судьба запрограммировала их встречу через 15 лет и дружбу на многие годы?
        Всю военную кампанию Русско-японской Дмитрий Мацкевич отслужил на крейсере «Громобой», в кают-компании которого нередко вспыхивали яростные споры о причинах и ходе войны.
        Запертый флот в Порт-Артуре, бомбардировка Владивостока, успешные действия японцев на суше быстро остудили горячие головы некоторых ура-патриотов, называвших японцев не иначе, как «макаки».
        Япония имела хорошо подготовленную армию и современный боевой флот, в составе которого насчитывалось 80 боевых кораблей, в том числе 6 эскадренных броненосцев, 8 броненосных крейсеров, 12 легких крейсеров, 27 эсминцев, 19 малых миноносцев. Русский флот имел 63 корабля (причем много устаревших), в том числе 7 эскадренных броненосцев, 4 броненосных и 7 легких крейсеров, 27 эсминцев и 10 малых миноносцев, 2 минных заградителя. Причем разбросаны они были по всему побережью Дальнего Востока. Продолжая эту невеселую «арифметику», офицеры отмечали, что Япония превосходила русские силы на Дальнем Востоке в людях почти в 4 раза, в артиллерии - почти в 9 раз, по пулеметам - в 18 раз, по количеству кораблей - в 1,3 раза.
        В японских военных кругах планировали внезапным ударом уничтожить русский флот, получить превосходство на море и, быстро перекинув на материк сухопутные войска, захватить Порт-Артур и разбить русскую армию в районе Ляояна. Планировался также захват острова Сахалин, Маньчжурии, Приамурского края, Приморской области и, в первую очередь, Владивостока.
        Ходили слухи и о совсем других причинах начала войны, чем об этом вещала официальная пресса.
        Для просвещенных офицеров не было секретом, что в конце XIX века Корея все еще находилась в политической зависимости от Китая. Формальную независимость она получила после Японско-китайской войны 1894 -1895гг. Столкновение экономических и политических интересов Японии и России на Дальнем Востоке, и в частности в Корее, стало одной из основных причин войны 1904 -1905гг. Примером такого столкновения были действия России в Корее, связанные с корейскими лесными концессиями. Некоторые высокопоставленные лица в России, включая и генерала Куропаткина, считали, что эти действия и привели к войне с Японией.
        В 1898 году владивостокский купец Бринер приобрел у корейского правительства для лесной компании концессию на эксплуатацию лесов в верховьях реки Ялу. Но у него не было достаточных средств, и он продал концессию государственному статс-секретарю Безобразову. Тот привлек к этому делу царскую семью, которая вложила в него несколько миллионов рублей. Нетрудно увидеть, почему именно лесная концессия в Корее имела такое большое значение.
        Дмитрий в один из сходов на берег не поленился пройти на Алеутскую улицу и полюбоваться на купеческий особняк Бринеров о трех этажах.
        В главной телеграфной конторе на Светланской, куда он пришел отправлять письма семье и Марии, ему попалась на глаза почтовая открытка, на лицевой стороне которой был изображен сатирический рисунок: русские вельможи и генерал (оба при мундирах) ручными ножовками пилят деревья, за ними наблюдают корейский крестьянин и японский военный.
        Картинка сопровождалась стихами:
        С толпой безденежных пролазов
        Являть прогресса чудеса
        Наш пресловутый Безобразов
        Забрел в корейские леса.
        Чтоб жизнь текла в Корее гладко
        И чтоб прогрессу был простор,
        Он захватил пилу, топор,
        И лес очистил без остатка.
        Вспомнив разговоры в кают-компании Дмитрий улыбнулся про себя: «До чего же метко!»
        Нередко разговор в кают-компании заходил о недавнем «походе» России в Китай в 1900 -1901гг., где Россия выступала как бы союзницей Японии. Собственно, это была карательная экспедиция армий 11 государств против взбунтовавшегося китайского народа. «Боксерское восстание», как его назвали историки, было жестоко подавлено. Некоторые офицеры, служившие на «Громобое» в эти годы, носили на груди светло-бронзовые или серебряные медали «За поход в Китай».
        Рассказывая об этих событиях, они вспоминали, как в 1901 году в Метрической книге Успенского кафедрального собора во Владивостоке появилась запись за №64: «24 марта крещен Владимир, китайский мальчик неизвестного имени и неизвестных родителей, 8 лет, взятый во время военных действий десантным отрядом крейсера 1-го ранга «Рюрик» в деревне Тзинь-Чхоу (близ Тяньзиня) с наречением именем Владимир и присвоением фамилии «Рюриков» в честь крейсера «Рюрик»…
        Дальнейшая судьба мальчика осталась неизвестной.
        С января по август 1904 года владивостокский отряд крейсеров совершил шесть, точнее даже, семь походов на морские коммуникации противника.
        Из газет Дмитрий узнал, что в Европе его отряд называют «эскадрой-невидимкой», успешно действующей на морских коммуникациях Японии и отвлекающей на себя крупные силы флота противника. Урон, нанесенный эскадрой контрабандной торговле, вызвал панику в финансовых кругах Японии, США и Англии.
        В отряд входили броненосные крейсеры «Россия» (флагманский), «Громобой» и «Рюрик», бронепалубный крейсер «Богатырь», вспомогательный «Лена», а также 11 миноносцев и 13 подводных лодок, рассказ о которых впереди.
        Во втором походе отряда в феврале 1904 года владивостокские крейсера провели безуспешный поиск японских транспортов к северу от Гензана. Тем не менее обеспокоенное действиями Владивостокского отряда японское командование было вынуждено перебросить в Японское море эскадру вице-адмирала Камимуры, ослабляя свой флот у Порт-Артура.
        На крейсера прибыло пополнение. Молодым его назвать было трудно. Как правило, это были матросы, отслужившие срочную службу на флоте. Призваны они были со всех уголков необъятной Российской империи.
        Трое артиллеристов из Вятской губернии, Петр Кормщиков, Матвей Лаптев и Иван Берсенев, держались вместе весь долгий путь, который пролегал от Вятки до Екатеринбурга, затем через Челябинск до Иркутска и Владивостока.
        Матвей Лаптев еще с дороги послал несколько безответных писем на родину.
        (Письма артиллерийского квартирмейстера[2 - Унтер-офицерский чин в военно-морском флоте того времени.] Матвея Лаптева были сохранены его сыном Дмитрием, а потом их унаследовала дочь Дмитрия и Матвеева внучка, Ольга Дмитриевна Андреева, благодаря которой они появились на страницах журнала «Урал» за 1994г. №6.)
        Письмо первое
        1904 года, марта 11 дня.
        Здравствуй, премногоуважаемая моя супруга Гликерия Андрияновна! Первым долгом моего письма спешу засвидетельствовать свое супружеское почтение и с любовью низко кланяюсь и желаю от Господа Бога доброго здоровья и всякого благополучия в делах рук твоих, еще кланяюсь дорогому и милому сыночку Мите и шлю родительское благословение, да поможет вам, дорогая Гликерия и Митя, Господь прожить эти злосчастные дни жизни. Только не забывайте Господа нашего Иисуса Христа и Пресвятую владычицу Богородицу, да будет вся ваша надежда и упование, и живите так, как приведет Господь, но все-таки живи, поддерживайся заповедей господних, а живущих по заповеди никогда Господь не оставит, и может эту горькую участь Господь обратить в радость. Дела военные, из газет видно, разворачиваются плохо, а все тянутся.
        Еще, дорогая моя Гликерия, прошу тебя, живи как-нибудь, не очень заботься и плачь, это только расстроит твое здоровье. И мне, пойми, ничуть не сладко. Не помню даже, когда ты отстала от саней, а уехал порядочно далеко, стал на ноги и махал еще шапкой, но ты, дорогая, наклонивши голову, не видала меня… Ну что делать - судьба Божья. Еще, Гликерия, живи, не забывай маму и тетю, слушайся во всех отношениях также и братьев, и также живи по примеру хороших людей, спрашивай добрых советов и этому учи своего и моего милого Митю, и храни его здоровье и много плакать не давай, а от скуки, когда свободна, ходи почаще к Анне и Агриппине, и тебе будет веселее.
        Я, слава Богу, здоров, но со временем находит тоска и думы от еды отшибает, возьму выпью - опять получше. Горячей пищи ели 4 раза, а то хлеб и чай, мясо вареное фунт - 20 копеек. Колбаса 15 к. фунт. Затем до свидания, дорогая моя Гликерия и Митя, остаюсь супруг и родитель ваш Матвей Прохоров Лаптев, будьте здоровы, ангел Лукерия.
        (В том же письме.)
        Здравствуйте, премногоуважаемые родители, тятенька и мамонька, тятенька Прохор Николаевич и мамонька Марфида Леонтьевна! Первым долгом шлю глубочайшее сыновнее почтение и низко кланяюсь и желаю от Господа Бога доброго здоровья и благополучия в делах рук ваших. Еще кланяюсь одноутробным и дорогим братцам Андрею и Михаилу Прохоровичам и также сестрице Парасковье и Николаю, и всему семейству вашему, также братцу моему Ивану Прохоровичу и невестке Пелагее Андреевне, и Анне и Татьяне, еще тятеньке Андрияну Севастьяновичу… всем вообще кланяюсь и желаю от Господа Бога доброго здоровия. Уведомляю, тятя и братцы, я вам послал из Челябинска два открытых письма, затем в г. Вятке у Филиппа Тимофеевича ночевал и ходил в баню, ел блины, купил лампаду за 2 р. 50коп. на его деньги. Мама раньше говорила купить свечку, и 2 рубля у него взял с собой (итого 4 р. 50коп.).
        Из Вятки до Екатеринбурга бежали двое суток, а до Челябинска из Екатеринбурга сутки. А сейчас везут медленно, в сутки уходит верст двести и триста, частые остановки. Котельницкий уезд стоит в г. Омске, но никого знакомых не видел.
        Затем, тятя, и мама, и братцы, не заботьтесь мною, а радуйтесь этому. Что Бог привел, так дела все Божьи, стало быть, так угодно ему, и Он милостивый устроит все дела, и помните про мою участь. Это удел семейного положения, поэтому прошу относиться к Лукерье похладнокровнее и к моему дорогому Димитрию, и не забывайте их никогда, если что случится со мною. До свидания.
        Еще, тятя, похлопочите о пособии, возьмите удостоверение от волости, что выслано в управу.
        Еще, Лукерия, храни свое здоровье и помни мой совет и живи дома, дело будет лучше».
        Следующее письмо было отправлено уже из Сибири.
        «г.Иркутск, прибыли 16 марта.
        Матвей Прохоров, супруг ваш.
        Здравствуй, премногоуважаемая моя супруга Гликерия Андрияновна, шлю я вам заочно супружеское почтение, и с любовью низко кланяюсь и желаю от Господа Бога доброго здоровия и всякого благополучия. Еще кланяюсь неоцененному и дорогому моему сыночку Дмитрию Матвеевичу, Шлю родительское благословение, которое может существовать на века нерушимо. Ох! Дорогие мои Лукерия и Митя. Очень мне скучно без вас и, кроме того, настолько жалко, что не могу высказать этого. Каждую ночь какие-то сны. Лукерия, тебя вижу, когда плачешь, когда задумалась, а Митю видал только один раз, и то будто ревет. Затем уведомляю, дорогая моя Лукерия, я, слава Богу, здоров, но очень скучно. И проехали уже с три тысячи верст, и осталось еще три. На место приедем дня за два до Пасхи или за день.
        Еще, дорогая моя Лукерия, осмеливаюсь написать несколько слов, а именно, живи как-нибудь, надейся на Господа Бога - и советую жить дома как-нибудь, а если со мной случится несчастье, то тоже советую, живи как-нибудь. Если, к примеру, уйти, то ты потеряешь все, ты можешь остаться без всего, а будешь жить и будет жить наш Митя, то они тебе ни в чем не откажут, и он покудова подрастет, и ты можешь тогда жить. И еще, может, Лукерия, ты вздумаешь уйти замуж, хотя вы и не думаете сейчас, но все может быть, не оскорбись на это, тогда жить с кем Бог пошлет, может будет хуже этого, а Мите вовсе будет плохо, поэтому, дорогие мои Лукерия и Митя, живите как-нибудь, покуда тятя жив и братья Андрей и Миша неженаты, там увидишь, что лучше сделать затем.
        Лукерия, нам попался офицер встречу и говорит, убито мало, опасаться нечего. Может, Господь сохранит, и буду дома, только Бог дал бы здоровья. Японцев наши забрали в плен 1800 человек.
        Затем, Лукерия, прошу, Митю жалей. Может, когда и надоест, но что делать, а когда будет побольше, ну, когда и пригрозишь, и помни, если я что услышу, Лукерия, что особенного, чего я не думаю, то помни: хорошего в жизни не ожидай. Но прошу извинить, что я написал.
        Затем помни то, что я для тебя рад был всем услужить, когда жили, и также ты для меня, за что спасибо тебе, хотя жили мало с тобою, но зато хорошо пожили. Затем до свидания, дорогая моя Гликерия и Митя, и будьте здоровы. Не тужи, дорогая, Бог даст, приеду и заживем по-старому.
        Лукерия, белье я сменил и вымыл, так что появились мелкие вши. До свидания».
        Из Владивостока, дожидаясь распределения на корабли, Матвей отписал на деревню третье письмо.
        «1904 года, марта 30 дня.
        Христос воскресе!
        Дорогая моя супруга Гликерия Андриановна, шлю я тебе супружеское почтение и кланяюсь, и желаю от Господа Бога доброго здоровия и благополучия, и поздравляю с праздником Светлого Христова Воскресения. Еще кланяюсь многолюбящему моему сынку Дмитрию и шлю родительское благословение, которое может существовать навеки нерушимо…
        Я здоров, живу покудова некуда и полагаю, скоро вернут по домам, не дальше как к Рождеству или раньше. Но опять Бог знает, все закрыто, как пойдут военные действия.
        Во Владивосток пришли в самую Пасху после обеда, дорога очень надоела, и поместили нас в Экипаже. Назначения никакого не знаю, команды очунь много, некоторые живут уже по месяцу.
        Насчет войны все спокойно, даже ничего не слышно, неприятель, когда мы были дома, стрелял по городу и вреда не нанес, только упал снаряд около Экипажа и взорвался, и осколками, прилетевшими в окна, убило одного и сколько-то ранило, а теперь все спокойно.
        Я в Пасху разговелся, на троих съели пять яиц, и как хорошо благодаря Бога, а сейчас раз в день горячая пицца, а тут чаек. Затем до свидания, Лукерия и Митя, живите, скоро приеду, известный вам супруг Матвей Прохоров.
        Письмо пишите и пришлите заказным: в город Владивосток, в Квантунский экипаж, 2-ю роту, запасному артиллерийскому квартирмейстеру Матвею Прохоровичу Лаптеву».
        Следующее письмо из Владивостока ушло в начале апреля 1904 года.
        «Христос воскресе!
        Премноголюбящая моя супруга Гликерия Андрияновна!
        Первым дело шлю я, супруг твой, Матвей Прохорович, супружеское почтение и с любовью низко кланяюсь. И желаю от Господа Бога доброго здоровья и всякого благополучия. Еще кланяюсь дорогому и милому моему Дмитрию Матвеевичу и шлю родительское благословение… Уведомляю, дорогая моя Гликерия: я в настоящее время, слава Богу, здоров и покудова никуда не назначен… В городе Владивостоке все спокойно, опасности никакой не предвидится, неприятель не бывал. Город стоит между горами, взять его трудно, и поэтому считаем за счастье, что попали во Владивосток, а не в Порт-Артур. Бог велит, обойдется все благополучно. Бог дал бы здоровья…
        Ох! Дорогая Гликерия, очень мне скучно без вас, скучно не знаю как.
        Одежды еще не давали, сплю на голых досках, пинжак в головах и одевшись… Ну, это дешево стоит, без этого можно обойтись, только дал бы Бог здоровья тебе, Мите и мне, и пришлось бы свидеться… Гликерия, прошу тебя, береги здоровье и Митю и слушайся родителей во всех отношениях. Как-нибудь терпи, что делать… Еще прошу тебя, Гликерия, напиши мне, как живешь и как Митино здоровье… Напиши, пожалуйста, два письма и разом пошли - может быть, которое из них и получу. Очень желал бы получить хоть одно письмо. Пиши, Гликерия, хотя бы по одному письму в месяц, мне будет веселее. Прощай, дорогая моя, и будь здорова. Остаюсь с почтением к тебе супруг твой Матвей. Письмо посылай без марки.
        Еще уведомляю: на третий день Пасхи погиб броненосец «Петропавловск», взорвало миной. Команда почти вся погибла, также и офицеры. А главное - погиб командующий эскадрой адмирал Макаров. Хороший был адмирал. Великий князь Кирилл Владимирович спасся…
        Скоро нас назначат на суда, но - неизвестно, пойдет эскадра в Порт-Артур или нет. Еще кланяюсь Анне Андриановне, Кузьме Никитичу… и всем вообще».
        Матвей Лаптев и Петр Кормщиков были приписаны к «Громобою», а Иван Берсенев пошел служить на «Рюрик».
        Весной 1904 года, в апреле, состоялся третий поход. Четыре крейсера в сопровождении двух миноносцев под командованием контр-адмирала Иессена нанесли удар по японским коммуникациям, были уничтожены два парохода и транспорт «Кинсю-Мару» с ротой солдат на борту. Вероятность столкновения с превосходящими силами противника заставила русский отряд отказаться от бомбардировки Хакодате и возвратиться на базу. Результаты крейсерства вынудили эскадру Камимуры более не покидать акватории Японского моря.
        Артиллерийский квартирмейстер Матвей Лаптев отправил в родное село очередное письмо.
        «г.Владивосток, 22 апреля.
        Желаю здравствовать, премногоуважаемая моя супруга Гликерия Андриановна… и уведомляю, я, слава Богу, здоров, но на сердце такое у меня лежит, такие бывают часы, что так бы слетал и посмотрел на вас и на ваше положение, но это, понятно, никому нельзя сделать. Даже письмо хотя бы ты послала, я тогда, наверно, хоть на одну минутку был бы рад, но когда это будет, дождусь я или нет от вас? Ты, наверное, посылала мне письма, но мне их не получить, так как я ушел из того места. Теперь я буду находиться на судне, не иначе как да конца войны, если буду жив, и если получишь письмо, то прошу тебя, пиши мне письма по этому адресу и описывай все, если есть у тебя желание уведомлять меня. А я писал бы вам каждый день, но это много будет, каждые десять дней у меня положение написать домой письмо. Я это нахожу облегчением для себя. Когда пишу, то как бы с вами поговорю и повидаю вас, через это мне легче на сердце.
        Еще, дорогая Гликерия, если надо тебе денег, то я могу послать тебе деньги, у меня будут: я жалование получаю больше тридцати рублей в месяц. А сама знаешь, если держать при себе, то Бог знает, придется мне вернуться или нет. Поэтому буду присылать их домой, отцу, а они тебе дадут сколько я прикажу…
        Дорогой мой Митя и Гликерия Андриановна, ожидайте моего возвращения и помните, всех по поле брани не положат, а кто-нибудь да вернется. Только тогда трудно остаться кому-либо живым, когда корабль уйдет ко дну, но опять же все не перетопят суда, какие-нибудь останутся… Напиши, как для тебя лучше писать письма, на Анну или на Кузьму. Я считаю, на Анну, так как она может сказать, что от Прокопия. Или можно прямо домой, так как у меня секретов нет.
        Адрес: в город Владивосток, на крейсер 1-го ранга “Громобой”, артиллерийскому кварт. Матвею Прохоровичу Лаптеву.
        После того как утопили три японских парохода и 210 японцев привезли пленных, в море не ходили. До свидания, дорогая моя Гликерия, Бог с тобой, живи, коли пришли такие дни. Матвей».
        В этом походе радисты «Громобоя» перехватили переговоры японских крейсеров эскадры адмирала «Камимуры». Находившемуся на «Громобое» студенту Восточного института Евгению Мишневскому удалось перевести и расшифровать японское сообщение «…есть препятствие от густого тумана, передвигаться неудобно, даже разного рода указания направления и ход передач затруднительны…». Полученные из японской радиограммы данные позволили адмиралу Иессену не только избежать встречи с японцами, но и внезапно атаковать корейский порт Гензан, где был потоплен японский войсковой транспорт «Гойо Мару» и сожжены военные склады с военным имуществом, а на обратном пути уничтожить еще два японских парохода. Это был первый в мировой истории войн на море опыт по успешному применению радиоразведки и дешифровки перехваченных радиограмм противника.
        В перерывах между походами тоска по родным и близким захлестывала сердца не только господ офицеров, но и нижних чинов.
        Тосковал и Дмитрий Мацкевич по своей Марине Степановне, как оказалось, совсем не гордой полячке, умеющей быть и нежной, и ласковой, но и строгой тоже.
        Однажды Дмитрий забежал в почтовую контору на Светланской и, отправляя очередную открытку Марии Степановне с изображением клипера «Вестника», идущего под всеми парусами, быстро написал прямо на этих парусах:
        «Как в мае ландыш белоснежный
        Благоуханий льет волну,
        Звучит Ваш голос - чистый, нежный,
        Напоминает мне весну».
        Сам себе удивившись, откуда у него это взялось (то ли сам придумал, то ли прочитал где-то), Дмитрий приписал на обороте: «Дорогая Мария Степановна! Очень скучаю» и подписался не как обычно, фамилией, а просто «Дмитрий».
        Тосковал по родной Вятчине и артиллерийский квартермейстер Матвей Лаптев, вспоминая свою жену Гликерию, красивую той редкой спокойной красотою, которая еще встречается в глубинных русских селениях. Свою тоску он изливал в письмах.
        «Город Владивосток, крейсер “Громобой”. 1904 года 25 мая.
        Здравствуйте, дорогие родители тятя, мама и - братцы. Шлю почтение и поклон, и желаю от Господа Бога доброго здоровья и благополучия, и уведомляю: письмо ваше я получил сегодня, за которое спасибо. Очунь порадовала меня это письмо…
        Еще кланяюсь дорогой моей супруге Гликерии и шлю супружеское почтение, а Дмитрию - родительское благословение.
        …Спасибо, тятя и мама, что жалеете Гликерию… Тятя, я вам посылаю денег тридцать рублей, из которых дай Гликерие 5 рублей и маме 5 рублей… если не отдашь, я буду обижаться…
        Не заботьтесь обо мне, а молитесь Богу и помогайте бедным, чем можно. Господь за это вас отблагодарит… Деньгами я не нуждаюсь… если мне покупать какие лекарства, то я все могу проесть - здесь все дорогое, а можно обойтись и без этого… Письма посылаю без марок, на это был высочайший указ, и требовать денег не могут. И вы пишите без марок.
        …Прошу тебя, Гликерия, живи как-нибудь, не плачь - этим не поможешь… Если кто и обидит когда, то перенеси с терпением. Мне здесь тоже не очунь сладко. Военная служба такова - сегодня хорош, а завтра морду бьют, а чуть проступок и неисполнение по службе, готовьсь к расстрелу. Поэтому на все надо терпение и терпение - да поможет нам Бог пережить эти дни…
        Скоро пойдем в море, неизвестно куда. Если не в Порт-Артур, то вернемся сюда скоро, а если в Артур, то больше писем вам посылать не придется. Прощайте тятя, братцы и Гликерия.
        Адрес: г. Владивосток, на крейсер “Громобой”, 4-я рота, артиллер. квартирмейстеру Матвееву Лаптеву».
        А когда тоска становилась невыносимой, то и письма получались длинными и искренними, как на исповеди.
        «Город Владивосток, крейсер “Громобой”. 1904 года мая 28-го дня.
        Здравствуй, примноголюбящая и дорогая моя супруга Гликерия Андрияновна! Первым долгом шлю я тебе супружеское почтение и низкий поклон и желаю от Господа Бога доброго здравия и всякого благополучия. Также шлю родительское благословение дорогому и милому моему сыночку Дмитрию. И спешу уведомить, дорогая моя Гликерия, письмо из дому я получил 25 мая, в котором положено твое письмо. Как видно из письма, ты на тятю не обижаешься, о чем я заботился больше всего…
        Ты, дорогая моя Гликерия, пишешь насчет болезни дорогого и милого Дмитрия, о том, что лежал в оспице. Эта болезнь опасна для такого маленького… Наверно, и ты, дорогая Гликерия, эти две недели с ним намучалась неспавши? Жалею обоих, но пособить не могу и радуюсь, что Дмитрий наш, слава Богу, перенес и остался жив…
        Хоть бы глазок поглядеть мне, дорогая Гликерия, на тебя или на Дмитрия!…Когда очунь озабочусь, возьму карточку и смотрю, радуясь… Кроме того, думаю хотя бы во сне высмотреть и со временем вижу, и видится: или плачешь, или задумалась, и никогда не видел веселой. Раз видел: сидим, чай пьем; я - на лавке, а ты - на стуле; хотел ногой за твои ноги задеть - и уперся в проклятую распорку в койке, и пробудился.
        Затем, дорогая Гликерия, ты писала: почему я шлю письма без марок? На это разрешение есть, был Высочайший указ. И вы мне пишите без марок. Еще прошу тебя, дорогая Гликерия, живи как-нибудь, не заботься, маму жалей и Митю. И храни свое здоровье, и не плач… Как мы с тобой жили. Не мог я нарадоваться и считал себя счастливым… Всем ты мне нравилась - лучше не надо! Редко попадаются такие, как ты. А теперь все наши радости прекратились.
        …Письма я тебе пишу и буду писать часто, покудова можно, а если не будут письма приходить, значит, послать нельзя, и на это не обижайся. Быть может, пойдем в Артур, оттуда писем не будет…
        Дорогая Гликерия, я тяте послал 30руб., велел дать тебе и маме по 5руб. Не прогневайся, дорогая моя, что тяте послал - это чтобы попуще тебя жалели… Я тебе пошлю денег рублей 30 дня через два, если не уйдем никуда. Затем кланяюсь…
        Дорогая Гликерия, почему ты не прислала отдельного письма? Написала бы, чего тебе угодно, и я все узнал бы, как ты поживаешь… Я знаю, тебе есть что написать. И о том, как невестка наша радуется нашему положению, и тому подобное. А то коротенькое письмо твое я раза по три на день читаю… Прощай, дорогая моя супруга Гликерия Андрияновна и дорогой Дмитрий. Остаюсь супруг твой Матвей Прохоров с почтением».
        Успешные действия крейсеров были омрачены навигационной аварией крейсера «Богатырь». Второго мая у мыса Брюса в Амурском заливе по пути в залив Посьет в густом тумане на ходу 10 узлов крейсер выскочил на камни. Повреждения были настолько серьезны, что практически до конца войны разведчик и новейший крейсер Владивостокского отряда крейсеров был выведен из строя. Причина аварии - пренебрежение правилами хорошей морской практики при следовании в тумане, недопустимо большая скорость при плавании только по счислению, непринятие в штурманские расчеты возможных ошибок в счислении за счет носа корабля течением. При этом, осознавая опасность плавания в тумане, командир капитан 1-го ранга Стемман и его штурман не сумели убедить контр-адмирала Иессена в существующей опасности плавания.
        Офицеры в кают-компании «Громобоя» горько подсмеивались над адмиральской «чехардой» периодически менявших свои флаги на крейсерах отряда.
        Вице-адмирал Скрыдлов был назначен командующим Тихоокеанским флотом вместо погибшего вице-адмирала Макарова и 14 апреля выехал из Санкт-Петербурга, намереваясь проехать в Порт-Артур, но так как этот порт уже был окружен японскими войсками, то в середине мая он прибыл во Владивосток и поднял свой флаг на крейсере «Россия», а контр-адмирал Иессен перенес свой флаг на крейсер «Громобой». Русское правительство решило отправить на Восток новую эскадру, а бывшая там эскадра получила название 1-й Тихоокеанской эскадры, начальником которой 2 мая назначен вице-адмирал Безобразов, а вице-адмирал Скрыдлов стал начальником Соединенного флота. Вице-адмирал Безобразов также прибыл во Владивосток и поднял свой флаг на крейсере «Россия», а адмирал Скрыдлов перебрался на берег.
        В четвертом походе в начале лета крейсера «Россия», «Громобой» и «Рюрик» нанесли удар по японским коммуникациям у острова Окиносима. Были потоплены три войсковых транспорта. Только на одном «Хитачи-Мару» находилось свыше 1000 японских солдат резервного гвардейского корпуса и 18 крупнокалиберных гаубиц для осады Порт-Артура. Третьего июня был взят, как приз, английский пароход «Аллатон». Отдельно от крейсеров в этот период действовали три миноносца, захватившие одну и уничтожившие другую японские шхуны.
        И снова Матвей Лаптев описал эти события в очередном письме к Гликерии.
        «1904 года июня 9-го дня. Владивосток.
        Здравствуй, дорогая и неоцененная моя супруга Гликерия Андрияновна!
        Шлю я тебе, дорогая Лукерия, супружеское почтение и с любовью низко кланяюсь, и желаю от Господа Бога доброго здоровья и всякого благополучия. И дай Бог тебе перенести всю эту несчастную жизнь. Когда я дождусь того дня, когда объявят, что война кончена, и я поехал бы к своей дорогой Гликерии… Очунь, Гликерия, я скучаю об тебе и забочусь о твоем положении, хотя ты письмом порадовала, что не обижают. Я очунь этому рад, но все-таки не верю письму. Наверно, тебя обижают, беззащитную сироту?…Ничего, Гликерия, только бы дал Бог здоровья тебе и мне, и остаться бы живому и свидеться с тобою. Только когда увижу тебя во сне и порадуюсь тобою. Эти разы вижу тебя чаще, и когда разговариваешь, и веселой, а проснешься - опять в проклятой койке…
        Еще кланяюсь дорогому и неоцененному моему сыночку Димитрию и шлю родительское благословение, которое может существовать по гроб жизни.
        Дорогая Гликерия, поцелуй Димитрия за меня и к причастию води почаще… И сама ходи на исповедь почаще.
        Уведомляю тебя, дорогая моя Гликерия, письмо я твое получил вчера. Только взял в руки, враз узнал и так обрадовался! Все равно что поговорил с тобою. Сердечно благодарю, дорогая моя, за письмо, которое я теперь каждый день буду читать до следующего письма. Пожалуйста, Гликерия, пиши почаще письма, и без марок…
        Скоро я пошлю письмо на тятеньку и - тебе гостинец… Деньги мне теперь некуда деть, разве что если отдавать мыть белье, но это очунь дорого, поэтому мою сам.
        …Дорогая моя Гликерия, мы 2-го июня утопили тысяч пять японцев: которых победили, которые покидались в море…очунь хорошо плавают. А у пленных, которых с судна сняли, - у кого оторвало ногу, у кого - руку; страшная картина… Как все было, много надо писать, поэтому расскажу, когда приду домой… Очунь мне охота дома побывать. Неуж меня сломит японская бомба и море послужит могилой?..
        Прощай, дорогая моя Гликерия, и живи, Бог хранит тебя! И жалей Димитрия! Супруг твой Матвей здоров, не плачь, Гликерия».
        В свой следующий поход в июне 1904 года крейсера «Россия», «Громобой» и «Рюрик» провели операцию у входа в Корейский пролив и малоуспешный набег на Гензан. Были потоплены каботажный пароход и шхуна, подвергнута обстрелу казарма японских войск. В этом походе был потерян повредивший руль миноносец: его взорвали после неудачной буксировки. Восемнадцатого июня вблизи острова Цусима произошло столкновение с эскадрой вице-адмирала Камимуры. Владивостокскому отряду удалось оторваться от преследования, отбив атаку 8 японских миноносцев, два из которых были потоплены. На следующий день русские крейсеры задержали английский пароход «Четельхем», захваченный как приз.
        Войны без наград не бывает. Вот и Матвей Лаптев с гордостью сообщает о своей высокой награде.
        «Город Владивосток, крейсер “Громобой”, 1904 год, 22 июня.
        Здравствуйте, дорогие родители, тятя, мама и братцы, невестка с детками и супруга Гликерия и сын Димитрий. Шлю всем вообще по низкому поклону и желаю от Господа Бога доброго здоровья. И уведомляю, я, слава Богу, жив и здоров, и севодни, то есть 2-го июня, нас посетил командующий флотом Тихого океана вице-адмирал Скрыдлов и сам лично одел мне крест Святого Великомученика Георгия Победоносца за храбрость и произнес речь от имени Государя Императора: Это Государь Император награждает тебя Орденом Св. Георгия за самоотвержение и хладнокровие и отличную стрельбу при отражении неприятельских миноносцев 18 июня в 8 часов вечера около берегов Японии. Затем до свидания и будьте здоровы, Матвей.
        Я вам вчера написал и послал письмо и там сообщил все подробности боя».
        Это назидательное письмо Матвей Лаптев написал в период относительного затишья, когда корабли Владивостокского отряда крейсеров готовились к новому походу.
        «Город Владивосток, крейсер “Громобой”. 1904 года июля 2-го дня.
        Здравствуйте, премноголюбящая супруга Гликерия Андрияновна и сыночек Димитрий!
        Спешу засвидетельствовать свое супружеское почтение и низко кланяюсь, дорогая моя супруга Гликерия Андрияновна, а дорогому моему сынку Димитрию шлю родительское благословение, которое может существовать навеки нерушимо…
        Дорогая моя супруга Гликерия Андрияновна, уведомляю тебя: я в настоящее время, слава Богу, здоров и опасности не вижу… Последний раз ходили в море, ты уже знаешь…и как ушли от неприятельских судов…и как за это я получил Георгиевский крест, за которую буду получать пензию, а что случится со мною, будешь получать ты… Дорогая Гликерия, если что меня постигнет и не будет известно про меня и после войны, подайте на Вятского губернатора бумагу… А Бог даст, Гликерия, все обойдется…
        Еще, дорогая Гликерия, опиши, как посенокосила? Очунь тебе, наверно, трудно…каждую ночь ходила ты домой ради Димитрия, но что делать?.. Теперь, наверно, начали жать рожь, ходите в поле, мы с тобой ходили, - помнишь: рука за руку схватим и идем… Никогда мне, кажется, не забыть этого дорогого времени, прожитого с тобой…Но я думаю, скоро оно опять возвратится, если только Господь сохранит от бомб дерзкого врага, которые страшно разрываются и поражают. Господь, наша надежда, да сохранит нас с тобою…И наступит то время, когда я приду домой, поцелую и скажу: “Здравствуй, дорогая Гликерия и дорогой Димитрий, и мама, и все родные”. И сердца наши только обратятся в радость, и забудутся те дни, которые мы переживаем сейчас.
        Еще, дорогая супруга Гликерия, пиши письма почаще. Только тогда я чувствую себя хорошо, когда получу от тебя письмо. Хотя и слезы прошибают, когда начинаю читать, но все ж как-то веселее, и думаю: еще не забыла ты меня!».
        Во время стоянки крейсера на «бочке» Дмитрий Мацкевич прочитал в газетах о том, что из Японии поступают тревожные сообщения о бунтах и беспорядках. «Голодные, вследствие полной безработицы, японские чернорабочие еще в апреле высказывали стремление потребовать от администрации источники, откуда им кормиться, а также уплачивать взыскиваемый с них военный налог. Но восстание это замедлилось до того дня, когда разразилась страшная весть о гибели военных транспортов, потопленных Владивостокской крейсерской эскадрой. Оно началось с кровопролитной драки в деревне Инаса между русофобами и русофилами. Затем переросло в погромы купцов, имевших деловые отношения с русскими, в городах Нагасаки, Кобе, Токио. Все это потребовало вмешательства полиции.
        В столице бунтовщики сожгли дом адмирала Х. Камимуры, обвиняя его в подкупе со стороны русских, почему будто бы он еще ни разу и не настиг русскую эскадру».
        «Так этой Кикиморе и надо», - с каким-то злорадным чувством подумал Дмитрий.
        Моряки на эскадре, да и все жители Владивостока японского адмирала иначе, чем Кикиморой, и не называли.
        В предпоследний, шестой, поход в июле 1904 года Владивостокский отряд под командованием контр-адмирала Иессена совершил рейд вдоль восточного побережья Японии, уничтожая суда с контрабандой.
        Этот поход был самым длительным. Письма о событиях этого изматывающего рейда Матвей Лаптев направил отцу жены и своим родителям.
        «Город Владивосток, крейсер “Громобой”. 1904 года июля 20-го дня.
        Здравствуйте премногоуважаемый тятенька Андриан Севастьянович, шлю я вам сыновное почтение и поклон, желаю от Господа Бога доброго здоровья и благополучия… Еще кланяюсь многоуважаемой моей супруге Гликерии Андрияновне и шлю супружеское почтение, а дорогому сыночке Димитрию - родительское благословение, которое может служить навеки нерушимо. Еще кланяюсь тяте, маме, братцам и всем вообще.
        Прошу извинить за долгое неуведомление письмом, но это вышло по случаю похода в море. Наша крейсерская эскадра ушла в море 4-го июля, а прибыла 19-го - благополучно и без потерь.
        Теперь опишу наше путешествие. Когда вышли в Японское море, погода стояла хорошая. Пройдя море, нам нужно было выйти в Тихий океан и идти по восточному побережью Японии, а пройти это - вопрос трудный, нужно идти между японскими островами проливом, который шириною верст 15 и в котором могут быть наставлены стоячие мины и могут быть японские суда. Но, несмотря на это, мы вышли в пролив, где заметили несколько миноносок, которые скрылись из виду, и мы благополучно прошли. В проливе утопили японский пароход. А по выходе из пролива попался английский транспорт, который перевозил грузы в Японию. Но он оказался порожним и без угля, так что отправить его во Владивосток было нельзя, и его отпустили. Затем попался еще пароход, но он был с ранеными и был отпущен. Пошли дальше…
        Впрочем, всего, что было, не описать… Отправили во Владивосток два транспорта: один вез белой муки 20 500 мешков и железнодорожные материалы - 6700 тонн, а второй был с лесом и углем… До японского города Иокогама не дошли и повернули обратно к Сангарскому проливу…В пролив не пошли, а повернули к острову Сахалину… Пока шли, погода сделалась туманная… это продолжалось целую неделю. Кроме того, волнение от зыби было ужасное… Подошли к Сахалину, а туман продолжается… Идти проливом в Охотское море невозможно: этот пролив широк, но мелок, и есть там подводные скалы. Кружили сутки около него… туман не проходит, а угля все меньше становится…Пошли к Сангарскому проливу… Подошли, а туман все стоит и стоит - идти нельзя. Кружимся… а угля совсем мало остается… Но вот туман рассеялся - и пошли напролом: будь что будет!.. И вот уже в проливе видим: идут японские миноносцы и отряд из четырех военных судов, но в бой не вступают - потому что старого типа. Идут близко к берегу и несколько позади нас. Мы предполагали, что в самом узком месте пролива нас караулит настоящая эскадра под командой адмирала Камимуры,
которая все время нас ищет… Вошли в пролив - никакого Камимуры нет, слава Богу! Теперь мы свободны, и угля хватит, чтобы дойти до места… А Камимура все дни стоял в этом проливе и только за сутки до нашего появления ушел к проливу у Сахалина, в надежде встретить нас там. И вот, благодаря Богу, все обошлось благополучно. А если бы встретили тут нас, то пришлось бы тогда действовать по примеру крейсера «Варяг», который погиб при Чемульпо. Наверно, читывали, как он погиб?
        …Во Владивосток мы пришли за двое суток, то есть 19-го июля. В настоящее время грузим уголь и простоим долго.
        Затем остаюсь жив и здоров. Матвей Прохоров.
        Не заботьтесь обо мне и благодарите Бога».
        В этом письме Матвей Лаптев делится с родителями и братьями своими мыслями о том, что надо жить в любви и согласии, и тогда будет в доме порядок.
        «1904 года июля 22-го дня, г. Владивосток, крейсер “Громобой”.
        Здравствуйте, многолюбящие мои родители, тятя Прохор Николаевич, мама Марфида Леонтиевна! Шлю я, сын ваш Матвей, вам по поклону и желаю от Господа Бога доброго здоровья и душевного спокойствия и прошу родительского благословения. Прошу я вас, тятя и мама, обо мне не заботитесь много… Молитесь Богу, чтобы продлил дни вашей жизни и ниспослал бы те дни, когда я вернусь домой… И еще прошу, тятя, мама и братцы, заботитесь больше о спасении своей души и про загробную нашу жизнь… И жить надо по заповедям Божьим, а именно: надо прощать каждому все безропотно и не судить никого. И вам, братцы, мой наказ: помните, покуда есть чего у нас дать взаймы, давайте без разбору, делает он для нас худо или хорошо…Кроме того, тятя и мама, и братцы с невесткой, и Гликерия, старайтесь жить в согласии. Слушайтесь стариков и не обижайте их, а если когда чего и скажут, не надо дуть морду, как у нас заведено, - это очень нехорошо. Если не будем мы один другого слушать и прощать, то это не доведет до хорошего… Отчего в доме все рушится? Рассердишься, наговоришь в сердцах сам не знаешь чего, а потом совесть мучает… А не лучше
ли жить без этого? Если что не так, можно поговорить спокойно, не горячась… Ведь разговор до хорошего не доводит…
        Еще, тятя и мама, скажу я вам: хозяин в доме должен не сам все делать, а смотреть должен, что делается, и не доводить дело до раздора…И десять хозяев в доме не должно быть, а кто-нибудь один - тогда только будет в доме порядок… А вам, братья, надо спрашивать всегда у родителей совета, даже если что и знаете хорошо, потому что ум - хорошо, а два - лучше…Братец Иван, как-нибудь крепись и помни: зависит все от тебя сейчас, и на тебе теперь все хозяйство, и береги здоровье, оно пригодится. И будь спокойнее сердцем. И все делай, посоветовавшись с тятей. Присматривайся, как хозяйствуют хорошие люди, и учись у них. Я намерен - если Бог даст и вернусь домой - принять все меры к согласованному житью. Но едва ли придется вас видеть. Ох, как тяжело! Хотя бы на час Бог привел побыть дома!…Не подумайте, что служба тяжела… а только забота меня гложет, и мерещится своя судьба…
        Я вам пошлю денег… только прошу не сказывать никому, потому что будут укорять, что с войны посылал деньги. Деньги я пошлю на крестного…»
        В этом же письме было вложено послание супруге и сыну:
        «Здравствуйте, дорогая моя любящая супруга Гликерия Андрияновна и дорогой мой сынок Димитрий! Шлю супружеское почтение, а Мите - родительское благословение… и желаю от Господа Бога доброго здравия и благополучия. И уведомляю, Лукерия, я здоров, слава Богу. Живи, молись Богу, слушайся родителей и жди домой. Бог милостив…
        В море мы ходили, 15 суток были в большой опасности, утопили два добровольца и два взяли во Владивосток, один утопили небольшой пароход и четыре парусные судна, так что японцам… на несколько миллионов и пленных японцев привезли с собой. Но и сами едва выбрались обратно, так как из Тихого океана уйти в Японское море надо было узким проливом, где эскадра Камимуры ждала нас больше недели.
        …Прощайте, дорогие мама, тятя, братцы Андрей, Иван, Михаил и невестка Анна… и дорогая любящая супруга Гликерия. Остаюсь в добром здравии сын, брат и супруг.
        А Порт-Артур осаждают. Там идет сильный бой».
        …Рано утром первого августа 1904 года Владивостокская эскадра из трех крейсеров подошла к месту предполагаемой встречи с Порт-артурской эскадрой в Корейском проливе. Но вместо русских кораблей их встретила в полном составе (7 крейсеров) эскадра японского адмирала Камимуры. Завязался жестокий бой. Шедший концевым «Рюрик» получил попадания в кормовую часть, было выведено из строя рулевое управление и крейсер потерял ход. В бою погиб командир корабля капитан 1-го ранга Евгений Трусов. Два других крейсера («Россия» и «Громобой») в течение нескольких часов пытались помочь «Рюрику», отвлекая огонь противника на себя, а затем стали прорываться на север. «Рюрику» удалось восстановить ход и его скорость достигла 8 узлов, но все орудия оставались выведенными из строя. Это давало надежду японцам на быстрый и легкий захват корабля. Они прекратили огонь и приблизились, готовясь взять «Рюрик» на буксир. Лейтенант Иванов, принявший командование кораблем на себя, направил «Рюрик» на ближайший крейсер врага, пытаясь его таранить. В это время кондуктор Коротков выпустил торпеду из уцелевшего минного аппарата.
Японцы отошли и вновь открыли ураганный огонь по «Рюрику», превратившемуся в дымящую груду металлолома. Продолжать бой русский корабль уже не мог.
        Не желая сдаваться врагу, лейтенант Иванов приказал открыть кингстоны. Оставшиеся в живых моряки убрали погибших с палубы, плотно задраили двери и покинули корабль. «Рюрик» накренился на левый борт, потерял остойчивость и затонул. Погибли 204 человека, ранены были 305 моряков.
        В этом бою был ранен друг и земляк Матвея Лаптева - артиллерист с крейсера «Рюрик» Иван Берсенев. После того как корабль исчез под водой, его, как и других матросов, выловили японцы и доставили на японский крейсер. Иван даже не помнил, как его привязал к деревянной койке судовой священник батюшка Алексий и столкнул за борт.
        Очнулся он уже на палубе «Японца». Рядом с ним стоял лейтенант Иванов, сотрясаемый дрожью от холода и унижения. Это был плен!
        Вскоре к ним присоединился спаситель Ивана, иеромонах Алексий, якут по национальности. Иван видел, с каким удивлением рассматривают раздетого до исподнего раскосого монаха японцы, тыкая в его сторону пальцами и оживленно переговариваясь.
