Двенадцать детей Парижа Тим Уиллокс
        Франция, 1572 год. Госпитальер Матиас Тангейзер прибывает в Париж за женой, приглашенной ко двору на свадьбу. Рыцарь многое повидал в жизни: прошел не одну войну, привык убивать и хоронить близких… Но ничто из пережитого прежде не сравнится с тем, что ему предстоит выдержать в эту ночь, 23 августа, - ночь накануне дня святого Варфоломея. Прекраснейшая из столиц мира погружается в кровавый хаос, начавшийся с погромов против иноверцев и быстро превратившийся в войну всех против всех. Посреди безумия и резни Матиас мечется по смертельно опасному лабиринту городских улиц в поисках возлюбленной - и быстро понимает, что неведомый враг уже открыл охоту на них обоих…
        Тим Уиллокс
        Двенадцать детей Парижа
        Моему другу Дэвиду Коксу, который прошел каждый шаг пути.
        Tim Willocks
        The Twelve Children of Paris
        Tim Willocks 2013
        Оформление серии С. Шикина
        Иллюстрация на переплете А. Руденко
        КАРТА ПАРИЖА 1572Г.
        Часть первая
        Страшный сон
        Глава 1
        Дочери печатника
        Теперь он ехал по земле, растерзанной войной, с еще не зажившими кровоточащими ранами, где безденежные солдаты обманувших их королей искали себе нового хозяина, где доброта приравнивалась к слабости, а жестокость - к силе и где никто не осмеливался быть сторожем брату своему.
        Он ехал мимо виселиц, вокруг которых кишели красноногие вороны, черные и раздувшиеся, как и их добыча, мимо стаек детей в лохмотьях, молча смотревших на него. Ехал мимо остовов сожженных церквей - без крыш, с осколками витражей на полу у алтаря, сверкавшими, словно груды брошенных сокровищ. Мимо деревень, населенных обглоданными скелетами, где в темноте светились желтые глаза волков. Пылающий стог сена освещал один из далеких холмов. При лунном свете пепел сгоревших виноградников белел, словно гранит надгробия.
        Он остановился на Королевской дороге, среди жары и пыли. Раньше ему и в голову не приходило, что за такое короткое время можно преодолеть столько миль. И вот он здесь, у цели. В мареве от августовского солнца стены словно подрагивали вдали, а над ними клубилось бледно-желтое туманное облако, как будто стены - это вовсе не стены, а горлышко какого-то исполинского кувшина, уходящего в глубь земли.
        Таково было его первое впечатление от главного католического города всего христианского мира.
        Созерцание цели своего путешествия не принесло страннику облегчения. Мрачные опасения, заставившие его отправиться сюда, нисколько не уменьшились. Он спал прямо у дороги, пускаясь в путь еще в предрассветной прохладе, навстречу судьбе, которая, как ему казалось, затаилась и ждала за стенами города, похожими на стены ада.
        Города Парижа.
        Матиас Тангейзер направился к воротам Сен-Жак.
        Стены здесь поднимались футов на тридцать, а над ними возвышались сторожевые башни примерно такой же высоты. Караульное помещение у ворот было еще больше. Как и стены, его покрывали многочисленные пятна - от старости и птичьего помета. Проезжая по перекидному мосту, Тангейзер почувствовал, как от гнилостных испарений заваленного мусором рва у него защипало глаза. Между громадными бревенчатыми пролетами арки сквозь марево, словно во сне, брели две семьи.
        Должно быть, гугеноты, подумал Матиас, увидев их черные одежды. А может, кальвинисты, лютеране, протестанты или даже реформаторы. Вопрос о правильном названии не имел ответа, удовлетворявшего всем потребностям. Их новое учение о том, как нужно веровать в Бога, еще только зарождалось, а разные фракции уже вцепились друг другу в горло. Хотя Тангейзера, которому приходилось убивать во славу Господа ради нескольких религий, это совсем не удивляло.
        Гугеноты, в том числе женщины и дети, шатались под тяжестью всевозможных узлов и сумок. Интересно, сколько же вещей им пришлось оставить, подумал путешественник. Двое мужчин, по виду братья, обменялись взглядами, в которых сквозило облегчение. Худой парнишка вытянул шею, разглядывая Тангейзера, и Матиас улыбнулся ему. Мальчик уткнулся лицом в материнскую юбку. На его шее, прямо под скулой, виднелось ярко-розовое родимое пятно, и мать поспешно закрыла его ладонью.
        Тангейзер заставил свою лошадь шагнуть в сторону, освобождая пилигримам дорогу. Старший из братьев, удивленный такой вежливостью, взглянул на него, но, увидев мальтийский крест на черной льняной рубахе, опустил голову и ускорил шаг. За ним поспешила семья, и мальчик, проходя мимо незнакомца, посмотрел ему в глаза. Лицо паренька осветила робкая улыбка - самое приятное зрелище из всех, что видел Матиас за много дней. Потом ребенок споткнулся, и мать, схватив сына за руку, потащила его за собой, навстречу неизвестным опасностям.
        Тангейзер смотрел им вслед. Эта семья была похожа на стаю уток. Они были плохо подготовлены к трудному и опасному путешествию, но, по крайней мере, сумели выбраться из Парижа.
        -Удачи, - сказал им рыцарь-госпитальер, но ответа не дождался.
        Он проехал под первой из двух решеток и оказался в караульном помещении, где таможенник был занят подсчетом монет и едва удостоил его мрачным взглядом. Здесь толпились другие беженцы, тоже одетые в черное. Въехав в город, Тангейзер остановился в тени у стены. Жара была просто удушающей, и он вытер намокший лоб. Путь из Гаронны на север, занявший десять дней и потребовавший дюжины сменных лошадей, истощил его силы. Похоже, Матиас был больше не в состоянии проехать ни мили. Но он впервые попал в столицу, и эта мысль немного подбадривала его.
        Прямо перед путником начиналась Гран-рю Сен-Жак, спускавшаяся по склону холма к Сене. Почти по всей длине улицы ее ширина не превышала пяти ярдов. Казалось, каждый квадратный фут в этих местах кишел человеческими существами и принадлежавшими им животными. Шум голосов, мычание, блеяние, лай, жужжание мух - по сравнению со всем этим на поле битвы было гораздо спокойнее! А запах стоял такой, что от него поморщились бы и те, кому в аду предназначено вечно вылизывать языками ночной горшок Сатаны. Все это не стало для Тангейзера неожиданностью, но за царящей на улице повседневной суетой чувствовалось какое-то зловещее напряжение, словно страх и ненависть накапливались слишком долго и теперь грозили прорваться наружу. Парижане славились своей грубостью, непокорностью и склонностью к разного рода общественным беспорядкам, но даже им эта лихорадочная атмосфера казалась необычной. В других обстоятельствах все это не особенно смутило бы Матиаса, но теперь он пересек почти всю Францию вовсе не затем, чтобы ввязываться в назревающий конфликт.
        Он приехал, чтобы найти Карлу, свою жену, и увезти ее домой.
        Безрассудство любимой женщины, отправившейся в Париж, ввергло его в пучину тревоги и ярости, и эти чувства усиливались тем, что она была на последних месяцах беременности. Это будет их второй ребенок и - если даст Бог - первый выживший. Однако поведение жены не слишком удивило Матиаса. Если Карла что-то задумывала, то двигалась к своей цели с несгибаемым упорством, и практические трудности лишь укрепляли ее решимость. Это было одно из многочисленных качеств, которые ее мужу нравились в ней, - и одновременно каменная стена, о которую он не раз расшибал лоб. А если верить поговорке, приравнивавшей беременность к временному помешательству, то в путешествии этой дамы в Париж по дорогам, не ремонтировавшимся со времен падения Рима, не было ничего необычного.
        Немного найдется женщин, способных устоять против приглашения на свадьбу, особенно если это брак между двумя королевскими особами, который широко празднуется как величайший союз эпохи!
        Две малолетние проститутки стали пробираться к госпитальеру по грязи - толстый слой свинцовых белил на лицах, ярко-красная киноварь на щеках и губах. Девочки были близнецами, что, по всей видимости, повышало их цену. Огонь в их глазах давно потух и, вероятно, уже никогда не вспыхнет снова. Словно проучившись вместе в школе порока, они имитировали одинаковые похотливые улыбки в надежде привлечь его внимание.
        Матиас почувствовал, как к горлу подступает тошнота, и оглянулся в поисках сутенера, на которого работали девочки. Грубого вида парень поймал его взгляд и понял, что его ждет хорошая трепка, если не хуже. Он пронзительно свистнул, и распутные девчонки поспешно вернулись к нему, а затем исчезли в толпе, чтобы их изнасиловали в другом месте.
        Тангейзер направил лошадь прямо в толпу.
        Его знания о Париже и его географии были примитивными: он почерпнул их из писем пасынка Орланду, который изучал здесь математику и астрономию в коллеже д’Аркур. Южная половина города на левом берегу реки называлась Университетом. Остров посреди Сены - это Сите. Правый берег на той стороне реки был известен как Вилль. Кроме того, Матиас знал, что Париж - самый большой город на земле, похожий на перенаселенный кроличий садок с отсутствующими на карте улицами и безымянными переулками, дворцами и тавернами, церквями и борделями, рынками и скотобойнями, мастерскими и многочисленными лачугами, такими убогими, что о них не хотелось даже думать.
        Для путешествия Тангейзер воспользовался сетью почтовых станций, которую восстановили после войн. Последняя конюшня в цепочке - «Конюшня Энгеля» - находилась на боковой улочке к западу от улицы Сен-Жак. Он нашел ее довольно легко, хотя ему пришлось еще несколько раз уклоняться от встречи с подонками общества. В Париже было больше попрошаек, проституток и воров, чем во всей остальной Франции, а наемные убийцы в столице были так многочисленны, что, подобно ювелирам и перчаточникам, могли похвастаться собственной гильдией. Банды преступников процветали в тесном сотрудничестве с бесчисленными комиссарами и сержантами. А на другом конце иерархической лестницы располагались высокородные аристократы, которые если не плели заговоры друг против друга и не затевали бессмысленные войны, то тратили оставшуюся от разврата энергию на ограбление подданных с помощью еще более изощренных налогов - по мнению Матиаса, последнее было самым гнусным из их многочисленных преступлений.
        После улицы с ее сточной канавой конюшня, несмотря на стоявший в ней запах лошадей и навоза, принесла глазам и носу Матиаса некоторое облегчение. Но затем он услышал звуки, словно кого-то пороли - явно не лошадь, поскольку жертва была слишком молчалива. Из глотки экзекутора при каждом ударе вылетало довольное хрюканье. Тангейзер спешился во дворе конюшни и завел кобылу внутрь. Привязав животное в пустом стойле, он направился в ту сторону, откуда доносились эти звуки, - в дальнем конце конюшни мускулистый парень с обнаженным торсом, не щадя своих сил, лупил острым концом уздечки всхлипывающего мальчишку. Путешественник увидел окровавленные лохмотья и нескладное детское тело, извивающееся на влажной соломе.
        Это ему не понравилось.
        Когда конюх снова занес руку, Матиас схватил уздечку за окровавленный конец, обвил ее петлей вокруг шеи конюха и дернул вверх. Дождавшись, пока конюх начнет задыхаться, он наступил ему на ахиллово сухожилие, завел его свободную руку за спину, уперся коленом в позвоночник и навалился всей тяжестью, так что тот согнулся и его лицо оказалось в четырех дюймах от каменных плит пола. Тянувшийся вдоль стойл желоб наполнился мочой испуганной кобылы. Тангейзер погрузил нос и рот конюха в этот зловонный ручеек и подождал, пока он стал захлебываться. Наверное, это сам Энгель, внезапно пришло мальтийскому рыцарю в голову. Конюх извивался и хрипел, а потом обмяк. Тогда Тангейзер отпустил уздечку и выпрямился.
        Мальчишка, которого пороли, уже вскочил на ноги. Это оказался паренек довольно крупного сложения, но в остальном природа была к нему немилосердна. Заячья губа обнажала десны и доходила до левой ноздри. Возраст ребенка определить было довольно трудно - лет десять или около того. Следовало отдать ему должное - на щеках избитого мальчика не было и следа слез. Взглянув на его уродливую нижнюю челюсть, Матиас задумался, не идиот ли перед ним.
        -Кобылу нужно напоить и почистить, - приказал он.
        Мальчик кивнул и исчез.
        Тангейзер несколько раз пнул конюха в грудь, пока тот не отполз в сторону, а затем снял с лошади поклажу и отстегнул седло. Появился мальчишка с ведром воды, и Энгель, хромая и держась за ребра, прошмыгнул мимо него на улицу. Юный помощник проводил его взглядом, и Матиас засомневался: не оказал ли он пареньку медвежью услугу - вдруг теперь его будут лупить еще сильнее, чем прежде? Потом он оценил вес своего скарба и представил, как будет тащить все это в толчее улиц по удушающей жаре.
        -Как тебя зовут? - спросил рыцарь ребенка, и ему понадобилось некоторое время, чтобы разобрать невнятный, гнусавый ответ.
        -Грегуар? - уточнил он неуверенно.
        Мальчик засмеялся, а потом энергично кивнул. Тангейзер рассмеялся в ответ:
        -Итак, Грегуар, я хочу сделать тебя своим лакеем. И, надеюсь, проводником.
        Паренек упал на колени и, сложив руки, что-то забормотал - похоже, благодарность. Что ж, значит, этот юный парижанин станет его Вергилием[1 - В «Божественной комедии» Данте проводником автора в ад был древнеримский поэт Вергилий. (Здесь и далее прим. перев.)] - не в последнюю очередь потому, что Матиас с трудом его понимал. Он поднял паренька на ноги и заглянул ему в глаза. В них светился ум - нет, мальчик явно не идиот!
        -Займись лошадью, Грегуар, а потом мы найдем тебе приличную одежду, - распорядился путешественник.
        Грегуар, переодетый в белую батистовую рубашку Энгеля, сгибался под тяжестью двух огромных седельных сумок, скатанной парусиновой подстилки, бурдюка с водой и пары больших пистолетов, которые Тангейзер разрядил, чтобы его новый слуга случайно не прострелил себе ногу. Сам Матиас нес на сгибе локтя ружье с колесцовым замком, а на боку у него висел полуторный меч. Приблизившись к Гран-рю Сен-Жак, они снова увидели Энгеля.
        Нос и губы у конюха были похожи на гнилые груши, а один глаз заплыл и не открывался. Его сопровождали два сержанта с короткими луками. Интересно, подумал Тангейзер, сколько Энгель им заплатил? Представители закона окинули взглядом приближавшегося к ним крупного, хорошо вооруженного человека и, похоже, пришли к выводу, что плата была явно недостаточной.
        -Слава Богу, - сказал им Матиас. - Вы его арестовали.
        Сержанты остановились.
        -Этот человек совокуплялся с моей лошадью, - продолжил госпитальер.
        У Энгеля отвисла челюсть, и по подбородку потекла струйка слюны.
        -Не скрою, эта была кобыла, но, насколько мне известно, в этом случае наказание не менее сурово, - добавил он со злорадством.
        Конюх собрался было запротестовать, но Тангейзер шагнул к нему и ударил прикладом ружья в нос. Мужчина рухнул, словно его ступни были прибиты гвоздями к земле, - падение остановилось только после того, как его затылок уткнулся в кучу мусора. Путешественник улыбнулся сержантам, которые попятились и взялись за рукоятки мечей:
        -Мой лакей может засвидетельствовать его преступление. Правда, Грегуар?
        Мальчик пробормотал нечто нечленораздельное.
        -Итак, господа, у вас есть еще вопросы?
        -Закон запрещает носить с собой ружье, - заявил один из стражей порядка.
        -Ваши законы не относятся к рыцарям святого Иоанна, - возразил Матиас.
        Сержанты переглянулись.
        -И как убедился последний из встреченных мной воров, это ружье способствует соблюдению закона, - торжественно объявил приезжий.
        Заговоривший с ним сержант решил не настаивать. Чтобы как-то реабилитировать себя, он ухмыльнулся с видом знатока несправедливостей жизни и посмотрел на несчастного конюха:
        -Не беспокойтесь, сударь. Мы позаботимся, чтобы этот содомит получил по заслугам.
        Тангейзер с помощником оставили военных обшаривать карманы Энгеля и направились к Гран-рю Сен-Жак. Там Тангейзер остановился. Где-то среди этой огромной помойки была Карла, а в ее животе - их ребенок. Матиас понятия не имел, где она могла находиться. Надежда разыскать жену была связана с предположением, что ее сын Орланду лучше информирован на этот счет.
        -Грегуар, мне нужно найти коллеж д’Аркур на Рю-де-ля-Арп, - сказал путешественник своему новому слуге.
        Тот издал каркающий звук и нырнул в толпу.
        Тангейзер последовал за мальчиком. Они обошли двух скованных цепью сумасшедших, лопатами грузивших нечистоты на повозку, прошли мимо священника, насиловавшего грязную проститутку в переулке - подолы его рясы и ее юбки были задраны до талии, - а потом свернули с Гран-рю Сен-Жак на запад, в лабиринт улочек, где дома стояли так тесно, что нависавшие над проходом крыши почти соприкасались. Тангейзер обнаружил, что ему трудно пробираться сквозь толпу. Большинство людей едва доходили ему до груди, однако он с трудом поспевал за Грегуаром, который прокладывал себе дорогу с помощью своей нагоняющей страх улыбки. Через какое-то время они оказались в квартале, заполненном студентами и вездесущими проститутками. Матиас уловил обрывки речи на нескольких языках. Если кто-то из этих ученых отроков и сражался с метафизикой, путешественник этого не увидел и не услышал. Правда, он заметил пару студентов, мутузивших друг друга в грязи, к удовольствию своих пьяных товарищей, говоривших по-английски.
        Суровый внешний вид коллежа д’Аркур несколько укрепил пошатнувшуюся веру Тангейзера в академическое сообщество. Вестибюль был пуст, если не считать старика служителя, сидевшего на высоком табурете в нише за конторкой. Складывалось впечатление, что этот старик не слезал с табурета уже несколько лет. На нем был короткий парик из конского волоса, слишком маленький и не скрывавший болезнь, поразившую кожу его головы. У края парика над ушами виднелись серые струпья лишая. Глазные яблоки смотрителя выпирали над скулами и слегка подрагивали под опущенными, покрытыми голубыми прожилками вен веками.
        Матиас постучал по конторке. Служитель проснулся, но остался неподвижен, словно ящерица. Глаза у него оказались ярко-синими, словно это древнее тело населяла душа какого-то другого существа. Их взгляд скользнул по одежде гостя, по белому кресту у него на груди и ружью в его руке, потом переместился на Грегуара, согнувшегося под тяжестью поклажи и мокрого от пота, и снова вернулся к Тангейзеру. От этого взгляда не укрылось ничего: иностранец низкого происхождения, убийца, которому улыбнулась судьба. Служитель таких презирал и потому не произнес ни слова.
        -Я ищу Орланду Людовичи, - сказал ему Матиас.
        -Семестр в коллеже давно закончился, сударь, - отозвался старик, похоже радуясь этому. - В это время года лишь немногие студенты остаются в своих комнатах.
        -Ты знаешь Орланду Людовичи? Он один из этих немногих?
        -Мальтиец не жил здесь с… да, с Михайлова дня.
        Почти год. Для Тангейзера это стало новостью.
        -Ты знаешь, почему Орланду переехал? - продолжил он расспросы.
        -Я не посвящен в мысли господина Людовичи, и тем более в его побуждения.
        -Ты знаешь, где я могу его найти или где он живет?
        -Боюсь, что нет, сударь. - Похоже, этот факт тоже доставлял служителю удовольствие.
        Матиаса предупреждали, что любое взаимодействие с парижскими чиновниками, даже самыми мелкими, потребует необыкновенной настойчивости.
        -Однако он остается членом коллежа, - сказал он твердо.
        -Насколько мне известно, сударь.
        -Когда ты видел его в последний раз?
        -Не помню, сударь.
        -Неделю назад? Месяц?
        -Не помню.
        -Ты помнишь, что он переехал почти год назад, но не помнишь, когда видел его в последний раз?
        -В моем возрасте, сударь, память слабеет.
        Последнее письмо Матиас отправил Орланду четыре месяца назад, до поездки, которая привела его в Велес-де-ла-Гомера[2 - Небольшой скалистый полуостров на побережье Марокко.] и даже дальше. Он указал на полку с ячейками, висевшую на задней стене владений служителя. В ячейке, обозначенной буквой «Л», лежали какие-то бумаги.
        -Для него есть сообщения или письма? - Мальтийский рыцарь прислонил ружье к конторке.
        -Нет, сударь.
        -Я был бы тебе благодарен, если бы ты проверил.
        -Я уже проверял, сударь.
        Тангейзер поднял откидную доску конторки и шагнул к полке.
        -Сюда нельзя входить, сударь, - запротестовал смотритель.
        Матиас, не слушая его, перебрал бумаги из ячейки с буквой «Л». Ничего, что предназначалось бы Орланду. Ячейка с буквой «О» и вовсе была пуста. Тангейзер повернулся.
        Глаза старика улыбались. Губы его, оставаясь неподвижными, каким-то образом ухитрялись передавать всю глубину его презрения. У рыцаря появилось странное чувство, что его тут ждали: этот человек предполагал, что он должен появиться, и знал, кто он такой.
        -Ты знаешь, кто я, - заявил он, глядя служителю в глаза.
        -Очень важный господин - я в этом не сомневаюсь, сударь.
        -У Орланду должны быть друзья, наставники.
        -Вне всякого сомнения, сударь. Но в мои обязанности не входит разбираться в таких вещах.
        -Здесь есть еще кто-нибудь, кого можно спросить?
        -В субботу, сударь?
        -Значит, в коллеже я о нем ничего не узнаю?
        -Сударь, в Париже тысячи студентов со всей Европы. Кто знает, что на уме у всех этих молодых людей? Особенно в такие времена?
        -Орланду мой пасынок. Он мне дорог.
        Безразличие старого служителя было выковано несметными ордами скулящих юнцов, каждый из которых считал себя самой важной персоной в мире. Но возможно, доверительный тон влиятельной особы развяжет ему язык, подумал Матиас.
        -Орланду может жить со своей матерью, леди Карлой, графиней де Ла Пенотье, - сказал он. - Она была гостьей королевы на королевской свадьбе. Не знаешь, где я могу ее найти?
        -Если вам неизвестно, где ваша жена, откуда об этом могу знать я?
        Тангейзер подавил разгоравшуюся в нем ярость и прибегнул к последнему средству:
        -Если у тебя есть информация, которая поможет мне найти Орланду или леди Карлу, то моя благодарность будет измеряться золотом. Например, в виде пожертвования коллежу.
        -Взятка? Вы нанесли мне глубокое оскорбление, сударь.
        Путешественник так не считал: свое предложение он сформулировал со всей мыслимой деликатностью. Оскорбительным был ответ служителя, и старый пройдоха прекрасно это понимал. Тангейзер отложил бумаги и ткнул указательным пальцем в грудь собеседника, почувствовав под грязной курткой хилое, немощное тело. Надавив посильнее, он сбросил смотрителя с табурета, и тот, раскинув руки и ноги, опрокинулся на пол. Стон был первым искренним звуком, слетевшим с его губ. Не обращая на него внимания, Матиас порылся на полочке под конторкой, вытащил бумагу и чернила и, перебрав пучок использованных перьев, нашел одно, кончик которого выглядел пригодным для письма, после чего принялся строчить по-итальянски, неровным почерком:
        «Дражайший Орланду, я в Париже. Еще нигде не устроился. Оставь для меня сообщение здесь, в коллеже. Напиши, где я могу найти тебя и твою мать».
        Тут Тангейзер остановился. Сомнительно, что его пасынок получит это письмо в ближайшее время. А если и получит, то служитель не станет передавать его ответ. Вспомнив, что видел таверну на углу соседней улицы, рыцарь приписал:
        «Оставь копию в “Красном быке”. Я должен как можно быстрее найти Карлу».
        Потом он задумался, вспоминая, какое сегодня число. Завтра праздник святого апостола Варфоломея. Тангейзер расписался и поставил дату: «Вечер 23 августа 1572». Размахивая листом бумаги, чтобы высохли чернила, он посмотрел на Грегуара, который взирал на происходящее широко раскрытыми глазами. Челюсть у него отвисла, из носа текло.
        -Таверны, - сказал Тангейзер. - Поищем в студенческих тавернах.
        Он сложил лист пополам, написал на обратной стороне «ЛЮДОВИЧИ» и «МАТИАС». Буквы над ячейками были написаны на деревянных дощечках, прибитых к полке. Госпитальер кинжалом подцепил дощечку с буквой «Л» и с ее помощью прикрепил записку к ячейке так, чтобы надпись было видно из-за конторки. Потом вернулся к служителю и ткнул его носком сапога в ребра:
        -Вставай.
        Несмотря на кажущуюся немощность, старик вскочил на ноги с резвостью, которой позавидовал бы и более молодой человек. Без парика, с искаженным от ярости лицом, служитель выглядел скорее лет на пятьдесят, чем на семьдесят. Его череп покрывали шелушащиеся струпья, и Тангейзер попятился, опасаясь, что болезнь заразна. Взяв ружье, он кивком указал на полку с ящичками.
        -Проследи, чтобы моя записка попала к господину Людовичи.
        На улице солнце пекло еще жарче, чем прежде, толпа стала еще плотнее, а запах - еще отвратительнее. Матиас почесал бороду. Пот стекал у него по спине, глаза слезились. Ему хотелось принять ванну - если это возможно в Париже. И хорошо бы снова вскочить на лошадь, чтобы оказаться подальше от прилипавшей к сапогам грязи. Грегуар тем временем указал на длинный ряд шумных, забитых людьми строений, похожих на свинарники.
        -Студенческие таверны, - сообщил он.
        Первые три пивные гудели от пьяных выкриков и споров, но выяснить в них ничего не удалось. В каждой рыцарь-иоаннит называл хозяину имя Орланду, перекрикивая гвалт, но ему никто не ответил. Видя, что эта тактика не приносит успеха, в четвертой таверне, «Красном быке», Тангейзер сел за столик у двери. Он заказал вино, холодный пирог с гусятиной и двух жареных цыплят. В разговорах посетителей ощущалась атмосфера страха. Похоже, произошло что-то важное. Матиас пытался понять, в чем дело, но местный выговор был непривычен для его уха.
        Он слышал имена королевы, Екатерины Медичи, ее сына, короля Карла, и его брата Генриха, герцога Анжуйского, а также герцога де Гиза, предводителя парижских католиков. Гораздо чаще, чем хотелось бы Тангейзеру, звучало имя Гаспара де Колиньи, известного демагога из числа гугенотов и адмирала Франции. Этот человек морил голодом Париж в 67-м году, его немецкие наемники разорили почти всю страну, а теперь - по слухам - он жаждал войны с Испанией и Нидерландами. Эта банда недоумков и негодяев уже трижды ввергала Францию в бессмысленную гражданскую войну.
        Тангейзер не вмешивался в политику и даже не интересовался ею, поскольку никак не мог повлиять на ход событий. Сильные мира сего были преисполнены ощущения собственной значимости: их самые примитивные чувства вращали колеса истории. Правители Франции были не более испорчены или некомпетентны, чем где-либо еще, но Матиас полюбил эту страну, и поэтому их преступления вызывали у него особенно сильное отвращение. Но тут ему принесли вино и еду, и настроение иоаннита явно улучшилось.
        Прислуживавшая в трактире девушка не знала, будет ли слуга рыцаря принимать участие в трапезе. Когда Тангейзер взглядом указал мальчику на угощение, тот удивился не меньше ее. Пирог был жирным, сочным и вкусным. Похоже, Грегуар не ел досыта с тех пор, как сосал материнскую грудь - если ему вообще было ведомо подобное удовольствие. Каприз Матиаса изменил судьбу этого паренька. Точно так же в детстве его собственную жизнь изменил душевный порыв одного незнакомца. Наверное, следовало найти кого-нибудь посимпатичнее, чей вид вызывал бы уважение к хозяину, но сердце Тангейзера восставало против этой мысли. Он выбрал этого парня и не бросит его.
        Грегуар зашелся в приступе сильного кашля. Когда лицо его побагровело, а затем начало синеть, Матиас встал и хлопнул помощника ладонью между лопаток. Куски пирога разлетелись по столу, и мальчик стал жадно хватать ртом воздух. Потом он чихнул, и остатки пищи вылетели у него из носа.
        -Откусывай понемногу и жуй двенадцать раз. Умеешь считать до двенадцати? - спросил его путешественник.
        -Я могу считать до пятидесяти, - отозвался маленький парижанин.
        -О, ты образованнее многих, но хватит и двенадцати.
        Грегуар последовал совету своего нового господина, но вдруг заметил что-то за его спиной и, покраснев, смущенно опустил взгляд в тарелку. Тангейзер повернулся.
        За соседним столиком двое студентов, хихикая и гримасничая, передразнивали мальчика. С ними сидели две девушки-подростка, но шутки парней, похоже, их не впечатляли. Матиас вытер рот тыльной стороной ладони и посмотрел на студентов, которые явно выпили лишнего, что было одной из причин их веселого настроения.
        -Если вас так забавляет несчастье, я могу дать вам повод для смеха, - предложил им приезжий.
        Эти слова тоже вызвали смех, скорее нервный, чем оскорбительный, но Тангейзер считал, что человек имеет право насладиться пирогом без того, чтобы какие-то подонки насмехались над его лакеем. Поднимаясь со скамьи, он схватил одного юнца за горло. Второй отскочил, но рыцарь поймал его за волосы. Потом он подождал немного, чтобы извивавшиеся в его руках студенты могли рассмотреть его лицо, и потащил обоих к выходу.
        На улице он поволок их к сточной канаве, где зловонные кучи нечистот ждали лопат сумасшедших. Там госпитальер стукнул парней друг о друга головами и оставил валяться в грязи. Повернувшись к таверне, Матиас увидел в дверях младшую из девушек. Она стояла, уперев кулачки в бедра. Обе руки ее были испачканы чернилами.
        -Зачем вы это сделали? - спросила она возмущенно.
        Тангейзер окинул ее внимательным взглядом. Девушка смотрела на него, вздернув подбородок. Ее темные глаза полыхали яростным огнем, а волосы, черные, как вороново крыло, были пострижены очень коротко, почти как у мальчика. Девчонка была худой, и рыцарь подумал, что ей не больше тринадцати лет. Ее нельзя было назвать красавицей, но силе духа юной парижанки можно было только позавидовать, а это много значило для Матиаса. Девушка не красилась, но от гнева ее щеки порозовели.
        Тангейзер вежливо склонил голову:
        -Урок хороших манер им не повредит.
        -Хороших манер? - Похоже, девчонка намекала, что его манеры тоже оставляют желать лучшего. - Да, они подло себя вели по отношению к вашему мальчику. Жестоко. Но вы пытались их убить.
        Иоаннит рассмеялся:
        -Ты забываешь, что я предложил им извиниться.
        -Вы им угрожали и напали раньше, чем они смогли ответить.
        -Прошу прощения, если наши воспоминания не совпадают.
        Девушка пристально смотрела на него, явно не собираясь уступать. Тангейзер оглянулся. Юнцы поднялись на четвереньки и оценивали ущерб, нанесенный их одежде, - он оказался катастрофическим. Увидев, что путешественник смотрит на них, и, вероятно, заметив девушку, они вскочили и бросились прочь.
        -Видишь. Никакого вреда, который нельзя было бы устранить погружением в реку. - Тангейзер повернулся к девушке, которая, похоже, ничуть не смягчилась. - Да будет мне позволено заметить, - продолжал он, - что они оставили тебя в обществе явного грубияна, а это не лучшим образом характеризует их храбрость.
        -Я не в вашем обществе.
        -Тогда прими мое приглашение и раздели с нами трапезу. Я Матиас Тангейзер, граф де Ла Пенотье, рыцарь ордена святого Иоанна.
        Парижанка не ответила, но кулаки ее разжались.
        -Я провел в городе меньше часа, причем это мой первый визит сюда. И его жителей никак не назовешь сердечными, - добавил госпитальер.
        -Неудивительно. - Его собеседница скрестила руки на груди.
        Тангейзер склонил голову, принимая этот упрек:
        -В любом случае я приношу извинения за причиненные неудобства.
        Губы девушки сомкнулись, словно она спорила сама с собой, как минуту назад спорила с обидчиком ее друзей. Затем она отвела взгляд и посторонилась. Матиас еще раз поклонился и вошел в трактир.
        Принесли большое блюдо с жареными цыплятами. Тангейзер разрезал их на куски и сказал Грегуару, чтобы тот накладывал себе еду на тарелку. Мальчик отвернулся, извлек из ноздри зеленую горошину и приступил к делу. За едой мальтийский рыцарь размышлял.
        Косвенной причиной его приезда в Париж стало бракосочетание сестры короля Маргариты Валуа и ее кузена Генриха Бурбона, короля Наварры, которое состоялось в минувший понедельник. Маргарита была католичкой, дочерью Екатерины Медичи. Итальянка - то есть представительница народа, ненавидимого большинством французов, - Екатерина даже по признанию своих сторонников обладала дьявольским коварством. Она правила страной с 59-го года, после смерти мужа. А поскольку Карл IX, которому исполнилось двадцать два, по-прежнему был всего лишь испорченным ребенком, Екатерина - что бы там ни думал король - оставалась всевластной правительницей Франции.
        По мнению многих, проводимая Екатериной Медичи политика терпимости к гугенотам стала причиной трех гражданских войн. Свадьба Маргариты и протестанта Генриха - обоим еще не исполнилось двадцати лет - стала последней попыткой Екатерины закрепить хрупкий мир между военными предводителями католиков и гугенотов. Но брак этот не пользовался популярностью у обеих партий, не говоря уже о самих новобрачных. Таковы были слухи, дошедшие до Тангейзера во время путешествия на север.
        Вся неделя - которая теперь уже подходила к концу - после свадьбы была отмечена многочисленными грандиозными балами, маскарадами и пирами в честь молодоженов. Вернувшись домой из-за моря, Матиас узнал, что Карла «приглашена королевой» выступить на заключительном балу, который устраивался в пятницу, 22-го числа - то есть вчера вечером, - в Лувре.
        Мастерство, с которым его супруга играла на виоле да гамба, не было для Тангейзера новостью. Музыка Карлы очаровала его еще до того, как он впервые увидел ее, однако он удивился, что слава жены распространилась так далеко. Она уверяла, что ей ничего не угрожает, поскольку ей выделили эскорт, который должен был доставить ее в Париж. Кроме того, ее охранял человек, в исходе поединка с которым сам Матиас был не уверен - серб Алтан Савас, бывший янычар. В письме не указывалось, где именно остановится Карла, потому что в тот момент она сама еще этого не знала. Однако по прибытии в Париж она собиралась увидеться с Орланду. И теперь, когда надежды Тангейзера найти пасынка растаяли как дым, оставался один путь.
        -Лувр, - сказал он Грегуару.
        Мальчик кивнул и улыбнулся.
        Мысль о Лувре не вызывала особой радости у рыцаря. Когда он окажется там, между ним и тем, кто может знать местонахождение Карлы, встанет бесчисленное количество виртуозов интриги.
        Королевский двор, или Maison du Roi[3 - Дословно «Дом короля» (фр.).], представлял собой огромную свиту, состоящую из паразитов. Тысячи чиновников многочисленных департаментов, погрязших в роскоши и коррупции, соперничали друг с другом за право транжирить богатства страны. Самым большим департаментом - больше военного и духовного - был Bouche du Roi. Королевская кухня. Судя по рассказам, король не мог даже надеть сорочку без помощи дюжины помощников, преимущественно знатного происхождения и с огромным жалованьем. Каждый стул его величества - испражнение, требовавшее присутствия знатных лиц у королевского стульчака, - был предметом тщательного изучения, хотя для Тангейзера оставалось загадкой, какие предзнаменования могут содержаться в его ароматах. И еще он сомневался, что Екатерина Медичи, устраивавшая бал, знает о существовании Карлы. Хотя кто-то во дворце внес имя его жены в список приглашенных, организовал ее путешествие и предоставил ей жилье.
        Подавив приступ уныния, Матиас глотнул вина.
        Он вспомнил, что супруга упоминала о каком-то парне из Menus-Plaisirs du Roi, департамента «малых забав». Как это ни удивительно, в него входили не те специалисты, которые присутствовали при испражнениях короля, а те, кто отвечал за его развлечения. Как же его звали? Письмо Карлы лежало в седельной сумке.
        Когда к столу подошли две девушки, которых он лишил общества их кавалеров, Тангейзер поднял голову. Вторая юная парижанка держалась не столь дерзко, как первая, а волосы у нее были золотистыми, как солнечные лучи. Иоаннит встал и поклонился им.
        -Мы принимаем ваше приглашение, - сказала девушка, которая спорила с ним.
        -Весьма рад, - ответил Матиас, удивляясь самому себе. Его лакей остался сидеть, жадно глотая еду, и рыцарь обернулся к нему. - Грегуар, при приближении дамы джентльмен должен встать и поклониться.
        Парнишка вскочил со скамьи и поклонился с таким усердием, что ударился лбом о стол. Девушки засмеялись. Грегуар обратил свою уродливую улыбку на Тангейзера, словно хотел сказать, что их веселье не должно вызывать его гнева. Вид обнаженных десен мальчика не стал менее отвратительным, но рыцарь улыбнулся.
        -Это моя старшая сестра, Флер Малан, - представила ему золотоволосую девушку брюнетка. - А я - Паскаль Малан.
        В их фамилии Матиасу почудилось что-то знакомое.
        -Вы с юга? - спросил он новых знакомых.
        -Мой отец из Марселя, - ответила Паскаль.
        -Мне знаком каждый дюйм его гавани.
        -А мы там никогда не были. Мы с Флер родились в Париже.
        -Я очарован. Ешьте и веселитесь.
        Девушки сели рядом с Матиасом на скамью и набросились на еду с еще большей жадностью, чем Грегуар. У Тангейзера же пропал аппетит. Посмотрев на груду своих пожитков, он понял, что нужно решить еще одну проблему. Королевская гвардия вряд ли пропустит его в Лувр с оружием.
        -Значит, вы один из этих фанатиков, - сказала вдруг младшая из сестер.
        -Дни, когда я был фанатиком, остались далеко позади, - возразил иоаннит.
        Паскаль пристально смотрела на него.
        -В любом случае, гугеноты любят проливать кровь не меньше других, - продолжал рыцарь. - Может, их зверства не столь многочисленны, но причина скорее в нехватке людей, чем в морали. И обе партии ненавидят мусульман и евреев - как и положено в этом мире.
        Младшая Малан улыбнулась. Между передними зубами у нее была заметная щербинка, придававшая ее лицу несколько простодушное выражение и усиливавшая очарование девушки.
        -Мартин Лютер ненавидел евреев по тем же причинам, по которым их ненавидят католики, - сказала она. - Однако он выдвинул и новые причины, свои собственные, а с учетом того, сколько времени было у церкви для размышлений на эту тему до того, как он появился, это большое достижение. Правда?
        Девушка явно его дразнила, и Тангейзеру это нравилось.
        -Лютер был чрезвычайно умен и придумал, что мы можем ненавидеть евреев по тем же причинам, по которым он ненавидел католиков, - продолжала Паскаль. - Он утверждал, к примеру, что и католики, и евреи верят, что спасение души гарантируется исполнением божеских законов, а не самой верой. Поэтому лютеранам удается сидеть на двух стульях. Они могут сочетать ненависть к евреям с ненавистью к католикам, не жертвуя богословской логикой.
        -Ты заставляешь меня полностью пересмотреть представления об изощренности человеческого ума, - не стал скрывать Матиас своего удивления.
        -Однако следует заметить, что Кальвин относится к евреям не так, как Лютер. Например, он включает их в число избранных Богом и приводит аргументы, что всем потомкам Авраама, в отличие от других народов, уготована вечная жизнь, - добавила его молодая собеседница.
        -А евреи слышали эти добрые вести? - поинтересовался путешественник.
        -И в отличие от Лютера и Рима Кальвин не обвиняет евреев в смерти Христа, - не отвечая ему, продолжала Паскаль. - Он в ней винит всех. Понимаете, Кальвин говорит, что евреи не могут быть особенно грешны, поскольку все люди грешны в равной степени и сравнения тут неуместны. Но именно поэтому евреев нельзя считать и меньшими грешниками, менее испорченными, чем все остальные.
        Девушка улыбнулась, словно бросая новому знакомому вызов.
        -Для меня это темный лес, - признался Тангейзер. - В моей жизни было очень мало богословской логики.
        -Логичнее всех Кальвин, - заявила Паскаль. - Нужно усвоить лишь одно: все без исключения люди грешны и испорчены до самой последней, непоправимой степени. Верующие и неверующие, спасенные и проклятые, хорошие и плохие.
        -Знаю, хотя я пришел к такому выводу самостоятельно.
        -Тем не менее некоторых примут в раю, несмотря на то что они точно так же грешны, как те, кто попадет в ад.
        -Значит, и у меня есть шанс.
        -То есть вы не такой святой, как утверждает ваша одежда.
        -Моя одежда обманывает людей, а не Бога.
        -Но вы верите в Него.
        -Я верю в Бога независимо от имени или учения, которое мы вешаем на Его шею.
        Паскаль повернулась к сестре:
        -Он говорит, как наш отец.
        Флер кивнула и с опаской посмотрела на Тангейзера. Она была года на два старше Паскаль, но гораздо скромнее. А ее младшая сестра снова повернулась к Тангейзеру:
        -Мой отец тоже вольнодумец.
        -Я бы поостерегся вешать на нас обоих этот ярлык, если только ты не хочешь увидеть нас повешенными, - приподнял бровь Матиас.
        -Отец говорит, что в будущем люди будут удивляться, сколько бедствий мы причинили друг другу.
        -Нет, они будут слишком заняты размышлением над бедствиями, которые являются делом их собственных рук.
        -А еще отец говорит, что королевская свадьба и этот якобы наступивший мир - только видимость. Война лишь немного утихла, и достаточно любой мелочи, чтобы она возобновилась.
        -Ваш отец должен был научить дочерей остерегаться незнакомцев.
        -Значит, я должна бояться говорить то, что думаю?
        -Мы все должны бояться говорить то, что думаем.
        -Даже вы?
        -Я не могу сказать ничего такого, за что стоило бы умереть.
        Паскаль замолчала и стала внимательно разглядывать Тангейзера, словно исследуя темные закоулки его души.
        -Жаль, - сказала она наконец.
        -Когда-то я тоже так думал, - Матиас налил себе в кружку вина и выпил. - Чем занимается ваш отец?
        -Я его подмастерье. - Паскаль продемонстрировала ему перепачканные чернилами руки. - Угадайте.
        -Он печатник.
        -Издатель, - поправила Флер. - В основном тексты для коллежа де Франс.
        Опасная профессия для вольнодумца, подумал Тангейзер, но промолчал.
        У Флер, как он заметил, руки были чистыми.
        -А ваша мать? - поинтересовался мальтийский рыцарь чуть позже.
        -Она умерла, - кратко ответила старшая из сестер.
        -Вы не похожи на шевалье, - заявила Паскаль. - Во всяком случае, на графа. Готова поспорить, вы были солдатом.
        -Я купец, - ответил Матиас. - Торгую с Востоком, Испанией, Северной Африкой. А попытка вложить деньги в торговлю с Англией обернулась сплошным убытком, когда ваши единоверцы затеяли третью войну и дали «морским нищим»[4 - Имеются в виду гёзы - участники антииспанской революции в Нидерландах, которые с 1566 года воевали против испанского правления в Нидерландах. Самая большая группа гёзов воевала на море и была названа морскими гёзами.] повод захватить мой корабль со всеми товарами.
        -Вот почему вы нас не любите, - кивнула младшая Малан.
        -Я вас обеих очень люблю.
        -Чем вы торгуете?
        -Шафраном. Перцем. Опиумом. Стеклом. Всем, чем придется.
        -Вы за этим приехали в Париж?
        -Нет. Я должен найти свою жену и увезти домой.
        -У нее здесь любовник?
        Тангейзер никогда не задумывался о такой возможности, и вовсе не из-за добродетели Карлы, хотя ее верность не вызывала у него сомнений - даже мысль о том, что ему могут предпочесть другого мужчину, казалась иоанниту невероятной. Требования его супруги к сильному полу всегда были необыкновенно высоки. Тем не менее, предположи такое мужчина, Матиас посчитал бы себя обязанным прикончить его.
        На защиту Карлы бросилась Флер:
        -Как тебе не стыдно, Паскаль! Он любит ее, как только может любить благородный человек - это же очевидно! Как орел любит ветер. А женщина, которую так любят, не может быть неверна.
        -Карлу пригласили на свадьбу Маргариты и Генриха Наваррских. И она ждет ребенка, - терпеливо объяснил своим собеседницам рыцарь.
        Эта информация вызвала столько вопросов, что Паскаль растерянно умолкла.
        -Скажите, как мне найти, где живет один студент? - сменил тему Матиас.
        -Он хороший студент? - уточнила Флер.
        -Надеюсь.
        -Тогда нужно спросить у его наставника в коллеже. Ваш студент может жить у него. Так часто бывает - если он достаточно умен.
        -Превосходный совет, спасибо. А где я могу снять комнату на несколько часов, чтобы оставить свои вещи и защитить их от воров? У меня важные дела в Лувре, но я не могу таскать все это с собой.
        При упоминании Лувра и неких важных дел глаза Паскаль широко раскрылись. Но ответила путешественнику Флер:
        -Все свободные комнаты в этом городе забиты гостями, приехавшими поглазеть на свадьбу. Тут тысячи гостей и тысячи тех, кто хочет на них нажиться. А что касается постоялого двора, где можно не опасаться воров, то в даже в лучшие времена…
        Тангейзер нахмурился. Свадьба. Черт бы побрал эту свадьбу!
        -Мы можем присмотреть за вашими вещами, - сказала младшая из девушек.
        -Паскаль, - остановила ее Флер.
        -Конечно, можем, - отмахнулась та. - Вы нам доверяете?
        Как это ни странно, Матиас действительно им доверял.
        -Надеюсь, я могу настаивать на оплате этого доброго дела, - сказал он.
        -Можете, - кивнула Паскаль.
        -И где же вы будете хранить мои вещи?
        -У нас дома. Их там никто не найдет, и это недалеко.
        -Там нет ничего ценного, - сказал Тангейзер. - Разве что запасная рубаха. И фунт иранского опиума. И оружие. Все дело в оружии.
        -В оружии? - удивилась Флер.
        -Сомневаюсь, что мне позволят расхаживать по Лувру с ружьем и парой пистолетов. Поэтому, если ваш отец позволит, это предложение станет для меня большим подарком.
        У таверны «Красный бык» стояли четыре ведра воды, за которыми присматривал уличный мальчишка. Похоже, в Париже крали даже ведра. Паскаль дала оборванцу две пригоршни остатков жареного цыпленка, которые тот посчитал более чем приемлемой платой. Паскаль и Флер взяли по два ведра и тронулись в путь.
        -На левом берегу нет источников или колодцев, - объяснила Флер. - А мы не можем позволить себе платить за ежедневную доставку воды.
        Повернув за угол, они наткнулись на уличную потасовку. Четверо парней руками и ногами избивали пятого - весь в крови, он стоял на коленях у стены. Улюлюкающая толпа подбадривала нападавших. Тангейзер выбрал маршрут, чтобы обойти драку стороной, и повел девушек с ведрами через дорогу.
        -Пожалуйста! - Избиваемый юноша жалобно вскрикивал, отбросив остатки гордости. - Пожалуйста!..
        Его просьбы вызвали еще большее ожесточение. Как это ни странно, молящий о пощаде лишь облегчает работу своим мучителям. Матиас почувствовал отвращение - как к жертве, так и к этим скотам.
        -Вы не можете их остановить? - спросила его Паскаль.
        Драчуны рыцаря не волновали. Другое дело - толпа…
        -Он мне не друг, - пожал мужчина плечами.
        И все же он посмотрел в ту сторону, куда был направлен взгляд Паскаль. Послышался двойной удар - чей-то сапог впечатал голову жертвы в стену. Юноша распластался на булыжной мостовой, и избиение продолжилось. Нападавшие для равновесия положили руки друг другу на плечи и приплясывали вокруг жертвы, словно в каком-то ужасающем танце.
        -Оставьте его, ублюдки! - крикнула младшая Малан.
        Головы повернулись в их сторону, и из толпы полетели оскорбления.
        Тангейзер потащил своих спутниц дальше, не обращая внимания на выплескивавшуюся из ведер воду. Грегуар топал сзади. Они миновали толпу, добежали до перекрестка и повернули направо. Кажется, вырвались! Лица сестер были бледными, причем у Паскаль больше от гнева, чем от страха. Девушки поставили ведра на землю, чтобы отдышаться.
        -В каком районе живут гугеноты? - спросил Матиас.
        -Протестанты разбросаны по всему городу, - ответила Флер. - Но здесь, в шестнадцатом округе, их больше, чем в других местах.
        -Если они будут лезть на рожон, - сказала Паскаль, - им не поздоровится.
        Тангейзер посмотрел на нее. Он видел, что его престиж явно упал в глазах этой девушки, хотя и не понимал, почему это его так волнует.
        -Я приветствую твою смелость и даже твое сострадание, но мир таков, каков он есть, а не таков, каким тебе хочется его видеть. Помогая тому парню, не изменишь мир - даже одну улицу не изменишь. Переменилось бы лишь наше положение. Причем в худшую сторону, - попытался объяснить он свою осторожность.
        -Я не называю вас трусом, - сказала Паскаль, - потому что так не считаю. Но если мир не изменить добрыми поступками, значит, его вообще нельзя изменить.
        -Вне всякого сомнения. Я вновь приветствую твои идеалы. Но толпа непредсказуема. Она может быть покорной, но если взбунтуется - нет зверя более жестокого.
        -В Париже ежедневно убивают гугенотов. Их избивают, грабят, оскорбляют. И никого еще не наказали. Никто не осмеливается даже протестовать! - возмущенно пробормотала младшая сестра.
        Тангейзер не испытывал особой симпатии к гугенотам. Они считали себя богоизбранными и представлялись жертвами, однако их фанатизм и жестокость были ничуть не меньше, чем у тех, с кем иоанниту приходилось сталкиваться за долгие годы участия в подобных делах. Протестанты пригласили голландских и немецких наемников, которые после окончания войны, не получив обещанной платы, принялись грабить страну. Тысячи солдат еще оставались во Франции, и нанесенный ими ущерб будет сказываться и поколение спустя. Что же касается ханжества - это качество Матиас ненавидел больше, чем злобу, поскольку оно приносило больше бед, - то тут с предводителями этих людей не мог тягаться никто, не говоря уже о том, чтобы превзойти их. Во всех остальных низостях протестанты нисколько не уступали своим врагам-католикам.
        -Значит, вы гугеноты, - сказал Тангейзер девушкам.
        -Не знаю. - Паскаль натянуто улыбнулась. - Лучше спросите об этом у отца.
        -С удовольствием. Где его дом?
        Юная парижанка указала на мастерскую на противоположной стороне улицы. Это было трехэтажное здание шириной не больше пятнадцати футов. Из-под осыпавшейся штукатурки выпирали бревна. На забрызганной грязью вывеске можно было прочесть: «Даниель Малан… Печатник коллежа де Франс». Окна были закрыты наружными ставнями. Под ними Матиас заметил осколки стекла.
        -Отец на одном из своих собраний, - сказала Паскаль.
        -А вы уверены, что мои вещи вам не помешают?
        -Конечно, - ответила Флер. - И простите мою сестру за ее острый язык. Вы заботились о нашей безопасности, и были правы.
        Она подхватила ведра, перешла через улицу и открыла дверь ключом, висевшим на шнурке у нее на шее. На пороге девушка оглянулась:
        -Можете забрать свои вещи в любое время, когда понадобится.
        -Вы уверены, что вашего отца нет дома? Мне бы хотелось получить его согласие.
        -Вы защитили его дочерей от непредсказуемой толпы, - объявила Паскаль. - С чего бы ему возражать?
        Тангейзер едва сдержал улыбку. Он взял ружье, отвел рычажок от колесика, открыл крышку затравочной полки и сдунул порох. Потом он протянул младшей из девушек ружье, оказавшееся для нее неожиданно тяжелым. Она спрятала оружие за дверь. Грегуар отдал Флер пистолеты. Тем временем его господин, порывшись в седельных сумках, наконец нашел письмо Карлы, завернутое в промасленную ткань, и сунул его за отворот сапога. Потом он отдал сумки Паскаль, которая внесла их в дом, и окинул взглядом улицу.
        -Обещайте, что запрете дверь и не будете выходить до возвращения отца - или до моего возвращения, - велел рыцарь сестрам. - И не якшайтесь со студентами в тавернах.
        -Это были не студенты, - покачала головой Паскаль. - Это актеры, которые направлялись на пробы.
        -Актеры? Значит, я оказал вам даже более серьезную услугу, чем предполагал. Итак, я хочу услышать ваше обещание.
        -Даю слово! - тут же ответила младшая Малан.
        -Нет, мне нужно услышать, как запирается дверь и задвигаются засовы.
        С этими словами Тангейзер протянул Паскаль золотой экю. Она была потрясена.
        -Я у вас в долгу, - сказал он и поклонился, прощаясь.
        Младшая из сестер улыбнулась ему своей щербатой улыбкой.
        -Вы тоже будьте осторожны, - посоветовала она. - В Лувре полно разозленных гугенотов. И в отличие от несчастного парня, которого вы бросили на улице, они носят мечи.
        Несколько тысяч гугенотов, в том числе сотни дворян, присутствовали на свадьбе Генриха, хотя большинство из них смотрело на этот союз с отвращением. Город кишел вооруженными людьми, которые совсем недавно сражались друг с другом в трех жестоких войнах.
        -Почему они должны быть злее, чем обычно? - поинтересовался иоаннит.
        -Потому что в адмирала Колиньи стреляли, - объяснила Паскаль.
        -Только стреляли или убили?
        -Стреляли - причем католик. Но все говорят, что адмирал выживет.
        Напряженная атмосфера на улицах, по крайней мере, получила объяснение.
        Четвертая война не за горами. А может, и уже началась.
        -Когда это случилось? - спросил Матиас.
        -Вчера утром. В городе только об этом и говорят.
        -Неудавшегося убийцу поймали?
        -Насколько я знаю, нет.
        -Что ж, спасибо за ценные сведения. А теперь выполняйте свое обещание. Не выходите из дома. И советую не впускать парней.
        Паскаль закрыла дверь. Тангейзер услышал скрежет ключа в замочной скважине и задвигаемого засова. Потом рыцарь достал из сапога письмо и развернул ткань. Такого красивого почерка, как у жены, он в жизни не видел. Сердце его сжалось. Каждое прочитанное слово звучало у него в ушах голосом Карлы, нанося уколы любви в самое сердце. И с каждым уколом его страх усиливался. Госпитальер нашел имя чиновника, вылетевшее у него из головы.
        Кристьен Пикар, распорядитель из Menus-Plaisirs du Roi.
        Матиас сложил письмо и снова спрятал в сапог.
        В адмирала Колиньи стреляли, но не убили.
        Вне всякого сомнения, Лувр кишит яростными интригами.
        Карла на восьмом месяце, а он не знает, где ее искать.
        -Пойдем, Грегуар. У нас еще много дел, - вздохнул иоаннит.
        Глава 2
        Рец
        Тангейзер вернулся в коллеж д’Аркур, но никого там не застал. После этого Грегуар повел его на север, через мост Сен-Мишель. На мосту теснились лавчонки, торговавшие всякими безделушками и дешевой одеждой, похоже пользовавшейся большим спросом. Когда они оказались на острове под названием Сите, юный лакей произнес что-то нечленораздельное. У парня была привычка говорить через нос, причем речь его прерывалась мычанием и хрюканьем, вероятно необходимым ему для выталкивания слов наружу.
        -Говори медленно, а то тебя принимают за слабоумного. Я не могу тебя все время просить, чтобы ты повторил, и поэтому буду делать вот так. - Матиас приставил ладонь к уху. - Это знак, что я не понимаю.
        -Простите, хозяин, - застеснялся мальчик. - Меня никто не слушал, только лошади.
        -По крайней мере, в этом отношении меня можно приравнять к лошади. Что ты сказал?
        -Palais de Justice[5 - Дворец правосудия (фр.).], - указал Грегуар на фасад здания. - Парламент.
        Тангейзер кивнул. Здесь коварные бюрократы трудились над тем, чтобы сделать жизнь людей еще невыносимее. Зная, что Большой зал отдали купцам для торговли модными товарами, он решил купить Карле какой-нибудь подарок, знак любви. Его жена не относилась к числу расточительных женщин: ее привычки и вкусы были гораздо скромнее, чем у него, и поэтому Матиаса всегда ставило в тупик, почему его подарки доставляют ей такое удовольствие. Он, правда, сомневался, заслужила ли любимая награду, доставив ему столько переживаний своим безрассудным исчезновением, но в конце концов смягчился.
        -Проводи меня в Большой зал, - велел он своему помощнику.
        Ведущие на восток улицы состояли из постоялых дворов и контор юристов. Везде фланировали проститутки, а часть самых больших таверн одновременно служила борделями. Группа протестантов в черных одеждах - молодые дворяне, придававшие слишком большое значение своим мечам, - проталкивалась сквозь толпу. Заметив Тангейзера, они принялись насмехаться над ним, пока не наткнулись на его взгляд, после чего мишенью их насмешек стал Грегуар. В дверях многочисленных церквей толпились священники и нищенствующие монахи. При виде рыцаря-иоаннита некоторые склоняли головы:
        -Да пребудет с тобой Господь!
        -Брат! Защити нас от гнева гугенотов!
        Мысль о восстании была нелепой. Протестанты утопили страну в крови, но их предводители - не самоубийцы. Хотя все возможно. Война всегда следует по пятам слухов, лжи и страха. Тангейзер проигнорировал подобострастные взгляды служителей церкви, и они отступили, принявшись сплетничать, словно брошенные мужьями женщины.
        Вслед за Грегуаром Матиас пересек просторный двор и вошел в Большой зал. На сотнях элегантных прилавков были разложены бархат, шелк и лен, картины и колоды карт Таро, драгоценности, перья, пуговицы, шляпы и одежда. Кое-кто из купцов уже закрывал свои лавки. Судя по шуму, торговля шла довольно оживленно, однако и здесь чувствовалось напряжение. Тангейзер бродил по залу, всецело поглощенный выбором подарка для жены. Разложенные на прилавке шелка были превосходны. Он внимательно рассмотрел их, не обращая внимания на причитания продавца.
        При первой встрече Карла притянула его взгляд - и не только взгляд - своим платьем из неаполитанского шелка. Красным и полупрозрачным. Воспоминания о ее просвечивающей сквозь ткань груди преследовали рыцаря до сих пор. Такие ткани нравились Тангейзеру, но вряд ли подходили для женщины на сносях. Подарок должен служить выражением чувства. Но какого? Его взгляд упал на крестильную сорочку для младенца, сшитую из белого шелка. Матиас внимательно осмотрел швы и невидимую ажурную строчку. Карла будет в восторге.
        -Сколько ты хочешь за эту детскую рубашку? - спросил путешественник торговца.
        -Сударь, это не «рубашка», а крестильная сорочка - одежда, в которой совершается самое священное таинство, - достойная принцессы или принца.
        Купец принялся расхваливать итальянскую ткань сорочки, тонкое кружево и серебряную вышивку на воротничке.
        -Их доставляют из Венеции тюками, - возразил Тангейзер. - Так что твой спектакль мне ни к чему.
        Торговец мануфактурой назвал цену. Рыцарь рассмеялся ему в лицо:
        -Назови достойную цену, и уйдешь домой не с пустым кошельком. Похоже, в следующий раз тебе не скоро удастся заработать!
        -Почему, сударь мой?
        -Почему? Мятеж гугенотов. Ты разве не слышал?
        -Это правда? Гугеноты собираются перерезать горло королю и разграбить город?
        -В данный момент я направляюсь в Лувр. На твоем месте я погрузил бы свой товар на мула и двинулся на юг. Эти фанатики ненавидят роскошь и яркие цвета - тебе об этом известно. Единственное применение, которое они найдут твоим шелкам, - душить священников, а возможно, и нас с тобой.
        Торговец с тоской посмотрел на свои бесценные шелка:
        -Я сегодня не собирался открывать свою лавку, но нам приказал городской совет. «Нужно поддерживать видимость, что все нормально». Позвольте спросить, а почему они сами не могут поддерживать эту видимость? Страной управляют маньяки и воры.
        -Разве это новость для Парижа?
        -Вы хотели сказать, для Лувра.
        -Я и так сказал слишком много. Только не болтай, чтобы не посеять панику.
        Купец окинул взглядом собратьев по ремеслу, заполнивших зал, и кивнул.
        -Итак, - сказал Матиас, - ты хочешь продать мне эту рубашку или нет?
        Сделка оказалась настолько выгодной, что иоаннит прошелся по залу и купил для Грегуара штаны, короткие чулки и башмаки. Пока ошарашенный мальчик примерял новую обувь, Тангейзер заметил человека лет тридцати в одежде из зеленого бархата, который наблюдал за ним из-за прилавка с сорочками. Его лицо чем-то напоминало мордочку хорька: несмотря на отсутствие явных физических недостатков, он казался уродливым. «Хорек» повернулся и исчез. Он показался Тангейзеру знакомым, однако мальтийский рыцарь не мог вспомнить, кто это. За последний час перед ним промелькнуло больше лиц, чем обычно за год. Ситуация эта ему не нравилась, но обдумать ее он не успел.
        -Хо! Клянусь бородой Пророка, никак Матиас Тангейзер? - громкий хриплый голос перекрыл гул толпы.
        В нише одной из галерей стоял испанец в возрасте чуть за сорок, одетый в изящную, но в то же время скромную одежду. Его наряд украшали скрещенные жезлы и такие же скрещенные ключи на золотом и красном поле. Тангейзер знал этого человека как Гузмана Эстраменьо. Казалось, природа создала его для того, чтобы внушать страх - всем, кроме самых отважных. А десять лет кровавой службы наемником в Неаполе и истребление секты вальденсов по приказу Инквизиции довершили природный замысел. Сейчас испанец был вооружен мечом и пистолетом, а под одеждой у него Тангейзер заметил как минимум два кинжала и нагрудник.
        Матиас подошел к нему:
        -Гузман. Почему тебя не держат в темнице?
        Его знакомый рассмеялся. Они пожали друг другу руки и заговорили на итальянском.
        -Я высоко взлетел. По всему видно, ты тоже. Покупаешь товар в Большом зале? - усмехнулся Эстраменьо.
        -Ищу что-нибудь для Карлы, моей жены.
        -Мои поздравления и наилучшие пожелания. Надеюсь, у вас счастливый союз.
        -Я буду еще счастливее, когда ее найду. Я только что приехал. Карла в городе, но я не знаю где.
        -Многие жены теряются и находятся в Париже. Может, я могу помочь. У меня тут есть кое-какое влияние - благодаря хозяину. Ты слышал об Альбере де Гонди, герцоге де Реце?
        Тангейзер кивнул. Рец был флорентийским наемником, поступившим на службу к Генриху II, когда тот был женат на Марии Медичи, около двадцати лет назад. Он умудрился выжить и пробиться в круг самых близких королевских советников.
        -Впечатляет, - признался Матиас.
        -Я телохранитель Реца, - пояснил Гузман. - То есть ему, конечно, предоставляют охрану, когда нужно, но я его тень. Моя обязанность - принять на себя пулю или клинок. Кстати, герцог не обычный придворный чистоплюй. Он солдат. Сен-Квентин, Сен-Дени, Жарнак и многое другое.
        -Как ты попал к нему на службу?
        -Спас от убийц на улице. В Туре, в шестьдесят девятом, сразу после Монкотура. Я не знал, кто он такой, но сразу понял, что Господь послал мне удачу, когда увидел, что происходит. Это было нетрудно. Но знаешь, почему Рец взял меня к себе?
        -Я бы на твоем месте оставил в живых одного из нападавших.
        Гузман хлопнул себя по бедру:
        -Ты первый, кто правильно ответил на этот вопрос! Тут они используют пытку водой, которая заставляет жертву буквально умолять о тисках для пальцев. Что и сделал тот парень, а также те, кого он назвал, и те, кого назвали они - пока не кончилась веревка.
        -Если есть шеи, веревка всегда найдется.
        -Рец был личным советником короля еще с самого детства Карла, и он самый близкий человек к королеве Екатерине. А если он с ней и спал - о чем ходят слухи, - то это было до меня. Герцог хочет мира. Он считает, что на нем можно больше заработать.
        -А если будет война?
        Испанец пожал плечами.
        -Колиньи серьезно ранен? - задал иоаннит следующий вопрос.
        -В момент выстрелов он повернулся, чтобы сплюнуть в канаву, - иначе был бы мертв.
        -Выстрелов?
        -Двойной заряд. Одна пуля раздробила ему правую ладонь, другая попала в левое предплечье. Паре[6 - Амбруаз Паре - французский врач, считающийся одним из отцов современной медицины. Был придворным хирургом.] ампутировал несколько пальцев, но Колиньи будет жить. Стрелок принадлежал к фракции Гизов. Мы с Рецем с тех пор глаз не сомкнули. Бесчисленные встречи, заседания, переговоры. Как назывался тот узел, который разрубил Александр Великий?
        -Гордиев.
        -Примерно то же самое предстоит сделать моему господину.
        -А у него есть подходящий меч?
        -Король - вот его меч. Если Рец сможет извлечь его из ножен. Ладно, расскажи о своей жене.
        -Ее пригласили на эту проклятую свадьбу.
        -Действительно проклятую.
        -Я задержался на неделю. Мне стоит беспокоиться за ее безопасность?
        Гузман снова пожал плечами, словно речь шла о пустяках.
        -Париж кишит головорезами, но об убийстве знатной дамы, приглашенной на свадьбу, я бы слышал, - успокоил он старого друга. - С другой стороны, чем раньше она окажется в одной комнате с тобой, тем лучше. Могу я спросить, кто она?
        -Графиня из старинного сицилийского рода. Ее поместье, Ла Пенотье, находится в провинции Гиень. Она должна была музицировать на балу у королевы Екатерины вчера вечером.
        -Музыки не было. Бал отменили из-за покушения.
        Тангейзер принял эту горькую иронию молча.
        -Место, где поселили Карлу, знает один стюард из Лувра. Кристьен Пикар, - продолжил он после паузы.
        -Не слышал о таком. Во дворце тысяча с лишним слуг, а с этой свадьбой и того больше. Держись меня, - Эстраменьо кивнул на дверь ниши. - Когда они там кончат плести свои интриги, мы поедем во дворец. Собирается ближний круг, чтобы разрубить узел.
        Из двери вышел красивый мужчина лет пятидесяти в светло-сером камзоле, расшитым золотом. Вид у этого человека был усталый, но от него исходило ощущение силы. Чувствовалось, что это личность, играющая в кости с историей.
        -Один из твоих старых приятелей, Гузман? - поинтересовался он у испанца.
        -Ваша светлость, позвольте представить вам Матиаса Тангейзера, Cavaliere di Malta[7 - Мальтийский рыцарь (ит.).], не имеющего равных даже среди этого славного братства, - торжественно объявил Эстраменьо. - Мы вместе противостояли нечестивым туркам на Кастильском бастионе.
        Рец поклонился:
        -Альбер Гонди, герцог де Рец.
        -Для меня это честь, ваше сиятельство. Матиас Тангейзер, граф де Ла Пенотье, - представился госпитальер.
        -Нет, это для меня честь. Лучшие из нас склоняют головы перед подвигом Мальты. Как сказала сама королева, это «величайшая из всех осад». - Итальянский герцога был безупречен. - Прошу извинить, но меня ждут во дворце.
        -Так случилось, что у меня там тоже есть дела, - произнес Матиас.
        Альбер Гонди пристально посмотрел на него. Откровенность просьбы говорила в пользу Тангейзера.
        -Я провел здесь довольно много времени, обмениваясь ложью и полуправдой с людьми, чья честность сомнительна, - заявил Рец. - И оценю мнение человека со стороны, не затронутого интригами двора. Езжайте со мной. И если вы не против, по пути я спрошу у вас совета.
        -Я не испытываю особой неприязни к гугенотам, - предупредил его иоаннит.
        -Это хорошо, - сказал герцог. - Я тоже.
        На окнах кареты Реца были муслиновые занавески. Мешочки с лавандой и надушенные подушки позволяли Тангейзеру дышать, не стискивая зубы от отвращения. Ему редко приходилось пользоваться каретами, и он считал их неудобными и предназначенными в основном для женщин, однако в Париже это был благородный вид транспорта. По дороге кучер щелкал бичом и кричал черни, чтобы она расступилась. Гузман ехал на открытой площадке сзади. Грегуару позволили бежать за каретой.
        -Тут недалеко, так что я буду краток, - сказал Гонди. - В городе около двухсот дворян из числа гугенотов - все их предводители, вместе со слугами. Они живут в старых апартаментах Лувра и в соседних Htels Particuliers[8 - Особняки (фр.).].
        Герцог произнес это с уверенностью человека, имеющего на руках список.
        -После попытки убить адмирала Колиньи эти люди стали громко требовать справедливости. Некоторые даже угрожали королеве Екатерине, хотя Колиньи это не одобряет. Наш молодой король очень чувствителен, а кроме того, он очень любит и уважает адмирала. Его величество играл в теннис, когда узнал, что неизвестные стреляли в его почетного гостя, и был очень разгневан. В ярости он сломал ракетку. У постели адмирала король плакал от горя и стыда. Он запретил парижанам брать в руки оружие. Очистил от католиков окрестности особняка на улице Бетизи, чтобы раненого окружали только его люди. А еще он поклялся, что преступление не останется безнаказанным. Сегодня утром судебное расследование - по настоянию короля в нем участвовали многие из тех, кто симпатизирует гугенотам, - пришло к выводу, что во главе заговора стоит Генрих, герцог де Гиз, но не смогло этого доказать.
        Рец умолк и внимательно посмотрел на Тангейзера.
        Матиас знал о кровной вражде между Колиньи и Гизом. Почти десять лет назад наемный убийца, действовавший в интересах адмирала, убил отца Генриха Гиза. Как и королю, который его ненавидел, Гизу было двадцать два года. Ходили слухи, что он претендует на трон на том основании, что является потомком Людовика Святого. Католическое ополчение считало его своим предводителем, а население Парижа просто обожало.
        -Если Гиз хотел отомстить за отца, то у него больше терпения, чем у меня, - задумчиво произнес рыцарь.
        -Жажда мести - сильнодействующее средство, - заметил Рец. - Если принимать его каждый день, то жизнь приобретает смысл и цель. Как и во многих других случаях, фантазия здесь гораздо приятнее ее осуществления.
        -Тогда пусть будет Гиз. Личность заговорщиков не имеет значения.
        -Согласен. Гугеноты убедят себя, что заговор зрел очень давно и в нем приняли участие королева, король, Гизы, Папа и все, чье имя они захотят очернить. А вы бы подозревали Екатерину в заговоре?
        Было видно, что похожий вопрос герцог уже задавал другим людям.
        -Это противоречит ее политике, - сказал Матиас.
        Удовлетворение, с которым Рец выслушал этот ответ, заставило Тангейзера задуматься: не обманываются ли и он, и все остальные насчет намерений королевы?
        -Предположим, мы прислушаемся к чувствам короля, - сказал Альбер Гонди. - Что дальше?
        -Все зависит от Колиньи.
        -Адмирал будет разыгрывать из себя воскресшего Христа и укрепит свою власть. Вот почему он остался в городе, а не уехал, на чем настаивали его соратники. Что подводит нас к сути проблемы. Колиньи убеждал короля начать войну с Испанией в Нидерландах. Он убежден, это позволит объединить под одним знаменем французских католиков и протестантов.
        -Даже будь это всего лишь фантазией, такое не могло прийти в голову человеку в здравом уме.
        -Он утверждает, что эта война - условие его согласия на заключенный брак.
        -Брак требовал согласия Колиньи? И ему позволено такое говорить? - изумился иоаннит.
        Его собеседник ничего не ответил на критику монарха.
        -Месяц назад армия гугенотов вторглась во Фландрию. Альба разбил их у Монса. У Женлиса, командира разбитой армии, нашли письмо от короля, в котором его величество обещает поддержку голландским мятежникам, - продолжил он вместо этого.
        Тангейзер ухмыльнулся, но ничего не сказал, а герцог стал рассказывать дальше:
        -Королевский двор в долгу у итальянских банкиров и зависит от них. Еще один конфликт с Испанией стал бы катастрофой, но его величество колеблется, особенно когда на ухо ему нашептывает Колиньи.
        -Почему такой известный подстрекатель, как Колиньи, допущен к уху короля?
        -Королю всего двадцать два.
        -В этом возрасте Александр взял Персеполь.
        -Вы правы, но лишь отчасти. - Рец немного помолчал. - В ту ночь, когда его величество впервые познал женщину, я присутствовал при этом событии от начала до конца, чтобы все прошло хорошо. Я исполнил свою священную обязанность по отношению к королю - и все прошло отлично. Ваша ошибка состоит в том, что король есть король, независимо от своих возможностей.
        Матиас скрипнул зубами:
        -Я не хотел оскорбить ни вас, ни его величество.
        -Я и не воспринял ваши слова как оскорбление. Понимаете, Тангейзер, меня окружают подхалимы и лжецы. Ваша прямота на вес золота, хоть я к такому и не привык. Два дня назад адмирал отважился на открытую угрозу: король должен выбирать между войной с иностранной державой и гражданской войной.
        -Тогда почему его труп не гниет на виселице? Или угроза королю уже не считается государственной изменой?
        -Его величество любит Колиньи почти как отца, которого он практически не знал.
        -Но адмирал любит только войну. Без войны он обычный провинциальный дворянин. Никто. Так что ему нечего терять, и я бы поверил ему на слово: очередная война уже началась.
        -Четырехтысячная армия гугенотов разбила лагерь в одном дне пути от Парижа. У них нет намерения нападать на нас - да этого и не требуется. Колиньи клянется в их верности, но они не подчиняются королю, и само их присутствие бросает вызов королевской власти. Кроме того, они наводят страх на мирное население.
        Иоаннит почувствовал, что голова у него гудит. Несколько месяцев, которые он провел в безлюдных местах, на море и в пустыне, очистили его мозг от подобных забот. Он полностью сосредоточился на том, чтобы выжить в мире, каким его создал Бог. И забыл о том мире, который люди создали вместо Него.
        -Зачем вы мне все это рассказываете? - вздохнул рыцарь.
        -Мне интересно, как вы бы поступили в подобных обстоятельствах.
        -На вашем месте?
        -На месте короля.
        Тангейзер задумался. На этот счет у него имелось мнение - но не было никакого желания его высказывать.
        -Можете говорить свободно, - ободряюще добавил Рец, и его новый знакомый подчинился:
        -Колиньи - сильный человек. И он знает - как и любой попрошайка на улице, - что короля считают слабым. А сильному человеку неприятно подчиняться слабаку или матери слабака.
        -Значит, вы не одобряете эдикт о веротерпимости?
        -Терпеть можно приступ геморроя, но не таких военачальников, как Гаспар Колиньи.
        До сих пор Тангейзер не был знаком с первой названной им бедой, зато достаточно хорошо знал вторую. Ему хотелось вновь оказаться на земле, созданной Богом. Вместе с путешественниками из Тимбукту.
        -Разве они не имеют права на свободу вероисповедования?
        -Думаете, капитаны Колиньи в тавернах обсуждают вопрос истинного присутствия Христа на мессе? Они обсуждают лошадей и оружие. Они говорят о деньгах, положении и власти. Они не дискутируют о природе божественного. И понятия не имеют, за что сражаются, - как и католики, которые в точно таких же тавернах ведут точно такие же разговоры. Это война между верующими, которые не понимают, во что верят.
        -Именно поэтому я и спрашиваю у вас совета.
        -Это вопрос власти, а не религии. Принадлежит ли власть государству, воплощением которого является король? Или власть будет снова распылена между военачальниками и их наемниками?
        Карета остановилась и заскрипела, когда Гузман сошел на землю. И открыл дверцу.
        -Лувр, ваша светлость.
        Герцог посмотрел на Тангейзера:
        -Так как бы вы ответили на этот вопрос?
        -Вожди гугенотов бросают вызов королю в его собственном дворце. Произносят слова измены. Требуют начать войну. Угрожают королевской власти. Они угрожали его матери?
        Тангейзер колебался. Рец умело вел разговор, и ему это не нравилось.
        -Я бы их всех убил, - высказал он все же пришедшее ему в голову решение.
        -Всю гугенотскую аристократию?
        -Только верхушку.
        -Радикальное решение вопроса. А подробнее?
        -Думаю, я не первый, кто предложил этот план.
        -В общем-то нет, и именно поэтому мне интересны детали.
        -Обезглавьте верховное командование, и следующая война будет не такой масштабной. А если добавить толику политической ловкости - заговор изменников, решительно пресеченный мудрым и великодушным королем, и так далее, и так далее, - тогда войны вообще может не быть.
        -Вы предлагаете убить, скажем, сорок дворян - а также их телохранителей и слуг, - которые являются гостями в королевском дворце и находятся под его защитой. - Голос Реца звучал спокойно, словно ему действительно был знаком этот план. - Людей, принадлежащих к старейшим фамилиям Франции…
        -Вы ищете дополнительные аргументы.
        -А у вас есть причины их скрывать?
        -Старейшие фамилии Франции - это не более чем старейшие преступники. Как и во всем остальном мире. Последние десять лет они занимались только тем, что раздирали страну на части.
        -Кое-кого из этих людей его величество считает ближайшими друзьями.
        -Король, который не способен убить ближайших друзей ради блага своего народа, - это не король. Сулейман задушил собственных сыновей, чтобы сохранить мир. Правда, он задушил не тех, но это уже другое дело.
        -Я не могу использовать аргумент, в котором его величество сравнивается с турком, причем сравнение не в его пользу.
        -Эти планы предназначены для ушей его величества?
        -Убедить нужно именно его.
        Тангейзеру очень хотелось выйти из кареты и заняться собственными делами.
        -Тогда скажите ему вот что, - предложил он. - Его величество должен продемонстрировать грубую силу. Он с этим сильно запоздал, и теперь единственная валюта, за которую можно купить эту силу, - кровь. Вопрос: «Чья кровь?» Крови одного Колиньи уже недостаточно, потому что его кровь стала кровью мученика. Но если эту кровь разбавить кровью его сообщников и пролить ее одновременно с заявлением о раскрытии заговора по захвату трона - а именно это и пытается сделать адмирал, - то мученик превратится в изменника, кем он на самом деле и является. Представьте этот акт как защиту всех его людей - и тщательно избегайте каких-либо гонений на протестантскую веру, - тогда остальные знатные гугеноты смирятся. Это сработало в Англии, хотя там религиозные партии поменялись местами. И чем больше близких друзей убьет теперь король, тем лучше. Что касается военной стороны дела, он должен захватить крепости протестантов, в частности, Ла-Рошель, предпочтительно в одиночку, подъехав к воротам и потребовав ключи. Если у него хватит духу это сделать, я сомневаюсь, что они осмелятся его застрелить.
        Матиас не рассчитывал, что последнее предложение воспримут всерьез. Его и не восприняли.
        -Разбавить кровь мученика, - задумчиво произнес Рец. - Король скажет, что это неправильно.
        -Неправильно? А король видел, в каком состоянии пребывает его королевство? Кто-нибудь из вас это видел?
        Герцог промолчал.
        -Я только что проехал всю страну, от самого марсельского порта, - продолжил убеждать его иоаннит. - Это должен быть райский сад. А я видел пустыню, с голодными, искалеченными людьми, потерявшими родных и имущество. Это позор для правителей Франции.
        Рец опять не ответил, и Тангейзер тоже погрузился в молчание.
        -Я вас прервал, - наконец сказал Альбер Гонди. - Пожалуйста, продолжайте.
        -Сильный король, мудрый король пойдет на то, чтобы избавиться от протестантской элиты. Такой король арестует Гиза и еще дюжину интриганов-католиков и тоже отрубит им головы. Он очистит свой дворец от вольнодумцев и будет жить как мужчина, а не как тряпка. Внушив таким образом страх и уважение, он предотвратит гражданскую войну. А если его подданные хотят поклоняться идолам, вылепленным из грязи, король спокойно позволит им это, поскольку уже никто не осмелится нарушить мир.
        -Вы бы пролили много крови.
        -В этих войнах погибли сотни тысяч людей, их дома сожжены, жены изнасилованы, дети остались сиротами или зачахли - и все это ради удовлетворения тщеславия Колиньи и Гиза. Король не проливал по ним слезы стыда и горя. Он играл в теннис.
        Тангейзер откинулся на ароматные подушки. Карета показалась ему очень тесной. Создавалось впечатление, что если бы он вздохнул полной грудью, чего ему очень хотелось, то стенки экипажа разлетелись бы в разные стороны.
        -Я понимаю, - сказал Рец. - Да. Понимаю.
        Мальтийский рыцарь тоже задумался над своим собственным предложением. Некоторые, узнав о том, что он только что говорил, посчитали бы его чудовищным. Например, Карла. Возможно, это действительно чудовищно. И тем не менее он сказал чистую правду.
        -Как бы то ни было, - прибавил он, - это всего лишь слова.
        -Наоборот, я очень высоко ценю ваши рассуждения. - Герцог помолчал, собираясь с мыслями, и заговорил снова: - Вы вооружили меня сильными аргументами. Что я могу для вас сделать?
        -Для меня?
        -Люди, приблизившиеся к трону так близко, как вы теперь, обычно что-нибудь просят. Выгодную должность, пенсию, прощение, дарование монополии, контракт на поставку товаров. Вся жизнь двора состоит из беспрестанного поиска преимуществ или возможности сделать карьеру всеми, кто смог получить туда доступ.
        В другое время Тангейзер не упустил бы своего, но не теперь. Он сказал правду, хотя и понимал, что его используют. И не хотел, чтобы ему за это платили.
        -Я ценю ваше предложение, но я не привык быть у кого-то в долгу. Мне нужно найти свою жену - и ничего больше.
        -Я разочарован. - Рец улыбнулся. - Ваш ответ заставляет меня желать, чтобы вы действительно оказались у меня в долгу. А получается, что я ваш должник. Я восхищен, сударь.
        -Для поиска жены мне нужно найти дворцового служащего по имени Кристьен Пикар. Если ваше слово облегчит мою задачу, я буду чрезвычайно благодарен.
        -Это просто любезность, которую никак нельзя считать наградой. Да, разумеется, я вам помогу.
        Мужчины вышли из кареты.
        К востоку от них раскинулся Лувр: наполовину крепость, наполовину дворец, строившийся разными королями в разные времена и теперь представлявший собой странное смешение всевозможных архитектурных стилей. В юго-западном углу в направлении Сены протянулся первый этаж новой галереи, верхние этажи которой были еще не достроены. На западе возвышались городские стены. Ворота находились недалеко от реки, и именно перед ними остановилась карета. Сквозь решетку Тангейзер увидел роскошный сад, а также крыло и павильон - оба недостроенные - еще одного здания огромных размеров и причудливой формы. Повсюду громоздились штабели строительных материалов, но рабочих нигде не было видно.
        Карету встретил отряд швейцарской гвардии. Их алебарды и доспехи сверкали в лучах заходящего солнца. Швейцарцы не смотрели проходящим мимо людям в глаза - настоящие профессионалы. Тут же присутствовали трое придворных. Похоже, вид Тангейзера, вылезающего из кареты, уязвил их гордость. Они явно не могли понять, кто он такой и как добился близости к герцогу Рецу, и прикидывали, какую угрозу он может для них представлять. Рец кивнул младшему из придворных, к тому же самому дородному:
        -Арнольд, проводи графа де Ла Пенотье во дворец. Он сообщит, что ему нужно, а ты проследишь, чтобы его желание было исполнено.
        Молодой человек поклонился, пытаясь скрыть неудовольствие от того, что придется променять общество благородных особ на компанию какого-то головореза. Он посмотрел на Матиаса с явной неприязнью.
        -Похоже, во дворце хорошо кормят, - заметил тот.
        Альбер Гонди рассмеялся - как будто именно смеха ему и не хватало.
        Придворные захихикали, вторя герцогу, - в том числе и толстый юноша.
        -Жаль, что наша встреча была такой короткой, - сказал Рец. - Да благословит вас Господь, и удачи.
        Они обменялись поклонами. Гонди направился не во дворец, а в сад. За ним последовала его свита. Проходя мимо Тангейзера, Гузман подмигнул ему, и Матиас кивнул другу в знак благодарности. Подбежал обливающийся потом Грегуар. Под мышкой мальчик держал завязанный бечевкой бумажный сверток с крестильной сорочкой. Он явно хромал.
        -Тебе трут новые башмаки? - спросил его Матиас. - Сними их.
        Боль в глазах Грегуара сменилась ужасом:
        -Они такие красивые, сударь!
        Ужас Арнольда был еще сильнее:
        -Это существо идет с нами?
        -Грегуар, этот любезный молодой человек проводит нас в Лувр, - не отвечая на вопрос, сообщил иоаннит своему слуге.
        -Тангейзер! - внезапно позвал его остановившийся у ворот Рец. - Простите мое любопытство. Последний вопрос.
        Матиас кивнул.
        -А вы убили бы ближайших друзей ради блага народа?
        -Ближайшие друзья - это и есть мой народ. Ради них я убью кого угодно.
        Глава 3
        Благородный пленник
        Арнольд де Торси повел странных гостей через нескончаемые коридоры, салоны и залы, на роскошь которых Грегуар взирал открыв рот, а Тангейзер с отвращением. Рыцарь был способен оценить архитектурные красоты, но в последнее время видел слишком много выжженной земли. Кроме того, у итальянцев все, что он видел здесь, выходило лучше.
        Многочисленные статуи - подражание римским, ажурная кладка, изящные фризы и барельефы с аллегориями, запечатлевшие фантазии о величии Валуа. Каждая галерея была украшена фестонами, каждый золоченый потолок восхвалял властителей и изображал исторические акты жестокости и жадности как великие мифы. Все было новым и таким роскошным, что Матиас уже не удивлялся, что счета оплачивают итальянские банкиры - под грабительские проценты. Шагая по коридорам, он представлял долгую череду лет с новыми налогами. Повсюду сновали слуги, удовлетворяя любые капризы знатных особ, многочисленность которых лишь усиливала вызываемое ими отвращение. Тангейзер подумал, что лучше быть гребцом на галере, чем прислуживать этим хлыщам. Как только Арнольд приближался к новому помещению, стоявший перед входом в него лакей кланялся и распахивал двойные золоченые двери.
        -Кстати, большинству придворных открывают только одну створку дверей, - заметил де Торси.
        -Слышал, Грегуар? Для таких, как мы, ты должен открывать обе половины, - улыбнулся рыцарь своему слуге.
        -Очень смешно, - без улыбки ответил Арнольд. - Однако такие различия подчинены строгой логике. Это не пустая церемония. Каждая деталь помогает определить место человека в иерархии двора. Если подобные мелочи нарушаются или игнорируются, то как определить, кем является тот или иной человек - вернее, каков его статус?
        В салонах дворца, как и на улицах города, ощущалась атмосфера тревоги, правда, ничуть не мешавшая демонстрации морального разложения, которым славился королевский двор. Женщины необычайной красоты и знатного происхождения демонстрировали свою грудь вялым кавалерам - вероятно, в попытке поднять им настроение, - разлегшимся на диванах. У некоторых придворных на шее висели серебряные клетки с миниатюрными собачками. Молодой, красивый лакей подавал бодрящий кордиал[9 - Сладкий ликер, вырабатываемый путем смешивания или редистилляции алкоголя с фруктами.], а один из кавалеров, облизав палец, гладил его промежность - под смех и одобрительные возгласы остальных. Лакей переносил это суровое испытание с завидным стоицизмом, не пролив ни капли напитка. Все вокруг было пропитано запахом мочи.
        -Провинциалу это должно казаться раем, - сказал Арнольд, - но перед вами не что иное, как яростная борьба за более высокое место в пирамиде власти. Честолюбцы постоянно предпринимают сложные маневры, чтобы добиться превосходства или навредить сопернику - в последних во дворце недостатка нет. Может показаться, что тут весело, но настоящего веселья вы не увидите - только беспрерывный обмен подозрениями, ревностью и злобой. Сомневаюсь, чтобы вы тут чего-то добились, - можете считать это комплиментом.
        Тангейзера забавлял покровительственный тон его спутника. Когда они переходили из одного крыла здания в другое, иоаннит заметил женщину с массой золотистых локонов на голове, задравшую юбки синего шелкового платья, расшитого жемчугом, на который можно было купить небольшое поместье. Она присела на корточки над кучей человеческих фекалий под лестничным пролетом.
        -А что я вижу сейчас? - спросил Матиас Арнольда. - Искусный маневр ради завоевания превосходства? Или яростную борьбу за место в пирамиде власти?
        -Именно поэтому каждый месяц двор вынужден переезжать из одного здания в другое, - сказал де Торси. - Вонь становится невыносимой, а кроме того, дворцы проветривают, опасаясь эпидемий.
        -А что означают крошечные собачки в серебряных клетках?
        -Центр власти притягивает нечестных, жадных, продажных, тщеславных и безнравственных людей, - признал Арнольд. - Этого не происходит только в маленьких, жалких дворах. У элиты должны быть привилегии - иначе какая же она элита? Но хуже всего, что девять из десяти придворных глупы, невежественны, бесталанны и напуганы. Во всех отношениях - за исключением разве что красоты - это посредственности. И тем не менее они процветают.
        У дверей каждой комнаты стояли швейцарские и французские гвардейцы, и все коридоры тщательно охранялись. Некоторые лестницы и проходы загораживала сталь швейцарских алебард. Наверху располагались королевские покои. Де Торси вывел своих спутников из Pavillon du Roi[10 - Павильон короля (фр.).] через грандиозный портик.
        Перед ними раскинулся просторный внутренний двор, шагов сто в поперечнике. Его окружали стены зданий - старых и новых, полуразрушенных и недостроенных. На противоположной стороне виднелся внутренний фасад северного крыла - задняя часть старого дворца. В отличие от новых крыльев, протянувшихся на юг и на запад, которые были построены для удовлетворения порочных капризов всяких выродков, старый Лувр был крепостью. Ее круглые башни возвышались над всеми углами двора, кроме южного. В их конических, крытых сланцем крышах было что-то от замков из старинных романов. Теперь крепость выглядела мрачной и неприветливой, словно некроманты Медичи - по слухам, жившие в ней - украли ее душу. Сохранилось также огромное восточное крыло старого Лувра. Эти суровые, постепенно разрушавшиеся здания, стоявшие тут уже несколько веков, контрастировали с роскошными фасадами нового западного крыла, Павильона короля и громадного южного крыла, еще недостроенного. Если бы Валуа уделяли управлению страной столько времени и внимания, сколько архитектуре, то во Франции царил бы благословенный мир. Эта мысль возникла в голове
Тангейзера еще и потому, что двор был заполнен вооруженными гугенотами.
        Знатные гугеноты расхаживали по двору или стояли, собравшись небольшими группами. Большинство были молодыми и задиристыми. Одни хранили молчание, указывающее на праведный гнев, другие о чем-то ожесточенно спорили. Третьи - вероятно, пьяные - выкрикивали оскорбления и угрозы в адрес Екатерины, повернувшись к окнам королевских покоев. Некоторые были вооружены. Белый мальтийский крест на груди Матиаса автоматически делал его объектом их ненависти. Кто-то из протестантов уже заметил этот крест и указывал на него своим товарищам.
        -Где швейцарская гвардия? - спросил Тангейзер.
        -Его величество приказал им оставаться внутри, опасаясь, что страсти накалятся еще больше, - отозвался де Торси.
        -А куда мы идем?
        -Департамент Plaisirs du Roi, где мы найдем Пикара, находится в северном крыле. - Арнольд окинул взглядом двор. - Если их гнев не угаснет, мы станем свидетелями ужасных безумств. Неужели эти фанатики не понимают? У них нет лучшего друга, чем король.
        Госпитальер зашагал через двор, Грегуар заспешил за ним. Почувствовав, что их проводник не двинулся с места, Матиас остановился и оглянулся. Арнольд указал на узкую дверь в центре северного крыла:
        -Сегодня дежурит Доминик Ле Телье из шотландской гвардии.
        -Мрачный, грубый, вспыльчивый и склонный к пьянству.
        Арнольд рассмеялся:
        -Сомневаюсь, что в шотландской гвардии остался хоть один шотландец. Я сам там прослужил целый год. Это престижное место. Мы даем клятву защищать его величество, куда бы он ни направился - на бал, на охоту, на воды и так далее. Если же король лично присутствует на поле боя, его сопровождают телохранители.
        -То есть опытными воинами их не назовешь?
        -Это не мешает их высокому самомнению. Я не сомневаюсь, что Ле Телье любезно поможет вам найти месье Пикара.
        -Рец приказал делать то, что я скажу. Ты проводишь меня сам, независимо от твоего желания.
        -Мы можем пойти другой дорогой, - предложил де Торси.
        -Раньше надо было думать.
        -Вы такой же фанатик, как они.
        -Если мы повернем назад, они поймут причину. А мы не можем этого допустить, правда, Грегуар?
        Мальчик подтянул повыше свои новые штаны. Похоже, они оказались ему коротковаты, но он не обращал на это внимания. Сверток у него под мышкой совсем промок.
        -Правда, хозяин, - ответил юный лакей.
        Арнольд считал ниже своего достоинства чувствовать стыд за то, что мальчишка, которого он считал животным, оказался смелее его.
        -Вот пусть это существо вас и проводит, - сказал он резко.
        Тангейзер понимал, что гугеноты прислушиваются к их перепалке, и выдвинул встречное предложение:
        -Я могу волоком протащить тебя через двор. Они так удивятся, что и пальцем нас не тронут.
        Молодой придворный понял, что его спутник не шутит, и сошел с портика. Вид у него был такой, словно он ступает в лужу блевотины.
        -Держись рядом со мной, слева, - приказал ему Матиас. - Представь, что ты по-прежнему в шотландской гвардии. Голову выше. Смотри на ту дверь. Если дело дойдет до драки, хватай Грегуара и беги.
        Они пошли через двор. Арнольд почти бежал, чтобы поспеть за его широким шагом. Хоть это было и унизительно, госпитальер двигался зигзагом, пытаясь избежать прямых столкновений. Если кто-то из гугенотов преграждал ему путь, он его обходил. Так они благополучно - если не считать злобных взглядов - миновали несколько групп. Но примерно на середине двора до них донеслись насмешки:
        -Что это за жирная свинья?
        -У него задница шире, чем у королевы.
        -Готов поспорить, его зад видал больше членов, чем ее!
        От взрывов утробного хохота шутки казались смешнее, чем они были на самом деле. Чтобы подавить улыбку и отвлечь беднягу Арнольда, Тангейзер решил завести с ним разговор.
        -Я хотел бы найти лошадь, - сказал он.
        -Дерьмо, дерьмо, дерьмо, - пробормотал обиженный де Торси.
        Матиас не знал, что имеет в виду юноша - состояние двора или положение, в котором он сам оказался.
        -Совершенно верно, - кивнул он. - Так я могу найти во дворце лошадь?
        -На это нужно разрешение.
        -Похоже, ты обладаешь достаточной властью, чтобы его дать.
        -Я лучше выпишу ордер на ваш арест.
        Футах в двадцати перед ними от группы гугенотов отделился один человек. Встав на пути Тангейзера, он скрестил руки на своей бочкообразной груди. Это был достаточно крепкий мужчина для подобного вызова и достаточно злой, чтобы решиться на него. Многочисленные шрамы на лице выдавали в нем забияку, однако граф де Ла Пенотье знал, что подобные типы половину своей храбрости черпают у товарищей. Госпитальер окинул взглядом группу протестантов, оценивая, не был ли забияка приманкой, скрывавшей кого-то более опасного. Но среди этих людей не было ни одного серьезного противника.
        -Что будем делать? - испугался Арнольд.
        -Чуть отодвинься от меня, но не останавливайся.
        Молодой толстяк взялся за рукоять меча и вытащил его из ножен на несколько дюймов. Переход от паники к безрассудной храбрости был мгновенным. Тангейзер видел такое не раз - немногие после этого оставались в живых.
        -Оставь в покое меч и делай, что я сказал, - приказал он.
        Приблизившись к воинственному гугеноту, Матиас дал ему шанс избежать столкновения и свернул в сторону. Но забияка не желал отступать. Снова преградив им путь, он ткнул пальцем в де Торси и сказал, обращаясь к мальтийскому рыцарю:
        -И какова на вкус его задница?
        Тангейзер схватил выставленный палец и резко вывернул его. Протестант взвыл от боли. Иоаннит прошел мимо него, и задира, вся сила которого оказалась бесполезной, был вынужден согнуться пополам, чтобы ему не вывихнули палец. Внешней стороной правой ноги Матиас ударил его под колено. Гугенот рухнул на каменные плиты, и послышался хруст сломанного пальца, за которым последовал громкий стон. Госпитальер продолжал идти, не замедляя шага и не оглядываясь. В этом не было необходимости. Внимание всего двора переключилось на упавшего громилу. Арнольд оглянулся, вытянув шею.
        -Смотри вперед. К тому времени, как он встанет, мы будем уже внутри, - шепнул ему Матиас.
        Два швейцарских гвардейца ухмылялись из-за своих алебард. Они кивнули Тангейзеру и не удостоили даже взглядом его спутника, который разозлился еще больше.
        -Такое презрение - крест, который мне приходится нести за близость к Анжу, - проворчал юноша.
        Генрих, герцог Анжуйский, судя по слухам предпочитавший носить женские серьги, а не меч, был младшим братом короля и недругом гугенотов. Он считался любимцем матери, и кое-кто считал, что поэтому он обладает более серьезным политическим весом, чем король, которого Анжу презирал и которым помыкал. Его развращенность, ставшая уже легендарной, компенсировалась периодическими приступами самобичевания.
        -Не обращай внимания, - сказал иоаннит. - Ты держался молодцом.
        -Правда?
        -Не потерял голову и был готов сражаться с превосходящим по численности противником.
        Арнольд выпрямился, став дюйма на два выше ростом, и вошел в вестибюль. Там он огляделся и зашагал по коридору. Окна в старом дворце представляли собой просто прорезанные в камне щели. С полутьмой сражались зажженные лампы и свечи.
        -Ты один из миньонов герцога Анжуйского? - поинтересовался Матиас.
        -Я его друг и советник, - ответил де Торси. - Ему очень нужен и тот и другой, хотя обе эти роли довольно опасны. Дворец буквально кишит завистниками, плетущими интриги. Тело Филиберта Ле Вайе было найдено на аллее в пяти минутах от того места, где мы теперь стоим, и больше его имени не упоминали. Даже убийство какого-нибудь могильщика расследуют тщательнее. Все знают, кто приказал его убить, и приняли это к сведению.
        -Может ли провинциал тоже принять это к сведению?
        В ответ Арнольд, прижав палец к губам, изобразил жеманную походку.
        -Сам Анжу? - уточнил госпитальер.
        -Нет. Анжу его обожал. За всем стояла она - «дочь купца».
        Мнение Тангейзера о королеве явно изменилось к лучшему.
        -Кстати, манера одеваться вовсе не означает, что мой хозяин Анжу содомит, - как и его терпимость к мужской любви, которой предаются некоторые, но далеко не все, его фавориты, - продолжил де Торси. - Я лично видел, как он овладел горничной сзади, когда та скребла полы, причем с энергией недавно посвященного в сан епископа. Должен признать, что так он хотел реабилитировать себя перед матерью, которая тоже стала свидетелем этой сцены, однако крики горничной указывают на то, что это не было заранее спланировано.
        -Мне приятно слышать, с каким рвением ты защищаешь мужественность его высочества.
        -Значит, вы тоже слепо следуете за мнением большинства?
        -Я не очень много размышлял над таким предметом, как содомия. Наверное, зря?
        Арнольд позволил себе усмехнуться:
        -Почему вы настаивали, чтобы мы шли через двор?
        -А разве ты этому не рад?
        Молодой человек задумался:
        -Пожалуй, да.
        -Вот тебе и ответ.
        Они вошли в огромную залу, заваленную остатками театральных декораций. Вдоль одной стены выстроились африканские горы, выкрашенные в серебристый цвет и увенчанные троном. Другая кипа декораций изображала адское пламя. Рядом стояло гигантское колесо, обвешанное колоколами. На полках рядами лежали маски демонов, а вешалки были забиты костюмами животных и ангельскими крыльями. Внимание Тангейзера привлекли странные звуки, и он прошел дальше между грудами мусора.
        В глубине комнаты стоял большой куб, накрытый куском черного бархата. Звуки исходили оттуда: шорох, потом тишина, потом тихий шепот и жалобный плач, потом опять тишина. Матиас сдернул покрывало, и на него обрушился такой оглушительный визг, что он попятился, не выпуская из руки ткань.
        Под бархатом оказалась деревянная клетка, до отказа забитая маленькими обезьянками, размером не больше белки. Мех у них был короткий, желтоватый, а вокруг ртов и глаз - черный, что придавало их мордочкам сходство с черепом. Крошечные изящные пальчики цеплялись за перекладины клетки, ребра вздымались и опускались под шкурой. Обезьянки скалились, обнажая десны нездорового, серого цвета. Глаза у зверьков ввалились. Некоторые лежали на дне клетки, слишком слабые, чтобы двигаться. Грегуар с сочувствием смотрел на несчастных существ. Тангейзер был готов поклясться, что обезьяны все свои жалобы обращали к мальчику.
        -Что это? - спросил маленький парижанин.
        -Их называют обезьянами, - объяснил его господин.
        Грегуар попытался произнести это слово, а Матиас продолжил:
        -Они живут на деревьях, в дальних странах, на другом конце света.
        -Они напуганы и голодны. И воды у них нет! - с болью воскликнул ребенок.
        -Верно подмечено, приятель. Бедняги умирают от жажды.
        Подошел Арнольд и с отвращением посмотрел на обезьян.
        -Зачем сильные мира сего вывозят из Африки экзотических животных? Неужели они думают, что коллекция дурно пахнущих зверей придаст им величия? - спросил у него иоаннит. - Эти макаки из Нового Света. Я видел таких в Севилье, но не столько сразу.
        -Боюсь, им не повезло. Одна из них укусила за палец любимого карлика королевы, а ее карлики пользуются большим влиянием, чем я, - пожал плечами де Торси.
        -Помоги мне, Грегуар, - скомандовал госпитальер.
        Под оглушительный визг обезьян Тангейзер и его слуга вынесли клетку из глубины комнаты и поставили у двери.
        -Что вы делаете? - забеспокоился Арнольд.
        -Грегуар прав - они умирают от жажды. Отсюда их услышат те, кто должен за ними присматривать.
        Они оставили галдящих обезьян, и полный придворный снова повел своих спутников по коридору.
        -Зачем вам Пикар? - спросил он у рыцаря.
        -Он знает, где мне искать жену.
        -Его называют «Малыш Кристьен», потому что он родился с дефектом гениталий. У него нет яичек, а пенис почти не заметен - мне это известно из надежных источников. В молодые годы это привлекало к нему людей с самыми необычными наклонностями, которые слетаются во дворец, словно мухи на ведро с навозом. Кристьен терпел унижения в надежде, что это поможет ему утвердиться в качестве драматурга. И будь у него хоть капля литературного таланта, он, несомненно, преуспел бы.
        -Он писатель?
        -Кристьен сочинил одну-единственную пьесу, беззастенчиво списанную у Грегуара, только без его остроумия. Единственными отличительными чертами его пьесы были претенциозность и пустота. В некоторых кругах эти качества высоко ценят, но задница Кристьена быстро увяла, а с ней и его карьера. Теперь он сочиняет злобные памфлеты на более талантливых драматургов, а также эротические вирши для частных клиентов. Больше всего он востребован для постановки разного рода эротических сцен, которые щекочут нервы тем, кто унижал его при дворе. Для этого у него есть целая труппа из уродцев, карликов, детей и извращенцев - так мне говорили. Официально же он занимает должность распорядителя развлечений королевского двора.
        -То есть это не очень важная персона.
        -Что может быть ничтожнее неудавшегося драматурга?
        -Я в жизни не видел ни одной пьесы.
        -Пробыв полчаса в вашем обществе, я и сам уже никогда не пойду на спектакль. Можете мне поверить, театру нечего вам предложить.
        Арнольд заглянул еще в три комнаты, в каждой из которых встречал лишь раздражение и недовольство. Ему отвечали, что утром Кристьен был здесь, но после полудня его не видели. Никто не хотел признаваться, что знает, где искать распорядителя.