        Впоследствии отец Алексий (в миру Василий Тимофеевич Оконешников) так вспоминал происшедшее:
        «Матросы бились самоотверженно; получавшие раны после перевязки шли снова в бой; проходя по верхней палубе, увидел матроса с переломанной ногой, едва державшейся на коже и жилах, я хотел было перевязать его, но он воспротивился: “Идите, батюшка, дальше, там много раненых, а я обойдусь”, - с этими словами он вынул свой матросский нож и отрезал ногу. В то время поступок этот не показался таким страшным, и я, почти не обратив внимания, пошел дальше. Снова проходя это место, я увидел того же матросика, подпершись какой-то палкой, он наводил пушку на неприятеля. Едва я поравнялся, он дал выстрел, а сам упал как подкошенный. Услышав с батареи, что ранен командир Е.А. Трусов, я подбежал к нему и нашел его лежащим в боевой рубке и истекающим кровью.
        В это время крейсером командовал лейтенант, старший минер Н.И. Зенилов. На верху, на мостике, происходило что-то ужасное. Все сигнальщики, дальномерщики были перебиты, палуба полна трупами и отдельными оторванными частями человеческих тел. Спустился на батарейную палубу, там ужасный пожар; навстречу бежит с забинтованной головой лейтенант Постельников, вдвоем с ним мы взялись тушить пожар; раненые, кто ползком, кто хромая, помогали и держали шланги. Пожар удалось потушить. Я побежал в лазарет: доктор, оказывается, уже распорядился внести раненых в кают-компанию. Наставали тяжелые минуты. Приблизительно около восьми часов мы лишились возможности управляться: все проводы были порваны. При повороте руль положили на правый (левый?) борт и тут его заклинило. Румбовое (румпельное?) и рулевое отделения были затоплены, в кают-компании несколько пробоин, большинство их не успевали заделывать. В десятом часу “Громобой” и “Россия” пытались нас спасти. Видя нашу беспомощность и желая спасти другие суда, адмирал поднял сигнал “Крейсерам полный ход” и направился к Владивостоку; впогоню ему бросились японские
крейсеры. На “Рюрике” к этому времени были убиты мичманы Платонов Г.С. иПлазовский Д.А., тяжело ранен Ханыков И.А., ранены: лейтенанты Постельников и Берг, мичманы Ширяев и Терентьев, штурманский капитан Салов М.С. истарший доктор Солуха. Младшего доктора Брауншвейга тяжело ранило на моих глазах осколками снаряда, попавшими в левый минный аппарат. Почти одновременно меня отбросило, и я пробил головой парусиновую переборку кают-компании и от ушиба потерял сознание. Сколько времени я был в беспамятстве, не помню; придя в себя, я вышел наверх. Убитых было так много, что по палубе приходилось пробираться с трудом, строевых оставалось мало. Лейтенант К.П. Иванов послал барона Шиллинга приготовить взорвать корабль. Узнав, что взорвать судно нельзя, так как уничтожены все провода, лейтенант Иванов отдал приказ открыть кингстоны и распорядился выносить раненых, привязывать их к койкам и выбрасывать за борт.
        Видя это, я пошел исповедовать умирающих. Они лежали на трех палубах по всем направлениям. Среди массы трупов, среди оторванных человеческих рук и ног, среди стонов и крови я стал делать общую исповедь. Она была потрясающей: кто крестился, кто протягивал руки, кто, не в состоянии двигаться, смотрел на меня широко раскрытыми, полными слез глазами: картина была ужасная… Крейсер погружался, когда я вышел на верхнюю палубу, на воде уже было много плавающих. Лейтенант Иванов передал мне спасательный круг и советовал скорей оставить судно. Я стал раздевать тяжело раненных Ханыкова и Зенилова Н.И. Умирающий доктор просил не спасать его. “Все равно не буду человеком, - сказал он, - пусть я погибну за Отечество”. Раздев офицеров, я стал раздеваться и сам. Рядом со мной обвязывался койкой старший механик Иванов И.В. “Пойдем погибать вместе”, - сказал я ему. “Нет, батюшка, я плавать не умею, пойду лучше погибать на своем посту”, - решил он и отбросил койку. Я бросился в воду, круг мой перехватил тонущий матрос, я начал было опускаться, но вынырнул и увидел около себя плавающую койку, за которую и ухватился.
Около меня шесть матросов, почти все раненые, держались за доску.
        Скоро я увидел, что крейсер стал садиться; нос приподняло так, что виден был киль; одно мгновение - и не стало нашего красавца-дедушки “Рюрика”. Странное, щемящее чувство овладело мною, я плакал, как дитя, но, пересилив, крикнул: “Ура!”, за мной последовали другие, и море раз десять огласилось этим криком. В это время показались три японских крейсера 2-го ранга и пять миноносок. К ним присоединились суда, погнавшиеся было за “Россией” и “Громобоем”. Все они стали спускать шлюпки и подбирать раненых».
        Не спустив флага и не сдавшись врагу, крейсер затонул. Этот подвиг близ параллели Фузана был сродни подвигу крейсера «Варяг», перед которым склонили голову даже враги. А духовный подвиг священника даже сейчас вызывает восхищение. Кроме того, отец Алексий, будучи отпущен из плена, привез с собой первое донесение Иванова о бое «Рюрика». Интересна судьба этого донесения.
        Отцу Алексию командир крейсера «Адзума», на который он был поднят из воды, подарил, по обычаю японцев, пачку тонкой бумаги. Позднее, уже в Сасебо, когда выяснилось, что отца Алексия отпускают на родину, лейтенант Иванов решил с ним послать официальное донесение. «Ночью это донесение Иванов 13-й писал, лежа в постели, на той самой бумаге, которая оказалась у отца Алексия, причем последний вместе с мичманом бароном Шиллингом лежали справа и слева Иванова в качестве караульных на случай появления японских часовых. Затем бумажка с донесением была завернута в вату, которою была забинтована рана на ноге отца Алексия. Лишь благодаря таким предосторожностям удалось доставить донесение по назначению»…
        «Громобой» во время боя следовал концевым, поддерживая своего флагмана «Россию» непрерывным огнем.
        Впоследствии в своем рапорте о ходе боя Мацкевич будет докладывать: «Было такое впечатление, что над головой несется какая-то воющая, ноющая, кувыркающаяся туча предметов…».
        Трижды старший офицер, капитан 2-го ранга Виноградский, брал на себя командование корабля, когда новые раны заставляли командира крейсера капитана 1-го ранга Дабича уходить на перевязку. И каждый раз он возвращался на командирский пост.
        После боя капитан 1-го ранга Дабич напишет:
        «Вы не можете представить, как во время боя притупляются нервы. Сама природа, кажется, заботится о том, чтобы все это человек перенес. Смотришь на палубу: валяются руки, ноги, черепа без глаз, без покровов, словно в анатомическом театре, и проходишь мимо почти равнодушно, потому что весь горишь единым желанием - победы! Мне пришлось остаться на ногах до последней минуты».
        Все эти часы адского побоища Мацкевич провел в каком-то яростном порыве, полусне-полузабытьи, выполняя свои обязанности так, что вверенные ему машины действовали безотказно.
        Японцы преследовали русские крейсера, пытаясь прижать их к корейскому берегу. Неожиданно головной крейсер японской эскадры круто повернул и прекратил огонь, за ним последовали остальные. Камимура отказался продолжать погоню из-за потерь личного состава, тяжелых повреждений своих кораблей и нехватки снарядов.
        «Россия» и «Громобой» наконец-то смогли оторваться от преследовавших их буквально по пятам кораблей эскадры Камимуры.
        Получив команду «Отбой» на крейсерах стали подсчитывать потери и приводить корабли в порядок, насколько это было возможно в условиях нахождения в море.
        На «Громобое» было убито 91 и ранено 182 человека, на «России» убитых и раненых было меньше (48 и 165 матроса и офицера).
        Ранен был и попугай Васька, про которого в горячке боя все забыли и только уже на подходе к городу попугаю оказали первую медицинскую помощь.
        Помимо попугая Васьки на «Громобое» находился еще один любимец команды - беспородный пес Дружок, который во время боя находился около матросов и, как они его ни отгоняли с палубы, он не сбежал в трюм, а подбегая к раненым матросам, лаял, привлекая внимание других.
        После боя матросы шутили:
        -Обоим бы им «Георгия» надо дать, да куда цеплять-то?
        «Россия» получила одиннадцать пробоин в районе ватерлинии, «Громобой» - шесть. В довершение у него была разрушена практически вся верхняя палуба.
        Позднее Дмитрий рассказывал Лере, что на «Громобое» были выведены из строя 2 орудия главного калибра, а наибольшие повреждения крейсер получил от фугасных снарядов. Взрываясь, эти снаряды проделывали огромные дыры в обшивке и стальных листах дымовых труб. Мелкие осколки снарядов и обломки от разрушенных частей корабельного корпуса и надстроек наносили ранения членам команды, находившимися по боевому расписанию на верхней палубе. Даже взрываясь в воде, фугасные снаряды повреждали обшивку бортов, попадания снарядов вызывали многочисленные пожары деревянной обшивки и заготовленных около орудий патронов и снарядов. Были разбиты четыре прожектора. Серьезное повреждение брони причинил 203-мм снаряд, попавший с расстояния 40 кабельтовых. Через несколько пробоин от снарядов, попавших у ватерлинии, вода проникла на броневую палубу, что могло привести к затоплению корабля. В общей сложности «Громобой» получил повреждения от попаданий около тридцати 203-мм и 152-мм снарядов. Командир «Громобоя» Дабич был неоднократно ранен во время боя. Также был ранен старший штурманский офицер - лейтенант Вилькен, погиб
мичман Гусевич. Больше всего погибло людей на верхней палубе, полубаке, мостиках и боевом марсе. Наибольшие потери несли расчеты небольших орудий. Шестнадцать человек скончалось от ран уже после боя.
        Дмитрий проведал о том, как после боя, уже оторвавшись от кораблей эскадры Камимуры, команды «России» и «Громобоя» устраняли последствия повреждений, и ему вместе с судовым механиком Стефаном Форманчуком пришлось заделывать ту самую пробоину, через которую на палубу поступала вода, грозя затопить корабль.
        Форманчук вместе с несколькими матросами заводил брезентовый пластырь на пробоину со стороны моря, куда они прыгнули прямо с палубы.
        Дмитрий еще раз добрым словом помянул адмирала Мокарова, который изобрел этот способ заделки пробоин.
        Почти час, застопорив машины, на крейсерах заделывали пробоины, очищали от искореженного металла палубы. Произведя печальный обряд отпевания погибших в бою товарищей, похоронили их по давнему флотскому обычаю в море. Труднопереносимая жара не давала никаких шансов доставить тела погибших во Владивосток.
        Лишь к вечеру 3 августа крейсера вошли в бухту «Золотого Рога», осторожно подрабатывая винтами. «Рюрика» среди них не было, и о его судьбе к тому времени не было ничего известно. Толпа народа собравшаяся на номерных причалах тяжело молчала, только изредка доносились всхлипывания и причитания женщин, да иногда в разных концах толпы недоуменно вопрошали:
        -Где «Рюрик»?
        -Что с «Рюриком»?
        -Почему «Рюрика» не видно? Кажется, встречать корабли вышел весь город. Среди встречающих была и сестра Дмитрия, Лера. Стоявший рядом с ней матрос, глядя на искореженные трубы и зияющие пробоины в бортах кораблей, с горечью проговорил:
        -Да, накостыляли нашим браткам макаки…
        Портовые баржи подошли к крейсерам и начали принимать раненых. Лера, воспользовавшись тем, что была в одежде сестры милосердия, пробралась на «Громобой» и, отыскав Дмитрия, бросилась к нему, причитая:
        -Жив! Жив! Жив!
        Дмитрий мягко расцепил ее руки:
        -Неудобно. Люди смотрят… Видишь, я даже не ранен!
        Махнув рукой на прощание, Дмитрий поспешил к своему заведованию, а Лера принялась помогать медицинскому персоналу перегружать раненых на баржи.
        Практически всех раненых разместили в казармах Сибирского флотского экипажа, специально оборудованных для массового приема раненых еще в феврале 1904 года.
        -Держитесь, сестра, - услышала она голос ординатора Павла Ионовича Гомзякова, руководившего подвижным санитарным отрядом.
        Ординатор и красавец Павел Гомзяков стал кумиром медицинских сестер еще и потому, что был поэтом, причем, как окажется впоследствии, «первым поэтом Владивостока».
        Родился он в семье священника. В гимназию пошел во Владивостоке, куда был переведен отец на должность протоиерея. Получив образование в Императорском Юрьевском университете (г. Тарту), в 1896 году он возвращается во Владивосток младшим врачом крепостного пехотного полка. Морскую службу начинает в должности младшего судового врача Сибирского флотского экипажа. Жизнь его, казалось, текла размеренно: рост по служебной лестнице, заслуженное награждение орденами. Член комитета общественного здравия при областном управлении, член Общества изучения Амурского края, постоянный участник литературных вечеров, он активно участвовал в жизни Владивостока. Здесь родились его дочери.
        Весь 1904 год надворный советник Гомзяков находился во Владивостоке, исполняя обязанности младшего врача Сибирского флотского экипажа. 9ноября 1905 года приказом командира Владивостокского порта он был назначен врачом Воздухоплавательного парка. Так как в штате парка находился транспорт «Колыма», то автоматически Гомзяков стал и судовым врачом.
        В 1904 году вышла его вторая книжка стихов «В пользу Красного Креста». Лера помнила, как в мае этого года Павел Ионович тяжело переживал известие о гибели своего брата Николая в бою на подступах к городу Цзинь-Чжоу в неизвестной Маньчжурии.
        В сентябре 1904 года минному механику Дмитрию Мацкевичу были «всемилостивейше пожалованы» сразу два ордена:
        Орден Святой Анны 3-й степени с мечами и бантом «за отличную храбрость, мужество и самоотвержение, проявленные в бою Владивостокского крейсерского отряда с неприятельской эскадрой 1 августа 1904 года» и орден Святого Станислава 3-й степени с мечами и бантом «за отличную распорядительность и мужество во время крейсерства к восточным берегам Японии с 4 по 19 июля 1904 года».
        «Отличная распорядительность» была проявлена при проходе через Сангарский пролив. «Громобой» намотал на винт рыбацкие сети и резко застопорил ход. Вот тут-то пригодилась водолазная выучка минного офицера Мацкевича. В течение получаса Дмитрий в легководолазном костюме освободил винт от сетей и заработал непререкаемый авторитет не только у офицерского, но и у матросского состава корабля.
        Встречаться с сестрой во время лета 1904 года Дмитрий мог только урывками, но однажды осенью Лера пожаловала на крейсер собственной персоной, и они сфотографировались у кормового флага с видом на город. Он при мундире и сдвинутой на затылок фуражкой, она - в белом переднике с красным крестом. Оба улыбались. Молодость брала свое.
        Этот вечер они провели вдвоем, и после первого глотка вина Лера встала и проникновенно прочитала стихи, написанные Татьяной Павловной Вильгельме, потерявшей в морских сражениях этой войны двух сыновей:
        Иди, сестра, иди без колебанья
        На Дальний, близкий нам Восток,
        Где ужасы войны, стенанья,
        Где море крови, слез поток.
        Святой обет сестры и друга
        В час добрый с верою ты дай;
        В час горя, верная подруга,
        Ты светлым ангелом витай!
        Случится ль быть на поле битвы,
        Где полегла честная рать,
        За тех ты вознеси молитвы,
        Кто шел геройски умирать.
        Иди и раненых участьем
        Всех, без различья, одари,
        Всех страждущих заветным счастьем
        Родною лаской озари!
        Склонясь к больному с состраданием,
        Утешь его, скажи: «Привет»,
        И верь - ты облегчишь страданье,
        Подвижница во цвете лет.
        Да, в юные года избрать сумела
        Ты верную стезю, заветный путь,
        Верши его бесстрашно, смело,
        Благословенна всеми будь!..
        -Ну как? - закончив чтение, спросила сестра.
        -А что тут можно сказать? - развел руками Дмитрий.
        Лера вернулась к своим подопечным в казармы флотского экипажа. Ее, по собственной просьбе, прикрепили к раненым с крейсера «Громобой». Она не раз и в мыслях, и в молитвах благодарила Бога за то, что не дал брату погибнуть в сражении, и Дмитрий возвратился из боя живым и невредимым.
        Привычные хлопоты медсестры, уход за ранеными не давали ни одной свободной минуты, и все-таки Лера ухитрилась найти время, чтобы посидеть с ранеными матросами, должности которых были так трудно выговариваемыми: артиллерийские квартирмейстеры. Оба они призывались из соседних деревень Вятской губернии. Петр Кормщиков, раненный в ногу, уже мог кое-как передвигаться, а Матвей Лаптев с осколочным ранением в правом боку все время метался в бреду, повторяя имена «Гликерия» и «Митя». Как догадалась Лера, это были его жена и маленький сын.
        Петр рассказал, что оба они из многодетных крестьянских семей. Им одновременно пришлось отбывать воинскую повинность во флотском экипаже, в Кронштадте.
        «Как раз там, где учился в училище и Дмитрий», - про себя подумала Лера.
        Петр и Матвей в 1902 году уволились в запас. Вернувшись в деревню, Матвей женился на Гликерии Шубиной. Через год у них родился сын Дмитрий, а в январе 1904 года началась война с Японией. Петр и Матвей были призваны на флот и направлены на Тихий океан.
        Лера слушала эту незамысловатую историю и думала о той беде, которая пришла в российские семьи и принесла неисчисляемые страдания этим семьям независимо от их статуса и состояния.
        А Матвей Лаптев в горячечном бреду как бы заново писал свое последнее письмо в село Крутцы далекой Вятской губернии.
        «Город Владивосток, крейсер “Громобой”, 1904 года 30 июля.
        Здравствуйте, любящая и дорогая моя супруга Гликерия Андрияновна и сыночек Димитрий! Шлю я, дорогая Гликерия, супружеское почтение и поклон, а Димитрию - родительское благословение и желаю от Господа Бога доброго здоровия и всякого благополучия. Уведомляю, дорогая Гликерия, что я - благодаря Богу - здоров, но об тебе сильно скучаю и забочусь. Не выходишь ты у меня из мыслей, всегда я вижу тебя как бы перед глазами. Что бы я ни делал, ничего не мешает думать о тебе… Да и сам я не допущу никогда в жизни, чтобы ты когда-либо ушла из моих мыслей. Даже когда постигнет Вечная разлука - и тогда постараюсь хоть не телом, но душою быть при тебе, дорогая Гликерия, и видеть тебя и Митю. Неуж Господь смилосердится над нами и не пошлет те дни, когда кончится война и я вернусь к любящей и дорогой супруге Гликерии и дорогому Димитрию… А скоро ли это будет - никому не известно, кроме Бога. Скорого окончания войны не привидится. Что еще покажут ноябрь и декабрь… Тогда у нас будет достаточно войск и придет эскадра из Кронштадта, и тогда… докажем косоглазым идолопоклонникам, - будут они помнить, как с русскими
воевали, и детям своим закажут…
        Я уехал из дому и расстался с тобой, дорогая Гликерия, на реке Вятке ровно пять месяцев тому назад. И, я думаю, до конца войны осталось столько же… Любящая моя супруга Гликерия, почему так долго нету от тебя письмеца? Очень я жду его… Я желал бы получить его быстрее.
        Ох, дорогая Гликерия, я знаю - скучно тебе. Но и мне не очень хорошо. Делать нечего, живо в надежде на Господа Бога и его одного проси… И живи по примеру хороших людей… Нам надо… учиться отличать худое от хорошего. Человек, наживший смолоду какой-нибудь позор на себя, с тем и живет перед людьми до самой смерти, как бы он ни старался загладить его.
        Затем до свидания, любящая супруга моя Гликерия и Димитрий. Остаюсь в добром здоровии, супруг твой и Митин родитель Матвей Прохоров. Еще шлю по поклону всему семейству…
        Относительно своей службы я уже писал. Сейчас готовимся к походу… Еще кланяюсь любящей своей маме Марфиде Леонтиевне… Желаю я тебе, мама, - ох как! Но делать нечего… Прошу, мама, жалей Гликерию и Митю. А ты, дорогая Гликерия, тоже слушайся мамы, жалей и помогай ей во всем… Митю води к причастию и молись Богу. Да поможет вам Бог!».
        Последнее письмо из Владивостока родные Матвея Лаптева получат от его сослуживца Петра Кормщикова, которому суждено было сообщить скорбную весть.
        «Город Владивосток, крейсер “Громобой”. 8августа 1904 года.
        Многоуважаемый Прохор Николаевич и Гликерия Андрияновна со всем вашим семейством, шлю Вам свой привет и желаю от Господа Бога всякого благополучия и перенести Вам горе, которое Вас постигло. Ваш сын и муж Матвей Прохорович вчера вечером скончался после операции, при которой из боку был вынут осколок от японского снаряда, который повредил кишки и внутренности. Я был у него еще третьего дня, и он чувствовал себя не очень плохо, и я думал, что он, даст Бог, поправится.
        Но, должно быть, судьба такая, что же делать… Жизнь наша в руках Господа - сегодня жив, а завтра не знаешь, что будет!
        Но смерть на поле брани - это смерть почетная. И за православных воинов св. Церковь молится день и ночь… Ведь все православные воины умирают за веру, царя и отечество так же спокойно и легко, как умирал Матвей Прохорович. Дай ему, Господи, царствие небесное!
        Да, горе Ваше велико, но я советую молиться Богу, он Вас утешит. Вам пришлют его жалование за месяц 30 р. И еще что причитается за захваченные японские суда, но это не скоро пришлют.
        Мне жаль Матвея, как своего брата. Я с ним служил раньше всю службу, и здесь опять сошлись и служили вместе. Ваш доброжелатель арт. кварт. 1-й ст. П.Л. Кормщиков.
        Гликерия, если желаете, можете хлопотать и получать пенсию для себя и для сына. Это полагается по закону, т.к. Матвей имел два Креста, 4-й и 3-й степени».
        «Россия» и «Громобой» встали на ремонт, который растянулся на два месяца. Отрабатывая после ремонта боевые тренировки, «Громобой» в заливе Посьет зацепился скулой за каменистую гряду и снова встал на ремонт, который продлился до начала февраля 1905 года.
        После этого оба крейсера совершили свой последний поход к берегам Японии. Их добычей стали четыре шхуны.
        Однако злой рок продолжал преследовать «Громобой» - вскоре он подорвался на мине и вышел из строя до конца войны.
        В декабре 1904 года Дмитрия назначили трюмным механиком, а уже в январе 1905 года он стал поручиком корпуса корабельных инженеров.
        …В первых числах марта 1905 года поручик Мацкевич искал на Светланской ателье, чтобы сфотографироваться, о чем его уже давно просила в своих письмах Мария. Неожиданно он увидел на вывеске свою фамилию. «Его Императорского Величества фотограф В. Мацкевич» значилось на ней.
        Фотографию, где он был запечатлен в парадном мундире и с двумя орденами на груди, Дмитрий подписал на обороте: «Марии Степановне на добрую память». Фамилию и имя он писать не стал, ограничившись витиеватой подписью. Ниже он приписал: «Влдвстк. 4: III-905г.».
        На обороте фотографии разместились фамилия владельца ателье, медали, полученные фотографом на различных выставках, и коллаж из короны и мантии с надписью: «Удостоен награды Его Императорского Высочества Великого князя Алексея Александровича», а на лицевой стороне под фотопортретом - надписи крупным шрифтом: «В. Мацкевич. Владивосток».
        Отсылая письмо, Дмитрий еще раз улыбнулся, предвкушая, как воспримет Мария этот казус с однофамильцем.
        История сохранила для нас еще одну фотографию поручика Дмитрия Мацкевича, помещенную в пятитомнике «Истории Русско-японской войны 1904 -1905гг., изданном в Санкт-Петербурге в 1909 году. Но это будет потом…
        В своих записках знакомый Мацкевичу журналист Николай Петрович Матвеев отмечал:
        «Год 1905, памятный для всей России, будет долго памятен и Владивостоку.
        Начался год в тяжелом кошмаре.
        Надежды на благоприятный для нас исход войны все таяли и таяли.
        В конце 1904 года пал Порт-Артур. Вполне естественно, что можно было ждать нападения неприятеля на Владивосток.
        Некоторые учреждения, которые все еще оставались не эвакуированными из Владивостока, было решено эвакуировать.
        Местный Восточный институт выехал в Верхне-Удинск, а мужская гимназия в Нерчинск.
        Владивостоку пришлось первому быть свидетелем Цусимского сражения.
        16 и 17 мая сюда пришли остатки великого нашего флота: крейсер «Алмаз» и два миноносца, привезшие кроме печальной вести о гибели флота еще трупы убитых и раненых в знаменитом бою.
        Весь город выходил на набережную встречать «Алмаз», предполагая встретить в лице его победителя… Страшная правда привела в уныние всех.
        Но вместе с печалью о проигранной войне и бесчисленных жертвах ее в обществе поддерживалось бодрое настроение».
        Юбилей брата, которому в этом году исполнялось 25 лет, Лера предложила отметить в ресторане «Золотой Рог». Дмитрий согласился. Они заранее оформили заказ и через некоторое время блаженствовали, сидя за красиво сервированным столиком на двоих.
        Дмитрий и Лера собирались провести вдвоем весь вечер, но к их столику подошел моложавый лейтенант со стойким загаром на чисто выбритом лице и попросил разрешения разделить компанию. Тронутый его изящными манерами, Мацкевич пригласил лейтенанта к столу, увидев, что ресторан переполнен армейскими и флотскими офицерами.
        -Колчак, - представился незнакомец, - Александр Васильевич. - И добавил немного погодя: - Возвращаюсь из японского плена.
        Увидев, что на них это известие не произвело должного впечатления, он учтиво поцеловал ручку у Леры и обменялся дружеским рукопожатием с Дмитрием. Узнав, что перед ним брат и сестра, улыбнулся уголками губ.
        -Я вас считал женихом и невестой, но никоим образом братом и сестрой.
        Как ни избегали темы о войне, разговор за столом все равно вернулся в привычное русло о бездарно проигранной войне, о падении в обществе престижа армии и особенно флота.
        Дмитрий нередко на себе ощущал неприязненные взгляды некоторых лощеных господ, бросавших ему в спину.
        -Самотопы… с японцами справиться не смогли.
        Такое отношение было знакомо и Колчаку, который произнес известное и мудрое из Шота Руставели:
        -Каждый мнит себя стратегом, видя бой со стороны… Что с них взять? Не нюхали они пороху, не тонули, не горели… Давайте не будем об этом.
        Лера проговорилась, что у Дмитрия юбилей и они выбрались в ресторан именно по этому случаю. Колчак, извинившись, неожиданно резко встал, и Дмитрий увидел, как он прошел к оркестрантам.
        После недолгих переговоров у лейтенанта оказалась в руках гитара. Он присел на придвинутый кем-то из оркестрантов стул, пробежался пальцами по струнам и взял звучный аккорд. Почему-то в зале стало тихо.
        Перебирая струны негромко, но чувственно Колчак запел:
        Гори, гори, моя звезда,
        Звезда любви приветная.
        Ты у меня одна заветная,
        Другой не будет никогда.
        Оркестр стал потихоньку подыгрывать мелодию. Мягкий баритон Колчака, казалось, заполнил весь притихший зал, в котором никто уже не ел, не пил, не произносил тостов. Все, словно заколдованные, внимали исполнителю, у женщин на глазах навернулись слезы.
        Грустная и в то же время торжественная мелодия трогала душу, рождала дорогие сердцу воспоминания:
        Сойдет ли ночь на Землю ясная,
        Звезд много блещет в небесах.
        Но ты одна, моя прекрасная,
        Горишь в отрадных мне лучах.
        Теперь оркестр подхватил мелодию в полную силу, а Колчак продолжал:
        Звезда надежды благодатная,
        Звезда любви волшебных дней
        Ты будешь вечно незакатная
        В душе измученной моей.
        А когда лейтенант все так же глухо, но с нарастающей чувственностью проникновенно пропел последний куплет:
        Твоих лучей небесной силою,
        Вся жизнь моя озарена,
        Умру ли я - ты над могилою
        Гори, гори, моя звезда.
        В полной тишине раздался всхлип какой-то экзальтированной дамы и зал бурными аплодисментами провожал Колчака до самого столика.
        Раскланявшись поклоном головы с идеальным пробором в волосах, Колчак обратился к Дмитрию:
        -Это вам мой подарок к юбилею!
        Растроганный Дмитрий не знал даже, как и благодарить лейтенанта. Ему взволнованно вторила Лера. Казалось бы, эта мимолетная, ни к чему не обязывающая встреча быстро забудется. Но пройдет немало времени и на дорогах Гражданской войны опять пересекутся пути Мацкевича и Колчака, которому народная молва припишет авторство слов и музыки этого замечательного романса.
        Очевидцы рассказывали, что незадолго до казни Колчак пел: «Гори, гори, моя звезда…», признаваясь в любви единственной заветной звезде - России.
        Владивостокские крейсера «Россия» и «Громобой» участвовали в заключительном этапе Русско-японской войны. 5сентября 1905 года у залива Корнилова (порт Расин) крейсера «Россия», «Громобой» и миноносцы «Бравый» и «Грозный» встретились с японскими крейсерами «Ивате», «Найтака» и миноносцами «Оборо» и «Акебоно». На «России» состоялось совещание о деталях осуществления на море уже заключенного в Портсмуте мирного договора.
        В октябре 1905 года вслед за ушедшим накануне «Богатырем» крейсера «Россия» и «Громобой» были направлены на Сахалин в порт Александровский.
        Необходимо было доставить солдат и офицеров (около 1000 человек), а также несколько сот жителей на северную часть острова Сахалин, остающуюся, по условиям заключенного в Портсмуте мирного договора, за Россией.
        Мацкевич тоже был на этом переходе и удостоился чести присутствовать на встрече японских и русских офицеров на борту крейсера «Ивате». Недавние враги настороженно присматривались друг к другу, а один из японцев, пристально глядя в глаза поручика Мацкевича, насмешливо произнес:
        -Э-э, - здрастуйте, Митя-сан…
        «Так вот кем был Мори-сан!» - про себя подумал Дмитрий и отвернулся будто не узнав владельца парикмахерской, располагавшейся на Светланской улице во Владивостоке.
        После десятибалльного шторма, заставившие крейсера укрыться в Татарском проливе, контр-адмирал Иессен получил циркуляр от командира Владивостокского порта: «Во Владивосток заходить нельзя - крупные беспорядки…»
        Крейсера взяли курс на Европу. Командование флотом даже не предоставило возможности их экипажам попрощаться с родными и близкими, с городом, который они защищали.
        Глава 2
        В небесах и под водой
        В конце января 1905 года поручик Мацкевич встретил на палубе крейсера незнакомого лейтенанта, на голове которого, несмотря на неслабый мороз, красовалась флотская фуражка.
        -Кто это? - спросил он у вахтенного офицера.
        -Лейтенант Плотто с отдельного отряда миноносцев, - ответил вахтенный и добавил: - Прибыл на совещание.
        Дмитрий знал, что во Владивосток по железной дороге доставили несколько подводных лодок, но не представлял, как можно их использовать в войне против японцев. В этом он был не одинок. Этого не представляли себе даже адмиралы.
        Подводные силы Российского флота к тому времени находились в зачаточном состоянии. Единственная боевая лодка «Дельфин» еще только проходила испытания на Балтике. Япония, вообще не имевшая подводных лодок, заказала в Америке пять единиц фирме Холланда (они вступили в строй уже после заключения мира).
        Неизбежность столкновения с Японией, которую адмирал Макаров предсказал еще в 1895 году, натолкнула его на мысль о возможности использования подводных лодок в системе обороны баз флота на Дальнем Востоке.
        Видный специалист в области минно-торпедного оружия контр-адмирал В.К. Витгефт писал: «Вопрос о подводных лодках в настоящее время настолько продвинулся вперед, к кратчайшему его решению, что уже обращает внимание всех флотов. Не давая еще вполне удовлетворительного решения в боевом отношении, подводная лодка, однако, является уже орудием, производящим сильное нравственное влияние на противника, раз он знает, что такое оружие имеет против него. Русский флот в этом вопросе шел впереди других, но, к сожалению, остановился после первых более или менее удачных опытов. Но следом работы остались имеемые лодки Джевецкого. Лодки эти не совершенны, но в известном случае могли бы иметь значение при защите рейдов».
        Одну из лодок Джевецкого отремонтировали, испытали погружениями в Купеческой гавани Кронштадта и 27 октября 1900 года погрузили на уходящий в Порт-Артур пароход «Дагмар». Витгефт предлагал везти лодки в Порт-Артур на верхней палубе парохода и считал, что «необходимо, чтобы в портах их было видно, причем пароход, везущий эти лодки, должен непременно зайти в Нагасаки, чтобы лодки там были замечены, но внутреннего осмотра их не должно допускать ни в коем случае».
        При доставке подводных лодок в Порт-Артур пароход «Дагмар», действительно, зашел в Японию, где умышленно «засветил» находившуюся на его борту лодку. Японцы приняли это к сведению. А когда в апреле 1904 года у Порт-Артура подорвались на минах два японских броненосца («Ясима» и «Хацусе»), противник был убежден, что корабли стали жертвой русских подлодок, которые они видели на борту «Дагмара». Тем более, что была перехвачена радиограмма контр-адмирала Витгефта, который благодарил подводников «за успешно проведенную операцию».
        Кстати, после гибели «Петропавловска» некоторыми историками высказывались предположения, что его атаковали японские подводные лодки, но эти предположения таковыми и остались.
        Неудачи, начавшие преследовать русский флот с первого дня войны, заставили Морское министерство изменить отношение к подводным лодкам. Кроме порученной Балтийскому заводу постройки усовершенствованной подводной лодки типа «Касатка» 24 февраля 1904 года последовал заказ еще на четыре такие лодки, а 26 марта - на пятую, в счет средств Комитета по усилению флота на добровольные пожертвования. В тот же день Невскому заводу, уже не считаясь с секретностью, выдали заказ на шесть лодок Холланда. На этом возможности отечественного судостроения считали исчерпывающими. Французские союзники отказали России в помощи, запретив приехать в Петербург инженеру Лобефу, собиравшемуся наладить здесь выпуск подводных лодок французского типа.
        Первые лодки могли быть построены не ранее лета, поэтому пришлось закупать готовые лодки за границей. У фирмы Холланда, уже связанной договором с японцами, 6 июня 1904 года удалось купить только одну готовую лодку «Фултон», служившую эталоном продукции этой фирмы. В русском флоте лодка получила название «Сом». Зато основной конкурент Холланда в США - фирма Саймона Лэка - уже в апреле предложила приобрести у нее не менее шести лодок ее системы. Одна из них, предлагавшая России еще в 1902 году («Протектор»), могла быть доставлена немедленно, другие пять фирма обещала полностью закончить в шестимесячный срок. В апреле 1904 года был заключен договор, и «Протектор», переименованный затем в «Осетра», тайно был доставлен на пароходе в Россию. В мае 1904 года состоялся заказ трех лодок заводу «Германия». По этому случаю завод подарил Морскому министерству свою опытную электрическую лодку водоизмещением 17 тонн, получившую название «Форель». 14 июня ее доставили в Петербург и после испытаний в августе отправили по железной дороге во Владивосток.
        Несмотря на завершение зимой 1903 -1904гг. всех работ по вводу в строй подводной лодки «Дельфин», Морское министерство отклонило просьбу Беклемишева, поддержанную ходатайством командующего флотом в Тихом океане Макарова, отправить его вместе с лодкой в Порт-Артур. Препятствием, как объяснялось в документах Морского технического комитета, была проблема с транспортировкой лодки через Байкал. Постройку шести лодок типа «Касатка» Балтийский завод завершил в оговоренный восьмимесячный срок. Последнюю из них («Налим») собрали 7 мая 1904 года. После ускоренной достройки, испытаний, включая торпедные стрельбы, лодки частично разбирали и устанавливали на транспортеры. По нарастанию объема сложности разборки лодки составили следующий ряд: лодки Холланда, «Дельфин», «Касатка», «Осетр».
        Одновременно с размещением заказов встал вопрос о транспортировке лодок на Дальний Восток. Морской путь исключался: буксировку на столь длительное расстояние подводные лодки того времени не выдержали бы, а отправлять их на палубе большегрузных пароходов представлялось делом, весьма рискованным, из-за возможности нападения японского флота. Оставался единственный путь - Транссибирская магистраль. Но железная дорога принимала только те грузы, которые при установке на платформы вписывались в нормальные габариты, гарантирующие сохранность как самого груза, так и станционных зданий, мостов, туннелей и пр. В результате кропотливых расчетов пришли к выводу, что строящиеся подводные лодки по своим габаритам пригодны для перевозки, но необходимо уменьшить их массу до 100 тонн, чтобы сохранить в целости железнодорожное полотно.
        Корабельный инженер Бубнов блестяще справился с несвойственной ему задачей - в кратчайший срок разработал специальный железнодорожный транспортер для перевозок лодок различных типов. Заказ для изготовления пяти транспортеров получил Путиловский завод, имевший опыт в строительстве подвижного железнодорожного состава. В октябре 1904 года транспортеры были готовы. 21 октября началась подготовка восьми лодок к отправке на Восток.
        Каждый эшелон формировался из двух транспортеров с лодками и штабного вагона-«теплушки» для личного состава. Наиболее тяжелые механизмы - двигатели, аккумуляторные батареи, воздушные баллоны - отправлялись отдельно, обычными грузовыми эшелонами. В конце октября началась пробная прокатка транспортеров. Морское министерство торопило с отправкой: вот-вот могло прерваться паромное сообщение через Байкал, а обходная Кругобайкальская железная дорога была еще не готова. Кроме того, существовала опасность выхода японских войск на участок дороги, проходившей через Маньчжурию, что сделало бы доставку лодок во Владивосток вообще невозможной. 2ноября 1904 года в путь двинулся первый эшелон №633 с подводными лодками «Скат» и «Налим» под общим командованием командира «Ската» лейтенанта Тьедера. 4ноября отправился второй эшелон №634 с подводными лодками «Касатка», и «Фельдмаршал граф Шереметев».
        Несмотря на все трудности первые эшелоны №633 и 634 благополучно прибыли во Владивосток. Подводная лодка «Форель», отправленная из Петербурга в собранном виде, прибыла к месту назначения несколько раньше - 29 сентября. Сразу же по прибытии лодки снимали с транспортеров, которым предстоял обратный путь за оставшимися кораблями. Таким образом, до конца лета 1905 года во Владивосток доставили подводные лодки «Сом», «Дельфин», «Щука», «Осетр» и «Кефаль». Всего в связи с началом Русско-японской войны к концу лета 1905 года во Владивосток было транспортировано по железной дороге 13 подводных лодок. Лодки были построены различными фирмами: 5 - Лэка, типа «Осетр»; 2 - Холланда, типа «Сом»; 1 - Круппа, типа «Форель»; 1 - Балтийского завода, типа «Дельфин» и 4 - Балтийского завода, типа «Касатка».
        Все лодки, прибывшие на Дальний Восток, организационно входили в отдельный отряд миноносцев, сформированный приказом от 1 января 1905 года, который, в свою очередь, подчинялся начальнику Владивостокского отряда крейсеров контр-адмиралу Иессену. Непосредственное руководство действиями отдельного отряда возложили на командира «Касатки» лейтенанта Плотто. Для обеспечения боевой деятельности подводных лодок выделялись транспорты «Эрика», «Шилка», «Ксения».
        29 января на крейсере «Громобой» состоялось первое в мире совещание по вопросу боевого использования подводных лодок. Председательствовал начальник отряда крейсеров контр-адмирал Карл Петрович Иессен. Лейтенант Плотто доложил, что полностью готова к походам лодка «Сом», почти готов «Дельфин», остальные войдут в строй к марту. Совещание приняло два варианта использования лодок. По первому варианту две лодки на буксире парохода «Эрика» должны были идти в залив Святой Ольги, куда заранее должен подойти транспорт «Шилка». При необходимости во льду пробивается канал. Пополнив запасы, лодки на буксире миноносцев следуют к Сангарскому проливу. Там отряд разделяется: миноносцы идут к порту Отару, а лодки на рассвете атакуют порты Хакодате и Аомори. По второму варианту все боеготовые субмарины идут на буксире миноносцев к корейским берегам, пополняя запасы с приданного парохода. Базируясь на порт Шестакова, лодки должны были вести операции против судоходства в Корейском проливе. Первый план должен был приводиться в действие после получения торпед лодкой «Сом», второй - по готовности всех лодок.
        Подготовка масштабных операций наступательного характера была смелым и решительным шагом, но не соответствовала уровню подготовки экипажей и техническому состоянию подводных лодок того времени. По этим причинам оба плана так и не были притворены в жизнь. Никто реально не представлял, на что способны подводные лодки и как они должны были действовать. Командир «Сома» лейтенант князь Трубецкой писал, что, по существу, лодками никто не руководил, а инициативу командиров подавляли.
        Командующий флотом вице-адмирал Скрыдлов не скрывал, что является противником использования подводных лодок. Тех же взглядов придерживался и сменивший его вице-адмирал Бирилев. Скрыдлов, посетив одну из лодок, на сообщение, что работы еще не закончены, отчеканил: «Предлагаю вам завтра же выйти в море, а больше никаких объяснений от вас принимать не желаю». 9февраля 1905 года японский отряд в составе крейсера и большого числа миноносцев показался в районе Владивостока. Комендант крепости приказал всем лодкам немедленно выйти в море и атаковать неприятеля. В этом еще раз сказалось непонимание возможностей подводных лодок того времени, которые к тому же были без торпед.
        Все приходилось делать впервые, даже придумывать команды для управления лодкой. В основном их разработали командир «Ската» лейтенант Тьедер и командир «Щуки» лейтенант Ризнич. Многие из них сохранились до настоящего времени. Подводники сами создавали себе запасы горючего на разных островах до залива Посьета, принимая на борт дополнительные канистры с бензином. Жили они на транспорте «Шилка» в тяжелых условиях. В отчете о действиях лодок об этом говорилось так: «Команды лодок были помещены отвратительно скверно… Люди, уставшие на лодке, не имели угла, где бы отдохнуть, постоянно перемещались с одного корабля на другой, часто не получая горячей пищи». Зато на подводников щедро изливался адмиральский гнев, чаще всего без повода. Адмирал Бирилев, посетив лодку «Скат», только что вернувшуюся с моря, дотронулся до смазанного маслом двигателя рукой, обтянутой белоснежной перчаткой, и испачкал ее. Через два часа появился приказ следующего содержания: «Сего числа, посетив отряд миноносцев, нашел его в отвратительном состоянии. Всюду грязь и мерзость. Считая во всем ответственным отрядного механика в злом
попустительстве и преступном небрежении, предлагаю ему в трехдневный срок оставить крепость, так как в крепости на осадном положении преступникам не место». Представление адмирала о подводном плавании прекрасно характеризует следующий случай: на требования начальника отряда подводных лодок о выделении 24 французских свечей зажигания к двигателю недрогнувшая адмиральская рука начертала: «Достаточно двух фунтов казенных стеариновых».
        Но даже в таких труднейших условиях отряд подводных лодок выполнял свои задачи. 14 февраля «Дельфин» вышел в море на испытания вместе с «Сомом». 21 февраля выполнен боевой выход на поиски неприятеля. 13 -16 марта «Дельфин» выходил к острову Аскольд. Девятого апреля «Касатка» совершила семидневный поход к берегам Кореи. В конце апреля русское командование получило агентурные сведения о готовящемся походе японских крейсеров к бухте Преображения. 29 апреля туда срочно направились лодки «Дельфин», «Касатка» и «Сом». Две первые шли вместе, а третья немного отставала и двигалась самостоятельно. В 70 милях от Владивостока, у мыса Поворотного, сигнальщик с «Сома» заметил сначала один, а затем и второй японский миноносец. Князь Трубецкой приказал погружаться, на что требовалось около пяти минут. Миноносцы обнаружили лодку и, открыв огонь, пошли на сближение. Лодка ушла на глубину 12 метров. Трубецкой начал маневрировать для выхода в атаку, видя в перископ, что миноносцы начинают отходить к югу. Подвсплыв в позиционное положение и приготовив торпеды, «Сом» продолжил атаку. Внезапно на море опустился туман,
а когда он рассеялся, миноносцы были уже далеко, уходя из опасного района. Так была сорвана одна из японских операций. Это боевое столкновение хотя и не принесло победы, однако сыграло свою роль: японцы убедились, что русские подводные лодки выходят далеко в море.
        Событие, произошедшее южнее острова Русского, заслуживает особого внимания и оценки. В этот день подводная лодка русского флота первый раз имела столкновение с реальным противником. Впервые русский офицер-подводник - командир «Сома» лейтенант князь Трубецкой видел в перископ не учебный щит-цель, а корабли врага. Впервые в истории России встретились новые противники - надводные корабли и подводная лодка, начав в тот далекий день противостояние, неоконченное и по настоящее время.
        Подводники постепенно приобретали бесценный опыт, совершая все более смелые походы. Восьмого мая «Скат» погрузился и лежал на грунте в течение 5 часов. «Сом» провел в море 8 суток, из них под водой 16 часов, но подряд не более полутора. С учетом технического состояния и качества постройки лодок командиру того же «Ската» Тьедеру, провожая его в боевой поход, в устной форме посоветовали «без нужды не погружаться».
        Начальники представляли подводникам действовать на свой страх и риск, чтобы в случае неприятностей сослаться на отданные распоряжения, которые командирами субмарин, естественно, не исполнялись. Отношение офицеров к «советам» своих начальников передалось матросам и привело к несчастью. Четвертого мая «Дельфин» вернулся из похода из-за неисправности вертикального руля. Для проведения ремонта пришлось слить горючее из цистерн и поставить лодку проветриваться - работать внутри было невозможно из-за паров бензина. Высокая пожароопасность вынудила отдать строгий приказ: никого в лодку не пускать. Тем не менее 5 мая в 10:20 вахтенные Сюткин и Хамченко разрешили знакомому матросу с крейсеров спуститься в лодку. В лодке было темно, и Хамченко, провожавший матроса, или зажег спичку, или включил рубильник, и пары бензина взорвались. Над рубкой взлетел огненный столб, а через две минуты рвануло еще раз, и лодка затонула. Матрос, пришедший на «экскурсию», погиб, его провожатый сильно обгорел, а лодка была повторно введена в строй только 8 октября 1905 года.
        Дмитрий вспомнил доведенный до всеобщего сведения несчастный случай, произошедший с матросом подводной лодки «Осетр» Иваном Браткиным, который полез ремонтировать работающий вентилятор и лишился пальцев.
        А вообще-то, дисциплина военнослужащих гарнизона во время войны оставляла желать много лучшего.
        Борьба с пьянством в те годы служила головной болью начальникам. Так, специальным циркуляром из штаба Владивостокской крепости обращалось внимание на участившиеся случаи пьянства офицеров и нижних чинов и даже преступления, при этом происходящие. Пришлось проводить специальное дознание о том, как пьяный матрос А.С. Прокопенко, когда его пытались вывести из кубрика на палубу, обматерил своего командира роты лейтенанта Пышнова.
        Инженер-механик Шмидт был арестован на месяц с содержанием на гауптвахте за избиение матросов.
        В телеграмме командира Владивостокского порта контр-адмирала Греве морскому министру Бирилеву от 2 октября 1905 года сообщалось: «Лейтенант А.М. Веселого в нетрезвом виде, сидя в театре в партере, мочился и, выйдя затем из театра, произвел ряд бесчинств. Суд посредников, возбудив по этому поводу дело, на днях постановил лейтенанту Веселого подать в отставку, что он отказался сделать. Дело должно перейти в суд флагманов и капитанов, который в настоящий момент за болезнью адмирала Иессена и отсутствием некоторых командиров созван быть не мог. Рассчитываю это сделать на будущей неделе». Заступничество отца нарушителя оказалось эффективным и 4 октября 1905 года во Владивосток была отправлена ответная телеграмма за подписью и.о. начальника Главного морского штаба контр-адмирала Вирениуса: «Министр желает, чтобы Вы выслали лейтенанта Веселого в Петербург, не приведя в исполнение приговор суда».
        Постоянные скандалы в семье штабс-капитана Хомякова однажды закончились стрельбой, всполошившей всех соседей. Когда вернувшийся в нетрезвом виде домой офицер был оскорблен своей женой Бертой, он не нашел ничего лучшего, как достать пистолет, и продолжил семейную разборку с применением оружия. Пришлось вызывать вооруженный патруль для успокоения разбушевавшегося штабс-капитана. Хорошо еще, что у того хватило ума не оказывать сопротивления и сдать пистолет. Другой случай еще более ярок. Так, в октябре 1904 года два прапорщика по адмиралтейству (призванные из запаса во время войны торговые моряки) Засс и Кох сильно «нагрузились» в одном из владивостокских ресторанов. Выйдя на улицу, они решили поразвлечься и устроили стрельбу по мишеням в центре города. Поскольку мишеней им показалось мало, они открыли стрельбу по собаке, которая, на свое горе, забрела в этот район. Поскольку действия прапорщиков могли привести к серьезным последствиям, к ним обратился городовой с требованием прекратить стрельбу. В ответ подвыпившие офицеры стали избивать бедного городового (по чину - унтер-офицера). На защиту
городового бросилась проходившая мимо женщина:
        -Зачем вы бьете городового? Он же вам ничего не сделал, - пыталась она урезонить разбушевавшихся штурманских прапорщиков. Но не тут-то было. Бравые офицеры обложили ее выражениями, применяемыми при корабельных работах и в приличном обществе не используемыми, прибегнув в характеристике мешавшей им женщины к сравнению ее с труженицами древнейшей профессии.
        -Кто - я?! - взвилась та, тигрицей набросилась на одного из прапорщиков и сорвала с него погон. Подбежавшие горожане накостыляли прапорщикам по шее и сдали их в полицейский участок, где был составлен протокол. Разбирательство было долгим. Сначала Засса, как уже замеченного ранее в нарушениях дисциплины приговорили к увольнению со службы, а Коха к трем месяцам заключения, но затем в январе 1905-го по причине продолжающихся военных действий заменили тремя и двумя месяцами ареста соответственно.
        …Научившись действовать в относительно теплую погоду, подводники освоили зимнее подводное плавание и плавание подо льдом. Подводные лодки «Сом» и «Осетр» были пионерами плавания подо льдом, хотя в то время это было чрезвычайно опасное и рискованное дело. В июне было проведено учение, в ходе которого «противник», гнавшийся за отступающими кораблями, попадал в засаду. С этого же месяца подводники начали регулярно выходить на боевое патрулирование в район островов Русского и Аскольд. Интенсивность использования подводных лодок нарастала, они все больше времени проводили в море, но встреч с противником не было. Отсутствие реального результата в виде уничтоженных кораблей и непонимание специфики подводных сил приводили к досадным неприятностям. Так, генерал Линевич послал Николаю II телеграмму, в которой заявил, что, несмотря на многочисленную подводную флотилию, она крепости почти никакой пользы принести не может. Для решения этого вопроса морской министр вынужден был назначить особую комиссию. К концу войны во Владивостоке находилось 13 подводных лодок. Они часто простаивали в ремонте, и количество
боеспособных кораблей было, конечно, меньше тринадцати, но благодаря усилиям экипажей и командиров как минимум две лодки всегда были готовы выйти в море.
        В середине осени на флотилии разгорелся скандал. В октябре командир подводной лодки «Дельфин» лейтенант Георгий Завойко по просьбе своих подчиненных обратился к командиру Владивостокского порта контр-адмиралу Греве с жалобой на условия службы. Вслед за этим нижние чины сами в категоричной форме высказали свои претензии: пересмотреть нормы питания, не соответствующее нагрузкам службы; предоставить собственные казарменные помещения; улучшить качество медицинской помощи. Капитан 2-го ранга Левицкий, которому было поручено провести дознание, подтвердил справедливость и обоснованность требований нижних чинов подводников, на сторону которых встали офицеры Отдельного отряда миноносцев (подводных лодок) - их непосредственные командиры. Не будь такой поддержки, нижние чины были бы возведены в ранг бунтовщиков, и их неминуемо ожидала бы жесточайшая расправа.
        Для решения вопроса обустройства потребовался ряд последовательных действий со стороны командира порта. Сначала он своим приказом создал роту подводников, которой как отдельному воинскому подразделению полагалось жилье. Следующим шагом стало выделение отдельного помещения в одном из флигелей Экипажа под церковью. Формирующиеся команды подлодок и мастеровые на их строительстве получили статус особого отделения роты и тоже обрели постоянное пристанище.
        В штатное расписание отряда подводников впервые была введена должность медика. Им стал надворный советник Павел Иванович Гомзяков (фактически - первый врач подводного флота России!), по совместительству оставаясь доктором Воздухоплавательного парка.
        Для разрешения претензий, высказанных моряками к существующему рациону питания, контр-адмирал Греве создал комиссию, которую сам и возглавил, что говорит о серьезности сложившейся ситуации. В ее состав вошли все командиры подводных лодок во главе с командиром отряда капитаном 2-го ранга Плотто, и врачи морского госпиталя. В течение недели комиссия решала поставленные перед ней задачи. Главным итогом ее деятельности стала выработка двух видов «Табели пищевого довольствования», вступивших в силу с 1 декабря 1905 года.
        Впервые в питание был включен такой высококалорийный и вкусный продукт, как сгущенное молоко, или «Американский крем» - полбанки в сутки.
        Павел Гомзяков в круговерти этих событий с грустью вспоминал о своем погибшем на войне брате. До войны тот служил в линейном батальоне в небольшом гарнизоне, а затем во Владивостоке.
        Брат был непревзойденным рассказчиком и, встречаясь с Павлом, рассказывал про быт офицеров, в котором было немало анекдотического. Так, например, во Владивостоке существовало общество «Ланцепупов», в состав которого принимались исключительно заядлые пьяницы. Эти пьяницы пили водку аршинами: на стол ставились в ряд рюмки строго определенного размера одна за другой по длине аршина. Находились выпивохи, которые выпивали по нескольку аршин за один подход.
        «Нагрузившись» через меру, играли в «кукушку». Для этого вооружались пистолетами, проходили в большую пустую комнату, тушили свет и громко кричали «ку-ку». По направлению этого крика стреляли, а кричавший должен был быстро перебегать на новое место.
        Павел Иванович даже предположить не мог, что рассказы его брата будут опубликованы в книге полковника Генерального штаба Никольского, «Записки о прошлом», написанной в эмиграции в 1935 году, а увидевшей свет только в 2007 году, более чем через сто лет после описываемых событий.
        В своих «Записках…» Никольский, служивший в одном батальоне с братом Гомзякова, отмечает, что маленькие гарнизоны лишены самого главного - человеческого общества в самом полном его понимании.
        Всегда одни и те же лица, одни и те же интересы. Никого и ничего нового. Вечная водка, игра в карты… Взаимное, постоянное раздражение, временами ненависть.
        Вероятно, под влиянием общей гнетущей обстановки в батальоне прокатилась волна самоубийств. Стрелялся и брат Гомзякова, но чудом остался жив.
        Один из рассказов капитана Гомзякова в записи полковника Никольского стоит привести полностью:
        «Только он (Гомзяков. - Прим. авт.) получил в командование роту в урочище Славянка, как его предупредили из Владивостока, что к нему придет французская эскадра, и начальство предписало ему встретить ее как можно лучше, выставив почетный караул.
        Урочище Славянка было расположено на берегу океана в глубине небольшого залива, крайне живописного. Особенно красивы были его окрестности. Французская эскадра из восьми кораблей совершала кругосветное путешествие и зашла во Владивосток. Там французскому адмиралу наговорили чудес про Славянку. Он решил зайти полюбоваться и заодно поохотиться в ее окрестностях на фазанов и коз, которых в той местности в те времена было действительно изобилие.
        У Гомзякова не было достаточно хороших мундиров для солдат, чтобы всех одеть к приезду французов. Поэтому он распорядился, когда придут французские суда, части его солдат спрятаться в старом сарае, находившемся около самых казарм.
        Французы пришли. Гомзяков торжественно встретил адмирала, отрапортовав ему, и отдал честь во главе почетного караула. Адмирал поинтересовался жизнью солдат и офицеров, обошел казармы, где все было в полном порядке и везде блистала чистота. Выйдя из казарм, французам пришлось пройти около старого сарая. Как только адмирал и его свита поравнялись с воротами сарая, как ворота с шумом отворились и на пороге их появилась беспорядочная толпа каких-то грязных, одетых в лохмотья людей. Причем ворота сарая настолько стремительно распахнулись, что впереди стоявшие попадали на землю, и как раз к ногам адмирала. Французы, пораженные видом этих людей, остановились, и адмирал спросил:
        -Кто это?
        -Вымирающее племя ланцепупов, которые обитали здесь до нашего завладения краем, ваше превосходительство, - ответил Гомзяков.
        Сам он, правда, не был уверен в том, что французы ему поверили. Поняли ли они, что в действительности это были солдаты Российской императорской армии, одетые в одежды, в которых они всегда ходили.
        Впоследствии выяснилось, что солдаты, запертые в сарае, из любопытства сгруппировались около плохо запиравшихся ворот и, напирая друг на друга, желая посмотреть в щель на диковинных гостей, настолько надавили на ворота, что запор не выдержал. Ворота распахнулись совершенно неожиданно, солдаты целой толпой невольно выскочили из сарая и передние под напором сзади стоявших попадали как раз перед адмиралом».
        Кстати, термин «ланцепупы» каким-то невероятным образом сохранился до настоящих дней.
        Еще со времен парусного флота, когда на парусники стали ставить силовые установки и они превратились в «полупароходы», некоторые корабельные офицеры свысока относились к механикам, называя их по цвету погон «березовыми» офицерами. В отличие от «золотых» погон корабельного состава у механиков были «серебряные» погоны. Не изменилось это положение и в эпоху броненосного флота.
        Но от такого снобизма не страдали многие передовые флотские офицеры и особенно подводники, которые зачастую и сами становились механиками, управляя сложными механизмами. Эта традиция перешагнула десятилетия и нашла свое выражение в знаке «Командир подводной лодки» (или, как его считали на флоте, «знак допуска к управлению подводной лодки»), введенной во время Великой Отечественной войны в 1942 году. Знак вручался командиру лодки и инженер-механику (командиру Б4 —5).
        Любознательному инженер-механику с крейсера «Громобой» Дмитрию Мацкевичу лейтенант Плотто разрешил, в нарушение инструкции, участвовать в одном из погружений.
        Дмитрий с восторгом рассказывал об этом событии Лере, но признался, что служить на подводных лодках он бы не согласился.
        Александр Владимирович Плотто, неразговорчивый и замкнутый человек, оказался на удивление довольно приятным собеседником и, несмотря на разницу в возрасте и статусном положении, чем-то импонировал Дмитрию.
        Из их непродолжительных бесед поручик выяснил, что на плечи лейтенанта командование взвалило непосильную для одного человека ношу проблем первого в России боевого соединения подводных лодок, или, как тогда говорили, «отдельного отряда миноносцев».
        Отец Александра Владимировича, дворянин из Витебской губернии, дослужившись до чина капитан-лейтенанта, уйдет из жизни в возрасте 41 года, оставив сиротой двенадцатилетнего сына, родившегося в Николаевске-на-Амуре. С горькой усмешкой Александр Владимирович говорил:
        -Местный, однако, я.
        После окончания Морского училища в 1888 году Александр Владимирович служил на парусных кораблях Балтийского и Черноморского флотов, участвовал в дальних походах. По окончании минно-торпедных курсов служил на миноносцах и крейсерах. После знакомства с капитаном 2-го ранга Беклемишевым, известным конструктором и практиком подводного кораблестроения, «заболел» подводными лодками, а уже в июне 1904 года лейтенант Плотто назначается командиром подводной лодки «Касатка», доставленной во Владивосток по железной дороге в ноябре 1904 года.
        С 1 января 1905 года Плотто был назначен командиром отдельного отряда миноносцев, в состав которого вошли 13 подводных лодок различного типа. И одновременно командиром транспортного судна «Шилка» как плавбазы подводных лодок.
        Русско-японская война дала толчок к развитию противолодочных сил и средств. Понимая, что Япония, купив несколько лодок Холланда, может направить их к Владивостоку, командование по предложению капитана дальнего плавания Розена распорядилось изготовить специальную сеть и установить ее при входе на Владивостокский рейд, в проливе Босфор Восточный. Сеть поставили у минных заграждений в Амурском заливе, причем позднее на сети нанесли подрывные патроны, а некоторые мины установили на глубине, опасной для находящихся под водой лодок. Расчет строился на том, что лодка, пытаясь освободиться от сети, будет вынуждена маневрировать на минном поле. Первый в мире натурный эксперимент по прорыву противолодочных сетей выполнила подводная лодка «Сом», которой удалость сорвать часть сети и притащить ее в базу. Таким образом, была подтверждена догадка о том, что противолодочные сети являются действенным средством обороны против подводных лодок. По мнению многих морских специалистов и военно-морских историков, именно подводные лодки спасли Владивосток от прямого нападения эскадры адмирала Камимуры, а после Цусимы - и
от всей мощи флота адмирала Того.
        Уже после войны Дмитрий Мацкевич слышал от офицеров-подводников такую шутку:
        -Если гуси спасли Рим, то Владивосток - подводные лодки.

* * *
        …В ноябре 1904 года во Владивосток прибыли морские воздухоплаватели.
        Об их присылке контр-адмирал Иессен запросил еще в апреле, мотивируя запрос тем, что они необходимы для поиска мин.
        Тем не менее работы по развертыванию здесь воздухоплавательных подразделений к этому времени уже велись. Инициатива работ исходила от окончившего в 1897 году курс обучения в Военной воздухоплавательной школе капитана инженерных войск Постникова. Поскольку необходимость в средствах поиска мин и наблюдение за подходами к Владивостоку была очень велика, то работы были начаты с привлечением матросов и рабочих Владивостокского порта.
        Сначала воздухоплавательный парк, состоящий из нескольких шаров и аэростатов, располагался в Гнилом углу, а затем на Эгершельде. Это был закрытый район города, доступ в который осуществлялся по специальным пропускам.
        Командир отряда воздухоплавателей инженер-капитан Федор Постников был инициатором изучения искусственного языка эсперанто во Владивостоке, и первый из построенных аэростатов назвали «Эсперо», что в переводе означает «надежда».
        Первое наполнение газом аэростата «Эсперо» было произведено 24 июля 1904 года, и с этого дня парк вступил в компанию.
        С зимы 1905 года начались подъемы аэростатов над Владивостоком, для жителей которого это событие стало привычным зрелищем.
        Аэростат выводился на позиции перед городом, где происходили ознакомительные подъемы командования Владивостокской крепости и ее гарнизона.
        Наиболее значимым событием начала 1905 года для воздухоплавателей Владивостока было участие в походе Владивостокского отряда крейсеров к Сангарскому проливу с 24 по 28 апреля 1905 года.
        Дмитрий Мацкевич напросился на участие в одном из подъемов аэростата, в которых поочередно поднимались офицеры крейсера.
        Для обеспечения работ воздухоплавательного парка после подрыва крейсера «Громобой» на мине воздухоплавательному парку был передан транспорт «Колыма» для проведения работ с аэростатами.
        Поручику Мацкевичу еще раз довелось принять участие в подъеме аэростата в компании капитана Постникова, который этот полет описывал так:
        «Я поднимался с транспорта «Колымы» в 10 часов 25 минут дня, имея на борту 8 мешков с песком-балластом. Через час с небольшим я поднялся на высоту 580 метров, пересек береговую черту около копей Кларксона (район Седанки) шар стал медленно опускаться, и мне пришлось выбросить полмешка песку, что вызвало подъем шара на высоту 900 метров. Вот подо мной устье реки Суйфун. Видны фабричные трубы и лагерь какой-то кавалерийской части. Оказалось, это был лагерь конно-охотничьей команды штабс-капитана Арсеньева. Я написал ему записку и положил в мешок с остатками балласта. Потрубив в рожок с целью обратить на себя внимание, я бросил мешок вниз. Как я потом узнал, он упал неудачно, прямо в кустарник. Из-за того, что он был защитного цвета, солдаты не смогли отыскать его в зелени кустов…»
        Опыты по использованию аэростатов продолжались. Однако 10 мая чуть не произошла трагедия. При буксировке аэростата из бухты Диомид к Эгершельду в его корзине находились матросы Петр Братников и Август Паже. При выходе буксира из-за мыса Голдобина в бухту Золотой Рог порывом ветра оборвало трос аэростата. Баллон стал почти вертикально. Корзина с матросами ударилась об оболочку аэростата, но моряки не растерялись. Им удалось открыть выпускной клапан и посадить аэростат у радиостанции на полуострове Шкота. При посадке матрос Братников получил ушиб, но матросам удалось спасти и себя, и дорогостоящую технику.
        Дмитрий Мацкевич был соседом Федора Постникова по Пушкинской улице. Дом Постниковых был построен им самим на холме под сопкой и стал не только местом жительства, но и местом активной общественной жизни главы семьи. С наружной стороны фасада этого дома была нарисована большая зеленая звезда на белом фоне - символ языка эсперанто.
        Дмитрий, бывая в доме Постниковых, удивлялся ладу и гармонии в этой большой семье.
        Федор во время обучения в Санкт-Петербурге в Императорской военно-инженерной академии познакомился с вдовой офицера личной охраны Александра III, Марией Николаевной Смирновой. Случайное знакомство переросло в дружбу и любовный роман, как оказалось, на всю жизнь.
        Влюбленные поженились, в связи с чем Постников вынужден был прервать занятия в Академии и перевестись в Военно-воздухоплавательную школу. Ко времени знакомства с Дмитрием у Постниковых было уже пятеро сыновей и дочь.
        Однажды Федор рассказал Дмитрию о том, как, пролетая на аэростате над Невой, он обнаружил объект, находящийся под водой, и выступил с предложением об использовании аэростатов для очистки протоков Невы от обломков потерпевших крушение кораблей и судов. Кто бы мог подумать, что это его предложение будет использовано во время Русско-японской войны для поиска мин, поставленных кораблями эскадры Камимуры?
        Несмотря на разницу в возрасте Дмитрий и Федор как представители инженерной профессии, которым было о чем поговорить, подружились настолько, насколько это было возможно в условиях военного времени.
        Особенно сдружил их совместный полет на сферическом аэростате, который чуть не стоил им жизни.
        Аэростат пролетал над позицией русских войск, принявших их за японских лазутчиков и открывших прицельный огонь из винтовок, длившийся почти 10 минут. Только быстрая реакция Постникова и последовавшая команда «Сбрасывай балласт!» позволила аэростату подняться вне досягаемости стрельбы, а им избежать, казалось бы, неминуемой погибели.
        В августе 1905 года инженер-капитан Постников был переведен в Адмиралтейство с производством в подполковники.
        Дальнейшие события развели друзей по разным континентам. Дмитрий на крейсере «Громобой» возвратился на Балтику, а Федор в 1906 году эмигрировал в США, сменив фамилию Федор Постников на Фред А. Пост.
        Цусимская трагедия отозвалась болью в миллионах сердец россиян.
        Скорбной памятью и напоминанием о Русско-японской войне осталось во Владивостоке Морское кладбище, первыми захоронениями на котором стали братские могилы моряков с крейсеров «Россия» и «Громобой». И Дмитрий, и Лера присутствовали на скорбной панихиде, когда прошло отпевание погибших в неравном бою, в том числе и артиллерийского квартирмейстера Матвея Лаптева.
        Через три года после окончания войны, когда Мацкевичи будут далеко-далеко от Владивостока, в туманной Англии и дождливом Санкт-Петербурге, Морское ведомство построит на Морском кладбище Владивостока церковь, рассчитанную на 125 -150 человек, которая освящалась 15 июля 1908 года в честь иконы Божьей Матери «Всех Скорбящих Радость». Это было кирпичное, окрашенное серой масляной краской здание, производившее «наружным и внутренним видом прекрасное впечатление». Иконостас церкви был изготовлен в рабочем доме; утварь, ризница и иконы частично выписаны из Москвы и Свято-Троицкого монастыря, частично получены из порта. Главная храмовая икона Божьей Матери «Всех Скорбящих Радость» исполнена местным художником Россолимо. Колокола и кресты были изготовлены в мастерских порта. Строителем храма был инженер - полковник Андрей Иванович Исаков.
        В день освящения храма священник Сибирского флотского экипажа произнес речь о подвиге русских воинов в Цусимском сражении:
        «Воины христолюбивые! Многое может сказать сердцу каждого из нас этот маленький храм, сейчас освященный святительским благословением, грустный кладбищенский храм, храм-памятник. Здесь под сенью будут покоиться безмятежно и мирно в своих преждевременных могилах наши воины, пришедшие сюда, на край русского государства, из разных уголков обширной родины, но которым Господь не судил уже возвратиться в дома отцов. Здесь будет их общая братская тихая пристань; здесь они, принявшие кончину в мирное и военное время, улягутся рядом, как воины-братья, и будут лежать под стройными рядами крестов, рука об руку, как живые в строю…
        …Это братское кладбище средь морей и гор - лишь часть огромного дальневосточного воинского кладбища, где не осталось и нет ни одного храма. Говорю «не осталось», ибо там были лишь походные храмы, сооруженные руками наших воинов. Любили они эти храмы и горячо молились в них, милости Божией и помощи требуя, молились иногда при такой обстановке, когда вместо колокола раздавались звуки орудийных выстрелов, вместо стен храмы были склоны гор, а куполом - свод небесный… В дни поминовения воинов в этом кладбищенском храме будут помянуты наши страстотерпцы, на бранных полях Дальнего Востока живот свой положившие.
        И дыхание океана, бурное и туманное, напоенное кровью и пороховым дымом, напомнит нам о воинах - мучениках моря, похороненных тоже, как и в братской могиле, в пучинах дальневосточных морей. Из глубин морских, что видны из окон, в нашем сознании встают как тени, как призраки души их, с верою и честью положивших жизнь свою в неравных боях, особливо в страшном последнем бою. Они стремились сюда на израненных судах к отеческим берегам, где и стоит этот храм. У них, истомленных 9-месячным переходом, океаническими буднями, жарами тропическими, ожиданием смертного боя, со зловещими и тяжелыми, как крышка свинцового гроба, предчувствиями, у всех них было желание пробиться сюда, во Владивосток. Иные, быть может, и здесь плывут вблизи берегов и ждут погребения и просят молитвы. “Кто может - молитесь, чтобы Бог перестал нас казнить за наши грехи”, - как писал один из сих страстотерпцев. Молитву в сем храме услышат они. Здесь будут благоговейно погребены имена их; унас же составляются списки имен, которые и будут начертаны с хронологическими датами, с указанием судов на мраморных щитах, что будут на церковных
стенах. Ибо имена эти, их подвиги должны быть бессмертны: в вечную память о них и в назидание будущим бойцам.
        Храм этот впишет на стенах своих «Александра III», с коим отдали душу Богу и тело морю все офицеры и вся команда до единого человека, и напомнит, как на киле этого опрокинувшегося гиганта в последние минуты стояли офицеры и матросы и кричали русское приветствие - «Ура!» идущим на гибель другим кораблям. Океан разверзся и в своей бездонной могиле похоронил такое же великое, как он, непобедимое чувство долга.
        Впишет и напомнит «Ослябя», который погиб первым, буквально засыпанный снарядами, тонул несколько минут, спаслось около 100 человек.
        «Бородино», «Суворов», «Наварин» - все море вокруг их от минных и ядерных взрывов превратилось в лес фонтанов. Тонувшим были посланы 3 миноносца, но не успеет миноносец подойти к кругу, за который ухватилось 30 -40 утопающих, вдруг снаряд - и из всего круга образуется красный фонтан. На священных щитах будут написаны жертвы этого страшного человеческого жертвоприношения, совершенного в пучинах морских.
        Напишутся герои «Адмирала Ушакова». Выдерживая день и ночь жестокий огонь, видя, как сгорают и тонут боевые товарищи, броненосец «Ушаков» сам получил две тяжелые пробоины и погрузился носом; стало трудно стрелять и управляться, однако решили биться до конца. На небольшое и израненное судно напали два огромных японских крейсера. С последних был дан сигнал: «Советую вам сдать ваш корабль», затем шло еще какое-то продолжение сигнала. «Продолжение и разбирать нечего, - сказал командир “Ушакова”. - Открыть огонь!». Даже и эти немногие наши выстрелы не долетали до неприятеля; японцы же издали засыпали «Ушакова» ядрами. У нас приступили к обряду умирания, и броненосец пошел на дно.
        «Суворов» не осрамил своего исторического имени; он принял не одну, а три смерти: был расстрелян, сожжен и потоплен, но не сдался. По японским источникам, «Суворову» два раза предлагали сдаться, на что оставшаяся кучка героев отвечала залпами из винтовок, так как уже ни одной пушки не осталось. Последний залп раздался, когда «Суворов» наполовину уже скрылся под водой вместе с теми, имена коих на щитах храма будут написаны.
        Будут записаны герои «Наварина», который, заметив отчаянное положение «Суворова», горевшего, как костер, прикрыл его собой от сыпавшихся японских бомб. Разбитый, взорванный минами и бомбами, с перебитой командой и смертельно раненным командиром, броненосец все еще держался. «Верные принятому решению умереть, но не сдаться, - пишет один участник боя, - офицеры перед самой гибелью судна простились с выстроенною командою и, готовясь к смерти, братски перецеловались друг с другом. Английский пароход успел спасти трех матросов, которые и рассказали об ужасах этой ночи, в течение которой все другие умерли на воде от истощения или были расстреляны».
        Будут имена 160 нижних чинов «Светланы» с храбрым командиром и офицерами. Геройский крейсер, на другой день боя уже полуразбитый, был атакован двумя японскими крейсерами и миноносцем. Снарядов почти уже не было, но на военном совете было решено: «Вступить в бой и, когда будут израсходованы снаряды, затопить крейсер». Взорваться было нельзя, так как минный погреб был залит еще накануне. Как решили, так и сделали: пробившись несколько часов, открыли кингстоны, крейсер лег на левый борт, безжалостно расстреливаемый врагом, и пошел на дно с поднятым Адреевским флагом.
        Будут имена доблестных моряков «Владимира Мономаха», подвергшегося девяти минным атакам, расстрелянного и потонувшего тоже с поднятым флагом; «Рюрика», погибшего ранее в отчаянном бою; «Изумруда», тоже израненного и погибшего на пороге родных берегов.
        Я поминаю далеко не всех, ибо синодик велик. В него не вошли имена тех моряков, что погибли на порт-артурских твердынях. Выйдя из родной стихии на сушу, они грудью стали на форты, с винтовками в руках своею отчаянной храбростью удивляя даже геройских стрелков, и своею горячею кровью обильно оросили развалины Артура.
        Но придет время, и не останутся без продолжения эти поучительные строки, ибо, как видите, ведома русскому воину великая заповедь Спасителя: «Больше сея любви никто не имать, да кто душу свою положит за други своя» - за Святую Русь и древнее Андреевское знамя. Здесь будет почерпать в трудные дни мужество семья моряков Дальнего Востока, здесь будет находить утешение русское сердце, читая имена героев, замученных и убитых за великое имя матери-Родины. Ибо ничто так не поддерживает бодрости духа, как пример и имена героев. Пусть разбито тело флота, но осталась непобедимою душа его, пока в нем не перевелись эти мученики долга, память о коих будет благоговейно хранить этот храм. Приходя в него, христолюбивый воин, преклони колено и поклонись памяти погибших братьев твоих».
        У алтаря церкви иконы Божией Матери «Всех Скорбящих Радость» в 1911 году были перезахоронены останки варяжцев, перевезенные из корейского порта Чемульпо. На торжественных похоронах перед многочисленными участниками церемонии на Морском кладбище проникновенную речь сказал протоиерей Сибирского флотского экипажа Богославский:
        «Приветствуем возвращение ваше на родную землю… Вас в лице товарищей по оружию, моряков встречает сама Родина-мать, дорогих сынов своих, погибших героев “Варяга” и “Корейца”. Корабли ваши, стоя на часах и на страже Родины, за честь Родины и флота приняли вызов на смертный бой, не считая врагов… Господь не судия победы, вы и корабли ваши погибли смертью храбрых. Кости ваши нашли временный покой на чужбине. Но вас там не забыла Родина, и вот теперь вы ляжете в родную землю в своей семье моряков и под сенью сего святого храма. Здесь, осеняемые храмовой иконой “Всех Скорбящих Радость”, уже покоятся безмятежно и мирно в своих преждевременных могилах ваши товарищи, пришедшие сюда, на край государства русского, из разных уголков обширного Отечества… Вот на этом братском кладбище и ваша новая тихая пристань, у самого алтаря Божьего храма. Опустим же в недра земли дорогие останки героев. Да будет легка им родная земля! И да будет им вечная память!».
        Через год, в 1912-м, над братской могилой варяжцев был сооружен гранитный памятник в виде стилизованной часовни с Георгиевским крестом наверху. На гранях памятника были высечены имена и воинские звания 15 моряков, а также общее посвящение: «Нижним чинам крейсера “Варяг”, погибшим в бою с японской эскадрой при Чемульпо 27 января 1904 года».
        Храм-памятник на Морском кладбище был разрушен в годы воинствующего атеизма, но сохранившееся захоронение варяжцев стало центром сформировавшейся мемориальной зоны кладбища, где в разные годы были похоронены участники Русско-японской войны, в том числе четыре Георгиевских кавалера - жителя Владивостока:
        Василевский Федор Григорьевич - гальванер броненосца «Ослябя» (участник Цусимского боя, умер в 1953 году); Псалом Сила Васильевич - комендор крейсера «Варяг» участник боя в Чемульпо, умер в 1954 году); Ключегорский Александр Васильевич - комендор миноносца «Блестящий» (участник Цусимского боя, умер в 1955 году); матрос с подводной лодки «Дельфин» Сюткин (умер в 1959 году).
        В октябре 1990 года во Владивостоке на теплоходе «Русь» из Нагасаки были доставлены останки двух русских моряков - участников Цусимского боя: Коновалова - машиниста транспорта «Иртыш», Малашенко - матроса 1-й статьи броненосца «Император Николай I». Они были торжественно захоронены в мемориальной зоне Морского кладбища рядом с захоронениями варяжцев.
        Глава 3
        Инженер-капитан 2-го ранга
        Балтика встретила Владивостокский отряд крейсеров неприветливо. Позади остались сотни морских миль. Путь отряда осложнялся изношенными после напряженной службы корабельными механизмами.
        В ответ на постоянно сыпавшиеся из Петербурга упреки в медлительности движения Иессен телеграфировал: «Котлы “Громобоя”, “России” требуют постоянных починок. Могу идти от порта до порта, везде починяясь и не более 10 узлов».
        Доходившие из России вести о беспорядках будоражили нижних чинов, волнения нарастали, особенно в связи с тем, что война была окончена, а призванных из запаса продолжали удерживать на службе.
        Контр-адмирал Иессен решил разрядить обстановку и немедленно отправить на родину всех матросов, подлежащих увольнению в запас. Для этого он приказал «Богатырю» доставить всех увольняемых в запас в Порт-Саид и там пересадить на первый пароход, отправляющийся в Одессу.
        Морской министр Бирилев отреагировал мгновенно: «Крайне недоволен, что в столь серьезном деле, как списание запасных и отделение “Богатыря” от отряда, вы не спросили разрешения и тем лишили отряд практики совместного плавания…».
        При подходе к Либаве Дмитрий совсем не к месту вспомнил, как в одной из бесчисленных морских легенд утверждалось, что увидевший в океане, укутанном густым туманом и тьмой, зеленый луч света, становится счастливым на всю оставшуюся жизнь.
        К сожалению, за время своей морской практики Дмитрий так и не увидел в океане зеленый луч света. А ведь поводов и предпосылок для такого видения было предостаточно. Мацкевич не терял надежды. Он пытался увидеть зеленый луч света и в бездонной тьме тропических ночей, и в кисейной мгле Балтики, и в хрустальном безлунии Черного моря, но так ничего и не разглядел.
        Но несчастным он себя не чувствовал. Впереди была встреча с любимой…
        Дмитрий вздохнул и признался сам себе, что он до сих пор верит в абсолютную достоверность легенды и зеленом луче света в хмуром океане, ведь ему довелось наяву видеть подтверждения легенды о пресловутом «Летучем голландце» и встречать ошеломляющие вещественные подтверждения другим морским легендам.
        Дмитрий еще раз вздохнул, перекрестился и подумал: «Все еще впереди. Ведь мне еще только 26 лет стукнуло…».
        И он поспешил по многочисленным трапам вниз к своим динамо-машинам. На горизонте показалась суша.
        По прибытию в Либаву отряд был подвергнут пристальной и целенаправленной проверке, в результате которой Иессену был объявлен выговор, утвержденный Николаем II. Ответом стал немедленный рапорт Иессена об отставке.
        Корабли перевели в Кронштадт и поставили на длительный ремонт.
        На второй день после постановки «Громобоя» на бочки поручик Мацкевич, получив разрешения для схода на берег, помчался к своей незабвенной Марии Степановне.
        День стоял, непривычно для Санкт-Петербурга этого времени года, ясным и теплым.
        Дмитрий стоял на палубе катера, всматривался в очертания домов приближающегося города и пытался найти что-нибудь новое. Ведь прошло целых три года, как он расстался с ним. Город не изменился, изменился сам Дмитрий. Война многое меняет не только в человеке, но и во всем мире.
        Дмитрий непроизвольно вспомнил Владивосток, с его ласковой осенью, и тут же передернул плечами от невесть откуда взявшегося озноба, когда на память пришла пора тайфунов и город насквозь продували со всех сторон муссонные ветры.
        Купив у цветочницы по дороге к дому Василевских букет цветов, Дмитрий торопливо подбежал к двери и стукнул в молоточек.
        Ему отворила Мария и, всегда такая выдержанная, ослабев от счастья, припала к его груди:
        -Дима! Наконец-то!
        В проеме двери Дмитрий из-за плеча Марии разглядел прижавшую руки к груди Ольгу Львовну - мать своей возлюбленной. Не отрывая Марию от себя, Дмитрий поздоровался.
        -Маша, приглашай гостя в комнату, - проговорила Ольга Львовна.
        Так много надо было рассказать, расспросить о прожитом за три года разлуки, а они сидели за столом, взявшись за руки, неотрывно смотрели друг на друга и… молчали. Пролетали минуты, часы, пока оцепенение отпустило их, и уже тогда, перебивая один другого, они рассказывали и пересказывали пережитое.
        В этот вечер Дмитрий попросил согласия Ольги Львовны на брак и предложил руку и сердце ее дочери. Ольга Львовна, всплакнув, перекрестила их. Помолвка состоялась… Через год они поженились.
        Мария и Дмитрий родились в один и тот же год, но Мария на три с половиной месяца раньше, что служило неисчерпаемой темой шутливых пикировок о том, кому быть главным в семье.
        Мария происходила из семьи потомственных польских дворян. Грамоту о ее дворянстве подписал один из польских королей. Эта грамота стала основанием для зачисления Марии Василевской в Смольный институт благородных девиц в Петербурге, куда семья переехала после смерти ее главы. До переезда Василевские жили в Иркутске, где отец Марии, Стефан Василевский, был магистром фармации и владел несколькими аптеками.
        Его жена, Александра Филипповна, в девичестве Ларионова (тоже из дворян) «поместила» (как тогда говорили) Марию в Смольный институт, а сыны Юзефа - в Морское инженерное училище, где тот и познакомился с воспитанником этого же училища Дмитрием Мацкевичем.
        Юзеф и привел последнего в свою семью.
        Мария училась в институте отлично и закончила его в 1900 году с золотой медалью. В этот же год она и познакомилась с Дмитрием и пригласила его на выпускной бал. Дмитрий был поражен великолепием Смольного дворца, неотразимой красотой его выпускниц, но, конечно, больше всего Марией. Он смущался от «стрелявших» в него лукавых девичьих глаз, краснел, когда выпускницы перешептываясь, смотрели в их с Марией сторону, но твердо решил не отпускать ее от себя ни на шаг.
        После этого бала они встречались в дни, когда у Дмитрия были увольнительные, все больше узнавали друг о друге, и глубокое чувство, не замедлившее возникнуть между ними, уже не отпускало их всю жизнь.
        Мария рассказывала о Смольном, о его начальнице графине Ливен, которая иногда приглашала воспитанниц к себе на обед или устраивала приемы. Считалось, что это были воспитательные мероприятия.
        Марии были чужды всякие сделки и компромиссы. Для нее не было полутонов. И того же она требовала от окружающих ее людей, и в первую очередь от Дмитрия.
        Учеба в институте приучила Марию к тщательности и аккуратности. Все вещи, документы, переписка содержались у нее в безукоризненном порядке. По характеру она была очень сдержанна, легкоранима. С людьми сходилась не сразу. В общем, полная противоположность энергичным и предприимчивым Дмитрию и его сестре Лере, с которой, на удивление, она сошлась сразу и безоговорочно.
        Империю сотрясали шторма фабрично-заводских забастовок, стачек и крестьянских пожаров.
        Еще не был забыт позор Мукдена и Цусимы, десятки тысяч российских семей оплакивали не вернувшихся с войны мужей, братьев, отцов.
        Два года бушевала стихия народного бунта, потом страна долго приходила в себя.
        Мария в совершенстве владела английским и французским языками, что ей очень помогло, когда Дмитрия вскоре после их свадьбы командировали в Англию принимать строящийся для России на верфи города Барроу (завод Виккерса) броненосный крейсер 1-го ранга «Рюрик».
        Туманный Альбион встретил чету Мацкевичей на удивление приветливо. Весь май и почти все лето стояла теплая солнечная погода.
        Несмотря на занятость Дмитрия на верфи ему удавалось выкроить время для отдыха и экскурсий по Англии. Мария шутила:
        -У нас получился не «медовый месяц», а «медовый год!
        Фотографии английского периода и, в частности, отличные и оригинальные открытки художника Гиббса и других английских художников из коллекции Дмитрия Мацкевича сохранились до настоящего время и передаются из поколения в поколение.
        Русских офицеров, участвующих в приемке крейсера «Рюрик», разместили в недорогом пансионате, на окраине города недалеко от верфи. Когда Дмитрий возвращался со службы, усталый, пропахший железом и машинным маслом, Мария безмолвно указывала ему рукой на ванную, а он, схватив ее в охапку, кружил по прихожей, осыпая поцелуями. Мария делала вид, что сопротивляется, а нередко присутствовавшие при этом молоденькие горничные кривили в недоумении губки:
        -Ох, уж эти русские. Совсем не могут себя вести ни в обществе, ни в семье!
        Хотя в душе каждая из них мечтала, чтобы ее вот так же покружил по комнате возлюбленный. И, глубоко вздохнув, горничные отправлялись делать свою опостылевшую работу.
        Мария не любила спорить, но иногда, не выдержав восторженных восклицаний офицерских жен по поводу ухоженности английских газонов и красот окружающих город холмов, высказывала свое мнение:
        -Красота российской природы не идет ни в какое сравнение с «искусственной» красотой природы Англии, - говорила она. - И русские леса, и долы красивы не «дикой», а первозданной красотой, такой, какой не встретишь нигде в мире. Вспомните известную притчу о том, как однажды английского садовника спросили иностранцы о том, как ему удается содержать газоны в таком порядке? И что ответил садовник: «Надо дважды в день их поливать и дважды в день стричь траву. И так на протяжении трехсот лет». А наша родная природа создавалась тысячелетиями, и ее никто не поливал, а траву косили только на сено.
        Как правило, споры на этом заканчивались и разговор плавно переходил к обсуждению английской «овсянки» и яблочного пирога. Тут уж все были едины во мнениях, вспоминая изобилие русской кухни.
        Возвращались в Россию Мацкевичи порознь. Дмитрий на крейсере «Рюрик», уже в чине инженер-механика штабс-капитана, а Мария, как и все остальные жены офицеров, преодолев пролив Ла-Манш на пароходе, - поездом через всю Европу.
        Разлука была недолгой, и уже в октябре 1908 года Дмитрий получил разрешение для поступления в Горный институт имени императрицы Екатерины II. Этому событию предшествовали долгие споры. Дмитрий доказывал, что ему необходимо получить «штатскую», как он выражался, специальность - не вечно же ему болтаться по морям. Поступая в институт на лесное отделение, ни сам Дмитрий, ни Мария, даже и подумать не могли, что специальность, полученная в Горном институте, так пригодится в дальнейшей жизни.
        Через год после возвращения из Англии Дмитрий получил назначение на эсминец «Страшный» судовым механиком. Эсминец «Страшный» входил в состав первой минной дивизии Балтийского флота. В штабе этой дивизии Дмитрий неожиданно встретился с капитаном 2-го ранга Колчаком.
        Проходя по коридору, штабс-капитан Дмитрий Мацкевич машинально поприветствовал капитана 2-го ранга, лицо которого показалось ему знакомым. Тот ответил на приветствие, почти прошел мимо, но вдруг остановился и, повернувшись к Дмитрию, полуутвердительно-полувопросительно промолвил:
        -Владивосток?..
        -Так точно!.. - по-солдатски ответил растерявшийся штабс-капитан, вглядываясь в худощавое с орлиным носом лицо. Где-то он уже видел эту сутуловатую фигуру с глубоко надвинутой на голову фуражкой.
        -Александр Васильевич?.. - неуверенно протянул Дмитрий.
        -Ну вот, узнал наконец-то, - скупо улыбнулся Колчак. Крепко пожав протянутую Колчаком руку, Дмитрий проговорил:
        -Очень рад видеть вас снова.
        -Взаимно, - ответил Александр Васильевич и неожиданно спросил: - Как ваша сестрица поживает?
        -Вышла замуж за достойного человека, живет в городе, на Малой Охте, - ответил Дмитрий.
        -А я вот снова во Владивосток собираюсь. Полярная экспедиция, - произнес Колчак. - Ну а вы как? - снова спросил он, прощаясь.
        -В академию поступаю, на механическое отделение, - ответил Дмитрий.
        -Ну и правильно. До встречи. Честь имею!
        -Честь имею, - ответил Дмитрий…
        Следующая их встреча состоится во Владивостоке, но уже в 1918 году.
        А в начале 1910 года Колчак возглавил полярную экспедицию из двух судов ледового плавания - «Таймыр» и «Вайгач», и в июле этого же года снова сошел на берег бухты Золотой Рог. Он пробыл во Владивостоке до середины августа.
        Дмитрий успешно выдержал экзамены и в мае 1910 года на основании решения конференции Николаевской Морской академии был зачислен штатным слушателем на механическое отделение.
        За год до этого его фотография, на которой он был изображен в парадном мундире с тремя орденами и лихо закрученными усами, была опубликована в пятитомном издании «История Русско-японской войны 1904 -1905гг.», вышедшей в Санкт-Петербурге в 1909 году.
        Фотография была заимствована из личного дела офицера Д.А. Мацкевича.
        Дело в том, что в то время все офицеры Русской армии и флота после присвоения очередного воинского звания (чина) обязаны были представлять в личные дела свои фотографии в парадном мундире при всех наградах. Эта обязанность была возрождена в Советской армии и на флоте и соответственно продолжена в современной России.
        Первый год учебы в академии стал особенным и в личной жизни семьи Мацкевичей - у них родился сын, которого назвали Вадимом.
        Жизнь в этот период была спокойной и размеренной. Дмитрий учился сразу в двух вузах (Горном институте и Морской академии). Благодаря кипучей энергии и недюжинным способностям он успевал по всем наукам. А когда засиживался за книгами до поздней ночи и Мария мягко выговаривала ему, чтобы не перетрудился, он восклицал:
        -Господи, да разве же это работа! Учеба для меня - отдых, а настоящий труд - это когда служишь на корабле, - добавлял он.