        -Я сделал все, что мог, - вздохнул де Торси. - Прикажу Доминику Ле Телье послать своих людей, чтобы они нашли негодяя. А потом, с вашего разрешения, вернусь к другим своим обязанностям - их у меня хватает.
        -Справедливо, - согласился госпитальер.
        Они вернулись в вестибюль. В полосе света от открытой двери были видны два человека, которые что-то горячо обсуждали. Тангейзер видел лицо только одного из них, повыше ростом - офицера в дорогом светло-коричневом камзоле и таких же лосинах. Его красивое лицо, выделявшееся на фоне пышного воротника, не было обезображено ни шрамами, ни следами болезни, но на нем проступало много злобы и мало ума - сочетание, хорошо способствующее продвижению по службе. Его взгляд скользнул поверх головы собеседника и внезапно остановился на иоанните. У Матиаса опять возникло ощущение, что его узнали - человек, которого он ни разу в жизни не видел.
        -А вот и Доминик Ле Телье, - сказал Арнольд.
        Доминик кивнул им, и его собеседник оглянулся. Тангейзер напрягся. Это был тот самый «хорек» в темно-зеленом бархатном камзоле, который следил за ним из-за прилавка с рубашками в Большом зале. В глазах «хорька» мелькнул тревожный огонек. Как и прежде на рынке, он сразу же отвернулся.
        -Черт возьми, это же Малыш Кристьен! - воскликнул де Торси. - Хотите, я вас представлю?
        Тангейзер внимательно посмотрел на своего спутника. В глазах молодого толстяка не было ничего, что позволяло бы заподозрить двуличие.
        -Не нужно, - покачал мальтийский рыцарь головой. - Если все сложится удачно, наши пути больше не пересекутся. Но я не забуду твоего великодушия.
        -Тогда послушайте моего совета. Вообразите себе гнездо злобных и перекормленных крыс, которые втайне ненавидят друг друга. Потом представьте, что это гнездо опутано паутиной из чистейшей лжи и по ней снуют ядовитые пауки размером с крысу. И наконец, представьте, что крысиное гнездо находится в яме, кишащей гадюками и ядовитыми жабами.
        -Такой сюжет для картины порадовал бы испанского короля.
        -Я не шучу, потому что гнездо, паутина и яма - это как раз то место, где мы находимся. Верность порождает слухи. Священная клятва легко нарушается, а старая дружба предается ради обещания, которое никогда не будет выполнено. Даже честный человек - коих немного - может лечь спать сторонником одной партии, а проснуться приверженцем другой, потому что его хозяин переметнулся к сопернику, пока он спал. Другими словами: уезжайте отсюда как можно скорее.
        -Я собираюсь покинуть город на закате солнца, а может, и раньше.
        -Хорошо. - Арнольд поклонился. - Да поможет вам Бог.
        -Осторожнее, когда будешь идти через двор.
        Де Торси улыбнулся и так, с улыбкой, и направился к двери.
        -Грегуар. - Тангейзер указал на Кристьена Пикара. - Посмотри на человека, который разговаривает с капитаном. Он держит руки, как обезьяна.
        Мальчик улыбнулся своей жутковатой улыбкой и кивнул.
        -Ты его видел раньше? Этого человека-обезьяну?
        Грегуар снова кивнул.
        -Где? - спросил иоаннит.
        -Напротив «Красного быка», у коллежа.
        -Хорошо. До того, как мы поели, или после?
        -После. Когда девушки несли свои ведра.
        -Ты уверен? Раньше, чем мы пошли в Большой зал и купили тебе башмаки?
        -Да, гораздо раньше. До того, как девушки привели нас к своей мастерской.
        -Молодец. Стань у дверей и смотри, как юный Арнольд пересекает двор. Если у него возникнут неприятности, дашь мне знать.
        Затем Матиас подошел к Доминику и, опуская всякие любезности, сказал:
        -Мне нужно поговорить с этим парнем. Малышом Кристьеном.
        Его грубость была намеренной, и результат не заставил себя ждать.
        Ле Телье молча проглотил его неучтивость.
        -Пожалуйста. - Он глянул на дверь, из-за которой доносился какой-то шум. - Мне нужно идти.
        Он ушел, даже не взглянув на Кристьена, который с фальшивой улыбкой повернулся к госпитальеру, притворяясь, что видит его впервые:
        -Кристьен Пикар, к вашим услугам, сударь.
        Тангейзер окинул его внимательным взглядом. Что бы там ни было у него с гениталиями, это был кичливый маленький плут. Из тех, кто считает, что преимущество на его стороне. И в данном случае Пикар был прав.
        -Матиас Тангейзер, граф де Ла Пенотье. Как я понимаю, ты можешь сообщить мне, где проживает моя жена, леди Карла, графиня де Ла Пенотье.
        -Да, леди Карла гостит у Симоны д’Обре, - ответил несостоявшийся драматург.
        Рыцарь удивился его прямому ответу.
        -Я был бы благодарен за адрес, - сказал он.
        -Я сам могу вас проводить, сударь, если вы согласитесь немного подождать.
        -А кто такая Симона д’Обре?
        -Вдова Роже д’Обре.
        -Я не знаком ни с вдовой, ни с ее мужем.
        -Роже был торговцем и весьма уважаемым пастором у протестантов Парижа.
        Кристьен умолк, словно ожидая реакцию Тангейзера на новость, что его жену поселили в дом известного гугенота. С учетом обстановки в городе, факт этот был не очень приятным.
        -Продолжай, - сказал иоаннит.
        -Роже был убит в прошлом году во время мятежа в Гастине, в Третью войну. Симона взяла торговлю в свои руки. Она возит золотое шитье из Голландии и имеет хорошую прибыль.
        -Рад за нее. Почему у нее поселили мою жену?
        Пикар по-женски всплеснул руками:
        -Они обе прекрасно играют на музыкальных инструментах, как и все четверо детей д’Обре. А поскольку главная тема королевской свадьбы - это религиозное примирение, то их совместное выступление на балу королевы, своего рода музыкальная аллегория, было расценено как превосходная идея.
        -Кем?
        -Всеми заинтересованными лицами, включая - как мы можем предположить, поскольку она приняла приглашение, - леди Карлу. Но из-за недавних печальных событий бал отменили, а с ним и их с Симоной выступление.
        -Кто придумал эту аллегорию?
        -Боюсь, мне это неизвестно, - покачал головой Кристьен. - Представьте, сюда пригласили больше тысячи гостей. Мне поручили позаботиться о леди Карле, как и о многих других, кто должен был участвовать в празднествах.
        -Это ты решил поселить ее у мадам д’Обре?
        -Нет, нет, нет, - с жеманной улыбкой возразил распорядитель развлечений. - Я всего лишь скромный слуга.
        -А кто?
        -Мне вручили списки и инструкции. Длинные списки. Есть много способов попасть в такой список. Друг, любезность, взятка, долг… Я не могу отвечать за привычки двора.
        Матиас потер глаза. День показался ему очень длинным. Малыш Кристьен лгал, а если точнее, то скрывал правду под грудой общеизвестных фактов. Госпитальер не сомневался, что пройдоха драматург следил за ним сегодня днем, но даже представить не мог, по какой причине. Попытка надавить на него, использовав этот факт, вызовет лишь новый поток лжи. Удовлетворительные ответы можно получить только с помощью боли и страха, но здесь эти средства, к сожалению, неприменимы.
        -Скажи, где мне найти леди Карлу, - потребовал рыцарь.
        -Вы не хотите, чтобы я вас проводил? Через час я буду свободен.
        Такая настойчивость показалась Тангейзеру подозрительной.
        -Проводник у меня есть, - ответил он. - Хватит и адреса.
        Глаза Кристьена забегали, словно он надеялся на чью-то помощь.
        -Для Парижа это достаточно просто, - начал он объяснять. - Идите вдоль реки на восток до Гревской площади, которую вы узнаете по Отель-де-Виль[11 - Парижская ратуша.] и виселицам. Там повернете на север и дойдете до Рю-дю-Тампль. Пройдете мимо старой часовни и маленького монастыря, которые будут справа от вас. Чуть дальше находятся остатки старых городских стен, за которыми расположен сам Тампль. К югу от старых стен, на западной стороне улицы вы увидите три красивых особняка в новом стиле буржуа, построенные не больше десяти лет назад. Ошибиться невозможно - они бросаются в глаза изобилием стекла. Средний дом выше остальных и имеет двойной фасад. Над дверью резная табличка с изображением трех пчел. Это и есть дом д’Обре.
        -У виселиц повернуть на север, к Тамплю, и искать трех пчел.
        -Да, и вы окажетесь у самой двери. Надеюсь, близость Тампля придаст вам уверенности, сударь. Это крепость рыцарей ордена святого Иоанна.
        -А зачем мне потребуется уверенность?
        -Я просто из вежливости, сударь. Чем еще могу вам помочь?
        -Скажи, как найти коллеж д’Аркур.
        Вряд ли это можно было даже назвать ловушкой, но Малыша Кристьена слова Матиаса застали врасплох. Обман был так распространен в Лувре, что правда могла оказаться лучшей из хитростей.
        -В городе очень много коллежей, сударь. Боюсь, я почти ничего о них не знаю - разве что почти все они находятся на левом берегу.
        -Мне говорили, он где-то рядом с таверной под названием «Красный бык».
        -Таверн в Париже в десять раз больше, чем коллежей, сударь.
        Тангейзер улыбнулся. Больше он ничего не спрашивал.
        Пикар заморгал, словно не понимая, кто кого перехитрил. Он знал, что госпитальеру известно местонахождение обоих зданий, поскольку видел его там. Тем не менее он рискнул не признаваться в этом. Имитация полного неведения, похоже, казалась ему наилучшей тактикой, и Кристьен не отступал от нее.
        -Хотите, чтобы я навел справки, сударь? - предложил он.
        -Я сам все узнаю, можешь не сомневаться.
        В менее людном месте иоаннит приступил бы к дознанию немедленно. Вранье Кристьена подтверждало, что тот следил за Тангейзером до его встречи с Рецем. Вероятно, служитель из коллежа отправил ему посыльного, пока Матиас ел. Что же такого натворил Орланду, чтобы спровоцировать эту слежку? Но любопытство могло подождать. Тангейзеру не терпелось увидеть Карлу, а названный адрес выглядел вполне правдоподобно.
        -И последнее, но очень важное, - сказал он. - Ваши обезьяны умирают от жажды.
        -Мои обезьяны, сударь?
        -Позаботься, чтобы их напоили и покормили. Немедленно.
        Кристьен поклонился и отошел на безопасное расстояние, а затем повернулся и поспешил прочь.
        Рыцарь же услышал шаги и бряцание оружия.
        -Вот где эта свинья! - прозвучал за его спиной чей-то голос.
        Повернувшись, госпитальер оказался лицом к лицу с довольно странной компанией.
        Четверо одетых в черное гугенотов в угрожающих позах: старший - тот самый забияка со двора, младший, юный подросток, и два шотландских гвардейца в своих красно-зелено-белых мундирах по обе стороны от них. Чуть впереди и сбоку Доминик Ле Телье, злое лицо которого не предвещало ничего хорошего. Один из гугенотов держал Грегуара, обхватив его сзади за шею.
        -Столько мужчин на беспомощного мальчишку! - усмехнулся Тангейзер. - Отпустите его.
        -Эти благородные дворяне… - начал Ле Телье.
        -Пусть эти благородные дворяне отпустят парня.
        Гугенот толкнул Грегуара вперед. На его щеке краснел след от удара.
        -Все в порядке, приятель? - Тангейзер взял мальчика за плечо.
        Тот кивнул.
        -Стань за моей спиной, - велел Тангейзер и повернулся к Доминику. - И который из этих доблестных воинов его ударил? Или это решили размяться шотландские гвардейцы?
        -Негодяй получил заслуженное наказание. Он меня оскорбил.
        -Можешь повторить, что он сказал?
        Ле Телье вытаращил глаза.
        -Хватит, - прорычал забияка со двора. - Перейдем к делу.
        -Подожди своей очереди или вытаскивай меч, - ответил Матиас и снова посмотрел на Доминика. - Грегуар мой лакей. Если его требуется наказать, я сделаю это сам.
        Ле Телье склонил голову:
        -Я не знал, сударь. Приношу свои извинения.
        -Тогда к делу.
        -Эти благородные дворяне утверждают, что вы их оскорбили.
        -Всех четверых? И когда это я успел?
        -Они братья. Оскорбление одного - это оскорбление всех.
        Длинный текст дуэльного кодекса был предназначен - подобно законам рыцарства и правилам ведения войн - для сохранения иллюзий тех, кто считал себя слишком цивилизованным для открытого насилия. Согласно кодексу, оскорбление могло быть нанесено словом или действием, и поскольку обе категории могли толковаться очень широко, поединки были весьма распространены. Тангейзер никогда не дрался на официальной дуэли, предпочитая решать дело без дурацкого ритуала. Но в отличие от насилия, творимого низшими сословиями, дуэль находилась под защитой закона, и госпитальеру это было на руку.
        Доминик тем временем указал на забияку:
        -Бенедикт…
        -Оставим его имя тому, кто будет делать надпись на его надгробии, - перебил его Матиас.
        Подобная неучтивость еще больше разъярила братьев.
        -Господин Бенедикт, - продолжил Ле Телье, - утверждает, что вы нанесли ему травму бесчестным, коварным и унизительным способом. Поэтому он имеет право без всяких обсуждений и расследований вызвать вас на поединок - если только вы не откажетесь от дуэли, возместив причиненный ущерб.
        Тангейзер подумал о Карле - она бы это не одобрила. Если официальное извинение, пусть неискреннее, разрешит конфликт, он должен извиниться, ради нее. Рыцарь сглотнул:
        -И какая же сатисфакция нужна благородному дворянину?
        В его устах «благородный дворянин» прозвучало как «дерьмо», и это не укрылось от присутствующих.
        Бенедикт шагнул вперед:
        -Отрубить себе указательный палец правой руки.
        Тангейзер почувствовал облегчение, словно сбросил с плеч тяжелый груз.
        -А если я откажусь? - поинтересовался он.
        -Отказ будет означать, что я лжец, - ответил Бенедикт. - А поскольку жить с таким клеймом невозможно, смерть должна забрать одного из нас.
        Вперед выступил другой брат.
        -Однако, - заговорил он, - поскольку вышеупомянутая бесчестная травма не позволяет моему брату участвовать в дуэли, то я, Октавьен, заявляю о своем праве драться вместо него.
        Тангейзер вновь посмотрел на Доминика:
        -И это жульничество считается законным?
        -Младшие братся часто дерутся вместо старших, - пожал тот плечами.
        -Подумайте о предложении моего брата, - сказал Октавьен. - Я убил пятерых на дуэлях.
        -Пятерых? - иоаннит повернулся к Бенедикту. - Я, конечно, весь дрожу от страха, но позволь всем взглянуть на твое увечье, а то кое-кто может ошибочно посчитать тебя трусливым сукиным сыном.
        Пострадавший помахал указательным пальцем перед лицом Матиаса. Палец распух до размеров шпульки с нитками и посинел. Тангейзер схватил его и вывернул. Громкий треск вместе с воплем Бенедикта эхом отразились от стен вестибюля. Госпитальер почувствовал, как под его рукой рвутся сухожилия. Его жертва рухнула на колени, стуча зубами, а сам он посмотрел на Октавьена:
        -Этот глупец получил сатисфакцию, которую заслуживает. Ты не глуп и понимаешь, что все это ерунда. Уходи, или я тебя убью. Подумай о пареньке.
        Тангейзер кивком указал на охваченного ужасом белокурого подростка.
        Гугенот, только что хваставшийся победой в пяти дуэлях, тоже посмотрел на мальчика. Решимости у него явно поубавилось.
        -Октавьен!
        Ярость Бенедикта была сильнее боли. Матиас ударил его коленом в подбородок, и он распластался на полу. Октавьен побледнел, и его ладонь легла на рукоять рапиры.
        -Хотите все прослыть трусами? - спросил Доминик. - Или вызов остается в силе?
        Тангейзер перевел взгляд на него, и он отступил за спины своих гвардейцев.
        -Вызов остается в силе, - подтвердил Октавьен.
        -Тогда выбор времени, места и оружия за мной, - сказал госпитальер.
        Никто не стал возражать против этого правила дуэльного кодекса.
        -Сию минуту, во дворе, вон тем оружием, - Тангейзер указал на две прикрепленные над дверью булавы - шары на цепи, с обитой железом рукояткой. Октавьен что-то пробормотал и побледнел еще больше.
        -Я не владею таким оружием, - выговорил он с трудом.
        -Значит, я тебя научу.
        Во дворе толпа освободила квадратную площадку, на которой дуэлянтам предстояло сражаться за свою жизнь.
        Тангейзер отдал меч и кинжал своему малолетнему слуге.
        -Будешь моим секундантом, Грегуар. - Он указал на Октавьена, который совещался с братьями. - Я собираюсь убить этого человека, понимаешь?
        Мальчик кивнул и провел языком по своей раздвоенной губе.
        -Если кто-то еще войдет в квадрат, ты должен принести мне меч. Беги изо всех сил. Держи его крепко за ножны, рукояткой ко мне. Покажи, как ты будешь это делать.
        Грегуар скинул новые башмаки. Из дыр в чулках на его ногах торчали пальцы с кровавыми мозолями. Набрав воздуха в грудь, он взял меч за ножны и протянул рукоятку Тангейзеру:
        -Так?
        -Превосходно. Из тебя выйдет отличный секундант.
        -Вы умрете, сударь?
        -Не сегодня.
        Госпитальер взял булаву и проверил надежность звеньев позвякивающей цепи. Шарнир на верхнем конце рукояти был прочным, но тугим от долгого бездействия. Соскоблив немного парижской грязи с сапога, Тангейзер смазал соединение. На поверхности тусклой железной сферы размером с крупное яблоко торчали тупые пирамидальные шипы. Такую разновидность булавы применяли против пластинчатых доспехов. Это оружие не было особенно популярным, поскольку требовало специального навыка.
        Матиас ни разу в жизни им не пользовался. Он выбрал булаву только потому, что сам выбор, а также видимость, что он умеет с ней обращаться, сокрушат Октавьена еще до того, как начнется поединок. Братья окружили его противника, громко жалуясь на несправедливость, что еще больше подрывало его дух. Бенедикт всхлипывал, и на этот раз не от боли. Он просил прощения.
        Солнце опустилось за крышу восточного крыла, окрасив новую черепицу и дымоходы в кроваво-красный цвет. Тангейзер взял булаву в левую руку и сделал круговое движение. Шарнир провернулся. Затем иоаннит повернулся спиной к заходящему солнцу и шагнул вперед. Толпа смолкла. Он опустился на одно колено, перекрестился и снова встал. Почувствовав, что все смотрят на него, рыцарь медленно повернул голову и окинул взглядом собравшихся во дворе гугенотов:
        -Октавьен хочет драться в темноте?
        Противник Матиаса отделился от братьев, которые похлопали его по спине. Слова их последних напутствий утонули в сгущающемся сумраке. Приблизившись, он взмахнул булавой снизу вверх, а когда она описала дугу за его головой, слегка наклонился вперед для большей устойчивости. Стало ясно, что Октавьен будет целить в ноги - лучшая тактика из возможных. Он обошел Тангейзера справа, пытаясь маневрировать, в чем, вероятно, был мастером, однако теперь едва не споткнулся.
        Госпитальер продолжал идти вперед, держа булаву в левой руке у груди. В этой схватке он имел преимущество и поэтому смотрел Октавьену прямо в глаза. Будь он слабой стороной - а такое с ним случалось, и не раз, - то смотрел бы на губы противника, потому что глаза того, кто сильнее тебя, подобны затягивающей черной пропасти. Октавьен, как видно, не усвоил этого урока и пытался выдержать взгляд Тангейзера. Матиас приблизился к противнику - теперь их разделяло не больше трех ярдов. Гугенот по-прежнему пытался зайти с фланга, вращая свое оружие: похоже, в данном случае булава управляла человеком, а не человек булавой, и этого человека все больше и больше озадачивал тот факт, что иоаннит не поднимал собственное оружие.
        Тангейзер продвигался мелкими шагами, левая нога впереди правой.
        -Сдавайся, - предложил он.
        Октавьен моргнул. Губы его сжались, указывая на то, что он готовится нанести удар. Он целил в бедро противника, как и ожидалось, но начал движение слишком рано, не сумев сделать так, чтобы цепь все время оставалась натянутой. Цепь звякнула, и удар получился медленным. Госпитальер убрал левую ногу, так что булава пролетела в нескольких дюймах от нее, и перехватил железный шар своего оружия правой рукой. Правая рука Октавьена, увлекаемая инерцией тяжелого снаряда, опустилась к животу. Он раскрылся, словно проститутка на кишащем вшами матрасе.
        Матиас перенес вес тела на левую ногу и ринулся вперед, удерживая железный шар у основания шеи - так артиллеристы иногда соревнуются в бросании пушечных ядер. Октавьен все видел, но ничего не мог сделать. Вложив в удар вес всего тела, Тангейзер обрушил шар булавы на лицо противника.
        Удар был такой силы, что рука дрогнула, но госпитальер напряг мышцы плеча и довел движение до конца. Октавьен глухо вскрикнул и рухнул на землю. Тангейзер наклонился над ним. Железный шар раскроил левую половину лица гугенота от челюсти до лба. Глаз, похоже, был вдавлен в череп. Тупые шипы разорвали кожу и мышцы щеки, сквозь остатки которой виднелись окровавленные зубы.
        -Хирурги зашивали и не такое. Сдавайся, - снова посоветовал иоаннит.
        Раненый покачал головой. Матиас оглянулся на кольцо из стоявших рядом суровых мужчин. Все молчали. Братья, похоже, были в шоке. Тангейзер взял рукоятку булавы правой рукой и поднял оружие.
        -Я в третий раз предлагаю ему сдаться. - Он повернулся к Октавьену. - Сдавайся.
        Тот снова покачал головой.
        Тангейзер прикидывал, какой силы должен быть удар, чтобы пробить череп упрямца. Но его мышцы неожиданно отказались это делать. Мораль тут была ни при чем - просто рука решила, что с нее хватит. И с ее хозяина тоже. Матиас повернулся к Грегуару, но мальчик вдруг сорвался с места и побежал к нему.
        Мальтийский рыцарь оглянулся. К нему с искаженным яростью лицом неуклюже бежал Бенедикт, держа оружие в левой руке. Из его горла вырвался рев. Услышав этот звук, остальные братья присоединились к нему.
        -Позор! - крикнул кто-то из толпы.
        Тангейзер повернулся на шлепанье босых ног Грегуара, который уже протягивал ему меч.
        -Храбрый мальчик. Беги назад, - быстро сказал он и резко развернулся, готовясь отразить атаку Бенедикта. Тот мчался сломя голову. Рапиру он держал в вытянутой руке, собираясь пронзить врага. Матиас подпустил его ближе, шагнул в сторону и парировал удар - его более тяжелый меч отбросил рапиру к туловищу гугенота. Тот по инерции проскочил мимо. Госпитальер развернулся вслед за ним, так, чтобы его движение совпадало с направлением вращения булавы, и обрушил железный шар на внутреннюю сторону левой лодыжки своего нового противника. От удара кость раскололась, словно фарфор, и Бенедикт, вес тела которого приходился на эту ногу, упал лицом вниз.
        Тангейзер оглянулся на третьего брата, который приближался к нему сзади с мечом в правой руке и кинжалом в левой. Ни ярости, как у Бенедикта, ни сноровки, как у Октавьена, у этого человека не было. А может, он знал, что поступает подло, и колебался. Иоаннит шагнул влево, защищаясь и парируя выпад, и взмахнул булавой, вложив в удар всю свою силу. Железный шар описал дугу и угодил третьему брату в ухо. Череп его треснул, и глаз вывалился из глазницы вместе с кровавыми сгустками. Под одобрительные крики и свист толпы безжизненное тело рухнуло на землю. Тангейзер повернулся к четвертому брату.
        Это был подросток, не старше четырнадцати лет. Он стоял, сжимая в руке меч, и широко раскрытыми глазами смотрел на смерть братьев. У него было красивое лицо. Потом паренек посмотрел на Матиаса, не зная, что ему делать. Госпитальер подошел к Бенедикту, который сидел в луже крови и тяжело дышал, словно раненый зверь:
        -Умри в крови своих братьев, которую ты пролил.
        Удар булавой был страшен - от такого могло расколоться бревно, но на этот раз рука Тангейзера не дрогнула. Шипы глубоко вонзились в череп гугенота, и железный шар застрял в его голове, словно рос прямо из нее. Тангейзер отпустил рукоятку булавы, и Бенедикт, падая, потянул ее за собой.
        Октавьен захлебывался кровью, лившейся в горло из раздробленного лица. Матиас заколол его ударом в сердце. Потом он повернулся к подростку. Ему не хотелось причинять парню вреда: наоборот, иоаннит стремился проявить уважение, приличествующее ситуации.
        -Для тебя в этом нет бесчестья, - объявил он. - Заключим мир?
        Подросток не отвечал. Ошеломление вытеснило его горе.
        -Скажи, как тебя зовут? - спросил Тангейзер.
        -Юстус. - Голос парня дрогнул. - Они, мои братья, называли меня Юсти. Я младший.
        -Вложи меч в ножны, Юсти. И возвращайся к своим гугенотам.
        Юноша сжал губы, борясь со своими чувствами. Его меч с лязгом упал на землю.
        -Подними, - сказал госпитальер. - Покажи им, что у тебя есть гордость. И иди.
        Плечи юноши дрожали. Тангейзер кивком указал на упавший меч. Юсти поднял его и вложил в ножны. Потом он повернулся и, спотыкаясь, пошел прочь. Матиас сплюнул подкатившую к горлу желчь и посмотрел на приближавшегося к нему Доминика Ле Телье, которого сопровождали два гвардейца. Гугеноты начали расходиться. Доминик остановился перед ним.
        -По правилам дуэльного кодекса тела принадлежат вам. Можете поступить с ними, как пожелаете.
        -Скормите их собакам.
        -Воля ваша.
        Ле Телье кивнул гвардейцам. Но вместо того, чтобы заняться трупами, они встали по обе стороны от Тангейзера, с алебардами на изготовку. К их удивлению, рыцарь отступил назад и, описав дугу, занял позицию на одной линии с ними. По сравнению с мечом алебарда - медленное оружие, и ее лучше всего использовать при совместных действиях или против нескольких противников. Оба гвардейца не производили впечатления искусных или даже относительно опасных бойцов. Со своей позиции Матиас мог без труда достать колени первого, а затем обрушиться на второго. Первый, похоже, это понимал.
        -Объясните, в чем дело, или вам придется отвечать за последствия, - заявил им госпитальер.
        -Стоять, - приказал Доминик, и гвардейцы застыли в своей невыгодной позиции.
        Тангейзер описал полукруг, надеясь, что гвардейцы не двинутся с места, и его расчет оправдался. Когда он приблизился к Ле Телье на расстояние атаки, тот понял свою ошибку, но отступать ему уже было некуда.
        -Вы арестованы, - громко сказал он.
        -Я не нарушал закон, - возразил иоаннит.
        -Это ради вашей защиты.
        -Защиты от кого?
        -Эти люди отведут вас в помещение - уверяю вас, вполне удобное.
        Матиас взмахнул мечом, кровью Октавьена прочертив полосу на груди Доминика. Тот поморщился. Гвардейцы напряглись, но Ле Телье проглотил оскорбление. Его хозяин, кем бы он ни был, мог с полным правом гордиться самообладанием своего подчиненного. Тангейзер же хотел, чтобы его самого считали вспыльчивым человеком.
        -Я не сдам оружие никому, кроме своего господина Анжу, - заявил он.
        Этот намек на знакомство с братом короля заставил Доминика задуматься.
        -Благородному человеку даже под арестом можно оставить меч. Лакея тоже. Даю слово - больше никакого кровопролития.
        -Скажите, кому вы служите.
        -Не могу.
        Госпитальер поднял меч и приставил его к горлу Ле Телье.
        -Вам достаточно знать, что на ваше милосердие я надеюсь больше, чем на его, - с усилием выговорил тот.
        Тут явно плетется какая-то интрига, понял рыцарь. Но кем и с какой целью? Доминик - лишь средство. Как и Малыш Кристьен. Тангейзер может убить всех гвардейцев - это даже проще, чем братьев-протестантов. Сомнительно, чтобы кто-то из свидетелей попытался преградить ему путь со двора. Но тогда он станет беглецом. Жаркой ночью, в незнакомом городе, где его единственные друзья - это мальчишка-конюх и две девочки-подростки. Может, обратиться к Арнольду или Рецу? Но у них собственных дел по горло, и на их помощь рассчитывать не стоит. К тому времени Ле Телье успеет собрать столько гвардейцев, что со всеми Тангейзеру не справиться.
        Кроме того, его побег автоматически поставит под удар Карлу - ее разыщут и будут допрашивать. Что такое допрос в Париже, лучше даже не представлять. Они знают, где искать его супругу, и вряд ли он сумеет найти ее раньше, чем преследователи. Матиас видел, что Кристьен наблюдает за ним из дверей. Если убить этих троих, уродец драматург поднимет тревогу.
        Госпитальер подавил инстинкт, побуждавший его ринуться в драку. Нужно делать то, что лучше для жены. Если они задержат его, хотя бы на некоторое время, Карла будет в безопасности. По крайней мере, в таком же положении, как теперь - что бы это ни означало. Мысль об Алтане Савасе немного успокоила иоаннита.
        -Где меня будут содержать? - сдался он наконец.
        -Благородных арестантов содержат в восточном крыле, - с облегчением отозвался Доминик.
        Тюрьма оказалась роскошнее, чем дом Тангейзера, - целая квартира с гостиной, кабинетом и спальней. У короля были причины для ареста многих знатных людей. Одни отправлялись отсюда на эшафот, других отпускали, возвращая им высокие должности. Самого Колиньи один раз приговорили к смертной казни, прежде чем он добился благоволения короля. Нет смысла озлоблять врага, который однажды может стать союзником, бросая его в темницу вместе с чернью. Таков естественный порядок вещей.
        Уже стемнело, и комнату освещали свечи. Матиас обнаружил кувшин с водой и таз. Утолив жажду, он смыл с рук кровь. Рано или поздно объявится тот, кто все это спланировал. А пока нет смысла гадать, кто это такой. Тангейзер очень переживал за Карлу, но до сих пор ей удавалось справляться без него - по крайней мере, он на это надеялся. В кабинете на письменном столе нашлись бумага, перо, чернила и воск. Единственный человек, которому можно хоть немного доверять, - это Гузман. Иоаннит сомневался, что его испанский друг умеет читать, но если волею судьбы письмо попадет ему в руки, он попросит кого-нибудь прочесть. Поразмыслив, Матиас написал записку на итальянском и на французском:
        «Гузман, дружище, меня арестовали и заперли на втором этаже восточного крыла. Освободи меня как можно скорее. Буду твоим должником. Твой брат из Кастильского бастиона - Тангейзер».
        Он запечатал записку воском, а на внешней стороне написал: «Альберу де Гонди, герцогу де Рецу».
        Немногие отважатся вскрыть печать, если письмо предназначено Рецу. Тем лучше.
        Затем госпитальер опять подумал о жене. Не следовало ему отправляться в Северную Африку в такие неспокойные времена! Но неужели из-за ребенка земля должна остановить свое вращение? Матиас плохо помнил, как Малыш Кристьен объяснял дорогу к дому Карлы. Он попросил Грегуара напомнить ему описание дороги, но мальчик не присутствовал при том разговоре. Виселицы, церковь, пчелы… Симона, вдова гугенота-подстрекателя, - все это спуталось у рыцаря в голове.
        -Грегуар, где находятся виселицы? - спросил он слугу.
        -На Гревской площади, сударь.
        Гревская площадь. А от нее на север на Рю-дю-Тампль. Он все вспомнил! Красивый дом с двумя фасадами. Три пчелы над дверью. На западной стороне улицы. Симона д’Обре. Иоаннит записал все на листе бумаги, после чего с облегчением отложил перо.
        -Грегуар, у меня для тебя поручение, достойное Геркулеса, - позвал он своего лакея.
        -Геркулеса?
        -Героя огромной силы и храбрости.
        -Я не очень сильный.
        -В данном случае требуется храбрость, а ее у тебя в избытке. Готов?
        -Да.
        Мальчик снова надел башмаки. Тангейзер заправил ему рубаху в штаны и разгладил все складки. Потом он вымыл ему лицо и пригладил волосы влажным шейным шарфом. На пажа герцога Анжуйского парень, конечно, и теперь не похож, но и за попрошайку с улицы его тоже не примут.
        -Помнишь Гузмана, большого испанца, который ехал на запятках кареты?
        Грегуар кивнул.
        -Мне нужно, чтобы ты его нашел и передал это письмо. Приведи Гузмана сюда, и он меня освободит.
        Тангейзер протянул записку, и ребенок взял ее с таким почтением, словно это была частица Креста Господня.
        -Ты должен идти по коридорам с таким видом, будто делаешь это каждый день. Держи письмо перед собой - вот так. Если тебя кто-то остановит, покажи ему имя, написанное снаружи. Рец - очень влиятельный человек, и я надеюсь, никто не захочет вмешиваться в его дела. Если тебе начнут задавать вопросы, читай «Аве Мария».
        -«Аве Мария»? Молитву Богородице?
        -Совершенно верно. Как можно громче и выразительнее. - Вряд ли собеседник поймет хотя бы слово, был уверен Матиас. - Помнишь первое роскошное здание, через которое мы входили?
        -Там, где люди с собаками на шее?
        -Да. Это Павильон короля. Скорее всего, именно там находится Рец - наверху, совещается с королем, - и там ты найдешь Гузмана, если вообще его разыщешь.
        -Я его найду.
        -Если не выйдет, не думай, что подвел меня.
        -Я вас не подведу.
        -Хороший мальчик.
        Заключенный вызвал стражника, дернув за цепочку рядом с массивной дверью - другой конец этой цепочки был прикреплен к колокольчику.
        -У моего пажа срочное сообщение для Альбера де Гонди, герцога де Реца.
        Стражник хмуро посмотрел на Грегуара, который держал письмо, словно талисман.
        -Назови свое имя, - сказал Тангейзер. - Сегодня днем я виделся с Рецем. У него вспыльчивый характер.
        Подобно всем низшим чинам, стражник уважал туманные намеки.
        -Я прослежу, чтобы вашего пажа немедленно пропустили, - пообещал он.
        Иоаннит сунул ему серебряный франк и махнул Грегуару, чтобы тот следовал за стражником.
        -Удачи, парень.
        Юный лакей поклонился. Дверь за ним закрылась, и в замке повернулся ключ.
        В спальне было темно. Свечи, горевшие в гостиной, позволяли разглядеть кровать. Тангейзер так устал, что почти обрадовался тюремному заключению. Он отстегнул оружие, снял камзол, лег на кровать и уснул.
        Глава 4
        Набат
        Карла проснулась третий раз за ночь и, вздохнув, потянулась за ночным горшком. Луна сияла так ярко, что ее свет можно было перепутать с занимающейся зарей. Как обычно, болела поясница, ребра и много чего другого, зато боль, иногда отдававшая в ногу, утихла. Графиня де Ла Пенотье прижала ладонь к животу, в котором спал ребенок. Ей не хотелось еще раз его будить.
        Она не сомневалась, что вынашивает сына. Повороты и толчки малыша - нетерпение поскорее выйти в большой мир - казались ей чисто мужскими. Она подумала о Матиасе, в сотый раз за день, и улыбнулась. Мальчик это или девочка, но ребенок унаследовал характер ее мужа. Женщина представляла их обоих, отца и ребенка, связанных через нее. Эти мысли помогали ей рассеивать грусть. Помогали переносить отсутствие Матиаса. Помогали сохранять его живой образ в сердце до того дня, когда она снова окажется в его объятиях, в его полной власти.
        Карла отбросила простыню, влажную от пота, спустила ноги с кровати и с трудом села. Она привыкла считать себя сильной, но в последнее время вес ребенка казался ей огромным - как и выпирающий живот. Графиня не переставала удивляться изменениям, которые происходили с ее телом. Подтянув ночную рубашку вверх, она сунула ладонь под грудь, которая тоже заметно увеличилась. По ее подсчетам, шла тридцать восьмая неделя беременности. Опираясь на руки, Карла присела рядом с кроватью. Положение на корточках было одним из немногих, в которых ей было удобно. Потом женщина подвинула под себя ночной горшок и облегчилась. Мочи было немного. Наверное, через час придется снова вставать. Ей рассказывали, что некоторые женщины наслаждаются беременностью, но Карла не принадлежала к их числу.
        Она снова задвинула ночной горшок под кровать, но осталась сидеть на корточках. Теперь графиня окончательно проснулась, потому что в животе у нее в очередной раз все напряглось. За последние несколько дней она привыкла к этим ощущениям: ребенок опустился глубже, и форма живота изменилась. Два дня назад она заметила на ночной рубашке розоватую слизь. Карла не собиралась рожать в Париже, но, видимо, придется. Она не волновалась, а, скорее, чувствовала радостное волнение и облегчение от того, что суровое испытание беременностью подходит к концу.
        Здесь к ней хорошо относились. Симона была очень добра. Повитуха, принимавшая четырех детей хозяйки дома, была готова помочь гостье в любой момент. Известный хирург месье Гийемо, протеже Амбруаза Паре, приходил днем раньше и заверил, что вмешается в случае осложнений. Однако, по его же словам, Карла была сильной женщиной, а ребенок лежал правильно, и кроме того, ее предыдущие роды прошли без осложнений.
        Приглашение выступить в качестве музыканта на балу королевы, которое показалось графине привлекательным, совпало с одним из периодов прилива сил и радостного настроения, несколько раз случавшихся с ней во время беременности. Карла думала, что Матиас вернется и будет ее сопровождать - приглашение было адресовано им обоим. Когда же он не вернулся, а за ней прибыл официальный эскорт - шесть всадников под командованием Доминика Ле Телье, - долг вежливости заставил ее пуститься в путь без мужа.
        Путешествие организовали так, чтобы не переутомлять знатную итальянку, - отличные условия в местах ночевки, прекрасная погода. Она очень любила ездить верхом, а кроме того, выяснилось, что в седле ей удобнее, чем когда она стоит, сидит или лежит. Карла наслаждалась поездкой, и ей казалось, что ребенок тоже получает удовольствие от своего первого приключения. В Париже она жила уже десять дней.
        Боль - не очень сильная - прошла, но Карла впервые заметила, что матка расслабилась не полностью. Значит, уже скоро. Это хорошо. Она встала, стянула мокрую от пота ночную рубашку и бросила ее на кровать. Легкие схватки разбудили ребенка. Карла не только чувствовала его, но и видела - он шевелился, и на животе появлялись выпуклости. Наверное, это ножка или плечико. Она засмеялась. А потом вдруг почувствовала себя одинокой - рядом не было Матиаса, чтобы вместе с ней насладиться этим зрелищем.
        Графиня не могла не думать о муже. Чем бы она ни занималась, тревога за него ни на минуту не покидала ее, но после отъезда в Париж Карла больше не сердилась, что он все не возвращается. Именно гнев на него заставил ее принять предложение французского двора. Но ведь она выходила за Матиаса, прекрасно зная род занятий и азартную натуру этого человека. Три года ее второй муж пытался войти в роль деревенского жителя и учился управляться с арендаторами, скотом, садами и виноградниками, поначалу с удовольствием учась у нее новому делу. Но неспешный круговорот природы - женщина это видела - начинал его раздражать. В сердце Матиаса природа заложила более быстрые ритмы коммерции и войны. В конце концов он стал похож на медведя на цепи, и Карла, понимая, что им предстоят долгие разлуки, все-таки убедила мужа заняться тем, что ему по душе. Тем не менее его последняя поездка сначала обидела ее, потом разозлила, а теперь начала беспокоить. Но сделав над собой усилие, Карла отогнала от себя эти мысли.
        Она подошла к окну, выходившему во двор.
        Оба створных окна итальянка держала открытыми, надеясь, что летние муслиновые занавески защитят ее от мошкары. Луна была почти полной. Она парила в западной части неба среди многочисленных звезд, заливая серебристо-зеленым светом густое черное пятно Вилля. Интересно, подумала Карла, правда ли, что полная луна может свести человека с ума? Глядя на ночное светило, она почувствовала, что к ней подступают галлюцинации. Ее комната находилась на третьем этаже. Оттуда была видна башня Сен-Жак. С заходом солнца весь город погружался во тьму, но в местах наибольшего скопления людей светились желтые точки.
        Когда Карла, привыкшая к деревенской жизни, оказалась в Париже, она физически ощущала тяжесть присутствия огромного количества людей, даже когда оставалась одна в комнате. Словно их души сливались в единое существо, как капли воды, собираясь вместе, образуют море. Это было волнующее и одновременно пугающее ощущение. Что произойдет с ее лодкой в этом человеческом море: затянет ее под воду и разобьет или вознесет на гребень волны, где она останется в одиночестве? Впрочем, через десять дней присутствие массы людей ощущалось уже не так остро. Не случилось ни кораблекрушения, ни одиночества - волны просто приняли женщину к себе.
        Париж одновременно отталкивал и очаровывал итальянку, причем постепенно очарование брало верх. Через четыре дня она перестала чувствовать запахи, несмотря на то что поливала свою одежду духами. Жители Парижа, независимо от положения в обществе, жили так жадно, словно каждый день мог стать для них последним. Энергия города завораживала, а небрежная жестокость вызывала смятение. Больше всего Карла волновалась за Орланду, своего сына. Он был где-то там, в ночи, и она не знала где.
        Встреча с ним наполнила ее радостью, какой она не знала последние несколько месяцев. Главной причиной поездки в Париж была вовсе не королевская свадьба - предоставившая повод и эскорт, - а желание обнять сына. Целую неделю они проводили вместе по несколько часов в день. Орланду почти все время ночевал здесь, в особняке д’Обре, хотя из желания продемонстрировать свою мужественность он всегда спал в саду за домом, вместе с Алтаном Савасом.
        Карла была потрясена и даже немного разочарована, обнаружив, что ее сын превратился в настоящего мужчину. Он отсутствовал всего год, но самостоятельная жизнь в столице изменила его гораздо сильнее, чем просто время. Орланду не утратил восторженности, от которой его лицо буквально светилось и которую его мать так любила, но этот свет померк, словно пламя свечи, заслоненное стеклом. В юноше появилась некая задумчивая серьезность, которой не было прежде. Возможно, причиной такой перемены стала безжалостность большого города, хотя Орланду почти ничего не рассказывал о своей жизни за рамками коллежа и занятий. Наверное, это нормально. Карла и сама не раскрывала душу перед родителями. Но больше всего ее беспокоило то, как похож становился сын на своего отца Людовико - не просто крепким телосложением и обсидиановыми глазами, но и мрачной глубиной своего ума.
        Последний раз Карла видела Орланду в пятницу днем, когда он пришел к ней в сильном волнении и сообщил о покушении на адмирала Колиньи и об отмене бала королевы. Графиня предложила ему провести вечер с ней - награда более ценная, чем бал, - но сын сказал, что у него срочные дела, и пообещал вернуться, как только сможет.
        Карла уперлась ладонями в бедра и выгнула спину. Ребенок в ее животе повернулся. Женщина улыбнулась - к внезапной смене настроения она уже привыкла. Страдания по поводу старшего сына подождут. Ей не хотелось никого будить - ни детей в соседней спальне, ни Симону этажом ниже, - но она чувствовала, что ей нужно размяться. Итальянка скучала по ежедневным прогулкам - здесь это было невозможно. Просторные комнаты особняка д’Обре выходили на две стороны, а сам дом был построен в новом стиле, по проекту месье Серсо, и второе окно в дальнем конце спальни находилось прямо над улицей Рю-дю-Тампль. Карла пересекла комнату и облокотилась о подоконник, чтобы ослабить тянущую боль в пояснице. Заметив через полупрозрачную занавеску какое-то движение на улице, она отодвинула легкий муслин.
        На земле, скрестив ноги и прислонившись спиной к стене дома напротив, сидела девочка. Она не шевелилась - ее маленькое бледное личико оставалось совершенно неподвижным, - и в то же время тело малышки как будто подергивалось, причем туловище казалось слишком большим для головы такого размера. Карла моргнула, думая, что ей просто померещилось или что это еще одна странность беременности. Потом она снова посмотрела на девочку. Что-то отделилось от ее тела и метнулось прочь.
        Графиня отвернулась, вздрогнув от отвращения.
        Тело девочки было покрыто крысами.
        Почувствовав мурашки на коже, женщина обхватила ладонями живот. Кажется, ее страх не передался ребенку. Тогда она осмелилась взглянуть за окно снова. Так и есть. Подергивание маленькой парижанки объяснялось живой шубой из крыс. Однако, к своему облегчению, Карла обнаружила, что они не нападали на девочку. Наоборот, та пребывала в полном согласии с этими существами. Более того, голова девочки была откинута назад, словно в экстазе. Ее руки скользили среди животных, гладили их коричневые шкурки - так гладят домашнего питомца или возлюбленного. Графиня отошла от окна и сглотнула, чтобы подавить подступающую тошноту. Стакан воды - вот что ей теперь было нужно.
        Мысли о крысах прервали двое мужчин, вынырнувших из переулка с той стороны дома, где сидела девочка. Карла еще немного отступила от окна, продолжая наблюдать.
        У одного из мужчин были такие огромные плечи и голова, что он раскачивался при ходьбе, словно пытался сохранить равновесие. Карла вспомнила о титанах из греческих мифов, детях Геи, которые когда-то правили миром, а потом были свергнуты богами. На мужчине были зеленые штаны и желтая рубаха, а лицо его оставалось в тени. Второй незнакомец был тощим, как палка, с волосами, собранными на затылке в «конский хвост». У обоих за поясом виднелись ножи.
        Судя по поведению этих людей, они задумали что-то недоброе. От них исходила такая бурная энергия, что с ней не могла бы сравниться даже любовная страсть. Такую энергию излучали разве что хирурги у операционного стола. Во время осады Мальты Карла видела сотни людей в таком состоянии - военачальников, минеров, тех же хирургов…
        Похоже, мужчин ребенок с крысами не беспокоил.
        Девочка вскочила. Поток грызунов устремился вниз с ее тела и растворился в темноте со скоростью прерванного сна, оставив после себя лишь странную ауру. «Титан» заговорил с девочкой, указывая на небо над особняком д’Обре.
        У Карлы все похолодело внутри.
        Объектом их планов был дом, в котором она находилась.
        Любительница крыс подняла голову и посмотрела на крышу прямо над окном итальянки, так что той захотелось проследить за ее взглядом. Потом девочка энергично затрясла головой и сказала: «Нет». Мужчина с «конским хвостом» закричал на нее и отвесил ей пощечину такой силы, что та упала. Карла скривилась. Потом ей пришлось снова поморщиться, когда «титан» схватил своего спутника за «конский хвост» и ударил его головой о стену. От падения этого человека удерживала только рука силача. «Титан» что-то прошептал ему на ухо и отпустил.
        Девочка встала, выслушала инструкции «титана» и на этот раз кивнула. После этого она вытащила из-за пояса маленький нож и протянула ему. Мужчина с «конским хвостом» взял ее под тонкую, как хворостинка, руку, и они двинулись по улице на юг.
        «Титан» же еще раз окинул взглядом особняк д’Обре. Карла не видела его лица - только очертания огромного, гладко выбритого подбородка. Он поднял голову. На долю секунды графине показалось, что мужчина смотрит прямо на нее. Она сделала еще один шаг назад. Незнакомец повернулся и исчез в переулке. Освещенная луной улица опустела, но гигант оставил после себя самого жуткого из всех возможных гостей. Не просто страх, а предчувствие катастрофы.
        Карла принялась расхаживать по комнате, изо всех сил стараясь успокоиться. Она убеждала себя, что подсмотренная сценка может быть всего лишь фрагментом жизни этого неспокойного города. Но «титан» не просто смотрел на особняк д’Обре: он изучал дом. Карла поспешила к окну, выходящему во двор, и выглянула наружу.
        Из имения Ла Пенотье ее сопровождал Алтан Савас. Серб, бывший раб на галерах, выкупленный Матиасом у мальтийских рыцарей четыре года назад. Подобно самому Матиасу, он когда-то был янычаром у турецкого султана и теперь пользовался абсолютным доверием своего господина - такой чести удостаивались немногие, причем из живых больше никто. Несмотря на трехнедельное совместное путешествие с юга в столицу, Карла понимала, что практически не знает Алтана. Этот человек жил в своем мире. Он молился аллаху, хотя знали об этом немногие. Графиня почти не слышала, чтобы телохранитель говорил по-французски, хотя с Матиасом они могли часами беседовать по-турецки. По просьбе самого Саваса постелью ему служил соломенный матрас в саду. Если Карла правильно поняла его объяснение, наполовину состоявшее из слов, а наполовину - из жестов, он сказал: «Если лев спит в помещении, он не может учуять свою добычу».
        Выглянув из второго окна, женщина увидела, что матрас пуст.
        Она надела платье цвета бледного золота, сшитое по ее теперешней фигуре. Сердце билось так быстро, что мысли у нее путались. Пытаясь взять себя в руки, итальянка принялась заплетать волосы в косу - одно из странных желаний, появившихся у нее во время беременности. Это занятие успокаивало ее, а коса словно придавала сил - она сама не знала почему. Обнаружив, что беременна, Карла перестала стричь волосы - еще один странный каприз, - и теперь они доходили ей до пояса.
        Она открыла дверь и вышла в коридор верхнего этажа. Окна освещали две лестницы, спереди и сзади. Ступеньки вели на чердак, в крошечную спальню, где жила экономка с мужем - Дениза Дидье, бедная родственница Симоны. По другую сторону коридора находилась детская спальня. Карла открыла дверь и заглянула внутрь. Четверо детей д’Обре - Мартин, Люсьен, Шарите и Антуанетта - спали на двух кроватях. Раньше Мартин и Люсьен занимали отдельную комнату: они уступили ее Карле.
        Женщина закрыла дверь. Она снова почувствовала схватки и, тяжело дыша, прислонилась к стене. На этот раз боль была особенно сильной. Карла задумалась о том, что на самом деле происходит у нее внутри. Теперь, глубокой ночью, все воспринималось острее, чем днем. Она видела странных людей на улице. Но в Париже таких легион. Стоит ли будить Симону, спавшую этажом ниже, и пугать ее? И где Алтан Савас? Схватки закончились, оставив после себя слабость.
        Карла вернулась в свою комнату и закрыла дверь. Она выпила воды, а затем еще раз подошла к окну, выходящему на улицу. Рю-дю-Тампль была пуста. Итальянка решила спуститься в сад и уже повернулась к двери, как вдруг услышала грохочущий звук - откуда-то сверху, с фронтона дома. Она бросилась к двери, но сдавленный крик - страх вперемешку с яростью - остановил ее. В камин посыпались кусочки шлака, а затем хлынула лавина сажи. Через секунду из дымохода показались руки, а за ними - локоны волос и голова.
        Из дымохода выскользнуло маленькое, тощее тельце, обнаженное ниже талии.
        Карла удивленно уставилась на крысиную подружку.
        Девочка встала на четвереньки в камине и закашлялась. Грубая шерстяная блуза скользнула вниз, прикрыв ее бедра, покрытые свежими царапинами. Незваная гостья была грязной - впрочем, наверное, немногим грязнее обычного. При спуске она ободрала локти. Длинные вьющиеся волосы были такими сальными, что к ним даже не прилипла сажа. Похоже, они были темно-рыжего цвета, но Карла не была в этом уверена. Девочка опомнилась очень быстро, как животное, и сплюнула черную слюну на ковер.
        Повернувшись, она увидела хозяйку комнаты.
        На перемазанном сажей лице сверкнули серые глаза.
        Графиня замерла в изумлении, но, вдохновленная примером юной парижанки, быстро взяла себя в руки:
        -Ты не ушиблась?
        Крысиная подружка молча встала. Она была очень худой, кожа да кости - вероятно, недоедала, - но оказалась гораздо старше, чем думала Карла, лет девяти или десяти. Она опять закашлялась. Женщина подошла к столу, налила стакан воды и шагнула вперед, протянув его девочке. У той забегали глаза - она бросила быстрый взгляд на Карлу, потом оглядела комнату, потом посмотрела на стакан.
        -Если попробуешь меня остановить, я убью твоего ребенка, - предупредила любительница крыс.
        -Я не буду тебя останавливать.
        Девочка схватила стакан, залпом выпила воду и вернула стакан Карле.
        -Ты спустилась по дымоходу вниз головой? - поинтересовалась та.
        -Гоббо сунул меня вниз головой, и я уже не могла вылезти.
        Маленькая грабительница подошла к окну и выглянула наружу. Она явно боялась - но не Карлы.
        -Я попала не в ту комнату, - пробормотала она с досадой.
        Дымоходы на этой стороне крыши вели в спальню Карлы, в гостиную этажом ниже и в кабинет на первом этаже. Летом камины нигде не топили. Вторая группа дымоходов обслуживала детскую спальню, комнату Симоны и кухню. Итальянка задумалась, сколько может унести такой маленький воришка, но потом догадалась, что девочка собиралась грабить этот дом не одна:
        -Тебя спустили в дымоход, чтобы ты открыла парадную дверь своим друзьям.
        -Заднюю дверь.
        -Гоббо - это тот великан?
        -Нет. Его зовут Гриманд, Инфант Кокейна[12 - Кокейн - сказочная страна изобилия и праздности из средневековых легенд.].
        Маленькая парижанка произнесла нелепый титул с такой истовой серьезностью, словно Карла, услышав его, должна была затрепетать от страха. Не увидев ожидаемой реакции, она оскалилась, сжала кулаки и завыла. Графиня невольно рассмеялась. В девочке было что-то от эльфа, и итальянка была очарована этим. Угрозы воришки ее не тревожили - это лишь отражение мира, в котором та жила.
        -Не смейся надо мной. Когда придет Гриманд, тебе будет не до смеха, - огрызнулась крысиная подружка.
        -Я не хотела тебя обидеть. Просто если бы ты посмотрела на себя в зеркало, то тоже рассмеялась бы.
        -А у тебя есть зеркало?
        -Я позволю тебе им воспользоваться, если скажешь, как тебя зовут. Я Карла.
        -Эстель.
        -Мне нравится твое имя - очень красивое.
        -Гриманд называет меня Ля Росса[13 - Рыжая.]. Ему нравятся мои волосы.
        -Не сомневаюсь, что они тоже красивые, когда чистые. Почему бы тебе не остаться у меня, Эстель? Я помогу тебе вымыть волосы, найду чистую одежду. Потом можно будет позавтракать, если ты голодна.
        Девочка задумалась - невинность и хитрость странным образом соединялись в выражении ее лица. Но в конце концов страх победил голод. Она покачала головой:
        -Я должна идти. Не пытайся меня остановить!
        Раздался громкий стук дверь, и голос с акцентом произнес:
        -Мадам?
        -Входи, Алтан.
        Эстель в панике оглянулась. Ее взгляд остановился на камине.
        -Нет. Не бойся, - сказала Карла. - Я никому не позволю тебя обидеть.
        Дверь распахнулась. Вошедший серб поклонился, одновременно глядя на неожиданную гостью своей госпожи. На поясе у него висел меч в ножнах, кинжал был прикреплен к предплечью. Девочка бросилась к камину. Выхватив кинжал, Савас шагнул к ней:
        -Прошу прощения, мадам.
        -Не обижай ее, - велела графиня.
        Ля Росса стала карабкаться вверх по дымоходу, но серб схватил ее за талию и стащил вниз. Она извивалась в его руках, пытаясь вырваться. Бывший янычар дал ей пощечину, и глаза девочки закатились.
        -Алтан, не надо! - возмутилась его госпожа.
        Но Савас завел руки девочки ей за спину, обхватив пальцами оба ее запястья. После этого он большим и указательным пальцем свободной руки погладил свою бороду, черную и густую, как у янычаров.
        -Я нашел мужчину. - Серб попытался подобрать нужные слова, но не смог. Тогда он указал на крышу и пошевелил двумя пальцами в воздухе, изображая, как кто-то карабкается наверх, а потом резко опустил ладонь, развернув ее тыльной стороной вниз.
        -Гоббо упал? - уточнила итальянка.
        Теми же двумя пальцами Алтан показал, как натягивает и отпускает тетиву лука.
        -Да, упал. - Он дернул руки девочки вверх. Его взгляд не оставлял сомнения: серб убьет ее, если потребуется. Эстель умела читать такие взгляды. Она перестала извиваться.
        -Он жив? - продолжила допытываться его госпожа.
        -Он разговаривал. Теперь умер. Придут еще люди.
        -Сколько?
        Алтан колебался.
        -Говори, - потребовала графиня.
        Серб растопырил пальцы свободной руки. Ладонь его была испачкана засохшей кровью. На большом пальце белело кольцо из слоновой кости. Пять. Карла почувствовала дурноту - пальцы сжались в кулак и снова растопырились. А потом еще раз.
        -Пятнадцать? - Карла хотела спросить, как он узнал это, но не решилась. - Это правда?
        Алтан пожал плечами.
        -Я спрашивал пять раз. - Он сымитировал движение ножа. - Я говорю: больше? Меньше? Он говорит, пятнадцать. Всегда.
        Итальянка перевела взгляд на Эстель. Девочка поняла, что произошло, и опустила голову. Карла приняла этот жест за подтверждение и снова повернулась к Савасу:
        -Где мадам д’Обре?
        Ее телохранитель прижал ладонь к щеке, закрыл глаза и склонил голову набок.
        -Нужно отдать им все, что они хотят, - сказала графиня. - Соберем все ценное и оставим снаружи.
        -Ты дама с юга, - заявила вдруг Эстель.
        Карла почувствовала, как волосы шевелятся у нее на затылке.
        -Что ты хочешь этим сказать? - спросила она.
        -Гриманду нужна ты, - ответила девочка. - Дама с юга. Он не знает, что ты ждешь ребенка, но это его не остановит.
        Женщина вдруг поняла, что обнимает свой живот.
        -Зачем я ему? - ахнула она испуганно.
        -Гриманд вас всех убьет. Потом заберет все. Столы, стулья, одежду, еду, свечи и все золото.
        У Карлы вновь создалось впечатление, что этот ребенок повторяет чужие слова.
        -Зачем я Гриманду? Откуда ему известно обо мне? - принялась она расспрашивать девочку.
        -Я не знаю, - ответила та. - А ты?
        -Я никогда о нем не слышала. Гриманд - это человек, пославший тебя на крышу?
        Эстель кивнула.
        -Кто он такой?
        -Гриманд - король воров, наш король. В Вилле все боятся Гриманда. Сержанты. Убийцы. Свиньи из дворца. Он мой дракон, - с гордостью ответила юная парижанка.
        Живот Карлы свело болью - опять начались схватки. Но она попыталась использовать боль, чтобы сосредоточиться. Эта девочка по прозвищу Ля Росса влюблена в этого преступника, Гриманда, и, вне всякого сомнения, преувеличивает. Тем не менее он должен быть достаточно могущественным человеком. Прижав ладони к животу, итальянка почувствовала своего ребенка. Он спал, но ощущение маленькой жизни внутри придало ей сил. Схватки прошли. Карла постаралась убедить себя, что это еще не роды. Кровянистых выделений не было, воды еще не отошли. Все нормально. Она посмотрела на Алтана:
        -Мы можем убежать?
        Но за серба ответила Эстель:
        -Богачи думают, что эти дома принадлежат им. Но не этой ночью. Сегодня улицы Парижа наши. Мы можем брать все, что захотим.
        Ее слова опять были похожи на цитату из чьей-то речи - возможно, самого Гриманда.
        -Да и куда вам бежать? - прибавила девочка.
        -Тогда мы должны запереться тут и ждать, когда на помощь придут сержанты, - сказала Карла.
        -Сержанты не придут. Они трусы. И Гриманд обещал им пятую часть. Но можешь не сомневаться, больше десятой части они не получат.
        Графиня подумала о четырех детях, спящих в соседней комнате. Каждый день она музицировала вместе с ними и полюбила их. Их мать Симона была более сдержанной, она еще оплакивала потерю мужа, но эта женщина предоставила свой дом для Карлы, и итальянская гостья тепло относилась к ней. Несмотря на уверенность Эстель, Карла сомневалась, что Гриманд собирается ее убить. В этом не было никакого смысла. Ни логики, ни страсти, ни выгоды - ничего, что могло бы стать причиной подобного убийства. Если даже малая часть того, что сказала девочка, была правдой, то такой человек, как ее кумир, предводитель воров, должен быть рассудительным - или по меньшей мере жадным. За итальянскую графиню могли заплатить приличный выкуп. Она сама скажет ему об этом.
        Ей ведь уже приходилось встречаться с опасными людьми.
        И она замужем за самым опасным из всех.
        -Ты сказала, что Гриманду нужна я. Значит, он не собирается причинить зло моим друзьям, всем остальным в этом доме? - спросила итальянка у маленькой грабительницы.
        -Почему не собирается? - возразила та. - Они же еретики! Сегодня ночью все еретики умрут и отправятся в ад. Все-все, даже дети.
        -Что ты хочешь этим сказать?
        -Это гугенотский дом. Сегодня всех гугенотов Парижа должны убить. По приказу короля.
        Карла знала о религиозной ненависти, которой был пропитан весь город, но то, о чем говорила девочка, казалось немыслимым. Меньше недели назад она наблюдала, как король выдает свою сестру за Генриха Наваррского. Король и его мать желали мира и успокоения.
        -Ты это узнала от Гриманда? - вновь обратилась графиня к своей малолетней пленнице.
        -Ему рассказал шпион во дворце, - кивнула та. - Тебе не спасти своих друзей.
        Карла не знала, верить ей или нет.
        -Время идет, - напомнил ей Алтан Савас. - Плохие люди идут.
        Итальянка подавила приступ страха. Она чувствовала, что слуга наблюдает за ней. Что ж, она не может сражаться, как он, но способна облегчить его бремя - принять командование на себя. Карла знала, что именно этого ждал от нее Матиас. Суждено ли ей увидеть его? А вот и первейшая ее задача: отбросить любые мысли, которые ослабляют ее волю. Карла указала сербу на Эстель:
        -Отпусти девочку. Вытолкни ее за дверь.
        Алтан поджал губы, ставшие невидимыми под усами:
        -Я ее убью.
        -Она не расскажет Гриманду ничего такого, о чем он не знает.
        -Она видела нас, видела дом. Убейте ее. Или заприте здесь.
        -Мне не нужен еще один ребенок в доме, особенно во время боя.
        -Она не ребенок. Она враг.
        -Я не дам тебе разрешение на убийство ребенка. Нет, Алтан. Нет.
        -Будет сражение.
        -Тогда займись своими делами. А я займусь своими.
        -Мы идем. Сейчас, - сказал Савас.
        Он ткнул пальцем в себя, потом в Карлу, а потом сделал пальцами движение, словно перебирал ногами.
        -Ты, я. - Серб указал на ее живот. - Мальчик Матиаса.
        -Ты предлагаешь бросить остальных? Симону, детей? - вспыхнула его госпожа.
        Алтан очертил свободной рукой широкий горизонтальный круг, а затем несколько раз рубанул ладонью воздух:
        -Снаружи я смогу вас защитить. Одну. Думаю, да. Мечом и луком. Они не солдаты. Воры. Но остальных? Женщин, детей? Слишком много. Много, много. Слишком много. Здесь? - он пожал плечами и поморщился. - Может быть.
        -Я не могу бросить этих детей.
        Карла не размышляла ни секунды - другого она просто не могла сказать, потому что иначе это была бы не она. Тем не менее женщина сразу же пожалела о своих словах. Однако обратного пути уже не было.
        Алтан потащил Эстель к двери, после чего вдруг остановился, весь обратившись в слух. Вернувшись к окну, выходящему на улицу, он снова прислушался и посмотрел на графиню. Теперь и она слышала этот звук: колокольный звон прокатился по городу с запада на восток. Сердце Карлы наполнилось страхом.
        -Вы все умрете, - сказала Ля Росса.
        Глава 5
        Повелительница крыс
        Пока безумный янычар тащил Эстель вниз, она пыталась запомнить все подробности, чтобы потом рассказать обо всем Гриманду. Девочка знала, что ее сообщники не заставят себя долго ждать.
        В доме слишком много окон, и ни одно не защищено решеткой или даже ставнями. Богачи вешают простыни на окна, будто они слишком благородны, чтобы нуждаться в защите. На площадке второго этажа лестница поворачивала назад и вела к входной двери. На первом этаже комната слева была заставлена столами, на которых лежали толстые книги, а справа находилась кухня. В каждой комнате более короткое окно, расположенное достаточно высоко, чтобы пешеходы с улицы не могли заглянуть в дом. Через дверь кухни Ля Росса увидела лежавший на столе колчан со стрелами и необычный, чужеземный лук.
        Коридоры на каждом этаже были освещены лунным светом, лившимся из окон на лестничных площадках. В глубине дома коридор был испачкан кровью.
        Она догадалась, что это кровь Гоббо.
        Алтан схватил ее за волосы и приподнял.
        Эстель вскрикнула и лягнула его в лодыжку. Она понимала, что серб хочет ее убить, но помнила о приказании мадам, и поняла, что он не посмеет ослушаться. И еще она знала, что Савас прав: на самом деле ее следовало прикончить. Мадам понравилась девочке. Дама с юга. Карла. Жаль, что Гриманд ее убьет.
        Ля Росса закричала, когда Алтан швырнул ее вниз и ткнул лицом в лужу крови. Еще теплой. Девочка сжала губы, но при попытке вдохнуть кровь попала ей в ноздри и в горло. Грабительница закашлялась, открыла рот и вдохнула еще больше густой красной жидкости. Кричать она уже не могла.
        Она умрет в крови Гоббо.
        Серб поднял ее. Эстель зашлась в приступе кашля и сплюнула кровь. Она ничего не видела, но Алтан держал ее руки, не давая вытереть глаза. Девочка попыталась плюнуть в него, но серб снова ударил ее по лицу, хотя и не так сильно, как Гоббо на улице. А затем Савас открыл дверь во двор.
        -Смотри, - сказал он.
        Пленница с трудом разлепила веки, а Алтан повернул ее лицом к обратной стороне двери. С кованого железного молотка в форме пчелы размером с два кулака спускался шнурок. Конец этого шнурка обвивался вокруг шеи ее дяди Гоббо. Сам Гоббо был мертвым и голым. Его сломанные ноги неестественно торчали в разные стороны. Струйки крови вытекали из черной дыры внизу его живота посреди лобковых волос. Глаза вылезли из орбит, в груди зияла колотая рана, а изо рта Гоббо торчали отрезанные половые органы.
        Эстель никогда не любила Гоббо. И теперь ей не было его жаль.
        Интересно, подумала она, отрезал ли Алтан ему яйца еще живому? Хорошо бы!
        Бывший янычар вытолкнул ее во двор и показал на труп своей жертвы:
        -Скажи своему хозяину: «Иди и смотри! Иди и смотри!»
        Девочка бросилась к переулкам позади двора, где заметила какое-то движение. Там прятались остальные, и Савас, вероятно, знал, что они ждут, пока маленькая помощница откроет им дверь. Теперь они смотрели на Гоббо, и их души наполнялись страхом. Они боялись человека, повесившего сообщника на двери.
        Алтан был неистов, как загнанная в угол крыса. Однако он не знал, что, несмотря на страх, внушаемый им и его дверью, Гриманда воры боятся еще больше. Эстель тоже его боялась.
        Она стерла кровь Гоббо с лица и подумала о своих крысах. Они вылижут ее дочиста. И девочка поклялась, что приведет крыс пировать на трупе серба.
        Глава 6
        Ближайшие друзья
        Тангейзер проснулся от какого-то звука и вскочил, выхватив кинжал. От боли, пронзившей в тот же миг его спину, он застонал и выругался. Даже полученные в бою раны бывали не такими болезненными. Слишком мягкий матрас! Дома он спал на груде овечьих шкур, а в поездках месяцами довольствовался голой землей или палубой корабля. Боль тем временем ослабла, но до конца не прошла. Заморгав, мальтийский рыцарь схватил меч. В комнате было душно и пахло сыростью. После тьмы снов свет из открытой двери казался слишком ярким.
        Он вышел в гостиную, где от свечей остались одни огарки. Там Матиас размял плечи и ноги. На столе он увидел блюдо с мясом и хлебом и кувшин вина. Кто-то входил сюда, пока он спал, - непростительная беспечность. Послышался скрежет открывающегося замка, и иоаннит понял, что его разбудило звяканье ключей. Дверь распахнулась, и на пороге появился незнакомый стражник. За ним стояли Грегуар и Арнольд де Торси. На лице мальчика красовался свежий синяк, но в остальном, похоже, с ним все было в порядке.
        Тангейзер опустил меч:
        -Рад вас видеть.
        Арнольд вошел в комнату. За прошедшие несколько часов этот человек очень изменился. Юность его закончилась - как почувствовал Матиас, навсегда.
        -Безумие началось, - сказал де Торси.
        -Какое безумие?
        -Если повезет, вы сможете им воспользоваться. Торопитесь.
        Тангейзер отрезал кусок баранины и протянул Грегуару, чтобы юный слуга подкрепился. Потом он сам откусил кусок и, вернувшись в спальню, натянул черную льняную рубаху. Белый крест на груди был забрызган кровью. Застегнув ремень и вложив меч в ножны, Матиас повернулся к двери и в первый раз заметил, что в спальне есть еще одна кровать - в нише у дальней стены. Под влажной простыней кто-то лежал, и в полутьме казалось, что этот человек дрожит. Рыцарь очень устал, но сострадание - это удел слабых. Второй пленник лежал лицом к стене. Он был явно болен и трясся в приступе лихорадки.
        Тангейзеру оставалось только надеяться, что болезнь его соседа по камере не заразна. Он вернулся в гостиную, выпил пинту вина и отрезал еще один ломоть мяса. Лицо Арнольда было серым. Матиас похлопал его по спине:
        -По крайней мере, я могу хвастаться, что провел ночь в Лувре.
        Де Торси остался серьезным. Все трое направились к двери, где их ждал стражник, и вышли в коридор. Охранник уже собирался запереть дверь, как вдруг Грегуар заволновался:
        -Одежда для младенца!
        -Крестильная сорочка? - Тангейзер проглотил еще кусок мяса. - Вернись и забери.
        Его лакей бросился назад, в камеру.
        -Который час? - спросил тем временем госпитальер.
        -Почти четыре, - ответил Арнольд.
        -Как Грегуар тебя нашел?
        -Это я его нашел, случайно. Вы и представить не можете, что творится сегодня ночью! Было невыносимо видеть, как плакал король. Как он страдал… - молодой придворный покосился на стражника, невозмутимого и неподвижного, словно репа. - Вашего лакея поймали, когда он пытался залезть в окно второго этажа Павильона короля со строительных лесов южного крыла.
        -Он смышленый парень.
        -Ему повезло, что его не убили. Охрана забрала у него письмо для Реца. Но поскольку герцог уже несколько часов совещался с королем, письмо не могло быть доставлено. Вскрыть его тоже не решались. Мальчишку никто не мог понять, и его заперли в буфетной, пока все не выяснится. Я подозреваю, что к тому времени его могли избить до полусмерти. Похоже, ваши слуги и друзья проявляют удивительную преданность.
        -Будь у меня больше друзей, я не попал бы в этот переплет. Почему меня арестовали?
        -Понятия не имею. Мальчишка поднял в буфетной такой шум, что охрана выволокла его оттуда и собиралась вышвырнуть из дворца. Именно этот процесс я и застал, когда проходил мимо со срочным поручением. Ваш слуга бросился к моим ногам и стал бормотать «Аве Мария». Я взял на себя смелость вскрыть письмо, поскольку предполагал, кто его автор. Надеюсь, вы простите мне эту дерзость.
        -Целиком и полностью.
        -Я позаботился о мальчишке, выполнил свои поручения, беспрерывно умножавшиеся, и вот я здесь… хотя мне предстоит еще много дел, прежде чем окончится эта черная ночь.
        Вздохнув, де Торси нетерпеливо оглянулся на дверь, ожидая появления Грегуара:
        -Он там сам шьет сорочку?
        Тангейзер вернулся в гостиную. Крестильная сорочка имела ценность только с точки зрения чувств, а в данный момент о сантиментах было лучше всего забыть. Рыцарь увидел, что его лакей направляется в спальню с кувшином воды в руках. Сверток с сорочкой был зажат у него под мышкой.
        -Черт возьми, приятель, что ты делаешь? - возмутился Матиас.
        -Другой пленник попросил воды, во сне, - пролепетал мальчик.
        -Будь он проклят, этот другой пленник! Сунь сверток под рубашку и пойдем.
        Из спальни донесся хриплый стон. Тангейзер схватил канделябр, вырвал из рук Грегуара кувшин и бросился в спальню, надеясь, что ошибся. Быстрым шагом он пересек комнату, опустил канделябр к тюфяку и перевернул пленника на спину:
        -Орланду!..
        За стенами, лишенными окон, снова послышался звон колоколов.
        Щеки Орланду Людовичи ввалились, лоб его был липким от пота. Матиас приподнял ему веки. Глаза юноши ввалились, а зрачки сжались в маленькие точки - он был без сознания. Иоаннит просунул руку пасынку под плечи и сквозь мокрую от пота рубашку почувствовал жар его тела. Опиум и лихорадка. Он приподнял Орланду, не обращая внимания на его стоны, поднес кувшин к его губам и влил немного воды ему в рот. Юноша глотнул.
        Тангейзер поставил кувшин на пол и снова опустил больного на тюфяк. Орланду был полностью одет. Сквозь разрез на левом рукаве виднелась повязка, охватывавшая его руку от локтя до подмышки. Пальцы госпитальера скользнули вдоль бинта. Ткань, вся в коричневых и грязно-желтых пятнах, была влажной на ощупь. Повязку наложили слишком туго, так что рука отекла. По обе стороны ткани кожа на ней покраснела и воспалилась. Матиас пощупал шею Орланду и обнаружил опухшие лимфатические узлы. Повязка скрывала серьезную рану, возможно, даже гангрену. Если отравленный гумор попадает в кровь, то за несколько часов убивает даже самого сильного человека.
        В двери появился Арнольд:
        -Прозвучал набат. Нам нужно уходить.
        -Позови стражника.
        Услышав, каким голосом рыцарь это произнес, де Торси не стал возражать. Тангейзер встал и посмотрел на Орланду. Это самый дорогой для него человек. После Карлы. Нужно очистить рану, удалить пораженную гниением плоть. Возможно, потребуется ампутировать руку. Может, снять повязку? Нет, вопрос поставлен неверно. Следует ли заняться этим здесь, в Лувре, или позже в другом месте? Для них обоих Лувр - это гнездо скорпионов. Он увезет отсюда Орланду. Если потребуется, то к рыцарям своего ордена, хотя Тампль находится на другом конце города. Перевозить больного не опаснее, чем оставлять здесь - во власти лихорадки и Доминика Ле Телье.
        Арнольд вернулся со стражником, уже не скрывавшим своего беспокойства. Простой слуга, он столкнулся с неудовольствием людей, гораздо более влиятельных, чем он.
        -Как тебя зовут? - спросил у него Матиас.
        Стражник растерянно переступил с ноги на ногу:
        -Жан, сударь.
        -Скажи мне, Жан, когда Ле Телье доставил сюда этого заключенного?
        -Вчера вечером, сударь. - Охранник задумчиво наморщил лоб. - То есть в пятницу вечером, а не в субботу.
        Значит, Ле Телье.
        -Заключенный уже был ранен, когда его привели?
        -Его привели в таком состоянии, как вы его теперь видите, сударь. То есть рана была перевязана, хотя со вчерашнего дня ему стало хуже. То есть с вечера пятницы и утра субботы.
        -Ты обратился за помощью, когда ему стало хуже?
        -Конечно, сударь. Сегодня утром к нему приходил лекарь. Оставил вот это снадобье.
        Жан указал на пол под кроватью. Там лежала маленькая стеклянная бутылочка, а рядом - стеклянная пробка от нее. Бутылочка была пуста. Тангейзер поднял пробку и лизнул ее. Горький вкус. Настойка опиума. Лекарь был невеждой, как и большинство его собратьев.
        -Ему нужен хирург, а не снадобье, от которого он впадает в беспамятство, - скривился иоаннит.
        Жан заморгал, обиженный несправедливым упреком.
        -Но я благодарен тебе за бдительность и буду рекомендовать тебя герцогу де Рецу, - неожиданно добавил Матиас.
        От такого нахальства у Арнольда отвисла челюсть. Тангейзер посмотрел на него:
        -Мы не можем оставить твоего кузена здесь - в этом случае к вечеру он умрет.
        -Моего кузена? - не сразу понял тот. - Ну да. Нет. Не можем.
        Игнорируя его изумление, госпитальер вновь повернулся к стражнику:
        -А если он умрет, нам придется отвечать перед Анжу.
        Каждое из имен, небрежно произнесенных им, имело более серьезную силу, чем любое распоряжение Доминика Ле Телье. Гордость Жана, вызванная недавней похвалой, сменилась тревогой.
        -Ты можешь найти двух человек, которые вынесут отсюда этого благородного больного? - спросил иоаннит.
        -Всех охранников мобилизовали. - Жан был в панике. - Я один несу ночную стражу!
        -Каждая лишняя минута угрожает его жизни. Помоги мне поднять его на плечо!
        Когда они брели по плохо освещенным коридорам восточного крыла, Тангейзер подумал, что опиум все же принес определенную пользу. Без него Орланду вряд ли перенес бы это путешествие, а так он почти не шевелился. Это был уже не тот тощий мальчишка, который помог Матиасу пережить самую кровавую осаду в истории, и даже не стройный юноша, уехавший в Париж год назад. Но согнувшийся под его весом рыцарь не жаловался. Колокольный звон не утихал.
        Арнольд молчал, пока они не миновали две пары дверей, но потом все же попробовал разобраться в происходящем.
        -Мой кузен? - переспросил он госпитальера.
        -Ты удостоился моей вечной дружбы - это сокровище доступно немногим, - отозвался тот.
        -Хотелось бы знать, дорого ли мне придется за нее заплатить.
        -Это еще не все. Скажи, где найти Амбруаза Паре?
        -Королевского хирурга?
        -Он должен быть где-то поблизости. Насколько мне известно, ему поручили лечить Колиньи.
        -По приказу короля Паре неотлучно находится при Колиньи, в особняке Бетизи.
        -Это далеко?
        -От ворот десять минут пешком, но это невозможно…
        -Амбруаз Паре - лучший в мире хирург. А мой сын умирает.
        -Набат служит сигналом к началу резни. Колиньи убьют. Смотрите!
        Арнольд открыл дверь и провел их в комнату, окно которой выходило на восточный фасад здания. Среди улиц на противоположной стороне площади стояла церковь, колокол которой непрерывно звонил. К северу от храма вдоль улицы, параллельной реке, вилась колонна вооруженных людей с факелами. Ее возглавляли десятка четыре всадников. За ними шли отряды аркебузиров, чьи запальные шнуры яркими точками светились в темноте. В арьергарде к небу поднимался лес алебард. По прикидке Тангейзера, всего их было человек двести.
        -Кто ими командует? - спросил он.
        -Герцог де Гиз. Большинство знатных гугенотов, которые не живут во дворце, поселились в этом квартале.
        -Расскажи мне все.
        -После многочасового заседания совета его величество убедили отдать приказ - и пойти против совести, я уверен, - об уничтожении вождей гугенотов. Из соседней комнаты я слышал его крик: «Черт возьми, тогда убейте их всех! Убейте всех, чтобы никто не мог вернуться и обвинить меня!»
        Теперь Тангейзер понял, с чем пришлось расстаться его новому другу, - не только с юностью. Его представления о монархии - а также о рыцарстве, цивилизованности и самой гуманности - рассыпались в прах, словно истлевшие мощи. Его увлекали дворцовые интриги. Он считал себя человеком мира, а теперь оказался наивным глупцом.
        -А те гугеноты, что живут здесь, в Лувре? - задал он следующий вопрос.
        -Им перерезают горло прямо в постели, пока мы разговариваем. Были составлены списки всех знатных гугенотов города.
        -Паре тоже в этих списках?
        -Гения Паре пощадят по особому указанию короля.
        -Значит, король не настолько обезумел, чтобы лишать себя лучшего хирурга.
        -Это было предложение Екатерины. Наварру и Конде тоже пощадят, потому что в их жилах течет королевская кровь. Больше никого. Ни одного. Я умолял Анжу спасти моего друга Бришанто. Но Анжу ответил, что у всех есть друг, которого он хотел бы пощадить. Даже Ларошфуко, который был рядом с королем с самого детства, должен умереть вместе с остальными. Анжу сказал: «Король, который не способен убить ближайших друзей ради блага своего народа, - это не король».
        Тангейзер поморщился.
        До них донесся звук выстрелов. Прищурившись, иоаннит пытался сквозь стекло рассмотреть происходящее. На Рю-де-Бетизи завязались стычки. На этой и соседних улицах из домов выбегали люди, иногда полуодетые, их мечи блестели в свете луны. Темноту ночи освещали вспышки выстрелов. Но Матиас обратил внимание на другой звук.
        -Колокола других церквей тоже звонят, - пробормотал он. - Почему?
        -Не знаю, - помотал головой Арнольд.
        -Городская милиция тоже участвует?
        -Милиции приказано поддерживать мир и спокойствие во всем городе.
        -И все?
        -Милиция должна оставаться в стороне, готовая предотвратить анархию и беспорядки - ничего больше. Убийства - дело Гиза и швейцарской гвардии. Его величество заверил всех, что все закончится быстро, до восхода солнца.
        Мысль о тысячах вооруженных горожан, снующих по городу, вызывала у Тангейзера тревогу. Он вспомнил атмосферу ненависти на улицах, которую почувствовал с первой же секунды пребывания в Париже. Вернувшись в коридор, рыцарь огляделся: по обе стороны от него проход был пуст.
        Теперь выстрелы слышались и в самом дворце. Арнольд и Грегуар вышли вслед за Матиасом.
        -Кто сегодня командует дворцовой гвардией? - спросил госпитальер.
        -Господин де Нансе, - ответил де Торси.
        -А Доминик Ле Телье?
        -Он командует дневной стражей.
        Они спустились по широкой лестнице сквозь облако порохового дыма. Снизу доносились крики боли и страха. Примерно на полпути они столкнулись с мужчиной, бежавшим по ступенькам вверх: он был бос, а его длинная ночная рубашка порвалась и пропиталась кровью. Увидев их, этот человек остановился. Из полумрака вынырнули два швейцарских гвардейца, преследовавшие его.
        -Я ничего не сделал, господа, - простонал беглец. - Умоляю, защитите меня!
        Тангейзер, схватившись за перила, чтобы удержать равновесие, ударил его ногой в грудь. Раненый взмахнул руками и покатился вниз по лестнице. Он упал на спину прямо к ногам гвардейцев, и их алебарды кромсали ему живот и грудь, пока его крики не затихли.
        Матиас остановился в трех ступенях от них. Гвардейцы увидели тело у него на плече.
        -На верхних этажах чисто, - сказал госпитальер. Потом он кивком указал на растерзанный труп. - Оттащите предателя во двор. И больше не позволяйте никому сбежать от вас.
        Солдаты подчинились его уверенному тону. Без всяких возражений - лишь в их вопросительных взглядах читался страх наказания - они схватили труп за ноги и поволокли прочь. Ночная рубашка мужчины задралась до подмышек, из ран на обнаженном теле сочилась кровь.
        -Он просил о милосердии, - сказал Арнольд.
        -А я сократил его предсмертные муки. Скажи спасибо, что тебя тоже не проткнули, - парировал иоаннит.
        -Они бы не осмелились.
        -Не уверен. Они опьянели от крови и набросились на него, как свора псов на оленя. Нансе знает, как подготовить своих людей для такой работы: они возбуждены и пьяны. Если этой ночью никто из них не ошибется, Ватикан может объявлять о новом чуде. Дворяне похожи друг на друга, а для таких людей шанс помучить дворянина - настоящий подарок.
        Де Торси указал на мальтийский крест на камзоле своего спутника:
        -Никто не примет вас за гугенота.
        -Думаешь, я об этом не знаю?
        Снаружи опять донеслась стрельба. Тангейзер приподнял Орланду повыше и пошел по кровавому следу, оставленному швейцарскими гвардейцами. След вел через роскошный вестибюль к двери во двор. Матиас насчитал еще пять тел, распростертых на мраморном полу в лужах крови. Среди них была одна женщина и двое - судя по размерам - детей.
        Госпитальер убеждал себя, что Карла живет далеко от этого квартала. У мадам д’Обре нет мужа, и она не знатного происхождения. Остановившись в дверях, выходящих во внутренний двор, иоаннит окинул взглядом освещенную факелами картину массовой резни.
        По всей видимости, большая часть гугенотов жили в восточном крыле. Его окна то и дело озарялись желтыми вспышками от выстрелов аркебузы.
        Из главного входа в это крыло к центру двора между рядами дворцовой стражи тянулась жалкая вереница гугенотов. Это были не только дворяне, но также их пажи, конюхи и лакеи, несколько жен и детей. Многие были полураздеты, некоторые уже истекали кровью. И все шли без оружия. Несколько смельчаков попытались добраться до горла стражников за лезвиями алебард, но их зарезали, словно свиней, и их единоверцы продолжали шагать по трупам навстречу смерти.
        На южном конце площади выстроились арбалетчики и аркебузиры. Они расстреливали гугенотов по мере того, как их прогоняли мимо. Восточная сторона двора ощетинилась сталью. Несчастных, рискнувших бежать, пронзала копьями и рубила мечами стража, требовавшая своей доли в резне. Искалеченные и умирающие лежали в зловонной жиже из крови и экскрементов. Звучали слова прощания, кто-то целовал любимых перед вечной разлукой, кто-то молился, опустившись на колени на залитые кровью каменные плиты. Ночь наполнилась ужасом, яростью и смехом. Одни проклинали короля, другие взывали к Богу, но ни тот, ни другой не вмешивались.
        На балконе Павильона короля Тангейзер увидел несколько фигур, стоящих у самой балюстрады. Вместе с окружавшими их статуями они наблюдали за разворачивающейся катастрофой. Король Карл и его брат Анжу. Екатерина Медичи, их мать. Герцог де Рец. И другие влиятельные лица королевства.
        -Карл-Максимилиан, король Франции. - Арнольд произносил титулы, словно проклятия. - Герцог Орлеанский, дофин Вьеннский, граф Прованса и Форкалькье, Валентинуа и Диуа.
        Услышав позади тихий всхлип, Матиас оглянулся. Это был Грегуар. Несмотря на дурное обращение и опасности, которые ему пришлось пережить за этот день, паренек ни разу не пожаловался и не пролил ни слезинки. Теперь же щеки его были мокрыми, а из деформированных ноздрей по деснам стекала слизь. Госпитальер не мог винить своего слугу. Он был еще ребенком, с нежной, неокрепшей душой, и ужас бессмысленной резни потряс его. Тангейзер оттолкнул мальчика от двери в относительную безопасность вестибюля.
        -Вытри лицо, парень, - велел он.
        Грегуар потер нос и щеки рукавами батистовой рубахи.
        -Слезы тут не помогут, - вздохнул его господин. - Жалость и христианские принципы тоже. Люди, которых убивают во дворе, немногим лучше убийц. Они явились сюда, чтобы разжечь войну. И они ее получили.
        -Это не война, - возразил Арнольд, - это резня.
        -Резня - древнейшее орудие войны. Когда все остальные орудия, изобретенные человеком, превратились в пепел, когда все колеса разбиты, а все книги сожжены и мы снова копошимся в грязи, клинок резни остается острым и его постоянно оттачивают.
        -Это тактика отчаяния. Я ее отвергаю.
        -Это истина, освященная веками и еще раз подтвержденная здесь, в этой драгоценной шкатулке цивилизации.
        Де Торси молча отвернулся.
        Тангейзер не знал, зачем вступил с ним в спор. Ведь он сам рекомендовал Рецу нечто подобное. Вины за собой иоаннит не чувствовал, как ни старался, и это заставило его задуматься о состоянии своей души. У него была цель, и сейчас важна была только она. На остальное плевать.
        Матиас почувствовал, как Грегуар дергает его за рукав. Следовало отдать должное мальчишке - он взял себя в руки и теперь указывал на голову Орланду. Тангейзер понял, что не ощущает никакого движения у себя за спиной. Заметив скамью у стены, он поспешил туда и положил на нее пасынка. После этого он немного помассировал затекшее плечо. Арнольд снял факел с подставки на стене и осветил больного. Губы и лицо Орланду побагровели. Поначалу казалось, что он не дышит, но потом его грудь стала медленно приподниматься и опускаться, а лицо побледнело.
        -Вероятно, он сдавил сердце и легкие весом собственного тела, - предположил госпитальер. - До улицы далеко?
        -Если нас не остановят, минута или две, - ответил де Торси.
        -Ворота охраняются?
        -Швейцарскими гвардейцами Анжу, которые хорошо меня знают - я часто приходил вместе с ним с проверкой.
        -Лошадь сможешь добыть?
        -Это займет больше времени, чем дойти пешком.
        Матиас снова взглянул на Орланду - тот выглядел не хуже, чем прежде.
        Рыцарь еще раз размял плечо, опять взвалил на себя пасынка и последовал за Арнольдом.
        Они двинулись на восток, прочь от внутреннего двора, и погрузились в лабиринт коридоров. На пути им попался еще один труп, потом еще и еще. Проходя мимо статуи в нише стены, Арнольд вздрогнул. Его пальцы сжали рукоятку меча.
        -Именем короля, выходите! - крикнул молодой человек.
        Тангейзер попятился, схватившись за кинжал.
        Из ниши выступила хрупкая фигурка. Освещенное факелом лицо юноши было бледным от страха. При виде госпитальера беглец побледнел еще больше. Если в его груди еще и теплилась искра надежды, то теперь она окончательно угасла. Белокурый Юсти, единственный выживший из своего клана. Юноша был в черном, как все гугеноты, и без оружия. И он явно не сомневался, что пришел его смертный час.
        -Его зовут Юсти, и он безвреден. Идем, - поторопил своего проводника Матиас.
        -Если мы оставим парня тут, его выследят и убьют, - возразил Арнольд.
        -Жаль, - Тангейзер заспешил дальше по коридору. Через секунду его догнал свет факела. Де Торси шел за ним, держа Юсти за руку. Они еще раз повернули, и иоаннит увидел ярко освещенное караульное помещение - до него было шагов тридцать.
        -Здесь ты не спасешь парня, - сказал он своему другу.
        -А я и не собираюсь, - отозвался Арнольд. - Вы возьмете его с собой и сохраните ему жизнь.
        -Я полагаю, это шутка.
        Молодой придворный остановился. Матиас тоже замер на месте и повернулся к нему. В глазах де Торси бушевало пламя.
        -Парень не захочет со мной идти. Я убил трех его братьев, - объяснил ему госпитальер.
        -Я мог бы привести множество причин, по которым вам нужно принять участие в его судьбе, но я слишком хорошо вас знаю, - с жаром заговорил Арнольд. - Вы безжалостный, жестокий человек. Возможно, это не ваша вина. Возможно, я еще хуже, потому что это мой мир - моя драгоценная шкатулка, - а не ваш, и я помогал сделать его таким. Но хотя бы ради любви к Господу мы - вы и я - должны сделать хоть что-то достойное в эту самую постыдную из ночей.
        Тангейзер взглянул на Юсти. Парня била дрожь, и рыцарь отвернулся от него.
        -Я делаю кое-что достойное, - сказал он. - Забочусь о своей семье.
        -Я тоже заботился о вашей семье, - напомнил ему де Торси.
        Что ответить на это, Матиас не знал. Глаза Арнольда буквально сверлили его.
        -Более того, всего четверть часа назад вы обещали мне вечную дружбу и называли ее «сокровищем», - продолжал он. - Отлично. Вот я и хочу получить свое сокровище. Я взываю к вашей дружбе. Возьмите мальчика с собой и защитите его. Так, как защищали бы меня.
        Тангейзер поднял Орланду повыше:
        -Он недостаточно силен, чтобы помочь мне нести вот его.
        С этими словами Матиас перевел взгляд на Юсти, который молча смотрел в пол, не принимая участия в обсуждении своей судьбы. Госпитальер видел в нем только обузу. Возможно, этот парень захочет ему отомстить, хотя Арнольд в это не верил, да и сам Тангейзер тоже. Сердце юноши не выберет этот путь.
        -Юсти, - обратился к нему иоаннит.
        Мальчик посмотрел на него, словно на воплощение Аполлона.
        -Эти улицы полны людей, которые поклялись Богу и королю убить тебя и твоих единоверцев. Ты будешь делать то, что я говорю, без размышлений, - объявил Матиас.
        -Да, сударь, - мгновенно согласился юный гугенот.
        -В случае сомнений следуй за Грегуаром.
        Юсти перевел взгляд на уродливого мальчишку и кивнул:
        -Да, сударь.
        -Я не потерплю ни слез, ни вашей кальвинистской дребедени. Хочешь стать мучеником, как некоторые твои собратья, - оставайся здесь.
        -Я не хочу, чтобы вы считали меня трусом, сударь. Но я хочу жить.
        -Тогда идем и испытаем нашу отвагу, прежде чем Арнольд не попросил меня превратить воду в вино.
        Такое богохульство никого не развеселило, и Тангейзер смеялся один.
        Де Торси повел их дальше. Они подошли к стражникам у дверей.
        -Юсти, - сказал Тангейзер, - возьми Грегуара за руку и не отпускай.
        Гугенот тут же подчинился. На Грегуара можно было положиться. Матиас шагнул вперед, но Арнольд взглядом остановил его и обратился к караульным:
        -Именем Анжу, откройте двери.
        Двое стражников и сержант вытянулись перед ним, внимательно разглядывая странную компанию.
        -Позвольте спросить, с какой целью, милорд Торси?
        -Тебя же зовут Ломбартс, так?
        -Да, милорд.
        -Как ты можешь видеть, Ломбартс, любимый - самый любимый - паж его высочества герцога Анжуйского был ранен, когда помогал подавить бунт.
        Судя по реакции Ломбартса, он принял Орланду за содомита.
        Сделав паузу, Арнольд кивком указал на Тангейзера:
        -Это ученый лекарь и мальтийский рыцарь граф де Ла Пенотье. Он должен доставить несчастного пажа к королевскому хирургу Амбруазу Паре в особняк Бетизи, пока паж не угас.
        -Милорд? - с сомнением переспросил стражник.
        -Пока он не умер! - рявкнул Арнольд. - Если парень умрет, отвечать придется нам всем, но главная вина упадет на того, кто преградил ему путь к врачу. С каждой минутой угроза его жизни возрастает.
        Матиас мрачно посмотрел на Ломбартса, как бы подтверждая серьезность своей миссии.
        -И, раз уж так вышло, - продолжал де Торси, - выдели одного из своих людей, чтобы нести раненого.
        Он указал на самого крепкого из гвардейцев, капрала.
        -Этот человек подойдет. - Арнольд посмотрел на Тангейзера, который мысленно благословил его за неожиданную помощь, и прибавил: - Как видите, во дворце хорошо кормят.
        Прежде чем Ломбартс успел возразить, госпитальер подошел к капралу и снял с плеча Орланду. Гвардеец крякнул, когда тело юноши легло ему на руки, и прислонился к стене, чтобы сохранить равновесие. Ломбартс посмотрел на мальчиков, державшихся за руки.
        -Идиот и его сопровождающий тоже с нами, - прибавил де Торси.
        Грегуар забормотал «Аве Мария». Ломбартс, решив, что уже исполнил свой долг, отстегнул от пояса ключи и открыл двери, ведущие из Лувра на улицу.
        Тангейзер махнул Грегуару и Юсти, и они вышли. За ними зашагал массивный капрал с Орланду на руках. Арнольд протянул руку. Тангейзер сжал ее и посмотрел молодому человеку в глаза: между ними промелькнула какая-то искра, невозможная еще несколько часов назад.
        -Спасибо, Арнольд, ты напомнил мне кое-что, о чем я забыл, - с чувством сказал мальтийский рыцарь.
        -Сделка была обоюдовыгодной. Желаю вам найти жену целой и невредимой.
        -Береги себя. Это опасное место для хорошего человека.
        -Бог в помощь.
        -В такую ночь лучше обращать свои просьбы к дьяволу.
        Часть вторая
        Темная ночь, черные дела
        Глава 7
        Настроение убивать
        После забрызганных кровью залов Лувра Тангейзеру хотелось на свежий воздух. Но местная разновидность уличного воздуха принесла лишь разочарование. Глубокий вдох, призванный освежить и придать сил, заполнил горло густыми испарениями не менее дюжины образцов экскрементов. А ведь даже на галере можно рассчитывать на глоток морского воздуха! Жара влажным камнем давила Матиасу на грудь. Пот собирался на лбу и стекал по спине струйками, щекочущими, словно вереницы паразитов.
        Таким был самый прохладный час наступающего дня.
        Сплюнув в грязь, госпитальер пошел к границе круга света, который отбрасывал фонарь у караульного помещения.
        Луна опустилась и скрылась за дворцом. Россыпь звезд еще проступала над легким туманом, но если в этих далеких огнях и содержалось благоприятное пророчество, Тангейзер не мог его прочесть. Большая Медведица и Полярная звезда помогли ему сориентироваться. На востоке ярко сиял Юпитер. Иоаннит направился к тесному кварталу, ближайшие дома которого подступали к самому двору Лувра. Париж можно было пересечь пешком меньше, чем за час, но если вытянуть все его улицы и переулки в одну линию, она продлится до самого Иерусалима. Или до преисподней, что вероятнее. В аду тьма настолько глубока, что излучает какое-то дьявольское сияние. Тени Парижа не излучали подобного света, но были не менее опасны. Из всех лабиринтов, созданных человеческим разумом, этот был самым безумным и неисследованным.
        И где-то в этом лабиринте находилась Карла.
        Тангейзер не знал, как он будет без нее жить, в кого превратится, если потеряет любимую, и ему было страшно. Как объяснял ему Петрус Грубениус[14 - Петрус Грубениус - алхимик и философ, с которым Матиас встречался в ходе событий, описанных в книге Тима Уиллокса «Религия».], все вещи во вселенной, от безмолвных камней до самого Господа Всемогущего, обусловлены необходимостью, которая выражена в телосе, цели существования, и страх напомнил рыцарю, что его цель - Карла. С возрастом душа Матиаса все больше ожесточалась. И жена с ее любовью и музыкой, с ее надеждой спасла его от подступающего отчаяния. Без нее он отправится прямо в ад - добровольно. Погрузится в пучину зла. Растратит себя на безумие и разрушение, потому что таким станет его телос.
        Он уговаривал себя, что Карла надежно защищена. Чтобы победить Алтана Саваса, потребуется много решительных или склонных к самоубийству людей. Но Тангейзер опасался за ребенка в животе супруги. Он с нетерпением ждал известия о рождении малыша и в то же время боялся этого. Выживет ли ребенок или умрет через несколько часов после первого вдоха? Так умер их с Карлой первенец меньше двух лет назад - Матиас сам окрестил его, дав сыну имя Игнатиус Борс, поскольку священника поблизости не оказалось. Если Орланду тоже умрет, иоаннит не представлял, хватит ли у него мужества сообщить жене эту новость. После смерти Игнатиуса Карла скорбела молча, но вынести ее молчание было тяжелее, чем все стенания Ирана.
        Усилием воли Тангейзер выбросил мысли о жене из головы - они лишь подтачивали его решимость.
        Отвлекали его и другие размышления - о загадке неожиданного ареста и других странных происшествиях минувшего дня. Теперь он обязан покорить неизвестную землю. У него достаточно причин, чтобы ненавидеть этот зловонный и коварный город, но хищник должен проявить мудрость и научиться любить место своей охоты, поэтому госпитальер решил попытаться полюбить Париж. Если повезет, город раскроет ему свои тайны.
        Через площадь тащились телеги, запряженные быками. Их бросились разгружать поварята - испуганные и подавленные, словно они только что обнаружили, что количество ртов за завтраком значительно уменьшится. Груды стройматериалов, громоздящиеся повсюду, рассказывали о городе, полуразрушенном и погрязшем в долгах, но стремившемся превзойти Рим. Южнее, у самой реки, в длинной куче мусора рылись свиньи и бездомные собаки: этот мусор был собран у пристани и, вероятно, ждал транспорта, который должен был его увезти. Из узких улиц на востоке доносились звуки выстрелов, и небо освещалось частыми вспышками. Вдоль сточной канавы стелился пороховой дым. Тьму ночи прорезали быстрые движения факелов, но их свет тут же поглощался тьмой, так что держащих факелы людей рассмотреть было невозможно. Тангейзер слышал звон разбиваемых окон и треск расщепляемого дерева, громкие приказы. Люди из списков должны быть убиты в своих постелях, и, судя по пронзительным высоким крикам, их женщины тоже. Круглый стеклянный витраж на церковном фасаде за крышами домов отражал свет заходящей луны.
        На колокольне за церковью звонил большой колокол.
        Госпитальер повернулся. Его юные спутники стояли рядом, прижавшись друг к другу плечами. Грегуар большим и указательным пальцем чесал у себя между ног. Тангейзер приказал мальчикам помочиться у стены - потом у них могло уже не быть на это времени. Решив, что совет подходит и ему самому, он присоединился к ребятам, после чего взял факел из бадьи со смолой, зажег его от лампы караульного помещения и повернулся к массивному швейцарцу, державшему Орланду:
        -Как тебя зовут, капрал?
        -Стефано, милорд.
        -Откуда ты, Стефано?
        -Из Сьона, милорд.
        -Канон Вале? Я сразу понял, как только тебя увидел.
        Эту наглую ложь Тангейзер сопроводил хлопком по спине. Несмотря на тяжелую ношу, капрал гордо выпятил грудь.
        -Доставь этого парня к королевскому хирургу, и тебя щедро вознаградят, - продолжал Матиас. - Если встретим твоих товарищей, скажешь, что мы выполняем поручение герцога Анжуйского, понял? Если кто-то нас попытается остановить, друг или враг, я его убью.
        Стефано заморгал. Мальтийский рыцарь посмотрел ему прямо в глаза, дав время оценить нового командира. Гвардеец щелкнул каблуками и склонил голову:
        -Понятно, милорд.
        Тангейзер стряхнул лишнюю смолу с факела. Пламя взметнулось вверх, и несколько огненных капель вспыхнули и погасли, падая к его ногам. Он передал факел Юсти.
        Юноша попятился, втянув голову в плечи. Грегуар хотел взять факел, но госпитальер взмахом руки остановил его и вновь протянул факел молодому протестанту:
        -Наклони его от себя, чтобы не обжечься.
        Юсти покачал головой и закрыл ладонями лицо. Его захлестнула волна паники.
        -Нет. Я не хочу идти, - забормотал он. - Я не пойду. Не могу.
        Матиас дал ему пощечину. Удар был слабым, но парень покачнулся, и Грегуар подхватил его, не дав упасть. Губы Юсти дрожали, а глаза наполнились слезами. Он закрыл лицо локтем и пытался сдержать рыдания. Тангейзер понимал, что тот чувствует. Ужас, растерянность, унижение. Он сжал запястье парня и опустил его поднятую руку. Юсти не поднимал взгляда, и на его ресницах еще ярче заблестели слезы. Освещенную факелом хрупкую фигурку можно было принять за фреску на стене церкви - с той лишь разницей, что красота этого юноши молила об уничтожении. Матиас поднял его подбородок, заставив посмотреть себе в глаза.
        -Твоих товарищей предали и убили, - жестко сказал он. - Их король - подонок. А ты потерялся среди океана лжи. И Бог тебе не поможет - ни твой, ни какой-либо еще.
        Гугенот смотрел на него полными слез глазами.
        -Ты меня слышишь, Юсти? Отвечай, скажи «да».
        -Да, - с усилием выговорил подросток.
        -Хорошо. Слушай дальше. Твои ноздри забиты кровью и дерьмом, кишки выворачивает наизнанку, мозги кипят внутри черепа.
        -Да.
        -Ты одинок.
        -Да. Да.
        -Твои братья мертвы и скормлены собакам.
        Юсти всхлипнул.
        -Я их убил. Я убил сыновей твоей матери. И ты теперь в моей власти.
        -Да.
        -Сейчас ночь, и этой ночи нет конца.
        -Да.
        -И в этом мрачном, кровавом мире у тебя нет друга.
        -Да.
        -Ты так считаешь.
        Страдания Юсти были невыносимы. Тангейзер знал и это.
        -А вот тут ты ошибаешься, - сказал он. - Потому что я твой друг.
        По щекам протестанта потекли слезы. Мальчик судорожно вздохнул. Не отходивший от него Грегуар похлопал его по спине, словно успокаивал больную лошадь.