        Не оставляла их своей заботой и Лера. Вернувшись из Владивостока, она поступила на работу в Военно-морской госпиталь Петербурга, познакомилась с семьей Богдановых, влюбилась в красавца Ивана Александровича, широко образованного человека и очень принципиального. Он в свое время окончил Горный институт, куда и посоветовал поступать Дмитрию Мацкевичу. Лера души не чаяла в своем избраннике. Через год совместной жизни у них родилась дочь Нина.
        Несмотря на свои собственные заботы Лера мягко заботилась и о семье брата.
        Семьи их были дружны по-настоящему, как это редко бывает даже у близких родственников.
        Уже после поступления в Академию инженер-механик штабс-капитан Дмитрий Мацкевич был «переименован» в инженер-механика старшего лейтенанта.
        Учеба давалась Дмитрию легко, и он закончил академию по первому разряду. Выпуск производил сам император Николай II. Обходя строй выпускников академии Николай II остановился около стоящего навытяжку офицера с богатым иконостасом орденов и медалей на груди. Когда Дмитрий представился, Николай II заметил:
        -А я вас помню еще по выпуску из Инженерного училища. Судя по наградам, вы неплохо воевали. Я же вам говорил тогда, что там, куда вы были направлены служить, будет горячо.
        И государь стал подробно расспрашивать Дмитрия о жизни, о службе. Рассказывая Марии о выпуске, Дмитрий признался, что был поражен хорошей памяти государя.
        В Европе сгущались предвоенные тучи. В офицерских кругах все чаще говорили о возможной войне с Германией.
        И десяти лет не прошло со времени Русско-японской войны, в которой была уничтожена большая часть кораблей русского флота. Большинство офицерского состава находились в состоянии упадка и деморализации. Лишь небольшая часть морских офицеров верила в то, что задача воссоздания и реорганизации русского военного флота будет решена в короткое время. На этой вере и держался военно-морской флот.
        В Морском штабе понимали, что нужны корабли для боя в линии, подобные английскому «Дредноуту», построенному в 1906 году.
        Было решено строить линейные корабли.
        При выдаче тактико-технического задания на проектирование линейных кораблей Морской штаб исходил из того, что наиболее вероятным противником России в предстоящей войне будет Германия, следовательно, будущим театром военных действий окажется Балтийское море.
        В один и тот же день 15 июня 1909 года на верфях Петербурга были заложены четыре линейных корабля («Петропавловск», «Севастополь», «Гангут» и «Полтава»).
        После окончания академии Дмитрий Александрович Мацкевич был назначен для службы на Балтийский судостроительный и механический завод и участвовал в достройке линейного корабля «Петропавловск», принимая корабельные механизмы. В процессе работы и службы ему неоднократно приходилось встречаться с разработчиками проекта - генерал-майорами по флоту и профессорами Крыловым и Бубновым. Пригодились Дмитрию Александровичу знания и навыки работы с англичанами, которые поставляли для строящегося линкора механизмы.
        В мае 1914 года Дмитрию Александровичу Мацкевичу был пожалован чин инженер-механика капитана 2-го ранга.
        На банкете по этому случаю собрались родственники и близкие друзья…
        Линкор «Петропавловск» вступил в строй в декабре 1914 года в разгар Первой мировой войны. Всю зиму 1914 -1915гг. он простоял во льдах Гельсингфорса (Хельсинки). На это время туда перебралась и семья Мацкевичей.
        Однажды, выходя из пролетки, подвезшей его к зданию заводоуправления, Дмитрий Александрович лицом к лицу столкнулся с японцем, одетым со вкусом в европейское платье и с цилиндром на голове, делавшим его выше ростом.
        -Господин Мори? - удивился Мацкевич. - Какими судьбами? И что вы делаете в Петрограде?
        Японец приподнял цилиндр, осклабился в улыбке:
        -Не понимай по-русски. Сяйо нора[3 - До свидания (яп.).], - перешел он на родной язык, приподнял цилиндр и быстро скрылся в толпе. Дмитрий и охнуть не успел.
        «Опять шпионит, - подумал про себя Дмитрий Александрович, - надо бы доложить по команде… А может быть, действительно, я ошибся? Кто этих азиатов разберет? Пусть уж шпионскими делами занимаются те, кому это положено».
        Летом 1915 года «Петропавловск» прикрывал активные минные постановки в Ирбенском проливе (южнее острова Готланд). План этих постановок был разработан капитаном 1-го ранга Колчаком. Он лично участвовал в операциях, командуя минной дивизией. Встретиться Мацкевичу с Колчаком во время Первой мировой войны так и не довелось. Александр Васильевич после пожалования ему чина контр-адмирала в 1916 году был назначен командующим Черноморским флотом с производством в вице-адмиралы.
        К этому времени Дмитрий Александрович Мацкевич приступил к исполнению обязанностей начальника сборочно-установочного (монтажного) цеха Балтийского судоремонтного и механического завода.
        Во время службы на этом заводе Дмитрий Мацкевич поддерживал дружеские отношения с молодым инженером Евгением Токмаковым.
        Токмаков окончил кораблестроительное отделение Санкт-Петербургского политехнического института с дипломом 1-й степени. Несмотря на молодость, он быстро выдвинулся в число передовых инженеров, принял, по заданию морского ведомства, участие в международном конкурсе плавучих доков. Его проект был удостоен диплома 1-й степени. Помимо прочего, он прекрасно играл в шахматы - любимую игру Мацкевича.
        Нередко они собирались в уютной квартире Мацкевичей, и к их компании зачастую присоединялся еще один инженер - Виктор Петрович Вологдин, с которым Дмитрий Александрович был знаком еще со времени учебы в Морском училище.
        -Ну, вот собрались три мушкетера, - шутливо говорила Мария Степановна, - теперь до полуночи сидеть будут. И уходила на кухню, помогая кухарке готовить чай.
        Зачастую шахматные бои заканчивались музыкальными посиделками. За рояль усаживался Дмитрий Александрович Мацкевич, партию скрипки исполнял Виктор Петрович Вологдин, солировали Мария Степановна и Екатерина Александровна[4 - Екатерина Александровна - жена Виктора Вологдина.]. Особенно им удавался романс «Гори, гори, моя звезда», который приобрел огромную популярность в годы Первой мировой войны и который поручик Мацкевич и сестра милосердия Лера услышали в первый раз в исполнении лейтенанта Александра Колчака в далеком Владивостоке.
        Не обходились и шахматные баталии, и музыкальные посиделки без Богдановых. Иван Александрович обладал красивым баритоном, и когда он после недолгих уговоров начинал петь, Валерия Александровна будто светилась вся от гордости и любви.
        Заглядывал на «огонек» к Мацкевичам и инженер Шитиков, которому предстояло сыграть особую роль в судьбе Дмитрия Александровича.
        -Ага, вот и четвертый «мушкетер»! - приветствовала Мария Степановна Ивана Шитикова, когда тот появлялся в дверях.
        -Мария Степановна, красавица вы наша! - восклицал Шитиков, прикладываясь губами к ее руке. - Без вашего чая я просто не могу жить и запросто могу уйти в мир другой, - балагурил он.
        -Проходите, проходите, Иван Евдокимович, - приглашала хозяйка. - Не богохульствуйте. Вас уже заждались.
        За чаем Шитиков продолжал шутить:
        -Моя фамилия родилась на реках, где слово «шитик» обозначало деревянную палубную лодку. И поэтому я - потомственный корабел. А вот моряки - неисправимые романтики. Иначе грош цена была бы тяжести прощаний и фейерверку на причалах, бессонницам штормовых вахт, тысячам миль океанского одиночества и всем другим мужественным атрибутам морячества - простите за высокий стиль, - заканчивал он свои рассуждения и неожиданно перескакивал к другой теме: - Но, как и все люди, избравшие себе профессию, связанную с риском для жизни, моряки безоговорочно суеверны. Правда, рассуждают они на эту тему не очень охотно. Например, совершенно бессмысленно выпытывать у военного моряка, уходящего на выполнение даже безопасного задания, время возращения корабля в базу. Никогда не скажет. Прошу подтвердить, Дмитрий Александрович, - обращался он к Мацкевичу. - Уж вам-то это доподлинно известно.
        Дмитрий Александрович рассеянно кивнул головой, сосредоточенно обдумывал очередной ход.
        -И дело тут не в пресловутом сохранении военной тайны. Причина более прозаична: вера в приметы, суеверие, - продолжал Шитиков. - Вот, например, рассказывают, что одного известного и опытного капитана дальнего плавания спросили: «А правда, что суда не выходят в море 13-го числа или в ночь с воскресенья на понедельник?» Матерый морской волк пожал плечами и ухмыльнулся: «Да что вы, господи, какие предрассудки!» Потом помолчал немного и, насупив брови, добавил: «Вот пятница - это другое дело!»
        Присутствующие весело рассмеялись, а Дмитрий Александрович оторвался от шахмат и произнес:
        -Есть уйма других примет и верований, нарушать которые или отказываться от которых моряк не станет никогда. И нужно сказать, что хорошая морская практика не раз подтверждала действенность этих примет.
        Нередко на шахматные баталии в дом Мацкевичей забегал Анатолий Иоасафович Маслов, чье труднопроизносимое отчество служило предметом неисчислимых дружеских шуточек «шахматных» друзей-товарищей. Маслов закончил, как и Мацкевич, Морское инженерное училище в Кронштадте, но уже после Русско-японской войны. Морскую академию он закончил в один год с Мацкевичем. Учеба в академии, а затем и служба на Балтийском заводе сблизили их, несмотря на то что один (Мацкевич) проходил службу по военному ведомству, а другой (Маслов) - по морскому (гражданскому). Маслов был строителем линейного корабля «Петропавловск», в приемке которого принимал участие инженер-механик капитан 2-го ранга Мацкевич.
        Наступила Февральская революция. Всеобщее ликование, красные банты и петлички, одним словом, эйфория. И свобода, как оказалось впоследствии, мифическая.
        Дмитрия Александровича избрали в первый рабочий комитет Балтийского завода председателем от инженерного состава.
        2 марта 1917 года Николай II принял решение об отречении от престола.
        По свидетельству очевидцев, решающую роль в уговорах Николая II отречься от престола в пользу своего брата Михаила сыграл начальник штаба Верховного главнокомандующего генерал Алексеев, который и разослал командующим фронтами и флотами телеграммы по вопросу о желательности отречения Николая II.
        Командующий Черноморским флотом вице-адмирал Колчак ответа не послал. Остальные в той или иной мере поддержали требование об отречении.
        Брат Николая II, Михаил, в пользу которого император отрекся от престола, правил государством Российским 3 марта 1917 года с 10 часов утра до 18 часов вечера, практически один рабочий день. Отречение от престола не спасло Михаила, его расстреляли в 1918 году в Перми.
        А в мартовские дни 1917 года рассказывали, что двоюродный брат Николая II великий князь Кирилл Владимирович вывел Гвардейский флотский экипаж к Таврическому дворцу, где заседала Государственная Дума, под красными флагами и с красным бантом на плече.
        Угар и эйфория Февральской революции прошли быстро. Наступили отрезвляющие дни борьбы за власть, межвременья, террора.
        По улицам стало опасно ходить, особенно в мундире флотского офицера.
        Пришлось Дмитрию Александровичу спороть погоны, а ордена спрятать до более подходящего времени.
        Жизнь в Петрограде стала чрезвычайно тяжелой, голодной и холодной.
        После семейных советов с Богдановыми было решено пробираться на Восток, тем более что в 1918 году Мацкевич возглавил техническую группу, в которую вошли Маслов, Шитиков, Токмаков и Вологдин. Советская власть решительно взялась за восстановление разрушенной Гражданской войной промышленности, и инженер Мацкевич получил предписание от Балтийского завода, подтвержденное ВСНХ[5 - ВСНХ - Высший совет народного хозяйства.], отправиться на Воткинский завод и на верфь в Тюмени, а затем в Ново-Николаевск для открытия в этих городах отделений завода.
        После Воткинска их пути разошлись и далее на Восток они пробивались кто поодиночке, а кто и со всей семьей.
        Судьба распорядилась таким образом, что только четверо из них через несколько лет окажутся во Владивостоке, пробившись сквозь препоны жестокой Гражданской войны.
        Анатолий Иоасафович Маслов отстал где-то от поезда, не доезжая до Воткинска, и повернул на юг, в Севастополь, где уже через год работал на морском заводе.
        В Воткинске расстался с группой и Иван Шитиков. Какими-то неведомыми путями одно из его писем догнало Мацкевича поздней осенью 1918 года.
        «Уважаемый Дмитрий Александрович!
        Здравствуйте, очень извиняюсь, что так долго не давал о себе знать. Как вам известно, я направился домой в Питер. Но из всего этого получилось нечто ужасное. Домой, конечно, я не попал. Расскажу по порядку.
        В сентябре я от Иннокентия Александровича Молодых заручился документами, заверил их через правительство уральского главного уполномоченного труда, одобренного от чехословацкого национального совета, полагая, что этого достаточно, чтобы мне верили в моих целях, и т.п. И вот, имея на руках такие документы, я направился в направлении Перми. Прошел сто верст пешком, переплыв две речки в морозные дни, перенес столько лишений, ночевал в лесу под открытым небом в стогах сена. Наконец подошел к самому фронту, но тут случилось, что фронт белых покатился и я оказался в нескольких верстах от фронта.
        Меня арестовали как красноармейца партизанского отряда. Избили, отобрали деньги и некоторые вещи, хотели расстрелять, да слишком много было для них непонятного в документах. В целях выпытать у меня какие-то сведения отправили в штаб полка. И вот со связанными руками назад, жестоко избитого, два казака на лошадях гнали меня нагайками до штаба около 15 верст.
        В полковом штабе со мной обращались человечнее, но опять моим документам не поверили и отправили в штаб Иркутской стрелковой дивизии, стоящей на тракте, ведущем на Пермь в Афанасьевскую крепость. Представьте, что и здесь моим документам, как я понял, тоже не поверили, вообще не обратили на них никакого внимания. Но меня посадили под строгий арест.
        22 сентября пришли солдаты, взяли меня из-под ареста. По выходе на улицу я увидел группу арестованных солдат около 50 человек, окруженных другими вооруженными солдатами. Меня поставили в строй и погнали к середине села. Я подумал, что все кончено. Нас ведут расстреливать, что здесь практикуется каждый день. Но, к счастью, этого не было. Нас привели на середину села, окружили несколькими рядами солдат при множестве зрителей. Началась ужасная порка. Было положено на дороге несколько бревен и снятых дверей. Был прочитан приговор одним из офицеров, и начали бить всех по очереди.
        Я рассмотрел подробнее всех, кого наказывали. Кроме вышеупомянутых солдат, было еще около десятка крестьян разных возрастов. И вот дошла очередь до меня. Офицер приказал мне, как и всем прочим, снять штаны и ложиться. И вот два палача - один солдат, другой офицер - начали буквально рвать мое несчастное тело. Первые около десяти ударов я выдержал, крепился, сколько хватало моих сил. Я начал грызть фуражку, чтобы не подавать звука, но не вынес и я, как и другие, кричал. Кричал, как животное, которое резали, разницы не было. Как я уловил слухом, мне было решено начальником штаба дать сто ударов, но дали меньше.
        После порки отправили под арест. Продержали еще две недели. Потом прикомандировали меня к обозу, в котором я нахожусь по сие время. Вот, Дмитрий Александрович, что дала мне жизнь. Естественно, возникает вопрос - за что все это? За какое преступление? Сколько я ни спрашивал, доказывал, кто я, но на меня кричали офицеры.
        В прошлой жизни своей испытал много, но все то прошлое было ничтожеством перед всем тем, что я пережил здесь. За что, за что все это? Так, стороной я слышал, будто я красноармеец, будто я комиссар. Моя ссылка к моим документам их нисколько не убеждала. Впоследствии, когда я получил некоторую свободу, меня заставили работать: ковать лошадей исправлять ружья, автомобили. Отношение всех окружающих стало хорошее, и даже комендант штаба обещал освободить совсем. В таком положении я остаюсь и в настоящее время. И вот теперь, униженный душой и телом, не знаю что делать? Хотел бежать - поймают, расстреляют, что и было в точно таком случае на днях с пленным. Я полагаю, что я скоро получу свободу. Так вот как, Дмитрий Александрович, судьба скрутила меня.
        Хотел я написать Евгению Михайловичу, да не знаю его точного адреса. Скажите ему, что со мной было. Может быть, увидимся, тогда расскажу, как восстанавливалось государство Российское на этой войне. За два месяца я уже изучил все».
        После всего пережитого Шитиков твердо встал на позицию большевиков, занимал довольно высокую должность и дошел с войсками Дальневосточной Красной армии до Владивостока, где встретился с Мацкевичем при весьма трагических обстоятельствах.
        Глава 4
        Коллежский асессор
        Виктор Вологдин стоял у ворот Морского инженерного училища, из которых его вывел караул из трех воспитанников во главе с дежурным офицером. Одет он был в шинель с башлыком, но на шинели уже не было погон. Их только что сорвали с его плеч перед строем воспитанников, после оглашения приказа об отчислении.
        А началось все с того, что начальник училища генерал-майор Пароменский в свое время организовал в училище «Читальню» - своеобразный читальный зал, библиотека которого пополнялась книгами, журналами и газетами за счет членских взносов самих воспитанников. Читальня управлялась советом старшин по три человека от каждого курса.
        Совет был выборным и фельдфебель Виктор Вологдин был одним из управляющих читальней.
        9 декабря 1905 года командиром 1-й роты была принесена жалоба на фельдфебеля, старшего воспитанника Кальбуса, небрежно относящегося к своим обязанностям. Начальник училища генерал-майор Пароменский обратился к воспитанникам с речью, в которой заявил, что воспитанники, управляющие читальней, «не могли так поступать, как они сделали с выпиской журнала “Русское дело”, и что, вообще, при управлении читальней они нарушили правила училища». В ответ девять старшин, в числе которых был и фельдфебель, старший воспитанник Виктор Вологдин, написали «недисциплинарный протокол» и сложили с себя обязанности по управлению читальней. Начальник училища доложил об этом инциденте Морскому министру, который «изволил приказать» уволить из училища всех причастных, в том числе и Виктора Вологдина, что и было сделано в январе 1906 года. Благодарный поступок, но не совместимый с требованиями воинской дисциплины в любом закрытом учебном заведении при любом общественном строе.
        Виктор зябко передернул плечами и уныло направился к пристани.
        Честно сказать, он до сих пор не верил, что случилось непоправимое. Рухнули мечты о флоте, о кораблях… Осталось горькое сожаление о содеянном, о том, что надо было делать все совсем по-другому. А как «по-другому»? Он же не мог подвести товарищей. Все подписали протест, и он тоже подписал…
        А теперь куда идти?
        В это время в Петербурге жили помимо Виктора три брата Вологдиных: Сергей, Владимир и Валентин.
        Виктор решил идти к старшему, к Владимиру.
        Старший брат встретил Виктора довольно холодно.
        -Ну, вот, еще один доигрался, - увидев, что на шинели Виктора отсутствуют погоны, даже не поздоровавшись, произнес брат. Виктор промолчал.
        -Ну, давай, рассказывай, - потребовал Владимир Петрович, когда Виктор, раздевшись, прошел в гостиную.
        Виктор поведал о своих злоключениях, не скрывая горького разочарования в содеянном.
        Реакция Владимира Петровича была бурной.
        -Ну, что вы себе вообразили? Двое уже поплатились за вольнодумство, и третий туда же. Революционеры, мать вашу… прости господи. Ни о семье не думают, ни о себе! - бушевал брат. - Что дальше делать будешь? Куда тебя, оболтуса, определять? Куда ты со своими характеристиками сунешься? - продолжал он, засыпая вопросами Виктора.
        Тот молчал, понуро опустив голову.
        Виктор иногда вспоминал «золотые денечки», когда братья собирались вместе в Коломне. Однажды, только они расселись за музыкальными инструментами: за роялем - Сергей, скрипка - Виктор, флейта - Борис и полилась музыка Бетховена, как дверь без стука отворилась и осторожно вошел Валентин.
        -А вот и виолончель! - воскликнул Сергей.
        Братья бросились обнимать пришедшего, который рассказал, что его после отсидки в тюрьме высылают на родину - в Пермь.
        Позже Виктор стал свидетелем крупной ссоры Валентина с Владимиром.
        Владимир уговаривал того отступиться от желания работать на заводе и посвятить себя полностью науке. Валентин не соглашался. Владимир в сердцах бросил фразу, которую не раз потом вспоминал Виктор:
        -Эта власть дала нам образование, возможность жить каждому по таланту и средствам, а вы хотите сломать все «до основания». А сколько прольется крови, сколько поломанных судеб, что будет с Россией? Витаете в облаках не думаете о том, что так просто вам никто ничего не отдаст, тем более власть.
        Семья Вологдиных была большая, но почему-то недружная. Пятеро братьев и сестра так и не смогли установить родственные отношения на протяжении всей своей жизни. Неизвестно по какой причине.
        Правду говорил Лев Николаевич Толстой: «Каждая семья несчастна по-своему».
        Может быть, на этом сказалась разобщенность семьи - дети рано выбирали свой самостоятельный жизненный путь, а может быть, взаимоотношения матери и отца влияли.
        Во всяком случае, отец, Петр Александрович, неожиданно оставил семью, перебрался в Сибирь и в 1912 году оказался в Томске, где и умер. Последние годы его жизни вообще были окутаны тайной.
        Братья, каждый по-своему, были очень близки с теткой, сестрой матери, Глафирой Дмитриевной Шевцовой. Она пользовалась у племянников не просто большим уважением, но была для них, по существу, второй матерью - человеком, которому они доверяли самые сокровенные мысли, делились своими замыслами, доверяли большие и маленькие тайны. К помощи Глафиры Дмитриевны, которую в семье и стар и млад звали тетей Глашей, они прибегали в трудные минуты жизни, и она всегда их выручала.
        Два старших брата Виктора - Борис и Сергей, активно участвовали в революционной деятельности, за что их неоднократно арестовывали, выпускали из тюрьмы, потом снова арестовывали и высылали - кого за границу, кого в места не столь отдаленные, но с запрещением появляться в Москве и Петербурге.
        Два других, Владимир и Валентин, сделали себе карьеру еще до революции. Владимир так и не смог смириться с октябрьским переворотом, а Валентин стал крупным советским ученым.
        Но это будет потом, а сейчас Виктор выслушивал открытое недовольство старшего брата.
        -Ну, ладно, - сам себя оборвал Владимир Петрович. - Давай будем определяться. Я переговорю с директором политехнического, но окончательно вопрос решится только после его разговора с тобой.
        Через три дня Виктор прибыл на аудиенцию к директору Санкт-Петербургского политехнического института Андрею Григорьевичу Гагарину.
        Виктор с непонятной для него самого робостью проследовал в кабинет директора, куда, открыв дверь, его проводил секретарь.
        Он полагал, что директором должен быть благообразный старичок в очках или даже в пенсне, но увидел полнолицего человека лет пятидесяти, крепкого телосложения, с пышными усами и глубокими залысинами.
        -Ну, что ж, молодой человек, добрый вечер, присаживайтесь. Да не тянитесь вы так, чай не на военной службе, - приветствовал Вологдина директор доброй улыбкой.
        Виктор присел на краешек стула и огляделся.
        -Просмотрел я ваши документы, - продолжал директор. - Успеваемость у вас отменная, а вот вольнодумство в явном виде ни к чему, оно и в нашем, сугубо гражданском, ведомстве не приветствуется. И вы должны будете впредь соблюдать правила, установленные для студентов Политехнического института. К сожалению, после известных событий институт закрыт и занятия начнутся только осенью.
        Виктор понял, что речь идет о расстреле демонстрации рабочих 9 января 1905 года. В народе эту дату уже окрестили, как «Кровавое воскресенье».
        -Хоть вы практически и закончили Инженерное училище, но учиться будите в нашем институте с первого курса. Предлагаю вам место в электротехническом отделении. Вы согласны?
        Виктор вскочил со стула и по-военному склонил голову в знак согласия. Какой-то ком подступил к горлу, и он не мог вымолвить ни слова.
        -Ну, ну, - тоже расчувствовался директор, - благодарите своего брата. Кстати, передавайте ему низкий поклон. И, прошу вас, не огорчайте больше ни его, ни меня. К занятиям институт приступит в сентябре.
        Директор углубился в чтение каких-то бумаг, скопившихся на столе. Вологдин понял, что аудиенция окончена, и тихо вышел за дверь.
        Позже он узнал, что Гагарин пришел к руководству института из армии. Капитан гвардейской пешей артиллерии князь Гагарин, окончивший Санкт-Петербургский университет с серебряной медалью, кандидатом наук, и Михайловскую артиллерийскую академию по 1-му разряду, был по рекомендации статс-секретаря Витте назначен директором Политехнического института с производством в чин статского советника.
        Гагарин был директором института до февраля 1907 года, когда ему вменили обвинение в неисполнении служебного долга. Несмотря на протесты профессоров и студентов дело было передано в суд, который состоялся в апреле 1909 года и признал Гагарина виновным в «противозаконном бездействии власти» и приговорил к наказанию в виде лишения права в течение трех лет поступать на государственную и общественную службу.
        Все это явилось следствием того, что князь Гагарин неоднократно вступал в конфликты с правительственными и полицейскими чиновниками по поводу непринятия мер «по предотвращению и прекращению незаконных действий различного рода, совершавшихся в стенах института».
        Виктор Вологдин тоже оставлял подписи в петициях, выражающих признательность и поддержку своему директору, несмотря на то что в свое время зарекался никогда больше подобного не делать.
        А тогда, весной 1906 года, окрыленный и уверенный в светлом будущем, Виктор отправился домой, в Пермь, где и провел все время до начала занятий в институте.
        Лето пролетело как один день, и виновата в этом была Катя Белопашенцева. Виктор и Катя были одногодками. Дома их родителей стояли недалеко друг от друга, так что знакомы они были с детства, а уже когда им исполнилось по шестнадцать лет, зародились первые романтические отношения. Неизбежно вспыхнувшее чувство не угасало и после того, как Виктор поступил в училище в далеком, как им казалось, от Перми Кронштадте. Когда Виктор, возмужавший, в красивой форме, в бескозырке с ленточками появлялся на каникулах в городе, пермские девчата только вздыхали, зная, что есть у него Катюша и она-то уж никому перебежать дорогу ей не позволит.
        На одном из свиданий Виктор неожиданно заявил своей возлюбленной:
        -Тебе не кажется, что мы - половинки единого целого? Чувствуем, понимаем друг друга с полуслова. Порой я думаю даже, что мы родились в один и тот же миг.
        Они часто переписывались, с нетерпением ожидая того времени, когда Виктор окончит училище, строили планы о совместной жизни, причем Катя просто бредила Петербургом и его театрами. Сама она пробовала играть в самодеятельных спектаклях, иногда даже в главных ролях.
        …Они сначала разругались, когда Катерина узнала об отчислении Виктора из училища и первое время даже не приходила на свидание. Потом они как-то незаметно помирились и сошлись на том, что поженятся, как только Виктор получит обещанную братом квартиру. Так оно и случилось. Они обвенчались в Петербурге, когда Виктор перешел на второй курс. Осенью 1906 года Виктор приступил к обучению на первом курсе, облачившись в студенческую тужурку с погонами Петербургского политехнического института.
        Переехав в Петербург, Катерина с головой окунулась в театральный мир. И даже тогда, когда у них появилась дочь, она редко пропускала гастроли именитых артистов. В одном из писем к тете Глаше она напишет:
        «После Вашего отъезда была в театре 2 раза. Давали “Евгения Онегина” и “Жизнь за царя”. Первый спектакль прошел очень и очень посредственно, зато второй - великолепно. Участвовали все лучшие силы. Антониду играла Нежданова, приехавшая из Москвы на гастроли. Редко бывает, что артистка соединяет в себе все: красоту, голос, игру. А Нежданова всем этим обладает. Уж давно я не получала от оперы такого наслаждения, как в последний раз. В довершение удовольствия оркестром дирижировал Направник. На Масленицу собираемся в Александринку. Билеты обещала достать одна знакомая. Не знаю, удастся ли».
        Молодой папаша не скрывал любви к своей крохе и писал тете Глаше в декабре 1908 года:
        «…[Вероника] жива и здорова. В настоящее время валяется на кровати на животе и блаженствует, воображая, очевидно, себя сфинксом, а может, и столоначальником - во всяком случае, вид очень важный и высокомерный. Сейчас пришлось сфинкса переворотить на спину, так как нос оказался натертым до крайности о подушку. Впрочем, оставляя тему о Верушке на долю Кати, скажу несколько слов о себе. Занятия мои идут довольно прытко - сдал почти все экзамены, однако раньше весны не кончить, так как осталось довольно много чертежной работы. Числа с 23-го у нас начинается праздник и мы все уезжаем на несколько дней к Валентину, благо погода стоит хорошая. Вообще же нынче выезжать приходится редко - всего едем третий раз из Лесного. В городе будем музыкантить, а то я совсем забросил скрипку.
        22 декабря. Сижу один. Катя уехала в театр - вернется часа в два ночи. Вероника пока спит, через полчаса проснется. Интересно, придет ли Надежда? [сестра братьев Вологдиных. - Прим. авт.]. Разговоров у нее было по этому поводу много. Я же сильно сомневаюсь, что увижу ее на Рождество здесь. Затем интересно также и то - как у нее идут учебные дела, принесли ли пользу мои занятия по арифметике или нет. По крайней мере, она пишет, что ей по математике легко. Выписал я ей нынче журнал «Природа и люди». Не знаю, насколько разумно поступил, так как едва ли она может уделять достаточно времени на чтение всего журнала. Последний раз как будто бы приличен, не пошлый, знакомит с миром. Приложение - Диккенс.
        В настоящую минуту раздаются из кроватки тяжелые вздохи - предвестники близкого пробуждения, поэтому письмо заканчиваю, т.к. надо готовить порцию молока. Вологдин.
        Много ли у тебя в этом году работы и довольна ли учениками?»
        Виктор много работал, чтобы содержать семью. Расходы все время увеличивались. Он брал подряды на переводы технических текстов с немецкого языка, занимался репетиторством и частенько побаливал от истощения и переутомления. Катерина заявляла, что все его болячки были связаны только с простудой, поскольку у него болело горло, и она лечила его от ангины.
        Перед самым окончанием института Виктор едва избежал призыва в армию. Он не успел внести плату за обучение, к тому же закончился «вид на жительство», а новый не выдавали, пока не будет внесена эта самая плата. Помимо прочего, оказалось, что у него нет свидетельства «об отсрочке воинской повинности для получения образования.
        -Ну, как же так получилось? - заломила в отчаянии руки Екатерина. - Что делать теперь? Только-только отошли после отчисления из училища, и вот - на тебе! - воскликнула она.
        -Да, найду я эти несчастные пятьдесят рублей, - произнес с отчаянием в голосе Виктор.
        Он понимал, что под угрозой оказались все: семья; многолетний упорный труд, сама возможность завершить образование. Родители ничем помочь не могли, и это было нетрудно понять: всех и каждого из пяти братьев поддерживать материально было невозможно. Оставался единственный выход - обратиться к лучшему, надежнейшему другу - тете Глаше.
        Виктор отправил ей письмо с просьбой о помощи, в котором сделал приписку:
        «Вообще говоря, у меня деньги есть, но только в скрытом состоянии - я переводил с немецкого одну техническую книжку и должен получить за это удовольствие около 140 рублей, но когда получу - неизвестно. Работы сейчас очень много - рублей на двести, и горевать в этом отношении не приходится - было бы только время».
        На самом краешке письма дописал: «50 рублей возвращу, получив первое жалование из института».
        Глафира Дмитриевна немедленно переслала деньги, плата за обучение была внесена, угроза мобилизации отступила, и Виктор благополучно завершил образование.
        Получив долгожданный диплом после защиты в декабре 1909 года дипломного проекта «Снабжение электрической энергией города Перми», Виктор с семьей уехал в родной город, где отдыхал до самого июля. Отдых, действительно, был необходим. Бледного и исхудавшего инженера пермская родня пригрозила «поставить на ноги» за один месяц.
        Получив звание инженер-электрика, Виктор Петрович был определен на службу младшим лаборантом в родной институт.
        Ему был пожалован чин Х класса (из XIV по «Табелю о рангах»). С этого времени на него был заведен так называемый «Послужной список».
        Жить стало легче.
        Летом 1911 года Виктора Петровича командировали за границу для ознакомления с передовыми турбиностроительными заводами.
        Он побывал в Германии, Франции, Швейцарии. Владея в совершенстве немецким языком и немного слабее французским и английским, Вологдин не нуждался в переводчиках, свободно общался с иностранными инженерами и собрал богатейший материал по паровым котлам, который весьма пригодился ему в дальнейшей работе. К тому времени он уже завершил перевод с немецкого на русский книги Бауэра и Лаше «Морские паровые турбины» издания Рикера и широко использовал ее при чтении лекций в Политехническом институте.
        Первый вопрос, который задала ему Екатерина Александровна после возгласа: «Ох, как я соскучилась!» и последовавших поцелуев, был неожиданным:
        -Ну, рассказывай, Виктор, какие театры у них, какие постановки ставят? Часто ли Шекспира играют?
        -Катюша, ну какие театры, какой Шекспир? Я до того на заводах уставал, что по вечерам едва до постели добирался.
        -Ну а люди-то как живут? - продолжала допытываться жена.
        -Живут, как и везде, как и у нас: и хорошо, и плохо, - пошутил Виктор Петрович. - Конечно, чистоте и порядку у них можно позавидовать, - добавил он и принялся рассказывать о своих впечатлениях.
        Рассказ затянутся до позднего вечера.
        -Нам еще долго догонять их как в технике, так и в умении жизнь обустраивать, - подытожил он повествование.
        Привыкший к труду с детского возраста, когда уже в 14 лет он перешел на самообеспечение, зарабатывая репетиторством, Виктор Петрович набрал себе работы выше всякой нормы. Начав работать еще до окончания института, он все повышал нагрузку и с 1914 по 1918 год работал в четырех местах: преподавал в Коммерческом училище, Политехническом институте и Институте путей сообщения, а в 1914 году его перевели в Морское ведомство и назначили прорабом Главного управления кораблестроения по электротехнической части.
        Вот тогда-то и произошла встреча с Дмитрием Мацкевичем, определившая их дальнейшие судьбы.
        Прошло десять лет с того времени, когда Мацкевич отправился служить на Дальний Восток, а Вологдин продолжал учебу в Морском училище. Они уже обзавелись семьями, достигли определенного положения в обществе.
        Есть люди, от встреч с которыми память остается надолго, как бы ни мимолетно была встреча, люди не просто умные и добрые, а побуждающие и других делать добро. К таким относились Виктор Петрович и Дмитрий Александрович.
        Встреча произошла до обыденного просто, на одном из заводских совещаний по вопросам поставки электрооборудования на строящиеся корабли.
        Вологдин первым подошел к инженер-механику, капитану 2-го ранга с открытым славянским лицом, шкиперской бородкой и намечающейся лысиной.
        Виктор Петрович и сам страдал от того, что волос на голове становилось все меньше и меньше.
        -Бывший воспитанник Морского инженерного училища, - назвав себя, представился он.
        -Виктор, неужели это ты? - искренне удивился Мацкевич. - Пройдем ко мне в кабинет, поговорим.
        Они проговорили не один час, вспоминая и время обучения в училище, и события, произошедшие после этого.
        Встречи стали регулярными. Их сблизили не только увлечение шахматами, но и любовь к музыке.
        Подружились и их жены. Заядлая театралка Екатерина Александровна нашла в Марии Степановне родственную душу, и они нередко посещали вдвоем театры, оставляя на попечение мужей детей и семейные заботы.
        Между тем служба и преподавание отнимали у Виктора Петровича много сил, на отдых времени почти не оставалось. В соответствии с «Табелем о рангах» ему были пожалованы за выслугу лет чины титулярного советника, коллежского асессора, светло-бронзовая медаль «В память 300-летия дома Романовых». Перед самой революцией Виктору Петровичу Вологдину был высочайше пожалован (опять же за выслугу лет) орден Святого Станислава 3-й степени.
        Будучи сугубо штатским человеком, Виктор Петрович питал пристрастие к униформе. Вероятно, этому способствовала обстановка, в которой он воспитывался, жил и работал.
        Во-первых, реальное училище, все годы обучения в котором требовали соблюдать форму одежды.
        Затем Морское инженерное училище - тоже специальная форма. Студентом Санкт-Петербургского политехнического института он носил тужурку с вензелями на погонах и фуражку с кокардой.
        В институте путей сообщения, где Виктор Петрович преподавал, он обязан был соблюдать все те же правила одежды и носил на занятия форменную тужурку и фуражку с перекрещенными молотком и гаечным ключом.
        Став коллежским асессором, а затем и надворным советником, носил мундир морского ведомства.
        С началом Первой мировой войны вся промышленность России была поставлена на военные рельсы. Ко всем своим нагрузкам Виктор Петрович стал преподавать еще и в офицерской автомобильной школе и в морских гардемаринских классах.
        К 1916 году в семье Виктора Петровича стало уже трое детей: родились двое сыновей - Игорь и Дмитрий.
        Несмотря на войну, жизнь шла своим чередом. Братья Вологдины служили и работали, вкладывая все свои силы и умения для укрепления боевого могущества флота. Инженер-капитан 2-го ранга Владимир Петрович был техническим директором франко-русского завода, Виктор Петрович, помимо преподавательской деятельности, работал прорабом Главного управления кораблестроения.
        Валентин Петрович конструировал и испытывал генераторы для радиостанций Балтийского флота.
        Все реже стали собираться друзья на шахматные баталии и музыкальные посиделки в квартире Мацкевичей.
        В 1917 году после отречения от престола Николая II, последовавшей затем революции и Гражданской войны друзья оказались перед нелегким выбором. Через год жизнь в Петрограде стала еще невыносимей. Налаженный быт разбился о реалии смутного времени.
        Друзья собрались на квартире Мацкевичей в последний раз, Дмитрий Александрович нередко рассказывал о своей жизни во Владивостоке во время Русско-японской войны. С особым чувством и непреходящим удивлением он говорил о том, что поутру хозяйка дома, где он жил, выходила на крыльцо и брала разложенные на нем на чистых тряпках свежие овощи, зелень и молоко. Все это поставляли местные корейцы и китайцы за невысокую плату по заранее установленной договоренности. А какие там рыбные базары, красная икра и крабы! Друзья недоверчиво покачивали головами.
        Конечно, не это послужило причиной для принятого решения пробиваться на восток.
        Главным было то, что во Владивостоке высадились войска Японии и Антанты. Владивосток был объявлен открытым международным городом.
        Устроиться там имеющим морскую специальность и неплохую квалификацию можно будет без труда, решили друзья.
        Гражданская война полыхала по всей России. Куда бы ни пойти, куда бы ни податься на все четыре стороны: на севере и юге, западе и востоке.
        На севере с малыми детьми делать нечего, на западе - сплошная заграница и немецкая оккупация, на юге - настоящая война и кровавые битвы.
        Но вторую такую зиму, какая случилась в 1918 году в Петербурге, им уже не пережить. Город опустел: из трех миллионов населения бежали из него более миллиона.
        Так что оставался один путь - на восток. Особенно тяжело было принимать решение Мацкевичам - Мария Александровна была в интересном положении и вот-вот должна была разродиться. Мацкевичи решили добирать хотя бы до Иркутска, где у Марии Александровны были знакомые и где помнили еще ее отца.
        Договорились о том, что добираться будут самостоятельно или с семьями, или поодиночке.
        Мацкевич взял на себя оформление соответствующих документов.
        -Ну, с богом, - напутствовал Дмитрий Александрович, провожая гостей. - До встречи во Владивостоке.
        Вологдины первым пунктом остановки по дороге на восток выбрали Пермь.
        Глава 5
        Комендант Воткинска
        Весной 1918 года семья Вологдиных добралась до Перми. Кое-как разместившись с перепуганными и плачущими детьми в вагоне поезда, отходящего из Петрограда, они с присущими для того времени трудностями почти доехали до места назначения, когда Виктор Петрович попал в неприятную историю.
        Один из парадоксов Гражданской войны заключался в том, что несмотря на разруху и противоборство «красных», «белых», и даже «зеленых» железная дорога продолжала функционировать. Несмотря на отсутствие угля, ремонтных бригад, проводников и прочего, прочего, прочего. Уголь заменяли дровами, а на некоторых станциях даже отпускали из специальных кранов кипяток.
        Вот к одному из таких кранов с кипятком и встал в очередь Виктор Петрович. Перед ним стояла беременная женщина, которая вдруг как-то обмякла и навалилась на него всем телом, потеряв сознание. Вологдин едва успел подхватить ее, выпустив чайник, который держал в правой руке. Вокруг них сразу закрутилась суматоха, заохали женщины, матюгнулись мужчины. Через некоторое время дама пришла в себя и принялась расточать благодарности. В это время загудел паровоз и поезд дернулся, набирая ход. Виктор Петрович подхватил пустой чайник и на ходу вскочил на подножку.
        Уже в купе он обнаружил, что его обчистили как липку. Вместе с деньгами исчезли и некоторые документы…
        Виктор Петрович повинился перед Катюшей о случившемся уже в Перми. Катерина только руками взмахнула и горестно вымолвила:
        -Господи, спасибо, хоть в живых остался!
        Через некоторое время Вологдин собрался было в Воткинск, но Екатерина Александровна решительно воспрепятствовала этому:
        -Неужели, ты не видишь, Виктор, что творится? Подумай о семье. Ведь у тебя малолетние дети, - упрекала она его.
        Виктор Петрович промолчал… Вечером следующего дня к ним пришел гость - невыразительный субъект с военной выправкой. Это был посланник от старшего брата, Владимира. На словах он передал, что Виктора Петровича ждут в Воткинске, и немедленно.
        После бурного объяснения с женой и обещания, что он не будет ни во что такое ввязываться, Виктор все-таки выехал в Воткинск.
        Уже поздним вечером по указанному посланником адресу он нашел двухэтажный деревянный дом и постучался. Услышал, как кто-то подошел к двери и притих за ней. После повторного стука послышался знакомый голос, спросивший:
        -Кто там?
        Виктор назвался, дверь приоткрылась и он увидел брата, прячущего в карман браунинг.
        -Проходи, брат, - обнял его Владимир. - Как видишь, живу один, семью отправил в Швецию, - продолжал он, доставая из печи чугунок с картошкой в мундире и накладывая в чашку свежие огурцы и помидоры.
        На столе появилась из ниоткуда бутылка самогона. Владимир разлил мутноватую жидкость по стаканам.
        -Ну, давай выпьем, брат, - приподняв свой, произнес Владимир и, чокнувшись о стакан Виктора, продолжил: - С богом!
        Закусив краснобоким помидором, предложил:
        -А теперь поговорим, брат. Семью в Перми оставил?
        Виктор кивнул головой, не успев прожевать картофелину.
        -Извини, Виктор, разносолов не держим. А если серьезно, что думаешь делать?
        -Да мы с друзьями решили пробираться во Владивосток.
        -Дело хозяйское, конечно. А я решил уехать в Париж. Не знаю, и не надеюсь, что мы победим… Вот еще одну авантюру переживу - и в путь-дорогу дальнюю - на запад. Давай по второй, брат, чтобы нам сопутствовала победа, - предложил Владимир.
        -Давай, - легко согласился Виктор.
        -Но ты сам себе противоречишь. Говоришь о победе, но в нее не веришь…
        -Виктор, я постарше тебя, да и в таких кругах вращался, что тебе и не снилось. После расстрела царской семьи я уже ни во что не верю.
        Виктор сразу вспомнил времена, когда Владимир был техническим директором Франко-русского завода в Петербурге.
        -Ну а теперь главное. Я не на последнем месте в Союзе фронтовиков. Не сегодня-завтра полыхнет, восстанут рабочие Ижевского и Воткинского заводов. Тебе не отсидеться в стороне, надо будет принимать чью-нибудь сторону. Я всякого на Русско-японской повидал, а ты пороху и не нюхал. В любое время тебя могут мобилизовать в армию не наши, так красные. Воинского чина ты не имеешь, пойдешь рядовым в окопы. В общем, предлагаю тебе после восстания должность коменданта Воткинска. Я уже переговорил кое с кем, узнав, что ты в Перми. Давай по третьей - и отдыхать. Утро вечера мудренее. Я надеюсь, что согласишься. Да, выпустили джинна из бутылки… - закончил он совсем непонятно.
        Как и предсказывал Владимир Петрович Вологдин «полыхнуло». Утром 8 августа 1918 года Союз фронтовиков Ижевска выступил с оружием в руках против Красной армии. К середине дня город был в руках восставших. 17 августа внезапным ударом был взят Воткинск. Началось формирование Народной армии, в которой Владимир Петрович Вологдин стал начальником штаба и своим приказом назначил Виктора Петровича Вологдина, без указания чина, комендантом города Воткинска. Затем инженер Вологдин назначается начальником технической части Галевского района. 17 августа был образован Комитет Учредительного собрания Прикамского края (Прикомуч). С 1 сентября 1918 года ему передавалась вся полнота гражданской власти на всей территории.
        3 сентября 1918 года в газете «Ижевский защитник» опубликована Декларация этого правительства:
        1.Восстановление всех политических свобод, завоеванных революцией февраля 1917 года.
        2.Восстановление всех демократических основ земского и городского самоуправления, избранных на основе всеобщего равного, прямого и тайного голосования.
        3.Установление связей и признание ответственности перед Комучем.
        4.Всемерное способствование скорейшему возобновлению работ Всероссийского Учредительного Собрания.
        Прикомуч единовременно передал Народной армии шестьдесят тысяч винтовок. Дело в том, что русскую армию снабжали винтовками Мосина всего три завода: Сестрорецкий под Петроградом, Тульский и Ижевский, так что недостатков в оружии Народная армия не испытывала. Недоставало патронов.
        Внук Виктора Петровича, Валерий Шевченко, в своих воспоминаниях описывает интересный случай:
        «Как-то имея в виду “белое” дедово прошлое, я спросил его: “Ну, а как ты воевал с красными, в кого-нибудь стрелял?” В ответ на это дед рассказал мне следующую историю:
        “Как-то два солдата из нашего гарнизона решили перебежать к красным, но их поймали. Поймали и решили судить. Не расстреляли сразу, а именно решили судить, поскольку у нас была армия, в которой должны были действовать законы. Принятие такого решения вызвало серьезные затруднения. Адвокатов среди офицеров еще кое-как нашли, а вот на должность прокурора никто не соглашался. Пришлось стать “прокурором” мне.
        Пойманные были молодые деревенские мальчишки, которым не исполнилось и двадцати лет. Грозил им расстрел. Во время судебного разбирательства начались неувязки. Речь адвоката прозвучала как прокурорская, адвокат не сомневался в том, что подзащитных следует расстрелять, ну а я, - говорил дед, - выступил как адвокат. Однако несмотря на эти шероховатости, приговорили все-таки к расстрелу. Расстрелять должны были ранним утром на восходе.
        Я не мог заснуть и среди ночи отправился в тюрьму. Меня, разумеется, пропустили. Взял у охраны ключи и выпустил парней, посоветовал им поскорее смываться…”»[6 - Современные историки и, в частности, А.В. Корабейников в книге «Воткинское судостроение и Гражданская война», весьма сомневаются в правдивости этого рассказа.]
        …Восстание ижевских и воткинских рабочих стоит особняком в истории Гражданской войны. Его по-своему описывают и участники тех событий с обеих сторон, и современные историки. Эта «трехмесячная», или, как ее еще называют, «стодневная» война «красных» с «красными» (и те, и другие вступали в бой под красными флагами), так и осталась феноменом, не изученным до настоящего времени. Ну, не укладываются эти события почти столетней давности в прокрустово ложе «идеологического противостояния», и все тут.
        Даже форма военной одежды для Народной армии была установлена особая. Всем чинам ее запрещалось носить погоны и кокарды русской императорской армии. Поначалу вместо «старорежимных» российских кокард на головных уборах носили черно-оранжевую георгиевскую ленточку, а также белую повязку на левом рукаве, а вместо погон - нарукавные нашивки на правом. Один из генералов белой армии поведал в своих мемуарах впечатления о внешнем виде повстанцев: «Без погон, со щитком наподобие чешского на правом рукаве, почему-то с георгиевской ленточкой вместо кокарды на фуражке. Вид полутоварищевский…».
        И лишь в октябре 1918 года последовал приказ Верховного главнокомандующего генерал-лейтенанта Болдырева:
        «В целях упрочения дисциплины и облегчения управления войсками, а также для отличия по наружному виду военнослужащих от прочего населения приказываю:
        Военнослужащим носить исключительно присвоенную… походную боевую и доныне не отмененную никакою законною Всероссийскою властью форму, погоны защитного цвета, с установленными отличиями чинов и с шифровкою части… Нарукавные знаки отменяю…»
        Рассчитывая на победу и учитывая, что для снабжения заводов необходима электрическая энергия, Примкомуч принял решение о строительстве электростанции. Тут и пригодился инженер-электрик Виктор Петрович Вологдин со своим дипломным проектом. Но воплотить свои идеи и планы он не успел.
        Уже в сентябре стало ясно, что ижевцам-воткинцам против регулярных частей Красной армии долго не продержаться.
        Виктор Петрович по совету старшего брата все-таки отправил во Владивосток свою семью с надеждой присоединиться к ним в ближайшее время.
        Как-то вечером они встретились с братом, во время его краткого пребывания в Воткинске, в том самом доме, где увиделись после долгой разлуки в первый раз. Владимир Петрович в форме капитана 2-го ранга, усталый и весь какой-то издерганный, тяжело опустился на табурет и разразился длинной тирадой:
        -Плохи наши дела, брат. Нет среди нашего войска единства. Все смешалось: Комуч, Прикомуч, Временное правительство, Директория - и каждый тянет российское одеяло на себя. В конце концов это «одеяло» не выдержит и разорвется. Я тебе говорил, что проиграем мы эту войну, поистине Гражданскую! И если у Красной армии есть все-таки какой-то стержень, то у нас его нет и в помине. Создали верха управления, а про низы и забыли. Во главе стоят люди, знающие, как пишется, но не знающие, как выговаривается. Наступило время «наполеончиков», и многими нашими частями командуют стратегические младенцы, умеющие командовать, но не умеющие управлять. Так что я тебе советую, Виктор, отправляйся вслед за своей семьей. А я еще повоюю, и если Бог поддержит, доберусь до своих. В конце концов, семья - это святое, а воевать за чьи-то амбиции и принципы - увольте.
        Владимир Петрович надолго замолчал. Молчал и Виктор, думая о том, что, наверное, последует совету старшего брата. Через некоторое время Владимир Петрович возобновил разговор:
        -На случай нашего отхода, а он неминуем, необходимо делать переправу. У нас есть три парохода и несколько барж. Конечно, перевезти на них тридцатитысячную армию, орудия, пулеметы, военное снаряжение - немыслимое дело. Надо делать понтонную переправу. Давай покумекаем как.
        И они принялись обсуждать детали плана переправы ижевско-воткинцев на противоположный берег.
        Во-первых, необходимо было защититься от речных кораблей противника, сведенных во флотилии и представляющих довольно ощутимую угрозу.
        -Я думаю, - размышлял Виктор, - достаточно будет затопить по несколько барж с обеих сторон Камы…
        -Да еще минные постановки сделать, - добавил Владимир Петрович.
        -А в качестве переправы установить 5 -6 барж на якорях, проложив между ними мостки из толстых досок, и скрепить их железными лентами, - предложил Виктор.
        -Ну, ты просто мои мысли читаешь, - удивился Владимир Петрович и добавил, переходя совсем к другому вопросу: - А чтоб тебя не посчитали дезертиром, выправлю я тебе документы, что ты едешь в краткосрочный отпуск к семье во Владивосток для поправки здоровья после болезни.
        Виктор действительно провалялся в постели дней десять, подхватив где-то горячечную «испанку».
        Через несколько дней Виктор Петрович, переправившись на левый берег Камы, втиснулся в товарный вагон поезда, направляющегося на Восток.
        Валентин Петрович, оставаясь в Воткинске до последнего дня Ижевско-Воткинского восстания, станет строителем и начальником понтонной переправы уже в чине капитана 1-го ранга.
        После оставления Ижевска Народной армией на совещании в Воткинске, на котором присутствовали члены Комуча и командование, было установлено что имеющихся сил, для того чтобы захватить Ижевск, недостаточно, оборона Воткинска невозможна из-за превосходящих сил Красной армии, подход обещанных сибирских частей не предвиделся. Совещание решило оставить район Ижевского и Воткинского заводов и отвести армию за Каму.
        Понтонный мост через реку был построен в кратчайшие сроки с 26 октября по 4 ноября 1918 года в двух верстах от деревни Усть-Речка.
        Части Народной армии отходили к переправе, ведя тяжелые арьергардные бои, да и противная сторона была настолько изнурена боями, что не могла активно наступать, высылая вперед только разведывательные отряды.
        14 ноября - день переправы последних частей Народной армии за Каму. А перед этим был взорван железнодорожный мост через приток Камы - реку Сиву, которая протекала в 5 верстах от Воткинского завода.
        Подрывом руководил инженер-механик, капитан 1-го ранга Владимир Петрович Вологдин.
        Когда части Красной армии, наступавшие по правому берегу, близко подошли к мосту, Вологдин отдал приказ о его поджоге. Запоздавшие народоармейцы перебегали плавучий мост, прорываясь через пламя.
        Через мост проследовала около 30 тысяч восставших и членов их семей.
        В феврале 1919 года, разуверившись в победе белой армии, Валентин Петрович перебрался в Швецию, к своей семье, где его ожидало горестное известие: заболевшая инфлюенцией его дочь Нина болезни не перенесла и навсегда осталась в шведской земле.
        Семья Валентина Петровича обосновалась в Париже, потеряв связь с родственниками из России на всю оставшуюся жизнь.
        Главными чертами характера Владимира Петровича были жестокость, требовательность, безапелляционность суждений. Виктор был значительно мягче, уступчивее.
        Он старался подражать своему брату, который был старше его на семь лет. Даже почерк их письма был поразительно схож.
        Благодаря знакомству с руководством франко-русской компании Владимир Петрович затруднений с трудоустройством во Франции не имел.
        Семья его жила в шикарных апартаментах в престижном районе Парижа. Стены комнат украшали копии с картин Шишкина, выполненные самим Владимиром Петровичем.
        По отзыву его племянницы Татьяны, дочери Надежды Вологдиной (впоследствии - Снеллинг), дядя был «страшно скучный, скупой и крайне правых взглядов. Он не хотел иметь ничего общего со своими русскими родственниками».
        Сложность взаимоотношений живущих во Франции сестры и брата (Надежды и Владимира) усугублялась тем, что Владимир Петрович скрывал свое благополучие и совсем не помогал матери и сестре.
        До эмиграции у Владимира Петровича был солидный опыт инженерной работы. Этим делом он продолжал заниматься и во Франции и внес определенный вклад в строительство нескольких знаменитых на Западе судов («Нормандия», «Куин Мэри»), за что удостоился личной письменной благодарности президента Франции Пуанкаре.
        В советское время иметь родственников за границей было довольно опасно.
        Поэтому, несмотря на то что за рубежом жили брат Владимир и сестра Надежда, Виктор Петрович во всех анкетах и листах по учету кадров в ответе на вопрос графы «Имеете ли вы родственников за границей?» неизменно писал: «Не имею».
        Глава 6
        Петроград - Владивосток - Омск
        Семья Мацкевич погрузилась в вагон поезда в Петрограде группой из восьми человек, потому что к ним присоединились родственники. Семилетнему сыну Дмитрия Александровича, Вадиму, это путешествие настолько врезалось в память, что он через семьдесят лет своей жизни напишет в воспоминаниях, озаглавленных «Памяти Дмитрия Александровича и Марии Степановны Мацкевич»:
        «…Наша семья продолжала путь…
        Вспоминается ужасный переезд до Омска и Семипалатинска. Из Петрограда выехали в забаррикадированном купе проводника вагона III класса. Дверь была наглухо забита. Сообщение с миром лишь через окно. В купе находились мама, папа, я, Катя, Масик (Марин), тетя Инна, А.Н. Соловьева с дочкой Асей (8чел.). Особенно мучительной была процедура туалета; все выливалось за окно. А в коридоре и в остальных купе вагона - вакханалия демобилизованных солдат, едущих с фронта. Они не знали об обитателях закрытого купе; иначе разнесли бы все!»
        Профессор Вадим Дмитриевич Мацкевич написал эти строки летом 1978 года и вспомнил рассказ своего отца о судьбе одного из потомков великого русского поэта Александра Сергеевича Пушкина, оказавшегося во Владивостоке в годы Гражданской войны.
        Было это в конце 1919 года. Лев Анатольевич Пушкин лечился в больнице на Пушкинской. Летом он выходил иногда прогуляться по улице, где и познакомился с Дмитрием Александровичем. Сначала они молча приветствовали друг друга наклоном головы или приподнимая головные уборы, затем разговорились.
        Высокообразованные люди всегда найдут о чем поговорить. К сожалению, их знакомство длилось недолго. В газете «Дальний Восток» за 24 января 1920 года Дмитрий Александрович прочитал заметку «Лев Анатольевич Пушкин», которая сообщала:
        «22 января состоялись похороны бывшего оренбургского вице-губернатора, действительного статского советника, Льва Анатольевича Пушкина.
        Лев Анатольевич, внук поэта Пушкина, родился 7 июня 1870 года, окончил Николаевское кавалерийское училище и в 1892г. вчине корнета был прикомандирован к лейб-гвардии Гродненскому гусарскому полку. Чувствуя свое призвание к гражданской службе, Л.А. Пушкин в 1896г. выходит в запас и начинает гражданскую карьеру с земского начальника Лукоянского уезда Нижегородской губернии, в 1906г. избран предводителем дворянства того же уезда, состоял гласным нижегородского земского собрания и в должности почетного мирового судьи. В 1910г. назначен рогачевским уездным предводителем дворянства; в1914г. назначен оренбургским вице-губернатором, в какой должности состоял до начала революции.
        Революция положила конец плодотворной деятельности Льва Анатольевича, положила конец его жизни. Его постигла учесть тех тысяч и десятков тысяч русских людей, которые приняли смерть в награду за свою преданность и службу родине.
        В 1917г., когда разливающаяся стихия смела и разрушила государственный аппарат, Лев Анатольевич по вызову Временного правительства выехал в Петроград. В пути, недалеко от Петрограда, ехавший с нам в одном вагоне оренбургский купец имел неосторожность, обращаясь к Льву Анатольевичу, назвать его «Ваше превосходительство».
        -А-а, превосходительство!.. Бей его! - в один голос заревели свободные граждане свободной России, и начались страшные избиения и надругательства.
        Полуживой Лев Анатольевич был доставлен в Москву, где лечился и, оправившись, стал пробиваться на Урал. На этом пути в Туркестане он был опознан и вторично подвергся избиению.
        В г. Троицке его приютил, больного и нищего, главный инженер Троицко-Орской железной дороги Веховский. Со взятием Оренбурга сибирскими войсками Лев Анатольевич получил возможность выбраться из кровавой Совдепии; внем принял участие адмирал Колчак и отправил в Японию лечиться. Однако подорванное здоровье восстановить не удалось, и по возвращению из Японии его жизнь тихо угасла…»[7 - В настоящее время на предполагаемом месте захоронения Льва Пушкина установлен простой деревянный крест с памятной табличкой.]
        К сказанному следует добавить, что во Владивостоке Лев Анатольевич находился на излечении с августа 1919-го по январь 1920-го в больнице Блюменфельда, располагавшейся в то время на улице Пушкинской и в морском госпитале на Светланской.
        Однако ни в Японии, ни во Владивостоке не смогли распознать, что за болезнь его мучила.
        Вадим Дмитриевич задумался и написал на полях: «пока судьба нашу семью хранила».
        А в том далеком 1918 году они остановились в Иркутске, родине Марии Степановны, где у Вадима появился брат Дима.
        Через некоторое время, оставив жену и двух сыновей на попечение родственников, Вадим Дмитриевич направился во Владивосток, где надеялся устроиться на работу и перевезти семью, чтобы обжиться на новом месте.
        Сойдя с поезда, Мацкевич волей-неволей стал как бы заново знакомиться с городом. Ровно тринадцать лет прошло с того времени, когда он покинул Владивосток на крейсере «Громобой».
        Сразу же поразил вокзал. Создавалось впечатление, что он прибыл не во Владивосток, а в Москву на Ярославский вокзал: до того велико было архитектурное сходство этих двух зданий.
        «Вот размеры только поменьше», - отметил про себя Дмитрий, подозвал «помогайку»-китайца, передал ему чемодан и решил не брать извозчика, а пройтись немного пешком по едва узнаваемым улицам.
        За эти тринадцать лет город здорово изменился. По улицам Алеутской и Светланской от железнодорожного вокзала до Гнилого угла протянулись двухколейные трамвайные рельсы, по которым, постукивая на стыках и весело дзинькая, пробегали деревянные вагончики трамвая. Появилось много каменных двух и трехэтажных зданий. Но самое главное - обилие на Светланской военных, и не только Российской армии.
        Ко времени прибытия Мацкевича во Владивосток советовластие в городе было уничтожено, и в городе действовало сразу шесть правительств: чехословацкое командование, Сибирское автономное правительство Дербера, временный правитель генерал Хорват, земское и городское самоуправление, комитет чиновников, не признающих никого, кроме себя, и, наконец, консульский корпус. Об этом он узнал от сына давнего знакомого, Матвеева. Молодой человек со странным именем Зотик многое рассказал ему о сегодняшнем Владивостоке. Но это случится дня через два-три после приезда, когда Мацкевич будет обходить знакомые места и знакомых людей.
        А пока он вышел к началу Светланской улицы, знакомясь с типами людей, «рожденных революцией».
        Его внимание притягивали прохожие, которые шагали по тротуарам навстречу или по противоположной стороне улицы.
        Он узнавал в них безработного и богатея-буржуя, саботажника и трудового интеллигента, спекулянта и студента. Вот промелькнула веселая стайка студенток-курсисток с книжками в руках, а вон китаец - продавец сладких яблочек. Тут же иностранцы: поджарый англичанин, поджарая собака и дама под стать, два солдата из Чехословакии и местная дамочка, плачущая женщина в «интересном положении с дитем, держащимся за ее юбку, и, собравший вещички, солдат оккупационного корпуса. Рядом индифферентный китайский патруль, японский офицер на лошади, пьяные, несмотря на только начавшийся день, американские матросы. Позднее он увидит открытки с шаржами на всех этих «типов» русского художника Афанасьева и чеха Кароли. Он с удовольствием приобретет их для своей коллекции.
        Внезапно он увидел как его «помогайка» подбежал к японскому патрулю, поставил на тротуар чемоданы и что-то сказал солдатам, показывая пальцем на Мацкевича.
        Патруль дождался, пока тот подойдет, и офицер жестом приказал Мацкевичу следовать вместе с ними. «Помогайка» тащил чемодан, избегая взгляда своего нанимателя.
        Перейдя Светланскую, патруль по Китайской поднялся к зданию с грифонами над входом и с вывеской японского консульства.
        -В чем дело? Куда вы меня ведете? - пытался выяснить Мацкевич. Но ему никто не отвечал.
        Продержав некоторое время на первом этаже, патруль доставил его в одну из комнат второго этажа.
        -У-здрастуйте, господин Маскевис, - приветствовал его, выходя из-за стола и изображая приветливую улыбку, японский офицер, в котором Дмитрий Александрович с удивлением узнал давнего знакомого, господина Мори.
        -Вы что, следите за мной, господин Мори? - не ответив на приветствие, резко спросил Мацкевич. - Что вам от меня нужно?
        Глаза японца сузились:
        -Ну-ну, господин Маскевис, вы не на своем корабле, так что не командуйте. Командую здесь я. Разрешите представиться: полковник Судзуки. И хотя ваши документы в порядке, я могу доставить вам много неприятностей. Мы следим за всеми прибывающими в город и задерживаем для выяснения личности.
        -И все-таки, что вам нужно? - переспросил Дмитрий Александрович.
        -Мы знаем, откуда вы прибыли, господин Маскевис, правда, не знаем зачем? - Японский офицер немного помолчал и произнес с полуулыбкой: - Давайте возьмем, как у вас говорят, быка за рога. В городе вы можете встретить знакомых вам офицеров, а также направляющегося сюда адмирала Колчака. Вы ведь знакомы с ним, - полувопросительно-полуутвердительно произнес он. - Так вот, японское командование хотело бы знать о настроениях ваших сослуживцев, об их планах. Вы бы очень помогли нам. Конечно, в прошлую войну мы были врагами, но сейчас у нас единая цель - навести порядок на этой земле, - закончил Судзуки.
        Мацкевич подивился тому, как превосходно, почти без акцента, Судзуки владеет русским языком. Только раскатистое «р», заменяющее в том числе и букву «л», да труднопроизносимое русское «ц», выдавали его.
        -Шпиона из меня не получится… И не надейтесь, господин Судзуки, - заявил Дмитрий Александрович.
        -Ну, ладно, сегодня я вас отпускаю, но вы подумайте на отдыхе. До новых встреч, господин инженер-механик, - с иронией произнес японец.
        Патруль вывел Мацкевича из консульства, на улице его терпеливо поджидал «помогайка». Подхватив свой чемодан и дав доброго пинка под зад своему, так сказать, «провожатому», предварительно бросив ему монету, Дмитрий Александрович быстренько погрузился в подошедшую пролетку, которая доставила его к дому, где он когда-то квартировал.
        Хозяйка, Лукерья Кузьминична, изрядно постаревшая, встретила его радушно, как близкого родственника, и предложила ему разместиться в той комнате, в которой он когда-то жил. Полились бесконечные расспросы и разговоры о Валерии, о семье, о Петрограде и вообще о жизни. Хозяйка жаловалась на беспорядки в городе, стрельбу по ночам, на недостаток продовольствия и на ухудшающиеся условия жизни.
        Дмитрий Александрович поднялся затемно. Что-то не спалось, и он вышел на крыльцо в майке, брюках и тапочках на босую ногу. Развиднелось, сразу повеяло свежестью. Улетучивался легкий туман, на востоке разгоралась заря и наконец и из-за сопок показался ярко-малиновый диск солнца, но и луна еще не уходила с горизонта, повиснув белесым силуэтом над бухтой. От перильцев крыльца до края крыши сеней заплел паутину крупный, величиной с детский кулачок, паук, поджидая в свои тенета очередную жертву. В переплетении паутинок блеснули алмазным отсветом бусинки росы. На клумбах пламенели астры, полыхали разноцветьем георгины.
        «Все-таки хороша приморская осень, - подумалось Мацкевичу. - Такой красоты, наверное, нигде в России не увидишь».
        Он перевел взгляд на бухту, на город. Еще не выключили топовые огни работяги-буксиры. На кораблях били склянки, отзванивала время рында. Только не было российских кораблей у 33-го причала.
        По всему периметру бухты хозяйственно расположились иностранные корабли.
        Заблестели под солнцем позолоченные маковки школы-церкви «В память всех убиенных в войне 1904 -1905гг.». В овраге, который располагался чуть ниже церкви, и где были разбросаны домишки городской бедноты, затеплилась жизнь, переговаривались соседки, потянуло чем-то съестным.

* * *
        Район этот назывался «нахаловкой». И застраивался он вопреки всем запретам.
        Дмитрий Александрович вспомнил, что, по существовавшим тогда правилам, если застройщик успеет сложить за ночь печь, вывести трубу и эту печь затопит, то его уже с этого места не сгоняли. Сколько же таких «нахаловок» понастроено по всей России!
        А вот и недостроенный польский костел, чуть дальше немецкая кирха, здание Восточного института и золотые купола Успенского собора. По нечетной стороне высится женская гимназия (коричневая, по цвету платьев гимназисток), здание инженерного управления Владивостокской крепости, виднеются башенки Пушкинского театра. Внизу на Светланской выстроились в ряд офицерские дома и казармы флотского экипажа. За туманной дымкой еще не видно Русского острова и выхода в открытое море.
        Мацкевич тяжело вздохнул, вспоминая свою службу на «Громобое», возвращение в порт после самого тяжелого боя с японской эскадрой. Тогда врага не пропустили, а сейчас он сам пришел и распоряжается в городе как хозяин.
        Из полуоткрытой двери выглянула хозяйка и пригласила к завтраку.
        Днем Мацкевич, уже в форме инженер-механика, капитана 2-го ранга, отметился в комендатуре. Он решил больше не давать повода патрулям, даже иностранным, задерживать себя «для выяснения личности».
        После этого он спустился к корабельной набережной, к местам, где когда-то стояли крейсер «Громобой» и другие корабли Владивостокского отряда. Теперь здесь теснились корабли-иностранцы. А на месте стоянки «Громобоя» застыл броненосец под японским флагом и иероглифами, обозначающими название - «Ивами».
        Несмотря на измененный силуэт Дмитрий Александрович узнал в нем эскадренный броненосец «Орел», который был построен на Галерном острове в Санкт-Петербурге и вступил в строй уже во время Русско-японской войны в октябре 1904 года. И в составе Второй эскадры Тихого океана совершил переход с Балтики на Дальний Восток. В Цусимском бою 14 мая 1905 года «Орел» получил множество попаданий японских снарядов, но сохранил боеспособность[8 - Известен по книге русского инженера-кораблестроителя и участника тех событий В.П. Костенко «На “Орле” в Цусиме».]. На следующий день корабль был сдан японцам и в 1907 году после капитального ремонта вступил в строй японского флота под названием «Ивами». В 1918-м корабль прибыл во Владивосток, являясь флагманским кораблем японской эскадры.
        «Да, - подумал Мацкевич, - это только японцы могут с такой поистине восточной изощренностью напомнить России о позоре прошлой войны».
        Но виноватым лично себя он не считал, потому что сделал все от него зависящее, чтобы не уронить честь Андреевского флага.
        Тем не менее сердце будто чем-то защемило. Постояв у причала и вспомнив боевых товарищей, Мацкевич поднялся по адмиральской набережной мимо арки Цесаревича и вышел к Главному морскому штабу на Светланской.
        Несмотря на позднюю осень ласково грело солнце, стояла прекрасная пора приморской осени. Такая погода продолжалась до начала ноября.
        Мацкевич направился по Светланской в центр города. Его обогнала группа женщин-американок, большинство из которых было одето в мешковатую форму защитного цвета и форменные шляпки с кокардами. Они оживленно переговаривались между собой, иногда раздавался дружеский смех. Среди них он заметил знакомое лицо, но не мог припомнить, кто это.
        «Армия Красного Креста из Америки», - неожиданно вспомнил Дмитрий Алексеевич. Хозяйка рассказала за завтраком о том, что во Владивостоке появились женщины-американки, которые добровольно приехали во Владивосток с благородной миссией оказания помощи раненым и больным[9 - Поезд Американского Красного Креста в сопровождении бронепоезда в 1918 -1919гг. проследует от Владивостока до Омска и обратно, оказывая медицинскую помощь и чехословакам, и российским беженцам. Позднее, уже в наше время, внук одной из волонтерш, Лоусон Т. Хилл-младший, издает книгу «Американка в Сибири», в которой опубликует беседы с очевидцами, письма к родным и газетные статьи своей бабушки Флоренс Хоффман. Автор же этой книги совершенно неожиданно приобретет через международный интернет-магазин альбом с фотографиями, иллюстрирующими эти события, другой волонтерши, Каролины Кидд. В приобретении альбома автору помог русский предприниматель В.А. Токарев, за что ему большое спасибо. Автор не теряет надежды издать этот альбом с комментариями в ближайшем будущем.].
        В этот же день, ближе к вечеру, когда ярко-оранжевое солнце перевалило за сопки, окружающие Амурский залив, Дмитрий Мацкевич встретил еще одну американку, знакомую еще со времен Русско-японской войны. Навстречу ему, соскочив с трамвайной подножки, спешила куда-то Элеонора Прей, немного располневшая, но все же узнаваемая. Она не признала в Мацкевиче знакомого. Перед ней стоял солидный офицер-моряк со шкиперской бородкой и усами, еще черными, но подернутыми серебряными нитями первой седины. Мацкевич заметил на платье Прей нагрудный знак сотрудника Американского Красного Креста. Он не стал напоминать Прей о знакомстве и прошел мимо, подумав: «Не узнала, ну и бог с ней…»
        Однажды вечером в дверь дома, где остановился Мацкевич, постучали, и хозяйка провела к нему в комнату долгожданного гостя. Им оказался Виктор Петрович Вологдин. Дмитрий Александрович еще в Петрограде дал ему адрес на случай, если тот прибудет во Владивосток.
        Они крепко обнялись и за чашкой чая с душистым малиновым вареньем, которое тут же спроворила хозяйка, обменялись последними новостями.
        Виктор Петрович сразу же доложил:
        -С вашей семьей, Дмитрий Александрович, все в порядке. Малыш крепенький, здоровенький. Старший, Вадим, очень серьезный «молодой человек», как я его называю, во всем помогает Марии Степановне. Да и жена ваша в добром здравии. В общем, объединилась с моей семьей, живут как бы коммуной. Да и по-другому в это лихое время нельзя.
        -Спасибо за хорошие вести, - поблагодарил Мацкевич.
        В тот вечер они засиделись надолго, обсуждая непростые вопросы, самым главным из которых был сакраментальный «что делать?».
        Дмитрий Петрович был в восторге от Владивостока, от моря, от сопок, от прекрасной осенней погоды. Такого он не видел и не ощущал ни в Поволжье, ни тем более в Петрограде.
        Мацкевич к этим восторгам относился более спокойно. Все это он уже пережил.
        -Подожди, подожди, Виктор Петрович, еще хлебнешь прелестей погоды во Владивостоке, - остудил он своего друга.
        -Давай перейдем к более серьезным проблемам, - продолжал Мацкевич. - Обстановка в Сибири, и во Владивостоке в частности, очень сложная. Да вы и сами видели, что на улицах города каких только иностранных мундиров ни встретишь. Пальцев на руках едва хватит, чтобы пересчитать: Япония, Америка, Великобритания, Франция, Италия, Чехословакия, Венгрия, Канада и даже Китай. Кстати, чехословаки баснословно быстро превратились из военнопленных в боевой, прекрасно вооруженный корпус, - закончил он.
        Несмотря на многолетнее знакомство Мацкевич и Вологдин так и не перешли на «ты», но оно иногда проскальзывало.
        Оба тяжело помолчали. Ведь нужно было на что-то решаться… Где-то на полдороге к Владивостоку застряли их семьи. Дмитрий Александрович нарушил молчание первым.
        -Я тут встретил сослуживцев, старых знакомых. Каждый из них по-своему оценивает политическую обстановку в городе. Но кое-какие выводы сделать можно. Вероятно, большевистскому правительству не до окраин, поэтому японцы высадились здесь уже в конце 1917 года. Собственно, они и являются наиболее значительным воинским континентом, численность которых приближается к 72 тысячам человек. Великобритания, Франция, Италия вместе выставили 19 тысяч штыков. Китай, под нажимом Японии, командировал 1200 солдат. Чехословацкий корпус, следует на родину из плена, в который его бойцы попали в годы Первой мировой войны, и насчитывает около 15 тысяч человек. Вот такая ситуация образовалась в Сибири, - резюмировал Мацкевич. Вологдин только покачал головой, Дмитрий Александрович продолжал: - Я краем уха слышал, что во Владивосток то ли приехал вице-адмирал Колчак Александр Васильевич, то ли его ждут. Я с ним давно знаком. Хорошо бы встретиться.
        Вологдин вдруг предложил:
        -Когда я поднимался сюда по Пушкинской, то видел афишу, извещающую, что в Пушкинском театре устраивается концерт-раут с участием известной пианистки. Давай сходим, может, кого и встретим?
        -Договорились, - согласился Мацкевич.
        Вице-адмирал Колчак действительно прибыл во Владивосток в октябре 1918 года вместе с Анной Тимиревой. Здесь же, во Владивостоке, в местной консистории были оформлены документы о разводе Анны с ее мужем - героем Русско-японской войны, контр-адмиралом и другом Колчака, Сергеем Тимиревым.
        С этого времени Анна Тимирева считалась гражданской женой Колчака, хотя официально его брак с женой Софьей не был расторгнут. Поначалу Колчак и Тимирева жили в разных гостиницах: Александр Васильевич в «Золотом Роге», а Анна - в «Версале».
        Колчак был во Владивостоке не первый раз. Впервые он приезжал сюда в 1891 году, когда крейсера «Память Азова» и «Рюрик» совершили переход во Владивосток из Кронштадта.
        После службы на «Рюрике» мичман Колчак перевелся на клипер «Крейсер». Наблюдения по гидрологии во время плавания на этом корабле легли в основу его первого научного труда, опубликованного в Санкт-Петербурге. За годы, проведенные во Владивостоке, мичман Колчак большую часть времени проводил, конечно, в плаваниях. Но, увольняясь на берег, он не забывал посещать Географическое общество, участвовал в открытии памятников адмиралу Невельскому и шхуне «Крейсерок».
        Весной 1904 году Колчак снова побывал во Владивостоке - проездом в Порт-Артур к новому месту службы.
        По возращении из японского плена в 1905 году он опять оказался во Владивостоке, где и произошла его встреча с братом и сестрой Мацкевич в ресторане «Золотой Рог».
        В начале 1910 года Колчак возглавил полярную экспедицию из двух судов ледового плавания «Таймыр» и «Вайгач» и в июле этого же года снова сошел на берег бухты Золотой Рог. Он пробыл во Владивостоке до середины августа 1910 года.
        На следующий день после встречи Мацкевич и Вологдин направились в Пушкинский театр, предварительно выкупив билеты.
        Уже при подходе к театру они увидели большую группу людей, скопившихся на тротуаре и наслаждающихся последними теплыми деньками бабьего лета. Офицеры во флотских и армейских мундирах, штатские во фраках и дамы в блистательных туалетах. У многих в руках летние зонтики и театральные бинокли.
        Мацкевич врезался в толпу, как ледокол зимой во льды Амурского залива. Вологдин едва поспевал за ним.
        Целью Мацкевича была небольшая группа морских офицеров, окружавших высокого худощавого человека с блестевшими на солнце золотыми погонами вице-адмирала. Рядом с ним стояла миловидная женщина с огромной шляпой на голове и откинутой от лица вуалью.
        Представ перед адмиралом, Дмитрий Александрович отрапортовал:
        -Инженер-механик капитан 2-го ранга Мацкевич. Мой друг коллежский асессор, инженер Вологдин, - представил он Виктора Петровича. Тимирева (а с адмиралом была она) улыбнулась и с интересом оглядела вновь прибывших.
        Колчак удивился:
        -Дмитрий Александрович, какими судьбами?
        -Да вот из Питера добрался до Владивостока, не без приключений, конечно. А это мой друг Виктор Петрович, после прикамских боев с красными тоже оказался в городе.
        -Добро, - ответил адмирал и предложил: - После концерта прошу в ресторан «Золотой Рог». Место вам, Дмитрий Александрович, известно. Господ офицеров приглашаю, как договорились ранее. А сейчас прошу в зал - третий звонок.
        Дмитрия Александровича в это время уже приветствовали знакомые офицеры, среди которых выделялись капитаны 1-го ранга Смирнов и Руденский, с которыми Мацкевичу довелось служить на крейсере «Громобой» во время Русско-японской войны.
        После концерта, который, кстати, на любителей музыки особого впечатления не произвел, офицеры отправились в ресторан «Золотой Рог». Известная пианистка Ядвига Залесская, по мнению Мацкевича, на звезду явно не тянула[10 - Это был один из последних концертов в Пушкинском театре. Застой продлился до 1921 года. За это время в театре размещались канадские и французские войска. В газете «Дальневосточное обозрение» за 1919 год появилось сообщение «14 декабря в 6 часов вечера в Пушкинском театре, занятым французским командованием, по неизвестной причине вспыхнул пожар. Он был потушен пожарной командой. Убытки выясняются».].
        В ресторане за ужином, кстати, без обильной выпивки, было принято решение сопровождать адмирала до Омска.
        Уже перед самым уходом из зала Мацкевич шепнул Вологдину:
        -Сыграем?
        -Давай, - ответил тот.
        Они подошли к эстраде, где музыканты уже складывали инструменты, собираясь уходить. Виктор Петрович попросил дать ему скрипку, а Дмитрий Александрович подсел к роялю.
        Вологдин подстроил скрипку, а Мацкевич пробежался пальцами по клавишам, затем проиграл вступление, и тут повела мелодию скрипка, выговаривая почти по-русски:
        -Гори, гори, моя звезда…
        Зал притих. Колчак подался вперед, внимая импровизированной игре музыкантов, Тимирева смахнула непрошеную слезу. Скрипка взяла последний аккорд и умолкла. Никто не аплодировал, каждый из сидящих в ресторане, за то время когда исполнялась музыка романса, переживал что-то свое, прячущееся в глубине души. Колчак поднялся из-за стола, встретил музыкантов и, крепко пожимая им руки, повторял:
        -Спасибо! Не ожидал! Огромное спасибо!
        Выйдя из ресторана, Мацкевич и Вологдин, не сговариваясь, спустились к Семеновскому ковшу, где теснились китайские и корейские шаланды, постояли, вслушиваясь в спокойный шелест волн, и направились по Светланской к дому.
        У «Золотого Рога» к ним попытались пристать проститутки, но, не встретив интереса, быстро ретировались.
        Владивосток жил ночной жизнью. То и дело хлопотали двери ночных клубов и притонов, слышался неприятный вызывающий смех женщин, который иногда заглушал даже звуки оркестра, кого-то вышвыривали из дверей вышибалы…
        Мацкевич указал на один из ночных клубов на Алеутской с ярко освещенной витриной:
        -«Аквариум», - постоянное сборище иностранных офицеров, где доступно все: вино, сытная еда, русские девушки - лишь бы денежки водились… Кстати, для русских офицеров вход закрыт.
        К себе они добрались далеко за полночь, а наутро уже спешили на вокзал к литерному составу.
        Начался новый период в жизни наших героев, о котором сохранились весьма скудные сведения. По известным причинам обнародованные воспоминания о тех временах для оставшихся в России сулили горе и беды не только для главы семьи, но и для всех близких.
        Паровоз, набирая скорость, мчал литерный состав сквозь сибирские леса и просторы практически без остановок, Иркутск проскочили ночью. Вологдин и Мацкевич только и смогли рассмотреть мерцающие станционные огни.
        Глава 7
        На речной боевой флотилии
        После прибытия в Омск и назначения Колчака военным морским министром началась обычная штабная кутерьма. Вице-адмирала сопровождала большая группа морских офицеров, прибывших из Владивостока. В составе этой группы находились также Мацкевич и Вологдин, зачисленные в состав резерва чинов Морского ведомства при Управлении по делам личного состава флота. Этим ведомством руководил капитан 1-го ранга Руденский, сослуживец Мацкевича по крейсеру «Громобой».
        Колчак свою министерскую службу начал с того, что выехал на фронт.
        В результате осеннего наступления Красной армии русские и чехословацкие войска белых оказались далеко отброшенными от Волги на восток. Военно-морской министр объезжал прифронтовые части, выясняя обстановку на местах.
        17 ноября 1918 года Колчак вернулся с фронта в Омск. В эту же ночь произошел переворот.
        Командир Сибирской казачьей дивизии полковник Волков поднял по тревоге 300 казаков и разогнал правительство Комуча, переехавшего к тому времени из Самары в Омск. В ходе переворота был лишь один раненый, да и тот - чех. Руководителей «директории» (так себя именовало правительство Комуча) выслали в Китай. Несколько десятков из администрации «директории» было расстреляно без суда и следствия. Директория пала. Спешно созванное заседание Совета министров рассмотрело вопрос о создании диктатуры. На роль диктатора были выдвинуты три кандидата: генералы Хорват и Болдырев и адмирал Колчак.
        В результате недолгого обсуждения кандидатуры Болдырева и Хорвата были отвергнуты. Кандидатуре Колчака была оказана мощная поддержка со стороны присутствующих на заседании морских офицеров.
        Совет министров принял постановление: верховную власть, взятую на себя после распавшейся Директории. Правительство передает в руки Александра Васильевича Колчака, именуемого впредь Верховным правителем России и Верховным главнокомандующим. Постановление приняли единогласно. После поздравлений Колчак поблагодарил Совет министров и выразил уверенность в том, «что общими дружными усилиями, вместе с нашей доблестной армией мы одолеем врага, возродим нашу матушку-Россию и восстановим в ней законность и порядок».
        В конце заседания кабинет министров принял постановления о государственном перевороте и о производстве вице-адмирала Колчака в адмиралы.
        В течение того же дня, 18 ноября, из Омска во все концы Сибири и Европейской России полетели сообщения с текстом постановления Совета министров: «Ввиду тяжелого положения государства и необходимости сосредоточить всю полноту верховной власти в одних руках, Совет министров постановил передать временно осуществление верховной государственной власти адмиралу Колчаку, присвоив ему наименование Верховного правителя». В тот же день было опубликовано и обращение Верховного правителя к населению:
        «Всероссийское временное правительство распалось. Совет министров принял всю полноту власти и передал ее мне, Александру Колчаку. Приняв крест этой власти в исключительно трудных условиях Гражданской войны и полного расстройства государственной жизни объявляю, что я не пойду ни по пути реакции, ни по гибельному пути партийности. Главной своей целью ставлю создание боеспособной армии, победу над большевизмом и установление законности и правопорядка, дабы народ мог беспрепятственно избрать себе образ правления, который он пожелает, и осуществить великие идеи свободы, ныне провозглашаемые по всему свету. Призываю вас, граждане, к единению, к борьбе с большевизмом, к труду и жертвам.
        Верховный правитель адмирал Колчак. 18 ноября 1918 года.
        Город Омск»
        В начале декабря омское правительство праздновало первые боевые успехи на Урале. В то же время в Сибири полыхали крестьянские восстания, организовывались партизанские республики, действовало большевистское подполье.
        Как военный моряк Колчак предполагал создать военно-морские силы, тем более что в его распоряжении оказалось значительное количество морских офицеров, имеющих боевой опыт.
        В течение 1918 -1919гг. были сформированы три речные боевые флотилии - Камская, Обь-Иртышская и Енисейская и два подразделения морской пехоты - Отдельная бригада морских стрелков и Морской учебный батальон.
        Командиром бригады морских стрелков был назначен контр-адмирал Старк.
        Во Владивостоке была сформирована Сибирская флотилия в составе нескольких миноносцев и транспортных судов, там же производилось формирование команд для Амурской флотилии, корабли которой были захвачены японцами летом 1918г.[11 - Японцы так и не выполнили своего обещания передать корабли Амурской флотилии русскому командованию.]
        Общее командование морскими силами Дальнего Востока было поручено другу Колчака, контр-адмиралу Тимиреву, а впоследствии, весной 1918 года, его сменил контр-адмирал Федорович.
        Уже на следующий день после переворота капитан 1-го ранга Смирнов был назначен на должность управляющего Морским министерством с производством в контр-адмиралы.
        С весны 1919 года он одновременно исполнял обязанности командующего Речной боевой флотилии (Камской).
        Сказать, что Омск того времени был перенаселен, значит, не сказать ничего. Он был просто забит военными и гражданскими лицами «под завязку». В ресторанах и забегаловках пропивали, проедали и продавали все, в том числе и Россию-матушку.
        Интересные записки оставил один из очевидцев тех событий:
        «1919 год. Омск, 9 февраля
        Вот уже завтра неделя как приехали в Омск. Устраивался. Катастрофически обстоит квартирный вопрос. Первые дни ночевал у Ключникова, Наташа - у Елизаветы Николаевны. Затем переехали в комнату, занятую ключниковским родственником, живущим сейчас в Томске. Послали ему телеграмму. Приедет сюда - пропали, не приедет - торжествуем: комната отличная и, по-здешнему, дешево - 350руб. вмесяц.
        Ежедневно бываю в юрисконсульстве. Но уже намечается переход на новую должность, по-видимому, более интересную, хотя и значительно более трудную: Тельберг предложил место заведующего отделом печати. Принципиально согласился.
        Общее политическое положение смутно, тревожно и неустойчиво. “Радости нет” - это уже во всяком случае. На глазах ухудшаются отношения с союзниками, шевелится внутренний большевизм, с другой стороны нарастает самая черная и бессмысленная военная реакция. Жизнь все время, как на вулкане. Мало у кого есть надежда победить большевиков.
        Сам по себе Омск занятен, особенно по населению. Сплошь типично столичные физиономии, столичное оживление. На каждом шагу - или бывшие люди царских времен, или падучие знаменитости революционной эпохи. И грустно становится, когда смотришь на них, заброшенных злою судьбой в это сибирское захолустье: нет, увы, это не новая Россия, это не будущее. Это - отживший старый мир, и ему не торжествовать победу, грустно.
        Это не авангард обновленной государственности, это арьегард уходящего в вечность прошлого. Нужно побывать в обеденные часы в зале ресторана «Россия», чтобы увидеть это живо и осязательно…
        Понимаешь, осознаешь, ощущаешь все это - и все же не оторвешься от круга уходящей жизни, ибо в ней - корни и души, и тела… С ней умереть, с ней уйти… Ужели в самом деле так? Странно… Но во всяком случае, - ave vita nona, moriture te salutant…
        Н.В. Устрялов
        Белый Омск. Дневник колчаковца».
        Мацкевич и Вологдин, как и многие моряки, прибывшие из Владивостока, сначала жили в вагонах колчаковского поезда.
        Это была наиболее дисциплинированная часть, быстро нашедшая применение. Уже в декабре 1918 года Мацкевич был назначен начальником Механического отделения Морского технического управления с производством в инженер-механика, капитана 1-го ранга.
        Коллежский асессор, инженер-электрик Вологдин получил назначение производителем ремонтных работ в Речной боевой флотилии, главная опорная база, которая была расположена в Перми.
        В составе флотилии оказались плавсредства, на которых можно было при известной инженерной смекалке установить орудия и пулеметы: пароходы, баржи, буксиры, катера.
        В одном из отчетов начальник штаба Речной боевой флотилии капитан 1-го ранга Фомин писал:
        «В поисках орудий приходилось преодолевать самые неожиданные препятствия и соединять для получения боеспособного орудия вещи, разбросанные в Перми, Красноярске, Омске и Владивостоке, частью заказывая их за границей. Так, например, во Владивостоке нашлись 75-мм морские орудия, снаряды к которым оказались в Перми. На Мотовилихском заводе в Перми найдены были готовые тела полевых трехдюймовых орудий, имевших в армии неограниченный боевой запас, для них были немедленно спроектированы и построены в Перми же морские установки. 120-мм орудия имелись в большом количестве в Красноярске, неснаряженные снаряды к ним нашлись в Перми, тол для снарядов был привезен из Владивостока, а взрыватели подобраны от другого калибра…»
        В годы Гражданской войны пересекались самым неожиданным образом судьбы многих людей.
        В Перми к Вологдину и Мацкевичу присоединился третий «питерец», Евгений Михайлович Токмаков, теперь уже инженер, штабс-капитан.
        Воссоединившись после того как потерялись, выехав из Петрограда весной 1918 года, они уже не расставались до самого Владивостока, куда попали только осенью 1919 года.
        Сомнения о правильности выбранного пути, конечно же, одолевали друзей. Особенно беспокоили оставленные ими в Иркутске семьи. И хотя Иркутск пока был далеким тылом, на сердце все равно скребло: как там управляются жены с малолетними детьми?
        Несмотря на то, что все трое были заняты одним и тем же делом: подготовкой флотилии к боевым действиям, виделись они весьма редко.
        Вологдин пропадал на Мотовилихинском заводе, Мацкевич и Токмаков - непосредственно на судах.