        -Я твой друг, - повторил Матиас. - Погружаясь в отчаяние, ты делаешь только хуже. Более того, Стефано и Грегуар - тоже мои друзья, а значит, и твои. Не забудь также об Орланду, чью жизнь мы должны спасти, вопреки всем препятствиям. Ты думаешь, что одинок, но на самом деле тебя окружают друзья. Согласен?
        -Да? - неуверенно спросил юноша.
        -Ты будешь освещать путь друзьям в темноте этой ночи?
        -Да, - сказал Юсти уже спокойнее.
        -Молодец. Вытри лицо.
        Рыцарь вложил рукоять факела в его руку, и пальцы Юсти сомкнулись на ней. Затем Тангейзер взял вторую руку мальчика и тоже прижал ее к рукоятке.
        -Теперь факел сделает меня невидимым в темноте, темнота станет моим союзником. Я пойду вперед, и ты потеряешь меня из виду, но я буду рядом.
        Он взял кинжал в правую руку.
        -Клетка, - сказал вдруг Грегуар и побежал к куче мусора.
        Тангейзер еще раз вдохнул пропитанный миазмами воздух и с шумом выдохнул. Взмахом руки он остановил Стефано и пошел за своим слугой. За ним поспешил и Юсти.
        У самого причала лежала перевернутая набок клетка. Грегуар смотрел на обезьянок. Они были мертвы. Прижатые к планкам крошечные тела, переплетение безжизненных рук, ног, хвостов и голов.
        -Вот что с ними стало, - вздохнул мальчик. - А им нужно было лишь немного воды…
        -Нам пора идти. - Матиас сжал его плечо.
        -Посмотрите - они пытались перегрызть планки. Освободиться.
        -Мы хотели им помочь.
        -Но не очень старались.
        -Не очень, - согласился госпитальер.
        Неожиданный звук заставил его вскинуть голову: он не верил своим ушам. От этого шума содрогалась сама ночь - он был словно напоминанием о более благородных существах, некогда владевших этим миром. Никакие другие звуки не производили на Тангейзера большего впечатления, за исключением разве что музыки в исполнении Карлы и Ампаро.
        -Это лев, - изумленно пробормотал Матиас.
        -Король держит львов, чтобы натравливать на них собак, - объяснил Грегуар.
        -Хорошо бы его самого запереть в клетку с теми и другими, - буркнул его господин.
        -Наверное, им страшно, - вздохнул Юсти.
        Тангейзер заметил среди мусора несколько обнаженных тел, возможно, братьев юноши. Надеясь, что молодой гугенот их не видел, он отвел мальчиков в сторону.
        -Сомневаюсь, что львы способны бояться, - заявил он. - Идем к месье Паре!
        Тангейзер и его спутники пересекли площадь. Стефано повел их сначала к реке, а затем на восток, мимо череды открытых пристаней. Еще один поворот, на этот раз на север - и они оказались на улице, по которой герцог де Гиз - если Матиас правильно сориентировался - вел за собой убийц. Часовой с алебардой посмотрел на крест на груди госпитальера, на капрала с его ношей и не стал их останавливать.
        Иоаннит ускорил шаг, обогнал Юсти с факелом и пошел вдоль самых домов на восточной стороне улицы. Его глаза уже привыкли к темноте. При этом всякий, кто приблизился бы к ним, смог бы увидеть только пламя факела в трех шагах позади, а сам Тангейзер остался бы незаметным на фоне стен. Квартал состоял из постоялых дворов, пансионов и мастерских ремесленников, которые обслуживали дворец. Тангейзер уловил запах воска и терпентина[15 - Терпентин - липкая жидкость, добываемая из хвойных деревьев. Терпентиновое масло также называют скипидаром.]. Улица словно замерла, ошеломленная волной прокатившегося по ней насилия.
        За темными окнами и запертыми дверьми молились семьи, объятые страхом перед грядущим днем. Замки не были препятствием для убийц - двери просто сбивали с петель тупыми концами алебард. На выбитых и на распахнутых дверях были грубо намалеваны белые кресты, на которых еще не высохла краска. У одного из домов рядом с выбитой дверью лежал ряд тел, босых, в ночных рубашках с мокрыми черными пятнами - людей построили вдоль стены и проткнули пиками. Колокольный звон здесь звучал громче, но его перекрывали доносившиеся из дома голоса: один, мужской, проклинал Бога, другой, более тихий, пытался успокоить его. Тангейзер слышал плач и вопли насилуемых женщин. От женского крика у него все перевернулось в душе. Он остановился, чувствуя, как изнутри у него поднимается волна ярости. Нет, это не подходящая ночь для поисков справедливости - не стоит даже пытаться!
        Подавив стыд, рыцарь двинулся дальше.
        Внезапно перед ним возник угол здания, словно выросшего из земли, чтобы расщепить улицу надвое. Широкая дорога вела на восток, узкая - на север. Матиас свернул на восток. Снова выбитые двери, а у стен - еще теплые трупы с широко раскрытыми ртами в лужах черной, густеющей крови. Направо и налево отходили многочисленные переулки, растворявшиеся в темноте. Затем показалась арка, ведущая неизвестно куда, и еще одна улица справа.
        Тангейзер следовал за поворотами улицы, мимо переулков и отгораживавших внутренние дворы ворот, пока вдалеке не показался широкий перекресток. Там, в темноте, мерцала дюжина факелов, желтый свет которых отражали лезвия алебард. Всадники. Послышались торжествующие крики, в которых сквозила еще не утоленная жажда крови. Госпитальер оглянулся.
        Показался Стефано, а за ним и мальчики. Поворачивая к перекрестку, Матиас увидел мужчину, выскользнувшего из переулка справа, в самом конце улицы.
        Парика на нем не было, и своей безволосой головой он напоминал монаха, лет же ему было чуть больше тридцати. Мужчина был совсем голым, если не считать одной туфли. Тангейзер метнулся на противоположную сторону улицы - звук колокола заглушал его шаги. Больше он никого не увидел. На шее лысого мужчины висел кожаный кошелек - судя по тому, как он раскачивался, довольно тяжелый. В левой руке беглец держал кинжал, но, по-видимому, он не привык к оружию. Мужчина приближался к Стефано и подросткам, но, похоже, думал о бегстве, а не о противостоянии. Возможно, он и не бросился бы на капрала, но иоаннит не стал рисковать и атаковал его сзади.
        Незаметно подкравшись, он схватил запястье руки с кинжалом, одновременно вонзив собственный кинжал сверху вниз над ключицей беглеца. Когда рукоятка уперлась в тело, Тангейзер повернул лезвие, чувствуя, как рвутся жизненно важные органы и ткани. Жизнь мгновенно покинула тело жертвы, но госпитальер чувствовал, как она уходит, и в который раз удивился этой загадке. Голый мужчина, не издав ни звука и даже не дернувшись, опустился на колени и стал валиться на землю. Матиас удержал его от падения за рукоятку кинжала, схватил кожаный ремешок кошелька и снял его с головы жертвы. Выдернув кинжал и следя за тем, чтобы не попасть под струю крови, хотя большая ее часть уже вылилась внутрь грудной клетки, он отпустил труп, и лысая голова убитого упала в канаву. Потом иоаннит вытер кинжал и вложил его в ножны.
        От мягкой кожи кошелька исходил запах лаванды, и Тангейзер сделал глубокий вдох. Золотые монеты он узнал по весу, даже не заглядывая внутрь. У кошелька имелась петля для надежного крепления на поясе. Матиас нагнулся за кинжалом мертвеца. От резкого движения снова заболела спина, и госпитальер разразился проклятиями. Он проклинал протестантов, проклинал короля, проклинал недуги, все чаще терзавшие его кости. Затем он стал разглядывать свой трофей. Это был, судя по всему, миланский кинжал, длиной в одну треть меча, очень удобный в ближнем бою. Великолепная сталь, рукоятка из ляпис-лазури и маленькое кольцо указывали на то, что оружие было парадным, но его боевые качества при этом не пострадали. Вместе с ножнами кинжал мог стоить не меньше, чем золото в кошельке, однако ножен нигде не было видно.
        Тангейзер сунул кинжал за пояс сзади, рукояткой к правому локтю. Потом он снял с трупа два кольца и положил их в кошелек и лишь после этого впервые посмотрел в лицо покойнику. Однако оно было скрыто в тени. Этот человек был уже мертв - Матиас просто ускорил дело. Если это убийство и легло пятном на его совесть, то таких пятен там было в избытке. Он выпрямился, потянулся и опять поморщился от боли.
        Факел приближался, а с ним и равномерный звук шагов Стефано. Увидев Тангейзера, гвардеец смахнул со лба пот, заливавший глаза. Орланду еще дышал. Юсти наклонил факел, и они с Грегуаром уставились на голого и окровавленного мертвеца. Тот лежал, согнув колени, в такой позе, словно смерть настигла его во время акта извращения. Потом они увидели, что их предводитель пристегивает к поясу кошелек.
        -Вы его ограбили? - спросил Юсти.
        -Нет такой крепости, которую нельзя завоевать с помощью золота. А мы должны покорить Париж. - Матиас посмотрел на капрала. - Далеко еще?
        Стефано покачал головой и подбородком указал вперед:
        -Чуть дальше той суматохи.
        -Хочешь, я возьму Орланду?
        -Нет, сударь. С вашего позволения, я переложу его на другое плечо.
        Тангейзер помог ему, а затем повел спутников к скоплению людей и лошадей на перекрестке. Сзади послышался голос, призывавший бежать быстрее, и топот ног.
        Оглянувшись, госпитальер увидел двух молодых людей - дворян, если судить по их яркой, безвкусной одежде, - которые выскочили из того же переулка, что и голый мужчина. У каждого на шапке был прикреплен белый матерчатый крест. На плечах они несли рапиры с чистыми, без следов крови клинками. Оба были без кирас. Они тяжело дышали и были бледными от страха, но явно приободрились, вынырнув из темноты переулка. Заметив труп, дворяне принялись его обыскивать, причем возмущение их, по мере того как они понимали, что им нечем здесь поживиться, явно росло.
        Потом они заметили Тангейзера. Тот отвернулся от них и пошел прочь.
        -Эй! Любезный, мы преследовали этого еретика! - окликнул его один из дворян.
        Само по себе обращение «любезный» не было оскорблением, но предполагало более низкое социальное положение того, кому оно адресовано. Госпитальер не отреагировал на окрик, расценивая это как акт милосердия со своей стороны. Но парочка поспешила догнать его. Юсти схватил Грегуара за локоть, и факел в его руке качнулся в сторону головы Стефано. Тангейзер подхватил факел и поднял его повыше. Оглянувшись, он увидел, что свидетелей поблизости нет.
        Безрассудная парочка преградила ему путь, по-прежнему держа оружие на плече, словно подчиняясь требованиям моды.
        -Это был наш еретик, - произнес тот из них, что был поменьше ростом.
        Матиас остановился в пределах досягаемости рапир - они все равно будут бесполезны, если он решит атаковать. Оба молодых незнакомца поморщились, но у них хватило гордости и глупости, чтобы не отступить. Их лица были лицами людей, считавших, что мир должен склониться перед их желаниями - потому что так было всегда. Эти юноши привыкли приказывать, но не умели командовать. Их отцы нанимали дорогих итальянских учителей фехтования, но драться эти двое тоже не умели. Преследование и убийство протестантов казалось им увлекательной забавой.
        Правда, в тоне второго дворянина, ростом повыше, уже не было дерзости:
        -Мы получили его имя и адрес из королевского списка. Это виконт…
        -Еще одно оскорбление, - сказал Тангейзер, - и вам представится возможность спросить виконта, как ему удалось убежать от вас в одной туфле.
        -Оскорбление? - Низкорослый вдруг умолк на полуслове и сглотнул. Он смотрел в глаза госпитальера, не понимая, что смотрит в глаза собственной смерти. - Еретик украл кинжал Квентина.
        Юноша указал на пустые ножны на поясе своего товарища. Квентин с готовностью повернулся, чтобы продемонстрировать их. Ножны были инкрустированы эмалью, серебром и ляпис-лазурью.
        -Он был хитрым и проворным, этот парень. Застал нас врасплох…
        -Мы хотим вернуть кинжал.
        -Вы не исполнили свой долг. Кинжал - расплата за это, - заявил Матиас.
        -Теперь вы его украли, - не сдавался невысокий дворянин.
        -Для его возвращения было достаточно хороших манер. Увы, возможность упущена.
        -Вы украли и золото.
        -Прочь с дороги.
        Квентин отскочил в сторону, но инстинкты второго юноши еще спали.
        -Кто вы? Англичанин? Поляк? - поинтересовался он.
        -Этьен, он мальтийский рыцарь, - объяснил Квентин. - Посмотри на его шрамы…
        -Что ж, пусть мы не выполнили свой долг, но скажите, рыцарь, - вы-то что тут делаете?
        -У меня настроение убивать, - усмехнулся иоаннит. - Не задерживайте меня.
        -Это очень ценный кинжал, - сказал Квентин. - Подарок моему недавно умершему отцу, правда, я не помню от кого. У него было много кинжалов, на все случаи жизни, но он не был настолько вульгарен, чтобы пользоваться ими. А золото тоже не наше, но оно нам нужно. Отдайте кинжал и кошелек, и мы больше не будем вас задерживать…
        -Перестань болтать, Квентин. - Этьен указал на Юсти. - А кто этот парень в черной одежде и с белым от страха лицом? Как тебя зовут, мальчик? Ты можешь прочесть «Аве Мария»?
        -Убирайся, приятель, пока цел, - сказал Тангейзер.
        Этьен снял рапиру с плеча:
        -Я не боюсь какого-то вора.
        Госпитальер не сомневался, что юноша лишь изображает из себя храбреца, чтобы получить желаемое, - вероятно, этот прием он отточил в спорах с матерью. Но во время массовой резни опасно разгуливать по улицам при оружии.
        Матиас ткнул факелом Этьену в лицо и шагнул влево, одновременно вытаскивая из-за пояса кинжал, ставший предметом спора. Крик Этьена заглушило пламя. Вдохнув, он втянул в себя струйки огня. Горящая смола потекла у него по подбородку, воспламенив кафтан на груди. Молодой человек выронил рапиру и схватился за факел. Тангейзер позволил ему взять факел и ударил кинжалом в шею, повернув внутреннюю сторону лезвия вниз, чтобы на него можно было надавить. Кинжал оказался таким острым, что вошел в тело юноши по самую рукоять. Этьен вскрикнул, захлебываясь кровью. Его ладонь метнулась к кинжалу, пронзившему пищевод. Тангейзер сбил с него шапку и ухватил за волосы, не давая упасть.
        -Твой отец разбирался в оружии, - сказал он Квентину.
        -Он был знатоком, - в ужасе согласился тот.
        Тангейзер надавил на кинжал, и лезвие вспороло горло, разрезав трахею. Струя крови хлынула на грудь Этьена, унося с собой его жизнь и все его мечты о мужественности. Факел упал на землю. Квентин замер, пораженный картиной, которую считал немыслимой, - это был мир, в котором он сам и его титулы ничего не значили, а стоили и того меньше. Он не шевелился и не издал ни звука.
        -Отдай свой меч и ремень этому парню, - приказал ему Матиас, указывая на своего лакея. - Быстро.
        Юноша отстегнул меч и протянул его Грегуару. Кривая улыбка на его лице должна была означать покорность. Госпитальер шагнул к нему и вонзил кинжал под ключицу, проткнув сердце. Когда колени Квентина подогнулись, Тангейзер взял его за горло и толкнул назад. Потом он вытер кровь с бороздок на лезвии.
        -Грегуар, дай мне ножны от кинжала, - потребовал он. - А меч оставь здесь.
        -Вы не дали им шансов, - охнул Юсти.
        -Я дал им больше шансов, чем они дали бы тебе.
        Рискуя еще раз потянуть спину, мальтийский рыцарь нагнулся и сорвал белые матерчатые кресты с шапок убитых. Затем он поднял факел и протянул кресты мальчикам.
        -Прикрепите их на груди - это знак того, что вы слуги Папы. А ты, Юсти, попроси Грегуара научить тебя читать «Аве Мария». Его латынь превосходна.
        Ни один из убитых юношей не взял с собой кошелек на ночную охоту - это было их единственное разумное, хотя и разочаровавшее Тангейзера решение. Он взял у Грегуара богато украшенные ножны, вложил в них кинжал и снова сунул за пояс сзади, после чего обратился к Стефано на итальянском:
        -Ты теперь мой сообщник.
        -В чем, сударь? - отозвался тот. - В том, что два дворянина погибли во время погони за опасным преступником?
        -Ты только что удвоил вес причитающегося тебе золота, - кивнул иоаннит. - А вы, ребята, не отставайте.
        Граф де Ла Пенотье и его спутники добрались до перекрестка, где облачка порохового дыма неподвижно висели в горячем воздухе, а запах был резким, словно вонь серы. Трупов здесь валялось еще больше. Дюжину испуганных пленников выстроили, угрожая остриями копий, перед шеренгой аркебузиров, численностью вдвое больше. Солдаты раздули запалы, проверили заряды, а потом, по команде, прицелились и выстрелили. Гугеноты были буквально сметены градом свинца: некоторые из них стояли так близко от ружей, что у них загорелись волосы. Не все умерли от пуль, и несколько человек продолжали жалобно взывать к Богу, пока швейцарские гвардейцы не прошлись среди них, прикончив раненых мечами - так садовник срубает сорняки.
        Из окон выбрасывали трупы, криками предупреждая тех, кто стоял внизу. Повсюду стражники при свете факелов и под охраной вооруженных мушкетами товарищей стаскивали мертвые тела в громадные кровавые кучи, а некоторые использовали для этой работы веревки и лошадей. Сапоги, копыта, тела скользили по загустевшей крови, смешивая ее с грязью улицы в жуткую, зловонную массу, растекавшуюся во все стороны. Оставалось еще несколько «зайцев», которых следовало вспугнуть и затравить, чтобы потом пустить в дело опилки, но в целом грязная работа, похоже, была закончена.
        Тем не менее над городом разносился набат.
        Матиас обратился к болтавшемуся без дела гвардейцу:
        -Солдат, беги в церковь и заставь этот колокол умолкнуть. Капрал? - Он оглянулся на Стефано, и тот подтвердил его приказ:
        -Делай то, что говорит его светлость, и поторопись.
        По мере приближения к особняку Бетизи становилось ясно, что многие дворяне из числа гугенотов перед смертью оказали вооруженное сопротивление, вероятно, в попытке защитить адмирала Колиньи. Среди мертвых попадались люди с крестами на шапках и белыми повязками на рукавах. Многие католики были ранены - они лежали на расстеленных плащах или медленно шли, опирались на друзей. Смерть Этьена и Квентина никого не удивит. Тангейзер ускорил шаг. Среди всеобщего оцепенения и растерянности, неизбежно сопровождающих любое убийство, никто не обращал на него внимания.
        Всадники в начале улицы пришли в движение. Все, кто оказался у них на пути, торопились освободить дорогу, и Матиас отвел своих спутников в сторону. Все всадники были богато одеты и превосходно экипированы, а лошади у них были одними из лучших в стране. Даже при тусклом свете факелов шкуры мускулистых животных переливались, словно шелк, а их копыта высоко взлетали над грязью. Тангейзер редко кому-то завидовал, но теперь ему захотелось иметь такого же коня. Во главе колонны скакал дворянин возрастом не старше Этьена - но большей разницы в характерах трудно было представить. Голос его звучал громко и властно:
        -Помните, это приказ короля!
        Иоаннит понял, что это Генрих, герцог де Гиз, предводитель католической лиги Парижа и начальник этих ночных убийц. Гиз сражался при Сен-Дени, Жарнаке и Монкотуре и даже дрался против турок в Венгрии. Наверное, именно по этой причине при виде мальтийского креста на груди Матиаса он придержал лошадь и отсалютовал ему, не слезая с седла. Тангейзер ответил на приветствие. Их взгляды встретились, и Гиз улыбнулся, опьяненный кровью и успехом. У госпитальера не было причин улыбаться ему в ответ. Когда Гиз проехал мимо, некоторые из его спутников тоже отсалютовали мальтийцу. На перекрестке всадники повернули к реке. Когда последний из них скрылся из виду, колокол на ближайшей церкви умолк. Другие - далекие - колокола продолжали звонить, однако в первый момент всем показалось, что наступила полная тишина.
        -Как называется эта проклятая церковь? - спросил Тангейзер.
        -Сен-Жермен-л’Осеруа, - ответил Стефано. - А вот и особняк Бетизи.
        Вопреки ожиданиям Матиаса, дом с узким фасадом и двор оказались довольно скромными. Окна второго этажа были распахнуты настежь. У ворот и во дворе толпились вооруженные люди. В сточной канаве под окном лежало окровавленное тело старика в ночной рубашке. Один из дворян, опираясь на рукоять меча, пнул мертвеца, второй последовал его примеру. Оба засмеялись. Иоаннит понял, кто этот старик. Третий убийца, желая перещеголять товарищей, стал мочиться на останки Гаспара де Колиньи.
        Адмирал Колиньи приехал, чтобы спровоцировать войну, и смерть его была глупой. Тем не менее он был храбрым солдатом, и увиденное совсем не понравилось Тангейзеру. Шагнув к дому, он схватил одну из прислоненных к стене коротких пик и ударил нечестивца в основание черепа тупым концом, окованным железом. Тот упал к ногам товарищей, которые тут же перестали смеяться, и замер неподвижно в луже собственной мочи. Госпитальер посмотрел на них, но они отвели взгляды. Тогда он поставил пику на место, склонился к своим юным спутникам и взял их за плечи.
        -Стефано - наш Геркулес, - сказал он. - А вы, ребята, проявили себя отважными, стойкими и преданными товарищами.
        У Грегуара отвисла челюсть, и его господин заставил себя улыбнуться. Юсти опустил взгляд.
        -Мы достигли цели, но впереди еще есть другие опасности, - продолжил Матиас. - Юсти, господин Паре, возможно, не испытывает желания помогать таким, как мы, и ты, как единоверец, поможешь мне его убедить. Грегуар, здесь есть конюшни, клиенты которых уже никогда не вернутся за своими лошадьми, а я устал месить ногами дерьмо. Иди и найди мне самую лучшую лошадь в округе.
        Глава 8
        Горящие собаки
        Известие о том, что ее дом может подвергнуться нападению, вызвало у Симоны д’Обре странную реакцию: она сидела на кровати в ночной рубашке, вперив взгляд в темноту, словно вдруг лишилась разума. После рождения детей эта женщина располнела, но ее пухлое лицо не утратило красоты. Когда Карла предложила ей одеться и вместе разбудить детей, Симона, казалось, ее не слышала. Госпожа д’Обре была моложе Карлы - ей исполнилось двадцать девять лет - и всегда проявляла себя умной и предприимчивой женщиной, но страх способен парализовать даже самый сильный разум, как мужской, так и женский. Вероятно, бедняжка вспоминала своего мужа, Роже, растерзанного толпой во время предыдущих погромов меньше года назад, когда случился мятеж в Гастине. Карла не стала давить на нее.
        -Пойду разбужу детей, - сказала она, положив одежду Симоны на кровать, - а потом помогу вам уложить волосы.
        Когда графиня де Ла Пенотье была уже на пороге, хозяйка дома вдруг заговорила:
        -Если мы не готовы страдать на кресте, значит, мы предаем свою веру и надежду на спасение души. Эти страдания посланы Богом для испытания нашей веры.
        Карла поняла, что Симона повторяет слова мужа. Но в голосе женщины слышались лишь отчаяние и признание поражения. Вступать с ней в богословский спор не было никакого смысла, и итальянка молча вышла из комнаты. Сердце у нее учащенно билось, а желудок выворачивало наизнанку. Она подумала о Матиасе и о его силе, вновь пожалев, что его нет рядом. Ей с трудом удалось подняться по лестнице с подсвечником в руке: на нее навалилась усталость, а ребенок в животе казался неимоверно тяжелым. Карла разбудила экономку Денизу, бедную родственницу Симоны, и ее мужа Дидье, которые спали в комнатушке под крышей. Потом она подняла детей д’Обре. Те сидели в своих кроватях, недоуменно моргая. Младшая, шестилетняя Антуанетта, попросила воды.
        -Еще темно, - сказал старший из детей, двенадцатилетний Мартин.
        Карла заставила себя улыбнуться:
        -Мартин, ты главный мужчина в доме. Ты должен проследить, чтобы все полностью оделись, и как можно быстрее.
        -Почему? - спросила Шарите.
        -Делайте, что говорит ваш старший брат, а потом спускайтесь в гостиную, - велела итальянка. - Там мы с мамой вам все объясним.
        -А умываться надо? - спросил Мартин.
        -Нет, - ответила Карла. - Просто оденьтесь. И обуйте крепкие башмаки.
        Потом она вернулась к себе в комнату, закрыла дверь и прислонилась к ней, пытаясь отдышаться. Отчаяние Симоны проникло и в ее сердце: это чувство отравляло еще сильнее, чем страх. Прижав ладони к животу, графиня почувствовала под ними ребенка.
        Ее тело окружало его, ее воды омывали его. Матиас предполагал - хотя всегда подчеркивал, что это лишь предположение, основанное на алхимической возможности, а не уверенность, - что все происходящее с ней передается развивающемуся внутри нее существу, потому что ребенок является частью ее самой и связан с ней неразрывными нитями. Помня об этом, Карла на протяжении всей беременности старалась делить с будущим малышом самые радостные и возвышенные чувства: любовь к Матиасу, увлечение лошадьми и наслаждение природой, радость верховых прогулок и даже самые чудесные сны. Путешествие в Париж отчасти объяснялось тем, что она хотела привить ребенку любовь к приключениям. И теперь, в эти важные для него минуты, перед самым появлением на свет, мать не собиралась потчевать своего сына или дочь страхом и отчаянием.
        Осада Мальты научила графиню, что надежда и вера в Бога способны победить даже самое глубокое отчаяние, а когда и эти чувства исчерпаны, остается последнее прибежище - вызов судьбе. Она снова подумала о муже. Нужно было ей проявить больше терпения. Не следовало уезжать, поддавшись капризу. Женщина представила, как Матиас смеется и говорит, что другого от нее и не ожидал, представила его лицо и почувствовала, что у нее разрывается сердце.
        С улицы донесся какой-то звук, и Карла подошла к окну. Двенадцать вооруженных людей промаршировали в сторону Гревской площади, на юг. У одного из них был барабан, у другого - флаг, однако они не умели ходить строем и были одеты не в мундиры. У каждого на рукаве белела повязка, а шляпу украшал белый крест.
        Карла перегнулась через подоконник.
        -Месье? - позвала она. - Будьте добры, выслушайте меня!
        -Это дом гугенотов, - сказал один из этой странной группы.
        -Помнишь Роже д’Обре? - откликнулся другой.
        -Помню. Настоящий ублюдок.
        Их командир поднял голову, но не остановился.
        -Оставайтесь внутри, - бросил он.
        -Нас угрожает ограбить и убить банда преступников… - начала было объяснять ему итальянка.
        -Гугеноты взбунтовались. Мы, городская милиция, призваны их остановить, - отмахнулся от нее командир.
        -Они пытались убить короля! - подхватил еще один из его подчиненных.
        -Боже, храни его величество! - раздался нестройный хор голосов.
        -Я не гугенотка. - Слова застряли в горле Карлы. - Я католичка, дворянка, и мне угрожает опасность. И здесь дети!
        -Оставайтесь в доме, - повторил предводитель отряда милиции. - Это самое надежное укрытие.
        -Но нам угрожает опасность!
        Ребенок в животе графини повернулся. Ее охватила волна гнева, и пламя свечи в ее руке задрожало.
        -Прошу вас. Неужели никто из вас, храбрецов, не останется, чтобы защитить меня?! - крикнула женщина.
        Отряд милиции молча промаршировал дальше. Когда свет факелов растворился во тьме, Карла заметила какие-то фигуры, перемещавшиеся на противоположной стороне улицы. Залаяла собака. Ей ответила другая, затем третья. Итальянка могла поклясться, что слышала, как кто-то выругался. А может, ей это и показалось. Она закрыла окно. Пальцы стиснули маленькое золотое распятие, висевшее у нее на шее.
        Особняк невозможно защитить от решительно настроенных захватчиков. Новые дома совсем не похожи на крепости в миниатюре, которые строили раньше. Слишком много окон, предназначенных для того, чтобы впускать внутрь свет, а не сдерживать грабителей. На улицах трех женщин, четырех детей и слугу просто разорвут на части. Эстель сказала, что они пришли за Карлой, женщиной с юга. Может, ее присутствие подвергает опасности всю семью? Может, нужно бежать из дома с Алтаном Савасом, как он и предлагал? Тампль находится всего в четверти часа ходьбы отсюда - даже в ее состоянии. Но сможет ли она бросить Симону и детей на произвол судьбы? Во время осады Мальты Карла де Ла Пенотье поняла, что такое верность. Но если для того, чтобы спасти своего ребенка, нужно бросить Симону с детьми, она это сделает. Позволит им всем умереть.
        Итальянка благодарила Бога, что с ней нет Орланду, хотя и очень желала, чтобы рядом был Матиас.
        На мгновение она почувствовала себя совершенно беспомощной. Внезапно ее охватило желание не сопротивляться, отказаться от борьбы, сдаться на милость неизвестному врагу. Эта мысль принесла облегчение. Но Карла вдруг вспомнила овцу, на которую набросилась одна из ее собак. Овца покорно стояла, пока пес рвал ее горло, и не делала даже попытки убежать или увернуться от острых зубов. Когда собака на секунду прервалась, подавившись шерстью, овца застыла неподвижно, дрожа всем телом и ожидая, когда возобновятся ее мучения. Эта картина парализующего ужаса оставила в душе у графини неприятный осадок. Она не испытывала жалости к овце - только отвращение. Это покорное и глупое животное заслуживало смерти. А Симона, сидевшая в своей спальне этажом ниже, пребывала в таком же состоянии, как та овца.
        Собака тогда передушила еще дюжину овец, и хозяйка не смогла ее остановить.
        Но теперь нужно было действовать.
        Вернувшись в комнату к детям, Карла нашла их полуодетыми: малыши ссорились между собой. Она снова приказала им спускаться. Антуанетта, оставшаяся в ночной рубашке, заплакала, и Шарите взяла ее за руку.
        -Немедленно в гостиную! - топнула ногой итальянка. - Плакать можешь там.
        В гостиной все еще стояли музыкальные инструменты, оставшиеся после репетиции. У Карлы не было никакого плана, но инструменты подсказали, как занять детей и призвать их к порядку.
        -Все садятся и настраивают инструменты. Люсьен, найди камертон.
        -Но еще темно! - захныкал Люсьен. - И я есть хочу.
        -Мартин, я назначаю тебя главным, - не обращая на его нытье внимания, графиня вновь обратилась к старшему из детей. - Если к моему возвращению вы не будете готовы, пеняйте на себя.
        На этом же этаже находилась спальня хозяйки. Карла заглянула, чтобы посмотреть, как там Симона: та не двинулась с места, а одежда по-прежнему лежала рядом с ней на кровати. Но она, по крайней мере, не впала в истерику. Итальянка оставила ее и нашла Денизу и Дидье, которые к тому времени тоже спустились вниз. Если придется принять бой, оба станут лишь обузой. Не стоило их будить. Послышался звук камертона, а за ним - нерешительные команды Мартина и вибрация жильных струн.
        -Дениза, приготовь детям какой-нибудь завтрак, - приказала Карла. - А мы с Дидье попробуем помочь Алтану Савасу. Мадам нездоровится. Слушайтесь меня.
        Растерянные слуги спустились вслед за ней по главной лестнице - упоминание об Алтане Савасе лишь усилило их страх. Карла не стала ничего объяснять им, потому что просто не знала, что сказать. Из холла у ведущей во двор двери доносились разнообразные звуки: грохот, удары, уханье… Но это были не звуки битвы. Алтан устанавливал разнообразные клинья и подпорки для замков и засовов, материалом для которых, по всей видимости, служили оторванные от пола доски - прямо за дверью в полу образовалась дыра. В отличие от Карлы бывший янычар оставался равнодушным к учиненному им разгрому. Он взглянул на Дидье так, словно тот был женщиной - или еще хуже. Потом серб вывел свою госпожу в холл перед парадной дверью и лестницей, показал на ее свечу и взмахнул руками:
        -Свечи. Сюда. Много-много. Свет.
        -Дидье! - позвала Карла. - Скажи Денизе, чтобы забыла о еде. Вы оба, принесите сюда все свечи и лампы, что есть в доме, и зажгите их.
        Савас указал пальцем на дверь:
        -Плохие люди идут. Здесь. Да.
        -Я понимаю, что мы не сможем их остановить, - сказала графиня. У нее уже созрел план действий, но неожиданно для себя она спросила: - Скажи, мы сумеем уйти отсюда, только ты и я? - Она пошевелила пальцами, имитируя идущего человека, ткнула пальцем сначала себе в грудь, а потом в телохранителя.
        Алтан кивнул:
        -Да. Вы хотите?
        Карла не ответила. Сверху до нее доносилось треньканье струн и сонные голоса.
        Она молча покачала головой.
        Савас указал на дверь в сад:
        -Они хотят идти туда. Чтобы другие не видели. - Он отодвинул засов парадной двери, оставив только запертый замок. - Но мы заставим их идти сюда. - Серб обвел рукой холл, кивнул в сторону лестницы и показал, как натягивает тетиву лука и выпускает стрелу. - Когда много мертвых, они уйдут.
        Итальянка поняла его план. Заставить бандитов прорываться через парадную дверь, с Рю-дю-Тампль, где есть шанс, что их кто-то увидит и позовет на помощь. Затем превратить холл первого этажа в зону обстрела, защищая лестницу с площадки второго этажа перед гостиной и спальней хозяйки. Если погибнет достаточно много врагов, если цена для них окажется слишком высокой - а Карла не сомневалась, что ее слуга сумеет постоять за себя, - остальные отступят.
        Женщина почувствовала, как в ее сердце снова затеплилась надежда.
        -Да, да. Хорошо, - закивала она. - Матиас был бы доволен.
        Дидье принес пару канделябров, а Дениза зажгла все лампы. Наверху смычки с явной неохотой скользили по струнам.
        -Мне идти туда? - Карла указала наверх.
        Алтан пожал плечами, потом кивнул:
        -Одна свеча. Не больше.
        Карла села, прижав свою виолу да гамба к животу. Поза была неудобной, но ей кое-как удалось приспособиться. Она понимала, что когда играет на инструменте, вибрации передаются внутрь тела и музыка заполняет весь доступный ребенку мир. Графиня играла ему с самого начала беременности и знала, что малышу это нравится. Музыка питала его так же, как кровь матери.
        Итальянка играла и для своего умершего ребенка, Борса, пока он развивался у нее внутри. Даже теперь ее успокаивала мысль, что вся его жизнь была наполнена чистейшей красотой. А если - как утверждал Матиас, пересказывая теорию Петруса Грубениуса, - в утробе матери нет времени, а есть только состояние «Before Time», вневременья, то Борс слушал ее музыку через ту самую вечность, которая существовала до сотворения мира. Карла взяла смычок и посмотрела на детей Симоны. В полутьме их глаза были широко раскрыты, и она не могла с уверенностью сказать, боятся они или нет.
        -Мы не играли для королевы, но будем играть для вашей мамы, - сказала она.
        По знаку графини они заиграли пьесу, которую она сочинила специально для бракосочетания Генриха Наваррского и Маргариты. Рондо на четыре голоса - вокальная партия в исполнении Мартина и три инструментальные. Антуанетта играла на блок-флейте и все время импровизировала, хотя катастрофы при этом - благодаря суровым взглядам Карлы - случались редко.
        Раньше графиня де Ла Пенотье во время репетиций старательно добивалась слаженного звучания. Но сегодня утром она играла для себя и своего ребенка. Карла закрыла глаза. Если ее сыну или дочери вообще не суждено появиться на свет, если этому малышу ничего не суждено узнать, кроме вечности, то она попытается сделать все возможное, чтобы наполнить эту вечность красотой, а не страхом. Музыка - дерево инструментов, свитые из жил струны, кожа ее пальцев - переносила ее в тот, бесконечно далекий, мир до начала времен.
        Если они с ребенком умрут вместе, то соединятся в другом мире за границей времени. Итальянка подумала о муже, душа которого была почти такой же большой, как вечность, - как и всякая праведная душа, заметил бы сам Матиас. Эта душа сможет объять все, в том числе и утрату. Карла жалела, что заставит его так страдать, но знала, что ее любимый выдержит это, а потом воссоединится с ними - в этом она была уверена, потому что не могла представить себе рай, который его отвергнет. Ребенок был с ними, здесь и сейчас. Они играли втроем. Карла почему-то не сомневалась, что еще не родившийся малыш знает своего отца и через нее чувствует его присутствие.
        Когда слова застряли у Мартина в горле, ее рука не дрогнула.
        Когда Антуанетта опустила флейту, она и бровью не повела.
        Когда Люсьен и Шарите перестали играть, она продолжила музицировать одна.
        Когда во всем доме стали биться стекла, Карла не открыла глаза и не пропустила ни ноты. Она играла, передавая свою любовь ребенку, и он слушал ее.
        Пусть смерть подхватит их песню, если уж так суждено.
        Они умрут среди любви и музыки.
        Графиня играла до тех пор, пока Алтан не вырвал виолу де гамба у нее из рук, и не открывала глаз, пока он не поднял ее и не вывел из гостиной.
        Большое окно над парадной дверью, освещавшее коридор, было разбито - из рамы торчали лишь острые осколки, похожие на зубья пилы. На каменных плитках коридора среди сверкающих осколков стекла и перевернутых свечей валялись камни и свинцовые шары. У подножья лестницы парадная дверь вздрагивала от ударов снаружи, попеременно по верхней и нижней петле. Две кувалды. Дверь была прочной, но самое слабое место любой двери - это петли, которые теперь гремели и выворачивались на поскрипывающих болтах. Стекла в других окнах дома лопались с такой яростью, словно, выполнив свое предназначение, стремились освободиться от объятий рам. Среди шума, наполнившего гостиную, Карла различила странный вой, похожий на звериный, и проклятия.
        Руки у Саваса были необыкновенно сильными. Его пальцы больно сжимали плечо женщины.
        -Уходим, сейчас! - крикнул он ей на ухо.
        Не спрашивая, почему изменился план, она стала спускаться по лестнице вслед за ним. На плече бывший янычар нес турецкий лук. В руке у него был короткий тяжелый меч «мессер», который он предпочитал всем остальным, а за поясом - кинжал. Карла почувствовала, как кто-то взял ее за руку. Антуанетта. Итальянка сжала пальцы и потянула девочку за собой.
        На середине лестницы они замерли, услышав жуткий вопль, словно исторгнутый возмущенной душой всех живых существ. Сквозь раму с осколками стекла над их головами влетела огненная дуга, словно дыра в окне была входом в еще более мрачный и злобный ад, чем тот, о котором говорили пророки. Это была объятая пламенем собака.
        Антуанетта закричала. Карла тоже - впервые за всю ночь.
        Она заслонила собой девочку и попятилась. Алтан мечом прямо в полете достал несчастное животное, объятое пламенем от головы до хвоста. Удар пришелся по туловищу собаки и отбросил ее на каменный пол - обезумевшую, дымящуюся и окровавленную, с щелкающими челюстями, выпученными глазами и дергающимися под горящей шкурой мышцами. Скользя по звякающим осколкам стекла, собака потрусила по коридору.
        В окно влетела вторая собака, и итальянка отступила еще на шаг.
        Она почувствовала запах сосновой смолы, которой было обмазано несчастное животное. От запаха горящей плоти и шерсти к горлу подступила тошнота. Карла чувствовала, как пальцы Антуанетты вцепились ей в юбку, слышала всхлипывания девочки. Когда вторая собака поднялась на ноги, из дальнего конца коридора к ней вернулась первая - она металась, охваченная болью и паникой, полыхая огнем и издавая жалобный вой, слушать который было невыносимо. Столкнувшись, собаки оскалились друг на друга, словно собираясь затеять драку, но затем вместе бросились вверх по лестнице. Алтан Савас ударом ноги отбросил их, не обращая внимания на горящую смолу, которая попала на его сапоги, и раскинул руки, защищая Карлу и Антуанетту.
        Горящие собаки бросились в заполненную людьми гостиную. Серб оттеснил Карлу в относительно безопасный угол вестибюля. Она тяжело дышала, ловя ртом пропитанный едким дымом воздух.
        Появились еще собаки.
        Уже не горящие, но в такой же панике и, вероятно, еще более злые. Их бросали через окна первого этажа с улицы и со двора. Шесть? Восемь? Это были беспородные дворняги, небольшие по размерам, но злобные. Они в панике метались по вестибюлю, натыкаясь друг на друга, и громко лаяли от растерянности и страха. Из гостиной наверху послышались голоса - крики ужаса, мольбы, молитвы. Собаки толкали людей, а люди собак в объятия страха, доходящего до безумия.
        Перед этим безумием не устоял даже Савас. Голова его дергалась, глаза блестели - он словно ждал, что новые демоны начнут выпрыгивать прямо из стен.
        Карла дала ему пощечину. Впечатление было такое, будто ее рука ударилась о круп лошади, но Алтан заморгал и пришел в себя:
        -Спасибо, мадам.
        Он встал рядом с дверью, наблюдая, как поддаются петли. Из гостиной наверху снова послышались отчаянные крики. Внезапно - Карла даже вздрогнула от неожиданности - дверь провалилась внутрь и рухнула на пол. Человек, нанесший последний удар кувалдой, потерял равновесие и по инерции шагнул в дом.
        -Аллаху акбар!
        Алтан Савас ударил его мечом в основание шеи и мог бы отрубить голову, но сдержал свою руку, чтобы направить брызнувшую кровь на второго человека с кувалдой. За секунду серб шесть раз вонзил в него меч и кинжал - в живот, грудь, горло, - а затем отступил, окинув взглядом улицу. В засохшей грязи лежали три пронзенных стрелами тела. Один из нападавших был еще жив: он стонал, прижимая ладони к окровавленному животу. Наверное, Алтан подстрелил их из окон, пока Карла играла. Что-то просвистело мимо, ударилось о стену и покатилось по полу вестибюля, но выстрела женщина не слышала.
        Ее защитник воткнул меч в дверной косяк, сунул за пояс кинжал, снял с плеча лук, вставил стрелу и натянул тетиву - движения его были такими же быстрыми и точными, как движения пальцев Карлы, прижимавших струны к ладам инструмента. На той стороне улицы она заметила человека, взмахнувшего пращой. Итальянка отпрянула и прижалась лицом к стене. Снова послышался свист, а потом удар камня. Алтан Савас нырнул в дверной проем, лук в его руках изогнулся, и стрела нашла цель. Бывший янычар спустил тетиву при помощи костяного кольца на большом пальце руки, и Карла, не в силах побороть любопытство, выглянула за дверь.
        Пращник стоял на коленях, подняв руки к груди, из которой хлестала кровь, словно вино из вспоротого меха. Стрела дрожала в балке дома в десяти футах за его спиной. Потом он упал лицом вниз и больше не шевелился.
        Алтан достал новую стрелу и снова натянул лук, целясь в мишень, которую Карла не видела. В последний момент он резко повернулся, и графиня отпрянула, увидев перед собой широкий наконечник стрелы. Савас поднял лук - так что стрела описала дугу над ее головой, - а затем снова опустил его. Вернее, попытался опустить.
        Возможно, именно это движение стоило ему жизни.
        Карла услышала сзади звон разбитого стекла, а потом ее оглушил пистолетный выстрел.
        Пламя и пороховой дым ударили прямо в лицо ее верному слуге.
        Он упал навзничь. Стрела исчезла у нее за спиной. Громадная фигура метнулась мимо Карлы к Савасу и вскочила на него верхом, нож замелькал в воздухе, снова и снова поднимаясь и опускаясь, словно убийца сражался с каким-то бессмертным мифическим существом. Но это было лишним - по тому, как упал Алтан, его госпожа поняла, что он умер мгновенно, лишь только в него попала пуля. Звон у нее в ушах стих. Огромные плечи нападавшего замерли. Он встал и посмотрел на свою жертву:
        -Проклятье. Все равно он едва меня не убил.
        Такого низкого - несмотря на проступавший в нем шок - голоса Карла не слышала никогда в жизни.
        Убийца стоял к ней спиной, не оборачиваясь.
        Внезапно графиня поняла: впечатление, что перед ней был гигант, создавали только его голова и плечи. Король воров Гриманд был среднего роста, ниже Матиаса, с нижней частью тела обычных размеров. Но голова и плечи словно принадлежали человеку вдвое крупнее. Казалось, этот человек может опрокинуться в любую секунду. Он выглянул в парадную дверь, по-прежнему не поворачиваясь к Карле, и она увидела его огромную нижнюю челюсть. В ухе у него блестело массивное золотое кольцо - то ли проявление тщеславия, то ли вызов. Две обезумевшие собаки, скользя лапами по густеющей крови и скалясь друг на друга, вились у его ног в отчаянной попытке спрятаться от ужаса женщин, криков детей, звона разбитого стекла и запаха паленой шерсти. Гриманд взмахнул двуствольным пистолетом, из которого еще шел дым, и громко крикнул в темноту ночи:
        -Турок мертв! Мы вошли. Все сюда, вместе с тележками! - Он опустил взгляд на убитого Саваса и негромко пробормотал: - Если у нас хватит людей, чтобы их тащить. - Потом грабитель снова закричал: - Я хочу убраться отсюда до рассвета!
        Он сунул окровавленный нож за пояс сзади, опять посмотрел на Алтана и покачал головой, словно все еще не верил своей удаче. Затем король Кокейна убрал пистолет, наклонился и сдернул костяное кольцо с большого пальца Алтана. С любопытством повертев его в руке, он попытался надеть, но кольцо оказалось мало. Тогда убийца надел его на мизинец и, по-видимому, остался доволен трофеем. После этого он наконец повернулся к Карле:
        -Шесть. Шесть моих молодых львов убиты.
        Итальянка окончательно убедилась, что именно этого человека видела вместе с Эстель и Гоббо из окна своей спальни. Лицо его не было деформировано, однако нос, губы, высокие скулы и брови были такими громадными, разросшимися, что производили гротескное впечатление. Глаза Гриманда были темными и глубоко посаженными. Но самым странным в его облике было сходство с гигантским ребенком. Младенцем. Возможно, виной всему была непропорционально большая голова, а возможно, что-то другое, таившееся в его душе. Он впервые посмотрел на Карлу, и в его глазах неожиданно - как для него самого, так и для нее - вспыхнули какие-то чувства.
        Графиня вспомнила правило, которому ее учил Матиас и принять которое было так трудно. Тот, кто выглядит слабым, навлекает на себя судьбу слабого - без всякой жалости быть раздавленным сильным. Поэтому итальянка приказала себе не обращать внимания на кровь, приклеивавшую ее туфли к каменному полу, на едкий дым, вой собак и крики людей, и набрала полную грудь воздуха.
        -Месье Гриманд, мне жаль, что он не убил больше, - сказала она громко.
        Рот грабителя приоткрылся, но ответа не последовало.
        -Я Карла, которую вы называете женщиной с юга, - добавила женщина.
        Инфант Кокейна, похоже, подыскивал подходящие для ответа слова. Не найдя их, он хмуро посмотрел на Саваса:
        -А кем был этот турок?
        -Алтан был моим защитником, товарищем по оружию моего мужа - в обоих отношениях настоящим мужчиной.
        -В таком случае хорошо, что он был один. А где же ваш храбрый муж?
        -Это мое дело.
        Времени на объяснения не было. Человека, у которого есть тайна, сложнее убить. Пусть любопытство этого гиганта отсрочит решение ее судьбы. Пусть он задумается, с какой женщиной ему приходится иметь дело. Карла опять вспомнила наставления Матиаса. Если она уже потеряла все, вернуть это можно только с помощью самой дерзкой игры.
        -Кольцо на большом пальце служит не для украшения, - объяснила женщина. - С его помощью натягивают тетиву лука, хотя не каждый может похвастаться нужной для этого силой.
        Король воров наклонился, высвободил лук из пальцев серба, поднял его и что-то пробормотал. По тому, как он держал оружие, Карла поняла, что он не умеет обращаться с луком, но у него хватило ума не поддаваться на провокацию. Убийца закинул лук на плечо и ухмыльнулся:
        -Я отдаю должное дерзости дамы с юга.
        Графиня почувствовала, как зашевелился ребенок. Чистая жизнь, еще не испорченная, не осознанная, еще пребывающая в вечности, не подозревающая о том, что находится на краю пропасти и вот-вот низвергнется в нее. Снова начались схватки. Карла призвала на помощь всю свою волю - ведь это нужно ее малышу!
        -Вашу руку, месье, если не возражаете, - сказала она и вышла на свет. Глаза Гриманда широко распахнулись.
        -Будь я проклят, - пробормотал он. - Да вы на сносях!
        Итальянка - хотя в этом не было необходимости - взяла ошеломленного мужчину под руку и оперлась на него. В его громадной ладони мог поместиться целый галлон груш. От гиганта исходил какой-то странный запах - Карла даже не знала, с чем его сравнить. Кожа на его лице была ровной, но грубой и покрытой слоем липкого пота. Он смотрел графине в глаза, и она не отводила взгляда. В данный момент ей нужен был только один союзник, Гриманд. Если осторожными маневрами удастся навязать ему роль защитника, он действительно станет ее защищать, и чем глубже войдет в эту роль, тем сложнее ему будет отказаться от нее.
        -Помогите мне выйти на улицу, - попросила Карла. - Мне нужен свежий воздух.
        Она шагнула к порогу. Король воров позволил ей опереться на его руку и двинулся вместе с ней. Женщина почувствовала, что за ее юбку уцепилась Антуанетта. Так, все вместе, они и вышли из дома.
        -Вы беременны, - произнес бандит, словно обдумывая неожиданно возникшее препятствие.
        -Да.
        Гриманд нахмурился:
        -Мы собирались убить всех без исключения.
        -Я не верю, что вы хотите убить меня и моего нерожденного ребенка. Зачем это вам?
        Грабитель поджал свои громадные губы. Карла смотрела на него не моргая.
        -Разве не вы тут командуете? - поинтересовалась она.
        Чтобы скрыть смущение, мужчина отвернулся и крикнул своей худосочной и изрядно поредевшей команде:
        -Сюда, сюда, мои храбрые и верные бездельники! Пора собирать посеянный урожай. Удовлетворите все свои самые тайные желания!
        Перед домом собралась толпа молодых людей, стекавшихся со всех сторон, в том числе из-за особняка д’Обре. Их было человек девять, не считая мертвых, причем некоторые были слишком юны, чтобы считаться мужчинами - даже здесь. Их одежда состояла из разноцветных тряпок и шкур. Большинство были босиком, явно считая это естественным. Покрытые шрамами лица несли на себе печать жестокости и крайней бедности. Некоторые лица были обожжены, и от них исходил запах сосновой смолы и паленой шерсти. И у всех были белые повязки на одной руке. Они притащили штук шесть двухколесных тележек, таких, как у торговцев на рынке.
        Вся шайка пребывала в состоянии сильного возбуждения: грабители едва сдерживали рвущуюся наружу энергию и все время хихикали, пытаясь скрыть шок, испытанный при виде убитых товарищей. Они остались живы среди разгула смерти и безжалостного огня, и теперь их обуяла жажда крови. Им хотелось грабить и сеять страх, чтобы как-то оправдать свое жалкое существование в этом мире. Сбылась их заветная мечта: приставить нож к горлу тех, кто богаче и выше их. Тем не менее они не торопились выплеснуть свою радость и ждали разрешения Гриманда.
        Карле приходилось жить в военном лагере. Она знала, какие разнообразные и могучие силы требуются для того, чтобы объединить людей и заставить их идти к общей цели. Здесь единственной силой был Гриманд. Его армия представляла собой шайку оборванцев и почти не отличалась от обыкновенной толпы. Среди них был лишь один парень, кому исполнилось двадцать лет. Он единственный не улыбался. На лбу у него красовалось уродливое V-образное клеймо, которое ставят ворам. Все же остальные смотрели на своего предводителя с благоговением.
        -Прикажите принести стул, - сказала итальянка и вежливо добавила: - Будьте так добры.
        -Что? - переспросил Инфант.
        -Стул. У меня кружится голова. И пусть принесут чашку вина. И то, и другое найдется на кухне.
        -Жоко! - крикнул главарь шайки. - Стул и чашку вина из кухни!
        Вор с клеймом на лбу махнул двум подросткам:
        -Пепин, Биго, идем со мной!
        Все трое побежали в дом и наткнулись на свору собак, слизывавших кровь с пола в вестибюле. Животные стали хватать грабителей за голые лодыжки, и младшие оборванцы рассмеялись.
        Жоко презрительно ухмыльнулся, и Карла почувствовала его ненависть. Вор понимал, что она делает, и это его злило. Чем дальше Гриманд зайдет в ее поддержке, тем труднее ему будет отказаться от этой роли на глазах всей шайки, особенно под давлением. Если уж делать на это ставку, значит, ставить нужно все, что у нее есть. Вскинув бровь, графиня насмешливо посмотрела на заклейменного молодого человека, сознательно провоцируя его. Он оскалился:
        -Мы пришли сюда для того, чтобы прирезать этих свиней или чтобы угождать им?
        -Свиньи готовы к бойне, потому что я убил медведя, - сказал Инфант Кокейна. - Пусть каждый займется своим делом и получит причитающуюся долю.
        -Если тебя волнует ребенок, - сказал Жоко, - я могу вырезать его из живота, перед тем как мы ее убьем. Не впервой.
        Со всех сторон послышались смешки и притворные вздохи, но главарь взмахом руки заставил всех умолкнуть.
        -Бедный Жоко расстроен, - сказал он, - потому что убили его брата Гобера…
        -Ты не видел, что они с ним сделали! - воскликнул парень с клеймом.
        -Гоббо мертв, потому что не делал то, что ему приказали, - ответил Гриманд. - Если Жоко не будет исполнять приказы, он тоже будет мертв. Как и все остальные. Мы тут что, в игры играем?
        Предводитель воров окинул взглядом свою шайку и развел огромными руками, как настоящий актер. Все подчиненные завороженно смотрели на него. Повернувшись, он остановил взгляд на Карле, и она поняла, что вопрос предназначался ей. Женщина ощущала исходившее от Гриманда странное очарование. Возможно, в других обстоятельствах это очарование оттолкнуло бы ее, но теперь итальянка нуждалась в нем. Она должна была принять шарм Гриманда, поскольку мужчинам очень нравится считать, что они им обладают. И это поможет ей, в свою очередь, успешно очаровать его. Карла улыбнулась.
        -Может, это и впрямь игра, - продолжал король воров. - А почему бы и нет? Кто из нас не любит игру? И я больше всего. Но при всем при том мы должны понимать, что ставки высоки. И разве эти мертвые храбрецы - да принесут самые быстрые ангелы их души в объятия Господа! - не служат тому доказательством? Если это игра, то игра опасная.
        -Как и всякая настоящая игра, - заметила графиня.
        Главарь банды хлопнул в ладоши, словно от удовольствия. Звук получился громким, как выстрел.
        -Вам должно быть стыдно перед леди Карлой. Жоко, стул. Пепин, дай стул Жоко.
        Парень по имени Пепин только что пробился через свору собак со стулом в руках. За ним шел Биго с оловянной чашей. Пепин протянул стул заклейменному, но тот даже не шевельнулся. Тогда Пепин посмотрел на Гриманда. Дымящаяся собака - одна из тех, кого достал меч Алтана Саваса, с глубокой раной на туловище, - на трех ногах проковыляла через порог и прислонилась к лодыжке Жоко, словно искала утешения. Парень пнул ее в грудь. Собака упала и жалобно заскулила. Мальчишки засмеялись.
        -Пепин. И ты, Биго, тоже! - махнул им Инфант.
        Он взял стул своей огромной рукой и театральным жестом поставил его перед Карлой. Потом поклонился и предложил ей сесть - тоже жестом. Опустившись на стул, женщина положила одну руку на живот, а другой перекинула на грудь длинную косу.
        Отвесив еще один поклон - возможно, почти насмешливый, но итальянка не смотрела ему в глаза, - главарь шайки протянул ей чашу с вином. Она осторожно взяла ее:
        -Благодарю вас.
        -Вы получили стул и вино. Мы можем продолжить? - поинтересовался Гриманд.
        -Это бедное животное помогло вам. И заслужило нечто большее, чем жестокость, - ответила графиня.
        Предводитель воров расправил широкие плечи и нахмурился:
        -Ты слышал, Жоко? Мы в долгу у подыхающей собаки.
        Губы вора с клеймом дрогнули. Дверь дома была открыта, но он не знал, как в нее войти.
        -Я ничего не должен собаке, - буркнул он в ответ. - Зато мне должны много. И долю Гоббо тоже.
        -Двойная доля? На каком основании? Или вы с Гоббо написали завещания перед тем, как уйти на войну? Как воины Давида? - съехидничал главарь.
        -Какого Давида? - не понял Жоко.
        -Карла, знатная дама с юга, права, - продолжил Гриманд, не отвечая ему. - Эта собака сослужила нам хорошую службу, хотя и была всего лишь грязной дворняжкой. Точно так же, как лисы помогли Самсону против филистимлян.
        Кувалда просвистела в воздухе и опустилась с такой скоростью, словно весила не больше мухобойки. Она с легкостью раздробила череп собаки. После этого Гриманд вновь посмотрел на Жоко:
        -Ты знаешь, кем был Самсон?
        Молодой человек поморщился от умственных усилий:
        -Это его Иисус воскресил из мертвых?
        -Нет, нет, - покачал головой Пепин. - То был Лазарь. А Самсон вышвырнул из храма евреев, ростовщиков, а потом обрушил крышу голыми руками.
        -И филистимляне распяли его рядом с Иисусом, да? - предположил Биго.
        Хор голосов начал предлагать самые разнообразные версии библейских историй.
        -Теперь вы видите, как этим бедным детям нужен отец, - усмехнулся главарь.
        Он обхватил свободной рукой боек кувалды и ткнул рукояткой в живот Жоко. Тот сложился пополам и стал хватать ртом воздух, не в силах издать ни звука. Голоса стихли.
        -Теперь я покажу вам всем, почему вы должны слушать отца, - объявил предводитель шайки.
        Он ударил Жоко кувалдой по ребрам, в том месте, где они соединялись с позвоночником, и Карла вместе с остальными услышала треск, а затем сдавленный стон.
        -А теперь мы посмотрим, как Жоко ест собаку.
        Король Кокейна обхватил затылок заклейменного парня своей громадной ладонью, подтащил его, ползущего на четвереньках, к мертвой собаке и ткнул лицом в ее неподвижную тушу.
        -Ешь собаку, Жоко, пока в ней не завелись черви. Ешь. Кусай. Жуй. Глотай.
        Молодой человек сопротивлялся, но главарь уперся кувалдой ему в поясницу, прижал его к земле, заставил открыть рот и грызть горелую массу розовой и почерневшей плоти. Клоки обгоревшей шкуры забивали ноздри, и Жоко приподнял голову, хватая ртом воздух.
        -Жуй, дерьмо. Глотай свое угощение. Ешь, я сказал!
        Жоко прожевал и проглотил горелое мясо.
        Карла отвернулась. Эстель, повелительница крыс, тоже стояла неподалеку и наблюдала, как один человек унижает другого. Вся в крови и в саже, она напоминала тряпичную куклу, найденную на руинах разграбленного города. Крысиная подружка была единственной девочкой в этой жестокой компании, и итальянка недоумевала, почему они взяли ее с собой. Взгляд Ля Россы ничего не выражал, но сам факт ее присутствия делал происходящее еще более отвратительным. Девочка повернула голову и посмотрела на Карлу. Выражение ее глаз изменилось и стало понятным графине.
        В них полыхала ненависть.
        Карла поняла, что Эстель ревнует. Девочка видела в ней соперницу в борьбе за любовь Гриманда.
        Итальянка в очередной раз почувствовала, как в животе у нее зашевелился ребенок - гибкий, нетерпеливый, любопытный. Она ощущала его интерес к внешней жизни, энергию, жажду приключений - качества, которые сама старалась в него заложить. Прижав ладонь к животу, Карла ощутила спинку и правое плечико ребенка. Ей хотелось успокоить его, внушить, что теперь неподходящее время для любопытства, что нужно еще немного подождать. Мышцы матки напряглись - снова начались схватки, и длились они дольше, чем предыдущие. Графиня чувствовала, как внутри ее тела зреют могучие природные силы, исходящие не от нее, а от земли, времени, божественной любви - силы, которым нет предела, которые не зависят от ее желаний и чувств и которым нет дела до возможностей ее организма.
        Затем женщина положила руки на колени и закрыла глаза, хотя голову при этом не опустила. Ей удалось сдержать стон. Она не хотела отвлекать жестокую шайку от унижения Жоко и сосредоточилась на дыхании. Схватки ослабли, но напряжение осталось. Карла поняла, что уже не сможет полностью расслабиться до рождения ребенка - если она вообще до этого доживет. Путешествие началось, точнее, началась последняя часть пути, который она разделила со своим ребенком. По крайней мере, нужно в это верить. Итальянка подумала, что она вращается на колесе судьбы, остро ощущая жизнь и смерть и в то же время словно наблюдая за ними со стороны. Ей предстояло раскрыть не только свое тело, но и душу, ей нужно было подчиниться ребенку. Если он желает появиться на свет в мире демонов, значит, именно в этом мире она его выкормит. Если ей при этом суждено стать преградой для дьявола, она без колебаний встанет у него на пути. В храбрости она не должна уступать своему малышу - иначе им обоим не выжить.
        Это действительно звучат отчаянные удары колокола? Или ей кажется?
        Карла открыла глаза.
        Жоко был полностью сломлен, он едва дышал. Гриманд отпустил его голову, наступил ногой ему на шею и выпрямился. Графине захотелось крикнуть: «Прикончи его! Убей!», и она содрогнулась от отвращения к самой себе. Главарь воров, словно услышав этот невысказанный крик, повернулся и вопросительно посмотрел на женщину: челюсти у него сжались с такой силой, что было слышно, как заскрежетали зубы. Его глаза горели жаждой убийства, и Карла даже засомневалась, не произнесла ли она эти слова вслух. Но нет. Гриманд взмахнул кувалдой, указывая на шайку юных подонков, которые после жестокой расправы над одним из их товарищей, казалось, еще больше восхищались своим предводителем.
        -Тот, кто хочет ударить собаку, всегда найдет палку. Таков мир, в котором мы живем, дети мои. А я его повелитель, - объявил бандит.
        Затем он убрал ногу, и Жоко отполз на четвереньках в сторону, давясь обгорелой шерстью и кожей собаки и подвывая от боли в сломанных ребрах. Потом юноша встал, часто и неглубоко дыша. Инстинкт человека, пресмыкавшегося всю свою жизнь, заставил его действовать - он побежал по переулку, прижимаясь к домам.
        Кто-то из банды бросился было за ним:
        -Вернуть его, хозяин?
        -Нет. Для меня он мертв. - Гриманд махнул кувалдой в сторону Эстель. - И ты тоже. Ты привела Гоббо и Жоко к нам в банду. А они нас подвели. И ты нас подвела, моя маленькая рыжеволосая роза. Ты не смогла открыть дверь.
        Король воров указал на убитых, лежавших на пороге дома и в уличной грязи:
        -Смотри, чего это нам стоило. Пусть это будет уроком для всех.
        Ля Росса замерла, потрясенная несправедливостью обвинения. Она обвела взглядом остальных, но не нашла поддержки - только ухмылки и настороженные взгляды. Тогда девочка посмотрела на Карлу.
        Несмотря на враждебность маленькой парижанки, итальянка сочувствовала ей. Но женщина была настолько потрясена разворачивающимся перед ней спектаклем, а также изменениями, происходившими внутри ее тела, что сил у нее хватало лишь на то, чтобы не упасть со стула.
        -Но я была храброй. - Губы Эстель дрожали. - Я рассказала тебе о турке. Он хотел меня убить. Если бы я не рассказала, он бы убил тебя.
        Карла вспомнила, что не позволила Алтану убить Эстель - вероятно, это и погубило всех. У нее закружилась голова.
        Девочка же в это время указала на графиню:
        -Карла с юга подтвердит, что я была храброй.
        -Совершенно верно, - заявила итальянка. - Да. Она была очень храброй.
        Однако увидев лицо Гриманда, она поняла, что ее слова лишь утвердили приговор Эстель. Только что продемонстрировав своей шайке, что не потерпит от них дерзости, предводитель был обязан показать, что девочка тоже не является исключением.
        -Вышвырните ее, - приказал он подчиненным. - Пусть отправляется к своим крысам.
        Трое парней попытались схватить Ля Россу, но девочка уже привыкла спасаться бегством. Ускользнув от их рук и ног, она бросилась прочь. Один из воров бросился за ней в погоню и ухватил воротник ее грязного платья. Юная парижанка дернулась, и платье порвалось на спине. Она резко повернулась и, зашипев, ударила преследователя между ног. Парень отпустил ее, пытаясь защититься, и Эстель снова бросилась бежать вдоль улицы. Вскоре она исчезла в темноте, и только ее плач донесся издалека до Карлы.
        Маленькая грабительница не была ей другом, но графиня почувствовала, что лишилась единственного союзника на этой улице, наводненной жестокостью и безумием.
        -Теперь послушайте, - сказал Гриманд. - Городская милиция восстала из мертвых, будто Лазарь, и не мне вам рассказывать, что будут делать эти тупые ублюдки. У таких, как мы, нет друзей, и милицию, в отличие от стражи, нельзя подкупить. Поэтому до рассвета мы должны все закончить и убраться отсюда. Каждый знает, что делать. Знает, где искать. Задняя дверь еще забаррикадирована - идите и откройте ее, чтобы через этот выход тоже нагружать тележки. Не пропустите погреб - там полно всякого вкусного добра - и не забудьте принести лестницу. И выгоните оттуда всех собак.
        -Смотрите, там, наверху еще одна женщина! - закричал Биго.
        Карла приказала себе не делать этого, но было уже поздно - она инстинктивно подняла голову. Из разбитого окна гостиной смотрела Симона. Их взгляды встретились, и итальянка поспешно отвернулась.
        -Мы можем попользоваться ею перед тем, как убить? - спросил Пепин.
        -Она богатая и сладкая, с отличными жирными сиськами и расселиной в заднице, способной задушить живого угря, - прорычал Инфант. - Рискну предположить, что она прольет реки слез, чтобы смягчить ваши юные сердца, но вы не должны размякать. Помните о своих матерях и сестрах, которые скребут ей полы, моют ее ночной горшок, а она даже не снисходит до того, чтобы запомнить их имена. Была ли она когда-нибудь доброй? Покажите ей, как выглядят ее красивые полы, когда стоишь на коленях. Покажите, что у нее в ночном горшке.
        Карла услышала, как кто-то всхлипнул у ее плеча. Она схватила Антуанетту за руку и притянула к себе.
        -Милая, стань на колени передо мной и прижмись головой к моему животу, - прошептала она девочке. - Почувствуй ребенка. Спой ему колыбельную, только очень тихо.
        -А мы можем убить всех остальных гугенотов, хозяин? - спросил еще кто-то из грабителей.
        -Это приказ самого короля, и даже я не стану спорить с королем, - отозвался главарь.
        -А гугеноты такие же плохие, как филистимляне?
        -Они хуже филистимлян, - ответил Гриманд. - Но Самсон убил тысячу филистимлян челюстью осла - горы трупов, как говорят. И его вспоминают как героя. Так что вытаскивайте свои ножи и сделайте то же самое во имя Господа, Парижа и короля Карла!
        Оборванцы издали радостный вопль и ринулись в особняк д’Обре.
        Карла закрыла глаза и прижала ладони к ушам Антуанетты, приготовившись к неизбежному. Из разбитых окон доносились отчаянные крики - убийц и их жертв. Пронизанный ужасом и болью голос Мартина. Затем крик Шарите. Последним умер Люсьен, и на некоторое время стало тихо. Итальянка почувствовала странный запах и открыла глаза.
        Перед ней на корточках сидел Гриманд. Его лицо приблизилось, но темнота скрывала его черты, словно вырубленные из гранита, - лишь глаза и громадные, редко расставленные зубы блестели в полумраке.
        -Вкусное вино? - спросил он.
        -Я не пробовала.
        В доме закричала Симона. Тело Антуанетты вздрагивало, но девочка не произнесла ни звука.
        Король воров положил ладонь на голову малышки и погладил ее по волосам. Карла подавила желание сбросить его руку. Жалобное пение девочки сменилось всхлипами, и бандит пробормотал что-то успокаивающее.
        -Вы заставили меня поверить, что эта гугенотка - ваша дочь.
        -Нет, я заставила в это поверить ваших людей, - ответила Карла.
        -Вы настроили против меня Жоко.
        -Он хотел меня убить. Я защищалась. А вы помогли. Спасибо.
        Гриманд кивнул:
        -Я должен был убить Жоко?
        Ее муж так бы и поступил - в этом графиня не сомневалась.
        -Да, - сказала она.
        -Вы правы. - Главарь шайки провел пальцем по щеке. - Я проявил тщеславие.
        Истошные крики Симоны сменились протяжными стонами, заглушаемыми потоком ругательств, грубым смехом и пререканиями ее мучителей.
        Грубое, массивное лицо Гриманда приняло задумчивое выражение.
        -Можете оставить себе «дочь», - сказал он. - Но больше не смейте мне лгать.
        -Я вам не лгала и не собираюсь.
        -Тогда больше не дергайте за ниточки - я не марионетка. И ни о чем не просите.
        -Думаю, вы понимаете, что у меня будут еще просьбы. - Женщина обняла свой живот. - И я верю, что вы мне поможете.
        -Зачем? Разве я не злодей? Разве я не король среди негодяев?
        Карла вспомнила афоризм, который любил Матиас - его он узнал от своего друга и учителя Сабато Сви.
        -Евреи говорят: «И там, где нет людей, старайся быть человеком»[16 - Трактат «Пиркей Авот», 2:5.].
        -Евреи?
        -Самсон был евреем, и Иисус тоже, хотя я не надеюсь на вашу веру в Него. Вы доказали, что вы злодей, и хуже того, что в вас нет страха. Но, несмотря на это и многое другое, я верю, что вы человек.
        На мгновение Инфант замер. Его блестящие глаза смотрели на женщину из-под массивного лба, а черные кудри блестели в свете луны. Карла поняла, что этот человек - порождение Парижа, его улиц, его логики, его жестокости. Так филин, самое жестокое ночное животное, является порождением леса. Затем главарь банды склонил голову, заглянул под стул, протянул руки и что-то потрогал под ним.
        -У вас отошли воды. - Он потер указательным пальцем о большой и внимательно посмотрел на них. - Прозрачные. Хорошее начало.
        Такое необычное для мужчины замечание испугало итальянку, но она предпочла об этом не задумываться.
        У нее и правда начались родовые муки.
        -Вы отвезете меня в храм госпитальеров? - попросила она.
        -Эти проклятые монахи ничего не понимают в женщинах, - покачал головой бандит. - Я не доверил бы им и стельную корову.
        -Тогда, пожалуйста, позвольте нам самим позаботиться о себе. Ради моего ребенка!
        -Ради вашего ребенка и ради вас самой я отвезу вас в Кокейн.
        -Кокейн?
        -Землю изобилия.
        Карле впервые в голову пришла мысль, что Гриманд безумен.
        -Вы слышали о Дворах? - спросил ее предводитель воров.
        Графиня кивнула. Дворами называлось логово парижских преступников и нищих, настолько жестокое и опасное, что туда не решался проникнуть никто, кроме его обитателей.
        -Кокейн - лучший из всех Дворов. Это мой Двор, - похвастался Младенец.
        Карла вновь почувствовала, как зашевелился ребенок, но теперь уже не по собственной воле, а из-за того, что сокращение матки заставило вздрогнуть их обоих. Словно волна, распространяющаяся сверху вниз, более могущественная, чем боль, прошла по телу женщины. Антуанетта спряталась за стулом, а итальянка сделала глубокий вдох, но не издала ни звука.
        Гриманд взял ее за руку и сжал с такой нежностью, какой она не ожидала от столь жестокого человека. Женщина ответила на его пожатие - изо всей силы. Потом она накрыла его ладонь другой рукой. Схватки на этот раз были продолжительными, и хотя потом они ослабли, напряжение внутри живота Карлы осталось.
        Графиня отпустила руку гиганта, смущенная этой неожиданной близостью и своей благодарностью к бандиту за этот жест. Она чувствовала себя словно в лодке посреди бурного моря, а направлял эту лодку громадный и странный убийца. На его лице не было заметно ни похоти, ни даже любви - на нем читалась только удивительная забота, словно в Карле он был уверен не меньше, чем в себе самом. Разум женщины противился этой мысли, но чувства подсказывали, что Гриманду можно верить. И не потому, что у нее не было выбора - этот человек мог распоряжаться ее жизнью, но не ее сердцем, - а потому, что это был правильный выбор.
        -Мой ребенок и я отдаем себя под вашу защиту, - произнесла итальянка.
        -И правильно делаете, потому что после веры в Господа это самая лучшая помощь при родах.
        Из особняка д’Обре снова донеслись истошные крики.
        -Вот это придаст вам сил, - Гриманд протянул Карле чашу с вином, и она сделала глоток.
        -Я не знаю, далеко ли уйду в таком состоянии, - призналась графиня.
        -Уйдете? За кого вы меня принимаете? - Ее новый покровитель рассмеялся, показав редко расставленные зубы. - Вы Королева Мечей, а королеве положено ехать.
        Глава 9
        Клементина
        -Я уже говорил Коссану, что отказываюсь лечить ваших раненых, - объявил Амбруаз Паре. - И он знает, что я обязан выполнять только приказы короля.
        Тангейзер и Стефано положили Орланду на кровать убитого адмирала. Ковер на полу был пропитан кровью, но простыни остались чистыми. По крайней мере, Колиньи встретил смерть не во сне.
        -Подожди меня внизу, - сказал граф де Ла Пенотье капралу.
        Стефано отдал честь и вышел, а госпитальер указал на одну из ламп:
        -Юсти, свет.
        Молодой гугенот принес лампу и стал держать ее над кроватью. Грудь Орланду по-прежнему слабо поднималась и опускалась. Лицо его налилось кровью - всю дорогу он провисел вниз головой. Юноша оставался под воздействием опиума и не чувствовал, что происходит вокруг. Тангейзер уже забыл, как сильно любит этого парня.
        -Он еще жив, и он молод, - сказал иоаннит врачу. - Не самый тяжелый случай.
        -Вы меня не слышали, сударь? - отозвался Паре.
        Тангейзер повернулся к нему. Великий хирург стоял у двери на лестницу, словно мысль о бегстве могла принести ему облегчение. Это был бородатый человек приятной наружности. Ему было чуть больше шестидесяти, хотя сегодня ночью он выглядел гораздо старше. Несмотря на позу, призванную продемонстрировать достоинство и вызов, в его глазах плескались боль и страх, а лицо было смертельно бледным.
        Его неожиданный гость поклонился:
        -Прошу извинить меня за вторжение, господин Паре. Во всем виноваты эти печальные события. Меня зовут Матиас Тангейзер, и я склоняю перед вами голову в знак глубокого уважения. Как вы можете видеть, я рыцарь ордена госпитальеров святого Иоанна Иерусалимского, и я могу свидетельствовать, что среди его храбрых членов ваша слава хирурга не имеет равных. Во время последней кровавой битвы за Мальту применение ваших методов спасло многие жизни, и я часто слышал ваше имя. Да и сам беседовал о вас с моим другом Жюрьеном де Лионом.
        -Вы знали Жюрьена де Лиона? - голос Паре слегка дрожал.
        -Я был свидетелем его смерти. Его оттащили прямо от операционного стола и обезглавили.
        Выражение лица Амбруаза изменилось. На нем вновь проступило достоинство.
        -Жить в такое кровавое время непросто, - сказал Тангейзер. - Но мы должны.
        Паре подошел к кровати, достав из рукава очки.
        -Я всю жизнь провел на полях сражений, - сказал он. - Резать - моя профессия. Предательство как инструмент политики - это для меня тоже не новость. К нему прибегают все стороны. Но такое предательство? Гиз зашел слишком далеко. Король должен потребовать его голову. Лишь несколько часов назад его величество сидел у этой постели и плакал над ранами адмирала, плакал от сострадания и гнева, клялся, что правосудие свершится. А теперь все говорят, что действуют по приказу короля?
        Паре умолк и, надевая очки, посмотрел на Матиаса.
        -Я не присутствовал на королевском совете, но не сомневаюсь, что вам сохранили жизнь исключительно по приказу короля, - ответил тот.
        Паре задумался, а его руки тем временем ощупывали Орланду, словно жили собственной жизнью. Пульс, кончики пальцев, лимфатические узлы на шее, состояние кожи, языка. Склонившись, хирург понюхал воздух, выходящий из легких юноши, а потом приподнял его веки.
        -Поднеси лампу поближе, - приказал он Юсти.
        Мальчик придвинулся. Тангейзер похлопал его по спине.
        -Лишь благодаря моим усилиям этот юный лев еще жив, - сообщил он хирургу. - Вы с ним - единственные уцелевшие гугеноты во всем квартале. Разве не так, Юсти? Скажи.
        -Да, сударь, - подтвердил подросток. - Если бы не вы, меня убили бы во дворце вместе с остальными.
        Амбруаз замер:
        -Они убивают наших братьев и в Лувре?
        -Сударь, я думаю, они убивают везде, - ответил юный протестант.
        -Их согнали во двор, как куропаток, и поставили перед стрелками, - прибавил Матиас. - А королевские особы смотрели на все это с балкона, словно на бал-маскарад.
        Паре закрыл глаза, и рыцарь испугался, что хирург может лишиться чувств.
        -Вы правы, - сказал врач. - Нужно жить дальше. Когда этому юноше последний раз давали опиум? - кивнул он на Орланду.
        -Больше десяти часов назад, - ответил Матиас.
        Бровь Амбруаза поползла вверх.
        -И он до сих пор не пришел в себя? - Хирург открыл сумку с инструментами. - Должно быть, сильный парень, если выжил после такой дозы!
        -Ему достался от родителей непростой характер - отчаянность с одной стороны и фанатизм - с другой. И с обеих сторон - упрямство. Это мой сын, но не родной, - объяснил госпитальер.
        -Сударь, станьте по другую сторону кровати, чтобы мне ассистировать, - велел ему Паре. - А ты, Юсти, оставайся на месте. Лампа нагреется, так что лучше держать ее полотенцем.
        С помощью пинцета и ножниц Паре принялся резать и снимать дурно пахнущую повязку с предплечья Орланду - после путешествия по улице бинт перекрутился и сбился на одну сторону. Тангейзер обогнул кровать.
        -Ткань присохла, как корка пудинга, - сказал Амбруаз. - Лучше было оставить рану открытой. Тут пуля и скопление гноя.
        -Я сам хотел разрезать бинты, но мне нечем было обработать рану, - объяснил Матиас. - По вашему совету, госпитальеры используют для этого смесь из яичного желтка, венецианского терпентина и розового масла.
        -Этот состав я рекомендую для свежих ран, - возразил медик. - Если уже началось нагноение, как в данном случае, гораздо лучше помогает египетская мазь, разбавленная вином и крепким алкоголем.
        -Конечно, конечно. - Тангейзер порылся в памяти. - Медянка с медом?
        -В Париже полно врачей, которые о своей профессии знают меньше вашего - по крайней мере, мне так кажется. Хотя с первого взгляда я не признал бы в вас хирурга.
        -Я солдат, и моя профессия - убивать людей. Именно для этого я изучал анатомию. Кроме того, о лечении ран знать не менее полезно, чем об их нанесении. С этой целью я также занимался природной магией и алхимией.
        По мере того как иоаннит помогал Амбруазу снимать слои намокшей повязки, неприятный запах усиливался. Ткань прилипла к коже, которая стала отслаиваться, как шкурка переспелого абрикоса.
        -Стойте, - сказал Паре. - Чтобы он не остался без руки, мы должны дать повязке отмокнуть. В настое черного вина, смешанного с оксикратом[17 - Разведенный водой уксус.] и подогретого в пламени лампы.
        -Превосходно, - согласился госпитальер. - Чудесно.
        -Но в любом случае руки он может лишиться, - предупредил его хирург.
        -Или жизни, - вздохнул Матиас. - Я достаточно разбираюсь в медицине, чтобы это понимать. Вы можете определить, когда его ранили?
        -Прошло не меньше полутора суток. Может, больше.
        Паре открыл переносной ларец с выдвижными ящичками, в которых хранились всевозможные пилюли, порошки, бутылочки и склянки, и приготовил раствор в стеклянной реторте.
        -Юсти, поставь лампу на стол и держи над ней реторту. У тебя рука крепче моей. Медленно вращай реторту, чтобы декокт нагревался равномерно. Когда увидишь, что с поверхности поднимается пар, сними с огня и вылей в это блюдо.
        Юноша взял реторту и сделал все, как ему приказано. Он так сосредоточился на своем занятии, что горести и тревоги уже не проступали на его лице.
        -Из тебя выйдет прекрасный помощник, - сказал ему Амбруаз.
        -Благодарю вас, сударь.
        -Мой последний помощник готовился к экзаменам на бакалавра. Его закололи ударом в спину, прямо здесь, у лестницы на чердак, меньше часа назад. А Телиньи и другим удалось выбраться на крышу, где их и застрелили.
        -Мне очень жаль, сударь, - ответил Юсти. - Помощник хирурга более других людей не заслужил такого жестокого конца. Я буду молиться за него.
        -Ты из какой части Польши? - спросил Паре. - Из Малой или с севера?
        -Из Малой Польши, - ответил подросток, не отрывая взгляда от реторты. - Из-под Кракова.
        Тангейзер, незаслуженно гордившийся умом и манерами юноши, несказанно удивился и почувствовал неловкость. Это не укрылось от врача.
        -Его акцент едва заметен, - пояснил он.
        Последние семь лет Матиас совершенствовал свой французский - язык, который прежде считал ужасным, но со временем полюбил больше других. Свою роль тут сыграл и тот факт, что его главным учителем в этом деле стала Карла. Теперь рыцарь-госпитальер порой даже думал по-французски. Его жизнь можно было описать сменой языков, которые ему пришлось освоить, - немецкий, турецкий, затем смесь итальянских диалектов. Однако он не заметил акцента Юсти.
        -Долгий тебе пришлось проделать путь, чтобы попасть на свадьбу, - повернулся он к молодому гугеноту.
        -Мы приехали не на свадьбу. Наш добрый король, Сигизмунд Август, умер. На его корону претендовал герцог Анжуйский. - Юсти убрал реторту с огня и вылил ее содержимое в блюдо. - Выборщики от лютеран послали моих братьев встретиться с Анжу, чтобы выяснить, что он за человек. Но нам не удалось дойти дальше вашего друга Торси. Он охраняет Анжу, словно мастиф. Бенедикт на него ужасно злился.
        Тангейзер подумал, что это объясняет задиристость Бенедикта, сослужившую ему плохую службу.
        -У Анжу не было никакого желания жить в Польше, - сказал Паре. - Он считает всех поляков свинопасами.
        -В Польше католики и протестанты не устраивают бесконечных войн! - парировал мальчик. - Наш народ не голодает. Наши поля не сожжены. Мы не потратили все золото, чтобы нанять немецких наемников, которые теперь разоряют страну. А еще мы придумали способ, как убирать наше дерьмо, чтобы оно не смердело в громадных кучах, как в Лувре!
        Матиас, знавший юношу чуть дольше Паре, был удивлен этой вспышкой.
        -Я не хотел обидеть тебя или твой великий и достойный народ, - примиряющее ответил Амбруаз. - Все произнесенное тобой - правда. Я молю Господа, чтобы Он послал на французский трон такого же мудрого правителя, как Сигизмунд, но надежда на это слаба, даже в отдаленном будущем. Просто дело в том, что виды на польский трон имеет мать Анжу, королева Екатерина, - она желает, чтобы правителем стал ее сын. Можете мне поверить, она убедит польских выборщиков отдать предпочтение именно ему. И Анжу послушается мать, независимо от своего отношения к Польше.
        -А потом они опустошат польскую казну, так что там останется один мышиный помет, - заметил Тангейзер. - Имей я половину наглости Екатерины Медичи, то сам бы стал принцем. - Он обвел взглядом присутствующих, которые, впрочем, не разделяли его восхищения. - Но Анжу - испорченный мальчишка. Зачем полякам король, который одевается, как женщина?
        -Именно этот вопрос хотели задать мои братья в Кракове, - вздохнул Юсти.
        Хирург взял блюдо с теплым черным вином и окситратом и протянул иоанниту:
        -Хватит политики. Намочите повязку, а я удалю все, что отравляет организм вашего сына.
        Операция заняла у Паре не больше десяти минут. Он вскрыл рану и стал срезать омертвевшие ткани, пока не пошла кровь, после чего убрал остатки повязки и при помощи второго надреза извлек маленький свинцовый шарик, который протянул Тангейзеру.
        -Выстрел из пистолета, - сказал тот.
        -Согласен. В ране нет остатков набивки или ветоши, порохового ожога тоже не видно. Выстрел сзади с расстояния двадцати футов или больше.
        -То есть стреляли в спину, хотели убить, - понял Матиас.
        -Более чем вероятно.
        Амбруаз продолжил работать молча. Скорость и решительность его действий поражали воображение. Орланду несколько раз пытался отдернуть руку - наверное, боль была очень сильной, - но так и не пришел в сознание. Тангейзер выразил опасение, что доза опиума была слишком велика. Паре согласился, однако старый хирург не прожил бы так долго, если бы давал волю сомнениям.
        -Все, я его почистил, - сказал он, закончив работу. - Теперь его выздоровление в руках Господа.
        Иоаннит достал пару золотых монет из надушенного лавандой кошелька - их глухому позвякиванию было трудно сопротивляться. Судя по весу, это были испанские двойные пистоли, или двойные дублоны, каждый из которых стоил двадцать ливров. Матиас не успел опустить обратно одну монету, а звон выдал их количество, и поэтому прятать вторую после этого было бы неприлично. Паре уже протянул руку, вопросительно вскинув бровь. Тангейзер с сожалением отдал ему целую унцию золота, подумав, что улыбка на лице хирурга, вероятно, была первой за два дня.
        -Если не возражаете, я позову сюда своего человека, Стефано, который будет вас охранять, - сказал госпитальер. - Даю слово, что он не принимал участия в резне - если вам от этого станет легче. Хотя, вне всякого сомнения, принял бы, получи он такой приказ.
        -Если вы доверяете ему своего сына, мне не на что жаловаться, - согласился Амбруаз.
        -Юсти тоже останется. Как вы могли убедиться, он прекрасный компаньон.
        -Я хочу с вами, сударь. - В глазах мальчика стояли слезы. - Вы дали слово. Вы убили трех моих братьев и обещали меня защитить!
        -Твоих братьев все равно убили бы. И тебя вместе с ними. По крайней мере, они приняли смерть в честном бою, а не были зарезаны во сне, - пожал плечами Тангейзер.
        Он почувствовал испытующий взгляд Паре. Престиж, который ему с таким трудом удалось заработать в глазах старого хирурга, таял под этим взглядом. Госпитальер смущенно кашлянул.
        -Его братья вызвали меня на дуэль, - пояснил он с мрачным видом. - Это было глупо, и я сожалею, что поддался на их насмешки. Это не имело никакого отношения к религиозным различиям, по крайней мере с моей стороны.
        -Да, - подтвердил Юсти. - Он убил бы любого.
        -Знай я, что вы поляки, то, возможно, был бы к вам более снисходительным, - вздохнул иоаннит.
        -Почему? Вы нас презираете?
        -Нет, потому что люди с севера должны держаться вместе.
        -Значит, мы будем вместе.
        -Твои желания не играют никакой роли.
        -Зато, надеюсь, мои играют, - вступил в разговор Паре. - Полагаю, моего авторитета достаточно для защиты пациента, пока я рядом. Но Юсти я защитить не смогу.
        Тангейзер хотел возразить, что это дело Стефано, но не успел.
        -Я не смог защитить Колиньи, - продолжил Амбруаз. - И видел слишком много убийств. Мне жаль.
        Матиас поклонился. Хирург был прав. Если в Юсти узнают лютеранина, его присутствие поставит под угрозу жизнь Орланду. Нужно взять парня с собой.
        -Господин Паре, я у вас в долгу, - сказал Матиас врачу.
        -А я благодарю вас за то, что вы защитили Колиньи, - ответил тот.
        -Месье? - не понял его рыцарь.
        -Я видел вас из окна, - пояснил медик. - Вы остановили осквернение его тела.
        -Со старым солдатом нельзя так обращаться, - пожал плечами Тангейзер. - Это значит, что у нашего мира нет достойного будущего.
        -Единственное достойное будущее - воссоединение с Господом.
        Матиас увидел, что свет на улице изменился - от индиго до бледно-фиолетового.
        -Сегодня я рассчитываю воссоединиться с женой, - сказал он. - И прошу оказать мне еще одну, очень важную для меня услугу. Вы можете порекомендовать самую лучшую повитуху?
        -Ваша жена ждет ребенка? - спросил Амбруаз. - Скоро?
        -Да, хотя я не могу точно сказать когда.
        -Тогда я рекомендую привести ее ко мне, и чем раньше, тем лучше.
        -Вы примете роды?
        -Это как раз тема моей следующей книги. Я умею то, чего не умеет ни одна повитуха.
        -Вы просто сняли камень у меня с души.
        -Вы знаете, что жена Колиньи тоже была в положении? Он хотел вместе с ней до родов покинуть Париж. Но…
        Тангейзер не был уверен, что ему понравилось это сравнение. Оно было похоже на дурной знак. Но, решив не обращать внимания на предрассудки, он спросил адрес Паре, жившего на левом берегу Сены, и вышел.
        Матиас спускался по лестнице мимо гвардейцев Коссана. Ноги скользили по загустевшей крови. Амбруаз Паре согласился принять ребенка Карлы! О лучшей награде нельзя было и мечтать. Хирург настолько сведущ в этом искусстве, что написал книгу. Книгу. Кто в мире еще способен на такое? Кому в голову могла прийти подобная мысль? Иоаннита потрясал сам факт, что сведениями о родах можно заполнить целую книгу. А Паре знает о родах все. Может, в этом и состоял тайный смысл безрассудного путешествия Карлы в Париж? Дурные предзнаменования сменились благоприятными, и Тангейзеру стало легче. Он решил, что должен сохранять оптимизм.
        Во дворе он разыскал ждавшего его Стефано. Утренняя заря освещала Рю-де-Бетизи и запекшуюся кровь, собиравшуюся в сточных канавах, камни мостовой из черных прямо на глазах становились красно-коричневыми. Матиас подозвал капрала и объяснил, что от него требуется. Гвардеец поджал губы и, не высказывая недовольства, поклонился.
        -Протяни руку, - сказал ему рыцарь.
        Стефано не требовалось повторять дважды. Как только Тангейзер опустил на его широкую ладонь двойной пистоль, выражение почтительности вернулось на лицо капрала.
        -Приходилось когда-нибудь держать такое в руках? - усмехнулся госпитальер.
        -Сударь, я даже не знаю, что это! - Гвардеец взвесил монету в руке. - Но вес приятный.
        -Это пол-унции испанского золота. Двадцать два карата. Будь оно еще чище, то просто расплавилось бы в руке. Тут четыре сотни солей.
        Месячное жалованье. У Стефано отвисла челюсть, но он промолчал.
        -Если при нашей следующей встрече Орланду не будет причинено никакого вреда, а ты по-прежнему будешь рядом с ним, то получишь еще две монеты, - пообещал рыцарь. - Если обстоятельства потребуют его куда-то перевезти, езжай с ним. Что бы ни случилось, не оставляй его. Ты достаточно хитер, чтобы истолковать приказ Ломбартса, как того потребует ситуация. Используй для защиты имя Арнольда де Торси. Если вы с Орланду куда-то переместитесь, или случится что-то такое, о чем мне следует знать, оставишь записку для Матиаса Тангейзера в караульном помещении.
        -Сударь, я буду ухаживать за ним, как за собственным сыном, - заверил капрал.
        Когда Стефано отступил назад и отдал честь, иоаннит заметил, что к ногам трупа Колиньи привязана веревка. С другой стороны тело оканчивалось обрубком шеи. Головы адмирала нигде не было видно. Тангейзер посмотрел на швейцарца.
        -Двое сторонников Гиза, - объяснил Стефано. - Голову засыплют солью и отправят в Рим. Торжественная клятва Папе, как они говорят.
        -Я не сомневаюсь, что понтифик очень обрадуется.
        -Они тоже так говорили.
        -Вы скормили моих братьев собакам, - напомнил Матиасу Юсти.
        -Стефано, ты можешь идти. - Тангейзер повернулся к юному гугеноту. - Что ты сказал?
        -Вы не позволили надругаться над Колиньи, но скормили моих братьев собакам, - повторил мальчик.
        -Тут речь идет о разных принципах! - вспылил Тангейзер. - О разных традициях.
        -Потому что мы поляки? - спросил Юсти.
        -Конечно, нет. Я считал вас норманнами - уж больно вы задиристые.
        -Есть ли у нашего мира достойное будущее, когда люди скармливают друг друга собакам?
        -Не знаю. Но точно знаю, что слишком умные молодые люди рано сходят в могилу и ты избежал этой участи по меньшей мере дважды.
        -У моих братьев нет могилы. Чем я лучше их?
        -Собаки или черви - Богу и дьяволу все равно, что бы ни утверждали разные религии. Твои братья приехали из Польши, чтобы умереть. Их имена были занесены в черную книгу судьбы еще до того, как они пересекли Одер. Возможно, твое тоже.
        -И ваше.
        -Многие пытались перевернуть страницу с моим именем, но находили там свое собственное.
        Юсти умолк. Тангейзер же решил, что теперь неподходящее время для сочувствия.
        -Ты для меня обуза, но я тебя не брошу, - сказал он резко. - Я взял тебя под защиту, но ты не пленник. Если мое общество так тебя злит, можешь идти своей дорогой. Но если мы вместе, ты должен прекратить эту истерику. В противном случае смерть заберет тебя - как просроченный долг. Возможно, вместе с Грегуаром.
        В этот момент из-за угла показался и сам Грегуар, который вел за собой огромную серую кобылу. Матиасу всего раз в жизни приходилось видеть лошадь таких размеров - она тащила телегу с пушечными ядрами весом в три сотни английских центнеров. Вне всякого сомнения, это было необыкновенное животное - с горбатым носом, широкой грудью, необъятным крупом и изящной белой бахромой над копытами размером с тарелку для мяса. На шкуре лошади виднелись следы плохого обращения в этом городе, слишком ничтожном, чтобы оценить ее достоинства. Шрамы, ожоги и отметины от несчастных случаев, следы от жестоких ударов плюгавых людей, оскорбленных ее соседством, - подобные следы часто оставляет в большой душе этот мир, которому она доставляет неудобство своим существованием.
        Все это вызывало сочувствие госпитальера. Но тщеславие не зря считается одним из тяжких пороков - после великолепных животных у свиты Гиза, которым он позавидовал, покрытая шрамами и нескладная кобыла показалась ему недостойной для передвижения по Парижу.
        Маленькому слуге каким-то образом удалось надеть седло на это огромное животное.
        -Грегуар, это же ломовая лошадь. Она чуть ли не выше меня! - сердито хмыкнул Матиас.
        Мальчик пробормотал что-то неразборчивое, и Тангейзер указал пальцем себе на ухо.
        -Это самая лучшая лошадь. - Грегуар предпринял вторую попытку. - Посмотрите на нее - спокойная, сильная, не пугливая. Все остальные, красивые кони, испугались стрельбы, дыма и запаха крови, а эта жевала сено. Остальные лошади деревенские, а она знает Париж. Ее ничто не испугает. И еще - она не убежит, когда вы оставите ее у таверны. И еще - вы будете сидеть высоко над грязью. И еще - в Париже столько народу на улицах, прямо от стены до стены, а Клементина уберет толпу с вашего пути. И еще, самое главное - я прислонил ухо к ее груди и услышал, что у нее сердце большое, как церковный колокол.
        -Клементина? - Тангейзер рассчитывал на другую кличку, больше подходящую для боевого коня.
        -Мне кажется, что она Клементина. Вам не нравится?
        -Мне нравится, - вмешался Юсти. - Я тоже считаю, что ее зовут Клементиной. Самое подходящее имя.
        Мальчики смотрели на иоаннита, словно ожидая вердикта Соломона.
        -Мне тоже нравится, - согласился рыцарь.
        Он подошел к громадной кобыле и посмотрел на нее, давая ей время для знакомства. У Клементины не было никаких причин ему доверять, и она поступила мудро - просто фыркнула, отложив окончательное суждение. Тангейзер не стал проверять ее зубы, поскольку она сочла бы это унизительным - а портить отношения с лошадью было все равно что вступать в спор со святым Иеронимом. Госпитальер пробормотал несколько ласковых слов на турецком и был вознагражден ржанием, от которого у него завибрировала грудная клетка. Посчитав это предварительным согласием, Матиас вскочил в седло.
        Грегуар точно отрегулировал длину стремян, и как только зад Тангейзера коснулся кожаного седла, он понял, что парень выбрал превосходную лошадь. С этой высоты, которая сама по себе вызывала изумление, все мерзости внизу - сложенные словно вязанки дров тела, солдаты, шлепающие по засохшей крови и раздевающие мертвых, влажные облака порохового дыма - выглядели не такими гнетущими. Даже воздух казался не таким отравленным, хотя назвать его чистым все же было нельзя. Свет на востоке стал ярче. Бедра, позвоночник, сердце - все тело Матиаса слилось с могучим живым существом, независимым от него, с большой и чистой душой, бесстрашной, несмотря на все перенесенные тяготы. Он почувствовал, как восстанавливаются его душевные силы.
        -Грегуар, твое умение разбираться в лошадях и людях не знает себе равных. Это бесценный дар, - заявил он своему лакею.
        Однако увидев, как после этих слов суровый внутренний мир Грегуара озаряется золотыми лучами солнца, Тангейзер подумал, что нужно сдерживать себя и не переусердствовать с похвалой, особенно искренней.
        Настроение его улучшилось, и он посмотрел на Юсти:
        -Ну что, заключаем союз? Втроем?
        Похоже, лошадь придавала мужества всем, кто находился рядом, - юный протестант поклонился:
        -Если вы берете меня с собой, хозяин, я вас не подведу.
        -Тогда хватайтесь за стремена и держитесь крепче. Слишком много у меня было непредвиденных задержек. Теперь мы не остановимся, пока не проедем виселицы.
        Клементина пустилась рысью, от которой дрожали дома. Ее судьба, ее жизнь, ее предназначение состояли в том, чтобы таскать груз на пределе своих сил - груз, отмеренный жадными людьми, для которых каждая унция была на вес золота. Наградой ей служила мякина, которую отмеряли те же скупые души. Казалось, сам факт, что кобылу впрягли в такую невесомую субстанцию, как воздух, и попросили везти такой ничтожный груз, наполнил ее радостью. Тангейзер был все равно что жаворонок, севший ей на спину, и он чувствовал себя лакомством. Из всех его любимых коней, в том числе боевых, внушавших ему больший страх, чем любой человек, он не мог припомнить такого бесстрашного животного - включая старого друга Бурака, названного в честь крылатого коня, с душой такой же благородной и утонченной, как у Карлы. Клементина была словно порабощенная богиня, сбросившая наконец свои оковы. И подобно богине, она испытывала жалость к невежественным людям, окружавшим ее.
        Матиасу оставалось лишь надеяться, что лошадь замедлит шаг, когда ее попросят.
        Через несколько кварталов кровавая бойня осталась далеко позади. Они добрались до причалов на берегу Сены. На фоне светлеющего неба виднелись башни собора Нотр-Дам, а с воды даже подул легкий ветерок.
        Рыцарь-иоаннит дал себе слово не падать духом, но над городом по-прежнему разносился колокольный звон, словно за веревки дергал какой-то безумец. В этом звуке не слышалось ни радости, ни гармонии, а только паника и ярость. Колокола благословляли любую рану, которую зализывали те, кто слышал набат. Но не исцеляли. Исцеление раны могло быть достигнуто лишь нанесением новой. Именно к этому призывали колокола, и никто не спрашивал почему - все колокольни города были захвачены демонами.
        Глава 10
        Склеп
        Поначалу улицы удивляли тишиной. По воскресеньям утренняя суматоха обычно стихала, а сегодня слухи об убийствах и мятеже, словно по волшебству распространявшиеся среди огромного населения города даже в часы сна, заставили тысячи людей остаться дома. Реку пересекала одинокая лодка. Отмели патрулировали чайки.
        По берегам Сены стали появляться группы вооруженных горожан с белыми повязками на рукавах или с крестами, приколотыми к шляпам. Некоторые несли флаги местных общин, такие цветастые, что их вид смутил бы даже австрийского герцога. Ни лучников, ни арбалетчиков, как у регулярной городской стражи, среди них не было. Люди толпились на причалах, спускались по ступенькам со злобным и заносчивым видом фанатиков, поддерживаемых государством. Яростное колыхание знамен и копий лишь усиливало презрение Тангейзера.
        К тому времени, как они добрались до моста Нотр-Дам, милиция выстроилась цепочкой между железными крюками в стоящих на мосту домах. Вооруженные люди скапливались и на берегах реки, загораживая проезд, и Тангейзеру пришлось пустить Клементину шагом - иначе она просто разбросала бы их.
        Грегуар повесил башмаки на шею и придерживал одной рукой, чтобы они не били его по губам. Отпустив стремя, мальчик похлопал лошадь по массивному плечу:
        -Хороший выбор, хозяин?
        -Должно быть, ее отцом был Пегас, - отозвался всадник.
        Губы подростка растянулись в уродливой улыбке, и Матиас постарался скрыть свое отвращение.
        Наконец показалась Гревская площадь. Она была заполнена отрядами городской милиции, размахивающей знаменами. Два барабанщика тренировались отбивать ритм, но никто не маршировал. Кто-то произносил речь. Повара разжигали огонь под своими котлами. Тут же ошивались проститутки, надеясь подцепить клиента. Бездомные собаки внимательно следили за происходящим, надеясь полакомиться объедками.
        Тангейзер увидел виселицы, этих бледных кобыл, на которых столько людей отправлялись в свой последний, короткий путь. Их столбы были пропитаны предсмертными испражнениями казненных, и исходившая от них ужасающая вонь чувствовалась издалека.
        Позади виселиц находилась недостроенная ратуша, Отель-де-Виль, в которой люди, считавшие себя лучшими представителями горожан, придумывали новые беды для жителей Парижа. Фасад здания, отчаянно стремившийся походить на итальянский, был типично французским. Над одной из арок красовался девиз: «Один король, один закон, одна вера». Лучники и арбалетчики, выстроившиеся у ратуши, передавали друг другу мех с вином. Артиллеристы устанавливали восемь бронзовых пушек. Опасность, которую могли представлять дворяне из числа гугенотов, больше не существовала, но власти города об этом не знали. Пересекая площадь, рыцарь-госпитальер чувствовал, будто пробирается через трясину страха. Враг, который и раньше не представлял угрозы, а теперь был совсем обезврежен, вверг город в пучину самоуничтожения.
        Церковные колокола не умолкали.
        Грегуар повел их на север, к Рю-дю-Тампль. Как и все улицы, за исключением двух или трех, самых больших, она оказалась немощеной. Поперек нее тоже была натянута железная цепь. Часовой у цепи опирался на копье, острие которого возвышалось у него над головой на высоту вытянутой руки. В светлые непокрытые волосы он воткнул перо из вороньего хвоста. Увидев приближающегося всадника, которого сопровождали двое мальчишек, часовой поднял руку, останавливая их.
        -Лучше используй эту руку, чтобы опустить цепь, - сказал Тангейзер. - Иначе я отрублю.
        На лице стражника отразились самые разные чувства - но только не работа мысли, в которой он теперь больше всего нуждался. Юсти шагнул вперед, пытаясь спасти парня.
        -Мой добрый господин, - сказал мальчик, - позвольте мне опустить цепь для хозяина, а иначе он убьет вас, и это будет седьмой человек, которого он убил меньше чем за полдня.
        Просьба юного гугенота прозвучала так искренне, что часовой, споткнувшись о древко своего копья, поспешил отсоединить цепь. Клементина, фыркнув, двинулась вперед.
        -Скажи, любезный, - спросил стражника Матиас, - какой у тебя приказ?
        -Не дать мятежникам-гугенотам спастись бегством, сударь. Или атаковать. Неизвестно, что они задумали, но уж точно какую-то подлость.
        Насколько мог видеть иоаннит, Рю-дю-Тампль была пуста.
        -Вражеские силы уже появились?
        -Не знаю, сударь, но что я точно знаю - все это знают! - так это то, что эти дьяволы уже не один год тайно стекаются в город со всей страны. Из Нормандии, из Орлеана, с Мена… Южане. И иностранцы, конечно, - как будто нам мало собственных мерзавцев! Они хотят убивать и грабить. Захватить власть, разорить нас до нитки, привести немцев - откуда, кстати, и пошла вся ересь, - и не успеешь оглянуться, как на троне будет сидеть английская проститутка, потому что англичане все еще заявляют, что у них больше прав на трон, чем у нас.
        Часовой перекрестился и продолжил:
        -Говорят, что это все из-за веры, но как насчет денег и земли? Виноградников и зерна? Налогов? Высокородные дворяне, les grandes messieurs… Поставь лису охранять гусей! Но кто я такой, чтобы судить, как судят они? Этот квартал - Сент-Авуа - кишит еретиками. Они, эти фанатики, собирают в своих домах вязанки хвороста и порох, чтобы сжечь город, как в шестьдесят пятом, когда они подпалили ветряные мельницы. Нельзя верить даже соседям. Мне пришлось продать хороший камзол, чтобы купить это копье, но безопасность стоит дорого…
        Не дослушав, Тангейзер пустил Клементину рысью.
        -Кто защитит наш город, если не мы? - неслось ему вслед. - Магистрат? Мальтийские рыцари? Эрви, штукатур, к вашим услугам, сударь! И огромное спасибо за помощь в нашем деле!
        Улица была пуста, и стук копыт эхом разносился в предрассветной полутьме. Дома - от трех до шести этажей - с закрытыми ставнями казались необитаемыми, даже из кухонных труб не поднимался дым. Маловероятно, что везде прячутся испуганные гугеноты. Но насколько безопасно выходить на улицу невооруженному католику? Только безрассудные люди, милиция и преступники отважатся покинуть дом в это утро. Город попал в клетку из мечей. Инстинкты, на которые рассчитывал Матиас, вышли из повиновения. Все живые существа, с которыми он до сих пор встречался, были охвачены страхом - в той или иной форме. За исключением Гузмана, просто не знавшего, что такое страх, и девушки по имени Паскаль, похоже, такой же бесстрашной. Теперь, приближаясь к Карле, иоаннит осознал, как сильно боится он сам.
        Мальчики, державшиеся за стремена, бежали изо всех сил - один неверный шаг, и они окажутся под копытами Клементины.
        -Отпустите стремена, ребята, - сказал им всадник. - Я поеду вперед.
        Они отстали. Лошадь возмущенно фыркнула, и Тангейзер тоже почувствовал этот запах. Горелое мясо и шерсть. Кровь. Смерть.
        Впереди по обе стороны улицы показались старые городские стены Филиппа-Августа. О них упоминал Малыш Кристьен. Где находится особняк д’Обре, до стен или после? Три пчелы над дверью. Западная сторона улицы. Матиас увидел красивый дом с большими окнами - отражение веры в свет, надежды на новые времена, новое мышление, новую жизнь.
        Окна были разбиты, а дверь отсутствовала. С подоконника верхнего этажа свисало чье-то тело, а на каменных плитах внизу виднелись фантастические узоры цвета баклажана. Госпитальеру не было нужды искать трех пчел. Он натянул поводья и заставил Клементину медленно пройти мимо дома, превратившегося в склеп. Здесь он надеялся найти свою жену, но найдет - в этом у него уже не было сомнений - ее труп.
        Прямо за порогом выбитой двери граф де Ла Пенотье увидел мертвого обнаженного мужчину. На улице виднелись кровавые следы, словно там кого-то тащили. В канаве лежал обгоревший труп покалеченной собаки.
        Обнаженное тело в окне третьего этажа принадлежало женщине - оно было подвешено за лодыжку на шнуре, привязанном к средней стойке. Другая нога убитой была согнута и обвита вокруг той, к которой привязали шнур. Женщине перерезали горло, но сделала это либо неопытная, либо нерешительная рука, поскольку ран было много, в основном поверхностных, и часть их располагалась на подбородке - перед смертью несчастная сопротивлялась. Одну грудь ей отрезали, вторую тоже попытались, но не довели дело до конца. Свернувшаяся кровь полностью покрывала ее голову и пропитала волосы, словно подтаявший воск. Темные капли все еще падали вниз, но труп был уже полностью обескровлен и приобрел цвет свиного сала. На вид женщина была среднего возраста, наверное, лет сорока, и убили ее меньше часа тому назад. Матиас пришел к выводу, что Симона д’Обре - если это была она - не отличалась красотой, ни лица, ни тела.
        Циничное замечание, но Тангейзер не мог ничего с собой поделать. Карла была красива, и разница не могла остаться незамеченной теми, кто сотворил это с Симоной.
        Почти все окна трех этажей дома - шесть окон на каждом, огромное количество стекла - были выбиты, но на улице осколков почти не было. Только праща или, что менее вероятно, залп из аркебуз способны были достать так высоко и вызвать такие разрушения. Изнутри не доносилось ни звука. Рыцарь окинул взглядом окна других домов по обеим сторонам улицы, но не заметил никаких признаков жизни - словно после чумы.
        Он свернул в переулок и проехал ко двору и саду позади особняка. Здесь тоже были выбиты все окна, и тоже снаружи. Единственная цель битья такого количества стекла - а для этого требуется много рук - могла состоять в том, чтобы посеять хаос и отвлечь защитников дома, в то время как другие пытаются проникнуть внутрь. Однако одно окно на первом этаже было не только разбито, но и широко распахнуто. Главная дверь во двор тоже была открыта, но почти не повреждена, а замок на ней и вовсе оказался цел. Ее открыли изнутри.
        Нижняя половина двери почернела от запекшейся крови. На ступеньках под ней виднелась лужа загустевшей темно-красной жидкости с отпечатками ног. Пятна крови заинтересовали Тангейзера.
        Спешившись, он отпустил Клементину лакомиться травой и капустой. На вытоптанной грядке с овощами виднелись следы нескольких двухколесных тачек. Следов копыт не было. На земле валялся соломенный матрас, вероятно принадлежавший Алтану. Матиас вытащил из ножен кинжал и подошел к двери в сад.
        На каменных плитах у стены дома что-то лежало. Госпитальер осторожно присел, опасаясь боли в спине, и ткнул кинжалом в привлекший его внимание предмет. Это была отрезанная мужская мошонка и половой член. Одно яичко отсутствовало, хотя его хозяину было уже все равно. Потом взгляд Тангейзера остановился на тяжелом дверном молотке, луже крови на ступеньках и вертикальных потеках на двери. Кого-то повесили здесь на молотке и оставили истекать кровью.
        Иоаннит вошел в дом, остановился и прислушался. Сразу за порогом отсутствовало несколько досок пола - их сняли так, чтобы не было видно с улицы. Слева находился люк в погреб, справа дверь в большую, протянувшуюся во всю глубину дома кухню. На полу блестело стекло. Кладовые, буфеты, полки - все было разграблено и опустошено. Не осталось даже деревянных ложек. В одном месте белело немного муки - по всей видимости, случайно просыпанной. Грабители, не брезгующие деревянными ложками и мукой?
        Тангейзер задумался над этим обстоятельством - чтобы отвлечься от мыслей о Карле. Он пошел по залитому кровью коридору с многочисленными отпечатками ног, в большинстве своем босых. Свернувшаяся кровь липла к подошвам сапог. Как и у двери в сад, она была густой, похожей на подогретый деготь. Заметив на полу толстый золотой шнурок, госпитальер поднял его - он был абсолютно новым, и, похоже, его не срывали с одежды - и снова уронил.
        В вестибюле перед парадной дверью крови оказалось гораздо больше. Густая, как холодная подливка, она тоже была истоптана ногами, но пролили ее позже, не больше часа тому назад. Наступив на свинцовую мушкетную пулю, Матиас поднял ее. Пуля деформировалась от удара, но следы пороха на ней отсутствовали. Пращи. Он видел их в действии во время хлебных бунтов в Адрианополе: дешевое, но в руках умелого бойца или при массовом применении смертельно опасное оружие. Тангейзер внимательно присмотрелся к телу, которое видел с улицы.
        Это был его друг Алтан Савас. Он лежал в огромной луже запекшейся крови, подобно съедобной фигурке на прилавке кондитера. Крысы, словно привлеченные угощением, копошились на его бедрах и груди, вгрызаясь в раны. Иоаннит прогнал их ударом ноги и вложил кинжал в ножны.
        Он понял, что серб мертв, как только увидел в окне истекающее кровью тело Симоны д’Обре. Алтан был не тем человеком, который мог оставить в обороне незащищенную брешь и покинуть находящихся на его попечении людей. Когда Тангейзер выкупил его у мальтийских пиратов, в казематах форта Святого Антония были и другие рабы из числа янычар. Выбор ему подсказала интуиция и вера в храбрость сербов. Он вспомнил слова, скрепившие их договор, когда Савас после недолгих размышлений сказал: «Если в обмен на свободу вы хотите, чтобы я отрекся от Пророка, да будет благословенно его имя, лучше я останусь прикованным к веслу».
        Его имя означало «восход красного солнца», и он умер во время кровавого рассвета.
        Их дружба была тем глубже, что была лишена нежности. Алтан улыбался только после боя, когда они стирали кровь с оружия. Во время войн, когда сельскую местность наводняли голодные банды наемников и дезертиров, для таких улыбок находилось немало поводов. С болью в сердце Матиас смотрел на тело друга. Но худшее было еще впереди, и он наклонился и стал разглядывать раны серба, пытаясь понять, что еще ему под силу вынести.
        Саваса застрелили из пистолета, с близкого расстояния - пуля попала ему в левый глаз. Лицо его было черным, в пороховых ожогах. Череп оказался не поврежден. Несколько ножевых ран зияли на груди, напротив сердца, но кровь из них почти не вытекла, и это значило, что сердце в тот момент, когда их наносили, уже не билось. С Алтана сняли одежду и оружие, а с бедер срезали большие полоски кожи - убийцы взяли в качестве трофея татуировку янычара. Половые органы остались целы - не у всякого убийцы достанет хладнокровия отрезать у человека член.
        Судя по всему, серб захватил в плен разведчика напавшей на дом банды, изувечил его и повесил на двери в сад, чтобы отпугнуть остальных, внести смятение в их ряды. Тангейзер прошел ту же школу. На полу вестибюля еще тлели несколько огарков свечей. Они освещали поле боя. Здесь была зона обстрела, рубеж обороны. Стратегия Алтана была безупречна, и все же его перехитрили.
        Савас приготовился противостоять тем, кто прорывался через выбитую дверь, и, судя по количеству крови, убил несколько человек. Иоаннит признал, что, атакуя с улицы, он сам не справился бы с Алтаном и не смог бы подобраться так близко, чтобы выстрелить из пистолета ему в лицо. Убийца подкрался сзади. Один-единственный выстрел с близкого расстояния - вероятно, нацеленный в затылок - застал серба врасплох.
        От рыцаря не укрылся тот факт, что в двоих его друзей стреляли сзади из пистолета, редкого и дорогого оружия.
        Дверь в сад осталась целой, но окно на первом этаже рядом с ней было широко распахнуто.
        Матиас посмотрел на лестницу.
        Запах паленой шерсти. Много стекла. Стекло, кровь и тишина.
        Карла должна быть там, наверху. Обнаженная, мертвая, наверное, изуродованная, возможно, с вырезанным из живота ребенком. Изнасилованная. Трофей. Сколько он видел таких изувеченных женщин - во всех уголках мира, куда его заносила судьба? Такая женщина, его мать, была самым ранним воспоминанием Тангейзера: его память не сохранила ничего, что предшествовало той сцене. Где-то на границе его сознания всегда присутствовала та ужасная картина: обнаженное, оскверненное тело матери, распластанное на боку мертвой лошади. Потом он подумал об Ампаро, которую любил и мысли о которой гнал от себя - ее имя навсегда стало для него связано с жестокостью, которую он не сумел предотвратить.
        А теперь и Карла стала жертвой проклятия, наложенного на него звездами в момент появления на свет. Это цена, которую вселенная заранее потребовала в уплату за преступления, которые ему было суждено совершить.
        Вот так. Карлы больше нет. Она присоединилась к сонму ангелов - в этом не могло быть сомнений. Рай стал богаче. Ее душа найдет свой дом среди абсолютной, вечной любви, потому что именно из этой субстанции и была соткана ее душа с самого момента рождения. Но что ждет душу нерожденного ребенка? Этого Матиас не знал.
        Послышался какой-то звук, а может, это ему только показалось, и сердце иоаннита вновь вспыхнуло надеждой. Он прислушался - ничего. Только несущий смерть набат над всем городом. Алтан Савас погиб, защищая Карлу, но не защитил ее. Убийцы, насильники и воры пришли, чтобы убивать, насиловать и грабить. Судя по тому, что рыцарь уже видел, эти негодяи не привыкли обуздывать свои желания.
        Но он, Тангейзер, жив.
        И теперь свободен.
        Больше ему не нужно выдерживать испытания любви, нести ее непомерный груз, жить со страхом, неизменно сопутствующим ей. Госпитальера захлестнула волна огромного облегчения. Он содрогнулся от отвращения к самому себе, но ничего не мог с этим поделать. В голове у него словно всплывали и лопались воздушные пузырьки. Он больше не полюбит. И больше никого не потеряет. Хватит с него потерь - их даже слишком много! Тангейзер не чувствовал жалости к себе, не мог ее чувствовать. Не жалел он и других. Ему не нужна была жалость, он ее не заслужил. И пользы она ему не принесет, как не приносила никогда ни одному человеку. И страдать он тоже не будет. Усилием воли обуздает страдание - его бесполезная вездесущность стала вызывать у Матиаса отвращение. Карлы больше нет, теперь его ничто не связывает, и он будет свободен. Свободен погрузиться в пучину ненависти и смерти. Свободен отбросить сантименты, надежду и радость - все эти признаки слабости. Свободен бродить по самым мрачным уголкам земли и собственной души. Свободен стать тем, к чему раз за разом склоняла его судьба: зверем, наконец избавившимся от
страданий, присущих человеку.
        Но лестница никуда не делась.
        Как и то, что он увидит наверху.
        -Хозяин? - послышался сзади детский голос.
        Тангейзер наклонился вперед, упершись ладонями в колени, и тяжело дышал. Он даже не заметил, что его подопечные уже здесь. Подняв голову, рыцарь увидел на улице Грегуара и Юсти, притихших и встревоженных. Они боялись за него. Матиас рассмеялся, и огарки свечей погасли.
        -Хозяин? - Подростки явно беспокоились за его разум.
        -Грегуар, приведи Клементину, - попросил иоаннит. - И налей ей воды в ведро. А ты, Юсти, иди сюда.
        Гугенот остановился у края густой темно-красной жидкости на полу.
        -Через заднюю дверь, - сказал ему Тангейзер, большим пальцем указывая себе за спину.
        Юсти исчез за углом.
        Нужно ли посылать парня наверх?
        И сможет ли он пойти туда сам?
        Конечно, сможет, но брезгливость и бесчисленные ужасы, которые госпитальер видел на протяжении нескольких десятилетий, удерживали его от очередного тяжелого испытания. В его памяти хранится достаточно мертвых женщин. Он боялся, что вид Карлы лишит его способности мыслить здраво. Ему хотелось сеять смерть. Парижане убили его жену. Его нерожденного ребенка. От этой мысли - а вместе с ней на него внезапно обрушился поток образов и звуков, голос Карлы на рассвете, ее лицо, озаренное страстью, смех, которым она встречала глупости мужа, - все мышцы его тела словно окаменели в пароксизме страсти, безумного желания разрушений, хаоса, насилия, уничтожения. Он пойдет по рекам крови. Очистит себя от налипшей грязи человечности.
        Тангейзер дрожал, словно в приступе лихорадки.
        -Я принес вам воды, сударь, - подошел к нему Юсти.
        Матиас повернулся. Челюсти у него свело с такой силой, что он не смог их разомкнуть. Кивнув, иоаннит взял чашу. Рука его тряслась, и он с трудом сделал несколько глотков. Ему нужно было пойти наверх одному, но он был не в состоянии сдвинуться с места.
        -Юсти, мне требуется твоя помощь, - сказал рыцарь мальчику. - Я хочу, чтобы ты поднялся по лестнице, всё там осмотрел, а потом рассказал мне, что видел. Рассказал всё. Это будет отвратительно. Сможешь?
        Подросток пристально смотрел на него:
        -Да, сударь.
        -Там будут трупы, но трупы ты уже видел. И для тебя они чужие.
        -Я понимаю.
        -Понимаешь?
        -Вы не хотите видеть мертвую жену.
        -Нет, не хочу. И не просто мертвую, а…
        -Понимаю. Я видел своих мертвых братьев.
        Они посмотрели друг другу в глаза, и Тангейзеру стало стыдно.
        -Спасибо, - сказал он.
        Юсти стал подниматься по лестнице, переступая через осколки стекла. Не успели его ноги скрыться из виду, как он остановился и крикнул вниз:
        -Здесь, на лестничной площадке, мужчина! Его проткнули много раз. Он старый, старше вас. Наверное, слуга или повар - у него красные руки.
        -Молодец. Иди дальше.
        Матиас ждал, глупо и трусливо, хотя совесть призывала его последовать за гугенотом.
        -Я в гостиной, - донесся до него голос Юсти. - Тут мертвые мальчики, два мертвых мальчика. Заколотые. Девочка, вся в ранах… О Боже! Все мертвы!
        Он на секунду умолк, но затем заговорил снова:
        -Женщина в окне. Нога привязана к золотистому шнуру. А шнур к оконной раме. Она довольно старая… хотя, может, и не очень… трудно сказать. Она вся порезана, а ее…
        -Да, я видел, - отозвался госпитальер. - Думаю, это мадам д’Обре. Кто-то еще?
        -Нет. Трое мертвых детей, слуга и висящая женщина. Тут все пусто. Ни ковров, ни картин, ни мебели. Ничего не осталось.
        -Хорошо. Иди в следующую комнату.
        -Это спальня.
        Тангейзер ждал. Он пытался побороть тошноту, отыскивая хоть какую-то логику в случившемся. Воры явились грабить и убивать богатых гугенотов. Почему бы и нет? Не прошло и часа, как он сам убил и ограбил такого же. Но почему этот дом? Упорство, с которым преступники пытались добраться именно до этой добычи, выглядело подозрительным. Грабителей привлекает легкая нажива, а не драка, беззащитное жилище, а не дом, украшенный кастрированным трупом их товарища. Тангейзер снова посмотрел на тело Алтана. Его убийца проник через заднее окно под звон бьющегося стекла. Дерзкий человек. Опасный. Человек, план которого строился на собственной смелости.
        Нападение должно было совпасть по времени с атакой швейцарской гвардии на особняк Бетизи, сигналом к которой послужили удары колокола церкви Сен-Жермен-л’Осеруа. А это невозможно, если не знать о штурме особняка заранее. Свой человек в милиции или дворцовой гвардии? Но милиция действует несогласованно - они опоздали и даже теперь пребывают в растерянности. Грабителей предупредили, но когда? Чтобы подготовить такую масштабную операцию, даже при наличии дисциплинированных бойцов - в разгар субботней ночи вывезти мебель, одежду и даже муку - потребуется очень много времени… Четыре часа? Или больше? Нет, гораздо больше.
        Никто не мог бы так расправиться с Алтаном Савасом, не будь он предупрежден заранее, причем не только о присутствии серба, но и о его способностях. Будь эти люди обычными грабителями, которыми они хотели казаться, Тангейзер застал бы Алтана складывающим на улице пирамиду из их трупов. Чтобы спланировать и осуществить такую сложную осаду, убийцы должны были обладать подробными сведениями. Импровизация тут была исключена.
        Значит, подготовка заняла не часы, а дни.
        Матиасу был знаком криминальный мир Сицилии, Венеции, Стамбула и Северной Африки. Он мог представить и безжалостность, и силу преступных братств Парижа. Мог поставить себя на их место. Лучшие из них могли узнать об акции против гугенотов раньше городской стражи или милиции. Возможно, даже раньше дворцовой гвардии. Их люди занимались черной работой и были невидимы, но именно на их труде держался Лувр: они выносили королевские ночные горшки, и их женщин насиловал герцог Анжуйский, чтобы продемонстрировать матери свою мужественность. Все преступники города перед этой ночью стряхивали остатки похмелья и высматривали шанс, который выпадает лишь раз в жизни. Тем не менее эта банда разграбила особняк д’Обре, несмотря на сопротивление, и исчезла еще до рассвета. Дома вокруг церкви Сен-Жермен-л’Осеруа тоже были разграблены, но во время рейдов и обысков милиции. Конечно, здесь было чем поживиться, но в округе полно домов побогаче, которые можно было обворовать, не рискуя так сильно.
        Особняк д’Обре выбрали намеренно.
        И это не случайное преступление посреди всеобщего хаоса.
        Не просто невезение.
        Как и препятствия, помешавшие ему добраться сюда раньше.
        Карла не просто погибла - это умышленное убийство.
        Есть, конечно, и другая возможность - целью нападения были мадам д’Обре и ее дети, а Карла просто оказалась случайным свидетелем, которому не повезло. Но это не объясняет, почему они с Орланду провели ночь в Лувре, в тюремной камере. Или почему Орланду, сыну Карлы, стреляли в спину.
        Кто-то заранее предупредил убийц о плане устранения Колиньи и его сторонников-гугенотов. Но, по словам Арнольда, это решение приняли только вчера поздно вечером. Правда, тогда было получено лишь одобрение слабого и жалкого короля. Сам заговор созрел гораздо раньше, и во главе его стояли Екатерина, Анжу, Таванн и Рец - сборище лжецов и заговорщиков, равных которым не было ни во Франции, ни в других странах. В любом случае заговор против Карлы зависел от сведений, полученных с самых секретных совещаний в Лувре.
        Подняв голову, Тангейзер увидел на лестнице Юсти. Мальчик был бледным и напуганным.
        -Спальню тоже ограбили… унесли даже матрас… - пролепетал он.
        -В комнате ты нашел мертвую женщину, - сказал Тангейзер.
        -Да, сударь.
        -И ты уверен, что она мертва.
        Юсти кивнул. Умный парень.
        -Расскажи мне все, - попросил госпитальер. - Сколько ей лет? Приблизительно? Она старая? Молодая?
        -Не очень молодая, но и не старая. Обычная женщина. Лет тридцать.
        Карле было тридцать пять.
        -Какого цвета у нее волосы?
        Нахмурившись, Юсти поднял глаза к потолку и задумался. Потом с сожалением покачал головой:
        -Не знаю. У нее на голове был горшок.
        -Горшок?
        -Ночной горшок.
        Матиас задрожал. Мальчик попятился, поднявшись на одну ступеньку.
        -Я его снял, но там была кровь, много крови, - объяснил он. - Посмотреть еще раз?
        -Она беременна? - продолжил расспросы иоаннит.
        Юный поляк колебался. Глаза его забегали - он пытался сосредоточиться.
        -Ты знаешь, что это значит? Она носит в себе ребенка? У нее большой живот? - начал терять терпение рыцарь.
        -Да, думаю, я знаю, что это значит.
        -Ну? Другие трупы ты описывал с уверенностью, достойной Амбруаза Паре!
        -Да, наверное, она беременна. - Бледное лицо Юсти залилось краской. - То есть мне так кажется, но я не уверен. Не знаю. Она вся исколота, порезана… - Он стал показывать раны убитой женщины на себе.
        -А ребенок? Ты видел ребенка? Они вырезали его? Говори, парень!
        -Я не знаю. Не знаю! Простите. Ее зарезали.
        Подросток прикрыл рот ладонью - то ли больше не мог говорить, то ли боролся с тошнотой.
        Тангейзер вздохнул. Он все сделал неправильно. Нужно было подняться и посмотреть самому. Но теперь сделать это было еще труднее. Он протянул руку, намереваясь похлопать своего юного помощника по плечу, но мальчик отпрянул.
        -Юсти, мне не следовало просить тебя. Я проявил слабость. Прости, - пробормотал рыцарь.
        -Я рад, что могу вам помочь, - возразил протестант. - Это было не так ужасно. Не так ужасно, как видеть своих братьев.
        -Нет. - Иоаннит посмотрел ему в глаза. - Это хуже.
        Он подумал, не испытывает ли юноша злорадства, мрачного удовлетворения от того, что убийца его родных тоже потерял своих любимых людей. Но если это было и так, его нельзя было в этом винить. А может, это в Матиасе говорит его собственная злоба?
        -Иди и жди меня вместе с Грегуаром и Клементиной, - велел он Юсти.
        -Я еще не был на верхнем этаже, - попытался возразить тот.
        -Не волнуйся.
        -Что вы собираетесь делать?
        -Иди и жди на улице.
        Когда Юсти ушел, Тангейзер перестал сдерживать себя, и его вырвало прямо на собравшуюся у его ног кровь. Желудок был почти пуст, но его вырвало еще раз, и стало немного легче.
        Он начал подниматься по лестнице. Мертвый лакей, гостиная с мертвыми детьми, Симона д’Обре, привязанная за щиколотку двумя ярдами золотистого шнура, - все как описывал Юсти. Отрезанные гениталии, которые он нашел у двери в сад, не принадлежали никому из тех, кто был здесь. На жертвах было множество ран - их убивали яростно, но неумело, не имея представления о жизненно важных органах и кровеносных сосудах. Человек, убивший Алтана, был опытнее. Но его банда явно состояла не из матерых головорезов - даже среди преступников не так много убийц. Скорее всего, это юнцы, стремящиеся взять от жизни все за те несколько лет, что им осталось, пока болезни, насилие или виселица не подведут черту под их существованием.
        Своих убитых грабители забрали с собой. Им пришлось потрудиться, причем явно не из уважения к мертвым. Они - то есть он, самый опасный из них, убийца Саваса - не хотели, чтобы их узнали.
        Госпитальер поднялся по узкой лестнице и обнаружил наверху две спальни, обе разграбленные - там не оказалось ни простыней, ни подушек, ни даже матрасов. Во второй комнате он почувствовал запах Карлы. Запах ее кожи и любимых духов. Матиаса захлестнула волна горя. Нет, он не имеет права на чувства!
        Свежая сажа в камине и черные следы на полу. Тангейзер вспомнил, что видел сажу на отпечатках маленьких ног за дверью. Старый трюк. Они спустили по дымоходу мальчишку, чтобы он открыл им дверь. Очевидно, из этого ничего не вышло. Тангейзер предположил было, что именно этого парня Алтан повесил на двери, однако отрезанные гениталии принадлежали взрослому человеку. И еще он был уверен, что его жена не позволила бы убить ребенка.
        Дорожные сундуки Карлы исчезли. Так же, как и ее виола да гамба. Сквозь планки кровати Матиас увидел ночной горшок, наполовину полный. Из груди его вновь поднялась волна горя, от которой окаменело лицо - это была черная громада скорби, стыда и любви, неотличимой от телесной муки. Иоаннит оперся о подоконник разбитого окна, выходившего в сад, и жадно ловил ртом воздух. И он еще ругал Юсти за меньшее! Гораздо меньшее. Ударил его. Слабак. Лицемер. Драчун и убийца. Из его горла вырвался сдавленный стон, словно исходивший из глубин души.
        -Тангейзер? - донесся из сада испуганный голос молодого гугенота.
        Оказывается, стон был громче, чем ему казалось. Госпитальер взял себя в руки.
        -Не бойся! - крикнул он в ответ.
        Затем Матиас вышел из комнаты и стал спускаться по узкой лестнице. На площадке второго этажа он остановился. Дверь спальни была прямо за его спиной. Нужно было найти священника. Нужно было хотя бы прикрыть ее тело. Но чем? Внутри него словно кипел вулкан чувств. Боль. Тошнота. Ярость. Он уже не знал, что правильно, а что нет. Все казалось ложью. Хотя рыцарь точно знал, что вынесет вид Карлы - со вспоротым животом, проткнутой ножкой стула. Но он не хотел чувствовать запах ее крови. Тангейзер видел разграбленные города во всех уголках мира, видел слишком много подобных картин - таких же ужасных. Слышал смех, волнение и радость тех, кто думал, что изобретает эти зверства, старые, как само человечество.
        Он не хотел помнить Карлу такой, какой найдет ее в спальне.
        Не хотел, чтобы этот образ лишил его жалких остатков души.
        -Я люблю тебя, - прошептал он еле слышно.
        От подступивших слез горло сдавили спазмы, и госпитальеру стало стыдно. Он с усилием сглотнул.
        А потом спустился по лестнице и вышел из дома, ставшего склепом, на улицу.
        Рю-дю-Тампль по-прежнему была безлюдна. Рядом с входной дверью стоял массивный деревянный стул, настолько неуместный здесь, что граф де Ла Пенотье не сразу обратил на него внимание. На тротуаре рядом со стулом стояла оловянная чаша, наполовину наполненная вином. Тут же лежала мертвая собака. Матиас сел на стул, поднял чашу, понюхал вино, отхлебнул, прополоскал рот и выплюнул, но потом сделал большой глоток. Хорошее вино! Из кармашка на ремне рыцарь достал точильный камень и опустил его в вино, чтобы тот размок. Его подопечные вернулись с заплесневелым куском мешковины.
        -Мы нашли это в погребе, - сказал Юсти. - Если хотите…
        -С вашего позволения… - добавил Грегуар.
        -…Мы накроем этим вашу жену. И уберем стул.
        -И прочтем над ней молитву.
        -Я не против, - сказал Тангейзер. - Думаю, она тоже. Спасибо.
        -Вы тоже должны за нее помолиться, - сказал Грегуар.
        -Я много чего должен был сделать для Карлы, но не сделал.
        Нахмурившись, иоаннит посмотрел на рубаху своего лакея, под которой что-то шевелилось.
        -Мы отважные, стойкие и преданные товарищи? - спросил Юсти.
        -Что у тебя там? - не ответив ему, обратился Матиас к Грегуару.
        -Это мы тоже нашли в погребе, - мальчик вытащил из-под рубашки и поднял за шкирку маленькую, некрасивую, но мускулистую дворняжку. Она тяжело дышала, оскалив зубастую пасть и выкатив блестящие от страха глаза. Задняя половина туловища у нее обгорела и представляла собой чередующиеся пятна из опаленной шерсти и голой кожи.
        -Можно мы возьмем его с собой? - спросил Юсти.
        -Он будет нас задерживать, - возразил Тангейзер.
        -Хозяин, я уверен, он может бегать быстрее нас, даже быстрее Клементины! - принялся убеждать его Грегуар.
        -И он будет охранять нас, пока мы спим, - добавил гугенот.
        -Он очень храбрый, - объявили они почти одновременно.
        -Я против. От него воняет, - покачал головой госпитальер.
        -Мы его вымоем, - пообещал Грегуар.
        -Со спины Клементины вы не почувствуете его запах, - прибавил Юсти.
        -Похоже, вы сговорились.
        Тангейзер вытащил из вина оселок и достал отобранный у гугенота кинжал. Осмотрев лезвие, он решил уменьшить угол заточки. Мальчики попятились.
        -Что вы собираетесь делать? - испуганно спросил молодой поляк.
        -Подправить клинок.
        В утреннем свете стала видна надпись на лезвии у самой рукоятки. На одной стороне было выгравировано: «Fiat justitia», на другой: «et pereat mundus».
        -Можешь прочесть, Юсти? - спросил иоаннит.
        -«Пусть погибнет мир, но свершится правосудие».
        -Наши цели, моя и этого кинжала, совпадают, - усмехнулся Матиас.
        -Это девиз императора Фердинанда, который умер десять лет назад, - объяснил Юсти.
        -Ты много знаешь.
        -Габсбурги претендовали на польский трон точно так же, как французы.
        Тангейзер провел лезвием по оселку. Скрежет стали успокаивал его. Окружающий мир погружался в пучину безумия, но этим двум материалам можно было доверять - твердое оттачивалось еще более твердым.
        Грегуар попытался вновь запихнуть пса под рубашку, но тот извивался, сопротивляясь изо всех сил.
        -Мы не давали ему никакой клички, на тот случай если вы решите его убить, - сказал Юсти.
        -Со смертью того, у кого есть имя, смириться труднее, - согласился с ним госпитальер.
        Мальчики кивнули.
        -Вы защищали свои чувства за его счет. Потерю безымянной собаки легче пережить - но безымянную легче и убить, - продолжил их покровитель.
        Грегуар и Юсти с тревогой переглянулись, а потом посмотрели на кинжал.
        -Разве имя не превратило Клементину из ломовой лошади в миф? - спросил у них рыцарь.
        Подростки открыли рты, собираясь возразить, но Тангейзер остановил их:
        -За всю жизнь я не убил ни одной собаки. И Карла их любила. Просто я хочу преподать вам урок - о том, как устроен этот мир. И мне жаль, что вы считаете меня способным на такой поступок.
        -Простите нас, хозяин, - опустили головы оба парня.
        Интересно, кем был его нерожденный ребенок, дочерью или сыном? Матиас не признавался в этом Карле, но втайне надеялся, что у них будет дочь. Девочку не нужно учить искусству войны или тому, как оставаться человеком.
        -Хозяин, зачем они поджигали собак? - спросил Юсти.
        -«Из ядущего вышло ядомое, и из сильного вышло сладкое»[18 - Книга Судей, 14:14.].
        -Загадка Самсона! - воскликнул поляк. - Он поджег хвосты тремстам лисицам и спалил урожай филистимлян.
        -Тогда собакам повезло, - сказал Грегуар.
        -А в отместку филистимляне сожгли жену Самсона… - Юсти умолк. - Простите.
        -А он перебил им голени и бедра, - сказал Тангейзер, - и поселился в ущелье скалы Етам.
        Он тоже замолчал, чувствуя, что голова у него стала совсем пустой.
        Мальчики переминались с ноги на ногу, все еще не уверенные в судьбе подобранной собаки.
        -Накройте Карлу, - сказал иоаннит. - Идите. И дайте псу воды, а то он умрет.
        -Как обезьяны, - вздохнул его маленький слуга.
        -Какие обезьяны? - не сразу вспомнил клетку с мертвыми зверьками Юсти.
        -Может, мы сначала напоим его, а потом накроем вашу жену и прочтем молитвы? - предложил Грегуар.
        -Иисус сказал: «Предоставь мертвым погребать своих мертвецов», - ответил Матиас.
        -Да, - согласился гугенот. - Но что Он имел в виду?
        -Он имел в виду, что стойкие и преданные товарищи должны сначала напоить собаку. Идите.
        Подростки свернули в переулок и сразу же заспорили.
        -Юсти, - сказал Грегуар, - я назвал Клементину, значит, ты должен придумать имя собаке.
        -Он избежал огня и меча, - задумчиво произнес его новый товарищ. - Как Эней в горящей Трое.
        -Кто такой Эней?
        Попытка Грегуара правильно произнести это имя закончилась полным провалом, и Юсти пожалел его.
        -А как бы ты его назвал? - спросил он.
        Тангейзер смотрел, как они исчезают за углом - две неокрепшие души, израненные ужасами, что творились вокруг. Или не израненные, а сумевшие подняться выше всего этого, на что госпитальер очень надеялся. Он молился за них - без слов, не обращаясь к какому-то конкретному богу. Молился за Карлу. Молился за нерожденного ребенка, познавшего все лучшее, что может предложить этот мир, и не увидевшего его темной стороны. Ему следовало бы молиться и за собственную душу, но рыцарь не мог представить, кто услышит такие молитвы, кроме жестоких и древних богов с давно забытыми именами.
        Улица все еще утопала в тени, но постепенно становилось все жарче. Тангейзер вытер рукавом пот со лба. По щекам его текли беззвучные слезы, и он не знал, что именно стало их причиной, - слишком много чувств в его душе сражались за эту честь.
        Иоаннит снова стал водить клинком по оселку. Он убрал заусенец и заточил кромку, смачивая точильный камень в вине. Кончик рыцарь сделал тупым, чтобы тот не вонзался в кость, а скользил по ней. Затем, убрав украшенный ляпис-лазурью кинжал в ножны на правом бедре, он достал свой собственный клинок, висевший на поясе слева. Мысли его вращались вокруг убийства и мести. Внутри него образовалась пустота, которую можно было заполнить только кровью. Не знаниями, не скорбью, не Богом и не любовью. Жажда крови стала истиной Матиаса и мерой его краха как человека. Он прожил жизнь и ничему не научился. А теперь снова должен стать вестником смерти. Он будет разгадывать загадки. Будет плясать вместе с Фокусником. Опустится на самое дно ямы. Тангейзер понимал, что эту пустоту не заполнит ни вся кровь Парижа, ни гибель всего мира. Но кровь все равно прольется. Он будет купаться в ней. Рано или поздно эта кровь станет его собственной, и тогда он обретет покой.
        Вдруг он понял, что колокола смолкли.
        Тангейзер сидел рядом с мертвой собакой в сточной канаве и точил клинки. Он выпил все вино из чаши. Его слезы влились в реки слез, которые были и будут пролиты, и унеслись в вечность.
        Часть третья
        Ложные тени истинных вещей
        Глава 11
        Кокейн
        В двухколесной тележке на пропитанном кровью матрасе Карла и ее нерожденный ребенок двигались на запад, в самое сердце Вилля. Во Дворы, в королевство Кокейн.
        Узкая улица была пустынной, если не считать их каравана с награбленным добром - целых пять тележек, на первой из которых восседала Карла. Впереди шел Гриманд, а между тележками сновали выжившие собаки, забывшие о недавних унижениях и надеявшиеся на вознаграждение. Пепин и Биго, самые крепкие из шайки, тащили тележку Карлы. Они гримасничали, стирая струйки пота, оставлявшие дорожки на их грязных лицах. Им приказали не разговаривать с «дамой с юга», и они не осмеливались даже смотреть в ее сторону. Антуанетта свернулась калачиком у ног Карлы, вцепившись в ее юбку: за все время пути девочка не произнесла ни слова. Итальянка была благодарна ей за молчание: ей нечего было предложить малышке, кроме шанса на жизнь. Остальное - все, что она имела, включая ее саму, - нужно ее ребенку.
        Графиня де Ла Пенотье чувствовала себя абсолютно беззащитной, словно голой. Ноги ее были мокрыми и липкими. Отошедшие воды оставили темные пятна на золотистой ткани платья. Боль в спине усилилась, и Карла уперлась ладонями в бедра, но облегчения это не принесло. Переднюю часть тележки Гриманд нагрузил ее вещами: сверху лежали футляры с музыкальными инструментами и лук Алтана. На дно бросили сложенный вдвое матрас и гору подушек, но, несмотря на этот широкой жест, женщине было неудобно. Хотя другого она и не ждала.
        На пересечении с более широкой улицей король Кокейна поднял руку, и караван встал, после чего его предводитель куда-то исчез - казалось, надолго. Банда по-прежнему молчала, и это поначалу удивило Карлу, но потом она поняла, что их профессия требует дисциплины. Кроме того, страх перед главарем, подкрепленный совсем недавней расправой над одним из них, был почти осязаем. В наступившей тишине графиня обратила внимание, что весь город тоже словно примолк.
        Итальянка привыкла к неумолчному шуму, наполнявшему Париж в дневные часы, и теперь тишина казалась ей странной. Тем не менее Карла чувствовала присутствие множества людей. Словно целый город, подобно банде грабителей, затаил дыхание и ждал. Она вспомнила первый день осады Мальты, когда за час до начала первого сражения над крепостью повисла такая же неестественная тишина.
        Гриманд вернулся, вытирая ладони о штаны на бедрах, махнул рукой, и караван снова пустился в путь. Как только тележка тронулась с места, живот Карлы пронзило болью - опять начались схватки.
        Женщина встала на колени, отвернулась к заднему борту, ухватилась за него обеими руками и опустила голову, с трудом дыша. Она старалась сдерживать стоны. Боль была невыносимой - Карла не сомневалась, что даже смерть не сможет остановить эту боль. Интересно, сколько продлятся ее мучения и не убьют ли они ее? Нет, нельзя об этом думать, такие мысли лишь подорвут ее силы! Природа стиснула роженицу в своем кулаке. Жизнь до предела натянула ее жилы. Водоворот жестокости и насилия затягивал ее. Нужно перестать думать. Мысли - это путь к панике и поражению. Итальянка приказала себе довериться инстинкту и почувствовала странное ощущение счастья, подкатившее к горлу. Словно необъезженная лошадь несется вскачь, а она сидит у нее на спине. Чтобы удержаться на такой лошади, нужно открыть животному свое сердце и душу, слиться с ним.
        Спазмы утихли, и Карла почувствовала, что мышцы живота напряжены сильнее, чем прежде. Ребенок шевелился в своем быстро сокращавшемся доме, но мать почти не чувствовала его движений. Она ощущала что-то вроде шепота - последняя весточка, которую посылал ребенок внутри нее, словно рушилось все, что он до сих пор знал, а его мир перевернулся, готовясь вытолкнуть его в другую, новую жизнь. Его «лошадь» была еще более дикой, чем ее. Какой же он храбрый! Любовь переполняла сердце Карлы. Эта любовь протянулась и к Матиасу, и женщина почувствовала, как его душа отвечает ей. На мгновение ее любимый мужчина словно оказался внутри нее, вместе с ребенком. Матиас был с ней, и она это знала. Он был где-то рядом.
        Итальянка всхлипнула - всего один раз.
        Звук собственного голоса помог ей прогнать все мысли. На мгновение окружающий мир исчез. Затем Карла услышала скрип осей и грохот колес, ворчание и вздохи тех, кто тащил тележки. Она почувствовала жар восходящего солнца и тяжесть своего живота. Разжав пальцы на досках борта, женщина снова опустилась на пятки, а потом вскинула голову и посмотрела в лицо Гриманду.
        При свете дня его глаза приобрели чудесный рыжевато-коричневый оттенок - таких глаз итальянке еще не приходилось видеть. Казалось, они принадлежат не этому мрачному и непропорционально увеличенному лицу, черты которого словно были вылеплены каким-то злобным скульптором. Это были глаза молодого человека с мудрой душой. Они смотрели на графиню не моргая. Огромный лоб Инфанта Кокейна прорезали морщины.
        -Не бойтесь, - сказал он.
        -Я не боюсь.
        -Боитесь. Теперь я это вижу.
        Главарь бандитов шел за тележкой, почти касаясь грудью заднего борта, который был лишь немного шире его плеч. Он улыбнулся:
        -Какое-то время вам придется терпеть мое общество. По крайней мере, пока не родится ребенок и вы не окрепнете. Скажите, как мне вас называть? Миледи? Мадам? Ваша светлость? Мои манеры не отличаются изысканностью, но мне не хочется, чтобы вы считали меня грубияном.
        -Можете называть меня Карлой.
        Неожиданный ответ удивил их обоих. Но женщина не колебалась, когда давала его.
        -Хороший выбор, - кивнул мужчина. - И имя тоже. Оно вам подходит.
        -А как обращаются к королю воров?
        От смеха предводителя шайки задрожал задний борт тележки.
        -Можно просто Гриманд, - сказал он. - А что касается короля, то, как вы сами видите, моя армия - это горстка муравьев, ползающих среди тигров.
        -Я бы сравнила их со скорпионами.
        Тележка остановилась и накренилась на один бок - колесо попало в яму на дороге. Карла схватилась за борта. Небрежным движением великан поднял тележку и толкнул вперед с такой силой, что Пепин и Биго едва удержались на ногах.
        -Скорпионы мне нравятся больше, - согласился главарь банды. - Скорпион - символ смерти, а эти парни неразлучны с нею. Они спят с костлявой, едят вместе с ней, носят ее у себя за спиной с того дня, как появились на свет.
        -Как и мы все.
        -Конечно. Но большинство людей редко слышат ее шепот, а для нас она не закрывает рта. Если бы кто-то из моих плутишек задумался над этим, я бы не поставил и ложки меда на то, что они протянут еще три года, и был бы прав. Но они не думают. Они живут сегодняшним днем, когда мед еще сладок, и поэтому они свободнее, чем самые высокородные люди страны. Будь это королевством, я бы носил его корону.
        Карла понимала, что Гриманд хочет произвести на нее впечатление. И ему это удалось. Более того, она была даже тронута его словами. Но все же не удержалась от сарказма:
        -Королевство, в котором насилуют женщин и убивают детей?
        Король Кокейна нахмурил огромный лоб. Моргнув, он попытался скрыть пламя, вспыхнувшее в его глазах, а потом отвел взгляд. Графиня не видела его рук, но почувствовала, как сжались его кулаки.
        -Вы не знаете, - сказал он. - Не можете знать.
        -Я знаю, что такое ужас.
        Гриманд посмотрел на нее с сомнением, но затем, как ей показалось, усомнился в своей недоверчивости.
        -Ужас - возможно, - кивнул ее собеседник. - А унижение? Стыд? Отвращение, которое вызывают удары собственного сердца?
        -Да, да, и еще раз да! - Итальянка уже не сдерживала свой гнев. - Мне знакомо всё.
        Губы гиганта скривились, и Карла увидела страдание и злобу в его сердце.
        -Вы родились не для унижений, - покачал он головой.
        -Возможно. Но так случилось. Если вам нужна моя жалость, пожалуйста - берите ее. Но презрения я не потерплю. Вы ничего обо мне не знаете. Только то, что видели сами. Мой стыд останется со мной. И моя гордость. Так что можете не сдерживать своих скорпионов. Я готова предстать перед Создателем, и мой ребенок тоже. А вы?
        Карла обхватила руками живот. Ее первенца, Орланду, отняли у нее сразу же после появления на свет, едва успев перерезать пуповину, и она даже не видела его лица. Тогда ей было шестнадцать. И еще двенадцать лет у нее не хватало мужества, чтобы попытаться найти сына. Матиас нашел его для нее, среди моря крови и слез, ценой жизни ее лучшей подруги Ампаро.
        Она посмотрела в глаза Гриманду. Молча.
        Ярость, заставившая окаменеть его плечи, ослабла.
        -Больше не будем об этом, - решительно заявил он.
        Графиня сомневалась, что он выполнит это обещание, - рана в душе ее собеседника была слишком глубокой. Но она его понимала.
        -Отвезите меня к хирургу, - попросила женщина. - Клянусь - а я держу свое слово! - что вы будете щедро вознаграждены, когда у меня появится такая возможность.
        -У нас, униженных, есть одна поговорка. Если к роженице зовут хирурга, живым из комнаты выйдет только один, - вновь помотал головой главарь шайки.
        -Вы также заслужите благодарность моего мужа, человека, дружба которого бесценна.
        -И где же этот верный муж?
        Карла не стала отвечать на такой язвительный вопрос, хотя он глубоко задел ее.
        -Тогда отвезите меня к повитухе, - попросила она.
        -Если хотите, я оставлю вас здесь, на улице, вместе с матрасом, подушками, скрипкой, дочерью-гугеноткой и даже долей золота из нашей добычи, чтобы вы могли оплатить свою дорогу, - большей долей, чем достанется любому из этих негодяев. Только скажите. Я вас освобожу.
        Карла понимала, что ее спутник не шутит. Разум настойчиво призывал ее принять это предложение.
        Но дикая лошадь мчалась во весь опор, а вместе с ней - душа итальянки.
        -Я и так свободна, - заявила она.
        Некоторое время мужчина и женщина молча смотрели друг на друга.
        Наконец гигант поднял руки над задним бортом тележки и протянул Карле.
        -Дайте мне руки, - сказал он. - Не бойтесь. Мне можно доверять.
        Графиня откинулась назад, опираясь на пятки. В этом жесте не было ничего от попытки обольщения. Несмотря на мужественность Гриманда, она не чувствовала в нем желания - ни в отношении ее, ни в отношении кого бы то ни было. Карла долго жила среди мужчин, среди воинов, в непосредственной близости от них, и умела распознавать эти флюиды, знала тот особый взгляд, каким мужчина смотрит на женщину, которую желает, как бы это ни маскировалось: благочестием, вежливостью или даже неминуемым забвением. Она смотрела в лица мужчин, которые умирали, так и не познав женщину, и даже тогда чувствовала в их взгляде желание - не ее тела, а просто знания об этой стороне жизни. Видела итальянка и мужчин, которые любили только мужчин. Но Гриманд был подобен розе без запаха. Он сбивал ее с толку и внушал страх. И все же доверие, о котором просил этот странный человек, уже жило в душе роженицы, тяжелое, как ее чрево, и лишь ждало подтверждения. Может, это ее ребенок знает нечто такое, что неизвестно ей?
        Не отнимая левой руки от живота, чтобы не терять связи с малышом, женщина протянула правую Гриманду. Он взял обе ее руки в свои. Ладони его были сильными, но в то же время мягкими. Не такими, как у Матиаса - тоже сильные, но твердые, как копыто.
        -Да, я король насильников, убийц, лжецов и воров. Грешных, но не самых худших. Таков наш мир, и мы оба это знаем, - заявил Гриманд.
        -Что вверху, то и внизу.
        -Что вверху, то и внизу. Но разница есть. Здесь, внизу, если дует попутный ветер, вы услышите правду. И вот вам правда. Если бы не ребенок, то на ваших глазах - как и на глазах всех остальных, кто был в вашем доме, - уже ползали бы мухи, потому что мне за это хорошо заплатили. Но я отвезу вас к женщине, которая приняла больше здоровых младенцев, чем все хирурги Парижа вместе взятые.
        -Я могу узнать ее имя? - спросила Карла.
        -Ее зовут Алис. Она моя мать.
        Тележка притормозила и повернула на широкую улицу - Карле показалось, что это Сен-Мартен. Улица вела на юг, к мосту, и женщина удивилась, не увидев на ней ни души. Гриманд поднял руку, останавливая следовавшие за ними тележки, и обогнал Карлу. Она слышала, как он давал указания Биго и Пепину. Парни опустили ручки тележки и последовали за ним. Графиня подвинулась на матрасе. Наблюдая за его неустойчивой, раскачивающейся походкой, за руками, разлетающимися далеко в стороны от широких плеч, и за огромной головой, она поняла, почему Эстель назвала Гриманда Инфантом. Сзади он был похож на гигантского ребенка, недавно научившегося ходить.
        Впереди, шагах в двадцати от них, Рю-Сен-Мартен была перегорожена цепью, висевшей на уровне пояса на двух крюках, вбитых в дома на противоположных сторонах. На полпути к цепи стоял часовой, опиравшийся на копье. На руке у него виднелась белая повязка, а к шапке был приколот белый крест. При виде Гриманда у стражника отвисла челюсть. Он прижал копье к груди, как человек, не знающий, что с ним делать, и безуспешно попытался скрыть свой ужас. Король воров поднял правую руку и что-то сказал: Карла не слышала, что именно, но часового эти слова не убедили.
        Биго направился к дальнему концу цепи, а Пепин - к ближнему. Стражник посмотрел на одного из них, а потом - на другого, догадываясь об их намерениях, но его взгляд все время возвращался к приближавшейся к нему уродливой фигуре. Опустить копье он не осмеливался, а бежать было уже поздно. Король воров одним прыжком преодолел разделявшее их расстояние, ударил часового в живот, вырвал из его рук копье и отбросил в сторону. Потом он швырнул задыхающегося человека на колени и схватил цепь, которую уже сняли с крюков его подручные.
        Антуанетта приподняла голову над краем тележки, и Карла обняла девочку, заставив ее уткнуться лицом в свою юбку. Но сама она не отвела взгляд. Ей нужно было узнать о человеке, во власти которого она оказалась, все, что только можно.
        Гриманд обмотал цепь вокруг шеи часового, отступил и махнул рукой. Биго и Пепин потянули цепь в разные стороны, налегая всем телом, словно состязались в силе. Цепь натянулась, подняв солдата с колен и раздавив ему горло. Едва шевельнув руками, он обмяк, похожий на вывешенное на просушку белье. Его неспособность сопротивляться молодые люди, похоже, восприняли как собственную неудачу и, пыхтя и отдуваясь, удвоили усилия. Голова часового склонилась набок, шапка упала на землю, но сам он даже не пошевелился.
        Карла ничего не чувствовала. Она утратила способность к жалости.
        Великан обхватил лицо стражника ладонью, поднял и заглянул ему в глаза. Затем он отпустил несчастного, взял цепь и махнул помощникам, которые перестали тянуть и бросили ее концы на землю. Их главарь размотал железную петлю, позволив телу часового упасть, подобрал его шапку и копье и вернулся к тележке. Биго и Пепин схватили труп за ноги и оттащили в сторону.
        -Разденьте его, если одежда приличная и он не обделался, а потом бросьте вон в ту канаву. А когда вернетесь, не забудьте повесить цепь назад, - приказал Гриманд.
        Он положил копье в тележку, с трудом устроив острый наконечник среди багажа таким образом, чтобы об него не поранились пассажиры. Потом король воров внимательно осмотрел шапку часового изнутри, словно искал там вшей. Ничего не обнаружив, он поднял взгляд на Карлу:
        -Этот солдат умер мгновенно. Быстрее, чем на виселице.
        -Должно быть, это облегчает груз на вашей совести, - отозвалась итальянка.
        Бандит рассмеялся хрипло и заразительно, так что Карла и сама не удержалась от улыбки.
        -Кто этот ваш пропавший муж? - сменил главный грабитель тему. - Если он не очень богат, то должен быть чрезвычайно галантным, раз добился вас.
        -Не уверена, что Матиаса можно назвать галантным, хотя по природе своей он самый галантный мужчина из всех, кого я встречала, - ответила графиня. - Он стремится разбогатеть, но не считает богатство мерилом достоинств мужчины, женщины или ребенка. Я видела, как он бросал в огонь все, что у него есть, без колебаний и сожалений, чтобы спасти друга. В душе он игрок, и жизнь для него - игра и ставка одновременно.
        Обнаружив, что ее голос дрожит, Карла умолкла.
        -Значит, вы достойны друг друга, - резюмировал ее спутник.
        -Я не знаю, почему Матиас не вернулся домой. Я даже не знаю, жив ли он.
        -Вы были тем другом, ради которого он бросил в огонь все.
        -По крайней мере, ту игру Матиас выиграл.
        Женщина заплакала.
        Она опустила голову и прикрыла глаза ладонью. Нужно было сдержать слезы, ведь они - признак слабости, а ей необходимо быть сильной. Но Карла ничего не могла с собой поделать. Тоска по Матиасу разрывала ее сердце. Она больше не чувствовала его рядом с собой. Связь их душ прервалась. Осталось полное одиночество.
        Ей было знакомо и это чувство. На самом деле оно никогда полностью не оставляло итальянку. Оно было главным в ее детстве и ранней юности. Единственными друзьями Карлы были музыка, пустынные берега Мальты и море. Позже, в ссылке, - Ампаро и снова музыка, а потом Матиас и ее сын Орланду, которого она потеряла и в каком-то смысле так и не обрела вновь, а теперь потеряла снова. Внутри у нее лежал ребенок, отгороженный от внешнего мира мышцами ее тела, так и не расслабившимися после недавних схваток. Графиня ощущала, как его головка опускается, растягивая ей связки и раздвигая кости таза, но не чувствовала его так, как в последние несколько месяцев. Только теперь она поняла, какими глубокими и удивительными были эти отношения матери и будущего малыша и как она ценит их сейчас, когда они уже остались в прошлом.
        Но Карла понимала, что именно одиночество и то знание, которое оно принесло ей - о себе самой и о Боге, - оставалось ее главной силой. В способности быть одной, совершенно одной, и заключалась ее свобода. Вспомнив об этом, женщина вытерла глаза подолом юбки и посмотрела на Гриманда.
        Он мял шапку в своих огромных руках, но хранил молчание, за что роженица была ему благодарна. Она улыбнулась.
        -За сопричастность нужно платить высокую цену, - сказала она. - Что у меня всегда плохо получалось.
        Ее спутник не понял, что она имеет в виду, но расспрашивать не стал. Он наклонился и надел шапку на голову Антуанетты. Головной убор оказался ей велик, но Гриманд ловко сдвинул его набок: так, чтобы этого не было заметно. Шапка была сшита из синей саржи - такие обычно носят ремесленники. Белый крест на ней сделали из полосок бумаги.
        -Сегодня цена сопричастности - смерть, - сказал предводитель воров. - Но только если вы не со мной. Католики не примут нас за гугенотов. Мы бедны.
        -Значит, королевский указ действительно был, - поняла итальянка.
        -Городская милиция собирается на Гревской площади. Вельможи из числа гугенотов уже убиты, в Лувре, но эту работу доверили швейцарцам.
        -Не могут же они убить всех гугенотов Парижа!
        -Но могут попытаться.
        -А вы?
        -А почему вас волнует эта толпа ханжей? Считаете, что ваш долг - защищать их?
        -С моей стороны было бы глупо обсуждать тонкости морали с убийцей женщин и детей, и тот, кто думает, что у меня возникнет такое желание, тоже глупец. Скажу только, что меня волнуют люди, общество которых я была вынуждена разделить.
        -Я убиваю только ради выгоды и для защиты того, что мне принадлежит. Так вам легче?
        -Немного.
        -Превосходно. А теперь пора двигаться. Всех ждут дела, а вас в первую очередь.
        Король Кокейна махнул рукой каравану с награбленным добром и сам взялся за рукоятки тележки, в которой сидела Карла. Тележка покатилась гораздо быстрее, чем раньше. Почувствовав приближение новых схваток, роженица опять ухватилась за доски бортиков.
        На Рю-Сент-Дени они снова остановились, и Гриманд вступил в переговоры с двумя сержантами. Деньги перешли из рук в руки. Один из сержантов внимательно посмотрел на Карлу - на ее волосы и красивое платье. Та засомневалась: не обратиться ли к ним за помощью? Но они явно были подкуплены. И о чем их просить? Проводить в Лувр? Или в церковь? Ее единственные знакомые при дворе - это Кристьен Пикар и Доминик Ле Телье. Оба не вызывали у нее теплых чувств, но графиня не видела причин, почему они отказались бы ей помочь, если бы ей удалось их разыскать. Во дворце непременно найдется благородный человек, на чью милость она может рассчитывать. Но Лувр стал местом кровавой резни, и ее саму могут убить в любую минуту. Она не знает, как найти Орланду, хотя он все равно ничего не понимает в родах и не знает никого, кто мог бы принять ребенка. Да и отпустит ли ее Гриманд, как обещал, - ведь она свидетель его преступлений? Паника, которую удалось почти подавить, вспыхнула в душе женщины с новой силой.
        Гриманд покинул сержантов и двинулся вдоль каравана, отдавая приказания. Вернулись Пепин и Биго: в руках Биго был узел с одеждой убитого часового, который он бросил в одну из тележек. Две повозки отделились от каравана, и с ними пошел сержант. Итальянка знала, что в последней тележке спрятаны тела убитых Алтаном Савасом грабителей. Гигант подошел к ней:
        -Карла, ваши мысли написаны у вас на лице. Поклянитесь жизнью своего ребенка, что не выдадите моего имени или вот этого, - он провел ладонью по своему лицу, - и сержант Роде отвезет вас, куда пожелаете. Ваши вещи тоже.
        Необходимость делать выбор лишь усилила панику. Итальянка предпочла бы не слышать этого предложения.
        -Почему? - спросила она.
        -Почему? - Гриманд поджал пухлые губы. - Королю позволены капризы. - Он явно колебался. - И, наверное, потому, что с самого начала вот это, - он вновь указал на свое лицо, - не вызывало у вас отвращения.
        -А сами бы вы что предпочли?
        -Я бы позаботился о ребенке. То есть предпочел бы мою мать.
        Карла пожала плечами. Выбрать в качестве убежища логово нищих и воров, куда, как говорят, не осмеливается зайти даже королевская гвардия, было бы настоящим безумием. Однако в глубине ее души, скрытое волной паники, жило доверие, которое роженица по-прежнему чувствовала к этому человеку, к нелепому Инфанту. И ей было страшно променять это доверие на неизвестность.
        -Не знаю, на каких союзников вы рассчитываете, - прибавил король Кокейна, - и насколько им можно доверять. Но кем бы они ни были, особенно если они из дворца, на вашем месте я бы хорошенько подумал.
        -Что вы имеете в виду?
        -Кто-то нанял меня, чтобы вас убить, и этот человек знал, где вас найти.
        В его словах была логика, но она ускользала от графини. Почувствовав очередное приближение схваток, она попыталась усилием воли подавить спазмы и прижала обе ладони к животу.
        -Кто он? - с трудом выговорила женщина.
        -Злодеи из высших слоев общества действуют через посредников, часто нескольких, чтобы их не призвали к ответу. Они не любят пачкать руки - в отличие от души. Я знаю человека, который нанял меня, но не знаю, кто нанял его, - объяснил ей главарь шайки.
        Карле хотелось расспросить его подробнее, но боль стала невыносимой. И тогда она сдалась:
        -Возьмите меня с собой.
        Их путь пролегал по лабиринту переулков, таких узких, что там едва помещалась тележка. Карла, как ни пыталась, не могла запомнить дорогу назад. Она оказалась на территории Дворов, легендарной земли, известной только по легендам, отгораживавшим эту землю от остального мира. Легендам о пороках и насилии, о больных и одичавших детях, о безудержном распутстве, о месте, где человека могут убить ради пера на его шляпе. Богатые парижане любили хвастаться этим логовом, словно его дурная слава каким-то образом повышала их престиж, несмотря на то что сами они в глаза не видели это гнездо порока.
        Как заявляла Симона: «У нас самые подлые нищие в мире».
        Дома тут беспорядочно лепились один к другому. Каждый следующий этаж выглядел новее предыдущего, но в целом все они были чрезвычайно ветхими, и от обрушения каждое здание удерживали лишь соседние. Некоторые постройки представляли собой просто сараи из глины и дерна, негодные даже для коров. Отовсюду исходила вонь человеческого жилья, где люди кишат, словно пчелы в ульях.
        Биго и Пепин тянули тележку, а Гриманд пошел вперед, разгоняя стайки любопытных детей. Они поднялись на холм. Из переулков открывались проходы во дворы, откуда выходили мужчины - уперев кулаки в бедра, они смотрели на проезжающую процессию. Их взгляды задерживались на трофеях и на Карле, и женщина увидела, что плечи гиганта опустились, словно в ожидании неприятностей. Он коротко кивал мужчинам, некоторых называл по имени, и в конце концов караван тележек проследовал мимо, не встретив никаких препятствий. Они спустились с холма.
        В самой глубине лабиринта улиц и переулков - хотя графиня понимала, что это место только кажется центром Дворов, а на самом деле они, наоборот, добрались до края - Гриманд свернул в очередной двор и остановился.
        -Добро пожаловать в Кокейн, - сказал он.
        В целом этот двор был похож на остальные, если не считать странного дома, втиснутого в его дальний угол. Двор окружали здания в три или четыре этажа, тогда как в этом сооружении их насчитывалось целых семь. Три верхних этажа - если их можно было так назвать - были не достроены и казались новее нижних на несколько столетий. Стены и опоры состояли из бревен неодинаковой длины и толщины, вероятно украденных в разное время из разных мест. Окна были без стекол, разного размера и расположены в случайном порядке. Все новое сооружение было словно скручено и сильно наклонилось вперед, грозя рухнуть: от падения его удерживал канат, обмотанный вокруг середины и уходящий к невидимому крюку, а также балка, вырезанная из корабельной мачты и под острым углом упиравшаяся в крышу соседнего дома. Создавалась впечатление, что достаточно легкого ветерка, чтобы этот дом обрушился. В других обстоятельствах Карла не удержалась бы от смеха.
        -Башня не совсем закончена, - признал Гриманд, хотя и не без гордости. - Но вы будете жить не там. - Он опустил задний борт тележки, в которой она ехала. - Позвольте мне помочь вам сойти.
        -С радостью, - отозвалась женщина. - А то я чувствую себя как преступник по пути на виселицу.
        Гриманда обидела такая неблагодарность.
        -Наверное, в следующий раз я заставлю вас идти пешком, - пообещал он.
        -Честно говоря, я и сама бы предпочла идти, - заявила итальянка.
        -Почему же вы об этом не сказали?
        -Вы только что убили четырех взрослых и троих детей. Я была вашей пленницей.
        -Но это не помешало вам насмехаться надо мной в свое удовольствие.
        -Матрас мне очень помог. Вы… - Карла умолкла, поскольку слова, готовые слететь у нее с языка, звучали нелепо. Тем не менее это было правдой. - Вы были чрезвычайно добры.
        Король воров хмыкнул и успокоился:
        -Ерунда. А теперь прошу извинить - нельзя, чтобы меня видели болтающим с женщиной.
        Из домов выходили люди и собирались вокруг повозок. В толпе царило оживление. Люди были худыми и грязными, с татуировками и шрамами, и большинство из них шлепали босиком по грязи, но их энергия казалась неиссякаемой. Карла чувствовала, как эта энергия растекается и по ее жилам. Многочисленные дети - да и взрослые тоже - глазели на нее, словно на экзотическое животное. Во взглядах женщин сквозила неприязнь. Гриманд стоял рядом, и графиня чувствовала себя в безопасности. Она потянулась - бедра у нее ныли, но боль в пояснице утихла. Толпа гудела, но, несмотря на всеобщее нетерпение, никто не осмеливался наброситься на добычу. Почувствовав, что Антуанетта взяла ее за руку, Карла сжала ее ладошку.
        Великан поднял руки:
        -Восславим великий день для народа Кокейна!
        В ответ раздались громкие приветственные крики, и, услышав их, он улыбнулся.
        -У нас есть еда и скрипки, пунш и вино, сахар и шелковое платье, и все это мы возьмем сегодня, потому что завтра у нас может не быть! - продолжил предводитель воров.
        -Завтра может не быть! - выкрикнула женщина, и толпа подхватила ее слова.
        Гриманд повернулся к Карле, словно хотел сказать: «Теперь вы понимаете?» Как это ни странно, она была тронута - отчасти радостью людей, а отчасти тем, что ему не безразличны ее чувства. Женщина кивнула.
        -Как зовут девочку? - спросил главарь банды.
        -Антуанетта.
        Король Кокейна снова повернулся к толпе:
        -Первым делом позвольте поприветствовать наших новых сестер. Карла, благородная дама с юга, которой чужды роскошь и гордыня - так что не смущайтесь. И Антуанетта, еще одна сирота, которую мы примем к себе. Как говорил сам Иисус, «пустите детей приходить ко Мне»[19 - Евангелие от Луки, 18:16.].
        Графиня решила, что это жестокая шутка, и посмотрела в лицо королю воров. Но ничего подобного. В этом человеке пороки и добродетели сливались в идеальной внутренней гармонии.
        Гриманд хлопнул в ладоши, и лицо его помрачнело:
        -Некоторые из наших братьев не вернулись домой. Зубы молодых львов были сломаны в сражении с опасным врагом. Мы будем вспоминать их души до самого утра, будем оплакивать их во время пира. Пусть смех и набитое брюхо станут нашим прощанием. Этим же мы восславим и мертвого врага, поскольку даже Соломон во всей его славе не встречал зверя столь свирепого. Путь его имя будет произнесено и услышано, чтобы стать нашей легендой. Карла?
        Гигант повернулся к итальянке, и она на мгновение растерялась, оказавшись в центре внимания.
        -Назовите его, - сказал бандит. - Мы хотим восславить вашего защитника.
        Женщина почувствовала, как у нее перехватило дыхание. Это было правдой. Алтан умер ради нее.
        -Его звали Алтан Савас, - громко сказала она. - Что означает «восход красного солнца».
        -Видите? - Король Кокейна улыбнулся толпе. - Кто, как не сама Судьба, послал такого человека, чтобы испытать нашу храбрость? Алтан Савас. «Восход красного солнца». Да, это была кровавая заря.
        -Гриманд убил его собственной рукой! - крикнул Биго.
        -Они стояли по колено в крови! - прибавил Пепин.
        -Но этот воин не был непобедимым, иначе он вырвал бы мои легкие. - Главарь похлопал себя по груди и отсалютовал товарищам. - Алтан Савас был не только воином сверхъестественной силы - дьяволы разрисовали его кожу тайными заклинаниями и магическими письменами.
        Инфант махнул Биго, который сунул руку в тележку и извлек две полоски кожи. Одна сторона полос была покрыта свернувшейся кровью и остатками плоти, а на другой виднелась татуировка из арабских надписей и рисунков - украшение янычаров. У Матиаса на бедрах и предплечьях тоже была такая.
        Толпа изумленно выдохнула. Некоторые перекрестились.
        Карла отвернулась, борясь с тошнотой, и посмотрела на Гриманда.
        Однако он избегал ее взгляда, предпочитая обращаться к толпе:
        -Но рассказы о геройских подвигах подождут - сначала накроем стол. У нас есть свинья, которая станет прекрасным дополнением ко всей этой вкусной еде. Подождите немного. А пока у нас еще есть дела. Забирайте добычу и освободите тележки - они нам понадобятся. Кроме этой.
        Король Кокейна указал на вещи Карлы.
        Она покачала головой:
        -Нет. Пусть берут. Единственная вещь, которую мне бы хотелось сохранить, - виола да гамба.
        -Отлично, отлично, - пробормотал предводитель грабителей. Речь перед толпой зажгла его глаза страстью, и графиня снова усомнилась в его рассудке. - Которая тут виола да гамба?
        -Самый большой футляр.
        Гриманд взял музыкальный инструмент и помахал им в воздухе:
        -Карла говорит, что вы можете взять себе ее богатства. Она тоже верит, что нет ни твоего, ни моего, а только общее.
        -А мне можно взять флейту? - спросила Антуанетта.
        -Бери, - ответил Инфант, - пока никто на нее не позарился. Но не плачь, если тебя опередят.
        Похоже, воровской триумф подходил к концу, и итальянка подумала, что скоро встретится с повитухой. Нельзя было предстать перед ней неряхой и с пустыми руками. Требовался какой-то подарок, знак уважения.
        -Гриманд, позвольте мне заглянуть вон в тот сундучок, - попросила женщина.
        Главарь протянул руку и отбросил в сторону несколько человек, уже растаскивавших вещи. Карла повернулась, наклонилась и оперлась на тележку, но тут у нее снова начались схватки.
        Она почувствовала, как бедра опять стали влажными. Однако страдания роженицы остались незамеченными обитателями двора, которые набросились на трофеи. Ее захлестнул приступ боли, это суровое, безжалостное испытание сил. Страдание словно открыло какие-то шлюзы внутри нее, и теперь графиню переполняла любовь, такая же невыносимая, как боль. Карла отдавала любовь ребенку, надеясь, что боль достанется только ей. В конце концов схватки утихли, но отняли у нее последние силы: итальянка задыхалась и была близка к обмороку. Она испугалась - роды только начинаются, а сил уже нет! Женщина верила в себя и считала, что готова к испытанию. Ведь это были ее третьи роды. Но тело говорило ей, что на этот раз будет труднее. Теперь она старше. И слабее. Но тем больше было причин сосредоточиться на родах и забыть обо всем остальном.
        Карла выпрямилась.
        -Гуго, - приказал Гриманд. - Отнеси это, помоги даме.
        Он отдал виолу да гамба и сундучок худому, хрупкому мальчику, не участвовавшему в рейде. Тот поклонился графине, глядя ей в глаза, и она оценила его манеры. Остальные обитатели двора проявляли по отношению к ней всего лишь любопытство, но в поведении Гуго чувствовалось нечто вроде мольбы, словно он мечтал и надеялся, что каким-то чудесным образом, вопреки всякой логике, новая «сестра» ему поможет.
        Гриманд предложил ей руку:
        -Пойдемте, я приглашаю вас к себе дом. Во всем Вилле нет убежища надежнее.
        Карла положила ладонь на его руку, но опираться на нее не стала. К ней снова вернулись силы. Несколько недель назад она отказалась от попыток сохранять подобие грации при ходьбе, но теперь, когда они шли в этот странный дом, роженица старалась держать голову высоко.
        Дверь была открыта. К своему удивлению, итальянка почувствовала, что изнутри доносятся приятные запахи, напомнившие ей большую палату госпиталя на Мальте. Сандаловое дерево или что-то в этом роде. Гигант поднялся на ступеньки, но потом вспомнил о хороших манерах, повернулся и взмахом руки пригласил гостью внутрь. Та оглянулась на Антуанетту.
        Девочка сражалась за флейту с мальчишкой, который был почти в два раза больше ее.
        -Антуанетта, отдай! - крикнула Карла.
        Малышка попыталась ударить своего соперника ногой, но промахнулась и отпустила флейту. Потом она что-то крикнула мальчишке и побежала к графине, едва не плача от злости. При виде Гриманда девочка поджала губы, и Карла стиснула ее плечо.
        -Я найду тебе другую, - попыталась она утешить свою подопечную. - А что ты ему сказала?
        -Что потом вернусь и отниму ее, - ответила малышка.
        -Храбрая девочка.
        -Мама нас учила, что мы всегда должны быть готовы предстать перед Богом.
        -Она была права - должны. Но не из-за флейты.
        -Пусть останется здесь, - сказал Гриманд. - Особого вреда ей не причинят, а в случае чего она всегда может постучаться в эту дверь.
        Карла поправила шапку на голове Антуанетты.
        -А сама ты что хочешь? - спросила она.
        Девочка оглянулась на возбужденную толпу, рывшуюся в тележках.
        -Если можно, я побуду тут еще, - попросила она тихо.
        -Очень хорошо, - сказала итальянка. - Но помни: ты можешь прийти ко мне, как только захочешь.
        Провожая взглядом Антуанетту, которая вернулась, чтобы снова предъявить права на флейту, графиня заметила тощую фигурку с растрепанными волосами, прятавшуюся в переулке, ведущем во двор. Эстель, выпавшая из дымохода повелительница крыс. Вид у нее был жалкий. Карла не сомневалась, что маленькая грабительница смотрит на нее, и в первый раз после прибытия в Кокейн ей стало страшно.
        -Посмотрите, по-моему, это Эстель, - сказала роженица, кивая в сторону девочки.
        Гриманд шагнул назад, во двор:
        -Я знал, что она вернется домой.
        Из всех ужасов этого утра сильнее всего на итальянку почему-то подействовало унижение и изгнание девочки. Причину этого она и сама не могла понять.
        -Вы поступили с ней жестоко, - напомнила она королю воров.
        -Это я сгоряча. Следовало преподать им урок. И насколько я помню, меня спровоцировали.
        Усмешка на его лице задела Карлу, но возражать она не решилась.
        -В любом случае, - пожал плечами король Кокейна, - я не хотел, чтобы она видела, что мы там делали.
        Роженица снова посмотрела во двор. Эстель исчезла.
        -Верните ее, - попросила графиня.
        -Ей все равно не место среди нас. Ее привел Жоко.
        -Пошлите кого-нибудь за ней.
        -Она вернется, когда унюхает запах жареной свинины, а может, и раньше. Эстель знает, что я ее люблю.
        -Не думаю.
        -Она может быть опасной маленькой лисой, когда захочет. И вы ей не понравились - я видел, как она на вас смотрела.
        -Я тоже видела. Я не ради себя прошу. Девочка предпочитает крыс людям. И это значит, что она не знает о вашей любви.
        Гриманд нахмурился, но возразить ему было нечего.
        -Никто здесь не сможет поймать Ля Россу, если она не захочет, - сказал он.
        Но Карла не отступала:
        -В глубине души она хочет именно этого.
        -Пепин! - рявкнул внезапно ее собеседник.
        Женщина вздрогнула от его крика, а сам подросток едва не свалился с тележки.
        -Ля Росса прячется в переулке, - сообщил ему Гриманд. - Пошли кого-нибудь, пусть ее приведут.
        -Эстель? - удивился Пепин. - Зачем это?
        -Скажи ей, что мы ее прощаем! Скажи ей, что мы ее любим!
        -Мы?
        -Пошли кого-нибудь, кого она не захочет пырнуть ножом, - если найдешь такого.
        С этими словами Инфант повернулся к Карле и поклонился - не без насмешки.
        Из глубины дома послышался женский голос:
        -Иди сюда и поцелуй нас, дьявол ты эдакий!
        Роженица заглянула за дверь, но в полутьме смогла разглядеть лишь груды хлама.
        Со двора донесся радостный вопль, причиной которого, по всей видимости, стал найденный бочонок с вином.
        -Разрази меня гром, что ты там задумал? - продолжала кричать хозяйка дома.
        Голос у нее был грубым, резким и громким.
        -Ты и вправду хочешь знать, мама? - в тон ей ответил Гриманд.
        -Если эта женщина явилась сюда, она заставит тебя целовать ей задницу.
        Предводитель воров, разговаривая с матерью, буквально светился от гордости.
        -Кого это ты привел? - продолжала та расспрашивать сына. - У нее тоже такие ужасные манеры?
        Карла вздохнула, разгладила руками покрытое пятнами платье и внутренне приготовилась войти в дом.
        -А теперь, с вашего позволения, - сказал ей Гриманд, - я познакомлю вас со своей матерью.
        Глава 12
        Нотр-Дам де Пари
        Ближайшая церковь выглядела старой и довольно невзрачной. Тангейзер проходил мимо нее по пути от Гревской площади. За ней виднелся шпиль монастыря Санта-Крус, но Матиасу не хотелось объясняться с монахами, добираясь до их начальства.
        Церковь была маленькой, прямоугольной формы, без трансепта и часовен. Внутри было пусто, если не считать двух молящихся старушек. Два ряда разваливающихся деревянных перил по обе стороны нефа отделяли притвор от скамей. Слева от притвора находилась каменная купель, при виде которой иоаннит и вовсе затосковал. Второй выход из церкви представлял собой дверь в стене в конце южного прохода, рядом с возвышением для алтаря, где горел красный алтарный светильник, спускавшийся с потолка на цепи. Дверь оказалась распахнутой. Тангейзер пошел по коридору мимо запертой ризницы, миновал вторую дверь, тоже распахнутую настежь, и оказался в маленьком домике, примыкавшем к церкви. В передней священник пил вино - видимо, это был его завтрак.
        На носу святого отца красовались очки. На столе перед ним лежали листы бумаги, а рядом находились перо и чернила. На вид ему было лет сорок, но голова этого человека была абсолютно лысой. Красное лицо с резкими чертами свидетельствовало о предрасположенности к разлитию желчи. Священник был высоким и тощим, словно он не знал в жизни других удовольствий, кроме вина.
        Он не заметил незваного гостя.
        -Матиас Тангейзер, рыцарь ордена Святого Иоанна Крестителя, - представился тот.
        Священник так испугался, что пролил почти все вино себе на сутану. Он вскочил и прижал ладонь к груди.
        -Прошу меня извинить за вторжение и за спешку, но если вы священник, я должен попросить вас об услуге. Святая обязанность, причем не терпящая отлагательств, - сказал ему Матиас.
        На стене позади священника висел портрет мужчины в красной шляпе и кардинальской мантии, который сидел в золоченом кресле. Рядом с ним стоял церковный служка. Несмотря на усилия художника приукрасить своего персонажа, обвисшее лицо кардинала вызывало ассоциации с престарелой хозяйкой борделя. К тому же композиция картины заставляла - хотя и неявно - предположить, что кардинал ласкает ягодицы мальчика, выражение лица которого лишь подкрепляло подобную интерпретацию. Присмотревшись к священнику, Тангейзер заметил его сходство и с кардиналом, и со служкой, словно один из них вырос и превратился в другого.
        Священник снял очки и посмотрел на свежие пятна крови, испачкавшие мальтийский крест гостя. Придя к выводу, что этот грубиян, несмотря на устрашающую внешность, по всей видимости, не собирается его убивать, он вытер стекавшее по подбородку вино и сдержанно поклонился:
        -Доброе утро, шевалье. Отец Филипп Ла Фосс.
        Госпитальер молча смотрел на святого отца. В голове его не было ни одной мысли.
        -Чем я могу вам помочь? - спросил Ла Фосс. - Шевалье?
        -Мою жену убили, - тихо произнес Матиас.
        -Вашу жену? - всплеснул руками отец Филипп. - Это ужасно…
        -Она лежит неподалеку от этой церкви и, вполне возможно, иногда приходила сюда на мессу. Вероятно, даже заводила речь о крещении. Она была на сносях.
        Лоб священника нахмурился - сострадание являлось неотъемлемой частью его профессии.
        -Боюсь, я не помню такой женщины, - ответил он. - Но это не приходская церковь, и поэтому ваша жена вряд ли сюда заглядывала. Сен-Сесиль - церковь при монастыре Санта-Крус, хотя открыта для всех в воскресенье и в праздники.
        Тангейзер искал спасения в мелочах.
        -Возможно, и так, но я был бы благодарен, если бы вы нашли людей, которые принесут ее сюда, причем немедленно, - попросил он. - И еще найдите женщину с крепкими нервами, которая обмоет тело. И мне нужен хороший, прочный гроб, обитый свинцом. Я собираюсь увезти ее домой, а это далеко. А также приличный саван, соответствующие таинства, заупокойная служба и так далее. Пребывание в церкви упокоит ее душу и убережет тело от дальнейшего осквернения. Крысы… А также утешит меня…
        Ла Фосс пошевелил пальцами. Его сочувствие было искренним, но не настолько глубоким, чтобы соглашаться на непредвиденные заботы. На его лице появилась добрая, но виноватая улыбка.
        -Это всего лишь старая и ветхая церковь, а в Париже много великолепных… - начал было он.
        -Христос не обращал внимания на внешнее великолепие. Карла тоже.
        -В воскресенье найти плотника почти невозможно. А что касается свинцовой обивки гроба…
        -Это богатый приход в богатом городе. Здесь должны быть десятки таких гробов. Богачи думают, что это увеличивает их шансы попасть в рай. А за шесть солей плотник встанет со смертного одра. - Мальтийский рыцарь уронил на стол унцию испанского золота. - Здесь восемь сотен. За эти деньги я могу купить гроб, обитый серебром. - Он прибавил к двум монетам третью. - А это для ваших бедных прихожан.
        Трудности исчезли так же быстро, как золото.
        -Я лично за всем прослежу, - пообещал отец Филипп. - А скромное пожертвование монастырю позволит организовать превосходный реквием на шесть голосов. Это чудесные мальчики. Их голоса разобьют даже каменное сердце.
        Тангейзер не сомневался в этом, но его сердце уже было разбито.
        -Искренний человек скорбит без свидетелей.
        -Как пожелаете.
        Внезапно иоаннит подумал о том, что Карла любила музыку.
        -Нет, возможно, пение все-таки понадобится, - передумал он. - Подробности обсудим, когда я вернусь.
        -Где мои слуги могут найти вашу достопочтимую супругу?
        -В спальне на втором этаже особняка д’Обре.
        Ла Фосс покраснел еще больше и оперся рукой о стол:
        -Ваша жена была гостьей мадам д’Обре?
        Эта новость заставила священника глубоко задуматься. Матиас не мог прочесть его мыслей, но священнослужители привыкли скрывать от окружающих, о чем они думают. Отец Филипп убрал руку со стола.
        -Могу я спросить, как ваша жена оказалась там? - спросил он.
        -Карла была приглашена на королевскую свадьбу самой королевой-матерью. Она остановилась у мадам д’Обре, которая тоже получила приглашение.
        -Это трагедия. Трагедия. Пожалуйста, примите мои глубочайшие соболезнования.
        -Карла завернута в мешковину, в спальне на втором этаже. Ваши слуги найдут и другие тела, но это уже не моя забота. И не ваша, разве что из чистого милосердия.
        -Другие?
        -Мадам д’Обре висит в окне второго этажа. Ее дети и слуги внутри. И телохранитель Карлы, но его останками я займусь сам, позже. Карла завернута в мешковину.
        Услышав эти ужасные подробности, Ла Фосс в отчаянии прижал ладонь ко лбу.
        -Вы слушаете, святой отец? - вновь привлек его внимание госпитальер.
        -Да. Порошу меня извинить. Я знал Симону д’Обре. Какой ужас! Такая прекрасная, добрая женщина… И ее дети тоже? Боже милосердный! Когда это случилось?
        -Полагаю, часа два назад. Меня задержали события в Лувре.
        -В Лувре? - Священник явно решил, что перед ним влиятельный человек. Это заставило его взять себя в руки. - Действительно, заговор протестантов, попытка убить короля…
        -Не было никакого заговора и никакой попытки.
        -Но они уже пытались раньше…
        -Сегодня мы устроили заговор против них.
        Отец Филипп еще раз окинул взглядом почерневшие пятна на груди Тангейзера и кивнул. Руки его непроизвольно дергались. Он выдавил из себя елейную улыбку, сменившуюся притворной скорбью:
        -Какую ужасную потерю вы понесли на службе у Бога и короны…
        Матиас скрипнул зубами. Ему хотелось проткнуть этого человека мечом.
        -Я не служу ни Богу, ни короне, - сказал он. - Я вообще никому не служу.
        -Понятно. - Ла Фосс принялся рассматривать свои пальцы, боясь раскрыть рот.
        -Я даже не служу какой-либо цели, - добавил иоаннит.
        Он закрыл лицо ладонью и сжал пальцами виски.
        В груди саднило. Рыцарь едва помнил, зачем пришел сюда, зачем разговаривает с этим подхалимом в черной сутане. Ярость была оболочкой, скрывавшей чувства, прятать которые он не умел. Его разум ступил на тропу войны. Хотя у войны есть хотя бы иллюзия упорядоченности, цели, желательных и нежелательных результатов, а в голове Матиаса ничего такого не было. Он не знал, куда его приведет следующий шаг, - более того, не знал даже, каким этот шаг будет. Сонм мыслей скопился у границ образовавшейся внутри пустоты, и Тангейзер сдерживал их, потому что любая, вырвавшись наружу, могла лишить его мужества.
        -Неужели ребенок обречен попасть в чистилище? - спросил он тихо.
        Этот вопрос прозвучал неожиданно даже для самого госпитальера - он не помнил, чтобы обдумывал эту мысль.
        -Я знаю, что церковь не проявляет жалости к младенцам, умершим некрещеными, - продолжил он, все больше закипая от гнева. - По этой причине я сам крестил нашего первого ребенка - он умер почти сразу… Но этого убили еще до появления на свет, и он не успел совершить преступления, которое - тут я согласен с матерью церковью - является самым тяжким из всех. А если наш ребенок не запятнан первородным грехом, почему он или она должен отправляться в ад?!
        Ему хотелось схватить Ла Фосса за горло и придушить.
        -Вы отправили бы такую душу в ад? - потребовал у него ответа Матиас.
        -Нет, нет! Никогда. Конечно, нет. Пожалуйста, шевалье, не трогайте меня! - испугался святой отец.
        Страх священнослужителя можно было понять. Перед ним исходил яростью могучий незнакомец, обвешанный оружием, в окровавленной одежде. Ради того, чтобы вернуть Карлу - и даже просто чтобы не опоздать и умереть вместе с Алтаном Савасом, защищая ее, - Тангейзер принес бы в жертву все население Парижа. Супруга прокляла бы его за такой поступок, даже за одну мысль об этом. Он это знал. Но все равно взял бы в руки топор и тащил бы людей на плаху, одного за другим, лишь бы еще раз увидеть ее улыбку.
        Ему едва удалось взять себя в руки.
        -Простите, святой отец, - пробормотал он. - Благодарю вас, что берете на себя заботу об останках Карлы. До свидания.
        После этого рыцарь отвернулся. Он чувствовал себя обязанным привести хоть какую-то причину, почему теперь ему нужно уйти.
        -Я вернусь позже. Мне нужно забрать свои пистолеты, - сказал он в конце концов.
        В этом, по крайней мере, был практический смысл. Он шагнул к двери.
        -Брат Матиас, подождите.
        Тангейзер почувствовал руку Ла Фосса на своем локте и оглянулся.
        Тот факт, что нежданный гость собрался уходить, подбодрил священника. Он больше не боялся.
        -Исповедуйтесь - я выслушаю вашу исповедь, - предложил он. - Она облегчит ваш тяжкий груз. Потом можете принять Святое Причастие. Пусть тело Христово исцелит ваши раны.
        -Святой отец, прошло меньше суток с тех пор, как я вошел в этот город, но я уже убил шестерых, причем, откровенно говоря, без всякой необходимости. Я дал совет одному из приближенных короля, приведя веские доводы в пользу убийства Колиньи и всех протестантских вождей. Их кровь легла на мою душу. Я не смог позаботиться о жене и нашем нерожденном ребенке, и они лежат там, зарезанные и оскверненные. А впереди ждут еще убийства, жертвы которых мне пока неизвестны, - и они будут делом моих рук. Я признаюсь и исповедуюсь в этих и других грехах, в одних со стыдом, в других с горьким сожалением. Я приму ваше благословение, но не могу принять отпущение грехов, потому что в большинстве из них нисколько не раскаиваюсь.
        Отец Филипп задумался. Размышлял он довольно долго.
        -Думаете, все грехи, отпускаемые церковью, являются предметом искреннего раскаяния? - вздохнул он.
        -Эти грехи лежат не на моей совести.
        -Подобные угрызения совести крайне редки и делают вам честь.
        -Карла любила нашу веру. Уважала ее святыни. В память о ней я тоже буду их уважать. Не стану их высмеивать в поисках успокоения, которого не заслужил, которого все равно не найду и в котором не нуждаюсь.
        -Тогда я дам вам свое благословение, но сначала задержитесь немного. Выпейте вина.
        -Я бы хотел кое-что узнать. Негодяи, ограбившие дом Симоны д’Обре, унесли даже мешок с мукой, словно это драгоценный шафран. Подозреваю, что они направились на запад. Я чужой в этом городе. Из какого района могли прийти эти злодеи?
        -Брат Матиас, - сказал Ла Фосс, - умоляю вас, пожалуйста, даже не думайте и не мечтайте о справедливом возмездии за это ужасное преступление. Его не будет. Пусть их накажет Бог. Он накажет, и возмездие будет страшным. Оплакивайте вашу жену. И найдите утешение в промысле Божьем.
        -Вы должны что-то знать.
        -В Париже имеется дюжина гнезд полнейшего беззакония. Они разбросаны по всему городу, и каждый представляет собой паутину переулков, тупиков и тайных дворов, известных только их обитателям и тщательно охраняемых. Эти несчастные - понимаете, их нельзя сравнить даже с животными, потому что ни один зверь не продает невинность мальчика за фляжку вина из пастернака, - живут в состоянии чудовищного морального разложения, безбожия и насилия. Никто из посторонних не осмеливается ступать на территорию этих дворов, в том числе и городская стража.
        Граф де Ла Пенотье подошел к столу, налил в чашу вина из кувшина и залпом его выпил.
        -Я вижу перед собой благородного и храброго рыцаря, но речь идет не о поле боя. Это обиталище демонов, - продолжил священник и перекрестился. - Даже женщины там опасны, как укус бешеной собаки. Два наших брата из францисканского ордена отправились во Дворы, чтобы распространять слово Божие и нести свет, не имея с собой ничего, кроме любви в сердце. Через день их рясы и шляпы продавали на Гревской площади. Они исчезли. Ходили слухи, что их мясо продали под видом свинины на рынке в Ле-Але. Вы можете представить последствия этого? Для воскрешения их тел в день Страшного суда? - Отец Филипп поцеловал висевшее на шее распятие. - Вам пришлось бы сунуть руку в муравейник, чтобы найти муравья, который вас укусил.
        -Которое из этих адских мест имеет самые тесные связи с дворцом? - спросил Матиас.
        -Вы имеете в виду Лувр?
        -Мы оба знаем, кто платит за вино из пастернака.
        -Все, что мне известно, основано лишь на слухах.
        -Подойдут и слухи.
        Ла Фосс пожал плечами, словно принимая решение, которое считал неразумным.
        -К северу от Ле-Аля - рыночного квартала - есть несколько таких убежищ, так называемых Дворов. Худший их них расположен на холме около ворот Сен-Дени, на западе города, - рассказал он.
        -Эти названия ничего мне не говорят.
        Ла Фосс надел очки, взял из кувшина заточенное перо, окунул его в чернила и придвинул к себе лист бумаги. Затем он провел две линии поперек листа на некотором расстоянии друг от друга.
        -Это будет река Сена. На реке остров, Сите. - Священник нарисовал остров и поставил крестики на его краях. - Нотр-Дам. Ла-Шапель. - Он еще раз обмакнул перо в чернила и нарисовал мосты, соединяющие остров с правым берегом. - Ла-Сите и Ла-Вилль соединяют два моста, Нотр-Дам и мост Менял. Последний с ветряными мельницами. - Южнее отец Филипп изобразил еще два моста. - Из Ла-Сите в Латинский квартал ведут Малый мост и мост Сен-Мишель.
        -Да, да. Превосходно. Продолжайте, святой отец.
        -К северу от реки городские стены Карла V образуют овал, который можно сравнить с утиным яйцом. - Ла Фосс нарисовал половинку овала, охватывающего весь северный берег Сены. Потом он снова окунул перо в чернильницу. - А старые стены на юге окружают пространство, больше похожее на яйцо перепелки. Или курицы.
        По мере того как в его мозгу отпечатывались очертания Парижа, Тангейзер чувствовал, что у этого огромного города нет никаких причин надеяться на его милосердие.
        -Хорошо, - сказал иоаннит и, вспомнив, что каждый художник жаждет похвал, прибавил: - Просто превосходно.
        Его собеседник буквально расцвел и сменил перо на более острое.
        -Вот шесть ворот на севере города, которые я обозначу буквами. Ворота Сен-Оноре. Монмартр. Сен-Дени. Сен-Мартен. Тампль. А это ворота Сен-Антуан, которые я обозначу буквой «Б», из-за Бастилии, которая находится рядом с ними. Теперь вот здесь, приблизительно в центре, мы найдем квартал Сан-Аль, рядом с церковью Сен-Жак, деньги на которую дали мясники. Говорят, это очень богатая церковь. Вот здесь крепость Шатле, где расположилась городская стража, комиссары и сержанты. Ни одно здание Франции не внушает такой страх. Там не стоит искать справедливости, брат мой. А вот тут кладбище Невинных. - Святой отец умолк, а затем прибавил, словно в поисках одобрения: - Надеюсь, мой грубый набросок вам поможет.
        -Это настоящий шедевр картографического искусства, - заверил его госпитальер.
        -Что касается остальных церквей Вилля, я начну…
        Матиас, не дослушав, указал на западный край карты.
        -Лувр? - спросил он и переместил палец к востоку от моста Нотр-Дам. - Гревская площадь и Отель-де-Виль?
        -Правильно. Очень хорошо. Мы находимся примерно здесь. - Священник поставил отметку на карте.
        -А левый берег?
        -Лично я его избегаю. Там везде коллежи и толпы отчаянных студентов. Вот здесь Нельская башня. И шесть ворот. - Отец Филипп снова принялся рисовать. - Виселицы на площади Мобер. Ах да, и аббатства! С внешней стороны стен у нас Сен-Жермен-де-Пре, а внутри Клюни, Сен-Женевьев, августинцы, бернардинцы…
        -Прошу прощения, святой отец. - Иоаннит взял карту, пока она не стала перегруженной. - Я у вас в долгу. - Он подул на лист, чтобы чернила быстрее высохли. - Расскажите мне о Симоне д’Обре.
        Ла Фосс так искусно скрывал свою растерянность, что Тангейзер засомневался, не померещилась ли она ему. Священник указал на разбросанные по столу листы.
        -Семья д’Обре протестантская. Покойный муж Симоны был фанатиком, но сама она посвятила себя семье и торговле. - Отец Филипп пожал плечами. - Она в списке.
        -В списке протестантов.
        -Лейтенант из городского Совета поднял меня с постели и заставил проверить список. Они взяли фамилии из налоговых ведомостей, и поэтому список был неполный. Я знаю все дома в приходе, даже те, где живут не католики. Совет сейчас в панике. Это правда, что армия гугенотов уже у ворот города?
        -Нет. Колиньи и его капитаны мертвы.
        -Слава Богу.
        -Зачем Совету такой список?
        -Городом управляют богатые и влиятельные люди, Les Bonnes Messieurs, среди которых много протестантов. Браки, родственные связи, переход в другую веру. Ересь теперь даже не считается преступлением. Деньги важнее любви Господа…
        -Зачем Совету список?
        -Как мне сказали, для их защиты.
        -Гугенотов?
        -Парижане устали. Голод, высокие цены, болезни. Налоги на войны, которые объявляют, но не выигрывают. Налоги на подкуп немецких наемников, чтобы они ушли, - тех самых, которых наняли протестанты, чтобы нас убить. Налоги, чтобы платить нашим иностранным наемникам и строить величественные здания, на завершение которых у города нет денег. Разве не гугеноты нарушили мир? Дважды! Почему они так ненавидят древнюю веру? Почему король попустительствует нашим врагам? Кто верит в королевскую свадьбу? Уж точно не жених с невестой. И теперь они хотят, чтобы мы воевали с испанцами? Парижане желают избавиться от этих проблем, а это значит, избавиться от протестантов. Вот и все. Но некоторые группы - их называют братствами - нисколько не устали. Ненависть к гугенотам составляет смысл их жизни.
        -И кто обеспечит эту защиту?
        -Не знаю. Сомневаюсь, что Шатле. Может, королевская стража?
        -Кто охраняет город? Кто отвечает за порядок?
        -Дюжина чиновников даст дюжину разных ответов, и никто из них не поклянется, что его ответ правильный. Но я попробую. Власть в городе делят - и соперничают за нее - король и городской Совет. Сержанты - это около двух сотен коннетаблей и приставов, подчиняющихся двум сидящим в Шатле лейтенантам, занимающимся гражданскими и уголовными делами, а также своим непосредственным начальникам - комиссарам и следователям. Расследования они ведут в основном при помощи дыбы, а все их силы направлены на сбор налогов и податей, из которых им платится жалованье. Однако - можете мне поверить - в их обязанности не входит борьба с уличной преступностью. За это отвечает лейтенант стражи, который патрулирует улицы со своими двадцатью лучниками.
        -Просто рай для преступников!
        -Количество и порочность которых вы даже представить не можете.
        -Мне не нужно ничего представлять. Я видел их работу.
        -Конечно. Прошу прощения. Но что мы можем сделать? Еще раз повысить налоги?
        -Меньшее из двух зол, очевидно.
        -Мудрые слова, шевалье. На церковь ни у кого не остается даже су. Но продолжим. У Парижа есть военный комендант, отвечающий за охрану городских стен. Королевская стража - это еще один отряд из тридцати человек, патрулирующий улицы ночью, если их удается вытащить из таверн. Все эти власти - гражданские, уголовные и военные, а также иные, названия и дела которых мне не известны, - соперничают друг с другом по части полномочий, обязанностей и юрисдикции.
        -То есть всегда есть на кого переложить вину.
        Ла Фосс нахмурился, словно такая мысль никогда не приходила ему в голову.
        -Конечно, - кивнул он мрачно. - Конечно…
        -А кто эти клоуны, которые шляются по улицам с барабанами и знаменами?
        -Городская милиция, bourgeois guet. В каждом отряде сто человек из одного из шестнадцати округов Парижа. Во время последней войны их капитаны объявили себя Воинами Христа, и они были - если можно так выразиться - очень активны во время мятежа в Гастине, где погиб Роже д’Обре. Только король может призвать их. Помимо этого, с точки зрения закона никто не знает, кто ими командует, кто определяет границы их обязанностей и даже какими должны быть эти обязанности. На практике они находятся под влиянием братств, которые объединяют преданных и, если можно так выразиться, воинственных католиков.
        Тангейзер вспомнил братства на Сицилии. Солдаты святой инквизиции…
        -Значит, милицией командуют фанатики, - уточнил он.
        Отец Филипп замялся, не понимая, куда клонит его гость.
        -Вчера меня самого назвали фанатиком, - добавил Матиас.
        -Скажем так. В большинстве своем население не испытывает особой любви к отцам города, но когда милиция устраивает парад, люди толпами выходят на улицы, приветствуя их.
        Тангейзер взял со стола очки. Две выпуклые линзы, оправленные серебром и соединенные полукруглой дужкой. Зрение у него было уже не то, что прежде.
        -Можно? - попросил он их хозяина и надел очки. Они оказались слишком тесными для него, и он, не обращая внимания на гримасу священника, немного разогнул дужку. Ему и раньше хотелось попробовать это приспособление, но мешало тщеславие. Теперь же рыцарь был удивлен его эффектом. Мелкие детали карты, расплывавшиеся перед глазами, приобрели четкость. Чернила уже высохли. Госпитальер сложил лист вчетверо, завернул очки в карту и отправил в карман. Потом он подумал, не оставить ли здесь Юсти с Грегуаром, ради их же безопасности. Но инстинкт подсказал ему, что этого делать не стоит. Матиас снова бросил взгляд на портрет кардинала, а потом собрал листки с именами, свернул их в трубку и сунул в сапог.
        -Я вернусь, чтобы обо всем окончательно договориться и посмотреть гроб, - сказал он отцу Филиппу и направился к двери.
        -Вы еще не получили благословения, брат Матиас.
        -Просто позаботьтесь о том, чтобы мне понравился гроб.
        -А мои очки?
        Юсти с Грегуаром соорудили для наполовину лысой дворняги ошейник из золотой цепочки и были чрезвычайно довольны собой. Собака бежала между передних копыт Клементины, словно маленький предводитель их группы, и такое положение, похоже, устраивало обоих животных. Часовой, вскочивший, чтобы опустить цепь, изумленно смотрел на пса, словно его странная внешность служила еще одним подтверждением безумия Тангейзера.
        Позади цепи на площади с виселицами количество вооруженных людей увеличилось. Прибавилось и флагов, вяло колыхавшихся во влажном утреннем воздухе. Волынщик наигрывал веселую мелодию.
        -Мое почтение, сударь! - крикнул Матиасу часовой. - Вы знаете, что под вашей лошадью прячется дворняжка?
        Рыцарь кинул ему монетку. Часовой поймал ее, но тут же выронил. Присев на корточки и склонив голову, он принялся искать потерю в грязи, но собака, на которую он с опаской поглядывал, мешала ему сосредоточиться.
        -В этой собаке есть что-то дьявольское, сударь, - заявил охранник. - У нее дурной глаз.
        Грегуар заметил монетку, поднял ее и протянул часовому. Тот улыбнулся, но при виде раздвоенной губы мальчика его улыбка сменилась гримасой. Он взял монетку и, не поблагодарив, попятился. Слуга госпитальера остался невозмутимым.
        -Узнай, как зовут этого болвана, - сказал Тангейзер Юсти.
        -Я его знаю, это Эрви, штукатур, - прошептал в ответ мальчик.
        -Эрви, - обратился к часовому Тангейзер. - Преподобный Ла Фосс сказал мне, что милиции поручено поддерживать мир и спокойствие в городе.
        -Да, таков наш долг, сударь. Мир и спокойствие должны сохраняться любой ценой. Мятежники будут сурово наказаны.
        -Он сказал, городские власти поручили вам защищать всех жителей города из числа гугенотов.
        Штукатур начал тереть монетку о свою одежду.
        -Милиция получает приказы только от короля, - ответил он.
        -Я видел его величество меньше трех часов назад, в Лувре, во время сурового наказания, которому мы подвергли мятежников при помощи наших мечей.
        -Да благословит Господь его величество, наконец увидевшего свет! И вас тоже, сударь.
        -Я пытаюсь понять смысл распоряжений городского Совета. Священника неправильно информировали?
        -Высокие чины в магистрате думают, что управляют Парижем, - для них это значит набивать свои карманы золотом, - объяснил Эрви. - Чьим золотом? Конечно, гугенотов. Взятками от гугенотов. Налогами и податями с гугенотов. Вот почему Совет их защищает. А на самом деле это наше золото, выжатое и выманенное обманом и украденное у честных ремесленников вроде меня, потому что когда дело доходит до вымогательства денег, хуже гугенотов только евреи. А что касается вашего вопроса, сударь, то все делается строго по закону - только король имеет право призвать милицию в случае угрозы для общества, ipso facto. Мы же отвечаем на его призыв со всей должной храбростью и честью, рискуем своими жизнями и не берем ни соля за исполнение своего гражданского долга.
        Часовой перевел дух и указал большим пальцем себе за спину, на толпу на Гревской площади:
        -Сами видите, что король действительно призвал нас, разве не так? Мы верим ему, а он верит нам. А что до священных обязанностей, которые нам надлежит исполнить, то, насколько мне известно, желания короля яснее ясного.
        Иоаннит вспомнил слова Гиза, которые тот выкрикнул на Рю-да-Бетизи, уезжая от трупа Колиньи.
        -Это приказ короля, - повторил Матиас ту фразу вслух.
        -Вы правы, сударь, это приказ короля, - кивнул Эрви. - Убить их всех.
        Вспомнил рыцарь и о том, что таков был смысл его совета Рецу.
        -Убить их всех, - с облегчением повторил штукатур, имитируя, как ему казалось, королевскую интонацию. - Никого не оставить в живых, чтобы они уже не могли плевать на могилы наших матерей, насиловать наших жен, перерезать горло нашим любимым детям. - Он улыбнулся беззубым ртом.
        Тангейзер едва сдержал желание пнуть его.
        -Я лишь повторил его слова, сударь, - сказал Эрви. - Вам известно больше, чем мне.
        -Ты знаешь, что адмирал Колиньи и его капитаны мертвы? - спросил госпитальер.