        Контр-адмирал Смирнов уже после Гражданской войны писал:
        «…Подготовкой судов для вооружения и их бронированием ведал энергичный и талантливый корабельный инженер - штабс-капитан Токмаков. Он задался целью приготовить лекальную броню так, чтобы ее можно было ставить на буксирный пароход любого типа, и чтобы деревянные подкрепления палуб можно было переносить с одного судна на другое. Задачи эти были достигнуты, и опыт показал, что при выводе из строя парохода можно было переносить с него вооружение и броню на другой пароход в четырехдневный срок…»
        Вологдин занялся на Мотовилихинском заводе новым, увлекательным для него делом - электросваркой. Но новым относительно. Еще во время учебы в Пермском реальном училище в одном классе с ним учился сын Николая Гавриловича Славянова - Александр. Николай Гаврилович Славянов - выдающийся русский изобретатель, один из создателей электрической дуговой сварки металлов, работал на Пермских пушечных заводах. Впоследствии занял должность горного начальника Мотовилихинского завода. Он был дружен с отцом Виктора, Петром Александровичем (оба были выпускниками Горного института в Петербурге), и несколько раз приглашал его с Виктором на завод посмотреть на сварочный процесс.
        В своих неопубликованных воспоминаниях Виктор Петрович уже в зрелом возрасте писал:
        «Что побудило меня заняться сваркой? Еще в детстве мне пришлось попасть к изобретателю дуговой сварки Н.Г. Славянову, в Мотовилихинском заводе. Феерическая картина горящей в темном цехе вольтовой дуги с потоками звездчатых искр произвела неизгладимое впечатление. В дальнейшем, сделавшись инженером-электриком, мне неоднократно приходило в голову, что установку, применявшуюся Славяновым, можно было бы упростить и сделать гибче, использовав противокомпаундный генератор с постоянным возбуждением…
        У меня появилось непреодолимое желание реализовать идею сварки…»
        Вологдин реализовывал свою идею, сваривая броневые листы, устанавливаемые на речные суда, различного рода подкрепления под орудия, детали орудийных лафетов…
        Мацкевич как флагманский механик флотилии отвечал, как он полушутя-полусерьезно говорил: «за все, что на кораблях вращается или стоит на месте».
        По службе он быстро сошелся с лейтенантом Вадимом Степановичем Макаровым, сыном знаменитого адмирала. Не имея специального инженерного образования, лейтенант Макаров разработал систему подкреплений под орудия при переоборудовании гражданских судов в боевые корабли. В начале навигации 1919 года Макарова назначают флагманским артиллеристом Камской флотилии, и он принимает активное участие в боях против кораблей красных.
        Реальная власть Колчака распространялась на Сибирь, Урал и часть Оренбургской губернии. 30 апреля 1919 года власть Верховного правительства признало Временное правительство Северной области, обосновавшееся в Архангельске.
        Главнокомандующий вооруженными силами на Юге России генерал-лейтенант Деникин 12 июня 1919 года издал приказ о подчинении Колчаку как Верховному правителю Российского государства и Верховному главнокомандующему Российских армий. Кавказская армия под командованием генерала, барона Врангеля (19 июня) заняла Царицын. 20 июня генерал Деникин отдал директиву армии идти на Москву, начался поход Северо-Западной армии генерала Юденича на Петроград…
        В конце июня адмирал Колчак подписал знаменитый приказ №153:
        «Но… близится час суда и расплаты, и армия русская совершит этот суд над предателями Родины, продавшимися вечному врагу - немцам - для осуществления сумасшедших попыток основать международное социалистическое государство, лишенное национальности, веры, права и чести. И в эти дни создания армии Великой и неделимой России я, от имени нашей святой Родины, приношу глубокую благодарность Главнокомандующим и командующим армиями и офицерам, солдатам и казакам, преклоняюсь перед великими трудами, страданиями и кровью, пролитой во имя ее блага и счастья…»
        К началу весны 1919 года войска противников на фронте по численности оказались примерно равными.
        Войска Колчака начали генеральное наступление и взяли Уфу, Бугульму, Сарапул, Ижевск… Настало время, когда ярко разгоралась звезда Колчака.
        К открытию навигации на Каме весеннее наступление армий адмирала Колчака было в самом разгаре.
        3 мая 1919 года Камская боевая флотилия начала кампанию. На всех кораблях были подняты Андреевские флаги. На теплоходе «Волга», где помещался штаб флотилии, был отслужен молебен.
        Первый бой красной и белой флотилий произошел 24 мая за Елабугой у Святого ключа. Он закончился победой белых кораблей и потоплением красных канонерских лодок «Рошаль» и «Терек». Основной силой флотилии были три дивизиона кораблей, в которых числилось 15 вооруженных пароходов, 2 плавбатареи и множество вспомогательных судов. При выполнении отдельных задач во флотилию привлекались также суда частных владельцев.
        В составе флотилии действовали вооруженный буксир и артиллерийская баржа «Кент», команду которых составляли английские моряки, прибывшие из Владивостока[12 - См. книгу Т.Г. Джеймс «Энциклопедия в Сибирь 1919г.», опубликованную на английском языке в 1987г. ина русском - в 2000г.].
        Начальник штаба Верховного командования генерал-майор Лебедев не давал никаких указаний относительно плана кампании, как и командующий Сибирской армии - чех генерал-лейтенант Гайда, в оперативном подчинении которого находилась флотилия.
        Флотилии приходилось действовать, исходя из оперативной обстановки. Основными ее задачами были поддержка огнем сухопутных подразделений, огневое прикрытие переправляющейся через реку пехоты и, конечно же, уничтожение кораблей Красного флота.
        Первоначальные успехи белых армий Колчака оказались временными. Советское правительство объявило, что колчаковское наступление представляет главную угрозу и выдвинуло на Восточный фронт лучшие части Красной армии. Южная группа под командованием Фрунзе и Куйбышева начала контрнаступление, в результате которого белые оставили ряд городов.
        Первого июля войска Красной армии вошли в Пермь, 14 июля в Екатеринбург. Попытка белых дать решающее сражение в районе Челябинска успехом не увенчалась. После длительных боев в Зауралье остатки белой армии Колчака в конце 1919 - начале 1920г. отошли за Байкал.
        Начавшиеся в мае сражения на Каме и ее притоках, Вятке и Белой, закончились 26 июня 1919 года разоружением всех кораблей и судов Камской флотилии и затоплением их на реке Чусовой у села Левшино. Из береговых резервуаров было выпущено более 3000 тонн керосина и подожжено. В огне пожара сгорели почти все корабли и суда Камской флотилии.
        Через несколько дней на место гибели Камской флотилии прибыл специальный уполномоченный Совнаркома Василий Зайцев. В своем отчете он писал:
        «…то здесь, то там вырисовывались следы судов, или до конца сгоревших, или переломанных… Весь фарватер реки Чусовой представлял собою какой-то музей старых, ломанных, исковерканных железных изделий. Всего в районе Пермь-Левшино погибло от огня пассажирских пароходов - 22, буксирных - 31, дебаркадеров - 5 и барж - 38».
        Из офицеров, бывших на Камской флотилии, лишь немногие, в силу случайно счастливо сложившихся обстоятельств, избежали общей участи и добрались до Владивостока. В их числе были Мацкевич, Вологдин и Токмаков.
        6 августа 1919 года Вологдин был назначен директором правления - представителем от Морского ведомства по технической части на казенный Дальневосточный завод, расположенный во Владивостоке.
        Мацкевич и Токмаков тоже были командированы во Владивосток по делам Сибирской флотилии.
        Все они в 1918 -1919гг. прошли вместе с Камской флотилией от начала ее становления до ее уничтожения.
        Адмирал Колчак в первый же день после прихода к власти заявил о своем намерении установить законность и порядок.
        «Теперь в особенности буду требовать от всех, - говорил он в те дни - не только уважения права, но и, что главнее всего в процессе восстановления государственности, поддержания порядка».
        9 февраля 1919 года вышел приказ №30 Военного министра правительства Колчака, генерал-майора Степанова с объявлением правил «восстановленного» награждения офицеров, военных врачей, военных чиновников, военных священников и солдат орденами и другими знаками отличия.
        Эти события непосредственно отразились и на оценке служебной деятельности троих питерцев - Вологдина, Мацкевича и Токмакова.
        В приказе от 20 июня 1919 года «О чинах гражданских» Верховный правитель повелел:
        «Переименовывается в инженер-механики старший лейтенант с производством в инженер-механика капитана 2-го ранга коллежский асессор Виктор Вологдин со старшинством с 24 декабря 1917 года».
        Через некоторое время приказом о чинах военного флота и Морского ведомства от 1 августа 1919 года капитан 2-го ранга Виктор Вологдин «за мужество и храбрость, оказанные в боях с большевиками» был награжден орденом Святого Владимира 4-й степени с мечами и бантами.
        Инженер-механик, капитан 1-го ранга Дмитрий Мацкевич удостоился за отличие по службе ордена Святого Владимира 3-й степени еще в апреле 1919 года. Такой же награды был удостоен и Евгений Токмаков.
        После гибели Камской флотилии Мацкевич занимал последовательно должности члена Комиссии для разработки вопроса об аттестациях офицеров, начальника Механического отделения Морского технического управления, члена следственной комиссии по выяснению обстоятельств службы морских офицеров у большевиков.
        8декабря 1919 года морской министр контр-адмирал Смирнов послал телеграмму в Ставку Верховного правителя: «24 мая с.г. капитан 1-го ранга Феодосьев, командуя отрядом, состоящим из первого и третьего дивизионов Речной боевой флотилии на реке Каме у местечка Святой Ключ, вступил в бой с противником, превосходящим его силою, и нанес ему решительное поражение, причем взял в плен вооруженный корабль “Терек” и утопил вооруженный корабль “Рошаль”. За этот подвиг капитан 1-го ранга Феодосьев мною был представлен на основании п. 73 ст. 8Георгиевского статута к награждению орденом Святого Георгия 4-й степени. Представление в Георгиевской Думе в Омске рассмотрено не было. Ныне, вследствие эвакуации Омска, Дума в Иркутске не собиралась и, вероятно, не удастся скоро собрать членов Думы. Так как подвиг капитана 1-го ранга Феодосьева, несомненно, соответствует статуту, то ходатайствую о награждении его приказом Вашего Превосходительства без рассмотрения в Георгиевской Думе. Капитан 1-го ранга Феодосьев за время кампаний 1918 и 1919гг. на реках неоднократно проявлял мужество и искусство»[13 - Верховный правитель
утвердил награждение своим приказом, что засвидетельствовано поздравительными телеграммами И.И. Смирнова и А.В. Колчака.].
        Капитану 1-го ранга Феодосьеву недолго довелось пробыть георгиевским кавалером - он погиб недели через три после своего награждения.
        В конце августа 1919 года Мацкевич, Вологдин и Токмаков сели в поезд, следовавший из Омска в восточном направлении.
        Они ехали к новому месту службы.
        Глава 8
        Владивостокские «перевертыши»
        Прибыв на станцию Иркутск, Вологдин и Мацкевич бросились разыскивать семьи, но их по известным адресам не оказалось.
        Встретившись через некоторое время на вокзале, офицеры обменялись недоуменными вопросами:
        -Куда они уехали?
        -Где их искать?
        Решили ехать дальше во Владивосток. Беспокойство не отпускало ни на минуту. Утешающие заверения Токмакова: - Все будет хорошо. Все образуется. Они, наверное, во Владивостоке вас поджидают, - не доходили ни до разума, ни до души.
        А потом случилось что-то фантастическое. Во время длительной остановки на какой-то станции Виктор Петрович увидел на перроне всю свою семью: жену, дочь Веронику, сыновей, мать Людмилу Дмитриевну. Вологдин толкнул Мацкевича:
        -Вон мои, а вон твои!!!
        Выскочив из вагона и перепрыгивая через многочисленные рельсы, отцы семейства бросились к родным.
        Конечно, были слезы, даже целое море слез, невнятные восклицания, обвиняя в том, что «бросили семьи», «куда-то пропали». Но все это вытеснилось искренней радостью от такой необычной встречи, которую им подарил не кто иной, как Господь.
        Оказалось, что, измучившись ожиданием, неустроенностью быта и паническими слухами об обстановке на фронтах, Мария Степановна и Екатерина Александровна решили самостоятельно добираться до Владивостока в надежде, что мужья последуют за ними.
        Однако в дороге их стали одолевать сомнения в правильности принятого решения и они сошли с поезда, чтобы снова вернуться в Иркутск.
        Судьба благоволила к ним, подготовив поистине счастливую встречу.
        Добрались до Владивостока легко, потому что, несмотря на все тяготы пути, было о чем поговорить, было о чем вспомнить.
        Жена Вологдина, Екатерина Александровна, писала позже тете Глаше:
        «Простите, что ничего не писала Вам. Но буквально была занята с самого утра до позднего вечера. Уставала так, что прямо валилась с ног. Опишу Вам все по порядку. Доехали мы хорошо. По приезде Виктор отправился хлопотать о квартире, но это дело оказалось очень сложным: квартир нет, комнат - тоже. Отведенное помещение для семей ехавших с нами офицеров оказалось еще не готово. Жизнь в вагонах становилась невозможной, так как стояла страшная жара…»
        В последующем письме она добавляла:
        «Погода здесь стоит дивная, совсем не чувствуется, что уже сентябрь, жара, как у нас в июне. Здесь всегда стоит такой сентябрь и октябрь. Изредка только налетает ветер - тайфун. Начинается страшный ливень и ветер настолько сильный, что с трудом держишься на ногах. Не дай бог быть в это время в океане. В такую погоду выйдешь на балкон, и то становится жутко. Тайфун длится день, два, а потом опять сияет солнце и блестит гладкая поверхность залива. Здесь очень красивые окрестности».
        И продолжила:
        «Город производит приятное впечатление, масса хороших магазинов, бегают трамваи, проносятся автомобили. Американцы заполонили все. Всем нациям живется хорошо, кроме русской. Русских в грош не ставят и совсем с ними не считаются. Благодаря присутствию иностранцев дороговизна здесь страшная».
        Буквально с колес, сразу же после прибытия во Владивосток Виктор Петрович включился в работу. Дел у директора Правления Дальневосточного механического и судостроительного завода было невпроворот.
        Жить было бы трудно на одну зарплату, если бы он не стал подрабатывать в учебных заведения города.
        Как и в Петрограде, Виктор Петрович нагрузился преподавательской работой «по горло».
        Он преподавал математику в 1-й женской гимназии, читал курсы Морских паровых котлов и начертательной геометрии в Морском училище, переведенном во Владивосток из Петрограда.
        В 1920 году он организовал курсы для рабочих Дальзавода и «вел для них занятия по математике».
        В качестве профессора Владивостокского педагогического института имени Ушинского читал курс начертательной геометрии.
        Когда он после действительно трудного дня, кое-как поужинав, присаживался к письменному столу, чтобы подготовиться к завтрашнему дню, Екатерина Александровна неслышно подходила к креслу, полуобнимала его за плечи и спрашивала, стараясь заглянуть в глаза:
        -Сильно устал?
        Виктор Петрович терся щекой с отросшей за день щетиной о ее теплое плечо и еле выговаривал:
        -Да не очень…
        Екатерина Александровна ласково проводила ладонью по его бритой голове и уходила готовить детвору ко сну. Виктор Петрович, полузакрыв глаза, с минуту сидел, не двигаясь, а потом начинал перебирать бумаги…
        Что касается бритой головы, то еще на Каме Вологдин и Мацкевич решили расстаться с остатками волос…
        В воспоминаниях Владимира Дмитриевича (сына Дмитрия Александровича) есть скупые строки о начале жизни во Владивостоке:
        «В 1919 году мы оказались во Владивостоке. Сначала жили на 2-й речке, потом в общежитии на Дальзаводе, а затем в отдельном домике у сталелитейного цеха на территории завода…
        Вспоминаю эпизод - встреча Нового года. Папа оказался преподавателем Морского инженерного училища (которое сам окончил), эвакуированного из Петрограда во Владивосток. Новый год встречали в Шеффнеровских казармах, очень парадно. Мальчики - гардемарины старших курсов. Преподаватели - офицеры, знакомые папе еще с Кронштадта и Петрограда».
        Присутствовали на этом вечере и Вологдин с Екатериной Александровной.
        Это, наверное, был последний вечер, когда еще оставались надежды и чаяния на счастливый исход Гражданской войны, тем более что во Владивостоке происходили события, которые, казалось бы, подтверждали это.
        Несмотря на то, что осенью 1919 года войска Колчака отступали в глубь Сибири, Владивосток был забит товарами, которые предназначались для белых Сибирских армий. Процветала спекуляция, в развитии которой деятельное участие принимали чехи, распродавая все, что ими было захвачено в Поволжье и Сибири.
        По Владивостоку поползли слухи, что генерал Гайда, прибывший во Владивосток в августе, затевает что-то нехорошее.
        Масла в огонь добавили несколько происшествий, в которых были замешаны русские военные и интервенты.
        На перроне вокзала пьяный офицер, прибывший в командировку из Никольск-Уссурийска зарубил шашкой оскорбившего его не менее пьяного солдата-чеха.
        Через день на этом же самом месте пьяный американский солдат ударил в лицо коменданта станции полковника Шарапова, который тут же американца пристрелил.
        Реакция интервентов проявилась незамедлительно. Председатель Межсоюзной комиссии японский генерал Инагаки направил письмо командующему русскими войсками Приамурского военного округа генералу Розанову с требованием удалить русские войска из Владивостока:
        «26-го сентября 1919 года №183.
        Мой Генерал.
        За последние дни во Владивостоке последовательно произошло несколько печальных инцидентов. Во время этих инцидентов приходится оплакивать смерть военных - союзных и русских. Междусоюзный Комитет военных представителей считает, что присутствие русских отрядов, недавно присланных во Владивосток и его ближайшие окрестности, является одной из главных причин указанных инцидентов. Ввиду того, что эти русские отряды не должны были быть доставлены во Владивосток без разрешения старшего из командующих союзных войск и просьба, уже посланная представителями комитета генералу Розанову, удалить эти войска не была исполнена, комитет принимает следующее решение: к генералу Розанову обратился с просьбой старший из военных командующих союзников, генерал Оой, немедленно удалить за пределы крепости (т.е. за Угольную) разные русские отряды, бронированные поезда и прочее, доставленные во Владивосток или ближайшие окрестности его за последний месяц, то передвижение должно быть полностью закончено до 12 часов понедельника 29-го сентября. Генералу Розанову будет предложено в будущем не приводить во Владивосток еще другие
войска без предварительного запроса старшего командующего союзных войск. Он будет уведомлен последним, что в случае, если генерал Розанов не пойдет на встречу предложению удалить до 12 часов 29-го сентября означенные русские войска, командующие союзными войсками примут все меры, чтобы его принудить, в случае необходимости, вооруженной силой к выполнению этой меры. Командующий союзными войсками принимает ответственность за обеспечение общественного порядка во Владивостоке. Примите, генерал, уверение в моем совершенном почтении.
        И. Инагаки.
        Дивизионный генерал, председатель междусоюзной
        Комиссии военных представителей».
        Розанов немедленно сообщил об этом ультиматуме Колчаку, на что возмущенный адмирал ответил категорически и резко:
        «12ч. 45мин. 19 сентября 1919 года. Владивосток. Генералу Розанову. Повелеваю вам оставить русские войска во Владивостоке и без моего повеления их оттуда никуда не выводить. Требования об их выводе есть посягательство на суверенные права России. Сообщите союзному командованию, что Владивосток не союзная, а русская крепость, в которой русские войска подчинены одному русскому командованию. Повелеваю вам никаких распоряжений, кроме моих, не выполнять и оградить суверенные права России на территории Владивостокской крепости от всяких посягательств, не останавливаясь в крайнем случае ни перед чем. Об этом моем повелении уведомьте и союзное командование.
        Подписал: адмирал Колчак».
        15ноября 1919 года во Владивостоке состоялся парад белых войск по случаю годовщины создания Добровольческой армии. Через два дня, 17 ноября, началось восстание войск генерала Гайды, который был разжалован и лишен всех российских орденов адмиралом Колчаком.
        Гайда жил в личном поезде на станции Владивосток и вокруг него начали собираться все недовольные Верховным правителем. Из чувства личной мести Гайда стал готовить восстание, опираясь в основном на чехов и американцев. Участие в восстании приняли также представители местного рабочего движения.
        Восставшие заняли вокзал, захватили несколько судов. В течение двух дней правительственные войска жестко подавили сопротивление войск генерала Гайды.
        В боях с восставшими приняли участие гардемарины Морского училища, в котором преподавали Мацкевич и Вологдин.
        «Исключительно красочную картину представляли собой гардемарины, когда они тесным строем, в своих черных шинелях с белыми погонами с развернутым знаменем, под огнем противника шли по Алеутской, направляясь в район вокзала». - писал в своих воспоминаниях один из участников событий, подполковник Хартлинг.
        Генерал Гайда был взят в плен юнкерами, но по требованию союзников его передали им. Через некоторое время Гайда был отправлен на Родину на американском пароходе. Жертвами восстания кроме Чехова стали свыше 500 рабочих и солдат. Учебная инструкторская школа потеряла 12 офицеров и юнкеров, гардемарины потерь не имели.
        В начале 1920 года Белое движение во Владивостоке окончательно развалилось. 25 января восстал егерский батальон (личный конвой генерала Розанова), который занял здание Коммерческого училища.
        Солдатами батальона были в основном татары. И опять в бой вступили юнкера и гардемарины. Восстание было быстро подавлено, но уже к концу января 1920 года правительство Колчака пало, к городу подошли красные партизаны.
        Морское училище как единственная последняя боеспособная часть, верная режиму адмирала Колчака, по приказу Командующего морскими силами на Дальнем Востоке контр-адмирала Беренса на учебных судах «Орел» и «Якут» под командованием начальника училища капитана 1-го ранга Китицына 31 января отправилось в эвакуацию.
        Перед погрузкой Китицын издал приказ:
        «Во Владивостоке назрел очередной переворот. Некоторым военным частям приходилось принимать участие в борьбе с группами, к которым сейчас переходит власть. Честно и верно исполняя свой долг и сохраняя воинскую дисциплину, они вызвали против себя озлобление этих групп. Примеры, бывшие до сих пор, показали, что таким частям в первое острое время грозит разрушение, истребление, политическая месть. Поэтому для их спокойствия сформирован отряд особого назначения, который готов в последнюю минуту принять боевые части и выйти в море, чтобы за пределами крепости предоставить всем полную свободу дальнейших действий. Считаю долгом высказать свой взгляд и думаю, что его разделит большинство на отряде. Я не мыслю существования своего ни в составе части, ни как отдельной личности вне России, под властью каких бы партий она ни находилась. Если будет Божья воля и историческая судьба на то, чтобы это были те партии, против которых мы до сих пор честно боролись, борьба кончена и бесполезна, наш долг повелевает нам все-таки и с ними продолжать нашу работу по воссозданию русского флота. Поэтому я рассматриваю наш
уход как временное удаление для обеспечения права на существование нашим частям или хотя бы личностям, входящим в их состав».
        Но все прекрасно понимали, что они покидают Россию навсегда.
        Несмотря на раннее время (было 5 часов утра) Мацкевич и Вологдин прибыли на пирс проводить Морское училище. Китицын предлагал обоим офицерам с семьями уйти в эвакуацию, но они на отрез отказались.
        -Вот такие дела, - вздохнул Виктор Петрович, когда «Орел» и «Якут» вслед за ледоколом «Байкал» потянулись к выходу из бухты. Они знали, что на корабли было взято 500 чинов флота с членами их семей.
        -Будем ждать. Жизнь-то продолжается, - заключил Дмитрий Александрович.
        Они распрощались и поспешили к своим семьям с нерадостными вестями.
        28 февраля 1920 года приказом №4 Дмитрий Александрович Мацкевич назначается главным инженером Дальневосточного механического и судоремонтного завода. Приказ был подписан директором завода Барди.
        В начале марта этого же года в прессе появились сообщения о расстреле А.В. Колчака.
        Мацкевич, Токмаков и Вологдин собрались на квартире у последнего, чтобы тихо помянуть человека, под началом которого они честно служили, человека, которому они верили, человека, который не смог оправдать их надежд.
        Они не очень разбирались в политике, богатств и высоких чинов у них не было. Просто попали в непростую жизненную ситуацию и слепо пошли за теми, кто первым их позвал.
        Все трое были приверженцами нейтралитета и воздержания от активного участия в политических событиях.
        -Вот так, господа! Оказались мы с вами на краю России, а что дальше делать, куда податься, и не знаем, - первым нарушил молчание Токмаков.
        -Знаете, Евгений Михайлович, я дальше и не собираюсь никуда подаваться, - проговорил Мацкевич. - Да, служили мы у Колчака, но никого не расстреливали, не бесчинствовали, - продолжил он.
        -Надеяться на то, что красная власть нас оправдает только на этом основании, не стоит, - вступил в разговор Вологдин. - Вы бы, Дмитрий Александрович, сняли свою форму. Мы вот с Евгением Михайловичем это сделали, и на нас меньше коситься стали…
        -Нет, Виктор Петрович, я - кадровый офицер и сниму форму только тогда, когда уже ничего другого не останется, - заявил Мацкевич. - Я ведь тоже никуда не собираюсь бежать из России. Сколько раз мы с вами говорили на эту тему…
        Они немного помолчали, а потом сам собой разговор переключился на судьбу Колчака, на предательство «союзников», на обстановку во Владивостоке.
        Мацкевич, знакомый со многими штабными, владел более обширной информацией, чем его друзья.
        -У нас же нет никаких счетов в зарубежных банках. Так что же мы будем делать в незнакомой стране, тем более что у каждого семья, дети? - внезапно спросил Мацкевич и продолжил: - Кстати, вы знаете, что сотворил наш генерал Розанов? Он договорился с японцами и в конце января этого года при помощи матросов и солдат с японского крейсера «Худзен», высадившего десант как раз у памятника адмиралу Невельскому, под покровом ночи изъял из подвалов Владивостокского госбанка России все запасы золота. Говорят, что Розанов, переодетый почему-то в японский военный мундир, лично руководил вместе с японским полковником, по всей видимости из разведки, погрузкой золота.
        Мацкевич не рассказывал о том, что среди японских офицеров во время этой операции находился и его старый знакомый, Судзуки.
        Расходились поздно вечером, погрустневшие еще более, чем до встречи.
        Население Владивостока до того привыкло к частым сменам власти, когда ложишься при одной, а просыпаешься при другой, что хлестко окрестило сменяющиеся правительства «перевертышами».
        Неизменным оставалось только присутствие интервентов. Весна 1920 года не оказалась исключением.
        В ночь с 1 на 2 марта 1920 года Иркутск покинул последний эшелон чехословацких войск. Их уход подвел черту под интервенцией в Сибири.
        Попытки белых армий с помощью интервентов закрепиться в Приморье в 1920 -1922гг. носили слишком местный и провинциальный характер, чтобы им можно было бы противопоставить армию, носившую совершенно иной размах и ставившую себе совершенно иные цели.
        4 апреля 1920 года с Дальнего Востока ушли американцы, французы и чехи. В этот же день чрезвычайный съезд трудящихся Приморской области единодушно высказался за передачу власти в руки Советов и принял текст меморандума японскому правительству с требованием немедленно вывести войска.
        Последовал уклончивый ответ, объясняющий, что увеличение воинского контингента нужно для обеспечения порядка и помощи в выводе войск чехословаков. Вскоре Япония приступила ко второму наступлению на Дальний Восток: был захвачен Северный Сахалин.
        Японцы, оставшись в одиночестве, но имея на Дальнем Востоке 120 тысяч солдат, решили нанести превентивный удар.
        В ночь с 4 на 5 апреля японцы начали обстрел Владивостока с броненосца «Худзен», обезвредили милицию, правительство.
        «Выступление японцев заставило нас совершенно не подготовленными, - вспоминали партизаны. - Войска не знали, что им делать: сражаться или сдавать оружие без боя».
        В эту же ночь японцами были арестованы члены Военного Совета Приморья - Сергей Лазо, Василий Сибирцев, Николай Луцкой.
        Они были вывезены из Владивостока, переданы казакам-белогвардейцам и приняли мученическую смерть. По одной из версий Сергея Лазо после пыток сожгли в паровозной топке живьем, а Луцкого и Сибирцева сначала застрелили, затем, затолкав в мешки, сожгли.
        О смерти Лазо и его товарищей в апреле 1920 года сообщила японская газета «Джапан Кроникл», но, по версии газеты, Лазо был расстрелян во Владивостоке, а труп сожжен. Несколько месяцев спустя появились утверждения со ссылкой на безымянного машиниста, якобы видевшего, как на станции Уссури японцы передали казакам из отряда Бочкарева три мешка, в которых находились три человека. Казаки пытались затолкать их в топку паровоза, но они сопротивлялись, тогда их застрелили и мертвыми засунули в топку.
        Пройдет время и на постаменте снесенного памятника адмиралу Завойко возвысится памятник Сергею Лазо, а на станции Уссурийск будет установлен паровоз-мемориал с памятной табличкой, что в топке этого паровоза были сожжены Лазо, Сибирцев и Луцкой.
        Жестокая и бессмысленная бойня под названием Гражданская война близилась к своему завершению. В ней не было ни победителей, ни побежденных. Оставалась разрушенная Россия, разрушенные судьбы людей, разрушенные прошлое, настоящее и неопределенное будущее.
        6 апреля 1920 года была создана демократическая Дальневосточная республика как буферное государство между Советской Россией и Японией. В состав ДВР, как ее сокращенно называли, вошли Забайкальская, Амурская и Приморская области.
        На базе красных дивизий была создана Народно-революционная армия.
        Японцы продолжали оказывать помощь атаману Семенову, но удержаться в Забайкалье им не удалось. Оккупационная зона Дальнего Востока неуклонно сокращалась. Во Владивостоке было сформировано прояпонское правительство братьев Меркуловых. Одновременно были предприняты попытки с помощью белогвардейских формирований атамана Семенова, генерала Сычева, барона Унгерна вновь вернуться в Амурскую область и Забайкалье. Эти планы остались нереализованными.
        Японцам с помощью белогвардейцев удалось занять Хабаровск, но ненадолго. Народно-революционная армия совместно с партизанами перешла в контрнаступление. Наступили известные по знаменитой песне «Штурмовые ночи Спасска, Волочаевские дни». Правительство братьев Меркуловых ушло в отставку.
        На смену ему пришло правление колчаковского генерала Дитерихса, объявившего о введении в крае монархического строя, с церковными приходами, земской ратью, дьяками. Себя Дитерихс объявил «воеводой земской рати».
        В октябре 1922 года Народно-революционная армия ДВР возобновила наступление на белогвардейцев, разбила отряды Дитерихса и подошла к Владивостоку.
        Журналист, а до этого летчик, воевавший во Франции, Михаил Щербаков в своих записках «Кадет Сева. К десятилетию эвакуации Владивостока» так описал октябрьские дни 1922 года:
        «Вы бывали во Владивостоке? Помните, как он замкнут в горном кольце, этот странный нерусский город? Слева полого вытянулся Чуркин мыс с детскими кирпичиками домиков и дубняком по плешистым скалам; справа мыс Басаргин запустил в океан свою голую, обглоданную солеными ветрами лапу; выплыл далеко в море белосахарный маячок на тонкой изогнутой нитке Токаревской кошки: ветер с берега, вот его и отнесло.
        А в самом замке кольца лежит мшистым зеленым пирогом Русский остров. Владивосток желт и сер, а остров совсем зеленый. Внутри же всего круга глубокая бухта - Золотой Рог. Там уж все цвета радуги скользят, играют, плещутся и затухают на воде.
        И в этот городок, прилипший ласточкиными гнездами к обрывам сопок, которые выперли то пасхами, то куличами, то просто шишками какими-то, - сколько людей, сколько пламенных надежд лилось в него в двадцатых годах из агонизировавшей России, из ощетинившейся зелено-хвойной Сибири, из благодатного Крыма, с Кавказа, из Туркестана, через выжженные монгольские степи и даже окружным путем - по морщинистым лазурным зеркалам тропических морей!
        Лилось, оставалось, бродило на старых опарах, пучилось, пухло - и вдруг: ух! - сразу осело. Чего-чего там только ни было: и парламенты с фракциями, и армия, и журналисты, и университеты, и съезды, и даже - о, архаизм! - Земский собор. Точно вся прежняя Россия, найдя себе отсрочку на три года, микроскопически съежилась в этом каменном котле, чтобы снова расползтись оттуда по всем побережьям Тихого океана, пугая кудластыми вихрами и выгоревшими гимнастерками цвета колониальных мисс и шоколадных филиппинок…
        Странная жизнь текла тогда во Владивостоке: тревожно острая, несуразная, переворотная и все-таки какая-то по-русски вальяжная и нетрудная. И каких только людей туда ни выносило: вот какой-нибудь бородатый до самых глаз дядя в торбазах и кухлянке продает «ходе»-китайцу мешочек золотого песка, намытого под Охотском. А рядом меняет свои лиры оливковый поджарый итальянчик и мерно работает челюстями, точно топором, рубленый янки матрос.
        И повсюду - неусыпное око - шныркие коротконогие японцы, кишевшие во всех концах города и расползшиеся по всем окрестным пороховым складам и фортам могучей прежде крепости. Точно муравьи на холодеющей лапе недобитого зверя…
        Завершилось великое затмение России. Тень неумолимо заволакивала ее всю целиком. Только один узкий светящийся серпик оставался на Дальнем Востоке. Я был там, когда и он потух. С щемящей горечью и болью я вспоминаю последние дни Владивостока. Наступили тревожные дни, и красный пресс все сильнее давил на Приморье, выжимая остатки белых армий к морю. Японцы, которых большевики боялись и ненавидели, окончательно объявили о своем уходе. Правда, город не особенно верил их заявлениям, но слухи о всеобщей мобилизации носились в воздухе, и папаши побогаче срочно прятали своих сынков в спокойный и безопасный Харбин».
        Понимая невозможность дальнейшего сопротивления, Дитерихс отдал приказ об эвакуации, которую предлагалось осуществить с помощью кораблей и судов Сибирской флотилии или в пешем порядке перейти китайскую границу.
        К вечеру 22 октября 1922 года эскадра Старка, приняв на борт около 9 тысяч беженцев, вышла от Русского острова на внешний рейд и взяла курс на Посьет, последний русский населенный пункт на границе с Кореей. Далее путь пролегал на порты Кореи, Китая, Филиппины, где Сибирская флотилия прекратила свое существование. В Китай из Владивостока и Южного Приморья пешим порядком отправилось около 20 тысяч человек.
        А это строки из воспоминаний сына Дмитрия Александровича Мацкевича, Вадима:
        «…эвакуация флота, гардемаринов и офицеров с адмиралом Старком во главе. Обсуждения в нашей семье - ехать-не ехать? Мама за отъезд, папа решительно против: “Я русский, в эмиграцию не хочу!” Флот и Старк ушли. Папа с семьей остался. Знал бы он свою судьбу!..
        Освобождение Дальнего Востока произошло в 1922г. Папу сразу забрали. Помню вхождение войск Уборевича на конях по Светланской улице. Помню прохождение арестованных, включая и папу, по улице у собора. Я бежал рядом с папой…»
        В черной флотской шинели без погон, с поднятым воротником, в надвинутой на лоб фуражке без кокарды Мацкевич шагал по знакомым улицам, стараясь не смотреть по сторонам.
        Но как бы вторым зрением он видел и бегущего за конвоем сына, и печально сложившую руки на груди Элеонору Прей, так его и не узнавшую. В одном месте он даже остановился, но получив удар прикладом в спину, двинулся дальше. Он увидел осклабившегося в довольной улыбке лицо Мори-Судзуки, стоявшего в группе китайцев на тротуаре.
        «И этот здесь», - подумал про себя Мацкевич.
        Страха за себя он не испытывал, но мысли о том, что будет с семьей в случае… Он даже не додумывал до конца эту мысль, старательно отгонял всплывшие в памяти рассказы о зверствах ЧК над белыми офицерами.
        «Хоть бы семью не трогали», - думал он, шагая к арестантскому дому.
        Позже Вадим Дмитриевич вспоминал: «… но вскоре папу освободили, чему способствовали большевики, знавшие его еще по Петрограду».
        А произошло следующее. Когда Дмитрий Александрович под конвоем красноармейца, вооруженного винтовкой с примкнутым штыком, следовал на допрос к следователю, ведущему его дело, навстречу торопливо шагал коренастый человек в черной кожанке и в черной кожаной фуражке со звездой.
        Дойдя до Мацкевича, он резко остановился, пристально вглядываясь в его лицо.
        -Дмитрий Александрович! Вы почему здесь?
        -Шитиков! - мгновенно его узнал Мацкевич и неопределенно ответил: - Да вот, на допрос ведут.
        -Подождите меня здесь, - приказал Шитиков конвоиру.
        -Не положено, - попытался возразить тот.
        -Выполнять! - рявкнул Шитиков. Красноармеец принял стойку «смирно», а Шитиков скрылся за дверью кабинета следователя. О чем там он говорил со следователем, слышно не было, но через некоторое время Шитиков вышел с пропуском об освобождении Мацкевича из-под стражи. Передавая документ другу, Шитиков, хлопнув того по плечу, сыпал скороговоркой:
        -Как там Мария Степановна? Как Вадим? О, уже трое детей! - И продолжал дальше, не слушая: - Партию бы в шахматы сыграть, да некогда. Ну, я еще забегу к тебе. До встречи!
        Больше они никогда не встречались.
        А в базе данных о жертвах репрессий Приморского края сохранилась запись:
        «Мацкевич Дмитрий Александрович. Родился в 1880г., г. Феодосия, русский, образование высшее, б/п инженер-механик (место работы не установлено).
        Арестован 24 января 1923 года.
        Приговорен: Приморский губернский отдел ОГПУ 29 марта 1923г., обв.: по ст 60 УК[14 - Участие в контрреволюционной деятельности.]. Приговор: дело прекращено, из-под стражи освобожден».
        Глава 9
        На Дальнем Востоке
        До октября 1899 года на обширной азиатской части Российской империи высших учебных заведений практически не было, за исключением Томского университета, открытого в 1888 году, и Томского технического института, основанного в 1896 году. Восточный институт, открытый во Владивостоке в 1899 году, стал первым дальневосточным вузом. Он размещался на Пушкинской улице, 10, парадный вход которого и поныне украшают базальтовые львы, сработанные китайцами в десятом веке и установленные в этом месте в 1907 года. Как они оказались во Владивостоке, доподлинно неизвестно до сих пор. То ли это был подарок китайского губернатора, то ли военный трофей. Рассказывают, что их было две пары. Одна пара задержалась во Владивостоке, а другую разлучили: льва оставили в Хабаровске, а львицу переправили в Петербург.
        В Санкт-Петербург отправили и третью пару львов.
        Оказалось, что львы у Восточного института во Владивостоке и на Петровской набережной в Петербурге были установлены в один и тот же 1907 год. На этом их сходство заканчивалось. И если у санкт-петербургских львов высечены надписи «Ши-цза из города Гирина в Маньчжурии перевезены в Санкт-Петербург в 1907 году. Дар генерала от инфантерии Н.И. Гродекова», то у владивостокских львов никакой надписи нет. Да и сами скульптуры из Владивостока и Санкт-Петербурга совершенно разные.
        Гиды из Санкт-Петербурга любовно называют своих «ши-цза» за окружность форм «лягушками». Такой вид львов в Китае является самым распространенным. Львы из Владивостока - угловатые, из них как бы выплескивается мощь, реальная сила, гордость и достоинство и, конечно, угроза для врагов и нечистой силы.
        Да по-другому и быть не могло: санкт-петербургские львы сделаны в 1906 году, о чем свидетельствуют надписи на китайском языке, высеченные на плитах статуй. Возраст львов у Восточного института во Владивостоке отсчитывается с десятого века, а надписей никаких нет, не считая загадочного орнамента.
        А одиночных львов, подобных стоящим у входа в Восточный институт и по легенде отправленных порознь в Хабаровск и Санкт-Петербург, так и не нашлось. Видимо, поодиночке «ши-цза» не живут…
        Во Владивостоке в сложнейших исторических условиях начала ХХ века высшие учебные заведения претерпевали муки открытия и закрытия, объединения и разъединения, в них входили и из них выходили вузы Урала и Забайкалья. Особенно сложным для вузов было время Гражданской войны, когда эпизодически сменяющие друг друга правительства и режимы переименовывали, «сливали», рассоединяли гимназии, институты, техникумы.
        Профессура, оказавшаяся во время Гражданской войны во Владивостоке, встала перед парадоксальным явлением: есть молодежь, желающая учиться, есть преподаватели, но, кроме Восточного института, с довольно специфическим набором специальностей, нет других вузов.
        Все это, да еще и то, что в условиях разрухи и чехарды со сменой власти невозможно было полноценно содержать такой «классический» вуз, как Восточный институт, привело к тому, что в городе в 1918 -1920гг. появились почти одновременно Высший политехникум, юридический факультет, историко-филологический факультет, педагогический институт имени Ушинского. Во главе этих, как правило, частных вузов стояли профессора Восточного института.
        В частности, по поводу открытия Высшего политехникума, местные газеты писали, что новый вуз, «рассадник высших технических и экономических знаний», «новый источник просвещения» возник буквально «из ничего», «при весьма сочувственном отношении культурных элементов общества» на средства, пожертвованные местными именитыми гражданами и торгово-промышленными фирмами города.
        Инициатором открытия Высшего политехникума выступила группа местных инженеров и общественных деятелей, объединившихся в июле 1918 года в Дальневосточное общество содействия развитию высшего образования. Председателем общества был избран профессор Восточного института Василий Мелетиевич Мендрин, который и стал первым ректором первого Дальневосточного высшего технического учебного заведения.
        Выходец из забайкальской казачьей семьи, Мендрин, продолжая семейную традицию, окончил московское (Алексеевское) военное училище, проучившись до этого два года в Харьковском университете. Дослужившись до чина есаула Забайкальского казачьего войска, он поступил в Восточный институт, блестяще окончил его по японскому отделению.
        Во время Русско-японской войны 1904 -1905гг. служил в действующей армии, за разведку японских сил награжден орденами Святого Станислава 3-й степени с мечами и бантами и Святой Анны 3-й степени с мечами и бантами. После войны ушел в отставку в чине войскового старшины (подполковника), стал профессором Восточного института, избирался гласным (депутатом) Думы Владивостока.
        Живая, деятельная натура Мендрина не успокоилась на создании Высшего политехникума. Он не мог стоять в стороне от происходящих в России политических событий и выдвинул свою кандидатуру на избрание атаманом Уссурийского казачьего войска.
        Жена выговаривала Мендрину:
        -Василий, ну куда ты лезешь? Четвертый десяток уже разменял, а все еще саблей не намахался. Сколько я передумала за войну с японцами, сколько слез пролила. Слава богу, живым вернулся… Ты же ученый, Вася, ну и преподавал бы себе потихоньку, книжки бы писал… Да и за здоровьем своим проследил лучше бы…
        Крепким здоровьем Василий Милетиевич похвастаться, конечно, не мог.
        Мендрин вполуха слушал жену и думал о том, что поддержку ему на выборах атамана должна оказать «интеллигентная» часть Уссурийского казачества. Но голос этой части казачества оказался довольно слабым.
        Казачий круг состоялся в Хабаровске. Атаманом был избран Калмыков, прославившийся впоследствии своей патологической жестокостью по отношению к большевикам.
        Возвратившись из Хабаровска, Мендрин организовывал учебные курсы, создавал при полном безденежье новые факультеты, доставал средства для организации учебного процесса…
        Во Владивостоке наступили тяжелые времена, часто менялись власти. Приближался разгром Белого движения на Дальнем Востоке, куда бежали от неизвестности и безысходности лучшие представители русской интеллигенции. Составу профессоров Владивостока того времени могли позавидовать многое университеты Центральной части России.
        Поднимаясь по лестнице здания, где располагалось Морское училище, Виктор Петрович Вологдин на площадке второго этажа встретил сухощавого человека с военной выправкой.
        Они вежливо поклонились друг другу. Вологдин вспомнил, что раньше где-то видел это лицо, в котором смутно угадывалось что-то восточное, монгольское.
        -Извините, - первым вступил в разговор Вологдин, - вы ведь ректор политехникума?
        -Да, - ответил тот и спросил: - А что вы хотели бы?
        -Узнать, есть ли у вас вакансии, - прямо заявил Виктор Петрович.
        -Проходите в кабинет, - пригласил Василий Мелетиевич.
        К этому времени Морское училище и Высший политехникум размещались в одном из зданий так называемых Шефнеровских казарм.
        После недолгого разговора Вологдин согласился читать курс любимой им начертательной геометрии и курс паровых котлов.
        Но официально он вступил в должность профессора уже при новом ректоре, после кончины Мендрина. Он зашел к новому ректору института - профессору Веймарну уже в июле 1920 года. И начал разговор с того, что имел беседу с прежним ректором Мендриным о работе в институте.
        Вологдин заметил странную привычку Веймарна разговаривать с собеседником, держа голову вполоборота к нему. Впоследствии он разглядел, что у Веймарна был дефект левого глаза.
        -Ну, тогда пишите прошение, - подвел итог разговору Веймарн и пододвинул Вологдину чистый лист бумаги, чернила и ручку.
        Виктор Петрович быстро написал:
        «Г. Ректору Владивостокского
        Политехнического института
        Преподавателя Петроградского
        Института Имп. Петра Великого
        инж. электрика Виктора Петровича
        Вологдина
        Прошение
        Представляя при сем. Сurriculum vitae, прошу представить мне ведение курса паровой техники в институте.
        Охотно занялся бы также и преподаванием начертательной геометрии.
        Инж. эл. Вологдин
        15 июля 20г.».
        Этой встрече предшествовали события, которые драматическим образом повлияли на судьбу Мендрина.