        -Я удивляюсь, что вы не слышали наших радостных криков, сударь, когда нам сообщили эту весть. Мы все прекрасно знаем: Колиньи и провинциалы - это очень хорошее начало, но капитан Крюс сказал: «Парни! Остальные - наша забота».
        -Остальные?
        -Остальные гугеноты, сударь. Я вижу, сударь, вы не местный. Позвольте вам рассказать, что их тут больше, чем вы можете вообразить. Тысячи и тысячи. Любой житель Парижа спит не дальше шести футов от проститутки или крысы, но гугенотов в нашем несчастном городе больше, чем шлюх.
        -И ты считаешь, что король хочет убить всех гугенотов Парижа?
        -Всех - это значит всех. Разве не так, сударь? - спросил Эрви. - Одним меньше, и это уже не все.
        Матиас тронулся с места. Грегуар и Юсти ухватились за стремена.
        -Можете рассчитывать на нас, сударь! И спасибо за помощь в святом деле! - крикнул им вслед часовой.
        У ближайшей арки, где находился один из двух входов в Отель-де-Виль, проходило импровизированное собрание - если можно было так назвать скопище брызжущих слюной краснолицых людей. Тангейзер понял, что это спор между капитанами милиции и чиновниками из ратуши. Последние были лучше одеты, а первые более агрессивны. Когда он проезжал мимо, спор переместился внутрь здания, словно одна фракция отступала перед другой.
        На Гревской площади скопилось столько народу, что мальтийскому рыцарю пришлось объезжать толпу по краю. Повсюду горели костры из древесного угля, и в один из них Матиас бросил листы со списком гугенотов. Разносчики торговали едой и вином. Количество проституток тоже увеличилось. С точки зрения военной силы милиция представляла собой жалкое зрелище. Люди бестолково суетились вокруг знамен своих округов, не имея никакого представления о дисциплине. Шум стоял ужасный. Если не считать белых нарукавных повязок и крестов на шляпах, все были одеты по-разному, вооружены как попало, и оружие свое держали, как метлу. Пять швейцарских гвардейцев без труда сбросили бы все это войско в Сену.
        Иоаннит вглядывался в лица. Среди этой толпы не найдется и двух десятков горожан, кто когда-либо намеренно лишал человека жизни. Возможно, штукатуру Эрви и приходилось ронять поддон с кирпичами на голову товарища по работе, но он никогда не вонзал стальной клинок в чей-то живот. Милиция выглядела так, как и должна была - пять сотен сапожников и портных, судачащих на площади о несправедливости жизни и, в частности, о несчастьях, которые принесли гугеноты. Им пришлось вставать посреди ночи, и этим воскресным утром они скучали по своим постелям и женам. Они до сих пор не получали никаких приказов, и от них буквально смердело глупостью и плохим руководством. А еще от них - как и от всего города - воняло дерьмом.
        Несмотря на список Ла Фосса и энтузиазм Эрви, Тангейзеру не верилось в серьезность попытки убить всех протестантов Парижа. Ничего подобного он не слышал ни от Реца, ни от Арнольда, а то, что ему было известно о Лувре, не указывало на такие намерения или желания короля - даже на то, что такой указ просто обдумывался, не говоря уже о том, чтобы издаваться. Судя по всему, король противился и убийству Колиньи. Госпитальер был уверен, что мысль о массовой резне не могла прийти в голову никому из обитателей Лувра, поскольку с военной точки зрения это был бессмысленный шаг, способный привести к политической и финансовой катастрофе. Рец и Екатерина не знали жалости, но не были идиотами: степень их аморальности диктовалась обстоятельствами, но их нельзя было назвать тупыми варварами. Политическая искушенность и коварство этих двоих не подлежали сомнению. Уже два десятка лет им удавалось водить за нос дипломатов полудюжины стран и двух империй. Сама мысль об уничтожении значительной части самых образованных и зажиточных горожан должна была представляться им и их окружению, включая даже Гиза и Анжу, чем-то
худшим, чем безумие. И ради чего они должны были отдать такой приказ? Из-за такой глупости, как ненависть, которой они сами даже не испытывали?
        Кроме того, в практическом смысле это было невыполнимой задачей. Конечно, теоретически возможно все, однако для выявления, ареста и казни такого количество людей потребуется несколько дней или даже недель. Понадобятся настоящие войска, а не этот сброд, восхваляющий сам себя. Потребуется согласие губернатора Монморанси, умеренного католика, а также множества чиновников рангом пониже из гражданского, судебного и военного ведомств, не желающих пятнать свою репутацию кровью тысяч достойных горожан и их семей. Потребуется забыть о законе, добиться согласия парламента, чиновников и судей, число которых превышало число солдат. Самый цивилизованный в мире город должен будет погрузиться в пучину невиданного зверства и позора, которая многократно превосходит печально известную жестокость уличных нравов. Такое безумное насилие не мог представить даже Тангейзер. А в Париже вряд ли найдется человек, видевший столько крови, сколько видел он.
        Матиас понимал беды, свалившиеся на честных ремесленников вроде Эрви. Он видел, как вольно чувствуют себя преступники, и чувствовал, что грядет всплеск грабежей и убийств. Давняя вражда наконец найдет свое разрешение - во всех слоях общества. Смерть положит конец всякого рода долгам. Будет много болтовни и хвастовства. Но не более того. Король показал зубы: убил политических врагов, укрепил свой авторитет и сохранил веру отцов. Он пролил достаточно крови. Теперь в церквях произнесут благодарственную молитву, город восславит своего короля, и его подданные снова примутся зарабатывать деньги.
        Из толпы на площади донеслись аплодисменты. Оглянувшись, иоаннит увидел виселицы. Словно в подтверждение ничтожности амбиций собравшихся на площади людей, в веревочной петле извивалась одинокая фигура: тело несчастного казалось черным пятном на фоне восходящего солнца. Он раскачивался взад-вперед, ноги его дергались, туловище изгибалось дугой - под смех и радостные крики. Даже повесить не могут как следует! Рыцарь почувствовал отвращение.
        Он презирал этих людей. Тем не менее его превосходство заключалось лишь в искусстве и опыте владения оружием. Подобно им, он был заперт в жалкой клетке собственных чувств. А единственной моральной опорой ему служила пропитанная кровью навозная куча, в которую он погрузился по самую шею.
        Отчаяние терзало его душу. Силы заканчивались, а в голове было пусто. Госпитальер не знал, что делать после того, как заберет оружие из дома печатника. Более того, у него не было ни желаний, ни амбиций. Без Карлы все эти порывы стали бессмысленными. Волна ярости захлестнула Матиаса, но затем вновь утихла. Его ждут загадки, требующие ответа, и кровавые долги, которые он должен уплатить, но ни то, ни другое не привлекало его. Смерть супруги лишила его душевных сил. Тангейзер знал, что такое месть, и прекрасно понимал, что это блюдо питает в человеке лишь самое низменное, отравляя все остальное. Он попытался вызвать в себе ненависть к убийцам. Но площадь уже представляла собой океан ненависти, и иоанниту не хотелось вносить в него свою лепту. У него было единственное желание - очутиться как можно дальше отсюда.
        На другом берегу реки он заметил громаду собора Нотр-Дам де Пари.
        Тангейзер направил лошадь к высокой колокольне Сен-Жак, а на Рю-Сен-Мартен повернул к мосту Нотр-Дам. Завидев его, часовые, ни слова не говоря, опустили цепь.
        На мосту по обе стороны дороги выстроились одинаковые узкие дома с фасадами из кирпича и деревянными балками. Каждый из них был глубиной в одну комнату, на первом этаже в них располагалась лавка, а два верхних этажа венчала двускатная крыша. Лавки торговали разнообразными товарами и предметами роскоши. Вывески были подвешены над дорогой на длинных железных стержнях. Ювелиры, шляпники, мастера по изготовлению париков, торговцы произведениями искусства и дичью, продавцы привезенных из Италии женских украшений… Несмотря на то что утро уже давно наступило, эта улица, одна из самых оживленных торговых улиц Парижа, была пустынна. Матиас не видел никаких признаков жизни, но не сомневался, что все дома здесь обитаемы - милиция может оставить жен в постели, но ни один лавочник не бросит без присмотра товар.
        Проехав мимо одинаковых домов, он вновь оказался на острове Сите. Архитектура здесь была другой. Узкие улочки, переулки, которые даже Юсти счел бы тесными… Дома опирались друг на друга, словно грозили рухнуть, причем некоторые удерживались от падения благодаря хитроумным подпоркам. Время от времени среди этой разрухи попадался новый особняк. Кругом было множество постоялых дворов - даже больше, чем церквей. Кое-где попадались горожане, хотя атмосфера здесь была такой же напряженной. На пороге некоторых домов стояли вооруженные люди, в том числе в камзолах сержантов. Все выглядели неуверенно. Они кивали проезжавшему рыцарю, словно надеялись, что он приехал рассказать, что происходит в городе и что им делать.
        Дорога шла дальше на юг, вероятно, на левый берег Сены. Конец моста был обозначен лишь приземистым фортом - Грегуар сказал, что это Малый Шатле. На перекрестке иоаннит свернул к собору.
        Нотр-Дам де Пари появился внезапно, похожий одновременно и на крепость, и на собор, олицетворявший не столько веру, сколько власть, воплощенную в камне угрозу. На взгляд Тангейзера, собор нельзя было назвать красивым - хотя, возможно, он просто слишком долго прожил в Италии. Тем не менее Нотр-Дам, подсвеченный лучами восходящего солнца, вызывал восхищение. Но Матиас пришел сюда не молиться. Запрокинув голову, он посмотрел на две высокие колокольни.
        Тесная соборная площадь, которую называли Папертью, считалась географическим центром Парижа: об этом рассказал Юсти - с гордостью чужестранца, собравшего самые интересные факты о городе. В отличие от других улиц и площадей города здесь царило оживление - повсюду толкались проститутки, нищие, разносчики еды, поэты, жонглеры и клоуны, не меньше половины которых промышляли также и воровством. Присутствовали там и отряды милиции. Не такие многочисленные и шумные, как на Гревской площади, но, похоже, в них было гораздо больше злобы и, вероятно, среди них было куда больше убийц.
        Завидев Матиаса и пятна крови у него на груди, они приветственно кивали ему.
        Южную сторону площади, параллельную реке, обрамляла больница Отель-Дье. Несколько сестер милосердия сновали среди калек, нищих и больных, которые непрерывным потоком шли в ворота больницы в надежде на лечение или еду. Опытным взглядом медички отделяли истинно страждущих от многочисленных притворщиков, хотя все они, даже самые приличные на вид, могли считаться олицетворением крайней нужды. Один из таких просителей заметил Тангейзера - или крест ордена госпитальеров на его груди - и отделился от толпы. Похоже, у него имелась только одна нога - хотя в Париже невозможно быть в этом уверенным, - но двигался он с поразительней скоростью, наклонившись вперед, почти горизонтально, словно огромный краб, и крепко держа две кривые палки своими скрюченными, покрытыми язвами пальцами. Не успел Матиас отвернуть Клементину, чтобы объехать его, как маленькая, приземистая собака выскочила из-под копыт лошади и без предупреждения молча вцепилась в единственную ногу нищего.
        Нищий бросился бежать, стуча палками по камням с еще большей скоростью. Дворняжка остановилась, выпятив грудь и сверкая золотой цепью на шее. Наблюдая за отступлением врага, она завиляла своим уродливым розовым хвостом и презрительно гавкнула.
        Грегуар и Юсти посмотрели на своего господина, ожидая его реакции.
        -Видите, он очень умный, - заметил молодой поляк.
        -Может, даже умнее Клементины, - прибавил его товарищ.
        -И умнее нас троих, - согласился госпитальер. - Но в Париже собака, умеющая отгонять нищих, должна цениться на вес золота. Интересно, сколько за нее заплатит Отель-Дье? Сестры милосердия будут ее обожать. Представьте, сколько времени и сил она им сэкономит. И сколько супа им не придется варить.
        Мальчики обменялись паническими взглядами.
        -Или, - продолжил Тангейзер, - мы можем ее подарить. Как акт христианского милосердия.
        Пес вернулся и встал между мальчиками. Потом он, высунув язык, посмотрел на Матиаса, словно ждал награды.
        -Понимаете, хозяин, - возразил Юсти, - мы не можем продать его или подарить из христианского милосердия, пока у него не отрастет шерсть.
        -Точно, - поддержал друга Грегуар. - Лысую собаку сестры не возьмут.
        -Верно подмечено, - согласился рыцарь. - Я не знаю ни одного религиозного ордена, который принял бы лысую собаку. Значит, пока у него не отрастет шерсть. Похвалите его, чтобы он знал, что поступил правильно.
        Мальчики приласкали пса и подмигнули друг другу - торжествующе и с облегчением.
        -Как вы его решили назвать? - поинтересовался Матиас.
        -Его зовут Люцифер, - ответил Юсти.
        -Это уж точно испугает деликатных сестер.
        -Вам не нравится?
        -Боюсь, я уделяю недостаточно времени вашему нравственному воспитанию.
        -Хозяин, я никогда в жизни так быстро не учился. И Грегуар тоже, я уверен.
        -Это правда, хозяин. Вы великий учитель, - подтвердил маленький лакей.
        -А от собаки тоже можно многому научиться, - прибавил Юсти.
        -Что ж, ладно… Что касается запоминания имен всех, с кем мы встречаемся, как со штукатуром Эрви, это я поручаю вам - сам я тут не силен, - сменил тему госпитальер. - Держите глаза и уши открытыми и запоминайте все, что услышите. По большей части это будут слухи, фантазии и ложь, но вы должны учиться отделять от этого факты. Говорите мало, а лучше вообще молчите. Сегодня каждый шаг, каждое слово могут нас выдать.
        Собака залаяла на Тангейзера.
        -Имя Люцифер означает «утренняя звезда» - она несет нам свет, когда еще нет солнца. Звезда падшего ангела, - объяснил Матиас своим подопечным. - Это большое имя для маленькой собаки.
        -Он маленький, - согласился Грегуар, - но он выжил в огне.
        На площади продавали еду, и Тангейзер спешился, чтобы купить каравай теплого хлеба для мальчиков. Они разломили хлеб надвое и набросились на еду с такой жадностью, что иоаннит купил еще пару жареных голубей, горячих и нанизанных на палочки. Глупо было не последовать примеру подростков, но у рыцаря совсем пропал аппетит. Мальчишки же так проголодались, что вспомнили о Люцифере, только уничтожив половину еды, однако после этого собака, к своему удивлению, стала получать лучшие куски от них обоих.
        Грегуар заметил на боковой улочке небольшой загон, где благородный дворянин, приехавший на мессу, мог поместить свою лошадь, чтобы ее накормили и напоили: там они оставили Клементину. Приближаясь к фасаду собора, Матиас разглядывал многочисленные загадочные фигуры и иероглифы, изначально украшавшие главный вход. Многие были сбиты ударами молотка, поскольку священники, не понимавшие их истинного смысла, полагали, что украшения выполнены в герметической, а не в христианской традиции. А то, до чего не добрались католические священнослужители, разбили фанатики-гугеноты. Тангейзеру пришлось тщательно скрывать свое любопытство и восхищение.
        Он вошел в собор через портал Страшного суда, окропил себя святой водой, но не стал преклонять колено. После яркого солнца казалось, что внутри темно, и госпитальер некоторое время стоял, дожидаясь, пока его глаза привыкнут к полумраку. Первым, что он после этого увидел, была плетеная колыбель, в которой лежали три младенца, от роду не старше месяца. Они были выставлены здесь в надежде на то, что кто-нибудь их усыновит - брошенные безымянными матерями и в счастливом неведении ожидающие, когда повернется колесо Фортуны. Почувствовав, как болезненно сжалось его сердце, Матиас отвернулся от корзины.
        Потом он заметил, что задние скамьи церкви оккупированы проститутками - обоих полов, на любой вкус. По меньшей мере две женщины были заняты своим ремеслом, наклонившись к скамье перед пыхтящими клиентами. Остальные их коллеги наблюдали за этим - рыцарь не мог понять, то ли со скуки, то ли им за это заплатили. В дальнем конце собора за крестной перегородкой шла служба, но расстояние до этого места от задних рядов было таким большим, что каждый занимался своим делом, не мешая другим.
        -Я родился в такой колыбели, - сказал Грегуар.
        -Потеря твоей матери - наше приобретение, - сказал Тангейзер. - Тебе знакомо это место.
        -А что вы хотите узнать?
        Матиас окинул взглядом огромное, вызывавшее священный трепет внутреннее пространство собора.
        -Петрус Грубениус был убежден, что все это сооружение построено на принципах священной геометрии, как один громадный алхимический сосуд, - начал объяснять он своим спутникам. - То есть это в определенном смысле тигель, а также текст, которому не нужны слова. Но не только. Это еще и космический корабль для путешествия за пределы времени, чьим духовным лоцманом является Гермес Трисмегист[20 - В христианской традиции - вымышленный автор теософского учения (герметизм), излагаемого в известных под его именем книгах и отдельных отрывках.]. Если же мы согласимся - вместе с Петрусом, а также с одним или двумя его последователями из госпитальеров, - что месса представляет собой воплощение Великого делания[21 - В алхимии - процесс получения философского камня.], а семь таинств символизируют те алхимические процессы, целью которых является трансмутация материи в дух и духа в материю, то Нотр-Дам де Пари действительно становится нашей Матерью, священным центром, утробой, из которой мы должны возродиться для свободы и просвещения.
        Грегуар и Юсти смотрели на своего покровителя с вежливым вниманием.
        -Я могу расшифровать эти головоломки не лучше тех шлюх, - продолжал он. - Тайны, в которые были посвящены лучшие из нас, уже никогда не будут разгаданы - по крайней мере на этой земле. Мы обречены ощупью пробираться в сумерках, вечно убеждая себя, что видим рассвет. Мы все - короли, убийцы, младенцы, шлюхи - приходим в этот мир в отчаянии и в надежде вдохнуть суть Божества. Однако самое большее, что нам удается, - это почувствовать, как много мы потеряли. Но я уверен, что эти младенцы из своей колыбели, поставленной на этом священном судне, видят дальше, чем мудрейший из пророков. Именно этим ты и отличаешься от остальных, Грегуар, потому что когда-то тоже видел так далеко.
        -Но я ничего не помню, хозяин, - развел руками мальчик.
        -Твой разум забыл, но душа помнит. А теперь скажи, ты знаешь, как подняться на северную колокольню?
        Лицо Грегуара осветилось радостью.
        -Знаю, хозяин. Идите за мной.
        Он привел своих спутников к двери, которая, однако, оказалась запертой.
        -Я могу вам помочь, мой господин? - послышался позади них чей-то голос.
        Тангейзер оглянулся.
        Человек, произнесший эти слова, смотрел на него, повернувшись вполоборота, поскольку мочился на стену собора. Это был тучный молодой парень. Закончив, он отодвинулся от стены. Люцифер потрусил к нему, и Матиас похлопал обоих мальчиков по плечам:
        -Это ваша собака. Вы должны следить за ней.
        Пес, проявивший удивительную брезгливость и умудрившийся не замочить лап, понюхал лужицу и задрал ногу, чтобы утвердить свое превосходство над оставившим ее парнем. Молодой человек отступил на полшага, словно собирался замахнуться на дворнягу ногой.
        -Любезный! Эта наша собака! - крикнул ему Юсти.
        Незнакомец окинул мальчиков презрительным взглядом, и на его лице отразилось сожаление, что у них есть покровитель. Потом он посмотрел на госпитальера. Лицо у него было красивое, как у херувима, но в то же время грубое, не просто сформированное пороками этого мира, а рожденное для них. Возможно, ему было не больше пятнадцати лет. Они узнали друг друга, но рыцарь не мог вспомнить, где видел этого парня.
        -Если ваша светлость хочет уединиться с мальчиками на лестнице, я могу это устроить, - предложил ему юноша. - Я могу устроить все, что доставит вам удовольствие.
        Тангейзер решил, что имеет полное право убить его здесь и сейчас, в притворе собора Нотр-Дам, во время воскресной мессы. Но его остановили две вынырнувшие из полутьмы детские фигурки - словно голос сутенера был гласом трубы. Красная киноварь делала рты двух юных девочек похожими на раны, глаза у них запали от чего-то более ужасного, чем физические страдания, более долгого, чем скорбь, и более разрушительного, чем страх. Это были те самые девочки-близнецы, что пытались продать себя иоанниту вчера, в день его приезда в город. Толстый сутенер, в силу своей профессии обязанный запоминать людей и обстоятельства, выставил ладонь у себя за спиной.
        Его подчиненные остановились.
        -Я хочу подняться на самый верх колокольни, - сказал Тангейзер.
        -На самый верх? - Сутенер привык иметь дело с причудливыми сексуальными фантазиями, но эта просьба показалась ему странной. - Но там четыре сотни ступеней. Так мне говорили.
        -Если у тебя есть ключ, открой дверь. Я заплачу.
        -Вы же не допустите, чтобы эти две милые девочки голодали, правда, сударь?
        -Я не хочу девочек. Я хочу на крышу.
        -Я знаю, что вы не хотите девочек, сударь, но…
        -Открывай дверь и бери монету. Иначе я возьму ключ сам.
        Сутенер был груб, как того требовала его работа, - он мог напугать женщин и девочек, а также мужчин, плативших за их унижение. Но не такого человека, как Матиас. Он поморщился, словно от ложки уксуса, тронул ключ, висевший у него на шее на шнурке, и посмотрел на врученную ему монету:
        -Целый соль за такой пустяк? - Толстяк улыбнулся. - Многие и за день столько не зарабатывают.
        Он открыл дверь, и девочки приблизились к ней. Нарисованные рты и ввалившиеся глаза делали их похожими на голодных клоунов, входящих в камеру пыток. Иоаннит задумался, что заставляет их бросаться навстречу жестоким испытаниям, которые могут ждать за этой дверью. Ему хотелось проткнуть сутенера кинжалом, он удерживался от этого с большим трудом.
        Толстяк обернулся и ударил ближайшую девочку кулаком в живот. Она согнулась пополам и отлетела назад. Вторая поймала ее за руку, не дав упасть.
        -Этот господин не для вас, дуры! - прикрикнул на них сутенер.
        Тангейзер схватил кулак парня и завел его руку ему за спину, между лопаток, после чего припечатал его к стене рядом с дверью. Потом он вырвал ключ из его руки.
        -Нельзя приходить в Нотр-Дам и так обращаться с людьми, - сказал он резко. - Это все-таки собор. - Затем госпитальер поднял его руку чуть выше. - Как тебя зовут?
        -Тибо. Меня зовут Тибо. - Парень скрипнул зубами. - Вам нет нужды меня наказывать, сударь. Я имею влияние. Я полезен. Я стукач. Стукач у стукача…
        -Стукач у стукача? - Рыцарь недоуменно посмотрел на Грегуара.
        -Он шпионит для шпиона, - пояснил тот. - Это так и называется - стукач у стукача.
        -Червяк в кишках змеи, - усмехнулся Матиас.
        Тибо попытался издать одобрительный смешок:
        -Совершенно верно, сударь. Очень остроумно.
        Тангейзер сильнее вывернул ему руку. Сутенер застонал, но слез у него на лице не было.
        -Здесь много всяких шпионов, - сообщил Грегуар.
        -Ваш слабоумный прав, сударь, - подтвердил Тибо. - Шпионы есть среди стражи, при дворе, в Лувре. В борделях, тавернах и на улицах. В спальнях и на кухнях. Шпионят за мужьями и шпионят за женами. Не говоря уже о шпионах, которые работают на коллежи и на церковь. Каждый второй слуга в городе - шпион, можете мне поверить. Некоторые самые высокородные господа в этой стране тоже шпионят, но о них вы и сами должны знать. Мы все шпионим друг за другом, сударь, правда? Такова наша жизнь.
        -И кто тот важный стукач, на которого ты работаешь? - спросил иоаннит.
        -Возможно, я преувеличиваю его влияние, сударь. Он один из здешних дьяконов. Но я надеюсь, что со временем он возвысится, а я - вместе с ним.
        -И ты думаешь, что можешь быть мне полезен?
        -Не сомневайтесь, сударь. Всем полезно узнать то, о чем они не догадываются.
        -Я принес бы пользу всему миру, если бы сломал тебе позвоночник.
        -Прошу прощения за дерзость, сударь, но вы не похожи на человека, которого заботит судьба мира. Судя по всему, вы прекрасно знаете, что мир смердит точно так же, как дерьмо в кишках той змеи, с которой вы сравнили моего господина.
        -Кто же эта змея, этот дьякон, который должен возвыситься?
        -Имейте сострадание, сударь! - Тибо снова застонал от боли. - Это отец Пьер.
        -Это он сказал тебе надеть белую повязку?
        -В этом не было нужды. Я вижу, что происходит вокруг - как и вы.
        Тангейзер отпустил руку толстяка.
        -Расскажи, что еще мне полезно знать, - потребовал он.
        Тибо повернулся и указал на Юсти:
        -Этот мальчишка - красная тряпка для быка, если вы встретитесь с быком, - а встречи с ним вам не избежать. Да, большинство людей тупы, а стражники еще тупее. А милиция? - Сутенер постучал костяшками пальцев себе по виску. - Большинство тупы, но все же не все. Совершенно ясно, что этот парень - иностранец. Как и вы, сударь, хотя это не преступление. Но маленький крест, который он прикрепил на груди, не делает его католиком.
        -Отдай ему свою рубаху. И камзол тоже, - приказал Тангейзер.
        Тибо засмеялся, и рыцарь ударил его по щеке. Тот ударился о стену и опустился на колени. Звук пощечины эхом разнесся по собору. Головы присутствующих повернулись в их сторону, но затем снова отвернулись. Госпитальер посмотрел на близняшек. Они вцепились друг в друга, не отрывая взгляда от Тибо. Девочки переживали за него и были очень напуганы.
        Они боялись Тангейзера.
        Сутенер пришел в себя. Он опустил голову и задумался, не поднимаясь с колен.
        -Если вытащишь нож, я ослеплю тебя и отрежу пальцы, - предупредил Тангейзер. - Будешь тогда шпионить за другими калеками в Отель-Дье.
        Тибо встал. Он улыбался, пытаясь скрыть унижение и ярость.
        -Я привык к большему уважению, сударь! - вырвалось у него.
        Матиас ударил его другой рукой. Похоже, шпион все еще ничего не понял. Он опустился на четвереньки и тяжело дышал.
        -Поднимайся, ублюдок. Отдай ему свою одежду, - повторил свое приказание иоаннит.
        Толстяк с трудом встал. Теперь в глазах его стояли слезы.
        -У тебя есть достоинства, - сказал Тангейзер. - А ты их растрачиваешь попусту.
        -Да, сударь. Приятно видеть человека, который с толком использует свои.
        Сутенер попятился, чтобы избежать очередного удара. Но рыцарь даже не пошевелился. Тибо снял камзол.
        -Что еще ты сегодня слышал? - спросил Матиас. - Что должно произойти?
        Шпион бросил камзол Юсти.
        -Я слышал, что мы собираемся ограбить и убить много еретиков. Вот это и произойдет, - ответил он.
        -Ты не убийца.
        -Я имею в виду нас, парижан. Сегодня самый жаркий день лета, а улей слишком часто пинали, и пчелам это надоело. Если бы вы не были таким высокомерным, черт возьми, то услышали бы, как они гудят. Вы бы обделались.
        -Ты имеешь в виду милицию? - уточнил госпитальер.
        -Видите? Вы даже не понимаете, о чем речь. - Тибо снял рубашку. - Что такое милиция? Толпа сапожников. Но существует милиция внутри милиции. Лиги, братства. У некоторых священников своя милиция. У капитанов. У дворян. А еще есть попрошайки, воры, грабители, убийцы. Сутенеры. Это всё - королевства внутри королевства. Их главари - короли и капитаны, по делам своим, если не по званию. А еще существует городская стража, где есть всевозможные фракции, и каждая объединяется с одной или несколькими другими. У каждого своя цель. Как и у всех нас. А вы чего хотите?
        Тибо скатал рубашку и тоже швырнул ее молодому гугеноту.
        -Надеюсь, она не вшивая, - заметил Тангейзер.
        -Я терпеть не могу блох, вшей и клещей, - заверил его сутенер. - И на этих девчонках, - кивнул он на двойняшек, - вы тоже не найдете ни одного насекомого. Я забочусь о них, сударь, - вы сами можете видеть, какие они милые. Один франк, и они ваши. Или ваших мальчиков, если они хотят лишиться невинности. Я даже не возьму дополнительную плату за идиота. Это будет обычная сделка. Я лично учил этих овечек всем известным извращениям, а кое-какие изобрел сам.
        -Давай ключ, - проигнорировал его предложение Матиас.
        Парень протянул ему ключ, и рыцарь дал ему еще несколько монет:
        -Вот еще один соль. Когда я вернусь, то эти девчонки должны сидеть на скамье и есть что-то горячее. Если я этого не увижу, ключ останется у меня.
        Тибо взял монеты.
        -Хлеб и горячий суп, сударь, - согласился он.
        -И жареный голубь.
        -Девочки будут на вас молиться.
        Тангейзер поднимался по винтовой лестнице, не останавливаясь и не замедляя шаг. Плечи его задевали за стены. Перед глазами стояли лица маленьких проституток. Они напомнили ему о жене. Та пожалела бы их. Но жалость Карлы де Ла Пенотье больше не облагораживает этот мир. Мальтийский рыцарь вышел на внешнюю галерею, соединявшую две колокольни. Не глядя вниз, на Паперть, он повернул к северной башне, где увидел калитку, оказавшуюся незапертой.
        Наверх вела еще одна узкая лестница. У госпитальера саднило в груди и болела спина. Его оружие задевало за камни, и пот градом катился по его лицу. Физическое напряжение прогнало из головы все мысли - кроме образа Карлы. Капли пота скрывали слезы, а бурное дыхание заглушало всхлипы. Когда Матиас добрался до самого верха, душа его была пуста.
        В лицо ударил ветер, почти прохладный и пахнущий древесным углем. Тангейзер прижался лбом к камню, пытаясь выровнять дыхание. Потом он преодолел несколько последних ступенек, взобрался на парапетную стенку и посмотрел вниз.
        Далеко внизу копошился огромный, безумный город.
        Рыцарь впервые почувствовал его величие.
        Париж.
        Матиас понял суть этого города.
        Париж вырвал его сердце, не оставив ничего взамен.
        Этот город мог бы заполнить эту пустоту, если бы иоаннит позволил ему это.
        Их души слились бы в одну, и город остался бы с ним навсегда.
        И он никогда не покинул бы французскую столицу.
        А взамен Париж заполнил бы пустоту в его груди.
        Но не сердцем.
        И не любовью.
        Только ее искаженным, но притягательным подобием.
        Тангейзер почувствовал, что жаждет этого.
        Истинная любовь приносит страдание.
        Возможно, он думает не о Париже, а о Карле. В его безумии они стали неразделимы.
        Люцифер вскочил на парапет рядом с ним. Он разглядывал суетливый город внизу с высокомерием хозяина, а потом посмотрел на госпитальера.
        -Ты пришел купить мою душу? - спросил его тот.
        Маленькое уродливое существо тявкнуло.
        -Боюсь, ее уже забрали, - ответил Матиас.
        -Хозяин? - осторожно приблизившийся к нему Грегуар говорил шепотом.
        Тангейзер уловил беспокойство в его голосе и соскочил с парапета.
        Мальчик с явным облегчением прислонился к стене у двери, а в проеме появился задыхающийся Юсти.
        -Не бойся, - сказал иоаннит своему лакею. - Я найду другой способ умереть, когда придет время, но уверяю тебя, это произойдет не в Париже. - Он внезапно заметил, что на шее Грегуара по-прежнему весят бесполезные красные башмаки. - Еще раз их увижу - сброшу с крыши.
        Подросток снял обувь с шеи и спрятал за спину.
        -Вот, - сказал Тангейзер. - Смотрите сюда.
        Он достал карту Ла Фосса, развернул ее и надел очки. Бумага отсырела, и чернила немного расплылись, и то и другое оказалось хорошего качества, так что карту все-таки можно было прочесть. Она была точна, но не давала представления о расстоянии. Париж был невелик по площади, но как только человек ступал на его землю, границы города раздвигались до бесконечности, словно, входя в него, он проникал сквозь некую прореху в ткани материального мира. Каждая миля казалась десятью. С высоты колокольни столица выглядела гигантским пятном на зелени лугов, тянувшихся во всех направлениях от границ пригородов. Среди полей с созревшим урожаем примостились деревни. На далеком горизонте зелень земли встречалась с синевой неба. Пейзаж казался неземным. Хотя нет - земной мир был как раз за городскими стенами, а внутри этих стен находился Париж.
        С помощью Грегуара Матиас проследил свой путь с того момента, как он подошел к воротам Сен-Жак - на карте и на раскинувшейся внизу панораме города. До таверны «Красный бык», потом к мосту Сен-Мишель, оттуда в Лувр, из Лувра к особняку д’Обре, потом от Гревской площади до собора Нотр-Дам. Каждый отрезок пути был невелик, но достоин путешествия Одиссея. Госпитальер понял, что видел лишь крошечную часть города. Париж был необъятен. И непознаваем, даже лишенный обитателей. Столица дышала, меняясь с каждой секундой - становясь такой, какой она не была никогда прежде и какой больше никогда не будет.
        В любом случае Тангейзер отметил и запомнил все ориентиры, нарисованные на карте Ла Фоссом, а также многие другие. Сверху город казался океаном крыш, среди которых не нашлось бы двух одинаковой высоты. Дома громоздились друг на друга, а сверху к ним пристраивались новые, как будто столицу строил ребенок, рассчитывая, что когда-нибудь его сооружение рухнет. Мох на крышах выгорел на солнце. Косые и кривые стены домов скрывали от взгляда почти все улицы, кроме двух-трех самых широких, хотя и они были не больше тридцати футов шириной. Сады, невидимые с улиц, указывали на зажиточные районы города.
        Позади западной стены Латинского квартала виднелось аббатство Сен-Жермен. Другие предместья, подступавшие к городским стенам и рвам с севера и юга, представляли собой жалкое скопление убогих хижин, в которых обитали небогатые ремесленники. Остров внизу был так плотно застроен, что Сену не удавалось разглядеть даже с этой высокой точки.
        На северо-востоке от особняка д’Обре в небо вздымалась крепость Тампль, штаб-квартира ордена, к которому принадлежал Тангейзер. Стены крепости были белыми, а ее главную и угловые башни венчали конические черные крыши. Замок окружал двор площадью в тридцать акров, огороженный высокой стеной с бастионами, сторожевыми башнями и рвами.
        Рыцарь убрал карту и очки.
        -А мы можем остаться здесь? - спросил вдруг Юсти, стоявший, прислонившись к стене. - На несколько дней? Мы принесем еду, одеяло. Никто не узнает. Да и кому какое дело?
        -Превосходная мысль. Но я должен забрать свои пистолеты из дома печатника. Должен посмотреть, достаточно ли окреп Орланду для путешествия, и проверить, принесли ли тело Карлы в церковь Сан-Сесиль. - На самом деле Тангейзер сомневался в разумности предложения поляка и поэтому прибавил: - И еще я должен выяснить, почему ее убили. Эта смерть не просто несчастный случай. Ее убили специально.
        -Эрви и Тибо правы, - сказал Юсти. - Меня убьют.
        Он указал куда-то вниз, и Матиас, проследив за его рукой, увидел мост Нотр-Дам.
        С этой высоты была видна часть западной стороны улицы. Солнечные лучи отражались от вывески «Золотой молоток». Под вывеской, спиной к двери лавки, с высоко поднятыми руками, стояли люди в черном. Их было человек восемь - явно семья. Поблизости заколыхалось знамя, а потом показался отряд милиции. После секундного замешательства милиция с внезапной яростью набросилась на людей в черном и протыкала их копьями до тех пор, пока вся семья не стала похожа на груду черных тряпок, сваленных под окном. С такого расстояния резня происходила в необычной тишине, но Тангейзер видел широко раскрытые в крике рты умирающих.
        -Можно я останусь тут один? - спросил Юсти. - С Люцифером?
        -Нет, - ответил иоаннит. - Надень рубашку, камзол и не забудь крест.
        Он завернул за угол парапета, чтобы лучше рассмотреть северную часть города. Гревская площадь наполовину опустела. Регулярные войска и артиллерия остались на месте, но нестройные отряды милиции расходились с площади во всех направлениях.
        -Хозяин? - окликнул рыцаря Грегуар.
        Вернувшись, Тангейзер увидел, что мальчик указывает на столб дыма, поднимавшийся между крышами в юго-западной части левого берега. Дым был свежим - маленькое облачко висело в горячем, неподвижном воздухе и, похоже, поднималось с улицы, а не из какого-нибудь дома. Матиаса отвлек шум, доносившийся с Паперти прямо под ними.
        Там царила суматоха. Уличные артисты и продавцы еды собирали свои вещи и уходили с деловитой поспешностью людей, привыкших ретироваться при угрозе неприятностей. Даже нищие оставили свои излюбленные места и жались поближе к собору.
        Исход был вызван отрядом милиции, о приближении которого возвещали два барабанщика, волынщик и три знаменосца. Ряды милиции заполнили всю главную улицу, от стены до стены. Впереди шагал крупный бородатый мужчина в стальном шлеме, размахивавший алебардой в такт музыке. Остальные вооруженные люди образовали прямоугольник, протянувшийся вдоль улицы. Внутренняя часть этого прямоугольника была заполнена плененными гугенотами в характерных черных одеждах.
        Среди пленников можно было найти людей любого возраста и пола - это были вытащенные из собственных домов семьи, всего человек шестьдесят или семьдесят. Некоторые пытались петь, и жалкие обрывки псалмов прорывались сквозь барабанный бой, пока древко копья не обрывало пение.
        Напряженная тишина последних двух часов была лишь передышкой, но теперь это затишье подошло к концу, и приближалась буря. Словно влекомые стадным инстинктом, хотя у каждого могла быть на это и своя причина, все разновидности хищников из числа людей, населявших каждый социальный слой города, толпами двинулись на запах крови. Резня в Сен-Жермен-л’Осеруа оказалась лишь цивилизованной прелюдией, которую ограничивали воинская дисциплина и ясные политические мотивы. Тангейзер до сих пор отказывался верить, что король и его советники задумали нечто более масштабное. Государство - любое государство - ненавидит анархию. Тем не менее оно открыло дверь клетки, и теперь зверь выползал наружу…
        Госпитальер посмотрел на Юсти:
        -Я больше не буду повторять. Надевай вещи сутенера.
        -Пожар в шестнадцатом округе, недалеко от мастерской печатника, - сказал Грегуар.
        Он по-прежнему не отрывал взгляда от юго-западного изгиба городских стен.
        Рыцарь посмотрел туда. Внезапно дым стал гуще.
        Грегуар прищурился, пытаясь точнее определить место.
        -Мне кажется, это та самая улица, - сказал он неуверенно.
        Тангейзер сунул монету в ладонь своего слуги:
        -Приведи Клементину на Паперть. Как можно скорее.
        Глава 13
        Сожженный человек
        Спустившись по винтовой лестнице, Тангейзер запер дверь и повесил ключ на шею Юсти. Девочки-близнецы сидели на скамье, которую он указал, и пили суп из деревянных чашек. Жареной дичи нигде не было видно. Сестры махнули иоанниту и улыбнулись своими красными, как кровь, губами - вне всякого сомнения, по приказу сутенера. Их глаза, обведенные черными кругами и странно выделявшиеся на бледных лицах, по-прежнему были наполнены страхом. Этот страх Матиас заметил еще при первой встрече с ними у ворот Сен-Жак. Вечный страх, а часто еще и боль с непрестанным унижением всегда были с этими несчастными. Госпитальер отвернулся.
        Тибо нигде не было видно.
        Тангейзер вышел из собора через центральный вход и остановился.
        На площади скопилась большая, неправильной формы лужа свежей крови, поверхность которой была плотной, словно у шарика ртути. Лужа ширилась, и ее края принимали причудливые формы, когда красная жидкость проникала в щели между камнями брусчатки. Кровь вытекала из трупов четырех мужчин: на горле у каждого зияла аккуратная и глубокая рана, словно их убийца зарабатывал себе на жизнь разделкой туш. Тела свалили в кучу, из которой под неестественными углами торчали почти отрезанные головы. Черная одежда убитых пропиталась кровью и блестела на солнце.
        Матиас увидел, что бородатый капитан милиции, которого он заметил с колокольни, перерезает горло пятому гугеноту, руки которого, как и у всех остальных, были связаны за спиной. Убийца проделал это с такой ловкостью, что его непростая задача со стороны выглядела легкой. Один удар с поворотом туловища - ножом, который от многократной заточки приобрел форму полумесяца. Утробный стон вырвался из глоток всех собравшихся на площади, и католиков, и протестантов, на мгновение объединенных ужасом от такой недостойной смерти.
        Капитан был мужчиной огромных размеров, и когда краткий, но мощный фонтан крови из горла его очередной жертвы иссяк, он с легкостью, одной рукой, оттащил труп к остальным и, приподняв его за ремень, бросил в общую кучу.
        Тангейзер почувствовал, как Юсти уткнулся лицом ему в спину. Он оглянулся в поисках Клементины, но большой серой кобылы нигде не было видно.
        Публика, наблюдавшая за убийством, состояла из отряда милиции и пленников, а также из нищих и горожан с низменными наклонностями, количество которых вызывало удивление. Бородач уставился на мальтийского рыцаря, но тот не отвел глаз. Капитан пососал усы, прихватив их нижней губой, и посмотрел под ноги Матиасу. Рыцарь знал, что лужа крови подбирается к его сапогам, но не отступил. По рядам милиции пробежал шепот.
        Их предводитель поднял руки, призывая к молчанию, - он как будто был недоволен, что перестал быть центром внимания.
        -Мы поклялись, что эти жадные, нечестивые судьи понесут наказание за свои преступления! - объявил бородач. - Также его понесут еретики и предатели, которые отрицают Божественное Присутствие и продают наши города англичанам и голландцам за горсть двойных фартингов. Мы привели сюда первую партию паразитов, но Бог даст, не последнюю.
        Из рядов милиции послышались одобрительные возгласы. Шестьдесят или семьдесят гугенотов разразились стенаниями. Капитан ухмыльнулся.
        -А им обязательно быть гугенотами, капитан? Или хватит того, что они законники? - раздался голос из толпы.
        Лицо бородатого здоровяка стало серьезным. Он умел держать себя в руках.
        -Успокойтесь, друзья, это серьезное дело. Королевское. Божье. Кто мы такие, как не смиренные орудия в Божьих руках, поклявшиеся исполнить Его волю? - Он перекрестился окровавленной рукояткой ножа. - Итак, кто следующий? Давайте, давайте! Чем раньше мы разделаемся с этими, тем скорее пойдем дальше.
        Шестого человека поставили на колени.
        Капитан внимательно посмотрел на него, и его губы растянулись в злобной усмешке: он узнал этого мужчину.
        -Ты? - предводитель отряда милиции наклонился к самому лицу пленника. - Помнишь меня, да? Дело, которое ты вел. Бернар Гарнье? Ложно обвиненный в убийстве шестидесяти трех человек? И до сих пор преследуемый за долги, которые тогда образовались. Ты должен помнить, дерьмо, - после того, как прикарманил столько моих денег!
        Он грубо рассмеялся. Связанный мужчина закрыл глаза и стал читать молитву.
        -Нет, нет, - сказал Гарнье. - Этого ублюдка мы оставим на закуску. Поставьте его так, чтобы он все видел. И снимите с него обувь. Если он закроет глаза, проткните ему ноги, и не позволяйте ему бормотать свою гугенотскую чушь. А теперь приведите его жену и детей. Пусть смотрит, как я пускаю им кровь.
        Тангейзер повернул голову влево и увидел приближающегося Тибо, по-прежнему без рубашки. Шпион часто и неглубоко дышал: гордость и отвага буквально распирали его. Щеки у молодого человека были красными и припухшими. Одну руку он прятал за спиной.
        -Последуй моему совету, Тибо. Уходи, - сказал ему рыцарь.
        -Верните мне ключ, - потребовал тот.
        -Жаль, что ты сутенер. А то мог бы быть полезен.
        -Отдайте ключ, или я расскажу, что ваш мальчишка - грязный еретик.
        -Уходи немедленно, Тибо, или я тебя убью.
        -Да? - Толстяк захихикал. - Это всё мои люди, идиот!
        Матиас проткнул его живот кинжалом прямо под грудиной. За кожей и мышцами сопротивление клинку ослабло, но затем иоаннит почувствовал мягкий толчок - лезвие вспороло аорту. Он извлек кинжал и вернул его в ножны. Сутенер удивленно ойкнул и начал задыхаться. Его рана выглядела неопасной, но жизнь Тибо утекала в брюшную полость вместе с кровью, обильно орошавшей его кишки. Лицо шпиона стало бледным, и нож, который он прятал за спиной, выпал из его руки на землю. Неминуемая смерть заставила юношу искать благословения Тангейзера:
        -Тут есть тысячи, которым хуже, чем моим девчонкам. Почему вы выбрали меня?
        В глазах Тибо застыла растерянность.
        Госпитальер развернул его и ухватил за пояс штанов сзади.
        -Вот еще один предатель и безбожник, - объявил он. - Хотя и не законник.
        Тангейзер швырнул сутенера в лужу крови. Ноги Тибо, пытавшегося устоять, зацепились одна за другую, и он рухнул ничком - руки его были слишком слабы и не смогли смягчить падение. Обрызганные кровью зеваки недовольно зашумели.
        Челюсть Тибо отвисла. Его последний вздох сопровождался булькающим звуком. Иоаннит выдернул копье с широким наконечником из рук ближайшего соратника капитана, обхватил ладонями древко, разместив левую руку над правой, перевернул его и резко опустил, пронзив грудную клетку своей жертвы. Стальное лезвие было шириной с лопату, и хотя Тибо был уже давно мертв, Тангейзер не мог остановиться, кромсая его копьем.
        За свою мать и за Ампаро. За близняшек с кроваво-красными губами, пьющих суп в соборе. За Карлу. Никто из них не поблагодарил бы его. Наоборот, все бы они его осудили, и он это знал, но все равно продолжал кромсать мертвого юношу, потому что огненная лава боли и гнева затопила его сердце, словно поднявшись туда по ногам с залитых кровью камней мостовой. Матиас увечил труп сутенера в припадке отвращения к своей греховности и бессилию.
        Он видел себя со стороны - словно дьявол сидел у него на плечах, а ангел-хранитель наблюдал с колокольни.
        Наконец Тангейзер остановился, чтобы вытереть кровь и пот, заливавшие глаза, и посмотрел вниз.
        Широкое лезвие разрубило ребра Тибо по обе стороны позвоночника, и кровь вытекала из его тела через две широкие раны. Даже в припадке слепой ярости Тангейзер наносил удары с достойным восхищения искусством. И даже по меркам, установившимся в это утро на Паперти, зрелище было устрашающим.
        Зрители наблюдали за расправой в полной тишине, словно боялись, что любой звук обречет на смерть и их, и это предчувствие было недалеко от истины. Госпитальер поднял голову и встретился взглядом с гугенотом, который стоял на коленях у края кровавой лужи, со связанными за спиной руками, униженный и обреченный, ожидая смерти своих родных.
        Этот несчастный тоже молчал.
        Или он произнес: «Убей меня!»?
        Или это читалось в его взгляде?
        Или Тангейзер услышал мольбу своей собственной истерзанной души?
        Ни дьявол за его спиной, ни ангел на колокольне не знали этого наверняка.
        Рыцарь зашагал по луже крови, которая липла к его сапогам, словно красная грязь, и пронзил копьем сердце стоящего на коленях человека. Из толпы гугенотов донесся крик - истошный крик женщины, потерявшей единственного мужчину, которого она любила. Матиас уперся ногой в грудь убитого и выдернул копье.
        Потом он повернулся и посмотрел на собор, пытаясь понять зашифрованный в нем загадочный текст. Тангейзер слышал рык Зеленого Льва[22 - Зеленый Лев, пожирающий солнце - известный в алхимии символ, изображенный во многих манускриптах и гравюрах.], и ему самому хотелось рычать от ужаса собственного падения - он понимал, что это значит. Петрус Грубениус рассказывал ему и, более того, пытался убедить его посвятить жизнь этой истине. Этому посланию, настолько необычному, что записать его можно было только алхимическим кодом, таким таинственным, что лишь немногие из живущих были в состоянии прочесть его, а еще меньше - руководствоваться им.
        Единственное проявление мудрости, достойное мудреца, это сострадание.
        Сострадание к презираемым и брошенным.
        Сострадание к жертвам сильных.
        Все другие пути, даже самые блестящие, ведут только к пустоте и глупости.
        Матиас мог бы убить как минимум восьмерых, а учитывая слабую подготовку милиции, даже больше, человек двенадцать, а может, и все тридцать, хотя после восьмого трупа даже у этих ослов хватило бы ума обратиться в бегство, спасая свои жизни. Не глядя, иоаннит оценил расстояние до капитана, который должен был стать первым. А если остальные не побегут, а останутся, чтобы драться, тем лучше. Паперть - самое подходящее место, чтобы признать крах всей своей жизни, никчемность своей души и подтвердить свои притязания на вечное пламя преисподней.
        «Я схожу с ума, и мне это нравится», - подумал госпитальер.
        Цокот огромных подкованных копыт возвестил о приближении Клементины.
        Тангейзер снова повернулся и увидел, что Грегуар смотрит на открывшуюся его взору картину: хозяин, стоящий по щиколотку в крови, со стекающими по древку копья алыми каплями, рядом с грудой тел, рядом со свидетельством чудовищных преступлений. Рыцарь увидел улыбку своего лакея, обнажившую его десны, которые блестели от вытекающей из ноздрей отвратительной слизи. Мальчик улыбался только потому, что был рад видеть его - и всё. Ему безразлично, что натворил его господин. Он любил Матиаса. Улыбка Грегуара вернула госпитальеру рассудок. Он с удивлением осознал, каким близким другом стал ему этот мальчик. Осознал, скольким обязан ему, и устыдился.
        Мальтийский рыцарь сунул копье с широким лезвием владельцу. Тот отпрянул и закрылся руками, копье с лязгом упало на камни мостовой. Грегуар повернул кобылу так, чтобы хозяину было удобно вставить ногу в стремя и вскочить в седло. Тангейзер посмотрел сверху вниз на побледневшего от ужаса Юсти и задумался, как долго еще продержится этот парень. Жестом он приказал ему взяться за стремя, и гугенот подчинился.
        Затем Матиас посмотрел в глаза капитану Гарнье, который видел все произошедшее - быстроту и точность смертельных ударов рыцаря, его безумную ярость. В этот раз Гарнье заморгал. Иоаннит медленно обвел взглядом остальных зрителей. Если кто-нибудь из них и узнал Тибо, что маловероятно, за него никто не заступился. Капитан дважды подумает - как и все они, - прежде чем становиться у него на пути. В конечном счете молодой шпион сослужил ему службу.
        -Вы не останетесь посмотреть, как отправляются в ад другие еретики, шевалье? - крикнул капитан.
        -Я убивал врагов короля, когда вы все еще лежали в своих постелях, и, в отличие от этих жалких горожан, они были вооружены, - ответил госпитальер.
        Бородач дернулся, словно от пощечины, но потом почтительно поклонился:
        -Мы все делаем богоугодное дело, ваша светлость, во всем городе.
        -Эта земля была посвящена Богу еще в те времена, когда человек не открыл для себя огонь. Эти камни - священный центр. Парижа, Франции и, возможно, всего мира. По мнению многих философов, согласно закону божественной симметрии, вполне вероятно, что под нашими ногами находится коническая вершина самого ада, - заявил Матиас.
        Это предположение было встречено испуганным вздохом толпы.
        -Озеро огня под нами еще не переполнилось. Но на этом необычном месте все мы должны опасаться, что кровавая жертва, которую мы приносим, предназначена неизвестным богам, поскольку несомненно одно: если подобная жертва предназначается Иисусу Христу, она застрянет у Него в горле, - добавил рыцарь.
        Толпа стала понемногу отступать с площади - нерешительно, будто нащупывая тропинку в ядовитом болоте. Гарнье поглаживал бороду испачканными в крови пальцами.
        -А что касается гугенотских женщин и детей, то я от имени короля призываю отвести их к священникам в соборе, - возвысил голос Тангейзер. - Дайте им шанс принять крещение по католическому обряду. Если вы откажете им в этой малой милости, то на какую милость сами сможете рассчитывать в час Страшного суда? Когда мы восстанем из праха и архангел Михаил будет оценивать наши души и определять их судьбу на основании той любви, которую мы выказали, это будет не только любовь к Богу, но и ко всем Его творениям!
        Иоаннит указал на апокалиптические картины, вырезанные в камне над центральным порталом собора:
        -Разве можно считать простым совпадением, что изображенный день Страшного суда находится прямо над нашими головами?
        -Мы лучше умрем, чем покоримся папистам! - крикнул один из гугенотов.
        Матиас не видел, кому принадлежали эти слова, но счел своим долгом ответить:
        -Твое тщеславие столь велико, что ты обрекаешь этих детей на смерть? Чужих детей? Ради принципов, которых они еще не понимают? Принципов, которые и ваши вожди понимают не лучше, чем стадо мулов? Думаешь, сегодня у вашей веры мало мучеников? Ты тоже хочешь еще крови? Говори только за себя, потому что Бог будет судить каждого в отдельности!
        -Добрый шевалье прав, - объявил капитан Гарнье, в желаниях которого сомневаться не приходилось. - Пусть этот пустозвон, кто бы он ни был, продемонстрирует свое благочестие и выйдет вперед.
        Никто не двинулся с места.
        Ради справедливости стоит отметить, что неизвестный упрямец, возможно, и собирался объявить о себе, но в этот момент пес по кличке Люцифер выскочил вперед и принялся с упоением кататься по крови. Выпучив глаза и высунув язык, он рычал от наслаждения, и звук этот был неожиданно низким и устрашающим для такой маленькой собаки. Тангейзер подозревал, что для пса это был всего лишь способ облегчить боль от ожогов и ран, но поведение Люцифера оказало на обе стороны религиозного противостояния более сильное воздействие, чем только что совершенные убийства. Послышались испуганные крики и всхлипы, и толпа отступила еще дальше.
        -Люцифер, ко мне! - крикнул Грегуар.
        Опасаясь, что дворняга не поймет невнятного произношения Грегуара, Юсти повторил его команду, и громко произнесенное дьявольское имя лишь усилило смятение толпы.
        -Зверь одержим демонами! - закричал кто-то.
        -Через него говорит сам Сатана!
        -Мы все провалимся в преисподнюю!
        -Воистину! Воистину!!!
        Матиас сжал пятками бока Клементины, и она тронулась с места. Его юные спутники, которых больше волновала собака, чем возбужденная толпа, едва не выпустили из рук стремена.
        -Не беспокойтесь о нем, он последует за своей стаей, - сказал им их господин.
        Так и произошло. Люцифер, от ушей до хвоста покрытый слоем яркой, блестевшей на солнце крови судей и сутенера, вскочил на лапы и бросился вдогонку, забрызгивая всех, кто оказывался на пути его. Мальчики встретили его возгласами радости и восхищения. Собака заняла привычное место между копыт Клементины, и госпитальер направил лошадь к улице позади Отель-Дье.
        Остановившись на перекрестке, он попытался сориентироваться.
        Впереди, в направлении Сент-Шапель и Дворца правосудия люди из отряда Гарнье входили в дома, выходили из них, собирались группами и совещались у лежащих в канаве тел. Улица справа вела назад, к мосту Нотр-Дам, и на ней тоже лежали груды трупов. Люди грабили лавки на мосту - тащили сундуки и мебель из дверей, забирали товары из витрин первого этажа. В дальнем конце моста, где дорогу перегораживала цепь, похоже, происходила какая-то шумная перебранка. Слева короткая улица вела к мосту поменьше, перекинутому через узкий проток Сены. Там царила такая же суматоха, причем основные события происходили около арки приземистой каменной крепости на дальнем берегу.
        -Малый Шатле, - сказал Грегуар. - Там сержанты. И тюрьма.
        Тангейзер продолжил путь на запад, мимо общественных уборных и узкого причала из грубых балок, круто спускавшегося к Сене. Два мальчика лет восьми пытались подтащить труп женщины к краю причала, подгоняемые мечами двух ополченцев. Дети сбросили женщину в реку, но сил у них было мало, и ее голова ударилась о бревна. Они повернулись, растерянно моргая, словно не верили в происходящее, и ополченцы закололи их, после чего сбросили вслед за женщиной с причала в мутные воды реки. Затем мужчины кивнули друг другу, явно довольные собой.
        Матиас поехал дальше.
        Следующий мост, Сен-Мишель, тоже был погружен в хаос - вероятно, по тем же причинам. Дорогу людям, пытавшимся покинуть остров, преградила цепь в дальнем конце улицы. По другую сторону цепи собралась толпа, желавшая попасть с левого берега в Сите.
        Между двумя толпами горстка лучников в шляпах и форменных камзолах сержантов пыталась продемонстрировать свою власть, хотя с какой целью они это делали, никто - и они тоже - сказать не мог. В результате сержанты лишь усиливали злость, растерянность и тревогу, преобладавшие в настроении толпы. Из окон верхних этажей домов по обеим сторонам моста выглядывали их обитатели, добавляя издевки, смех и советы в усиливающуюся перебранку. Но затем один из сержантов, взобравшись на плечи своего более высокого товарища и размахивая зеленым шейным платком, сумел добиться относительной тишины.
        -Господа! Господа! Даже если мы признаем, что в этой цепи нет никакого смысла, - крикнул он, - все равно нельзя утверждать, что цепь присутствует тут для того, чтобы на нее не обращали внимания! Короче говоря, господа, совершенно неважно, зачем ее здесь натянули! Важно, что она есть! А в отсутствии - к сожалению - кого-либо, обладающего властью регулировать движение людей через эту цепь, мы все обязаны оставаться на той или другой стороне, пока высокое начальство не просветит нас!
        Толпа выслушала эту отважную попытку квазиюридической логики относительно спокойно, но потом разразилась свистом, оскорблениями и обоснованными возражениями, в которых упоминались права жителей города, в особенности в воскресный день, датирующиеся еще эпохой Юлия Цезаря. Люди толкались, напирая друг на друга. Сержант покачнулся на своей импровизированной трибуне.
        Тангейзер решил, что теперь самый подходящий момент бросить на весы противостояния немалый вес Клементины.
        -Ребята, держитесь за хвост кобылы, - велел он мальчикам.
        В следующую минуту мальтийский рыцарь еще раз убедился, что Грегуар не мог бы выбрать лучшую лошадь. Клементина безжалостно прокладывала себе дорогу, не замедляя шага и не останавливаясь. Люди расступались перед ней, а в некоторых случаях просто отлетали в сторону со стонами, проклятиями и криками боли. Клементина не знала жалости ни к старикам, ни к женщинам, ни к калекам. Оказавшись перед цепью, иоаннит обнаружил, что на целую голову возвышается над сержантом, сидевшим на плечах товарища.
        Их разговор происходил над бурлящей внизу толпой.
        -Матиас Тангейзер, мальтийский рыцарь, советник его высочества герцога Анжуйского, дипломатический представитель при Альберте Гонди, герцоге де Реце, - представился всадник.
        Сержант явно обрадовался. Он отдал честь и улыбнулся, продемонстрировав единственный зуб, оставшийся в верхнем ряду:
        -Сержант Фроже, ваша честь. Вы посланы нам Богом. Все в смятении.
        -Я возвращаюсь с совещания комиссаров в Шатле. - Тангейзер надеялся, что не перепутал местоположения штаб-квартиры городской стражи. - Кто приказал вам перекрыть мост?
        -Приказ отдал капитан Гарнье, ваша честь.
        -Вы хотите сказать, что подчиненные Шатле теперь исполняют приказы городской милиции? А ваш лейтенант в курсе, что вы позволили милиции узурпировать его власть?
        Фроже был не в состоянии скрыть свой страх - подобное госпитальер наблюдал все сегодняшнее утро.
        -Нет, ваша честь, вероятно, нет, хотя никакой узурпации не было, а если ошибка и имела место - не по моей вине, - то, с позволения вашей милости, лейтенант ничего не узнает, - принялся он оправдываться. - Неразбериха, сами видите. Мятеж. Капитан Гарнье заявил, что…
        -Бернар Гарнье не имеет права распоряжаться подчиненными и ресурсами Шатле. Ты понимаешь это? Мы можем на тебя положиться?
        Сержант отсалютовал, раскачиваясь, словно матрос на рее:
        -Конечно, можете, ваша честь!
        -Все эти люди - добрые католики и жители города, жаждущие всего лишь укрыться в своих домах. Король, лейтенант и Городской совет хотят, чтобы именно там находились все, кто не может оказать помощи в поддержании порядка. Разумная политика, не правда ли?
        -Целиком и полностью согласен, ваша светлость, - ответил Фроже.
        -Опустите цепь, чтобы очистить улицу. Пусть твои люди образуют два коридора, туда и обратно. Потом явишься ко мне.
        Давка заставила сержанта, на плечах которого сидел Фроже, нанести несколько ударов толкавшим его людям. Его «всадник» взмахнул руками и рухнул на землю. Матиас мог бы удержать его, но не стал этого делать, чтобы не уронить свой предполагаемый статус. Фроже поднялся и стал выкрикивать приказы подчиненным, которые булавами оттеснили толпу, а иоаннит посмотрел поверх голов на коллеж д’Аркур.
        Неизвестно, в какую переделку попал Орланду, но это явно связано со смертью его матери. Невозможно представить, что Карла сама спровоцировала преступные намерения, зато у юноши имелась масса возможностей навлечь на себя беду. Тангейзер был не прочь еще раз поговорить с лысым служителем, который предупредил Малыша Кристьена о его появлении в Париже. Дым, который Грегуар заметил в шестнадцатом округе, мог означать все что угодно. Тем не менее терять время не следовало.
        Сержант Фроже вновь появился у плеча Клементины. Огромная кобыла все это время стояла, словно скала, которую огибали два людских потока.
        -Фроже, какова ситуация в шестнадцатом округе? - спросил Матиас.
        -Ваша честь, нам приказали держаться подальше от шестнадцатого округа.
        -Бернар Гарнье?
        -Да, ваша честь. У нас четкие распоряжения от Шатле не преследовать, не арестовывать и не убивать невооруженных гугенотов. Хотя, как заметил капитан Гарнье, нам не приказывали останавливать тех, кто будет это делать.
        -Значит, в шестнадцатом округе у милиции развязаны руки?
        -Так точно, ваша честь. И следует отдать им должное, милиция убивает их везде, где находит. То есть убивает еретиков. Обыскивают улицу за улицей, дом за домом, комнату за комнатой. Им помогают некоторые студенты. Как-никак, они тут живут. Знают, кто есть кто и в какой норе могут прятаться крысы.
        -Какие еще приказы вы получили до появления Гарнье?
        -Нести службу на посту на площади Мобер, как обычно.
        -То есть вы знаете, где должны находиться. Если какой-либо из других отрядов будет незаконно подчиняться милиции, я даю вам право освободить их.
        -Так точно, ваша честь.
        -Вон тот сержант с подбитым глазом - прикажи ему отдать мне свой лук и колчан. Пусть скажет начальству, что оружие конфисковала милиция. Я дам тебе золотой экю, который ты можешь разделить по своему усмотрению.
        -Я бы не стал доверять свою жизнь тому луку, ваша честь, но за два золотых экю отдам вам свой, который гораздо лучше.
        Рыцарь внимательно осмотрел лук и не обнаружил на нем ни трещин, ни других дефектов. Он был длиннее турецких луков, которые предпочитал госпитальер, но все же достаточно коротким, чтобы стрелять с седла или в ограниченном пространстве. Желобок для стрелы был обмотан красным шелком и почти не стерт. Натянув лук, Тангейзер оценил его силу фунтов в шестьдесят. Достаточно, чтобы пронзить оленя, хотя Алтан Савас, лук которого тянул на все сто фунтов, рассмеялся бы при виде этого оружия.
        -Тетива, по крайней мере, достойная, - признал иоаннит.
        -Пчелиный воск и лен - сам плел, - похвастался его собеседник. - Шестьдесят сапожных нитей, три косички. Отдача такая, словно лошадь копытом ударила. А в колчане - запасная тетива.
        -Дай посмотреть стрелу.
        Фроже протянул колчан из оленьей кожи с дюжиной стрел. Тангейзер извлек одну. Березовая, отшлифованная, с аккуратным оперением. Узкий наконечник длиной с его указательный палец, в форме стилета. Удобная костяная выемка для тетивы.
        -Два года сушки, двойной слой лака, подогнаны под форму и усилие лука. А наконечники закалены на древесном угле, - продолжил расхваливать свое оружие сержант.
        Тангейзер посмотрел на щиток для запястья на его руке. На свою руку он его не натянет.
        -А с плоскими наконечниками нет? - спросил он сержанта.
        Стрела с плоским наконечником вспарывала плоть человека, словно нож, и оставалась внутри тела. При движении и дыхании рана расширялась еще больше.
        -Шатле их запретил, ваша честь. Приходилось тратить столько денег на хирургов - вы не представляете, как часто парни подстреливали не того преступника! А чтобы вытащить этот наконечник, не нужен хирург. Не расстраивайтесь, он пробивает дверь амбара с расстояния в половину фарлонга[23 - Одна восьмая часть мили (201м).].
        -А эти зеленые и красные полоски между перьями - твоя собственная метка?
        -Не беспокойтесь, ваша честь, если стрелу найдут в неподходящем месте, вина падет на гугенотов, которые утром в суматохе украли мое оружие.
        -Они известные воры, - кивнул Матиас.
        -Еще один золотой экю, авансом, и ваш покорный слуга сумеет опознать преступника среди трупов.
        Миновав коллеж д’Аркур и таверну «Красный бык», Тангейзер повернул на юг, на Рю-де-ля-Арп. Сразу за таверной, словно обозначая границу, где заканчивалась власть закона, на железном шесте вывески над лавкой болтался привязанный за щиколотки труп. Госпитальеру пришлось повернуть Клементину, чтобы объехать его.
        Висевший вниз головой покойник был обнажен, а его живот вспороли крест-накрест - то ли это был символический акт, то ли просто способ выпустить кишки. Внутренности свисали спутанным клубком, закрывавшим лицо убитого. Черные и розовые кольца кишок, все в прожилках желтого жира, еще не утратили своего блеска, а некоторые медленно сокращались, словно все чувства мертвеца уже угасли, а остался только страх, отчаянно цеплявшийся за жизнь. Рыцарь поехал дальше
        На улице валялись трупы. Пять. Десять. Двадцать. Больше. Он остановился, считая. В основном мужчины, более или менее взрослые. На телах следы топора, ножа, дубинки, веревки, а во многих случаях и нескольких орудий убийства. Они лежали там, где их застигла смерть, - на порогах домов, в проемах переулков. Раздетые, безымянные, с искаженными страхом лицами. Двоих повесили в неумело завязанных петлях. Это были те, кто проигнорировал предупреждения властей или не слышал их.
        Теперь все знали, что происходит, и боялись. Улица, еще вчера кишевшая горожанами, поражала своей пустотой. Как и везде, создавалось впечатление, что множество людей в страхе прячутся за наглухо закрытыми ставнями и запертыми дверьми. Крики отражались от стен дальних и ближних домов - как на охоте во время преследования дичи. Слышался лай уличных собак. И снова крики. Звуки, вызванные скорее страхом, чем болью, были такими высокими, что Тангейзер не мог определить, вырываются ли они из горла женщины, мужчины или ребенка.
        В Париже жили тридцать или сорок тысяч гугенотов. Иоаннит по-прежнему считал, что у городской милиции не хватит ума или даже злобы, чтобы осуществить такую масштабную чистку. Но сотни избиений меньшего масштаба, руками нескольких десятков банд, состоящих из фанатиков и убийц, - в это он мог поверить.
        Люцифер подбегал к каждому мертвецу, мимо которого они проходили. Руководствуясь какой-то собственной логикой, пес на одни трупы задирал ногу, а на другие нет. Кровь на шкуре верхней, не обгоревшей половины его тела свернулась, волоски стали толстыми и торчали во все стороны, так что пес выглядел гораздо упитаннее, чем раньше. На нижней, лысой половине тела кровь засохла темной коркой со странным матовым узором, сделав кожу похожей на чешую неведомой рептилии.
        Собака чувствовала и другой запах. Да и Матиас тоже ощущал его. Облако дыма, которое ветер гнал над крышами, несло с собой запах жженой бумаги, клочки которой медленно плыли на восток. А еще запах горелого мяса.
        Свернув на поперечную улицу, Тангейзер увидел людей, которые топорами и древками копий выбивали двери двух соседних домов. Молодые люди - по всей видимости, студенты - бросали камни в окна и выкрикивали в адрес запершихся внутри угрозы и оскорбления вперемешку с призывами отпереть замки. На всех были белые нарукавные повязки и кресты. Они посмотрели на проехавшего мимо рыцаря - и только.
        В конце улицы виднелся край высоких городских стен. Запах гари усиливался. На углу улицы, где жил печатник, граф де Ла Пенотье остановился и спешился.
        Выглянув из-за угла, он увидел большой костер прямо посреди дороги. Пламя уже угасало. Костер был сложен в основном из книг, от которых теперь осталась большая черная куча пепла. Когда угли ловили поток свежего воздуха, в этой куче вспыхивали яркие огоньки, и в небо взметались языки пламени. В середине костра лежало обгорелое и скрюченное тело - судя по размерам, мужское.
        За костром, с наветренной стороны, стоял вооруженный человек и чесал голову. Еще один мужчина вышел из двери дома под вывеской с именем Даниеля Малана. В руках у него было принадлежащее Тангейзеру ружье с колесцовым замком, которое он с удивлением разглядывал, повернув к солнцу.
        Матиас вернулся к Клементине, подвел кобылу к железной ограде одной из лавок и привязал, после чего посмотрел на Грегуара и Юсти:
        -Я вернусь через несколько минут, но для вас время будет тянуться долго. Если здесь кто-то появится, особенно городская милиция или студенты, приготовьтесь бежать. Держитесь от них подальше. Не позволяйте себя окружить. Не подпускайте близко, чтобы они не могли схватить вас. Никому не верьте. Смотрите на всех, как на ядовитых змей. Если вас спросят, кто вы, отвечайте, что сторожите мою лошадь, а я выполняю важное поручение капитана Гарнье. Если поймете, что они хотят забрать Клементину, не сопротивляйтесь, а убегайте. Не беспокойтесь за нее - ей не причинят вреда, даже если украдут. В отличие от вас, ее ценность не вызывает сомнений.
        С этими словами госпитальер снял с плеча лук Фроже.
        -А можно мне с вами? - спросил Юсти. - Я умею стрелять из лука. Я охотился на зайца, утку, оленя…
        -Сегодня твоя задача - не стать дичью, - возразил Матиас. - Итак, смотрите, у вас есть три пути к отступлению. Даже четыре, если бежать к костру. Грегуар, ты ведь хорошо знаешь этот район?
        Мальчик кивнул.
        -Вы должны быть проворнее и хитрее всех, кого я видел на улице. Но не слишком умничайте. При любых сомнениях или опасениях я приказываю вам бежать, прежде чем к вам кто-то приблизится. Доверьтесь инстинкту.
        -Мы не трусы, - сказал юный поляк.
        -Я знаю, что вы не трусы, и поэтому больше не желаю слышать от вас подобной чепухи. Смотрите на Люцифера. Он почувствует дурные намерения раньше вас. Если вы побежите, он последует за вами. Помните, что Клементине ничего не угрожает, в отличие от собаки, которая бесполезна для врагов. Они убьют ее ради развлечения. Вы должны бежать, чтобы ее защитить.
        Мальчики посмотрели на маленькую уродливую дворнягу, а потом друг на друга. Похоже, они согласились, что жизнь собаки ценнее, чем их собственные, вместе взятые.
        -Хорошо, - сказал Тангейзер. - Теперь повторю: если вам придется или захочется бежать - бегите. Потом можете сделать круг и вернуться сюда, чтобы проверить, не миновала ли опасность. - Он оглянулся на соседние улицы. - Смотрите, наблюдать можно отсюда и вон оттуда, из переулков.
        Его подопечные кивнули. Ситуация все больше напоминала опасную игру.
        -А еще можете вернуться в конюшни, где мы с тобой встретились, Грегуар, - добавил рыцарь. - Если я не обнаружу ни вас, ни ваших тел, когда вернусь, мне нужно знать, где вас найти.
        Он извлек из колчана четыре стрелы и вставил одну в лук. Остальные стрелы госпитальер зажал в той же руке, что и лук, как делали татары.
        -У нас нет оружия, - робко сказал Юсти.
        -Будь у вас оружие, вы стали бы сражаться, и вас бы убили.
        -Я хороший лучник, - снова напомнил ему гугенот. - Дома, в Польше, я охотился на зайца, оленя, медведя…
        -Ваше оружие - мозги и ноги.
        Тангейзер пошел вперед сквозь метель из сожженной бумаги, держа заряженный лук у бедра, прищурив глаза от дыма и отвернувшись, чтобы запах обгоревшей плоти не бил ему в нос. Ему был знаком этот запах, от которого рот всегда наполнялся слюной: теперь, на голодный желудок, он ощущался еще острее, и к горлу подступала тошнота - а это уже было лишним. Сожженный мужчина, скорее всего, был Даниелем Маланом. Он не первый, кого иоаннит видел сгоревшим на костре из собственных книг. Некоторым это представлялось забавной шуткой. Так встретил свою смерть и Петрус Грубениус. А теперь перед Матиасом был другой сгоревший человек - он лежал ничком, и его тело обуглилось лишь наполовину. Руки у него были связаны за спиной и прикручены к лодыжкам. Почерневшая кожа на спине и бедрах вздулась и потрескалась, и струйки расплавленного жира с шипением лились на горящую бумагу.
        Подавив тошноту, госпитальер поспешно прошел мимо.
        Два ополченца обсуждали конструкцию ружья, но поскольку рычаг замка был отведен назад, оружие не представляло опасности. Тангейзер слышал плач и крики, в том числе женские, но теперь эти звуки стали такими привычными, что никто не обращал на них внимания. За домом Малана на той же стороне улицы виднелись распахнутые двери других домов, три или четыре. У стен рядом с каждой дверью стояло громоздкое оружие - пики, алебарды, - которым неудобно было орудовать в помещении.
        У некоторых лезвия и древко были испачканы сажей. Вероятно, ими заталкивали Малана обратно в костер, когда он пытался уползти.
        Всего иоаннит насчитал около двадцати пик и алебард.
        Заметив шагающего к ним сквозь дым Тангейзера, ополченцы подняли головы.
        -Боже, храни его величество! - сказал им Матиас. - Где капитан Гарнье?
        -Гарнье? - переспросил тот из мужчин, что держал ружье. - Не знаю, сударь. Он не наш капитан.
        -Это печатник? - спросил рыцарь, и прозвучавшее в его голосе отвращение было неверно интерпретировано.
        -Он самый. Ублюдок. Нас вовремя предупредили о нем, - отозвался другой ополченец.
        Госпитальер решил не реагировать на эти слова.
        -А его дочери? - спросил он.
        -Дочери, сударь? - ополченец с ружьем посмотрел на своего товарища. - У него есть дочери?
        -Они это скрыли, хитрые щенки, - сказал его напарник.
        -Ружью нужен ключ, чтобы завести замок, - как в часах, - объяснил тем временем иоаннит.
        -Я же тебе говорил, - усмехнулся второй ополченец.
        -Обычно ключ хранят под пластиной приклада. Давай покажу, - предложил Матиас.
        Он приблизился к убийцам с улыбкой на лице и, выхватив кинжал правой рукой, ударил в грудь того, кто держал ружье. Лезвие вспороло сердце жертвы, и Тангейзер, оттолкнув первого ополченца, снова взмахнул кинжалом, целясь в горло второго. У того оказалась быстрая реакция, и он отделался разрезанной до кости рукой, после чего пустился бежать.
        Мальтийский рыцарь воткнул кинжал в грудь трупа, натянул лук и с расстояния пяти шагов послал стрелу в зад убегавшего. Стрела вошла ему в правую ягодицу и, пробив таз и мочевой пузырь, вышла через пах. Когда раненый упал, госпитальер схватил кинжал, бегом преодолел разделявшее их расстояние и прыгнул ему на спину. Клинок вошел в основание шеи, перерубив сосуды и верхнюю часть трахеи. Тангейзер выдернул кинжал и вложил его в ножны, не вытирая.
        Потом он выпрямился, оглядывая два трупа и дымящийся костер.
        Все было тихо - похоже, его никто не видел. Рыцарь уперся ногой в ягодицу мертвеца, из которой торчала стрела, и резким движением обломил древко. Половинку древка с перьями и красно-зеленой меткой Тангейзер бросил в костер. Потом он вставил в лук новую стрелу. Фроже не обманул его. Подняв ружье, Матиас закинул его за спину. С фасада мастерской Даниеля Малана были сбиты ставни. Иоаннит заглянул внутрь. В помещении никого не было, книжные полки были опустошены и сорваны со стен, а витрины перевернуты.
        Тангейзер заглянул внутрь. Коридор тоже был пуст. Схватив первого убитого ополченца за воротник камзола, рыцарь втащил его в дом и бросил на пол. Потом он прислушался. Из глубины дома доносились какие-то невнятные звуки. Сверху, с лестницы, которая начиналась в середине коридора, слева, тоже послышалась приглушенная возня. Дом был глубиной в одну комнату. Впереди виднелись три открытые двери, две по правую сторону коридора, со стороны фасада, а последняя в торце. За третьей дверью горел свет - лампа или свеча. Слева, под лестницей, виднелась закрытая дверь, ведущая, по всей видимости, в подвал.
        Госпитальер затащил в дом второй труп, взял короткую пику и закрыл входную дверь. Замок и верхний засов были вырваны из косяка. Воткнув пику в пол, Матиас упер древко в железную коробку сломанного замка.
        Потом он пошел по коридору первого этажа. В доме пахло чернилами, терпентином и металлом. Заглянув в первую дверь, Тангейзер убедился, что за ней находится помещение, которое он видел снаружи. У второй двери он остановился, прислушался и, ничего не услышав, вошел. Никого. На полу были рассыпаны маленькие прямоугольники типографского шрифта, рамки, инструменты и ручные пресс-формы. Рядом с бочкой воды висел на крючке кожаный фартук, весь в чернильных пятнах. Матиас снял его и надел через голову. Фартук едва доходил ему до бедер, но закрывал мальтийский крест на груди. Осталась последняя комната.
        Не доходя до двери, он остановился. Послышалось кряхтение, словно кто-то поднимал тяжелый предмет. Иоанниту вспомнилась поговорка о том, что там, где собираются трое мужчин, найдется по крайней мере один Жан.
        -Эй! Жан здесь? - крикнул он в сторону последней двери.
        -Оба Жана наверху, - последовал ответ.
        Тангейзер переступил порог, поднял лук и прицелился в молодого человека, стоявшего на четвереньках в дальнем конце комнаты, спиной к двери. Этот мужчина сворачивал ковер, который лежал на полу перед письменным столом. На железной подставке горели две свечи. Вся комната была забита разными принадлежностями, необходимыми в печатном ремесле. Черного хода не было - мастерская Малана примыкала к задней стене дома на соседней улице.
        Матиас опустил лук, вытащил кинжал и приблизился к замершему на четвереньках грабителю.
        -Кто еще там, наверху? Сколько вас всего? - спросил он.
        -Откуда мне знать, если я тут? - Мужчина оглянулся. Как и многие ополченцы, это был парень лет двадцати. - Постойте, а кто вы такой?
        Тангейзер улыбнулся:
        -Это правда, что наверху две девчонки?
        -Да, так нам сказали. Кто вы?
        Парень привстал на одно колено, и рыцарь одним взмахом руки перерезал ему горло, от одного плеча до другого. Тот успел выставить руку, и на пол упал отрезанный палец. Из раны хлынула кровь, и юноша рухнул прямо в ярко-красную лужу. Тангейзер вытащил дергающееся в конвульсиях тело из комнаты - перерезанное горло произведет впечатление на всякого, кто сунется в коридор. Переступив через два первых трупа, он выколол каждому глаза.
        Поднимаясь по лестнице, Матиас слышал крики, доносившиеся из соседних домов, но наверху было тихо. Он не желал, чтобы у Паскаль и Флер были причины кричать, но тишина казалась ему подозрительной. В конце лестничного пролета коридор вел от площадки к следующей лестнице на верхний этаж мимо двух дверей. Слева находилась задняя комната с дверным проемом, но без двери.
        Снизу послышался шум, и иоаннит оглянулся. Входная дверь, подпертая пикой, дрожала от ударов. Кто-то стучал в нее кулаком. С улицы доносились приглушенные крики. Тангейзер нырнул в дверной проем задней комнаты.
        Навстречу ему вышел человек, привлеченный стуком внизу. Он был безоружен, и его лицо оставалось безмятежным, пока госпитальер не вонзил кинжал ему в живот, вспоров тело до самой грудины. Раненый издал тихий стон, исполненный жалости к самому себе. Изо рта у него воняло. Он из последних сил цеплялся за жизнь, и Матиас, упершись в его грудину крестовиной кинжала, шагнул назад, в коридор. Умирающий потянулся за ним, заливая кровью и желчью кожаный фартук, и повалился вперед, на лестничную площадку. Тангейзер развернулся и толкнул его вниз.
        Тело соскользнуло с клинка и в полной тишине покатилось по ступенькам, руки последний раз конвульсивно дернулись, кишки выпали из раны и повисли между ног. Напор на входную дверь усилился, и древко копья, подпиравшее замок, с каждым ударом сползало все ниже. Тангейзер проверил заднюю комнату. Никого. Дверь внизу с грохотом распахнулась.
        Послышались удивленные возгласы. Потом проклятия. Вошедшие спрашивали друг друга, достаточно ли у них сил или стоит бежать за подмогой.
        Ударом ноги госпитальер открыл третью дверь.
        Кухня. Два человека. Ближайший появился из кладовки с блюдом яблок и сыра в руках. На нем был нагрудник. Рыцарь ударил его в подмышку, вонзив кинжал до самой рукоятки. Потом он повернул лезвие, но не стал выдергивать его, а просто отпустил. Раненый, захлебываясь криком, рухнул на колени. Когда второй сидевший в кухне ополченец поднялся из-за стола, на котором лежали шлем и два коротких меча, Тангейзер натянул тетиву лука и отпустил. Человек съежился и выставил вперед левую руку. Стрела пронзила его ладонь насквозь и буквально прибила его руку к груди. Он откинулся на стул, удивленно глядя на торчащее из груди древко.
        Тангейзер положил лук и две стрелы на стол и схватил один из мечей. Раненый ополченец позвал на помощь. Он поднял правую руку, пытаясь защититься, и госпитальер что было силы обрушил на него меч, отрубив руку выше локтя. Лезвие оказалось острее, чем он ожидал. Крик о помощи превратился в бессвязные вопли, и Матиас, схватив со стола тряпку, заткнул своему противнику рот.
        Затем, схватив ополченца за пришпиленную к груди руку, иоаннит поднял его со стула и потащил через всю комнату к двери. Его товарищ стоял на четвереньках, тяжело дыша и глядя на лужу крови, собиравшуюся под его лицом. Тангейзер прижал однорукого к стене рядом с дверью. Пробитая ладонь этого человека сдвинулась по древку стрелы дюймов на шесть ближе к оперению, а наконечник стрелы почти полностью вошел в верхнюю часть его груди. Рыцарь выдернул кляп. На губах раненого появилась розовая пена.
        -Где две девочки? - спросил Матиас.
        -Наверху. Они наверху, сударь. Наверху. - Молодой человек посмотрел на обрубок собственной руки и всхлипнул.
        -С Жаном?
        -Жаном? Да, я Жан. У меня пятеро детей. - Раненый покачнулся.
        -Сколько людей наверху, с девочками?
        -Двое, сударь. Жан и… Да, Жан наверху, но это не я, это другой Жан. Жан и… Дайте мне минуту, сударь, и я вспомню… Жан и… - Парень закашлялся, и изо рта его потекла красная слюна. - Это студенты, сударь. Я увидел их только сегодня утром. Я пришел сюда только за едой, сударь. И все. Только позавтракать.
        -И поэтому твоя одежда пахнет дымом?
        -Пожалуйста, не убивайте меня, сударь! Я даже не видел девочек. Пожалуйста, не убивайте меня.
        -Закрой глаза.
        Жан подчинился.
        -Жан и Эберт, - сказал он спустя мгновение. - Да. Второго зовут Эберт. Не убивайте меня, сударь! Пожалуйста…
        Тангейзер снова заткнул ему рот тряпкой. Потом он взмахнул мечом и перерубил запястье его левой руки, приколотой к груди. Удар ослабил наконечник стрелы, но не извлек его. Жан втянул в себя воздух для крика, и тряпка провалилась ему в горло. Матиас выдернул из его груди стрелу с нанизанной на нее кистью. Наконечник не деформировался. Сняв отрубленную руку с древка, госпитальер бросил стрелу на стол. Кисть его жертвы была горячей и потной. Он швырнул ее через дверь на лестницу. Снизу послышались проклятия.
        Жан задыхался от попавшей в горло тряпки, но вытащить ее ему было нечем. Тангейзер вытолкнул его за дверь. Высокий, во весь пролет, потолок лестничной площадки позволил иоанниту замахнуться для третьего удара, расколовшего череп Жана от макушки до бровей. Матиас не стал бы наносить такой удар своим собственным мечом - слишком велик был риск повредить лезвие.
        Кровоточащий скальп вокруг застрявшего в черепе Жана клинка представлял собой устрашающее зрелище. Госпитальер не стал извлекать меч из головы убитого, а просто перекинул мертвое тело через перила. Неизвестно, осмелился ли кто-нибудь из отряда милиции ступить на лестницу, но если нашелся тот, кто решился на это, окровавленное тело упало прямо на него.
        Паника внизу усилилась. Тангейзер слышал, как кто-то говорил о пушке, а другой голос - о кавалерии. Если бы у них были доспехи, жаловался кто-то еще. Если бы у них было достойное оружие. Если бы их героическую службу должным образом ценили… Высказав все эти претензии, милиция отступила на улицу.
        Рыцарь вернулся в кухню, где лежал уже умерший парень с сыром и яблоками, забрал свой кинжал и вложил его в ножны. Два яблока он сунул в карманы. Сыр же был залит кровью. Перевернув мертвеца на спину, Матиас выволок его на лестничную площадку и раздвинул ему ноги. После чего взял с кухонного стола лук со стрелами и второй меч. Одним ударом - словно лопатой - он проткнул гениталии трупа, так что острие меча глубоко вонзилось в доски пола, вставил окровавленную стрелу в лук и пошел на третий этаж.
        Лестница, более узкая, чем предыдущая, оканчивалась небольшой площадкой с двумя дверьми. Обе оказались закрытыми. В глубине площадки с потолка свисала крышка люка, из которой спускалась прикрепленная к ней хитроумная складная лестница. Тангейзер посмотрел наверх. На чердаке было тихо. Выхода на крышу иоаннит не видел, но не сомневался, что он есть.
        Остановившись у большой плетеной корзины с бельем, Матиас прислушался. Два мужских голоса доносились из дальней спальни, той, что выходила окнами на фасад. Ни крики Жана, ни вопли снизу не встревожили тех, кто все утро не обращал внимания на другие крики и вопли. Тангейзер снял с плеча ружье и проверил пороховую полку. Кто-то зарядил ружье, и даже колесико спускового механизма было заведено. Рыцарь положил ружье в корзину с бельем.
        Потом он подошел к двери первой спальни и прислушался. Ничего. Повернув ручку, он распахнул дверь и натянул тетиву лука. Но перед ним была пустая разграбленная спальня. В воздухе витал запах флердоранжевой воды. Это, видимо, была комната Даниеля Малана. Осталась последняя дверь.
        Тангейзер остановился. Перед глазами у него всплыло лицо Карлы. Он позволил ее убить.
        Подумав, он пнул ногой дверь.
        -Жан! Эберт! - позвал госпитальер. - Натягивайте штаны и выходите. Вас зовет капитан.
        Мужские голоса смолкли. Затем послышался тихий, взволнованный шепот. Это были студенты, а не милиция. Они спорили, и голоса у них были виноватыми и встревоженными. И ни звука, похожего на голос Паскаль или Флер! Но молчание - обычная реакция на жестокость и насилие.
        Наконец из-за двери послышался дрожащий мужской голос:
        -Мы не можем выйти прямо сейчас. Мы сожалеем.
        -Скажите капитану, что мы найдем его позже, - прибавил второй скрывавшийся в комнате молодой человек.
        -Сожалеете? - Дверь задрожала от очередного пинка госпитальера. - Сожалеть будете после хорошей порки.
        Раздался скрежет поворачивающегося в замке ключа.
        -Послушайте, любезный, - в голосе из-за двери проступили властные нотки. - Мы не члены вашей милиции и можем поступать по своему разумению. Понятно?
        С этими словами - видимо, желая усилить эффект - парень распахнул дверь.
        Матиас уже занес руку с кинжалом, но вдруг узнал одного из молодых актеров, которым он устроил вчера трепку в таверне «Красный бык». Юноша тоже его узнал.
        -Нет! Нет! - Он почти кричал. - Мы их спасли! Мы спасли их обеих!!!
        Тангейзер сдержал руку с кинжалом, уже готовую вспороть живот актера, и ударил его рукояткой по переносице. Послышался хруст костей, и из носа юноши хлынула кровь. Рыцарь ударил его по ногам, одновременно толкая в сторону, и актер упал. Матиас бросился вперед, ухватив тетиву пальцами той руки, в которой у него был кинжал, и прицелился во второго актера, который к тому времени привстал со стула у окна.
        -Сиди смирно, если хочешь жить. Обе руки под задницу, - велел ему иоаннит.
        Юноша подчинился. Его взгляд метался между блестящим от крови фартуком и окровавленным наконечником стрелы, направленным ему в грудь.
        -Ты Жан? - спросил его Матиас.
        -Да, точно, - ответил юноша. - Мы спасли их обеих…
        -Молчи. Смотри на свои яйца.
        Жан послушно опустил голову.
        Тангейзер посмотрел на Паскаль и Флер. Живы. Полностью одеты. И, похоже, невредимы. К своему стыду, он почувствовал, что глаза у него защипало от слез. Госпитальер опустил лук, сунул кинжал за пояс и огляделся. Небольшая комната с двуспальной кроватью, двумя стульями, столиком у окна и кучей самых разных мелочей. Сестры Малан сидели на дальнем краю кровати. Парень, открывший Матиасу дверь, лежал ничком, шмыгая носом, из которого текла кровь. Тангейзер наступил ему на ребра.
        -Эберт, ползи под кровать, - приказал он.
        Избитый актер застонал и пополз по полу, пока его голова и плечи не втиснулись под кровать. Он заплакал. Заметив нож в кожаных ножнах у него на поясе, рыцарь забрал его. Мусор, а не оружие! Он выбросил нож за дверь и наступил на правую половину грудной клетки актера. Под его каблуком хрустнули хрящи в тех местах, где ребра соединяются с позвоночником. Затем Матиас повернулся к Жану и выдернул у него из-за пояса длинный мясницкий нож, новый и, похоже, ни разу не использовавшийся. Приставив лезвие к подбородку Жана, Тангейзер выглянул на улицу.
        -Раздобыл себе мясницкий нож, да, Жан? - усмехнулся он. - Воображаешь себя мясником?
        Оконные стекла были толстыми и в центре немного мутными, но иоаннит увидел все, что требовалось. Толпа из десятка ополченцев совещалась с наветренной стороны костра. Взмахи рук, красные лица, взаимные обвинения…
        Рыцарь повернулся и посмотрел на Паскаль. На шее у девушки был шелковый шарф. Она ответила на взгляд Матиаса. На мгновение ему показалось, что весь мир замер, не в силах охватить глубину ее страдания. Но это была лишь иллюзия: мир продолжал движение, и это движение было направлено против них.
        -Где мои пистолеты? - спросил госпитальер.
        У каждой из сестер на коленях лежала тонкая подушка. Девочки не шевелились, и Тангейзер вдруг подумал - от этой мысли по спине побежали мурашки, - что им пришлось испытать.
        -Прошу прощения за прямоту, - сказал он, не убирая ножа от горла Жана. - Я понимаю, что вы чувствуете, но теперь важна только практическая сторона дела. Пистолеты?
        Паскаль подняла с колен свою подушку и взяла первый из пистолетов с колесцовым замком, держа его обеими руками, как мушкет. Рычаг был опущен на пороховую полку. Второй пистолет оказался у Флер.
        -Они заряжены и взведены? - спросил Матиас.
        Паскаль втянула в себя воздух - словно в первый раз за долгое время.
        -В противном случае они бесполезны, - ответила она тихо.
        -Наверное, я задал глупый вопрос, - признал рыцарь.
        -Нет, не глупый, - возразила Флер. - Сегодня утром папа показал нам, как их заряжать. Они заряжены и готовы к стрельбе.
        -Можно мне их забрать? - спросил Тангейзер.
        -Только не у меня, - заявила Паскаль.
        -Я понимаю… - начал иоаннит и замялся.
        -Нет, - покачала головой девочка.
        -Я планирую выбираться отсюда по крышам, - объяснил госпитальер. - Мы не можем лезть туда с заряженными пистолетами. Ты бы не обижалась, если бы видела, как люди случайно стреляют сами в себя. Я такое видел.
        -Я не обижаюсь, - ответила Паскаль. - И не выстрелю в себя.
        Она встала и направила дуло пистолета в грудь Жана.
        Тангейзер отступил подальше.
        -Паскаль, не стреляй, - сказал он. - Подожди, я все объясню.
        Девушка остановилась, но пистолет не опустила. Жан затрясся всем телом.
        -Мы пришли сюда, чтобы вас спасти, - пролепетал он. - И мы вас спасли.
        Не дожидаясь, пока мольбы актера заставят Паскаль выстрелить, Матиас выбил ему зубы рукояткой мясницкого ножа. Жан упал. Он смотрел на рыцаря, и в его глазах стояли слезы.
        -Я же сказал тебе молчать, - шикнул на него иоаннит.
        Затем он посмотрел на Паскаль, и девочка не отвела взгляда.
        -У нас серьезные неприятности, и выпутаться из них будет непросто, - сказал Матиас.
        -Думаете, мы выпутаемся? - спросила Флер.
        -Я пришел сюда не за тем, чтобы умереть. Как вы убедились, пистолеты - удобная штука, особенно если те клоуны на улице не подозревают о них.
        Глаза Паскаль были подобны двум темным туннелям, заполненным болью.
        -Вы не хотите, чтобы я его убивала? - уточнила она.
        -Я прошу тебя не стрелять, - вздохнул госпитальер. - Мы все оглохнем на целый день. Если хочешь его убить, холодное оружие надежнее. Но убийство - это мост, который можно перейти только в одну сторону. Дороги назад с другого берега нет, ни в этой жизни, ни в вечности. Я бы советовал тебе не отягощать душу убийством.
        -Я не считаю это убийством. И вряд ли буду жалеть, - отозвалась девочка.
        -Послушайся его, Паскаль, - попросила ее Флер. - Я не сомневаюсь, что папа бы с ним согласился.
        -Отец мертв. - Младшая из сестер посмотрела прямо в глаза Тангейзеру. - Он мертв, правда? Разве не этот запах мы вдыхали все утро? Запах горящего отца?
        -Да, он умер, - не стал скрывать Матиас. - Его сожгли на костре из его книг.
        Флер вскрикнула, но Паскаль даже не моргнула.
        -Но это всего лишь совет, - продолжил госпитальер. - Я тебя не знаю. Возможно, судьбой тебе предназначено стать убийцей, независимо от того, будешь ты сожалеть об этом или нет. А если точнее, ты, возможно, выберешь судьбу убийцы, потому что судьбу всегда выбирают, а она лежит и ждет своего часа.
        -А вы жалеете, что выбрали свою? - спросила Паскаль.
        -Я пересек мост так давно, что уже не помню другого берега.
        -Я вас ждала, - неожиданно сказала бесстрашная девочка.
        Ее слова застали Тангейзера врасплох.
        -Меня? - удивился он.
        -Да, вас. Разве вы не обещали вернуться?
        Иоаннит не ответил.
        Губы Паскаль задрожали, и она сжала их.
        -Я ждала вас всю ночь, - прошептала младшая из девочек. - Говорила отцу, что вы придете. Говорила Флер, что вы придете. А вы не пришли.
        -Паскаль, не надо, - сказала ее старшая сестра. - Он пришел, он теперь здесь.
        -Потом я ждала все утро. А потом они увели отца. Сожгли его на костре из книг, которые он напечатал.
        Глаза девушки блестели от слез, и рыцарь почувствовал, что у него тоже все поплыло перед глазами.
        -Он был лучшим человеком в мире, - продолжала Паскаль. - Он умел петь и танцевать. Он говорил и писал на древних языках. В его голове вселенная поворачивалась десять тысяч раз в день - так он мне рассказывал. И я ему верила.
        -Я тоже ему верю, - поддакнула Флер.
        -Он был лучше вас, - закончила ее сестра.
        -Не сомневаюсь. Он вырастил вас обеих, - согласился Тангейзер.
        Не отрывая от него взгляда, Паскаль вытерла глаза - сначала один, потом другой.
        -Простите, - сказала она. - Сегодня страшный и кровавый день.
        -Ты и не представляешь, насколько страшный и кровавый, - не стал спорить госпитальер. - Но я тоже страшный и кровавый человек. Позволь мне заняться практическими делами.
        -Я тоже хочу заняться практическими делами, - стояла на своем Паскаль.
        -Внизу лежат шесть человек, души которых уже корчатся в аду и которые сами корчились и верещали перед смертью, - сказал ей Матиас. - Что же до этих двоих, то если вы не испытываете к ним особых чувств - а именно такая возможность была единственной причиной, почему я до сих пор щадил их, - то лучше не оставлять их в живых, чтобы они не трепались обо мне.
        -Мы не знаем, кто вы, - всхлипнул Эберт из-под кровати.
        -Его зовут Матиас Тангейзер, - сказала Паскаль. - Почему ты не покажешь ему свой член, как нам? Давай. Достань его еще раз.
        Рыцарь посмотрел на Эберта. Тот пустил газы от страха.
        -Мы не хотели ничего дурного, - всхлипнул он снова.
        -Мы пришли помочь тебе, Паскаль. - Жан приподнялся и встал на колени. Голос его звучал невнятно, а выбитые зубы придавали актеру комический вид. - И мы помогли, разве не так? Не подпускали остальных к двери, ведь правда? Мы вас защитили. Мы ничего не имеем против гугенотов. Клянусь, я даже восхищаюсь ими! Мы не такие, как они, мы не милиция.
        -Вы привели их сюда, - сказала Паскаль. - Вы знали, где мы живем.
        -Милиция знала вашего отца, - возразил из-под кровати Эберт. - Они все равно бы пришли.
        -Но не так рано, - ответила младшая из сестер. - Днем, а может, вечером. Или даже завтра. Они не пришли бы два часа назад. Они не пришли бы раньше Тангейзера.
        -Мы не знали о Тангейзере! - в отчаянии вскрикнул Эберт. - Но, конечно, мы благодарим Бога за его появление.
        -Мы пришли, чтобы забрать вас с собой, - сказал Жан. - И забрали бы, если бы вы позволили.
        -Ты имеешь в виду свой грязный чердак? Или встречу с матерью и отцом в прекрасном замке? - ехидно усмехнулась младшая Малан.
        -Паскаль, - простонал Жан. - Разве ты не видишь, как я тебя обожаю? Я правда тебя люблю.
        Девочка плюнула на него:
        -Домой ты уже не попадешь. Я тебя убью.
        -Его светлость прав, ты слишком мала для убийства.
        -Но достаточно взрослая, чтобы меня изнасиловать.
        Матиас подумал, что нужно было убить двух актеров сразу же, как только он переступил порог комнаты. Теперь же его терзали противоречивые чувства. Он делал все возможное, чтобы уберечь Орланду от убийства, и надеялся, что ему удастся уберечь от этого Грегуара и Юсти. Но мальчиков он понимал. А вот сердца девочек оставались для него загадкой. Госпитальер склонялся к тому, чтобы не препятствовать Паскаль, но ведь она почти ребенок… Ему не хотелось, чтобы ее душа была навеки проклята. С другой стороны, душа девушки принадлежит ей самой. В ее возрасте сам он принял такое же решение.
        -Это правда, что вы привели сюда милицию? - спросил иоаннит Жана.
        -Да, да. Потому что мы знали, что сможем защитить девочек, - объяснил тот.
        -Откуда вы это знали? - спросила Флер.
        Актер открыл было рот, но потом снова закрыл его, так и не найдя, что ответить.
        -Вы могли прийти одни и предупредить нас, - продолжала старшая Малан. - Не было никакой нужды приводить сюда милицию. Но тогда папа прогнал бы вас, сказал бы, чтобы вы оставили нас в покое. Милиция убила его для вас. Вы с ними договорились.
        Жан молча смотрел на нее. Он не осмеливался возражать, боясь, что голос его выдаст.
        Тангейзер тоже смотрел на Флер, а она - на него. Похоже, он недооценивал эту девушку. Она только что вынесла юношам смертный приговор и прекрасно это понимала. Рыцарь ударил Жана ногой в грудь и выглянул в окно. Ополченцы на улице прекратили спор и теперь слушали своего командира. Матиас снова повернулся к девочкам:
        -Паскаль, дай мне пистолет.
        Младшая из сестер опустила оружие и испачканными в чернилах пальцами поставила рычажок в нейтральное положение, после чего протянула пистолет госпитальеру.
        -На вас папин фартук, - заметила она.
        -Надеюсь, вы не возражаете против этого, - пожал плечами рыцарь.
        -Он весь в крови.
        -Кровь тоже не моя.
        -Вы не одолжите мне нож?
        -То, что ты собираешься сделать, ужаснее, чем тебе кажется.
        -Ужаснее моих мыслей могут быть разве что мои чувства, - ответила Паскаль. - Я жажду крови. Как и вы.
        Тангейзер подошел к Флер, положил пистолет и лук на кровать рядом с ней и протянул руку. Старшая сестра отдала ему второй пистолет, и он поставил спусковой крючок на предохранитель.
        -Седельные сумки с вами? - спросил Матиас. - А кошельки?
        Флер вытащила вещи из-под кровати.
        -Упакуйте в сумки чистые платья. И наденьте обувь, в которой можно бежать, - распорядился иоаннит.
        Затем он проверил пистолеты и убрал их в кобуру.
        -Мой отец богат, - сказал Жан. - Он может каждого из вас сделать богатым.
        Тангейзер подошел к нему, заломил ему руку за спину и поволок к двери. Актер жалобно заскулил, но разобрать его невнятные и торопливые слова было невозможно - наверное, это и к лучшему, подумал рыцарь. Жан ухватился за дверной косяк, и Матиас еще сильнее вывернул ему руку, сломав кость ниже плечевого сустава. Юноша закричал.
        Его крик, подобно другим, разносившимся в воздухе этим утром, не вызвал жалости. Помощь тоже не пришла. Тангейзер схватил Жана за другую руку и вытолкнул на лестничную площадку. Потом он оглянулся, чтобы убедиться: Эберт оставался под кроватью. Паскаль тоже вышла из комнаты, Флер по-прежнему сидела на своем месте.
        -Тебе конец, парень. Постарайся умереть с достоинством, - сказал иоаннит Жану.
        Тот перестал сопротивляться, хотя в его всхлипах было больше боли и отчаяния, чем достоинства.
        Рыцарь посмотрел на Паскаль:
        -Ты готова?
        -Да. Я готова, - ответила девушка.
        -Возможно, за это мы оба будем прокляты. Но я уже проклят и поэтому ничем не рискую.
        -Я хочу перейти мост и не возвращаться назад. - Младшая Малан протянула руку за ножом. - Хочу забыть, что находится на этой стороне.
        -Чтобы быстро убить человека, требуется навык, решимость и внимание к деталям, особенно анатомическим. Господь создал людей не для того, чтобы их резали, как свиней, хотя кое-кому очень нравится это занятие. Представь, что ребра - это доспехи, защищающие грудь спереди и сзади, что недалеко от истины. Вот, смотри сама.
        Кончиками пальцев Матиас ткнул Жана в грудь, демонстрируя крепость человеческих ребер. Паскаль последовала его примеру. Тангейзер кивнул. Их жертва продолжала скулить и всхлипывать:
        -Боже милосердный, я раскаиваюсь во всех своих грехах…
        -Молись молча, как монахи, - оборвал его госпитальер и продолжил объяснения: - Поэтому пробить ребра не так-то легко, не говоря уже о том, что лезвие может застрять между ними или даже сломаться. Кроме того, можно нанести раны, не задевающие жизненно важные органы. Мир полон людей, выживших после удара ножом. Следует также принять во внимание, что перерезать человеку горло тоже непросто. Смотри… Видишь, здесь толстые сосуды закрыты мышцами? Для глубокого разреза требуется острый нож и уверенная рука. И если перерезать человеку дыхательное горло, он не обязательно умрет, особенно если знает об этом.
        Паскаль внимательно слушала.
        -Но вот, пощупай здесь, за ключицами, - показал ей Матиас. - Кожа и мышцы тонкие и натянутые, как на барабане, даже у самого сильного мужчины. А прямо под этим местом находятся жизненно важные органы - крупные сосуды, отходящие вверх от сердца, легкие и само сердце. Если воткнуть сюда нож - это почти неминуемая смерть. Только нужно наносить удар вертикально… вот так… всем весом налегая на рукоятку. Сверху вниз, если атакуешь сзади, и снизу вверх, если спереди. - Он продемонстрировал своей ученице оба движения. - Понятно?
        Паскаль ткнула пальцем в основание шеи Жана, не обращая внимания на его слезы, и, чуть помедлив, кивнула.
        -Это бесчестно? - Она подняла глаза на Тангейзера. - Да?
        -Я рад, что ты это сказала. Иди к Флер, - облегченно вздохнул рыцарь. - Я сам ими займусь.
        -Я не это хотела сказать, - возразила девушка. - Лучше бесчестье, чем слабость. Мне надоело быть слабым человеком.
        -Справедливо.
        -Вы со мной согласны? Убийство делает сильнее?
        -Это распространенная иллюзия. Хотя в некоторых случаях вовсе не иллюзия.
        -Дайте мне нож.
        Тангейзер приставил кончик ножа к шее Жана, за правой ключицей, нацелив его в сердце.
        -Лезвие нужно ставить вот так, видишь? - показал он. - Нажимаешь как можно сильнее, пока оно не войдет полностью, а затем поворачиваешь рукоятку, как рычаг печатного пресса.
        -Паскаль! - взмолился Жан. - Пожалуйста, прояви милосердие, во имя Иисуса…
        -Когда мой отец кричал, ты заткнул пальцами уши, - отозвалась девочка.
        -Не позволяй жертве себя отвлечь, - сказал Тангейзер. - Это может быть смертельно опасным.
        Он протянул младшей дочери печатника мясницкий нож. Она взяла его, схватила Жана за волосы и откинула ему голову назад, после чего посмотрела в его глаза, в которых стояли слезы, и на губы юноши.
        -Паскаль, - пробормотал актер. - Паскаль…
        -Главное - не сомневаться. Для убийцы это самое главное, - произнес иоаннит.
        Среди чувств, которые испытывала младшая Малан, не было лишь одного - сомнения. Она приставила кончик ножа к шее актера и уверенным движением проткнула ему грудь, словно проделывала это так же часто, как Тангейзер. Жан охнул. Девочка опустила рукоятку ножа, словно рычаг, вспоров ему сердце.
        -Он готов, - сообщил ей Матиас. - Ты это почувствовала. Ты знаешь. Вытаскивай нож и отступи на шаг.
        Паскаль выдернула лезвие.
        -Нельзя медлить ни секунды. Убив, нужно быть готовым убивать снова, - продолжал объяснять ей рыцарь.
        -Да, - кивнула его ученица. - Я поняла.
        -Схватка должна заканчиваться за считаные секунды. Если противник сумел пережить три твои атаки, значит, у него может достать умения тебя убить. Не позволяй себя ранить.
        Тангейзер перебросил тело Жана через перила, словно тряпку, и просунул его ступни между балясинами, чтобы оно не свалилось. Потом он вернулся в спальню, пинками по сломанным ребрам выгнал Эберта из-под кровати и заставил его выползти на лестничную площадку. Там Паскаль, не обращая внимания на его плач и в точности следуя инструкциям госпитальера, объяснявшего, где проходят артерии, перерезала ему горло. Матиас подвесил на перила и это тело. Кровь двух мертвых юношей стекала на нижние этажи. Капли падали вниз, разлетались крошечными фонтанчиками, и вскоре вся лестница наполнилась влажным красным туманом.
        -Так они были студентами или актерами? - спросил иоаннит.
        -Говорили, что и то, и другое, - ответила Паскаль. - Может, врали. Мне все равно.
        -Можно поаплодировать последнему представлению.
        К двери подошла Флер:
        -Я слышала чьи-то шаги на крыше.
        Тангейзер прислушался. Девочка была права.
        На крыше, прямо над ними, находилось не меньше двух человек.
        -Они могут добраться до люка и лестницы, - заметил Матиас.
        -У люка засов с этой стороны, только он открыт. Папа отправил нас на крышу, но студенты поймали Паскаль на лестнице, и я сомневаюсь, что они закрыли люк, - сообщила Флер.
        Тангейзер подошел к окну и выглянул на улицу - как раз вовремя, чтобы увидеть ополченцев, всей толпой бросившихся к двери в дом.
        -Нам повезло, - сказал он. - Они попытаются взять дом штурмом.
        Глава 14
        Алис
        Они сидели за столом на кухне и пили чай из шиповника.
        Кухня находилась в передней части дома. Солнце уже поднялось довольно высоко, так что его лучи освещали двор и заглядывали в окна. Чай помогал справиться с усиливающейся жарой.
        Карла не могла оторвать взгляда от сидевшей напротив женщины.
        Алис была бесформенной, ширококостной, некогда пухлой, но теперь иссушенной жизненными невзгодами и возрастом. Кожа на ее подбородке и руках свисала морщинистыми складками. Лицо у этой дамы было широким, а щеки ее покрывали лиловые пятна. Полные губы цвета сырой печени открывали беззубые десны. Темно-рыжие волосы с седыми прядями были неаккуратно обрезаны чуть выше плеч. Глаза у Алис были светло-серыми и холодными, как зима, но в них графиня де Ла Пенотье увидела Гриманда. В старой женщине чувствовалась неимоверная усталость, через которую проглядывали горящие угли жизненной силы, некогда неукротимой. Но несмотря ни на что, Алис казалась огромной. Карла не могла определить ее возраст - наверняка не меньше шестидесяти, но может, все семьдесят или еще больше. Старая и больная, мать короля воров, тем не менее, словно не имела возраста.
        -Время - это волшебная сказка, любовь моя, - сказала Алис, словно прочитав мысли своей гостьи. - Тюрьма без стен. Они были очень умны, когда заставили нас в это поверить, в календари, даты - от Рождества Христова, чего уж там. Чтобы держать нас в повиновении, так? Но, как и все подобные выдумки, это всего лишь еще один удар бичом по нашим спинам. А теперь у них есть часы, и они могут заставить нас носить цепи.
        Карла не понимала, как себя вести. Она была в логове воров, с матерью человека, который убивал первого встречного без всяких угрызений совести…
        Алис засмеялась надтреснутым голосом, и будь этот смех не таким сердечным, его можно было бы принять за издевку.
        -Не смущайся, любовь моя, здесь это не принято, - сказала она итальянке. - Говори. Ты будешь кричать, прежде чем закончится день, а женщина, сидящая перед тобой, будет утирать тебе сопли, так что обойдемся без церемоний.
        -Я не могу выразить словами свою благодарность, мадам, за то, что вы согласились меня принять, - сказала наконец графиня.
        Алис небрежно махнула рукой. Ладонь у нее была красной и блестящей.
        Карла поняла, что эта старуха не просто устала, а очень больна, и ее сердце наполнилось состраданием. За всю свою жизнь итальянка не встречала женщины, перед которой испытывала бы благоговение, и лишь немногие заслужили ее уважение. Мать ее была слабой и покорной, она боялась мужа, церкви и осуждения знакомых. Она жила на коленях - во всех смыслах - и умерла, о многом сожалея. Мать предала Карлу почти в таких же обстоятельствах, как теперь, организовав похищение Орланду в то самое утро, когда он появился на свет. Она отняла у дочери радость материнства, и та так и не смогла простить ее.
        Графиня наклонилась к сундучку, но достать его ей мешал живот. Тогда она встала, отодвинула стул и присела на корточки. Внутри сундучка лежал флакон духов, завернутый в шелковый шарф цвета голубого неба. Итальянка взяла с собой этот шарф потому, что цветом он был похож на глаза Матиаса. Выпрямляясь, Карла почувствовала, что у нее снова начинаются схватки. Женщина положила сверток на стол, уперлась ладонями в колени и стала тяжело дышать, изо всех сил сдерживая крик. Она чувствовала на себе испытующий взгляд хозяйки дома. Старуха молчала, и Карла была ей благодарна. В прошлый раз повитуха обрушила на нее столько бесполезных советов, что пришлось приказать ей заткнуться. Боль между тем утихла.
        Карла выпрямилась и заставила себя улыбнуться. Алис ответила на ее улыбку.
        -Очередные схватки, которые прошли и больше не вернутся, - сказала она гостье.
        -Хотелось бы знать, сколько еще, - вздохнула та.
        -Лучше не знать, любовь моя. Их будет больше, чем ты можешь представить. Забывай каждую, пока не начнется следующая, и ты проплывешь сквозь них, как королевская лодка по реке из молока ослицы.
        -Иногда я боюсь, что у меня не хватит сил.
        -Во всей вселенной нет существа сильнее, чем рожающая женщина. В противном случае никого из нас не было бы на этом свете. Когда предстоит великое дело, у всех появляются силы, не беспокойся. А пока почему бы нам не наслаждаться жизнью, насколько это возможно?
        Вера Алис в их силы стала для Карлы настоящим бальзамом. С ее души словно свалилась огромная тяжесть. Однако такая сильная реакция на незнакомого человека удивила графиню и заставила ее задуматься, разумно ли это. Нет никаких оснований доверять - свою жизнь и жизнь своего ребенка - этой странной старухе. Никаких, за исключением инстинкта. И силы духа старой женщины. В последнем можно было не сомневаться - ведь Карла здесь, живая, в Кокейне. Она выстояла. Женщина напомнила себе, что в ее жизни уже были подобные ситуации - и тогда она тоже выстояла. И она отбросила сомнения. Ее самый главный враг - страх, в какую бы форму он ни рядился.
        Итальянка улыбнулась:
        -Чудесный план. Да. Почему бы нам не наслаждаться жизнью?
        Она взяла сверток и протянула его Алис.
        -Что это? - спросила старуха.
        -Для вас, мадам. Сувенир.
        Пожилая женщина вытерла руки о подол, взяла сверток и развернула его. Потом она прижала шарф к щеке - от нее не укрылось качество ткани. Внимательно рассмотрев флакон, она извлекла стеклянную пробку и провела ею под подбородком.
        -О Боже! - Алис коснулась пробкой кожи за каждым ухом. - Слишком шикарно для такой старухи! Меня примут за царицу Савскую.
        -Ерунда. У вас пахнет приятнее, чем в любом другом доме Парижа. Я впервые могу свободно вздохнуть. Пожалуйста, возьмите этот подарок.
        -Ерунда? Очень хорошо. Спасибо. Но шарф оставь себе.
        -Он тоже ваш.
        -Нет. Хорошего понемножку. Пригодится вытирать грудь, когда будешь кормить ребенка. Ты ведь для этого его брала?
        Карла кивнула, взяла шарф и накинула себе на шею.
        -Могла бы выбрать цвет потемнее для этого дела, и не такую дорогую ткань. Хотя здесь до этого никому нет дела, - усмехнулась Алис. - А теперь садись и говори все, что хотела.
        -Вы назвали время волшебной сказкой, но разве оно - не условие нашего смертного существования? - поинтересовалась графиня.
        -Нет. Мать Природа не замечает времени, хотя сами сферы падают, словно яблоки. Помяни мое слово, скоро они начнут падать.
        Карла пригубила чай из шиповника. Ей вспомнился Матиас и его мистические теории.
        -Мне нравятся подобные идеи, - сказала она. - Но времена года сменяют друг друга.
        -Да, сменяют. А звезды вращаются - как колесо, без остановки. Они не знают, что такое месяц или год, начало или конец. Есть только то, что придет следующим. Разве можно измерить временем сон? Или память? А объятие? У нас нет ответа на эти вопросы. Разве можно ответить, сколько длится жизнь человека? Не говоря уже о самой вечной Жизни.
        -В Библии говорится, что Бог создал мир за шесть дней.
        -А кто написал Библию? Глупцы. Зачем Богу нужны дни?
        Алис фыркнула, и Карла едва сдержала улыбку:
        -Сильный аргумент.
        -Тогда позволь старой язычнице привести еще один, посильнее: мы не творения Божьи. Нас создала Мать Природа, как листья на дереве и птиц в небе. Как создает и всегда создавала все живые существа. Они говорят, что женщина - ребро Адама? Но разве Бог создал свинью из ребра кабана? И позволено ли нам спросить, какую часть тела петуха Он использовал, чтобы сотворить курицу? - Старуха сделала неприличный жест кулаком. - Неудивительно, что Ему понадобилось шесть дней.
        Итальянка рассмеялась, и хозяйка последовала ее примеру, хлопая опухшими костяшками пальцев по скатерти.
        -Эта книга нашпиговала голову моего сына всякими кровавыми ужасами и преступлениями, хотя в этих делах его голове не нужна никакая помощь, - вздохнула она. - Нет, он не ученый муж - просто любит всякие сказки и странные идеи. Если говорить о времени, то Библия была написана вчера, а завтра - которое наступит очень скоро - все, кто верит в Библию, снова станут прахом, из которого они вышли, вместе со своими церквями и дворцами, со своим могуществом. А теперь пусть эти содомиты придут и сожгут меня.
        Обе женщины снова рассмеялись.
        -А поскольку я никак не могу опровергнуть ваши слова, им придется сжечь нас обеих, - заметила Карла.
        Она сцепила пальцы рук, когда у нее в животе опять что-то напряглось, но пока это были не схватки.
        -Воля твоя, - сказала Алис. - Старуха скучает по хорошей компании. Но все, что она говорит, твое. Можешь брать, а можешь отказаться - как пожелаешь.
        -Беру с удовольствием. И мне тоже недостает хорошей компании.
        -Не думаю. - Хозяйка вскинула голову и прищурилась. - Кто твой ангел?
        -Мой ангел Ампаро.
        Карла ответила не задумываясь, полностью не осознавая смысла этих слов.
        -Ее свет сияет прямо у тебя за спиной, - заявила Алис. - Она бледная, как заря. И такая же бесстрашная.
        -Да, это Ампаро.
        Итальянка почувствовала, что к глазам подступают слезы, и моргнула. Она оглянулась, но ничего не увидела. Разум отказывался верить странной собеседнице - зато желало верить сердце. Карла вновь повернулась к старухе, и Алис увидела, что она поверила ей.
        -Тебе повезло иметь такого защитника, особенно для этой работы, - продолжила хозяйка дома.
        -Она была моей лучшей подругой. Она…
        -Ампаро все знает. Ты тоже. А старухе не обязательно. Просто нам обеим полезно помнить, что она здесь.
        -Спасибо, что показали мне ее. Да, это хорошо, очень хорошо.
        Алис поерзала на стуле, устраиваясь удобнее, и сцепила пальцы рук.
        -Давай немного помолчим, чтобы Ампаро знала, что мы рады ее присутствию, - предложила она своей гостье.
        Карла закрыла глаза и позволила духу Ампаро войти в ее сердце. Она вспоминала счастливые дни, проведенные вместе с подругой. Такие разные, что даже трудно себе представить, они вместе создавали музыку. Как выразился Матиас, странные пути соединили их с Ампаро, а также их обеих с ним… И не менее странные пути привели ее за этот стол. В обычных обстоятельствах итальянка спрашивала бы себя, что здесь происходит, и сама формулировка этих вопросов исключала бы самые важные ответы. Но теперь Карла чувствовала себя дома, сама не зная почему. Она нигде не находила покоя - ни в мрачном мавзолее, который воздвигли для нее родители, ни в доме, где она прожила двадцать лет. Это чувство приходило к ней лишь ненадолго: когда она уносилась в бесконечный мир музыки и когда скакала верхом. А еще среди страданий и хаоса в госпитале Мальты. В объятиях Матиаса. И как ни странно, здесь, в этой убогой халупе.
        Печаль острой иглой пронзила ее сердце. По щекам потекли слезы.
        -Простите, мадам, - всхлипнула графиня.
        -Не сдерживай слез, любовь моя.
        -Я совсем растерялась.
        Алис протянула руку через стол, и Карла сжала ее.
        -Матиас пропал, Орланду пропал, - пробормотала итальянка. - Дети, которых я целовала на ночь, убиты, а я слушала их предсмертные крики. И ничего не делала. Повсюду безумие, жестокость, убийства, жадность…
        -Только не здесь, любовь моя, не здесь.
        Карла не удержалась и посмотрела на открытую дверь, за которой было видно происходящее во дворе.
        -Оставь их, пусть развлекаются.
        -Они развлекаются с трофеями, вырезанными из человеческой кожи.
        -Когда-нибудь и голова моего сына украсит городские стены.
        -Злом зла не поправишь.
        -Женщина этого и не говорит. Она лишь указывает - в полном согласии с твоими словами, - что варварство и низость всего лишь грани мира людей.
        -Но почему так? Разве мы все не сыты этим по горло?
        -Забудь о политике, любовь моя. Не ищи ответы там, где их нет.
        -Значит, мы беспомощны?
        -Вовсе нет. Мы не можем остановить творимое зло и тем более отомстить. Люди слишком заняты тем, что происходит с ними. В головах и пиках недостатка никогда не будет. Но это они беспомощны. Это они продали свои души идолам, которых сами же придумали. Только нам не обязательно заражаться их безумием и злобой. Мы можем пригласить сюда их ужасы, а можем и не делать этого. Мы можем жить так, как предназначено Матерью Природой, прямо здесь и сейчас, причем неважно где, потому что мы существуем и настоящее - это мы: ты, и твой ребенок, и Ампаро, и то, что осталось от меня, старой чертовки.
        -Мои туфли наполнены кровью, по которой они ступали. Это не так легко забыть.
        -Простая женщина не просит тебя забыть, и не говорит, что это было легко. Но мы можем обращать внимание только на то, что делает нас больше, а не меньше.
        -Но именно ваш сын… - начала было Карла, но прикусила язык.
        -Мой сын бессчетное число раз разбивал мое старое сердце. Так поступают все сыновья, а матерям остается лишь прощать. Они мужчины. Они чудовища, даже те, кого считают - и особенно те, кто сам себя считает, - венцом Творения. Но мы не можем устоять перед ними, как невозможно выйти под дождь, не намокнув. Они боятся жизни, даже если не испытывают страха перед смертью, потому что нутром чуют, что не в состоянии подчинить ее, как бы ни пытались. Поэтому они сочиняют свои чудесные сказки - за этот талант следует отдать им должное - и говорят: «Таким и должен быть мир». Они хотят властвовать над миром «каким он должен быть», вместо того чтобы жить в том, каков он есть. И поэтому мужчины всегда воюют, друг с другом, сами с собой и с самой Жизнью. Свою проклятую выдумку они называют «цивилизацией». Париж ее центр, говорят нам, и это лучшее доказательство, чем все те, что может предложить тебе старая ведьма.
        -У меня тоже есть сын.
        Алис ничего не ответила. Невидящий взгляд графини уперся в стол. Орланду, абсолютно невинный, не способный что-либо выбрать, разбил ее сердце, еще не зная о том, что оно у нее есть. А потом еще раз, когда оставил ее и уехал в Париж. И когда уговорил Матиаса научить его владеть ножом, и…
        -Я вынашиваю еще одного сына, - добавила роженица.
        -Шансы всегда равны. Посмотрим. А тебе это очень важно?
        -Конечно, нет. Совсем не важно. Мальчик или девочка - это мой ребенок.
        -А для некоторых важно. Женщины тоже увлекаются волшебными сказками.
        Алис сжала пальцы Карлы, затем убрала руку, и итальянку затопило чувство утраты. Ее новая знакомая уперлась ладонями в стол и наклонилась вперед, собираясь встать.
        -Вода в котелке еще горячая. Мы в мгновение ока смоем кровь, - сказала она.
        -Нет, нет, мадам! Пожалуйста, сидите. Я уже ходила по крови, и мне все равно. Вы правы, я знаю, что вы правы. Честное слово. Пожалуйста, дайте мне руку.
        Карла взяла руку Алис и заглянула в долгую, холодную зиму ее глаз:
        -Вы имеете так мало, а даете так много.
        -Спасибо, но больше не стоит об этом говорить. Мы не держим прилавок на рынке, хотя могли бы. Дом набит всяким хламом.
        -Я не хотела вас обидеть. Я имела в виду…
        -Мы знаем, что ты хотела сказать, любовь моя, и не обижаемся. - Старуха повела плечом, словно прогоняя боль. - А что касается твоего «иметь», то у тебя самой ничего нет - даже меньше, чем ничего. Могу сказать наверняка, что тех вещей, с которыми ты рассталась, здесь нет, и возможно, уже никогда не будет. Стоит ли на них надеяться?
        -А я и не надеюсь. В противном случае я вряд ли бы выжила и оказалась тут.
        -Хорошо сказано, девочка. Человеку не нужно то, что нельзя унести с собой. Вот мое правило.
        Карла улыбнулась и почувствовала, как стянули кожу щек высохшие полоски слез. Она вспомнила, каким оборванцем был Орланду, когда она впервые его увидела. Вспомнила Матиаса, смотревшего с палубы уходящей в ночь галеры, как горит то, чему он посвятил жизнь. Вспомнила себя саму - не в конкретный момент или в определенном месте, потому что таких моментов и мест можно вспомнить много, а в состоянии, когда у нее не было ничего, кроме сокровищ, хранившихся в сердце. В точности как теперь.
        -Значит, ты не услышала ничего нового. - Алис тоже улыбнулась. - Может, ты сама немножко ведьма?
        -Может.
        -Отлично. Отлично. Тогда мы поговорим без обиняков.
        Графиня вернулась к своим воспоминаниям и нашла ошибку:
        -Я не могу унести с собой лошадь, но без этих животных я была бы почти нищей. Хотя никто не может похвастаться, что владеет лошадью. В лучшем случае человек использует ее.
        -Это удовольствие, которое старуха никогда не испытывала, но она рада, что тебе это дано. И вот еще что: в том, что касается «отдавать», мы равны. И Алис верит, что так будет и дальше.
        -Вы мне льстите. - Карла увидела, как одна бровь ее собеседницы поползла вверх. - Да. Согласна. Мы встретились, как равные, и останемся равными. - Бровь опустилась на место. - Можно задать один необычный вопрос?
        -Твои вопросы мне нравятся.
        -Вы называете меня «любовь моя».
        -Тебе это подходит. Но если не нравится, буду называть так, как захочешь.
        -Нет, нет, это чудесно.
        Карла вновь обнаружила, что улыбается, а улыбка Алис стала грустной.
        -Вот и ответ на твой необычный вопрос, - сказала она.
        -А второй можно? Если я не ошибаюсь, вы ни разу не произнесли слово «я».
        -Не ошибаешься. Женщина не хочет обманывать себя, думая, что является центром чего-то важного, иллюзии, которая возникает, когда говоришь «я». Эту иллюзию она видит везде, и эта иллюзия первая из тех сказок, от которых наши туфли наполняются кровью. Так женщина лучше понимает свое положение - она всего лишь нить, а не ткань.
        Карла поняла. Разум ее замер в оцепенении, но душа сразу же впитала слова старой женщины. В это мгновение не было никакого «я», только «мы».
        -И еще она должна заметить, - прибавила Алис, - что ложная скромность тут ни при чем.
        -Понимаю, - сказала Карла. - В таком случае, это красная нить.
        Старуха приняла этот утонченный комплимент легким наклоном головы.
        -Кроме того, - сказала она, - у меня тоже есть ангелы.
        Итальянка смотрела на ее сгорбленную, бесформенную фигуру, такую некрасивую, но исполненную благородства.
        -Жаль, что я их не вижу, - сказала она. - Должно быть, они ослепительны.
        -Не лучше твоих или чьих-то еще. Раскрой глаза, и ты их увидишь.
        -Можно я буду называть вас «Алис»?
        -Черт возьми, это гораздо лучше, чем «мадам».
        Почувствовав, что опять начинаются схватки, Карла встала и оперлась руками на стол. Теперь она не сдерживала стоны, и от этого ей было легче. Спазмы внутри живота утихли, но боль в пояснице стала такой сильной, что роженица забеспокоилась, не поврежден ли у нее позвоночник. Она изо всех сил оперлась на ладони, но это не помогало.
        Хозяйка дома с трудом поднялась. Несмотря на все самообладание, старухе не удалось скрыть, чего стоило ей это усилие.
        Карла вскинула голову и выпрямилась, стараясь не показывать, как ей больно. Алис, шаркая, обогнула стол. Ее гостья увидела распухшие лодыжки, которые нависали над краями домашних туфель. Пожилая женщина энергично потерла ладони и зашла ей за спину.
        -Неудивительно, что тебе больно, - проворчала она. - Опусти плечи, расставь ноги пошире и разведи колени. Ты не на приеме у королевы.
        Графиня послушалась, и ей стало немного легче.
        -Теперь посмотрим, не помогут ли нам немного ангелы, - вздохнула Алис.
        Карла не почувствовала ее прикосновений и была уверена, что старуха до нее не дотрагивалась, но волна тепла разливалась по ее животу. Через несколько секунд боль исчезла и осталось лишь легкое напряжение.
        -Как вы это сделали? - изумилась роженица.
        -Мы все способны исцелять руками, нужно только знать как.
        Алис похромала к буфету, припадая на одну ногу, достала одну глубокую миску и две миски поменьше, две ложки - все из дерева - и нож. Потом она поставила посуду на стол.
        -Давайте помогу, - предложила итальянка.
        -Не суетись. Все уже готово.
        Алис вернулась к буфету, взяла большой глиняный кувшин и тоже принесла к столу. На ее стуле лежала потертая светло-зеленая подушка. Поправив подушку, старуха с явным облегчением села. Темно-красные пятна на ее щеках стали ярче. Она тяжело дышала, опираясь на покрасневшие локти, и не сразу пришла в себя. Карла забеспокоилась. Ей не хотелось, чтобы эта женщина перенапряглась, принимая у нее роды. Может, позвать кого-то на помощь? Старуха заметила выражение лица гостьи.
        -Тебе же сказали: не суетись. - Алис откашлялась в кулак и, скривившись, сглотнула. - А теперь открывай кувшин и принимайся за дело.
        Глиняный кувшин был покрыт смолой и запечатан крышкой из плетеных ивовых прутьев, пропитанных воском. Его до краев наполнял жидкий мед с половинками груш. Карла набрала две маленькие миски.
        -Пахнет вкусно, но не только грушами и медом, - заметила она.
        -Там еще есть дольки айвы, если набирать со дна. Выбери, что тебе больше нравится. И не жалей меда, лей, сколько душа пожелает. Нам нужно прикончить этот кувшин раньше, чем вернется мой сын. Просто чудо, что он еще сохранился.
        -А куда пошел Гриманд?
        -Старая женщина научилась не задавать вопросов.
        -Он вернется? - Графиня чувствовала себя здесь в безопасности, но с Инфантом ей было бы еще спокойнее.
        -Эта большая миска для тебя, - сказала Алис. - На случай, если захочешь опорожниться.
        -Из меня по-прежнему течет.
        -Этот пол видел кое-что похуже. Скажешь нам, если выделения станут кровянистыми или зелеными.
        -Можно я буду есть стоя? Мне так удобнее.
        -Пожалуйста. Это поможет ребенку.
        -Правда? То есть я стану на голову, если вы скажете, но в прошлые разы повитухи советовали мне весь день не вставать с постели.
        Алис отреагировала на эти слова недовольным молчанием и выпяченной губой.
        -Скажи спасибо, что до тебя не добрались хирурги, хоть у них и чесались руки, - проворчала она потом. - Могильщики и священники поживились бы тогда за твой счет.
        Старуха схватила одну из маленьких мисок, и они принялись за еду. Карла нахваливала угощение, а хозяйка причмокивала, вздыхала и облизывала губы. Итальянка вдруг почувствовала прилив нежности к старой женщине, такой глубокой нежности, что она даже растерялась, и слезы вновь потекли у нее по щекам. Алис подвинула опустевшую миску к кувшину, и Карла снова наполнила посуду, не жалея меда. Слеза упала прямо в миску, и графиня извинилась. Потом она поставила кувшин и отхлебнула чаю.
        -Наша Мать любит слезы всех своих детей. Они напоминают ей, что мы достойны цены, которую она за нас заплатила, - сказала мать Гриманда. - Особенно слезы счастья. Давай подогреем чай.
        -Не нужно. Мед хорошо запивать холодным.
        Карла снова глотнула чаю и взяла себя в руки. Что-то она сегодня расчувствовалась.
        «Сыграй для нее», - услышала она вдруг шепот Ампаро.
        Этот голос звучал так отчетливо, что итальянка оглянулась. Она не увидела ни света, ни сияния и была разочарована, но затем ее взгляд упал на футляр виолы, валявшийся среди всякого хлама.
        -Что она сказала? - спросила Алис.
        -Попросила сыграть для вас.
        -Скрипка твоя? Это не добыча? Только ее нам не хватало!
        -Гриманд ничего у меня не взял. Я не понимаю почему. Он так… - Карла умолкла, не зная, как продолжить фразу.
        -Мой сын безумен, кровожаден и прекрасен, - вздохнула старуха. - У него свои дела, у тебя свои, и женщина не будет совать в них свой нос. Но его власть заканчивается за этим порогом. Так что если он тебя беспокоит, дай нам знать.
        -Я не пленница - по крайней мере, у меня сложилось такое впечатление.
        -Ладно, оставим это. Ты можешь играть?
        -Да. Пока не начались схватки.
        -Нельзя отказывать ангелу, любовь моя. И остальные тоже с удовольствием послушают.
        Взяв футляр с виолой, Карла почувствовала приближение схваток и обрадовалась - следующая пауза даст ей возможность сыграть. Опершись на футляр, она некоторое время сражалась с болью. На этот раз схватки были сильнее, и от боли перед ее зажмуренными глазами заплясали огненные точки, однако сил они отняли меньше, чем тогда, во дворе, когда она едва не лишилась чувств. Женщина поняла, до какой степени была испугана, несмотря на показную храбрость. Она потянулась, развязала шнурки футляра, достала виолу и села на краешек стула.
        Живот по-прежнему мешал ей, а когда она развела ноги, ребенок опустился в такое положение, что играть было невозможно. Тогда Карла приподняла виолу, сдвинула колени, прислонила инструмент к внешней стороне левого бедра и повернулась к нему. Поза была не самая лучшая, но приемлемая.
        -Ампаро была из Испании. Она позаимствовала эту Follia[24 - Безумие, безрассудство (ит.).] из танцев погонщиков быков, среди которых выросла, - рассказала итальянка. - Это не пьеса в обычном понимании, у нее нет определенной формы или темы, хотя она исполняется в тональности ре-минор. Мы никогда не знали заранее, куда она нас заведет. Каждый раз она звучала по-разному.
        Карла вдруг застеснялась, что случалось редко. Она играла для принцев и бродяг, но такой аудитории у нее еще не было. Роженица повернула голову и посмотрела на Алис. Старуха кивнула. Карла черпала мужество от ангела у себя за спиной.
        -Ампаро говорила, что нужно играть так, словно пытаешься поймать ветер, - добавила она.
        Виола да гамба была такой же неотъемлемой частью Карлы, как и ее пальцы, перебиравшие струны. Тем не менее во время арпеджио, спускавшегося от сопрано к басу, - она проделывала это десять тысяч раз, а может, и больше - у нее перехватило дыхание от мощного, бездонного звука, заполнившего комнату.
        Она услышала вздох Ампаро, а потом бормотание хозяйки дома.
        Виола говорила за Карлу, балансируя на грани жизни и смерти. Инструмент был близок ее душе, как любое живое существо. Графиня знала, что он живой, как знала собственное имя. В периоды одиночества, и не только - в минуты любви или смятения, горя или радости, отчаяния или стыда - он будил и укреплял все лучшее, настоящее, что было у нее в душе. Прежде чем затих первый аккорд, скрипачка окунулась в музыку, стремительно понеслась по тонкой грани в погоне за ветром.
        Ноты возникали неизвестно откуда и плыли вместе с ней. Они проходили сквозь нее, похожие на морские приливы, на облетающие цветы, на град, на испуганных голубей, на раскаты грома. Итальянка плакала. Улыбалась. Растворялась в музыке. Она не знала, кто она. И это незнание связало ее с тем, чего она не могла даже представить. Дерево, кожа, струны, ребенок, айва, старая женщина напротив… Схватки. От боли Карла наклонилась вперед, к инструменту, смычок в ее руке двигался все быстрее, яростнее, уже не гоняясь за ветром, а оседлав его. Она вскинула голову и закричала, словно в экстазе. Follia кричала вместе с ней, и грань между жизнью и смертью стерлась - жизнь и смерь слились, признавая свое единство.
        У Follia не было конца, как у самой природы.
        Музыка смолкла, но скрипачка этого даже не заметила.
        -Как ты, любовь моя?
        Почувствовав руку хозяйки на своем плече, Карла открыла глаза. Она обнаружила, что склонилась к коленям, одной рукой обнимая живот, а другой виолу да гамба. Выпрямившись, она посмотрела на Алис. Лицо старухи осунулось.
        -Простите, Алис. Со мной все в порядке. Извините, если напугала вас, - забормотала итальянка.
        -Помолчи. - Пожилая женщина говорила шепотом. - Не спугни ее.
        Она имела в виду Follia и была права. Музыка все еще была здесь, словно аромат благовоний.
        Алис взяла виолу. Потом она попыталась нагнуться и поднять с пола смычок, но не смогла. Карла взяла смычок, и обе женщины встали. Их лица разделяло всего несколько дюймов. Никогда еще они не чувствовали такой близости. Состояние графини отгораживало ее от остального мира, замыкало на себя и на потребность дать жизнь ребенку. Она понимала это и теперь видела, насколько хрупка стоящая перед ней хозяйка дома. Раньше она видела признаки этого, но не осознавала до конца, насколько Алис немощна. Да и дух старухи был настолько силен, что скрывал ее дряхлость. Но Карла также понимала, что никогда бы не увидела слабости Алис, если бы та этого не захотела.
        Итальянка обняла ее. Прижалась к ней животом.
        Алис прильнула щекой к груди своей гостьи. Голос ее почти дрожал:
        -Всю свою жизнь я мечтала услышать Песнь Земли.
        Карла погладила ее по волосам. Они были тонкими и сухими. Графиня молчала. Старуха подняла голову и в первый раз прижала ладонь к ее животу. Прикосновение было очень нежным, но роженица почувствовала, как ее тело раскрывает свои тайны. Алис кивнула: похоже, силы ее восстановились. Она отстранилась и протянула Карле виолу:
        -Он уже в пути. Или она.
        С этими словами хозяйка похромала к столу, снова излучая величие.
        Укладывая виолу и смычок, итальянка вдруг поняла, что Алис сказала «я». Закрыв футляр и повернувшись, Карла увидела, что старуха достает с полки тонкую колоду карт. Она перебрала их, взяла одну и выложила на стол рубашкой вверх, после чего, подумав немного, закрыла глаза и молча разложила на столе остальные карты, тоже рубашкой вверх, и перемешала их, раскачиваясь взад-вперед всем телом в такт с круговым движением рук. Потом пожилая женщина остановилась, открыла глаза, собрала карты, левой рукой сняла часть колоды сверху и отложила в сторону. Из оставшейся части она вытащила одну карту, открыла ее и положила левее и ниже той, которую выбрала с самого начала. Картинка на этой карте, наверное, была ей знакома, однако Алис всматривалась в нее, словно в трансе. Потом она открыла еще одну карту, положила справа от второй, внимательно изучила ее и открыла следующую, третью в ряду. После этого старуха отложила колоду, оперлась ладонями о стол, наклонилась вперед и надолго застыла над раскладом.
        Лицо ее оставалось бесстрастным.
        Карла не хотела вмешиваться и просто ждала. Снова начались схватки. Задохнувшись, она уперлась руками в колени. Боль была сильной, но больше не пугала женщину. Сила теперь была на ее стороне. Роды перестали быть чем-то таким, что происходит только с ней, и она больше не чувствовала себя стиснутой безжалостными пальцами Природы - теперь это было дело, которое они делали вместе. Схватки утихли.
        Алис опустилась на стул и знаком подозвала к себе гостью.
        Та посмотрела на четыре карты. Это были таро, итальянские, причем несколько карт были взяты из других колод. Две представляли собой гравюры на дереве, раскрашенные вручную, и были обозначены цифрами XII и I, еще две были нарисованы красками, с большим искусством, разными художниками. А у двух последних имелись имена, а не цифры, и сами эти карты были чуть больше остальных. Карла знала, что это гадальные карты, но сама никогда не пользовалась ими. Она видела такие у предсказателей - на улицах Неаполя, на рынке и на марсельской пристани. Будучи убежденной католичкой, она - в отличие от Матиаса - никогда не обращалась к предсказателям. Карты, выложенные на столе, заставили ее вздрогнуть.
        -Ты умеешь читать карты? - спросила Алис.
        -Нет.
        -Но ты их чувствуешь.
        -Церковь запрещает ворожбу в любых формах.
        -За что мы должны быть ей благодарны, а иначе они обратили бы это во зло, как и все, что они крадут. Если тебе неприятно, скажи.
        -Я вам верю.
        -Ты должна постараться, чтобы не закрыть дверь к знанию, которое дают карты.
        -Но я ничего не знаю о картах. Даже названий.
        -Ворожба тоже стремится поймать ветер, тот, который дует в твоей душе. Твоя Follia раскрыла душу старой язычницы, хотя та и не знает, есть ли у нее душа. Момент самый подходящий. И, вне всяких сомнений, для тебя тоже.
        -Я не уверена, что хочу знать будущее.
        -Никто не может знать будущее, по крайней мере, в твоем понимании. Даже Бог.
        -Но ведь Бог по определению всеведущ…
        -Лишь по определению тех, кто назначил себя его представителями, чтобы внушить трепет всем остальным. Как ты думаешь, если бы Бог знал, что мы собираемся делать, неужели у Него не хватило бы порядочности нас остановить?
        -Бог даровал нам свободу воли…
        -Не знаю, даровал ли Он нам свободу воли или нет - а старая женщина в это не верит, ведь судя по всему, что рассказывают о Нем умники, Ему противна сама мысль о свободе, - но мы ею обладаем, и это главное. Так всегда было и всегда будет: будущее соткано из бесчисленных тонких нитей, и это задумано Матерью Природой. Каждым нашим вздохом мы прядем ту или иную нить, по большей части не сознавая, какую и почему, потому что нам все равно. Ворожба приближает нас к этому знанию, а значит, к божественному, которое есть часть Творения - то есть создания всего, что есть и будет, пляски самой Жизни.
        -И она пляшет внутри меня, прямо сейчас.
        Алис улыбнулась, словно гордясь своей подопечной:
        -Да, любовь моя. И на свете нет танца прекраснее.
        -Пожалуйста, продолжайте. Что мне нужно делать?
        -Если твоя душа раскрылась сама себе, а значит, и тебе тоже, всему, что ты есть, и всему, что тебя окружает, тогда возникает вопрос: как собрать частицу этих знаний, которые помогут тебе сознательно соткать одну или две нити, а не блуждать в потемках? Обычному разуму или воле почти невозможно все это объять и выбрать нужную нить, основу или узел, и поэтому неудивительно, что мы все пребываем в смятении.
        -Да. Понимаю. Но если уж речь идет о блуждании в потемках, разве выбор карт определяется не слепым случаем?
        -Не таким уж слепым, хотя ты правильно угадала ответ: мы приглашаем случай занять положенное ему место во всем, что с нами происходит. Случай не только охватывает все мыслимые знания, он по сути своей противоположен воле смертных - потому что не обращает на нее никакого внимания, как бы нам того ни хотелось. То есть шанс не пребывает в смятении от неизвестности, потому что смятение - это его суть. Смятение - это лишь лицо, которое предстает перед волей смертных.
        Алис сделала глоток холодного чая, давая Карле время обдумать ее слова.
        Итальянка тоже отпила из своей чашки и кивнула собеседнице, показывая, что можно продолжать.
        -Раз уж все вещи связаны между собой - разве может быть иначе? - то эти карты, или их образы, помогают встретиться знаниям и пребывающей в смятении душе, а выбирает эти знания могущественный случай, - снова заговорила старуха. - Из этой встречи и рождается ворожба, и она не совсем слепа, поскольку мы направляем ее взгляд - хоть и через закопченное стекло. Среди всего, что мы знаем - и что своей необъятностью приводит нас в смятение, - наше внимание направляется к тому, что нам необходимо.
        Эти слова, противоречившие ее представлениям о мире, напомнили Карле несколько зимних вечеров, проведенных у горящего очага на кухне вместе с Матиасом и несколькими бутылками вина, а до него - вместе с Ампаро. Но ответить она не успела из-за очередных схваток. Роженица навалилась на стол и застонала, пытаясь не терять нить рассуждений. Алис накрыла рукой ее ладонь и смотрела на нее внимательно, но спокойно. Ее невозмутимость радовала. Предыдущие роды у Карлы были настоящим карнавалом тревоги и страха, причем по большей части не ее, а других людей.
        Открытые карты лежали на столе в нескольких дюймах от ее лица. Три штуки, выбранные случаем. Сначала Повешенный, причем эта карта была перевернута. На второй, тоже перевернутой, была изображена фигура в красной одежде - Карла не знала, кто это. На третьей был нарисован нищий, без обуви, в разноцветных лохмотьях. В его золотистые волосы были вплетены перья и цветы, а на плече он держал посох, словно не знал, что с ним делать и зачем он нужен. Нищий был молод, и в его черных глазах застыла жалость, как будто его преследовали воспоминания о том, что этот человек видел на долгом пути. Он стоял один, спиной к краю какой-то темно-синей массы - океана, реки или пропасти, - словно он заблудился и ему больше некуда было идти.
        Первые две карты представляли собой гравюры на дереве. Карту с нищим нарисовал искусный художник - как и четвертую, которую Алис выбрала с самого начала и поместила над остальными. Итальянка не решалась смотреть на нее: ей очень хотелось это сделать, но она не могла заставить себя поднять глаза.
        Теперь ей все же пришлось посмотреть на эту карту. На ней была изображена Смерть - скелет, прикрытый желтой, как цветки крокуса, роскошной мантией, сидел верхом на взвившемся на дыбы черном коне. Вокруг оскаленного черепа, прямо над глазницами, была повязана длинная белая лента, которая развевалась за спиной Смерти, словно шлейф знатной дамы. Над головой Смерть держала громадную черную косу с украшенной золотом рукояткой. Карла никогда не видела такого странного изображения Смерти, яркого и даже веселого. Ее конь с оскаленными зубами, алым языком и демоническим взглядом был под стать всаднику. Он галопом несся к левому краю карты. Под его копытами - на поле из ромашек - лежали затоптанные трупы короля, епископа, а также двух кардиналов, располагавшихся по обе стороны от мертвого Папы, возможно, самого Петра, если судить по гвоздю в его правой ладони.
        Действительно хороший художник, подумала Карла, когда схватки утихли и боль отступила.
        -Если эти рассуждения тебя утомляют, старуха замолчит, - услышала она голос Алис. - Все уже прочитано.
        -Эти рассуждения не только прогоняют усталость, но и вызывают восхищение. Но позвольте спросить: если будущее неизвестно, о чем тогда говорят карты? - поинтересовалась графиня.
        -Неважно, что произойдет, - что бы ни произошло, это сама Жизнь, и она пляшет только под свою музыку. Главное то, какое участие мы принимаем в происходящем, и именно это определяет то или иное будущее. Если мы прислушаемся к тому, кем мы были и кто мы есть теперь, наша душа сможет показать нам, кем мы можем стать, и так мы лучше приготовимся к тому, какими станем - или не станем - в будущем.
        Карла снова посмотрела на карту с изображением нищего.
        -Где вы всему этому научились? - спросила она.
        -Женщина не столько училась этому, сколько училась понимать, что она это знает. Конечно, мудрые люди придумывают свои правила, и эти умники, конечно, сказали бы, что она ничего не понимает. Но никто и не обязан ее слушать.
        -А как называются эти карты?
        Алис назвала все по очереди:
        -Предатель. Фокусник. Безумец.
        -Почему же вы выбрали Смерть?
        -Карта, выбранная намеренно, должна представлять того, кто спрашивает, и его вопрос. Она определяет все и видит, что находится дальше. Не расстраивайся. Мой вопрос не связан ни с тобой, ни с твоим ребенком.
        -Но, похоже, эти карты рассказывают довольно мрачную историю. Что они означают?
        -Каждая карта всегда говорит о чем-то новом, потому что ее цель - извлечь невидимые образы, прячущиеся в душе того, кто спрашивает, и скрывающиеся в сфере вопроса, чтобы чтец мог поймать их. Как охотничий пес, вспугивающий птиц. И ты права, в каком-то смысле это мрачные дела.
        Гадалка ткнула пальцем в три карты, слева направо:
        -Старая женщина видит эти картинки насквозь, вдоль и попрек, знает их, как ты знаешь свою скрипку. Но самое простое, самое первое - это увидеть прошлое, настоящее и будущее. Что было? Что есть? Что будет?
        Алис взяла карту «Повешенный» и поставила ее вертикально. Мужчина в зеленых панталонах был подвешен за левую лодыжку на грубо сколоченной перекладине, укрепленной на двух столбах. Руки у него были связаны за спиной, а из карманов сыпались золотые монеты. Однако лицо его выражало странное безразличие к собственной судьбе. Казалось, он вот-вот улыбнется.
        Старуха заговорила, и в ее голосе звучала горечь:
        -Пеликан кормит птенцов собственной кровью. Червяк поедает свой хвост. Голова Предателя качается над бурными водами, в которые погружается его разум, но он этого не знает, потому что отверг разумный совет и лишился разума. Он не любил свою жизнь и никогда не полюбит, даже на пороге смерти. Он предал самого себя, и хотя он отказался от ложного пути, искупил свои грехи и перерезал связывавшие его путы ножом жертвенности, он все равно утонет. Он не видит своих тайных врагов и никогда не потратит их денег.
        Алис положила карту на место, перевернув ее. Потом она взяла Фокусника, который был одет во все красное. Он стоял у столика - такими пользуются уличные мошенники, - на котором были разложены орудия его ремесла: кости, нож, горошина и три раковины, деньги, чаша с вином. В руке он держал тонкую палочку или свисток для привлечения публики. Старуха и здесь изложила собственную версию изображенного:
        -Сокол пронзен стрелой. Волчица, оскалившись, грызет собственную лапу. Вой собак. Дикий бык. Обман. Ловкость рук. Честолюбие. Гноящиеся раны. Вероломство радуется злу и проявляет свою силу через деяния злобного бога. Но даже среди заговорщиков царит страх, потому что чаша отравлена и пленники выпьют ее до дна.
        Гадалка взяла карту, помахала ею и вернула на место.
        -Это враг, которого не видит Предатель и которого еще никто не может видеть, - объяснила она.
        -Значит, карта способна указывать на кого-то конкретного, на реального человека?
        -Конечно, причем обычно на нескольких. Карты отражают поиски вопрошающего, и в спектакле может участвовать много актеров. В данном случае они не имеют отношения к тебе, но ты права: пьеса замешена на интригах, алчности и лжи. Хотя еще не все потеряно, потому что за бедствиями и страхом стоит сумасшедший.
        Алис взяла карту Безумца и посмотрела на рисунок с выражением, похожим на нежность:
        -Слушайте, слушайте: лают собаки, нищий приходит в город. Брюхо его пусто, как и тарелка, а карманов у него нет. Его наказывают не за те ошибки, которые он совершил, а за те, которых не он делал: Безумец не хотел власти над братьями и сестрами, не жаждал покорить Мать Природу. Море отдано крокодилу, а лепестки и шипы - розе. Его путь лежал от тьмы к свету, и он должен вернуться во тьму. Он прошел по всем дорогам, по которым стоит ходить, познал все, что стоит познать, и теперь наконец понял, что ничего не знает. Бездна разверзлась под его ногами, только он ее не видит - и упадет в нее. Эта бездна глубже, чем может представить человек, но у нее есть дно. Ее утроба набита камнями рухнувших империй и обелисков, некогда вздымавшихся высоко в небо. Безумец начал с небытия и теперь стоит перед небытием, но мы должны спросить: его путешествие окончено? Или только начинается?
        Алис протянула карту своей гостье:
        -Ты знаешь это? Знает ли старая женщина? А он?
        Карла смотрела на заблудившегося, растерянного, отверженного человека, чья жалость распространялась на всех, кроме него самого. Ее переполняли чувства, названий которых она не знала. Женщина всхлипнула.
        -Ампаро, - прошептала она.
        -Да, любовь моя.
        -Мой ребенок.
        -Да, любовь моя.
        Итальянка раскрыла свое сердце, и старуха взяла ее за руки. Карла испугалась, что ее печаль бесконечна и непобедима, но тут снова начались схватки, и она была даже благодарна нарастающей боли. По силе и продолжительности эти схватки превзошли все предыдущие. Но вскоре боль утихла, и роженица, надув щеки, посмотрела на Алис, которая подмигнула ей. Карла улыбнулась печальной улыбкой. Она удивлялась, почему не села или не легла на спину. Бедренные кости пульсировали болью, но женщина продолжала стоять.
        -Кажется, некоторые называют Безумца Дураком? - вспомнила она.
        -Разве он похож на Дурака? Ты права, именно так его теперь и называют - многие, даже большинство. Но разве может шут в колпаке с бубенчиками, развлекающий королей, этот раб, ежедневная пища которого - грязь, знать то, что знает Безумец? У сумасшедшего нет хозяина. Дурак ползает у ног повелителя, а в награду получает объедки со стола и ест их вместе с собаками. Разве может такой, как он, показать нам, как пройти через хаос и порок и остаться чистым?
        Алис усмехнулась - этого изгиба лиловых губ так ждала Карла. Потом старая гадалка вздохнула и пожала плечами. Ее гнев уступил место смирению и жалости.
        -Безумца лишат всего, чем он владеет, всего самого ценного, но не для него, а для нас - Небытия, - продолжила она объяснять. - У него отнимут даже его лохмотья, забудут и проклянут, а его истину нам заменят колокола. Много колоколов. Но колокола приятны, а долгая дорога - нет. Так они поступили с Иисусом, с Матерью Природой и многими другими. В конце они все поймут. Но вопрос был честным.
        -И что это за вопрос, ответить на который должна Смерть?
        -Такие вопросы может задавать только старая женщина.
        -Спасибо, что поделились ответом.
        Алис взяла все четыре карты, перевернула их рубашкой вверх, вернула в колоду, к остальным, и они исчезли. Пустота, оставшаяся после них, была такой осязаемой, что Карла с удивлением осознала, насколько реальным было их присутствие.
        Гадалка протянула ей колоду. Роженица заколебалась:
        -Я так мало о них знаю.
        -Если не хочешь спрашивать, старая женщина не будет настаивать. Ты знаешь.
        -Я не знаю, что спрашивать, Алис. И как спрашивать.
        -Пусть спросит твоя карта.
        -Но какая?
        -Ты ее сразу узнаешь, с первого взгляда. Она ждет тебя, одна из двадцати двух. Та, что нужна здесь и сейчас. В другое время будет другая карта или та же самая, но в другом качестве. Не тревожься, не думай, не размышляй и не сравнивай. Я скажу, как они называются, чтобы ты не ломала голову. Просто смотри. А когда будешь выбирать, делай это быстро, подчиняясь интуиции.
        Карла взяла колоду и перетасовала карты, держа их рубашками вниз. Карты были разного размера и, судя по узору на рубашках, взяты из четырех разных колод - она не стала спрашивать, намеренно это было сделано или по необходимости.
        -Хорошенько перемешать сможешь и перед гаданием, - заметила старуха.
        Графиня поняла, что тасовать карты было не обязательно, и перевернула первую карту.
        -Любовь, - сказала Алис.
        Карла моргнула. Она не ожидала, что сразу же откроется такая сильная карта. На картинке был изображен купидон с повязкой на глазах, парящий над новобрачными. Нет, карта принадлежала другому времени и другому месту. Карла положила ее на стол лицом вниз и взяла следующую.
        -Колесо Фортуны, - объявила хозяйка.
        Мрачную сторожевую башню Карла тоже отложила в сторону.
        -Пожар.
        -Фокусник.
        -Император.
        -Луна.
        -Звезда.
        -Дьявол.
        -Предатель.
        -Сила.
        На карте была изображена женщина, руками закрывающая пасть льву. Карла задумалась, но потом отложила и эту карту.
        -Солнце.
        -Колесница.
        Перевернув следующую карту, итальянка тотчас поняла, что нашла ту, которая задаст вопрос. Женщина в кроваво-красном платье стояла на зеленом круге, плывшем среди голубых облаков. Внутри круга были горы, а на них - укрепленные города. Женщина держала скипетр и золотой шар, а над ее головой сиял серебристый нимб - возможно, аллегория добродетели. Положение женщины казалось неустойчивым, потому что земля - именно так Карла восприняла зеленый круг - вращалась под ее ногами, но женщина не падала.
        -Вот эта карта. Я была в красном платье, когда познакомилась с мужем. Круг напоминает утробу. И женщина далеко видит. - Графиня показала карту своей учительнице. - Кто это?
        -Anima Mundi, Душа Мира. Смелый выбор.
        Карла услышала предостережение в голосе Алис, но сегодняшний день свидетельствовал, что этот выбор верен.
        -Мысленно произнеси свой вопрос и перемешай карты, как делала я. Когда почувствуешь, что они стали тяжелыми, остановись и дай мне их собрать, - велела старуха.
        Итальянка выложила карты на стол и начала перемешивать. Закрыв глаза, она пыталась сосредоточиться на вопросе. Мыслей было очень много, но текли они в одном направлении. Ребенок. Орланду. Матиас. Ее семья. Воссоединятся ли они? Суждено ли Матиасу взять на руки их ребенка? Перед внутренним взором всплыла картина - они все вместе. А рядом другие фигуры, просто силуэты. У Матиаса на щеках слезы - Карла надеялась, слезы счастья. Карты перестали скользить по столу, и женщина остановилась. Алис собрала колоду.
        -Сними левой рукой, - протянула она карты своей ученице. - Узнаем, что видит Anima Mundi.
        Рука итальянки замерла над колодой - она почувствовала холодное прикосновение страха. Алис сидела, сгорбившись, положив руки на колени и не отрывая взгляда от Души Мира. На свою гостью она теперь не обращала внимания. Карла сняла колоду, и гадалка, взяв оставшиеся карты, открыла первую.
        -Суд, - объявила она. - Перевернутый.
        Алис посмотрела на искусную картинку с множеством фигур. Она как будто очистила свой разум от мыслей, ожидая слов из пустоты.
        Наконец она произнесла:
        -Неоправданные надежды.
        После этого старуха показала карту Карле. Та долго разглядывала ее с все возрастающей тревогой. В облаках трубили два ангела с зелеными крыльями и в красных туниках. Под ними из глубины красной могилы поднимались семь обнаженных мужчин и женщин. Одни радостно вскидывали руки, другие прикрывали свою наготу, охваченные чувством вины или сомнениями. Итальянка молчала, не смея нарушить очарование. Карта сказала ей то, что она и так знала: ей не следовало приезжать в Париж.
        Алис открыла следующую карту:
        -Огонь.
        Огромная мрачная башня напомнила графине об осаде Мальты, где она ходила по таким бастионам в залитом кровью платье, отдав свое сердце умирающим. Один край башни рушился: камни, из которых она была сложена, соскальзывали вниз, а то, что Карла сперва приняла за пламя, пробивающееся между ними, на самом деле было потоками крови, будто служившей скрепляющим раствором. В основании башни виднелась высокая черная арка, из которой тоже лилось что-то красное. Итальянку охватил страх.
        -Так изображают чистилище, - объяснила гадалка. - Там все наши цепи падут.
        Карла едва удержалась, чтобы не остановить ее. Она чувствовала, какой будет следующая карта, но прекратить гадание было уже невозможно. Наверное, в этой мрачной драме помощи можно ждать только с этой стороны. Алис подняла голову, и взгляды женщин встретились. Лицо старухи было спокойным и мечтательным.
        Она вытащила Смерть и положила карту на стол, даже не взглянув на нее.
        -Мне не нужно ни золота, ни богатства, ни благосклонности королей и Папы, потому что мир принадлежит мне. Когда бы я ни пришла, раньше или позже, все живые существа будут плясать для меня, - проговорила она негромко.
        Затем Алис повернулась к выложенным на стол картам. Карла последовала ее примеру. Она ждала объяснений, почему история о Смерти оказалась не такой уж страшной, но старая женщина молча разглядывала карты.
        -Суд, Огонь и Смерть, - сказала графиня. - На мгновение я испугалась, что вытащу что-то ужасное. Но у меня есть надежный защитник. И под ним тоже безумный конь.
        Она указала на скелет, казавшийся сумасшедшим в своей белой ленте и желтом балахоне:
        -Смотрите, она скачет в Огонь.
        -Выбор Anima Mundi в качестве карты спрашивающего - это довольно смело, потому что она тоже не склонна шутить, но назвать Смерть своим защитником было бы поспешным, - возразила гадалка.
        -Я шучу, чтобы скрыть свой страх. Пожалуйста, простите, что сбиваю вас с мысли, - извинилась ее подопечная.
        -Скажи, какой у тебя был вопрос.
        -Я хотела увидеть лицо мужа, когда он берет на руки нашего ребенка. Я хотела воссоединиться с семьей. Что я должна делать - как жить, - чтобы мое желание сбылось?
        Алис окинула взглядом расклад. Поджала губы. Приподняла бровь.
        Новые схватки начались внезапно. Они были так сильны - сильнее, чем прежде, - что у Карлы перехватило дыхание. Боль была мучительной. Женщина вцепилась в стол, но не произнесла ни звука. Потом она наклонилась, но это не принесло облегчения, и ей пришлось опуститься на корточки. Она тяжело дышала. Схватки подчинили ее своей воле. Роженица убрала руки со стола и опустилась на четвереньки. Потом она все-таки застонала - этот звук, казалось, исходил из самых глубин ее существа. Она ждала пика, крещендо, после которого должно было наступить облегчение, но боль все росла. Локти Карлы подогнулись, живот коснулся пола, и она вытянула руки вперед. Вместе с выдохом с ее губ снова слетел стон. Она почувствовала, что Алис ковыляет к ней. В сознании Карлы Смерть неслась на своем безумном черном коне, но ее улыбка была такой странной, что женщина рассмеялась бы вместе с ней, если бы могла. Ей показалось, что схватки стихают, но потом они снова усилились и снова стихли. Почувствовав приступ тошноты, итальянка приготовилась, что ее вырвет. Но тошнота прошла. И боль тоже. Карла осталась на четвереньках на полу
кухни, тяжело дыша.
        Она услышала дыхание Алис и почувствовала ее руку на своей спине.
        -Не вставай. Все хорошо, любовь моя, - заверила ее мать Гриманда.
        Никому в мире Карла сейчас не поверила бы - только ей.
        -Посмотрим, далеко ли мы продвинулись, - продолжила старуха. - Успокойся, бояться нечего. Дыши.
        Графиня благодарно кивнула и заставила себя выровнять дыхание. Почувствовав, как Алис поднимает подол ее платья и завязывает его на талии, она закрыла глаза.
        Пальцы пожилой женщины скользнули внутрь ее тела. Это не вызвало никакого дискомфорта - наоборот, прикосновение Алис успокаивало. Ее пальцы были сильными, решительными и ловкими. Они продвинулись глубже.
        -Превосходно, - объявила старуха и убрала руку. - Сама Жизнь гордится тобой, так что позволь ей быть твоим защитником. Встать сможешь?
        -Да, конечно. Со мной все в порядке. - Итальянка вновь услышала тяжелое дыхание своей помощницы. - Не нужно мне помогать.
        Карла вдруг застеснялась и почему-то почувствовала себя униженной. Она встала на колени, ухватилась руками за стол и поднялась, после чего опустила подол.
        -Слизь полностью отошла, - сказала Алис. - Матка раскрылась на добрых два пальца, а головка ребенка опустилась. Хорошие признаки - лучше быть не может. Только не тужься, потерпи немного. Битва уже началась, но тебе не впервой, и ты победишь, хотя силы нужно беречь. Пора в родильную комнату. Ты сможешь подняться по лестнице?
        -Конечно. - Роженицу больше беспокоило, как преодолеет ступеньки сама хозяйка дома. Но она не стала этого говорить, а просто улыбнулась. - Кажется, мы еще не разделались с грушами.
        -Карла, ты пришлась по сердцу старой женщине, и этот камень раскрылся, что с ним случается редко. Мы заварим еще чай и выпьем его с грушами, а потом родим красивого и сильного ребенка.
        -А карты?
        Алис хлопнула рукой по судьбоносному раскладу:
        -Старая волчица не смогла бы прочесть их лучше. Вперед, в огонь!
        Глава 15
        На Земле Бога
        Тангейзер зажал четыре стрелы в левом кулаке, вместе с луком, еще две взял в правую руку, а седьмую вставил в лук. Снизу донеся топот - ополченцы врывались в дом через парадную дверь. Потом наступила тишина: должно быть, они увидели изувеченные трупы с выколотыми глазами, отрубленными руками и выпущенными кишками. Граф де Ла Пенотье слышал их сдавленный шепот, скрывавший все, кроме страха. Храбрость, с которой началась атака, улетучилась сразу же, как только нападающие переступили порог дома. Матиас задумался, не переборщил ли он, но затем послышались возбужденные голоса, выкрикивавшие имена местных святых, и милиция ринулась вверх по лестнице сквозь кровавый туман.
        Госпитальер отступил в комнату Даниеля Малана.
        Спальня была тесной, без окон. Почувствовав, как что-то капает ему на сапог, Тангейзер опустил взгляд. Кровь стекала с фартука. Иоаннит вытер лоб и задумался. Самые решительные из напавших на дом будут идти впереди - хотя, возможно, один из них пойдет сзади, чтобы подстегнуть остальных. А самые опасные, скорее всего, находятся на крыше. Матиас слышал, как ополченцы нашли мертвеца с пригвожденными к полу гениталиями: до него донеслись проклятия и угрозы мести. Кто-то сказал, что нужно оставить убийц в покое, потому что их много и они настоящие варвары. На него закричали, хотя возмущавшихся было немного. С новыми проклятиями и молитвами отряд милиции поспешил дальше, сквозь кровавый душ, все еще лившийся из тел актеров.
        Лестница была хорошо освещена светом из окон, выходивших на улицу. Тангейзер смотрел, как ополченцы стали подниматься по последнему, узкому пролету лестницы, вынужденно выстроившись в затылок друг другу. Его они не видели. Он был спокоен - в его душе осталось лишь то, что было необходимо. По крайней мере, на данный момент жизнь в Париже была простой.
        В юности, во время обучения в школе янычаров в Эндеруне, он привык стрелять из лука по-турецки, натягивая и отпуская тетиву большим пальцем и прикладывая стрелу с внешней стороны лука. Это позволяло выпускать стрелы быстрее, особенно вторую и третью, которые он держал правой рукой. Кольца на большом пальце у него не было, и в такой ситуации умеренную силу натяжения лука Фроже можно было считать благом.
        В авангарде атакующих шел здоровяк в шлеме и нагруднике, с мечом в руке. За ним поднимался еще один, в шлеме и кирасе, выставив широкое лезвие протазана впереди первого, словно имитируя примитивный боевой порядок. Узкие наконечники стрел, скорее всего, пробьют пластины нагрудника, но с такого расстояния лучше не рисковать. Когда первый из ополченцев добрался до второй ступеньки сверху и занес ногу, рыцарь шагнул в дверной проем и с расстояния в шесть футов выстрелил ему в лицо.
        Стрела вошла в правый глаз с внутренней стороны, сбила с головы шлем и вышла из левой верхней части черепа. Шестьдесят фунтов силы натяжения лука отбросили жертву назад, на руки второго ополченца, который выронил свой протазан. Тангейзер выстрелил в него, целясь ниже шлема - стрела пронзила ему правую щеку сверху вниз и вышла под левой скулой, причем сила удара была настолько велика, что наконечник пробил штукатурку и застрял в дранке стены.
        Иоаннит вставил в лук новую стрелу и шагнул к деревянным перилам.
        Внизу выстроились семеро - от площадки у кухни до тех двоих убитых, которые своими телами перегородили верхнюю часть лестницы. Все они были в крови актеров, и все прекрасно понимали, что эта кровь сделала их проклятыми. Их позиция была неудобна для атаки, но боязнь прослыть трусами не позволила им спасаться бегством, а теперь для этого было уже слишком поздно.
        Тангейзер поднял лук над перилами, наклонился в лестничный пролет и выстрелил в последнего ополченца - седьмого, стоявшего у кухонной двери. Стрела вонзилась между правой лопаткой и позвоночником. Тонкий наконечник обладал большей проникающей способностью, чем мушкетная пуля, и окровавленное древко вышло из груди мужчины. Стрела вонзилась в тело под таким острым углом, что не задеть жизненно важные органы просто не могла. Шестому ополченцу стрела пронзила грудину, и он рухнул на колени, давясь кровью. Пятому Матиас выстрелил в основание шеи, почти вертикально, и стрела вошла в тело до самого оперения. Вставляя в лук новую стрелу, он услышал скрип лестницы на чердак у себя за спиной. Четвертый ополченец пытался перебраться через тела своих стонущих товарищей. Стрела вонзилась ему в верхнюю часть спины с такой силой, что оперение полностью исчезло в теле.
        Иоаннит шагнул к протазану, который выронил нападавший, когда стрела пригвоздила его голову к стене. Это был итальянский спонтон. У этой пики был двенадцатидюймовый обоюдоострый наконечник, напоминавший меч, у основания которого имелись два изогнутых острых выступа, которыми можно было наносить рубящие удары и цеплять противника. Нечто вроде трезубца с усеченными боковыми зубьями. Древко шестиугольного сечения было укреплено тремя полосами железа. На нижний конец надевался заостренный стальной противовес, по форме напоминавший долото. Тангейзер взял древко двойным хватом сверху, не выпуская из правой руки лук, а из левой - последнюю стрелу. Ближайший из трех оставшихся в живых ополченцев пытался спастись бегством, протиснувшись мимо того, кто стоял ниже и - следует отдать тому должное - намерен был драться.
        Повернувшись, Матиас заметил, что по лестнице с чердака спускается еще один человек: на нем тоже были шлем и кираса, на этот раз с пластиной на спине. Он был довольно массивным - неудивительно, что лестница скрипела под его весом. Затем госпитальер увидел, как из своей спальни выскользнула Паскаль. Губы ее раздвинулись в жестокой улыбке, открыв щербинку между зубами. Просунув мясницкий нож между ступеньками лестницы, девушка воткнула лезвие под грудную пластину кирасы этого ополченца, вспоров нижнюю часть его живота, после чего выдернула нож. Ее жертва дернулась, вскрикнула и выронила меч. Но тут раненый схватил Паскаль за плечо и принялся нащупывать кинжал у себя на поясе. Стальная пластина кирасы у него на спине не оставила Тангейзеру выбора - он воткнул наконечник спонтона между его ягодицами, раздробив кости таза и разорвав кишечник и мочевой пузырь. Издав ужасающий вопль, ополченец упал с лестницы прямо в комнату Даниеля Малана. Рыцарь выдернул копье и оглянулся.
        Храбрец на лестнице уже протиснулся мимо того, кто обратился в бегство, и другого своего товарища, лицо которого было прибито к стене. Он перебрался через труп первого из убитых и уже отвел рапиру для удара, но прежде чем он успел приблизиться, Матиас всадил острый стальной противовес спонтона ему в правый глаз. Потом он отпустил древко, и голова храбреца склонилась набок, увлеченная вниз весом пики. Ополченец схватился за древко, чтобы выдернуть спонтон из глазницы, но лезвие зацепилось за деревянную обшивку стены. Тогда он, рыча, дергаясь всем телом и вращая уцелевшим глазом, попытался снять голову с пики, но кости намертво зажали наконечник - раненый трепыхался, словно насаженная на гарпун рыба.
        -Боже, капитана убили! - послышался голос сверху. - Где вы там?
        Тангейзер перевел взгляд на люк и вставил в лук последнюю стрелу. Свет из невидимого окна в крыше освещал нижнюю половину туловища и опущенный вдоль ноги меч. Пробравшийся через люк ополченец не осмеливался ступить на лестницу. Матиас направил стрелу под пряжку его ремня. Тугая тетива и острый наконечник сделали свое дело - стрела пронзила дюжину колец кишечника, не оставив жертве надежды на спасение. Раненый схватился за перья, торчащие из его живота. Он закричал, но скорее от ужаса и осознания того, что находится у него внутри, чем от боли, которая еще не пришла. Затем он покачнулся, его левая нога провалилась в открытый люк, и мужчина повис, застряв в отверстии. Затем, падая, он умудрился проткнуть себе бедро острием собственного меча.
        В корзине с бельем оставались еще три неиспользованные стрелы. Тангейзер положил лук рядом с ними, потом схватил древко спонтона, поднял раненого с застрявшим в глазу наконечником с колен и отбросил к перилам. Стальной противовес провернулся в ране, ломая скулу и боковые кости черепа, и ополченец рухнул вниз - вес его тела помог ему освободиться от пики. Он упал на трупы, лежавшие внизу.
        Госпитальер оглянулся, прежде чем перевернуть пику, чтобы не задеть Паскаль. Девушка вооружилась мечом. Матиас хотел предупредить ее, чтобы она была осторожнее, но, наткнувшись на ее яростный взгляд, прикусил язык.
        Раненые и убитые шевелящейся грудой лежали у подножия лестницы - конвульсивно дергающиеся тела, переплетенные конечности, скребущие по полу пальцы… Остались лишь два целых и невредимых ополченца, зажатых между пропитанными кровью завалами из тел внизу и вверху. Мужчина с пробитой щекой задыхался из-за распухающего языка, все еще хватаясь за окровавленную штукатурку. Тангейзер ударил его в лицо каблуком, и стрела вырвалась из стены, а раненый упал навзничь. Иоаннит наступил на него, держась одной рукой за перила, которые оказались на удивление прочными, и шестифутовой пикой достал следующего врага. Тот стоял у стены, дрожа всем телом и зажав уши, словно хотел отгородиться от ужасных криков, доносившихся со всех сторон. Под весом древка наконечник спонтона вошел ему в подмышку до самых боковых выступов и проткнул легкие, словно на его пути была не грудная клетка, а плетеная корзина. Рыцарь отпустил пику, так что наконечник опустился вниз, и, опираясь на древко, перепрыгнул через труп.
        Оставался один беглец, который пытался перебраться через груду окровавленных тел. Ноги не держали его, а из горла вырывались мольбы о помощи, обращенные к Святой Деве. Тангейзер ударил его пикой в основание шеи, отделив череп от позвоночника.
        Потом Матиас выпрямился, опираясь на древко. Дыхание его оставалось ровным, но он решил немного передохнуть. Предстояло еще добить раненых, однако, судя по всему, убийство одиннадцати человек заняло у него меньше минуты. Он проткнул пикой три тела, подававшие признаки жизни, и еще одно, показавшееся ему подозрительным. Затем - поскольку это не требовало особых усилий - Матиас ударил пикой еще по разу и остальные тела. Забрав четыре стрелы, которые еще можно было использовать, он обломил три оставшиеся, наконечники которых застряли в костях или сухожилиях жертв. Его внимание привлекли крики, доносившиеся сверху, и он повернулся.
        Паскаль стояла у лестницы на чердак и рубила мечом ногу ополченца, застрявшего в люке. Тангейзер опасался, что от удара ногой меч может отскочить ей в лицо.
        -Паскаль, прекрати, - велел он.
        Девушка посмотрела на своего учителя. Он поднялся на лестничную площадку и знаком приказал ей отойти. Она послушалась. Матиас вонзил пику под ребра человека на крыше и убил его, а затем передвинул тело, чтобы оно упало к подножию лестницы. Потом он выдернул стрелу из живота мертвеца и сунул ее в колчан к остальным.
        -Выбрось меч, - сказал он девочке.
        -Я хочу оставить его себе, - запротестовала та.
        -Ты не умеешь с ним обращаться. Этому учатся не один год. Никто из этих глупцов так и не научился. Если тебе нужно оружие - хотя мне это не очень нравится, - возьми кинжал капитана. - Тангейзер указал на труп здоровяка. - Он не очень длинный и подойдет тебе по весу. Я покажу несколько приемов, которыми ты сможешь пользоваться. И нарукавные повязки тоже забери, если они не слишком испачкались кровью.
        Когда Паскаль наклонилась над телом капитана, госпитальер увидел через дверь спальни Флер, которая не отрывала взгляда от сестры. Паскаль выпрямилась с ремнем и кинжалом капитана в руках и посмотрела на старшую сестру, словно ждала укора, но рыцарь не заметил осуждения во взгляде Флер и подумал, что тревога младшей Малан могла отражать угрызения ее совести.
        -Они убили папу, - сказала Паскаль. - И нас хотели убить.
        -Я не хочу, чтобы с тобой что-то случилось, - отозвалась Флер.
        Паскаль два раза обернула ремень вокруг талии и застегнула пряжку. Потом, словно желая подчеркнуть свою решимость, она подошла к двум мертвым студентам и сбросила вниз висевшие на перилах тела.
        -Их кровь нам больше не нужна, - объявила девушка.
        -Поднимите юбки и завяжите их на поясе, - сказал Тангейзер обеим сестрам. - Иначе вы вынесете на улицу по галлону крови. И если хотите поберечь обувь, спускайтесь босиком, только осторожно, чтобы не порезаться об оружие. Паскаль, принеси пистолеты. А ты, Флер, сумки. И еще какие-нибудь тряпки, чтобы вытереться.
        -Что мы будем делать? - спросила старшая Малан.
        -То, что потребуется, - ответил Матиас.
        Флер посмотрела вниз, и из ее горла вырвался сдавленный стон. Даже для иоаннита кровавая резня, которую он устроил, казалась устрашающей по своей жестокости и масштабу. На ступеньках лестницы и на полу не осталось ни дюйма, свободного от крови, на стенах тоже алели кровавые пятна. Запах крови смешивался с вонью фекалий тех, чей кишечник опорожнился перед смертью. Тучи мух всевозможных цветов и размеров собирались над трупами, привлеченные едой и возможностью размножения.
        -Мы здесь родились, - сказала Флер. - Засыпали каждый вечер и просыпались каждое утро. Всю жизнь. Здесь умерла мама, а теперь и папа. И вот нашего дома больше нет.
        -Да, - кивнул Тангейзер. - Его больше нет. Но мы есть.
        -Вы отнесете меня вниз? - спросила старшая из сестер.
        -Конечно. Только сначала разберусь со своими вещами.
        Ружье Тангейзер закинул за спину, а лук и колчан повесил на плечо. Наверное, оружия было слишком много, но ему очень не хотелось бросать спонтон. В схватке с многочисленным врагом пика превосходила и меч, и кинжал.
        Появилась Паскаль: юбки подоткнуты, туфли в руке, худенькие плечи согнулись под тяжестью сумок и пистолетов. Матиас протянул руку, и Флер уселась ему на бедро, обхватив ногами его талию, а руками шею. Паскаль с завидным хладнокровием спускалась по лестнице сама, шагая по начинающей густеть крови, доходившей ей до щиколоток. Мальтийский рыцарь осторожно следовал за ней, опираясь на спонтон.
        Живых ополченцев в доме не осталось. Выглянув из входной двери, Тангейзер окинул взглядом улицу - тоже никого. Тогда он вышел из дома и бросил три обломка стрел в огонь, а потом снял фартук и прикрыл им тело Даниеля Малана, еще дымившееся на сожженных книгах.
        Вернувшись в мастерскую, иоаннит вместе с девочками смыл кровь с рук, ног и оружия. Сестры молчали, и ему хотелось сказать им какие-нибудь слова утешения, но он сдержался. Каждая девочка - по-своему - сохраняла удивительное спокойствие, питавшееся каким-то внутренним источником силы, словно обе всю жизнь ждали наступления этой ужасной минуты. С другой стороны, это мог быть просто шок. Отмывшись от крови, Флер и Паскаль надели туфли.
        Улица по-прежнему была пуста, и Матиас поспешил увести сестер от костра. Они посмотрели на прикрытый фартуком дымящийся труп.
        -Спасибо, - сказала Паскаль.
        В ее глазах стояли слезы, но она не плакала. Тангейзер не останавливался. Они дошли до конца улицы, где ждала Клементина. Мальчиков рядом с ней не было.
        Огромная кобыла топталась на месте, натянув поводья, вращая глазами и тряся головой. Она нервничала от одиночества, от запаха крови и дыма, от предсмертных криков и жуткой тишины - испуганному животному, вероятно, казалось, что туман человеческого безумия и злобы поглотил всех живых существ в округе. Клементина обрадовалась хозяину, хотя и от него пахло тем же злом и безумием. Он прошептал несколько ласковых слов на турецком - языке, который, по его твердому убеждению, любили лошади. Кобыла успокоилось, хотя и не в такой степени, в какой ее огромное сердце успокоило рыцаря. Он вдруг вспомнил своего великолепного монгольского жеребца Бурака, теперь доживавшего свой век на пастбищах Ла Пенотье.
        -Я сказал, что она самая красивая, - объяснил он по-французски девочкам.
        -Да, да, - согласилась Флер и посмотрела на огромную морду кобылы. - Да, Клементина, ты самая красивая. Можно ее погладить?
        -Протяни руку, чтобы она понюхала. Пусть сначала сама до тебя дотронется.
        Клементина ткнулась носом в ладонь старшей Малан. Тангейзер пристроил сумки и пистолеты на широкой спине кобылы. Большая куча навоза рядом с лошадью была разбросана, но не копытами животного. Несколько разбитых комков валялись на улице, чуть дальше, как будто кто-то бросил их или пнул. Матиас забеспокоился за Грегуара и Юсти.
        Он вытащил из кармана два яблока. Плоды выглядели аппетитно и напомнили ему, что он ничего не ел. Иоаннит протянул фрукты Флер и Паскаль, но девочки неверно его поняли и, прежде чем он успел их остановить, скормили оба яблока Клементине. В этом они не прогадали. Лошадь от удовольствия даже выпучила глаза. Вид у нее был такой забавный, что сестры рассмеялись - уж этого Тангейзер никак не ожидал.
        -Вы умеете ездить верхом? - спросил он.
        -Нет, - ответила Паскаль. - Никто нас не учил.
        -Тогда приготовьтесь. Мне самому еще не приходилось сидеть на такой высокой лошади.
        Госпитальер задумался, как посадить девочек на спину кобылы, не испачкав рук об их туфли.
        -Жаль, что тут нет Грегуара, - вздохнул он.
        -Вашего лакея? - спросила младшая Малан.
        -Да. Он бы подставил спину, чтобы вы могли сесть верхом.
        -А где он?
        Матиас не ответил. Вскочив в седло, он наклонился и по очереди поднял сестер на спину Клементины. Потом он перекинул левую ногу через шею лошади и спрыгнул на землю. Паскаль сдвинулась вперед, на седло, а Флер обхватила руками ее талию. Тангейзер отдал младшей из сестер ружье и показал, как уложить его поперек луки седла, после чего взял поводья лошади.
        -Почему вы не садитесь вместе с нами? - спросила его Флер.
        -Внизу мне удобнее сражаться. В случае неприятностей я пущу Клементину галопом, и она вывезет вас. Всякий, кто попробует ее остановить, горько пожалеет об этом. Держитесь за гриву, сжимайте бока коленями. А теперь скажите, кто может вас приютить?
        Сестры уставились на своего нового друга, словно на самого омерзительного из предателей.
        -Вы должны знать кого-то, кто вас защитит, - проигнорировал он их взгляды. - Друзья. Родственники. Соседи.
        -Половина из тех, кого вы убили, наши соседи, - отозвалась Паскаль. - Они знали нас с самого рождения. Некоторые дружили с папой. Может, вам следовало попросить их нас приютить?
        -А родственники из католиков у вас есть? Я не могу таскать вас с собой по Парижу - по крайней мере, сегодня.
        -А в любой другой день мы бы и не просили, - сказала Флер.
        По пути они видели множество трупов, любого возраста и пола, - сваленных в канавы или висящих, истекая кровью, в дверных проемах и окнах, словно непристойная реклама на внезапно возникшем рынке обреченных. Они проезжали мимо перепачканных кровью отрядов милиции и студентов, которые бросали на девочек подозрительные и похотливые взгляды. Но никто не осмелился преградить путь Тангейзеру, не только готовому к провокации, но и жаждавшему ее. Воры, обезумев от жадности, опустошали дома. Некоторые шли вслед за милицией, грабя убитых. Другие убивали сами, не обращая внимания на вероисповедание жертв. Некоторые улицы были до такой степени залиты свежей кровью и завалены трупами - детей убивали на глазах матерей, отцов на глазах сыновей, не обращая внимания на тех, кто на коленях молил пощадить родственников, - что Матиас не решался бросать вызов этому безумию и заставлял Паскаль выбирать другую дорогу.
        Время от времени на квартал опускалась необычная тишина, и девочки могли вздохнуть полной грудью, думая, что все осталось позади. Но каждый раз тишина оказывалась обманчивой. Жуткие звуки - грабежа, пыток, убийства и изнасилования - возвращались. Крысы сновали между трупами, словно растерявшись от их изобилия. К ним присоединилась пара собак, тяжело дышавших от жары. Весь этот ужас, как и прежде, происходил в городе, который казался вымершим, поскольку все, кто не был обречен, оставались в своих домах. Исчезли безногие, слабоумные и слепые, шлюхи спрятались в своих комнатушках, и убийцы продвигались вперед, словно стая псов, преследующих добычу, оставляя улицы во власти свежих трупов.
        Поднявшись на холм между жавшимися друг к другу ветхими домишками, граф де Ла Пенотье понял, что перестал ориентироваться в городе. Он знал, что им нужно двигаться на восток и на юг, но любая улица могла за какую-то сотню шагов дважды сменить направление, а потом закончиться тупиком или таким узким проходом, что его плечи задевали стены зданий. Оставалось надеяться на девочек. Матиас видел, что от всего увиденного их ужас постепенно вытесняется отчаянием. Тем не менее сестры держались стойко, и вскоре они снова очутились на Гран-рю Сен-Жак, недалеко от ворот. Госпитальер замкнул очередной круг из тех, что ему предстояло пройти по извилистым улочкам Парижа.
        «Конюшня Энгеля» была открыта. Тангейзер завел лошадь во двор, взял у Паскаль ружье и помог девочкам спешиться. Потом он закрыл ворота на улицу и опустил засов, открыв при этом окошко в верхней половине калитки.
        -Налейте ведро Клементине, - сказал он, указывая на бочку с водой.
        Внутри он увидел Энгеля - если это действительно был хозяин конюшни, - повешенного на веревке, привязанной к балке перекрытия. Конюх был голым, а его лицо смотрело в сторону. Почерневшие пальцы левой руки были зажаты между веревкой и горлом. Ноги ниже колена опухли и приобрели цвет маринованной свеклы. Видимо, его повесили вчера вечером, а может, и раньше. В конюшне было тихо, а беглый осмотр показал, что все лошади исчезли. Причин тут могло быть несколько, но иоаннита они не интересовали. Его волновало отсутствие Грегуара и Юсти: для этого имелось гораздо больше возможных объяснений, причем в большинстве своем мрачных.
        Рыцарь смешал в ведре мякину, толченый ячмень и бобы и отнес все это во двор Клементине. Паскаль и Флер наблюдали, как животное ест. Вернувшись в конюшню, Матиас нашел парусину, которой накрывают повозку, и расстелил ее под Энгелем. Потом он перерезал веревку, и застывшее тело опустилось на ткань, не испачкав ничего вокруг. Тангейзер завернул труп, вынес его на улицу и выбросил чуть дальше, за кучей мусора. Когда он возвращался с парусиной под мышкой, девочки ничего не спросили. Несмотря на мякину, которую иоаннит добавил в ведро, чтобы кобыла ела как можно дольше, ломовая лошадь быстро разделалась с ячменем и бобами. Матиас отвел ее к кристаллам соли, которые она стала лизать. Сестры продолжили с любопытством наблюдать за ней, показывая друг другу на забавные ужимки животного.
        Тангейзера тронули их улыбки, эти неожиданные проявления чувств. Ему не хотелось вспоминать ужасы, которые девочкам пришлось увидеть и ответственность за которые лежала на нем. Не следовало позволять Паскаль убивать актеров. Госпитальер удивлялся, почему эта очевидная мысль вовремя не пришла ему в голову. Похоже, он совсем перестал соображать. Теперь рыцарь попытался использовать логику и составить план действий, но любой план предполагал некий результат, желаемый и достижимый, - а сформулировать, чего он хочет, мужчина не мог. Ясно было лишь одно: все, что он делал с момента прибытия в Париж, было неправильным, все его решения оказались ошибочными. У иоаннита возникло ощущение, что он стоит на краю вселенной и ему некуда идти, кроме как за этот край.
        Тангейзер сел на скамью и обхватил голову руками с видом человека, пришедшего к концу пути, который он считал бесконечным. Ему пришлось сесть, иначе он бы просто рухнул на колени, придавленный неизмеримой тяжестью своего отчаяния. Ему уже приходилось оплакивать тех, кого он любил. Многих. Это чувство было более сильным, чем скорбь, отчаяние или чувство вины. В перегонном кубе его души бурлили другие, еще более горькие элементы. А дистиллят отравлял его. Матиас сжал голову, словно хотел выдавить из нее этот яд, как сок из граната. Волосы его были покрыты липкой коркой, которая таяла под его пальцами, по шее потекла струйка жидкости. Он содрогнулся от отвращения. Кровавый человек в кровавом городе этого кровавого мира. Госпитальер задрожал, как в лихорадке. Он ждал, когда пройдет этот приступ - если вообще пройдет.
        Сестры подошли к скамье и сели рядом: Паскаль слева, Флер справа. Тангейзер не смотрел на них. Девочки осиротели и были выброшены из привычной жизни. Им пришлось видеть и слышать то, что должны видеть и слышать только проклятые Богом. Они сидели молча, сложив руки на коленях. А потом заплакали - одновременно. Обе плакали тихо, с достоинством, словно не хотели беспокоить Матиаса, - им просто нужно было быть рядом с ним.
        Рыцарь жаждал одиночества. Забота о сестрах не входила в его планы. Их тихие слезы жгли его сердце. Он хотел, чтобы душа Карлы заполнила его разум и сердце, хотел увидеть ее лицо, услышать ее голос - в отличие от него она знала бы, как утешить девочек. В этом он не сомневался. Горе бурлило внутри, опускаясь в пустоту его души, словно задремавший зверь, который в любую минуту может проснуться, и Тангейзеру стало страшно. Больше всего он боялся, что эта бойня на его совести. Хуже того - что на его совести убийство Карлы и их ребенка.
        Ему хотелось рассказать все девочкам, исповедаться перед ними, но госпитальер сдерживал себя. Если он поддастся слабости, значит, он действительно слаб. Это подорвет веру сестер, в которой они так нуждались. Очень хрупкую, но единственную их опору.
        В конце концов Матиас заставил себя говорить - неважно, о чем:
        -В пустыне…
        Произнеся эти два слова, он снова умолк. Но почувствовав, что девочки подняли головы и смотрят на него, он начал опять:
        -В пустыне, к юго-западу от Атласских гор, есть безлюдная местность, которую местные племена называют «мур-н-акуш», или Земля Бога. Я путешествовал по ней с племенем, которое пребывает в вечном движении - люди рождаются и сосут материнскую грудь на ходу, умирают и уходят в землю тоже на ходу… На ходу живут, любят и пишут песни. Так было и так будет на протяжении многих поколений, которым нет числа. Они совершают нескончаемые варианты удивительных путешествий по тем же древним, но невидимым маршрутам, и, завершив одну огромную дугу по поверхности земли, тут же поворачивают назад и начинают следующую.
        Грязными руками Матиас начертил в воздухе фигуру, напоминающую восьмерку.
        -На своем языке они называют себя «свободными и гордыми людьми», - добавил он.
        Сестры смотрели и слушали, смахнув слезы со щек.
        -Они всегда существовали как племя или клан и всегда будут так существовать, совершая один и тот же путь, начало которого теряется в глубине веков, а место назначения недостижимо, - продолжил иоаннит. - Каждую ночь они разбивают новый лагерь под новым узором из звезд, а каждое утро выбирают новое направление. Маршруты, которыми они следуют, могут быть очень древними, но пустыня находится в вечном движении и постоянно меняется, и нога местного жителя не ступает дважды на одну и ту же дорогу. В каком-то смысле эти скитальцы всегда дома, потому что не покидают места, где родились. Но, с другой стороны, они всегда пребывают в месте, где еще никто не был.
        Сестры задумались над услышанным, и каждая на несколько секунд погрузилась в свои мысли.
        -Они были добры к вам, эти свободные и гордые люди? - спросила Флер.
        -Очень добры, - ответил Тангейзер. - Без них я бы не выжил.
        -А вы нашли Бога в Земле Бога?
        -Я всегда нахожу Бога в дикой природе. Как все настоящие мужчины. И девушки.
        -Я бы хотела побывать в пустыне, - вздохнула старшая Малан.
        -Мы и так в дикой пустыне, - возразила Паскаль. - И Бога тут нет. Только дьявол.
        -Значит, будем плясать под музыку дьявола, - сказал Матиас.
        -Я бы плясала с вами, если вы разрешите.
        Рыцарь почесал подмышку.
        -Зачем вы нам рассказали о пустыне? - спросила Флер.
        Тангейзер чувствовал на себе внимательные взгляды слушательниц, но не ответил - он не знал ответа на этот вопрос.
        -Наверное, вы считаете, что мы должны все время двигаться, как кочевники? - предположила старшая из сестер.
        -Нужно найти безопасное место, - согласился иоаннит.
        -Разве здесь опасно? - удивилась Паскаль. - Клементине нравится.
        -Рано или поздно милиция или стражники толкнут эту калитку, - Матиас кивком указал на улицу. - Обнаружив, что она заперта, они захотят узнать, кто прячется внутри. Не получив ответа, они выбьют калитку, чтобы проверить.
        -Они вас послушают, - сказала Паскаль.
        -Я не могу здесь оставаться. Мой сын на том берегу реки, в Вилле. Он серьезно ранен, а я не знаю ни кто это сделал, ни почему.
        -Тогда идем к нему, - предложила Флер.
        -Белые повязки у вас на рукавах обманут лишь тех, кто сам хочет обманываться. На улицах нет девушек-католичек. Если вы не дома, значит, вы не те, за кого себя выдаете.
        -Вчера мы были просто девушками, которые носят воду, - сказала Паскаль. - Почему сегодня мы стали такими важными персонами?
        -С тех пор мы подружились, - ответил Тангейзер. - Вот почему.
        -Я имею в виду, для милиции?
        -Для них вы не важны.
        -Тогда почему они хотят нас убить?
        -У них грандиозный план очищения мира, согласно которому вы должны умереть.
        -Но они даже не знают о нашем существовании.
        -Подобные загадки ставили в тупик более искусных философов, чем мы. Наша задача - выжить и, если хватит сил, начать жизнь заново.
        -Вы сказали «безопасное место». Это значит, такое место, где нас можно оставить, так? - продолжила расспрашивать его Паскаль. - Несмотря на то, что мы друзья?
        Госпитальер встал, подошел к бочке с водой, набрал ведро, нагнулся и вылил теплую воду себе на голову. Потом он соскреб засохшую кровь с волос, потер лицо и вылил на себя еще одно ведро воды. Ему хотелось принять ванну. Наконец он выпрямился.
        -Вы правда хотите нас оставить? - спросила Флер.
        -Городом больше не правит ни король со своими слугами, ни церковь, ни закон, религиозный или светский, ни даже милиция, стража или другие банды, которые точат свои ножи, - объяснил Матиас. - Городом правит безумие. Кровавая лихорадка во всех ее проявлениях: замешенная на крови, пропитавшая кровь, вызывавшая жажду крови.
        Он посмотрел на Паскаль:
        -Разве мы с тобой не заразились этим безумием?
        Девушка не отвела взгляда.
        -Тем больше причин не бросать нас, - заявила она.
        Тангейзер тяжело вздохнул. С мальчиками ему было гораздо проще.
        -Если даже у властей есть воля положить конец безумию, в чем я сомневаюсь, сделать этого они не могут, - стал он объяснять своим спутницам. - Убийцы не остановятся, пока у них не закончатся силы - или жертвы. С каждым часом эпидемия будет охватывать все больше людей. Многие - большинство населения города - не поддадутся безумию, но ничего не скажут и тем более не сделают. Они будут шептаться за запертыми дверьми, боясь открыть их таким, как вы, или любому незнакомцу. Они не выйдут за границы той роли, которая им предназначена. Но меньшинства, охваченного безумием, хватит для того, чтобы утолить дьявольскую жажду. Беда в том, что в городе таких размеров на это может потребоваться несколько дней.
        -Мы с вами, - сказала Флер. - Мы хотим остаться с вами.
        -Мы вас любим, - подхватила Паскаль. - А вы нас?
        Их отчаяние потрясло Матиаса, и он отвернулся.
        Потребовалась всего секунда, чтобы найти правильный ответ.
        Иоаннит вновь повернулся к девочкам и раскрыл объятия. Сестры бросились к нему и обняли за талию. Он положил руки им на плечи, и они уткнулись в него лицом и заплакали, уже не сдерживаясь. Тангейзер похлопал каждую из сестер по спине, от чего они зарыдали еще громче. Тогда он стал гладить их - так, как гладил бы лошадь, успокаивая животное.
        -Мы не всегда ценим любовь, - снова заговорил рыцарь, чувствуя, что это не самые удачные слова. - Но ваша любовь дороже рубинов. Что бы ни случилось, я всегда буду вас любить.
        Он почувствовал, что Паскаль и Флер приободрились, и дал им немного отдышаться.
        -Мы найдем подходящее время и место, чтобы пролить наши слезы, - пообещал он девочкам. - А пока нужно улыбнуться и запереть их в своих сердцах. Я должен помочь вам, а вы поможете мне. Если у меня и есть союзники в вашем городе, в чем я не уверен, то они находятся на противоположном берегу реки, а сегодня это очень далеко. Мосты охраняются ополченцами, которые, словно хищники, чуют дичь - то есть вас. Но ворота Сен-Жак рядом, а за городскими стенами в любом случае безопаснее, чем внутри. Кажется, к западу от нас, совсем рядом, есть аббатство?
        -Сен-Жермен-де-Пре, - сказала Паскаль. - Это бенедектинцы.
        -Я знаком с этим орденом. Они сдержат данное мне слово. Если вас будут расспрашивать, отвечайте, что я случайно нашел вас в конюшне. Вы убежали от грабителей, чтобы защитить свою честь. Придумайте себе прошлое. Придумайте имена. То, что произошло у вас в доме, обязательно обнаружат, причем скоро. Милиция - это не регулярные войска, и они не привыкли рисковать жизнью. Если их убивают, то редко. Два или три мертвых ополченца не привлекут особого внимания - в отличие от девятнадцати трупов в доме вашего отца. Никто не должен знать, что вы дочери Даниеля Малана.
        Девочки переглянулись.
        -И лучше нам делать вид, что мы не сестры, - сказала Флер.
        -Очень хорошо, - кивнул Тангейзер.
        -А как мы пройдем через ворота? - поинтересовалась Паскаль.
        -С помощью лжи и золота.
        -Мы вас еще увидим? - спросила старшая сестра.
        Матиас подумал о Тампле: Enclos, огромная белая башня, безопасность в которой гарантирована его братьями по ордену и над которой не имеет власти никто, кроме короля. Неужели до нее всего две мили? Не самое приятное путешествие, даже в одиночку. А с девочками он не отважится даже сунуться на эти улицы. Правда, у этого лабиринта есть преимущество: всегда можно выбрать другой путь к цели. Но остров Сите - не лестница в доме печатника. Это яма с разъяренными псами, которые ни за что не отдадут добытое мясо. Там убивают без всякой причины. Матиас сам так поступал. Неверное слово, взгляд, выражение лица или жест в любой момент могут спровоцировать вспышку безумия, и его юные спутницы будут мертвы.
        -Вести вас через мосты слишком опасно, - вздохнул госпитальер.
        -Вы уже это объяснили, - напомнила Паскаль.
        -Даже если мы больше не увидимся, мы все равно будем вас любить, - пообещала Флер.
        Ее тихий голос, шедший, казалось, из самого сердца, уничтожил остатки гордости Тангейзера. Но безумию плевать на гордость, а гордость плохой советчик здравому смыслу.
        -Когда Орланду окрепнет, я перевезу его в аббатство. И мы снова будем вместе, - заверил иоаннит сестер.
        Этот расплывчатый план не вызвал у девочек особой радости, но возразить им было нечего. Прежде чем они успели что-нибудь придумать, их покровитель пошел к Клементине и принялся подтягивать подпругу.
        -Вы обещали показать мне несколько полезных приемов. - Паскаль протянула ему короткий парадный кинжал, снятый с убитого капитана. - В мастерской я привыкла работать с инструментами. Папа говорил, что я ловкая, как Аполлон.
        Матиас подумал, что девочке нужна не столько наука, сколько чувство общности, и не смог отказать в такой малости. Он прижал лезвие плашмя к своему предплечью и начал объяснять:
        -Тело - это карта смерти, но большую часть территории занимает каменистая почва. Убить человека сложно, а убить быстро - еще сложнее. Нужно знать ориентиры.
        -Кости, - догадалась Паскаль.
        -Не только. Я покажу тебе два удара, простых. Но оба наносятся с близкого расстояния и требуют хладнокровия, которого, впрочем, тебе не занимать. Смотри. Вот здесь, с внутренней стороны бедра, проходит артерия толщиной с палец. Если ее перерезать, мужчина умрет от кровопотери раньше, чем поймет, что не лишился своих причиндалов, - это его беспокоит больше всего. Главное - скорость, в обоих направлениях. Спрячь лезвие за предплечьем, вот так. Ты должна приблизиться, произнося что-нибудь жалостливое - мольбу о пощаде, просьбу о помощи, просто его имя. Даже самый жестокий человек на секунду задумается, и в эту секунду ты его убьешь. Наклонись и бодни его головой в живот, чтобы он ничего не видел, а затем сделай глубокий, сильный надрез ниже паха, вот здесь. Как будто ты режешь головку зачерствевшего сыра. А потом сразу отпрянь и беги. Пусть истекает кровью - преследовать тебя он все равно не сможет.
        -Не сомневаться, - пробормотала младшая Малан. - Не медлить.
        -Превосходно. Теперь второй удар. Ведешь себя точно так же - беззащитная девочка, просящая помощи. Если противник не очень высокий, бросайся ему на грудь, протянув ладонь, словно хочешь его погладить - левой рукой можешь даже на самом деле погладить его по щеке. А правой рукой - лезвие должно быть точно так же прижато к предплечью - бьешь в основание шеи за ключицами, как с Жаном. Понимаешь?
        Паскаль кивнула. Глаза ее блестели.
        -Да, понимаю, - ответила девушка.
        -Потом точно так же вырывайся и беги. Ты должна быть хитрой и быстрой. Как лиса. Бегство - лучшая защита. Нельзя, чтобы тебя ранили. Принимай решения каждую секунду. Это самое главное. Решительность важнее того, что ты собираешься делать. Если ты тверда, значит, сможешь, а если нет, остается только умереть. Но выбирать драку можно только в самой отчаянной ситуации. Я никогда не рискую без необходимости.
        -Но вы только что убили семнадцать вооруженных мужчин, - напомнила ему Паскаль.
        Тангейзер отметил, как педантично она исключила из общего числа Жана и Эберта.
        -Вдвое меньшее количество гусей доставили бы больше хлопот, - пожал он плечами. - Мне абсолютно ничего не угрожало. И если ты помнишь, я собирался бежать по крышам, а не драться.
        -Но вы не испугались. Разве можно не бояться?
        -Я боялся. Страх - естественное чувство, подобное голоду, а не что-то разумное, как ошибочно считают многие. Понимая это, боец может обуздать страх, и это огромная сила. Страх заставляет наш разум работать яснее и быстрее, движения становятся стремительнее, силы удваиваются, появляется дерзость и отвага - еще один элемент того же самого естественного круга. Если рассматривать страх и отвагу как противоположности, то превращение одного в другое кажется каким-то колдовством. Но если они неразделимы, как удача или неудача на колесе судьбы, нужно лишь научиться вращать это колесо.
        -Понятно. Понятно. - Паскаль смотрела на него, вытаращив глаза. - Но как вы поворачиваете это колесо?
        -Почему люди радуются, скажем, когда скачут галопом или ныряют на большую глубину?
        -Это страшно.
        -Для многих это настоящий ужас, и они падают с седла или тонут.
        Младшая Малан задумалась:
        -Значит, вы находите радость в ужасе.
        -Нет, немного не так. У ужаса нет противоположности, разве что смерть.
        -То есть ужаса на колесе нет?
        -Ужас охотится в одиночку и проглатывает тебя. Только позволь его челюстям сомкнуться, и они уже не отпустят до самого конца, пока кто-то из вас не исчезнет: или ужас, или ты. Но если не зевать, можно вскочить ему на спину.
        -Я умею действовать быстро.
        -Оседлай эту волчицу, и ужасом станешь ты сама.
        -Волка я вижу, но как вы определили, что это волчица?
        Госпитальер рассмеялся. И зачем он рассказывает такие вещи ребенку?
        -Вы смеетесь надо мной? - обиделась младшая сестра.
        -Ты умная девочка, признаю. А что до ответа на твой вопрос, то это просто фантазия. Когда я придаю бесплотной силе материальную форму, мне легче ее понять.
        -Да, - сказала Паскаль. - Да.
        Она потянулась за кинжалом, и Матиас отдал ей клинок.
        -Можно я попробую? - попросила девушка. - Всего один раз?
        -Сначала убери кинжал в ножны.
        -Но тогда это будет понарошку.
        -Я так и хочу.
        -Я вас не пораню.
        -Хорошо, но тогда делай все медленно. Очень медленно.
        Тангейзер сжал зубы. Движения Паскаль были стремительными и точными. Ему понадобилось все его самообладание, чтобы не отпрянуть, когда кинжал оказался у него в паху. Он одобрительно кивнул и увидел, что за спиной девочки в окошечке калитки показалась голова Юсти.
        -Можно еще раз? - умоляюще посмотрела на него младшая Малан.
        -Позже.
        -Тангейзер? Вы здесь, сударь?
        Открывая калитку, мальтийский рыцарь услышал, как парень бормочет что-то о мышах. Затем Юсти отступил в сторону и пропустил во двор близняшек сутенера Тибо. Девочки крепко держались за руки. За ними вошел сам юный поляк, один. Матиас окинул взглядом улицу - Грегуара нигде не было видно - и запер калитку.
        Юсти завороженно уставился на Флер. Даже самый гениальный художник не смог бы так мастерски изобразить действие стрелы купидона, да, вероятно, он не стал бы и пытаться это сделать. Юноша стоял, раскрыв от изумления рот и ничего не соображая, словно молодой баран. Тангейзер внимательно посмотрел на Флер. Она была очень мила, хотя в таких делах вклад внешней красоты непредсказуем. У Ампаро, например, на лице была страшная вмятина. Растрепанный и заплаканный вид старшей Малан мог только усилить ее очарование. По ответному взгляду девушки, направленному на гугенота, госпитальер понял, что ее пронзила та же стрела.
        -Флер, Паскаль, это мой верный друг Юсти, - представил он девушкам своего подопечного. - Он поляк, благородного происхождения, и недавно - к сожалению - стал наследником всех семейных владений на его славной родине. Он храбр, но не безрассуден и не настаивает на формальностях, которые ему полагаются по праву. Правда, Юсти?
        Юноша наконец вышел из оцепенения и поклонился каждой из сестер.
        -Это честь для меня, - пробормотал он.
        -А он всегда путешествует с проститутками? - поинтересовалась Паскаль.
        -Я наткнулся на них в Отель-Дье, - стал оправдываться гугенот, повернувшись к рыцарю. - Я думал, вы захотите им помочь.
        Тангейзер посмотрел на близняшек. Их переплетенные пальцы были покрыты коркой из засохшей крови. Да и все руки тоже, до самых локтей. Белила, уголь и свекольный сок, которыми были раскрашены лица девочек, расплылись в гротескные маски. Соломенные сандалии у них на ногах тоже были облеплены загустевшей кровью, так что ноги казались в два раза больше. Они смотрели в землю, и вид у них был такой несчастный, что разрывалось сердце. Иоаннит накормил их супом, убил их покровителя, а потом благополучно о них забыл. Сестры увеличивали его бремя - но только в смысле количества, а не качества.