        Весной грозного 1919 года началось наступление Красной армии по всему Восточному фронту и стало ясно, что Екатеринбург, где был расположен Уральский горный институт, колчаковцам удержать не удастся. По распоряжению военных властей Екатеринбург подлежал эвакуации, и в связи с этим Министерство торговли и промышленности, в ведении которого находились вузы, направило личный состав института во главе с ректором Веймарном во Владивосток для обслуживания горного факультета местного политехникума.
        В июле 1919 года, погрузив в эшелон часть небогатого институтского имущества и проведя в пути почти два месяца, преподавательские семьи и студенты Уральского горного института прибыли во Владивосток только в сентябре. Всего во Владивосток добрались 15 профессоров и 17 студентов.
        По-разному сложилась их судьба, но в становлении Владивостокского политехнического института они сыграли большую роль. Как любой человек, попавший в кризисную ситуацию, особенно когда в неизведанную даль тащит чахоточный паровоз теплушки с беженцами и когда ты взвалил на свои плечи ответственность за десятки судеб доверившихся тебе людей, Петр Петрович, наверное, не один раз вспоминал прошлое, семью, мечты и надежды.
        По семейным преданиям, род Веймарнов вел свое начало или от викингов, или от ганзейских купцов и проживал в Прибалтике. После Северной войны XVIII века Прибалтика отошла к России, и Веймарны верой и правдой служили русскому престолу на протяжении нескольких столетий. Как правило, семьи в роду Веймарнов были многодетными, и некоторые из Веймарнов достигали самых высоких карьерных вершин. Среди них были генералы, действительные и тайные статские советники, сенаторы. Прапрадед Петра Петровича, Александр Федорович Веймарн, был дважды женат на сестрах Шемнот, сначала на старшей - Софье, а после ее смерти на младшей - Ольге. Сестры доводились правнучками Абраму Петровичу Ганнибалу и, следовательно, были троюродными сестрами А.С. Пушкину.
        А вообще, среди ближайших родственников Петра Петровича Веймарна были люди различных национальностей: немцы, поляки, русские. Видимо, поэтому в его характере и интеллекте славянские особенности: смелость в схватывании проблемы и широта творчества наряду с отсутствием упрямства сочетались с типично немецкими: упорством и строгой последовательностью в достижении поставленных задач.
        В поисках своего места в жизни Петр Петрович сменил несколько высших учебных заведений: сначала он поступил в технологический институт, а затем в 1900 году перешел в Горный, который окончил спустя шесть лет без защиты дипломного проекта. После Горного он учился в Александровском Кадетском корпусе, вернулся в Горный, и в 1908 году стал горным инженером, защитив на «отлично» дипломный проект, удостоенный специальной премии.
        Студенчество было для Веймарна временем интенсивной научной работы в области коллоидной химии, где им были получены результаты, высоко оцененные и в России, и в Европе. Он был удостоен многочисленных престижных русских и зарубежных премий, а австрийский минеролог Корн назвал в его честь один из первых найденных коллоидных минералов «веймарнитом». Работая адъюнктом в Горном институте, Петр Петрович уже в 1911 году удостоился звания профессора. Одновременно он состоял приват-доцентом в Петербургском университете.
        В полной мере педагогический и организаторский таланты Веймарна раскрылись на посту ректора Уральского горного института.
        В своих записках того времени Петр Петрович называет имена многих людей, чья поддержка помогала ему преодолевать трудности, ведь строился институт в суровое время Первой мировой войны. Один из его помощников - Николай Николаевич Ипатьев, инженер-строитель, технический консультант стройки. Тот самый Ипатьев, в доме которого содержалась под стражей, а потом была расстреляна царская семья. Во время Гражданской войны семья Ипатьевых эмигрировала в Чехословакию. Прах Николая Николаевича и его жены покоится на Ольшанском кладбище в Праге.
        Владивосток принял беженцев из Екатеринбурга негостеприимно. Сохранилась переписка Веймарна с Омском. Вот одна из телеграмм: «Переехать из теплушек не можем вследствие отсутствия средств…».
        Тем не менее 20 сентября 1919 года занятия начались, семьи преподавателей обрели жилье в одной из гимназий города.
        7 мая 1920 года политехникум объединили с Уральским горным институтом.
        Статус государственного Политехнический институт получил весной 1920 года постановлением Временного правительства Дальнего Востока (Приморская Земская управа). Эта же власть в апреле 1920 года создала Государственный Дальневосточный университет, объединив Восточный институт, историко-филологический, юридический факультеты и экономическое отделение политехнического института.
        Ректором Владивостокского политехнического института стал профессор Веймарн.
        Уральцы были в институте самой сплоченной группой. Остальные преподаватели, собранные по принципу «с миру по сосенке», реальной силы не имели, довольствуясь тем небольшим заработком, который они получали, и не вмешивались в управленческие дела.
        К Мендрину несколько раз приходили на беседу представители Уральского горного института, предлагая оставить пост ректора в пользу Веймарна.
        Каждый раз Василий Мелентиевич давал ходатаям резкую отповедь, иной раз даже не выслушивая их до конца.
        Боль, внутренняя пустота не отступала…
        20 мая 1920 года Василий Мелентиевич Мендрин скончался от инфаркта, или, как тогда говорили, от разрыва сердца, в возрасте 45 лет.
        Он ушел не только с должности ректора вуза, который создал из «ничего», но и из жизни.
        Похоронили его на Покровском кладбище, которое через несколько лет снесли с лица Земли, и памяти от человека почти не осталось[15 - Историки даже отчество его перепутали, называя Василием Мелентьевичем.].
        В наше время по крупицам восстанавливается его научное наследие. А сровняв с землей Покровское кладбище, люди предали забвению целый пласт событий и сотни судеб в истории Владивостока, в истории Приморья.
        Чтобы интеллигенция города не связывала смерть Мендрина с именем Веймарна, ректором политехнического института был избран приехавший вместе с ним профессор Семен Николаевич Петров, до избрания бывший деканом электромеханического факультета.
        Петров в 1922 году эмигрирует в Китай, будет стоять у истоков создания Харбинского политехнического института. В 1930-е годы вернется на родину, где его сразу же арестуют как «участника японской шпионско-диверсионной группы». Ему дадут десять лет исправительно-трудовых лагерей и пять лет поражения в правах.
        Не дожидаясь прихода Красной армии, Веймарны осенью 1921 года эмигрировали в Японию, снова став беженцами. Петр Петрович прекрасно понимал, что барона, сотрудничавшего с Колчаком, красные не пощадят.
        Оставив жену в каюте, Веймарн долго стоял на палубе парохода, увозившего его в Японию, навсегда прощаясь со своим последним пристанищем, со своей Родиной.
        В Японии Петру Петровичу сразу же предоставили должность профессора-исследователя и руководителя лаборатории коллоидной химии. Там он плодотворно работал вплоть до 1935 года, когда ему предложили должность директора высшего технического центра в Шанхае. Веймарн согласился и даже приехал в Шанхай, надеясь поправить там свое здоровье. Однако было уже поздно. Похоронен он был к Кобе. Через тридцать лет нашла упокоение рядом с ним и его жена.
        …Как уже известно читателю, у Виктора Петровича украли документы еще в 1918 году.
        При поступлении на работу он вынужден был писать:
        «Мой диплом об окончании вуза и послужной список находятся в Петроградском политехническом институте. Правильность вышеизложенного могу подтвердить лишь:
        -паспортной книжкой за №860, выданной мне из Петроградского политехнического института как младшему лаборанту 7-го сентября 1911 года;
        -ссылкой на Ежегодник Института инженеров путей сообщения за 1913 -1914гг., стр. 18;
        -ссылкой на показание лиц, находящихся во Владивостоке и работающих под моим руководством в Петроградском политехническом институте и Институте путей сообщения».
        К письму прилагалась справка:
        «Я, нижеподписавшийся, инженер-механик Петроградского политехнического института Александр Никитич Годеридзе, настоящим подтверждаю, что Виктор Петрович Вологдин с 1910 по 1916 года, в бытность мою студентом того же Института, действительно состоял лаборантом Лаборатории паровых котлов, а также и преподавателем на Кораблестроительном отделении того же института, где он читал курс морских паровых механизмов».
        Виктор Петрович Вологдин, будучи начальником Технического бюро Дальневосточного механического и Судостроительного завода[16 - Так тогда именовался Дальзавод.], продолжил преподавать в различных учебных заведениях города, был избран еще и деканом механического факультета Политехнического института.
        Однажды он пришел домой после окончания рабочего дня в несколько возбужденном состоянии.
        -Слушай, Катюша, - с порога заявил Виктор Петрович, - мне предложили должность ректора института.
        -Какого? - захлопала от удивления глазами Екатерина Александровна.
        -Как «какого»? Политехнического…
        -Ну, и чего тут рассуждать. Соглашайся, да и все. Хоть что-нибудь будет постоянным.
        На следующий день Виктор Петрович Вологдин был избран ректором Владивостокского политехнического института и проработал в этой должности до 1923 года, когда Политехнический институт вошел в состав Государственного Дальневосточного университета в качестве технического факультета.
        Еще в период японской оккупации на квартире у Мацкевичей состоялось совещание трех: Вологдин, Токмаков, Мацкевич.
        Вадим Дмитриевич в своих воспоминаниях пишет:
        «Энергичный папа подыскал три места службы:
        Дальзавод, технический отдел, морской порт - главный инженер, Иман - лесопильный завод Скидельского.
        “Друзья” взяли два первых места: папа отправился механиком, а затем управляющим на лесопильный завод в Имане».
        Вероятно, в мальчишеской запальчивости Вадим взял в кавычки слово «друзья», как бы иронизируя над выбором вакансий. Но он был не прав. «Засветившегося» Мацкевича надо было «запрятать» куда-нибудь подальше, чтобы его не «замели» соответствующие органы. Будущее показало правоту друзей.
        После ареста и освобождения Дмитрия Александровича Мацкевичи уехали в Иман, куда к ним в 1923 году из Ленинграда приехала семья неугомонной тети Леры (все Богдановы).
        Обратимся снова к воспоминаниям Вадима Дмитриевича:
        «…Собирались оттуда [из Имана] уехать в Китай.
        Более горячие споры, обсуждения. Отъезд в Китай не состоялся. Затем Богдановы уехали назад в Питер. А мама со мной и с Митей отправилась в Шанхай в 1924г. Предполагалось, что папа тоже переедет туда, хотя он по-прежнему был против. Обсуждался также вариант папиного выезда в качестве представителя “Дальлеса” в Японию и Китай. Все это не состоялось, а мама вернулась с Митей во Владивосток. Катя и я остались учиться на два года в Шанхае (24 и 25 годы). В 1926г. яв Шанхай уже не поехал… Помню, с Океанской ежедневно ездили во Владивосток поездом на занятия».
        Уже в 1925 году Дмитрия Александровича назначают управляющим фанерным заводом треста «Дальлес» на Океанской[17 - Пригородная зона Владивостока.].
        С этого же времени он начал работать по совместительству на лесотехническом факультете Государственного Дальневосточного университета.
        Через два года он перейдет на работу в университет уже на постоянной основе.
        Евгений Михайлович Токмаков, получив должность главного инженера Доброфлота, преподавал по совместительству в Высшем политехникуме и Политехническом институте, потом занялся только преподавательской деятельностью, стал профессором. В конце двадцатых годов переехал в Москву, где стал начальником Управления судостроения и судоремонта Наркомата водного транспорта. В апреле 1931 года был арестован и приговорен к пяти годам исправительно-трудовых лагерей.
        «Карающая рука трудового народа» доставала всех, на кого падало хоть малейшее подозрение.
        Кстати, дела на научных работников заводились задолго до начала массовых репрессий.
        Канцелярии вузов давали подробные отзывы на запросы органов ОГПУ - НКВД и не только политические характеристики, но и сведения о связях и занятиях в нерабочее время.
        На одного из преподавателей политехнического института была составлена такая характеристика:
        «Если сопоставить следующие обстоятельства: сотник, знания языков, усиленные занятия экскурсиями и туризмом, усиленная общественная работа, то возникает вопрос, не является ли он разведчиком? Фактов пока нет, но человек этот внушает серьезные подозрения».
        Глава 10
        Время поисков и находок
        В Приморье установилась Советская власть. Уже 14 ноября 1922 года в Чите было объявлено о присоединении всего Дальневосточного края к Советской республике с ликвидацией ДВР. Заработала бюрократическая машина.
        Одним из основных критериев для оценки людей стала политическая благонадежность. Она зависела от социального происхождения, принадлежности к партии, мест прежней службы или работы и т.д., и т.п. Развернулась борьба с «нежелательными элементами».
        Перед Новым, 1923 годом Вологдин пришел домой в расстроенных чувствах.
        -Ну что, опять? - участливо спросила Екатерина Александровна.
        -Да все тоже, - ответил Виктор Петрович. - Ставят мне в вину участие в Земском соборе.
        -Так ты же там обязан был присутствовать по должности, - удивилась Екатерина Александровна.
        -То-то и оно, - задумчиво проговорил Вологдин.
        -А знаешь, вынесу-ка я этот вопрос на завтрашний совет, попробуем отписаться.
        Так появилась выписка из заседания Совета Государственного Владивостокского политехнического института от 13 декабря 1922 года за №25.
        «Слушали:
        Доклад Ректора:
        О вынужденном участии его в Земском Соборе.
        Ректор напоминает Совету, что, получив назначение в Земский Собор, он не счел для себя возможным принять это назначение, почему и подал заявление в Совет об освобождении его от должности Ректора, тем более что Институт, по мнению Профессора Вологдина, не мог разделять политику существовавших властей и должен был в данном случае сохранить аполитичность.
        Но Совет Института попросил Ректора заявление свое взять обратно ввиду того, что преемник Профессора Вологдина также принужден был бы войти в Земский Собор для сохранения Института.
        Приведя вышеизложенное, Ректор просил свое заявление занести в протокол, т.к. оно своевременно, в силу момента не могло быть зафиксировано.
        Постановили:
        Совет подтверждает:
        1)что Ректор и.д. Профессора Вологдин в Заседании Совета от 19 июня внес заявление об освобождении его от должности Ректора ввиду того, что Ректор Института по должности назначался в Земский Собор;
        2)что Совет просил Профессора Вологдина взять заявление обратно, т.к. его заместитель все равно вынужден войти в Земский Собор;
        3)что не желая повредить Институту демонстративным уклонением его представителя от обязательного участия в Земском Соборе и уступая настойчивым просьбам Совета, - Профессор Вологдин взял свое заявление обратно и уничтожил.
        Протокол подлинный за надлежащими подписями».
        По-видимому, этот протокол соответствующие органы удовлетворил и к Вологдину впоследствии никаких претензий по этому поводу не предъявлялось.
        Виктор Петрович, занимаясь преподаванием, все же не бросал основной своей работы по внедрению электросварки. В многочисленных анкетах того времени об этапах совей служебной деятельности он отчитывался коротко:
        «1.Главн. Упр. Кораблестроения в Петрогр. С 1914 -1918гг. производит. работ в чертежной Механ. отд. (постройка кораблей легкого типа).
        2.Воткинский завод Вятск. губ. - проектирование эл. станции - лето 1918г.
        3.Дальзавод - с 1920г. до наст. времени (1929г.) в должностях: Директора Правления, Нач. Техн. Бюро, рабочий эл. сварочной мастерской, Завед. эл. сварочным цехом, Помощн. Управл. заводом, Консультант».
        Конечно, при тщательном изучении документов Вологдина можно было бы найти несоответствие в приводимых им данных и датах…
        Но, видимо, большого значения этим несоответствиям не придавали, хотя в нескольких анкетах он указал не службу в войсках Колчака и свой чин инженер-механика, капитана 2-го ранга.
        -Ты знаешь, Катя, увольняют меня с должности, предлагают перейти на рабочую марку, - однажды после позднего ужина заявил Виктор Петрович.
        -Да что же это такое? - возмутилась Екатерина Александровна. - И это после того, что ты сделал? Ведь ты не досыпал, не доедал, не отдыхал как следует… Где же справедливость?
        -Успокойся, Катерина, какая тут может быть справедливость? Это указание сверху, - показал Вологдин пальцем на потолок. - Перевоспитывать меня будут.
        -О, господи, и когда все это кончится?
        -Терпи, Катюша… Нам еще многое вытерпеть предстоит…
        Этот опыт перевоспитания интеллигенции будет востребован лет через сорок китайскими хунвейбинами во время Культурной революции в середине 1960-х - начале 1970-х годов.
        Больше года профессор и ректор института вкалывал рабочим электросварочного цеха. Да еще как вкалывал! Он научил управляться со сварочным аппаратом, электродами и держателями добрый десяток рабочих, ставших первыми электросварщиками в стране.
        В последние годы имя Вологдина появилось в различных энциклопедиях и справочниках.
        В энциклопедии «Инженеры Санкт-Петербурга», изданной в 1997 году, изложены краткие биографии Валентина Петровича, Виктора Петровича, Сергея Петровича и сына Валентина Петровича - Владислава.
        Нашлось место в ней и для Мацкевичей: Дмитрия Александровича и его сыновей, Вадима и Дмитрия.
        Зачастую Вологдин приходил после заводской смены до того уставший, пропахший железом и еще чем-то заводским, что Екатерина Александровна даже не расспрашивала его о событиях дня.
        Не выдержав такой нагрузки, Виктор Петрович подал в апреле 1923 года прошение на имя ректора ГДУ:
        «Ректору Государственного Дальневосточного университета.
        Убедившись в невозможности для себя совмещать работу на заводе с обязанностями декана, настоящим прошу освободить меня от исполнения последних.
        Серьезным мотивом, заставляющим меня отказаться именно от административной деятельности по факультету, а не от заводской работы, является стремление работать в области научных изысканий и исследований, применения электричества для сварки металлов, тем более что организованная мною на Д/В заводе электро-сварочная мастерская, рабочим которой я состою в настоящее время, позволяет осуществлять поставленные мною задания, являющиеся в то же время и заданиями большого значения для русской промышленности. Прошу не отказать в разрешении передать обязанности декана моему заместителю в ближайшие же дни, т.к., не вполне оправившись от болезни, я чувствую большую усталость».
        С окончанием Гражданской войны и установлением на Дальнем Востоке Советской власти многие студенты и преподаватели покинули Россию, и в дальневосточных вузах стало не хватать научно-педагогических кадров. Решая эту проблему, Дальревком объединил все владивостокские вузы, введя Политехнический и Педагогический институты в состав Государственного дальневосточного университета (ГДУ) в качестве факультетов.
        Виктор Петрович возглавил технический факультет.
        Первым советским ректором Государственного дальневосточного университета стал в 1923 году Владимир Иванович Огородников, выпускник историко-филологического факультета Казанского университета.
        До назначения ректором ГДУ он преподавал в вузах Казани, Иркутска, Читы, был ректором Читинского Института народного образования.
        Ректором ГДУ он пробыл совсем недолго. В 1925 году вынужден был уйти с этого поста под давлением партийных и государственных структур. Продолжал работать в вузе, затем переехал на Камчатку, где занялся организацией научно-исследовательского института. Там он был арестован в 1933 году по делу о «вредительской организации В.К. Арсеньева», к тому времени уже умершего. Огородников получил десять лет лагерей. Через пять лет его жизнь оборвалась в лагерях ГУЛАГа.
        Парадокс заключался в том, что знаменитый путешественник Арсеньев и ректор ГДУ Огородников были непримиримыми противниками, и не только по вопросу присоединения Общества изучения Амурского края к университету.
        Вологдина Виктора Петровича в начале октября 1925 года пригласили в Дальревком, как написали в повестке «… для беседы». Когда он показал «приглашение» Екатерине Александровне, та схватилась за сердце:
        -Ну почему они нас в покое не оставят?
        -Да не беспокойся, ты, Катя. Если бы было что-нибудь серьезное - под конвоем бы доставили.
        -Типун тебе на язык, Виктор! - рассердилась Екатерина Александровна и перекрестила его: - Ну, иди, с богом!
        Пока Виктор Петрович был в Дальревкоме «на беседе», Екатерина Александровна места себе не находила от беспокойства.
        Наконец скрипнула дверь, появился улыбающийся муж и сразу же, с места в карьер, сообщил:
        -Предложили стать ректором ГДУ, и я согласился!
        -А справишься ли? С завода-то уходить, конечно, не собираешься. Хватит ли сил? Здоровье нежелезное у тебя, Витя, - засомневалась Екатерина Александровна.
        -Справимся, Катя. С такой помощницей, как ты, все преодолеем! Да и возможностей у меня будет значительно больше, чтобы сварку внедрять, - заявил Виктор Петрович.
        -Опять ты со своей сваркой носишься. Занялся бы научной деятельностью, да не по ночам, а, как положено, в кабинете за большим столом.
        Вообще-то, период 1920-х годов для Вологдина был связан с подготовкой к большому прорыву в области сварки. Всего за два года (с 1920 по 1922г.) он «организовал и поставил» на Дальзаводе техническое бюро и электросварочную мастерскую.
        Об этом периоде Виктор Петрович значительно позже, уже в 1945 году, писал:
        «Несколько больше четверти века тому назад (в 1920 году) на Дальзаводе изредка пользовались только газовой сваркой. Своей аппаратуры завод не имел. В случаях острой необходимости прибегали к услугам единственного не всем Дальнем Востоке газосварщика Александрова, который и священнодействовал без свидетелей в ночное время в пустом котельном цехе. Кислород либо покупался в Японии, либо же добывался из бертолетовой соли самим Александровым. При таких условиях сварка, конечно, сколько-нибудь широкого распространения найти не могла. Но положение резко изменилось, как только автору этих строк удалось получить согласие заводоуправления на организацию поста электродуговой сварки…
        На складе нашелся старый компаудный электромотор постоянного тока. Простым переключением концов толстой обмотки я превратил его в компаудный генератор. Дав независимое питание тонкой обмотке от возбудителей заводской электростанции, получил сварочную машину с хорошей характеристикой…
        С этой машиной, снабженной стабилизатором и другой необходимой аппаратурой, я начал практиковаться на держание дуги. Долгое время ничего не выходило, зажженная дуга сейчас же затухала, но вот периоды горения стали постепенно увеличиваться, и дело стало налаживаться…
        Первые этапы освоения были пройдены, и, направляя валик за валиком, удалось сжечь без перерыва целый электрод. Не терпелось приняться за полезную работу. Первым заказом была заварка дыры на прогоревшем запальном шаре двигателя внутреннего сгорания. Затем поступили в наплавку конус гребного вала буксира и втулка колеса пожарного автомобиля. Далее следовала наплавка бронзового червячного колеса рулевой машины, за ней заварка чугунного автомобильного блока. Надышавшись при варке бронзы цинковыми парами, я вынужден был несколько дней лечиться. Но тут поступило предложение поставить заплату на обшивку заводского катера «Проворный». Работа представляла интерес, потому что в данном случае приварка заплаты позволяла избежать съемки ряда вспомогательных механизмов…
        Однако варка заплаты в обшивку оказалась задачей, гораздо более трудной, чем можно было ожидать. Борьба с усадочными явлениями велась на глаз - о теории внутренних напряжений при сварке тогда еще никто не помышлял. Только после бесчисленных неудачных попыток удалось вварить заплату без образования трещин. Здесь, как и в других сложных случаях, мы учились на неудачах».
        Существующее в настоящее время мнение о том, что мост им. Патона в Киеве, построенный в 1953 году, - это первый в мире цельносварной мост, является спорным. Это заключение сделали некоторые специалисты - доктора технических наук, в частности Перельмутер.
        В своей статье «Первый цельносварной мост» он заявляет:
        «Очевидно, история берет начало с 1928г., когда практически одновременно на расстоянии около 12 000км друг от друга Виктор Петрович Вологдин во Владивостоке и Стефан Брыла в г. Варшаве начали работы по проектированию и строительству небольших сварных мостов. Чуть позже к таким же работам приступил Франтишек».
        Внук Вологдина, В.Г. Шевченко пишет:
        «И вот в 1928г. дед решил построить мост. Строго говоря, это был не мост, а переход над железнодорожными путями в районе Эгершельд (или, как принято было говорить, “на Эгершельде”). Длина этого сооружения составила 25,08м.
        Когда-то я специально занимался вопросом об этом мосте. Дело в следующем: в журнале “Наука и жизнь” мне попалась статья о том, что приоритет в Европе в области сварного мостостроения принадлежит какому-то польскому инженеру. Мои раскопки позволили установить, что хотя у поляка мост был несколько длиннее, дедов был построен по крайней мере на месяц раньше».
        Мост Вологдина, построенный всего за 25 дней, существует и сейчас. Он расположен между улицами Верхнепортовой и Казанской, проходит над рельсами Транссиба и известен во Владивостоке как Казанский мост.
        Тремя годами раньше в Государственном дальневосточном университете была организована первая в стране лаборатория электрической и газовой сварки. Сварочная лаборатория только-только начинала становиться на ноги, а ее создатель Вологдин уже стремился заглянуть в будущее. Им была составлена краткая записка «Применение электрической дуговой сварки при постройке мостов и крупных железных конструкций».
        Первым помощником Вологдина в этом деле стал Геннадий Шевченко. Он начал работу в сварочной лаборатории именно с постройки моста, того самого, который в конце года смонтируют на Эгершельде.
        Геннадий Шевченко, один из любимых учеников Вологдина и один из первых инженеров-сварщиков, добьется руки его дочери, Вероники.
        Свадьба будет по-студенчески многолюдной, но скромной.
        К сожалению, брак оказался непрочным, и вскоре после рождения сына, Валерия, Геннадий Шевченко и не пожелавшая сменить фамилию Вероника Вологдина расстались навсегда.
        Внук Виктора Петровича, Валерий Шевченко, станет биографом семьи Вологдиных.
        Братья Вологдины были творческими людьми, многие из них прекрасно рисовали, музицировали… Любовь к творчеству была тем источником, из которого они черпали вдохновение.
        Домашнее музицирование было довольно распространено в интеллигентских семьях, в том числе и во Владивостоке. Для семей Вологдина и Мацкевича это стало продолжением питерских традиций.
        По мере того как подрастали дети, им давали музыкальное образование, и они вступали в домашний оркестр.
        В питерскую группу самым естественным образом вписалась семья Агрономовых.
        Глава семьи, Николай Александрович, с блеском закончил гимназию в Риге, физико-математический факультет Санкт-Петербургского университета. Первую научную статью в солидном журнале Агрономов опубликовал еще тогда, когда учился в 8-м классе гимназии.
        Впоследствии он много печатался, в том числе в иностранных журналах, даже издавал свой собственный журнал «Математический листок». За короткое время он объездил с познавательными целями почти все страны Европы.
        Во время Гражданской войны Николай Александрович оказался на юге, в Ставропольской губернии, где стал профессором и ректором Ставропольского института сельского хозяйства.
        В 1923 году семья Агрономовых бросила благодатный край, должность ректора и уехала на Дальний Восток.
        Профессру Агрономову для работы в ГДУ судьба отвела всего шесть лет. За это время он был заведующим кафедрой математики, деканом педагогического факультета, проректором по научно-учебной части, сотрудничал с отечественными и зарубежными журналами, выезжал в зарубежные командировки в Японию и Италию.
        Помимо учебной и научной деятельности, Николай Александрович коллекционировал открытки и марки, был эсперантистом и любил играть в шахматы. Семьи Агрономовых, Мацкевич и Вологдины дружили, и нередко за шахматными баталиями наблюдал Слава Агрономов, будущий главный сварщик Дальзавода.
        Николай Александрович и Дмитрий Александрович близко сошлись как коллекционеры, собиратели открыток.
        Агрономов был известен в шахматном мире еще и как автор десятка этюдов, которые он опубликовал в различных шахматных журналах.
        Через много лет сын Николая Александровича, Святослав, говорил:
        -Я вспоминаю, как собирались гости у отца. Один играл на пианино, мама пела, профессор Вологдин приходил со скрипкой, еще кто-то играл на флейте…
        Однако семейными «посиделками» музыкальная деятельность не ограничивалась. С университетским оркестром и Вологдин, и члены домашних «посиделок» выступали с концертами и в городе, и гастролировали по Приморью.
        Агрономов внезапно скончался от сердечного приступа в 1929 году. Говорят, что перед кончиной его вызывали в ОГПУ…
        Опеку над маленьким Славой взял на себя Виктор Петрович Вологдин. Скорее всего поэтому Святослав выбрал профессию своего учителя и стал инженером-сварщиком.
        Святослав Агрономов унаследует увлеченность отца к собирательству и дополнит прекрасные коллекции марок и открыток довольно редкими экспонатами.
        Жалко, что его наследники не сохранят коллекцию и она уйдет в небытие.
        После смерти профессора Агрономова жизнь семьи резко переменилась. Мать, Нина Александровна, устроилась на работу в библиотеку Общества изучения Амурского края.
        Работая в библиотеке общества, Нина Александровна приняла участие в формировании фонда известного русского путешественника Владимира Клавдиевича Арсеньева. По составленным ею спискам исследователи творчества Арсеньева работают и в настоящее время. Это дело продолжила и ее дочь Инна.
        Пришлось устраиваться на работу и Святославу, для начала учеником на радиостанцию ДВПИ.
        «Как раз в те годы, - вспоминал он, - когда хотелось девушкам нравиться, когда аппетит великолепный, пришлось жить более чем скромно. Выходные брюки брал у товарищей, разбитые ботинки прятал подальше под стул».
        И только в сороковом году после окончания ДВПИ он пришел на Дальзавод к сварщикам.
        В последний раз Агрономов видел Вологдина в сорок седьмом году в Ленинграде на Всесоюзной конференции по сварке.
        Встреча оставила тяжелое впечатление, и не без горечи Агрономов рассказывал:
        «Виктор Петрович был уже наполовину парализован, говорил невнятно уголком рта. Доклад за него читал один из его учеников. Когда дальзаводцы вручили ему приветственный адрес, Вологдин внимательно посмотрел на Агрономова, выделяющеюся богатырской фигурой, и вдруг спросил:
        -Вас, кажется, когда-то звали Славой?
        И, получив подтверждение, тут же заявил:
        -Завтра жду. Ко мне в институт!
        Он водил земляков по лабораториям, о чем-то пытался рассказывать, но когда попытался что-то начертить мелом на доске, молоденькая сотрудница поддерживала его руку…».
        Культурная жизнь во Владивостоке, несмотря на интервенцию и неоднократную смену правительств, была довольно насыщенной.
        Заядлые театралки Екатерина Александровна Вологдина и Мария Степановна Мацкевич не пропускали ни одного сколько-нибудь значимого концерта или спектакля, вытаскивая на них вечно занятых мужей.
        Особенно они любили бывать в Пушкинском театре, который заработал в полную силу с 1921 года.
        Бывали они и в «Балаганчике» на Светланской, но всякие «футуристы» и «новая культура» не пришлась им по душе.
        С 1923 года к ним присоединилась и окончившая Бестужевские курсы жена профессора Агрономова, Нина Александровна.
        Нередко, махнув рукой на своих мужей, которых невозможно было оторвать от шахматных баталий, они втроем отправлялись в театр. Им не было скучно и не страдали они особенно по мужскому обществу.
        Как будто бы и привыкли они к жизни во Владивостоке, но нередко в женских разговорах проскальзывала тревога за мужей, за семьи, возникало непреодолимое желание куда-нибудь, но уехать. Особенно это проявилось в 1930-е - годы начала репрессий.
        Обычно начинала разговор Мария Степановна:
        -Если бы вы знали, как я хочу уехать отсюда! Вот побывали мы в Китае, но не для нас он. И хотя в Харбине много русских, нас там никто не ждет. И потом куда мы с таким «хвостом», с детьми…
        Ее поддерживала Екатерина Александровна:
        -Как будто здесь и хорошо, но мне не нравится, и я с радостью тоже бы уехала.
        Но судьбы связала их с Владивостоком: семью Вологдиных на пятнадцать лет, а семью Мацкевич и вовсе почти на двадцать.
        Виктор Петрович частенько приходил с работы очень поздно, задерживаясь до глубокой темноты. Екатерина Александровна выговаривала ему:
        -Виктор, ну, поимей совесть, хоть меня пожалел бы немного! Каждый вечер ждешь тебя, ждешь, волнуешься, а тебя все нет. В городе разбойники «шалят», в магазинах и на базаре разговоры об одном и том же: одного ограбили, другого зарезали.
        Вологдин только отшучивался:
        -Господи, да что с меня взять?
        В тот вечер он возвращался позднее, чем обычно, обдумывая события прошедшего дня и, как всегда, намечая план на следующий. Перед самым домом он услышал за собой торопливые шаги, но обернуться не успел, получив сильный удар по голове.
        …Его нашли перед самым утром, без памяти, с кровоточащей раной на голове. Состояние его было крайне тяжелое. По счастью, рядом с Вологдиными жил врач, который и спас ему жизнь, оказав первую помощь.
        Кто и за что пытался убить Вологдина, так и осталось неизвестным. Милиция тоже особенно не старалась, сделав заключение о том, что это было обычное разбойное нападение. Впоследствии Вероника, его дочь, считала, что тяжелая болезнь, мучившая его последние годы жизни, была каким-то образом связана с этим нападением.
        Глава 11
        Дело всей жизни
        Свой первый курс электрической и газовой сварки Виктор Петрович Вологдин начал читать в 1925 году, уже в должности ректора университета.
        Тогда же он начал добиваться в Наркомате открытия специальности по подготовке инженеров-сварщиков. И это ему удалось! В 1930 году в Политехническом институте состоялся первый в стране выпуск таких специалистов.
        Студенты помогали Виктору Петровичу во всех его сварочных делах. Да и на Дальзаводе нашлись талантливые рабочие - сварщики, которые души не чаяли в профессоре, ласково называя его «Наш Петрович».
        Вологдин и его коллеги активно пропагандировали сварку, выступая на съездах и совещаниях с докладами, организовывая диспуты на тему «Сварка или клепка?». Сам Вологдин с 1920 по 1933 год прочитал около 130 докладов по вопросам сварки в различных организациях, на многих судостроительных и машиностроительных заводах страны.
        Еще в 1926 году, когда сварочное производство, организованное Вологдиным, только набирало силу, он писал в журнале «Вестник металлопромышленности»: «Практика Дальзавода убедила автора в том, что дальнейшее развитие судоремонта будет базироваться на электросварке».
        Действительность не только полностью подтвердила этот прогноз, но и открыла перед сваркой новые перспективы. Успехи ее оказались столь значительными, что комиссия Высшего Совета народного хозяйства СССР, знакомившаяся с работой Дальзавода, приняла решение построить здесь в опытном порядке одно судно полностью электросварным.
        Это стало смыслом и делом всей жизни Вологдина.
        -Знаешь, Катя, у меня как будто крылья выросли, - делился с женой сокровенными мыслями Виктор Петрович. - А сколько у меня помощников появилось! Правда, и противников достаточно…
        -Ох, Виктор, оценит кто-нибудь твой энтузиазм? - сомневалась Екатерина Александровна.
        -Вон опять бывшего офицера с нашей улицы арестовали. Да и за тобой, наверное, следят…
        -Ну, не трогают же, - возразил Виктор Петрович и, помолчав, добавил: - Пока.
        -Вот именно что - пока, - парировала жена. - Случись неудача с твоей сваркой, я даже не представляю, что с нами будет.
        Действительно, противники сварки не дремали. В чертежи первого проекта сварного судна было внесено столько изменений, что о цельносварном судне оставалось только мечтать. В одной из своих статей Вологдин отмечал:
        «Среди факторов, тормозивших и тормозящих широкое применение электросварки в судостроении, отмечаем:
        -косность административного и инженерно-технического персонала заводов, не знающего сварки, а потому и не доверяющего ей и недооценивающего знания этого метода;
        -имевшие место случаи дискредитирования электросварки от применения ее безграмотным персоналом или в обстановке кустарничества;
        -отсутствие подготовленных кадров инженерного, технического и рабочего составов…».
        Существовало мнение, что против сварки выступали рабочие-клепальщики, которых внедрение сварки могло оставить без работы, но это не соответствовало действительности.
        Специальность клепальщиков просуществовала практически до конца 1960-х годов, когда были разделаны на металлолом последние клепаные суда. Еще тогда клепальщики, которых остальные рабочие называли «глухарями», понимали, что работы по ремонту клепаных судов им хватит еще надолго.
        Виктор Петрович прекрасно это понимал и не настаивал на срочном переобучении клепальщиков на сварщиков. Ему достаточно было той опоры, той поддержки, которую ему оказывали энтузиасты-сварщики и, конечно, первые студенты электросварочной специальности.
        Виктор Петрович перед самым началом работы по изготовлению цельносварного катера делился со своими друзьями, собравшимися на очередную «посиделку»:
        -Друзья! Прежде чем обратиться к шахматной игре, я хотел бы сообщить вам, что через месяц-другой мы начнем опытную постройку первого в стране цельносварного судна, пока небольшого буксира, который так необходим в народном хозяйстве.
        -А есть ли какой-нибудь опыт? - спросил весьма далекий от техники профессор математики Агрономов.
        -Опыт-то есть, Николай Александрович. Сварные суда строят в Германии, Америке…
        Об этом я читал в иностранных журналах, но, конечно, своими секретами они с нами не поделятся, - ответил Вологдин и продолжил: - Впервые сварка была использована в качестве ремонтных технологий еще в 1905 году для ремонта русских кораблей, поврежденных во время войны с Японией. Вскоре после Первой мировой войны государства, имеющие морской флот, проявили неподдельный интерес к быстрому и дешевому способу строительства судов. Появились первые небольшие сварные суда в Швеции, Франции, Японии. Первое относительно большое судно дальнего плавания было построено в Великобритании в 1919 году.
        Немного помолчав, расставляя на доске шахматные фигуры, Виктор Петрович заключил:
        -Но ведь и мы кое-чему научились за прошедшие десять лет. Неслучайно ведь именно нам Москва утвердила этот проект.
        -Да! - задумчиво произнес Мацкевич. - Нам всем уже по сорок, а то и больше лет. Бывает, что люди тратят свои лучшие силы для достижения ничего не стоящих результатов. Вы же, Виктор Петрович, посвятили себя настоящему делу. И все потому, что, как говорил великий английский драматург Бернард Шоу: «Я ни на чем не настаиваю, но пусть все будет по-моему». И все таки, чем же мы, профессора, сможем помочь вам? - спросил он.
        -Если бы вы знали, как мне важна ваша моральная поддержка! Да и потом, Дмитрий Александрович, вы бы лично очень помогли мне, если бы взялись за подбор материалов и изготовление деревянной рубки. Ведь вы - специалист, каких только поискать! А вместе с Евгением Михайловичем вы могли бы оказать помощь в наладке механизмов.
        -Да какие могут быть разговоры! С удовольствием возьмусь за эту не такую уж и сложную задачу, - ответил Мацкевич.
        Его тут же поддержал Токмаков.
        И они стали расставлять шахматные фигуры, готовясь к очередной партии.
        В этот период Мацкевич полностью окунулся в преподавательскую и научную деятельность. Через некоторое время он уже заведовал кафедрой механической технологии дерева. В его успешной работе ему помогали знания, полученные в Горном институте, и практическая деятельность в Иманском леспромхозе и на Океанском фанерном заводе. Благодаря энергии и инициативе Дмитрия Александровича кафедра быстро развивалась. Было получено прекрасное помещение на Ленинской улице (напротив Главпочтамта), появились аспиранты, лично им опубликовано около 20 научных работ.
        За предложение Виктора Петровича он взялся с удвоенной энергией и следил за изготовлением рубки по всей технологической цепочке: от сушки древесины до сборки и покраски. Вместе с Токмаковым они проводили ревизию устанавливаемых на буксир механизмов.
        Виктор Петрович в это время буквально «разрывался» между университетом и заводом, и в сентябре 1928 года он подает заявление начальнику Главпрофобра, в копиях Завкрайоно и Правлению ГДУ:
        «Прошу освободить меня от исполнения обязанностей ректора Д/В Государственного университета.
        Мотивы, вынуждающие меня обратиться с этой просьбой, следующие:
        В течение десяти последних лет моей работы в ВУЗах я непрерывно нес административные обязанности ректора Д/В Политехнического института, декана технического факультета ГДУ и, наконец, ректора Д/В Университета. Работа в последней должности, совпавшая с периодом организации Университета, требовала и требует громадного напряжения сил и затрат времени.
        Параллельно я веду научную и производственную работу. Для обработки громадного накопленного мною научного материала и усиления академической деятельности мне необходимо разгрузиться от административных обязанностей по должности ректора».
        Вскоре Виктор Петрович получит вполне удовлетворивший его ответ:
        «Получив от Вас ходатайство с просьбой об освобождении Вас от исполнения обязанностей ректора Дальневосточного государственного университета, в котором Вы выражаете желание посвятить себя в большей степени академической и научной работам, Далькрайоно находит возможным удовлетворить Вашу просьбу.
        Учитывая Ваше стремление посвятить себя работе академической и научной, Далькрайоно, с сожалением соглашаясь на удовлетворение ходатайства, просит принять на себя обязанности декана технического факультета Университета, о чем одновременно ставим в известность Правление Университета, а также, впредь до избрания заместителя по должности ректора, исполнять обязанности ректора.
        При этом Дальневосточный краевой отдел народного образования считает необходимым выразить Вам, Виктор Петрович, благодарность за энергичную и многолетнюю работу, которую Вы проявили в течение ряда лет, неся сложные и трудные обязанности ректора Университета, и выражает надежду, что и впредь также будет встречать с Вашей стороны энергичное содействие по строительству на далекой окраине Советского Союза Высшего учебного заведения Государственного дальневосточного университета.
        Заведующий Дальневосточным краевым отделом народного образования
        Лобов».
        Разгрузившись от обязанностей ректора, работать Виктору Петровичу на Дальзаводе стало легче.
        Следующим ректором ГДУ стал тезка Вологдина, Виктор Львович Абрамович, человек со сложной судьбой. Трудовую деятельность он начал с самого детства, был чернорабочим, пел в еврейском хоре и театрах, отбывал тюремное заключение. В 1919 году был мобилизован в армию Колчака, но дезертировал. Кто знает, может, и пересекались на дорогах Гражданской войны пути-дороги Вологдина, Мацкевича, Токмакова и Абрамовича…
        В 1930 году он был утвержден директором Дальневосточного политехнического института, выделившегося из ГДУ в связи с очередной реорганизацией вузов Дальнего Востока, преподавал курс ленинизма, заведовал кафедрой социально-экономических наук.
        Его арестовали в августе 1937 года и расстреляли в апреле 1938-го «как участника правотроцкистской организации». Приговор «к высшей мере уголовного наказания - расстрелу с конфискацией всего личного ему принадлежащего имущества» был приведен в исполнение в день судебного заседания
        «Лично принадлежащее имущество» Абрамовича уместилось всего на полстраницы.

* * *
        …Огромную помощь Вологдину оказывал молодой инженер Гребенщиков, который взялся за разработку чертежей цельносварного буксира.
        Виктор Петрович и сам пропадал на плазе[18 - Помещение, на полу которого разбивается (чертится) в натуральную величину теоретический чертеж корпуса судна.], выверяя обводы обшивки и набора корпуса.
        Среди студентов-сварщиков был и сын Мацкевича, Вадим, которому к этому времени уже «стукнуло» двадцать два года.
        Когда на постели[19 - Специальная оснастка.] для сборки и сварки корпуса были разложены первые листы обшивки, Виктор Петрович произнес небольшую речь перед своими соратниками:
        -Вот и закончились подготовительные работы, и мы приступаем к сварке.
        Нас ждет очень ответственная работа. И вы даже не представляете, как откликнется страна на то, что мы сейчас начнем делать.
        Шутка ли - первое цельносварное судно в Советском Союзе делаем мы с вами и не где-нибудь в центре, а на самой окраине нашей страны. Ну, в добрый час!
        Вологдин повернул кепку козырьком на затылок, взял щиток, держатель и прикоснулся электродом к свариваемому листу. Ярко загорелся огонек электросварки.
        С противоположной стороны «варил» шов первый инженер сварочной специальности Геннадий Шевченко.
        На Дальзаводе беспрерывно вспыхивали огни, видимые почти со всех концов города и похожие на отблески летних зарниц. Особенно хорошо эти огни были видны с Пушкинской улицы, где стоял дом Вологдиных.
        Эти огни, эти искры электросварки долетят от берегов Тихого океана до новостроек первых пятилеток на Магнитке и Днепрострое, до судостроительных заводов и нефтепроводов… И разнесут их по большой стране ученики Виктора Петровича Вологдина.
        На воду буксир спускали краном с довольно высокого причала. При спуске сорвался носовой трос, и катер с высоты более двух метров ударился носовой оконечностью о воду.
        Сварные швы при этом незапланированном испытании выдержали!
        Трещин не было обнаружено.
        Через несколько дней, пройдя швартовные и ходовые испытания, окрашенный шаровой краской первый цельносварной буксир отошел от стенки Дальзавода и начал самостоятельную жизнь, присущую судам этого типа.
        В добрый путь его провожала бригада создателей во главе с Вологдиным.
        Когда катер резво заскользил по глади Золотого Рога, Виктор Петрович смахнул неожиданно наплывшую на глаза слезу и произнес:
        -Ну, вот, коллеги, мы это сделали…
        В газетах появились сообщения:
        «Первое в СССР цельносварное судно - буксирный катер типа «ЖС» (железный сварной) водоизмещением 30 тонн - было построено под руководством В.П. Вологдина в 1930 году. Переход на сварку позволил уменьшить вес корпуса почти на 20 процентов и почти на треть сократить трудоемкость его изготовления».
        В народе катера этого проекта ласково называли «Жучок» за их юркость и маневренные способности.
        В конце 1931 года Дальзавод начал строить серию из 10 таких катеров (они получили индекс «ЖСЛ»). Катера хорошо себя зарекомендовали и находились в эксплуатации вплоть до 1950 года.
        Буксирные катера типа «Ж» эксплуатируются и в настоящее время. Конечно, создаются они по проектам, которые периодически модернизируются с учетом развития техники. Таких катеров построено уже много сотен. Они сыграли значительную роль в развитии народного хозяйства Дальнего Востока - использовались как разъездные, портовые, пожарные и лоцманские суда. В годы Великой Отечественной войны часть буксирных катеров была вооружена и переоборудована в посыльные суда, суда охраны рейдов и базовые тральщики.