        -Молодец, Юсти, - похвалил рыцарь мальчика. - Они знают, что Тибо мертв?
        -Когда я их увидел, они пытались оттащить его тело в больницу.
        Матиас вспомнил, в каком состоянии он оставил труп сутенера.
        -Ты знаешь, как их зовут?
        -Они со мной не разговаривали, и друг с другом тоже. Я называю их Маленькими Мышками, и, похоже, это их не обижает.
        Тангейзеру это прозвище показалось слишком изысканным, но спорить ему не хотелось. Он посмотрел на старшую пару сестер:
        -Приведите Мышек в приемлемый для монастыря вид и будьте с ними поласковей. - Увидев, как вспыхнула Паскаль, он прибавил: - Никаких оскорблений я не потерплю.
        После этого госпитальер позвал Юсти, и они осмотрели двухколесную повозку, опиравшуюся на собственные оглобли в дальнем конце двора. Спереди борт отсутствовал, и там мог сидеть или стоять кучер. Задний борт оказался откидным. Вид у повозки был потрепанный, но колеса оказались крепкими, со смазанными осями.
        -Что с Грегуаром? Он жив? - спросил Матиас, когда они занимались повозкой.
        -Да. Простите, я должен был сразу сказать, - покраснел гугенот. - Он жив, и Люцифер тоже.
        -Где он?
        -Пошел за двумя мужчинами, но я не знаю куда. Люцифер увязался за ним. - Похоже, этот факт Юсти немного расстроил. - Мы решили, что мне нужно вернуться и найти вас, а потом я наткнулся на Мышек около больницы…
        Рыцарь повел его в кладовку с упряжью.
        -Кто эти мужчины, за которыми пошел Грегуар? - задал он следующий вопрос.
        -Грегуара трудно понять, но мне кажется, одного он называл «Малыш Кристьен». И строил рожи, изображая обезьяну, - вы должны знать, кого он имел в виду.
        -Да, знаю. А второй?
        -Он ехал верхом на красивой лошади, гнедой, с белыми носочками на всех четырех ногах. Он был во всем черном, а на груди - золотая цепь. Старше вас, гораздо старше, но моложе служителя.
        -Служителя из коллежа? Сморщенного червяка в парике?
        -Да, того самого.
        -Значит, ты видел трех человек: Малыша Кристьена, служителя и дворянина.
        -Да.
        Золотая цепь указывала на члена какого-то рыцарского ордена.
        -Ты можешь описать звенья этой золотой цепи и медальон?
        -Нет, я не рассмотрел. - Юсти досадливо поморщился. - Мы не хотели подходить слишком близко…
        -Правильно. Вот, держи.
        Из груды амуниции Тангейзер выбрал нагрудник с постромками и сунул его в руки подростка. Они вернулись во двор и принялись впрягать Клементину в повозку.
        -Вернись к тому моменту, как я оставил вас на улице. Расскажи подробно, - попросил Матиас.
        -Сначала мы кидались навозом… нет, сначала вы убили двух человек у костра и затащили их в дом, а потом мы кидали навоз в других людей, молодых, почти мальчишек, но у них были ножи и топоры. Они гнались за нами по переулкам, но Грегуар знает дыру в туннель под церковью, куда складывают кости и где живут сумасшедшие. От запаха меня затошнило, а после солнца там было очень темно, и я, признаюсь, испугался, но…
        -Почему вы кидали навоз в мальчишек с ножами?
        -Люцифер стал на них лаять, а я сказал: «Они пойдут за Тангейзером в мастерскую!», и тогда Грегуар схватил навоз. Он привык, но вы знаете, конским навозом довольно удобно кидаться, удобнее, чем другим.
        Юсти с серьезным видом кивнул, словно убеждая Тангейзера в своей правоте.
        Иоаннит не стал ругать их за безрассудство.
        -Не сомневаюсь, - усмехнулся он. - А вы храбрецы. Продолжай.
        -Ну, сумасшедшие очень разозлились, когда мы бежали мимо них, потому что мы наступали на их тюфяки и опрокидывали кувшины с вином. В туннеле много всякого хлама. Они кричали на нас, их собаки лаяли и Люцифер тоже… Там были женщины, некоторые голые, и мужчины тоже, и вообще это было похоже на ад, но мы не останавливались - Грегуар схватил меня за руку и тащил за собой, - пока не добежали до каких-то ступенек. Я слышал, как позади нас кричали мальчишки, наверное, дрались с сумасшедшими и их собаками, но я не оглядывался. Мы поднялись по ступенькам и оказались на кладбище за церковью. Грегуар перебросил Люцифера через ограду - думаю, псу это не понравилось, - а потом мы перелезли сами. Мы не видели, чтобы мальчишки поднимались по ступенькам, но все равно побежали в переулки. Я заблудился, а Грегуар - нет.
        Юсти умолк и тяжело вздохнул.
        -Можно мне воды? - попросил он.
        Тангейзер затянул пряжку на упряжи и зачерпнул ковшом воду из бочки. Юноша стал пить.
        -Что было дальше? - поторопил его рыцарь.
        -Мы сделали большой круг, потому что хотели вернуться к Клементине, но когда проходили мимо повешенного, возле моста, Грегуар увидел Малыша Кристьена, и мы решили понаблюдать за ним. По правде говоря, мы остановились посмотреть на красивую гнедую лошадь, а Кристьен вышел из коллежа вместе со служителем, и важный дворянин стал о чем-то расспрашивать их обоих. Потом служитель вернулся в коллеж, а те двое пошли через мост в Сите, а мы - за ними.
        -Зачем?
        -Грегуар сказал, что вы бы так поступили. Ну, то есть если бы не убили их. Вы же сами сказали нам собирать сведения.
        -Они не заметили, что вы за ними следите?
        Юсти покачал головой:
        -На острове еще не успокоилось. Там везде мальчишки, им нравится суматоха, - сказал он и с осуждением прибавил: - Но у всех у них был нож или по крайней мере палка.
        -Вы прекрасно обошлись без того и другого. Продолжай.
        -Кажется, Грегуар называл фамилию Ле Телье.
        -Капитан шотландской гвардии? Это Доминик - ты его должен помнить.
        -Конечно, помню. Но его там не было. Я уверен.
        -Доминик заодно с Малышом Кристьеном, - сказал Тангейзер.
        -Думаю, именно это Грегуар и пытался мне объяснить. - Поляк пожал плечами. - Мы шли за ними до собора, где они повернули к мосту, который мы проходили сегодня утром, в Вилль. Там мы решили, что я пойду искать вас, чтобы вы не волновались, и Грегуар рассказал мне дорогу сюда. От собора прямо на холм, и…
        -Что Грегуар собирался делать, когда закончит следить за ними?
        -Он сказал, что вы вернетесь в церковь Сен-Сесиль и поэтому он будет ждать вас в особняке д’Обре.
        -Не самое веселое место. Почему?
        -Там больше некого убивать и нечего взять, так что никто туда не сунется.
        -Вы, парни, скоро станете хитрее своего хозяина.
        Матиас пристегнул последние постромки к ваге и отошел. Он оставил на Клементине седло, поскольку собирался пожертвовать повозку и упряжь аббатству. А если добавить несколько золотых монет, бенедектинцы будут каждую неделю молиться за его душу.
        -Надеюсь, вы не думаете, что мы поедем в этой телеге для навоза? - сказала Паскаль.
        Стоящие рядом с ней умытые Мышки выглядели еще моложе, а шрамы в их душах стали еще виднее. Они по-прежнему держались за руки и не поднимали глаз. Иоаннит сдержанно улыбнулся младшей Малан:
        -Повозку использовали для фуража, и она чище, чем большинство тюфяков в этом городе. Все поедут внутри. Если ты такая брезгливая, возьми в кладовке одеяла и постели на пол, только быстро. И найди какие-нибудь перчатки, чтобы спрятать чернильные пятна. Флер, ты не наполнишь мех водой? Юсти, посмотри, что еще нам может пригодиться.
        -Можно я тоже возьму нож? - спросил гугенот, с завистью разглядывая кинжал Паскаль.
        -В аббатстве нож тебе не понадобится. И тебе тоже, - Матиас повернулся к своей воинственной ученице. - Спрячь кинжал в сумку.
        -Вы хотите оставить меня с этими девочками? - Юсти не знал, радоваться ему или огорчаться. Он украдкой взглянул на Флер.
        -Им нужен отважный мужчина, который мог бы их защитить.
        Смех Паскаль нельзя было назвать добрым.
        -Вы нашли свою жену? - спросила вдруг старшая Малан.
        Тангейзер растерялся.
        -Карлу? - переспросил он.
        -Вы говорили, что проделали весь этот путь, чтобы найти ее, а мы даже не спросили. Наверное, вы считаете нас бессердечными и невнимательными, - Флер опустила голову.
        -Глупости, - отрезал госпитальер. - Мы все были слишком заняты.
        -Так вы нашли ее? - повторила девушка.
        Тангейзер не был готов к проявлению сочувствия. Да и хватит с девочек печальных известий. Он посмотрел на молчащего Юсти.
        -Да, - ответил он. - Карла на другом берегу реки. В Вилле.
        После этого он принялся складывать свое оружие в повозку. Дети смотрели на него, но не трогались с места - это было похоже на молчаливый мятеж.
        -Делайте, что вам говорят, - велел Матиас. - Пора ехать.
        Глава 16
        Бернар Гарнье
        План Тангейзера прожил только до ворот Сен-Жак, где около караульного помещения собралась толпа беженцев, человек около тридцати. Позади решетки слонялись солдаты, почти неразличимые в полумраке, и стена тьмы за ними означала, что створки гигантских ворот закрыты. Беженцы переговаривались приглушенным шепотом, а их дети плакали, страдая от полуденной жары. Матиасу они напоминали слепых муравьев, спасающихся из разрушенного сапогом муравейника. По спине у него побежали мурашки: от осознания, что он сам - один из таких муравьев.
        Госпитальер стоял у переднего края повозки, держа в руках вожжи. Сверху он накинул парусину, которая скрыла детей, хотя с близкого расстояния их выдавало покачивание голов.
        Боковая дверь караульного помещения открылась, и на пороге показался командир стражников. Такого мундира рыцарь еще не видел - за охрану городских стен отвечали подразделения, подчинявшиеся губернатору Монморанси. Голоса стихли. Тон офицера явно свидетельствовал, что подобное объявление ему приходилось делать уже не в первый раз.
        -В преддверии неминуемого наступления армии или нескольких армий гугенотов ворота Сен-Жак были закрыты и заперты, - произнес он монотонным голосом. - Все ворота Парижа, северные и южные, закрыты и заперты. Ключи от всех городских ворот находятся в Отель-де-Виль. Другими словами, ворота заперты, и никто здесь не может их открыть. Я сам не могу покинуть город. Мои люди не могут покинуть город. Вы не можете покинуть город - и все остальные тоже, независимо от должности или знатности. Город закрыт.
        Толпа издала стон отчаяния, но спорить никто не стал.
        -Если хотите, обратитесь с петицией в Отель-де-Виль, чтобы они выдали ключи, но, уверяю вас, это бесполезно. А пока отойдите от ворот, которые должны быть свободны для военных целей. Если вы немедленно не подчинитесь, я буду вынужден приказать своим людям, чтобы они применили силу. Надеюсь, я ясно выразился. Боже, благослови короля!
        Иоаннит стал разворачивать Клементину.
        -Это значит, что мы не едем в Сен-Жермен, - объяснил Юсти девушкам.
        -Мы не слепые и не глухие, - огрызнулась Паскаль.
        Офицер пробился сквозь толпу, не обращая внимания на вопросы, и отсалютовал Матиасу.
        -Мне жаль разочаровывать мальтийского рыцаря, сударь. - Он посмотрел на сапоги Тангейзера, а потом заглянул под парусину. - Я бы вас с радостью пропустил - и всех этих несчастных людей тоже, - но теперь Париж превратился в тюрьму.
        -Я не знаю города, и мне нужно отвезти этих сирот в безопасное место, - ответил ему рыцарь.
        -Утром аббатство Сент-Женевьев принимало людей - вон там видна башня Кловис, - но мне сообщили, что ополченцы, эти свиньи, блокировали его, - рассказал стражник. - Не знаю, можно ли считать церкви убежищем и будет ли уважаться их статус. Может, отвезете их в Тампль? Вас там, вне всякого сомнения, примут. Если только он тоже не окружен.
        -Приятно встретить благородного человека, - отозвался Тангейзер. - Вы дали ценный совет. Спасибо.
        Но прежде чем он успел удалиться, офицер обнаружил истинную причину своего интереса к нему.
        -Вы сражались во время великой осады? - спросил командир стражников.
        -Да.
        -Я восхищен, сударь. Там действительно было так ужасно, как рассказывают?
        -Хуже. Но не так ужасно, как здесь.
        -Я понимаю, о чем вы. Я сражался с гугенотами при Жарнаке и под Таванном, но то была война. Мы исполняли свой долг, а долг делает смерть достойной.
        -Смерть всегда достойна. Это единственное, на что нам остается надеяться.
        -А также на спасение души, которое дарует Христос.
        Матиас перекрестился:
        -Будем надеяться. Dominus vobiscum[25 - Да пребудет с вами Господь (лат.).].
        С этими словами госпитальер направил повозку вниз по склону холма.
        -Паскаль, - сказал он. - Ты знаешь площадь Мобер?
        -Конечно.
        -Мы с Клементиной ждем твоих указаний.
        С Рю-Сен-Жак они свернули на восток, в квартал коллежей и аббатств. Архитектура улучшилась, повсюду виднелись красивые сады. Но у мальтийского рыцаря не было желания любоваться красотами города.
        Пока они ехали, Юсти взял на себя роль покровителя и пытался развлекать девочек разными историями, но острый язычок Паскаль каждый раз заставлял его умолкнуть. Под парусиной то и дело вспыхивали ссоры, но Тангейзер не вмешивался - пусть дети хоть как-то отвлекутся.
        Его разум наконец оправился от шока, вызванного картиной, увиденной в особняке д’Обре, и теперь ему не терпелось разрешить загадки, снова не дававшие ему покоя. Он хотел добраться до мерзкого старого служителя, но сначала нужно было освободиться от неудобного живого груза. Тангейзер задумался о совете офицера, говорившего об аббатстве в Латинском квартале. Однако если снова придется противостоять милиции, лучше делать это на мосту, а детей укрыть в Вилле, ближе к Орланду, там, где должны найтись окончательные ответы на все вопросы.
        Они проехали аббатство Сент-Женевьев, ворота которого действительно охранял вооруженный отряд милиции. Матиас мог без труда рассеять их, но тогда о местонахождении детей станет известно другим ополченцам. Кроме того, если устроить бойню на пороге монастыря, монахи вряд ли согласятся их принять.
        Их повозка поднялась по крутому склону холма. В этом квартале свидетельства резни были не такими ужасающими, а по мере того, как Матиас со спутниками проезжали разные коллежи Сорбонны, улицы наполнялись студентами, пьющими вино и лапающими шлюх. Запах горелого мяса нисколько не мешал их веселью. Чем ближе иоаннит и его спутники подъезжали к площади Мобер, тем сильнее становился этот запах. Здесь был центр веселья, обслуживаемый разносчиками еды, поварами и уличными артистами, которые переместились сюда с Паперти. Воздух был пропитан отвратительным, удушающим зловонием. На площади стояли виселицы, и их смазанные жиром веревки поскрипывали под весом шести свежих трупов. Рядом из потухшего костра поднимался железный столб с цепями, поддерживающими обугленные останки казненной жертвы.
        На северной стороне площади Тангейзер увидел то, за чем он сюда пришел.
        -Отгадайте загадку, - обратился он к скрытым парусиной пассажирам. - Утка крякает, собака лает, а какие звуки издают кролики?
        Дети посовещались, но так и не нашли правильного ответа.
        -Вот именно, - сказал Тангейзер. - Я хочу, чтобы вы вели себя, как клетка с кроликами.
        В тени своей деревянной будки за столом с остатками обеда сидели пятеро сержантов. Они прикладывались к большой оплетенной бутыли с красным вином, и Фроже, по всей видимости, уже успел изрядно напиться. Он дремал, поставив локти на стол и склонив голову на грудь.
        Матиас остановился на некотором расстоянии от будки. Косоглазый сержант заметил его, толкнул локтем спящего товарища и что-то сказал.
        -Простите, что я не кролик, - прошептал Юсти, когда госпитальер спрыгнул с повозки, - но его зовут Фроже.
        Кивнув в знак благодарности, рыцарь стал ждать приближения сержанта. Тот подошел, потер пятно на своей рубахе и изобразил радостную улыбку.
        -Фроже, рад видеть тебя сытым и отдохнувшим, - поприветствовал его иоаннит.
        Сержант поклонился:
        -Так я смогу лучше исполнять свои обязанности, ваша светлость. А они, как вам известно, многочисленны и серьезны.
        -Я бы и сам с удовольствием вздремнул, но вернулся, чтобы отдать тебе лук.
        Брови Фроже удивленно поползли вверх, а затем его лоб прорезала морщина.
        -Я не потребую деньги назад, - успокоил его Тангейзер. - Это великолепное оружие, но для нас обоих будет лучше, если меня с ним не увидят. Ты найдешь его в повозке завернутым в одеяло, только доставай незаметно. Похоже, твои парни держат тут все под контролем. Проводи меня до Малого Шатле. По дороге я задам тебе пару вопросов.
        Затем Матиас повел лошадь с повозкой в сторону шпиля Нотр-Дам и реки. Фроже пожевал губу, а потом махнул сидевшим за столом товарищам и поспешил за ним.
        -У его светлости появились новые компаньоны, - заметил сержант.
        -Это не должно тебя беспокоить. Другое дело - четыре недостающие стрелы.
        Фроже задумался, и лицо его стало белым, словно сыр.
        -Четыре?
        -Я отломил концы с оперением и сжег, так что их происхождение не смогут отследить.
        -Кто будет выяснять происхождение четырех стрел среди этой кровавой бани?
        -Все дело в том, где их найдут. События потребуют расследования, так что подумай: может, стоит потерять весь колчан. Сам говорил: неразбериха, гугеноты, воры…
        -События?
        -Чем меньше ты знаешь, тем убедительнее изобразишь удивление, а еще лучше, потрясение, когда по роду службы тебе сообщат подробности.
        -А мне сообщат подробности, ваша светлость? Даже в такой день?
        -Вне всякого сомнения. Кстати, не забывай, что мы оба в этом замешаны. Мы сообщники, если можно так выразиться. Поэтому избавь меня от формальностей, когда мы одни, - они действуют мне на нервы.
        Сержант был либо прирожденным философом, либо имел богатый опыт рискованных и нечистоплотных интриг, поскольку выслушал эти откровения без всякой жалости к себе или раскаяния.
        -Может, стоит потерять и лук? - спросил он. - Хотя нет, в это будет труднее поверить. Я оставлю колчан - с перерезанным ремнем - в таком месте, где его найдет какой-нибудь бродяга. Он продаст колчан за стакан вина, и к вечеру меня уже нельзя будет вычислить.
        Госпитальер понимал, что из него вытягивают деньги, но решил, что позволит Фроже одержать маленькую победу, еще больше привязав его к себе.
        -Твои товарищи надежны? - спросил он.
        -Верить нельзя никому, - ответил сержант, и по его взгляду было понятно, что это относится и к Тангейзеру. - Но как вам должно быть известно, ничто так не укрепляет надежность человека, как звон золотых монет.
        -В этом городе без денег нельзя пройти и сотни шагов. Я куплю кувшин вина.
        -Думаете, мы платим за вино? - усмехнулся Фроже, но внезапно насторожился - он явно что-то заметил. - Дайте мне одеяло.
        Матиас вернулся к повозке. Он не сомневался, что Юсти и Паскаль, а может, и Флер, внимательно слушают каждое слово. Приложив палец к губам, иоаннит взял одеяло и отдал его Фроже. Сержант нырнул в переулок.
        Вернулся он с луком за спиной и бросил одеяло в повозку. Колчан исчез. Сержант кивнул, указывая на костлявую фигуру человека, который приближался к ним, шлепая босыми ногами по грязи. Из одежды на нем были только штаны, а доходившая до груди борода придавала ему вид какого-то библейского пророка. В одной руке у него был кривой посох, а другой он удерживал на голове громадный узел, края которого свисали на глаза, словно поля какой-то странной шляпы. Над узлом, раскачивавшимся из стороны в сторону в такт шагам его хозяина, вился рой блестящих синих мух.
        -Это «Карл Великий, император Священной Римской империи», - объяснил Фроже. - Пусть его допросят. Он скажет, что колчан - подарок святого Людовика. И сам в это поверит.
        -Нет, только не он! - Из-под парусины показалась Паскаль. - Юсти, иди и принеси колчан.
        Пока Тангейзер обдумывал нравственную проблему - стоит ли обрекать безвредного сумасшедшего на дыбу и раскаленные щипцы в Шатле, - юный гугенот спрыгнул на землю и побежал в переулок. Остальные откинули парусину и бросили ее на дно повозки. Фроже, будучи прежде всего практичным человеком, удивленно замер.
        -Эй, да это же девчонки Тибо! - воскликнул он.
        -Я Анна Дюран, - представилась Паскаль.
        -А я Женевьева Ленуар, - сказала Флер.
        Фроже цыкнул зубом:
        -Что же вы тут делаете вместе с этими шлюхами?
        -Долгая история - чтобы ее рассказать, потребуется еще одна бутыль вина, - ответил Матиас. - Брось колчан в реку.
        -Нет-нет! - запротестовал сержант. - Если он потеряется, его станут искать, а когда не найдут, то начнут виться вокруг меня, как мухи вокруг «Карла Великого». Но если колчан найдется, потребуется преступник, которого можно обвинить и пытать и который сообщит имена своих сообщников. Они будут болтаться на виселице, а мы - есть горячие пироги, и дело будет закрыто. Ничто так не радует Шатле, как закрытое дело, а в данном случае мы будем радоваться вместе с ними.
        -Тогда найди такого козла отпущения, который не слишком побеспокоит нашу совесть, - сказал Тангейзер.
        Вернулся Юсти, но колчана у него не было.
        -Я не смог его найти, - юноша тяжело дышал. - Где вы его оставили?
        -На земле, на видном месте. - Фроже улыбнулся. - Козел отпущения уже появился и убежал, и наша совесть может быть спокойна.
        «Карл Великий» поравнялся с повозкой. Он остановился и повернулся к детям: глаз его не было видно, а в бороде копошились какие-то насекомые. Потом сумасшедший поднял посох и наклонился, но прежде чем он успел произнести благословение - или проклятие - и напугать детей, госпитальер потянул за поводья, и повозка двинулась дальше.
        -Надеюсь, - сказал рыцарь, - звон монет поможет тебе проводить нас через баррикады в Вилль.
        -В Вилль? - Фроже усмехнулся. - Зачем? Это сумасшедший дом, даже в лучшие времена.
        -Хуже, чем тут?
        -Мы сейчас, считайте, гуляем по райским холмам. А на левом берегу нет воды - ни источников, ни колодцев, только река и куча ведер, и поэтому за два столетия там ничего не изменилось. Это деревня, обслуживающая сорок коллежей и полдюжины аббатств. Иногда студенты дерутся на ножах, особенно англичане и итальянцы, но это всего лишь студенты. Заплывшие жирком, изнеженные - не то что парижане. Легкая добыча. Но Вилль построил подручный сатаны, когда закончил сооружать ад. Тринадцать округов против наших двух, битком набитых либо заносчивыми богатеями, привыкшими командовать и требующими к себе уважения, либо теми, кто перережет вам горло ради использованной подтирки. Я ненавижу Вилль.
        -Я там познакомился со священником церкви Сен-Сесиль, преподобным Ла Фоссом. Ему можно доверять?
        -Я его не знаю, но священник, которому можно доверять, - это что-то вроде невинной шлюхи. Наверное, такие существуют, только как их узнать?
        Тангейзеру нужно было как-то избавиться от детей. Они связывали ему руки, а он подвергал их опасности. Фроже казался ему меньшим злом.
        -Я хорошо заплачу за безопасное место для этих детей, где один или два дня их будут поить, кормить и защитят от физического насилия, - сказал он сержанту.
        -В Вилле?
        -Хотелось бы, но главное - безопасность.
        -Мне кажется, они еретики.
        -Они никому не нужны, кроме меня.
        В душе Фроже осторожность боролась с жадностью.
        -Моя старшая сестра Ирен, - сказал он наконец. - Она живет в Сите, у причала Сен-Ландри.
        -А муж у нее есть? - спросил Матиас.
        -Я устроил так, чтобы его повесили.
        -С одобрения Ирен?
        -По ее просьбе. Он очень любил пускать в ход ремень и был шотландцем - две веские причины, чтобы мечтать увидеть его на виселице.
        -Чем занимается твоя сестра?
        -Злые языки могут говорить - и говорят, - что была и третья, самая веская причина нашей с ней договоренности. Этот шотландец, о печальной судьбе которого вы уже знаете, владел маленьким постоялым двором. Перейдя к сестре, это дело расцвело.
        -Готов биться об заклад, она заломит высокую цену.
        Фроже рассмеялся:
        -Я не получу с этого ни су. Она обслуживает юристов из провинции, но сегодня утром у нее должны найтись свободные комнаты.
        -Полагаю, я мог бы найти что-то получше, чем постоялый двор для профессиональных юристов.
        -Юристы или монахи, ваша светлость, - выбирать вам.
        Около Малого Шатле Фроже проложил им дорогу среди просителей, которых не пустили внутрь, и покинул Тангейзера в широком арочном проходе, а сам пошел докладывать о краже колчана неизвестными преступниками.
        Облегчение, которое давала тень, сводилось на нет зловонием от соседней скотобойни. Сержанты, которых было довольно много, выглядели недовольными выпавшим на их долю жребием, раздраженными и обиженными на то, что у них отняли выходной день. Вне всякого сомнения, они убили бы любого, на кого им укажут, но, подобно Фроже, были настолько поражены коррупцией, что лихорадка кровопролития их не коснулась. Они бросали любопытные взгляды на пассажиров госпитальера, но не подходили к их повозке.
        Тангейзер посмотрел в северную арку прохода. Если не считать пирамиды трупов, залитых собственной кровью и оставленных жариться на солнце, словно произведение охваченного манией убийства кондитера, короткая улица через мост была пуста. Взглянув на дальний конец моста, рыцарь понял почему. Стало ему ясно и почему сержанты были не в духе. Отряд милиции охранял цепь, и вид у этих людей был такой, словно этот приказ был вырезан на камне самим Божьим перстом.
        Матиас бросил взгляд на своих юных подопечных. Все пятеро сгрудились у одной стороны повозки, глядя на него словно с укором, и печаль каждого из них прибавлялась к всеобщему горю. Иоаннит попытался ласково улыбнуться детям, но вместо улыбки у него вышла гримаса. Тангейзер отвернулся.
        В проходе появился Фроже, поправлявший на плече новый кожаный колчан.
        -Один из наших людей ранен милицией во время какого-то спора, - рассказал он. - Все ненавидят сержантов. Интересно почему? Он выживет, если рана не загноится, но пока милиция не получит приказ от того, кто повыше, чем здешний начальник, они считают мост своим.
        -Иди за мной, - велел ему мальтийский рыцарь.
        Не дожидаясь возражений сержанта, он повел Клементину на мост. Ополченцы встали. Их было восемь, и на одежде некоторых виднелись пятна крови, оставшиеся от дневных «трудов». В спокойные времена эти люди не имели почти никакой власти даже над собственными жизнями, не говоря уже о жизнях других. Но сегодня город принадлежал им, и они были полны решимости не упустить своего шанса.
        Их предводитель сидел на большой бочке, свесив ноги, - вероятно, для того, чтобы прибавить добрых шесть дюймов к своему росту, поскольку даже по местным меркам он был коротышкой. Его голову украшал шлем с гусиным пером, а на коленях лежал кнут - этот человек явно испытывал ненависть ко всему роду людскому и наслаждался свой властью. Бочку поставили посреди дороги, прямо за цепью. Позади милиции веселились какие-то оборванцы. Заметив Тангейзера, они стали глазеть на него.
        Госпитальер остановился на середине моста, достал из повозки ружье, демонстративно проверил запал и опустил рычажок механизма на пороховую полку. Ополченцы переминались с ноги на ногу.
        -Стой здесь, - приказал Матиас сержанту. - Если я выстрелю, вези детей в караульное помещение.
        Фроже кивнул:
        -Разумное решение, ваша светлость. Может, сделать это прямо сейчас?
        Рыцарь, не отвечая, взял ружье и подошел к мужчине, сидящему на бочке.
        -Матиас Тангейзер, военный советник, дипломатический представитель, и прочее, и прочее, при его высочестве Генрихе, герцоге Анжуйском, - представился он. - Обращайся ко мне «ваша светлость». Кто ты такой?
        Ополченец нерешительно поерзал на своем насесте, не желая унизить себя спуском на землю, но понимая, что разумнее будет все же встать. В конце концов он решился отвесить поклон, не вставая.
        -Лейтенант Жан Бонне, ваша светлость, слуга Господа и его королевского величества, - произнес он важно.
        Несколько ополченцев при его последних словах построились в ряд. Госпитальер окинул их презрительным взглядом.
        -Его величество не приказывал милиции захватывать город. И не отдавал приказ об этой резне, - сказал он лейтенанту.
        -Ходят слухи о протестантских шпионах, - заметил тот.
        -Попридержи язык, любезный. И обращайся ко мне «ваша светлость».
        -Я хотел сказать, что, возможно, ваша светлость не знает…
        -Я хочу поговорить с Бернаром Гарнье.
        -Его здесь нет, ваша светлость. В отсутствие капитана здесь командую я.
        -Я буду говорить только с ним, лично.
        -Его вызвали в шестнадцатый округ, на той стороне реки. Там произошло ужасное убийство наших храбрых товарищей…
        -Отправь за ним человека.
        -Это потребует времени.
        -Я подожду.
        -Мы на осадном положении, ваша светлость, и я не могу разбрасываться людьми.
        Тангейзер ткнул его в грудь дулом ружья. Бонне слетел с бочки и исчез за ней. Из окон караульного помещения, в которые несколько человек наблюдали за сценой, донесся смех. Оборванцы, поначалу пребывавшие в растерянности, присоединились к веселью.
        -Отправь человека, - повторил иоаннит.
        Он повернулся и пошел к повозке, улыбаясь дожидавшимся его детям. Фроже смотрел на него, открыв рот.
        -А разве не опасно поворачиваться к ним спиной? - спросила Паскаль.
        -Останься я лицом к Бонне, пришлось бы ввязаться в спор, и я вернулся бы к тому, с чего начал. У него есть простой путь: послать за Гарнье. Другой вариант - перейти за цепь и бросить вызов мне, человеку с ружьем. Если он выберет второе, я увижу это по вашим лицам, - спокойно объяснил Матиас.
        -А если он снова усядется на бочку и ничего не будет делать? - предположила младшая Малан.
        -Нам очень повезло, что у милиции нет тебя, - ответил рыцарь.
        -Почему же вы просто не приказали ему нас пропустить? - не отставала от него девочка.
        -Маленький начальник любит проявлять свою власть, но перспектива нарушить какие-то правила и тем самым вызвать гнев высокого начальства наполняет его душу ужасом. Я хочу получить пропуск от самого Гарнье. Пощадив вас один раз, он, скорее всего, пощадит и второй, если ваши пути снова пересекутся.
        Доставая из повозки пистолеты, Тангейзер заметил, что Клементина стоит у окна таверны. Похоже, заведение было закрыто, но из окна верхнего этажа за сценой на мосту наблюдал мужчина.
        -Сколько стоит накормить пятерых детей и двух верных слуг короля? - обратился к нему Матиас.
        -А сколько стоит душа человека, если он не уважает святость воскресного дня? - огрызнулся тот.
        -Не вынуждай нас выбивать дверь, - сказал ему Фроже. - Открывай.
        Когда они вошли в таверну, Паскаль дважды заставила Юсти пересаживаться: сначала юноша хотел устроиться рядом с Флер, но младшая Малан втиснулась между ними, а потом потребовала у Тангейзера, чтобы тот сел между нею и сестрой, и поляку, чтобы освободить место, пришлось переместиться на скамью напротив, к Мышкам. Теперь его отделяло от возлюбленной широкое пространство стола. Паскаль сняла лайковые перчатки, которые нашла в конюшне. Увидев чернильные пятна на пальцах сестры, Флер заплакала. Юсти встал, явно собираясь успокоить ее, но Матиас покачал головой, показывая юноше, что не стоит ее трогать.
        Фроже уселся на табурет во главе стола и потер свой единственный зуб. Повар, забыв о своих сомнениях, касающихся воскресенья, уже принялся за дело. Вероятно, посетителей у него было мало, поскольку в дополнение к холодному пирогу из рубленой свинины, мелкой птицы и кролика он поставил на стол тарелку сырных тарталеток, блюдо фаршированных яиц, бланманже из риса и темного куриного мяса, а также горшок с говяжьей требухой, которую иоаннит понюхал и отверг, опасаясь изжоги. Кроме блюд, на столе появились и кувшины с вином.
        Тангейзер встал, перекрестился и пробормотал слова благодарности Богу за его щедрость. Дети сидели, сложив руки на коленях, охваченные меланхолией, и не проявляли интереса к выставленным яствам. Рыцарь вновь перекрестился. Сержант принялся молча накладывать бланманже себе на тарелку, и Матиас решил, что обязан поднять настроение компании.
        -Я также благодарю Бога за возможность разделить с вами этот обед, - сказал он.
        -Потому что больше такой возможности у нас не будет, - продолжила Паскаль.
        Флер всхлипнула.
        -Глупости, - возразил госпитальер. - Это лишь первый наш общий обед, а если говорить о нас с вами, девушки, то второй. Понимаете? У нас впереди еще много всяких обедов. И однажды мы оглянемся назад и скажем: «А помнишь, как мы ели фаршированные яйца на мосту в день святого Варфоломея?»
        -Нам будет что вспомнить кроме этого.
        -Да, но не слишком много. Каждый из нас лишился дорогого человека… - Голос его дрогнул, и Тангейзер поморщился. - Мы стали свидетелями того, чего лучше не видеть, и делали то, чего лучше не делать.
        Фроже, рот которого был набит рисом, вскинул бровь, но потом одобрительно хмыкнул.
        -Сегодня плохой день, но он пройдет, как проходят все плохие дни, - продолжил мальтийский рыцарь. - Но даже в такой день, если хорошенько присмотреться, можно увидеть что-то хорошее.
        Он попытался отогнать кровавые картины, стоявшие у него перед глазами, и найти подходящий пример.
        -Например, когда мы спасли Люцифера? - подсказал юный гугенот.
        -Совершенно верно, Юсти. Совершенно верно.
        -Или когда кормили яблоками Клементину? - сказала старшая Малан.
        -Точно, Флер… то есть Женевьева.
        -И когда вы накрыли папу фартуком, - добавила Паскаль.
        Она говорила искренне, но все снова погрустнели.
        -Тангейзер, пожалуйста, не бросайте нас! - взмолилась Флер.
        -Я оставлю вас ненадолго, - ответил иоаннит. - Сестра Фроже о вас позаботится. Разве есть на свете человек более надежный, чем женщина, отправившая мужа на виселицу и хорошо на этом заработавшая?
        Шутку понял только сержант, но его рот был набит едой, и он просто не мог рассмеяться.
        Матиас налил кубок вина и выпил. Вино оказалось весьма неплохим.
        -А теперь, с позволения Фроже, я поем, - улыбнулся рыцарь.
        Он сел, взял с подноса половинку фаршированного яйца и поднес ко рту. Сооружение оказалось слишком нежным для его огрубевших пальцев, и начинка вывалилась прямо на заляпанную кровью рубаху.
        Двойняшки, работавшие раньше на Тибо, вдруг нарушили долгое молчание и захихикали.
        Воспользовавшись моментом, Тангейзер преувеличил свое удивление и испуг, а потом вскрикнул, якобы придя в ужас от испорченной рубашки. Наверное, из него вышел бы неплохой клоун - смех стал громче. Через секунду к веселью присоединился и Юсти. Госпитальер выбросил за дверь пустую половинку сваренного вкрутую белка и взял другое яйцо.
        Потом он медленно и аккуратно стал подносить половинку яйца ко рту. Дети притихли, внимательно следя за его рукой. Матиас открыл рот как можно шире, но в последний момент сжал пальцами белок, и коричневатый шарик из желтка, резаной петрушки и масла упал ему на грудь, присоединившись к предшественнику. На этот раз засмеялась и Флер. Госпитальер повернулся к Паскаль и подмигнул, но девочка покачала головой и ответила ему виноватой улыбкой.
        -Какие-то заколдованные яйца, - вздохнул он. - Анна, дорогая, подай мне кусок пирога.
        Настроение за столом улучшилось, и когда Паскаль стала бросать зернышки риса в Юсти, а к ней присоединились Мышки, Тангейзер не стал их унимать. Немного утолив голод, он налил себе еще вина. При этом рыцарь следил, чтобы кубок Фроже не оставался пустым, и каждый раз, когда он подливал сержанту вина, тот не заставлял себя долго упрашивать. Потом они заказали десерт. Повар принес пироги с инжиром, политые медом, блюдо апельсиновых цукатов и кувшин молока. Дети набросились на сладкое, а Матиас заговорил с Фроже:
        -Предположим, ты увидишь мужчину средних лет в черной одежде, с золотой цепью на груди, верхом на гнедой, с белыми носочками лошади. Кто бы это мог быть?
        Сержант, наклонившись вперед, наблюдал за уничтожением пирогов с инжиром - юные компаньоны поставили блюдо вне пределов его досягаемости. Потом он выпрямился, и на его лице появилось выражение, которое Тангейзер уже видел утром.
        -Это значит, что передо мной Марсель Ле Телье, и мне бы очень хотелось, чтобы он меня не увидел, хотя, скорее всего, он увидел меня раньше, чем я успел заметить его лошадь, - заявил Фроже.
        Произнесенное имя застало иоаннита врасплох. Наверное, Грегуар узнал его и сказал об этом Юсти. А Юсти и сам Тангейзер неправильно истолковали его слова.
        -А почему ты не хочешь с ним встречаться? - спросил Матиас.
        -Он будет задавать вопросы, на которые я предпочел бы не отвечать, и отдавать приказания, которые я предпочел бы не исполнять.
        Госпитальер улыбнулся, оценив тонкость упрека.
        -Расскажи мне все, что знаешь о нем, - попросил он.
        -Что может знать скромный сержант о делах таких влиятельных людей?
        -Представь, что ты единственный зрячий в королевстве слепых.
        Фроже бросил тоскливый взгляд на оставшийся пирог с инжиром.
        -Женевьева, дай ему пирог, - обратился рыцарь к старшей из девушек.
        -Но мы оставили его для вас, - возразила Флер.
        -Нашему другу он нужнее. Может, у него развяжется язык.
        Паскаль, сидевшая между двух мужчин и считавшая, что может на равных принимать участие в разговоре, не выдержала:
        -Марсель Ле Телье - это лейтенант по уголовным делам из Шатле. Ему подчиняются все комиссары, и он обладает такой же властью, как судья.
        Фроже воспринял ее слова как вызов.
        -Не следует забывать о лейтенанте по гражданским делам, который главнее, - возразил он, - а также о…
        -Эти люди мне неинтересны, - прервал его Тангейзер. - Как выглядит золотая цепь Ле Телье?
        -Она сделана в форме золотых раковин, - сказала Паскаль.
        -Да, но знаешь ли ты, что это значит? - спросил сержант, явно гордясь своей осведомленностью.
        -Орден святого Михаила, - объяснил Тангейзер. - По традиции число членов ордена ограничивалось пятьюдесятью, но в последние годы король Карл посвятил в его рыцари несколько сотен человек, в обмен на деньги или политическую поддержку. Если Ле Телье не купил это звание, что, как мне кажется, не по средствам даже лейтенанту по уголовным делам, значит, он имеет определенное влияние при дворе.
        -Ле Телье приняли в орден, когда он был еще комиссаром седьмого округа, в Ле-Але, - сказал Фроже. - Рыцарское звание помогло ему занять место предшественника, который вышел в отставку под угрозой предъявления ему многочисленных обвинений. Ле Телье - искусный интриган. А иначе и быть не может. Он не первый, кто дослужился до этой должности, начав простым сержантом, но об этом никто уже не помнит. Его отец был помощником королевского повара и покупал на рынке рыбу для королевского стола. Вы тут говорили о королевствах. Так вот. Ле-Аль - королевство Марселя Ле Телье. Он родился в тени Шатле и с первого вдоха впитал эту тройную вонь - рыбы, скотобойни и кладбища Невинных, - сержант потер свой единственный зуб. - Вы знаете, сколько дерьма оставляет корова, когда входит в Париж. Не меньше, чем мы, когда попадаем в ад.
        -Значит, Марсель искусен в раскрытии преступлений? - уточнил Матиас.
        -Нет, нет. - Фроже снова пожирал глазами последний пирог. - Раскрытие преступлений, дело совсем простое, не является целью Шатле. Наша обязанность - собирать деньги для короля, а также на наше скромное жалованье. Эти деньги по большей части поступают от законопослушных граждан. Почти любое занятие - держать постоялый двор, продавать обувь, возить грузы на телеге - требует уплаты пошлины. Чтобы продавать, к примеру, рыбу, нужно уплатить четыре разных налога. За нарушения подобных правил, которых существует великое множество и которые составлены так, что не нарушить их практически невозможно, взимаются штрафы.
        -А что законопослушные граждане получают взамен?
        -Взамен мы избавляем их от огромного количества преступников, в основном воров, но также богохульников, содомитов и убийц. Раскрытие преступлений требует всего двух вещей - обвиняемого и его признания, а поскольку в Шатле самые искусные в мире палачи, и то и другое получить несложно.
        -Мы пока не услышали ничего полезного, - заметила Паскаль.
        Для Фроже это было уже слишком. Глаза его выпучились, словно у ящерицы. Тангейзер успокоил оскорбленное достоинство сержанта, подвинув к нему пирог с инжиром. Его собеседник тут же сунул пирог в рот, словно боялся, что его могут отобрать.
        Паскаль хмуро посмотрела на него.
        -Марсель служил в округе, где покупают и продают почти всю еду, которая попадает в Париж, - сказала она. - Там течет больше денег, чем через королевскую казну. Он сделал богачами своих хозяев и себя самого и вскарабкался на самый верх.
        -Именно так и было. - Из открытого рта сержанта сыпались крошки.
        -Он жестокий человек? - поинтересовался иоаннит.
        -Ему это не нужно. В Ле-Але громила стоит дешевле рыбьих потрохов. Сломанную ногу можно купить за этот пирог с инжиром. К услугам Марселя всегда есть крепкие парни, преданные сержанты и нормандец по имени Баро. Некоторые росли вместе с ним. На самом деле Ле Телье известен тем, что не выносит пыток и казней - то есть не может на них смотреть. В то же время он отправил на Гревскую площадь не одну тысячу людей, а в тюрьмы - еще больше, ни разу не сказав «аминь».
        -Шпионы, - напомнила младшая Малан. - Они тоже работают на него.
        -Точно. - Фроже посмотрел на девочку, и та ответила ему дерзким взглядом. - С самого начала у него были стукачи. Гуртовщики шпионили за мясниками, жены за мужьями. Даже адвокаты за своими клиентами - вы можете в это поверить?
        -А что тут такого удивительного? - заметила Паскаль.
        -Вот почему его повысили до комиссара. Он знал больше, чем три комиссара, вместе взятые. Даже не три, а шесть, хотя, если честно, кто такой комиссар? Человек, который хочет сидеть дома, пока сержанты собирают пошлины, а потом на эти деньги покупать драгоценности жене. Теперь Марсель руководит шпионской сетью, которая распространяется на весь город, хотя большинство шпионов не знают, что работают на него. Если в таверне собираются пять человек, чтобы поболтать, можно не сомневаться, что один из них будет у Ле Телье в кармане.
        -Может, вы сами на него работаете, - сказала Паскаль.
        -А может, ты. Уж больно ты дерзкая молодая… - Фроже начал закипать, но поймал предостерегающий взгляд Тангейзера, - …госпожа. У меня свои начальники, а кого кормят они, я не знаю, хотя должен признаться, ваша светлость, немногие из них могут сравниться щедростью с вами.
        -Я бы не дала ему пирог, - сказала младшая из сестер Малан Матиасу.
        Рыцарь кивнул, но мысли его были далеко. Значит, он попал в паутину Марселя Ле Телье. Инстинкт и логика подсказывали, что другого объяснения быть не могло. Несколько загадок объединились в одну. Служитель в коллеже, Малыш Кристьен, Доминик Ле Телье, Орланду, его собственный арест - все это, несомненно, звенья одной цепи. Разграбление особняка д’Обре, когда за пределами Лувра еще не лилась кровь. Все это мог устроить Марсель. Однако в таком случае госпитальер имеет дело с широким и сложным планом. Но ради чего?
        Наиболее вероятный ответ - Марсель действует в чьих-то интересах. В убогом Шатле он большой человек, но Лувр кишит вельможами, для которых он всего лишь сын торговца рыбой, еще один Фроже, только более честолюбивый и с целыми зубами. Они способны купить лейтенанта по уголовным делам одной фальшивой улыбкой. Да и помимо королевского двора в Париже хватает богатых и влиятельных людей.
        Тангейзер помассировал глаза.
        У этой загадки может быть тысяча ответов. Единственный ключ к разгадке - Орланду. Иоаннит снова и снова задавал себе вопрос: неужели его пасынок ввязался в нечто такое, что потребовало убийства Карлы? Возможно, какая-то любовная история или неудачная политическая интрига? Обычное преступление, даже убийство не стоит таких усилий, разве что оно обусловлено сильнейшей жаждой мести, тем эликсиром, о котором говорил Рец. Убийство матери, вне всяких сомнений, заставит Орланду страдать. Возможно, оскорбленный был итальянцем. Остается одно - спросить самого Орланду. Или Марселя Ле Телье.
        -Где живет Марсель? - спросил Матиас.
        -В Ле-Але, - ответил Фроже. - Он купил старинный особняк на западной стороне Сан-Дени, рядом со скотобойней Крюса. Там все его знают. Он мог бы позволить себе дом и получше, но мы думаем, что он просто не может спать без этого запаха. - Тут на лице сержанта проступила тревога, которую не могли успокоить даже винные пары. - Вы же не собираетесь пойти против Ле Телье?
        -Упаси Бог, - отозвался госпитальер. - Друзья в Лувре меня предупреждали - по секрету, конечно, ты понимаешь, - что не стоит связываться с этим человеком. Просто я забыл его имя.
        Юному поляку явно хотелось тоже задать вопрос, и Матиас помог ему:
        -Ты же был в Лувре, Юсти. Хочешь что-то спросить нашего славного сержанта?
        -Да, сударь. Я видел там капитана гвардии, которого звали Доминик Ле Телье…
        -Это сын Марселя, - заплетающимся языком пояснил Фроже. - Хотя некоторые сомневаются - он не унаследовал хитрости отца. Марсель так любил свою жену, что не женился второй раз. Говорят, она была настоящей красавицей, но зачахла и умерла. Он носит черное в память о ней.
        В дверях появился еще один сержант.
        -Фроже? - позвал он своего товарища. - Бернар Гарнье стоит у твоей цепи.
        -А другие дети у Марселя есть? - спросила Флер.
        -Был старший сын, но он плохо кончил. Говорят, на дыбе, - ответил Фроже.
        Тангейзер поднял его на ноги и подтолкнул к двери, после чего окинул взглядом остальных:
        -Сидите тут, пока я не позову. А ты, - посмотрел он на Паскаль, - надень перчатки.
        Съежившийся лейтенант Бонне прижался к бочке, а капитан Гарнье, уперев в бедра свои огромные кулаки, склонился над ним и осыпал потоком ругательств.
        Фроже привалился к борту повозки, словно его не держали ноги.
        Матиас прислонил ружье к колесу и подвинул пистолеты, чтобы они выглядывали над краем борта. Спонтон со спрятанным в кожаной торбе лезвием тоже был под рукой. Рыцарь сделал два шага в сторону цепи, остановился и стал ждать, внимательно оглядывая каждого из ополченцев. Ему ничего не стоило убить всех, кроме разве что самых быстрых.
        Гарнье услышал тревожный шепот, выпрямился, вытер губы рукавом, повернулся и зло посмотрел на Тангейзера. Он был огромен и буквально кипел от ярости. Перед госпитальером стоял человек, считавший, что мир в должной мере не оценил его заслуги.
        -Капитан Гарнье, - сказал Тангейзер. - Я хотел бы поговорить с вами наедине.
        Бернар махнул рукой своим людям, чтобы они опустили цепь, и перешагнул через нее:
        -К вашим услугам, ваша светлость. - Он заставил себя поклониться.
        -Я ценю формальности, но в данном случае мы можем их опустить. Я прошу вас о любезности, - сказал ему Матиас.
        -Эти идиоты не должны были задерживать такого, как вы. Они будут наказаны.
        -На мой взгляд, они уже достаточно наказаны.
        Комплимент застал Гарнье врасплох.
        -Я делаю, что могу, - вздохнул он. - Но посмотрите, с кем мне приходится иметь дело! Это не обученные солдаты. Они не понимают, что это за мятеж. Но если бы они видели то, что видел я, они замарали бы свои воскресные штаны.
        Капитан разыгрывал из себя простого, неотесанного и грубого парня. Это роль так подходила ему, что иоаннит засомневался, не прячется ли за этой маской хитрый лис.
        -Мне сообщили, что армия гугенотов стоит в тридцати милях от города, - сказал рыцарь Бернару.
        -Я говорил о резне в шестнадцатом квартале, - уточнил тот.
        -Я через него проезжал. Мятеж был кровавым и повсеместным.
        -Там произошло убийство ополченцев, которых заманили в засаду и прирезали, как скот. Вместе с капитаном. Увечья, от которых стошнило бы даже турка. Не меньше двадцати убитых…
        Тангейзер услышал, как Фроже вполголоса выругался.
        Гарнье с ненавистью посмотрел на сержанта, но госпитальер не стал оборачивался.
        -Тела все еще выносили, когда я ушел, - прибавил капитан. - Говорят, у печатника было две дочери.
        -Печатника? - переспросил Матиас. - Ты изъясняешься загадками.
        -Говорят, вас видели там, верхом на боевом коне. Одни говорят, с двумя мальчишками, другие - с двумя девочками. Вас трудно не заметить. Или забыть.
        Рыцарь посмотрел в глаза Гарнье, и через секунду капитан отвел взгляд.
        -Я только хочу сказать, что мы должны найти убийц, пока они не напали снова. Раз вы проезжали мимо, то могли заметить что-то подозрительное, - пробормотал он.
        -Я заметил шайки преступников, которые грабили дома, убивали детей и насиловали женщин. - Матиас сглотнул, подавляя желание вспороть Бернару живот. - Я видел улицы, на которых творилось беззаконие, как в тех городах грешников, которые стер с лица земли Гавриил. Я видел то же, что и ты. Думаешь, католики убивают только гугенотов? Католики убивают и католиков. Сегодня всё разрешено, приятель. День, когда убивают всех, кого захочется. У ваших убитых были враги. У кого их нет? Направь свои подозрения туда, где есть хотя бы шанс найти виновных. Или ты веришь, что я убил двадцать человек с помощью ломовой лошади и двух мальчишек? Или двух девчонок?
        Гарнье попытался успокоить разъяренного собеседника и издал что-то вроде смешка.
        Но Тангейзер не улыбнулся.
        -Ваша светлость, - начал капитан. - Я простой мясник… торгую мясом в Ле-Але… и я признаю, что не привык иметь дело со всем этим. Смиренно прошу меня простить.
        -Извинения приняты, - кивнул госпитальер.
        -Мы с радостью последуем вашему мудрому совету. У милиции действительно есть враги, потому что мы преданы королю, а также Папе, душой и телом, а многие высокородные господа хотели бы стащить обоих с их священных престолов. Повсюду плетутся заговоры. Черные времена только начинаются. Скажите, что я могу для вас сделать?
        -Поручитесь, что детей, которые едут со мной, не будут преследовать и не причинят им вреда.
        Матиас оглянулся на таверну, чтобы позвать своих юных спутников.
        Те уже сгрудились у двери, следя за каждым его движением.
        Он снова повернулся к Бернару и посмотрел ему в глаза.
        -Я вас не обманываю, капитан, - сказал госпитальер. - Этот парень - мой лакей. А девочки наткнулись на меня, когда бежали, спасая свои жизни. Возможно, они воспитаны в протестантской вере. Я не знаю. Не спрашивал. И мне все равно. Я рыцарь ордена святого Иоанна Крестителя Иерусалимского. Мои шрамы получены в войне с турками ради спасения христианства. Не знаю, нужен ли я вам в качестве друга, но в качестве врага - не нужен точно.
        Гарнье попятился, словно от раскаленных углей.
        -Я глубоко верующий человек, - продолжил Тангейзер. - Господь призвал меня взять под опеку этих бедных сирот. Я слышал Его глас. И поклялся своей жизнью, что буду защищать их.
        Капитан умоляюще сложил руки на груди:
        -Шевалье, ради вас я прикажу отвести их ко мне домой.
        -Я тронут твоим предложением, - ответил иоаннит, - но уже обо всем договорился. Просто прикажи своим людям, чтобы их оставили в покое. Белых повязок будет достаточно для их безопасности?
        -Да. Я позабочусь, чтобы мои люди все правильно поняли. Клянусь.
        -Этого вполне достаточно. А теперь мне пора. Нужно встретиться с Марселем Ле Телье.
        Гарнье едва удержался, чтобы не отступить еще на шаг. Глаза у него прищурились.
        -Замолвить за тебя словечко перед лейтенантом по уголовным делам? - спросил Матиас.
        -Не сегодня, - ответил Бернар. - Может, в другой раз.
        -Он действительно паук, как говорят некоторые?
        -Таким, как я, непозволительны подобные выражения.
        -Понимаю. И ты прав: кругом заговоры и предательство.
        Пока капитан обдумывал эти мрачные намеки, госпитальер окинул взглядом ополченцев. Они сгрудились у бочки, с неприязнью поглядывая на него.
        -Мне, как и тебе, приходилось командовать людьми, - произнес Тангейзер и, подождав, пока Гарнье кивнет, продолжил: - Боевой дух - тонкая штука, словно острие ножа. Не поворачивайся к своим людям. Они видят, как мы стоим друг перед другом, и мы кажемся им гигантами, принимающими важные решения, которые определят их судьбу. И им очень хочется в нас верить. Они жаждут этой веры. Ты должен это понимать.
        Бернар завороженно смотрел на него.
        -Вера, - повторил он. - Да, они ее жаждут.
        -И лучшая поддержка этой веры - вера их начальников в самих себя. И не только в самих себя, но и друг в друга. Поэтому я предлагаю, чтобы ты похлопал меня по плечу и с улыбкой - я при этом тоже буду улыбаться - повернулся к своим людям. Тогда они увидят двух гигантов, способных защитить их от этого опасного мира.
        По мере того как до Гарнье доходил смысл его слов, его лицо расплывалось в улыбке, и эта улыбка была искренней. Он и не догадывался, что Матиас купил его с потрохами.
        Капитан похлопал собеседника по плечу и с ухмылкой повернулся к подчиненным, а тот рассмеялся, громко и грубо. Ополченцы преобразились прямо на глазах: сборище угрюмых лентяев превратилось в некое подобие людей. Все они распрямили спины, выстроились в ряд и поправили оружие. Каждый из них заулыбался, даже лейтенант Бонне. Бернар, раздуваясь от важности, вежливо поклонился Тангейзеру, который ответил ему любезной улыбкой и махнул детям.
        Фроже во все глаза смотрел, как он убирает пистолеты. Голос его был похож на шипение:
        -Двадцать убитых?!
        -Капитан мне льстит, - пожал плечами мальтийский рыцарь. - Насколько я знаю, их было девятнадцать.
        Когда они миновали мост, Тангейзер заставил детей лечь под парусину и поклясться, что они будут хранить обет молчания, как монахи. Их путь вел в гущу улиц, опустошенных страхом, смертью, а также послеполуденной жарой, влажной и душной. Постоялый двор Ирен находился к северу от собора Нотр-Дам и выходил прямо на широкий рукав Сены. Это был бревенчатый дом высотой в четыре этажа и глубиной в одну комнату. По словам Фроже, из задних окон верхнего этажа открывался вид на виселицы на Гревской площади. Путешествие было коротким, но когда мальтийский рыцарь заглянул под парусину, все его пассажиры спали, кроме стойкого Юсти.
        Он не стал тревожить девочек и вслед за сержантом вошел в дом. Постоялый двор оказался чище и аккуратнее, чем большинство известных Матиасу, - здесь провинциальные юристы должны были чувствовать себя в безопасности, но скромная обстановка не располагала к длительному проживанию.
        Сестра Фроже, Ирен, оказалась маленькой и юркой, как ворона, женщиной лет сорока. Ее внимательные голубые глаза смерили гостя испытующим взглядом, свойственным людям ее профессии. Иоаннит собрал остатки своего очарования, представился официальными титулами и извинился за неопрятный - но, как он надеялся, не слишком пугающий - вид. В ответ хозяйка с некоторым намеком на недовольство заметила, что сегодня не совсем обычное воскресенье. Утром милиция обыскала ее заведение и увела двух постояльцев, которые так и не вернулись. Тангейзер почувствовал, что больше всего Ирен волнует, как это отразится на ее доходах. Сам он обрадовался, что милиция уже прочесала улицу: у них не было причин возвращаться сюда.
        Когда Фроже спросил сестру, где находится багаж исчезнувших постояльцев, она ответила ему раздраженным взглядом, по всей видимости, хорошо ему знакомым.
        Матиас изложил свою просьбу. Кров и стол для пятерых усталых детей, которые не должны покидать дом до его возвращения, - а вернуться он надеется в тот же день вечером. Дети находятся под защитой капитана Гарнье. Одна комната на всех и соломенный матрас за дверью для Юсти. За комнату первого этажа с окнами на реку он заплатит столько, сколько позволит запросить христианская совесть хозяйки. Еще одну комнату на этом же этаже он просит оставить для себя и, как он надеется, для его сына Орланду. Если здесь появится мальчик с заячьей губой по имени Грегуар, его следует встретить со всей возможной любезностью и поселить в вышеупомянутую комнату. Расспросы о двух других гостях, оставшихся в доме, не выявили ничего подозрительного. По словам Ирен, они накрепко заперли двери - только что не забили их гвоздями.
        Цена, как и ожидалось, была высокой, но госпитальер не стал торговаться.
        Он осмотрел первую комнату и нашел ее удовлетворительной: двух кроватей в ней было вполне достаточно. Выглянув из окна, рыцарь увидел, что задняя стена дома спускается к крошечному огороду. За ним начинался маленький, вымощенный камнем причал и река Сена. Ярдах в тридцати к востоку были пришвартованы две баржи, слишком громоздкие, чтобы их можно было конфисковать.
        На той стороне реки виднелась Гревская площадь, по которой бесцельно - по крайней мере, так казалось отсюда - слонялись группы вооруженных людей. У реки стояли две телеги, доверху наполненные трупами. Две пары мужчин, голых по пояс, с блестящими от пота телами, сбрасывали мертвецов в реку. Некоторые трупы были маленькими, и для них хватало всего пары рук.
        Тангейзер разбудил детей в повозке, чтобы они могли снять обувь и добраться до спален, и отвел Юсти и Паскаль в гостиную. Там они сели за стол и приглушенными голосами обсудили их теперешнее положение, на взгляд Матиаса, не такое уж плохое.
        Он сказал младшей Малан, чтобы та носила перчатки на людях, даже за столом, объясняя это сухим воспалением кожи. Кроме того, иоаннит разрешил еще один, не дававший ему покоя вопрос: он снова оставил детям свои пистолеты, подробно объяснив их опасность, а также необходимость скрывать их от Ирен, которая - рыцарь не сомневался - будет возражать или потребует за это дополнительную плату. Оставил он подросткам и немного денег мелкой монетой, а также рассказал об опиуме в сумках, который они могли бы продавать маленькими порциями аптекарям, за сумму, в три раза превышающую ту, которую им предложат. Потом он отдал Паскаль и Юсти все двойные пистоли, оставив себе только один.
        -Их тоже никому не показывайте, - велел Матиас. - В каждой монете пол-унции чистого золота, четыре сотни солей, но расплачиваться ими можно только за лошадей или драгоценности. Если будете их менять на золотые экю или другие монеты, каждый, кто может это сделать, захочет воспользоваться вашей молодостью и предложит всего триста шестьдесят… скажем… шесть золотых экю.
        -Зачем нам их менять? - не понял молодой поляк.
        -Потому что он может не вернуться, - объяснила девушка.
        -Совершенно верно, - сказал Тангейзер. - Я заплатил за комнату и еду за три ночи. Если к тому времени я не вернусь, значит, меня нет в живых. Или я в тюрьме, из которой быстро не выбраться. И то и другое маловероятно, однако мы должны быть готовы ко всему. В этом случае, если у вас нет могущественных покровителей, о которых вы мне не рассказали, и если, - он многозначительно посмотрел на Паскаль, - вы постараетесь завоевать уважение и любовь Ирен, то должны довериться ей, в первую очередь в финансовых вопросах.
        -А Фроже? - спросила девочка.
        -Сержант - человек зависимый. Рассчитывайте на Ирен. Сестра - тот комиссар, которого он боится больше всего.
        -Значит, мы останемся одни, - вздохнул Юсти.
        -Другие добивались успехов при более скромном начале. И у вас тоже получится.
        -А как бы вы поступили на нашем месте? - спросила Паскаль.
        -Уехал бы из Парижа. Здесь у вас ничего нет. Собственность вашего отца конфискуют. Рано или поздно в вас узнают дочерей печатника и повесят. - Матиас посмотрел на Юсти. - На твоем месте я бы увез сестер в Польшу.
        Гугенот задумался над этим предложением и растерялся:
        -Это очень длинный путь.
        -И на нем тебя подстерегает много опасностей, - согласился госпитальер. - Но в твоем возрасте я путешествовал гораздо дальше, причем это была не поездка домой. Вы можете укрыться в какой-нибудь протестантской крепости, как многие твои единоверцы. В Ла-Рошели. Или в Нидерландах. Но каждая из них - костер, готовый вспыхнуть в любую минуту. Англия? Англичане не такие варвары, как все думают. Моим лучшим другом был англичанин, хотя он происходил из северных земель и был живым опровержением моего аргумента. Еще вы оба и Флер можете принять крещение. Хотя зачем присоединяться к церкви, которая предпочла бы вас сжечь?
        Дети задумались.
        -Мы бы могли отправиться в Польшу, если бы с нами был Грегуар, - заключил Юсти.
        -И последнее, - сказал рыцарь. - Если вы останетесь одни и решитесь на долгий путь, оставьте Мышек здесь, с Ирен, и дайте ей двойной пистоль. К тому времени, как сестры проедят эти деньги, она заставит их работать и уже не сможет без них обойтись. Они приучены угождать, и у них все получится. Они справятся.
        -Но разве они не с нами? - Поляк вновь не мог скрыть растерянности.
        -С нами, - ответил Тангейзер. - Но без меня вы не вместе, а отдельно, и если вы возьмете двойняшек с собой, то погибнете все.
        Паскаль убеждать не требовалось. Юсти опустил голову.
        -Мышки никогда не будут жить в том мире, в котором живем мы, потому что они видели ужасы, которые не должна видеть ни одна живая душа, даже та, что обречена на вечные муки ада, - объяснил иоаннит. - Их использовали для удовлетворения самых низменных человеческих желаний. Их достоинство согнулось и уже никогда не выпрямится, по крайней мере, по эту сторону от райских врат. Но несмотря на все, они выжили. Несмотря на все, они будут смеяться. Смотрите на мужество Мышек как на дар вам и мне, потому что это храбрость в своей самой чистой форме.
        Гугенот задумался. Он не поднимал головы. Наверное, вспоминал, как Мышки тащили труп Тибо в больницу Отель-Дье. Матиас представил себе эту сцену. Мир, в котором такое возможно, действительно безнадежен.
        -Да, они самые храбрые. - Юсти посмотрел на госпитальера. - Я принимаю их дар и буду его беречь. И поэтому мне кажется неправильным их бросать.
        -Верность - хорошее качество, но если его проявление убивает обладателя, то ценность его сомнительна.
        -Как это произошло с моими братьями?
        Тангейзера удивил этот пример. Он кивнул. А поскольку Юсти сам поднял печальную тему, рыцарь задал ему вопрос, который напрашивался сам собой:
        -Скажи, Доминик Ле Телье каким-то образом провоцировал вас на дуэль?
        Его юный подопечный задумался.
        -Гвардейцы смеялись над нами, и мы подошли и сказали, чтобы они заткнулись, - стал он вспоминать. - Доминик успокоил их и сказал, что нам нужно разбираться с вами, а не с гвардейцами. Да. Пообещал, что они не будут вмешиваться в поединок чести. Сказал, что не знает, как в Польше, но во Франции ни один благородный человек не спустит такого оскорбления.
        Юсти умолк, видимо обдумывая печальный результат, к которому привела гордость его братьев.
        Матиас не спрашивал его больше ни о чем. Значит, Доминик пытался подстроить его убийство всего через несколько минут после встречи, а когда ничего не вышло, запер его в тюрьме. Он помешал ему защитить Карлу - как пытался помешать и Кристьен, придумывая причины для задержки, когда иоаннит попросил проводить его к жене. Появление Тангейзера угрожало какому-то плану, который уже начал осуществляться. И все это происходило за несколько часов до приказа короля о массовом убийстве. Среди ужасов кровавого рассвета госпитальер связал произошедшее в особняке д’Обре с резней гугенотов, ошибочно объединив эти события. Но теперь ему казалось, что между ними могло и не быть никакой связи.
        Его мысли прервала Паскаль, попытавшаяся рассеять воцарившееся в комнате мрачное настроение.
        -Я поеду в Польшу, - объявила она. - Или в Англию. Готова поспорить, там нужны печатники.
        -Печатники нужны везде, - подтвердил рыцарь.
        -Отец говорил, все зависит от того, что мы печатаем, а делать лживые книги - это хуже, чем убийство. Я никогда не буду печатать неправду, - заявила девочка.
        -Да, мы знаем. - Юсти поднял голову.
        -Благородный принцип, - согласился Матиас.
        Затем он встал. Дети храбрились, но на их лицах проступал страх.
        -Обнимите меня и пожелайте удачи. Она мне понадобится, - сказал им госпитальер.
        Они обнялись, и Тангейзера захлестнула волна чувств.
        Он высвободился и шагнул к двери.
        -Вы говорили, что каждый из нас потерял дорогого человека, - сказала Паскаль. - Кого потеряли вы?
        Рыцарь остановился. Теперь признание перестало быть для него слабостью. Оно станет цементом, пропитанным кровью и горем, который соединит их. Матиас повернулся к девушке.
        -Карлу, мою жену, и нашего ребенка, который должен был вот-вот родиться, - ответил он. - Их убили перед рассветом. Я опоздал - как и к твоему отцу.
        -Вы говорили, что должны найти убийц. - Юсти хотел приободрить его, но не мог скрыть своего беспокойства. - Вы за этим идете?
        -Я с вами, - сказала Паскаль. - Я помогала отцу и могу помогать вам. Вы это знаете. Девочка может делать то, что не можете вы, пробраться туда, куда не проберетесь вы. Я буду делать все, что скажете!
        Тангейзер снова ощутил, как его грудь затопила волна из океана чувств, не отмеченного на карте и почти неизведанного. Он потерял стольких людей, которых любил, потерял лучшую часть себя самого. Мысль о еще одной потере была невыносима. Он отвернулся от горящих глаз девушки, с обожанием смотревших на него. Возможно, с ним говорит Господь. Возможно, он просто боится услышать Его глас. Но если ему удастся вывезти из Парижа Орланду и этих дорогих его сердцу друзей, какой смысл разгадывать загадки? Иоаннит снова повернулся к детям:
        -Я собираюсь позаботиться об останках Карлы. Привести сюда своего сына. И Грегуара. Справедливость подождет. Сначала нужно просто выжить.
        На улице он подошел к Фроже.
        -Рано или поздно Марсель выйдет на тебя. Скажешь ему, что помог мне и этим детям добраться до Вилля. Ему нужен я, а не они. Ле Телье охотится на меня с той минуты, как я оказался в Париже.
        -Почему? - удивился сержант.
        -Не знаю. Но если детям причинят вред в этом доме, я сожгу дом дотла - вместе с тобой. Так что позаботься обо всем сам.
        Глава 17
        Родильная комната
        Казалось, родильная комната находится в волшебной стране, где время не то чтобы остановилось, а движется по кругу. Начнутся схватки - и Карла оседлает эту волну и будет держаться на ней, пока та не схлынет, но затем придет следующая, такая же неожиданная. Однообразие истощало женщину почти так же, как боль. В комнате была кровать, покрытая куском парусины, пятнистой от старости, но не гнилой, а сверху еще простыней. На полу лежали сухие камыши. Роженица ходила, садилась на корточки, опиралась на спинку скамьи… Несколько раз она присаживалась на ночной горшок, но не могла выдавить из себя ни капли. Устав, графиня прилегла, ворочаясь с боку на бок и не находя удобного положения. Она стонала, прекрасно понимая, что издает звуки, похожие на мычание коровы. Иногда схватки вырывали ее из объятий сна, но заснуть в любом случае удавалось всего на минуту-другую. Волшебные сказки. Сны. Сколько времени заключено в минуте или в двух?
        Алис заверила гостью, что в ее доме уместны любые ругательства и проклятия. Но Карла не ругалась и не жаловалась. Сдержанность - последнее, что осталось у нее от гордости: всё остальное она без колебаний отбросила. Несмотря на задернутые занавески, жара была невыносимой. В воздухе висел дым сандалового дерева, почти невидимый, за исключением тех мест, где его голубоватые струйки попадали в лучи света. Тощий мальчишка по имени Гуго выполнял поручения старой хозяйки - приносил воду, простыни и чай. Карла слышала, как он спрашивает о ее самочувствии, но в комнату его не пускали.
        Итальянка переоделась в белую ночную рубашку, которая, как и ее волосы, тут же пропиталась потом. Она сравнивала себя с охваченной огнем башней, которая плавится, трескается и распадается на части. Нескончаемая борьба вымотала ее, лишила последних сил, словно она сражалась с самой жизнью и они держали друг друга за горло, катаясь по грязи. Роженица вспомнила рассуждения Борса о природе торжества, радости и наслаждения, вызванных борьбой против боли, страха и смерти. Может, именно эти чувства испытывает Матиас во время битвы? Вряд ли, хотя если это и правда, такую радость Карла понять не могла. Но жизнь привела ее к Алис, и это уже само по себе было радостью.
        Графиня де Ла Пенотье лежала на спине, потому что так приказала, а если точнее, то посоветовала ей хозяйка дома. Старуха осмотрела ее и объявила, что дело движется. Теперь она оборачивала влажную льняную простыню вокруг живота своей подопечной. Ткань была пропитана раствором из отвара рябины и яичных желтков, посыпана толченым оленьим рогом и ладаном - Алис утверждала, что такая процедура помогает избежать растяжек и складок на коже. Так это или нет, было неизвестно, но ощущение показалось Карле приятным.
        -Алис, что будет с нами, когда все закончится? - спросила роженица.
        -Этого не знают даже карты.
        -Я теперь не похожа на саму себя, но думаю, что в любых обстоятельствах мы нашли бы друг в друге нечто достойное восхищения. Я бы точно нашла.
        Пожилая женщина рассмеялась, закашлялась и сглотнула, после чего продолжила разглаживать ткань круговыми движениями.
        -Разрази меня гром, старуха еще не встречала такой, как ты, и должна признаться, что этот урок хороших манер заставил ее устыдиться. Так ведут себя сильные, - объявила Алис.
        -Не знаю, кого вы имеете в виду под «сильными», но сегодня сильной меня не назовешь. А что касается манер, то это мои манеры, и больше ничьи.
        -Женщина хотела лишь вернуть тебе комплимент. Здесь, во Дворах, мы к ним не привыкли, так что прости, если она неудачно выразилась.
        -Нет, это я должна извиняться - от вас я видела только доброту.
        -Нет, нет, больше не будем об этом. Если ты спрашиваешь, не разорвется ли наша связь после того, как родится ребенок и ты достаточно окрепнешь, чтобы уйти, - конечно, не разорвется. Наши судьбы сплетены, и мы разделили - разделяем - самую священную из чаш. Ладно, хватит рассуждений. Хорошего понемножку. Черт возьми, старая женщина редко выходит из дома, а уж дальше Двора лет десять не ходила. В следующий раз она отправится дальше рыбных прилавков и, если уж на то пошло, дальше кладбища.
        -По крайней мере, я знаю, где вас найти.
        Алис прижала ладонь к груди Карлы:
        -Ты найдешь меня здесь.
        Со двора, скрытого занавесками, донесся шум. Хозяйка выглянула в окно, после чего с трудом поднялась и вышла. Роженица сжала кулаки - схватки заставили ее приподняться на матрасе. Застонав, она унеслась на новой волне боли, а потом вытерла пот синим шарфом. Алис вернулась, держа в руке плотный лист бумаги размером примерно с книгу.
        Старуха присела на край кровати и протянула этот лист гостье. Карла удивленно охнула. Это был поясной портрет удивительно красивого юноши, с обнаженным торсом и поворотом лица в три четверти. Черты его лица были аристократическими и одновременно грубыми, округлости и углы скул, лба и подбородка составляли идеальную гармонию, а мускулатура тела выглядела настолько пропорциональной, что невольно закрадывалась мысль о художнике, стремившемся изобразить аллегорию мужской красоты. Однако рисунок был настолько искусен - нежное сочетание красок, уверенность и легкость штрихов, выразительность, нежность и сострадание, - что Карла не сомневалась: это портрет реального человека. Юноша смотрел с портрета высокомерно и свирепо, словно художник был для него врагом, хоть и презираемым. Его взгляд был взглядом человека, сознающего, что мир лежит у его ног. А свою усмешку он мог унаследовать только от матери.
        -Гриманд, - сказала Карла.
        -Самый красивый парень из тех, что я видела. А теперь обреченный на муки, - вздохнула старуха.
        Итальянка посмотрела на Алис и увидела глубокую печаль, заполнявшую ее сердце. На языке графини вертелись многочисленные вопросы, но по сравнению с печалью пожилой женщины они казались банальными. Мать короля воров должна была сама рассказать свою историю, возможно, впервые в жизни. Карла взяла ее за руку и стала ждать.
        -Ты видела, в кого превратился мой сын, - заговорила Алис. - Десять лет прошло, день за днем, с тех пор как нарисовали этот портрет. Гриманд живет под проклятием, которое медленно пожирает его. То, что мы видим снаружи, - это всего лишь проявление порчи, которая поразила ствол дерева и пьет его соки. И прокляла его я. Из-за женщины и из-за ребенка, которого они сделали, а еще потому, что я ревновала, потому что зло скрывалось в моем сердце и ждало своего часа.
        -Я в это не верю, - возразила роженица. - Ребенок в моем чреве борется за жизнь, и я не верю. У Гриманда какая-то неизвестная болезнь, которая так медленно развивается. А может, это яд, попавший к нему с пищей…
        -Мать благодарит тебя, и может, ты даже права, но все в жизни взаимосвязано. Она прокляла сына, а это незаживающая рана для любой матери. Как только эти слова слетели с моего языка, меня будто пронзила огненная стрела, и Мать Природа заплакала из камней у меня под ногами, потому что слово не воробей и его уже не вернешь. Тогда сын взял свою шлюху, а она и правда была шлюхой, взял ребенка, дочку, такую же красавицу, как он, и оставил старую дуру, чтобы она пила свое отчаяние.
        По лиловым щекам хозяйки покатились слезы. Карлу пронзила острая жалость. Но у нее снова начались схватки. Боль поднималась изнутри, но женщина молчала, лишь сильнее сжимая руку старухи.
        -Зря я все это, - сказала Алис. - Ты не в том состоянии, чтобы слушать мои глупости.
        Она протянула руку за портретом, но ее подопечная покачала головой:
        -Я рада, что вы мне это рассказали, Алис. Я знаю, что значит предать сына. Карты все правильно сказали. Неоправданные надежды. С моей стороны глупо вам что-то объяснять, но это наше бремя. Самое тяжелое из всех.
        Старуха вытерла лицо тыльной стороной ладони и на мгновение стала похожа на ребенка. Она кивнула, Карла улыбнулась ей, и Алис тоже улыбнулась в ответ, качая головой:
        -Понимаешь, он был влюблен. А женщина боялась за него. Он мог иметь любую девчонку, и многие об этом мечтали, причем не только во Дворах. И имел, но дело не в этом. Не в том, что я теряла его, а в том, что отдавала ей. Она была плохой. Худшей из шлюх. Но любовь не подчиняется логике, и нам не нужны карты, чтобы это знать. Она забрала его сердце - я сразу поняла, что так и будет. Конечно, надо признать, она была довольно красива. Он свалял дурака, как и все мужчины в таких обстоятельствах, но в конце концов вернулся домой, зализал раны и стал королем Кокейна, пройдя по трупам многих жестоких соперников. Враги называли его Инфантом.
        -Да, я слышала. Но почему?
        -Поначалу чтобы оскорбить. Ему едва исполнилось девятнадцать, и он был новичком. Ветераны считали, что Гриманд не знает, что делает, и что он должен работать на них. Свою ошибку они понять не успели, поскольку уже были мертвы. Понимаешь, мой сын ценит свою жизнь не больше, чем цветок ценит лепестки, а его враги дрожали за свою шкуру.
        В голосе пожилой женщины чувствовалась гордость, но вместе с ней также гнев и сожаление.
        Графине хотелось сказать: «Я знаю такого человека. Он мой муж. Я его люблю». Но она не стала прерывать исповедь Алис, рассказывавшей о бремени, которое выпало на ее материнскую долю.
        -Он больше ни за кем не ухаживал, утратил вкус к любви - он вообще отказывался говорить о ней, - но старая женщина не стала бы ставить это в заслугу шлюхе. Его сердце не зажило, как это всегда бывает. Нет, просто Гриманд утратил желание. Еще один плод материнского проклятия. И кто знает, единственный ли? Он стал самым мрачным из людей.
        Карла молчала, но затем любопытство в ней взяло верх.
        -Вы сказали, у Гриманда есть дочь? - осторожно спросила она.
        -Он не признал ее, и тут его нельзя винить, в отличие от многого другого. Гриманд сам не знал своего отца, так что это не трагедия. Бабка не видела свою малышку с того момента, когда она родилась, прямо здесь, в этой комнате.
        Если все это случилось десять лет назад, то Гриманд должен был быть гораздо младше, чем казалось Карле, - ему было лет тридцать. Она невольно подумала об Эстель. Вспоминала ее яростное, измазанное сажей лицо и не находила сходства с Гримандом, хотя прекрасно понимала, что это ничего не значит. Все дело во взгляде девочки, напоминавшем огненную стрелу ревности, пущенную в итальянку. Кем бы ни была его дочь, ее потеря оставила в сердце короля воров рану, которую не смогла залечить Алис.
        -У меня отняли первого сына сразу после появления на свет, - сказала Карла. - Он рос как незаконнорожденный, сирота, в мире, похожем на эти Дворы. Ему было двенадцать, когда я снова его увидела. Я долго не могла найти в себе мужества, чтобы начать искать его. А теперь он опять потерялся. Но этого ребенка, клянусь, я никому не отдам.
        Роженица заплакала, и Алис тоже, а потом начались схватки, такие сильные, словно тело Карлы разрывалось надвое. Но боль прошла, а вместе с ней и печаль. Женщина попросила чаю, и хозяйка принесла ей чашку. Выпив чай, Карла взяла с кровати портрет и внимательно рассмотрела его, любуясь великолепной работой. Черные штрихи были нанесены металлическим стилом, которое окунали в порошок из сланца. Красноватый оттенок, придававший портрету жизнь, достигался с помощью рыжей глины. Искорки света в зрачках были сделаны коричневым карандашом. Настоящий шедевр. Графиня с трудом сдерживала любопытство, чтобы не спросить, кто его создал. Алис улыбнулась:
        -С этим рисунком связана забавная история. Хочешь послушать?
        -Да, пожалуйста. С удовольствием.
        -Однажды, когда мой парень завтракал в таверне, в Ле-Але, к нему подошел знатный господин и попросил позволения нарисовать его портрет. В Ле-Але можно встретить кого угодно, но такая просьба была очень странной. Мой сын принял его за содомита - тот дворянин не первый, кто его домогался, - и сказал, чтобы он шел своей дорогой, пока цел. Но господин настаивал, обещая щедро заплатить за один час. Ты спросишь, почему? Увидев моего сына, этот знатный человек почувствовал непреодолимое желание попрактиковаться в своем искусстве - он называл себя самым известным живописцем Франции.
        -Я знаю его - это месье Клуэ. Придворный живописец.
        -Да, тот самый парень. Конечно, его имя ничего не говорило моему сыну, но тщеславие мальчика было задето. Он ничего не боялся и поэтому, доев свою колбасу, последовал за господином в его шикарные комнаты в Лувре, где месье Клуэ, верный своему слову, в мгновение ока нарисовал этот портрет. Ловко у него вышло, скажу я вам, да и сам господин остался очень доволен.
        -Думаю, портрет великолепен. Но как он попал к вам?
        Разговор снова прервали схватки. Карла с нетерпением ждала, когда они закончатся. Роды уже скоро - она впервые это почувствовала. И тогда уже ей будет не отвлечься.
        -Продолжайте.
        -Так вот, месье Клуэ благодарит моего сына и сует ему пять золотых экю, гораздо больше, чем тот ожидал, так что он даже засомневался, не фальшивые ли они. Гриманд, прежде чем взять монеты, посмотрел на рисунок. «Нет, месье, - сказал он. - Спасибо большое, но в оплату я возьму портрет. Он понравится моей матери. А поскольку вы потренировались и остались довольны, это честная сделка». Можешь себе представить, какой поднялся шум.
        -Я бы посмеялась, если бы не мое состояние.
        -Если уж мой сын что решил, его с места не сдвинешь. В общем, к тому времени, когда позвали дворцовую стражу, месье дрожал от страха, а мой парень грозился порвать картину, а обрывками промокнуть его кровь. «Но такую красивую вещь портить жалко, - сказал он, - а если вы даете мне пять экю, значит, картина стоит все пятьсот, и я останусь еще немного, чтобы вы могли нарисовать еще одну, и тогда у каждого будет своя». На том они и порешили, и вот картина здесь.
        -Судя по его взгляду, это второй портрет.
        -Нет, любовь моя, первый. Когда месье Клуэ рисовал второй, рука у него так дрожала, что моему сыну рисунок не понравился.
        Забыв на мгновение об осторожности, итальянка рассмеялась. Ее тело ответило новыми схватками, и пока она стонала, распластавшись на кровати, Алис взяла рисунок и унесла его. Вернувшись, она откинула простыню и вытерла роженицу, а потом окунула руку в кувшин с раствором:
        -Посмотрим, как там дела.
        Карла раздвинула ноги, и пожилая женщина осмотрела ее.
        -Отлично, - сказала она. - Осталось совсем немного. Головка уже полностью опустилась. Но пока не тужься.
        Через секунду снизу послышались шаги.
        -Мам! Я иду! - донесся оттуда голос Гриманда.
        -Жди внизу, пока я не позову, - велела ему мать.
        -У меня новости.
        -Ты слышал, что я сказала.
        Карла была всецело поглощена схватками и нисколько не встревожилась. Алис ждала.
        -Мой сын рос в этой комнате, наблюдая, как работает мать. А после того как сил у нее поубавилось, он несколько раз помогал, когда ребенок лежал неправильно. Скорее всего, сегодня его помощь нам не понадобится, но я клянусь - ему можно доверять больше, чем любому хирургу. Хотя если ты скажешь, чтобы он сюда не входил, мой сын останется внизу.
        Матиас был рядом во время прошлых родов, но когда его волнение утомляло графиню, она отсылала его рубить дрова. Однако главное - ребенок. Если ради его благополучия нужно рожать на глазах у толпы, она это сделает.
        -Если ваш сын поможет, пусть приходит. Я не возражаю. Но мне нужно встать или сесть на корточки. У меня уже нет сил лежать на спине.
        Карла встала, не позволив Алис ей помочь. Перед глазами у нее все поплыло, но через пару секунд головокружение прошло. У кровати не было рамы, но рядом стояла короткая, прочная скамья, на которую роженица опиралась раньше. Она ухватилась за спинку скамьи.
        Карла была спокойна. Дышала она ровно. За дверью о чем-то вполголоса спорили Алис и Гриманд, причем в шепоте старухи сквозило недовольство. Итальянка не пыталась подслушать. Ей было все равно. Сил у нее осталось немного - жара совсем ее измучила. Давление внизу живота усилилось, но стоя женщина чувствовала, по крайней мере, иллюзию того, что в состоянии управлять собой. Бедра налились тяжестью, но Карла надеялась, что годы, проведенные в седле, достаточно укрепили ее мышцы. Впервые у нее возникло желание вытолкнуть из себя ребенка.
        -Алис, я хочу тужиться! - крикнула она.
        -Подожди следующей схватки. Все идет так, как заложено Матерью Природой.
        Но схватки прекратились. Матка расслабилась, впервые после того, как Карла оказалась здесь. Организм словно взял паузу. В мозгу женщины вдруг закружился вихрь дурных предчувствий и страхов, и она сделала несколько глубоких вдохов. Ей было известно, что это самая опасная стадия родов. Может, головка ребенка слишком велика? Графиня отбросила эту мысль, но на смену ей пришла другая: вдруг у нее ослабели мышцы? А если ребенку плохо? Ведь роды начались на неделю или две раньше!
        -Схватки не начинаются! - Роженица уже не прятала дрожи в голосе.
        -Не волнуйся, любовь моя. Такое часто бывает, когда подходишь к краю. Твое тело собирается с силами для главного, - заверила ее Алис, вошедшая в комнату вместе с сыном.
        Карла повернула голову и посмотрела на Гриманда. Она уже забыла, какое у него гротескное лицо. В памяти всплыл портрет кисти месье Клуэ. Пот заливал глаза, и женщина вытерла их шарфом. Насколько можно было понять по лицу короля Кокейна, он волновался, но не из-за нее. В отношении ее Инфант Кокейна не проявлял ни тени робости или неуверенности. Он широко улыбнулся. Для него происходящее было привычным делом, но итальянка, несмотря на водоворот чувств и мыслей, понимала всю необычность ситуации. Тем не менее присутствие этого громадного человека внушало ей уверенность.
        -Карла, - сказал он. - Вы оказываете нам честь.
        -Спасибо. Я очень благодарна.
        -Ты вымылся, бугай? - повернулась к сыну Алис.
        -Конечно, вымылся.
        Гриманд протянул матери свои огромные ладони, и в это мгновение у их гостьи вновь начались схватки. Она присела на корточки, наклонилась вперед и впервые почувствовала движение ребенка. Кожу живота словно обожгло. Карла застонала и стала тужиться, пока схватки не утихли. Тяжело дыша, она опустила взгляд, но ночная рубашка закрывала ее бедра. Женщина подняла ее повыше, но та все равно мешала.
        -Завяжите ее, пожалуйста, - попросила Карла.
        Она потянула подол рубашки под грудь, а Гриманд собрал остальное сзади и завязал на спине.
        -Не нужно стесняться, - сказал он.
        -Я не стесняюсь.
        Роженица снова склонила голову, но ничего не увидела - мешал живот. Тогда она сняла руку со спинки скамьи и ощупала себя. Ее лоно начало раскрываться. Алис и Гриманд подбадривали ее, но она почти не различала их слов. Теперь ей можно было рассчитывать только на себя. Это ее ребенок. И он рассчитывает на нее.
        -Я тебя не подведу, - пообещала женщина своему малышу.
        Снова начались схватки, и Карла, застонав, начала тужиться. Жжение усилилось. Она снова почувствовала движение ребенка, заставившее раскрываться ее тело. Боль заполнила все ее существо. Итальянка уперлась ногами в покрытый сухим камышом пол. Ноги у нее были достаточно сильными. Она сосредоточилась и напряглась, представляя, как выходит из нее ребенок. С ее губ сорвался стон:
        -Я тебя люблю!
        Схватки ослабли. Карла встала, наклонившись вперед и тяжело дыша. Жжение было невыносимым. Ей хотелось снова тужиться, но она ждала, стараясь дышать равномерно. Ожидание казалось бесконечным. Гриманд расстелил льняное полотенце на полу между ее ног. Женщина поняла, каких усилий это простое движение стоило бы Алис.
        -Я рада, что вы здесь, - сказала она королю воров.
        -Это честь для меня, - кивнул тот. - Я раздвину занавески.
        Роженица кивнула. Она стояла спиной к окну, но после полумрака, к которому уже привыкли ее глаза, солнце буквально ослепило ее. Графиня закрыла глаза и снова села на корточки. Почувствовав руку Алис, сжавшую ее плечо, она погладила пальцы старухи.
        Опять схватки.
        Карла тужилась.
        Еще.
        Еще.
        Еще.
        Еще.
        С каждой схваткой жжение усиливалось, хотя итальянке казалось, что это невозможно. Гриманд опустился перед ней на колени:
        -С вашего позволения.
        -Да, да.
        Он заглянул ей между ног и снял ее руку со спинки скамьи:
        -Дотроньтесь. Головка почти прорезалась.
        Женщина почувствовала под пальцами влажные волосы. Теплая, твердая головка.
        -О Боже!
        Радость от прикосновения к ребенку прогнала боль - но лишь на мгновение.
        -Еще немного, любовь моя. В следующий раз тужься не слишком сильно, но равномерно, чтобы не было разрывов, - сказала ей Алис.
        -Как будто вытаскиваете пробку из бутылки, - добавил гигант.
        Схватки усиливались, и Карла тужилась - так, как было приказано. Жжение стало невыносимым.
        -Я Огонь, - прошептала итальянка.
        Головка ребенка вышла наружу и повернулась, у роженицы вырвался вздох облегчения. Затем вышел остаток вод - Карла и не предполагала, что их еще так много. Отдуваясь, она протянула руку к ребенку.
        -Все хорошо? Скажите.
        Гриманд присел на корточки и наклонился, не обращая внимания на воды.
        -Розовый, как спелый персик, и уже моргает.
        Пальцы графини коснулись нежной кожи. Щека. Она всхлипнула, не в силах сдержать радость.
        -Еще рано отдыхать, любовь моя. Пару усилий, и все закончится, - подбадривала ее старая хозяйка дома.
        -Мне пока не тужиться? - уточнила Карла.
        Схватки начались раньше, чем Алис успела ответить. Женщина снова тужилась, закрыв глаза. Жжение продолжало усиливаться, хотя она этого почти не заметила. Ей уже было все равно.
        Еще одно, мучительное усилие, и ребенок выскользнул из нее.
        На мгновение ее охватило чувство утраты, но затем оно растворилось в волне облегчения, такой мощной, что Карла покачнулась и крепко сжала спинку скамьи, чтобы не упасть. Потом она открыла глаза и посмотрела вниз.
        В огромных ладонях Гриманда лежал блестящий, влажный младенец. Мокрая головка повернулась в одну сторону, потом в другую, глаза моргали под пленкой жидкости, бусинки которой покрывали и губы. Ребенок шевелил ручками и ножками, явно наслаждаясь обретенной свободой. Фрагмент разорванной белой пленки, одним концом все еще прикрепленный к пуповине, прикрывал плечи младенца, словно плащ.
        -Родился в сорочке, - с гордостью сообщил сын Алис. - Здорово. Это хорошая примета.
        Карла почти не слушала. Она отпустила спинку скамьи, и Гриманд протянул ей младенца. Женщина подхватила ребенка под мышки. Ее ладони обхватили теплое тельце, покрытое смазкой, и сердце наполнилось восторгом. Она чувствовала движение хрупкой грудной клетки под своими пальцами - пульс жизни, надежды и отваги. Гриманд убрал пленку. Поддерживая головку ребенка кончиками пальцев, Карла села на пол и подняла ребенка к лицу.
        Она была ошеломлена его красотой.
        Ее красотой.
        Это была девочка.
        Сердце женщины наполнилось любовью.
        Она прижала дочь к себе, склонилась к ее губам и отсосала остатки жидкости. Девочка заморгала, взмахнула крошечными ручками и посмотрела на мать. Глаза ее были бледными и блестящими, как опал. И Карла поняла, что родила ангела.
        -Ампаро, - сказала она тихо.
        Новорожденная в ответ тихонько пискнула.
        Мать прижалась щекой к щеке дочери и прошептала ей на ухо:
        -Ты будешь петь песни.
        Почувствовав рядом с собой хозяйку, итальянка повернулась и радостно улыбнулась ей. Она любила эту старую женщину.
        -Спасибо, Алис. Я никогда… - Она сглотнула слезы. - Я никогда не забуду.
        Потом Карла посмотрела на Гриманда. Неужели в таком человеке может таиться столько мрака? Она вспомнила о Матиасе, который вызывал у нее точно такое же недоумение. Ей очень хотелось, чтобы он теперь был рядом, взял на руки дочь - ведь он мечтал о девочке. Но ее любимого здесь нет, здесь только она и дочь. Отогнав печаль, женщина улыбнулась чудовищу, стоявшему перед ней на коленях. Великан ухмыльнулся в ответ, обнажив неестественные просветы между зубами.
        -И вам спасибо, месье Гриманд, - сказала ему роженица.
        -Я ничего не сделал, Карла. Это все вы сами.
        -Вы оба были для меня щедрыми друзьями. Для нас.
        Чувства переполняли графиню, и она почувствовала, как по ее щекам потекли слезы.
        -Давай переместимся в кровать, - сказала Алис. - У нас остались кое-какие дела, в том числе в первый раз покормить Ампаро. Чем раньше, тем лучше - молозиво помогает выйти последу.
        Гриманд встал позади Карлы, обхватил ее руками за талию и поднял на ноги с такой легкостью, словно она весила не больше младенца. Женщина едва не упала, освободившись от бремени, к которому уже успела привыкнуть. Восстановив равновесие, она обнаружила, что в состоянии ходить, но была рада прилечь. Алис расстелила на кровати два чистых полотенца, и итальянка села на них, а затем откинулась на подушки. Она поднесла Ампаро к груди, и девочка тут же принялась сосать - с явным наслаждением.
        Счастье Карлы было сравнимо лишь со счастьем ребенка.
        -Доченька. Моя красавица. Все это время я считала тебя мальчиком, - прошептала она и улыбнулась Алис. Старуха кивком указала на своего сына:
        -Женщина считает, что тебе повезло.
        -Я думала, это мальчик, потому что она так сильно брыкалась.
        -Старая женщина предупреждает, что ты еще увидишь, как она взбрыкивает, и не раз. Вот, любовь моя, возьми в руку пуповину, пока ваши сердца еще соединены.
        Карла сжала пальцами синеватое кольцо, чувствуя, как по нему толчками продвигается ее кровь.
        -Странное ощущение, но приятное. Когда ее нужно перерезать?
        -Когда перестанет пульсировать. А пока это живая часть вас обоих. Разве не глупо убивать ее раньше, чем она умрет сама? - Фыркнув, Алис протянула руку. - Молчи. Пока вы обе лежите спокойно, посмотрим, как там послед. А ты, бугай, убери мокрый камыш, пока он не начал гнить на жаре. И задерни занавески - мы тут поджаримся!
        Король Кокейна рассмеялся:
        -Бугай займется оболочкой плода, а потом уберет грязь.
        -И скажи Гуго, пусть принесет свежего чаю.
        Снизу донесся странный звук, низкий и хриплый, словно вырвавшийся из пасти какого-то разгневанного существа, и Гриманд обернулся с быстротой дикого зверя и сжав пальцами рукоятку ножа. Карла узнала этот звук. Кто-то водил смычком по струнам ее виолы да гамба, грубо, но правильно.
        -Не пугайтесь. Это моя виола, - сказала она хозяевам.
        -Ваша виола? - удивился гигант и крикнул вниз: - Эй, кто это? Поднимись сюда!
        В дверях появился Гуго, пристыженный и испуганный.
        -Это правда, мошенник? Ты брал виолу?
        -Прошу вас, - сказала итальянка. - Он ничего не поломал. Не ругайте его!
        -Простите, мадам, - испуганно залепетал мальчик. - Я слышал вашу красивую музыку. Мы все слышали. Она заставила меня плакать.
        -Сейчас я заставлю тебя плакать, приятель. - Гриманд поднял руку, но не ударил его.
        Гуго смотрел на Карлу. Во взгляде его было раскаяние. И мольба, которую она уже видела раньше.
        -Я только хотел узнать, как получается звук, - объяснил он. - Простите.
        -Отличное начало. Такая отвага редко встречается, - похвалила его женщина.
        Подросток покраснел. На короля Кокейна он предпочитал не смотреть. Карла улыбнулась:
        -Ты должен учиться играть.
        -Я? А у меня получится? А мне можно?
        -Я могу дать тебе первый урок.
        -Сейчас?
        Глаза мальчика вспыхнули надеждой, и графиня едва не уступила.
        -Довольно, - сказала Алис. - Принеси чай, и мы тебя простим.
        Она махнула рукой, и Гуго с Гримандом вышли.
        -Гуго добрая душа, - вздохнула старуха. - Не такой, как остальные, но слишком юн, чтобы понимать, что и как в этом мире. От того и страдает. А когда станет мужчиной, будет страдать еще сильнее.
        -Я тут ни при чем. С ним говорила виола, - уверенно заявила итальянка.
        -Женщина слышала. Многие говорят, но немногие слышат.
        В затемненной комнате стало прохладнее. Алис осторожно - очень осторожно, так что Карла ничего не почувствовала, - проверила натяжение пуповины, но дергать за нее не стала.
        -Отлично. Когда почувствуешь желание тужиться, не сопротивляйся, но и не торопись. Будет небольшое кровотечение, а может, и посильнее, но это обычное дело. Потом, когда ты отдохнешь, старая женщина даст тебе ванну, чтобы ты смогла искупать свое сокровище.
        Через какое-то время пульсация в пуповине остановилась, и Карла почувствовала, как у нее перехватило горло. Неудобства беременности, родовые муки - все теперь стало туманными воспоминаниями. Она вытерпела бы в тысячу раз больше ради того, чтобы хоть на мгновение взять на руки дочь. Женщина отпустила пуповину. Одна связь между нею и ребенком оборвалась, но возникли новые, такие глубокие, что невозможно было и представить, - роженица чувствовала их каждой клеточкой своего тела. Она вглядывалась в личико Ампаро, сосавшей грудь, и ей ни на что больше не хотелось смотреть. Живот напрягся от спазмов, но после того, что Карле пришлось вытерпеть, это даже нельзя было назвать схватками.
        -Я готова тужиться, - предупредила она старуху.
        Алис, хромая, принесла чашу с водой и положила на кровать льняные полотенца. Отдышавшись, она склонилась над своей подопечной и кивнула, и Карла начала тужиться. Из нее вышла красновато-лиловая пористая масса и сгустки крови. Старуха массировала ей живот и осторожно тянула за пуповину. Спазмы усилились, и показался послед - большой диск толщиной с дюйм в самом центре. Алис завернула края этого диска, облегчая его прохождение, и послед вышел из тела роженицы. Потом вытекло немного крови, примерно с чашку. Алис это не беспокоило, Карлу тоже.
        -Я порвалась? - уточнила она на всякий случай.
        -Нет, цела и невредима, как колокол. Хочешь взглянуть?
        Итальянка наклонилась и посмотрела на послед, который Алис положила на полотенце. Он был размером с обеденную тарелку, а с той стороны, от которой отходила пуповина, белым, с прожилками кровеносных сосудов. Перевернув послед, хозяйка осмотрела его внутреннюю поверхность, рыхлую, цвета красного вина, и потрогала ее пальцем.
        -Нужно внимательно проверять котиледон, чтобы убедиться, что все доли на месте, - объяснила она гостье. - Если одной или двух не хватает, значит, они еще прикреплены к матке. Тогда может случиться кровотечение или нагноение. Но ты сама видишь - послед целый, поверхность ровная, все доли на месте и прочно соединены с соседними.
        Карла кивнула, удивляясь, что в ее теле могла вырасти такая странная штука, связавшая ее с ребенком. Алис надула щеки:
        -Мы можем заключить, что чудо свершилось и все прошло как надо благодаря Матери-Природе, за что мы должны вознести ей хвалу. Хотя ты можешь помолиться любому богу или идолу, кому пожелаешь.
        Карла посмотрела на Алис. Лицо старухи осунулось. Этот день утомил и ее, сильнее, чем могла увидеть ее подопечная - или чем позволяла увидеть сама Алис. Серая зима ее глаз оживилась дыханием весны, но глаза знали, что эта весна - последняя. Графиня открыла было рот, но не нашла слов, чтобы передать свои чувства. Старуха поджала губы, словно порицала излишнюю сентиментальность, но Карла чувствовала, что обязана сделать какой-то жест.
        -Вот, подержите Ампаро, - сказала она.
        Только теперь итальянка заметила, что малышка спит, приоткрыв рот. Ее губы, касавшиеся соска, были измазаны желтым молозивом. Карла смотрела на дочь, как зачарованная.
        -Пусть Ампаро поспит у тебя на груди, - шепотом возразила хозяйка дома. - Маленькому сокровищу это нужно. Она не спала во время всей этой суматохи. Я подожду, а пока мы займемся пуповиной и всем остальным. А потом потребуем себе кувшин вина - старая женщина умирает от жажды.
        Одной рукой старуха уперлась себе в бедро, другой в кровать и с трудом встала, после чего на несколько секунд замерла, тяжело дыша.
        -Ты выбрала самое лучшее имя, - теперь Алис говорила в полный голос. - Твоя другая Ампаро прямо-таки сияет.
        Она осмотрела пуповину, перевязала ее шнурком и отрезала острым ножом, смазав место разреза какой-то мазью. Ампаро даже не проснулась. Затем Алис смыла кровь и протерла Карлу влажной губкой, отчего та едва не заснула сама. Вместе они вымыли девочку, которая по-прежнему спала, хотя и шевелила во сне ручками, а глаза ее двигались под крошечными веками, словно Ампаро смотрела первый в своей новой жизни сон.
        -А разве она не должна плакать? - спросила Карла.
        -Мы пока не делали ей ничего, что заставило бы ее плакать. Но всё еще впереди.
        По лестнице поднялся Гриманд с подносом в руках:
        -Чай для графини Кокейна и кувшин доброго вина для королевы.
        -Эй, потише, малышка спит, - шикнула на него мать.
        Король Кокейна принес к чаю мед, и Карла взяла себе немного. Алис залпом выпила большую чашу вина. Потом она вздохнула, и сын снова наполнил ее чашу.
        -Во дворе жарят свинью, - сообщил он. - Слышите запах?
        -Эстель вернулась? - спросила Карла.
        -Ля Росса? Я ее не видел. Там столько народу суетится.
        -То, что происходит во дворе - и в любом другом месте, - интересует нас меньше всего. И мы будем тебе благодарны, если ты прикажешь этой толпе не шуметь, - заявила Алис.
        -Думаю, ей надо сказать, - произнес Гриманд, косясь на гостью.
        -Если нужно что-то делать, делай. Если нет, займись своими делами, а нам дай заняться нашими и не мешай без нужды, - проворчала его мать.
        -О чем это мне нужно сказать? - спросила Карла.
        Она пребывала в таком блаженстве, что ей приходилось заставлять себя думать о неприятном. Со двора доносились звуки ссоры. Внезапно женщина вспомнила об Антуанетте и почувствовала себя виноватой.
        -Девочка, которая была со мной, Антуанетта… - пробормотала она. - Я не спрашивала о ней целый день. Она…
        -С Антуанеттой все хорошо. Еще неделя, и она будет тут всеми командовать, - усмехнулся король Кокейна. - Нет, я о другом. Этот ваш странствующий муж, Матиас… Его зовут Матиас Тангейзер?
        -Да. Матиас Тангейзер. Он рыцарь ордена святого Иоанна.
        -В самую точку.
        -Что вы имеете в виду? - не поняла Карла.
        Не обращая внимания на сердитый взгляд матери, Гриманд вскинул черные брови:
        -У меня есть серьезные основания полагать, что этот человек здесь, в Париже.
        Глава 18
        Магдалина
        Проснувшись в духоте и полумраке, Эстель увидела ряды человеческих черепов, уставившихся на нее из темноты. Она не испугалась, потому что видела их не раз, а по сравнению с тем, что девочка видела во сне, мертвые головы ее даже успокаивали. Другое ее утешение, крысы, разбежались и попрятались, напуганные могильщиком, который потряс ее за плечо. Его девочка тоже знала - этот могильщик был добрым. Другие разбудили бы ее пинком. Она лежала, прислонившись к стене рядом с дверью склепа. Ни слова не говоря, Эстель встала и, спотыкаясь, вышла на ослепительный солнечный свет.