        Известен, например, случай, подтверждающий высокие мореходные качества этих судов. Экипаж катера «Ж-257» совершил беспримерный 82-дневный рейд по просторам бурного в зимнее время Тихого океана. Ураган угнал судно с острова Парамушир в конце ноября 1953 года, и только в конце февраля 1954 года его удалось обнаружить у восточных берегов Камчатки. Все шесть моряков были спасены.
        В судостроении сварка вела решительное наступление на старую, традиционную, технологию. В Киеве в этот же период под руководством Е.О. Патона был спроектирован и построен в 1931 году на заводе «Ленинская кузница» первый в нашей стране цельносварной речной буксирный пароход мощностью 150 лошадиных сил.
        В начале 1932 года Дальзавод получил срочное правительственное задание: построить для Колымско-Индигирской экспедиции две речные 500-тонные баржи. Спроектировать их и построить удалось всего за 72 дня, что для того времени было выдающимся достижением. Этому немало способствовало применение оригинальных сварных конструкций, предложенных Вологдиным. По его же инициативе в 1934 году начали строить первые сварные морские суда типа «Седов», крупные морские сварные доки, сварные морские траулеры, буксиры.
        Успехи сварки, ее преимущества были несомненны, и уже в 1939 году постройка клепаных судов была запрещена специальным приказом по Наркомату речного флота. К началу Великой Отечественной войны сварка повсеместно вытеснила клепку, а в годы войны строились только сварные корабли и суда, многие из которых успешно участвовали в боевых операциях.
        Летом 1931 года на Дальзавод прибыл наркомвоенмор Ворошилов.
        Вместе с командующим ОКДВА Блюхером их провели по цехам, где они знакомились с производством, с рабочими. Не без гордости директор завода представил высоким гостям Вологдина, кратко доложил об успехах применения электросварки.
        Климент Ефремович внимательно всматривался в лицо Вологдина, видимо, запоминая его для каких-то своих далеко идущих целей.
        Удивительно, но следующая их встреча произошла на перроне промежуточной станции, где остановился поезд Москва - Владивосток.
        Вологдин направлялся в командировку в Москву и Ленинград, а Ворошилов возвращался в столицу после посещения Дальнего Востока.
        Виктор Петрович еще издали заметил коренастую фигуру, прогуливающуюся по перрону вдоль литерного вагона.
        Поравнявшись с ним, Вологдин кивнул головой в знак приветствия. Ворошилов ответил и неожиданно спросил:
        -А вы в шахматы играете?
        Вологдин ответил утвердительно.
        -Тогда заходите ко мне в вагон, сгоняем партию-другую, - предложил Климент Ефремович.
        После отправления поезда Виктор Петрович направился в вагон наркома, но в тамбуре путь ему преградили двое часовых. Он представился и заявил, что идет по приглашению Ворошилова. Один из часовых сопроводил его в салон вагона.
        Ворошилов обрадованно поднялся ему навстречу, усадил за столик и тут же приказал подать чаю.
        До Москвы они сыграли не одну партию. Игра шла с переменным успехом. Виктор Петрович не ожидал встретить такого сильного соперника.
        За шахматами шел неспешный разговор о жизни, о планах на будущее.
        -Видел я ваш сварной катер, - говорил нарком, - впечатляет! А танковую броню варить можно?
        -Да, конечно, только электроды нужно подобрать, - отвечал Вологдин.
        Перед самой Москвой Климент Ефремович заявил Вологдину:
        -Знаете что, уважаемый профессор, хватит вам жить на Дальнем Востоке. Вы должны переехать в Ленинград и в новом кораблестроительном институте готовить инженеров-сварщиков. И я вам в этом помогу.
        Дальнейшая судьба Вологдина была решена. Весной 1933 года Вологдин был зачислен руководителем электросварки в производственно-техническом секторе Главного управления судостроения, а осенью этого же года ему поручили руководство работой по развитию сварки в кораблестроительном институте в должности заведующего кафедрой общей технологии.
        Во Владивосток Вологдин уже не вернулся, тем более что один из знакомых доверительно сообщил, что им интересуются чекисты, которые работают в городе по выявлению белых офицеров и буржуазных спецов.
        Поразительно, но факт, что из всех братьев Вологдиных ни один не был репрессирован.
        На склоне лет Виктор Петрович частенько размышлял: «Судьба меня до сих пор берегла, обижаться на нее не приходится… Интересно, чем я заслужил внимание звезд к своей персоне?»
        В конце 1934 года семья Вологдиных перебралась на постоянное место жительства в Ленинград.
        После возвращения в Ленинград Виктор Петрович Вологдин со всей присущей ему энергией взялся за формирование кафедры, получившей впоследствии название кафедры сварки судовых конструкций Ленинградского кораблестроительного института.
        Он стал автором первой советской системы условных обозначений сварных швов, им впервые были введены термины: «сварить», «наварить», «обварить», «приварить», «вварить», «подварить», «прихватить»…
        Виктору Петровичу принадлежит большое количество изобретений и технических усовершенствований в области сварки.
        Еще во Владивостоке им был предложен метод, при помощи которого были собраны баки бензохранилищ емкостью более 2000 кубометров. Этот метод, названный «сварка, методом подращивания», был внедрен на станции Большой Невер Уссурийской железной дороги и заключался в том, что сваренную на земле кровлю поднимали талями и приваривали к ней верхний пояс будущего резервуара; затем всю эту конструкцию поднимали еще и приваривали второй пояс и т.д.
        Этот метод широко обсуждали в специальных журналах англичане, американцы, немцы.

* * *
        …Изредка к Вологдиным приходили Мацкевичи. Мужчины усаживались за шахматами, а женщины уединялись, обсуждая какие-то свои особенные дела.
        -Ну, вот, Виктор Петрович, - начинал с грустинкой Мацкевич, - перешли мы во вторую половину жизни. Первая пролетела, как в тумане. Поневоле вспомнишь владивостокскую погоду…
        -А чего грустить понапрасну, Вадим Александрович? - откликался Вологдин. - Кое-что мы с вами сделали, оставили потомкам - пусть вспоминают добрым словом. Вот и вы скоро на защиту докторской выходите. А сколько учеников наших по стране разъехалось!
        Они никогда не заводили разговора, не вспоминали, как будто бы этого и не было, событий Гражданской войны, службы в армии Колчака.
        -Выросли дети, подрастают внуки, - продолжал Виктор Петрович. - Ну, что еще человеку надо? Жить можно и нужно…
        -Мучает меня последнее время какая-то неясная тревога, предчувствия нехорошие, - словно не слыша Вологдина, говорил о своем Мацкевич, - сны непонятные, да и сплю я совсем плохо.
        Вологдин, которого уже доставали первые признаки тяжелой болезни, только вздохнул и сделал очередной ход конем.
        Глава 12
        Враг народа
        После отъезда Вологдиных в Ленинград Мацкевич не находил себе места от какого-то беспокойства. В сентябре 1935 года ВАК утвердила Дмитрия Александровича в ученом звании профессора по кафедре механической технологии дерева с обязательством защитить докторскую диссертацию до первого июля 1937 года. Эти документы подписал Кржижановский, бывший в то время заместителем наркома просвещения. Дмитрий Александрович твердо решил уехать в Ленинград.
        В середине 1937 года Мацкевича направили в командировку в Москву и Ленинград для решения вопроса о производственной практике студентов ДВПИ.
        В ноябре он вдруг узнал, что его освободили от работы в ДВПИ им. В.В. Куйбышева с формулировкой: «…ввиду невозможности дальнейшего использования в системе НКОП»[20 - НКОП - Наркомат оборонной промышленности.].
        Дмитрий Александрович срочно отправил телеграмму во Владивосток, чтобы дети узнали, в чем дело. На жену он не надеялся: Мария Степановна не станет ходить по инстанциям.
        С новым ректором ДВПИ Озеровым, который сменил на этом посту арестованного и расстрелянного Абрамовича, беседовала Катя (дочь Мацкевича) на следующий же день после получения телеграммы.
        Ректор в присутствии профессора Богатского (соседа семьи Мацкевич по квартире и якобы приятеля) зачитал документ с серией обвинений. К числу этих обвинений, в частности, относилась поездка Дмитрия Александровича на ст. Облучье (под Читой) в лагерь для посещения племянника Жени, который находился там, отбывая пятилетний срок заключения с 1935 года. Поездка была предпринята по настоянию сестры Валерии (Леры). Польза от поездки была лишь в моральной поддержке Жени. По-видимому, Дмитрию Александровичу инкриминировалось его сочувственное отношение к профессору Пентегову. Пентегов был освобожден из заключения в 1936 году, просидел он очень немного по уголовному, а не по политическому делу. Семья Мацкевича приютила его. Пентегов жил у них некоторое время. Потом его забрали снова и уже окончательно.
        После непосредственного обращения Мацкевича в Москву распоряжением по Главному управлению учебными заведениями НКОП приказ Озерова был отменен. По новому распоряжению, Дмитрий Александрович был освобожден «…с 1 марта 1938г., согласно личному заявлению».
        Во Владивосток Мацкевич уже не вернулся.
        Он с энтузиазмом работал над докторской диссертацией под названием «Технические свойства главнейших (30) Дальневосточных пород». Работа получила одобрение профессоров Лесотехнической академии и должна была защищаться в начале 1937 года.
        В это же время Мацкевич получил лестное предложение занять должность заведующего кафедрой (на выбор из нескольких) Архангельского лесотехнического института и даже съездил туда, дав согласие после защиты диссертации приступить к работе.
        Но, как говорится в народе: «Человек предполагает, а Бог располагает…».
        Чаяниям Дмитрия Александровича не суждено было сбыться…
        Во время передвижения по Ленинграду он все время ощущал на себе чей-то внимательный взгляд. Иногда он даже оборачивался, чтобы увидеть, кто за ним следует, но ничего подозрительного не обнаруживал.
        Правда, пару раз он разглядел прячущегося за колонной то ли китайца, то ли японца и даже подумал: «Не Судзуки ли это?»
        Он тут же отогнал от себя видения, думая и даже бормоча почти вслух:
        -Ерунда какая-то. Не может быть! Где Владивосток, а где Ленинград?
        Но это действительно был Судзуки, который, прячась за колонной, со злобой смотрел в спину Дмитрия Александровича и осклабился, думая про себя по-русски: «Что ты запоешь, Маскевис-сан, когда придут к тебе чекисты по состряпанному нами доносу?»
        Дальнейшую судьбу Дмитрия Александровича описывает в своих воспоминаниях его сын Вадим:
        «Папу арестовали на Зверинской ночью 28 марта 1938г. Придя утром 29 марта туда с женой, мы узнали эту страшную весть. В конце 1938г., вернее, летом, маму выслали в г. Череповец. Разрешили ей вернуться в Ленинград в 1939г. По сообщению А.Д. Ковтуна, он видел папу в тюрьме во время прогулки. Успел только услышать от него: “Плохо, очень плохо”. Саша Ковтун (профессор Ковтун, умерший в 1985г.) был сыном железнодорожного мастера, знакомого папы по Иману. Я помню отца Ковтуна - загорелого, рослого работягу - Даниила Григорьевича. Саша, приехав учиться во Владивосток в 1934 -1935гг., жил у папы.
        По сообщению следователя КГБ (по телефону на наш запрос) в мае 1989г. (через 51 год!) выяснилось следующее.
        Папу обвинили в принадлежности к офицерской русской фашистской контрреволюционной группе. Привлекались еще 4 человека (Пирогов, Груздев, Кудрявцев и Малтызов) - всем нам совершено неизвестные, да, я полагаю, и папе тоже! Папа никого не называл. Следователь сказал Инночке: “Конечно, никакой группы не было!” Папа подписал лишь один протокол с указанием, что находился у Колчака (в звании капитана 1-го ранга). Других протоколов нет. Следователь заметил: “Вероятно, мужественным человеком был!”
        Судила “тройка” 26 июня 1938г. Расстрелян 10 июля. Где похоронен - неизвестно. В деле упоминаются родственники: сыновья, дочь, жена, мать, брат, сестра Инна.
        9 июля 1958г. (через 20 лет!) мне выдал военный трибунал ЛВО справку (988-Н-58) о том, что: “Постановление от 29 июня 1938г. вотношении Мацкевича Д.А. отменено и дело производством прекращено за отсутствием состава преступления. Гр-н Мацкевич реабилитирован посмертно”. При моем посещении военного трибунал в 1958г. мне показали квитанцию (с подписью папы) об изъятии при приеме в тюрьму: 7руб. денег, обручального кольца и, кажется, часов. От предложения вернуть за это деньги я отказался.
        Согласно публикации “Ленправды” (24.05.89) в районе “Безымянной дорожки” в северо-западной части Богословского кладбища хоронили погибших в июле 1938г. В.И. Шорина и К.М. Маньковского, расстрелянных НКВД. Там же погребены и многие другие, казненные в этот период. Вероятно, там и папа. Мы так предположили с Лилечкой с большой вероятностью. Мы посещаем это место (в левом краю кладбища, почти у передней решетки на площадке Военно-медицинской академии). Это в конце Бестужевской улицы. Вероятно, могила папы рядом с памятником Шорину. Так закончилась трагическая судьба папы. Вечная ему память!».
        Далее Вадим Дмитриевич продолжает:
        «Судьба мамочки после возвращения из ссылки в Череповец в марте 1940г. сложилась так. Она уже не работала, а добивалась с мая 1941г. получения пенсии. Сохранились собранные ею интересные документы и свидетельские показания (в т. числе и В.П. Вологдина). В пенсии ей отказали. Судя по собранным мамой документам, она с января 1903г. по июль 1909г. служила в Главном управлении Мариинского ведомства; ссентября 1909 по ноябрь 1913г. состояла в должности делопроизводителя правления Российского золотопромышленного общества; с29 октября 1919г. по 22 ноября 1922г. служила делопроизводителем в техническом бюро Дальзавода; сосени 1924г. по январь 1933г. занималась преподаванием иностранных языков с Вологдиными: Вероникой, Игорем и Дмитрием; с3 июля по 20 августа 1937г. временно работала в библиотеке Петрозавода; с9 февраля 1938г. по 16 августа 1938г. - секретарем-казначеем в группкоме союза обувщиков в Ленинграде; с15 декабря 1938г. по 9 марта 1940г. работала в должности секретаря-машинистки в череповецкой конторе Госсортфонда; с10 июля 1940г. по 15 сентября 1940г. - в техникуме соляной промышленности в
Ленинграде секретарем учебной части. Во всех этих переходах и разных рабочих местах видна трагедия гонимой и бесправной «лишенки», из-за гибели папы.
        После отказа в назначении пенсии (в июле 41г.), ухода в армию Мити, отъезда тети Леры состояние духа ее было крайне подавленным. Она приняла дозу снотворного. Придя к ней на Большой проспект, я увидел ее спящей; думал, что это инсульт; вызвал врача, отправил в больницу Эрисмана. К счастью, все обошлось. Я посещал маму в больнице, а потом привез ее домой на Большой. Известий от Мити не было. Началась блокада. Своим и маме я принес с завода буржуйки для обогрева. Носил регулярно колотые дрова и кое-что из питания с кораблей и с обменного фонда. Когда нашу комнату на Мойке в ноябре 41г. повредило бомбой, мы получили площадь некого Синебрюхова на набережной (в соседнем доме с Домом ученых). Хотя мы там не жили, но кое-что из вещей перевезли. Помню, как на санках с мамой везли в ту комнату какой-то шкапчик. Она поддерживала санки. Это был последний памятный мне совместный поход с мамочкой! Дальше она стала угасать. Я вызвал врача из платной поликлиники на Большом (врач - русская с яркой грузинской фамилией по мужу). В один из визитов в декабре она сообщила мне, что, увы, у мамы рак желудка. Она ничего
не ела, а имевшимися крохами даже подкармливала меня, когда я приходил. В Новый год (1942) ночью я навещал маму и мы пили чай, желая счастья в будущем. 5января она дала мне еще доверенность. В ночь с 7 на 8 января она уже потеряла сознание. Я сидел у печки, топил ее, готовил кашку, но мама не реагировала. К утру ее не стало! В комнате у нее еще оставалось немного кофе, крупы, сухариков. Значит, это была не голодная смерть! Вызванный утром врач из 27-й поликлиники на Рыбацкой улице формально выписал справку: «Смерть от дистрофии!» Он и не пытался разобраться в чем-то! Гроб я заказал на заводе мастеру Синицину. Он был завален заказами, а вскоре и сам умер. Гроб сделал огромный, не справляясь о размерах. Привез я его на санках на Большой; Лилечка уложила мамочку в него, и мы с Б.В. Плисовым повезли тело на Охту на санках. Тяжелый это был путь! Была с собой пайка хлеба и кусочек сахара. Мы делали привалы: у Театра Л. Комсомола, у Кировского моста, у Летнего сада, у музея Суворова, у Смольного. Сидели на гробе, отдыхали и чуть закусывали. За другую пайку хлеба была выкопана могила, и мы с Б.В. похоронили
мамочку. Вечная ей память! Позже я поставил урну с крестом и надписью… Вещи мамы ЖАКТ потребовал перенести в склад, чтобы освободить комнату. Везти вещи куда-либо к себе у меня не было сил. Они находились на складе ЖАКТа, а потом, когда началось улучшение обстановки и мы смогли туда поехать - все оказалось разграбленным…»
        Эпилог
        Известие о расстреле Мацкевича Вологдин встретил с тяжелым сердцем. Сколько ни говорил себе Вологдин: «Покорись беде, и беда покорится тебе», - легче не становилось. Словно внутри оборвался какой-то нерв.
        Он было засобирался с утешениями к Марье Степановне, но его остановила Екатерина Александровна, сказав, что она уже была у Мацкевичей и передала просьбу последней, чтобы они к ней не ходили и не навлекали беду еще и на свою семью.
        Весь 1938 год Вологдин работал, как в бреду, переживая за судьбу друга и ожидая, что и к его дому может подъехать ночью «черный воронок».
        Екатерина Александровна предложила уехать в Пермь и там переждать лихое время.
        Виктор Петрович не соглашался:
        -Будь, что будет. Хватит, набегались за всю жизнь.
        Но уехать все же пришлось. И случилось это в начале Великой Отечественной войны.
        Всю блокаду Ленинграда Вологдины провели в эвакуации в своем родном городе Перми. Виктор Петрович был консультантом на одном из заводов, который располагался километрах в десяти от их дома. Но Вологдин ежедневно отправлялся на работу, честно зарабатывая деньги и, что немаловажно, продуктовые карточки.
        Время Великой Отечественной войны было тяжелым для всей страны, не только на фронтах, но и в тылу. Огромные очереди в магазинах, оладьи из картофельных очисток, крошечные порции пайкового хлеба…
        Вологдин внимательно следил за ходом боевых действий, читал газеты, регулярно слушал радиосводки «От Советского Информбюро». Внуки раздобыли где-то большую карту, на которой отмечались булавками города и веси и передвигалась красная нитка, обозначающая линию фронта.
        То же самое делал в далекой Америке сын прославленного адмирала, капитана 2-го ранга Вадим Степанович Макаров, который писал в своем дневнике:
        «Под Сталинградом - полная наша победа. Как изменилось время! Четверть века назад тому мы, офицеры флотилии Ледовитого океана, переживали, чтобы Царицын был взят. Но зимой минувшей мы еще острее переживали, чтобы Сталинград выстоял осаду. Конечно, старое название куда милее, но… Бог располагает!»
        Во время эвакуации в Перми Вологдин работал над книгой «Деформации и напряжения при сварке судовых конструкций», которая увидела свет в 1945 году.
        Однажды в Виктору Петровичу зашел офицер, чтобы передать посылку от сына Игоря. Узнав, что Вологдин пишет книгу, спросил:
        -Рассказы или роман?
        Виктор Петрович улыбнулся:
        -Роман о сварных конструкциях, - чем здорово озадачил посланца.
        При советской власти Виктор Петрович был удостоен двух наград. Его наградили орденом Трудового Красного Знамени и медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941 -1945гг.».
        Указ о награждении был опубликован в газете «Известия» 26 октября 1943 года и гласил:
        «За выдающиеся заслуги в области развития и внедрения электросварки в судостроении, в связи с шестидесятилетием со дня рождения и тридцатилетием научно-педагогической и производственной деятельности наградить доктора технических наук, профессора Ленинградского кораблестроительного института Вологдина Виктора Петровича орденом Трудового Красного Знамени».
        Но сначала родные орденоносца услышали это известие по радио. Хриплый голос из черной тарелки репродуктора произнес имя Виктора Петровича Вологдина.
        До Победы было еще почти два года, а среди фронтовых известий прозвучал текст Указа «За трудовые заслуги».
        В доме в тот день был настоящий праздник.
        После возвращения из эвакуации в Ленинград Вологдин продолжал работать в Ленинградском кораблестроительном институте, но болезнь продолжала прогрессировать и вскоре стало ясно, что он не может ездить на работу на городском транспорте.
        С помощью родственников был приобретен трофейный автомобиль - черный блестящий «опель». Сначала в качестве водителей выступали племянники Вологдина, но графики их работы часто не совпадали с распорядком дня Виктора Петровича.
        Вологдин написал письмо давнему своему знакомому, Клименту Ефремовичу Ворошилову, который к тому времени был председателем Президиума Верховного Совета СССР, с просьбой о помощи.
        Вскоре пришел ответ с разрешением, в виде исключения, ввести в штатное расписание института должность личного шофера профессора Вологдина.
        Несмотря на болезнь Виктор Петрович заведовал кафедрой, читал лекции, руководил работой аспирантов, консультировал заводы, участвовал в работе Технического совета по сварке и в работе Научно-технического общества сварщиков, продолжал работу над книгой «Кораблестроение и внутренние напряжения при сварке судовых конструкций».
        Виктор Петрович Вологдин ушел из жизни 14 октября 1950 года. Похоронили его на старинном Охтинском кладбище.
        Заведовать кафедрой сварки Ленинградского кораблестроительного института доверили Вадиму Дмитриевичу Мацкевичу, сыну друга и ученику Вологдина.
        Послесловие (от автора)
        После увольнения со службы в Военно-морском флоте и нескольких месяцев работы проректором по науке я совсем неожиданно для себя был избран ректором Дальневосточного политехнического института им. В.В. Куйбышева, впоследствии Дальневосточного государственного технического университета.
        Ректорство продолжалось пятнадцать лет и, уйдя с этого поста по возрасту, я остался в вузе президентом еще на четыре года.
        Все это время меня интересовала история вуза, его сотрудников и особенно двух человек: Виктора Петровича Вологдина и Дмитрия Александровича Мацкевича.
        Может быть, потому, что они, как и я, служили в Военно-морском флоте? Начиная поиски, я даже не помышлял, к каким удивительным открытиям они приведут. Скрупулезный сбор материалов позволил практически заново создать музей, в котором были собраны не только документы и экспонаты о вузе и его людях, но и о значительных событиях на Дальнем Востоке, начиная со дня основания г. Владивостока.
        Мы построили специальное здание и, объединив несколько экспозиций, создали «Дом музеев», в котором обширные экспозиции были посвящены, в том числе, жизни и деятельности главных героев этой книги, В.П. Вологдина и Д.А. Мацкевича.
        В начале 1920-х годов Виктор Петрович Вологдин был ректором двух дальневосточных вузов: Владивостокского политехнического института и Государственного дальневосточного университета. Он был человеком с очень непростой судьбой и оказался во Владивостоке тоже в непростое время - в 1919 году.
        Ветеран нашего вуза Иван Васильевич Горбачев, один из учеников Вологдина, сообщил мне, что Вологдину в свое время было присвоено звание капитанов 2-го ранга. Тогда я ему не поверил, так как никаких документов по этому поводу не нашлось.
        А время, когда Вологдин прибыл во Владивосток, было очень неспокойным, одним словом - лихолетье. Во Владивостоке одно за одним менялись правительства, происходили мятежи и перевороты, по городу и людским судьбам словно огромным многотонным катком прокатилась интервенция войск стран Антанты и Японии, финишировал белочехословацкий мятеж, начавшийся где-то в Поволжье, да и вообще Гражданская война закончилась в Приморье только в 1922 году.
        Из окон ректорского кабинета открывается прекрасный вид на бухту Золотой Рог. Нередко, когда у нас бывали иностранные делегации, я приоткрывал жалюзи и показывал гостям, где стояли во время Гражданской войны американские, японские, французские и прочие иностранные военные корабли. Как правило, лица гостей вмиг становились какими-то непроницаемыми и не выражающими никаких эмоций.
        А однажды, на одном из приемов в ресторане гостиницы «Версаль» во Владивостоке, я рассказал французскому послу, прекрасно говорившему по-русски, о том, что во время Гражданской войны французский экспедиционный корпус располагался в Пушкинском театре. По вине французов в театре произошел пожар, в результате которого сильно пострадали уникальные для того времени стальные перекрытия. Дело в том, что ко времени встречи с послом мы уже заканчивали реконструкцию Пушкинского театра и, конечно, знали многое из его истории. Посол не замедлил отделаться шуткой: «И вы хотите, чтобы я возместил вам ущерб?» - рассмеялся он. «А почему бы и нет? Это было бы и справедливо, и своевременно», - непроизвольно вырвалось у меня. Улыбка слетела с посольского лица, и, вежливо извинившись, он переключил внимание на другого собеседника…
        …Во Владивостоке в годы Гражданской войны интеллигенции несладко жилось. Сюда вместе с отступающими белогвардейскими войсками по Великой сибирской магистрали - КВЖД (Китайско-Восточной железной дороге) устремились, спасаясь от революции, инженеры и профессора, писатели и артисты, поэты и журналисты. Для многих из них этот путь был в одну сторону и в прямом, и в переносном смысле (на большинстве участков КВЖД была одноколейной).
        Увлекшись историей, я как-то отыскал в одном из дальневосточных архивов книгу И.А.Б. «Писатели, ученые и журналисты на Дальнем Востоке за 1918 -1920гг.», которая была издана в 1922 году в издательстве «Свободная Россия» во Владивостоке. Как оказалось, под псевдонимом И.А.Б. скрывался Борис Анатольевич Ивашкевич, профессор ГДУ и ДВПИ, затем директор выделившегося из ДВПИ Лесотехнического института.
        Виктору Вологдину в этой книге было посвящено буквально несколько строк: «Вологдин Виктор Петрович, и. д. профессора по кафедре математики Государственного дальневосточного педагогического института имени Ушинского, родился 15 июля 1883г. вКувшинском зав. Пермской губернии. Окончил в 1902г. Пермское реальное училище, затем Петроградский политехнический институт и был оставлен при нем для подготовки к профессорскому званию. С 1990 по 1918г. состоял преподавателем Петроградского политехнического института и Института инженеров путей сообщения. С 1920г. и. д. профессора Государственного дальневосточного политехнического института по кафедре прикладной механики, затем декан и ректор того же института. Имеет ряд печатных трудов по паровой механике».
        Интерес к фигуре Виктора Вологдина появился у меня еще в студенческие годы, когда я работал судосборщиком на Дальзаводе, и каждый раз, проходя мимо заводоуправления, читал на мемориальной доске, что здесь было построено первое в Советском Союзе цельносварное судно.
        На старших курсах сварку нам читали доцент Михаил Степанович Куликов, один из учеников Виктора Петровича, который о Вологдине рассказывал очень скупо. Доцент Куликов был известен среди студентов под кличкой «Бенардос»[21 - Бернадос Н.Н. - российский изобретатель, один из создателей дуговой электросварки металлов с помощью угольных электродов.]. Лекции его мы слушали в обветшавшем здании бывшего доходного дома. Кто знал, что через сорок лет мне придется восстанавливать и реконструировать это здание - памятник архитектуры старого Владивостока!
        А тогда, высунувшись из окон, мы спорили с друг с другом: «Зайдет или не зайдет Бенардос в магазинчик?», который располагался напротив нашей аудитории через трамвайные линии, где продавали на разлив спиртные напитки. Всегда проигрывал тот, кто верил, что не зайдет…
        Почти через двадцать лет после окончания вуза, к столетию со дня рождения Виктора Петровича, мы в соавторстве с Анатолием Андриановичем Гундобиным, бывшим в то время начальником конструкторского бюро, и с которым меня связывали не только творческие, но и дружеские отношения, опубликовали в журнале «Наука и жизнь» статью о деятельности Вологдина на Дальнем Востоке. Полной неожиданностью для меня было увидеть этот номер журнала на стенде в Историческом музее Политехнического института, когда я в 1991 году стал работать в ДВПИ.
        Позднее я познакомился поближе и с основателями этого музея И.В. Горбачевым и Н.Н. Григорьевой, жившими во Владивостоке, и с внучкой Виктора Вологдина, Татьяной Попенченко из Москвы, работающей директором издательства МГТУ им. Н.Э. Баумана.
        Со временем из различных архивов, других источников, в том числе и собственных, собралось достаточно много материалов о жизни Виктора Вологдина (подлинник его личного дела, наградные документы, личные вещи, орден Трудового Красного Знамени, медаль «За доблестный труд в Великой Отечественной войне», диплом доктора технических наук и аттестат профессора). Интересно, что в этих документах присвоение степени и звания датируется 1939-м, а выдача - 1949 годами…
        В середине девяностых на Ученом совете вуза мы утвердили стипендию имени профессора Вологдина и премию его же имени, стали проводить научно-технические конференции под названием «Вологдинские чтения».
        Кстати, лауреатами премии Виктора Вологдина стали не только студенты и сотрудники ДВГТУ, но и других вузов, в том числе и зарубежных…
        Позднее появились мемориальные доски на здании нашего вуза и на одном из зданий Дальзавода, расположенном в безымянном переулке, переименованном по просьбе Ученого совета нашего вуза в «Проезд имени Вологдина».
        Во время очередной своей служебной командировки в Москву я зашел к ректору МГТУ им. Н.Э. Баумана Игорю Борисовичу Федорову. Присутствующая при встрече Татьяна Попенченко обмолвилась о том, что один из внуков Вологдина, Валерий Шевченко, заканчивает книгу воспоминаний о семье Вологдиных.
        Я связался с Валерием Геннадьевичем по телефону, затем и по электронной почте. Мы получили его рукопись, и началась довольно сложная работа по подготовке рукописи к изданию. Валерий Геннадьевич оказался человеком требовательным и скрупулезным.
        Но так или иначе, работа была закончена, и книга Валерия Шевченко «Сварщик Виктор Вологдин» увидела свет в 2004 году.
        Все это время меня мучил вопрос о пробеле в биографии В.П. Вологдина за период с 1914 по 1919гг.
        Я сделал запросы в архивы различных ведомств Москвы и Санкт-Петербурга и получил из большинства отрицательные ответы. Свет в конце тоннеля забрезжил, когда из Российского государственного архива Военно-морского флота Санкт-Петербурга мне прислали ответ, что какие-то сведения о В. Вологдине у них имеются, но за их поиски и изготовление копий надо внести плату. Моментально исполнив требование архива, я стал терпеливо ждать. Прошло три месяца. После нескольких телефонных запросов мне наконец ответили, что материалы подготовлены к отправке. Пролетело еще два месяца… В начале июня 2004 года я прибыл в Санкт-Петербург для участия сразу в двух конференциях. И вот я стою во дворе старинного здания архива недалеко от Дворцовой площади. Проходящая мимо женщина внимательно посмотрела на меня и спросила: «Вы из Владивостока?» Я ответил утвердительно. Через несколько минут меня проводили к заместителю директора архива и тут выяснилось, что запрашиваемые материалы не отправлены в связи с неуплатой. Я удивленно развел руками. Мне объяснили, что главный бухгалтер болен и найти документы, подтверждающие факт
оплаты, сейчас невозможно. Я спросил:
        -Мне что, сбегать до Владивостока, взять «платежку» и быстренько вернуться обратно?
        Женщины рассмеялись и провели меня в бухгалтерию, где быстроглазая девушка в течение десяти минут вручила архивные документы на… Владимира Петровича Вологдина, который приходился родным братом Виктору Петровичу.
        -Я ведь запрашивал сведения о Викторе Петровиче, - скрывая досаду и огорчение, выдавил я.
        -Какая разница, Владимир или Виктор, ведь на букву «В», - прозвучал ответ.
        -Сейчас мы проверим правильность вашего запроса, - посуровели другие сотрудницы архива.
        Они нашли соответствующий входящий, под которым был сделан запрос. Оказалось, что в запросе действительно указана не буква «В», а имя Виктор. Передо мной извинились и пообещали выполнить заказ к завтрашнему дню. К концу следующего дня мне выдали копии хранящихся в архиве документов Виктора Петровича. Потом мы разговорились, сотрудники архива оказались милыми и знающими собеседниками. Когда я рассказал им историю о том, что Виктор Вологдин был якобы капитаном 2-го ранга при А.В. Колчаке, они, чувствуя свою вину передо мной, пообещали еще «порыться» в архиве.
        В семье Вологдиных было три брата, имена которых начинались с буквы «В», - Владимир, Валентин и Виктор. Виктора и Валентина Вологдиных путали не только в Российском государственном архиве Военно-морского флота. Не избежал этой ошибки и ректор Дальневосточного госуниверситета, доктор исторических наук, профессор Г.С. Куцый, который в своей статье «Кузница кадров» (газета «Ленинец» за 1966г.) регалии Валентина Петровича приписал Виктору Петровичу. Дело в том, что Валентин Петрович в советское время стал известным ученым в области высокочастотной техники, членом-корреспондентом Академии наук СССР, дважды лауреатом Государственной премии, имел множество почетных званий и наград.
        Одна из моих аспиранток, подготовившая кандидатскую диссертацию по истории инженерного образования на Дальнем Востоке, в сведениях о выдающихся ученых и педагогах тоже смешала вместе заслуги и достижения Виктора Петровича и Валентина Петровича Вологдиных. По ее данным оказалось, что Виктор Петрович Вологдин - специалист не только в сварке, но и в высокочастотной технике, что он и член-корреспондент Академии наук СССР и прочее, и прочее… Так что ошибаются не только архивисты.
        Тем не менее архивное дело Владимира Петровича Вологдина пригодилось. В нем оказались полные сведения об отце, Петре Александровиче Вологдине, который был Личным почетным гражданином. Правда, я тогда не совсем четко представлял, что означал этот титул в то далекое время[22 - Личный почетный гражданин (с 1832 по 1917гг.) - особый привилегированный класс (сословие) городских обывателей, как бы прослойка между купечеством (мещанством) и дворянством. Пользовались правом именоваться, как дворяне, «ваше благородие». Личное почетное гражданство принадлежало только носителю и его супруге.].
        Из первой партии документов, найденных в Государственном архиве Военно-морского флота, наиболее интересным оказался послужной список, из которого явствует, что в 1914 году Виктор Петрович Вологдин произведен Высочайшим приказом по гражданскому ведомству в коллежские асессоры, имеет светло-бронзовую медаль в память 300-летия дома Романовых и получает 1800руб. вгод.
        А между тем пришла долгожданная бандероль из Санкт-Петербурга.
        Я с нетерпение вскрыл ее: беглый просмотр присланных материалов вверг меня в полное изумление. Документов было немного. В первом из них содержалась копия приказа из Книги приказов начальника Морского инженерного училища «Императора Николая I» за 1906 год, в которой излагался инцидент между начальником училища генерал-майором Пароменскими воспитанниками, и увольнением девяти из них, в том числе фельдфебеля В. Вологдина, из училища.
        В следующем документе, датированном 20 июня 1919 года и подписанном лично адмиралом А.В. Колчаком, объявлялся приказ о переименовании «инженер-механика, старшего лейтенанта с производством в инженер-механика, капитана второго ранга коллежского асессора Виктора Вологдина со старшинством с 24 декабря 1917 года». (Вот и подтвердились слухи о том, что Виктор Петрович был капитаном 2-го ранга!)
        И наконец, самыми интересными были два документа: список офицерских чинов Морского ведомства, представляемых к награждению орденами, и приказ Верховного правителя о награждении В. Вологдина орденом Святого Владимира 4-й степени с мечами и бантом.
        И тут я согласен с В. Шевченко, внуком Вологдина, что не мог Виктор Петрович одновременно жить во Владивостоке и в Перми, быть техническим директором Дальзавода и капитаном 2-го ранга на Речной боевой флотилии Верховного правителя Российского государства адмирала А.В. Колчака. Да, наверное, и не было никакого «раздвоения личности», видимо, и там, и там в силу жизненных обстоятельств в течение нескольких месяцев 1919 года пришлось «хлебнуть лиха» Виктору Петровичу.
        Как сохранила судьба Виктора Петровича Вологдина в тридцатые годы, в то трагическое время? Если бы эти документы попали в руки следователей ГПУ - НКВД, то одного заступничества К. Ворошилова, как вспоминает В. Шевченко, было бы явно недостаточно.
        В настоящее время Виктора Петровича Вологдина знают как основателя применения электросварки в судостроении и судоремонтов, создателя первого в СССР цельносварного судна, хотя он применял сварку и в других отраслях.
        Однако долгое время его имя замалчивалось и первенство в применении электросварки в промышленности приписывалось, и не без основания, академику Е.О. Патону.
        Дело в том, что практически одновременно с 1930 года в Советском Союзе начали работать независимо друг от друга два центра - Вологдина и Патона.
        Наверное, бессмысленно сравнивать напрямую их деятельность в области сварки. Они оба сделали достаточно много.
        Стоит только заострить внимание на том, что Вологдин начал работу в области сварки лет на десять раньше и в условиях, далеко не идеальных.
        Да и «колчаковское» прошлое Вологдина играло во всем этом непоследнюю роль…
        Тем не менее совсем по-иному сложилась судьба профессора Дмитрия Александровича Мацкевича, который был расстрелян в Ленинграде, когда приехал туда в 30-е годы из Владивостока защищать докторскую диссертацию. Он был выходцем из дворянской семьи, капитаном 1-го ранга, участником Русско-японской войны 1904 -1905гг., служил во Владивостокском отряде крейсеров Сибирской военной флотилии. Вместе с В.П. Вологдиным и Е.М. Токмаковым служил на Камской речной боевой флотилии А.В. Колчак.
        Они (В.П. Вологдин, Д.А. Мацкевич, Е.М. Токмаков), начиная с 1919 года, жили в одно и то же время во Владивостоке, были профессорами Государственного дальневосточного университета и Дальневосточного политехнического института…
        В.П. Вологдин и Д.А. Мацкевич практически в одно и то же время (в 1930-е годы) приехали в Ленинград. Судьба спасла оного и не пощадила другого. Жестокое было время…
        Закономерно возникает вопрос: а было ли другое время в нашем отечестве, было ли оно когда-нибудь милосердным?
        Перелистывая архивные документы, погружаясь в «дела давно минувших дней», приходишь к выводу, что все великие дела в России люди совершали пламенем сердца.
        И как тут не вспомнить провидческие слова А.С. Пушкина:
        …Пока свободою горим,
        Пока сердца для чести живы,
        Мой друг, Отчизне посвятим
        Души прекрасные порывы!
        В поисках материалов для книги мне удалось связаться с сыном Д.А. Мацкевича, Вадимом Дмитриевичем.
        Мы состояли с ним в переписке до самой его кончины. А уже внук Д.А. Мацкевича передал в наш музей бесценные реликвии, принадлежавшие его отцу и деду. В одном из писем Андрей Вадимович написал:
        «Глубокоуважаемый Геннадий Петрович!
        …Как-то, просматривая телевизионную передачу Никиты Михалкова о судьбах русской эмиграции (несколько серий), я увидел фамилию деда в показанных им документах из архива адмирала Колчака, который был недавно рассекречен…
        Как непредсказуема история семьи: дед вместе с бабушкой (Марией Степановной) был командирован в Англию, в Глазго, как наблюдающий за постройкой с последующей приемкой броненосного крейсера для России на Клайд-верфи. Так вот, сейчас моя дочь и внучки живут в Шотландии, в Эдинбурге, в 60км от Глазго, и я, будучи в Англии, съездил туда вместе с ними.
        Папа (Вадим Дмитриевич Мацкевич) рассказывал мне, со слов своей матери, как в 20-е годы, в связи с приближением Красной Армии, из Владивостока уходила эскадра адмирала Старка, сослуживцы деда его спрашивали: «Ты уходишь вместе с нами?» На что он отвечал: «Я никогда не покину Родину и как бы ни сложилась судьба, я не буду эмигрантом». А бабушка занимала другую позицию: «Нужно уходить со всеми, ты погубишь себя и семью».
        История все расставила по своим местам.
        Если Вам интересно, капитан первого ранга Рафаил Михайлович Мельников работает над циклом “Замечательные корабли”.
        В 1986г. вышла его книга “Рюрик” был первым”. Он созванился с отцом, поскольку продолжает эту работу. После папиной кончины он мне звонил в связи с подготовкой к изданию книги о крейсере “Громобой” с просьбой передать ряд документов о Дмитрии Александровиче.
        Еще раз благодаря Вас и желаю крепкого здоровья, понимая, как нелегко при Вашей загруженности находить время для любимого дела.
        С уважением, Андрей Мацкевич.
        P.S…Действительно, в 1918г. Д.А. Мацкевич был командирован от руководства Балтийского завода в Петрограде на ряд заводов Урала и Дальнего Востока, о чем у меня имеется командировочное предписание. Цель этой командировки - выяснение возможности открытия филиалов ряда производств, необходимых для завода.
        …У меня, Геннадий Петрович, возникла мысль. Может быть, именно список строевого состава флота, который Вам передал из Парижа А.В. Плотто, был показан в телевизионном фрагменте у Н. Михалкова из архива адмирала Колчака?»
        С внуком и полным тезкой Александра Владимировича Плато мне посчастливилось встретиться в Париже, куда я приехал в командировку для участия в научной конференции.
        Мы переписываемся и перезваниваемся с ним до сих пор. Он-то и прислал мне по почте ту копию списка чинов флота Морского министерства Всероссийского правительства о котором упоминает в своем письме Андрей Вадимович Мацкевич. Начинался этот список с фамилии А.В. Колчака.
        Я, в свою очередь, переслал Александру Владимировичу Плотто копии некоторых документов о В.П. Вологдине и получил от него довольно эмоциональное письмо:
        «Посылаю Вам разного рода бумаги после нашего разговора по телефону:
        1)Про В.П. Вологдина
        Удивительно ли? Совпадение ли? Что так далеко друг от друга, и только после короткой “физической встречи” мы встретились вокруг судьбы не “обыкновенной” интересного человека!»
        А в «списке чинов флота» значились и инженер-механик, капитан 2-го ранга В.П. Вологдин, и инженер-механик, капитан 1-го ранга Д.А. Мацкевич, и инженер, штабс-капитан Е.М. Токмаков.
        notes
        Примечания
        1
        Царский день - день рождения императора или членов его семьи.
        2
        Унтер-офицерский чин в военно-морском флоте того времени.
        3
        До свидания (яп.).
        4
        Екатерина Александровна - жена Виктора Вологдина.
        5
        ВСНХ - Высший совет народного хозяйства.
        6
        Современные историки и, в частности, А.В. Корабейников в книге «Воткинское судостроение и Гражданская война», весьма сомневаются в правдивости этого рассказа.
        7
        В настоящее время на предполагаемом месте захоронения Льва Пушкина установлен простой деревянный крест с памятной табличкой.
        8
        Известен по книге русского инженера-кораблестроителя и участника тех событий В.П. Костенко «На “Орле” в Цусиме».
        9
        Поезд Американского Красного Креста в сопровождении бронепоезда в 1918 -1919гг. проследует от Владивостока до Омска и обратно, оказывая медицинскую помощь и чехословакам, и российским беженцам. Позднее, уже в наше время, внук одной из волонтерш, Лоусон Т. Хилл-младший, издает книгу «Американка в Сибири», в которой опубликует беседы с очевидцами, письма к родным и газетные статьи своей бабушки Флоренс Хоффман. Автор же этой книги совершенно неожиданно приобретет через международный интернет-магазин альбом с фотографиями, иллюстрирующими эти события, другой волонтерши, Каролины Кидд. В приобретении альбома автору помог русский предприниматель В.А. Токарев, за что ему большое спасибо. Автор не теряет надежды издать этот альбом с комментариями в ближайшем будущем.
        10
        Это был один из последних концертов в Пушкинском театре. Застой продлился до 1921 года. За это время в театре размещались канадские и французские войска. В газете «Дальневосточное обозрение» за 1919 год появилось сообщение «14 декабря в 6 часов вечера в Пушкинском театре, занятым французским командованием, по неизвестной причине вспыхнул пожар. Он был потушен пожарной командой. Убытки выясняются».
        11
        Японцы так и не выполнили своего обещания передать корабли Амурской флотилии русскому командованию.
        12
        См. книгу Т.Г. Джеймс «Энциклопедия в Сибирь 1919г.», опубликованную на английском языке в 1987г. ина русском - в 2000г.
        13
        Верховный правитель утвердил награждение своим приказом, что засвидетельствовано поздравительными телеграммами И.И. Смирнова и А.В. Колчака.
        14
        Участие в контрреволюционной деятельности.
        15
        Историки даже отчество его перепутали, называя Василием Мелентьевичем.
        16
        Так тогда именовался Дальзавод.
        17
        Пригородная зона Владивостока.
        18
        Помещение, на полу которого разбивается (чертится) в натуральную величину теоретический чертеж корпуса судна.
        19
        Специальная оснастка.
        20
        НКОП - Наркомат оборонной промышленности.
        21
        Бернадос Н.Н. - российский изобретатель, один из создателей дуговой электросварки металлов с помощью угольных электродов.
        22
        Личный почетный гражданин (с 1832 по 1917гг.) - особый привилегированный класс (сословие) городских обывателей, как бы прослойка между купечеством (мещанством) и дворянством. Пользовались правом именоваться, как дворяне, «ваше благородие». Личное почетное гражданство принадлежало только носителю и его супруге.

 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к