        Ковыляя к воротам кладбища Невинных, она терла глаза. Ноги ее передвигались с трудом, а в мозгу еще прятались обрывки сна.
        Эстель не спала всю ночь. Лицо ее горело от пощечины Гоббо. Теперь она чувствовала себя хуже, чем когда заснула с крысами на коленях, глядя на их черные глаза и подрагивающие носы. Крысы везде принимали ее за свою. Одна даже легонько прикусывала ей сосок, что всегда доставляло девочке удовольствие. Она ни разу не видела злобы в глазах крыс и не верила, что они могут быть злыми. Наверное, именно поэтому люди их ненавидят. Эстель знала, что в ней самой много злобы, но сознательно растила в себе это чувство - чем больше, тем лучше. Насколько она могла судить, именно так возвышались люди. Чем ты подлее, тем выше поднимаешься.
        Очень хотелось есть.
        Девочка бесцельно слонялась по Ле-Алю. Она прошла мимо остова церкви Сент-Эсташ. Этот храм начали строить еще до ее рождения - Гриманд говорил, что и до его тоже, - но вид сооружения не менялся: гигантская каменная плита размером с поле и большая арка с фрагментами стены, начатыми, но не законченными. Люди приспособили это сооружение под туалет. Кроме того, там совокуплялись, дрались и занимались другими непотребными делами. Король Кокейна объяснял, что у властей нет денег на камень, чтобы достроить церковь. Все золото они тратят на войны. Столько золота, что можно превратить всю землю в Страну Изобилия, говорил он.
        Гриманд носил ее на своих плечах по улицам и переулкам, по галереям Ле-Аля, по рынкам и пристаням, мимо дворцов, фонтанов и церквей, по полям, где паслись лошади, и даже через мосты, на остров Сите и в университет - везде-везде, всегда, когда они встречались. Он никогда не уставал. Они встречались тайно, назначали свидания, и она бежала к нему, поворачивалась спиной и слышала его смех, самый низкий из звуков, ниже мычания быка на скотобойне. А потом чувствовала, как его ладони полностью обхватывают ее талию, и приходила в полный восторг. У нее перехватывало дыхание, и она визжала от удовольствия, взлетая вверх, быстрее, чем ласточка к своему гнезду, - голова у нее кружилась, весь мир вокруг менялся, а потом сердце уходило в пятки, и она опускалась на широкие плечи Гриманда и хваталась за его волосы, чтобы не упасть.
        Тепло и сила его мышц, шеи и груди наполняли все ее существо. Расстояние до земли завораживало. Тот факт, что она, Эстель, была самым высоким существом в Париже, наполнял ее торжеством и гордостью. Она ехала на Гриманде не так, как ездят верхом на лошади. Они были одним целым, животным из волшебной сказки - драконом, обладающим безграничной силой.
        Фантазии девочки подкреплялись тем фактом, что король воров внушал страх и уважение, где бы он ни появлялся. Толпа, собиравшаяся на Гревской площади в ожидании казни, покорно расступалась, как Красное море перед Моисеем, и Гриманд без помех шел сквозь нее. Он кивал на виселицы и говорил Эстель: «Когда-нибудь ты увидишь, как я скачу на этой бледной кобыле. А когда это случится, я хочу, чтобы ты мной гордилась». Она не верила. Конечно, в сказках драконов убивают - но не вешают.
        В первый раз Эстель увидела его на рынке в Ле-Але, куда пришла вместе со своей матерью, Тифани. Мать, как всегда, задержалась у розовых речных раков - и, как всегда, не купила их, после чего, выругавшись, повернулась к угрю. Тут огромная рука схватила сразу трех раков, другая бросила монету продавцу рыбы, а потом раки со стуком упали в корзинку Тифани.
        Эстель в восхищении смотрела на гиганта, руки которого проделали это чудо. Ей он сразу же показался великолепным. Она не считала его лицо уродливым, хотя и понимала, что остальные думают именно так. Но для девочки его лицо просто было очень большим. Больше, чем все остальные. Самый большой лоб, самые большие скулы, самые большие губы. Он смотрел на нее сверху вниз и улыбался - такой большой улыбки она не видела никогда в жизни. У него были щербатые зубы - обычное дело, - но не хватало только одного, у самого края рта, где просвет между зубами был больше остальных. Нос у этого мужчины был как у каменных львов фонтана, а глаза цвета золота. Он подмигнул, и Эстель улыбнулась ему в ответ.
        Потом ее мать разразилась ругательствами в адрес великана, и он отступил, не произнеся ни слова. Когда Тифани тащила дочь с рыбного рынка, Эстель оглянулась, но гигант исчез. Она спросила мать, кто это был, но та ответила, что это чудовище и о нем нужно забыть. Всех трех раков Тифани съела сама, за исключением одной клешни, доставшейся девочке.
        Тифани и ее братья, Жоко и Гоббо, научили ее срезать кошельки и обворовывать дома. Иногда Эстель казалось, что им хочется, чтобы ее поймали и повесили, но она была очень ловкой и даже изобретала собственные трюки.
        Однажды в Ле-Але, рядом с сырным рынком, она заметила женщину в дорогих черных шелках, на сгибе локтя у которой висела плетеная корзинка с крышкой. Хитрая складка на ее юбке скрывала слегка выпирающий кошелек, привязанный под ней на талии, но Эстель смогла разглядеть эту выпуклость. Она вытащила нож из ножен, зашитых в пояс платья, и нырнула в толпу, сделав вид, что хочет обогнать женщину. Схватив жертву за подол юбки, Эстель повернула ее к себе, словно борзую, и крепко схватила. Потом она ударила ее плечом в живот, и та упала спиной в грязь, а девочка сунула левую руку в складки ее платья. Когда Эстель взмахнула ножом, незнакомка закрыла лицо руками, но лезвие лишь перерезало ремешок кошелька. Увернувшись от какого-то человека, бросившегося на помощь, девочка полоснула его ладонь ножом и, воспользовавшись суматохой, нырнула в переулок. Там ее ждал шум, крики и вытаращенные глаза прохожих. Толстый мужчина перегородил узкий проход. Эстель притворилась, что бежит влево, потом метнулась вправо и почувствовала, как сильные пальцы ухватили ее за волосы. Она нанесла два быстрых, как укусы собаки, укола
ножом, а затем рубанула им по державшей ее руке, так что лезвие дошло до кости. Мужчина выпустил ее волосы, но схватил корзинку.
        Эстель оставила ему добычу и бросилась бежать, зажав в руках кошелек. Впереди появились еще двое, один позади другого. Девочка остановилась, но первый вдруг застонал и повалился назад.
        Когда он упал, Эстель увидела, что вторым был тот самый гигант, купивший им раков.
        -Беги, Ля Росса, беги! - скомандовал он. - На кладбище.
        Так начались ее полеты с драконом. Гриманд сказал, чтобы она прекратила срезать кошельки, потому что в лучшем случае это закончится каторгой для неисправимых преступников далеко от Парижа. Он обещал возместить ей потери и сдержал слово. Они виделись реже, чем ей хотелось, но этот человек был ее светом. На улице Гран-Труандери жили не самые законопослушные люди, но и там люди втайне боялись Дворов, хотя не признавались в этом. По крайней мере, жителя Труандери можно разыскать. Дворы не предлагали своим обитателям ничего, кроме глубокой ямы бедности и большого риска умереть. Но Кокейн очаровывал Эстель, как королевство из волшебной сказки.
        Когда она шла за Гримандом из Ле-Аля на север, к Дворам, Гриманд ругал ее и всегда отсылал обратно, к Тифани, но все чаще и чаще привлекал к своим делам, хотя ни разу не приводил к себе домой. Ля Росса думала, что Тифани ничего не знает о ее тайной жизни, пока на прошлой неделе мать не убедила ее попросить Гриманда, чтобы тот дал работу Жоко и Гоббо.
        -Если он твой друг, пусть поможет, - сказала Тифани. - Это ведь и для тебя деньги. На еду. На одежду. Если не захочет - откажет.
        Эстель рассказала об этом разговоре Гриманду.
        -Значит, мать не запретит тебе видеться со мной? - спросил он, а потом прибавил, что поговорит с Жоко.
        А теперь Эстель изгнали. Из-за дамы с юга. Карлы. Девочка не любила слезы. Она привыкла плакать только с какой-то целью, что случалось нечасто. Но теперь, кружа по Ле-Алю и продвигаясь на север по Рю Сен-Дени, она плакала.
        Ля Росса слышала голоса, крики, но не обращала на них внимания. Она видела горы мертвых тел, отряды вооруженных топорами и пиками людей, но ей было все равно, а сами они словно не замечали ее. Карла не была злой, даже несмотря на то, что девочка поступила с ней плохо. Карла была ласковой. Сказала Гриманду, что Эстель храбрая. И не позволила Алтану ее убить. Эстель это понимала. И в то же время она понимала, что именно эта женщина стала причиной ее изгнания.
        Она не могла ненавидеть Гриманда. Гриманд - король и должен время от времени быть несправедливым, даже к ней, хотя раньше такого не случалось. Но больше всего девочка расстраивалась из-за того, что Гриманд привел Карлу к себе в дом.
        Почему?
        Он никогда не приглашал Эстель к себе. Ни разу.
        Слезы наконец иссякли. Живот сводило от голода, голова кружилась. Эстель пошла домой.
        Тифани снимала две комнаты на втором этаже. Два ее брата жили с ними вот уже третье лето. Подойдя к двери, Эстель услышала, что мать и Жоко ссорятся. К этому она привыкла и даже могла спать во время перебранок.
        -Ему отрезали член и яйца, - хныкал Жоко.
        -Невелика потеря, да и он сам тоже! Мне давно следовало избавиться от вас, ублюдков. Посмотри на меня. Я спала с графом - и не один раз.
        -А то мы не знаем. Вся улица знает. Черт!
        Жоко протяжно застонал. Войдя в комнату, Эстель увидела, что он сидит на кровати, хватая ртом воздух. Спина у него выгнулась дугой, а пальцы отчаянно цеплялись за матрас. Тихонько повизгивая, парень осторожно лег на кровать, словно она была усыпана битым стеклом. Дыхание его было неглубоким и осторожным, как будто при каждом вдохе в его тело вонзался нож.
        -Должно быть, он сломал мне по пять ребер с каждой стороны. Или позвоночник.
        -И ты не получил ни су? Говнюк, - припечатала его Тифани. - А яйца тебе тоже отрезали?
        -Тебе бы только смеяться!
        -Этот проклятый Богом ублюдок хотел поиздеваться надо мной! Хотя нет, у него не хватило бы ума загадывать так далеко.
        -Мне нужно помочиться. Господи!
        Жоко захныкал от очередного приступа боли.
        -Гриманд заставил его есть дохлую собаку, - сказала Эстель.
        -Заткнись, крысиная морда, - огрызнулся ее дядя. - Тифани, дай мне горшок.
        -Сам возьми.
        -Я даже сесть не могу. Хочешь, чтобы я мочился в кровать? Дай мне тот кувшин.
        Мать Ля Россы вылила из кувшина вино в две чаши и бросила его на живот своего брата. Пока тот со стонами возился на кровати, она повернулась к дочери:
        -Где ты была? Я вся извелась.
        Эстель ни на секунду ей не поверила. Тифани сохранила стройность, а ее темно-рыжие волосы оставались густыми. Когда-то девочка считала ее красивой, но потом что-то изменилось. Тифани часто повторяла дочери, что происходит из ирландского королевского рода, и Эстель ей верила. А однажды, напившись, мать заявила, что в ее жилах течет кровь французских королей. Впрочем, это было всего один раз, и Эстель сомневалась в ее словах.
        -Где ты порвала платье? - сердито спросила женщина. - Его придется выбросить.
        -Я есть хочу, - сказала Эстель.
        -На кухне хлеб и холодный суп, - отмахнулась от нее мать. - Слишком жарко, чтобы разводить огонь.
        Пока девочка ела, Тифани насмехалась над Жоко. Глаза у Эстель закрывались. Разбудил ее громкий стук в дверь, и она съела еще несколько ложек супа. К двум голосам присоединился третий, и Эстель вздрогнула. Она узнала этот голос. Высокий, гнусавый, не похожий на другие. Малыш Кристьен. Ля Россу охватил страх. Она подошла к двери и стала слушать. Кристьен расспрашивал мать о ночном нападении на дом д’Обре. Откуда он узнал об этом? Хотя Кристьен из той породы лизоблюдов, которые вечно все вынюхивают. Хорошо, что он говорит о ночном грабеже, а не о ней.
        Прошлой зимой Тифани и Жоко взяли ее с собой к Кристьену и сказали, чтобы она шла с ним. Тот отвел Эстель в шикарный дом рядом с Лувром, такой большой и прекрасный, каких она и представить себе не могла. Кристьен и какая-то женщина вымыли девочку, побрызгали ей волосы духами и одели ее в красивое синее платье - Эстель никогда в жизни не носила такого - с золотой звездой спереди. Они сказали, что это Вифлеемская звезда, а потом объяснили, что она должна играть в игру, изображая Марию Магдалину. Ля Росса слышала это имя, но не знала, что оно означает. Ей объяснили, что Магдалина была близким другом Иисуса. Потом ее отвели в огромную спальню. Там был мужчина в длинном белом балахоне и с короной из терновника на голове, хотя шипы на ней оказались ненастоящими и не могли его поранить. Он опустил ноги в серебряную чашу с водой, и ей сказали вымыть ему ноги волосами.
        Эстель отказалась.
        Остального она не помнила, хотя иногда ей снились сны, страшные сны. Она никому не рассказывала об этом. Тифани не спрашивала, что с ней случилось, но Эстель чувствовала, что мать знает. Гриманду она тоже ничего не говорила. Ее отвели к Пикару во второй раз, но девочка убежала от него и три дня жила с крысами.
        -Когда я ушел, они все были живы, кроме турка, - услышала она голос Жоко. - Больше я ничего не знаю. Спросите Эстель, она осталась там.
        От страха девочка не могла пошевелиться. Кристьен тем временем подошел к двери в комнату, где она находилась. В своем зеленом камзоле он был похож на лягушку, лицо у него было еще противнее, чем голос, а улыбка - и того хуже.
        -Как поживает наша маленькая Магдалина? - спросил он, входя в комнату. - Прелестна, как всегда. Хотя ванна не помешала бы.
        Эстель отступила в кухню. Рука ее скользнула к ножнам на поясе, но потом девочка вспомнила, что отдала нож Гриманду, чтобы не пораниться, спускаясь по дымоходу. Тогда она схватила со стола нож для разделки мяса. Его рукоятка была такой длинной, что ее пришлось держать обеими руками.
        -Положи на место, - сказала Тифани. - Он просто хочет тебя расспросить о том, что было утром. Расскажешь, и я куплю нам обеим новые платья.
        -Не нужно мне никакого платья! - огрызнулась Ля Росса.
        -Она неравнодушна к Гриманду, - объяснила ее мать гостю.
        -У меня только один вопрос, мой маленький дикобраз.
        Кристьен пытался ее умаслить. Эстель почувствовала, как ее желудок выворачивается наизнанку.
        -Я не стукачка, - заявила она.
        -Рад это слышать, - улыбнулся Пикар. - Никто не любит стукачей. Они делают гадости друзьям, а я, наоборот, прошу тебя помочь. Жоко говорит, что в доме была благородная дама по имени Карла. Помнишь?
        -Гриманд заставил Жоко есть дохлую собаку.
        -Я не сомневаюсь, что ему это доставило удовольствие. Но что случилось с Карлой, когда Жоко ушел?
        -Меня тоже прогнали, а это нечестно. Я была храброй. Даже Карла сказала, что я была храброй.
        -Карла права, ты очень, очень храбрая. А где она была?
        -Сидела на улице, на стуле. А потом я убежала от мальчишек.
        Малыш Кристьен поджал губы. Он был явно разочарован.
        -А зачем это вам? - спросила Эстель.
        Пикар посмотрел на нее, и она крепче сжала нож.
        -Карла - важная дама. Люди, которые ее любят, хотят знать, что с ней случилось. Они за нее волнуются, - объяснил он.
        -Какие люди?
        -Ну, в первую очередь муж. Понимаешь, он влиятельный и богатый господин. И заплатит много золота, чтобы ее найти. И еще больше, чтобы вернуть. Это называется выкуп.
        Эстель заколебалась. Ей не нравилось, что Гриманд привел Карлу к себе. Может, этой даме лучше быть у себя дома, вместе с господином, который ее любит? Малыш Кристьен служит господам. А Гриманд любит золото. Вроде все правильно, только в животе все равно противно.
        -И этот господин даст золото Гриманду? - уточнила девочка.
        -Конечно. Много золота - если Гриманд знает, где она. Шевалье будет счастлив, Карла тоже будет счастлива, а Гриманд - больше всех.
        -Карла с Гримандом, в Кокейне, у него в доме. У нее в животе ребенок, - ответила Ля Росса.
        -Откуда ты знаешь?
        -Я пошла за ними. Видела, как она входила в дом.
        -И Гриманд не обижал ее?
        -Нет. Он был с ней добрым. Сказал всем, что она их новая сестра.
        -Что я вам говорил? - послышался из спальни дрожащий голос Жоко, за которым последовал стон. - Вот почему он от меня избавился! Инфант у нас влюбчивый. Она его очаровала.
        -Не смеши меня. Он влюблялся только один раз, и это была я, - откликнулась Тифани.
        -Попридержите свои грязные языки, - сказал им обоим Кристьен.
        Потом он повернулся к Эстель и снова улыбнулся. У нее по спине побежали мурашки.
        -Думаешь, Гриманду понравилась Карла? Он ее полюбил? - спросил Пикар.
        Девочка ненавидела эти вопросы. Она не сомневалась, что Гриманд влюбился в Карлу.
        -Разве ей можно верить? - Тифани пристально смотрела на дочь.
        -Я сказал вам заткнуться! - рявкнул Малыш Кристьен. - Эстель! Ответь, Гриманду понравилась Карла?
        -Не знаю. Наверное.
        -Хорошая девочка, - улыбнулся Кристьен. - У тебя будет два платья.
        -Не нужны мне никакие платья!
        -Тогда все три достанутся мне, - заявила Тифани. - Я сама куплю, если не возражаете. - Она протянула гостю руку. - Сегодня нам не досталось ни су, и мы хотим свою долю, три доли за ночное дело и еще за сведения. В конце концов, это я тебя туда пристроила. - Мать посмотрела на Эстель. - Это была моя идея.
        -Точно, - отозвалась ее дочь. - И посмотри, что из этого вышло.
        Пикар вышел из кухни, а за ним и Тифани. Девочка бросилась к двери и успела увидеть, как Малыш Кристьен вручил ее матери золотой экю и прижал палец к губам, предупреждая протесты.
        -Потом будет больше, - пообещал он. - Гораздо больше. Сидите дома, пока я не вернусь. Все.
        Когда входная дверь за ним захлопнулась, Эстель почувствовала такое облегчение, что ноги у нее задрожали, и она свернулась калачиком на овчине возле холодного очага. Ей по-прежнему было не по себе, но она не могла понять причину этого. Теперь Гриманд получит золото, а Карла поедет домой к своему шевалье. Что тут не так? А сама Ля Росса снова будет летать с драконом. Уже засыпая, она слышала, как мать жалуется Жоко:
        -Кем он себя воображает, этот маленький сукин сын? Вечно недоволен. То ему мальчики слишком маленькие, то девочки слишком большие. Он спросил, не знаю ли я сумасшедшего, который на это способен, и я сказала. А чего он ждал, черт возьми? Нанять сумасшедшего и думать, что не будет никаких неожиданностей?
        Когда Эстель проснулась, небо за открытыми окнами было серым и шел сильный дождь. Она встала с овчины. Ей хотелось выйти на улицу, пока не кончился ливень, и побегать под прохладными каплями. Дождь охладит ее, смоет грязь. В соседней комнате разглагольствовала Тифани, но Эстель не прислушивалась. Мать была одной из причин улизнуть из дома.
        Войдя в спальню, девочка обнаружила, что Малыш Кристьен вернулся.
        -Он меня сразу убьет, - говорила ему Тифани. - Даже стража никогда не совалась во Дворы.
        -Вот поэтому они нас и не ждут, - сказал Пикар. - Все займет не больше часа. Тебе абсолютно ничего не угрожает. Кроме того, речь идет о Воинах Христа и отряде швейцарской гвардии, а не о шайке трусливых сержантов.
        Эстель увидела, что рядом с входной дверью стоят два сержанта. Они никак не отреагировали на это оскорбление. Одного из них она узнала - всем было известно, что этот человек по фамилии Баро не брал взяток. Второй сержант зевнул и костяшкой пальца потер единственный уцелевший во рту зуб.
        -Если не хочешь, чтобы он тебя видел, приведешь нас туда и сразу уйдешь, - продолжал Кристьен.
        -Кстати, о трусах, - заметила Тифани. - А вы сами пойдете?
        -Не думаю, что в этом есть необходимость. Но в любом случае это не важно.
        -Я отведу вас туда, - подал голос Жоко, - если хорошо заплатите.
        -Ты и до двери не можешь дойти, - оскалилась ее мать. - Нет, я не пропущу такое зрелище даже за золотой ночной горшок с изображением короля. Можете на меня рассчитывать.
        Эстель опять стало дурно - как при виде Кристьена. Они собираются сделать Гриманду что-то плохое. И не дадут ему много золота за то, чтобы Карла вернулась домой. Прямо этого не говорилось, но Ля Росса чувствовала их злобу, чувствовала ложь и предательство. Злость исходила из сердца Тифани. Почему она ненавидит Гриманда? Злость была и в глазах Пикара. Он тоже ненавидел Гриманда.
        Эстель должна была предупредить друга.
        -Очень хорошо, - сказал Малыш Кристьен. - Идем со мной, и ты все увидишь сама.
        -Я так не могу. Мне нужно переодеться, - возразила Тифани. Ее взгляд говорил о том, что спорить бесполезно. - Как раз ливень утихнет.
        Девочка прокралась к двери. Два сержанта посмотрели на нее.
        -Куда это вы собрались, мадам? - спросила ее мать.
        -Хочу выйти на дождь. Мне жарко.
        -Жарко будет твоей заднице, когда я ее обработаю. Вернись на кухню.
        -Наш добрый сержант проследит, чтобы никто не выходил из дома, - сказал Пикар.
        Он улыбнулся Эстель, словно радуясь, что может издеваться над ней вместо Тифани, а потом сунул руку в кошелек и достал серебряный франк, зажав его между большим и указательным пальцем.
        -Ты знаешь, почему идеально подходила на роль маленькой Магдалины? - спросил он неожиданно.
        Девочка не ответила и попятилась от этой страшной зеленой лягушки.
        -Потому что у тебя рыжие волосы, - объяснил Кристьен. - Но Иуда тоже был рыжим.
        Он бросил монетку, которая ударилась о грудь Эстель и упала на пол.
        Та всхлипнула и убежала на кухню. Там она вскарабкалась на скамью у окна и высунула голову наружу. Дождь хлестал ее по лицу. Ля Росса посмотрела вниз и еще раз убедилась в том, что и так знала: слезть невозможно, а прыгать слишком высоко. Она предала Гриманда. Она Иуда. Что может быть хуже? Слезы катились по ее щекам вместе с каплями дождя. Может, все-таки прыгнуть?
        Незнакомый сержант протянул руку из-за ее спины и закрыл окно.
        -Не волнуйся, маленькая Магдалина. - Его улыбка обнажила единственный передний зуб. - Это не наше дело. Черт возьми, не луковым ли супом тут у нас пахнет?
        Однозубый посадил Эстель на скамью, и она смотрела, как стражник пробует суп и облизывается. Потом он наполнил две миски, но есть девочке не хотелось. Она думала, как предупредить Гриманда, что за ним идут Малыш Кристьен и Воины Христа.
        -Сержант! Быстро! - Испуганный голос Кристьена был похож на шипение. Однозубый сделал большой глоток прямо из миски и шагнул к двери. Эстель, движимая любопытством, последовала за ним. В спальне Баро с дубинкой в руках прижался к стене рядом с входной дверью.
        -Возьми оружие, - сказал Пикар. - Кто-то идет.
        Однозубый сдернул с плеча лук, вложил в него стрелу и отступил на кухню, заняв позицию для стрельбы. Потом он посмотрел на Эстель и прижал палец к губам. В дверь громко постучали. Пикар посторонился и кивнул хозяйке дома.
        -Кто там? - спросила Тифани.
        -Это Пепин. Впустите меня. Я мокрый, как вареная лягушка.
        -Пепин один из подручных Гриманда, - прошептала хозяйка.
        Кристьен прикусил губу и задумался.
        Сердце Эстель учащенно забилось. Пепин предупредит Гриманда. Но услышит ли он ее через дверь? Крик точно услышит, но тут все время кричат.
        -Впусти его и улыбайся, - сказал Пикар ее матери. - Ты знаешь, что поставлено на карту.
        Он подал знак Баро, и тот поднял дубинку.
        Тифани изобразила улыбку, открыла дверь, и насквозь мокрый Пепин переступил порог. Эстель протиснулась мимо Однозубого и закричала что есть мочи:
        -Беги, Пепин! Они хотят убить Гриманда!
        Гость посмотрел на нее. Дубинка Баро опустилась ему на затылок, но Эстель не видела, как он упал. Тифани ударила ее тыльной стороной ладони по лицу, и у девочки потемнело в глазах. Придя в себя, она обнаружила, что стоит на четвереньках перед башмаками Однозубого. До нее донеслись стоны и крики, но теперь ей было уже все равно.
        Она предала Гриманда.
        Она Иуда.
        Она больше не будет летать с драконом.
        Глава 19
        Папа Поль
        Нападение на особняк д’Обре было организовано пять дней назад при посредничестве хозяина таверны «Слепой волынщик» по прозвищу Папа Поль. Тридцать золотых экю и вся добыча, которую можно унести, предназначались не просто за убийство всех обитателей дома - смерть обеих женщин оговорили особо, - но и за жуткую картину, которую должны оставить после себя нападавшие.
        -Отрежьте им сиськи, - сказал Поль. - Побольше фантазии и крови. Спусти своих парней с поводка. Дай этим господам повод для слухов. Пусть попотеют на своих шелковых простынях.
        Он понимал, что такая дерзкая акция опаснее обычной, и именно поэтому обратился к Инфанту Кокейна. Опасность отразилась и на цене.
        Гриманд поднял цену до пятидесяти - сумма свидетельствовала, что злоба, оплачивавшая счет, зрела где-то далеко от Дворов. Деньги отвечали на все остальные вопросы, и король воров не стал их задавать. Осталось получить последние двадцать золотых и попытаться что-нибудь выведать у жирного ублюдка. Именно за этим гигант и шел теперь к Полю.
        Спускаясь на закате солнца с холма в направлении Ле-Аля и «Слепого волынщика», он отметил, что впервые на его памяти Дворы можно считать самыми безопасными улицами Парижа. Здесь не было ни гугенотов, ни ценностей, которые можно украсть, - кроме тех, что уже были украдены, однако ни один человек, дорожащий своей жизнью, не посмеет предъявить на них права. Более того, банды жалких подонков и бродяг, попрошаек и беспризорных детей покинули свои обычные места. Они разбрелись в поисках добычи - любого вероисповедания, - которую благодаря королю теперь можно было найти по всему городу. Для них это шанс забыть, что они находятся на самом дне выгребной ямы цивилизации.
        Как ни странно, Гриманд, который родился и большую часть жизни провел тут, редко пересекая границу городских стен, всегда верил, что его место не здесь, а где-то за пределами выгребной ямы, выше ее.
        Сегодня он понял, что ошибался.
        Сегодня что-то грызло его изнутри, словно крысы Эстель.
        А теперь еще и карты.
        Ирония заключалась в том, что король Кокейна привык к тому, что разрушается изнутри. Он прогнил до самой сердцевины. У тел в канавах внутренности были целее, чем у него. Он уже много лет умирал. Громадный вес костей и черепа, глубокие складки на коже головы, уродство, боль в суставах, распухший язык - все это мужчина мог терпеть, игнорировать и даже обращать себе на пользу. Даже тот факт, что его член давно утратил способность к чему-либо, кроме мочеиспускания, имел свои преимущества. За блуд он всегда расплачивался частичкой своей души - именно этому обстоятельству все проститутки и обязаны существованием своего ремесла. Гриманд понимал, что уродства и страдания заложены в людях самой Природой: ему приходилось видеть младенцев, вышедших из утробы матери уже обезображенными.
        Ужас его состояния, будь то болезнь или злой дух, заключался в вещах, которые Гриманд чувствовал, но был не в состоянии понять. Его сердце увеличивалось - словно огромный черный краб рос у него в груди. Он чувствовал, как оно бьется о ребра в том месте, где его раньше не было. Иногда этот краб не давал ему дышать. Почки тоже были поражены, и по ночам ему приходилось вставать и мочиться, как лошадь. Часто его мучили боли в голове и животе, а недавно что-то случилось у него с глазами: временами они начинали дрожать в глазницах, и изображение двоилось. Люди считали его могучим, но это было неправдой. В своих сшитых на заказ башмаках размером с угольную баржу король Кокейна был живым мертвецом.
        Медленное разложение стало для него привычным. Но только не эта новая боль, которая грызла его сегодня, как крысы, - она терзала тот орган, о существовании которого Гриманд давно забыл. Совесть. Он пытался заткнуть этим крысам глотку варварством, но из этого ничего не вышло, а когда он сам едва не захлебнулся от крови, то протянул руку помощи матери, Карле и ребенку. Алис, как всегда, была права, а он, как всегда, не слушал - после упоминания Матиаса Тангейзера крысы набросились на него с удвоенной силой.
        Король воров услышал далекие раскаты грома. Начался дождь, но прохладнее не стало.
        Он шел через кладбище Невинных, летнее зловоние которого раздражало даже его привычный ко всему нос. Таверна Поля находилась на другом краю кладбища.
        В громадном некрополе уже гнили тела Гоббо и остальных убитых Алтаном Савасом. Они не удостоились никакой особой церемонии: похороны здесь означали падение сквозь укрепленное на петлях дно гроба в одну из громадных ям шестидесяти футов глубиной и вмещающих больше тысячи трупов. Там мертвые оставались до тех пор, пока плоть не разложится и не превратится в подобие жирного супа, а кости не всплывут наверх. В принципе эти кости должны были извлекать и перемещать в склепы в стенах кладбища, где уединялись влюбленные и содомиты. Но на практике их превращали в костную муку, а жир использовали для изготовления ароматного мыла для богачей, чья хватка не отпускала бедных людей даже в могиле.
        Уже не в первый раз в голову Гриманда пришла мысль: мы убиваем не тех людей.
        Сквозь завесу дождя он увидел таверну «Слепой волынщик» и остановился, прежде чем перейти улицу.
        Сделать вид, что он ничего не знает, будет нетрудно: это почти правда. Не нужно обладать шестым чувством, чтобы понять: «Слепой волынщик» - логово предательства. Для вероломства эта таверна - все равно что Ватикан для Слова Божия. Но крысы грызли короля воров изнутри, а путь преграждала совесть, которую разбудила Карла над трупом турка. Вернуться в особняк д’Обре? К началу? Он чувствовал, что должен сделать это. Медведь и собаки. Но почему должен? Гриманд не понимал. Как-то все было неубедительно.
        Поль всегда узнавал важные новости если не первым, то вторым уж точно. Он, к примеру, отправил посыльного на Рю-дю-Тампль с сообщением о резне в Лувре еще до ее начала. А Гриманду была нужна информация. Ему хотелось помочь Карле. Он никогда никому не помогал и теперь обнаружил, что это приятно. К тому же у него была еще одна веская причина появиться здесь - он пришел за остатками золота.
        Безумец будет проклят.
        Король воров перешел улицу и распахнул дверь таверны.
        Утром, когда мать прогнала его, чтобы он не беспокоил ни ее, ни Карлу, Гриманд повел своих молодых львов назад, в богатые кварталы Вилля. О приказе короля истреблять гугенотов он узнал только по дороге к особняку д’Обре. Новости, как всегда, собирали глаза и уши бедняков, которые знали им цену, и ему пришлось заплатить два су. Если швейцарская гвардия недавно убивала протестантскую знать, значит, в окрестностях Лувра слишком опасно, и Гриманд снова направился на восток, в округа Сен-Мартен и Сент-Авуа, где купцы и дворяне недавно построили себе новые гнездышки.
        Анархия была по душе королю воров. Богатые определяли ее как «беззаконную свободу или своеволие толпы», с характерным коварством исключая из этого понятия свою подлую свободу и своеволие, чтобы объявить их законными. Гриманд не ставил им в вину жадность или даже безрассудные войны, за которые всем приходилось платить страданиями и звонкой монетой, но не желал, чтобы его называли преступником - звание, которое в других обстоятельствах он носил бы с гордостью, - самые подлые и безжалостные преступники на свете. Но такова жизнь. Он глупец, запутавшийся в таких простых понятиях, как добро и зло. Только простаки пытались жить, руководствуясь ими. Матери Природе нет до них никакого дела. В ее бесконечной бухгалтерской книге они значат меньше, чем дожди и ветры. Для него, короля Кокейна, как для дождя и ветра, смысл имеет только сегодняшний день.
        К тому времени, как они добрались до стен монастыря Фий де Дье, армия Гриманда пополнилась таким количеством рекрутов, что их число перевалило за сорок. Большинство были подростками, почти детьми, в основном мальчишками, хотя среди них попадались и отчаянные девчонки. Инфант остановил их и взобрался на тележку.
        -Слушайте внимательно, мои молодые львы, - объявил он. - Король объявил, что все гугеноты Парижа должны умереть. Но черт с ними, с гугенотами, если их карманы пусты!
        Увидев недоумение на лицах, даже у своих «лейтенантов», он ухмыльнулся.
        -Король и его высокородные советники вложили в наши руки меч смятения. - Он пошевелил толстыми пальцами, словно лепя из воздуха оружие. - И мы используем его, чтобы отрезать им яйца.
        По рядам пробежал неуверенный смешок, и великан усилил его своим смехом:
        -Наша цель - взять то, что хотим, и все равно у кого. У тех, кто не знает, что такое ложиться спать голодным, у тех, кто никогда не думал о расплате за жадность. Никто из этих свиней нам не друг. Во время голода и осады мы голодаем за них. Во время войн умираем за них. Своим трудом мы оплачиваем их долги. Даже если мы живем жизнью святых, в их глазах мы умрем, как проклятые злодеи. Так станем же такими злодеями, которые не могли присниться им и в страшном сне! Обнажите свои зубы и вонзите их в негодяев. - Он втянул носом воздух. - Чуете? Вы это чувствуете?
        Толпа оборванцев разразилась одобрительным ревом.
        Гриманд любил их. А они любили Гриманда.
        -Пусть ваше сердце станет камнем, и на этом камне вы заточите свои ножи! - провозгласил король воров.
        -Убить этих сук! Убить всех! - выкрикнул Пепин, и толпа подхватила его клич.
        -Нападайте на них с яростью голодных волков. Пусть их стенания станут для вас музыкой, а их кровь - мясом и вином.
        -Слава королю воров! - крикнул Биго, боясь, что его опередят.
        -Нет, парни, нет. Восхваляйте не меня, а всех нас. Потому что Кокейн - это мы, а мы - это Кокейн, и вместе мы все преодолеем. Разбейтесь по семь человек - это магическое число. В каждой банде найдется капитан - или капитанша, если у нее найдется достаточно смелости, - который должен выбрать быстроногого бегуна. Пусть эти банды станут роями жалящих пчел, атакующих и собирающих мед, и если одна из банд столкнется с сопротивлением, бегун отправится за подмогой. Городская милиция вышла на улицы, но они нам тоже не друзья, не забывайте. Если придется драться, вы должны жалить и бежать, жалить и бежать. Мы пришли, чтобы разбогатеть, а не умереть. Берите только самое лучшее, потому что места в наших тележках мало. Вы готовы?
        -Да! - взревела толпа. Со всех сторон посыпались непристойности.
        -Вы жестоки?
        Крики стали еще громче.
        -Все ваше! - выкрикнул Гриманд. - Завтра не будет!
        Король Кокейна сомневался, что указ короля был настоящим. Вне всякого сомнения, страной правили идиоты, но убийство сорока тысяч горожан уничтожит Париж. Может, именно этого хотели сильные мира сего? На Рю Сен-Мартен его сомнения пропали. Гриманд остановился. Все остальные сгрудились у него за спиной и, словно общую галлюцинацию, наблюдали следующую картину: ополченцы сбрасывали людей с крыши четырехэтажного дома.
        Первыми вниз полетели дети, один за другим. Сен-Мартен была одной из немногих мощеных улиц Парижа, и на брусчатке уже лежали три маленьких тела, мертвых или оглушенных. За ними последовали еще четверо, хныкающие, растерянные, испуганные не только перспективой падения, но и криками ополченцев. Скорость, с которой они летели вниз, озадачила Гриманда: медленнее и одновременно быстрее, чем он ожидал. Бедняги падали молча, словно затаили дыхание, как будто это была опасная игра, в конце которой их ждал приз. От удара о мостовую ломались ноги и разбивались головы, а мозги летели во все стороны. Гигант подумал, что их смерть, какой бы ужасной она ни казалась, - была легче той, на которую он обрек своих жертв в особняке д’Обре.
        За детьми последовали три женщины. Трудно сказать, что они чувствовали, но их взгляды обратились на Гриманда, словно за поддержкой, которую он не мог им дать. Король воров отвернулся. Наконец вниз сбросили двух мужчин с Библиями в руках, ополченцы нырнули в дверь чердака, и крыша опустела. Из груды тел внизу доносились жалобные стоны. Гриманд прищелкнул языком и окинул взглядом улицу. Отряды милиции - четыре или пять - выбивали двери топорами и древками пик, вытаскивали людей на улицу и убивали.
        Инфант Кокейна пребывал в растерянности. Сердце стучало ему в ребра, словно судебный пристав в ворота его души. В ушах звучал голос матери, но слов он разобрать не мог. Гриманд всегда любил мать, но никогда ее не слушал. Алис тоже не слушала его, несмотря на свою любовь к сыну: не видела его ярости от того, что он не тот человек, каким мог быть, хотя и сам давно забыл, каким именно. На душу свинцовым грузом давила тяжесть: этот груз Гриманд носил с собой весь день. Сомнений быть не могло - такое он уже испытывал, и не было на земле бремени тяжелее. Он влюбился в Карлу. Какой бы демон ни выдумал эту шутку, она явно удалась, и не в последнюю очередь из-за того, что на этот раз, в отличие от предыдущего, величие и добродетель вызвавшей его любовь женщины не вызывали сомнений.
        -Капитан? - окликнул его Биго.
        Гриманд махнул рукой, заставив его замолчать. Но Биго был прав. Пришла пора приниматься за дело. Из дома напротив вышли ополченцы. В руках у них ничего не было, кроме коротких пик, которыми они проткнули распростертые на мостовой тела. Стоны раненых смолкли. Милиция двинулась дальше, в поисках следующих жертв.
        Инфант уже не чувствовал себя королем. Он повел за собой людей, соблазнив их сладкими фантазиями, которые могли удовлетворить лишь его тщеславие и навлечь проклятие на души остальных. Конечно, можно приказать всем повернуть назад и разойтись по домам. И придумать очередную сказку, чтобы оправдать этот приказ, - как и все люди, его банда с готовностью проглотит любое дерьмо. Но такое решение станет началом конца его власти. Истинный король снял бы с себя корону, хотя никто еще никогда добровольно этого не делал, только когда к горлу ему приставляли нож. Королевство Гриманда было жалким и преходящим. Как, впрочем, и любое другое, даже если оно включает в себя весь мир. Он любит Карлу и ради нее без колебаний откажется от всего, что имеет. Но ей это ничем не поможет. Будь Карла рядом, она не увидела бы тут никакой проблемы - поступать нужно так, как диктует честь.
        Ярость способна снять груз с души. Гриманд это знал. Дурные поступки заглушают боль лучше любого лекарства - он и это знал, потому что Алис объяснила ему, что зло есть изобретение людей и само по себе не имеет непреходящей ценности. И подобно любому другому королю, чем он мог подтвердить свою власть, как не правом - или обязанностью - творить зло?
        Король воров повернулся к своей армии. Часть шедших за ним людей уже приняли решение и поспешили прочь. Он не стал их останавливать и повернулся к Биго. Взгляд Биго упирался в грудь Гриманда.
        -Выбери одну банду для вон того дома, - велел ему Инфант Кокейна. - А другая пусть идет за милицией и подбирает то, что они оставят. Скажи, чтобы не высовывались. Мы идем дальше.
        Биго кивнул, а Гриманд посмотрел на свою толпу. Чары рассеялись. Он король не львов, а ворон. Они жаждут крови. Тяжесть в его груди не исчезала, сердце по-прежнему гулко стучало о ребра. Предводитель бандитов махнул рукой.
        Они получили свою кровь. Вскоре улицы были уже залиты ею. Кровь заполняла колеи из засохшей грязи, переливалась через пороги, покрывала хрустевшие под ногами огромные тарелки, блестевшие в лучах жаркого полуденного солнца. Убийства - во славу короля, по обязанности, ради золота, ради удовольствия, во имя веры… Разницы никакой. Гриманд никогда не хотел быть солдатом, предпочитая смерть за собственные преступления, а не за чужие, но как бы то ни было, теперь он выполнял работу солдата - убивал врагов своих врагов за деньги, которые никогда не сможет потратить, превращал мальчишек в убийц или того хуже. Словно собаки, обезумевшие среди отары овец и убивавшие не ради еды, они забыли, что пришли сюда за добычей, и тележки все еще оставались наполовину пустыми. Они все шли и шли сквозь зловонную жару, от дома к дому, от улицы к улице, от семьи к семье. Нищие соревновались в зверствах с милицией, которую презирали и ненавидели. Гриманд, покрытый грязью и потом, словно обезумел. Он не преследовал никакой личной цели, но и не уходил, подбадривая и вдохновляя своих спутников. И он был не одинок. Среди этого
побоища бродили два священника, окропляя убийц святой водой из позолоченных ведерок. Группа вооруженных дворян верхом на лошадях наблюдала за происходящим, словно за спектаклем, пока скука не увлекла их на поиски новых развлечений. Мимо проехал герольд в мундире, который стоил дороже его лошади, и протрубил в рог, словно Господь был комедиантом, а все происходящее - дерзкой сатирой на Страшный суд. Герольд именем короля приказал всем остановиться, но его прогнали, забросав камнями и экскрементами, потому что теперь Смерть стала королем и Богом этих людей и все были теперь ее подданными, живые и мертвые.
        Армия Гриманда продолжала уменьшаться. Его солдаты набивали свои рубашки добычей - по большей части ярким тряпьем - и потихоньку исчезали. Он их не останавливал. Тележки куда-то исчезли, но ему было все равно. Тяжесть в груди усиливалась. Перед глазами все поплыло, и картины разрушений умножились. Предводитель воров закрыл ладонью глаза. Ему уже не было нужды видеть зло, он даже не являлся частью этого зла. Скорее, наоборот: Гриманд вобрал в себя все - кровь, рвоту, слезы, дерьмо, крики, теперь бурлившие в выгребной яме его души. Спотыкаясь, он вошел в открытую дверь, чтобы спрятаться от окружающего безумия, но спасения не было и в этом разграбленном доме. В коридоре в лужах крови лежали тела, из гостиной доносились хриплое дыхание и жалобные всхлипывания. Совесть предназначена для того, чтобы усмирять бедняков, потому что богатые не прислушиваются к ее зову, и гигант всегда презирал и заглушал ее. Приказав себе найти другое утешение, он вытащил из-под рубашки пистолет, опустил оба курка и ворвался в гостиную.
        Там Пепин удерживал молодую женщину на столе лицом вниз, а Биго насиловал ее. Лицо Биго было красным от солнечных ожогов и напряжения - он изо всех сил пытался извергнуть из себя семя, но эта женщина, по всей видимости, была уже не первой его жертвой. Оба испуганно посмотрели на Гриманда.
        -Оставьте ее, - приказал он. - Мы уходим.
        -Что, прямо сейчас? - выдохнул Биго, и его движения стали еще яростнее.
        Пепин отошел от стола.
        -Соберите тележки и людей. И оставьте ее, - повторил Инфант Кокейна.
        -Пепин уже закончил, теперь моя очередь, - запротестовал Биго.
        -Я сказал, отпустите ее!
        -Ты говорил, что всё общее…
        Гриманд выстрелил ему в лицо. Биго отлетел назад, словно от удара копытом, упал на пол и застыл без движения. Король воров посмотрел на Пепина сквозь пороховой дым. Тот уставился на своего подельника, задыхаясь от ужаса, а потом бросился к двери, не решаясь взглянуть на предводителя.
        -Пепин! - окликнул его Гриманд.
        Юноша замер на пороге, боясь повернуться.
        -Тележки. Люди. Уведи всех домой, - распорядился король воров.
        Затем он приставил пистолет к голове девушки и нащупал пальцем второй спусковой крючок. Она посмотрела на него и отпрянула, не столько от пистолета, сколько от его лица. Гриманд заколебался. Что он делает? Девушка опять подняла на него взгляд. Ее глаза молили о милосердии, но что это означает, жизнь или смерть, Гриманд сказать не мог. Он отвел назад курок и сунул пистолет за пояс, а потом взял девушку за руку и поставил на ноги:
        -Идти можешь?
        Гриманд не спрашивал ее имени, а она не назвалась. Несчастная вообще не произнесла ни слова, и он тоже. По мере того как они углублялись в лабиринт Ле-Аля, улицы становились если не мирными, то спокойными. Страх, пропитавший каждый дом, не оставлял места для мира. К ним приблизился отряд милиции, искавший новых жертв, но, встретив взгляд Инфанта Кокейна, ополченцы потупили глаза и поспешно удалились. В голове у него прояснилось. Боль в глазах утихла, и все вокруг вновь стало четким. Гриманд остановился у церкви Сен-Лье и повернулся к девушке:
        -Здесь ты найдешь убежище, если захочешь.
        -Я должна буду креститься? - были ее первые слова за все время.
        -Отец Роберт не фанатик. Мы его попросим.
        Девушка кивнула, не глядя на своего спутника.
        Внутри было темно, и великан сначала услышал тревожный шепот, а потом увидел людей. Церковь была битком набита беженцами. Ужас, вызванный его появлением, читался на их лицах. Раненые лежали на полу, и старый священник пробирался между ними с кувшином в руках. Наверное, он был глухим, поскольку даже не оглянулся. Второй священник, помоложе, шел к ним по проходу между скамьями. Он был потрясен и разгневан и не скрывал этого. Гриманд знал его как человека искренне верующего, но исполненного истинного сострадания. Мнение святого отца о нем самом его не интересовало.
        -Отец Роберт, я буду благодарен, если вы приютите эту девушку, - попросил его предводитель воров.
        Роберт поклонился его спутнице и указал на проход, но она колебалась.
        -Она боится, что вы заставите ее принять крещение в обмен на убежище, - пояснил Гриманд.
        -Мадемуазель, мы примем вас без всяких условий, - заверил девушку священник.
        Та расплакалась. Отец Роберт махнул рукой, и две женщины поспешили к ним. Ласково обняв девушку, они повели ее к остальным.
        -С ней дурно обошлись, - сказал король Кокейна.
        -Я не буду спрашивать кто. Ее здесь не обидят. - Роберт посмотрел на кровавые пятна на рубашке незваного гостя. - Вы тот, кого называют Инфантом.
        -Меня зовут Гриманд.
        -Одно имя чернее другого. А теперь уходите. Вы их пугаете.
        Король воров снял с пояса кошелек.
        -Оставьте себе ваши кровавые деньги, - замотал головой священник. - Золото сатаны не купит вам спасения.
        -Я не ищу спасения, по крайней мере, в этом доме лжи. Я уплачу дьяволу положенное в той монете, которую он потребует, хотя осмелюсь предположить, что теперь он у меня долгу. Оставьте свое презрение до того раза, когда будете целовать перстень епископа, и выслушайте меня. Это безумие - католическое безумие - продлится не один день, и никто не знает, как далеко оно может зайти. Дверь вашей церкви охраняет только слово…
        -Слово Божие.
        -Сегодня мало кто надеется на Слово Божие, а среди тех, кто читает другие молитвы, есть и ваши братья-католики. Так что лучше надейтесь на здравый смысл. Наймите сержанта для охраны. Я пришлю сюда одного. Нет нужды вам объяснять, что никто не возьмется за такую работу бесплатно.
        Гриманд бросил кошелек в грудь Роберта.
        -В отличие от вашей совести Христос простит, если вы заплатите золотом дьявола. Кроме того, вам нужно кормить этих людей, а еда не бывает бесплатной.
        Святой отец поднял кошелек, удивившись его тяжести, а король Кокейна повернулся к двери.
        -Я буду молиться за вашу мать, хотя ее работа не требует благословения. И за вашу черную душу… - пообещал ему священник.
        -Не тратьте слов, - отозвался Гриманд. - Просто наймите сержанта.
        По воскресеньям квартал Ле-Аль напоминал сердце, которое перестало биться. В остальные дни недели это был источник жизненных сил города - через него проходило огромное количество еды, которую Париж запихивал себе в глотку от одного рассвета до другого. Каждую ночь тысячи животных, мясо и внутренние органы которых могли удовлетворить любой вкус и кошелек, гнали по Рю Сен-Дени на многочисленные скотобойни, где их убивали прямо на открытом воздухе. Вместе с животными прибывали фургоны, заполненные рыбой и дичью, овощами и фруктами, сырами и вином. Но главным продуктом было зерно, поскольку парижане любили хлеб больше Бога.
        В 1543 году - в год рождения Гриманда - король Франциск, умевший считать деньги, приказал перестроить весь этот район. Те строительные работы не закончились до сих пор. Гриманд научился ходить, говорить, воровать и продавать в этой волшебной стране разрушения и созидания. Он смотрел, как сносят здания, которые ему нравились, а на их месте растут другие, еще красивее. Он замешивал раствор, копал ямы под фундаменты, носил кирпичи, бревна и свинец - за гроши. Если бы там снесли все дома и начали строить снова, Гриманд лучше многих смог бы объяснить, как это нужно делать. Но он был ублюдком из Дворов, а его мать жила с преступником, и ему доверяли лишь копать землю.
        Ле-Аль, как называли этот район его жители, располагался между улицей Труандери на севере, улицей Сен-Дени, ведущей к Шатле, на востоке, сырными рядами на западе и старой солеварней у реки на юге. Когда-то он был огромным и запутанным. Новые рынки представляли собой галереи, предназначенные не только для продуктов, но и для других товаров: здесь продавали кожу, меха и ткани, глиняную посуду и ножи, обувь и редких птиц. Выше галерей располагались жилые дома, а также церкви, постоялые дворы, общественный источник, восьмигранный позорный столб, а также развалины старого рынка и мастерских.
        По воскресеньям гул людских голосов и крики животных сменялись относительной тишиной: здесь можно было встретить лишь городскую стражу, гуляющих жителей, юных любовников и беспризорных детей. Сегодня осталась одна стража, усиленная сержантами из Шатле. Множество гугенотов, а также некоторые невезучие католики могли тысячами умирать в своих домах, но рынки должны были оставаться в безопасности.
        Проходя мимо, Гриманд кивал стражникам. Они знали, что он платит за их услуги и что его интересы лежат вне пределов рынка. На самом деле многие из тех, кто нанимал охрану, продавали его товар, причем нередко сообщали ему имя покупателя. Все они были партнерами в бесконечном преступном водовороте Парижа.
        Возле мастерской ножовщика гигант заметил сержанта Роде.
        -Дождь собирается, - сказал тот, кивком указав на восток.
        -Тебя ждет сухое местечко, - подмигнул ему король воров. - Отцу Роберту нужна охрана в Сен-Лье. Он заплатит, сколько попросишь, чтобы ты там стоял. Бьюсь об заклад, ты потребуешь двойную цену - иначе тебе пора на покой.
        -Я слышал, он укрывает еретиков. Скоро начнет ходить по воде, - фыркнул сержант.
        Гриманд усмехнулся:
        -Тебе же все равно, останутся они жить или умрут. Зачем отказываться?
        -Мне приказано не вмешиваться, но с каких пор ты стал добрым самаритянином?
        -Если не хочешь, так и скажи. Я уже вижу троих, которые возьмутся за эту работу.
        -Эй, я согласен! Милиция не посмеет осквернить церковь. Они добрые католики, и у них полно других дел. Они не в состоянии даже убирать дерьмо, чтобы не измазаться, но желудки у них крепкие.
        -Шатле предпочитает не вмешиваться.
        -Когда все закончится, милиция разойдется по домам. А мы останемся. На следующей неделе нужно будет собирать пошлины. Мы не хотим, чтобы нас считали бандой убийц.
        -Принципиальные, значит.
        Роде рассмеялся:
        -Мы не подпускаем милицию к рынку, а то они завалят его трупами. Мы сами вывели отсюда всех арендаторов-гугенотов и передали их Гарнье или Крюсу. Приказ Ле Телье. Они пошли покорно, как овцы. Думали, что их ведут в тюрьму, в Консьержери. Все верно, их туда привели, а там прирезали, в подвалах. И нас еще пугают адом, а? Крюс говорил, будто поклялся святому Иакову, что лично отправит к дьяволу сотню еретиков. Мы ему здорово помогли.
        Утром Гриманд заказал свинью для жарки на скотобойне Крюса.
        Сержант подмигнул ему:
        -Может, это и дурной ветер, но кое-кому он принесет удачу. Власти объявят аукцион на пустые места. Товары там долго не пролежат, если тебе интересно.
        -Не сегодня. Ходят слухи об армии гугенотов. Что там на дорогах?
        -Не знаю. Все ворота заперты. И мышь не проскочит.
        -Все ворота?
        -Кроме Сен-Дени. Их открывают в полночь. Нельзя же, чтобы тысячи голов скота начисто обглодали пригороды. Кроме того, гугенота, конечно, можно убить, но в пищу он не годится.
        -Что еще слышно?
        -Король хочет, чтобы беспорядки прекратились. Можешь передать это всем, если хочешь.
        Роде ухмыльнулся, но Инфант остался серьезен.
        -Есть еще одна новость, которая стоит нескольких франков, - добавил сержант. - Особенная, если учитывать всю эту суматоху. Нужно найти одного человека.
        -Я не стукач.
        -И тем не менее. Это не имеет отношения к твоим делам. Он рыцарь святого Иоанна. Высокий, с белым крестом на груди, храбрый. Вчера вечером на дуэли убил трех гугенотов.
        -Его за это разыскивают?
        -Нет, ордер в таких случаях не выписывают. Шатле не может арестовать члена ордена, как какого-то уличного вора. Нужно согласие короля, парламента, а может, и самого Папы в Риме.
        -Ордена?
        -Да, ордена святого Иоанна. У них свои законы. Никто не вмешивается в их дела. В любом случае нам не сказали, что его обвиняют в преступлении. Просто нужно его найти.
        -Кто его ищет?
        -Не знаю, и тот человек, который мне сказал, тоже не знает, и те, кто сказал ему… и так далее, и так далее. Его срочно разыскивают по какому-то важному делу. Кто знает, может, у шевалье большой член и герцог Анжуйский решил покаяться.
        -Я буду иметь в виду. Как его зовут?
        -Матиас Тангейзер.
        Гриманд скривил губы, словно слышал это имя впервые. Одно из преимуществ его лица состояло в том, что любая гримаса выглядела на нем настолько преувеличенной, что скрывала его мысли. Но на самом деле он думал, что имя человека, которого разыскивают, ничего не значит. Или почти ничего.
        -Есть у него еще какие-нибудь приметы? - спросил он.
        Роде прищурился, поднял глаза к небу, и Гриманд с облегчением вздохнул. В океане лжи сержант ловок, словно угорь - впрочем, как и все они, - но желай он обмануть, то приложил бы больше усилий. Это значило, что его собеседник не знал о связи женщины, которую утром видел в тележке Гриманда, и человека по имени Тангейзер.
        Сержант покачал головой:
        -Нет.
        -Значит, большой член - всего лишь предположение.
        -Мечты моей жены.
        -Я ухожу. Можешь сказать своей жене, что отец Роберт платит золотом.
        -А зачем мне ей это говорить?
        Гриманд остановился у фонтана Невинных и вымыл под его струями сапоги. Возможно, это просто совпадение, но Матиас - не очень распространенное имя, разве что среди саксонцев. Свинцовый груз внутри не исчезал. Он любит эту женщину, и поэтому выбор прост. Либо руководствоваться чувствами, либо нет. Король Кокейна напомнил себе, что нужно переодеть рубашку, прежде чем входить в родильную комнату. Неизвестно, большой член у саксонца или нет, но нельзя отрицать, что он работает.
        Предводитель воров посмотрел на солнце, все еще жаркое, но уже начинавшее клониться к западу. Он потерял счет времени. Пора возвращаться в Кокейн.
        Тангейзер будет искать свою жену, но не найдет. А вот другие могут - если обнаружат, что Карла жива. И они обязательно обнаружат, если уже не обнаружили. Зачем Шатле ищет этого человека? Сообщить о его жене, помочь им? Предупредить его, защитить? А может, та же злобная рука, что заплатила Гриманду за смерть Карлы, пытается дотянуться и до ее мужа. Кто пытается убить их обоих и почему? Король Кокейна всю жизнь провел среди преступников, причем из всех слоев общества, и прекрасно понимал, что Карла меньше всего похожа на человека, способного вызвать такую сильную ненависть. Причины для убийства могли быть самыми разными. В тот день, когда король залил стены своего дворца кровью - кровью приехавших на свадьбу его сестры гостей, родственников и давних друзей, - возможно все.
        Ребенок. Может, дело в нем?
        А может, Тангейзер - просто жестокий злодей?
        Многие мужья не прочь избавиться от жен.
        Гриманд вытер глаза от грязи и пота. Голова у него раскалывалась. Вот почему нет смысла задавать вопросы. Или нарушать договор. Он остановился, чтобы помочиться. Король воров чувствовал себя медведем, вдруг почуявшим, что в лесу появилась свора собак, вынюхивающих его запах. Сержанты не посмеют сунуться во Дворы. За это придется дорого заплатить - и теперь, и потом. Но у Гриманда много врагов, и нанять их так же просто, как и его самого. Самое подходящее время для войны банд - но только не для него. Не следовало убивать Биго. Безумие. Безумие… Но он не останавливался. События могут развиваться быстро. Понадобилось меньше двух дней, чтобы во всем городе веселый праздник сменился кровавым хаосом.
        Нужно действовать хитростью.
        Гриманд ускорил шаг.
        Он увезет Карлу из Парижа.
        Когда он вернулся, Алис запретила упоминать имя Тангейзера.
        Гриманд ждал благоприятного момента, а появление на свет маленькой девочки развеяло его мрачные мысли. По крайней мере, на время. Карла окончательно завоевала его сердце, но он надеялся, что его лицо поможет скрыть этот факт. Интересно, догадалась ли мать? Она сама и ее ремесло по-прежнему завораживали короля воров. Мать видела его насквозь. Она отказывалась принимать от него что-либо, кроме хлеба насущного. Алис научила его всему, что знала, но Гриманд не мог жить такой жизнью. Мать не осуждала сына и не раз повторяла, что он сам должен нести свое бремя.
        Ее умение обращаться с роженицами и их младенцами - в радости, в горе или даже в страхе - Гриманд наблюдал с детства. Но связь, образовавшуюся между матерью и Карлой, ему еще не приходилось видеть. Что за искра проскочила между ними? Страхи нахлынули на него с новой силой. Может, эта связь поможет ему? Он увезет их обеих из Парижа. Лошадь и фургон достать нетрудно. Золота хватит, даже несмотря на щедрое пожертвование священнику. Ворота Сен-Дени буквально в двух шагах, а стражников он подкупал уже не раз. Можно выйти из города, когда будут впускать скот. От этих мыслей на душе стало легче. Алис будет возражать, но он ей ничего не скажет, пока все не подготовит.
        Приняв такое решение, Гриманд сообщил Карле, что, по его сведениям, Матиас в Париже.
        Женщина была измучена родами и пребывала под воздействием сильных эмоций, что явно смягчило ее реакцию на это известие. Не стоило сбрасывать со счетов ее редкое самообладание, которое поразило предводителя бандитов с первой же минуты. Несколько секунд она молчала, глядя на спящего ребенка, а потом итальянка подняла взгляд на Гриманда.
        -Пожалуйста, принесите перо и бумагу, - попросила она. - Я должна ему написать.
        -Написать? Что? У нас в доме нет таких вещей, - развел руками Инфант Кокейна.
        -Матиас вас убьет, когда найдет, а я бы этого не хотела.
        Гордость Гриманда была уязвлена. Он уже составил представление о ее муже как о галантном господине, способном завоевать такую женщину, как Карла. Красивый парень, и к тому же храбрый, но вряд ли способный нагнать на него страх.
        -Я тронут заботой о моей безопасности, - усмехнулся он. - И в свою очередь беспокоюсь за благородного господина, который, вне всякого сомнения, заблудился в этом адском котле.
        -Матиас не благородный и не господин - в том смысле, в каком вы имеете в виду, - возразила роженица. - В бою он не уступает Алтану Савасу - и я не сказала «превосходит Алтана» только из уважения к памяти моего телохранителя. В военном деле и в искусстве выживания моему супругу нет равных.
        Гриманд вспомнил трех поляков, убитых на дуэли, подробность, о которой он предпочитал не думать. Поляки имели репутацию отважных бойцов. Он поджал губы:
        -Верю вам на слово. Но найти этого человека в городе не так просто.
        -Он найдет вас даже в огненной пучине ада.
        Спокойствие в голосе Карлы раздражало короля воров. Возможно, ему удастся вывести ее из себя?
        -У меня есть вопрос, который, должно быть, вас обидит, но я должен его задать, - сказал он осторожно.
        Карла кивнула.
        -Возможно ли, чтобы муж желал вашей смерти?
        -Нет. Я могу поклясться в этом жизнью своего ребенка.
        -Не исключено, что придется.
        -Если ставка на Матиаса, дайте мне кости, и я брошу их.
        -Прекратите немедленно, оба! - неожиданно вмешалась в разговор Алис.
        Она сердито посмотрела на сына, и тот не стал спорить.
        -Хоть раз в жизни подумай о ком-нибудь, кроме себя, - шикнула на него мать. - Наша гостья не хочет, чтобы ее мужчина приставил нож к твоему горлу, хоть ты этого и заслуживаешь, а ты - к его шее.
        Гриманд поднял руки, уступая матери.
        -Матиас раньше не бывал в Париже. Я уверена, что он вас найдет, но точно так же не сомневаюсь, что вы найдете его быстрее. Мое письмо защитит вас обоих от недоразумений, - вновь заговорила итальянка.
        -Пусть мой сын запомнит какие-нибудь слова, которые могут исходить только от тебя, - предложила ей Алис. - То, что невозможно вырвать у тебя силой.
        -Скажите ему: «Новый соловей ждет твоих шипов», - кивнула Карла.
        -Новый соловей ждет твоих шипов? - переспросил Гриманд.
        -Да. Слово в слово.
        Король Кокейна нахмурился.
        -Надеюсь, он хорошо соображает. Эта загадка поставит в тупик самого царя Соломона, - хмыкнул он.
        -Делай, что тебе говорят, - оборвала его старуха. - И берегись ложных теней. Фокусник уже в пути.
        -Раскладывала карты?
        -Видел бы ты их - у тебя бы волосы встали дыбом.
        -Насчет Фокусника ты права. А еще что-нибудь ты видела?
        -Безумца. Он указывает выход, если выход вообще существует. Край ближе, чем ты думаешь. Не представляю, что ты замыслил, но знаешь ты меньше, чем тебе кажется. А если не можешь знать все, лучше не знать ничего. Тогда увидишь то, что у тебя под носом.
        -Опять загадки!
        -Я тебя знаю. Не больно-то умничай. Думай нутром, а не головой.
        Гигант посмотрел на графиню, ожидая от нее еще каких-нибудь инструкций.
        -Матиасу сорок четыре года, он на два дюйма выше вас, а волосы у него цвета бронзы. Когда он вас увидит, - повторяя его жест, Карла провела ладонью по лицу, - то не испугается. Все остальное вы найдете в его глазах, голубых.
        -Неплохо, - кивнул предводитель воров.
        -Откуда вы узнали, что он в Париже? - продолжила расспросы роженица.
        -Мы услышали все, что нужно, любовь моя, - прервала ее Алис. - А теперь ты должна поспать.
        Помедлив, Карла кивнула.
        -Принести мясо или напитки? - спросил Гриманд.
        Итальянка покачала головой, и он направился к двери.
        -Гриманд! - остановила его графиня. - Спасибо вам. И удачи.
        -Новый соловей ждет твоих шипов, - повторил он.
        В своей комнате Инфант перезарядил пистолет и взял еще два ножа: один прикрепил к левому предплечью, другой сунул в левый сапог. Спустившись по лестнице, он увидел разложенные на столе карты. Инстинкт подсказывал ему, что смотреть туда не стоит. Это не его карты. Но мать должна была спросить и о нем, а он уже знал большую часть расклада. Фокусник и Безумец. А первая карта?
        Гриманд подошел к столу.
        Картой спрашивающего была Anima Mundi. Гриманд не сомневался, что это Карла.
        Расклад был подобен удару в лицо.
        Суд. Огонь. Смерть.
        -Знаешь, - спросил Поль, - сколько денег можно сделать на дерьме?
        В каком-то смысле внешность Папы Поля была не менее уродливой, чем у Гриманда. Хозяин таверны, облаченный в пурпурный балахон из превосходного крученого шелка, пропитанного в равной мере духами и потом, весил не меньше тридцати стоунов[26 - 1стоун = 6,35кг.], и его заплывшие жиром руки напоминали кишки только что зарезанной свиньи. Складки жира свисали с подмышек, а огромный живот спускался на бедра - такие толстые, что на каждое из них можно было надеть седло, - широким, непристойным фартуком. Живот подпирал огромную, плоскую грудь, а многочисленные подбородки колыхались на плечах и груди Поля, словно наполненный вином мех. В подбородках утопала голова нормального размера, казавшаяся крошечной по сравнению с безобразным телом. Вероятно, Полю уже перевалило за пятьдесят, но жир натянул его кожу, и лицо этого мужчины выглядело по-юношески гладким. Череп у него был почти лысым, и только над ушами сохранились остатки жидких волос.
        Гриманд улыбнулся шутке и стал ждать продолжения спектакля.
        -Все дело в числах, - продолжил Поль.
        -Ты в цифрах дока.
        -В нашем непостоянном мире неизменны только числа. Им принадлежит будущее. Позволь продемонстрировать, как получаются большие числа. Париж скоро захлебнется в дерьме, это известно всем, и городские власти собираются платить за его уборку. Там, за городом, крестьяне тоже выложат денежки, чтобы разбросать дерьмо на их полях. Будем скромными и положим один франк за телегу. Кто будет убирать дерьмо за один франк? Для некоторых это неплохой заработок, но для таких, как мы? Теперь к числам. Один ученый муж подсчитал - не спрашивай, как он это сделал, - что триста человек могут наполнить своим дерьмом одну телегу. Не будем жадничать и положим, что город производит в день восемь сотен… нет, возьмем половину… четыре сотни телег. Вычитаем дни поста, праздники, эпидемии, и остается триста дней в году. Ты знаешь, сколько это будет франков?
        -Достаточно, чтобы обеспечить тебя едой и вином на неделю.
        Папа Поль рассмеялся, и складки жира заколыхались. Он лежал на большой кушетке, укрепленной толстыми деревянными брусками и обитой грубым серебристым бархатом, испорченным многочисленными пятнами. По краям кушетки стояли два мускулистых головореза, которых Поль всегда держал при себе. Вообще-то они считались телохранителями, но на практике помогали ему подниматься на ноги, вставать с постели, раздеваться и одеваться, а также выполняли все остальные обязанности по уходу за этим, в сущности, гигантским ребенком.
        Для этого их физическая сила была жизненно необходима. Кроме того, она внушала страх, по крайней мере, некоторым. Буйства и насилия в «Слепом волынщике» почти не случалось - подобные удовольствия были доступны желающим в сотнях других таверн. В «Волынщике» же занимались делами, и его хозяин был богатым человеком. Он владел торговыми прилавками в Ле-Але, скотобойней, еще несколькими тавернами и многим другим, о чем знал лишь узкий круг его приближенных. Он мог не хуже любого чиновника прочесть контракт на латыни, итальянском, английском и французском. Все главные преступники Вилля - по обе стороны линии, обозначенной законом, - рано или поздно обнаруживали, что нуждаются в Поле, и их слово охраняло «Слепого волынщика». Никто не доверял Папе Полю, но выбора у них не было. Его вероломство было невероятным и всегда безнаказанным. Никто из тех, кого он предал, не выжил, чтобы ему отомстить.
        Более сообразительный из двух головорезов поднял руку, предлагая ответ на вопрос своего господина.
        -Морис хочет, чтобы ты считал его математиком, - сказал Поль. - Только он уже слышал эту задачку. Нечестно с твоей стороны, Морис.
        Головорез опустил руку, но из-за спины Гриманда послышался скрипучий голос:
        -Сто двадцать тысяч франков.
        Таверна представляла собой длинную узкую комнату со стойкой вдоль одной стены, за которой выстроились подставки под винные бочки. Кушетка хозяина стояла в глубине помещения, а Гриманд сидел на одном из стульев, предназначенных для аудиенции у Папы. Оглянувшись, Гриманд увидел невысокого тщедушного субъекта за соседним столиком. На нем была дорогая - для «Слепого волынщика» - одежда из зеленого бархата. На рукаве он носил белую повязку, а на тот случай, если ее не заметят, прикрепил на шляпу белый крест. Этот человек смотрел на Гриманда с нескрываемым отвращением. И с ненавистью.
        -Еще один математик. - Взгляд тусклых глаз Поля остановился на посетителе. - И вдобавок подслушивает. Я же сказал вам, месье, что выслушаю вас, когда придет время.
        Человек в зеленом открыл было рот, собираясь ответить резкостью, но передумал. Отвернувшись, он снова принялся за вино, перекатывая на столе монетки.
        -Похоже, дерьмо уже начали собирать в зеленые бархатные мешки, - сказал Гриманд и снова повернулся к своему собеседнику. - Меня интересует только одно число. Двадцать золотых.
        Папа Поль взмахнул рукой, и Морис вложил в его ладонь кошелек.
        -Я ждал тебя раньше, - сказал хозяин таверны.
        -Много дел, Поль.
        -Слышал, сегодня веселый день.
        -Нужно было приказать своим парням, чтобы они сломали стену и вынесли тебя посмотреть.
        Рассмеявшись, Поль бросил ему кошелек. Монеты звякнули в кулаке Гриманда.
        -Что случилось со второй женщиной? - спросил Папа Поль.
        -Ты хочешь сказать, с третьей? Она в выгребной яме, за Сен-Мартен. А еще мы взяли с собой маленькую девочку. Удочерили - можешь назвать это капризом или десницей Божьей, мне все равно. Она останется с нами.
        -Тебе заплатили, чтобы ты преподал всем урок.
        -Мы преподали такой урок, что стошнило бы даже тебя.
        -Тебе поручили конкретную работу, Гриманд. Указали на двух женщин.
        -Ты сказал убить всех, и мы всех убили, кроме маленькой девочки. И откуда нам знать, каких женщин ты имел в виду? - Почувствовав, что отговорка неубедительная, Инфант Кокейна продолжил: - Мои парни должны были заняться делом. И еще этот кровожадный дьявол, турок, о котором ты нас не предупредил. Мы потеряли шестерых, и еще легко отделались. Так что извиняться я не буду. Если тебе нужно тело конкретной женщины, я расскажу Морису, где его найти. Пусть выловит его и притащит обратно на Рю-дю-Тампль. За это представление я сам готов заплатить
        Телохранитель в ужасе попятился. Поль смерил короля воров долгим взглядом.
        -Я не могу себе позволить ссориться с тобой, - признал Гриманд. - Верну пять экю, но не больше. Отдай их этому зеленому дерьму, чтобы достал тело.
        -Это не мои деньги, - сказал Поль. - Те, кто их потратил, не получили желаемого.
        -Откуда они знают? Черт возьми, кто сегодня вообще считает трупы? Ты сам можешь пройти нагишом по улицам, и никто не заметит.
        -Справедливо. Я тоже не могу себе позволить ссориться с могучим Инфантом. В тот день, когда нас повесят, соберется такая толпа, какой Гревская площадь еще не видела, и мы не можем их в этом винить.
        Поль улыбнулся, и Гриманд ответил ему ухмылкой. Похоже, его обман удался.
        -У меня есть пара лакомых кусочков, которые могут тебе пригодиться, - сказал он. - На мой взгляд, довольно свежие.
        -Свежие и вкусные кусочки - мое ремесло.
        -Шатле выгнал с рынка еретиков, и они уже не вернутся. На освободившиеся места будет назначен аукцион, но сегодня товары лежат без хозяина. Сведения от Роде.
        -Заманчиво. А ты сам что же?
        -Я сегодня уже дважды наполнял тележки. И маман болеет.
        -Никогда не верь человеку, который не любит свою мать.
        -И еще. Может, мелочь, но Роде еще сказал, что Шатле ищет одного рыцаря ордена святого Иоанна. Забыл его имя. Что-то германское. Матиас.
        -Я учту, - сказал Поль.
        Гриманд почувствовал, что теряет уверенность. Он не знал, как продолжить разговор. Не стоило слишком умничать. Ага. С умничаньем покончено. А инстинкт подсказывал ему, что лучше помолчать.
        -Еще что-нибудь? - спросил он Папу Поля.
        -Все нормально. А у тебя маман болеет.
        Почувствовав движение за спиной, предводитель воров повернулся.
        Низкорослый зеленый субъект шел вдоль стойки.
        -Позже у нас будет музыка! - крикнул ему вслед хозяин таверны. - Превосходный менестрель с красивым голосом.
        Посетитель вышел, и Гриманд задумчиво прищелкнул языком. Любопытно, менестрель и вправду должен прийти сюда или это какой-то шифр? С Полем ни в чем нельзя было быть уверенным.
        -Ни терпения, ни манер, - скривился Поль. - Ты упустил шанс хорошо заработать.
        -На чем? - повернулся к нему король воров.
        -На голове рыцаря. Убить члена ордена - непростое дело. Они очень расстроятся. И отомстят. Не уверен, что кто-то решится на такое. Но этого человека можно опорочить, очернить, чтобы его братья лишились возможности действовать.
        -Очернить?
        -Тангейзер - кстати, так его зовут, - похоже, сошел с ума, - объяснил Поль. - Убил свою жену и полдюжины свидетелей. Возможно, даже бросил ее тело в выгребную яму.
        Лоб Гриманда пульсировал болью. Фокусник не просто в пути. Он пляшет на могиле короля Кокейна. Папа Поль не болтает просто так. Каждое его слово, каждая шутка преследует определенную цель. Он передвигает фигуры на шахматной доске, состоящей из тысячи клеток. Голова Гриманда была готова взорваться, но свинцовый груз уже не давил ему на сердце. Ради Карлы он обрушит крышу на их головы. Не оглядываясь, Младенец представил зал у себя за спиной. Немноголюдно - с десяток человек, из которых опасность представляют только трое или четверо. Женщин среди них нет - Поль не выносит их лесть и болтовню. Кожей Гриманд чувствовал пистолеты и ножи, спрятанные под одеждой. Сначала Морис и его напарник. Он повел плечами.
        В глазах владельца таверны появилось выражение, которого король Кокейна раньше не видел. Страх.
        -Не играй со мной, Поль. Или я прямо сейчас закончу игру, - предупредил он собеседника.
        Морису показалось, что ему впервые за всю его карьеру сиделки придется рисковать жизнью. И лишиться ее. Он переступил с ноги на ногу и посмотрел на своего товарища.
        -Стой на месте, Морис. И ты, Од, тоже, - приказал им их господин. - А то всех нас разделают, как треску.
        Телохранители замерли. Поль посмотрел своему гостю в глаза:
        -Мир, Гриманд, мир. Конечно, я с тобой играю. Так уж я устроен и уже не изменюсь - без игры не могу даже спеть колыбельную младенцу. С таким же успехом ты можешь ждать, что я похудею. Но и ты играешь, друг мой. Ты пришел сюда не за золотом. Ты пришел узнать то, что я тебе скажу.
        -А зачем тебе говорить?
        -Это мое ремесло. Много дел, много игр. - Папа Поль наклонился вперед, насколько ему позволял живот. - Ты способен перевернуть доску, и я не сомневаюсь, что ты это сделаешь. Вот почему ты Инфант. Если ты топнешь ногой, земля дрожит. Но игра никогда не кончается. Другие будут продолжать игру без меня. Но ты без меня проиграешь.
        -А с тобой?
        -Тоже можешь проиграть. Ведь на то она и игра?
        -А ты поставил на обоих игроков.
        -Вот поэтому я Папа.
        Поль был прав. Нужно играть в свою игру, а не в чужую. Мысль о том, что он пешка в чужой игре, не нравилась Гриманду. Хотя разве когда-нибудь было иначе?
        -Тогда говори все, что знаешь, - потребовал он. - И не лги.
        -Я уже не помню, когда лгал в последний раз. Давно не пользуюсь этим оружием. В лучшем случае оно тупое, и всегда ненадежное. В том-то и состоит прелесть существования в мире лжи: мои клинки настолько остры, что ты не почувствуешь лезвия, пока оно не перережет тебе горло. И это правда: три сотни человек производят за день телегу дерьма.
        -Значит, убийцы уже рыщут по городу в поисках Тангейзера.
        -Лучшие из тех, что я смог найти. Ветераны. Пятеро.
        Гриманд выпятил губы.
        -Знаю, - кивнул Поль. - Они сказали, денег не жалеть. Главное, чтобы наверняка. Рыцарь, по возможности, нужен живым, но я сомневаюсь, что эти парни оставят ему шанс.
        -Зависит от размера дополнительного вознаграждения.
        Улыбка Папы свидетельствовала, что и это было предусмотрено контрактом.
        -Куда они доставят его или его голову?
        Поль ткнул пальцем себе за спину.
        -Будут держать на заднем дворе, пока за ним не приедут.
        Гриманд молча ждал продолжения.
        -Им очень нужна та женщина, - сказал хозяин таверны. - Причин они не называли, но с сегодняшнего утра эти причины умножились, правда? Так распутываются интриги. Кто знает, что ей известно? Они не могут ее отпустить. А теперь они знают, что женщина у тебя.
        -Откуда?
        -Ее тело не нашли, и возникли вопросы. Пошли слухи. И мне кажется, ты не смог их развеять. А россказни о выгребной яме только подтвердили их подозрения.
        Король Кокейна почувствовал, как по его лбу потекли струйки пота, смешанного с грязью, но вытирать их не стал.
        -Маленький зеленый ублюдок. Ты выставил меня перед ним, как барана на заклание! - вспыхнул он.
        -Вовсе нет, друг мой. Тебе не следовало брать эту женщину с собой. Не следовало приходить сюда. Не следовало рассказывать сказки, в которые не поверит даже Морис. И я же сказал тебе, что тот тип подслушивает.
        Младенец ощутил горечь. Правда Поля действительно была острой. Он снова ощутил на своей коже лезвия ножей - оружия, которому он больше всего доверял.
        -Кого ты отправил за ней? - спросил он испуганно.
        -Никого, - ответил Папа Поль. - Меня и не просили. А если бы и просили, я бы не знал, что ответить. Никто из тех, у кого есть хоть какой-то шанс на успех, не сунется во Дворы. Наемные убийцы не любят опасности. Поэтому им платят. Да и не знаю я, куда ты спрятал женщину. Что я им мог рассказать? - Он верно расшифровал выражение лица Гриманда. - Я не знаю, как найти Кокейн. Мне это и не нужно - моя земля изобилия находится здесь.
        -Но ты знаешь людей, которые знают.
        -Возможно, они тоже.
        -Что ты имеешь в виду?
        -Понимаешь, меня не спрашивали, где ее найти. Наверное, у них есть другие источники. Надежные источники.
        Правда, ложь, интриги… Великан пытался не думать. Нужно было прислушиваться к своему внутреннему голосу.
        -Роде, - произнес он неуверенно.
        -Сборщик налогов. Лизоблюд.
        Король Кокейна покачал головой и пояснил:
        -Шатле.
        -Точно не знаю, а догадок строить не хочу.
        Поль не любил Шатле и его подручных за жадность и лицемерие и за непомерную злобу. Игра начинала проясняться. Если Гриманд сможет навредить Шатле, не подставляя Поля, эта большая жирная свинья будет трястись от радости. Если же он проиграет, получится, что Папа оказал им посильную помощь. «Они» хотели получить Тангейзера живым и по-прежнему охотились за Карлой, несмотря на всеобщий хаос. Не похоже на расследование преступления.
        -Ты сказал, отрежь им сиськи, - напомнил Гриманд своему подельнику. - Кто-то сидит на куче ненависти.
        -Такого вокруг полно. Еще глупее, чем ложь.
        -Кто этот маленький зеленый ублюдок?
        -Еще один лизоблюд. Кристьен Пикар, чиновник из Лувра. Писатель.
        -Писатель?
        -Он однажды сочинил пьесу, которую никто не видел, а теперь кропает трактаты о ненависти для одного из военизированных братств. «Пилигримы святого Иакова». Его называют Малыш Крис - из-за того, что его член поместится в наперсток и там еще останется место для пальца.
        -Братство и Лувр? Разрази меня гром. И это он меня нанял?
        Поль пожал плечами, словно юрист, которым он и был когда-то давно.
        Гриманд задумался. Если опустить факты, то можно честно признаться Карле, что ему неизвестно местонахождение ее мужа. К такой форме правды обычно прибегают юристы. А если пятерым наемным убийцам повезет, он останется единственным защитником любимой женщины. В раздувшемся сердце Инфанта росло желание. Ему не обязательно делить с ней постель - он не будет даже пытаться добиться этого. Карла примет его в друзья, если он отречется от порока, - и он это сделает. Уже сделал. Перед внутренним взором возникло лицо матери - ее глаза, серые, словно ветер, смотрели прямо на него. Гигант увидел ее безграничную любовь. И боль ее безграничного разочарования.
        Король Кокейна сжал кулаки и встал. Морис и Од вздрогнули.
        -Где Тангейзер? - потребовал он ответа.
        Поль поджал губы.
        -Игра заканчивается, - сказал Гриманд. - Хочешь играть мной, как ладьей или как пешкой?
        -Эти пятеро зарабатывают мне комиссионные.
        -Судя по тому, что мне известно о рыцаре, я спасу их никчемные жизни. И твою репутацию. А может, и твою жирную шкуру.
        Поль увидел, что гость не шутит. В вопросах смерти королю воров не было равных.
        -Я всегда желал процветания моему Инфанту, и мы всегда жили мирно. Я даже намекнул, что ты можешь взяться за эту работу. Помнишь? - спросил Папа.
        -Ты мне ее и предложил.
        -Просили именно тебя. Я не знаю почему. Не спрашивал. Клиенты не любят, когда им задают вопросы. Но я точно знаю, что это опасное дело. В такие глубокие воды ты еще не заходил.
        -Лучше утонуть в глубокой воде, чем в луже мочи.
        -Позволь тебе напомнить, что тут можно хорошо заработать. Если ты выдашь ее.
        -Я?
        -А кто еще? Малыш Крис будет недоволен, но платит не он. Эти люди все время выкупают друг друга и поэтому остаются живы - все решают деньги. Немного заработать - это не преступление. Я уж думал, что ты решил схитрить - думал: «Гриманд учится», - пока ты не спросил, где муж.
        -Где же он?
        -Позволь задать вопрос, который от меня услышишь нечасто: почему ты о нем спрашиваешь?
        Гриманд не мог сказать ему правду. Он лихорадочно искал ответ.
        -И там, где нет людей, старайся быть человеком, - вырвалось у него вдруг.
        Впервые за многие годы знакомства король Кокейна увидел удивление в глазах Поля. Он думал, что этот человек не способен удивляться, что он может только изображать удивление, но, оказывается, ошибался.
        -Ты не мог раскопать этот перл мудрости во Дворах, - уверенно заявил Папа. - Это она, правда? Карла?
        Он посмотрел на своих телохранителей. Те стояли с видом крестьян, слушающих греческих философов. Но Поль все равно наклонился вперед, что стоило ему немалых усилий, и заговорил тихим голосом:
        -Как ты сказал, игра подходит к концу. Наемные убийцы отправились на охоту еще до полудня. Они сидят в засаде, в церкви Сен-Сесиль на Рю-дю-Тампль.
        Гриманд кивнул. Рю-дю-Тампль, как и было предсказано.
        Anima Mundi сулила кое-что еще.
        -Суд, Огонь и Смерть, - пробормотал он.
        -Похоже, твоя маман все еще гадает на картах, - догадался его собеседник.
        -Почему они уверены, что Тангейзер туда придет? - не отвечая ему, спросил Младенец.
        -Рыцарь считает, что найдет там свою жену. В гробу.
        Гриманд заморгал. Значит, Матиас думает, что Карла мертва. Предводитель воров вспомнил ужасы, которые они оставили после себя в особняке д’Обре, и все понял. Мысль о том, чтобы увидеть Карлу оскверненной, должна была переворачивать душу ее мужа. Какой мужчина согласится смотреть на такое? Наверное, и Матиас не стал рассматривать тела, но поверил, что его жена среди них… Гриманд повернулся к выходу.
        -Что случилось с моим могучим Инфантом? - удивился Поль.
        Его посетитель пошел к двери. В спину ему неслись все вопросы хозяина таверны:
        -Ненависть? Власть? Жадность? Что ж, почему бы и нет? Но любовь?..
        Толчком ноги распахнув дверь, Гриманд вышел на улицу. Дождь прекратился.
        Небо на востоке было темно-серым, цвета пушечной бронзы, а на западе красным, будто адское пламя. День проклятия подходил к концу. Скоро взойдет полная луна, и начнется ночь проклятия. Псы жаждут крови Карлы. Он тревожился за нее, а не за какого-то чертова рыцаря.
        Однако Гриманд колебался.
        Они не могут захватить Кокейн. Никто еще даже не пытался это сделать. Защитой этому месту служило само имя. У него еще есть время. А Карла разложила карты и бросила жребий.
        Гриманд повернул на восток, навстречу суду.
        Глава 20
        «Пилигримы»
        В городе, жизнь и процветание которого зависели от бесконечного потока мяса, свежей крови и потрохов, мясники были самыми богатыми и гордыми людьми в Ле-Але. И совершенно естественно, что они построили самую роскошную церковь в округе - во славу Господа и свою собственную. Башня Сен-Жак-де-ла-Бушери поднялась выше любого здания в Вилле и даже выше, как любили подчеркивать жители, колоколен собора Нотр-Дам. А шпиль - разве это не копье, воткнутое в крышу? Внутреннее убранство церкви было таким же великолепным, но Кристьен Пикар был слишком занят, чтобы наслаждаться окружающей красотой.
        Он сидел в мокрой одежде на самой дальней скамье вместе с Тифани и Пепином, хотя и на некотором расстоянии от них. Для похода в церковь Тифани принарядилась, к слову сказать, как провинциальная проститутка. Щиколотки Пепина были связаны запасной тетивой, чтобы предотвратить побег. Шнурок выглядел хлипким, но сержанты клялись, что его не порвет даже бык. Позади них в притворе, где использование дубинки не посчитали бы святотатством, стоял сержант Баро, суровый и седой нормандец, доверенное лицо Ле Телье.
        Передние скамьи занимали члены милицейских отрядов: их было несколько десятков. За ними у алтаря преклонил колено Доминик Ле Телье - он был босиком. Вместе с ним молились видные «пилигримы», в том числе капитаны милиции Томас Крюс и Бернар Гарнье. Они посвящали совершенные в этот день зверства Богу, который их на это благословил. Головы капитанов украшали венки из цветов. Нарукавные повязки из красных и белых лент символизировали их девиз: «Один хлеб, одно тело». Окровавленное оружие было сложено у их ног на каменных плитах пола. «Пилигримы» постились весь день, потом исповедались и получили отпущение грехов. Они очистились. Получили святое причастие, которое так ненавидят протестанты. А теперь, с еще большим, чем обычно, благоговением, готовились к службе.
        Можно было подумать, что они только что вновь завоевали Иерусалим. Малыш Кристьен не чувствовал ни благоговения, ни очищения, только зависть - ему хотелось быть с ними. Он давно отирался возле братства и даже сумел попасть на несколько их знаменитых банкетов, но официально не принадлежал к «Пилигримам святого Иакова», хотя и любил убеждать доверчивых слушателей в обратном. Он не мог похвастаться положением в обществе, которое требовалось для вступления в братство, хотя это положение определялось просто богатством - большинство братьев занимались тем, что потрошили бессловесных животных. Как и многие другие, они использовали способности Пикара, без какого-либо уважения или вознаграждения, причитавшихся ему по праву. Но теперь все должно было измениться к лучшему.
        Малыш Кристьен сыграл свою роль - главную роль - в заговоре вокруг д’Обре, проявив необыкновенную предусмотрительность, смекалку, смелость и абсолютную преданность. Его хозяевам не пришлось пачкать руки или опасаться королевского гнева. Они понимали, что если на дыбе Кристьен назовет их имена, вместе с именами сотен других, преступления которых были еще отвратительнее, это будут всего лишь слова Малыша Кристьена, дворцового сводника, который устраивал развлечения, публичные и частные. Однако в этом-то и заключалась его ценность: все поверят его воплям, но никто не осмелится их услышать. Но больше он не будет сводником. Замысел был исполнен идеально - Пикар считал его своей лучшей пьесой, - и оставалось лишь сорвать аплодисменты, когда в ворота Парижа въехал Матиас Тангейзер.
        Кристьен был виноват в этом не больше, чем в нелепой резне, поглотившей город и сделавшей их заговор ненужным - по крайней мере, так ему казалось. Последнее обстоятельство его хозяева считали удачным. Их фанатичная приверженность традиционным ценностям получила поддержку Бога и короля. Пикар был недоволен, поскольку в награду ему обещали собственность и активы семьи д’Обре. Его расстраивал тот факт, что они существенно, хотя и не катастрофически, пострадали от этого животного, Гриманда, во время уже ставшего ненужным нападения. Хотя грабеж и мародерство составляли основу плана и выгода Кристьена все равно будет не меньше ожидаемой.
        Теперь ему уже не придется прислуживать сильным мира сего. Он станет состоятельным человеком, богатым парижским коммерсантом с деньгами в банке и долей в ювелирной мастерской в Голландии. Место за банкетным столом «пилигримов» ему гарантировано, причем не как торговцу потрохами, а как продавцу предметов роскоши. Сегодня Марсель Ле Телье намекнул, что ему может достаться один из низших дворянских титулов, освободившихся в результате резни. В это Кристьен не верил - Марсель наверняка прибережет титул для кого-нибудь из родственников. Но Пикар не был жаден: он видел, до чего может довести жадность, по крайней мере тех, кто занимает низкое положение.
        Тангейзер поставил весь план под угрозу. Последние тридцать часов, после того как Бонифаций, тяжело дыша, ввалился в его кабинет в Лувре, были самыми неудачными за всю карьеру Малыша Кристьена. Хуже тех, что последовали за первым и единственным представлением его пьесы. Первоначальный план Ле Телье предполагал, что в Париж пригласят не только Карлу, но и Матиаса, но когда Кристьен привез в Париж даму без мужа, Марсель выказал столько удовольствия, сколько позволила ему его скрытная натура.
        -Половина наших проблем решена, - сказал он. - У нас нет никакого желания связываться с орденом, убивая одного из их братьев. Отсутствие шевалье освобождает нас и от необходимости выманить его из дома в нужную нам ночь.
        Появление Тангейзера повергло Кристьена в панику. Поначалу казалось, что рыцарь не сможет вовремя найти жену - Бонифаций был уверен, что Матиас не знает, где Карла. Когда же госпитальер вошел в Лувр в сопровождении Арнольда де Торси, начались настоящие неприятности. Самым опасным поворотом событий стало освобождение рыцаря из тюрьмы, но о конфликте с Арнольдом не могло быть и речи.
        Теперь наконец это препятствие было устранено. Настаивая на пяти наемных убийцах, Ле Телье удивил Пикара, который предложил трех, полагая, что и этого много. Одно дело дуэль, а совсем другое - засада. Но теперь Тангейзер уже либо мертв, на что очень надеялся Кристьен, либо лежит связанный, словно вальдшнеп, на заднем дворе таверны «Слепой волынщик».
        Желание Ле Телье не убивать рыцаря озадачило Малыша Кристьена. Марсель даже не одобрял уловку Доминика, втянувшего Матиаса в дуэль, хотя и не сказал этого вслух, а недовольную гримасу его бескровных губ заметили не все. А ведь гибель на дуэли не давала бы ордену иоаннитов никаких оснований для жалоб. Возможно, Ле Телье собирался использовать рыцаря в качестве оружия против другого врага, обвинив его в бедах Тангейзера. Такое коварство вполне соответствовало репутации Марселя. В любом случае, если бы наемные убийцы перестарались, он был готов повесить на Тангейзера смерть жены. Кристьен же радовался, что ни один из этих запасных вариантов не предполагает его участия.
        Имел ли мальтийский рыцарь основания подозревать Пикара? Он знал, что Кристьен следил за ним от «Красного быка». Пришлось солгать ему, когда он спросил, где находится это заведение, но другого выбора у Кристьена не было. Но это все. В остальном организатор королевских развлечений был абсолютно честен и старался услужить Матиасу. За такое не перерезают человеку горло. Рыцарь показал себя безжалостным во время дуэли, но разве это не естественно? Он солдат, грубиян, явно недостойный своего звания. Провинциальный увалень, неспособный перехитрить Марселя Ле Телье или его нового коварного союзника, Кристьена.
        Последним препятствием была Карла, а вместе с ней и Гриманд.
        Ненависть Пикара к Инфанту зародилась в тот момент, когда он увидел в гробу Симону, а не Карлу, и расцвела в «Слепом волынщике», когда этот урод сравнил его с мешком дерьма. Жизнь приучила Кристьена терпеть разнообразные и многочисленные оскорбления и даже смеяться над ними вместе с обидчиком. Он считал себя нечувствительным к насмешкам, хотя каждая добавляла каплю к океану его злобы. Но оскорбления от этого мерзкого типа он перенести не мог. Его уродство вызывало отвращение, а издевка ничем не была спровоцирована. Кристьен напрасно ушел, не дождавшись рассказа Поля. Ему не терпелось услышать от Гриманда подтверждение полученной от Магдалины информации, что Карла находится у него, - неуклюжая ложь подтвердила это вернее, чем искреннее признание. Поль должен был отругать Гриманда. Но эта жирная свинья промолчала. И заплатит за это. Пикар будет присутствовать при его наказании и тогда посмеется вволю.
        Непонятно только, почему у алтаря нет Марселя. Это заставляло Кристьена нервничать. Большинство «пилигримов» были недалекими горожанами, озабоченными тем, как набить свой желудок, и совсем не воинственными. В церкви собрались люди другого сорта. Во многих братствах, в частности святой Женевьевы и святого Иакова, имелось тайное ядро радикальных католиков, настроенных изгнать протестантизм из каждого уголка Франции, начиная с Парижа. Ради этой цели они даже были готовы передать корону в другие руки. Некоторые обвиняли Гизов и других дворян в подстрекательстве, но у них были свои интересы, и они боялись усиления власти буржуа. Кристьен не сомневался, хотя и не знал наверняка, что Марсель является ключевой фигурой, связывающей разные группы фанатиков. Ходили слухи, что именно эти связи помогли ему занять высокую должность.
        Все силы, требовавшиеся для атаки, собрались здесь. Кроме Марселя. Без его приказа они не двинутся с места. Где же он?
        Рейд на Кокейн был спланирован сегодня днем в доме Ле Телье. Сначала Марсель совещался с комиссарами, Арнольдом де Торси и представителями городских властей. Кристьен и Доминик ждали в его личном кабинете на втором этаже южного крыла. Там Пикар отбивался от вопросов младшего Ле Телье и не получал ответов на свои вопросы.
        Наконец появился Марсель. Казалось, тот факт, что король и отцы города утратили контроль над столицей, его совершенно не тревожил - его вообще мало что могло вывести из равновесия.
        Старший Ле Телье не был крупным мужчиной, но излучал силу. Этому способствовала массивная золотая цепь: она подчеркивала его выпуклую грудь, воинственно выпяченную седую бороду и большой лысый череп. Тем не менее это был сдержанный человек, не склонный к проявлению насилия или каких-либо эмоций. Его не считали жестоким, хотя именно ему подчинялось Шатле, самое страшное здание Франции, в восьми зловонных тюрьмах которого палачи проливали больше пота, чем рабы на галерах. Он не был замечен в дурных привычках и каждое утро приходил к мессе в церковь Сен-Жак, чтобы помолиться за душу любимой жены. Все считали его неспособным на сильные чувства, но боялись его больше, чем предполагала должность этого человека, хотя никто не мог сказать почему.
        Марсель сел на позолоченный стул, обитый красной тканью. Кристьен доложил о своей встрече с Магдалиной, и Марсель бесстрастно выслушал эту информацию.
        -И ты ей поверил, - сказал он.
        -Да. Девчонка думает, что помогает Гриманду заработать.
        -А Гриманд продаст Ла Пенотье?
        -Мы не должны иметь никаких дел с этим животным. Он безумен. Один раз он уже нас предал.
        Марсель молча смотрел на него, пока Кристьен не почувствовал, что буквально корчится под его взглядом. На собственном опыте он убедился, что лейтенант по уголовным делам способен смотреть так, не моргая, несколько минут - а некоторые утверждали, что даже часов. Его глаза были синими, как окно в церкви, и похожими на сверла, буравящие дырки в черепе. Ходили слухи, что Ле Телье может усмирить взглядом разъяренного мастифа.
        -Гриманд нас одурачил, - повторил Пикар.
        -В таком деле, Кристьен, человек, который предаст за деньги, предпочтительнее того, кто движим состраданием или страстью. С первым все разногласия разрешит золото, вопрос лишь в количестве - в данном случае небольшом. Но страсть не измеряется числом. Страсть подобна огню: ненадежное оружие, опасное для того, кто его применяет, но очень опасное и для других. Для того чтобы изготовить мушкет и порох, а затем выстрелить, требуются изобретательность, дисциплина, труд, время и деньги - врага же может уничтожить и простой огонь.
        -Какого врага? Мы уже ведем войну.
        -Инфант продаст Ла Пенотье?
        Кристьен вспомнил свой визит в убогую лачугу Магдалины. Выражение лица девочки убедило эту шлюху, ее мать, что Гриманд влюбился в Карлу.
        -По всей видимости, нет. Он попал под очарование Карлы. В этом убеждены эти ничтожества. Все трое. Мы имеем дело со страстью. Сильной. Но Гриманд - идиот.
        -Отбросы общества, - впервые подал голос Доминик. - Они обитают в трясине жадности и бессмысленных преступлений. Эти мерзавцы ни на что не способны. Я бы советовал очистить от них улицы Парижа. Пора уже.
        Марсель, как обычно, не обратил внимания на слова сына.
        -Девчонка единственная, кто видел Ла Пенотье в Кокейне? - уточнил он.
        -Да, - ответил Пикар.
        Старший Ле Телье задумался.
        -Я бы не стал особенно полагаться на слова десятилетней проститутки, мать которой ненавидит Гриманда, - сказал он. - Возможно, он влюблен без памяти и давно сошел с ума, но он не дурак. Один раз он нас уже удивил. Я должен быть уверен, что Ла Пенотье в Кокейне. И услышать это нужно от самого Инфанта.
        -Как же это сделать?
        -Ему должны немалые деньги. Немного найдется людей, которые откажутся забрать причитающуюся им плату. Отправляйся в «Волынщика» и жди его.
        Кристьена не очень обрадовала перспектива провести послеобеденное время поблизости от Папы Поля.
        -Гриманд меня не знает. Он не станет со мной откровенничать.
        -Пусть Поль вытащит из него сведения. Любым способом - заплати ему, сколько попросит. Инфант прямо не скажет, но ты должен понять, что он имеет в виду. Если к шести часам Гриманд не объявится, пусть Поль пошлет за ним.
        -А почему он должен прийти?
        -Поль уговорит даже гадюку спрятать свои ядовитые зубы. А затем сдерет с нее шкуру и заставит проглотить собственный яд. Об остальном он позаботился?
        -Обещал пятерых, самых лучших. Когда будут новости, сообщит.
        -Только не сюда. Поль не должен знать, что я в этом замешан.
        -Конечно, нет. Ни в коем случае. Он пошлет Бонифация.
        -Я не уверен, что Тангейзер вернется в церковь, и поэтому объявил его в розыск. Ни обвинений, ни ордера на арест - просто пропавший дворянин. Если лиса затаится, этим пятерым придется устроить ловушку в другом месте.
        -Тангейзер не тот человек, чтобы прятаться, - сказал Доминик. - Хотя в нем есть что-то от лисы. А он не может обратиться за помощью к своим братьям из Тампля?
        -Зачем? И вообще, каковы его намерения? Он же думает, что его жена мертва.
        Марсель встал и подошел к окну. Воцарилось молчание.
        -Этот человек жесток и безжалостен, - добавил затем лейтенант по уголовным делам. - Но его действия невозможно предвидеть. В таком состоянии, после тяжелой утраты, любой человек непредсказуем. Он может стоять на коленях в церкви, сидеть в таверне или развлекаться в каком-нибудь борделе. Возможно, он убивает гугенотов. Или даже ищет злодеев, виновных в смерти его жены, хотя об этом мы бы знали. Но в Тампле его не было, а если он попытается туда попасть, нам сообщат. А пока наша главная задача - захватить Ла Пенотье. Но Шатле в этом не участвует.
        Старший Ле Телье отвернулся от окна и снова сел на стул.
        -Доминик, поговори с Крюсом и Гарнье, - велел он сыну.
        -В Кокейне нет гугенотов, - отозвался тот.
        -Но в этой преисподней есть знатная католичка, истинно верующая - так ты ее представишь - и ожидающая ребенка. Ее похитили безбожные преступники, воспользовавшись тем, что наши верные и преданные капитаны были заняты, исполняя Божий промысел. «Пилигримы» - ее единственная надежда на спасение. Они воодушевятся - и не откажутся помочь. Бернар Гарнье увяз во всем этом так же глубоко, как и мы. Упомяните Матиаса Тангейзера. Благодарный муж - это убедительный аргумент. Понятно, Доминик?
        Младший Ле Телье кивнул.
        -Ты обеспечишь максимальное количество ружей - разумеется, за плату и не пренебрегая официальными обязанностями во дворце. Выбери тех, кто не станет болтать.
        -Шесть, возможно, восемь человек. В них я могу быть уверен, - сказал Доминик.
        -Все равно заплати им. Разврати их души.
        -Восьмерых хватит, отец?
        Марсель кивнул:
        -Эти люди никогда не сталкивались с мушкетным огнем. Их смелость другого рода. Грохот и дым испугают их больше, чем пули. Они убегут на крыши и начнут бомбардировать вас черепицей, так что всем надо будет надеть шлемы. Рейд должен быть стремительным и точным. Их предупредят, как только вы свернете с Рю Сен-Дени - новость разнесут дети, - но если удар будет быстрым и достаточно жестоким, это не имеет значения.
        Доминик задумчиво нахмурил брови. Марсель ждал, пока он кивнет.
        -Вам понадобится надежный проводник, - добавил он. - Его можно найти, но чем больше мы будем искать, тем выше шанс, что пойдут слухи. Эта шлюха, Тифани, может показать дорогу в Кокейн?
        -Она продала свою дочь племяннику герцога Нимурского, - сказал Кристьен.
        -Я не сомневаюсь, что ее можно купить. Но знает ли женщина дорогу?
        -Думаю, да. А если не она, так Жоко. Он тоже ненавидит Гриманда.
        -Позаботься, чтобы они поняли последствия неудачи. Я однажды был во Дворах. Там все переулки похожи друг на друга. Один неверный поворот, и будете блуждать целый час. При плохом освещении, и особенно в темноте, вам будет труднее - у них слишком много людей. Самый короткий путь туда с Сен-Дени, а не с Труандери. Помните об этом. Приведите проводника в Сен-Жак.
        В дверь постучали, и на пороге появился сержант Баро.
        -Ваше превосходительство, пленник у меня! - доложил он. - Швейцарский гвардеец отказывается его покидать.
        -Устрой их поудобнее. И передай гвардейцу мою благодарность.
        Баро ушел. Доминик посмотрел на отца, но тот не ответил на его взгляд.
      &